«Пустая клетка»

Пустая клетка (fb2) - Пустая клетка 860K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Зацаринный

Пустая клетка Сергей Зацаринный

Не каждый, кто ищет находит.

Не всякий, кто уходит, возвращается

«Синбад-наме». Ас-Самарканди

© Сергей Зацаринный, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

I. Час быка

Падающая звезда безмолвно чиркнула по сияющему куполу южного ночного неба. Под ним во мрачном величии спал, вытянувшись вдоль реки, огромный город. Приближался тот самый час между полуночью и рассветом, который именуют часом быка. То самое время, когда тьма сгущается перед окончанием ночи, сон сковывает всё живое, и вольно чувствуют себя силы, которые прячутся днём от света солнца. В этот час души спящих улетают особенно далеко.

Собаки и те молчали. Лаять не на кого. Даже на привычных к ночным караулам дворцовых стражников это сонное царство навевало ленивую зевоту. Всадники ехали не спеша, не зажигая факелов. Торопиться некуда, свет звёзд слегка серебрит дорогу, и лошади сами идут потихоньку по пыльной утоптанной улице. Объехали заставы на въезде в город, заехали к речной пристани, перекинулись парой слов со сторожами и теперь возвращались к ханскому дворцу. Богохранимый Сарай, столица славного и великого государя Узбека, да продлит Всевышний его царствование, наслаждался сном и покоем под молчаливым звёздным небом. Лёгкий ветерок шевелил во тьме листья старых карагачей и нёс с реки освежающую прохладу.

Крики донеслись из темноты, когда караул уже повернул на улицу, ведущую к рыночной площади. Кричали на соседней улице, ближе к реке. Сотник привычным движением резко развернул коня в переулок.

Вдали мелькали тени от ручного фонаря, метались фигуры людей.

– Всем остановиться! Именем великого хана!

Тени сразу застыли. С дворцовой стражей шутки плохи – это тебе не базарные или квартальные сторожа с палками. За неповиновение можно и на стрелу нарваться.

Всадники с привычной хваткой окружили кучку людей возле телеги, запряжённой лошадью, один из которых, склонившись в почтительном полупоклоне, держал перед собой зажжённый фонарь.

– Что здесь происходит? Кто кричал?

Один из стоящих выступил из полутьмы:

– На нас напали! Вот, – он протянул окровавленную руку, – меня ударили ножом!

Все разом загалдели:

– Они туда убежали! Их было двое!

Сотник повернул голову в сторону тёмного переулка, куда показывали крикуны и насмешливо протянул:

– Вы почтительно кланяетесь, а сами разговариваете со мной, как с несмышлёным ребёнком. Я должен поверить рассказу, что двое напали на шестерых здоровенных олухов? Или это были могучие джинны? Чья телега?

– Это их телега! Мы мирные водовозы, господин, идём после ночного намаза домой. Смотрим, телега с кувшинами. Здесь рядом наш двор, мы подумали – уж не наша ли? Остановили. А они на нас с ножами!

В колеблющемся свете фонаря блеснула улыбка на лице сотника:

– Значит едут двое на телеге. Потом нападают на шестерых благочестивых богомольцев, оставляют им телегу с лошадью и убегают? – Он наклонился к одному из стоявших, – Э-э, да в вашу мечеть похоже воду для омовения возит не водовоз, а виночерпий. От тебя ж разит, как из кувшина!

Стражники послушно захохотали. Один из них весело поддакнул:

– Уже скоро на утренний намаз призовут, а вы всё с ночного идёте.

– Плутают, – благодушно продолжил сотник. Он был даже рад неожиданному небольшому развлечению. Однако, нужно было возвращаться к службе.

– Ну-ка, давайте, садитесь на телегу, богомольцы. Вон ты, длинный, вожжи возьми. Поедете с нами до квартальных сторожей, пусть с вами завтра местный кади разберётся. Расскажете ему как здесь вместо воды вино наливают.

Мелкое происшествие, совсем недостойное внимания дворцовой стражи.

– Что за улица! Ни караульных, ни привратников! Вот так человека убьют, разденут посреди города, как в глухом лесу!

Между тем, притихшие ночные крикуны залазили на телегу, подсвечивая себе фонарём. С двух сторон, на всякий случай за ними присматривали всадники.

– Да тут ещё один! Только бедный уже на ногах, видно не стоит, – стражник показал рукой на сапоги, торчащие из под куска холста.

– Ваш шейх, что ли? – рассмеялся сотник.

Неожиданно, стражник, быстро столкнул древком копья водовозов с телеги и сам спрыгнул с седла.

– Это чужеземец. Франк, – караульный откинул холст и наклонился над лежащим, – И он мёртвый.

Не дожидаясь команды всадники сдвинули со всех сторон незадачливых крикунов. При дрожащем свете фонарного фитиля тускло заблестело дорогое шитьё на плаще лежащего между кувшинов.

– Та-ак… – недобро процедил сотник, – этот тоже на вас нападал?

– Клянёмся, мы сами только сейчас его увидели? Если бы мы его убили, зачем нам кричать и звать стражу?

– А кто сказал, что это вы кричали и звали?

Сотник с сожалением посмотрел в зловещую тьму переулка, где по словам водовозов скрылись возчики телеги. Он уходил к реке в самые заросли карагачей и переплетение улочек, где не проехать на лошади. Те, кто укрылся там под покровом тьмы, сейчас уже далеко. Даже дворовые псы, отозвавшиеся было на шум и крики, замолчали. Только равнодушные звёзды бесстрастно взирали с бездонного неба на всё происходящее.

Дело скверное!

– А, ну-ка свяжите их! Расскажете завтра эмиру сказку про ночных джиннов, вылетающих из кувшинов.

Он повернулся к одному из стражников:

– Раны видно?

– На шее след, – отозвался тот, – видно задушен верёвкой.

Все угрюмо молчали и всадники, и водовозы. От былого благодушия не осталось следа.

– Потуши фонарь, – приказал сотник. – На улице не души, а завтра на всех базарах будут об этом болтать.

Улица снова погрузилась в темноту. Никто так и не высунулся из за глухих заборов. Лишний раз мозолить глаза дворцовой страже не хотелось никому.

Снова двинулись в темноте и тишине. Словно и не случилось ничего. Молчали собаки, шелестел ветерок в листве, равнодушно горели звёзды.

Сотник вспомнил, как давным-давно в детстве, бабушка вот так же звёздной тихой ночью загадывала ему, ещё совсем маленькому мальчику, загадку: «В каком колчане стрелам нет числа?». Простая была отгадка. Колчан – небо, стрелы – звёзды.

А ещё она рассказывала сказку про джинна, выпущенного неосторожной рукой из старого кувшина.

II. Обитель справедливости

Площадь перед ханским дворцом была безлюдной. Великий Сарай ал-Махруса – Дворец Богохранимый станет настоящей столицей только к зиме, когда сюда вернётся хан Узбек со всею своею свитою. На лето он отъезжает в степь.

Едва весной зазеленеет свежая трава, сам хан, его жёны, родственники, приближённые, военачальники, нукеры, повара, сокольничие – весь двор со своими семьями, слугами, припасами, достают из пыльных кладовых роскошные шатры и простые палатки, грузятся на телеги и отправляются подальше от тесных городских улиц и душных комнат. Уже который год Узбек проводит лето у реки Кубань. Там, среди сочных цветущих трав сейчас его настоящая столица. Целый степной кочующий город из шатров и повозок, растянувшийся на несколько фарсахов. В нём сейчас и везирь со всей канцелярией, вельможные эмиры, седобородые правоведы, ханская гвардия. Там принимают послов и решают государственные дела, плетут интриги и пируют.

Великая держава созданная век назад верхом в седле хранит свои традиции. Она по сей день, как и сто лет назад делится на людей, у которых стены из войлока, и людей, у которых стены из глины. Хан знает и помнит, что именно там, в степи, у кочевых костров вся его военная мощь. Города богаты, землепашцы многочисленны, но не они опора Золотого престола. Его грозные конные тумены в степи.

Вот и возвращается на целых полгода ханская ставка во времена великого Потрясателя Вселенной. Там в степи, его потомки проводят каждый год курултаи, где по древнему обычаю раздают пожалования. Выезжают на большую охоту, где воины могут показать свою отвагу и удаль. Устраивают пышные пиры. Как встарь. Вокруг этого древнего великолепия суетятся слуги, ловчие, ремесленники, купцы, повара, проходимцы – всё, как в настоящей столице.

А дворцы и дома в Сарае на полгода пустеют. Хозяева в степи. За хозяйством присматривают пара-тройка слуг или вообще какой-нибудь оставленный невольник. Начинается совсем другая жизнь, не то что зимой. Известное дело, кот из дома – мыши в пляс. Оставшиеся полновластными хозяевами городских пенатов слуги живут привольно. Можно спать, когда хочешь, есть, что захочешь, водить гостей. Денег хозяева оставили – нужно закупать на зиму припасы. Лето ведь время самое горячее, торговое.

На место отбывшей придворной знати наезжают купцы. Едва начнёт спадать половодье на великой реке, придут караваны с севера: из Руси, из Булгара. На пристанях не протолкнуться. Из-за Бакинского моря приплывут корабли персов, арабов, шемаханцев. Наедут франки из Крыма, греки из Константинополя и Трапезунда, армяне, евреи. Из великой степи придут хорезмские караваны. Закипят сарайские базары. Самая золотая пора для торговцев и ремесленников, посредников-миянчи, менял, хозяев харчевен и постоялых дворов.

С купцами приходят новости со всего света, товары, от обилия которых разбегаются глаза.

Придёт зима, уплывут корабли, уйдут караваны. Вернутся из степи хозяева. И какой-нибудь «господин Балобан», который летом с важным видом закупает на базаре припасы на зиму, а потом лениво играет в тенёчке в нарды с приятелями, снова станет простым невольником, который и на базаре-то появится, только носильщиком при приказчике.

В ханском дворце остаётся всего несколько слуг и небольшой отряд нукеров во главе с эмиром. Служба не тяжела. Стоят на воротах и объезжают город, всё больше окраинные заставы. Оставляют на лето больше ветеранов, которым уже тяжело мотаться по степям. Некоторые из них рубились ещё под знамёнами хана Тохты.

Даже городской Диван на лето пустеет – судьи тоже уехали с ханом. Для разбора дел оставляют только пару яргучи – знатоков Великой Ясы. Вполне достаточно. Обычно все вопросы решают приходские или базарные старосты, мусульмане ходят к своим кади. В Диван идут только с особенно важными вопросами или когда кади и старосты не могут между собой договориться. Летом это случается редко. Пора горячая и народу по судам таскаться некогда.

Вот и сейчас в Диване было малолюдно. У входа молча глядели на площадь двое стражников и диванный писец-битакчи, а в глубине двое седобородых яргучи от нечего делать переговаривались с главным городским кади. Он тоже обычно присутствовал в Диване, потому, что чаще всего среди жалобщиков были мусульмане. Или вопросы касались каких-нибудь мудрёных хозяйственных проблем, до которых Великой Ясе дела не было. Несмотря на ранний час учёнейший Бадр-ад Дин выглядел усталым. Видно яргучи ему посочувствовали, потому что кади старательно объяснял им причину своего усталого вида.

– Эта ночь называется ночью могущества и предопределения. В эту ночь Всевышний принимает решение о судьбах людей на следующий год. От заката до рассвета правоверный должен проводить в молитве. Сказано: «Они свои постели оставляют и взывают к Господу своему в страхе и надежде». Видели, какой особенно нежный рассвет был сегодня?

Яргучи уважительно молчали. Они уже привыкли, что у мусульман целый месяц идёт пост, и кади не пьёт с ними чай. Благочестивый человек. Сейчас, когда стоят самые длинные дни в году и самые короткие ночи, трудно воздерживаться от еды и питья в светлое время. А теперь вот всю ночь провёл в молитве. Не зря хан Узбек возлюбил мусульман, всячески их ласкает и даже сам любит именовать себя султаном. По ихнему.

Раскрылась дверь, идущая в Диван со стороны дворца, и стражник объявил о прибытии эмира. Все встали. Важно положив руку на рукоять сабли, вошёл эмир в сопровождении своего помощника-наиба. Почтительно приветствовали друг друга. На вопрос о новостях битакчи ответствовал, что с утра есть только жалоба от мусульман одного из приходов. Сегодня ночью некий франк, по всему видно пьяный, приставал к женщинам, идущим по улице в гости. А потом вломился во дворик, где они с соседками ужинали и бросил им на стол свиную ногу.

Яргучи осуждающе кивали. Явное богохульство, а, значит подлежит суду по Ясе. Да ещё и стороны принадлежат к разным верам. Уже послали за жалобщиками и свидетелями. Дело, конечно, из ряда вон выходящее, но, может, удастся помирить стороны, не раздувать скандала.

Новость неожиданно заинтересовала эмира. Он быстро повернулся к наибу и сказал:

– Слышал?

Тот молча кивнул.

– Дождись-ка этих жалобщиков.

Судьи переглянулись. С чего бы это? Может новый указ какой пришёл насчёт веры? Франки в последнее время так и вьются при дворе.

Ждать долго не пришлось. Жалобщики явились, едва эмир скрылся за дверью. Это был один из приходских кади, с двумя богато наряженными женщинами и толстым стариком в шёлковом халате с расшитым бухарским поясом. В отличии от Бадр-ад Дина все они были очень бодры и не выказывали не малейшего признака бессонной ночи и усердного месячного поста. Судя по их виду они, напротив, были полны сил и желания ринуться в бой.

– Мы взыскуем к высокому правосудию, – начал кади. – Вот эта почтенная женщина, Таифа, жена купца Сулеймана, говорит, что вчера ночью к ней приставал пьяный франк и хватал её за руки и платье.

Началось разбирательство. В ходе которого выяснилось, что незнакомец не только приставал к женщинам, но и, получив отпор от кротких и благочестивых постниц, вернулся со свиной ногой и ворвавшись во двор, где они с подругами мирно разговлялись финиками и лепёшками, бросил им на стол свиную ногу. После чего скрылся во мраке ночи. Один из яргучи даже поинтересовался – где нога? Нужно было принести, улика как-никак? Его поддержал Бадр-ад Дин. Не обязательно ведь хватать руками запретный для правоверного предмет, могли бы накрыть его мешком. Не дворцовую же стражу посылать?

В этот момент в разговор вступил почтительно молчавший до этого наиб:

– Если мне будет позволено, я хотел бы задать вопрос. Как выглядел этот франк? Во что одет?

Кади и толстый купец повернули головы к разгорячённым женщинам:

– Давайте, рассказывайте поподробнее.

– Плащ на нём был. Дорогой такой, вышитый. Тёмный. То ли синий, то ли серый – темно было не разобрать. Но, дорогой, сразу видно. Шитьё так и блещет. Сам молодой такой, без шапки. Волосы пострижены вот так, – Таифа показала рукой, как был пострижен иноземец.

На губах наиба заиграла недобрая улыбка. Обращаясь к женщине он тихо спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Этот почтенный господин твой муж? Ревнивый, наверное?

Таифа непонимающе захлопала глазами и кивнула.

– Много мужчин в доме было в эту ночь? Считая слуг и невольников?

Не понимая к чему клонит наиб, женщина принялась оправдывать мужчин:

– Они все были на другой стороне дома. Здесь сидели одни женщины. Пока мужчины прибежали, этот безумный уже убежал. Где же его поймаешь среди ночи? Мы кричали, звали караульных, соседи повыбегали, но он, как сквозь землю провалился?

– Почтенный кади подтверждает слова свидетельницы, что франк провалился сквозь землю?

Елейный голос звучал пугающе и ответа не последовало. Внезапно наиб резко выпрямился и громко заявил:

– Если почтенные судьи не возражают, я хотел бы попросить этих добрых женщин пройти со мной во двор и подтвердить, тот ли человек, которого я покажу, приставал к ним этой ночью?

Даже бывалые яргучи удивлённо развели руками. Где это видано? Не успел человек подать жалобу, а виновного уже схватили и привели в суд? Воистину ханская стража всесильна. Все вышли во двор. Наиб подвёл женщин к рогоже, лежавшей на земле и поднял её.

– Он?

Женщины в ужасе отшатнулись.

– Вроде… Темно было. Плащ спутать трудно, да и на лицо… вроде. И волосы…

Повернувшись к приходскому кади наиб грозно спросил:

– Значит вы говорите, что этот человек провалился сквозь землю? Посреди улицы полной разъярённых людей? Так вот! Его задушили и пытались тайком увести тело к реке. Какого удовлетворения вы требуете от Дивана за нанесённую вам обиду?

III. Бонифаций из Матреги

На бедного Сулеймана было жалко смотреть. Лицо его стало красным, а глаза выпученными, как у варёного рака. По щекам толстяка струился пот. Бадр-ад Дин между тем обратился к приходскому кади:

– Ты опросил свидетелей? Или решил жаловаться в Диван, только послушавшись эту крикливую женщину?

– А мне страшно интересно, где покойный взял свиную ногу? – добавил наиб, – За всю свою жизнь я не видел в Сарае ни одного мясника, который торгует свининой и не знаю ни одного хозяина, который держит свиней. Для свиньи нужны старые дубравы, какие растут под Булгаром. Видно к твоей жене приставал сам шайтан, коль, получив отказ, он в один миг успел слетать в русские леса.

– Лежит! Во дворе моём лежит, – ухватился за свиную ногу, как за соломинку перепуганный Сулейман. – Я слуге велел отнести подальше от усадьбы и зарыть, где-нибудь. А пока валяется под забором.

Главный кади задумчиво поскрёб затылок под чалмой.

– Придётся мне самому заняться этим делом. Убитого нужно будет передать священнику из их миссии. А убийц придётся искать в мусульманском квартале. Пошлите стражника с этой вздорной женщиной, пусть он принесёт свиную ногу – сощурясь, Сулейману, – Молись, несчастный, чтобы эта нога нашлась. Иначе ты горько пожалеешь о том, что затеял сутяжничать в священный месяц Рамазан.

На секунду замявшись, добавил:

– Послушавшись свою сварливую жену. А ты, – повернулся уже к кади, – ступай с ними и попроси пусть староста соберёт и опросит свидетелей.

Подождав, пока процессия, сопровождаемая ханским гвардейцем, скроется за краем площади, Бадр-ад Дин засобирался и сам:

– Нужен ещё один писец. Пусть запишет все показания и доложит мне. Ты поедешь? – обратился к наибу.

– Придётся. Иноземец видно важная птица и франки обязательно пожалуются везирю, а то и самому хану. Потребуют найти убийцу. Хотя, конечно, лучше бы всё это оказалось правдой. Оскорбил верующих, да ещё в священный месяц, сгоряча убили. Нехорошо, конечно, но, если бы его в суд притащили, всё равно бы не сдобровать. Знаю я это место. Там как раз стена к стене с Сулеймановым двором мечеть стоит – они несколько соседей, для своих поставили. Можно ведь подтянуть, что богохульник в молитвенное здание метил, имама оскорбил. А за это по Ясе – смерть.

– Зачем же жаловаться пришли, коли сами убили?

– Покойника этого ночная стража перехватила. Его тайком везли на телеге к реке. Ещё бы немного, и концы в воду. А шум многие слышали. Если бы не стража, мы сейчас поехали бы к франкам виновного искать. А он исчез. Известное дело, в ответе те, кто остался. Им лишний скандал не нужен – стали бы откупаться. Расчёт верный. Да, видно шайтан попутал.

– В святую ночь на земле тесно от ангелов, – назидательно поправил кади, – Они и не дали свершить несправедливость.

Чтобы не сидеть в полутёмном Диване – окошечки там маленькие, узкие, чтобы зимой их легче было плотно закрыть, наиб увязался за Бадр-ад Дином. Тот решил, пока суд да дело самому прогуляться за писцом, которого нужно послать в квартал злосчастного Сулеймана.

Главный кади Сарая Бадр-ад Дин ал-Арадж был полным тёзкой верховного кади Бадр-ад Дина ибн-Ибрахима, но, в отличии от того политику не любил и старался держаться подальше от сильных мира сего. Человек благочестивый и книжный, он помимо судейских обязанностей возглавлял медресе, не так давно воздвигнутое в столице ханом Узбеком.

Великая Яса Чигизхана писалась в степи для воинов и пастухов, жизнь которых проходила в седле, а всё имущество состояло из скота и оружия. В городах же судьям всё больше приходилось разбираться в хитросплетениях торговых сделок, мудрёных и запутанных договорах, выслушивать оценщиков, советоваться с нотариусами. Чтобы не заблудиться в этих лабиринтах, где очень часто справедливость ищут по принципу «вор у вора дубинку украл», нужно было самому хорошо ориентироваться во всех закоулках мусульманского права-фикха, созданного за века великими правоведами и богословами. Здесь к правдивому и честному сердцу требовалась умная и знающая голова.

Бадр-ад Дин долго собирал по свету мёд мудрости, пока, наконец, не осел в Богохранимом Сарае. Теперь, когда благодаря Всевышнему и мудрому правлению хана в Улусе Джучи росли города, расцветали базары, появлялось всё больше купцов, ремесленников, чиновников. Стали нужны грамотные кади, умелые счётчики, составители договоров. Вот Узбек, да продлиться его благословенное царствование, и повелел построить в своей столице при главной мечети медресе и собрать туда учёных людей, чтобы подданным не нужно было отправляться за знаниями за тридевять земель.

Этому медресе и посвящал всё время, свободное от судейских обязанностей, Бадр-ад Дин. Не было для него лучшего занятия, чем беседы с шакирдами и лучшего отдохновения, чем уединённые часы, наедине с исполненными мудрости манускриптами.

Вот и сейчас учёнейший кади воспользовался случаем, чтобы самому прогуляться до своей излюбленной обители мудрости. Благо располагалась она совсем рядом, на той же площади. Возле главной ханской мечети.

Солнце, несмотря на ранний час, было уже высоко, и на пыльные улицы Богохранимого Сарая потихоньку наползала жара. Подступала самая макушка лета, когда благочестивый человек едва успевал заснуть между вечерним и утренним намазом. Площадь перед ханским дворцом была безлюдна. Дома знати, окружавшие её были сейчас пусты, во дворе главной мечети тишина. К оставшимся при эмире чиновникам тоже мало кто заглядывал. Зато весёлый шум главного базара долетал даже сюда.

Один только вид милого сердцу медресе вернул Бадр-ад Дину благодушное настроение.

– Уже через три дня пост заканчивается. Отпразднуем и снова за занятия.

– А сейчас чем занимаются?

– Я их на весь месяц посадил за переписку. Заниматься сейчас тяжело. Ночи короткие, не высыпаются. Да и на пустой желудок ученье тяжело идёт. А распустишь – того хуже. Юноши молодые, пост им держать тяжело. Особенно в большом городе, где много иноверцев и соблазнов. Нужно ведь привыкать смолоду. Выучатся, выйдут в люди – сами будут судить и учить. Ну, а за полезным занятием и время быстрей идёт и пока переписывают, тоже много познают. Сказано ведь – кто переписывает, читает дважды.

Наиб, чтобы поддержать разговор, сказал:

– У нас тоже сейчас пост. Только постимся по другому. Мясо нельзя – только рыба.

Наиб был русским. Его отец был раньше священником в православной церкви, а сын вот подался на ханскую службу. Сейчас на нём был длинный коричневый халат, запахнутый на одну сторону, как на обычном писце-битакчи и маленькая шапочка на коротко остриженных русых волосах. Издали, если не рассмотришь румяного лица и светлой бороды – монгол монголом.

В медресе было тихо, прохладно и сумрачно. Почти, как в Диване. Самые освещённые места близ узких окон и открытой двери заняли ученики-шакирды, корпящие над листами. Перед каждым маленький столик с чернильницами, тушечницами, перьями и бумагами. В лучах, падающих из окон, висели золотистые пылинки. Пахло пылью и погребом.

При виде кади, все разом вскочили и склонились в низком поклоне.

Бадр-ад Дин подозвал невысокого худенького юношу.

– Это Илгизар. Один из самых прилежных учеников. Приезжий. Город знает плохо, сидит всё время в библиотеке, – кади улыбнулся, – Пусть поработает с тобой, жизнь посмотрит. Возьми, юноша хороший пенал с запасом чернил и каламов. Работы будет много. Будешь помогать почтенному наибу, а потом принесёшь записи мне для доклада.

Чтобы подбодрить ученика, опасливо косившегося на своего нового начальника, наиб дружески похлопал его по плечу:

– Меня зовут Злат. Пенал я тебе дам. Хороший. В Диване есть. Я ведь тоже можно сказать, писец. Битакчи.

Он повернулся к площади.

– Тем более, что нам нужно скорее возвращаться. Это, кажется по нашу душу.

Через площадь к ханскому дворцу ехали два всадника. Франки, один в дорогом парадном кафтане.

– Проведали уже. Интересно откуда?

– Поторопимся, дети мои, – оживился кади, – И всё узнаем.

Однако, когда он со спутниками переступил порог Дивана, посетитель уже закончил свою речь. Судя по всему, только-только. И ещё не получил ответа. Потому что оба седобородых яргучи весело улыбались, а на лице франка лежала печать недоумения по поводу столь неуместной реакции.

Это был уже немолодой, но ещё крепкий и живой человек с тяжелым свинцовым взором. Одет он был подчёркнуто по нездешнему. Пурпурэн тонкого сукна до пупа, золотая цепь на шее, берет на голове. Вышитый плащ застёгнут изящной заколкой. Даже на ногах красовались не сапоги, а узкие щегольские башмаки.

– Это по твою душу, уважаемый наиб, – один из судей развернулся к вошедшим. – Почтенный… э-э-э…

– Бонифаций из Матреги, – пришёл на помощь франк, – приказчик дома Гизольфи.

– Почтенный Бонифаций из Матреги просит защиты и помощи. От него вчера сбежал помощник. Вместе с хозяйскими деньгами. Он просит, чтобы мы немедленно передали всем заставам приметы этого коварного злодея. Повтори, приметы, уважаемый и я уверен, что похититель будет тебе предъявлен быстрее, чем ты успеешь вернуться домой.

Но, наиб не дал посетителю заговорить:

– Скажи, у твоего помощника был дорогой плащ из синего сукна?

Бонифаций кивнул. Наиб сделал ему знак рукой и пошёл во двор.

Теперь немая сцена повторилась уже с участием наряженного франка. Только выдержки у него было побольше, чем у Сулеймана с Таифой.

– Много было денег?

Бонифаций молча кивнул. Было видно, что он не знает, что делать дальше.

– Мы сейчас отправим тело в миссию к монахам. У вас есть опись похищенного? При убитом ничего не было обнаружено.

– Где его убили? – наконец разомкнул уста франк.

– Всему своё время. Думаю высокий дом Гизольфи будет больше интересовать, кто это сделал и где похищенные деньги? Этот несчастный ведь тоже генуэзец? Уверяю тебя, почтенный Бонифаций, что я, наиб самого сарайского эмира, немедленно лично займусь этим делом. Список похищенного у тебя с собой?

– Я торопился, не думал, что в этом есть такая необходимость. Нужно было не дать уйти похитителю.

– Как видишь, уйти ему не дали. Поэтому попрошу тебя никого не впускать пока в комнату убитого и приготовить список похищенного. Там и поговорим поподробнее. А пока, думаю, нам нечем больше занимать внимание высокого Дивана.

Поклонившись, генуэзец вышел. Наиб вышел за ним и стоял рядом, пока тот садился на лошадь. Будто спросить чего хотел. Бонифаций несколько раз нервно оглядывался на него, но Злат молчал. Только внимательно и довольно невежливо рассматривал в упор. Уже доехав до края площади, франк резко обернулся – наиб не сводил с него взгляд.

– Ну что, пойдём заберём пенал, – новоявленный помощник Злата почтительно ожидал рядом. И, вослед уехавшим, – Не нравится мне этот павлин.

Не успели дойти до дворцовых ворот, как появился тот самый стражник, что уехал с женой Сулеймана. К седлу его был приторочен холщовый мешок.

– Видать не соврал жирный ишак? Ого! Да тут не нога, а чуть не полкабана!

Из мешка был извлечён великолепный свиной окорок, солёный и крепко завяленный. Злат осторожно колупнул его пальцем. Понюхал.

– Хорошая штука. С какими-то травами солили. И вялили не день-два. Да и весом… – приподнял мешок, – полпуда, не меньше. Ладно, оставим пока у меня. До окончания разбирательства.

Понюхал с наслаждением.

– Хорошо посолили. Не испортится.

Взвалив мешок на плечо Злат пошёл с молодым шакирдом в небольшое здание сбоку от дворца, где была резиденция эмира. Бережно подвесив к потолочной балке в своей небольшой каморке добычу, скомандовал:

– Ну, брат Илгизар, бери чернильницу и пиши. Начнём собирать камни, как говорится. Первым камнем во главе нашего угла и будет эта нога. Хотя, правильнее было бы назвать её задницей. Но, мы напишем – нога.

Юноша проворно занял место за столиком и пододвинул лист бумаги из стопки на краю.

– 12-й день убывающей луны пятого месяца года Петуха. 27-й день месяца Рамадан 733 года. – Злат на минуту задумался, – А у нашего генуэзца сегодня 19 июня 1333 года. Видишь как бывает. Три раза записали по разному, а всё одно и то же.

Только продолжить им не пришлось. Грозный окрик во дворе: «Наиба Злата к эмиру!», вмиг оставил юношу одного. В каморке было тесно и уютно. Столик для письма, сундучок для бумаг, две скамейки и затёртый коврик на полу. Запах свиной ноги, казалось занявшей полкомнаты, заставил Илгизара сглотнуть слюну. Хорошо хоть сегодня не спал всю ночь с товарищами, поэтому поел перед рассветом.

Наиб прибежал обратно, что есть духу и сразу было понятно, что с писаниной придётся повременить.

– Вот такие дела, брат Илгизар, – объявил он, едва ворвавшись в каморку, – Придётся тайне появления этого свиного зада в Богохранимом Сарае подождать своего часа. Словно стая шайтанов прошлась ночью по нашему городу. Убита жена ханского сокольничего, дочь пропала.

IV. Убийство в доме сокольничего

Злат сел на скамью и стал проворно разуваться.

– Обувь надо поберечь. Негоже сафьян по закоулкам трепать.

Скинул и свой добротный коричневый халат с шёлковым поясом. В один миг мягкий, как рисовальная кисточка, наиб обратился в обычного базарного завсегдатая, что слоняются вдоль торговых рядов в поисках заработка или поживы. Некрашеная холщовая рубаха, подпоясанная крепким кожаным ремешком, старые сапоги.

– Ты, брат Илгизар, тоже собирайся. Вон в ту сумку бумаги сложи с пеналом. Поедем с тобой глядеть как большие вельможи живут. В кои-то веки за такой высокий забор пустят. Да, ты не думай, Бадр-ад Дин там тоже будет. Ещё и похвалит тебя, что приехал. Эту сумку мне по особому заказу шили, – прибавил с гордостью, – Видишь, как крепко прошиты края – бумага не мнётся. Она, может, и не понадобится, но, на всякий случай. Дощечки с писалом не забудь.

Бумага была дорога и её берегли. Черновые записи делали на дощечках, покрытых воском. Или того проще: коптили сажей и натирали бараньим жиром. Когда водишь писалом получаются чёрные буквы. Совсем как на бумаге.

Во дворе уже было многолюдство и суматоха. Ворота открыты настежь, целый отряд стражников на конях. У крыльца эмирский скакун.

– Наделают теперь переполоха, – не одобрил Злат, – И разговоров ненужных.

К ним уже спешил конюх, ведя в поводу пару старых, но ещё крепких меринов. Вослед им тоскливо глядели печальные водовозы, сидевшие на земле в дальнем углу двора под надзором двух стражников.

Усадьба Урук-Тимура была на самой окраине Сарая. Как и говорил Злат, за высоченным забором. Крепкие ворота с калиткой, мощёный кирпичом двор. За домом и сбоку от него целая куча разных построек. Был и сад, уходящий под склон, в котором виднелись опечаленные ивы. Кивнув на них, наиб заметил:

– Там, видно пруд или арык.

Он ещё по дороге расписывал своему спутнику, какой большой человек этот ханский сокольничий. На пиру сидит не то третьим, не то четвёртым от самого Узбека. Вроде как и сам золотого Чингизова рода, только не от Джучи, а какого-то другого сына. Потому, хоть и прав на престол в нашем улусе не имеет, но почёт ему немалый. Кроме начальника ханской охоты, имеет звание эмира и темника, а на шапке носит три пера.

А ещё, старый хрыч, взял недавно ещё одну молодую жену и она, слышно, переругалась со старыми. И самим мужем вертит, как хочет. Не удивительно, если её и убили. Одно непонятно. Урук-Тимур сейчас со всей семьёй, чады и домочадцы, прохлаждается в кубанской степи. Почему жена и дочь здесь?

Молодой шакирд в роскошном дворе совсем оробел. Полно всадников, ярких дорогих халатов, на порог ступить страшно – лежит ковёр в табун лошадей ценой. Однако, как выяснилось, в дом не входят – ждут Злата. Приказ самого эмира.

Даже, когда тот со своим спутником молча вошёл в дом, никто не тронулся с места.

Бедный Илгизар только порадовался, что ничего не ел. Зрелище было не для развлечения. Молодая женщина в луже крови с перерезанным горлом. Разбросанные вещи.

– Умелые люди работали – сразу в горло ударили, чтобы не закричала. Не удивительно, что никто ничего не слышал.

Седобородый старик, бывший у убитой в ключниках, бесстрастным голосом рассказывал:

– Госпожа вчера поужинала рано, пост она не держала. Спать легла до захода солнца. Утром мы её не беспокоим, ждём, когда проснётся – она часто долго спит. Потом уже странным это стало казаться, вчера, вроде рано легла. А когда уже переполох начался, выяснилось, что и молодая госпожа пропала.

– Ценности у хозяйки были?

– Муж её любил очень, дарил украшения. Она их хранила вон в той шкатулке. Все деньги тоже держала при себе, мне выдавала на расходы.

– Много денег?

– Мне про то не ведомо. Выданным я веду строгий учёт и в книгу записываю. А сколько там в хозяйском сундуке… Это знает только управляющий. А он сейчас с хозяином.

Илгизар боязливо озирался. Чувствуется убитая денег не считала. Шёлк свисал сверху занавесками, покрывал скамьи и стены коврами. Какие-то роскошные шитые золотом одеяния лежали на лавке у стены. Сверху красовалась шапочка с перьями и самоцветом на лбу. Наиб наклонился к ней.

– Про драгоценности тоже ничего не знаешь?

– Полный список, конечно, составить не смогу, но, можно опросить служанок. Женщины в таких делах бывают очень наблюдательными.

Наиб ещё раз прошёлся по комнате. Неведомый злодей действовал очень уверенно. Не наследил, не наделал лишнего беспорядка. Просто и деловито: зарезал спящую женщину, забрал содержимое шкатулки и ушёл. Всё это в полной темноте, на небе только звёзды. Ничего не искал, на мелочь не разменивался – не тронул дорогие одежды. Даже не заметил шапочку ценой поди в тысячи даньг.

Злат поднёс шапочку к свету. Камень во лбу засверкал на солнце, как огромная звезда. Похоже рубин – огнём так и брызжет. С лесной орех. Такая вещь и не под замком. Перед слугами что ли хозяйка красовалась?

– Когда в последний раз видели дочь хозяина?

– Перед ужином. Ей не здоровилось и она не вышла к ужину. Служанка ходила к ней спросить не принести ли в комнату, но она уже спала.

– А утром исчезла? У вас ворота тараном не вышибешь, как она могла незаметно уйти?

Старик замялся:

– Уснул привратник. Я его сам и застал поутру спящим у ворот.

– Часто за ним такое водится?

– Бывает… Сейчас тихо. В нашем краю лишний народ не шатается. Да и в доме ещё шесть слуг, кто к нам полезет? Бывает, что и задремлет.

Пошли в комнату дочери. Порядок, чистота, ни малейших признаков спешки.

– Вещи проверяли?

– Ничего не пропало. Только одежда, которая была на госпоже.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, никто из усадьбы не выходил, в усадьбу не заходил?

Ключник виновато, словно извиняясь развёл руками:

– К нам сейчас вообще мало, кто ходит. Да и мы тоже. Припасов своих хватает. Госпожа, иногда ездит на базар. Ну, а я потом деньги отвожу..

– А дочь хозяина?

– Её строго-настрого не велено из дома выпускать. Приказ самого хозяина. Он её не хотел оставлять, но она заболела слишком. Вот её и оставили под присмотром жены.

– К ней тоже никого не пускали?

– Да, некого и пускать. Какие подруги были, они тоже уехали. Всё больше в постели лежала и сказки слушала.

– А всё же улетела птичка, – сказал наиб, пощёлкав ногтем по пустой клетке. – Птичек любила?

Старик печально улыбнулся.

– Это да. Подержит, подержит и выпустит. И вслед смотрит. Любила птиц на волю выпускать.

– Ничего необычного вчера не замечали?

– Было. Гость приходил. Невысокий такой, в чёрном кафтане. Спрашивал у привратника хозяина и ушёл.

– Странное дело. Кому же в Сарае неведомо, что славный Урук-Тимур сейчас при хане на Кубани? Пешком приходил?

– Пешком.

– Назвался как? Что передать велел?

– Ничего. Только спросил и ушёл. В сторону большого базара.

Когда вышли во двор, народа там уже прибавилось. Как и предсказывал Злат, приехал Бадр-ад Дин. Он чинно беседовал с эмиром в тенёчке у стены. Пришлось подойти отчитаться.

– Убита ударом ножа в горло. Судя по всему, во сне. Слуги ничего не слышали. Похитили деньги и драгоценности. Привратник, как выяснилось, спал. Как это не печально, но главное подозрение падает на дочь. Она исчезла ночью. Нужно послать приметы на все заставы и караулам. Пусть слуги опишут платье, в котором она была.

Бадр-ад Дин только развёл руками:

– Бедный Урук-Тимур! Такое несчастье! К нему послали?

– Лучшего гонца. Только путь неблизкий, так что, думаю, будет сюда только через неделю. Ты свои дела закончил?

Наиб почтительно поклонился:

– С телом, да. Больше не буду никому мешать. Нужно ещё хорошенько обыскать усадьбу.

– Вот и хорошо, – оживился кади, – нужно торопиться. Сейчас прибудет шейх, я за ним уже послал, и можно будет заняться погребением.

Злат между тем увлёк своего писца в сад.

– Не повезло нашим святым отцам. Как раз сегодня, когда они всю ночь не спали, и столько хлопот. Но, хочешь – не хочешь нужно предать тело земле до захода солнца. А путь до кладбища не близкий. Так что, думаю, через час-другой здесь уже никого не будет. Кроме слуг. Сможем спокойно заняться своим делом. А пока, брат Илгизар, иди-ка ты в эту беседку да вздремни. Пока я со стражниками обыском буду заниматься. День ещё долгий, дел у нас полно. Когда ещё придётся поспать в такой беседке.

На берегу пруда под ивами красовалась увитая зеленью беседка, обсаженная розами. Одна сторона её выходила на пруд.

– Почувствуй себя эмиром хотя бы на час. Или праведником в райских кущах.

Наиб втянул носом воздух:

– А цветы как пахнут! Живи, кажется, и наслаждайся. Так нет. Видно золотая клетка красива только снаружи.

Во дворе невольники черпали из огромного чана воду – обмывать тело. Бадр-ад Дин, уже активно включившийся во всю эту погребальную суету, строго поинтересовался:

– Чистая вода?

– С реки. Только вчера утром подвезли.

Это заинтересовало наиба.

– К вам вчера водовоз приезжал?

– Ну, да, – подтвердил невольник, – Зимой он каждый день приезжает. А сейчас народа в доме мало, два раза в неделю.

– За ним кто следит?

– Зачем? Привратник ворота открывает, запускает. Когда тот полный чан нальёт – выпускает. Всё без обмана.

V. Баба в кувшине

Едва похоронная процессия вышла со двора, сразу воцарилась тишина. Только сейчас суетились люди, болтали, шумели: сели на коней стражники, склонили печально головы почтенные имамы, пришедшие проводить на кладбище супругу самого ханского сокольничего, тронулись, и снова повис в бездонном небе коршун, сонно застонали куры под забором. Словно и не было ничего.

Место и впрямь было малолюдным. На другой стороне улицы угрюмо дремали вековые карагачи с чирикающими воробьями, за ними спуск к реке, огороды, рыбацкие причалы и летние балаганы для сушки рыбы у самой воды. Но и там никого не видно – утренний улов уже разобрали.

Слуги не спеша расселись в саду, помянуть хозяйку. Теперь командовать некому, сами себе головы. Постелили старые потёртые коврики в тени под акацией. Седобородый ключник, пара служанок, крепкий молодой конюх. Привратник тоже присоединился, заложив калитку на крепкий засов. Почтительно пригласили и наиба, который уже закончил с обыском. Тот охотно скинул на травке сапоги, ослабил ремешок на поясе и подсел к дастархану, поджав под себя ноги.

Суета и хлопоты утомили всех. О делах говорить не хотелось. Так хорошо было сидеть тихонько в маленьком саду среди цветов и отхлёбывать не спеша медовую воду.

– Это ведь я этот сад делал. Своими руками, – хвалился ключник. – Там была грязная лужа какая-то, хозяин велел пруд копать. Скота, народа много, чтобы своя вода была. Ну, а я потом ивы на берегу посадил. Сначала чтобы берег не обваливался. Потом всем понравилось. Акаций самосевом наросло. Попросил у хозяина дозволения беседку у пруда поставить. Потом один знакомый увидал, сказал, давай я тебе дам саженцы роз. Из Персии. Вода рядом, поливать есть чем. Посадил. Потом уже и других цветов достал. Тут меня надоумили первоцветов насажать. Они весной, сразу из под снега цветут. Их уже и хозяин застал. Похвалил. Давай, говорит, сажай ещё. Денег дал.

Садов в Сарае почти не было. Зачем? Знать и служители на всё лето уезжали в степь и возвращались только на зиму. Горожане попроще жили в кварталах ближе к базарам: там ни земли, ни воды лишней не было. Хотя, кое-кто из богатых купцов уже отселился ближе к окраине и обзавёлся и усадьбой и садом. Разбили маленький садик и монахи-франки у миссии. Остальные глотали пыль в своих глиняных двориках.

Наконец появился и толстый старик-повар с дымящимся горшком. Увидев его, женщины проворно сдёрнули платок с горки румяных лепёшек.

Священнодействуя большой ложкой, повар сокрушался:

– Вот ведь как получилось. Даже не пришлось мне готовить поминальный ужин по госпоже. Сказали, не надо. До захода солнца никто ждать не будет. Ну, хоть мы сами помянем. Её любимое блюдо. Теперь уже никто не будет заказывать.

Злат попробовал кушанье из поданной ему миски и восхитился:

– Ни разу не ел такого. Что это?

Толстяк польщённо заулыбался.

– Это старинное блюдо, ещё со столов великих халифов. Меня его учили готовить в самом городе Багдаде. Здесь про такое мало кто знает.

Наиб отдал честь блюду, орудуя лепёшкой. Остальные не отставали. Только повар глядел на них с печальной улыбкой. Думал о своём.

– Секрет раскроешь? – не утерпел наиб.

– Какой секрет? Берёшь жирной баранины или говядины и варишь в горшке. Можно корицы немного добавить и семян кориандра. Отдельно варишь морковь с луком. Соединяешь всё. Главная трудность в соусе. Сам по себе он прост – уксус, вино. которое подкисло и мёд. Здесь главное, как смешать. Чтобы покислее получилось или послаще. А на это уже сноровка нужна и немалая. Будет кислое или сладкое – всё испортишь. Вот эту смесь добавляешь в горшок с мясом и варишь с часок. Перед чем, снять с огня, хорошо добавить изюм и миндаль. Накрываешь крышкой и держишь ещё час. Вот и все дела.

– И впрямь, как тебя послушаешь, кажется просто.

– Лучше всего получается, если баклажан класть. Да, где его сейчас взять. Попозже бакинские корабельщики, может привезут. В Сарае почему-то не садят.

– Вот и сажали бы у себя в саду. Вода рядом.

Повар насмешливо покачал головой.

– Во всяком ремесле свои хитрости. Баклажан тоже нужно суметь вырастить. Может будут когда и в наших краях сажать.

– Бывал, значит, в Багдаде?

– Родился там. Рос, учился ремеслу, – Повар покачал головой и причмокнул, – Какие там базары! Выдумать невозможно чего там нет!

– И птичье молоко? Мне нянька в детстве загадку загадывала. Нет ни у тебя, ни у меня. Ни в заоблачных горах, ни в подземных пещерах. Нет в потаённых дуплах. Даже у кипчаков нет.

Толстяк засмеялся.

– Хочешь верь, хочешь не верь, наиб. А был на багдадском базаре один продавец сладостей. Продавал сладкие палочки, мягкие такие, как сильно загустевшие сливки. Говорил – птичье молоко.

– Чего же уехал из такого чудесного города?

– Судьба человека предначертана не им. Он лишь песчинка на дороге вечности. Взял меня в слуги один очень почтенный человек. С ним я и переехал в город Тебриз. От Багдада не так уж далеко. Был мой хозяин человек учёный, у самого тогдашнего государя в большой чести. С визирем дружбу водил. Часто и мне приходилось для них сикбадж готовить.

– Чего?

– А вот то самое, что ты сейчас ел. Только и баклажанов было вволю и инжир клал. Посуду розовой водой ополаскивал. Да ты не огорчайся. Сейчас ещё одно блюдо принесу с самого визирьского стола. Доходит.

– Если такое же вкусное – лопну. И так объелся, как верблюд на привале.

Повар замолчал. Печально смотрел вдаль, где далеко за забором и полем начинались пески. Словно пытался разглядеть там волшебный Багдад, сказочный базар с птичьим молоком и свою юность. Уже невозвратную.

– Потом визирь попал в немилость. Был он иудей и на многие должности ставил иудеев. И то правда, они тогда слетались в Багдад отовсюду. Как всякий большой человек имел много врагов. Когда хан слёг, его тут же и казнили. А скоро и хан помер. Ну и пошли под смену власти громить иудеев, да и прочих иноверцев. Христианам досталось, да и остальным тоже. Мой хозяин был мусульманин. Но, так как с визирем дружбу водил и его назвали тайным иудеем. Чего не пограбить, коли заступиться некому? Слуги, кто разбежался, а кто и самого хозяина за бороду ухватил. Я молодой тогда был, горячий, как та сковородка. Вступился. Сказал хозяину, беги через заднюю калитку, я их задержу. Сам за саблю. Только никому и дела не было ни до меня, ни до хозяина, все грабить дом кинулись. Ну, и я с толпой смешался, вывел двух лошадей и догнал хозяина. А народ уже почуял куда ветер дует. И по дороге на Багдад и на Трапезунд стали ловить беглецов, грабить и убивать. Решили ехать горами к Бакинскому морю. Там сели на корабль и попали в Хаджи-Тархан. В улус славного хана Тохты.

– Я бы в жизни не подумал, что ты чужеземец.

– Сорок лет прошло. Тогда много народа бежало сюда за море. Сначала иудеи, потом, кто верит в Будду, потом христиане. Вот и нашей госпожи родители тоже.

– Так ты её давно знаешь?

– Ещё у её отца поваром работал. Он большим купцом был. Корабли за море снаряжал. Деньгами ворочал. Друзей имел и в Египте, и в Йемене. Пряностями торговал, благовониями. Так что в хорошей еде толк понимал. Только купеческая судьба переменчива. Уплыл за море – и пропал. Жена вести дела не смогла – разорили её приказчики. Некоторые теперь сами важными купцами стали, со вдовьих денег.

– Она тебя сюда устроила?

– Она. Я на базаре бешбармаком торговал. Чего ухмыляешься? Думаешь, нарезал мяса с лапшой и всё? Лапша-то она разная бывает. А в ней весь вкус. Мой бешбармак со всего Сарая есть приходили. А потом и просто лапшу покупали для домашнего бешбармака.

– Постой, постой, да не твоя ли часом харчевня была в ясском квартале?

– А-а! – довольно заулыбался повар, – Знаешь!

– Чего же бросил такое доходное место?

– Старый уже становлюсь. Силы не те. Семьи нет, кому деньги копить? А тут место почётное, опять же не только лапшу резать. Искусство ведь тоже жалко.

– А как хатунь с Урук-Тимуром познакомилась?

– Это целая история. Был у отца её бесценный рубин. Яркий, как голубиная кровь, с орех величиной. Всякое про него болтали, когда я ещё у них жил. Говорили, что он счастье приносит и удачу. Вроде как зачарованный. А ещё я краем уха слышал будто у этого камня хозяин есть. Вдова этот камень берегла, как зеницу ока и прятала. Только, когда уже совсем нужда прижала, решила продать. Вышла через какого-то торговца на Урук-Тимура. Говорят его дочка любимая прямо-таки заворожилась этим камнем. Отец и решил детище порадовать. Да увидал дочь хозяйки и сам разума лишился. Хатунь ведь красавицей была, каких поискать. Камень уже в приданое получил. Только Райхан он не достался. Новая жена камень на шапочку пришила и всегда носила. Говорила, что её и саму назвали в честь этого камня – Лала.

Наиб задумался. Шапочка с рубином снова вернула его к мирской суете.

– Значит, говоришь, отец Лалы говорил, что у рубина есть хозяин и, что он заколдованный? Сказки любил?

– Это точно, сказки любил. Я к нему часто своего бывшего хозяина, с которым мы из Тебриза бежали приводил. Он в здешних краях стал сказки на базаре рассказывать. Помнится, про этот рубин тоже что-то говорил.

– Что?

– Не помню.

Повар вздохнул и стал тяжело подниматься.

– Пойду гляну на моего бабу?

– Это ещё кто?

– Баба в кувшине. Сейчас принесу.

Пока он ходил Злат поинтересовался у служанок про убитую госпожу. Но, те только плечами пожали. Скучно ей здесь было, только и всего. Хозяин был уже стар, успел схоронить двух жён. От старшей у него остался сын Мохаммед-ходжа, от другой дочь Райхан. Ещё две старшие жены были сейчас с ним в степи. Они тоже нестарые, да видно хозяин уже (хихикнули) староват – детей нет. Но, баловал их. Поэтому, как молодая жена появилась, начались ругань и скандалы. Вот и не взял её сейчас с собой. Побоялся ославиться. Благо, нужно было кому-то присматривать за больной дочерью.

Сказать, что Лала с Райхан ругались или ссорились они не могут. Просто каждая была сама по себе. Хатунь, конечно, хотела её поскорее замуж спровадить. А чего-то там со сватовством не ладилось, отчего и она, и сам хозяин серчали. Видно поэтому и строго-настрого запретил дочери со двора выходить.

Райхан была девушкой тихой, но своенравной. С самого детства привыкла быть отцовой любимицей. И брат её любил, и отцовы жёны. Новая супруга, конечно здорово старика к рукам прибрала. Но, ссорилась только со старшими жёнами. Вообще, про Райхан лучше старых служанок спрашивать, но они теперь с хозяином в степи. Нынешние же служанки, невольницы несчастной госпожи Лалы, про дочку мало что могут сказать. А уж тем более про её городских знакомых. Последнее время ни она никуда не ходила, ни к ней. Старый ключник тоже был в этом деле плохой рассказчик. Его дело хозяйство, в женские дела не лез. Он и ночевал в другом конце двора. В доме с госпожами спала только одна служанка.

Злату сразу вспомнилась пустая клетка в комнате Райхан. Получается, что и девушка улетела в небо, словно птица.

Вернулся повар с большим высоким хлебом:

– Вот и баба мой. В кувшине.

– А где кувшин? – поинтересовался наиб.

– Не разбив яиц, яичницу не изжаришь. Вы, красавицы сбегайте, принесите чай – он там уже готовый стоит, – Повар стал усаживаться поудобнее. Основательно, с удовольствием. Как человек, которому давно некуда спешить и который знает себе цену. – Это блюдо так готовится. Заливаешь тесто в кувшин, вставляешь в него тростинку и запекаешь. А как испечётся, вытаскиваешь тростинку и в отверстие заливаешь растопленное масло и мёд. Когда настоится и напитается, как следует, кувшин разбиваешь. Можно потом ещё сверху полить.

– Опять всё просто получается.

– Тонкости, конечно, свои есть, но это уже, только повару интересно. Кувшин должен быть новый, выпекать подольше, на самом малом огне. Тростинку и кувшин не забыть маслом промазать.

– Вкусно! Тоже хатунь любила?

– И госпожа Райхан не брезговала. Вчера только после обеда попросила испечь.

– В еде капризна была?

– Да нет. Хотя изредка находило. Раз, помнится, ни с того ни с сего заказала мне андалузский пирог. Мне, чтоб лицом в грязь не ударить пришлось бегать рецепт узнавать. Вчера вот, после обеда бабу попросила.

Наиб оценивающе окинул взглядом уже разрезанное кушанье.

– Такой же испёк или поменьше?

– Один в один. У меня для этого специальные кувшины стоят, чтобы мерки не подбирать.

Злат с сомнением покачал головой.

– Кушанье уж больно сытное. Приторное. Много не съешь.

– К ней как раз сказочница приходила, – откликнулась одна из служанок. – А остальное она мне отдала и ему, – кивнула на привратника.

– Сказочница?

– Ну, да. Вчера около полудня приходила сказочница. Молодая госпожа велела её позвать. Она любила сказки слушать.

– И долго она у вас была?

– Долго, почти до вечера. Сказки – дело неспешное.

Тут уже решил встрять в разговор старый повар.

– К нам часто одна сказочница ходила. Воспитанница моего бывшего хозяина.

– Отца Лалы?

– Нет. Того самого, с которым мы из Персии бежали. Я же говорил, что он стал здесь сказочником на базаре.

– Её, выходит, хозяйка хотела бабой побаловать? Каждый раз, как она приходила, это кушанье заказывала?

– Да нет. Вчера в первый раз. Думаю, бедная девушка его в первый раз в жизни пробовала. Хлеб базарного сказочника не полит маслом и мёдом. Хотя в домах, куда её приглашали, может и угощали.

– А у вас в доме его часто пекли?

– Было дело. Покойная госпожа его любила. Её отец, в своё время даже специально для себя его заказывал по особому. С секретом.

– Раскроешь?

Толстяк рассмеялся:

– Чего тут раскрывать? Просто через дырочку наливал кроме масла с мёдом сладкое вино из изюма. Его хлеб может много впитать. Очень, кстати, вкусно получается. Хозяин ещё смеялся: «Хорошо несговорчивых красавиц этим угощать». Оно ведь и правда, сюда полкувшина войдёт.

– От вчерашнего бабы ни кусочка не осталось?

Служанка сразу встрепенулась:

– У меня! Принести? – и убежала.

– А ты, выходит, всё до крошки съел? – Обратился наиб к привратнику.

Тот только развёл руками:

– Вкусно, уж больно. Не стал ждать захода солнца.

– Обычно ждёшь?

Вмешался ключник:

– Мы едим в пост в обед, хозяйка не возбраняла. А вот ужинаем уже после захода солнца.

– Когда тебя госпожа угостила?

– Когда сказочница уходила. Госпожа крикнула, чтобы я ей калитку открыл и угощение у неё взял. Ну, я так и сделал.

Вернулась служанка. В руках у неё был небольшой берестяной туесок с крышкой.

– Убрала вчера. От мух там, муравьёв. Мёд всё-таки.

Кусок остался довольно приличной величины. Злат обратился к повару:

– Посмотри, внимательно, уважаемый, никто ничего не добавил к твоему рецепту.

– Не пробуя могу сказать – напитан какой-то жидкостью, – Понюхал, отщипнул кусочек, пожевал, – Вином отдаёт. Гвоздику добавили, я не клал. И горечь какая-то. Явно гвоздику положили, чтобы горечь заглушить.

– Опиум, скорее всего. Вот и секрет крепкого сна. Так что хозяину, как вернётся можете сказать, что привратник со служанкой не виноваты. Знаешь, где твой сказочник живёт со своей воспитанницей?

VI. Братство водовозов

– Ну, что, брат Илгизар, – усмехнулся Злат, когда они со своим спутником отъехали от сокольничьего двора, – отдохнул чуток?

Солнце уже клонилось к закату, дневной зной спадал, только со стороны песков тянуло пустыней и степными травами. Ехали не спеша, не понукая старых лошадок.

Илгизар кивнул:

– Я когда вы за дастархан уселись уже проснулся, только выходить не стал. Просто лежал.

– Значит слыхал разговор? С этим делом покончено. Если до завтрашнего утра эмирскую дочку не схватят где-нибудь на заставе или на пристанях, утром поедем за этой сказочницей. Уж она то нас приведёт к упорхнувшей птичке.

– А чего сразу сейчас не съездить?

– Вечер уже. Для сказочницы самая хлебная пора. Уже, наверное сидит где в гостях. Да ещё пост сейчас, многие после заката разговляются. Так что домой придёт заполночь. А утром будет отсыпаться. Да, нам с тобой убитым франком нужно заняться. Целый день на жаре во дворе лежит. И водовозы задержанные нас ждут. Поди уже и старшина их прибежал, нас дожидается.

– Старшина?

– А как же. Сарай город большой, здесь в одиночку туго, особенно приезжему. Эти водовозы по большей части кто? Молодые парни, кто из степи, кто с гор. В родных аулах им места не хватает, вот и подаются искать лучшей доли в город. Только здесь ведь тоже никто никого не ждёт. Торговать – деньги нужны и сноровка, опять в торговле неучёному человеку делать нечего, нужно и счёт знать и писать уметь. Ремеслу тоже учиться надо. Слуги по домам больше из невольников. Воду возить – самое лучшее дело. Лошадёнка нужна из тех, что в поле скакать не годится, да телега с кувшинами. Для хозяйственной нужды в Сарае воду берут из прудов и арыков – хан повелел в каждом квартале вырыть. А для питья и еды с реки возят. Дело такое – без воды никуда, нужна постоянно. У каждого домохозяина договор с водовозами. Вот и сбиваются парни в артели, покупают в складчину лошадей, телеги, кувшины, содержат конюшни. Всё больше земляки, а то и родня. Живут часто тоже вместе, народ холостой, молодой. А деньгами, делами и разговорами с начальством ведает староста. Эти вроде по виду кипчаки и взяли их у Чёрной улицы. Наверное Бурангуловские.

– А почему улица Чёрная?

– Да кто её знает. Так уж повелось. Может потому, что с северной стороны. У монголов заведено, что северное – чёрное, южное – красное. А может ещё почему. Там вроде как раньше ламы жили, чёрной веры. Звездочёты, колдуны разные. Когда после смерти Тохты была смута, многих побили.

Хорошо было ехать вот так не спеша по вечереющей улице под неторопливую беседу. Встречные прохожие тоже никуда не торопились. Кто возвращался с базара после трудового дня, кто от пристаней. У многих на плечах были корзинки с провизией. Впереди тёплый летний вечер во дворе за накрытым дастарханом, отдых и тихие домашние радости. Правоверные готовились к ифтару – вечернему ужину после дневного воздержания.

Илгизар потрогал холщовый мешок, полученный от повара. Там помимо туеска с остатками подозрительного бабы, были заботливо сложены на помин души хозяйки лепёшки, горшочек с сикбаджем и изрядная порция халвы. Юноша вздохнул и сглотнул слюну. Особенно хотелось пить, а наиб, словно нарочно продолжал про воду и водовозов.

– В нашем деле водовозы первые помощники. Они ведь по всему городу ездят, в каждом дворе бывают. На них и внимания никто не обращает – привыкли. А они ведь многое видят, многое примечают. Думаю и сейчас они нам помогут.

Наиб оказался прав. Застеленную дешёвым войлочным ковром повозку старосты водовозов они увидели едва въехали на площадь. Видно было, что её хозяин, отогнанный стражей подальше от дворцовых ворот, томится здесь уже давно. Его вид буквально источал почтение и просьбу. Злат даже не притормозил коня, отвечая на приветствие старшего водовоза, только сделал ему рукой знак следовать за ним. Тот с готовностью засеменил возле стремени.

– Какое ужасное недоразумение! Мне сегодня утром, как только доложили, что шестерых наших схватили на улице ночью с мёртвым телом, так я сразу прибежал. Только меня к ним не пустили, даже сам не знаю, что подумать. Ребята все, как один хорошие смирные. У них даже ножей с собой не было. Из мечети шли с ночной молитвы.

– Как из кувшина разило от твоих ребят, Бурангул, – усмехнулся Злат, – Я аж пожалел, что лепёшку с собой не прихватил, закусить.

– Ай-яй-яй, – осуждающе поцокал Бурангул.

– Я не мухтасиб, по мне пусть хоть совсем упьются. Но, вот про то, что из мечети шли – лучше всё-таки помалкивать. Мне интересно, где они взяли убитого франка? Тут уж я на тебя надеюсь.

– Душу вытрясу! – выпучил глаза старшина.

Въехали во двор. разомлевшие за целый день сидения на жаре водовозы радостно вскочили при виде своего начальника, но он так сверкнул на них взглядом, что парни сразу смущённо потупились.

– Ну, Бурангул, что ты мне можешь рассказать про эту телегу? Да и вы, юноши, не смущайтесь, подойдите, помогите своему старшине.

Обрадованные приветливым тоном водовозы столпились вокруг. Один даже полез под телегу. Двое между тем вытаскивали кувшины.

– Ничего! – разочарованно подвёл итог Бурангул, – Кувшины без клейм, даже конь без тамги. Одно можно точно сказать – телега не украдена у водовозов. У нас никто неклеймёного коня запрягать не будет.

Наиб покосился на накрытое рогожей тело под стеной. Тени уже доходили до середины двора, солнце садилось.

– Нужно будет его в монастырь отвезти. Потом ещё успеем место осмотреть. Давайте ребята, грузите. На месте всё и расскажете, и покажете разом.

Он махнул рукой конюху, чтобы забрал лошадей.

– Ты же нас, Бурангул, довезёшь?

Пока добрались до места уже начало смеркаться. Хоть и не задерживались в миссии у франков. Молчаливый привратник только отворил дверь, указав, куда положить тело и кивнул, давая понять, что разговор окончен. Видно было, что присутствию иноверцев он не рад. Скорее всего, он и так всё уже знал. Франков, как называли в Сарае всех генуэзцев, венецианцев, каталонцев и других с ними схожих, было здесь раз, два и обчёлся.

Немного поколебавшись, Злат забрал дорогой плащ. Вещь приметная, дорогая.

По дороге Бурангул продолжал рассуждать о телеге:

– Лошадь, скорее всего, от конеторговцев. Не клеймённая ещё, да и молодая, хорошая. Про кувшины нужно гончаров поспрашивать. Это для нас все горшки на одно лицо, а мастер может много чего приметить. Я вот точно могу сказать, что эта телега с пристаней, от ломовых возчиков. Старая уже. Ей, видно уже редко пользовались, потому что большой груз уже не положишь. Пустые кувшины можно, для отвода глаз.

– Да, телегу явно для того и взяли, чтобы тело отвезти. Очень удобно прикинуться водовозами – они везде ездят, часто допоздна. Тем более, что сейчас у мусульман пост. Бывает просят воды и вечером подвезти.

На месте, где стража задержала водовозов ничего интересного не нашлось. Повозка ехала со стороны центра, явно к повороту на спуск к воде. В этой стороне Сарая хороших проездов к пристаням не было. Базаров нет, чего ездить. Самый край города. Пристани внизу больше рыбацкие.

– Понятно, почему раньше не свернули, – пояснил Бурангул. Там нужно было мимо нашего двора ехать. На воротах сторож. Сразу бы заподозрил, что это за чужие водовозы в наших краях.

– Здесь чужих нет?

Старшина покачал головой:

– Только наши. Здесь и народа мало живёт и всё особняком. А у нас здесь и конюшня и мостки. Чуть дальше – дом для собраний. Оттуда и шли наши ребята к конюшне.

– Так бы сразу и говорили. А то – мечеть!

– Мечеть тоже там. Маленькая. Рядом с домом собраний. Сейчас как раз ужин готов. Милости просим разделить нашу скромную трапезу.

– Ну что Илгизар? Зайдём посмотрим, как сарайские водовозы живут. Солнце уже вот-вот сядет. Можешь у них в мечети намаз совершить. У вас в медресе чем разговляют? Пятнадцать лет мимо хожу, а по сей день не знаю.

– Воду дают с сушёными финиками. Потом пшённую кашу и катык.

– Неплохо! А у тебя Бурангул чем разговляются? Да ты глаза не прячь, я не шакирд, мне и вино можно.

– Зачем говорить? – засмеялся водовоз, – Лучше зайти и увидеть. А ещё лучше попробовать.

Дом водовозов стоял на склоне, уходящем к реке. От дороги его закрывала высокая живая изгородь из колючих акаций, за которой открывался большой двор, засаженный карагачами и вербами. Дом был большой, с верандами со всех сторон. Прямо во дворе был накрыт дастархан, освещённый стеклянными лампами. Постелены ковры, положены вышитые подушки. Бурангул жестом пригласил гостей к умывальнику – чеканный кумган, вышитое льняное полотенце. Вода рядом в огромном чане, охраняемом парой высоких кустов.

Когда гости расселись, вернулись и водовозы. Уже переодетые, в шитых халатах, шёлковых колпаках. Богатые купцы, да и только. Наиб повертел в руках кубок – привозное стекло. Да и миски расписные, такие не каждый богач на стол ставит.

Бурангул суетился перед гостями:

– Не ждали гостей, угощения не приготовили, не прогневайтесь. Только, что для себя готовили. Бешбармак, бурсаки, катык. Сейчас вино принесут.

– Посуда, как на эмирском столе. Денег не жалеете.

– Это всё общее. И посуда, и ковры, и парадная одежда. Вся выручка идёт в братскую казну. Сообща и лошадей покупаем и ячмень. Всё общее. – На всякий случай добавил, – Сборы в казну тоже платим сообща. Весь день в поте лица добываем свой хлеб насущный. Зато вечером или в праздник можем отдохнуть не хуже ханских нукеров. Приходи к нам через два дня, как мы окончание Рамазана отмечать будем. Кто бы мы были каждый в отдельности? Знаешь притчу про веник и прутики?

Наиб кивнул на небо, где уже проблёскивали первые звёзды:

– Давай Илгизар разговляйся. У кого вода свежее, чем у водовозов? Да доставай эмирское угощение, попотчуй хозяина халвой и заморским кушаньем. Если повар не врёт, такое в самом Багдаде едят. А мне вино давайте. Ибо по моей вере оно одобрительно. Ещё святой Владимир сказал: «Веселие Руси, есть питие».

Водовоз услужливо подвинул шакирду блюдо с сушёными финиками и абрикосами.

Дневная жара быстро сменялась вечерней прохладой. Тьма сгустилась в глубине двора под сенью деревьев. Со стороны реки поднималась свежесть и тишина. Свет от дрожащих огоньков ламп тонул во тьме на вытянутую руку от сидящих.

– Мы как будто на дне колодца, из которого видно звёзды, – расчувствовался Злат.

– На дне чаши наполненной небом, как вином, в котором искрятся звёзды, как пузырьки – отозвался Илгизар. – Это сказал великий поэт Абу Нувас. Он жил в Багдаде, дружил с самим халифом Гаруном ар-Рашидом.

– Прочти нам его стих, учёнейший юноша, – попросил Бурангул, – если помнишь.

– Помню. Только оно на арабском.

Илгизар прочитал.

– Может почтенный, ты пойдешь к нам в мечеть муллой? Поучишь моих ребят письму и чтению Корана? Хочешь, примем тебя в своё братство или дадим хорошее жалование?

– Тебе лучше обратиться с этой просьбой к Бадр-ад Дину, – вмешался Злат, – Не баламуть моего помощника.

– А что? Я вижу он такой же приезжий, как и мы. Почему бы ему не примкнуть к нам? Здесь есть и кусок хлеба и защита.

Водовоз мечтательно вздохнул.

– Хочу найти сведущего человека и насадить здесь настоящий сад. Как у того Гаруна ар-Рашида. Создать при нашей мечети собрание книг. Все мы совсем недавно ничего не видели, кроме степных колючек и тощих овец. Наши отцы были нищими пастухами у богачей. Чёрная кость. Теперь мы живём в прекраснейшем городе, где тысячи людей и тысячи чудес. Где есть книги и учителя мудрее книг, где на базарах товары со всего света. Грех не пить, когда вокруг вода.

– Настоящая мудрость водовоза, – засмеялся наиб, – Радует, что из многого вы хотите выбрать лучшее. Теперь послушай меня. Завтра же пошли своих людей разузнать не видал ли вчера кто где этого франка. Благо, вид у него приметный. Плащ – вообще второго такого в Сарае нет. (Бурангул кивнул). Сам походи по конеторговцам, гончарам, поспрашивай про лошадь и кувшины. Может кто признает. Хозяина телеги поищи. Саму телегу с лошадью пока оставь у себя. Коль хозяева её твоим ребятам вроде как сами отдали. Пока обратно не попросят. (Все усмехнулись). И ещё. Сегодня ночью сбежала из дома дочка ханского сокольничего Райхан. Где-то прячется. Скажи своим, чтобы потихоньку пронюхали – не появлялась ли где вчера молодая девушка с господскими повадками.

VII. Лицо под фатой

Сарай летом просыпается рано. Чуть рассветёт, прокричат азанчи с минаретов, и заскрипят калитки, появятся на ещё прохладных от ночной росы улицах первые прохожие. Ещё немного – зашумят базары, наполнятся суетой и гулом речные пристани, откроются двери лавок.

Маленький отряд из Злата, Илгизара и двух стражников был в седле уже на рассвете. Шакирд сразу после утреннего намаза отправился из родного медресе к ханскому дворцу, где его уже дожидался неутомимый наиб. Он ещё ночью, когда расставались, предупредил – завтра нужно тронуться пораньше. Чтобы всех застать. Вот и тронулись, когда солнце только-только заблестело на золотом полумесяце над ханским дворцом. Прихватили с собой и пару лошадок посмирнее в поводу.

До дома сокольничего добрались рысью – благо прохожих на улицах было немного, а вот потом о всякой поспешности пришлось забыть. Толстый повар и быстрота были такими разными вещами, что соединить одно с другим не получалось никак. Сначала он долго кряхтел и собирался, наотрез отказываясь ехать к своему бывшему хозяину, который за долгие годы на чужбине стал ему другом, без гостинца. Потом придирчиво осматривал приведённую лошадь, явно побаиваясь её нрава. А когда, наконец, кряхтя взобрался в седло, ехать велел только шагом. Чем тише, тем лучше.

Медлительность старый Маруф с лихвой дополнял словоохотливостью. Благо в стремя к нему пристроился Злат, время от времени подбадривавший рассказчика вопросами.

Повар с удовольствием вспоминал Багдад, роскошные базары, дворцы и пиры. Рассуждал о превратностях судьбы и её неумолимости.

– Вот ты спросишь, почему мой бывший хозяин стал сказочником на базаре? (По правде говоря его об этом никто и не спрашивал). Ведь был он человеком учёным и уважаемым. Был в кругу таких же почтенных людей одним из первых. Книгу звёзд читал, как собственную ладонь. Хочешь верь – хочешь не верь, а в вашем медресе не найдётся человека, который может сравниться с моим хозяином в учёности. Мог бы там есть сласти и самые лучшие лакомства. Ходить в шёлковом халате. А он сидит в разваленной хижине за городом, грызёт сухую лепёшку с просяной похлёбкой, укрывается дырявым чапаном.

Сам так захотел. Да ты, наверное знаешь сказочника Бахрама? (Наиб кивнул). Никогда никому он не говорил своего настоящего имени. И мне запретил. Знаешь почему?

Когда сорок лет назад толпа безбожников, прикинувшихся мусульманами, бросилась громить его дом, я вывел хозяина через заднюю калитку. Велел бежать за город пока ворота не закрыли. Сам вернулся. Схватил мешок дорожный, думаю, чего успеть с собой прихватить. Деньги взял только те, что у меня на припасы были. Одежду взял только свою, попроще. Беглецам ведь от шёлковых халатов только лишнее внимание. Думаю, хозяин ведь мой, мудрый человек, у него книг – целая комната до потолка. Нужно хоть одну прихватить. Да вот беда, человек я неучёный, как выбрать самую нужную? Тут меня и осенило. Забегу в спальню и возьму книгу, которую он при себе держал. Уж, наверное, это и будет самая ценная. Забегаю – а там несколько книг лежит. Чтобы не ошибиться схватил самую толстую. Тяжеленная такая, здоровая, еле в мешок втиснул.

В общем, унёс ноги. Догнал хозяина. Первые дни не до мешка было, лишь бы ноги унести. А уж как на корабль попали, похвалился я, что одну книгу всё-таки спас. Обрадовался хозяин, полез в мешок, да как рассмеётся. Воистину, говорит, это знак свыше. У меня в спальне лежали бесценные рукописи по математике и астрономии, редчайший труд по философии, а ты взял сборник сказок. Видит, что я расстроился и утешает – это книга тоже очень дорогая, старинная. Сборник персидских сказок. «Тысяча ночей» называется. Всю жизнь я гнался за высшей мудростью, пытался постичь движение звёзд и глубинную суть вещей, хватался за стремя великих. А сказки считал никчёмной забавой, развлечением от скуки. Попрал мою гордыню всевышний. Послал мне знак. Считал я себя избранным, тянулся за доступным лишь немногим и презирал простецов. Служил знанию, ради знания. Кому и какая польза была от моей учёности? Твоей рукой, Маруф, водили сами ангелы. И стал сказочником на базаре. Даже имя своё сменил. Назвался Бахрамом.

– Вот поди же, – покачал головой Злат, – Бахрама я давно знаю. Сколько раз его сказки слушал и восхищался. И ума не было, что он бывший вельможа.

– Вельможей его вряд ли можно назвать, скорее придворный звездочёт. В Персии у хана при дворе их много было, со всех краёв съезжались. Он им специальный дом мудрости построил, разные хитрости, чтобы за звёздами следить. Много там людей было. Всяких вер.

– А про веры ты откуда знаешь? Они что, тебе исповедовались?

– Э-э, дорогой! Так я же повар. Повара про своих хозяев и их гостей больше лекаря и ключника знают. От ключника можно утаиться, от лекаря, а от повара никак. Взять тогдашнего визиря. Он себя называл мусульманином. А молва твердила, что он тайный иудей. Правду твердила. Потому, как, когда он к нам приходил, хозяин всегда велел угощение по иудейским правилам готовить. Кошерно по-ихнему. Чтобы значит молочное с мясным ни-ни, не смешивать. Другие запреты есть. Свинину, как и мусульмане не едят.

– Для иных гостей свинину заказывал?

– Было дело. Всякий народ к нему в гости приходил. Иной раз хотел уважить их и свининой. Хотя сам не ел.

– Скажи, а в Сарае свинину мясники продают?

– Нет. Ты же сам из христиан, часто свинину ешь?

– Когда в гостинец привезут с севера. Обычно, окорок.

– У нас свинину можно купить только зимой и только у черкесов. На заказ. Привозят мороженую из предгорных лесов. Дорого только. Бывает, на кораблях привозят морем, живых. Но, тоже на заказ. Потихоньку на корабле и режут.

– Покупал?

– Приходилось. Убитой госпожи отец иногда заказывал.

– Так он, что не мусульманин был?

– Мусульманин. Только гости к нему иногда приходили разные. Чужеземцы. Их и угощал. Отдельно. Он с ними всегда уединялся и трапезничал тайно.

– Важные, видно птицы были, коль так старался?

– Это правда. Потом, когда уже хозяин за морем пропал, приходил один из них к хозяйке. Всё выспрашивал, что, да как. Страху на неё нагнал.

– А откуда знаешь, что это одни и те же люди?

– Как не знать? По виду и по одежде мусульмане. Не франки, не русские, не черкесы. А свинину едят. Да и видно, люди не простые. Мой ведь хозяин не последний богач был, а перед ними стелился.

Проехали заставу. Свернули на утоптанную тропу вдоль реки. Здесь стояли уже больше рыбацкие причалы, да тянулись дальние огороды. То тут, то там видны были летние балаганы из тех, что делают рыбаки, да сторожа грядок.

Хижина сказочника ютилась в тени нескольких старых огромных верб. Чистый двор, поросший мягкой шелковистой травой был обсажен изгородью из колючего кустарника. Навстречу гостям с невысокой скамеечки под деревом поднялся худой сутулый старик в заплатанном халате.

Наиб не стал заезжать во двор, спешившись у изгороди. Пропустил вперёд повара, буркнув ещё раз:

– Не говори, что госпожу убили!

Но, старик сам, едва поприветствовав Маруфа, обратился к Злату.

– Что привело почтенного наиба с стражей в мой дом с утра пораньше?

– Грехи человеческие, – улыбнулся тот, – Ты же знаешь, уважаемый Бахрам, что я всегда разыскиваю то, что не терял. Вот и теперь мне нужна твоя помощь. Вернее, твоей воспитанницы. Она дома?

– Спит, – встревожено отозвался старик.

– Так может мы её и будить не будем. Скажи, где она была позавчера? Ты ведь знаешь?

– Конечно, Феруза послушная девушка и никогда не уйдёт из дома без спросу. Она ходила в баню, что на булгарском базаре. Там как раз собирались несколько купчих и позвали её, рассказывать сказки. Она ещё хотела вернуться пораньше, чтобы сготовить мне праздничный ужин. Вчера ведь была Ночь могущества, а я старый человек, уже думаю о душе, держу пост.

– Так она пришла пораньше?

– Конечно. Ведь ещё нужно было сготовить.

– Пешком пришла?

Старый сказочник уже стал беспокоиться:

– Да кто же её довезёт? В наши края попутчиков не бывает.

– Пешком далеко идти. От булгарского базара не меньше часа. А ведь ей ещё нужно было провизию купить. Да, и почтенный Маруф говорит, что позавчера к его хозяйкам сказочница приходила, вроде как они твою воспитанницу обычно звали.

Бахрам замялся:

– Как Урук-Тимур уехал, ни разу не звали. Зимой, да, часто приглашали. И баловали мою Ферузу, всегда платили хорошо и дарили чего-нибудь.

– Позови.

Ждать пришлось недолго. Вскоре из двери показалась стройная девушка, нижняя часть лица которой была прикрыта полупрозрачным платком. Вид этого платка буквально ошеломил наиба.

– Ты всегда его носишь?

За растерявшуюся девушку ответил Бахрам.

– Это я заставляю. Я сам из краёв, где женщины закрывают лицо. Родители Ферузы тоже оттуда. Вот я и велю придерживаться обычая. Только, чтобы уж слишком не выделяться, платочек носит полупрозрачный. Не мешает, и скромность показывает. Для сказочницы не лишнее. Она по разным домам ходит. Лишняя нескромность и женщинам не понравится, и мужчин на дурные мысли может навести.

Он явно не понимал, почему столь лёгкая фата, вызвала у наиба такое изумление. В Сарае были люди из разных краёв, придерживавшиеся разных мусульманских традиций. Были и такие, чьи женщины вообще глухое покрывало до земли носили. Никто не удивлялся.

– Скажи мне, девушка, ты часто бывала в доме Урук-Тимура и знаешь его дочь Райхан. Не буду темнить. Вчера она сбежала из дома, и я её разыскиваю. Может ты знаешь каких-нибудь её друзей или подруг, у которых она могла скрыться?

– Госпожа никогда не рассказывала мне про своих знакомых.

– Что ты делала позавчера?

– Меня позвали рассказывать сказки в баню на булгарском базаре. Потом пошла домой.

– Долго была в бане?

– До полудня. Женщины решили ещё куда-то пойти, со мной расплатились и отпустили.

– А теперь послушай меня внимательно, женщина. И ты, старик, тоже. Вчера ночью некая сказочница пришла после обеда в дом сокольничего Урук-Тимура. Пробыла там до вечера. Они с хозяйской дочерью заказали повару бабу, который напитали снотворным и угостили им привратника и служанку. А утром обнаружили жену хозяина убитой, её комнату ограбленной, а дочку исчезнувшей. Я уже уверен, что сейчас привратник расскажет, что сказочница закрывала лицо фатой. А вы, думаете, зачем со мной два стражника? Поэтому вы сейчас расскажете мне всё, что вы делали в этот день. В мельчайших подробностях. Назовёте всех людей, с кем встречались, о чём они говорили. Ибо, если я в ближайшие пару дней не найду Райхан, то само небо не будет в силах защитить тебя, красавица.

Когда они возвращались назад, Илгизар спросил:

– Почему ты не стал забирать девушку?

Наиб только грустно улыбнулся.

– Если я не найду Райхан, её ничто не спасёт. Боюсь к тому времени уже выяснится, что она единственная сказочница в Сарае, которая закрывает лицо. Правильно я говорю, добрый Маруф?

VIII. Свиная нога

– Скверное дело, брат Илгизар. Думаю, уже после полудня эмир потребует отчёта, как идут поиски. Коль за эти сутки птичка не угодила в силки, то она очень хорошо затаилась. Или того хуже, упорхнула. А что могу ему сказать я – собака, потерявшая след?

Оставив толстяка повара маленький отряд рысью двинулся обратно к ханскому дворцу. Наиб был огорчён и взволнован. Поэтому и кричал на скаку.

– Вчера я был уверен, что нужно только потянуть за ниточку и она приведёт меня, куда нужно. Теперь я вижу, что кто-то очень старательно запутал след и сунул мне в руки этот пустой крючок специально. И-э-эх! Чуял ведь ещё вчера, что дело здесь нечистое.

Стражникам Злат велел подождать на площади, а сам с Илгизаром быстро шмыгнул во двор.

– Поспешим, мой юный друг, пока на нас не обратились светлые очи эмира или кади. Нам ведь с тобой нужно ещё заняться убитым франком. Тебя ведь для того и оторвали от благочестивого дела переписывания книг, чтобы ты занёс на бумагу показания свидетелей зловещего появления свиной ноги во дворе благочестивого жирного ишака Сулеймана и его сварливой жены. Вот к нему мы сейчас и отправимся. А то он от страха, наверное, меняет уже седьмые штаны.

– Так чего мы сразу туда не поехали?

– Потому, брат Илгизар, что в хижину сказочника и туда, куда мы направляемся, едут разные люди. Что изумлённо вскидываешь брови, как пьяный по ошибке ввалившийся в женскую баню? Там мы ищейки, здесь – сторожевые псы. Вершители ханской воли. Тем более, сначала мы заедем к тому надутому павлину, что приезжал вчера в суд. Чтобы пойти в квартал Сулеймана уже не с пустыми руками. Когда ты ищешь, тебе нужен только острый нюх, зоркий глаз и умение соображать. А вот теперь у нас будет ещё одно сильное оружие – страх. Поэтому, давай умойся и переоденься вот в это.

Наиб указал помощнику на лежащие на лавке коричневый халат и вышитую тюбетейку.

– Пояс шёлковый возьми. Щупловат ты, конечно, против меня, но, ничего, не свалится.

Сам Злат предстал во всей красе. Даже Илгизар немного оробел. Красный шёлковый халат до земли с прорезями вместо рукавов, золочёный пояс. На голове монгольская шапочка с пером цапли. С плеча на грудь свисала ханская пайцза с надписью: «Кто не повинуется – смерть». Довершали наряд кинжал и подвешенный к поясу небольшой золочёный ковшик. Даже стражники, увидев наиба в новом обличье сразу подтянулись в сёдлах.

Прохожие, завидев красных халат сопровождаемый ханскими гвардейцами, жались к стенам. Каждый знал: перо на шапочке – знак высокого ранга, а такие одеяния жалует сам хан своим слугам. Едет власть!

Даже когда подъехали к крепкому дому за воротами, стоявшему совсем недалеко от храма, куда вчера отвозили убитого, наиб не стал спешиваться, а дал сигнал стражнику. Тот без церемоний стал колотить в калитку древком копья. Перепуганный привратник сразу кинулся отворять ворота. Но, и въехав во двор, Злат остался в седле.

– Мне нужен Бонифаций из Матреги! – и, вполголоса Илгизару, – Пусть сам выбегает и провожает нас в дом. А то, если волю дать, опять начнёт хвост пушить.

Вчерашний франк и впрямь не на шутку оробел, увидев стражу и грозного чиновника с пайцзой на груди. Услужливо кланяясь проводил к себе в конторку. Великого хана Узбека поблагодарил за защиту и за заботу о чужестранцах.

Наиб смерил его взглядом, которым обычно удостаивают раздавленного таракана.

– Согласно закону, имущество умершего берётся под охрану для последующей передачи родственников. В комнату умершего никто не входил? Всё его имущество цело?

Такого поворота событий Бонифаций видно не ожидал и явно растерялся.

– Я велел сломать замок в его комнате. Мы хотели найти пропавшие деньги… Но, мы ничего не тронули.

– Список похищенного составлен?

– Пропали только деньги? Вы хотите знать точную сумму?

– Мы хотим знать какие монеты были похищены. В чём они хранились. Понятно, что нас интересуют прежде всего редкие монеты, которые легче искать. Там были какие-нибудь заморские деньги? Золото?

Бонифаций понимающе кивнул.

– У меня есть самый подробный список. Там действительно было немало монет, которые в наших краях встречаются нечасто.

Наиб поправил пайцзу на груди.

– А теперь мы заберём вещи убитого. Как его звали?

– Санчо. Санчо из Монпелье.

Убитый жил в крошечном флигельке из одной комнаты и чуланчика. Собственно там не было совсем никакой мебели. Даже скамеечки. На кирпичной суфе вдоль стены были постелены кошма и валялось одеяло с подушкой. В чуланчике красовался дорожный сундук. Остальным имуществом бедного Санчо была пыль.

Злат покрутил носом в темноте чулана и поднял голову к потолочной балке. Там на старой засаленной верёвке висела свиная нога.

– Это где же вы берёте? – равнодушным голосом поинтересовался наиб.

– Он с собой привёз. Там, откуда он родом, такие окорока часто берут в дорогу.

– Мы это тоже заберём. Вместе с сундуком. Прикажи выделить повозку. Тело когда похоронят?

– Уже на кладбище. Священник рано утром этим занялся.

– Скажи мне, почтенный Бонифаций, когда ты видел этого Санчо в последний раз?

– Позавчера. Я послал его с поручением к меняле.

– К меняле?

– Касриэлю бен Хаиму. Его лавка на базаре у Красной пристани.

– Зачем ты его послал?

– Отнести письмо.

– Что за письмо?

Бонифаций начал нервничать.

– Обычное письмо. Не вдаваясь в детали, это была просьба поискать для меня некоторую сумму денег. Я собираюсь вскоре в Баку.

– А когда ты видел убитого в первый раз?

– Год назад. В Матреге. Когда он поступил на службу дому Гизольфи.

– Ты хорошо его знал?

– Нет. Он приехал из Таны, был до этого служащим дома Барди. У этого дома с нашими хозяевами какие-то дела. Вот его и прислали в Матрегу, а потом в Сарай.

– Чтобы чужеземцу скрыться в Сарае, нужно иметь здесь друзей, знать язык. Кто мог стать его сообщником?

– Ты сам понимаешь, господин, что жить спокойно с этими деньгами здесь он не смог бы. Для этого нужно убраться куда-нибудь подальше. С попутным караваном или кораблём. Кипчакский язык он знал неплохо. Кроме того, он ведь мог иметь могущественных покровителей. Я же говорил, что он служил дому Барди.

– Ты можешь назвать мне каких-нибудь его друзей или знакомых в Сарае?

– Он часто шатался где-то, не любил сидеть на работе и дома.

– Мне непременно бы сообщили о франке, который слишком много шатается. Что-то ты не договариваешь.

– Я думаю вряд ли он показался кому подозрительным. Шатался в основном там, где продают дешёвое вино. И есть сговорчивые женщины.

– Вино и женщины – самый короткий путь к преступлению. Где хранились деньги?

– Вот в этом самом сундуке здесь в конторе.

Сундук производил очень внушительное впечатление. Окованный железом дуб, внутренние замки. Явно сделан специально для хранения денег. Небольшой, но тяжёлый и крепкий. На нём не было никаких следов повреждений.

– У твоего помощника был ключ?

– Нет. Но, он сам привёз этот сундук из Матреги.

– Вместе с ключом?

– Нет. Просто, когда заказывают такие сундуки для перевозки денег, ключи от них дают в разные конторы. В Матреге его закрыли и опечатали. Я здесь открыл. Сломать такой сундук тяжело. Кроме того, замки с секретом. Думаю, он сумел сделать копию ключа ещё в Матреге. Сумма, которую похитили, того стоила. Сами посмотрите по списку.

– Что ты можешь мне ещё сказать об этом Санчо? Кроме того, что он пьяница и бабник?

– Я с ним почти не общался. До этого он служил в Тане, был курьером дома Барди. Возил деньги, письма, передавал поручения. Такие люди обычно не долго сидят на одном месте. Он много поездил по свету и был довольно учёным человеком, знал разные языки. Видимо знал лучшие времена. Вы видели его плащ?

– Да, вещь очень дорогая. Самое лучшее сукно, крашенное индиго и шитьё, как на ризе у архиепископа. И шёлк, и золото, и серебро. Честно скажу, я такого никогда не видел.

– Думаю, он когда-то был моряком. У него я видел однажды астролябию и компас. Эти штуки не нужны никому, кроме тех, кто водит корабли вдали от берегов.

– Значит его прислали сюда, чтобы он привёз сундук с деньгами?

Бонифаций кивнул.

– Кроме того, ему велели оставаться здесь при конторе дома Гизольфи и ждать новых указаний.

– Ну что ж, давай поинтересуемся, что было в сундуке. (Генуэзец почтительно протянул бумагу). Ого! 4 тысячи даньга в мешочках по тысяче, 14 сумов. Ага! Вот и интересное! 846 иперперов, 36 венецианских дукатов, 431 флорин. А вот самое интересное! 825 магрибских динаров. Нечастая штука в наших краях. Кажется мискаль чистого золота в каждом? И всё пропало до последней монетки? Жадноват был твой помощничек. Тут больше двух тысяч золотых монет. Это если в сумы перевести сколько будет?

– Трудно сказать. Если считать по 22 иперпера и 5 флоринов за сум, а динары по 4 за сум, то получается больше трёхсот.

– Так он и серебро утащил. А ведь лишние полпуда. Хотя, золото ещё обменять нужно. В Сарае проще с серебром.

Во двор уже выгнали повозку и под присмотром стражников грузили туда нехитрые пожитки покойного Санчо. Больше делать здесь было нечего.

Когда уже садились на коней, наиб неожиданно спросил:

– Ты как заметил, что деньги пропали? Замок не сломан. В деньгах нужда была?

Вопрос поверг Бонифация в замешательство. Казалось он что-то вспоминает. Наконец вспомнил:

– Показалось, что сдвинут. Стал поправлять и заметил, что сильно полегчал.

– А-а-а, – равнодушно отозвался Злат.

Едва отъехали на проезжую улицу между двух кварталов, наиб проворно соскочил с коня и развязал мешок со свиной ногой. Окорок был съеден уже почти на две трети. Очищенная ножом кость выглядывала наполовину.

IX. Запутанные следы

В квартале у Сулеймана проторчали до самого полудня, опросили всех свидетелей, но ничего нового так и не узнали. В довершение всего, скамеечка, которую услужливо принесли наибу, оказалась чем-то измазана, а он слишком поздно это заметил и испачкал свой драгоценный халат, пожалованный самим ханом Узбеком. Разъярённый Злат громогласно пожалел, что злосчастная свиная нога, нужна для следствия. А то он заставил бы съесть её этого толстого борова с его малоумной женой. И вообще кто сказал, что этого чужеземца убили? Он, наверное, сам умер от ужаса, когда увидел Таифу при свете лампы, а не в темноте улицы.

После чего Злат решил ехать домой. Отдать халат в стирку, а заодно и пообедать. Всё равно искать сейчас менялу, к которому Бонифаций посылал своего помощника, дело дохлое. На дворе суббота. Значит лавка еврея закрыта. Да и дома его можно не застать. Подался в синагогу или куда-нибудь в гости.

Илгизару велел ехать во дворец. Сложить вещи бедного Санчо в каморке и написать отчёт для Бадр-ад Дина о проведённом в мусульманском квартале расследовании.

Вернулся и вовсе молчаливый и задумчивый. На повозке, запряженой парой лошадей.

– Ну что, брат Илгизар, заканчивается твоя служба. Отнесёшь отчёт кади и обратно в медресе. Поехали напоследок развеешься, прокатишься со мной до Белого Дворца. Как раз, если сейчас выедем до заката успеем. Там и поужинаем. Не бывал в Белом Дворце? Путь неблизкий – фарсахов семь. Я лошадок своих взял, у сестры. Поездка, вроде как не по службе. Не боись – если что я перед Бадр-ад Дином словечко замолвлю. Поспешай. Нам ещё вина прикупить нужно. Едем к одному старому приятелю, давно не виделись.

Злат вдруг замолчал и помрачнел. Потом добавил:

– Очень давно.

После чего проворно бросил в повозку холщовый мешок, куда засунул обе свиные ноги.

– Не пропадать же добру.

Сытые лошадки резво тронули и повозка загрохотала по укатанным городским улицам. Заехали в черкесский квартал, где наиб купил, не торгуясь, у мрачного бородатого торговца целый запечатанный кувшин вина из прошлогоднего привоза. Миновали южную заставу на выезде, где Злат задержался ненадолго, выспрашивая охранников о пропавшей эмирской дочке. Дальше путь лежал уже мимо загородных домов, тянувшихся вдоль реки. По дороге попадались то богатые усадьбы, то загоны для скота, то нищие хижины, балаганы огородных сторожей, коптильни, дворы кумысников. Внизу за огородами и лугами всё тянулись пристани. Маленькие, рыбачьи. К которым лепились шалаши и навесы для вяления. Здесь за городом было больше деревьев – в основном старых угрюмых карагачей, чьи разлохмаченные ветви щедро золотило заходящее солнце. Остался позади городской шум, с реки тянуло свежестью и в придорожной траве уходящей на восход к едва виднеющимся пескам уже начинали пересвистывать перепела. «Кто идёт! Кто идёт!»

Вскоре дома совсем закончились, и по правую руку потянулись сплошные заливные луга и кусты.

– У нас сейчас ещё вовсю жаворонки поют, – расчувствовался юноша.

– А ты откуда? Давно хотел спросить, да за хлопотами всё никак.

Злат наслаждался полевой тишиной, мягким тёплым вечером. Шапку бросил в повозку, ослабил вожжи. Лошадки тоже радовались воле после тесных городских улиц и бежали резво, легко.

– Из Мохши я. Меня так и зовут в медресе – Илгизар из Мохши.

– Вон чего. Почти земляки. Звали то тебя там как? Илгизаром поди только в Сарае стал?

– Да нет. У меня и отец мусульманин. Дома, конечно, звали Кавалом.

– Меня ведь тоже Хрисанфом крестили. Это по-гречески будет златоцветный. А все зовут Златом. И сам наш хан Узбек, он ведь тоже Мухаммед, если на то пошло. (Злат усмехнулся недобро) А этот самый Бонифаций раньше Дымуком звался. Он ведь не франк – зикх из Матреги. Только всю жизнь у генуэзцев на службе. Его словам, что убитый был моряком можно верить – он сам на кораблях немало поплавал.

Злат опять помрачнел и задумался. Потом тряхнул головой, будто от наваждения:

– Давно это было.

– Вот так вот и живём под небом голубым – полубезбожники и полумусульмане, – отозвался шакирд. – Это один персидский поэт сказал, Омар Хайям. Мудрый был человек, многие науки превзошёл.

– Учись, Илгизар, – одобрил наиб, – Ибо горек корень учения, но сладки его плоды.

И, не удержавшись, добавил:

– Всё одно дураком помрёшь.

Разговор между тем снова клонился к делам последних двух дней. Хотя говорил больше Злат.

– Сарай ведь город не простой. Он весь вытянут вдоль реки. И дороги из него только вдоль реки: на юг и на север. На восток пески. Уйти через них, конечно, можно. Только дорогу нужно хорошо знать, запас иметь. Да и укрыться в пустыне трудно. Как ни крутись, а к колодцам выйдешь – это тебе не степь. Вдоль реки дороги сам видишь какие – на фарсах видно вперёд и назад, кто едет. Опять же при каждом яме караулы. Если уходить за реку, там протоки, пойма, кустарник. Хорошая дорога и переправа только одна. А если потихоньку на лодке переплыть и через пойму тропками пробираться, так там дальше на протоках лодок нет. За рекой в степи тоже караулы. Легче всего уйти рекой. Или вверх или вниз. Вниз можно уйти на Дербент, а то и вовсе за море. Вверх до Укека только добраться, а там леса рядом: ищи-свищи. Но, опасно. Караван идёт против течения медленно, кругом караулы. Самый верный путь – к морю. Конечно, все корабли проверяют. Да только можно лодочкой маленькой сплыть ночью вниз, отсидеться там в протоках, а потом в условленном месте сесть на корабль. Там внизу столько проток – десять лет будешь искать, ничего не сыщешь. Но, думаю, птичка сейчас затаилась. Знает, на дорогах и пристанях такой догляд – муха не проскочит.

– Сарай город большой, есть где спрятаться.

– Вот попробуй спрячься! – развеселился наиб, – Ты из медресе своего часто выходишь?

Шакирд смутился:

– Изредка с товарищами ходил на базар.

– Давно здесь живёшь?

Юноша покраснел ещё больше:

– Два года.

Но, наиба это не удивило. В голосе его даже прозвучало некоторое одобрение:

– Видно странствование по морям учёности тебе интересней, чем хождения по улицам Богохранимого Сарая. Всему своё время. Не зря, видно, мудрый Бадр-ад Дин тебя со мной послал. Так вот и подумай, учёнейший юноша, куда бы ты скрылся в огромном Сарае, буде придёт нужда? Вот то-то и оно. Знакомые нужны. Хорошие знакомые. А для такого дела, как убийство и грабёж – очень хорошие знакомые. Иначе можно кончить, как наш бедный Санчо. Он ведь тоже не дурак, не бежал наобум абы куда. Явно были у него сообщники. Вот только знал он их, оказывается, плохо. И оказался без денег с петлёй на шее. Не попадись на ночной улице эти пьяные водовозы – ушли бы сейчас все концы в воду. Искали бы по всем заставам сбежавшего Санчо. А его подельники только посмеивались над нами, да тратили украденное серебро. Оставив золотишко до лучших времён. Теперь им нужно больше думать, как ноги унести.

– Так мы всё равно про них ничего не знаем

– Узнаем. Поверь старому псу. Какая-нибудь зацепочка, да найдётся. Водовозы слов на ветер не бросили. Они сейчас весь Сарай просеют через мелкое сито. У них кругом знакомые. Может, кто лошадь признает, кто кувшин, кто телегу. Кто-нибудь что-нибудь видел подозрительное. Вот только и убийцы это знают. И знают, что я до них доберусь рано или поздно. Поэтому поспешат убраться. Время, брат, время. Вот чего мне может не хватить. И одного не могу понять, зачем этому Санчо понадобилось приставать к этим бабам на улице? Да, мало того, ещё потом вламываться на двор со свиной ногой.

– Пьяный был.

– Всё может быть. Бежал с деньгами. Прихватил в дальнюю дорогу свиную ногу, которая для этой цели как нельзя лучше подходит. Потом что? Передал сообщникам деньги, сам напился и пристал к бабам на улице? Да ещё вырядился, словно специально в такой плащ, второго которого во всём городе нет. Ему бы как раз затаиться нужно, базарным грузчиком переодеться. Или голова от свалившегося богатства кругом пошла? Самое главное, в Сарае он человек чужой, приезжий. Неужто на такое дело пошёл со случайными знакомыми? Или встретил каких давних знакомых по прежним местам? Ясно одно – в генуэзские края ему хода с этими деньгами не было. Значит спутался с кем-то с нашими, сарайскими. Второе дело того хуже. Здесь вообще ничего не понятно.

Злат снова замолчал и задумался. Илгизар осторожно предположил:

– Мы же точно знаем, что дочка сокольничего убила его жену?

– Здесь другой узелок. Где её искать? Она ведь не для того это сделала, чтобы потом отцу ныть: «Больше не буду?». А значит дорога ей одна – в дальние края. Тут как раз всё продумано давно и тщательно. С неведомым нам сообщником. Ведь всё учли до мелочей. Даже время выбрали – лучше не придумать. Ночь Могущества. Как раз полно людей не спит и по улице ходит. Кто в мечеть, кто в гости. Кто обратит внимание на случайного прохожего? А в то же самое время не взяли бесценный рубин. Который, стоит огромных денег и прятать его легко. И найти его ночью было несложно – он же на шапочке. Почему? Все в один голос утверждают, что эта Райхан никуда не выходила, как отец уехал. Значит с сообщником договорилась давно. Как его искать? Те слуги, кто могут что-то рассказать сейчас в степи на Кубани.

– Но, ведь Урук-Тимур скоро приедет.

– А толку с него? Он что знает про друзей-подружек дочери? Нужны бывшие ближние служанки. А он их с собой разве возьмёт? Они на Кубани останутся при жёнах. Сам эмир налегке прискачет. Сказочницу в накидке мне ведь тоже неспроста подсунули. Чтобы я прямо по указанному адресу отправился и из этой Ферузы всё выпытывал. И время терял. Время, время! Сейчас всем нужно выиграть время. Кто вперёд успеет. Может ведь быть, что эта накидка как раз и должна меня запутать. Ведь коли единственная есть сказочница на весь Сарай с закрытым лицом, то я сразу и решу, что мне её специально подсунули. Как-то уж всё в этом деле одно к одному лепится. Повар, что сонное печиво готовил, раньше у убитой служил. А ещё служил у старика Бахрама, воспитанница которого в этот дом ходила. И после полудня её никто не видел, кроме этого самого сказочника. А знаешь, что ещё? Мне не даёт покоя человек, который в тот день приходил к воротам.

X. Кладбищенский сторож

Белый Дворец показался, когда солнце уже коснулось края неба за рекой. Это было приземистое, но большое здание, укрывшееся за стеной на высоком бугре. Пониже у реки стояло несколько домов, освещённых закатными лучами. Дальше виднелось большое кладбище. Что это именно кладбище было заметно издалека. Сгрудившиеся на холме надгробия, кирпичные мазары под сенью высоких деревьев, надёжная ограда, заросшая кустарником. А посреди этого царства мёртвых величественно высились несколько мавзолеев, будто повелители на окаменевшем пиру. Заходящее солнце печально бросало последние лучи на это застывшее безмолвие, словно засыпая стены, купола и деревья золотой пылью. На унылом слоне холма, забытого на краю пустыни спало былое величие.

У ворот кладбища приткнулась кирпичная сторожка, а чуть поодаль от стены виднелась маленькая церковь с крестом на крыше и пара домиков с обширным двором, обнесённым оградой. Наиб повернул лошадок туда.

– Миссия святого Иоанна. Франки. Если на мусульманский лад – обитель дервишей. Окрестным пастухам ведь всё равно. Видят: отшельники, люди благочестивые, молятся – они их и уважают. Свежей баранинкой. Творог тоже привозят, молоко. Великая Яса велит всякого служителя Небу почитать.

От встречавших отделился высокий седеющий мужчина, поднявший в приветствии обе руки:

– Злат! Приветствую тебя друг мой! Наконец, счастливый ветер занёс тебя в наши края!

– Здравствуй, Хайме! Рад видеть, что годы не берут тебя! Только седеешь понемногу! Ждал-ждал, когда ты посетишь Богохранимый Сарай, да вот решил и сам тебя проведать. А это Илгизар из Мохши. Помнишь Мохши? Учёный малый. Живёт в медресе и за последние два дня уже прочитал мне два стихотворения. Одно на арабском, одно на персидском. Подойди, Илгизар, к моему старому другу Хайме. Он, как и ты много лет учил разные языки и наречия.

Юноша потихоньку рассматривал наибовского друга. Тот сразу выделялся среди других отшельников горделивой осанкой, красиво постриженной бородкой и уложенными волосами. Бросалось в глаза, что здесь он держится особняком. Остальные, поприветствовав приезжих, скромно растворились в сгущающихся сумерках.

– У моего юного друга сейчас пост и он не ел с самого рассвета. Дай ему чего-нибудь разговеться, что прилично правоверному мусульманину. А мы с тобой по старинке угостимся содержимым вот этого кувшинчика от старого Джарказа.

– Жив ещё, старый хрыч?

– А что ему будет? Сам знаешь, мясо, вымоченное в хорошем вине, дольше не портится. По сей день во всём Сарае не найти вина лучше, чем у него.

Расположились на травке у кладбищенской стены. Бросили на землю кошму, старый ковёр. Воткнули в землю факелы. Хайме принёс из домика целый котелок жареной баранины и стопку лепёшек. Над головой уже загорелись яркие южные звёзды, а вокруг грянул хор бесчисленных цикад. Илгизар почтительно поинтересовался, кто был святой Иоанн, в честь которого названа миссия. Но, разогретый старым вином Хайме не был расположен к житиям праведников. Он был явно рад приезду и весел.

– Это давняя история. Много лет бились франки с мусульманами за то, кому из них владеть Гробом Господним в Иерусалиме. Вот и дошла до Папы Римского весть, что за землями мусульман есть великая христианская страна, правит которой пресвитер Иоанн. Искали её и в здешних краях. Тем более, что ханы всегда благоволили к христианам. Когда открывали здесь миссию и решили назвать её в честь святого Иоанна. Из уважения значит к пресвитеру, до которого, думали, вот-вот доберутся. Иоанна с его царством ищут и по сей день, хан уже давно именует себя султаном Мухаммедом и ходит в мечеть, а миссия так и осталась здесь в Богом забытом царстве мёртвых. Сюда подались те, кто не ищет лавров, а ищет уединения и истины. Здесь у нас маленький скрипторий. Кое что переводим, переписываем. Я вот больше садовничаю. Цветы сажаю у могил. Деревья.

– Это мусульманское кладбище?

Хайме усмехнулся. Печально и задумчиво.

– Трудная история. Кладбище старое. Большая часть тех, кто здесь лежит, успели побывать во многих верах. Великая Яса это не запрещала. Считается, что люди любой веры, всё равно молятся Высокому Небу. Поэтому и крестились тогда с лёгким сердцем, и в мечеть ходили. И старую чёрную веру почитали. Ну, а раз человек крестился, то церковь о его душе молится. Сейчас другие времена настают. Всё больше вера не объединяет людей, а разъединяет.

– Выпьем, друг Хайме! За старое время, за всех ушедших! Какой бы веры они не были! Совсем забыл за разговорами гостинец. Я ведь тебе окорок свиной привёз. Редкая штука в наших краях.

Злат пошёл к повозке. Долго возился в темноте, искал. Подошёл по пути к лошадкам, проверил ячмень, потрепал холки.

– Один уже початый крепко. Зато второй нетронутый.

Хайм сразу схватился за нож.

– Что же ты сразу не сказал? Я уже баранины наелся.

Строганул кусок, положил на лепёшку. Сначала себе, потом Злату.

– Юноше не предлагаю. Порядки знаю. Где же ты добыл такую редкость?

– Это принадлежало некому Санчо из Монпелье. Теперь ему оно уже не нужно.

Налили ещё под мясо. Наиб не спеша и подробно поведал всю историю. Хайме слушал молча. Потом внимательно рассмотрел окорока.

– Прав ты, история тёмная. Такие окорока делают не в Генуе. Их делают в Арагоне. Да и имя Санчо, скорее арагонское. Видно, парень был каталонец. Говоришь у Дымука помощником был?

– Теперь он не Дымук, а почтенный Бонифаций.

Хайме презрительно усмехнулся.

– Был и мусульманином, и православным. Теперь к нам подался. А верит, как и верил только в золотого тельца. Знаешь, что ещё мне странно в этой истории? Эта штука называется хамон. Собственно, ничего сложного – вялёная свинина. Солят крепко, потом вялят. Дело долгое, кропотливое. Сначала в сырости держат, чтобы солью получше напиталось, потом сушат. Месяцы уходят. Зато хранится хорошо. Разумеется, хамон бывает разный. Это и от мяса зависит, и от того, кто делал. Так вот, эти твои ноги такие же разные, как погонщик мулов и епископ. (Хайме наклонился к мешку). Видишь, у этого окорока, что мы едим, копыто белое. И мясо не так просолено. Это простой хамон, без затей. Делают его про свой обиход. Теперь смотри нетронутый окорок. Копыто чёрное. Это особая порода свиней. Из них делают самые лучшие окорока. Их и откармливают по особому, и поят. Да и сам хамон более выдержанный. Понюхай. А ещё лучше, отрежь и попробуй. Чтобы такой хамон сделать его нужно чуть ли не год вялить, солить, таскать из помещения в помещение. Где посуше, где похолоднее. Даже время года нужно подгадывать. Это – лакомство для избранных.

– Может, он его и берёг специально для долгой дороги? Ты ведь говоришь, он лучше хранится. Зачем вот только недоеденный бросил? Не помешал бы в дороге.

– Ты говоришь он с мешком денег убегал. Взял самое-самое. Одно могу тебе сказать. Эти окорока могли ему привезти только из Арагона. Это очень далеко. Тёмная пташка этот Санчо. Говоришь у него ещё плащ был дорогой?

– Князю не стыдно носить.

– Чего занесло каталонца в наши края? Да ещё с генуэзцами?

– Я прошу тебя помочь. Осмотреть вещи убитого. Может ты заметишь, что-нибудь такое, на что я не обращу внимание. Как в этих окороках. Или в сундуке окажутся какие бумаги, которые нужно будет прочитать. Бонифаций говорил, что он был учёным человеком.

Снова выпили и закусили хамоном. Илгизара, объевшегося баранины уже стало клонить в сон. Ему так захотелось развалиться сейчас на кошме и смотреть, как по Млечному Пути струятся в бесконечность звёзды. Словно услышав его мысли, наиб сказал:

– Да ты приляг, Илгизар. Отдохни. А я ведь, Хайме, ехал я к тебе по другому делу. Вот, взгляни.

Хайме взял протянутую ему вещь, завернутую в тряпицу. Поднёс к огню. И вскочил! Словно рванула его вверх невидимая сила.

– Откуда это!?

– Признал рукояточку?

Хайме бросился во тьму. Было слышно, как он зашёл в дом и над старым кладбищем воцарилась тишина. Только шипели факела и трещали цикады. С Илгизара слетела дремота. Снова раздались шаги в темноте, и Хайме подошел к огню. В руках у него было два ножа. Хорошие охотничьи ножи с рукоятками, оплетёнными берестой. И с одинаковым деревянным резным навершием в виде птичьей головы.

– Один к одному. (Злат цедил слова тихо, буднично). Сегодня утром его в ворота воткнули у церкви в моём квартале.

– Кто?

– Не видели. Приходил к церкви какой-то человек в чёрном кафтане. Подождал пока выйдет кто постарее и спросил, жив ли епископ Измаил?

– Измаил!?

– Вот то-то и оно. Епископ. А его уж боле двадцати лет, как сана лишили. Узнал про это, что Измаил давно на покое живёт в здешнем подворье и ушёл. Не спеша, говорят, так пошёл, не оборачиваясь. А потом над воротами подворья вот этот нож и нашли. Там высота, как раз косая сажень. Я еле на цыпочках дотягиваюсь. А воткнут был глубоко – еле вытащили. Вот мне и принесли, чтобы разобрался. Может это оскорбление служителям церкви или угроза? Ну, а я сразу к тебе.

– Оставишь его мне?

– Тебе и вёз. И окорока тоже.

– Что будешь делать?

– Моё дело известное. Искать. В тот же день, как убили жену сокольничего, к нему домой тоже приходил человек в чёрном кафтане и спрашивал – дома ли хозяин. А кто же в Сарае не знает, что Урук-Тимур сейчас с ханом на Кубани?

– Чужеземец, значит. Издалека.

XI. Нераскрытое преступление

Проснулся Илгизар на рассвете. Нежно-розовая заря ещё только начинала заливать светлеющее небо. Был тот самый час, когда над землёй воцаряется тишина. Ни ночных цикад, ни птичьих криков. Только редкие отрывки чьего-то далёкого-далёкого разговора изредка долетали в холодной тишине от домиков у реки. Злат уже сидел на кошме, не спеша жуя лепёшку.

– Ну, что, брат Илгизар. Последняя звезда, до которой ты должен был успеть позавтракать, уже погасла. А до последней ещё ох как далеко. Но, я думаю, ты ещё долго не проголодаешься после вчерашнего кебаба. Поэтому давай сделаем то, для чего я тебя сюда притащил. Сходим к великим усыпальницам. Кто знает, когда ещё сюда забросит судьба.

Он ловким движением отправил в рот последние крошки и вскочил.

– Пока Хайме собирается, мы с тобой успеем сходить к мазарам. Хайме решил ехать с нами.

Они прошли через небольшую калитку в высокой стене возле мощных дубовых ворот и очутились на пустынном и безмолвном кладбище. Невысокие надгробия и простые могильные камни, покрытые золотистыми лишайниками, угрюмо выглядывали из горьких степных трав. Однообразие нарушали редкие деревья, невысокие кирпичные склепы, а в самом центре кладбища, подавляя всё вокруг, высилось несколько величественных зданий.

– Здесь упокоились великие ханы, – понизил голос Злат.

Его приглушённые слова всё равно прозвучали в этой мёртвой предрассветной тишине, как возглас, отдаваясь эхом. Только розовеющие верхушки деревьев и крыши мавзолеев не вязались с мыслями о бренности и смерти. Разгорался новый день, с ним шли повседневные заботы, вступала в свои права жизнь. Даже в этом царстве мёртвых.

– Вот здесь лежит великий Тохта. Любимец богов – он умер совсем молодым. Это был великий хан. Но, не осталось после него ни сыновей, ни внуков. Долго ли простоит этот великолепный мавзолей? Пойдёт одно-два поколения, уйдут те, кто его знал и помнил и забудут того, перед кем трепетал весь улус Джучи.

Чтобы как-то поддержать разговор и философское настроение Илгизар прочёл стих:

– Из всех, кто ушёл, не оставив следа, вернётся ли кто для рассказа сюда?

Прочёл по-персидски, но на этот раз наиб не стал прикидываться невеждой. Он задумчиво откликнулся:

– Ас-Самарканди. Только сейчас больше к месту другой его стих: не каждый, кто ищет, находит; не каждый, кто уходит, возвращается.

Яркие изразцы на стенах уже кое-где отвалились, стены покрылись разноцветным лишайником. Но, перед мавзолеем цвели прекрасные розы, сверкавшие хрустальными капельками росы.

– Это Хайме, – указал на цветы Злат, – Садовничает здесь.

Он обошёл мавзолей и остановился у мраморного надгробия без надписи. Оно всё утопало в цветах, а по бокам безмолвными стражниками застыли два золотистых можжевельника. Илгизар никогда не видел таких.

Остановившись перед камнем, наиб перекрестился.

– Вот, брат Илгизар. Здесь лежит Намун. Присядем.

Рядом была вкопана небольшая скамеечка. Злат примостился на неё и вытащил кусок вчерашнего окорока.

– Он любил мясо диких кабанов. Говорят, что съедено на поминальном пиру, попадёт на стол усопшего в заоблачных кущах. Ты постись, а я поем.

Хорошо было сидеть и молчать в этом тихом уединённом месте, которое быстро заливали лучи восходящего солнца. Пахли цветы.

– Батый тоже здесь похоронен?

– Нет. Говорят, что могилу его не знает никто. Он умер где-то в ваших краях. Здесь первым был похоронен его сын Улагчи. Он стал ханом ещё ребёнком и за него правила мать. Потом здесь похоронили Берке. Вон его мавзолей. Там лежит Менгу-Тимур. Мавзолей ему приказал возвести уже Узбек – его внук. Теперь времена меняются. Хан всё больше склоняется к мусульманским порядкам, к чему это приведёт – одному Богу известно.

Злат снова замолчал. Над цветком порхала бабочка.

– Отгадай загадку. Разноцветная капля, вся переливается, а тень отбрасывает?

Он смотрел на бабочку и было легко угадать ответ.

– Видишь какие траурные каёмки на крылышках? Говорят, что бабочки – души умерших людей. Помнишь вчерашний нож? (Илгизар кивнул). Старая история, парень, очень старая. Двадцать лет прошло с лишком. А вот как сейчас перед глазами стоит этот день. Девятое августа 1312 года. 4 раби 712, если по мусульмански. Даже помню, что среда.

Я тогда вот такой же как ты был. Молодой и умный. Стихи любил. У меня ведь отец священник, я сызмальства был при учении и при книгах. Греческий язык учил. Церковная служба меня никогда не манила, так отец посылал меня учиться греческому. Не хочешь, говорил, кадилом махать, трудись пером. Ну, а у нас православных все архиреи греки. Только мне в архирейские дьяки не хотелось. Пошёл я к одному битакчи, уйгуру, который учил квадратному письму. Это письмо придумано было по приказу самого верховного хана Хубилая мудрецом Падма-ламой. Как раз было время, когда потомки Чингизхана снова собрались под одно знамя, чтобы восстановить его великую державу. Главным стал верховный хан в китайском городе Ханбалыке. Наш Тохта у него стал ваном третьей степени. С тремя перьями на шапке. Получил в Китае два уезда в улус. Восстановили почтовую связь до самого Ханбалыка. Помирились с персидским ханом. Пошли караваны по степи, поплыли корабли по морю. Вот тогда и вырос Сарай Богохранимый, как на дрожжах. За несколько лет огромный город на пустом месте. Кстати, битакчи этот жил на той самой Чёрной улице, где водовозов схватили.

Этот битакчи и помог мне устроится на ханскую службу. Хан Тохта как раз собрался на Русь. Дела там шли плохо, князья передрались-переругались. Их уже и митрополит мирил с епископами и ханский посланец ездил с отрядом – всё без толку. Слухи шли всё тревожней и тревожней. Главной кубышкой с деньгами на Руси был и остаётся Господин Великий Новгород. Слыхал поди про такой гордый город? (Илгизар кивнул). Наложил этот Господин лапу на весь дорогой товар с севера: меха, рыбий клык. Булгарский воск тоже в большом ходу за морем. И за серебро торговал, и за сукно. С него и шёл почитай весь царский выход с Руси – восемь тыщ сумов. А тут за всеми этими смутами стали тамошние людишки и подумывать, а надо ли оно нам такое счастье? Где мы, а где тот хан? А ханские борзые кобели, что держат Владимирский ярлык уже давно между собой перегрызлись. Тем временем как раз под боком новые ветры подули. Перебрался к Новгородским границам целый рыцарский орден. Они до этого Иерусалим пытались у мусульман отвоевать, а после того, как тамошние султаны им по шеям наклали, помыкались-помыкались, да и перебрались к Янтарному морю. Орден этот был немецкий, а тут Германия, как раз под боком. Голодных рыцарей, которым кроме как воевать и заняться нечем, как блох на собаке. Папа их благословил. Заместо сарацин назначили православных. Запахло большой войной с этим самым Тевтонским орденом. Зачастили в Новгород и другие вояки – из тех, что пером и словом воюют. Не с пустыми руками. Стали петь: зачем вам такие деньжищи хану отваливать, когда признайте папу и всё христово войско будет за вас?

Митрополитом тогда был Пётр. С Волыни родом. Он всякие эти папские козни с младых ногтей чуял. Дал знать в Сарай. Вот тогда и решил Тохта сам поехать на Русь и посмотреть откуда ноги растут. Много наших сарайских тогда с ним отправились. Во главе с самим епископом Измаилом. Он на ту пору уже 20 лет здешней епархией правил. С ханскими поручениями и на Русь, и в Царьград ездил. Меня взяли в писцы к самому хану. Я же знал и русский, и греческий, и квадратное письмо. Место отвели на царском корабле. Там только самые близкие хану люди плыли.

Года за четыре до этого из улуса Джучи изгнали всех генуэзцев. В ту пору Тохта опять поссорился с персидским ханом, а те с ним дела вели. Скупали без разрешения рабов. Да ещё на спорных землях на Кавказе крепостей настроили. Ту же Матрегу, откуда наш Бонифаций. Это как раз у устья Кубани. До летних кочевий хана за полдня можно доехать. Получились вроде как разбойничьи гнёзда, которые никому не подчинялись. Генуэзский консул в Крыму, тот сразу от них открестился. Это, сказал, крепости черкесские, а наши там только торгуют. Только вскоре узнали, что в этих крепостях полно монахов и проповедников, и епископ от папы прислан. А черкесские и зикхские князья один за одним в папскую веру крестятся.

В общем до кавказских крепостей Тохта не добрался, но генуэзцев из Крыма вышиб. И в Сарае всё их имущество конфисковал. В том числе и корабли. Вот на самой большой галере Тохта и отправился на Русь. Называлась она «Святой Фома». Плыть решили до Нижнего Новгорода. С ним, конечно, целый караван шёл. Визирь, эмиры, стража. Епископ Исмаил на отдельном корабле плыл. Берегом – войско.

На этой галере и познакомился с этим самым Дымуком. Бонифацием бишь. Он был помощником капитана. Служил ещё генуэзцам, потом с командой и кораблём угодил в ханскую службу. Видишь, как опять клубочек сплетается?

Так вот про клубочек. Ханской охраной ведал Намун (Злат указал на могилу). Он считался сотником, но и на пиру, и на охоте был к хану самым близким. Только не сидел, как вельможи, а стоял рядом. Верил ему хан. Мы уже пропыли Бельджамен и шли на Укек. Как вдруг утром нашли убитого Намуна. В горле у него торчал тот самый нож, что ты видел у Хайме. Приметная штука. Не спутаешь. Хозяина и искать не нужно. Такой нож был у моего товарища по каюте Туртаса. Из ваших краёв, мохшинский. При голубях состоял. Голубиная почта – дело важное и тайное. Голуби всегда при хане. А он был вообще по птичкам дока. Что по ловчим, что по почтовым, что по певчим. До этого в соколиной охоте был, потом к голубям приставили. Хороший парень.

Так вот – той же ночью исчез. Как в воду канул. Хотя куда ещё можно кануть с корабля? Дали срочно знать на все заставы – без толку. А после захода солнца умер хан Тохта. Свалился после обеда. Рвало. Жар сильный. Лекари ничего понять не могли, но похоже было, что хана отравили. Намун ведь, помимо всего прочего, ханскую еду перед застольем пробовал. Поэтому после его убийства осторожный Тохта велел из своего котла сразу нескольким человекам поесть. И никому ничего. Даже лёгкого недомогания. Поэтому кто мог хана отравить и как – непонятно. Так и закончилась эта поездка. Вместо Нижнего Новгорода попал хан Тохта вот сюда.

– А как нож попал к Хайме?

– Я передал. Хайме с Намуном друзьями были. Это долгая история. Сразу после смерти хана такое началось – не приведи господь. Была смута почти полгода. Одни встали за Узбека, другие говорили – давайте другого царевича Чингизова рода выберем. Намуновская родня была против Узбека – кого побили, кто сбежал. Самого его здесь Хайме и хоронил. Потом надгробие сделал. Тогда мы с ним и познакомились. Я как раз тело привёз с галеры. И рассказал, как дело было. А дело было непросто. На Намуне была одета кожаная рубаха. Чтобы ножом пробить было нельзя. Удар пришёлся в крошечную щёлку – едва лезвие пролезло. Уж больно меткий удар. Мне показалось странным. И не зря. Когда осмотрел рану, увидел, что нож был воткнут уже потом. А вот убили Намуна, как раз самым подходящим оружием. Трёхгранным узким стилетом. Такие специально делают, чтобы сквозь зазоры в доспехах бить. Франки его называют мизерикорд.

Только некому было всё это расследовать. Как и загадочную смерть хана. Хотя слухи про неё ходили разные. Уж слишком многим была выгодна эта смерть. Вспомнили, что перед этим Тохта ездил на корабль епископа Измаила, и тот угощал хана. А как вернулись на свой корабль, Намуна и убили. Я потом интересовался у наших, которые на архирейском корабле были, как Тохта с епископом общался? Говорят, с глазу на глаз. Только Намун присутствовал. Тёмная история. Знаю, что потом митрополит Пётр своего человека присылал концы в воде высматривать. Да не русского, а грека из Царьграда. Хитрого, как змея. Тот видно, что-то разнюхал. Сняли Измаила с кафедры и оставили доживать здесь в монастыре. Так и поросла быльём эта история.

Пока не воткнули вчера в ворота обители нож. Один в один, как у Туртаса.

XII. Что могут рассказать деньги

– Давно ты не навещал старого Касриэля, – меняла, казалось, был искренне рад гостям. Едва завидев Злата и его спутника, он выбежал им навстречу из-за длинного стола, за которым восседал в глубине своей лавки. – Неужели снова кто-то в Богохранимом Сарае взялся выдавать свинец и олово за серебро?

– Думаю, если бы такое случилось, почтенный Касриэль знал бы это раньше меня, – засмеялся наиб.

Они с Илгизаром свернули к Красной пристани, сразу как только миновали первую заставу на въезде в город. Хайме слез с повозки и, повесив на плечо свой потрёпанный плетёный короб, пошёл дальше пешком.

– Пройдусь по сарайским улицам. Соскучился уже по городской суете.

Было видно, что по шуму большого города Хайме действительно скучал. Может, вспоминал кипучую жизнь и сутолоку иных городов, где прошла молодость? С которыми навеки разлучила его жизнь. Всю дорогу до Сарая он молчал, погружённый в свои мысли. Вот и сейчас воспоминания и думы словно немного придавили его. Даже немного ссутулился.

А городская суета кипела вокруг. Спутники расстались как раз у Красной пристани – южных речных ворот Богохранимого Сарая. Места, куда приходили корабли с Бакинского моря.

Так уж повелось, что центральная пристань прилегала к главному базару, к ней примыкали самые богатые кварталы и районы, где жила знать. Оттуда шла переправа на левый берег реки. Поэтому, к её причалам нескончаемым потоком шли большие плоскодонные лодки, на которых удобно недалеко перевозить тяжёлые грузы. На их широких деревянных настилах теснились повозки с лошадьми, бочки, горы мешков. Даже целую отару овец было удобнее перевезти по воде, чем гнать по многолюдным сарайским улицам. На центральную пристань везли всё то, что наполняло внутренности бесчисленных лавок и прилавки ближних базаров, чем жили кухни и дворы прилегающих усадеб. Прямо у её причалов утром и вечером появлялся рыбный рынок, куда рыбаки привозили свежий улов. Центральная пристань связывала Сарай с ближайшей округой, с окраинами, огородами, стадами, складами. Он был частью города, частью большого базара, куда приходили купить, провести время, подзаработать, узнать новости.

Совсем иное дело были северная и южная пристани. Это были городские ворота. Здесь почти не было лавок – всё больше конторы, склады. Сюда не забредали случайные покупатели с тощим кошельком и базарные носильщики с их непременными корзинами. Это был мир серьёзных деловых людей. Покупки здесь совершались в стороне от посторонних глаз, в тиши контор. Расплачивались не под звон монет, а под глухой стук тяжёлых мешочком с деньгами или под шелест бумаг. Носильщиков заменяли крепкие грузчики-амбалы, легко ворочающие батманные мешки и возчики на повозках, запряжённых быками. Здесь всё было солидно, несуетливо и тяжеловесно. Даже зеваки, толкающиеся у причалов, были скорее всего чьими-то нанятыми соглядатаями, что-то вынюхивающими и высматривающими.

Монголы обычно северное называли Чёрным, а южное – Красным. Но, за северной пристанью закрепилось название Булгарская. Так уж повелось, что верховодили и заправляли там булгарские купцы. На эту пристань приходили корабли с верховьев великой реки. Русские, булгары, буртасы, мордва. Часто случалось видеть не только купцов, но и князей со свитою, послов с дарами. На эту пристань везли мёд, подобный янтарю и сам янтарь, драгоценные меха, слитки серебра. Зерно, лес, ловчих птиц. Сюда поступали самые сильные рабы и самые красивые рабыни – с волосами, цвета пшеницы и с глазами, как васильки. Корабли здесь были попроще – небольшие плоскодонные. Часть их и делались только на одно плавание, назад не возвращались. Разбирались здесь на дрова, которые в Сарае очень ценились.

Южная Красная пристань была совсем другое дело. Сюда шли морские корабли. Плоскодонные поменьше – из Сарайчика. Чем тащится караваном вокруг пустыни было удобнее спуститься по Яику и дойти вдоль берега до устья Итиля, а там уже и Сарай недалеко. За море, в Дербент, Баку и дальше, ходили уже большие корабли. Для таких и причал нужен особый, приличная глубина. Иной такой корабль привозил в своих трюмах больше чем целый караван верблюдов. Здесь заправляли персы, армяне, арабы, было много турок и черкесов. Трудно назвать товар, который нельзя было найти среди грузов Красной пристани. Изюм, сушёный урюк и свежие лимоны, сладкое вино из Шемахи и молодой чихирь из Дербента, расписная посуда, стекло, сахар. Учёные седобородые мужи в больших чалмах, везли бесценные рукописи и ларчики со снадобьями, быстроглазые евреи прятали от нескромных глаз шкатулки с самоцветами и рассыпным жемчугом, а важные арабы в белоснежных одеяниях предлагали благовония из Счастливой Аравии. А ещё перец и гвоздика, корица и имбирь, шафран, кардамон, ваниль, от ароматов которых кружилась голова даже у видавших виды грузчиков. И, конечно, над всем этим царил драгоценный шёлк. Переливающиеся всеми цветами ткани и тюки с нитью, которой ещё предстояло превратиться в парчу и бархат.

Крепкие лодки с деревянными настилами переправят всё это на правый берег или на Булгарскую пристань. Молчаливые амбалы сгрузят в береговые склады, возчики развезут по базарам. Что-то уплывёт далеко на север, что-то уйдет с караваном к генуэзским портам. Взамен за море уйдут рабы, зерно, меха и многое другое.

Большой доход имеет от всего этого ханская казна. Ещё больше людей имеют свой кусок хлеба. Грузчики, возчики, сторожа, лодочники, посредники-миянчи, мелочные торговцы. Да что там грузчики. Кем бы, спрашивается был, сам грозный тамгачи, который собирает пошлину с привезённых товаров и ставит ханскую печать, дающую право продажи? Или весовщик, бдительно отмеряющий царскую долю с идущего на базары? Что бы делал всесильный побережник, определяющий кому куда швартоваться и взимающий плату с каждого корабля? Сейчас это большие люди, которых для доклада вызывают в диван к самому везирю.

Не будь Красной и Булгарской пристаней торговали бы они деревянными ложками, где-нибудь в Булгаре и их пищей было бы пустое просо.

Вот в таком благословенном месте и поставил свою меняльную лавку почтенный Касриэль бен Хаим. Как и многие сарайские евреи бежал он в улус Джучи много лет назад, когда в царстве персидских ильханов начались гонения за веру.

О том, как его занесло из сказочного Багдада на далёкий север Касриэль рассказывал часто. Ибо стопы свои он поначалу направил в сторону Сирии. Никогда не покидавший города юноша, к тому же унёсший ноги в одном халате и с горсткой дирхемов в кармане, он очень скоро обессилел от голода и уже решил, что его земной путь бесславно окончен. Голодный и измученный сидел Касриэль у реки и ждал переправы. Выбор был невелик, купить себе еды или заплатить за перевоз. В это время к берегу подъехал старик-монгол с несколькими сыновьями. Он был очень стар и едва держался в седле. Монголы тоже расположились на берегу и, в ожидании, решили перекусить. Неожиданно старик велел одному сыну угостить и сидевшего неподалёку Касриэля, да ещё посетовал, что никто уже не соблюдает Великую Ясу, которая запрещает есть, не угостив того, кто находится рядом. «Я прожил всю жизнь под властью монголов, а впервые слышу об этом законе», – с удивлением сказал Касриэль, поблагодарив. На что старик ответил, что теперь уже слишком многие забыли заветы отцов. Ханы клонят головы к христианам, мусульманам, среди их советников евреи и буддисты. Говорят, на севере среди вольных степей ещё живут по Великой Ясе. Эти слова запали в сердце юноши. Добравшись до родственников и немного отдохнув, он нанялся к купцу, который ехал в Трапезунд, а уже оттуда перебрался в улус Джучи.

Здесь Касриэлю очень пригодились науки, постигнутые за годы учения в Багдаде. Особенно, увлечение алхимией и математикой. Сначала работал на других, потом открыл своё дело и весьма преуспел. Теперь он уже не сидел со скамейкой на базаре в меняльном ряду. Его контора размещалась в самом водовороте денежных рек Богохранимого Сарая: у Красной пристани. Здесь, за надёжной дубовой дверью уже не столько звенели монеты, сколько шуршали бумаги. Даже сам тамгачи нередко покидал свою резиденцию и заходил сюда, чтобы вдали от посторонних глаз приложить печать к какому-нибудь договору на многие сотни сумов. Как и положено хорошему финансисту Касриэль много знал и мало болтал.

Со Златом они познакомились при обстоятельствах довольно драматичных. Один купец, обменявший крупную сумму денег, заявил в суд, что меняла всучил ему фальшивые монеты. Кади встал на сторону купца, и Касриэлю грозило наказание за подделку. В то же время, ему дали понять, что обвинение в подделке с него могут снять, и свести всё к простой ошибке неопытного менялы, не отличившего свинец и олово от серебра. В общем, возмещаешь ущерб, платишь штраф и дело прекращается. Тогда и вспомнил еврей слова старого монгола и пошёл в Диван-яргу, жаловаться на сговор кади и раввина. Встревать в спор, который они посчитали хозяйственным, яргучи не стали, а вот о появившихся фальшивых деньгах дали знать везирю. По следу был пущен битакчи из почтовой службы, в ведомстве которой были всякие секретные дела. Это и был Злат. Скоро фальшивомонетчик и его сообщники предстали перед судом, где и указали через кого сбывали деньги. Был в этой шайке и купец, обвинявший Касриэля.

С тех пор меняла раздобрел, поседел, но не утратил философского отношения к жизни. Он усадил гостей за стол, застеленный сукном, на котором красовались изящные весы с набором гирек и абак – счётная доска с чёрными и белыми костями. Нагнулся под лавку – и на столе очутился кувшинчик и поднос с лепёшками и сыром.

– Сейчас пошлю человека за рыбой. Я ведь знаю, у вас православных сейчас пост (покосился на Илгизара). Юноша, как я понял из медресе? Но может, он сделает себе послабление в виде любимой пищи пророка Мухаммеда.

На столе, возле подноса появились финики.

– Я к тебе по делу, Касриэль. А, потому, ненадолго. Так что, выпьем мы с тобой в другой раз.

– Зачем ты хочешь обидеть старого еврея и лишить его сна? Если русский отказывается с тобой выпить значит…

– Значит его действительно припёрло. И ему нужна твоя помощь. Ты слышал об убийстве некого Санчо из Монпелье?

За время этого разговора Касриэль невозмутимо занимался своим делом. Разлил вино в стеклянные стаканы, ножом с рукоятью из кости порезал сыр и положил его на лепёшки. Взяв в одну руку стакан, а в другую лепёшку с сыром он протянул всё это наибу.

– Я знаю и то, что перед смертью он успел оскорбить чувства верующих мусульман, приставал к замужней женщине и кощунствовал со свиной ногой. Об этом весь Сарай гудит. Но, раз ты пришёл ко мне, в то самое время, когда тебе очень нужно быть во многих других местах, то, значит хочешь знать моё мнение по этому поводу? Поговаривают ведь ещё, что он унёс всю наличность торгового дома Гизольфи? Там были приметные монеты и теперь менялам предписывается следить не принесёт ли их кто на обмен? Хотя, вряд ли ты пришёл ко мне с таким пустяком?

– Дело в том, что Бонифаций утверждает, что послал его с письмом к тебе. После чего он и исчез.

– Вместе с письмом и вместе с деньгами. Он сказал, что было в письме?

– Просьба приготовить некую сумму денег, нужную ему для отъезда.

– Разумная мера. Чтобы приготовить нужное количество чужой монеты, нужно время.

Злат разочарованно вздохнул.

– Я так и думал.

– Только не разбивай моё сердце и не говори, что ты зря ко мне заехал! Не заставляй меня и дальше стоять с этим стаканом и сыром в руках! Выпей, мой друг, и знай, что, если я не смогу тебе помочь, значит я уже мёртв! Ты ведь даже не сказал мне какие монеты были украдены у этого хитрозадого Бонифация. Садись. И ты, юноша, тоже. Ты же знаешь старый Касриэль любит говорить долго, но старый Касриэль не любит говорить попусту.

Злат рассмеялся и выпил. Протянув меняле листок бумаги, написанный Бонифацием, стал не спеша закусывать сыром. Сам еврей сунул за щеку финик и погрузился в чтение. Потом, сняв с головы шапочку, с удовлетворением откинулся назад.

– Деньги ведь тоже могут рассказывать. Например, из чьего кармана их достали. Это сундучок весьма не простой. Золото. То, что удобно везти далеко и помногу. Чьё это золото? Видишь, большая часть суммы во флоринах и магрибских динарах. Хорошее золото. Особенно магрибские динары. В каждом почти драхма чистейшего золота. Это золото везут из самого сердца Африки караванами. Говорят, там оно вообще ничего не стоит и его меняют на соль. А торговлю с магрибскими портами, куда везут это золото держат в руках каталонцы. У них сейчас много правителей: в Арагоне, на Майорке, на Сицилии, даже в Греции. Что за дела каталонцы затеяли в наших краях с домом Гизольфи, остаётся только догадываться. В этом могут помочь флорины. Их чеканят чаще из папского золота. То, что эти флорины добрались до наших мест, говорит о том, что они плыли сюда напрямую оттуда, где их чеканили. Вот такая получается лепёшка с сыром – каталонское золото в одном мешке с папским.

Меняла налил ещё вина и пододвинул ещё сыра.

– Этот парень служил дому Барди. Известная контора. Из Флоренции. Банкиры. Банкиры не простые, трутся возле самого папы в Авиньоне. Ведают деньгами церкви. Дают их в рост под проценты. Перевозят. Так что наш Санчо кому-то привёз деньги. Не просто деньги. Можно ведь было просто выписать бумагу и по ней здесь получить всю сумму. За вычетом некоторых комиссионных. А не тащить сундук с золотом за тридевять земель. Ведь то, что эти монеты приплыли, именно, издалека не подлежит никакому сомнению. Был бы промежуточный пункт, неизбежно большую часть бы поменяли на византийские иперперы. Да и то, что здесь они пропали, выглядит более, чем странно. Этот лис Бонифаций не похож на человека, которого можно так легко обокрасть

– Вот и я про то же.

– Вся эта история с пропавшими деньгами и свиной ногой, как-то связана. Думаю, деньги сюда доставили не для того, чтобы они мирно спали в сундуке Бонифация, и они уже попали к адресату.

– Но, ведь воспользоваться ими нельзя.

– Так может думать только человек, ничего не понимающий в меняльном деле. Можно легко увезти его подальше отсюда, использовать в качестве залога, переплавить. Золото, есть золото. Можно даже тратить его прямо здесь, только понемногу. И флорины, и динары у нас хоть нечасто, но попадаются. Если я узнаю что-нибудь о крупной операции с золотом, я обязательно дам тебе знать.

– Ты знался с этим Санчо. Какое впечатление он на тебя производил?

– Внешность обманчива. Но, если старый Касриэль, хоть чуть разбирается в людях – это не деловой человек. Молод, легкомыслен. Довольно учён, быстро считает, знает еврейский язык. Я спросил его, где он выучился, он сказал: «На Майорке». Я, говорит, был школяром и изучал древние языки. Когда я поинтересовался, почему же он оставил учение, мне ведь тоже пришлось некогда бросить учение и не по своей воле, он ответил: «Из-за баб».

– Стало быть, очень запросто мог пристать к женщине на улице. Знаешь, а ведь ту самую свиную ногу тоже привезли из далека. Как и золото.

XIII. Ищи кому выгодно

Безмолвная фигура в белом плаще и высоком колпаке, замершая у ворот ханского дворца, привлекла внимание Злата, едва их повозка выехали на площадь. Наиб хотевший оставить Илгизара для завершения отчёта, а самому по-быстрому отогнать домой лошадок, только буркнул сквозь зубы:

– Это по нашу душу. Давно, видно, ждёт. Готовь, Илгизар, отчёт.

Что ещё могло привести человека в одежде отшельника-суфия к вратам власти, как не приказ учителя, озабоченного делами мирскими? Наиб не ошибся. Едва они поравнялись, человек сделал шаг навстречу и учтиво, не роняя достоинства поклонился.

– Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах просит достопочтенного наиба Хрисанфа ибн Мисаила навестить его.

Злат нахмурился. Сразу было видно, что такое официальное и витиеватое приглашение не сулило ничего хорошего.

– Давно ждёшь?

– С самого восхода. Мне сказали, что господина наиба не видели со вчерашнего полудня. И не знают, где его искать.

– Думаю, ты понимаешь, что, если бы я спокойно сидел в своей каморке, то никогда не удостоился бы беседы с мудрейшим эн-Номаном?

Суфий не ответил. Его послали всего лишь передать приглашение. Злат знаком предложил ему забираться в повозку и бросил оробевшему Илгизару:

– Поедешь со мной.

Оробеть было от чего. Живший давно в уединении, вне мирской суеты, в последнее время эн-Номан мало где показывался и мало с кем общался. Даже сам хан Узбек в свою бытность во дворце, удостаивался аудиенции только раз в неделю, по пятницам. Он исправно навещал старика и выказывал ему высочайшее почтение.

Ала-эд Дин эн-Номан ибн Даулетшах ибн Али был родом из Хорезма. Поэтому его в Сарае звали просто эн-Номан аль-Хорезми. У себя на родине он заведовал больницей и был личным врачом наместника Мелик-Тимура. Там его и увидел хан Тохта, забравший учёного лекаря с собой в Сарай. До того, как стать врачом в Хорезме эн-Номан 20 лет скитался по свету из медресе в медресе, от учителя к учителю в поисках знаний. Помимо медицины он изучил логику и диалектику, что видимо и стало причиной того, что бывший лекарь вскоре оказался в гуще политических страстей, раздиравших улус Джучи. Поговаривали, что именно этот невидный любитель умных бесед и стоял за спиной эмиров и купцов во время смуты отстоявших Золотой Престол, за бывшем в тени и изгнании царевичем Узбеком. «И выпала ему доля обильная» – писали в донесениях дипломаты.

Эн-Номан ездил с посольством в Египет, выдавал за тамошнего султана племянницу Узбека, хотел и вовсе поселиться в священном Иерусалиме, но что-то там не срослось и доживать век пришлось в Богохранимом Сарае. Теперь шейху было уже далеко за семьдесят и любимым его занятием были беседы с навещавшими его иногда путешественниками и паломниками.

Уединённое место для своей обители он выбрал на восточной окраине города, хоть и не так далеко от ханского дворца. Сарай жался к реке, и в противоположной стороне у края пустыни не было ни дорог, ни проезжих улиц. Там же раскинулись и городские кладбища. Здесь и построил свою обитель искавший покоя и уединения эн-Номан. Окружённый несколькими учениками он доживал век под сенью крепких диких груш, которые сам же и посадил 30 лет назад.

В саду он и встретил и Злата с его спутником.

– А я уже подумал, что достопочтенный Хрисанф приедет ко мне затемно и мы поужинаем вместе. Теперь вам придётся делить трапезу вдвоём.

Эн-Номан хлопнул в ладоши. На расстеленной скатерти появилось блюдо с мясом и лепёшки. Рядом поставили поднос с сушёными финиками и курагой.

– Мой юный друг тоже мусульманин, так что угощаться буду я один, – улыбнулся наиб.

Шейх строго поджал губы.

– Вера проявляется не в показном благочестии. Вера проявляется в делах. Похвально, юноша, что ты строго соблюдаешь пост. Твоему молодому телу это только на пользу – говорю это, как старый лекарь. Но, ты исполняешь трудную службу. Сейчас ты со своим наставником идёшь по следу страшных убийц, поправших законы. От вас зависит, восторжествует справедливость здесь на земле или мы опять отложим всё до встречи с Всевышним. Вот только что скажут ему судьи земные? Которые должны были защитить слабых в этой юдоли? Ешь, юноша. Ибо, если в решающий час у тебя не хватит сил, мне придётся давать отчёт вместе с тобой, так как я не покормил тебя, как следует. Или ты хочешь вступить в богословский диспут со старым эн-Номаном?

Старик засмеялся.

– Вас в медресе, видно, совсем не учат диалектике. Жаль, что твой наставник торопится и не даст мне долго беседовать с тобой. (Поднятой рукой остановил открывшего рот Злата). Не буду толочь воду в ступе. Мне доложили, что ты и так был занят всю ночь. Совать нос в расследование убийств я не стану – меня интересует эта история со свиной ногой. О ней толкует весь Сарай.

Злат только развёл руками.

– Для составление отчёта по этому делу почтенным Бадр-ад Дин и приставил ко мне этого учёного юношу. Свидетелей мы уже опросили. Некий Санчо, служивший дому Гизольфи ночью приставал к женщинам…

– А потом был найден мёртвым… – не дал ему продолжить шейх. – Думаю, твой помощник всё это подробно отразил в письменном отчёте. Я хочу знать твоё мнение по этому поводу. Ты опытный матёрый лис, Злат, ты позволишь называть себя так, как тебя зовут все? Хотя Хрисанф звучит торжественней. Поведай старому шейху все свои сомнения. Может и тебе, как и мне, всё это кажется слишком странным?

– Что тут рассказывать? Я не люблю совпадений. Когда, человек случайно оказывается там, где его убили или, где убили кого-то.

– Ты думаешь, что вся эта история со свиной ногой случайность? Представь, что этого твоего Санчо не убили. Что бы сейчас творилось? Все мусульмане Сарая сейчас бы гудели и требовали наказания человека, оскорбившего чувства верующих. Кроме них, вскипела бы кровь у поборников Великой Ясы, которые бы встали на защиту завета Чингизхана казнить святотатца. Это дело относится к тем, по которым преступника не решится помиловать даже сам хан. Неужели франк этого не знал? Что его сможет спасти только чудо? Или может красавица из-за которой он решился на такое безумство так восхитительна?

– Когда выпьешь любая женщина может показаться красивой. Но, по правде сказать, мне столько не выпить.

В глазах старика мелькнули весёлые искорки.

– Ты, юноша не принимай слова наставника за доказательство пользы вина. Лучше я дам тебе почитать об этом трактат великого Хайяма «Слово о пользе вина». Но, вернёмся к нашим загадкам. Преступление совершено, преступник пойман и казнён. Всё кончено. А если преступник исчез? Все те, кто возмущён, понимают, что без чьей-то помощи унести ноги чужеземцу из Сарая не так-то просто. А кто ему помог? Кто сокрыл святотатца и не дал совершится правосудию? Если бы этот Санчо исчез, то сейчас бы даже утопленник не позавидовал генуэзцам.

– Понимаю, к чему ты клонишь. Кто то мог подложить генуэзцам изрядную свинью, устроив этот скандал, а потом спрятав исполнителя.

– Причём, спрятав очень надёжно. Там, откуда нет возврата. Но, помешали пьяные водовозы и стража.

– Очень похоже на правду. Он ведь даже не служил дому Гизольфи, а был курьером их компаньонов-уртакчи. Эти компаньоны прислали с ним огромную сумму в золоте. Больше 300 сумов. Они тоже пропали.

– В прошлом году к нашему справедливому султану приехали послы из Венеции. Ты, может не слышал про это, потому что было это летом на берегу Кубани. Просили дозволения торговать в улусе Джучи. Чтобы разрешили им поселиться в Тане, построить там свои склады, конторы, посадить консула. Только нужны им не наши меха или буртасские рабы. Им нужен путь на Восток. Хвала Всевышнему, дороги теперь безопасны и караваны ходят без всяких препятствий и в Китай, и в Хорезм. Венеция давно грызётся за торговые пути с генуэзцами на всех морях. Теперь вот схлестнулись в нашем улусе. Благо, здесь не нужно воевать, достаточно лишь получить разрешение султана. Дело хорошее. Больше караванов, больше товаров, больше налогов в казну. Тем более, что дело они хотят поставить на широкую ногу. Проложить новый путь. Сейчас караваны идут от Таны к Сараю, а отсюда к Сарайчику. Это вдоль Кавказских гор, где всегда неспокойно. Да и дорога плохая. Венецианцы хотят плыть из Таны по Дону до Бельджамена, а оттуда уже степью на Сарайчик. Быстрее, удобнее, дешевле и безопасней. Ты слышал, что уже на левом берегу чуть ниже Бельджамена в этом году стали строить караван-сараи? Туда уже посланы и даруги, и караулы, устраивают почту.

– Думаешь, это венецианцы решили подставить под удар генуэзцев всей этой историей?

– Может быть. Уж если они сшибаются на море десятками кораблей, почему бы не пустить в ход и козни? Так было, так будет. Ты, наверное, уже думаешь, а что за забота во всей этой крысиной возне старому эн-Номану? Зачем я отрываю от дел занятых людей и рассказываю им истории про купцов и караваны? Ты ведь уже заметил, наверное, что я упорно называю нашего хана султаном? Султан – защитник веры. Много лет назад, когда он был ещё захудалым царевичем, который после смерти отца прятался подальше от людских глаз, я сказал ему. «Идут новые времена. Всё большую силу приобретают деньги, а деньги обретаются в городах. В городах ремёсла, науки, торговля. А города живут по законам ислама. Стань защитником их веры и они сделают тебя властителем». Так, в конечном итоге и вышло. Посмотри как расцвёл улус за последние годы. Всё благодаря тому, что Узбек покровительствует нашей вере. Почему купцы Ирана, Хорезма, Маверннахра, Шемахи так уверенно себя чувствуют здесь? Потому что мы часть мира ислама. А это не только вера. Это система права, делопроизводства, язык. Знающий арабский язык будет понят хоть в Индии. А поезжай в Крым. Там живут генуэзцы. Сначала это была только фактория на берегу моря. Теперь уже всё побережье пляшет под их дудку. И чем дальше, тем больше. Весь берег моря по ту сторону Кавказа покрыт их факториями, которые вообще никому не подчиняются. Ни нам, ни персидским ильханам. Они уже торгуют по всему Кавказу, а это значит, что горские князья скоро будут служить им. Я хорошо знаю, что там творится. С каждым кораблём прибывают христианские проповедники. Многие зикхские и черкесские князья уже приняли их веру. Эти посланцы много лет толкались у трона ильханов в Персии, склоняли их в свою веру, подсовывали христианских принцесс. Сулили златые горы. Военную помощь против египетских султанов, процветание. Армянский царь поддался. Сам признал подданство папы и стал принуждать подданных. Ты сам православный христианин и знаешь, как многие годы франки уговаривали ханов подчинить им русскую церковь. Я уже стар и не доживу, а ты скоро увидишь – если дело венецианцев выгорит, то там, где сегодня строят караван-сарай, очень скоро вырастет огромный город. Больше чем этот. И кто будет в нём хозяйничать одному Аллаху известно. Кто знает, не появятся ли тогда при наших ханах иные советники, которые скажут ему – сила, деньги и власть у папы. А он посмотрит вокруг и послушает. Сейчас нас всех защищает Яса Чигизхана. Но, посмотри вокруг. Эмиры и нукеры, белая и чёрная кость – они всё больше и больше попадают под власть денег. А что говорится про деньги в Ясе? Она создавалась не для городов.

– Ты бы очень не хотел, чтобы франки закрепились на нашей земле.

– Я бы не хотел, чтобы они здесь стали хозяевами. Вот поэтому я хочу, чтобы ты добрался до самых корней этой истории. Убийц пусть карают судьи. Я хочу знать запевал и заказчиков. Пока ещё жив и хан меня слушает – предупредить хана. Много лет назад, я вот также предупредил Тохту и он меня послушался.

– В чём?

– Он решил поехать на Русь. Там тогда местные князья перегрызлись и некоторые из них стали глядеть на Запад. Я ему сказал – поспеши.

– Он не доехал.

Под сенью старых груш повисла пауза. Старик задумался.

– Ты ведь тоже был тогда на корабле.

– Я был писцом. Битакчи.

– Жалко меня не взяли. Сказали, ты же не знаешь ни русского языка, ни обычаев. А лекарь есть и у митрополита. Кто знает, может как раз у меня и нашлось бы противоядие.

– Одного не пойму, как его могли отравить? После того, как убили Намуна, он велел поесть со своего блюда шестерым – и ни у одного ни малейшего недомогания.

– Тёмное дело. Тогда ведь было не до расследования. Все делили власть.

Эн-Номан поманил стоявшего сзади человека и зашептал ему на ухо. Через минуту тот вернулся с матерчатой сумкой.

– Это тебе, юноша. Там сушёный изюм, который очень помогает работе мысли. Не забудь угостить своего наставника. (Он улыбнулся). А ещё обещанный трактат Омара Хайяма о пользе вина. Почитай на досуге. Можешь переписать. Потом принесёшь. Не забывай старого эн-Номана.

Шейх проводил гостей до калитки, оказав им высшее почтение. Ведь даже с султаном Узбеком он расставался сидя. Старик подождал, когда гости заберутся в повозку и вдруг сказал:

– Я долго искал разгадку смерти Тохты и наконец нашёл яд, который проявляется через много часов. Его привозят из северных лесов.

И зашептал молитву.

XIV. Имя на полях

Солнце уже палило вовсю, перевалив за полдень, когда они снова выехали на площадь. Зной разогнал по переулкам редких прохожих и золотой полумесяц над крышей ханского дворца расплывался в голубом мареве. Прямо над ним кружили голуби.

– Давно я так не объедался, как у этого постника в разгар поста, – шутливо пыхтел Злат, – Теперь впору не делом заниматься, а всхрапнуть где-нибудь в тенёчке.

По пути он остановился купить у уличного торговца целый кувшин прохладного айрана и увидел высокую фигуру Хайме, замершего в переулке. Франк явно не хотел мозолить глаза, дожидаясь их на площади перед дворцом.

– Я остановился на постоялом дворе, – сказал, он, забравшись в повозку, – Не буду пока заходить в миссию. Потолкаюсь среди приезжих, узнаю новости.

– Я тоже думаю сходить на главный базар. Поговорить с караван-баши последнего каравана. Только прежде мы с тобой займёмся сундуком покойного Санчо. Знаешь, куда мы сейчас ездили? К самому шейху эн-Номану. Вот куда долетел запах свиной ноги. Так он считает, что всё это было подстроено кем-то для того, чтобы разделаться с соперниками по торговле. В прошлом году венецианцы получили от хана ярлык на право иметь факторию в Тане и водить караваны через улус. Хотят проложить новый путь выше по реке у Бельджамена. А мой знакомый меняла даёт руку на отсечение, что золотые динары не могли попасть сюда иначе, как напрямую от каталонцев.

– Золото может пройти через любые руки. Но вот хамон из иберийской свиньи мог приплыть только из Арагона. Да и Санчо ведь был из Монпелье. Это владения короля Майорки.

– Посмотрим, что расскажет нам о нём его сундук.

В каморке было прохладно и темновато. Раскрыли пошире дверь, придвинули сундук к свету. Обычный дорожный сундук. С обитыми железом углами и парой ручек по бокам.

– Даже замок не навесил, – заметил Хайме.

– Зачем? – откликнулся наиб, – Стоял в чулане в запертой комнате. Ни слуги, ни жены. От кого запирать?

Едва откинули крышку каморка наполнилась резким цветочным запахом.

– Лаванда, – печально улыбнулся Хайме, – Он, видно все обильно поливал лавандовой водой. В наших краях ей предохраняются от моли.

Илгизар навострил уши. Так Хайме тоже каталонец!

Судя по всему львиная доля лавандовой воды досталась лисьей шубе, крытой сукном. Она занимала почти полсундука.

– Сукнецо средненькое, – оценил Злат, – Хоть и заморское, но грубоватое. Даже крашено так себе. Да и на мех взял лису. Явно шил уже в наших краях, не на выход, а чтобы задницу не отморозить. Даже пуговиц для красоты не нашил.

– Небогатая шубейка, – согласился Хайме.

Лежавший рядом суконный кафтан был тоже не из богатых. Сукно недорогое, ни шитья, ни пуговиц. Несколько простых льняных рубашек, зимние сапоги на волчьем меху вообще явно кипчакские с местного базара.

– Зимняя одежда. Видать всё летнее на себе таскал, – Злат поскрёб в затылке, – Летнее то было куда богаче. Сапоги из сафьяна, рубашка батистовая с кружевом, камзол с шитьём. Опять же пояс шёлковый.

Он с сомнением повертел в руках дешёвый кожаный ремень, которым покойный подпоясывал шубу и осенний кафтан. Потом взял из ниши в стене холщовый свёрток.

– Про плащ вообще отдельный разговор. Взгляни. Я его решил оставить, как очень дорогую вещь.

Хайме развернул плащ.

– Королевская вещь! Такую графу впору носить, а не приказчику, который не может себе пуговицы, шитые бисером нашить. Золотое шитьё, пурпурная кайма. Тончайшее сукно, крашеное индиго. (Он принюхался). Даже сейчас пахнет мускусом. Человек явно, перед выходом обильно надушился.

Дно сундука тоже закрывал свёрнутый плащ. Серый, суконный. Зимний – подбит сурчиным мехом.

– Самое дорогое, как и положено, на дне, – сказал Хайме. – Это астролябия, это компас.

Он вертел в руках медный цилиндр.

– Такие вещи делают на Майорке. Нужно особое искусство, чтобы насадить магнитную иглу так, чтобы она двигалась совершенно свободно и нигде не тёрлась. Иначе стрелка будет показывать неправильно. Совсем чуть-чуть в сторону, но в открытом море, где не видно берегов, это обернётся многими лигами. Астролябия тоже самой тонкой работы. В таких вещах главная ценность – в точности.

– Бонифаций говорил, что он моряк.

– Не похоже. Моряки ценят всё крепкое, непромокаемое. Из его одежды мало что сгодилось бы моряку. Давай посмотрим теперь эту книгу.

Толстый фолиант в обложке покрытой мягкой телячьей кожей был последней вещью в сундуке. Хайме закрыл его и уселся на крышку.

– Кажется, нам повезло – это конволют. Такая штука может много рассказать о хозяине. (Повернулся, почему-то к Илгизару). Конволют – это несколько тетрадей, переплетённых в один том. Бумаги копятся у человека многие годы. То он переписал в тетрадь понравившиеся стихи, то скопировал учёный трактат, то записал лекцию профессора. Человек может записать свою родословную, список рецептов, названия населённых пунктов, сказку, песню, инструкцию. Однажды он переплетает всё это в отдельный том под кожаной обложкой для лучшей сохранности. Вот сейчас мы и посмотрим, что записывал для себя этот Санчо.

Наиб не проявил ни малейшего интереса к этой процедуре, предоставив другу самому разбирать чужеземную грамоту. Откинувшись на скамье он стал не спеша отхлёбывать айран. Зато Илгизар, как заворожённый смотрел через плечо Хайме на непонятные строки.

– Латынь. Это стишки. Видно, парень был из школяров. В Монпелье ведь знаменитый университет, славящийся преподаванием медицины. Когда то и я переписывал там в тетрадку такие же стихи. Помню один назывался «Прощание со Швабией». (Хайме поднял глаза от книги и устремил взор на пыльный двор). «Много зим и много лет прожили мы вместе, сохранив святой обет верности и чести». Студентов, которые ходят из университета в университет звали вагантами. У нас были свои песни.

– Ты тоже ушёл в другой университет? – тихо спросил Илгизар.

Хайме грустно усмехнулся:

– Нет, мой юный друг. Судьба школяра оказалась не для меня. Я отправился сражаться с неверными. Вот такими, как ты. Или, как Злат. Древняя арагонская кровь забурлила. Может всё сложилось бы иначе не попадись мне вот эта книга. Она есть и здесь. Я был точно уверен, что увижу её. Здесь нет картинок, бедный Санчо сам переписал её. А та рукопись, что читал я была очень богато украшена и иллюстрирована. Она называется «Роман о розе». Могу побиться об заклад, что дальше пойдут тетради со стихами провансальских трубадуров о Прекрасной Даме, а потом и любовные песенки. Ого, пергамен! По-моему это какой-то алхимический трактат. А это книга венецианского купца Марко Поло «О чудесах мира». Парень знал итальянский. Для этого нужно было пожить в Италии – в университете этому не учат. А это написано на еврейском.

– Бонифаций говорил, что он знает несколько языков.

– «Книга тайн». Это отрывки из книги географа Марино Санудо. А это карта. Вот смотри, здесь подписаны названия: Каффа, Матрега, Тана. Вот ещё одна. Видишь? Написано Константинополь.

– Интересно, что в комнате этого учёного человека нет ни единого листка бумаги и никаких письменных принадлежностей, – подал Злат голос со своей скамейки. – Видно, он прихватил всё это с собой. Интересно, почему не забрал компас и астролябию, коли они так дорого стоят?

– Это вещи хрупкие. Их легко сбить тряской или случайным ударом. Поэтому он хранил их на самом дне сундука.

– Тем не менее, должна же быть у него чернильница, перочинный нож и хотя бы несколько листов бумаги. Их он утащил с собой?

– На этот вопрос я ответить не смогу. Давай подведём итог того, что нам рассказала эта книга. Наш Санчо был школяром и довольно долго – латынь он знал основательно. Вряд ли он изучал право или философию, во всяком случае в его бумагах ни малейшего намёка на это. Зато, взгляни сюда. Видишь эти значки и цифры? Это трактат по алгебре. А вот эти рисунки дуг и углов? Парень явно много сил уделял математике, различным вычислениям. Прибавь сюда географические сочинения, компас и астролябию, которые нужны чтобы определять место, где ты находишься. Этот Санчо занимался составлением карт. Отсюда его знание итальянского языка – он ездил подучиться рисунку. И учился, видно, всерьёз.

– Почему ты так думаешь?

– Видишь эти изображения углов и дуг. Они проведены без линейки и циркуля. Чувствуется твёрдая рука и хорошая практика. Наверняка его наставником был какой-нибудь архитектор из того же Монпелье.

– Так Монпелье разве в Италии?

– Чего ты придираешься к словам? Просто парень половину книги забил итальянскими стихами. А зачем ему было долго ошиваться в Италии?

Наиб повернулся к Илгизару, всё ещё не сводящего восхищённых глаз с загадочного фолианта:

– Вот нам уже и есть, что поведать почтенному шейху эн-Номану. Думаю ему понравится рассказ о чужеземце, приехавшему тайно составлять карту улуса Джучи. Жалко, что это уж совсем не вяжется с нашей свиной ногой.

– Да, – согласился Хайме, – Картография – наука королей. Такое задание могли дать самые сильные люди мира сего. Которые вполне могли вручить впридачу мешок золота и пожаловать плащ с королевского плеча.

– Только пожаловать такой плащ лучше по возвращении. Когда нужно не привлекать к себе лишнего внимания, он будет только мешать.

Злат стукнул кулаком по колену и забегал по комнате:

– Эта дурацкая нога везде только мешает! Куда ни сунься – обязательно с ней ничего не увязывается! Воистину, я скоро начну верить, что это козни самого дьявола!

– Так может посрамить прародителя лжи и сделать вид, что никакой ноги не было? – засмеялся Хайме.

– Такие штуки ловко проделывает старый эн-Номан. Ему легко, он изучал логику и диалектику. Илгизар! Тебя учили логике и диалектике?

– Совсем чуть-чуть…

– А-а! Так значит всё-таки учили! Почему же ты всегда молчишь и ничего мне не советуешь?

– Что ты набросился на бедного малого? – вступился Хайме, – Ведь для того, чтобы искать убийц Санчо не нужно наук. Просто нужно пойти по следу тех, кто так удачно ускользнул той ночью от водовозов и городской стражи.

– Пожалуй, ты прав. Уже пора наведаться к водовозам. Хотя, если бы они узнали, что стоящее, сами бы пришли.

Злат стал быстро допивать айран, а его юный помощник все не мог оторваться от заворожившей его книге.

– А про что написано в «Романе о розе»? – робко поинтересовался он.

– О любви. Любви возвышенной и всё поглощающей. О том, что за всё в этой жизни нужно платить. О служении прекрасной даме. В этом романе есть ещё вторая часть, там уже больше нравоучений. Но, её здесь нет. Почему я и сказал, что дальше пойдут любовные стихи. Сначала, как и положено, о Прекрасной даме. На провансальском. А дальше уже на итальянском. Уже о дамах реальных. Вот здесь написано о любви к некой Беатриче. Кстати, здорово написано.

Хайме молча склонился над книгой погрузившись в чтение, а Злат решил добавить своё:

– Я вот тут дьявола помянул. У нас говорят, где чёрт не сладит, туда бабу пошлёт. Уж коли расследовать всё это дело без всех этих свиных ног, астролябий и пропавшего золота, то я бы побился об заклад, что этот крендель подался на ночь глядя к бабе. Вырядился, как фазан, надушился мускусом. Да и книжка не даст соврать – он это дело очень уважал. Даже ты вон оторваться от стихов не можешь.

Хайме рассмеялся:

– Мало того! Эта книга может тебе назвать имя одной из тех, кто владел сердцем бедного Санчо. Видишь, вот здесь на полях написано другими чернилами имя. Оно явно пришло на ум парню, под обаянием стиха. Её звали Райхан.

– Райхан!!

XV. Магрибский пирог

Двор Урук-Тимура затих в дремотном оцепенении. Только воробьи лениво чирикали на крыше. На стук из под тенистого карагача появился полусонный привратник. За ним, со стороны сада вышел и ключник. Он, казалось, был даже рад нежданным гостям. На вопрос: «Чего спите?», лишь печально развёл руками:

– Хлопотать стало не о ком. (Сделал приличную паузу и смахнул с глаза воображаемую слезу). Да и денег на расходы совсем нет. Только то, что госпожа успела загодя выдать. Хорошо, ещё что в леднике припасы, да и муки полно, а то бы сейчас и есть нечего было. (Вздохнул). А завтра кончается пост. Послезавтра разговение.

– То-то я смотрю у вас даже их кухни не пахнет. Маруф тоже спит?

– Вроде собирался куда-то сходить с утра. Что ему делать? Ужинать будем после захода солнца. Да и то, старые лепёшки доедим, сыр да сушёные фрукты. Даже очаг сегодня не разжигали.

Внизу у реки кто-то звал кого-то и голос уносило ветерком. Мимо с ленивым гуденьем пролетел шмель.

– Вы шапочку с рубином надёжно спрятали? – Злат никак не мог придать своему голосу строгость.

Ключник кивнул.

– Есть для этого и место, и сундук, не беспокойтесь.

Понятно, что не покажут. Речь, скорее всего идёт о тайнике, известному только посвящённым.

– Ну, и хорошо, – кивнул наиб с чувством человека, исполнившего свой долг. – Он вытер на лбу пот и заговорил о погоде, как и положено человеку, которому больше нечем заняться. – Жарко. Передохнём в твоей беседке немного, да и назад поедем.

Ключник был только рад нежданной кампании. Он даже крикнул, высунувшейся на разговор служанке, чтобы принесла в сад свежей воды. Повздыхали. Наиб поделился новостями, вернее их отсутствием. Посетовал, что теперь поиски вряд ли сдвинуться с места до приезда Урук-Тимура.

– Зимой у вас, наверное, веселее?

– Места не хватает, – подтвердил ключник, – И пиры бывают, и гости часто ходят.

– Маруфу работы хватает, не то что сейчас, – засмеялся Злат.

– Пока госпожи были, ему и здесь работы хватало. Скучали в городе, одно развлечение было – полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Он даже жаловался мне недавно, что в степи ему легче было. Там почти каждый день бешбармак. А то и просто жареное мясо.

– Мне один генуэзец вашего Маруфа хвалил. Говорил, когда был в гостях у Урук-Тимура, так угощали, что и в Константинополе такой еды не пробовал.

– Это что за генуэзец? – вскинул брови ключник.

– Бонифацием его зовут. Контора на Большом базаре.

– Врёт, – решительно приговорил старик, – Три дня не ел, а в зубах ковыряет. Он у нас ни разу в гостях не был. С чужих слов говорит. Это ему помощник его рассказывал. Тот к нам захаживал.

– Молодой такой? В шитом плаще?

Ключник кивнул:

– Да. Плащ у него знатный. Видать высокого полёта птичка.

– Дела какие с хозяином вёл?

– Вроде нет. Они летом познакомились, на кочевье у Кубани. Вот и заглядывал по старой памяти пару раз. Дочке про дальние страны рассказывал. Госпожи тоже слушали.

Злат рассмеялся:

– Так он к госпожам подъезжал или к дочке?

Ключнику поворот понравился. Он оживился:

– Староваты наши госпожи. Если только к покойнице.

– Чего староваты? Не варить же он их стал бы?

Просмеявшись, старик махнул рукой:

– Видать и хозяин так же думал. Не стал его больше звать.

Злат с тоской подумал, как много могли бы рассказать служанки Райхан. Но, они на Кубани.

На выходе привратник сказал, что повар давно вернулся с утренней прогулки и, наверное, спит у себя. Поблагодарив ключника за радушный приём, решили заглянуть и к нему.

– Хороший повар всегда найдёт, чем угостить, – пошутил Злат, – Если не едой, так рассказом о еде. – Глядя в спину удаляющегося ключника добавил, – Он ведь сам говорил, что никто так много не знает о хозяевах, как повар.

Илгизар не выдержал:

– Но, ведь Санчо мёртв. А то, что он был принят в этом доме и был знаком с Райхан мы уже знаем.

– Только в ту ночь Санчо явно не шёл кого-то убивать, а было очень похож на влюблённого, отправившегося на свидание. А вот Райхан, как раз ждал не просто влюблённый юноша, а сообщник по страшному преступлению. Тут опять что-то не сходится.

Маруф не спал, а просто отлёживался в прохладе, почёсывая за ухом кота, такого же толстого и сонного, как он сам. Наиб не стал темнить и сразу взял быка за рога.

– Скажи мне почтенный друг Маруф, часто к Урук-Тимуру ходили в гости франки?

– Никогда не ходили, – даже удивился тот, – Сынок его Мухаммед-ходжа, тот с ними дружбу водит. Так он ведь эмир в Азаке. А это, почитай, наполовину франкский город. Они его и зовут на свой лад Таной. Когда на Кубани прошлым летом кочевали, он одного и к нам приводил несколько раз. Тот больше женщин развлекал рассказами разными. Потом, уже зимой здесь нас пару раз навещал.

– Велели к его приходу чего особенное готовить?

– Да, нет. Он же больше женщин развлекал. Поэтому с ними разными сластями и угощался. Разве что вино к его приходу кипрское велели подавать. А оно, известное дело – подороже.

– Он из тех был, кто на столе больше всего ценит вино?

Маруф улыбнулся:

– Мимо рта не проносил, это точно. Но, и поесть любил. Много рассказывал про всякие заморские яства и кушанья.

– Так ты что, с ними за столом сидел?

– Зачем? Просто после его прихода госпожи мне раз заказали магрибский пирог. А я про такой и не слышал. Пришлось идти в арабский квартал, выспрашивать. Нашлись люди, бывавшие в Фесе, подсказали. В общем, в грязь лицом не ударил. Этого франка госпожи специально звали мой пирог пробовать. Говорят, удивился и сказал, вкуснее, чем у магрибских поваров.

– Что же за пирог такой особенный?

– Главная его особенность, сочетание мяса со сладостью. Ну, и как во всяком пироге, много значит тесто. А по тестяной части я дока. Не зря мою лапшу весь Сарай знал. Здесь тесто тоже готовится, как для лапши: пресное и тонкое. Для начинки берут голубиное мясо. Голубей обжаривают немного с луком в сливочном масле, петрушки добавляют, кинзы. Перец с корицей, имбирь тёртый. Потом всё это варишь, пока мясо сготовится. Голубей вынаешь, разделываешь от костей. А в отвар потихоньку вливаешь взбитые яйца и чуть томишь на огне, чтобы всё загустело. Как остынет, осторожно выкладываешь эту гущу на лист теста, туда же добавляешь мясо. Сыплешь корицу с сахаром. Сверху накрываешь тестом. Остаётся только запечь в слабом жару.

– Мудрёно. Мясо с сахаром.

– Да ещё, как испечёшь, нужно сахарной пудрой присыпать и корицей. На вид – совсем сладкий пирожок к чаю.

Маруф самодовольно ухмыльнулся:

– Здесь ещё очень важное значение мясо имеет. Я сразу это понял. Арабы, наверное, голубей из голубятни берут, специально откормленных. А они на вкус ближе к курятине. Я купил диких голубей. Они, конечно, помельче, но у них вкус другой. Продавец ещё смухлевал, всучил вперемежку с дикими домашних, тоже мелких, но, я их сразу по виду определил.

– Вернул?

– Госпожа забрала. Она любила птичек на волю выпускать.

– Это которая госпожа?

– Райхан.

– А-а-а. То-то я гляжу в комнате у неё пустая клетка.

– Для неё часто птичек покупали. Подержит немного и выпустит.

– Ты мне вот, что скажи. Урук-Тимур ханский сокольничий. Под его началом все соколятники. Да и свои соколы, поди имеются. Для натаски ловчих птиц держат полно голубей. Ими же и кормят. На кой ляд тебе понадобилось голубей покупать у торговца?

Похоже эта мысль озадачила самого Маруфа. Он в растерянности задумался.

– Даже не знаю. Я сказал помощнику, что ходит за продуктами, что нужно диких голубей. Обязательно диких. Может, он подумал, что на нашей голубятне все только домашние? Пошёл к знакомому торговцу.

– И тем не менее притащил половину домашних. Не мог сразу отличить?

– Тут моя вина была, каюсь. Мне ведь не просто дикий голубь нужен был, а обязательно вяхирь. Их за городом ловят. Соответственно, товар дороже, чем простой сизарь, которого можно прямо на заборе у себя во дворе поймать. Вот продавец и намешал вяхирей с сизарями. А взял, как за одних вяхирей.

– Так ты говорил остальные домашние были?

– Сразу видно. Ручные. К человеку приученные. Видно, уже давно поймали.

– Сильно переплатил?

– Да, нет. Голубей всего-то было пяток. Которые домашние.

– Кто сказал Райхан, что в кухне есть лишние голуби?

Толстяк растерянно развёл руками:

– Ума не приложу. Пришла служанка с клеткой. Говорит, дайте несколько голубей госпоже. В клетку как раз пяток и входил. Я этих сизарей и отдал.

– Значит она не знала, что есть лишние голуби, а просто попросила дать несколько штук? Пожалуйста, Маруф, подумай хорошенько и вспомни не спеша: была у этих голубей какая-нибудь общая примета?

Толстяк задумался.

– Прости меня, но, ничего вспомнить не могу. Не присматривался сильно. Мне ведь что? Главное, отобрать своих вяхирей. На остальных и не посмотрел. Сизари и сизари.

Он был искренне расстроен. Злат даже рассмеялся:

– Да что ты запыхтел, как горшок с кашей? Не запомнил и не запомнил. Самое главное ты рассказал. Если бы ты только знал, как ты мне помог! Ты знаешь этого торговца птицами?

– Нет. Но, его должен знать ключник. Птичек у него часто покупали.

От былой сонливости Злата не осталось и следа. Он теперь походил на пса, учуявшего дичь. Голос его стал резким и повелительным:

– А ну-ка позови сюда ключника! – приказал он привратнику. И сам двинулся к калитке. Ключнику пришлось догонять его уже на улице возле повозки.

– Скажи мне, добрый человек, – спросил наиб тоном, не предвещавшим ничего хорошего, – У кого вы покупали птиц?

Слуга почему-то испугался и замялся. Злат повысил голос:

– Успокойся, я не собираюсь интересоваться ценами и выяснять насколько ты облапошивал своего хозяина. Я хочу поговорить с ним совсем на другую тему.

– Это Веляй. У него дом в ясском квартале и лавка там же на базаре, – подумав, добавил, – Ещё есть двор за Булгарской пристанью.

– Веляй… Буртас что ли? Из Мохшинских?

– Не знаю. Но, с тех краёв точно. У него и весь товар оттуда. Он и соколами занимается, торг у него большой. С хозяином дела имеет. Я у него для дома певчих птичек покупал.

– Дорого?

– Какие птички. Если щеглы или дрозды с чижами, так нипочём. А соловьи иной раз как сокол стоят. Только я в этих тонкостях не разбираюсь. Моё дело деньги платить. И не переплачивать. Есть у нас слуга – он по певчим птичкам большой знаток. Сейчас с хозяином в степи.

– Ну, брат, Илгизар, – сказал Злат, когда повозка тронулась, – Кажись взяли след. Только бы не сорвалось. Ты драться умеешь?

– С мальчишками на улице дрался. Как все.

– Вот и хорошо. Лучше и не начинай. Теперь слушай меня внимательно. Если будет какая заварушка, ты не вздумай встревать, а тем паче меня выручать. Беги со всех ног к лошадям и скачи к ближайшей заставе. И ори, что есть мочи: «Караул!»

Когда уже лошадки понеслись по улице, добавил:

– Видишь, как дело повернулось? Голубки-то видать были почтовые.

XVI. Продавец птиц

По левую руку тянулись длинные амбары и заборы Булгарской пристани. У причалов теснились небольшие речные суда, суетились грузчики, возчики. Со дворов харчевен поднимались дымки и пахло чем-то вкусным.

– А чего мы сразу на дальний двор едем? – поинтересовался Илгизар.

– Любой торговец старается до обеда сам в лавке торговать, а после обеда обычно едет смотреть товар и отбирать чего-нибудь на завтра. Там нужно держать ухо востро. Птички товар особый и возле него всякий негодный народ крутится.

На недоумённый взгляд Илгизара пояснил:

– Кто таскает этому Веляю певчих птиц на продажу? Понятно, всякий дорогой товар возят те, кто этим кормятся. Соколов, кречетов возят издалека. Их поймать, натаскать, довезти немалая сноровка нужна. Этим люди из поколения в поколение занимаются. А кто в поле под Сараем будет с силками в траве лежать? Этим ведь на хлеб не заработаешь. Покупателя ещё найти нужно, а птицу это время кормить, держать. Расход, хоть и небольшой. Занимаются этим те, кто не при деле, самые что ни на есть бездельники. Проболтался день по полям или в кустах, вечером принёс Веляю. За сколько-нибудь. Всё не даром. Ему в его хозяйстве всё сгодится. Если не продаст в лавке, на корм соколам пойдёт. А то на корм и продаст. Они и на заказ ловят. Только раз этим делом не прокормишься, а постоянного занятия у этих людей нет, то и ждать от них ничего путного не приходится. Сегодня он с силками под кустом лежит, завтра помогает рагрузить-нагрузить. Послезавтра, глядишь, утянет, что без присмотра оставили. Человек без места, без дела – он самый опасный. Незанятым рукам часто работу находит дьявол.

Злат передал вожжи Илгизару и вытащил из под сиденья тяжёлый шиповатый кистень на стальной цепочке и стал прилаживать его в рукав. Помахав рукой и убедившись, что не мешает и со стороны не виден, добавил:

– Никогда не знаешь на что в таких местах нарвёшься. Так что держи ухо востро. Когда я буду разговаривать, стой в дверях.

Илгизару такое мнение о птицеловах не понравилось:

– Я тоже часто птичек ловил.

Наиба это только развеселило:

– Вот и понятно почему тебя загнали за тридевять земель учиться уму-разуму. Ибо был ты, видно, изрядным лоботрясом. Сверстники твои в это время поди родителям помогали. В лавке, в мастерской, по дому. Чего молчишь? Так дело было?

– Правда. Только мне не кому было помогать. Отец умер. Мать на подённой подрабатывала где могла. Меня уже предлагали в неволю продать. Мулла забрал учиться.

– Работник потребовался?

– Нет. Приехал к нам из Булгара. Поселился при мечети. Набрал учеников бесплатно, да ещё и кормил сам два раза в день. Но, строго было. Хмельного или свинины даже думать не моги. Пост – по всей строгости. И учил с усердием, с утра до вечера.

– Тогда поди уже птичек не ловил? Сюда тоже он прислал?

– Нет. В Сарай поехал, когда школу закрыли. У муллы нашего какая-то ссора вышла с монахом, что в Мохши приехал из Крыма.

– Из Крыма? Франк?

– Да нет, из наших. Говорили, что он туда был продан в малолетстве, принял христианство, выучился в школе и вот приехал проповедовать на родину. Наш учитель его и хотел побить вместе с нами. Стража не дала. Отвели всех к эмиру, тот позвал яргучи и велел рассудить по Ясе. Каждый сказал, что его веру хулили и толпа свидетелей это подтвердила. Ещё и городского кади позвали. А он с нашим учителем крепко не ладил, слишком, говорил, строг.

– Наверное, он, как и эн-Номан, считал, что тот плохо знал диалектику?

– В общем, заступаться за него не стал. Почесал эмир в затылке, да и велел обоим убираться из города подобру-поздорову. Нас отвели к городскому имаму. Он кого по домам разослал, а меня отправил с попутным караваном в Сарай, в медресе. Письмо дал к Бадр-ад Дину. Как раз в это время ехало в Сарай несколько купцов.

Двор Веляя выделялся сразу. Тремя большими голубятнями, высившимися, как башни замка по краям двора. На самом дворе стоял длинный амбар со множеством крошечных окошечек и пара длинных навесов, закрывавших от дождя большие клетки с птицами. Хозяин сидел в маленькой сторожке, приткнувшейся прямо у ворот.

Веляй был уже немолодой человек, сивый и розовощёкий, как многие уроженцы Руси, Мохши и Булгара. Просторная льняная рубаха была искусно вышита по вороту и рукавам затейливым красным узором, длинные волосы перехватывал по лбу узкий ремешок из мягкой кожи. На пальце правой руки блестел перстень с печатью. Хозяин. Наиба он узнал сразу и выбежал навстречу.

Хоть ворота были открыты, Злат не стал заезжать во двор, оставив повозку на дороге. Только моргнул Илгизару.

– Вижу неотложные дела привели тебя, достопочтенный, в мой бедный двор, – изображал радость Веляй. – Иначе бы ты навестил меня в городском доме или лавке. Угадал?

– Надеюсь, твоя проницательность сослужит службу и мне.

– Верный Веляй разобьётся в лепёшку, чтобы помочь верному слуге великого хана. Однако то, что мы встречаемся не дома, вовсе не означает, что я ничем не угощу дорогого гостя.

Илгизар, как и велено остался в дверях.

Веляй и впрямь не ударил в грязь лицом. Из накрытой белым платом большой корзины на стол явились лепёшки, чеснок, пучок зелёного лука и приличный кусок свиного окорока, присыпанного перцем. Рядом торговец водрузил глиняный кувшин.

– Квас. С мятой. – он налил в деревянную кружку и протянул юноше, – Не хмельное. Ну, а мы с почтенным Златом попробуем этот задок молодого кабана из северных лесов.

Злат с наслаждением понюхал лоснящийся кусок.

– Везёт мне в последнее время на свиные окорока.

– Не сомневаюсь, ты согласишься, что этот самый лучший.

Злат усмехнулся.

– Да, это совсем другой. На заказ возят?

– А где взять в Сарае кабана? Да ещё такого жирного, чтобы сала была на два пальца? Возят черкесы по зиме. Так это разве свиньи? У меня голуби жирней.

Квас был тёплый, но ядрёный. Настоящий хлебный. С мятой. Илгизары сразу вспомнился дом и он посмотрел на розовощёкого Виляя с симпатией. Злат отдавал должное окороку.

– Меня интересуют голуби.

– Давай попробую угадать дальше. Тебя интересуют почтовые голуби? (Злат усмехнулся). А ещё тебя интересуют дикие голуби. (Наиб нахмурился). Да не просто дикие, а вяхири?

– Что же ты замолчал?

– Весь Сарай третий день толкует об убийстве жены сокольничего. А на третий день ко мне, да ещё на дальний двор приезжает наиб самого эмира. Что должен подумать такой маленький и слабый человек, как я, едва увидев твоё лицо?

– Сгораю от любопытства.

– Он должен услышать раскаты грома и узреть блеск молний прямо над своей задницей и подумать, что может понадобится такому важному человеку в столь неподходящее время в столь неподходящем месте?

– И какая же мысль пришла в твою умную голову?

– Приятно слышать такие слова, хотя они и сказаны только из вежливости. Ведь, если бы эта голова имела хоть каплю ума, она ещё три дня назад велела бы моим ногам отнести мою задницу к ханскому дворцу.

– Как я понял, ты имеешь сообщить что-то относящееся к убийству?

Веляй сделал большую многозначительную паузу.

– Я скромный торговец птичками. Какое отношение я могу иметь к убийствам и сильным мира сего? Много лет я поставляю в дом Урук-Тимура певчих птиц. Бывает перепродаю ханских бракованных соколов. Иногда у меня просят что-нибудь на приманку для обучения. Или почтовых голубей на расплод.

– Ты начал слишком издалека.

– Просто ты не обратил внимание, что я сделал ударение на слово расплод. Почтовый голубь привязан к гнезду. Поэтому не каждого голубя можно продать. Ведь он улетит на родную голубятню, если его гнездо там. Должно пройти немало времени, пока голубь обзаведётся парой на новом месте, его нужно приучить возвращаться на новое место. Три месяца назад ко мне пришёл генуэзец, который служит дому Гизольфи. И попросил помочь. Он сказал, что ко мне скоро придут от Урук-Тимура и закажут голубей для кухни. От меня требовалось подсадить к этим голубям пяток почтовых, которые мне он оставит. Я так и сделал.

– Он не сказал зачем?

– Нужно быть полным глупцом не отличающим луну от солнца, чтобы не догадаться зачем. Помилуй бог, зачем ещё могут понадобиться почтовые голуби? И зачем их нужно доставлять тайно?

– Ты не знал, кому они предназначаются?

– Откуда? Мне хорошо заплатили и по правде говоря, я не видел во всём этом ничего предосудительного. Я вижу ты оказал немалую честь моему окороку. Я заверну тебе ещё с собой. Будешь вспоминать Веляя добрым словом. А юноша выпьет ещё мятного кваску.

Злат молча задумался. Его мрачность озаботила весёлого хозяина:

– Ты говорил много хороших слов о моём уме, а теперь огорчён тем, что от меня нет никакого проку. Ведь ты не узнал ничего нового. Я лишь подтвердил то, что и так было известно. Вот если бы я пришёл три дня назад…

– Что же ты не пришёл?

– Сначала я просто не знал, что там произошло. Убили жену сокольничего. Мало ли что… Только позже я узнал, что пропала Райхан. Вот тогда я понял, что без моих голубей здесь не обошлось.

– Ты думал, что об этом никто не узнает?

– Надеялся. Я вот сказал тебе сейчас, что не знал, кому предназначались эти голуби. Я не солгал. Но, я догадывался. Я ведь давно продаю в этот дом птиц. И не только птиц. Только у Райхан была клетка для птиц. Её тоже брали у меня. Бедная девочка любила птиц. Часто покупала и потом выпускала. Покупала новых.

– Бедная, – усмехнулся наиб, – Жену отца она убила одним ударом. Та даже не пикнула.

– Не верю! Я много лет продавал ей птиц. Знаешь каких обычно она просила? Щеглов, реполовов, чижей. Очень любила степных жаворонков. Простых и нежных птиц. Люди честолюбивые и характерные любят соловьёв.

– По твоему убивают только те, кто любит соколиную охоту?

– Я люблю соловьёв. А твоё сердце, наверное, сладко замирает при уханьи ночной совы или крике луня в камышах. Я купец, любящий деньги, а ты охотник. Хитрый, безжалостный, видящий ночью лучше чем днём, умеющий бить внезапно.

– Илгизар, а ты каких птичек ловил?

– Щеглов, реполовов. Овсянок. Ещё перепелов в хлебах.

– Неужто не ловил куропаток? – встрял Веляй.

– Ловил.

– Сразу видно, птичек не держал, ловил на продажу, – сделал вывод торговец.

– Заметно? – поинтересовался Злат.

– Серьёзный слишком. Такие обычно разводят почтовых голубей. Для дела. Булгарский? Щеглы, реполовы – птицы не здешние.

– Твой земляк. Мохшинский, – подтвердил Злат.

– Райхан ведь тоже в Мохши родилась. Урук-Тимур тогда там жил, вместе с Узбеком. Там детство её прошло. Вот и тянуло родных птичек слушать. Мать её тоже там осталась.

– Давно померла?

Веляй кивнул.

– Совсем молодой. Красавица была. Я её едва помню. Тоже тогда там жил. Она ведь из наших мест была. Белокурая такая, синеглазая. Её брат был известный в наших краях соколятник. Я её не застал, но люди рассказывали. Он и познакомил Урук-Тимура с сестрой. Он тогда у хана Тохты состоял при личной охоте. Сгинул потом в смуту.

– Не помнишь как звали?

– Помню. Туртас.

XVII. Малиновый квас

– Хватит своих лошадок бить на ханской службе. И так уже второй день их гоняю. Отведу-ка я их домой.

Голос Злата стал усталым, блеск в глазах потух. От былого охотничьего задора не осталось и следа. Теперь он едва понукал лошадей, пустив их быстрым шагом.

– Опять все ниточки ведут к этому самому Санчо, который уже никогда никому ничего не расскажет. Почему я думал, что Веляй замешан в этом деле? Помог человек передать почтовых голубей, не мог же он заранее знать, как всё обернётся. Зато теперь уже точно знаю, что за человек приходил к Урук-Тимуру. Значит, Туртас вернулся с того света.

– Говорили что он пропал?

– Исчез ночью с корабля. Не взял ни единой вещи. Я думал его тоже убили и сбросили за борт. Когда понял, что не его ножом Намуна зарезали. Эх! Надо бы Хайме сказать. Он ведь сейчас его ищет.

– Зачем?

– Поговорить, наверное, хочет. Все ведь уже давно забыли эту историю. Я Туртаса хорошо знал. Мы ведь в одной каюте жили. От корабельщиков и стражи отдельно. Я при письме состоял, а он при ханских голубях. Для них целая голубятня была сделана. Много людей было послано вперёд по пути хана. Чтобы можно было послать с голубем письмо на соседний стан. А оттуда дальше. К самому Сараю. И обратно. До самой Руси такие люди были посажены вдоль Волги. Не приходилось ещё хану забираться в такую даль, за леса. Побаивались. У Тохты было много врагов. Его отъезд им был на руку. Туртас был соколятником не простым. Лично при хане состоял. Его любимых соколов возил. Только сам любил больше ястребов. Говорил, с ними интереснее. Сокол, он с высоты нападает. Открыто. Увидел дичь, спустил птицу и смотри, как она её бьёт. А с ястребом нужно подобраться к жертве. И выпустить её внезапно. Наперехват. Поэтому и поставили его к голубям.

– Почему?

– С ястребом можно засесть невдалеке от голубятни и ловить отлетающих голубей. Пока ещё высоту не набрали. Или подлетающих. Дело это нелёгкое, голубь птица сильная и не всякий ястреб на него решиться напасть. Да и видит он его издалека. Но, если удастся перехватить почтаря с тайным письмом – дело того стоит. Туртас по таким делам большой мастер был. И голубей перехватывать, и тех, кто за ними с ястребом охотиться ловить. Поговаривали, благодаря ему какой-то важный заговор открыли. Тохта ему лично золотой пояс подарил. Я вот четверть века служу, а такой не выслужил. Мне говорил, что Тохта обещал его женить на девушке из Золотого рода, дочке какого-нибудь потомка самого Чингизхана. А это уже прямая дорога за ханский стол на пиру. Вот они куда, бывает, птички-то выносят.

Слыхал про князя Фёдора Ростиславовича? Был он из смоленских князей. Третий сын у отца. Ещё по молодости женился на ярославской княжне, но там свои дела, чужака к правлению не подпустили – тёща его всем верховодила. Вот, когда хан Менгу-Тимур потребовал русских воинов, и подался он в Орду. Да так полюбился здесь хану и его жене, что тот назначил его своим личным виночерпием. Стал вроде нашего Намуна. А потом хан и дочку свою за него замуж выдал. Сначала по монгольскому обычаю, а потом, как в Ярославле у Фёдора русская жена померла, то уже чин-чином окрестил хатунь именем Анна и в церкви обвенчался. В Ярославле у него дети остались от первого брака. Ну, ему тесть и пожаловал ярлык на княжение. Вернулся из Орды не бедным приживальщиком, а всесильным ханским зятем. Гургеном. Бывшая тёща, как губки не поджимала, но пришлось смириться. Однако, втихомолку пакостили, как могли. Плюнул князь-гурген на всё это дело слюной и поехал в Орду, хану плакаться. От ярлыка отказался в пользу малолетнего сына. Менгу-Тимур ему в утешение, а остальным в назидание и выдал зятю ярлык на всю Булгарскую землю и на Черниговщину. Весь край от Волги до Днепра и за Волгу до гор. Потом прибрал к рукам и отчину – Смоленск. Я встречал людей, которые помнили князя Фёдора Ростиславича. Говорят был он очень высок и виду богатырского. Были о него большая помощь и заступничество для наших митрополитов. Тесть их всячески жаловал и ярлыками награждал. Поговаривали, что скоро восторжествует во всей Орде православие.

– А что дальше с ним было?

– Известное дело. Был он тестем силён, а как хан умер и его талан кончился. Смута началась на долгие годы. Потом уже при Тохте сумел он вернуться в Ярославль, где его сын от первой жены помер. Не с пустыми руками приехал, деньги у него от прежних счастливых лет ещё оставались. Да и церковь его былых благодеяний не забыла. Так и княжил в Ярославле до самой смерти. Там и похоронен в соборе, который сам построил. Нынешний ярославский князь Василий Грозные Очи – внук его. Получается, что Менгу-Тимуру правнук. А Узбеку двоюродный племянник.

Туртас его часто поминал. Сам он был парень дерзкий смелый. В удачу верил. Даже невесту себе уже присмотрел. Говорил, пока мала ещё, а как подрастёт, может хан меня и сосватает. Правда, род её не здешний был, из Синей Орды, даже не от Батыя, а от его брата. Но, всё равно Чингизовых кровей.

Злат замолчал. Только смотрел куда-то вдаль поверх позолоченных неярким вечерним солнцем верхушек осокорей. Словно видел там давно прошедшее.

– Он, всегда ночью обязательно голубей навещал. Проверял. Или готовил к выпуску. Заранее отсаживал, чтобы меньше шугались. Вот и в ту ночь ушёл. А утром гляжу – его нет.

Наиб жил в русском квартале. Несколько десятков домиков окружили невысокую деревянную церковь с куполом-луковкой, на котором нахохлилось несколько ворон. Храм был, пожалуй, самым большим деревянным зданием в Сарае. Срубленный из толстых сосновых брёвен, он напоминал мощную и приземистую сторожевую башню из северных лесов. Среди кирпичных и глиняных домов Сарая Богохранимого, она выделялась, как тяжёлая кунья шуба среди халатов, кафтанов и плащей. Русские торговали в низовых городах строевым лесом, привозя его на больших неуклюжих судах с плоским дном и широкими настилами-палубами. Бывало сплавляли по реке целые срубы. Церковь построили из своего отборного товара. В ней даже среди южного зноя всегда пахло смолой, далёкими северными лесами.

Караулка на въезде в квартал была пуста и дверь её была завязана рваной верёвкой.

Злат жил одним двором с замужней сестрой, под присмотром которой доживал его отец – старый священник. Наиб занимал небольшой флигель в глубине двора. Однако домой он заходить не стал, только крикнул племянникам, чтобы забрали лошадей.

– Думаю, пока суд да дело, нужно нам сходить к епископу Измаилу. Чтобы нас не опередили Туртас и Хайме. Тогда, кто знает, как это может обернуться.

Они направились к храму. Небольшая обитель, укрывшаяся за крепкой оградой позади него выглядела безлюдной. Пройдя между церковным крылечком под затейливым шатром и длинным епископским домом, подошли к запертым воротам. Епископ Софония и его люди с ханом на Кубани. На двери дома узорчатый бронзовый замок, уже потускневший за два месяца. За воротами обители тоже не звука.

– Эй, православные! Есть кто живой?

Пока со скрипом отворялась калитка, Злат осмотрел зазубрину над воротами.

– Высоко. И не подойти незаметно – позади площадь. Бросили нож. Вон оттуда из-за угла.

Он показал на дом епископа.

За воротами словно остановилось время. Высоченный забор отгораживал двор от окружающего мира, только крыша церкви заглядывала сюда из бездонного недвижимого неба. Над ней затейливо играли голуби, поднятые с чьей-то голубятни. Среди этого безмолвного покоя и доживал свой долгий век бывший сарский епископ Измаил. Он был уже даже не стар, он был древен. Даже не стал вставать навстречу гостям с кирпичной суфы у стены, застеленной козьими шкурами. В комнате было почти темно. Только горела лампада у иконы в углу.

Старик был явно удивлён приходу и даже немного обрадован:

– Искатель грешников посетил мою скромную келью?

– Я всегда лишь иду по следу других людей. Мне хочется знать зачем сюда приходили они.

Повисла тишина. Старик не откликнулся на слова ни единым вздохом.

– Вчера сюда приходил человек бесследно исчезнувший девятого августа 6820 года от сотворения мира. Если ты помнишь, в этот день этот грешный мир покинул хан Тохта. Мне интересно, зачем он спрашивал тебя? И зачем воткнул в ворота обители нож?

– Давно стал прахом могучий хан Тохта. А его тень, видно, будет преследовать меня до могилы. – старик усмехнулся, – Ну, ничего, скоро уже встретимся. Только, я ничем не могу помочь тебе. Тот человек, что приходил, которого тоже преследует ушедшая тень, напрасно потратит время. Что делать живому человеку среди давно ушедших теней?

– Может этот человек хочет найти справедливость ещё в этом мире?

– Это понятно. Только я сам уже тень. И спрашивать меня, всё равно, что вопрошать мертвеца. Ты думаешь я говорю загадками или уже совсем выжил из ума и несу околесицу? Вовсе нет. В том то и беда, и мука, что тело моё живо, и ум мой жив. А уста мертвы. Чтобы заставить человека замолчать навсегда, его нужно убить. Но, есть ещё один способ. Если этот человек священник.

– Нужно ему исповедаться?

– Видишь, как ты быстро догадался. Поэтому я ничего не скажу тебе. Не скажу этому человеку. Как не сказал ничего двадцать лет назад посланцу митрополита Петра.

– И он за это лишил тебя епархии?

– Не за это. Он решил, что я причастен к смерти Тохты.

– Почему он так решил?

– Вечером накануне хан приезжал ко мне на корабль и я его угощал. А на следующий день он умер.

– Чем ты его угощал?

– Гороховой кашей с грибами. Как раз был Успенский пост. Мы сидели вдвоём. Присутствовал только ханский телохранитель, который попробовал пищу перед нами. На следующий день они оба умерли, а я остался жив.

– Ты не чувствовал отравление?

– Больше я ничего не скажу. Конечно, я быстро догадался, что произошло, но прежде чем я сообразил, что мне со всем этим делать, мои уста были запечатаны. Я не могу ничего сказать об этом. Ибо, как провести грань между сказанным и открытым.

– Но, ты же можешь рассказать мне о чём вы говорили с ханом?

– Конечно. И не только об этом. Потом ты сможешь мне задать вопросы. Но, они не должны быть никак не связаны со смертью хана. Хан ехал на Русь наводить порядок. Хотел узнать чем может помочь православная церковь. Мне ведь уже приходилось в самом начале служения ездить туда мирить князей. Время тогда было лихое. Как умер Менгу-Тимур, его брат Туда-Менгу власть удержать не смог. И пошла котам радость, мышам слёзы. Началась в улусе смута.

Ханов стало много, а это считай ни одного. Каждый искал себе сторонников, где можно. Тот мусульманином себя объявит и кричит, ко мне правоверные, бейте неверных. Другой буддист, в Китай гонцов шлёт. Тот с персами заигрывает, тот с генуэзцами.

Тогда митрополит Максим из Киева еле ноги унёс на север, во Владимир. Там и умер. Он твёрдо стоял за крепкую власть. За хана Тохту. Чем навлёк немилость Ногая. Предшественник мой епископ Сарайский Анфим мученической смертью погиб. Недавно 11 июня память была. Епархия тогда в Переяславле была, как раз на границе степи. У Ногая почитай под боком. Я тоже там поначалу сидел. Только ещё раньше Максима на север ноги унёс. Потом к Тохте уехал. Возле него и был до конца. Уже когда смута окончилась, в Сарае поселился. Митрополит из Киева уже позже бежал. Когда Тохта с Ногаем насмерть сцепились. Ногай, пытался на западе союзников искать и в Персии, поэтому стал против православия. Ему, говорят, русские буйну голову и срубили. Но, больше чем о русских делах толковали мы с ним тогда о франках.

– Почему с тобой? Ты же не франк?

– Мне хан верил. Я ведь к нему приехал, когда ещё не было ясно чья возьмёт. Силён был Ногай, старший в роду. Скольким ханам к тому времени шею свернул. Да и кому рассказывать о франках, как не греку из Константинополя? Это нам здесь они все на одно лицо. Пугают нас крестовым походом, когда по приказу папы римского двинутся на нас все короли и рыцари. И было чего бояться. Сто лет назад вот так захватили франки Константинополь и положили конец золотой Византии. Сто раз подумаешь, прежде чем с таким врагом связываться. А хан, как раз незадолго перед этим генуэзцев из Орды вышиб. Они уже совсем стали за время смуты в Крыму хозяйничать. Да ещё на Кавказе крепостей настроили, стали черкесов и зикхов мутить. С нашим врагом персидским ильханом дружбу водить. Да ещё скупали по кочевьям мальчиков на продажу. Хан и разрубил весь этот узел одним махом.

– Помню, – кивнул Злат, – Я тогда только в службу вступил, был у писца помощником. Ходил с ним конфискованное у франков имущество описывать. (Он наморщил лоб). Дай Бог памяти, был 6816-й год. 1308-й, если по римскому календарю.

– Вот с этого всё и началось. Едва вышибли одних, как словно тараканы из щелей полезли другие. Появились у хана посланцы от Венеции, папы римского, германского императора. Каждый свою сторону гнёт. Папа помощь сулит, император помощи просит и этого папу на чём свет стоит, лает. Венецианцы хвалу поют изгнанию генуэзцев и сами на их место просятся. И все друг друга ненавидят насмерть. Мы в Византии это гораздо раньше увидели и поняли. Потому и сидит снова в граде Константиновом православный император. И шлют оттуда на Русь митрополитов и пастырей. Только цепко сейчас держат за горло византийцев франки. Везде уже их конторы, фактории, монастыри. Тем ромеи и спасаются, что сами франки грызутся между собой почище пауков в банке. Ладно бы только торговцы из Генуи и Венеции. Рыцари из орденов, подчинённых самому папе, между собой враждовали. Были тогда тамплиеры – они за Венецию стояли. А госпитальеры за Геную. На море каталонцы стали забирать такую силу, что подобрались к воротам Византии того гляди вышибут оттуда остальных франков. Византийские императоры с ними долго дружбу водили. Потом поняли, что французов каталонцы вышибают, чтобы на их место сесть.

– В наших краях их пока не видно.

– Дай срок. Лет пятнадцать назад, говорили архиепископом в Крым каталонца ставили. В Византии тоже всё не сразу было. Сначала каталонцы воевали с врагами греков в Италии. Потом император Андроник попросил войско для борьбы с турками. Те приплыли, да и остались. Насовсем. Вот и получалось, что последний надёжный защитник и покровитель православия на то время был хан Тохта.

– Ты так ему и сказал?

– Так и сказал. А ещё сказал, что Русь становится главным оплотом православия. И, если это случится, то будет наш хан заместо византийского императора. Ибо император – это защитник и победитель. Напомнил, что один из врагов наших персидский ильхан уже метил на это место. Дочку византийского императора в жёны хотел. Сейчас тебе, наверное, смешны такие разговоры, но ведь тогда всё было по другому. Только закончилась многолетняя смута в улусе, поднималась торговля, росли города. Хан ведь не зря плыл на Русь. Он и там хотел навести покой и порядок. До сих пор ведь ею правили через леса. По доносам, да докладам. Посылая баскаков с отрядами. Ты думаешь, только нам православным это нужно было? Булгарские купцы больше нашего за эту поездку ратовали, мошны не жалели, чтобы хана встретить.

– А кому хотелось, чтобы он не доехал?

– Это ты уже у других спроси. У хана со мной об этом разговора не было, – старик замялся, и продолжил, – Я лишь сказал ему, что надо бы побольше с византийцами дружить. Они ведь митрополитов назначают.

– Метил в митрополиты?

– Если бы хан занялся церковными делами, то он мог бы не только митрополита назначать. С императором можно было много до чего договориться. В угоду папе патриархов меняли. А чем хан хуже? Чего уж теперь отрицать. Обуяла гордыня. За неё и наказан.

– Ты ел ещё после отъезда хана?

– Нет. Только напился кваса. И отравился.

– Квасом?

– Да. Именно квасом. Только его выпил, как стало меня выворачивать наизнанку. Но, ничего. Отлежался. Больше ничего тебе сказать не могу.

Когда гости уже выходили, Измаил вдруг добавил, ни к кому не обращаясь:

– Хороший был квас. Малиновый. Редко в наших краях такой попробуешь.

XVIII. Искусство вычислений

– Старого закала, дед, – одобрительно буркнул Злат, когда они вышли во двор, – Кремень! Хотя и здесь, наверное, гордыня. Однако, за тайну исповеди гонения принял без колебаний. Я его помню, ещё когда он во главе епархии стоял при Тохте. Настоящий архирей был. С посохом. Из гнезда митрополита Максима. Ещё из киевских.

– Нынешние другие? – поинтересовался Илгизар.

– Тогда митрополиты в Киеве сидели. Матери городов русских. Волынь у них под боком была с тамошними сильными князьями. Черниговщина, Смоленск – всё рядом. До Царьграда близко и до Орды. Потому ближе им были дела Волынские. А значит Польские, Венгерские, а заодно Византийские, Болгарские, Сербские. Владимирская Русь была для них Залесьем, а Новгород так и вообще полночным краем. Потому гнули митрополиты ромейскую линию. Самое главное – борьба против папёжников. А до Залесья и руки, почитай, не доходили. Там даже князья ещё на моей памяти в грамотах языческими именами писались. Тверской князь так и звался Ярославич. Хоть по церковному его отец был Афанасий. Ладно простой народ. Мы, бывает и вовсе под прозвищами живём. Что я Хрисанф знают человек десять. Но, когда князь в грамоте пишет… Ногай всё это порушил. Он как раз тем краем, что по Днепру владел. Когда пошла заваруха стал искать союзников на Западе, да в Персии. Тогда Максим ноги и унёс из Киева за леса. Галицкий князь попросил себе другого мирополита. Париарх поставил тамошнего епископа Нифонта. Стало два митрополита. Один во Владимире, один в Галиче, но Киев за Максимом остался. Вскоре он помер и вроде как опять один митрополит остался. Ан нет! Новый то в Галиче сидел – много кому это не нравилось. Ибо считалось, что он из рук галицкого князя смотрит. При живом митрополите помалкивали, а как он вскоре помер, тверской князь послал в Царьград своего епископа Геронтия со всеми регалиями, что от Максима остались. Только императору галицкий князь был ближе и дороже. Поставили митрополитом Петра с Волыни. Он, чтобы с нестроением покончить, поехал сам в Залесскую Русь порядок наводить. Там его встретили неласково. тверские князья целый собор на него напустили. Отбился. В то время начали дела ордынские к северу поворачиваться. Пётр и ждал Тохту в Нижнем Новгороде. Поговаривали у него с Измаилом изначально нелады были. Измаил ведь уже плотно у ханского порога сидел.

– Измаил за Петра был?

– Кто его знает? Он ведь из старых, максимовских. Сам же слыхал – в Переяславле раньше сидел. Потом при хане. Кто знает, как бы дело повернулось, если бы Тохта до Руси тогда доехал. Хан не тверской князь и не собор из-за пазухи. Хотя, с другой стороны, Пётр к тому времени уже порядок навёл в своих делах. А Тохта порядок любил. Только после его смерти уже в Галич особого митрополита снова поставили. А вот сами галицкие князья уже при нём в союз с Тевтонским орденом вступили. Как раз, когда его великий магистр под бок к Новгороду перебрался. Да ещё галицкие князья с тверскими стали знаться-родниться. Они давно на Рим смотрели, королевские короны оттуда принимали. Известное дело, что и митрополиты их за унию. Пётр потому во Владимир и отъехал. По сей день русская митрополия разъединена. Сейчас в Галиче Феодор сидит, в Москве Феогност. Как и предсказывалось, идёт от этого разъединения немалая смута.

Златом овладели воспоминания:

– Я ведь тоже в Сарай с Измаилом приехал. Мой родитель до этого в Укеке священствовал.

– Так ты на Руси и не был?

– Нет. В Орде родился, в Орде вырос. Вот, ведь, сболтнул, старый хрен про малиновый квас. По такой жаре. Сразу захотелось. Слушай, Илгизар! Мы с тобой со вчерашнего дня без роздыху мотаемся, на земле под звёздами спим – пора дать раздохновение и радость ослабшим членам. Надо бы в баню сходить (Он на миг задумался). У нас здесь сейчас горячую баню не найти. Воскресенье. Все топили вчера. Поэтому направим-ка мы свои стопы в булгарский квартал у пристани. Передохнём там, помоемся. Потом пойдём, не спеша к водовозам, узнаем новости.

Пошли короткой дорожкой среди амбаров ограждающих причалы. Тропка шла в тени от высоких верб и не было такой пыли, как на большой дороги. Высокие лопухи местами смыкались, загораживая проход. Пахло молодой коноплёй. Над пурпурными колючками чертополохов гудели пчёлы.

У входа в булгарский квартал в тени забора скучал древний старик, возле которого на земле присел шустрый мальчик лет десяти. Хоть караул днём и не выставляли, но за приходящими нужен догляд. Мало ли что.

– В баню мы, отец, – остановил взмахом руки наиб поднимающегося навстречу деда. И, мальцу, – Сиди, сиди, дорогу знаем.

Когда они завернули в переулок, Злат засмеялся:

– Бьюсь об заклад, когда подойдём к бане, хозяин уже будет нас встречать у крыльца. Мальчонка уже поди со всех ног мчится окольными путями, чтобы предупредить. Здесь у них порядок, чужих не жалуют. Ночью сторожей ставят не только на въезде с дороги, но и со стороны пристани. Живут крепко. Соборная мечеть у них – лучшая в Сарае, после ханской. А вон в тех больших домах живут грузчики артелями. Сотни три, не меньше. Народ холостой и неслабый. Лет пять назад у самой заставы на дороге запоздалого купчишку ограбили. Видели, что побежали разбойники сюда, в булгарский квартал. Я, к ним, а мне – ничего не видели, ничего не ведаем. Никто не пробегал. И приметы купчик толком не запомнил. Ах вы, думаю, хитрые задницы! Это теперь повадитесь прохожих грабить. Ваша правда, говорю, наверное они лодочкой ушли на тот берег. В кусты. Давайте, говорю, помогайте властям. Собирайте пятьсот человек да и прочешем весь тот берег облавой. И гонял их три дня по крапиве и ежевике. Смотреть страшно было на третий день. С тех пор на здешней дороге вот уже пять лет даже комаров не хлопают.

Банщик, как и было предсказано, ждал на пороге. Время было удачное. Послеполуденные посетители уже разбрелись, а вечерние ещё не пришли. Хозяин был рад редким гостям:

– Какой травки заваривать? Мяту, смородиновый лист или липовый цвет?

– У тебя квас малиновый есть?

– Найдём. Пока моетесь, принесут. Вот мыло с запахом роз. Может каменку разогреть? С веничком? Я быстро.

– Не нужно. Принеси мне гребень небольшой. Для бороды.

Когда хозяин ушёл, Злат довольно заметил:

– Лучше булгарцев никто в банях не понимает. Они и хамамы устраивают на персидский манер, ещё с давних пор у хорезмийцев научились. И с веничком у каменки не дураки попариться. Даже здесь многие у реки баньки срубили. Хотя и дорогое удовольствие. Хозяин ловко придумал. Река рядом, воду возить не нужно. За забором Булгарская пристань, лесные и дровяные склады. С одной стороны, всегда можно щепками и обрубками на истопку разжиться, с другой – полно приезжих летом, которые на кораблях живут. Им баня под боком в самый раз. Да ещё вечером с работ на причалах народ придёт помыться перед вечерним намазом. Золотое дно.

Он, не спеша разделся и пошёл в жаркую комнату, прихватив холщёвую простыню.

– Если народ подвалит, уйдём в отдельную комнату. Здесь есть для тех, кто побогаче.

В огромной чаше посередине, похожей на маленький бассейн, играла бликами горячая вода, у потолка плавал пар, пронизанный солнечными лучами. Злат развалился на горячем каменном лежаке и блаженно закрыл глаза.

– Булгарцы Сарай не любят. Живут особняком, как в крепости. Чужой им город. Всё не могут забыть, как ханы жили в Булгаре, Укеке да Мохши. Тогда они вертели делами. Все ханские уртакчи, торговцы казёнными товарами, были булгарцы. У сбора дани – они, на монетных дворах – они. Здесь всем верховодят хорезмские. А на базарах персы, армяне. По денежным делам евреи большие мастера. Целый квартал арабов. Сейчас потихоньку и франки появляются. Их пока мало, но делами уже ворочают большими. Да чуть не полгорода черкесов и зикхов. Те тоже особняком держаться. Свой язык, свои порядки. Кипчаки уже скоро совсем не будут себя чувствовать хозяевами, хоть их и больше всего. А мы, да булгары с мордвой и ясами-буртасами здесь явно пришлые.

В дверь заглянул цирюльник с блестящим тазиком:

– Побрить, мозоли срезать?

– Мы ненадолго, – махнул рукой Злат, – Только помыться. Скажи хозяину, чтобы с квасом поторопился.

Голова исчезла. Тем не менее не спешили. С удовольствием взбили розовую пену на лубяных мочалках, обливались горячей и студёной водой. Вышли отдыхать в раздевалку, где уже ждал кувшин с малиновым квасом. Разлили по деревянным ковшикам.

– Теперь понял, почему старый хрыч так напирал на слово малиновый? Запах и вкус сильный. Легче подмешать чего-нибудь, чтобы незаметно было.

– Но, ведь хан кваса не пил.

– А, если бы выпил, был бы жив. Как и Измаил. Помнишь что эн-Номан говорил? Долго действующий яд. А в квасе было простое рвотное. Чтобы этот яд вывести из тела. Правильно сказал Измаил, разгадать такую загадку было легче лёгкого. Вот ему и закрыли рот исповедью. Да ты пей квас, пей. В здешних краях такой редко попробуешь. Зря что ли эн-Номан тебя мясом кормил? Не для того, чтобы ты жаждой мучился. Ну, а теперь давай покажи свои способности в диалектике. Как там правильно нужно говорить по учёному?

– Наука о мышлении – это логика.

– Тоже учите?

– Немного, – поскромничал Илгизар. – Три человека едят из одного котелка. Если они после этого умерли, то сразу станет ясно, что их отравили.

– Самое главное, – поддакнул Злат, – сразу будет понятно, кто отравил.

– Значит, всё это было для того и задумано, чтобы не поняли кто отравил.

– Ибо удрать ему было некуда. Все были на корабле.

– Тогда непонятно зачем убили Намуна

– Если бы сразу двое свалились одновременно, то догадались бы, что они и отравились одновременно. Можно было сразу подумать на долгодействующий яд. А так лекарь так и не смог определить от чего умер хан. Хотя он сильно почернел и было видно, что дело не чисто. Кроме того, он ел уже и после смерти Намуна – можно было подумать, что тогда и отравился. А так никому и в голову не пришло, что его отравили за день до этого. Кроме того, яд на всех действует по разному. Если один почувствовал недомогание раньше, то лекари могли вовремя догадаться в чём дело и найти противоядие. Непонятно одно. Тот, кто убил Намуна, и кто положил яд в гороховую кашу – разные люди. Они находились на разных кораблях. А ещё интересно, зачем Туртас приходил к Измаилу? У меня нет ни малейшего сомнения, что это был он. До смерти Тохты ему нет никакого дела. Да и за Намуна ему ни к чему мстить. Нужно всё это скорее Хайме рассказать.

– Он ищет, кто убил Намуна?

– Да. Давняя история. Видел, он до сих пор хранит нож, которым якобы убили друга. Нас же с тобой должно больше интересовать, кто кинул свиную ногу во двор жирного Сулеймана и кто отправил на тот свет бедного Санчо. Ради этого мы можем даже позабыть о сбежавшей Райхан.

– Урук-Тимур скоро приедет.

– И что? Дочка зарезала жену. Уж не ханская ли стража должна была их разнимать? Мы дали знать на все заставы, уведомили караулы. А вот свиная нога не даёт спать самому шейху эн-Номану. Значит на её манящий аромат мы и должны идти. Только кто бы подсказал куда? Твои науки здесь не помощницы.

– Почему, – обиделся за науки шакирд, – Науки тоже занимаются поиском неизвестных. Значит могут пригодится и здесь. Есть даже специальная книга «Китаб мухтасаб аль-джабр и ва-ль-мукабала» великого учёного Абу Абдуллаха аль-Хорезми. Об искусстве вычислений. Неизвестное там нужно выразить через известное и вычислить результат.

– Надо же до чего просто, – скривился наиб, – Чего же мы тогда бегаем третий день? Займись-ка, брат Илгизар вычислением, а я пока полежу, тебя послушаю.

Однако юный последователь великого аль-Хорезми и не думал сдаваться. Он немедленно взялся за дело.

– Первое преступление – кража денег. Здесь всё известно. Всё понятно. Деньги украл Санчо. Второе преступление – подбрасывание свиной ноги. Здесь тоже всё понятно. Его совершил Санчо. Есть здесь что неизвестное? Это причины. Один и тот же человек совершает два совершенно разных действия. Но, они должны удовлетворять одного человека и подходить обоим преступлениям. Что хотел сделать человек, совершивший первое преступление? Скрыться с деньгами. Что хотел сделать совершивший второе? Он хотел вызвать злобу на франков. Что должно было произойти утром после совершения первого преступления? Бонифаций должен обнаружить пропажу денег и Санчо. А после второго? Генуэзцам бы выдвинули обвинение в святотатстве и потребовали выдать виновного. Как видим, здесь прекрасно одно объясняет другое и нет никаких противоречий. Теперь третье преступление. Здесь всё ещё проще. Санчо убит, деньги пропали. Неизвестны, в данном случае, убийцы. Что мы про них знаем? Только то, что это были сообщники Санчо. Не имеющие никакого отношения к двум первым преступлениям. Скорее всего, они должны были помочь ему скрыться, ограбили и убили.

– Пока ничего нового ты не навычислял.

– Есть ещё одно преступление. В нём тоже участвует наш Санчо. Он получал послания от дочки Урук-Тимура. Убийство в доме сокольничего, во время которого пропали ещё и деньги с драгоценностями, произошло в ту же ночь, что и остальные преступления. Здесь тоже есть неизвестный. Вернее, неизвестная. Которая приходила в тот день под фатой. Очень похоже на первое преступление. С той лишь разницей, что похитительница исчезла. Если бы убийцы не попались водовозам, ситуация была бы один в один, как в первом случае. То, что во всех этих случаях присутствует Санчо, указывает на то, что и сообщники были одни и те же. По крайней мере теперь уже чётко вырисовались три неизвестных. Два мужчины и одна женщина.

– И, возможно, Райхан находится там, куда не довезли Санчо. – закончил мысль Злат. – К сожалению, всех их знал один Санчо. Единственный ниточка, которая у нас в руках – та самая телега, что мы оставили у водовозов. Облачимся мой юный друг в наши пыльные одеяния, расплатимся с гостеприимным хозяином и отправимся к верному Бурангулу. А то он уже поди решил, что про него забыли.

XIX. Диковинные сапожки

Не зря говорят, на ловца и зверь бежит. Едва вышли на дорогу, как позади загрохотала пустыми кувшинами телега водовоза.

– Вот хорошо, как раз и доедем, – обрадовался наиб.

Но, он не успел даже дать знак водовозу остановиться. Тот взволнованно закричал.

– Мы уже полдня вас ищем. Во дворце сказали – домой поехал, в русском квартале, что в сторону Булгарской пристани ушли. Там вас никто не видал.

– Никак Бурангул меня чем хочет порадовать?

– Порадовать нечем. Сегодня на Чёрной улице ещё одно убийство. Бурангул велел никому не говорить пока тебе не скажет. Так что мы пока даже стражу не вызвали. Он сам сейчас там.

– Кого убили?

– Вдову какую-то. Я ничего не знаю. Меня послали тебя искать.

– Ну что, брат Илгизар, – бросил помощнику наиб, усаживаясь возле кувшинов. – Сейчас тебе прибавятся ещё неизвестные. Поторопиться нужно, а то скоро уже темнеть начнёт.

На Чёрной улице было как всегда тихо и безлюдно. Повозка Бурангула одиноко стояла возле запертых ворот, скрывая за собой нескольких человек. Старшина водовозов был преисполнен важности и усердия.

– В полдень нашли. Здесь вдова одна живёт. По имени Шамсинур. С нами у неё договор – три раза в неделю привозим свежую воду. Сегодня человек приехал, никто не открывает. Такого никогда не было. Стучал-стучал. Потом странным показалось, чего собака не лает. Здесь здоровущий кобель такой, его хозяйка всегда привязывала в углу, пока воду наливал. Залез на забор. Собака дохлая лежит. В доме хозяйка мёртвая. Как мне сообщили, я велел никому не говорить и прямо к тебе послал. Совсем недалеко от места, где ту телегу с убитым франком задержали.

– Молодец, – похвалил наиб, – Теперь можно открывать калитку и посылать за стражей. А мы пока посмотрим, что к чему.

Сначала подошли ко псу.

– Видать, отравили.

Злат огляделся. Двор был очень большой, просторный. Дом был даже как-то маловат для него. Зато огорожен на совесть, глиняной стеной выше человеческого роста. С одной стороны, видно бывшая конюшня, ныне пустая, вычищенная и приспособленная под амбар. С другой летний домик из дерева с большими окнами, обвитый виноградом. Возле него темнела кучка небольших необычных ёлочек. Такие же росли вдоль забора. Ёлочки сразу привлекли внимание наиба. Он подошёл и стал их рассматривать.

– Это что же за деревья такие? Можжевельник – не можжевельник.

Водовозы тоже подтвердили, что на можжевельник похоже.

– Наверное, с Кавказа привезли.

– Деревья не молоденькие. Не меньше двадцати лет здесь растут.

Дом тоже был немного необычным. Большие окна с мощными ставнями, да и крыша высоковата. Наличники и ставни с пёстрой затейливой резьбой.

– Узор, вроде как монгольский. Кто сюда воду возил?

Вперёд выступил высокий парень.

– Что за люди здесь жили?

– Одна хозяйка. Слуг у неё не было. Место глуховатое, но она собаку здоровенную держала. Поэтому всегда сама ворота открывала и собаку привязывала.

Злат внимательно осмотрел собачью цепь. Дорогая штучка. На длину не пожадничали. Пёс мог свободно разгуливать от ворот до входа в дом.

– Откройте ставни, чтобы посветлее были, – приказал Злат.

Ставни распахнулись и неожиданно за ними обнаружился плотный войлок, наглухо закрывавший оконный проём.

– Это что же она с зимы окна не разделала? Такая жара! – удивился наиб.

Долговязый водовоз сразу это отверг:

– Окна ещё с весны всегда были открыты. И ставни. Ни разу летом не видел их закрытыми. Три года сюда езжу.

Из душного мрака дома пахнуло мускусом и ещё чем-то сладковатым. Илгизар стал срывать с окон войлок, и вечернее солнце осветило просторную уютную комнату, всю увешанную войлочными кипчакскими коврами. Ими был устелен пол, покрыта просторная суфа у стены. На суфе лежала сама хозяйка этого мягкого гнёздышка. Никакого беспорядка, следов борьбы. Всё на своих местах. даже потухшая лампа бережно поставлена на невысокий резной столик посередине между каких то коробочек. Только удушливый запах и связанные за спиной руки хозяйки разбивали эту идиллию.

Злат наклонился над телом, осмотрел пол возле суфы. Поднял изжёванный платок.

– Рот затыкали. Потом платок вытащили. Видишь эти следы на шее и пальцах? Ожоги. Видно прикладывали раскалённое железо. Что то узкое. Нагревали на лампе. Теперь понятно для чего войлок на окнах. Хозяйку связали, заткнув ей рот. Но, ему нужно было с ней поговорить. Улица хоть и малолюдная, но не совсем пустая, да и шум здесь слышно далеко. Вот и закрыл окна войлоком. Это явно был не грабитель. Ничего даже не искал. На женщине серьги, браслет, кольца. Что-то хотел узнать.

Наиб прошёлся по комнате, мягко ступая по толстому узорчатому войлоку. Поднял глаза в потолок.

– Вон почему дом выше обычного. Раньше он по чёрному топился, очагом посередине. В потолке дыра была для дыма. Потом очаг разобрали, сложили суфу с дымоходом. Дыру заделали. Видно, дом этот строил кто-то из монголов или уйгуров. Потому и двор такой большой – там юрту ставили. Старый хозяин, видать, в смуту после смерти Тохты сгинул. Тогда много тех, кто Будды и чёрной веры держались, голову потеряли. Или сбежали. Новый хозяин переделал дом на хорезмский лад.

Злат поскрёб затылок.

– Даже не припомню, кто в этом доме при Тохте жил. Хотя бывал частенько на этой улице. Судя по юрте во дворе, какой-нибудь колдун.

– Почему?

– В чёрной вере считалось, что с духами можно говорить только в юрте. В дому никак. Вот и ставили юрту во двор. Надо бы покойнице руки развязать, а то нехорошо как-то… Судя по всему это дело не по нашей части. Сейчас передадим тело здешнему старосте и пускай у него голова болит. Это его обязанность убийцу искать. Если родственники погибшей жалобу подадут, то придётся всей улице на виру скидываться, коли его не смогут выдать. Такой порядок. Вот мы ищем тех двоих, которых водовозы на этой улице с мёртвым телом задержали, а ведь может оказаться, что они и не убийцы. Вот также нашли тело в своём квартале и решили от греха подальше отвезти в другое место. Или в реку спустить. Иначе диван заставит квартал виру платить.

Увидев, что Илгизар копается с узлом, Злат вытащил нож и поспешил на помощь:

– Дай разрежу, – и замер, – Смотри какая интересная верёвочка попалась. Даже не верёвочка, а шёлковый шнурок. Дорогая вещь. Ай-яй-яй! Как же я сразу не заметил. Рука в этом месте истыкана. И на шнурке следы. Развязать пытался. И разрезать. Тыкал остриём в узел, а оно соскакивало. Лезвие, видно, тупое было, не взяло шнурок.

Злат осторожно разрезал путы, стараясь не задеть узел. Потом завернул его в платок.

– Мудрёный узел. Нужно будет показать его на пристани. Там по узлам доки.

Во дворе раздались новые голоса. Подошёл уличный староста с помощником.

– Заходите, не стесняйтесь. Это по вашей части. – окликнул наиб, – За родственниками послали?

– Одна жила, – пояснил староста, – Как муж умер пять лет назад, так даже слуг не держала. Только собаку страшенную (Он с опаской покосился в сторону дохлого пса). Да гостей водила.

– Не скучала, значит.

Своего отношения к покойнице староста не скрывал:

– Женщина была молодая, красивая. Муж у неё был старый, из персов. Лавку держал на Большом Базаре. Как умер, всё ей осталось. Лавку продала, деньги были. Женихи вокруг неё крутились. И свахи захаживали (замялся), и сводни.

– Часто? Сводни, спрашиваю, часто ходили? Когда в последний раз видал здесь гостей?

– Да вчера днём и видал. Немолодой такой, в чёрном кафтане. Долго ещё через забор разговаривал, пока впустила.

– Видел, когда уходил?

– Нет. Я же за ней не слежу.

– Я уж и так понял, что не следишь. Второй труп на вашей улице за три дня. И никто ничего не видел. – Злат сделал многозначительную паузу, – А теперь слушай меня внимательно. Я могу тебя выручить. Забрать это дело себе помимо Дивана. Мне и так этого франка навесили, что здесь нашли. Но, и ты должен мне помочь.

– Да я… – обрадовался староста.

– Да ты… – прервал его наиб, – Хоть убейся об стену, но найди мне свидетелей, которые в последние дни хоть что-то видели. Кто сюда приходил, кто уходил, подозрительный – неподозрительный, мне всё равно. Покойницу схороните, собаку зароете. Дом я пока опечатаю и завтра опишем имущество на хана. Но! Если через два дня не будет обещанный свидетель, дело отправлю в Диван. Говоришь у вдовы деньги водились?

– Не могло не водиться. Но, не дура же она их дома в сундуке держать. Скорее всего, у какого менялы в городе.

– Что за народ сейчас живёт на вашей улице? Сам вот ты чем промышляешь?

– Книгами торгую. На заказ. Лавку не держу, а на заказ переписываю. Каллиграф. Нас тут двое. Есть, кто хиромантией занимается, гаданием. Врач, один гороскопы составляет. Вот он как раз ночами не спит – за звёздами наблюдает. Нужно будет его поспрашивать. Несколько домов вообще пустуют. После смерти хозяев их забирали в казну и потом продавали за бесценок. Покупали на перепродажу, да так и не нашли желающих. Окраина…

– Из старых уйгуров есть кто?

– Есть. Старики. Век доживают. Дети в городе.

– Хорошее у вас местечко.

Староста побежал хлопотать о погребении, а Злат вышел во двор. Видно было. что упоминание о человеке в чёрном кафтане сильно его озаботило. Он долго рассматривал собачью цепь, ходил из стороны в сторону. Пояснил Илгизару:

– Собака по всему двору бегала. Обычно, когда бабы гостей принимают, то обязательно мужика держат для подстраховки. Вдруг не заплатит, а то и ограбит. А здесь собака. Когда гость входит, хозяйка пса держит. Потом отпускает. Если что не так, обратно из дома не выйдешь. До летнего домика тоже цепь достаёт. Значит, можно и там гостей принимать. Тот, кто её убил, видно сразу с собой отраву принёс. Иначе бы не ушёл. Хорошо всё продумал, приготовился. Что вот только он хотел выпытать у этой Шамсинур? Среди вещей явно ничего найти не пытался. Судя по описанию Туртас сюда приходил. Зачем? Если он идёт по следу двадцатилетней давности, зачем ему эта женщина, которой и тридцати то не было?

Останки хозяйки и её пса положили на одну повозку и вывезли со двора. Остался только Бурангул. Солнце уже уходило за верхушки деревьев и в закоулках начинали сгущаться сумерки. Скоро ужинать. Пока закрывали ставни Злат сходил в чулан и вернулся оттуда с мужской одеждой.

– Вот ещё что нашёл у одинокой вдовушки. Штаны с рубахой и поясом. Сапоги. Глянь, какие диковинные. Сапоги – не сапоги, а вроде как полусапожки. Я таких не разу не видел. Носки острые – торчат на полтора пальца. В таких и ходить неудобно. Да и засмеют. А кожа самая, что ни на есть дорогая. Кто же это здесь такие позабыл?

XX. Путь паладина

Заезжать в гости к водовозам Злат отказался, попросил Бурнагула лучше подвезти их неподалёку, к берегу за Булгарской пристанью. По пути старшина поведал, что его людям удалось узнать.

– Все дома обошли от того места, где он свиную ногу бросил, до самой Чёрной улицы. Никто ничего не видел. С лошадью тоже ничего. Многие ведь их на еду покупают, вот и не клеймят. Телега тоже… – долгая тишина после этих слов должна была показать полное отсутствие результата, – А вот кувшины. Они же с крышками. Вот я и решил посмотреть, что в них возили. Всего по капельке на дне, а осталось. Вино! Я, сразу велел поплотнее кувшины закрыть и к Джарказу. Кто в Сарае лучше него в вине понимает? Нюхал старик, нюхал, крышки осматривал. Сказал, что вино это из Дербента. Точнее сказать не может, но за Дербент ручается. Вино не молодое – выдержанное. Везли, видно, на корабле. Кувшины там как-то по особому запечатывают и закрепляют, следы видны. Сказал ещё, что вино такое никогда не переливают, продают прямо из кувшинов – иначе вкус испортится. Пустые потом часто возвращают.

– Значит кувшинчики взяты у кого-то, кто вином промышляет?

– Точно! Возит морем из Дербента. Я потом ещё к гончарам сходил. В один голос говорят, что это не здешняя работа. Нашёл одного армянина гончара. Он из Дербента к нам переселился. Так он тоже говорит – оттуда. Я, говорит, эту глину помесил в своё время. Из здешней такой звонкий кувшин не сделать.

– Ты все кувшины проверил?

– Обижаешь! До единого. Большинство уже давно сухие, даже запаха не осталось.

Злат попросил остановить прямо посреди дороги и спрыгнул с повозки. Когда Бурнагул растаял в вечерних сумерках, сказал:

– Пойдём Хайме искать. Ему ведь про Туртаса интереснее всего будет узнать.

И стал тихонько пробираться по едва заметной тропке среди кустов.

– Здесь разве есть постоялый двор? – пробурчал Илгизар, напоровшийся в темноте на ветку.

– Что делать ему на постоялом дворе? Хайме хочет увидеть Туртаса, а рано или поздно он появится здесь.

Тропинка спускалась к берегу реки, где у самой воды горел маленький костёр.

– Видишь вон тот корабль у берега? Ни причала, ни подступа. Это и есть «Святой Фома». Последний корабль хана Тохты. На нём он ушёл в своё последнее плавание. На нём его и привезли в Белый Дворец. Корабль поставили в затон в Сарае. Потом началась смута, команда разбежалась. Потом хан Узбек восемь лет жил в Мохши. На корабле ставили караул – сундуки, ковры, посуда дорогая там вся оставалась. Когда Узбек приехал в Сарай, что получше забрали во дворец. На корабле оставили одного сторожа. Благо жить где есть. Он тут и обитает уже тринадцатый год. Отсюда Туртас исчез двадцать один год назад. Не может быть, чтобы хоть одним глазком не пришёл взглянуть. Думаю у того костерка его и поджидает Хайме.

– Так костёр за версту видно в ночи. Не лучше затаиться?

– Зачем? Хайме прятаться незачем. Он хочет просто поговорить. Как он любит выражаться «с открытым забралом». А во тьме на ночных тропах о чём поговоришь?

У костра действительно сидел Хайме. За рекой уже совсем догорала заря и большой корабль у берега вырисовывался чёрным расплывающимся пятном.

«Чёрный корабль. Булгарская пристань по другому тоже называется Чёрной», – подумалось Илгизару. Вдруг стало как-то не по себе. Тут же всплыло: «Чёрная улица».

– Чего на корабль не идёшь? – спросил Злат.

– Трапа нет, не хотел сторожа беспокоить, – не повернув головы отозвался Хайме.

Злат рассказал о визите к Измаилу, об убийстве и достал необычные полусапожки. Хайме рассмотрел их и засмеялся.

– Когда эти длинноносые сапоги только-только начинали носить, один умный человек предсказывал, что со временем пустые люди будут соревноваться друг с другом длиной носка. Видно, его слова сбываются. Помнится, тогда их называли пулены. С тех пор прошло четверть века. Носки удлинились за это время на палец.

– Значит они издалёка, как и свиной окорок?

– Хамон. – поправил Хайме, – Эти сапоги из Италии. Не ближе.

– Будешь ждать Туртаса здесь?

– Я спрашивал сторожа. Он говорит, никто не приходил. Значит придёт.

Корабль уже почти потонул во тьме. Только огонь костра отражался в воде, плескавшейся в двух шагах. В небе загорались звёзды. Долго молчали. Видно и Злат, и Хайме были сейчас далеко, во власти воспоминаний, которые навевал это мрачный корабль во тьме.

– Ты говорил, что тебя привёл в наши края «Роман о Розе», – не выдержал Илгизар.

– А-а-а, запомнил. Я так и думал, что спросишь. Это давняя история, парень. Очень давняя.

– Так и времени много, – отозвался Злат.

– Всегда так думают. Один миг – и всё минуло. Стали тенями все, кого ты любил и ненавидел. А ты сидишь возле костра, окружённый тенями и даже порой не можешь их различить.

Хайме замолчал и молчал долго. Помешал палкой угли в костре и стал медленно говорить не сводя глаз с их мерцания.

– Мой отец был не последним человеком при дворе арагонских королей, мои предки покрыли себя славой на полях сражений. Сам я родился на Майорке, чудесном острове посреди моря, совсем недавно отвоёванном у мавров. Это был чудный край. Я был младшим сыном в семье и мне ничего не оставалось в наследство, но я готовился добыть себе самому славу и богатство. Хотя, кто в юности думает о богатстве? С младых ногтей я мечтал о подвигах, с утра до ночи учился биться на мечах, топорах, копьях, кистенях. Скакал на коне. Ко мне ходил учитель, который преподавал мне латынь. Свой путь рыцаря я начал пажом у одного из королевских сыновей. Так я и попал в состав посольства, которое должно было отправиться к отцу невесты моего принца. Кто мог подумать, что именно тогда над моей головой и повиснет странный и безжалостный рок? Только теперь, глядя назад, я понимаю это со всей отчётливостью.

Я был в поре, когда сердце уже жаждет любви и подвигов, а голова ещё верит легендам и сказкам. Невеста нашего принца была наследницей великого, но угасавшего рода де Куртенэ. В числе прочих регалий, она была наследницей Византийской империи. Той самой, которую греки называют Латинской и которая была основана после взятия Константинополя крестоносцами. Это делало юную Екатерину, а её звали Екатерина, важной фигурой в большой игре по установлению власти римского престола на Востоке. Когда-то война французов и Арагона похоронила крестовый поход, который должен был вернуть франкам Византию. Теперь, браком Екатерины и сына арагонского короля должен быть положен конец раздорам. И объединённое войско должно было двинуться на Восток.

Я был в числе представленных юной принцессе. Потом был приглашён рассказать про Майорку. Я рассказывал ей, как арагонские рыцари победоносно изгнали мавров с Пиренейского полуострова. В то время, как франки потеряли Иерусалим и все владения в Святой земле. Я обещал, что арагонские рыцари вернут ей, причитающуюся по праву корону императоров Константинопольских. Наверное, в тот миг я виделся сам себе рыцарем Тристаном, влюблённым в прекрасную Изольду, невесту своего сюзерена. Который, верный рыцарской чести, готов лучше умереть, чем признаться в этом. Я был уверен, что нашёл свою прекрасную даму, о которой столько читал в книжках и теперь осталось только воплотить мечты в реальность. И я поклялся прекрасной Екатерине, что положу жизнь за возвращение ей императорской короны.

Костёр уже почти потух. Ни единой искры не взлетали от него к звёздам. Но, внутри, в углях, ещё таилось и светилось жаркое пламя. Хайме пошевелил палкой и пламя вспыхнуло.

– Когда я вернулся домой и сказал отцу, что решил принять крест, посвятить свою жизнь борьбе с неверными, он одобрил это, но сказал, что я ещё слишком молод. Меня было решено отослать к старинному отцовскому приятелю Раймонду. Смолоду он был стольником при арагонском дворе, а потом посвятил себя обращению неверных в истинную веру. В Монпелье он собрал единомышленников и готовил их к трудному делу миссионерства. Раймунд учил их арабскому и персидскому языку, искусству логики, диалектики, риторики, полемики. Он учил спорить, убеждать и доказывать. Мне это было не по душе. Потомку знатного рода казалось недостойным уподобляться простолюдинам-школярам. Хотя их общество я находил весьма приятным. В свободное время я не прекращал занятий военным делом и ждал, когда учитель, наконец, отвезёт меня на Восток к своим друзьям.

Тем временем стало известно, что брак принца и наследницы Константинопольского престола расстроился. Она отказалась выходить замуж за человека без короны. Её стали сватать за француза. Но, я как истинный рыцарь, считал себя связанным данной клятвой. И отправился на завоевание Константинополя. Правда, до этого прошло несколько лет. Едва я окреп, учитель взял меня с собой, и на Кипре, по его рекомендации, я стал оруженосцем ордена Храма. Тамплиером. Я исполнил свой обет, никому не изменив. Ни принцу, ни его несостоявшейся принцессе. Вскоре я узнал, что она вышла замуж за брата французского короля. В Париж тогда переехал и капитул нашего ордена. Вовсю заговорили о готовящемся крестовом походе. В это время меня посвятили в рыцари. Только то, что я увидел на Востоке начисто разбивало мои юношеские представления о крестоносцах, рыцарях и многом другом. Госпитальеры и тамплиеры на Кипре ненавидели друг друга едва не больше, чем сарацин. Они впутались в борьбу за престол кипрских королей и поддерживали разных претендентов. А ещё водили дружбу с купцами из Генуи и Венеции, охотно участвуя в их распрях. Тамплиеры за венецианцев, госпитальеры за генуэзцев.

В это время я и попал в плен. Корабль, на котором плыл, захватили пираты. Всякий сброд, но командовал ими христианин. Генуэзец. Нас привезли в Александрию Египетскую. Где стали искать, кого можно продать, за кого получить выкуп. Прямо в порту, одному купцу из Венеции предложили выкупить меня, а потом получить компенсацию от Ордена. А он говорил, что магистр сейчас во Франции и пока решится вопрос о выкупе, сто лет пройдёт. А у кипрских тамплиеров гроша ломаного сейчас нет. Правда, предложил, смехотворную сумму. Добавив, что больше никто не даст. На что генуэзец сказал, что он лучше продаст меня в евнухи. Эту перебранку и услышал, проходивший мимо посол из улуса Джучи. Ему стало интересно, чего это ругаются два франка в чужой стране. Перевели. Тогда посол подошёл и спросил меня, кто я и откуда. «По твоему обличью я вижу, что ты благородный человек» – сказал он. Потом обернулся к хозяину и спросил сколько тот хочет. Через мгновение кошель серебра перекочевал к генуэзцу, а с меня стали сбивать цепь. Посол, сказал, что я могу прямо сейчас идти на все четыре стороны, но если я хочу, он может довезти меня до Константинополя. Я остался с ним. Всю дорогу мы жили в одной каюте. Я не знал его языка, он ни одного из тех, что знал я. Говорили через переводчика. Ты, наверное уже догадался, что это был Намун, ближний человек хана Тохты. Когда мы расставались с ним в Константинополе, он подарил мне увесистый кошелёк с серебром и сказал: «В наших краях от денег немного прока. У нас больше ценится удаль и честность».

Так я попал в Константинополь, город, который некогда клялся завоевать. Всевышний покарал меня за гордыню. Я попал туда не на белом коне под рёв победных труб. Нищим пленником, захваченным и проданным в рабство единоверцами и выкупленным из милости неверным. Мне не поверили. Я поселился в монастыре в Пере, где тамошние монахи устраивали мне многочасовые допросы. Потом генуэзцы стали строить козни, чтобы помешать моему возвращению на Кипр. Потом я заболел и слёг. Так прошел целый год. Я хорошо его помню, потому что именно тогда я родился заново. 1307 от Рождества Христова. В эту осень пришли сразу две вести. В далёком Париже умерла невестка французского короля. Екатерина де Куртенэ. Та самая прекрасная дама, которой я клялся добыть императорскую корону. А на следующий день были арестованы все рыцари тамплиеры во главе с великим магистром. Дошли известия, что приказ об аресте тамплиеров прислали и на Кипр. Теперь уже братья-францисканцы открыто стали говорить мне, что самое время спасать свою шкуру. Во всяком случае, не нужно торопиться на Кипр. А вскоре Константинополь наполнился генуэзцами. Оказалось хан Тохта изгнал их из своего государства и разрушил все их поселения. В монастыре в Пере тогда очень сильно волновались. Говорили, что Тохта намерен изгнать католических священников из Галицкого княжества и начать войну против Венгрии и Польши. Из Рима доходили слухи, что и сам Тевтонский орден хан хочет сбросить в море. А ещё поговаривали, что германский император ищет тайного союза с ханом и желает прижать хвост самому папе, который укрылся в Авиньоне под защитой французского короля.

Меня стали осаждать монахи из францисканцев. Просили поехать в столицу хана Тохты и попробовать наладить с ним связь. Хотя бы для одних францисканцев. Чтобы не разоряли их миссии. Их миссии в улусе и так никто не разорял, но тогда я об этом не знал. Уже потом понял, что они просто хотели использовать моё знакомство с человеком, приближённым к хану. Среди них тоже было немало людей у которых были нелады с папой, которые и забросили их на Восток. Я согласился. Так и очутился в Сарае. Намун встретил меня, как старого друга. Уверил, что я могу исповедовать и проповедовать здесь любую веру. Мало того, любой, кто попытается этому помешать, подлежит ханскому суду.

Многое отсюда из Сарая мне представилось по другому. Я вспомнил нашу инквизицию, отправлявшую людей на костёр, только за то, что они иначе толковали какие-то обряды. Вспомнил своего учителя Раймунда, который говорил, что веру нужно нести словом и любовью, а не мечом. Потом дошли вести о казнях тамплиеров и запрете ордена. Тогда я добрым словом помянул монахов, посоветовавших мне убраться на берега Итиля. Судьба ещё раз посмеялась надо мной. Все те, кому я давал обеты, ушли в мир иной и унесли с собой все юношеские клятвы. Я остался один на один с Господом и своей совестью и только им я обязан давать отчёт.

Ты спросишь, какой путь я избрал теперь? Я побывал среди воинов-крестоносцев и среди нищенствующих проповедников. Потом вспомнил про орден бенедиктинцев. Людей, которые призывали служить Господу на земле трудом. Что рай – это сад. И я решил оставить после себя сад. Двадцать лет я выращиваю в Белом Дворце деревья и цветы. Исполняю завет своего учителя Раймунда, составляю словарь кипчакского языка.

Хайме замолчал и долго смотрел на уже совсем потухающие угли. Дунул ветер и над золой пробежали язычки пламени. Хайме сузил глаза и добавил изменившимся жёстким голосом:

– Но, обязанность защищать слабых и бороться за справедливость никто не снимал со старого рыцаря.

XXI. Пропавший голубь

Костёр совсем потух. От реки потянуло холодом. Со стороны жилых кварталов в ночной тишине долетали обрывки громких разговоров.

– Разговляется народ. Завтра последний день поста. Забавно получается – пост, почитай, почти никто не держит. Но, на ифтар собраться после вечерней молитвы каждый считает свои долгом. Получается в пост едят, как обычно, да вдобавок ещё и после захода солнца.

Злат потянул носом:

– У булгар баранину жарят. Завтра ещё на сабантуй подадутся за город. Многие ведь только недавно из деревень и аулов приехали, свои сельские обычаи чтят. Чтобы глаза имамам не мозолить, уезжают в луга. Наши водовозы, поди туда первым рылом подадутся. Народ молодой, конный. Будут в скачках участвовать, бороться.

– Меня, когда впервые сюда приехал, поразили здешние города, – отозвался Хайме, – В наших краях, да и на Востоке, город – это стена. Которая защищает и отгораживает. Внутри свои законы, другие люди. Горожане. Нос дерут перед крестьянами, которые для них мужланы. Да и со знатью норовят на равных быть. Старые купеческие фамилии себя именуют патрициями, обзаводятся гербами. Сами выбирают власть. Здесь города без стен. Куча кварталов и улиц, как собравшиеся в одном месте деревни и аулы. Вроде как большая-пребольшая деревня. Только очень богатая. С домами и дворцами, как в городе, с одной бесконечной ярмаркой круглый год. Зато просторно и чисто. Везде ханские наместники с отрядами. Скорый суд и расправа. Живут рядом мусульмане, христиане, язычники, пастухи, купцы, писцы – все ладят, никто никого не обижает. Чужеземца не только никто не тронет – он под особой защитой.

– Потому и прибежало сюда столько народа из Персии и иных краёв, когда там стали бить, кого считали неверными. Целыми кварталами селились. Армяне, персы, евреи, огнепоклонники. За несколько лет город на фарсах вдоль реки вытянулся. Теперь так и за день не объедешь. Персидскую речь чаще кипчакской слышно. А про власть ты верно заметил. Не будь над ними ханской грозы давно бы передрались. И сейчас друг другу козни строят при дворе. Не дай Бог ослабнет власть и вернётся смута, как двадцать лет назад. Народ ведь больше пришлый, не укоренившийся. Враз разбежится.

– Создают веками, разрушают в один миг, – согласился Хайме, – Ещё сейчас видно каким великим городом был Константинополь, пока его не захватили франки. Теперь пустой едва не на три четверти. Развалины домов, заросшие сады, брошенные дворцы. Кругом развалины и заросли. На площадях козы пасутся.

– Не зря эн-Номан франков боится.

– Франки тоже разные. Да и опасаться не только их нужно. Тохту ведь, получается в гостях у Измаила отравили. А я всю жизнь на генуэзцев грешил. Он ведь их изгнал. А после его смерти Узбек сразу вернул. Как говорили древние юристы: «Ищи кому выгодно».

– Многим было выгодно. Были на Руси люди, которые рассчитывали на хана в борьбе со своими противниками, были в Царьграде и митрополии. Были в самой Орде сторонники древних вольностей, которых Тохта, после гибели Ногая поприжал. Не зря они сразу после его смерти пытались ручного хана поставить, чтобы своевольничать по-прежнему. Старая история. Одного не пойму. Почему Туртас объявился только через двадцать лет? Где был всё это время? Его ведь тогда и не искал никто. Хан, едва успел приказ о поимке отдать и в тот же день умер. Потом полгода война была, смута. Потом хана восемь лет в Сарае не было, город приезжими полнился. Спокойно мог вернуться. Судя по тому, что он ни порядков нынешних не знает, ни про то, что его сестра много лет назад умерла, был он где-то очень далеко. На днях караван пришёл из Отрара. Нужно будет караванщика поспрашивать.

– Неспроста он сразу направил стопы к Измаилу. Видно что-то знает. Или догадывается.

– Почему тогда не стал встречаться? Расспросил и ушёл? Что ему было нужно от убитой вдовы?

– Ну, может к ней и не он приходил? Мало ли таких кафтанов в Сарае? Знаешь, что? Коли где появился Туртас и там есть почтовые голуби, я бы на твоём месте проверил, а не пропадали ли они?

Злат хлопнул себя ладонью по лбу:

– Точно! А я всё думаю, что-то мне кажется не так. Теперь понял. У генуэзцев при их конторе нет голубятни. Она бы издали была заметна. Значит этот Санчо голубей брал в другом месте.

– Обычно договариваются с нашими, – подсказал Хайме, – Скажу тебе по секрету, у францисканцев самая лучшая в этих краях голубиная почта. Если внимательно присмотреться, то все миссии расположены как раз на расстоянии полёта голубя друг от друга. Не всякого голубя, а самого лучшего. Таких здесь не бывает, везут издалёка. Если срочно нужно, отправляют письмо в соседнюю миссию, оттуда в следующую. До Каффы или Таны. У нас в обители святого Иоанна, тоже своя голубятня. Время от времени смотритель ездит к соседям. Отвозит чужих птиц и забирает своих. Здесь в Сарае в миссии голубями заведует брат Ауреол.

– Сам что за птица?

– Душевный старичок. Из бродячих. В наши края удрал, когда папа стал преследовать тех, кто выступал против церковных стяжаний. Добрый человек, но не учён совсем. Проповедовать не умеет. Служит при птичках.

Помолчали. Каждый думал о своём. Потом решил подать голос и внимательно слушавший до сих пор Илгизар:

– Второе убийство уже на Чёрной улице. А ведь кувшины на телеге явно с Красной пристани. Раз в них дербентское вино наливали. И Санчо послали с письмом к меняле туда же.

– Там воду возят черкесы и зикхи. Но, такие дорогие кувшины, конечно использовать бы не стали. Эти явно для корабля. Ты, Хайме, пойдёшь завтра с нами к этому вашему брату Ауреолу?

– Посижу здесь. Подожду.

– Тогда давай спать, брат Илгизар. Вторую ночь под звёздами.

Млечный путь серебрился в бездонной тьме. Вот поди же ты, и в небе есть дорога. Видно и там нет покоя и постоянства.

– Расшита золотом шуба, а не свернуть её. Блестят капельки жира на ней, а не стряхнуть их. Что это? – Злату никто не ответил и он ответил сам, – Звёздное небо.

Брата Ауреола они застали на самом рассвете. На земле, да ещё по сильной росе утром не спалось и вышли ещё затемно. Но, когда шли по улицам Сарая с минаретов уже раздался призыв к утреннему намазу. Сонный привратник в миссии встретил их нелюбезно, но, узнав наиба, который недавно привозил мёртвое тело, засуетился. Ничего, что гость помят, всклокочен и в старом, простом халате. Нужно будет, во мановение ока явится в шитом золотом алом халате с пайцзой на груди и стражей. «Кто не повинуется – умрёт».

Из вежливости Злат спросил его, как прошли похороны Санчо. Привратник, почему-то испугался и стал суетливо заверять, что всё было наилучшим образом. Сам господин Бонифаций приезжал проводить в последний путь своего помощника и денег не пожалел.

– Вот ведь, – покачал головой наиб, – а с виду павлин павлином. Тоже душу имеет.

Старый монах, засучив рукава, чистил голубятню. Он явно обрадовался гостям, пришедшим проведать его в этот ранний час. Голубей точно покойный Санчо брал у него. Брат Ауреол ещё пометил их, чтобы не путать, когда вернуться с письмами. Пять штук. Назад вернулись пока только четыре.

– Давно дело было?

– Да нет, – охотно пояснил старик, – Полтора месяца, где-то раз в неделю прилетали. Последний дней десять назад.

– Значит и впрямь один голубь пропал.

– Как пропал? – забеспокоился Ауреол, – Может прилетит ещё.

– Дорого за голубей берёшь?

– Это не ко мне. Договариваться нужно с экономом, братом Адельхартом.

– Так Санчо тоже с ним договаривался?

– А как же? Мимо него никак.

Попрощавшись, вышли на улицу. За первым же углом Злат остановился.

– Чего это привратник такой зашуганный? Не нравится мне всё это. Давай сделаем так. Постоим чуток, потом ты вернёшься и скажешь, что монету обронил, пойдёшь до голубятни, вроде как искать. Заодно, краем глаза посмотришь, не наделали ли мы какого переполоха.

Когда Илгизар вернулся после этого нехитрого дела, ни малейших сомнений, что переполох наделали немалый, уже не оставалось. Оказалось, что привратник не только, несмотря на ранний час разбудил отца эконома, но и сам брат Адельхарт немедленно побежал на голубятню допрашивать Ауреола.

– Не пойму, чего они переполошились? – недоумевал наиб, – Чего этому эконому меня бояться? Чего-то мы с тобой не заметили, что непременно должны были заметить.

Ещё немного постояв, решил:

– Значит, нужно вернуться ещё раз. И посмотреть повнимательней. Нужно только придумать повод. Кто из нас изучает диалектику? Я или ты? Давай придумывай. Пока до дворца идём. Надеюсь там нас не ждёт весть об очередном убийстве этой ночью.

Вести, по счастью, не было. День вообще обещал быть не хлопотным. Мусульмане сегодня вовсю готовятся к завтрашнему разговлению после месячного поста. А многие из булгар, кипчаков и буртас собираются за город праздновать сабантуй. Дело это весёлое и не хлопотное, из хмельного берут обычно только кумыс, так что беспорядка не бывает.

– Вот как в этом году совпало, – философствовал Злат, – Столько праздников разом сошлось. У христиан завтра ночь на Ивана Купалу. Тоже молодежь подастся за город костры жечь. А девки по реке венки пускать будут.

– Придумал! – вдруг прервал его Илгизар.

– Чего? – даже растерялся наиб.

– Придумал зачем мы можем съездить в миссию. Раз убийцу этого Санчо не нашли, а его вещи мы забрали до появления родственников, то логично выдать часть этих денег на погребение. Предложить скомпенсировать расходы.

Наиб крякнул и полез чесать затылок.

– Мысль хорошая. Только денег-то в сундуке не было. А-а, ладно. Заплачу из своих. В конце концов, окорок то я сожрал.

Злат полез в сундук доставать деньги и коричневый халат ханского писца-битакчи с пайцзой и золочёным поясом. Красный, конечно, был бы сейчас лучше, но он лежал в стирке. Водружая шапочку с пером, поторопил Илгизара:

– Быстрей переодевайся.

Двинулись, как в прошлый раз в сопровождении двух всадников.

Давешний привратник чуть в обморок не хлопнулся, когда выскочил на стук копья в ворота и грозный окрик стражи. Во двор уже выбегали перепуганные монахи.

– В пятницу к вам привезли тело убитого христианина. По обычаю, оно должно быть предано земле на третий день. Поскольку убийца не найден, а родственники не объявились, я пришёл от имени хана Узбека проследить, чтобы тело было предано земле как подобает и оплатить все расходы. Привратник сказал мне, что его уже похоронили.

– Да, господин. Утром в субботу.

– Что за спешка? Не могли подождать три дня, как положено? – грозно вопросил наиб, и тут же сменил гнев на милость, – В таком случае, я возмещу расходы. Кто отпевал покойного и руководил погребением?

Вперёд шагнул священник.

– Проводишь меня на кладбище и покажешь могилу.

Пока бегали за лошадью, наиб выехал со двора и негромко буркнул Илгизару:

– Привёз им нежданные деньги, а радости у людей ни капли. Похоже, ещё больше испугались. А отчего не пойму.

Между тем, тот самый брат Адельхарт, которого Илгизар видел недавно беседовавшим с голубятником, почтительно приблизился к наибу.

– Мы смиренно благодарим хана за заботу и справедливость, но все расходы по погребению взял на себя почтенный Бонифаций из дома Гизольфи.

– Это похвально, – кивнул головой Злат, – Тогда проедем на кладбище и покончим с этим делом. Может за голубя вам заплатить?

Адельхарта словно ударили. Он сдавленно прохрипел:

– За какого голубя?

– Мне ваш монах сказал, что покойный остался должен почтового голубя. Его имущество находится у нас. Могу возместить.

– Голубь ещё вполне может прилететь. Так что это нельзя считать долгом.

В это время появился священник верхом на муле. Дав ему знак ехать впереди, Злат опять повернулся к эконому:

– Если вдруг этот голубь прилетит, ты обязательно дай знать. Мне он очень нужен.

XXII. Нищенствующие братья

– Напугали, похоже, мы их знатно. Только яснее от этого не стало.

Священник, показав могилу, довольно резво направил своего мула восвояси. Заодно Злат отпустил и стражников. Увидев, что они двинулись ему вослед, священник испуганно оглянулся, втянул голову и прибавил хода.

– Не пойму, чего этому черноризцу так бояться? Эконом тот влип в нехорошую историю с голубями и убийством, а чего этот божий одуванчик дрожит, как осиновый лист на ветру?

Злат с Илгизаром стояли на краю христианского кладбища. У католиков был здесь свой совсем небольшой уголок. Несколько могил монахов из миссии, уже совсем оплывшие холмики франков, сгинувших во время смуты двадцатилетней давности и новые кресты, отметившие место упокоения вновь обращенных подданных хана Узбека. Эти всё больше из зикхов. Христиане-кипчаки переселившиеся в Сарай, держались чаще несторианства и упокоивались на своём участке.

По дороге священник поведал, как благородно поступил почтенный Бонифаций, прибывший уже с утра и щедро взявший на себя все расходы на погребение. Тело помощника благочестиво проводил до кладбище, бросил в могилу горсть земли и заказал заупокойную мессу.

– Чувствуется мы залезли куда-то во франкские дела и теперь нам без Хайме не разобраться. Поехали к нему. Может он сумеет понять что к чему.

Заехали на рынок, купили горячих лепёшек, только из печи. У суетливого зеленщика, раскладывавшего свой влажный от утренней росы товар (прямо с огорода) прихватили зелёного лука и чесноку. А уже по пути Злат остановил на улице молочника, выкрикивавшего: «Катык! Катык!» и выторговал у него горшок густой ряженки.

Днём задворки Булгарской пристани выглядели совсем не так таинственно, как ночью. Солнце весело играло на волнах, густые кусты ещё хранили ночную прохладу в сиреневой тени, а сам корабль, казавшийся во тьме мрачной громадой, теперь стал тем, чем он и был на самом деле: старой, ветхой посудиной, с облезлой палубой, сиротливо зажатый полуразвалившейся дамбой в заросшем тиной узеньком затоне. С дамбы на борт теперь была переброшена доска, служившая трапом. Пахло рекой.

У покрытого серой золой вчерашнего кострища никого не было.

Услышав топот копыт из каюты на носу выглянул невысокий старичок в чёрном халате с длинными седоватыми косами и, узнав Злата, склонился в приветствии. Через мгновение за его спиной возник Хайме.

С трепетом вступил Илгизар на палубу старого корабля. Доски под ногами чуть скрипнули, и к запаху реки, тины и свежего утра примешался едва уловимый аромат благовонного дымка и сухого дерева. Так пахнет поленница старых дров, заросшая дикими цветами.

Сторож и Хайме завтракали. На расстеленном льняном платке лежали нарезанные куски того самого хамона, что был изъят из чулана бедного Санчо. Злат выложил рядом свои лепёшки с кувшином и зеленью.

– Здесь жил хан? – боязливо огляделся юноша.

– Ты что? Тохта жил в большой каюте на корме. Сейчас она заперта. А мы с Туртасом ютились в закутке в трюме. Хочешь посмотреть?

Илгизар кивнул. Хайме тоже вышел с ними.

– Вон там стояли клетки с голубями. К ним можно было залезть только по лестнице, которую Туртас с собой приносил. Чтобы никто чужой не добрался.

На мощной дубовой двери ханской каюты, красовался потускневший бронзовый замок.

– Вот здесь и встретил свой последний час грозный хан Тохта. Там внутри сейчас ничего не осталось. Всю обстановку увезли ещё лет десять назад. Да и сам корабль скоро, наверное, на дрова разберут. Плавать на нём уже вряд ли можно.

За резной тяжёлой дверью молчала тишина. Там обитали тени. Только печально скрипела от ветра старая мачта над головой.

– А вот здесь нашли Намуна. На него напали сзади и ударили ножом в шею. Чтобы не вскрикнул.

Злат присел на корточки, словно пытаясь рассмотреть на старых досках следы давно минувшей трагедии.

– Помню, дул ветер и корабль сильно качало. После Ильина дня дело было. Жара, а вода уже холодает.

Хайме задумчиво глядел на реку:

– Чайки на воде сидят. Хорошая погода будет.

– Поедешь завтра обратно? Послезавтра Иванов день.

– Я не принадлежу к их ордену. Могу не участвовать в праздничных службах. Да и день Иоанна Крестителя больше иоанниты отмечают. А я к ним не перешёл. Рыцарь без ордена. Мой упразднили ещё в тот год, когда умер хан Тохта.

– Пошли помянем, всех усопших на этом корабле, – поёжился от ветерка наиб, – Мы окороком, Илгизар ряженкой с чесночком. Лепёшки пока не остыли.

Хорошо было сидеть на этом старом-престаром корабле, словно приплывшим из прошлого, есть свежеиспечённый хлеб и беседовать. Незримые тени словно стояли за спиной и уводили мысли туда, в давно минувшие времена.

– Брат Адельхарт важная птица, – подтвердил Хайме предположения наиба, – Ты сам при голубях состоял, знаешь, что такое голубиная служба. Все секреты идут через его руки. За эти секреты и боится. По всему видно ты к какому-то из них близко подобрался. А секрет этот очень важен. И до хана Узбека дойти не должен.

– Государственная тайна? Эн-Номан тоже думает, что вся эта затея со свиной ногой как-то связана с ярлыком, который Узбек дал в прошлом году венецианцам.

– Эн-Номан тёртый калач. Понимает, что здесь на берегах Итиля плетутся ниточки самой большой политики. Началось всё почти сто лет назад, когда из здешних степей в самое сердце Европы ворвались орды неведомых и могучих народов. В одно мановение руки сокрушили Венгрию и Польшу, прошли огнём Чехию, разгромили немецких рыцарей при Лигнице. Перед ними открылась дорога в Италию и Германию. Казалось сам древний и страшный вождь гуннов Атилла встал из небытия. Ещё совсем юношей лет сорок назад я встречал стариков, которые хорошо помнили те времена. Ужас, который объял всех. Ждали конца. Монголы неожиданно вернулись в степь, но могли появиться в любой момент со свежими силами. В Лионе тогда собрался собор, где призывали всех объединиться, чтобы сообща противостоять страшной угрозе. Но, никто уже не верил, что ей под силу противостоять. В то же время ко двору великого хана тайными тропами уже пробирались первые посланцы. Многие поняли, что можно попытаться направить удар на своих врагов.

– Чтобы убежать от собаки, совсем не нужно бежать быстрее собаки. Достаточно бежать быстрее своего товарища.

– Вот именно. Тем более, что у папского престола были люди умелые и искушённые в таких делах. Монахи францисканского ордена. Этот орден ставил своей задачей обращать людей к истинной вере, убеждением и любовью. Его братья отказывались от владения любой собственностью и именовались нищенствующими. Многие из них, ещё до появления монголов уже бывали в здешних краях. Вскоре они появились и при дворе великого хана в далёком Каракоруме. Не знаю их ли это заслуга или это просто совпадение, но, когда пятнадцать лет спустя армии монголов снова двинулись на Запад, удар пришёлся не на Европу, а на мусульманские царства Ближнего Востока. Даже их поход многие называли крестовым. А вскоре и сами монголы сцепились друг с другом. Одни взяли в союзники мусульман, другие франков. Улус Джучи тогда встал за ислам. Это помогло, кстати, византийцам изгнать крестоносцев из Константинополя.

Так что не простые богомольцы все эти бедные монахи. И их тайны имеют очень высокую цену. С Римом на первых порах дружбу водили персидские ильханы. Многие монголы тогда были христианами несторианского толка. Их и здесь сейчас полно. Поэтому даже в далёком Каракоруме и Ханбалыке при дворе великого хана посланцы папы находили радушный приём. Лет пятьдесят назад уже совсем казалось, что вот-вот восточные христиане признают власть папы и двинутся с западным рыцарством в крестовый поход на мусульман. Византийский император и армянский царь уже признали верховенство Рима. Тогда к папскому двору приехал из самого Ханбалыка от престола хана Хубилая монах Барасума со своим помощником. Этого помощника при поддержке персидского хана Абаги сделали несторианским католикосом под именем Мар-Ябалахи III. Сам Барасума стал доверенным лицом хана, посетил французского короля Филиппа Красивого и английского Эдуарда. В свите его были и генуэзские банкиры Анфосси и Гизольфи. Они к тому времени уже вовсю вели дела на Востоке. Не только в Персии и Трапезунде, но и в улусе Джучи – в Крыму и на Кавказе. Казалось, ещё миг и весь мир упадёт к ногам папы. Однако, вскоре в Персии начались междоусобицы, с ними гонения на христиан и иудеев. Потом ильханы объявили себя защитниками ислама. Византийские императоры вышли из унии, французы сцепились с арагонцами, а генуэзцы с венецианцами. Умер папа и его престол долго оставался пустым.

Меж тем франки всё более и более укреплялись в улусе Джучи. После смерти Берке, который был врагом крестоносцев и покровительствовал мусульманам, пришёл Менгу-Тимур, который очень быстро понял, что франки вовсе не все на одно лицо и можно с ними и торговать, и воевать одновременно. Он отогнал от новгородских границ крестоносцев, в то же время открыл дорогу купцам из торговых городов. В Крыму появились генуэзцы. А следом, пользуясь покровительством, оказываемым всем верам Великой Ясой и нищенствующие братья.

Я сам ещё в Монпелье много общался с ними. Мой учитель Раймунд, прозвищем Луллий, очень приветствовал их стремление проповедовать слово Божье любовью и убеждением, для чего нужно было знать язык тех народов, к которым идёшь. Их нравы и обычаи. Очень скоро в рядах ордена появились бывшие пленники из здешних краёв, выкупленные и освобождённые францисканцами. Потом в генуэзских колониях появились миссионеры, а затем и епископы. В то же самое время, после смерти хана Туда-Менгу началась смута в Орде и некоторые ханы стали искать союза на Западе. Ты знаешь, что сейчас миссии францисканцев есть не только в Сарае, но даже в Укеке и в Ургенче.

Так вот. В прошлом году не только венецианцы двинулись ко двору хана Узбека. В Каффе создана специальная школа миссионеров, которые должны изучать не только местные языки и обычаи, но и искусство проповеди. А в этом году все епархии от Крыма до Трапезунда объединены в Воспорскую митрополию, центр которой будет на восточном берегу Крыма. Как раз напротив той самой Матреги, где верховодят генуэзцы Гизольфи. И от которой рукой подать до летней ставки хана.

Неудивительно, что сразу после этого у брата Адельхарта появилось много секретов, а по Сараю начали летать свиные ноги.

– Ты считаешь всё это связано?

– Помнишь лет пятнадцать назад в орде убили тверского князя Михаила?

– Было дело. Он с московскими князьями не ладил и они на него хану жаловались.

– Хану постоянно жалуются, да не всех казнят. Так вот его казнили вскоре после того, как в Каффе была учреждена епархия. Помнишь в чём князя обвиняли?

– Что тайно сносится с католиками?

– Вот то-то. Дыма без огня не бывает.

– Хорошо. Что могли не поделить между собой франки здесь в Сарае?

– Этот Санчо служит банкирскому дому Барди. Это финансисты самого папы. Наш Иоанн XXII родом из Кагора – города ростовщиков. Он и церковным деньгам нашёл применение. При нём подвизались итальянские банкиры, которые и десятину собирают, и деньги перевозят, и эти деньги в рост пускают. Вроде ханских уртакчи – доверенных лиц.

– Понятно.

– Так вот. Сам папа сидит в Авиньоне, во Франции. Значит, как ни крути, под рукой у французских королей. А престол в Риме пуст. Сами французские короли на ножах с арагонскими. Под рукой у которых и Сицилия, и Южная Италия, да и некоторые бывшие византийские владения. Понимаешь куда клонится? Если снова папу посадить в Рим и взять под свою руку, со всей его несметной казной и влиянием по всему свету? Это одно. Есть ещё морская торговля с Востоком. Сейчас она вся почитай в руках Генуи и Венеции. Большие деньги, скажу я тебе. Всё держится на сильном флоте. А что у этих городов помимо флота? Ничего. Так вот арагонский флот помощнее будет. Только он больше военный. Хороший флот. Испытанный и закалённый в войне с маврами. А ещё войско. Одно из лучших в Европе. такое же испытанное и закалённое. Долго ли каталонцам прибрать всю эту Геную с её торговлишкой и Рим с его престолом?

– Мы то здесь при чём?

– Так ты думаешь это только мы с тобой понимаем? Флорентийские банкиры, генуэзские купцы, каталонцы тоже это знают. Папа Иоанн уже древен, как житницы Иосифа, долго не протянет. Кто знает куда всё повернёт после его смерти? Одни хотели бы вернуть престол первосвященника в Рим, другие потеснить конкурентов в торговле, третьи обрести императорскую корону. А орден францисканцев крепко не ладит с папой и в нём полным-полно его противников. Особенно в дальних миссиях. Теперь давай к нашим сарайским делам. Кто мог придумать эту шутку со свиной ногой? Тот, кто это сделал сразу ей запасся. А сделал он это в Арагоне. В другом месте такой хамон не делают. Этот Санчо занимается картографией. И прислан сюда разведывать торговые пути. Возможно, не только торговые. Одно дело пройти каравану на пару сотен мулов или верблюдов. Другое дело войску. Нужно знать запас воды в колодцах, возможности заготовки фуража и продовольствия. Глубину переправ и бродов. Картография – царская наука. Она нужна царям, чтобы строить планы.

Прислали его флорентийские банкиры и генуэзцы Гизольфи. Кто такие эти Гизольфи? Не самый первый род в Генуе. Дела свои ведут больше на Кавказе с черкесами и зикхами, подальше от Каффских консулов. Они с удовольствием сменили бы своих слабосильных дожей на могучих арагонских королей. Флорентийцы тоже были бы не прочь прибрать к рукам восточную торговлю и обрести карманного папу. Если они вступили в сговор с арагонцами, сицилийцами или майоркцами? В этой игре хан Узбек может стать ферзём.

Помешать этому мог кто угодно. Те же арагонцы сейчас разъединены на три королевства. Не все хотят объединения. Венецианцам это вообще погибель. Французы, влиятельные люди из папского окружения – противников полно. Тем не менее Санчо добрался до Сарая. Перед этим долго торчал в Тане. Перехватить по пути его было намного легче, но, видно, узнали слишком поздно. А кто может добраться до него уже здесь в Сарае? Только здешние францисканцы. Возможно, это и есть та тайна, за которую так испугался брат Адельхарт. Ему оставалось только уговорить Санчо проделать этот трюк со свиной ногой и исчезнуть. Ведь тогда весь гнев обрушился бы на генуэзцев.

– А Санчо он мог припугнуть угрозой раскрыть тайну его переписки с дочерью Урук-Тимура.

– Чтобы было наверняка и каталонец не проговорился, ему укоротили язык удавкой сразу после исполнения задуманного.

XXIII. Логическая машина

– Всё сходится. Твой рассказ прекрасно увязывает в одну цепочку свиную ногу, астролябию и компас, почтовых голубей, список пропавших монет. Есть, наконец, хоть один живой подозреваемый, которого можно взять за задницу и допросить с помощью палача. Самое главное эта история понравится эн-Номану. Очень уж она сходится с тем, что он говорил. Нужно только узнать имена тех двух парней, что попались с мёртвым телом на Чёрной улице, чтобы они подтвердили наши догадки. Думаю, брат Адельхарт их быстро назовёт. С другой стороны, не могу же я схватить и подвергнуть пытке чужеземца, да ещё монаха только за то, что он дал кому-то почтовых голубей. Откуда он мог знать для чего Санчо эти голуби? В конце концов он причастен даже меньше, чем Веляй, который знал кому и для чего они предназначены. Придётся оставить хитрого эконома в покое. До тех пор пока не попадутся убийцы Санчо.

– Что собираешься делать?

– Для эн-Номана отчёт у меня есть. Его он удовлетворит. Теперь попробую поискать сокольничью дочку. А заодно и Туртаса. Тем более, что в ближайшие три дня про меня вряд ли кто вспомнит. Эмир сегодня, наверняка уехал на сабантуй смотреть скачки и борцов. Завтра праздник окончания месяца рамазан. Три дня будут отмечать. Да ещё и ночь на Ивана Купалу, христиане тоже будут гулять. Раньше субботы о делах никто не вспомнит.

– Думаешь, пропавший голубь его рук дело?

– Какая-то непонятная цепочка, которой я не могу найти объяснение. Нож, пропавший голубь, пропавшая Райхан, которая была племянницей Туртаса, убийство вдовы, где вроде видели его. Какая-то бессмыслица, если всё это поставить рядом. Что говорит твоя наука о вычислениях, Илгизар?

Хайме с любопытством взглянул на юношу. Ему явно стало интересно про какую науку заговорил Злат. Тот охотно пояснил:

– Юноша постиг в медресе искусство находить неизвестное, выражая его через известное.

– Наука неверных мудрого аль-Хорезми, – улыбнулся Хайме, – Ал-Джебра.

– Ты тоже её изучал? – непритворно изумился наиб.

– Увы. Но, много о ней слышал в Монпелье и от моего учителя Раймунда. Он вообще, опираясь на неё вывел целую систему, позволяющая установить взаимосвязь всех вещей и понятий в мире. Говорил, что так можно будет проникнуть в самые первоосновы бытия и найти способ превращения веществ. Это было что-то вроде логической машины, из нескольких кругов, на которых размещались различные понятия. Вращая круги, этим понятиям давали различные сочетания. Алхимики верили, что можно, например, найдя первооснову вещей – философский камень, превращать потом свинец в золото. Учитель считал, что его система прекрасно подходит для проповеди слова Божия. Что у тебя так загорелись глаза юноша?

– Кому не хочется превратить малую толику свинца в золото? – засмеялся Злат, – Это гораздо лучше, чем заниматься пустыми вычислениями.

– Учителю его наука принесла мало пользы. Уверенный в несокрушимой силе ума и божественной логики, он отправился в Тунис, проповедать мусульманам и его там забили камнями.

– Для проповедника он непростительно легкомысленно относился к Евангелию. Особенно к тому месту, где говорится, что не следует метать бисер перед свиньями. Бисер они потопчут, а тебя растерзают. Петуху нужно ячменное зерно, а не жемчужное, – вспомнил Злат свою церковную молодость.

Увидев нескрываемое разочарование на лице юноши, Хайме засмеялся и похлопал его по плечу рукой:

– У меня есть подробное описание этой логической машины и записи рассказов Раймунда, которые я вёл будучи у него в ученичестве. Правда, они на латыни. Я тебе их подарю. Может когда выучишь латынь и прочитаешь.

Увидев, как снова вспыхнули глаза Илгизара, Злат не преминул добавить свою ложку дёгтя:

– Только не забывай, как он закончил. Видно это действительно хорошо подходит для проповедников. Миг – и благочестивый шакирд уже готов всё бросить и учить латынь.

Потом решил окончательно спустить двух учёных школяров: бывшего и нынешнего на грешную землю:

– Так может ваши науки позволят разобраться и в наших земных делах? Показали бы своё искусство вычислений или логическую машину в работе.

Своей цели Злат достиг. Его слова явно задели за живое обоих. Первым подал голос Хайме:

– Начнём всё по науке. Глубокоуважаемый оппонент Илгизар, жду вашей критики моего объяснения по поводу убийства Санчо и появления драгоценного арагонского хамона в Богохранимом Сарае. Есть ли в нём какие логические несоответствия?

Шакирд задумался ненадолго и с готовностью стал загибать пальцы:

– Если предположить, что Санчо не собирался проделывать все эти дела со свиной ногой, а его к этому склонил брат Адельхарт, тогда непонятно, зачем ему было загодя делать копию ключей от сундука с деньгами. Ведь Бонифаций утверждал, что ключ есть только у него, и Санчо не мог до него добраться, следовательно сделал копию с другого ключа, который был там, где ему дали сундук. Второе – совершенно непонятно, почему так испугались священник и привратник, которые уж точно не имели ко всему этому никакого отношения.

– А голубятник, напротив, в ус не дул, – поддержал помощника Злат.

И тут же сам стал продолжать за него:

– Если мы перейдём к убийству в доме сокольничего, то вообще непонятно, как эти дела связаны между собой. Если Санчо просто хотел удрать с деньгами с помощью монахов и прихватить с собой эмирскую дочку, зачем ей было убивать и грабить жену собственного отца. С одной стороны, это как-то не вяжется с хрупкой и мечтательной девушкой. Уж больно хладнокровно и расчётливо всё было проделано. С другой стороны, именно расчётливость и твёрдая рука никак не вяжется с тем, что был оставлен тюрбан с драгоценным рубином, которому цены нет. Это же целое состояние. Которое стоит поболе всего того, что исчезло из сундука Бонифация.

Илгизар воспользовался паузой, чтобы вставить свою парочку даньга:

– Хочу ещё сказать по поводу Туртаса, которого вы хотите найти. Вы не задумывались, почему вы это хотите сделать?

Увидев недоумённые лица, шакирд, торжествующе продолжил:

– Про Туртаса вы вспомнили, когда увидели его нож, воткнутый в ворота монастыря. И узнали, что приходил человек в чёрном кафтане. Человек в таком же кафтане появлялся в доме сокольничего и в доме убитой вдовы. В таких малолюдных местах он не мог не обратить на себя внимание. Почему вы решили, что это был именно Туртас? По ножу. А теперь вспомните, почему двадцать лет назад все решили, что Намуна убил именно Туртас?

Злат хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ты хочешь сказать…

Хайме даже вскочил от волнения и заходил по палубе:

– Тот же почерк. Один в один. Ведь если бы тогда ты не заметил рану от стилета, то мы так бы и думали, что Намуна убил Туртас.

– Сразу бросалось в глаза, что убийца оставил нож в теле, – подтвердил наиб, – Причём такой приметный нож. На Намуне была одета защитная кожаная рубаха, которую нельзя было пробить. А попасть в зазор было невероятно трудно. Поэтому и ударили стилетом. А я то думаю, зачем втыкать нож в ворота монастыря! И перед этим спрашивать Измаила и мозолить глаза чёрным кафтаном! Чтобы я узнал этот нож! Но, зачем!

Все замолчали, глубоко задумавшись. Потом Злат стал медленно соображать вслух:

– Давайте вернёмся к самому началу. Нож воткнули в субботу утром. В пятницу ночью убили Санчо и Лалу. Утром в Диван приходил жаловаться Бонифаций. Он увидел тело Санчо и уехал. А мы отправились в дом Урук-Тимура. Вечером поехали к водовозам, а с утра в субботу торчали в квартале, где бросили свиную ногу. Кто мог захотеть, чтобы я увидел этот нож и вспомнил Туртаса?

– Мало того, – поддержал Хайме, – Он хотел, чтобы ты его вспомнил наверняка. Для чего и завел разговор у храма об Измаиле, которого уже давно все забыли.

– Это мог быть только человек, который хорошо знал про то, что случилось тогда на этом корабле. Именно такой человек и приходил в диван в пятницу утром. Это Бонифаций. На «Святом Фоме» он был помощником капитана. Только звали его тогда Дымук. Теперь давайте, умники, пускайте в ход свои искусства вычислений и магические машины.

– Логические, – поправил Хайме, – Дадим слово нашему юному другу. Ведь именно он раскрыл нам глаза.

Польщённый Илгизар явно был не готов оказаться в центре внимания, да ещё в роли наставника.

– Человек в чёрном кафтане появлялся три раза. В четверг, накануне убийства у дома сокольничего, в субботу у церкви и в воскресенье в доме убитой вдовы. В первом и последнем случае произошли убийства. Во втором был лишь оставлен нож.

– В первом случае ещё и произошло ограбление. А в последнем ничего не взяли, зато пытали, явно желая что-то узнать, – продолжил наиб. – Правда об убийстве вдовы я мог ничего и не узнать. Его должны были передать на рассмотрение яргучи или главному кади, а выяснение обстоятельств возложить на местного старосту. Жалобу ведь ни на кого не подавали. Просто наложили бы штраф на всю улицу. Хотя, на такие преступления эмир, обычно всё-таки высылает стражу. Мало ли что. Вдруг разбойничья шайка какая. С этим строго.

– Если мы предположим, что во всех трёх случаях был один и тот же человек, то он явно хотел, чтобы подумали на давно сгинувшего Туртаса. – подытожил Илгизар, – Этим человеком вполне мог быть Бонифаций.

– Заодно и разрешается твоё несоответствие с ключом от сундука, – добавил Хайме, – Бонифаций мог вполне сам забрать эти деньги, а свалить на сбежавшего помощника.

Все радостно заулыбались. Неожиданно то, что ещё полчаса назад представлялось запутанным клубком, на глазах принимало ясное и чёткое очертание. Недостающие детали словно возникали само собой.

– Дом Гизольфи занимается морскими перевозками на Дербент и Баку. В том числе торгует вином. Так что кувшины у него всегда под рукой, – дорисовывал наиб. – Вот только чего это ему попритчилось Туртаса приплетать? Не иначе рожу мою в Диване увидел и вспомнил дела давно минувших дней.

– Думаю, здесь было желание бросить тень ещё на кого-то. Ясно было, что многие сразу догадаются, что вся эта выходка со свиной ногой в священную ночь неспроста. Может хотели, чтобы ты докопался ещё до чего в этой истории? Не зря же на следующий день свой нос сюда сунул уже сам эн-Номан? Хотели что-то ему подсунуть через тебя?

– Хотел бы я знать что, – почесал нос Злат.

Все опять задумались, причём Хайме заметно помрачнел. Потом спросил:

– Этот Дымук-Бонифаций так хорошо запомнил нож, что сумел через двадцать лет сделать точную копию. А он его вообще видел?

– Трудно сказать. Тело нашёл матрос, сообщил капитану с помощником. Дымук находился у тела, пока не пришёл хан и стражники отогнали всех. Так что он там был даже раньше меня.

– А мог он убить Намуна?

– Всякое могло быть. Только Дымук не плавал с ханом на корабль епископа.

Хайме печально опустил голову:

– Так могло быть, этак могло быть. Получается, как на волшебных кольцах мудрого Раймунда: повернул одно – и всё сразу меняется. Хотя все остальные на своих местах. Чтобы знать правду нужно или точно определить положение колец или точно знать значение всех составляющих. Тогда сложится истина.

– Но ведь можно последовательно перебирать различные сочетания, отсекая заведомо ложные, – не терпелось другому школяру, – Пока не отыщется верное.

Злат с интересом насторожился:

– И долго так нужно перебирать?

– До бесконечности, – усмехнулся Хайме, – Каждый новый элемент увеличивает число сочетаний во много раз.

– Так какой прок в этих кольцах?

– Речь ведь идёт о предполагаемых вещах. Именах, как их ещё называют. Каждая реальная вещь, наоборот прекращает это перебор предположений. Начинает действовать принцип не нужно ничего выдумывать, если уже что-то реально имеется.

– Вот это мне по душе, – воспрянул наиб, – Значит нужно отправится за этими самыми реальными фактами. Съездим-ка мы с тобой Илгизар на Чёрную улицу. Узнаем чем дышала покойная вдовушка.

XXIV. Рассказ звездочёта

Хайме стоял, опершись на ограждение борта и смотрел на воду. Призраки прошлого снова исчезли в далёком царстве теней. А в этом мире светило солнце, качались на волнах чайки, начинался новый день. Только жалобно скрипели рассохшиеся доски на старом всеми забытом корабле. И стоял на его борту, ссутулившись, старый рыцарь, давно потерявший свой орден, свою прекрасную даму и теперь словно плывший вместе с ним по реке времени среди чужих берегов. Хайме как то сразу постарел и осунулся. Призывный рог былой жизни, снова позвавший его в бой, оказался скорее зовом из царства теней, напомнившим, что он слишком задержался. Уже пора.

– Когда поедешь? – как о чём-то уже решённом спросил Злат.

– Схожу в миссию, узнаю не едет ли кто в наши края, если нет попутчиков, поищу повозку на большом базаре. Завтра купальская ночь. У нас будут жечь костры по обычаю госпитальеров. Правда, они сжигают обычно старые повязки с ран. Ну, а мы просто посидим у костра. Каждому есть, что вспомнить. У нас там разные люди, по разному попадали в наши края.

– Подожди до завтра, – предложил Злат, – Я тебя отвезу вечером. Вместе посидим у костра, вспомним былое.

Хайме долго думал, потом молча кивнул. Видно было, что ему и самому не хотелось расставаться со старым кораблём, словно выплывшим из давно ушедших времён.

– Ну вот и ладно. А мы с Илгизаром отправимся к нашему переписчику книг.

Наибу даже не пришлось стучать в калитку. Староста выбежал из дома, едва заслышав стук копыт, столь нечастый на Чёрной улице. Главная дорога шла за задами домов, за пустырём, поросшим кустарником, да ещё и перерытым старым давно засохшим арыком. Теперь о нём напоминали только вербы и ивы, некогда росшие по краю, а теперь совсем чужие посреди полыни и крапивы, захвативших давно затянутое землёй русло.

Пройдя через тесный дворик, очутились в маленькой комнатке с окном, возле которого примостился большой стол с подставкой для бумаги. Взгляд Илгизара сразу устремился на рукопись, аккуратно приколотую иглами к наклонной доске. Хозяина дома они видно застали за работой: чернильница была открыта, кончик тростникового калама ещё не просох.

– Собаку не держишь? – первым делом поинтересовался наиб, – Место малолюдное, окраина.

– У нас, слава Всевышнему, всё тихо и спокойно. На большой дороге совсем недалеко застава. На самой улице дом водовозов. Они там часто сидят допоздна. Ребята молодые, крепкие. Поэтому у нас не шалят.

Злат без церемоний уселся на суфу возле стены, застеленную дорогим разноцветным войлоком. Илгизар остался стоять в дверях и каллиграфу пришлось неловко переминаться с ноги на ногу посередине комнаты.

– Это точно. Чтобы такого кобеля, как у покойной вдовы держать, нужны немалые средства. И основания… – добавил после многозначительной паузы.

Каллиграф был умным человеком и сразу всё понял. Не зря же он переписал столько мудрых книг. А, как говорил почтенный Бадр-ад Дин, тот, кто переписывает – читает дважды. Сразу перешёл к делу.

– Госпоже Шамсинур собака была просто необходима. Не потому что жить на нашей улице опасно, а для дела. К ней же захаживали разные гости. (На лицо старосты набежала блудливая улыбка). А платят на выходе ведь не только в бане…

Наиб одобрительно усмехнулся:

– Неплохо придумано. Запускаешь гостя, придержав собаку, а, если он вздумает улизнуть, не заплатив… Часто у неё бывали гости?

– Нет. Вдова жила тихо. За всё время, что мужа схоронила, ни разу не припомню, чтобы здесь случился какой шум или скандал.

– А при муже бывало?

– Муж был человек тёмный. И дела его были тёмные. Не зря лавку держал в арабском квартале, а сам жил на окраине.

– Ты тоже живёшь на окраине.

– В моём деле тишина и уединение только помогают. К заказчикам хожу раз в неделю, а то и в две. Купцу же в своей лавке нужно быть постоянно. Сам знаешь, многое при лавках и живут.

– Чем торговал?

– Говорил, что москательщик. Благовониями. Хотя слухи ходили, что лавка ему только для отвода глаз. Продавал тайком большие партии благовоний и снадобий, вроде как ещё якшался с врачами и работорговцами.

– Постой-постой, да это часом ли не покойный Зерубабель?

– Он известен почтенному наибу?

– Было время часто с ним виделись. Как-то так всё время получалось, как какое гнилое дело, так его рожа обязательно рядом замаячит. То свидетель, то вообще потерпевший. С гашишеедами путался постоянно. Поговаривали, что и со смертью его не всё чисто было. Его же, помнится в лавке мёртвого нашли. Кое кто подозревал, что съел чего-то не то. Но, жалобу никто не подал. А родственников была одна жена. Ты про неё что ещё знаешь? Обещал ведь разузнать?

– Я очень добросовестно опросил соседей. Никто не видел ничего подозрительного или необычного в тот день. Человека в чёрном кафтане видели, когда он шёл ко вдове и потом, когда он уходил через полчаса. Несколько человек. Дело в том, что она одна держала собаку. А у пса была привычка не только лаять на входящего, но и облаивать вслед. Словно в обиду, что не дали покусать. Поэтому, услышав лай, многие любопытствовали.

– Так значит, когда этот человек уходил, собака лаяла? А ночью, после этого лай был?

– Был. Точно говорю, потому что сам слышал. Я уже засыпал, а меня он разбудил.

– Не выглядывал?

– Ночью? Всё равно ничего не увидишь. Так ты про вдову спрашивал. Слухи ходили, что Зерубабель её из какого-то весёлого места при бане выкупил. За красоту. Вроде как Шамсинур её не первое имя. Эти слухи не у нас по-соседски ходили, это я слышал в домах своих заказчиков. Людей весьма осведомлённых. Интересно, что за все пять лет после смерти мужа к ней ни разу приходили в гости женщины. Мужички нет-нет и забегали. А подруг не было. Правда, она сама часто куда-то ходила.

– Ты, помнится, в прошлый раз говорил, что свахи и сводни захаживали?

– Сюда, нет. Просто я в разных домах бываю, с разными людьми общаюсь. Они и говорили. И про свах и про сводней. Вдова была небедна и красива. Кто хотел жениться, кто поджениться. Были и юноши из хороших семей. Да и не только юноши. Из семей.

– Я тебя понял. Знаешь дома, где её принимали?

– Нет. Думаю, она по гостям мало ходила. Больше по баням. Там и поболтать есть всегда с кем. И пообщаться, если надо. В отдельной комнате.

– Некоторых всё-таки водила сюда.

– Здесь спокойнее. Никто не мешает. С лавочниками у неё договоров не было, сама ходила за покупками. Только водовозы к ней ездили через день.

– На вашей улице с ней ни кто не знался?

– У нас здесь вообще народ нелюдимый. Смешно сказать, но встречаемся чаще в центре: на базаре или в гостях. К звездочёту нашему она заглядывала иногда.

– Звездочёты и врачи, это обычно люди, посвящённые в тайны. Ваш, говоришь, ещё и по ночам не спит? Пошли к нему. Может уже проснулся.

Злат поднялся с суфы и пренебрежительно оглядел чистенькое и уютненькое жилище каллиграфа:

– Ты чего один живёшь?

– Вдовец. Дети сами по себе. А прислуга мне ни к чему. Много ли надо одному? – суетливо оправдался тот.

– В общем, жила у тебя под боком одинокая баба. Мужиков водила. Кончилось тем, что её убили. Теперь вот ищи ветра в поле. Любой её мог придушить. Сам понимаешь, многие, люди семейные. Или юноше какому могла мозги закрутить. И сапоги в чулане у неё кто хочешь мог забыть. Ищи теперь ветра в поле. Как думаешь, нужно мне этим заниматься или лучше отправить вас всех в Диван к яргучи, пусть разбираются?

– Может, почтенный Арефа чего расскажет? – уныло отозвался каллиграф.

Лошадей оставили у дома старосты, пошли пешком. В отличии от других, звездочёт держал привратника, которого, правда, пришлось дожидаться довольно долго. Чувствуется к важным гостям слуга привык, потому что появление старосты в сопровождении двух человек в коричневых халатах ханских чиновников не произвели на него ни малейшего впечатления.

– Что доложить хозяину? – лениво спросил он.

– Несчастный! – завопил староста, – Перед тобой наиб самого эмира Сарая, за неповиновение которому грозит смерть!

Перепуганный слуга не успел ничего ответить. В мановение ока из двери выскочил его хозяин и, пригибаясь, побежал к калитке:

– Я умоляю простить моего глупого слугу. Откуда ему знать, что нас посетил такой важный гость?

Злат не поприветствовал его даже кивком головы:

– В гости я к тебе зайду как-нибудь в другой раз. Без писца и без старосты. Сейчас меня привело в твой дом весьма прискорбное дело.

– Старый Арефа рад, что может чем-то помочь.

Не дожидаясь приглашения, Злат двинулся в дом. Все последовали за ним:

– Почему ты назвал себя старым? Румянец на твоих щеках говорит о другом. Для того, чтобы мы поверили, что красавица-вдовушка заглядывала к тебе, чтобы поговорить о звёздах?

– Не скрою, я был бы рад, если бы она заглядывала ко мне за чем другим. Но, бедную Шамсинур интересовали в этом доме только предсказания.

В доме звездочёта царил полумрак. Свет попадал в комнаты через пару крошечных окошечек. Пахло не то свечами, не то горелым фитилём от лампы.

– Бодрствуешь ночами?

– Мне часто приходится наблюдать за звёздами. Бессонные ночи вошли в привычку.

– А зачем ты на них смотришь? – внезапно встрял Илгизар, – Ведь положение планет можно рассчитать по астролябии и таблицам. Достаточно лишь знать дату.

Арефа с уважением и опаской посмотрел на него:

– Предпочитаю сам каждую ночь производить измерения и делать записи. Тем более, что и таблиц у меня нет. Кроме того, в небесах бывает много чего интересного, что тоже требует объяснения. Кометы, метеоры. Астрология – это не только математика.

Начинающуюся учёную беседу пресёк наиб:

– Что обычно интересовало покойную вдову?

– Ничего особенного. Она как и все просила рассчитать благоприятные и неблагоприятные дни. Хотела предсказаний на будущее. С последним были трудности.

– Интересно.

– Для составления гороскопа нужно знать максимально точно дату рождения человека. Чем точнее, тем лучше. А госпожа Шамсинур не знала не только дня своего рождения, но даже года, не говоря о месяце.

– Послушай, Арефа, – бесцеремонно встрял кроткий каллиграф, – Если ты не поможешь почтенному наибу в поисках убийцы вдовы, то в ближайшее время нам всей улицей придётся скидываться на штраф. Или искать убийцу самим. Может ты хочешь этим заняться?

Бесхитростная речь старосты подействовала на звездочёта лучше, чем грозные взоры наиба. Он растерялся:

– Чем я могу помочь? Она изредка приходила ко мне за предсказаниями, платила деньги. Ничего про себя не рассказывала.

– Ты же торчишь на крыше по ночам, – не унимался староста, – Неужели ничего не видишь, кроме неба? Что ты видел в ночь убийства? Ведь была отличная погода, на небе ни облачка. Ты, наверняка пялил глаза на звёзды!

Арефа в растерянности задумался:

– Не было ничего. Помню, что собака лаяла, как только стемнело. Но, я же не мог увидеть ничего в темноте с такого расстояния.

– Покажи нам место, откуда ты смотришь на звёзды, – попросил Злат.

Звездочёт с готовностью юркнул в чулан, откуда наверх вела скрипучая деревянная лестница. Она упиралась в дверь, за которой открылась довольно обширная площадка, огороженная по краям. С неё открывался прекрасный вид на Сарай. По левую руку за дорогой виднелось кладбище и степь уходящая в холмы, к пескам. По правую – река, заросший кустами противоположный берег и голубая даль за ним.

– Лучше всего, чтобы площадка для наблюдений была с южной стороны, – пояснил Арефа, – так лучше видны все планеты.

Судя по широкой скамье, звездочёт любил здесь не только сидеть, но и лежать.

Полюбовавшись видами, Злат стал рассматривать улицу:

– Отсюда столько можно увидеть.

– При полной луне, – уточнил Арефа, – Сейчас, наоборот, канун новолуния.

– Самая воровская пора, – согласился Злат.

Почувствовав поддержку, звездочёт проявил старание:

– После того, как кто-то пришёл, где-то через час собака опять лаяла. Несколько раз. И уже после полуночи снова.

– Вдова ничего тебе не рассказывала. Но, может тебе говорили что про неё другие твои знакомые? Из тех, что заказывали гороскопы?

Арефа с сожалением развёл руками.

– То ли у нас не было общих знакомых, то ли никому в голову не приходило говорить со мной о ней…

– Странно. Тебе ведь часто приходится иметь дело с женщинами. А они так болтливы.

– Боюсь, как раз женщин вдовушка интересовала меньше всего.

– Вот и староста ваш говорит, что за последние пять лет к ней ни разу не заходила ни одна женщина.

– А зачем они ей? Поболтать можно и в бане, в гости сюда тащиться далеко. Разве что сказочницу зимой звала иногда со скуки.

– Какую сказочницу?

– Воспитанницу старого Бахрама. Он частенько ко мне раньше заходил, теперь совсем старым стал. Там дальше за заставой живёт. Видно был когда-то учёным человеком. Иногда давал мне советы по гороскопам.

– А его воспитанница ходила к Шамсинур сказки рассказывать? Ты их познакомил?

– Нет. Ферузу часто зовут в бани на женские посиделки. Скорее всего там они и увиделись. Обычно, Бахрам с ней приходил. Ждал её у меня. Я всегда был рад его приходу.

Наиб с Илгизаром многозначительно переглянулись, что было неверно истолковано старостой:

– Она, видно нечасто ходила, вот мне и не попадалась.

Но, мысли Злата были уже заняты другим:

– Ты видел, как водовозы сцепились с возчиками телеги в Ночь Могущества?

– Нет, – покачал головой Арефа, – это уже ближе к рассвету было, а я после полуночи спать ушёл. (Тут он оживился). Кстати, сразу после полуночи я видел совершенно необычное зрелище. Голого мужика.

– Смотря где ты его видел, – усмехнулся наиб, – А так, чего же в этом необычного?

– Вон там, среди кустов, – Арефа показал на пустырь, где некогда протекал, засохший ныне арык, – Глаза уже привыкли к темноте, а я замерял высоту звёзд на востоке. Вдруг вижу какое-то шевеление. Присмотрелся – глазам своим не верю. Прямо невдалеке от моей изгороди пробирается по пустырю совершенно голый мужик. Белое ночью хорошо заметно.

– Откуда?

– Со стороны города. Видно на ногах тоже ничего не было, по колючкам шёл осторожно и время от времени кряхтел. Видно кололся.

– Где он был, когда ты его заметил?

Звездочёт показал.

– Что дальше было? Ты долго за ним следил?

– Конечно. Зрелище-то диковинное. Он так и пробирался в сторону заставы.

– Сколько время было?

– Полчаса после полуночи. Я же как раз высоту звёзд замерял. Время могу сказать точно.

XXV. По следу воскресшего

Илгизар едва поспевал за Златом, быстро шагавшим по улице. Сзади, задыхась, пыхтел староста, которому, чтобы не отстать, приходилось время от времени переходить на бег. Однако на лице каллиграфа было написано удовлетворение.

– Можешь теперь быть спокоен, – сказал ему наиб, едва они вышли со двора звездочёта, – Штраф вам не грозит. Скажите спасибо бодрствующему по ночам Арефе.

Путь их лежал к дому Шамсинур. Калитка не была опечатана, только завязана лыком – открыли быстро. Во дворе никто даже не позаботился убрать железную собачью цепь.

– Хорошо, что не упёрли. Ты спрячь её под замок, – не забыл указать старосте Злат. И потащил цепь к забору.

Длины не хватило шага на три. Потом наиб двинулся с натянутой цепью в обход двора. После чего бросил её на землю, отряхнул ладони и, ещё раз указав пальцем старосте (Прибери), вышел на улицу.

– Всё, больше нам здесь делать нечего, – и пошёл к лошадям.

Староста загремел во дворе цепью.

– Вот теперь всё разом и прояснилось! Почему священник с привратником испугались, почему Бонифаций в Диване был сам не свой, откуда у вдовы в чулане были диковинные сапожки! Тот бедолага, что попался водовозам задушенным, был вовсе не Санчо! Он в это время сидел в чём мать родила в летнем домике у сладкой вдовушки. Потому и вырядился, как павлин. Сначала пили гуляли в доме, потом перешли в холодок во дворе. Одежда уже в такое время только мешает. Потом вдовушка улизнула в дом и пропала. А по двору страшенный кобель бегает – нос не высунуть. Её сообщник одевает одежду Санчо, но… Сапоги не налазят. Штаны можно поясом подтянуть, рубаху застёжкой приколоть, плащ вообще кому хочешь подойдёт. А такие сапоги делаются строго по ноге. Точь-в-точь. Ну, да кто их в темноте заметит? Да и бегать в них неудобно. Вот и бросил в чулан. Только обратно ему вернуться уже было не суждено. Когда он выкинул свои кренделя со свиной ногой, его на обратном пути задушили. Вот почему Бонифаций на следующий день в Диване так оторопел. Он увидел, что это не Санчо. Но, в его одежде! Таифа этого человека видела мельком, да ещё в темноте. К тому же, думаю, она к трупу и не приглядывалась. Плащ уж больно приметный, вот и сказала: «Он самый». А вот свящённик, наверняка этого Санчо знал, да, наверное и привратник тоже. Поэтому утром к ним Бонифаций и заявился, хорошо заплатил и велел держать язык за зубами.

– Зачем? Ему то, что с этого?

– Подумай. Которые этого парня задушили, они ведь думали, что это Санчо. И тоже обознались по дорогому плащу. Кто их послал и зачем?

Илгизар замедлил ход и приотстал, задумавшись. Но, тут же припустился вдогонку:

– Ясно, что этот человек ничего не знал, ни о переодевании, ни про свиную ногу!

– Заметь при этом – они не только хотели убить Санчо, но и спрятать тело. Зачем?

– Чтобы свалить на него исчезновение денег! – радостно подытожил юноша.

– Вот почему Бонифаций утром так обделался. Он понял, что Санчо жив. В любой момент он может объявиться. А заявление о пропаже денег уже подано. В тот момент он ещё не знал всей этой истории про свиную ногу. Что он должен был делать дальше? Особенно после того, как уговорил священника с привратником похоронить неизвестного человека вместо своего помощника?

– Ему нужно было, чтобы Санчо больше не появился.

– Точно. Но, для этого его нужно было сперва найти. К чести Бонифация он довольно быстро вышел на его след. Возможно, уже знал что о шашнях этого бабника с красоткой вдовой. К ней он и направился.

– Вот почему женщину пытали…

– Теперь давай вернёмся в домик вдовы. Когда этот искатель наслаждений остался в костюме Адама и понял, что со двора все ушли, он явно сообразил, что нужно как-нибудь уносить свою задницу. Видимо он заметил, что цепь кобеля не достаёт до забора. Поэтому, воспользовавшись моментом, когда пёс отбежал в другой конец двора, выскочил из домика и добежал до безопасного места. После чего перелез через забор. И исчез во мраке неизвестности. Можно только догадываться куда может деться в Сарае Богохранимом чужестранец, облачённый в одеяния праотца Адама. Звездочёт видел, что ему хватило благоразумия направиться в направлении противоположном жилым кварталам.

– Может он и сейчас сидит где-нибудь в кустах на берегу?

– Оставим его в этом милом месте и вернёмся в дом на Чёрной улице. Совершенно очевидно, что вдова тоже уходила куда-то. Иначе Санчо не удалось бы удрать. Вернувшись, она обнаружила его исчезновение, после чего поняла, что и её сообщник тоже пропал. Возможно, она слышала и перебранку водовозов с убийцами. Что она должна была сделать на следующий день?

– Искать Санчо.

– Правильно. Ведь она оказалась замешанной в убийство. Совершенно очевидно, что Санчо, едва добравшись до суда, первым делом рассказал бы, как его заманили, чтобы завладеть его одеждой. Скорее всего, она уже утром пошла к нему или кого-то подослала. Чем и привлекла к себе внимание Бонифация. И теперь она никому ничего не расскажет.

– Значит нам нужно искать Санчо?

– Да. Но, самое главное, чтобы его раньше нас не отыскал Бонифаций. Тогда в руках у нас окажется ещё одна оборванная нить. Будем надеяться он его ещё не отыскал.

Тем временем они подошли к лошадям, мирно помахивающим хвостами в тени раскидистых карагачей у дома каллиграфа. Наиб остановился в нерешительности и задумался.

– Самое главное сейчас, помешать Бонифацию. Поедем к нему и попробуем спугнуть. Обвинить его пока мы не можем – у нас одни догадки и домыслы, а вот припугнуть запросто. Сейчас, я думаю, он уже всё продумал, в том числе и на тот случай, если священник с привратником его сдадут. Попробуем дать понять ему, что мы вышли на след и ему грозит обвинение в убийстве. Пусть засуетится. По коням, друг Илгизар!

До конторы дома Гизольфи домчались в один миг. Прохожие на улицах только шарахались к заборам, услышав конский топот и зычный крик: «Поберегись». Однако, последний квартал проехали шагом и к воротам приблизились не спеша. Даже в калитку постучали учтиво и негромко. Без красного халата, пайцзы на груди и стражников, наиб уже не произвёл здесь прежнего переполоха. Спокойно прошёл в контору и вежливо поприветствовал хозяина. Бонифаций тоже выглядел скорее удивлённым, чем обеспокоенным.

– Я решил побеспокоить тебя уважаемый Бонифаций по одному важному делу. Взгляни на эти сапоги. Они тебе знакомы? – Злат протянул франку свёрток.

Тот ничем не выразил своего удивления.

– Я видел такие у покойного Санчо. Но, не могу сказать точно, эти ли самые.

– Жаль, – столь же буднично, и безразлично отозвался Злат, – Тогда у меня ещё один вопрос. Ты уверен, что тот человек, которого мы тебе показали в Диване, твой помощник? Ошибиться не мог?

Теперь было видно, что Бонифаций растерялся. Он долго мялся, потом неуверенно выдавил:

– Вообще-то я не приглядывался…

Наиб тут же радостно подхватил:

– Я так и думал. Значит придётся всё проверить ещё раз. Ты, уважаемый Бонифаций в ближайшее время никуда не отлучайся из города. Я позову тебя на повторное опознание. Постараюсь не слишком стеснять тебя, сделаем всё сегодня или завтра.

– Будете разрывать могилу?

Наиб развёл руками:

– Что делать. Если бы все были с самого начала чуть-чуть внимательнее…

Он поднялся и, вместе с Илгизаром направился к выходу:

– Чуть не забыл. Тебе известна молодая вдова по имени Шамсинур? Она была знакома с твоим помощником? – И не дав Бонифацию ничего ответить, бросил через плечо, – Постарайся вспомнить. На опознании всё расскажешь.

И пошёл через двор.

– Как видишь, Илгизар, обвинить его в чём либо нам сейчас тяжело, – сказал Злат, когда они уже сели на лошадей, – Хотя рыло у него не только в пуху, но и в крови. До сих пор он шёл впереди нас. Теперь он понял, что нужно менять тропу. Хорошо бы угадать, куда он теперь направиться? Он прекрасно понимает, что сейчас мы поедем в миссию и возьмём за задницу священника. После чего, уже никакую могилу раскапывать будет не нужно. Думаю, у него что-нибудь было припасено на этот случай. Потому и намекнул на убийство вдовы.

– Но ведь его тоже будет сложно обвинить в этом убийстве?

Наиб зло рассмеялся:

– Вот только почтенный Бонифаций об этом не догадывается. Он прекрасно понял, что про вдову я его спросил неспроста, он не знает откуда мне стало известно, что убит и похоронен не Санчо. И он не знает, откуда у меня эти длинноносые сапоги. Ведь он прекрасно помнит, что на убитом их не было. Ведь запросто может быть, что Санчо уже сидит у меня под караулом, и весь этот балаган с опознаниями мне нужен только для того, чтобы узнать, кто убил вдову. И зачем. А заодно поинтересоваться, кто подослал тех двух душителей, и куда делось золото дома Барди. Ответы могут оказаться интересными не только сарайскому эмиру. Почтенный Бонифаций, возможно сам того не ведая, влез в такие разборки, что за его голову в ближайшее время больше пары даньга даст только самый безрассудный расточитель. Мы же с тобой будем последовательны и отправимся туда, куда и должны поехать по мнению нашего друга из Матреги.

Благо ехать было совсем рядом.

– Судя по твоему испуганному лицу, – взял быка за рога Злат прямо возле калитки, – ты меня ждал?

Привратник только хлопал глазами, не зная, что ответить. Он действительно побелел от страха. Наибу пришлось его немного успокоить:

– Что ты так разволновался раньше времени? Перед тобой ещё пока не палач, – и добавил внушительно, – Пока. Да и что за радость, если ей нельзя поделиться с другом? Позови-ка своего священника. Сам я в храм заходить не буду – Великая Яса велит почтительно относиться к местам поклонения Высокому Небу. Да и ты не заходи (Придержал за руку). Отсюда покличь.

Было видно, что Злат специально хочет привлечь к себе внимание. Выбежал заполошный священник.

– Надеюсь я не оторвал тебя от молитвы? – почтительно поинтересовался наиб.

Священник только потряс головой. Злат удовлетворённо кивнул:

– Вот видишь, как я ценю время служителя Господня? Почему же ты не ценишь время ханского слуги? Заставляешь меня ездить к себе по нескольку раз? Так вот. Прежде чем опять начнёшь плести паутину лжи советую подумать. Я всё равно докопаюсь до истины. Устрою перекрёстные допросы, поставлю всех глаза в глаза. Шила в мешке не утаишь. Стоит ли грести угли на свою голову собственными руками за пригоршню монет и оказываться замешанным в деле об убийстве? Судя по твоим выпученным глазам и мокрым штанам, ты меня понял. Или штаны ещё не мокрые? Это дело поправимое. Чтобы тебе легче было начать, помогу: кого вы схоронили под именем Санчо? Да ещё и отпели. Это по-моему тянет уже на святотатство?

Со штанами, судя по всему Злат не ошибся.

– Не знаю, – залепетал священник, – Честное слово, я никогда не видел этого человека.

– Да, что ты так трясёшься? Я тебе верю. Теперь верю. Надеюсь ты и дальше меня не разочаруешь.

– Честно говоря, я поначалу на покойника и не посмотрел. Привезли его ночью, когда уже темно было. Утром, ни свет ни заря, приехал Бонифаций. Привёз деньги на погребение. Сказал, что торопиться. Послали за гробовщиком. Бонифаций ждал, не уходил. Я уж ему говорю, не беспокойся, мол, сделаем всё, как надо. А он, провожу, говорит, помощника на кладбище, брошу горсть земли. Уже когда в гроб положили, я и увидел, что это не Санчо. Бонифаций говорит, помалкивай, я заплачу. Дело уже до эмира дошло. А против этого человека обвинение в кощунстве выдвигалось – он свиную ногу мусульманам подбросил. Лучше всё это дело замять, чтобы не было шума. Не то можем вылететь отсюда со всей миссией.

– Что же ты замолчал? Так интересно рассказываешь.

– Отказался я…

– Да ну!?

– Говорю, не могу отпевать не пойми кого, да ещё и хоронить в освящённой земле. Хотите, хороните сами на другом кладбище, без отпевания. И послал за настоятелем.

– Тут у вас смотрю целый диван собирался. Что настоятель сказал?

– Они с Бонифацием в стороне разговаривали, я не слышал. Потом подошли и говорят: «Посмотри, крест у него на шее есть?»

– Посмотрели?

– Был крест. Никаких препятствий к отпеванию и похоронам по католическому обряду нет. Велели отпевать, как безымянного раба Божьего и помалкивать.

– Как же так. Вашей римской церкви, а в храм к вам никогда не приходил?

– Да сейчас полно новообращённых из Крыма и Кавказа приезжают. К нам и не заглядывают. У них там свои приходы и духовники.

Наиб довольно улыбнулся и почтительно поклонился.

– Видишь как всё хорошо бывает, когда говоришь правду. Вроде священник, а забыл, кто отец лжи и главный лжец. Даже настоятеля звать не пришлось.

Когда они выходили со двора, окликнул привратника:

– Ты не торопись дверь-то запирать. Уважь гостей, проводи.

Тот вышел, затравленно оглядываясь:

– Ты тоже этого человека никогда не видел?

Привратник покачал головой.

– Скажи, тогда, а по бабам ваши монахи шляются? Только не ври, а то осерчаю.

– Откуда мне знать? В храм на молитву приходят, а помимо храма, никогда.

– А весточки передают?

– Зачем им сюда ходить? Если можно в городе встречаться?

– Понимаю, не дурак. Но, ведь дело это такое… Договариваться нужно. Для того особые люди нужны. Ладно, не хочешь говорить – не говори. Но, смотри, – голос наиба сделался злым. – Я ведь тебя не просто так спрашиваю. Значит буду этим делом и дальше заниматься. И, если узнаю, что ты мне наврал – пеняй на себя. А так, шепнёшь на ушко доброму Злату, я тебя не выдам. Глядишь, когда и ты ко мне за помощью придёшь. Мне ведь только квартал нужно знать. А там уж я сам найду кого нужно.

– К черкесам ходят.

– Это у Красной пристани? Где винная лавка Джарказа?

Привратник кивнул.

XXVI. Ещё одна сказочница

– Ты, наверное, думаешь чего это я к бабам привязался? – спросил Злат, когда они отъехали от ворот, – Этот священник сказал гораздо больше чем нужно. Без умысла, конечно. Просто в тёмные дела и правда не посвящён. Понял, почему настоятель согласился шум не поднимать и быстренько закопать усопшего с глаз долой? Вспомни, кто это был?

– Тот самый человек, который переодевшись в одежду Санчо бросил свиную ногу во двор Сулеймана.

– А кто его послал? Кто ему привёз из-за тридевяти земель эту ногу? Кому это всё нужно было? Вот то-то и оно… А ведёт эта верёвочка не к одному покойничку. Санчо ведь заманили в дом Шамсинур. Значит нужно теперь найти местечко, где пересеклись дороги монахов из миссии и весёлой вдовушки. Привратник указывает на черкесский квартал. Самое место. Среди черкесов и зикхов сейчас полно христиан римской церкви. Здесь они пока храмы не строят, живут по землячествам. Некоторые к нам в православную церковь ходят – на Кавказе ведь раньше византийские епископы были. Да и Грузия рядом – там тоже православие. С другой стороны, покойный Зерубабель, муж Шамсинур постоянно в черкесском квартале торчал. На Красной пристани изначала так повелось: верховодят персы, а черкесы у них на подхвате.

– А на Булгарской пристани?

– Там уже по названию видно, кто верховодит. С ними кипчаки. Там же трутся русские и ясы с ваших краёв, которые в мусульманскую веру ушли. Они и кавказских ясов привечают. Тем более, что те, как и русские, православия держатся. Мудрёного тут ничего нет. Булгарская пристань – это река до Руси и Сибирских гор. Она и объединяет русских, булгар, мордву, ясов. Хоть у них и языки разные и веры. А интерес один – северная торговля, великий речной путь. Южная пристань – Бакинское море. Персы, арабы, турки. Франки в большую силу входят. А франки сейчас всё больше с черкесами и зикхами дела имеют. Через крепости на море. Вот и получается, что город вроде монгольский, говорят все по-кипчакски, а верховодят где персы, где хорезмийцы, где булгары. Кипчак ведь в поле силён, а в городе он всадник без коня. Птица без крыльев.

Злат на секунду задумался, словно вспомнив что-то.

– Птица… Птицы… Ведь эти монахи и в убийство Лалы впутаны каким-то боком. Голуби ихние. Да, один ещё пропал..

– Повар говорил, что Санчо до Сарая водил знакомство с Мухаммед-ходжой, эмиром Азака, – напомнил юноша.

– В Азаке, как раз венецианцы открывают свою факторию. Генуэзцам это, как острый нож. Не к эмиру ли Азака они подбирались через его сестру? Ох, надоели мне все эти интриги и хитросплетения! Ну, ничего! Сейчас тряханём черкесских сводней и узнаем, кто нас за нос водил все эти дни. Сколько верёвочке не виться, а конец будет.

К удивлению Илгизара коней они направили прямо к дому того самого виноторговца, к которому заезжали по дороге в Белый Дворец. Время потихоньку шло к обеду и хозяин уже выбрался из прохладного погребка во двор. Это был немолодой крепкий черкес, в лёгкой войлочной шапочке на стриженой голове. В глаза сразу бросался дорогой наборный серебряный пояс, которым была подпоясана шитая рубаха.

– Хороший гость всегда попадает к обеду, – приветствовал он наиба.

– Долго ещё до обеда, так что я не в гости, почтенный Джарказ.

– Так пойдём посидим в тенёчке, расскажешь своё дело, – добродушно отозвался виноторговец, – Как только этот тощий водовоз заявился сюда со своими кувшинами, я сразу понял, что и ты меня навестишь. И попробуешь разузнать побольше про эти пустые горшки.

– Твой тонкий нюх и так уже уловил в них запах Кавказских гор.

Джарказ пренебрежительно махнул рукой:

– Не нужно иметь никакого нюха, чтобы догадаться, откуда могли морем привезти вино. Я так понял, что ты хочешь познакомиться с хозяином кувшинов?

Злат даже подпрыгнул от неожиданности:

– Ты знаешь, кто это?

– Нет, конечно, – невозмутимо продолжил Джарказ, – Но, я давно торгую вином. В таких точно кувшинах. Вино нельзя переливать – оно быстро испортится. Поэтому в лавки или домой покупатель берёт целый кувшин. Вещь недешёвая. Обычно виноторговцы берут их только у проверенных мастеров, которые берегут своё доброе имя, как зеницу ока. Кому охота, чтобы кувшин треснул в дороге и дорогое вино вытекло? Ты уже обратил внимание на мои слова «доброе имя»? Каждый мастер ставит на кувшины своё клеймо. На тех кувшинах никакого клейма не было.

– Мало ли на каких кувшинах нет клейм?

– Это дорогие кувшины, и без клейм их делают только по специальному заказу.

– Хочешь сказать, что они предназначаются для грузов, которые идут мимо таможни?

– Вино, своеобразный товар. У нас им торгуют свободно, а по ту сторону Бакинского моря, есть свои трудности. За порядком следят мусульманские мухтасибы и вино часто приходится продавать тайком. В основном, этим занимаются христиане. Но, в наших краях, слава Всевышнему, вина пьют больше, поэтому такие кувшины частенько попадают и к нам. Так вот. Я уже говорил, что кувшин дорого стоит, а покупателю он не нужен. Поэтому он возвращает потом пустой кувшин, а на случай, если нечаянно разобьёт или испортит оставляет залог. Весь вопрос в том, что дальше?

– Разве партию кувшинов не отправляют назад, откуда они пришли?

– Кувшины с клеймами можно продать, а вот такие только вернуть. Причём только тому, кто отправлял тебе вино. Чужой торговец вряд ли рискнёт заливать ценный товар в неизвестно чьи кувшины, как бы хорошо они не выглядели. Поэтому, как это смешно не звучит, партию вина в неклеймёных кувшинах у нас в Сарае легче отследить, чем в клеймёных. Ведь купец должен не просто сам закупить вино в Баку или Дербенте и привезти его сюда, он должен отдать кувшины туда, где их наполнят, проследить, запечатать. Это делают в погребах, где вино зреет в бочонках. Здесь тоже нужно всё сгрузить, спрятать в специальные погреба, потом распродавать. Если ты используешь одни и те же кувшины, то тебе нужно всё это делать самому. Или иметь сразу два торговых двора: один здесь, другой за морем. Но, наши торговцы, обычно или покупают большую партию вина прямо с корабля или ездят в Дербент и берут вино у тамошних продавцов со складов. Конторы и здесь, и там имеют только генуэзцы. Им проще. У них есть свои корабли. Тебе понравился мой рассказ?

– Ещё как!

– Тогда расскажу тебе ещё одну историю. Тоже про кувшины. Эти кувшины на кораблях занимают немало места, а вести из наших краёв в них обычно нечего. Мёд, разве что. Поэтому их наполняют водой. Питьевой. Очень кстати, потому что часто из наших краёв за море везут рабов. Воды на обратный путь нужно побольше. Особенно, если много везёшь. Поэтому каждый виноторговец старается свои кувшины пристроить на такой корабль. Чтобы даром отвезли. Сейчас как раз мы собираем кувшины, которые осенью распродали, за зиму опустошили и теперь их нужно отправлять назад, чтобы осенью наливать вино нового урожая. На генуэзские корабли, обычно я не суюсь, они сами вином торгуют и своих кувшинов хватает. Так вот позавчера приходит ко мне человек с их корабля, который на днях уходит. И спрашивает пару десятков кувшинов. На борту партия невольников, а кувшины здешняя контора не приготовила. Я его ещё спросил: «Куда свои кувшины дели? Столько вина за зиму продавали?». Говорит, побили много.

– Побили, значит. Два десятка кувшинов. А новые не успел приготовить. Как, говоришь, корабль называется?

– «Маргарита». Дома Анфосси.

– А говорил, не знаешь. Может ты мне ещё одну сказочку расскажешь? Я ведь, по правде говоря за ней и приехал. Помнишь Зерубабеля?

– Вдову которого вчера задушили?

– Тебя, как я погляжу, и спрашивать не нужно.

– Был про неё разговор между наших. Кое-кто её знавал и после смерти мужа. А вот близко зналась она только с Минсур. Её ещё Марией зовут, по крещению.

– Сводня?

– Вроде того. Но, понемногу. Больше вертится при зажиточных бабах. Сказки рассказывает, посиделки в банях устраивает. Ну, и по части сплетен, сам понимаешь. Про неё тебе лучше всего расскажет банщик, что прямо за базаром у воды. Паго его зовут. В молодости она у него подрабатывала.

– Вот появилась у нас, брат Илгизар, ещё одна сказочница. Да ещё и христианка. Нашей Шамсинур подружка. Сказочки её для нас на вес золота. Потому как во всех этих хитромудрых делах она сбоку припёка и сразу поймёт, что надо свою задницу спасать. Тем более, что два сообщника уже на том свете. Только бы не опоздать на этот раз.

Лошадей они оставили во дворе Джарказа, чтобы не привлекать внимание. Благо идти было не далеко. Даже через базар не пошли, пробрались переулками.

В бане был как раз мужской день и банщик в раздевалке болтал с посетителями. Увидев наиба, все сразу тревожно замолчали.

– Не найдётся у тебя отдельной комнаты, уважаемый Паго? – ласково спросил наиб. Так, чтобы уже ни для кого не оставалось сомнений, что в этой отдельной комнате с банщиком случиться нечто ужасное.

– Ты не догадываешься зачем я к тебе пришёл? – начал свою любимую песню Злат.

Паго недоумевающе покачал головой.

– Слышал об убийстве на Чёрной улице?

На этот раз банщик вообще не пошевелился. Только весь напрягся.

– Какой-то ты неразговорчивый. Для банщика это плохо. Придётся отвести тебя в другое помещение. Где становятся разговорчивыми все. Даже глухонемые.

Паго сделался белым и тусклым, как толчёный мел. Он запищал, срывающимся голосом:

– Так ты же ничего не спрашиваешь? Что ты хочешь от меня узнать?

– Что ты можешь рассказать про Минсур? Или ты опять потребуешь меня уточнить, кто это такая?

– Минсур лет пять назад подрабатывала у меня при бане. По блудной части. В последнее время иногда сама захаживала за девочками. Очень редко. Ей зачем по баням ходить, она всех и так знала? А тут делиться нужно. В баню ходит иногда.

– Редко? Она же здесь живёт?

– Она ко мне ходит, когда одна. А с подругами ходила в другие места. Здесь в квартале, какой муж одобрит, чтобы его жена со сводней якшалась? Да и вдовам зазорно.

– В молодости ты её лучше знал?

– Когда у меня работала, конечно. Она из дома убежала. Почему, я не спрашивал. Где-то в горах жила. Добралась с попутным караваном в Сарай. Я её взял к себе. Дальше, известное дело. Сойдётся с каким мужиком – уйдёт ненадолго. Потом опять объявится. По чужим кварталам не шлялась, всё со своими, черкесами. Это уже потом, как от меня совсем ушла, стала больше в других местах слоняться. Сказки начала рассказывать.

– С Шамсинур она давно водилась?

– Ещё, когда у меня была. Здесь часто бывал муж Шамсинур старый Зерубабель. Он бывало с местными ребятами у меня в бане сиживал, дела обсуждал в отдельной комнате. Шамсинур тоже сюда часто ходила. Она по-черкесски хорошо говорила. Бывало ведь и так, что сходились люди с гор, которые кипчакского не знали вовсе. Кто-нибудь переводил. Иногда Шамсинур переводила. А иногда кто другой. Только Шамсинур сидит тихонько в уголке и виду не даёт, что всё понимает. Потом мужу докладывает, что мимо перевода говорили.

– Франки сюда ходили?

– В баню? Да ты что? Они здесь по домам шляются постоянно. Сейчас много христиан среди наших стало. К Минсур захаживали часто. Бывало, она для них девочек из моей бани водила.

– Скажи, Минсур фату носит?

Паго задумался.

– Видел как-то раз. Она как раз из города шла вечером. Я даже не узнал её. Ещё подумал, она же христианка вроде, а лицо закрыла.

– Давно это было?

– Точно не упомню. То ли в прошлом году, то ли в позапрошлом.

Злат поднялся:

– Она далеко живёт? Пойдём проводишь.

– Это мигом! – даже обрадовался Паго.

– Только переулками, чтобы через площадь не идти.

XXVII. Старый разбойник

Закрытая деревянная щеколда на калитке в глинобитной стене говорила, что хозяйки нет дома. Едва Злат взялся за неё из-за двери послышалась возня и угрожающее рычание. Пришлось довольствоваться заглядыванием в маленькую щёлочку.

– Хорошая собачка, – одобрительно пробурчал наиб, приложив глаз, – Точно, как у Шамсинур. В одном месте, поди, щенков брали.

Он закрыл дверь и задвинул щеколду. Видно было, что кроме собаки во дворе нашлось ещё что-то интересное. Злат отошёл подальше от ограды и стал смотреть на крышу, выглядывавшую из-за неё.

– Голубятня. И не пустая. Первый раз вижу, чтобы одинокая баба голубей держала. Ты её давно знаешь, она всегда их любила?

Паго поморщился:

– Не припомню. Может кто из приживальщиков завёл?

– Сейчас у соседей спросим.

Из калитки рядом на стук выполз согнутый старичок, опирающийся на палку. Было видно, что, несмотря на немощь он был рад посетителям и возможности пообщаться. Дед прекрасно помнил бывшего хозяина соседнего дома, которому некогда было заниматься голубями. Да и новая хозяйка интересовалась больше другими птичками. По язвительному тону старика было нетрудно догадаться какими. Голубятню построила два года назад. Однако за птицами ухаживает хорошо. Каждый день видит её, забирающуюся наверх с водой и кормом. Полетать тоже выпускает постоянно.

Видно было, что наблюдение за парящими в небе соседскими голубями составляет изрядную долю развлечений старика.

– Увлеклась, значит, птичками со скуки, – сделал вывод наиб.

Дед не согласился.

– Ест их поди. Вместо кур. Того, кто голубями увлекается сразу видно (Последовал перечень соседей – настоящих голубятников). Они держат птицу разных пород. По цвету, по полёту. Хвалятся друг перед другом. А у Минсур одни простые. Ни красоты, ни полёта. Хотя покупала их часто.

– Почему знаешь?

– Чего тут знать? Частенько видел её с птичьей клеткой.

Злат подумал немного и спросил:

– Монахи из миссии часто к ней заглядывали?

– Навещали. Как она в христианки подалась, часто приходили.

– Сегодня её не видел?

– Как не видеть? Как раз перед вашим приходом на голубятню лазила. Потом сразу ушла.

Дед открыл пошире калитку и дружелюбно указал рукой:

– Ты зайди во двор, оттуда хорошо видно (и Паго), а ты ступай, мил человек, разбегутся посетители, не заплатив.

Жёстко так сказал. Как приказал. Банщик только растерянно глянул на Злата, тот молча кивнул.

Старик, глядя на удаляющуюся спину, недобро молвил:

– Развесил уши.

Со стариковского двора голубятня была действительно хорошо видна. Построена она была прямо у забора и задней стеной смотрела во двор старика.

– Чего ты его так сурово? – усмехнулся Злат.

– Не люблю таких, – отрезал дед, – Вроде всё время болтает, а ничего толком не говорит. Зато слушает всегда в оба уха. Вынюхивает. Смолоду таких не люблю. Хоть и учили всегда, что у человека два глаза, чтобы видеть, два уха, чтобы слышать и один язык, чтобы говорить. Только у таких язык двойной. Как у змеи.

– Змея – символ мудрости.

– Тоже верно, – согласился старик. И добавил, без всякой связи, – Смотрю тоже уже седеешь.

Злат всмотрелся в лицо:

– Не припомню.

– Да ты меня и не запомнил поди. Зато я тебя хорошо. Помнишь Лапуха?

– Знаменитого разбойника?

– Про кого же я буду спрашивать помощника эмира? Не про торговца же сладостями. Хорошо помню, как ты один с троими тогда схватился. С одни кистенём. У меня и сейчас рука под непогоду болит с того времени.

Злат с удивлением вглядывался в старика:

– Тех троих, вроде давно в живых нет.

– Меня среди них и не было. Ушёл от стражников. В воду нырнул и плыл до самых камышей. Вы тогда здорово придумали. Всех разом на лодке брать, чтобы никто не ушёл.

Злат самодовольно усмехнулся:

– Так чего стоило Лапуха на эту лодку заманить. Да ещё стражников запрятать, чтобы никто ничего не заподозрил. Лапух ведь осторожный был, как матёрый лис. Я знал, что он будет дня два за этой лодкой следить. Вот и попрятал стражников за три.

Дед одобрительно покивал:

– Я ведь сам на этой лодке тогда побывал. Ничего не заподозрил. Хитёр был Лапух, а ты его перехитрил.

– Жадность. Тот, кто ищет еду, часто приходит туда, где съедят его самого.

– Почему его тело родственникам не выдали? Всех остальных отдали, похоронили честь по чести. Всякое тогда про это говорили.

– Потому что его живым взяли.

– Не может быть! – старик от возбуждения даже схватил наиба за рукав.

– Почему не может? – усмехнулся тот, – Лапух ведь опять всех хотел перехитрить. Как понял, что попал в засаду, сразу упал и мёртвым прикинулся. Думал потом под шумок за борт сигануть.

– Что с ним потом стало? – старик разволновался не на шутку.

– А ты не догадываешься? Продал всех, кого мог, чтобы шкуру свою спасти. Просто мы спешить не стали, подождали, пока всё успокоится. Брали всех потихонечку потом, когда уже не ждали. Кое кто ещё отпираться пробовал, так их с Лапухом глаза в глаза сводили. То-то они изумлялись. Для нас ведь был он на вес золота. Столько лет разбойников на караваны наводил. Тоже ведь, голубями пользовался. Мы тогда через его голубков многих из ущелий повыманивали и побили. Помнишь поди, как тогда они один за одним стали на караванной тропе в засаду попадать?

Старик кивнул.

– Потом надумал сбежать. Стражника подговорил, обещал вместе зарытую казну вырыть и бежать в горы. Только у меня специальный послух там был. Все разговоры между стражей и колодниками через потайное окошечко подслушивал. Так Лапух и здесь всех перехитрил. Стражника задушил прямо в тюрьме и в его одежду переоделся. Со двора успел выбраться. Так бы и ушёл, кабы не послух. Только пока послух из тайника вылез, пока тревогу поднял, Лапух уже за воротами был. Однако я уже знал, куда он путь держит. Снарядил погоню, а сам – к реке. Там у него должна была лодка приготовлена. Хоть я точно и не знал где, но, когда уже он поплыл, увидали.

– Догнали?

– Зачем? Нам он был уже не нужен, а грести наперегонки я не любитель. Стрела догнала. За борт упал, а тело и не искали. Хоть раки наелись.

Услышанное так поразило старика, что он побагровел, закачался и обессиленный опустился на скамью у стены дома. Злат забеспокоился:

– Сбегай Илгизар в дом, спроси воды. Если нет никого, глянь должна у входа в кувшине стоять. Эк ты, дед расходился. Уже столько лет прошло!

– Стой, юноша, не нужно, – остановил старик, – Просто не ожидал. Всякие ведь легенды ходили тогда про исчезновение Лапуха.

– Так и дальше будут ходить, – засмеялся Злат, – Красивая ведь сказка, про отважного разбойника, который сквозь землю проходил, сквозь стены видел. Так и не смогли его взять лютые вороги. Всех друзей его побили, а он улетел.

– Весёлый ты человек, – устало улыбнулся дед, – Люблю таких. Всевышний прислал тебя ко мне, чтобы я хоть перед смертью узнал правду. Это ведь для других сказка. Для меня тайна. Хоть разгадка оказалась совсем не той, что я ожидал.

– Правда, часто оказывается не такой прекрасной, как хотелось бы. Поверь человеку, который всю жизнь только и делает, что разгадывает тайны.

– Сейчас, поди, ты ищешь, кто придушил эту Шамсинур? Зачем это тебе? Пусть бы тамошние жители сами разобрались?

Злат немного поколебался, потом сказал:

– До Шамсинур мне дела нет. Она замешана в гнилую историю с убийством. Вернее, с двумя. Есть подозрение, что она и эта её подружка Минсур знают, куда девалась дочка Урук-Тимура, исчезнувшая в прошлую пятницу. Одной уже укоротили язык. Спешу повстречаться со второй.

– Ты открыл мою тайну, которая свербила душу много лет. Мне очень хочется помочь раскрыть твою. Эта Шамсинур приходила сюда в пятницу днём. Ей ещё долго не открывали. Не мудрено. Сама Минсур в ту ночь заявилась только под утро.

– Откуда знаешь?

– Я во дворе сплю. На холодке. А сон у стариков чуткий. После того, как меня разбудили, я уже так и не смог уснуть до самого утра. Так вот. Вечером эта Шамсинур приходила опять.

– Два раза за день? А живёт на другом конце города.

– Ещё. Я когда лай и стук услышал, посмотрел в щёлку. У ней в руках была сумка. В доме она пробыла всего ничего, даже воды, поди не попила. Вышла с пустыми руками. Могу сказать, что сумка маленькая совсем, но по виду тяжёлая.

– А на следующий день её убили. Перед смертью пытали. Самое главное, ничего не взяли. Спасибо, дед, ты мне очень помог. Скажи, а с кем среди ваших путались эти Минсур с Шамсинур?

Старик огорчённо покачал головой:

– Этого не знаю. Ты же сам знаешь, какой народ черкесы. Говорим на одном языке, а каждый сам по себе. В горах ведь как? Каждый за свой род держится. Иначе нельзя. Человек без рода – абрек, изгнанник. Таким даже здесь в чужой стране среди черкесов трудно. Такие и сбиваются под начало всяких Лапухов. Остальные, как и в горах, живут здесь родами. А это ведь не только родство и помощь, но ещё и вражда. Между многими родами веками кровная месть стоит. А крови этой за века столько пролилось, что уже иначе не смыть, как весь род вырезать. Здесь в Сарае тяжелей старые счёты сводить, потому как над всем ханская власть. В наши дела не лезет, но за убийства штрафует строго. Поэтому местные старосты стараются здешние роды мирить потихоньку, платить друг другу выкупы. Всё равно ведь уйдут деньги в ханскую казну, если что. Многие соглашаются. Тех, кто не соглашается, потихоньку стараются выживать. Лишние проблемы никому не нужны. Тем более, что сейчас полно народа, которому эти старые склоки, как кость поперёк горла. Полно абреков, полно тех, кто давно уехал и здесь осел. Дело своё имеет, лавку мастерскую. Дела уже давно ведут не с черкесами. Им эти черкесские заморочки крепко жизнь портят. Полно народа у персов на службе. Те ход дают тем, кто мусульманство принимает. В горах сейчас полно народа становится христианами, даже некоторые князья. Эти здесь уже под началом франков ходят. Только со стороны так смотрится едино – черкесы. На деле в наших кварталах неразбериха почище, чем в любых других.

Он задумался. Злат ему не мешал.

– Минсур, в последнее время путалась с франками. Христианкой стала. Раньше вообще из черкесских кварталов носа не казала. Оно и понятно – поди и языка кипчакского не знала. Девочка при бане, ясно с какими ребятами путалась. С безродными, у которых ни дома в ауле, ни невесты. Те, кто со своими семьями не порвал, обычно с такими девицами связываются осторожно, с оглядкой. Им лишняя слава не нужна. Только самый негодный народ, без рода, без племени. Про Шамсинур ничего не могу сказать. Муж ведь у неё был перс. Я его знал хорошо. Он ведь тоже с Лапухом дела имел. Всякую добычу нужно было куда-то девать, не всякий за это брался.

– Мудак был редкостный. – поддакнул Злат.

– Зерубабелю без всяких абреков было никак нельзя. Не со всяким ведь делом к кади или старосте пойдёшь. Часто бывает, нужно в стороне от чужих глаз разбираться. Ты говоришь, ищешь куда девалась дочка Урук-Тимура? Так вот, отец этой самой Лолы, его жены, которую в ту ночь убили, был с Зерубабелем не разлей вода. Только был птицей куда более высокого полёта. Дела свои делал за морем. Зерубабель был здесь на подхвате, для всякой грязной работы.

– А что за дела?

– Того не ведаю. Был он большой человек, весь на виду. Но, видать были у него и такие дела, для которых Зерубабель с черкесами был нужен.

XXVIII. Письмо с Кипра

– Видишь, брат Илгизар, как потихоньку сошлись все ниточки к одному месту – миссии франков. А один конец тянется прямо сюда, к этой сводне. Главное, чтобы не оборвалась леса, а она приведёт нас прямиком к нужной рыбе. Пока же давай переберём все наши верёвочки. Как там ты говорил? Разложим всё известное и попытаемся выразить через него неизвестное. Начинай.

Расставшись со стариком, Злат нарочно пошёл обратно через базарную площадь, привлекая к себе посторонние взгляды.

– Власть должны видеть почаще, – пояснил он Илгизару, – Тогда и вспоминать будут чаще. А то сюда ханские люди годами не заглядывают. Только ночью караул подъедет к охранникам у входа в квартал, спросит как дела, а всё остальное здешние старшины и старосты решают. Во дворец только налоги привозят и отчёты. Надо будет заехать сюда с нукерами и с пайцзой на груди. Пусть вспомнят лишний раз, что хан не за тридевять земель.

Вид живой власти и впрямь сразу внушил почтение. Уже у крайних лавок к ним подошёл базарный староста и, учтиво поклонившись, спросил, не может ли чем служить. Злат даже похвалил его за усердие:

– Для старательного человека всегда служба найдётся, – сказал он. – Найди старшину квартала и пришли его во двор к виноторговцу Джарказу.

Когда староста исчез за углом, наиб пояснил:

– Пора начинать настоящую облаву, – потом вздохнул, – Плохо. Всё время идём по следу, всё время догоняем. Вроде уже и след верный взяли и вот-вот за хвост схватим, а всё равно слишком много риска. Достаточно раз сбиться, свернуть не туда – и всё пропало. А дичь хитрая, матёрая. Петляет, следы путает. Нужно хоть ненамного уйти вперёд, сделать засаду. А не выходит. Поэтому давай ещё раз пройдёмся по всем тропкам. Самые главные неизвестные, которые нам нужно узнать, это Санчо и Райхан. Где они?

Илгизар начал чертить в воздухе воображаемые линии:

– Мы знаем, что Минсур где-то была в ночь этих убийств. А утром к ней пришла Шамсинур. Зачем? Совершенно очевидно затем, чтобы сообщить, что Санчо исчез в неизвестном направлении, а заодно, что исчез и тот, кто переоделся в его одежду. Скорее всего, она ещё не знала, что его убили. Даже если слышала шум на улице. Это была очень важная новость, вопрос жизни и смерти, ведь появление Санчо вело к неминуемому разоблачению. Поэтому она побежала к подруге сразу, как это обнаружила. А это значит, что она сама пришла домой только рано утром.

Злат согласно кивнул:

– Подружки где-то шлялись ночью. Но, порознь. Если мы считаем, что одна из них была в доме сокольничего, то, где тогда была вторая?

– Минсур, скорее всего и была той самой сказочницей. Она передала Райхан сонное снадобье и сказала, где будет ждать её ночью. Проводив девушку в укрытие, она вернулась домой. Куда могла уходить на всю ночь Шамсинур? Понятно, что утром ей нужно было что-то делать с Санчо. Нужно же было как-то объяснить ему, почему он сидел всю ночь в одиночестве. Тем более, что он вскоре узнал бы, что его одеждой воспользовались. На этот случай требуется какая-нибудь сказочка. Ведь, если парня хотели убить, то сделали бы это сразу, без всяких затей. Скорее всего, Шамсинур должна была рассказать ему утром страшную историю, как её выманили из дома обманом, а его одежду похитили, чтобы обвинить его в святотатстве и кощунстве. А теперь ему лучше не появляться на улице, а бежать, как можно скорее. С её помощью разумеется.

– Получается, что обе подруги готовили той ночью побег? Только одна для Райхан, а другая для Санчо. Если вспомнить про голубков, то напрашивается, что бежать они должны были вместе?

– К тому же Санчо не совсем по своей воле.

– Давай теперь раскрутим всё с самого начала. Хитрозадые братья из миссии получают задание подложить свинью Санчо и его хозяевам. В прямом и переносном смысле. В это же время они узнают, что он водит шуры-муры с дочкой самого ханского сокольничего и сестрой Азакского эмира. У них появляется мысль убить одной стрелой двух зайцев. Сманив любимую дочку. Чтобы обвенчаться с этим олухом Санчо она с радостью окрестится и, когда отец её простит, а они отлично знали, что это его единственная и любимая дочь, то она будет уже христианкой, как и любимые внуки Урук-Тимура. Но, всё пошло наперекосяк. Кто же мог предположить, что в это самое время, Бонифаций сообразит, что можно утянуть хозяйский мешок с золотом, свалив всё на Санчо. Санчо в Сарае всем чужой. Легче лёгкого задушить его где-нибудь в тёмном уголке, а тело утопить в реке. И концы в воду. Надо же было такому случиться, что это произошло в тот самый день, когда была задумана штука со свиной ногой.

– Думаю, это совпадение не случайно. И те и другие хотели сделать это именно в Ночь Могущества. Когда много народа не спит и ходит по улицам. В любую другую ночь прохожие обязательно привлекут внимание стражников. А уж тем более повозки.

– Поневоле поверишь, что в это время на землю спустились ангелы, которые расстроили весь этот замысел. Вторая неожиданность произошла уже в доме Урук-Тимура, – продолжил Злат, – Что-то там произошло между дочкой и женой, после чего последняя была убита.

– Скорее всего, она узнала о готовящемся побеге и хотела помешать? – предположил Илгизар.

– Очень похоже на то. Теперь поставим себя на место Шамсинур. Из её дома куда-то убежал голый мужик. Долго он так пробегает? А когда попадётся, то что он расскажет про то, где его одежда? Да ещё выясняется, что тот, кто эту одежду надел, был задушен. Лично мне не приходит на ум никакой мысли кроме – ноги мои ноги, несите мою задницу. Вечером она появляется у Минсур с небольшим и тяжёлым мешком, который оставляет.

– Деньги?

– Скорее всего. А на следующий день ночью её убивают. Пытают перед смертью. Кто? Братья и Минсур и так всё знали. Однако по следу Санчо шёл ещё один человек, который тоже очень не хотел, чтобы он воскрес.

– Бонифаций.

– Тем более, что Шамсинур, в поисках Санчо, наверняка заглядывала к нему домой днём. И притащила Бонифация на хвосте.

Черкесский старшина проявил чудеса расторопности. Он уже ждал наиба и его спутника возле двора Джарказа. Это был высокий и ещё довольно нестарый человек с пронзительным горящим взглядом из под сдвинутых к переносице бровей. Молча и с достоинством поклонившись кивком головы, староста столь же безмолвно вопросительно уставился на Злата.

– Знаю, что ты человек дела, поэтому скажу тебе прямо – радости моя весть не принесёт.

Черкес даже не моргнул.

– Мне от тебя нужно, чтобы ты поставил охрану возле дома некой Минсур. Надеюсь не нужно уточнять, кто это такая?

Староста кивнул.

– Кроме того, отдай приказ, чтобы её, как только появится, немедленно схватили и отправили к эмиру в ханский дворец.

На этот раз черкес разомкнул уста:

– Будет сделано.

– Вот и хорошо, – радостно подвёл итог Злат, – Мне большего и не нужно. Ваша Минсур замешана в убийстве жены ханского сокольничего Урук-Тимура и в исчезновении его дочери. Эмир со дня на день приедет, а дочку до сих пор не нашли. Эта Минсур, похоже, единственная знает, где она. Поэтому, если она исчезнет или будет найдена мёртвой… – Злат сделал многозначительную паузу, озарённую самой лучезарной улыбкой, на которую был способен, – У меня есть прекрасная задница, которой я могу закрыться. Угадай чья?

По губам черкеса пробежала злая змеиная улыбка. Он во второй раз открыл рот:

– Позволь мне идти. Сам понимаешь, нужно поторопиться.

– Конечно поторопись. Плохо, если кто доберётся до неё раньше тебя.

– Ему придётся самому поискать её на том свете.

– Кажется он хорошо понял в какое дерьмо вляпался по милости этой Минсур, – буркнул Злат, глядя на быстро удаляющуюся спину. – Нам с тобой пока здесь делать нечего. По следу пущена очень свирепая свора, уйти от которой будет нелегко. Мы же попытаемся всё-таки забежать вперёд. Почему эта Шамсинур принесла деньги в дом подруги?

– Скорее всего, она испугалась, что объявится Санчо, и её обвинят в соучастии в святотатстве и убийстве. Наверное, решила бежать из города.

– У неё имелась крупная сумма денег, оставшихся от мужа и вырученных от продажи лавки. Скорее всего, она отдавала их какому-нибудь купцу или просто меняле под процент. Где-то неподалеку отсюда. Как легче всего бежать? Конечно на корабле. Караван легко догнать. Красная пристань рядом, и вдовушка не стала тащить деньги на другой конец Сарая, а оставила у подруги. Почему отложила отъезд и задержалась, хоть и боялась, что Санчо появится в любой момент? Ждала корабль. Наш путь лежит на Красную пристань, брат Илгизар. Слишком много людей собирались или собираются исчезнуть из города в эти дни. Нам остаётся только узнать, какие корабли уходят в ближайшее время.

– Но ведь все таможенники и побережники ещё в пятницу предупреждены и внимательно следят за всеми уезжающими?

– Они ищут Райхан. Молодую девушку. Нам же нужен корабль, на котором собиралась уплыть Шамсинур. И на котором, скорее всего, попытается удрать наш Бонифаций. Если ему не удастся добраться до Санчо раньше братьев из миссии. Ну, а кто знает все тайны Красной пристани лучше старого Касриэля?

Меняла, как и должно исправно сидел в своей лавке. Даже не ушёл обедать домой, неспешно мешая ложкой холодную пшённую кашу прямо на столе, где в другое время выстраиваются столбики золотых и серебряных монет. Место, отодвинутых в сторонку весов занимал пузатый кувшин.

Увидев Злата, он сразу вскочил навстречу:

– Тебе так не терпится узнать не появились ли где магрибские динары, что ты решил навестить Касриэля уже на следующий день? Неужели ты думаешь, я сразу не дал бы тебе знать?

– Что ты! Мне просто нужен совет мудрого человека. На каком корабле лучше всего сбежать за море в эти дни?

– Тебе так надоела ханская служба? – засмеялся меняла, – Тогда лучше, чем «Маргарита» судна не найти. Настоящий морской корабль, генуэзский. Имеет места для пассажиров. Уходит на днях с грузом невольников на борту. Принадлежит дому Анфосси.

– Галера?

– Говорю же, морской корабль. С одной мачтой. Его построили генуэзцы на персидском берегу. Ходит под парусом. Груза берёт намного больше, чем галера. В наши края пришёл первый раз, боятся плыть по реке. Обычно ходит от Персидского берега к Дербенту.

– Что-то я не слыхал про этот дом Анфосси.

– Они не ведут дела в наших краях. Это известные генуэзские банкиры, главное место которых при дворе персидских ильханов и в Трапезунде. Сам знаешь, наш повелитель не очень любит тех, кто приближён к ильханам. Думаю и эта партия невольников закуплена по их заказу. Поэтому и торопятся вывезти её за один раз большим кораблём. В своё время они вот также навлекли на генуэзцев немилость Тохты. Помнишь «Святого Фому»? Его захватили как раз при попытке тайно вывезти большую группу невольников в Баку. Тогда четверть века назад это закончилось войной и изгнанием франков.

– По злой насмешке судьбы на борту «Святого Фомы» Тохта и нашёл свою смерть.

– Думаю, связи у этих двух фактов гораздо больше, чем просто превратности судьбы. Мы часто не замечаем того, что сокрыто от постороннего взгляда. В команде «Святого Фомы» оставалось немало генуэзцев. Наш друг Бонифаций в их числе. Ты, конечно, хочешь узнать нет ли его сейчас и в списке пассажиров «Маргариты»? Скажу больше, он собрался гораздо дальше, чем Баку.

– Откуда знаешь?

– Деньги. Деньги говорят часто лучше людей. Бонифаций ещё с зимы ждёт «Маргариту». Именно он и готовил для Анфосси эту партию невольников. Товар дорогой, отборный, у него не хватало наличности, поэтому я помогал. Гизольфи солидный дом. Известный. Со связями по всему Леванту. Поэтому я без колебаний выдал по их заёмным письмам кругленькую сумму под приемлемый процент. А весной вдруг и сам Бонифаций засобирался в Баку. Попросил обменять мне приличную сумму на персидские деньги. Причём отказался брать письмо к моему другу в Баку. Это ведь и безопаснее и надёжнее. Не нужно тащить с собой наличность. Приходишь к меняле и получаешь всё до последнего медяка. Это мне показалось странным. Всё сходилось, что поездка окутана какой-то тайной, раз человек не хочет там засветиться.

– Твоя проницательность не подвела тебя и на этот раз. Скорее всего, именно тогда Бонифаций и задумал наложить лапу на золото дома Барди. Поэтому в Баку он хотел затеряться с ним.

Касриэль кивнул. Потом подошёл к лавке у стены и вынул из маленькой шкатулки какую-то бумагу.

– Бонифаций много лет плавал по Бакинскому морю, вёл дела в Сарае, Дербенте и Баку и у него много знакомых. В том числе не очень щепетильных в вопросах денег. Поэтому направиться из Баку он мог куда угодно. Но, ведь не зря говориться: «Где сокровище твоё, там и сердце твоё». Вчера вечером Бонифаций купил у меня кипрское письмо.

– Для меня это птичий язык.

– Это только на первый взгляд. Сейчас всё станет ясно и понятно. Видишь вот эту бумагу? Это письмо моего партнёра из Баку. Оно написано по-еврейски, но я переведу. Здесь просят меня выдать предъявителю этого письма некую сумму. Что я и сделал. А долг записал на партнёра приславшего письмо. Точно также поступил бы и он, получив моё послание, например из рук того же Бонифация. Эта бумажка – те же деньги. Но, у неё есть одно преимущество. Деньгами она станет лишь в руках человека, чьё имя здесь указано. В чужих руках, это простая бумажка. Поэтому её бесполезно воровать. Однако у этого есть и оборотная сторона. Допустим, Бонифаций умер по дороге в Баку. Его наследникам и партнёрам мой друг тоже ничего не выдаст. Однако это вовсе не значит, что бумажка навсегда утратила цену. Она всегда будет стоить денег для того, кто её написал. То есть, если её привезут ко мне и сумеют доказать, что получили её честным путём, я выдам деньги. На таких связях между менялами разных стран и держаться такие финансовые сделки. У меня полно партнёров в Персии, Крыму, Тане, Константинополе, Трапезунде. Они верят мне, я – им. У них есть друзья и партнёры в более далёких краях. Почему евреи так часто и успешно занимаются меняльным ремеслом? Потому что разбросаны по всему миру, но поддерживают связи между собой. Я вполне могу попросить своего партнёра в Константинополе помочь моему клиенту из Сарая получить свои деньги, например, в Александрии или Сицилии. И он сделает это за умеренное вознаграждение.

– Ты про кипрское письмо…

– Кипрское письмо и было таким документом, хозяин которого не добрался до адресата. Его выдал один очень состоятельный человек из Фамагусты на имя своего партнёра в Константинополе. Но, морские путешествия полны превратностей, и этот человек очутился в плену у пиратов. Потом оказался в Крыму. У него было с собой только это письмо. Но, константинопольского менялу там хорошо знали и крупная сумма, указанная в бумаге, внушила почтение. Купцу выдали небольшой кредит, на который он удачно закупил товары. Однако, вскоре заболел и умер. Имущество пошло на покрытие долга. Я выкупил это письмо. За очень небольшую сумму. Получить деньги по нему можно только с того, кто его выдал – кипрского купца. А сделать это смогут лишь наследники умершего купца. Однако, чтобы получить ту немалую сумму, что указана, нужно ехать на Кипр. Мало того, нужно найти наследников хозяина письма.

– Так Бонифаций собрался на Кипр?

– Я через знакомых узнавал, где живут наследники. Где-то в Италии. Однако совершенно необязательно добираться до них. Кипрский купец охотно выдаст требуемую сумму с некоторой скидкой. Он же прекрасно понимает, что если откажется, то истец доберётся таки до наследников и платить всё равно придётся. Но, уже сполна. Это понимает не только этот купец. Но и я, и другие менялы, которые сидят в Баку, Трапезунде или Константинополе. Поэтому они тоже охотно купят это письмо, но уже с дополнительной скидкой.

Касриэль подвинул к себе деревянные счёты-абак и привычно щёлкнул костяшками:

– При этом, чем дальше ты от Кипра, тем скидка больше. Я нахожусь дальше всех. Где-нибудь в Ургенче или Булгаре это письмо не купит вообще никто. Человек, который покупает у меня его в Сарае, обязательно вычтет скидку, которую ему придётся предоставить на том месте, куда он доберётся и включит свой интерес. Иначе зачем ему его покупать?

– И ты высчитал, где Бонифаций собрался продать это письмо?

– Он купил его по той цене, за которую его можно продать где-нибудь в Сирии или Армении. Честно говоря, меня вполне устроила бы Бакинская цена, а уж тем более Трапезундская и я просто решил поторговаться для порядка. Но, видно Бонифаций очень спешил.

– Охотно верю.

– Я ещё подумал, а зачем ему покупать это письмо, если можно прихватить наличные деньги? Или взять на них вексель с оплатой в том же Трапезунде? Потом понял, что он собрался достаточно далеко. Туда, куда не достают связи местных купцов. И явно рассчитывал на дороги, по которым очень опасно пробираться с наличными.

– А золото?

– Скорее всего припрятал его здесь. До лучших времён. Оно ведь не ржавеет. Кстати, в пятницу, ко мне пришёл один из персов и попросил выручить наличкой. Довольно крупная сумма. Мне это показалось странным. Мы ведь следим друг за другом, а никаких крупных сделок не намечалось. Да и клиенты обычно предупреждают заранее, если нужно много наличных. Перс сказал, что одна из тех, кто сдавал ему деньги на хранение, срочно потребовала их обратно. Естественно без причитающегося процента. Что ему оказывалось весьма выгодным. Зато очень невыгодным ей. Сейчас я вспомнил, что в пятницу в городе происходило много разных событий и подумал, что это может быть тебе интересным.

– Я предполагаю, что Шамсинур, которую убили в субботу, накануне спрятала в укромном месте немалую сумму денег.

– Вдовушка незабвенного Зерубабеля? Помню, помню… Она тоже оказалась замешанной во все эти дела? Не мудрено. По наследству от мужа ей перешли не только деньги и лавка, но и немало сомнительных знакомств. Например с будущей женой Урук-Тимура. Ведь именно Шамсинур была посредницей у неизвестных людей, которые хотели купить в своё время знаменитый рубин её отца.

XXIX. Ферзи и пешки

С Красной пристани доносился обычный портовый гул: крики грузчиков, грохот телег и перекличка матросов между кораблями и берегом. В синеве над головой чертили небо ласточки.

– Вот, брат Илгизар, мы и оказались чуть-чуть впереди. Теперь нам нужно только поджидать дичь. Завтра с утра, если Минсур так и не будет найдена, нужно будет обыскать её дом, а потом в укромном местечке недалеко от причала поджидать Бонифация. Даже, если не будет никаких прямых улик, можно будет очень серьёзно потолковать с ним об исчезновении Санчо и золота. Ты же можешь уже сегодня написать отчёт для Бадр-ад Дина о происшествии со свиной ногой. Время теперь есть. На этом твоя служба при мне заканчивается. Завтра праздник, окончание Рамазана. Поэтому лучше тебе сдать отчёт сегодня до заката.

Они ехали шагом, не спеша, отпустив поводья. Было немного грустно расставаться.

– У вас ведь в медресе в праздничные дни не будет занятий? Поехали завтра со мной и Хайме в Белый Дворец. Посмотришь на его загадочную рукопись про логическую машину. Тебе ведь можно уходить из медресе, когда нет занятий?

– Тот, кто живёт при медресе и не платит за обучение, должен полностью слушаться наставников и отлучаться только с их позволения. По случаю окончания поста будет три дня без учёбы, думаю, меня отпустят. Раньше ведь я никогда не отпрашивался. Завтра утром будет праздничный намаз, мы все будем в главной мечети. После обеда можно будет отпроситься. Я прямо сегодня и обращусь к почтенному Бадр-ад Дину, когда пойду с отчётом.

– А я как раз ко второй половине дня постараюсь управиться с этой Минсур и Бонифацием.

– Думаешь всё прояснится?

Злат грустно улыбнулся.

– Эк ты загнул. Такие дела никогда до конца не проясняются. Здесь замешаны интересы владык этого подлунного мира, а они недоступны нам, простым смертным. Это как с убийством Намуна. Обычный удар кинжалом. Но, это часть покушения на великого хана. А значит сразу перестают действовать все обычные человеческие законы, которые подталкивают руку обычных убийц. Кому выгодно, личная неприязнь, корысть. Человек становится всего лишь фигуркой на шахматной доске неведомых игроков, и его жизнью жертвуют часто лишь для того, чтобы поставить мат, где-нибудь через пару десятков ходов. А то и просто, чтобы получить более выгодную позицию. Это как раз такой случай. Значит справедливость и правосудие здесь не будет никого интересовать. Моё дело лишь довести это дело до той точки, когда его можно будет передать в руки всех этих власть имущих шахматистов. Со списком фигур и сделанных ходов. Тебе я вижу интересно чем закончится партия?

Илгизар кивнул.

– Выбрось из головы. Эта партия не закончится никогда. В лучшем случае, так и останется недоигранной. Посмотри на Хайме. Он хочет узнать правду лишь о маленьком кусочке этой игры, состоявшемся двадцать лет назад. Который стоил жизни его другу. Зачем? Давно сброшены с доски многие фигуры, а игра всё идёт. Ей нет конца. И ничего не меняется. Всё та же вражда властителей улуса Джучи с персидскими ильханами, борьба между степными эмирами из разных родов, козни франков, распри между православными и католиками, расчёты между хорезмийскими и булгарскими купцами, спор между князьями Твери и Москвы. И для каждого из них человеческая жизнь всего лишь разменная монета. Пешка на шахматном поле. Я лишь должен доставить на эту доску две фигуры: Санчо и Райхан.

– А Бонифаций?

– Он оказался замешан сюда случайно. Ни к свиной ноге, ни к исчезновению Райхан он не имеет никакого отношения. А два убийства, кража, ложное свидетельство – какие пустяки, когда речь идёт об играх повелителей мира. Может вообще отделаться штрафом. Если повезёт. Вернее, если не выяснится, что он знает слишком много.

Помолчав, добавил серьёзно:

– Ты тоже лишнего не болтай. В отчёте укажи, только допросы в квартале Сулеймана. Всё, что слышал от Хайме, Касриэля и в других местах, держи при себе. Это ни к чему знать городскому кади. Всё это предназначается для ушей эн-Номана. Он ведь не зря дал тебе рукопись о пользе вина. Когда прочитаешь или перепишешь, то понесёшь её отдавать. Будет повод поболтать в непринуждённой обстановке. И выведать потихоньку подробности, о которых умолчал я. Берегись, чтобы про тебя, как и про Бонифация, не подумали, что ты знаешь слишком много.

– Что тогда будет?

– Если ты про Бонифация, то ему просто закроют рот. Навсегда. Ханский палач или наёмный убийца, посланных братьями из миссии. Если про себя, то тебя вполне могут забрать куда-нибудь в ханскую канцелярию. Или в мюриды эн-Номана. В мир тайн, закрытый от непосвящённых. Из которого тоже нет возврата. Там люди уносят тайны в могилу, а тайны уносят в могилу людей. Нужно тебе это? Сам я чудом вырвался оттуда после смерти Тохты. Началась смута, борьба за власть. Многие вельможи и писцы-битакчи погибли. После прихода к власти Узбека, появились новые люди. Сам Узбек боялся Сарая. Его новая жена Баялунь увезла его на север, в Мохши, где он и сидел до самой её смерти. Почти десять лет. Ты же мохшинский, знаешь. Я остался в Сарае. Писцом при городском Диване. Потом попал в помощники к здешнему эмиру. Когда хан вернулся в Сарай про меня уже все забыли.

Злат снова надолго замолчал, погрузившись в воспоминания.

– Вспомнил Баялунь и снова Туртас на ум пришёл. Ведь это она его к Тохте на службу пристроила. Она тогда в большую силу входить стала. Брат её Байтемир Хорезм в улус получил. (Усмехнулся). Эн-Номан тогда у ней чуть не каждый день гащивал – хворь какую-то лечил. Он у Тохты лекарем был.

– Откуда она могла Туртаса знать?

– Того не ведаю. Да и Туртас про это не говорил. Может порекомендовал кто, очень уж диковинная птичка была покойная хатунь. Хотя, наверное, правильнее сказать, змея. Где её нашёл Тогрылча никто не знает. Сам он был десятым сыном Менгу-Тимура, ему бы и ходить весь век в улусных эмирах или темниках, да началась смута. Значит, не зевай. Только, смута ведь дело такое: можно пойти за шерстью и самому стриженым оказаться. Нарвались тогда молодые царевичи на матёрого волка. Вернее, пса. Ногая. Это имя ведь по-монгольски и значит собака. В главные ханы метил Тула-Буга, а Тогрылча ему помогал. Всем им и свернул шеи старый Ногай. Баялунь тогда не растерялась. Хоть своих детей прижить ещё не успела, так Узбека, маленького сына своего мужа успела отправить куда подальше. К надёжным людям, под хороший присмотр. Лет десять про неё никто не слышал. Может у Тохты была одной из жён, может, у Ногая. Второе вернее. Детей у неё так и не было. Ногаю жёны были больше для почёта. Да и слух пускала, что де она дочка византийского императора. Побочная только. Этого она могла только у Ногая в орде нахвататься. Тот с Византией тесно знался. По времени тоже сходится, при Тохте её стали замечать вскоре после смерти Ногая. В тот же год и эн-Номан из Хорезма приехал. Оба они большие мастера узлы плести. Вот и спелись. Только даже эн-Номану до неё далеко. Где чёрт не сладит – туда бабу пошлёт. Не нами сказано. Она и после Тохты Узбека к рукам прибрала. Хоть и женой его отца была. Богословы с улемами собрались и порешили – коль Тогрылча был неверный, то и брак его недействителен. В общем, дева невинна и чиста, как майская роса. Можно жениться. Вот только, как Узбек ханом стал, забралась она с ним за мордовские леса в Мохши и сидела там до самой своей смерти. Видать, только там чувствовала себя в безопасности. Может и сама была из тех краёв. Или мать её. Тогда понятно, откуда Туртаса знала.

– В смерти Тохты она могла быть замешана?

– Кто ж её знает? Хотя, вряд ли. Смерть тогда была на руку больше улусным эмирам. Они хотели на место сильного хана посадить молодого и зависимого. Вроде Туда-Менгу, чтобы снова вертеть всё по своему. Вот тогда Баялунь и вынула из дальнего сундука молодого внука Менгу-Тимура. Да позолотила ему дорогу деньгами, взятыми у хорезмских и булгарских купцов. Всю грязную и кровавую работу сделал тогдашний беклярибек Кутлуг-Тимур. Как раз Баялунь и провожала меня в последний раз из ханской ставки. Вот как сейчас её вижу. Не сказать, что красавица, но хитра. Глаза лисьи, губы тонкие, змеиные. В ту пору как раз прибыли послы из Египта. А хана нет, в стране смута. Мы ехали убедить послов, что хан болен и пока не может их принять. Врагов вокруг много. Тогда же как раз и с ильханами размирились, а уж с генуэзцами вообще на ножах были. Стоило только слабину дать и другие объявились бы. Нужно было время протянуть.

– Получилось?

– А то! Сначала говорили, что болеет. Потом, когда арабам уже совсем надоело мёрзнуть, сказали, что помер и теперь будет траур, а потом выборы. Задарили, конечно. С тем и уехали. Ты часом, её там в Мохши не видел?

– Нет. Я ещё совсем маленький был, когда она умерла. Мавзолей её видал.

– Нынешнюю главную госпожу Тайдулу ведь тоже Баялунь хану сосватала. Там же у вас, в Мохши. Не зря эн-Номан её не любит. Виду только не подаёт. Знает старый хрыч – ночная кукушка денную перекукует.

– Так разве Баялунь с эн-Номаном были не заодно?

– Пока за власть боролись. А как стали её делить – тут уж, извини-подвинься. Узбек ведь был первым ханом, которому путь к трону проложил не меч, а золото. Раньше всё решали степные эмиры. У них войско. Думали и на этот раз всё по своему повернуть. Только, когда собрались летом в степи на курултай, сели на общий пир… Стал молодой Узбек жаловать и угощать. Сколько халатов парчовых, поясов золотых, оружия дорогого! Коней, чаш, других подарков. Кумыс рекой лился. Жаловал больше тех, кто не чингизова золотого рода. Кому ханский трон по Ясе не светил. Они и встали вокруг него, когда царевичи попытались своё согнуть. Особо ретивые там в степи и остались навсегда со своими сторонниками. Я тогда в Сарае был. Помню много из тех, кто на курултай уехал, больше и не вернулся никогда. На Чёрной улице, где биктачи и ламы жили, почти все дома на продажу выставили. Как вымороченные. Деньги на все эти пиры и подарки дали купцы. А долг, сам понимаешь, платежом красен. Вот и убрался Узбек в мордовские леса, от заимодавцев подальше. Чтобы расплачиваться не спеша. Вот тогда чёрная кошка между Баялунь и эн-Номаном пробежала. Он даже уехать решил из Сарая. Хотел поселиться в Иерусалиме, основать там свою обитель. Ему Узбек и денег дал немалых на дорогу и письмо к султану Египетскому.

– Уехал?

– Уехал. Только там ему по всему видать не понравилось. Своих шейхов да имамов пруд пруди. Того почёта, как здесь, близко нет. Как узнал, что Баялунь умерла, тут же вернулся. Вскоре уговорил и Узбека в Сарай вернуться.

– Почему всё-таки Узбек именно в Мохши стал жить?

– Место уж больно укромное. Вокруг леса непроходимые, все дороги под присмотром. Да и укрыться, если что есть где. Природная крепость. Русь рядом, Булгар рядом, хорошие пути в Крым и Сарай. Быстро и с русской данью порядок навели, стали в год восемь тысяч сумов получать. Генуэзцев вернули – тоже денежки потекли немалые. При хане всё больше стали булгарцы обретаться – в Сарае ведь хорезмийцы верховодили. Когда Узбек в Сарай вернулся, здесь уже несколько кварталов было северных выходцев: булгары, русские, ясы-мусульмане, кипчаки. Булгарская пристань, с её богатствами. А ещё Красная пристань с персами, арабами, черкесские кварталы. Франки. Теперь хорезмийцам хана мошной не задавить – он сам кого хошь задавит. С одного Хаджи-Тарханского торгу собирает налогов больше, чем со всей Руси. Помнишь эн-Номан про венецианцев говорил? Это ведь вообще новая золотая река потечёт. И кто из этой реки пить будет ещё неведомо. Зря что ли свиные ноги уже долетают досюда аж из Арагона? Вот и боится эн-Номан. И правильно делает.

– Чего он боится-то?

– Боится, что то, что случилось один раз, случится и во второй. Двадцать лет назад деньги проложили дорогу к трону Узбеку. Тогда не было здесь никого богаче мусульманских купцов. Узбек теперь султан, защитник веры. А держится всё на чём? Всё на той же Ясе Чингизхана. На высшей власти, которая обеспечивает равенство всем, независимо от веры. А она сама на чём держится? Даже сейчас вокруг хана вьются все, кому не лень и норовят его перегнуть на свою сторону. Стоит покачнуться верховной власти и каждый будет искать сторонников где придётся. За друзей сойдут и друзья друзей и враги врагов. Но, ведь и врагами часто становятся враги друзей и друзья врагов. Стоит только начать делиться на своих и чужих. Брат на брата и то идёт. А здесь люди разных вер, разных языков. Сказано в Писании: «Если царство разделится, оно не устоит». Завтра франки подкупят какого-нибудь эмира из Донских степей, хорезмийцы из Яицких. Глядишь, и уже два хана стало. А не зря в степи говорят: «В одном котле две бараньи головы не уваришь». Два хана – это почитай ни одного. Вот и пошло прахом царство. Кто знает, может ещё и сподобимся увидеть.

Илгизар снова вернулся к делам насущным:

– Одного не пойму. Тот нож, что в ворота над обителью Измаила воткнули, вроде мы на Бонифация записываем. Он его видел двадцать лет назад, он знал, что ты сразу его узнаешь. Но, ведь этот человек в чёрном кафтане появился днём перед убийством в доме сокольничего. И специально обратил на себя внимание. Зачем это Бонифацию? Он ведь ко всем делам со свиной ногой и бегством Райхан ни сном ни духом не причастен.

– Думаю, завтра он это расскажет, – недобро усмехнулся Злат.

XXX. Тамга Урук-Тимура

Во дворец Злат утром пошёл пешком. Самый захудалый оглан посчитал бы для себя величайшим бесчестьем показаться за ворота иначе чем верхом. Или брать для поездки лошадь из ханской конюшни. Даже, те нукеры, что не имели собственных коней и несли службу на хозяйских, забирали их на это время себе. Степная традиция, что конь неразлучен со всадником свято чтилась и в городе. Хоть Злат по своему служебному положению был повыше любого сотника, а по близости к самому эмиру Сарая и иного тысячника, он принадлежал к другому сословию, которое было скорее городским. Писцы, советники, члены городского Дивана, таможенники, весовщики, киличеи были ближе к купцам, старостам, ремесленникам, домовладельцам. Сами купцы были часто связаны с ханской казной различными подрядами, покупали или продавали по доверенности дворцовые товары, а то и вовсе удостаивались звания ханского уртакчи, выполняя значительные финансовые операции где-нибудь в чужих краях.

С юности связавший себя службой в ханском дворце, Злат всё так же жил в русском квартале, оставаясь не только его обитателем, но и частью этого огромного разноплеменного и многоликого города.

В это утро особенно сильно чувствовалось, что Сарай Богохранимый – столица хранителя веры великого султана Мухаммеда. Таково было мусульманское имя и звание хана Узбека. На всех улицах царило радостное оживление. Множество нарядных людей устремилось в мечети на праздничную молитву по случаю окончания священного месяца Рамазан. При одном взгляде на это торжественное многолюдье становилось воочию видно, как крепко уже пустила корни вера арабов на берегах великой северной реки.

Злат с удовольствием смотрел на радостные лица прохожих и вспомнил небольшую миссию франков с невысокой церковкой за глиняным забором. Может зря так боится эн-Номан? Что эта кучка домиков, несколько обителей в округе, контор на большом базаре и складов на Красной пристани против этого огромного города? Великой степи, которой нет конца и края? Не зря, наверное. Много пожил старый эн-Номан, много видел. Далеко заглядывает вперёд.

Площадь перед дворцом была полна народа. Правда, собрался он весь возле главной мечети. Внутри неё места всем не хватало и люди стояли вокруг. Отдельно, как ратники на поле боя выстроились шакирды медресе со своими наставниками.

Злат поправил шапочку на голове и, придерживая под мышкой свёрток с выстиранным парадным халатом, направился ко дворцу. Уже издали он заметил невысокую грузную фигурку, показавшуюся ему знакомой. Это был Маруф, повар Урук-Тимура собственной персоной. По тому, как толстяк метнулся навстречу Злат сразу понял, что тот дожидается именно его. И что случилось что-то важное.

– Приветствую тебя почтенный Маруф! Какое срочное дело заставило тебя пропустить праздничный намаз и отправится туда, куда чаще приходят с бедой, чем с радостью?

По расстроенному виду толстяка было сразу понятно, что принесённая им весть не из числа добрых.

– Вчера вечером к нам пришли люди Садреддина. Персидского кади. У них было дело до нашего управляющего.

– Он шафиит? Садреддин ведь занимается только такими делами.

– Мне тоже это показалось странным. У нас в доме все ходят в ханифитскую мечеть. Даже я. Хоть в молодости, когда жил в Багдаде и принадлежал к шафиитам. Потом я увидел, что ключник позвал служанок. Когда стражники ушли, я спросил в чём дело.

Маруф надолго замолчал, словно не решаясь продолжить. Злат терпеливо ждал.

– Нашлись ценности, похищенные из нашего дома. Их узнали служанки. И кошелёк с вышитой тамгой Урук-Тимура. По этому кошельку и пришли к нам.

– Если я правильно тебя понял, то похитители персы. Раз ими занимаются люди Садреддина.

– Они схватили бедного Бахрама и его воспитанницу.

– Сказочница в фате! Как это случилось?

– Этого не может быть! – побагровев завопил Маруф, – Не знаю, что там случилось, но я верю старому Бахраму больше, чем самому себе!

– Не кричи так, почтенный Маруф. А то на нас уже оборачиваются люди у мечети. Бахрам и его воспитанница могли оказаться участником чужой игры. Ведь деньги и драгоценности взяла Райхан. Расскажи, как всё произошло. Как люди кади нашли деньги и драгоценности?

– Этого я не знаю. Стражники сказали, что при обыске у Бахрама были найдены драгоценности и кошелёк с тамгой. Он и Феруза были прихожанами шафиитской мечети. Говорят, их схватили вчера по обвинению в краже.

– Спасибо тебе, почтенный Маруф! Я немедленно отправлюсь туда. А ты вполне успеваешь на праздничный намаз, – Злат полез в кошелёк, привязанный к поясу и вытащил несколько серебряных монет, – Возьми. Когда будешь в мечети сделай пожертвование. И помолись, чтобы Всевышний ниспослал мне удачу. Мне же, сам понимаешь, нужно спешить.

Почти вбежав в дворцовый двор, наиб крикнул, чтобы ему дали двух коней и приготовились к выезду четверо стражников. И побежал в свою каморку переодеваться.

Когда он появился оттуда во всё великолепии: в красном шитом халате, шапочке с пером и золочёной пайцзой на груди, все его уже ждали. Старые гвардейцы хорошо знали свою службу.

Дверь во двор суда, пристроившегося возле главной шафиитской мечети, как и ожидалось была заперта. Столпившийся на площади нарядный народ с большим интересом глядел на подъехавших всадников во главе с грозным наибом. Понятное дело и сам кади, и его слуги сейчас ушли на праздничную молитву. Ответом на стук в калитку было молчание.

– Вышибайте дверь! – не моргнув глазом скомандовал наиб.

Стражники послушно соскочили с коней и прижавшись друг к другу, с разбегу саданули плечами в калитку. Посыпалась глина.

– Что вы делаете, нечестивые! – послышался перепуганный крик из-за забора.

– Кого ты назвал нечестивыми? – загремел Злат. Он повернулся к богомольцам, собравшимся у мечети и крикнул, – Вы слышали, правоверные, как оскорбили слуг хана? А ты, дерзкий, отвори калитку и повтори свои слова при свидетелях.

Толпа стала прижиматься к стене мечети, подальше от скандала. Высунувшийся из калитки караульный, не дожидаясь дальнейших неприятностей, кинулся отворять ворота суда. На ходу он оправдывался:

– Никого же нет. Ни кади, ни писцов, ни стражников. Без них я не могу отворять.

– Где схваченные вчера сказочник Бахрам и его воспитанница?

– Не знаю! Я же не писец и не кади, простой охранник. На службу пришёл утром. У меня и ключей от тюрьмы нет.

– Покричи через окошко.

Из холодного мрака тюремного подвала отозвался недовольный голос:

– Нет здесь твоего Бахрама. Увели утром ни свет, ни заря.

– Куда увели?

– А мне почём знать? Может выпустили по случаю праздника?

Зато из глухого чулана позади суда отозвалась Феруза. Злат с сожалением осмотрел висящий на двери дорогой замок.

– Ключа у тебя, конечно, нет.

Охранник только развёл руками. Стражник позади наиба уже вытаскивал из-за ремня на боку узкий боевой топор.

Девушка с ужасом смотрела на людей, вошедших в её тёмную каморку, сбив замок. Стражник грубо схватил её за руку и вытащил на свет.

– Перед тобой наиб эмира Сарая, слуга великого хана Узбека, да продлится его царствование!

– Подождите меня во дворе, – обратился к своим спутникам Злат. Оставшись с девушкой наедине, продолжил уже совсем другим, мягким голосом, – Что случилось, красавица с тобой и твоим дедушкой? Как вы оказались в этом месте, где так не любят сказок?

Он улыбнулся. Девушку это приободрило.

– Вчера вечером к нам пришла стража и обвинила меня в краже драгоценностей.

– Не торопись. Что за стража, каких драгоценностей?

– Днём меня звали в баню рассказывать сказки. Потом мне заплатили и я ушла. А едва дошла до дома, как пришли стражники и сказали, что у одной из женщин пропали драгоценности. Полезли в сундук и нашли. Меня забрали и привезли сюда. Сказали, что женщина опознала свои драгоценности, и я буду наказана за кражу.

– А Бахраму что сказали?

– Там в сундуке оказались ещё деньги и драгоценности. В их утаивании обвинили его.

– Теперь скажи мне, только честно, что ты сама про всё это думаешь?

– Я только сегодня утром открывала этот сундук. Ни денег ни драгоценностей в нём не было.

Феруза заплакала.

– Успокойся. Поедешь со мной. В ханском дворце пока ты будешь в безопасности. Здесь тебя оставлять нельзя. К сожалению, начать разбираться в этой истории можно будет только завтра. До полудня все будут в мечети, потом разбредутся праздновать. Не буду же я тревожить главного шафиитского кади за праздничным столом. Писцов по домам ловить тоже смысла нет. Меня беспокоит только куда делся старый Бахрам.

Они вышли во двор. Злат подозвал охранника:

– Сегодня же, после праздничного намаза, попроси кого-нибудь передать Садреддину, чтобы он срочно явился в Диван-яргу.

Охранник кивнул. Кивок явно не понравился наибу и он коснулся рукой пайцзы на своей груди:

– Знаешь, что здесь написано? «Кто не повинуется – умрёт».

Охранник согнулся в земном поклоне.

– Обязательно передай Садреддину наш разговор. И скажи, лучше быть судьёй, чем свидетелем. А тем более свидетелем, чем обвиняемым. Так что пусть прихватит с собой Бахрама и все улики по его делу.

Про Ферузу он даже ничего не сказал. Только молча дал знак охраннику посадить её на свободную лошадь. Когда кавалькада гвардейцев пересекала площадь вслед ей повернулись едва не все головы собравшихся возле мечети. Злат поехал стремя в стремя с Ферузой.

– В какой бане всё это случилось?

– Прямо в этом квартале. За базаром.

– Рассказывай поподробнее и поинтересней. Ты же сказочница. Неужто не можешь рассказать правдивую историю?

– Я сидела в лавке на базаре. Там у москательщика дочь моя хорошая знакомая, я к ней часто захожу. Многие здесь знают, что я в этой лавке часто сижу и за мной сюда присылают. Вчера тоже, зашёл мальчик из бани, сказал, что женщины там собрались и меня зовут. В бане я была недолго. Рассказала пару историй, мне заплатили и велели идти.

– Кто на тебя жалобу подал?

– Хадича. У неё муж шёлком торгует. Больше про неё ничего не знаю.

– Заплатил тебе кто?

– Минсур. Она в черкесском квартале живёт. Вдова вроде.

– Вроде… Когда ты пришла она там уже была?

– Да.

– Бахрам в это время где был?

– В городе где-то. Мы с ним вместе пришли. Он пошёл к большому базару. Вернулся, когда я уже дома была. И стражники.

На улицах Сарая уже становилось безлюдно. Во всех мечетях начался праздничный намаз.

– Стражники прямо вслед за тобой приехали?

– Они пешком пришли. Сказали на меня старосте рынка подали жалобу, что я украла украшения. Стали обыскивать дом. А что там обыскивать? Постель и один сундук. Открыли крышку. Там мешок ковровый. Повели меня к кади. Тот велел Хадиче описать подробно, что у неё украли, а вещи ей не показывал. Потом разложил вперемешку те, что были похожи по описанию и велел выбрать. С ней свидетельница была, которая подтвердила, что это её украшения. Потом меня спросили, чьи остальные украшения. Я сказала – не знаю. Тут один говорит, смотрите, на кошельке тамга. Кади велел меня запереть и что дальше было не знаю. Пока дедушку не привели.

– Долго ждать пришлось?

– Уже солнце садилось. Меня снова привели в ту комнату, где кади сидел, там уже дедушка был. Спросили снова, откуда у меня украшения и деньги? Я сказала, что утром их в сундуке не было. Дедушка сказал, что в этот сундук вообще неделю не заглядывал. Потом засмеялся. Если бы, говорит, знал, что у меня полный кошель серебра под лавкой, неужели потащился бы по жаре в город. Да ещё в Рамазан, когда народ по харчевням мало ходит. Ему сказали, что я поймана на краже и изобличена при свидетелях. Мне теперь руку отрубят.

Губы девушки задрожали. Злат ободряюще засмеялся:

– На испуг брали. Уж кто-кто, а кади то знает, что кражей считается только хищение из закрытого места. Из дома, из сундука. А в бане нужно самому лучше смотреть за вещами. Так что ручке твоей, красавица, ничего не угрожает. За такой проступок полагается куда более мягкое наказание. А вот куда делся Бахрам? Сказали, что его увели куда-то на рассвете. Странно. Такое распоряжение мог дать только сам Садреддин. А вот, кажется, и наша красотка нашлась.

Они уже выехали на дворцовую площадь, и на том месте, где недавно Злата поджидал толстый Маруф, теперь молчаливо возвышалась другая фигура. К удивлению Ферузы, это была не женщина. Их поджидал высокий мрачный мужчина в черкесской папахе.

XXXI. Упорхнувшая птичка

Черкес с достоинством поклонился, но не издал ни звука. Злат засмеялся:

– Судя по твоему напыщенному виду, новость у тебя хорошая. Где?

– У себя дома.

– Не будем терять времени. Слишком сильно я жаждал этой встречи. А ты, красавица, – повернулся он к Ферузе, – подождёшь меня здесь. Под охраной.

Наиб подозвал стражника у ворот и указал на девушку:

– Заприте в моей каморе и поставьте караул. Никого не подпускать. – потом поправился, – Кроме моего помощника из медресе. Он подойдёт попозже.

– Ты что же пешком пришёл? – поворотился Злат к черкесу.

Оказалось осторожный староста оставил коня в переулке за углом. Чтобы не привлекать лишнего внимания. Наиб со своим маленьким отрядом тоже поспешил убраться от сотен любопытных глаз людей, заполнивших площадь со стороны главной мечети. Весь город уже который день судачил на всех базарах о леденящих кровь убийствах, таинственном исчезновении сокольничьей дочки и загадочном происшествии со свиной ногой. Все понимали, что неспроста сам помощник эмира помчался куда-то с утра в полном облачении в сопровождении ханской стражи. Сарай ждал новостей.

– Вернулась домой? – поинтересовался Злат, когда они скрылись за углом от любопытных глаз.

Черкес, легко вскакивая в седло, отозвался не поворачивая головы:

– Привезли. Наши люди заметили её в тот же день на базаре в персидском квартале. Она там в бане сидела с бабами. Просто схватить долго не удавалось. Она из бани попёрлась с целой толпой баб в суд. Потом сидела там до вечера. Пришлось ждать.

– Сопротивлялась?

Черкес на секунду замялся:

– Вряд ли. Мои люди своё дело знают. Как только вышла из квартала повозками с двух сторон загородили, тряпку в рот, мешок на голову. Сняли только во дворе дома.

– Собака не помешала? – поинтересовался наиб.

Черкес улыбнулся, давая понять, что оценил шутку по достоинству:

– Не было никакой собаки. Убежала, наверное.

Злат представил, что вот также, наверное, встретил свой последний час неведомый мужчина с крестом на шее, упокоившийся теперь в могиле, предназначенной для Санчо. Только вместо кляпа и мешка была удавка.

– Она ещё не знает, почему её схватили. – продолжил староста, – Эта женщина бывала на своём веку во многих переделках и, скорее всего, думает, что это просто какие-то очередные разборки. Ей сказали, что она всё узнает утром, и она успокоилась.

– Тем лучше. Значит она ещё не придумала заранее, что соврать. Ты мне поможешь, чтобы она и дальше не вздумала шутить шутки.

Черкес молча кивнул. Лучшего союзника было невозможно придумать. Минсур всю жизнь прожила в его квартале, и он отлично знал, как обращаться с такими людьми.

На улице было тихо, ворковали голуби на голубятне. Однако, едва всадники подъехали к воротам Минсур, их распахнул человек с кинжалом на поясе. Во дворе стояли ещё двое. Злат покосился на собачью цепь сиротливо лежащую в пыли в углу двора. Прямо у калитки пыль впитала засохшую лужу крови. По крайней мере этот охранник встретил смерть в честной схватке, а не издох бесславно от отравы, как его собрат с Чёрной улицы.

Староста шагнул в дом впереди Злата и зычно крикнул:

– Перед тобой, несчастная, наиб эмира Сарая, слуга великого хана Узбека, да продлится его царствование!

С этими словами он стащил женщину с суфы, на которой она сидела и рывком поставил её на колени. Ошеломлённая Минсур молча уставилась на блестящую пайцзу. Злат молчал. Он долго в упор глядел на перепуганную женщину, потом не спеша уселся на суфу. В полумраке комнаты Минсур казалась совсем молоденькой: резко очерченные линии носа и подбородка, большие глаза. Не красавица, но характер видно.

– Вижу ты не ждала меня, – начал он тихо и даже ласково. После грозного окрика старосты и долгой молчаливой паузы от этого спокойного голоса становилось ещё страшнее.

– Зря. Я тоже когда-то занимался голубями. И любой, кто имеет пристрастие к этим птичкам, рано или поздно встречается со мной. Со мной вообще очень легко встретиться. – В голосе зазвенел металл, – Но, не всегда легко распрощаться. А ты ведь очень хотела бы со мной распрощаться, не правда ли? Что молчишь?

– Я не знаю, чем навлекла на себя немилость, – голос Минсур её предавал.

– Ты, наверное, ждёшь от меня рассказа об этом? Сожалею, но рассказывать не мой хлеб. Я больше люблю слушать. Думал ты меня порадуешь интересной историей. Даже подсказал тебе, что она начинается с голубей. Вот с них и начни.

Минсур молчала.

– Ты, кажется решила держаться поговорки, что молчание – золото? У эмира имеется специальный человек, который умеет убеждать в том, что это не всегда лучший выбор. К сожалению, я тороплюсь. Поэтому попрошу поговорить с тобой о достоинствах золота и серебра вот этого достойного мужа.

Наиб повернулся к старосте.

– Послушай, женщина! – сразу взял быка за рога тот, – К чему эти непонятные выкрутасы? Если ты думаешь, что мы пришли сюда шутить с тобой шуточки, то ты ошибаешься. Думаю, ты сама не хуже других знаешь, что когда я возьмусь за тебя, то ты расскажешь не только то, что было, но и то, чего не было. Берегись! Палач эмира покажется тебе ангелом милосердия!

Староста действительно умел разговаривать со своими людьми. Минсур от страха заплакала:

– Вы спросите меня, я отвечу, – пролепетала она.

– Ты по прежнему хочешь всех перехитрить? Выяснить, что мне известно, а что нет? Будь по твоему. Зачем тебе почтовые голуби?

– Чтобы посылать письма.

Староста понял, что нужно делать мгновенно. Не дожидаясь сигнала, он шагнул вперёд и схватил Минсур за волосы:

– Ты, решила посмеяться над нами!? Может ты начнёшь рассказывать, что голуби машут крыльями, когда летают? Или ты всё ещё думаешь, что вокруг тебя глупые бабы из персидской бани?

– Раз эта женщина так любит сказки, то может она расскажет нам что-нибудь про сказочниц?

Черкес повернулся к своим помощникам и приказал:

– Разведите огонь и принесите нож для свежевания туш. Как можно более тупой, – подумав, добавил, – И верёвку.

Злат одобрительно покачал головой:

– Вижу ты знаешь, как взяться за дело. Думаю мы услышим много интересного. А пока, пусть будет по твоему, красавица. Я сам расскажу тебе сказку. Ты ведь в таком положении, когда человеку полагается последнее желание.

По губам старосты скользнула уже знакомая Злату змеиная улыбка. Минсур жалобно заскулила от ужаса.

– Ты мне мешаешь рассказывать, – пожаловался Злат, – Если тебе неинтересно, так сразу и скажи.

Он вдруг неожиданно расхохотался, разом разрядив гнетущую атмосферу.

– Неужели ты так ещё ничего не поняла? Неужели ты думаешь, что ханская стража пожаловала к тебе в гости, чтобы узнать, кто ворует голубей с соседней голубятни или шаровары в женской бане? Твоя подруга была ниточкой, которая тянулась к змеиному клубочку. Где она теперь? Так вот перед тем, как отправиться туда, она прошла через пытку калёным железом. Теперь последней ниточкой, которая ведёт к этому клубку осталась ты. Тебе нужно в ноги поклониться этому достойному человеку (Кивнул на черкеса), что его люди успели добраться до тебя раньше, чем те, кто добрался до Шамсинур. А ты вместо благодарности, только причиняешь ему лишние хлопоты. Ты думаешь твои друзья из миссии франков тебя будут выручать? Их бы самих кто выручил после того, как выяснится их причастность к подбрасыванию свиной ноги и убийству жены Урук-Тимура. Или ты продолжаешь считать, что голубки брата Адельхарта преисполнены благодати и принесут тебе счастье? Ты молчишь, чтобы выведать, что я знаю, а что не знаю? Я расскажу тебе. А ты меня дополнишь. Только на этот раз я начну с конца. Вчера к тебе прилетел голубок от брата Адельхарта. После чего ты зазвала в баню сказочницу Ферузу, а тем временем упёрла драгоценности у какой-то глупой бабы из вашей банной компании. И передала их своему сообщнику, который быстренько подбросил их в дом Бахрама. Грех с орех, если смотреть из ханского дворца. Да вот беда. Вместе с этими побрякушками там оказались драгоценности, исчезнувшие из дома Урук-Тимура в ту ночь, когда была убита его жена и исчезла дочь. Прежде чем сделать глупое лицо и сказать, что ты про это ничего не знаешь, послушай продолжение этой сказочки. Если ты не назовёшь имя того, кому ты передала украденные в бане драгоценности и не скажешь, кто тебя попросил всё это сделать – пропадёт самое интересное в этой истории. Кроме того, в этом чудесном повествовании, как в сказках Шахерезады, одна история вплетается в другую. Например, сказка о свиной ноге. Или сказка о задушенном юноше. Тебе остаётся только решить, кем ты сама хочешь стать в этом караване сказаний: рассказчицей или участницей. Сама ведь ты никого не душила, никому ничего не подбрасывала, кражу побрякушек в бане вполне могла совершить под угрозой. Как видишь, я широко распахиваю тебе дверь на свободу. Тебе осталось только выйти.

Злат обернулся к окружающим, призывая их в свидетели. Даже мрачный староста улыбнулся, показывая всё неразумие женщины, создающей себе неприятности на пустом месте. Минсур провела ладонью по лицу, словно стирая маску и заговорила.

– Этих голубей дал мне брат Адельхарт.

– Переходи сразу к сказке о пропавшей девушке и свиной ноге. У меня мало времени.

– Чуть больше месяца назад, он сказал мне, что будут прилетать голуби с письмами, которые я должна передавать ему. Я так и делала.

– Сколько было этих писем?

– Пять.

– Ты не ошиблась?

– Нет. Просто последнее письмо не передали по назначению.

– Ты знаешь, чьи это были письма и кому предназначались.

– Сначала нет. Я узнала об этом только тогда, когда отдавала последнее письмо.

– Ты хорошая женщина, Минсур. А я чуть было не причинил тебе неприятности. Продолжай свою сказку, которая становится всё интереснее.

– Мне сказали, что нужно организовать побег дочери Урук-Тимура Райхан. К ней никого не пускают, поэтому нужно пройти под видом сказочницы и показать её письмо отправленное Санчо. После чего, она должна была уйти, переодевшись в одежду сказочницы.

– Сказочницей была ты?

– Должна была быть. Но, нужно было ещё устроить шутку со свиной ногой. Для этого собирались заманить Санчо в дом Шамсинур, украсть его одежду, после чего человек, похожий на него должен был всё это проделать. У Санчо очень приметный плащ, а сделать всё это предстояло уже после захода солнца. Достаточно было похожей фигуры и бороды, подстриженной как у него.

– Ты всё время говоришь неопределённо: сказали, нужно было, собирались… Пора уже называть героев по именам.

– Адельхарт. Именно ему я отдавала письма, он меня и попросил сделать то, о чём я рассказывала.

– Ты сказала «должна была быть». Что-то пошло не так?

– Шамсинур предложила пойти вместо меня. Она сказала, что ей всё равно нужно уходить ночью из дома, чтобы Санчо не заподозрил её в соучастии. Под утро она рассказала бы ему какую-нибудь придуманную историю про коварных злодеев. И про то, что его ищут по всему городу за то, что он совершил святотатство.

– Постой! Ты говоришь, что Райхан должна была уйти в одежде сказочницы?

– Да. Для этого и нужна была фата, чтобы её не узнали.

– Так значит…

– Лалу убила Шамсинур.

Злат вскочил и забегал по комнате. Потом в огорчении хлопнул себя ладонью по лбу.

– Как же я сразу не догадался! Вот почему оставили шапочку с камнем! Шамсинур просто взяла в темноте сундучок с ценностями. Если бы пошла ты, Лала была бы жива?

– Конечно. Никто не хотел её убивать. Да и я бы не согласилась. Шамсинур пошла на это потому, что собиралась уносить отсюда ноги.

– Куда?

– Не знаю. Но, она заранее попросила менялу, у которого хранились её деньги, приготовить ей всю сумму наличными. Утром, в пятницу она пришла ко мне и сообщила, что Санчо исчез. В любой момент он может объявиться, и её потащат к кади. Спросила, где его вещи? Почему их до сих пор не вернули? И оставила у меня сумку. Сказала, там деньги и драгоценности жены Урук-Тимура, которую она убила. Теперь подумают на исчезнувшую Райхан. А я, говорит, сматываюсь отсюда. Вечером она пришла и принесла мешок с деньгами, взятыми у менялы. Сказала, что это лишь часть. Остальные придётся ждать до воскресенья. Завтра суббота, а меняла еврей и в этот день не работает. Вот эти деньги.

Минсур указала на небольшой мешок, засунутый между стеной и суфой. Злат вытащил его и взвесил на руке.

– Тяжёлый. Поскольку хозяйка этих денег мертва они поступят пока на хранение в казну. Ты же, в любом случае, как человек сообщивший о них, получишь свою долю вознаграждения. Видишь как полезно бывает рассказывать сказки? А ведь совсем недавно тебе причиталась только верёвка и нож для свежевания туш. Рассказывай и дальше так же интересно.

– Минсур сказала, что в конторе Гизольфи ей сообщили об убийстве Санчо. Она ещё не знала кто это. Он или тот человек в его одежде. Больше я её не видела.

– Оно и к лучшему, – посочувствовал Злат, – Когда её видел я, она очень плохо выглядела. Вернёмся к брату Адельхарту.

– Сразу, после того, как Шамсинур рассказала об убийстве Лалы и исчезновении Санчо, я побежала в миссию. Адельхарт велел сидеть дома, никуда не уходить и дал мне клетку с голубем. Чтобы я сразу известила его, если что.

– Где эта клетка?

– Вчера утром он прислал мне с голубем письмо, чтобы я взяла эту клетку, мешок с ценностями Урук-Тимура и пришла в условленное место. Там у меня забрали всё это и велели найти Ферузу, заманить её в баню, украсть драгоценности и выбросить их через окошко. Я так и сделала. Потом ходила свидетельницей к кади, а когда вышла от него…

– Это уже не интересно. Что ты делала в ночь убийства Лалы и бегства Райхан?

– Встречала её за углом от её дома и провожала в условленное место. Она ведь считала меня сообщницей Санчо, ей об этом сказала Шамсинур.

– Где это место?

– Мы спустились к реке, где она села в лодку.

– Ты осталась?

– Да. Но, я знаю, куда ей повезли. Я ведь должна была всё рассказать ей, чтобы у неё не возникло сомнение.

Злат снова подскочил:

– Знаешь!?

– Её отвезли на Красную пристань. Она должна была спрятаться среди невольниц на корабле «Маргарита», чтобы на нём вместе с Санчо уплыть за море. Так ей сказали.

Последние слова были сказаны уже в спину убегающему наибу. Он только крикнул черкесам:

– Берегите её, как зеницу ока! – и, вскочив на коня, устремился в открытые ворота.

XXXII. Кровавый камень

Волны чуть слышно плескались у вбитых около берега свай. Пахло рекой и старым деревом. Злат стоял у края причала и смотрел на воду. Бешеная скачка, дикий азарт погони в одно мгновение остановились над этим дремотным покоем вечной реки. Над пристанью стояла тишина. Праздничная суета увлекла народ в город: в мечети, на площади, по домам. Грузчики, возчики, торговцы, корабельщики покинули Красную пристань, оставив её во власти редких стражников, сонных птиц и бродячих псов.

Только что Злат, перепугав сторожей ворвался в ворота с отрядом всадников и во весь опор помчался к конторе старшего тамгачи. Выскочивший на крыльцо караульщик, оставленный на праздник для присмотра на вопрос: «У какого причала стоит „Маргарита“?», только развёл руками. «Ушла. Сегодня на рассвете. Вчера вечером прошли последний осмотр и убрали трап. В ночь отчаливать не стали, вышли с утра».

Караульщик проехал со Златом к причалу, где стояла «Маргарита» и теперь охотно рассказывал:

– Весь товар вчера осмотрели. Все путники погрузились.

– Много путников было?

– Порядочно. Приказчик дома Гизольфи и три десятка невольников и невольниц.

– Где они теперь?

– Ветер попутный, идут вниз по течению. Уже, наверное Сумеркент прошли. Отчалили ещё солнце не взошло, только светало. Скоро уже в море выйдут.

Если прямо сейчас снарядить погоню на сменных лошадях, до Сумеркента скакать больше двух часов. Оттуда нужно идти водой. Пока снарядишь погоню, пока найдёшь лодки. Самое лучшее, что можешь успеть – увидеть парус, уже скрывающийся в морской дали. Скорее всего и его не увидишь.

Злат подумал, что кто-то узнал вчера, что Минсур схватили и дал команду капитану отчаливать с ценной добычей. Ускользнул из капкана и ушлый Бонифаций. Скоро они будут в Баку, в царстве персидских ильханов, где бессильна власть грозного Узбека. Проверять документы теперь уже бесполезно. Наверняка, заранее была приготовлена купчая на кипчакскую невольницу, под именем которой Райхан и числилась на корабле. На котором очутилась до того, как портовая стража стала искать беглую сокольничью дочку.

Что случилось с Санчо теперь скорее всего никто никогда не узнает. По его следу ещё с пятницы кинулись ищейки брата Адельхарта. Далеко ли мог уйти голый человек от Чёрной улицы? За эти дни все окрестности тщательно обшарили и бедный каталонец, наверное, уже в руках братьев из миссии. А с ними теперь будут разговаривать учтиво – у них в руках дочка Урук-Тимура, а значит и возможность торговаться.

По правде говоря, и Злату грех обижаться. Он тоже остался не с пустыми руками. Нужно отвезти в дворцовую тюрьму под надёжную охрану ценнейшую свидетельницу Минсур, слова которой проливают свет на загадочные происшествия последних дней. Забрать из суда ценности, похищенные из дома сокольничего. А ещё решить последнюю загадку этого дня – найти старого Бахрама. Кому мог понадобиться нищий сказочник? Ясно одно, без ведома самого Садреддина его бы из тюрьмы не отпустили. Значит, придётся потревожить кадия прямо за праздничным столом.

Уже когда отъезжали от пристани Злата стало жечь мучительное беспокойство. Вдруг сейчас окажется, что и Минсур внезапно исчезла или умерла? От этой мысли становилось не по себе и наиб стал чаще понукать коня. Однако за воротами маленького домика с голубятней его встретили невозмутимые черкесы. Староста знал своё дело. Во дворе сидело полдюжины вооружённых людей. Кроме того, Злат заметил, что увеличена стража на въезде в квартал. Для пленницы во дворе была уже приготовлена закрытая повозка. Староста явно желал как можно скорее избавиться от лишней головной боли. Даже, когда наиб со своими людьми и Минсур тронулся со двора, отряд черкесов проводил его до самого выхода из квартала.

Прощаясь, Злат сказал:

– Голубей покормите. И в доме пока сделай засаду. На всякий случай.

Сердце бешено забилось лишь тогда, когда он увидел, что у дверей его каморки нет стражника.

– Твой писец её забрал, – пояснил начальник стражи.

– Какой писец? – даже не понял поначалу наиб.

– Который из медресе. Он пришёл в полдень в твою комнату. Потом забрал девушку и ушёл.

– Пешком?

Начальник кивнул.

– Не сказал куда?

Увидев, что караульный насторожился, наиб прекратил разговор. Вот это неожиданность, так неожиданность! Что мог удумать этот юный искатель мудрости и любитель стихов? Явно ничего хорошего.

Злат остановился посреди двора и начал лихорадочно соображать. Потом вспомнил, что его дожидается стража и пленница. Махнул рукой старшему: «Всё». Стражники вытащили Минсур из повозки и повели к тюрьме.

Похоже, что этот учёный балбес решил сбежать с юной сказочницей. Пришёл после праздничного намаза, стражник его пропустил, ибо привык, что в последние дни Илгизар помогал наибу. Потом…

Судя по всему, Илгизар собрался спасать невинную деву, решив, что её ждёт пытка и обвинение в преступлении. Никогда бы наиб не заподозрил в этом худосочном юноше подобного благородства и решимости. Жаль, что проявились они в самый неподходящий момент. Злат даже улыбнулся. Куда мог податься этот наивный спаситель в городе, где он заблудится в ближайшем переулке и где у него нет ни единого знакомого? Если, конечно, бойкая девица не увлекла его куда-нибудь сама. Вознеся к небу молитву, чтобы его догадка оказалась верной, Злат пустил коня вскачь.

Досада на то, что вместо дел приходится заниматься непонятно чем, вдруг сменилось горечью. Видно юноша за эти дни так и не поверил своему наставнику, коль не стал дожидаться. Не понадеялся, что он Злат встанет на защиту невинной девушки и попранной справедливости. «А вот Хайме поверил» – с лёгкой горечью подумал наиб, – «Хоть и не знает его совсем, а поверил».

«Святой Фома» был всё так же угрюм и безмолвен. Он словно отгородился от всей суеты этого мира заросшей кустами дамбой. Оставив коня, Злат позвал сторожа.

– Чего доски убрал?

Тот молча перекинул сходни. Больше на палубе не появился никто.

– Где Хайме? – спросил Злат как можно более непринуждённо.

– Ушёл.

– А мой помощник Илгизар?

Старик замялся:

– Тоже.

– Девчонка с ними ушла? – и, не дожидаясь ответа, – Куда не сказали?

В душе уже защемило: «Опоздал. Опять опоздал». Из трюма раздался голосок:

– Я здесь!

Злат облегчённо рассмеялся:

– Слава Всевышнему! Я тебя и ищу. Только что запер в тюрьму Минсур, которая созналась, что подбросила тебе драгоценности, а ты исчезла. Вот благодарность за все мои старания! – Он в притворном отчаянии закатил глаза и воздел руки к небу.

– А где этот юный балбес, похититель девушек? Который, нужно сказать, страшно меня перепугал и расстроил?

Из трюма появилась голова. Феруза с опаской разглядывала красный шитый халат и пайцзу, сверкающую в лучах солнца.

– А что ему будет за то, что он меня похитил?

– Его ждёт страшная кара. Я самолично дам ему щелбан по глупому лбу. Считаешь сурово? Куда, кстати он подался?

– Не знаю. – Феруза стала выбираться на палубу, – Они с этим франком о чём-то совещались, потом ушли.

Злат повернулся к сторожу:

– Сказали куда?

Тот покачал головой.

В душе Злата заскребли кошки. Он напустился на Ферузу:

– Рассказывай что здесь было! С самого начала и как можно подробнее! Господи, да что же за день такой! Уже вторая сказочница с утра!

Девушка села, скрестив ноги прямо на палубу и неуверенно начала:

– Когда пришёл Илгизар, я плакала. Он сказал, что не нужно бояться и велел мне идти с ним. По дороге он меня всё время расспрашивал. Про вчерашний день, про Минсур, про дедушку. Сказал, что это она всё подстроила.

– Надо же, какая проницательность, – не удержался наиб.

– Потом мы пришли сюда на корабль и тот седой франк сказал, что мне не нужно ничего бояться. Он берёт меня под свою защиту.

– Интересно, а кто берёт под защиту его? – буркнул Злат, но громче сказал, – Его слову можно верить. Пока он жив, тебя никто не посмеет тронуть. Поэтому в твоих интересах, чтобы он был жив подольше. Рассказывай дальше.

– Илгизар сказал, что ему нужно идти. Они о чём-то переговорили и франк…

– Хайме. Этого человека зовут Хайме. Когда-то он звался Хайме из Фамагусты.

Столь громкий титул явно произвёл впечатление на девушку. Она даже заговорила чуть тише. Но, уверенности в её голосе прибавилось:

– Хайме сказал, что пойдёт с Илгизаром, что это очень опасно.

Злат подскочил, как ужаленный:

– Рассказывай ещё раз, женщина! Явно ты сказала Илгизару что-то очень важное!

Феруза задумалась.

– Он всё время волновался. Когда про Минсур говорила, потом про Лалу и Шамсинур.

– Что ты говорила про Шамсинур?

– Просто вспомнила, что дедушка сказал, когда узнал о её убийстве. Он был уверен, что и она и Лала погибли из-за кровавого камня. Так и сказал: «Теперь я точно в этом уверен.»

– Он объяснил почему?

– Теперь я вспоминаю, что Илгизар тоже это спросил. Дедушка сказал, что Шамсинур якшалась с людьми, которые хотели заполучить у Лалы этот камень. Не может быть простым совпадением, что два человека с ним связанные были убиты один за другим случайно.

– Даже не поймёшь, то ли твой дедушка вообще не верил в совпадения, то ли наоборот слепо верил в судьбу. А вот что пришло на ум Илгизару? В любом случае мне нужно бежать. И, кажется, я знаю куда.

Два человека, связанные с камнем! Явно старый Бахрам знал больше, чем сказал. Значит именно этот рубин цвета крови и был тем маяком на который шли убийцы! И на который пошли сейчас Хайме с Илгизаром. Эх, как пригодились бы сейчас стражники! А ведь не вмешайся судьба в лице размякшего от женских слёз Илгизара, сейчас рок обернулся бы на службу самому наибу. Ведь он был бы сейчас там, куда спешил теперь, только в сопровождении вооружённых гвардейцев. А скакал он к зданию суда у шафиитской соборной мечети.

Площадь уже опустела. Народ разошёлся праздновать по домам. Злат соскочил с коня и забарабанил кулаком в ворота:

– Именем великого хана откройте! Кто не повинуется – умрёт!

Прильнул к щели – ничего не видно. Только крошечный кусочек двора. Злат вскочил на лошадь и, оглядываясь на площадь, поскакал в переулок, ведущий к задней стороне здания суда. Едва влетев туда, он натолкнулся на бежавшего человека:

– Стоять! – завопил наиб, – Именем великого хана всем стоять!

Он ударом ноги сбил бежавшего и увидел Хайме. Старый рыцарь, держа двумя руками дубовый посох наступал на человека, вооружённого кинжалом. В пыли у стены лежал Илгизар. «Ни сабли, ни кистеня!» – только подумал Злат, увидев бросившегося к нему человека и услышав крик:

– Держи коня!

Коня схватили за узду, Злат ловко соскочил с седла и ударив человека в нос, увернулся от свистнувшего кистеня. Но на него тут же насели и свалили на землю. В тот же миг, человек, навалившийся на него обмяк и выпустил из рук клинок. Злат сбросил его с себя. Из шеи противника торчала рукоять ножа. Другой нападавший сидел на земле подняв вверх руки.

Наиб повернулся в сторону Хайме. Противник рыцаря лежал в пыли, широко раскинув руки. Его кинжал валялся в стороне. Самому Хайме помогал подняться невысокий человек в чёрном кафтане.

– Я так и знал, рыцарь, что он тебя обманет. Такие, как ты всегда проигрывают, потому что привыкли биться лицом к лицу. А шакалы нападают сзади.

Человек обернулся к наибу:

– Живой?

Злат с сожалением осмотрел порванный парадный халат и поднял, отлетевшую в схватке пайцзу.

– Здравствуй, Туртас.

XXXIII. Купальские огни

Костёр разожгли прямо на палубе. На носу корабля, на деревянном настиле, обмазанном глиной. Совсем небольшой костёр, не такой, как на берегу. Зато сидели на тёплой, прогретой за день палубе, а не на холодном песке.

Хайме уже не успевал до наступления темноты к себе в Белый Дворец и решил соблюсти старинный обычай рыцарей-иоаннитов жечь костёр в купальскую ночь здесь. За рекой в темноте тоже горели костры. Туда ещё с вечера отчалило от Булгарской пристани множество лодок полных молодёжи. Русские, мордва, буртасы, булгары тоже отмечали этот праздник, пришедший к ним от предков, из седой старины. По воде уже плыло и дрожало множество огоньков – девушки пускали венки, загадывая счастье.

Нос «Святого Фомы», освещённый пламенем, выступал из тьмы, поднявшись над водой. Огромные чёрные тени, заслоняя огонь, падали далеко на спящий берег, скользили до самой середины реки. С другого берега, от россыпи весёлых огоньков долетали шум и смех. Костёр на корабле горел в тишине.

Рассевшиеся вокруг него люди говорили вполголоса. Они уже никуда не спешили. Они говорили о том, что прошло. О чём было ещё говорить на объятой тьмой палубе старого-престарого корабля, словно выплывшего из прошлого?

Рыцари-иоанниты, которых называли госпитальерами, в эту ночь сжигали на костре окровавленные повязки снятые с ран. Хайме бросил в огонь платок, которым он обтирал кровь, после дневной схватки. Рыцарь почти не пострадал, отделался лишь царапинами и ссадинами. Злат тоже бросил в огонь тряпицу, напитанную кровью из разбитого носа и рассечённого уха. Больше всех пострадал Илгизар. Его зацепили ножом. Но, рана была не опасной. Вечером Хайме лично поменял ему повязку, а старую тоже отправил в огонь.

Схватка возле суда закончилась неожиданно. Не успел Злат выбежать на площадь, чтобы позвать здешнюю стражу, как показался целый отряд ханских гвардейцев. Возглавлявший его сотник сказал, что ему приказано немедленно доставить к эн-Номану воспитанницу старого Бахрама и мешок с драгоценностями Урук-Тимура. Высадили калитку во двор суда. Наиб не вмешивался, а лишь внимательно наблюдал за происходящим. Двери в суде были открыты, сундуки взломаны. Прямо за одной из дверей лежал убитый сторож. Он явно не ожидал нападения.

– Передайте почтенному эн-Номану, что ни девушки, ни драгоценностей здесь уже нет, – подвёл итог Злат. – Ещё скажите, что злоумышленники уже схвачены, и наиб уже сегодня до захода солнца будет готов представить всё, что исчезло.

Стражники уехали, прихватив с собой двоих уцелевших в схватке нападавших. Им пришлось перевязать раны, но их жизни ничего не угрожало. Последнего, с ножом в горле, который пытался убить Злата, оставили на попечение прибежавших местных стражников. Когда его уже укладывали на носилки, Туртас негромко сказал наибу:

– Там ещё один, – и пошёл за угол дома.

На земле, уткнувшись лицом в пропитанную кровью пыль, лежал Бонифаций. Старый матёрый пёс даже не успел оказать сопротивление и был убит одним ударом. Злат вспомнил, что его прежнее имя Дымук означало молчун. Так ещё иногда называют собаку, которая кусает не лая. Исподтишка. Перед ястребиным ударом в загривок он оказался бессильным.

Скрюченные пальцы сжимали небольшой мешок. В нём лежали драгоценности ханского сокольничего.

– Я думал он уже подплывает к Бакинскому морю.

– Он так и собирался. Корабль ушёл раньше.

Туртас выдернул нож, торчавший из спины убитого и старательно вытер лезвие об его кафтан.

– Я хотел с ним поговорить. Но, нужно было спешить на помощь тем двоим – пришлось бросить нож.

Он полюбовался блеском клинка и бережно засунул его в берестяные ножны.

– Оказалось помощь нужна ещё одному.

Из-за угла показался Хайме. Он молча протянул Туртасу руку и улыбнулся:

– А я уже совсем поверил, что тебя не увижу. Двадцать лет я храню это у себя.

И он протянул нож с рукояткой увенчанной птичьей головой.

– Как Илгизар? – спросил Злат.

– Рана не опасная. Но, потерял много крови. Думаю, сможет идти сам, если мы будем его поддерживать. Этот мечтательный юноша оказался отважным, как лев.

– Не могу сказать столь же красивых слов о его уме. Да и о твоём тоже. Как вас угораздило лезть с пустыми руками на целую вооружённую шайку?

– Я не смог его удержать, – только развёл руками Хайме, – Юноша был уверен, что сумеет за ними только незаметно проследить. Пришлось пойти с ним. А, когда незаметно проследить не удалось, вмешаться.

– Ладно, – примирительно махнул рукой Злат, – Всё хорошо, что хорошо кончается. У нас ещё будет время поговорить. Верно, Туртас? Сейчас я отдам эту дохлядь стражникам, мы заберём нашего подрезанного юного друга и потихоньку пойдём на «Святого Фому». Туда, где мы расстались больше двадцати лет назад. Там и разожжём наш купальский огонь. Мне бабка рассказывала, что в ночь на Ивана Купалу раскрываются все тайны. Даже выходят из земли клады. Самое время распутать до конца все эти клубочки.

Они пошли не спеша по улице, поддерживая с двух сторон Илгизара.

Приходилось часто останавливаться и отдыхать на траве, но скоро их догнал водовоз и посадил на свою телегу. В Илгизаре, несмотря на ранение и слабость жил дух школяра, стремящегося к познанию истины.

– Как только Феруза рассказала мне, что Шамсинур по чьему-то заданию несколько раз пыталась купить этот самый рубин, который Бахрам называл «Кровавый камень», я сразу догадался, что именно она и убила жену сокольничего. Именно за этим камнем она и приходила. Оказавшись, волею случая замешанной в историю с похищением Райхан, она сразу поняла, что пробил её час. Камень стоил, огромных денег, она знала покупателя и этот покупатель вполне был согласен купить камень тайно. Её подвела темнота. Шамсинур не знала, что Лала не положила камень в ларчик с остальными драгоценностями, а оставила шапочку с ним на скамье. Вот тут меня осенило, что те, для кого Шамсинур похищала камень, тоже не знали, что его нет среди драгоценностей. И вот разносится слух, что всё найдено и находится в здании суда. Сегодня праздник, заседаний нет. В суде один сторож. После полудня народ разойдётся с площади и она опустеет. Это даже лучше, чем ночью, когда малейший шум слышен за три улицы, а на перекрёстках стоит ночной дозор.

– И ты решил устроить слежку за ними?

– Я только хотел посмотреть в какую сторону они пойдут, – оправдывался шакирд, – Всё было нормально. Я спрятался за углом и видел, как двое взобрались на крышу тюрьмы. Потом, когда они вновь показались на ней, я вышел и пошёл по переулку, будто случайный прохожий. Они даже не обратили внимание, когда я прошёл мимо них. Но за углом, я столкнулся нос к носу с Бонифацием. Он крикнул им что-то по-черкесски, они набросились на меня. В этот миг я услышал голос Хайме и увидел, что он бежит к нам. Потом я упал.

Злат рассмеялся.

– Ты неумелый рассказчик, юноша. Нужно уметь останавливаться на самом интересном месте. «Упал» портит всю повесть. Придётся попросить спасённую тобой деву, чтобы она поучила тебя искусству рассказывания сказок. Вот, гляди куда сразу делась вся бледность? Заалел, как маков цвет. Пошло дело на поправку.

Все рассмеялись.

У поворота к реке за Булгарской пристанью их догнала повозка, сопровождаемая всадниками. Из неё с лёгкостью полевого кузнечика выскочил старый эн-Номан. Даже не отвечая на приветствие он устремился к Илгизару и стал разматывать его рану. Только после этого успокоился и одобрительно кивнул Хайме:

– Узнаю, опытную руку. Куда направляетесь?

Услышав ответ, вытащил из повозки берестяной короб, открыл его прямо посреди дороги. Махнул всадникам: «Езжайте. Жду тебя на «Святом Фоме». Из-за полога выглянуло лицо старого Бахрама. Оказалось, что по дороге в суд сказочник крикнул прохожим, чтобы они передали мудрому эн-Номану, что Бахрам просит его о помощи. Имя старого шейха много значило в Сарае, хотя весть дошла до него лишь после вечернего намаза. Однако, он даже не стал дожидаться утра. Его мюриды среди ночи вытащили из постели кади Садреддина и забрали из тюрьмы сказочника. Сейчас Эн-Номан заставил юношу выпить что-то из склянки, потом стал смазывать рану каким-то снадобьем. Новую повязку наложил из плотной белой бязи. Старый лекарь видно давно не практиковался, поэтому даже полюбовался немного на свою работу. Потом взглянул на старую повязку:

– Это ты где взял? Чья-то чалма что ли?

– Она ему больше не понадобится, – ответил Хайме, подхватывая с земли короб эн-Номана.

– Здравствуй, Туртас, – вдруг сказал старик таким тоном, словно они расстались только вчера, – Как говорят в ваших краях: сколько лет, сколько зим. Ты уж не сердись на меня, невесту твою я просватал.

– Знаю, – откликнулся тот, – Я многое уже узнал за эти дни. Слышал, что её отдали замуж за египетского султана.

– Это не принесло счастья ни ему, ни ей. Дошли слухи, что он с ней развёлся и она вышла за другого. Правда или нет не знаю. Египет далеко.

Теперь они сидели на тёплой палубе старого корабля вокруг купальского костра. Огонь отражался в реке, искры мешались в высоте со звёздами. Старый Бахрам, вернувшись привёз с собой целую корзину провизии, накупленной на базаре по такому случаю и сладкоголосую каманчу, на которой теперь играла Феруза, примостившись в отдалении, куда едва долетали отблески пламени.

Все слушали Туртаса. Над землёй царила волшебная купальская ночь, когда быль становится удивительнее сказок.

– Вон там, у тех поручней всё и случилось. Я вышел к голубям – их обязательно нужно проведывать ночью. Меня ударили сзади по голове и столкнули в воду. Я тогда повязывал волосы ремешком, он меня и спас. Удар скользнул по гладкой коже. В воде сразу очнулся. Корабль шёл на вёслах, хан спешил, вплавь не догнать. На дворе был уже август. Вода только сверху тёплая, а снизу уже холодом тянет. Сбросил сапоги, поплыл к берегу. Кое как добрался. На моё счастье я сразу сообразил, что плыть нужно к левому берегу, где течение слабее и вода теплее. И под корабль не попадёшь – они один за одним за «Святым Фомой» шли. Только через четыре дня до жилья добрался. Пастухи овец пасли. Довезли меня до караванной тропы. Там купчишка какой-то гнал из степи баранов на продажу в Сарайчук. К нему и пристал. А уже в Сарайчуке узнал, что Тохта умер. Через неделю пришёл большой караван из Сарая. С ним новости. Один знакомый купец, человек очень знающий и ко всяким большим людям вхожий, мне и поведал, что на корабле Намуна убили. Моим ножом. Что Тохта перед смертью успел отдать приказ о моей поимке. Моё счастье, что этот приказ сейчас исполнять некому. И предложил мне убраться от греха подальше с его караваном.

Караван шёл сначала до Ургенча, потом в Отрар. Там стали набирать охранников до Ханбалыка, я и нанялся. Так и оказался аж в славном царстве богдыханов. Думал уже там и умру. Кипчаков там полно, многие на хороших местах. Ясов тоже немало. Своих китайцев на службу неохотно берут, так что можно и при дворе устроиться. Про жизнь мою тамошнюю рассказывать не буду – долго, да и не к месту. Только прошлой осенью принесла мне птица-судьба весточку из родных мест. Да из самого прошлого.

Пригнали в Ханбалык русских пленных. Хан Узбек прислал в подарок великому императору Туг-Тимуру невольников для дворцовой гвардии. Там ведь не только китайцам не верят. Своим монголам тоже. Охрану императора несут полки из кипчаков, ясов, теперь вот и русских. Для всех там они чужие, а значит не сговорятся ни с кем. Сами только богдыханом держаться, но и он за ними, как за каменной стеной. Вот я и разговорился с одним. Оказалось, все они из Твери. Город этот недавно ханское войско с московским князем погромило, большой полон в Орду угнало. Вот тех, кто покрепче, Узбек и послал в дар императору. Пленник тот был родом из Владимира. Потом в Тверь перебрался. Вспоминал, как в молодости в Сарай ездил. С тайным поручением. Как раз весной того года, как хана Тохты не стало. Должен был он отвести ближнему человеку епископа Измаила смертельное зелье. Гриб такой из наших лесов. Коли его съесть, так поначалу ничего не почуешь. Только на следующий день отрава проявится, когда уже сделать ничего нельзя. Знаю я это гриб, у нас им по неосторожности нет-нет да травятся.

– Сказал он тебе, кто его посылал? – откликнулся из полумрака эн-Номан.

– Посылал его бывший владимирский игумен Геронтий. Хороший знакомый Измаила. А вот зелье передавал тверской боярин. Он уже лет восемь как помер. Вот в тот самый миг и стало мне понятно всё, что приключилось двадцать лет назад на этом корабле. Тохта ведь днём к епископу в гости ездил. Там ему это зелье и подсыпали. Только вперёд него пищу всегда пробовал Намун. Чтобы никто не догадался, где на самом деле хана отравили, его и решили зарезать. Моим ножом, чтобы на кого другого на «Святом Фоме» не подумали. Вот я и хотел потолковать с Дымуком. Он ведь тогда на корабле помощником капитана был.

– Дымук на корабль к епископу с ханом не ездил, – напомнил Злат.

– Чего теперь гадать. Могли ведь и передать с кем просьбу или записочку. Теперь не узнаешь.

– Зато знаешь имя того, кому зелье передали.

– Знаю. Только помер он. Уж боле десяти лет, как помер. Бывший служка Измаила. Из греков. До него я и хотел добраться. Кто бы на меня ни напал – был это всего наёмник. А придумал весь этот дьявольский замысел этот проклятый грек. Вот и закипела моя кровь, возжаждало сердце мести. А прошлой осенью как раз помер богдыхан. Началась в империи смута, да ещё и мор великий. Народ стал, как мухи мереть. Вот я и решил, что для меня это знак свыше. Как раз караван подвернулся через пустыню. Там пустыня такая, летом её никак не пройти, только зимой, пока снег есть. Его топят и пьют. А весной уже вышел из Отрара с караваном на Сарай. Недели ещё не прошло, как добрался.

– Зачем нож в ворота воткнул?

– Узнал, что Всевышний уже давно этого грека прибрал на суд праведный. Зря я сомневался в высшей справедливости. Тебе, видно рассказали, что я спрашивал епископа Измаила?

Злат кивнул.

– Я и про служку спрашивал. Только на это они внимания не обратили и тебе не передали. Умер давно, да и служка простой. То ли дело епископ, хоть и бывший. Когда я уже уходил, вспомнил про нож, который я приготовил, чтобы отомстить. Точь-в-точь такой каким убили невинного человека и порушили моё честное имя. Посмеялся над своей самонадеянностью, гордыней и неверием во всемогущество небес. И выбросил его. Метнул в перекладину над воротами.

– Надо же, как просто. А я голову ломал. В многой мудрости много печали. К Урук-Тимуру ходил про сестру узнать?

– Я много где толкался потихоньку. На базарах, в баню ходил, у цирюльника бороду равнял. Нашёл хорошее местечко, где старики в шахматы играют, много чего узнал за разговорами. Однако всё-таки боялся, что меня узнают. Мало ли что? Потому на постоялый двор не пошёл. Так и ночевал на берегу реки за заставой. Ночи тёплые. Вот так и попал в твою историю. На берег я всегда шёл низом, заставу обходил. Что за Чёрной улицей. В самую Ночь Могущества припозднился. Засиделся со старичками после заката. Иду потихоньку мимо кустов по дороги. Гляжу! Глазам своим не верю! Прямо на меня идёт голый мужик! Я ему, конечно, говорю: «Если ты, уважаемый, баню ищешь, то это в другой стороне». А он плачет и умоляет помочь. Дело житейское. Пошёл человек к бабе, беса потешить. Откуда ни возьмись, ещё один желающий подсластиться. Баба в ужасе, ревнивый, говорит, зарежет и меня и тебя. Сиди тихо. Я его спроважу и приду.

Сидел, значит, мужик, сидел. Смотрит в щёлку баба, как и договорились, любовника спровадила и сама с ним ушла. Только во двор не вылезти – там страшенная собака на цепи. Кое как удалось через забор сигануть. В самые колючки.

Дал я ему свои сменные штаны и рубаху. Он рассказал, что он франк и служит здесь в конторе. Утром я пошёл к мосткам, где водовозы на реке кувшины наполняют, а мне парень и говорит, что ночью на Чёрной улице какого-то франка убили в дорогом плаще и забрали за это нескольких водовозов. Услышал про это мой знакомый и стал белее снега. «У меня, говорит, плащ дорогой был. Второго такого в Сарае не сыскать. Как раз такой у бабы в доме и остался». Сбегал мой новый знакомый пару раз в заветный домик на Чёрной улицы, там только кобель из-за забора его облаял. Мне тем временем носильщик на базаре уже рассказал, что он, оказывается деньги украл и исчез. Мне сразу всё понятно стало. Чудо, говорю, тебя, дурака спасло. Твой начальник деньги украл, а на тебя свалил. Только убийцы им посланные вместо тебя удушили какого-то олуха, что в твой плащ вырядился. Теперь, наверное, уже поняли промашку и тебя ищут. Спрячься, пока, получше, от греха подальше. И от Чёрной улицы тоже. Все же понимают, что голым от неё далеко не убежать. Сегодня, завтра станут кусты обшаривать. Снял я на пристани небольшой амбар, в котором снасти зимой хранили, запер этого страдальца там на замок. Сиди, говорю, тише воды, ниже травы. Поесть я тебе принесу.

Пошёл на следующий день к той бабе, что его попутала. Говорю, друг мой позавчера сказал, что к тебе пошёл, да уже второй день домой не появляется. Она сначала перепугалась, потом стала выспрашивать, где я с этим другом познакомился и где его найти можно. У неё, к нему де, дело есть.

К тому времени я уже узнал и про убийство в доме сокольничего и про исчезновение его дочки. И про то, что эта дочка – моя племянница. А ещё, что начальник моего знакомого и есть тот самый Дымук, с которым я хотел поболтать. Знал я уже и историю про свиную ногу, которую подбросил человек, одетый в плащ лопоухого Санчо. В тот же день он рассказал мне про магрибский пирог, голубей, взятых у брата Ауреола. И я понял, что именно эти голубки приведут меня к моей племяннице. Но, сначала я решил узнать с кем водит шашни эта сладкая вдовушка с Чёрной улицы.

В тот же вечер, я подкрался со стороны реки в заросли напротив её дома и стал ждать. Гость появился уже скоро. Это и был Дымук. Наступила ночь. Пару раз лаяла собака во дворе, потом всё стихало. Мне пришла в голову мысль, что не будет лучше случая поговорить с ним с глазу на глаз. Пустынная улица, заросшая деревьями. Я решил дождаться, когда он выйдет. Только поговорить мне не пришлось. На улице появился ещё один человек. Он осторожно постучал в калитку. Собака залаяла. Он подождал и постучал ещё. Было видно, что он озадачен. Подумав, человек вытащил что-то из сумки и бросил через забор. Потом ещё раз. Подождав, постучал в дверь. Собака молчала. Тогда он сделал кому-то знак и из зарослей недалеко от меня к нему приблизился ещё человек. Они перелезли через забор. Вышли через некоторое время уже втроём. С Дымуком.

– Всё понятно, – подтвердил Злат, – У Шамсинур была собака, которую она придерживала, когда кто-то заходил или уходил. Уйти без хозяйки было нельзя. Бонифаций об этом не подумал. Убив Шамсинур, он оказался в западне. Его кто-то выручил, отравив собаку.

– Эти люди, явно пришли ко вдове, и, поняв, что её нет дома, отравили собаку. Причём были к этому готовы заранее. Я проследил за ними и узнал, что это персы из квартала у Красной пристани. Это те люди, с которыми вы имели дело сегодня возле суда.

– Значит, они именно тогда сошлись с Бонифацием? У тела их убитой сообщницы.

– Меня тогда больше всего интересовала судьба моей племянницы. Я сразу взял за задницу этого Санчо. Я понял, что именно письмо, которое нёс пропавший голубь и было ой наживкой, которой выманили Райхан. Санчо вспомнил, что она хотела бежать с ним за море. Об этом она писала в других письмах.

– Которые читали и братья из миссии, – отозвался Хайме.

– Санчо припомнил, что Адельхарт заговаривал с ним по поводу его дружбы с дочкой сокольничего и намекал, что будь он помоложе, обязательно умыкнул бы красавицу. Бежать на корабле за море легче лёгкого. Девушку можно провести на корабль в фате, как свою невольницу. После этого узнать какой франкский корабль отчаливает в ближайшее время за море с невольниками оказалось проще простого. Корабельщик сказал мне, что каюта на борту занята приказчиком дома Гизольфи. Я вспомнил, что ведь этот олух Санчо тоже числился служащим дома Гизольфи. А из всей одежды на нём остался только перстень с печаткой. Оказалось, это перстень как раз и должен был подтверждать его отношение к дому Гизольфи.

У меня имелась некоторая сумма денег. Вчера я купил Санчо приличное платье, и вечером он прибыв на корабль, занял каюту, которую припас для себя этот многоимённый Дымук. А я стал ждать поблизости его прихода. Корабль должен был отчалить только завтра, но я не велел Санчо сходить на берег. Однако, сразу вслед за ним приехал монах из миссии. Он поговорил с капитаном и все забегали. На корабль поднялась стража, тамгачи, побережник. Мне сказали, что решили отплывать завтра утром. И улаживают дела сейчас, ибо завтра праздник и в таможне никого не будет. Потом убрали сходни и выставили караул у причала. С этого мига никто не может сойти с корабля или взойти на него. Когда утром парус скрылся за далью реки я пошёл на Булгарскую пристань.

Мне больше нечего было делать в этом городе. Я решил найти корабль плывущий на север. Добраться до Укека, а там и до Мохши рукой подать. А перед отъездом всё-таки поговорить с тобой и Хайме. Я же видел, как рыцарь ждал меня возле «Святого Фомы». Однако, когда я добрался досюда, то увидел на борту этого юношу с девушкой. Потом Хайме с парнем куда-то пошли. Я и решил проследить. Оказалось не зря.

– Тебе не нужно спешить Туртас, – ответил молчавший всё это время эн-Номан, – Со дня на день прибудет Урук-Тимур. Он будет рад увидеть тебя. Ты же знаешь его. Если ему скажут, что ты уехал не дождавшись, то он помчится за тобой в Мохши, бросив все дела. Тем более что ему очень захочется узнать куда направляется Санчо с его любимой дочерью. Даже мне и то хочется.

– Они доберутся до Баку, где найдут караван, идущий в Трапезунд или Тебриз. Это города, куда уже достают руки дома Барди, которому служит каталонец и который прислал его сюда. Там помогут им добраться уже до Кипра или Константинополя.

– Санчо говорил, зачем он забрался в наши края?

– Он картограф. Ему предстояло поступить на службу к купцу, который отправится в Ханбалык. По пути он должен вести записи и делать измерения, которые понадобятся потом для составления карты. Правда его инструменты теперь куда-то дел Бонифаций. Вместе с золотом.

– А откуда у него такой драгоценный плащ? – не утерпел Хайме.

– Ему его подарила женщина. Не знаю уж врал или нет, но, говорил, что королева. Даже имя называл. Длинное такое, необычное. Сразу и не выговоришь. Екатерина де Куртенэ-Валуа. Год назад овдовела, вот и подыскивала себе молодого секретаря. Потом его услали со двора куда подальше. От греха.

При звуке этого диковинного имени старый рыцарь вздрогнул:

– Жаль, что я так и не смог с ним поговорить. Это дочь той женщины, любовь к которой, когда-то переменила всю мою жизнь. Если это правда, то, наверное судьба приготовила мне прощальный подарок в конце пути и моя Прекрасная Дама ждёт меня. И уже зовёт.

Хайме встал и отошёл к борту, уставившись в темноту. Злат подошёл к другу:

– Завтра я отдам тебе этот плащ и по закону ты будешь хранить его пока за ним не вернётся хозяин.

На воде дрожали отблески пламени, совсем рядом во тьме пела каманча. Далеко-далеко к самому тёмному звёздному небу уходила река. Она начиналась у самого борта затерявшегося во времени «Святого Фомы» и где-то там сливалась с морем, в котором сейчас плещут тугие паруса «Маргариты».

– Он прошёл, а следа нет. Знаешь, что это? – спросил Злат.

– Это корабль, – улыбнулся Хайме.

Оглавление

I. Час быка

II. Обитель справедливости

III. Бонифаций из Матреги

IV. Убийство в доме сокольничего

V. Баба в кувшине

VI. Братство водовозов

VII. Лицо под фатой

VIII. Свиная нога

IX. Запутанные следы

X. Кладбищенский сторож

XI. Нераскрытое преступление

XII. Что могут рассказать деньги

XIII. Ищи кому выгодно

XIV. Имя на полях

XV. Магрибский пирог

XVI. Продавец птиц

XVII. Малиновый квас

XVIII. Искусство вычислений

XIX. Диковинные сапожки

XX. Путь паладина

XXI. Пропавший голубь

XXII. Нищенствующие братья

XXIII. Логическая машина

XXIV. Рассказ звездочёта

XXV. По следу воскресшего

XXVI. Ещё одна сказочница

XXVII. Старый разбойник

XXVIII. Письмо с Кипра

XXIX. Ферзи и пешки

XXX. Тамга Урук-Тимура

XXXI. Упорхнувшая птичка

XXXII. Кровавый камень

XXXIII. Купальские огни Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg