«Генералы песчаных карьер»

Генералы песчаных карьер (fb2) - Генералы песчаных карьер 801K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гера Фотич

Гера Фотич Генералы песчаных карьер

Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны. Если что-то покажется знакомым, или вы кого-то узнаете в героях романа, значит, моя цель достигнута — образ ожил!

«…вы вечно молитесь своим богам,

и ваши боги всё прощают вам…»

(Ю. Цейтлин)

…Новый роман Геры Фотича «Генералы песчаных карьер» — несомненно, большой шаг в его творческой биографии. Роман хорошо выстроен композиционно. Деловая встреча милицейских генералов в бане — и от нее, словно лучи, расходятся истории судеб всех участников — разные, но одинаково увлекательные и драматичные. Чрезвычайно интересны реалии милицейской службы самых разных направлений — транспорт, таможня, уголовной розыск, отдел собственной безопасности — и Фотич знает их досконально. Передает ярко и образно. Довольно подробно и убедительно показана и домашняя жизнь героев — именно в ней, порой, кроется причина морального краха, а иногда наоборот — именно близкие служат герою последней моральной опорой.

Главный движущий стимул при чтении хорошей литературы — сочувствие, сострадание героям, а не только их осуждение — и этот привлекательный фактор в сочинении Фотича несомненно есть. Книга, безусловно, полезная. Захватывает сразу и читается на одном дыхании.

Председатель Союза писателей Санкт-Петербурга, Член Союза писателей СССР с 1969 года Попов В.Г.

Глава 1. Разрешите доложить

«Очень трудное время. Жестокое, но справедливое! Кто скажет, что нам жить легче, чем предыдущим поколениям, тот ничего о жизни не знает. Значит, он живёт где-то на её обочине. Боится взять на себя ответственность за происходящее. Кто он, этот недальновидный мелкий обыватель. Почему он не может открыть глаза и увидеть наше героическое настоящее. Где идёт борьба за каждую пядь земли. Что мы отвоёвываем ради счастья великого российского народа, ради будущего наших детей…»

На этой фразе недавно произведённый в генералы МВД Сергей Евгеньевич Ткач поднял лицо от толстого альбома в синем переплёте, с желтыми, под позолоту вензелями на обложке, окаймляющими тиснёную надпись: «Дневник генерала».

Отложил в сторону ручку с золотым пером, надев на неё колпачок. Отвоевываем…, отвоевываем…, у кого отвоевываем? — подумал он.

Но не стал дальше развивать эту мысль. Решил, что начало получилось замечательное. И позже придумает, у кого всё-таки он отвоевывает пядь земли. Где-то он уже слышал, что современный читатель просто так не будет водить глазами по строчкам. Его надо брать за шиворот интригой и волочь по содержанию, словно слепого котёнка к миске с молоком. Только тогда он сможет хлебнуть жизненно важный ему напиток и оценить его по достоинству.

Удовлетворённый началом произведения, он с эстетическим удовольствием осмотрел свой кабинет. Совсем недавно его назначили на эту должность, и жена, просматривая каталоги, помогла ему найти соответствующую мебель.

Тёмно-бордовые кожаные диваны, словно притаившиеся гигантские звери, выпучив бока, ждали свои жертвы в объятия. Письменный стол из красного дерева хорошо сочетался со шкафами с двух сторон от входной двери. К одному из них, словно взлётная полоса тянулся приставной стол с двумя рядами резных мягких стульев. Их было ровно двенадцать.

Как двенадцать апостолов, — подумал Ткач, представив себя во главе, но затем усмехнулся — или «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. В каком из них зашиты бриллианты?

Конечно прошлая обстановка была не хуже, и ремонт был всего полгода назад. Но так уж повелось в управлении: для самого главного делают ремонт по его вкусу и меняют мебель. Старую разбирают руководители низшего звена, а свою также раздают подчинённым. Так и растут в званиях и должностях карьеристы, протирая стулья из-под своего начальства. Пока не дослужатся до новых!

Не буду же я идти против традиции, — подумал он, — Какое мне дело до кризиса в стране, если бюджет выделяет деньги?

Генерал снова залюбовался лежащей перед ним ненаписанной книгой. Потрогал пальцем окутывающий её бархат. Провёл ногтем по шероховатой поверхности. Погладил рельефный переплёт, сделанный под старину. По телу пошли мурашки как от скрипящего по стеклу пенопласта. Он поёжился в предчувствии чего-то благостного. Такая безмятежность изредка окутывала его, когда он чувствовал, что всё получается. То, что уже совершилось, казалось незыблемым, и надо было двигаться дальше.

С любовью оформлена обложка, от доброго сердца, — подумал он. Этот альбом ему подарил приятель — главный редактор одного из самых ответственных государственных издательств города. И договор был составлен на опубликование в сто тысяч экземпляров. Ровно в два раза больше чем последний роман Пауло Коэльо!

Интересно, сколько это будет стоить в реальности? Впрочем, деньги за книгу уже были получены и поделены поровну. Мало того, Ткач успел купить на эти деньги небольшую квартиру в новом доме для своей любовницы Анечки. Правда, без отделки. И не совсем купил. Просто отдавали задёшево, но требовали одну небольшую услугу. Построить заместителя начальника одного оперативного отдела, чтобы он перестал под их фирму копать. Так и сказали смеясь:

— Ты строишь своего подчинённого — мы тебе строим кооператив!

Ну да это дело пустяшное! Можно даже в голову не брать.

Но вот книгу, надо обязательно написать. Дело ответственное, государственное. Исторический процесс! Что будущие поколения будут знать о нашем времени? А так возьмут «Дневник генерала» и сразу всё станет ясно! Может и в школьную программу включат мою книжку!

Надо с начальником управления народного образования переговорить. Он недавно был в прокуратуре на совещании по борьбе с детской преступностью. Я ему напомню про патриотическое воспитание! Всего-то сто листов, или двести страниц. Пусть из своего бюджета тоже раскошелится!

Бумага была толстая и поэтому книга выглядела внушительно. С директором музея милиции уже была устная договоренность, что данный оригинал, после опубликования всего тиража, пойдёт к ним в фонд. Тот даже обещал выбить из министерства премию. Ну, в крайнем случае, орден какой-нибудь. Конечно же, не милицейский — кому он нужен. Их уже предостаточно, А вот типа «Первозванного» — тот пойдёт. К нему вроде и цепь полагается, — размечтался Ткач, — интересно золотая? Вряд ли. Разве президент раскошелится на золото для генералов? Только и гнобит на всех совещаниях. Сократить пытается. А толку-то что? Пять лет назад, было очередное сокращение на десять процентов всего личного состава. И что же? Генералов было четыреста — стало шестьсот! Набрал себе команду хохмач! Кого берёт? Как он их проверяет? Кто ему советует?

Старикова, моего бывшего начальника подтянул! Такую акулу! Всех их там пожрёт в ближайшее время. Видно точно с кадрами проблема. Но это и хорошо. Вот сейчас проверка министерская пройдёт, шефа снимут, а меня поставят! За что снять уж найдут. Да и я могу подсказать, если надо! Ну да ладно, что бежать впереди паровоза! Что-то я отвлёкся.

Ох, и тяжёлый труд писателя, — снова подумал он и глубоко вздохнул.

В этот момент зазвонил городской телефон.

— Сергей Евгеньевич, — услышал он голос секретарши Ольги, Москва на проводе. Стариков!

Лёгок на помине, — подумал Ткач и взял трубку, вытянувшись по стойке смирно у стола, словно его мог кто-то видеть.

— Здравия желаю, товарищ генерал — лейтенант. Как здоровье?

— Не дождёшься…, — засмеялся голос в трубке, — До меня тебе ещё рановато!

Ткач сконфузился. Зная эту шутку Старикова, подумал, что начал разговор не с того вопроса. Решил дальше промолчать, подождать следующей фразы и догадаться, по какому поводу звонок.

— Слышал, ты книжку пишешь? — продолжал Стариков.

— Так точно, Андрей Петрович, — с облегчением вздохнул Ткач — значит, о долге не напомнит, это хорошо, и продолжил, — да что там книжка, так, дневничок на сто листиков!

— Ну, ничего, нормально! А экземпляров сколько?

— Сто.

— Чего всего сто? Друзьям на подарки? — искренне удивился Стариков.

— Сто тысяч! — обиженно уточнил Ткач.

— А! Ну, вот это уже разговор! — в голосе Старикова прозвучало удовлетворение, — Как думаешь распространять?

— Да я как-то ещё не думал, Андрей Петрович, — солгал Ткач.

— Ха — ха — ха, — это тебе не сто экземпляров. Где ты у себя в деревне столько милиционеров наберёшь? Могу тебе помочь за долю малую!

И не дождавшись согласия от Ткача, продолжил:

— Помнишь, как в прошлом году к юбилею МВД лотерею выпустили?

— Так это Ваша затея была? — в восторге не сдержался Ткач.

— А-то чья же? — самодовольно произнёс Стариков, — здесь в управлении татары узколобые оккупировали всё как при Чингисхане и думают, им на блюдечке принесут!

— А я-то гадал! — с откровенным подобострастием в голосе засмеялся Ткач. Всем сотрудникам вручили. Сначала отказывались. Да мы и не спрашивали. Начальникам подразделений раздали и сказали, чтоб деньги были через неделю. Сбоев не произошло! Ха-ха-ха! И кто-нибудь выиграл что солидное?

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Стариков, — Ты что заболел? Конечно, а как же!

— И кто же? — насторожился Ткач недоумевая.

— Да я же! Ха-ха-ха, — ещё громче рассмеялся Стариков, удивляясь несмышлености Ткача.

Теперь уже вместе они хохотали в свои трубки. Один самодовольно, а другой восторженно.

— Так я чего тебе звоню, — постепенно успокаивая смех, продолжил разговор Стариков, — книжку твою так же будем распространять. И никаких тебе чеков и деклараций. Будет всё как благотворительная акция! Так что, как выйдет, сразу мне позвони!

— Есть, товарищ генерал — лейтенант! — подобострастно с вдохновением отчеканил Ткач и ещё сильнее вытянулся у стола, словно приобщился к чему-то новому, неведомому раньше. Обретя ещё большую уверенность в правоте всеобщего дела. Положил трубку на рычаг.

Как же мы её будем продавать, — подумал Ткач, — если редакция уже за неё деньги выдала? По второму кругу что ли? Хотя, если на редактора нажать — можно оформить как благотворительность.

Перезванивать с этим вопросом не стал.

Пока книжку напишу, — подумал он, — всё утрясётся. Вон Чубайс двадцать листиков накропал, а несколько лимонов получил. Правда, скандальчик потом случился — это оказалось взяткой. Но ведь потом! Кстати всё благополучно заглохло. А я что?

Ткач встал из-за письменного стола и прошел к противоположной от окна боковой стене своего кабинета. Там висела большая картина, изображающая Петра Первого во весь рост. Её на днях принёс знакомый художник и подарил, поздравив с присвоением генеральского звания. Узнав, что Ткач зачитывается Алексеем Толстым, изобразил его под Петра. Благо рост и круглое лицо с растопыренными кошачьими усами совпадали. Срисовать одежду в музее не составило труда.

Правда, как потом выяснилось, художник не знал, что генералу нравились произведения Алексея Константиновича. Но это уже не имело значение. Дело было сделано. Не рисовать же Ткача ещё и в образе Князя Серебряного!

Сергей Евгеньевич смотрел на себя в одежде Петра и думал: всё бы хорошо, но вот если бы кто деньжат подбросил. В последнее время, что-то поиздержался, задолжал. Сначала собирал на должность. Затем на присвоение звания. Аванс за книгу на Аньку ушёл. Совсем там очумели в Москве! Ценник просто ракетой летит вверх. Где здесь успеть насобирать? Если бы Стариков не помог — хана. А говорили, как генералом станешь, сами понесут! Ну и где? Слава богу, с новой должностью проблем не будет. Обещали решить в административном порядке. Но всё равно, так или иначе, придётся расплачиваться!

В этот момент секретарша сообщила, что приехал начальник Заречного отдела внутренних дел с докладом.

Ткач чуть не подпрыгнул от неожиданности. И, лукаво подмигнув Петру на картине, направился к столу.

— С докладом, с докладом, с докладом, — радостно стал напевать он про себя, слегка пританцовывая, возвращаясь вдоль длинного приставного стола на своё рабочее место.

— Пусть зайдёт, — сказал Ткач, приняв серьёзный вид.

Ахмед Нарусович, слегка пригибаясь, словно боясь задеть головой люстру, зашёл в кабинет. Он был невысокого роста, худощавый, в салатном костюме с ярким зелёным галстуком. Чёрные умные глаза горящими угольками выглядывали из-под нависших кучерявых бровей. В левой руке у него был коричневый портфель из крокодиловой кожи.

Вечно эти южане выпендрятся так, чтобы аж светиться, — подумал Ткач, глядя на вошедшего.

Он вспомнил, что несколько лет назад, когда он ещё возглавлял отдел убийств, была директива не ставить на руководящие посты лиц кавказской национальности. А тех, кто случайно уже оказался на месте начальника, контролировать и по возможности, из оперативных аппаратов вывести. Сведения о выявленных сотрудниках ежедневно секретной почтой направляли в Москву. Стали активно приниматься меры по данному указанию.

Но вдруг всё резко переменилось, и сведения стали возвращать обратно. С чем это было связано, Ткач не догадывался. И только теперь, заняв высокий пост, он подумал, что кое-кто знал, что «чёрные» не подставляют. С ними можно иметь дела. Почему же их нельзя допускать к руководству?

Ткач, сделав недовольный вид, словно его оторвали от какого-то важного государственного дела, приподнялся из-за стола и протянул руку.

Ахмед мгновенно ускорил шаг и оказался рядом, пожимая расслабленную ленивую ладонь, тёплую и немного влажную точно долго пользованный в парилке берёзовый веник.

— Здравия желаю! — произнёс он с лёгким южным акцентом, заискивающе, глядя в круглое лицо генерала.

— Привет, привет, — спокойно ответил ему Ткач, — что скажешь?

— Пришёл доложить, товарищ генерал, — сладко улыбнувшись, Ахмед склонился и привычным жестом расстегнул на колене портфель.

Ткач давно знал Ахмеда, и понимал его с полуслова.

— Ну что ж, докладывай, — невозмутимо сказал он и выдвинул верхний ящик стола.

Ахмед вынул толстый белый конверт и положил в этот ящик.

— Садитесь, — продолжил Ткач, — поговорим об оперативной обстановке у тебя в районе.

При этом он задвинул верхний ящик и направился к стене, где находился шкаф с множеством полочек. Открыв одну из его половинок, достал початую бутылку коньяка и две стопки. Зашуршал обёрткой от шоколада.

Всё это принёс на приставной длинный стол и сел напротив Ахмеда. Разлив коньяк по фужерам, чокнувшись, негромко провозгласил тост:

— Чтоб так всегда!

И залпом выпил.

Ахмед слегка замялся, но строгий недоумённый взгляд генерала, мгновенно придал ему решимости, и опорожнённый фужер был поставлен на стол.

Ткач отломил кусок шоколада и положил в рот.

— Так, всегда, может не быть, — тоненьким голоском пропел Ахмед похожую на исламскую молитву фразу.

— Что значит не быть? — недоумённо, неожиданно резко вырвалось у Ткача.

Слюнявый шоколадный пузырёк выскочил у него изо рта и лопнул, брызнув во все стороны. Ахмед увидел, как коричневая капелька упала к нему на галстук, но не посмел её стереть, стараясь запомнить испачканное место.

Ткач обратил на это внимание, подумав про себя:

Вот это воспитание!

— Район-то конечно хорош, — жалобно затянул Ахмед, — два рынка, десяток ресторанов, пристань…

Ткач понял, что это надолго. А ему надо ещё писать книгу.

— Ты в районе хозяин? — прервал он Ахмеда.

Ахмед вздрогнул и проглотил оставшуюся заготовленную речь:

— Конечно я, но ведь есть прокуратура, администрация, наркомдурь…

— Не пудри мне мозги! — снова прервал его Ткач, — Тебя, зачем туда поставили? Если не справляешься, так и скажи, найдём замену. Посмотри, очередь — в шляпах стоят. С кем не поладишь — сообщи, будем выходить на верхнее руководство. Работать надо, понимаешь, работать! Подбери себе команду нормальную и работай. И никаких «может быть».

Вон Васильев из Свердловского района. У него все показатели лучше твоих. Постоянно на совещаниях его дрючат. А тебя ни разу не поднимали. О чём это говорит? О том, что я в тебя верю! Доверяю! Понимаешь? Так вот, доверие надо оправдывать!

Ахмед понял, что пора ретироваться.

— Постараюсь оправдать Ваше доверие, товарищ генерал, — сказал он, натянуто улыбаясь, — разрешите идти?

— Идите, — строго сказал Ткач.

Глава 2. Ласточка с весною!

После ухода Ахмеда, генерал расслабился наедине с собой, заулыбался и достал конверт из стола.

— Вот и первая ласточка,…ласточка с весною в сени к нам летит, — попытался радостно напеть он, изображая конвертом крыло летящей птички, но посмотрев в окно, вспомнил о летней духоте.

Какая разница, когда эти птицы прилетают, — подумал он, — главное, чтобы они что-нибудь с собой приносили!

Ткач улыбнулся сочинённой остроте и, подойдя к столу, аккуратно ножницами вскрыл конверт. Лицо его слегка поморщилось, что придало торчащим в разные стороны усам асимметрию.

— Зелёные, — недовольно буркнул он про себя, — бегай их меняй!

Но потом подумал:

Хоть так, а то наши начальники на контакт не очень-то идут. Южане сразу понимают, в чём вопрос: появился новый генерал — приди с уважением! Будешь в фаворе! Поздравишь несколько раз с праздником — считай, что вошёл в доверие. Дальше — не подведи!

Надо бы поменять нескольких русских начальников на чёрных. Может тогда начнут соображать!

Он посмотрел на часы и решил, что пора обедать. Радостно про себя заметил, что день до обеда прошёл плодотворно, так бы и дальше.

Уже подходя к двери, неожиданно вспомнил о книге и вернулся. Раскрыв её, продолжил писать:

«…До обеда день как обычно прошёл напряжённо, постоянные доклады»…

На этом слове он остановился и, немного подумав, «доклады» зачеркнул.

Стал писать дальше:

«….постоянные сообщения о совершаемых преступлениях не позволяли отвлекаться ни на минуту, заставляя быть сосредоточенным и готовым в любой момент принять правильное решение, взять ответственность на себя. В соответствии с графиком заслушивания приходил с докладом…»

Ткач опять остановился. Затем подумав, зачеркнул «докладом» и продолжил писать:

«…с планом устранения недостатков и перспективой раскрытия уголовных дел начальник Заречного отдела. Очень долго спорили и обсуждали, какими путями можно повысить эффективность работы подразделения. Невозможно описать в книге все обсуждаемые направления. Но единогласно пришли к мнению, о необходимости объединения всех сил в борьбе с преступностью: прокуратуры, администрации, наркомдури…»

Здесь он снова остановился и решительно зачеркнул последнее слово. Разборчиво написал:

«… Комитета по борьбе с незаконным оборотом наркотиков».

После чего, удовлетворённый направился в столовую.

Столовая находилась на третьем этаже, и ему надо было в духоте подняться на два лестничных пролёта. В здании продолжался ремонт, и Ткач специально переместил свой кабинет в самый низ, чтобы запахи с кухни не беспокоили московское начальство и проверяющих, идущих по второму этажу.

По привычке он направился в общую дверь, но вспомнил, что недавно по указанию шефа сделали отдельный вход из коридора. И, развернувшись, направился к нему.

Вот и ещё темка для разговора! — подумал он, — Надо бы Старикову позвонить, что начальник отгораживается от оперсостава.

Пока тот на больничном, соберу всё, что есть и доложу! А там уж пусть разбираются. И про ремонт доложу, и про вход в здание!

Шедшие по коридору сотрудники здоровались, и тем слегка раздражали генерала. Он знал, что его ладони постоянно влажные и перед тем как поздороваться, протирал их носовым платком. Знакомый психолог намекнул, что это от волнения. Получается, что я только и делаю, что волнуюсь. И подчинённые наверно так считают. Или мне перед каждым рукопожатием ладонь протирать?

Ну, сколько можно здороваться? Здесь народу под тысячу человек. Руку сотрёшь! Кто придумал, что по этикету начальник должен протягивать руку первым?

А если кивать всем головой. Я так и буду, как понукаемая лошадь идти? А не здороваться, тоже некрасиво. Скажут, генерала получил и зажрался. Доброжелатели напишут в Москву. А там только того и ждут, у каждого есть свой кандидат на моё кресло — опять денег вези. Лучше делать вид очень занятого. Идти хмуро сосредоточенно и быстро, глядя в пол. Так-то лучше!

Ткач зашёл внутрь и упал в мягкое кожаное кресло. Здесь, как и в его кабинете тоже был кондиционер. Небольшой индивидуальный стол был покрыт белой скатертью. Здесь Ткач любил обедать один. Все это знали и, увидев через общую дверь, что генеральский кабинет занят, оставались в общем зале или уходили.

Несмотря на то, что все окна там были открыты, духота, словно желе окутывала обедавших сотрудников запахом котлет, солянки, женской парфюмерии и пота.

Через дверь, соединяющую с общим залом, вошла девочка — официантка. Увидев генерала, тут же плотнее притворила её за собой, прищемив, попытавшийся хлынуть в прохладу смрад кухни.

Надо бы завязывать с этим делом, — подумал Ткач, — что я эту парашу ем на глазах у всех? Делаю вид, что мы единый коллектив, едим из одного котла? Вон шеф, даже не знает, верно, где столовая находится! Зачем только дверь сделал, для меня что ли или комиссии? Конечно, раньше он регулярно сюда ходил. За одним столом сидели. А потом бросил. Стал ездить по загородным ресторанам. В области вкуснее. Кстати надо бы и это отразить не забыть! А я что не заработал обед в ресторане? Хотя, это погодит. Сначала дело, а затем гуляй смело!

Ткач усмехнулся поговорке.

И зачем шеф затеял этот ремонт летом, в самую жару? Видно чувствует, что последние денёчки командует, ну и решил напоследок деньжат срубить! Сам-то на больничке! В управлении не появляется. Мои друзья хотели в тендер влезть — куда уж там!

Узнал, что от меня — позвонил, сказал не соваться! Я что? Ничего! И про это сообщу! Мог бы поделиться. Забыл, что жадность рождает бедность? Себе паркет, кондиционеры — операм линолеум как пергамент. А как иначе? С чего строители откат насобирают? Пусть строят. Вряд ли он уже вернётся. Главное, чтобы опять какой-нибудь придурок в Москву телегу не накатал. Что они в Москве идиоты? Ничего не видят?

Ох уж эти опера! Всё пронюхали и пытаются любыми путями занести в смету кондиционеры для установки в собственных кабинетах. Подговаривают мастеров постелить им качественный линолеум, больше ламп закрепить на потолке. Даже сами доплачивают с оперативных расходов.

Знаю я эти оперативные расходы. Ларьки крышуют. Как уж они это делают, мне всё равно. Попадутся — получат по полной!

Вот проверка закончится, буду ездить на обед к руководителям районных подразделений, и смотреть какие оперативные позиции у них. Тут-то и ясно будет, кого нужно заменить.

Генерал посмотрел на часы. Через час начиналось совещание в уголовном розыске, и необходимо было присутствовать.

Закончив обедать, он позвонил в дежурную часть:

— Найдите мне начальника аналитического отдела.

Через минуту раздался звонок на сотовый:

— Товарищ генерал, слушаю внимательно!

— Ты доклад мне к совещанию в уголовном розыске подготовил?

— Никак нет, товарищ генерал, у Вас там выступление не запланировано. На повестке подведение итогов за полугодие!

— Понял, свободен.

Волнение прошло.

Глава 3. Совещание

Уже прошло пять минут после начала совещания. Ткач не торопился. Он знал, что без него не начнут.

— Ох уж мне этот уголовный розыск, — думал он, не торопливо спускаясь по лестнице, — бывшие бессеребренники! Десять лет назад долларом напугать можно было. А теперь вокруг управления порше-кайены стоят и лексусы. Вот тебе и самая честная служба! Честная, пока не дают. А научились работать как БХСС и стали давать. Ну конечно их понять можно. Зарплата начальника как у начинающего водителя троллейбуса. Про оперов вообще нечего говорить. Что там наверху думают? Только обещаниями кормят! Семьи им надо содержать?

Не все конечно могут крутиться. Большинство как не умело, так и не умеет. Вон взять, к примеру, УБОП. Кто умеет работать — тот в фаворе, у бандюков фирмы отбирает и сам крышует. А тот, кто не умеет — водку пьёт и в обносках ходит. Сразу видно кто на что способен. Там иначе нельзя. Это не уголовный розыск их за раскрытие преступлений не дрючат. Им подавай что-нибудь глобальное, чтоб по телевизору показали. То, что потом пшик будет, это никого не интересует. Ну, пусть только мне попадутся!

Ткач вошёл в актовый зал и все сидевшие внутри руководители встали.

— Здравствуйте, товарищи офицеры! — по давней привычке сказал генерал и прошёл в президиум, — садитесь.

Начальник управления уголовного розыска Сидоров Андрей Викторович стал докладывать показатели за полугодие.

Ткач тихо попросил у рядом сидевшего заместителя план заслушивания. Мельком заглянув в него, увидел знакомую фамилию начальника Заречного отдела. Вынул из кармана перьевую ручку и зачеркнул фамилию Ахмеда.

— Он мне сегодня докладывал! — сказал Ткач тихо сидящим в президиуме, — лучше послушаем начальника Свердловского отдела!

— У него вроде всё нормально, — зашептали сидевшие рядом руководители.

— Вот это-то и подозрительно! — заметил Ткач, — почему у него всё нормально, а у остальных — жопа?

Президиум замолчал. Кто-то ручкой внёс над зачёркнутым фамилию «Васильев».

Выступали руководители отделов главка и предлагали к заслушиванию начальников районных подразделений. Всё было как обычно. Ткачу не нравилась обстановка совещания. Складывалось впечатление, что заслушивают районы не для того, чтобы помочь, а чтобы показать ему, генералу, как главк распинает районных начальников.

— Раньше такого не было, — думал Ткач. Бывший начальник управления собирал всех за одним столом, сам садился рядом и начинали разбираться, чем кому можно помочь. Какие операции провести. Какие усилия куда направить. Пили чай. Бывало и покрепче. Главк знал, что его раскрываемость зависит от земли. А районные начальники всегда могли надеяться на помощь от ГУВД.

Теперь каждый был за себя. От этого становилось противно.

Уголовный розыск всегда отличался сплочённостью потому, что там нечего было делить, кроме проблем и забот. Теперь есть что делить! Деньги высасывают отовсюду. Возврат угонных машин. Крышевание игорных мошенников. Прикрытие сутенёрских контор и проституток. Взимание дани с гастарбайтеров. По заказу прессуют конкурентов. Как это всё опротивело! Уйти на пенсию? А кому я там нужен? На что я годен в обычной жизни? Шлагбаум поднимать на охраняемых воротах. Или опять заносы: у одного взял, другому занёс. Благо связями оброс за время службы.

Ткач просмотрел список присутствующих руководителей.

Ну, наконец-то, — обрадовался он, — хоть заполнили вакансию начальника первого отдела! А то аналитику возглавить некому. Спрашивается, как управление может работать без анализа криминальной обстановки в городе?

Фамилия показалась ему знакомой.

Неужели это тот Мамедов, — подумал он, — бездельник, участвующий в возврате ворованных машин потерпевшим? Недавно начальник управления собственной безопасности о нём говорил. Связь угонщиков?

Ткач решил уточнить, не откладывая, и прервав докладчика, обратился к присутствующим:

— Начальник первого отдела Мамедов здесь?

В зале наступила тишина.

— Ещё раз спрашиваю, кто не расслышал. Мамедов здесь?

На этот раз сбоку послышался взволнованный голосок начальника розыска Сидорова:

— Товарищ генерал, его нет, я Вам потом объясню.

— Это какой подполковник Мамедов, — уже тише обратился Ткач к Сидорову, что в тюрьме недавно отсидел за возвратки автомашин?

— Там дело прекратили, товарищ генерал, он под подпиской. Я всё объясню, — шептал Сидоров, краснея и наклоняясь к столу, чтобы в зале не слышали.

Но оттуда уже потянулись приглушённые смешки и тихие возмущения.

— Да Мамедов верно уж полковником стал, — сказал кто-то отчётливо, — тюремный срок зачли в стаж!

— И сам того не знает, что руководит отделом, — с издёвкой добавил кто-то.

Смех усилился.

Ткач смотрел на красную физиономию Сидорова и чувствовал, что сильно прокололся. Но где? Даже руководители отделов всё знают. Он подумал, что в последнее время мало уделяет времени изучению климата в собственном управлении.

Как-то мои оперативные позиции ослабли, — подумал Ткач. Надо бы кого из угрозыска пригреть, чтоб рассказывал, что у них там твориться!

Вскоре дошла очередь до Васильева.

— Пойдём ко мне, — тихо сказал Ткач Сидорову, — поручи вести совещание заму.

Сидоров пошептался с заместителями, и через пару секунд понуро последовал за генералом.

— Не вставайте, — негромко сказал Ткач в зал и вышел.

Как только они вошли в генеральский кабинет, Ткач обернулся. Сидоров был коротышкой, хотя и квадратным, поскольку раньше долго занимался борьбой. Но потом пошёл в милицию, и как большинство спортсменов стакан во лбу не держал. Частенько спал физиономией в тарелке, когда пьянка была ещё в самом разгаре. Ему стыдно и неудобно было смотреть на шефа задирая голову, и он, надувая щёки, бубнил, как Вини — Пух, грустную песенку упершись взглядом в генеральский живот:

— Так получилось Сергей Евгеньевич, не подумайте чего. Мамедов неплохой человек. Хороший руководитель районного звена. А то, что тюрьма, так это ж кто её не нюхал теперь, посчитай каждый пятый в КПЗ посидел…

— Но мы-то с тобой знаем, что он за дело был арестован, ведь так? — возмущённо прервал его Ткач.

— Так-то оно так, товарищ генерал. Да где ж сейчас верных людей-то найдёшь? А он ситуацией владеет, и понимает с полуслова.

— И хорошо понимает? — улыбнувшись, съязвил генерал.

— Очень хорошо понимает, Сергей Евгеньевич! Оперативные позиции держит и сотрудники у него в норме! Раскрытий много!

— Что ты мне бредятину несёшь, — Ткачу надоело это заговаривание зубов, — он ведь только из камеры вышел. По-твоему, два месяца через тюремное окно руководил отделом? Как Ленин? Писал служебные записки на волю? Говори, сколько взял с него за должность и звание? Присвоить-то успели?

— Не успели пока, товарищ генерал. Управление собственной безопасности сопротивляется. Требуют справку о прекращении дела.

— Но деньги-то взял?

— Ну, да, — пробубнил Сидоров.

— Сколько?

— Пятнашку, — чуть слышно пролепетал тот.

— И конечно не деревянных?

Сидоров кивнул и понурился.

— Что-то, ты, товарищ полковник, голос потерял? С кого ещё деньги брал?

— Ни с кого, — торопливо забормотал Сидоров, надеясь, что дело подошло к концу, — клянусь…

— Не гони, — прервал его Ткач, — хочешь, чтобы я приказал, все вакансии руководителей поднять за последние три года? И посмотреть, кто на них был подвешен, чтобы полковника получить?

— Никак нет, — тут же отрапортовал Сидоров, и совсем тихо добавил, — ну человек шесть — семь.

— Ну, ты и лис! — возмутился генерал, — у меня под носом открыл лавочку по продаже званий. Половина главка знает, а я не в курсе!

— Да сейчас все так делают, товарищ генерал! Надо же своим помогать!

— Это, каким своим? — неожиданно для себя самого возмутился Ткач, что-то задело его внутри, быть может, появившееся с годами службы чувство офицерского братства, — С каких это пор тебе азербайджанцы своими стали. Вон у тебя руководитель агентурного отдела Фролов два года подполковником сидит, исполняет обязанности начальника. Ты с ним в одном окопе баланду хлебал. Афганец! Почему не дашь ему очередное звание?

— Так он не просит, — нашёлся Сидоров и покраснел, поняв, что сказал глупость и сейчас его шеф порвёт на портянки.

Но Ткач неожиданно успокоился:

— Не просит, или не несёт? — тихо спросил он, — ну да. А те просят и денег дают. Что за жизнь. Сами подонков делаем из людей, а потом удивляемся, откуда вокруг нас одни уроды?

— Так ведь время такое! — в тон генералу, тихо, словно подсказку произнёс Сидоров.

— Время такое? — переспросил Ткач, и, глядя в упор, назидательно продолжил, — время, Сидоров, всегда одинаковое: в минуте шестьдесят секунд, а в часе — три тысячи шестьсот. А вот люди…

— Разрешите идти исправлять ошибку, товарищ генерал? — воспользовавшись затишьем, засуетился Сидоров.

— Иди, — грустно согласился Ткач, — исправляйся, и заканчивай свою шарашкину контору, пока кто-нибудь в Москву не стуканул. Вылетишь у меня как пробка из управления!

Сидоров понуро, задумавшись, направился к двери.

— Кстати, — остановил его Ткач, — кто у тебя встречает нашего проверяющего из Москвы?

— Подполковник Фролов, — отчеканил Андрей Викторович, приободрившись.

— Ну вот, чуть что, так Фролов, — укоризненно произнёс Ткач, — а звание Мамедову! Пусть зайдёт. Скажу ему пару слов.

— Есть товарищ генерал, — отрапортовал Сидоров и чеканным шагом добил оставшиеся несколько метров до дверей.

Через пять минут в дверях появился заместитель начальника оперативного отдела подполковник Фролов Игорь Михайлович, которого в управлении прозвали вечным замом. И совсем не потому, что он занимал указанную должность почти десять лет, и это ему нравилось, а потому, что все знали, что выше ему не подняться. Фролова не ставили начальником на всякий случай. Был он самоуверенным. Имел свою точку зрения. Вновь приходящие руководители видели в нём тёмную лошадку и не рисковали использовать в своих личных целях. А поскольку был он исполнительным, работал хорошо и несколько последних лет исполнял обязанности своего непосредственного начальника, то и поручали ему самые ответственные мероприятия.

Думали — провалит, так убьют двух зайцев: будет на кого списать и должность освободится. Но почему-то до последнего времени все, что ему поручали, проходило на «ура» и приходилось даже его награждать.

— Михалыч, — обратился к нему Ткач, — тебе поручили завтра в шесть встречать нашего проверяющего из Москвы?

— Так точно, товарищ генерал, — бодро ответил Фролов.

— Знаешь его в лицо?

— Кто же этого мудака не знает Сергей Евгеньевич, совсем тихо продолжил Фролов, — Халюков Владимир, забыл отчество! Мы с ним частенько возимся.

— Это не тот, который в прошлом году в милицейскую гостиницу стал девчонок заказывать? Такой длинный рыжий?

— Так точно он! — подтвердил Фролов, усмехаясь, — Ещё после пытался нас заставить оплатить ему проституток!

— Ну, фрукт! — возмутился Ткач, — Может сделаешь, чтобы он к нам вовсе не доехал? Придумай что-нибудь! Вывези его в лес подальше!

Ткач засмеялся своей шутке.

— Так другого пришлют, ещё хуже! — подхватил шутку Фролов.

— Ладно, — стал серьёзным Ткач, — задача поставлена, выполняй!

— Есть товарищ генерал, — ответил Фролов и вышел из кабинета.

Умный парень, — подумал Ткач, — сообразительный… нечего ему в начальниках делать. Пусть исполняет.

Оставшись один, Ткач снова подошёл к портрету и посмотрел на Петра.

— Ну, что висишь, родоначальник взяточничества? Говорят, что это ты своим наместникам денег не давал? Говорил, что и так наворуют? Вот теперь и смотри на результат — улыбайся!

Настроение испортилось — он представил себе всю глобальность процессов идущих в правоохранительных органах. От такой необъятности закружилась голова. Он сел за свой стол и посмотрел в окно. Солнечные лучи разбивались об отражающее покрытие стеклопакетов. Их жалкие проникающие остатки благополучно тушились кондиционером, истребляя даже намёк на уличную жару. Здесь был совсем другой климат.

Ткач отодвинул от себя книгу и задумался.

— Что же делать со всем этим? Ведь совсем недавно всё было по-другому. Двадцать лет назад. Когда мы пришли операми на землю.

Что изменилось? Ну да, водку пили. Зато работали как проклятые. Разгребали дерьмо. Тот же Сидоров падал под утро рожей в салат, а потом просыпался и ехал брать маньяка. Кто бы ему тогда сказал, что он будет через двадцать лет званиями торговать — застрелил бы верно. А я тоже хорош. Казначей! Деньги снизу собираю и наверх передаю. Противно. Ну а как жить? У меня — генерала, зарплата тридцать тысяч. У Аньки такая же была, когда секретаршей работала у моего приятеля — бизнесмена.

Кажется, ну вот ещё немного, и наступят перемены. Каждый новый президент об этом говорит. Распускают слухи, что специально денег не платят, чтобы отсеять случайных попутчиков и карьеристов. И как очистят ряды, так и зарплату сделают достойной. Но эти слухи возникают и пропадают уже на протяжении двадцати лет и никто им уже не верит. В регионах опера стали бунтовать через интернет.

А на прошлой неделе и ОМОН голову поднял. Стал рассказывать, как они деньги зарабатывают и своё руководство обогащают. Ну а что же делать? Про военных пенсионеров вообще на несколько лет забыли. Всем пенсию прибавляли, индексировали, а им — нет. Просто вычеркнули из живых!

Опять реорганизация! Видимо фээсбешники не спят! Учуяли волну в милиции — наверх доложили. Теперь всё закончится обычным тупым сокращением. Под него всех неугодных и сольют. А неугодные теперь кто? Те, кто неуправляем. Надо же формулировку придумали для тех, кто имеет своё мнение и отстаивает его. Надо будет Фролова отправить на пенсион!

Ткач почувствовал, как у него заныло сердце. Он достал из сумочки флакон изокета. Прыснул под язык неприятной жидкостью. Во рту защипало. Мысленно, поблагодарил знакомого доктора, за совет носить это лекарство постоянно с собой.

Так и окочуриться недолго от таких мыслей, — подумал он, — надо просто жить. Раз уж попал в колоду — следуй её правилам. Не хочешь — свободен. Другие на твоё место встанут. Иди, получай пенсию десять тысяч и пиши мемуары.

Глава 4. Петров

В кабинет осторожно постучали.

— Странно, — подумал Ткач, — куда секретарша смылась, не предупредив?

И не выходя из-за стола, крикнул:

— Войдите!

Это был подполковник Петров длинный и худой с украинскими усами и глазами побитой собаки, с которым Ткач начинал работать в отделении милиции простым опером. Петров Алексей Иванович был его первым начальником — старшим группы и выглядел совсем по-другому.

Не то, чтобы Ткач его не любил. А просто видеть не очень хотел. Шло от него какое-то дуновение из тех далёких времён, когда были они все молоды и мечтали об искоренении преступности, о спокойной жизни граждан. Когда не было привычки обниматься при встрече, но более близкого человека, чем напарник, прикрывающий твою спину, не существовало. И это дуновение проникало в душу Ткача немым укором, словно заноза начинала саднить внутри, ворошить погребённое когда-то и забытое, казалось навечно.

Та устоявшаяся, воздвигнутая годами генеральская пирамида уверенности и правильности в своей жизни, начинала рассыпаться мелкими песчинками. Расползаясь с самого верха вниз, захватывая с собой другие. Образуя оползни, грозя превратиться в лавины, несущие в своём грязевом потоке все, что встречается на пути, перемалывая гранит в песок.

Виделись они не часто, быть может, раз в два или три месяца. Да и то на оперативных совещаниях. Когда Ткач сидел в президиуме, а Петров где-то в глубине зала. Но где бы он не находился, их взгляды обязательно пересекались. И взгляд Петрова, словно выстрел из прошлого, пронизывал броню из наград и званий Ткача в очередной раз, раня чувствительную душу.

И вроде бы ничего особенного не было в этом взгляде. Но Ткачу казалось, что в нём таится маленькая смешинка, словно искорка насмешливого покровительства. Подобные тем, что сопровождают умилённые взгляды мамаш, тешащих своих любимых чад, выросших у них на глазах, и пытающихся неумело ухаживать за понравившимися им девочками.

Это было время восторгов. Первых раскрытий, задержаний преступников. Когда Ткач начал верить в себя. Что он тоже может помогать людям.

Петров знал его тогда, как облупленного. И если с кем-то Ткач мог бравировать своей оперской биографией, то при встрече с Петровым, чувствовал себя обнажённым. Точно вся физиономия Ткача была измазана украденным у бабушки вареньем.

Петров никогда ничего не просил и только здоровался при встрече. Но это ещё больше стыдило Ткача. Генерал убеждал себя, что это от того, что Петров не сделал карьеру и остался опером, правда, главка. Но сути это не меняло и оправдание генерала не успокаивало.

У Петрова была куча начальников и все пытались ему что-то воткнуть. То пошлют на усиление, то в засаду.

Было бы проще, если б Петров пришёл к нему и попросился на повышение. Каким либо начальником в район или здесь в управлении. Тогда бы они вроде как поменялись местами, и долг Ткача возместился бы его милостью. Но Петров не приходил. И не смотря, что его чихвостили со всех сторон, был упрям как палка. В свои сорок восемь лет так и не научился идти на компромисс. Всем говорил правду-матку. Поступал так, как считал нужным.

При встрече в коридоре угрюмо здоровался и, взглянув на Ткача, отводил взгляд в сторону. Ткач убеждал себя в том, что просто Петрову стыдно за себя, что даже не дослужился до полковника и вряд ли дослужиться. Но где-то глубоко в душе Ткача скрёбся маленький жучёк, настырный, невытравливаемый и непрогоняемый. С которым, как не хотел, Ткач, справиться не мог.

Он был в состоянии руководить всем, что было снаружи, но тем, что было внутри его самого и продолжало монотонно разъедать выстраиваемую им защиту из оправданий, он не владел. И каждый раз, видя Петрова, генерал чувствовал, как подгрызаемая внутри оборона постепенно разрушается.

В начале службы Петров учил Ткача всему, что знал сам. Таскал по подвалам, по притонам. Знакомил с осведомителями. Учил вербовать и колоть. Хотя воздействовать на преступников Ткач так и не научился. Петров не давал ему огорчаться.

— У каждого сотрудника в цепочке раскрытия преступления есть своё звено, — говорил он, похлопывая Ткача по плечу.

Обессиленному преступнику, изнурённому опросами, предъявляли Ткача. И говорили, что теперь с ним будет разбираться этот громила с кошачьими усами. Сергей делал злобное лицо. Мучениям задержанного приходил конец — он рассказывал всё, что знал.

Но вообще-то с преступниками Ткач общаться не любил, и с удовольствием ездил на какие-нибудь сборы или курсы повышения квалификации. На что других оперов было не загнать. И, несмотря на косые взгляды оперсостава, пистолет подмышкой убеждал его, что всё же он настоящий опер.

Эти убеждения однажды закончились.

Ткач тогда уже женился на генеральской дочке, которую вычислил по месту жительства, и якобы случайно познакомился. Тесть готовил его к повышению, знакомя с нужными руководителями. В общем, всё было на мази.

В тот вечер, поднимаясь к себе на этаж, Ткач увидел на лестничной площадке у окна двух подвыпивших бомжей, обоим было лет за тридцать. Один повыше ростом и плотнее комплекцией. Он говорил резко, обрывая на половине фразы своего собеседника, и видно было, что к теме разговора настроен более агрессивно. Второй был худощав. С узким длинным лицом и большим орлиным носом, выглядывающим из-под нависшей чёлки тёмных кучерявых волос. Периодически он мотал головой, убирая её с глаз, и приглаживал рукой к голове, где она некоторое время держалась, но затем снова постепенно сползала вниз. Присев на узком подоконнике низкого окна, они философствовали о современной жизни, периодически прикладываясь к «красной шапочке» (продававшееся в аптеке лекарство на спирту, с завинчивающейся красной пробкой). На закуску, едва прикрытый куском газеты лежал ломтик сыра.

Что дёрнуло Ткача вспомнить о своём долге, он так и не мог вспомнить потом. Но зайдя в квартиру, положил портфель и снова вышел, обнажив оружие.

— Вы что здесь притон устроили, а ну идите отсюда! — грозно произнёс Ткач, держа в руке табельный «макаров».

Бомжи посмотрели на молодого человека.

Того, кто повыше, этот наезд, казалось, даже развеселил.

— Ну, вот тебе наглядный пример современного бандита! — сказал он, обращаясь к своему товарищу и показывая на Ткача.

— Я сотрудник милиции! — громко сказал Ткач, — ну-ка убирайтесь отсюда, пока я вам мозги не повышибал!

Эту фразу Сергей услышал в каком-то боевике, и всё хотел где-нибудь ею воспользоваться, но не позволяли обстоятельства.

— О! — громко сказал тот, что здоровее, — Вот это и есть слияние с организованной преступностью. Всё к тому идёт. Большой разницы скоро наблюдаться не будет, что бандит, что милиционер! Послушай его лексикон!

Ткач подумал, что в полумраке подъезда бомжи не разглядели его пистолет и решил подойти к ним поближе. Он спустился к незнакомцам на площадку и, передёрнув затворную раму, громко произнёс:

— Последний раз предупреждаю, я сотрудник милиции буду стрелять!

Тот, что помоложе, с оторопевшим видом встал с подоконника и попытался укрыться за спиной своего приятеля, который тоже поднялся.

— Михаил, — по-моему, нас сейчас будут расстреливать? — дрожащим голосом произнёс он, — За что? Это казнь?

— Не будут, — уверенно сказал Михаил.

Он шагнул вперёд и, схватив пистолет за дуло, выдернул его у Ткача. А затем, поставив его на предохранитель, сунул в карман куртки.

— Вот так мы поступали в Афгане, сынок, когда на нас направляли дрожащее оружие, — сказал он, и обернулся к своему приятелю, ища поддержки.

— Что вы делаете Михаил? — закричал тот, — а вдруг он действительно сотрудник милиции?

Ткач онемел от ужаса. Его пистолет в руках бомжей! Они сейчас убегут и где их искать? Карьере конец! Будущего нет! Завтра всё управление будет знать, что у него отобрали пистолет неизвестные наглецы. А если они отнесут пистолет в прокуратуру? Расскажут, что он им угрожал! Уголовное дело! Увольнение. Зачем тогда он пошёл служить? Для чего женитьба? Что скажет своей матери? А брату? Он представил, как брат будет смеяться над ним, приехав с севера. Издеваться, как делал это раньше подростком, когда у Сергея что-то не получалось…

Все эти мысли разом закружились в его голове не давая принять правильное решение.

Неожиданно словно из далёкого прошлого, какая-то детская обида выплеснулась изнутри, словно его за чужие шалости, ни за что наказали взрослые. Буд-то брат как обычно свалил вину на него. И за это Сергея лишили того, к чему он так долго стремился и чем уже по праву владел…

— Папа, папа! — закричал он, убегая вверх по лестнице к квартире жены, — у меня пистолет отобрали!

Тесть, в генеральском галифе, с подтяжками на майке, приоткрыв дверь, выглянул на площадку.

— Ну что там у тебя? — командным голосом спросил он вбегающего в квартиру зятя.

— Бандиты отобрали у меня пистолет, — взволнованно причитал Ткач, хватая трубку телефона, — я позвоню в милицию!

— Ты сам милиция, что забыл? — усмехнулся тесть, нажимая на рычаг телефона, не давая звонить, — хочешь меня опозорить на всё МВД?

— Что же делать? — суетился Ткач не находя себе место, бросаясь из одной комнаты в другую, — Они сейчас скроются!

Жена и тёща бледные сидели на диване, боясь что-либо сказать.

Тесть, не торопясь вразвалочку вышел на площадку и посмотрел на мужчин. Его крепкая коренастая фигура внушала уважение.

— Отдайте ему пистолет, мужики, — обратился он к бомжам, с ехидцей добавив, — он больше не будет! И ступайте подобру-поздорову!

Бомжи уставились на генеральские лампасы.

— А Вы что — генерал? — спросил Михаил.

— Был генерал, да вышел весь, сейчас в отставке, — ответил тесть Ткача, спускаясь вниз, протягивая руку к оружию, — А это мой зять — он действующий милиционер. Верните пистолет.

Михаил, немного подумав, передал ему «макаров».

— Пусть не балует, — добавил строго, — это не игрушка!

В этот момент в окно парадной ворвался мигающий свет синего маячка. Несколько бойцов в бронежилетах устремились по лестнице вверх. Из квартиры выскочил Ткач и, размахивая удостоверением, потребовал, чтобы бомжей забрали в отделение и возбудили дело по нападению на сотрудника милиции и захвате оружия. Бойцы забрали мужчин с лестничной площадки и вместе с Ткачём пошли к машине.

Тесть посмотрел им вслед.

— Всё-таки позвонил, — сказал он вслух и, презрительно сплюнув в ведро для пищевых отходов, вернулся в квартиру.

Через неделю после этого происшествия Ткач с подачи тестя уехал учиться в московскую академию МВД на дневное отделение.

Глава 5. Разговор

Вот и на этот раз, Сергей Евгеньевич непроизвольно поморщился. Вид Петрова, как обычно, вызвал у него неприятные ощущения. Словно ходячий возбудитель памяти, куда откладывалось всё, о чём Ткач не хотел вспоминать.

Он подумал, что человеческому организму не хватает одного файла, куда можно сложить всё то, что ты сделал наперекор себе. И одной кнопки, нажав на которую можно было всё удалить. Есть какая-то мудрость в электронных мозгах.

Улыбнувшись Петрову, Ткач протянул руку:

— Привет Алексей!

— Здравия желаю, товарищ генерал, — ответил тот без особого энтузиазма. Поздравляю с генеральским званием.

— Да что ты заладил, «генерал» — «генерал», мы же одни! Я для тебя Сергей, как и раньше!

Ткач знал, что Петрову вручили уведомление об увольнении на пенсию. Но увидеть его здесь не ожидал. Не думал, что придёт. Хотя тему предстоящего разговора предположил.

— Какими судьбами? — Стараясь как можно наивней, произнёс Ткач.

— Сергей Евгеньевич, мне вчера вручили уведомление, — сказал Петров медленно, словно кто-то насильно вытягивал из него слова, — через два месяца меня уволят.

— Тебя можно поздравить, — наигранно бодро произнёс Ткач, — уйдёшь на заслуженный отдых, устроишься в хорошую фирму, на большую зарплату.… Эх, мне бы такое!

— Я сейчас не могу, Сергей Евгеньевич, — голос Петрова задрожал, — полгода назад жену схоронил. Одна дочка в институте учится, вторая в пятом классе. Если уйду, как мне их прокормить на свою пенсию?

— Да ты на гражданке в три раза больше чем здесь получать будешь, да плюс пенсия!

Худой Петров, периодически покашливающий от многолетнего першения в горле, требующего для успокоения очередную дозу никотина, сутулясь, стоял в смущении и периодически подносил руку к лицу, в волнении приглаживая свисающие вниз к губам усы. Легенда уголовного сыска, он стоял перед своим давним учеником и старался понять, ту ли науку он когда-то вбивал в голову этому здоровенному детине, под два метра ростом, с круглой, как луна физиономией и редкими, но жёсткими, торчащими в противоположные стороны, усами.

Тот был похож на кота из популярного мультика, который с хрипотцой в голосе и, и совсем не завидуя чему-то далёкому, мурлыкал:

— Таити, Таити…. Нас и здесь неплохо кормят…

Дружески похлопывая Петрова по плечу, вспоминал вслух о том, как они сидели в засадах. Как не уходили с работы и ночевали в своих кабинетах, пока не задерживали маньяка, изнасиловавшего больше десяти детишек. А потом пили водку, закусывая хлебом и огурцом, чтобы забыть ужасные фотографии с изображением жертв, изъятые на обыске у преступника. Как, не дождавшись подкрепления, влезали в окна, освобождая заложников.

Делал это неподражаемо искусно, готовый сам поверить в любовь к тому времени.

А перед ним словно попугай Кеша, сутуло стоял Петров и безнадёжно лепетал, поддакивая о той давней старой дружбе, окопном братстве, которое было так далеко и туманно, как тот загадочный и желанный остров Таити. И как Кеша уже и не верил, существовало ли всё то, о чем они говорят на самом деле….

— Разрешите послужить товарищ генерал, пока место не подыщу. Сами знаете, в стране кризис. Хотя бы до конца года!

— О чем речь, Алексей! — уверенно согласился Ткач, — кто тебе уведомление вручал? Ну да, впрочем, я сам всё узнаю.

Бледное лицо Петрова порозовело. Сутулость прошла. Он хотел ещё, что-то сказать в знак благодарности и подбирал слова.

И тут, словно многолетняя жажда, мучавшая генерала много лет, точившая его изнутри, заготовленная фраза, с годами превратившаяся в речь, взращенная, лелеянная внутри его сердца и ждущая того момента, когда сможет выплеснуться наружу, прорвалась:

— А знаешь, ты сам виноват, — прерывая мысли Петрова, произнёс назидательно Ткач, — это всё твой язык! Зачем ты проверяющему из министерства наговорил всякого? Все и без тебя знают, что он придурок! Не первый год приезжает нас проверять. Уж лучше такой, чем слишком умный приедет! Зачем автосервис своего начальника управления разбомбил? Тебя же Сидоров вызывал и просил отнестись к этому вопросу внимательней. Неужели непонятно?

— Так я внимательней и отнёсся. С уважением, но там же украденные машины переколачивали! — возмутился Петров.

— Тебе же сказали, «вни-ма-тель-ней»! — по слогам произнёс Ткач, продолжая поучать, — подошёл бы к шефу, согласовал вопрос, и все были бы довольны! Нет, тебе надо в обход связаться со следствием, УСБ подключить и всех арестовать! Кто от этого выиграл? Зачем напёрсточников у метро забирал? Есть ведь мошеннический отдел в главке. Пусть они и разбираются!

— Так ведь там их начальники долю имеют! Зачем им разбираться? — возмутился Петров, — мошенники обманывают всех и стариков и молодёжь, зарплату и пенсии вытягивают. Завлекают лотерейными билетами.

— А кто заставляет их играть? Никто силком не тянет! — Ткач почувствовал в душе блаженство опорожнённого хранилища и примирительно добавил, — Ну ладно Петров, иди. Я поговорю с твоим руководством.

Петров смотрел на своего бывшего подчинённого, и ему казалось, что круглое лицо Ткача со временем ещё больше расползлось в стороны. А может так виделось, из-за оттопыренных ушей, которые раньше скрывали густые волосы. Алексей совершенно не связывал этого генерала с тем наивным добрым парнем, пришедшим к нему в отделение. И каждый раз, видя Ткача, Петрова мучила только одна мысль: когда же и каким образом эта невзрачная гусеница смогла превратиться в пёстрого недоступного Махаона.

— Спасибо, товарищ генерал, — ответил Петров сутулясь, направился к двери. Но, уже открыв её, снова обернулся:

— Очень прошу товарищ генерал, хотя бы до зимы!

— Ладно, ладно, иди, работай, всё будет в порядке! — бросил ему Ткач.

Настроение у него поднялось. Он чувствовал, что именно этого он ждал все последние годы, здороваясь с Петровым. Его захлестнула волна радости. Словно он добился успеха в непосильном деле, которое тянулось нескончаемой рекой, периодически подтапливая его душу и угрожая когда-нибудь утопить разлившимся половодьем. И вот теперь эта река высохла. Испарилась под солнцем, ушла в песок.

Он сел за стол и радостно пробарабанив ладонями по столешнице дробь, нажал кнопку секретарши. Та оказалась на месте.

— Оленька, вызови срочно начальника Уголовного розыска.

— Хорошо, Сергей Евгеньевич.

Через двадцать минут в дверь постучали. Вошёл Сидоров.

Словно крадучись на цыпочках он сразу подошёл к сидящему Ткачу и зашептал нагнувшись:

— Товарищ генерал, я ещё не успел, у меня сегодня сплошные совещания…

— Ты Петрову вручил уведомление? — прервал его лепет Ткач.

Сидоров оторопел. Он думал совсем о другом. И теперь вспомнил, что этот доставучий, как кость в горле, Петров служил на земле вместе с Ткачом. Как же он мог забыть?

— Так точно, я, — сказал он обречённо.

— Держи на контроле, чтобы через два месяца духу его здесь не было! Достал всех! — чётко произнёс Ткач, и почувствовал полное облегчение.

— Разрешите выполнять? — обрадовался Сидоров.

— Выполняйте!

Неожиданно для себя, оставшись один в кабинете, Ткач почувствовал, что это не он только что говорил с Петровым, стыдил за арест угонщиков и задержание мошенников. Ведь по сути дела Алексей выполнял свой долг и делал всё правильно. Почему же Ткач не посмел сказать ему спасибо? Поблагодарить за проделанную работу, принципиально выполненную на высоком профессиональном уровне. А вместо этого просто избавился от ненужных хлопот. Нашёл ту кнопку, которая удаляет ненужный, вредный файл, несущий в себе только беспокойство и раздражение.

Ткач помнил, что Петров был последний из сотрудников, которые раньше работали с ним и знали его, будучи операми. И теперь, нажав волшебную кнопку, он словно слил всю ненужную ему информацию и уничтожил её, оставшись теперь для всех генералом Ткачём.

Глава 6. Москва на проводе

Он снова достал из стола свою книгу и на минуту задумавшись, стал писать, чтобы окончательно удалить неприятные ощущения:

«…И, конечно, надо быть непримиримым борцом с беззаконием. А это не так-то просто! Когда коррупция насквозь проела весь государственный аппарат и разлагает правоохранительные органы. Очень трудно стоять на страже закона одному…»

Ткач, подумав, зачеркнул «одному» и написал:

«… честным милиционерам».

Мысль уносила его под облака:

«… Когда перед тобой стоит сотрудник, и говорит о том, что он всю жизнь посвятил борьбе с преступностью, что сказать ему в ответ, если ты знаешь, что он коррумпирован до мозга костей, а доказать этого не можешь? Нельзя даже намекнуть на то, что ты о нём знаешь. И пусть он жалуется на то, что жена у него умерла. И что теперь воспитывает двух детей. Что ему необходимо повышение по службе, намекая на свою благодарность. Я остаюсь непреклонен. Только холодная голова и горячее сердце могут помочь в такие минуты…»

В этот момент зазвонил телефон.

Ткач недовольно поморщился прерванному полёту вдохновения и взял трубку.

— Сергей Евгеньевич, Москва на проводе, — взволнованно сообщила Ольга, — Стариков хочет.

— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! — отрапортовал Ткач, вставая по стойке смирно и вытягиваясь в струнку.

— Да ладно, можешь сесть Сергей Евгеньевич, чувствую, что стоишь, — прозвучал в трубке знакомый голос, — кстати, ты не проставился ещё по поводу присвоения звания!

— Жду Вас, Андрей Петрович, без Вас ни-ни!

— Ну, недолго осталось. На днях появлюсь! Дело есть к тебе! Что там у тебя с Кондитерской фабрикой?

— Вроде ничего, — заволновался Ткач, — сейчас узнаю…

— Не надо узнавать. Думаю, если б что-то было, тебе бы доложили! Так ведь?

— Так точно! — обрадовался Ткач.

— В общем, слушай, — продолжил Стариков, — там к тебе ребята едут непростые из южного региона, у них ваша фабрика в должниках числится. Хотят её себе забрать. Так ты не чини им препятствий. Наверху всё согласовано. Хозяин — их земляк. Пусть они между собой и поговорят!

— А если хозяин не согласится? — спросил Ткач.

— Согласится. Там их бойцов двадцать, все в полной экипировке со стволами, в масках. Думаю согласится. Так ты уж не встревай! Пойдёт заявка по телефону, вышли дежурку и какого-нибудь полковника старого, чтоб на пенсию можно было проводить достойно. Кто-то же должен будет отвечать, почему в городе двадцать вооружённых бойцов и мер никто не принял?

— Вас понял товарищ генерал, — отрапортовал Ткач, но уже не так бодро, как в первый раз.

— Не грусти, — услышав понурые нотки в голосе Ткача, подбодрил Стариков, — всё окупится, твоя доля зачтётся на будущее! Ты же знаешь, если я сказал, значит так и есть. Ну, будь!

В трубке послышались гудки.

Ткачу стало неспокойно. Он снова сел за стол и придвинул к себе книгу. Стал писать:

«… Ни секунды покоя. Постоянно находишься в напряжённом состоянии. Ежеминутно поступает оперативная информация о совершённых и готовящихся к совершению преступлениях. Мало нам своих преступников — едут бандиты из южных регионов. И надо им противостоять. Быть повсеместно готовым к отражению атаки с любой стороны. Уметь направить свой личный состав в правильном направлении. Назначить умного, талантливого начальника. Вот и сейчас поступила информация о возможном конфликте на этнической основе. Конечно, я бы мог и сам возглавить группу быстрого реагирования. Но у каждого есть своё место в нашей службе…»

Он прекратил писать.

Ткач подумал, что надо бы заранее решить, кого отправлять на пенсию и, взяв трубку, набрал номер телефона.

— Привет Палыч! — обратился он к начальнику штаба, — кто у тебя сегодня дежурит?

— Полковник Калинушкин, товарищ генерал, — отрапортовал тот.

— Он на месте?

— Так точно, у себя в кабинете, вызвать?

— Нет, не надо, — ответил Ткач, — Если будут заморочки на территории, пусть готовится на выезд руководить!

— Есть, товарищ генерал!

Ткач довольный положил трубку. Он знал этого Калинушкина. Одно время даже вместе работали в уголовном розыске. А потом тот удрал с оперативной работы в штаб инспектором, надеясь на спокойную жизнь.

— Ну, вот и будет тебе спокойная, — усмехнулся Ткач, — на пенсии!

Он заглянул в ежедневник и чуть не ахнул — у него сегодня баня! Генерал — транспортник предложил познакомиться поближе.

Но в это время снова зазвонил телефон.

— Как чувствует зараза, — подумал Ткач о своей половине, беря трубку, и не ошибся.

На проводе была его жена.

— Ткач, тебя, во сколько сегодня ждать? — жёстко спросила она, — время уже семь часов, а ты ещё в кабинете торчишь. Мы же договаривались сегодня съездить в магазин, посмотреть рыбок в аквариум. А то скоро водорослями будем любоваться да жуками — плавунцами.

Ткач вспомнил, что совсем забыл про своё утреннее обещание.

— Дорогая, извини, пожалуйста, — начал он оправдываться, — сегодня никак не получается. Вот только отпустил людей, а надо ехать на совещание в транспортное управление. Давай попытаемся решить этот вопрос завтра.

Жена сделала паузу. Она явно была недовольна, но уже привыкла к этому. Затем продолжила:

— Если придёшь после двенадцати, на тёплый ужин не надейся. Я поставлю его в холодильник. И меня не буди.

— Хорошо лапочка, я постараюсь пораньше, — привычно соврал Ткач.

Ехать домой ему совершенно не хотелось. Жену Татьяну он не любил, хотя недавно справили пятнадцать лет совместной жизни. Праздника не было вовсе. Так, посидели в китайском ресторане вдвоем, и домой поехали. Сначала хотели свидетелей пригласить, да потом передумали. Вряд ли Кирюхины придут. Да и найти их непросто — сколько лет прошло! Потом подумали о родственниках, да те только настроение испортят. Тёща опять про своё здоровье канючить начнёт — мол, телеведущий Геннадий Малахов советует ей мочу пить и ещё чёрте что, и всё равно не помогает! Деверь — не пьёт вообще! Недавно из больницы после инфаркта. А свою мать надо из деревни везти, от огорода отрывать.

Пригласить друзей? Каких? Татьянины подруги вечно со своими просьбами лезут. А мои… кто теперь мне друг? Есть друзья у генералов? Наверно тоже генералы, не меньше. Вот поеду сегодня и подружусь! А то ведь будут завидовать, подставят. С этим делом надо разобраться на досуге. Были бы детишки — другое дело. Да бог не дал. Хотя не очень — то и хотелось. Трудные теперь времена детей воспитывать.

Года пролетели быстро, а о продолжении рода так и не вспомнили. К чему такой брак? Но и бросить жену не могу. Обещал на торжественных похоронах тестя-генерала о ней заботиться. Все друзья и однополчане ушедшего в мир иной это слышали. Многие из них в отставку пока не собираются. Влиятельные люди. Так что о переменах в личной жизни пока придётся забыть.

— Не всем же в любви жить, — рассуждал он. Да и кто в такую пору рожает? Кругом сплошной разврат и наркотики. Кто будет заниматься воспитанием детей? С мальчиком — того и смотри, чтоб в дурную компанию не попал, а потом от армии его освобождай. Девочки — сплошные шлюхи. В двенадцать лет рожают. Что за время!

Взять тоже Аньку мою. В два раза младше меня. Чего прицепилась? Ну, я — другое дело. Говорит: любовь. Врёт верно. Кто бы ей квартиру с обстановкой за любовь подарил? Может зря на неё записал? Взбрыкнёт и уйдёт с ней к малолетке. Да нет, не уйдет, знает — под землёй сыщу и башку откручу. Ну а на кого было оформлять квартиру-то? На родственников нельзя. Узнают в Москве — скажут коррупция. Андрей Петрович по головке не погладит. Да ещё и попросит поделиться. Да ладно, что-то я себе наворачиваю. Меня уж заждались верно.

Секретарши в приёмной уже не было. Ткач позвонил водителю и стал спускаться вниз.

По дороге встретились несколько оперативников в бронежилетах с автоматами собирающиеся на задержание. Они быстро пробежали мимо, гремя металлическими пластинами зелёных панцирей, едва не задев генерала.

— Надо им сделать отдельный вход в здание, — подумал Ткач, — Открою чёрный ход — пусть там бегают. А то ненароком ко мне солидные люди пойдут, а эти здесь со своими железяками. Да и так, нечего здесь по первому этажу шляться. Хотя надо бы как-то это обставить поинтеллигентнее, чтоб жалоб не было.

Тут ему в голову пришла замечательная мысль, от которой он даже вздрогнул:

— Надо подсказать шефу, чтобы отремонтировал выход во двор, и сделать там дополнительный пропускной пункт. А то он не знает, куда бабки государственные ещё вложить, чтоб откат получить. Вот обрадуется!

Чёрный гелендваген уже стоял у подъезда. Его намытые и отполированные бока отражали малейший всполох света, оказавшийся в радиусе пятисот метров. Ткач сел на переднее пассажирское сиденье.

— Привет Костя, — обратился он к своему водителю, поехали в баню транспортников под центральным мостом. Знаешь где?

— Есть, товарищ генерал! — бойко ответил водитель, — Найдём!

В это время, видя, что джип собирается отъезжать, гаишники перекрыли проспект.

Чёрная квадратная карета неторопливо развернулась через две сплошные и, включив проблесковый сигнал, рванула к ближайшему перекрёстку.

Глава 7. Водитель

Власов Константин Сергеевич стал личным водителем Ткача меньше года назад. Пришёл из управления по борьбе с организованной преступностью, где служил опером. Имел высшее образование и капитанское звание. А ещё он имел хороший нюх на людей. Чувствовал, кто в гору пойдёт, а кто с неё. Гордился очень, что смог из деревни в люди вырваться и всем об этом рассказывал.

Пока боролся с организованной преступностью, умыкнул для себя несколько ларьков в центре города и две кафешки у станций метро. Так что зарплата милиционера служила гарантией пенсии. В очередной раз почувствовав, что назревает реорганизация, решил, что пора держаться поближе к начальству. Узнал, что водитель Ткача пьяный разбился ночью на служебном БМВ, предложил его заменить. В кадрах сопротивлялись — говорили, что не положено офицеру на должности прапорщика сидеть. Но не долго — подарки своё дело сделали. Главное, что всё произошло вовремя, поскольку через месяц после этого управление по борьбе с организованной преступностью за ненадобностью расформировали.

— А как же иначе? — думал Константин, всё к этому шло! Бизнес поделили, а вновь приходящие штыки ничего не имеют. Начинают старших задирать, в собственную безопасность доносить. Чем ещё заниматься? За раскрытие обычных преступлений в отношении граждан никто не напрягает.

Организованную преступность стали называть самодеятельностью, а сами превратились в организованную преступность.

Власов чувствовал себя спокойно. И за бизнес свой не волновался. Хотя фамилии его ни в одном учредительном или договорном документе не стояло, все участковые, и местные борцы с экономической преступностью знали, чья это вотчина. Теперь, когда Ткач стал генералом, Власов ожидал к себе очередь из попрошаек. В связи с этим ожидалось повышение благосостояния. Кому как не своему водителю может довериться хозяин?

За прошедший период Костя уже практически всё узнал о Ткаче, а поскольку поначалу возникали вопросы в собственном бизнесе, пришлось рассказать и о себе. Ткача, Костины ларьки и кафешки с транзитными посетителями не заинтересовали. После чего Власов очень даже зауважал своего шефа.

Из разговоров с другими водителями членовозов, он знал, что иногда те начинают использовать бизнес своих подчинённых и даже пытаются войти в долю.

— Здесь птица высокого полёта! — говорил Константин своей жене о Ткаче и не ошибся.

В благодарность за это Власов готов был хранить все тайны своего шефа до гроба и выполнять все его указания безропотно.

Вёл машину он всегда уверенно, не торопясь. При необходимости включал мигалку и сирену.

Такая езда нравилась и Ткачу. Не суетливая с достоинством. На торпеде висела радиостанция. При необходимости Власов связывался с постами ГИБДД и те заранее останавливали дорожное движение, пропуская джип.

В такие минуты Ткач особенно остро чувствовал свою значимость. Он глядел сверху на стоящие в пробке российские лохматки и навороченные иномарки с крутыми номерами. Ему казалось, что вот именно здесь и сейчас эти суетящиеся в салонах и спешащие по своим делам водители и пассажиры должны в полной мере ощутить, то, что все они равны перед законом. Именно то, что гарантирует конституция нашей страны.

— Сергей Евгеньевич, разрешите вопрос, — наконец решился прервать раздумья генерала Константин, — вам не надоело трястись на этой табуретке? Жёстко ведь! Говорят, начальник управления заказал десять БМВ последней модели на полном фарше. Так может, выделят нам одну. А джип оставим для охоты или снежной зимы!

— Вообще-то можно! — согласился Ткач. Если Москва промолчит. Сам знаешь, в министерстве с деньгами напряжёнка.

Ткач знал об этой закупке, и факт её держал про запас. Кто-то слил информацию в прессу, и там пытаются раздуть скандал — почему вместо ста жигулей для оперсостава, главк закупает десять иномарок для неизвестно каких начальников.

Ткач хотел понять, куда качнётся маятник Москвы. Ведь пара машин уходила им. И надо было вовремя принять ту или иную сторону. Во всяком случае, его устраивали оба решения. Либо получит машину, либо будет ещё один камень в огород начальника.

Несмотря на то, что машина была совсем новая, чувствовалось, как периодически по корпусу идёт судорога от несильных ударов колёс попадающих в асфальтовые выбоины. Это не мешало думать.

Как-то последнее время Ткач всё чаще стал задумываться над своей жизнью. И дело совсем не в том, что она ему не нравилась. Просто ему всегда казалось, что она будет другая. С каждой вешкой пройденного пути, ему казалась, что вот-вот она свернёт и пойдёт по тому направлению, о котором он всегда мечтал. Которое чувствовал перед собой, но не мог нащупать. Каждый раз, выходя на новую высоту, а оно именно так и было, потому что карьера его повсеместно шла в гору, он понимал, что это снова не то. Быть может это «не то» и заставляло его двигаться всё активнее?

Изредка в голову приходила мысль — остановиться. Просто сесть и подумать. Постараться почувствовать кто он, где он и что творит. Нужно ли ему это. Но с каждым годом времени на такую возможность оставалось всё меньше. Всё чаще от вынужденного напряжения и увеличивающейся скорости, всё впереди начинало мелькать. Словно бегущие сверху вниз кадры незнакомого фильма, делавшие Ткача похожим на белку в колесе — перебирающую своими быстрыми лапками деревянные спицы, не в силах застопорить это замкнутое чёртово колесо, которое сможет остановиться, только когда одна из опор сломается, и она провалиться с разбегу в образовавшийся промежуток. И тогда застряв в таком неуклюжем положении, как препарированная лягушка, сможет реально обо всём подумать. Всё взвесить и принять решение. Но сможет ли он выбраться из этого провала? Успеет ли? А может те, бегущие за ним, даже не заметят, что кто-то провалился и ему нужна помощь. Просто наступят по разу, распластав как тесто, и укатают его в тропку. Сделав из него частичку того крутящегося колеса, по которому некое время назад он бежал сам.

Но пока ступени под ногами ещё крепки. С боков и сзади напирают конкуренты. Думать некогда — дави на газ!

Он посмотрел влево на сосредоточенно ведущего автомашину Константина и подумал, что верно он уже нашёл свою веточку в этой жизни и просто её охраняет от посягательств соседей. У каждого в этой жизни своя высота.

Наводя справки про своего будущего водителя, Ткач узнал, что тот был спокойным и умным опером. Показателей с управления по борьбе с организованной преступностью практически не требовали. Работали они, в основном выполняя заказ особо рьяных высоких чиновников, заботящихся о своём имидже, коммерсантов, приближённых к руководству, а частенько и сами вписывались в решение коммерческих споров, повышая собственное благосостояние.

Не обогащались только ленивые и пьяницы. Были ещё идейные, честные сотрудники, но те рано или поздно наступали кому-нибудь на мозоль и благополучно переводились в другие структуры, чаще — в уголовный розыск.

Константин к идейным не относился. А судя по нажитому, то и к пьяницам с лентяями тоже.

Своё состояние он нажил легко. Бандиты, которые были с головой, своих бизнесменов любили и охраняли как курочку Рябу. Основная же масса была временщиками. Доила бизнесменов по полной. Разводила их на деньги. Сами устраивали проблемы через своих корешей, а потом сами же их решали, заставляя бизнесменов продавать свои машины и квартиры.

Вот тогда с последней надеждой шли бедняги к милиционерам. Уголовный розыск, вечно занятый раскрытием грабежей, разбоев и угонов, с удовольствием отправлял бизнесменов в Управление по борьбе с организованной преступностью, где времени было предостаточно, и частенько сажали бандитов за вымогательство, взамен получая долю в бизнесе. Именно таким способом и попали к Власову кафешки и ларьки.

Длилось это не долго. Безголовые бандиты сошли на нет. Остались умные. Вошли в бизнес и превратились в преуспевающих коммерсантов, которым нужно спокойствие и развитие. В малом бизнесе установилось видимое равновесие. Глядя, как зарабатывают милиционеры, за дело стали браться чиновники, используя свой административный ресурс, но их интересовал уже крупный бизнес.

Ткач чувствовал, что именно в этот передел его всё время пытаются затащить и отчаянно сопротивлялся. Эпизод с кондитерской фабрикой под кураторством Андрея Петровича, ему совсем не нравился.

Машина съехала с моста и, завернув мимо автомойки, въехала внутрь открытых ржавых железных ворот.

Глава 8. Баня

Баня располагалась под мостом. От начала виадука до того места, где он уже нависал над железной дорогой. Как она могла уместиться на таком небольшом пространстве, оставалось загадкой. Снаружи её прикрывали ржавые ворота для заезда автомашин в ремзону. Оттуда невзрачная дверь вела в потаённые кладовые.

Всё здесь было натуральное. Мраморные стены и пол, музейным полумраком скрывали свою истинную цену. Казалось, что ты попал в неучтенные фонды, заполненные экспонатами мировой культуры. В нишах журчала вода из фонтанов в виде греческих статуй. Сверху висели хрустальные люстры. Огромный бассейн бурлил водой, насыщаемой кислородом.

Отсутствие окон навевало мысль о подземном царстве хозяйки медной горы Бажова или современной игры онлайн, с выбегающими из-за угла чудовищами. Становилось не по себе. Вот-вот за тобой захлопнутся стены и никакой «Сим-сим» не поможет. Наверно так оно и было.

Ткач подумал, что это похоже на его жизнь, в которую он однажды зашёл с чёрного хода и с удивлением обнаружил, что изнутри она может выглядеть совершенно по-другому. И пока он осматривался и примерялся, время вышло. Вернуться уже никак — дверца захлопнулась, пароль забыт.

Баня принадлежала генералу транспортного управления. И хотя это помещение сдавалось в аренду некой фирме под мастерские и мойку, все приглашённые знали кто здесь хозяин.

Это был старинный друг тестя Сергея — Журов Поликарп Афанасьевич. Ему было под шестьдесят. Среднего роста. Плотного сложения с волевым подбородком, он мог олицетворять в кинематографе образ настоящего силовика. Если бы не голубые глаза. В сочетании с жесткой мочалкой чёрных как смоль крутящихся мелким бесом волос, они казались совершенно беспомощными.

Журов присутствовал на похоронах и, как все, обещал заботиться о семье Ткача. Хотя он и не представлял тогда, чем сможет помочь, поскольку чувствовал, как шатается кресло под ним самим. Но отставать от других не стал.

Генерал-майор Журов устал ждать очередного звания. Молодые наседали со всех сторон, и пять лет назад он решил просто пожить для себя. Купил себе однокомнатную квартиру и стал жить с молодой девушкой, которую привёз с отдыха на Иссык-Куле. Он не любил современные вертикали, о которых тындычил президент, поскольку они быстро возникали и ещё быстрее разрушались.

Постоянным оставались только старые добрые знакомства.

Чтобы не затеряться совсем в этой тасуемой часто сменяющимися министрами колоде, он приглашал к себе в баню руководителей силовиков и своих знакомых — солидных бизнесменов, которые сколотили состояние на железной дороге. Он бы и не впутывал в общение гражданских лиц, но кто-то же должен был организовать стол и обслуживание по высшему разряду!

Все последние годы Поликарп жил, как ему казалось, на компромиссе. Избегая ссор и конфликтов. Он отдал жене карточку, куда переводилась официальная зарплата, и та его не доставала. Дети были уже взрослые, жили отдельно. Они не поняли поступок своего отца, но видя, что мать не в обиде, продолжали изредка навещать Поликарпа, приглашая его на дни рождения и другие праздники. Журов не отказывался, приходил один, но ненадолго. Внизу в машине его всегда ждала Гуля.

Баню Поликарпу отдал его знакомый вор в законе Гурам, когда почувствовал, что прибыли она не приносит. Сиженная молодёжь, один раз сюда попав и узнав, кто хозяин, отказывалась платить, ссылаясь на воровское братство.

Вот и придумал Гурам байку о том, что за последнюю ходку ему срок «скостили», а в зачёт баню забрали. Молодой криминалитет возмущался недолго. Как увидели на воротах милиционера — стали платить.

Соответственно, доля от прибыли и немалая, шла Журову. Были кроме этого у него и другие источники доходов. Такие, как торговцы в поездах, гостиницы в старых вагонах, брошенных в тупиках, вокзальные ларьки.… Но здесь он не совался. Грамотно расставленные руководители всегда делились с ним прибылью. Периодически приезжали с министерства гонцы с проверками, намекали на необходимость пополнения московского бюджета. Но Журов только кивал головой, а на коллегии и другие мероприятия возил руководителям подарки. Деньги заносить не умел.

Гурам, через своих людей комплектовал баню обслугой и продуктами. Когда надо присылал девчонок. Сам тоже изредка заглядывал, знакомясь с приглашёнными попариться генералами и другими руководителями силовых структур.

Журов любил свою форму и даже в баню приезжал в генеральском кителе, в отличие от тех, кто по новой моде скромничал, боясь попасть в прессу.

На сегодня он пригласил Ткача — исполняющего обязанности начальника городского управления. Ходили слухи, что сам начальник, был уже пару месяцев на больничном. Хотя и вёл у себя заочно какой-то ремонт. Никто не собирался помочь ему остаться в должности.

Москва считала, что он не перестроился: когда от силовиков потекли рекой деньги в Москву, он по — старинке продолжал возить дорогие подарки, коньяк, виски, сувенирное оружие. Там решили, что он скряга. Журов предполагал, что впереди его ждёт такая же участь.

До Журова доходили слухи, что заместитель начальника управления — Ткач, в отличие от своего руководителя, держит нос по ветру. Знает, что почём и не стесняется заносить куда нужно. Один раз они виделись на похоронах тестя Ткача, а потом несколько раз на совещаниях в министерстве. Но дружбы пока не возникало — возраст был разный, а соответственно и отношение к службе другое. И теперь Журов пригласил его познакомиться поближе в узком кругу — может пригодиться!

Вместо компьютерного монстра, при входе Ткача встретил майор милиции и проводил в гостиную. Журов вместе с тремя своими приятелями уже сидели в центральном холле, завёрнувшись, словно бугристые клумбы, в цветастые простыни. Закусывали чёрной икрой, черпая её общей ложкой из литровой банки. Размазывая по горячей булке, предварительно пропитанной сливочным маслом. Нарезки рыбы, колбас и сыра оставались нетронутыми. Молодые ребята южных кровей расставляли овощи и фрукты.

Журов сидел с краю и легко поднялся навстречу гостю, круглое лопоухое лицо которого, снова, как и в предыдущие встречи, напомнило ему кого-то из знакомых.

— А вот и будущий начальник главного управления пожаловал! — искренне обрадовался он, представляя друзьям Ткача, который прикинувшись смущённым, озирался по сторонам, — прошу любить и жаловать!

Генералы попытались встать.

Самый толстый из них, генерал Минюста Игнатов, стал шарить ногой соскочившие под столом шлёпанцы. Но потом, бросив это безнадёжное дело, опёрся о стол левой рукой, и, оторвав от кожаного дивана свою задницу, протянул правую для приветствия. При этом простынь распахнулась, и он голым круглым животом, покрытым редкими длинными волосами, чуть не опрокинул стол. Смутился. Поздоровавшись, снова плюхнулся на место, запахиваясь.

Сидевший слева на диване долговязый, но с хорошей выправкой, генерал таможенной службы Ефимов Семён Борисович легко вышел из-за стола и протянул Ткачу жилистую загорелую руку.

— Рад Вас видеть в нашей компании произнёс он, блеснув множеством золотых коронок на зубах. Улыбка ещё более состарила его продолговатое лицо, углубив морщины у носа и глаз.

— Хватит тебе улыбаться, — пошутил подошедший руководитель университета МВД Кудашкин Максим Николаевич. Коренастый, невысокого роста с приспущенной простынёй на плечах, оголившей накаченные бицепсы, которыми он хвастливо поигрывал, периодически напрягая.

Он протянул свою мощную клешню, почувствовав как ладонь Ткача, похожа на тесто готовое просочиться сквозь пальцы его дружеского рукопожатия, не рискнул выразить таким образом свою симпатию. Подумав, что молодёжь пошла хилая, сказал:

— Очень рад знакомству!

— Сначала переодеваться, товарищ генерал, — обратился к Ткачу Журов, с улыбкой спасая положение, и жестом пригласил пройти в раздевалку, — Не обращайте внимания, Кудашкин у нас маньяк по тяжестям и ещё по кое-кому!

Проходя коридорами, объяснял:

— Вот здесь один туалет, здесь другой, комната отдыха, ещё одна комната отдыха, бильярдная…

Раздевалки было две. Обставлены одинаково просто: десяток шкафчиков, скамейки с мягкими сиденьями, на стенках — зеркала, тумбочки со стопками банных полотенец и простынями. Тут же у входа как на параде выстроились по ранжиру резиновые шлёпки.

— Это — женская, — сказал Журов, — а нам сюда.

И завёл Ткача в раздевалку, где чувствовалось, что порядок уже нарушен.

— Выбирай любой пустой шкафчик и раздевайся, — сказал он, — бери полотенце или простынь, что больше нравится и присоединяйся к нам. После чего вышел, оставив Ткача одного.

Сергей Евгеньевич снял одежду и повесил в шкаф. Одел шлёпанцы.

Посмотрев на себя в зеркало, увидел небольшой, но явно выделяющийся круглый живот, уже начинающий провисать и еле видимый рельеф плечевых мышц. Подумал, что надо бы походить в спортивный зал. Но затем, огорчённо махнув рукой, обернул вокруг себя простынь и направился в гостиную.

Когда все расселись, Журов представил присутствовавших по должностям, а затем предложил выпить.

— За встречу, и знакомство — сказал он, наполнив рюмки и, обернувшись к Ткачу, добавил, — опоздание прощается только в первый раз!

Сергей Евгеньевич виновато улыбнулся.

— Ваш бункер, товарищ генерал, днём с огнём не сыщешь! — как комплимент произнёс он.

Все одобрительно заулыбались.

— Скромность и неприметность всегда украшают! — в тон Ткачу ответил Журов.

Выпив водку, он ощутил, как спиртное зажгло в груди и приятно растеклось в стороны, постепенно утихая и расслабляя организм. Это радовало.

Поликарп Афанасьевич хорошо помнил времена, когда это жжение долго не проходило, продолжая усиливаться так, что, казалось, от него загорится кожа, а потом рубашка.

В первый раз это случилось в морском порту. Когда у него на глазах арестовали весь пришедший груз. Целый пароход шмоток — контрабанды из Китая. Этот великий трудяга — супертраулер, вместо того, чтобы бороздить морские просторы в поисках и лова рыбы, был набит под завязку картонными коробками. Даже в морозильных камерах, вместо алюминиевых поддонов лежали перевязанные скотчем тюки. Под сине-красным флагом Камбоджи, корабль сиротливо стоял у причала, слушая, как поднимаясь по железной лестнице, стучат кованые сапоги целой роты вооружённых пограничников, вызванных таможенниками. И каждый их шаг с удвоенной силой бил Журова по лицу, по голове, в живот.

По документам груз принадлежал ФСБ и направлялся на её воинские склады. Ответственным за безопасность товара в порту был заместитель Журова — полковник Березин, у которого имелось предписание. Ехидная улыбка Березина, снискавшая ему славу проницательного и мудрого руководителя, сошла с лица, как только «запахло жаренным». Он стоял бледный, пальцами правой руки приглаживая усы. Рука вибрировала, тем самым топорща жёсткие волосы в разные стороны.

Теперь Журов вспомнил, на кого похож Ткач своими редкими кошачьими усами и круглым лицом. И от этого воспоминания, что-то передёрнулось внутри. Словно не выполнил он давнего своего обещания и никогда больше уже не сможет выполнить.

— Что же это твориться, Афанасич, — дрожа голосом, тихо причитал Березин, стоя на причале, доставая телефон из кармана пальто, — кому звонить — то?

— Сам знаешь кому! — строго отозвался в ответ Журов, правой рукой поглаживая начинающую зудеть грудь.

Березин был на десять лет младше Журова. Из молодых и прытких руководителей. Его поставили заместителем после того как сам Журов наотрез отказался участвовать в контрабанде. Это было условие: либо сам, либо ставим тебе молодого заместителя, но ты его не трогай! Журов и не трогал его. Знал, сколько верёвочке не виться, а кончик всё равно найдётся. И глядя на активность молодого зама, любил его жалеючи. Словно чувствовал, что придётся заботиться о его семье, о детишках маленьких.

За два года помогая Березину советом, или просто прикрывая, он и сам невольно оказался замешанным в этом деле. Возможно, так и было всё задумано. Стал получать небольшую долю. А как отказаться? Если уже только уши остались торчать из этих махинаций.

— Что грустишь старина? — часто обращался к нему Березин, когда видел грусть в глазах Журова, — Чёрт не выдаст, свинья не съест. У нас ведь всё схвачено! Посмотри, какие люди в колоде!

Широкий в плечах, с постоянной ехидцей на губах, Березин до последнего не верил, что в схеме случился сбой. И только оказавшись в камере, стал передавать через адвоката слёзные письма. Грозился рассказать обо всех, если его не вытащат. Зря он это делал. Вытащили… вперёд ногами. В тюрьме оформили как суицид.

Хоронили торжественно. Под залпы автоматных выстрелов. Суда не было, и никто не мог назвать его преступником. Жене и детишкам назначили положенную пенсию. Журов помогал деньгами, как мог. Выдавал каждый месяц, пока дети были маленькие. Она не спрашивала откуда. Отводила взгляд в сторону, молча брала и уходила. В её отсутствующем взгляде, беззвучном уходе ещё громче, чем в истерическом крике звучал упрёк за брошенного в беде товарища. Каждая встреча с ней карябала Журова внутри. Отдирая задраенные временем кингстоны, выпуская наружу боль и то, что с годами он научился прятать на, казалось, недосягаемой глубине своей души. Как мог он оправдаться? Что объяснить ей и её детишкам?

Контрабандную схему перекинули на Дальний Восток, и похоже все волнения ушли безвозвратно.

И вот теперь в лице Ткача Поликарп увидел знакомые черты своего бывшего заместителя. Только тому приходилось свои усы топорщить, а у Ткача, они торчали в стороны постоянно, словно наклеенные.

Журов отвлёкся от своих мыслей:

Водка уже была налита в стопки. Все чокнулись.

— Пока не началось! — сказал Журов любимый тост своего бывшего зама.

Глава 9. Застолье

После небольшой паузы, заполненной постукиванием мельхиоровых ложек о стеклянную банку с икрой, аппетитным причмокиванием и парой тостов, разговор продолжился. Все ели только икру и овощи.

— Ну, Сергей Евгеньевич, расскажи, как проходит министерская проверка?

Ткач оторвался от еды. Но проглотить очередную порцию икры не успел и отвечал дожёвывая:

— Да пошли они все! Что им надо я не пойму. Собрали со всех деревень шушеру, и организовали комплексную бригаду. Хорошо хоть москвичей поставили старшими. Они думают, им из районов выделят наиболее опытных, как просили. Выкуси, дают тех, кто не нужен, или оказался не у дел. Ну, кто же хорошего сотрудника отдаст? Чтобы потом его ещё и в министерство пригласили работать? Слава богу, там у них с квартирами тоже напряжёнка. А то многие бы уехали заполнять чиновничий некомплект.

Завтра приезжают уголовный розыск проверять. А за ними — руководитель бригады. Какой-то полковник, Сорокин Михаил Фёдорович. Не слышали о таком?

— Сорокин Миша? — спохватился Кудашкин Максим Николаевич, руководитель университета, — Опять всплыл на поверхность непотопляемый авианосец! Губастенький такой. Помню, помню, как он галстук любил затягивать перед выступлением, чтобы себя дисциплинировать. Речь сразу начинала звучать отточено как крупнокалиберный пулемёт. Ни на что не отвлекался. Только шея багровела и наливалась, а он всё затягивал. Я всё время боялся, что он себя так задушит. Ха-ха! Но когда-нибудь это произойдёт!

Кудашкин был невысокого роста, но крепок в кости и плечист. Несмотря на свои пятьдесят, не переставал периодически у себя в кабинете поднимать гантели. Шутя подкидывал пудовую гирю. Любил поигрывать перед зеркалом мышцами. Редкие волосы на голове, старательно прилизанные к затылку только акцентировали внимание на выглядывающей из-под них не ровно блестящей, словно подкорректированной рубанком лысине.

— Да я ж его знаю как облупленного, — продолжал Максим Николаевич, — Он лет пять подряд засовывал ко мне бесплатно своих подопечных, из налоговой полиции. Ссылался на их некредитоспособность и давя на мою гуманность.

Открыли с ним под эгидой университета фирму типа общественного фонда оказания помощи правоохранительным органам. Сейчас уже не помню точного названия. Арендовали склад в центре города. Налоговики стали туда свозить изъятый у комерсов товар. А мы деньги снимать за хранение. Весёлое было время! Правильно изъяли или не правильно — нас это не касалось. Сутки прошли — давай денежку. Года два работали так. Я себе отличную квартиру в центре купил.

И надо было кому-то оперишке из уголовного розыска всё это раскопать! Якобы его агента ни за что обули. Товар вывезли и незаконно деньги требовали в налоговой полиции. Он взял да и записал всех. Плёнку направил в Городскую прокуратуру. Шума было! Даже кого-то из налоговой полиции арестовали. Они ведь тоже с этого денежки имели. Из столицы команда приезжала меня снимать! Не тут-то было! Не они ставили, не им и снимать меня! Ха! Отделался выговором. Ну и, конечно, денег пришлось занести немеряно куда надо. Сорокина сразу как корова языком слизала.

Вдобавок к этому, потом оказалось, что он с сотрудников за поступление по трёшке бакинских снимал. Такой подлости я не перенёс. Сволочь оказался! Вычеркнул его телефон из памяти. Так что Серёга, будь осторожней с ним! Налоговую полицию к тому времени расформировали, а в милицию его не взяли, видать не только меня обидел. Подался в коммерсанты. Бредил быть генералом! Видимо жизнь ему ещё один шанс дала!

— Ха-ха-ха! Если только «жизнью» назвать какого-нибудь корешка из управления кадров министерства, которому он денег пообещал за восстановление! — неожиданно, тряся жировыми складками пол прилипшей простынёй, загоготал Игнатов — генерал Минюста.

— Вечно ты всё опошлишь, Олег Геннадьич! Посмотри, как тебя разнесло. Все от зависти худеют, а ты только поправляешься! — отозвался на его реплику Журов.

— Да не от зависти. С чего ты взял, что я завидую? Не помнишь, как нам эти погоны доставались. Ну, были небольшие приписки. Коньяк в коробке. Но основное-то — служба! Как мы своих гоняли и себя не жалели? Народу нет, а перекрывать надо. Всех ставили под ружьё. Даже вспомнить сейчас страшно! Денег за переработку не платили, говорили всем: за Родину стараетесь!

— Только ты, Олег, что-то с передовой пошёл тюрьмами командовать! — подколол его Журов.

— Родина сказала, и пошёл! — отрезал Игнатов.

Расправив простынь, он ещё крепче завернул своё тело в простынь и обиженно замолчал.

Игнатов не любил вспоминать свой перевод в другое министерство.

Что с ним тогда случилось? Казалось, что всё ополчилось против него. Сын потерял речь. Загуляла жена. Она к тому времени стала помощником прокурора, получила квартиру и приходила домой, когда хотела, ссылаясь на работу. А он оставался всё тем же рядовым сотрудником управления уголовного розыска и уже подчинялся своему бывшему напарнику Фролову Сергею, который стал руководителем отдела и чихвостил его за все промахи наравне с молодыми. Особенно доставалось за прогулы по пьянке.

Непонятное чувство, смешавшее в себе разочарование в службе, неприятности в семье, неудовлетворённость в работе, и летящие года подвинуло его к стакану, после которого всё становилось на свои места. Напиваясь в стельку, он очень ясно понимал, что его бывший напарник — карьерист и отъявленный негодяй. Что теперь, став начальником, придирается по всяким пустякам, унижая перед молодыми сотрудниками. Показывает свои амбиции. Подвергая авторитет Игнатьева сомнению, уничтожает былые заслуги. Забывая, как они вместе сидели в засадах, и брали вооружённого преступника. Скорее всего, добивается, чтобы Олег уволился, унеся с собой все промахи и недоработки, которые, конечно, имели место быть. А так же случаи, когда они, вдвоём не стесняясь подзаработать, ездили на стрелки, оказывая помощь бизнесменам, прикрывали друг друга!

Кто теперь об этом вспомнит? А если Игнатова убрать из управления, то и начальник будет совершенно чист и незапятнан перед своими молодыми бойцами. Сможет начать новый этап восхождения по карьерной лестнице. Тема-то известная!

— Так все поступали, и будут поступать! — думал он.

В этот период Игнатов и встретил давнего приятеля перешедшего на службу в управление собственной безопасности и ставшего там большим начальником. Шалая мысль об отмщении запала в душу за их очередным застольем: вот где он сможет использовать имеющуюся информацию в отношении своего бывшего напарника.

Через месяц он уже был на новом месте. И ничего не надо было разыскивать, добывать, выспрашивать. Стоило просто заглянуть в свою память. А потом выложить на листок бумаги весь компромат, предварительно исключив из него себя, и дело готово! Посадить Фролова в тюрьму и сделать показатели нынешнему начальству — что может быть прекрасней, чем убийство этих двух зайцев?

Но видимо пословица не зря существует так долго. Она оправдала своё предназначение. Долго Игнатов возился со своей разработкой. Следил за бывшим шефом, прослушивал его телефоны, подставлял ему стукачей для знакомства. Ничего не получилось. В компьютерной базе остался внесённый им, не подтверждённый компромат на Фролова, а в душе собственный позор неудачника.

Со временем эта информация просочилась к большинству оперов знавших Олега. Шила в мешке не утаишь. Смириться с поражением Олег не желал. Хотелось ещё раз попытаться проявить себя перед новым начальством.

Тогда Игнатов вспомнил, что в год ухода из отдела, он вместе с Фроловым ездил в морг, где совершили подлог.

Саша Полевой, сотрудник их отдела, разбился на своей «волге» ночью. Как раз когда возвращался с пьянки от Игнатова. Занесло на повороте и прямо стойкой двери на столб. Ударился виском — смерть была мгновенной. Остались у него двое детей малолетних и родители пенсионеры.

Фролов вызвал в кабинет Игнатова, которому ещё продолжал доверять.

— Государство у нас богатое, — сказал он, — пусть о детишках позаботится. Если установят спиртное в крови, ни страховки, ни нормальной пенсии по гибели кормильца не получат. Поедем в морг к экспертам, подменим кровь. Конечно, это противозаконно, но дети-то здесь причём? Думаю, нас поймут!

Игнатов согласился и они поехали. Непосредственно договаривался обо всём Фролов. Его действительно поняли, и вскоре жена Полевого получила страховку и регулярную пенсию.

Вот этот-то подлог и вспомнил Игнатов. Кинул в Москву бумагу. Оттуда комиссия мгновенно прилетела по такому случаю. В морге всё перевернули вверх дном. Эксперты не знали, куда деваться от свалившихся на них сотрудников собственной безопасности. Все переговоры прослушивались. Доказали, что образцы крови подменены. Что в крови Полевого было три промилле алкоголя. Но установить чей-то умысел не представилось возможным. Все сходились на том, что произошла ошибка, досадная случайность. С тем проверяющие и уехали.

По итогам проверки вынесли решение о незаконной выплате страховки. Но паровоз ушёл! Деньги возвращать было неоткуда — с детишек много не возьмёшь. И дело спустили «на тормозах». Виновник оказался один — Игнатов. Который поднял шумиху, задействовал целый штат сотрудников, использовал море техники и ничего не добился.

Бывшие коллеги из уголовного розыска всё узнали, но ничего ему не сказали. Просто перестали общаться. А новые руководители, санкционировавшие данные мероприятия, свалили всю вину за провал операции на Игнатова, а заодно и совесть решили свою почистить, предложив ему поискать работу в другом месте.

Когда в очередной раз управление собственной безопасности стали чистить от неугодных, Олег попал в первые ряды уволенных.

Никто не хотел брать его на службу. И только тюремное начальство, соблазнившись оперативным прошлым Игнатова, пригрело у себя. Управление исполнения наказания всегда имело слабые оперативные позиции, и Олег со своим многолетним опытом оказался в фаворе. Помогла чистка высшего руководства погрязшего в тюремной коммерции.

Игнатьев догадывался, что Журов знает эту эпопею, но не распространяется. Так, намекает изредка. Умный мужик. Сам знает, пока до генеральского звания доберёшься, что только не случится с тобой. В каких только передрягах не побываешь. Конечно, приходилось и подличать. А что делать? Это полковников теперь как собак не резанных. Если постараться, про каждого генерала можно собрать такой компромат! Но надо ли это? Как пел Владимир Высоцкий: «… пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет…».

Застолье, с перерывами на короткие дружеские споры продолжалось.

— А что, Сергей Евгеньевич, не хочешь дубового веничка попробовать? — обратился Кудашкин, играя мышцами под обтянутой простынёй, к разомлевшему в кресле Ткачу.

— С удовольствием! — откликнулся тот, — а что есть хорошие парильщики?

— Лучше некуда! — обрадовался Кудашкин, предчувствуя как оторвётся на этом здоровенном молокососе, — Венички верно уже запарены. Иди, грейся. Парилка за бассейном направо!

Ткач вышел из гостиной, обошёл бассейн с голубой водой, похожей из-за переполнявших её воздушных пузырьков, на глицерин. Зашёл в парилку и, скинув простынь, лёг на полог.

Он любил прижиматься голым телом к нагретому дереву. Когда температура поднимается выше ста градусов, главное не ошибиться. Прижаться к доскам можно только один раз и остаться в таком положении. При любом изменении тела, кожа начинает обжигаться. Он чувствовал, как жар идёт внутрь тела, выдавливая из организма все накопленные вредные бактерии, а вместе с ними нервозность и усталость. Разогретыми досками высасываются болезни, жизненные неурядицы и стрессы. Вместе с потом, скатываются былые неприятности, очищая организм, мобилизуя его для последующей борьбы за существование.

Веники были плоские словно опахала. Кудашкин умел с ними работать. Ткач лежал закутанный в саван горячего воздуха, сдвинув на лоб белую войлочную шапку, освободив для лечебной процедуры шею. В последнее время на ней отражались все неурядицы и неврозы, делая её неповоротливой.

В последние несколько дней Ткач совершенно не высыпался дома. Татьяна постригла в клинике своего персидского кота по имени Мартын, и тот, балдея от приобретённой лёгкости, начал просыпаться с рассветом часа в четыре и будить постояльцев благодарным громким мурлыканьем. Ткач пытался запереть его на ночь в туалете, но Татьяна сказала, что это не эстетично. Тогда он предложил закрывать его в гостиной. Но жалостливое сердце жены не могло вынести настойчивого корябания кота в дверь и Ткачу приходилось засовывать голову под подушку пытаясь уснуть. Пересчитывать с закрытыми глазами то овёц, перегоняя их из одной отары в другую, то лошадей в кошаре.

Сегодня Ткач решил нести своё распаренное очищенное тело к Аннушке, своей любовнице. Как казалось Ткачу — только там его могли оценить.

Глава 10. Анна

Анюта была моложе Ткача лет на двадцать. Жила на окраине города в покосившейся деревянной лачуге. При входе в дом, на фасаде красовалась облезлая доска с надписью «Охраняется государством». Раз в год кто-то приходил от администрации района и подкрашивал буквы, обещая в очередной раз переселить жильцов в благоустроенную квартиру. Но через пару недель краска облезала и обещания забывались. Периодически, чаще летом, подъезжали автобусы с экскурсантами. Гид трепетно рассказывал им о национальном дореволюционном быте, а они смотрели как жильцы дома пренебрежительно хлопают историческими дверьми и вытирают ноги об антикварный порог, насквозь проеденный короедами и временем. Было непонятно кого или что охраняет здесь государство и от кого или от чего…

Со временем в дом провели холодную воду и канализацию. Постепенно этот деревянная постройка оказалась в окружении панельных пятиэтажек и продолжала, словно старуха Шапокляк, дымом своей трубы коптить окружающий микрорайон. В зависимости от направления ветра, во все инстанции летели жалобы то от одних, то от других жильцов. К приходящим проверкам и комиссиям Аня с бабушкой и младшим братом привыкли давно. Уже не спрашивали — откуда, не требовали показать документы. Да и двери давно не закрывали. Чиновники приходили, составляли акты, просили бабушку расписаться и снова пропадали. Некоторые из них уже были в доме как свои. Приходили с чаем и печеньем. Тогда у жильцов был праздник.

У семидесятилетней бабушки от перемены погоды болели ноги, и она практически не выходила из дома. Лежала в дальней комнате и смотрела телевизор. Мать Ани была жива и проживала в соседнем районе у своего сожителя, которого ни разу в этот дом не приводила и о своей матери и двух детях ничего не рассказывала.

Примерно раз в неделю, когда её приятель находился в командировке, она позволяла себе приехать сюда, привезти продуктов и немного денег, которых хватало до её следующего появления. Небольшую бабушкину пенсию расходовали на приобретение вещей. Аня с братом росли, и одежду приходилось обновлять почти ежегодно. Несмотря на это, Анин брат постоянно донашивал яркие девичьи куртки и пальто. Поэтому на улице его часто принимали за девочку.

— Ой, какая красивая девочка! — говорили участливые женщины, гуляющие со своими малышами.

— Я дядя! — сурово отвечал им брат Ани.

Позже, когда его дразнили сверстники — не раздумывая, лез в драку с обидчиками. Что закалило его и воспитало бойцовский характер.

Ткач познакомился с Аней, когда ей ещё не исполнилось восемнадцать. Заканчивалось тёплое лето. Он отдыхал загородом у друзей, но оставаться на ночь не захотел, да и жена сказала, чтоб был дома. Несмотря на большое количество выпитого, руль держал крепко. Чувствовалась милицейская закалка. А вот память в таких случаях наутро подводила. Вспомнил, что подвозил незнакомую девушку, непонятно как оказавшуюся на трассе между деревень. Помнил, что всю дорогу разговаривали, и сошла она на окраине города. О чём беседовали — Ткач не помнил. С того момента прошло больше двух месяцев, и он уже почти забыл о ней.

Неожиданно, когда он ехал на стрельбы, раздался звонок.

— Сергей Евгеньевич, — прозвучал в трубке девичий голос прерываемый плачем, — Сергей Евгеньевич, помогите пожалуйста! Мне не к кому обратиться. Пожалуйста! Помогите!

— Ты кто? — спросил Ткач недоверчиво, зная повадки телефонных мошенников.

— Это я, Аня! Вы подвозили меня на автомашине и обещали помочь, если я попаду в беду!

В этом звучащем через микрофон детском голосе было столько горя и безысходности, что он не смог дальше ехать и услышав адрес, где она находится, повернул автомашину — это было недалеко.

Когда девушка предстала перед ним, он удивился её красоте и тому, что совершенно не запомнил её. Блондинка с тонкими чертами лица и умными голубыми глазами, затуманенными беспросветной грустью, словно синее небо, наполненное серыми дождевыми облаками готовыми расплескаться и пролиться на землю от резкого порыва ветра.

Осень подходила к концу. На Ане была одета искусственная замшевая куртка. Подобные по великому блату продавались лет пятнадцать назад. Локти, плечи и ворот были стёрты до блеска, что возможно у современной молодежи считалось шиком. Но Ткач-то знал ему цену.

Аня всхлипывала, прикрывая обеими ладошками рот. С ней стояла подружка — одногодка, некрасивая и толстая, с надутыми красными щеками. По её блуждающему взгляду, лёгкому покачиванию и закрывающимся векам было заметно, что она находится в состоянии опьянения. В пухлых ладонях, опущенных вниз коротеньких рук, были зажаты две бутылки тёмного пива «Балтика». Она безмолвно кивала головой, словно подтверждая, всё то, что говорит подруга.

— У меня сегодня день рождения, — всхлипывала Анна, — мы пили пиво с мальчишками у ларька. А один взял и стукнул по горлышку. При этом она показала рукой на одну из недопитых бутылок в руке подруги. А затем, опустив вниз остававшуюся у рта ладошку, показала зубы. Затекающие в рот слёзы уже перемешались с кровью и слюнями, которые сочились вдоль дёсен, местами перетекая через губы. Верхний зуб, находившийся почти по центру, был сломан наполовину.

Размазанная по лицу высохшая с грязью пополам кровяная слизь, часть приоткрытых губами зубов, с запёкшейся на них чернотой, и жемчужно беленький неровный костяной обломок, торчащий из десны, придавали лицу клоунское выражение, отчего Ткача начал разбирать смех — перед ним был наглядный пример боевой раскраски спецназа.

Он не знал, что сказать в утешение девочке, и, понимая, что это издевательство, всё же не смог сдержать хохот. При первой же икоте, начинающей его развозить, Аню прорвало. Она расплакалась навзрыд. Хотела отвернуться, чтобы убежать, но так и застыла вполоборота, продолжая вздрагивать. Не в силах двинуться с места — лишить себя последней надежды на помощь этого совершенно незнакомого ей мужчины, в котором она успела почувствовать своим недолгим, но трудным жизненным опытом доброту и отзывчивость.

Неожиданно Ткач ощутил внутри себя ту огромную непосильную горечь и безнадежность, выплеснувшиеся из этого маленького, стоящего перед ним существа с белой чёлкой волос закрывающих слипшимися кончиками заплаканные, вымазанные чёрной тушью для ресниц глаза. С лицом, испещренным замысловатыми узорами, подобными раскраски индейцев.

Он сделал шаг и прижал Аню к себе.

— Ну что ты? — заговорил он тихо, — всё будет хорошо! Не надо так расстраиваться. Починим мы твои зубки, и снова будешь самая красивая! Только не надо краситься и будешь очаровательной!

Её подруга отошла чуть в сторону и оттуда, слегка покачиваясь, глядела на происходящее. Она продолжала кивать головой, словно теперь уже соглашалась с Сергеем.

Ткач достал кошелёк и вложил Ане в руку сто долларов. Этого было вполне достаточно, чтобы отремонтировать зуб в самой дорогой зубной клинике.

В течение месяца после этого эпизода, Ткач думал, что хитрая малолетка со своей подругой, верно, развели его на деньги. Вернулись, посмеиваясь снова к ларьку и продолжили пьянку со своими пацанами. Рассказывали, как облапошили старого дурня. И когда в морозном декабре Аня снова позвонила ему на телефон, он уже попрощался с воспоминаниями о ней.

На этот раз Ткач был с друзьями в бане. Все уже достаточно выпили, и дело шло к вызову девчонок.

Сергей не любил проституток, а вместе с ними все, что к ним прилагалось: презервативы, почасовая оплата, искусственные стоны, их многообещающие взгляды и расчётливо — холодные биологические телодвижения с надменной уверенностью, что они делают всё правильно.

Чтобы не отстать от остальных, Ткач выбирал из каталога самую красивую девушку и с удовлетворением вздыхал, когда в очередной раз контора пыталась вместо неё подсунуть накрашенную дурнушку.

— Значит не судьба! — разводил руками Ткач, сердце его радостно трепетало, — буду сегодня верен жене!

Товарищи на подмены внимания не обращали. Сергей их не осуждал.

И когда в самый разгар гульбы прозвучал звонок от Ани, ради смеха он пригласил её в баню и очень удивился, когда она не отказавшись, попросила только оплатить такси.

Обомлел не только Ткач. Все друзья и проститутки открыли рты, когда в гостиной появилась этакая молодая дева. Полное отсутствие макияжа на лице, выдавало пергаментную тонкость, почти прозрачность её кожи, под которой едва заметной голубизной выделялись височные венки. Натуральная яркость губ и свежий румянец, делали её лицо ещё более беззащитным, оттого нежным и притягательным.

Зайдя в гостиную и увидев Ткача, она закрыла правой ладонью рот. После чего, не отрывая взгляда от Сергея, поздоровалась со всеми. Но, не выдержав задуманного спектакля, убрала руку, одарив его лучезарной улыбкой ровных, словно нанизанных на нитку жемчужных бусинок, зубов. Её задорный, счастливый смех зазвенел весенней капелью, заливая собой помещение, заглядывая во все уголки, отражаясь от предметов. Вызывая ответные улыбки.

И видя восторженный взгляд Сергея, она кинулась ему на шею, не обращая ни на кого внимание. Словно они здесь были вдвоём. Невольные слёзки навернулись на глаза Ани.

— Я так счастлива, — шептала она, повиснув на Сергее и прижавшись губами к его шее.

— Какая ты красивая, — в ответ восхищался Ткач, — ты изумительно красивая!

Окружающим казалось невероятным, как в созданном ими содоме, появились две девственные, наивные души, словно залетевшие по злому року и теперь осветившие собой всю грязь и паскудство окружающей безнравственности. Не желая портить себе настроение, удалились парами, кто в комнату для отдыха, кто в парилку, а кто остудиться в бассейн. Сергей и Аня, словно двое влюблённых проговорили весь вечер. А затем поехали в гостиницу и там всю ночь занимались любовью.

В перерывах на отдых, Ткач чувствовал, что своим неистовством в сексе, полными любви возбуждёнными стенаниями, отдаваясь всеми своими чувствами, Аня возвращает ему то, что взяла в долг месяц назад и только теперь до конца смог осознать насколько дорог был ей его подарок.

— Сколько тебе лет? — спросил он её утром, неожиданно вспомнив о её возрасте.

— Не беспокойся, в ноябре исполнилось восемнадцать! — весело ответила она.

Глава 11. Нежданная встреча

В этот раз друзья Журова прислали около десяти девушек. Это облегчало задачу Сергею. Подождав когда генералы выберут тех, что им приглянулись, заявил, что никто из оставшихся, к сожалению, не растревожил его сердце, и он будет наслаждаться бассейном. Игнатов с Кудашкиным моментально откликнулись предоставить Сергею право «первой ночи». Но тот вежливо отказался.

Худощавый генерал таможни Ефимов Семён Борисович долго ходил вдоль выстроившихся в ряд девушек. Заглядывал им в глаза и в вырезы кофточек, словно обнюхивал товар на свежесть. Обратив внимание на ту, которая всё время пыталась спрятать свой взгляд, выбрал именно её.

— Как тебя зовут? — спросил он девушку.

Та неожиданно прямо посмотрела в лицо Семёну, словно кидая вызов судьбе, и тихо сказала:

— Света.

Все решили, что именно таким способом Светлана обращает на себя внимание мужчин. У каждой он индивидуальный.

Остальных девушек отпустили.

Вскоре незаметно появилась ещё одна красавица лет двадцати пяти, маленького росточка, чёрная жгучая брюнетка с длинными прямыми волосами. Вся она светилась своей натуральностью: отсутствием макияжа, коротко подстриженными аккуратными ноготками без маникюра, лучезарной улыбкой. Словно не видя никого из присутствующих, она проскользнула в зал мимо проституток и, непонятно кому кивнув, присела рядом с Журовым, положив свою миленькую головку ему на плечо. Только после этого она стала водить раскосыми глазками, оглядывая всё вокруг, чувствуя себя под надёжной защитой.

Все обратили внимание, как успокоено вздохнул Журов, увидев её рядом.

Генералы уже привыкли к этой диковатой девочке, которую между собой называли обезьянкой из-за её, как им казалось, примитивности и оттого, что она всё время висла у Поликарпа на шее. Она ни с кем не разговаривала кроме Журова. А если ей задавали вопрос, сначала смотрела на Поликарпа — как он на это отреагирует. И только если он продолжал довольно молчать, пыталась сформулировать ответ. Предполагали, что это очередная прихоть Журова. Но было странно, что она тянулась уже больше пяти лет.

Официанты в очередной раз наполнили стопки генералов. Все девушки кроме Светы попросили вина. Светлана решила пить водку.

После очередного тоста, Семён Борисович обнял за плечи свою избранницу и прижал к себе. Ему было хорошо. Под общий шум суеты, мужских разговоров и хохот девушек, он углубился в себя. В свою долгую, как ему казалось, жизнь. Несколько лет назад ушли последнее неприятности связанные с работой, и теперь жизнь его катилась ровной чередой, отмеривая вешками очередные этапы. Давно справили тридцатилетие свадьбы. Купили сыновьям квартиры. У себя сделали перепланировку. Но это временное перемирие с судьбой казалось Семёну затишьем перед бурей. И с какой стороны её ждать, было неизвестно.

Периодически встречаясь с Журовым, они никогда не заговаривали о провале привезённой москвичами контрабандной схемы, которую свалили на покойного Березина. Быть может, если бы тот остался жить, они не раз обсудили то, что случилось. Но теперь любое упоминание возвращалось к гибели их товарища. И это было тяжело. При встрече с Поликарпом они просто обменивались взглядами, и каждому становилось ясно, что прошлое рядом, но пока всё нормально. С тех пор как схема ушла на Дальний Восток, они перестали ею интересоваться. Только на совещаниях силовиков в Москве периодически звучала тема борьбы с коррупцией.

На самом деле все понимали, что борьбы с ней быть не может исходя из самой её сути. Поскольку для этого надо, чтобы каждый руководитель посадил себя в тюрьму, назначил себе срок и конфисковал своё имущество, в большинстве своём нажитое преступным путём, а затем принялся за своих ближайших родственников.

А поскольку этого никогда не будет, то нужно делать вид и жертвовать наиболее заевшимися или ставшими неугодными членами круговой поруки.

Семён представлял себе трудность принятия такого решения наверху. Необходимо было заранее выстроить все процедуры, отсечь нити идущие наверх. И самое главное поручить возглавить этот процесс наиболее умному и опытному сотруднику. А вот с этим и была основная беда, поскольку за время разворовывания страны, руководители верхних эшелонов приближали к себе, как правило, наиболее верных и желательно не очень умных, дабы не подсидели. Успели окружить себя непробиваемым кольцом недальновидных тупых подхалимов.

Теперь, когда разворовывать уже стало нечего, а точнее те масштабы безвозвратно ушли, и надо страну двигать вперёд, принимая решения и выполнять поставленные задачи, наверху с ужасом взирают на полное отсутствие вокруг мыслящих людей. Срочно внедрили программу подготовки руководящего резерва, но её снова заполнили связи мздоимцев и расхитителей. И только когда спустились на возрастной уровень институтов и школ, обнаружили незаражённые плесенью стяжательства молодые горящие сердца. Сколько же ещё лет быть стране в разрухе — думал Ефимов разочарованно.

Сидя за столом, погружённый в свои рассуждения, Ефимов машинально продолжал пить водку и закусывать, чокаясь со Светланой. Практически за столом они остались втроём. Водку разливал Ткач, но сидел в стороне. Журов о чём-то ворковал со своей подружкой в углу на кресле. Кудашкин с Игнатьевым сновали со своими девушками то в комнату отдыха, то в бильярдную. Приходили за стол опрокинуть по стопочке. Вино у девушек закончилось, и они вместе со всеми стали пить водку.

Принесли горячее. Пара больших тарелок с мясом.

Светлана, чернобровая белолицая девушка небольшого росточка, уже достаточно опьянела. Язык стал слегка заплетаться. Казалось, что её вполне устраивает то, что никто не тянет её в комнату отдыха. Несколько раз она успела прыгнуть в тёплый бассейн и теперь сидя с мокрыми короткими волосами, сама обнимала Семёна, положив ему голову на плечо.

Периодически, возвращаясь на своё место, она обращала внимание на задумчивую рассеянность Ефимова и это явно её беспокоило.

После очередного возлияния, она заглянула ему в лицо и слегка заплетающимся языком неожиданно попросила:

— Можно с Вами поговорить?

— Конечно, — сказал тот, недоумевая и глядя в чёрные и блестящие словно бусинки глаза девушки, — Я тебя слушаю!

Своими чёрными, как смоль волосами и высокими дугами бровей, она походила на молдаванку.

— Не здесь, — отозвалась она, — пойдём в парилку! Там сейчас никого нет.

Затем стала неуклюже подниматься, опираясь на сидевшего с краю Ткача.

Ефимов приготовился к сексу. Он ласково посмотрел на Светлану. Простынь, которой она прикрывалась, была практически мокрой. Липла к её округлостям, ещё сильнее выделяя грудь, бёдра и ягодицы. Семён Борисович подумал, что эта нежная и добрая девушка сможет подарить ему несколько блаженных минут.

В парилке было не жарко. Видимо Игнатьев с Кудашкиным установили здесь необходимую в таких случаях температуру дабы не получить инфаркт от перегрузки.

Семён сел на полог. Светлана на скамейку рядом. Оба молчали. Прошло несколько минут.

Внезапно Светлана обернулась к Ефимову и, неотрывно глядя в лицо, спросила:

— У Вас есть два сына, Борис и Роман?

— Ну да, — по инерции ответил Семён, думая, причём здесь они? Быть может, она так напилась, что хочет застыдить его и прочитать мораль?

— Борису тридцать и день рождения у него в мае?

— Ну да, — снова отозвался Семён, продолжая недоумевать, но чувствуя, что дело касается старшего и на всякий случай улыбаясь, обнажая золотые зубы.

Видя непонимание Ефимова, она, продолжая глядеть в упор, спросила:

— Вы меня не помните?

Наступила пауза.

Ефимов успел внимательно посмотреть на неё, прежде чем она отвернулась и уставилась в пол.

В этом резком повороте головы, в мелькнувшем разлёте бровей, откинутой чёлке и показавшемся из под коротких волос верхнего тонкого ободка оттопыренного уха, он почувствовал что-то знакомое. Но не его личное, а то, что было когда-то рядом. Что встревожило его тогда, не менее, чем сейчас. Взволновало чем-то затейливо весёлым. Наполнило радостью.

Он продолжал молчать, не искусственно выдерживая паузу, а пытаясь разбередить опьянённую память и заставить её работать, перебирая ячейки с, заложенной в них когда-то, информацией.

Не выдержав, Светлана нарушила затянувшееся молчание:

— Только не говорите, пожалуйста, Борису, я сделаю всё, что Вы хотите! — произнесла она с мольбой, переведя взгляд дальше, в угол парилки, где скопившаяся кучка засохших листьев едва дрожала от циркулирующего тёплого печного воздуха.

И тут Ефимова осенило. Эта последняя фраза с сочетанием мгновенного образа запавшего в память, неожиданно раскрыла перед ним всю мерзопакостную картину реальности.

Словно сорвали салфетку с нарисованным на ней пирогом, и отвратительный запах дерьма ударил с подноса ему в лицо, заполнил лёгкие. А затем ткнули носом прямо в эту жижу, топя в тлетворных бактериях, проникающих в рот, нос, глаза, уши. Заставляя услышать сквозь них лучезарный смех Светланы из комнаты сына, увидеть их счастливые лица, дарящие всем собравшимся беззаботную радость, разлетающееся фейерверком веселье. Он вспомнил — это было совсем недавно, в день рождения Бориса!

Руки Ефимова, ранее обнимавшую Светлану, стали липкими и грязными, словно он прижимал их к пластилину, где ранее отпечатались ладони его старшего сына. Гадливое чувство, схожее с желанием насильно вынуть изо рта ребёнка, необходимый тому, пережёванный кусок хлеба, чтобы насытить свою грязную прожорливую утробу, подступило к горлу тошнотой.

— Не звони ему больше, — глухо сказал Семён.

Слез с полога и вышел из парилки, направляясь в душ. Ему казалось, что его вырвет.

После пройдя в гостиную, он налил себе фужер водки и выпил, залпом не поморщившись.

— Ну как, хороша девчонка? — наперебой спросили его Игнатьев с Кудашкиным.

— Угу, — ответил Семён, кивнув головой и снова сел на своё место. Настроение у Ефимова было испорчено.

Светлана в гостиной больше не появилась. Незаметно прошла в раздевалку, где оделась и уехала восвояси.

Глава 12. Таможенный пост

После того, как Светлана не вернулась, все стали шутить, что Семён насмерть замучил девчонку, так что она сбежала. Но это не веселило Ефимова.

Он думал о той стране, в которой они все живут. Она представлялась ему каким-то полигоном для испытаний человеческих жизней, судеб, нравственных устоев. Хотелось верить, что наконец-то движение вперёд возглавили достойные люди. Но почему тогда они держат своих отпрысков заграницей? Учат их иностранным языкам. Заставляют получать иностранный опыт. Покупают недвижимость подальше от России. Кажется, ну вот — перед тобой вся страна! Лепи из неё всё доброе и хорошее, о чём ты мечтал, сидя за школьной партой, а потом в студенческой аудитории. Делай её жителей счастливыми. Нет! Снова начинаем запускать ракеты, готовиться к перелётам на Марс. А жители области в сорокаградусный мороз продолжают ходить в деревянные уличные туалеты. Добывать воду из растаявшего снега, отапливаться буржуйками. Быть может, в этом есть вина каждого. Стоило один раз свернуть не туда, и назад уже нет дороги. У каждого есть свои точки не возврата.

Ефимов вспомнил, как попал из милиции в таможню. Это был результат его первого компромисса с совестью. Сколько их потом было? Но первый запомнился в деталях.

Это было начало девяностых. Он служил в главке. Был начальником отделения оперативного отдела, майором милиции. Позвонил агент и сообщил, что добыл очень интересную информацию, которая может пойти им на пользу. Встреча состоялась.

Это был рыжий Макс. Вечно он влезал в какие-то авантюры. То познакомится с депутатом — педофилом. То начнёт работать на «Белую стрелу», тайную организацию, уничтожающую неприкасаемых преступников, а потом оказывается, что это самая настоящая киллерская контора. Ткач устал выпутывать его из блуда.

На этот раз его рассказ касался таможни. Получалось, что находящийся на окраине города, современный четырёхэтажный огромный комплекс таможенного поста, построенный из красного кирпича, был просто отобран у хозяев и передан во владение неизвестной фирме. Каких либо подтверждающих документов Макс не показал. Пояснил, что потерпевшие шарахаются от всех, но готовы встретиться в конспиративном месте и представить все необходимые документы. Семён согласился пообщаться. Встреча была назначена в ресторане.

Небольшая кабинка вмещала шестерых. С одной стороны стола сидели Ефимов с Максом. С другой — двое бизнесменов. Несмотря на то, что именно они здесь заказали столик, не переставали озираться по сторонам. Осматривали каждого входящего через заранее слегка раздвинутые шторы, прикрывающие вход.

Семён не принимал всерьёз эту странную конспиративную встречу. Несколько лет до этого, он руководил группой по борьбе с заказными убийствами областного управления. Чего только не насмотрелся и с кем только не познакомился из преступных авторитетов. Семён знал, что бандиты никогда не будут поддерживать чью-то идею, будучи не уверены, что сделано всё чисто. Неоднократно, работая на добытых промахах бандитов, Семёну удавалось в обмен на замалчивание компрометирующей информации, получать сведения о самих заказчиках и исполнителях преступлений.

Он понимал, что встретившись с этими бизнесменами ничего не теряет. Его волновало только одно, не являются ли они подсадными утками УСБ или ФСБ. Но пока оснований для беспокойства не было. Где же ещё оперативному сотруднику получать информацию как не от граждан? Поэтому, исключая данный момент, оставалось два других. Либо эти ребята действительно говорят правду, либо они, наоборот, являются рейдерами, которые прикидываются овечками, чтобы с помощью фальшивых документов при поддержке силовых структур, стать владельцами доходного здания.

Семён видел, что для запуганных овечек они подготовились неплохо: скромная бизнесменовская машина «ауди», незаметный ресторан с кабинками и шторками, конспирация и затравленный вид.

Папка с копиями документов была толстая, на завязочках, прямо как в школе. Бизнесмены предложили пообедать. Макс с Семёном не отказались. После того как был сделан заказ, Семён углубился в документы. Краем уха он слышал, как Макс грузит всех своими байками, перемешанными с реальными историями.

Бизнесмены слушали и даже подхохатывали слегка, но в издаваемых ими звуках больше чувствовалась настороженность. Они казались тогда тридцатилетнему Семёну совсем взрослыми. Им было за сорок. У одного на висках и бровях уже белела седина. Он был высок и худ. Его жёсткий прямой взгляд через щель в шторе внимательно оглядывал каждого проходящего мимо их кабинки.

Другой был совершенно лыс. Отсутствие волос и жёлтый, неестественный загар делали его круглое лицо похожим на горизонтально лежащую дыню колхозницу. Он постоянно что-то жевал и, казалось, что именно от этого дыня расползается в стороны. Глаза у него были узкие, глубоко сидящие. В них, как запертые в клетке мышки, бегали чёрные бусинки зрачков. Их внешний вид не вызывал у Семёна доверие, но он научился общаться с такими людьми.

Не часто можно сразу распознать внутренний мир человека. Иногда для этого нужно сделать вид, что ты ему поверил.

Документы были все в порядке. Именно это и вызвало подозрение. — Уж больно грамотно всё было оформлено и в соответствии со всеми требованиями, — шутя, вслух высказал своё мнение Семён, складывая документы обратно в папку и принимаясь за обед.

— Ничего удивительного, — отозвался тот, что повыше ростом, — когда строишь в России пятиэтажное здание, ты либо подписываешь себе приговор, либо обеспечиваешь себя и всю свою семью на безбедное существование. Поэтому здесь важна каждая бумажка. Обратите внимание — здесь даже копии накладных на закупки строительных материалов!

— Да я видел, — отозвался Семён, если не возражаете, я проконсультируюсь со своим руководством, прежде чем дать вам согласие на совместную работу.

— Только, пожалуйста, не говорите никому, где вы взяли эти документы! — вмешался лысый.

— Хорошо! — отозвался Семён, — считаю деловую часть нашей встречи на сегодня законченной?

— Приятного аппетита, господа! — обрадовался Макс, который был готов пустить в ход новые байки и совершенно не видел, что бизнесмены практически его не слушают.

Вместо руководства Семён снёс документы Лялину — своему старому приятелю из экономического отдела.

— Заходи завтра в конце рабочего дня, — сказал тот, убирая папку в шкаф.

Но ни завтра, ни через неделю встретиться с Лялиным он не смог. Тот словно сквозь землю провалился. Трубку не брал. Коллеги говорили, что его нет на месте или выехал в район. Затем заболел и нарисовался только спустя две недели.

Всё это время Семён не знал, как успокоить бизнесменов. Возможно, в течение этих дней, их страх передался Семёну. Ему стало казаться, что около парадной дома, где он живёт, стали парковаться и подолгу стоять неизвестные автомашины с сильно тонированными окнами, в которых виднелись силуэты мужчин спортивного вида. Из своего опыта, Семён всегда с подозрением относился к таким автомашинам и, видя их, передёргивал затвор пистолета, после чего клал его в карман. А здесь они зачастили, словно по расписанию.

Лялин нашёлся сам и неожиданно Просто позвонил по телефону и сказал, что он на месте и ждёт. Семён отложил все свои дела и помчался к приятелю.

— Если в документах нет подделок, — сказал Лялин, как ни в чём не бывало, даже не извиняясь за своё исчезновение, — всё верно! Объект принадлежит данным ребятам. Но это же ксерокопии. А в них подделать можно всё очень легко! Вот если бы ты мне принёс оригиналы — я бы тебе сказал точно.

Что, что, но теперь-то Семён чувствовал — оригиналы нести нельзя!

Он решил, что сам посмотрит оригиналы, если надо будет сравнить.

Семён установил новых владельцев терминала. Это была московская фирма с длинным названием. Ехать в столицу желания не было, но он всё же позвонил туда. Трубку взяла секретарь, а затем соединила с шефом. Мужчина на том конце провода согласился с удовольствием приехать и дать объяснения. Но посоветовал для начала переговорить с их местным представительством. Назвал адрес, телефон, и к кому обратиться.

Семён удивился такому неожиданному повороту событий и сразу набрал указанный номер. Ситуация повторилась. Сначала взяла трубку девушка затем мужчина. Без каких либо отговорок мужчина обещал придти на следующий день.

Но он не пришёл.

В назначенное время появился руководитель отдела по раскрытию умышленных убийств центрального района Носиков Паша.

Это был высокорослый парень плотного сложения, в казаках с металлическими шпорами, длинном чёрном пальто и такой же чёрной широкополой фетровой шляпе. Он был похож на заплутавшего в дебрях современного мегаполиса мексиканского ковбоя. Казалось, что вот-вот он разведёт руками полы своего длинного до щиколоток пальто и продемонстрирует рукоятки пистолетов торчащие из кобур, подвешенных к широкому кожаному поясу.

Не спрашивая разрешения, он расстегнул пальто и развалился на стуле, разведя колени. Оружия видно не было. Только джинсовый костюм.

— Тебе чего? — недоумённо спросил Семён, глядя на него.

— Ты с ума сошёл! — испуганно начал Павел разговор, — ты знаешь, с кем связался? Ты совершенно не понимаешь и не представляешь последствий.

— О чём ты говоришь-то? Я не врубаюсь! — Семён не мог понять, зачем к нему пожаловал убойный отдел.

Голос у Паши был слегка с хрипотцой, но передаваемое волнение дополняло его легким повизгиванием.

— Ну, ты просил, чтобы с тобой связались по поводу здания? Просил. Вот меня и прислали!

— Так я же не с тобой разговаривал! — удивился Стас.

— Да они к тебе не придут, ты что, этого не понимаешь? — удивился Павел несмышлености собеседника.

— Ах, вот ты о чём! А чего ты такой испуганный, в первый раз на труп выехал? Не грузи меня своими страхами, словно не в милиции работаешь, а конфетами торгуешь в магазине! — оборвал его Семён, — Ты мне лучше скажи, ты в курсе захвата этого здания?

— В курсе, не в курсе, какое это имеет значение? — продолжал юлить Павел, — Туда не надо соваться, это я говорю тебе точно!

— Ну а чего ты тогда пришёл, если ничего сказать не можешь? Мне нужен не ты, а представитель от московской фирмы.

— Ты не понимаешь, — снова взволнованно говорил Павел, — меня к тебе прислали потому, что ты меня хоть немного знаешь, предположительно доверяешь! Может, послушаешься. С тобой никто говорить не будет. Кто ты такой? Ты просто прыщик! Понимаешь? Они тебя раздавят и всё. Выдавят!

Семёну не нравился разговор. Ещё не было случая в его практике, чтобы он не смог решить правую ситуацию. А здесь, судя по всему было всё ясно — рейдерский захват. Он решил больше с Пашей не общаться:

— Мне от тебя ничего не надо. Я создаю материал и направляю его в следственное управление для возбуждения уголовного дела. Так что — пока!

Паша сник. Это было заметно, как наклонилась его шляпа, своими полями полностью закрыв лицо и шею.

— Понимаешь, — начал он снова, но уже гораздо грустнее, — обратного пути может не быть!

— Мне и не надо обратно. Я просто отошлю материал — выполню свои обязанности. А дальше пусть решают наверху!

— То есть, ты категорически собираешь материал?

— Да! — уверенно ответил Семён.

— Как бы тебе объяснить? — замялся Павел, — Понимаешь, я теперь твоя лакмусовая бумажка.

— Какая бумажка? — не понял Семён улыбаясь.

— Лакмусовая! Меня к тебе прикрепили, и я теперь полностью завишу от твоего поведения. Если я не смогу тебя убедить, значит, я не справился с поставленной задачей.

— А ты что, в этой фирме на службе состоишь? Деньги получаешь? — возмутился Семён.

— Да не то, чтобы состою. Просто помогают в некоторых моментах. Квартиру через администрацию помогли получить. Лэндкрузер по дешёвке купить.

— А…, на подкормке, — насмешливо произнёс Семён.

— Ну, хорошо, давай сделаем так, я позвоню в Москву и постараюсь договориться о встрече.

— Звони! — удивлённо согласился Семён.

Павел вышел из кабинета. Вернулся минут через двадцать немного бледный.

— Сказали, что через пару дней приедут к тебе на встречу!

— А я то, как узнаю? — недоумённо спросил Семён, удивившись неожиданному ходу событий.

— Сказали, узнаешь — ответил он с ехидцей и сожалением. После чего ушёл.

Глава 13. Толковый парень

На следующий день Семёна вызвал начальник управления и сказал, что завтра в городе будет большое начальство из Москвы во главе с бывшим руководителем нашего ГУВД, который, уйдя в отставку, переехал в столицу и теперь занимает большую должность то ли в партии, то ли в правительстве. Надо обеспечить его безопасность по нашему направлению. Каждый отдел выделяет по три сотрудника. С утра — инструктаж. Там расскажут всё остальное.

Как-то странно, — подумал Семён, — обычно о таких мероприятиях узнают за месяц, а то и более. Готовятся заранее. А тут вот — раз и давай работай.

На инструктаже пояснили, что приезжающая делегация открывает новый таможенный терминал. Несмотря, что он уже полгода работает — официального открытия ещё не было.

Семён с ужасом услышал, что это именно тот терминал, по которому к нему обратились бизнесмены. Он ещё надеялся на случайное совпадение. Но его не произошло. Всё дальнейшее происходило, словно во сне.

Как только представители из Москвы прибыли, их было человек пять, Семёна пригласили к старшему. Он принимал в кабинете начальника терминала.

Семён зашёл в большой чистый кабинет наполненный запахом стоящих на столе цветов, и увидел знакомое лицо, которое он неоднократно видел на портрете в галерее больших начальников. В своё время тот был направлен в милицию из ФСБ для усиления, а потом снят и переведён в Москву, на какую-то очень ответственную должность.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — отчеканил Семён.

— Да я уже не генерал, хотя в прочем это значения не имеет, — ответил он по-деловому, — значит это ты такой прыткий, что пришлось организовывать выезд целой комиссии из-за тебя? И как же эти придурки на тебя вышли?

Семён сразу понял, о чём речь. Что-то безнадёжное обрушилось у него внутри. Словно те неприятности, которые сквозили в опаске бизнесменов, в недоговорённости Лялина и безнадёжности Паши, скапливаясь, вися где-то вверху, вдруг обрушились зараз. Похоронив под собой весь смысл работы, а вместе с ней желание сделать карьеру, да и милицейскую клятву, которую он когда-то давал.

— Работаем, товарищ генерал, — с безразличной обреченностью сказал Семён.

— Вижу, ты парень толковый, — тем же командным голосом продолжал генерал, — чего тебе в ментовке майором делать? Здесь и работа чище, и зарплата больше. Получишь полковника. Премиальные ежемесячные. Видел по соседству кабинет начальника собственной безопасности? Считай, что он твой. Твоему руководству я позвоню, чтобы срочно оформили перевод.

— Да я вроде как не собирался, — залепетал Семён, — не думал об этом.

— Теперь думать некогда сынок, думать надо было раньше! — усмехнулся бывший генерал и добавил, — Идите.

Семён направился к двери. Он был в замешательстве. Никак не мог взять в толк произошедшее. Почему за него уже всё решили? Не спросив. Это вызывало моральное отторжение, хотя само предложение было заманчивым.

Открыв дверь, чтобы выйти, Семён услышал окрик генерала:

— Товарищ майор!

Семён обернулся.

— Будет одна просьба, — впервые генерал улыбнулся, — так мелочь — документики оригинальные у ребят возьми и Паше передай. А то он очень волнуется за них. Теперь можете идти.

Семён вышел за дверь и направился к себе. Теперь он соединил всю информацию воедино. Получилось не весело. Это же надо, кто ко мне на стрелку прилетел, — думал он, — и документы сразу передай. Где я их возьму? Обожду!

На следующий день после обеда Семёна нашли бизнесмены. Попросили встречи и вскоре подъехали к управлению. Они были расстроены. С собой несли портфель.

— За нами со вчерашнего дня ездят автомашины, того и норовят сбить. Вы не могли бы на время забрать себе оригиналы документов, — беспокоились они, — Макс сказал, что Вам можно верить!

Семён остолбенел. Он подумал, что тактика москвичей даёт хорошие результаты, но соглашаться с ними не собирался. Он взял портфель с документами и отнёс в кабинет, закрыл в сейф. С материалом решил подождать. Полгода прошло без перемен — пусть ещё неделя пройдёт. Подожду, пока всё утихнет.

Но не утихло. Через день, когда Семён вышел из управления, направляясь домой, к нему подъехала старенькая десятка жигулей. Из неё вылез Павел. Он был какой-то помятый, с взъерошенными волосами, похожий на Незнайку в чёрном сомбреро.

— Что, плохо спал? — в шутку спросил его Семён.

— Не то слово, — грустно отозвался тот, — видишь, с утра машину поменял. Поднимаю российский автопром. Джип пришлось вернуть. Сказали: это начало!

— Это что, всё тот же вопрос? — настороженно спросил Семён.

— Тот же, родимый! — грустно сообщил Павел, — Они не остановятся. Лучше отдай документы.

— Ты всё знаешь?

— Я же сказал, что я — твоя лакмусовая бумажка. Но после меня будешь ты!

Озноб пробежал по коже под одеждой Семёна:

— Что значит «буду я»?

— Вот смотри, что со мной произойдёт! — поучительно произнёс Павел, — то же и с тобой будет!

— Они же сотрудники! — возмутился Ефимов, — Он бывший начальник ГУВД, генерал!

— То-то и страшно! — ответил Павел, — он всех и всё знает.

— Давай напишем заявление куда-нибудь, в УСБ, в ФСБ! — предложил Стас, но сёкся, понимая, что сказал глупость.

— По поводу чего? — не понял Павел.

— Ну что у тебя машину отобрали! — возмутился Семён.

— Да они же не отбирали! — удивился Павел такой наивности.

— А как же? — не понял Семён.

— Подъехали ребята на этой десятке и предложили поменяться на время. Я и поменялся.

— Не угрожали? И что они сказали?

— Сказали, что когда всем плохо, мне тоже должно быть несладко.

— Да! Философы — усмехнулся Ефимов.

— Семён, передай им документы, — неожиданно взмолился Павел, — а то ведь мне придётся и квартирой поменяться, ещё не знаю на что.

В его глазах появился болезненный блеск, какой бывает при высокой температуре.

Семён промолчал. Он был в шоке. Ему хотелось думать, что всё это обыкновенный спектакль. Но разговор с генералом убеждал в обратном. Не говоря ничего, Ефимов поехал домой. Тревожные мысли не покидали его весь вечер.

Долго не мог уснуть. Всё ворочался с боку на бок. Казалось, что затекает то одна сторона рёбер, то другая. Подумал, что давно не проходил флюорографию. Быть может что-то с лёгкими. Общаясь в следственных изоляторах с арестованными и ранее судимыми, можно подцепить что угодно.

Как продолжение беспокойства в три часа ночи зазвенел домашний телефон. Семён взял трубку.

Незнакомый мужской голос вежливо произнёс:

— Семён Борисович, извините за столь поздний звонок. Это директор фирмы. Вы хотели со мной увидеться по поводу таможенного терминала. Я только из командировки и прямо мимо Вас проезжал. Вдруг, думаю, не спите. Так могли бы обсудить неясности. Я прямо у Вас под окном. Сижу в машине…

Семён не стал дальше слушать эту галиматью. Он буркнул в трубку, что спит и бросил её на рычаг.

Подонки! — подумал он, — специально позвонили на домашний, чтобы я знал, что под колпаком.

Жена проснулась и села на кровати. В углу на двухъярусной кровати зашевелились дети.

Семён подошёл к окну. Напротив, около забора с включенными габаритами стоял огромный чёрный джип. Как только Семён слегка отодвинул занавеску, джип включил дальний свет и осветил всю квартиру. Его яркий голубой ксеноновый луч пронзил Семёна. Словно поражающая ракета раздробила его броню бесстрашия и принципиальности, создаваемую годами милицейской службы.

Ефимов внезапно подумал, что его собственного геройства никогда не хватит, чтобы защитить жену и детей. Они всегда оставались защищены только его сердцем, мыслями и словами. Но это не препятствие для пуль и осколков.

Он вспомнил, как случайно присутствовал при расстреле из гранатомета офиса. Это было жутко.

Семён отпрянул от окна.

— Что случилось? — зевая спросонья, спросила жена.

— Да так, ничего. Какие-то придурки с дальним светом катаются.

— А звонил кто? — не унималась она.

Её что-то насторожило.

— Ошиблись номером, — сказал Семен, ложась в постель.

Теперь он точно знал, что завтра отдаст документы Паше. Волнение ушло. Он спокойно уснул и чуть не проспал на работу.

Через неделю Семён был переведён начальником собственной безопасности на таможенный терминал. Документы он бизнесменам вернул, как только они попросили. Но это были цветные ксерокопии, совершенно не отличимые от оригинала.

— Подмены они не заметят, — радостно сообщил Паша, подъехавший на своём джипе, — а в арбитраж подать не смогут. Да и вряд ли у них теперь возникнет такое желание, когда даже ты им не помог.

Эта последняя фраза тогда стеганула Семёна нагайкой по лицу, сведя судорогой подкожные нервы, полоснув по сердцу, оставила незаживающие шрамы на всю жизнь. Получалось, что он был последней надеждой на справедливость. А теперь её нет, и вместе с ней он тоже исчез.

Генерал своё слово сдержал и через два месяца Семён получил полковника. Позже — генерала, но это были другие заслуги.

Глава 14. Язычок пламени

Ткач, слегка покачиваясь, вышел из бани. Машина стояла на месте. Водитель дремал внутри, и открыл глаза, только когда распахнулась дверца.

— С лёгким паром, Сергей Евгеньевич! — виноватым тоном произнёс Власов.

— Поехали, Костя! — не отвечая на его приветствие, устало произнёс Ткач, и, сделав паузу в момент срабатывания зажигания, добавил, — к Анне.

Власов уже несколько раз возил шефа по этому адресу в новостройки. Сначала ездили просто смотреть. Позже помог перевезти туда вещи любовницы Ткача, а затем и её саму.

Жизнь приучила Власова не соваться в чужие дела, а особенно своего руководства. Поэтому он беспрекословно выполнял всё то, что ему говорили. Он неоднократно раньше встречал Аню с электрички, когда Ткач задерживался на совещаниях или по иным делам. Ему нравилась эта непосредственная девушка, воспринимающая всё так, как есть. Не слушала советов и всё делала по-своему. Похоже, что с малых лет она росла самостоятельно, и для неё не существовало авторитетов. Было смешно видеть её выходящей из электрички в широкополой нежно-розовой шляпке с боа, когда вокруг шли сгорбленные старухи и грязные бомжи. Её короткое алое пальтишко и чёрные лаковые ботфорты вырывали её из толпы, делая похожей на язычок пламени, разгорающийся в центре сгрудившегося вокруг состарившегося, высохшего хвороста.

Она шла, глядя поверх голов, не замечая окружающей её серости. Словно генерал, ведущий в атаку на вокзал, прибывшее электричкой, тёмное и неграмотное деревенское ополчение.

— Довезёшь меня и езжай домой, — сказал водителю Ткач, прервав мысли Константина, — если что, я тебе позвоню на трубку.

Дорога свернула на объездную, а затем углубилась в новостройки. Асфальт ещё проложить не успели, и машина покачивалась на буераках, словно кораблик на небольшой короткой зыби.

Лифт не работал и Ткач, в очередной раз выругав строителей, стал подниматься на десятый этаж пешком.

Знакомая металлическая дверь, глазок. На звонок в квартире послышалось движение и лёгкий стук каблучков.

— Опять не закрыла вторую дверь, — подумал Ткач, — на лестнице всё слышно!

— В глазке мелькнул свет и замок стал отпираться.

Дверь распахнулась вместе с запахом еды, парфюма и высыхающей штукатурки. В мгновенье он оказался в крепких объятьях Анюты.

— Сергей Евгеньевич, наконец-то Ваше высочество соизволило явиться, — начала она официально, крепко обнимая за шею, но, не выдержав, сорвалась, — Я так по тебе соскучилась! Всё жду и жду!

Покушаешь? Я приготовила тебе курицу.

Ткач обнял её маленькое желанное тело, прижавшееся к нему с необыкновенной силой, непонятно откуда взявшейся в этих тоненьких ручках и ножках. Она едва доходила ему до груди. Вытягиваясь на носочках, отталкиваясь от пола, она задирала голову вверх, словно хотела взлететь по Сергею, и прижать его голову к своей груди. Ткач легко приподнял Аню за талию и она тут же оторвалась от земли и обвила его своими стройными ногами. Теперь его губы были совсем рядом, и она впилась в них, словно хотела вобрать в себя его душу, ещё продолжающуюся инстинктивно сопротивляться её безумному натиску. Именно так они всегда встречались наедине. Ткач нёс её на кровать и там аккуратно падал спиной, опрокидывая Аню на себя.

Но сегодня, держа её на руках, он заметил, что дверь в их маленькую спальню закрыта, а на вешалке висит мужская куртка.

Неприятное ощущение кольнуло его под ребро. Руки ослабли и Анюта медленно сползла по его телу вниз. Она заметила направление взгляда Сергея и засмеялась. Торопливо защебетала, чтобы успеть остановить наплывающую на Ткача хмурость:

— Это мой брат приехал! Помнишь, я говорила тебе про него? Мы решили, что сами сделаем здесь ремонт. Зачем тебе деньги тратить? Ты только купи нам строительные материалы. Нам всё равно нечем заняться! Поклеим обои и покрасим стены. Пусть он пока поживёт в маленькой комнате! Нашу кровать мы переставили в большую комнату! Зачем нам гостиная? Пусть будет большая спальня! А ему перенесли диван.

Огорчение Ткача остановилось. Вряд ли, — подумал он, — она рискнёт привести сюда какого-нибудь своего парня и, тем более, просить меня его оставить пожить. Хотя, кто поймёт этих женщин.

Настроение улучшилось, но та первая волна вдохновения и желания близости прошло. Ситуация усугублялась тем, что в соседней комнате находился незнакомый мужчина, который в любой момент мог выглянуть и застать Ткача врасплох.

— Сколько ему лет-то, — спросил Сергей.

— Двадцать один, на год младше меня, — заулыбалась Аня, чувствуя, что Ткач уже почти успокоился, — Ты останешься?

Он кивнул головой.

— Ура! — негромко, чтобы не разбудить брата, закричала Аня, — Сергей Евгеньевич остаётся!

Кушать Ткач не хотел. Он попросил Аню заварить чай и прошёл в гостиную. Это была комната метров тридцать, совмещённая с кухней. Два больших окна и прозрачная балконная дверь были ничем не закрыты. В их проваливающейся ночной темноте можно было видеть передвигающиеся по горизонтали огоньки. Там был фарватер.

Наверно днём красиво наблюдать за плывущими пароходами, — подумал Ткач, — к сожалению в светлое время суток он практически здесь не бывает. Этим может любоваться Аня.

Он подумал об этой маленькой доброй девочке, поселившейся с его помощью на последнем этаже высотного дома на краю земли, с окнами на воду. Словно запертая в башне царевна. О чём она думает, глядя вдаль на горизонт? Быть может, ещё надеется увидеть алые паруса? Или уже ничего не ждёт. Считает, что сказочный принц уже вытащил её из царства зла? Что он может ей дать? Ведь это он тот герой, который позволил себе нарушить существовавшую закономерность. Своими ста долларами изменил путь девушки.

Что ждало её впереди? Панель? Обслуживание водителей на трассе? Замужество с засиженным зэком или наркотики? Стоит выехать за спальный район города, и ты погружаешься в беспросветную нищету и убогость.

И только подешевевшие телевизоры, как единственное окно в мир цивилизации, вещают спившемуся бесправному населению о мировом прогрессе достижениях страны, развлечениях олигархов и беспределе чиновников. В праве ли он был перенести её в мир беззаботности? Что будет она делать с появившейся у неё свободой?

Глядя, как Анна суетиться у плиты, он не переставал чувствовать ту ответственность, которую взвалил на себя, и которая ещё больше усиливала желание быть с ней рядом каждую минуту, каждое мгновенье. Быть в ней и держать её в себе.

После секса она как обычно, словно лиана обвила вокруг него свои тонкие руки и стройные ноги. Уткнулась в его грудь лицом и блаженно засопела, погрузившись в сон. В течение ночи она несколько раз меняла свою позу, но не выпускала Ткача из объятий, словно боялась, что он убежит, не сказав «до свидания».

Ткач обнимал её сверху своими большими руками, и нежно поглаживая, когда Анна начинала ворочаться или что-нибудь бормотать. Ему казалось, что он бодрствует на протяжении всей ночи, но утром чувствовал себя выспавшимся. Наверно это происходило от душевного спокойствия.

У себя дома ему приходилось постоянно ворочаться с боку на бок от толчков Татьяны, которая спала очень чутко и терпеть не могла его негромкий храп. Стоило ему забыться, как она толкала его в плечо, требуя перевернуться на другой бок. А через некоторое время всё снова повторялось. Под утро Ткач начинал чувствовать себя шашлыком, который готовят на мангале, постоянно переворачивая, чтобы он не подгорел.

Глава 15. Генерал Игнатов

После бани Игнатов поехал домой. Хорошая парилка и общение с друзьями не подняли ему настроение, на что он очень надеялся. Хотел отвлечься. Но что-то последнее время всё складывалось шиворот навыворот. И эта девчонка в бане! Зачем подмигивать и строить глазки, если тебе не нравится твоя работа? Это только те женщины могут доставить удовольствие, которые искренне по-настоящему любят мужчин. Всех нормальных мужчин, без разбору на толстых и худых, длинных и маломерков. Я же не клоун делать вид, что мне хорошо. Пусть она осетинка, приехала в Россию заработать денег. Что у неё дома остался ребёнок и малообеспеченные родители. И что, пытаясь меня возбудить, она всё время думает о них. А ещё о сбежавшем муже — пьянице, и неоплаченном кредите. Ну, я-то здесь причём?

Хотя вполне вероятно, что она всё это насочиняла. Как те же бабки и калеки, снующие на перекрёстках, с удовлетворением разглядывающие своё жалобное выражение лица в затонированном окне остановившейся легковушки.

Завтра в кабинет ему снова принесут деньги. И немалые. Снова будет волноваться, как последние два года. Именно с тех пор как летом он случайно встретил Раджу, вышедшего из тюрьмы. Куда Игнатов упрятал его на целых пятнадцать лет. Но тот вышел через десять условно досрочно.

Было лето, и Олег шёл домой со стоянки автомашин, где оставил недавно купленную в автосалоне десятку. Справа со скоростью его ходьбы, навстречу чередой плыли витрины магазинов, а слева по проспекту мчались автомашины. Неожиданно сзади со стороны дороги кто-то не очень громко окрикнул его:

— Олег Геннадьевич!

Игнатов сразу понял, что это его. Но сделал вид, что не слышит. Повернул голову вправо и в стеклянном отражении увидел медленно ехавшую автомашину с затонированными окнами. Окликнувшего было не видно, и Олег продолжил неторопливо идти по проспекту в сторону подземного перехода, куда в случае необходимости мог быстро скрыться.

Он прижал левый локоть к телу и почувствовал успокаивающую тяжесть пистолета. Сунув правую руку за пазуху, вытаскивая сигареты, заодно опустил флажок предохранителя. Времена казались ему не спокойными, и патрон всегда находился в патроннике. Он взял сигарету в рот и, прикуривая, слегка повернул голову.

— Олег Геннадьевич! — Снова прозвучало из подъезжающей ближе автомашины.

На этот раз Игнатов успел разглядеть символ мерседеса на решётке радиатора, приоткрытое окно передней пассажирской двери и отсутствие сидящего за ней человека. Он обернулся, затягиваясь дымом и держа правую руку с сигаретой у груди, готовый упасть на бок и, кувыркаясь, выхватить пистолет из кобуры. Но этого делать не пришлось.

Со стороны водительской двери, из машины вышел мужчина лет тридцати пяти в лёгком тёмном плаще. Волосы на голове, бороде и усах были одинаковой длинны. Но даже сквозь эту растительность Олег увидел знакомый сверлящий взгляд чёрных как угольки глаз, похожих на слепые отверстия, ведущие внутрь головы.

Это был Раджа. Он улыбался и на ходу протягивал обе руки. Но улыбка его всегда была не предсказуема. А протянутая рука таила опасность. Олег оставался на месте, глядя в упор на идущего к нему человека. Делая вид, что пытается его узнать. Только слегка повернув корпус, так чтобы было незаметно, как он скользнёт правой ладонью за пазуху. Но Раджа шёл открыто напрямик, улыбаясь. Игнатов повернулся к нему всем корпусом и тоже улыбнулся в ответ.

— Олег Геннадьевич! — радостно продолжил Раджа, — я так рад Вас увидеть! Надо же, еду по проспекту и вдруг вижу знакомую фигуру. Думал, померещилось. Но, нет! Не забыл. А Вы мне как раз нужны. Вы не сомневайтесь, у меня с законом всё в порядке. Я много думал в тюрьме. Принял христианство и вот теперь занимаюсь благотворительностью. Вышел условно досрочно и больше туда не собираюсь.

— Привет Раджа! — поздоровался Игнатов и не зная, что ему сказать, кивнув на мерседес, с ехидцей произнёс, — Хорошая машина! Успел купить?

— Да нет. Это мне авансом выдали.

Игнатов вспомнил, как десять лет назад, служа в отделе разработок оперативного управления, вместе с Фроловым брал в центре города отстреливающегося Раджу. Что-то пошло не так. Операция вышла из-под контроля. Почувствовав преследование, Раджа вынул из-под, такого же, как сейчас, плаща автомат и стал прикрываться детской коляской. Волок её через весь проспект, тряся по трамвайным линиям. И за ней словно привязанная за руки к металлической ручке, прихрамывая на одном сломанном каблуке и спотыкаясь, в порванных от падения коленями на асфальт колготках, беспомощно ковыляя, бежала мать ребёнка. Она уже не кричала, оглохнув от шума стрельбы. Не видела ничего вокруг. Её взгляд был устремлён туда внутрь углубления, где от стенки к стенке, в лёгком дутом комбинезоне, подпрыгивая на неровностях, тряслось её дитя. Недоумённо и счастливо улыбаясь каждому подскоку из округлости затянутого на подбородке капюшона, пуская слюни и показывая едва наметившиеся на красных дёснах беленькие чёрточки зубиков.

Раджа заметил, что Олег о чём-то задумался и, перестав улыбаться, жёстко произнёс:

— Я за всё отсидел Олег Геннадьевич, кто старое помянет, тому глаз вон!

— Ну да, — утвердительно кивнул Игнатов.

Но ободранные, кровоточащие коленки женщины, никак не хотели уходить из памяти и стояли перед глазами, будто это было вчера.

— Чем занимаешься? — спросил Олег, чтобы прервать нахлынувшие воспоминания.

— Строю часовни! — радостно сообщил Раджа.

— И где же? — недоумевал Олег.

— В зонах, в тюрьмах, следственных изоляторах! — не задумываясь, ответил Раджа, — Знаю, вы непростую должность занимаете в местном управлении исполнения наказания. Я про Вас много чего знаю благодаря покровителям в Москве. Веру в народ нести — дело хорошее. Да и прибыльное. В звании Вас повысим, если язык общий найдём. Соглашайтесь. Я знаю Вы человек слова. За это и уважуха от меня.

— Да я же полковник, Раджа, — не понял Олег, — мне генеральского звания не положено.

— Что положено, а что нет, наверху больше знают! Ваше дело соглашаться, а там уж посмотрим.

Игнатов задумался. О генеральском чине он и не мечтал. Полковника-то получил благодаря реорганизации. Когда бывшее руководство разогнали за предпринимательскую деятельность, дополнившую места наказания нелегальными производственными мастерскими. Может и впрямь согласиться?

Но Раджа не стал далее убеждать.

— Давайте, мы завтра к Вам на приём подойдём и всё расскажем.

— Хорошо, — согласился Олег, — а знаете куда?

— Конечно, товарищ начальник, — произнёс Раджа, снова улыбаясь, — так, до встречи!

Игнатов хотел спросить — кто это «мы»? Но не успел.

На следующий день состоялась встреча, на которую с Раджой пожаловали парочка правозащитников, несколько священнослужителей с верительными грамотами и ходатайством местной епархии. В свете последних веяний демократии просили разрешить строить на территориях колоний, и тюрем часовенки, а так же проводить там службы для лиц находящихся в изоляции.

Игнатов подумал, что зоны уже давно превратились в Клондайк для обогащения руководителей высшего звена, которые организовывают там мебельные производства, швейные фабрики, сувенирные мастерские. Производя всё за копейки, а продавая на рынках наравне с другими товарами. Да и налоги не платили. Так почему бы и ему не заработать маленькую копеечку на просветлении заблудших зеков?

Кому в Москве направить ходатайство Раджа сказал, и вскоре пришло разрешение.

Через месяц после начала строительства, Раджа принёс ему конверт с деньгами. Сумма постепенно увеличивалась вместе с увеличением количества объектов.

Конечно, Игнатов задумался, откуда такие деньги. Не зеки же дают попам милостыню. И хотя он догадывался об их происхождении, твёрдо решил для себя, что это благодарность церкви.

Прошло больше года.

Ситуация привлекла к себе внимание после гибели отца Иоанна. Смерть которого, потянула за собой обнаружение хищений при строительстве объектов.

Непонятно зачем он полез на строящиеся леса. Может, чтобы проверить работу. Или усладить свой взор, чувствуя себя всевышним.

Множество заключённых, крестясь, с ужасом рассказывали, как резкий порыв ветра приподнял деревянные балки вместе с попом и бросил их на груду кирпичей. Прокуратура не стала возбуждать уголовное дело, сославшись на несчастный случай. Верующие решили, что это кара божья за украденные деньги.

Позже Раджа рассказал Олегу, что поп был слишком любознательный и, скорее всего, стучал на ФСБ.

Последнее подтвердилось почти сразу. После закрытия дела, пожаловали гости из данного ведомства. Двое в коричневых костюмах с короткими стрижками, один лет под тридцать, другой ближе к сорока. Стали угрожать Игнатьеву разоблачением в организации поставок наркотиков на зоны.

Игнатьеву было смешно глядеть на этих самоуверенных, напористых оперативников, и он делал грустное лицо, на всё соглашаясь.

Позже вызвал на встречу Раджу и передал содержание разговора. Тот клялся и божился, что к наркотикам отношения не имеет. Но в следующий месяц в принесённом им конверте денег оказалось в полтора раза больше.

Открыв дверь своим ключом, Игнатов осторожно зашёл в квартиру. По громкому храпу, раздававшемуся из спальной, он понял, что жена спит. Её сон в последнее время был крепок и выразителен. С тех пор, как год назад на праздновании юбилея в ресторане, он познакомился с прокурором района, её шефом, Игнатов был уверен — жена в надёжных руках.

— Ну что с того? — думал он, — какая женщина не изменяет своему мужу? А здесь и человек не простой и умный и заботливый. Квартиру выделил. Поможет, если что.

За этот год из простых следователей она стала помощником прокурора по надзору. Олег понял, что карьера жены попала в нужное русло и теперь не стоит волноваться. Видимо так же считала и сама жена. Она стала спокойной и уверенной.

Игнатов разделся и прошёл на кухню, чтобы перекурить перед сном. Но сидя на табуретке, в конце коридора через приоткрытую дверь детской увидел две блеснувшие и погасшие в темноте искорки. Затем ещё раз. Он понял, что сын не спит. Ему было десять. Олег зашёл в детскую.

Сын сидел на кровати, откинув на спинку изображающей капот автомашины, пуховое одеяло. Его тонкие ноги, согнутые в коленях, были прикрыты длинной белой ночной рубашкой. Он обнимал их руками, прижимая к животу и глядя в тёмную стену, где висел блестящий, недавно купленный дартс, с воткнутыми в него стрелами.

— Санёк, ты чего не спишь? — как можно ласковее спросил Игнатов, присаживаясь рядом и включая ночник на тумбочке.

Погладил парня по голове. Хотел взъерошить ему волосы, но увидев в глазах сына слезинки, не стал.

— Приснилось что? — спросил Игнатов, обнимая сына за плечо правой рукой и прижимая к себе.

Санёк помотал головой.

— Обидели? — продолжал ласково расспрашивать Олег.

Сын снова замотал головой. Затем протянул руку и взял с прикроватного столика дощечку с прикрепленным к ней чистым листом бумаги. Карандаш держался на скрепке.

«Папа, я буду говорить?» корявым неровным почерком написал Санёк и протянул дощечку отцу, с надеждой заглянув к нему в глаза.

— Конечно будешь, родной! Конечно! — прочитав детские каракули, успокаивающе произнёс Игнатов.

Он вновь почувствовал, как неимоверно сложно выдерживать этот детский открытый взгляд, идущий прямо тебе в душу. Улыбаться ему навстречу и не единым движением тела, дрожанием рук, морганием ресниц не выдать своих сомнений.

Взгляд сына медленно, словно луч рентгена просвечивал его насквозь, изучая биение сердца, частоту дыхания, улыбку на наличие микрона лжи. И в очередной раз, поверив отцу, бросил дощечку в сторону, вскочил с постели и бросился Игнатову на шею так, что свалил его на смятые простыни и оказался сверху. Обнимал, прижимаясь к отцовской щеке, что-то мычал, как новорождённый телёнок, похожее на стенания пытающиеся разбудить лавину накопившейся не высказанной многолетней речи, выплеснуть её наружу.

Игнатов прижал голову сына к своей шее и почувствовал, как из уголков его глаз стали тайком выкатываться слёзы. Смачивая седые волосы на висках, стекая друг за другом дальше, стыдливо скрываясь в ушных раковинах, словно чувствуя свою несвоевременность.

Он дотянулся до выключателя и погасил свет.

— Спи малыш, — уверенным спокойным голосом сказал Олег, — Спокойной ночи! Всё будет хорошо. Я побуду рядом, пока ты уснёшь.

Игнатов хорошо помнил, как пять лет назад соседская собака напугала Саньку. От неожиданности он споткнулся, упал затылком и потерял сознание. В больнице пришёл в себя, но разговаривать перестал. Уже не верилось, что до падения он читал наизусть стихи. К кому только не обращались они, никто помочь не мог.

Как-то, стоя в очереди к одной колдунье, Игнатов услышал разговор просительниц о том, что дети расплачиваются за грехи своих родителей. После чего к экстрасенсам не ходил. Решил показать Саньку заграничным эскулапам. Стал копить деньги на поездку. И скоро его мечта должна была осуществиться. Деньги он хранил на работе в сейфе. Они стояли ровными зелёными пачками по сто банкнот перетянутыми резинкой. Периодически закрывая изнутри кабинет на ключ, он выкладывал их и пересчитывал, раскладывая по частям. Вот эта часть на билеты. Эта на проживание. Эта на лечение сына и реабилитацию. Ещё одна на его дальнейшее обучение заграницей.

— И какая разница, — думал он, на какие деньги я буду лечить своего сына, — да пусть эти зэки по тюрьмам по три раза передозируются! Какое мне до них дело!

Глава 16. Генерал Кудашкин

Максим Николаевич не ведал, что такое поражение на женском фронте. Его атаки всегда проходили молниеносно. Противник захватывался врасплох, и был повергнут за явным преимуществом.

Выбранная им в бане девушка не успевала вернуться перекусить за стол, как снова подвергалась сексуальным домогательствам во всех, приспособленных и не очень для этого дела, местах бани. За вечер она успела испытать оргазм на силовом тренажере, бильярде и даже на включенном столе воздушного хоккея. Где ей особенно понравились освежающие струи воздуха, дующие в лицо и раскидывающие волосы в разные стороны пушистым зонтом.

Но особенно Максиму понравилась осетинка, что выбрал Игнатов. Он случайно столкнулся с ней в бассейне, когда все остальные вернулись за стол. Получилось спонтанно. Максим подплыл к ней, чтобы помочь выйти, но оказалось, что её заинтересовала циркулирующая вода.

Девушка неторопливо крутилась на месте, держась за край бассейна, подставляя бьющей из стенки струе поочерёдно все части своего тела. Трусиков на ней не было. Максим увидел её расширенные зрачки и затуманенные глаза. Чуть приоткрытый рот выдавал учащённое дыхание. Это настолько резко его возбудило, что он не смог сдержаться и тут же развернув её к себе задом, ухватил за бёдра и овладел по всем правилам, виденных им порно фильмов.

Когда Макс уже выбирался из бассейна, она продолжала бессильно виснуть в воде, опершись локтями о его край, думая о том, что мужик переел виагры и теперь отрывается на всех подряд, словно мартовский кот.

Главное, чтоб не соскользнула, — подумал Кудашкин, глядя на её распластанное безвольное тело.

Следуя на машине с водителем после бани домой, Максим честно признавался себе, что совершенно не запомнил ту девушку, с которой провёл добрую половину вечеринки, да и осетинку, пожалуй, тоже. Не говоря уже об их именах. И если б завтра ему предложили их снова, он бы даже не поздоровался.

Это происходило потому, что кроме жены для Кудашкина женщин не существовало. Все они были просто самки, сучки, шлюхи и проститутки. Объекты для удовлетворения мужских потребностей. О женских потребностях Кудашкин не задумывался, поскольку уже на половине своих экзекуций видел в их глазах и поведении удовлетворённость. Был уверен, что именно этого они всегда хотят и для этого живут.

Он искренне не понимал, что там можно выбирать. Ему было смешно глядеть, как генерал Ефимов что-то вынюхивал и высматривал у этих негодниц под кофточками. А Ткач вообще отказался, сославшись, что всю красоту разобрали до него.

Кудашкин предполагал в Ефимове склонность к педофилии, поскольку знал его уже давно. О Ткаче пока ничего сказать не мог, но догадывался, что тот в свои за сорок стал поклонником сына Иуды — Онана. Иначе чем можно объяснить отсутствие мужского инстинкта при виде целой группы готовых отдаться самок?

Он подумал, что зря Журов таскает за собой эту мартышку. Уроженку юго-восточного питомника. Дрожит над ней словно над горящей свечкой. Молодая! Подставит его, как пить дать! Стоит нарисоваться на горизонте кобельку половчее. Она же верно знает о Поликарпе всё. Куда ездит, у кого берёт, кому заносит. Разве можно от этих шлюх что-то утаить? И сколько можно одну и ту же тёлку драть? Вон их сколько вокруг и главное сами хотят этого. А здесь сначала уважение прояви, да накорми, напои, спать уложи, а потом денег дай. А кто она такая чтобы я денег ей давал. Жена? Детей мне родила или вырастила? Да ну их. Пусть сами разбираются со своими пассиями.

За повальный секс с женщинами, Кудашкин не испытывал каких либо угрызений совести. Он знал, что любит свою первую и единственную жену, которая ждёт его дома, лёжа в постели в их милой уютной спальне. На протяжении последних десяти лет за ней днём ухаживают нанятые медсёстры. А вечером он сменяет их. Легко берёт свою маленькую девочку на руки и несёт в ванную. Он обожает её тело. Он знает на нём все родинки и шрамы. Помнит их появление. Ему казалось, что с момента их свадьбы оно совсем не изменилось, только кожа стала более тонкой и прозрачной, выделяя дорожки голубых венок.

Никто не знает, что с ней случилось. Легла спать как обычно. А ночью все проснулись от её дикого крика увиденного во сне кошмара. Что ей приснилось, она не сказала никому до сих пор.

Что же такое страшное она увидела во сне, — думал Кудашкин, — если её реальная жизнь до сих пор не перевесила по ужасу тот страх?

По дороге Максим сказал водителю завернуть в круглосуточный супермаркет и купил там пачку бумаги для принтера и пару карандашей с резинками на конце.

Бесшумно вошёл в квартиру. Оставил купленное на полке в прихожей и прошёл в комнату.

Несмотря на то, что на часах уже третий час ночи, Катерина не спала. Она всегда ждала его. Вот и сейчас благодарно тянула худенькие руки, обнимая за шею. Притягивала к себе и целовала в губы. Она чувствует запах спиртного, табака, а может быть его недавних женщин. Но никогда не укоряет. Не спрашивала, где он был и что делал. Она всегда помнит его слова тридцатилетней давности, что выйдя за порог, милиционер несёт службу.

Она вообще много чего помнит потому, что лёжа в постели, уже несколько раз, минута за минутой, прокрутила всю их совместную жизнь. О том, как они познакомились. И как родили, а потом растили двух детишек: девочку и мальчика. И как муж танцевал с ней на руках, на свадьбе у дочери в ресторане небольшого северного городка Сент-Джонса. А посетители думали, что это прихоть родителей жениха. Что так положено у русских. И толстозадые канадки щипали своих мужей, кивая на кружащуюся по залу, случайно залетевшую из России влюблённую пару.

Дочка уехала во Францию по обмену школьниками и там поступила в университет. Оказалось, что образование во Франции бесплатное, выдают хорошую стипендию и деньги на аренду квартиры. Окончив университет, там же вышла замуж и уехала в Канаду.

Сколько времени прошло! Они не виделись уже больше семи лет. Именно с тех пор, как она не смогла, лёжа в кровати, защитить дочь от младшего брата — погодка, вообразившего себя носителем национальной идеи. Обклеившего их общую детскую плакатами с националистическими лозунгами и фашистскими свастиками, превратив комнату в мрачный бункер времён отечественной войны.

Первое время, приходя со службы, Максим срывал эту дрянь со стен, но через некоторое время она появлялась вновь, словно чёрная плесень, настырно разъедающая молодые души нового поколения.

Убеждения и уговоры сестры приводили брата в бешенство и заканчивались её разбитым носом или синяком под глазом. Теперь они не мешают друг другу любить свою Родину…

Дочка звонит по телефону. Каждую неделю. Говорит, что любит всех, но приезжать не собирается. Её речь становиться чужой. Слова приобретают причудливые окончания и ударения. Иногда Катерине начинает казаться, что она разговаривает не со своей дочкой, а с роботом, получившим её голос. И чтобы убедиться в этом, Катерина задаёт вопросы из её детства. Голос отвечает верно, и сердце матери успокаивается.

Детская комната теперь пустует. На стенах остались куски от сорванных Максимом плакатов с остатками изображений, словно разбросанные взрывом, прилипшие к обоям части человеческих тел, знамён, лозунгов и символов. Уходя из дома, сын сказал, что продаст эту квартиру, как только она достанется ему в наследство и деньги отдаст партии. Какой партии? Теперь его ищет военкомат, чтобы призвать на службу. Но Макс ничего им сказать не может. Он предполагает, что сын уже несёт службу в других частях и, читая по утрам утренние сводки происшествий, каждый раз боится увидеть в них свою фамилию.

Теперь с Катей они снова одни. Как в молодости. И никто не мешает им быть вместе, наслаждаться друг другом, вот только паралич нижней части тела, словно якорь, держит её в кровати. Иногда она пересаживается в инвалидное кресло и катается по комнате. Старается приготовить ужин, пропылесосить квартиру, постирать. Но всё это ловчее получается у нанятой мужем медсестры. Да и усталость быстро берёт своё.

Она часто открывает дверь на балкон и, стопоря колёса каталки, сидит напротив, слушая музыку улицы: чириканье птиц, сигналы машин, окрики людей. Она хотела бы выехать на балкон, но высокий цементный порог, словно неприступная гора преграждает путь к свежему воздуху.

Максим обещает купить дом за городом и положить там специальные рельсы, чтобы она смогла выезжать на улицу. И теперь у неё есть занятие. Она чертит план своего будущего загородного дома, располагает в нём комнаты и специальные дорожки для передвижений в кресле.

Сколько листов бумаги она истратила на свои рисунки, сказать уже невозможно. Новые пачки бумаги и карандаши она всегда находит в прихожей на полке. Она знает, откуда они берутся, но не говорит об этом. Катерина чувствует, что это их невидимый пароль. Подтверждение и разрешение на дальнейшую связь, выполнение обещаний и осуществление мечты.

Она не рассказывает об этом Максиму и ничего не спрашивает. Знает, что зарплата у милиционеров не большая, и он не скоро накопит на дом. Не хочет травмировать его невыполненным обещанием. Ведь он уже генерал. А генералы держат своё слово. Хотя он всегда его держал. Она гордится им и очень любит.

Катерина почувствовала как от этих мыслей к лицу и шеи прилила горячая волна. Раньше она приливала и ниже, шла по ляжкам вверх. Но сейчас это ей неизвестно.

Кудашкин наполнил ванную тёплой водой и вернулся за женой. Она сама откинула одеяло, и он снова увидел её красивое и молодое тело. Две тёмные родинки на правом боку и в паху, немного вывернутый наизнанку пупок и огромные ярко коричневые пятаки сосков. Перед тем как опустит жену в воду, Максим ещё раз проверил воду локтём, как это делала она, купая малышей. И только после этого распрямил руки.

С самого замужества она стеснялась своего тела. Куталась на пляже в халаты, купалась в парео. Носила брюки, и бадлоны. Избегала каблуков. Никакие заверения Максимом, не могли убедить в стройности и пропорциональности её фигуры.

И только во время болезни, видя его взгляд, всем своим нутром ощущая его привязанность, она смогла расслабиться, и предстать перед ним без смущения нагой.

— Тяжёлый недуг перекрыл ложное чувство стыда перед любимым человеком, — думала она, — но для этого надо было потерять половину своей красоты.

Глава 17. Генерал Ефимов

Чёрная служебная волга неторопливо везла Ефимова домой. Ему давно опротивели гонения молодых прытких начальников за престижными иномарками. С горечью наблюдал, как нафаршированные техникой и различными примочками Мерседесы с Лексусами через некоторое время попадали в небольшое ДТП и списывались, переходя во владение жён начальников, их детей или знакомых. Этот порочное разворовывание государственного автопарка повторялось из года в год с тех пор, когда ещё был в фаворе российский автопром.

Уже третий день у Ефимова было плохое настроение совсем не связанное с работой. Он честно признавался себе, что ехать домой ему не хотелось. Точнее дом здесь был не причём. Причиной была его жена Анфиса.

Они больше тридцати лет живут вместе. Она моложе Семёна на десять лет. Окончив географический факультет педагогического института, она ни дня не проработала в школе. Ей хватило производственной практики, чтобы понять, что хороши только собственные дети. Когда они чужие и их много — это монстры и кровопийцы. А лишнего здоровья у неё нет.

Несколько лет возглавляя кружок биологии в Доме пионеров, Анфиса поняла, что лучшие друзья женщин — это кошки. С ними не надо гулять, их не надо учить и дрессировать. Они дарят покой и наслаждение. А если их не менее двух, то им тоже будет не скучно.

Поэтому на протяжении многих лет вся мягкая мебель в квартире и ковры были покрыты кошачьим ворсом, несмотря на нескончаемое гудение пылесоса. Семёну иногда казалось, что пылесос начинает работать оттого, что он пришёл домой. И вместо просмотра новостей, он полчаса наблюдал старательность и заботу о домашнем очаге со стороны жены.

С ростом по службе, он стал приходить домой всё позже, но пылесос словно поджидал его, исправно включаясь, и начиная злорадно выть, как только Степан открывал ключами дверь. Он выживал Степана из квартиры, словно ревнивый хозяин, охраняя создаваемый им уют.

Иногда задумываясь о своей половине, Семён поражался, почему они до сих пор вместе. Большинство коллег уже не один раз поменяли своих жён. Быть может, как раз это обстоятельство тормозило его собственный разрыв. Глядя на их новых пассий, Семён не видел особых различий с предыдущими. Да и сами друзья со временем соглашались с таким выводом.

Семён с грустью замечал, что Анфиса вся состоит из каких-то условностей и выдуманных ею постулатов. Оставляя на ночь свет у кошачьего ящика с песком, Анфиса уверяла, что так животным удобней ходить в туалет. Соглашаясь с доводом Семёна, что кошки хорошо видят в темноте, она делала акцент на слове «удобство».

На вопрос, в чём оно выражается, ответа не было.

Зажигая свет в кухонных шкафчиках столовой, Анфиса уверяла, будто бы он создаёт особый современный дизайн по Фен-Шую, способствующий аппетиту. Хотя Семён этого абсолютно не замечал, но спорить с ней было бесполезно. Она сразу делала обиженный вид, словно Семён, экономя электричество, хочет загубить её творчество на корню.

Жена была уверена, что Семёну необходимо одеваться теплее, чем ей. Старалась натянуть на него лишний свитер, чем заставляла потеть на улице. Сама оставалась в лёгкой не продуваемой курточке. А когда у него на губах и других местах слизистой, появлялся герпес — укоряла, что он её не слушает и ходит раздетым!

Она всегда знала, где его вещам будет находиться лучше, заставляя его часами искать необходимое.

В конце концов, купив своим отпрыскам квартиры, Семён отвоевал детскую и запретил жене что-либо там менять. Забранные в стирку или помывку вещи при возвращении раскладывал сам.

Семён жалел свою жену. Он видел, что она по собственной глупости, отказалась от какой либо деятельности, вообразив, что ведение домашнего хозяйства привилегия избранных. И не понимала, что год от года отсутствие напряжённого мыслительного процесса ведёт к потере элементарных знаний и оболваниванию. Именно это обстоятельство в последние несколько лет сподвигли её к грубым проколам в отношениях с мужем.

Ведь если бы она не разучилась думать, не сказала два дня назад, что у неё в метро не работал телефон, поскольку сама ранее неоднократно оттуда звонила. А разговаривая по телефону, стала убеждать Семёна, будто бы едет на машине. Хотя фон едущего транспорта и замкнутого помещения разнится в телефоне очень сильно. Вот после этого обмана Ефимов и загрустил.

Не сам факт вранья обижал Семёна, и не то, что у неё, видимо, была своя личная жизнь, а то обстоятельство, что её ложь была банальна и бездарна по отношению к нему — генералу.

После такой галиматьи, Семёну хотелось поручить своим оперативникам поставить на контроль её телефон с компьютером. А за ней — круглосуточный пост. Полученными материалами ткнуть ей в физиономию, уличив во лжи.

Но зачем? — думал он, — чтобы убедить её? Она и так знает, что лжёт! Убедить меня? Я тоже знаю об этом. Ну, выложу я ей полученный компромат и что? Всё равно не признается. А если наоборот? Если скажет: да, у меня есть любовник и давно.

Дальше слово за мной: уйти от неё? К кому? Жить одному? Искать квартиру, делать ремонт, нанимать прислугу…

Или избежать проблем и остаться. Молча согласиться на то, что я её кормлю, одеваю, развлекаю для того чтобы кто-то её имел во все места, а вместе с ней и меня?

Поиметь генерала, наверно, удовольствие не из дешёвых! — думал он, — А в моём лице — всю оперативную таможню. Вот весело! Наверно он так ей и говорит.

Семён понимал, что его отношение к жене стало совсем другим. И сексом они занимались утром уже по привычке, чтобы снять напряжение. Но всё же иногда, сквозь стены непонимания и тонны навороченной за долгие годы совместной жизни шелухи, он видел в жене ту свою Анфису, которой клялся много лет назад в вечной любви, и, которая, отвечала ему взаимностью.

Пару лет назад Семён запретил жене включать пылесос после десяти часов вечера, сославшись на закон о ночном времени. Другие аргументы на неё не действовали. Именно это время стало для Ефимова единственно возможным для возвращения в дом. С тех пор пылесос стал озлобленно выглядывать из-за шкафа и при любой возможности пытался уронить свой шланг прямо ему под ноги…

Анфиса была дома — лежала в постели и смотрела телевизор. Она говорила, что не может заснуть без Семёна, при этом продолжая смотреть на экран. Быть может она желала постоянно быть там, среди очаровательных женщин и мужчин с волевыми подбородками. Где сломя голову в кабриолете несутся по шоссе мировые знаменитости, и машут ей руками, приглашая с собой. Пожалуй, внешне Анфиса была в молодости даже красивее тех женщин. Многого могла бы добиться в своей жизни. Но не разобралась, что красота — это всего лишь шанс к успеху.

Это капитал, который можно вложить в дело, а можно отнести в чулан, пытаясь сохранить. Возможно, она ждала, когда на её красоту, словно мотылёк на огонь свечи прилетит удача. Но этого не произошло. А чтобы это понять пришлось прожить жизнь.

Ей было уже за шестьдесят. Она была стройна. Старалась одеваться по-спортивному в джинсы и кроссовки. Не стеснялась носить открытые футболки с иностранными надписями, о содержании которых сама не догадывалась. На хихикающих полиглотов ей было наплевать. Она привлекала взгляды молодых людей и не стеснялась с ними флиртовать. Регулярные подтяжки лица и ровный загар скрывали глубину морщин. Симметричное аристократическое лицо с высоким лбом и короткой, под мальчика, стрижкой придавали ей вид умудренной опытом молодой женщины. Высокие дуги бровей и глубоко посаженные глаза создавали впечатление вдумчивости и рассудительности. Молодым мужчинам хотелось поделиться с ней своими семейными неурядицами, на что Анфиса периодически с удовольствием соглашалась, но только один раз. Ей хотелось идти дальше и просто жить для себя.

Очередной сериал вносил путаницу в её сознание. В шесть часов вечера её любимый артист играл в сериале Васю. Через час в следующем фильме — Федю, и так далее. Однотипные квартиры, особняки, автомашины, да и сюжеты создавали единый салат порубленный блендером. Так что утром в голове у Анфисы всё увиденное походило на детское питание.

Пройдя в спальню, Семён наклонился, чтобы поцеловать жену. И тут же попал в её жаркие объятия.

— Ты что эротики насмотрелась? — пошутил он, целуя её в губы.

— Мне не надо её смотреть! — парировала она, — Я всегда тебя хочу.

Его опять неприятно кольнул очередной штамп. Он как обычно сдержался, подумав, что наверно стареет, что его уже раздражает её обычная, ранее не задевавшая, болтовня.

В холодильнике стояла привычная пластмассовая бутылка йогурта с бифидобактериями. Он пьёт его два раза в день по глотку вечером и утром как лекарство. Так посоветовал знакомый бизнесмен, торгующий добавками, когда у Семёна двадцать лет назад начала открываться язва. С тех пор желудок не болит. Семён сделал глоток и сел в кресло у журнального столика.

Он снова вспомнил вчерашний разговор Анфисы о необходимости расширения жилплощади. Что ему, как генералу, положен свой кабинет. На самом деле причина была совершенно в другом — ей стало не хватать места. Её шмотки вываливались из шкафов, хотя она всё время жаловалась, что нечего одеть. Цветочные горшки падали с подоконника, заставленного так, что солнце в окно практически не заглядывало. Слишком близко располагался огромный экран плоского, недавно купленного телевизора последней модели.

Но Семён переезжать не хотел, ему нравилось здесь. Эту небольшую квартиру он получил на третий год службы, работая оперативником уголовного розыска в территориальном отделе. Она хранила много воспоминаний о его друзьях, коллегах, о дружбе и верности. Была как память о тех далёких днях, когда не думали о карьерах, о богатстве. Радовались тому, что они вместе и живы. В эту квартиру коллеги на себе перетаскивали мебель из коммуналки. Корячились, втаскивая пианино, оставшееся по наследству. А потом было новоселье.

Квартира Семёну досталась совершенно случайно.

По закону, вне очереди должны обеспечиваться только участковые и следователи. Почему? Никто не мог объяснить внятно.

Но в тот год Семён стал лучшим оперативником района по достигнутым показателям. Его коллега — депутат предложил написать письмо главе администрации. Письмо сочиняли всем отделом. Начальник посмеялся и сказал, что Семён будет первым опером, который получит квартиру от государства. Начальник управления тоже посмеялся, но письмо подписал.

Глава администрации оказался весёлым, жизнерадостным парнем чуть старше Семёна, и написал на письме резолюцию: «Обеспечить!»

Квартиру дали на первом этаже с дощатым полом, где сквозь трещины просвечивал подвал. С потолка толстыми брикетами падала штукатурка. Но это было собственное жильё, о котором мечтали многие. У ребятишек оказалась своя комната. Оставалось получить ордер и прописаться. Но Глава ушёл на повышение, а новое руководство прислало повестку о выселении. Семён приготовился к осаде. Сотрудники милиции отказались выселять своего коллегу.

И здесь, на счастье Ефимова проворовался кто-то из администрации. Москва прислала комиссию с проверкой. Об этом Семёну рассказал участковый, которому поручили оказывать содействие проверяющим. Ефимов не растерялся и такую жалобу накатал, что через неделю ордер с извинениями домой принесли.

Сейчас это казалось Семёну весельем, а тогда было о чём задуматься. С тех пор и почувствовал Семён, что в квартире этой сила особая сконцентрирована. Выдержав огромные неприятности, стала амулетом. Объединила всех его друзей — оперативников, которые помогали переезжать. Участковых, которые отказались идти Семёна выселять. Постовых, круглосуточно стоявших у подъезда и докладывающих начальству, что адресата не найти и повестку не вручить, хотя Ефимов ежедневно ходил на работу и обратно.

Как только ордер был получен, на протяжении месяца приходили все, кто знал Ефимова. Завтракали, обедали, ужинали. Анфиса от плиты не отходила — все ей были в радость, продуктов не жалела. Словно это приют был милицейский. Приходили просто поговорить, обсудить новости, да жизнь несладкую ментовскую. Что-то приносили с собой.

Где теперь те ребята? Мало осталось в строю. У многих, как у Володьки Горина — сердце не выдержало. Кто в бою пал от пули — как Витя Пронин или от ножа — как Вадим Козырев. И теперь эта квартира словно памятником стала, храня в себе их мечты и веру.

Как же мог Семён переехать отсюда? Оставить всё незнакомым людям.

Но Анфиса не понимала этого. Ей уже не хватало для шмоток двух огромных зеркальных шкафов. А трём гигантским персам — места порезвиться. Новомодный огромный пылесос из прозрачного пластика, через который просматривались его прожорливые кишки пожирающие пыль и кошачью шерсть теперь недовольно стоял в гостиной, и не думал прятаться за дверь, где совсем недавно умещался его предшественник.

Жена хотела переехать на набережную. В многометровую мансарду высотного дома. Она считала именно это место годным для жизни генерала. Она всегда всё знала за Семёна.

А ему хотелось бросить всё и пожить в маленькой тёплой деревенской избушке на берегу озера. Где за узкий причал верёвкой держится устойчивая, кивающая на волнах, лодка. И если бы не дети, он бросил всё к чёртовой матери. Послал бы всё своё руководство куда подальше. Купил китайскую сеть и уехал глубже в лес подальше от людей. Чтобы вместо телевизионных сплетен и лжи послушать пение птиц и плеск волны, лениво подмывающей берег. Только так он мог остановить многолетнее, перемалывающее его, колесо жизни.

Старший сын Борис возглавлял брокерскую фирму, предоставляя таможенные услуги. Семён знал, что как только он уйдёт в отставку, процветающий бизнес сына загнётся. Никто Бориса не поддержит. Со всех сторон как волки, стоят, щетинясь, конкуренты с уже заряженными полковниками и только ждут момента, когда ослабнет десница Семёна. Чтобы наброситься и подмять под себя все прибыльные потоки.

И те же коллеги будут беспомощно разводить руками, делая сочувственный вид. Потому, что у отставных генералов друзей нет.

Он хорошо помнил афёру с китайской контрабандой и не случайную смерть в тюрьме Березина, заместителя Журова. Всё это подтверждало правило, что отставных генералов не существует. Если не успел занять место у кормушки, пока был при погонах, будешь так же как все хлебать щи лаптем, только с вышитыми на нём дубовыми листьями. Правила у всех систем одинаковые: «вход — рубль, выход — два»!

Не раз он говорил сыну, чтобы тот вкладывал прибыль в другое направление, не зависимое от таможенного поста. Но разве можно убедить остановиться голодного ребёнка, сосущего грудь матери, пока она даёт молоко? А Старший был именно таким.

Другое дело младший. Он артист. Объездил с труппой весь мир и продолжает колесить. Квартиру сдал в аренду. Больше ничего не приобрёл, зато везде ему были рады, что позволяло не задумываться о хлебе насущном. Несмотря на то, что Роман не был так богат как старший, именно за него Семён был более спокоен.

Снова отхлебнув из пластиковой бутылки йогурт, Семён вспомнил банную девочку Свету. Конечно её зовут не так. Но какая теперь разница. Не будет же он расспрашивать сына, какая подружка была у него на дне рождения. Семён надеялся, что больше не увидит её у Бориса. Но чем чёрт не шутит. Живёт он отдельно. Захомутает! Как женой станет, разве ж я смогу ему рассказать?

От этих мыслей на душе стало ещё противнее. Допив йогурт, он бросил пустую бутылку в мусорное ведро и пошёл в спальню.

Телевизор работал как обычно. Анфиса спала. Её голова упиралась в стоящую у стенки подушку, отчего казалась бодрствующей. Глаза были закрыты. Волосы ровно уложены и прижаты тонкой капроновой сеточкой. Она вдыхала через нос и, выходящий изо рта воздух, надувал губы, а затем неожиданно разрывал их, вырываясь наружу. При этом раздавался звук похожий на периодическое тихое пуканье.

Со временем, мы всё начинаем делать не тем местом, которым должны, — засыпая, подумал Ефимов, — мир постепенно переворачивается вверх тормашками.

Глава 18. Генерал Журов

Журов покидал баню последним вместе с Гулей, своей молодой женой, маленькой чернобровой киргизкой. Уже пять лет они были неразлучны. При малейшей возможности, он всегда старался быть с ней рядом. Она жила в купленной им квартире и училась в институте на заочном. Параллельно трудилась в дизайнерской студии, где её работы пользовались большим успехом. Как говорил её шеф: благодаря впитанному с детства национальному этническому колориту.

На работу она устроилась вопреки желанию Поликарпа и уже несколько лет удачно делала художественную карьеру, чувствуя свою самостоятельность и независимость.

После нескольких стопок водки Журов снова захотел почувствовать её рядом, и позвонил, чтобы она приехала. Гуля уже не первый раз была в бане, и вся обслуга знала её, пропуская беспрепятственно. Между собой они называли её глухонемой, поскольку кроме приветствия и кивания головой, она ничего не говорила. Незаметной мышкой проскальзывала внутрь, разыскивая своего Поликарпа.

Её полное имя было Гульнара. Отец, заблудший азербайджанец, уехал на родину после отделения Киргизии. Она его не помнила. Осталось только это персидское имя, означающее цветок граната. Знал ли её отец об этом, она не задумывалась. Жила с бабушкой и двоюродным братом в небольшой деревне на берегу Иссык — Куля, огромного прозрачного как слеза озера. Где практически всегда было тепло. Вся деревня состояла из близких и дальних родственников, которые помогали друг другу и поэтому все жили одинаково бедно. Здесь не любили длинных имён и все звали её просто Гуля.

Как только цивилизация постучалась в их деревню построенным недалеко красавцем санаторием, одним из заработков местных жителей стал национальный танец на поляне.

Взрослые женщины и бабушки, владеющие передаваемым из поколения в поколение искусством, достав из старинных сундуков свои бельдемчи, расшитые вышивкой и кусочками меха, рады были показать, что они умеют. Но постепенно их оттеснила молодёжь, оставив от национальной одежды коротенький, едва прикрывающий коленки камзол.

Мужчин к танцам не привлекали, поскольку никакой уверенности в то, что они придут трезвыми, не было. В деревне они были дефицитом, поэтому их просто жалели.

Гуля с детства любила танцевать и с удовольствием согласилась на предложение тётки выступать вместе с односельчанами. Постепенно у санатория выстроили крытую площадку для общественных мероприятий. Появился заезжий художественный руководитель и национальные танцы стали выглядеть почти профессионально.

Санаторий располагался на горячих источниках и на лечение сюда приезжали в основном из России.

Пожилые и старики рассказывали, что раньше страны были едины, и жизнь была лучше. Быть может в память об этой лучшей жизни, в деревне сохранился русский язык. В школу Гуля ходила через раз. Регулярно танцевала в санатории, а по выходным любила собирать выброшенные на берег озера старинные монеты и статуэтки, которые потом продавала приезжим как сувениры.

Пользуясь своим пропуском участницы танцев, она беспрепятственно ходила по тенистым аллеям выращенного парка, выискивая отдыхающих, предлагала им купить свой товар.

Однажды заглянув в самый отдалённый уголок, она увидела сидящего на лавочке мужчину, погружённого в свои мысли и решила продать ему старинные монеты. Увидев её, тот неожиданно вздрогнул, обознавшись, словно они были когда-то знакомы. Но потом извинился и предложил сесть рядом.

Гуля уже не помнила, о чём был разговор. Её привлекло лицо мужчины. Он был похож на героя фильма, который она когда-то смотрела с подружками, восхищаясь его мужественностью и отвагой в борьбе с врагами.

Залюбовалась его короткими кучерявыми волосами и удивительно голубыми глазами, словно в них отражался её любимый родной Иссык-Куль, подаривший ей жизнь. А теперь оказалось, что частичку его носит в себе этот мужчина….

Ещё в молодости Поликарп слышал от друзей о несравненной красоте озера Иссык-Куль и мечтал там побывать. Но всё как-то было не до этого. Каждый отпуск жена таскала его по заграничным распродажам, чего он терпеть не мог.

Получив в пятьдесят лет генерала, а вместе с ним первый инфаркт, Поликарп задумался над своей прошедшей жизнью. О рано ушедших в мир иной родителях. О младшем брате, уехавшем когда-то покорять северные широты и оставшемся там наблюдать экономический развал с героическим трудом завоеванных земель. Обнищание и поголовное пьянство брошенного населения, уже не способного самостоятельно вернуться на свои исконные территории.

О своих друзьях, которые появлялись теперь только в бизнесе. И пропадали, как только деньги были поделены. Ему казалось, что он что-то упустил в этой жизни. Прошёл мимо чего-то главного. Того, что является скрепляющим звеном между ним самим и всем, что его окружает. Ему вдруг показалось, что он потерял в этой суете себя самого. Забыл свои привычки, привязанности. То, что он когда-то любил и ненавидел. Теперь всё складывалось в зависимости от обстоятельств. Он улыбался тому, кого бы раньше не подпустил к себе на милю. Обнимался с тем, кого терпеть не мог. Говорил совершенно незнакомые и непонятные ему самому речи. С пеной у рта убеждая в их истинности.

Вся эта лживая круговерть вращалась вокруг одного единственного смысла — карьеры.

И только смерть Березина, совершенно чужого ему человека, с которым он был вынужден общаться и дружить по чьей-то прихоти сверху, стала неожиданно близкой. Понятной по своей сути, наполненной трагизмом всеобщего заблуждения, безумия, охватившего тех, кто имеет маломальскую возможность, держась одной рукой за власть, другой грести все, что можно себе в рот, за шиворот, в штаны. Набивая собственные закрома, думая только о том, чтобы не попасться под руку такому же, как он, но сидящему выше и гребущему больше. Не заботясь о своей стране. Не думая о будущих поколениях.

Только когда Березин оказался в тюрьме, Журов познакомился с его женой Ольгой.

Она пришла на следующий день. Было заметно, что высокая красивая женщина с копной светло-русых волос превратилась в сгорбленную седую старуху, с беспомощно свисающими словно плети руками. С красными глазами, заплывшими опухшей синевой, перечёркнутой тонкими прожилками век.

— Что нам делать? — спрашивала она непонятно кого, глядя то в пол, то в окно, по сторонам, затуманенным взглядом, избегая глядеть на Журова. Поворачиваясь кругом. Словно ожидая ответы от висящих на стенах портретов президента и премьера, от большого стоящего посреди кабинета стола, от кожаных кресел и набитых умными книгами шкафов.

Сначала для семьи Березина передавали деньги из Москвы. Но когда из тюрьмы от него стали просачиваться угрозы, платить перестали. И Журов отдавал свои деньги, хотя «своими» он их никогда не считал. Кто-то их приносил, он их отдавал.

На следующий день после похорон, ему позвонил старший сын Березина и просил приехать, сказав, что маме плохо.

Журов прибыл немедленно. Ольга была дома. Она, не переставая суетиться, переходила из комнаты в комнату. Мыла посуду. Стирала пыль. Переставляла стулья. Затем возвращалась назад и повторяла то же самое снова. Периодически наклонялась к телефону, молча стоящему на трюмо, словно пыталась уловить только ей одной слышимый звонок. Брала трубку и садилась рядом на диван. Глубоко вздыхая, произносила в неё:

— Нет…. Его нет…. Больше не будет.… Не стоит…

Отрешённо сидела, переживая сказанное, не обращая внимания на присутствующих. Затем снова шла на кухню и опять начинала перемывать посуду, стирать пыль и расставлять мебель.

Журов вызвал специализированную скорую и отвёз её в психбольницу к знакомому врачу. Ольга не возражала. Её положили в стационар на несколько недель. И тогда Журов взял путёвку в санаторий на Иссык-Куль.

Вода в озере была немного солёной и по-весеннему холодной. Поэтому Поликарп предпочитал отдыхать, любуясь его красотой.

Эта лавочка, вдоль дорожки, ведущей к озеру, ему нравилась особенно. Она стояла в глубине от общих маршрутов прогулок отдыхающих, и никто его не тревожил. С неё открывался замечательный вид на безбрежную водную голубую гладь, далёкие горы и вершины с надетыми на них бубликами белых облаков.

Была ранняя весна, но здесь вокруг уже всё цвело и распускалось. Незнакомые Поликарпу полевые цветы своей причудливостью навевали нечто таинственное и загадочное. Отвлекали от грустных мыслей.

Он любовался ими, когда к нему подошла молодая девушка и, протянув на узенькой ладони несколько старинных монет, предложила их купить.

Журов посмотрел на девушку и обомлел.

— Маша? — изумлённо едва слышно произнёс он и тут же сник под грудой навалившихся воспоминаний, — Ах извините, ошибся.

Столько лет прошло, — подумал он, — кто бы мог подумать, что именно в этих краях он встретит такое сходство. Да он и не знал, откуда она была родом.

— Я не Маша, меня зовут Гуля! — озадаченно произнесла девушка, не хотите что-нибудь купить? Это большая редкость!

Журов, не разглядывая товар, протянул ей купюру, и она высыпала ему на ладонь несколько монет, изъеденных ржавчиной, частично потерявших свою былую округлость. С едва различимой рельефностью причудливых знаков и рисунков.

Вот так и мою жизнь пожирает время, — подумал он, глядя на приобретение, — откусывает по кусочку с краёв, оставляя в живых только осколки, по которым уже никто ничего не может рассказать кроме меня самого.

Глава 19. Будут деньги — заходите

Это случилось, когда Поликарп служил заместителем начальника отдела собственной безопасности Комитета по борьбе с наркотиками.

Стучаться в кабинеты у сотрудников было не принято. Именно поэтому Поликарп, услышав стук, не стал кричать «входите», а сам подошёл к двери и открыл её.

От неожиданности девушка отпрянула и боязливо посмотрела снизу вверх своими тёмными блестящими ягодками раскосых глаз. Они настороженно светились в прямоугольнике загорелого лица, ограниченного сверху ровно обрезанной чёлкой, а по бокам такими же прямыми, черными, как смоль волосами, опускающимися до середины шеи. Делая её похожей на рыцаря в средневековом шлеме, покрытом густой копотью.

Сильно выступающие скулы и широкий подбородок замыкали квадрат внизу, слегка нарушая его геометрию. Девушку звали Маша. На вид ей было чуть за двадцать. По росту можно было дать и меньше.

— Я к Вам, — тихо сказала она, посмотрев на Журова, и перевела взгляд дальше, пытаясь заглянуть внутрь кабинета.

— Это к кому «к вам»? — шутя, переспросил Поликарп.

— Ведь Вы Журов, начальник ОСБ?

— Ну, пока ещё не начальник, улыбнулся Поликарп, — исполняю его обязанности.

На ней было фиолетовое простенькое платье до колен, затянутое поясом, перевязанным спереди на бантик и красные туфельки-лодочки. Обеими руками она прижимала к себе женскую сумочку, кажущуюся для неё великоватой. Было заметно, что её по локоть оголённые руки и крепкие ноги, от волнения сплошь покрыты мурашками.

Смуглость кожи, обычно скрывающая все дефекты, на этот раз выдавала её с потрохами. Румянец смущения, проступал ещё ярче, словно кто-то тёр ей щёки кусочком пемзы. Особенная краснота, похожая на пигментацию, выглядывала из-под волос у левого виска ближе к глазу.

Журов пригласил Машу сесть, пододвинув стул с противоположной стороны своего стола. Сам расположился в кресле на рабочем месте. Пристроившись на краешке стула, Маша поджала под себя ноги и прижала сумку к животу.

Поскольку молчание затягивалось, Журов стал сам задавать вопросы.

Выяснилось, что она почти год работает оперативником в одной из служб Комитета по борьбе с распространением синтетических наркотиков. Недавно произошла очередная реорганизация и её перевели в группу, у которой самые лучшие показатели по данному направлению. Ей это очень польстило.

На задержания Машу не брали, она только оформляла протоколы и помогала следователям. Две недели назад её впервые взяли на операцию, во время которой она видела, как сотрудники во время захвата подложили задержанному в карман пакетик с порошком. А потом, несмотря на звучащие от гражданина протесты и призывы к правосудию, оформили его и передали следователю для возбуждения уголовного дела.

Маша промолчала. Но на следующей операции всё повторилось. Потом ещё раз. И вот вчера сотрудники сказали, что теперь её очередь отличиться. Маша отказалась. Но коллеги продолжали настаивать, угрожая запихнуть несколько граммов ей самой. Маша пожаловалась начальнику отделения. Но тот сказал, что его это не касается. Ему нужны показатели, а как они будут делаться ему всё равно. Хоть у себя находи, и оформляй!

В тот же вечер, когда она шла домой незнакомый худощавый парень наркоманского вида, размахнувшись, ударил её кулаком в правый висок так, что она упала на тротуар. А затем лежачей добавил ногой в живот. Уходя, крикнул:

— Это за то, чтобы не жаловалась!

Маша поняла, откуда ветер дует. Но что делать не знала. К кому обратиться за помощью? Взяла больничный. Теперь, после нескольких дней раздумий, она, набравшись храбрости, пришла в отдел собственной безопасности.

Услышав её рассказ, Журов обомлел. Ничего подобного он никогда не слышал. Чтобы целое отделение из десяти человек делали показатели таким образом. Да ещё во главе со своим начальником! Все изложенные девушкой факты закружились в голове как динамо-машина, вырабатывая одну версию за другой.

Сначала он подумал, что это шутка и его разыгрывают. Затем, что это проверка в отношении его самого. Потом решил, что возможно у Маши неважно обстоят дела с психикой. Но когда в глазах девушки задрожали слезинки, он понял, откуда у неё этот странный румянец с левой стороны лица.

Нужно было действовать. Но как? Ведь он возглавляет отдел, который защищает своих сотрудников от бандитов и убийц. А здесь он должен защитить сотрудника от таких же сотрудников! Как это?

В кабинете они были вдвоём.

— Ты можешь изложить мне всё письменно? — спросил он Машу.

— А Вы никому не расскажете? — произнесла она, всхлипывая, подняв на него перепуганный взгляд, — Я так боюсь! Вы не представляете, что они могут сделать. Ведь они сумеют и мне при понятых в карман подкинуть наркотики! И меня посадят. Посадят ведь, да?

Внезапно в этом шмыгающем носом старшем лейтенанте, с текущими по щекам слезинками, с пронзительно испуганным взглядом, он увидел совсем не сотрудницу, а маленькую девочку, беспомощно барахтающуюся в жестокой правоохранительной круговерти. Неизвестно, как и для чего занесённую сюда непредсказуемым ветром судьбы. Ведь она была ещё совсем ребёнок, которого заставляли регулировать чужие жизни. Годилась ему в дочери.

К горлу подступил комок жалости и негодования.

Мелодично, словно колокольчик зазвонил телефон, и Маша достала из сумочки маленький алый прямоугольник. На задней крышке виднелось изображённое стразами сердечко.

— Это мама звонила, наверно беспокоится как у меня дела, — успокаиваясь, сказала Маша, скинув звонок и с детской наивной гордостью, вызванной приобретением новой игрушки, кивнула на телефон, — Знаете, сколько времени в нём работает диктофон? Два часа!

— Не бойся, пиши! — твёрдо сказал Журов, радуясь, что девочка успокоилась, — Они ведь сотрудники, законы знают, понимают, что их действия подходят под статью. Беспредельничать никому не дадим. Государство у нас правовое!

Маша склонилась над листком, стараясь выводить ровным почерком строчку за строчкой. Периодически она поднимала голову и что-то спрашивала по тексту. Отвечая, Поликарп ходил по кабинету. Он думал:

— Как навести порядок, и при этом увести Машу из-под удара? Нужна веская доказательная база. Перевод её в другой отдел сразу вызовет подозрения. Затихарятся. Начнут её прессовать, и она сможет не выдержать — тогда всей операции каюк.

Подспудно он не мог осознать, что такое возможно в совершенно новой, недавно специально образованной президентом структуре. Куда отбирались кадры под личным генеральским контролем. Он ещё надеялся где-то в глубине своего сознания, что ситуация прояснится, превратится в жестокую шутку. И после принесённых извинений всё уладится. Но рисковать Машей он не мог.

Прочитав написанное, он снова пришёл в ужас, но теперь это его уже не волновало как в первый раз. Теперь он читал это с чувством охотника, которому дают наводку на дичь. Он уже явственно видел этих ребят, и мысленно выстраивал комбинацию по их задержанию.

— Топай домой! — бодро сказал он Маше, — И продолжай болеть, пока не вылечишь свои синяки. Чтоб появилась у меня красавицей, как на подиум. Я тебе позвоню.

Маша улыбнулась. Рот у неё оказался непомерно большой. А улыбка открытая, словно она рекламировала своими белоснежными зубами жевательную резинку. Зависшие на ресницах слёзы продолжали неуверенно дрожать, сомневаясь, что всё будет хорошо.

Поликарп позвонил в техническую разведку милицейского управления. Там ещё руководил полковник Смершин, с которым он служил раньше и знал, что тот не выдаст. При встрече, рассказав о сложившейся ситуации, попросил содействия.

— Проблем нет! — сказал тот, — Но надо согласовать мероприятия с нашим руководством. Напиши задание и утверди у своего генерала, а я подпишу у своего.

В тот же день Поликарп был на приёме у Карманова Александра Ивановича. Тот проявил деятельное участие. Откровенно возмущался поступкам сотрудников и укрывательством руководителя. Не сильно интересовался потерпевшей и сразу согласился с необходимостью чистки рядов от случайно затесавшихся. Одобрил план Журова.

Узнав по телефону, когда Маша выходит с больничного, Поликарп попросил её зайти перед работой. В кабинете уже находились сотрудницы технической разведки. Пока Журов выходил на двадцать минут в коридор, они оборудовали Машу, взяв с неё расписку о сохранности аппаратуры.

К тому времени оперативное дело под названием «Крысы» было зарегистрировано. Фигурантами его стало практически всё отделение во главе с начальником.

Это было сделано вовремя!

Вечером того же дня Маша успела позвонить по телефону, сказав, что они выехали на операцию. Но утром на работу не пришла. Не пришла и на следующий день. И через день.

Когда Поликарп подошёл к начальнику её отдела поинтересоваться, где сотрудница, тот усмехнулся в ответ:

— Наверно опять загуляла! У неё это случается. Или коксу объелась, после чего ей всякие дурные мысли приходят в голову о своих коллегах по работе.

По издевательскому ответу, и выражению лица, с которым были произнесены слова, он понял, что тот в курсе происходящего. Но откуда же он знает? Кто ему сказал? Смершин? Нет! Карманов?

Телефон в квартире Маши молчал. Журов позвонил в справочное скорой помощи и узнал, что она два дня назад была доставлена в больницу. Журов немедленно выехал к ней.

Это была общая большая палата человек на шесть. Журов посмотрел вокруг, но не увидел знакомого лица. Большинство коек были заняты и женщины с интересом смотрели на вошедшего мужчину. Почему-то он обратил внимание на одну из пустых кроватей, рядом с которой на тумбочке стоял медвежонок.

— Девушки, а куда ушла Маша, — спросил Поликарп, негромко обращаясь ко всем, кивнув на пустующую постель.

Женщины переглянулись между собой.

— Там лежит Дина, — ответила она из них, и, сделав паузу, добавила, — Маша у нас одна, вон там, рядом с Вами!

Журов оглянулся на стоящую рядом кровать и сначала ничего не понял. Ему казалось, что она просто застелена белым. Но теперь он разглядел, на подушке очертания головы.

Маша спала. Точнее она молчала, поскольку забинтованное лицо не позволяло видеть, открыты ли у неё глаза. Журов осторожно пододвинул табурет, слегка задев ножкой спинку кровати. Сел. Он видел, как Маша вздрогнула от тихого стука и вся съежилась под одеялом. Возможно, через бинты она тоже не могла разглядеть вошедшего.

— Маша, Машенька, — тихо зашептал Поликарп, — как ты?

Его голос пытался прорвать белую ткань с проявленными на ней желтыми, зелёными и красными пятнами вокруг её головы, словно усеянной кусочками разбитых линз светофоров.

— Товарищ Журов это вы? — зашептала она радостно в ответ, но шёпот этот был натужный, вырывающийся, откуда из хрипящих бронхов. Словно звучал из глубины самих лёгких, продавливаясь через грудину.

— Я, я, милая, — у Поликарпа замутились глаза от навернувшихся слёз.

— Простите меня, простите, — в её хрипе появился тоненький завывающий стон, — я не сохранила вашу аппаратуру. Они содрали её с меня почти сразу, как только привезли в лес. Разбили её об дерево. Порвали все провода, а потом топтали её ногами и смеялись. Они обо всём догадались. Понимаете? Догадались. Они издевались надо мной. Они знали, что я ходила к вам жаловаться. Они всё знают. Они и сюда придут. Я чувствую это!

Маша расплакалась, но этот тихий плач казался каким-то внутренним. Содрогающим её тело под одеялом. Переходящим в конвульсии, выдаваемые только киванием замотанной в бинты головы и частым иканием. С жалобными, едва сдерживаемыми стонами похожими на мяуканье. И только на скулах матерчатая белизна стали внезапно быстро темнеть, размывая красно-жёлто-зелёные границы пятен.

— Ничего, ничего малыш! Не волнуйся. Всё будет хорошо, — выдавливал из себя Журов, стараясь придать взволнованному дрожащему голосу уверенность и мягкость.

— Простите меня! Простите, они уничтожили все доказательства, — продолжало звучать, затихая, — но я ничего, ничего им не сказала. Ни единого слова. Вы верите мне? Верите?

— Конечно Машенька! Я тебе верю, — Поликарп чувствовал, как по его щекам, медленно пробивая себе непривычную дорогу среди жёсткой щетины, не торопясь сползают слёзы.

Неожиданно он ощутил, как тишина в палате превратилась в напряжённый вакуум, выделяющий их шепот и делающий его громче, усиленно распространяя по всей комнате. Отражая от потолка и голых стен, делая его всеобщим достоянием, готовым взорваться от любой неосторожной искры или резкого движения.

— Поправляйся Машенька, поправляйся! Никто тебя не побеспокоит.

У лечащего врача Поликарп заглянул в медицинскую карту:

…множественные ушибы, ссадины, сотрясение головного мозга, разрывы половых…. заднего прохода…

Журов направился в управление. Согласовал с районным отделом милиции выставление поста у дверей Машиной палаты и созвонился со Смершиным.

— Я не мог тебя найти, — оправдывался тот, — позвонил Карманову! Надеялся, что он примет меры. Откуда моим знать, что они там, в джипе делают. Приехали в лесополосу и встали. Аппаратура практически сразу отключилась. Мы же не будем себя расшифровывать! Они, то вылезали из машины, то обратно. А когда девчонку и её шмотки из машины выбросили, уже было поздно вмешиваться. Мы только скорую ей вызвали, да обломки своей аппаратуры собрали. Кто теперь нам её оплатит?

— Меньше надо было языком трепать! — обрезал его Журов.

— Ты не горячись, — спокойно произнёс Смершин, — по-моему, тема твоя под колпаком у генерала. Как бы ни пришлось тебе с ним бодаться, а не со мной!

— Дай мне человека, пусть свезёт меня на место происшествия, — потребовал Поликарп, пропустив мимо намёк приятеля, — Машину-то зафиксировали с людьми?

— В лучшем виде! — довольно отозвался Смершин, — Как в кино! Материалы уже выслали, на днях получишь.

По дороге Журов прихватил районных оперативников и те произвели осмотр места происшествия. Составили протокол, внеся в него несколько найденных пуговиц, лифчик, носовой платок и алый, словно кусочек застывшей крови, сотовый телефон.

Ещё следуя в машине обратно, Поликарп пытался включить телефон, но батарея оказалась разряженной. Придя в кабинет, он нашёл зарядное.

Непонятно каким образом телефон, смог записать всё то, что происходило в салоне джипа. Журов подумал, что такая большая память в этот раз не понадобилась. Хватило и десяти минут, чтобы услышать всю ругань, крики и стоны, сопровождавшие издевательства над маленькой беззащитной девочкой.

На оставшихся битах электронной памяти слышалось безмятежное щебетанье птиц и шум ветра. Потом появилось периодическое пиканье, пока не закончилось питание.

Прокурор по надзору долго качала головой, получив материалы и прослушав плёнку.

Дело возбудили без проблем и поручили следователю с литовской фамилией Бурбулис, который сразу арестовал троих участников изнасилования. На обысках в кабинетах сотрудников нашли несколько килограммов различных наркотиков. Были задержаны ещё трое. После изучения реализованных ими разработок, на свободу стали выходить заказанные бизнесмены и давать новые показания…

Прошло два месяца, и наступило непонятное затишье. Как-то странно стали посматривать на Журова руководители подразделений Комитета. Кто-то стал звонить ему домой ночью и класть трубку. Технически определить звонившего не представлялось возможным.

Как-то выйдя с работы, Поликарп увидел, как из припаркованной напротив автомашины ему машет Бурбулис. Он пригласил Журова сесть в машину и отъехал на пару кварталов к небольшому кафе.

— Мне кажется, что мы упёрлись, — начал Бурбулис, как только они сели за столик и сделали заказ.

— Не понял, — недоумённо отозвался Поликарп.

— Ты понимаешь, всё шло хорошо, пока я не вышел на начальника службы, — уже тише произнёс Бурбулис, наклоняясь к столу, — ты понимаешь, о чём речь? Целая служба так работала. Всё было поставлено на конвейер. Получается, что он принимал заказы. А может и не он, а выше. А выше кто?

— Карманов? — автоматически выпалил Журов и посмотрел по сторонам.

Каких либо подозрительных личностей в помещении не было, и он продолжил разговор:

— Арестуй начальника службы и всё узнаем!

— Легко сказать! — усмехнулся Бурбулис, — я уже третий раз выписываю постановление на арест и обыск, шеф не подписывает. Говорит — дальше не лезь! Грозится дело отобрать, если не остановлюсь.

— Ну и что ты?

— Направил в обход шефа жалобу в Москву, что, мол, нарушают статью о независимости следователей.

— Серьёзный шаг! — посочувствовал Поликарп, — чем могу помочь?

— У тебя с генералом Кармановым как сложилось? — активизировался Бурбулис, — закинь удочку, что он об этом думает? Если что — намекни, мол, прокуратура тормозит. Вы же прямо Москве подчиняетесь!

— Давай попробую, — согласился Журов, допивая кофе и выходя из-за стола, — Ну пока, бывай здоров! Береги себя.

На следующее утро генерал Карманов встретил Поликарпа участливо и почти тепло:

— Ну что Робин Гуд, справился с ветряными мельницами? Это надо ж было целый отдел посадить. Небось, показатели за весь год перевыполнил.

Карманов сидел за большим лакированным столом и мягко улыбался. Но глаза его были жёстки, словно два буравчика пытались проникнуть в подкорку Журова.

— Не надоело тебе ещё под своих копать? — продолжил он, — нижнее бельё вытряхивать на всеобщее обозрение?

— Каких своих, товарищ генерал? — парировал Журов, — наши наркотики бизнесменам не подбрасывают и девчонок не насилуют.

— Ну, насильники, конечно, ответят по всей строгости. А на счёт бизнесменов. Там не так всё просто! Надо доказательства собирать скрупулезно. Свидетелей отыскивать. А они показания отказываются давать. Попробуй их заставь. А те, что в тюрьме сидят, могли всё и придумать.

— Ну а Маша, она же не придумала всё! — попытался возразить Журов.

— Маше что-то показалось, а что-то она услышала из болтовни самих оперов. Вот и почудилось. Она кстати переводится работать к месту жительства родителей, — усмехнулся Карманов.

Эта новость ошарашила Поликарпа. Он замолчал.

— А знаешь, что, — продолжил генерал, — возьми-ка ты отпуск, да слетай заграницу отдохни. Мы тебе уже и премию выписали — хватит на всё. Иди, ступай, а то у меня совещание сейчас начнётся.

Журов сидел в кабинете и обдумывал полученную информацию. Он даже не успел сообщить, что прокуратура тормозит. Но это было и не нужно — никто не любит лишний шум в своей вотчине.

В этот момент подошли девочки из канцелярии и принесли заполненное отпускное удостоверение, вступающее в силу на следующий день. Оставалось только написать рапорт на двухнедельный отпуск.

— Быстро меня спровадили, — подумал Журов, — даже не спросили, хочу ли я этого. Хорошо хоть успел доказательную базу собрать.

Он вызвал своего заместителя и передал ему оперативные материалы. Позвонил в прокуратуру Бурбулису и сказал, кто будет его замещать по ведению разработки.

С тяжёлым сердцем улетал Поликарп с женой на Канарские острова. Словно чувствовал, что по возвращению жизнь его изменится. Не радовало его тёплое море, горы, горячий песок. Снились кошмары.

Предчувствие не подвело. В первый же день после отпуска его вызвал Карманов.

— Ну вот! — начал он, радостно протягивая листок, — поздравляю тебя с повышением. Уверен, ты будешь ему рад! Должность полковничья и дальше рост на всю катушку.

Журов заглянул в бланк приказа. В связи с возникшей необходимостью он откомандировывался на должность начальника службы безопасности в транспортное управление.

— У них там полный развал! — продолжил генерал, — Просили оказать помощь. Вот я и походатайствовал перед Москвой. Рассказал, какой ты молодец. Настоящий борец с оборотнями. Здесь ты свою задачу выполнил — теперь помоги друзьям из МВД. Та структура тебе более знакома. Ну, ступай!

Карманов развернул Журова и, обняв за плечи, проводил до выхода.

Осталось только дать мне пинка, — подумал про себя Журов.

— Да, чуть не забыл, Поликарп Афанасьевич, — задержался в дверях генерал, — не стоит тебе возвращаться. Наведёшь порядок и оставайся там. Будет тебе спокойней. А то у нас переполох только закончился. Все руководители стращают своих сотрудников твоим именем. Мол, вернётся Журов и выкопает компромат на вас, засадит в кутузку. Так что удачи тебе. Если что, звони.

Начальник отдела собственной безопасности уже вышел с больничного и представил Журову сотрудника, которому нужно передать дела.

В кабинете Журов позвонил Маше. Трубку взяла девушка и представилась её подругой.

— Машенька написала рапорт на увольнение, — сообщила она грустно, — мы решили вернуться на родину.

На какую родину? — подумал Журов, но вспомнив необычайно чёрные волосы и глаза Маши, решил, что она родом откуда-то с юга. Больше расспрашивать ничего не стал.

Позвонил Бурбулису в кабинет.

Трубку взял незнакомый сотрудник.

— Бурбулис на стажировке в Чехии на шесть месяцев, прозвучал бодрый голос молодого человека, — дело передал мне. Да оно почти закончено. Собираюсь прекращать. Девушка отказалась от своего заявления. А те трое, которые наркотиками баловались, уволились.

Так что будут деньги, заходите, — под конец пошутил он.

Последнее показалось Журову в самую точку.

Глава 20. Гуля

Каждый день она приходила к сидящему на лавочке Поликарпу, и он обязательно что-то покупал из её товара. Долго торговался, снижая цену. Иногда заговорщически улыбался и подмигивал. Пытался хитрить. Но Гуля своё дело знала и всегда оставалась в выгоде. Ей уже не надо было плутать по другим местам и предлагать что-либо отдыхающим. Ей вполне хватало вырученных денег, которые она отдавала бабушке.

Кроме того Гульнаре интересен был сам иноземец. Деревенские мужчины были на голову ниже его ростом, с косматыми засаленными волосами, вечно о чём-то спорили, чему-то учили или просто указывали, в перерывах беспробудного пьянства. Их содержали женщины, целыми днями пропадающие на работах.

В тихой печальной грусти и спокойной уверенности незнакомца ей чудилось что-то далёкое, о чём пела в детстве бабушка, прижимая к себе её продрогшее на холодном ветру, покрытое мурашками, тело. Монотонно, с неуловимо заунывным мотивом плавно покачивая её вместе с собой, вспоминая песенные напевы далёких предков.

И казалось, что стоит этому мужчине взять её в объятия, она снова окунётся в то беззаботное марево детства, растворяющее вокруг всякое движение и суету. Почувствует себя медленно и невесомо плывущей во вселенском потоке бесконечности бытия.

Она стала замечать, что мужчина тоже ждёт с ней встреч. Он словно выходит из дремоты, стоит ей появиться перед ним. Его безучастный взгляд становится добрым и ласковым. Он говорит «привет» и проводит своей большой тёплой ладонью по её прямым волосам, едва достающим до плеч. Этим движением словно расколдовывает её, лишая смущения и замкнутости, превращая в местную принцессу простирающегося вокруг сказочного королевства. Единственную для него проводницу в загадочный мир Иссык-Куля.

Не зря твердила ей бабушка, что она очень красивая, но красоту её не каждый разглядеть сумеет. А кто разглядит — уже и глаз отвести не сможет. Так она и решила. Стала кружить голову Поликарпу своими рассказами о здешних краях, прибаутками да легендами. Он внимательно слушал, глядя ей в лицо. Много молчал, предоставляя ей возможность, вылить всё, что накопилось у неё на душе.

Позже она пригласила его посмотреть на свои танцы, где в первый раз увидела, как он радуется, смеясь и аплодируя вместе со всеми зрителями. И его голубые глаза лучились словно Иссык— Куль в солнечную погоду.

А потом она учила его древним народным танцам Киргизии. И он, сидя на ковре, пытался повторять непростые движения сказителей манаса. Жестикулировал, пытаясь казаться то грозным и властным, то радостным и приветливым. Всматривался вдаль, закрываясь рукой от палящего солнца, изображал стрельбу из лука.

Корявость его движений вызывала у Гули безостановочный смех до икоты. Она хлопала в ладоши, а потом с разбегу обнимала Поликарпа. Останавливала движение его рук, и заставляла всё начинать сначала, повторяя за ней. И в тот момент, когда она нечаянно касалась его лица своими распущенными волосами, он вдыхал неповторимый запах свежести, вобравший в себя неприступность седых вершин, покорную водную гладь, заливистую трель соловьёв и разгульный ветер степей.

Однажды Гуля рассказала Поликарпу свою любимую легенду о Фениксе. Не до конца понимая её смысл, но старалась воспроизвести дословно, подражая своей бабушке, историю птицы счастливой судьбы получившей от бога необычайный удел — рождаться от самой себя. Проходя через врата жизни, Феникс не знает любви к себе подобным. И единственная его невеста — это желанная гибель. Ибо, только умерев, отринув жизнь свою, может он обрести её вновь, чтобы восстать живым из оков смерти. Поверив Божьему дару воскрешения, обретя через смерть вечную жизнь.

Гуля звонко смеялась над рассеянностью Журова. Когда повествование заканчивалось, а он не в силах вернуться назад от воображаемой им птицы, продолжал витать в лабиринте своих мыслей и возвращался к ней, как только она начинала тормошить его своими вопросами.

Глядя на эту замечательную девчушку, Поликарп безуспешно пытался представить себе, как должна была смеяться Маша. Как бы она танцевала или торговалась, продавая принесённый товар. Как водила бы его по горам и ущельям, показывая потаённые уголки местной природы. Эти две девушки переплетались памятью в единое целое, образуя некий конгломерат Машиной грусти и беспокойства с беззаботной беспечностью Гули. Словно когда-то нависшая угроза прошла, предоставив возможность теперь ей быть собой. Радоваться и наслаждаться своим существованием.

Гуля стала для него продолжением той далёкой встречи в служебном кабинете, заполнившей пустоту незнания и сожаления образовавшуюся после исчезновения Маши. Призрачная надежда собственного прощения.

Впервые услышав имя, Поликарпа, Гуля пошутила, что оно больше подходит названию высокой неприступной горы или грозному ущелью, погубившему множество альпинистов. Сказала, что будет звать его по фамилии. У неё получалось слишком мягко, а может она это делала специально. Произносила «Журов» через букву «ю» и от этого казалось, что она пытается подманить его к себе словно голубя.

Что-то шевельнулось в душе Поликарпа к этой маленькой молоденькой девушке, не дающей ему покоя, увлекающей за собой к горным ущельям и отвесным скалам.

Иногда он с трудом воспринимал её быструю речь. Она выстреливала свои фразы пулемётными очередями, будто боялась не успеть сказать. Затем внезапно останавливалась и извинялась за такую торопливость. Но через минуту снова строчила, не задумываясь, что проникает словами прямо ему в душу, задевая сокровенное, глубоко запрятанное от всех, в том числе и от себя самого.

До окончания срока лечения оставалось несколько дней и как-то само собой получилось, что Журов предложил Гуле поехать с ним, чем совсем её не удивил. Она, словно ждала этого предложения.

Гуля не читала Александра Грина. Но, как и все девушки ждала, когда появятся на горизонте плывущие к ней алые паруса. И кто знает, как они должны выглядеть. Заплутавшей каравеллой или заблудшим полковником?

Вопросы с выездом Гули уладили быстро.

Её бабушка, познакомившись с Поликарпом, не возражала против отъезда внучки. Перед тем как дать согласие, она посадила его напротив. Взяла его руки в свои. Глядя в глаза, что-то долго бормотала на местном наречии. Казалось, она заговаривает Журова от сглаза. Потом прикрыла веки. Сидела так долго, пока из-под ресниц не потекли слёзы.

Ну, всё, — подумал Поликарп, — наверно не отпустит.

Он не угадал.

Другие родственники к желанию Гульнары уехать не проявили никакого интереса.

Пожитков у Гули было немного. Старый, непонятно откуда взявшийся коричневый чемодан, обклеенный поцарапанными переводными картинками, был на половину пуст. В аэропорту Поликарп его выбросил, переложив вещи Гули в купленную спортивную сумку. Провожать их никто не поехал и целуя внучку на прощанье, бабка сквозь слёзы вдруг затараторила что-то на киргизском и принялась целовать Гулины щёки, глаза, лоб.

— Что она говорила? — спросил Поликарп Гулю в самолёте.

— Боялась, что больше со мной не увидится, — ответила она.

— Что за бред? — возмутился Поликарп, приняв это на свой счёт.

Но бабушка оказалась права. Через два года они вернулись на её похороны. Тогда же прилетели родители Гулиного брата и увезли его с собой. Старая избушка на краю деревни осиротела.

Глава 21. Тревога

Выспаться Ткачу в этот раз не удалось. В шесть утра на мобильный раздался звонок, и он услышал странно весёлый голос Фролова.

— Товарищ генерал, Ваше указание выполнено, но не до конца!

— Что за указание? — спросонья не понял Ткач, — что значит не до конца?

— Я же Халюкова встречаю, Сергей Евгеньевич! Нашего проверяющего, — напомнил Фролов, — Вы приказывали от него избавиться! Ну, так вот, я и хотел, но до конца не получилось!

— Что ты несёшь? Ты посмотрел, который час? — начал злиться Ткач.

— Я знаю, товарищ генерал, но обстоятельства требуют! — оправдывался Фролов, — он здесь своему начальству в Москву названивает. Сорокину! Так вот, чтобы Вы в курсе были. А то позвонят, а Вы не знаете. У нас авария! Водитель на красный поехал, и мы попали под грузовик. Удар был со стороны Халюкова!

— И что? — заволновался Ткач, — Как он, жив?

— К сожалению, отделался ушибами в плечо и голову! — поняв, что начальник вошёл в курс дела, спокойно продолжил Фролов, — сейчас ему врач скорой повязку накладывает.

— А он что? — спросил Ткач.

— Сидит на тротуаре и ругается. Говорит, что мы специально решили его угробить, чтобы избежать проверки. Грозится всё припомнить. И в Москву всё названивает, но там телефон не отвечает.

— Тресни ему как следует ещё раз по башке, чтобы он московские телефоны забыл, или вообще не помнил, зачем сюда приехал! — разозлился Ткач.

— Есть, товарищ генерал, только монтировку из багажника достану и жахну его по черепушке…

— Но-но, Фролов, это я пошутил! — заволновался Ткач, — вызови другую машину с парка и довези его до гостиницы. Пусть передохнёт, а мы пока подумаем, как его успокоить, и московское начальство заодно.

Разговор был окончен. Ткач положил телефон на стул.

Он не заметил, как проснулась Аня, и всё это время сидела на корточках в кровати, беспокойно заглядывая ему в лицо. Её голубые глаза светились участием, когда лицо ещё продолжало спать, храня на правой щёчке сетку из розовых морщин — следы отпечатавшихся складок наволочки.

Аня не произнесла ни слова. Её фигура в полумраке комнаты похожая на странно безобидную, словно уставшую, кобру со сдутым капюшоном, в виде ночнушки с множеством воланов, едва покачивалась, словно старалась заколдовать и вернуть Ткача обратно в постель.

Он наклонился и обнял её. Почувствовав ладонями через тонкий ситец материи ещё детские остренькие лопатки. Присев рядом, взял её за оголённые крепкие жилистые предплечья и притянул к себе. Аня в полудрёме откинула голову назад и часто задышала. Ткач взял её губы в свои. Ощутил волнение женского тела, его импульсивное вздрагивание. Почувствовал, как она отвела руки назад, готовая упасть в накрахмаленные простыни. Бережно опустил. И когда она легла на спину, положил ей голову на упругий живот. Скользнув руками под узкие бёдра, обнял всё её тело и, прижав к себе, закрыл глаза, погружаясь в не потревоженный предрассветный женский аромат уюта и благополучия. От нежных поглаживающих прикосновений Анны к его волосам по шее побежали мурашки. Глубоко вздохнув, Ткач снова сел. Через минуту встал и начал одеваться.

Вплоть до того как он оказался у дверей, они не сказали друг другу ни слова. Им хватало чувствовать и видеть. Каждый знал всё, что другой хочет сказать и, молча, отвечал тем, что тот хотел слышать. Поцеловавшись на пороге, они расстались. Он никогда ей ничего не обещал. Она это помнила.

Машина уже стояла у подъезда. Константин зевал сидя за рулём. Он никогда не жаловался и бодро по-военному здоровался:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Привет Костя! — немного грустно отвечал в ответ Ткач, — Поехали в управление.

Забрав в дежурной части папку с документами и сводки о происшествиях, пошёл к себе. В коридоре, склонившись над столом, перед входом в приёмную, сидел полковник. Что-то старательно писал, ни на кого не обращая внимание. Ткач подошёл ближе. Увидел оформленный на листе бумаги рапорт на имя начальника управления.

Полковник оторвал взгляд от бумаги и тут же вскочил по стойке смирно, едва разглядев широкие лампасы на брюках подошедшего.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — отчеканил он, и устало вздохнул.

— Привет Калинушкин, — узнал его Ткач и сразу вспомнил вчерашний разговор со Стариковым.

— Совсем распоясались кавказцы! — возмутился Калинушкин, — Кондитерскую фабрику себе забрали! Что они, конфетами теперь будут у нас в стране торговать? Вот пишу рапорт Сергей Евгеньевич — как Вы велели.

— Что, как я велел? — резко возмутился Ткач, — Я тебе отдавал какое-то распоряжение?

— Никак нет товарищ генерал, — смутившись, стал боязливо оправдываться Калинушкин, — это дежурный сказал, что…

Но видя сверлящий недовольный взгляд Ткача, исправился:

— Выезжал на происшествие, товарищ генерал, действовал по обстановке! Всё в рапорте изложено.

И затем добавил, но уже тише, словно по-товарищески:

— Понять не могу. Бумаги у чёрных все в порядке. Всё оформлено правильно и нотариусом заверено. Тут же юристы и адвокаты.

А прошлое руководство фабрики даже свои документы на собственность найти не могут. Ну, пришлось освободить помещение для нового владельца.

Ткач посмотрел на Калинушкина с молчаливым сожалением.

Но тот понял это по-своему и продолжил так же негромко:

— А вообще-то есть арбитраж, правда? Пусть они там и решают, кто из них прав. Зря только милицию от дел отрывают.

— Свободен! — в ответ произнёс Ткач, забирая подписанный рапорт. Подумал, что верно Калинушкин будет скоро от службы освобождён. Надо бы подумать о кандидатуре на замену. Место неплохое!

В этот момент в коридоре появился Фролов. Выглядел он хорошо. Быстрым шагом направился к генералу.

Ткач выразительно посмотрел на Калинушкина и тот понял, что разговор окончен. Пора возвращаться к своим служебным обязанностям.

— Ну что, рассказывай, обратился Ткач к Фролову и повернулся к двери в свой кабинет. Где этот твой Чапаев?

— Какой Чапаев? — не понял Фролов.

— Ну, тот с повязкой на голове, — улыбнулся Ткач и остановился.

— Ах, этот! — Фролов усмехнулся.

Он вкратце изложил, как их линейная машина попала под грузовик.

— Водитель, что с похмелья, что ли был? — уточнил Ткач.

— Вроде нет, — товарищ генерал, — скорее не выспался! Молодой! Наверно всю ночь на дискотеке колбасился, а с утра за баранку. Вот и уснул: выехал на красный.

— Машина как? — уже в дверях спросил Ткач.

— Повезли в ремонт! — ответил Фролов, и, не дожидаясь дальнейших расспросов, продолжил, — Халюкова поселил в гостиницу. Наверно отсыпается.

Ткач кивнул головой и вошёл в кабинет, оставив Фролова за порогом.

Фролов понял, что доклад окончен и удалился по своим делам. Положив документы на стол, Ткач тут же сел, пододвинув к себе альбом и начал писать, чтобы не упустить ничего важного:

«Координационное совещание с начальником транспортного управления, таможенной службы, руководителем университета и Минюста продолжалось до самой ночи. Споров не было. Все были настроены конструктивно. Объединяла одна задача. Это борьба с преступностью, пресечение террористической деятельности бандформирований и обеспечение безопасности наших граждан…»

В этот момент раздался телефонный звонок. Он взял трубку со стола.

— Ткач, ты, где шляешься? С собаками тебя разыскивать, или по ноль — два звонить? Зачем телефон отключил?

Секретарши ещё не было.

Ткач разозлился, вынужденный прервать очередную глубокую мысль.

— А куда ты звонишь, в баню что ли? — слегка повысил он голос на жену, но потом взял себя в руки и продолжил как обычно, — сладенькая моя, не видишь, я на работе. Уйти не могу. Телефон сел.

Он вспомнил, что случайно выключил его перед сном.

— Кто интересно там тебя кормит? — уже примирительно продолжила жена, — Надо же и о себе подумать!

— Приеду обязательно, лапочка, как только сейчас разберусь с делами и сразу приеду.

В этот момент настроение Ткача резко поднялось — ему в голову пришла интересная мысль, и, положив трубку, он продолжил писать:

«… разве можно в такие моменты думать о себе, о регулярном сне и еде. И только близкие, любимые люди, проявляют заботу. Понимают, что ты отдаёшь всего себя, без остатка, служению Родине и лишь так они могут проявить своё участие и оказать помощь в борьбе за правое дело!»

Повеселев, он продолжил описывать последующую хронику дня:

«Сразу после совещания…»

Но подумав, что всё-таки в дневнике надо отразить, что он где-то вздремнул, продолжил писать:

«…на пару часов прикорнул в кабинете. А уже в пять утра был вызван на происшествие. Организованное неизвестными преступниками нападение на сотрудника из МВД, приехавшего оказывать помощь местным подразделениям. Грузовик протаранил милицейскую машину и скрылся с места преступления. Только умение и опыт водителя позволили избежать лобового столкновения. Оперативные сотрудники получили нетяжкие ранения и, сразу после оказания им медицинской помощи, вернулись в строй.

Продолжают иметь место рейдерские захваты. Вечерние волнения на кондитерской фабрике, благодаря слаженной работе правоохранительных органов не допустили жертв. Проводится проверка, по результатам которой будет восстановлена справедливость. Виновные будут наказаны. И будь это мошенники, подделавшие документы, или полковник милиции, оказывающий им помощь, истина восторжествует!..»

Глава 22. Сорокин

Сорокин Михаил Фёдорович главный инспектор штаба МВД не то, чтобы не любил самолёты, а просто боялся на них летать. Именно не высоты боялся, а российских авиалиний. С тех пор, как между центральными городами стали летать Боинги, он забыл о неудобствах. Но пару лет назад, его приятель Сашка Хлыстов, умудрился возглавить в аэропорту снабжение президентского самолёта. Как он умудрился занять эту должность, только богу известно. До этого он руководил фирмой хранившей и продававшей конфискат. Видать нашлось что-то общее!

Сорокин ранее периодически отоваривался у Хлыстова строительными материалами, шмотками, аппаратурой. Всё в разумных количествах, чтобы не для бизнеса и, конечно, за полцены.

— О чём можно было ещё мечтать, — думал Сорокин, — Сидеть на таком Клондайке! Но видимо новая служба больше приглянулась Хлыстову.

И Михаил ненавязчиво стал расспрашивать приятеля о новой работе.

Будучи в подпитии, Хлыстов гордо рассказывал о необходимости и важности его работы, но иногда откровенно выдавал кое-какие секреты:

— Я же, как заботливая мама берегу нашего президента! Все продукты со спецпредприятий! А запчасти к самолёту…. Все оригинальные. Не то, что остальные — закупают у китайцев левые. Ты знаешь, что они там закупают? Эти китайцы могут делать всё! Хочешь двигатель для самолёта за полцены? Получай! Хочешь за четверть? Пожалуйста. Только работать он будет ровно на половину или того меньше. Но регистр-то разрешает эксплуатацию самолёта на срок, предполагаемый для оригинальных деталей. Вот и получается, что половина периода до последующей профилактики, самолёты летают сами по себе! Куда хотят, туда и летают. И никто не сможет им запретить лететь вниз! Ха-ха. Для этого я и сижу цербером на привязи у самого главного самолёта страны — чтоб не дай бог, какая деталь контрафактная не проползла!

Вот это и насторожило Сорокина. Ещё пару наводящих вопросов, и он понял, что Российские Боинги летают на честном слове. А поскольку Сорокин хотел ещё дослужиться до генерала, он зарёкся летать на внутренних авиалиниях.

В командировки предпочитал ездить на поездах, даже если для переезда потребуется неделя.

Ему едва перевалило за пятьдесят, и снова появилась надежда получить генерала. А это, как ему казалось, в дальнейшем решит все жизненно важные вопросы, в том числе и личные проблемы. Он и сам не мог понять, откуда у него эта уверенность. Казалось, что стоит пришить по бокам лампасы и жизнь твоя становится беззаботна. У подъезда тебя ждёт государственная иномарка. У кабинета выстраивается очередь из просителей и подношений. А женщины просто будут падать к его ногам, и складываться штабелями. Зачем рисковать — летать самолётами российских авиалиний?

Был он высокого роста. По-молодости, густые тёмно-русые волосы носил назад, как Павка Корчагин. Это был его любимый герой, и Михаил старался выстраивать себя, как учил Николай Островский. В школе, за эту схожесть характеров и напористость его так и звали. Избрали секретарём комсомольской организации класса, а потом и школы. Когда его друзья на переменке бегали в ларёк пить пиво, он составлял планы идеологического воспитания, а потом чихвостил ребят за недостойное поведение.

По окончанию школы поступил в военное политическое училище, по окончанию которого пошёл служить в милицию.

Все друзья однокашники и соседи видели в нём олицетворение целенаправленного, устремлённого к своей мечте молодого человека. Будущего продолжателя ленинских идей и планов партии, построения коммунистического общества. И только сам Сорокин знал, что всё это он делает ради одной единственной цели избавиться от навязчивого детского комплекса взращенного его родителями.

Был в лице у Михаила один недостаток и, как ему казалось, он понимал это лучше остальных. Всему виной являлись его губы. Нижняя, словно гигантская личинка, в детстве только и ждала, чтобы он о чём-то задумался. Моментально норовила опуститься вниз, слегка приоткрыв ряд зубов. А верхняя была чуть короче и походила на улитку с двумя остренькими складочками вздёрнутыми вверх вместо рожек. В детстве подруги мамы, тиская его как пупса, всегда норовили прикоснуться к ним. Или дожидались, когда он чем-нибудь увлечётся и ротик его приоткроется. Чтобы сделать «тпру», — со смехом тронуть своим указательным пальцем его нижнюю губу, опустив её вниз, заставив отпружинить, колеблясь выдавить изо рта слюнку. Весело смеясь произнести:

— «Тпру»!

Вот это ощущение «тпру» и осталось у Сорокина на многие годы. Словно каждый только и ждал, чтобы сделать ему «тпру». И дабы этого не произошло, он научился думать и мечтать во время разговора, когда его губы были заняты произнесением слов. Чем более важные слова он произносил, тем более контролировал свои губы и мог в это время думать о чём угодно. Но лучше всего это получалось, когда он отдавал приказы. А для этого надо просто пойти служить. И выслужиться до генерала.

Кто сможет сказать генералу: «тпру»? Зачем следить за своими губами? Пусть свисают, как хотят. Кто слово скажет?

Однажды Сорокину уже предоставлялась возможность стать генералом. Но, к сожалению, не срослось. В то время он служил в налоговой полиции и курировал весь северо-запад. Перешёл туда с повышением из управления по борьбе с экономическими преступлениями, как только организовали налоговую полицию.

Поскольку преобразовали её из налоговой инспекции, никто понятия не имел, что такое оперативные мероприятия и как их надо проводить. Поэтому Сорокин сразу стал начальником отдела и получил звание полковника. Хорошая была должность, да и работа тоже. Главное никто не понимал, что же всё-таки нужно делать — на какое законодательство опираться. Управление — то создали, а положение о нём ещё только корректировалось. Вот и работали по старинке.

Те, кто пришёл с инспекции — проверяли дебит с кредитом и уплату налогов. А те, кто с оперативного подразделения пожаловал — «пальцы гнули», да стращали коммерсантов, на чём свет стоит. Наезжали: документы изымали, складывали в коробки и опечатывали, нагоняли страху. Бизнесмены платили, даже если ни в чём не виноваты: законодательство менялось каждый месяц — что-нибудь да найдут! Часть официально в соответствии с выписанными протоколами, а часть на оказание материальной помощи — в карман сотруднику.

Но такой мелочёвкой Михаил не занимался. В его поступках всегда чувствовался масштаб прошлой многолетней комсомольской работы: организация складов для хранения изъятого — вот что было его фишкой! Коллеги приезжали в фирму, арестовывали товар и вывозили на склад. А пока разбирались — за хранение денежки начислялись. Кто, в конечном счёте, был прав — разницы не имело. Хочешь товар получить обратно — плати на склад. Хочешь уплатить меньше — тогда без квитанции. Не доволен — обращайся в суд, товар будет продолжать лежать, а долг нарастать.

Эту систему Сорокин насаждал по всему курируемому региону. Везде у него были свои люди. Не жадничал — делился прибылью с начальством. Те оказывали покровительство. В одном месте даже руководитель университета подписался в учредители.

И надо же было какому-то оперу уголовного розыска сунуть свой нос. То ли Фокин, то ли Фомин? Всё полетело крахом. Пришлось уволиться. Правда, позже и саму службу расформировали. Оказывается, её руководители регулярно отчитывались о возвращённых государству миллионах, получали премии и награды. На самом деле все цифры были только на бумагах в протоколах и постановлениях. А в арбитражах дела разваливались, и государство несло убытки.

После увольнения Михаил поднимать народное хозяйство не пошёл — не тот профиль. Наряду с духовенством и телеведущими, получил корочки члена общественного совета МВД. Таким образом, стал советником. От слова «совет». Давал всем полезные советы и за это денежки получал.

— У нас же страна Советов! — говорил он своим знакомым, — как же вы без меня обойдётесь?

И вот теперь представился второй шанс. Начальник управления Набиулин не забыл его прежние заслуги и, став руководителем штаба, восстановил у себя в полковничьей должности. И даже обещал присвоить генерала, если Сорокин грамотно организует проверку с нужным результатом. А послал именно в тот регион, где продолжал служить знакомый руководитель университета Кудашкин, получивший выговор за превышение полномочий. Откуда случилось прошлое падение, заставившее Михаила написать рапорт на увольнение.

Этот Кудашкин был несносным бабником. Ни одна молодая преподавательница не могла пройти мимо. Всех он затаскивал в постель хотя бы на один раз. И предполагая встречу с Максимом, Сорокин уже обдумывал планы взаимодействия на женском фронте.

Эта инспекторская проверка казалась Михаилу хорошим знаком. История вернула его туда, где был прерван взлёт. Со временем он полысел, лоб стал казаться крутым, нависающим над большими глазницами, из которых свирепо и неожиданно в любой момент, автоматной очередью мог выстрелить жёсткий взгляд. Это делало его идеально похожим на образ ревизора. Но женственные утолщенные губы выдавали его знатокам физиогномики как чувственного фантазёра.

Прожив столько лет и, продолжая выстраивать свой внешний образ, теперь он очень хорошо понимал, что в душе остаётся всё тем же чувственным поэтом, которого обнаружил в себе ещё подростком и все последующие года пытался от него избавиться. Тогда, впервые посетившая его муза, осталась в нём навсегда, незаметно тлея, периодически озаряя всё вокруг лирическими всполохами.

С тех пор неровные сокровенные строчки явившихся рифм заполняли странички очередной записной книжки. Не писать он не мог.

Только так он мог избавиться от назойливых и таинственных образов, постоянно возникающих у него в голове. Причиной всему он считал женщин.

В молодости они казались Сорокину существами с другой планеты, но со временем материализовались в источник сладострастия и он непрестанно думал о них. Они были везде. Он рассматривал их лица, причёски, макияж. Но особенно ему нравилось угадывать то, что находилось под одеждой. Он представлял как за воланами платьев и ровностью строчек скрываются округлости их фигуры. Ощущал идущую от их тела теплоту. Мысленно снимал какой-нибудь атрибут одежды и представлял появившуюся наготу. Видел, как одна часть тела переходит в другую, отмечая её природную некачественнось или идеальность сложения. Затем мысленно переходил к другой женщине и раздевал её. Так постепенно женщины вокруг него становились обнаженными, и он наслаждался гармонией их движений, источаемых запахов, звучанием голосов и блеском глаз.

Вот здесь-то и вздрагивал он, вспоминая о своей нижней губе. Закрывал ладонью рот, делая вид, что зевает, но частенько запаздывал, подтягивая нижнюю губу, по которой уже стекала слюна. В такие мгновенья его пронзала мысль о том, не является ли он маньяком и не совершает ли во сне преступления, как это периодически показывают в фильмах. Но успокаивал себя искренним неведением о своих ночных похождениях.

Карьера Сорокина складывалась как-то странно. Больше двух — трёх лет он на одном месте не работал. То ему что-то не нравилось, то он начальству не подходил. Пихали его на всякие семинары, да курсы повышения квалификации. Учиться он любил. Закончил академию, и тут вдруг оказалось, что он уже в звании старшего командного состава и пора было руководить. Стали кидать с места на место как руководителя. Толку с него видать было мало, но поскольку никому гадостей не делал — тем и запомнился.

«Сапсан» отходил в семь часов. Несмотря на то, что форму Сорокин любил, после восстановления предпочитал ездить в цивильном. Считал, что в его возрасте можно носить только генеральский китель. Несмотря на жару, он был одет в серый костюм и рубашку с галстуком, форма была сложена в небольшом чемоданчике. Надо было доехать до Питера, а там пересесть.

Об этом поезде он недавно слышал по телевизору, и вот теперь ему представилась возможность самому испытать обещанные преимущества.

Кресло у окна оказалось мягким и удобным. Большинство мест уже были заняты. Публика располагалась солидная. В основном бизнесмены с ноутбуками, хмурые чиновники в тёмных костюмах с галстуками и озабоченные депутаты со значками на лацканах. Телефоны звенели не переставая. Но постепенно, заполнившая вагон суета ушла и все расселись. Поезд, почти беззвучно понёсся вперёд.

Рядом с Сорокиным оказалась очаровательная леди. К счастью она не попросилась к окну, и Михаил смог беспрепятствено любоваться сменяющимися пейзажами. Перед ними стоял небольшой столик, на котором лежали четыре целлофановых пакета с журналами, ровно по количеству мест. Под левой рукой находилось гнездо для наушников и ещё какие-то неизвестные тумблеры, назначения которых он не знал. С потолка над проходом между рядами кресел свисал плоский телевизор.

С другой стороны столика расположились два мелких чиновника. Это было заметно по их напускной важности, недорогим костюмам и часам брегет. Один постарше лет шестидесяти, судя по его крепкому телосложению, был похож на отставного военного. С чеканной дикцией, опущенным брылям и жёстким взглядом.

Второй похож на вестового, готового тут же сорваться исполнять поручение старшего. Был он худощав, ростом невелик, лет на пять моложе и в очках. По его ужимкам было заметно, что свою профессиональную карьеру он осуществлял методом рыбы — прилипалы. Похоже, что возвращались они после удачно заключённого контракта. Говорили что-то по поводу прокладки газовых труб по дну Балтийского моря и сами себя нахваливали.

Вернее хвалил себя плотный, а второй, ласково заглядывая тому в глаза, любезно поддакивал.

После ознакомления пассажиров с прессой, стюардессы повезли между рядами тележки с напитками. Сорокин решил не торопиться и посмотреть, что будут брать более опытные попутчики. На удивление, среди напитков предлагалась масса спиртного. Чиновники взяли по коньяку и тут же чокнувшись, осушили их до дна. Девушка рядом — смаковала бокал сухого вина. Сорокин попросил фужер виски с колой. Стал потихоньку пригублять, надеясь растянуть удовольствие.

Не успела тележка доехать в конец вагона, как плотный уже махал девушке рукой, требуя повторить. А его партнёр сорвался с места. Прихватив с собой пустые фужеры, решил ускорить процесс.

Суетливость приятеля явно льстила отставнику, и он самодовольно улыбался, стараясь перехватить взгляд девушки. Надеясь увидеть в нём восхищение. Соседка Сорокина тридцатилетняя блондинка была полностью погружена в ноутбук и что-то сосредоточенно в нём писала. Изредка она отрывала свой взгляд от монитора для того, чтобы отпить вина.

После второго фужера коньяка её отрешённость стала явно его беспокоить. Вестовой видел нетерпеливость своего старшего и, видимо зная о его привычках, всячески старался отвлечь от девушки. Периодически он предлагал выпить за трубы под водой и сварные швы. Но, судя по всему, газовая отрасль перестала волновать напарника окончательно. Тот словно бык, уставился взглядом поверх монитора в блондинку, словно это была красная тряпка!

Сорокин сидел, откинувшись в кресле, и наслаждался беззвучным движением поезда. Скорость практически не чувствовалась. Только электронное табло над раздвижной дверью в вагон показывало крупные цифры меняющихся значений от двухсот до двухсот пятидесяти.

Просто летим, — думал Сорокин, пытаясь найти подтверждение этому за окном, где мелькали железобетонные столбы и уходили вдаль заброшенные пашни. Практически отсутствующее раскачивание вагона и редкий стук колёс создавали впечатление скольжения. Но если не смотреть по сторонам, то можно было подумать, что поезд продолжал стоять у перрона Ленинградского вокзала. На память приходили детские стишки:

«Это что за остановка, Бологое иль Поповка?..»

Наверно во всём вагоне ехали не больше пяти женщин. Эта дискриминация сразу обратила на себя внимание Михаила. И то, что одна из них оказалась рядом, он посчитал хорошим знаком.

Блондинка не замечала косого взгляда Сорокина, иногда срывающегося к её стройным ножкам, не скрываемым узеньким столом и короткой юбкой. А может быть делала вид.

На ней был хорошо сидящий деловой костюм светло-бежевого цвета. Ровный короткий маникюр не мешал аккуратным пальчикам бегать по клавиатуре. Под углом монитор отсвечивал, и Сорокин мог видеть в нём только набираемый текст без возможности что-либо прочитать. Но его больше интересовала оттопыренная складочка на груди её пиджака и повязанный на шею лёгкий газовый платочек, соблазнительно прикрывающий худенькую шейку, переходящую в ещё неведомое ему тело этой женщины. Безымянный палец её правой руки, периодически подносящей ко рту бокал с вином, был без кольца.

На это так же обратил внимание, сидящий напротив чиновник. До того как стали разносить еду, он с приятелем успел выпить ещё пару фужеров с коньяком и теперь единственным его занятием было гипнотизировать взглядом объект своих эротических фантазий. Он положил локти на стол, уперев кулаки в подбородок и, готовился к предстоящей схватке.

— И что же вы там так усердно печатаете мадемуазель? — наконец потеряв надежду, что его взгляд возымеет действие, спросил он.

Своими кустистыми бровями, завихрастой, спадающей на глаза чёлкой, несимметрично закрученными вверх усами и маленькими, глубоко сидящими глазками, его лицо напоминало Сорокину литературного героя Ноздрёва.

— Я просто работаю, — мгновенно отозвалась девушка и улыбнулась.

Своей готовностью к ответу она смутила Сорокина.

— Секретарша не успела отредактировать речь своего босса? — с издёвкой произнёс «Ноздрёв», и тут же представился, — Пётр Ильич!

Попытался привстать, но правая рука подвела его, соскочив с края стола. Он плюхнулся на место и, уже сидя, склонил голову в поклоне.

— Настя, — скромно ответила девушка, взглянув на своего собеседника, — я работаю пресс атташе.

И снова опустила глаза к монитору.

— Савельев! — успел назваться худощавый.

Ответ девушки явно смутил Пётр Ильича. Он замолчал. Откинулся на спинку сиденья и, незаметно под столом толкнув своим коленом соседа, кивнул ему головой в знак вопроса.

Савельев, молча, пожал плечами, но потом наклонился и что-то зашептал приятелю на ухо, прикрывая рот ладонью.

Девушка хладнокровно продолжала работать, хотя по всему было видно, что она заметила действия мужчин.

Пётр Ильич снова поставил локти на стол и подпёр кулаками подбородок.

— Слушай, Настюнь, брось ты эту свою тыкалку! Пальчики сломаешь! Поговори лучше с настоящими мужчинами! — не отнимая подбородка от рук, укоризненно предложил он.

— Вы извините, мне надо работу свою закончить, — жалобно произнесла девушка, не поднимая глаз.

— Да что это разве работа для такой симпатичной девушки? — возмутился Пётр Ильич, — Только глаза портить. Закрывай свой чемодан. Завтра во фракцию к нам придёшь. Вот там работа! Всё гудит. Кругом движение. Депутаты сюда, депутаты туда! Кто за принятое решение? Единогласно! А! Каково тебе?

— А Вы что депутат? — спросила она, слегка прижимая монитор компьютера к себе, видя, как Пётр Ильич пытается протянуть к нему руку.

— И депутат, и генерал, и многое другое!

— С ревизией едем, — успел вставить Савельев.

— Тсс, — обернулся к нему Пётр Ильич, насупив брови, приложил палец к губам.

Сорокин обратил внимание, что из конца вагона в их сторону периодически посматривает сотрудник милиции, видимо предупреждённый обслуживающим персоналом о неординарном поведении пассажира.

— Поговорим по-мужски! — продолжил Пётр Ильич и повернувшись, обратился к проходящей мимо стюардессе, — любезная, три коньяка пожалуйста.

— Нет, нет! — запротестовала Настя, — У меня ещё есть вино.

— Ничего, — согласился Пётр Ильич, — разделим!

Савельев, пошатываясь, поспешил за девушкой.

— Ты такая красивая, — неожиданно начал новую тему Пётр Ильич, — почему не замужем?

— Не знаю, — тихо ответила Настя, — Как-то не получается!

— Ты в этом своём атташе так и сгинешь, ничего не увидев, — и неожиданно выпалил, — а хочешь, я на тебе женюсь!

Сорокин, услышав этот пьяный бред, посмотрел на Настю.

— Ну что Вы, — она сделал вид, что сильно смутилась, — разве так можно, сразу?

— У настоящих генералов только так и можно! — уверенно продолжил собеседник, — пришёл, увидел и… женился!

— Так я говорю?! — неожиданно обратился он к Сорокину, — Ты мне нравишься губастенький. Я давно на тебя смотрю! Ты, видать, из творческой интеллигенции? Вылитый Роберт Рождественский.

— Да? — обратился он к девушке.

Сорокин сделал вид, что не слышит сказанного, продолжая глядеть рассеянным взглядом вглубь салона. Он подумал, что только ему не хватало скандала с этим «Ноздрёвым». Вскроется, что я полковник, в такие-то годы…

Почувствовав на себе быстрый взгляд Насти, Сорокин почему-то вспомнил о своих губах — «тпру». И о том, как час назад мысленно раздевал эту девушку и наслаждался доступностью её тела. Но теперь, своим соглашательством с генералом она перестала ему нравиться.

Михаил затянул покрепче галстук на шее, сдерживая свои эмоции, и сосредоточенно повернулся к окну. Он всегда затягивал галстук, направляя свои чувства в нужное русло. Запирая слабости. И чем жёстче ему хотелось выглядеть и говорить, тем сильнее затягивал узел.

На улице темнело. Мимо промелькнуло название очередной станции. Он не успел его прочитать, и оно уже пропало в сумрачной дали.

В этот момент к столу подошёл Савельев. В горсти он держал три фужера с коньяком. Медленно наклонившись, поставил их на стол.

— Савельев, я женюсь! — торжественно произнёс Пётр Ильич, забирая два фужера с коньяком.

Увидев, что Настя держит в руке бокал с вином, он поставил один напротив Сорокина глядящего в окно.

На Савельева это известие не произвело никакого впечатления. Он улыбнулся избраннице своего приятеля и, продолжая стоять, чокнулся своим фужером с поднятым ею бокалом вина.

Настино спокойствие видимо взбодрило Петра Ильича и придало ему уверенности в своих действиях.

— Горько! — произнёс он торжественно и высоко поднял фужер с коньяком.

При этом ненароком задел Настин ноутбук. Тот чуть не свалился со стола, и девушка, привстав, подхватила его левой рукой. Прижав к себе, сложила и поставила рядом на сиденье.

Савельев, предположив, что в его отсутствие всё было согласованно, ещё громче продекламировал по слогам:

— Горь-ко!

Пётр Ильич попытался встать, опёршись на левую руку. Но не глядя, попал ею прямо в фужер коньяка, поставленный для Сорокина. Фужер мягко опрокинулся на покрытый скатертью стол, выплеснув добрую половину жидкости на Михаила. Тот подхватил фужер, когда он уже был почти пуст. Мгновенно встал из-за стола, чтобы жидкость не пролилась ему на брюки.

Со стороны, вставание мужчин и девушки все приняли за торжественный сигнал.

С соседних кресел так же раздалось дружное: «Горь-ко!»

Оказывается, сидевшие рядом, уже давно и внимательно слушали происходящее налаживание отношений и с удовольствием поддержали влюблённый порыв.

Дружно сгрудились с наполненной спиртным посудой вокруг столика брачующихся:

— Горь-ко, Горь-ко, — скандировали собравшиеся.

Насте ничего не оставалось, как молча подставить Петру Ильичу щёку для поцелуя. Но тот, осушив фужер, изловчился и, оттолкнувшись от кресла, под общий хохот, чмокнул её прямо в губы. На большее сил у него не хватило, и он рухнул обратно в кресло.

Все зааплодировали. На шум прибежал милицейский майор. Видя, как Сорокин трёт салфеткой грудь, вообразил, что дело идёт к скандалу попросил:

— Расходитесь, расходитесь по местам товарищи. Не надо шуметь!

Народ рассосался. Увидев, что конфликта нет, милиционер внимательно оглядел оставшихся. Посмотрел на облитого Сорокина, а затем перевёл взгляд на Петра Ильича.

Того совсем развезло и он прикрыв глаза, что-то пытался сказать себе под нос.

— Всё нормально, начальник, всё нормально! — успокоил милиционера Савельев.

Уже поздно вечером, когда поезд прибыл в Санкт-Петербург, Сорокин шёл по перрону за неровно ступающей троицей и с завистью думал:

— Вот что значит быть генералом! Заставить девушку при всех целоваться, а затем тащить себя!

Настя и Савельев не торопясь двигались на выход в город, с двух сторон поддерживая едва шевелящего ногами и что-то бубнящего Петра Ильича.

Глава 23. Развод по-ментовски

Было раннее утро. Ткач включил электрочайник. Затем подошёл к бару. Налил в фужер коньяка. Обернулся к портрету Петра Первого и в приветственном жесте, чуть приподнял руку с напитком:

— Будь здоров! — произнёс вслух и выпил.

В этот момент раздался телефонный звонок.

— Товарищ генерал, — звонил старший наряда, — Вам докладывать обстановку за прошедшие сутки?

Ткач мгновенно представил, как через минуту сюда завалится целая толпа сотрудников со своими руководителями и начнётся разбор полётов часа на два.

— Передавайте дежурство у Сидорова, — сказал Ткач, — я тоже зайду послушать.

— Есть, — прозвучало в трубке, и послышались гудки.

Ткач с сожалением выключил начинающий шуметь чайник. Затем подошёл к бару и налив коньяка, выпил ещё. Затем отломил кусочек шоколада и положил в рот. Обратил внимание, что в баре осталась всего одна, и та почти пустая, бутылка. Достал из кармана сотовый и позвонил водителю.

— Костя, пока здесь у меня совещания идут, слетай к начальнику милиции аэропорта. Помнишь, как его зовут? Пусть подсобит. Возьми для меня из дьюти фри пару вискарей и коньяку. Деньги есть?

— Так точно помню, товарищ генерал! — ответил Константин, — Есть!

Радуясь вовремя принятому решению, Ткач вылил остатки коньяка из бутылки прямо в рот.

— Меньше полстопки, — подумал он, закусывая шоколадкой и прихватив со стола сводки о происшествиях, вышел из кабинета.

Когда Ткач зашёл к Сидорову, все встали. Около двадцати сотрудников сидели на стульях вдоль стен и рядом со столом своего руководителя, держа на коленях открытые ежедневники.

Сидоров сделал вид, что предлагает своё кресло вошедшему, но Ткач, поздоровавшись, махнул ему рукой, чтобы он сел на место и сам устроился на пустовавшем стуле сбоку.

Руководитель отдела, сдававший смену, взволнованно продолжил свой доклад. Рассказал о нескольких грабежах, направлениях работы по их раскрытию, принятых мерах. Затем перешёл к краже из квартиры какого-то городского чиновника.

— Вы сами выезжали на происшествие, Павлов? — прервал его Сидоров.

— Никак нет, товарищ полковник, — ответил Павлов.

— Почему? — требовательно повысил голос Сидоров.

— В соответствии с инструкцией старшего наряда, — спокойно отвечал Павлов, — выезжал только на резонансные преступления и тяжкие. На кражу посылал сотрудников по направлению работы.

— А что, кража у руководителя отделения фракции партии «Единая Россия» не резонансное?

Павлов в ответ пожал плечами. Он не хотел отвечать «нет», поскольку знал, что и Сидорову это хорошо известно. Но и начальству перечить не хотел в присутствии вышестоящего руководителя.

— Ну и что же вам сотрудники доложили? — в предвкушении расправы над жертвой продолжил Сидоров, набычившись, словно он был на борцовском ковре, — сообщили, какой был в двери замок?

— Сказали обычный французский! Выбита личинка. Дверь деревянная, — обречённо спокойно ответил Павлов.

— А вот я со слов потерпевшего понял, что замок сувальдный! — укоризненно сказал Сидоров и тут же добавил, предварительно посмотрев на генерала, — дверь какого цвета была?

Павлов опешил.

— Товарищ полковник, а цвет для чего? Туда выезжала с моим сотрудником экспертная группа, которая всё профессионально зафиксировала и записала в протокол осмотра. Если требуется цвет — я им позвоню и спрошу.

— Не владеете оперативной обстановкой, товарищ подполковник, грозно произнёс Сидоров, глядя в упор на Павлова. От таких мелочей часто зависит раскрытие преступления. Не можете научить своих сотрудников объективно докладывать — езжайте сами…

Ткачу опротивела эта экзекуция и он, сделав успокаивающий жест рукой, чтобы никто не вставал, удалился из кабинета.

Сдалась ему эта дверь! — подумал он про себя, — когда я был начальником управления, то совещания проводил чтобы прояснить ситуацию, что-то уточнить, вместе решить, как помочь районам раскрыть преступления.

Теперь можно подумать, что они собираются на совещание, чтобы кого-нибудь отодрать на людях. Дрюч своих, чтобы чужие боялись! Пусть районы посмотрят. Кому это нужно? Павлов — хороший руководитель, уже больше десяти лет в управлении. Что-то Сидоров мне последнее время совершенно не нравится. Зря его рекомендовал на должность начальника управления уголовного розыска. Если деньги не отдаст, пусть ищет себе другое место!

В приёмной своего кабинета он увидел начальника отдела по борьбе с нарушениями в сфере потребительского рынка Суранова.

— Ты что ко мне, Фёдор Иванович, — удивился Ткач.

— Так точно, Сергей Евгеньевич, — попытался вытянуться по стойке «смирно» полковник.

Но это выглядело очень смешно — похоже на встрепенувшегося спросонья воробья. Суранов был небольшого росточка, зато живот его не держала ни одна пуговица кителя, и он периодически их терял в коридорах управления.

— Ну, заходи, — сказал Ткач, пропуская его вперёд.

Суранов прошёл внутрь кабинета и, не зная, что дальше делать, то ли присесть, то ли подойти к столу генерала, закрутился на месте как юла.

— Не вращайся, Фёдор Иванович, говори что нужно. А то у меня дел по горло, начиная раздражаться, обратился к нему Ткач.

— Вот, товарищ генерал, хотел у Вас рапорт подписать.

— Что там? — взяв бумагу и заглядывая в нее, спросил Ткач.

— Машину недавно купил трёхлетку. Так хочу в соответствии с законом об оперативно-розыскной деятельности номера прикрытия на неё повесить, отрапортовал тот.

— Это тебе зачем? — недоумённо спросил Ткач, — ты же не оперативник, чтобы в засадах сидеть!

— В засадах-то нет, но ведь я своей машиной пользуюсь в служебных целях: на работу езжу, на оперативные мероприятия. В отделе всего две автомашины, и те на ладан дышат. Приходится использовать свои. Преступников задерживаем. Запомнят мои номера и начнут угрожать мне или семье…

— Да ты ж контрафактом занимаешься, да проститутками. Кто тебе там угрожать будет? — прервал его тираду Ткач.

— А знаете, какие там деньги идут… — начал, было, Суранов, но осёкся и замолчал под ехидным взглядом генерала.

— Не знаю, родной, ты мне ничего такого не рассказывал. И в кассу управления не сдавал. Всё изъятое у тебя уничтожает кто-то и где-то непонятным образом. А штрафы ты по году истребуешь! Ладно, раз закон есть, давай подпишу.

Ткач взял рапорт. Уже хотел поставить резолюцию. Но остановился. В голову пришла новая идея.

— А давай мы тебе милицейские номера выдадим, синие? Тогда на твою машину точно преступники не позарятся!

Суранов расцвёл словно колобок, вынутый из печки. Лицо его стало походить на один большой румянец. Он закивал головой, словно детская игрушка «курочка Ряба», так что редкие волосики на голове стали походить на облезлый колеблющийся гребешок.

— Конечно, синие гораздо лучше, товарищ генерал. Это уже сто процентов, что каких-либо нападений не будет!

Ткач поставил резолюцию и отдал рапорт.

Полковник радостно выкатился из кабинета. Такого оборота дела он даже не мог себе представить. Частная машина с милицейскими синими номерами! Кто посмеет его остановить? Кто скажет, что он нарушил скорость или проехал на красный свет?

— Оленька, я тебя обожаю! — крикнул он на ходу только пришедшей и переодевающей туфли, секретарше.

Как только дверь за Сурановым захлопнулась, Ткач достал из кармана телефонную трубку. Быстро нашёл в её памяти номер и нажал на зелёную кнопку. Услышав знакомое «Алё» спросил:

— Николаич, привет! Ты у себя?

— Здравия желаю, товарищ генерал, — отозвался в трубке бодрый голос начальника ГИБДД полковника Кирилова Виктора Николаевича, — готовимся к смотру, сижу на месте.

— Помнишь Суранова?

Кирилов замялся, пытаясь припомнить, кому принадлежит знакомая фамилия.

— Ну, который притоны разгоняет и за авторское право борется! — уточнил Ткач.

— А этот, что порно фильмы всем дарит на праздники? Конечно, уже вспомнил! — обрадовался Кирилов.

— Я ему рапорт подписал на получение синих номеров, продолжил Ткач, — Их всё равно через пару месяцев приказом министра заставят снять с машин без милицейской раскраски, и мы будем не при делах. Так ты не торопись, подразни его как следует! Пусть подумает о своей прошедшей жизни, о грехах и всём остальном. Ты меня понял?

— Так точно товарищ генерал.

— Сам-то как? — Ткач перевёл разговор на другую тему.

— Потихоньку, — отозвался Кирилов, — хозяйство хлопотное, а возраст уже не тот. Здесь друзья демократы предлагают в Москву податься. Вот думаю. Хотел бы посоветоваться.

— Ну, заезжай как-нибудь на рюмочку чаю, — решил закончить разговор Ткач, — Посидим, поболтаем. Если надумаешь переводиться, мне заранее скажи!

— Есть, товарищ генерал! — отозвался полковник и подождав когда собеседник выключит трубку, закрыл свою.

Ткач позвонил начальнику Штаба. Узнал, как прибывают из Москвы проверяющие. Где и каким образом их размещают. Где будут кормить, и составлен ли план культурных мероприятий. Получив утвердительный ответ, удовлетворённый вернулся к себе в кресло.

— Оленька, доброе утро! — поздоровался Ткач с секретаршей по громкой связи, — все документы ко мне на подпись раздай заместителям. Ко мне только личное. Что там у меня по плану?

— Одну минутку Сергей Евгеньевич!

Через мгновенье она уже входила в кабинет. Ольга нравилась Ткачу. Ей было около тридцати. Длинные волосы всегда убраны в косу. Среднего роста, с широкими бёдрами, которые совсем её не портили, а придавали шарм материнства. Несколько лет назад он даже пытался за Ольгой ухаживать. Но пенсионер муж, бывший сотрудник милиции, оказался очень ревнивым. Стал контролировать каждый её шаг. Встречал с работы и провожал. Можно было подумать, что ему больше нечем заняться. Ткач решил не усугублять ситуацию и оставил Ольгу в покое.

— Через полчаса совещание по лицензированию в секретариате, — начала она зачитывать записи в блокноте, — затем заслушивание в прокуратуре по преступлениям прошлых лет. После обеда встреча с духовенством — торжественное возвращение изъятых у преступников икон. В шесть заседание силовых структур по терроризму.

— Спасибо Оленька, поблагодарил её Ткач, — а когда у нас официальное начало проверки? Совещание уже назначено?

— Совещание завтра с утра в девять. Сорокин должен сегодня уже приехать. Сказал, что шумихи не любит. Просил не встречать, что город наш он знает и сам доберётся до гостиницы.

— Вызови ко мне, пожалуйста, начальника управления уголовного розыска, — сказал он под конец, — можешь идти.

Это был обычный распорядок дня. Ткач подумал, что надо бы это отразить в книге, но решил это сделать позже. Сейчас его беспокоила неизвестность.

— С какой установкой едет Сорокин? — подумал он. Эти инспекторские проверки, словно прокладки, под которыми скрывается истинная цель. В министерских кулуарах наверно уже давно обсуждают цель приезда проверяющих. Но Стариков почему-то ничего по этому поводу не говорит. У него, верно, своя игра.

Зазвонил сотовый.

— Милый, это я, — прозвучал в трубке нежный ласковый любимый голосок, — извини, что тебя отвлекаю, хочу напомнить про ремонт. Ты обещал помочь со строительными материалами!

— Да, Аннушка, я не забыл! Сейчас перезвоню.

Словно тёплая волна проникла вместе с голосом к нему в ухо, а затем наполнила голову и разошлась по всему телу, неся в себе спокойствие и уверенность. Он понял, что ждал её голоса с тех пор как приехал на работу. Просто хотел ощутить её снова рядом хотя бы даже через динамик телефона.

Ткач набрал номер водителя:

— Костя, ты уже освободился?

— Да, только что. Сейчас на заправку и к Вам.

— Ко мне не надо. Езжай к Аннушке. Она ждёт. Помоги им закупить материалы для ремонта. Пусть выберет что хочет. Я тебе денежки потом отдам. Со спиртным всё в порядке?

— Так точно товарищ генерал! — отозвался Константин.

— Одну бутылочку виски завези мне домой.

— Куда? — смутившись, не понял Константин.

— Ну, жене, жене! — раздражённо уточнил Ткач.

— Есть, — с досадой ответил водитель и, подождав пока шеф прекратит связь, выключил трубку.

Ткач перезвонил Анне и сказал, чтобы она дождалась водителя. Он хотел ей сказать ещё что-то, но замолчал, охваченный потоком невысказанных слов, готовых выплеснуться из души, напугать её своей обнажённостью и беззащитностью. Ткач продолжал держать трубку и молчать, слушал её нежное дыхание. В такие моменты он любил и ненавидел эти телефоны, создающие иллюзию нахождения желаемого человека рядом и в то же время, отдаляя его на край вселенной.

Через несколько минут раздался тихий стук в дверь.

— Разрешите, товарищ генерал? Вызывали?

В кабинет через приоткрытую дверь протиснулся Сидоров.

— Андрей Викторович, скажи мне, пожалуйста, каким образом ты собираешься своих проверяющих задабривать? — обратился к нему Ткач, — ведь они нароют в твоём хозяйстве с три короба всякой хренотени. А если получишь два по своему направлению, то и общая оценка всему управлению будет неудовлетворительной.

— Товарищ генерал, да мы же знаем этого старшего группы Халюкова. Он может даже из гостиничного номера не выходить, лишь бы водка была с закуской.

— Ну, ты палку не перегибай, остановил его Ткач, — отчёт-то всё равно ему надо писать!

— Так мы как прошлый раз сами и напишем всё. Найдём сами замечания. Устраним их в ходе проверки.

Ответ Сидорова немного успокоил.

— Ты решил вопрос, где твои проверяющие будут сидеть? Кофе? Чай? Печенье? На обед же не в столовую их поведёшь?

— Так точно товарищ генерал, — заулыбался Сидоров, — из каждого отдела по десять сотрудников написали рапорта на матпомощь в связи с тяжёлым материальным положением. Деньги получат и отдадут моему заместителю. Тот будет потом выдавать под отчёт.

— А ты в курсе, что теперь, кто матпомощь в течение года получал, не получит её вместе с тринадцатой зарплатой? — слегка возмутился Ткач.

— Да что-нибудь придумают. Не обеднеют. Вон, на каких машинах ездят, — уверенно парировал Сидоров.

— А если кто-то сообщит в Москву?

— Ну а что делать? — обиделся Сидоров, — на увещевание инспекторской проверки статьи расходов же нет! Выкрутимся. Не в первой.

Ткач посмотрел на часы.

— Ты на совещание по лицензированию идёшь? — спросил он Сидорова.

— Так точно, — ответил тот, тоже посмотрев на часы, — надо торопиться!

Из кабинета они вышли вместе быстрым шагом.

Вернувшись после совещания, Ткач увидел в приёмной Суранова. Лицо его было не румяное, как при уходе, а красное, словно его только что настегали по щекам мокрой половой тряпкой.

— Товарищ генерал, товарищ генерал, — начал он, не успев ещё зайти в кабинет, — Ваше приказание не выполняется!

— Какое приказание? — прикидываясь забывчивым, спросил Ткач.

— Как какое! А мой рапорт, подписанный Вами на номера прикрытия! — продолжал возмущаться полковник.

При этом его живот возмущался вместе с хозяином, играя огромными желваками под расстегнутым кителем. Он словно выпучивался то в одну, то в другую сторону, призывая окружающих в свидетели.

— И что твой рапорт? — уже спокойно спросил Ткач.

— Он его просто игнорирует! — едва сдерживаясь, продолжил полковник, — говорит, что мне не положено! И как это мне не положено, если генерал подписал! Генерал подписал! Сомневается он, видите ли, распространяется ли эта статья на мою службу! Он ещё обсуждать это смеет, когда генерал подписал! Вы представляете, товарищ генерал?

— Да ладно, не суетись. Ты у Кирилова был? — остановил возмущение полковника Ткач.

— Конечно, у него самого! — уверенно ответил Суранов.

— Возможно, он что-то не понял, успокоил его Ткач, сейчас решим!

Ткач набрал телефон начальника ГИБДД:

— Виктор Николаевич? Здесь у меня Суранов с рапортом. Жалуется, что ты ему отказываешь. Надо бы войти в положение. Окажи содействие. Моя резолюция там есть. Наш утренний разговор остаётся в силе, — и, повернувшись к Суранову, кивнул, — езжай!

Пока шло общение по телефону, краснота сошла с лица Петра Ивановича, и оно приняло какой-то фиолетовый оттенок. Нервно искривлённый рот преобразился в довольную улыбку. Суранов застегнул китель на среднюю пуговицу, и, казалось, даже стал стройнее. Выпрямившись по стойке «смирно», подобострастно произнёс:

— Разрешите идти?

— Ну, если вопросов нет — идите, — спокойно сказал Ткач.

Суранов вышел из кабинета и поскакал по лестнице вниз, где его ждала служебная автомашина. Прыгал словно мячик, перелетая сразу через несколько ступеней, боясь, что кто-то попадёт ему на встречу, и он не сможет пролететь мимо. Захватит его с собой вниз. Но иначе он не мог. Исполнение желания окрыляло его. Он был уверен, что теперь гаишник смоется на какое-нибудь совещание или согласование. Лишь бы не выполнить приказ генерала. Эти уловки были Суранову известны очень хорошо. Сам не раз пользовался, приговаривая, что каждая бумага должна вылежаться. Но не в этот раз!

Теперь, когда Кирилов дал своё согласие по телефону непосредственно генералу, в присутствии самого Суранова иного исхода быть не должно!

Он заставил водителя включить сирену и проблесковый огонь. Мчаться по встречной полосе. И когда прибыл к управлению ГИБДД, не заметил, как влетел на четвёртый. Открывая знакомую дверь, и видя секретаршу начальника, он уже был готов услышать, что Кирилова нет на месте. Но девушка включила громкую связь и после доклада предложила Суранову войти.

Того пробил пот. Всё напряжение, накопившееся за дорогу, выплеснулось наружу через железы, моментом сделав нижнее бельё мокрым. Выступив испариной на лице, начиная скатываться каплями от затылка вниз по волосам к шее. Суранов достал платок и вытер голову. Тот намок как промокашка.

— Ну и что? — торжествующе спросил он Кирилова, как только дверь кабинета закрылась, и они оказались наедине.

— Что? — недоумённо спросил тот.

— Я же всё слышал! — уличающее, через сильную одышку произнёс Суранов, — я был рядом с генералом, когда он приказал выдать номера!

— Во-первых, номера выдать он не приказывал, а только сказал оказать тебе содействие, — спокойно ответил Кирилов, — А в чём оно выражается, ты знаешь?

— Не знаю и знать не хочу! — разъяренно, но тихо из-за сухости в горле произнёс Суранов, — Тебе генерал приказал в моём присутствии дать номера.

— Понимаешь, Пётр Иванович, генералам тоже свойственно ошибаться. Ведь он большой начальник. Не может он знать всё законодательство и ему надо подсказывать. Быть может он свою резолюцию и поставит, а подчинённый должен смотреть. И если поставлена она неправильно, то необходимо исправить. Вот завтра в управлении начнёт работать комиссия из Москвы. Увидит твой подписанный рапорт и усмотрит в нём нарушение. Кто будет отвечать? Тот, кто санкционировал выдачу номеров. Значит генерал! А чтобы этого не произошло, мы, его подчинённые, должны заботиться о чистоте помыслов и не давать своего генерала в обиду!

У Суранова перехватило дыхание. Такой наглости от Кирилова он не ожидал. В то же время, что возразить на эту грамотную речь, он не знал. Поскольку апеллировать приказом, по причине его отсутствия, был не в состоянии. Пётр Иванович несколько раз глубоко вздохнул и замолчал, обдумывая как поступить дальше.

На помощь пришёл сам Кирилов:

— Ты пойди, Иваныч, посиди в приёмной подумай. А я пока с юридическим отделом созвонюсь. Спрошу, как можно этот вопрос уладить, чтобы и тебе помочь, и генералу не попало!

Суранов вышел из кабинета в приёмную.

Молоденькая секретарша сидела за столом и была занята. Судя по всему, она сосредоточенно разыскивала в интернете какую-то необходимую ей музыку, водя мышкой по коврику и периодически нажимая на клавиши. В этом ей помогал чёрный матовый компьютер с плазменной панелью.

Периодически включая очередную мелодию, слушала её несколько секунд, а затем выключала. Искала дальше. Она не обратила внимания на появившегося полковника и продолжала заниматься своим делом. После каждой неудачи она поджимала свои тонко подведённые губки и начинала их нервно покусывать. Но потом снова увлекалась поиском и расслабляла их, заставляя расправляться, наливаясь изнутри, словно спелые вишенки.

Мне бы твои заботы, — подумал Суранов, садясь на пустующий кожаный диван стоящий рядом у стены. Буквально через минуту мимо него в кабинет начальника ГИБДД зашёл заместитель Кирилова — подполковник Сафронов.

Толстый и неуклюжий, с огромной физиономией и малюсенькими, в тонкой оправе, очками на переносице, которые выглядели игрушечными и терялись на такой большой площади лица. Казалось, что о них просто забыли в детстве, и они остались до сих пор.

Выйдя, через пять минут, он тоже сел на диван.

— Не принял? — товарищески спросил его Суранов.

Они были знакомы поверхностно: несколько раз встречались на совещаниях и совместных мероприятиях.

— Принял, — спокойно ответил Сафронов, не поворачивая головы.

— А чего не уходишь? — удивился Суранов.

— Просил тебе помочь, — продолжая глядеть перед собой, сообщил Сафронов.

— Что помочь? — не понял Суранов и повернулся всем корпусом к сидящему рядом Софронову.

— Помочь думать, как номера получить! — невозмутимо ответил тот. И сделав паузу, продолжил уже тише и, повернувшись к Суранову, — короче Склифосовский, если тебе не понятно, ты можешь бегать между ними за своими номерами до конца срока службы. Пока не занесёшь мне пятёрку бакинских, ничего не получишь!

В этот момент Суранов услышал марш Мендельсона и радостный крик секретарши:

— Ура! Нашла, наконец! — и, обращаясь к двум толстым воркующим старшим офицерам, пояснила, — завтра у подруги свадьба, а я готовлю ей в ресторане праздничный номер…

За весь двадцатилетний срок службы у Суранова ни разу не вымогали взятку свои. Сам неоднократно давал в виде благодарности. Но чтобы требовать за положенное по закону! С этим он столкнулся впервые.

— Милиция меняется, — подумал он, и не в лучшую сторону!

Суранов почувствовал как этот сидящий рядом подполковник с забытыми на лице очками, синие номера, пятёрка баксов и молоденькая секретарша с покусанными губками, слились в единое целое, объединенное торжественным свадебным маршем.

Превратившись в тяжёлое и неприятное предчувствие неизвестной трагедии, приближающихся безрадостных перемен. Он вдруг понял, что проглядел что-то очень важное в службе. Словно все ушли далеко вперёд, а он, исполняя свой служебный долг, продолжал изо всех сил дубасить ногами, попавшуюся ему на пути, кочку. И вот только сейчас, подняв голову, остановился, обнаружив себя одиноко стоящим среди полуразрушенных устоев нравственности и офицерской чести.

Вечером начальник ГИБДД позвонил Ткачу и сообщил, что утром на совещание завезёт подарок от толстяка.

Ткач его понял.

Глава 24. Направление главного удара

На следующий день, ровно в девять часов утра, в актовом зале состоялось совместное совещание инспекторской комиссии и сотрудников управления. Предварительно сотрудники каждого направления уже познакомились с проверяющими, и теперь оставалось, чисто юридически, закрепить права каждого.

Инициатором совещания был руководитель инспекторской проверки полковник Сорокин. Выступая на трибуне, ознакомил всех с планом её проведения, режимом работы и сроках отчётности.

Он сразу не понравился Ткачу. Тот стоял на трибуне, облокотившись на деревянный парапет. Периодически подтягивая галстук. Отрываясь от текста и начиная говорить своими словами, держал правую кисть у рта, словно прикрывал его пальцами. Но этим ещё больше концентрируя внимание зала на своих губах, издали похожих на маленький свинячий пятачок.

Закончив речь, он попросил всех сотрудников управления разойтись, а инспектирующей группе остаться для уточнения поставленной задачи. Когда в зале из местных остался только Ткач, Сорокин любезно попросил его удалиться тоже:

— Сергей Евгеньевич, Вы разрешите, я поставлю задачу своим подопечным. Это для Вас будет не интересным и отвлечёт от насущных проблем.

Ткач возмутился в душе, но из зала вышел.

Что он там может наговорить, — подумал он, — ведь все задачи уже утверждены планом проверки, который Сорокин привёз с собой и копию передал мне. Ничего там особенного нет. Обычная рутина.

Вернувшись в кабинет, генерал пододвинул к себе книгу. Он решил занести в неё очередную запись по поводу начала проверки и приезда инспекторской группы. Но что-то не давало ему покоя. Нужные мысли путались, перескакивая на происходящее в актовом зале. Совершенно случайно взгляд его упал на пульт управления громкой связью. Он совершенно забыл, что недавно установили электронную связь с актовым залом, чтобы он мог участвовать в совещаниях, не выходя из собственного кабинета. Ткач нажал кнопку с надписью «АЗ».

Сначала он услышал звуки двигаемых стульев, гул голосов и непонятное шарканье. А затем явственную речь Сорокина:

— Господа офицеры! Я оставил сейчас в зале только руководителей оперативных направлений инспектирования, сотрудников аппарата МВД работающих в Москве. Только вам я хочу довести основную задачу, поставленную перед нами самим министром.

В этом проверяемом управлении на протяжении длительного времени процветает коррупция и взяточничество. Этот красивый замечательный город со всех сторон опутан нитями стяжательства и мздоимства. Начиная с самых нижних ступеней государственных служащих, до самого верха: прокуроров, администрации города и судов. Направление главного удара — сращённая преступность и руководство данного управления. Этот многолетний союз мы должны разорвать своими силами. Вывести на чистую воду негодяев, использующих власть, данную им народом на процветание преступности. Обездоленные граждане этого большого города изнывают от беспредела чиновников и правоохранительных органов. И только мы сможем вывести на чистую воду не только исполнителей, но и самих организаторов этой преступной клики, свившей гнездо на груди нашей страны…

Ткач как завороженный слушал обличительную речь Сорокина. Казалось, что она звучала откуда-то из далёкого прошлого и была похожа на призыв к организации очередного великого процесса времён сталинизма. Казалось, что кто-то, шутя, подключил динамик к магнитофону, чтобы потом вместе посмеяться. Но генералу было не до смеха. Он понял, что основной акцент ставится на устранение руководства. Ему хотелось ворваться в актовый зал и закричать:

— Вы что очумели?! В каком году вы живёте? Как вы себе представляете этот город в сетях коррупции? У нас что, милиция превратилась в бандформирование?

Но этого делать было нельзя. Ткач понял, что под плановую инспекторскую проверку кто-то хочет протащить свой корыстный интерес и, воспользовавшись предоставленными правами, внедрить нужных людей. Естественно на должности очень высокого уровня. Значит, появился кандидат и на его место. В чьих это интересах? Кто курирует данный вопрос?

Из динамика продолжала отчётливо звучать речь Сорокина:

— …Имеется проверенная информация о том, что здешние правоохранительные органы работают на местный преступный синдикат как исполнители. Сотрудники оперативных служб заводят оперативные разработки на указанных им лиц. И после полного изучения образа их жизни, режима работы, владения фирмами и собственностью, ликвидируют. Преступники забирают себе все активы, соответственно отдавая долю руководителям силовых структур. А те делятся с сотрудниками. На всё это закрывает глаза прокуратура и Суд, санкционируя все мероприятия.

Здесь он сделал паузу и далее продолжил ещё более твёрдо:

— И так! Задача номер один: мы должны выявить все оперативные разработки за последние три года, прекращённые за смертью разрабатываемого.

Задача номер два: установить, кто вёл разработку, кто санкционировал и кто проводил мероприятия по ней.

Задача номер три: установить свидетелей и очевидцев противоправной деятельности сотрудников, возбудить уголовное дело и привлечь их к ответственности.

Задача номер четыре: выявить руководителей, осуществлявших санкционирование и организацию данных преступлений. Установить заказчика. И нейтрализовать этот преступный промысел!

Все за работу! За Родину, товарищи офицеры. Работаем не по часам, а за совесть. Принимаю доклады о работе с двадцати одного часа в кабинете триста двадцать четыре на третьем этаже.

Ткач понял главное — не должно быть никакой паники. Пусть Сорокин считает, что цель проверки известна только его людям.

Но что же делать ему? Предупредить? Кого? Сидорова, и всех остальных руководителей оперативных подразделений? А если кто-то из них связь Сорокина? А вдруг у Сидорова действительно есть такие заказные дела. Теоретически это вполне возможно. И если я его предупрежу — значит, у меня есть интерес, чтобы эти дела сокрыть. Значит, я получаюсь соучастником преступления. И не только соучастником, а организатором. Поскольку я не просто сотрудник, а руководитель. Генерал. И без моего ведома в управлении ничто делаться не должно. Так вот почему мой начальник продолжает находиться на больничном и только ремонтом руководит! Ушлый парень. Не его ли это заказ? Рановато мы его со счетов списали! Предоставил мне отдуваться.

Эти вопросы надсадно душили Ткача, забивая собой любую иную здравую мысль. Он чётко понимал, что надо что-то предпринять. Но что?

В этот момент секретарша сообщила, что в приёмной полковник Сорокин, начальник инспекторской комиссии. Хочет зайти.

Ткач очнулся от своих мыслей и понял, что речь из динамика давно прекратилась, но он так его и не выключил. Нажав кнопку, направился к двери. Пригласил гостя войти.

— Решил зайти в гости, Сергей Евгеньевич, — прямо с порога весело начал Сорокин, — хотелось пообщаться в неформальной обстановке. Ты как, не очень занят?

— По такому случаю, не очень, — ответил Ткач настороженно.

Это явно заметил Сорокин.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Да нет, так дел навалилось со всех сторон. Да ещё с женой поссорился! — нашёл Ткач железное объяснение.

Похоже, Сорокин поверил и завёл никчемный разговор о службе, явно напрашиваясь на кофе.

— Как на счёт рюмочки с кофе? — поинтересовался Ткач, поняв намёк.

— С удовольствием, не откажусь! — обрадовался Сорокин, ослабляя узел галстука.

После вчерашней суеты, поездке на «Сапсане», а затем оформления в гостиницу, он рад был просто спокойно посидеть за коньячком.

Ткач попросил Олю принести им пару кофе, а сам достал из бара коньяк. Подумав про себя, что вовремя он послал вчера Костю в аэропорт. Поставив всё на приставной столик, сел напротив Сорокина.

Их беседа была непринуждённой. И совершенно не касалась проверки. Сорокин рассказал весёлую историю, случившуюся в поезде. Затем поругал московских начальников. Проехался по думе, которая не повышает милиции зарплату.

Все эти разговоры Ткач знал наизусть. У всех сотрудников милиции проблемы были едины. Это низкая зарплата, а так же отсутствие достойной жилплощади, свободного времени для воспитания детей и общения с женой. Он слушал вполуха, вовремя поддакивая, стараясь заглянуть глубже в душу Сорокина. В его мысли и желания.

Ткач помнил, как о Сорокине отзывался в бане Кудашкин и был настороже.

Чего он хочет? Зачем приехал сюда? Чью волю выполняет?

И чем спокойней говорил Сорокин, тем взволнованней становилось на душе у Ткача. Тем более опасными казались ему замыслы человека сидящего напротив и так мирно улыбающегося, словно встретившего своего старого товарища.

Ткач думал, не обратиться ли ему к знакомому по бане руководителю университета Кудашкину. Ведь у них было какое — то своё общее дело. Но потом передумал и решил для начала переговорить со Стариковым.

Обсудив все изъеденные темы, Сорокин поблагодарил за кофе и ушёл. Тем самым поставив перед Ткачём новые вопросы: спрашивается, зачем заходил?

Чтобы немного придти в себя и успокоиться, Сергей Евгеньевич достал свою книгу и начал писать:

«…Один раз в четыре года каждое управление проходит тест на боеспособность. Под руководством Москвы проводится инспекторская проверка, выявляя все слабые стороны в работе подразделений. Приезжают наиболее опытные, грамотные профессионалы. Делятся своими знаниями и навыками. Помогают решать поставленные новым временем и новой обстановкой задачи…»

В этот момент секретарша по громкой связи сообщила, что срочно просится на приём руководитель инспектирования по уголовному розыску Халюков и с ним начальник оперативного отдела Фролов.

Ткач недовольно, что его прервали, сказал, чтобы они зашли.

— Вот, товарищ генерал, — ещё с порога начал Халюков, — ваш подчинённый не хочет выполнять моё распоряжение.

Ткач перевёл взгляд на Фролова. Тот молчал. Но в выражении его лица, Ткач увидел готовность объяснить своё поведение.

Теперь, увидев Халюкова, Ткач вспомнил его выкрутасы в прошлый раз. Что тот слаб на спиртное. Но проверка только начинается и неприятности никому не нужны. Халюков был невысокого роста, по виду тщедушный. Сутулость, узкие плечи и странно широкие бёдра делали его фигуру женственной. Особенно заметно это было сзади, когда он сидел без кителя. Его продолговатое лицо с большим количеством веснушек было неприятно из-за рачьих, глубоко посаженных и расположенных близко к носу, глаз. И длинного носа с задранным вверх, утолщённым картошкой и раздвоенным на конце кончиком. Большой рот с тонкими, горизонтально растянутыми, губами носил отпечаток надменной ехидности. Сейчас его лоб закрывала белая повязка и он походил на злого джина в чалме, недавно выпущенного бутылки.

Дабы избежать многословности Фролов начал первым:

— Сергей Евгеньевич, Халюков решил проверить, как охраняется атомная электростанция по соседству. Требует дать моим двум оперативникам автомашину без номеров. Чтобы они прорвались на территорию, а потом доложили о результатах.

Проверяющий стоял рядом и кивал головой и водил своими глазами-бусинками по сторонам:

— Так точно!

Ткач обалдел от услышанного и вперился взглядом в Халюкова:

— А вам не кажется, что вполне вероятно оперативники уже не смогут ничего нам доложить. Ведь это не склад картошки. Там помимо милицейской охраны стоит ещё и их собственная, вооружённая, у которой есть инструкция в случае посягательства незамедлительно открывать огонь!

— Ничего страшного, справятся! — спокойно произнёс тот, — я уверен, что их вообще никто не заметит. Там охрана никакая. Поэтому надо их взбодрить. Вы читали телеграмму министра на прошлой неделе о том, что чеченские боевики готовят теракт на атомных станциях?

— Тем более, — возмутился Фролов, — вся охрана находится в боеготовности!

— Вот мы и проверим, как они исполняют указание руководства! — парировал Халюков.

Ткач посмотрел на Фролова в надежде, что тот придумает, как сгладить ситуацию.

Но тот это расценил по-своему:

— Я своих ребят не дам, товарищ генерал! Машину — ради бога. Он проверяющий, пусть садится на неё и едет сам — проверяет.

— Видимо, вы не понимаете сложности текущего момента, — растянул в ехидной улыбке губы Халюков, — придётся доложить в Москву!

Он развернулся и вышел из кабинета.

Проводив его взглядом, Ткач с укоризной обернулся к Фролову:

— Ты что не мог ему объяснить, что это оперативное мероприятие требует документального оформления, согласования с другими силовыми структурами! Затянул бы время, а там глядишь он бы на стакан подсел и забыл свою идиотскую идею.

— Товарищ генерал, он же дебил! Я ему это сто раз говорил. Но он и слушать не хочет. Говорить давай срочно, чтобы утечки информации не произошло!

— Ну, вот теперь получим из Москвы привет, — огорчённо произнёс Ткач, — он же не будет докладывать все обстоятельства, а просто напишет, что его указания не выполняются! Как с этими тупицами бороться? Ладно, иди работать.

Фролов вышел из кабинета.

Ткач снова сел за стол. Раскрытая книга с незаконченной строчкой лежала перед ним. Он взял в руки ручку и задумался:

— Что писать? О нападении на атомную станцию и отражении атаки? Уж больно круто.

Из головы не выходило напутствие Сорокина своим подчинённым. Он подумал, что всё же должен по данному поводу позвонить Старикову и рассказать то, что он случайно услышал. Но звонить из управления и по своему телефону не стал. Если ситуация складывается действительно так, как говорит Сорокин, все его телефоны уже давно стоят на прослушке.

Ткач посмотрел на часы. Обеденное время давно прошло. Он почувствовал, что кроме чашки кофе, ничего в рот не брал. В желудке ноющей болью напомнил о себе гастрит. Он вызвал машину к подъезду, но Костя перезвонил и сказал, что везёт жену Ткача из магазина домой.

Генерал поморщился от внезапной неудачи и попросил дежурную часть дать ему с машину с конвейера. По дороге сказал завернуть к пункту связи, где приобрел телефонную карту и позвонил в Москву.

— Мда… — задумчиво произнёс Стариков, услышав новость, — Судя по всему, ты под колпаком. Наш интерес пересёкся с кем-то ещё. Надеюсь, ты за последнее время нигде не засветился?

Ткач смолчал.

— Будем работать над этим вопросом, — продолжил Стариков, — Ты главное не суетись. И поосторожней там. В бордели всякие не суйся и не встречайся с кем попало. Я думаю, всё решится в нашу пользу. Главное успеть.

— Что успеть? — не понял Ткач.

— Сам знаешь! — с ударением на последнем слове, в полной уверенности произнёс Андрей Петрович, — всё то же самое.

Сергей Евгеньевич переспрашивать не стал, он догадывался, о чём речь. После чего попрощавшись, повесил трубку на рычаг.

— Ну, наконец-то явился голубчик! Не запылился, — встретила его Татьяна своим обычным укором, — сколько тебя ждать можно, или ты дорогу к дому забыл?

Стриженный подо льва рыжий кот, тоже вышел в коридор. Увидев Ткача, презрительно выгнул спину и, фыркнув, бросился наутёк.

Жена была одногодка Ткача, но никак не хотела мириться с потрепавшими её годами. И боролась с ними не с помощью косметических средств и пластических операций, а методом самоутверждения. Ставя к себе в зависимость друзей, соседей, коллег мужа по работе, да и самого Ткача. Поднимаясь над молодыми и старыми, в своём воображении она становилась вне возраста, а значит, становилась неким образом, на который все должны были любоваться и хвалить.

Была она маленького роста, толстовата, с круглым лицом и курносым носом-картошкой. Походила на крестьянку, которую только вынули из грядок и, встряхнув, сунули в одежду с подиумов. Она сильно походила на своего отца, заслуженного генерала, уроженца псковской области, в период войны попавшего ребёнком в партизанский отряд и героически себя проявившего. Татьяна чувствовала, что марево отцовских заслуг, после его смерти перешло к ней, и старалась наверстать то, что как ей казалось, он недополучил при жизни.

Татьяна была не одна. Проходя по коридору, увешанному картинами различных размеров с изображениями бегущего слона, лежащих на столе фруктов и увешанного медалями маршала Жукова, Ткач увидел в гостиной двух её подруг, продолжавших преспокойно распаковывать какие-то свёртки и коробки.

Обрамлённый белыми колоннами вход, белая мебель, потолок, и нагромождение белой упаковочной бумаги создавали ощущение потусторонней заоблачности, где вершится нечто судьбоносное, целомудренное.

— Любаша! — крикнула Татьяна вглубь квартиры нерасторопной домработнице, — Почему я за тебя должна дверь открывать? Иди, покорми Ткача, а то он забыл, как домашняя еда пахнет!

И затем, обращаясь к Сергею Евгеньевичу, продолжила:

— Мы с подружками по магазинам прокатились с Костей. Надеюсь, ты не в обиде, что я взяла его без твоего ведома? Всё равно вы целыми днями сидите там в своём управлении задницы протираете об кресла и уши об телефонные трубки, — она засмеялась своей остроте.

Подошедшая Любаша, дальняя родственница, пригретая Татьяной не слыша о чём речь, тоже хихикнула на всякий случай.

— Займись им, — сказала Татьяна домработнице и направилась в гостиную к подругам.

Сняв китель и помыв руки, Ткач сел за стол. Аппетита уже не было, хотя желудок болел. Он подумал, что зря приехал сюда обедать. И хотя Любаша хорошо готовит, он снова будет кушать без удовольствия, только с целью заглушить на время внутреннюю боль.

Глава 25. Прорыв на атом

Ткачу нравилась стряпня Любаши. Да и сама она была неплохая женщина, но словно рок проклятия её преследовали неудачи. Иногда Сергею Евгеньевичу казалось, что это заразно, и он старался с ней поменьше разговаривать, в то же время, боясь обидеть своим суеверием.

Любаша приходилась Татьяне двоюродной сестрой. Раньше у неё была своя семья, и жили они хорошо. Но мужа партизаном призвали тушить атомную станцию на Украине. После чего, вернувшись, увлёкся спиртным, уехал в деревню и пропал. Потом по его стопам пошёл сын. Здоровенный красивый парень двухметрового роста совершенно не мог справиться со своими слабостями. Куда только Ткач не устраивал его работать. Всюду выгоняли за пьянство. Потом у него отнялись ноги, а затем скончался как бомж на улице. Перед этим он распродал что имел, имущество семьи, да и материнское не пожалел. Так вот и оказалась Любаша на казенных харчах. Многого не требовала. Денег для себя не брала. Ела, что готовила для семьи Ткача. Одевалась в то, что даст Татьяна. Росточка они были одинаковы. Любаша на швейной машинке подгоняла одежду под свою худобу.

Татьяна ушла в гостиную к подругам, оставив Сергея Евгеньевича спокойно поедать солянку. Ткач любил это блюдо, после которого, второе уже не ел, а только пил чай.

Сегодня до чая не дошло. В тот момент, когда заварник с фруктовым чаем уже был на столе, раздался звонок:

— Товарищ генерал, нападение на атомную станцию! — взволнованно кричал дежурный по управлению, — за Вами выслана автомашина!

Этого мне только не хватало, — подумал Ткач, — недобро посмотрев на Любашу, которая прижав руки с полотенцем к груди, готова была наливать чай.

— Всё спасибо, я поехал, — сказал Ткач, вставая и думая, что машину ему проще подождать на улице.

Проходя мимо гостиной, хотел предупредить жену, но увидев, как она сильно занята показом одежды, передумал.

Начальник управления уголовного розыска полковник Сидоров уже ждал в приёмной. Он сидел, нахохлившись, словно воробей, прижав к животу кожаную коричневую папку. Казалось, что если дать ему волю, он подожмёт под себя и ноги, чтобы казаться незаметнее.

— Ну что, допрыгался? — увидев его, сразу наехал Ткач, — скоро без электричества останемся. Где твоя предупреждающая оперативная информация? Толпе агентов деньги платим! Скажи за что?

Секретарша за столом, делая вид, что ничего не слышит, наклонила голову к монитору, словно что-то пытается там рассмотреть.

Ткач открыл дверь и мотнул головой. Сидоров сорвался со стула и поспешил в кабинет.

— Товарищ генерал, я думаю, что это наш придурок проверяющий. Мне Фролов о его идее рассказывал.

Ткач неожиданно вспомнил недавнее общение с Халюковым и спросил:

— Так его задержали или нет?

— Так точно задержали, Сергей Евгеньевич, везут сюда! Сказали худой, рыжий, с наглой мордой. С собой удостоверения не было, но говорит, что он проверяющий из Москвы.

— Точно он, — сказал Ткач, — надо было его пристрелить! Почему охрана не застрелила его?

— Доложили, что на машине были синие милицейские номера, — Сидоров начал успокаиваться, — поэтому стреляли вверх.

— Откуда у него эта машина? — снова возмутился Ткач.

— Выясняем, товарищ генерал! — Сидоров снова съежился.

— Выясните, доложите! — отрезал Ткач, — Свободны!

— Нет, подожди! — вернул уже направившегося к двери полковника Ткач, — что там у нас с проверкой?

По изменившейся физиономии Сидорова можно было сразу всё определить — желания говорить об этом, у него не было. Его лицо сморщилось, пытаясь приблизить лоб к подбородку, превращая брови, нос и губы в параллельные бугры.

— Плохо, товарищ генерал! — начал он тихо, — рвут и мечут! Все архивы перелопатили. Девушки не успевают им дела вытаскивать.

Что они там хотят найти, непонятно. Брали бы действующие и смотрели, как мы работаем. Нет, их интересуют прекращённые за смертью разрабатываемого. И всем подавай одно и то же. Где мы им столько дел таких найдём? У нас их в год не более двадцати.

— И что? — заинтересованно спросил Ткач.

— Что? — не понял Сидоров.

— Результат какой? — разражено повысил голос Ткач.

— Какой результат, товарищ генерал, они же нам ничего не говорят, всё пишут и пишут, — оправдываясь, продолжал Сидоров.

— Сам — то эти дела просматривал? — недовольно продолжал Ткач.

— Когда ж, товарищ генерал, если б знать, что они их выберут! — виновато гундосил в нос Сидоров, — А теперь дела у них. Что они там хотят наковырять, один бог ведает!

— Плохо, товарищ полковник разведка у тебя работает! — с укором констатировал Ткач, но в душе его промелькнула самодовольная волна, — В первый же день вместо того, чтобы машину Халюкову давать, надо было его водкой с утра напоить и всё узнать!

Как только Сидоров скрылся за дверью, он быстро направился к столу, прокручивая в голове свежий эпизод. Книга лежала открыта.

«… Очередное нападение на атомную электростанцию отбито доблестными сотрудниками милиции во взаимодействии с охраной. Только слаженные действия, грамотная расстановка сил и постоянные учения помогли и на этот раз спасти мирный покой наших граждан. Что было на уме этих маньяков, пытающихся прорвать неприступный кордон, будет досконально выясняться следствием. Быть может, где-то ещё скрываются соучастники этого хорошо спланированного преступления. Их нужно найти и обезвредить. Много сил понадобилось, чтобы захватить маньяков живыми. Но теперь они смогут рассказать, какую цель преследовали и чего хотели добиться…»

Эта мысль очень понравилась Ткачу, и он решил развить её на несколько глав. Чтобы на данном примере воочию показать слаженную работу правоохранительных органов. Он продолжал писать. Мысль текла ровно, со знанием дела и ему только оставалось периодически закреплять её на листе чистой бумаги.

К вечеру подтвердилось, что нарушителем был Халюков, который, не найдя понимания у коллег, выпросил автомашину в первом отделе и ринулся осуществлять на ней проверку, забыв удостоверение в гостинице.

В двадцать один час Ткач уже сидел у себя в кабинете, включив громкую связь на актовый зал.

— Вы что понаписали в своих отчётах? — с первых же слов стал повышать голос Сорокин и с каждой дальнейшей минутой заводился всё сильнее и громче, пока его интонации не превратились в рык, — целый день вы только и делали, что собирали компромат? Неужели в целом управлении не нашлось ничего позитивного? Не раскрывают преступления? Не задерживают преступников? Вы посмотрите — у них показатели средние по России. Что же тогда говорить о работе милиции в городах, где показатели ниже среднего? Вы же проверяющие от министерства. Вы должны быть объективны. Нас же сюда прислали не шашками махать, а оценить результаты работы. Где надо — подсказать. Где можем — помочь! По вашим отчётам их всех надо в тюрьму сажать. Значит все сейчас разошлись. В двадцать три часа жду исправленные отчёты у себя в кабинете.

Ткач ничего не понимал. В девять часов утра Сорокин собирался практически расстрелять всех сотрудников его управления, а теперь говорит об объективности. О том, что милиция работает, имеет хорошие результаты и обеспечивает нормальную жизнь в городе.

Он стал названивать в Москву. Долго ждать не пришлось.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Стариков, услышав рассказ Ткача, — это его видимо заместитель министра по головке погладил. Я в обед был у него на приёме и пересказал ему, всё то, что услышал от тебя. Вот видишь, реакция последовала незамедлительно. Интересно, кто дал Сорокину установку гнобить ваши структуры? Ты случайно не заметил, кому он отчитывается в Москву по телефону?

— Наверно своему начальнику? — вяло предположил Ткач.

— Не браток! — загадочно произнёс Стариков, — Это Москва, здесь всё по-другому. Попробуй-ка его прослушать, чтобы мы знали, с кем имеем дело!

— Понял, товарищ генерал, — бодро отозвался Ткач.

На этом разговор был окончен. Можно было ехать домой. Но желания не было. На душе было гадко, словно что-то недоброе должно случиться. Он вспомнил, что давно не был на кладбище у могилы отца. Эта весна, за подготовкой к инспекторской комиссии, пролетела как-то незаметно, и он против обыкновения не смог вырваться. А теперь уже в самом разгаре было лето. Вспомнил, что давно не навещал и свою мать. В майские праздники сильно пригрело солнышко, и она попросила, чтобы он перевёз её на дачу. Теперь, верно, там уже распустились цветы, и в запотевшем парнике начинает плодоносить рассада. Он вспомнил наполненный уютом и запахом деревенской печки маленький щитовой дом в садоводстве. Несколько полосок разработанной чёрной земли. Круглые клумбы с васильками и незабудками, кивающими набегающему ветерку. Будничную тишину, собирающуюся с силами, чтобы противостоять воскресному гаму пикников, и гремящей с участков разнообразной музыке.

Этих воспоминаний хватило, чтобы принять решение. Он набрал телефон жены:

— Сладенькая моя, — произнёс он как обычно, — я здесь недалеко от дачи моей матери. Оказался по работе, так ты меня не жди. Очень устал, заночую у неё. Заодно и навещу.

— Как хочешь, — безразлично ответила Татьяна, — только смотри, чтобы она тебя не отравила старыми консервами. Ты же знаешь, в каких магазинах она отоваривается!

Ткач выключил трубку и подумал, что экономия у матери в крови ещё с военных времён. И хотя в настоящее время денег у неё хватает, всё равно пытается купить, что подешевле не понимая, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

Было уже одиннадцатый час, когда Ткач подъехал к дачному посёлку. Грунтовая дорожка слегка пылила, покрывая бледной желтизной ближайшие к ней участки огородов. Редкие торговые палатки были уже закрыты. Только один ларёк на повороте продолжал торговать спиртным. Около его открытой двери стоял толстый участковый и над чем-то посмеиваясь, общался с продавщицей. Увидев служебный джип с проблесковыми огнями, он сделал серьёзный вид и стал требовать у онемевшей от неожиданности девушки какие-то документы.

Ткач проехал мимо.

Зачем отбирать копейку у местного участкового — подумал он. Сам с такого же начинал!

Глава 26. Мать

Мать была в доме. Маленькая ростом, толстоватая семидесятипятилетняя женщина лежала на кровати поверх цветастого покрывала, глядя в старый ламповый телевизор. Шёл очередной сериал. Её круглое лицо, похожее на солнышко, лучиками, направленными от центра делило его глубокими морщинами на сектора. Узкие похожие на борозды, они безразлично перепахивали собой нос, глаза, губы. Грозя со временем превратить лицо в однородную пашню.

Увлечённая переживаниями чужих судеб, она не слышала, как подъехала машина, и как Ткач поднялся по разъеденным жуками доскам. Три ступени крыльца жалобно застонали под тяжестью генеральских шагов. На стук в дверь она вздрогнула и, ухватилась левой рукой за металлическую раму кровати. Медленно, тяжело потянувшись за рукой, села, свесив ноги вниз. Неторопливо нащупала носками ног шлёпанцы. Глубоко вздохнув и опираясь правой рукой о кровать, кряхтя, встала. Шаркая, направилась к двери и сбросила крючок.

Ласково улыбнулась, увидев сына. Горькая давняя обида, мельком выстрелившая откуда-то из глубины чувствительной памяти, заставила её на мгновенье поджать тонкие губы, сгустив морщины у рта. Но руки уже тянулись вверх, обнимая родную кровинушку. Ткач наклонился и поцеловал мать, прижимая к себе лёгкое старушечье тело:

— Можно я у тебя переночую? Так устал от городского шума!

— Конечно сыночек, можешь даже пожить у меня здесь, — лепетала мать, — у тебя ведь машина государственная. Какая ей разница, куда за тобой приезжать. А до города здесь совсем не далеко!

Она засуетилась у плиты.

— Сейчас я тебе котлетки разогрею, вермишель отварю, привычно произносила она, отворачиваясь к холодильнику, выкладывая на стол съестное.

— Мама не надо ничего, — успокоил её Ткач, обняв сзади полные, давно потерявшие упругость предплечья, — я сыт. Вот если только чайку.

— Ну, вот так вечно, — сделала обиженный вид она, — приедешь, раз в полгода, и не покушаешь ничего. А кого мне теперь кормить?

Она снова на секунду расслабилась, и острие неугомонной памяти тут же скорёхонько кольнуло под сердце. Она до сих пор не могла простить Сергею безразличия к её второму мужу. Считала это причиной того, что через двадцать лет, прожитые с ней, он всё же ушёл обратно к первой жене. К брошенным когда-то близнецам сыновьям, увидев их в магазине — теперь рослыми красавцами, отслужившими в армии.

Она совсем не думала о том, что все те годы Ткач вспоминал своего родного отца, погибшего от руки неизвестного преступника и найденного в парке под лавкой с ножом в сердце. Потеряв его в десять лет, он совсем не ощутил глубину утраты и даже испытывал некое удовольствие, одевая позже дорогие отцовские вещи.

Но появившийся через год новый муж матери перевернул всё его сознание. Именно с его появлением Сергей осознал, что отца больше нет, и никогда не будет. Что он умер и лежит закопанным в сырой земле. Никто не вернёт его ласковых слов, поглаживаний по голове. Придя с работы, не взъерошит Сергею волосы.

И всё потому, что его место занято. То место где он спал. Где сидел, обедая за столом.

Старое протёртое кресло у телевизора теперь скрипело под чужим человеком, который просто выжил отца из жизни Сергея, вытеснил его из квартиры в парк, затолкал под лавку и ударил ножом в сердце, оставив там умирать на холоде.

Часто просыпаясь в холодном поту, Сергей вспоминал ночной кошмар, где они с отцом противостояли новому мужу матери. Но он всегда оказывался сильнее и отец в очередной раз умирал на руках сына, с торчащей из груди рукояткой ножа.

Эта юношеская обида в сознании Сергея перетекала на мать, превращаясь в жалость. Он жалел её, не стараясь понять. Просто как человека, который был долгое время ближе всех. Всегда желала ему только добра, даже неосознанно обижая.

Что, кроме жалости и своей заботы, он мог дать ей? Мир матери был всегда ему непонятен и незнаком, поэтому прощать её было не в чем. Они, молча, пили чай. Расспрашивать друг друга о жизни было бессмысленно, поскольку про мать он знал всё — каждый её день был похож на предыдущий. А в его жизни всё менялась ежечасно, так что рассказывать можно было очень долго.

Как обычно мать постелила ему на втором этаже. В маленькой чердачной комнате быстро нагреваемой солнцем и вмиг остывающей от ночного холода. Окно оказалось открытым. Белая натянутая марля не давала залетать внутрь комарам, не в силах сдержать их пронзительный угрожающий писк. Забравшись под толстое верблюжье одеяло, Сергей почувствовал окутавшие его знакомые запахи детства: горящих в печи брёвен, жжёного молока, убежавшего из поставленной на огонь крынки, засушенных в духовке ржаных сухарей.

За окном, отражаясь эхом в гулкой темноте ночи, неуёмный дровосек стучал по стволам деревьев. Кто-то угукал, охраняя своё жизненное пространство. Это был совершенно другой огромный мир, к которому он слегка прикоснулся в детстве, но теперь казавшийся совершенно незнакомым, чуждым и немного пугающим своей заповедностью. Попасть в который можно было только из этого садового домика через маленькое чердачное окно.

И неожиданно для себя, Ткач осознал, что мир, который избрал он, не единственный на свете, как ему казалось раньше. Просто уйдя от всех других, перестал слушать их звуки, чувствовать запахи, ощущать прикосновения. Выстроил свой путь узкой тропинкой среди иных миров, обходя их как жизненные препятствия, мешающие идти вперёд, не глядя по сторонам, не оборачиваясь назад и не останавливаясь, дышать в такт своему движению, чтобы оказаться где-то там впереди. Думал, что он нашёл свой единственный путь в этом мире и убедился, в конце концов, что перед ним давно протоптанная дорога, местами даже покрытая асфальтом…

Ткач положил голову на подушку, сознание покинуло его. Спал он крепко. С открытым окном. Свежий воздух наполнял его организм здоровьем.

Отец перестал ему сниться, как только новый муж матери ушёл в свою семью. В последнее время Ткач вообще перестал видеть сны. А может ему так казалось, потому, что утром он ничего не помнил. Просыпался с чувством наполняющей душу радости или муторности, но отчего это происходило, он понять не мог.

В это утро он проснулся с чувством детской беззаботности. И не открывая глаз, понял, что она исходит от наполнивших комнату запахов готовящихся блинов. Ещё не снятые со сковороды, они уже проникали к нему в полость рта и носа. Щекотали обжаренной корочкой уголки губ, хрустели на зубах, расползаясь сметанной мякотью по языку, дёснам и небу.

Продолжая лежать в постели, Сергей потянулся всем телом, достав руками обклеенную обоями стену дома, а ногами спинку кровати. Он увидел, что ветхая дверь, а за ней лаз вниз открыты. Там внизу на кухне идёт едва слышная суета, со стеклянным позвякиванием, скрипом шкафчиков и глухим постукиванием — мать накрывала на стол.

Ткач проспал, когда она затеяла готовить завтрак. Он забыл поставить будильник и мать, памятуя как было пару месяцев назад, разбудила его своей заботой в семь часов утра.

Константин должен был забрать его в восемь и у Сергея был ещё целый час, чтобы понежиться в постели, а затем привести себя в порядок и позавтракать. Обычно дома он завтракал Любашиными бутербродами с чаем. А у Аннушки был сыт утренним сексом, после которого, одеваясь, он продолжал наблюдать распластанное молодое крепкое обнажённое женское тело и о завтраке просто не думал.

Сейчас вместе с осознанием реальности, к нему вернулись вчерашние нерешённые проблемы. На душе стало тяжело.

Мать в очередной раз подошла к лестнице наверх, но увидев, что Сергей уже спускается, обрадовалась:

— Давай умываться и за стол! — повелительно в шутку произнесла она, — Генерала в полку заждались!

Мать Ткача очень гордилась тем, что сын у неё генерал. И всем соседям говорила об этом. Но те, видя её ветхую избушку, с сомнением в глазах, кивали головой соглашаясь:

— мол, пусть так и будет.

Не ссориться же с выжившей из ума бабушкой.

Видя это недоверие, в доказательство своих слов она в первое время пыталась оставить Сергея погостить на денёк, или приехать на выходные. Тот обещал. Но приезжал редко и только ночью, уезжая рано утром. Да и в форме она его видела только на фотографии. У него была служба.

Как всегда, уезжая от матери, Ткач ругал себя за то, что редко её навещает. Что совсем не помогает ей, а только оставляет деньги. Он знал, что она ничего не тратит — откладывает на чёрный день и продолжает жить на свою пенсию. Но чем ближе к городу, тем эти мысли уходили всё дальше, словно просачивались из его головы, оставались там загородом, где рождались и куда Ткач периодически приезжал, быть может, для того, чтобы попытаться снова их забрать с собой.

Глава 27. Новый виток

На утреннее совещание в девять часов Ткач не пошёл и поручил снова провести его заместителю. Закрыв дверь кабинета изнутри на ключ, он словно к источнику наклонился к переговорному устройству, включив его на небольшую громкость.

Шум и гомон в актовом зале говорил о том, что народ рассаживается по своим местам. Через минуту кто-то скомандовал:

— Товарищи офицеры!

Одновременно заскрипели стулья.

Ткач услышал голос Сорокина:

— Здравствуйте, прошу всех сесть.

И после некоторой паузы заполненной шорохом бумаг Ткач снова услышал как будто повторенную речь вчерашнего утра.

— Для чего вы сюда приехали? — начал повышать голос Сорокин, — Вас собрали со всей страны, чтобы здесь в носу ковырять? Разберите свои амёбные справки и сходите с ними в туалет! Вы не поняли, что я говорил вчера на утреннем совещании? Халюков, чем твои разгильдяи занимаются? Водку глушат, пока ты по атомным электростанциям разъезжаешь?

— Никак нет, товарищ полковник, — раздался едва слышный голос из зала, — мои уже проверили все дела за один год.

— Ну и какой результат? — ехидно спросил Сорокин.

— Установлено шестнадцать дел прекращенных за смертью разрабатываемых, — продолжил Халюков, — в девяти — погибли в перестрелках с другими группировками; в пяти — скончались от передозировки; в двух — утонули в реке пьяные во время купания.

— И что ни одного суицида? — с издёвкой спросил Сорокин.

— Никак нет, товарищ полковник!

— Кто данные предоставил?

— Подполковник Фролов, — дружно ответили несколько голосов, — его отдел отвечает за статистику.

— Ах, снова этот Фролов, — разошёлся Сорокин, — мало того, что он чуть нашего проверяющего не угробил, так ещё несколько лет назад молодое Налоговое управление оклеветал, пытался дезорганизовать!

Сорокин узнал того опера, из-за которого поднялась шумиха с конфискатом. Это был не Фомин и не Фокин, а Фролов! Теперь он руководил отделом и вполне мог вспомнить проделки Михаила Фёдоровича.

— А вы разговаривали со свидетелями, которые видели тонущих? — наседал Сорокин на своих подчинённых, — Установили, с кем те бухали? Установили врачей, которые фиксировали смерть от передозировки? Кто сказал, что бизнесменов утопили не оперативные сотрудники, или специально напоили, а потом столкнули в воду?

— Да потерпевшие и бизнесом-то никогда не занимались… — пытался возразить Халюков.

— А откуда это известно? — всё сильнее распалялся Сорокин, — в нашей стране девяносто процентов бизнеса зарегистрированы на левые паспорта. Ты вон тоже кусочек какой-то контролируешь, судя по твоей красной физиономии. Виски, говорят, любишь? На милицейскую зарплату столько не выпьешь!

В зале раздался приглушённый хохот.

— Это у меня лицо такое, и совсем не красное, просто веснушки, — попытался оправдаться Халюков.

Хохот в зале усилился…

В этот момент раздался телефонный звонок от секретарши. Ткач выключил громкую связь и взял трубку.

— Товарищ генерал, на проводе Москва. Стариков.

— Переключай, — ответил Ткач, подумав, что тот словно чувствует свою необходимость.

Полный возмущения и негодования Ткач поздоровался с генералом и попытался сразу пожаловаться:

— Сорокин опять за своё, Андрей Петрович, снова как прошлым утром собирается под нас копать…

— Ты выяснил, с кем Сорокин созванивается, — прервал его Стариков.

Ткач вспомнил, что забыл попросить об этом техническую службу и, не зная, что доложить, молчал.

— Ладно, не суетись, — продолжил Сорокин примирительно, — я всё узнал. Эта татарская мафия меня заколебала. В общем, дело выглядит не очень хорошо. Здесь уже моим влиянием не обойтись.

— Неужели у моего начальника такие связи? — недоумённо спросил Ткач.

— Да причём здесь твой начальник, — с укором за недальновидность произнёс Стариков, — твой шеф — это уже давно списанная фигура. За его положение никто сейчас понюшку табаку не даст. Дело в другом! Я же говорю тебе — мафия. Татары своего уже подтянули, в соседнем регионе руководит управлением по борьбе с налоговыми преступлениями. Только ждёт команды. Представляешь сколько он смог бобла собрать? Да ещё дружки из братвы за него вложатся. Знаешь, какая у них колода! То-то же. А ты что? В уголовном розыске всю жизнь отработал, откуда у тебя чего? С убийц много не возьмёшь.

— Это точно, — подумал Ткач, но смолчал. Он уже представил как сразу после инспекторской проверки, которая вскроет уйму недостатков, придёт молодой из соседнего региона и пиши Ткач рапорт на пенсию. Конечно, будет возможность уйти в Москву каким-нибудь мелким клерком. Но кому он там нужен без свиты. Там таких хватает.

— Словно новое нашествие Батыя, — продолжал Стариков, — тянут друг друга за собой. Уже в министерстве от них не протолкнуться — можно подумать, что попал в другую республику! Но у меня есть один способ.

— Какой способ, — активизировался Ткач.

— Ха-ха, древний, — засмеялся Ткач, — очень древний. Поставлю на тебя, как на чистокровную верховую! Помнишь тех ребят, что теперь кондитерской фабрикой у вас заправляют? Так вот они тебе чемоданчик передадут. Позвонят, скажут, что от меня. Там и твой процент есть. Ты его привезёшь в министерство заместителю. Когда в Москву приедешь, позвонишь. Я тебе скажу, кто тебя будет ждать. Понял? Я уже этот канал пробил. Надо только успеть. Помнишь, как Сорокин вечером тон изменил свой? Патрон помог. Так вот, чтобы окончательно всё решить, надо успеть поставить точку и пожирнее.

— Я всё понял, Андрей Петрович, — с волнением в мыслях о предстоящей операции ответил Ткач.

Он знал, что у Старикова слова с делом никогда не расходились. Ещё работая под его началом здесь, в городе, он не раз трясясь от страха, развозил различным людям толстые конверты. Некоторых из них он знал как следователей и адвокатов. Ткач чувствовал тогда этот риск, но всё обходилось. Лишних вопросов не задавал и всё решалось.

Позже местные депутаты, ушедшие в Государственную Думу протолкнули Старикова в министерство. Он продолжал решать вопросы в городе через Ткача. Помогать не забывал — вместе с друзьями тестя двигал Сергея по карьерной лестнице.

— Андрей Петрович, спасибо Вам за заботу, — с откровенной благодарностью произнёс Ткач, — я ещё за прошлое не расплатился!

— Брось Серёга, — решил подбодрить его Стариков, — все мы в одной подлодке. У тебя ещё будет возможность позаботиться о своём старом друге. А то, что я сказал, сделать нужно, не раздумывая, иначе можем оказаться не у дел! Ребята тебе позвонят от моего имени и назначат встречу. Я не хочу, чтобы они светились около управления. На встрече всё передадут. Закажи билет прямо на сегодняшний вечер, чтобы завтра был в приёмной! Ты понял, что я сказал?

— Так точно, товарищ генерал! — громко сказал Ткач и встал с кресла.

— Можешь сесть, — пошутил Стариков, словно в реалии всё видел даже через пространство.

После чего положил трубку.

Ткач в очередной раз удивился прозорливости своего бывшего начальника и снова расположился в кресле. Он подтянул к себе книгу и стал писать не останавливаясь:

«…Но иногда наступает момент, когда исход дела зависит непосредственно от самого руководителя. Когда его подчинённые сделали, что могли, но этого не достаточно для решения вопроса…»

Ткач остановился. Последнее словосочетание ему не очень нравилось. Он задумался. Затем резко зачеркнул два последних слова и продолжил:

«… но этого не достаточно для торжества справедливости. Здесь требуется мужество самому начальнику. Когда всеобщее наступление на преступность захлебнулось под ожесточённым сопротивлением врага. Настоящий командир, даже генерал, должен поднять в атаку верных людей. Возможно, жертвуя собой лечь на амбразуру, предоставив подчинённым идти дальше. Освободить народ от разгула преступности, от беспредела коррупции. Подарить людям радость мирной спокойной жизни, которую они заслужили…»

Эта мысль о героическом поступке так сильно захватила Ткача, что он забыл про обед, продолжая писать…

— Вот истинное наслаждение творить, — с восторгом думал он искренне веря в необходимость произведённых записей, — писать историю своей страны. Быть летописцем несущим правду будущим поколениям. Пусть это не совсем я, но тот о ком я пишу живёт во мне, а может даже где-то рядом в реале.

Маленький червячок сомнения периодически возникал у него в душе, что всё же он несколько приукрашивает ситуацию. Слегка изменяет сюжет. Но ведь это вполне допустимо может существовать. Ну, пусть не с ним, так с другим генералом. Ведь он должен писать не от своего имени, а от обобщённого образа.

Что же это получится, если описывать всё подряд. Как он ест, пьёт, ходит в туалет. Тогда это будет личный дневник. А в данном случае он должен изложить не свою субъективную жизнь, а объективную правду! Ведь главное не сама процедура достижения цели, а окончательный результат. И он, безусловно, будет положительным.

Ткачу самому нравилось, как оригинально в излагаемое вплетаются параллели с героями Отечественной войны, а потом и становления советской власти.

Он хотел уже найти аналоги битвы с преступностью в великой победе над шведами, но случайно посмотрев на портрет Петра Первого, остановился. Что-то недовольное было в его лице. Как-то не так стали топорщиться усы. А глаза, словно два чёрных буравчика слишком строго смотрели на Ткача.

Генерал отложил ручку.

— Главное в нашем деле не перегнуть палку, — подумал он, — чтобы читатель чувствовал реальность и правдивость прочитанного.

Глава 28. Посылка

Ровно в шесть вечера на телефон Ткача позвонил неизвестный и с южным акцентом просипел в трубку:

— Сэргэй Эвгэнич?

— Да, я слушаю, — ответил Ткач, неприятно поморщившись. Подумал, что опять придётся иметь дело с «чёрными».

— Рэстаран «Арагви» знаэшь? Жду в сэм, — прозвучал голос проглотив мягкость последнего слова.

— Что всем? — раздражённо не понял Ткач, но тут до него дошёл смысл сказанного и он исправился, — хорошо в семь буду!

В трубке зазвучали гудки. Ткач посмотрел на часы. Времени было предостаточно. Он хорошо знал этот грузинский ресторан ещё по молодости. До него было с полчаса езды.

— Оленька, — обратился он к секретарше по громкой связи, — закажи мне билет на поезд в Москву. Чтобы часов в семь прибывал.

— Хорошо, Сергей Евгеньевич, — слегка недовольная, что придётся задержаться отозвалась Ольга, — как обычно СВ? Командировку будем оформлять?

— Да, всё как всегда, — ответил Ткач, — завтра вечером вернусь. Скажешь замам, что срочно вызвали в министерство в связи с инспекторской проверкой. Билеты пусть лежат на брони, я сам заберу.

— Хорошо, Сергей Евгеньевич, — отозвалась Ольга, просматривая свою записную книжку.

Ткач подумал, что ответственность самое важное качество в секретаршах. И порадовался, что ему повезло. Он вспомнил, что совершенно не ел сегодня и, открыв бар, налил себе фужер коньяка.

Посмотрел чем закусить, но ничего не найдя, обернулся к портрету Петра на стене.

— Вот к чему по твоим стопам идут трудоголики! — сказал он вслух, приходится вместо еды коньяк трескать!

А затем в приветственном жесте приподняв фужер, выпил коньяк до дна.

Почувствовал, как внутрь потекло тепло. Вернулся в кресло. Откинувшись на подголовник, Ткач закрыл глаза. Он подумал, что в последнее время его жизнь стала как-то быстрее течь. Словно усиливающееся в узостях каньона течение реки. Рабочий день начинается ещё ночью и если не успеть приклонить голову к подушке, он может перейти в следующий.

Раньше Ткач вёл деловой календарь, мог планировать на несколько дней, даже недель. Теперь за этим следит секретарь, но никакой уверенности нет даже на сутки. В любой момент надо быть готовым куда-то сорваться, что-то предпринять. Практически незаметно он перестал владеть своей жизнью. Она стала принадлежать той военно-бюрократической системе, в которую он попал и теперь его несёт все быстрее в неизвестность.

Раньше глядя на своих предшественников — генералов со стороны, он и предположить не мог, что их жизнь ускоряется по мере продвижения по службе. Но быть может только тех, что остаются на плаву? А что остальные? Медленно оседают на речной песок, утопая в отложениях? Или зацепившись за скрытую под водой корягу, пытаются ещё раз глотнуть воздуха, чтобы набраться сил и пихнуть её от себя сломав злосчастный сучок?

Зазвенел телефон и Ткач увидел знакомый номер.

— Да, милая, слушаю тебя, — сказал он, не стараясь делать интонацию ласковой. В его голосе и так было достаточно нежности.

— Сергей Евгеньевич, я не видела тебя сто лет! — прозвучал в трубке голос Анны, — я соскучилась по тебе! Когда я смогу тебя увидеть? Ну, хоть на часик, на минуточку!

— Аннушка, не могу, — грустно отвечал Ткач, — сегодня срочно еду в Москву. Вызвали по поводу проверки.

— Надолго? — огорчённо спросила Анна.

— Нет, завтра вечером вернусь. Постараюсь дневным поездом, — ответил Ткач и почувствовал, как внутри разгорается с новой силой желание видеть эту девочку, обнимать и целовать. Он знал, что она сейчас скажет и не ошибся, заранее готовя ответ.

— Приезжай сразу ко мне, я тебя буду ждать — умоляюще повторила она его мысли, — Очень, очень! Обещаешь?

— Обещаю, милая, обещаю, — ответил он искренне, и какая-то небывалая ранее грусть охватила его с этими произнесёнными словами. Словно туманная утренняя прохлада пронзила его своей обречённостью и безысходностью. Схожая с ропотом деревьев покидаемых прощающимся тёплым летом и готовящихся к бессмысленному сопротивлению покрывающей их листву жёлто-красной ржавчине осени.

Он хотел ещё что-то сказать. Но не желал передавать ей свои грустные ощущения. А веселья, чтобы ободрить её, у него в душе не было.

Она молчала, словно чувствовала за его обещанием ту ещё далёкую, но бесцеремонно наступающую пору, которая придёт в их отношения, сглаживая яркость и лучезарность встреч, маревом доброго спокойного уюта бесконечно тёплых отношений.

Взгляд Ткача случайно упал на электронные часы монитора.

Пора — подумал он и выключил трубку, бесцеремонно прервав молчаливую связь.

Подъезжая к месту встречи, он попросил Константина поставить машину так, чтобы хорошо просматривался вход в здание.

Ресторан находился на втором этаже небольшого торгового комплекса. Внизу размещались сберкасса и почта. Два пролёта лестницы вверх выводили прямо в обшитый красным бархатом зал с золочёными иероглифами на стенах, низкими люстрами и зашторенными кабинками похожими на комнаты для голосования.

Ткач усмехнулся, представив, о чём там могут голосовать.

В самом дальнем закутке с откинутыми шторами за столом на диванчиках сидели три кавказца. Один из них почти сразу поднялся навстречу. Подойдя вплотную, назвал Ткача по имени отчеству, округляя акцентом гласные звуки и утрамбовывая согласные. Пригласил жестом к столику.

Показав рукой на своих товарищей, кратко безразлично сказал:

— Магомед, Иса.

Те протянули загорелые подсушенные руки для приветствия.

Затем показав на себя, с гордостью произнёс:

— Рамзан!

Ткач улыбнулся и протянул руку в очередной раз.

Заметив это, Рамзан кивнул головой:

— Говорят, мы с президентом даже похожи! Как братья.

— Что-то есть, — снисходительно согласился Ткач, дабы подыграть национальному тщеславию.

Когда все сели за стол, Магомед, сидевший с краю, задёрнул шторы.

— На всякий случай, — произнёс он практически без акцента.

Был он невысокого роста, коренастый. Ещё когда Ткач пожимал ему руку, почувствовал неестественную узость ладони. Теперь он разглядел, что у того не хватало мизинца и безымянного пальцев.

Магомед перехватил взгляд Ткача и усмехнулся:

— На курок я жму указательным.

Сидящие за столом, коротко приглушённо засмеялись, словно поперхнулись, закашлявшись.

Ткач улыбнулся, чтобы поддержать компанию.

Подошедшему парню — официанту заказали чай. Пока ждали его возвращения, сидели молча. Точно на похоронах. Готовя своё последнее напутствие.

Отхлебнув пару раз из принесённой чашки, Магомед слегка наклонился к столу и в упор, глядя на Ткача, негромко заговорил:

— Наше дело маленькое. Люди сказали передать тебе чемодан.

Затем повернулся к Исе и что-то сказал на своём языке.

Иса достал коричневый дипломат, который стоял на полу между его ног и протянул Ткачу прямо над столом.

Ткач взял его и поставил рядом с собой на диван.

— Мои друзья видели, что я тебе отдал, — продолжил он, — теперь ты за него отвечаешь.

— Я понял, — ответил Ткач и посмотрел на чемодан, словно ждал от него согласия на покровительство.

Магомед снова стал пить чай. Его примеру последовали друзья.

По затянувшемуся молчанию Ткач понял, что разговор окончен. Он попрощался. Едва сдерживая себя от появившегося отвращения при пожатии трёхпалой руки Магомеда, который изо всех сил старался оставшимися пальцами сжать широкую ладонь Ткача, чтобы произвести на себя впечатление. Три длинных тонких сухих пальца, куриной лапой пытались царапать ладонь Ткача, въедаясь в плоть крепкими острыми ноготками, словно предупреждая о чём-то ему неведомом.

Глава 29. Непредвиденные обстоятельства

Уже подходя к поезду, Ткач вспомнил, что не взял с собой паспорт. Бывали времена, когда по служебному удостоверению проводники не пускали. Но всё обошлось. При виде генеральской формы, девушка в синем костюме вытянулась по швам и пропустила его в вагон, даже не спросив наличие билета.

Двухместное СВ находилось посреди вагона. С правой стороны на койке уже сидел незнакомый мужчина лет сорока и что-то писал в ноутбуке, стоящем на столике у единственного окна. Он едва кивнул на приветствие Ткача и снова углубился в свои мысли. Ткач приподнял левое сиденье и поставил дипломат в железный ящик, а небольшую сумочку с различными необходимыми в поездке мелочами и предметами личной гигиены придвинул к окну. Сел, вытянув ноги и подняв руки за голову, потянулся.

Он подумал, что купе поездов в течение многих лет собирают в себе бактерии сонливости и неги, словно переходные камеры, переправляющие тебя в другой мир, в новую жизнь. Заходя в которые, хочется расслабиться, оставить на перроне все прошлое и смотреть на него из окна, ощущая радость движения. Видеть как оно медленно и беззвучно начинает удаляться, а потом всё быстрее.

Словно белочка от перекладин, поезд отталкивается колёсами от шпал, убыстряя свой бег, периодически пристукивая и заставляя верить наивных пассажиров, что это дорога ведёт их вперёд, а не по замкнутому кругу.

В этот момент, дверь рывком отъехала в сторону и в купе чёрно — белым бутербродом с подтёками, в обнимку ввалились молодожёны, одетые во фрак и свадебное платье. За ними бушевала разноцветная ватага гостей что-то кричащих, машущих шариками и бутылками с шампанским.

Увидев, что купе занято, они резко примолкли. Но за ними уже слышались крики, что кто-то перепутал места и все вместе, извиняясь сквозь ещё пуще нахлынувшее веселье, удалились.

Всё это время мужчина за компьютером даже не посмотрел в их сторону. Ткач подумал, что это к лучшему — не будет приставать.

И когда спустя полчаса после начала движения заглянувшая проводница предложила за отдельную плату перейти в другое пустующее купе, Ткач отказался, думая, что так будет спокойнее.

Возможно, ему следовало внимательней отнестись к предложению девушки и расспросить, где находилось пустующее купе. Но когда в начале первого ночи он в первый раз проснулся от мягких равномерных ударов в его стенку со стороны соседнего купе, и услышал звучащие оттуда приглушённые стоны, было уже поздно. Проводница предположительно тоже спала и не в своём купе. Нельзя сказать, что это его огорчило.

Пробивающиеся девичьи попискивания ранее возможно и возымели возбуждающее действие на Ткача, но сейчас они только успокаивали, подтверждая отсутствие возможных посягательств на его чемодан, но спать, не давали. Они окрашивали суету за стеной изнурительной жалостью, точно знали, кто лежит с ними третьим, за тонкой перегородкой, и провоцировали в лице генерала всю милицию страны.

Толчки в стену начинались и заканчивались с увеличивающимися промежутками на протяжении всей ночи, предоставляя Ткачу возможность с каждым разом всё более углубить свой сон. Поэтому он чуть не проспал, и милой проводнице пришлось будить его за плечо, когда поезд уже несколько минут стоял у перрона.

Погода в Москве стояла мрачная. Примерно такая же, как на душе у генерала. Он вышел на перрон с ощущением, будто что-то забыл в вагоне, но дипломат был в руке, и это придавало ему уверенность. Казалось, что он забыл посмотреться в зеркало, и что-то в его внешнем виде привлекало проходивших мимо граждан. Но через минуту он вспомнил, что генеральский мундир всегда притягивал к себе взгляды прохожих. Вскоре на перроне возле поезда остались только парочка дворников, подозрительно погладывающих на Ткача.

Его никто не встретил! Это было немыслимо. С чемоданом полным денег, а в этом он не сомневался, Ткач, словно ворона вытягивая шею, крутил головой во все стороны, поджидая провожатого. Мимо проехала пустая багажная телега. Не увидев необходимость что-либо подвезти, быстро умчалась на соседние платформы. Неожиданно рядом с ним, словно из-под земли вырос капитан милиции, лет двадцати пяти. Со своего маленького роста он смотрел вверх на Ткача как на «дядю Стёпу», радостно улыбаясь, чем ещё больше щурил свои и так узкие глаза. Он походил на скуластого казаха сына бескрайних степей.

— Сергей Евгеньевич? — спросил он, стоя по стойке смирно и едва не падая назад от задранной вверх головы, с чудом приклеившейся к ней фуражке.

— Да, — ответил Ткач, — с кем имею? — неожиданно для себя произнёс он услышанную когда-то по телевизору фразу?

Капитан протянул телефон, который был ранее зажат у него в ладони.

В трубке звучал голос Старикова:

— С благополучным прибытием, генерал Ткач! Если ты меня слышишь, значит всё идёт по плану.

Он громко рассмеялся своей остроте, а затем продолжил:

— Извини, что не смог тебя встретить. По указанию министра вылетел на юга. Это мой водитель. Он тебя доставит на Житную в министерство и проводит в приёмную. Там уже тебя ждут. Но всё в порядке очереди, не суетись. Всё должно пройти хорошо! Делов-то: оставить чемодан! Ну, пока, буду на связи.

Ткач не успел даже поблагодарить. В трубке послышались гудки.

Капитан пошёл впереди, показывая дорогу. Чёрная семёрка БМВ с зеркальным отливом, утверждая своё превосходство, стояла прямо у ступеней вокзала.

Доехали вовремя. Подведя Ткача к приёмной, капитан испарился.

Сергей Евгеньевич вошёл в приёмную. Сидящий за столом, прямо напротив двери, полковник молча, поднял взгляд на Ткача, вопросительно вскинув брови.

— Мне назначено, — произнёс Ткач подойдя к столу и называя свою фамилию.

Полковник, отодвинул на себя верхний правый ящик, посмотрел внутрь. Пробежав глазами лежащий там листок со списком, утвердительно кивнул головой, негромко сказав:

— Присаживайтесь товарищ генерал, Вас вызовут.

Теперь Ткач мог оглянуться вокруг. Приёмная представляла довольно большую комнату, отделанную деревом с вставками из материи. Вход находился посреди. Слева от входа блестела толстым слоем лака тёмно-коричневая распашная дверь, состоящая из двух половинок, на одной из которых висела табличка «заместитель министра». Золоченые ручки в виде шаров блестели, словно натёртые пастой гое. С правой стороны от двери располагался стол секретарши, за которым, раскладывая документы, суетилась симпатичная девушка. Слева стояли стулья, на которых сидели сотрудники, в званиях старшего командного состава. Похоже, что они расположились в порядке очереди, поскольку на диване слева от входа в приёмную никого не было.

Ткач решил, раз его вызовут, очередь ему ни к чему и удобно расположился на мягком пустующем диване. Точно такой же диван стоял и справа от входа в приёмную. На нём смущённо скрючившись, и наклоняясь вперёд, сидели двое мужчин в штатском, которых Ткач сразу определил как не имеющих отношения к службе из-за отсутствующего офицерского лоска и выправки. За ними, в стене справа от входа так же имелась дверь, но небольшая, одностворчатая. Была она невзрачная и по цвету почти сливалась со стеной, словно стеснялась отсутствию в себе презентабельности. Казалось, что эти двое присевшие на диван имеют к двери какое-то отношение. Словно они выскочили из неё на минутку, чтобы присесть на диван и только ждут повода, чтобы смыться обратно.

В приёмной стояла тишина, только изредка нарушаемая шуршанием страниц, скрипом стульев или приглушённой фразой. Периодически кто-то из офицеров покидал кабинет заместителя министра и следующий, после приглашения секретаршей, входил внутрь.

Ткач подумал, что дело почти сделано. Он здесь с портфелем и никакие силы уже не смогут помешать передать его в нужные руки. Что осталось всего несколько минут, может полчаса или час, как он возьмётся за круглую холодную ручку и потянет её на себя. А потом, шагом, имитирующим строевой, пройдёт прямо к столу заместителя министра. Отдав честь, доложит, как учили. Получив разрешение сядет и расскажет об оперативной обстановке в городе, о результатах инспекторской проверки. А потом они выпьют чаю, может даже что покрепче, поскольку после бессонной ночи Ткач с удовольствием бы принял коньячку. А выпив по третьей, будут улыбаться друг другу как старые знакомые. Ткач совсем расслабился на мягком диване. Чувство всепоглощающей неги погрузило его в безмятежную созерцательность происходящего. Он с наслаждением прикрыл глаза пытаясь расслабиться.

В этот момент к нему подошёл сидевший за столом полковник и предложил зайти в кабинет.

Всё было именно так, как предполагал Ткач: холодный круглый металл дверной ручки; открывающаяся толстая дверь в большой кабинет; сидящий за дубовым столом генерал — полковник и длинный приставной стол, тянущийся почти до самых дверей.

Сергей Евгеньевич приблизился к заместителю министра и тут понял, что совершенно его не узнаёт. Ткач хорошо знал всех шестерых заместителей и даже статс-секретаря. Волнение прошло, когда генерал — полковник, встав, приветливо улыбнулся и протянул руку. Он не стал дослушивать доклад Ткача и предложил сесть.

— Удивлены? — спросил он Ткача, — ну да, мы с Вами ещё не знакомы. Я недавно в этой должности.

Ткач действительно вспомнил, что просматривая почту, видел новую фамилию, но не придал этому значения.

— Иванов Геннадий Иванович, — дружелюбно представился он, — раньше я всё больше экономикой занимался, потом в Управлении президента. В милиции опыта маловато, но думаю, все вместе справимся. Не так ли?

Он сощурил свои глаза и слегка наклонил голову, чем напомнил Ткачу любимую позу великого пролетарского вождя Ульянова.

Иванов был чуть ниже Сергея, круглолицый с усами — стрелочками под носом. Когда он говорил или улыбался, они двигались, словно размышляли какое время им показать. Но как только он замолкал, они останавливались на «без двадцати четыре».

Иванов обошёл стол и, подойдя сбоку, по-товарищески положил правую руку Ткачу на плечо.

— Ну, выкладывай, с чем пришёл! — сказал он так добродушно, словно они только вчера расстались.

Ткач положил чемодан на приставной стол. В этот момент он вспомнил, что на диване осталась его небольшая сумка. Но поскольку там не было ничего ценного, он решил о ней не думать.

Два генерала оказались стоящими перед лежащим чемоданом.

— Открывай, коли принёс, — ехидно сказал Иванов и опустился на стоящий рядом стул.

Ткач тоже сел. Он подумал, что на протяжении всего пути так и не удосужился заглянуть внутрь. А что если там сейчас окажется пусто, или что-то другое? А не дай бог — бомба переданная террористами? Но полное доверие к Старикову пыталось успокоить. Ткач достал из потайного кармана кителя ключ и вставив поочерёдно в два замочка легко провернул. Откинул запирающие планки вверх. Два щелчка прозвучали одновременно, и крышка слегка приподнялась, образовав под собой щель из которой появился красный кантик внутренней обшивки, напоминающий Сергею выглянувшие дёсна растянутой чемоданной улыбки, который через мгновенье уже покажет свои зубы.

Это снова вернуло его к мысли о содержимом чемодане.

Чтобы остановить сомнения он резко откинул крышку чемодана.

Сначала в глаза бросилась зеленоватая матерчатая подкладка дипломата с двумя поперечными светлыми полосками на поверхности. Но затем она преобразилась в два ряда банкнот по шесть пачек поднимающихся под самую крышку. Светлыми полосками оказались перетягивающие банковские ленты, одинаково закрывающие лица всех двенадцати Франклинов, так что с двух сторон от неё выглядывали только узнаваемые локоны его длинных волос.

— И сколько здесь? — невозмутимо спросил Иванов.

— Сколько заказывали, — нашёлся Ткач после короткой пазы, во время которой он успел пожалеть, что не удосужился спросить, сколько долларов везёт.

— Хорошо! — улыбнулся Иванов, и стрелки его усов показали на «без пятнадцати три», — Значит начальником хочешь быть? А справишься? Или ты думаешь, привёз мне чемодан денег и на этом всё?

— Как можно, товарищ генерал, я правила знаю! Буду ездить регулярно.

— Иванов довольно усмехнулся, а потом, наклонив голову, и заглядывая Ткачу в глаза, неожиданно спросил:

— Деньги-то твои? Или передал кто?

Сергей Евгеньевич опешил, подумав:

— Какая ему разница, чьи это деньги? Отдавать-то всё равно мне придётся.

Но вслух сказал кратко:

— Друзья помогли.

— Хорошие у тебя друзья! — снова улыбнулся Иванов, — хорошо ставят, видать доверяют. А вдруг прогадают?

— Я друзей не подвожу, — тихо, но твёрдо сказал Ткач.

— Вот то-то и оно, — неожиданно сменив интонацию на укоризненно-философскую, произнёс Иванов, вставая и пересаживаясь в своё кресло по другую сторону стола — в этом вашем лжетовариществе и гибнут интересы службы, а за ними жизнь народа и достояние всей страны. А вы, молодой перспективный потомственный генерал вступили на узкий путь сомнительных благ. Предали всё то, чему вас учили в школе и в институте. Предали своих родителей и коллег по борьбе с преступностью. А что я говорю, ведь вы никогда и не боролись с ней! Ну, если только когда пришли в органы. А может вы и пришли сюда для того, чтобы обогатиться?

И почему это вы решили, что более достойны стать начальником управления, чем кто-то другой? Потому, что у Вас есть деньги? И потому, что заместитель министра взяточник? А почему бы не стать начальником вашему Петрову, которого вы благополучно отправили на пенсию? Или тому же Фролову, которого вы все боитесь из-за его честности и неподкупности…

В течение этой тирады слов Ткач медленно, словно в тяжёлом недуге поднялся со стула, опираясь рукой на стол. Не отрывая глаз, от скачущих по лицу Иванова стрелок усов.

— Что это? — думал он, — затянувшаяся шутка? Или провокация? Периодически Сергей Евгеньевич открывал рот, чтобы что-то сказать в ответ, но затем вновь закрывал его, боясь произнести не то, что нужно. Каждый раз рот открывался всё меньше и наконец, он, твёрдо сжав свои губы, надёжно перекрыл себе возможность что-либо сказать. Решил не перебивать и дослушать лекцию до конца и потом уже определиться как себя вести.

Только глаза Сергея продолжали пытливо глядеть в лицо Иванову в надежде усмотреть там какую-нибудь зацепку, соломинку, которая дала бы возможность выстроить реальное предположение о происходящем.

Это длилось недолго.

Иванов нажал кнопку прикрепленную снизу к столешнице стола. В тот же момент всё вокруг завертелось и закружилось точно в сказочном хороводе. В комнату влетело человек пять офицеров, а за ними понуро вошли те двое, устало сидевшие на соседнем диване.

— Ребята, работайте! — обратился Иванов к вошедшим, — мне только что предложили взятку за содействие в продвижение по службе господина Ткача.

Затем он повернулся к тем странным двоим:

— Товарищи понятые, подойдите, пожалуйста, к столу. Обратите внимание, что здесь происходит. Можете задавать вопросы по существу дела. Потом вы распишитесь в протоколе, подтвердив всё что здесь увидите и услышите.

Здоровенный полковник, сидевший ранее в углу приёмной, расположился напротив Ткача. Положив на стол толстую папку, стал вынимать из неё чистые стандартные бланки протоколов и постановлений.

— Ваше звание? Должность? — сурово произнёс он, — Документы предъявите пожалуйста!

Ткач успел разглядеть у него на лацканах прокурорские значки.

В этот момент откуда-то сбоку вдруг выглянул длинный объектив профессиональной видеокамеры, и её светящий луч резко ударил Ткача по глазам. Оператор встал за прокурором, наклонив свою аппаратуру над чемоданом.

— Мальчики, за работу! — громко сказал прокурор, денежки считать! Всем денежки считать!

Затем снова повернулся к Ткачу:

— Сергей Евгеньевич, вы же знаете всю процедуру, не советую вам запираться, ссылаясь на пятьдесят первую статью конституции.

— Я всё же воспользуюсь ею, — тихо сказал Ткач, бледнея.

— Без проблем, — улыбаясь, отозвался полковник и тут же сказал рядом стоящему сотруднику позвать из приёмной адвоката.

— Я не буду ничего подписывать, — твёрдо сказал Ткач.

— И не надо, мы зафиксируем Ваш отказ, — раздражённо произнёс полковник и, повернувшись к стоящему рядом с ним офицеру, добавил, — наденьте на него браслеты.

Ткач почувствовал холод на запястьях. Всё происходившее казалось ему как в тумане. Словно случившееся не с ним. Казалось, что сюда залетело только его сознание, а сам он продолжает находиться далеко отсюда на своём рабочем месте, отдаёт привычные указания, слушает доклады подчиненных, пишет книгу…

Не чувствуя ног, он понял что уже плывёт через приёмную в сопровождении двух офицеров по направлению к той маленькой двери о предназначение которой ранее не догадывался. За ней находилась крутая металлическая лестница похожая на пожарную, выводящую внутрь двора, где стояла тёмная затонированная волга.

Глава 30. Итог

Это был день рождения Березина. По странному стечению обстоятельств, он не дожил до своего сорока пятилетия всего сутки. И каждый год, в этот день, приходя к его могиле на кладбище, генерал Журов испытывал неудобство от возникающего противоречивого чувства: то ли в день рождения он навещает своего товарища, то ли в день смерти. Уже сложно было представить, как тогда звучала похоронная музыка, и гремели траурные залпы почётного караула. Народу было много, все стояли вокруг, говорили что-то важное, а теперь здесь даже встать негде.

Решётки соседних могил ещё немного и оттяпают себе последний кусок полковничьей земли, оставив в покое только памятник на узеньком мраморном постаменте. Ольга не хотела возводить решётку и вот теперь зарытая в землю скамейка рядом с узкой полоской цветника, похоже, является последним оплотом держащим оборону.

Журов сел на неё и почувствовал, как она слегка закачалась под его весом.

Подгнила, — подумал он и усмехнулся, — шатается, словно моя жизнь в последнее время. Видать её тоже подгрызли короеды и древесные жуки в прокурорских погонах.

Это сравнение совсем не случайно пришло к нему в голову. Вчера его вызывали в генеральную прокуратуру. А там шутить не любят! Выяснилось, что китайская схема контрабанды на Дальнем Востоке провалилась, и ниточки снова потянулись сюда.

Молодой парень в мундире лет двадцати пяти, сидя на крутящемся стуле, играючи едва касаясь клавиатуры, заносил показания Журова в компьютер. Впрочем, заносить было не так уж много. За прошедшие годы, Журов действительно забыл все подробности проводимых комбинаций, фамилии участников и места встреч.

— Я доверяю своим прошлым показаниям, данным по делу ранее, — твердил Поликарп Афанасьевич, отвечая так практически на каждый вопрос.

Следователь прокуратуры ехидно улыбался и спокойно спрашивал дальше.

Журову не нужен был адвокат. Он знал, что в таких делах адвокаты существуют для того, чтобы передавать взятки. А в данном случае, судя по масштабам дела, речь могла идти только о суммах превышающих все мыслимые пределы.

Эти вопросы следователя снова оживили Березина, наделили его способностью думать, передвигаться, говорить. Только позаботиться о своей семье он не мог.

Журов продолжал навещать Ольгу и материально помогал растить детишек. Знал, что она тоже прошла через эту экзекуцию. Её точно так же заставили оживить мужа и говорить о нём. Что нового она могла рассказать?

В конце допроса следователь отобрал у Журова подписку о невыезде, и он понял, что уже не является свидетелем по делу, а перешёл в качество подозреваемого.

Чего добивались люди, возобновившие заглохшее уголовное дело? — думал Журов, — передела рынка контрабанды? Хотят получить откат? Вряд ли найдутся сейчас в стране большие руководители, которые будут радеть за государство, живота своего не жалея. Ведь с годами уже выработалась и настроилась целая система расхищения ценностей.

Когда низшему звену государственных служащих, охраняющих огромные богатства или отвечающих за ключевые направления развития общества, платят копейки. Чтобы заставить их воровать. Лесники, рыбнадзоры, врачи, учителя, милиционеры, таможенники… — чтобы выжить должны сами нарушать закон. Тем самым, неосознанно помогая вышестоящим чиновникам придумывать и реализовывать коррупционные схемы, запутанные махинации с многомиллионными хищениями, служат прикрытием и оправданием, садясь в тюрьму, получая взыскания.

И как от этого уйти Журов не знал. Единственный путь мерещился ему — это выйти на сцену знаменитого театра и, достав пистолет, сказать — «Караул устал». Теперь театром ему представлялась вся страна, а к трибуне стояла очередь, но все говорили не то.

Был выходной день и Поликарп обратил внимание, что на кладбище много людей. Некоторые, как он сидели на лавочках. Другие, словно слаломисты, кружили между могильных решёток преграждающих проходы и создающих замысловатые лабиринты для желающих прогуляться. Он почувствовал, как от сидения на узкой некрепкой скамейке затекла поясница.

Из дома он ушёл утром, когда Гуля ещё сладко спала. Накануне вечером она пришла домой с радостной вестью о своём повышении на работе. По поводу чего состоялся торжественный ужин с распитием её любимого бананового ликёра. Они долго говорили сидя на диване перед, почти неслышно работающим, телевизором, создающим красочный, музыкальный фон.

Журов обнимал её как в первый раз. Вдыхал аромат её тела, упругого, пропитанного запахом Иссык-Куля, прибрежных трав и пахучих водорослей. Гладил загорелую кожу нежно шершавую от прикосновений, словно замшу, напоминавшую невидимую глазу мельчайшую чешую. Он любил делать ей массаж: перебирал пальцами вдоль тела, дотрагиваясь до каждого кусочка её кожи, чтобы почувствовать её целиком…

Неожиданно Гуля повернулась к Поликарпу:

— Поленька, — обратилась она к нему, — Хочешь, узнать, что сказала на прощанье моя бабушка, когда нас провожала?

— Конечно! — отозвался Журов, обнимая её за плечи, — А почему только сейчас?

— Потому, что прошли уже больше пяти лет, и у нас всё так хорошо! — зажмурилась Гуля, сжав руками ладонь Поликарпа, и так сильно прижала её к груди, словно хотела, чтобы та проникла внутрь почувствовав, как счастливо бьется её сердечко, — Она сказала, что твоя большая и красивая страна приносит нам несчастья. Её отец погиб на войне под Москвой. Муж остался в России после отделения Киргизии и женился на русской. Дочка поехала учиться на юриста и работала там в милиции. Её избили и изнасиловали коллеги по работе. После чего она, беременная, вернулась и умерла, рожая меня на свет.

Она вопросительно замолчала, ожидая ответа Журова. И в наступившей тишине почувствовала неловкость. Словно к тем обвинениям, доставшимся ей по наследству, причастен и самый дорогой человек, сидящий с ней рядом, который вытащил её из заброшенной богом деревни, помог стать ей самостоятельной. И словно оправдывая себя и свою бабушку, эту неожиданно возникшую паузу, грозящую перейти в молчаливую обиду, она пролепетала:

— Но ведь неприятности не могут длиться вечно! Посмотри, ведь всё уже не так, всё изменилось!

— Как звали твою маму? — неуверенно спросил Журов, безуспешно пытаясь вспомнить фамилию той девушки.

— Её звали Марией.

Ни один мускул не дёрнулся у Поликарпа, выдавая волнение. Где-то подсознательно, он уже давно принял для себя то роковое сходство девушек и только не хотел в этом признаваться. Никогда не расспрашивал Гулю о её родителях и не собирался гадать или пытаться выяснить истину, быть может, потому что это сходство дарило ему надежду на получение индульгенции за тот давний грех…

Теперь, сидя на качающейся лавке у могилы своего заместителя, среди покосившихся крестов он подумал, что здесь могут лежать много людей, с которыми он был знаком. Однокашники, товарищи по институту, с кем сталкивался по службе или просто встречал, проходя мимо по коридорам главка. Что успели сделать они за свою жизнь? Для чего жили? Были ли у них семьи? Он ничего этого не знал. А что он мог знать, если его даже родной младший брат не интересовал. Быть может, он тоже умер, в одиночестве разбив своё сердце о северный ледяной холод. Ведь ему уже должно быть за пятьдесят.

Поликарп подумал, что жизнь всегда заманивает тебя большими перспективами. Не смущается дарить людям надежды и совершенно не даёт времени на их осуществление. Он вспомнил своего давнего друга — тестя Ткача. Его торжественные похороны и обещания позаботиться о его жене и дочери. Обещание заботиться об Ольге, жене Березина и его детях. Обещание Маше, Гуле… Обещания…обещания….

И что же теперь, когда Гуля узнает, что в отношении его возбуждено уголовное дело и он сядет в тюрьму, точно так же как должны были сесть те мерзкие твари, изнасиловавшие её мать? Так же носившие погоны и обещавшие помогать людям. Значит он такой же негодяй как они, презираемый всеми честными людьми. Как он сможет объяснить ей разницу и нужно ли ей это знать. Она живёт совершенно в другом, чистом, ярком, полном красок, мире искусства. И он, подарив ей этот мир, сейчас возьмёт рукой за её тонкую нежную шейку и ткнёт носом обратно в мерзость и грязь. Подтвердит пророчество старой киргизки?

Он снова вспомнил легенду о Фениксе, которую рассказывала ему Гуля:

«…ибо, не утратив жизнь, не сохранишь её и не воскреснешь, если не умрёшь…».

Что-то было в этих словах притягательное. Быть может надежда на обновление? Когда тебе даётся ещё шанс, чтобы начать сначала…

Журов почувствовал, как зажгло в груди. Он прижал правую руку к кителю и почувствовал ремень от подмышечной кобуры. Наградной пистолет был всегда с ним.

Глава 31. Нежданный посетитель

Проходили дни похожие между собой словно однояйцовые близнецы. Каждый раз, просыпаясь утром, Ткач ожидал вызова к следователю, но этого не происходило. Постепенно время становилось единым потоком, разрываемым перемычками на приём пищи, сон и оправление нужд. Он оставался один в четырёхместной камере с двумя двухъярусными кроватями вдоль стен. Серая краска, покрывающая стены и потолок, серые кровати и проникающий с улицы в приоткрытую форточку серый воздух практически сливались с цветом его кителя, словно он здесь родился, приобретя материнскую окраску.

Когда в квадратное окно прозвучало «Ткач, приготовиться на выход без вещей» он даже не сразу почувствовал облегчение. Где-то глубоко в сознании затеплилась искорка надежды, что вот быть может сейчас всё и разрешится. Окажется шуткой. А потом ему позволят забрать вещи и вернут чемодан, хотя какие вещи у него могут быть? Лишь те, что он хранил в своей маленькой сумке: зубная щётка, лезвия, да тюбик с пастой!

Его даже не переодели, что положено. Лишь сказали, что за вещами послали нарочного к жене. Ткач неоднократно бывал раньше в таких заведениях, но в ином качестве. Ходил допрашивать по поручению следователя. Или по собственной инициативе работал с агентурным аппаратом, внедряя его к разрабатываемым. Сочиняя легенды и оперативные комбинации. Выдумывая хитрые вопросы, чтобы вытянуть из преступника истину. Но сейчас он находился по другую сторону закона, и какие оперские уловки готовят ему, он не знал.

Ситуация была банальна: взятка в особо крупном размере, отягощенная его должностным положением.

Он думал о том, что из этого эпизода, грамотный прокурор может развить такую бомбу, что мало не покажется. Воспользуется помощью недоброжелателей, тех же конкурентов и насобирает уйму эпизодов. Как поедет по руководителям районных подразделений. Стоит немного подмаслить, да пообещать, что я выйду не ранее, чем лет через десять, они ведь всё расскажут. Свалят на меня не только то, что мне давали, но и предыдущим начальникам. Слепят целое дело, как при Сталине. Организуют открытый процесс где-нибудь в актовом зале, чтобы все видели. Да ещё пригласят иностранных корреспондентов, чтобы показать, как в нашей стране борются с коррупцией. Да по такому случаю, президент и смертную казнь может ввести на время. Хрущёв же вводил! Надо им с чего-то начать. А точнее с кого-то! Но почему именно с меня? Почему я стал той точкой, с которой наша страна пойдёт в новом направлении? Проанализируют весь ход продажности и воровства, начиная с Горбачёва, развалившего великую державу. А затем и Ельцинскую демократию оценят по достоинству. Не говоря уже о Путине и его нефтяных корешах…

На этой мысли трагедийность судьбы самого Ткача показалась ему несколько торжественной, ставшей отправной точкой нового курса развития целой страны. Подытоживая его мысли, снова звякнул металлический запор камеры, и строгий голос охранника подвёл итог:

— Ткач, на выход, без вещей!

В следственной комнате его ожидал Сорокин. Самодовольно растянув в улыбке букет своих губ, он жестом пригласил Ткача сесть. Конвойный ушел, оставив их наедине.

— Извините, товарищ генерал, что позволяю сидеть в вашем присутствии, ещё шире улыбнулся Сорокин обнажая ряд крупных щербатых зубов, — такая уж ситуация сегодня! В руках у него трубочкой трепыхалась газета, которой он легонько постукивал по прямоугольному свёртку, лежащему на столе.

Ткачу показалось, что тот просто светиться счастьем, которое переполняет его. Запираемое внутри, словно содержимое бутылки с бродящим квасом, оно грозило вырваться, едва будет приоткрыта пробка. Сорокин мечтал выплеснуть свою радость на всех и, не жалея, поливать ею всё подряд. Едва сдерживая в себе этот внутренний порыв, и чтобы слегка разрядиться он прошептал, выпуская изнутри газ:

— Я ведь теперь генерал, товарищ арестованный! Генерал.

И заёрзал на стуле, словно готовился к очередному приоткрытию пробки.

Ткач, молча, недоумённо уставился на него.

Видя это непонимание, Сорокин ещё сильнее заёрзал от удовольствия:

— Присвоили досрочно, в связи с результативной инспекцией ошибочно вверенного вам подразделения, — и, сделав небольшую паузу, добавил, — а так же за участие в блестяще проведённой операции по изобличению крупного оборотня! Хи-хи!

Сорокин мерзко хихикнул, продолжая растягивать рот в улыбке.

Казалось, что он уже никогда не перестанет улыбаться и, возможно, именно эта улыбка служит дозатором изрыгаемого им счастья.

Ткач продолжал молчать. Он ничего не понимал, и желания говорить у него не было. Мысли в голове переплелись в густой липкий комок и едва шевелились, не пытаясь воспринять происходящее.

— И что же, — безразлично спросил он Сорокина, — ты теперь будешь руководить моим управлением?

— Боже упаси, — игриво замахал руками тот и вытянув губки бантиком, — не для того я генерала получал, чтобы ночами не спать, заботясь о тысяче безмозглых солдафонах и многомиллионном стаде тупых граждан. Стариков обещал мне место в президентской команде, а там уже недалеко и до трубы.

— Какой трубы? — не понял Ткач.

— Всё равно какой: нефтяной или газовой! — дополнил Сорокин и, подняв руки к галстуку, подтянул узел выше к горлу, словно готовясь к выступлению, — главное, что я буду в тусовке! Вы провинциалы, хоть и пыжитесь в своём дерьме, ненавидя москвичей, но ничего не понимаете!

Москва — это столица нашей Родины. Там быдлу нужно платить деньги только за то, что они там живут и видят, что творится вокруг! А нормальным людям, таким как я, делать ничего не надо для жизни. Это город лесорубов, но пилят они не лес! Там всегда пилили бабло, со времён Ивана Грозного. Надо только уметь это делать. Вот только вместо собачьей головы да метлы у нас в опричнине лампасы широкие!

Москва — это приёмная, куда все приходят со своими просьбами, и остаётся только встать пораньше, первым встретить и получить челобитную. А вместе с ней подношение. Вот тут-то и нужно уметь пилить, чтобы тебя в воровстве не заподозрили. А человек я надёжный.

— Я тоже был надёжным, — усмехнулся Ткач.

— Какой же ты надёжный? — улыбка Сорокина исчезла, — ты вымогатель и взяточник! Преступник — одним словом!

— А ты не преступник? — возмутился Сергей Евгеньевич, — мне Кудашкин рассказывал про твои афёры со складами, да поступлениями в университет.

Сорокин от неожиданности замолчал. Казалось, что он пытался что-то припомнить. Но потом снова подтянул галстук и заулыбался:

— А, Кудашкин! Этот старый трахальщик и ловелас, обожающий свою парализованную женушку. Им уже занимаются. Скоро будете с ним перестукиваться через стенку!

Сорокин снова засмеялся, но как-то подёргиваясь, словно кашляя.

При этом он прижал правую ладонь к груди, просипел:

— Простудился наверно в вашей деревне или переволновался. Вот ты на меня обижаешься, а я тебе подарочек принёс!

Отложив в сторону газету, он стал неторопливо разворачивать пакет, лежавший на столе. И скоро Ткач изумлённо увидел свою ненаписанную книгу.

— Еле у следователя выпросил! — самодовольно, с неподдельной иронией, произнёс Сорокин, — Великий труд твой не должен пропасть! Надеюсь договоримся?

— О чём договоримся? — не понял приходящий в себя Ткач.

— Ну как о чём, времени у тебя теперь будет много. Вполне сможешь её закончить. Я здесь прочитал несколько страничек — героический роман получается. И читается неплохо. Вот если бы ты меня туда несколькими строчками затащил. Конечно, я понимаю, что для твоего сюжета не очень сильно подхожу, но ведь и ты там блефуешь! Можно подумать, что ты такой белый и пушистый. А за что тебя в тюрьму-то посадили. Зато я это никому не скажу! Как тебе такое? Пиши себе да пиши!

Ткач мрачно молчал. Он представил, что теперь любая мразь может попытаться влезть в его книгу и обелиться там очиститься, попав героем в память молодого поколения.

Сорокина прорвало:

— Тебе этого не понять! — обиженно оправдывался он, — Ты же генеральский зятёк! Тебя за уши тесть тянул в большие погоны. А я сам, понимаешь сам, вот этими руками дерьмо разгребал. Сначала в школе в комитете комсомола, потом в институте. Ты знаешь, каково это проводить собрание, исключая из комсомола своего друга, а затем идти и пить с ним пиво? Слушать, как не я, а он уговаривает меня не расстраиваться. Не переживать!

Или выступать на собраниях с обличительной речью, написанной директором школы, а потом объяснять своим друзьям, что я не то имел ввиду. А дома слышать сплошное «Тпру»! Ты знаешь, что такое «Тпру»?

Сорокин снова откашлялся и подтянул галстук так, что шея его стала багроветь продолжая сотрясаться от произносимых фраз:

— Когда отец в провонявшей соляркой фуфайке вваливается пьяный домой и начинает строить тебя и мать. Щипая за губы. Говоря при этом: «Тпру». Да, я хотел стать генералом! Чтобы надеть все свои регалии и приехать к нему через много лет и сказать ему «Тпру» и ущипнуть его тонкие, словно змеиные, выпускающие жало губы!

Я был у него вчера в деревне. Он даже в дом меня не пустил гад. Встретив на крыльце, снова протянул свои костлявые худущие руки к моему лицу и что-то зашипел мерзкое, отвратительное. Я споткнулся и упал в грязь. Прямо у его порога, на глазах у всей деревни! Понимаешь ты? Я — генерал, упал…

От этой неожиданно обрушившейся на него тирады, Ткач не мог произнести ни слова. Видя, как сдувается то счастье и торжество, которыми раньше наполнялся Сорокин, он понял, что ошибался. И теперь его содержание уже не выглядело таким лучезарным и светлым, а скорее напоминало выливающееся из отхожей трубы зловоние.

— Мне уже за пятьдесят, — продолжал Сорокин, к звучанию его сиплого голоса прибавился едва уловимый свист, вырывающийся вместе с дыханием, — я, что, по-твоему, мальчик на побегушках? Когда мне один генерал говорит, что надо твоему управлению поставить плохую оценку, а вечером того же дня названивает другой, ещё выше рангом и, угрожая мне плохими перспективами, настаивает на удовлетворительной! Через час новый звонок от первого с обещаниями, что договорился. А с утра всё начинается сначала! Понимаешь, чего мне это стоило? Меня крутили вот так!

При этих словах он взял со стола газету и стал скручивать её перед лицом Ткача, а затем оставив её в левой руке, продолжал:

— Ты хоть раз попадал в такую ситуацию? Нет, конечно! Ведь вокруг тебя друзья тестя. Они берегут твоё доброе имя. А я вот не берегу. Мне на твоё имя наплевать. И Старикову тоже наплевать. Нам надо делать карьеру. Генеральскую карьеру…

Неожиданно Сорокин закашлялся. И прижимая правую руку к груди, наклонился вперёд. Когда кашель успокоился, он поднял голову и хотел продолжить говорить. В уголках рта у него появилась белая слюна, и он слизал её языком. Приоткрыл рот, чтобы начать и замер, уставившись взглядом в Ткача. Зрачки его расширились, словно он что-то вспомнил страшное и непередаваемое. То, о чём пытался поведать, но не в силах это сделать. Изо рта его снова вырвалась икота. Правая рука бессильно упала вниз, и он медленно наклонился вперёд. Словно хотел рассмотреть обложку книги, но не рассчитал и уткнулся лицом прямо в её синий бархат.

Из левой руки выпала свёрнутая в трубочку газета. Глухо стукнулась о пол, потеряв свою скрученную плотность, попыталась раскрыться, но не смогла.

Поведение Сорокина почему-то не взволновало Ткача. Сначала он решил, что тот придуривается. Но время шло, а голова продолжала лежать на книге будто ожидая волшебного проникновения в её содержание. Огромное тело Сорокина осунулось, словно сдулось, выплеснув всю содержавшуюся в нём мерзость.

Сергей слегка наклонился, заглядывая на голову сбоку. Венчики толстых губ Сорокина были плотно прижаты к обложке, а через раздвинутые щелочки по их краям, придававшие рту выражение усмешки, сочилась белая пена.

Ткач приподнявшись, дотянулся до красной кнопки на противоположной стене и стал нажимать на неё до тех пор, пока в камеру не ворвались двое охранников. Они толкнули Ткача обратно на табуретку.

— Что ты с ним сделал? — кричал один, тряся за плечо Сорокина так, что его голова моталась из стороны в сторону, размазывая щеками пену, прилипающую к лицу, словно разваренная манная каша.

Второй охранник от волнения никак не мог закрепить наручники на запястьях Ткача и дёргал того за руки, периодически повторяя:

— Не сопротивляйся, будет больно, не сопротивляйся!

Первый стал звать врача. Убежал. Явился с женщиной в халате. Та прижала пальцы к артерии Сорокина на шее и спокойно сказала:

— Он умер.

Один из охранников поднял с полу газету. Развернув, быстро просмотрел её. Не найдя ничего интересного бросил на стол. Та любезно развернулась, предоставив любоваться портретом мужчины в траурной рамке. Его лицо показалось Сергею очень знакомым. И наклонившись к ней ближе, он отчётлив прочитал: «Трагически погиб генерал Журов П. А.».

— Этот подонок смог укусить меня даже после своей смерти! — презрительно подумал Ткач о Сорокине, когда его выводили в наручниках из следственной комнаты.

Глава 32. Незваные гости

На следующий день явился посетитель.

Следователь прокуратуры Седельников Павел Иванович был ростом даже выше Ткача и толще раза в полтора. Он был прост в общении. Казалось, что служба ему давно надоела, и он не уходит в отставку лишь потому, что просто не знает, чем может заняться на гражданке. Сначала он рассказал, как брал в Афганистане дворец Амина, затем как арестовывал бандита по кличке Слон. Посочувствовал безденежью милиционеров и перешёл к вопросам.

— Слушай, Сергей Евгеньевич, — обращался он к Ткачу, — дело здесь пустяковое. Можно сказать уже прекращённое за отсутствием состава. Могли бы стажёру его доверить. Но ведь здесь не офицер какой-нибудь, а целый генерал скончался! Видишь, как бывает!

Ткач подумал, что речь Седельникова понравилась бы Сорокину. Именно о таком положении вещей он мечтал — чтобы его не путали с какими-то офицерами, а говорили о нём достойно и помпезно, пусть даже о мёртвом.

Хорошим парнем был Сорокин, — продолжал Седельников, — получил генерала, разволновался, ну и сердце не выдержало. Что он от тебя-то хотел?

— Не знаю, — откровенно отвечал Ткач, — быть может, хотел похвастаться? Уж больно он мечтал широкие лампасы носить!

— А откуда его знаете? — продолжал следователь.

Ткач усмехнулся, подумав, что следователь не так прост как хочет казаться, конечно, всё заранее пронюхал, но желает услышать от него.

— Да я и не знаю его вовсе. Он был назначен руководить у нас инспекторской проверкой, которую, судя по всему, благополучно завершил, раз получил повышение.

— И у Вас к нему нет притензий? — хитро улыбнулся следователь.

— Нет, — спокойно ответил Сергей Евгеньевич, — какие могут быть претензии, если я даже результатов её не знаю?

— Ну, так и запишем, — хмурясь, наклонился над столом Седельников.

— Так и пишите, — согласился Ткач.

— А мне показалось, что он Вам дорогу перешёл, не переставая писать, вкрадчиво продолжил Седельников, — на место начальника управления метил. Он Вам ничего не говорил по этому поводу?

— Мне — нет! — отрезал Ткач.

— А может, кому другому? — поднял взгляд на Ткача следователь.

— Может, кому и говорил, — невозмутимо отвечал Ткач, — Спросите у него самого!

— А вы по поводу проведения инспекторской проверки ни с кем не советовались? Кого-нибудь просили помочь?

Ткач понял, что вопросы постепенно заворачивают в сторону Старикова. Назвать его так сразу, не убедившись в его причастности к подставе, Ткач не мог — другой прямой поддержки в Москве у него нет. Решил закосить.

— У меня сильно разболелась голова, — обратился он к Седельникову, — Вы не могли бы вызвать мне доктора.

Седельников покраснел. Глаза его стали слегка выпучиваться, а правая щека подёргиваться.

Видать Афганистан не прошёл для него бесследно, — подумал Ткач.

Но голос следователя не изменился. Он сказал, что вполне достаточно того, что он записал и можно считать допрос оконченным. Протянул протокол Ткачу для прочтения.

Сергей Евгеньевич внимательно изучил написанное и, не увидев там никаких уловок, расписался.

Седельников нажал на кнопку, вызывая конвойного. Тот явился через минуту. Открыв окошко, удостоверился, что всё спокойно. После чего отпер дверь и зашёл внутрь.

— Ну как, будем врача вызывать? — обратился Седельников к Ткачу.

— Пожалуй, не стоит, — улыбнувшись, ответил Сергей Евгеньевич, — всё прошло.

Ткач, убрав руки за спину, проследовал вперёд конвоира. Около своей камеры он остановился и повернулся лицом к стене, а после того как металлическая дверь была отворена, по команде зашёл внутрь. И тут он оторопел.

Внизу, на нижней шконке соседней двухъярусной кровати, сидел Кудашкин Максим Николаевич. Он был в цивильном. Его лысую голову и приземистую фигуру Ткач узнал бы за километр. Закрывая лицо раскрытой газетой, тот делал вид, что пытается там что-то прочитать, словно слепой, пытающийся разглядеть расплывающиеся завитки букв.

Ткач подумал, что слова Сорокина не были формальной угрозой.

Как только за конвоиром захлопнулась дверь, Кудашкин резко отдёрнул газету от лица и приложил палец к губам, призывая к осторожности. Затем он подошёл к онемевшему от неожиданности Ткачу, стоящему посреди камеры и обнял его. Ткач, в ответ, тоже хотел поднять руки для объятий, но поскольку они уже оказались в клещах низкорослого Кудашкина, смог только приветливо похлопать ими по его широкой спине.

— Здесь всё прослушивается, — шепнул Максим Николаевич, — говори тише.

А затем, усадив Ткача рядом на свою кровать, стал расспрашивать обо всём, что случилось. Видя, что от Сергея Евгеньевича не очень-то чего добьешься, он стал рассказывать о себе.

— Ты представляешь! — возмущался он, — настоящие подонки! Приехали прямо во время занятий в университет и ворвались ко мне в коридор с постановлением на обыск. Всё перерыли, подарки изъяли, деньги из сейфа мои и казённые. Подняли ведомости поступающих за несколько лет. Что они там смогут найти? Так студенты и признались, что деньги платили за поступление! Держи карман шире. Они же всё-таки юристы, какие не есть, понимают, что тоже преступниками становятся автоматически!

Пригласили понятых, наших уборщиц, и давай перед ними шуровать по полкам. В конце парада попросили расписаться, а те смотрят на меня и отказываются — боятся потерять работу. Ну, я их сам попросил. Тогда поставили подписи. Следаки — пацаны не оперившиеся. Сосунки! Говорят: указ президента, указ президента по борьбе с коррупцией. Якобы создали совет во главе с ним и теперь поднимают прекращённые уголовные дела и по-новому расследуют.

Ткач молчал. Его удивляла разговорчивость Кудашкина. При первой встрече он охоч был только до баб. Слова вытянуть было невозможно. А теперь расхорохорился, словно борец за свободу демократии.

— Приписывают мне мокруху Сорокина, — всё больше распалялся Кудашкин, — главное обстоятельства не рассказывают, а всё про наши прошлые делишки вспоминают. Как мы с ним склады для хранения конфиската открывали. Да студентов пропихивали на поступление…

— Сорокин при мне умер, — угрюмо прервал его Ткач, — в следственной комнате.

— Какой следственной комнате? — не понял Кудашкин и отшвырнул газету, которую теребил.

— Пришёл ко мне, наверно похвастаться хотел, что стал генералом. А может ещё что. Вот от волнения его удар и хватил. Прямо в комнате сполз под стол. Врачи сказали, что помер.

— Ах, гады! — разозлился Кудашкин, — решили меня развести. Мол, вдруг чего им наговорю про старое. А я-то думаю, что-то они так сладко стелют! Подожди-ка, подожди-ка! Как стал генералом?

— Ну, он же возглавлял инспекторскую комиссию у нас, — продолжил Ткач, — Видимо и отличился во время её.

— Хорош, гусь! — с видимым сочувствием и обидой произнёс Кудашкин, — так значит, это он тебя подставил? Гнида! Он тебе и деньги передал?

— Какие деньги? — моментально отреагировал Ткач.

— Ну, какие, — смутился Кудашкин сделав паузу, понимая, что залез не туда, — ну по тюрьме говорят, что тебя с деньгами взяли какими-то.

— Не знаю, что по тюрьме говорят, — холодно отозвался Ткач, я сплетен не слушаю и не распускаю.

Неожиданно Кудашкин поменял тему разговора:

— Слышал, пару дней назад старшего сына Ефимова арестовали за уклонение от налогов! — произнёс он почти таинственно, — просто беда какая-то. Звоню Семёну — он трубку не берёт, затем перезванивает с другого телефона. Видать тоже гасится.

Всё боялся, что уйдёт на пенсию — так сына порвут конкуренты. Ан видишь, как получилось! Тоже наверно антикоррупционный комитет работает? У тебя нет сведений? А тебя кто прихватил?

Ткач почувствовал, что разговор снова плавно возвращается к нему и тихо сказал:

— Слушай Максим Николаевич, давай отдохнём! Я что-то сегодня устал с непривычки. Сидел один, а тут повалило со всех сторон.

Он лёг на койку поверх одеяла и закинув руки за голову, закрыл глаза. Подумал, что на всё воля божья. Умер Сорокин, значит такова его судьба — быть погребённым в генеральском чине.

Верно это произошло потому, что Сорокин не представлял себе свою дальнейшую жизнь при этих погонах. Он думал, главное их получить. Господь распорядился по-своему.

Кудашкин тоже лёг и стал рассматривать висящий над ним матрас в ромбиках металлической сетки.

После обеда Ткача вызвали к адвокату. Но в следственной комнате оказалась его жена и не одна.

— Серёженька! — кинулась она к Ткачу, обнимая, — как ты исхудал! Ты нервничаешь? Я тебе тёплую одежду привезла. Тебе не надо беспокоиться. Вот Борис Борисыч всё устроит.

Она показала рукой на сидящего за столом мужчину, похожего на толстую матрёшку. Именно так выглядела его фигура, округло стекающая от макушки до стула и незыблемая, словно вырезанная из дерева. Ни один мускул не дрогнул на его лице при виде Ткача. Только зрачки, блуждавшие по зелёным глазам, остановились в ожидании.

Ткач не стал протягивать ему руку, а просто кивнул головой. На что ответа не последовало.

Татьяна заботливо усадила Ткача на привинченный к полу металлический стул, а себе придвинула единственный здесь не закреплённый табурет.

К удивлению Ткача, она не казалась такой расстроенной, как он ожидал. Стала деловой и делала всё как положено по инструкции.

— Вот, я тебе здесь покушать принесла, — ласково говорила она, гладя Ткача по голове и выкладывая на стол наполненные пластиковые коробочки разных размеров с наклеенными ценниками со штрих-кодом супермаркета.

— Я не хочу кушать, — сказал Ткач угрюмо, вспомнив, что она никогда раньше не гладила его по голове.

— Ну, не хочешь, не надо, — согласилась она, — Возьмёшь с собой там скушаешь, когда захочешь.

Ткач подумал, что она словно ребёнка собирает в пионерский лагерь, накладывая в рюкзак всякие сладости и угощения. Для того, чтобы в грустные моменты жизни, он смог положить в рот что-то вкусное и попытаться заглушить душевную боль разлуки съестным наслаждением, запрудить подступающие к глазам слёзы потоком выделившейся слюны.

Быть может у неё так и есть? Только не с едой, а со шмотками. Ведь она не раз говорила: «Раз тебя нет дома целыми днями, оставь мне денег, чтобы я могла компенсировать твоё отсутствие». Раньше на это он внимания не обращал. Думал — женские прихоти. Но теперь те слова ожили. И он понял истинный смысл сказанного, в котором она неосознанно выражала свои искренние чувства.

— Танюша, а ты любила меня когда-нибудь? — не замечая сидящего на стуле истукана, неожиданно спросил Ткач, повернувшись лицом к жене.

— Я… — Татьяна хотела что-то сказать, но замерла, открыв рот, как только до неё дошёл смысл вопроса. Резко вздохнув, она бросилась в нападение, — а ты меня когда-нибудь любил? Именно меня, а не моего отца с его широкими лампасами. Да кого ты мог вообще любить кроме этих лампас и больших звёзд на погонах. Ты думаешь, я не знала, что ты специально со мной познакомился, чтобы к отцу поближе быть! Я же помню, как ты целыми днями вместо работы и по выходным болтался у моего подъезда. Как же! Красавец, высокий, стройный! Лучше бы я вышла замуж за какого-нибудь работягу или водителя.

Ткач не ожидал такого наезда. Татьяну, словно плотину, прорвало, накопленное годами и хранящееся в запасниках, отчаяние. Он никогда не видел её такой откровенной и безутешной. Из её глаз потекли слёзы.

— Ты думаешь, что мне эти шмотки нужны? — продолжала она, — мне ты нужен! Ради кого я наряжаюсь. Кто, кроме тебя на меня посмотрит? Думала, пройдёт время, и ты меня полюбишь, хотя бы пожалеешь, что я о тебе забочусь, только о тебе и думаю. Нет. Ты уже и домой приходить перестал. Видать завёл кого-то на стороне. Работой прикрываешься.

Ткач встал со своего стула и подошёл к Татьяне. Она сидела нога на ногу, поставив локти на правое колено и уперев руки в подбородок. Слезы, захватывая чёрную тушь ресниц, медленно стекали по щекам, светлее по мере продвижения вниз. Ткач сел на корточки и положил голову на обтянутую платьем ляжку жены, почувствовав знакомый запах.

— Борис Борисыч подготовил все документы, которые я сказала, — тихо, но отчётливо произнесла она, шмыгая носом, — тебе надо их подписать.

— Хорошо милая, — согласился Ткач, радуясь, что ссора закончена, и теперь можно жить дальше, — какие документы?

Ткач посмотрел на Бориса Борисыча, и тот, словно только теперь расколдованный, пришёл в движение. Деловито достал из-под стола портфель. Вынул из него несколько папок, коробочку с печатью и перьевую ручку.

— Всё готово, Татьяна Анатольевна! — сказал он высоким однотонным, неприятным голосом похожим на скрип автомобильных колодок.

— Иди, расписывайся, — слегка подтолкнула она Ткача.

Сергей Евгеньевич встал и подошел к столу, где толстые пальцы Бориса Борисыча, словно пасьянс раскладывали на столе документы.

— Зачем так много? — опешил Ткач, разве кроме соглашения с адвокатом что-то подписывают ещё?

— Я не адвокат, — всё тем же голосом проскрипел Борис Борисыч, — я нотариус. Это документы переоформления принадлежащей Вам собственности: доли квартиры, автомашин, садового участка и дома, доли в квартире тёщи, заявление на развод…

Больше Ткач ничего не расслышал. Он повернулся к жене, пытаясь взглядом выразить свой вопрос. Но она продолжала смотреть перед собой, подпирая кулаками подбородок. Слова Бориса Борисыча слились в единый неприятный скрежет.

Внезапно Татьяна распрямилась и, повернув к Сергею высохшее после слёз лицо, с оставленными тёмными дорожками, идущими от глаз ко рту, сказала:

— Так будет лучше Серёженька. Ты ведь не хочешь, чтобы всё пропало!

И в этом имени, впервые звучащем из её уст, он скорее почувствовал, что теперь не существует для неё как Ткач, теперь он ни для кого не существует, и даже для самого себя.

Теперь уже Серёженька, наклоняясь над столом, выискивал в документах галочки, ставя свою подпись. Словно ребёнком чиркал ручкой, играя в крестики — нолики с отцом, будучи уверенным, что непременно проиграет и только старался немного протянуть время, ни на что не надеясь.

Глава 33. Итог

Через несколько минут после того как ушёл на свидание Ткач, дверь камеры открылась снова.

— Кудашкин на вход, — громко сказал конвоир и повёл того по лестнице вниз на другой этаж. Там проследовав мимо таких же камер, он отпер одну из них и втолкнул Максима Николаевича в сырой полумрак. Не входя, снова запер её снаружи.

— Ну привет, Жуков! — встретил Кудашкина молодой и задиристый голос из глубины камеры, как только охранник ушёл и ему в лицо направили свет от лампы.

— Что-то он не похож на Жукова, — вторил ему другой, более взрослый.

— Зато хочет быть маршалом! — усмехнулся первый, — Сделаем его маршалом?

— Как работать будет! — произнёс второй, — не он первый, не он последний! Считай в правительстве каждый третий наш человек или сочувствующий. Ладно, не пугай генерала, опусти лампу.

Луч света, словно обидевшись, медленно сполз с лица Кудашкина на его пиджак, затем скользнул вниз по брюкам, на пол и подобрался к столу, на котором застыл ярким овалом.

— Максим Николаевич, включи свет, пожалуйста, справа от тебя, — снова прозвучал голос первого.

Кудашкин повел правой рукой вдоль стены и почувствовал торчащую пипку. Пошевелил ею, и она со щелчком поднялась вверх. Свет зажёгся.

— Здравствуйте, Андрей Михайлович! — поздоровался Кудашкин, с опаской глядя на второго более взрослого мужчину, на вид лет сорока, в бежевом костюме с красным галстуком.

— Как добрался? — прозвучало в ответ.

— Как обычно, Андрей Михайлович, посылочкой!

Андрей Михайлович, худощавый в очках, на вид лет тридцати. Вытянув шею, похожую из-за покрывающих её мелких бугристых веснушек на черепашью, он улыбался в знак одобрения. Затем кивнув в сторону своего приятеля, добавил:

— Мой шеф, начальник отдела службы экономической безопасности, Андрей Германович. Прошу любить и жаловать.

— Чего стоишь-то, Жуков? — обратился к нему Андрей Германович с дружеской интонацией, — проходи чай будем пить. Заодно расскажешь, что наработал.

Кудашкин вопросительно посмотрел на Андрея Михайловича. Тот понял его взгляд и успокоил:

— Мой шеф знает всё. Можешь ему доверять, как мне.

Кудашкин подошёл к столу и сел на придвинутый ему табурет.

— Что здесь говорить, — начал он, — пока ничего не наработал. Времени общаться не было. Только с утра внедрили. Конечно, он обалдел от встречи, но я ему зубы заговорил про убийство Сорокина. Думаю, он мне поверил. Вот только не хочет говорить про дипломат с деньгами. Но это дело времени. Разговорится. Найду и к нему подходик.

Кудашкин с удовольствием пил чай с медовыми пряниками.

— Кормежка здесь не ахти, так что в следующий раз захватите что-нибудь посущественнее, — попросил он.

— Не забудь рот прополоскать перед уходом, — пошутил Андрей Германович, а то Ткач спросит, где ты пряники кушал!

— Опыт есть! — гордо ответил Кудашкин. Мы почитай с Михайловичем уже лет пять работаем. И ни одного прокола.

— Ну, если не считать ваши склады с конфискатом, — добавил тот.

— А что склады? — возмутился Кудашкин, там и вам с лихвой перепало! Вон, порше себе купили новый!

Кудашкин увидел, как Андрей Германович подозрительно скосил взгляд на своего подчинённого и сразу перевёл разговор на другую тему:

— Вы бы мне подсказали ключик к этому Ткачу, чем его зацепить, чтобы он доверился мне и всю тусовку свою сдал?

— Может рассказать ему про арест Игнатова? — неуверенно начал Андрей Михайлович, он хорошо его знал?

— Кажется не очень, — отозвался Кудашкин, — но тема неплохая. Думаю, арест очередного генерала на него подействует.

— Главное, каким образом изложить, — назидательно сказал Андрей Германович.

— А давай, как есть, так и изложим, — весело произнёс Андрей Михайлович и хохотнул так, что его очки слегка подскочили, — расскажем, как мы его Раджу перевербовали. Как настоящий духовник — кто платит, тому он и служит! Оказалось не дурак, хоть и сидел десятку за убийства. Голова на плечах осталась. Понял, кто танцует короля! Сразу согласился передать меченые денежки. Игнатов их и схавал как лох!

— Нет, — вмешался Андрей Германович, — про Раджу ему ничего не говори. Не будет же следователь тебе рассказывать, на чём Игнатова подловили. Скажешь просто, что Игнатов в тюрьме за взятку. Может Ткач одумается и напишет явку с повинной. Вот к этому его и склоняй!

— Кстати, вот тебе и ключик к нему, — Андрей Юрьевич достал из портфеля толстую книгу в синем бархатном переплёте и передал Кудашкину, — отдай Ткачу.

— Что это? — не понял Кудашкин.

— Дневник генерала, — насмешливо ответил Андрей Германович, — он знает. Скажи, что мы передали. Пусть пишет.

Обсудив ещё несколько вопросов по конспирации данного задания и его проведению, вызвали конвоира и отпустили Кудашкина с ним.

Войдя к себе в камеру, Кудашкин прошёл к своей кровати и положив книгу на верхнюю койку, молча упал на застеленное поверх неё одеяло, уткнув голову в подушку, закрыв ладонями уши.

— Что случилось Максим? — неуверенно спросил Ткач, приподнявшись со своей шконки.

Он с удивлением осторожно взял в руки свою книгу:

— Откуда она у тебя?

Ответа не было. Он спросил ещё раз. Но потом понял, что Кудашкин его не слышит из-за закрытых ушей. Тогда Ткач встал и подойдя к Максиму тронул того за плечо.

Кудашкин вздрогнул и перевернулся. Слегка приподнялся, опираясь на локти. Ткач увидел его влажные красные глаза и снова повторил свой вопрос.

— Они арестовали Игнатова, — почти истерично закричал Кудашкин и снова перевернулся на живот, уткнув лицо в подушку. Но уши не закрывал.

— Как? — только и смог вымолвить Ткач.

— Арестовали на взятке! — нервно отозвался Кудашкин, — прямо у него же в управлении, деньги были меченные. Меня сейчас допрашивали фээсбешники. Они знают о нас всё, понимаешь. И обо мне и о тебе. Всё, досконально! Где, что, откуда и кому мы передаём. Это все их подставы. Они сами организовывают, а потом сами решают, что им выгодней. Понимаешь?

— Успокойся, — тихо сказал Ткач и похлопал Кудашкина по спине, ты же генерал, не надо истерики устраивать, откуда у тебя книга?

— Они передали тебе, — ответил Кудашкин, с радостью чувствуя, что контакт снова налаживается.

Ткач вернулся на свою койку и задумался. Если раньше Кудашкин со своими расспросами выглядел подозрительно, то теперь его можно было понять. У ФСБ всё под контролем. Значит они в курсе всех допросов. Но совершенно непонятно чего они хотят. Передела? Но это не их епархия! Им что, своего не хватает? Надо сказать Кудашкину, чтобы он прямо их спросил.

Мысли Ткача были прерваны скрипом петель открывающегося металлического окошка двери и криком охранника:

— Ткач, приготовиться на выход!

Сколько можно? — подумал он. Но тут же решил, что это те же сотрудники ФСБ, что допрашивали Кудашкина и решил не возмущаться, а настроиться по дороге на беседу.

Через несколько минут дверь открыли и Ткача снова повели в следственный кабинет. Он уже начинал ориентироваться среди этих холодных толстых стен с закруглёнными углами.

Войдя в плохо освещённую комнату, он сразу увидел сидящую за столом женскую фигуру в тёмной одежде и платком на голове. Она походила на сгорбленную старушку просительницу, склонившую свою голову в надежде на подачку. При виде Ткача, старушка вскочила и выпрямилась словно струнка, готовая зазвенеть при любом прикосновении. Плоток упал на плечи, освободив яркое солнышко волос, расплескавшееся по плечам и осветившее собой серый полумрак.

Это была Анна. Её улыбка лучилась счастьем, словно её только что из падчерицы превратили в принцессу и привезли сюда на королевский бал. Она не могла сдвинуться с места, прижимая руки к груди, и только шептала:

— Сергей Евгеньевич, милый, милый Сергей Евгеньевич…

У Ткача навернулись слёзы.

— Зачем ты, родная, ну зачем? — сказал он и, шагнув к ней, обнял, прижав к себе с такой тоской, словно не видел её много месяцев.

Поднял лицо вверх, чтобы слёзы не капали вниз, и почувствовал, как они, холодя виски, скользнули по его шее.

— Я хотела к тебе, — всхлипнула она, — ведь ты обещал быть у меня! Я ждала. Я всё время тебя ждала!

— Всё хорошо Аннушка, всё хорошо, — Ткач решил погасить всплеск эмоций, — почему ты вся в чёрном?

Он слегка отстранил её, успев правым рукавом вытереть дорожки от своих слёз. Наклонился, заглядывая ей в глаза.

— Это мне брат посоветовал, — тихо произнесла она, успокаиваясь, — он в книжке об этом читал.

— Что ж там написано? — попытался казаться весёлым Ткач, — Чтобы в тюрьму в трауре ходить?

Анна, видя появившуюся на лице Ткача улыбку, застеснялась своих слёз и стала промакивать глаза краями платка висевшего на плечах.

Затем она усадила Ткача на стул и сама села к нему на колени. Обняла за плечи и положила голову на грудь.

Они оба замолчали, словно прислушиваясь, так ли продолжают биться их сердца. Редкие, но глубокие вздохи, словно настроечные механизмы души, возвращали их к спокойной безмятежности, унося в другое измерение, где серые цементные стены и решётки не могли служить преградой. Их мысли и желания переплетались воедино, образуя невидимую защиту от человеческой зависти и подлости. Он тихонько качал её на коленях, и ему казалось, что это и есть тихое счастье дарующее успокоение души. Возникающее как внутренняя мелодия двух сердец стремящихся навстречу друг другу и рождающих третье, совсем крохотное и беззащитное.

— Понимаешь, — тихо сказал он ей, — так бывает! Потом разберутся, но надо потерпеть. Немного потерпеть.

Он хотел рассказать ей, как его подставили. Что завистники хотят занять его место и поэтому посадили в тюрьму. Что он ещё им покажет, как только выйдет отсюда. Можно было развить этот сюжет до бесконечности. Но что-то было в этом неправдоподобное.

Казалось, что он продолжает в уме писать свою книгу о положительном герое, о том человеке, чей образ должен вдохновлять последующие поколения. Но в данном случае речь шла именно о нём самом. О его свободе. И он не мог просто взять и зачеркнуть непонравившиеся фразы и написать новые или выдернуть страницу, начав сначала. И то желание постепенно слиться с книжным героем, стать со временем им самим, чтобы не отличить, поступать так, как он писал в книге, к чему он пытался стремиться и только сложность нынешнего времени и жизненные обстоятельства не позволили ему стать тем, кем он желал.

На самом деле оказалось так, что с каждой записанной фразой в книге, и каждым поступком в жизни он всё более отдалялся от своего героя и теперь они уже находятся по разные стороны закона. Что теперь он мог сделать, чтобы хотя бы приблизиться к своему идеалу. Оставить служить Петрова? Отдать под суд Сидорова? Уволить со службы всех кавказцев? Где те чернила, которыми можно переписать жизнь? И чем приходится жертвовать, чтобы вернуться на один шаг назад.

Он не хотел больше об этом думать. Он ещё крепче обнял сидящую у него на коленях девочку, и прижался головой к её груди, вдыхая знакомый аромат её тела.

Теперь он знал, чем закончится его книга. И эта уверенность придала ему мужества и сил. Он знал, что ему делать.

— Как ты сюда попала, спустя некоторое время произнёс Ткач.

— Мне позвонили сотрудники ФСБ и сказали, что ты арестован, и они могут помочь устроить свидание.

Ткач напрягся. После полной расслабленности мысли закружились в голове с новой силой.

— Они ничего не просили? — спросил он, почувствовав, как с этим вопросом в душе поднялась волна не испытанной ранее ревности к грозящей, нависшей над Аннушкой опасности.

— Нет, милый, ничего, — ответила она, слегка отстранившись, положила ему свои ладошки на плечи и заглянула в глаза, — Только…

— Что только? — настороженно переспросил её Ткач.

— Они сказали, — медленно и боязливо начала она, — что если ты всё расскажешь, то они смогут помочь!

Внезапно твёрдость её голоса и скорость речи стали повышаться, словно она боялась, что Ткач прервёт её и не даст договорить:

— Ну, то есть тебе придётся быть в тюрьме совсем не долго! А может и совсем не придётся.

Ты… мы… попадём под программу защиты свидетелей и уедем отсюда далеко-далеко. Начнём новую жизнь вдвоём. Где-нибудь в глуши.

Чувствуя, что её никто не прерывает, голос становился всё более активным и требовательным:

— Или лучше поедем ко мне домой в деревню, где стоит мой дом. Там сейчас никто не живёт. Он будет стоять долго, ведь он охраняется государством как памятник. Ты же помнишь! Ну что же ты молчишь Сергей Евгеньевич!

Ткач сидел, закрыв глаза. Ему казалось, что он думает, но ни одна цельная мысль не складывалась и не выходила на поверхность из метущегося в его голове клубка слов.

Анна слегка толкала его правое плечо ладошкой и продолжала настойчиво спрашивать:

— Сергей Евгеньевич, ты меня слышишь? Сергей Евгеньевич!

Наконец он сделал над собой усилие и открыл глаза…

Перед ним наклонившись, стояла секретарша заместителя министра, осторожно тряся за плечо, едва слышно настойчиво повторяла:

— Сергей Евгеньевич, Вы слышите меня? Сергей Евгеньевич!

Убедившись, что Ткач открыл глаза, понимающе улыбнулась ему и, выпрямившись, продолжила официальным тоном:

— Заместитель министра сказал, что примет Вас через десять минут, будьте готовы! Подумайте, что ему скажете!

Ткач очнулся. Словно очумевший, загнанный зверь, стал озираться по сторонам, прижимая к себе портфель так, что державшие его пальцы побелели. Рубашка под кителем в мгновенье стала мокрой.

Провинция, — подумал сидящий за столом полковник, завистливо глядя на разбуженного генерала, усмехнувшись про себя, — бедняга так переволновался, что даже уснул, вцепившись в свой портфель, словно там у него миллион долларов…

Санкт-Петербург

Июнь 2010 год

Оглавление

Глава 1. Разрешите доложить

Глава 2. Ласточка с весною!

Глава 3. Совещание

Глава 4. Петров

Глава 5. Разговор

Глава 6. Москва на проводе

Глава 7. Водитель

Глава 8. Баня

Глава 9. Застолье

Глава 10. Анна

Глава 11. Нежданная встреча

Глава 12. Таможенный пост

Глава 13. Толковый парень

Глава 14. Язычок пламени

Глава 15. Генерал Игнатов

Глава 16. Генерал Кудашкин

Глава 17. Генерал Ефимов

Глава 18. Генерал Журов

Глава 19. Будут деньги — заходите

Глава 20. Гуля

Глава 21. Тревога

Глава 22. Сорокин

Глава 23. Развод по-ментовски

Глава 24. Направление главного удара

Глава 25. Прорыв на атом

Глава 26. Мать

Глава 27. Новый виток

Глава 28. Посылка

Глава 29. Непредвиденные обстоятельства

Глава 30. Итог

Глава 31. Нежданный посетитель

Глава 32. Незваные гости

Глава 33. Итог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg