«Горячий лед»

Горячий лед (fb2) - Горячий лед (Господин адвокат - 24) 903K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фридрих Незнанский

Фридрих Евсеевич Незнанский Горячий лед

1

…А ведь все словно предупреждало Якова Колодного о чем-то неотвратимо ужасном, словно говорило, что не стоит сегодня выходить из дома. Что надо бы все дела свои отложить на другой день… Или даже притвориться больным.

И жуткая лень, с которой Колодный еле поднялся с кровати, и, как следствие этого, плохое настроение, и эта чертова дорожная пробка, и ужасная авария с окровавленным трупом, и, в конце концов, этот бесовский черный кот…

Но судьба распорядилась по-своему.

На грохочущей автостраде не было никакой возможности продвинуться хоть немного вперед. Машины стояли как вкопанные. И с чего бы среди бела дня могла образоваться эта ужасающая пробка? Да еще и Под палящим июльским солнцем.

Уставшие, нервничающие водители истекали потом, курили через каждые пять — десять минут, самые беспокойные то и дело давили на сигнал, высовывались из окна, спрашивали таких же раздраженных и нервных водителей-соседей: «Что там, блин, такое? Вот ведь херня какая! Не видать, что там впереди? Авария, что ли?» Соседи же только разводили руками — рядам разноцветных, раскаленных под солнцем машин конца-края видно не было…

«Невыносимо! Совершенно невыносимо!» — думал адвокат Яков Колодный, сидя за рулем своего серебристого «мерседеса» и затягиваясь уже седьмой по счету сигаретой. Курил он совсем недавно появившиеся в Москве сигареты «Трежерер», которые продавались только в двух-трех местах в городе и стоили бешеные деньги. Однако престиж есть престиж, и Колодному приходилось курить именно их, хотя кашлял он от «Трежерера» гораздо больше.

Нельзя было сказать, что Колодный слишком сильно опаздывал, к тому же он был адвокатом такого уровня, что ждать его было равносильно ожиданию скорого спасения с тонущего корабля, однако Яков Колодный сильно нервничал. Он мог опаздывать сам. По собственной прихоти или из-за каких-нибудь своих срочных неотложных дел. Из психологического расчета — чтобы ждущий понервничал. Но Колодный ненавидел, когда его задерживало что-либо извне, не зависящее от его прямой воли. А этот высококлассный адвокат, конечно, привык, чтобы все вокруг зависело только от него, а он — ни от кого.

На двенадцать часов дня у него была назначена встреча в его офисе, с новым клиентом. Золотые часы «Rolex», инкрустированные небольшими бриллиантами, показывали уже одиннадцать тридцать, а пробка на дороге и не думала рассасываться.

Колодный сделал несколько звонков по сотовому телефону, предупреждая о своей задержке. Но вот наконец машины тронулись. В час по чайной ложке, но все-таки автомобили начали продвигаться вперед, а не стояли на одном месте. И это уже радовало.

Машина проехала примерно метров четыреста, когда Колодный разобрался, из-за чего образовалась эта невообразимая дорожная пробка. Впереди была жуткая авария, машины ДПС с тревожно мигающими синими проблесковыми маячками перегородили почти всю дорогу. И другим автомобилям приходилось гуськом, по одному, протискиваться в узкое пространство между натянутой полосатой заградительной лентой и придорожным парапетом. Какой-то легковой автомобиль (теперь уже сложно было определить его марку, так сильно он был искорежен) полностью въехал под КамАЗ. Рядом стояли спасатели МЧС с пилами-болгарками в руках. Очевидно, с их помощью они извлекали из остатков автомобиля его пассажира. На асфальте были следы крови.

«Так вот что за шум я слышал — это был вертолет, — подумал Колодный. — Неприятное зрелище».

На земле лежало окровавленное мертвое тело мужчины, которое еще не успели упаковать в черный полиэтиленовый пакет. Рядом стояли гаишники. Колодного передернуло. «Черт! Неужели нельзя ничем прикрыть тело! — возмутился он про себя. — Никакого уважения к человеку, пусть даже мертвому. Да и к проезжающим никакого уважения. Только наша страна отличается таким наплевательским отношением к своим согражданам! Обидно! Однако, кажется, есть такая давняя примета, будто если встретишь в дороге покойника, это к финансовой удаче или еще к чему-то хорошему. Или это про похороны? Да, в общем-то, какая разница!»

Яков Колодный еще несколько минут пытался вспомнить, что именно предвещает увиденный по дороге покойник, а потом мысли его заняли текущие дела. Он вовсе не был суеверным человеком, поэтому его не очень взволновало и то, что перед въездом во двор конторы ему перебежал дорогу огромный черный кот.

Этот же котяра, растянувшись на травке, спустя некоторое время с хитрой ухмылкой наблюдал за тем, что произошло здесь с известным адвокатом Яковом Колодным, который еще пять минут назад и не подозревал, что его окровавленное мертвое тело тоже будет лежать в зеленом дворике, а вокруг будут сновать милиционеры, не удосуживаясь прикрыть его какой-нибудь простыней, до тех пор пока приедет «скорая помощь» и упакует его в черный полиэтиленовый пакет. Но на сей раз Колодному будет уже совершенно наплевать на все это…

Александр Фомин стоял возле входа в юридическую контору и курил сигарету. Он был здесь охранником и только что выпроводил из помещения какую-то старую оборванную попрошайку.

— Вот выгнали вы меня, теперь будет и вам плохо, так же как мне, — грозила она грязным скрюченным пальцем. — Грех это, убогого обидеть, запомните!

— Да, да, ты еще заклятье какое-нибудь прочитай, — небрежно усмехнулся Александр и прикурил сигарету.

— Богатеи, а на хлеб бедному человеку десять рублей пожалели! — продолжала скрипеть попрошайка. — Как не стыдно!

— Иди, иди. Какой хлеб! Это от хлеба у тебя такая физиономия опухшая? — Александр продолжал невозмутимо курить. — Не опохмелилась утром, видать.

Тут Александр увидел вдалеке серебристый «мерседес» Колодного. Надо было быстрее выпроваживать попрошайку.

— Сынок, ну дай хоть сколько-нибудь на хлебушек, — сменив тон, ныла она.

— Не положено, нету у меня. Ну, правда нету! — Александр спустился с крыльца и попытался вытолкнуть старуху.

— На хле-ебушек… — На глазах нищенки появились настоящие, неподдельные слезы.

— Тьфу, вот пристала… — Охранник больше всего боялся, что нищенка закатит здесь настоящий скандал, и поэтому решил уладить дело миром. Он засунул руку в карман пиджака.

— Ладно, ладно, держи. — Охранник вынул смятую купюру и сунул ее старухе. — Вот тебе твои десять рублей, И проваливай отсюда.

— Вот спасибо, сынок, — рассыпалась она в благодарности. — Дай бог тебе здоровья… Счастья. Тебе и твоим детишкам… На вечные времена.

Александр следил за тем, как «мерседес» медленно въезжал в ворота.

— …И всей семье, до седьмого колена. И денег побольше. — Продолжала старушка.

— Да иди уже!.. — прикрикнул Александр на попрошайку, присовокупив несколько ядреных матерных словечек.

Попрошайку как ветром сдуло. И вовремя, потому что «мерседес» почти подъехал. Александр вздохнул и уже по привычке натянул на себя приветливую улыбку, собираясь здороваться с начальством.

Колодный вылез из машины и, потянувшись, выпрямился во весь рост. Затекшее за долгое время, что он провел в машине, тело расправилось, адвокат чувствовал, как приятно захрустели кости.

«Нет, — подумал Колодный, — во всем есть свои плюсы и минусы. Вот, если бы я не провел в пробке столько времени, то не испытал бы сейчас такое блаженство. А теперь…»

Вдруг откуда-то из угла двора раздался приглушенный хлопок. Адвокат Колодный вздрогнул и с удивленным выражением лица начал как-то странно, боком, приседать около машины. И упал замертво, стукнувшись головой о полированный бок «мерседеса».

Александр даже не понял сначала, что произошло, пока, через секунду-другую, с глухим треском из кустов не выскочил человек в серой куртке и стремительно кинулся к воротам. Тут, в какую-то долю секунды, Александр все понял, его как разрядом тока ударило. Первой его мыслью, как ни странно, была не та, что вот, прямо на его глазах убили человека, а факт, что убийство Колодного произошло, как назло, в его, Александра, дежурство, а он не смог выполнить свою прямую обязанность — защитить, сохранить жизнь человека, и что теперь его уволят, а то и еще чего-нибудь похуже… Второй мыслью было — догнать во что бы то ни стало преступника, чтобы хоть как-то искупить свою вину. Все это вихрем пронеслось у него в голове. Он прокричал в рацию несколько слов, информируя дежурного внутри здания о происшедшем и кинулся вслед за человеком в сером.

Выбежав из ворот, он схватил первого попавшегося прохожего и заорал ему прямо в ухо:

— В серой куртке мужик куда побежал?

Перепуганный прохожий замахал рукой в сторону арки на другой стороне улицы, почти напротив въезда во двор юридической конторы Колодного. Александр кинулся туда. Несмотря на то что на дворе был день и солнце светило в три накала, здесь была тень и прохлада, видимо из-за высоких стен домов, образующих узкое пространство.

«Словно специально, чтобы скрыть убийцу», — промелькнуло в голове у Александра.

Но тут он услышал скрип двери и кинулся в подъезд. В подъезде стояла еще большая темнота, но Александр заметил ступеньки вниз и второй выход. Полагаясь на одну только интуицию, он побежал по этим ступенькам («действительно, какой резон преступнику бежать наверх?») и, выскочив из дверей, ясно увидел спину человека в серой куртке, который бежал по направлению к соседней подворотне.

«Ну, нет, ты от меня так просто не уйдешь!» — пронеслось в голове Александра.

Он бежал по каким-то дворам и подворотням, перепрыгивал через заборы, карабкался по лестницам, и все это время перед глазами его трепыхалась серая куртка, блестел от пота бритый затылок убийцы, на котором красовалась татуировка, которую Александр так и не мог разглядеть.

Убийца забежал в очередной темный подъезд.

— Черт! Как же ты достал! — вслух выругался Александр и вбежал за ним.

Это был дом, в котором лестница совершенно обособлена от лифта и от лестничных клеток. Она представляла собой как будто своеобразный подъем в башню.

Александр прислушался. Где-то наверху гудел лифт. Никаких других шумов здесь не слышалось.

«Замечательно! Он поднимается на лифте! Он на крышу хочет подняться, что ли?» И Александр что есть силы побежал вверх по лестнице.

Когда добежал до девятого этажа, его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ногой он открыл дверь и вышел на лестничную клетку, встал около лифта, постаравшись принять как можно более воинственную позу. Кнопка вызова тревожно горела красным светом, лифт гудел все громче и громче.

Наконец, с каким-то утробным рычанием, весь дергаясь, лифт остановился, и двери его стали медленно открываться. Александр ждал, но из лифта никто не выходил. Уже почти поняв, в чем дело, он резко подался вперед и внутрь, в лифт.

Там никого не было. Только на полу валялись серая куртка и пистолет.

— Твою мать! — Александр в бешенстве поддел куртку ногой. Убийца вышел на каком-то нижнем этаже, а куртку с пистолетом, будто в насмешку, прислал с лифтом на девятый этаж. Но это обстоятельство не только разозлило Александра, оно придало ему силы. У него словно открылось второе дыхание. И он кинулся вниз по лестнице.

Разъяренным львом Александр выбежал из подъезда на улицу и огляделся. Как ни в чем не бывало по дороге двигались машины, дети играли во дворе в мячик, молодые мамаши с колясками прогуливались в тени развесистых деревьев, по тротуару ходили прохожие: старичок с тросточкой, влюбленная парочка, толстая дама с маленьким мальчиком за руку, парень в черной футболке, компания подростков с пивом… Стоп! Парень в черной футболке… В черной футболке и с татуировкой на бритом затылке!

Внутри Александра резко поднялась волна злобной радости, и, если бы он не был в данный момент так напряжен и взволнован, то, наверное, как в заправских фильмах ужасов, захохотал бы громко и зловеще. Но он этого не сделал. Он побежал за парнем в черной футболке, в две минуты нагнал его и одним ударом сшиб на землю.

— Э! Мужик, ты чего! — заорал парень.

— Ничего, мать твою! — оседлав его сверху и занося над ним кулак, захрипел Александр. — Это я так своеобразно знакомлюсь!

— Да ты чё, в натуре! — сопротивлялся парень. — Чего я тебе сделал?

— Ты, гад, решил, что куртку снял, и я тебя теперь никогда в жизни не узнаю, да? — Александр крепко держал убийцу. — Ты бы хоть тогда кепочку надел какую-нибудь или косыночку повязал. А то ведь татуировка выдает!

— Да что ты, в самом деле! Какая еще куртка! — недоуменно вопрошал парень, и тут же внезапно и со всей силы ударил Александра кулаком в лицо, вывернулся из-под захвата, как змея, вскочил и хотел дать деру.

Но Александр, обезумев от погони, даже не почувствовал боли. Он огрел его сзади по затылку кулаком, свалил на землю, пнул раза два ногой и стал надевать наручники, которые висели у него на поясе.

— О-ох, — кряхтел парень. — Бо-ольно, блин! Осторожнее!

— Не ной, гад. — Александр был неумолим. — Все, сейчас с тобой в милиции разбираться будут, а потом в прокуратуре, паскуда! Давай, давай, шевели граблями! Киллер хренов, мать твою за ногу!

— Я никого не убивал! Ты что, мужик! Совсем охренел? — пытался отвертеться парень, но это получалось как-то вяло. К тому же Александр и не собирался прислушиваться к его словам. Он, не обращая ни малейшего внимания на удивленные взгляды прохожих, испуганных мамаш с колясками и заинтересованных парней с пивом, волочил бандита в милицию…

2

Адвокат Юрий Гордеев погибал в душной Москве, где воздух в помещениях уже к одиннадцати часам утра прогревался до тридцати градусов. Не спасали ни вентилятор, работающий круглые сутки, ни холодный душ, который Юрий принимал каждые полчаса.

На работу Гордеев не ходил уже неделю. Делать там было нечего — начался мертвый сезон. Клиенты перестали появляться в конторе, семейные коллеги разъехались по дачам, некоторые, особенно удачливые, наслаждались красотами юга, грели свои изможденные долгой зимой тела под солнышком на морском берегу, а вечером попивали сложносочиненные коктейли в приморских барах. Сам начальник юридической консультации номер десять Генрих Розанов совсем недавно вернулся из Италии, загоревший, посвежевший, помолодевший. Торжественно вручил Гордееву причудливой формы пепельницу, сделанную, как он заверил, из остывшей лавы вулкана Этна, и авторитетно и беспрекословно заявил, что в отпуск Юрий пойдет не раньше октября, потому как не обременен узами брака, не имеет в наличии чудных маленьких крошек, которым для здоровья показан морской климат, одним словом, вполне может подождать с отдыхом и еще какое-то время потрудиться на благо родимой конторы.

Такая ситуация с завидным постоянством повторялась, уже не первый год, и в минуты крайнего отчаяния Гордеев даже малодушничал и подумывал о женитьбе.

В этот раз кроме Юрия и секретарши в конторе остался практикант — студент-третьекурсник одного из московских юридических вузов, которого в знак поощрения за отлично сданную сессию направили в лучшую столичную адвокатскую контору. Студент на свою беду согласился. Теперь они с Гордеевым днями напролет перекидывались в карты или даже играли в кровавые компьютерные стрелялки. Потом Юрию надоели и эти два увлекательных занятия, он оставил ценные указания практиканту и перестал появляться на работе. Но и это не внесло облегчения в его жизнь. Главной проблемой на сегодняшней день являлось абсолютное отсутствие денег. Разумеется, все было закономерно: нет работы — нет и гонораров, но даже столь простое и логичное объяснение безденежья не могло урегулировать сложившуюся ситуацию. И Гордеев сутками валялся на диване перед телевизором, предаваясь тягостным раздумьям — где бы разыскать некоторое количество денежных знаков, достаточное для починки автомобиля и хорошего ужина в любимом ресторанчике: вид дежурных пельменей и блинчиков с мясом или с творогом уже доводил Юрия до умопомешательства.

Проснувшись сегодняшним утром, Гордеев понял, что дальше так продолжаться не может, проклятиями согнал самого себя с кровати, быстро умылся, оделся, с великим отвращением доел прямо со сковородки остывшие, оставшиеся после вчерашнего ужина «восхитительно нежные, тающие во рту, домашние блинчики», собрал кое-какие вещи и отправился на дачу. Только сначала заехал на сельскохозяйственный рынок, чтобы запастись вкусной и здоровой пищей — никаких полуфабрикатов и консервов. Парное мясо, зелень, свежие овощи, пиво и пара бутылок чилийского «Каберне». Ничего лишнего — одинокий мужчина едет на единоличный пикник. Ничего, что этот выезд съест его последнюю заначку. Один раз живем.

Отъехав всего несколько километров от Москвы, Юрий почувствовал себя гораздо лучше. Из леса потянуло приятной прохладой, воздух, свободный от паров бензина, выхлопных газов и прочих прелестей цивилизации, казался легким и целебным, загородное солнце не было беспощадным и жестоким, как в столице, и вообще все вокруг выглядело таким умиротворенным, что Гордеев ощутил даже что-то вроде тихой радости от встречи с этим небом, этими деревьями, полями и лугами. Добравшись до своей дачи, Юрий бросил машину у ворот и, не заходя в дом, схватил плавки, полотенце, прошлогодний журнал и отправился на речку. Расположившись в любимом секретном месте, куда не добирались другие назойливые дачники, Гордеев без лишних предосторожностей бросился в реку, а наплававшись вдоволь, раскинулся на траве, подставив лицо яркому солнцу, закурил сигарету, открыл бутылочку предусмотрительно захваченного из города пива, сделал большой глоток, зажмурился и подумал, что, наверное, это и есть счастье. «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья», — пробормотал Гордеев себе под нос и приготовился задремать.

…В дом Юрий вернулся только к вечеру. Равнодушно считал с табло мобильного телефона информацию о двенадцати непринятых вызовах, профессиональными жестами заправской домохозяйки развесил купальные принадлежности на заборе и принялся готовить ужин. Когда все было готово и воздух наполнился ароматом жареного мяса, Гордеев Выложил аппетитные дымящиеся куски на тарелку, добавил к ним ломтики золотистой хрустящей картошечки, порезал свежих овощей, открыл бутылку любимого красного вина и приготовился предаться греху чревоугодия, наслаждаясь загородным закатом и пением поздних птиц.

Но в этот самый момент, заглушая сладкое щебетание пернатых, раздалась электронная мелодия «Турецкого марша». Юрий, проклиная себя за то, что вовремя не отключил мобильный телефон, взял трубку и голосом человека, уставшего от суеты и страстей этого бренного мира, произнес:

— Алло! Слушаю вас… — и неожиданно сам для себя сладко зевнул.

— Здравствуй, Юра. Розанов беспокоит, — раздался в трубке голос любимого начальника.

— Здравствуйте, Генрих Афанасьевич! Как поживаете?

— Ничего. Жарко вот только… — вздохнул Розанов. — Слушай, Юра, у меня к тебе дельце.

— Слушаю вас, Генрих Афанасьевич, внимательно. — Гордеев изобразил заинтересованность, хотя и так понимал, что может означать «дельце» Розанова.

— Куда запропастился? На работе тебя нет, домашний телефон не отвечает, мобильный тоже сутки молчит. В чем дело? — вместо ответа произнес Розанов.

— Виноват, Генрих Афанасьевич. Весь в делах, мотаюсь целыми днями, — соврал Гордеев.

— Вот как. Ну, что ж, извиняй, но придется тебе к твоим делам еще одно дельце добавить.

— Ой, как некстати! — жалобно протянул Юрий.

— Гордеев, тебе что, деньги не нужны? — возмутился Розанов.

Деньги были нужны Гордееву больше, чем что бы то ни было, но он на некоторое время задержал дыхание, чтобы скрыть свой интерес, и безразлично произнес:

— Да как-то не особенно, знаете ли, смотря о какой сумме идет речь. Обычное вознаграждение меня сейчас не интересует, честно говоря.

— Юра, кроме тебя, в конторе нет никого. Возьмись, очень прошу, — сменил тон Розанов.

— Генрих Афанасьевич, я бы рад помочь, но честное слово, так загружен, так загружен…

— Слушай, Гордеев, клиентка пришла, она явно не из малоимущих слоев населения. Если договоришься с ней сам о размере гонорара, я возражать не буду, — испробовал последний прием начальник.

— Ну, хорошо, Генрих Афанасьевич, — сделал одолжение Юрий. — Только из огромного уважения к вам.

— Ну, спасибо, уважил старика! Гордеев, ты это, не зарывайся все же, имей совесть!

— А в чем, собственно, дело, Генрих Афанасьевич?

— Ну, я думаю, что такие дела не по телефону обсуждаются, к тому же ты вроде и занят сейчас, вот приедешь на службу, там и поговорим.

— Есть! Слушаюсь! Завтра с утра буду в конторе.

— Кончай паясничать! Значит, договорились. Утром жду у себя, — закончил разговор Розанов и в трубке послышались короткие гудки.

— Йес! — сказал Гордеев и ленивым жестом отложил в сторону телефон. Налил вина в бокал, чокнулся с невидимым собеседником, лицо его расплылось в самодовольной улыбке.

— Ну, за вас, Юрий Петрович! За ваши дипломатические способности, — произнес он. А затем добавил: — А жизнь-то потихоньку налаживается!

И довольный собой Юрий Петрович Гордеев вернулся к своей роскошной трапезе.

3

Молодой следователь почему-то хитро улыбался. Он просматривал бумаги, во множестве валяющиеся на его письменном столе, и время от времени поднимал глаза на Александра. Тот чувствовал себя не в своей тарелке, ёрзал на стуле, теребил пальцами пуговицу на рубашке, как будто это он был преступником и это именно его причастность к совершенному убийству теперь нужно было доказать или, наоборот, представить доказательства, подтверждающие невиновность.

«Да что же это такое в самом деле! — возмущался он про себя. — Ужас какой-то! Это же он, тот подонок шлепнул Колодного. А может быть, они меня подозревают! Что я с ним в сговоре?.. Да нет, что за бредовая мысль! А что же он так тянет, хоть бы сказал что-нибудь!»

Александр с ненавистью посмотрел на следователя.

Тот наконец-то закончил изучать свои бумаги, откинулся на спинку стула, опять хитро взглянул на Александра и, медленно растягивая слова, произнес:

— Так. Вы подождите, пожалуйста, немного в коридоре. Можете сходить покурить, выйти освежиться на улицу, но далеко не уходите. Мы с вами еще не закончили.

Александр коротко кивнул и вышел за дверь. Ему действительно как будто не хватало воздуха, он спустился на первый этаж, открыл большую стеклянную дверь и вышел во двор. Двор был забит машинами — милицейскими и гражданскими. Какой-то человек в форме, с погонами младшего лейтенанта попросил у Александра огоньку.

— Погодка! — мечтательно взглянув на небо и сильно затянувшись сигаретой, произнес он. — Эх, на рыбалочку бы! А? Водичка плещет… Ветерок обдувает… И тишина-а…

Но Александр только угрюмо смотрел на лейтенанта, и тот, поняв, что его не поддержат в отношении погоды и рыбалки, недовольно вскинул бровь и отошел. Александру и правда не было никакого дела до погоды, и уж тем более до рыбалки. Сначала он думал о мирской несправедливости, но потом, как это обычно бывает, когда тема слишком сложная или совершенно бесполезно-безнадежная, мысли его стали отдаляться, течь в каком-то приниженно-бытовом направлении. Подумалось о своих личных проблемах, о маленькой зарплате, о том, что в квартире давно пора делать капитальный ремонт. Ему стало очень жалко себя. Наконец, когда сигарета была докурена, Александр, опустив голову, поплелся обратно.

В коридоре было все так же душно, несмотря на открытые окна. Солнце запускало обжигающие лучи внутрь комнат и жарило, как в аду. Александр подумал о том, что неплохо было бы, чтобы следователь надолго не забывал о нем и скорее позвал в свой кабинет, где, как сумасшедший, крутился мощный напольный вентилятор.

В это время в кабинет следователя провели задержанного Александром киллера. Тот бросил на него насмешливый взгляд, и Александр так стиснул зубы, что ему показалось, будто его челюсть сейчас хрустнет.

— Валерий Синицын? Так ваше имя? — напустив на себя строгий вид, спросил следователь, когда задержанного ввели в его кабинет.

— А закурить можно? — вместо ответа нагло поинтересовался допрашиваемый.

— Нет, нельзя, — спокойно ответил следователь. — Отвечайте на вопросы.

— Да ладно, гражданин начальник, — усмехался Синицын, — столько дней в камере просидел и ни одной сигареты не выкурил. Уголовнички-то коптят вовсю, а простому человеку и затяжечки сделать нельзя. Куда это годится? Где справедливость? Неужели нельзя навести порядок в тюрьмах? Теснота, духота, спим по очереди…

Киллеру явно хотелось почесать языком.

— Это не к нам претензии, — ответил следователь, которому тоже торопиться было некуда, — мы — следственный орган.

— Вот всегда так, — обреченно кивнул киллер, — только и слышишь, что «моя хата с краю». А вот когда каждый из нас, вы, я, вон тот, который в коридоре сидит, осознает свой гражданский долг, вот тогда в стране наступит порядок.

— Вы, я вижу, уже осознали, — усмехнулся следователь. — И вообще, хватит тут балаган разводить.

— Гражданин начальник, дай сигаретку, а? У меня, вон, уже руки дрожат, а при виде пачки «Мальборо», — он кивнул на сигареты, лежащие на столе, — вообще слюнки текут. Ну, будь человеком!

Следователь нахмурился и грозно взглянул на Синицына, но потом с брезгливой гримасой на лице кинул ему пачку сигарет:

— Черт с вами! Курите! Только вот я не помню, чтобы разрешал вам ко мне на «ты» обращаться.

— Прости, начальник, то есть простите… — жадно закуривая, бросил Синицын.

— И я не начальник, а следователь. Начальник у тебя на зоне будет.

— Ну, что же вы мне пеняете, что я вас на «ты»… А сами… — киллер закурил и с наслаждением вдохнул дым. Затем, некоторое время подержав его внутри, медленно, с удовольствием, как бы нехотя, выпустил его через ноздри. — Хорошо. Спасибо, началь… то есть гражданин следователь.

— Приступим… — откашлявшись и опустив глаза, сказал следователь.

— Ну, что ж, давайте, — с комической готовностью подхватил Синицын, не забывая, однако, с удовольствием затягиваться. — Я готов.

— Валерий… — прочитал следователь.

— Да, да, да. Валерий Синицын, это я. — С готовностью закивал Синицын. — Вы не ошиблись. У вас там все правильно записано.

— Год, дата рождения, род занятий? — следователь еще больше сдвинул брови.

— Боже мой! — тяжко вздохнул Синицын. — Что ж такое? Каждый раз одни и те же вопросы! Не надоело? У вас же там все написано! Вы каждый раз по бумажке сверяете! По одной и той же! Вы считаете, что за несколько дней, проведенных в камере, среди всякой шушеры, человек может кардинально изменить имя, дату рождения и род занятий?

— А вы, значит, не из шушеры? — ехидно поинтересовался следователь. — Порядочный, законопослушный гражданин?

— Ну да! — охотно согласился Синицын, с сожалением гася выкуренный до самого фильтра окурок в пепельнице. — А что, у вас есть какие-то сомнения?

— Что же вы тогда, порядочный человек, забыли у нас, в прокуратуре? — усмехнулся следователь.

— Да, по-моему, вроде как и ничего, — с готовностью ответил Синицын. — Это у вас надо бы узнать, что я у вас делаю?! В самом деле! По всей видимости, жду, когда разрешится это чудовищное недоразумение.

— Ну, хорошо, заканчивайте демагогию, отвечайте на вопросы. Я вас допрашиваю только второй раз. А официально — первый. — Следователь снова взялся за шариковую ручку.

— Черт, бюрократию развели, — с досадой покачал головой Синицын.

— Что, что вы сказали? Я не ослышался? — рассмеялся следователь.

— Нет, нет. Ничего. Это я так… Мысли вслух, — скорбно потупив взор, отреагировал Синицын.

— Итак, — следователь занес ручку над протоколом, — я жду ответа на поставленные вопросы.

— Итак… — задумчиво повторил Синицын, и в глазах его мелькнули два хитрых огонька. — Род занятий? Да какой род занятий? Никакой. Графского происхождения мы, а какой у графов род занятий? За счет бедных крестьян живем, душегубствуем помаленьку. А как же, без этого нашему роду никак нельзя, нет! Зато уважают! Да. Года рождения своего точно не знаю, поскольку паспортов тогда не было, а матушка моя мне не сообщила. Ее казнили, когда я еще малюткой был, да, прилюдно на костре сожгли, как потомственную ведьму. Помню вот, что семидесятилетие свое я шикарно отметил в тысяча шестьсот восемнадцатом году от рождества Христова. Да… Кровушка тогда рекой текла… Вот и считайте…

— А фамилия ваша, никак, Дракула, — покачал головой следователь, до сих пор внимательно слушавший Синицына.

— Вы — умный человек, гражданин следователь! — просиял Синицын. — От вас ничего не утаишь. Даже фамилию.

— Да уж, книги на досуге читаю. В библиотеку захаживаю. Обидно только за Дракулу. Именем такого великого губителя жизней и душ прикрывается какой-то обыкновенный, жалкий наемный убийца Валерий Синицын. У меня здесь все про вас записано. Дьявола из себя строите!

— Да нет, это не я, это вы из меня дьявола делаете, — возразил Синицын. — Убийство не на кого повесить, вот вы на меня и вешаете. А раз у вас там все записано про меня, то и нечего мне глупые вопросы задавать.

— Ладно, — посерьезнел следователь. — Где вы были седьмого июля, около двенадцати часов дня?

— Я не помню. Я по часам не живу, — пожал плечами Синицын.

— Интересно… А как же вы живете?

— По солнцу, — упрямо ответил Синицын.

Следователь внимательно посмотрел в искрящиеся весельем глаза Синицына и вздохнул. Да, непросто будет с ним… Ну да ладно, еще не таких встречали.

— Тогда по порядку. С самого начала дня.

— А во сколько день начинается?

Следователь зло стукнул кулаком по столу:

— Хватит уже дурачиться! Рассказывайте весь ваш день и по порядку.

Синицын заметно струхнул, но своего гонора не растерял:

— Хорошо, значит, с восхода… Ну-у, сначала проснулся, умылся, на рынок пошел. Там работал. Потом надоело. Пошел гулять. Гулял… — на этих словах Синицын умолк.

— Ну а дальше? Дальше что? — допытывался следователь.

— Ничего… — пожал плечами Синицын. — Гулял по городу.

— Вблизи офиса Колодного? — следователь аккуратно записывал показания Синицына.

— Я и не знаю, где его контора находится. Да и кто такой Колодный, тоже не знаю. Так слышал краем уха… — Синицын покосился на пачку сигарет, и вкрадчиво произнес: — Гражданин следователь, а можно еще одну, а?

— Можно, — устало кивнул следователь и, пока Синицын с таким же наслаждением закуривал, молчал.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Синицын, выпустив облако дыма.

— Не за что… А подтвердить на рынке кто-нибудь может?

— На рынке все меня знают, все вам скажут, что я там был. А когда гулял… Да люди, мимо проходившие, все вам скажут, что я мирно шел по улице, когда этот боров обкуренный на меня налетел.

— Этот, как вы изволили выразиться, «обкуренный боров» — охранник дома, где находился офис Колодного, и сотрудник милиции, — сказал следователь.

— Так вот, этому охраннику стоило бы заниматься своими прямыми обязанностями — охранять Колодного со всем его офисом, а не гоняться по улицам за добропорядочными гражданами, — назидательным тоном произнес Синицын.

— А вот гражданин Фомин, тот самый охранник, утверждает, что вы сидели в кустах, во дворе того самого здания, и что, когда Колодный подъехал на своей машине, вы выстрелили в него из пистолета один раз, а затем попытались скрыться. Вы скинули в каком-то лифте серую куртку и пистолет. Фомин узнал вас по татуировке на затылке и задержал, — следователь вопросительно смотрел на задержанного.

— Да мало ли что этот ваш Фомин утверждает, он еще не то утверждать будет, — беспечно пожал плечами Синицын. — Он же обкуренный был!

— Это как? — не понял следователь.

— Очень просто, — гнул свою линию Синицын. — Явно обкуренный! Вы бы на его глаза в тот момент посмотрели! Вам когда-нибудь приходилось видеть глаза навозной мухи, возомнившей себе, что она бык на корриде?

Следователь машинально покачал головой. Глаза навозной мухи ему видеть действительно не доводилось.

— Вот то-то же! — с энтузиазмом подхватил Синицын. — А я видел. Уж я-то знаю этих чертовых наркоманов! Я не один раз видел такие глаза. А что до татуировки, так это такое дело… Сейчас только у ленивых тату нет. Мода такая, понимаете? И где только их не налепят. Затылок — это еще полбеды. А бывает, что…

— Но это достаточно серьезное обвинение, — протянул следователь.

— А я тоже могу этому придурку обвинение выдвинуть, — возразил Синицын. — Ну, точно! За то, что он обкурился на службе! Это идея! Да и за хулиганство в общественном месте. И за телесные повреждения — у меня, вон, синяки до сих пор. Показать?

— Так, спокойно, — следователь снова попытался вернуть разговор в нужное русло. — Вы сначала со своим обвинением разберитесь.

— А чего там разбираться? Никого я не убивал. А что там померещилось охраннику, это его личное дело. — Синицын сделал обиженное лицо и глубоко затянулся.

— Хорошо… Вы узнаете это? — спросил следователь.

— Что «это»? — переспросил Синицын.

Следователь указал на соседний стол, где лежали серая куртка и пистолет. Синицын мельком глянул в сторону, указанную следователем и усмехнулся.

— А как же! — протянул он, — Конечно узнаю.

— Узнаете? — с радостью оживился следователь.

— Да, узнаю. Этот ваш идиот, Фомин, вы его так, кажется, назвали? Так вот, это он бежал за мной, размахивая этим пистолетом. А потом накинулся на меня. Ударил, между прочим, наручники надел, вон, до сих пор запястья болят. И, главное, мерзавец, заставлял надеть эту куртку! Сумасшедший какой-то! И чего ему эта куртка далась?

Следователь погрустнел, вздохнул, потер рукой лоб и позвал лейтенанта, скучавшего у двери.

— Лейтенант, уведите задержанного. И скажите Фомину, чтоб он зашел в кабинет.

— Куда, куда? — выкрикивал Синицын. — Вы меня отпускаете, да? Гражданин следователь, ну, когда же вы меня отпустите? Не я должен сидеть за решеткой, а этот боров! — выкрикнул он в лицо входящему Александру. — Вы проверьте! Небось, он сам замочил этого Колодного, а на меня пытается повесить!

Александр вздрогнул и хмуро посмотрел на следователя. Тот взглядом указал ему на стул. После разговора с Синицыным следователь выглядел совсем не так, как прежде. Куда-то подевался его хитрый вид, в настоящий момент глаза были несколько растерянные. Александр сел на стул.

— Ну что? — спросил он следователя.

— Фомин, — как будто немного стесняясь, спросил его следователь. — Фомин, ответьте мне на один вопрос. Вы курите… это самое… ну, травку?

Александр ошалело уставился на молодого следователя:

— То есть как это?

Тот слегка покраснел, а потом махнул рукой:

— Черт! Это я так. Простите.

— Гражданин следователь, это он убил Колодного! Я точно знаю. Да как же я могу не знать, если сам битый час гонялся за ним по всяким подворотням и подъездам!

— А вот он утверждает, что это именно вы напали на него, когда он мирно гулял по улице, — тяжко вздохнув, сказал следователь.

— Да вы что, издеваетесь? — Александр так возмутился, что даже привстал. — Мирно гулял! Он, «мирно гуляющий», убил человека! На моих глазах, между прочим! А я, плохой, обкуренный, — вы, видимо, это подразумевали, когда спрашивали, не курю ли я травку, — плохой охранник не дал этому хорошему человеку сделать контрольный выстрел?

— Да, но Колодный все равно скончался, — резонно возразил следователь. — Киллер, возможно, это увидел и не стал лишний раз подходить к трупу.

— Этому я помешать уже не смог, — опустил голову Александр. — Но моя обязанность — охранять офис, а не самого Колодного. А Колодный в офис еще не вошел.

— Да понимаю я все это! — с каким-то надрывом произнес следователь, встал и подошел к окну. — Но поймите, мы не можем больше держать его под арестом. Нет, совершенно нет никаких доказательств. Ни отпечатков пальцев, ничего! Задержанный все отрицает. Еще как отрицает! Видели бы вы, какой он тут балаган устроил! Цирк просто!

Следователь подошел к Александру и нагнулся:

— Вы знаете, а он совершенно прав.

— То есть как это «прав»? — опешил Александр.

— Очень просто. Какой дурак признается во всем? Я сразу предвидел. Нет у нас доказательств его вины… — следователя даже передернуло от досады.

— Подождите. — Александр помассировал виски, будто пытаясь что-то вспомнить. — Вы же, помнится, говорили, что найдены следы пороха на одежде Синицына…

— Да. Все верно. Найдены. Но вы же понимаете, что это не может служить доказательством вины. Свидетелей, кроме вас, нет. А вы — сотрудник милиции, вы не можете быть свидетелем. Так что, замкнутый круг. И что самое главное, этот… Синицын, — следователь едва сдержался, чтобы не выругаться, и ограничился тем, что погрозил кулаком в сторону закрытой двери, — все прекрасно понимает. И еще насмехается, мерзавец!

— Черт! Неужели никаких доказательств? Неужели его нужно отпускать? — с каким-то ужасом произнес Александр, как будто речь шла не о Валерии Синицыне, а, как минимум, о Джеке Потрошителе. — Нельзя его еще подержать? Может быть, что-нибудь найдется…

— Вы понимаете, что говорите? — следователь нервно прошелся по кабинету и снова сел за стол. — Сколько его можно держать? А на следующем допросе он не только обвинит вас в том, что вы наркоман, а еще придумает, что вы лично с ним. знакомы и преследовали свои особые цели, когда накинулись на него. От такого что угодно можно ожидать.

Он снова с ненавистью уставился на дверь в коридор.

— Да как он вообще осмелился?! — рассвирепел Александр. — Я же стоял на крыльце… Стойте. Стойте! Я знаю!

Следователь внимательно посмотрел на Александра, пальцы которого снова потянулись к вискам.

— Что вы знаете? — безнадежно поинтересовался он.

— Был еще один свидетель! Должен быть!

— Да? Интересно… — следователь выпрямился и даже машинально потянулся к авторучке. — И кто это? Вы же говорили, что больше свидетелей нет.

— Есть! Это — старуха попрошайка. Я, правда, прогнал ее, когда Колодный подъехал к офису. Но она не могла уйти так далеко, чтобы не слышать выстрела, не видеть всего происшедшего.

— Старуха? — Следователь махнул рукой. — Перестаньте. Где вы теперь станете искать эту старуху, тем более если она все видела? Да ее днем с огнем не найдешь. Попрошайка! А если даже найдешь, она все равно ничего не скажет, независимо от того, видела она или нет. Зачем ей связываться?

— Если бы вы дали мне хоть немного времени… — Александр умоляюще посмотрел на следователя. — Я бы ее нашел… Я бы заставил дать показания…

— Не говорите ерунды, — покачал головой следователь. — Я просто не имею право дольше задерживать человека без весомых оснований.

— Как это без оснований? Он человека убил! — воскликнул Александр.

— Без всяких доказательств его вины, — устало уточнил следователь.

— Вы сами понимаете, что говорите?! — от ярости Александр стал запинаться. — Да он… он… не виновен так же, как Раскольников не виновен в смерти старушки-процентщицы или как граф Дракула не виновен в казнях крестьян…

— Граф Дракула? — следователя передернуло. — Только не это… Знаете что? Идите домой, Фомин, отдохните. Расслабьтесь. И не мучайтесь слишком долго. Мир несовершенен и никогда не станет таким, каким хотим его видеть мы.

Следователь попытался вложить в свои слова как можно больше убедительности. Но на Александра это не подействовало. Он молча вышел из кабинета и удалился, почти физически ощущая на своей спине насмешливый взгляд Синицына.

«Я найду! Я найду ее! — думал Александр по дороге домой, сам понимая всю утопичность своей идеи. — Она должна была что-нибудь видеть. Я заставлю ее сказать! Я найду эту старуху!»

4

Сон был неспокойный. Нет, никаких кошмаров, просто какая-то вязкая липкая масса из сновидений, но проснуться Лена Бирюкова не могла, слегка поднималась над поверхностью этого сонного болота, но тут же чьи-то цепкие щупальца затягивали ее обратно. Поэтому, пожалуй, первый раз в жизни резкий звук будильника Лена приняла с облегчением и благодарностью.

Она присела на кровати. Летнее солнце пробивалось сквозь легкие прозрачные занавески и пускало свои лучи по комнате, отражалось в подвесках люстры, играло бликами на потолке, скользило по зеркалам, отчего спальня то и дело наполнялась яркими вспышками света, искрилась. От этой идиллической картинки у Лены защемило сердце, и она поняла, что пора ждать неприятностей.

Быстро одевшись и приведя себя в порядок, она приготовила кофе, выпила его почти залпом, поморщилась, как от самогона, побросала грязную посуду в раковину и вышла из дома. Сделав первый шаг по разрисованному детскими рисунками асфальту и бросив взгляд на свой автомобиль, Лена остолбенела: на лобовом стекле ее любимой машинки красовались два нарисованных пульверизатором косых глаза, разноцветные поролоновые уши тихонечко раскачивались на крыше, к заднему бамперу был привязан длиннющий хвост, явно отодранный от какого-то плюшевого животного.

— Пони недоделанная, — только и смогла выдохнуть Лена.

Времени на облагораживание автомобиля не было.

— Поеду верхом, — решила девушка, заботливо поправила одно, сбившееся набок, ухо, завела машину и резко рванула с места.

На дороге «наездница» произвела фурор. Водители сигналили вслед, выставляли в окна руки с поднятым вверх большим пальцем, крутили около виска, свистели, что-то кричали вслед — одним словом, разными способами выражали свое одобрение. Один особенно ретивый сотрудник ГИБДД даже заставил Лену остановиться, но, увидев удостоверение Генеральной прокуратуры, недоуменно вскинул брови, взял под козырек и отпустил с извинениями. Так, с шутками и прибаутками, Лена добралась до работы, привычно припарковалась на стоянке и легко вбежала по широкой каменной лестнице в подъезд следственной части Генеральной прокуратуры, что в Благовещенском переулке.

— Здравствуй, Лена, — поприветствовала девушку Маша, следователь-стажер, которая сидела за столом в ее кабинете. — Тебя что-то уже Меркулов разыскивал. С самого утра звонит, не переставая. Велел передать, чтобы ты сразу к нему зашла.

Столь ранний интерес к своей персоне со стороны начальства совсем не обрадовал Лену, тем более неумолимые стрелки часов показывали, что она опаздывает уже на двадцать минут.

«Так, от Благовещенского до Дмитровки не меньше десяти минут езды, учитывая московские пробки, которые, кажется, не рассасываются даже ночью», — подумала она, в отчаянье глядя на часы. Минутная стрелка дернулась, перешла на следующее деление.

Лена кинулась вниз и помчалась на Дмитровку, в Генеральную прокуратуру, где ее ждал заместитель Генерального прокурора Российской Федерации Константин Дмитриевич Меркулов.

Уже через восемь с половиной минут, счастливо избежав дорожных заторов, Лена открывала обитую коричневой кожей дверь.

— Доброе утро, Константин Дмитриевич, — произнесла девушка, возникнув на пороге начальственного кабинета.

Меркулов читал какие-то бумаги, поднял глаза и неодобрительно покачал головой:

— Здравствуй, Бирюкова. Проходи. Почему опаздываешь?

— Так всего же на двадцать минут, — начала вяло оправдываться Лена.

— Неважно, — прервал ее Меркулов. — За двадцать минут знаешь сколько всего произойти может? Садись. У меня к тебе серьезный разговор.

— А когда это у нас с вами несерьезные разговоры случались? — невесело пошутила Лена.

Она осторожно присела на краешек стула, как бы всем своим видом подчеркивая надежду на быстротечность беседы.

— Лена, — необычно вкрадчиво начал Меркулов. — Я хочу поручить тебе одно очень важное дело. Ты должна понимать, что для младшего следователя это очень серьезная работа, но в то же время и большая ответственность…

Лена с пониманием качала головой.

— Я хочу, чтобы ты занялась расследованием убийства одного очень известного и влиятельного человека, — продолжал Константин Дмитриевич.

— Влиятельного? — переспросила Лена.

— Да, — кивнул Меркулов. — Очень влиятельного.

— Но, почему я? Мне это, как бы выразиться, не по рангу, что ли, — удивилась Лена.

— Ну, надо же когда-то начинать, — не слишком уверенно ответил Меркулов.

— Константин Дмитриевич, — произнесла Лена. — Не обманывайте меня. Мне, конечно, приятно такое доверие, но я ведь чувствую, что дело не в этом. Раньше вы меня кидали грудью на бюрократическую амбразуру, бумажки собирать и всякой ерундой заниматься, а тут вдруг раз — и убийство кого-то знаменитого и влиятельного.

— Ну а почему бы нет? Человек ты сообразительный, хваткий. Все на лету схватываешь. Пора уж опыта в серьезных делах набираться.

— Константин Дмитриевич… — укоризненно протянула Лена и пристально посмотрела на начальника.

Меркулов тяжело вздохнул:

— Хорошо, давай начистоту, все равно придется… Зачем от тебя скрывать? Отказались все остальные, — пробурчал он тихо. Но тут же поспешно добавил: — Это совершенно не умаляет всего сказанного ранее. Я действительно считаю, что ты вполне достойна заняться этим делом.

Лена беззвучно смеялась.

— Ну, будет тебе. Возьмешься? — спросил Константин Дмитриевич.

— А чего остальные отказались? — справившись с собой, ответила вопросом на вопрос Лена.

— Не хотят, по-видимому, с заказухой возиться. Один в отпуск собрался, другой а командировку, даже Турецкий ноет, что загружен по горло. На тебя вся надежда.

— А что за дело-то?

— Убийство адвоката Якова Колодного. Знаешь, наверное?

— Знаю. По телевизору видела, — угрюмо кивнула Лена.

— Ну что? По рукам? — Меркулов выжидательно смотрел на Лену.

— Нет-нет-нет, — замахала руками Лена. — Константин. Дмитриевич, я правда не потяну. Заказное убийство известного адвоката! Спасибо за честь, но я не имею права брать на себя такую ответственность. Я должна реально оценивать свои силы.

— С каких это пор? — вперился взглядом начальник. — То вечно рвешься в бой, готова хоть убийство Кеннеди расследовать, а тут вдруг начала реально свои силы оценивать. В чем дело?

Лена молчала.

— Ладно, шутки в сторону. Время дорого. Давай-ка, милая, откидывай ложную скромность и дуй в межрайонную прокуратуру к следователю Фролову. Заберешь у него дело.

— Не поеду, — уперлась Лена. — У меня сейчас своих дел много. Проверяю информацию по делу Перовского, потом я еще у Семина на подхвате, а еще…

— Лена! — прикрикнул Меркулов на подчиненную. — А ну-ка прекрати свои капризы. Последний раз спрашиваю, берешься за дело?

— Нет, — насупилась она.

— Ладно. Вот тебе лист бумаги. Ручка есть?

— Есть, — кивнула Лена.

— Очень хорошо. Пиши заявление по собственному желанию.

— Константин Дмитриевич, ну зачем вы так?

— Как «так»? Как «так»? — завелся Меркулов. — Что за моду взяли, обсуждать решение начальства?! У нас здесь частная лавочка или Генеральная прокуратура?! Совсем обнаглели. Один мне свои пожелания высказывает, другой условия диктует, теперь вот третья капризы свои демонстрирует. У Семина она на подхвате, видите ли! Я тебя на работу взял, чтобы ты на подхвате была? А?

— Нет… не знаю… — замялась Лена.

— Я тебя взял потому, что мне нужен был инициативный работник. Вы сюда работать пришли или удовольствие получать? Вот что, Бирюкова, если через десять минут ты не поднимешь свою… — Константин Дмитриевич осекся. Лена прыснула в кулак.

— Короче говоря, если через десять минут ты не будешь на пути в межрайонную прокуратуру Центрального округа, — продолжил Меркулов, найдя подходящий синоним, — можешь писать заявление об уходе. Это ясно?

— Ясно, — вздохнула, Лена, поднялась со стула и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Ишь ты, — усмехнулся Меркулов, глядя Бирюковой вслед.

Через шесть минут Лена уже заводила машину. Она готова была разрыдаться от злости. Она не хотела заниматься этим делом, не хотела до рези в желудке. Просто не имела права. Она ведь все равно не справится…

Ей казалось, что это ужасно несправедливо со стороны Меркулова — пугать ее увольнением и заставлять взяться за убийство Колодного. На какое-то мгновенье ей захотелось действительно положить на стол начальника заявление об уходе. Лена даже представила, как эффектно это будет выглядеть: она распахивает дверь в кабинет, чеканными шагами подходит к столу, ни слова не говоря, кладет лист бумаги, разворачивается и уходит, громко хлопнув дверью. Картина радовала воображение, но Лена все же справилась с чувствами, вернула свое обычное хладнокровие и благоразумие и направилась в прокуратуру Центрального округа.

Следователь Фролов оказался молодым человеком не старше тридцати, со странным, хитроватым взглядом. Когда он смотрел на человека, создавалось впечатление, что он знает о нем что-то тайное, сокровенное, что-то, чего о себе тот не знает и сам.

— Бирюкова Елена, — представилась она, входя в кабинет. — Следователь Генеральной прокуратуры.

Лена считала, что не стоит указывать то, что она являлась младшим следователем. Это придавало ей вес, а словосочетание «следователь Генеральной прокуратуры» вообще действовало безотказно. Вот и сейчас хитроватый блеск в глазах Фролова сменился явным уважением.

— Добрый день, — Фролов приподнялся из-за стола. — Очень рад. Проходите. Меня предупредили, что вы приедете.

— Очень хорошо, — чуть заметно улыбнулась Лена. — Введите, пожалуйста, в курс дела.

Она напустила на себя деловой вид, и Фролов тут же последовал ее примеру. «Вот что значит правильно отрекомендоваться!» — с удовлетворением подумала Лена.

— Ну, что вам сказать? — Следователь открыл папку. — Честно говоря, я вам не завидую и, как ни стыдно в этом признаваться, рад, что могу передать этот случай. Сами знаете, заказные убийства — кошмар для следователя. А если жертва — знаменитость, то вообще катастрофа. Вероятность раскрытия преступления практически нулевая, а нервотрепка та еще. Явный висяк. Мало того, что начальство жить спокойно не даст, замучает проверками, так еще и журналисты к расследованию подключатся. Спасибо, если только мешать будут, но ничего не напортят, а бывает и по-другому. Тогда хоть караул кричи.

— Это так, — кивнула Лена. — Но тем. не менее необходимость расследовать заказные убийства не отменяет, не так ли?

Следователь согласно кивнул. В его глазах было видно явное уважение к представителю вышестоящей инстанции, хотя фактически Лена была его коллегой.

— Так что давайте вернемся к нашим баранам, — резюмировала Лена.

— Давайте, — согласился следователь. — Итак, адвокат Яков Колодный подъехал к своему офису на собственном автомобиле марки «мерседес», вышел из машины, но не успел пройти и двух шагов, как был убит выскочившим из кустов человеком. Был произведен всего один выстрел, который и оказался смертельным, что говорит о неоспоримом профессионализме киллера.

— Ну, это необязательно, — вставила Лена, — может быть, он случайно оказался смертельным. Ведь даже очень опытные киллеры обязательно делают контрольный выстрел. За исключением, конечно, снайперов. А здесь контрольного, как я понимаю, не было.

— Верно, — кивнул следователь. — Но факт остается фактом — выстрел был всего один и оказался смертельным. Выстрелив, убийца бросился бежать. Но охранник офиса Колодного успел заметить преступника и бросился в погоню. После достаточно продолжительного преследования он и задержал подозреваемого.

— И где же задержанный? Я могу его допросить? — поинтересовалась Лена.

— Не можете, — вздохнул следователь, разведя руками.

— Почему же? — удивилась Лена.

— Подозреваемого пришлось отпустить за недостаточностью улик, — во вздохом ответил следователь.

— Как это так? Ведь есть же свидетель — охранник, он опознал убийцу! — изумилась Лена.

— В том-то и дело, что он может опознавать, но охранник — сотрудник милиции и потому не имеет права давать свидетельские показания, — грустно проговорил следователь. — А кроме него больше никаких свидетелей нет.

— Совсем? — спросила Лена.

— Да. И доказать вину Валерия Синицына — так зовут задержанного — невозможно, — пояснил Фролов.

— Такого не может быть, — веско заметила Лена. — Доказательства всегда есть. И свидетели тоже. Просто нужно хорошо искать.

— Ну, вот вы этим и займетесь, — слегка обиделся следователь. — Хотя на одежде Синицына действительно были обнаружены следы пороха, но этого недостаточно для того, чтобы обвинить человека в убийстве.

— А что говорит охранник? Положим, свидетельские показания он действительно давать не может, но рассказать-то, как все было, неофициально, он имеет право? — Лена кивнула в сторону папки.

— Ну, что охранник… — Следователь открыл папку и перевернул несколько листов. — Он видел убийцу, бросился за ним следом, на какое-то время потерял из виду, нашел в лифте куртку и пистолет преступника, затем задержал этого самого Синицына, узнал его, как объясняет, по татуировке на затылке. Но это тоже, как вы понимаете, не сильный аргумент. Нужны более веские доказательства вины подозреваемого, поэтому Синицына пришлось отпустить.

— Чудесно, — недовольно произнесла Лена.

— Послушайте, — Фролов слегка понизил голос. — Положим, я верю охраннику и на девяносто пять процентов могу поручиться, что убийца — именно Синицын. Положим, вы, ознакомившись с показаниями, убедитесь, что убийца — Синицын. Но что мы с вами можем сделать, не имея достаточной юридической базы для ареста и передачи дела в суд? Допустим, я бы устроил здесь средневековые пытки, загонял бы иголки под ногти подозреваемому, растягивал на дыбе, прижигал каленым железом и все-таки вытребовал бы признание в убийстве, даже, может быть, имя заказчика бы узнал. Но все равно любой мало-мальски грамотный адвокат на суде растер бы все наши обвинения в порошок, развеял по ветру. Это безуспешное предприятие, и я искренне сочувствую, что вам придется им заниматься. Хотя от души желаю удачи. Вот материалы дела.

— Негусто, — грустно улыбнулась Лена, принимая из рук Фролова тощую картонную папку, завязанную белыми тесемками. — Впрочем, вы действовали полностью в рамках Уголовно-процессуального кодекса.

— с- Хорошо что вы это понимаете, — сердечно поблагодарил ее следователь.

— Все равно спасибо за помощь, — улыбнулась Лена.

— Не за что, — развел руками следователь.

Она встала, резко развернулась на каблуках и вышла из кабинета.

Оказавшись в узком коридоре, Лена свернула на черную лестницу, пристроилась на подоконнике между лестничными пролетами, прикурила сигарету, развязала завязки на папке и принялась изучать бумаги. Времени на это ушло немного: несколько жалких листочков, исписанных корявым почерком, с показаниями охранника офиса, описание места происшествия, несколько фотографий, адреса. Синицына и Фомина. Фотографии Лена смотреть не стала, не глядя, засунула в бумажный конверт и убрала на самое дно сумки.

«Что же делать теперь? — начала рассуждать она про себя. — Поехать к Синицыну и допросить его? Не лучшая идея. Во-первых, с него сняты все обвинения, и он имеет полное право отказаться, со мной разговаривать вообще, но даже если и не откажется, вряд ли при виде моих прекрасных глаз он немедленно решит признаться во всех грехах, включая глумление над хомячком, совершенное во втором классе средней школы. Поэтому встречу с ним отложим, а вот побеседовать с охранником Фоминым еще раз не помешает. Может, он добавит что-нибудь важное?»

Лена еще раз взглянула на адрес: спальный район на окраине Москвы. Ехать туда по утренним столичным пробкам под палящим июньским солнцем практически равнялось добровольному самоубийству, но делать было нечего. Лена надела солнечные очки, включила звук магнитолы на полную мощность и отправилась в путь.

Дверь Лене открыл сам Фомин. Густая щетина на его лице, мешки под глазами, дрожащие руки говорили о том, что прошедшие сутки дались охраннику нелегко.

— Вы из милиции? — спросил он, глядя на Лену. — Проходите.

— Я не из милиции. Елена Бирюкова, следователь Генеральной прокуратуры, — ответила Лена, оказавшись в прихожей.

— Вот оно как, — вздохнул Александр. — Но зачем вы пришли? Я уже все рассказал, и, кажется, ваши коллеги не поверили ни одному моему слову.

— Вы ошибаетесь, — мягко возразила Лена. — Вам верят. Но одной веры недостаточно для того, чтобы привлечь убийцу к ответственности, нужны еще и доказательства его вины.

— Доказательства! — воскликнул Александр. — Какие еще нужны доказательства, если я собственными глазами видел, как этот подонок застрелил человека, я схватил его. Да я на Библии могу поклясться, что этот Синицын — убийца. А мне толкуют про какие-то юридические тонкости и доказательства.

Лена хотела снова возразить, но тут поняла, что этот разговор в точности копирует ее беседу со следователем, только теперь она сама выступает в роли Фролова, поэтому она только развела руками.

— А эта сволочь еще прикидывалась невинным ягненочком, — не успокаивался охранник. — Он знаете что заявил? Что я подлый обкуренный наркоман, напал на мирного тихого прохожего, который прогуливался по улицам и наслаждался красотами столицы.

Вид у Александра был очень обиженный, и Лене даже хотелось его пожалеть, но следователю Генпрокуратуры это не пристало, поэтому она просто с сожалением покачала головой.

— Послушайте, Саша, я вам верю, мне не нужно ничего доказывать. Но ведь вы работник правоохранительных органов, должны понимать, что свидетелем обвинения быть не можете… Просто постарайтесь вспомнить, вдруг было еще что-то, что может нам помочь и о чем вы забыли рассказать Фролову?

— Нет. Я ничего не забыл, все рассказал, — горестно говорил Александр.

— Ну, неужели никто больше не мог увидеть этого убийства? — настаивала Лена.

— Нет…

— Может быть, ваш напарник, или сотрудники фирм, располагающихся на первом этаже, или еще кто-нибудь? — с отчаяньем спросила Лена.

— Нет. Милиция уже всех опросила. Хотя, мне кажется, что может быть еще один свидетель, но Фролов даже слышать про это не захотел, — со вздохом добавил Александр.

— Что за свидетель? — насторожилась Бирюкова.

— Бабка-попрошайка. Она отиралась около входа в офис как раз перед приездом Колодного. Я ей десятку дал — до того надоедлива была, а потом прогнал, но она не могла далеко уйти. Возможно, она что-то видела.

— Бабка. Где же искать ее, эту бабку? Вы можете ее описать? — Лена полезла в сумочку за блокнотом.

— Ну, как ее описывать? — пожал плечами Александр. — Бомжиха, она и есть бомжиха. По-моему, тронутая слегка. Когда говорит, шепелявит сильно и хромает еще. А, клюка у нее была такая…

— Какая? — насторожилась Лена.

— Такая, большая, деревянная. Кривая. Прямо как у колдуньи из сказки.

— Ну что ж, и на этом спасибо, — поднялась со стула Лена. — Авось и пригодится.

5

Лена отлично понимала всю абсурдность своей идеи, но совершенно серьезно собиралась разыскать бабку-попрошайку среди бездомных, обитающих и промышляющих в непосредственной близости от офиса Колодного. И хотя у Бирюковой не было никакой уверенности в том, что интересующая ее нищенка — постоянная жительница тех мест, Лена снова отправилась в центр. Припарковав машину, Лена двинулась в сторону метро, поскольку знала, что именно там имеют обыкновение обитать бродяги.

Центральная станция, недавно отстроенный новый «Макдональдс» неподалеку, открытое кафе тут же — отличное место для различного рода сброда. Промышляющая попрошайничеством публика была разношерстной. Возле главного входа в «Макдональдс» обосновалась молодежь. Мальчики и девочки несвежего вида, с волосами, выкрашенными во все цвета радуги, одетые в потертые кожаные куртки со множеством различных железяк, значков, брелоков с изображениями каких-то устрашающего вида музыкантов и исполнителей. Они тусовались своей достаточно большой компанией, всячески изображали презрение к сытой вальяжной публике, сосредоточенно поедающей буржуйские гамбургеры и запивающей их буржуйской кока-колой, изредка отпускали шуточки и едкие замечания в адрес того, кто смотрел на них с особенным негодованием. Чаще всего человек старался закончить свой обед как можно скорее и ретироваться. Но несмотря на это, классовая ненависть вовсе не мешала подросткам промышлять по чужим столам, доедая и допивая оставленное наевшимися посетителями.

Ближе к летнему кафе собиралась публика иного рода. Мужчины и женщины неопределенного возраста, со следами давней и глубокой алкогольной зависимости на лице, одетые в невообразимое тряпье, с сизыми носами и провалившимися глазами, распространяющие удушающий «аромат» в радиусе десятка метров вокруг себя. Они жадными глазами следили за людьми, допивающими пиво из стеклянных бутылок, и с последним глотком оказывались рядом, буквально вырывая заветную тару из рук посетителя, периодически переругиваясь между собой из-за трофея. И даже слабые попытки охраны кафе выставить их за пределы заведения не имели должного воздействия.

Лена, миновав и первую компанию, и колоритных бомжей, уверенным шагом направилась ко входу в метро. Там, на ступеньках, располагалась особенная порода людей — профессиональные нищие, демонстрирующие свои увечья, выставляющие напоказ страшные язвы и кровавые раны, предъявляющие справки о тяжелых неизлечимых болезнях, удостоверяющие документами наличие пятнадцати слабых здоровьем детей и престарелых родителей.

Она стала неторопливо спускаться по ступенькам, внимательно всматриваясь в лица этих людей. Те, будто почуяв добычу, хором, как по команде, запричитали с удвоенной силой и энергией. Отдельные особи, наделенные, видимо, недюжинными актерскими способностями, даже зарыдали в голос. Она, машинально впихивая мелкие монетки в протянутые руки, дошла до конца лестницы: ни одной старухи не было. Лена в раздумье остановилась.

«Что за бредовая идея?! — говорила она сама себе. — Глупо все-таки было тащиться сюда разыскивать какую-то полоумную старуху. С чего я взяла, что найду ее здесь? Может, в тот день к офису Колодного она попала случайно и живет в какой-нибудь глухой деревне, кур выращивает. А я тут ношусь, как стрекозлица бешеная, поиски веду».

С такими мыслями Лена вновь поднялась и направилась к машине, как вдруг услышала старушечий голос позади себя. Голос был жалобный, но в то же время наполненный обидой и негодованием:

— А мне?

— Что тебе? — рассеянно переспросила Лена.

— Ты всем дала, а мне нет. Почему? — с обидой спросила старуха.

— Я вас не видела, — Бирюкова полезла в сумочку за кошельком, как вдруг обратила внимание на тяжелую деревянную клюку, которую бабка сжимала своей морщинистой коричневой рукой.

«Неужели удача?! Похоже, что это она и есть!» — промелькнуло у Лены в голове.

— Я сейчас дам вам денежку, — сказала она. — Только можно я сначала попрошу вас кое о чем?

— О чем? — заинтересовалась нищенка.

— Вы только не удивляйтесь и не обижайтесь. Вы можете произнести скороговорку: кукушка кукушонку купила капюшон, надел кукушонок капюшон, как в капюшоне он смешон.

— Совсем тронутая, хоть и молодая, — сплюнула старуха с досадой и собиралась уже уйти, как Лена извлекла из кошелька купюру, достоинством в сто рублей, и повертела ею перед глазами попрошайки.

— Ну, пожалуйста, попробуйте, — ласково попросила она.

— Да ладно, шут с тобой, хохочи над бабкой, — махнула рукой попрошайка и на одном дыхании выпалила длиннющую скороговорку. Чуткое Ленино ухо не уловило ни одного чистого «ш». «Уже две приметы сошлись. Неплохо!»

— Давайте отойдем в сторонку, — обрадованно вскрикнула она.

— Ну, точно свихнувшаяся. Давай сюда деньги, сказала я про твою кукуфку.

— Ну, всего на несколько минут, — не сдавалась Лена и прибавила к гонорару еще полтинник.

— Ну, пойдем, — недовольно произнесла старуха. — Чего тебе еще, спеть? Или сплясать? Вот ведь народ! Лишь бы поиздеваться над старым человеком! Ни стыда ни- совести у этой молодежи!

Лена оттащила нищенку за палатку.

— Скажите мне, на той неделе вы были вон у того дома? — Лена махнула рукой в сторону офиса Колодного.

— Ну, была, допустим, — насторожилась попрошайка. — А тебе-то что? Давай сюда деньги. Некогда мне. Я не такая бездельница, как ты, чтобы ходить да лясы точить.

— Вы видели убийство, — не обращая внимания на слова, наступала Бирюкова. — Я знаю!

— Да что привязалась-то, шальная какая-то?! — испугалась старушонка. — Не видела я никакого убийства. Отстань от меня.

— Как не видели? Вы правда ничего не видели и не слышали?

— Не видала, — упрямо твердила старуха, впрочем, зорко следя за руками Лены, которые снова полезли в сумочку.

— Ну, может быть, заметили что-то подозрительное? — настаивала Лена. — Вы разговаривали с охранником офиса, а через несколько минут на том месте произошло убийство. Вы должны были что-нибудь заметить.

— Слушай, я ни-че-го-не-ви-де-ла, — жутким голосом отчеканила бабка. — Не впутывай меня. И сама не лезь.

— Почему это? — поинтересовалась Лена.

— Там дьявол. Там нечистая, — она подняла длинный, темный, узловатый палец. — Много крови я вижу. И смерть вижу. Все из-за богатства неправедного. Много зла вижу… Очень много.

Блеклые глаза старухи загорелись каким-то страшным огнем, она схватила Лену за руку и продолжала:

— Проклятье! На всех проклятье! Расплачиваемся за грехи! За грехи наши! Месть страшная всех ожидает! Смерть, всюду смерть! Я чую! Я вижу все!..

Под палящим июньским солнцем мороз пробрал Лену до костей. Она с трудом вырвалась из цепкой старушечьей руки, отдала той деньги и практически бросилась бежать. А попрошайка все продолжала кричать ей вслед свои страшные пророчества.

6

Ровно в десять утра Гордеев уже пил кофе в кабинете Розанова и выслушивал от начальника суть дела.

— Значит, так, — повествовал Розанов. — Наша клиентка Ульяна Старостина является хорошей знакомой некоего Соболева Михаила Васильевича. Сам Соболев очень крупный бизнесмен, владелец предприятия «Московский холод», тот самый, который практически монополизировал столичный рынок, восемьдесят процентов пищевых продуктов в городе хранятся в его «холодильниках». Помнишь, недавно по телеку в передаче «Хозяин» о нем как раз рассказывалось?

— И блинчики?

Генрих Афанасьевич осекся:

— Ну да, и пельмени, и блинчики, а ты что, с ним знаком?

— Как-то смутно. Больше с его блинчиками. Ну, да бог с ними. А кто ж такая Ульяна Старостина, и что значит «хорошая знакомая»?

— А вот это ты у нее сам и выясни. Судя по ее виду, — заговорщически понизил голос Розанов, — она его любовница.

— Неплохо. Обычно адвокатов нанимают родственники или жены. В крайнем случае дети. Так кого и из-за чего надо защищать?

— Ты слушай и не перебивай, — рассердился Розанов. — Так вот. Этого Соболева подозревают в организации убийства известного адвоката Якова Колодного.

— Ну и ну! Чего это Соболеву убивать адвоката?

— В том-то и дело, что незачем… К тому же ты удивишься еще больше, когда узнаешь, что клиентом Колодного он сам и являлся.

— Соболев? — не поверил собственным ушам Гордеев.

— Именно так.

— О как! — удивленно присвистнул Гордеев. — Интересный случай… Чего, хотелось бы знать, они не поделили?

— Это пускай следствие выясняет.

— Ну, вот тут вы не правы, Генрих Афанасьевич, — хохотнул Гордеев. — Надо же знать, какие конфликты бывают у адвокатов с клиентами? Кто знает, может, и меня кто-то готовится кокнуть. Вот именно сейчас, в этот самый момент.

— Типун тебе на язык. Ты мне еще нужен. В отпусках Все сейчас! — невозмутимо ответил Розанов.

— Вот те раз! — изумился Гордеев. — А осенью, значит, когда все вернутся из отпусков, погибай, Гордеев, на здоровье? Да, Генрих Афанасьевич?

— Ладно, хватит языком чесать, — улыбнулся Розанов. — Сейчас сходишь в Генеральную прокуратуру, ознакомишься с материалами дела, а пока иди к себе, скоро Старостина должна подойти, побеседуешь с ней подробно, вот и узнаешь, за что клиенты своих адвокатов заказывают.

— Хорошо, Генрих Афанасьевич. — Юрий сделал последний глоток кофе, поднялся с кресла и вышел из кабинета.

Ульяна Старостина появилась через полчаса после разговора с Розановым. Она бесшумно возникла на пороге кабинета Гордеева, некоторое время вглядывалась в лицо Юрия и только потом негромко поздоровалась. Гордеев оторвался от экрана компьютера и бросил взгляд на посетительницу. Перед ним стояла высокая стройная женщина лет тридцати, с безупречной прической, идеальным макияжем, одетая в светлый брючный костюм, благоухающая запахом дорогого парфюма, с красивым, но немного настороженным лицом.

— Добрый день, — ответил на приветствие Юрий. — Проходите, пожалуйста.

— Вы Юрий Петрович Гордеев? — спросила посетительница, шагнув в кабинет.

— Он самый.

— А я Ульяна Старостина.

— Да, меня предупредил о вашем приходе Генрих Афанасьевич. Чем обязан?

— Хочу обратиться к вам за помощью.

— Присаживайтесь и изложите суть дела, — попросил Гордеев.

— Да, конечно.

Она, чуть покачивая бедрами, прошла в кабинет и села на стул, приняв изящную позу.

— Я пришла просить вас защищать интересы Михаила Васильевича Соболева.

Гордеев кивнул, показывая, что это ему уже известно.

— Кем вы приходитесь Соболеву?

— Я уже, кажется, объяснила вашему начальнику, что прихожусь ему хорошей знакомой, — с некотором вызовом ответила Старостина. — Понимаете?

— Понимаю, отчего же не понять? — пожал плечами Гордеев.

— Но это не имеет никакого значения, потому что мы очень близки с Соболевым, и наши отношения совсем не подходят под классическую схему отношений состоятельного человека и корыстной любовницы.

— Я вовсе и в мыслях не имел подозревать вас в меркантильности, — начал оправдываться Гордеев. — И задал вопрос для проформы, для завязки разговора, так сказать. И потом надо же выяснить, какие мотивы послужили причиной того, что именно вы обратились ко мне?

— Я и сама не нищенствую, у меня косметический салон, который приносит мне вполне приличный доход, — продолжала Старостина, не обращая внимания на извинения адвоката. — В моем салоне, собственно говоря, мы и познакомились с Михаилом Васильевичем, с Мишей. Смешно, конечно, звучит, но он привел туда свою жену, а познакомился со мной.

— Можете рассказать подробнее?

Старостина кивнула:

— Дело было накануне Восьмого марта, он такой подарок жене приготовил: заплатил за полный курс процедур, а у меня салон недешевый, скажем прямо, ему это обошлось в приличную сумму. Ну и пока его женушку облагораживали-омолаживали, стригли, укладывали, красили, Миша отдыхал в специально отведенной для этого комнате. А я случайно в салон заехала, у меня в тот день никаких дел там не было, просто оказалась неподалеку, решила зайти проведать. И там увидела его. Хотя Миша говорит, что первый меня заметил, еще через окно, когда я из машины выходила. Он сказал, что практически влюбился в меня с первого взгляда и его тут же охватило отчаяние, потому что он встретил женщину своей мечты, но не может с ней познакомиться, так как рядом жена. И я едва его увидела, как мне что-то изнутри подсказало, что это мой мужчина. У вас так бывало?

— Чтобы сердце мне подсказывало, что это мой мужчина? Честно говоря, нет, — рассмеялся Гордеев.

— Да ну вас, — ответно улыбнулась Ульяна, переходя на чуть фамильярный тон, что, впрочем, получалось у нее весьма мило. — Миша потом рассказал, что тут же пошел к охране выяснять, кто я такая, и когда узнал, что хозяйка этого заведения, очень обрадовался, что теперь знает, где меня искать.

А на следующий день мне принесли роскошный букет цветов и бутылку дорогого вина, коллекционного, в простом магазине такого не купишь. Было так приятно и трогательно, и я потерялась в догадках, кто бы мог прислать мне такой подарок. И потом всю неделю, каждый день, я получала цветы — обычно розы, иногда лилии или орхидеи — и какие-нибудь небольшие презенты. Духи, конфеты, даже белье, но ничего вульгарного, белье очень дорогое и высокого качества. Я была заинтригована, но наконец он явился сам. Я, конечно, сразу его узнала, но виду не подала, изобразила удивление. Миша долго и путано объяснял, где меня увидел, и вообще был крайне смущен. Я даже не ожидала такого от человека его уровня. Я думала, что подобные мужчины всегда действуют уверенно, убеждены в успехе и не ждут отказа от женщин. Мне казалось, что меня ожидает танковый напор. А он краснел, как мальчик. Меня это очень растрогало, я согласилась с ним поужинать, ну, в общем, понеслось… С ним было здорово. Он очень порядочный и благородный человек. За все время мы с ним ни разу даже не поссорились. Миша очень умело сглаживал все острые углы, никогда не доводил ситуацию до конфликта, всегда действовал, как настоящий мужчина.

Может быть, из моих уст это прозвучит странно, но, знаете, за что еще я очень уважаю Мишу? Он никогда, ни единого раза не отозвался плохо о своей жене. Есть у некоторых мужчин такая привычка — хаять своих супруг перед любовницами, рассказывать, какие они нехорошие женщины, что никаких интимных отношений между ними уже давно нет, как нет и любви, что живут с ними исключительно из чувства долга и ответственности перед детьми. А так, если бы не было этих сдерживающих факторов, они бы уже давным-давно послали все к чертям собачьим и воссоединились со своей единственной и любимой. Ненавижу таких мужиков. Мне кажется, это очень подло. А Миша никогда не позволял себе хотя бы слово грубое произнести в адрес своей жены, всегда говорил мне, что уважает ее, что у них прекрасные отношения. Вам, может быть, странно это слышать, но мне не только не было неприятно слышать это, но и импонировало, что ли. Я понимала, что общаюсь с достойным человеком, на которого можно положиться, который не предаст, которому можно доверять. Миша как-то так умудрился, что я, против правил всех любовниц этого мира, не ненавижу его жену. Он незаметно сумел дать мне понять, что она действительно нормальная баба, что нам нечего с ней делить, что мы с ней вполне можем существовать в его жизни обе, ни капельки не мешая друг другу. Есть у меня подозрение, что она даже знает о моем присутствии. Я, конечно, не уверена, как-то все забывала спросить у Миши об этом. Но во всяком случае, он никогда не шифровался, знакомил меня со своими друзьями, коллегами, не прятался со мной по углам, боясь, что какой-нибудь знакомый жены увидит, уделял мне очень много времени, не бежал домой по часам. Одним словом, он доказал, что относится ко мне серьезно, уважает мои чувства и я что-то значу в его жизни. И мы вместе не потому, что человеку в его положении любовница по штату положена. Я себя даже любовницей не ощущала, мне повезло. Знаете, наверное, это очень несчастные женщины, те, которые постоянно чувствуют себя на втором месте, которым очень четко дают понять, что есть жена, и она главная, а ты так, девочка для постели, для удовлетворения мужского самолюбия и амбиций. Когда есть время и желание, тебя облагодетельствуют, уделят внимание, время с тобой проведут, а когда нет, извини, дорогая, ты же знала, на что шла, — я женат. Так что нечего сопли распускать и претензии предъявлять. Знай свое место, голубушка.

Гордеев уже немного подустал от нескончаемого монолога своей клиентки и подробностей ее личной жизни и прочих — лишних — подробностей, хотя изо всех сил делал заинтересованное лицо. Пытался иногда в такт кивнуть или вставить словечко, но Старостина была увлечена своим рассказом и на реакцию адвоката никакого внимания не обращала. Она все не унималась:

— Мне жаль таких женщин. Они чувствуют себя очень одинокими, даже более одинокими, чем по-настоящему одинокие. Они не имеют ничего, и когда мужчина, сделав свое дело, бежит в свой семейный дом к любящей жене и детям, где его ждут, встречают, где он чувствует заботу и тепло, она остается одна в своей пустой квартире и, наверное, рыдает в подушку.

Юрию показалось, что от жалости к этим несчастным обездоленным существа^ — любовницам подлых и непорядочных мужчин — Старостина сейчас сама будет плакать навзрыд.

«Бедняжка. Кто это ее так?» — подумал он.

— Но у нас с Мишей такого не было, вы не подумайте. Он совсем другой. У нас все было хорошо, — спохватилась Ульяна.

— Я очень рад за вас, — воспользовался моментом и секундной паузой Гордеев, почти обрадованный, что ему удается вставить слово. — Давайте все-таки подойдем поближе к делу.

— Да, простите. Это я увлеклась…

— Итак, вы хотите, чтобы я защищал Соболева Михаила Васильевича, которого подозревают в организации убийства известного адвоката Якова Колодного. Я правильно излагаю?

Старостина послушно кивала головой.

— Скажите, а в каких отношениях были Колодный и Соболев?

— Ну, во-первых, Колодный был адвокатом Миши, вел некоторые дела, представлял его интересы, обеспечивал юридическую сторону сделок, контролировал правовую сторону договоров. А во-вторых, они еще были и приятелями, любили общаться друг с другом, у них были общие интересы, много тем для разговоров. Да, короче говоря, у них были хорошие отношения. Они уважали друг друга. Я вообще не помню, чтобы они ссорились. Это верх идиотизма — обвинять Мишу в убийстве Колодного, да еще и арестовывать… Абсурд какой-то!

— Когда его взяли под стражу?

— Буквально вчера.

— Вот, кстати, почему обвиняют Соболева? Должны же быть какие-то причины, улики?

— Я не знаю, — растерянно хлопала длинными накрашенными ресницами Старостина.

— Как это? — изумился Гордеев.

— Ну, вот так, — пожала плечами Старостина. — Я не стала вдаваться в подробности. Мое дело нанять адвоката, а вы уж сами разбирайтесь. Вы же будете разговаривать со следователем, он вам все и расскажет.

«Вот, мать твою в душу! — выругался про себя Юрий. — Как рыдают в подушку несчастные любовницы, она знает, какие есть на свете мужчины-негодяи, она тоже знает, а за что обвиняют ее любовника, она не знает. Два часа ездила мне по ушам с рассказами о всякой хренотени, а по делу ничего сказать не может».

— Так, понятно, — произнес вслух Гордеев, которому далеко не все было понятно, а точнее говоря, и вовсе — ничего, кроме разве что факта, что Генрих Розанов скинул ему по привычке полную безнадегу, за которую есть шанс не получить вообще никаких денег. — Скажите, а Соболев знает, что вы нашли адвоката для его защиты?

— Да, разумеется, он и попросил меня это сделать.

— А почему Соболев сам не позаботился об этом, а попросил вас?

— Потому что Миша очень занятой человек и много времени проводит на работе, а потом, в последнее время он не слишком хорошо себя чувствовал, часто болел. Вот я и занялась этим вопросом сама.

— То есть, как я понимаю, вы этим занимались еще до его ареста?

— Да. Но Миша абсолютно мне доверяет, поэтому не волнуйтесь, никаких проблем не возникнет. Кроме того, он ведь в тюрьме.

— Я и не волнуюсь, просто странно, что человек сам не заботится о таких вещах, ведь обвинение, выдвинутое против него, крайне серьезное. Однако порядок есть порядок. Чтобы нанять адвоката, вы должны быть его доверенным лицом. У вас есть какой-то документ, который подтверждает это? Почему, в конце концов, этим занимается не жена?

Старостина замялась:

— Вы понимаете, я с женой не общаюсь, поэтому не знаю… А что касается доверенности — то я не знаю, как тут быть…

— В принципе, это решаемый вопрос. Вы должны получить от него бумагу, в которой было бы написано, что он вам доверяет нанимать адвоката и оплачивать его труд.

— Я для этого должна идти в тюрьму?

— Нет, достаточно телефонного разговора, он Ведь имеет право на некоторое количество разговоров. Конечно, все это может затянуться, но, в принципе, следователь должен сделать это немедленно. Позвоните следователю и попробуйте уладить это дело.

— Мы понимаем, но надеемся, что ваш талант и профессионализм помогут снять с Миши все обвинения и доказать его невиновность, — произнесла, потупив глаза, Старостина, то ли от лица Соболева, то ли просто решив для солидности именовать себя «мы». — Нам говорили, что вы лучший из лучших.

Гордеев был польщен, что, однако, не помешало задать ему следующий вопрос:

— Поскольку вы сами понимаете, что обвинение в убийстве — это дело серьезное и непростое, защита такого клиента требует больших физических, моральных и материальных затрат, может быть, сейчас самое время обговорить размер вознаграждения?

— Да-да, конечно, — всплеснула руками Старостина. — Я стала такой рассеянной. Я, разумеется, понимаю, что труд адвоката вашего уровня обязан оплачиваться должным образом.

Она раскрыла сумку, достала из нее внушительную стопку купюр с изображениями американских президентов и назвала сумму, от которой у Гордеева приятно защемило сердце.

— Это аванс, — добавила Ульяна. — Остальное по завершении дела. По рукам?

— По рукам, — Юрий пожал узкую ладонь Старостиной. — Я сейчас вам напишу расписку, а когда будет доверенность, то составим договор на защиту.

Он проводил посетительницу до двери и, дождавшись, когда звук ее шагов перестанет доноситься до его слуха, издал победный возглас, который был призван выражать и радость, и готовность приступить к своим прямым обязанностям. За время вынужденного бездействия Гордеев и вправду успел соскучиться по работе. Правда, он еще не мог безраздельно распоряжаться этой суммой, но все-таки деньги были в его руках, и что скрывать, этот факт его весьма радовал. Он чуть вприсядку не прошелся.

— Что с вами, Юрий Петрович? — спросил неизвестно откуда появившийся студент-практикант.

— Да вот, Саня, жизнь-то налаживается, — ответил Гордеев и помахал перед глазами удивленного студента стопкой купюр.

— Ого, — уважительно приподнял бровь тот. — Откуда такое богатство? Наследство, никак, получили? Или в казино выиграли?

— Ни разу не угадал. За абсолютным неимением богатых родственников наследства мне ждать неоткуда, а в казино меня бы не пустили, поскольку последние деньги я потратил вчера на кусок мяса и бутылку вина, так что играть было бы не на что.

— Так откуда же тогда?

— Вознагражден за терпение. Вот ты бы смог целый час выслушивать рассказы женщины о ее любовнике и воспринимать ее взгляды на взаимоотношения полов, законный брак и свободную любовь? Причем в этих взглядах мужики всегда предстают последними скотами, а женщины — невинными овечками.

— Нет, Юрий Петрович, определенно не смог бы.

— Вот поэтому ты сегодня отправишься в лучшем случае ужинать в «Макдональдс», в худшем купишь пачку пельменей в соседнем магазине, а я проведу сегодняшний вечер в одном потрясающем заведении, где подают лучший бифштекс в Москве, — веселился Гордеев.

— Ничего не понимаю, — вздохнул Саша.

— Да и нечего понимать, просто мой талант и профессионализм производит неизгладимое впечатление на женщин, и они готовы расстаться с последними деньгами, лишь бы такой знаменитый и гениальный адвокат, как Юрий Гордеев, взялся вести их дело. Вот так, Саня, учись в институте хорошо, тогда и на твоей улице будет праздник. Но главное, запомни то, чему в институте не учат.

— Чему? — весь превратился во внимание практикант.

— Умей набивать себе цену, — рассмеялся Гордеев.

— Шутите все, — расстроился Саша.

— Шучу, — согласился Юрий. — А ты, кстати, зайди ко мне после работы, сходим вместе — поедим лучшее в столице мясо, не все ж нам одними пельменями питаться.

7

Буквально на следующий день доверенность, составленная по всем правилам и подписанная Старостиным, лежала на столе Гордеева. Подивившийся такой скорости адвокат тотчас заключил договор на защиту и вступил в безраздельное владение врученным ему авансом.

Разумеется, первым делом нужно было поехать в офис Михаила Васильевича Соболева и побеседовать с его коллегами. Ведь, кто может дать объективную характеристику человеку? Разумеется, те, с кем он ежедневно связан по работе.

Гордеев выехал из дома около десяти часов утра. А между тем солнце уже жарило, как в полдень. Юрий вспоминал, как сильно он хотел жаркого лета этой зимой. «Вот и наступило, — подумал он, вытирая платком пот со лба. — Несколько жарких дней пролетят, как во сне, и ты даже не заметишь, что это было лето, потому что мысли уже направлены на то, чтобы скорее пошел дождь или наступил прохладный вечер… А потом снова зима… Прямо сразу. Как это у нас в России и бывает. Проснешься однажды, выйдешь из какой-то дремы, посмотришь в окно, а там — снег. И с удивлением подумаешь — а где же лето? Может, все-приснилось? И опять примешься ждать тепла, жары, надеясь, что уж теперь-то ты его не пропустишь мимо себя, как это случалось всю твою сознательную жизнь… И нескончаемо будет случаться до конца твоих дней, да и после твоей смерти… И почему я не родился в какой-нибудь замечательной географической точке, где и зимой, и летом умеренный, теплый климат? Ну, например, на острове Тенерифе! А ведь так всегда: все самое хорошее случается в жизни, но только не с тобой».

С этими бесполезными и беспросветными мыслями Гордеев подъехал к предприятию Соболева. Это было массивное здание в несколько этажей — «холодильник», как его обычно называли. Здание выглядело несколько зловещим, поскольку внизу не было ни одного окна. Здесь, по-видимому, и находились морозильные камеры.

Гордеев не без осторожности вошел в центральный подъезд здания. Его встретили не очень дружелюбные охранники. Но Гордеев сразу объяснил им, кто он такой и зачем пожаловал.

Главный охранник связался с кем-то по рации, и минуты через три Гордеев, вывернув наизнанку свою барсетку и пройдя металлоискатель, сидел в кабинете у заместителя директора, где в нос бил запах новенькой кожаной обивки мебели.

— Евгений Георгиевич, — представился заместитель Соболева.

— Гордеев Юрий Петрович, адвокат вашего генерального директору, — отрекомендовался Гордеев.

— Да, да, адвокат, — повторил Евгений Георгиевич. — Очень хорошо, что вы пришли. Очень хорошо!

Он всплеснул руками, что, видимо, было призвано изобразить крайнюю степень расстройства.

— А в чем, собственно, дело? — с солидным видом поинтересовался Гордеев.

— Вот вы, адвокат, и объясните мне, в чем, собственно, дело? За что арестовали Михаила Васильевича?

— Он подозревается в умышленном убийстве, — ответил Гордеев.

— Что вы! — схватился рукой за сердце заместитель. — Как же так? Этого не может быть!

Это был толстенький, маленького роста мужичок. Судя по его лицу, ему можно было дать тридцать пять лет с тем же успехом, с каким и пятьдесят пять. Только проплешина на голове выдавала его истинный возраст. Но глаза были живые, с хитринкой, под низкими бровями с редкими седыми волосками, и Гордеев мог дать руку на отсечение, что этот замдиректора не прочь приударить за какой-нибудь молоденькой работницей предприятия. Короче говоря, типичный портрет бюрократа, какого выводили на страницах своих памфлетов талантливые писатели-сатирики конца двадцатого века.

— Мне очень жаль, — сделал скорбный вид Гордеев, — но дело обстоит именно так.

— Какое убийство? Что вы говорите? Михаил Васильевич смог убить человека? Да он муху пальцем не тронет! — продолжал причитать заместитель Соболева. — А чтобы вот так, убить человека… Нет, никогда не поверю.

— Да нет, вы не поняли. Убил не он. Он нанял наемного убийцу. Якобы, — вовремя поправился Гордеев, потому что Евгений Георгиевич вытаращился на него такими невообразимыми глазами, что Юрий подумал о реальности выпадения их из орбит.

— Нанял убийцу?! Час от часу не легче… Нет. Он на такое тем более не способен. Вы что? Да и зачем?

— Вот я, собственно, и хотел поинтересоваться, если вы в курсе дела, конечно… Какие отношения были у Соболева с Колодным? Была у него причина убивать адвоката или нет?

— Ну, я не знаю. Я, вообще-то, мало что знаю об их отношениях. Знаю, что знакомы были. И, по-моему, достаточно близко. Но никаких подробностей.

— А при вас он говорил что-нибудь про адвоката? Как-нибудь о нем отзывался? Разъяренным вы его никогда не видели?

— Михаила Васильевича разъяренным?! — воскликнул заместитель. — Нет, никогда в жизни я не видел его разъяренным. Его вообще трудно вывести из себя. Он на редкость спокойный, уравновешенный человек. Ему, если хотите знать, нужно идти в шоу «Кресло», деньги зарабатывать…

— Ну, — протянул Гордеев, которому уже порядком надоели все эти восхваления. — Согласитесь, что у Соболева и без «Кресла» денег предостаточно.

— Да, но это я так, к слову… Образно выражаясь, — смутился заместитель.

— Ну, так как с Колодным дела обстояли? Какие у них были взаимоотношения?

— По крайней мере, насколько мне известно, — доверительно проговорил Евгений Георгиевич, — бизнесу он не мешал нисколько. Возможно, даже способствовал.

— А поточнее?

— Понимаете, свои личные проблемы Михаил Васильевич со мной не обсуждает. Не так воспитан.

— Хорошо. А как Соболев отреагировал на смерть Колодного?

— А вот этого я не знаю. Михаил Васильевич не успел поделиться со мной своими впечатлениями.

С минуту Гордеев молчал. Он понял, что разговор с этим человеком бесполезен. Он либо действительно ничего не знает, либо не хочет говорить.

— Скажите, — предпринял последнюю попытку Гордеев. — Вы хотите, чтобы Соболева выпустили на свободу?

— Странные вопросы вы задаете, — обиделся Евгений Георгиевич. — Намекаете на то, что я хочу его подсидеть? Между прочим, если бы я даже и хотел, у меня ничего бы не вышло.

— Почему? — насторожился Гордеев.

— Ну, — слегка замялся Евгений Георгиевич. — Не такой я человек. У меня сила воли слабая, если можно так выразиться. Не могу на себя слишком большую ответственность брать, понимаете. Замом работать, это пожалуйста. Но чтобы генеральным директором! Нет, мне самому этого не нужно. Тут нужна масштабная личность, инициативная! Вот именно такая, как Михаил Васильевич. Это такой человек!..

— Ясно, — перебил его Гордеев и разочарованно покачал головой. — Я, собственно, ни на что и не намекал. Я просто хотел сказать, что, если вы действительно хотите, чтобы Соболева быстрее освободили, то лучше бы вам рассказать мне все, что вы знаете.

Евгений Георгиевич с недовольным видом откинулся на спинку кресла.

— Вы говорите со мной, как с — он не мог подобрать нужное слово. — Как с ребенком, который ничего не понимает в этой жизни. Нет. Даже не как с ребенком. А Так, как будто вы меня в чем-то подозреваете! Как будто это я сейчас нахожусь на скамье подсудимых, и от того, что я сейчас скажу, будет зависеть, скостят мне срок заключения или нет! — у него дернулись губы, и ручка, выскочив из теребящих ее пальцев, упала на стол.

«Уф, какой нервный», — подумал Гордеев.

— Нет, поймите, я нисколько не хотел вас обидеть, — поспешил он. — Просто я адвокат, и мне нужно знать о моем подзащитном как можно больше.

— Я понимаю, — сдержанно ответил Евгений Георгиевич. — И я вам уже рассказал все, что я знаю. Чего я не знаю, я, естественно, вам поведать не могу. У вас будут еще какие-нибудь вопросы ко мне?

Сказано это было таким тоном, что Гордеев понял: тут ему ловить больше нечего. Он сухо попрощался с замом Соболева, испросил у него разрешение поговорить еще кое с кем из людей, наиболее приближенных к генеральному директору, на что Евгений Георгиевич усмехнулся и направил его к секретарше Соболева Динаре.

Темноволосая, волоокая Динара, судя по всему, наследница великих татарских ханов, облаченная в тончайшего шелка блузку и обтягивающие брюки с лайкрой, положив ногу на ногу, устремляла томные взгляды в окно. Перед ней стоял компьютер, который казался чем-то лишним, поскольку вообразить, что Динара станет заниматься чем-то утомительнее маникюра, представить было трудно.

«Вот уж ни за что не поверю, что Соболев не делал никаких поползновений в сторону этой красотки, — подумал Гордеев, глянув на секретаршу. — Да все его Ульяны Старостины, вместе взятые, и в подметки ей не годятся. И этот старый шаловливый зам, сатир чертов, небось не раз подваливал к красотке! Да, такую хочется взять за тонкую талию, посадить рядом с собой на ретивого коня и умчать в бескрайние степи. Там тайно обручиться, ходить на охоту и воспитывать общих детишек. Красота!» Не чуждая романтике душа Гордеева, воспитанная главным образом на книгах о мушкетерах и древних ирландских сагах (ну и, конечно, на Уголовном кодексе тоже, чем вам не романтика?), страстно возжелала подвигов и лишений, которые нисколько не страшили его, ради воплощенного идеала — секретарши Динары. Удивительно, что порою делает с мужчиной женская красота…

На минуту Гордеев даже забыл, зачем он пожаловал сюда. Но в этот самый момент впечатление немного подпортилось. Динара достала сигарету и закурила. В самом деле, где это видано, чтобы воплощенная красота, женственность и чистота оскверняла свои уста проклятым никотином? Чары были развеяны. Гордеев вспомнил, что он молодой преуспевающий адвокат, на котором камнем висит чертово дело об убийстве. Адвокат, а не средневековый рыцарь. Вспомнил он и зачем здесь находится, и уверенной походкой направился к столу, за котором сидела Динара.

«Чего это я? — успокаивал себя Юрий. — Да вовсе она и не так уж хороша, как показалось сначала. Нос с горбинкой, лобик маленький, не очень привлекательная родинка около губы… Кстати, под носом пробиваются небольшие усики».

— Добрый день, — несколько хриплым голосом произнес Гордеев.

Динара, не поворачивая головы, вскинула на него взгляд, протянула изящную руку к графину с водой и спросила:

— Воды?

— Да, будьте добры, — откашливаясь, сказал он.

После выпитого стакана Юрий, наконец, представился:

— Юрий Гордеев, ад…

— …вокат, — закончила вместе с ним Динара.

— Вам известно?

— Да. Евгений Георгиевич предупредил меня по телефону.

— Хорошо. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Сколько угодно, — обворожительно улыбнулась Динара. — Я вас слушаю.

— Расскажите про Соболева. Какой он человек? Какие у вас с ним отношения? — начал Гордеев.

Динара откинулась на спинку кресла, взгляд Гордеева тут же опустился чуть ниже, где вздымалась под ее шелковой блузкой грудь изумительной формы.

— Михаил Васильевич — замечательный человек, — начала она. — Он, по-моему, замечательный во всех планах. И как директор, и как собеседник, и как семьянин, и просто как человек. У меня иногда складывается впечатление, что он состоит только из одних положительных качеств. По крайней мере, я вижу его таким на работе. Очень близко я его не знаю, назвать другом, само собой, не могу и поэтому не берусь утверждать, что он — идеал, что в нем нет ничего отрицательного. С этой стороны его наверняка хорошо знает только жена. — Динара усмехнулась. — Все-таки столько лет вместе прожили. А здесь, на работе, он — очень хороший. Добрый и веселый. Относится ко мне, как к младшей сестре. Вот, пожалуй, что я могу сказать о нем. Скажите, а вы у него уже были? Как он там?

— Н-нет, — замялся Гордеев. — Дело в том, что меня наняли его родственники. Я, по правде сказать, еще у него не был.

— О, это был просто кошмар, — она закатила глаза. — Я прихожу на работу к десяти часам. А Михаил Васильевич намного позже. Его рабочий день может начаться и в двенадцать, и в час, и в два, все зависит от того, есть ли у него в этот день важные дела или встречи. Поэтому я не особенно волновалась, когда в одиннадцать часов его еще не было на работе. А к двенадцати сюда уже стали стекаться люди. И действительно, я ведь знала, что на этот день, начиная с двенадцати, у него назначено несколько важных встреч. Я тогда попросила, чтобы Евгений Георгиевич принял кого-нибудь, а сама решила позвонить Михаилу Васильевичу домой. Но дома трубку никто не брал. Тогда я позвонила на сотовый телефон. Он был отключен. Вот тут я действительно начала волноваться. А потом меня вызвал к себе в кабинет Евгений Георгиевич, он был бледный как мел, и я поняла сразу, что случилось что-то ужасное. Позвонила жена Михаила Васильевича и сказала, что его арестовали. Нам пришлось отложить на неопределенный срок все важные проблемы, важные встречи. Сначала мы ходили вообще как в воду опущенные. Но ведь надежда всегда есть, правда? Вы ведь ему поможете? — Она наклонилась вперед, к Гордееву, и Тот заметил краешек ее белоснежного бюстгальтера в разрезе блузки.

— Да, я постараюсь. Я приложу все усилия, — занервничал Юрий. — Можно еще воды?

— Конечно. А может быть, вы хотите чаю или кофе? Я могу быстро приготовить…

Гордеев, не отрывая взгляда от выреза ее блузки, сглотнул слюну:

— Нет-нет, спасибо, не стоит и беспокоиться. Просто воды, жарко сегодня, знаете ли…

Динара налила ему стакан воды и продолжила:

— Евгений Георгиевич сказал мне, что его обвиняют в убийстве. Это что, правда?

— Угу, — покачал головой Гордеев.

— Они что, слепые, что ли! По одному его виду можно понять, что он не способен на убийство!

Тут у нее на столе зазвонил телефон. Звонил, видимо, ее муж, а может быть, любовник. Причем в разговоре с ним Динара совсем не соблюдала той официальности, какой требовало присутствие постороннего человека в ее кабинете.

— Здравствуй, любимый, — по-кошачьи промурлыкала Динара. — Конечно, я на работе, ты же и звонишь на работу. А где же мне еще быть? Заедешь за мной? Хорошо. Часам к пяти. Что значит «поздно»! Это мой рабочий день. Не выдумывай, Рашид!

Юрий опять невпопад закашлял. Динара скорее прикрыла трубку рукой.

— Да нет. Никого у меня нет. Ну что ты злишься, в самом деле! Это на минутку зашел замдиректора, он и кашлял. Зачем зашел? За важными бумагами. Рашид, почему ты такой подозрительный! Да ну тебя! Приезжай когда хочешь. Не понимаю, как ты еще согласился на то, чтобы я пошла работать! Ну, запри меня в чулане, как запирал твой отец твою маму! Тебе от этого легче станет! Ты же меня знаешь! Если мне вздумается убежать, я убегу откуда хочешь, и ничто меня не остановит! Ах так! — вдруг повысила она голос и положила трубку.

Гордееву почему-то было неловко, хотя, по сути, неловко должно было быть Динаре. Она вскинула голову, и ее волосы, как водопад, рассыпались по плечам. Гордеев подумал, что, пожалуй, пора идти. К тому же с Соболевым все более или менее понятно — душка, лапочка и, вообще, замечательный человек.

— Очень приятно было с вами познакомиться, — расшаркивался он, поднимаясь. — Но дела не ждут. Всего доброго.

— Стойте, — остановила его Динара.

Гордеев остановился.

— Я очень переживаю за Михаила Васильевича. Не могли вы мне как-нибудь позвонить? Давайте, я напишу вам свой номер телефона. Или зайдите еще раз, чтобы рассказать, как он там. Знаете, он в последнее время очень плохо себя чувствовал. У него что-то с желудком. И, похоже, это очень серьезно. Я понимаю, вы занятой человек, у вас нет времени приезжать просто так. Но, может быть, позвоните, — и она стала записывать свой номер телефона.

Гордеев с обворожительной улыбкой подошел к ее столику за бумажкой, где она написала свой номер телефона.

— Вы меня слышите? — Динара смотрела на него странным взглядом.

— Да-да, — опомнился Гордеев.

— Я, конечно, не адвокат и ничего в этом деле не понимаю. Но все-таки мне кажется, что вы можете использовать это обстоятельство. Как думаете? Может быть, они как-то смягчатся по отношению к нему или что-то вроде этого…

— Кто «они»? Что использовать? — не понял Гордеев.

— Ну то, что у него боли в желудке. Я смотрела один раз фильм, и там адвокат добился того, что его подзащитного даже выпустили из тюрьмы на время, хотя тот подозревался в нескольких зверских убийствах. А все потому, что у него было какое-то тяжелое заболевание. Правда, это был американский фильм, а у нас ведь все не так, как на Западе. Ну, вы возьмите, — она протянула ему бумажку с телефоном. — Позвоните, пожалуйста, сообщите, как он там. А то мы очень переживаем. Михаил Васильевич — хороший человек. Правда!

Гордеев с большим облегчением вышел из «холодильника».

«Вот идиот! — думал он по дороге к машине. — Соображалка от жары совсем отказала! А еще адвокат называется! Даже глупая восточная женщина, ничего не смыслящая в юридическом праве, и. то додумалась до такого простого, что не пришло в голову мне, уже вполне уважаемому адвокату! Боли в желудке! Опасная болезнь! Это же такая замечательная причина для изменения меры пресечения! Надо срочно этим заняться!»

Но все, как будто нарочно, было настроено против Гордеева. Оказалось, что Соболев со своими острыми болями в желудке не обращался ни к каким врачам. Следовательно, никаких справок и никаких подтверждений того, что подзащитный Юрия болен, не было. А значит, никакого изменения меры пресечения.

Дома Гордеев почувствовал, что он порядком утомился… морально. Он сделал себе кофе с коньяком — напиток, приносящий на некоторое время расслабление. Но, собственно говоря, он сам отчетливо понимал, что сейчас не время расслабляться. Сейчас как раз нужно работать в темпе. Потому что слишком мало было ему известно. Слишком много загадок и слишком мало ответов на них.

Гордеев протянул руку к телефону и набрал номер прокуратуры Центрального округа, где находилось дело об убийстве Колодного. Нужно было договориться со следователем о встрече. Но следователь, к некоторому удивлению Юрия, поведал ему, что дело передали в Генпрокуратуру.

«Генпрокуратура? Интересно, кто занимается этим делом? И зачем они вообще его забрали? Хотя, все логично — Колодный человек известный, публичная, как теперь принято говорить, личность…» — подумал Гордеев.

— Простите, а вы, случайно, не в курсе, кто теперь занимается этим делом? — спросил он.

— Да, конечно. Следователь — молодая женщина. Елена Бирюкова, насколько я помню.

— Что? Лена Бирюкова? — не сдержал своих эмоций Гордеев.

— Ну да, — раздался в трубке удивленный голос.

— Простите. Да. Спасибо большое за информацию.

Гордеев повесил трубку. «Вот так-так! Меркулов, выходит, доверил это дело Ленке. Интересно, интересно! Н-да. Конечно, Лена далеко не Турецкий, но все-таки свой человек. Повезло!»

8

Юрий очень давно был знаком с Леной Бирюковой. С того самого времени, как ему пришлось защищать ее в суде, она обвинялась в убийстве бизнесмена, бывшего ее любовником. Важная шишка.

«Нет, — вспомнил он, — это был заместитель председателя Спецстроя, вот! Как бишь ею звали? Ах да! Сурен Осепьян. Так же как одного из бакинских комиссаров. Точно!»

Дело было почти безнадежным, и только Гордеев поверил Лене. А потом, приложив все усилия, доказал ее невиновность. Позже он устроил ее секретарем в юридическую консультацию № 10. Ну а когда Лена, наконец, закончила юрфак, Меркулов взял ее к себе в Генпрокуратуру. И уже — следователь.

Во время расследования Лениного запутанного дела у них с Гордеевым вспыхнул яркий роман, который грозился затянуться и даже попахивал маршем Мендельсона в отдаленном будущем. Но Гордеев и на этот раз сумел увернуться из-под венца, хотя Лена в тот раз его зацепила крепко.

Лена и Юрий несколько раз сходились и расходились, порой со скандалами. Но дружба их не распадалась, она, видимо, была настоящей.

«И кто это сказал, что между мужчиной и женщиной не может быть дружеских отношений?» — искренне удивлялся Юрий.

После разговора со следователем Гордеев сразу же набрал номер мобильного телефона Лены.

— Да, — раздался в трубке ее голос.

— Здравствуй, красавица.

— Юра?

— Узнала… Богатым не буду, — пошутил Гордеев.

— Ничего, еще разбогатеешь. А тебя я даже посреди ночи узнаю.

— Посреди ночи — наверняка, — заметил Гордеев.

— Привет! Давно тебя не слышала! Как ты?

— Конечно, не слышала! Тебе не позвонишь, так ты сама никогда не снизойдешь до короткого звоночка старому другу.

— Я же знаю, что и ты вечно чем-то занят. Я не хочу тебя отрывать от дела. К тому же и у меня дел полон рот.

— Ну, конечно, выкрутилась. На работу завсегда все можно списать…

— Нет, правда. Я всегда рассуждаю так: освободится, сам позвонит. А ты все не звонишь. Значит, не освободился.

— Да. Я, кстати, тут узнал, что теперь у тебя дел невпроворот. Убийством Колодного занимаешься?

— Да, а как ты узнал?

— У меня свои информаторы, — важно ответил Гордеев. — А я, между прочим, тут тоже причастен. Видишь ли, я в настоящее время представляю интересы Соболева Михаила Васильеваича.

— Ты его адвокат? — изумилась Лена.

— Ну да, — подтвердил Гордеев.

— Замечательно, — протянула Лена. — Я же не знала, что ты никогда не позвонишь просто так. А только по делу. Не стыдно, Гордеев?

— Ничуть. Ну ладно. Давай завершим взаимные обличения.

— Давай. — Лена разговаривала с ним короткими фразами, будто прощупывая почву и пытаясь оценить — насколько интерес Гордеева вызван только профессиональными делами.

— Лена, хорошо бы встретиться, — сказал Гордеев сугубо деловым тоном.

— Хорошо. Надо — встретимся, — точно так же ответила Лена.

— Тебе когда удобно?

— Давай завтра.

— Утром? Вечером?

— Утром.

— Ну договорились, — сказал Юрий — Надеюсь, не в официальной обстановке?

— Как скажешь. Можно и в неофициальной.

— Что-то ты, Лена, какая-то угрюмая. Не рада слышать? Или просто устала?

— Да рада, Юра, конечно рада. Увидимся завтра обязательно.

— Ну и отлично. Тогда я за тобой завтра заеду. Часам к десяти. Идет?

— Хорошо. Буду ждать. Целую. Пока.

— Счастливо.

Гордеев дал отбой и задумался. Все-таки он был рад слышать ее голос. А еще больше он был рад тому, что появился неожиданный повод для того, чтобы встретиться с Леной Бирюковой.

Солнце, как и все последние дни, палило немилосердно. Но настроение было отличное. Лена с Юрием сидели в летнем кафе, пили обжигающий кофе и ели ледяное мороженое. Лена в легком коротком платье, волосы забраны в высокий хвост, она веселая и разговорчивая. Красивая. И еще этот завораживающий, таинственный взгляд, который Гордеев все никак не мог ни забыть, ни разгадать.

Пока о делах они не разговаривали.

— Великолепно выглядишь, — сказал Гордеев. — Совсем не похожа на следователя прокуратуры.

— Ты же сказал, что у нас неофициальная встреча. Если бы мы с тобой встретились официально, я бы приехала в строгом костюме, — ответила Лена, хотя было видно, что комплимент Гордеева ей очень приятен.

— Да уж ладно. Я же свой, — двусмысленно улыбнулся Гордеев. — Со мной можно и так…

— Свой — не свой, а марку держать надо, — Лена тоже улыбнулась.

— Уверяю тебя, ты ее держишь! Разве это не видно по моему восхищенному взгляду?

— Ладно-ладно, твоих донжуанских подходцев я уже наслышалась… — засмеялась Лена. — Не скрою, я тоже рада тебя видеть. Да и выглядишь ты тоже ничего…

— Взаимные комплименты и обвинения можно оставить на потом. Давай к делу? — Гордеев как-то в момент посерьезнел.

— Что тебя интересует, спрашивай! — Лена продолжала улыбаться. — Если это не нарушит интересы следствия, может, и расскажу…

Гордеев внимательно посмотрел иа нее.

— А ты изменилась, Лена… — задумчиво сказал он.

— И в какую сторону? — весело поинтересовалась Лена.

— Жестче как-то стала. Более деловая, собранная.

— А когда же я мягкой была? — деланно удивилась Лена, размазывая ложкой подтаявшее мороженое.

— Была… — потянул Юрий, новее же не дал себя увести в тенистую сторону лирической беседы. — А быстро ты Соболева упекла за решетку!

— Конечно. Знаешь, как древние говорили: реriculum in mога.

— Опасность в промедлении, — покачал головой Гордеев. — Что-что, а латынь мы изучали, знаем… Ну а теперь серьезно. Мы с тобой теперь ведь по разные стороны баррикад, как я понимаю?

— Да, — хитро подмигнула Лена. — Будем сражаться до последнего. Тебя это не устраивает?

— Ну почему же? Значит, пощады не будет или все-таки постараемся вместе взяться за дело?

— Юра, — вздохнула Лена. — Я ведь понимаю, что тебе платят отличные бабки и ты всеми возможными способами постараешься вытащить Соболева из тюрьмы.

— Подожди-подожди. Ты из меня кого делаешь? Мне, конечно, нужны деньги, не спорю. Но я все-таки на стороне справедливости. Я должен разобраться в деле, а потом уж все для себя решить.

— На стороне справедливости? — усмехнулась Лена. — Ты встречал в этом мире справедливость?

— Еще бы! Тебе ли, дорогая, задавать такие вопросы! А то, что ты сейчас на свободе, да еще и следователь, а не заключенная под номером таким-то, это, по-твоему, не справедливость?

— Да, да, да, — лицо Лены чуть потемнело. — Только давай не будем вспоминать ту темную историю. Она мне и так порядком репутацию подгадила.

— Ну так что? — не отставал Гордеев.

— Что «что»! Я подозреваю, что это именно Соболев организовал убийство Колодного. И для этого у меня есть веские основания.

— Не поделишься? — усмехнулся Юрий.

— Чем?

— Ну этими… вескими основаниями, — уточнил Гордеев.

— Да, пожалуйста, — согласно кивнула Лена. — Дело такое. Приходит в один прекрасный день ко мне женщина, лет этак за тридцать. Внешне — так себе, ничего особенного. Зато одета… Все от Валентино! Платье на ней, знаешь, такое длинное, обтягивающее фигуру, из тончайшей ткани, просто мама не горюй! Я такое платье только раз в жизни на витрине в бутике видела. Оно мне сразу очень понравилось. Но я только на цену посмотрела — и у меня чуть сердце от досады не разорвалось! Потому что у меня сейчас нет такого мужика, который подарил бы мне это платье. А у нее, видно, есть, это я сразу просекла…

Она умолкла, думая о своем.

— Лен, мы сейчас не о платьях, — напомнил ей Гордеев.

— Ты, пожалуйста, не перебивай, у меня с памятью, слава богу, все в порядке. Это я тебя так тонко к самому главному подвожу, — объяснила Лена.

— А-а! — протянул Гордеев. — Ну давай, подводи. Я внимательно слушаю.

— И вот. Платье от Валентино. Шикарное. Благоухает она духами «Jacomo de Jacomo».

— Ну, ладно, это я тоже понял. Дальше-то что?

— Заходит она ко мне. Я, конечно, веду себя так, будто я сама у Кардена одеваюсь. Правда, с виду об этом не скажешь…

Она оглядела себя, явно нарываясь на комплимент. Но Гордеев совершенно не отреагировал.

— Лена! — не выдержал он. — Если у меня с этим делом все выйдет замечательно и я получу много денег, как мне и обещали, я тебя непременно свожу в какой-нибудь дорогой бутик и куплю то платье, какое ты укажешь. Успокаивай себя этой мыслью и переходи к делу! Я тебя умоляю!

— Какой ты нетерпеливый! — надула губки Лена. — Значит, заходит она ко мне, бесцеремонно так садится прямо напротив, протягивает руку и говорит: «Ирина Соболева». Я смотрю на нее, как на умалишенную, и говорю таким же тоном, как она: «Елена Бирюкова. Следователь. Чем могу помочь?» Тут она достает свой шелковый платочек и начинает им вытирать слезы. Я, естественно, думаю, что ее ограбили, или там изнасиловали, или еще что-нибудь в этом духе. «Что произошло, спрашиваю, вы не нервничайте, расскажите, в чем дело». А она поплакала-поплакала, да и выдает: «Я знаю, кто убил адвоката Колодного». Я удивилась, конечно, но виду не подала и говорю: «И кто же?» Она мне: «Мой муж — Михаил Соболев».

— Ничего себе! — вырвалось у Гордеева.

— Вот я об этом и говорю! Представляешь? Ну и помчалось. Она дает показания. Мы составляем протокол. Жеманная такая леди, скажу я тебе, прямо вылитая Рената Литвинова!

— Это еще кто такая? — поинтересовался Гордеев.

— Ну ты совсем, милый, от жизни отстал! Что, телевизор не смотришь?

— Какая разница? — отрезал Гордеев.

— Это такая великосветская тусовщица, кинематографистка… Впрочем, мы ведь о Соболевой. Так вот, она очень похожа на Литвинову. А парфюм у нее все же резковатый…

— Ну, Лена, опять ты! — нахмурился Гордеев. — Давай все подробно!

— Подробно? Ладно, — кивнула Лена. — И она мне рассказывает, кто такой ее муж. Я, естественно, сама о нем наслышана…

— Откуда? — вдруг спросил Гордеев.

— Ну… — замялась Лена. — Гордеев, ты глупый, что ли? Я же следователь. Мне положено знать больших людей. Да и телевизор иногда смотрю.

— Я уже понял, — закивал Гордеев, который телевизор смотрел редко, но говорить об этом не хотел.

— Ну вот. И она говорит, — Лена начала изображать, как Соболева рассказывала ей все, настолько жеманно, что Гордеев опять не мог сдержать улыбку. — «Адвокат Колодный был близко знаком с моим мужем. И в последнее время они не ладили. Понимаете, были между ними кое-какие трения. Да и то сказать, это как-то мягко звучит. Я, в принципе, не посвящена в дела моего мужа, но Миша последнее время был не в духе. И я так поняла, что причиной всему являлся Колодный. Муж постоянно ругался с Колодным. Я это поняла, потому что Миша время от времени говорил про него совсем нелестные вещи. Он говорил, что Колодный шпионит за ним и, мало этого, он передает ценную информацию его конкурентам! Один раз мой супруг пришел в ужасающем настроении, ходил по комнате, как тигр в клетке, рычал, ругался, а потом сказал: «Я его убью!» Я спросила — кого. И он ответил, что Колодного. Миша сказал, что Яков — подлец и очень ему мешает. Надо заметить, что на Мишу в последнее время часто нападали приступы бешенства. И это при том, что Миша — вообще-то очень спокойный и уровновешанный человек. Причиной всему был его адвокат. Видимо, он его до белого каления доводил, а я все это получала дома. Однажды. Миша вернулся домой мрачнее тучи. Я спросила, в чем дело? Спросила, опять, что ли, связано с адвокатом Колодным? Он покачал головой. А потом его лицо вдруг просветлело, и Миша сказал, что не намерен больше это терпеть и что этих проблем у него больше не будет. Раньше он не раз в бешенстве кричал, что убьет Колодного, что больше так продолжаться не может. А тут вдруг стал такой спокойный, даже улыбнулся. И потом еще такую фразу произнес: «Все. Решено. Проблемы устраняются вместе с человеком!» Я как-то не придала этому значения. Ну, мало ли что он имел в виду? А на следующий день, вечером, я услышала в новостях, что Колодный убит. У меня чуть сердце не разорвалось! Меня как будто током стукнуло! Я все поняла! Миша в тот вечер пришел мрачный, но спокойный, какой-то облегченный. Это сделал мой муж! Это он убил Колодного!» Вот такая жена, Юра. Вот такая история.

— Да, история странная и очень занятная, — задумчиво проговорил Юрий.

— Не знаю, — пожала плечами Лена. — По-моему, ничего необычного.

— Нет, странно, что жена свидетельствует против своего мужа. Причем пришла сама, по собственной воле, и на него настучала. А тебе это, значит, странным не кажется?

Лена опять пожала плечами и принялась доедать свое, уже совсем растаявшее, мороженое.

— Мало ли какие у них отношения? — пробурчала она.

— Согласись, Лена, что тут есть непонятные мотивы, — сказал Гордеев. — Может, ты что-нибудь недоговариваешь? Какую-нибудь подробность…

— Да что ты ко мне привязался? — вдруг огрызнулась Лена. — Жена его, видимо, та еще штучка! Конечно, необычно. Очень необычно. А может быть, ей просто мешал муженек, вот и все? Может, она мечтала в тюрьму его упечь?

— Ну, хорошо, — кивнул Гордеев. — А почему ты, в таком случае, позволила использовать себя в качестве инструмента для воплощения гнусных планов соболевской жены?

— Ты что, не понимаешь, Гордеев? — удивленно произнесла Лена. — Ты же был следователем в свое время! Такое свидетельство я игнорировать не могла… Но все-таки, положа руку на сердце, я, конечно, не могу представить…

— Что ты не можешь представить? — поинтересовался Гордеев.

— Ой, все! Отстань, — недовольно бросила Лена, отодвигая от себя пустую вазочку из-под мороженого.

Гордеев с минуту молча, изучающе разглядывал Бирюкову. Его чутье подсказывало ему: здесь что-то не так. Слишком странные факты, мало что сходится, да и Лена ведет себя как-то необычно. Ему даже показалось, что она прячет от него глаза. Действительно, Лена, которая всегда на всех смотрела прямо, сражала наповал своим таинственным, непостижимым взглядом, от которого невозможно было оторваться, но и переглядеть тоже не представлялось возможным, теперь отводила глаза, всячески избегала смотреть в глаза Гордееву. Ну а когда человек прячет свой взгляд, это верный признак того, что он либо врет, либо что-то скрывает.

Гордеев откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.

— Лена, скажи мне честно и откровенно, вот ты думаешь, почему я порекомендовал тебя когда-то на работу к нам в юридическую консультацию? С какой такой радости?

Лена по-прежнему смотрела в стол. И молчала.

— Не знаешь? — продолжал Гордеев. — Так вот, я тебя порекомендовал взять на работу, потому что я почувствовал, из тебя выйдет толк. И большой толк. Я знал — тебе бы немного опыта, и ты станешь отличным специалистом. И ты им стала. Я оказался прав.

— Ты это к чему, Гордеев? — подала голос Лена.

— Погоди, дай закончить, — неумолимо продолжал Гордеев. — Потом тебя забрал к себе Меркулов, где ты стала младшим следователем в предельно короткий срок. Молодец? Да, молодец! Только как это у тебя вышло, скажи мне, пожалуйста?

— Не поняла? — в изумлении спросила Лена.

— Я к тому говорю, — поднял указательный палец Гордеев, — что, видимо, я все-таки ошибся в тебе. Фиговый из тебя специалист! Я уж и не знаю, какие причины заставляют тебя быть пристрастной в этом деле, но это видно. А пристрастность в нашем деле — самая плохая вещь! Что ты скрываешь? Выкладывай начистоту.

— Чего ты пристал? Ну, вот так, видимо, ты во мне ошибся, — сердито ответила Лена. — Что теперь делать? Пожалуйся Меркулову, пусть он меня с работы выгонит.

Гордеев нагнулся к Лене и заговорил снова:

— Лена, в чем дело? Какие причины мешают тебе нормально, профессионально выполнять свои обязанности? Рассказывай. Я ведь все равно докопаюсь. А отношения наши могут испортиться. Ты этого хочешь?

— К черту! — Лена вскинула голову и посмотрела Гордееву прямо в глаза. — Ладно, я тебе сейчас все расскажу!

— Слушаю, — Гордеев снова откинулся на стуле и приготовился слушать все заново. Видимо, и правда, есть тут что-то интересное…

Лена чуть-чуть помедлила и сказала:

— Я тебе расскажу, но у меня одно условие.

— Какое? — спросил Гордеев.

— Если ты об этом никому и ничего не скажешь.

— Ну, началось. Лена, очнись! Это я, Юра Гордеев! Я что, священник? Я все-таки адвокат. Ты что-то скрываешь, не можешь нормально вести дело, значит, и я не должен?

— Гордеев, черт тебя подери! — разозлилась Лена. — Ты мне друг или нет?

— Друг, — кивнул адвокат.

— А если ты мне друг, какого дьявола ты ломаешься, когда я тебя как друга прошу! Вот уволюсь, на фиг, с этой работы… И пусть все провалится…

Лена закрыла лицо руками, и Гордееву стало ее очень жаль.

— Ну, чего ты, Лена? Работа тут при чем? Успокойся.

— При том! — упрямо повторила Лена.

— Ладно. Что ты со мной делаешь? Пока я не узнаю, в чем дело, ничего сказать не могу. Раз уж начала, то рассказывай! — Он чуть помедлил и тоном пониже добавил: — Никому я ничего не расскажу, не волнуйся.

— Поклянись, — потребовала Лена.

— Может, мне еще кровью расписаться? — насмешливо спросил Гордеев. — Что за детский сад?

— Юра, поклянись! — не отставала Лена.

— На Библии? Или как? Давай на Уголовном кодексе, он у тебя с собой?

— Твою мать! — не сдержалась она. — Тебе трудно просто сказать «клянусь»? Какой же ты упрямый!

— Клянусь! — торжественно произнес Гордеев и даже поднял ладонь правой руки. — Клянусь всеми своими предками и потомками до седьмого колена, что никому не открою той ужасной тайны, которую ты мне сейчас поведаешь!

— Шут гороховый! — Лена скуксилась и, казалось, готова всерьез обидеться.

— Ну ладно-ладно, Ленок! — Гордеев взял ее за запястье. — Клянусь-клянусь-клянусь! Перед лицом своих товарищей. Торжественно обещаю. Давай — рассказывай.

— Хорошо, хорошо, — невинным голоском пропела Лена. — Понимаешь, тайна моя состоит в том, что у меня с адвокатом Яковом Колодным был очень страстный роман…

Тут Лена все же запнулась и замолчала.

— Что? — не поверил собственным ушам Гордеев.

— Что слышал, — сердито ответила Лена.

— Ого! — покачал головой Гордеев. — Это как же тебя так угораздило?

— Ничего смешного, — надулась Лена. — Он замечательный человек… Был…

— Чем это он был замечателен?

— Да всем, если хочешь знать! Красивый, добрый…

— Ну, насчет красоты, это и поспорить можно! Он же вроде бы престарелый?..

— Иди ты! — вконец разозлилась Лена. — А если и так? Не престарелый, а в возрасте! И все равно, очень красивый. У него сквозь черные волосы проглядывала благородная седина. А около глаз лучиками морщины, потому что он был веселый, любил и сам пошутить, и других послушать. Всегда всем улыбался, как на Западе, букой никогда не ходил. И круглый год — загорелый, представляешь! Моя мечта! Кажется, это Аристотель Онассис говорил, что, для того чтобы быть во всех отношениях успешным, надо быть загорелым!.Он был благородный человек. Знаешь, как я с ним познакомилась? Он защищал, совершенно бесплатно, какую-то старушку. Причем дело было почти безнадежным, потому что она судилась с каким-то богатым и влиятельным чинушей. И Колодный выиграл!

— Молодец! — деланно восхитился Гордеев. — Хорошо на имидж работал.

— При чем здесь имидж? — возразила Лена. — Он просто такой был! Добрый, бескорыстный… Ты бы, конечно, даже и не взялся за это дело, потому что с бабушки бедной денег нормальных не срубишь!

— Зачем переходить на личности? — возмутился Гордеев. — Откуда ты знаешь, за что бы я взялся, а за что нет?

— Да потому что я знаю!

— Если хочешь знать, я этих старушек столько защитил, что твоему Колодному и не снилось! Ты что, не помнишь, сколько было в нашей консультации бесплатных дел?

Лена поняла, что перегнула палку, и умолкла.

— Чем же это он тебя взял, что ты его так яростно защищаешь? — продолжал Гордеев. — Неужели своей добротой и благотворительностью?

— Он во всех отношениях был прекрасным человеком, — негромко сказала Лена. — Образованный, изысканный, утонченный, со вкусом…

— Богатый, — вставил Гордеев. — Согласись, это немаловажное качество.

— Да, богатый, — вызывающе парировала Лена. — Не понимаю, почему в нашей стране так ненавидят богатых! Он, слава богу, деньги своим умом и своим же трудом зарабатывал. А кто остальным мешает?

— Нет, нет, что ты, зачем ты так говоришь? Мы — простой народ — просто обожаем богатых, с радостью отдаем им свои честно заработанные деньги! — насмешливо парировал Гордеев.

— Гордеев! Ты говоришь, как какой-то темный неотесанный мужик! — опять рассердилась Лена. — Ты-то простой? Не смеши меня!

— Это я к тому, что тебе с ним хорошо жилось, — объяснил Гордеев.

— Да! Мне с ним отлично жилось! — Лена взмахнула своими пышными волосами, которые засверкали в солнечных лучах. — Он был из числа тех мужчин, которые считают, что они должны обеспечивать свою любимую. И водил он меня не по кабакам и шоу-представлениям для слабоумных, а в театры и на выставки. Он очень ценил искусство! У него не дом, а просто музей! Картины Рериха и Эль Греко! Раритетные вещи! Знаешь, что больше всего меня поражало! Он собирал старинные книги. Отдавал за них огромные деньги. Зато что это была за сказка! Громоздкие фолианты с полуистлевшими страницами, на древнерусском, древнееврейском, греческом, латинском языках! И он их все расшифровывал! Книги, только при одном взгляде на которые понимаешь, какие великие тайны они скрывают! А как подумаешь, что, возможно, эти книги держали в руках великие люди прошлого, просто дух захватывает! Чувствуешь себя так, словно ты попал в легенду! Самая большая книга у него — размером с пятилетнего ребенка — Талмуд, в переплете из натуральной тисненой кожи, весь испещренный какими-то узорами и непонятными значками, будто в татуировках! Между прочим, там рассказывалось про каббалу.

— Так он еще и каббалист! — покачал головой Гордеев. — Он по-еврейски читал?

— Он обращался к специалистам. Эти книги у него не просто на полках пылились, он их изучал. Можешь себе представить, сколько знал этот человек!

— Да уж! — только и сказал Гордеев.

Лена внимательно посмотрела на него, видимо, прикидывая, обижаться или нет, но потом всё же продолжила:

— Он обещал мне, что мы поедем в Египет. Не на примитивный отдых, как все! Он обещал мне, что мы объедем всю страну в поисках тайн! Обещал, что обязательно сходим в новую библиотеку в Александрии. Но вот, не успели…

— Интересный, оказывается, был человек, — протянул Гордеев.

— Да. Обожал, как и я, японскую поэзию.

— A-а! Тогда понятно, чем он тебя взял! — Гордеев все время старался не рассмеяться над излияниями Лены Бирюковой, но иногда предательская улыбка все же проскальзывала по его губам.

— Да. Он во всем был утонченный. Любил хорошо одеваться, хорошо покушать.

— Все, Лена, я понял. С этим понятно. Ну а самое-то главное?

— Самое главное? Я знала, что Колодный с Соболевым связаны. Я слышала, как Колодный о нем отзывался. И отзывался он о нем, между прочим, всегда очень хорошо. Даже более того, у них, кажется, были идеальные отношения. Яков всегда говорил, что Соболев очень хороший человек, друг и партнер. Не слышала я ни разу, чтобы между ними были какие-то разногласия. А уж такого, о чем рассказывала жена Соболева, и в помине не могло быть! Ни за кем Колодный никогда не шпионил, — это ниже его достоинства! И уж точно ничего не передавал его конкурентам. Он — не стукач! Поэтому я ей и не верю.

— Ну а ты не думаешь, что все его положительные отзывы о Соболеве, как и отзывы Соболева о нем, — простое лицемерие? Ну, чтобы никто не заподозрил.

— Нет, Юра! Я очень хорошо знала Колодного, уж поверь мне. И лицемерия в нем не было никогда! Это чужеродная ему черта, совершенно! У них действительно были хорошие отношения.

— Н-да, — протянул Гордеев.

— Но и опять-таки… Я не могла не арестовать Соболева. Ведь все показания его жены запротоколированы, и было бы просто нарушением правил Уголовного кодекса оставлять его на свободе. Тем более показания эти куда как недвусмысленные!

— Да, да, — в задумчивости процедил Гордеев. — Все так.

«Вот, и что, спрашивается, делать?» — размышлял Гордеев. Он стоял на распутье, как Илья Муромец. С одной стороны, справедливо было бы рассказать все Меркулову — о романе, о том, что Лена знает об отношениях Колодного и Соболева. Это было бы правильным ведением дела. Да и эти обстоятельства могли бы облегчить защиту Соболева. Но в этом случае Лене не поздоровилось бы. Меркулов был человеком старой закалки, очень моральным, нравственным и ответственным, если можно так выразиться. Он не терпел легкомысленного отношения к работе, тем более к работе следователя. И, конечно, прав. Меркулов считал, что, если следователь занимается каким-либо делом (серьезным или пустяковым), он должен оставить все остальные свои дела где-то за пределами чувственных границ. Его не волновало, какие там у тебя проблемы в личной или какой-то другой сфере, обо всех проблемах надо забыть. Поэтому легкомысленное поведение, повлекшее за собой роман, могло привести к гневу «громовержца», то есть Меркулова, а чем закончился бы его гнев, об этом даже страшно подумать! К тому же Гордеев обещал Лене, что он ничего никому не расскажет. А уговор, как известно, дороже денег. С другой стороны, Лена была своим человеком, и Гордееву было выгодно в качестве следователя сотрудничать именно с ней. Если бы Меркулов обо всем прознал, Лену наверняка отстранили бы от дела. Возникли бы проблемы, да и неизвестно еще, какому следователю досталось бы это крайне запутанное дело. А у Гордеева на руках уже имелся крупный аванс от Ульяны Старостиной. Не хотелось бы, конечно, потерять ни этот аванс, ни обещанные в случае успешной защиты остальные деньги. Как ни крути, а Лена Бирюкова ему очень была нужна.

Гордеев поморщился: «Какой я все-таки корыстный! Куда ни поверни, все упирается в выгоду. Но, в конце концов, второй вариант лучше во всех отношениях. Я и данное слово сдержу, и себе несколько облегчу ситуацию. Ведь друг же я ей, в конце концов! И как друг я, естественно, не выдам ее тайну!»

— Гордеев, — жалобно обратилась к нему Лена. — Ты пообещал, Гордеев!

— Не дрейфь, дорогая подруга, прорвемся.

— Не расскажешь?

— Ну за кого ты меня принимаешь? Я же клятву дал! Только смотри, Лена, мы теперь с тобой заодно, поняла? Я помогаю тебе, ты помогаешь мне. И никаких тайн! Все начистоту.

— Но ты ведь понимаешь, Юра… Я — заинтересованное лицо. Я не могу вести следствие.

— Скажи мне, о ваших отношениях многим было известно?

— Нет… Мы практически нигде не появлялись, со своими друзьями он меня не знакомил. Я его со своими — тем более.

— Ну тогда, раз ваши отношения не может никто подтвердить, будем считать, что ты встречалась не с адвокатом Яковом Колодным, а просто… с неким человеком в летах, который потом неожиданно исчез.

— Гордеев, — Лена улыбнулась. — Ты душка! Я тебя люблю!

— Я тебя тоже полюблю. Потом, если ты захочешь. Но сейчас давай по-серьезному. Пока ничего никому не говорим. Только ты сама-то уверена, что кроме нас с тобой об этой твоей связи с адвокатом Колодным никто не подозревает?

— Ты что, меня не знаешь? Зачем мне это нужно было?! Конечно, никто не знает. Я в этом совершенно уверена.

— Вот и прекрасно. Значит, все отлично, — он поднял вверх руку с крепко сжатым кулаком. — Один за всех…

— И все на одного, — смеясь, поддержала его Лена.

9

Гордеев проснулся ранним утром. Солнце только-только поднялось, небо было странного сиреневого оттенка, воздух чуть дрожал в распахнутом окне.

Еще находясь на грани реальности и сна, Юрий машинально провел рукой по кровати… Но Лены рядом не было. От неожиданности Гордеев вскочил на постели.

— Опять сбежала. Подлая девчонка, — улыбнулся он.

— Когда же она умудрилась? Неужели я так крепко спал? — сетовал Юрий. — Наверное, храпел громко, вот она и сбежала.

Юрий неохотно спустил ноги с кровати и тут же вскрикнул. Морщась, он нагнулся и осторожно извлек из стопы осколок хрустального бокала. Выругавшись, Гордеев стал припоминать события прошедшего вечера. Кажется, выпив, они били посуду на счастье.

«Знал же, что надо было эти стекляшки сразу подмести!» — с досадой подумал он.

Когда боль немного утихла, Юрий поднялся и обвел глазами комнату: она представляла собой удручающее зрелище. На столе теснилась грязная посуда, пара пустых бутылок и одна с остатками коньяка.

— Да, умная девочка, — сделал вывод Гордеев. — Свалила среди ночи, чтобы наутро убирать не заставили.

Наконец, Юрий сделал над собой последнее усилие и поковылял в ванную. Осторожно наступая, чтобы не коснуться ступней пола, Гордеев тем не менее оставил на паркете несколько капель крови. И уже в ванной залил рану перекисью водорода и аккуратно наложил бинт, перевязал, что далось с трудом — голова разламывалась при каждом движении.

Приняв душ и умывшись, Юрий принялся за уборку. Вернее, он бесцельно бродил по квартире, подбирал с пола различные предметы одежды и посуды, тупо перекладывал их с одного на другое место, тяжело вздыхал, присаживался, снова поднимался, спотыкался о складки на ковре, чертыхался. Голова просто трещала с похмелья. Наконец, Гордеева посетила светлая идея, он взял большой целлофановый пакет, собрал в него грязную посуду, весь мусор и со спокойной душой отнес к мусоропроводу.

— Ну, вот. Уборка и закончена, — довольно резюмировал он свой находчивый поступок. — Теперь можно и собой заняться.

Содержимое холодильника приятно радовало глаз и ласкало сердце оголодавшего за время безденежья Гордеева. Вчера он забил его под завязку: сыры трех видов, многочисленные рыбные и мясные нарезки, свежие соки и овощи, упаковки йогуртов, перепелиные яйца, копченая курица и прочие вкусности. Теперь Юрий стоял в раздумье и решал, какой именно деликатес он хочет сейчас отведать. После долгого раздумья он пришел к выводу, что есть ему почти не хочется. Поэтому свой выбор остановил на бутылке минеральной воды. После того как он опустошил ее наполовину, Гордеев все-таки съел бутерброд с сыром, чем решил и ограничиться.

Когда с завтраком было покончено, Юрий стоически выдержал ежеутренний обряд бритья, натянул удобные джинсы, рубашку и… вдруг с ужасом обнаружил, что не может надеть ни одну пару обуви, потому что повязка на порезанной ноге не влезает в узкий ботинок. Юрий был в отчаянии, даже старые растоптанные туфли не спасли положение. Наконец, Гордеев понял, что выход только один, а именно его спасение — очень старые кроссовки.

Гордеев надел именно их, хотя, конечно, обувка была не очень уместна, но хотя бы не мешала ему отправиться по делам. А дел было невпроворот. И главным пунктом в списке на сегодняшний день Юрий запланировал посещение Соболева. Все формальности с визитом в Бутырки были решены с помощью Лены еще вчера, поэтому Гордеев без труда устроил себе встречу с клиентом.

Гордеев ожидал своего подзащитного в комнате для свиданий Бутырской тюрьмы. Сколько раз за время своей адвокатской практики приходилось Юрию посещать подобные заведения, но он никак не мог к ним привыкнуть. Каждый раз, оказываясь здесь, Гордеев ощущал беспокойство — стены как будто давили на него, бесконечный лязг решеток и замков действовали на нервы.

«Не дай бог, случись такое что и меня упекут за решетку, я буду молить о смертной казни, — думал Гордеев. — Как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Мне кажется, даже в сырых подземельях средневековых замков, наполненных крысами и всякими там мокрицами, было не столь ужасно, как в наших российских тюрьмах. Во всяком случае, есть у меня подозрение, что современные пытки дадут средневековым сто очков вперед. Собственно говоря, одно содержание в этих заведениях — уже само по себе страшная пытка».

Размышления Гордеева прервались с появлением Соболева. В ключе своих рассуждений Юрий ожидал увидеть изможденного, замученного туберкулезом узника с трясущимися руками и запавшими глазами, еле-еле переставляющего ноги от свалившихся на него недугов. Но взору его предстал цветущий, пышущий здоровьем человек средних лет, вполне упитанный, с ярким, отнюдь не чахоточным румянцем на лице.

— Добрый день, — поздоровался тот. — Я — Соболев.

— Здравствуйте, Михаил Васильевич. Юрий Гордеев, ваш адвокат, — Юрий поднялся из-за стола, чтобы ответить на рукопожатие Соболева, и тут же поймал на себе острый, испытующий взгляд своего подзащитного. Соболев перевел взгляд ниже и остановился на потрепанных кроссовках Гордеева.

— Не обращайте внимания, — смутился Гордеев. — Бытовая травма, ни одна приличная пара обуви не налезла.

— А… Это все объясняет. А то, знаете ли, адвокат в потертых кроссовках — это сильное впечатление, — усмехнулся Соболев. — Обычно у нас адвокат ассоциируется с большим материальным достатком…

— Могу себе представить ваше впечатление, — уклончиво ответил Гордеев, чтобы избежать дальнейших разговоров о собственном материальном достатке. — Итак, давайте начнем нашу беседу. Меня наняла ваша знакомая — Ульяна Старостина. Вы в курсе?

— Честно говоря, это ее инициатива. Она меня просто поставила перед фактом, сказала, что нашла вас, рассказала о вашем опыте и так далее… Я сам еще не начинал заниматься поисками адвоката. Знаете ли, не поверил сначала, что это все серьезно. Потом уже, когда здесь оказался, задумался. Ну что ж, спасибо Ульяне, подсуетилась. Она и бумаги подготовила, доверенность…

— Если вас не устраивает моя кандидатура в качестве адвоката, вы можете отказаться от моих услуг, — оповестил Гордеев своего клиента.

— Отчего же не устраивает? Вполне устраивает. Мне, откровенно говоря, все равно. Но раз уж вас наняла Ульяна, значит, вы хороший адвокат. Эта женщина плохого не выберет, — мягко ответил Соболев.

— Будем надеяться. Благодарю за доверие. Скажите, пожалуйста, у вас есть какие-нибудь подозрения о том, кому выгодно обвинить вас в убийстве Колодного? — Юрий приступил, наконец, к своим непосредственным обязанностям после затянувшегося обмена любезностями. — Другими словами, есть ли у вас враги?

— Более чем достаточно. У человека, занимающегося серьезным бизнесом, всегда есть враги, избежать этого невозможно, к сожалению.

— Не могу с вами не согласиться. Вы думаете, что знаете обо всех ваших недоброжелателях?

— Не уверен, но самых крупных и серьезных, конечно, знаю.

— И кто они?

— Ну, больше всего меня беспокоят мои недруги в московском правительстве.

— Вот как? И с чем же связана их неприязнь к вам? — поинтересовался Гордеев.

— Я сильно усложнял им жизнь и лишал изрядного количества денег. Они давно хотят прибрать к рукам мой бизнес, в связи с чем строят козни различного рода.

— Как вы считаете, не могли эти самые недруги из московского правительства подстроить убийство Колодного и сделать так, чтобы в организации его обвинили вас?

— Вряд ли. Это не их методы, — отверг предположение адвоката Соболев. — У них достаточного другий средств воздействия на меня, причем вполне законных. Не станут они возиться с криминалом. Представляете, что будет, если все вылезет наружу? Такой скандал не стоит никаких денег. Я практически уверен, что они ко всей этой истории не имеют никакого отношения. Но радуются сейчас, вероятно, сильно.

— Хорошо, — согласился Гордеев. — Оставим пока эту версию. Есть какие-то другие предположения?

Соболев напряженно молчал.

— Ну, может быть, есть другие завязки, не связанные с вашим бизнесом? Какие-то личные мотивы, например? — попытался помочь своему клиенту Юрий.

— Не готов вам ответить. Мне кажется, нет.

— Я так понял, что вы достаточно тесно общались с Колодным. Может быть, у вас есть подозрения насчет того, кто мог быть заинтересован в его смерти?

— Видите ли, в первую очередь, Яков был моим адвокатом, мы не являлись закадычными друзьями, и поэтому он не посвящал меня в свои дела и проблемы. У нас были хорошие отношения, мы иногда встречались просто так, выпивали, общались, но это не делало нас близкими приятелями, я мало что знаю о его делах. Впрочем, допускаю, что у такой известной фигуры, как Колодный, тоже было достаточно врагов. Хотя бы в связи с его профессией, вы сами адвокат, должны понимать, что он был вынужден сталкиваться и с криминалом, и с темными делами различного рода. Вполне возможно, что его профессиональная деятельность и стала причиной его убийства.

— Согласен. Значит, никаких иных соображений по этому поводу у вас нет? — не отклонялся от намеченной линии Гордеев.

— Только то, что я вам уже сказал, — ответил Соболев.

— Понятно, Михаил Васильевич, но давайте все-таки вернемся к личным мотивам. Расскажите, кто такая Ульяна Старостина?

— По-моему, вы уже в курсе, — деланно удивился Соболев. — Ульяна — моя… ммм… очень близкая знакомая.

— Да, но я хотел бы получить более полную информацию. Ее отношение к вам, что вас связывало, круг ее знакомых. Одним словом, все, что вы можете сообщить.

— Не понимаю, почему вас это интересует? Нормальные отношения у нас были. Что может связывать женатого мужчину и его любовницу? Вы меня удивляете. — Видно было, что эта тема не казалась Михаилу Васильевичу особо перспективной. — Расскажите лучше, на что мне сейчас можно рассчитывать?

— Мы подойдем к этому позже. Я все-таки хотел бы получить кое-какую информацию о Старостиной. Например, вас не удивляет, что она без вашего ведома занялась поисками адвоката? — настаивал Гордеев.

— Почему меня это должно удивлять? Она позаботилась обо мне, что вполне естественно для людей, находящихся в близких отношениях. Скажите, а о моей жене вы что-нибудь знаете? Мне, к сожалению, до сих пор не удалось с ней связаться.

Юрий чувствовал, что Соболев упорно и настойчиво пытается перевести тему с личности Ульяны Старостиной, не дает никакой информации, не хочет ничего рассказывать.

«Хотя, — думал Гордеев, — это вполне объяснимо. — Все-таки она — его любовница, а он — фигура крупная. Вероятно, боится огласки, этот факт может подпортить репутацию. Да и с женой хлопот не оберешься, кто передачки-то носить будет, если его грешки наружу вылезут? Но все-таки странно…»

— Кстати, а вы хотя бы представляете, почему ваша собственная жена дала показания против вас?

— Ну, Ирина — она такая… Я, может быть, однажды в сердцах и бросил что-нибудь нелестное в адрес Колодного, а она мнительная, и, так сказать, чувство справедливости у нее повышенное. Если она вдруг решила, что это я убил Якова, то не станет покрывать.

— И никаких корыстных интересов у нее быть не может?

— Да бог с вами! — замахал руками Соболев. — Какие у Ирины корыстные интересы? Чепуха!

Гордееву показалось, что его подзащитный не настроен сейчас на долгие откровенные беседы, поэтому решил сменить тактику.

— А как ваше здоровье, Михаил Васильевич? Я на днях заезжал к вам в офис. Так ваша секретарша, Динара, кажется, очень переживала за вас. Рассказывала, что у вас были какие-то проблемы с желудком. Как вы сейчас себя чувствуете?

— Знаете, неплохо. Даже очень неплохо, — оживился Соболев. — Как оказался в тюрьме, стал чувствовать себя гораздо лучше. Может быть, потому что здесь питание исключительно диетическое. Все ужасно невкусно, но, выходит, полезно. Потому что дома катастрофа была, конечно. Наешься всего острого, соленого, жирного, перченого, а потом еще стаканчик пропустишь, да сигаретку закуришь — и к вечеру хоть помирай.

— А знаете, — перебил Гордеев. — Это может быть нам на руку.

— Что именно? Моя смерть во цвете лет?

— Нет, обойдемся без летального исхода. А вот ваше плохое самочувствие может помочь нам изменить меру пресечения.

— Каким образом?

— Очень просто. Мы покажем, что состояние вашего здоровья не позволяет находиться в заключении и без наблюдения врачей, что вам нужен медицинский уход, особенное питание, которых в тюрьме вам предоставить не могут.

— И что для этого нужно сделать?

— Просто предоставить справки, медицинские освидетельствования. Вы же наверняка обращались к врачам, у них остались записи. Они могут подтвердить?

— Но я ни разу не обратился к доктору с этим, — развел руками Соболев.

— Почему же? — Гордеев был обескуражен.

— Да времени не хватало. Работа, знаете ли. Как приступ, клянусь себе, что обязательно пойду к врачу, а потом таблетку выпьешь, полежишь, и вроде полегчало, и не до врачей уже.

— Да, это, конечно, неприятно, но поправимо. Мы можем провести медицинскую экспертизу, даже если вы находитесь в тюрьме, мы имеем на это право. Конечно, это займет чуть больше времени, чем я рассчитывал, но придется потерпеть.

— Да не стоит беспокоиться, — возразил Соболев. — Во-первых, я себя сейчас действительно прекрасно чувствую и почти уверен, что обследование ничего не выявит. Это будет только напрасная трата времени, сил и нервов. А во-вторых, меня обвиняют в том, чего я не совершал, а следовательно, меня и так отпустят, сняв все обвинения.

— Допустим. И если вооружиться вашим оптимизмом, можно представить, что так и будет, но следствие может занять долгое время. Гораздо более долгое, чем вы подозреваете. И весь этот срок вы вынуждены будете находиться за решеткой.

— Ничего страшного. Я подожду, когда следствие найдет настоящего убийцу. Вернее, настоящего заказчика убийства Колодного.

— Простите, Михаил Васильевич, за грубость, но вы поступаете глупо, отказываясь использовать такую возможность. Вы напрасно упрямитесь, и я совершенно не понимаю, с чем связано подобное упорство, — недоумевал Гордеев.

— Все очень просто. Если я сейчас начну предпринимать какие-то действия, пытаясь освободиться, умолять следствие, жаловаться, канючить, я тем самым косвенно как бы признаю свою вину. А если я буду вести себя достойно — это лучшее подтверждение моей невиновности.

— Ну, как знаете, — устал спорить с Соболевым Юрий. — Вы простите, не имею возможности навещать вас регулярно, но как только будут какие-нибудь новости, то я приеду обязательно.

— Буду рад видеть, — церемонно раскланялся Соболев, прежде чем его увели обратно в камеру.

…Соболева увели, и Гордеев с большим облегчением покинул стены этого зловещего заведения.

Зайдя в первое попавшееся летнее кафе, Юрий выбрал уютный столик в тени кустов сирени, заказал себе большой стакан сока, закурил сигарету и принялся размышлять о своем разговоре с Соболевым. Складывалось странное впечатление, как будто бизнесмен вовсе и не жаждал вырваться из тюремных застенков. Он всем своим видом демонстрировал, что там ему вполне комфортно и хорошо.

«Все это непонятно, — думал Гордеев. — Какой-то странный треугольник. Люди, совершают поступки, объяснение которых не поддается никакой логике. Жена обвиняет собственного мужа в убийстве. Муж, вместо того чтобы рвать и метать от злости, рассказывает про обостренное чувство справедливости своей жены, беспокоится о ней и уверен, что она чудная женщина. Любовница горячо любит все это сумасшедшее семейство, беспокоится о своем ненаглядном Соболеве, нанимает тому адвоката, который самому Соболеву, как выясняется, и на фиг не нужен, ему и в тюрьме комфортно. Михаил Васильевич, в свою очередь, почему-то не испытывает чувства жгучей благодарности и признательности к заботящейся о нем Старостиной, а вообще разговаривает о ней со скрытым раздражением. Черт знает что. Лучше нужно было в институте учиться, на психологию ходить, а не девчонок в курилке клеить и в пивную с лекций сбегать. Сейчас бы, может, понимал что-нибудь в непростых взаимоотношениях людей».

Юрий достал телефон и набрал номер Лены Бирюковой. После долгих гудков трубка наконец отозвалась.

— Алло, слушаю вас, — сухо произнесла Лена.

— Привет, красавица. Как поживаешь?

— Здравствуй, Юра, — голос Лены смягчился. — Я в порядке, как ты?

— Если я тебе скажу, что пришел на свидание к Соболеву в старых кроссовках, какой ты мне поставишь диагноз?

— В тех самых, темных, с тремя белыми полосками, в которых я тебя видела пару лет назад? — рассмеялась Лена.

— Нет. В старых, потертых, в которых я бегал чуть ли не в институтские времена. Так каково будет твое заключение?

— Ну, как минимум, семь «Б».

— А вот и не угадала. У меня тяжелейшая травма, я порезал ногу осколком разбитого тобой стакана. Надеюсь, на тебя уже накинулись жесточайшие муки совести?

— Еще какие! Бедненький, на меня наваливается тяжеленный комплекс вины. — Похоже, что Лена это сказала вполне искренне, по крайней мере, хихикать перестала.

— Это хорошо, потому что я погибал от боли в полном одиночестве, и ни одна живая душа не оказала мне первой медицинской помощи. Поэтому пришлось самому совершать акробатические номера, чтобы намазать пятку зеленкой и прилепить пластырь. А куда, кстати, ты сбежала?

— Гордеев, откуда у тебя эта патетика? Стареешь, что ли?

— Возможно… — строго ответил адвокат. — Но я все-таки хочу знать, куда ты исчезла?

— Я сбежала домой. Ты же знаешь, выспаться я могу только в своей постели, а так как на сегодня у меня запланировано множество разных дел, то было просто необходимо иметь поутру свежую голову.

— Ну и как, удается иметь свежую голову после бутылки текилы? — съехидничал Гордеев.

— Может, ты и не поверишь, но удается. В данный момент занимаюсь розысками Синицына.

— Успешно?

— Потом расскажу, мне сейчас не слишком удобно об этом разговаривать. А ты вообще по делу позвонил или пожалиться на свою нелегкую судьбу?

— И то, и другое. Ну, так как, судя по тону, сочувствовать ты мне не будешь, приступаю к делу. Я уже сказал, что недавно навестил Соболева в Бутырках. Он здоров, жизнерадостен и весел. Толком ничего не сказал, только еще больше меня запутал, но речь не об этом, подробности я тебе потом расскажу. У Соболева в последнее время со здоровьем были нелады, я хотел под это дело похлопотать об изменении меры пресечения. А он уперся, как баран, и не хочет проводить обследование. Ты сделай одолжение, посмотри, можно ли какие-то другие способы изыскать, чтобы его из тюряги вытащить? Я хочу ходатайство подать.

— Вот это здорово, — опять рассмеялась Лена. — Мы же с тобой теперь, дорогой, по разные стороны баррикад, али ты позабыл. Я всеми силами должна чинить тебе препятствия, чтобы не выпускать опасного преступника из-за решетки, а тебе, наоборот, следует искать всякие лазейки, как и следует адвокату. А ты так запросто звонишь следователю и говоришь: отпустите Соболева, он здоровьем слаб. Нормально?

— Да ладно тебе, ты сама прекрасно понимаешь, что никакой он не преступник. Подставили мужика по-крупному.

— Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать, — уступила Бирюкова.

— Спасибо, Ленок. Увидимся сегодня?

— Не знаю пока. Созвонимся позже, там и решим.

— Смотри, приглашаю на сказочный ужин.

— Уже заинтриговал. Я позвоню тебе.

— Идет. До вечера, — Гордеев нажал кнопку отбоя, допил сок и отправился к машине.

10

«Заниматься Синицыным — та еще работенка, — рассуждала про себя Лена. — Как им заниматься? Что с ним делать? Наверняка сейчас его сложно будет разыскать. Но даже не в этом дело. Разыскать-то мы его разыщем, а потом что? Не станет он ничего рассказывать. Человек, которого отпустили из-под стражи, только потому что не было доказательств его вины, обязательно будет придерживаться старой позиции. Конечно, можно что-нибудь узнать от его знакомых… Хотя что расскажут его знакомые, ведь, скорее всего или даже — совершенно очевидно, что они такие же отморозки!»

Однако, несмотря на эти размышления, Лена Бирюкова уверенно двигалась по адресу, где, как предполагалось, проживал Валерий Синицын.

Серый девятиэтажный дом массивной громадой нависал над головой. Лена остановилась около пятого подъезда. Она не знала номер кода. Значит, придется звонить по домофону.

«А ну как он дома окажется? Надо будет представиться кем-то… Кем?»

Лена плохо соображала. Несмотря на то что перед Гордеевым она старалась держаться независимо, у нее дико болела голова, она совершенно не выспалась, плюс ко всему этому, или, как результат всего этого, ее немного тошнило. В общем, весь букет для создания отвратительного настроения и плохой работы мозга.

«Молочница, молочница, — почему-то крутилось у Нее в голове. — Молочница? Что за черт! Какая еще молочница! Боже мой, кем же представиться?»

Между тем пальцы ее уже набирали номер квартиры.

— Да? — раздался несколько скрипучий женский голос.

— Здравствуйте. Я к Синицыну. Это по поводу…

— Я — Синицына, — видимо, не расслышав Лену, ответила женщина.

— А Валерий дома?

— Что? Валерий? Кто это?

Лена наклонилась ближе к домофону и громко проговорила:

— Вы знаете, у меня одно важное дело. Я бы хотела поговорить с вами…

— Деточка, я тебя совсем не слышу, — проскрипел голос. — Поднимайся и скажи, что ты хочешь. — При этом дверь громко запищала.

Лена выругалась, сама не зная на кого, ведь дверь-то ей открыли, и вошла в подъезд.

Синицыны жили на седьмом этаже. Лифт был сломан. Лена поежилась от головной боли, вздохнула и стала подниматься по лестнице, мало обращая внимания на всяческие скабрезные рисунки и похабные надписи на стенах.

Звонок в квартиру Синицына прозвучал громко и противно. Дверь открыла пожилая, седая женщина с крючковатым носом, но, впрочем, с достаточно приятным выражением лица и с живыми, зеленого цвета, глазами. Она с интересом посмотрела на Лену.

Лена немного нагнулась и громко, четко произнося каждый слог, сказала:

— Здравствуйте.

Женщина кивнула:

— Здравствуйте.

— Скажите, Валерий дома? Я бы хотела поговорить с ним или с вами…

Женщина поморщилась:

— Деточка, зачем так кричать? Я прекрасно тебя слышу. Просто наш домофон очень плохо работает. Скоро совсем сдохнет, наверно. — Она махнула рукой, потом оценивающе оглядела Лену и, улыбнувшись, продолжила: — А Валеры нет.

— Да?.. А где он?

— Он вообще-то здесь давно уже не живет, приезжает очень редко. Вы его знакомая? — задала она встречный вопрос.

— А вы его мама?

— Да, — кивнула женщина.

— А я… Да, ну, в общем, его знакомая. — Лена решила, что разговор может сложиться лучше, если женщина до поры до времени не будет знать, что ее сыночком интересуется сотрудник Генеральной прокуратуры, пусть уж лучше считает ее просто знакомой Валерия.

Женщина еще раз оглядела Лену с головы до ног, потом сделала шаг в глубь квартиры:

— Ну, вы проходите, пожалуйста.

Она гостеприимно распахнула перед Леной дверь.

Квартира была двухкомнатная. Прихожая, как водится, узкая и длинная, как дождевой червяк. Обстановочка бедненькая, но зато все опрятно, отметила Лена. Впрочем, и сама хозяйка отличалась милой опрятностью. На ней не было засаленного халата, она была одета в длинную юбку черного цвета и розовую вязаную кофту. Короткие волосы аккуратно расчесаны.

— Давайте попьем чайку, — предложила она, даже не спросив Лену, по какому она, собственно, вопросу, и быстро продолжила: — А то, знаете, так надоедает одной быть, честное слово! Гулять выхожу, и тоже все одна. Правда, соседушки, бывает, часто на скамейке перед подъездом сидят, судачат. Только я с ними, знаете, совершенно не могу… Не интересно мне. Все сплетни да пересуды! Ни о чем нормальном с ними и не поговоришь, вечно жизнью недовольны. Проходите сюда, на кухню.

Лена пыталась вставить хоть слово в ее нескончаемый поток, но так и не смогла и покорно прошла за ней на кухню. Здесь была та же картина — не богато, но опрятно. Небольшой столик — прямо у окна. И два стула возле. На столе — цветастая скатерть. На подоконнике несколько кактусов и горшок с бегонией.

Женщина усадила Лену за стол, продолжая свой рассказ:

— А они мне говорят — чего, мол, подруга, не приходишь, давно тебя не видно? А?! «Подруга»! Тоже мне подругу нашли, старые сплетницы. А впрочем… Сама-то я, что, молодуха, что ли? Оно, наверно, так и есть, пора уж и мне на лавочку — ушки на макушки и давай шу-шу-шу про всех проходящих мимо. Она грустно улыбнулась.

Лена тоже изобразила некое подобие улыбки. Голова так и не проходила.

— Ой, а мы с вами даже и не познакомились. Меня Акулина Михайловна зовут. — Она протянула Лене руку.

— Елена, — представилась та.

— Замечательно. Очень приятно. Леночка, а что вы будете? Ой, простите, ничего, если я вас Леночкой называть буду? Замечательно. Вы чай или кофе?

На ее лице играла такая неподдельная доброжелательность, что Лена поняла — в помощи ей не откажут. И в первую очередь — в медицинской помощи.

— Акулина Михайловна, я была бы вам очень признательна, если бы вы накормили меня какой-нибудь таблеткой от головы. Если таковая найдется.

— Деточка! Что же вы сразу не сказали! — всплеснула она руками. — Я вам, конечно, могу найти таблетку, какую скажете, если вы не доверяете травам. У меня всякие разные травы есть, из них можно приготовить отвары — от всех болезней помогает.

— Я, конечно, вам очень признательна. Но, думаю, что таблетка будет надежнее.

— Хорошо, подождите одну минуту. — Она ушла в комнату и через несколько минут вернулась с таблеткой цитрамона. — Вы знаете, я никогда никого не заставляю пересматривать свои точки зрения, убеждать в чем-то, привыкли к таблеткам, пожалуйста. Но, уверяю вас, насчет того, что таблетка надежнее, это вы глупость сказали. А вот трава… Настой зверобоя и мелисы — потрясающая вещь. А если еще и с медом! Мята тоже успокаивающе действует, головную боль снимает.

— Может быть, может быть, — пожала плечами Лена. — Но все-таки люди разные. На одного трава подействует, а другому будет словно мертвому припарка.

— Но ведь и с таблетками то же самое. А уж если к ним привыкнешь, то и вообще бесполезная вещь.

— Не знаю…

— А как же раньше на Руси лечились, когда таблеток не было?! Так вам чай или кофе?

— Думаю, если я скажу — чай, то меня ждет что-то интересное, — улыбнулась Лена.

— Да, это точно. У меня есть мята, шалфей, шиповник, опять же зверобой, мелисса…

— На ваш вкус и усмотрение, я все равно в этом не разбираюсь.

— Так вот, как же раньше люди лечились на Руси, когда таблеток еще не было?! Травами! Да, — говорила Акулина Михайловна, хлопоча около чайника.

— Ну, знаете, наверно, это и так, только я читала, что в те времена люди вообще-то долго не жили…

— Как это?! — возмутилась Акулина Михайловна. — А как же старцы — Нестор, Владимир Мономах?..

Наконец, чай был готов. Лена порывалась помочь хозяйке накрыть на стол, но та была непреклонна.

— Леночка, а вы с Валерой давно знакомы? — спросила. Акулина Михайловна.

— Нет, не очень…

— Я и смотрю… Я знаю, у него есть женщина, тоже Лена. Но ни в какое сравнение с вами! — Она горько вздохнула.

— Почему? — не поняла Лена.

— Ну, вы и красивая, и образованная, сразу видно. А та… обыкновенная… шалава, вы уж простите.

— Да ничего. Скажите, а вы говорили, что вам одиночество надоело. А как же Валерий? Он разве не скрашивает ваше одиночество?

— Нет, — вздохнула та. — Вместе мы давно уже не живем…

— Это я поняла.

— Звонит мне только тогда, когда хочет приехать, а приезжает он очень редко.

— А вы работаете? — поинтересовалась Лена.

— Хотели спросить — на что я живу? Живу в основном на пенсию. И Валерка помогает деньгами, время от времени, — это она произнесла с такой интонацией в голосе, что Лена поняла — не «время от времени», а крайне редко.

— Я эти деньги берегу, откладываю, — продолжала Акулина Михайловна. — Он ведь мне дает, говорит, это, мол, на новый телевизор, это — на ремонт, это — на зимнее пальто. А зачем мне новый телевизор, меня и этот старый совершенно устраивает, зачем мне ремонт, если его и показать некому? В гости-то никто не заходит. И зачем новое пальто, если старое еще хоть куда?.. Вот я деньги откладываю. Конечно, беру из них кое-что время от времени — на одну пенсию-то особенно не проживешь — но стараюсь много не брать. Сейчас времена такие, что угодно случиться может. И со мной, да и с ним… Нет, вы не подумайте, он очень хороший у меня… Тут вот недавно день рождения у меня был. Так он мне стиральную машину подарил. Полный автомат. Дорогущая наверное, я такие только в рекламе по телевизору видела. Смешной он, Валерка-то. Ты, говорит, уже не в том возрасте, чтобы самой стирать, корячиться. Пусть за тебя машина стирает, мол. А я ей и не пользуюсь вовсе. Я привыкла руками, мне так удобней. А то машина какая-то… Я к ней и подойти-то боюсь! Сломаю еще. — Акулина Михайловна тяжело вздохнула. Ей хотелось одновременно и похвастаться вниманием сына, но и пожаловаться на недостаточность этого внимания.

Лена невольно улыбнулась:

— Что ж вы боитесь ее сломать, если все равно ей не пользуетесь?

— Жалко. Дорогая ведь вещь. Может, еще на что сгодится. Машинку подарил, — горько протянула она. — Он бы мне еще автомобиль подарил! Я ведь ему сказала, что ничего мне не надо, только бы он ко мне почаще приезжал или звонил. Чтобы рядом был. И я тогда буду цвести, как молодуха. Одиночество-то не слишком хорошо на здоровье влияет, а он все — «машина стиральная», «корячиться»! Бережет, называется! Да если бы он рядом был, я бы и стирала, и готовила, и убирала. Для себя-то чего стараться? Вот для кого-то, близкого, родного… Сын все-таки, не чужой же человек! А он мне все — работа. Заладил, как попугай, — работа, работа. Выходит, эта работа ему дороже, чем собственная мать!

— А он где работает? — как бы невзначай поинтересовалась Лена.

— А вы не знаете?

Лена отрицательно покачала головой, и это вышло у нее несколько испуганно.

— Я, честно говоря, сама так толком не могу понять.

Несколько минут сидели молча. Лена все боялась, что сейчас Синицына начнет задавать ей какие-нибудь каверзные вопросы насчет ее знакомства с Валерием, а она так и не придумала, что бы ей сказать по этому поводу. Врать этой милой женщине не очень хотелось, но не говорить же ей, в самом деле, что она — следователь Генеральной прокуратуры и подозревает сына милейшей Акулины Михайловны в том, что он совершил заказное убийство! И больно сделаешь, и полезного для себя уже ничего не выведаешь.

Но Синицына не стала расспрашивать Лену, видимо, у нее в голове уже сложилось какое-то свое, ясное ей, представление о том, кем, собственно, Лена приходится Валере. Она продолжала:

— Нет, это я так, к слову… Конечно, все матери хотят, чтобы их дети всегда были с ними рядом. Но так не бывает. Он уже взрослый. У него своя жизнь, он зарабатывает деньги. А как еще в этом мире прожить? Не сидеть же все время около меня… Нет, вообще, он очень хороший. А это я так… Глупости говорила. Дети начинают понимать своих родителей только тогда, когда у них самих появляются дети. Дай Бог, чтобы я скорее стала бабушкой. Ой, а хотите, я вам альбом с фотографиями покажу.

Лена вымучила из себя вежливую улыбку, и Акулина Михайловна помчалась за альбомом.

Валерий Синицын предстал перед Леной в различных ракурсах. То это был пятилетний надувшийся на весь мир карапуз, то печальный прыщавенький шестиклассник, то лохматый, хулиганистого вида, выпускник с гитарой в руках, то бедный лысенький солдатик и так далее. Самые последние фотографии — Синицын в спортивном костюме, и другая — в пресловутом малиновом пиджаке.

— Это последние, но они очень давно сделаны, — комментировала Акулина Михайловна. — Я его все прошу, чтобы он мне привез какие-нибудь новые, а он говорит, что новых нет. Это вот — пятый класс. Никогда не забуду… Я же в школе работала учителем географии. Естественно, все называли меня географичкой или еще Акулей и акулой, когда двойки ставила. Дети, они ведь что только не придумают. А Валерка все время с ними дрался, ему было больно и обидно, что меня так дразнят. Однажды так подрался с каким-то мальчишкой, что меня на педсовет вызывали. Выяснилось, что тот мальчишка меня каким-то матерным словом обозвал. Валерку простили. Он, вообще-то, знаете, очень чуткий… и был, и есть; У него природная чуткость. Он помогает всегда, если ему кажется, что кому-то нужна его помощь. Только как лучше помочь отдельно взятому индивидууму, он не знает. Поэтому у него не всегда получается произвести хорошее впечатление на человека. А это девятый класс… Ой, как же он плохо учился! Тогда в моде были всякие хиппи, неформалы или кто там еще. Он отрастил себе длинные волосы, все дни пропадал на улице, с гитарой, с друзьями. Какая уж тут учеба? И я его не могла заставить. Никакими способами! А между тем школу он закончил с серебряной медалью. Знаете, как вышло? Он же без отца воспитывался. А тут отец вдруг объявился. Решил посмотреть на выросшего сына, покачать права. А как сына-то увидел, с волосами до плеч, с сигаретой во рту, с гитарой, принялся его уму-разуму учить. А Валерка молча слушать не стал, он сказал ему все, что о нем думает. А отец возьми да и скажи, что по нему, небось, тюрьма плачет, что он — выродок, что он знать не знает, кто такие Блок, Гумилев, еще кого-то приплел, что, мол, жить ему в дерьме, в люди не выбиться, нормальным образованным человеком не быть. Валерка его пинком за дверь выставил. А сам задумался. Мне-то, конечно, ничего не сказал, но, я поняла, решил доказать, если не отцу, то себе уж точно, что он сможет, что он станет человеком. И взялся за учебу. Закончил вот школу с серебряной медалью. Потом поступил в Плехановскую академию. Но его с третьего курса выгнали, за драку. А подрался, между прочим, девушку защищая. Но там уж особенно до причин не докапывались. Сломал парню ногу, сделал сотрясение мозга, будь добр, забирай документы. И девушка-то за него не заступилась. Она, оказывается, любила того парня, который ее обижал. А мой Валерка из института прямиком в армию загремел. Как же я переживала! Там же дедовщина и вообще черт знает что! Могут ведь и на войну отправить. А он у меня прямолинейный, задиристый. Как ни приеду его навестить, так весь в синяках. И ничего, улыбается. Успокаивает меня — мне, мол, здесь нравится, ничего, как-нибудь прорвемся. Пришел из армии, и началась катавасия!

Слушая рассказы Акулины Михайловны, Лена почти стала симпатизировать Синицыну. Однако все мамы любят приукрашивать заслуги своих детей. К тому же, по словам Акулины Михайловны, дальше началась какая-то там «катавасия». Лена внимательно ее слушала.

— Все не мог нормальную работу себе найти, — продолжала та. — Везде же с высшим образованием нужны были. А абы кем он не хотел. Я и говорю ему, мол, поступай опять, заканчивай институт. Он сначала не хотел, говорил, куда мне, мол, снова учиться, деньги надо зарабатывать. Потом решил все-таки идти на заочное отделение, а днем работать. И нашел себе работу, черт бы ее побрал. Встретил своего дружка бывшего, школьного. Тот и предложил ему, чего, мол, учиться, когда можно хорошо зарабатывать. От меня-то он поначалу скрывал, говорил, что учится. Потом сказал, что хорошую работу нашел. Но, как говорится, все тайное становится явным.

— Так кем он стал-то? — спросила Лена.

— Кем? — словно вышла из оцепенения Акулина Михайловна. — Рэкетом они занялись, вот так. Дружки у него какие-то появились нехорошие. Я ему твердила все, чтоб домой их не водил. Он вроде бы поначалу меня слушался. А потом обнаглел. Стал со мной спорить, огрызаться. Раньше-то он хоть и не слушался, а все равно голос на меня повысить не смел. А тут… Очень опустился. Не в физическом, конечно, смысле, а в моральном. Все-таки деньги, добытые нечестным путем, очень разлагающе на человека действуют. Да, тот период времени, я помню, мы с ним все время ругались. У Олеши произведение такое есть, «Ни дня без строчки» называется. Ну а мне в пору роман писать — «Ни дня без ссоры». А потом он и вовсе ушел. Нашел себе какую-то девушку и к ней жить ушел. Ну, там потом на лад отношения пошли. Я его спрашиваю, собирается ли он на ней жениться, раз они вместе живут? А он мне точно не говорит, все мнется. Ну, пригласила я их к себе в гости, познакомиться. Приехали. Боже мой! Я и не знала, что он с местной красавицей живет! Так как я в школе работала, я знала почти всю молодежь нашего района. Эта девушка еще в одиннадцатом классе аборт себе сделала. Она на год его старше. Он, когда еще в школе учился, был в нее влюблен. Да в нее вся школа влюблена была. Она и правда красавица. Только вот один у нее недостаток — не любила она положительных мальчиков. Тот, от которого она забеременела в одиннадцатом классе, был местный хулиган. Сел потом за наркотики, она аборт себе сделала. Потом у нее все какие-то мужики непутевые были. Ну, а какие они должны быть, коли она сама непутевая? Вот и мой сынок попался. Точнее, нет, не попался. Они друг друга нашли. Судьба, видно, такая. Не думала я, что моего сына придется этакими характеристиками наделять. Ну, я тогда ничего не сказала. Но они и так все поняли, без слов. Больше она ко мне не приезжала. И он стал редко ездить.

— Так они что, до сих пор вместе?

Акулина Михайловна с удивлением посмотрела на Лену.

— Так были-то они, конечно, вместе. То сходились, то расходились. Но я, честно говоря, когда вас увидела, думала, что они, может быть, в очередной раз разошлись, и надеялась, что навсегда.

— Так вы думали?.. — Лена улыбнулась.

Вот до такого она точно не додумалась. Новая девушка Валерия Синицына — это сильно. Нет, ей даже представить такое было противно. Поэтому и врать на эту тему она не стала.

— Позвольте, а кто же вы тогда? — немного растерянно спросила Акулина Михайловна.

— Вы знаете, — начала Лена лихорадочно придумывать, кто же она такая. — Я просто его друг. То есть я подруга одного его очень хорошего друга, не такого, о каких вы рассказываете, а настоящего, который Хочет добра и справедливости. Мы вот с ним Валерия как раз разыскиваем. Он сейчас где работает? Все в той же сфере? Вы не знаете?

— Где-то в той же, только, конечно, уже не рэкетиром. Он говорил, что у него какая-то более серьезная и ответственная работа. Я, честно говоря, плохо знаю, плохо в этом разбираюсь, да и он сам мне мало рассказывает. Только я не дура, чтобы не догадаться — то, что у него новая престижная и ответственная работа, это он мне, конечно, лапшу на уши вешает. Кого затянуло, тот уже навряд ли выберется. И все же… Я немного растеряна. Я вас не знаю, не слышала о вас. Может быть, я знаю вашего друга? Как его имя?

— Нет, вы наверняка и его не знаете.

— Подождите, я должна разобраться. Не могли бы вы все-таки рассказать подробнее?..

— Понимаете, как бы вам объяснить? Мы с Валерием знакомы совсем недавно. Поэтому вы не знаете нас и ничего о нас не слышали. Но мы хотим вытащить Валерия… Да… То есть мы хотим его предупредить.

— Ему что, грозит, какая-то опасность?

Женщина в страхе смотрела на Лену, прижимая руки к груди. Лену замучила совесть. Она не могла больше лгать. Дело не в том, что Лена вообще не умела врать. Врала она часто, и, по большому счету, ей было плевать на последствия. Но только не в этом случае. Акулина Михайловна была очень доброжелательна к ней, к тому же Лене было ее жалко. Она поняла Синицыну как женщину, как мать. И рассудила так, пусть лучше она обо всем знает и будет ко всему готова, чем вдруг, в один «прекрасный» день, ее как громом поразит какое-нибудь страшное известие о сыне. К тому же Лене было бы очень стыдно, неприятно, словом, погано было бы Лене, если бы она засадила ее сына за решетку, предварительно назвавшись его другом и таким отвратительным способом все о нем разузнав.

Синицына все еще со страхом смотрела на Лену.

— Понимаете, — наконец выговорила Бирюкова. — Опасность вашему сыну грозит в любом случае, ведь он живет не по закону. А то, для чего ищу его я, вряд ли можно назвать опасностью, скорее, спасением. Дело в том, что я следователь и должна разобраться в одном деле, касающемся вашего сына.

— Кто вы? — прямо спросила Акулина Михайловна.

— Я — следователь Генеральной прокуратуры.

Синицына побледнела и уронила голову на руки.

Сначала Лена подумала, что она плачет. Но через некоторое время Акулина Михайловна произнесла довольно четким, хотя и слегка сдавленным голосом:

— Я так и знала. Я предполагала, что этим все и закончится. В чем он обвиняется?

— Он не обвиняется, он только подозревается.

— Хорошо. В чем?

Лена знала, что слово «убийство» произносить нельзя. Оно само может убить. Для матери это очень сильный удар. И Лена ответила:

— В мошенничестве.

— Если он виновен, он должен понести наказание, — после паузы ответила она. — Но вы должны во всем разобраться. Хорошо разобраться, вы слышите?!

Лена кивнула.

— Я вам сейчас дам адрес. Но вы обещайте, что во всем сами очень хорошо разберетесь!

Лене было больно смотреть на это, и она сказала:

— Вы вправе предупредить сына. Я пойму.

Но женщина отрицательно покачала головой и только повторила:

— Обещайте, что хорошо во всем разберетесь.

Лена пообещала. А что ей еще оставалось делать?

К тому же и безо всяких обещаний, она и так собиралась «хорошо разобраться во всем этом».

11

«Надо было сказать, в чем я подозреваю ее сына… — думала Лена. — Зачем я сказала про мошенничество? Убийство — это куда серьезней мошенничества. Но тогда она могла вообще ничего о нем не сказать… Да, собственно, и правильно сделала бы. Она же все-таки Мать… Уж не я ли сама говорила ей, что она имеет право предупредить сына. Но я — следователь, и моя работа выяснить все. Вот я и выясняю».

Думая так, Лена шла по направлению к дому, где жила синицынская зазноба.

«Так, а этой-то что говорить? Кто я на сей раз? Близкий друг, любовница? Или прямо сказать, что я — следователь Генпрокуратуры? Боже мой, ну и морока! Скоро раздвоение личности начнется! Что ей говорить-то? Она, поди, не мать, про своего милого больше знает. Может, ей даже известно, что это именно он грохнул Колодного… Другом не представишься, она наверняка всех его друзей знает. Если скажу сразу, что я следователь, наверняка ничего не расскажет, не выдаст. Может, сказать, что я его как свидетеля разыскиваю? Тоже вообще-то смешно. Синицын — свидетель! Эх, чего врать-то? Со следователем она обязана поговорить. Скажет, так скажет. А нет… Ну, на нет и суда нет. В конце концов, элементарные законы и ей известны. Это, конечно, не допрос. Это скорее некое испытание морально-этического характера. И для меня, кстати, тоже. Только вот что-то мне подсказывает, что у Синицыной я его не на «ура» прошла».

Шестнадцатиэтажный дом, где жила Лена Арбузова, сожительница Синицына, великаном возвышался над девятиэтажками, а рядом находились три его брата-близнеца.

Был вечер. Солнце потускнело, но все еще играло на верхушках редких тополей. Небо было красивого глубокого цвета. Лену одолевала мягкая меланхолия. Ей не хотелось идти к Арбузовой, задавать какие-то там вопросы, выслушивать ответы. Но, подойдя к двери подъезда, Лена все-таки отворила дверь подъезда со сломанным домофоном, потом вошла в лифт, нажала на десятый этаж и вскоре уже стояла перед квартирой Арбузовой. Эту квартиру, судя по словам Акулины Михайловны, бывшая школьная красавица вместе с Синицыным снимает уже третий год.

Звонок прозвучал резко и неприятно. После него воцарилась напряженная тишина. Потом за дверью раздался усталый женский голос:

— Кто там?

— Генеральная прокуратура… — Лена вздохнула.

Уж очень как-то зловеще для простого человека звучат такие слова, отметила про себя Лена. Некоторое время стояло недоуменное, а то и испуганное молчание. Потом дверь открылась, но не нараспашку. В проеме появилось достаточно спокойное лицо тридцатилетней женщины. Приятное такое лицо с большими глубокими глазами, с утонченными чертами.

— Чем могу быть полезна? — холодно спросила она.

— Елена Арбузова?

Та кивнула.

— Следователь Бирюкова, — представилась Лена.

— По какому вопросу?

— Я хотела бы поговорить с вами о Валерии Синицыне. Вы ведь не станете отрицать, что близко с ним знакомы?

— Нет, не стану, — спокойно ответила Арбузова.

Лена немного замялась, но потом в мыслях ее появилась прежняя уверенность, и она сказала:

— Елена, это вовсе не допрос. Это обыкновенный разговор…

— Обыкновенный? Навряд ли, — перебила ее та. — Когда человек представляется следователем, обыкновенного разговора от него ждать не приходится.

— Да, это так. Я хотела задать вам несколько вопросов о Синицыне. Но говорю вам откровенно, это не допрос, поэтому вы вправе сейчас просто закрыть дверь перед моим носом.

К ее удивлению, Арбузова так не поступила. Она открыла шире дверь, молча приглашая гостью войти. Бирюкова вошла в прихожую.

— Я, конечно, вправе закрыть дверь перед вами, но это не значит, что вы не позвоните мне в дверь еще раз… уже с каким-нибудь ордером, ведь так? — Арбузова пожала плечами.

Лена прошла за ней в гостиную. Это была достаточно просторная комната. Из мебели все самое необходимое, никаких излишеств: диван, два кресла, небольшой столик и шкаф. Они сели за столик. Арбузова достала пепельницу, сигареты, нервно закурила.

— Чай? — предложила она.

— Нет, спасибо. Если вы не возражаете, я тоже закурю…

— Конечно, курите.

— Елена… — Бирюкова вопросительно посмотрела на Арбузову.

— Можно просто Лена.

— Хорошо, Лена. Мы, кстати, с вами тезки. Вы давно встречаетесь с Синицыным?

— Не помню. Видимо, давно, — улыбнулась та. — Мы с ним не из тех трогательных парочек, которые каждый год отмечают день их знакомства. Знакомы-то мы с ним еще со школы. А встречаться начали давно, практически сразу после того как он из армии пришел. Хотя нет, не сразу. Ну, короче говоря, лет восемь, наверно, уже встречаемся, то ссоримся, то миримся. На этот раз, правда, видимо, уже все…

— Что это значит? — поинтересовалась Лена.

— Это значит, что мы с ним давно уже не встречаемся. Он не приезжает и не звонит. Я тоже.

— Может быть, у него дела?..

— У него, вообще-то, всегда дела, — усмехнулась Арбузова.

— А какого характера, вам известно?

— Видимо, что-то криминальное. То какие-то темные дела были, о которых он не рассказывал, теперь просто дань с торговцев собирает. Что-то такое…

— А как давно он не появлялся?

— Да уж, кажется, больше двух месяцев.

— И вам неизвестно, где он пропадает?

— Нет, — подруга Синицына покачала головой. — Я для себя решила так: чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

— Это вы зря. Он же вам все-таки не чужой человек.

— Зря?.. Я ничего поделать не могу. А от того, что он мне не чужой человек, мне только еще тяжелее. Исправить я уже ничего не могу. Да и его не изменишь.

— Я могу вам сообщить, где он пропадал.

— И где же?

— В тюрьме.

— И до сих пор там? — спокойно поинтересовалась Арбузова.

— Нет. Уже нет. А сидел он по подозрению в убийстве адвоката Колодного. Вам об этом что-нибудь известно?

— Нет. То есть об убийстве я слышала… по телевизору. Но конкретного ничего не знаю. Я же вам говорю, от Валеры ни слуху ни духу уже месяца два.

— Все ясно. Значит, вероятно, помочь мне вы ничем не можете. Вы ведь сказали, что не знаете, где он сейчас…

— Да, не знаю. Конкретно не знаю. Примерно?.. Могу предположить, если за два месяца в его жизни ничего не изменилось. Скажите, вы говорите, что его выпустили, значит, с него снято обвинение?

— Официально, да. Но понимаете, есть свидетель убийства, однако он — сотрудник милиции и поэтому его показания не могут быть приняты. И, следовательно, Валерий Синицын отпущен из-под ареста только из-за недостатка доказательств его вины. Если же они появятся…

— Значит, это действительно он, — задумчиво произнесла Елена. — Если только этот свидетель не лжет. — Она закрыла лицо руками так же, как до нее это делала его мать, и так же, как она, не заплакала, голос ее остался твердым.

Лене подумалось, что один человек сделал несчастными стольких людей и что, должно быть, его уже тяготит бремя его грехов и нависшее над ним возмездие.

— Я могла ожидать от него всего, чего угодно, — продолжала Арбузова. — Но что он опустится до убийства! Он же вовсе не такой. Он чуткий, нежный. Конечно, необдуманные поступки заполнили всю его жизнь. Но убийство! Как же! Видимо, поэтому он и не приходит. Он знает, что перешел черту. Сделал то, что не смогу ему простить даже я. А я могу простить почти все, по крайней мере, очень многое. Нет, теперь точно все кончено. Теперь он не вернется.

Лена слушала все это с каким-то мистическим страхом и думала о том, что двоих любящих людей объединяет некая особенная, непонятная всему миру и постижимая только им двоим нить, у них всегда свои законы, нарушение которых равносильно смерти.

— Простите, Елена, — наконец обратилась к ней Бирюкова, смекнув, что сейчас она должна уйти. — Вы говорили, что примерно знаете, где я могу найти Валерия Синицына…

— Да. Ну, если не его, то его дружков точно. А они уж, наверно, лучше меня знают, где его искать.

— И где же эти его дружки?

— На рынке. Только мой вам совет — не представляйтесь следователем.

— Ничего не скажут?

— И не скажут, да и опасно. Ребята они лихие, местная милиция у них схвачена. А вот если подход к ним найти, тогда могут и рассказать.

Такую ответственную миссию, как посещение дружков Синицына, Лена оставила на следующий день. Она позвонила Гордееву, чтобы обо всем ему рассказать и посоветоваться, в каком образе на сей раз предстать перед друзьями Синицына, но Гордеева не было дома, а сотовый телефон почему-то был недоступен.

«И где он шляется? — ворчала Лена. — Никогда его нет, когда нужен!»

После долгих размышлений Лена придумала, какой «подход» найти к синицынским «коллегам». Логичнее всего, размышляла она, вырядиться этакой сексапильной безмозглой куколкой. Со своей возлюбленной Синицын давно не виделся и, похоже, расстался. Естественно, «собиратели дани» подумают, что у их друга появилась новая зазноба или поклонница. И вести себя нужно будет так, чтобы они без всяких возражений сказали, где можно найти Синицына, чтобы они поверили, что перед ними «очередная девушка для удовлетворения их примитивных желаний».

«Ну, хорошо, — думала Лена, — предположим, я найду Синицына. Что делать тогда? Доказательств у меня все равно нет, показаний против самого себя он давать не будет. Его отпустили за недостатком улик, и он об этом прекрасно знает. Улик у меня не прибавилось… Однако Синицына надо задержать хотя бы потому, что, пока я буду разыскивать доказательства его вины, он обязательно бесследно исчезнет».

Конечно, на всякий случай она решила взять с собой троих вооруженных оперативников.

«В конце концов, чего я думаю? — решила Лена. — Синицын — рэкетир, по нему и так тюрьму плачет. Я его попытаюсь задержать пока по статье о вымогательстве, а там дальше разберемся».

На следующее утро она была готова. Маечка на тоненьких бретельках того цвета, который любят все «куклы Барби», то есть ярко-розового, короткая юбка и туфли на высоченном каблуке. Естественно, розовая помада, черная подводка и распущенные волосы. Лена посмотрела на себя в зеркало. «И почему мужчинам нравится такое уродство?» Обычно Лена делала чуть заметный макияж и все же выглядела старше, чем сейчас. Сейчас ее отражение в зеркале напоминало ей ученицу десятого класса, которая мнит, что она уже достаточно взрослая и потому таскает мамину косметику, которой пользуется по принципу «чем больше, тем лучше».

Появившись в таком виде перед тремя оперативниками, которых она решила взять с собой на рынок, Лена вызвала и у тех неслабый шок.

— Ну, Лена, ты даешь! — выдохнул Максим, высокий молодой оперативник, с которым она уже не раз работала. — В таком виде тебе хоть сейчас на Тверскую.

— Чего и добивались, — ответила Лена. — Думаю, на дружков Синицына это произведет впечатление. Значит, так, ребята: вести себя тихо, незаметно, оружие держать наготове. Меня из виду не терять, потому что я иду без оружия. Его просто некуда спрятать.

— Все будет нормально! — уверил ее Максим, и они выехали на рынок. Выехали не на служебной машине, а на метро, чтобы исключить всякую возможность разоблачения.

Лена шла по улице, и у нее было такое впечатление, что из одежды на ней ничего нет. Мужчины глядели во все глаза и вывертывали свои шеи. Наконец она увидела цель — тот самый рынок. Как только она вошла на его территорию, все торговцы почуяли в ней потенциального покупателя.

— Девушка, здесь кофточка как раз на вас, — кричали с одной стороны.

— Эй, красавица, выбирай любой товар, я тебе цену скину! — слышала она с другой стороны.

Оперативники следовали за ней, не выпуская из виду. Они тоже якобы интересовались товаром, а Максим даже успел купить какую-то безделушку.

Лена искала какое-нибудь лицо, у которого можно было узнать что-то о Синицыне. Тут она увидела прилавок, где торговали джинсами. Продавец разговаривал о чем-то с человеком в спортивном костюме. Лена подошла к ним. Продавец сразу же отвлекся и стал предлагать ей всевозможный товар.

— Да, хорошенькие джинсики, — рассеянно пробормотала Лена.

— Так я вам немного скину, если они вам нравятся! Для такой красавицы что только не сделаешь, а? — Он посмотрел на мужчину в спортивном костюме. — Вот если молодой человек разрешит, я вам скидочку сделаю.

— Молодой человек разрешит? — Лена состроила ему глазки.

— Такой даме! — протянул молодой человек. — Конкретно, в натуре.

«О, это как раз, кажется, тот, кто мне нужен», — подумала Лена.

— Может быть, вы мне поможете? — она устремила свои васильковые глаза на молодого человека.

— Не понял. Померить, что ли, помочь? — пробасил тот.

— Да нет! Я ищу одного человека, может быть, вы знаете, где мне его найти?

— Какого еще человека?

— Валеру Синицына.

— Синицына? — торговец резко нахмурился. — А зачем он вам? По какому делу?

Лена скромно потупила взор и жеманно произнесла:

— По личному.

— О! По личному! Ты его знакомая, что ли?

— Ну, да.

«Наконец-то понял! — подумалось Лене. — Остолоп. И как быстро перешел на «ты». Видимо, руководствовался правилом «друг Валеры — мой друг!» Очень интересный молодой человек!»

— Ну, я вообще-то не знаю… — он почесал затылок. — Надо позвонить Митяю.

— Ой, если вас не затруднит, позвоните, пожалуйста. А то Валера мне сказал, что он тут часто бывает. А я по нему так соскучилась, так давно его не видела. Вот, пришла повидать.

После этих слов, видимо, все сомнения, которые были у молодого человека, испарились, и он стал набирать номер телефона. Между тем продавец приставал к Лене, показывая ей всевозможный товар. Лена кивала, ловя отрывочные фразы:

— Здорово, Митяй! Это Олег. Слышь, тут какая-то тёл… в смысле девица Синицу ищет. Кто, кто! Наверно, его новая… А чё? Красотка, ага… Да тут, понимаешь… С Артуром говорил. Нет, не хочет платить. Сам с ним разбирайся и с его братвой. Да… А с телкой как быть? Ладно.

«Пока все идет по плану», — подумала Лена, искоса наблюдая за оперативниками, которые держались в отдалении. Лена знала, что у каждого из них под пиджаком или легкой курткой — кобура с пистолетом. И это вселяло уверенность.

Олег перестал разговаривать по телефону и кивнул Лене головой:

— Пойдем.

Она проследовала за Олегом. Он привел ее к летнему кафе на территории рынка. За одним из столиков сидел Митяй, сорокалетний мужчина маленького роста. Он вальяжно раскинулся за столиком и пил светлое пиво. Руки его были испещрены какими-то синеватыми татуировками.

Максим тоже зашел в кафе и уселся за столик, остальные остались снаружи, впрочем, не теряя Лену из виду.

— Ой, здравствуйте, — как можно беспечнее сказала Лена, садясь. — А это вы знаете, где Валера, да?

Митяй с интересом глянул на Лену.

— Ничего девочка! — протянул он. — Выпьешь чего?

— Спасибо. Минералочки, если можно.

При этих словах оба, и Митяй, и Олег, почему-то громко захохотали.

— А что смешного-то? — спросила Лена. — Я что-нибудь очень редкое и экзотическое заказала? — но тут же примолкла, вспоминая, что не в теперешнем ее положении выказывать недовольство.

— Да не, не, все нормально. Олежек, принеси минералочки даме. А вы, мадам… Как, кстати, ваше имя?

— Мадмуазель, а не мадам, если уж на то пошло. Зовут меня Елена.

— Очень приятно, Елена. И ищете вы Валеру?

— Да.

— А кем вам Валера приходится и по какому делу вы его ищете?

— Приходится он мне женихом, — ответила Лена.

— Чего-то я не слыхал, что он собирается жениться.

— Ну, об этом не сразу всем рассказывают. А по делу ищу я его личному. Соскучилась.

— А ты — девчонка не промах, — засмеялся Митяй. — Только тебе в голову не приходило, что ты его не можешь найти, потому что он от тебя скрывается?

— А чего ему от меня скрываться?

— Не знаю… Может, он и не собирается на тебе жениться?

Олег принес минералки. Лена выпила ее залпом.

— А если не собирается, то пусть мне сам в лицо так прямо и скажет. Или он меня боится?

— Красивых женщин стоит опасаться, — заметил Митяй, глядя куда-то в сторону. Лена украдкой проследила его взгляд — он смотрел прямо на Максима, который в этот момент разговаривал с официантом. У Лены екнуло сердце, но она постаралась не терять самообладания.

— Но не скрываться же от них! — беспечно ответила она. — Я не люблю неизвестности. Если между нами все кончено, пусть так и скажет, чтобы я не бегала за ним.

Митяй задумался. К нему подошел официант и что-то прошептал на ухо. Митяй чуть подумал, потом тоже что-то сказал официанту. Тот отошел, а Митяй обратился к Олегу:

— Ну, чего, сделаем подарок Синице?

— А чё, фиг ли! Нам не в падлу же!

— А вы давно познакомились? — вдруг спросил Митяй.

— Да месяца два назад.

— Чё-то он нам ничего про вас не говорил. — Лене даже показалось, что в его голосе прозвучало подозрение.

— Вот мерзавец! — храбро ответила Лена. — Я у него узнаю, почему он вам ничего про меня не говорил.

Митяй опять засмеялся.

— Леночка! Может быть, а ну его, этого Синицына? Может, вы с нами останетесь? Мы вас ценить будем, не то что ваш мерзавец!

— Да я бы с удовольствием. Только сначала послушать хочется, что он скажет в свое оправдание.

Лена со страхом думала о том, что сейчас откуда-нибудь выйдет Синицын и приятели устроят им очную ставку. Но Митяй вздохнул и сказал:

— Что ж, если не хочешь… Синица наш сегодня на другом участке. Недалеко отсюда.

И сказал, куда идти.

Лена пошла, проклиная все на свете. Проклинала то, что Синицын оказался в другом месте, что она надела такие высоченные каблуки. Проклинала выбоины и трещины на дороге, мужчин, которые с нескрываемым интересом поглядывали на нее. Проклинала даже солнце, которое било прямо в глаза.

Оперативники двигались за ней. Максим немного отстал. Лена не видела, как прямо на него налетел какой-то человек, полы Максимова пиджака на миг распахнулись, и внимательный прохожий мог бы разглядеть под мышкой кожаную кобуру и рукоятку табельного «Макарова»…

Идти пришлось минут десять — рынок был большим. Синицына Лена увидела и узнала почти сразу. Он стоял около какого-то прилавка и активно жестикулировал, видимо, ругался с продавцом. Лена остановилась у соседнего прилавка.

Потом спор закончился. Синицын получил деньги и пошел дальше. Лена шла за ним, время от времени останавливаясь около различных товаров, что-то спрашивала, а сама соображала, что делать. Взять его сразу или понаблюдать? Конечно, стоило бы подождать удобного момента — вдруг он будет отстреливаться? Могут пострадать люди.

Синицын, видимо, пребывал в хорошем расположении духа. Он улыбался, кажется, что-то насвистывал…

«Убогий, — подумала про него Лена. — Вот ведь идет себе, насвистывает и даже не подозревает о том, что у него появилась такая красивая умная невеста. Да еще и следователь. Стоп. Вот же я не подумала об одном. Митяй с Олегом могут появиться с минуты на минуту и показать на меня. А тут и выяснится, кто я на самом деле! Нет, надо выманить его в менее людное место, и там возьмем…»

Но планы ее были прерваны. И самым неожиданным образом.

Когда Синицын подошел к перекрестку рядов, к нему сзади приблизился человек в сером. Достаточно незаметный и по одежде и по внешности. Этот, в сером, сделал еле уловимое движение, прошел дальше и нырнул в толпу. Сразу после этого Синицын стал оседать на землю, судорожно взмахивая руками. Он пытался дотянуться ими до шеи сзади, но у него не получалось. Лицо его было сначала сосредоточенным, потом удивленным, а Лена увидела, что его шея вся в крови. Она кинулась к нему. Все ахнули и застыли, воцарилась тишина. Лена потрогала пульс, он быстро затихал. Тогда она крикнула:

— Вызовите «скорую помощь» и милицию! — крикнула она оперативникам. — Максим, за мной!

Они побежали в ту сторону, куда скрылся убийца.

Сначала она видела впереди человека в серой одежде и ускоряла свой бег. Но люди не давали ни ей, ни Максиму быстро добраться до преступника. Очень мешали каблуки, она попросту сбросила туфли. Стало легче.

— Вон он! — крикнул Максим, и они бросились к серой спине, мелькающей среди многочисленных покупателей.

Но когда нагнали его, оказалось, что это совсем другой, пожилой человек. Лена снова увидела человека в сером и побежала теперь уже за ним. Затем оказалось, что людей в сером здесь слишком много. В отчаянии Лена прислонилась головой к какому-то прилавку, где продавщица тут же предложила ей товар:

— Девушка, посмотрите, какое симпатичное платье. Это как раз на вас. Вам очень пойдет серый цвет!

Серый — самый демократичный и в то же время утонченный цвет! Примерьте!

— Угу, — Лена покивала головой. — Серый — цвет толпы и наемных убийц!

Продавщица посмотрела на Лену, как на прокаженную.

Максим еще некоторое время бегал по рынку, но, вернувшись, развел руками.

— Ушел…

— Я знаю, — вздохнула Лена. — Они нас раскололи еще в кафе. Уже тогда Синицын был обречен.

Митяя с Олегом взяли в тот же день. Но и их пришлось отпустить. За отсутствием состава преступления…

12

Автомобили — механизмы сложные и капризные, с тонкой душевной организацией. Это Гордеев знал очень хорошо. Еще лучше он знал, что его «девочка» отличается особенно строптивым норовом. Например, она чрезвычайно ревнива. Стоит только Юрию подвезти какую-либо особь женского пола, машина немедленно ломается, и ни один даже самый опытный автослесарь не может обнаружить причину поломки. Машина «отдыхает» несколько дней на стоянке и не реагирует ни на смену масла, ни на замену свечей или предохранителей — показывает характер. Потом она перестает дуться и однажды утром неожиданно заводится — одним словом, прощает хозяина. Еще она очень не любит зимних холодов. Ненавидит выезжать в город во время дождя. Ну и, конечно, не выносит жару.

Сегодня она не выдержала тридцатиградусного пекла, долго стонала и фыркала, когда же поняла, что хозяин не обращает на ее неудовольствие никакого внимания, окончательно расстроилась, закипела и встала как вкопанная. Гордеев знал, что ковыряться под капотом, заливать тосол в радиатор и предпринимать все другие действия, призванные стабилизировать состояние автомобиля, бесполезно, машина поедет, только когда сама посчитает это нужным, и угадать этот момент не представляется возможным. Поэтому Юрий, кряхтя, выбрался из автомобиля, с помощью двух мальчишек-подростков вытолкал его на обочину и отправился ловить такси.

— Мне нужно на Кутузовский, к театру кошек, — сказал он через приспущенное окошко водителю остановившейся «пятерки».

— Двести, — лениво отозвался тот.

— Как двести? — возмутился Юрий. — Тут ехать пять минут.

— Двести, — упрямо твердил водитель.

— Да пошел ты, — огрызнулся Гордеев и отошел от машины. Ему не столько было жалко денег, сколько возмущала наглость и хамство шофера. Тот еще постоял некоторое время, видимо, ожидая, что клиент одумается и со всех ног бросится к нему, но так как желаемого не произошло, он нецензурно выругался в раскрытое окно и рванул с места. Юрий показал вслед не слишком приличный жест. Следующей, которая остановилась, была потрепанная «копейка».

— На Кутузовский, возле театра кошек, — повторил Гордеев.

— Пятьдесят, — был ответ.

— Поехали.

Гордеев сел в разбитую и трясущуюся старушку «копейку», и машина тронулась. Она яростно визжала, тормозя на светофорах, хрипела и чихала, трогаясь с места, подпрыгивала, наезжая на канализационные люки и попадая колесом в выбоину на асфальтовом покрытии, жалобно дребезжала.

«Интересно, доедем — не доедем? — гадал про себя Гордеев. — Это просто вибромассаж какой-то. Кажется, мой позвоночник рассыпался по всему телу».

Наконец они прибыли на место. Юрий рассчитался с водителем и с облегчением выбрался на свет божий.

Гордеев направлялся в дом Соболевых. Ему было необходимо побеседовать с супругой Михаила Васильевича. Обвинение, выдвинутое ею против собственного мужа, не давало Юрию покоя.

«Я не понимаю, почему она это сделала? — рассуждал Гордеев. — Хоть режьте меня, но не верится мне в бескомпромиссность мадам Соболевой. Как там ее муженек высказался? Обостренное чувство справедливости, кажется? А сдавать собственного супруга в тюрягу, это, по ее мнению, справедливо? И потом, она же не работает, живет за счет Соболева, он ее обеспечивает по полной программе. Какой ей резон сдавать кормильца? На что она жить собралась? Приемщицей в химчистку работать пойдет? Может, что-то она выгадывает, засадив его за решетку? Может, любовник у нее, и наличие супруга сильно ей мешает? От этих женщин я уже не знаю, чего ожидать, тем более от таких, у которых обостренное чувство справедливости».

С такими мыслями Гордеев позвонил в квартиру своего подзащитного. Дверь открыла сама Ирина, Юрий это сразу понял.

— Ирина Петровна, здравствуйте. Я Юрий Гордеев — адвокат вашего мужа.

— Проходите, пожалуйста. — Соболева немного посторонилась.

Гордеев шагнул в просторный холл и огляделся: все как обычно, ничего неожиданного. Прихожая орехового дерева, светлый пушистый ковер на полу, огромные зеркала во всю стену, навесные потолки. На окнах стеклопакеты.

— Проходите, — пригласила хозяйка, махнув рукой в сторону гостиной.

Юрий не заставил упрашивать себя, прошел в комнату и расположился на огромном широком диване, Ирина устроилась в кресле напротив и выжидающе смотрела на него. А Гордеев не знал, с чего начать. Сразу наброситься на Соболеву с обвинениями мало того, что глупо, может быть, у нее действительно это самое пресловутое чувство справедливости, так еще и как-то неинтеллигентно. Юрий мучительно подбирал слова. Первой не выдержала Ирина:

— Вы со мной хотели о чем-то поговорить или так, посидим, помолчим и разойдемся?

— Хотел поговорить, — согласился Гордеев.

— И о чем же?

— О вашем муже.

— Очень хорошо, говорите. Я вас внимательно слушаю, — не теряя спокойствия, произнесла Соболева.

— Скажите, у вас хорошие отношения с мужем? — начал Юрий.

— Да, у нас очень хорошие отношения с Мишей.

— Извините, кроме Михаила Васильевича в вашей жизни нет мужчины? — осторожно спросил Гордеев, ожидая в ответ услышать бурю негодования, но Ирина ответила очень спокойно:

— Конечно нет. У меня нет любовника. Я люблю Мишу и всегда была ему верна.

— Тогда объясните мне, — вдруг не выдержал Юрий и сам подивился своей бестактности. — Почему вы засадили его за решетку? Собственного любимого мужа вы упекли в тюрьму. Вы отдаете себе отчет, что там он находится только из-за ваших показаний?

— Отдаю. Перестаньте разговаривать со мной, как с девочкой-олигофреном, — слегка рассердилась Соболева. — Я все прекрасно понимаю, я знаю, что Миша в тюрьме из-за меня. Вы пришли ко мне за чистосердечным признанием?

— Но почему? Объясните мне, тупому, недалекому адвокату, зачем?

— Потому что Миша совершил преступление. По его приказанию убит человек. Это страшный грех. Я не могла молчать. И не смотрите на меня с таким недоумением и возмущением. Может быть, я плохая жена, не спорю, даже готова это признать. Я предательница в ваших глазах? Что поделать, мы с вами разные. Я не могу жить с человеком, руки которого по локоть в крови. Какая странная началась жизнь: женщина, отдавшая под справедливый суд своего мужа, совершившего страшное преступление, в глазах нашего современного общества кажется большим чудовищем, чем человек, организовавший убийство.

«Это, кажется, семейная черта супругов Соболевых — толковать про справедливый суд. Хорошо хоть хором не кричат: «Советский суд — самый гуманный суд в мире!», — подумалось Гордееву, а Ирина все продолжала:

— Меня воспитали по-другому. Я еще помню о ценности человеческой жизни. И для меня никакие интересы бизнеса и деньги не могут оправдать убийство. Даже если его устроил собственный любимый муж. Мне нелегко далось это решение. Не надо делать из меня Павлика Морозова. Я несколько ночей не спала, я пыталась молчать, но не могу я, не могу, понимаете? Нет, вы не понимаете, а Миша, кажется, понял.

— Понял, — подтвердил Гордеев. — Он защищал вас, когда мы встречались.

— А кстати, где вас Миша нашел? Почему он обратился к вам? У него, если я не ошибаюсь, есть друзья-адвокаты, было бы резоннее попросить их о помощи.

— Михаил Васильевич не занимался поисками адвоката. Меня наняла… — начал Юрий и тут же осекся, поняв, что сболтнул лишнего, и попытался исправить положение. — Друзья Михаила Васильевича вышли на меня.

— Я поняла, друзей зовут Ульяна Старостина, так? — холодно улыбнулась Ирина.

Гордеев замялся.

— Не смущайтесь, Юрий Петрович. Я знаю, что у Миши есть любовница. Мы даже с ней немного знакомы.

— Даже так? — Гордеев задумался.

«Может, она его поэтому и засадила? Отомстила за измену?»

Но Соболева угадала его мысли.

— Не ищите новых версий, Юрий Петрович. Я не ревнивая. Я не особенно верю в мужскую верность, думаю, что все изменяют. И я даже могу это понять. Любимая жена иногда надоедает, хочется разнообразия хотя бы в постели. А Миша — человек увлекающийся. Знаете, сколько у него всяких перебывало? И молоденькие, и не очень, и худенькие, и толстенькие, и умненькие, и полные дуры. Все кончились, а я осталась. Миша меня любит, я знаю. Поэтому позволяю ему маленькие слабости. Мое условие: делай что хочешь, но семья страдать не должна. Я никогда не чувствовала себя в роли несчастной, покинутой, обманутой жены. Перестаньте делать такие страшные глаза, мы очень хорошо жили вместе, и никакая Ульяна нам помешать не могла. Вы женаты?

— Нет, бог миловал, — ответил Гордеев.

— Отчего так пессимистично? — удивилась Ирина. — Ну, тогда представьте хотя бы, что вы женаты и, разумеется, каждый вечер возвращаетесь домой, и жена вас кормит вкусным питательным ужином. Но если вдруг однажды вы с друзьями пойдете и поедите в ресторане, неужели жена будет ревновать?

— Ну, знаете ли, у вас странные сравнения. Просто Инесса Арманд и ее теория насчет стакана воды. Супружеские отношения все-таки несколько сложнее гастрономических.

— Откуда вы знаете? Вы же не женаты.

— Я предполагаю, — осторожно сказал Гордеев. Ему сейчас только не хватало очередных споров о законном браке и свободной любви. Откровений Старостиной на эту тему было уже предостаточно.

— Неправильно предполагаете. Все предельно просто, и не нужно ничего усложнять. Есть два человека, которым хорошо вместе, и этим все сказано. Мне с Мишей хорошо, я его люблю, у него есть свои увлечения, и ради бога. Если бы я устраивала скандалы с битьем посуды, стало бы только хуже. Изменять мне он бы не перестал, а отношения бы испортились. А так между нами все предельно честно, а это редко бывает между супругами. Я довольна своим браком. У нас настоящая семья.

— Чего-то я не понимаю. Для меня настоящая семья — это когда двое принадлежат только друг другу и им не нужны посторонние в их отношениях для укрепления брака, иначе зачем тогда женить-ся? — все же вступил на скользкий путь дискуссии Гордеев.

— А что для вас значит «принадлежать друг другу»? Это какое-то нездоровое мужское чувство собственничества? Человек — не вещь, он не может никому принадлежать, ну, разве что себе самому, — возразила Ирина.

— Одну минуточку, а что нездорового в том, что я хочу, чтобы моя любимая женщина была только со мной, любила только меня, ложилась в постель только со мной? Это, по-вашему, уже ненормально?

— Отчего же? Это нормально, но только в том случае, что вы готовы сами выполнять все то, чего требуете от своей избранницы. А вы готовы? Мне кажется, нет.

— Ну вот поэтому я еще и не женат, — довольно резюмировал Юрий, надеясь, что спор закончится на той точке, с которой и начался. Действительно, в честь чего какая-то дама, к тому же жена его подзащитного, вмешивается в его жизнь и в его мировоззрение.

— Можно подумать, что-нибудь изменится, когда женитесь. Вы из того разряда мужчин, которые изводят жен ревностью и подозрениями, в то время как сами не слишком целомудренны и чисты. И это лицемерие. В браке никто не должен никого дрессировать. Я выходила замуж за Мишу и уже тогда знала, что он чересчур интересуется женским полом. У меня был выбор: выходить или не выходить. Я вышла, зная, на что шла. Было бы глупо и непорядочно на следующее же утро после свадьбы начинать его дрессировать и переделывать.

— Я женюсь на той женщине, которой мне не только изменять не захочется, а даже просто смотреть в сторону других, — заметил Гордееев.

— А вы считаете, что все остальные мужчины женятся, предполагая, что будут шляться направо и налево? Я, может быть, вас удивлю, rto девяносто процентов мужчин женятся на единственной и любимой, но что происходит через полгода, год, если повезет, через десять лет? — настаивала Соболева.

— Я не знаю, как там у девяноста процентов мужчин, я могу отвечать только за себя, и что через десять лет будет, я тоже не знаю, но я говорю то, что я чувствую на данный момент и, надеюсь, чувствовать не перестану.

— Поговорим с вами все-таки через десять лет, — вздохнула Ирина.

— Ага, через десять лет, встретимся у ворот тюрьмы, когда Михаила Васильевича выпускать будут, — все же смог вернуться Гордеев к первоначальной теме разговора.

— Юрий Петрович, давайте не будем начинать все сначала. Я уже все сказала по этому поводу. Могу еще раз повторить: я люблю Мишу, не строю против него никаких козней, не мщу за супружескую неверность, не стараюсь избавиться от него, чтобы воссоединиться с любовником, но жить с убийцей я не могу. Я не отказываюсь от мужа, я останусь с ним, буду ждать, не собираюсь разводиться, буду ездить на свидания, носить передачки, но каждый человек должен нести ответственность за свои поступки и отвечать за свои грехи. Я все сказала.

Гордеев понял, что не добьется больше ничего, настолько тверд и решителен был взгляд Ирины. Юрий уже собирался попрощаться с хозяйкой и уйти, как Соболева взяла его за локоть и произнесла:

— Юрий Петрович, не надо меня презирать. Я знаю, что вы думаете обо мне. И если вы считаете, что мне это безразлично, вы ошибаетесь. Я не понимаю почему, но мне очень важно, чтобы вы поверили в то, что я вам сейчас скажу.

— Я слушаю, — мягко сказал Гордеев.

— Поймите, все, что я делаю, я делаю ради Миши, только потому, что действительно его люблю.

— Я понимаю, — соврал Юрий. Голова у него уже шла кругом. Но здесь ему было делать нечего. Он попрощался и вышел в холл.

— Все же вы мне не верите, — сказала ему напоследок Соболева.

— Верю-верю, — скороговоркой пробормотал адвокат, чуть ли не выскакивая из квартиры.

— Дай-то бог, — Ирина плавно закрыла дверь.

Гордеев вышел на улицу и зашагал к автобусной остановке, сталкиваться с частным извозом ему сегодня больше не хотелось.

«Тоже мне, Сонечка Мармеладова, — злился Юрий, шагая по искрящемуся на солнце асфальту. — Раскаянья ей захотелось, расплаты за грехи. Что за ерунда?! Ей легче стало? Муж — убийца, это неприятно, но муж — убийца, сидящий в тюрьме, по-моему, еще хуже. Неужели она действительно верит, что Соболев убил Колодного? Неужели одна неосторожная фраза, брошенная в присутствии малахольной жены с обостренным чувством справедливости, может искалечить жизнь? Дура!»

Тут Гордеев встал как вкопанный. Его неожиданно и неприятно осенило. Как током ударило. Он понял, почему так злится на Соболеву. Понял. Потому что, если она правда верит в то, что ее муж — убийца, — она сильная и смелая женщина. И это — повод ее уважать. Она не побоялась остаться одна, без средств к существованию, просто почувствовала, как что-то идет вразрез с ее принципами, и не стала с этим мириться, не стала искать компромиссов, а приняла единственное правильное для себя решение. А он идет здесь, возмущается, горит праведным гневом, а все потому, что завидует ей. Завидует ее силе духа и характеру. А еще он вспомнил разговор с Соболевой о семье и задумался, есть ли на свете та единственная, с которой проживет он всю жизнь, не глядя на других женщин, с которой будет просыпаться в одной постели и чувствовать счастье только от того, что она рядом? Ирина вот уверена, что не будет такого, а кто его знает?..

«Может, это Лена? — спросил себя Гордеев. И тут же сам понял всю абсурдность своего предположения. — На Лене жениться — это все равно что жить с бомбой, к которой прикручен неисправный часовой механизм. От нее непонятно чего ожидать. Лена — девушка непредсказуемая, иногда такое выкинет, что хоть стой, хоть падай. Это, с одной стороны, конечно, здорово — не соскучишься, но для семейной жизни не лучший вариант, мягко говоря. В семье все должно быть спокойно, надежно, стабильно. А с Ленкой какая стабильность? Все время как на канате балансируешь. А так хочется тихой гавани и жену — хранительницу домашнего очага… Права все-таки Соболева, все мужики одинаковые», — усмехнулся он.

Гордеев направлялся в Генпрокуратуру. Он, несмотря на протесты своего клиента, все же собирался подать ходатайство об изменении меры пресечения для Соболева. Ну не верил Юрий в виновность бизнесмена, а потому был убежден, что негоже невиновному человеку сидеть в тюрьме среди преступников и негодяев.

Он написал официальное заявление на имя прокурора с просьбой изменить меру пресечения в отношении Соболева на подписку о невыезде, куда приплел и его слабое здоровье, и отличное поведение, напомнил о том, что до этого нелепого недоразумения бизнесмен не был замечен в неблаговидных поступках, в связях с криминалом, к следствию не привлекался, а кроме того, Юрий заметил, что кроме свидетельских показаний жены никаких улик, указывающих на виновность Соболева, нет. Знакомые в Генеральной прокуратуре пообещали поспособствовать с ускорением рассмотрения ходатайства. Когда с рабочими делами было покончено, Гордеев вспомнил, что машина так и осталась одиноко стоять где-то в районе Брянской улицы. Пришлось возвращать-ся за ней. В метро, в переходе на одну из центральных станций, чья-то цепкая рука поймала Юрия за рукав рубашки и настойчиво потянула на себя. Гордеев резко развернулся и увидел старуху, замотанную в черное шерстяное тряпье и опирающуюся на тяжелую деревянную палку.

— Чего тебе, мать? — недовольно спросил Юрий.

— Дай бабушке на хлебушек, — прошепелявила нищенка.

Гордеев начал рассеянно шарить по карманам, наконец извлек из джинсов червонец и протянул бабке. Та своей куриной лапкой схватила купюру и молниеносно спрятала где-то в складках одежды, вернее, того, что раньше было одеждой. Юрий попытался продолжить свой путь, но нищенка не отпускала его. Она пристально смотрела в глаза Гордееву, и тому стало не по себе, даже легкий холодок пробежал по позвоночнику.

— Ну, что еще?

— Среди смерти разгуливаешь, — мрачно произнесла старуха.

— Что-что? — не понял Юрий.

— Среди смерти разгуливаешь, — громче повторила нищенка.

— Да ну тебя, — отмахнулся Гордеев.

— Зло вокруг тебя, — с завываниями затянула бабка. — Зло и смерть. Кровь льется, кровь грешников. Расплачиваются за грехи. Каждого найдет свое наказание. Возмездие. Расплата близится. Проклятие, на всех проклятие. Силы зла вокруг тебя кружатся. Покайся, покайся за мысли неправедные, может быть, вымолишь прощение. Пока у тебя еще время осталось.

Юрий с трудом вырвал рукав своей рубашки из трясущейся старушечьей руки и что есть мочи бросился вниз по эскалатору.

«Ну почему у меня судьба такая, что все идиоты меня за версту чуют? — думал он на ходу. — Ведь тысячи, тысячи людей ездят в московском метро каждый день, и их никто не трогает. Я раз в месяц спускаюсь под землю, и меня обязательно вылавливает какой-нибудь буйный сумасшедший. Они меня за своего принимают, что ли? Родственную душу чувствуют? Где бы я ни появился, все тронутые товарищи, оказавшиеся рядом, со всех ног, наперегонки мчат ко мне. Нужно задуматься, сделать выводы».

От встречи с полоумной бабкой на душе стало неспокойно, Гордееву захотелось поскорее выбраться на божий свет и увидеть небо. Наконец, Юрий с облегчением поднялся на улицу, глубоко вздохнул и направился к машине. Он дошел до нее минут за десять, сел за руль, машина весело затарахтела и завелась с пол-оборота, как будто вовсе и не отказывалась ехать всего несколько часов назад. Гордеев вел автомобиль к дому, он хотел было позвонить Лене и предложить встретиться, но вдруг вспомнил, какой кавардак царит в его квартире, и, решив, что неприлично приглашать девушку в такой бедлам, тяжело вздохнул.

Вообще мысли об уборке квартиры каждый раз приводили Юрия в состояние тихого отчаяния. Убирался он крайне редко и только тогда, когда жить становилось совсем невозможно. Когда на всех поверхностях не оставалось ни местечка, чтобы бросить туда еще какой-нибудь предмет, когда заканчивалась чистая посуда и когда пыль на экране телевизора начинала скрывать изображение. Сейчас как раз наступил такой момент, и Гордеев готовил себя к неизбежности генеральной уборки. Впрочем, готовил Юрий себя к ней уже давно, но именно сегодня он понял, что кавардак в квартире превысил критическую массу, и если не разобрать его, может случиться что-то страшное. Например, экологическая катастрофа. Поэтому Гордеев припарковал машину, поднялся к себе и, набрав воздуха, будто собирался нырнуть в ледяную прорубь, приступил к уборке.

13

Гордеев минут пятнадцать стоял возле ворот Бутырской тюрьмы в ожидании Соболева. Он, конечно, мог бы пройти внутрь, но предпочитал оставаться на улице и дышать воздухом свободы. Наконец, Михаил Васильевич появился. Вполне бодрой походкой он подошел к Юрию и пожал тому руку.

— Добрый день. Как поживаете?

— Неплохо, — отозвался Гордеев. — Вы, я вижу, тоже.

— Это точно. Должен вас поблагодарить за беспокойство. Это же вашими стараниями я сейчас на свободе?

— Есть немного.

— Ну что ж, спасибо. Хотя я вам уже говорил, что ваши хлопоты были излишни. Я вполне мог бы дождаться суда и его справедливого решения за решеткой.

— Ну что вы, не стоит благодарности, — съехидничал Гордеев.

— Я обидел вас? — расстроился Соболев. — Простите. Вы действительно много для меня сделали.

— Все в порядке. Не берите в голову. Вы предупредили кого-нибудь, что выходите? За вами приедут?

— Нет. Хотел сделать, скажем так, сюрприз.

— Тогда давайте я вас отвезу домой, — предложил Юрий.

— Если вас это не затруднит, то буду вам очень признателен. Вы знаете, у меня ведь даже денег с собой на такси нет.

— Не переживайте, стоимость моих шоферских услуг уже включена в гонорар, — улыбнулся Юрий.

— Вы меня успокоили. Ну что, тогда поехали?

— Едем, — согласился Юрий, и мужчины направились к машине.

Всю дорогу до своего дома Соболев без умолку рассказывал о своем пребывании в тюрьме. Он удивлялся, недоумевал, возмущался, размахивал руками, излагал свою точку зрения на реорганизацию исправительных учреждений, предлагал решения, тут же подсчитывал их стоимость, требовал непосредственного участия Гордеева в дискуссии, посвященной этой важной проблеме, так что к концу пути Юрий изрядно подустал от разговорчивости своего пассажира.

«Наверное, соскучился по нормальному человеческому общению», — раздраженно думал про себя Гордеев.

Но наконец они свернули с Кутузовского проспекта во двор и остановились возле подъезда Соболева. Юрий с облегчением вздохнул:

— Ну, все, приехали. Идите домой и отдыхайте.

— Знаете, я был бы очень рад, если бы вы зашли ко мне и выпили кофе, — предложил Михаил Васильевич. — Сделайте мне такое одолжение, я хочу оказать вам хоть маленькую любезность за все то, что вы для меня уже сделали.

После такого витиеватого приглашения отказываться было неудобно, и Гордеев, скрепя сердце, закрыл машину и двинулся вслед за Соболевым.

Дверь открыла домработница.

— Здравствуй, Тамара, — поздоровался Соболев, шагнув в квартиру.

— Ах, Михаил Васильевич! Какая неожиданность, — всплеснула руками женщина. — Что же вы не предупредили, что вернетесь домой? Я бы приготовила вам ужин, все то, что вы любите.

— Не переживай, Тамарочка, успеешь, мы пока выльем с Юрием Петровичем кофе в гостиной, а потом, может быть, он согласится остаться на ужин.

— Нет! — испуганно вскричал Гордеев. — У меня очень мало времени. Буквально пятнадцать минут.

— Очень жаль, — совершенно искренне расстроился Соболев. — Но кофе-то мы выпить успеем? Проходите, пожалуйста. Тамара, а где Ирина?

— Не знаю, Михаил Васильевич, когда я пришла, ее уже не было. Зря вы не предупредили о своем возвращении, так бы Ирина Петровна непременно была дома и ждала вас. Представляю, как она расстроится, когда узнает, что вы приехали в ее отсутствие.

— Ну я же не на пять минут домой заскочил! — немного обиженно заявил Соболев.

Юрий вошел в уже знакомую ему гостиную и расположился на диване, за ним последовал Соболев, через несколько минут Тамара Дмитриевна принесла кофе, и хозяин продолжил начатый в машине разговор. Этого Гордеев выносить больше не мог, одним глотком выпил обжигающий кофе, вскочил с дивана, поблагодарил Михаила Васильевича за гостеприимство и пулей вылетел из квартиры. Соболев, немного обескураженный, остался один. Некоторое время он мерил шагами комнату, а затем поднял телефонную трубку и набрал номер Старостиной.

— Уля, привет, это я.

— Миша! Откуда ты звонишь? — обрадовалась Старостина.

— Из дома. Меня отпустили под подписку о невыезде. Твой адвокат постарался. Толковый парень оказался.

— Плохих не держим, — рассмеялась Ульяна. — Миша, сейчас я закончу все дела в салоне и приеду к тебе.

— Слушай, а может, не надо, завтра встретимся. А то Ирина вернется, неудобно будет, — вяло возразил Соболев.

— Да брось ты, я не собираюсь сегодня использовать тебя в целях удовлетворения своих низменных инстинктов, после тюряги ты, наверное, не готов к употреблению, так что твоя обожаемая Ирина не застукает нас в супружеской постели.

— Ну, все равно нехорошо, если она тебя здесь застанет, это какое-то неуважение к ней, что ли. Хотя после тюряги я как раз с удовольствием бы употребился.

— Я еду, — ответила Старостина и положила трубку.

— Уля, не надо, — прокричал Соболев уже коротким гудкам.

В этот момент Тамара Дмитриевна вкатила в гостиную сервировочный столик, уставленный различными яствами, издающими восхитительные ароматы. Соболев, уловив эти запахи, почувствовал дикий голод.

— Простите, Михаил Васильевич, я услышала конец вашего разговора. Я так поняла, сейчас приедет Ульяна? — спросила домработница.

— Да, а что такое?

— Тогда, может быть, я накрою стол на двоих? — желание услужить хозяину, только что вышедшему из заточения, так и сквозило в каждом жесте и слове домработницы.

— Да, Тамара, сделай одолжение, и после этого ты свободна, можешь идти домой.

Когда с сервировкой стола было покончено, Тамара Дмитриевна, попрощавшись с хозяином, ушла. Соболев в одиночестве остался дожидаться Ульяну, поедая различные вкусности, приготовленные домработницей. Старостина приехала через полчаса, с порога бросилась на шею, расцеловала и увлекла слабо сопротивляющегося Соболева в спальню.

Спустя некоторое время любовники снова сидели в гостиной, курили и разговаривали. Михаил Васильевич, обрадованный тем, что нашел свежие уши, повествовал о тяготах тюремного заключения, Старостина слушала его с видом апостола, внимающего Христу, но и ее терпения хватило ненадолго. Примерно через полчаса она поднялась с дивана, сладко потянулась и произнесла:

— Миша, уже поздно, пойдем спать.

— Уля, ты что, а если Ирина вернется и увидит тебя на своем месте? Она же убьет нас обоих. Мы договаривались с ней, что я никого, не вожу домой.

— Да расслабься ты, не вернется твоя Ирина. Видишь, как поздно, сегодня пятница, наверняка за город уехала. Она же у тебя все время по выходным на фазенду выезжает.

— Ну, я не уверен, муж в тюрьме, могла бы в знак солидарности дома посидеть.

— С какой целью? Может, ей еще в декабристку поиграть надо было, ночевать под окнами твоей камеры? Пошли спать, не заморачивайся.

Соболев сдался и послушно поплелся в спальню за любовницей.

Когда он проснулся на следующее утро, Старостина уже была одета, накрашена, причесана.

— Мишенька, я побежала. Сегодня очень много дел. Я сварила кофе и приготовила бутерброды. Обязательно поешь, не уходи голодным. У тебя проблемы с желудком. Удачи на работе.

Ульяна игриво чмокнула Соболева в макушку и убежала. Михаил Васильевич нехотя поднялся и прошел на кухню. Когда он бывал один, то любил есть именно здесь, ощущал себя гораздо более комфортно, чем в помпезной гостиной с антикварной мебелью и картинами художников-передвижников. За утренним кофе Соболев набрал номер жены, телефон не отвечал.

— Наверное, действительно за городом. Гуляет, — решил Михаил Васильевич и отложил трубку.

Соболев прибыл в офис около десяти. Красавица Динара при виде любимого начальника вскочила с места и певчей птичкой закружилась вокруг него.

— Михаил Васильевич! Как я рада вас видеть! Как мы все по вам соскучились. Без вас в этом офисе совсем другая атмосфера, даже запах другой. Я просто места себе не находила. Я надеюсь, ваш адвокат передал вам, как мы все из-за вас переживали.

— Да, Диночка, конечно, — отвечал польщенный Соболев. — Как вы тут сами без меня?

— Все в порядке, Михаил Васильевич. Сейчас подготовлю для вас всю документацию, чтобы вы могли ознакомиться с делами, происходившими в ваше отсутствие. А как вы себя чувствуете? Как ваше здоровье?

— Давно не было лучше, спасибо. Диночка, пожалуйста, Евгения Георгиевича ко мне и два кофе.

— Сию минуту, — ответила Динара и побежала ставить чайник.

Через некоторое время заместитель Соболева появился в приемной.

— Дина, неужели Михаил Васильевич вернулся?

— Да, пришел несколько минут назад и потребовал вас.

— Очень хорошо. Дел накопилось достаточно. Необходимо обсудить. Я тут тортик под кофе внизу, в кофейной, прихватил, как ты считаешь, он против не будет?

— Думаю, будет только за. Михаил Васильевич — сладкоежка. Проходите.

Евгений Георгиевич скрылся в недрах кабинета, Динара достала из ящика стола пузырек с лаком и приступила к окрашиванию ногтей в ярко-красный, кричащий цвет. Заместитель пробыл у начальника около получаса, выбежал из кабинета с толстой стопкой бумаг и бросился вниз по лестнице, смешно перебирая толстыми ножками.

Время до обеденного перерыва тянулось долго и тоскливо. Соболев не выходил из своего кабинета. Динара успела переговорить по телефону со всеми своими родственниками, подругами и Рашидом, выщипать брови и дочитать книжку. Без пяти минут два на столе у секретарши сработал селектор:

— Слушаю вас, Михаил Васильевич, — вскинулась Динара, но вместо ответа услышала только странные приглушенные хрипы.

— Что с вами, Михаил Васильевич? — испугалась девушка и пулей бросилась в кабинет начальника.

Соболев лежал на полу, слегка подергиваясь, и стонал. На его белоснежной рубашке темнело мокрое пятно от пролившегося кофе, рядом валялись осколки чашки.

— Михаил Васильевич! Что с вами? Скажите хоть что-нибудь?

— Плохо, очень плохо. Дина, вызови «скорую» и позвони адвокату Юрию Гордееву.

Динара бросилась вон из кабинета, дрожащими руками начала набирать короткий номер «ноль-три»..

— Вас слушают, — отозвались на другом конце провода.

— Девушка, милая, — запричитала Динара. — Здесь человеку плохо.

— Что случилось?

— Я не знаю, он лежит на полу, у него судороги.

— Имя, фамилия, отчество, возраст, адрес, — монотонно потребовали в трубке.

Динара на одном дыхании выпалила всю информацию.

— Хорошо. Бригада выезжает, — раздались короткие гудки.

Динара швырнула трубку и побежала вниз к охране.

— Ребята, начальнику плохо! Скорее помогите мне!

Охранники — два дюжих парня — бросили свой боевой пост и наперегонки кинулись за девушкой.

Соболев лежал в том же положении, был бледен, как мел, и едва дышал. Охрана осторожно подняла его и водрузила на диван.

— Он умирает, умирает! — билась в истерике Динара. — Ну, сделайте же хоть что-нибудь! Помогите ему!

Динара, вспомнив вдруг вторую просьбу начальника, не отвечая, кинулась к телефону. С трудом разыскав бумажку с номером Гордеева, она начала беспорядочно нажимать на кнопки. Один из охранников взял у нее листок и набрал нужный номер.

— Юрий Петрович, — прокричала, рыдая, Динара, когда Гордеев ответил. — Это Динара — секретарь Михаила Васильевича. Приезжайте скорее, ему плохо, очень плохо.

— Дина, успокойтесь, пожалуйста. Объясните толком, что случилось? — не на шутку встревожился Юрий.

— Михаил Васильевич пришел с утра в офис, а теперь он умирает. Умирает! — сквозь слезы отвечала девушка.

— Я рядом с вашим офисом, буду через десять минут, — Гордеев развернул машину и на всех парах бросился к офису Соболева.

14

Юрий прибыл на место раньше «скорой». Соболев немного пришел в себя и теперь лежал на диване, боясь пошевелиться, и беспомощно моргал глазами.

— Так, Динара, — начал раздавать распоряжения Юрий. — Позовите охрану, пускай отнесут Михаила Васильевича в мою машину, ждать врачей не будем, неизвестно, когда они приедут. Я. сам отвезу его в больницу.

Охранники с величайшими предосторожностями погрузили Соболева в автомобиль Гордеева, и Юрий двинулся в путь. Он ехал к своему старинному другу — самому лучшему врачу, которого Гордеев встречал в своей жизни.

Сергей Козырев, так звали доктора, был последней надеждой для больного, которому посчастливилось попасть в его руки. Он безошибочно ставил диагнозы даже в тех случаях, когда лучшие умы медицины заходили в тупик. Мог по цвету белков глаз пациента определить его температуру, давление и перечислить все недуги, терзающие человека. Познакомился Гордеев с ним при весьма печальных обстоятельствах — бывший одноклассник Юрия и его лучший друг молодости Колька Петров, капитан милиции, чуть не вернулся из Чечни «грузом-200»: «УАЗик», на котором Колька со своими ребятами возвращался в часть, подорвали. Самого Петрова взрывной волной выбросило через лобовое стекло, а сверху на него рухнула машина. И лежал потом Колька в ростовском военном госпитале с перебитыми ногами и обожженным лицом, в предоперационной, готовясь к ампутации нижних конечностей. Гордеев примчался в Ростов в тот же день, как узнал о случившемся, сутки сидел в палате друга, рассказывал тому, как сказочно сложится жизнь после выздоровления, а сам, выходя на перекур в больничный дворик, беззвучно рыдал, уперевшись лбом в каменную стену здания.

И остался бы Колька без ног, если бы, на его счастье, не вернулся из отпуска молодой хирург Сергей Козырев, который сам чуть под скальпель не лег, а резать не дал. По крошечке, по осколочку собрал каждую косточку, каждый суставчик, девять часов возле операционного стола стоял, а вернул Кольке Петрову ноги. Тот потом еще в футбол с Гордеевым играл. Только не спасло это Кольку. Зарезали его пьяные отморозки в родном подъезде за полторы тысячи рублей и сотовый телефон. А с Козыревым дружба так и продолжилась. Правда, из ростовского госпиталя он вскоре после случая с Колькой ушел. Не мог больше все это выносить. А главный врач не отпускал из военной медицины, костьми готов был лечь. Говорил, что с таким даром грех все бросать, просто преступление против человечества. Чего только не сулил, уговаривал, обещал своим замом сделать, а впоследствии и место освободить, а Сергей все равно все бросил, уехал в Москву, комнату снимал, поначалу в районной поликлинике работал, а потом уже только перешел в городскую клиническую больницу, где оперировал аппендиксы и наконец-то почувствовал себя вполне счастливым человеком.

К нему-то и вез Гордеев умирающего Соболева. Козырев, предупрежденный заранее о приезде друга, встречал Юрия и Михаила Васильевича у ворот. С трудом они втащили бизнесмена в приемный покой и уложили на кушетку, обтянутую полиэтиленом.

— Что с ним? — коротко бросил Сергей, осматривая Соболева.

— Понятия не имею. Когда я приехал, он был еще в сознании. Лежал пластом, но подергивался. Ну, судороги как будто.

— Ясно. Что ел? Что пил?

— Серег, да не знаю я. Я ему адвокат, а не дуэнья. Меня вообще его секретарша вызвала.

— Ясно. Звони секретарше. Выясняй, чем ее начальник обедал и чем запивал.

— Да зачем это?

— По всей видимости, острое отравление. Сейчас сделаем все анализы, скажу что-нибудь более конкретное. Жди пока здесь.

Соболева перегрузили на каталку и в сопровождении Козырева увезли. Гордеев остался ждать в приемном отделении и набрал рабочий телефон Динары. Трубку сняли тот час же.

— Слушаю вас. Говорите! — услышал Гордеев встревоженный девичий голос.

— Дина? Это Юрий.

— Да-да, слушаю вас! — закричала девушка. — Что там происходит? Как Михаил Васильевич?

— Динара, успокойтесь, все будет хорошо. Михаил Васильевич попал в руки лучшего на свете врача. Он обязательно поправится.

— Вы обещаете? — как-то по-детски трогательно спросила Динара.

— Конечно, обещаю, — мягко ответил Гордеев. — А теперь скажите мне, пожалуйста, может быть, вы знаете, что Соболев ел сегодня?

— Михаил Васильевич не успел сегодня пообедать. Но с утра он пил кофе с тортом.

— С каким тортом? Откуда взялся этот торт?

— Его принес Евгений Георгиевич, заместитель Михаила Васильевича. Неужели это имеет какое-нибудь значение? — удивилась немного успокоившаяся секретарша.

— Может иметь, мой друг, доктор, предполагает, что Соболев чем-то очень сильно отравился. Сейчас его увезли, когда появятся какие-нибудь новости, я позвоню.

— Да-да, пожалуйста, обязательно держите меня в курсе, — просила Динара. — Я буду ждать вашего звонка.

— Я позвоню, — пообещал Гордеев и отключил телефон.

Козырев вернулся не скоро.

— Ну, чего там? — спросил уставший от томительного ожидания Юрий.

— Да вроде бы оклемается, состояние тяжелое, но стабильное. Ухудшиться не должно, если правильно лечить.

— Ну, в этом я на тебя полагаюсь.

— Юр, я ведь хирург, лечить его другой врач должен, — возразил Сергей. — Это я сейчас так, поскольку форс-мажор. Да ты не переживай, Соболев твой в надежных руках, мой приятель им занимается, ну и я тоже посматривать буду.

— А где он теперь?

— Ну, если промыли его уже, то в палате под капельницей отдыхает. Скоро будут готовы анализы, узнаем, отчего так бедного мужика скрутило. Пойдем пока ко мне, чайку попьем.

— Пойдем, — согласился Гордеев. — Я, кстати, переговорил с секретаршей, она сказала, что господин Соболев с утра изволил торт с кофием употреблять. Может, несвежим тортиком траванулся? У него вообще с желудком нелады в последнее время были.

— Знаешь, чтобы так травануться тортиком, тот должен быть, как минимум, стрихнином начинен.

— А, как максимум, цианистым калием?

— Нет, дорогой мой, — усмехнулся Козырев. — С цианистого калия он бы так не мучился, летал бы себе уже преспокойненько над вершинами деревьев и с высоты птичьего полета взирал на этот бренный несовершенный мир.

— Вот за что не люблю вас, медиков, так это за нездоровый цинизм, — улыбнулся Гордеев.

— Это как раз цинизм очень здоровый, а нездоровый я и сам не очень-то люблю, — почти серьезно ответил Сергей.

Когда друзья напились чаю и обсуждали новости, произошедшие в жизни друг друга, в кабинет Козырева постучали.

— Сергей Александрович, вот результаты анализов из лаборатории прислали.

— Спасибо, Катюш. Сейчас посмотрим. — Козырев принял из рук медсестры какую-то бумажку и начал внимательно ее изучать.

— Вот так-так, — многозначительно протянул он спустя какое-то время.

— Что там такое? — заинтересовался Гордеев.

— Да вот. Интересные вещи тут написаны.

— Да какие такие вещи? Говори уже, не тяни интригу, — нетерпеливо вопрошал Юрий.

— Знаешь, что в желудке у твоего клиента обнаружили?

— Да что же?! — вскричал Гордеев.

— В желудочном соке пациента обнаружили следы вещества под названием гиосциамин, а эта дрянь ни в одном тортике находиться не может. И в тесто для улучшения вкусовых качеств продукта его не добавляют, это я тебе авторитетно заявляю.

— И что же это за хренотень такая?

— А это, друг мой, яд.

— О как! — вскинулся Гордеев. — И что это значит?

— А значит это, господин адвокат, что клиента вашего хотели отравить, — заключил Козырев.

— Ну дела! — присвистнул Юрий. — А где этот вой гиосциамин можно сыскать?

— Да его в чистом виде достать практически невозможно. Во всяком случае, простому обывателю, не имеющему никакого отношения к медицинским исследованиям, раздобыть не удастся. В аптеках его точно не продают.

— Ну а не в чистом? — продолжал пытать врача Гордеев.

— Не в чистом? — задумался Сергей. — В нашей полосе? Ну, например, в мухоморах этот гиосциамин содержится. Но опять же, обычный человек извлечь его из мухоморов в домашних условиях не сможет. А значит, чтобы человека этой гадостью незаметно прикончить, мухоморы эти самые нужно не один день в манную кашу подмешивать. Другими словами — травить нужно долго и целенаправленно.

— Вот как. Выходит, господина Соболева кто-то долго и целенаправленно травил? Мухоморами? — повторил за другом Юрий.

— Выходит, так, — подтвердил Козырев.

Из больницы Гордеев вышел в лихорадочном возбуждении. Уже несколько минут он терзал мобильный телефон, но ему так и не удавалось дозвониться до Лены, постоянно было занято. Наконец Бирюкова ответила.

— Лена! Что я тебе сейчас скажу! — прокричал Юрий в трубку.

— Ты чего орешь так? Что случилось? Откуда ты звонишь?

— Я звоню из больницы. Подробности письмом. Ты выслушай главное: Соболева хотели отравить.

— Что ты несешь такое? Кто хотел отравить? Почему хотел отравить? — Лена не на шутку взволновалась.

— Это все нам с тобой и предстоит выяснить. Но дельце-то принимает неожиданный оборот, чувствуешь?

— Не могу не согласиться. Что будем делать?

— Не знаю, Лена, пока не знаю. Может, обыск в квартире Соболевых учинить? Можешь подсобить?

— Ну, могу, наверное, но зачем?

— Не знаю пока, Лена, — повторился Гордеев. — Но необходимо устроить совет в Филях.

— Давай, я жду.

— Еду, — ответил Юрий и почти бегом бросился к машине.

15

Гордеев проснулся утром следующего дня около девяти часов. Ему хотелось еще поваляться в кровати, досмотреть великолепный сон. Но солнце нещадно лезло в окно, будило Гордеева.

Он поднялся и сонной походкой побрел в ванную. Душ значительно приободрил его. Затем был чай с мятой и жареными хлебцами, великолепная утренняя сигарета. Вообще-то Гордеев курил не часто. Но ему всегда были памятны слова его отца:

— Знаешь, что самое прекрасное? Для успокоения души… Это когда ты встаешь ранним утром, особенно летом. Солнце само еще только начинает просыпаться, и на улице стоит легкая прозрачная дымка, такое сиреневое марево, освещаемое только-только набирающими силу лучами солнца… Ты знаешь, что тебе предстоит идти на работу, что тебя ожидает, хоть и солнечный и прекрасный, но все же трудненький денек… И вот ты берешь сигарету и, глядя на всю эту красоту за окном, сладко затягиваешься… Первая утренняя сигарета — это просто сказочно!

С тех пор и Гордеев старался придерживаться той же традиции, что и его отец. Если у него с утра было достаточно хорошее настроение, и утро предвещало хороший денек, он закуривал сигарету и старался получить от нее максимум удовольствия… Для успокоения души…

Так и сегодня, покурив в окошко, Гордеев припомнил свой сон и подумал: «А почему бы мне не позвонить секретарше Динаре? В конце концов, она сама просила».

Он обшарил все карманы всех своих брюк и рубашек и наконец обнаружил заветную бумажку с телефоном.

«Ага, дала номер сотового. Не имеет ли это какого-нибудь особого значения? Намек… Ну, домашний не дала, естественно, там этот полоумный Рашид, никому с ним проблемы не нужны, ни мне, ни ей. Но она вполне могла бы дать мне свой рабочий номер телефона. А она дала сотовый. Значит, намекала на неофициальный разговор… А там… Мало ли что там! Как пойдет…»

И он твердой рукой набрал ее номер телефона.

— Да, я слушаю, — раздался томный голос в трубке.

— Добрый день. Это Динара? — спросил он.

— Да.

— Здравствуйте, Динара. Это вас беспокоит Гордеев… Юрий… Помните? Я адвокат Соболева…

— А, здравствуйте, здравствуйте. Да, конечно, я вас узнала, Юрий Петрович.

— Как поживаете? — вдруг спросил Гордеев.

— Поживаю? Да, собственно, ничего… хорошо поживаю. А вы как поживаете?

— Тоже хорошо, спасибо.

Гордеев никак не мог взять в толк, что же еще сказать красавице. Ведь про Соболева-то она уже все знала. Но Динара сама спросила:

— Вы были у Михаила Васильевича? Не знаете, как он там?

— Врачи говорят, что все будет хорошо. Вы простите меня, Динара, что я вам раньше так и не позвонил. Но совершенно не было времени, вы меня понимаете…

— Да, конечно, я все прекрасно понимаю. Но ведь с него так и не снято обвинение?

— Нет, к сожалению, нет. Мне удалось только изменить меру пресечения…

— Скажите, он скоро поправится? Что говорят врачи?

— Я думаю, что заботливый медицинский уход в скором времени поставит его на ноги. Но у меня к вам одна просьба, — неожиданно в голову Гордеева пришла мысль, под каким предлогом можно встретиться с этой красоткой. — Понимаете, в тюрьме Михаил Васильевич чувствовал себя очень хорошо. Странно, что на свободе его опять посетили прежние боли. Врачи рассказали об одном занимательном факте… Я хотел бы побеседовать с вами о том дне, когда он вышел на работу и когда его отвезли в больницу…

— Да, конечно. Я отвечу на все вопросы, расскажу все, что знаю…

— Вот и замечательно. Только вы, видимо, сами понимаете, что по телефону такие вопросы не решаются. Давайте встретимся с вами где-нибудь… Вы не против?

В трубке воцарилось тягостное молчание. Видно, Динара была в некотором замешательстве. Потом в трубке послышалось:

— Ну, хорошо… Вы не можете приехать к нам на работу?

— Нет… — Гордеев замялся. — Понимаете, я еще сам не знаю, какие у меня планы… Все настолько загружено… Если я смогу… Давайте лучше я заеду за вами, и мы с вами…

— Нет. Вот только заезжать за мной не надо, — отрезала Динара. — Давайте лучше тогда уж сразу договоримся, где встретиться.

Гордееву совсем не понравился тон, с каким она сказала последнюю фразу. «Можно подумать, что ей встречу назначает какое-то чудовище, а она, ну, вот только из высшего чувства долга идет на такую жертву и соглашается встретиться со мной!»

— Хорошо. Когда вы можете? Когда вам удобно?

— Удобнее всего с утра, перед работой!

«Ну уж нет! Раз уж ты, красавица, собираешься со мной встретиться, давай по всем правилам первого свидания!» — Гордеев уже начинал злиться, и ему доставляло удовольствие играть на нервах у девушки. Он понимал, что выхода у нее все равно нет, она должна помочь следствию, раз уж так хорошо относится к своему директору.

— Нет, вы знаете, все дни у меня расписаны, и с утра встретиться с вами в ближайшем будущем я никак не смогу. Сегодня вечером, часов этак в семь?

— Ой, нет! Может быть, пораньше?

— Нет, пораньше не могу я, — упрямился Гордеев.

— А завтра?

— Хорошо. Давайте завтра я вам позвоню, примерно в это же время, мы попробуем договориться.

— Хорошо. Всего доброго.

— До свидания, — Гордеев зло кинул телефон на тумбочку.

Настроение испортилось вмиг. Не помогла и вторая утренняя сигарета. Сказочное утро не возвращалось. Наступал тяжелый денек. Гордеев выпил чашку кофе и собирался заняться работой. Но тут зазвонил телефон.

— Что еще! — Гордеев выругался вслух, но к телефону подошел. — Алло? — сухо сказал он в трубку.

— Здравствуй, Юра, — раздался из трубки приятный Ленин голосок.

— А, это ты. Привет.

— Почему такой грустный? Как ни позвонишь, ты все какой-то замученный.

— А чему радоваться? — мрачно отозвался Гордеев. — Вот ты чему радуешься?

— Ну, собственно, поводов для радости всегда можно найти сколько угодно. Если человек оптимист, конечно… Однако и я особенно не радуюсь.

— А голос у тебя такой, словно твоя жизнь — полная чаша!

— Нет, сам знаешь. Какая там чаша?.. Просто с какой стати мне портить настроение другим своими проблемами… Поэтому и голос у меня доброжелательный. Однако ты даже не спросишь, почему я звоню?

— Я думал, чтобы проведать друга. Хотя, нет, ты всегда звонишь исключительно по делу!

— Ладно, хватит дуться на весь мир. Я, можно сказать, ради тебя собираюсь пойти против закона.

— Это как же?

— Пригласить тебя на обыск квартиры Соболева.

— Что значит «обыск квартиры Соболева»?

— То и значит, — Лена была немногословна, но паузы в ее разговоре были достаточно красноречивы.

— У тебя что, и постановление есть?

— Естественно. Соболев все ж таки подозреваемый в убийстве. Отчего не обыскать его квартиру? К тому же, если я не ошибаюсь, это было твое предложение.

— И что же ты собираешься там найти? — после разговора с Динарой Гордеев был настроен скептически, вот и раздражался безо всякого повода.

— Это уж я не знаю… Бумаги какие-нибудь… Может быть, у него хранится план убийства Колодного, — пошутила Лена.

— Ну-ну, — скептически протянул Гордеев. — Ладно, жди. Сейчас выезжаю.

— Давай-давай. Уж я тебе настроение подниму!

— Как, интересно?

— Своим неотразимым видом!

— Посмотрим, посмотрим…

Через час Гордеев уже был у дома Соболева. Здесь стоял милицейский «УАЗик». Настроение от этого нисколько не изменилось. Во всяком случае, повода для радости не обнаруживалось. Юрий поднялся в квартиру Соболевых. Его встретила красивая, как никогда, Лена. Серьезное выражение лица придавало ей еще больше шарма. Гордеев почувствовал, что ему действительно стало легче. А когда Лена поцеловала его в щеку и прощебетала: «Привет. Очень рада тебя видеть!» — Гордеев и вовсе размяк, почувствовав, что хорошее расположение духа вновь возвращается. Лена почему-то всегда так на него действовала, и он не мог объяснить это никакими логическими причинами. Единственное объяснение, которое приходило ему на ум, было то, что так она, по всей видимости, влияет на всех. Всегда доброжелательная, шутливая, легкая, почти невесомая, как ветерок, всегда благоухающая какими-то свежими, еле уловимыми духами, но в то же время очень умная, серьезная, с ее манящим, загадочным взглядом, — как же еще она могла влиять на человека?!

— Ну, чего? — спросил Гордеев. — Уже что-нибудь нашли?

— Ищем, ищем…

По квартире ходили люди в форме, заглядывали во все углы. На диване скромно сидели двое понятых — женщина лет сорока и мужчина примерно такого же возраста, ближайшие соседи.

— Ты с ними уже говорила? — спросил Гордеев.

— Да. Женщина говорит, что не слишком хорошо знает Соболева, всегда думала, что он хороший, порядочный человек, а тут — на тебе, человека убил. А мужчина вообще какой-то индифферентный, ему, похоже, на все плевать.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал Гордеев.

— Спасибо. А ты какой-то странный…

— Почему?

— Не знаю… Сначала был злой, а сейчас спокойный. Сбиваешься на комплименты, а о деле почти ничего не спрашиваешь.

— Ну, ты же сказала, что поднимешь мне настроение своей сногсшибательной красотой. Видно, так и вышло. А что, есть в деле что-нибудь существенное, чего я еще не знаю?

— Ну… Например, Соболева куда-то делась. В соседней комнате сидит их домработница. Она утверждает, что не знает, куда та пропала. И что нет ее уже, кажется, дня два или три.

— Ну, пойдем ее вместе поспрашиваем.

— Пойдем.

В соседней комнате сидела домработница Соболева. Пожилая, опрятная женщина, ее руки были сложены на коленях, она умиротворенно смотрела на Гордеева с Леной. При одном взгляде на нее Гордеев понял, что она ничего не знает и спрашивать у нее что бы то ни было совершенно бесполезно. Однако Юрий опять, как и при первой встрече с ней, отметил очень неприятную черту. У нее было какое-то безразличное выражение глаз. Обычно старушки в ее возрасте, подумалось Гордееву, принимают самое живое участие во всем, что происходит вокруг них, а уж если такое событие, как обыск, так и подавно! Впрочем, какое дело было Гордееву до выражения ее лица?

— Тамара Дмитриевна, — обратилась к ней Лена. — Это адвокат Гордеев. Он хочет задать вам несколько вопросов.

Старушка только кивнула.

— Здравствуйте, Тамара Дмитриевна, вы меня узнаете?

— Конечно, вы привезли Михаила Васильевича из тюрьмы.

— Да. А вот скажите, как давно Ирины Соболевой нет дома?

— Я, честно сказать, не припомню. Но три дня уж точно нет. Однако я же не спрашиваю хозяев, где они и куда пойдут. Мое дело приходить к девяти утра, хлопотать по хозяйству. Иногда на ночь оставаться.

— Все ясно. Значит, вы не знаете, где она?

— Нет. Откуда мне знать? Она ушла и мне не докладывала.

— Скажите, а вы слышали когда-нибудь, чтобы Соболев угрожал Колодному расправой? — вдруг спросил Гордеев.

Старушка скривила удивленную гримасу:

— Я и Колодного-то этого не знаю…

— Ну так, может быть, он как-то пришел в дурном настроении, ругался на кого-то, угрожал кому-то?

— Нет, такого я не слышала. Если такое и было, то без меня.

Гордеев задал домработнице еще несколько вопросов, на которые она также не дала вразумительного ответа. Тогда он подошел к Лене и сказал:

— Лен, ну чего она там сидит? Понятые есть. А она без надобности. Отпусти ее домой, что ли.

Лена пожала плечами:

— Ладно. Пусть уходит.

Тут с кухни позвали Лену. Она побежала туда. Гордеев пошел за ней.

Один из оперативников слезал со стула. В руках у него был пакет со странным содержимым внутри. Там лежало нечто красно-коричневого, совсем непривлекательного цвета. Оперативник — симпатичный молодой мужчина со смуглым лицом и темными усиками почему-то сразу внушил Гордееву какое-то недоверие. Он протянул пакет Лене.

— Что это? — спросила она, с отвращением глядя на эти сушеные куски неизвестно чего и отдергивая от него руки. — Где нашел?

— Это? В самом-самом дальнем ящичке наверху, — оперативник указал на верхний ящик.

— Юра, это Роман, — представила их Лена.

Парень слегка кивнул, но руки не подал. Гордеев неприязненно посмотрел на него.

— Ну, давай, Ром, рассказывай, что это такое, ты же у нас эксперт во всех вопросах!

— А это, Леночка, похоже на сушеные мухоморы.

— Да ты что?! Зачем, интересно, Соболеву, сушеные мухоморы?

Гордеев в это время как будто находился в каком-то забытьи. Слова о мухоморах долетали до него откуда-то издалека. Он с презрительным видом смотрел на Романа.

— Я не знаю точно, зачем, но то, что это отрава, я тебе могу сказать на сто процентов. Добавляешь такие мухоморчики в еду какому-нибудь неугодному хлыщу… У тебя, Леночка, есть какие-нибудь неугодные хлыщи, которые тебе жить мешают? — он приобнял Лену за плечи.

Гордееву этот Роман явно не нравился. «Ревную?» — ловил себя на мысли Гордеев.

— Да полно! — смеясь, ответила Лена.

— Ну, вот! — продолжал Роман. — Добавляешь такие мухоморчики в еду этому хлыщу, а дней этак через двадцать он ноги протягивает. Ну, если организм сильный, месячишко-другой продержаться сможет. Но не больше.

— Правда?! — вдруг очнулся Гордеев. — Вы уверены, что это точно мухоморы?

— Да, — недоуменно посмотрел на него Роман. — Конечно, на экспертизу все равно надо отправить… Но я почти на сто процентов уверен, что это именно мухоморы.

— Юра, в чем дело? Что такое?!

— Соболева травили. мухоморами! Я вспомнил только сейчас об этом! Понимаешь, врачи в больнице сказали, что у него в организме найден какой-то яд. А когда я спросил, что это за яд, врач ответил, что такое вещество — гиосциамин — содержится, в частности, в мухоморах!

— С ума сойти! — протянул Роман. — Просто сериал какой-то.

Гордеев с Леной вышли в коридор.

— Вот и еще одна разгадка! Или загадка? Но кто травил его? Юра, вот ты как себе это видишь? — спросила Лена.

— Все сходится на его жене. Смотри, она засадила его за решетку, а до этого травила этими чертовыми мухоморами. А теперь и сама смоталась…

— Да, но это же странно…

— Что именно?

— Если она хотела его отравить, зачем она засадила его в тюрьму, там-то его ведь никто не стал бы кормить мухоморами?

— Может, просто не рассчитала? Женщина все-таки…

— Что значит «женщина все-таки»? Что, по-твоему, все женщины такие глупые?

— Лена, не заводись! Хорошо, не все. Ты умная. А она нет!

— То есть хочешь сказать, что в любом случае ты умнее ее, раз так уверен в том, что это придумала она… А если где-то не сошлось, так, значит, она — дура, упустила, просчиталась. А может, все наоборот?..

— Хорошо. Вы нашли какие-нибудь документы, ценные бумаги?

— Heт, ничего такого не обнаружено.

— Вот тебе и еще один ответ! Соболева отравила мужа и смылась со всеми его бумагами и деньгами.

— Все как-то очень просто. С плеча ты рубишь…

— Нет, ну а ты какие предположения можешь сделать?

— Хорошо, хорошо, — пожала плечами Лена. — Пусть официальная версия будет та, которую ты предложил.

Гордеев даже повеселел. Это ж надо! Как заметно распутал клубок один только обыск в доме Соболева!

— Ленок, можно я тебя расцелую?

— Что, настроение поднялось?

— Слушай, а кто такой этот назойливый Роман, и почему он обнимает тебя за плечи?

— О! Да это никак ревность!

— А почему это я не могу тебя ревновать?

— Он не назойливый, а очень даже хороший и симпатичный молодой человек!

— Ах, вот как! — надулся Гордеев. — А что за надоедливые хлыщи, которыми полна твоя жизнь?

— Один из них — ты, — засмеялась Лена.

Гордеев помрачнел.

— Да ладно! Я же шучу! — Она игриво поцеловала его в висок, и Гордеев растаял.

— Слушай, а что, если сегодня вечером мы с тобой…

— У! Глазки загорелись! Гордеев, как тебя легко, оказывается, развести…

— На что? — спросил Гордеев.

— Сам знаешь.

Юрию нравилась эта странная игра между ними, недомолвки, флирт… Никогда не знаешь, когда дружба перейдет свои законные границы и станет уже не дружбой, а чем-то другим… К тому же Гордееву всегда интересно было с Леной. Она была умным и непредсказуемым человеком. Короче говоря, он опять попался в ее ловко поставленные сети.

— Ну, уж если ты так настаиваешь… — она таинственно улыбнулась. — Но только не сегодня. Завтра.

— Почему не сегодня?

— Без вопросов, — отрезала Лена.

— Ну, хорошо. Завтра так завтра… Завтра? — тут он вспомнил про волоокую Динару.

— Угу, завтра. Или ты уже на попятную? — Лена сверкнула своим загадочным взглядом.

— Вот еще! С чего бы это! — уверенно парировал Гордеев.

Динара, увы, была в пролете. Да и слишком зол на нее был Гордеев. «Не хочет так не хочет! Черт с ней! Пусть остается со своим Рашидом!»

— Ну что, обыск закончен? — спросил он Лену.

— Пока нет.

Он направился к столу и начал открывать ящики один за другим. На кухне слышался голос Романа. Там, наверно, составляли протокол.

— Лена, — позвал Гордеев.

Лена прибежала из комнаты с ненормальным блеском в глазах, в руке она держала золотое ожерелье с бриллиантами.

— Что это? — Гордеев кивнул на ожерелье.

— Безделушки всякие… Драгоценности осматриваем.

— Эта безделушка потянет на сумму с четырьмя нулями в долларах! — сказал Гордеев. — Тебя надо отсюда скорее уводить, иначе презренный металл вскружит тебе голову, и ты, чего доброго, ограбишь квартиру! Ну-ка, ты там в карманы ничего не прихватила?

— Перестань. Ты меня звал? Я думала, что-то важное…

— Н-да, — протянул Юрий. — Auri sacra fames! Что в переводе с латыни означает — проклятая жажда золота! Слушай, ты видела, сколько тут ключей? — он показал на открытый ящик.

Там горстью валялись различные ключи, длинные и короткие, изящные и грубой работы.

— Да… От сейфа, от гаража, от дома любовницы, — стала перечислять Лена.

— Не подумываешь ли ты о том, что не лишним было бы обыскать и эти помещения?

— Подумываю, подумываю. Ты меня за этим звал?

— Давай, Леночка, закругляйся. Твои коллеги, как я вижу, уже давно закончили, — он указал на проходящего по коридору Романа.

— Да, — вздохнула Лена. — Пойду отнесу на место, — и она бережно, как ребенка, понесла ожерелье в комнату.

В этот момент у Гордеева зазвонил телефон. Он взял трубку…

Когда Лена вошла в комнату, она столкнулась с Гордеевым, который явно был чем-то озабочен.

— Что случилось? — спросила она испуганно.

— Лена, едем, — не своим голосом ответил ей Гордеев. — На Соболева в больнице совершенно нападение. Он похищен!

— Ну и ну! — только и успела выговорить Лена и устремилась за Гордеевым.

16

У больницы Лену с Гордеевым встретил взволнованный Козырев.

— Ты кого мне привез?! — накинулся он с порога на Юрия. — Вся больница на ушах стоит! Мне еще завтра на пятиминутке вставят по первое число. Соболев твой здесь нелегально оказался, по старой дружбе, так сказать. Теперь меня по полной программе…

— Погоди, не кипятись, — пытался успокоить друга Гордеев. — Объясни лучше, что случилось?

— Да ничего не понимаю. С утра мы зашли к твоему Соболеву в палату, а там все перевернуто, раскурочено, самого Соболева нет.

— А соседи по палате?

— Нет там никаких соседей, он один лежал.

— А медсестры неужели ничего не видели?

— Юра, только между нами, идет?

— Идет, — кивнул Гордеев.

— У старшей сестры день рождения был, персонал больных уложил, ну и, как водится, устроили празднование. В общем, я предполагаю, что часам к двум они все перепились так, что даже если бы случилась атака инопланетян, они бы ничего не услышали.

— Ну, здорово вы здесь живете, Серега. Что ж нам делать-то теперь?

— Ты меня спрашиваешь, что вам теперь делать? Я-то откуда знаю? Кто из нас известный адвокат?

— Но больница-то твоя. Я даже не знаю, куда кинуться, с кем разговаривать. Кто у вас здесь, нянечки, дежурные, санитары? Кто мог что-нибудь видеть?

— Ну, мой совет такой, — сказал Козырев. — Походите опросите пациентов. У нас народ разный, может, найдете полуночника какого-нибудь. А к персоналу сейчас приставать бесполезно, абстинентный синдром у всех поголовно. Они маму родную не узнают сейчас. Так что ищи не спящего по ночам свидетеля.

— Но ведь он и сам, думаю, рассказал бы, если видел что-нибудь? — возразил Гордеев.

— Никто не знает ничего, мы постарались не афишировать сей факт. Милицию даже не вызывали. Я сразу тебе позвонил.

— Ладно. Ленок, — обратился Юрий к Бирюковой. — Пойди поспрашивай народ, может, найдешь свидетеля, а я с охраной поговорю.

— Хорошо, — ответила Лена и направилась к корпусу больницы.

— Только к дежурной медсестре подойдите сначала, скажите, что с моего разрешения действуете, — крикнул вслед Козырев.

— А тут еще баба какая-то носится, руки заламывает, кстати.

— Какая еще баба? — не понял Гордеев.

— Да там, в приемном отделении девочки ее валерианкой отпаивают. Она, бедная, надумала в обмороки заваливаться.

— Да кто такая?

— Забыл фамилию. К Соболеву сегодня утром пришла, а мы только заметили, что его нет. Ну, девка сразу в истерику. Еле успокоили.

— Ну, пойдем посмотрим, что там за девка, — вздохнул Гордеев.

В сопровождении Козырева он зашел в приемный покой и увидел бледную, измученную Ульяну Старостину.

— Ульяна, здравствуйте, как вы здесь оказались? — удивился Юрий.

— Здравствуйте, Юрий Петрович, — чуть слышно, обескровленными губами прошептала Старостина. — Как я рада, что вы здесь. Сделайте что-нибудь, Мишу похитили.

— Да, наслышан. А вы откуда узнали, что Михаил Васильевич здесь?

— Он позвонил мне вчера вечером, рассказал, что с ним случилось. Я пообещала приехать на следующий день, и вот утром я была уже здесь, а он… — Ульяна снова забилась в рыданиях.

Медсестры бросились к ней с нашатырным спиртом.

— Ульяна, постарайтесь взять себя в руки, — успокаивал Старостину Юрий. — Мы сделаем все возможное, чтобы найти Михаила Васильевича. Успокойтесь. Езжайте домой, пожалуйста. Вам нужно отдохнуть. Как только нам станет что-нибудь известно, я обязательно — вам позвоню. Вы все равно ничем не сможете нам здесь помочь. Езжайте. Вы доберетесь сами или вас отвезти?

— Нет-нет, я в порядке. — Старостина старалась казаться спокойной. — Я доеду. Юрий, пообещайте мне, что позвоните в любом случае, какие бы ни были новости?

— Обещаю, — сказал Гордеев. — И не надо готовить себя к худшему, все обойдется. Держитесь.

Ульяна благодарно кивнула, поднялась с трудом и, пошатываясь, побрела к выходу. Мужчины проводили ее взглядом.

Лена решила начать обход сверху вниз, поднялась на пятый этаж и сразу увидела дежурный пост. За столом восседала огромная деваха, с трудом умещаясь на казенном металлическом стуле. Бирюковой даже показалось, что у него слегка подогнулись ножки под весом такого обширного тела. Медсестра, скучая, лениво напевала незатейливую песенку из репертуара группы, любимой девочками-подростками, и разглядывала какой-то глянцевый журнал. Приблизившись, Лена разобрала его название: «Торговое оборудование».

«Интересно, наверное, — подумала Бирюкова. — Жаль отвлекать от такого занимательного чтения», — но все же обратилась к медсестре:

— Добрый день. Девушка, мне нужно побеседовать с больными.

Девица недовольно поморщилась, как от писка назойливого комара, летающего над ухом, но взгляда не подняла и чтения не прекратила, только перестала напевать.

«Надо же, какая тоска по печатному слову, оторваться не может», — разозлилась Лена и произнесла чуть громче:

— Девушка, добрый день. Здравствуйте. Крайне рада вас видеть.

По лицу медсестры скользнула легкая тень негодования и презрения, но сама внушительная фигура осталась в том же положении, ни один мускул не дрогнул.

«Какая степень спокойствия!» — Бирюкову уже стала занимать эта ситуация.

— Девушка, вы знаете, я только, что видела, как один больной пытается выкинутся из окна.

— Ничего страшного, — невозмутимо произнесла медсестра. — У нас как раз травматология на первом этаже.

— А еще двое устроили метание шприцев, а мишенью у них служит связанный посетитель.

— Очень хорошо, это мальчики к чемпионату готовятся. Олимпийские игры среди инвалидов, слышали о таких? — не осталась в долгу девица.

— А там еще старушка на столе канкан танцует…

— А ей так доктор прописал, — не дала договорить медсестра. — Чего вы от меня хотите? Чего вам надо?

— Мне нужно побеседовать с больными.

— Чего это?

— Я следователь Генеральной прокуратуры, этой ночью из вашей больницы был похищен человек, мне нужно найти свидетеля похищения, для этого я должна опросить пациентов.

— Идите получите разрешение у главного врача больницы и опрашивайте.

— Хорошо, — сдалась Лена. — Где он?

— В Турции. У него отпуск, — был ответ.

— Вы надо мной издеваетесь? — не выдержала Лена и перешла на повышенные тона. — Вы думаете, я здесь с вами в игры играю? Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей, и мне некогда продолжать с вами эту пикировку.

— А ты чё орешь на меня? — оторвала взгляд от журнала медсестра, и первый раз за время всего разговора ее голос был окрашен хоть какими-то эмоциями. — Умная очень, думаешь? Будешь орать, я с тобой вообще разговаривать не буду.

— Я не переживу этого несчастья! — воскликнула Бирюкова. — Потерять возможность общения с вами будет самым большим наказанием в моей жизни! Не причиняйте мне подобной боли!

— Ты дура, что ли? — деловито поинтересовалась девица.

— Ну, все, — вышла из терпения Бирюкова. — Если через тридцать секунд вы не пустите меня опросить больных, я разнесу здесь все к чертовой матери! Есть распоряжение! А потом еще тебя привлеку к уголовной ответственности за неподчинение представителю власти, который расследует тяжкое преступление.

— Я сейчас охрану вызову, а когда они тебя на улицу выкинут, привлекай меня к чему хочешь, мне по барабану, я в этой жизни только голода боюсь.

— Оно и видно, — устало произнесла Лена, окидывая взглядом мощный стан медсестры. — Ладно, красотка. Сейчас с тобой другие люди разговаривать будут. Где тут кабинет Сергея Александровича Козырева, заведующего хирургическим отделением?

— Сергея Александровича? — вскинулась девица. — А зачем он тебе?

— А затем, что он, как ваш непосредственный начальник, лучше меня объяснит, что бывает с теми, кто чинит препятствия правоохранительным органам. — К Бирюковой вернулось привычное спокойствие, и она уже корила себя за то, что позволила себе опуститься до уровня этой деревенской хамки.

— Сергей Александрович, — повторяла медсестра, и по широкому лицу ее блуждала мечтательная улыбка.

— Э-эй, вы меня слышите? — окликнула девицу Лена.

— Слышу-слышу, — промурлыкала та. — Так вы с Сергеем Александровичем знакомы?

— Представьте себе.

— Очень хорошо, — радовалась медсестра. — Послушайте, — схватила она вдруг Лену за руку. — Помогите мне.

— Чем же? — недоумевала Бирюкова.

— Он такой душка, но не обращает на меня никакого внимания. Поспособствуйте, а? — Медсестра жалобно уставилась на Лену, и той даже стало ее жалко. Бирюкова вдруг представила, каково это быть такой толстой, некрасивой и никому не нужной, вздыхать по кому-то и мучиться от безответной любви.

— А вы его любите, да? — смягчилась Лена.

— Да, — ответила медсестра и всхлипнула.

— Ну, хорошо. Я скажу ему, что познакомилась с вами, и вы мне очень понравились. Я порекомендую обратить на вас внимание, потому что вы удивительно милый человек, — последнее предложение Бирюкова произнесла все же с изрядной долей сарказма.

— Спасибо! — выдохнула девица.

— Ну, теперь-то я могу побеседовать с больными?

— Конечно, проходите. Зайдите в седьмую, одиннадцатую и двенадцатую палаты. Там у нас трое, которые постоянно бессонницей мучаются, остальные спят, как фараоны в гробницах, их с утра на процедуры не добудишься.

Лена послушалась совета медсестры и первым делом завернула в палату под номером семь. Там несколько мужчин преклонных лет перекидывались в картишки. При появлении Бирюковой они, как по команде, вскинули головы и замерли. Видимо, визит молоденькой симпатичной девушки не являлся заурядным событием в их жизни.

— Здравствуйте, — произнесла Лена.

— Здравствуйте-здравствуйте, — затрясли головами мужички.

— Я из Генеральной прокуратуры, сегодня ночью в этой больнице случилось происшествие, я хотела бы узнать, не обратили ли вы внимания на что-то необычное?

— Эх, милая, — ответил один из мужчин. — Рад бы помочь, но мы не слышали ничего. Странно, но я обычно бессонницей мучаюсь, до утра по коридорам брожу, как тень отца Гамлета, а в эту ночь спал будто убитый. Едва головой подушки коснулся, сразу вырубило.

— А вы тоже ничего не видели? — обратилась Лена к остальным больным.

— Нет-нет, — сокрушенно качали головами они.

— Ладно, извините за беспокойство, — Бирюкова направилась дальше по больничному коридору.

В одиннадцатой палате оказались трое молодых парней.

— Ребята, — обратилась к ним Бирюкова. — Вы этой ночью ничего странного не заметили?

— Странного? — глупо захихикали парни. — Странного нет, все очень даже обычно, правда, Вован?

— Это да, — отозвался басом Вован.

— Что обычно-то? — не поняла Лена.

— А все обычно, медики бухают, а мы — в женское отделение, — веселились ребята.

— Так вас ночью в своей палате не было?

— He-а, мы ребята молодые, здоровые, мы до утра могем, — противно скалился Вован.

— Все понятно. — Бирюкова резко развернулась к двери.

— Э-э, красавица, а ты куда? — закричали парни хором. — Ты к нам еще приходи. Мы тебе и покажем, что ночью делали.

— Лечитесь, инвалиды, — зло бросила Лена через плечо и зашагала к следующей палате.

В палате под номером двенадцать находился только один старичок, он читал газету и осторожно откусывал маленькие кусочки от яблока.

— Здравствуйте, — поприветствовала его Бирюкова. Старичок даже ухом не повел.

Лена подошла ближе и гаркнула деду прямо в ухо.

— Здравствуйте.

Старичок, поморщившись, оторвался от газеты и взглянул на посетительницу.

— Здравствуй, дочка, ты зачем кричишь?

— Простите, я думала вы не слышите, — сбавив тон, ответила Бирюкова.

— Ась? — старичок приложил ладонь к уху. — Повтори, деточка, я слышать стал плоховато, годы все-таки.

— Скажите, — снова заорала Лена, — вы один лежите в этой палате?

Дедушка снова поморщился, но замечания не сделал.

— Нет, не один. Еще трое со мной.

— А где же они?

— Их навещать пришли, внуки приехали, дети.

— А к вам как же?

— А я один совсем, нет у меня никого, навещать некому, — грустно ответил старичок. — Сын с семьей в Америку уехал, а Галенька моя еще прошлой весной умерла. Один я здесь остался.

— Что же сын вас к себе не заберет? — возмутилась Лена.

— И-и, милая, ему там самому трудно, еще я им обузой буду. Один билет до ихней Америки знаешь сколько стоит? Многие тысячи, мне с моей пенсии вовек столько не накопить.

— Ну, как же вы так рассуждаете? Это же ваша семья, ваш сын, внуки, как вы им можете обузой быть? — запротестовала Бирюкова. — Они ведь только рады будут вам.

— Были бы рады, давно позвали бы, — махнул старичок рукой. — Даже на похороны не приехали. Но я не виню их, я же все понимаю, там жизнь другая, там тяжело. Капитализм. Вот и крутятся, как могут. А я ничего здесь. И соседи у меня хорошие, кто в магазин сходит, кто по дому поможет, я не жалуюсь. И куда мне ехать, Галенькина могилка-то здесь, кто же за ней ухаживать будет? А я приду, и подмету там, и цветочки посажу красивые, и угощение птичкам принесу, чтобы прилетали к моей Галеньке, чтобы ей не скучно было.

Лена почувствовала, как к ее горлу подкатывает комок, она поняла, что сейчас будет рыдать от тоски и жалости к этому одинокому, никому не нужному старику. Она с трудом сдержалась и заставила себя улыбнуться.

— А ты, дочка, чего пришла-то?

— Да вот, знаете, этой ночью из больницы человека похитили. А я следователь, хотела поспрашивать, не видел ли кто чего.

— Батюшки, — удивился старичок. — Такая молоденькая, хорошенькая, и следователь.

— Что, не похожа? — улыбнулась Лена.

— Нет, не похожа, я думал, врач-новая. А ночью я видел кое-что.

— Что? Расскажите, — насторожилась Бирюкова.

— Я, дочка, сплю плохо. Это с возрастом, видимо. Лежу всю ночь, вспоминаю всякое. И войну вспоминаю, и работу свою вспоминаю, Галеньку, как жили с ней вместе. Так подумаешь-подумаешь обо всем, глядишь, время до утра и скоротаешь. Вот и этой ночью не спалось мне, — начал рассказывать старик. — И так захотелось на улицу выйти, воздухом подышать, что я оделся и спустился тихохонько в садик. Вы только не говорите никому, вообще правилами это запрещено. Но праздник какой-то врачи отмечали, вот меня и не заметил никто. Не расскажешь, дочка?

— Конечно, не расскажу, — заверила старичка Лена. Тот продолжал:

— А то ругаться на меня будут. Ты уж не выдавай. И вот вышел я на улицу, сел на лавочку, там под кустами, и так хорошо мне, свежо, воздух чистый еще, и звездочки блещут. Я в такие моменты чаще всего Галеньку вспоминаю. И вот мне как раз свадьба наша вспомнилась, сразу после войны. Голодно было, разруха, а мы женимся. И так нам весело было, такие мы с Галенькой счастливые, а на праздничном столе ничего кроме квашеной капусты-то и нет почти, а мы все равно счастливее всех. И как Валеньку, сынишку, рожали. Годы послевоенные, тяжелые, а у нас ребенок маленький. И тяжело, с одной стороны, и радостно — наследника родили все-таки. А у Галеньки молока не было, потому что недоедала она, и вот я каждое утро по десять километров в одну сторону ходил в соседний колхоз молоко выпрашивать для ребенка. И вот вспомнилось мне это, как вдруг вижу, идут трое, незнакомые какие-то, я их здесь не видел никогда. Мне здесь делать особенно нечего, так я за людьми наблюдаю. И вот этих как будто не видел никогда. Идут, тихо-тихо так между собой переговариваются, потом к дверям корпуса подходят, один там за перилами присел, а двое других внутрь прошли. И вот вроде минут десять их не было, а потом вышли они и что-то тяжелое с собой тащат. О чем говорили-то, я не слышал, но также мимо меня они прошли и скрылись вон там, за хозблоком, — старичок неопределенно махнул рукой в сторону окна. — Ну, думаю, опять уперли что-то. У нас же здесь постоянно сестра-хозяйка сыновей своих подзывает, и выносят они все подряд: и белье постельное, и матрасы, и подушки, и халаты белые, и чего только не тащат! Никакого сладу с этой семейкой нет. Сколько ни обращались мы к главному врачу, сколько ни говорили, а он в ответ: должность, говорит, такая, кого ни возьми, все равно воровать будет, может, даже еще сильнее. Возможно, он и прав. А только нам постельное белье выдают, ну, все в дырах, как решето, а на новом эти ворюги спят. Вот так, — печально закончил старичок.

— А как они выглядели?

— Ну уж этого я не упомню, темно все же было, толком и не разглядел. Трое их было, молодые вроде, ну для меня сейчас все молодые.

— Понятно. Спасибо вам за рассказ.

— Да будет ли тебе от него толк, доченька?

— Вы мне очень помогли, — излишне горячо поблагодарила его Лена. — Не буду больше вас утомлять, вы, наверное, устали.

— Нет, дочка, мне поговорить с кем-нибудь только в радость. А то совсем я здесь один.

— Послушайте, — сказала вдруг Лена. — А можно я вас навещать буду?

— Меня? — по-детски удивился старичок.

— Вас. С вами так интересно, вы так рассказываете здорово. Вот приду в следующий раз, вы мне и про Галеньку свою расскажете, и про работу свою. Хорошо?

— Правда, придешь? — с надеждой спросил старик.

— Конечно.

— Приходи, дочка, я тебя ждать буду.

— Обязательно, — Лена ласково попрощалась со старичком и отправилась разыскивать Гордеева.

«Ну, как так можно? — негодовала она по дороге. — Старого, немощного отца одного умирать оставить. Люди — сволочи. Рожай после этого детей, воспитывай, отдавай последнее, а они тебе потом ручкой сделают, спасибо, мол, мама-папа, поехали мы в Америку бабки зарабатывать, там капитализм.

А вы тут помирайте. И на похороны даже не приедут».

От этих мыслей Бирюкову отвлекла знакомая уже дежурная медсестра, поймавшая Лену на выходе из отделения.

— Ну, как, узнала что-нибудь толковое?

— Да так, кое-что, — задумчиво отозвалась Бирюкова.

— Вот и хорошо. За меня не забудешь словечко замолвить?

— Не забуду, не переживай.

Лена спустилась на лифте, вышла на улицу и набрала номер Гордеева.

— Юра, ты где?

— Я на выходе, с охраной беседую. А ты узнала что-нибудь?

— Немного. Сейчас подойду к. тебе, расскажу.

Бирюкова дошла до больничных ворот и увидела Гордеева, разговаривающего с охранником.

— Так, ну и чего? — услышала она. — Значит, вчера вы дежурили?

— Я, — мрачно подтвердил охранник — здоровый детина с трехдневной небритостью на лице, одетый в ярко-синий свитер с трогательным оленем на пузе.

— Посетителей много вчера было?

— He-а, немного, в будние дни мало ходят.

— А вы их как-то отмечаете? — спрашивал Юрий.

— Отмечаем. Они через проходную идут, спрашиваем документы, записываем, а на обратном пути галки ставим, кто вышел, — докладывал охранник.

— И в журнале у вас все остается, можно посмотртеть, так?

— Так, — согласился парень.

— Ну, давай тогда.

Охранник скрылся в своей будке и через минуту появился снова с толстой тетрадью в коленкоровой обложке.

— Лена, иди сюда, — подозвал Бирюкову Гордеев. — Сейчас проверять будем.

Молодые люди уставились в журнал записей охраны, быстро пробегая глазами строчки с фамилиями.

— Так, — подвел итог Юрий. — Что у нас получается. Три неких гражданина: Смирнов Владимир Михайлович, Понькин Валерий Евгеньевич и Памфилов Сергей Петрович, если судить по записям в журнале, территорию больницы не покинули, так?

— Может, и так, — ответила Лена. — А может, охрана забыла Отметку внести. Может такое быть?

— Может, — устало вздохнул охранник.

— Хотя, — продолжала Лена. — С показаниями старичка сходится.

— Какого старичка? — не понял Гордеев.

— Да я тут с одним больным разговаривала. Ему ночью не спалось, и он видел, как трое людей проникли в здание больницы, а потом вынесли оттуда что-то тяжелое.

— Так что же он сразу в милицию не заявил? — удивился Юрий.

— Думал, свои воруют, — пояснила Лена.

— Ясно. Слушай, друг, — обратился Гордеев к ох-раннику. — А почему ты не объявил тревогу, когда вечером увидел, что трое не вышли?

— Так это, — замямлил парень, — пересменка была. Другая смена пришла, я ушел, они могли не проверить.

— Ясно. Я так понимаю, что спрашивать, не запомнил ли ты, как выглядят эти самые Смирнов, Понькин и Памфилов, бессмысленно?

— Бессмысленно, — согласился с Юрием охранник.

— Слушай, Юра, так давай этих троих пробьем, — предложила Бирюкова.

— Я думаю, это тоже бессмысленно. Не такие уж они дураки, чтобы под своими именами светиться.

— Ну, хотя бы попробуем давай? Попытка не пытка.

— Попробуем. Звони своим.

Лена достала из сумочки телефон и набрала номер.

— Дима, здравствуй, это Бирюкова беспокоит. Сделай одолжение, пробей-ка трех человечков по своим каналам, не числятся ли где-то. Смирнов Владимир Михайлович, Понькин Валерий Евгеньевич и Памфилов Сергей Петрович. Перезвони, если что-то будет, идет? Спасибо тебе.

Лена убрала телефон.

— Обещал в течение ближайшего времени позвонить, — сказала она Гордееву. — Будем ждать?

— Будем, — отозвался Юрий.

— Послушайте, — подлетел вдруг к ним маленький, толстенький человечек с безумным взглядом и трясущимися руками. — Вы ведь из милиции, да? Из милиции? Мне сказали, что вы из милиции. Вы должны мне помочь. У меня несчастье.

— Успокойтесь, — попыталась остановить его Лена. — Вы кто? Объясните, что случилось.

— Меня Петр Александрович Синельников зовут, я доктор, я здесь доктор, анестезиолог. У меня несчастье.

— Что за несчастье? — вступил в разговор Гордеев.

— Машину у меня угнали. Представляете? Угнали! Меня жена убьет. Это же ее машина. Она меня линчует! Это конец!

— Так это не к нам, — сказал Юрий.. — Подавайте заявление в милицию.

— Но вы же из милиции! Вы должны мне помочь! — протестовал Петр Александрович.

— Во-первых, мы не из милиции, во-вторых…

— Подожди, Юра, — перебила Лена Гордеева. — Откуда угнали вашу машину?

— Отсюда, прямо отсюда. Я вчера с дежурства ушел, а мы тут отмечали, поэтому я за руль садиться не стал, меня приятель подвез, я с ним уехал, а автомобиль оставил здесь, а сейчас вернулся, но его нету! — Доктор схватился за голову своими руками с маленькими толстыми пальчиками и затрясся в рыданиях.

Лена с Гордеевым многозначительно переглянулись и снова зашли в будку охраны.

— А ночью этой кто дежурил? — спросил Юрий.

— Я, — поднялся со стула человек в форменной одежде. — Семенов Михаил. У меня смена еще и не закончилась.

— Ага, Михаил, скажите мне, а Петр Александрович Синельников ночью на своем автомобиле выезжал из больницы?

— Выезжал, — уверенно сказал Семенов.

— Почему вы это так точно помните? — встряла Лена.

— Потому что Петр Александрович до смерти боится свою жену и с работы убегает точно по часам, а тут вдруг он уехал часа в три ночи. Я, например, удивился.

— А он в машине один был? — продолжал спрашивать Гордеев.

— Я не обратил внимания, темнотища на улице, и стекла у него тонированные, да и я спросонья. Вышел, открыл шлагбаум и все. Не разглядывал я. А что?

— Дело в том, Семенов Михаил, что Петр Александрович с дежурства ушел еще до того, как вы заступили на пост, а в машине его выехал кто-то другой, — пояснил Юрий.

— И я даже догадываюсь кто, — задумчиво произнесла Лена.

— И я, — кивнул головой Гордеев.

Молодые люди вышли к убитому горем Синельникову.

— Петр Александрович, — обратилась как можно ласковее к нему Бирюкова. — Не расстраивайтесь так. Мы сейчас же объявляем вашу машину в розыск, и я уверена процентов на девяносто, что она в скором времени найдется.

— Дай-то бог, а то она меня убьет! — всхлипнул в ответ доктор.

Лена взяла у Петра Александровича документы на машину и немедленно начала звонить, чтобы объявить в розыск автомобиль.

— Юра, — окликнул в этот момент Гордеева Козырев.

— Да, Серега, что случилось?

— Я только что разговаривал со своим приятелем, с тем, которого приставил к вашему Соболеву. Так он сказал, что состояние больного вчера вечером было тяжелое, под медицинским наблюдением он бы, конечно, выкарабкался, а в нынешней ситуации он в любой момент может двинуть кони.

— Серега, — укоризненно произнес Юрий.

— Ах, прости, что оскорбил твой нежный слух. Отправиться к праотцам, так лучше?

— Гораздо, — согласился Гордеев.

— Дело не в терминах. Я могу подобрать тебе как минимум пятьдесят синонимов, соответствующих этому, но смысл от этого не меняется: у вас есть не больше суток, чтобы найти Соболева живым, в противном случае вы заявитесь к его, хладному трупу.

— И это не есть хорошо, — вздохнул Юрий. — Потому как где его искать я, например, пока ума не приложу.

— А у меня есть кое-какие соображения, — произнесла незаметно подошедшая Лена.

— Ну-ка? — вперился в нее взглядом Гордеев.

— Я только продиктовала данные автомобиля Синельникова, как мне перезвонили и сказали, что машину-то уже нашли.

— Как это?

— А вот так, совершенно случайно. Патруль сегодня утром заехал во двор жилого дома на Можайском шоссе, а там стоит открытая машина, ключи в замке зажигания, вокруг — никого. Жители дома не признаются, говорят, машина не местная. Ну, ребята ее к себе в отделение отогнали, выяснили, кто хозяин, позвонили. Синельникову повезло, дома никого не оказалось, и женушке его не успели рассказать, где находится ее любимый автомобиль. Так что давай обрадуем безутешного Петра Александровича и мчим к тому дому на Можайке. А вы, кстати, — обратилась Лена к Козыреву, — не замечаете своего счастья.

— В смысле? — не понял Сергей.

— В вас влюблена такая красотка! Нимфа, я бы сказала!

— Кто это? — заинтересовался Козырев.

— Мы не успели с ней познакомиться, поскольку очень долго обменивались любезностями, но она сейчас дежурит в вашем отделении.

— О, мой бог! — картинно схватился за голову Сергей. — Этот слоноподобный бочонок сладострастья?!

— Возможно, ее зовут именно так, — рассмеялась Бирюкова. — Но я обещала замолвить за нее словечко и заставить вас обратить на нее свое высочайшее внимание.

— Все, придется увольняться, дабы не стать жертвой насилия на рабочем месте.

— Жестокосердный! — патетически воскликнула Лена. — Она страдает!

— Будем лечить, — улыбнулся Козырев.

— Смотри, не переусердствуй, — подначил друга Гордеев.

— Если бы ты ее видел, то понял, насколько неуместна твоя шутка.

— А в чем дело?

— По дороге расскажу, — сказала Лена. — Поехали скорее.

Друзья попрощались. Лена с Юрием сели в автомобиль Гордеева и отправились на Можайское шоссе, к тому самому дому, где была обнаружена машина Синельникова.

— Лена, слушай, вызвала бы кого-нибудь на подмогу.

— Зачем это? Ты кого боишься? — удивилась Лена.

— Я не боюсь. Но ты представь, мы сейчас, как водится, пойдем по квартирам жильцов опрашивать. Вдвоем мы с тобой до вечера будем с ними общаться, хотя бы одного человечка на помощь.

— Пожалуй, ты прав. Сейчас позвоню, правда, в это время будет трудновато…

— А ты Меркулову позвони, пусть распорядится, — посоветовал Гордеев.

— Да неудобно мне его по всякому поводу теребить. Скажет, совсем несамостоятельная девчонка. Так что уж лучше я…

Лена начала терзать свой мобильник. Наконец, через некоторое время, по изменившемуся тону Бирюковой Юрий понял, что ей удалось вызвонить кого-то из оперативников.

— Ну наконец-то… — вздохнула Лена.

— Ну вот, а ты говорила, что будет трудно. Совсем, Ленок, ты потеряла веру в человечество. А люди, они лучше, чем ты думаешь. Еще Камю говорил: есть гораздо больше поводов гордиться человечеством, чем его ненавидеть.

— Камю твой в прокуратуре не работал. А так бы я посмотрела, что бы он понаписал. А приедет Вадик, поскольку уже давно и безнадежно в. меня влюблен. И вместо того чтобы активно нам помогать, он большую часть времени будет пускать розовые слюни на мою отглаженную блузку, — возразила Лена.

— Не будет, я ведь рядом. Возьму, как настоящий джигит, кинжал в зубы и не подпущу к тебе ни на шаг.

— Для себя бережешь?

— А как же!

— Ну-ну, — улыбнулась Лена. — А я-то какая нечувствительная и не замечала раньше.

Молодые люди подъехали к нужному им дому и вышли из машины. На лавочке возле подъезда сидели благообразные бабульки и обсуждали последние светские новости.

— А Вероника-то, слышали, — донеслось до Лены с Юрием. — С тремя детьми от своего сбежала, уехала к матери в Калугу, возвращаться не хочет. Видать, издевался-то этот бес над ней. Вишь, и певицей быть не хочет, и денег ей не надо, лишь бы от этого упыря скрыться.

— Да денег-то она не упустит, — возражали соседки. — Эти знаменитости, они такие, они к хорошей жизни привыкли, в Калуге не проживут. Она еще с ним посудится, обдерет как липку, вот увидишь. И мужика себе другого найдет, у них с этим быстро. Вот эта-то, дочка нашей главной, уже трех мужей поменяла. Теперь с этим легко, это мы раньше с одним мужем всю жизнь жили, а эти теперь прыгают, как хотят…

— Извините, дамы, что прерываем вашу светскую беседу, — прервал старушек Гордеев. — Мы из Генеральной прокуратуры, хотели бы с вами поговорить.

— Ишь, какой быстрый, ты документы покажи! — потребовали бдительные бабушки. — А то ходят тут всякие, а ты рассказывай. Вот в прошлом месяце Королевых обокрали. Такие же ходили, из милиции, мол, а когда ваших соседей дома не бывает? А сколько членов семьи? А собака есть ли? А эта дура Шурка Соколова возьми да и выложи все. Мол, на дачу уезжают всей семьей по выходным и собаку с собой берут. И в первую же субботу их и обворовали, даже ковры вынесли.

— Вот, вот мое удостоверение, — с большим трудом остановила Бирюкова словесный поток старушек.

Те внимательно изучили документ, тщательно сверили Лену с фотографией.

— А в жизни-то ты лучше, на картинке бледненькая такая, востроносенькая, а так ничего.

— Вот спасибо, — улыбнулась Лена неоднозначному комплименту.

— Теперь ты показывай, — потребовали бабушки у Гордеева.

Юрий замялся.

— А он адвокат, — выручила его Лена.

— Защитник, что ли? — подозрительно прищурилась одна из старух.

— Ага, — закивал Гордеев.

— Ишь ты, такой лоб, а защитник! — возмутились старушки. — Да на тебе пахать надо! На завод бы шел.

— А я и хожу, — оправдывался Юрий. — Днем адвокатом, а по ночам во вторую смену болванки тачаю.

— Вот это дело, — одобрили пенсионерки. — Ну, спрашивайте теперь.

— Скажите, — начал Гордеев. — Вы этой ночью ничего необычного не заметили?

— Э, адвокат, ты чего вперед следователя лезешь, — опять возмутились бабушки. — Тебе опыта нужно набираться, так ты стой и слушай внимательно, как старшие работают.

Юрий закипал от возмущения.

— Правильно, — заливаясь смехом, подтвердила Лена. — Так не видели ли вы этой ночью чего-нибудь необычного?

— Вот это дело, — удовлетворенно заметили старушки. — Сразу видно, следователь работает. Я в фильме смотрела, там все время так спрашивают. А ночью этой заметили, конечно. И в милицию уже звонили. Вот все говорят, что милиция плохо работает, а неправда это. Ведь сразу на наш вызов отреагировали, да еще и в Генеральную прокуратуру доложили. Правильно я говорю?

— Правильно, правильно, — хором отозвались соседки.

— Так что же вы видели этой ночью?

— А вот что, — тоном заговорщицы произнесла самая болтливая бабушка. — Горелин-то этой ночью опять к себе трех девок привел, а девки все намазанные, разукрашенные, юбки короткие что есть, что нет. Все наружу, тьфу, бесстыдницы! Одним словом, проститутки! И орали всю ночь, только к трем угомонились, а так всему подъезду спать не давали. В сто семнадцатой он живет. Вот вы поднимитесь к нему и арестуйте.

— Да какой еще Горелин? — воскликнули хором Юрий с Леной.

— Какой-какой?! — возмутились бабушки. — Пашка Горелин, на рынке работает… Наверняка краденым торгует. Откуда у него настоящее? Вид у него такой — ну, точно скупщик краденого. А по ночам девок водит. Может, он еще и притон содержит. Вы посмотрите-посмотрите. Проверьте там. Может, он этот… сутенер! — выговорила сложное слово главная старушка.

— Посмотрим, непременно, — заверила пенсионерок Лена. — А больше ничего не заметили? Ближе к утру, часа в четыре, может быть?

— И в четыре было, — вступила в разговор самая тихая бабушка. — У этого нерусского, с пятого этажа, опять машина визжала, вы и его проверьте. Откуда у него деньги такие, что каждый месяц новые машины? У простых людей таких нет. И все заграничные. Иномарки, вот.

Соседки с уважением посмотрели на подругу, знающую такое модное слово.

— Да-а, — протянул Гордеев. — Наши люди в булочную на такси не ездят.

— Вот-вот, — горячо поддержали его бабушки. — И на такси все время разъезжает. Как пьяный, так вызывает себе такси и едет куда-то, а потом тоже с девками возвращается. Но эти хоть не орут всю ночь.

Юрий с Леной поняли бессмысленность затянувшегося диалога, но уйти им так просто не удалось. Старушки не могли угомониться и наперебой жаловались на всех жителей дома, которые носят слишком короткие юбки, ругаются матом, выпивают, ездят на заграничных машинах, голосуют за демократов, выгуливают собак, женятся, разводятся, ходят, дышат, разговаривают. Лена вяло обещала разобраться со всеми этими недостойными гражданами и толкала Гордеева в бок. На счастье, к дому подъехал Вадим, и бабушки немедленно переключили на него свое негодование.

— Разъездился тут, машин понаставят вечно! Чего ты нам трубу свою под нос пихаешь! Мы воздухом подышать вышли, а ты тут газы ядовитые из своей тарахтелки будешь пускать.

— Тихо-тихо, — попыталась угомонить вышедших на тропу войны бабушек Лена. — Это наш коллега, тоже следователь. Он сейчас поможет нам разобраться со всеми проблемами.

— Ну, раз так, тогда ладно, — смилостивились старушки. — Машинка у него чистенькая, пускай постоит пока.

Бирюкова взяла Юрия под руку и подошла к Вадиму.

— Познакомьтесь. Это Вадим — мой коллега. А это Юрий — адвокат.

— Очень приятно, — пробурчал Вадим и протянул руку для пожатия. Обиженное его лицо опровергало слова о приятности знакомства.

— Взаимно, — произнес Гордеев и ответил на рукопожатие.

— Что это за стая разгневанных гарпий? — кивнул в сторону скамейки со старушками Вадик.

— Ну, что ты! — возразил Юрий. — Милейшие женщины. За пять минут выдадут информацию о чем угодно, начиная с неудачного замужества Вероники и заканчивая неправедным богатством нерусского с пятого этажа.

— Кого-кого? — не уловил Вадим.

— Неважно, — отмахнулась Лена. — Вадик, ты походи по квартирам в подъезде, поспрашивай народ, не видел ли кто-нибудь чего-нибудь подозрительного этой ночью. Ты давай в первый подъезд, а мы с Юркой в другой, у него удостоверения нет, его могут и не пустить в квартиру и дверь не открыть.

— А чего подозрительное-то должно быть, объясни хоть, — потребовал Вадим.

— Нас все интересует: незнакомые люди во дворе, громкие разговоры, машины — все.

— Понял. Потом, может, сходим куда-нибудь?

— Классно, — воскликнул Гордеев. — Сходим! Я вот в кино давно собирался, да компании не было подходящей. Приглашаешь?

— Ага, — мрачно ответил Вадим и скрылся за дверью подъезда.

— Ну и ехидна ты, Гордеев, — рассмеялась Лена.

— Я же сказал, что буду защищать твою честь.

— Жалко. У него чувства. В отличие от некоторых…

— Чувства! — передразнил Бирюкову Юрий. — Ну, и иди тогда с ним куда хочешь.

— Обиделся, да? Обиделся? Гордеев, опять ревнуешь, что ли? — удивилась Лена.

— Да ну тебя, — Юрий направился к подъезду, Бирюкова поспешила за ним.

Они поднялись на лифте на последний этаж и начали обход квартир. Жильцы, недовольные визитом незнакомцев, были менее словоохотливы, чем старушки у подъезда, хамили, грубили, не хотели разговаривать. Ничего нового Лена с Гордеевым не узнали. Только еще несколько раз выслушали леденящую душу историю о жуткой оргии в квартире Горе-лина. Молодые люди спустились до первого этажа с нулевым результатом.

— Ну вот, никто ничего не видел, никто ничего не знает, — расстроилась Лена.

— Я тут подумал, — сказал Юрий. — Может, ничего здесь и не было. Мы ведь не знаем, когда похитители оставили машину. Может, они на ней отвезли Соболева, куда им надо, а потом, уже утром, кто-то один пригнал сюда тачку, тихо, не привлекая внимания, вышел и был таков?

— Не думаю, везти заложника на ворованной машине — это верх безумия. Может, автомобиль уже в розыск объявили. Они же не идиоты, чтобы так рисковать.

— Пожалуй, ты права, — согласился Гордеев.

В этот момент у Лены зазвонил телефон.

— Да, да, слушаю. Очень хорошо. Какая квартира? Семьдесят третья? Сейчас идем.

— Кто это?

— Вадик звонит, говорит, нашел какую-то бабку, которая что-то знает.

— О боже, избавь меня на сегодня от общения с агрессивными бабушками? Ты уверена, что она нам в сотый раз не расскажет про подлого Пашку Горе-лина? — запричитал Юрий.

— Ох, не уверена, — вздохнула Бирюкова.

Дверь в семьдесят третьей квартире открыла хрестоматийная старушка с картинки из детской сказки. Маленькая, сухонькая, в цветастом платке, в мягких вязаных тапочках.

— Проходите, миленькие. Проходите на кухню. Чаек там у меня.

Гордеев с Леной прошли вслед за хозяйкой. На кухне уже сидел Вадим, с аппетитом уплетая пирожки и запивая их чаем. Увидев коллег, он приподнялся со стула и кивнул головой:

— Вот, Тамара Поликарповна. Говорит, что видела ночью каких-то людей.

— Ну-у, милок, какой же ночью! — возразила хозяйка. — Это уж полпятого утра было, я проснулась давно, даже успела тесто замесить.

— Ну хорошо, Тамара Поликарповна, расскажите моим друзьям все еще раз, — попросил Вадим;

— Ну вот я и говорю, — начала старушка. — Да вы садитесь, садитесь. Как знала, что гости будут сегодня, пирогов напекла. Угощайтесь.

Гордеев с Леной присели и с удовольствием взяли по горячему пирожку.

— Проснулась, значит, я утром. Встала, чаю попила, тесто замесила, вышла на балкон птичек послушать. Они летом рано просыпаются, начинают песенки петь. Вот вышла я, гляжу, а тут машина какая-то подъехала, а из нее — трое, и что-то тяжелое сзади вытаскивают и ругаются между собой. Тюк-то этот тащат из машины, а он возьми да упади на землю, прямо из машины вывалился, и показалось мне, что зашевелился. Ну, они его подняли живехонько и к другой машине потащили, да прям в багажник кинули. Кинули, повскакивали сами в машину-то и ну бежать.

— А что за машина была, расскажите, — попросил Юрий.

— А машина-то большая такая, красивая. Серебряная.

— Ну, какая большая? Как выглядела? — настаивал Юрий.

— Такая, как «УАЗики» наши, только красивая.

— Джип, что ли?

— Ну, может, и джип, а только большая очень.

— Да-а, серебристый джип, сколько их таких по Москве разъезжает… — разочарованно протянул Гордеев. — Знать бы хоть марку.

— Я сейчас, — вскочил вдруг с места Вадим и бросился в прихожую.

— Ты куда? — закричала Лена вслед.

— Сейчас вернусь.

Через пять минут Вадик явился, держа в руках какой-то журнал.

— Вот, — с гордостью показал он. — «Все о внедорожниках». Бабуль, может, посмотрим картинки?

— Посмотрим, милок, чего не посмотреть. — Тамара Поликарповна с интересом углубилась в рассматривание фотографий.

— Вот, вот такой, — воскликнула она, пролистав несколько страниц. — Такой, только серебряный тот был, так и пыхал.

— Вы уверены? — спросил Вадим.

— А чё ж я, совсем в маразме, что ли? Уверена, конечно, — возмутилась старушка. — У меня память, знаешь, какая! И еще он шиворот-навыворот.

— Как это? — опешил Вадик.

— Ну, у всех машин руль где? Там, где водитель сидит, а у этого там, где пассажир. Говорю же, шиворот-навыворот, чего тут непонятного?

— Отлично! Серебристый «лексус» с правым рулем! — воскликнул Вадик, довольный собой и собственной находчивостью.

Лена взглянула на него с благодарностью, Гордеев с ревностью.

— Тамара Поликарповна, а куда поехала машина, когда выехала со двора, вы не обратили внимания? — обратился к хозяйке Юрий.

— А как же, вон туда, к Рублевке, и поехала, — ответила старушка.

— Спасибо вам, — поблагодарили молодые люди хозяйку и направились к выходу.

— Вы пирожков-то возьмите с собой. Я напекла, а есть-то некому. Возьмите, я ведь одна совсем живу, некого пирожками кормить, а печь люблю, — говорила Тамара Поликарповна, заворачивая гостинцы в кухонное вафельное полотенце.

— А можно я вас попрошу? — сказала вдруг Лена. — Я знаю, кому просто необходимы ваши пирожки и внимание.

— Кому это? — удивилась старушка.

— Есть у меня один знакомый дедушка, он сейчас лежит в больнице, и к нему никто не приходит, ему совсем одиноко. Он очень бы обрадовался вам и вашим восхитительным пирожкам.

— Да как же это можно, дочка, чтобы человека в больнице никто не навещал? — возмутилась Тамара Поликарповна.

— А вот так, нет у него никого, — развела руками Лена.

— Ну так нужно к нему сходить.

— А вы пойдете?

— Конечно, разве можно человека в беде одного бросать?

Лена быстро написала на клочке бумаги адрес больницы и объяснила старушке, как найти нужного ей человека.

— Передавайте ему от меня привет, скажите, что я тоже обязательно как-нибудь к нему заскочу.

Затем молодые люди попрощались с гостеприимной хозяйкой и вышли на улицу.

— Так, подведем итоги, — произнес Гордеев. — Что мы знаем? Похитители приехали во двор этого дома на машине врача, оставили ее здесь, пересели в свой серебристый «лексус» и умчали по Рублевке. Что теперь?

— Вот теперь позвоним Меркулову, — ответила Лена. — Теперь действительно нужна его помощь. Потому как я думаю, что нужно ехать по Рублевскому шоссе и опрашивать постовых. Трасса-то правительственная, постов понатыкано на каждом метре, а в пять утра машин немного, могли и запомнить.

— Ага, машин немного, но постовые спят, — заметил Гордеев.

— Не спят, не имеют права, — заверила его Лена.

В этот момент у нее снова зазвонил телефон.

— Да, слушаю вас. Привет, Дим. Ага, ага. Вот как интересно. Понятно. Спасибо, Дима, большое. До встречи.

— Чего там тебе рассказали? — поинтересовались Гордеев с Вадимом.

— Димка звонил, сказал, что пробил наших не вернувшихся из больницы посетителей.

— И чего?

— Значит, так: граждане Смирнов, Понькин и Памфилов несколько дней назад обратились в милицию с заявлениями о похищении документов. Причем случилось это со всеми троими на Черкизовском рынке. На том самом, где промышлял Валерий Синицын, — напомнила Бирюкова.

— Это еще ни о чем не говорит, — возразил Юрий.

— Не говорит, но намекает, — негромко произнесла Лена.

— Лен, я нужен еще? — напомнил о своем присутствии Вадим.

— Нет, Вадик, спасибо тебе, ты свободен. А потом действительно куда-нибудь сходим.

— Идет. Я это запомню.

Лена чмокнула Вадима в щеку, тот пожал руку Гордееву, при этом взгляд его был менее неприязненный, чем при начале знакомства, сел в машину и уехал.

Лена с Юрием остались вдвоем.

— Ну что, теперь звони Константину Дмитриевичу, — напомнил Гордеев.

— Звоню, — ответила Лена, набирая номер. — Алло, Константин Дмитриевич, добрый день. Бирюкова беспокоит.

— Здравствуй, Лена, — услышал Гордеев громкий голос Меркулова.

— Константин Дмитриевич, ваша помощь нужна позарез. Мы тут вышли на машину одну…

— Кто это мы?

— Да я тут с Юрой Гордеевым.

— Вон оно как, ну, привет ему, — усмехнулся Меркулов.

— Спасибо, — кивнул головой Гордеев.

— Что за машина?

— Константин Дмитриевич, очень важная машина, долго объяснять, завтра положу подробный отчет, но машинку эту необходимо проследить. Очень, очень нужно опросить постовых на Рублевке. Как бы так сделать, чтобы они с нами разговаривать стали?

— Машина когда была?

— Этой ночью.

— Ну, и с кем ты разговаривать собралась? Ты думаешь, они там сутками стоят? Сменились уж давно, — резонно возразил Меркулов.

— А что же делать? — расстроилась Лена.

— Грязнову звонить. Он выяснит, чьи дежурства были, кто чего видел. Что за машина, говори?

— Серебристый внедорожник «лексус» с правым рулем.

— Все понял. Я постараюсь проконтролировать, чтобы никаких проволочек не было. Будут результаты — позвоню, но скоро не ждите.

— Спасибо, Константин Дмитриевич, мы все равно ждем.

— Счастливо, — Меркулов отключился.

— Вот так, будем ждать, — сказала Лена.

— Ждать-то мы будем, да я боюсь, что Соболев не дождется. Серега сказал, что он очень плох, в любой момент может ласты скле… Отправиться к праотцам, — заметил Гордеев.

— Юра, ну а что мы с тобой можем сделать?

— Это-то и бесит, что ничего. Человек где-то умирает, а мы с тобой ничего сделать не можем.

— Судьба такая, — фатально произнесла Бирюкова. — Пойдем, что ли, поедим пока, я голодная как волк.

— Пойдем, — согласился Юрий. — Я как раз по дороге какую-то забегаловку видел, оттуда шашлычком тянуло вкусно.

— Ага, жареными котятами, — съязвила Лена.

— Ну, вечно ты ляпнешь что-нибудь, — расстроился Гордеев. — Теперь вот будем в «Макдональдсе» питаться, там точно без котят.

— И без мяса, некоторые говорят, — добавила Бирюкова.

— Ну ведь не можешь промолчать? — недовольно ворчал Гордеев, заводя автомобиль.

— Могу, но тогда скучно станет, — не осталась в долгу Лена.

Время тянулось ужасно медленно. Лена с Гордеевым почти не разговаривали, только нервно поглядывали на часы. Периодически Юрий вскакивал, убегал и возвращался снова с полным подносом гамбургеров и картошки. Они сосредоточенно начинали поедать однообразный фастфуд, уже безо всякого аппетита, скорее только для того, чтобы убить время. Но на четвертом заходе Гордеева к кассе Лена сломалась.

— Юра, я больше не могу. Мы едим не переставая уже два с половиной часа. Меня сейчас разорвет.

— А что делать-то? Неудобно просто так здесь сидеть. И потом, когда ешь, проще от мыслей отключиться. Сидишь, жуешь себе тихонько.

— Ага, сидишь, жуешь… Мне уже плохо.

— Кто тебя есть-то заставляет? Не хочешь — воду пей.

— «Воду пей», — передразнила Лена. — Я не могу. Ты так лопаешь аппетитно.

— Кушай-кушай, к Рождеству зарежем. У нас там пирожки еще в машине.

— Здорово, на моей могиле будет написано: «Она умерла от обжорства».

— А на моей: «Он умер от нетерпения».

На этих словах зазвонил телефон Лены, она схватила трубку, как утопающий хватает спасательный круг, и заорала:

— Алло, я слушаю вас.

— Бирюкова, ты чего так орешь? — отозвался Меркулов.

— Извините, Константин Дмитриевич. Это уже нервное.

— Молодая еще, чтобы нервами мучиться.

— Не тяните, Константин Дмитриевич, новости есть?

— Есть новости. Танцуй, Бирюкова. И Вячеславу Ивановичу ты теперь по гроб жизни обязана, он всех подмосковных гаишников на уши поставил. В общем, так: «лексус» ваш серебристый проехал все Рублевское шоссе, свернул на Рублево-Успенское, а с него на дорогу к Петрово-Дальнему. Куда он там делся — неизвестно, потому как постов там больше нет, последний на повороте. Вот там его и заметили ребята. В начале шестого утра.

— Спасибо, Константам Дмитриевич. Все поняла. Будем искать.

— Ищите. Тебе понадобятся оперативники, я распоряжусь…

— Не надо, Константин Дмитриевич, — возразила Лена.

— Почему это? — удивился Меркулов.

— Боюсь я, Константин Дмитриевич. Спугнуть боюсь, если мы туда с оперативниками заявимся. Поселок-то маленький…

— Верно рассуждаешь, Бирюкова, хвалю.

— А так мы вдвоем с Гордеевым. Может, чего и узнаем.

— А если не узнаете? — задал резонный вопрос Меркулов.

— Ну-у, — протянула Лена.

— Баранки гну, — передразнил Меркулов. — Значит, так: когда устанете бродить по поселку, звоните Вячеславу Ивановичу. Если что, пускай Гордеев сам Грязнову звонит. Я того предупредил.

— Спасибо, — повторила Лена. — Мы все поняли. До свидания.

— Ну, что там? Что? — нетерпеливо вопрошал Гордеев.

— Последний раз машину заметили на повороте на Петрово-Дальнее, это километров сорок от Москвы, я там была как-то.

— И что нам это дает?

— Не знаю, Юра, но поехали туда.

— А смысл?

— Поселок-то небольшой. Может, найдем что-нибудь.

— Чего мы найдем, Лена? Что ты как маленькая? Ты думаешь, там указатели по всему поселку: «Похищенный Соболев находится в таком-то доме. Дорогие Лена и Юра, приходите скорее»? — ехидничал Гордеев.

— Вот эти мужики, вечно так! — распалилась Лена. — Ты еще ничего не знаешь, ты поселок этот не видел, а задницу поднять тебе тяжело. Может, тебе бензина жалко? Так я оплачу, не переживай.

— Прекрати истерику. Хочется тебе в Петрово-Дальнее — поехали. Хочешь, хоть в Новую Гвинею смотаемся, если тебе угодно. Я просто не люблю совершать бессмысленные поступки, — разозлился Гордеев.

— Поехали! — резко сказала Бирюкова и поднялась из-за столика.

В дороге они почти не разговаривали. Лена дулась, Гордеев злился. Наконец они достигли поворота на Петрово-Дальнее.

— Вот оно, твое ненаглядное, — нарушил тишину Гордеев.

— Вижу, — буркнула Лена в ответ. — Тормози. Выйдем здесь.

Юрий послушно остановился. Бирюкова первая выскочила из машины и направилась в сторону поселка, Гордеев поспешил за ней. Через несколько минут они дошли до первых построек. Это были большие каменные дома, окруженные неприступны-ми заборами, у некоторых была установлена охрана и камеры внешнего наблюдения.

— Ну и что, штурмовать будем? — ворчал Юрий.

— Слушай, Гордеев, — снова завелась Лена. — Если тебя все это так напрягает, то вали домой, и не надо ныть мне на ухо, я и без тебя справлюсь. Достал уже своими причитаниями.

— Ну и ладно. Делай что хочешь, хоть осаду устраивай, а мне твои истерики уже надоели. Психопатка!

Юрий развернулся и зашагал обратно к машине. Лена двинулась в глубь поселка. Она внимательно оглядывала дома, но высокие заборы не позволяли разглядеть все подробно. Виднелись только причудливые башенки однотипных строений, но Бирюкова продолжала упрямо блуждать по поселку.

— Эй, ты, — окликнул вдруг Лену пьяный голос. — Ты чего здесь шатаешься?

Бирюкова оглянулась и увидела небритого мужика с огромной псиной на поводке. Псина хищно скалилась и как будто только и ждала команды хозяина наброситься на незнакомку.

— Я заблудилась. Приехала к друзьям в гости, вышла прогуляться, а теперь не могу найти дорогу, — испуганно начала оправдываться девушка.

— А ну-ка, вали отсюда, пока собаку не спустил! — буянил мужик. — Сейчас до десяти досчитаю, и хана тебе.

Лена не стала дослушивать человека и со всех ног бросилась к дороге, молясь только об одном, чтобы Гордеев не бросил ее и не уехал. Вслед ей летел пьяный хохот. Лена добежала до поворота и с облегчением увидела машину Юрия на прежнем месте. Она открыла дверь, плюхнулась на пассажирское сиденье и немедленно набросилась на Гордеева с упреками:

— Ты — подлый предатель, я поняла, что на тебя положиться нельзя! В тяжелой ситуации на тебя лучше не рассчитывать. Трус и предатель.

— Что случил ось-то? — недоумевал Юрий.

— Что случилось? Он еще спрашивает, что случилось! Да меня только что чуть не убили, а ты тут рассиживаешь, музыку слушаешь. Свинья!

— Как «чуть не убили»? — встревожился Гордеев. — Леночка, девочка, что случилось?

— Там такой мужик страшный был, — разревелась вдруг Лена, почувствовав ласковую интонацию в словах Юрия. — У него собака огромная, он на меня орал, а потом сказал, что собаку сейчас спустит, я еле удрала от него.

— Вот сволочь! — взбесился Гордеев. — Где он был, говори быстро, я ему сейчас голову оторву!

— Юра, не смей, — кричала сквозь рыдания Лена, вцепившись в рукав Гордеева. — Не ходи, он пьяный в стельку. Его собака тебя разорвет.

— Не разорвет, — разошелся Юрий. — Я ему сейчас покажу, как девочку мою обижать.

— Юра, не ходи, — продолжала плакать Лена. — Если ты пойдешь, я с тобой. За себя не боишься, меня пожалей.

— Ну, ладно-ладно, — остыл Юрий. — Все, хорошая моя, успокойся. Не плачь, я никуда не пойду.

Гордеев ласково поглаживал Лену по голове, и она постепенно успокоилась и даже улыбнулась.

— Если бы ты знал, как я испугалась. Ужас. Собака Баскервилей по сравнению с этой псиной — просто милый щенок.

— Ох, Ленка, упрямая ты, не слушаешь никого и вечно влипаешь во что-нибудь.

Лена обиженно насупилась.

— Ладно тебе, не дуйся, — Гордеев чмокнул Бирюкову в макушку. — Давай лучше подумаем, что нам делать.

— Позвони Грязнову. Кстати, и Меркулов об этом говорил, — сказала Лена.

— А чего ж ты раньше молчала? — опешил Гордеев. — Это надо было сделать в первую очередь!

— Забыла… — виновато надула губы Лена.

— То есть как это «забыла»? — возмутился адвокат.

— Ну… Я хотела сама, без помощи Грязнова… — виновато поглядывая на Гордеева, сказала Лена.

— Хотела она… Ну ладно… Что еще говорил Меркулов?

— Он сказал, что можешь Грязнову звонить напрямую, его предупредили.

— Ну и чего я ему скажу?

— Чего скажешь? Правду скажешь. Как есть, — говорила Бирюкова. — Пусть поможет.

— Да, сейчас позвоню, — вздохнул Гордеев и набрал номер Грязнова. — Вячеслав Иванович, приветствую тебя, это Гордеев.

— Привет, Юра. Ну, чего от меня хочешь? Проблемы какие-то, конечно? — с места в карьер начал Грязнов.

— Зачем так сразу?..

— Нет, ты скажи еще, что позвонил меня с именинами поздравить, — усмехнулся Грязнов. — Давай, выкладывай, а то у меня и без тебя забот полон рот.

— Нет, не с именинами… — вздохнул Юрий. — Помощь твоя нужна.

— Выкладывай, — нетерпеливо повторил Грязнов.

— Вячеслав Иванович, я сейчас в поселке Петрово-Дальнее, здесь, скорее всего, находятся преступники, похитившие человека, но как их найти, я не знаю. Подскажи что-нибудь, иначе — тупик. Мы ни в один дом не попадем.

— А преступники-то те самые, на серебристом «лексусе»? — спросил генерал.

— Они, — подтвердил Гордеев.

— Давай подумаем, что нам делать… Если я сейчас нашлю милиционеров на поселок все дома проверять, то бандюганы твои моментом почувствуют, что дело пахнет керосином, и дожидаться нас с тобой не будут, слиняют в один момент, правильно?

— Правильно, — согласился Юрий.

— Поэтому лучше, конечно, действовать осторожно и медленно.

— Нельзя медленно, Вячеслав Иванович! Человек, которого похитили, при смерти, счет идет буквально на минуты, он может умереть в один момент.

Чем дольше мы тянем, тем меньше шансов найти его живым.

— Да-а, проблема, — протянул Грязнов. — Ладно, Юра, я что-нибудь сделаю, тем более есть директива Меркулова. А ты езжай-ка домой и не светись в поселке, преступники — народ подозрительный, их любая мелочь может спугнуть. Я позвоню тебе.

— Договорились, Вячеслав Иванович. Спасибо.

Гордеев отключился и обратился к Лене:

— Ладно, душа моя, я везу тебя домой. Здесь нам пока делать нечего, Грязнов какие-то действия предпримет. А нам и отдохнуть пора.

— Согласна, — кивнула головой Лена. — Поехали.

17

После разговора с Гордеевым Вячеслав Иванович Грязнов набрал номер начальника подмосковной милиции.

— Здорово, — произнес Грязнов, услышав знакомый голос на другом конце провода.

— Здравствуй, Вячеслав Иванович. По делу звонишь или так?

— По делу, дорогой. Расскажи-ка мне, что за дела у тебя происходят в Петрово-Дальнем?

— А что за дела? — удивился собеседник. — Все тихо там.

— Тихо, да не очень, — возразил Грязнов. — Есть у меня сведения, что там, в одном из домов, удерживают в заложниках человека. Есть у тебя личности, вызывающие подозрение?

— Ну, есть несколько домов преступных авторитетов. Приказать моим ребятам, чтобы проверили их?

— Да, медлить нельзя, заложник при смерти. Но и осторожность не помешает, можно спугнуть.

— Какие-нибудь ниточки есть?

— Да, имеется у нас одна зацепка: серебристый джип «лексус» праворульный. По всем признакам именно на нем бандиты и разъезжают. Поставил б ты пост на повороте на поселок. Пускай твои ребята последят. Конечно, слабая надежда, но, возможно, заметят эту машину.

— Ну, можно попробовать. Сейчас же пошлю патруль туда. О результатах, если что, доложу. Хотя ты понимаешь, джип-то этот может и через неделю проехать.

— Понимаю, — вздохнул Грязнов, — ну и по другим каналам разузнай.

— Обязательно, Вячеслав Иванович, все силы задействуем.

— Вот спасибо. Если что, звони в любое время.

Через двадцать три минуты к повороту на Петрово-Дальнее подъехала неприметная «шестерка» с двумя пассажирами в салоне, съехала на обочину и максимально скрылась в кустах акации. Старший лейтенант милиции Сухарев и сержант Рубцов откинулись на спинки сидений и повели неторопливый разговор.

— Ну и чего нас сюда пригнали, спрашивается? — недовольно полюбопытствовал Рубцов.

— Когда начальство куда-то посылает, оно, как правило, не объясняет зачем. Мы с тобой люди маленькие, подневольные. Нам сказали — мы сделали, — разъяснял более опытный Сухарев.

— Ну-ка, покажи фотку.

Сухарев вынул из кармана фотографию серебристого джипа «лексус» и показал напарнику.

— Ишь ты… Хорошая тачка. Небось, тысяч тридцать стоит?

— Да больше… Хотя, в разработке написано, что праворульный. Значит, из Японии гнали. Скорее всего, подержанная. А тачки там копейки стоят.

— Все равно красивая… — прищелкнул языком Рубцов и, вздохнув, вернулся к более прозаическим вещам. — Обидно просто, день удачный был, и местечко мы с тобой хорошее нашли, еще бы пару часиков, и я бы на новые стекла подзаработал. Я тебе говорил, что моя мамаша выкинула?

— Нет, а что такое?

— Да совсем крыша у нее поехала, я с дежурства возвращаюсь намедни, смотрю — в доме ни одного целого окна, все перебила, говорит, что не она, грабители, говорит, лезли.

— Ну надо же! И давно у нее так? — посочувствовал напарнику Сухарев.

— Да как батяню подстрелили, так и началось. Сначала незаметно было, временные помутнения. То голоса ей какие-то мерещились, то еще какая-то дребедень, а потом совсем плохая стала. Вбила себе в голову, что соседи ее радиацией облучают. А у нас и соседей-то — никого, на площадке три квартиры пустуют. И теперь вот инопланетяне мерещятся. Уверяет, что только очищение огнем спасти может. Теперь в себе и не бывает никогда. Дома ее страшно одну оставлять. Когда ухожу, кухню на замок закрываю, боюсь, как бы не подпалила квартиру, с нее станется.

— А чего не сдашь куда следует?

— Да ты что! — оскорбился Рубцов. — Мама все-таки. Она ж меня родила и воспитала, а я ее в психушку? Так, что ли?

— Ну ладно, не кипятись, я спросил просто. Нет, так нет. Ну и правильно. Мама. Я бы свою тоже не сдал. Только ты парень молодой, жениться тебе надо, детей заводить, а с такой мамашей тяжеловато будет.

— Это да, но я как рассуждаю… Эй, гляди-ка, это не наш джип?

Мимо их машины проехал серебристый джип.

— Не… Это вроде «мерседес».

— Да, не наш… — согласился напарник, так вот я и говорю. Если девка хорошая, все сама поймет, а если гоношиться будет, так на хрена она мне такая сдалась?

— И то верно, — снова согласился Сухарев. — Ты слушай лучше, историю мне вчера ребята рассказали. Стояли они на Рублево-Успенском, на пятнадцатом километре, едет мимо них «ауди»-восьмерка нулевая. А за рулем там такой чисто конкретный пацан, весь в золоте, тридцать три мобилы на пузе, все дела. Подъезжает он к нашим ребятам и говорит, я, типа, тачку новую купил, хочу посмотреть, сколько из нее максимально выжать можно. Давайте, я сейчас развернусь и на обратном пути на всех парах мимо вас, а вы, типа, радаром замерьте, какая скорость была. Ну, и им сотку дает. А нашим что, сложно, что ли, они и согласились. Этот мужик, значит, разворачивается, разгоняется что есть мочи и мимо ребят. Они, конечно, замерили все, как обещали, двести семьдесят в час, можешь себе представить?

— Ни хрена себе, — присвистнул Рубцов. — Вот фашисты дают, вот это техника.

— Слушай дальше, возвращается этот браток и говорит: сколько? Ну, наши ему: двести семьдесят. Тот в бешеном слюнявом восторге, пишите протокол, говорит. Наши ему: ты чего, мужик, охренел, это ж штраф обалденный. А он им: неважно, пишите протокол, без документа пацаны не поверят, что тачка столько может. Прикинь, да?

— Ну, и чего? — заржал Рубцов.

— Ну, чего, наши ему объясняют, что если в протоколе скорость фиксировать, то за такое превышение права надо отнимать. А ему все по хрену, пускай, говорит. Отобрали, значит, у него права, на следующий день он в ГАИ за ними приходит. Там майор как на протокол посмотрел, чуть с инфарктом не слег. Да что, говорит, с тобой, уродом, делать? Максимальный штраф-то — пятихатка — за превышение на шестьдесят километров, а у этого почти в три раза больше дозволенной скорости. И наш конкретный пацан говорит: вот тебе штука штрафа и еще штука за копию протокола. Вот так интересно люди живут, — заржал в завершении рассказа Сухарев, как молодой колхозный конь.

— Во дела, бабки людям девать некуда! — возмутился напарник. — Лучше бы детям помогали.

— Да, о чем ты говоришь, — махнул рукой Сухарев.

— Время-то у нас сколько?

— Да уж начало второго.

— Интересно, какие идиоты будут по ночам разъезжать?

— А чего это им ночью не поездить?

— Клевая, кстати, тачка, — снова прищелкнул языком напарник. — Я бы себе такую купил.

— Чё ж не купишь? Жаба душит?

— Да не хочу от коллектива отрываться. Скажут, буржуй, возникнет классовая ненависть. А оно мне надо?

— Это да, купи что-нибудь поскромнее. «Поршню», например, маленький, неприметненький, будешь на огород ездить, рассаду возить, — подкалывал друга Рубцов.

— Ага, «поршик», он в Германии хорош, а по нашим дорогам лучше «хаммер» брать, почти трактор.

— Слушай, жрать охота, — жалобно произнес вдруг Рубцов. — Может, сгоняем до ближайшей палатки на станцию?

— Да ты что, нельзя ведь, нужно тачку караулить, — возразил Сухарев.

— Ну, всего ведь минут десять займет. У меня уже кишки в узлы завязались. Я только позавтракать сегодня успел.

— Нет, нельзя с поста уходить. Узнают, голову оторвут.

— Блин, чё ж делать-то тогда, у меня сейчас голодный обморок случится. Погибну на боевом посту.

— Будем подножным кормом питаться, пошли малину собирать, — предложил Сухарев.

— Ты сдурел, что ли, какая малина в темноте?

— Зажигалочкой посветишь, да и фонарик у нас в багажнике вроде был. Ну, чего, пойдешь?

— Хрен с тобой, давай сюда фонарь, я пошел.

Сухарев достал из багажника небольшой походный фонарик и вручил его Рубцову. Тот, кряхтя и ломая ветки, углубился в кусты. Сухарев остался один на посту. Он поймал на радиоприемнике любимую волну со спокойной музыкой, прикрыл глаза и начал медленно погружаться в сон. Тут участок дороги осветил яркий свет фар, и мимо милицейской машины бесшумно, едва касаясь колесами асфальтового покрытия, пролетел серебристый джип. Сухарев вскинулся на сиденье и бросился заводить машину. Он с трудом выехал из кустов акации и пустился вслед за ним, стараясь держаться на безопасном расстоянии, но в то же время не упускать автомобиль из виду. Иномарка проехала весь поселок, затормозила у самого крайнего дома с высоченным кирпичным забором и сторожевыми башенками по углам, чуть шурша шинами по щебенке, въехала в ворота, которые тут же наглухо закрылись. Сухарев запомнил дом, развернул машину и поехал за своим напарником.

Обескураженный Рубцов, в разорванной форменной рубахе, без единой пуговицы стоял на повороте, сжимая в руках фонарик.

— Ты откуда такой красивый? — рассмеялся Сухарев.

— Тьфу ты черт! — воскликнул Рубцов. — Ты куда делся? Я уж думал, заблудился. Выбрался по этой темнотище на дорогу, машины нет, и местность вроде другая. Все, думаю, теперь до утра буду блуждать.

— А малины-то набрал?

— Да какая, к дьяволу, малина?! Насилу из оврага выбрался. А страшно в лесу. Меня еще бабка запугала всякими там лешими да кикиморами, так до сих пор по лесу один ходить боюсь. А тут еще и ночь, да ты слинял куда-то.

— Я не куда-то, я наш таинственный «лексус» выследил. Теперь можем со спокойной совестью возвращаться в отделение. Доложим начальству — и свободны как ветер.

— Слава тебе, Господи, — произнес Рубцов, забираясь в машину. — Тогда поехали, мне уже и выпить надо, страху натерпелся.

— Впечатлительный больно, — усмехнулся Сухарев и рванул с места.

18

Гордеев проснулся среди ночи от телефонного звонка. Не понимая ничего спросонья, он, матерясь, дотянулся до телефона и взял трубку. Звонил Грязнов.

— Гордеев, ты все спишь?!

— Да это как бы вполне логично, в три-то ночи, — потирая глаза, ответил Гордеев, но тут же понял, что раз Грязнов звонит так поздно, значит, это очень важно. — Что-то выяснилось?

— Конечно. Мы-то не спим и времени даром не теряем!

— Что узнали-то? — Гордеев резко Сел на постели.

— Узнали, кому принадлежит дом, во двор которого въехала означенная машина.

— Кому? — Гордеев чуть не упал с кровати.

— Некоему Петру Буздыгану. Полагаю, такого ты не знаешь.

— А вы?

— В лицо, конечно, и я не знаю. Но заочно уже познакомился. Мне успели всю его подноготную рассказать.

— И что же там?

— Там? Весь материал, чтобы упечь его за решетку. Он член одной из подмосковных группировок. Кстати, в той же самой группировке числился и покойный Синицын.

— Да что ты? Вот и сошлись ниточки!

— Сошлись, сошлись. И ниточки, и веревочки. Только, Гордеев, если ты не поторопишься, придется захват без тебя производить. ОМОН-то я уже послал. То есть уже выезжаем.

— Бегу, — коротко ответил Гордеев.

Собрался он, как в армии, за сорок секунд. Уже сбегая вниз по лестнице, он набрал номер телефона Лены Бирюковой.

— Алло, — раздался в трубке бодрый голосок.

— Ты что, не спишь? — удивился Гордеев.

— Нет, Гордеев. В такое тревожное время совести спать хватает только у тебя.

— Чего? Это ты откуда взяла?

— Оттуда же, откуда и информацию о Буздыгане.

— Ах, тебе уже сообщили! Замечательно.

— Да, да. Вот я тебя и жду, чтоб ты за мной заехал.

— Ну, так я еду.

Лена ждала около своего подъезда. Она быстренько села в машину Гордеева.

— Здравствуй, миленький, — произнесла она, как всегда, в своей иронической манере.

— Привет, привет. Свежа и красива, как всегда. Даже в три часа ночи.

— Спасибочки. Ну что, мчим?

— Мчим.

Гордеев выжимал из своей машины все, что только можно.

— Я думал, мне тебя будить придется, — сказал он.

— Нет. Я же говорю, только у тебя хватает совести спать.

— Ты что, и не ложилась даже?

— С таким сожалением ты это говоришь, однако…

— Конечно. Почему бы не совместить полезное с приятным?

— Все вы, мужчины, одинаковые, — вздохнула Лена. — Давай будем совмещать полезное с приятным, когда все кончится.

— Лена, в том-то и дело, что никогда ничего не кончится. Одно кончится, другое начнется.

— Юр, я что-то так устала за все это время. Думаю, что, как только мы с этим делом разделаемся, я уеду куда-нибудь отдыхать…

— Кто тебя отпустит-то? — усмехнулся Гордеев.

— Думаешь, я такой незаменимый работник?

— А то! Ты просто клад! Золото.

Лена внимательно посмотрела на Гордеева, думая, что он над ней издевается. Но у него был серьезный, как никогда, вид. А уж Лена-то разбиралась, когда Гордеев шутит, а когда нет.

— Спасибо, — тихо сказала она.

— Я знаю, что ты очень устала. Но ты очень сильная. Столько всего навалилось, убийства, похищения отравления… А ты… Просто молодец! Я тобой восхищаюсь, честное слово.

Лена слабо улыбнулась, но на душе у нее было нехорошо. Время от времени в памяти возникала старуха с сумасшедшими глазами и ее страшными пророчествами. Нет, Лена всему этому не очень-то верила, но при слове «убийства» невольно вздрогнула и поежилась.

А Гордеев после разговора с Леной тогда, в летнем кафе, ни разу еще не спрашивал ее о Колодном, об их отношениях и о ее чувствах. Да и что можно спрашивать о чувствах человека, у которого убили любимого, если, конечно, Колодный заслуживал такого звания. И тем не менее Юрий понимал, что Лене очень тяжело. И еще одно убийство у нее на глазах! Ей действительно после всего этого нужен был хороший, продолжительный отдых где-нибудь на море.

— Юр, Знаешь, мне кажется, что если я после всего этого не отдохну, не приду в себя, я просто сойду с ума. Хочу на море. Ужасно хочу. Вчера смотрела в окно, представляешь: солнце светит, небо яркое-яркое, такого темно-голубого Цвета, и ни единого облачка. У нас, на севере, такое очень редко бывает летом. Обычно зимой, когда небо кажется высоким-высоким. И вот еще такое небо бывает на море и в горах. Я как только это поняла, мне прямо плакать захотелось. Нет, если я в скором времени не побываю на море, я на себя руки наложу.

— Ну, — протянул Гордеев, — если все так серьезно, тогда ладно, так уж и быть, придется мне за тебя просить у Меркулова. Авось смилостивится. Еще Турецкого к этому делу подключим. Только с одним условием. Ты возьмешь меня с собой на море!

— Какой хитрый! Ну конечно, если ты выступишь моим защитником перед Меркуловым, то придется-таки тебя с собой брать. Только и у меня будет одно условие: никаких разговоров о работе!

— Обещаю! — с готовностью ответил Гордеев. — Какие могут быть разговоры о работе, когда рядом такая женщина!

— Да! Боюсь, если ты будешь рядом со мной на отдыхе, то я так и не отдохну! — принялась кокетничать Лена.

— Отдохнешь еще как! — двусмысленно пообещал ей Гордеев.

Так они ехали на полной скорости и разговаривали о какой-то ерунде. Ни у Гордеева, ни у Лены не было ни сил, ни желания разговаривать о том, что им предстоит, к тому же, что именно ждет их в Петрово-Дальнем, ни Лена, ни Гордеев не знали… Каждый из них намеренно избегал этой темы. Наконец, Лена не удержалась и спросила:

— Юра, как ты думаешь, что сейчас будет?

— Что, что! Захват.

— А получится?

— У ОМОНа-то и не получится?!

— Да нет, я не об этом. У нас получится?

— Мне почти на сто процентов кажется, что все у нас получится. Столько совпадений подряд не может быть!

— Ты меня успокаиваешь.

— Я говорю правду.

Между тем они уже подъезжали к месту действия. Вдалеке были видны многочисленные огоньки — фары машин, какое-то шевеление. Машина Гордеева еще даже не успела подъехать к наибольшему скоплению людей, как человек в форме остановил их. Он отдал честь и с достоинством произнес:

— Ваши документы, пожалуйста. Здесь производится операция «Захват», боюсь, вам не проехать.

— Моя фамилия Гордеев, — сказал Юрий, доставая документы. — Вас должны были предупредить насчет меня.

— Хм, — тот нахмурился. — Гордеев? Боюсь, я ничем не могу вам помочь.

— Но… — начал Гордеев.

Тут Лена достала свои документы.

— Следователь Генпрокуратуры Бирюкова, — отрекомендовалась она. — Думаю, нас ждут…

Ни сказав на это ни слова, а только мельком взглянув на Ленины документы, омоновец вновь отдал честь и пропустил их.

— Ну, ничего себе у Грязнова юмор! — возмутился Гордеев. — Тебе, значит, можно, а мне нет. Тебе, вроде того, дорога открыта. А я? А если бы я без тебя был, каким манером мне надо было бы пробираться к Грязнову? И зачем он, собственно, звонил мне и приглашал на захват!

— Не горячись. Я думаю, он все правильно сделал. Ну, сам посуди, кто ты такой, чтобы присутствовать при операции захвата? Адвокаты, знаешь ли, люди хорошие, но у них с ОМОНом и с захватом мало общего.

— И все равно, — не унимался Гордеев. — Как бы я без тебя проехал?..

— Хватит чушь говорить! Куда ты без меня? — И она улыбнулась одной из своих самых обворожительных улыбок.

По приказу Грязнова дом Буздыгана взяли в кольцо. Омоновцы были готовы к захвату и ждали только приказа. Примешивающийся к дорожным фонарям свет от фар милицейских машин окрашивал ночное небо в желто-фиолетовый цвет. Обстановка стояла напряженная. Сам Грязнов стоял за кольцом милицейских машин, облокотившись на один из автомобилей, в руке у него был громкоговоритель. Он доброжелательно смотрел на вылезающих из машины Гордеева и Елену.

— Быстро вы, — сказал он. — Мы уж хотели за вами съездить, а потом опять сюда вернуться. Буздыган тоже уже за вас волноваться начал, чего это, говорит, их так долго нет?

— Еще не начинали? — спросил Гордеев.

— Как же тут начнешь? Вас ждали.

— А Буздыган что же? — поинтересовалась Лена.

— А что Буздыган? Ты думаешь, он еще ничего не заметил? Да у него, наверно, крыша поехала. Думает, ОМОН приехал и не захватывает! Может, они в гости, только без приглашения стесняются? Ждут, чтобы их позвали?

— Ладно, — потупился Гордеев. — Мы ехали так быстро, как только позволяла моя машина.

— Не очень-то твоя машина хороша, скажу я тебе.

— Да? А кто запретил меня пускать? — вдруг опять завелся Гордеев.

— Я такого не говорил.

— Да, конечно, просто не предупредил, что я приеду.

— Но я же предупредил, что Бирюкова приедет.

— А если бы я приехал без нее?

— Ну, тогда извиняй, — усмехнулся Грязнов.

— В чем дело? — вмешалась в разговор Лена. — Что происходит? Хватит препираться. Почему ничего не начинается? Что-то случилось?

— Я жду, — изрек Грязнов. — Мне должны доложить обстановку, и тогда я приму решение о захвате.

Как раз с этими его словами к Грязнову спешно вторил Грязнов. — Так уж и быть, я забуду про этот твой необдуманный поступок!

Окошко опять открылось и оттуда полилась какая-то трудноразбираемая брань. Грязнов вопросительно посмотрел на Гордеева и на Лену.

— Чего, чего он там мне пожелал? Приятного аппетита? Я что-то не расслышал.

Лена с Гордеевым пожали плечами.

— Я не понял, что вы мне пожелали? — спросил в рупор Грязнов. — Повторите, пожалуйста, еще раз.

— Пошел ты на… — донес до них ветерок.

— В первый раз было длиннее, — отметил Грязнов и, приложив рупор ко рту, продолжил: — Эй, уважаемый! Мне надоело с тобой нянчиться! Повторять двести раз не собираюсь. Повторяю в последний. Не заставляй меня отдавать приказ на захват, сам знаешь, чем это чревато. Так вот, сопротивление, как я уже говорил и как ты сам, я надеюсь, уже убедился, бесполезно. И поэтому выходи с высоко поднятыми руками. И без всяких там фокусов!

Все безмолвствовало. Грязнов грустно посмотрел на Гордеева с Леной, так, как будто глубочайшую боль причиняло ему упрямство безрассудного Буздыгана, и проговорил:

— Замечательно. Это был отказ? Тогда начинаю считать. Считаю до пяти и отдаю приказ на штурм! Итак, раз…

Все молчало. Ветер шуршал в деревьях. Гордеев смотрел на это все, и все это казалось ему чем-то ирреальным, сном. Где-то он это уже все видел. Ах, да, в глупых американских боевиках, где доблестные герои всегда побеждали своих вероломных врагов.

— Два…

Тишина начинала давить на уши. Лена слышала, как бьется ее сердце, и ей казалось, что это слышат все вокруг. У нее было такое впечатление, что сейчас решается ее судьба, а не судьба Буздыгана.

— Три…

Тишина была оглушительной. Даже ветер в страхе притаился в верхушках деревьев… Лена видела, как омоновцы все крепче и крепче вцепляются за свои автоматы. Она поняла, что самое страшное — это ожидание. И хоть что-то и подсказывало ей, что с ними ничего не случится, что если это ожидание кому-то и грозит, то явно не им, но все равно ей было не по себе, потому что она точно знала: после оглушительной тишины непременно наступает буря.

— Четыре…

Все словно оцепенело, и Лена с нетерпением ждала, когда наступит «пять», чтобы все прекратить, потому что после «пяти» ожидания не будет, а будет молниеносный штурм. Грязнов повернулся к Лене и Гордееву и со значительным видом уже открыл было рот, чтобы произнести «пять», как окно опять открылось, и оттуда донесся крик:

— Выхожу, выхожу!

Грязнов быстро поднял руку и кивком головы дал понять, чтобы все приготовились. Четверо омоновцев подбежали к самой двери, чтобы принять в свои «объятия» сдавшегося преступника. Все были наготове.

— Руки высоко над головой! — напомнил в рупор Грязнов.

Все пристально смотрели на дверь, и Лена тихонько шепнула Гордееву:

— Сейчас у меня сдадут нервы.

А Гордеев даже вздрогнул от звука ее голоса.

Дверь медленно открылась, и из-за нее послышался грубый голос, скрывающийся на крик:

— Дорогу! Никому не подходить, или я убью ее!

Все застыли в недоумении. В проеме двери показался Буздыган, высокий, смуглый человек с приплюснутым, видимо, сломанным носом. Большой рукой он зажимал шею какой-то женщины, а в другой руке у него был пистолет, приставленный к виску несчастной.

— Спокойно! Не стрелять! — тут же выкрикнул Грязнов.

Буздыган с заложницей медленно двигались во двор.

— Не стрелять! Все отойдите! Я выбью ей мозги! — то и дело орал Буздыган, бешено вращая глазами.

Когда свет ярко осветил их, Гордеев даже ахнул:

— Это Старостина!

— Кто? — не понял Грязнов.

— Любовница Соболева! Старостина! Как она-то тут оказалась?

— Похитили? — предположила Лена.

— Соболева тоже похитили. Возможно, он тоже здесь находится! — отозвался Гордеев.

— Чего радуешься-то? — раздраженно заметил Грязнов. — Посмотри на нее — ни жива ни мертва! Что делать-то? Этот гад и правда ведь не шутит!

Гордеев вгляделся в лицо Старостиной. Она была вся белая, как мел, и часто открывала рот, как будто ей не хватало воздуха. Глаза ее были расширены и полны страха, но она не плакала. «Шок», — подумал Гордеев. Одной рукой она беспомощно хваталась за руку Буздыгана. И рука ее мелко дрожала. Но шла она, отметил Гордеев, вполне уверенно.

— Пропустите! — выкрикнул Буздыган.

Кольцо омоновцев не расступалось.

— Я сказал — пропустите! От ее головы ничего не останется! — Его рука затряслась.

Но команды пропустить не было, и омоновцы не расступались.

— Пожалуйста! — отчаянно закричала Старостина. — Пожалуйста! Не стреляйте! Не надо! — И тут она заплакала, почти переходя на крик, на истерику, и все кричала, чтобы никто не стрелял.

А Буздыган покрывал ее крик своим хриплым голосом и грозился выбить ей мозги. Грязнов с безысходностью на лице повернулся к Гордееву. Лена зажала уши руками и закрыла глаза.

— Может быть, приказать снайперам! — вырвалось у Гордеева. — Есть снайперы?

— Есть, конечно. Но снайперы тут не помогут, — тихо ответил Грязнов.

— Почему?

— Ты посмотри. Буздыган очень грамотно выбрал позицию. Очень большая вероятность промаха.

— Что же делать? — волновался Гордеев. — Мы ведь их упустим! Может, все-таки попробуем снайперов?

— Все, Юра, хватит! — Грязнов, кажется, уже принял решение. — Я сказал, хватит!

Он поднес рупор ко рту и отдал команду:

— Пропустить! Не стрелять!

Омоновцы расступились. Буздыган с заложницей медленно продвигались к машине. Теперь опять стояла тишина, не слышно было даже Буздыгана. Только тихие всхлипы Старостиной.

Они продвинулись к машине беспрепятственно. Буздыган открыл дверь и, прикрываясь Старостиной, сел в машину, а потом грубо затащил ее вслед за собой. Тут же джип дернулся и с места рванул на полной скорости.

— За ним! — только и скомандовал Грязнов.

А бойцы уже сами распределились на группы, и несколько машин пустилось вслед за Буздыганом.

Грязнов украдкой посмотрел на Гордеева. Тот был чернее тучи. Лена стояла бледная, держась рукой за лоб.

— Ну что, Юра, — горько усмехнулся Грязнов, — ты не волнуйся, их задержат.

Гордеев поморщился.

— Вы же знаете, для меня вы всегда были непререкаемым авторитетом… Надеюсь, что их действительно задержат, — ответил он и подошел к Лене.

— Ты в порядке? — спросил он ее.

Лена только кивнула. Она схватила его за руку и крепко ее сжала. Гордеев подумал, что какой бы сильной ни была женщина, она все равно всегда останется слабым существом. Он пожалел, что Лена сейчас была здесь, пережила все эти напряженные минуты.

Грязнов молча подал знак оставшейся группе захвата, ведь в доме еще оставались люди, а кто именно, было неизвестно, и что они могут предпринять в создавшейся ситуации, тоже оставалось загадкой. По крайней мере, охранники вполне могли оказать сопротивление. Омоновцы начали захват дома. Один за другим они скрылись внутри дома. Грязнов подошел ближе.

— Неудача! — вымолвила Лена.

— Да, неудача, — повторил за ней Гордеев. — Ничего. Буздыгану теперь никак не уйти. Он сам подписал себе смертный приговор.

— Бедная женщина! — сказала Лена.

— Ты о Старостиной? Я не понимаю, как она туда попала!

— Да как угодно! Похитили…

— Да зачем? Зачем Буздыгану нужна Старостина?

— Гордеев, откуда я знаю, зачем она ему нужна! Это второстепенный вопрос. Меня больше волнует, что с ней будет теперь! Заложников просто так не отпускают, ты разве не знаешь?

— Все-таки тут что-то не то, — задумчиво проговорил Гордеев. — Все не так просто.

— Может, она нужна была для того, чтобы шантажировать Соболева? — предположила Лена.

— Но ведь Соболева самого похитили!

— Черт! Я ничего не понимаю! Мне просто, за нее страшно.

— Не волнуйся, ничего он с ней не сделает. Ее освободят. Меня сейчас больше волнует Соболев. Как только омоновцы обследуют дом, мы попытаемся его найти.

Тут к ним подошел Грязнов:

— Ну что? Захват дома произведен. Все охранники лежат физиономией в пол. Вам неинтересно обследовать домик? Я думаю, там найдется много всего занимательного.

— Да, да, конечно. Пойдем, — сказала Лена.

Гордеев поддержал ее за руку. Они устремились к дому, вслед за Грязновым.

Зашли внутрь. Гордеева не удивляло ничего. Он на своем веку перевидал домов очень обеспеченных людей предостаточно. Выглядели они довольно однообразно — везде или ореховое, или красное дерево, помпезная мебель, ковры, тропические растения, всевозможные статуи, оружие, картины, гобелены и прочее, прочее. Почему-то Гордееву сразу хотелось вернуться в свою маленькую холостяцкую квартирку.

В доме Буздыгана все было примерно так же, с незначительными поправками. Здесь присутствовали пафосные крученые колонны, а витая лестница на второй этаж была украшена столбцами с вырезанными на них трогательными ангелочками.

— Буздыган на досуге размышлял о спасении своей грешной души? — спросила Лена, указывая на ангелочков.

— Гляди, он определенно был религиозным человеком, — сказал Гордеев, когда они вошли в просторную гостиную, стены которой были украшены гобеленами с теми же ангелочками и висела огромная картина с изображенным на ней Иисусом Христом.

— Что же он «Явление Христа народу» из Третьяковки не своровал? И в тему, и покруче.

— Знаешь, — ответил ей на это Гордеев, — если бы этот Буздыган хоть раз побывал в Третьяковке, он, наверно, так и поступил бы.

Между тем из дома выводили задержанных охранников Буздыгана. Несколько омоновцев обыскивали дом.

— Может, все-таки поищем Соболева?

— Давай поищем.

Они разделились. Лена пошла на второй этаж, а Гордеев стал обыскивать нижние комнаты. Никого.

Тут Гордеева позвал Грязнов:

— Юра! Скорее, скорее сюда!

Гордеев пошел на голос и, выйдя в коридор, увидел Грязнова, стоящего в проходе к кухне.

— Что случилось? — спросил он.

— Пойдем скорее, — поманил его Грязнов.

Гордеев проследовал за Грязновым. Тот, не доходя нескольких шагов до кухни, открыл дверь, которую Гордеев раньше принял за ведущую в кладовую. Но за этой дверью, в небольшой комнатке, действительно заваленной всякими мешками и предметами домашнего хозяйства, находилась еще одна дверь, а за ней ступеньки вниз. Гордеев с Грязновым спустились по лестнице и очутились в просторной обустроенной комнате. Там на диване лежал полуживой человек с землистым цветом лица. Гордеев сначала подумал, что это труп. Но потом догадался, что трупу не стали бы делать искусственное дыхание и приводить в чувства всевозможными способами, как это делали двое сотрудников ОМОНа. Когда Гордеев подошел ближе, он узнал человека. Это был Соболев. Его положили на носилки и спешным образом вынесли из душного, хоть и уютного, подвальчика. Гордеев пошел с ними. Соболева вынесли на свежий воздух, здесь он пришел в себя. Но все еще громко постанывал.

— Михаил Васильевич, все хорошо. Уже все позади, — успокаивал его Гордеев. — Сейчас приедет «скорая помощь». Вам помогут.

— Кто это? — слабо произнес Соболев.

— Я ваш адвокат. Гордеев Юрий Петрович, помните?

— Да, да, я помню. Юрий…

— Все будет хорошо.

— Я, наверно, умираю… Очень плохо… очень…

— Ну, что вы говорите! Все будет хорошо. Вот и «скорая»…

— Юрий… Вы… со мной… пожалуйста…

— Да, да. Конечно, я поеду с вами.

Соболева на носилках стали вносить в подъехавшую машину «скорой помощи». «Надо предупредить Лену, — подумал Гордеев. — И сказать ей, чтобы она осталась, обследовала здесь все тщательнейшим образом, может, еще что-нибудь найдет».

Но Лена сама вышла из дома.

— Ну, как он? — спросила она про Соболева.

— Да не знаю. Видно, очень плохо.

В это время Соболев опять застонал:

— Где… Где…

— Что «где»? — спросил у него Гордеев.

Ира… Где Ира?

— Ира? Ах, да… Мы ее обязательно найдем. Мы ведь, Михаил Васильевич, нашли причину вашей болезни. Но не успели вам рассказать…

— Нет, нет… Ира. Где Ира? — бредил Соболев.

— Не сейчас, не сейчас. Не беспокойте его, — обратился к Гордееву медицинский работник. — Вы едете?

— Да. Да, Лен. Я хотел сказать, Соболев хочет, чтобы я поехал с ним в больницу… Надо ехать. Ты тогда…

— Нет, нет, Юр. Подожди, не уезжай. Как раз насчет его жены… Она тоже там.

— Ирина там?! — изумился Гордеев.

— Да. Надо быстренько допросить. А потом поедешь.

— Черт. Хорошо. Ладно, езжайте, я приеду где-то через час, — махнул рукой Гордеев, и «скорая» умчалась, навстречу уже наступающему рассвету.

— Правда, она в ужасном состоянии, говорит, что ее тоже похитили.

— И ты ей веришь?

— Ты бы ее видел!

— А где ее нашли?

— В подвале.

— Там же, где и Соболева?

— Нет, ту комнату, где нашли Соболева, можно просто апартаментами назвать. А вот его жену нашли действительно в подвале. Похоже, что этот Буздыган просто маньяк какой-то, под домом целая сеть подвалов.

— Ясно. Ну, а какие-нибудь бумаги или что-нибудь ценное для следствия ты нашла на втором этаже?

— Нет, ничего. Только рисунки. Уж и не знаю чьи. Буздыган это рисовал или кто еще из его знакомых или родственников, но рисунки, честно признаться, классные, красивые.

— Ладно, я на них как-нибудь потом взгляну.

— Да, и еще. Звонили Грязнову. Буздыгану удалось уйти.

— Одна новость лучше другой! А Старостина?

— Пока ничего не сообщали.

Они вошли в комнату. На диване сидела бледная, как бумага, Ирина Соболева. Ее отпаивали водой и чем-то успокаивающим. Она тихо плакала.

— Здравствуйте, Ирина Петровна, — поздоровался Гордеев.

Та только кивнула.

— Ну и что же вы тут делаете, позвольте поинтересоваться?

— Меня похитили.

— Да что вы? И когда же это случилось?

Лена толкнула Гордеева локтем, чтобы тот не задавал вопросы в столь ироническом тоне. Ведь стоило только взглянуть на ее вид, и сразу становилось понятным, что она говорит правду насчет похищения. Но все равно она держалась молодцом и говорила без всхлипов и заламываний рук.

— Наверное, это произошло три или четыре дня назад. Я совсем потеряла счет времени… Ночью. Я уже легла спать… Не знаю, как они пробрались в дом. Двое человек. Лица их я не видела, то есть видела, но не запомнила, потому что они были в черных шапках, таких, знаете, в которых банки грабят, и в солнцезащитных очках. У них, у обоих, усы были. Но не факт, что они не приклеили их себе, правда ведь?

Лена понимающе кивнула.

— И потом я очень испугалась. Сначала все было тихо, я ничего не слышала, они как-то неслышно пробрались в сам дом, а уж ко мне в комнату ворвались, как сумасшедшие. Просто ужас! Я сначала подумала, что это вроде как ограбление. Что они хотят меня ограбить. Я даже стала им рассказывать, где лежат деньги, а где золото и драгоценности. Но они сказали, что им ничего не нужно, и завязали мне рот. Я, конечно, сопротивлялась, но они вкололи мне что-то в руку. И у меня в глазах все помутилось, я потеряла сознание. А очнулась уже здесь. Темно, холодно. Какая-то тусклая лампочка под потолком, ни окон, ни дверей. Я и кричала, и стучала во все стены. Но, кажется, меня было совсем не слышно. Потом пришел какой-то человек, очень крупных размеров, в маске. Он принес мне еды. А я была очень слаба. Даже не помышляла о том, чтобы наброситься на него или как-то убежать. Об этом я начала думать потом, позже. Но помощь пришла сама. А тогда я просто попросила, чтобы мне принесли что-нибудь теплое, если это можно было сделать, потому что я очень замерзла, и у меня даже стало судорогой ноги сводить. У меня так всегда, когда я сильно замерзаю. Старый недуг. И еще я спросила, для чего я нужна, что со мной сделают. Он пожал плечами, сказал, что ничего. Потом принес теплое одеяло. И все. Он так приходил и приносил. еду. А сегодня я собиралась как-нибудь выбраться отсюда. Я оторвала камень от кладки стены. Думала, как он войдет, я его по голове ударю и убегу. Уж не знаю, получилось ли бы это у меня, но Господь Бог меня не оставил. Обошлось без жертв…

— Н-да, — протянул Гордеев.

— Вы знали, что ваш муж тоже здесь находился? — спросила Лена.

— Да откуда? Я не знала, день или ночь на улице! Боже мой!

— Но вам ведь была выгодна смерть вашего мужа?

— Что? Да что же вы такое говорите?! Я думала, меня спасли, а меня, оказывается, еще и обвиняют в чем-то…

— Да, вы правильно думаете. Вам будет предъявлено обвинение в попытке убийства собственного мужа.

— Но как? Что вы говорите? Какая еще попытка?!

— При обыске вашей квартиры были найдены сушеные грибы. Мухоморы. Вы их, видимо, добавляли в еду вашему мужу. Травили его. Медленно, но точно убивали. Медицинский осмотр показал, что в организме вашего мужа найден яд этих грибов. А когда он находился в тюрьме, боли в желудке у него прекратились. Странно, почему вы не учли того, что в тюрьме его никто не будет кормить сушеными мухоморами? Зачем было давать показания против своего мужа? Но когда его выпустили, боли возобновились, и он оказался в больнице. Что вы можете сказать по этому поводу?

Соболева ошарашенно перевела взгляд с Бирюковой на Гордеева:

— Что я могу сказать?! Бред какой-то! Никого я не травила никакими мухоморами. Где бы я их нашла?!

— Ну, не так уж это, оказывается, и сложно.

— Но зачем?

— Это мы хотели бы ох вас узнать.

— Это бред! Я люблю своего мужа! Я ни за что не стала бы его травить мухоморами! Боже мой! Мухоморами? Как до такого додуматься-то можно! Вы, может быть, разберетесь с моим похищением и с похищением моего мужа? С этим домом? С его владельцем! Прежде чем предъявлять мне какие-то абсурдные обвинения…

— Значит, вы не признаете свою вину?

— Какая еще вина? Мне нечего признавать! Это абсурд!

— Ну, хорошо. Но, к сожалению, мы не можем вас сразу отпустить, до выяснения всех обстоятельств, — сказала Лена. — Вам придется проехать со мной в прокуратуру.

Лена с Гордеевым вышли на воздух. Уже практически совсем рассвело.

— Ты ей веришь? — поинтересовался Гордеев.

— Скорее да, чем нет, — ответила Лена. — Уж слишком много несовпадений в ее действиях получается. А вообще-то темная история. Надо во всем тщательно разбираться.

— Да. Это точно. Ладно, поеду я к Соболеву в больницу. Может, он сможет как-нибудь прояснить сложившуюся ситуацию.

— Давай, езжай. А мы с ней в прокуратуру.

— Ладно, — Гордеев хотел было уже сесть в машину, но Лена его окрикнула:

— Юр, я хотела тебе спасибо сказать.

— За что? — не понял Гордеев.

— Ты меня прикрыл собой, когда выстрел раздался. Для меня еще никто такого не делал.

— А… Перестань. Это рефлекторно как-то вышло, загородить более слабого, дорогого тебе человека.

Он подошел и нежно поцеловал Лену.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Ты не представляешь, как мне не хватало в последнее время верного друга.

— Ничего, — он легонько приподнял ей подбородок. — Увидимся!

Врачи в больнице сказали Гордееву, что состояние Соболева крайне тяжелое.

— Без медикаментов, без какой бы то ни было медицинской помощи! Я, честно говоря, даже не знаю… — сокрушенно говорил врач.

— То есть вы не знаете, выкарабкается ли он? Он что, может умереть?

— Может. Мы приложим все усилия, чтобы его спасти. Но, понимаете, отравление очень тяжелое, а режим лечения был нарушен…

— Скажите, а мне можно его повидать? — спросил Гордеев.

— В другой раз я бы вам не разрешил, но пациент сам вас требует.

Гордеев прошел в палату, где находился Соболев. Тот был в сознании, Но, видно, ему было очень худо. Лицо его посерело и словно состарилось лет на двадцать, глаза провалились, он что-то еле слышно шептал запекшимися губами.

— Говорить-то он может? — спросил Гордеев.

— Да. Постарайтесь, пожалуйста, очень сильно его не волновать, — ответил врач и удалился.

Гордеев осторожно подошел к кровати. Глаза Соболева были слегка приоткрыты, и он увидел Юрия.

— Юрий Петрович, — произнес он тихо.

Гордеев отметил, что голос его намного тверже, чем в доме Буздыгана, когда его только нашли. Хотя внешний вид, как показалось Гордееву, наоборот, стал намного хуже.

— Юрий Петрович, — повторил Соболев.

— Да, да, я здесь. Я вас слушаю.

— Что-нибудь известно об Ирине? — Было видно, что каждое слово давалось Соболеву с трудом.

— Да, — ответил Гордеев, припоминая слова врача о том, что пациента нельзя волновать.

«Ну, вот как тут не волновать? Потом еще придется рассказать насчет мухоморов. Я все-таки адвокат, а он мой клиент. Хоть смогу выдвинуть обвинение его жене, если Соболев не выживет».

— Да, известно, — повторил он. — Ее нашли там же, где и вас, в доме Буздыгана. Она утверждает, что ее тоже похитили.

Соболев крепко сжал челюсти, видно было, он очень зол. Но на кого, на Ирину или на Буздыгана, Гордеев понять не мог.

— Мы нашли причину вашей болезни, — продолжал Гордеев. — Но я просто не успел о ней вам рассказать. У вас на квартире произвели обыск и нашли сушеные грибы. Экспертиза показала, что это мухоморы. В то же время медицинское обследование показало, что в вашем организме найден токсичный яд, который выделяют эти грибы. Вот так.

— Мухоморы?.. Какие еще мухоморы? — слабым голосом спрашивал Соболев. — Я ничего не понимаю…

— Вас травили. Вам в еду подмешивали мелко толченые мухоморы.

— Но…

— Я полагаю, вы понимаете, что все подозрения падают на вашу жену.

— Ирина? — Соболев даже попытался приподняться, но голова его упала на подушку, он только и произнес: — Нет!

— Но, Михаил Васильевич! Кто же еще? — осторожно задал вопрос Гордеев.

— Это не Ирина… Нет… Что вы?..

— Вы просто не можете этому поверить, я вас понимаю.

— Да это чушь… Я верю, что меня хотели отравить. Но не жена.

— Я ничего не понимаю!

— Ирина этого не могла сделать, — повторял Соболев.

— Конечно, упрятать вас за решетку она могла, а отравить — нет?!

— Перестаньте…

— Но кто же тогда, если не она? У вас есть, может быть, какие-нибудь подозрения?

— Юрий Петрович. Я очень слаб. Прошу вас, хватит об этом. Я больше не могу… Я вас вовсе не за этим позвал…

— Да? — Гордеев был. несколько ошарашен.

— Да. Я хочу, чтобы вы пригласили сюда моего нотариуса.

— Но зачем…

— Господи, вы как маленький! Зачем! Я хочу составить завещание…

— Боже мой, Михаил Васильевич! Да что вы?..

— Юрий Петрович. Если бы вы были на моем месте, вы не задавали бы таких вопросов! Я чувствую — могу отдать концы в любую минуту! — Он отвернулся с горьким выражением лица. — Я вас прошу. Пригласите моего нотариуса…

— Да, конечно. Это ваше право. Сейчас я все сделаю.

И Гордеев поспешно вышел из палаты. Ему было не по себе, а кроме того, он мало что понимал.

«Что-то вы знаете, а рассказать не хотите! Что за глупость? Нанять адвоката и унести все тайны с собой в могилу, ничего не рассказав мне! Хотя не он меня нанял. Да и, пожалуй, рано говорить о могиле. Но все равно. Глупо все это. Глупо как-то, бессмысленно!»

Нотариус приехал очень быстро. Это был худой высокий человек, в костюме мышиного цвета, в очках с золоченой оправой. Гордееву его лицо показалось просто омерзительным. Поведение тоже. Он держал себя как царь среди посредственной черни. Гордеев проводил его к Соболеву. Причем на Соболева тот тоже посмотрел как на мелкую сошку, презрительно и свысока. Гордеев еле сдержал себя, чтобы не плюнуть ему в лицо.

Нотариус подозрительно посмотрел на Гордеева и произнес:

— Попрошу оставить нас наедине.

— Это вовсе необязательно, — сказал Соболев.

— Этого требуют все законы, — фанатично заявил нотариус.

— Хорошо, — пожал плечами Соболев. — Но для моего адвоката это не будет секретом.

Гордеев вышел, чтобы не напрягать препирательствами Соболева.

Он сидел в рекреации и ожидал нотариуса, вполне справедливо предполагая, что тот может ничего ему не рассказать. Во-первых, закон… Во-вторых, из принципа. И не подумает даже о том, что Соболев совсем не против, чтобы Гордеев узнал, кому он завещает свое имущество, и что это вполне может помочь делу и защите того же самого Соболева.

«Может, ему денег дать?» — подумалось Гордееву. Он знал такой тип людей, которые строят из себя королей и неподкупных праведников, но как только увидят перед глазами крупненькую купюру, теряют свои жизненные и моральные принципы.

Гордееву захотелось позвонить Лене. Он набрал ее номер.

— Алло, — раздалось в трубке.

— Лен, это я…

— Я так и поняла. Что-то случилось?

— Как ты поняла?

— Почувствовала! Юр, у меня на телефоне определитель.

— А, ну да, точно. Почему-то об этом я не подумал. Наверно, и вправду хотелось потешить себя надеждой, что ты просто почувствовала, что это я…

— Юр, что-нибудь случилось? Почему ты такой убитый?

— Я убитый. Это точно. Ничего не понимаю, я запутался.

— Ты не один. Я в таком же положении. Все больше начинаю верить Ирине, Что она не травила мужа.

— Да. Соболев сказал то же самое. Он начисто отрицает даже предположение о том, что она могла это делать. А сейчас он почти при смерти и составляет завещание.

— Если он откинет копыта…

— Лена!

— Прости. Я не знала, что тебя это так заденет. Если он умрет, то все…

— Да, да, все загадки останутся нерешенными…

— Ладно, не расстраивайся. Что-нибудь да прояснится. Раз ты ведешь дело!

— Лен, сейчас не до комплиментов. Я хочу заловить нотариуса. Может быть, все проясниться в связи с завещанием…

— Это хорошая мысль…

— Хорошая-то — хорошая. Да только нотариус этот — сущий педант! К нему не подступиться! Может, ему денег дать?

— Нотариусу Соболева денег? Ты в своем уме! Какие же деньги ты хочешь ему предложить? Разве что из аванса, который тебе Ульяна Старостина дала.

— Кстати, как насчет Старостиной? Ничего не известно?

— Нет. Тишина.

— О, слушай, вот он уже выходит…

— Кто?

— Да нотариус. Побегу к нему. Правда, не знаю еще, как ему лапшу на уши вешать, но что-нибудь придумаю.

Он дал отбой. Нотариус выходил из палаты с видом гладиатора, только что победившего целую свору львов. Гордеев подошел к нему.

— Как Михаил Васильевич? — поинтересовался он.

— Совсем без сил. Врачи просили больше никого к нему не пускать. Да и сам он просил его не беспокоить.

— Понятно. Как прошло составление завещания?

— Как обычно. А что, собственно, вас интерес сует?

Выражение лица нотариуса было, настолько гадким, что Гордеев не удержался и выложил все, что думал:

— А интересует меня, собственно, все. Понимаете ли, я адвокат Михаила Васильевича. И хотел бы разобраться в деле. Думаю, вы прекрасно понимаете, что каждая деталь, а такой документ, как завещание тем более, может помочь делу. А так как Михаил Васильевич сейчас без сознания и меня к нему не пустят, хотелось бы вам задать несколько вопросов. Тем более что сам Соболев не был против, чтобы я присутствовал при составлении завещания. И опять же, когда Михаил Васильевич почти при смерти, мне сейчас особенно важно разобраться во всех нюансах…

— Не понимаю, к чему такой тон? Оставьте его и спрашивайте все, что угодно. Михаил Васильевич действительно сказал, что в этом деле от вас нет никаких тайн. Пожалуйста…

— Да? — Гордеев недоуменно покосился на вдруг ставшего вежливым нотариуса. — Ну, первый вопрос, что и кому завещал Соболев?

— И ответ очень простой: все и своей жене.

— Что?!

— Да, да. Все: дом, банковский счет, все ценные бумаги, акции «Московского холода» и так далее… И все своей жене — Ирине. Честно говоря, это и мне немного странно. Поскольку в предыдущем завещании…

— У него и раньше было завещание?

— Да, но действительно то, которое последнее. Так вот, в предыдущем завещании все его имущество делилось между двумя женщинами: его женой и некоей Ульяной Старостиной.

19

На сотовом Лены определился номер телефона Гордеева. Лена взяла трубку.

— Я слушаю.

— Лен, срочно нужно встретиться.

— Ты что-то выяснил?

— Да. Более чем…

— Неужели нотариус стал с тобой разговаривать?

— Стал, как миленький. И очень вежливо.

— Да ты что? И что же такого интересного ты у него выяснил?

— Надо встретиться.

— Где встретимся?

В трубке на некоторое время повисло молчание.

— Я заеду за тобой…

— Гордеев, ты что-то темнишь…

Лен, ты мне не доверяешь?

— Начинается! Почему ты никогда не можешь по-человечески сказать: куда, когда, зачем? Ладно. Через сколько ты будешь?

— Сейчас я еще разок все выясню у врачей и буду у тебя около семи. Хорошо?

— Хорошо. Жду.

Врачи успокоили Гордеева, что состояние Соболева тяжелое, но достаточно стабильно и ему полезен сон.

— А вы еще не можете дать точного прогноза, будет он жить или?..

— Я думаю, точно этот прогноз мы сможем дать лишь дня через два. Пока что его организм должен привыкнуть к прежнему медицинскому режиму, состояние Стабилизироваться. А как будет проходить стабилизация, мы пока сказать не можем. Слишком частые смены режима очень вредны для подобной болезни, условно говоря… Но вы, я вижу, уже и голову понурили? Надо надеяться… Езжайте домой, отдохните…

— Да, именно это я и собираюсь сделать. Если что, вы мой телефон знаете… Звоните.

— Хорошо. Но, думаю, обойдемся и без звонков. Пока все идет более или менее хорошо. Всего доброго.

— Всего доброго, — попрощался Гордеев.

Через некоторое время они с Леной уже ехали в машине.

— Куда едем-то? — поинтересовалась Лена.

— Ко мне, — скромно ответил Гордеев.

— Юр, ну почему же ты сразу не сказал, что у тебя на уме? Я сегодня очень устала. Не спала всю ночь, моталась туда-сюда, всякие допросы, обыски… Мне бы принять душ и завалиться спать.

— Ты так и сделаешь. Только у меня.

— Да? — недоверчиво спросила Лена.

— Да. Мне нужно было тебя срочно повидать, рассказать о том, что я узнал. Но уже вечер… И так как я сам ужасно устал за сегодняшний день, я подумал, логично, если за тобой заеду, мы приедем домой, поговорим в спокойной обстановке и ляжем спать.

После этих слов Лена смирилась.

Они сидели в комнате у Гордеева.

— Сначала о деле, — начал Гордеев. — Какие у тебя предположения насчет жены Соболева и этих грибов?

— Предположения? Наверно, предположения должны быть у тебя. Ты же сказал по телефону, что узнал что-то новое. Так ты и выкладывай. Я тебя очень внимательно слушаю. А по поводу жены я уже почти уверена, что травила мужа не она.

— Вот, вот. Именно. Не она. А кто?

— Гордеев, ну говори же, что ты знаешь. У меня голова совершенно не соображает.

— Хорошо. Соболев тоже всеми фибрами своей души противился версии о том, что травила его она. Но, понимаешь, Соболев что-то знает. А что, из него и клещами не вытянуть. Почему, как думаешь, вся семейка оказалась заложниками у Буздыгана?

— Буздыган их всех похитил.

— Это понятно. Но зачем? Благородный бандит хотел открыть жене глаза на то, что у мужа есть любовница?

— С завещанием-то что?

— С завещанием? А это самое интересное. Оказывается, у Соболева уже было составлено завещание, где все свое имущество он делил поровну между женой и любовницей, между Ириной и Ульяной.

— Вот замечательно! Представляю себе глаза Ирины, когда она об этом узнала бы, — съязвила Лена.

— А теперь Соболев составил другое завещание. И Ульяну из своих наследниц, так сказать, вычеркнул. Все имущество он завещал только жене.

— Чем же это ему Ульяна не угодила-то?

— Оно и видно, что именно не угодила. Теперь смотри: Буздыган, когда удирал от милиции, прикрылся почему-то именно Ульяной. Почему ею, а не Ириной, или Соболевым? Ну ладно, Соболев в тяжелом состоянии, им не прикроешься.

— Ну, Ульяну он мог взять, потому что она ближе к нему была. Схватил впопыхах того, кто под боком был.

— Да. Именно. Но как ты объяснишь, что жена и муж были распиханы по подвалам, а Ульяна оказалась под боком?

— Подожди, ты хочешь сказать, что эта самая Ульяна была заодно с Буздыганом? То есть… Тогда и травить его могла эта Ульяна!

— Это пока только предположение.

— Но теперь, действительно некоторые вещи делаются более или менее понятными… Но я все равно ничего не понимаю. Зачем она травила Соболева? Что ей от этого? Как она это делала? Почему она заодно с Буздыганом? Кто такой этот Буздыган, кроме того, что он пахан преступной группировки? Какую роль играет он во всей этой истории? Зачем надо было похищать из больницы больного, ничего не соображающего Соболева? И уж, тем более, зачем надо было похищать его жену Ирину?

Гордеев внимательно выслушал все заданные непонятно кому вопросы, потом сказал:

— Отчего ты не спросила меня, почему земля круглая, а трава зеленая? Я сам мало что знаю. Но на эти вопросы нам придется ответить. Раз Ульяна Старостина якобы пропала, похищенная бандитом Буздыганом, не порыскать ли нам у нее в квартирке, пока ее нет?

— Золотые слова! Так и сделаем. Причем как можно быстрее. А я еще за нее переживала! Все думала, что там на уме этого Кабысдоха?

— Кого, кого? — переспросил Гордеев.

— Ну, это я так Буздыгана обозвала. Ладно, Юр, пойду-ка я приму ванну, если ты не против.

— Я, конечно, не против, только долго не задерживайся. У меня для тебя сюрприз.

— Какой еще сюрприз?

— Я же сказал, что сначала о деле поговорим. Вот, о деле поговорили, теперь иди принимай ванну, а потом сюрприз.

— Ну, Гордеев! Всегда ты так! Сначала заинтригуешь… Давай рассказывай, а то не пойду ни в какую ванну.

— Иди, иди. А то, если ты не пойдешь в ванну, никакого сюрприза не будет. Иди, Лен.

— Ну, хорошо.

Гордеев думал, Лена никогда не выйдет из ванной. А Лену хоть и тяготила мысль о таинственном сюрпризе, она все никак не могла заставить себя вылезти. Так ей было хорошо, по телу разлилась приятная истома, теплая вода с ароматическим маслом и морской солью делала свое дело, успокаивала усталость, убаюкивала тревожные мысли. Лена бы даже, наверно, уснула, если бы в дверь не постучался Гордеев.

— Милая, ты хочешь, чтобы я состарился, ожидая тебя? — спросил он.

— А, да, Юр. Я сейчас.

Через полчаса она вышла. Тело ее словно парило, она чувствовала легкость. Лена вспомнила свои ощущения, когда ей хотелось плыть в легком мареве, лететь неизвестно куда, ничего не спрашивать, ничего не говорить и чтобы в одной руке у нее был бокал с красным вином. Она вошла в комнату. На столе стояли фрукты и — о чудо! — бутылка «Бордо».

— Гордеев, ты душка! — Она поцеловала его в затылок.

— Ну наконец-то вышла. Я уж хотел без тебя начать.

— Ты не посмел бы!

— О да, моя госпожа! — И откупорил бутылку.

В бокалах вино заискрилось и засверкало. Лена была заворожена этим зрелищем. С первым же глотком Лена ощутила тепло и расслабление, такое приятное, какого она давно не ощущала. Ее не оставляло ощущение, что она попала в какую-то сказку. Все проблемы, все страхи забылись.

— Слушай, а как ты там описывала жену Соболева? Мне очень понравилось. Ты никак не могла к делу перейти! А потом, при обыске, помнишь, как ты рыскала по ее шкафам, носилась по квартире с каким-то ожерельем в руках?

— Да, — расстроенным голоском пискнула Лена. — Тебе вот завидно было бы, если бы у твоего приятеля была красивая машина, на которую ты давно уже глаз положил, потому что у тебя отменный вкус. И вдруг ты видишь, что какой-то хлыщ, который ничего не смыслит в изысканности, купил твою красавицу. А у тебя на нее по-прежнему нет денег. Со мной примерно то же самое произошло, когда эта фифа в шикарном туалете, в платье от Валентино, вошла ко мне в кабинет.

— Бедненькая! Как я тебя понимаю! А на шее у нее ничего не было?

— Нет, кажется, нет, — серьезно воспринимая то, что говорит Гордеев, ответила Лена. — А что?

— Ничего, — пожал плечами Гордеев. — Просто, кажется, с ее стороны это было большой оплошностью. Красивую женскую шейку должно украшать какое-нибудь красивое колье, как ты думаешь?

— А, — махнула рукой Лена. — Ее шею уже ничего не способно украсить.

— А злая ты все-таки. Но, наверное, права. Вот у тебя шея красивая, просто загляденье! На ней просто обязано быть какое-нибудь ожерелье. Например, вот такое, — с этими словами Гордеев достал черную бархатную коробочку и передал ее Лене.

Лена, как завороженная, приняла коробочку и открыла ее.

— Гордеев, ты сдурел совсем! — вырвалось у нее.

На дне коробочки лежало круглое золотое ожерелье. На расстоянии где-то пяти сантиметров друг от друга располагались пять крохотных золотых цветочков с изящными лепестками, внутри которых блистали маленькие сапфиры. Это было очень красивое, изящное украшение. Оно не бросалось в глаза своим богатством, но Лена сразу поняла, что стоит оно очень дорого. Лена даже открыла рот. Дело было не в том, что Лене никогда не дарили таких подарков, но она явно не ожидала этого от Гордеева.

— Гордеев, ты что, банк ограбил?

— Хоть бы одно слово благодарности.

— Это же вся твоя… Это же… Это же весь аванс! Ты потратил весь аванс вот на это?

— Что значит «вот на это»? Тебе не понравилось, да? — опущенным голосом спросил Гордеев.

— Нет, мне очень понравилось, но зачем…

— Ну, я же обещал или в дорогой бутик тебя сводить, или купить какую-нибудь безделушку, когда ты рассказывала мне про Соболеву.

— Ничего себе безделушка! Гордеев, я же не могу… Нет, я не могу этого от тебя принять, — твердо сказала она.

— Это еще что за новости? Чем я тебе не угодил, что ты не можешь от меня принять? — обиделся Гордеев.

— Тебе следовало потратить эти деньги на более полезные вещи, нужные тебе.

— Я сам вправе решать, на что мне тратить мои деньги! Можешь считать, что это компенсация за все трудности и проблемы, связанные с нашим общим делом.

Лена помолчала. Потом улыбнулась и надела себе на шею ожерелье.

— Юрий Петрович, вы, может быть, хотите мне сделать предложение руки и сердца?

— Ну, — усмехнулся Гордеев. — Это же не кольцо.

— Все вы, мужчины, одинаковые, чуть что — сразу на попятную, — вздохнула Лена…

Утро предвещало отличную жаркую погоду. На небе не было ни единого облачка. И Все на земле радовалось беззаботному летнему деньку.

Они с Леной вошли в квартиру Ульяны Старостиной без труда. Дверь была открыта ключом, который нашли у Соболева при обыске его квартиры.

— А ты знаешь, что если даже мы сейчас здесь найдем что-нибудь полезное, мы не сможем это приложить к делу, так как у начнет ни санкции на обыск, ни понятых?

— Спасибо, что просветила глупого, темного адвоката, — сказал ей Гордеев, надевая перчатки.

— Ты похож на грабителя из фильма. Зачем тебе эти перчатки? Думаешь, Ульяна будет потом искать в своей квартире отпечатки твоих пальцев? — улыбнулась Лена.

Гордеев посмотрел на свои перчатки, махнул рукой и снял их.

— Интересно, эту квартиру Соболев ей снимает? — спросил Гордеев.

— Мне кажется, нет. Соболев мог бы и побольше снимать.

— Но мебель все равно шикарная.

— Ну а что ж ты хочешь! Любовница генерального директора «Московского холода»!

— Ладно. Иди посмотри в тех ящиках. А я залезу в стол.

— Сейчас, я только косметику посмотрю! — Лена остановилась около туалетного столика.

— Лена! — упрекнул ее Гордеев.

— Ну что?

— Что за ветер у тебя в голове?

— Ну, когда такой мужчина рядом, как я могу думать о деле? — насмешливо подмигнула Лена.

Гордеев засмеялся и поцеловал ее в лоб.

— Может, мне уйти?

— Что ты? — Лена изобразила испуг. — Как же я без тебя?

— Все, все! Берись за работу.

— Хорошо, как скажешь. — Она направилась к ящичкам, на которые ей указал Гордеев.

Сам Юрий искал в ящиках стола, потом услышал восторженный возглас Лены.

— Что там? — спросил он.

— Смотри! — Лена держала в горсти кучу драго ценностей.

— Лена! Напоминаю тебе, мы пришли сюда не грабить квартиру!

— Да, да, — вздохнула Лена. — Мы все неправильно делаем. Что мы по ящикам и по полкам лазаем? Мы что, какие-нибудь бумаги ищем? Вряд ли у Старостиной хранятся компрометирующие ее бумаги. Мы для чего пришли? Мы хотим проверить свои предположения насчет того, что это она травила Соболева. Значит, у нее могут быть грибы, правильно? И, значит, надо искать грибы. А я не думаю, что нормальный человек будет хранить грибы в ящиках стола.

— Права, — отметил Гордеев. — А где тогда? Где мы у Соболева нашли грибы?

— На кухне.

— Слушай, давай так. Ты ищи на кухне, тебе, как женщине, виднее, где можно грибы хранить…

— Ну, спасибо! Тебя послушать, так все женщины держат у себя в домах мухоморы на случай, если муженек поднадоест!

— Я этого не говорил. Лен, ну, все равно, согласись, у женщин все-таки логика сходная. А я тут что-нибудь еще поищу.

— Вот, значит, какого ты о женщинах мнения? — Шутливо ворча, Лена ушла на кухню.

Гордеев облазил все ящики и полки, заглядывал под кровать. Около телефона, на тумбочке он обнаружил записную книжку, но там не было никаких важных записей и телефонов. Лена тоже ничего не нашла на кухне.

«Неужели я ошибся? — соображал Гордеев. — Не может быть! Тогда все рушится!»

— Ты все там обследовала? — спросил он Лену.

— Да все, все! Хочешь, сам проверь.

— Ладно, — махнул он рукой. — Нет нужды…

— Как тщательно она замела следы! — сказала Лена.

— А может, она вовсе и не заметала? Может, это я ошибся?

— Ничего подобного. Как только ты высказал свою версию, я сразу поняла, что это именно так! Точно тебе говорю.

Гордеев опустился на диван и обхватил голову руками.

— Не расстраивайся!

— Пошли отсюда? — сказал Юрий.

— Сейчас, Юра. Пять минут! — Она побежала в ее комнату.

— Юр, — послышалось оттуда. — Юр, кто такая Тамара Дмитриевна? Что-то знакомое, да?

— Как ты сказала? — оживился Гордеев.

— Тамара Дмитриевна.

Гордееву припомнилась пожилая женщина с безразличным ко всему выражением глаз в квартире Соболева.

— Да, да! — выкрикнул он. — Это домработница Соболева.

Он поднялся и пошел в комнату, где была Лена. Она стояла около зеркала и держала в руках бумажку.

— Странно, — сказала она. — Зачем любовнице Соболева телефон его домработницы? Может, она у них одна на двоих? Или?.. — Ее вдруг осенило.

— Угу, вот именно! Где нашла телефончик?

— Здесь, около зеркала. Он в вазочке лежал.

— Значит, вот так она и травила Соболева! Через его же домработницу! Ну что? — Он взял Лену за плечи. — Наведаемся к Тамаре Дмитриевне?

— Слушай, а если эта старуха ничего нам не расскажет?

— Надо будет оказать давление. Перепугается и, как миленькая, все расскажет!

Следующий поход был домой к Тамаре Дмитриевне, домработнице Соболева. Еще в подъезде Лена с Гордеевым напустили на себя чрезвычайно строгий вид. Старуха сразу дверь не открыла, а посмотрела в глазок и проворчала:

— Кто там еще?

— Пожалуйста, извольте открыть. Генеральная прокуратура, — хмуро сказал Гордеев.

За дверьми воцарилась тишина. Потом заскрипел замок, и дверь слегка приоткрылась. Оттуда высунулась недоверчивая, но испуганная физиономия домработницы. Лена сунула ей под нос свое удостоверение и спросила:

— Тамара Дмитриевна? Здравствуйте.

— Да… Здравствуйте…

Они с Гордеевым тут же потеснили ее и, не дожидаясь приглашения, вошли в квартиру. Старушка затрусила за ними. Обстановочка была, прямо сказать, небогатая. Две комнаты. Обои кое-где свисали со стен. Мебель старая, засаленная. Но сама старушка опрятная, в чистом халате и фартуке, волосы гладко причесаны и собраны в пучок.

— Что такое? — спросила она.

— Да вы садитесь, садитесь, — милостиво предложил Гордеев.

Она присела на краешек кровати и, как затравленный зверек, смотрела на гостей. Лене даже немного жалко ее стало.

— Кажется, мы с вами уже знакомы, не так ли? Я — следователь Бирюкова, — напомнила она. — А это адвокат Гордеев. Нам нужно задать вам несколько вопросов.

Гордеев с удивлением посмотрел на уж слишком любезную Лену и добавил:

— Но учтите: сокрытие фактов, которые могут быть полезны для следствия, или лжесвидетельство караются законом.

В ушах домработницы отчетливо прозвучали только последние слова, и в глазах ее отразился такой нешуточный ужас, что Гордеев заметил это и поспешил воспользоваться ситуацией:

— А в вашем преклонном возрасте отправляться за решетку совсем не солидно, — заметил он. — Кончать свои дни в тюрьме, в лишениях, среди отъявленных преступников!..

Лена незаметно толкнула его в бок. Но старушка была уже напугана так, что руки ее тряслись, словно на нее напал приступ болезни Паркинсона, и она уже готова была рассказать все, что нужно и что не нужно.

— Вы ведь домработница у Соболева Михаила Васильевича, так? — спросила Лена.

— Так, так, — закивала головой старуха.

— А откуда же вам известна Старостина Ульяна?

— Так она меня Соболеву и порекомендовала.

— Ах, вот как? И вам известно, конечно, какие отношения у Старостиной с Соболевым?

— Известно, известно.

— Она его любовница, — скорее утверждала, чем спрашивала Лена.

— Да, вроде того…

— Что значит «вроде того»?

— Ну… — старуха замялась.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — вмешался Гордеев. — Вы подмешивали в еду Соболева сушеные мухоморы? — резко спросил он.

— Я не знала, не знала… — затряслась старуха.

— Перестаньте! Что значит «не знала»!

— Это не я! Мне велели так сделать!

— Велели? Что значит, «велели»? Вас заставляли это делать? Вы не знали, что это мухоморы, или не знали, что мухоморы содержат смертельный яд?

— Нет, нет… То есть да. Я знала. Только, понимаете?.. Нет, меня не заставляли…

— То есть? Что вам давала смерть Соболева?

— Ничего, ничего… Не это вовсе… Нет, я не хотела смерти… Я не знала… Мне деньги платили за то, чтобы я добавляла ему это в еду.

— Кто?

— Его любовница, Ульяна Старостина.

— Зачем ей это было нужно?

— Не знаю, не знаю… — старушка расплакалась.

Лена с Гордеевым удовлетворенно переглянулись.

— Что же, много платила?

— Да, да, много. Я столько денег в жизни не видела. А у меня пенсия маленькая и никого нет, никакой помощи…

— И вы знали, что это отрава?

— Знала. Но не знала, что от нее умирают.

— Неужели вы так любите деньги, что ради них готовы загубить жизнь человека? — спросил Гордеев.

Старуха только трясла головой.

— Вы даже не поинтересовались у Старостиной, умрет ли от этого Соболев?

— Нет, нет, не интересовалась. Она сама сказала, что просто для того, чтобы на некоторое время устранить его. Что ничего не будет. И большие деньги платила…

— Неужели вы и в Бога не верите? — спросил Гордеев. — Это же грех то, что вы делали!

Старушка беззвучно плакала. Лена с Гордеевым собрались уходить.

— Подождите, — пропищала домработница. — Меня теперь в тюрьму посадят, да?

— Вас? — Гордеев задумался. — Вы выступите, как свидетель? Дадите показания против Старостиной?

— Да, да, — мелко закивала та.

— Ну, насчет вас, это как суд решит. Но, по крайней мере, можно будет как-нибудь похлопотать. Но учтите, мне вообще-то не резон о вас хлопотать! Просто из уважения к вашему возрасту… Хотя у вас нет уважения даже к чужой жизни. Но если вы выступите на стороне Соболева…

Старуха опять яростно закивала головой.

— Да! И не смейте отлучаться из города!

— Нет, нет, куда мне!

— Еще один вопрос, — вспомнила Лена. — Вам известно такое имя Петр Буздыган?

— Нет, нет, не известно, — ответила слегка уже пришедшая в себя старуха…

— Вот тварь! — с сердцем произнесла Лена уже на улице.

— Ты про домработницу?

— Нет, я про Старостину. Я за нее так волновалась, так переживала, когда этот чертов Буздыган увез ее в качестве заложницы в неизвестном направлении. А это, оказывается, был хорошо поставленный спектакль!

— Да. Не хило она жертву сыграла!

— Тварь! — еще раз повторила Лена.

Гордеев усмехнулся. Было такое впечатление, что Лена вне себя лишь от того, что Старостина зря заставила ее волноваться, обманула, а не от того, что она травила Соболева, была заодно с Буздыганом, да и вообще оказалась форменной преступницей.

20

Утро было приятным. Гордеев снова проснулся в объятиях Лены и сладко потянулся.

— Эй, красавица, пора вставать, — ласково пощекотал он девушку по спине.

— Ох, Гордеев, отстань, спать хочется, — в полусне пробормотала Бирюкова.

— Просыпайся-просыпайся, соня. Половина девятого на часах, а нам с тобой еще работать и работать.

— Не хочу, — приподнялась Лена над подушкой и тут же рухнула обратно. — Ты себе не представляешь, какие мне снились сны. Ты разбудил меня в самый неподходящий момент. Представляешь, я прилетаю в какую-то страну. Какую-то южную и жаркую. Там такая красота, цветы необыкновенные, запахи, все яркое, небо нереально синего цвета, пальмы, фрукты. И вот я иду по дороге к морю, я его уже вижу, в лицо ветерочек дует, песок под ногами желтый-желтый. Я скидываю с себя одежду, бегу к морю, там как раз идет волна, и только я касаюсь ногами воды, как слышу: «вставать пора, вставать пора» — и просыпаюсь. Есть в жизни справедливость?

— Никакой, — авторитетно заявил Гордеев. — Это я тебе как адвокат говорю. Давай вставать.

— Вставай. Я в гостях, так что кофе не мне варить.

— Вот так. Узурпаторша. Ладно, валяйся, я пошел завтрак готовить. — Юрий вылез из кровати и поплелся в кухню. Лена тут же юркнула под одеяло и свернулась в клубочек. Гордеев появился снова через десять минут.

— Эй, ты, нечестная женщина, — обиженно протянул он, — ну, вставай же, наконец, кофе готов!

— Ладно, — вздохнула Бирюкова. — Отвернись, я встаю.

Юрий послушно повернулся спиной. Лена, завернувшись в простыню, пошлепала в ванную. Через несколько минут она уже сидела на кухне, одетая, причесанная, и попивала приготовленный Гордеевым кофе.

— Слушай, Юр, ты когда кофе варить научился? Я так не умею.

— Поживи с мое, — улыбнулся Гордеев. — Ешь бутерброды, а то опять будешь весь день голодная бегать.

— Поговори со мной еще, папочка, — рассмеялась Лена.

— Ну, ладно, а кроме шуток, история-то наша все усложняется и усложняется, — вернулся к извечной теме работы Юрий.

И правда, Лена с Гордеевым терялись в догадках. Теперь когда в главной роли злодейки на авансцену выступила Старостина, все окончательно запуталось.

— Я не понимаю, не понимаю, не понимаю… — твердила Лена. — Старостиной-то это зачем? Зачем ей была нужна смерть Соболева? Ну, не из-за наследства же! Она сама не бедствует. Неужели можно решиться на убийство из-за денег? Нет, то есть можно, я допускаю, но в том случае, что тебе самой жрать нечего, да еще и дети от голода на твоих собственных глазах умирают. Но у нее же все есть. Зачем ей это?

— Лена, ты знаешь, иногда женские поступки не объясняются простой, незатейливой логикой, — отвечал Юрий.

— Гордеев, слушай, — вскинулась Лена. — Я в последнее время то и дело слышу от тебя один и тот же постулат, облеченный в разные словесные выражения. Если упростить, то смысл его сводится к тому, какие бабы дуры. Тебе самому не надоело?

— Да что я такое сказал? — изумился Гордеев. — Я просто хотел сказать, что в чужую голову не залезешь и поступки другого человека объяснить нелегко.

— Если бы ты хотел сказать это, ты бы так и сказал, а не пускался в рассуждения о женской логике. Надоел уже. Шовинист проклятый. Женоненавистник.

— Ладно, не кипятись. Был не прав, каюсь и беру свои слова обратно.

— То-то же, — удовлетворенно пробурчала Бирюкова.

— Ладно. Давай действовать. Теперь мы хотя бы знаем, что Старостина с этим, как ты его обозвала, с Кабыздохом, работали вместе. Нужно в розыск подавать.

— Вспомнил! — рассмеялась Лена. — Давно уже сделала. Но у меня много дела в прокуратуре. Надо съездить в Благовещенский. А ты что делать будешь?

— Не знаю, пока не решил. Возможно, навещу Соболева. Если оклемался чуток, поговорю с ним снова. Может, после этой истории он все-таки что-нибудь расскажет. Ведь я точно знаю, что он чего-то скрывает.

— Попробуй. Отвезешь меня на работу?

— Не вопрос, собирайся.

Лена была готова через пятнадцать минут. Молодые люди сели в машину и направились в сторону Генеральной прокуратуры. Высадив Бирюкову в Благовещенском, Гордеев поехал в больницу к Соболеву. Возле палаты его встретил лечащий врач Михаила Васильевича.

— Нет-нет, я вас не пущу, — запротестовал он на просьбу Юрия повидаться с подзащитным. — Он очень слаб. Только что от него вышла жена, больше сегодня к нему никто не войдет.

— Очень жаль. У меня крайне важный разговор к Михаилу Васильевичу.

— Ничем не могу помочь, приходите завтра, — не уступал доктор. — Если ему будет лучше, я позволю вам пообщаться несколько минут.

— Хорошо. Вы сказали, что Ирина Соболева была здесь. Давно она ушла?

— Минут пять назад, спуститесь в кабинет заведующего отделением, она хотела поговорить с ним.

— Спасибо, — поблагодарил врача Гордеев и направился разыскивать Соболеву.

Искать долго не пришлось, Юрий столкнулся с ней нос к носу возле лифта.

— Доброе утро, Ирина Петровна.

— Здравствуйте, Юрий Петрович.

— Когда вас отпустили?

— Вчера вечером.

— Мне очень жаль, что пришлось вас арестовать, но понимаете, тогда все подозрения падали на вас.

— Я понимаю, — сдержанно ответила Ирина.

— У вас есть несколько минут, чтобы поговорить со мной? — спросил Гордеев.

— Если только несколько. Мне необходимо поговорить с заведующим, но он куда-то вышел, так что, пока его нет, я в вашем распоряжении.

— Очень хорошо. Давайте выйдем на улицу и присядем вон на ту скамейку.

Гордеев с Ириной спустились в больничный дворик и опустились на деревянную лавку.

— Ну, начинайте, спрашивайте, — торопила адвоката Соболева.

— Да, конечно. Ирина Петровна, но я ничего нового у вас не спрошу. Просто я подумал, что в свете последних событий вы по-другому ответите на мой вопрос: почему вы дали показания против своего мужа?

— Ну-у, Юрий Петрович, это уже становится скучным, — капризно произнесла Соболева. — Я дала показания против своего мужа, потому что он угрожал убить Колодного, а через пару дней Яков был застрелен. У меня есть все основания считать своего мужа виновным в гибели Колодного.

— Ирина Петровна, посмотрите мне прямо в глаза и скажите, что действительно верите в то, что Колодного убил ваш муж, — попросил Гордеев.

— Верю.

— Ну, с вами положительно невозможно разговаривать. Я не понимаю вашего упрямства, мы ведь можем помочь вам, а вы абсолютно не хотите помочь следствию, причем ради вашей же собственной безопасности.

— Все, что было нужно сделать для безопасности моей семьи, я сделала, — твердо заявила Ирина.

— Ну, бог с вами, — сдался Гордеев. — Не хотите говорить, не надо, я все равно сам все выясню. И мне действительно будет жаль, если та информация, которую я узнаю, будет повернута против вас или Михаила Васильевича, но помочь я тогда уже ничем не смогу.

— Меня трогает ваша забота, Юрий Петрович, но я все равно ничего не могу добавить к сказанному. Я могу идти?

— Идите, — развел руками Гордеев.

Соболева зашагала к дверям больницы, но вдруг неожиданно развернулась:

— Скажите, а та девушка, которая была с вами при захвате дома, это ваша невеста?

— Нет, с чего вы взяли? Мы просто коллеги.

— Ну, нет, просто коллеги так друг на друга не смотрят, — улыбнулась Ирина. — Кстати, она вам подходит, женитесь на ней.

— Упаси Бог, — открестился Юрий.

— А зря, — веско сказала Соболева и ушла.

Гордеев остался один в саду больницы.

— И что мы будем делать? — рассуждал он вслух. — Начало истории — это убийство Колодного, конец — попытка убийства Соболева. Если они оба так мешали кому-то, то, возможно, нужна порыть землю вокруг их отношений. Что мы знаем о них? Колодный был адвокатом Соболева, вел его дела. Возможно, узнал что-то лишнее о бизнесе, Соболев его шлепнул. Нет, слишком просто, а следовательно, на правду не похоже, это было ясно с самого начала. Соболев с Колодным были завязаны на чем-то более серьезном. Как бы проверить мои предположения? С кем я еще не пообщался, кому глаза не намозолил? Идти в офис Соболева и требовать документацию? Кто ж мне ее даст без разрешения хозяина? Офис Колодного наверняка опечатан, и туда без санкции прокурора меня не пустят. Куда же нам идти с тобой, Юрий Петрович?

Тут Гордеева осенило.

— А почему бы нам не пообщаться с вдовой Колодного? — воскликнул он наконец. — Может, узнаю от нее что-нибудь.

Юрий позвонил в прокуратуру, выяснил адрес Колодного и направился туда. Он застал хозяйку квартиры за переездом.

— Проходите, — открыла дверь женщина. — Вы от новых хозяев?

— Нет, — ответил Гордеев. — Я адвокат, мне нужно с вами поговорить.

— Ну, ладно, заходите.

Юрий зашел в квартиру. Повсюду стояли коробки, чемоданы, свертки, хозяйка паковала в оберточную бумагу картины, запихивала в коробки вещи, проверяла стенные шкафы.

— Простите, как вас зовут? — спросил Юрий.

— Марина.

— Очень приятно, Юрий. Я адвокат Соболева Михаила Васильевича, вы ведь знаете такого?

— Конечно, — кивнула Марина.

— И то, что он подозревается в убийстве вашего мужа, тоже знаете?

— Конечно, — повторила женщина, при этом на лице ее не появилось и тени ненависти к Соболеву.

— А вы верите, что он убил вашего мужа? — в лоб спросил Юрий.

— Нет, не верю.

— Почему?

— У них были хорошие отношения. Миша не стал бы убивать Якова. У него не было повода.

— А вот Ирина Соболева утверждает, что Михаил Васильевич угрожал вашему мужу.

— Ну, раз утверждает, значит, так и было, — безразличным тоном ответила женщина.

— Но вы сами-то как считаете?

— Молодой человек, мне все равно, — подняла Марина свои усталые глаза на Гордеева. — Все равно. Яков убит, и все остальное для меня не важно.

— Ну, неужели вы не хотите, чтобы настоящий убийца понес справедливое наказание?

— Мне все равно. Я не верю в справедливость. Я не знаю, поймаете вы настоящего убийцу или нет, но справедливости все равно не будет.

— Почему? — не понимал Юрий.

— Потому что мне легче не станет, даже если вы найдете всех, кто участвовал в этом преступлении: исполнителя, заказчика, советчика, кого угодно. И если вы их всех посадите за решетку, ничего не изменится, Якова как нет, так его и не будет.

— Странно вы рассуждаете, — пожал плечами Гордеев.

— Возможно. Вы извините, конечно, вы еще что-то хотите у меня узнать? Видите, мне некогда, я продала квартиру и теперь собираюсь.

— Вы уезжаете куда-то?

— Да, поеду в Испанию. У нас там дом, там дочка с семьей живет. Здесь мне больше делать нечего. Я не люблю Россию. Жила здесь только из-за Яши, он не хотел уезжать ни в какую. Сколько я ни просила, ни умоляла, он был непреклонен. Говорил, что больше нигде жить не может. Россия — дом родной, и все тут. А я как сердцем чувствовала, что жизнь в России ничем хорошим кончиться не может. В бандитском государстве жить можно только по бандитским законам, а кто не может — плохо заканчивает.

— Ну, ладно вам, в России живет сто пятьдесят миллионов человек, и примерно процентов восемьдесят из них вполне законопослушные граждане, и прекрасно проживают свою жизнь до старости, и на пенсии внуков нянчат.

— У них с Яшей уровни разные, — жестко возразила Марина. — Яков поднялся на тот уровень, когда спокойно жить уже нельзя. Нужно быть все время начеку: или ты, или тебя. Получилось — его. Не знаю, может быть, сейчас страшную вещь скажу, но, может, и лучше, что — его. Потому что если бы он кого-нибудь, я бы точно на себя руки наложила. Устала я ужасно. Бежать нужно отсюда, как можно скорее. Вот бы только с делами развязаться, и я свободна. Квартиру уже продала, пока некоторое время поживу в гостинице, а когда все решится, уеду и никогда сюда не вернусь.

— Почему так категорично? — тихо спросил Юрий.

— Потому что нет мне здесь жизни. Я с детства мечтала уехать за границу, и даже возможность у меня была такая. Я ведь до Якова собиралась замуж за другого человека. Он был намного старше меня, я его не любила, но он был с положением, дипломат, уезжал в Австрию. Мы должны были пожениться, и мне было все равно, что он старый и я совсем его не люблю, мне хотелось уехать в Европу, а дальше хоть трава не расти. Но однажды я встретила Яшу. Он был молод, красив и беден как церковная мышь. Но это была любовь! Через неделю я послала своего дипломата в его Австрию, отменила свадьбу, ушла жить к Якову. Мои родители в ужасе были, обещали меня от семьи отлучить. От дипломата ушла к нищему студенту, мать со мной месяц не разговаривала. Но потом отошла, правда, простила. Да и Яша быстро в гору пошел. Высоко поднялся, выше только звезды. И понеслось: любовницы, измены, какие-то непонятные дела. Кошмар, а не жизнь.

— Почему вы считаете, что в вашей неудавшейся жизни виновата страна?

— Потому что если бы я двадцать пять лет назад уехала со своим дипломатом в Австрию, жила бы сейчас припеваючи и горя не знала, — всхлипнула Марина.

«Эх, жаль, нет Лены рядом, что бы она сейчас возразила по поводу женской логики?» — подумалось Гордееву.

— Все теперь, — продолжала Марина. — Продам бизнес и уеду. Начну новую жизнь. Может, хоть в старости поживу, как человек.

— Какой бизнес? У вашего мужа были еще какие-то дела, кроме адвокатской деятельности?

— Были. Яков любил деньги, поэтому любую возможность использовал для пополнения своего капитала. Он владел оптовой фирмой, теперь я, как наследница, имею право делать с ней все, что захочу.

— Чем занималась эта фирма?

— Закупала продовольствие, продавала.

— Где закупала, кому продавала? — наступал Гордеев.

— Да не знаю, я не занималась этим. Теперь бы мне все это сбагрить поскорее. Вы, кстати, не хотите ничего приобрести? Дельце откроете.

— Я подумаю над этим. А как фирма называется?

— «Велес-трейд».

— Спасибо, — Гордеев поднялся с запакованного в полиэтилен стула. — Не буду больше вас отвлекать. Счастливого пути.

— Спасибо, — не глядя на Юрия, ответила женщина.

Гордеев, не дожидаясь, пока его проводят, вышел из квартиры, осторожно прикрыл дверь и тут же начал звонить Лене.

— Ленок, ты в прокуратуре?

— А где ж мне быть, — отозвалась Бирюкова.

— Какие новости? Розыск Старостиной и Буздыгана объявили?

— Естественно, я же говорила.

— Чем занимаешься?

— Отчет для Меркулова строчу, роман-эпопея выходит. Такие перепетии сюжета, ты не представляешь! Выйду на пенсию, начну детективы писать.

— Тогда я тебе сейчас еще один сюжетец подкину.

— Ну-ка, давай, — заинтересовалась Лена.

— Я только что вышел от вдовы Колодного.

— Вот как, — после недолгого молчания произнесла Бирюкова. — Ну и как она?

— В смысле?

— Ну, красивая?

— Нет, — соврал Гордеев. — Старая совсем, мешки под глазами, вся в морщинах, да еще индифферентная какая-то, все ей по Цельсию. Но дело не в этом. Он сказала мне, что Колодный владел оптовой фирмой, закупающей продовольствие. Ты знала что-нибудь об этом?

— Нет, — удивилась Лена. — Я и не подозревала, что он еще чем-то кроме юриспруденции занимался.

— Ну вот, выходит, занимался. Фирма называется «Велес-трейд», узнай про нее все, что можешь. Торговые каналы, деловые контакты, клиенты, покупатели, в общем, ты умничка, сама знаешь все.

— Ну, надо же! Дожила, на старости лет Гордеев меня умничкой обозвал! — поразилась Лена. — Ладно, выясню что-нибудь, позвоню. Или знаешь что, приезжай за мной. К этому времени, может, будет какая-то информация.

— Идет, сейчас заеду перекушу где-нибудь, и к тебе.

— Юр, шоколадку привези с орехами, — попросила Бирюкова. — Мне необходимы эндорфины.

— Хорошо, жди меня. — Гордеев дал отбой.

Юрий зашел в первую попавшуюся кафешку, долго размышлял над меню. Ему очень хотелось вкусного, сочного шашлыка, пахнущего дымом, но после Лениных шуточек он опасался употреблять шашлык в подобных заведениях. Но в конце концов чувство голода победило, и Гордеев заказал себе большую порцию шашлыка, жареную картошку и овощной салат. Быстро расправившись со всеми блюдами, шашлык, надо заметить, оказался очень даже недурственным, Юрий расплатился и поехал за Леной. Та уже ждала его на ступеньках здания.

— Долго же вы обедаете, Юрий Петрович. Шоколадку привез?

— Вот, — вытащил плитку из нагрудного кармана Гордеев.

— Ой, спасибо, моя любимая. А теперь слушай, что я тебе скажу.

— Я весь внимание.

— Очень хорошо, потому что инфромация внимания как раз заслуживает. Фирма «Велес-трейд» занималась закупкой продовольствия.

— Ну, это мы уже знаем.

— Не перебивай, — махнула Лена рукой. — Вы не знаете, у кого фирма закупала продовольствие.

— И у кого же?

— Основным ее поставщиком был «Московский холод»! — торжествующе воскликнула Бирюкова.

— Вот так-так! — присвистнул Гордеев. — Значит, Соболев с Колодным были завязаны еще и бизнесом?

— Выходит, но слушай дальше.

— Еще и дальше будет?

— А то! Теперь фирма принадлежит вдове Колодного, Марине Колодной, и она деятельность свернула и распродает товары. — Лена выжидающе замолчала.

— И? — поторопил ее Гордеев.

— А среди покупателей знаешь кто нарисовался?

— Лен, не томи.

— Ульяна Старостина! Старостина покупает товары фирмы Колодного, приобретенные у «Московского холода»! Странный треугольник, не правда ли?

— Более чем, — согласился Гордеев. — Есть объяснение?

— Пока нет, но я чувствую, что разгадка близка. Гордеев, мы с тобой наконец-то поймали кончик веревочки. Теперь главное — грамотно распутать клубочек. Смогем?

— Смогем, Ленок. Ты же у меня умница.

— Смотри, Юрка, захвалишь — возгоржусь, обнаглею, — рассмеялась Лена.

— Ну и что получается, Лен? Старостиной крайне необходимы продукты из холодильников Соболева? Она голодает, бедняга?

— Хотелось бы у нее лично спросить, но наши возможности с желаниями не совпадают, поэтому придется действовать по-другому.

— Как, например?

— Может, устроить импровизированный незапланированный обыск в холодильниках Соболева? Обвинение в убийстве с Соболева еще никто не снимал. В интересах следствия имеем полное право произвести ревизию.

— Но если мы пойдем получать разрешение на обыск «холодильников», может подняться шумиха, и если там есть что-то интересующее нас, его немедленно там не станет.

— А мы будем все делать тихо-тихо, как мышки в кладовке, — ткнулась Лена носом в ухо Гордееву.

— Тихо-тихо? — передразнил Юрий.

— Ага.

— Ладно, подумаем. Пока ничего не предпринимай. Может, мне удастся еще завтра поговорить с самим Соболевым. Сегодня меня к нему не пустили, сказали, что очень плох. Вот если завтра ничего не получится, тогда будем действовать по-твоему, договорились?

— Договорились, — согласилась Лена.

— Кстати, с Ириной Соболевой разговаривал опять.

— И что, опять глухая несознанка?

— Ага, типа того. Но знаешь, что она сказала?

— Что?

— Она решила, что ты моя невеста, и когда я сказал, что это не так, она ужасно расстроилась, практически зарыдала и начала меня уговаривать, чтобы я на тебе женился. В ногах валялась, говорила, пожалей, Гордеев, девушку, она по тебе сохнет, тает на глазах, а ты ее замуж не берешь.

— Так и сказала?

— Так и сказала, — подтвердил Юрий.

— Не, Гордеев, я за тебя замуж не выйду, ты женоненавистник. Женись на телевизоре.

— Почему на телевизоре?

— Ну, во-первых, с ним не скучно, во-вторых, нельзя почувствовать, что он умнее тебя, а в-третьих, всегда можно выключить звук.

— Хорошая идея, Лен. Наверное, я так и поступлю.

— Я знала, что тебе понравится. Ну, все, пошла отчет дописывать, там у меня самое интересное началось: перестрелка и закрывающий меня своим телом Гордеев.

— Ты давай не увлекайся, Нобеля все равно не дадут.

— Кто знает? Увидимся вечером. — Лена чмокнула Гордеева в щеку и побежала вверх по ступенькам. Юрий проводил ее взглядом и махнул вслед рукой.

21

Солнце пекло как бешеное. А океан был синим и искрящимся. Он развалился под дальневосточным солнцем, словно гигантский синий кит, подставивший свою спину полуденным лучам.

Город Находка, расположенный амфитеатром, спускался к бухте и кипел в это время суток, как муравейник.

Так же работал и порт Находки. Докеры, таможенники, моряки всех мастей и национальностей… Если бы обычный человек посмотрел на бухту с берега, он нашел бы ее явное сходство с огромным дикобразом. Воды почти не было видно. Только одни корабли, баржи… Бесчисленное множество мачт, рей, компанию которым составляли высоченные подъемники на берегу. Издалека казалось, будто какой-то мировой колдун истыкал поверхность океана иглами, как куколку вуду.

Но обычных людей в порту, по большей части, не наблюдалось. Люди, что работали здесь, давно уже привыкли к подобному зрелищу и не стали бы описывать свою работу напыщенными эпитетами, как любят это делать бледные, ни разу не побывавшие в их шкуре романтики.

Нет, сказать, что в морском труде мало романтического, значит сильно покривить душой. Но это — романтика иного рода, сильно отличающаяся от, скажем, плаксивой романтики юного Вертера или мрачно-пессимистической, как в «Чайльд Гарольде». Это суровая, мужественная, отчаянная романтика. И если кому-нибудь когда-нибудь доводилось слушать рассказы моряков, то они могли заметить, что рассказ этот — обычная, ничем не примечательная проза, уснащаемая крепкими словечками и отборной матерщиной. И тем не менее, что может быть занимательнее морского рассказа? Каким бы ни был язык рассказчика, а не сможет он загородить своей неблагозвучностью отвагу, мужество, приключения. Не правда ли, мало кто из нас не мечтал в детстве стать пиратом, китобоем, просто моряком или капитаном, на худой конец, хотя бы пассажиром какого-нибудь лайнера?..

Зато портовые докеры — совсем другая статья. О каком бы то ни было романтизме и думать не приходится. Ну, сами посудите, что такого уж привлекательного в работе докеров? Докеры — это еще ничего, можно сказать, что даже хорошо звучит. А что на самом деле скрывается под этим словом, заимствованным у Запада! Как это по-русски? Грузчики! Суровая правда жизни, и никакой романтики.

— Ну, грузчики, ну и что? — не понимал сорокалетний Конюхов. — А чем тебе не нравится?

— Да как-то неблагозвучно… Как-то уж очень повседневно, неромантично… — ответил Шкет.

Шкет — это не фамилия, это была кликуха. А дали ему, такую кличку, потому что он самый молодой в бригаде, и какой-то щуплый, хлюпенький.

Они с Конюховым сидели на огромном мешке с пенькой. У них был небольшой перекур.

Докеры отдыхали не слишком часто. А сегодня прибыли три товарных корабля. Бригада под номером 101 должна была разгружать «Анжелину», колумбийское судно, которое привезло замороженные бараньи туши для какого-то московского предприятия.

— Ну, все! Отдохнули, и хватит! Аврал! — кричал бригадир Коротеев.

— Вот раскричался-то! — послышалось невдалеке ворчание еще одного члена бригады.

К ним размашистой походкой подошел бригадир Коротеев.

— Все, все, ребятушки! Заканчивай дурака валять! Давайте! Андреев —. на погрузчик, и вперед! Остальные тоже по своим местам.

Члены команды нехотя встали. Шкет направился к погрузчику.

Бараньи туши находились в больших контейнеpax. Конюхов краном грузил контейнеры на погрузчики, и те везли их к складу с весами.

Собственно, бригада № 101 давно договорилась между собой, что несколько тушек не мешало бы умыкнуть для семьи. Ведь у каждого члена бригады была семья, кроме Шкета, тот еще не успел обзавестись заботливой женой и желторотыми малютками. Для него было в новинку то, что собиралась делать бригада и что, собственно говоря, делала почти каждую разгрузку. Шкет немного побаивался, но от этого его решимости никак не убавлялось.

Бригада состояла из пяти человек: бригадир Коротеев, Конюхов, который работал на кране, Андреев (он же Шкет) и еще двое ребят, они работали на складе.

Шкет думал о предстоящей афере, и руки его слегка тряслись. Ему не представлялось возможным совершить все то, что собирались сделать. Кругом были таможенники… Да и как можно было обмануть старого дотошного весовщика! Ему объясняли это несколько раз, но от переизбытка чувств он мало что смог понять. И все равно, предстоящее мероприятие отдавало вкусом романтики и приключений.

Ведь Димка Шкет всю жизнь мечтал о приключениях и романтике. Он не рвался в Москву, как многие его расчетливые ровесники. Близость океана пробудила в нем дерзкие мечты и желания, приключенческие книги, особенно Жюль Верн и Дефо, помогли закрепить эти мечты в его сердце. К тому же хотелось объехать весь мир, побывать в прекрасных неизвестных странах. Как в той песне из сказки Киплинга: «Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию? Увижу ли Бразилию до старости моей?» Сначала он хотел стать капитаном… Ну, конечно, не сразу, это он понимал… Сначала юнга, потом матрос, а там дальше не далеко и до старшего помощника, а то и до самого капитана. Лет в тринадцать Димка прочитал «Моби Дика». И твердо решил стать китобоем.

Димкин отец был докером. Он снисходительно смотрел на Димкины мечты, а сам хотел, чтобы тот уехал в Москву, поступил в институт и стал каким-нибудь предпринимателем.

А Димка учился плохо, грезил океаном, хватал двойки по всем предметам. Лишь только литературу смог вытянуть на трояк, и то лишь потому, что выучил назубок почти всего Гумилева с его «Капитанами».

Океан был его любовью. И он часто спрашивал отца, почему тот не стал матросом. Отец смеялся и говорил: «Не! Матросом не катит! На крайняк, боцманом. А все боцманские места, как назло, заняты были. А капитаном не взяли — слишком мягкотелый, да и ростом не выдался!»

При чем здесь рост, Димка никак не мог понять. «Разве рост так важен?» «А то! — отвечал отец. — Капитаны — они все высокие должны быть! Маленького, его и на мостике не разглядишь!»

В общем, не понимал Димка, что за чушь нес его отец. Сам он целые часы проводил в портах, около кораблей, у портовых забегаловок. Ловил чутким ухом новости; еле слышимые отрывки из рассказов моряков превращались в целые истории, он сам их себе придумывал. Его не пугали и не разубеждали в своих планах даже ужаснейшие матросские попойки, часто заканчивающиеся поножовщиной. Он принимал это как неотъемлемый атрибут морской романтики.

Вскоре у него появились в этом кругу знакомые. С одним морячком он сдружился очень сильно. Один раз даже предоставил ему в пользование деревенский сарай, когда тот ушел в самоволку. И он узнал от своего нового друга, что жизнь моряка тяжела, но зато в каждом порту его ждет девушка, а то и не одна. Этим он не только не разубедил Димку идти в моряки, а, наоборот, укрепил его в этом желании.

Но мечтам его суждено было разбиться в прах. Однажды из порта прибежал докер, знакомый отца. Димка помнил тот день отрывочно и смутно, как сон. Он помнил трясущиеся губы и руки докера, который сказал, что отец погиб. И все повторял зачем-то про расплющенную руку, торчащую из-под тяжеленного контейнера, и про кровь.

Еще Димка помнил, как страшно, словно зверь, взвизгнула и завыла его мать. А он сидел и зажимал уши ладонями, потому что ему не хотелось больше слышать никаких слов, он и так уже все понимал, а докер все говорил и говорил.

После этого мать словно постарела лет на двадцать и стала слегка заикаться. А Димка смотрел на все вокруг как затравленный волчонок. Он понял, что его мечте пришел конец, потому что мать он бросить теперь не мог.

Тогда мрачная, черная реальность навалилась, словно тот контейнер, по ночам Димка стал просыпаться от того, что ему не хватало воздуха. Он тогда шел к океану, чтобы подышать морской свежестью, а там, на морском берегу, реальность наваливалась еще тяжелее. Он понимал, что всему, о чем он так долго мечтал, теперь уже не дано осуществиться, и один только взгляд на бескрайний морской простор причинял ему столько боли, что он перестал ходить туда, смотреть на океан.

В своей комнате Димка устроил настоящий погром. Он сжег все свои рисунки (а рисовал он, естественно, только корабли, море, моряков и капитанов, чаек, паруса), выбросил глобус, изорвал в клочья огромную карту, висевшую у него на стене, а книги о морских приключениях отнес к матери в комнату. Всякую мелочь, которую он собирал — ракушки, кораллы, акульи зубы, марки и вкладыши с изображениями различных кораблей, морской календарь и компас, — он раздал дворовым мальчишкам. Те, конечно, были в восторге.

Потом время взяло свое, старые раны затянулись, боль притупилась. Он стал смотреть на вещи реально, понял, что надо зарабатывать деньги… Так его устроили на работу в порт, докером… В ту же самую бригаду, в которой работал его отец.

Но мечта все равно не ушла. Она спряталась, затаилась глубоко в душе, готовая прорваться при малейшей необходимости и одержать верх над серой тяжкой реальностью.

С тех пор как умер Димкин отец, жизнь его не блистала более или менее запоминающимися событиями. Ему казалось, что все однообразно, что ничего не происходит. Поэтому он странно обрадовался намечающемуся событию, хотя оно и было противозаконным. Не проработав здесь еще и месяца, он принял это как наклюнувшееся приключение.

— Иваныч, все пройдет хорошо? — спрашивал он Конюхова.

— Все пройдет на ура, сынок, — подмигивая, отвечал ему тот. — Ты только знай делай свое дело.

Так Димка перевез десять контейнеров с бараньими тушками на склад, где находились огромные весы.

Там уже поджидали Мишка и японец Якити.

— Все путем? — спросил Мишка.

Это был пожилой уже докер, самый старший из всей бригады, но почему-то так повелось, что все звали его просто Мишкой и на «ты». Якити был суровым молчаливым японцем. У него была гордая осанка и слегка насмешливое выражение лица.

— Я смотрю на тебя, Якити, — говорил ему иногда Димка. — И думаю, а не течет ли в тебе кровь великих самураев?

— Японец — весь есть самурай, — отвечал Якити.

— Вот, вот. Мне иногда страшно при одном взгляде на тебя. Нет, я не тебя, я за тебя боюсь. Вдруг в тебе кровь великих предков взыграет, и ты себе харакири сделаешь!

В бригаде были свои традиции. Все еще с незапамятных времен привыкли подчиняться бригадиру Коротееву, обращаться ко всем членам бригады, вне зависимости от возраста, на «ты», звать пожилого Михаила Владимировича Иванова просто Мишкой и подшучивать над японцем Якити, благо что он вообще-то мало говорил, а на шутки почти не злился. Димка без особого труда вписался в эту компанию и легко перенял все их традиции.

— Я есть самурай, не делать харакири. А ты как есть Шкета, так и помалкивать твоя нада, — хмуро отвечал Якити.

— Где Иваныч с Коротеевым? — спросил Мишка.

— Сейчас придут, — ответил Димка.

— Черт! Нельзя им задерживаться. Сейчас наша очередь взвешиваться подойдет.

— Да сейчас подойдут! Как мы выкрутимся-то? В бумаге-то ведь вес проставлен.

— Какая ты Шкета глупая! — не выдержал Якити. — Ты же так замуж не выйдешь!

— Хватит уже! — обозлился Димка. — Якити, ты русский язык сначала выучи сам, а потом меня лезь учить. Сколько тебе можно повторять. Я — это он, а не она. И замуж меня действительно никто не возьмет, потому что я на ком-нибудь женюсь!

— Чего она говорит? — недоуменно обратился Якити к Мишке. — Она — это не она! А кто? Болеть не нада! Нада думать и работать!

— Миш! — пожаловался Димка.

— Ну, чего ты! Знаешь же, что у него с русским языком проблемы!

— Почему-то «она» он говорит только мне, с остальными нормально общается!

— Ты, наверно, просто ему нравишься! — пошутил Мишка. — Однако пора бы им уже прийти.

— Слушай, Миш. У меня только один вопрос. Я все это прекрасно понял: вес груза — это вес контейнера с грузом минус вес пустого контейнера. А как выбираться-то оттуда?

Да проще пареной репы!

Наконец появились бригадир с Конюховым.

— Не опоздали? — спросил Иваныч.

— Еще бы чуть-чуть, и взвешивание без вас началось.

— Ну, вы же ребята не промах, смекнули бы, что делать!

— Ладно, ребятки, побегу! — сказал бригадир. — К весовщику побегу с бумагами. Не подведите, ребятки!

— А сколько? — услышал он резонный вопрос.

— Три, — крикнул тот и умчался к весовщику.

— Три? — переспросил Мишка. — А не много ли? Не перестарались? Три, а нас всего четверо.

— Нас пятеро, — уточнил Конюхов.

— Ну, хорошо. Мы с Якити слазаем, это две туши Ты на всякий случай должен оставаться здесь.

— Ну? — спокойно спросил Конюхов.

— А третья?

Все посмотрели на Димку.

— Он же первый раз… Тысячу вопросов мне задал, пока вас не было. Не справится…

— Не смеши меня, Миш. Чего там справляться Разъясним человеку все подробно, он и поймет!

Димка с готовностью покачал головой.

— Ее нельзя, — вмешался Якити. — Больно щуп лая. Недовесок.

— Ничего. Там одна баранья тушка как раз не слишком жирная попалась.

— Ну, объясняй тогда.

— Значит, так, — начал Конюхов. — Ты, Мишка, лезешь в тот контейнер. А Шкет с японцем в тот. Оттуда мы две тушки как раз вытащили.

— Я не буду с ним в одном контейнере, — заупрямился Димка, поглядывая на усмехающегося Якити.

— Это еще что за детский сад! Один хочешь? Запутаешься ведь.

— Я хочу с Мишкой.

— Слушай, я все уже рассчитал! Давайте, лезьте!

Все послушно залезли в контейнеры. Димка присел внутри на корточки и ощутил телом движение контейнера.

— Поехали, — шепотом отметил он, и сердце его быстро заколотилось.

Здесь, в контейнере, было темно, только отливали зловещим блеском яркие белки узеньких глаз японца. Бараньи тушки подрагивали в такт движению контейнера, они были подвешены за крюки на длинных штангах под потолком. Димка несколько замерз, но боялся даже дышать вслух, когда контейнер вместе с ним и японцем взвешивали на огромных портовых весах.

Но все прошло удачно. После того как их взвесили, они преспокойно вылезли из контейнера. И никто даже не обратил внимание на докеров в портовом складе. Да и, собственно говоря, так делали все.

А вечером все вчетвером приехали в порт на машине Коротеева за оставленными в специальном помещении тремя тушками, погрузили их в машину и поехали в гараж, где уже ждал их Конюхов. В гараже удобнее всего было разделывать тушки, чтобы поделить их на пятерых.

В гараже началась работа. Чтобы она шла быстрее, трудились одновременно. Коротеев и Мишка разделывали одну тушку, Конюхов и Димка другую, а над третьей, той, что была щупленькой, как Шкет, работал японец.

Димка был в восторге от провернутого дельца. Пока это было ему в новинку, не приелось. Для остальных членов бригады это было плевое дело.

— Ты, Димка, все равно молодец! — приговаривал Конюхов. — Не страшно было?

— Да не очень. Знаешь, что было самое страшное? Светящиеся белки глаз Я кити.

Тут Конюхов не выдержал и засмеялся.

— А все-таки любовь у вас! Вот станешь, Димка, моряком, Якити, как верная жена, будет тебя ждать!

На сей раз засмеялся и Якити.

— Нет, Шкета все-таки молодец! — сказал он. — И матрос она станет на корабле хорошая! И станет! — повторил он тоном, не терпящим пререканий. Кто бы что ни говорил, а этот японец с глубоким уважением относился к чужим мечтам.

Вдруг Димкин топорик звонко обо что-то стукнулся.

— Что это? — спросил он Конюхова.

— Не знаю…

— Что там у вас? — озабоченно спросил Коротеев.

Все подошли к ним, а Конюхов, кряхтя, извлек из бараньей утробы длинненький алюминиевый ящичек.

— Вот это да! — протянул он, вытягивая перед всеми ящичек.

— Это что же, клад или просьба о помощи, как письмо в бутылке? Только здесь в баранине? — весело спросил Димка.

Но все хмуро глянули на него. И он примолк, хотя никак не мог взять в толк, чего все они такие озабоченные. Ну, нашли ящичек. Ну, так это же замечательно! Надо его скорее открыть и посмотреть, что внутри. Для него это был день нескончаемых приключений. Сначала это был противозаконный поступок — воровство бараньих тушек, а теперь вот загадочный ящичек! Димкины глаза заблестели!

— Похоже на контрабанду, — наконец вымолвил Конюхов.

Все молчали.

— Я вам скажу, что это такой, — сказал вдруг Якити.

— Что? — все обернулись на него.

— Это похожая на наркотик!

— Наркотики?!

Японец преспокойно покачал головой.

— Что еще за наркотики? — машинально вопросил Коротеев.

— Героина, кокаина, марихуана… — стал перечислять японец.

— Да, черт! Я и сам знаю! — крикнул Коротеев. — Как они здесь у нас оказались, я спрашиваю!

— Контрабанда, — напомнил ему Конюхов.

— Черт! Это проблемы! Это большие проблемы! Это мы с вами влипли, друзья! — Коротеев метался по гаражу, как взволнованный тигр по клетке.

— Почему вы так уверены, что это наркотики? — спросил Димка. — Надо открыть и убедиться…

В нем все еще протестовал мечтательный мальчик. Ему не хотелось верить, что это наркотики, а не что-нибудь таинственное, загадочное.

— Сдурел, что ли! — заорал на него Коротеев.

— Хорошо, — пожал плечами Димка. — Тогда почему просто не выбросить куда-нибудь эти ваши наркотики?

— Слушай, умник, помолчи!

— Нет, ребята, с наркотиками связываться совсем не в кайф.

— Это кому как, — пошутил Якити.

Но все опять же зыркнули на него, как недавно на Димку, и он, как и Димка, тоже примолк.

— Нет, я вам повторяю, — сказал Мишка. — Я с наркотиками связываться не желаю и вам не советую!

— Да без тебя знаем! — пробурчал Конюхов. — А что делать-то теперь?

— Я знаю, — проговорил Коротеев. — Самый легкий и неизбежный путь. Надо связаться с Тимофеичем.

— Кто это? — спросил Димка.

— Ну да, точно! — отозвались Конюхов и Мишка, не обращая ни малейшего внимания на Шкета.

Японцу, похоже, было на все наплевать. Он беспечно насвистывал себе что-то под нос. Пока Коротеев побежал в дом звонить некоему Тимофеичу, Димка пытался выяснить, кто же он такой, этот Тимофеич.

Оказалось, что Тимофеевич — это начальник портовой таможни.

— Зачем же тогда ему звонить! — испуганно поинтересовался Димка. — Он же все поймет, в тюрьму засадит.

— Не засадит! Может быть, нас как-нибудь слегонца накажет, а вот бригадиру ничего не будет совсем, это уж будь уверен! — отчеканил Конюхов.

— Почему?

— Да потому что они с ним родственники! Сынишка Коротеева женат на дочурке Тимофеича. Вот тебе и полная картина!

— А! — протянул Димка. — Он поможет?

В этот момент вошел Коротеев.

— Сказал, что сейчас подъедет, — сокрушенно сказал он.

— Ты ему все рассказал?

— Да вы что! О таком по телефону разве можно?!

Сидели, ждали молча. Наконец Мишка обронил:

— Тушки жалко. Хорошие тушки…

Все устало покачали головами.

— А в вашей тушке не было? — спросил Конюхов Коротеева.

— Да вроде нет…

— А в твоей? — обратился он к японцу.

— Моя — не было.

Конюхов украдкой глянул на Коротеева.

— А ведь нам и одной тушки на пятерых хватило бы, — кинул он как будто в никуда.

Коротеев внимательно посмотрел на него.

— Той? — спросил он, указывая на тушку, которую разделывал японец.

— Не, разве это тушка! Вон той!

Коротеев помолчал.

— Тушкой меньше, и вины меньше, — подхватил Мишка.

— Ладно. Черт с вами! — согласился Коротеев.

Они перетащили тушку в угол гаража, прикрыли ковриком и заставили коробками.

Вскоре приехал Тимофеич. Это был крупный, высокий, толстый человек. Лицо его лоснилось. Волосы отливали в рыжину. Он то и дело подкручивал свои залихватские усы толстенькими пальчиками. На мизинце его красовалась золотая печатка.

Он сразу не понравился Димке. Смутное чувство неприязни зародилось в нем, как только этот человек вошел в гараж, и уж больше не покидало.

— Ну, чего стряслось? Чего звал в такую поздноту? — грубовато поинтересовался он.

Коротеев выступил вперед, поздоровался с ним за руку и сразу же начал рубить сплеча:

— Ты меня, Тимофеич, знаешь. Я не злоупотребляю служебным, так сказать, положением, но и безгрешным не являюсь. Воруем товары, признаюсь. Но с наркотиками никогда дела не имели и иметь не хотим!

— С наркотиками?! — переспросил тот, и Димка заметил, как заблестели в предвкушении наживы его глаза. — Ну-ка! Что это еще за новости? Давайте по порядку.

И они рассказали ему все по порядку, со страхом ожидая приговора или помилования. Сначала Тимофеич хмурился, но потом лицо его просветлело, и он сказал:

— Положение поправимо. Я беру на себя… Скажу, попалась под руку тушка, я ее рентгеном-то и просветил, и как сердце чувствовало! Нашел наркотики! Только вот у меня к вам тоже будет одно условие…

Димка уже не слушал, какое там условие, ему было достаточно того, что все сошло с рук. Ему не нравился этот человек. У него на лбу было написано, что он подлец и ворюга еще похлеще, чем они… Он еле дождался конца разговора и, коротко попрощавшись со всеми, со всех ног побежал из коротеевского гаража. На полпути его окликнул чей-то голос, Димка обернулся. Сзади стоял Якити.

— Эй, Шкета! Куда побежала? — поинтересовался он.

Димка помолчал, потом улыбнулся и крикнул:

— К океану!

В темноте он увидел, как весело и по-доброму сверкнули белки узеньких глаз мудрого японца.

Лена была поражена. Но поражена скореє не тем, что в одной из партий бараньих туш, предназначавшихся для «Московского холода», была найдена партия героина, а тем, что судьба так случайно предоставила ей одну из разгадок того дела, которое она вела. Она, конечно, тут же набрала номер телефона Гордеева.

— Алле, — раздался в трубке сонный голос Юрия.

— Ты, как всегда, спишь? — спросила Лена.

— А, это ты… Привет, милая…

— Привет, милый…

В другом бы случае Лену уже затошнило от таких телячьих нежностей. Но только не теперь. Их отношения с Гордеевым действительно приобрели какой-то нежный оттенок. И в то же время они оставались прежними друзьями. Поэтому такие обращения друг к другу, как «милый», «дорогая», и другие уменьшительно-ласкательные, рассматривались обеими сторонами с некоей долей иронии.

— Солнышко уже высоко встало, ненаглядный… Пора бы уж и проснуться…

— Если ты пообещаешь, пташка моя, что мы сегодня увидимся, я встану в один момент.

Лену рассмешило такое ласковое обращение — «пташка моя». Она вспомнила, как один из ее бывших ухажеров называл ее исключительно «курочка моя». И Лену это безумно раздражало. Кажется, и расстались-то они не по какой-то серьезной причине, а большей частью из-за того, что Лене поперек горла встали его постоянные сюсюканья и эпитеты, какими он наделял ее чувствительную, тонкую натуру. Но теперь это было смешно…

— Ну, — усмехнулась Лена. — Пообещать я ничего не могу… Но то, что мы с тобой в ближайшее время увидимся, это никаких сомнений не вызывает.

— Да? Какое заманчивое и загадочное начало…

— Да. Гордеев, ты знаешь о том, что Фортуна нас все-таки любит?

— Я, собственно, всегда это знал. Вот ты… Ты — да, ты сомневалась!

— Я?! — воскликнула Лена. — Да я даже не надеялась на такую удачу! А ты, как всегда, самоуверенный, лицемерный тип!

— Это еще почему, голуба моя?

— Да потому, что если бы я тебе сейчас не сказала эту фразу, ты ходил бы и ныл, как, мол, все плохо, и что ничего не получается, не сходится, не разгадывается!

— Ладно, ладно! Когда это я так ныл?

— Ну, это я утрирую…

— Ты лучше скажи, чего хорошего госпожа Фортуна нам преподнесла на сей раз?

— Так вот, слушай. В дальневосточном порту Находка некий таможенник, кажется, по фамилии Козловский, обнаружил крупную партию героина. Героин был привезен на колумбийском судне «Анжелина», которое везло замороженные бараньи тушки… В одной из таких тушек и был найден алюминиевый ящичек, содержимым которого и оказался героин. Тебе это ни о чем не говорит?

— Так, ты не темни. Говорить-то, может, и говорит, только хотелось бы побольше фактов.

— Какой ты, Гордеев, все-таки твердолобый! Факты ему подавай! А еще адвокат успешный считается… А ему все по полочкам разложи, факты предоставь, тогда он допрет! Самому додуматься — это никак?

— Я попросил бы!

— Ну, неужели у тебя при упоминании о бараньих тушках не срабатывает определенный рефлекс, как у собаки Павлова?

— У меня что, непременно должно начаться обильное слюноотделение при упоминании, как ты говоришь, о бараньих тушках? Давай, договаривай. Я уж все понял. И так…

— И что же ты понял? Мне интересно просто…

— Полагаю, что «Анжелина» привезла из далекой Колумбии бараньи тушки для одного очень известного российского «холодильника». Этого ты хотела от меня добиться?

— Ай, молодец, Гордеев, пять баллов! Только тушки-то были привезены уже из Новой Зеландии. Привезены были в Колумбию, где и начинялись обильно ядовитым порошочком. А из Колумбии прямиком в Россию. В «Московский холод».

— Вот геморрой-то, извини за выражение…

— Ничего, ничего, я привыкла…

— И кто же это все придумал-то?!

— Михаил Васильевич Соболев, надо полагать.

— Да ладно тебе! Это что же выходит? Я — адвокат наркоторговца? Нет, так дело не пойдет! — Голос Гордеева звучал растерянно, дело принимало неожиданный поворот.

— Ну а ты как думал! Все сходится! Соболев нанял Синицына, чтобы тот убрал Колодного, который, видимо, что-то прознал насчет этой торговли, насчет наркотиков. Жена Соболева, видимо, хоть и с трудом верится, благородной женщиной оказалась…

— Ну, подожди… А Буздыган? А Старостина?

— Да вся эта заварушка из-за денег завязалась наверняка. Видно, они тоже знали о героине…

— Нет, Лена. Я сомневаюсь…

— Чего тут сомневаться-то!

— Ты же сама говорила, что у Колодного с Соболевым были хорошие отношения!

— Ну, не знаю. Можно найти массу причин… Может, Колодный не хотел меня в это дело посвящать…

— Еще бы! Но, может быть, он не хотел тебя посвящать в их истинные отношения совсем по другой причине? — решил подколоть Лену Гордеев, однако его шпилька прошла незамеченной.

— А может быть, Соболев играл роль, строил из себя хорошего приятеля, а сам в это время вынашивал в голове план убийства Колодного?.. В общем, масса объяснений.

— Да… Но… В общем, хорошо ты все раскладываешь, а все равно что-то не сходится.

— Да что не сходится-то?

— Ну, не знаю… Ощущение такое, что что-то не сходится… Что-то не так… У меня предчувствие… Интуиция, если хочешь…

— Не хочу! Ой, Гордеев! Только своими чутьем и интуицией не морочь мне голову, пожалуйста! Я и так этого наслушалась в своей жизни выше крыши!

— Хорошо. Но все равно… Я должен в этом деле разобраться. Я так не могу. Я практически уже начал доверять Михаилу Васильевичу… Я должен его еще допросить…

— Угу, если он оклемается еще!

— Должен. Врачи говорят, что он на поправку пошел. И что скоро уже до него посетителей будут допускать.

— Вот и наведаемся! Может, нам чего интересного расскажет. Эх, Гордеев! Доверчивая ты душа! Даже не верится, что адвокат. Ладно. Пойду я. Между прочим, у меня с минуты на минуту на руках будет ордер на обыск «холодильника»!

— Да? Ну, удачи тебе… Обязательно позвони, расскажи.

— Договорились. Ну, целую.

— Пока, ненаглядная.

— Счастливо, мой цыпленочек.

С полученным ордером на обыск и соответственно с нарядом и специалистами, Лена предстала перед дверями «Московского холода» около двенадцати часов того же дня. Сотрудники «холодильника» были напуганы и удивлены. Но напуганы, конечно, больше.

Лене неинтересно было знакомиться с теми, с кем в свое время познакомился Гордеев. Но увидаться с некоторыми из них ей все же пришлось. Так, при самой процедуре присутствовал непосредственно заместитель директора. Лена даже не удосужилась узнать его имя и отчество. Он все время охал и театрально разводил руками. Пытался что-то спрашивать у Лены, но та вела себя так, словно перед ней пустое место. А ведь именно пустым местом этот заместитель и был. Во всем предприятии нельзя было сыскать более пустого человека и работника. Это Лена и поняла при первом же на него взгляде. У нее вообще была одна, почти мистическая, черта — она могла сказать, что перед ней за человек, единожды увидев его.

Если бы неискушенный зритель посмотрел на этот обыск, то перед ним предстала бы сюрреалистическая картинка: темные холодильные камеры, где холод обрел зримую оболочку и парил по камерам в виде сгустков дымка, подобного тому, какой вылетает изо рта на улице зимой, в виде инея оседает на тушах красно-бордового цвета. Эти туши неисчислимы, они подвешены к потолку, и среди них можно заблудиться, как можно заблудиться в древнем полуразрушенном городе среди многочисленных колонн. И вот в этих необозримых просторах, наполненных сплошь бараньими и свиными тушами, снуют туда-сюда люди. На них странная форма — костюмы против обморожения. Все это несколько напоминает обширную научную лабораторию, в которой тоже люди в формах ходят среди миллионов пробирок, колбочек, мензурок, делают какие-то пробы, что-то записывают. Только, в отличие от тех самых ученых, здесь люди просвечивали тушки рентгеном, составляли протокол.

Результат был ошеломляющим: на одну тысячу бараньих туш приходилась одна, обильно напичканная героином. В результате таких тушек обнаружилось десять.

По всем правилам соответствующий товар изъяли, а предприятие опечатали.

— Что-что? Что такое здесь происходит? — затарахтел замдиректора.

— Прикрываем вашу лавочку, — коротко ответила ему Лена.

— Простите, но… Но как же? Как же? Я не знал ничего ни о каких наркотиках! Помилуйте! Да я никогда… Как же Михаил Васильевич?..

— А вот Михаил Васильевич, по всей видимости, знал, — сказала Лена.

— А мы-то как?

— Уважаемый! Что значит «мы-то как»? Если предприятие закрывается, какие тут могут быть вопросы?!

— То есть подыскивать себе новую работу? — сокрушенно поинтересовался Евгений Георгиевич.

— Ну, если вы считаете, что не будете способным возглавить предприятие…

— Что? Вы предлагаете мне встать на место Михаила Васильевича?! — глаза его наполнились ужасом.

Лена ничего ему не предлагала, но именно это и предполагала — совершенно бесполезный человек этот заместитель, до дрожи в коленях боящийся всякой ответственности, возложенной на него.

— Ну что ж, — пожала плечами Лена. — Думаю, нам с вами еще предстоит встреча.

— Встреча? — опять испугался зам.

— Да. Всякие формальности. Показания дать… В общем, ждите извещения.

Лена чувствовала себя Александром Македонским, и никак не меньше. Вот она — победа! Вот оно — ни с чем не сравнимое ощущение. Все вокруг казались ей поверженными в прах, жалкими червяками. Это была та самая прекрасная, чистая победа, когда победитель настолько силен, что может проявить свое великодушие и доброту. Лена чувствовала себя именно таким победителем. Ее победа была непререкаемой! Но все же она ощущала некую жалость ко всем служащим. Ну в чем на самом деле они виноваты? Теперь из-за этого их директора, который занимался грязными делишками, сотни людей остались без работы. Да и вообще из всех преступников Лена больше всего ненавидела наркоторговцев, сеющих повсюду зло и заразу. Можно было себе представить, насколько она ненавидела теперь Соболева.

Пока она коротко разговаривала с заместителем директора, некоторые из служащих проходили мимо с совершенно убитыми лицами, кто-то испуганно выглядывал из-за двери. Лена увидела очень красивое женское лицо, было в нем что-то восточное — черные длинные волосы, смуглая кожа, чуть раскосые глаза. В ней еще сильнее выросла злоба на Соболева.

«Вот в чем виновата эта девушка? — подумала Лена про нее. — Чем она виновата, что теперь осталась без работы? А работа-то, небось, хорошая! Никому такую работу терять не хочется! А для этой восточный женщины и подавно! Она наверняка столько скандалов вынесла в семье в связи с устройством на работу! Это для нее просто спасение!»

Уходила Лена с каким-то двойственным ощущением. С одной стороны, ей было приятно — она одержала победу! Ей доверили сложное дело, и она с ним справилась. С другой стороны, ей было обидно, что вместе с настоящим преступником пришлось пострадать невиновным людям.

Гордеев понял настрой Лены, когда она позвонила ему по телефону. Никакие уговоры, никакие доводы не могли бы переубедить ее, она видела в Соболеве средоточие чуть ли не всего мирового зла. Поэтому Гордеев справедливо рассудил, что брать ее с собой в больницу к Соболеву не стоит.

А между тем Соболев уже пришел в себя, и врачи допускали к нему посетителей.

Гордеев пришел с серьезным намерением — узнать наконец-то всю правду и решить для себя, стоит ему по-прежнему оставаться адвокатом Соболева или отказаться от защиты.

Соболев несколько изменился. Он лежал в кровати осунувшийся, бледно-желтый, с темно-фиолетовыми кругами под глазами. Но был повеселевшим. Сквозь прозрачную занавеску на окне в комнату пробивались лучи летнего солнца. У, него на тумбочке стояла ваза с цветами. Рядом с его кроватью сидела его жена. Ирина встала со стула, когда Гордеев зашел в палату.

— Здравствуйте, — рассеянно поздоровался он.

— Здравствуйте, — кивнула головой Ирина.

— А! Юрий Петрович! Навестить меня пришли? Очень любезно с вашей стороны! — Голос Соболева приобрел свою силу.

Немного помолчали.

— Красивые цветы, — сказал Гордеев.

— Да, это Ириша притащила. Я и не ожидал. Согласитесь, как-то это странновато — у мужчины в палате цветы! — Он рассмеялся.

— Михаил Васильевич, я, собственно, по делу пришел…

— Да, да, конечно… Адвокаты, они без дела по палатам не ходят… Иришка, — обратился он к жене. — Ты не могла бы нас оставить? Ненадолго, на пару минут. Нам с Юрием Петровичем действительно нужно поговорить.

Жена Соболева кивнула. Она поцеловала Соболева в лоб, поправила его одеяло и вышла.

— Я выйду в холл, туда, где общий телевизор, пожалуйста, позовите меня сразу, как освободитесь, — сказала она Гордееву.

Тот согласно кивнул и плотно закрыл за ней дверь.

— Вы садитесь, Юрий Петрович, — гостеприимно предложил Соболев. — Хотите все знать?

Гордеев удивленно посмотрел на него:

— Да уж, Михаил Васильевич, после известных событий я бы не отказался знать все.

— Что вас интересует прежде всего? С чего начать?

— С чего начать?! — воскликнул Гордеев. — Вы готовы мне все по пунктам разложить? Интересно, а что же вы раньше ничего мне не говорили?

— Да у нас с вами и времени-то пообщаться как следует не было, Юрий Петрович!

— Ну да, ну да. Михаил Васильевич, вы понимаете, что вам сейчас выдвинут обвинение в наркоторговле? Вот и хочется все узнать…

— Наркоторговля… н-да, — протянул Соболев. — И что же вы посоветуете?

— Давайте, для начала вы ответите на мои вопросы. Только подробно и честно.

— Хорошо, — вздохнул Михаил Васильевич. — Уклоняться от разговора сейчас вовсе не в моих интересах. Мне и правда нужен адвокат.

— Вот и ладненько. Скажите, вы знали о том, что в тушах, предназначавшихся вашему предприятию, провозили большие партии героина?

— Как не знать, знал, конечно.

— И вы так спокойно об этом говорите? — вознегодовал Гордеев.

— Я просто говорю вам правду. Вы же хотели ее знать! Я знал, чем занимается моя фирма. Моя фирма, но не я.

— Что? Кто же этим занимался?

— Буздыган.

— Так. Хорошо. Ну, а вы-то?

— Я? А что я мог сделать? Меня заставляли…

— Заставляли? Как? Каким образом?!

— Боже мой, Гордеев. Вы же взрослый человек. Вы что, не знаете, как можно заставить человека заниматься противозаконным делом?

— Вам угрожали?

— Да. И, поверьте, их угрозы были совсем нешуточные.

— Постойте, постойте. Вы говорите «их угрозы»? Кто-то был еще? Кроме Буздыгана…

— Да, — вздохнул Соболев. — Это был Яков Колодный.

— Что?! — Гордеев чуть не свалился со стула.

— Ну да!

— Ну да, — повторил Гордеев. — Ведь у Колодного была фирма, которая закупала продовольствие для «Московского холода».

— Вот. видите, Юрий Петрович, вы и без меня, оказывается, знаете немало.

— Скажите, но это ведь не вы убрали Колодного?

— Боже мой, нет! Конечно нет! Как вы могли такое подумать? Я просто пешка в этой большой игре!

— Вероятно, его убил Буздыган?

— Совершенно верно. Так оно и было. Точнее, убили по его заказу. Что-то, видимо, не заладилось в их отношениях.

— Но за что? Хотя… Наркотики — это такое дело… В этом деле друзей не бывает, бывают только враги.

— Вы очень проницательны. Я, честно говоря, не особенно посвящен в это дело. Я ведь только орудие. У меня право подписи, а следовательно, и все шишки» на меня. Зиц-председатель, как в романе Ильфа и Петрова. А что касается Колодного и Буздыгана… Ну, что-то у них пошло наперекосяк. Что-то они не поделили… А может быть, кто-то из них стал жульничать. Вопрос был в том, кто успеет первым… Первым успел Буздыган. Хотел стать единоличным хозяином такого предприятия.

— Но подождите… Вы что, знали об этом с самого начала?

— О чем? О том, что Буздыган убил Колодного?

— Да, именно о том, кто автор заказного убийства.

— Да, знал с самого начала.

— Но почему же вы не сказали этого мне? Вы ведь и сидели по подозрению в убийстве Колодного! И при этом знали, кто настоящий заказчик?

— Юрий Петрович! Ну, как же я мог рассказать вам тогда! Ну, рассказал бы я. Еще нужно было найти доказательства. Даже вы тогда не нашли бы их! А начали бы спрашивать, откуда я знаю Буздыгана. Что бы я отвечал? А мне угрожали, между прочим! Да и жена у меня…

— Постойте! Значит, вот для чего Буздыган похитил вашу жену… и вашу любовницу. — Последнюю фразу он сказал, наблюдая за реакцией Соболева.

— Нет, — протянул Соболев, и лоб его сразу же перерезала череда глубоких морщин. Видно было, что насчет любовницы его мучают определенные сомнения.

— У вас появились какие-то подозрения по поводу Ульяны Старостиной?

— Ay вас? — Все же Соболеву жаль было расставаться с иллюзиями о бескорыстной любви. И не хотелось сейчас — вот так, вслух обвинять близкого ему человека.

— У нас есть прямые доказательства, что это именно она травила вас мухоморами.

— Стерва! — только и сказал Соболев. — Хотя… Вы знаете?.. Ведь я был в сознании, когда меня привезли к Буздыгану. И там была она, Ульяна. Понимаете, она была с ним! Она — его подельница! Уж о чем, о чем, а об этом я даже не догадывался!

— Да. Мы так и подумали. Но тогда какой смысл был травить вас мухоморами?

— Я вам скажу, зачем она это делала, — немного подумав, ответил Соболев, решивший все же говорить начистоту. Ведь адвокат — он как доктор, если не рассказать обо всех симптомах, он не сумеет помочь. — Понимаете, Ульяна — это та еще штучка! Она всегда работает на себя и никогда на кого-нибудь другого. Это была ее собственная игра. Вы знаете, у меня было завещание, где акции «Московского холода» и все остальное имущество я делил между ней и моей женой. Видимо, Ульяна хотела, чтобы я поскорее, так сказать, дал дуба. — Он хмуро усмехнулся и повторил: — Вот стерва!

— Поэтому, когда вы увидели ее в доме Буздыгана, вы решили исключить её из своих наследников.

— Именно, именно!

— Подождите! Все равно не все ясно. Я, кажется, запутался еще больше! Или нет… Все играют свои игры… Какую игру тогда вела ваша жена? Ведь это она посадила вас за решетку!

— Да вы её сами спросите. — При этом Соболев нежно улыбнулся. — Она же там, в коридоре…

Ирина сидела одиноко в большом холле и смотрела какое-то ток-шоу, которыми так богата дневная программа телевещания. Вид у нее был несколько умиротворенный и даже благостный. Гордеев обратился к ней:

— Ирина Петровна, у меня к вам один-единственный вопрос. Зачем вы давали ложные показания? Зачем говорили, что это ваш муж убил Колодного? Зачем вы засадили его в тюрьму?

Ирина улыбнулась:

— Я делала это из личных соображений и даже не знала, что это принесет такую большую общественную пользу! Ведь согласитесь, если бы Миша не посидел в тюрьме, сколько еще длилось бы это дело!

— Да, вы правы. Но предугадать всего этого вы не могли. Так какие же были ваши личные соображения?

— Я боялась за Мишу, за его жизнь. Я очень боялась, что его убьют. И это, как выяснилось, уже делали. Медленно, но планомерно они убивали его. Я хотела избавить его от смерти, вот и дала ложные показания. Тюрьма была для него спасением.

— Вот, значит, как все было? Теперь-то картинка вырисовывается! — Гордеев встал и подошел к окну.

Некоторое время Юрий просто смотрел через стекло. Туда, на больничный двор, где никого не было. Сонное царство — тишина и спокойствие. Никто из больных не прогуливался по аллеям, не сидел на скамейках. Видно было, что сейчас время «тихого часа» — все отдыхают по палатам, пережидая, когда спадет жара.

Когда Гордеев снова повернулся к Ирине, он был похож на восторженного ребенка, который только что сам отгадал сложный ребус.

— Вы действительно сделали огромное дело, засадив вашего мужа за решетку! — воскликнул адвокат. — Как только Михаил Васильевич оказался в тюрьме, весь бизнес остановился! Ведь право подписи было только у него! Его нужно было поскорее вытаскивать! Поэтому преступники наняли меня и готовы были отдать любые деньги. Михаила Васильевича освободили. Но мухоморы сыграли свое дело. А Ульяна… — тут Гордеев осекся, посмотрев на Ирину.

Но женщина только кивнула ему в ответ, видимо, ей все уже было известно про бывшую любовницу своего мужа. Гордеев предложил вернуться в палату к Соболеву и там продолжил:

— Так вот. Ульяна — отнюдь не глупая женщина, которая не рассчитала, что делает плохо себе и тому же Буздыгану. Нет, себе она плохо не делала! Она одним выстрелом убивала сразу двух зайцев. Михаил. Васильевич умирает, и половина имущества, а также акции «Московского холода» теперь находятся в ее руках. Иными словами, она — богачка и в то же время может свободно продолжать заниматься своим бизнесом, то есть наркотиками. Все замечательно Продумано! Даже Буздыган не догадывался о столь коварном плане. Поэтому когда Михаил Васильевич попал в больницу, преступники забеспокоились. Он же мог и умереть. Им нужно было, чтобы Михаил Васильевич успел подписать все бумаги. Поэтому они похищают его из больницы. А еще, на всякий случай, похищают вас, Ирина. Вдруг Михаил Васильевич упрется! Они тут же вас ему и представят! Попытаются шантажировать.

— Браво, — захлопал в ладоши Соболев. — Вы прирожденный Шерлок Холмс!

— Да, но… Почему вы сейчас все мне рассказали? Неужели вы уже ничего не боитесь?

— Я могу назвать вам несколько причин. Вы нашли Буздыгана и Старостину?

— Нет. Они в розыске. Но словно сквозь землю провалились!

— Нет. Они не провалились. Они уехали отсюда. Но Петр и Ульяна сорвали все дело, понимаете? Наркомафия — это страшно. Боюсь, что их уже нет в живых, — спокойно сказал Михаил Васильевич.

— А как же вы? Вы думаете, вас оставят в покое? Даже если Буздыган со Старостиной уехали или их уже нет в живых, они могли успеть заказать вас какому-нибудь киллеру.

— Я думаю, они не успели. Была такая спешка… Они думали только о спасении своих собственных шкур. А даже если и успели… — немного помолчав, грустно проговорил Соболев. — Вы знаете, как мне это все надоело? Я не хочу этим больше заниматься!

Я хочу спокойно жить в свое удовольствие. Я не хочу больше быть пешкой в чужой игре. А если иначе невозможно, то тогда и жить-то незачем. Вы меня понимаете?

Гордеев кивнул в ответ.

— Как вы думаете, мне все равно выдвинут какое-нибудь обвинение? — спросил Соболев.

— Думаю, да, — честно ответил адвокат, вспомнив про разъяренную Лену. — Но как максимум — пособничество наркоторговле.

— Вы согласны защищать мои интересы?

— Так я и есть ваш защитник, ежели вы не вздумаете расторгнуть составленный ранее договор!

У Гордеева было отличное настроение. И он хотел поделиться им. С Леной, конечно. Ему даже не хотелось переубеждать ее, доказывать — говорить о деле вообще не хотелось. Он просто решил набрать номер ее телефона, чтобы услышать ее певучий голосок, пригласить пообедать в какой-нибудь ресторан с приятной музыкой, сделать Лене какой-нибудь подарок. Ах да! Он же обещал по окончании дела отвести ее в бутик для покупки нового платья. И как бы зла она ни была на Соболева и на него, Гордеева, как на адвоката этого «преступника», не откажется же она повидать своего старого друга! Своего маленького цыпленка!

Соболева и правда обвинили в пособничестве наркоторговле. Но все завершилось благополучно, так как защищал Соболева Гордеев, он доказал, что его подзащитного вынуждали заниматься этим противозаконным делом, угрожая его жизни, поэтому у него не было выбора.

Буздыган со Старостиной тоже вскоре отыскались… И страшная это была находка. Среди пришедших на колумбийском судне замороженных бараньих туш таможенники обнаружили две глыбы, подвешенные за крюки к потолку. Это были не огромные бараны, это были два человека, мужчина и женщина. И смерть их, по всей видимости, была ужасна…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg