Юджин Пеппероу • Убийственный сюжет (повести)
ИГРА В ПОДКИДНОГО
Мери Типпет уже проходила паспортный контроль, когда Ричард быстрым шагом вошел в здание аэропорта и направился к ней, издалека протягивая желтый пластиковый мешок - Дик, где ты был до сих пор? Я уже думала, что ты вообще не придешь меня проводить, - сердито накинулась на него жена.
- Прости, дорогая, - виновато улыбнулся Ричард, - но какая-то твоя подруга умоляет тебя привезти ей вот эту кинокамеру. Из-за этого я и задержался. Мне пришлось встретиться с ее мужем, чтобы взять у него камеру. На, держи.
- Дик, - засмеялась Мери, - ты в своем амплуа, ничего не можешь толком объяснить. Какой муж? Какая подруга? Зачем ей эта кинокамера?
- О, господи! Это же твоя подруга, откуда я могу знать, зачем ей эта штука.
Может, она решила сделать любительский фильм о Сицилии или заснять все злачные места Рима?
- Что-то я не припомню среди своих подруг никого, кто бы увлекался киносъемкой.
Ты хоть фамилию-то ее запомнил, горе мое?
- А как же! Не то Бумпойнтер, не то Блумгартен, а может Бромшнейдер, в общем, что-то, в этом роде. Ее муж представился мне по телефону, к тому же он заикается, так что неудобно было переспрашивать, еще обидится.
- Дик, мне конечно не трудно взять с собой эту штуку, но, убей меня, если я припоминаю хоть кого-то из своих подруг с похожей фамилией, да еще с мужем-заикой. Давай мешок. Какой кошмарный цвет! Но если она меня не встретит в Риме в аэропорту, то я там же сдам ее камеру в камеру-ха-ха-хранения и пусть она сама ее потом получает как хочет.
- Миссис Типпет, - вмешалась в их разговор сотрудница паспортного контроля, держащая в руке паспорт Мери, - извините меня, но вам следует поторопиться.
Посадка уже заканчивается, а вам еще проходить таможенный контроль.
- Да-да, спасибо, - заторопилась Мери. Она взяла желтый пакет с кинокамерой, чмокнула мужа в щеку и, засмеявшись, стерла с его лица след от губной помады. - Я договорилась с миссис Кэллан, чтобы она приходила к тебе по вечерам и готовила на весь день еду, а то в ресторане наживешь себе гастрит за две недели. Все, милый, пока.
Она подхватила одной рукой сумку со своими вещами, другой желтый пакет с кинокамерой и поспешила к стойке таможенного контроля, выстукивая каблучками по мраморному полу торопливую дробь. Ричард Типпет невольно залюбовался ею:
изящная, спортивного типа фигура, стройные ноги, легкая походка. Даже сейчас, после четырех лет женитьбы, он был влюблен в свою жену, как в день свадьбы.
Ричард уже повернулся, чтобы уйти, но увидел, что Мери, цокая каблучками, бежит к нему, размахивая желтым пакетом.
- Что случилось, малышка? - встревожился Ричард Типпет, - тебя не пускают в самолет?
- Меня-то пускают, - задохнувшись от быстрой пробежки выпалила его жена, - а вот ее не пускают. - Она ткнула пальцем в кинокамеру. - Говорят, что это можно провозить только в багажном отделении, а багаж уже погрузили. Так что верни ее назад мистеру Как-его-там, а его жене я все объясню в Риме.
- Но я же не знаю, как его найти, этого Вестпойнтера. Он не оставил мне даже телефона.
- Ничего, жена позвонит ему из Рима и он с тобой свяжется. Ты сам во всем виноват - берешь какие-то поручения у незнакомых людей. Все, я побежала, а то самолет улетит без меня.
Она еще раз чмокнула мужа в щеку и умчалась, помахав ему на прощание рукой.
"Ну просто девчонка, - восхищенно подумал о жене Ричард Типпет, - разве скажешь, что ей скоро двадцать пять лет?" Он вышел из здания аэропорта к автостоянке, отпер дверцу своего темно-синего "форда гранада", положил пакет с кинокамерой на сиденье рядом с собой и, решив, что возвращаться в контору уже нет смысла, поехал домой.
Через двадцать минут, попав в пробку на Лексингтон-авеню и вспомнив, что еще не просматривал сегодня прессу, Ричард подозвал жестом с тротуара мальчишку газетчика. Мальчишка, сунув в окно машины "Нью-Йорк таймс" и получив деньги, уже шагнул назад, когда мощный взрыв, раздавшийся за спиной, швырнул его на тротуар.
Ричарда Типпета разнесло на куски, а обломки его "форда" усеяли улицу в радиусе доброй сотни футов. Машины, застрявшие в уличной пробке рядом с ним, сильно не пострадали, так что медицинская помощь понадобилась лишь мальчишке газетчику, расшибленному при падении комику, да пожилой женщине, потерявшей сознание, когда возле ее ног шлепнулась оторванная взрывом кисть руки Ричарда Типпета.
Полицейский следователь, невысокий крепыш, Джек Дуглас, приехавший в Нью-Йорк из штата Айова десять лет назад, но так и не растерявший провинциальной непосредственности, скорчил недовольную гримасу, когда ему поручили расследование причин взрыва. Надо сказать, что у него были для недовольства все основания. Через два месяца Джеку должно было исполниться тридцать лет, из которых десять он прослужил в полиции и не имел за это время ни одного взыскания по службе. Начальство его любило за исполнительность и спокойный нрав, Джека трижды посылали на учебу, и, наконец, год назад присвоили звание лейтенанта и перевели в отдел расследования убийств. Вот тут-то и начались неприятности.
Убивали в Нью-Йорке чуть ли ни каждый день, и людей в полицейском управлении постоянно не хватало даже для расследования новых случаев, а ведь кроме них еще время от времени из залива вылавливали трупы, пробывшие в воде не одну неделю.
Иногда к ногам жертвы проволокой была прикручена бетонная болванка это люди мафии сводили друг с другом счеты, иногда на трупе были следы ножевых или огнестрельных ранений, но порой даже причину смерти установить не удавалось, не то что личность покойного. Хорошо, если убийство было заурядным и не привлекало внимания прессы, но если уж оно попадало на первые страницы газет, то начальство ело поедом ребят из отдела, требуя скорейшего раскрытия преступления. Сейчас на Джеке Дугласе уже висело одно такое дело, к которому он не знал как подступиться, поэтому приказ начальства заняться еще и взрывом на Лексингтон-авеню его никак не обрадовал. Второе нераскрытое убийство вполне могло поставить крест на его карьере Установив по номерным знакам взорвавшейся машины фамилию и род занятий владельца, Дуглас чертыхнулся про себя Убитый был главой процветающей фирмы, членом нескольких престижных клубов и входил в попечительский совет Нью-Йоркской епископальной церкви. Можно было прозакладывать свое годичное жалованье против пятицентовика, что все газетчики города не пропустят такого убийства, да еще совершенного столь шумным способом. Чутье опытного полицейского подсказывало Джеку Дугласу, что это именно убийство, а не несчастный случай. На следующий день его предчувствие подтвердилось По заключению экспертизы, в машине взорвалась небольшая мина с часовым механизмом, упрятанная в корпус кинокамеры.
Эксперт считал, что мина изготовлена хоть и кустарно, но отличным умельцем. К этому времени Дуглас уже переговорил по телефону с секретаршей покойного, узнал, что тот, по всей видимости, ехал из аэропорта Д. Ф. Кеннеди, проводив жену в Рим, и решил сначала опросить служащих аэропорта, полагая, что они могли запомнить убитого. Кроме того, когда в деле фигурирует мина с часовым механизмом, любая версия, связанная с самолетами, должна проверяться и перепроверяться особенно тщательно. В аэропорту Дугласа ждала настоящая удача.
Молодая негритянка, служащая паспортного контроля, отлично помнила и убитого, и его жену. Она почти дословно передала полицейскому разговор молодой пары возле ее стойки и обстоятельства, при которых кинокамера оказалась у мистера Типпета в машине. Дело становилось необычайно интересным. Неизвестно, желал ли изобретательный и безжалостный преступник убить именно Мери Типпет или ею лишь воспользовались, чтобы попытаться взорвать весь самолет, но совершенно ясно было, что только благодаря счастливой случайности мина не оказалась на борту авиалайнера и дело кончилось лишь одной смертью. Ричарду Типпету, к сожалению, не повезло он оказался нечаянной жертвой, но это не значило, что его убийца не должен понести наказание.
Прямо из аэропорта Джек Дуглас поехал в контору фирмы "Типпет и сын", располагающуюся на 25-й улице. Секретарша покойного мисс Уолтер, старая дева лет сорока пяти, тщательно изучила служебное удостоверение Дугласа, сверила его лицо с фотографией на документе и тоном учительницы начальных классов, обращающейся к нерадивому ученику, предложила:
- Садитесь, лейтенант. Я вас слушаю.
- Простите, мисс Уолтер, - чуть усмехнулся полицейский, - но это я вас слушаю.
- Вот как? - выщипанные в ниточку брови секретарши поднялись дугой, придав ее блеклому, увядшему лицу отрепетированное выражение недоуменного недовольства. - И что же вы хотите от меня услышать?
Джек Дуглас понял, что таким манером он ничего от этой старой грымзы не добьется и сменил тон:
- Мисс Уолтер, мне характеризовали вас как человека. чрезвычайно компетентного в делах вашей фирмы и осведомленного обо всем, чем занимаются ваши служащие в этих стенах.
- И за стенами тоже, - польщенно улыбнулась секретарша. - Это ведь входит в мои обязанности - знать все о наших служащих. У нас старинная фирма с прекрасной репутацией, и мы не можем держать в штате людей сомнительных, пусть даже и хороших специалистов.
- Прекрасно, мисс Уолтер, оказывается у нас с вами очень близкие по характеру работы профессии. Тогда я хотел бы узнать у вас все, что можно о вашем бывшем патроне мистере Типпете. Вы понимаете, что я делаю это не из праздного любопытства, ведь смерть его так необычна, что назначено расследование, поэтому я хочу знать как можно больше о нем самом, о его жене и вообще о его ближайшем окружении - Вы хотите сказать, что мистера Типпета убили? - ошеломленно пробормотала секретарша. - Это не было взрывом бензобака в машине?
Джек Дуглас подумал секунду и, решив, что завтра пресса все равно все узнает, доверительно сказал, наклонясь к самому столу мисс Уолтер:
- У него в машине взорвалась мина, заложенная в кинокамеру. Вы не в курсе случайно, откуда взялась эта кинокамера у мистера Типпета?
Секретарша растерянно потерла лоб, словно пытаясь собраться с мыслями, потом рассеянно взглянула на полицейского и вяло сказала:
- Да, я в курсе и вовсе не случайно, ведь все телефонные разговоры служащих нашей фирмы проходят через вот этот коммутатор, - она показала на стоящий слева от нее у стены небольшой телефонный коммутатор. - Так было заведено еще мистером Генри Типпетом - отцом Ричарда. Он любил знать, о чем говорят в рабочее время его подчиненные. Вчера Дик, я про себя его так называю, ведь я знаю... знала его с самого детства, так вот вчера он был на работе только до часу дня. Его жена улетала в Рим и он хотел ее проводить. Самолет отправлялся в 14.20, так что Дик уже собирался уходить, как вдруг какой-то мужской голос по телефону попросил соединить его с мистером Типпетом.
- Он назвался?
- Да, он сказал свою фамилию, но так заикался, что я ее не разобрала. Я соединила его с Диком (господи, лучше бы я этого не делала!), и мужчина сказал, что его жена, давняя подруга миссис Типпет, сейчас в Риме и просит передать ей через Мери кинокамеру. Они договорились встретиться внизу возле автостоянки, где мистер Типпет оставлял свою машину. Я еще удивилась, не проще ли этому человеку подняться сюда? Вот и все, что я знаю об этой кинокамере.
- А о самом мистере Типпете что вы можете сказать? - спросил полицейский, не спеша переходить к главному интересовавшему его вопросу.
- Что о нем можно сказать, кроме того, что это был чудесный, добрый человек?
Правда, очень несовременный. Он учился в Йелльском и Гарвардском университетах и имел степень доктора экономики. Хотел целиком посвятить себя науке, но после смерти отца вынужден был заняться делами семейной фирмы. Я ведь работаю здесь больше двадцати лет и знала Дика еще совсем ребенком. Это был прекрасный сын, а как он любил читать - никогда с книжкой не расставался.
- Мисс Уолтер, - поспешил прервать ее воспоминания Джек Дуглас, предпочитавший эмоциям голые факты, - а что вы можете сказать о миссис Типпет?
- Они поженились с Диком четыре с лишним года назад по самой что ни на есть романтической любви и, насколько я могу судить, он был с ней счастлив все эти годы, хотя у них разница в возрасте почти десять лет и в имущественном положении они были, конечно, не ровня. Дик ведь после смерти своего отца стал богатым человеком. Наша фирма имеет свои филиалы во Франции и в Италии и торгует почти с тридцатью странами мира. Мы продаем абсолютно все, что требуется верующим для религиозных отправлений, начиная со свечей и кончая церковной утварью, изготовленной по лучшим старинным образцам.
- Так это чисто торговая фирма?
- Ну что вы, у нас в Италии есть большие художественные мастерские, там настоящие мастера своего дела изготовляют и картины на религиозные темы, и мраморные статуи, искусственно старят их и присылают сюда, а наш торговый отдел продает их церквам и частным лицам. Сейчас настоящая мода на домашние алтари, и все хотят, чтобы атрибутика выглядела, как старинная, вот мы и удовлетворяем спрос.
- Но неужели же не выгоднее было бы производить все это здесь в Америке, чем везти все эти статуи и картины через океан, тратя на перевозку кучу денег?
- А вот представьте себе, лейтенант, что не выгоднее. В Италии труд художников и скульпторов недорого ценится и там есть прекрасные мастера, которых, увы, нет у нас. Но главное - там есть что копировать. Пока не все европейские шедевры вывезли в Штаты. Европа все еще остается мировой сокровищницей культуры.
- Мисс Уолтер, вы настоящий знаток. Я просто сражен. Джек Дуглас прижал руку к сердцу и выразил на своем лице все доступное ему восхищение. Выражение лица старой девы заметно смягчилось. Она кашлянула, чтобы скрыть смущение, и притворно строго сказала:
- Так о чем еще вы хотели меня спросить, мистер Дуглас?
"Ого, - отметил про себя Джек, - уже я для нее не просто лейтенант, а мистер Дуглас". Вслух он сказал:
- Меня интересует, нет ли у миссис Типпет врагов или просто недоброжелателей среди сотрудников вашей фирмы?.
Бесцветные глаза секретарши подозрительно взглянули на полицейского, потом на ее увядших губах появилась хитрая улыбка.
- Я вижу, мистер Дуглас, что вы уже говорили с кем-то из сотрудников фирмы, раз вам успели наболтать о Лайзе Адамс, не так ли?
- Поражен вашей проницательностью, мисс Уолтер, - с серьезным видом кивнул головой Джек Дуглас, усмехаясь в душе. - А что, разве не правда то, что мне о ней говорили?
- Ну уж не знаю. Я, конечно, не оправдываю ее, но думаю, что на месте Лайзы Адамс любая девушка тоже возненавидела бы свою соперницу. Бедная Лайза, она ухаживала за мистером Типпетом целых три года, он даже в театр ее несколько раз приглашал. Все у нас уже были уверены, что они вот-вот объявят о помолвке, но тут появилась Мери Макклоу, и наш патрон совершенно потерял от нее голову, увлекся, как мальчишка. Лайза не успела опомниться, как мистер Типпет является однажды в контору сияющим, как новенький доллар, и объявляет о своей женитьбе. А ведь он еще и трех месяцев не был знаком с Мери Макклоу. Бедной Лайзе тогда стало плохо прямо за рабочим столом.
- Я забыл, кем она работает у вас? - схитрил полицейский.
- Отвечает за размещение иногородних заказов. Первые два-три года после женитьбы Дика Лайза все еще надеялась, что он одумается и поймет, что Мери ему не пара, но теперь, кажется, потеряла и эту надежду. Несколько дней назад Лайза уволилась.
Джек Дуглас отметил в уме это любопытное совпадение во времени увольнения отвергнутой возлюбленной Ричарда Типпета и покушения на жизнь его жены.
- А Лайза никогда не угрожала миссис Типпет? - спросил он, и по нахмурившемуся лицу секретарши понял, что его вопрос попал в цель. - Может быть, между ними были какие-нибудь публичные объяснения или сцены?
- Ну что вы, лейтенант, какие могут быть публичные объяснения между простой конторской служащей и женой владельца фирмы. Это совершенно исключено. Просто с неделю назад Лайза в присутствии нескольких сотрудников заявила, что ей наплевать на то, что Мери Макклоу отбила у нее мистера Типпета, но судьба сама накажет ее за гордыню, потому что Господь Бог все видит сверху и не допустит счастья этой выскочке.
- Мисс Уолтер, а кто из сотрудников мог знать, что жена вашего патрона улетает в Рим и именно в пятницу и именно рейсом в 14.20?
- Проще сказать, кто об этом не знал. Мистер Типпет настолько гордился своей женой, что хвастался всем и каждому, какой фурор она произвела на последнем приеме или кого она обыграла в минувшее воскресенье в теннис. Об этой ее поездке в Рим все у нас знали еще неделю назад. Мистер Типпет хотел, чтобы жена заехала в наши мастерские в Риме и посмотрела, как там идут дела, поэтому я лично готовила для нее необходимые документы.
- Это была его идея - ознакомить жену с работой мастерских?
- Вот этого я не знаю. Он просто поставил меня в известность и попросил подготовить документы о работе мастерских.
- Ну что же, мисс Уолтер, - сказал, вставая, Джек Дуглас, - благодарю вас за информацию. Жаль, что не все так охотно, как вы, сотрудничают с полицией.
- О, лейтенант, я бы все что угодно сделала, чтобы убийцу Дика нашли и отправили на электрический стул.
Сквозь официальную маску секретарши вдруг проглянуло несчастное лицо одинокой стареющей женщины, которую неожиданно и жестоко лишили многолетнего и единственного предмета привязанности и заботы.
Весь остаток понедельника Джек Дуглас провел, что называется, на колесах и к вечеру смог кое-что подытожить. Во-первых: мина взорвалась в 14.50, в это время самолет Мери Типпет делал разворот над океаном. Если бы мина сработала на его борту, то обломки самолета упали бы в океан и причина аварии осталась бы неизвестной. Это говорило о том, что взрыв самолета был тщательно продуман.
Во-вторых: Лайза Адамс, за неделю до взрыва намекавшая, что Бог покарает Мери Типпет, оказывается, имеет брата по матери, который до последнего времени работал пиротехником на киностудии "Коламбиа пикчерз". Пять дней назад он оттуда уволился и исчез неизвестно куда. Дома, по словам соседей, не появляется. Для пиротехника его квалификации, имеющего в своем распоряжении любые взрывчатые вещества, изготовить подобную мину не составило бы никакого труда.
Сделав в рабочем дневнике запись об этом и набросав план работы на следующий день, Джек Дуглас почувствовал, что устал за этот день, как давно не уставал. Он с трудом заставил себя раздеться, борясь с желанием прилечь "на минутку" прямо в одежде и уже в постели вспомнил, что сегодня ел последний раз в одиннадцать часов утра в аэропорту. "Проклятая работа, - подумал Джек, уже засыпая, - жениться, что ли?"
Лайза Адамс, с которой Дуглас встретился утром следующего дня, оказалась миловидной блондинкой с каким-то испуганно-напряженным выражением голубых глаз.
Ее пока еще нельзя было назвать полной, но, судя по некоторой рыхловатости лица и фигуры, полнота не заставит себя ждать. Джек Дуглас представился и после нескольких общих фраз о ужасной смерти мистера Типпета неожиданно спросил, пристально глядя в глаза своей собеседнице:
- Мисс Адамс, вы давно виделись со своим братом? Эффект от вопроса превзошел все его ожидания. Девушка отшатнулась, будто ее ударили, и изменившимся тоном, запинаясь, спросила:
- С каким братом? У меня нет никакого брата.
- Ну зачем так, Лайза, - мягко поправил ее Джек, - я говорю о вашем сводном брате по матери Клайде Стауте. Вы давно его видели?
- Я его вообще... я его уже много лет не видела... мы с ним почти не поддерживаем отношений. - Лайза, казалось, была готова заплакать. - Клайд, он живет один, и я не знаю, чем он занимается.
- Зачем же вы говорите неправду, Лайза, - все также мягко продолжал нажимать на нее полицейский, - соседи вашего брата по подъезду опознали вас по фотографии, которую я им предъявил. Вас довольно часто видели входящей в квартиру Клайда Стаута. Последний раз вы были там, судя по показаниям его соседей, около недели назад. Соседка хорошо запомнила ваш разговор возле лифта. Она утверждает, что он велся на повышенных тонах и вы чего-то требовали от брата, хотели, чтобы он что-то сделал. Что именно?
Лайза Адамс уткнула лицо в ладони, плечи ее тряслись, но она еще пыталась сопротивляться.
- Я не знаю ни про какой разговор. Я просто зашла навести в его квартире порядок, вот и все.
- Хорошо, я зачитаю вам показания соседки. Она утверждает... где это место...
ага, вот оно: "...Он: Нет, нет и нет! И кончим на этом. Она: Но ты должен это сделать, слышишь, должен! Ну умоляю тебя, сделай это для меня. Я столько лет терпела это, но больше не могу. Или ты сам сделаешь это, или я это сделаю за тебя..." Это отрывок из вашего разговора с братом в передаче его соседки. Что вы можете мне сказать по этому поводу? Или хотите сначала переговорить со своим адвокатом?
Лайза Адамс подняла мокрое от слез лицо и следователь поразился, как оно изменилось за эти несколько минут. Казалось, оно постарело сразу лет на десять.
Девушка достала из сумочки носовой платок, вытерла глаза и безнадежно сказала:
- Хорошо, я скажу вам все. После смерти мамы Клайд и я очень сдружились.
Фактически он - единственный близкий мне человек на свете. Несколько лет назад они на киностудии спешно заканчивали какой-то фильм о гражданской войне. Там была масса пиротехнических эффектов, сроки поджимали, и Клайду приходилось работать чуть ли не по двадцать часов в сутки. Чтобы держаться на ногах и быть в форме, он принимал бензедрин, но потом не мог заснуть без снотворных. Так он пристрастился к таблеткам. Постепенно ему не стало хватать их и год назад он перешел на кокаин, а уже несколько месяцев колется героином. Я не могла это вынести - ведь он погибал у меня на глазах - и потребовала, чтобы он лег в наркологическую клинику на лечение. Клайд долго отказывался, он не понимал, что стал законченным наркоманом, и тогда я пригрозила ему, что расскажу в полиции, у кого он покупает наркотики и кому перепродает, оставив себе часть в качестве гонорара. Наверное, один из таких наших споров и слышала его соседка.
- Так он лег в клинику? - не скрывая волнения, спросил полицейский.
- Да, - Лайза Адамс высморкалась, спрятала платок и прямо взглянула на своего мучителя. - Он лег в клинику шесть дней назад. Я очень боюсь, что о его болезни - ведь это же болезнь, правда? - узнают у него на студии, тогда ему никогда больше не найти себе работы по специальности. Прошу вас...
- Ни слова больше, мисс Адаме, - протянул ей руку полицейский, считайте, что я ничего от вас не слышал. Если в чем-то нужна будет помощь, вот мой телефон.
Для очистки совести Джек Дуглас все же перепроверил показания мисс Адамс и они полностью подтвердились. Клайд Стаут действительно уже шесть дней находился в федеральном центре по борьбе с наркоманией и отлучиться оттуда никак не мог.
Алиби у него было безупречным, так что версия с Лайзой Адамс оказалась несостоятельной.
Похороны Ричарда Типпета, точнее, того, что от него осталось, происходили во вторник утром. Гроб был закрытым и поэтому и без того невеселая процедура казалась какой-то особенно зловещей. Вдова, прилетевшая из Рима только накануне вечером, казалось, плохо отдает себе отчет в происходящем. Похоже было, что она до сих пор не может поверить в то, что в большом дубовом гробу лежат изуродованные, разрозненные останки того, кто лишь двое суток назад был ее мужем.
Джек Дуглас подошел к Мери Типпет, когда гроб уже был предан земле и присутствовавшие на церемонии направились к выходу с кладбища. Представившись, Джек извинился за свою вынужденную нетактичность и попросил принять его завтра в любое, удобное для вдовы время. Мери Типпет несколько секунд молчала, потом подняла на полицейского заплаканные глаза и сказала ломким голосом, стараясь сдержать рыдания:
- Конечно, я понимаю, приходите, когда хотите, но мне нечего вам сказать. Она опять помолчала, глядя в землю, потом добавила как бы про себя: - И мужа вы мне не вернете.
Разговор с ней, состоявшийся на следующий день, действительно ничего не дал Джеку Дугласу. Миссис Типпет утверждала, что у нее нет врагов, тем более таких, которые желали бы ей смерти. С этим лейтенант и ушел. В полицейском управлении ему сообщили, что дважды звонил некий Эзра Эплгейт, проживающий в доме для престарелых на 45-й улице и сказал, что хочет сообщить какие-то важные сведения, касающиеся убийства Ричарда Типпета.
- Знаешь, старик, - доверительно сказал Джеку знакомый детектив, показывая пальцем на потолок, - репортеры уже достали шефа с этим убийством и лучше бы тебе поторопиться с его раскрытием, а то как бы он не сделал из тебя козла отпущения.
Намек был более чем понятен, и Дуглас, подумав, что обедать сегодня опять не придется, поехал в дом престарелых на встречу с неожиданным доброхотом, скорее всего давно выжившим из ума и разыгрывающим из себя детектива-любителя.
К его удивлению, Эзра Эплгейт хоть и оказался прикованным к постели стариком, но отнюдь не выжил из ума. Эплгейт проработал фирме "Типпет и сын" почти сорок лет, Он начал работать в фирме еще при деде Ричарда Типпета, потом при его отце и вышел на пенсию по состоянию здоровья в пятьдесят девять лет в должности управляющего фирмы. Сосед Эплгейта по комнате, бойкий подвижный старичок с неожиданно живыми для его возраста черными зоркими глазами, услышав, что Дуглас из полиции, тактична вышел из комнаты, сказав, что хочет побродить по саду.
Эплгейт внимательно изучил удостоверение лейтенанта и, откинувшись на подложенные под спину подушки, тихо, будто боялся, что его кто-то подслушает, сказал:
- Сегодня утром мне звонила жена Дика.
- Простите?
- Я говорю, что сегодня мне звонила Мери Типпет и рассказала, как он погиб. Я сразу же позвонил в полицию, потому что знаю, кто его убил, старик тяжело дышал, видно, разговор давался ему с трудом. - Это мог сделать только он - Брюкнер, - Эплгейт замолчал и испытующе вгляделся в лицо собеседника: верят ли ему?
- Продолжайте, мистер Эплгейт, - подбодрил его Джек Дуглас, - я вас внимательно слушаю. Стив Брюкнер, если не ошибаюсь, это нынешний управляющий фирмы "Типпет и сын"?
- Да, он. Брукнер был начальником отдела сбыта, а когда меня вынудили уйти на пенсию, он стал вместо меня управляющим фирмой.
- Разве вы ушли на пенсию не по состоянию здоровья?
- Как бы не так. Меня заставил уйти Дэйвид Типпет, отец Ричарда. И сделал он это по указке Стива Брюкнера.
- Чем же это вы им так помешали? - изображая на лице заинтересованность, спросил Джек Дуглас, чтобы разговорить старика. Хоть он и не ждал от этой беседы много-го, но какие-то дополнительные сведения она все же могла ему дать.
- Вижу, вы не верите мне, - проницательно заметил Эплгейт, - но я вам докажу. Вы сами сможете все проверить и убедиться, что каждое сказанное мной слово - чистая правда. Все началось с Дэйвида Типпета, отца Дика. Когда он стал главой фирмы после смерти деда Ричарда, финансы фирмы были очень расстроены. Цены на нашу продукцию были невысоки, а стоимость материалов и работ постоянно возрастала.
Вот тогда-то Брюкнер и убедил Дэйвида Типпета заняться контрабандой антиквариата из Европы. Они наладили канал переброски из Рима в Нью-Йорк и постепенно от простой контрабанды антиквариата перешли к доставке и продаже в Соединенных Штатах шедевров искусства, похищенных из музеев и частных коллекций Европы.
Сначала этим каналом пользовались крупные антиквары, чтобы вывезти в Штаты беспошлинно раритеты, в основном из Италии. Но Дэйвиду Типпету этого показалось мало и года за три перед своей смертью он вошел партнером в международную банду торговцев крадеными произведениями искусства. Вывозили их через Рим, причем очень простым способом. Похищенная статуя или картина доставлялась в художественные мастерские фирмы "Типпет и сын" и там на высоком профессиональном уровне с нее изготавливались несколько точных копий. Затем эта статуя вместе со своими копиями переправлялась в Штаты.
- А как же она проходила таможню? - спросил заинтригованный Джек Дуглас.
- Неужели вы не поняли? Ведь если на таможне вскрывали контейнер и в нем оказывались шесть-семь абсолютно идентичных статуй или картин, или церковных сосудов с одинаковыми сколами, дефектами, отломами, то ясно, что все это копии.
А если вдруг какому-то ретивому таможеннику и вздумалось бы вдруг проверить выборочно одну-две скульптуры, то ему всегда ухитрялись подсунуть копии, а единственный подлинник благополучно грузился на корабль.
- Но ведь изготовить точную копию стоит очень дорого, как я понимаю. Разве из-за этих расходов вся операция не становится нерентабельной?
- Напротив, лейтенант, совсем напротив. В Штатах подлинник продается тому богачу, который его заказывал, а копии сбывают любителям помельче, но с амбициями, причем тоже зачастую выдавая за подлинник, снабжая для этого поддельными сертификатами. Поскольку торговцы произведениями искусства во всем мире моментально узнают, что та или иная вещь похищена из музея или частной коллекции, то иногда даже самые опытные из них попадаются на эту удочку. Ведь серьезную экспертизу высококвалифицированными специалистами не проведешь, так как вещь-то краденая. Таким образом одну и ту же вещь иногда продают дважды и даже трижды.
- Но кто же покупает краденые произведения искусства?
- О-о, многие, очень многие. Для таких людей не имеет значения происхождение вещи, лишь бы она была в их коллекции, только бы обладать ею.
- Даже если ее нельзя будет никогда никому показать?
- Да, представьте себе, даже если ее никто, кроме него, никогда не увидит. Это какая-то непонятная мне извращенная форма тщеславия.
- Мистер Эплгейт, а почему вы только сейчас решили рассказать об этом?
- Ну, во-первых, я и сам во всем этом был изрядно замешан и раньше боялся, что мне придется отвечать по закону вместе с остальными, а кроме того, мне было жаль Дика.
- Вы говорите о Ричарде Типпете?
- Да. Он ведь ничего не знал об этой стороне деятельности принадлежащей ему фирмы. Отец ему ничего не рассказывал, справедливо опасаясь его порядочности, и Дик даже после того, как стал главой фирмы, оставался в полном неведении. Всей контрабандой руководил Стив Брюкнер. Меня он не опасался - знал, что у меня самого рыльце в пушку, а вот Дика - Дика он боялся. Тот и в детстве никогда не мог солгать, даже если очень нужно было, таким он и вырос. Если бы Дик узнал об этих темных делишках Брюкнера, он не задумываясь сообщил бы об этом в полицию.
Поэтому я и думаю, что попытка убить жену Ричарда - дело рук Брюкнера. Мери сказала мне по телефону, что должна была по просьбе мужа заехать в Риме в художественные мастерские и ознакомиться с их работой. Брюкнер испугался, что она что-то увидит, о чем-то догадается и решил убрать ее. Возможно, что ее смертью он надеялся одновременно запугать Дика.
- Ну что же, мистер Эплгейт, - задумчиво сказал Джек Дуглас, вставая и пожимая старику руку. - То, что вы мне сейчас рассказали, очень интересно, и я обещаю вам досконально во всем разобраться.
Выходя из здания, Джек столкнулся с соседом Эзры Эплгейта, поднимающимся по ступенькам крыльца, и подумал, что тот отсутствовал ровно столько, сколько было нужно, и вернулся лишь когда разговор с Эплгейтом закончился.
Брюкнер, которому Дуглас позвонил по телефону, согласился встретиться с ним у себя дома, за городом. К удивлению лейтенанта, он оказался совсем не таким, каким тот представлял его, судя по низкому хрипловатому голосу. Он был невысоким, щуплым с обширной лысиной на темени, но зато с длинными, крашенными в каштановый цвет волосами на затылке, свисающими жиденькими прядями на широкий воротник пижонского бархатного пиджака цвета детской шалости, элегантно сочетавшегося с бархатными же черными брюками. Из нагрудного кармашка пиджака на добрую ладонь высовывался ярко-желтый фуляровый платок, свернутый с продуманной художественной небрежностью. Довершали этот полутеатральный наряд коричневые туфли на толстой подошве и высоченном каблуке и ярко-красные шелковые носки.
Джек Дуглас, с насмешливым изумлением рассматривающий этого уникального Нью-йоркского колибри, вдруг словно споткнулся о пристальный, оценивающий его взгляд прищуренных, умных глаз Стива Брюкнера. "Эге, - подумал полицейский, - а ты, похоже, та еще птичка. Во всяком случае, не колибри, скорее, коршун в маскировочном оперении". Брюкнер шестым чувством человека, находящегося настороже, понял, что его опереточный костюм не произвел обычного обезоруживающего действия на гостя, и сразу перешел к делу, сухо спросив:
- Если я правильно понял вас по телефону, вы расследуете обстоятельства смерти мистера Типпета, лейтенант?
- Обстоятельства убийства Ричарда Типпета, - с нажимом уточнил полицейский, без приглашения усаживаясь в глубокое кресло, стоявшее в углу претенциозно обставленной гостиной.
- Да, конечно, - легко согласился с ним Брюкнер. - Но чем я могу быть вам полезен в этом благородном деле? - он явно издевался над полицейским, и тот это принял к сведению.
- Я хотел бы поговорить о деятельности принадлежащей вам фирмы, сказал Джек Дуглас, наблюдая за выражением лица Стива Брюкнера.
- Фирма принадлежит не мне, - живо откликнулся тот. - После смерти мистера Типпета она принадлежит его жене.
- Я имел в виду созданную вами преступную фирму по продаже в Соединенных Штатах краденых произведений искусства.
- Вот как, - неопределенно сказал Брюкнер и со скучающим видом зевнул, еле успев прикрыть рот рукой.
Джек Дуглас вдруг почувствовал, что сидящий напротив него маленький, нелепо одетый человечек нисколько его не боится. Понял это и растерялся от своего открытия. Профессиональный опыт подсказывал ему, что такое спокойствие преступника, как правило, означает неуязвимость его позиции с точки зрения закона.
- Я вижу, мистер Брюкнер, - попробовал продолжить атаку Дуглас, - что ваша собственная судьба вас нисколько не волнует, а ведь она сейчас в ваших руках.
- Вот именно, - довольно невежливо перебил его хозяин дома. - Моя судьба и сейчас и всегда в моих руках, но никак ни в ваших.
- А вы не боитесь...
- Нет, - опять прервал Джека его визави, - никого я не боюсь, а уж вас меньше всего. Ладно, лейтенант, не буду мистифицировать вас и тратить понапрасну ваше и свое время, проясню для вас ситуацию. Во-первых, вы из отдела расследования убийств, так что делами моей фирмы, как вы изволили выразиться, заниматься не будете, во-вторых, о том, что вы виделись со стариком Эплгейтом, и о содержании вашей беседы я узнал еще до того, как вы покинули дом престарелых.
Джек Дуглас вспомнил внимательные глаза суетливого соседа Эзры Эплгейта по комнате и все понял.
- Да, да, - усмехаясь проговорил Брюкнер, наблюдая за ним, - я всегда предполагал, что мой бывший шеф когда-нибудь разговорится и заранее подстраховался на этот случай. Мне это обходится всего в полсотни ежемесячно, зато я знаю обо всех, кто приходит к Эплгейту, и о чем они с ним говорят.
- Слушайте, Брюкнер, - предупредил полицейский, - если с Эзрой Эплгейтом что-нибудь случится....
- Да бросьте, лейтенант, - досадливо отмахнулся маленький человечек, вы меня прямо за какого-то профессионального убийцу принимаете, а я за всю свою жизнь даже не ударил никого ни разу, хотя меня самого в детстве постоянно лупили мальчишки, зная, что сдачи не получат. Вы у себя в отделе потеряли чувство реальности, постоянно общаясь черт знает с кем. Я сразу понял, что вы примериваете ко мне убийство Ричарда Типпета. Успокойтесь, лейтенант, я не убивал его, как не собираюсь убивать и Эзру Эплгейта, который мне совершенно не мешает.
- Зачем же вы установили за ним слежку? - язвительно спросил Дуглас.
- Только для того, чтобы знать, когда сворачивать свои дела с антиквариатом. Они и так продолжались очень долго, гораздо дольше, чем я рассчитывал. Это ведь не могла длиться вечно, слишком много людей были в курсе и слишком много слабых мест на том длинном пути, который проходила каждая вещь от момента, когда ее украли, до того, как она попадет в руки конечного покупателя. Я еще два года назад хотел свернуть все дела, да жалко было бросать, уж больно хорошо все было отлажено. Решил подождать до первого внешнего повода и, как видите, дождался.
Никаких документов о моей деятельности на ниве благородного служения искусству, - Брюкнер весело подмигнул полицейскому, - нет и никогда не было; никто из принимавших участие в этом деле себе не враг, так что никаких показаний давать не будет, еще менее заинтересованы в огласке те, кто у нас что-либо приобрел.
Что же касается этого ужасного злодейства, то не тратьте на меня напрасно свое время - я не пытался подложить мину миссис Типпет. Когда примерно с месяц назад ее муж стал проявлять повышенный интерес к деятельности римских мастерских и начал поговаривать о том, что собирается туда съездить, либо послать жену, я понял, что он что-то узнал. Мы сразу же начали сворачивать все дела, и теперь фирма полностью прекратила свое существование, так что убивать миссис Типпет никому не было нужно.
Джек Дуглас проанализировал то, что услышал. Было очевидно, что Брюкнер говорит правду. Регулярно переправлять краденый антиквариат из Европы в Америку очень сложно даже непродолжительное время, а у него этот путь функционировал несколько лет. Такой канал мог существовать лишь до первой таможенной неприятности, поэтому идти на убийство ради сохранения его нет, это явно было Лишено какого-либо смысла.
- И чем же вы теперь собираетесь заняться, мистер Брюкнер, поинтересовался Джек Дуглас. - Неужели будете жить на одно жалованье?
- Ну зачем же! У меня кое-что осталось от моих операций и в финансовом плане, и в смысле знакомств в мире коллекционеров и торговцев антиквариатом. Я хочу открыть собственный музей, где будут выставляться частные коллекции. Он так и будет называться: музей частных коллекций Брюкнера. - В глазах будущего владельца музея появилось мечтательное выражение. - Мне кажется, это будет звучать не хуже, чем, например, музей Гугенхейма. Как вы считаете? Экспозиция музея будет меняться ежемесячно. Уверяю вас, многие, очень многие коллекционеры готовы заплатить приличные деньги за право выставить свои коллекции на суд знатоков. Ведь каждый коллекционер неимоверно тщеславен, можете мне поверить, - я сам такой.
- Так вы тоже что-то коллекционируете? - удивился Дуглас. - Когда же вы все успеваете?
- Да, представьте себе, - загадочно улыбаясь, ответил хозяин дома, правда, моя коллекция особого рода, но я горжусь ею не меньше, чем другие собиратели раритетов. раз в год я буду выставлять в своем музее собственную коллекцию и уж можете мне поверить, что она вызовет интерес у многих музеев мира.
Глаза его разгорелись, он гордо выпятил щуплую грудь колесом и даже слегка привстал на цыпочки.
- Вы меня просто заинтриговали, мистер Брюкнер, - хмыкнул Джек Дуглас, против своей воли чувствуя уже чуть ли не симпатию к этому маленькому человечку с нелепой внешностью, трезвым острым умом и такой неожиданно сильной страстью коллекционера. - А что вы собираете? Ну поделитесь со мной вашим секретом, я же вижу, вам этого ужасно хочется.
- Да, - смущенно засмеялся Стив Брюкнер, - не буду скрывать - мне действительно очень хочется показать кому-нибудь свою коллекцию. Ее ведь еще никто никогда не видел. Я, правда, думал сделать это в торжественной обстановке при большом стечении народа, но уж больно велик соблазн. Считайте, вам повезло.
Он вылетел из-за стола, распахнул дверь, ведущую в глубину дома, и сделал величественный приглашающий жест:
- Прошу вас, мистер Дуглас, музей Брюкнера рад приветствовать своего первого посетителя.
Войдя в просторное, светлое помещение, видимо, занимающее весь центр дома, Джек Дуглас изумленно ахнул. Стены комнаты были увешаны картинами в вычурных позолоченных рамах. С потемневших полотен на Джека смотрели надменные джентльмены в роскошных шитых золотом мундирах и прекрасные дамы в кринолинах.
По углам и в центре зала стояло несколько мраморных и бронзовых статуй. Под картинами вдоль стен на высоких ножках были расставлены плоские застекленные витрины, в которых на черном бархате были разложены золотые и серебряные украшения, массивные чаши, замысловатые кинжалы, кремниевые пистолеты, украшенные инкрустацией из слоновой кости я перламутра. Все, выставленное в комнате, дышало глубокой стариной и под каждым экспонатом располагалась табличка с подробным его описанием. Даже у такого не разбирающегося в искусстве человека, как Дуглас, и то захватило дух.
- Что это? - изумленно спросил он, оглядываясь на хозяина всего этого великолепия, который наблюдал за ним с умиротворенным выражением лица.
- Это? - довольный произведенным на гостя впечатлением, Брюкнер обвел зал рукой.
- Это выполненные лучшими мастерами точные копии раритетов, навсегда исчезнувших из музеев и частных коллекций Европы.
- Украденных раритетов? - уточнил Джек Дуглас.
- Ну если вам больше нравится этот термин, то извольте, - не смущаясь согласился Брюкнер. - Табличка под каждым экспонатом подробно рассказывает его историю, имена прежних владельцев и две даты: время изготовления и день похищения. Нигде в мире вы больше не сможете увидеть эти вещи, только в музее Брюкнера.
- Вы оставляли себе по одной копии каждой украденной вещи, которая проходила через ваши руки? - догадался Дуглас.
- Лучшую, - поднял палец Стив Брюкнер, - я оставлял себе самую лучшую копию. Не всякий эксперт в состоянии отличить их от подлинников. Поверьте, захоти я продать все это, - он со скромной гордостью оглядел свои сокровища, - то в желающих приобрести недостатка не будет, но музей Брюкнера не продает свои экспонаты ни за какие деньги!
Уже вечером у себя дома, вспоминая этот разговор, Дуглас испытал смешанное чувство досады и облегчения. Досады от того, что еще одна версия лопнула и поиски убийцы нужно начинать сначала, а облегчения, потому что Брюкнер, вызвавший у Джека невольную симпатию своей коллекционерской страстью, оказался не убийцей.
Джек Дуглас проанализировал все собранные им данные и, побеседовав еще раз с миссис Типпет, пришел к твердому убеждению, что искать того, кто пытался убить ее, нужно в ее ближайшем окружении. Ему даже показалось, что Мерк догадывается, кто это, но смертельно боится назвать его имя. При попытках выяснить у нее, не подозревает ли она сама кого-нибудь из своих знакомых, глаза молодой женщины наполнялись слезами, руки начинали дрожать и лейтенанту приходилось прекращать расспросы на эту тему. Самым логичным в такой ситуации было опросить ближайших родственников и друзей Мери Типпет, и именно этим Джек Дуглас решил заняться с завтрашнего дня.
Первый визит он нанес в Южный Бронкс, где в маленькой двухкомнатной квартирке на первом этаже старого двухэтажного коттеджа, рассчитанного на четыре семьи, проживала мать Мери Типпет, миссис Макклоу. Несмотря на то, что мать и дочь оказались очень похожи внешне, Джек Дуглас, увидев пожилую женщину, открывшую ему дверь, решил уточнить:
- Простите, меня зовут Джек Дуглас. Я договаривался с миссис Макклоу по телефону о встрече.
- Да-да, - засмеялась женщина, правильно истолковав замешательство гостя, - вы говорили со мной. Я мама Мери, а вовсе не бабушка.
- О-о, я вовсе не... - смутился полицейский, не зная, как закончить фразу и проклиная себя за косноязычие.
- Да бросьте вы, мистер Дуглас, - добродушно перебила его миссис Макклоу, - не вы первый, не вы последний. Так уж сложилась жизнь, что у нас с мужем не было детей. Когда он умер, мне было тридцать семь лет. О новом замужестве и не думала, хотела только, чтобы у меня был ребенок и вот через год родила Мери, так что мне уже шестьдесят третий год пошел, самое время внукам бы порадоваться, да вот у дочери такое несчастье.
Миссис Макклоу вытерла глаза платком, который достала из кармана платья, и Джек Дуглас понял, отчего у хозяйки дома красные веки. Похоже, все эти дни после гибели зятя она плакала. Старушка провела его в комнату, достала из облезлого черного комода белую скатерть и бодро сказала:
- Спиртного я после смерти мужа в доме не держу, но зато угощу вас хорошим чаем и домашним печеньем, какого вы никогда не едали. Я его сама придумала, могла бы даже патент взять - это мне Ричард покойный всегда говорил, когда они с Мери бывали у меня в гостях.
На глаза старушки опять навернулись слезы, и она привычно вытерла их платком.
Джек Дуглас деликатно помолчал, затем, кашлянув, сказал:
- Как раз о смерти вашего зятя я и хотел с вами поговорить. Именно я занимаюсь расследованием обстоятельств его смерти.
Брови миссис Макклоу удивленно взлетели вверх.
- Но Мери сказала мне, что у Ричарда просто взорвался бензобак в машине, из-за какой-то неисправности в моторе. Не понимаю, при чем же здесь полиция. Я всегда полагала, что такими вещами занимаются страховые компании. Разве я не права?
- А вы разве не читаете газет? - спросил Джек Дуглас, желая выиграть время на раздумье. Похоже, что Мери, не желая пугать мать, не рассказала ей истинную причину смерти своего мужа.
- Читаю иногда, когда дочка их привозит, но после смерти Ричарда ей просто не до этого. Бедная девочка совеем не своя от горя, даже говорить со мной не хочет об этом - сразу встает и выходит из комнаты. А я сама из дома почти не выхожу - ноги болят. Доктор говорит - тромбофлебит, а я так думаю, что это у меня от холода. Я ведь всю жизнь на рыбоконсервном заводе работала в разделочном цехе, весь день на бетонном полу, да в резиновых сапогах, вот к старости-то ноги и заболели. А что, что-нибудь случилось?
- Я бы и рад не расстраивать вас, мэм, но, боюсь, без вашей помощи мне просто не справиться. Дело в том, что вашего зятя убили, причем случайно. Жертвой должна была стать ваша дочь. Вы все равно об этом рано или поздно узнаете из газет или от соседей, так уж лучше я вам об этом сам скажу.
Джек Дуглас рассказал старушке то, что считал нужным из известных ему фактов и добавил:
- Мне кажется, что Мери догадывается, кто покушался на ее жизнь, но боится назвать его имя. Вы сами не замечали в дочери последнее время ничего необычного?
- Господи, бедная моя девочка, то-то я замечаю, что она уж месяца два ходит сама не своя, все думает, думает о чем-то, а окликнешь ее вздрогнет испуганно, как в детстве, когда я ее домовым пугала, чтобы слушалась. И деньги у меня два раза одалживала.
- Много одалживала?
- Пятьсот долларов в прошлом месяце и тысячу в этом. Больше-то у меня и не было.
Я думала, может, она купить что-нибудь собралась и не хочет, чтобы муж знал об этом. Он ей в деньгах не отказывал, когда действительно нужно было, а зряшных трат не любил. Вот я ей и дала.
- А я думаю, что кто-то вымогает у Мери деньги, возможно, угрожая в противном случае расправиться с ней. И она очень боится этого человека, раз не называет мне его имени. Как вы думаете, мэм, кто может угрожать вашей дочери?
- Да что вы такое говорите, мистер Дуглас? Кто же может угрожать моей бедной девочке? Ей даже Бешеный Джефф, чтоб ему пусто было, никогда не угрожал, а вы такое говорите.
- Кто это, Бешеный Джефф?
- Это у нее еще в школе был такой ухажер - Джеффри О'Нил, ирландский мальчишка Из-за дурного характера его так и прозвали Бешеным. Он ведь чуть что не по нем, сразу за нож хватался, даже в школу, говорят, с ножом ходил. Но меня он обходил стороной после того, как я пообещала вылить на него полный чайник кипятку, если хоть раз увижу его у своего дома. Я тогда ужасно боялась, что этот поганец так и не отвяжется от Мери и испортит ей жизнь, как ее отец-пьяница мне испортил, но потом его посадили на целых пять лет и больше я его не видела.
- За что его посадили, вы случайно не знаете?
- Как это не знаю, когда у нас вся улица тогда только об этом и говорила. Он ведь только и умел этот Джефф что гонять, сломя голову, по улицам на краденых машинах, ну и догонялся - сбил человека насмерть Миссис Макклоу, а вы не помните, когда это было?
- Постойте, постойте, когда же это было, когда же... вот вспомнила. Мери тогда как раз закончила школу, значит, это было пять лет назад. Ох, вы думаете, что Джефф О'Нил?
- Да, вполне может быть, что он вернулся, - задумчиво ответил полицейский, чувствуя, что напал на верный след. - Завтра я буду это знать точно. Спасибо вам за чай, миссис Макклоу, а печенье у вас действительно чудесное. Думаю, вы очень помогли следствию. Если тот, кого я ищу, Джеффри О'Нил, то мы его быстро возьмем, - сказал он подчеркнуто громким голосом, поглядывая на открытое окно гостиной, за которым ему уже несколько раз слышался шорох.
- Ох, вы его не знаете, - горестно вздохнула старушка, которую имя Джеффа О'Нила заставило вспомнить все свои давние страхи, - он и тогда-то был совершенно неуправляемым, а уж теперь-то после тюрьмы... Я даже и думать боюсь, что он может опять начать преследовать мою девочку.
Джек Дуглас, как мог, постарался успокоить ее и, попрощавшись, вышел из гостеприимной квартиры. На улице, прикинув, куда выходит окно гостиной, он двинулся налево и, обогнув дом, по узкой асфальтированной полоске двинулся вдоль задней стены, внимательно вглядываясь в землю. Почти сразу он нашел то, что ожидал найти: под окном гостиной миссис Макклоу на влажной после недавнего дождя земле отчетливо виднелись совсем свежие следы мужских ботинок. Судя по отпечатку, ботинки были совершенно новыми. Кто-то, похоже, подслушивал разговор, и полицейский догадывался, кто это мог быть. "Ботинки-то, наверное, на те деньги куплены, что миссис Типпет у матери одалживала", - усмехаясь, думал Джек Дуглас, довольный, что дело, висящее у него на шее, как пудовая гиря, наконец-то начинает раскручиваться.
Ступив на мостовую, чтобы перейти улицу, и машинально взглянув налево, он с изумлением увидел, что на него со страшной скоростью мчится его собственный автомобиль. Джек еще успел прыгнуть назад, и в этот момент автомобиль, резко вильнув вправо, ударил его задним крылом и швырнул на тротуар. Придя в себя через несколько секунд после падения, Джек Дуглас, еще полуоглушенный, с трудом поднялся на ноги и, морщась от сильной боли в левом бедре, поспешно заковылял к телефонной будке. Несмотря на немедленно объявленный розыск, сразу задержать машину не удалось. Ее нашли в Гарлеме только через три дня, причем изрядно изувеченной. Судя по ее внешнему виду, на ней перепробовали свое водительское искусство все подростки района, поэтому искать в машине отпечатки пальцев Джеффа О'Нила было бессмысленно, а без них и без заявлений Мери Типпет о вымогательстве и угрозах нечего было и думать получить санкцию на арест Бешеного Джеффа. Теперь у Джека Дугласа уже не было ни малейших сомнений, что покушение на жизнь Мери Типпет и смерть Ричарда Типпета, как и попытка задавить его самого - все это дело рук Джеффри О'Нила. Плохо было то, что никаких доказательств этого у Джека не было. В полицейском управлении над ним подсмеивались коллеги, советуя написать в полицию заявление об угоне у него машины и рекомендуя впредь покупать автомобили более дешевых марок. Начальство требовало скорейшего завершения расследования, а утренние газеты за неимением лучшей темы, продолжали пережевывать подробности дела Ричарда Типпета и намекали на неспособность или нежелание полиции раскрыть тайну этого убийства. Поймать Джеффри О'Нила и доказать его причастность к взрыву на Лексингтон-авеню, стало для Джека Дугласа не только делом чести и престижа, но и непременным условием дальнейшей его карьеры в полиции.
Джек Дуглас позвонил по телефону Мери Типпет и, рассказав о своих предположениях в отношении ее бывшего однокашника, попытался убедить ее написать в полицию заявление о том, что Бешеный Джефф требовал у нее деньги и угрожал убить в случае отказа. В ответ Мери разрыдалась и бросила телефонную трубку. Несомненно, она была запутана до крайности. Возможно, что О'Нил продолжал звонить ей и требовать деньги, поэтому Джек Дуглас попросил у своего руководства санкцию на круглосуточное прослушивание телефона в квартире миссис Типпет. Сам же он решил съездить в тюрьму, где О'Нил отбыл свой срок и побеседовать с его однокамерником. Все-таки пять лет провести с человеком вместе в четырех стенах - поневоле начнешь с ним делиться какими-то мыслями, планами.
Сосед О'Нила по камере оказался желчным сморщенным итальянцем лет сорока, имеющим тридцать лет срока, из которых он отбыл уже восемь. Джеффа он вспоминал с плохо скрытой ненавистью, для которой имел все основания. Все пять лет Бешеный заставлял Джелатти стирать ему носки и трусы, развлекать, а при плохом настроении частенько поколачивал, запрещая кричать при этом.
- Этот щенок плохо кончит, помяните мое слово, - говорил итальянец, показывая дыру в верхней челюсти на месте двух зубов, выбитых Джеффом О'Нилом. - Он думает, этот Бешеный, что кроме его "хочу" в мире ничего нет. Когда-нибудь он нарвется на человека, у которого "хочу" еще больше, и тогда Бешеному придет конец, потому что уступать он не умеет.
- Скажите, Джелатти, - спросил Джек Дуглас, - а чем собирался заняться О'Нил после освобождения? Он не делился с вами своими планами?
- Что-то он упоминал о подружке, которая должна ему пять лет жизни. Говорил, что она теперь разбогатела и за каждый год жизни отвалит ему кучу денег. Не знаю, что он имел в виду.
Джек Дуглас тоже не знал, что имел в виду Джефф О'Нил, но, кажется, начинал догадываться. Вернувшись в Нью-Йорк, он бегло просмотрел дело по обвинению Джеффри О'Нила в наезде на человека, закончившимся смертью потерпевшего, и убедился, что кроме косвенных, никаких иных улик против Джеффа у суда не было.
Обвинение было построено в основном на собственном признании О'Нила. Поэтому и приговор был сравнительно мягким.
Но зачем Бешеному было сознаваться в том, что это он сидел за рулем машины, сбившей того человека, - ведь арестовали его на соседней улице, когда машину он уже бросил и ни одного свидетеля, видевшего сам момент наезда, не было? О'Нил мог отпираться ото всего, и прокурору было бы не так просто добиться от суда обвинительного приговора. Тем не менее Бешеный почему-то безропотно признает себя виновным и получает свои пять лет тюрьмы. Почему? Такое можно было понять, если бы Джефф пытался таким образом уйти от ответа за более тяжкое преступление или если он, признаваясь в наезде, брал на себя вину кого-то другого, чье имя в деле не фигурировало.
В полицейском управлении ему посоветовали поговорить с Джоном Ковальски, который арестовал Бешеного Джеффа пять лет назад. Джек Дуглас, выяснив, что Ковальски уже год, как на пенсии, созвонился и подъехал к нему домой. Оказалось, что тот живет всего в двух кварталах от дома миссис Макклоу, матери Мери Типпет. Старый полицейский почти двадцать лет проработал в этом районе и хорошо знал его обитателей.
- Джефф О'Нил? - переспросил он, пытливо глядя на Дугласа, - да, это я арестовал его тогда, но до того я еще четыре раза задерживал его по подозрению в угонах автомашин. Правда, его каждый раз оправдывали за недостатком доказательств, потому что я ни разу не смог взять его в машине - за рулем этому парню нет равных.
- А что он за человек, этот О'Нил?
- Да неплохой в общем-то парень, только немного необузданный. Еще мальчишкой он уже держал в страхе всю улицу. Мог прижать какого-нибудь парня старше себя в углу, приставить ему нож к горлу и потребовать, чтобы тот через полчаса принес десять долларов, если хочет спокойно жить на этой улице Давали, конечно, его ведь все здесь боялись и верили, что он может и убить, особенно, если посчитает свою честь, как он ее понимал, в чем-то задетой. Самолюбив был этот парень до крайности.
- А вы сами считаете, что он может хладнокровно подготовить убийство незнакомого человека и осуществить его?
- Хладнокровно вряд ли, а вот в запале может и убить. Он однажды при мне вцепился полицейскому зубами в горло так, что его еле оторвали.
- Вцепился зубами? - изумился Джек Дуглас.
- Да, прямо в горло. Я его тогда в очередной раз задержал по подозрению в угоне машины, ну, а поскольку он при задержании очень уж брыкался, то я посадил его на ночь в камеру при полицейском участке, чтобы он малость поостыл. - Старый полицейский добродушно усмехнулся и поглядел на свои пудовые кулаки. - Ну вот, отправил, значит, я его в камеру, а через час в участок врывается его подружка Мери Макклоу и требует, чтобы Джеффу передали сандвичи и термос с кофе.
- Вы сказали, Мери Макклоу? - довольно невежливо перебил собеседника Джек Дуглас, - Да, она с Бешеным училась в одном классе, и он по ней просто с ума сходил. С ее матерью-то мы до сих пор раскланиваемся по-соседски, а сама Мери, говорят, вышла замуж и уехала отсюда Ну так вот, приходит она в участок, приносит еду для своего дружка и требует, чтобы все эти сандвичи ему передали в камеру. А в тот вечер дежурным по нашему участку был Джо Гаррисон - как полицейский, может, и неплохой, но как человек - дрянь изрядная, к тому же редкий бабник. В тот день была то ли суббота, то ли воскресенье, а может, праздник какой - не помню, но помню, что народу в участке набилось полно. Тут и проститутки, и какие-то задержанные за драку, и врача к кому-то вызвали на освидетельствование. И вот Гаррисон при всех предлагает этой Джеффовой девчонке, да еще с такой подковыркой: "Я, пожалуй, передам все это твоему приятелю, но потом отвезу тебя к твоей мамаше, а то уже темно, и тебя по дороге кто-нибудь может обидеть". Все, кто был в комнате, сразу смекнули, к чему он клонит, и стали прислушиваться.
Ясное дело, Гаррисон надеялся уломать девчонку в машине, но только он не знал, с кем имеет дело. Она за спиной Бешеного так привыкла к полной своей безнаказанности, что никого не боялась, к тому же и язычок у нее был, что твоя бритва. Может, предложи ей это Гаррисон один на один, Мери просто не ответила бы ему или вежливо отказалась, чтобы не наживать себе врага - она была умная девочка, эта Мери Макклоу. Но сейчас в комнате было полно народу и ее ответ обязательно стал бы известен Бешеному, поэтому она решает сыграть, что называется, на публику: мило улыбается и щебечет ласковым голоском: "Спасибо, сержант, я бы с удовольствием прокатилась с вами, но ведь в полицейских машинах нет кондиционеров". А этот кретин Гаррисон идиотски ухмыляется и спрашивает, при чем здесь кондиционер? Девчонка этак внимательно осматривает его с ног до головы и обратно, и уже совсем другим тоном, не притворяясь, говорит: "Просто я терпеть не могу, когда в машине воняет козлом, особенно старым козлом". Гаррисон как стоял посреди комнаты, так и застыл, открыв рот, а эта сопливка положила свой пакет на стойку дежурного и спокойно вышла на улицу.
Джек Дуглас живо представил себе эту картину и от души захохотал. Похоже, он недооценивал Мери Типпет в ее способности постоять за себя. Может, правда, с годами она изменилась?
- А за что О'Нил набросился на этого Гаррисона? Вы ведь его имели в виду?
- Да, его. Он очень разозлился на Мери Макклоу и решил сорвать свою злость на самом Джеффе. Зашел к нему в камеру со свертком и громко сказал, что какая-то дешевенькая потаскушка, назвавшаяся его невестой, передала О'Нилу еду и попутно пыталась обслужить кого-то из полицейских, пока ее не вышвырнули вон. Вот тут-то и прыгнул Бешеный на Гаррисона с такой быстротой, что тот хоть и был наготове, но даже не успел пустить в ход дубинку. Когда мы вбежали в камеру, Гаррисон извивался на полу под Бешеным, а тот рвал ему зубами горло и рычал как зверь. Я с напарником еле оторвал его, иначе он, наверное, просто убил бы Гаррисона.
- И чем кончилась эта история?
- Спустя три дня Гаррисон возвращался вечером из бара и Джефф О'Нил сбил его машиной насмерть. Поскольку на улице уже было темно, Гаррисон был в штатском и здорово навеселе, а наезд был совершен сзади, адвокат О'Нила сумел убедить присяжных, что его подзащитный не видел, кого сшиб, и это квалифицировали, как убийство по неосторожности, а не из личной мести. К тому же Бешеный пошел на сотрудничество со следствием, во всем сразу признался, поэтому судья Хоггарт дал ему всего пять лет.
- Мистер Ковальски, а был хоть один свидетель, кто бы видел сам момент наезда?
- Одна старуха, живущая по соседству, говорила, что видела, как из машины после наезда выскочили двое - мужчина и женщина, причем женщина вышла слева, то есть была за рулем. Это противоречило показаниям Джеффа О'Нила, поэтому следствие даже не стало приобщать показания старухи к делу и вызывать ее в суд, ведь подозреваемый признал свою вину, так чего же еще нужно.
Поблагодарив отставного полицейского и попрощавшись, Джек Дуглас поехал в управление, решив подытожить то, что ему удалось выяснить за эти дни. Рассказ Джона Ковальски укрепил его в предположении, что за рулем машины, сбившей полицейского Гаррисона, сидел не О'Нил, а Мери Макклоу. Бешеный Джефф просто взял вину на себя, чтобы выгородить любимую девушку. В этом случае становилось понятным и его желание получить теперь с Мери компенсацию за пять лет жизни и ее страх перед ним.
Если это так, то показаний против Бешеного Мери Типпет ни за что не даст, скорее предпочтет удовлетворить любые его требования в отношении денег. Оставался лишь небольшой шанс, что Джефф О'Нил на допросе проговорится в каких-то деталях и даст тем самым повод задержать его по подозрению в убийстве Ричарда Типпета.
Кроме того, Джек Дуглас нашел продавца газет, видевшего, как Ричард Типпет возле автостоянки у своей конторы получил от какого-то мужчины большой желтый пакет.
Из-за этого яркого пакета киоскер и обратил внимание на эту сцену. Если бы Джеку Дугласу удалось на официальном опознании получить от этого человека подтверждение, что пакет передал именно О'Нил, то песенка Бешеного Джефа была бы спета. Дело было за малым - найти Джеффа и провести опознание Джек Дуглас подключил к розыску полицейских информаторов Южного Бронкса, но кроме того, что Джефф обретается где-то неподалеку от своего бывшего дома, ничего конкретного узнать не удалось.
Удача пришла лишь к исходу третьих суток. Поздним вечером в машине Дугласа загудел зуммер радиотелефона и чей-то хриплый, пропитой голос спросил:
- Мне сказали, что вы хотите встретиться с Бешеным Джеффом, это так?
- Да, - ответил Дуглас, мгновенно подобравшись.
- Сто баков за это вас не разорят? - продолжал допытываться голос.
- Не разорят, если информация точная, - отозвался Дуглас, стараясь не выдать своего нетерпения.
- Можете не сомневаться, - успокоил его неведомый собеседник и даже, кажется, хихикнул, - точнее не бывает. Бешеный сейчас пьет со своим приятелем, но вам нужно поспешить, похоже, он не собирается оставаться у него на ночь.
- Где живет этот его приятель?
- Не так быстро, начальник. Я бы хотел сначала получить мои бабки.
- Говорите, где и во сколько.
- Деньги у вас с собой?
- С собой.
- Ну так подъезжайте сейчас к "Фламинго", отдайте деньги бармену и он вам все скажет.
В трубке раздались гудки отбоя. Джек Дуглас вынул из наплечной кобуры служебный револьвер, крутнул барабан, проверяя наличие патронов и, сняв револьвер с предохранителя, снова сунул его под мышку. Из предосторожности он остановил машину на параллельной улице и двинулся к бару через захламленный, плохо освещенный двор. В полутьме бара, густо заполненной табачным дымом, ярко освещенная стойка казалась похожей на пульт управления в подводной лодке. Дуглас кивком подозвал жирного, полусонного бармена, сосредоточенно протиравшего идеально чистый стакан, и сказал, что хочет оставить приятелю сто долларов.
Бармен, не глядя на него, апатично постучал пальцем по блюдцу для мелочи. Дуглас достал из кармана заранее свернутые в плотный квадратик деньги и положил на блюдце. Бармен смахнул деньги в выдвинутый из-под стойки ящик и неожиданно тонким для его габаритов, почти женским голосом пропищал:
- Ваш товар в доме номер восемь по этой же улице, в шестой квартире. Просили передать, чтобы вы поторопились.
Джек Дуглас, основательно изучивший район за последние дни, быстро вышел из бара и, пройдя с полквартала вверх по улице, вошел в единственный подъезд обшарпанного пятиэтажного дома, добрая треть жильцов которого состояла на учете в полиции. Света в подъезде не было, зато кошек, судя по запаху, было в избытке.
Подсвечивая себе карманным фонариком, Джек Дуглас нашел на третьем этаже дверь с цифрой шесть и приник к ней ухом. Где-то в глубине квартиры слышались голоса, но разобрать что-либо было невозможно. Дуглас нашарил лучом фонаря распределительную коробку на стене и, разобравшись в нумерации квартир, нажал выключатель под цифрой шесть. Затем достал револьвер и держа его наготове, прижался к стене. Дверь шестой квартиры распахнулась, и высокий мужчина, чертыхаясь и чиркая спичками, вышел на лестничную площадку, направляясь к распределительной коробке. В темноте Дуглас незамеченным проскользнул за его спиной в квартиру, включил фонарь и нос к носу столкнулся с Джеффом О'Нилом.
Дуглас сразу узнал его по фотографии, сделанной в тюрьме перед самым освобождением. Бешеный Джефф, ослепленный светом фонаря, бьющим ему прямо в лицо, заморгал, заслонился рукой и недовольно проворчал:
- Брось свои шутки, Аль, лучше свет почини. Словно в ответ на его просьбу, свет зажегся враз во всей квартире, и Бешеный, щурясь, ошеломленно уставился на Джека Дугласа. Через мгновение он узнал полицейского, которого пытался задавить машиной, и его лицо исказила такая ярость, что Дуглас невольно сделал шаг назад, потеряв на секунду из виду распахнутую дверь на лестничную клетку. Это было непростительной ошибкой. Мужчина, выходивший чинить свет, как раз возник на пороге. Увидев, что в его квартире стоит неизвестный, да еще с револьвером в руке, он, не раздумывая, обрушил ему на голову тяжелый кулак. Удар отшвырнул Дугласа к стене, и Бешеный, воспользовавшись неожиданным везеньем, проскочил мимо него К входной двери и рванулся вверх по лестнице, вероятно, решив, что у выхода из подъезда его ждет засада. Джек Дуглас, сбив подсечкой с ног хозяина квартиры и подобрав с пола выроненный фонарик, устремился вслед за О'Нилом с опозданием всего на несколько секунд. Он услышал где-то наверху металлический лязг, очевидно, крышки люка, и все стихло. Добежав до пятого этажа, Джек Дуглас осторожно, опасаясь засады, выбрался через открытый люк на крышу и огляделся. В неверном отблеске реклам, вспыхивающих где-то в паре кварталов отсюда, ночная тьма, окутавшая город, казалась еще непроглядней. Низкое, сплошь затянутое темно-серыми облаками небо, казалось, цепляется за крыши домов. Джек Дуглас осторожно двинулся по скользкой покатой крыше, стараясь держаться ближе к ее коньку, и уже прошел больше половины пути, когда Бешеный бросился на него сбоку - из-за широкой кирпичной трубы, за которой он прятался, сидя на корточках.
Лейтенант, успевший вовремя среагировать на нападение, резко повернулся к противнику, и в этот момент его нога поскользнулась на мокром после недавнего дождя оцинкованном железе. Он с размаху грохнулся на правый бок, выронив револьвер, и покатился к краю крыши, тщетно пытаясь задержаться за что-нибудь.
Уже почувствовав под собой разверзшуюся пустоту, Джек Дуглас отчаянно извернулся в воздухе и, срывая ногти, ухватился, вцепился намертво в край водосточного желоба. Ноги полицейского висели над пустым ущельем безлюдной ночной улицы, а прогнивший водосточный желоб медленно разгибался под пальцами.
- Эй, легавый, - раздался насмешливый голос где-то над головой полицейского, - ты еще здесь или уже свалился? Не молчи, поговори со мной, легавый. Ты же хотел со мной встретиться, чтобы поговорить? Ну вот и говори, а я послушаю. Или ты без своей пушки боишься и рот раскрыть? Ну так забирай ее, она мне не нужна.
Загремело железо крыши. Револьвер с шумом покатился вниз, выскользнул из-за края желоба, ударил Дугласа по голове, содрав ему кожу на темени и скользнул вниз.
Полицейский напрягся, ожидая выстрела при ударе оружия об асфальт, но его не последовало. Осторожно скосив вниз глаза, Джек Дуглас в свете одинокого уличного фонаря увидел стоящий на мостовой возле самого тротуара длинный, крытый брезентом фургон из тех, что перевозят фрукты. Возможно, водитель грузовика не успел разгрузиться, приехав в город поздно вечером, а может, просто зашел в бар перекусить перед ночным рейсом. Чувствуя, что пальцы вот-вот соскользнут с разогнувшегося водосточного желоба, и тогда падение на асфальт тротуара с высоты пятого этажа неизбежно, Джек Дуглас решился на отчаянный шаг. Качнувшись всем корпусом вперед, он изо всех сил оттолкнулся ногами от стены дома и, разжав пальцы, полетел вниз, моля Бога, чтобы не попасть на металлическую перекладину крыши фургона.
Ему повезло. Пробив брезентовую крышу, Джек Дуглас врезался, как снаряд, в составленные штабелями картонные коробки с апельсинами. Переведя через секунду дух, он с удивлением убедился, что после своего ошеломляющего падения не только остался жив, но, кажется, даже не очень ушибся. Правда, выбраться из апельсинового месива и смятых коробок оказалось нелегко, но зато, когда полицейский все-таки вылез через пробитую им дыру на крышу фургона, его ждал приятный сюрприз. Его служебный револьвер, пробив дулом брезент, торчал тут же рукояткой наружу, словно дожидаясь своего владельца. Добравшись до своей машины, Джек заколебался было, жалея новенькую обивку, потом безнадежно махнул рукой и плюхнулся на сиденье. Пальцы рук его слиплись, в ботинках отвратительно хлюпала фруктовая жижа, а вся одежда, лицо и даже волосы были покрыты быстро засыхающей на воздухе густой липкой массой, источающей одуряюще сильный запах апельсинов.
Больше всего в мире Дуглас не хотел бы сейчас встретиться с владельцем фруктового фургона.
Когда назавтра тщательно вымытый, в новой рубашке и костюме, он явился в полицейское управление и уселся за свой стол, его ближайший сосед детектив Бредли подозрительно покрутил носом и недоуменно спросил:
- Ребята, от кого это так разит апельсинами?
Джек Дуглас в ответ на это благоразумно промолчал. С него хватило насмешек коллег по поводу угнанной машины. На этот раз он твердо решил любым путем добиться у Мери Типпет показаний против Бешеного Джеффа, даже если для этого придется пойти на обман и нарушение закона. Только располагая ее показаниями, он мог объявить О'Нила в розыск, арестовать и начать работать с ним, что называется, на своей территории. Прослушивание телефона Мери Типпет ничего не дало, было очевидно, что связь у нее с Бешеным односторонняя. На этом и строился новый план Дугласа. Во время ленча он встретился в соседнем баре со своим однокашником по школе, работавшим сейчас врачом в госпитале Святой Урсулы, и объяснил ему свой замысел, не вдаваясь в подробности. Тот сначала отмахнулся, потом засмеялся и наконец согласился. Вернувшись в управление, Дуглас позвонил Мери Типпет и попросил разрешения заехать к ней сегодня вечером часов в семь, чтобы уточнить кое-какие вскрывшиеся детали дела. Потом он отправился в магазин на Парк-авеню и купил портативный магнитофон, укомплектованный маленьким, но очень чувствительным микрофоном. Оставалось ждать вечера.
Ровно в семь Дуглас звонил у калитки дома Мери Типпет. Молодая женщина выглядела, пожалуй, получше, чем в первые дни после смерти мужа, но печаль и страх, казалось, навсегда поселились в ее глазах. Джек заметил, что тонкое обручальное кольцо, свитое из полосок белого и красного золота, она носит теперь на правой руке, как вдова. На какой-то момент ему стало ужасно жалко эту несчастную женщину, лишившуюся любимого мужа из-за ошибки, совершенной ею пять лет назад, но он тут же постарался прогнать эту жалость. Эта ошибка уже дорого обошлась Ричарду Типпету, но могла обойтись еще дороже всем пассажирам самолета, летевшим вместе с ней в Рим в тот злополучный день. А он сам, Джек, разве он не рисковал дважды своей жизнью, пытаясь задержать Бешеного Джеффа, и все это из-за того, что пять лет назад молоденькая девушка, почти девочка, Мери Макклоу, решив поучиться водить машину, нечаянно сбила человека и вместо того, чтобы честно заявить об этом в полицию, позволила своему приятелю взять ее вину на себя. Что ж, за все свои поступки нам когда-то приходится расплачиваться, и сейчас пришла пора Мери Типпет платить по счетам Мери Макклоу. Джек Дуглас стал задавать хозяйке дома вопросы, отмечая сообразно ее ответам что-то у себя в блокноте, и в этот момент резко прозвенел звонок стоящего на столике телефона. Мери сняла трубку, недоуменно подняла брови и протянула трубку Дугласу:
- Вас просят к телефону. Сказали, что из полицейского управления.
- И здесь разыскали, - отозвался Дуглас, стараясь говорить естественным беззаботным тоном, - вы уж извините нас, просто таково правило - я обязан оставлять в управлении адрес или телефон того места, где буду находиться, чтобы меня можно было в любую минуту найти. Наверное, что-то случилось, иначе они не стали бы вас беспокоить.
Он взял телефонную трубку и неплотно прижимая ее к уху, чтобы Мери могла слышать хотя бы обрывки разговора, сказал:
- Лейтенант Дуглас слушает.
- Алло, лейтенант, это я. Мы только что взяли Джеффа О'Нила. Он пытался вырваться из города на машине, я с Фрэнком висел у него на хвосте, и при съезде с пандуса, знаете, того, что возле моста...
- Да-да, знаю.
- Ну так вот, там он не вписался в поворот и перевернулся. Машина его сразу загорелась, пока мы его вытащили. он уже здорово поджарился.
- Но он жив?
- Жив, только лицо и кисти рук обгорели и обе ноги сломаны.
- Это точно, что сломаны обе ноги? - Точней не бывает, лейтенант.
- Куда вы его госпитализировали?
- В ближайший госпиталь, тот, где монахини вместо сиделок. Ну этот, как его...
- Госпиталь Святой Урсулы?
- Во-во, тот самый. Они его положат в отдельную палату, а завтра с утра мы там выставим круголосуточный пост.
- Это завтра, а сегодня-то он не сбежит? Он ведь в сознании?
- В сознании и ругается последними словами. Только со сломанными ногами далеко он не уползет.
- Ну хорошо, завтра утром я его допрошу, а лотом переведем его в больницу при тюрьме штата.
- О'кей, лейтенант, извините, что потревожил вас. Джек Дуглас положил телефонную трубку и широко улыбнулся Мери. Та смотрела на него молча с непроницаемым лицом и лишь по каменной неподвижности позы и побелевшим пальцам рук, сжимающих крышку стола, можно было понять, чего ей стоит это внешнее спокойствие. Молчание затягивалось, становилось зловещим, и Дуглас поспешил нарушить его:
- Вот и кончились все ваши страхи, миссис Типпет, - сказал он. - Думаю, что дело об убийстве вашего мужа близко к завершению. Постарайтесь завтра не уходить надолго из дома, возможно, у меня будут для вас новости.
Он попрощался и вышел. Неторопливо тронув машину с места, Дуглас завернул за угол и только там прибавил скорость. Подъехав к госпиталю Святой Урсулы, он не оставил машину на стоянке, а загнал ее в глубину больничного двора, показав сторожу полицейский жетон. Доктор Харви Уоллес уже ждал его внизу в приемном покое.
- Харви, - серьезно сказал ему Дуглас, поспешно раздеваясь, - в тебе пропал великий артист. Когда я говорил с тобой по телефону, я поймал себя на мысли, что почти сам поверил в поимку Джеффа О'Нила. Только когда ты стал описывать его телесные повреждения, в тебе заговорил медик, а не полицейский.
- Ладно, ладно, - польщенно пробурчал врач, быстро бинтуя Джеку голову, - вот сейчас забинтую тебе еще руки и будешь наслаждаться в палате полным одиночеством до самого утра. И не забудь, что кроме меня, никто в госпитале не знает о том, что ты здоров. Для всех ты будешь Джефф О'Нил, поступивший с переломами обеих голеней и ожогом второй степени лица и кистей рук, поэтому ты даже в туалет не сможешь встать.
- А как же..?
- Вызовешь звонком сиделку, она подаст судно.
- О Господи!
- Да ты не расстраивайся так. У нас все сиделки - монахини урсулинки и все пожилые.
Доктор Уоллес кончил бинтовать приятелю кисти рук и, вызвав дежурную медсестру, поручил ей оформить вновь поступившего больного, наложить ему гипс на обе голени, поместить в одноместную палату в конце коридора на третьем этаже.
Палата была выбрана не случайно. Прямо напротив нее располагался выход на черную лестницу, так что если кому-то захочется проникнуть в палату незамеченным, то удобнее места не придумаешь. Джек был уверен, что Мери Типпет придет в госпиталь. Она обязательно должна попытаться уговорить или подкупить Джеффа О'Нила, чтобы он не рассказал следователю о том, кто сидел за рулем машины, сбившей насмерть полицейского Гаррисона. Ведь если Бешеный собирался взорвать ее самолет, то ясно, что его романтическая любовь к Мери кончилась и он может просто из мести за то, что не дала ему денег, рассказать в полиции об этом.
Приняв Джека Дугласа за О'Нила, она наболтает много такого, что, безусловно, позволит потом основательно прижать ее и заставить дать показания против Бешеного. Для этого Джек Дуглас и взял с собой в палату под одеяло портативный магнитофон. Конечно, это будет настоящий шантаж, но лейтенант считал, что в борьбе с преступником все средства хороши. Когда два дюжих санитара осторожно переложили его с носилок на широкую функциональную кровать и ушли, выключив свет, он осторожно открыл глаза и огляделся. Палата освещалась только маленьким ночничком, закрепленным над дверью. Возле кровати стоял небольшой столик, накрытый белой салфеткой. На столике - фарфоровый поильник и термометр в высоком стаканчике. Джек кое-как освободился от гипса, спрятал его в стенной шкаф, затем пристроил под одеялом магнитофон, вывел микрофон наружу, так, чтобы его не было видно, и стал ждать. Время тянулось невыносимо медленно, часы на стене показывали четверть десятого, когда дверь в палату открылась. Дуглас, поспешно прикрыв глаза, успел, к своему разочарованию, заметить длинную коричневую рясу и белый, закрывающий пол-лица двурогий чепец монахини урсулинки. Монахиня подошла к кровати, взяла поильник и поднесла его носик к губам "больного". Джек с отвращением сделал несколько глотков безвкусной воды и открыл глаза. Пожилая монахиня наклонилась над ним, чуть не касаясь подушки накрахмаленными крыльями громадного чепца.
- Чего-нибудь хотите, сын мой? Может быть, судно?
- Нет, спасибо, - выдавил из себя Дуглас.
- Ну спите тогда. Доктор Уоллес сказал, что вас нельзя беспокоить. Если я вам понадоблюсь, пожалуйста, не стесняйтесь - на стене прямо возле вашей руки кнопка звонка.
Сиделка вздохнула и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Вновь потянулись томительные минуты ожидания. Прошел час, за ним еще один, но кроме все той же пожилой монахини, зашедшей еще пару раз, никто не появлялся. "Неужели я ошибся, и Мери Типпет не придет?" - мучился сомнениями Дуглас. "Да нет, должна прийти, ведь сегодняшний вечер - это единственный для нее шанс уговорить Джеффа не выдавать ее полиции, а она, судя по всему, очень этого боится. Придет, должна прийти". Около двенадцати ночи дверь в палату осторожно отворилась и снова закрылась. Легкие шаги прошелестели к кровати. Дуглас незаметно чуть-чуть приоткрыл один глаз и чуть не сплюнул с досады, увидев возле своего лица длинную коричневую рясу. "Не спится тебе на мою голову", - чертыхнулся он про себя.
Сиделка повозилась у столика, звякнуло стекло и носик поильника ткнулся в губы мнимого больного. Джек сделал несколько глотков, подумав, что вода стала еще противней на вкус и вытолкнул носик поильника изо рта языком. "Похоже, что сиделка сменилась", - решил полицейский, провожая взглядом стройную даже в неуклюжей рясе фигуру монахини. "У этой и руки молодые и фигура, похоже, совсем девичья. И зачем такие идут в монахини? Может, от несчастной любви?".
Мысли лейтенанта вернулись к Мери Типпет. Что-то тревожило его во всем этом деле, но что именно, он понять не мог. Он принялся еще раз анализировать ход расследования с самого начала. Сначала возникла версия о брате Лайзы Адамс, пиротехнике. Она настолько лежала на поверхности, что, казалось, будто эту версию подкинули нарочно для полиции, вернее, даже не подкинули, а специально создали, настолько в ней все подходило к обстоятельствам убийства Ричарда Типпета - и время, и ситуация. Потом появился Эзра Эплгейт и назвал имя Стива Брюкнера, как вероятного убийцы. Этот путь тоже оказался тупиком, хотя поначалу выглядел вполне правдоподобным. Сейчас же Джек гоняется, рискуя жизнью, за Джеффом О'Нилом, но кто знает, не окажется ли и этот вариант такой же пустышкой, как и два предыдущих? Похоже было, что кто-то внимательно наблюдающий за ходом расследования, специально старается завести его в тупик, подбрасывая одну версию за другой. Словно при игре в подкидного дурака: побил карту, подкидывают следующую, побил и эту, получи еще одну. Но там хоть знаешь, с кем играешь и на что. А здесь и противник, и ставка в игре неизвестны.
От мысли, что все это время кто-то невидимый, но умный и хитрый манипулировал им, Джека даже затошнило. На лбу у него выступил холодный пот. Постой, постой, но ведь по словам Эзры Эплгейта, о смерти Ричарда Типпета ему сказала сама Мери Типпет. Она вполне могла знать от мужа о предполагаемых делишках Стива Брюкнера и его отношениях с бывшим управляющим фирмы. И уж, конечно, Мери знала обо всем, что происходит в конторе, и о высказываниях Лайзы Адамс. В таких случаях всегда находятся добровольные доносчики, готовые "порадовать" ближнего. Дуглас тяжело задышал и сел на кровати. Теперь уже и версия с Бешеным Джеффом, пытавшимся подложить мину бывшей-возлюбленной, только из-за того, что та не смогла или не захотела дать ему денег, стала казаться неубедительной, надуманной. Что-то еще беспокоило Джека Дугласа, что-то встревожившее его совсем недавно. Нечто, отмеченное глазами, но скользнувшее мимо сознания. Он прижал руку к груди. Мысли путались, дышать было почему-то тяжело. Наконец, он вспомнил - кольцо! У новой сиделки, недавно заходившей в палату, на правой руке было тоненькое колечко, свитое из полосок белого и красного золота. Разве монахини носят кольца? У кого-то он недавно видел такое же кольцо и тоже на правой руке. У кого же? У кого? Внезапно он вспомнил, у кого на руке видел это кольцо, и тут понял, почему у воды из поильника был такой странный вкус. Забыв о кнопке звонка на стене, Дуглас сполз на пол. Внезапно резкая, невыносимая боль в желудке заставила его согнуться пополам. С неимоверным трудом он выпрямился, сумел еще сделать, шатаясь, два шага к двери и успел увидеть, как внезапно вздыбился, стал вертикально пол в палате и со страшной силой ударил Джека в лицо. С минуту тело Дугласа еще билось в агонии, потом вытянулось неподвижно. Ничто больше не нарушало тишину госпиталя Святой Урсулы.
Мери Типпет отпустила такси на параллельной улице за два квартала от своего дома. Остаток пути она прошла пешком, осторожно оглядываясь по сторонам, но ночные улицы были пустынны. Она уже подходила к своей калитке, когда дверца стоявшей у самого тротуара машины резко распахнулась, сильная рука ухватила ее за локоть и рывком втащила внутрь. Жаркие губы прижались к ее губам, заглушая испуганный крик, и в мертвенном свете уличного фонаря Мери узнала лицо Джеффа О'Нила.
- Джефф! Ты жив?!
- Вот тебе на, - изумленно отодвинулся от нее Бешеный. - А почему это тебя так удивляет? Я вроде как не собирался помирать, насколько я помню.
- Но этот полицейский, этот лейтенант, он сказал, что ты пытался вырваться из города и перевернулся на машине, машина загорелась...
- Я перевернулся на машине? Ну ты меня уморила. Да я колеса чувствую лучше, чем собственные ноги. Наверное, этот фараон что-то задумал, вот и решил запудрить тебе мозги. Может, надеется, что ты побежишь ко мне проверять, правду ли он сказал, а он тебя выследит?
- Может быть и так, - задумчиво сказала Мери, глядя на О'Нила каким-то странным взглядом.
- Да что с тобой в самом деле? - забеспокоился тот.
- Да нет, ничего. Просто рада, что с тобой ничего не случилось. Может, это кто-то другой удирал от полиции и перевернулся на машине, а они приняли его за тебя.
От этого предположения ее почему-то начал бить такой нервный смех, что Бешеный с силой тряхнул ее за плечи.
- Тише ты. Всю улицу разбудишь. Давай-ка уберемся отсюда, пока меня кто-нибудь не засек.
Он пересел за руль и мягко тронул машину с места.
- Видала, какая красавица? - похвастался он, любовно хлопая рукой по приборной доске с множеством циферблатов и экраном встроенного телевизора. - А ход у нее какой, чувствуешь? Я ее час назад позаимствовал, так что до утра не хватятся, а утром я уже буду далеко.
- Тебе не дадут выбраться из города, если они не отменили на тебя розыск, - думая о чем-то сказала Мери.
- А я их и спрашивать не буду. У этой игрушки полный бак бензина и скорость полтораста миль в час. Пусть попробуют поймать меня на ней. Хотел бы я посмотреть, как это им удастся. Ты-то сама не передумала? Ты, правда, хочешь уехать со мной?
- Ну, конечно, дурачок, почему ты спрашиваешь? Когда ты приедешь в Акапулько, я уже буду ждать тебя там. Все будет, как мы договорились.
Бешеный вел машину неторопливо, чтобы не привлекать внимание патрульных из дорожной полиции. Внезапно он засмеялся:
- Знаешь, когда я в тюрьме узнал, что ты вышла замуж. так я чуть с ума не сошел.
Пока не получил от тебя того письма, все лежал на койке, думал, как же я буду жить без тебя.
- Но ведь жил же там пять лет без меня?
- Да, жил, но мне ничего другого не оставалось. Я сам выбрал эту жизнь. Но если бы я знал тогда, пять лет назад, что ты затеяла убить Гаррисона, я ни за что не пустил бы тебя за руль.
- Этот ублюдок на людях назвал меня дешевой потаскушкой и, ты думал, что я это оставлю безнаказанным? Плохо же ты меня знаешь!
В лице Мери появилось что-то жестокое, верхняя губа ее приподнялась, обнажив мелкие белые зубы, и вся она напоминала сейчас какого-то хищного, очень опасного зверька. Джефф, украдкой поглядывающий на нее в зеркальце, отвел взгляд и печально сказал:
- Я наверно, и впрямь плохо тебя знаю. Как я бесился и ревновал тебя, когда ты рассказала мне про своего мужа, как он любит тебя, какой он щедрый, как добр к тебе. Я подумал, что ты любишь его, а ты вдруг предложила этот план с кинокамерой. Может, ты ненавидела его все эти годы? Ведь нельзя же убить человека, которого любишь?
- Ты просто ничего не понимаешь. Я действительно по-своему любила Дика, но он заслонял мне жизнь. Ну как тебе это объяснить? Ну вот представь, что ты хочешь строить себе дом и нашел для него отличное место, но там растет большое дерево и заслоняет это место от солнца Тебе может очень нравиться, это дерево, оно может быть прекрасно, но оно заслоняет от тебя солнце, к тому же тебе нужна древесина для постройки дома. И ты срубаешь это дерево, хотя тебе его очень жалко. Теперь понял?
- Но ведь ты же любила его, - тупо повторил Джефф, не в силах что-то осмыслить.
- Что ты заладил, как попугай: любила, не любила. Да, любила, но еще больше я люблю свободу и ненавижу всякую зависимость, а с ним я была не свободна. На черта мне его деньги, если я не могу тратить их на что хочу, вот хотя бы на тебя? Зачем мне красивый дом, если я не могу приводить туда, кого хочу? Зачем мне все это, если я не могу жить так, как нравится мне, слышишь, мне, а не кому-то другому. Я не собиралась провести всю молодость на кухне, ублажая изысканным меню своего мужа, единственное достоинство которого в том, что он меня любит. В наше время любовь недорого стоит, к тому же почему ему было не любить меня? Я молода, красива и в постели могла заставить его почувствовать себя суперменом. Да он просто обязан был любить меня. Постой, притормози вон у того бара, я куплю тебе сандвичей на дорогу. Неизвестно, когда ты теперь сможешь поесть. Заодно и кофе принесу. А ты посиди в машине, тебе сейчас лучше не высовываться.
Бешеный притормозил у входа, и Мери вошла в ночной бар, уютно помигивающий неоновой рекламой над дверью. Появилась она через несколько минут, неся в одной руке завернутые в салфетку сандвичи с ветчиной, а в другой пластмассовый стаканчик с дымящимся кофе.
- На, пей, тебе сегодня всю ночь ехать, еще заснешь за рулем. И сандвич возьми, а то совсем исхудал.
Бешеный откусил кусок ветчины с булкой, отхлебнул из стаканчика и поморщился.
- Ну и вкус у этого кофе, какой-то плесенью отдает.
- Ладно, пей уж какой есть. В Мексике будешь пить настоящий.
Мери остановившимся взглядом смотрела, как Джефф пьет кофе, потом, словно убеждая сама себя, сказала:
- Я думаю, что когда-то Бог дал всем людям счастья поровну. Но одним этого показалось мало, а другие и свою-то долю не могли удержать в руках, - так и пошло с тех пор - кто-то становился счастливее за счет другого. Счастье ведь не берется ниоткуда - его надо у кого-то отобрать, если ты хочешь себе лишний кусок.
Мери с усилием отвела взгляд от Джеффа, посмотрела на часы и заключила тусклым, безжизненным голосом:
- Дику просто не повезло. Он, что называется, попал под колесо и его переехало.
Это не я - это его судьба. У каждого ведь своя судьба и от нее не убежишь.
Джефф допил кофе, выбросил пластиковый стаканчик в окно машины и включил зажигание.
- Подбросить тебя до дома?
- Нет, зачем тебе рисковать без крайней нужды. Я доберусь сама. До свиданья, милый, до встречи в Акапулько.
Мери обняла Джеффа, прижавшись к нему всем телом, и в этот момент яркий свет фар ударил ей в лицо. Дверцы подъехавшей полицейской машины открылись с обеих сторон и два полицейских в форме ступили на тротуар.
Реакция Бешеного была мгновенной. Он бросил вперед мощную машину с такой скоростью, что у Мери голова резко дернулась назад. Не будь у сиденья подголовника, она наверное, сломала бы себе шею. Бешеный, не снижая скорости, свернул направо, потом в переулок налево и через проходной двор вырвался на Лексингтон-авеню. Оглянувшись, он удовлетворенно констатировал:
- Оторвались. Придурки, думали взять меня в машине. Ставлю десять к одному, что они потеряли нас еще на первом повороте.
Мери, с тревогой присматривающаяся к побледневшему лицу Джеффа, стараясь говорить ровным тоном, попросила:
- Высади меня, пожалуйста, здесь. Отсюда я возьму такси.
- Ну уж нет, - засмеялся Бешеный, - я тебя доставлю с шиком к самому твоему дому - это единственное место, где они меня сейчас не ждут.
Он увеличил скорость и легко обошел слева длинный черный "линкольн". В этот момент резкая боль в животе едва не заставила его выпустить из рук руль. Машина вильнула вбок и чиркнула правым передним колесом по бордюру. Мери, с ужасом глядящая на Джеффа, вжалась в дверцу и уже почти не владея собой, закричала срывающимся голосом:
- Выпусти меня немедленно! Останови машину! Джефф, разрываемый изнутри болью, медленно перевел на нее затуманенные, расширенные зрачки. По лицу его крупными каплями катился холодный пот. Несколько секунд он пристально смотрел на Мери, и было непонятно, видит ли он ее, потом губы его судорожно дернулись и хрипло произнесли:
- Судьба. У каждого своя.
Новый страшный приступ невыносимой боли заставил его согнуться пополам, бросив руль. Машина вильнула влево, вылетела на встречную полосу движения и на полной скорости лоб в лоб столкнулась с мощным олдсмобилем. Бензобаки обеих машин взорвались одновременно и гигантский факел взвился к небу на Лексингтон-авеню почти на том же месте, где неделю назад взорвался форд Ричарда Типпета.
В эту самую минуту двое полицейских из патрульной машины, так некстати остановившейся позади угнанного Бешеным "Порше", пили в баре кофе.
- Как ты думаешь - спросил один из них, когда они уже направились к выходу, - с чего та парочка в "Порше" так резво рванула с места, когда мы подъехали?
- Наверное, мальчишка взял без спроса папашину машину, чтобы покатать подружку и боялся, что мы сообщим родителям, чем они там занимались. Небось уже опять припарковались где потемней и разложили сиденья.
- Эх, - мечтательно вздохнул первый полицейский, - хотел бы я сейчас оказаться на его месте...
БЕСПОКОЙНЫЙ УИК-ЭНД
Известную адвокатскую контору "Боннелл и Бретфорд" лихорадило уже третью неделю.
Приближались выборы окружного прокурора, и глава конторы Фред Боннел выставил на эту должность свою кандидатуру. В эту суббогу никто из сотрудников не поехал за город, хотя от жары на тротуарах плавился асфальт, а кондиционеры не справлялись с нагрузкой. Боннелл вечерним рейсом улетал на три дня в Вашингтон и перед отлетом проводил совещание с ближайшими сотрудниками. Сейчас он ходил вокруг длинного стола в своем кабинете, за которым сидело человек десять и, подчеркивая свои слова энергичными жестами, говорил:
- За последний год мы проделали большую работу по подготовке общественного мнения к выборам, и еще несколько дней назад можно было с уверенностью сказать, что у нас имеются весьма реальные шансы на успех. По мнению представителя института Гэллапа, мы должны были собрать до восьмидесяти голосов избирателей.
Но, - он помолчал и внимательно оглядел повернувшихся к нему сотрудников, - два дня назад обстановка изменилась. В "Дейли Ньюс" появилась большая редакционная статья о якобы незаконных методах, которыми мы пользуемся при проведении избирательной кампании, о секретных счетах, на которые поступают деньги поддерживающих нас промышленных фирм, что запрещено конституцией. А сегодня утром опубликована вторая статья аналогичного содержания. В ней уже есть прямые намеки, что в редакции "Дейли Ньюс" находятся копии банковских счетов, на которые для меня переводились деньги корпораций. Это не может не тревожить, хотя президент банка и заверил меня лично, что утечка информации невозможна и вся эта писанина - не более чем блеф, рассчитанный на то, что мы в ответ предпримем какие-нибудь опрометчивые шаги и таким образом скомпрометируем себя в глазах избирателей. Я не буду сейчас разбираться с тем, сколько правды и сколько лжи в этих статьях. Дело не в этом.
Фред Боннелл пытливо оглядел сидевших за столом, но каждый из них с честью выдержал это испытание. Боннелл сделал внушительную паузу и еще раз с ударением произнес:
- Дело не в этом! Каждая партия, каждый независимый кандидат на выборную должность использует в своей предвыборной борьбе все возможности. А возможности в наше время прямо пропорциональны средствам, которые могут быть затрачены на эту кампанию. При добывании средств не приходится говорить о соблюдении каких-либо правил и деже законов. Перефразируя известную поговорку, можно сказать, что закон не нарушен, пока это не доказано. Но, - лицо Фреда Боннелла помрачнело, - появились эти статьи в "Дейли Ньюс". Ее редактор, дешевый писака Ньюпорт, любит разглагольствовать о независимости прессы и гражданской совести журналиста. Наш исследовательский отдел раскопал интересные данные. Оказывается, около тридцати процентов всех акций газеты принадлежит миссис Айрис Харвист - жене нашего окружного прокурора Майкла Харвиста - и столько же акций принадлежит ее брату, живущему в Хьюстоне. Они достались им в наследство после смерти отца, кстати сказать, с солидным пакетом акций отеля "Амбассадор", крупнейшего в городе. Очевидно, что за этими пасквильными статьями стоит собственной персоной окружной прокурор Майкл Харвист.
- Может быть, обнародовать факты и объявить эти статьи грязной инсинуацией Майкла Харвиста, направленной на дискредитацию своего соперника в предстоящих выборах? - предложил высокий худой мужчина с глубоко запавшими глазами.
- Нет, он от нас только этого и ждет, - недовольно возразил Боннелл. Ведь начни мы обвинять его в клевете и грязной игре, он ответит через газету, что все, о чем говорилось в этих статьях, правда, а мы пытаемся заткнуть рот независимой прессе. Что тогда останется делать нам?
- Подать на газету в суд, - подсказал тот же худой джентльмен.
- Чепуха! - резко ответил Фред Боннелл. - Мы подадим на газету в суд за клевету, а на суде Ньюпорт предъявит сфабрикованные копии моих банковских счетов и переводов. Я, естественно, заявлю, что все эти копии - грубая фальшивка, а он в ответ потребует передать дело в верховный суд, чтобы через главное налоговое управление добиться ревизии моего банковского счета, что мне совершенно не нужно. Ведь в лучшем случае газета публично извинится и заплатит денежный штраф, но все это будет после того, как пройдут выборы, и я потеряю на них из-за этого судебного фарса массу голосов.
- А в худшем случае, Фред? - подмигнул адвокату худой мужчина.
- А в худшем случае, - улыбнулся Боннелл, - еще и вправду вскроются какие-нибудь незаявленные в налоговой декларации денежные переводы, о которых я совсем забыл.
- А нельзя провести эти деньги по нашим бухгалтерским книгам, как гонорары за юридические консультации? - спросил сидящий за дальним концом стола набриолиненный молодой человек, лишь в прошлом году закончивший университет, но уже отмеченный в городе как один из самых изобретательных и многообещающих молодых адвокатов. Его отец нажил состояние в годы "сухого закона", как поговаривали, не очень честным путем, и, наверное, поэтому послал сына учиться на юридический факультет. Судя по всему, отпрыск не уступал отцу в решительности.
Фред Бонпелл остановился за спиной молодого человека И, положив ему руку на плечо, сказал:
- Неужели бы я не сказал этого сразу, мальчик? Но слишком велики суммы, да и поздно теперь, ведь в налоговую декларацию эти суммы не вносились. Поэтому связываться сейчас с газетой нам нет резона. Судя по всему, прокурор Харвист располагает какими-то фактами, а это означает, что где-то существует утечка информации, а именно теперь, когда до выборов остается каких-то две недели, нам особенно важно не допустить ни скандалов, ни малейшего шума. Пусть каждый из вас подумает, что он может сделать, какие связи может пустить в ход, каких людей привлечь, чтобы выявить, откуда происходит утечка информации, кто из наших людей работает на Майкла Харвиста. Может быть, У кого-то из вас есть хорошие знакомые в редакции "Дейли Ньюс", может, кто-то связан деловыми отношениями с кем-то из сотрудников прокуратуры. Я вижу две основные точки приложения наших сил:
окружной прокурор Майкл Харвист со своим ближайшим окружением и редакция "Дейли Ньюс". Я сегодня улетаю по делам в Вашингтон, вернусь через три, максимум четыре дня, поэтому, пока меня не будет, все конкретные вопросы решайте с мистером Бретфордом, моим компаньоном. Итак, господа, желаю вам хорошо провести остаток уик-энда.
Все поднялись и двинулись к дверям, озабоченно переговариваясь. Уолт Бретфорд, средних лет мужчина весьма представительной внешности с красивой сединой в темно-каштановых волосах, заметно поредевших на макушке, окликнул молодого сотрудника фирмы Джеймса Ирвина:
- Мистер Ирвин, задержитесь, пожалуйста, на минуту, хочу вам кое-что предложить - Мне? - веснушчатое лицо Ирвина удивленно вытянулось.
За те без малого полтора года, что он работает в фирме, мистер Бретфорд всего несколько раз удостаивал его разговором.
- Ну да, вам, - нетерпеливо подтвердил Уолт Бретфорд, - пройдите ко мне в кабинет Он толкнул боковую дверь, обтянутую, как и все двери в конторе, толстым кожзаменителем на пенопластовой основе, скрадывающей звуки. Они прошли в комнату, смежную с кабинетом Боннелла и имеющую отдельный выход в приемную, служившую одновременно холлом для всей конторы.
- Садитесь, - тоном приказа сказал Уолт Бретфорд. Недоумевая, зачем он мог понадобиться, молодой человек неловко опустился в глубокое кожаное кресло.
Мистер Бретфорд несколько раз прошелся по комнате за его спиной, затем сел напротив.
- Мистер Ирвин, - начал он, - не скрою, я долго колебался, кому поручить это ответственнейшее задание, пока мой выбор не пал на вас.
- Многообещающее начало, - внутренне подтянувшись, подумал молодой человек. Все эти полтора года, что он проработал в фирме "Боннелл и Бретфорд", Ирвин искал возможности быть замеченным, выдвинуться, но случая до сих пор не представлялось. Между тем Уолт Бретфорд, откашлявшись, продолжил:
- Я считаю, что вы вполне подходите для того деликатного, даже щекотливого поручения, которое наша фирма хочет вам предложить. Учтите, мистер Ирвин, что успешное выполнение этого поручения будет не только подтверждением вашей лояльности фирме, но и залогом вашего успешного и быстрого, - да, быстрого - продвижения по служебной лестнице. Как вы знаете, наша фирма сейчас берется далеко не за все дела, которые нам предлагают, потому что у нас не хватает людей. Вы в курсе этого?
- Да, сэр, - поспешно ответил Джеймс Ирвин, которого все называли обычно Джимми.
Мистер Бретфорд побарабанил пальцами по обтянутому зеленым сукном столу и несколько раздраженно, видимо, коснувшись давно наболевшего вопроса, продолжил:
- Мистер Боннелл, между нами говоря, довольно консервативен и не хочет, а может быть, просто боится расширять сферу деятельности нашей фирмы. Из-за этого мы ежегодно теряем десятки тысяч долларов и многих потенциальных клиентов. Я же, напротив, считаю, что давно следует шире привлекать молодых способных юристов для работы У нас очень много дел с западными штатами - было бы целесообразно организовать там филиал нашей фирмы, во главе которого поставить молодого, честолюбивого и преданного человека, с определенным опытом юридической практики.
Он со временем мог бы стать младшим компаньоном фирмы. Вы понимаете, что я имею в виду, мистер Ирвин?
- Да, сэр, - не веря своим ушам отозвался Ирвин. Он сразу же оцепил это предложение. Будучи компаньоном, он, наконец-то, сможет сделать предложение Джейн Боннелл, которую любит больше юриспруденции Вот уже целый год они встречаются тайком от ее отца, и Джимми даже думать боялся, что произойдет, если властный и честолюбивый Фред Боннелл узнает, что Джимми Ирвин надеется жениться на его дочери. Но теперь все может измениться. Голос Уолта Бретфорда вернул его к действительности - Но все это во многом будет зависеть от того, насколько успешно вы выполните мое поручение. Ну что, беретесь вы за него, Ирвин? - требовательно спросил Уолт Бретфорд.
- Конечно, сэр, - поспешно ответил Джимми. - Я вас слушаю.
- Так вот, поручение это, как я уже говорил вам, пределикатнейшее. Дело в том, что мы не знаем, действительно ли прокурор Харвист блефует или у него на самом деле есть копии банковских счетов мистера Боннелла.
- Но мистер Боннелл сказал, что сам президент банка? заверил его... заикнулся было Ирвин.
- Мистер Боннелл выдает желаемое за действительное, - оборвал его Бретфорд. - Мистера Боннелла надо спасать, и это должны сделать вы, иначе он погибнет.
- Ну что вы, сэр, - неуверенно произнес Джимми. - извините меня, но мне кажется, вы несколько, э-э, преувеличиваете.
- Ничуть, - холодно ответил Бретфорд. - Если документы, подтверждающие получение Фредом Боннеллом значительных сумм от строительной и угледобывающей компаний, действительно существуют и находятся у окружного прокурора, то это означает конец для мистера Боннелла. Объясню почему. Если он признает, что получал эти деньги на проведение избирательной кампании в нарушение конституции, это конец его политической карьеры и, почти наверняка, потеря лучших клиентов для фирмы.
Никому не нужны неловкие адвокаты, к тому же подставляющие под удар своих клиентов. В том же случае, если он попытается выдать эти деньги за гонорары, полученные от юридических консультаций, его противник Майкл Харвист, окружной прокурор, привлечет Того к суду за уклонение от уплаты налогов, а это верных несколько лет тюрьмы. Как видите, Ирвин, я нисколько не преувеличиваю, говоря, что главу нашей фирмы надо спасать, иначе он погибнет.
Спасти отца любимой девушки мгновенно стало делом чести Джимми. Он выпрямился в кресле и выпятил худую грудь.
- Я согласен, сэр. В чем заключается дело? Уолт Бретфорд, не сводивший с него цепкого холодного взгляда, чуть заметно усмехнулся и, понизив голос, сказал:
- Нужно узнать, действительно ли прокурор располагает этими документами и, если да, то что он собирается с ними делать.
- Как же я узнаю это, сэр? - растерялся Джимми. - Вы, может быть, не знаете этого, но я родился не здесь, а приехал сюда только после окончания университета около Двух лет назад и у меня в городе почти нет приятелей, тем более таких, которые бы работали в прокуратуре или в редакции "Дейли Ньюс".
- Это и хорошо, мой мальчик, что вас в нашем городе мало кто знает. Уолт Бретфорд по-отечески опустил руку на плечо будущего светилы юриспруденции и младшего компаньона фирмы. - Вас, Джимми, надеюсь, вы позволите мне вас так называть, в нашем городе почти никто не знает, поэтому вы сможете завтра вечером, в воскресенье, легко проникнуть в прокуратуру под видом уборщика и установить в кабинете окружного прокурора парочку вот этих микрофонов.
Мистер Бретфорд открыл дверцу стоящего в углу массивного сейфа, набрав пятизначную цифровую комбинацию, достал оттуда плоскую пластмассовую коробку размером с небольшую книгу и, сняв с нее крышку, выложил содержимое на стол.
- Вот это трехканальный радиоприемник со встроенным магнитофоном, а это миниатюрные дистанционные микрофоны с клейкой присоской. Достаточно заранее снять защитную крышку с микрофона и приложить его присоской к гладкой поверхности, он надежно приклеится к столу, сейфу, подоконнику куда угодно.
Как видите, микрофонов три, каждый из них ведет передачу на определенной, очень узкой волне. Соответственно у этой магнитолы есть три канала, по которым она принимает передачи. Параллельно можно включить встроенный магнитофон и записывать то, что покажется вам интересным. Вот это переключатель каналов, он же - ручка включения магнитолы. Видите, сейчас риска переключателя стоит на нуле, а если передвинуть ее на цифру "один", то магнитола будет принимать передачи с микрофона. Чтобы включить запись, достаточно нажать вот эту кнопку.
Работает эта штука совершенно бесшумно: вместо динамика у нее вот этот маленький наушник. Итак, вы можете сидеть в переполненном кинозале и слушать, что происходит на соседней улице. К сожалению, радиус действия микрофона не более двухсот метров - это издержки миниатюризации. Но это не страшно, ведь передачи можно слушать в автомобиле, припаркованном на соседней улице. Вы можете несколько дней не приходить на работу, все, что, на ваш взгляд, в разговорах прокурора будет интересным, вы будете записывать на пленку, а кассету потом отдадите мне. Вы все поняли?
Джимми сидел, открыв рот, с побледневшим лицом.
- Но, мистер Бретфорд, - неуверенно промямлил он, - ведь это нарушение закона.
- Ха-ха-ха, - искренне рассмеялся Уолт Бретфорд. - Ну какое это нарушение, мой мальчик. Скорее, это действие в обход него, а для чего мы, адвокаты, и существуем, как не для того, чтобы помогать нашим клиентам обходить закон, находить в нем лазейки. Так неужели же мы не можем сами разок обойти закон, когда от этого зависит будущее многих людей, в том числе и ваше собственное.
- Но, мистер Бретфорд, - заколебался Джимми, - а как же охранник пропустит меня вечером в прокуратуру?
- Технические детали пусть вас не волнуют. Бретфорд достал из красивого ящичка красного дерева длинную сигару с золотой короной на этикетке и обрезал ее декоративной гильотинкой в виде головы сфинкса, стоящей на столе.
- Вот, кстати, вам еще один пример действия в обход закона - помахал он сигарой перед носом Джимми. - Чувствуете, какой аромат. А ведь эти сигары контрабандные:
мне их доставляют друзья из Майами. Неужели из-за того, что Штаты не торгуют с красной Кубой, я должен отказаться от любимого сорта сигар?! Да никогда! А что касается охранников, то об этом не беспокойтесь: они меняются каждый день и не знают уборщиков в лицо, а если даже вас и спросят, почему не вышел постоянный уборщик, скажете, что он заболел и вы его подменяете. С настоящим уборщиком я уже договорился: за сто долларов он согласился не выйти в воскресенье на работу.
Вам нужно будет просто взять в подсобке полотерную машину и начать натирать полы, а когда будете убирать кабинет прокурора, то прикрепите ему под крышку стола один из микрофонов. Вот и все. Ну, как вам план?
- Вообще-то вроде бы все продумано, - признал задумчиво Джимми и обрадованно воскликнул: - Но у меня нет машины!
- Тоже мне проблема, - улыбаясь, произнес мистер Бретфорд. - Главное, что ваши водительские права действительны в нашем штате, а машину, чтобы не привлекать лишнего внимания, вы можете одолжить у какой-нибудь из своих подружек. С вашей внешностью и в ваши годы вы должны быть любимцем женщин, а? Сознавайтесь, вы, небось, уже путаете своих подружек?
Джимми быстро взглянул на мистера Бретфорда, опасаясь насмешки, но тот был абсолютно серьезен: глаза светились искренним любопытством.
- Да нет, что вы, - вконец смущенный промямлил Джимми, - у меня есть одна девушка, мы уже около года встречаемся, но еще ни о чем серьезном не говорили.
- Ну вот и попросите у нее машину, - посоветовал мистер Бретфорд. Ведь все, что касается вашей карьеры, не должно быть для нее безразлично.
- Вы просто не оставляете мне выбора, сэр, - пробормотал Джимми.
- Я рад, что вы меня правильно поняли, мистер Ирвин, - почти официальным тоном произнес Уолт Бретфорд, вставая. Он подошел к секретеру, отпер его и достал бутылку шотландского виски с золотой этикеткой, бутылку содовой и два бокала.
- Выпьем за успех нашего предприятия, которое вознесет одних и уничтожит других, - немного высокопарно произнес он, как-то неприятно улыбаясь. - Ах, да, ведь вы же не пьете и не курите. Ну что ж, я выпью один, сегодня я это заслужил.
Он плеснул на два пальца виски в бокал, добавил немного содовой и с видимым удовольствием выпил.
- Мой врач говорит, что я таким образом укорачиваю себе жизнь, но что терять такому старику, как я? Это вы, Джимми, молоды, у вас впереди долгие годы жизни и блестящая карьера - вам надо думать о своем здоровье и о будущем. В конце концов, большинство президентов Соединенных Штатов были по образованию юристами.
Он налил себе еще виски, не добавляя содовой, качнул бокалом:
- Ваше здоровье, Джимми, - сказал он и выпил залпом.
- Спасибо, мистер Бретфорд, - ответил тот со странным чувством. Что-то в тоне его шефа настораживало.
- А мистер Боннелл не посвящен в это дело? - спросил Джимми.
- Не забывайте, мой мальчик, что меньше, чем через месяц мистер Боннелл должен стать окружным прокурором, человеком, призванным охранять закон, так зачем заранее отягощать ему совесть этим делом? Вот когда все уже будет сделано и с вашей помощью он выиграет на этих выборах, то мы вместе с вами обо всем ему расскажем и, могу уверить, он сумеет отблагодарить вас. Но помните, мистер Ирвин, - тон шефа опять стал официальным, - о нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа, в том числе и тот человек, у которого вы будете одалживать машину. Ведь раскройся это дело у всех нас будут такие неприятности, что о них даже думать не хочется. Вы обещаете мне это?
- Да, сэр, конечно. А во сколько завтра надо это сделать?
- Желательно от 19 - 00 до 20 - 30, во время трансляции первенства страны по бейсболу, когда охранник будет сидеть в холле у телевизора, а не ходить за вами по пятам из комнаты в комнату. Вам только нужно заранее узнать, где в прокуратуре находится подсобка с тряпками и полотером. Кстати, я сейчас еду туда, чтобы получить копию обвинительного заключения по делу Слейтона, и могу захватить вас с собой. Это будет удобный повод, не привлекая к себе ненужного внимания, походить по зданию, освоиться. Только нам нужно отпечатать запрос прокурору на копию обвинительного заключения, а миссис Шерилл уже ушла домой. Вы умеете печатать?
- Двумя пальцами, сэр, - смущенно улыбнулся Джимми.
- Ну ничего, там буквально две строчки. Машинка на столе миссис Шерилл, а это вот наш бланк, возьмите, - я уже подписал его. Отпечатайте запрос и поедем.
- Хорошо, мистер Бретфорд, - Джимми вышел в приемную, прикрыв за собой дверь.
Пока он, высунув язык от усердия, сидел за машинкой" в голове его сумбурно метались противоречивые мысли О предстоящем деле. Оно наводило на него страх своей беззаконностью и кружило голову открывающейся, в случае удачи, перспективой.
Он кончил печатать, постучался и вошел в кабинет мистера Бретфорда, когда тот заканчивал телефонный разговор. Уолт Бретфорд жестом указал ему на кресло.
- Нет, пет, старина, при ампутации руки нелепо жалеть пальцы. Да, я тоже. Всего доброго, я потом позвоню, - сказал он и, положив трубку, зачем-то объяснил Джимми, что звонил своему врачу, немного излишне щепетильному человеку, но зато очень хорошему специалисту. - Ну что, вы готовы, мистер Ирвин? Тогда берите вашу супершпионскую технику и поехали.
Джимми упаковал в пластиковый футляр коробку с микрофонами и магнитолу. Закрывая футляр, он вдруг заметил на панели магнитолы тлеющий рубиновый огонек индикатора. Риска переключателя каналов стояла на цифре "один". "Это же мистер Бретфорд сам включил магнитолу и магнитофон, когда объяснял мне, как они работают, - подумал он, поворачивая ручку переключателя риской на "нуль".
Рубиновый огонек погас. - Наверное, наш разговор записался на пленку вот будет забавно дать ему потом послушать эту запись".
Когда они приехали в прокуратуру, там уже почти никого не было. Дюжий охранник у дверей с выдвинутой далеко вперед нижней челюстью, придающей его лицу поразительное сходство с бульдожьей мордой, пристально уставился на Джимми с откровенно враждебным любопытством. "Ну вот, - подумал тот, мне уже начинает мерещиться. Первый симптом шпионской болезни "охранникобоязнь".
Он прошелся по первому этажу, зашел в подсобку, где стоял большой электрополотер, поднялся на второй этаж, где находился кабинет прокурора и, решив, что увидел достаточно и незачем больше привлекать к себе внимание, вышел на улицу, с независимым видом отвернувшись от охранника.
Взбудораженный событиями дня, Джимми дошел до ближайшего автомата и позвонил Джейн Боннелл. Услышав его голос, она спросила:
- Ты откуда звонишь? Я сейчас приеду. Жди меня. Ее "форд" подъехал к закусочной, где ждал ее Джимми.
Она была не накрашена и в домашнем платье. Веки были красными и припухшими, как будто от слез.
- Что случилось, девочка? - встревоженно спросил Джимми, садясь в машину рядом с ней.
- Ты читал эту статью в газете?
- Читал, ну и что?
- Что, что, а то, что сегодня днем нам позвонили, я сняла трубку и какой-то мужчина сказал, что моего отца скоро отдадут под суд за неуплату налогов и посадят в тюрьму и что нам лучше убираться из города, потому что здесь уголовники и воры не нужны. А потом еще несколько раз звонили разные голоса, и все они говорили то же самое. Папа заехал домой перед аэродромом буквально на пять минут, и я не стала его ни о чем расспрашивать. Он выглядел таким встревоженным. А вечером в почтовом ящике я нашла вот эти два письма.
Она протянула конверты Джимми, он стал их внимательно рассматривать. Конверты были без штемпелей: кто-то бросил их прямо в ящик дома. На одном листке корявым почерком было нацарапано: "Фред Боннелл, ты вор и взяточник. Убирайся из города, пока тебя не выкинули вместе с семьей". На втором значилось: "Боннелл, ты считаешь, что ты умнее всех, но в тюрьме из тебя выбьют эту дурь". Текст был написан печатными буквами фломастером.
- Джимми, - нетвердым голосом начала девушка, но, не выдержав, заплакала, уткнувшись лицом ему в плечо, - неужели это правда, что напечатано в этой мерзкой газете? Папу, правда, могут отдать под суд? Джимми откашлялся и, глядя в сторону, неуверенно начал:
- Гм, ну видишь ли, в определенном смысле слова..., - но Джейн схватила его за плечи и с неожиданной силой рывком повернула лицом к себе.
- Не считай меня, пожалуйста, ребенком или круглой дурочкой. Посмотри мне в глаза. Отца могут отдать за это под суд?
Солгать ей Джимми не мог:
- Могут, если "Дейли Ньюс" действительно располагает этими документами.
В больших глазах девушки застыл ужас:
- Но как же мы... как же я?. - Она стиснула ладони коленями и, подняв плечи, долго сидела молча, уставившись в одну точку, потом вдруг с надеждой повернулась к тому, кто сейчас казался ей последней опорой в этом, ставшем таким неуютным и неустойчивым, мире. - Скажи, милый, неужели ничего нельзя сделать? Ну придумай что-нибудь, ты ведь такой умный.
Если у Джимми еще и оставались какие-то сомнения по поводу предложения Уолта Бретфорда, то теперь они рассеялись как дым - Хорошо, любовь моя, я сделаю это.
- Что это?
- Неважно. Главное скажи: ты мне веришь? - Почему ты спрашиваешь? Конечно, верю.
- Так вот, я тебе обещаю, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы эти документы не были опубликованы.
Просохшие уже глаза Джейн опять подозрительно заблестали.
- Спасибо тебе, милый. Ты мой настоящий друг, я это всегда знала.
- Ну все, - оборвал Джимми слова благодарности, боясь, что может не выдержать и начнет целовать ее в машине прямо здесь, в центре города, на виду у прохожих, - пошли в закусочную, я голоден, как акула, перехватим что-нибудь. Но в Джейн уже проснулась женщина.
- Ой, что ты! Я же не накрашена и в этом платье. А дома у тебя ничего нет поесть?
- В холодильнике что-нибудь найдется, но это все надо готовить.
- Поехали к тебе, - вдруг решительно объявила Джейн, - я все приготовлю.
Она повернула ключ зажигания и развернулась по узкой улице прямо под носом у громадного "олдсмобиля", вынужденного резко отвернуть влево. До этого она постоянно отвечала отказом на предложения Джимми поехать к нему, даже когда им совсем некуда было деться, а на улице лил дождь и все фильмы в кинотеатрах были уже пересмотрены. Тогда они устраивались в машине и доводили друг друга ласками до того, что у него начинали дрожать руки, он становился более настойчивым, а Джейн, уже готовая отдаться, в последнюю секунду успевала оттолкнуть его. Он не сразу приходил в себя, но потом рывком отодвигался к окну и, прижав пылающий лоб к холодному стеклу, обиженно молчал. Джейн, приведя себя в порядок, осторожно дотрагивалась рукой до волос на его затылке и виновато говорила:
- Прости меня, милый. Ну, хочешь, обругай меня, только не молчи. Ты не думай, что я такая ханжа или что-то там такое. Но я просто не могу через себя переступить. И еще мне кажется, что потом, ну... после этого, нам уже не будет так хорошо вместе, как сейчас. Нам ведь хорошо сейчас, правда?
Джимми, медленно оттаивая, вымученно улыбался и целовал ее в закрытые глаза осторожно и целомудренно.
Неожиданное предложение Джейн поехать к нему домой застало его врасплох. Он не знал, что думать, как себя вести с ней Что означало это предложение - надвигающуюся перемену в их отношениях, продиктованную глубоким внутренним решением, или это была просто плата за обещание помочь ей в критической ситуации? Если это подачка, то он, Джеймс Харви Ирвин, в такой подачке не нуждается. Решив, что будет с любимой у себя дома вежливо неприступным и холодно любезным, Джимми гордо выпрямился и надменно выпятил челюсть, но тут правое переднее колесо попало в решетку водостока, машину резко тряхнуло, и он, ударившись макушкой о крышу салона, пребольно прикусил себе язык. Джейн, давно уже искоса поглядывавшая на него, не выдержала и прыснула со смеху. Джимми оскорбление повернулся к ней, чтобы спросить о причине ее столь неуместного веселья, но в тот же миг в водосток влетело правое заднее колесо, и Джимми, подброшенный па сиденье, снова ударился головой. На Джейн напал такой хохот, что она вынуждена была прижать машину к тротуару и остановиться. ее буквально корчило от смеха, и она смогла только выговорить, всхлипывая:
- Прости... милый..., но я про... просто... не могу... остановиться.
Джейн подняла глаза на своего спутника, сидевшего с видом оскорбленной добродетели, и новый приступ хохота чуть не вывернул ее наизнанку. Джимми, глядя на нее, не выдержал и тоже засмеялся. Сначала сдерживаясь, а потом, отбросив самолюбие, захохотал по-мальчишески во все горло, от души радуясь тому, что у него такая замечательная, самая лучшая в мире девушка, с которой так легко и просто, не нужно притворяться и думать, как вести себя, и оба они молоды и любят друг друга, и вообще жизнь прекрасна. Джейн, отсмеявшись, вытерла слезы и больно ущипнула Джимми за ухо.
- Если я говорю, что еду к тебе готовить еду, то это означаст именно то, что я сказала и не забивай себе голову разной чепухой.
- Откуда ты знаешь, о чем я думаю? - запальчиво возразил Джимми, чувствуя, как у него заполыхали щеки.
- Да потому, что у тебя все на лице написано, дурачок, - засмеялась Джейн, заезжая во двор его дома. - И не вздумай от меня когда-нибудь что-то скрывать - я все равно сразу все узнаю у тебя по глазам.
Они расстались лишь в начале десятого у ее дома. Джейн отдала Джимми ключи от "форда" и сказала, что до среды, пока не прилетит из Вашингтона отец, машина в полном его распоряжении. По дороге домой Джимми вдруг пришло в голову, что ведь он не имеет ни малейшего представления, как пользоваться электрополотером, а наблюдательный охранник сразу это заметит. Но тут он вспомнил, что у него есть знакомый уборщик из "Амбассадора" - молодой негр по имени Гарри Лейк. Джимми жил в этом отеле целый месяц, когда приехал в город и искал работу. Он тогда несколько раз разговаривал с этим парнем, расспрашивая о людях, традициях, юридических фирмах и был приятно поражен эрудицией, необычной для простого уборщика, сметливостью, легким южным юмором. Сейчас как раз представлялся случай возобновить знакомство. К тому же Гарри Лейк как местный уроженец наверняка должен многое знать и о главном редакторе "Дейли Ньюс" Ньюпорте, и об окружном прокуроре Майкле Харвисте.
Гарри он увидел сразу, когда вошел в отель. Тот шагал, держась за ручки жужжащего полотера, не глядя по сторонам, обходя круглый холл по сужающейся к центру спирали. Джимми пересек холл, подошел к розетке, выдернул из нее шнур полотера. Негр выпрямился, недоуменно озираясь, и тут увидел Джимми, державшего в руке шнур. Черное блестящее лицо его расплылось в ослепительной улыбке.
- Здравствуйте, мистер Ирвин, вас еще не назначили министром юстиции?
- Назначили, Гарри, во всяком случае президент подписал мое назначение, но без твоей резолюции его подпись не действительна.
- Рад вас видеть, мистер Ирвин, никак решили опять к лам переехать?
- Нет, Гарри, я пришел к тебе, а не к администрации. Хочу взять у тебя урок по управлению этим техническим чудом.
- Полотером? Никак решили переквалифицироваться в уборщики?
- Да нет, надоело дома со шваброй возиться.
- Но вы же не собираетесь покупать себе эту громадину?
- Да нет, конечно, но ты все-таки научи меня им пользоваться. Это ведь общепринятая модель для больших помещений?
- Ну почему, необязательно, это хорошая модель для холлов, больших танцзалов, а для помещений сложной конфигурации, особенно заставленных мебелью, гораздо удобнее модель "Вудворт", которая есть, например, в муниципалитете, в прокуратуре, в полицейском управлении.
Джимми, услышав о прокуратуре, сразу навострил уши.
- Гарри, а ты знаешь того парня, что убирается в прокуратуре?
Негр засмеялся, сверкая великолепными зубами.
- Да, мистер Ирвин, очень хорошо знаю этого скверного негра... совсем плохой негр.
Джимми был родом из штата Нью-Йорк и всего два года жил на Юге, но уже неплохо понимал своеобразную манеру речи здешних негров, поэтому он сразу догадался, что имеет в виду Гарри Лейк.
- Ты хочешь сказать, что ты и в прокуратуре убираешь? - изумленно спросил он.
- Да, три раза в неделю, а что? Что-нибудь не так? - встревожился негр.
- Да нет, все в порядке, - успокоил его Джимми, - а завтра ты тоже будешь убираться в прокуратуре?
- Завтра воскресенье? Да, по воскресеньям я там убираю вечером.
- И с тобой никто ни о чем не договаривался? - продолжал допытываться Джимми.
- Никто. Да что случилось, мистер Ирвин?
- Успокойся, ничего не случилось, я просто так спросил. Слушай, Гарри, а почему бы тебе не пригласить меня завтра в гости, ты как-то хвастался, что твоя мама печет замечательные блинчики.
- Приходите, конечно, мама будет очень рада, вот только мне вечером нужно будет идти убирать прокуратуру.
- Ну и отлично, вместе и выйдем из дома. А как к тебе добираться?
- О, это очень просто, мистер Ирвин, нужно просто идти вдоль железной дороги мимо станции и сразу за водокачкой увидите маленький домик с красной крышей. Она такая одна во всем городе - мне в пожарной части дали краску, за то, что я помогал им во время ремонта. А вы, правда, завтра придете?
- Честное слово, Гарри, часов в шесть вечера я уже буду у тебя. О'кей!
Они попрощались, и Джимми вышел из отеля. По дороге домой он все ломал голову над этой загадкой. Как же так, ведь мистер Бретфорд говорил, что дал уборщику прокуратуры сто долларов за то, что тот не выйдет завтра па работу, а Гарри Лейк уверяет, что никто с ним ни о чем подобном не говорил. Может быть, Гарри просто не хочет говорить правды? Да нет, непохоже. Тогда, значит, мистер Бретфорд лжет?
Но зачем? Может быть, он только еще собирается договориться с уборщиком, а чтобы успокоить его, Джимми, сказал об этом, как о деле уже свершенном? Несомненно, что так оно и есть, уговаривал себя Джимми, но червячок сомнения уже зашевелился в его душе. Еще его беспокоило, знал ли мистер Боннелл о поручении, данном Джимми. Если знал, то зачем нужна игра в прятки, почему он улетел в Вашингтон как раз в этот день? А если он не знает об этом, по словам самого же мистера Бретфорда, "весьма щекотливом" поручении, то не много ли его компаньон берет на себя, затевая это дело в одиночку, без согласия главы фирмы?
Все эти вопросы теснились в голове, не давая покоя, пока он ехал к себе домой, старательно притормаживая перед светофорами. За те почти два года, что не садился за руль, он порядком отвык от машины и сейчас чувствовал себя не очень уверенно, а когда припарковывался у себя во дворе, то сумел поставить "форд"
между чьим-то "мустангом" и стеной котельной лишь со второй попытки. Поднявшись бегом к себе на третий этаж, юноша старательно запер за собой дверь и лишь затем достал из своего "дипломата" магнитолу. Разобравшись в кнопках, он перемотал всю Пленку на левую бобину и, надев наушники, включил воспроизведение. Послышалось шипение, затем голос Уолта Бретфорда, чуть искаженный мембраной, громко сказал ему в самое ухо: "...нимать передачи с микрофона под той же цифрой". Это было так неожиданно, что Джимми чуть не отдернул голову. Засмеявшись, он убавил громкость. Голос шефа спросил:
"Вы все поняли?". Затем последовало довольно долгое молчание, и чей-то ломкий юношеский голос неуверенно произнес:
"Но, мистер Бретфорд, ведь это нарушение закона". "Да ведь это же мой голос", - понял Джимми и удивился, какой он у него еще юношеский и не устоявшийся, Он продолжал прослушивать разговор, все больше недоумевая, откуда шеф знал, что Джимми не пьет и не курит, что его водительские права действительны в этом штате? Может быть, Уолт Бретфорд давно собирает о нем сведения, но зачем?
Между тем разговор на пленке подходил к концу, из наушника слышался сочный баритон Уолта Бретфорда: "...машинка на столе миссис Шерилл, а это вот возьмите наш бланк. Я уже подписал его. Отпечатайте запрос и поедем!"
Опять ломкий голос Джимми: "Хорошо, мистер Бретфорд".
Звук закрываемой двери, затем тишина, заполненная чуть слышным потрескиванием и шорохом. Джимми хотел уже выключить магнитофон, как вдруг голос шефа явственно произнес: "Господи, ну и кретин".
"О ком это он?", - подумал юноша.
Из наушника послышался непонятный звук, затем характерные щелчки телефонного диска. Уолт Бретфорд не признавал кнопочных телефонных аппаратов, считая, что в кабинете адвоката все должно быть респектабельно и с налетом старины: это вызывает доверие клиентов. Снова раздался его голос, до странности дружелюбный, с интонациями, которые он на работе себе не позволял: "Хелло, старина, ты один?
Я только что говорил с этим типом о нашем деле. Да, как я и предполагал, он заглотил наживку вместе с крючком. Кажется, этот юный кретин уже вообразил себя Джеймсом Бондом".
"Так это же он обо мне!" - догадался Джимми, и щеки его залила краска стыда и негодования. "Сейчас мы выезжаем с ним к тебе, так что предупреди своего "бульдога", пусть посмотрит на него". Последовало довольно долгое молчание, затем с явным самодовольством им было сказано: "Уж в этом ты можешь на меня положиться. У него просто нет других близких знакомых в городе. Я даже не сомневаюсь, что сегодня же попросит ее об этом, ему просто некого больше просить. Ну, ладно, не нервничай, у нас еще масса времени до утра. Не получится этот вариант, придется пойти на запасной". Наступило молчание, прерываемое односложным "да" и "нет".
"Да, я с тобой согласен, но ты же понимаешь, что сделать это все равно необходимо, иначе он неизбежно начнет потом болтать и последствия трудно будет даже представить", - сказал Бретфорд. - Ну я рад, что мы друг друга понимаем.
Нет, нет, старина, при ампутации руки нелепо жалеть пальцы на ней. Да, я тоже.
Всего доброго, я потом позвоню".
Джимми выключил магнитофон, снял наушник и долго сидел, не шевелясь.
Прослушанный разговор обидел его, больно ударил по самолюбию. Так значит, мистер Бретфорд считает его юным кретином, марионеткой, которую можно дергать за ниточки и она будет делать то, что нужно ее хозяину?! Ну хорошо же, он завтра утром позвонит Бретфорду в Уорвик-отель и откажется от этого дела, не объясняя причин. А как же Джейн? Она верит в него, в его помощь, он сам обещал ей сделать все, что от него зависит, чтобы компрометирующие ее отца документы не были опубликованы.
Мысли Джимми вернулись к прокуратуре и вдруг его осенило: у Бретфорда там есть свой человек. Как же это он сразу не понял? В разговоре по телефону Бретфорд сказал: "...мы сейчас едем к тебе..." В прокуратуре таинственный собеседник Бретфорда должен был показать Джимми какому-то "бульдогу". Перед глазами юноши всплыло свирепое лицо охранника с тяжелой нижней челюстью - он не сомневался, что речь шла именно об этом человеке. Но если у Бретфорда есть выход через своего знакомого на охранника, то зачем ему нужен он, Джимми? Охранник мог бы сам поставить микрофон в кабинете прокурора. Вопросов было много, и ни на один из них не было ответа.
Джимми включил магнитофон, перемотал пленку и снова стал слушать монолог своего шефа. А кого тот имел в виду, говоря, что у Джимми "просто нет других близких знакомых в нашем городе"? Неужели Джейн? Возможно, он узнал об их отношениях. Но как, ведь они были очень осторожны и почти не бывали в городе вместе, А может быть, Бретфорд с помощью этой же магнитолы записывал их телефонные разговоры, когда Джимми звонил Джейн из конторы во время обеденного перерыва. Теперь уже не только щеки, но и уши запылали от негодования. С трудом подавив желание растоптать проклятый магнитофон, Джимми продолжал слушать дальше.
О чем это он должен был попросить сегодня Джейн, потому что "ему просто некого больше попросить"? Он никогда у нее ничего не просил. Постой, постой, а "форд"?
Бретфорд посоветовал ему одолжить машину у "какой-нибудь из своих подружек", видимо, считая, что кроме Джейн, ему негде достать автомобиль. Действительно, так и есть. Бретфорд сам подтолкнул его к этой мысли, сказав, что из-за маленького радиуса действия микрофонов магнитолу удобнее держать в припаркованной машине. Все было довольно ловко проделано, но зачем? Эта история, чем больше размышлял Джимми, становилась для него все более и более загадочной.
То, что он узнал из случайно записанного на пленку разговора, наводило на мысль, что Уолт Бретфорд давно интересуется его отношениями с Джейн. Это можно было бы еще как-то объяснить, если заранее знать о том, что в "Дейли Ньюс" появятся те две злополучные статьи и поэтому присматривался к Джимми.
Внезапная догадка, словно молния, вспыхнула в мозгу Джимми, заставила его подскочить на диване. Ну, конечно же, как это он сразу не догадался! Ведь если Уолт Бретфорд не собирался спасать мистера Боннелла, значит ни у редактора "Дейли Ньюс", ни у окружного прокурора Майкла Харвиста нет никаких банковских документов, уличающих Боннелла в незаконном получении крупных сумм на предвыборную кампанию, иначе они бы сразу же пустили их в ход. Не зря же директор банка утверждал, что получить копии банковских счетов и чеков невозможно. Выходит, эти статьи были хорошо продуманной провокацией. Боннелл - опытный адвокат и политик, не поддался на нее, на что, видимо, Бретфорд и не рассчитывал. Он придумал окольный путь для компрометации своего старшего партнера и главы фирмы.
Для Джимми стало совершенно ясно, что его должны были поймать в прокуратуре в тот момент, когда он будет ставить микрофон, а провокационные статьи в газете, "форд", принадлежащий семье Боннеллов, па котором Джимми приедет в прокуратуру и портативная магнитола станут неопровержимым доказательством для широкой публики, что эта преступная акция была организована конкурентом прокурора Харвиста на предстоящих выборах, то есть Фредом Боннеллом. Видимо, ждали лишь отъезда Боннелла в Вашингтон на съезд демократической партии, чтобы начать эту кампанию.
Отсутствие адвоката послужило бы лишней уликой против него и, главное, он не успел бы сразу же принять необходимые меры, так как вся пресса штата сразу же сообщила об этом неслыханном скандале, связанном с видным представителем демократической партии. Ловко задумано, ничего не скажешь!
Джимми искренне восхитился незаурядным умом Уолта Бретфорда. Ведь после такого карьере Бониелла и как адвоката, и как политика крышка. Ему придется уехать из города, потому что здесь ему уже никто не поручит вести даже дело о неправильном переходе улицы. Бретфорд останется единственным владельцем фирмы с обширной клиентурой и налаженными связями. Его влияние и доходы сразу вырастут в несколько раз. Да, если кому-то в городе и выгодно падение Боннелла, то именно Уолту Бретфорду. Ну что ж, на этот раз ему придется остаться с носом. Он, Джимми, посмеется над ним в конторе в понедельник утром, сделав вид, что ни о чем не подозревает, а просто сообщит о потере магнитофона.
Джимми представил, какое будет лицо у Бретфорда от новости, и радостно захохотал, облегченно вздохнув, что не надо теперь пробираться в прокуратуру под видом уборщика и, обливаясь холодным потом, ставить "клопа" под стол прокурора.
Он решил сейчас же поехать к Гарри Лейну и предупредить, чтобы тот ни коем случае не брал ни у кого деньги за невыход вечером на работу. И вообще лучше, чтобы весь завтрашний день Гарри просидел дома. И жизнь простого негра на Юге не много стоит, да и полиция обращается с ними совсем не по-христиански. Джимми вспомнил фразу Бретфорда из записанного разговора: "Сделать это необходимо, иначе парень начнет потом болтать". Да, не так уж сложно им будет упечь этого негра на пару дней в полицейский участок по ложному обвинению и выбить из него "добровольное" признание.
Гарри надо было предупредить немедленно. Решив это, Джимми запер квартиру, бегом спустился во двор и, подойдя к котельной, возле которой была импровизированная стоянка, остановился удивленный: "форд" Джейн стоял не на том месте, где он его оставил: вместо него стоял чей-то зеленый "корвет", поблескивая белыми покрышками. Единственный фонарь на стоянке давал мало света, но все же по расположению машин Джимми понял, что его автомобиль был припаркован уже после того, как "корвет" занял место у стены котельной. Если бы сейчас владелец машины захотел выехать со стоянки, ему пришлось бы для этого сначала отогнать "форд"
Джейн. Значит, кто-то брал машину покататься, а вернувшись, увидел место занятым. Джимми поднял капот и потрогал мотор. Он был еще теплый. Машину поставили во двор минут пятнадцать назад. Может быть, ее угнали подростки? Но обычно они бросают автомобили где придется.
Джимми хмыкнул и, не пытаясь разгадать эту загадку, завел мотор.
Выехав со стоянки, он направился через центр города к железнодорожной станции.
Улицы здесь были узкие, плохо освещенные. Он свернул на дорогу, ведущую к водокачке, следуя объяснениям Гарри Лейна, но вскоре вынужден был остановиться, так как узкую улицу почти полностью перегораживали полицейский автомобиль с включенной мигалкой и фургон "скорой помощи", возле которой стояли два полицейских и несколько негров. Джимми, охваченный недобрым предчувствием, выбрался из машины и подошел ближе. В этот момент два негра подняли с земли носилки, накрытые белой простыней и начали задвигать их в темное нутро фургона.
Негр, стоящий впереди, что-то замешкался. Один из полицейских, оттолкнув его, рывком задвинул носилки в фургон. Зацепившаяся за дверцу простыня съехала, и Джимми увидел в свете фар полицейского автомобиля изуродованное черное лицо, залитое кровью, с выдавленным глазом. Дверцы фургона захлопнулись.
- Да, - меланхолически заметил здоровенный полицейский со сломанной переносицей, - спешить ему теперь некуда.
И шел-то он, видать, по тротуару. Как эта машина наехала на него, ума не приложу.
- Наверное, его сбили подростки из банды "команчей".
- Это их район и иногда они развлекаются по ночам, избивая одиноких негров, - сказал второй полицейский и, повернувшись к стоящим рядом неграм спросил: - Кто-нибудь из вас знал его?".
- Да, сэр, - отозвался изможденный старик в пахнувшей бензином рабочей спецовке.
- Это Гарри Лейн, уборщик. У него свой дом... Был свой дом возле водокачки.
Сердце Джимми сжалось. Он сел в машину и поехал к центру города. Теперь ему стало ясно, что имел в виду его шеф, говоря, что уборщик прокуратуры в воскресенье на работу не выйдет. В том, что это не несчастный случай, Джимми ни на минуту не сомневался. Но кто задавил Гарри Лейна? Такое дело вряд ли можно поручить кому-нибудь, не рискуя оказаться у него в зависимости. Неужели за рулем сидел Уолт Бретфорд? О том, что тот мастерски и с удовольствием водит свой полуспортивный "ягуар", не очень подходивший солидному, немолодому адвокату, Джимми знал, как я все сотрудники фирмы. Но на что он рассчитывает? Машину, сбившую Гарри, будут искать и, скорее всего, найдут.
Внезапно страшная догадка, от которой он буквально похолодел, заставила его резко затормозить и выскочить из машины. Он, кажется, догадывается, кто и зачем угонял "форд" и почему его вернули на место. Джимми обошел машину спереди и в тусклом свете уличного фонаря внимательно осмотрел ее. Передний бампер был погнут, а на капоте почти у самого лобового стекла была заметная вмятина. Джимми порылся в карманах, нашел носовой платок и, послюнявив его, он увидел грязно-красное пятно. Джимми начала бить крупная дрожь. Ночной город вокруг вдруг показался враждебным, незнакомым; казалось, что из темноты в спину ему уставились чьи-то стальные злые глаза.
Он поспешно сел в машину и погнал ее в сторону реки, стараясь держаться окраинных улиц. Несколько раз он оглядывался, пытаясь определить, не едет ли кто за ним, но потом оставил эту мысль. Очевидно, Бретфорд следил за ним после посещения прокуратуры и видел его свидание с Джейн, возможно, даже проследил, как они поехали домой к Джимми. Потом ему оставалось перед концом работы Гарри Лейна убедиться, что машина стоит во дворе, угнать ее и ждать в ней возле отеля, когда негр пойдет домой. Сейчас Бретфорду незачем следить за Джимми - он уверен, что тот ничего не подозревает и спокойно спит у себя дома, видя сладкие сны о грядущем повышении и женитьбе на Джейн. А завтра, когда его схватят с поличным в прокуратуре, любая экспертиза установит, что машина, на которой он приехал, сбила насмерть уборщика. Здесь даже не нужно было быть юристом, чтобы оценить бесспорность улик и наличие мотива для убийства. Вряд ли Джимми удастся избежать тюрьмы, хотя здесь, на Юге, судьи смотрят на убийство негров, как на не очень серьезное преступление. При мысли о том, что во имя своих честолюбивых планов Бретфорд хотел упрятать его за решетку, а перед этим хладнокровно задавил ни в чем не повинного негра, застучало в голове.
Джимми выехал за южную окраину города и сбросил скорость. Включать фары он боялся, а в непроглядной темноте летней южной ночи на одних подфарниках можно было угодить в какой-нибудь овраг, что было бы совсем некстати. Минут через десять он остановил машину на крутом, обрывистом берегу реки в двух милях ниже городского пляжа. Джимми несколько раз приезжал сюда с Джейн в начале лета и знал, что со дна реки у самого берега бьют сильные ключи и песок на дне все время бурлит, подбрасываемый ледяными струями. Любой предмет, брошенный здесь в воду, в течение десяти-пятнадцати минут засасывается песком. Джейн любила смотреть, как мелкие камешки кувыркаются в водяных струях, прежде чем исчезнуть в толще песка.
Это место и выбрал Джимми, чтобы избавиться от машины. Он подвел ее почти к самому обрыву, опасаясь подъезжать ближе из-за ненадежности берега и, найдя подходящий кусок довольно толстой стальной трубы длиной футов шесть, принялся бить со всей силой по радиатору, бамперу и стеклам. Теперь стекла не помешают песку проникнуть внутрь машины, а вмятин на ней столько, что даже если ее найдут и сумеют вытащить, установить происхождение дефектов на бампере и капоте будет невозможно. Джимми снял "форд" с тормоза и, используя трубу как рычаг, начал подталкивать ее к обрыву. Когда передние колеса повисли над водой, край обрыва, не выдержав, обломился, и машина с высоты четырех метров, перевернувшись вверх колесами, тяжело рухнула в воду. Джимми едва успел отскочить.
Зашвырнув в воду стальную трубу, он двинулся быстрым шагом в сторону городского пляжа, где в это время еще работал ночной бар Макферсона, возле него всегда можно поймать такси. Домой Джимми приехал лишь в третьем часу ночи. Он был так возбужден, что водитель, видимо, решил, что он навеселе и обсчитал его на три доллара.
В машине, размышляя о происшедшем, Джимми придумал, как можно "вычислить"
таинственного телефонного приятеля Уолта Бретфорда. Войдя в квартиру, он запер дверь на оба замка и включил свет на кухне, в комнате и туалете. Убедившись, что в квартире никого нет и шторы плотно задернуты, он достал магнитофон и нашел на пленке то место, где слышались щелчки вращающегося телефонного диска. Увеличив максимально громкость звука, Джимми сумел, после того, как с карандашом в руке прослушал запись раз тридцать, записать количество щелчков при каждом наборе диска. Получилось - "13, 11, 6, 10, 11, 9". Несколько раз набрав на диске цифру "I", он записал, сколько щелчков при этом получилось. Оказалось, шесть.
Следовательно, при двойке их будет семь, при тройке - восемь и так далее, то есть на пять щелчков больше набираемой цифры. Быстро отняв "5" из каждого из записанных чисел, Джимми получил номер телефона: "861-564". С лихорадочным нетерпением он схватил со стола телефонную книгу, нашел телефоны прокуратуры и сразу же обнаружил, что номер принадлежит окружному прокурору.
Джимми сидел ошеломленный. Как же так - прокурор, призванный отвечать за соблюдение законности в городе, является соучастником убийства и собирается засадить невинного человека в тюрьму за преступление, которое тот не совершал. А что, если отказ Джимми забраться в прокуратуру вызовет у Харвиста и Бретфорда подозрения? Они решат, что Джимми о чем-то догадывается и убьют его, как бедного Гарри Лейна. От Бретфорда, по-видимому, можно ожидать самых решительных поступков. Что ему стоит настоятельно попросить своего подчиненного остаться в конторе допоздна, чтобы подготовить какое-нибудь дело к процессу, а поздно вечером по дороге домой сбить того машиной. Юноше стало по-настоящему страшно.
Впервые в жизни он приобрел могущественных и беспощадных врагов.
Джимми заметался по своей маленькой комнате, не видя выхода из создавшейся ситуации. Может быть, бросить все и завтра уехать из города, из штата? А как же Джейн, он не сможет жить без нее, и на работу без рекомендаций его нигде не возьмут. Или дождаться возвращения из Вашингтона отца Джейн и все рассказать ему, предъявив в доказательство магнитофонную запись. Но чем он сможет помочь ему? Скорей всего, это только побудит Бретфорда и Харвиста к мести. Нет, прежде чем что-либо предпринять, нужно узнать их намерения. Они обязательно, просто непременно, должны завтра встретиться, скорее всего, утром. Бретфорд должен рассказать Майклу Харвисту об убийстве негра - уборщика, и наверняка они захотят в последний раз уточнить детали предстоящей вечером операции "по захвату" его в прокуратуре. Встретиться они, безусловно, должны завтра утром или днем, но где?
Джимми старался успокоить себя, сел на диван, и, раздумывая, где эти люди могут встретиться? У Бретфорда? Вряд ли. После развода с женой Бретфорд живет в "Уорвик-отеле", и появление там окружного прокурора, которого многие в городе хорошо знали, не пройдет незамеченным ни администрацией отеля, ни его постояльцами. Встреча у Майкла Харвиста тоже исключается. Сейчас, накануне выборов, его дом наверняка нечто вроде филиала окружного комитета республиканской партии. Прокуратура в воскресенье закрыта. Тогда, где же? Может быть, где-то за городом, в мотеле? Возможно, но маловероятно. Постояльцев в мотеле немного, каждый человек на виду: могут встретиться знакомые, проводящие уик-энд за городом.
Джимми вскочил с дивана. Где же они должны встретиться? Внезапно он остановился, пораженный догадкой. Ну конечно же! Если и есть где-то в городе безопасное место для встречи, то это же помещение фирмы "Боннелл и Бретфорд". Хотя оно и недалеко от центра города, но на тихой пустынной улице. В воскресенье контора закрыта, а ключи от нее есть только у владельцев. Они всегда приходят намного раньше остальных сотрудников и вдвоем обсуждают очередное дело, которое ведут совместно. Мистер Боннелл в Вашингтоне, значит, Уолт Бретфорд может встретиться в конторе с кем захочет, не опасаясь, что ему помешают. Да, как ни посмотри, а лучшего места для встречи им не найти.
Придя к такому выводу, Джимми наконец-то смог расслабиться и сразу же на него навалилась свинцовая усталость: заболели ноги и руки, заныла спина - недавние упражнения с трубой и машиной давали себя знать. Настольные часы показали "4-30". Достав плед и подушку из тумбочки, Джимми, засыпая, подумал: "Надо бы раздеться".
Разбудил его отчаянно трезвонивший телефон. Молодой клерк, чувствуя себя совершенно несчастным, засунул голову под подушку, решив, что ни за что не встанет, но телефон звонил, не умолкая. Кое-как он сполз с дивана и, спотыкаясь, с закрытыми глазами добрался до телефона. Из трубки зазвенел изумленно-негодующий голос Джейн:
- Хелло! Ты что, не ночевал дома? Где ты был?
- В каком смысле? - тупо спросил Джимми.
- Я звонила тебе час назад, но тебя не было и сейчас звоню уже минут пятнадцать.
Ты что, только что пришел?
- Куда пришел? - никак не мог понять он.
- Ты пьян, да? Или у тебя там женщина? - голос Джейн предательски дрогнул.
- Какая женщина?! - наконец проснувшись, закричал & трубку Джимми. Джейн, скажи, ты можешь сейчас же приехать ко мне - это очень важно?
- А ты правда один? - успокаиваясь, спросила девушка.
- Нет, - мрачно ответил Джисси, - у меня здесь три негритянки из шоу, но мы уже заканчиваем.
- Старый развратник, - счастливым голосом произнесла Джейн, - тебе уже мало белых девушек.
- Джейн, погоди, не клади трубку, ты не знаешь, твой отец оставил ключи от конторы дома или увез с собой?
- Не знаю, а что?
- Не вешай трубку, пойди поищи их и скажи мне.
- А зачем тебе?
- Приедешь, я тебе все объясню, а сейчас посмотри ключи. - Я не отхожу от телефона.
Через несколько минут Джейн обрадованно произнесла:
- Нашла у папы в столе целую связку. Это те ключи, что обычно он носит с собой в кожаном футляре с монограммой - Тогда бери такси и приезжай.
- Милый, может, ты подъедешь за мной, раз уж ты теперь на машине?
- Машину угнали, Джейн, ее больше нет. Я не могу тебе рассказать все по телефону, поэтому возьми такси и немедленно приезжай. Который сейчас час?
- Без четверти девять.
- Черт, мы можем не успеть. Джейн, давай встретимся в половине десятого у табачной лавки возле моей конторы и, умоляю тебя, не опаздывай.
- Милый, что-то случилось? - голос Джейн испуганно напрягся.
- Потом все объясню, и не забудь ключи от конторы. Положи их сейчас же в сумку.
Жду.
Джимми бросил трубку, быстро умылся, положил в "дипломат" магнитолу, сунул в карман пиджака коробочку с "клопами" и вышел из дома.
Когда он добрался до табачной лавки, девушка уже ждала его, нервно расхаживая по тротуару около раскрашенной деревянной фигуры индейца. Пугливо озираясь по сторонам, он схватил ее за руку и увлек в тупичок между домами, заканчивающийся крохотным сквериком с несколькими акациями и аккуратными зелеными урнами у каждой из скамеек.
- Куда ты меня тащишь, сумасшедший? - едва переведя дух, спросила Джейн.
- Куда-нибудь, где на меня случайно не наедет машина и па голову не свалится с крыши кирпич, - вполголоса ответил ей юный герой, несколько драматизируя ситуацию.
Они сели на стоявшую в глубине скверика скамейку, и он торопливо, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, рассказал события минувших суток.
- Боже, какой ужас, - произнесла Джейн. - Неужели дядя Уолт мог сделать это?
- Как видишь, - сделал Джимми достал магнитофон и дал ей прослушать всю запись - Но он... Они же могут убить тебя! - вскрикнула Джейн, испуганно схватив Джимми за руку.
- И убили бы, если бы это было так легко сделать, - мрачно ответил он, - но я не дам им такой возможности - Ты знаешь, - тихо сказала Джейн, опустив глаза, - а ведь прошлой зимой дядя Уолт, то есть мистер Бретфорд, делал мне предложение.
- Что-о? - изумился Джимми.
- Представь себе, - смутилась девушка. - Я ведь знаю его с детства и всегда звала дядей Уолтом, а год назад он вдруг стал дарить мне цветы, когда приходил к папе. Однажды принес дорогие духи. Но мне и в голову ничего такого не приходило.
Я считала его совсем старым И вдруг прошлой зимой под Рождество он зашел ко мне в комнату, весь такой торжественный с букетом роскошных алых роз, - ты мне никогда не даришь цветов - и попросил стать его женой. У него при этом был такой смешной вид, что я не удержалась, рассмеялась, и сказала, что в ближайшие десять лет замуж не собираюсь и что лучше ему найти себе более достойную партию, чем я.
- А он что?
- Он так холодно усмехнулся и сказал, что в его возрасте мужчины не делают таких предложений сгоряча и не меняют своих намерений только из-за того, что неразумной девчонке вздумалось ответить отказом. Сказал, что я еще приду к нему сама.
- Ах, негодяй, - вспыхнул Джимми.
- Знаешь, - продолжала Джейн, - я тогда испытала такое же неприятное чувство, будто случайно коснулась змеи. Но потом все забылось, а пане я об этом ничего не рассказала. Не знала, как он это воспримет.
- Значит, устраивая мне ловушку в прокуратуре, Бретфорд одним ударом убивал двух зайцев: компрометировал твоего отца и убирал с дороги меня, да еще и тебе мстил за отказ. В чем, в чем, а в уме ему не откажешь.
- Послушай, а разве нельзя заявить в полицию, что он задавил этого негра?
- Заявить можно, но улик-то у меня никаких нет. Ни один суд это дело даже к рассмотрению не примет, тем более, что незаконно сделанная магнитофонная запись даже не будет приобщена к делу. Это я тебе говорю как юрист, имеющий опыт в подобных делах, - важно сказал Джимми, солидно откидываясь на спинку скамьи, так, как это делал в суде мистер Боннелл. Спинка у скамьи оказалась сломанной, и он едва не свалился на землю. Джейн залилась смехом, а вслед за ней захохотал и он. Они оба просто не могли видеть мир в черных красках. Оглянувшись, они украдкой поцеловались, потом еще и еще раз и, не появись в начале тупичка полицейский в мокрой от пота форменной рубашке и темных очках, неизвестно, чем закончился бы сегодняшний день. Джейн отстранилась от Джимми и принялась поправлять растрепавшиеся волосы.
- Ты что, хочешь, чтобы нас арестовали за нарушение нравственности в общественном месте? - сказала она. - А вдруг этот полицейский следил за тобой по приказу прокурора? Ты заметил, он был в темных очках?
- Во-первых, полиция не подчиняется прокурору, а во-вторых, на таком солнце каждый второй полицейский в темных очках, - резонно возразил ей Джимми. - И вообще уже очень много времени. Давай ключи, возьми мой "дипломат" и жди меня здесь на скамейке, а я пойду в контору, пришпилю Бретфорду в кабинет "клопа", сразу вернусь, и тогда мы сможем слышать, о чем они там договариваются.
- Милый, может, не надо туда ходить, а вдруг что-нибудь случится?
- Глупенькая, ну что может случиться? Я же только прилеплю микрофон и сразу уйду - это займет пять минут. Кстати, ты можешь подсказать мне, где его лучше прикрепить.
- Как это?
- Очень просто - знаками. Все окна конторы выходят на улицу, а окно в кабинете Бретфорда на торец дома. Ты встанешь под его окном с включенной магнитолой и кивнешь мне, когда слышимость будет хорошей. А я тебе в микрофон скажу что-нибудь хорошее.
- Что ты сможешь сказать хорошего, несчастный взломщик? - засмеялась Джейн, и на щеках ее появились две очаровательные ямочки. Джимми с трудом удержался от того, чтобы не поцеловать каждую из них, включил магнитолу на первый канал и, осмотревшись по сторонам, пошел к дому, где находилась фирма "Боннелл и Бретфорд".
Контора находилась на третьем этаже четырехэтажного одноподъездного здания начала века, которое многократно перестраивалось. Построенное из красного кирпича с белыми пилястрами у подъезда, оно казалось настоящим строением восемнадцатого века, случайно сохранившимся до наших дней. Два первых этажа занимала страховая компания, третий арендовали Боннелл и Бретфорд, а на последнем жил владелец дома со своей семьей.
Подъезд никогда не запирался, и Джимми, минуя лифт, пешком поднялся на третий этаж из опасения, что кто-нибудь, привлеченный шумом лифта, спустится посмотреть, кто это решил работать в воскресный день. Он легко нашел в связке нужный ключ, открыл дверь и, осторожно защелкнув ее за собой, облегченно перевел дух. Однако дверь в кабинет Бретфорда была заперта, и ни один ключ из связки не подходил к ней. Джимми чуть не дал пинка этой солидной двери, но вовремя сообразил и, порывшись в связке, наконец отпер кабинет мистера Боннелла. Дверь, ведущая из апартаментов Боннелла к Бретфорду, была не запертой. Джимми вынул из кармана коробочку с микрофонами и, осторожно сняв с первого из них защитную крышку, прилепил его к низу столешницы письменного стола, под телефоном. Подойдя к окну, он увидел Джейн, стоявшую во дворе и подозрительно смотревшую по сторонам. Несмотря на всю серьезность ситуации, Джимми фыркнул от смеха и нараспев прочел:
"И Тамплинсон взглянул назад И увидал сквозь бред Звезды замученной в аду Молочно-белый свет.
И Тамплинсон взглянул вперед И увидал в ночи Звезды, замученной в аду Кровавые лучи".
При первых звуках его голоса Джейн вздрогнула и подняла голову.
- Ну как, крошка, хорошо слышно? - осведомился Джимми бодро. Она закивала и, мотнув головой в сторону улицы, слегка топнула ногой.
- Все, все, старушка, иду, - пообещал Джимми и уже собрался отойти от окна, как вдруг с изумлением увидел, что Джейн, схватив "дипломат", пулей понеслась к соседнему дому и, забежав за угол, отчаянно показывала ему рукой в сторону улицы. Сердце Джимми екнуло. Несомненно, она кого-то увидела. Он выскочил в смежный кабинет, осторожно выглянул на улицу и похолодел. От дома отъехало такси, а в подъезд входил Уолт Бретфорд.
"Совсем некстати", - отметил про себя Джимми, обратив внимание, что на макушке у того явственно просвечивает лысина, заботливо прикрытая длинными прядями волос.
Времени, чтобы покинуть помещение конторы, уже не оставалось. В любом случае они столкнулись бы в подъезде. Джимми, не отличавшийся большой храбростью, испугался. В памяти его возникло изуродованное, окровавленное лицо Гарри Лейка.
Джимми в панике заметался по кабинету в поисках какого-нибудь оружия. Схватив бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшую на столе, он начал лихорадочно выдвигать ящики письменного стола. Во втором сверху он нашел то, что искал - никелированный браунинг калибра 6, 35 с перламутровой рукояткой - подарок сотрудников к пятидесятилетию Бретфорда. Адвокат, как помнилось, тогда сказал, что они толкают его на нарушение закона, потому что два пистолета нельзя носить при себе даже в штате Техас.
- Придется держать его в столе для излишне назойливых клиентов, смеясь, добавил он, любуясь красивой насечкой на стволе.
Все это припомнилось Джимми, пока он трясущимися руками доставал браунинг.
Выскочив в смежный кабинет, он прикрыл за собой дверь и спрятался сбоку от окна за тяжелой портьерой, которая немного не доставала до пола. Стоявшее между окном и комнатой массивное кресло с коричневой кожаной обивкой закрывало торчащие ботинки.
Издалека донесся слабый стук входной двери, потом вблизи раздались тяжелые шаги.
Видимо, Бретфорд стоял у окна, глядя на улицу. Джимми отчетливо слышал хрипловатое дыхание заядлого курильщика. Он перестал дышать, думать, заботясь лишь о том, чтобы Бретфорд не услышал звуки ударов его сердца. В этот момент в кабинете раздался зуммер телефона. Шаги удалились, затем негромкий, но отчетливый голос Бретфорда сказал:
- Да, все в порядке, я один. Ты где? Третий этаж, только не вызывай лифт: он грохочет, как нью-йоркская подземка.
"Наверное, прокурор Харвист подъехал, - подумал Джимми. - Вдвоем они просто свернут мне шею, как рождественской индейке".
Он спустил предохранитель браунинга и осторожно взвел курок, твердо решив защищать свою жизнь. С револьвером в руке он чувствовал себя немного увереннее, осмелев, перевел дух и даже переступил с ноги на ногу. Щелкнула входная дверь, затем раздался резкий властный голос:
- Как у тебя прошло вчера, гладко?
- Все о'кей, Майкл. Это было совсем нетрудно и напомнило мне нашу юность, тогда мы охотились на черномазых, как на кроликов, и это не считалось убийством.
Хорошие были времена.
- Этот твои, как его - Ирвин, не заметит, что машину брали?
- Не думаю, а если и заметит, то все равно не догадается для чего.
- А ты уверен, что он полезет сегодня ко мне в кабинет? - с сомнением в голове произнес прокурор. - Уж больно у него вчера был трусоватый вид.
- Не сомневаюсь! Мальчишка так заворожен перспективой повышения, что совершенно потерял голову, к тому же твои звонки и письма дочке Боннелла наверняка сделали свое дело. Я сам видел вчера, как она рыдала у него на плече в машине. Какой мужчина устоит перед слезами любимой женщины.
- Ого, а ты, я вижу, никак не можешь выкинуть эту девчонку из головы, насмешливо протянул посетитель.
- Не говори ерунды, но проучить ее заодно с ее самодовольным папашей будет неплохо.
- Поэтому ты и хочешь ухлопать ее возлюбленного? - продолжил, посмеиваясь человек.
- Я? - деланно изумился Бретфорд. - Да мне дела нет до этого щенка, но если охранник и застрелит его, застав в твоем кабинете за установкой "клопов", то уж я во всяком случае плакать не буду. Кстати, ты проинструктировал этого "бульдога"?
- Да, будь спокоен. Его не пришлось даже уговаривать. Он бывший полицейский и большой любитель стрельбы по живым мишеням. Его за это и уволили из полиции.
Помнишь, два года назад, во время демонстрации застрелили студента? Ну так это сделал он. С тех пор красных ненавидит смертельно. Когда я ему сказал, что этот мальчишка коммунист и вооружен, так он прямо взъярился. Обещал пристрелить его, если он посмеет заявиться в прокуратуру.
- Ну, тогда все в порядке, думаю, мы с тобой все предусмотрели. Это будет славная сенсация для твоего друга Ньюпорта из "Дейли Ньюс".
Джимми с трудом сохранял неподвижность. От негодования у него улетучился весь страх. Ах, вот как! Они, эти двое, собираются убить его сегодня вечером и так спокойно говорят об этом, как о деле уже почти свершившемся. Ну уж нет! Он им не доставит такого удовольствия. Джимми лихорадочно соображал, как ему выбраться, внезапно резкий звонок заставил его вздрогнуть. Он осторожно покосился на улицу, но ничего там не увидел... "Да их, похоже, собирается целая банда, - с ненавистью думал он. - Кто, интересно, еще с ними в сговоре?"
Раздались приближающиеся торопливые шаги, и рядом с ним Бретфорд произнес:
- Нас не должны видеть вместе. Побудь в этой комнате - это, кстати, кабинет твоего "друга" Боннелла, а я пока узнаю, кто там.
- Может быть, лучше не открывать? - спросил Харвист. В этот момент звонок прозвенел еще раз.
- Нет, лучше открою. В конце концов, я у себя в конторе: могу работать и по воскресеньям.
Послышались удаляющиеся шаги, затем невнятные голоса в приемной и знакомый голос, слабо доносившийся из-за двери, произнес уже в соседней комнате:
- Ну и что же, а я любопытна, как все женщины, дядя Уолт. Я, как вас увидела, выходящего из такси, так сразу подумала, что у вас, наверное, свидание в конторе с какой-нибудь дамой и решила зайти оценить ваш вкус и посмотреть на свою соперницу.
Джимми едва сдержался. Она, видно, решила, что ему угрожает опасность и прибежала спасать его. Но притворный, веселый голос Бретфорда сказал:
- А я и не знал, девочка, что ты меня ревнуешь. Ну что, убедилась, что здесь, кроме меня, никого нет? Просто мне нужно было поработать с материалами, а у меня в. отеле это не совсем удобно. Теперь удовлетворена? Ну, идем, я провожу тебя, а то у меня еще много работы.
- А такси мне оплатите, а то у меня только сорок центов?
- Оплачу, оплачу. А что, отец сильно урезает тебя в карманных деньгах?
Джейн что-то ответила, а Джимми подумал: "Она увела его на улицу. Ну и молодчина Джейн!"
Теперь надо было как-то выбираться отсюда, пока Бретфорд не вернулся. Может быть, Майкл Харвист уйдет сейчас в соседний кабинет, тогда можно было бы попытаться выскользнуть в приемную, а оттуда в подъезд. Он еще обдумывал этот план, когда тяжелые шаги послышались около окна и, скосив глаза влево, Джимми увидел буквально в полуметре от себя немного одутловатое лицо с тяжелой нижней челюстью и прищуренными глазами, внимательно осматривающими улицу перед домом.
Джимми, до боли сжав в кулаке "браунинг", уже хотел было рвануться в соседний кабинет, а оттуда в приемную, но в этот момент, видимо, из подъезда вышли Бретфорд и Джейн, и Харвист отпрянул от окна влево, всей тяжестью наступив на ногу Джимми. Не удержавшись, тот вскрикнул от боли, выскочил из-за портьеры и, натолкнувшись на массивное кожаное кресло, чуть не перелетел через него. Неловко повернувшись, он оказался лицом к лицу с высоким плотным человеком с недобрым лицом и цепкими настороженными глазами, державшим в руке пистолет, направленный Джимми прямо в лицо. Окружной прокурор Майкл Харвист, видно, узнав его, сказал:
- Ах, это ты, всезнайка, вынюхиваешь, - с угрозой в голосе произнес он. - Ты все слышал?
Лицо его мгновенно окаменело, и по тому, как невольно прищурились его глаза, Джимми понял, что сейчас раздастся выстрел. Все дальнейшее произошло мгновенно и как-то само собой. Джимми нырнул вперед и головой ударил прокурора в живот. Над его ухом оглушительно ударил выстрел. Противник от толчка отлетел на середину комнаты и, споткнувшись о ковер, грохнулся на спину, выпустив пистолет из руки.
Джимми бросился в соседний кабинет, но, оглянувшись на бегу, увидел, что Харвист лежит на спине неподвижно, а на левой стороне груди у него расплывается по рубашке красное пятно.
"Что это, откуда?" - с ужасом подумал Джимми. Он отвел взгляд от завораживающего пятна, которое расплывалось все шире по белой рубашке, и тут только осознал, что все еще сжимает в правой руке "браунинг".
"Наверное, я случайно нажал на курок, когда толкнул этого человека, пронеслось в голове Джимми. - Я убил его, я - убийца".
Избегая глядеть на труп, он выскочил в приемную и, повинуясь какому-то инстинкту, обтер о пиджак пистолет и бросил его в стоящую у стола секретарши урну. Открыв входную дверь, он вышел на площадку и только тогда осознал, что произошло. Прыгая через ступеньки, он сбежал вниз и, завернув за угол, бросился бежать по улице. Лишь через два квартала, задыхаясь, Джимми остановился; из будки автомата он позвонил Джейн - никто не ответил. Подумав, что безрассудная в своей отваге и желании спасти его, она может вернуться в контору, Джимми перешел на параллельную улицу и с мыслью, что Джейн теперь самой угрожает опасность, ускорил шаг. Во двор конторы он уже вбежал. Джейн нигде не было. Джимми обошел мусорные баки, стараясь, чтобы его не было видно из окна кабинета Бретфорда.
Ничего не обнаружив, кроме дуревшей от жары рыжей кошки, щиплющей чахлую траву, он уже собрался уходить, как вдруг увидел Джейн, вбежавшую во двор. Она с плачем бросилась ему на шею.
- Ты все-таки удрал оттуда, супермен, - засмеялась она сквозь слезы.
- Тс-с-с! - зашипел Джимми и, схватив ее за руку, потащил на улицу.
- Что с тобой, сумасшедший, на тебе прямо лица нет?! Что случилось?
- Потом расскажу, - бросил Джимми, таща ее за собой.
- Да подожди ты, надо же забрать твой портфель.
- А где он?
- В мусорном баке.
- Как в баке? - спросил Джимми, остановившись от удивления.
- Ну, в баке и все, - глядя на него, ответила Джейн. - Когда я побежала к тебе в контору, я же не могла появиться там с мужским "дипломатом", да еще со своей сумкой. Ну я и спрятала его в мусорный бак. Понимаешь, я очень испугалась, что он тебя..., ну, в общем, мне стало очень страшно, когда Бретфорд вошел в подъезд, и я сразу побежала искать полицейского, но, как назло, на всей улице ни одного не оказалось. Тогда я спрятала твой "дипломат" и побежала в контору.
Из глаз Джейн потоком лились слезы.
- Ты что, - растерялся Джимми, неуклюже пытаясь вытереть ей щеки своим платком.
- Я ду-думала, что тебя уже нет, когда пришла туда, а там он... и улыбается..., а тебя нет, - всхлипывая, ответила она.
- Джейн, - сказал он, обняв девушку за плечи. - Я очень тебя люблю и прошу стать моей женой.
- Боже, - засмеялась Джейн, вытирая слезы, - вот уже почти год я жду от тебя этих слов, но, оказывается, тебе для этого нужна была именно такая благоприятная обстановка.
Они вернулись во двор конторы, вытащили из-под мусора "дипломат" и, уже возвращаясь назад, столкнулись с двумя полицейскими. Наверное, па лицах молодых людей отразился испуг, потому что один из полицейских, рыжеволосый голубоглазый крепыш, поднес два пальца к козырьку фуражки и произнес:
- Сержант О'Коннер. Вы уже услышали об этом печальном событии?
- К-каком событии? - заикаясь, выдавил из себя Джимми.
- Окружной прокурор Майкл Харвист около получаса назад застрелился вот в этом доме. Мы ищем свидетелей, кто хоть что-нибудь видел или слышал. Вы живете в этом дворе?
- Нет, сержант, - почти естественным тоном произнесла Джейн. - К сожалению, мы вам ничем не можем помочь. Мы просто гуляли и случайно забрели сюда.
Она взяла своего спутника под руку и неожиданно добавила:
- Он сделал мне предложение. Сержант О'Коннер улыбнулся и мягко сказал, глядя на ее пылающие щеки:
- Поздравляю вас, мисс, желаю счастья. И вас тоже, сэр. У вас замечательная невеста.
Полицейские проследовали дальше, внимательно осматривая окна, о чем-то тихо переговариваясь.
Пока новоявленные жених и невеста под руку степенно удалялись вниз по улице, стараясь не сорваться на бег, шериф графства Гарри Адамс уже в третий раз осматривал помещение адвокатской конторы "Боннелл и Бретфорд". Когда владелец дома с четвертого этажа позвонил в полицию и сказал, что слышал выстрел, прозвучавший где-то на третьем этаже, шериф как раз разругался с женой, не сойдясь с ней во взглядах па матриархат. Идти ему поэтому кроме как на службу, было некуда. Он выехал по указанному адресу, оставил одного полицейского внизу у подъезда и, поднявшись пешком на третий этаж, столкнулся с выходившим из конторы адвокатом Бретфордом, которого хорошо знал по одному судебному процессу, где шерифу пришлось выступать в качестве свидетеля обвинения. Бретфорд, будучи тогда адвокатом обвиняемого, выиграл это дело, причем так ловко и умело выставил городскую полицию вообще и его, Адамса, в частности тупицами и пьяницами, что в зале среди публики буквально не смолкал смех. Шериф, вспоминая ту позорную сцену в суде, скрежетал зубами от злости. Сейчас, увидев Бретфорда, белого, как мел, он почуял возможность взять реванш за то судебное заседание.
- Адвокат Бретфорд, если не ошибаюсь? - вкрадчиво осведомился он. - Нам сообщили, что в помещении, арендуемой вашей фирмой, слышали звук, напоминающий выстрел. Я хотел бы осмотреть помещение, если вы, конечно, не возражаете.
Бретфорд немного помедлил, что-то, видимо, прикидывая в уме, затем открыл дверь и сказал:
- Я как раз направлялся в полицию, хорошо, что я вас встретил. Дело в том, что там, - он показал пальцем куда-то себе за спину, - только что застрелился Майкл Харвист, окружной прокурор.
- Что-о? - выдохнул шериф. - Мистер Харвист застрелился?
- Да, я как раз собирался ехать в полицию.
- А что, телефон у вас не работает? - поинтересовался Адамс, быстрыми шагами проходя в кабинет, где на ковре лежал, раскинув руки, теперь уже бывший окружной прокурор.
- Да нет, телефон работает, но я как-то растерялся, - пробормотал Уолт Бретфорд.
Он на глазах терял апломб, понимая, что влип в весьма неприятную историю.
- Да, это он, - сказал шериф, присев на корточки возле трупа. Выстрелили в упор в самое сердце.
- Почему - выстрелили? - нервно спросил адвокат. - Вы что сомневаетесь, что это самоубийство?
- Не знаю, не знаю, - задумчиво ответил Адамс. Он достал носовой платок, осторожно взял лежащий около убитого пистолет и, понюхав дульное отверстие, вынул обойму, - Стреляли из него: в обойме не хватает одного патрона, - заключил он. - Сержант О'Коннер, позвоните в управление, пусть пришлют двух человек из дежурного наряда - надо опросить жильцов соседних домов. И пусть заедут за доктором, криминалистами и везут их сюда. Да не отсюда звоните, черт вас возьми. Ничего здесь не трогать до приезда эксперта.
Шериф вошел в кабинет Бретфорда и прикрыл за собой дверь.
- У вас есть оружие? - осведомился он, пристально глядя на Уолта Бретфорда.
- Да, конечно, - ответил тот, доставая из внутреннего кармана пиджака небольшой плоский пистолет. - Он зарегистрирован в полиции, и имеется разрешение на его ношение.
Шериф взял протянутый ему пистолет и понюхал дуло.
- Чисто, - хмыкнул он. Но его тону было непонятно, обрадовало или огорчило его это. Положив пистолет на стол, он хмуро спросил:
- Прокурор Харвист застрелился на ваших глазах?
- Нет, я вышел проводить дочь своего компаньона, посадил ее в такси, а когда вернулся, он был уже мертв.
- Эта ваша знакомая может подтвердить, что Майкл Харвист был жив, когда вы с пей выходили отсюда? Бретфорд задумался.
- Собственно говоря, она была здесь не больше минуты и не видела прокурора, так как он находился в соседней комнате, там, где я его и нашел мертвым.
- Он что, прятался от нее? - спросил шериф, заметив выступившую на лбу Уолта Бретфорда мелкую испарину, хотя лицо того продолжало быть бесстрастным.
- Нет, зачем же ему прятаться. Просто, как вы знаете, через две недели выборы, а отец этой девушки претендует на должность окружного прокурора, поэтому мистер Харвист не хотел, чтобы наши с ним деловые отношения стали известны мистеру Боннеллу.
- В чем заключались ваши деловые отношения?
- А уж вот это, шериф, не ваше дело. Я не обязан отвечать на подобные вопросы.
Насколько я понимаю, меня еще не обвиняют в убийстве. Поймите же и вы, наконец, что это самоубийство, хоть я не представляю, чем оно вызвано. Когда я вышел проводить эту девушку, мистер Харвист был жив и здоров, как мы с вами, а когда я спустя восемь-десять минут вернулся, он был уже мертв. Не знаю, что вдруг на него нашло, но в том, что это самоубийство, у меня нет ни малейших сомнений.
В дверь позвонили: приехали врач, эксперт и двое полицейских.
- Хелло, док, - сказал шериф, протягивая врачу руку. - Простите, что не даю вам отдохнуть даже в воскресенье, но окружные прокуроры не часто кончают жизнь самоубийством, если, конечно, это самоубийство. Осмотрите тело и, если у эксперта нет вопросов, заберите его на вскрытие. Протокол мне нужен сегодня.
- А, может быть, вчера? - по-птичьи склонив голову к плечу, язвительно спросил немолодой врач в очках и скептически поджал губы. - Сколько я знаю вас, шериф, ни разу не было случая, чтобы вам что-то понадобилось завтра, нет - только сегодня. А между прочим, через полтора часа по шестому каналу начнется прямая трансляция "Порги и Бесс" из Нью-йоркской филармонии. Я этого дня ждал две недели.
Врач скорбно покачал головой, возмущенно вздернул плечами и направился к телу, продолжая что-то ворчать себе под нос.
- Да, полно вам, док, - промолвил шериф. - За полтора часа уж вам-то ничего не стоит выпотрошить не один, а пару трупов. К тому же письменно доказать, что, исходя из характера повреждений и особенностей строения большого пальца левой ноги, оба покойника на самом деле являются одним и тем же человеком, причем нежизнеспособным из-за врожденного отсутствия головного мозга.
Кто-то, не выдержав, фыркнул, а эксперт, здоровенный малый с могучим животом и румянцем во всю щеку, разразился хохотом.
- Ну, Гарри, уж вы скажете так скажете, - захлебывался он от смеха.
- А ты, дистрофик, тоже давай принимайся за дело. Мне нужно знать, есть в этой конторе чужие "пальчики" и особенно вон на той пушке, с какого расстояния произведен выстрел, передвигали ли тело после смерти, ну и вообще все, что сможешь раскопать. Понял? Ну и приступай, раз понял.
Шериф повернулся к Бретфорду и сказал:
- Я вас больше не задерживаю. Входную дверь я вынужден опломбировать до получения заключения эксперта и протокола вскрытия. У кого-нибудь, кроме вас, есть ключи от входной двери?
- Нет, только у мистера Боннелла, но он еще вчера улетел на несколько дней в Вашингтон. Я могу взять свой пистолет?
- Я вам верну его сегодня же, после заключения трассологической и баллистической экспертизы, - с удовольствием выговорил научные термины шериф. - Позвоните мне в управление часов в пять. Я думаю, к тому времени все данные будут у меня на руках.
- У вас профессиональная болезнь полицейского, шериф, - сказал Бретфорд холодно.
- Вам чудятся преступления там, где ими и не пахнет.
Он повернулся и вышел, кивнув на прощание. Неизвестно, о чем думал после обозначенного времени Уолт Бретфорд, респектабельный, обеспеченный совладелец процветающей юридической фирмы, но, выдержав для солидности четверть часа, он позвонил шерифу. Тот откликнулся бодрым, излишне бодрым, как показалось опытному адвокату, голосом:
- Хелло, мистер Бретфорд, Наш эксперт уже закончил работу, но здесь есть маленькие детали, которые необходимо уточнить. Простите, что я занимаю время столь занятого человека, но не могли бы вы приехать сейчас в полицейское управление?
Бретфорд с трудом подавил желание спросить, что показала экспертиза, и ответил:
- Хорошо, у меня есть свободные полчаса. Войдя в кабинет шерифа, он был неприятно поражен присутствием доброй полдюжины репортеров с фотоаппаратами.
Конечно, как верно заметил шериф, окружные прокуроры не каждый день кончают с собой, но зачем создавать вокруг этого такой ажиотаж? Впрочем, этот шериф, как и многие полицейские чипы, любит рекламу.
- Слушаю вас, - сказал Бретфорд, опускаясь на свободный стул.
Шериф помолчал, с каким-то странным выражением глядя на адвоката. Затем ровным голосом произнес:
- Вскрытием установлено, что прокурор Харвист умер мгновенно от выстрела в сердце, произведенного в упор. На пистолете, принадлежавшем покойному, никаких отпечатков пальцев, кроме его собственных, не обнаружено. Из этого пистолета произведен только один выстрел. - Шериф сделал длинную паузу, глядя в упор на сидевшего с каменным лицом адвоката. Переведя взгляд на притихших в углу комнаты репортеров, он медленно произнес: - Но маленький нюанс помешал выстроить версию о самоубийстве. Один лишь маленький, совсем, как сказал бы опытный адвокат, ничтожный нюанс помешал выстроенной версии. Пуля Майкла Харвиста оказалась выпущенной из другого револьвера.
Репортеры переглянулись и дружно застрочили в блокнотах. Видно было, что сказанное доставило шерифу большое удовольствие.
- Я обещал вам, ребята, дать сегодня отличный материал для репортажа и я сдержу слово, - повысив голос, продолжал Адамс. - При обыске помещения фирмы "Боннелл и Бретфорд" в корзине для мусора был найден револьвер системы браунинг калибра 6, 35 без отпечатков пальцев, из которого и был застрелен прокурор. Мои люди опросили сегодня сотрудников фирмы. По их утверждению, этот браунинг принадлежит присутствующему здесь мистеру Бретфорду.
- Что за чертовщина, - вскрикнул, вскочив с места, Бретфорд, но шериф остановил его жестом руки.
- Пулю из пистолета прокурора Харвиста наш эксперт нашел в деревянной панели комнаты, где было совершено, это хладнокровное убийство. Видимо, пользуясь доверием мистера Харвиста, человека, кстати сказать, физически очень сильного, убийца подошел к нему вплотную и выстрелил в упор вот из этого револьвера.
Шериф достал из стола никелированный "браунинг" и, поднеся его к лицу окаменевшего, от неожиданности адвоката, продолжил:
- Естественно, что выстрела, сделанного в упор из револьвера такого калибра никто не услышал. Затем убийца достал из кармана мистера Харвиста его пистолет, выстрелил в деревянную панель, тщательно протер его и вложил в правую руку убитого. Этот выстрел услышал владелец дома, живущий этажом выше, и вызвал полицию. Убийца надеялся, что эту пулю не найдут, и полиция не будет копаться в таком, казалось бы, очевидном деле. Но мы и в этот раз оказались на высоте. - Адамс испытующе обвел взглядом репортеров, и те постарались подавить невольные улыбки. - Я лично допросил молодую девушку, заходившую в контору в тот отрезок времени, когда было совершено убийство. По утверждению мистера Бретфорда, прокурор Харвист был в соседней комнате жив и здоров, а когда он, посадив девушку в такси, минут через десять вернулся назад, то нашел его мертвым. Но с этим не согласуется заявление самой девушки, утверждающей, что мистер Бретфорд был очень нервозен, бледен и старался побыстрее выпроводить ее из конторы. И главное, - шериф сделал многозначительную паузу и тяжело посмотрел па Уолта Бретфорда, девушка совершенно категорически утверждает, что в комнате сильно пахло порохом. Да оно и не удивительно при стрельбе в закрытом помещении. Мистер Бретфорд, когда я просил, есть ли у вас оружие, вы предъявили мне вот этот кольт, а про браунинг даже не заикнулись.
- Да я просто забыл об этой игрушке, - возмутился Бретфорд.
- Из этой игрушки убит сегодня Майкл Харвист, а вы о ней забыли, как забыли и о телефоне, когда собирались ехать в полицию, чтобы сообщить о смерти Харвиста.
Хорошо, что я вас перехватил у самой двери вашей знаменитой адвокатской конторы, иначе, боюсь, вы бы до сих пор искали полицию... где-нибудь на шоссе по направлению к мексиканской границе, а мы искали вас.
Дружный смех репортеров прозвучал для шерифа любимой мелодией.
- Вы, мистер Бретфорд, как-то высказались публично, что в полиции нашего города служат одни бездельники и пьяницы, не так ли? Так вот, убедитесь в обратном. - Шериф встал и, выпрямившись, стараясь казаться выше и внушительнее, торжественно произнес:
- Уолт Бретфорд, именем закона я арестую вас по обвинению в злоумышленном убийстве окружного прокурора Харвиста. Сержант, наденьте наручники.
Бретфорд хотел сказать, что шериф сошел с ума, что он нарушает закон и даром ему это не пройдет, но чьи-то руки прижали его к стулу, и кто-то ловко защелкнул у него на запястьях наручники.
В понедельник адвокатская контора "Боннелл и Бретфорд" не работала. Джимми и Джейн сидели у него в квартире на диване, рассматривая в утренних газетах фотографии Бретфорда в наручниках.
- А знаешь, - сказал Джимми, теребя губами мочку уха своей невесты, мне его даже жаль.
- Кого? - возмутилась Джейн, - Этого людоеда, убийцу?
- Ну да, представляешь себе его состояние: всю жизнь он с успехом доказывал в суде, что черное это белое, а белое - черное, а сейчас, когда ему грозит пожизненное заключение за преступление, которое не совершал, он не в силах доказать свою невиновность. Твои показания решили дело. Кстати, как это тебе пришло в голову сказать шерифу, что в конторе пахло порохом, когда ты туда вошла?
Джейн повернулась к Джимми и удивленно раскрыла свои честные голубые глаза:
- Но, милый, там действительно пахло порохом, только в переносном смысле. Я же не виновата, что шериф воспринял мои слова буквально.
УБИЙСТВЕННЫЙ СЮЖЕТ
М-ру Дж. Паттерсону
«Уважаемый сэр, к сожалению, вынуждены отказаться от публикации Вашего рассказа «Курс на Майами». Мы с интересом прочли его. Достоверность атмосферы при описании лагерей сборщиков листьев коки не вызывает сомнений. То же, бесспорно, можно сказать и о тайной организации торговцев наркотиками, о судне контрабандистов и т. д. К сожалению, чисто беллетристическая сторона рассказа оставляет желать лучшего. Читатель детективной литературы кроме описания деталей преступлений хочет еще и присутствия в произведении замысловатой любовной интриги, описания переживаний главных героев и т. п. Хотелось бы, чтобы у персонажей были более интересные, выпуклые характеры. Всего этого в Вашем рассказе мы, к сожалению, не нашли. Будем рады получить от Вас литературное произведение, более отвечающее запросам наших читателей.
Искренне Ваши Таккер и Парроу, издатели».Джек Паттерсон с отвращением смял письмо и швырнул его в корзину для мусора. Это четвертый отказ за последнюю неделю. И главное – из разных издательств. Сговорились они что ли? Все, что он рассылал по издательствам, публикующим произведения детективного жанра, неизменно отвергалось, несмотря на то, что он тратил на каждый из своих рассказов массу времени, проникая в самую суть того, что описывал, ни на йоту не отклоняясь в своих описаниях от действительности. Ведь вот – Артур Хейли – вся Америка читает его романы – именно из-за знания им деталей того, что он описывает, будь то аэропорт, отель или автозавод. Хейли читают, а его, Джека Паттерсона, который знает то, о чем пишет в сто раз лучше Хейли, его, видите ли, читать не будут. Много они понимают, эти издатели, как же.
Джек Паттерсон, невысокий крепыш с копной вьющихся темно-каштановых волос, лишь неделю назад отметил свое двадцатипятилетие. Что и говорить, знаменательная дата, можно сказать, юбилей, но особой радости по этому поводу Джек не испытывал. Университет по специальности романская филология он окончил третьим на курсе, и преподаватели прочили ему блестящее будущее. Увы, как часто действительность не совпадает с прогнозами. После окончания учебы Джек опубликовал в трудах Нью-йорского университета с полдюжины литературоведческих статей, которые в узком кругу специалистов были признаны блестящими, но не принесли ему ни цента. С полгода он вел литературную колонку в «Дейли Ньюс», но редактору его статьи казались слишком академическими, сухими, и из газеты пришлось уйти. Проба на журналистском поприще также не принесла успеха. В редакциях считали, что, несмотря на безупречный язык, его статьям не хватало эмоциональной окраски и ярко выраженной авторской позиции. Вот тогда Паттерсон и решил попробовать себя в детективном жанре, благо спрос на эту литературу во все времена был высок.
Со свойственной ему пунктуальностью он дотошно влезал в самую суть того, о чем собирался писать, но в итоге получались сухие, малоинтересные вещи, больше похожие на инструкции по приготовлению кокаина в домашних условиях или пособия по провозу контрабанды. Естественно, что его рассказы отвергались одним издательством за другим, а теперь вот вернули и «Курс на Майами». Три месяца Паттерсон собирал материал: разговаривал с настоящими контрабандистами, расспрашивал эмигрантов из Перу и Эквадора, работавших на плантациях коки, перерыл гору справочной литературы по химии и ботанике, и все оказалось напрасным. Издательство Таккер и Парроу было его последней надеждой, теперь и она исчезла. Придется перебиваться случайными заработками и опять отложить свадьбу.
Невеста Джека – Мери Клифтон работала в шикарном ювелирном магазине на Парк-авеню. Она занималась определением цвета и чистоты готовых бриллиантов, как ограненных мастерами самой фирмы, так и поступивших на комиссионную продажу. Зарабатывала она неплохо, и, если бы Джек Паттерсон тоже имел постоянную работу, им вполне хватило бы денег, чтобы снять небольшую квартирку недалеко от центра города. Сейчас Мери жила с матерью, а Джек обитал в студии приятеля-художника: в комнате без окон, служившей ранее в качестве запасника для картин. В таком положении о свадьбе нечего было и думать.
Телефонный звонок, оглушительно прозвеневший в пустой студии, заставил молодого человека вздрогнуть и оторвал его от невеселых мыслей.
Он нехотя подошел к телефону.
– Мистер Паттерсон, если не ошибаюсь? – низкий мужской голос в трубке говорил с заметным южным акцентом.
– Да. С кем я говорю?
– Джеффри Райт, издатель. Мне дали ваш телефон в издательстве «Таккер и Парроу». Я хотел бы переговорить с вами.
У Джека Паттерсона от волнения на лбу выступила испарина. Неужели фортуна наконец-то улыбнулась ему? Но кто он, этот Джеффри Райт? В издательском мире Нью-Йорка ему эта фамилия не встречалась.
– Вам мое имя незнакомо, – словно разгадав его мысли, прогудел голос в трубке. – До этого я занимался финансированием одного издательства в Далласе, а в Нью-Йорк перебрался недавно. Собираюсь основать здесь собственное дело на базе «Ирвинге букс», вы, наверное, слышали – они прогорели и закрываются. Мое издательство будет ориентировано на выпуск небольших произведений детективного жанра. Предположительно начнем с серии книг карманного формата в мягкой обложке, а если дело пойдет, можно будет подумать и о дальнейшем.
– И вы хотите предложить мне сотрудничество? – не удержался Джек Паттерсон.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся голос в трубке, – вы берете быка за рога и не любите ждать, верно? Я считаю, что так и надо, мистер Паттерсон. Мы, техасцы, народ прямой, не то, что вы, северяне, но к вам это, похоже, не относится. Я порылся в отвергнутых рукописях нескольких издательств, и ваши задумки мне пришлись по душе. Подъезжайте ко мне в офис завтра к двенадцати часам и привезите все, что написали. За ленчем обо всем и поговорим.
Джек Паттерсон записал продиктованный ему адрес и, попрощавшись, осторожно положил телефонную трубку. Черт побери1 Похоже, наконец-то удача. И именно тогда, когда он в ней так нуждается – это ли не чудо. Надо немедленно позвонить Мери и сообщить ей об этом. Стоп, а вдруг этот издатель, прочтя его рассказы, сочтет, как и все другие, что они не будут иметь спрос?! Нет, об этом не хотелось даже думать. Джек просто уверен, что его произведения понравятся техасцу. Все же из суеверной осторожности в разговоре с Мери по телефону он не упомянул о неожиданном предложении и перспективах, которые оно открывало.
На следующий день в указанное время Паттерсон вошел в кабинет издателя, располагавшийся среди многочисленных контор различных фирм на восьмом этаже довольно неказистого здания, выходившего фасадом на 23–ю улицу. Джеффри Райт оказался человеком, вполне соответствующим своему могучему голосу. Лет пятидесяти с небольшим, шести футов роста, с тяжелыми, налитыми силой плечами, загорелым лицом и стриженными ежиком короткими седыми волосами, – он олицетворял собой тип преуспевающего техасца, самостоятельно выбившегося в люди. Выйдя из-за письменного стола, казавшегося слишком маленьким для его массивной фигуры, он крепко пожал молодому человеку руку и, не выпуская ее из своей широкой ладони, пробасил, бесцеремонно оглядывая его с ног до головы:
– Так вот вы какой, Джек Паттерсон. Ну что же, это хорошо, что вы так молоды. У молодых больше честолюбия, больше неосуществленных желаний, и работоспособность в вашем возрасте максимальная. Я думаю, мы с вами сработаемся.
«Как быка для работы на ферму выбирает», – неприятно кольнуло Джека, но, подавив эту мысль, он сказал:
– Надеюсь, что мои рассказы подойдут вам, сэр. Вот они все здесь, в этой папке.
– Потом, потом, – отмахнулся издатель, небрежным жестом швыряя папку на стол.
– Сначала поедим и за едой все обсудим. Заметив несколько недоуменный взгляд Паттерсона, изучающий комнату, совершенно не похожую на те кабинеты издателей, где ему доводилось бывать, Джеффри Райт добродушно рассмеялся:
– Не обращайте внимания на обстановку, мистер Паттерсон. Я снял это помещение временно, пока не куплю «Ирвинге букс». Вот тогда и перееду в их здание, и заново наберу штат сотрудников. Правда, пока я держу мои с ними переговоры в секрете: не хочу, чтобы конкуренты перебежали дорогу.
За ленчем жизнерадостный мистер Райт много и увлекательно говорил о своем ранчо в Техасе, расспрашивал Джека о его методах сбора материала для своих произведений и очень одобрительно отозвался о его пристрастии к точным деталям описываемого.
– Это отлично, Джек, – Вы позволите мне так вас называть? Я ведь по возрасту гожусь вам в отцы – это просто замечательно, что любое дело вы расписываете до тонкости, до последнего винтика в револьвере. Читатель уже устал от верхоглядства, от некомпетентности авторов. Он хочет подробностей, достоверности в описании преступлений. Лишь детали, которых самому читателю в жизни бы не узнать, могут убедить его, что автор знает, о чем пишет, они помогут создать эффект присутствия.
«Еще один тонкий знаток читательской души», – еле удержался от усмешки Джек Паттерсон, – «ну просто каждый издатель считает, что уж он-то знает, что именно интересует читателя. Если бы еще издатели сами и писать умели, какая гармония была бы на книжном рынке». К концу ленча издатель и писатель обнаружили полное единство взглядов на то, каким должно быть литературное произведение детективного жанра, и расстались весьма довольные друг другом.
Мистер Райт позвонил Джеку на следующий день и предложил ему приехать в контору. Встретил он его еще приветливее, чем в первый раз, похлопал по плечу и угостил громадной сигарой, больше похожей на ствол миномета карманного образца.
– Джек, мальчик мой, я прочел ваши рассказы и беру их все – они превосходны. Но они о торговле наркотиками, и большая часть действия в них происходит в Латинской Америке, Европе, словом, где угодно, только не в наших благословенных Соединенных Штатах. А наш читатель хочет прочесть о чем-то, что ему близко и знакомо, о чем-то происходящем на соседней улице, понимаете меня? Он хочет узнавать литературные персонажи, чтобы хлопать от восторга себя по ляжкам и кричать жене: «Лиз, ты почитай, как этот сукин сын описывает нашего директора банка – ну просто один к одному!» Вот что нужно читателю, особенно нью-йоркскому. И я прошу вас, Джек, не надо больше писать о наркотиках. Для многих семей это слишком больное место, чтобы еще читать книги об этом. Напишите для начала два рассказа об ограблениях. Пусть в одном это будет какой-нибудь небольшой банк, а в другом – ну, скажем, ювелирный магазин, причем пусть это будут не какие-то абстрактные, придуманные объекты, а реальные, сразу узнаваемые читателем. Опишите, как бандиты используют привычки и слабости конкретных служащих этого банка, его местоположение и т. п. Поговорите со служащими, создайте атмосферу, одним словом. Пусть все описанное в этих рассказах – от вывески до замка на двери черного хода – будет достоверно. Вот тогда вашим произведениям гарантирован успех. Вы понимаете меня?
– Да, мистер Райт, мне кажется, я вас понимаю. У меня есть знакомства в ювелирном магазине на Парк-авеню, так что я смогу описать его предельно достоверно, и новый банк на 75–й улице я тоже хорошо знаю. Он строился на моих глазах.
– Вот и отлично, Джек. Только еще одно пожелание. Придумайте какой-нибудь сверхоригинальный способ ограбления, чтобы читатель мог восхититься игрой фантазии автора. Вот вам чек на две тысячи долларов – это аванс за два будущих рассказа, а это текст договора. Подписывайте, потом дома прочтете свой экземпляр. Как видите, я не сомневаюсь в успехе. В нашем с вами успехе.
– Когда рассказы должны быть готовы, мистер Райт?
– Да чем скорее, тем лучше. У нас в Техасе говорят: если не схватил быка за хвост с первой попытки, второго случая может не представиться: он повернется к тебе рогами.
– Понял вас, сэр, и постараюсь собрать материал как можно быстрее.
– Но не в ущерб достоверности, мой мальчик, не в ущерб достоверности.
Домой Джек Паттерсон летел как на крыльях. В кармане у него похрустывал чек на две тысячи долларов, а в душе пели победные трубы. Наконец-то нашелся человек, оценивший его литературный талант. Две тысячи долларов в качестве аванса! Да, жмотом его не назовешь, масштаб у него поистине техасский. Несомненно, этот Джеффри Райт понял, что рассказы Джека будут иметь успех, и решил погреть на этом руки. Ну, что ж, это его право, а Джека волнует не только финансовая сторона дела. Хочется, чтобы о нем заговорили как о серьезном беллетристе. В конце концов, детективы – это только начало. Когда-нибудь он напишет такой роман, что все критики ахнут, а Мери больше не будет над ним подшучивать. Не стоит ей сейчас что-то рассказывать, пока его книжка не поступит в продажу. Интересно понаблюдать за ее реакцией, когда она будет читать про ограбление своего ювелирного магазина и узнает себя в образе главной героини.
Джек и не заметил, как ноги сами принесли его на Парк-авеню к роскошной витрине, в которой были разложены сверкающие драгоценности. Знакомый охранник у входа добродушно окликнул его.
– Алло, Джек, что это ты так разглядываешь в витрине? Выбираешь подарок для мисс Клифтон?
– Да нет, Чарли, – отозвался молодой человек, – думаю, как ограбить вашу лавочку, чтобы ты при этом не успел пустить в ход свою пушку.
– Ха-ха-ха! – белозубо расхохотался молодой негр в форме охранника, хлопая ладонью по кобуре на правом бедре, – и не рассчитывай на это, Джек. Эта игрушка сама появляется у меня в руке, стоит только кому-то из прохожих сунуть руку в портфель.
– А если грабитель будет уже в магазине?
– Ну что ж, подстрелю его прямо через дверь. Это ведь только в витрине стекло пуленепробиваемое, а в двери – обычное зеркальное.
– А почему дверь тоже не сделали из пуленепробиваемого стекла?
– Очень тяжелая будет – покупателям будет трудно открывать ее. Да и незачем. На ночь она ведь все равно закрывается стальным щитом.
– Ну ладно, Чарли, счастливого тебе дежурства. Пойду домой, а то моя пишущая машинка уже, наверняка, по мне соскучилась.
– А мисс Клифтон тебе не вызвать?
– Нет, спасибо. Она не любит, когда я отрываю ее от работы. Лучше встречу ее вечером.
После работы Джек встретил Мери у магазина. Худенькая шатенка, пяти футов ростом в больших круглых очках в металлической оправе, выпорхнув из дверей, приветливо кивнула уже сменившемуся охраннику и беспомощно завертела головой, отыскивая глазами Джека.
– Не двигаться, – произнес у нее за спиной зловещий голос, – давай сюда все бриллианты, да поживей, крошка.
Девушка доверчиво обернулась и прямо перед своими глазами увидела большой букет крупных темных роз.
– Ой, Джек, что это с тобой случилось? Ты с цветами, да еще такими красивыми. Получил Пулитцеровскую премию?
– Пока еще нет, но аванс уже получил, – не удержавшись, похвастался Паттерсон, хотя еще минуту назад не собирался ничего рассказывать об авансе.
– Ой, правда!? – радостно воскликнула девушка. – С тобой заключили договор?
– Угу. И, между прочим, не на один рассказик, а на целый сборник. Туда войдут те шесть рассказов и новые два, которые я сейчас обдумываю.
– А о чем они? Тоже детективы?
– Конечно. В них маленькая, но технически хорошо оснащенная, банда грабит ювелирный магазин, вроде вашего, и банк, а потом скрывается, но по ее следу уже идет знаменитый сыщик Стив Чеплин и одного за другим арестовывает членов банды.
– Ну-у, – разочарованно протянула Мери, – лучше бы ты продолжал писать о контрабандистах и торговцах наркотиками. Мне очень понравился твой последний рассказ, где кокаин переправляли с самолета на воздушных шариках, когда ветер дул с океана, а гангстеры сбивали шары над берегом из винтовки с оптическим прицелом. Вот это, действительно, здорово было придумано, а ограбление ювелирного магазина, такого, как наш, – это не интересно.
– Почему же?
– Ну хотя бы потому, что это нежизненно. Все реальные пути для ограбления давно перекрыты, а читать голую фантазию, не имеющую под собой никакой почвы, скучно.
– Значит, я придумаю новый способ ограбления, который будет вполне реален, и читателю будет интересно.
– Джек, да ты пойми, ведь все крупные ювелиры страны, да и всего мира, связаны между собой и постоянно обмениваются опытом, в том числе и как избежать ограблений, поэтому, если ты напишешь, что гангстеры ворвались в магазин в масках, с автоматами в руках и закричали: «Не двигаться, здесь совершается ограбление!» – прости меня, но это будет просто смешно читать любому, кто хоть немного знаком с реальным положением дел.
– Не вижу ничего невозможного в таком варианте. Многие удачные ограбления именно так и совершались, значит, это вполне реально.
– Только не сейчас и не у нас. У нас весь салон просматривается телекамерами, и управляющий все время видит у себя в кабинете на экране монитора, что происходит в магазине. Стоит ему нажать кнопку – замки сейфов, прилавков и дверей в магазине заблокируются, а в соседнем полицейском участке включится сигнал тревоги. Так что если даже грабители и сумеют скрыться, то, во всяком случае, без добычи.
– У вас разве сейфы с электронными замками?
– Давно, еще с прошлого года. Теперь, чтобы открыть любой из сейфов, нужно набрать на его дверце комбинацию цифр, определенную для каждого дня, и такую же комбинацию цифр должен набрать на пульте в своем кабинете управляющий, мистер Харнер, только тогда сейф откроется. Если же подбирать комбинации, то включается сигнал тревоги.
– Каким же образом можно ежедневно менять шифр каждого замка?
– Глупенький, у нас ведь всей системой сигнализации и электронными замками управляет компьютер, а его обмануть нельзя. Поэтому я и говорю тебе: пиши лучше о контрабандистах. Там твоей фантазии есть где разгуляться, а у нас все раз и навсегда запрограммировано.
Насмешливая уверенность Мери в неуязвимости компьютерной защиты еще больше раззадорила Джека Паттерсона. Он начал собирать материал со свойственной ему скрупулезностью: изучал всевозможные системы электронных замков, составлял графики дежурств охранников, словом, пытался найти в системе обороны магазина слабые места. Постепенно у «его начала вырисовываться основная канва сюжета будущего рассказа. Несколько раз за это время ему звонил Джеффри Райт, узнавал, как продвигаются дела.
Джек пожаловался ему, что очень слабо разбирается в компьютерах, и это сейчас – основная загвоздка.
– Вот те на, – удивился издатель, – а зачем это тебе понадобилось, Джек, можешь ты мне объяснить?
Джек объяснил ему ситуацию и сказал, что по сюжету гангстеры сумели проникнуть в память магазинного компьютера и, пользуясь этим, в нужный момент отключили сигнализацию и открыли замки сейфов.
– А что, это возможно – проникнуть в его память? – задумчиво спросил Джеффри Райт.
– В принципе возможно. Такие случаи известны сегодня во всем мире, правда, их немного.
– Ну что ж, Джек, если тебе это в самом деле так уж необходимо для рассказа, то я пришлю тебе такого специалиста в этой области, лучше которого во всех Восточных Штатах не сыщешь. Ты ему расскажи поподробнее, в чем там дело, и он снабдит тебя всей терминологией, необходимой для правдоподобного сюжета. И постарайся изобразить своих гангстеров поотвратительнее, что читатель любит.
– Не беспокойтесь, мистер Райт, – ответил повеселевший Джек Паттерсон, – я их такими мерзкими сделаю, что все взломщики страны захотят бросить эту профессию и начать честную жизнь.
Специалист, присланный издателем, действительно, оказался знатоком своего дела. Он знал о компьютерах все, что о них можно было знать. Внимательно выслушав и записав все, что Джеку Паттерсону удалось узнать о функциях магазинного компьютера, он пообещал подумать, что тут можно сделать и потом позвонить, пока же набросал список терминов, которые употребляются программистами. Джек пришел в восторг от этого технократического жаргона и тут же сел за пишущую машинку.
Одновременно с первым рассказом он работал и над вторым – об ограблении банка. Здесь ему было проще. Открытый три года назад банк на 75–й улице строился на его глазах, и Джек Паттерсон хорошо знал, где находится его хранилище. Он покопался в городской библиотеке, поговорил со знакомым служащим из муниципалитета, проделал кое-какие расчеты, и план рассказа был готов. Под банком проходил старый канализационный коллектор, сейчас законсервированный и оставленный в качестве резервного. Один из колодцев этого коллектора располагался прямо на месте, где сейчас размещалось хранилище банка. Когда для здания банка строители рыли котлован, то с разрешения городских властей этот колодец срезали, и теперь пол хранилища находился всего в сорока сантиметрах от канализационной трубы. Поскольку сточные воды теперь шли по новому коллектору, проложенному на полтора метра глубже, то труба старого, диаметром полтора метра, была совершенно пуста, и по ней можно было подобраться под хранилище банка, даже не замочив ног. А уж вскрыть бетонный пол хранилища при современной технике не составляло труда.
Оба рассказа писались легко, персонажи получались очень правдоподобными, образы гангстеров вызывали страх и отвращение, а героическая фигура сыщика Стива Чеплина, кочующего у Джека Паттерсона из рассказа в рассказ, ничуть не потускнела от частого употребления.
Вечерами Джек Паттерсон встречался с Мери, и они шли в какое-нибудь кафе обсудить очередной животрепещущий вопрос будущей семейной жизни. В одно из воскресений, прогуливаясь днем под руку с Мери в Централ-парке, Джек Паттерсон неожиданно столкнулся нос к носу с Джеффри Райтом. Тот был в компании какого-то неприятного субъекта средних лет с колючим взглядом из-под нависших бровей. Увидев перед собой Джека Паттерсона, мистер Райт почему-то на мгновение смешался, но тут же расплылся в улыбке и первым протянул руку.
– Рад тебя видеть, Джек, в такое чудесное утро, да еще с такой очаровательной спутницей.
– Это моя невеста – мисс Клифтон. Мери, познакомься с мистером Райтом, моим издателем.
– Много о вас слышала от Джека, мистер Райт, – застенчиво улыбнулась девушка, с недоверием поглядывая в сторону мрачного спутника, с безразличным видом курившего сигарету. Тот, криво усмехнувшись, отвел глаза. Перехватив взгляд девушки, Джеффри Райт весело расхохотался:
– Я вижу, вы с Чарли не очень-то понравились друг другу. Не обижайтесь на него, мисс Клифтон. Чарли Дентон заведует в моем издательстве производственным отделом и, за исключением нелюбви к прекрасному полу, в общем-то, добрейший человек. Правда, Чарли?
Мрачный спутник Райта изобразил на своем лице нечто похожее на улыбку и с легким итальянским акцентом подтвердил, что он, действительно, добрейший человек, но не очень доверяет женщинам, после того как от него сбежала жена.
Эта встреча произвела на молодых людей неприятное впечатление. Наверное, виною тому был цепкий запоминающий взгляд мистера Дентона, которым он буквально ощупал Мери на прощание. Но уже через полчаса Джек и Мери выкинули это неприятное знакомство из головы. Девушка подтрунивала над необычной щедростью своего жениха в последние недели и пыталась выведать у него, как продвигаются заказанные издательством рассказы, но Джек упорно отмалчивался.
– Джекки, – приставала к нему его подружка, дергая за рукав, – ну скажи хоть, о чем эти рассказы? О контрабандистах?
– Ты же знаешь, что пока вещь не закончена, я тебе ее не покажу. Вот когда книга появится в продаже, тогда прочтешь и узнаешь, о чем там.
– А авторский экземпляр у тебя будет?
– Целых шесть.
– А ты мне подаришь один с дарственной надписью?
– Придется подарить, иначе никто не поверит тебе, что ты знакома со знаменитым писателем.
– А я буду с тобой только знакома и все?
– Да, видно уж, придется на тебе жениться, чтобы не одному отбиваться от поклонниц, желающих взять у меня автограф. Боюсь, что от них и дома не будет покоя.
– Ах, ты этого боишься? – саркастически заметила Мери. – Теперь я понимаю, для чего тебе хочется прославиться. Ну что же, стимул не хуже любого другого. Только мне придется уволиться из магазина и поступить к тебе личным секретарем. Буду пропускать к тебе только самых страшных девиц, причем исключительно баскетбольного роста. Невысокий рост был ахиллесовой пятой Джека. Он выпрямился изо всех сил, вытянул шею и, глядя сверху вниз на свою миниатюрную подружку, подозрительно спросил, что она хочет этим сказать.
– Ничего особенного. Просто я заметила, что во всех твоих произведениях главный герой приударяет только за высокими, спортивного сложения девицами. Разве не так? Вот я и подумала, что может этот твой Стив Чеплен отражает вкусы самого автора?
– Вот прочтешь, в кого он влюбился в последнем моем рассказе, тогда узнаешь о вкусах автора, – проговорил Джек и напустил на себя такой загадочный вид, что Мери прыснула со смеху.
Через два с лишним месяца после знакомства Джека Паттерсона с издателем, он вновь сидел в его кабинете и с удовольствием выслушивал комплименты в свой адрес.
– Джек, я прочел оба рассказа и просто не знаю, какой из них лучше. Я посоветовался со своим коммерческим директором, и мы решили напечатать сразу оба рассказа. Твой сюжетный ход с компьютером – просто находка, да и с охранниками, запертыми в хранилище, – это ты здорово придумал. И с угнанной машиной «скорой помощи» неплохо получилось. А когда я прочел то место, где налетчики в белых халатах выносят из магазина носилки, якобы с покойником, а под простыней – сумки с драгоценностями, так я прямо-таки зрительно представил все это. Отличный получился рассказ. Но и второй, об ограблении банка по старой канализационной трубе,, тоже неплохо получился. Главное, что подкупает в твоих вещах, так это их абсолютная достоверность. Ты даже диаметр этой канализационной трубы и глубину ее залегания приводишь с точностью до сантиметра. Где это ты раздобыл все эти данные?
– Да в архиве муниципалитета. Они там каждому доступны, просто большинство писателей не стремится к точности описания обстановки, а для меня это конек. Без этого я просто не могу создать всей картины.
– Это меня и подкупило в тебе, мой мальчик, – похлопал Джека Паттерсона по плечу могучей ладонью Джеффри Райт. – Поэтому я и хочу, чтобы мое издательство дебютировало именно твоим сборником рассказов. Не сомневаюсь, что своего читателя они найдут. Но знаешь, мы тут прикинули с Чарли Дейтоном объем твоих рассказов – получается маловато… для отдельной книжки. Нужен еще хотя бы один большой рассказ или повесть. У меня как раз есть отличная тема. Один мой знакомый делец отправляет сейчас партию стрелкового оружия в Намибию, оттуда ящики пойдут на вьючных лошадях через границу в Анголу, где их встретят повстанцы. Для них-то это оружие и предназначается. Я хотел бы, чтобы ты написал большой хороший рассказ, использовав всю эту атрибутику. Тебе нужно вылететь в ближайшие день-два в Найроби, оттуда доберешься до Намибии и пройдешь назад весь этот путь с караваном через границу до Анголы, там вас встретят повстанцы. Это даст тебе столько материала, увидишь такие типажи, что будешь возвращаться еще не раз к этой теме, вот посмотришь. Конечно, в этом путешествии есть некоторый риск, но я считаю, что он оправдан. Все расходы по этой поездке беру на себя. Ну, что скажешь?
– Это так неожиданно, мистер Райт, что я просто не знаю, что и сказать. А сколько времени займет вся поездка?
– Около двух недель, зато, ты подумай, сколько увидишь нового, причем того, что не дано увидеть многим.
Джек Паттерсон моментально оценил, какой материал для будущих произведений он сможет привезти из этой поездки, сколько увидит интересного и сказал:
– Ну что ж, мистер Райт, я согласен, когда нужно вылетать?
– Вот и прекрасно, мой мальчик, – обрадовался Джеффри Райт, – позвони мне завтра утром. Я закажу тебе билет на ближайший рейс и сообщу тебе дальнейший маршрут.
Весь вечер Джек Паттерсон и Мери Клифтон просидели в итальянском ресторанчике, обсуждая путешествие. Мери считала, что торговля оружием аморальна сама по себе и участвовать в ней – тоже аморально, но Джек убеждал ее, что нельзя в наше время быть такой идеалисткой.
– Я же не принимаю участия в торговле оружием. Я буду там просто в качестве стороннего наблюдателя, а это совсем не одно и то же.
– Выходит, если бы тебе предложили сопровождать в Соединенные Штаты через канадскую границу груз героина, ты тоже согласился как сторонний наблюдатель?
– Ну зачем же сравнивать оружие с наркотиками? Наше правительство, между прочим, тоже продает другим странам оружие, но никто же не считает Президента преступником. С этим ты согласна?
– Нет, не согласна. Оружие еще хуже наркотиков. Наркотики убивают медленно, а оружие быстро. И для меня нет разницы, где погибают люди – в Анголе или в Америке. Все равно это преступление, и ты становишься его соучастником.
В этот вечер молодые люди в первый раз поссорились, а на следующий день Джек Паттерсон, получив у мистера Райта билет на самолет, деньги и телефон в Анголе, вечерним рейсом вылетел в Найроби.
Африка встретила его неприветливо. Разразившийся ночью ураган принес с собой разрушительной силы ветер и ливневые дожди. Все авиационные рейсы внутри страны были отменены: вода заливала взлетные дорожки аэродрома, а видимость была близка к нулевой. Опорные мачты линий электропередач опрокидывались ураганным ветром, как пустые спичечные коробки. Телефонная связь почти повсюду была прервана. В самом Найроби прекратилась подача электроэнергии. После безуспешных попыток в течение всего дня дозвониться в пограничный городок, где его должен был встречать приятель Джеффри Райта,
Джек решил связаться с издателем и получить у него дальнейшие инструкции. Телефон мистера Райта не отвечал. Кое-как переночевав в переполненной гостинице, Джек к концу следующих суток сумел во время короткого затишья урагана вылететь в Штаты на том же «Боинге», на котором прилетел в Найроби. Прибыв в Нью-Йорк, он из аэропорта позвонил Мери, чтобы сказать ей, что она была права и ему не нужно было участвовать в этой авантюре. Ссора с ней очень тяготила Джека, и он рад был случаю облегчить душу и помириться с любимой.
Трубку сняла мать Мери, всегда хорошо относившаяся к Джеку Паттерсону. То, что он услышал от нее, буквально оглушило его. С трудом передвигая ноги, Джек отошел от телефона-автомата и прислонился к стене. Кто-то спросил у него о самочувствии. Он не ответил. Какая-то пожилая женщина предложила вызвать ему врача. Джек поблагодарил и отказался. В ушах его еще звучал голос миссис Клифтон.
Мери, его Мери, больше не было. Ее застрелили позавчера днем при ограблении ювелирного магазина. Четверо гангстеров в белых врачебных халатах подъехали к магазину на машине «скорой помощи». Охранника у входа попросили помочь вынуть носилки из машины, там его оглушили и связали. Сигнализация была отключена, пользуясь терминалом магазинного компьютера, были открыты двери сейфов. Охранников заманили в подземное хранилище и заперли там. Вся операция была настолько продумана и стремительна, что никто не успел ничего предпринять. Когда бандиты уже уходили, один из них шагнул к Мери и в упор выстрелил ей в голову. Почему он это сделал, никто не может понять. Узнать его она все равно не смогла бы, так как налетчики были в белых марлевых масках и шапочках. Похороны Мери состоятся послезавтра в воскресенье. Отпевать ее будут в церкви Преображения на Мотт-стрит.
Минут пятнадцать Джек, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками, и лишь стонал время от времени, как от зубной боли, потом встал и быстрым шагом направился к стоянке такси. Глаза его горели сухим недобрым огнем. Встречная женщина с коляской, взглянув на него, поспешно уступила ему дорогу и с опаской оглянулась вслед. Назвав водителю такси адрес, где находилась контора Джеффри Райта, Джек Паттерсон уже заранее знал, что он там увидит, точнее, чего он там не увидит. Так и оказалось. На знакомой двери висела табличка, извещающая, что помещение сдается внаем. Не задерживаясь в конторе, Джек Паттерсон решительно направился к себе, в Гринвич-виллидж. Там он внимательно перечел рукопись своего последнего рассказа, делая карандашные пометки на полях и, захватив все наличные деньги, отправился в магазин строительных материалов. Он купил двадцать пять мешков цемента, указав место и время их доставки, и рабочий комбинезон с каской. Остаток дня Джек пробродил около банка на 75–й улице, внимательно глядя себе под ноги и считая шаги. Весь следующий день Джек Паттерсон провалялся в постели, отключив телефон и бездумно глядя в потолок. Около шести часов вечера он надел купленный накануне рабочий комбинезон и пластиковую каску и направился в маленькое кафе, выходившее окнами в переулочек за музеем Уитни. Он заказал обед и устроился за столиком у окна, полный решимости сидеть, сколько потребуется.
Ждать ему пришлось недолго. Примерно через час в переулок въехал фургончик с надписью на борту «Муниципалитет. Ремонтные работы». Из фургончика вылезли три человека в таких же комбинезонах и касках, как у Джека Паттерсона, и водитель, мрачный черноволосый мужчина с тяжелым взглядом исподлобья. Они огляделись вокруг, открыли крышку канализационного колодца и, достав из фургончика несколько тяжелых ящиков, стали один за другим осторожно опускать их в колодец. Когда последний ящик исчез под землей, водитель фургончика поставил над открытым люком полосатый треножник с предупредительной надписью и юркнул вниз.
– Вы что, из их бригады? – спросил официант у Джека, проследив направление его взгляда.
– Нет, я вовсе не из их бригады, скорее, совсем наоборот.
– Не завидую я этим ребятам. Даже по субботам приходится в дерьме возиться, – продолжал официант.
– Я им тоже не завидую, – ответил, расплачиваясь с официантом, Джек Паттерсон, – но они сами выбирали себе работу, их туда, под землю, никто силком не гнал.
Через пять минут он уже стоял на 75–й улице и заранее припасенным металлическим штырем открывал крышку канализационного люка. Возле люка аккуратной пирамидкой были сложены доставленные сюда час назад из магазина стройматериалов двадцать пять стофунтовых мешков с цементом в полиэтиленовой упаковке. Прохожие, чертыхаясь обходили их стороной. Открыв крышку колодца, Джек быстро скинул в него один за другим все двадцать пять мешков и положил крышку на место. В соседнем дворе он снял с себя комбинезон и каску и бросил их в стоящий неподалеку мусорный бак, после чего,, отряхнув руки, не спеша направился к Медисон-авеню. Время у него еще было.
В телефонной кабине Джек нашел в справочнике номер муниципальной службы ремонта канализации и, позвонив туда, взволнованным голосом сообщил диспетчеру, что на пересечении Медисон-авеню и 75–й улицы из двух люков хлещет вода. Вскоре мимо него пронеслась большая машина аварийной службы с оранжевой мигалкой на крыше. Выждав еще несколько минут, Джек Паттерсон опять позвонил в диспетчерскую и, постаравшись изменить голос, закричал в трубку:
– Муниципалитет? Это сенатор Хочкис. Кто со мной говорит? Ах вот как, диспетчер? Мне невыразимо приятно, диспетчер, что вы находитесь на своем посту, но было бы еще приятнее, если бы вы знали, что творится в городе. Вы знаете, например, что по Медисон-авеню возле музея Уитни дерьмо течет по-тротуару? Ах, вы оказывается знаете об этом?! А если знаете, то какого же черта ничего не предпринимаете? Ах вот как? Ну так подключайте быстрей ваш резервный коллектор, иначе весь район завтра будет благоухать, как сортир в гарлемской ночлежке.
Повесив трубку, Паттерсон пересек Медисон-авеню, прошел через два проходных двора и оказался позади здания банка. За банком был небольшой дворик, куда выходила задняя стена супермаркета и серого двенадцатиэтажного конторского здания. Посредине заасфальтированного дворика Джек Паттерсон поддел крышку канализационного люка, который он отыскал накануне, руководствуясь схемой, начерченной у него же в блокноте. Подняв крышку, он поставил ее на ребро у края люка и заглянул вниз. Там на глубине четырех метров было видно сухое дно старого коллектора. Внезапно оттуда послышался нарастающий гул, и в полутораметровую трубу с ревом хлынула вода. Поток ее быстро увеличивался, уровень поднимался все выше, и вот уже весь объем трубы оказался заполненным сточными водами, которые все продолжали прибывать из-за затора, образованного мешками с цементом, в новом канализационном коллекторе. Теперь более узкая труба старого коллектора не справлялась с этим потоком, и уровень воды поднялся еще выше, заполнив уже почти на половину вертикальный канализационный колодец. На поверхности воды кружился какой-то мусор, нечистоты и огромная бурая крыса, которую внезапное наводнение застало в трубе врасплох. Крыса, высоко задрав морду, отчаянно работала лапами, пытаясь выбраться из воды, но на отвесных гладких стенах ей не за что было ухватиться. Джек уже стал склоняться к мысли, что больше ничего не дождется, но тут вода в колодце забурлила и на ее поверхности, жадно, со всхлипами глотая воздух, появилась человеческая голова. Сейчас в этом человеке с выпученными от удушья глазами и мокрым грязным лицом трудно было узнать обходительного издателя Джеффри Райта.
– Добрый вечер, мистер Райт, – наклонившись над колодцем, произнес Джек Паттерсон, – что это вы надумали купаться в таком неподходящем месте?
– Ты?! – глаза издателя полезли на лоб. – Ты жив? Какого черта?!
– А что, я, видимо, должен был погибнуть в Африке? Наверное, кто-то из ваших друзей должен был застрелить меня, как застрелили Мери Клифтон?
– Ах ты сукин сын!
Человек, называвший себя Джеффри Райтом, утратил последние остатки самообладания. Стоя по горло в мутной жиже, тяжело дыша, он стал нащупывать на стене колодца железную скобу.
– А что, – продолжал Джек, – мистер Чарли Дентон из производственного отдела тоже был с вами? Какая жалость, что он не выплыл. Вдвоем вам было бы здесь веселее. А те двое, они тоже утонули в трубе? Это будет большой потерей для вашего издательства.
– Так ты специально заманил нас в эту ловушку? – зарычал тот, кто называл себя Джеффри Райтом. – Да ты знаешь, щенок, что я с тобой за это сделаю?!
В этот момент крыса, плавающая по кругу из последних сил, ткнулась мордой в лицо гангстера и попыталась вскарабкаться на него. С бешеным ревом тот отшвырнул ее прочь и полез наверх, хватаясь руками за скобы на стенах колодца. Джек быстро разжал пальцы – стоявшая на ребре тяжелая чугунная крышка люка с глухим стуком обрушилась прямо на голову Райта. С отчаянным воплем он рухнул вниз, в воду.
Джек Паттерсон сел на корточки и, приподняв крышку, смотрел на плавающего вместе с чуть живой крысой среди нечистот бандита.
– Такая концовка моего рассказа устраивает вас больше, сэр? – спросил Паттерсон. Ответа не последовало. Джек пожал плечами.
– Прощайте, мистер Райт!
Джек Паттерсон захлопнул крышку люка, аккуратно присыпал щели землей и с трудом затащил на крышку стоящий неподалеку тяжелый мусорный бак. Затем отряхнул от грязи руки и, не оглядываясь, направился прочь.
БУМЕРАНГ
За несколько секунд до того, как на восьмиметровой глубине морская вода хлынула ей в рот, разрывая легкие, она, отчаянно пытаясь вырваться, поняла, что с самого начала предчувствовала: Фрэнк убьет ее ради той женщины...
1
В то летнее солнечное утро Дейл Кларк, спускаясь с мужем из своего номера в ресторан, находившийся на первом этаже курортного отеля, увидела за их столиком незнакомую молодую женщину с красивым кукольным лицом. Рядом с женщиной сидел, по-видимому, ее муж, худощавый жгучий брюнет лет тридцати и что-то с жаром говорил, жестикулируя. Увидев подошедшую пару, он легко поднялся и, представившись, попросил извинения, что метрдотель из-за отсутствия свободных мест временно подсадил его к ним за столик. Он с Лорной, женой, прилетел на побережье только вчера и еще не успел получить постоянное место в ресторане.
За завтраком выяснилось, что обе молодые пары живут в одном городе и даже имеют общих знакомых, но раньше никогда не встречались. Пока их жены, несколько настороженно приглядывались друг к другу, мужчины разговорились и вскоре почувствовали взаимную симпатию. Они были внешне поразительно несхожи. Филипп Делорм, француз по отцу, невысокий, жилистый, густо заросший курчавыми черными волосами, был воплощением холерического темперамента; Фрэнк Кларк, белокожий, светловолосый гигант с античным профилем, носил свои триста фунтов могучих мышц с такой неторопливой осторожностью, словно боялся нечаянно раздавить кого-нибудь на своем пути. Больше всего на свете он ценил тишину, покой и свободное время.
Кларк был резчиком в гранитной мастерской. Работа была не творческой: по чужим эскизам он наносил рисунок на полированную мраморную плиту или выбивал на гранитной глыбе портрет с фотографии умершего. Зато в своей собственной мастерской, на втором этаже дома, доставшегося ему в наследство от тетки несколько лет назад, он по-настоящему отдыхал душой. Все стены комнаты, отведенной под мастерскую, были увешаны его работами, а в маленьком садике перед домом в беспорядке стояли высеченные из камня скульптуры и целые композиции.
Фрэнк уверял жену, что когда-нибудь его произведения будут стоить больших денег, и все воры города будут кусать себе локти, что не украли их раньше.
- Конечно, дорогой, украсть их из музея Гугенхейма в Нью-Йорке будет значительно труднее.- с серьезным видом соглашалась его кроткая двадцатишестилетняя Дэйл, считавшая своего громадного мужа большим ребенком и всегда беззлобно подтрунившая над ним.
Они поженились шесть лет назад, когда учились в школе прикладного искусства.
Фрэнк каждый день дарил Дэйл ее портреты, которые рисовал углем на картоне.
Сейчас они были развешаны по стенам всего дома и вызывали неизменное умиление гостей Кларков. Профессионального художника из Дэйл не получилось, о чем, впрочем, она никогда не жалела, но ее вышивки разноцветным шелком пользовались большой популярностью у жен приятелей и знакомых Фрэнка и позволяли ей не зависеть от мужа в своих расходах.
Филипп и Лорна Делормы были женаты около трех лет. Филиппу недавно исполнилось тридцать два года, он на восемь лет был старше жены и у него это был первый брак. Лорна уверяла, смеясь, что взяла его штурмом, как вражескую крепость, и что мужчин только так и можно завоевывать. Филипп при этом смущенно улыбался и, как бы удивляясь этому, говорил, что он действительно не собирался жениться в ближайшие несколько лет, но, как видите, факт налицо. Он был кинооператором и уже успел сделать себе имя тремя отличными лентами. Мечтой Филиппа было снять собственный фильм о подводной флоре и фауне у южных берегов Северной Америки.
Все отпуска он проводил с аквалангом на побережье и даже жену пытался приобщить к этому увлечению. Правда, Лорна научилась нырять с аквалангом и иногда ассистировала мужу в подводных съемках, но по-настоящему этим так и не заразилась. Она говорила, что постоянно мерзнет под водой, даже в гидрокостюме.
Лорна принадлежала к старому калифорнийскому роду Фитцпатриков. Родители ее погибли пять лет назад в автомобильной катастрофе, из родных никого не осталось и, чтобы не идти "за прилавок", по ее выражению, ей пришлось сразу после школы выйти замуж за преуспевающего строительного подрядчика, старше ее лет на двадцать.
Замужество оказалось недолгим. Застав жену с одним из своих клиентов, муж просто вышвырнул ее из дома, как нашкодившую кошку. Факт супружеской неверности был неопровержим, поэтому алиментов она не получала. С год Лорна работала статисткой на киностудии, там она и встретила Делорма, уже имевшего за спиной три художественных, несколько документальных лент и установившуюся репутацию способного кинооператора. Лорна быстро прикинула, что брак с известным оператором мог бы открыть ей путь в сверкающий мир кино, вывести ее из безликой и безымянной толпы статистик к волшебной камере.
"Дайте мне только шанс,- злилась Лорна, сжав кулачки так, что ногти впивались в ладони,- а я уж сумею им воспользоваться". Такой случай представился месяца через два после свадьбы. По протекции Филиппа она была допущена к кинопробам, получив в очередном вестерне маленькую, но заметную роль очаровательной девушки, похищенной кровожадными индейцами из обоза переселенцев. Филипп, снимавший этот фильм, старался подать ее лицо крупным планом. Когда отснятые сцены просмотрел продюсер фильма, восьмидесятилетний Дэвид Капельбаум, он, хмыкнув, сказал, что этой милой девушке гораздо больше подошла бы роль леди Макбет, но никак не невинной жертвы.
- Думаю, что индейцам очень скоро пришлось бы пожалеть о том, что они взяли ее в плен,- добавил он с саркастической усмешкой.
Лорна, сидевшая там же, в просмотровом зале, с трудом подавила желание вцепиться ему ногтями в лысину, но на Филиппа замечание старика, слывшего на студии глубоким психологом, произвело впечатление. Он стал как-то по-новому приглядываться к жене и, хотя Лорна больше не делала попыток сняться в кино, в отношениях с Филиппом возникла некоторая напряженность. Этот брак обманул ожидания Лорны и в материальном плане. Хотя Делорм прилично зарабатывал, он много денег тратил на съемку собственного фильма. Конечно, если фильм будет куплен какой-нибудь телекомпанией, то все затраты на него окупятся сторицей. Но когда это будет? Когда она станет старой и некрасивой? Тогда она никому не будет нужна. И она начала жить так, как сочла нужным. Дважды она превысила свой банковский кредит, выдавая необеспеченные чеки, и мужу приходилось оплачивать их. Это непременно заканчивалось семейной сценой. В конце концов Филипп стал все свободное время проводить на киностудии, монтируя уже отснятый материал, предоставив Лорне право вести достаточно вольную жизнь: одной ходить на вечеринки, вернисажи, коктейли, бывать на театральных премьерах.
К моменту знакомства с Кларками Делормы как семья существовали чисто номинально.
Если Лорна до этих пор и не ушла от мужа, то только потому, что после развода ее уже не будут приглашать в большинство тех домов, где сейчас принимали как жену известного кинооператора.
Знакомство молодых пар подействовало на каждую из них благотворно. Филипп учил Кларков нырять с ластами и маской, собирать со дна маленькие красивые ракушки, а те, в свою очередь, учили Делормов делать из раковин и картона трогательные безделушки, которые они раздаривали детям на пляже. Эти крошечные шкатулочки, лягушата, человечки имели такой успех у ребятни, что Лорна Делорм в шутку предложила основать фирму по их массовому выпуску.
Молодые женщины постарались с первого же дня наладить приятельские отношения.
Они были почти одного роста, обе тоненькие, стройные, длинноногие и, когда через неделю Лорна купила в городе себе и Дэйл одинаковые пляжные комплекты и солнечные очки, то даже скептичный Фрэнк, увидев их одинаково одетыми, не мог удержаться от восхищенного возгласа:
- Черт! Да ведь вы похожи, как сестры-близнецы.
С того дня у них появилось невинное развлечение: по вечерам, когда жара спадала, обе пары отправлялись гулять на набережную.
Женщины шли под руку впереди, а их мужья, отстав шагов на двадцать, с усмешкой наблюдали за поведением прохожих. Почти каждый встречный мужчина, увидев красивых молодых женщин, так похожих друг на друга, заинтересованно поворачивался, некоторое время шел следом, безуспешно пытаясь завязать знакомство, но ретировался, обескураженный их каменным молчанием. Потом за ужином Фрэнк со вздохом говорил жене:
- Да, старушка, Лорной мужчины интересуются больше, чем тобой. Вот что значит молодость.
Но чаще бывало наоборот, и тогда он утешал жену Филиппа, что успех придет к ней с годами, с опытом. Как ни странно, Лорна весьма болезненно реагировала на шутливые замечания, вызывая этим у своего мужа насмешливую улыбку. Филипп, не забыв слова, сказанные о Лорне старым продюсером, внимательно присматривался к жене, когда она, дурачась, пыталась на пляже повалить Фрэнка на песок или по приятельски болтала с Дейл о всяких женских пустяках. Он достаточно хорошо знал свою жену, чтобы поверить в ее равнодушие к этому светловолосому гиганту или дружеские чувства к Дейл. Однажды, перехватив пристальный взгляд, брошенный Лорной на могучую спину Кларка, отжимающегося на руках от песка, он негромко сказал ей:
- Не загорайся, девочка, эта крепость тебе не по зубам. Он любит свою жену и никогда не позволит себе ничего, что могло бы огорчить ее.
Лорна пожала плечами и с деланным безразличием ответила:
- С чего ты взял, что у меня какие-то виды на этого мастодонта? Он не в моем вкусе.-Но потом, не выдержав, все же добавила, загадочно улыбаясь;Что же касается крепостей, то даже самую неприступную из них можно взять изнутри.
Говоря, что Фрэнк не в ее вкусе, Лорна явно лукавила. Фрэнк с первого взгляда поразил ее воображение, а когда она увидела его на пляже, то даже ахнула от восторга:
- Вы похожи на античную статую,- сказала она,- или на древнего викинга. Вас надо уменьшить хотя бы раза в полтора-вы просто подавляете своими размерами.
Представляю, что вы можете натворить, если разбушуетесь.
- Да что вы,- засмеялась Дэйл,- он у меня смирный, как ручной слон, да к тому же ужасный трусишка. Вот если он чего-то сильно испугается, тогда от него лучше держаться подальше: во время бегства в панике может растоптать и даже не заметит этого.
Фрэнк добродушно усмехнулся, сделав страшное лицо:
- Опять выдаешь всем мои секреты? На шкаф захотела? - и быстро взяв жену за талию, он одним легким движением посадил ее себе на плечо.
- Фрэнк, бессовестный, отпусти немедленно, люди же смотрят.
- А ты скажи, что больше так никогда не будешь!
- Фрэнк, я упаду, ну хорошо, хорошо, я так больше никогда не буду. Доволен, изверг?
- Ладно, так уж и быть, пользуйся моей бесхарактерностью.- Гигант бережно опустил жену на землю и тут же легко отпрыгнул в сторону, спасаясь от тумака.
- Я ужасно боюсь высоты, а он дома все время сажает меня на шкаф.
- Не правда, не все время, а только когда ты этого заслуживаешь.- Фрэнк и Дэйл двинулись к пляжу, шутливо переругиваясь, а Лорна, внезапно пораженная острым чувством зависти, осталась стоять, с ненавистью глядя им вслед.
Филипп Делорм почувствовал тягу жены к молодому скульптору почти с первого дня знакомства и прекрасно понял, что будет дальше... Каждый раз, когда он перехватывал пристальный взгляд, устремленный на Фрэнка, сердце его сжималось от ревности. До встречи с ней он никогда никого не любил, и ее измены больно ранили его. Лорну же его долготерпение, причин которого она, как и большинство их общих знакомых, не понимала, буквально бесило. Она считала мужа слюнтяем, трусом, тряпкой, о которую можно вытирать ноги. Она не ценила его любовь. Возможно, если бы он устроил хоть раз бешеную сцену ревности, или избил ее, или завел любовницу, Лорна начала бы уважать его, но бедняга Филипп, обожающий свою жену, не нуждался в других женщинах.
Лежа без сна на диване в гостиной, он не раз решался уйти от нее, но стоило Лорне под утро на цыпочках прокрасться к нему в постель и, скользнув под одеяло, нежно прогудеть в ухо: "Бу-бу-у", вся решимость Филиппа таяла, как утренний туман под лучами солнца. Он еще пытался сопротивляться, хмурился, отворачивался, но уже понимал, что она опять одержала над ним победу, и никуда он от нее не уйдет. А через два-три месяца все повторялось: очередная скандальная интрижка Лорны, как правило, с кем-то из его коллег, сочувственные взгляды секретарш на киностудии, твердое решение развестись... Но Лорна, знавшая свою власть над мужем, бесстыдная, такая желанная и любимая, всегда побеждала.
Филиппу пришла в голову блестящая мысль-снять маленький фильм об этом чудесном месяце на море. Он буквально измучил всех, заставляя вести себя естественно, от чего получалось только хуже. Наконец, он придумал эффектный кадр: Фрэнк посадил обеих женщин себе на плечи, зашел с ними по шею в воду и по команде присел так, что все с головами погрузились в воду. Филипп стал снимать, в этот момент Фрэнк медленно выпрямился и, раздвигая воду мощной грудью, направился к берегу. Это было очень впечатляюще: русоволосый гигант на фоне багрового заходящего солнца выносит из морской пучины двух загорелых красавиц, испуганно прильнувших к его могучей шее. Кадр действительно получился эффектным, но на следующий день Фрэнка разбил жесточайший радикулит, проявлявшийся всякий раз после поднятия больших тяжестей. Утром он еле дотащился до пляжа и со стоном прилег на песок. Лорна, спустившись на пляж и узнав, что случилось, сбегала в отель и принесла баночку бесцветной жидкой мази.
- Ложитесь на живот,- приказала она Фрэнку.
- Вы что, решили пытать меня перед смертью?-возмутился он.-Лучше уж убейте сразу.
- Ложитесь, ложитесь, от этого не умирают. Ну быстро, переворачивайтесь на живот. Я сделаю вам массаж, от которого даже парализованные начинают плясать.
С помощью Филиппа и Дэйл она перевернула скульптора на живот (при этом Фрэнк едва не закричал от боли), затем густо намазала ему спину от лопаток до поясницы едко пахнущей мазью и встала Фрэнку на спину босыми ногами. Часто переступая ими, Лорна несколько раз осторожно прошлась по позвоночнику, не обращая внимания на стоны Фрэнка. Затем она стала вращаться на пятках, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Внезапно остановившись, она поднялась на цыпочки и исполнила на могучей спине своего пациента что-то вроде испанской хоты. Фрэнк уже не стонал, а тихо покрякивал от удовольствия. Весь пляж с живым интересом наблюдал за столь необычным лечебным процессом. Наконец Лорна, тяжело дыша, спрыгнула на песок и пихнула своего подопечного ногой в бок.
- Вставайте, лежебока, и быстро сделайте сто глубоких наклонов вперед, не сгибая ног.
- Да что вы, Лорна,-заныл было опять Фрэнк,-смерти моей хотите? Какие наклоны, я шевельнуться не могу.
Но когда он начал подниматься, то на его лице отразилось величайшее изумление-боль исчезла. Он осторожно встал, нагнулся раз, другой, еще несколько раз-боли не было.
На следующий день, сидя в шезлонге у теннисного корта. где Филипп учил Дэйл правильной английской подаче, Фрэнк сокрушенно признался Лорне, что испытал необъяснимое чувство, какое-то странное наслаждение, смешанное с болью, когда она пальцами ног пощипывала ему кожу спины.
- Я тоже,-ответила Лорна, глядя ему в глаза.-Мне хотелось растоптать эту гору мышц, чтобы ты извивался подо мной от боли, и в то же время ужасно тянуло прижаться к тебе, хотелось ударить тебя и поцеловать.
Из-за курортного многолюдья у них не было возможности остаться вдвоем и, наверно, от этого, их взаимное желание все возрастало, становясь сильнее и неутоленней. За два дня они дошли до такой степени возбуждения, что, когда Лорна предложила Фрэнку поучить его до завтрака нырять с аквалангом, он сразу все понял и согласился. Филипп отнесся к этой затее неодобрительно, считая, что Лорна плохой инструктор и, случись что, она не сможет спасти своего подопечного.
Фрэнк обещал не заплывать глубоко и сразу же подняться на поверхность при первых признаках кислородного опьянения. С помощью Филиппа он подогнал лямки акваланга, слишком тесные для него, и вслед за Лорной, пятясь, вошел в воду.
Солнце стояло уже высоко. Видимость под водой была метров десять, и молодые люди могли не бояться потерять друг друга. Лорна плыла впереди, энергично работая ластами. Видимо, она руководствовалась какими-то ориентирами, потому что направлялась уверенно по прямой. Фрэнк с трудом поспевал за ней, задыхаясь с непривычки от нехватки кислорода. Дно довольно круто опускалось, и с увеличением глубины вода стала ощутимо давить на уши, маску сильно прижало к лицу. Фрэнк вспомнил инструкции Филиппа и несколько раз с силой выдохнул воздух. Обжим маски сразу уменьшился. Вокруг становилось все темнее, и, когда Фрэнк догнал Лорну, кругом царили зеленоватые сумерки. Лорна стояла на дне, держась рукой за тонкий металлический трос, уходящий вертикально вверх к какой-то большой округлой тени на поверхности воды. Теперь Фрэнк понял, куда они приплыли. В ярдах семидесяти от берега на якоре плавал круглый пенопластовый плот, около десяти футов в диаметре, выполнявший роль буйка. Плот легко выдерживал несколько человек, и в жаркие дни на нем постоянно резвилась молодежь. Ночью он часто служил пристанищем парам, желающим уединиться. Теплыми ночами влюбленные приплывали сюда и целовались на плоту под луной, не боясь, что их кто-то спугнет.
Лорна тронула Фрэнка за плечо и показала рукой вниз. Трос от плота был прикреплен к железному кольцу, вделанному в лежащую на дне большую прямоугольную бетонную плиту, видимо, специально сброшенную сюда с баржи. Плита лежала наклонно на коралловых выступах, нависая одним своим концом над дном и образуя под собой подобие небольшой пещеры, густо заросшей длинными водорослями. При приближении людей из пещеры выпорхнула стайка маленьких серебристых рыбок и доверчиво остановилась неподалеку, лениво двигая грудными плавниками. Лорна, поманив рукой Фрэнка, скользнула в темную дыру, и он с трудом протиснулся вслед за ней под плиту.
Здесь, в пещере, сумрак был настолько глубок, что Фрэнк с трудом ориентировался.
Длинные водоросли, касавшиеся его со всех сторон, казалось, ощупывали его. Рука Лорны легла ему на грудь, ласкающим движением тронула сосок, скользнула ниже...
Фрэнк привлек ее к себе, почти невесомую под водой, и ощутил под своей ладонью напрягшуюся грудь и бешеное биение ее сердца. Руки Лорны становились все настойчивее, требовательней. В почти полной темноте ощущение верха и низа исчезло: Фрэнк уже не думал о необычности обстановки, о ждущей его на берегу жене,-ни о чем, кроме этой ненасытной, ждущей любви женщины, исступленно бьющейся у него в руках. Потом они лежали рядом в густом ковре из водорослей, и едва ощутимые колебания воды чуть покачивали их измученные тела.
Когда они вышли из воды на берег, Филипп, обеспокоенный их долгим отсутствием, ждал у кромки прибоя. Взглянув на блуждающую по губам жены чувственную улыбку, он сразу понял все и, криво усмехнувшись, спросил:
- Ну что, научила Фрэнка... нырять с аквалангом? Лорна с дерзкой и чуть пренебрежительной улыбкой на вызывающе поднятом лице, тихо ответила, насмешливо растягивая слова:
- О да! Он оказался очень способным учеником.
Филипп постоял, сдвинув черные брови, что-то мучительно решая для себя, потом резко повернулся и молча пошел к отелю. Подошедший с аквалангом в руках Фрэнк обеспоко-енно спросил:
- О чем вы говорили? У твоего мужа было такое лицо, словно он обо всем догадался.
- А он и догадался,- беспечно ответила Лорна.- Ничего, проглотит свою догадку как миленький.
Но она ошиблась. Когда, позавтракав у себя в номере, чета Кларков спустилась на пляж, то на обычном месте они увидели одну Лорну.
- А что, Филипп кормит свою противную мурену?-поинтересовалась Дэйл, смешно наморщив нос.
- Нет, бедная мурена останется теперь без завтраков,- безмятежно ответила Лорна.-Филипп полчаса назад уехал в аэропорт.
- Что-нибудь случилось? Плохие известия из дома?
- Да нет, просто очередная семейная сцена. Что-то я не так сказала, и он взбрыкнул.
- Может быть, он на нас с Фрэнком за что-то обиделся?
- Ну что вы, Дэйл, мы вам оба очень симпатизируем, а о Филиппе не беспокойтесь,- одумается и, вот увидите, будет встречать меня у самолета с цветами.
Но Лорна опять ошиблась. Филипп в аэропорт не приехал, ни его, ни его вещей не было и дома. Лорна, выдержав характер, через неделю позвонила ему на студию, но ей ответили, что мистер Делорм в составе съемочной группы улетел в Бразилию.
- Нет, миссис Делорм, когда он вернется, я не знаю, может быть, месяца через три, а может быть, через полгода.- В голосе секретарши послышалось плохо скрываемое злорадство.
Вскоре Лорне позвонил адвокат Филиппа и сообщил, что уполномочен начать дело о разводе и, если миссис Делорм пойдет навстречу, то дело можно будет закончить быстро, а она будет получать приличные алименты. Если же она не даст развода, то придется передать дело в суд, и там неизбежно всплывут кое-какие неприглядные факты из ее семейной жизни - благо свидетелей этому более чем достаточно. В ярости Лорна бросила трубку. Второй раз как последняя дура она попалась на ту же удочку. Еще через день она нашла в своем почтовом ящике уведомление от домовладельца, который доводил до сведения, что поскольку мистер Делорм аннулировал свой контракт с ним, он вынужден просить миссис Делорм либо перезаключить его на ее имя либо освободить квартиру не позднее 30-го числа этого месяца. Лорна поняла, как непросто ей будет прожить одной. Подписав согласие на развод, перезаключив жилищный контракт, она осталась совершенно без денег. Алименты, получаемые от Филиппа, не покрывали и половины ее расходов.
Необходимо срочно подыскать себе какую-нибудь работу, но тут было одно маленькое затруднение-у Лорны не было никакой профессии.
Если не считать нескольких месяцев, проведенных на киностудии в качестве статистки, она никогда не работала.
Лорна позвонила Фрэнку, надеясь, что он поможет ей куда-нибудь устроиться, но трубку сняла Дэйл и, узнав Лорну по голосу, сразу же начала пенять ей, что та ни разу не была у них в гостях. Лорна рассказала ей об изменениях в своей жизни и услышала в ответ, что Фрэнк обязательно что-нибудь придумает. Дав клятвенное обещание Дэйл приехать завтра и отведать ее яблочного пирога, Лорна, несколько успокоенная, положила трубку.
На следующий день Кларки встретили ее у калитки своего дома. Дэйл расцеловала ее в обе щеки, а Фрэнк, хотя и державшийся несколько напряженно, дружески пожал руку.
Перед домом был небольшой участок, сплошь заросший травой и заставленный деревянными и мраморными скульптурами.
- Работы Фрэнка,- с гордостью указала на них Дэйл.- К зиме он готовит персональную выставку.
Из дома вернулся Фрэнк с тремя бокалами на резном деревянном подносе и с горечью сказал:
- Если бы не нужно было по восемь часов в день вкалывать в гранитной мастерской, я мог бы подготовить гораздо больше работ и, может быть, лучше, чем эти. Но что можно сделать за два дня в неделю, да и отдыхать ведь тоже надо.
Дэйл стукнула его кулачком по могучей спине:
- Ну, пока ты еще, кажется, не страдаешь от переутомления, судя по внешнему виду.
Они начали шутливо переругиваться, а Лорна стояла рядом и завидовала Дэйл.
Почему именно Дэйл, а не она обладает этим белокурым гигантом, живет в собственном доме, со вкусом обставленном прекрасной резной мебелью, которую любовно сделали его руки. Лорна, по меньшей мере, не хуже Дэйл внешне, да к тому же на целых два года моложе. И разве сможет эта застенчивая, робкая Дэйл доставить своему мужу такое наслаждение, которое он испытал с Лорной там, в подводном гроте? Куда ей, этой клуше!
- Что с вами, Лорна?-услышала она встревоженный голос хозяина дома.-У вас такое странное лицо.
- Да нет, просто я задумалась о работе.
- Да я же вам и толкую об этом. У нас в мастерской нужен человек, чтобы вести документацию, принимать заказы. отвечать на телефонные звонки, словом, мастер на все руки. Оклад, правда, небольшой, но жить на эти деньги можно Если вам это подходит, то завтра я поговорю с нашим управляющим.
- Да, конечно, Фрэнк, огромное вам спасибо,-задумчиво ответила Лорна, стараясь не спугнуть родившуюся у нее мысль. Кажется, она нашла вариант, как наладить свою жизнь.
Домой Лорна добралась на такси. Фрэнк предлагал отвезти ее, но она отказалась, считая, что ни к чему давать Дэйл лишний повод для подозрений. План, который все отчетливее вырисовывался у нее в голове, требовал, чтобы она стала для Дэйл близкой подругой, тем более, что сделать это будет нетрудно. Впоследствии так оно и оказалось. Работа в гранитной мастерской отнимала у Лорны много времени и сил, но как бы она ни уставала, возможность поболтать по телефону с Дэйл, заехать к ней на чай или пригласить ее к себе-непременно находилась. Наивная Дэйл вскоре начала во всем слушаться свою более молодую, но более опытную подругу. Как-то она посетовала, что у них с мужем нет денег на устройство его выставки, Лорна удивилась, почему они не возьмут кредит в банке.
- Но ведь банк не даст кредит без обеспечения, а какое обеспечение мы можем предложить?
- А дом?! Или он уже заложен?
- Нет, что ты, Фрэнк никогда не согласится заложить наш дом. Он говорит, что рисковать в надежде на успех можно всем, но только не домом, потому что пока у человека есть свой угол, он может не бояться даже потерять работу.
- Фрэнк совершенно прав, но есть способ получить кредит вообще ничем не рискуя.
- Лорна, ты говоришь какими-то загадками, но, главное, ты вселяешь в меня надежду.
Разговор происходил по телефону-Лорна попросила Дэйл никуда не отходить, пообещав вскоре перезвонить. Минут через десять телефон зазвонил вновь, и Лорна предложила приехать к ней, чтобы поговорить обо всем конкретно.
Дэйл примчалась через полчаса и вошла в дом одновременно с элегантно одетым мужчиной средних лет.
- Мистер Шелтон, позвольте вам представить мою лучшую подругу миссис Дэйл Кларк.
Мистер Шелтон, вы наша последняя надежда, потому что мне и миссис Кларк срочно нужны деньги, причем довольно много. Я хочу сменить квартиру: эта слишком велика для меня, придется купить новую мебель. А Дэйл деньги нужны для одного мероприятия, которое обещает принести хорошую прибыль. Дэйл, познакомься с нашим благодетелем.
- Но как мистер Шелтон сможет помочь нам? Вы вице-президент городского банка, сэр?- вопросительно посмотрела Дэйл на мужчину. Тот усмехнулся и протянул ей свою визитную карточку, на которой значилось: "М-р Уильям Д. Шелтон. Страховая компания "Аргус".
- Не удивляйтесь, миссис Кларк, что страховой агент предлагает вам банковский кредит. Все очень просто. К этому маленькому трюку довольно часто прибегают те, кто нуждается в определенной сумме наличными, если они уверены, что вскоре смогут ее вернуть, а до того регулярно выплачи-вать проценты по банковскому кредиту.
- О, да! Я не сомневаюсь, что работы Фрэнка, простите, моего мужа, обязательно будут покупать, и мы сможем быстро вернуть эти деньги. Мой муж-скульптор, он хочет устроить выставку-продажу своих работ, поэтому нам нужны тысяч десять на аренду зала, небольшую газетную рекламу с фотографиями, на афиши. Но как нам получить эти деньг" в банке без обеспечения, мистер Шелтон?
- Вот я и хочу вам помочь получить это обеспечение, причем большую сумму, а этот страховой полис вы предоставляете в банк в качестве обеспечения займа. Правда, эта операция не совсем законна, но наш городской банк, борясь за клиентуру, как правило, предоставляет подобные кредиты из расчета десять-двадцать процентов от страховой суммы. Чтобы получить в банке заем в десять тысяч долларов, вы должны застраховать свою жизнь не менее, чем на пятьдесят тысяч. Вам понятно, что я говорю, миссис Кларк?
- Да, вполне, но страховые взносы, наверное, очень высоки?
- Относительно, миссис Кларк, относительно. Они, конечно, выше, чем был бы банковский процент с этой суммы, но уж, безусловно, ниже, чем ростовщические проценты ссудных касс, а ведь признайтесь, вы с мужем, наверняка, подумывали о них?
- Да,- простодушно смутилась Дэйл,- муж говорил, что если нигде не достанет этих денег, то придется занять их в ссудной кассе, хотя это сущий грабеж.
- Ну, вот видите, тот вариант, что я вам предлагаю, оказывается оптимальным для всех. Ваш муж получает нужные ему десять тысяч долларов, я - положенную премию за то, что нашел для своей компании нового клиента, а банк-свои проценты. Как видите, все в выигрыше. Ну как?
- Не знаю, право,-неуверенно протянула Дэйл,-как-то страшно брать на себя обязательства на такую большую страховую сумму.
- Ну а вы, Лорна, будете оформлять полис? Вам ведь нужно тысяч пять на переезд и смену мебели. Правда, должен вас огорчить-у вас положение несколько иное, чем у миссис Кларк Поскольку вы состоите в разводе, банк не даст под ваш страховой полис больше десяти процентов. Простите меня. я касаюсь ваших личных дел, но страховая компания всегда проверяет эту сторону жизни своих клиентов, а банк обычно следует ее рекомендациям.
- Значит, чтобы получить несчастные пять тысяч, мне нужно застраховаться на целых пятьдесят тысяч долларов?-ахнула Лорна.
- Увы, не меньше.
Лорна с минуту о чем-то напряженно думала, изучающе глядя на сочувствующее лицо подруги, потом решительно тряхнула головой:
- Ну что же, в отличие от трусихи Дэйл, я не боюсь смотреть в будущее. Давайте ваши бумаги, мистер Шелтон.
Страховой агент достал фирменный бланк и привычно на-чал заполнять его.
- Ну вот и все, осталось только вписать имя вашего наследника. Кому вы завещаете получить страховую премию в случае вашей смерти, Лорна?
- Постучите по дереву, мистер Шелтон, я не собираюсь умирать в ближайшие пятьдесят лет!
- Ну вы же понимаете, что это чистая формальность. Так кому вы завещаете эти деньги в случае вашей смерти?
- У меня нет близких родственников, а теперь, после развода с мужем, и друзей-то не осталось, кроме Дэйл и ее мужа.
- Вот и назначьте их своими наследниками.
- А что, это мысль! Ведь ближе, чем ты, Дэйл, у меня сейчас никого нет. Пишите:
миссис Дэйл Кларк.
- Лорна, ты заставляешь меня краснеть. Знаете, мистер Шелтон, Лорна меня убедила-я тоже застрахуюсь. А когда можно будет получить в банке деньги под этот полис?
- Сразу же после выплаты вами второго страхового взноса, то есть через месяц.
- Отлично, тогда пишите.
Довольный страховой агент так же быстро заполнил и второй бланк.
- Кого назначаете своим наследником, миссис Кларк?
- Мужа, Фрэнка Кларка. Может быть, тогда он перестанет сажать меня на шкаф. Ведь если я оттуда свалюсь и сломаю себе шею, его обвинят в убийстве с целью получения страховки. Ой, что с тобой, Лорна, ты так побледнела? Да,-обеспокоенно заметил и мистер Шелтон,-вы так бледны, Лорна, вам плохо?
- Нет, нет, мне уже лучше, просто вдруг голова закру-жилась. Не обращайте на меня внимания.
Обе женщины поставили подписи там, где указал агент, и получили свои страховые полисы.
- Ну вот и все. Уплата страховых взносов чеком по почте до первого числа каждого месяца.
Лорна с лихорадочно блестящими глазами убрала в шкатулку бумагу и предложила всем выпить за успех делового начинания.
Вечером дома Дэйл в подробностях рассказала мужу, как она раздобыла деньги, он восхищенно щелкнул пальцами.
- Ну ты молодец, старушка! Прямо, афера века, а Лорна-это же просто финансовый гений.
- Значит, ты не сердишься? - вздохнула с облегчением Дэйл, не уверенная до последней минуты, что муж одобрит ее инициативу.
- За что, глупышка? Ты же нас спасла! Жаль, что я сам до этого не додумался. А счет в банке мы погасим, обяза-тельно погасим после выставки, я в этом нисколько не сомневаюсь.
Уверенность Фрэнка оправдалась. Его выставка прошла с большим успехом. Несколько газет напечатали о ней положительные отзывы. Все десять дней выставочный зал был полон желающих посмотреть, а может быть, и купить ориги-нальные работы молодого скульптора, так неожиданно и ярко заявившего о себе. Знатоки прочили Фрэнку большое будущее. В первый же день было куплено пять скульптур на сумму более двенадцати с половиной тысяч долларов, кроме того, Фрэнк получил заказ на художественное оформление загородной виллы одного из богатейших людей города, адвоката Мэллорна, что обещало ему сразу приличный доход. Фрэнк неожиданно стал знаменитостью.
Лорна присутствовала на вернисаже-очень довольный Фрэнк встретил ее в дверях.
- Все идет отлично,- заговорщицким полушепотом сообщил он и суеверно постучал костяшками пальцев по деревянной панели.-Я даже сам не ожидал такого успеха. И во многом это благодаря тебе. Ты здорово выручила нас тогда с деньгами.
- Вас?-недоуменно подняла брови Лорна.-Я думала о тебе, Фрэнк, и только о тебе, когда чуть ли не силой заставляла эту кретинку застраховать ее драгоценную жизнь.
- Это ты о Дэйл?-озадаченно протянул Фрэнк.-Мне казалось, что ты ее любишь.
- Люблю,- издевательски подтвердила Лорна,- как только можно любить жену своего любовника.
- Кхм, а я думал, что ты уже забыла о той подводной прогулке.
- Женщины такие вещи не забывают, да и ты, вижу, кое-что помнишь,-она показала на небольшую скульптуру в центре зала Вырезанная из орехового дерева тоненькая женская фигурка с развевающимися волосами, раскинув руки, напряженно, как струна, балансировала на выгнутой спине какого-то могучего морского чудовища, стремительно рассекающего мраморные волны. Чудовище было высечено из белого мрамора.
- Да,-смущенно сознался Фрэнк,-я делал ее и представлял тебя, когда ты плясала у меня на спине.
- Приходи ко мне завтра после выставки,-тихо сказала Лорна, положив свою руку на большую загрубелую кисть скульптора.
- Хорошо,- глухо ответил тот, глядя в пол. Так началась их связь, в которой с самого начала было что-то темное. Фрэнк стал тяготиться их близостью уже через несколько недель, избегал Лорну, старался не встречаться, что было непросто, работая в одном здании. Но стоило ему увидеть ее стройную фигуру, танцующую походку и вызывающе поднятое лицо, как желание властно захлестывало его, и он ничего не мог с этим поделать. Ему становилось все труднее придумывать оправдания своим вечерним отлучкам из дома. От этого он мрачнел, становился раздражительным. Дэйл, не понимавшая причину его состояния, относила все за счет творческого кризиса.
Действительно, после прошедшей с таким неожиданным успехом выставки Фрэнк не создал ничего нового. Отчасти это было вызвано нехваткой времени: после работы он ехал за город оформлять виллу Мэллорна, но основная причина крылась в двойной жизни, которую он вел вот уже три месяца, разрываясь между женой и любовницей.
Он постоянно лгал Дэйл, и она чувствовала это. Несколько раз Фрэнк заставал жену дома в слезах, причину которых она не хотела объяснить, лишь робко поднимала на него несчастные заплаканные глаза.
Между тем Ли Харвестон, владелец самого большого в городе выставочного зала, предложил Фрэнку в конце осени, после сезона отпусков, организовать развернутую выставку его работ на очень выгодных для Фрэнка условиях, причем брал на себя все расходы на рекламу. Но молодого скульптора это заманчивое предложение не радовало, так как ему почти нечего было выставлять: лучшие работы были распроданы, а те, что еще оставались, теперь казались ему самому слабыми и незрелыми. Выход из этой ситуации опять подсказала Лорна. Они лежали у нее дома на широкой низкой кровати, и он с горечью размышлял о своих трудностях.
Лорна взяла лицо Фрэнка в свои ладони, долго всматривалась в него и твердо сказала:
- Ты должен немедленно уйти из гранитной мастерской и заняться только скульптурой. До зимы еще девять месяцев. Если ты будешь все это время напряженно работать, то еще многое сможешь успеть. Я видела у тебя наброски, эскизы, глиняные модели.
- Все это так, но я просто физически не смогу перевести это в камень, чисто техническая работа отнимает очень много времени и сил.
- Так возьми себе помощника, умеющего работать с камнем, хотя бы из своей же гранитной мастерской. Ты как-то говорил, что с тобой работает очень толковый паренек- швед, который мечтает стать скульптором. Он будет делать за тебя всю техническую, черновую работу по твоим эскизам, а тебе останется только доводка скульптур. Ты же сам мне рассказывал, что Роден почти все свои вещи делал в глине, а его помощники потом переводили их в мрамор, гранит или делали бронзовые отливки.
Фрэнк не мог не восхититься ее цепким, практичным умом. Действительно, с толковым помощником он мог бы многое успеть к зиме, если уйти с работы, но где взять деньги, чтобы платить помощнику, да и на что-то надо жить все это время.
От суммы, полученной за проданные скульптуры, осталось совсем немного. Почти все ушло на ремонт дома, покупку нового спортивного "меркурия", двух больших глыб прекрасного розового мрамора, погашение ссуды, взятой в банке под страховку Дэйл. Достать денег было решительно негде.
Угадав его мысли, Лорна повернулась на бок, уперев тугую грудь ему в плечо, и жестко сказала:
- Ты должен заложить дом.
- Ни за что! - мгновенно отреагировал Фрэнк.- Ты знаешь, как я к этому отношусь.
Дом-это святыня, им рисковать нельзя.
- У тебя все святые, ханжа проклятый,- и дом святыня, и жена твоя святая, лишь я для тебя ничего не значу. Ты приходишь ко мне только в постель или за деловым советом, потому что ни того, ни другого твоя гусыня с коровьими глазами тебе дать не может, но все же ты держишься за нее обеими руками, а я для тебя всего лишь девка...
Лорна бурно разрыдалась. Фрэнк, не выносивший женских слез, робко пытался утешить ее:
- Лорна, ну ты же прекрасно знаешь, как много для меня значишь, и я тебя очень ценю. У Дэйл больное сердце, врачи из-за этого ей даже запретили рожать.
Расстраиваться ей нельзя: сильного нервного потрясения она может просто не выдержать.
- Ну и что, если не выдержит? Одной глупой гусыней на свете будет меньше, зато ты, наконец, будешь свободен, и мы сможем пожениться. С моей помощью ты добьешься очень многого. Раскрой глаза, дурачок, неужели ты не видишь, что жена связывает тебя по рукам и ногам. Если хочешь добиться успеха в жизни, тебе нужна не она, а я. И не думай, пожалуйста, что я уступлю тебя ей. Нет, я буду драться за тебя, если понадобится, до смерти, потому что люблю и верю, что только со мной ты станешь богатым и знаменитым.
Скульптор лежал с закрытыми глазами, и было непонятно, о чем он думает. Лорна, решив, что на сегодня психологической обработки достаточно, замолчала и, приподнявшись на локте, осторожно куснула будущую знаменитость за сосок, потом длинным ухоженным ногтем легонько провела ему поперек живота. Фрэнк неохотно открыл глаза и вымученно улыбнулся:
- Прекрати, щекотно.
Лорна еще раз, уже сильней, куснула его.
- Лорна, ну больно же.
- Врунишка, ты же говорил, что щекотно.
- Тогда было щекотно, а теперь больно.
- А сейчас? - Ее рука начала медленно блуждать по его телу...
- Сейчас приятно.
Лорна легла на него грудью, чувствуя под собой напрягшиеся могучие мышцы, и поцеловала в губы так, что у Фрэнка перехватило дыхание.
- А теперь?
- Теперь вкусно.
- Господи, словарный запас у тебя, как у неандертальца: больно, вкусно, приятно.
Ну, что ты решил с домом?
- Лорна, ну как ты не понимаешь, я не могу рисковать домом. Мои скульптуры, может быть, не купят. Чем я тогда погашу закладную на дом? Денег-то мне больше ждать неоткуда.
- Послушай, Фрэнк, ты мне веришь?
- Что за вопрос? Верю, конечно.
- Я не о том. Ты веришь, что если я обещаю достать для тебя много денег, то я их действительно достану?
- Пожалуй. Я уже убедился, что в делах ты можешь дать мне десять очков форы.
- Ну так вот, я даю тебе честное слово, что к этой осени у тебя будет столько денег, что их с лихвой хватит на погашение закладной, а на оставшиеся ты сможешь прожить, не работая, еще пару лет. Хватит тебе два года, чтобы встать на ноги?
- Два года плюс этот год? Да за это время я горы сверну Будь я проклят, если через три года ты не найдешь мое имя в справочнике "Кто есть кто". А ты уверена, что сможешь достать эти деньги?
- Уверена, если будешь меня во всем слушаться. Ну что, согласен, наконец? Уф-ф!
И я же еще должна убеждать этого здоровенного дурака, чтобы он помог самому себе.
В тот вечер Фрэнк не поехал домой: он позвонил Дэйл и невнятной скороговоркой сказал, что у него сломалась машина и ему придется заночевать на вилле Мэллорна.
- Не волнуйся, Дэйл, прими, как обычно, снотворное и ложись пораньше спать.
- Хорошо, милый,- ответила она безжизненным голосом,- я все сделаю, как ты скажешь.
Сердце Фрэнка мучительно заныло от жалости к жене, но рядом, насмешливо глядя на него, стояла Лорна, и он поспешил положить трубку. А через минуту телефон зазвонил, и Дэйл, захлебываясь рыданиями, пожаловалась Лорне, что у Фрэнка появилась другая женщина.
- Я не говорила тебе раньше, думала, мне это только кажется, но он сейчас позвонил и сказал, что не придет ночевать.
- Он что, так и сказал, что останется ночевать у какой-то женщины?-деланно изумилась Лорна, успокаивающе гладя предмет их разговора по щеке.
- Нет, что ты. Он сказал, что у него сломалась машина, и он останется у Мэллорна.
- Может быть, так оно и есть, дорогая. Почему ты ему не веришь?
- Не знаю, но он уже несколько месяцев какой-то мрачный, со мной почти не разговаривает, домой приходит поздно, да и вообще, Лорна, я же чувствую, что он ко мне изменился.
- И это все? Глупенькая, твой муж слишком ленив, чтобы затеять с кем-нибудь серьезный роман, и для легкой интрижки у него характер неподходящий. А мрачный он потому, что у него ничего не ладится с работой, он даже говорил мне как-то, что хочет из-за этого уйти из мастерской, чтобы больше было времени на лепку.
Так что, не придумывай глупости, никого у него нет, кроме тебя.
- Ох, Лорна, ты, правда, так думаешь? Ты меня просто возвращаешь к жизни. Не знаю, что бы я без тебя делала. Я тебя ужасно люблю.
- Я тебя тоже очень люблю, Дэйл. Спокойной ночи.- Лорна положила телефонную трубку, потушила свет и крепко обняла Фрэнка. "Мужчины легче совершают подлости в темноте",-со злой усмешкой подумала она.
По закладной на дом Фрэнк получил двадцать пять тысяч долларов и, предупредив заранее своего управляющего, уволился с работы. Дэйл удивилась его решению, но предпочла ни о чем не расспрашивать. В последующие недели жизнь и доме Кларков начала опять налаживаться. Фрэнк, насвистывая, целыми днями работал на втором этаже с молодым шведом Олафом Юханссеном, который буквально боготворил своего патрона. Работа ладилась, швед оказался способным учеником и помощником. Каждый вечер перед сном Фрэнк рассказывал Дэйл о том, как идет работа, что он сделал за сегодняшний день и они, как раньше, вместе мечтали о будущем. Даже их интимные отношения, почти прекратившиеся за месяцы зимнего отчуждения, опять стали пылкими, как в первые дни после свадьбы. Дэйл, боясь спугнуть это счастливое время, старалась поменьше говорить, ни о чем не расспрашивала мужа, хотя часто почему-то со страхом думала о будущем. С Лорной Фрэнк почти не виделся, он полностью был поглощен работой, и она, изредка бывая у них и, видя их счастливые лица, сжимала от бешенства кулаки под столом, повторяя про себя: "Подожди, дорогой мой любовник, летом я преподнесу тебе такой сюрприз, что настроение у тебя ухудшится".
Лето подошло как-то неожиданно. Весна была ранней и дружной. Буквально через пару недель в городе стало душно, и надо было думать о том, куда поехать отдохнуть. Преодолевая сопротивление Фрэнка, не желавшего бросать работу, Лорна и Дэйл настояли на поездке к морю, в то самое место, где они отдыхали в прошлом году. Собственно, инициатива исходила от Лорны, а Дэйл присоединилась к ней, помня, как хорошо ей было в тех местах прошлым летом.
Лорна взяла на себя все организационные хлопоты: зака-зала билеты на самолет и два номера в отеле, где ни ее, ни Кларков никто не знал. Так требовал ее план, согласно которому их отдых на море должен стать в жизни подруги последним.
2
План убийства родился в голове Лорны прошлой осенью, и за эти месяцы был отшлифован ею до мельчайших подробностей. Она так часто мысленно представляла себе его осуществление, что иногда ей казалось, что Дэйл мертва и никто не мешает ей полностью завладеть Фрэнком. Но Дэйл была жива, и предстояло уговорить, убедить, заставить, в конце концов, Фрэнка решиться на убийство жены.
Лорна начала исподволь готовить скульптора к этой мысли. Не раз в минуты близости, когда он (она чувствовала это) принадлежал ей, спрашивала:
- Хорошо тебе со мной?
- Да, очень.
- Если бы твоя жена умерла, как бы мы счастливо с тобой жили...
Фрэнк обычно после этих слов замыкался в себе, но Лорна, ничуть не смущаясь этим, продолжала:
- Я бы все сделала, чтобы ты стал знаменит и твои работы покупали бы музеи, а не местные нувориши, ничего не понимающие в искусстве.
От таких слов Фрэнк оттаивал, глаза его затуманивались мечтой. Он поворачивался к Лорне и неуверенно произносил:
- Ну зачем думать о том, чего не может быть.
- Почему же не может?-продолжала она.-Ты же сам говорил, что у Дэйл больное сердце, а вчера она вообще очень плохо выглядела. Знаешь, как умирают сердечники- внезапная остановка сердца и все. Наконец, она может просто ошибиться в дозировке лекарства.
- Прекрати, пожалуйста,-пугался Фрэнк,-я не хочу об этом и слышать.
Лорна была уверена, что эта дьявольская мысль уже проникла ему в мозг и будет там циркулировать, пока не станет привычной настолько, что для ее практического осуществления достаточно будет лишь внешнего толчка.
Наконец подошел долгожданный день отъезда. Полет прошел спокойно. Погода на побережье была как на заказ: не очень жаркая, солнечная, с теплыми безветренными ночами. Отель, в котором они остановились, был маленький, нарядный, как игрушка, а их номера на втором этаже располагались недалеко друг от друга. Лорна и Дэйл, пошептавшись, сделали Фрэнку сюрприз-спустились к обеду в одинаковых белых сарафанах с открытыми до талии спинами, дымчатых очках и широкополых соломенных шляпах с кокетливо опущенными полями спереди. Видимо, у Фрэнка от удивления было настолько глуповатое лицо, что обе женщины, не удержавшись, прыснули со смеху.
- А я уж подумал, что у меня в глазах двоится. Это, что же, опять начинаются прошлогодние игры в сестер-близняшек?
Люди за соседними столиками с интересом оглядывались на двух, почти не отличимых друг от друга молодых женщин и их спутника. Дама средних лет за соседним столиком так откровенно любовалась Фрэнком, что его пришлось посадить к ней спиной. Когда они вышли на пляж, Лорна первым делом нашла глазами круглый плот и, увидев его, вздохнула с облегчением. В этом году его раскрасили в виде ромашки с разноцветными лепестками, а в центре под большим пурпурным сердцем, пронзенным стрелой, какой-то шутник крупно вывел красной краской "Добро пожаловать". Белокожи" Фрэнк, моментально обгоравший на солнце, уселся под большим тентом наблюдать за азартной игрой в покер нескольких немолодых солидных мужчин. Женщины, намазавшись кремом для загара, улеглись на махровые простыни загорать. Минут через десять Лорна подняла голову, бросила искоса быстрый взгляд на подругу и осторожно встала.
- Ты куда?-не открывая глаз, спросила разомлевшая на солнце Дэйл.
- Поплаваю немного, что-то жарко стало, заодно проведаю мурену Филиппа.- За год она, наверное, здорово отощала.
- Смотри, чтобы она тебя не съела с голодухи.
- Ладно, а ты тут не обгори без меня.
Доплыв до "Ромашки", так курортники окрестили плот, Лорна оглянулась, и, убедившись, что с берега за ней никто не наблюдает, погрузилась в воду, перебирая руками по тросу, которым плот был прикреплен к бетонной плите на дне.
Здесь все осталось по-прежнему. Вот и сама плита, и темный вход в пещеру под ней, как и в прошлый раз, на-встречу ей выплыла стайка серебристых рыбок. Лорна оттолкнулась от дна и на последнем дыхании устремилась к поверхности.
Восьмиметровая глубина после зимы давала себя знать.
Весь первый день на море Лорна была необычно молчалива. После ужина, не предупредив Кларков, она вышла из отеля со своей большой пляжной сумкой и направилась к дикому пляжу, раскинувшемуся в полумиле к югу от курортной зоны.
Собственно, пляжем эта узкая полоска берега называлась чисто условно: привозного песка там не было, и густые заросли рододендронов спускались к самой воде.
Вернувшись в отель около десяти вечера, Лорна столкнулась в холле с встревоженным Фрэнком.
- А я уже собирался на поиски. В номере тебя нет, портье сказал, что ты ушла часа два назад и не возвращалась. Я уж не знал, что и подумать.
- Нам нужно поговорить,- перебила его Лорна, пристально глядя ему в глаза.
Фрэнк отвел взгляд в сторону и почти заискивающе попросил:
- Может, отложим все разговоры на завтра? Поздно уже.
- Почему же поздно? Я считаю, что сейчас в самый раз. Ты ведь прекрасно знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить.
- Если опять о Дэйл, то я не хочу возвращаться к этой теме.
- Не хочешь возвращаться? Ну что же, тогда нужно просто закрыть эту тему, и сделать это должен именно ты.
- Что? Что сделать? - почти закричал Фрэнк, испуганно оглянувшись.
- Что ты кричишь, хочешь, чтобы нас весь отель слушал? Идем пройдемся по набережной и по пути поговорим. Где Дэйл?
- Приняла, как обычно, снотворное и спит в номере.
- Хорошо, значит не будет волноваться, что тебя долго нет. Ей ведь вредно волноваться при ее больном сердце, не так ли?
Скульптор лишь дернул плечом, ничего не ответив. Они вышли из отеля и медленно пошли по набережной. Шли минуты, молчание становилось все напряженней, и Фрэнк не выдержал:
- Ну, о чем ты хотела со мной поговорить?
- Милый, не строй из себя невинную овечку, ты прекрасно знаешь, о чем о твоей жене и о... твоем доме.
- Причем здесь дом?
- Как это причем? Тебе ведь дали двадцать пять тысяч долларов за такой старый дом только на условии онкольной ссуды, и банк может потребовать ее возврата в любой момент. Денег этих достать тебе негде, не исключено, что ты уже завтра окажешься без дама, а твои скульптуры просто выкинут на улицу. Это хоть ты понимаешь?
Фрэнк, еще пытавшийся до этого момента сохранить независимый вид, остановился как громом пораженный.
- Но ведь ты же обещала мне! Ты же говорила, что можешь достать много денег.
Говорила ведь?! Говорила?!
- Да, говорила и могу повторить сейчас, что если ты будешь делать то, что я скажу, то еще до осени у тебя будет много денег-целых пятьдесят тысяч, но только... после смерти твоей жены.
- Ты хочешь сказать...
- Да, именно это я и хочу сказать. Дэйл застрахована на пятьдесят тысяч. Если она погибнет в результате несчастного случая, ты их получишь. Теперь ты все понял?
- Но каким образом?..-неуверенно начал было Фрэнк.
- Сначала ответь мне,-резко оборвала его Лорна,-ты хочешь быть вышвырнутым на улицу? Навсегда похоронить надежду стать знаменитым скульптором? Или ты все-таки будешь мужчиной и сделаешь то, что должен сделать. Ты хочешь получить эти деньги?
Повисло гнетущее молчание. Лорна, напрягшись, как струна, ждала ответа с бешено бьющимся сердцем. Наконец Фрэнк, отвернувшись, глухо выдавил из себя:
- Ты просто лишила меня выбора. Что я должен делать? Лорне хотелось кричать от радости, но она взяла себя в руки и ровным тоном, который давался ей с большим трудом, продолжала:
- Хорошо. Слушай меня внимательно, а потом задашь вопросы, если они у тебя возникнут. Завтра после ужина пригласи Дэйл сплавать на "Ромашку". Помнишь пещеру под плитой?
- Конечно.
- Так вот, когда доплывете до буйка, придержи ей голову под водой... С ее больным сердцем больше минуты без воздуха она не выдержит. Потом нырнешь с телом на дно и спрячешь его в нашей пещере, а сам тут же возвращайся на берег.
- Нет,-хриплым шепотом взмолился Фрэнк,-я не смогу.
- Сможешь,-жестко отрезала Лорна,-сможешь как миленький. Ты сам говорил, что у тебя нет выбора. Так вот, я вскоре после вас выйду из отеля через черный ход, чтобы меня не видели, и буду ждать тебя у кабинок на пляже, а потом вернусь в отель вместе с тобой в одежде твоей жены. Пока нас с ней еще никто не различает, но через день-два это будет уже рискованно. Утром до завтрака я опять под видом твоей жены пойду на пляж. Ты сядешь играть в карты, а я поплыву загорать на "Ромашку". Там у меня упадут в воду очки - постарайся, чтобы твои картежники это видели - я и нырну за ними в воду и больше не вынырну.
- Но как же?..
- Дослушай меня сначала. Сегодня, спрятав в кустах на диком пляже сумку с одеждой, я доплыла под водой до "Ромашки" и оставила в пещере свой акваланг.
- Ты привезла с собой акваланг?
- Да, но об этом никто не знает, так что никаких подозрений не возникнет.
Послезавтра утром на виду у всех я нырну с "Ромашки", надену под плитой акваланг и приплыву на дикий пляж, где у меня спрятана сумка с одеждой. Там утоплю акваланг, оденусь и берегом вернусь на пляж уже как Лорна Фитцпатрик, чтобы принять участие в поисках тела твоей жены. Ты понял, все станут свидетелями, что твоя жена утонула в результате несчастного случая. Страховая компания будет вынуждена выплатить тебе все пятьдесят тысяч. Ну, что скажешь?
- Да, ничего не скажешь, ты все продумала. С такими мозгами тебе бы мужчиной родиться-ты бы таких дел наворочала.
- Да уж, не пряталась бы от жизни, как ты за юбкой жены.
Они вместе вернулись в отель, оставив ночного портье гадать, которая из двух дам сейчас прошла с мистером Кларком. В эту ночь спала только Дэйл. Ей снилось, что Фрэнк опять любит ее, и врачи разрешили ей родить ребенка. Во сне на ее губах бродила счастливая улыбка.
Следующий день прошел так же, как и предыдущий. Женщины тихо плавились на солнце, а Фрэнк играл под тентом в карты. Правда, Дэйл заметила маленькую странность: ее муж и Лорна, почти не разговаривали друг с другом, а к ней были почему-то необычайно внимательны, стараясь выполнить все ее желания. Дэйл не знала, чем объяснить такое особое к себе отношение, но верила, что это знак того, что теперь все будет хорошо.
После ужина Лорна сказала портье, что плохо себя чувствует, ляжет спать и просит не беспокоить ее до завтрака. У себя в номере она сразу легла. Думала она только об одном: решится Фрэнк или струсит в последний момент? Напряженно вслушиваясь, она уловила звуки открываемой двери в номере Кларков, приглушенные ковровой дорожкой шаги, остановившиеся у ее номера. В дверь тихо постучали; в комнату вошла Дэйл. Увидев подругу в постели, она огорченно спросила:
- Что случилось? Тебе нездоровится?
- Что-то голова болит, наверное, сегодня перегрелась на солнце.
- Какая жалость! А Фрэнк предлагает пойти купаться.- Дэйл присела к Лорне на постель и зашептала ей на ухо: - Он говорит, что через час на пляже никого не будет; можно доплыть до буйка, оставить на нем купальник и плавать голой.
Представляешь, как романтично: после шести лет супружества мы с мужем обнаженными плаваем при луне. Она оглянулась на дверь, засмеялась и снова зашептала; - Фрэнк меня опять любит, я это чувствую... Я так счастлива!
Лорна еле выдержала. Усилием воли она с трудом удержалась от желания закричать, вцепившись ногтями в лицо своей жертвы, которую через какой-нибудь час собиралась убить чужими руками. Должно быть, лицо ее исказилось, потому что Дэйл участливо дотронулась кончиками пальцев до ее виска.
- Что, очень голова болит?
- Ничего, к утру пройдет.
Дэйл протяжно зевнула, еле успев прикрыть рот ладонью, вид у нее был совсем сонный.
- Извини, Лорна, но просто никак не могу удержаться, чтобы не зевать. Так хочу спать, что кажется сейчас умру. Пойду прилягу перед купаньем на полчасика, а то и до буйка не доплыву. Ну, выздоравливай, завтра увидимся.
Спустя минут сорок после ухода Дэйл, показавшиеся Лорне вечностью, она услышала, как в номере Кларков открылась дверь, и что-то невнятное произнес голос Фрэнка.
- Ушли,-с облегчением вздохнула Лорна.-Он все-таки решился. Выждав еще минут пятнадцать, она надела джинсы, тонкий черный джемпер, повязала голову темным плат-ком и, никем не замеченная, выскользнула из отеля через черный ход, запертый изнутри лишь на задвижку.
Избегая освещенные места, Лорна спустилась на пляж, внимательно огляделась по сторонам и проскользнула в женскую кабинку для переодевания. На скамейке были аккуратно разложены полотенце, платье Дэйл, ее шляпа и босоножки. Поколебавшись секунду, чувствуя, как все тело дрожит, она быстро переоделась, затем сложила свои вещи в захваченную из номера соломенную сумку. Выйдя из кабины, она, оглядевшись, стала напряженно вглядываться в темную воду.
На пляже не было ни души. Теплый воздух, казалось, загустел в мертвой неподвижности, и только прибой мерно накатывал на берег. На минуту Лорне вдруг захотелось, чтобы весь этот чудовищный кошмар исчез, пропал бесследно вместе со всеми унижениями и злобой последнего года. В этот миг, казалось, она все отпала бы за возможность остановить своего сообщника, не дать ему совершить то, после чего к нормальной жизни уже не может быть возврата, но вдруг заметила светящуюся дорожку, и над ней плывущего к берегу человека. Тихо плеснула вода, и на берег, пошатываясь, выбрался Фрэнк, громадный, белокожий, весь облепленный обрывками водорослей, похожий в лунном свете на фантастическое морское чудовище. Увидев на нем водоросли, Лорна мгновенно почувствовала тошноту.
- Ну,- одними губами спросила она, стиснув руки, чувствуя, как кровь тугими толчками бьется у нее в висках,- ты... все сделал?
- Да,- выдохнул, не глядя на нее, гигант, снимая с себя водоросли.
- А это что? У тебя обе руки ободраны.
- Это о плиту, когда под нее протискивался с телом, - А мой акваланг на месте?
- Да, лежит слева от входа в пещеру.
- Наконец-то все позади, завтра осталась уже ерунда. Быстрее вытирайся, одевайся и пойдем.
Когда они вошли в отель, портье приветливо окликнул их:
- Как поплавали, мистер Кларк? Вода теплая?
- Как парное молоко, даже не освежает. Придется принять холодный душ. Спокойной вам ночи.
- Спокойной ночи, мистер Кларк.
Фрэнк и Лорна молча отметили, что портье обращался лишь к Фрэнку, не будучи, видимо, уверенным, которая из двух женщин сейчас сопровождает его. Они поднялись на второй этаж и подошли к номеру Кларков. Фрэнк потоптался у закрытой двери и, глядя в пол, сказал:
- Извини, но сегодня я хотел бы побыть один. Я зайду за тобой завтра утром.
Лорна кивнула и пошла к себе в номер, молча кусая губы. Ничего, у нее еще будет время и возможность быть вдвоем сколько угодно. Он теперь полностью в ее руках.
Как ни странно, но в эту ночь Лорна спала как убитая. Разбудил ее утром осторожный стук в дверь. Фрэнк зашел небритый, бледный, с синяками под глазами.
- Доброе утро.
- Привет. Ты что так рано?
- Да просто хочется побыстрей все закончить, да и народ на пляж уже потянулся.
Они спустились в холл, поздоровались с новым портье и вышли на пляж. Фрэнк сразу подсел к своим партнерам по покеру, которые сидели с таким отрешенным от всего земного видом, словно и не уходили отсюда со вчерашнего дня. Лорна с ощущением, что вое позади, постелила на песок полотенце, разделась и, войдя в прохладную утреннюю воду, осторожным брассом, чтобы не уронить очки, поплыла к буйку. На "Ромашке" в этот ранний час еще никого не было. Она влезла на плот, сняла темные очки и встала лицом к солнцу, искоса наблюдая за тем, что происходит на берегу.
Пожилые мужчины, опустив карты, смотрели на нее, откровенно любуясь, а Фрэнк что-то говорил им, видимо, о ней. Вот он приветственно помахал ей рукой, и Лорна поняла его жест. Ну что ж, пора! Она слегка разжала пальцы, и очки упали в воду.
Лорна всплеснула руками, нагнулась над краем плота, всматриваясь вниз, потом оттолкнулась от плота и, глубоко вздохнув, как в свое время учил ее Филипп, нырнула в воду. Она шла в глубину, перебирая руками по тросу, пока не достигла дна. Почему-то на этот раз при ее приближении рыбки не выплыли из-под плиты, да и сама плита, как показалось Лорне, лежала немного иначе. На то, чтобы проникнуть в пещеру, отыскать там на ощупь свой акваланг, открыть вентиль и сделать спасательный вдох, у нее оставалось секунд сорок. Потом можно будет, уже не спеша, надеть акваланг и, ориентируясь по солнцу, поплыть под водой к дикому пляжу, где спрятана ее одежда. Лорна скользнула под плиту в густую зеленоватую тьму и стала шарить по дну пещеры руками, боясь прикоснуться к трупу Дэйл.
Акваланга на месте не было, не было в пещере и трупа. Еще не веря своей догадке, холодея от ужаса, Лорна снова тщательно обшарила всю пещеру, пока в дальнем левом углу не нащупала уходящую под плиту лямку акваланга. Почти ничего не понимая от страха и недостатка воздуха, чувствуя, как бешено колотится сердце и стучит в висках, она схватила обеими руками эту лямку и дернула из всех сил.
Лямка вырвалась из-под плиты и осталась у нее в руках, а сама плита, сдвинутая вчера Фрэнком на самый край кораллового выступа, легко поддалась и сползла вниз, почти полностью закрыв выход наружу. Лорна поняла, что это конец.
В одно мгновение калейдоскопом промелькнуло: и сонный вид Дэйл вчера вечером, и нежелание Фрэнка пустить ее в свой номер. Да, он просто опоил жену снотворным и уложил в номере спать, а сам поплыл перепрятывать акваланг. Дэйл наверняка и сейчас безмятежно спит у себя в комнате, ни о чем не догадываясь. Боже, как все просто...
Еще раз из последних сил Лорна рванулась, пытаясь протиснуться под плитой, и тьма поглотила ее сознание.
Похороны состоялись через три дня на местном кладбище. Вызванный телеграммой Фрэнка прилетел Филипп Де-лорм. Он холодно пожал Фрэнку руку и, с недоумением глядя на рыдавшую у закрытого гроба Дэйл, недоверчиво спросил:
- Ваша жена так любила Лорну?
- Да, она была ее лучшей подругой.
- Вы хотите сказать, что и Лорна любила Дэйл?
- Да, очень. Лорна даже застраховала свою жизнь на пятьдесят тысяч долларов в пользу Дэйл.
- Странно,-недоуменно пожал плечами Филипп Де-лорм,-это настолько не вяжется с моим представлением о ней.
- Просто вы плохо знали свою жену. Лорна была готова умереть за Дэйл,меланхолично ответил Фрэнк.
ПОПЫТКА К БЕГСТВУ
5 октября 1987 г. Мильтаун, Джорджия.
Милый, милый Юджин!
Только не делай вид, что ты не узнал мой почерк на конверте, хоть мы и не переписывались последние десять лет. Представляю, как, получив это письмо, ты долго ходил вокруг него, не решаясь вскрыть. Потом достал из нагрудного кармана белоснежный носовой платок, тщательно протер стекла очков – сначала правое, затем левое и лишь затем взял ножницы. О, ты всегда был аккуратистом! Когда-то твоя аккуратность просто бесила меня, но сейчас я вспоминаю об этой черте твоего характера прямо-таки с умилением. Теперь я понимаю, что все это было для тебя не столько формой, сколько принципом, определяющим твою порядочность, отношение к жизни, закону, людям, тебя окружающим.
Джин, как ты жил все эти годы? Недавно гостя у меня, мама сказала, что ты по-прежнему один. Милый, можешь не отвечать мне, я знаю, что это из-за меня ты так и не женился. Но жизнь еще не кончилась, и если бы ты только захотел, мы могли бы попробовать зачеркнуть эти разделившие нас десять лет и начать все сначала. Я больше не могу жить со своим мужем, даже если бы очень хотела. Роберт очень изменился сейчас – стал совсем другим, чем десять лет назад, когда посватался ко мне. Боюсь, что ему необходим хороший психиатр, а не жена. Он стал нелюдимым, перессорился с большинством своих старых приятелей, никому не доверяет, кроме своего пса – громадного дога тигровой масти. Муж купил его щенком четыре года назад и теперь души в нем не чает. Это полосатое чудовище не разрешает никому до себя даже дотронуться, а если проходишь слишком близко к нему, опускает голову и начинает глухо рычать на одной ноте, подрагивая лапами. Так становится страшно, кажется, он готов броситься на тебя и разорвать на куски. Роберту это чудовище предано безгранично, несмотря на то, что он за малейшее непослушание вытягивает его плетью, особенно когда возвращается домой изрядно под хмельком и не в духе, а это в последнее время случается все чаще.
В последний год возникли серьезные проблемы с его сыном. Этому балбесу уже идет шестнадцатый год, но муж считает его ребенком и все ему спускает с рук. Когда я сказала, что из-за этого «милого мальчика» вынуждена запираться в спальне, чтобы переодеться, Роберт неожиданно пришел в ярость, крикнул, что я сама подманиваю мальчика, и с размаху ударил меня плетью. Если бы я не успела закрыться рукой, он изуродовал бы, мне лицо. Теперь приходится ходить с повязкой на руке, говорю соседям, что обожглась об электроплиту. Эта последняя капля (если это можно назвать каплей) переполнила чашу моего терпения.
Когда я выходила за Иннеса, мальчику было пять лет и на вид он был обычным ребенком, правда, не очень развитым, необщительным. Его мать вместе с родителями мужа погибла в автомобильной катастрофе. Машину вел Роберт и чудом остался жив, пролежав три месяца в гипсе. Я думала, что мальчик просто замкнут, потому что растет без матери, но оказалось, что с годами его умственное отставание от сверстников становилось все значительнее, а психические отклонения все заметнее. Его мать во время беременности увлекалась наркотиками, а когда Роберт узнал об этом, делать аборт было поздно. Роберт консультировался со специалистами, и ему сказали, что, может быть, все еще обойдется и ребенок родится нормальным, но, увы, ничего не обошлось. В шесть лет «милый мальчик» ловил лягушек, подвешивал их на нитках и поджаривал снизу спичками, заливаясь при этом счастливым смехом. А сейчас этот ублюдок ловит на задворках кошек, приносит их домой и выпускает под носом у дога Джерри, который за кошкой готов хоть на крышу дома забраться. Иногда кошке удается убежать, но чаще он догоняет ее и одним ударом челюстей ломает позвоночник. Ты бы видел в этот момент Гарри: он весь напрягается, аж на цыпочки поднимается, чтобы лучше видно было, шею вытянет, глазами вопьется в бьющуюся на земле в агонии кошку – моргнуть боится, руки судорожно прижмет к груди, а на отвисшей нижней губе пузырится слюна. Целыми днями этот дебил слоняется по дому, обжираясь яблочным пирогом, и заглядывает под юбку кухарке. Взгляд у него совершенно застывший, губы слюнявые, а лошадиная физиономия вся в прыщах, то ли от сладкого, то ли оттого, что созрел…
Господи! Если нельзя таких уничтожать из соображений гуманности, то уж стерилизовать их ради общественной нравственности надо непременно. Роберт одно время пытался приглашать к сыну частных преподавателей, пока не стало очевидно, что это совершенно бесполезно, и теперь Гарри предоставлен самому себе. У меня он вызывает просто физическое чувство отвращения, когда вижу его с вечно засунутой в карман штанов рукой.
А на днях он выкинул такую штуку, что меня чуть удар не хватил. Было воскресенье. Я искупалась в ванной, поднялась к себе в спальню и решила примерить новый купальник, купленный накануне. Ну вот, сняла я халат, вытерлась полотенцем, как следует, подхожу к шкафу, открываю дверцу, а в шкафу… прижался к задней стенке этот ублюдок – глаза совершенно ошалелые, джинсы расстегнуты и … сам понимаешь. Я так испугалась от неожиданности, что закричала на весь дом, а этот … выскочил из шкафа и кубарем скатился вниз по лестнице, даже не застегнувшись в спешке. Тут меня начал бить такой нервный смех, что даже, когда снизу поднялся Роберт и спросил, какого черта я ору на весь дом, я никак не могла успокоиться, глядя на него, продолжала хохотать до слез. Он обозвал меня дурой и ушел, а я от обиды и пережитого испуга расплакалась.
Вот так и живу – «наслаждаюсь богатством». Ты ведь считаешь, что я вышла за Роберта из-за денег, ну так знай, что, как раз в этом смысле, замужество мне ничего не принесло. Да, меня принимают в лучших домах города, но только вместе с мужем; я дорого одеваюсь, но у меня совершенно нет своих денег, а муж обзывает меня последними словами за каждую покупку в кредит. У меня нет друзей, так как это ему не нравится. Кухарка меня ни в грош не ставит, зная, что я в доме никто, а если я начну развод, то муж с помощью своих адвокатов постарается не дать мне при разводе ни цента и вышвырнет из дома, как приблудную кошку. Тем не менее я готова бросить все, что меня здесь окружает, и уехать к тебе, если ты этого захочешь.
Джин, напиши мне, пожалуйста, очень тебя прошу, напиши. Я не предавала тебя тогда, десять лет назад. Просто ты уехал учиться в университет, а писать ни ты, ни я не любили. Письма выходили какие-то сухие, неискренние, как от чужого человека. Я мучилась этим, думала, что ты меня уже разлюбил, что нашел там, на Востоке, другую девушку, тем более, что ты мужчина, а я тебе почти ничего не могла дать в этом плане. Я понимала, что это глупо и несовременно, но ничего не могла с собой поделать, не могла переступить через себя, а ты не хотел взять на себя ответственность за решение, потребовать от меня этого. Согласись, что это твоя вина, ты ведь мужчина и должен взять это на себя. Может быть, все тогда у нас с тобой сложилось бы по-другому и не было бы этого моего ужасного замужества.
Напиши мне, Джин. Твоя Мери.Мери Иннес в досаде тряхнула головой и бросила авторучку.
К чему лукавить с собой: все было совсем не так и Юджин это помнит не хуже нее. Они дружили пятнадцать лет. Он был на несколько месяцев старше ее и уже имел кое-какой опыт по части женщин. В этом он сам признался, но с Мери, кроме поцелуев ничего себе не позволял, а она не проявляла инициативу, боясь оттолкнуть юношу от себя. А молодость и желание требовали свое. За первый же год дружбы их ласки стали более смелыми, и гораздо более изощренными… Но отчасти из-за боязни беременности или постепенно выработавшейся у обоих привычки достигать наслаждения иным, отличным от библейского, способом, они так и не стали любовниками в полном смысле слова, и Мери в двадцать лет смогла преподнести, как редкостный подарок, свою девственность будущему мужу – Роберту Иннесу.
Он был гораздо старше ее, к тому же вдовцом с пятилетним сыном на руках. К женщинам Иннес относился с нескрываемой враждебностью и предубеждением. Первую попытку стать мужчиной он предпринял во время учебы в университете гораздо позже большинства своих сверстников и потерпел позорную неудачу. Девица оказалась изрядной стервой, разнесла его позор со всеми подробностями по всему факультету. Однокурсники, не любившие Роберта за замкнутость, прижимистость (он не любил давать в долг и сам никогда ни у кого не брал), нежелание подписывать какие-либо студенческие петиции или воззвания, были рады случаю поставить его на место и с тех пор не упускали возможности пройтись при нем насчет импотентов, «от которых все наши беды и в морали, и в политике».
– Подумайте сами, – громогласно вещал здоровенный футболист с первого курса, не вылезающий из хвостов почти по всем предметам, – что еще делать человеку, которого женщины интересуют лишь в академическом плане? Такому типу только один путь – в науку или в политику. А чего хорошего может ожидать страна от такого политика? Да ничего хорошего, как ты считаешь, а Иннес?
Роберт играл желваками на скулах, но зная, что все присутствующие только и ждут, чтобы он разговорился, молчал, чтобы не углублять тему. Несколько раз он пытался реабилитироваться, но страх неудачи заранее парализовал его и обрекал на поражение. Один неплохо относившийся к нему старшекурсник объяснил Роберту, что тот идет неверным путем.
– Если уж ты не хочешь сходить к психоаналитику, то вот тебе бесплатный совет: возьми на всю ночь дешевую шлюху из бара, напейся с ней как следует, и, вот увидишь, все будет о'кэй. Она сама все за тебя сделает, только пообещай ей премиальные, если будет стараться. А об этой девице с психологического факультета, с которой я тебя видел вчера, даже не думай: у нее комплексов еще больше, чем у тебя. Она только строит из себя озабоченную, чтобы не прослыть старой девой.
Роберту, начинающему отчаиваться в том, что он когда-нибудь станет мужчиной, совет показался весьма разумным. Он и раньше слышал от однокурсников о чудесах, которые умеют вытворять профессионалки.
– Ты понимаешь, старик, – сознался его добровольный наставник, – у меня самого в шестнадцать лет была подобная петрушка. Я тогда влюбился в подругу моей матери, каждое лето гостившую у нас дома. Мы жили во Фриско на самом берегу залива. Она была старше меня на пятнадцать лет, но когда у нас с ней дошло до дела, то она оказалась такой же неумехой, как и я. Короче, вышло все несколько поспешно что ли, если так можно выразиться. Ну ты понимаешь, что я хочу сказать. – Он подмигнул Роберту, и оба расхохотались. Впервые после своего злополучного фиаско Роберт мог смеяться над этой темой почти искренне.
– Ну а потом, – спросил он, – что было потом?
– Потом я познакомился с двумя девчонками без предрассудков. Они были подружками, работали посменно в буфете аэропорта и снимали в городе комнату на двоих. Когда одна была на работе, другая дома и наоборот. Ну задали же они мне жару тогда, эти две девчонки. Я их через месяц уже перестал различать друг от друга, чуть из школы из-за них не вылетел, сам подумай, – до уроков ли мне было. Родители меня затаскали в ту осень по врачам, думали, что у меня туберкулез – так я отощал за три месяца, еле ноги таскал, но с этим… с этим все было прекрасно.
– А та женщина, ну, подруга твоей матери, с ней ты больше не пытался? – заинтересованно спросил Роберт.
– О, с ней было замечательное продолжение. Она приехала к нам на побережье на следующий год и сделала вид, что между нами прошлым летом ничего не было, но я уговорил ее как-то порыбачить с надувной лодки и там-то показал ей настоящий класс! Она так разошлась под конец, что чуть не перевернула лодку. Самое пикантное – это то, что мы «рыбачили» в каких-нибудь двухстах ярдах от берега, а окна нашего дома выходят прямо на залив. Хорошо, что нас не заметили, а то отца и мать кондрашка хватила бы, угляди они, что мы вытворяли в лодке.
Снабженный подробными указаниями своего опытного приятеля, которому нравилось выступать в роли учителя, Роберт в следующее же воскресенье отправился на рейсовом автобусе в соседний городок, но по мере того, как он приближался к цели своего путешествия, решимость его постепенно таяла, уступая место всегдашнему страху и неуверенности.
Подходящая девица нашлась в первом же баре, расположенном в маленьком полуподвале неподалеку от центра городка. После второго коктейля она сама предложила «уйти куда-нибудь из этого гадюшника, где порядочной девушке даже сидеть зазорно». По подсказке девицы, представившейся как Розмари, Роберт снял на ночь комнату в маленькой грязноватой гостинице на окраине и, заперев дверь, проклиная себя в душе за идиотскую затею, сразу достал из сумки заранее купленную литровую бутылку виски. Рыхлое, обильно накрашенное лицо женщины моментально оживилось. Она привычно достала из тумбочки два стакана, небрежно дунула в них и предложила выпить за любовь. Роберта передернуло, но вспомнив советы своего приятеля, он налил по полстакана неразбавленного виски, чокнулся и выпил залпом, стараясь не дышать. Шестидесятиградусный алкоголь почти сразу ударил в голову, и дальнейшее он припоминал смутно. Помнил, пили за то, чтобы сдохли «фараоны» во всем штате, потом за удачу, опять за любовь, затем девица (как, черт, ее звали?) помогала ему снять пиджак, обещая, что с ней ему холодно не будет, потом в памяти был полный провал.
Проснулся Роберт оттого, что портье тряс его за плечо и спрашивал, собирается ли тот освобождать номер. С трудом осознав, где находится, он увидел, что лежит на кровати одетый, накрытый пиджаком. Уже догадываясь, что произошло, он, морщась от головной боли, с трудом сел и достал из внутреннего кармана пиджака бумажник. Водительское удостоверение и читательский билет в библиотеку были на месте, а денег не оказалось. В целом вся эта поездка произвела на него такое неизгладимое впечатление, что повторять что-либо подобное он больше не стал, несмотря на уговоры своего приятеля.
Женился Роберт спустя пять лет совершенно случайно на своей секретарше, сумевшей убедительно доказать ему, что, по крайней мере с ней он ни в чем не уступает в определенном отношении другим мужчинам. Через два месяца после того, как она сумела доказать это Роберту, они поженились, а еще через пять у Барбары родился сын, которого назвали Гарри. Роберт не стал придираться к срокам и пытаться найти у ребенка сходство с собой, он был счастлив, что у него теперь есть семья. Это продлилось меньше года – на развязке шоссе пьяный водитель грузовика не справился с управлением и врезался в машину Иннесов, ехавших всем семейством на пикник. К счастью, ребенок в это время оставался с нянькой дома. Родители Роберта погибли на месте, жена умерла на следующий день, а сам он, выписавшись через три месяца из больницы, занялся делами перешедшей к нему после отца крупной строительной фирмы, и больше на женщин не смотрел.
Когда он приехал по делам своей фирмы в город, где жила с родителями Мери Стефенс, ему было уже тридцать два года. К этому времени выяснилось, что у его сына имеется отставание в умственном развитии, и это стало еще одной причиной, по которой Роберт не пытался жениться, но основным поводом была вновь возникшая после смерти жены юношеская боязнь. Знавшая историю Роберта Иннеса от старшего брата, учившегося с ним в университете на одном курсе, Мери Стефенс скоро догадалась, что напускная сухость и равнодушие к женщинам происходят у него от неуверенности в себе и болезненного самолюбия ущербной личности. Решение женить его на себе созрело у нее, когда она узнала о свалившемся на него после смерти отца богатстве. Когда Иннес зашел повидать однокашника, Мери достаточно было несколько минут общения с ним, чтобы понять, что соблазнить его будет нетрудно, а значит, если она правильно поняла этого человека, нетрудно будет и женить его на себе, особенно если у тебя и молодость, и красота, и обаяние. Уже через несколько дней он стал ее другом; она восхищалась его умом, спрашивала его совета по всем вопросам, которые возникали, и, наивно глядя ему в глаза, говорила, что никогда не думала, что с мужчиной может быть так интересно.
– Как жаль, что вы скоро уезжаете, – вздыхала она и видела как розовеют скулы Иннеса от волнения.
За три дня до того, как Роберт должен был уехать к себе в Мильтаун, Мери попросила покатать ее по окрестностям на его шикарном лимузине, и он с радостью согласился. Непривычная для него близость молодой и красивой девушки в течение нескольких дней возбуждала и томила его. Он чувствовал, что что-то надвигается на него, и весь день перед поездкой буквально не находил себе места от какого-то неосознанного беспокойства. В восемь часов вечера он подъехал к дому Стефенсов и посигналил. В ту же секунду девушка выпорхнула на веранду и на мгновение замерла на крыльце, глядя на Иннеса широко раскрытыми глазами. На ней было свободное длинное платье из легкого белого шелка. Белые туфли на низком каблуке и белая роза в темно-каштановых волосах дополняли картину. Роберт откровенно залюбовался ею.
– Вы похожи на невесту, Мери, – почему-то вполголоса произнес он, открывая ей дверцу.
– Нет, – также тихо ответила она, – просто вы уезжаете навсегда, и я прощаюсь с вами.
По ее просьбе они поехали за город на берег реки, откуда открывался прекрасный вид на всю долину, освещенную мягким светом уходящего дня. Сидя в машине, Мери страстно прижалась к груди своего спутника, сама почти веря в свое волнение и. чувствуя, как ее дрожь передается ему. Его рука осторожно легла ей на плечи, и она, нервничая, подумала, что сам он, пожалуй, ни на что не решится, а ведь оттого, что, возможно, сейчас произойдет, будет зависеть вся ее дальнейшая жизнь. Нужно было как-то подтолкнуть этого рохлю. Левая рука девушки незаметно скользнула вниз и нажала на рычаг возле сиденья: спинка откинулась так неожиданно, что Роберт, тесно прижавшийся к Мери, не удержался и упал на нее.
– Знаешь, – прошептала девушка, – у меня еще никого не было, поэтому мне немножко страшно. Ты только не спеши, ладно?
Застонав от боли, она подумала о том, насколько ее Юджин опытнее и искуснее в любви, чем этот чужой суетливый мужчина; насколько изощренные ласки Юджина приятнее, чем монотонные упражнения Иннеса. Острая неприязнь к нему внезапно вспыхнула в Мери, и она с ужасом подумала, что всю жизнь будет жить с этим уже ненавистным ей человеком. Наутро они зарегистрировали свой брак в мэрии, повергнув этим в изумление весь город, а особенно брата невесты. Через два дня молодожены уехали в Мильтаун. За это время Мери дважды видела Юджина, приезжавшего домой на каникулы, но издалека. Каждый раз она была с Робертом и ограничивалась лишь вежливым кивком. С тех пор Мери ни разу не была в родном городе.
– Нет, Мери, и не уговаривайте меня, мы с вами и так весь вечер танцуем вместе. Ваш муж уже испепелил меня взглядом. Нам только скандала не хватает сегодня.
– Да бросьте, Джейк, неужто вы – бесстрашный охотник на львов…
– Мери, мне не до шуток. Вы с Робертом мои ближайшие соседи, к тому же он мой клиент, и я вовсе не хочу ссориться с ним, даже из-за вас. Ну вот, он идет сюда.
– Алло, Джейк, старый греховодник, вы кажется всерьез решили отбить у меня жену?
– Да что вы, Боб, просто Мери превосходная партнерша и пытается научить меня этому новому танцу. Никак не запомню его название, но у меня пока что-то не получается.
– Да-а? Ну если пытается, то научит, только не думайте, что он такой уж новый, этот танец. Она научила меня этому танцу лет десять назад, причем, заметьте, сделала это до свадьбы.
– Что за чушь ты несешь, Боб? Опять налакался как свинья? Я сегодня специально заехала в контору и привезла тебя прямо к Джейку, чтобы не напился дома, а ты уже ухитрился здесь. На тебя уже все обращают внимание. Иди домой и ложись спать.
– Ты прекрасно знаешь, что я напился от злости, потому что ты весь вечер не отходишь от Джейка. Думаешь я не вижу, что ты делаешь это нарочно, на зло мне!
– Боб, да бросьте вы, у меня и в мыслях не было, что вы можете подумать, будто я приударяю за вашей женой.
– Причем здесь вы, Джейк? Дело вовсе не в вас, дело в ней. Моя верная и любящая женушка способна соблазнить и конную статую генерала Гранта. Ха-ха! Причем вместе с его конем. Ха-ха-ха!
Звук пощечины, хотя и приглушенный музыкой, заставил гостей Джейка Кройстона обернуться. В просторной гостиной, увешанной по стенам головами зверей, убитых хозяином в Африке, наступила тишина, кто-то выключил магнитофон. Роберт Иннес, невысокий, худой, с нервно подергивающимися от бешенства губами, невольно поднес руку к левой щеке, на которой начал проступать красный отпечаток ладони его жены. Казалось, он сейчас ее ударит в ответ, но усилием воли Иннес сдержался, резко опустил руку и, повернувшись к высокому седовласому красавцу, хозяину дома, криво усмехаясь, сказал, преувеличенно четко и несколько замедленно выговаривая слова:
– Извините меня, Джейк, кажется, я и вправду перебрал сегодня. Не буду портить вам вечер. Пожалуй, мы пойдем домой. Мери, мы уходим.
– Мы? – подняла красивые, безукоризненно ровные брови Мери. – Почему мы? Я остаюсь до конца вечера, если, конечно, хозяин дома позволит. Джейк, вы же не выгоните меня с вашей чудесной вечеринки только потому, что мой муж не умеет себя вести в обществе?
– О, что вы говорите, Мери, – смешался Кройстон, невольно оказавшийся между двух огней. – Но может быть, вы останетесь Боб? – неуверенно обратился он к Иннесу.
– Я иду к себе домой, – ответил тот с упрямством крепко выпившего человека, – а с тобой, моя дорогая, мы поговорим после. Он окинул жену недобрым взглядом и, чуть покачиваясь, вышел на веранду, спустился с крыльца и двинулся по дорожке сада к калитке. Хозяин дома вышел его проводить; следом за ним появилась Мери и села боком на перила, наблюдая, как ее муж повернул направо к соседнему участку, на котором темнел двухэтажный дом с двумя ярко освещенными окнами первого этажа.
– Это комната Гарри? – спросил Кройстон.
– Нет, это окна кабинета Роберта. Он сегодня рано уехал на работу и, наверное, забыл выключить свет, а без него в его комнату зайти нельзя из-за собаки. Она тут же начинает рычать, того и гляди бросится, вот свет и остался гореть весь день.
– Да, этот Джерри просто чудовище. Когда я вижу, как он гонится за кошкой, у меня просто мороз по коже дерет. Очень крупный экземпляр. А кто же его кормит днем? Вы же, наверное, не рискуете?
– Да он и не возьмет еду ни у кого, кроме мужа – так его тот приучил. Он ему с утра оставляет у себя в кабинете миску с мясом, да еще Гарри таскает ему кошек, которых эта тварь тоже сжирает. Бр-р, мерзость!
– А где он, с кем вы его оставили?
– Кого, Гарри? Его забрал на два дня погостить дед по матери. Завтра привезет. Роберт все еще надеется, что врачи смогут что-то сделать, и категорически отказывается отдать Гарри в интернат. Парень уже выше меня ростом, но вовремя сходить в туалет забывает, так и ходит потом с мокрыми штанами. Смотрите, Роберт наконец-то добрался до дома, вот увидите, сейчас пойдет на кухню, там у него спрятана бутылка.
– Он что-то стал пить последнее время, – сказал Кройстон, опускаясь в старинное дубовое кресло-качалку, заскрипевшее под его грузным телом.
Джейку Кройстону было за пятьдесят, жена у него умерла давно, дети были взрослые, учились в Восточных штатах, и единственным его увлечением, кроме адвокатской конторы, была охота, которой он посвящал все свое свободное время.
– Дела он, правда, ведет отлично, – с ноткой зависти в голосе продолжал Кройстон. – Если ему и дальше так будет везти, то скоро он, чего доброго, приберет к рукам весь город.
– Кто это собирается прибрать к рукам наш замечательный город? – послышался сзади мягкий мужской голос с явным ирландским акцентом.
В ярко освещенном прямоугольнике двери, из которой на веранду доносился смех и негромкая музыка, показалась приземистая фигура мужчины в вечернем костюме и с бокалом в руке.
– Мери, вы не знакомы с мистером О'Нилом, главным блюстителем порядка и нравственности в нашем городе, грозой гангстеров и любителей водить машину в нетрезвом виде? – с чуть заметной насмешкой представил мужчину хозяин дома. – Тогда познакомьтесь: мистер Харви О'Нил – начальник городской полиции, человек, который всегда на службе, даже когда отдыхает, вот, как сейчас, например.
– Вы все издеваетесь над полицией, Джейк, – не обижаясь, ответил мужчина, подходя ближе к Мери. – Это непатриотично.
– Мистер О'Нил все поступки людей рассматривает только с точки зрения патриотизма, а уж во вторую очередь – законности, – продолжал подсмеиваться Кройстон. – Харви, познакомьтесь с моей соседкой миссис Иннес, мужа ее вы хорошо знаете с детства.
– Муж говорил мне как-то о вас, – подтвердила Мери, протягивая руку, и увидела, как в глазах полицейского зажегся и тут же пропал, притушенный быстро опущенными веками злой огонек.
– Кажется, он ушел в неважном настроении?
– Да, но сейчас он его себе поправит. Видите, в кухне зажегся свет? Жаль, что вы не сможете посмотреть на его лицо, когда он деберется до итальянского вермута. Он даже стакан не достанет, а будет сосать прямо из горлышка. Б-р-р! – Мери передернула плечами и потянула Кройстона за рукав, – Джейк, пойдемте в дом, неудобно бросать гостей. Вы идете с нами? – обратилась она к полицейскому.
– Да, иду, хотя в такую погоду заходить в помещение просто не хочется. Вы посмотрите, какое небо.
На черном бархатном небе Юга сияли крупные звезды, легкий ветерок с реки доносил аромат ночных цветов. Даже музыка, слышавшаяся из гостиной, не портила очарования этого чудесного вечера. Джейк Кройстон уже повернулся, чтобы вернуться в дом, но внезапно резко остановился и поднял руку, призывая всех к молчанию. В этот момент он очень походил на охотника, услышавшего отдаленный львиный рев. Тревога отразилась на его лице, все его большое тело сразу подобралось, словно готовясь к встрече с неожиданной опасностью.
– Что случилось, Джейк? – удивленно спросил его начальник полиции. – Что с вами?
– Мне послышался крик. Вот опять, слышите?
– Да бросьте, Джейк, кому здесь кричать. – сказала Мери и взяла его под руку. Мы живем, слава Богу, не в городских трущобах, чтобы у нас кричали по ночам. Идемте в дом, ваши гости обидятся.
– Нет-нет! Кто-то действительно кричал.
Все трое застыли, прислушиваясь, но тишина словно сгустилась над ними. Полицейский хотел что-то сказать, но так и замер с открытым ртом. От виллы Иннесов, расположенной в ста ярдах справа, донесся отчаянный вопль, резко оборвавшийся, словно кричавшему зажали рот.
– Что это? – почему-то шепотом спросил Кройстон. – Это в вашем доме, Мери.
Женщина, бледная как мел, стояла, прислонившись к перилам веранды, глядя на всех полубезумными, широко раскрытыми глазами.
– Что-то случилось с мужем, – с трудом выговорила она непослушными губами. – Наверное, воры забрались в дом.
– Подождите, я сейчас! – крикнул Кройстон и рванулся через комнату, расталкивая танцующие пары, к лестнице, ведущей на второй этаж. Через несколько секунд он был уже внизу, держа в одной руке нарезной штуцер двенадцатого калибра, а другой рассовывал по карманам патроны. Встревоженные гости потянулись на веранду, взволнованно спрашивая друг друга, что случилось.
Кройстон несся к вилле Иннесов с неожиданной для его комплекции быстротой, заряжая на бегу ружье с трудом поспевал Харви О'Нил, доставая из внутреннего кармана служебный револьвер, а следом, спотыкаясь на высоких каблуках, бежала Мери, прижимая к груди руки. Калитка в ограде оказалась защелкнутой на замок, и пока Мери трясущимися руками ее отпирала, подоспели остальные участники вечеринки.
– Оставайтесь все здесь, – решительно потребовал начальник полиции. – Там могут быть грабители, возможна стрельба.
Он оттеснил любопытных за калитку и, захлопнув ее, осторожно пошел к дому, держа пистолет на уровне груди, внимательно глядя на окна. Кройстон поднялся на крыльцо, прислушиваясь к тому, что происходит в доме, резко рванул на себя створку двери и влетел в коридор. Выждав несколько секунд, за ним вошли О'Нил и Мери. В просторном холле было темно, а из-за приоткрытой двери в конце коридора, уходящего влево, на пол падала полоска света, и слышалось рычание. Кройстон распахнул дверь, решительно шагнул внутрь, и вскрикнул от ужаса. О'Нил и Мери вбежали в комнату следом за ним. Мери, издав отчаянный вопль, тут же вылетела обратно в коридор. Мужчины переглянулись с выражением ужаса и отвращения на лицах: пол комнаты, частично занавеси на окнах и стены были забрызганы кровью. Возле окна уже без движения лежал Роберт Иннес в изорванном в клочья костюме, а над ним, не обращая на вошедших никакого внимания, с измазанной кровью мордой, стоял, широко расставив передние лапы, громадный дог тигровой масти и яростно рвал зубами его горло, глухо рыча при каждом рывке.
– Черт меня побери, – ошеломленно пробормотал О'Нил, поднимая револьвер.
– Подождите, – удержал его за руку Кройстон, – вы можете задеть Иннеса.
Он прошел вдоль стены к окну, опустился на правое колено и, вскинув ружье, крикнул: «Джерри!». Дог резко повернулся на голос и бросился на Кройстона с разинутой пастью. Выстрел из крупнокалиберного ружья прозвучал оглушительно. Двенадцатиграммовая пуля настигла дога в прыжке. Тело его тяжело шлепнулось к ногам не успевшего отскочить Кройстона, обдав кровью, хлынувшей из страшной раны. Тот с сожалением посмотрел на свои светлые брюки и пробурчал, перезаряжая верхний ствол ружья:
– Черт возьми, настоящая бойня. Что нашло на этого пса? Взбесился что-ли? Боюсь, что бедному Бобу уже ничем не поможешь.
– Да, – подтвердил, наклонившись к телу Иннеса, полицейский. – У него голова держится на одном позвоночнике. Похоже, что он ударил его плетью, которая валяется на полу. Тот бросился на него, а там почуял кровь и взбесился. Собак, таких крупных, как эта, вообще не стоит бить зря: они так же обидчивы и самолюбивы, как люди.
– Похоже, что вы разбираетесь в собаках, Харви?
– Да, мой отец одно время пытался разводить сторожевых собак на продажу, пока не прогорел, а я ему помогал. Правда, он никогда не любил и не понимал собак, в отличие от меня. Он, может, потому и прогорел со всеми своими начинаниями, что брался за дела, в которых ничего не смыслил. Но он до самой смерти верил, что найдет свое Эльдорадо, как, впрочем и каждый ирландец.
– И вы, Харви, тоже верите в свой шанс?
– Представьте себе, Джейк, верю. Только что-то оно долго не может найти меня, мое Эльдорадо, а уж я бы не упустил его. – Харви О'Нил осторожно тронул ногой развороченную пулей голову собаки и даже с некоторым сожалением произнес: – Какой великолепный экземпляр и окрас редкостный. Не знаете, Джейк, где Иннес достал его?
– Не помню. Он ведь давно у него, года четыре или пять, не помню точно. Боб купил его маленьким щенком. А что?
– Да нет, ничего, просто подумал, не завести ли мне такого же красавца. Так, говорите, этот пес у Иннеса уже пять лет? Вы в этом уверены?
– Я же вам говорю, что точно не помню, но не не меньше четырех лет, за это я ручаюсь. Да и какое это теперь имеет значение? Кстати, а где миссис Иннес?
Мужчины оглянулись, но в комнате ее не было. Они вышли в холл, стараясь не наступать на кровавые лужи на полу, и здесь увидели жену, вернее, теперь уже вдову Роберта Иннеса, так нелепо погибшего от зубов собственной собаки. Мери стояла согнувшись в углу коридора, опираясь одной рукой о стену и прижав другую к животу. Судорожные приступы рвоты буквально выворачивали ее наизнанку.
– О, боже! – глядя на нее, сказал Джейк Кройстон, еще минуту назад проявивший завидное хладнокровие. – Где здесь ванная?
Начальник городской полиции был чем-то сильно озабочен…
Похоронили Роберта Иннеса через два дня на городском кладбище в фамильном склепе, построенном еще его дедом. По желанию вдовы процедура была очень скромной. По ее же просьбе местная газета, поместившая пространный некролог о «видном гражданине города, трагически погибшем на гребне своей плодотворной деятельности, обошла молчанием причину смерти, но на следующее утро, просматривая почту, «безутешная вдова», как она была названа в той же заметке, увидела, что дотошный редактор поместил рядом с заметкой и портретом мужа ее собственную фотографию в траурном платье. «Кретин старательный», – мысленно выругалась Мери. Я же сказала, чтобы на кладбище не было репортеров. Когда они только успели меня щелкнуть.
Она тревожно задумалась, но потом, решив для себя, что все должно обойтись, стала разбирать пришедшие письма. Большинство их было от знакомых с выражением соболезнования, но голубой конверт со штампом ее родного города, надписанный аккуратным твердым почерком с легким наклоном влево, заставил ее сердце забиться быстрее. Письмо было от Юджина Престона. Мери прошлась по комнате, пытаясь унять охватившее ее волнение, потом решительно вскрыла конверт, подумав про себя, что если Юджин хочет видеть ее и зовет к себе, то все будет хорошо. Развернув лист бумаги, она прочитала.
Здравствуй, Мери!
Я, конечно, не забыл тебя, хотя и удивился, так неожиданно получив от тебя письмо. Но, когда я прочитал его, все стало понятно. У тебя что-то не получилось в твоей жизни, которую ты выбрала для себя десять лет назад, и ты решила вернуться в прошлую жизнь, к прошлой любви. Но любовь не шляпа, которую можно сбросить, когда появилась лучшая, или, точнее, более дорогая, и вновь надеть первую, когда вторая, дорогая, поистрепалась. Да и ты не та девочка, «которая может вернуться в родной город с тем же чемоданчиком, с которым уезжала из него десять лет назад. Ты всегда завидовала чужому богатству, а сейчас, близко соприкоснувшись с ним, и подавно не сможешь жить без больших денег (пусть не у тебя, но хоть рядом с тобой). Зная тебя, нисколько не сомневаюсь, что ты не решишься разойтись с богатым мужем, если бы у тебя не было другого, лучшего варианта. Ты хочешь попытаться уйти от себя, но ты же знаешь старую истину, что бегство от самого себя невозможно и даже, если попытаешься это сделать, то наверняка потерпишь неудачу. Прости за немного злое письмо, но другого я написать тебе не могу. Не думаю, что смогу чем-то еще быть тебе полезным.
С наилучшими пожеланиями Юджин ПрестонМери разжала пальцы, и письмо упало на пол у ее ног. Она постояла с минуту, чувствуя странную пустоту в груди, потом пошла зачем-то к двери, и в этот момент пронзительно, болезненно ударив по нервам, зазвонил телефон. Какое-то нехорошее предчувствие заставило Мери помедлить, но телефон звонил не переставая, и она неохотно сняла трубку.
– Алло! – спросила она и, после продолжительного молчания, услышала насмешливый голос:
– Миссис Иннес, если не ошибаюсь?
– Да, это я. Кто это?
– А вы не догадываетесь? Вам привет от мисс Тейлор из Гринхилла, – последовал ответ.
– Это вы? Как вы меня нашли? – Мери сделала прерывистый глубокий вздох.
– Совершенно случайно. Сегодня утром приехал в город по делам и в газете увидел ваш портрет. Знаете, траур вам идет.
– Что вам от меня нужно?
– А как вы сами думаете, миссис Иннес, что может быть нужно такому бедняку, как я, от такой богатой, как вы?
– С чего вы взяли, что я богата?
– Ну, ну, не надо прибедняться. Я ведь за какие-то полчаса уже успел многое узнать. Ваш муж был очень богат, а теперь, стало быть, и вы станете богатая. И вот вам мой сказ: если хотите, чтобы мы с вами по-мирному разошлись, то приезжайте ко мне прямо сейчас и мы обо всем договоримся.
Послышался щелчок и короткие гудки в телефонной трубке. Мери осторожно положила трубку, зачем-то вытерла о скатерть руку, потом поняла, что не только рука, но и спина ее покрыты липким холодным потом. Она неуверенно, словно слепая, подошла к большому зеркалу, висевшему в простенке. Внимательно посмотрев на себя, она достала из сумочки ключи от машины и, подержав их в руке, будто взвешивая, быстро вышла из комнаты.
Вернувшись домой через три часа, она помыла и поставила в гараж машину, приняла душ и, закутавшись в махровую простыню, поднялась к себе в спальню, оставляя мокрые следы босых ног на лестнице. Встретившегося ей внизу Гарри она просто молча обогнула, не обругав против обыкновения. Мери чувствовала себя настолько разбитой, что, упав на покрывало, не вытираясь, мгновенно заснула. Разбудил ее гонг в прихожей. Решив, что это приехали за Гарри из интерната, в который она накануне договорилась его поместить на постоянное жительство и внесла плату за первый год, она накинула халат, спустилась вниз, на ходу завязывая пояс, и открыла дверь. В прихожую уверенно шагнул приземистый мужчина.
– Добрый день, миссис Иннес, вы меня помните? Я, Харви О'Нил, начальник городской полиции.
– Да, мистер О'Нил, конечно, я вас помню. Вам почему-то очень не понравилось, когда я сказала, что муж рассказывал мне о вас. Почему?
– Потому, что я очень хорошо знал, что именно мистер Иннес мог сказать обо мне своей жене.
Мери вспомнила, как Роберт однажды пренебрежительно отозвался о начальнике полиции: «Нищий ирландец, хорошо знающий свое место. Я сделал его тем, кто он сейчас есть, и он за это предан мне не меньше Джерри».
Но Мери и Роберт не знали Харви О'Нила близко и не подозревали, какие мысли гложут его всю жизнь.
О'Нил был восьмым ребенком в бедной ирландской семье. Его мать, убежденная католичка, не признавала контрацептивов и, хотя семья еле сводила концы с концами, продолжала беременеть чуть не каждый год. Харви с раннего детства на своей шкуре узнал, что такое жестокая нужда. Отец его постоянно был без работы, семью кормила мать, работавшая кухаркой в доме Иннесов. Принося в дом остатки еды с хозяйского стола, она рассказывала своим детям, что ели сегодня у Иннесов, как была одета хозяйка, сколько на вечере присутствовало гостей. Бедность и зависть к богатым были чуть ли не единственными мотивами решения Харви пойти после школы служить в полицию. Он полагал, что став законным представителем власти, будет в чем-то, может быть, даже выше всех этих богачей и их детей-зазнаек, не ставивших его ни в грош.
Увы, действительность оказалась совсем иной, чем представлялось это начинающему полицейскому. При первой же попытке задержать за вождение автомобиля в нетрезвом виде сына владельца сети городских прачечных, О'Нила вызвал к себе тогдашний начальник полиции Уильям Харт и прозрачно намекнул, что подобное рвение может стоить ему места. Его дело охранять собственность и покой уважаемых граждан города, а не таскать их детей в участок из-за всякой ерунды. Все последующие годы службы только усиливали зависть Харви к богатым и укрепляли его желание стать одним из них. Он прекрасно понимал, что на зарплату полицейского не разбогатеешь, даже если откладывать большую ее часть в банк, отказывая себе во всем. Но в то же время отлично видел, что начальник полиции города живет явно не по средствам, понимал, что каждое незаконно закрытое дело о хулиганстве, нарушении нравственности и так далее приносит тому определенную сумму по твердой, им же самим установленной таксе. Харви считал, что на этой должности можно иметь гораздо больше, причем не таким способом, но сделать пока ничего не мог, продолжая откладывать на свой счет в банке значительную часть жалованья, урезая себя даже в еде. Когда начальник городской полиции Харт собрался по состоянию здоровья уйти на пенсию, он имел с О'Нилом длительную беседу, закончившуюся совместным визитом в городской банк, после чего счет О'Нила уменьшился на треть, а начальник полиции пришел к уверенности, что лучшей кандидатуры на свое место, чем Харви О'Нил, нет. Так Харви О'Нил в тридцать два года стал начальником полиции города. Неожиданную поддержку в этом ему оказал Роберт Иннес, сказавший, что хорошо знал в свое время мать Харви, знает и его самого с раннего детства и думает, что мистер О'Нил является подходящей кандидатурой. Когда на следующий день Харви пришел к нему домой поблагодарить за поддержку, Роберт Иннес без обиняков объяснил ему, кто является истинным хозяином в городе и дал понять, какие услуги «влиятельные люди города вправе ждать от будущего начальника полиции».
«Ладно, – весь цепенея от душившей его злобы и зависти, но послушно кивая головой, думал О'Нил, – дай срок, и ты у меня по-другому заговоришь. Не может быть, чтобы тебя не за что было зацепить». Свою деятельность в полиции О'Нил подчинил двум основным и, вроде бы взаимоисключающим задачам. Одна из них заключалась в том, чтобы ничем не вызвать неудовольствия отцов города, вторая, весьма деликатная, – в сборе компрометирующих материалов на своих хозяев. С той же решительностью он пресек расцветшую при его предшественнике систему взяток. Живя на одно жалованье, он тем не менее не брал ни цента ни у кого из своих подчиненных, хотя прекрасно знал, что многие из них занимались почти узаконенным рэкетом, собирая небольшую, но постоянную дань с владельцев кафе, пивных, закусочных. Все это стало известно в городе и вызвало уважение к нему даже тех, кто его не любил. В его порядочность пусть не сразу, но поверили, и постепенно должностные лица, бизнесмены, адвокаты стали обращаться к нему в щекотливых ситуациях за помощью, просить о небольших одолжениях, формально выходящих за рамки закона. Вознаграждений О'Нил никогда не брал, но стоило муниципалитету начать строительство в городе концертного зала, то почему-то оказалось, что наиболее подходящий для этой цели участок принадлежит сестре О'Нила и куплен он всего полгода назад в кредит и на самых льготных условиях. Муниципалитет, не торгуясь, откупил у нее участок, а разницу в тридцать тысяч долларов начальник полиции положил в карман, никого таким образом не обделив и ни к кому персонально не попав в зависимость. Он постепенно стал необходим финансовой аристократии города, с ним вынуждены были считаться, но до того, чтобы стать своим в избранном обществе ему по-прежнему было далеко. Его терпели, потому что он был нужен.
За годы службы Харви О'Нил хорошо узнал подноготную многих из тех, чьей дружбы безуспешно добивался. Он знал, какими махинациями наживались их состояния, как беззастенчиво обиралась казна штата и города, сколько денег налогоплательщиков оседает в карманах тех, кто с холодным недоумением поднимает брови, увидев его, О'Нила, среди избранного общества. Чтобы стать своим в этом замкнутом мире, нужно было что-то еще, и начальник полиции твердо решил дождаться своего часа.
И еще у него была заветная тайная мечта: растоптать, уничтожить, унизить Роберта Иннеса. Они были ровесниками, в детстве играли в футбол на одном стадионе, правда, в разных командах, но после каждой тренировки Роберт уезжал домой на новеньком гоночном велосипеде, а с пятнадцати лет на собственном автомобиле, в то время как Харви плелся домой пешком через весь город в убогую квартиру своих родителей. Он ненавидел Роберта за новенькую футбольную форму, за то, что мать работает кухаркой, за брак Иннеса на молодой красивой женщине. Харви до сих пор был холост. В свое время он не женился из-за отсутствия денег и собственного угла, а когда они появились, его перестало тянуть к женщинам своего круга. Позже, уже став с помощью Роберта, начальником полиции, он еще больше возненавидел его за оказанную помощь, свою постоянную зависимость от него, за то, что приходилось почтительно называть его «мистером Иннесом» и закрывать глаза на то, каким образом фирма Иннеса получает от городского муниципалитета подряды на строительство общественных зданий и как это строительство ведется. Гибель Роберта лишила О'Нила ненависти, но зато дала возможность посмертно отомстить ему.
Харви О'Нил стоял в роскошно обставленной гостиной Роберта Иннеса и, глядя на красавицу-вдову, решал, есть ли у нее что-нибудь под халатом. Мери прекрасно поняла этот взгляд, и щеки ее чуть порозовели. Она нахмурилась и холодно спросила:
– У вас ко мне срочное дело, мистер О'Нил, что вы пришли без звонка?
– Оно было срочным, миссис, до сегодняшнего утра, но теперь, похоже, спешить уже некуда. Тем не менее нам стоит закончить его сейчас, чтобы уж больше к нему не возвращаться.
– Боюсь, я вас не понимаю.
– Боюсь, что вы меня очень хорошо понимаете, миссис Иннес. Я пришел, чтобы предъявить вам обвинение в убийстве мужа. Что вы на это скажете?
– Вот как? Я скажу, что вы сумасшедший, мистер О'Нил, но все равно это интересно. Как же, по-вашему, я его убила? У меня ведь есть неплохое алиби. В момент смерти моего мужа я находилась в другом месте, причем в обществе начальника городской полиции. Не так ли?
– Мне нравится ваше хладнокровие, мадам, но, увы, оно вам уже не поможет. Отдаю вам должное: убийство было задумано талантливо. Вам только просто не повезло, что я хорошо разбираюсь в собаках. Когда в тот вечер Джейк Кройстон сказал, что этот пес у вашего мужа уже четыре года, я еле сдержался, чтобы не выдать себя. Хотя у собаки выстрелом был сильно разбит череп, но челюсти сохранились прекрасно, и каждый, кто разбирается в собаках, может определить по зубам, что псу, который загрыз вашего мужа, было не больше двух лет от роду, но уж никак не четыре! Это был ДРУГОЙ ПЕС!
Как только я это понял, мне сразу стало понятно и ваше несколько вызывающее заигрывание с Джейком Кройстоном у него на вечеринке и ваша пощечина мужу при всех. Это вы неплохо проделали, заставив мужа ревновать, привели его в ярость, а потом добились, чтобы он ушел с вечеринки, не дожидаясь ее окончания. Вы за ним не последовали – вам нужно было алиби – и вы его получили. Вы знали, что пьяный и раздраженный Роберт частенько бьет собаку плетью, и постарались в тот вечер, чтобы он был пьян и зол, как черт. Но и это вам показалось недостаточной гарантией, что пес бросится на Роберта, не правда ли? Я об этом догадался не сразу, но потом вспомнил, что пес не обратил на нас никакого внимания, когда мы вошли в комнату, но стоило Кройстону крикнуть: «Джерри», как пес бросился на него, так бросаются хорошо дрессированые служебные собаки по команде «Фасс!». Видимо, этого пса специально тренировали бросаться на человека, произносившего слово «Джерри». Впрочем, могу вам сказать, как бывший любитель собак, что и одного удара плетью от чужого человека хорошо дрессированная сторожевая собака не стерпела бы. Итак, учитывая размеры и силу этого пса, у вашего мужа практически не было шансов остаться в живых, как только он вошел в свой кабинет. Ваш расчет оказался верен.
Миссис Иннес, мне просто любопытно узнать, как вам удалось убрать из дома настоящего Джерри. По словам прислуги, он никого, кроме вашего мужа, к себе не подпускал и еду брал только из его рук?
Мери с трудом разлепила спекшиеся губы и, криво усмехнувшись, ответила:
– Я оставила в гараже свою машину с включенным мотором и кошкой, которую отняла у Гарри. Стекло в машине было чуть приспущено, кошка не могла протиснуться в эту щель й начала мяукать. Я подождала, пока Джерри не услышал ее и не примчался к машине, как бешеный, а потом закрыла за ним снаружи двери гаража и вентиляционную заслонку. Через полчаса все было кончено. Я втащила его труп в машину и отвезла на городскую свалку вместе с кошкой. Жалко ее, ни за что погибла.
– А мне лично жалко этих прекрасных псов, а не кошку. Кстати, вы знаете, что они родные братья? Нет? Я так и думал, я ведь и сам об этом узнал случайно. Когда я понял, что пса подменили, я решил, что обе собаки куплены в одном месте – очень уж редкая масть для догов. Я в наших местах такую больше не встречал. Попытался осторожно узнать у приятелей вашего мужа, где он купил своего Джерри, но никто не знал. Тогда я на два дня засел в городской библиотеке за подшивки газет пяти-четырехлетней давности и вчера вечером наконец нашел то, что искал – рекламное объявление некоего Ли Найта, разводящего для продажи высокопородистых собак, в том числе догов тигровой масти. Сегодня утром я поехал по указанному в объявлении адресу. Небольшая ферма расположена в пятидесяти милях отсюда, но оказалось, что меня уже опередили. Ворота фермы были распахнуты, Ли Найт лежал во дворе с переломанным позвоночником и раздавленной грудной клеткой. По заключению эксперта, у машины, сбившей его, должны быть вмятины на радиаторе и бампере, так что все автомастерские штата предупреждены о необходимости сообщить в полицию, если такая машина появится. Зачем вы убили его, миссис Иннес, ведь Найт не знал, кто вы и где вы живете?
– Он узнал меня по фотографии в сегодняшней газете, позвонил в редакцию и спросил, что значит «трагически погиб» в применении к мистеру Иннесу, и, когда ему объяснили, он сразу все понял, нашел в телефонной книге мой номер и потребовал, чтобы я немедленно приехала к нему.
– Пытался вас шантажировать?
– Да, потребовал для начала пятьдесят тысяч долларов. Я поняла, что теперь он не отвяжется и согласилась сейчас же привезти эти деньги. Найт пошел открывать ворота, а я села в машину. Когда он откинул щеколду, я нажала на газ и ударила его бампером о створку ворот. Ворота распахнулись, он упал и, страшно крича, пытался отползти в сторону. Тогда я дала задний ход, разогнала машину и переехала его по спине. Он был очень противный человек, от него всегда пахло псиной.
– Да, это веский довод, особенно для присяжных. Я приехал на ферму буквально через час после вас и сразу бросился в дом искать документы. К моему счастью, этот Ли Найт оказался довольно пунктуальным человеком. В столе у него я нашел амбарную книгу, куда он записывал за много лет все свои сделки по продаже собак и их родословные. Я нашел запись о продаже мистеру Иннесу из Мильтауна четыре года назад трехмесячного щенка дога тигровой масти по кличке Джерри от золотых медалистов Линды и Дика, а потом нашел запись годичной давности о продаже мисс Тейлор из Гринхилла пятимесячного щенка дога тигровой масти по кличке Хаски от тех же родителей, так что оба пса – родные братья. Возле этой записи была приписка о том, что собака оставлена временно для специальной дрессировки. А в следующей графе говорилось о том, что собака выдана хозяйке 18 августа, то есть в день гибели вашего мужа. Дальше выследить вас было несложно. Вряд ли, решил я, вы приезжали за собакой на своей машине, но и такси от Мильтауна до фермы Найта вас не повезет. Значит, вы оставляли свою машину где-то неподалеку от фермы, а уж потом взяли такси. Ближайшее место, где можно взять такси и оставить машину, это Гринхилл, где всего двенадцать частных такси. Через полчаса я нашел таксиста, возившего вас на ферму, а потом с собакой назад в Гринхилл. Он опознал вас по предъявленной фотографии, а на охраняемой стоянке мне повезло еще больше: ее сторож хорошо вас запомнил и даже записал номер вашей машины. По его словам, вы в течение года по меньшей мере раз в неделю по утрам оставляли на его стоянке машину. Он никогда не видел у вас собаки, а три дня назад вы, приехав, как обычно, одна, уехали с громадной полосатой собакой. Он тоже опознал вас по фотографии. Здесь в портфеле все документы, подтверждающие мои слова. Смотрите: вот амбарная книга Ли Найта, заключение эксперта о возрасте пса, вот показания водителя такси и сторожа автостоянки. Я думаю, для любого суда присяжных этих доказательств хватит за глаза, чтобы признать вас виновной в двух убийствах втэрой степени, а это уже пахнет жареным не только в переносном, но и в прямом смысле. Можете мне поверить, миссис Иннес.
Мери, слушавшая молча, перестала сдерживаться и крикнула ему в лицо, не скрывая своей ненависти и отчаяния:
– Ну, так арестуйте меня. Это будет громкое дело, и вы прославитесь, может быть, даже попадете на страницы центральных газет.
Полицейский аккуратно сложил документы в свой портфель и откровенно рассмеялся:
– Ха-ха-ха! Слава, конечно, вещь хорошая, но в карман ее не положишь и такой дом, как у вас, не построишь, не правда ли? Дело в том, миссис Иннес, что своими догадками о вашей любви к собакам я пока ни с кем не делился. Таким образом, только от меня зависит, останетесь ли вы сидеть в этом мягком кресле или сядете на более жесткую скамью подсудимых с реальной перспективой впоследствии пересесть на еще более жесткий электрический стул. Расследование я проводил в одиночку. Никто из опрашиваемых мною не знает сути дела, кроме того, каждый из них предупрежден об ответственности за разглашение хода следствия. Смерть Ли Найта я могу списать за счет заезжих хулиганов – он жил так уединенно. Так какая перспектива вас больше устраивает, миссис Иннес?
Мери, еще не веря в забрезжившую надежду, судорожно прижала руки к груди и спросила, с трудом выговаривая непослушными губами:
– Если я вас правильно поняла, мистер О'Нил, вам нужна какая-то сумма денег?
– Вы меня поняли, но боюсь, что не совсем правильно. Мне нужно все, что вам оставил ваш муж, включая деньги на его банковском счету, акции принадлежавшей ему строительной фирмы, этот дом с прилегающим земельным участком и всем, что есть в нем.
– Негодяй! – закричала Мери и вскочила с кресла. – Ты хочешь оставить меня нищей? Выбросить на улицу из моего собственного дома?!
Ее рука взлетела вверх, но О'Нил с неожиданным при его тучности проворством прыгнул вперед, уклоняясь от удара и обхватив Мери руками, прижал ее к себе железным объятием, не оставив ни малейшей возможности хотя бы шевельнуться. Халат ее во время этой схватки распахнулся, и она явственно почувствовала, как мгновенно напряглось тело мужчины, прижавшего ее к себе.
– Ну, хватит, – задыхаясь, выдавила из себя Мери, – отпустите меня. Вы пока еще находитесь у меня дома, так что уберите руки.
Полицейский подчеркнуто медленно разжал руки и, нагло ощупав Мери пониже спины, сказал, откровенно любуясь ею, пока она торопливо завязывала пояс на халате.
– А я вовсе и не гоню вас из дома, напротив, предлагаю вам остаться в нем.
– В качестве кого?
– В качестве моей законной жены.
– ???
– Что вас так удивило в моем предложении? Завтра с утра мы с вами поедем к директору банка Саймону Роджерсу и оформим на мое имя движимое и недвижимое имущество. Роджерс знает, что у меня имеется на него очень пикантный материалец, поэтому будет молчать о нашей сделке, как рыба. Вы останетесь жить в этом доме, как и жили, а через полгода, чтобы не шокировать общественное мнение, мы с вами официально зарегистрируем наш брак, и я перееду сюда. С вашим общественным положением и связями, с моими деньгами и хваткой, я через полгода приберу к рукам весь город, а там, кто знает, может, сумею добиться и гораздо большего. Ведь мне всего сорок два года, а для политика это возраст расцвета.
– Может, вы попытаетесь заставить меня еще и спать с вами? Ну так знайте, что этому никогда не бывать, потому что вы мне просто омерзительны.
Лицо полицейского застыло, как маска, и только в глазах вспыхнул злой огонек. Он неторопливо собрал в свой портфель разложенные на столе документы и с издевкой в голосе сказал:
– Ну что вы, мадам, разве можно заставлять такую порядочную и утонченную даму, как вы, насильно спать с таким плебеем, как я? Ни в коем случае. Я думаю, что вы будете делать это добровольно каждый раз, как только у вас кончатся деньги. Раз уж наш будущий брак будет носить фиктивный характер, то и средства на жизнь извольте добывать себе сами.
– Вы что, принимаете меня за проститутку?
– Ни в коем случае, миссис Иннес, как можно, вы ведь вдова моего друга! Проститутки в нашем городе берут с клиентов двадцать долларов, а я вам предлагаю целых пятьдесят, так что, учитывая мой темперамент, вы сможете вполне прилично зарабатывать. Ну как, вы соглашаетесь на мое предложение или предпочтете сесть на электрический стул?
– Негодяй! Какой же вы негодяй!
– Не больший, чем вы, миссис. Так я последний раз спрашиваю: вы соглашаетесь на мое предложение?
С ненавистью глядя в маленькие глазки, весело сверкающие на лоснящемся жирном лице, и с трудом удерживаясь, чтобы не разрыдаться от собственного бессилия, Мери молча наклонила голову.
– Ну вот и прекрасно. Я почему-то так и думал, что мы с вами найдем общий язык. Хочу вас только предупредить еще об одной вещи. Не стройте иллюзий, что вам когда-нибудь удастся отправить меня на тот свет и таким образом приобрести деньги и свободу. Я – не ваш доверчивый муж и не дурачок Ли Найт. Я профессионал, четверть века проработавший в полиции, и со мной такие номера не пройдут. Сегодня же я сниму копий со всех этих документов и вместе с моим рапортом положу в свой служебный сейф, который вскроют только в случае моей смерти. Подлинники с соответствующим распоряжением будут положены в абонентный сейф в один из банков Нью-Йорка, так что если со мной что и случится, то вскоре вы последуете за мной. Я думаю, что вы слишком любите жизнь, чтобы из-за меня пойти на это.
О'Нил постоял в дверях, изучающе глядя на женщину и, видимо, удовлетворенный увиденным, насмешливо поклонился.
– Ну вот и прекрасно. Счастливо оставаться, мадам. До завтра.
Мери стояла неподвижно, пока за полицейским не захлопнулась входная дверь, потом, с трудом передвигая ноги от охватившей ее слабости, поднялась по лестнице к себе в спальню и без сил упала на кровать. Она не знала, сколько так пролежала. Скрип двери заставил поднять голову от подушки: в дверях комнаты стоял Гарри в грязных джинсах и не менее грязной майке и смотрел на ее обнаженные ноги жадными глазами. Мери рывком соскочила с кровати и подошла к пасынку, медленно закипая от гнева.
– Что тебе здесь надо? – спросила она, еще пытаясь сдерживаться, но уже понимая, что сейчас сорвется. – Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не смел заходить в мою спальню!
Стоя босиком на ковре, Мери едва доставала Гарри до подбородка и от этого злилась еще больше. Испуганный странным выражением ее побледневшего лица, Гарри, повернулся, чтобы уйти, нечаянно задел ее рукой, и от этого прикосновения Мери буквально взорвалась. Все отчаяние, вся безысходность ее положения вылились внезапно в острую ненависть к пасынку, переминающемуся сейчас перед ней с ноги на ногу. Мери пронзительно вскрикнула, и ее ладонь с размаху впечаталась в щеку Гарри.
Не понимая причины этого неожиданного взрыва ярости и от этого испугавшись еще больше, Гарри выскочил из спальни и бросился вниз, прыгая через три ступеньки. Мери рванулась за ним, но споткнулась о порог и, промахнувшись рукой мимо перил, покатилась вниз головой по лестнице, пока не налетела на стену, ударившись о нее головой. Удар оглушил ее. Не в силах от слабости и пульсирующей бели в затылке шевельнуть хотя бы пальцем, Мери лежала у подножия лестницы, разбросав открытые задравшимся халатом ноги. С трудом подняв веки, она увидела сквозь розовый туман, наплывающий на глаза, осторожно подходящего к ней Гарри, который жадно вглядывался в ее лицо. Она почувствовала на своем теле его липкие торопливые руки. Слабо застонав, Мери рванулась, пытаясь стряхнуть с себя этот немыслимый кошмар, в мозгу ее вспыхнула черная молния, и спасительное беспамятство, наконец, снизошло на нее, завершив этот долгий, долгий день.
ДВОЙНОЙ КРАП
Время близилось к закрытию, и покупатели ювелирного магазина, что на 31-й улице, потянулись к выходу. Управляющий магазином Сэм Фрост уже покинул свой кабинет и стоял в торговом зале, желая лично убедиться в том, что все застекленные прилавки будут заперты и опломбированы, а наиболее дорогие украшения из них будут убраны в сейф. Продавцы уже начали прятать эти драгоценности в отдельные замшевые мешочки, и в этот момент грянуло то, чего боятся, хотя и постоянно готовятся к этому, все владельцы ювелирных магазинов во всех странах мира.
Высокий плотный мужчина в темной шляпе, надвинутой на глаза, вошел в магазин, сдвинул из-под шляпы на лицо темный платок, завязанный узлом у него на затылке, выхватил из-под просторного мешковатого пиджака двуствольный обрез и крикнул на весь зал низким хриплым голосом:
- Всем стоять на местах! Здесь совершается ограбление. Кто пошевелится - разнесу на куски.
Два круглых отверстия стволов обреза двенадцатого калибра выглядели столь убедительно, а внешний вид грабителя в широкополой шляпе и черном платке, закрывающем ему лицо до самых глаз, столь устрашающ, что никому из немногочисленных покупателей и продавцов и в голову не пришло не то чтобы оказать сопротивление, а хотя бы просто пошевелиться. Все застыли неподвижно там, где их застиг окрик грабителя, а сам он начал быстро обходить продавцов, выхватывая у них из рук замшевые мешочки с драгоценностями, небрежно швыряя их в кожаную сумку, висящую у него на сгибе левой руки. Управляющий магазином Сэм Фрост, кусая губы, думал о том, что страховая премия за похищенные драгоценности не покроет их полной стоимости. "Черт, и надо же ему было экономить на страховке! Владельцу магазина это явно не понравится, и для него, Сэма Фроста, это может кончиться в лучшем случае увольнением, а в худшем - судебным иском о возмещении разницы между рыночной стоимостью похищенных вещей и выплаченной за них страховой премией". Пока эти невеселые мысли бродили в голове управляющего, грабитель обошел почти всех продавцов, собирая урожай, и уже приближался к последнему прилавку, когда входная дверь распахнулась и в магазин вошел полицейский, который всегда присутствовал при закрытии магазина, а сегодня по роковой для себя случайности зашел сюда минут на пятнадцать раньше чем обычно.
Как только полицейский показался в дверях, один из покупателей, стоявших у самых дверей, бросился к нему с криком:
- Помогите, здесь грабитель!
К чести полицейского, надо сказать, что сориентировался он мгновенно, но бандит, обернувшийся на крик, оказался быстрее. Обрез в его руках дважды дернулся под аккомпанемент оглушительного грохота и полицейского отшвырнуло к стене, двойным зарядом картечи буквально разворотив ему грудь. Люди в магазине, стоящие до этого неподвижно, как персонажи музея восковых фигур, мгновенно сорвались со своих мест. Некоторые кинулись на пол, опасаясь продолжения стрельбы, кто-то рванулся к выходу из магазина, а управляющий Сэм Фрост, совершенно неожиданно для себя, шагнул к преступнику и обеими руками вцепился в висевшую у того па локте сумку с драгоценностями. Грабитель рванул сумку к себе, а свободной рукой нанес мистеру Фросту сильнейший удар в челюсть. Ремешок у сумки лопнул и управляющий, так и не выпустивший ее из рук, отлетел на несколько шагов и шлепнулся на пол, прижимая к себе завоеванную в бою добычу. В суматохе кто-то из продавцов сумел нажать на кнопку тревоги, и на улице, у входа в магазин взвыла сирена и ярко замигала сигнальная лампа.
Грабитель, отшвырнув ставший бесполезным обрез, - времени перезаряжать его уже не было, - шагнул было уже к Сэму Фросту, но тот быстро юркнул с сумкой за прилавок. Поняв, что он проиграл и нужно уносить ноги, грабитель тяжело побежал к выходу. У самой двери он выхватил из кармана нож и, приставив его к горлу того самого незадачливого покупателя, который поднял крик при виде полицейского, прорычал:
- Веди к своей машине, живо, не то прирежу! - пятясь и продолжая приставлять нож к горлу своей жертвы, он быстро двинулся к выходу из магазина.
Дверь за ними захлопнулась, и магазин взорвался криками людей, только что переживших большую опасность и неожиданно счастливо избежавших ее. Кто-то кричал, что надо сообщить в полицию, кто-то бросился к телефону вызывать "скорую помошь" к раненому, средних лет женщина смеялась и плакала одновременно от радости и пережитого испуга, и среди всей этой суматохи лишь один человек был совершенно спокоен. Сэм Фрост прижимал к себе спасенные им драгоценности, улыбаясь разбитыми в кровь губами, представлял себе свои фотографии в утренних газетах и те предложения насчет работы, которые посыплются на него от владельцев крупнейших ювелирных магазинов города. В душе его победно пели трубы.
Полиция прибыла в магазин через три минуты после того, как преступник с заложником покинули его. Бегло опросив свидетелей, записав их адреса и взяв с собой управляющего для уточнения картины происшедшего, полицейские уехали.
Прибывшая на две минуты позже машина "скорой помощи" увезла тело убитого полицейского. В магазине остались лишь эксперт, продавцы, да подоспевший корреспондент вечерней газеты, лихорадочно щелкающий фотоаппаратом возле лужи крови у входной двери.
Через полчаса в Главное полицейское управление позвонили из участка, расположенного на 49-й улице и сообщили, что к ним только что обратился человек, утверждающий, что его взяли заложником при ограблении ювелирного магазина.
Лейтенант Элвуд Гамильтон, занимающийся особо опасными преступлениями, немедленно послал своего помощника сержанта Уэллса за заложником, а сам продолжал допрашивать Сэма Фроста. Управляющий сообщил немногое: преступник был в перчатках, платок, закрывающий лицо до самых глаз, и широкополая шляпа не позволяли описать хоть какие-нибудь его черты. Оставалось лишь надеяться, что человеку, которого должен был привести Билл Уэллс, повезло увидеть больше, чем остальным свидетелям ограбления.
Заложник оказался немолодым щуплым человеком с большой плетью на темени и в очках, которые были самой яркой деталью незапоминающегося лица, рукав ношеного недорогого пиджака наполовину оторван. Вся нелепая, скорчившаяся на краешке стула, фигура выражала собой оскорбленное недоумение.
- Мое имя Майкл Перкинс, - сказал он и смущенно улыбнулся, как бы извиняясь за такую ничем не примечательную фамилию, - я живу па 35-й улице. Я хочу заявить о пропаже моей машины. У меня угнали машину и отняли двадцать долларов...
- Мистер Перкинс, - как можно мягче, чтобы не напугать свидетеля, спросил Элвуд Гамильтон, - вы женаты?
- Да, - с гордостью сказал Перкинс, - женат уже почти пятнадцать лет. У нас две дочки двойняшки. Одной двенадцать лет, а другой пошел тринадцатый, - Перкинс рассмеялся своей немудрящей шутке, которую произносил, наверное, в тысячный раз.
- У вас свой дом?
- Да, уже почти полностью оплаченный. Осталось еще четыре года и мы оплатим кредит.
- Ваша жена и дочери сейчас дома?
- Нет, неделю назад они уехали к ее матери в Сан-Диего погостить.
- А что вы делали в ювелирном магазине?
- Как это что? А что вообще может делать человек в ювелирном магазине? Я, например, хотел купить жене ко дню рождения какой-нибудь не очень дорогой подарок, а вместо этого у меня украли машину и двадцать долларов.
- Мистер Перкинс, постарайтесь припомнить и рассказать нам последовательно все, что произошло с вами по порядку с того момента, когда грабитель заставил вас выйти с ним из магазина.
Элвуд Гамильтон посмотрел на стенографиста, тот с сомнением поджал губы, но приготовился записывать показания свидетеля.
Майкл Перкинс вынул из нагрудного кармана пиджака частую расческу, нервно провел ею по волосам, дунул на нее и спрятал в карман.
- Когда этот бандит вывел меня из магазина, он спросил, где стоит моя машина. Я был вынужден показать на свой "форд". Может, мне и не следовало это делать, но он прижал мне нож к самой шее...
- Вы поступили совершенно правильно, иначе я бы сейчас не имел удовольствия беседовать с вами.
- Мне кажется, мистер Гамильтон, я мог бы прожить и без этого удовольствия.
Поймите меня правильно, я ничего не имею против полиции и всегда готов помочь, но боюсь, что ничем не смогу сейчас быть вам полезен. Я к этой истории имею отношение лишь, поскольку этот бандит угнал у меня машину, и все.
- Как знать, как знать, мистер Перкинс, может быть, для вас эта история еще и не закончилась, если только этот грабитель тот, на кого я думаю.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я объясню вам это чуть позже, а сейчас расскажите, как вам все же удалось вырваться из рук этого бандита, ведь он захватил вас в качестве заложника.
- Мне просто повезло. Когда он заставил меня сесть за руль и жать на полной скорости, сворачивая то направо, то налево, сам сидел рядом со мной на переднем сиденье и все время держал нож у моего бока. Где-то в районе сороковых улиц прямо передо мной на светофоре зажегся красный свет.
- И что же? - заинтересованно спросил сержант Уэллс, крепкий малый лет 25 в тесноватом для его плеч светлом твидовом пиджаке.
- Как что? - удивленно повернулся к нему Перкинс, - не могу же я ехать на красный свет. Я, естественно, нажал на тормоз, а скорость у машины была в тот момент миль девяносто. Бандит в этот момент оглянулся назад - нет ли погони - и не ожидал, что я тормозну. Он так стукнулся головой в лобовое стекло, что выронил нож и начал сползать с сиденья. У него даже платок с лица сполз. Я воспользовался этим и выпрыгнул из машины. Не знаю, бежал он за мной или нет, я не оглядывался. Потом я спрятался в каком-то дворе и, когда убедился, что он меня не преследует, пошел разыскивать ближайший полицейский участок.
- Вы знаете, мистер Перкинс, - с серьезным видом сказал Гамильтон, это, наверное, самый яркий пример того, как неукоснительное соблюдение правил уличного движения спасло человеку жизнь. Я думаю, ваш случай станет легендарным у ребят из дорожной полиции.
Майкл Перкинс расцвел прямо на глазах, привстал со стула и даже, кажется, шаркнул ногой.
- Знаете, лейтенант, за все двадцать пять лет с тех пор, как я впервые сел за руль, я еще ни разу сознательно не нарушил правила движения, так что мне очень приятны ваши слова.
- А в какой руке ваш похититель держал нож?
- Дайте вспомнить... да, конечно, в левой. Когда он полез ко мне в карман пиджака за бумажником, то делал он это правой рукой, значит, нож держал в левой руке. к - Он что, забрал ваш бумажник?
- Нет, только порылся в нем, прямо не снимая перчаток, забрал двадцать долларов - больше у меня там и не было, - зачем-то взял кредитные карточки и швырнул бумажник на приборный щиток, а я положил его назад в карман.
Перкинс достал из кармана потертый кожаный бумажник в подтверждение своих слов и достал из него фотографию молодой женщины с двумя девочками-близнецами, похожими друг на друга вплоть до ямочек на щеках.
- Это Синди, моя жена, это Марта, а это Лайза, - с гордостью сказал он.
- Как вы их не путаете - своих дочек? - поинтересовался Билл Уэллс.
- Я только Лайзу немного путаю, а Марту прекрасно различаю, - пошутил Перкинс и опять сам же первый рассмеялся. Чувствовалось, что эти немудрящие шутки по поводу его дочек-близнецов ему никогда не надоедают. Он положил фотографию в бумажник, и вдруг лицо его недоуменно вытянулось. Он ткнул пальцем в пустой пластиковый кармашек на внутренней стороне бумажника.
- У меня здесь была вставлена моя визитная карточка, а теперь ее нет. Неужели ее забрал этот бандит? Странно, зачем она ему понадобилась?
Сухое, с набрякшими от постоянного недосыпания веками лицо Элвуда Гамильтона нахмурилось. Он многозначительно переглянулся с Биллом Уэллсом и раздумчиво сказал:
- Кажется, я знаю, зачем ему понадобилась ваша визитная карточка. Посмотрите, мистер Перкинс, вы никого здесь не узнаете?
Гамильтон потыкал пальцем в клавиатуру компьютера и на экране дисплея стали появляться, сменяя друг друга, фотографии мужчин в фас и профиль. На четвертом снимке Перкинс встрепенулся и нерешительно повернулся к лейтенанту.
- Вот этот, кажется, похож на того, кто угнал мою машину.
- Что значит похож? - с нажимом спросил свидетеля Гамильтон. - Вы согласны подписать официальное опознание подозреваемого на фотографии?
На лице Майкла Перкинса отобразилось мучительное сомнение, колебание, и наконец он неуверенно произнес:
- Э-э, вы знаете, я ведь видел его только одно мгновение, да и то в машине при свете уличного фонаря. Боюсь, что я не могу взять на себя такую ответственность - обвинить незнакомого человека в таком ужасном преступлении. Вот если бы я мог увидеть его самого, того, кто украл мою машину, думаю, я бы узнал его.
- Да что вы прицепились к своей машине, - рявкнул Гамильтон, не сдержавшись от злости, что опознание провести не удалось - Ваша машина нашлась еще раньше вас.
Пока, вы вместо того, чтобы обратиться к ближайшему полицейскому, петляли по улицам, запутывая следы, ребята из дорожной полиции нашли вашу машину брошенной на улице и по моей просьбе пригнали ее сюда. Так что можете забрать ее хоть сейчас. А эта "невинная овечка", которую вы боитесь опознать, этот незнакомый вам человек, - Гамильтон со злостью ткнул пальцем в лицо на экране дисплея, - он мне лично очень даже знаком. Это Энсон Карчер по кличке Скунс - грабитель, садист и убийца. Я знаю за ним по край ней мере два зверских убийства и каждый раз это были заложники, захваченные им при ограблении. К сожалению, оба раза у меня не хватило доказательств, что это сделал он. В 1984 году я все же упек его на пять лет за вооруженное ограбление бензоколонки, но несколько месяцев назад Карчер вышел на свободу досрочно за примерное поведение в тюрьме. Представляю себе, чего стоило Скунсу примерное поведение в течение целых четырех лет, - полицейский злорадно фыркнул - Я уверен, что сегодняшняя попытка ограбления ювелирного магазина - это его рук дело. За умышленное убийство полицейского при исполнении им служебных обязанностей положена смертная казнь, и уж на этот раз я посажу Карчера на электрический стул. С вашей помощью, конечно, мистер Перкинс.
Ведь только вы один видели его без платка и можете опознать его.
Майкл Перкинс вынул из кармана расческу, нервно дунул на нее и спросил, мотнув головой в сторону дисплея, на экране которого все еще красовалось, с тяжелым взглядом исподлобья, лицо Энсона Карчера:
- А вы уверены, что именно этот человек убил сегодня полицейского?
- Не сомневаюсь в этом ни на минуту, - постепенно успокаиваясь, ответил Гамильтон. - Именно Скунс предпочитает обрез, заряженный картечью, так как стрелок он неважный и боится промазать. К тому же он левша, как и сегодняшний грабитель. И захват заложника при отходе с места преступления, чтобы держать полицию на расстоянии, - это тоже типичная манера Энсона Карчера.
- А что он делает потом с заложником? - боязливо поинтересовался Перкинс, опять проводя расческой по остаткам волос на темени. Дунув на расческу, он убрал ее в карман и, близоруко щуря глаза, уставился на полицейского.
- Обычно он их убивает, - деловито ответил Гамильтон, делая вид, что не замечает исказившегося лица свидетеля. - Вам невероятно повезло, что вы сумели сбежать, но у Карчера осталась ваша визитная карточка, и теперь он знает, кто вы и где живете. Когда я арестовывал его пять лет назад, он при всех поклялся рано или поздно убить меня, а я пообещал, что еще до этого посажу его на электрический стул. Пришло время выполнить свое обещание.
Лейтенант попросил Перкинса подписать протокол допроса и ушел с ним, попросив подождать его здесь. Вернулся он только минут через 25 - 30. Глаза его блестели и даже походка изменилась. Теперь он двигался стремительно, порывисто, с трудом сдерживая нетерпение.
- Ну вот, мистер Перкинс, начальство одобрило мой план, теперь дело за вами.
- А при чем тут я? Какое отношение я имею к вашему плану, лейтенант?
- О-о, самое прямое, мистер Перкинс, самое прямое. Ведь Скунс обязательно попытается убрать вас, как единственного свидетеля, который может опознать его на суде.
- Убрать? - заикаясь, выговорил "ненужный свидетель".
- Ну да - убрать, то есть убить, - легко пояснил Гамильтон. - Насколько я знаю Энсона Карчера, он не будет дожидаться, пока на вас окажут давление в полиции и убедят подписать акт опознания по фотографии. Значит, он попытается убрать вас как можно скорее, то есть сегодня ночью, пока мы не взяли вас под охрану. На этом и строится мой план. Карчер наверняка уже сидит где-то неподалеку от вашего дома и наблюдает за входом.
- А вдруг он уже забрался в дом? - поинтересовался Перкинс, испытующе глядя на полицейского.
- Нет, - уверенно отозвался тот, пренебрежительно дернув плечом. - Это же очевидно. Ведь вы, может быть, приедете сегодня в сопровождении, тогда его накроют там, как мышь в мышеловке. Поэтому в дом он не полезет, пока не убедится, что вы приехали один.
- А зачем ему лезть в дом, он ведь может подкараулить меня, когда я буду запирать дверь гаража? - похоже было, что Майкл Перкинс совсем успокоился и рассуждал о возможности нападения на него садиста и убийцы, как о чисто отвлеченной задаче.
- Это тоже исключено, - Гамильтон одобрительно посмотрел на своего оппонента.
Судя по всему, его неожиданный помощник теперь вызывал у него явную симпатию, - ведь Карчеру надо сначала выяснить, о чем с вами говорили в полиции, и, если о нем, то подписывали ли вы акт опознания по фотографии. Поэтому он обязательно должен проникнуть в дом, чтобы выяснить у вас все, что его интересует.
- А если я ему ничего не скажу? - Перкинс доверчиво посмотрел на своего собеседника поверх очков.
- Ну, есть разные способы заставить человека говорить, доброжелательно улыбнулся ему Гамильтон. - Можно щекотать его электрическим проводом под напряжением, можно положить включенный утюг на живот, можно...
- Достаточно. Пожалуйста, больше не надо, - замахал руками Перкинс, вы меня уже убедили в своей компетентности в этом вопросе. Но объясните мне ради бога, как мне избежать всех этих ужасов.
- Вот для этого я и придумал свой план. Он очень прост. Ваша машина стоит сейчас у нас во дворе. Я лягу на пол возле заднего сиденья и вы поедете к себе домой.
Если Скунс действительно сидит в засаде где-нибудь в кустах, он увидит, что вы приехали домой один без полиции. У вас гараж пристроен к дому?
- Да, как у всех в нашем квартале.
- А можно из гаража прямо попасть в дом?
- Да, из холла дверь ведет в гараж, но замок у меня в гараже отпирается и запирается только снаружи.
- Это даже лучше. Вы въедете в гараж, сами выйдете, запрете его снаружи, а потом из дома откроете мне дверь. Я останусь возле вас всю ночь и буду поджидать Энсона Карчера. Когда он проникнет в дом, я его арестую, вот и все.
- А вы уверены, что сможете справиться с ним в одиночку, мистер Гамильтон? - недоверчиво спросил Майкл Перкинс, с сомнением оглядывая худощавую поджарую фигуру лейтенанта, - ведь он крупнее вас раза в полтора будет.
- Не беспокойтесь, - засмеялся тот, - во-первых, я застану его врасплох - он же не ожидает, что в доме кроме вас будет еще кто-то, а во-вторых, ведь из этой штуки, - он сделал быстрое движение, и в его руках появился револьвер, - вот из этой штуки я навскидку за пятьдесят ярдов разбиваю подфарники у идущей на большой скорости машины. Так что когда я возьму Скунса на мушку, лучше ему не дергаться и не пытаться устраивать со мной домашние соревнования по стрельбе.
- Ну что ж, - обреченно вздохнул Майкл Перкинс, оказавшийся втянутым в эти боевые действия, - судя по ситуации, другого выхода у меня просто нет.
- Вот и отлично, - улыбнулся ему Гамильтон, - идемте к вашей машине. С таким осторожным и законопослушным водителем, как вы, я буду знать, что, по крайней мере, по дороге до вашего дома со мной ничего плохого не случится.
До дома они действительно доехали без всяких приключений. Перкинс, не спеша, открыл калитку, ворота гаража и завел машину в гараж. Казалось, что опустившаяся ночная тьма, окутавшая дом своим плотным покрывалом, его совершенно не пугает.
- Сейчас я запру гараж и впущу вас в дом, - прошептал он, обернувшись к своему спутнику, лежавшему на полу машины у заднего сиденья.
Он вышел из гаража, заскрежетал ключ в замке ворот и все стихло. Гамильтон выбрался из машины, отпер у нее багажник и, подсвечивая себе путь карманным фонариком, подошел к узкой двери в боковой стене гаража и прислушался. Сначала за дверью было тихо, потом послышался звук неторопливых приближающихся шагов.
"Спокойно идет, - отметил про себя лейтенант, - похоже, что нервы у него в порядке".
Щелкнул замок, дверь открылась и Гамильтон шагнул навстречу улыбающемуся Перкинсу в холл дома. В тот же миг в спину ему уперлось что-то твердое и знакомый хриплый голос с угрозой произнес:
- Не шевелись, Гамильтон, если не хочешь превратиться в дуршлаг. Руки за голову.
Полицейский, стараясь не делать резких движений, медленно поднял руки. Глаза его, не отрываясь, смотрели в лицо стоящего перед ним Перкинса. Тот, по-прежнему улыбаясь, подошел ближе и, зайдя сбоку, запустил руку под мышку лейтенанту.
Нащупав там рукоятку револьвера, он резко выдернул его из кобуры и отскочил назад. Все его повадки выдавали человека, бывавшего в подобных ситуациях и знающего, как обращаться с оружием. Пятясь, он отошел в противоположный конец холла и сел там в низкое кресло, держа револьвер направленным в грудь Гамильтона. Тот отметил про себя, что Перкинс выбрал место сбоку, чтобы в случае стрельбы не попасть под выстрел своего сообщника, находящегося за спиной Гамильтона. "Тертый парень" - почти с одобрением подумал полицейский.
- Теперь можешь опустить руки, - сказал тот же голос сзади, и Гамильтон, повернув голову, встретился взглядом с угрюмо ухмыляющимся Элсоном Карчером. В больших, поросших черным волосом руках бандита армейская винтовка М-16 казалось детской игрушкой.
- Что, лейтенант, не рад встрече? - издевательски поинтересовался Скунс, - Ты ведь собирался ждать меня тут хоть всю ночь и я, как видишь, решил сократить тебе время ожидания.
Скунс довольно захохотал. Ткнув пальцем в Перкинса, настороженно застывшего в кресле с револьвером в руке, он проговорил, давясь смехом:
- Мой напарник Чарли купил тебя, как мальчишку, как сопливого мальчишку. Это он придумал план отхода из ювелирного без заложника, который брыкается и может выкинуть неожиданную штуку, если в качестве заложника можно использовать собственного напарника, а также держать полицию на расстоянии. А уж как тебя заманить сюда, это я придумал. Я ведь тебя хорошо знаю, Гамильтон. Чарли сомневался, что ты поедешь с ним один, а я ему точно сказал, что ради того, чтобы не спугнуть меня и захватить живым, старина Гамильтон и к черту в пасть полезет. Так оно по-моему и вышло.
Лейтенант, слушавший Карчера с недоверчивым видом, насмешливо спросил:
- И историю с визитной карточкой и с побегом заложника, который видел твое лицо, - ты хочешь сказать, что и это все тоже ты придумал?
- Нет, это только у Чарли так котелок варит. Он и с этим домом придумал. Узнал от знакомых, что этот Перкинс уехал с семьей на две недели в отпуск, подобрал ключи к гаражу и дому - он в этом деле спец! - и решил под именем хозяина дома заманить тебя сюда. Чарли ведь на тебя тоже большой зуб имеет. Ты застрелил два года назад его брата, когда тот напоролся на полицейскую засаду в банке на Брайтон-бич. Так я говорю, Чарли?
Тот, кто еще недавно называл себя Майклом Перкинсом, вынул из кармана расческу, провел ею по волосам, дунул на нее и, кривя губы, сказал, не скрывая злобы:
- Да, лейтенант, у меня к вам счет побольше, чем у Скунса. Я давно ждал случая сквитаться с вами за смерть брата и вот дождался.
- Ну и что вы теперь собираетесь со мной делать? Неужели посмеете убить офицера полиции?
Гамильтон держался так невозмутимо, будто разговор шел не о его жизни, висевшей на волоске, а о чем-то совершенно отвлеченном, вроде видов на урожай в Южных штатах.
- Посмеем ли мы убить тебя? - не веря своим ушам, переспросил Карчер и даже захохотал от восторга. - Не сомневайся в этом, Гамильтон. Помнишь наш разговор пять лет назад? Ты тогда обещал отправить меня на тот свет.
- Не будь так уверен в этом, Карчер, - холодно сказал Элвуд Гамильтон, - я всегда выполняю свои обещания и сейчас ты в этом убедишься.
Он повернулся к двери, ведущей из холла в гараж, и громко крикнул:
- Время!
Дверь с треском распахнулась, и сержант Уэллс, ворвавшийся в комнату, крикнул, направив револьвер на Скунса:
- Бросай оружие, иначе стреляю!
Карчер резко повернулся к сержанту, вскидывая свою М-16, и в этот момент лейтенант Гамильтон прыгнул ему на спину, выворачивая ствол винтовки кверху.
Рыча, как зверь, не помня себя от бешенства, Скунс пытался стряхнуть со своей спины лейтенанта, но левая рука Гамильтона, локтевым сгибом давившая на горло, сжималась все сильнее. Бандит захрипел и стал заваливаться назад. Подоспевший Уэллс ударил его рукояткой револьвера по голове и, заломив ему руки назад, с помощью Гамильтона надел наручники.
- Ну вот и все, - тяжело дыша, оказал Гамильтон, выпрямляясь. Все-таки не зря его прозвали Скунсом. Запах от него и впрямь какой-то звериный.
Карчер лежал на полу лицом вниз без сознания со скованными за спиной руками.
Дыхание хрипло вырывалось из его помятого горла.
- Если это и Скунс, - переводя дыхание, отозвался Уэллс, - то уж очень здоровый.
Он хотел еще что-то добавить, но из дальнего угла холла раздался высокий, срывающийся крик:
- Не двигаться! Руки за голову!
Полицейские переглянулись между собой, Гамильтон кивнул головой, и первым поднял руки. Сержант медленно, словно нехотя, сделал то же самое. Обернувшись, они увидели, что Майкл Перкинс, точнее тот, кто выдавал себя за него и кого Скунс называл Чарли, держит направленный на них служебный револьвер Гамильтона, а его побледневшее лицо подергивает примесь ненависти и страха. Чарли прислушался к тому, что происходит на улице и, убедившись, что там все тихо, с досадой сказал:
- Мне следовало бы догадаться. Этот второй, - он кивнул на Уэллса, прятался в багажнике машины, а я не сообразил проверить и сам привез его сюда. Похоже, что вы не до конца доверяли мне, мистер Гамильтон?
Чарли понемногу успокаивался, поняв, что других полицейских в доме нет. Гримаса, подергивающая его лицо, исчезла, и сейчас его опять можно было принять за мирного обывателя среднего достатка.
- Похоже, что мне пора сматываться из города, а, лейтенант? - он почти весело подмигнул Гамильтону. - Но вы ведь сразу сядете мне на хвост и вряд ли дадите оторваться...
Сообщник Скунса размышлял вслух, пытаясь собраться с мыслями. Наконец, придя, видимо, к какому-то решению, он пробормотал.
- Мне очень не хочется делать это самому, но от Скунса теперь мало толку.
- Что ты там бормочешь, кретин, - неожиданно подал голос очнувшийся Карчер. Он завозился на полу, пытаясь сесть, но скованные за спиной руки мешали ему. Подняв голову, он прохрипел, морщась от боли в горле: - Живо кончай их обоих и сними с меня наручники, не то я покажу тебе, есть от меня толк или нет.
- Заткнись, вонючка, - презрительно отозвался Чарли, - твоя песенка спета. Тебя ищет вся полиция штата, так что тебе самое время исчезнуть навсегда. Тогда и мне удастся выбраться из этой истории, не засветившись.
Он решительно поднял револьвер и выстрелил в грудь Гамильтону, потом дважды выстрелил в Уэллса и еще раз в Гамильтона. Оба полицейских рухнули на пол, как подкошенные, Чарли подошел к Скунсу и почти в упор выстрелил ему в затылок. Тот взвыл, как собака, которой наступили на хвост, и пообещал разрезать своего сообщника на мелкие кусочки. Чарли прижал револьвер вплотную к затылку приятеля и выпустил в него последние два заряда. Волосы у того на голове вспыхнули, в холле запахло паленой шерстью, но к изумлению Чарли, Скунс был по-прежнему живехонек и продолжал изрыгать самые отборные ругательства, подвывая от боли в опаленном затылке. Не сводя растерянных глаз со Скунса, извивавшегося на полу, как громадный червяк, Чарли в страхе попятился назад, и в этот момент его деликатно похлопали по плечу.
Он подскочил, как от удара электротоком, и резко обернулся. Перед ним стоял Элвуд Гамильтон и Билл Уэллс.
- Вы не могли бы вернуть мне мой револьвер, если он вам больше не нужен, - вежливо попросил Гамильтон и протянул руку Уэллс, не выдержав, захохотал во все горло и вынул из кармана вторую пару наручников.
Через минуту оба бандита сидели рядышком на полу со скованными руками, а в дом с улицы входили полицейские в форме.
- Ну, лейтенант, - захлебывался от смеха Билл Уэллс, - никогда не предполагал, что вы такой любитель розыгрышей. Это ж надо придумать "Верните, пожалуйста, мой револьвер, если он вам больше не нужен." А уж как вы падали, когда он в вас выстрелил, - это надо было видеть. Чистый Голливуд!
Довольный Гамильтон смущенно отмахнулся от него рукой и проследил взглядом, как уводили для оказания медицинской помощи шатающегося Энсона Карчера. Потом подошел к его сообщнику, сидевшему на полу и, видимо, все еще до конца не понявшему, что же происходит - Ну что ж, давайте знакомиться заново, Чарли Гребешок, - обратился к нему лейтенант. Значит, это вашего брата я застрелил два года назад при ограблении банка? Его, насколько я помню, звали Джимми Карлайер. Значит, вы Чарлз Карлайер.
Ранее не судимы, на учете в полиции не состоите. Это я еще в управлении проверил через компьютер по вашим отпечаткам пальцев на протоколе допроса.
- Как... как вы догадались? - выдавил из себя Чарли Карлайер, совершенно уничтоженный. Он только сейчас понял, что был марионеткой, пешкой, которую использовали в чужой игре.
- Совершенно случайно, - посмеиваясь, ответил Гамильтон, - с тех пор, как Скунс вышел из тюрьмы, я старался по возможности держать его в поле зрения - не сомневался, что он опять возьмется за старое. Через своего информатора я узнал, что у него появился напарник по кличке Чарли Гребешок, ранее не сидевший и никому в Нью-Йорке неизвестный. Ничего определенного о его внешности мне не сказали, кроме того, что он носит очки и дует на расческу, из-за чего и получил свое прозвище. Но сразу-то я еще не сопоставил этой приметы с вашей привычкой все время причесываться. Подозревать вас я начал после того, как на компьютере проверил, что у нас есть на Майкла Перкинса - это обычная полицейская процедура, обязательная ко всем, кто так или иначе проходит по уголовным делам, даже если только в качестве свидетеля. И вот тут-то выяснилась интересная вещь.
Оказывается, Майкл Перкинс неоднократно задерживался за превышение скорости езды на машине. Только за этот год его уже дважды штрафовали А вы ведь сказали, что в жизни ни разу не нарушали правила уличного движения Я подумал, что если вы солгали в этом, то, может быть, и все остальное в вашем рассказе тоже ложь? Я перечитал показания управляющего ювелирным магазином Фроста, что именно крик о помощи человека, позже ставшего заложником, привлек внимание грабителя к открывшейся входной двери и стал причиной гибели полицейского. Вот тогда-то я и вспомнил описание Чарли Гребешка и сопоставил его с вашей манерой дуть на расческу. Остальное было несложным. Догадавшись, что вы хотите заманить меня в дом Перкинса, я понял, что Скунс уже сидит там. Можно было, конечно, захватить его силой, но я знал, что он наверняка вооружен и окажет яростное сопротивление.
Чтобы не подставлять людей под пули, мы с сержантом Уэллсом и решились на этот трюк с багажником. Свой револьвер я зарядил холостыми патронами, чтобы не давать Скунсу в руки еще одну огневую единицу, но и не насторожить его отсутствием у меня оружия. Скунс думал использовать вас, Карлайер, как крапленую козырную шестерку, но не заметил, что карта была не только с его крапом, но и с моим.
- Но зачем, зачем вы разыграли весь этот спектакль с вашей смертью, ведь же могли просто арестовать меня, зная, что патроны у меня холостые?
- Ну, во-первых, мне хотелось посмотреть, как вы поступите со своим напарником.
Должен сказать, что это было очень поучительно и на самого Скунса произвело огромное впечатление. А во-вторых, жизнь полицейского приносит так мало радостей, что мне вдруг захотелось немножко поразвлечься.
Когда уже под утро, после составления отчета сержант Уэллс отвозил Гамильтона домой, тот что-то мурлыкал себе под нос, потом вдруг фыркнул от смеха.
- Что с вами, шеф? - спросил Уэллс, с удивлением поглядывая на своего обычно всегда серьезного и невозмутимого спутника.
- Помнишь, что обещал сделать Скунс с Гребешком, когда тот подпалил ему затылок?
- Да, а что?
- Я позвонил начальнику тюрьмы и попросил его в интересах следствия поместить Скунса с Гребешком в одну камеру.
Уэллс с безмолвным восхищением посмотрел на Гамильтона и зашелся в беззвучном смехе.
ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ, ДОРОГАЯ...
Салли Уэйн, высокая интересная блондинка со спортивной фигурой, стояла на пороге крошечного кабинета своего мужа и, в который раз объясняла своему благоверному, какой она была дурой, когда на последнем курсе университета вышла за него замуж. Джим Хенфорд целых два раза делал ей предложение, а она предпочла ему вот это ничтожество, которое сейчас сидит перед ней - Чарли Уэйна. Красивое лицо Салли очень портило появляющееся на нем в последние годы выражение брюзгливого недовольства и разочарования. В такие минуты Салли казалась старше своих тридцати двух лет. Сейчас ее крупная фигура загромождала половину клетушки, служившей ее мужу кабинетом. Кабинет для Чарли молодые супруги выгородили из гостиной (она же столовая), когда въезжали в эту квартиру вскоре после своей женитьбы. Салли тогда еще верила в то, что ее мужа ждет прекрасное будущее и, по-возможности, старалась создать ему дома условия для научной работы. Именно эта вера в его будущее склонила чашу весов в пользу Чарли Уэйна, когда Салли Чествик, тогда студентка последнего курса филфака, выбирала между несколькими претендентами на ее руку. Справедливости ради стоит отметить, что в прекрасное будущее Чарли Уэйна верила не одна только Салли. Чарли был самым блестящим студентом на химическом факультете и окончил университет первым на курсе. В предложениях работы недостатка у него не было, но Уэйн неожиданно для всех остался в проблемной лаборатории при кафедре университета и вот уже десять лет работал там в той же должности и за ту же зарплату. За это время многие его сокурсники сделали себе карьеру и состояние, но Чарли это, казалось, совершенно не трогало. Зато это очень трогало его жену, иногда не давая ей спокойно спать по ночам. Сейчас она стояла перед мужем, точнее нависнув над ним, поскольку он сидел за письменным столом, и, методично взмахивая рукой, монотонно перечисляла ему все обиды, какие она вытерпела от него за все эти годы. В этом длинном списке была и крошечная квартирка, куда стыдно пригласить знакомых, и машина, которую давно пора сменить, и новое норковое манто Мери Баум, которое та может себе позволить, а она, Салли, нет, потому что ее муж неудачник и ничтожество. Даже вину за отсутствие у них детей (врачи считали, что именно она бесплодна) Салли целиком возлагала на узкие плечи мужа.
Все то время, пока длился этот гневный монолог, Чарли Уэйн сидел молча, глядя на жену задумчивым взглядом. Ободренная этим вниманием, она поддала пару и перешла от описания собственных достоинств, которые некому оценить в этом убогом районе, где она влачит нищенское (по его милости) существование, к перечислению многочисленных недостатков человека, которого неизвестно за какие грехи Бог навязал ей в мужья. Самым невинным в этом длинном перечне была умственная неполноценность вышеупомянутого субъекта, которую почему-то пока еще никто не заметил (но уж она постарается, чтобы обратили на это внимание!). В тот момент, когда несчастная женщина уже заканчивала по четвертому разу загибать пальцы на руке, отмечая пункты своего длинного списка, Чарли Уэйн решительно стукнул кулаком по столу и воскликнул:
- Нет! Это просто невозможно!
- Что? - опешила Салли. - Что невозможно?
- Невозможно убрать из молекулы белка сразу , четыре водородные связи и при этом сохранить пространственную структуру молекулы. А раз так, то это означает... это означает... - он схватил со стола лист бумаги, ручку и принялся лихорадочно покрывать лист какими-то символами, кружками и схемами.
- Тьфу, блаженный! -плюнула в сердцах Салли. - А я-то распиналась перед ним полчаса, думала, он меня слушает.
Она вышла из кабинета в гостиную, хлопнув за собой дверью с такой силой, что со стеллажа, уставленного книгами по химии, на пол свалился здоровенный том, подняв целую тучу пыли. Но Чарли Уэйн этого даже не заметил. Он кажется понял, как ввести в гигантскую белковую молекулу нужный ему радикал на нужное место.
Дело в том, что у Чарли Уэйна была тайна, которую он тщательно скрывал от всех, в том числе и от жены (впрочем, ее мнение меньше всего интересовало его). Вот уже целых пять лет он занимался проблемой запаха, точнее пытался синтезировать соединение, способное продуцировать любой запах. Само это соединение, возможно, будет совершенно лишено собственного запаха, но при определенных воздействиях на него будет продуцировать любые мыслимые и немыслимые ароматы. Так обычный белый свет, проходя через призму, дает радужный спектр всех основных цветов, смешением которых можно получить любой оттенок видимого спектра.
Чарли на всю жизнь запомнил простейший опыт, продемонстрированный школьным учителем физики. Вертикальный цилиндр, раскрашенный вертикальными же полосами в цвета радуги, начал вращаться вокруг продольной оси. Скорость вращения все увеличивалась, глаз не успевал фиксировать проносящиеся цветные полосы, цилиндр стал равномерно серым, потом начал светлеть и вдруг в какой-то момент стал белым. Потом скорость вращения начала уменьшаться, цвет цилиндра на глазах потемнел, а затем распался на отдельные полосы цветов радуги.
Это было настоящее чудо, которое невозможно постигнуть умом, а можно только воспринимать, как данность. Много лет спустя, когда Чарли начал заниматься проблемой синтезирования ароматических веществ, он подумал, что, возможно, даже самые сильные основные запахи, смешанные в определенной пропорции и последовательности, тоже исчезнут, превратясь в некое подобие белого цвета. Но тогда возможен и обратный процесс - разложение этой не имеющей запаха смеси на составляющие. Это открывало невероятные горизонты, включая и прикладное применение в парфюмерной промышленности. Чарли Уэйн взялся за решение этой проблемы и бился над ней в одиночку целых пять лет, не желая ни с кем делить лавры первооткрывателя. Он создал свою совершенно новую теорию запахов и, опираясь на нее, пытался синтезировать базовую молекулу вещества, являющегося "матерью" всех запахов мира. Он уже был близок к решению, уже знал все компоненты этой невероятно сложной молекулы на белковой основе, но последнее звено от него ускользало. И вот сейчас его вдруг осенило. Господи, почему же от давно до этого не додумался?!
Чарли схватил со стола листок со схемами, нахлобучил шляпу и выскочил из дома, горя желанием проверить свою сумасшедшую идею.
В это время его жена, сидя в халате на разобранной постели, разговаривала по телефону ни с кем иным, как с Джимом Хенфордом, бывшим претендентом на ее руку и сердце, однокурсником Чарли по химическому факультету. Салли хотела, чтобы Джим уговорил Чарли уйти из университетской лаборатории и перейти на работу в фирму к своему удачливому сопернику.
- Оставь эту затею, Салли, - вяло отбивался от нее Джим Хенфорд. - Ты же знаешь своего муженька. Ему легче уйти от жены, чем от любимой работы. Я не знаю, чем они там занимаются в своей проблемной лаборатории, но его это, по-видимому, устраивает и, следовательно, никуда он оттуда не уйдет.
- Уйдет! - взвизгнула Салли и Хенфорд, поморщившись, отвел телефонную трубку подальше от уха.
- Я тебе говорю, что он уйдет из этой проклятой лабораторий или я уйду от него. В конце концов жить с непризнанным гением можно только в молодости, когда тешишь себя иллюзиями, а мне уже под тридцать.
Хенфорд подумал, что поскольку Салли и он одногодки, то ей уже должен идти тридцать третий год, но вслух он этого благоразумно не сказал. Вместо этого он успокаивающе произнес:
- Ну вот что, Салли, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Как ни шути, а первая любовь не забывается до конца жизни. Я попробую сделать, что смогу, но учти, что это я делаю только для тебя. Надеюсь, ты когда-нибудь оценишь мое постоянство?
- Какой ты милый, Джимми! - Сидя с телефонной трубкой перед большим зеркалом, Салли приподняла край шелкового халата и поглядела на свои ноги, все еще сильные и стройные. Значит Джимми все еще помнит их свидания в открытом бассейне университетского городка.
- Ты знаешь, Джимми, - проворковала она, поднимая край халата еще выше, - я сейчас сижу1 перед зеркалом и смотрю на свои ноги. Они нисколько не изменились может быть чуть-чуть только пополнели в бедрах. Помнишь бассейн? Ну скажи, у кого еще были такие ноги, как у меня?
- А ты что, сидишь перед зеркалом совсем голая? - охрипшим внезапно голосом спросил Хенфорд.
- Бесстыдник, - засмеялась Салли,- ты всегда был распутником. Думаешь, я не знаю, что после наших с тобой целомудренных и таких романтических свиданий ты катался на своем додже с Эмили Хопкинс с третьего курса и все знали, чем вы с ней занимались на заднем сиденье. Она сама болтала об этом по всему факультету.
- Кто-о?? Эмили Хопкинс? Эта конопатая? Да у меня с ней никогда ничего не было! Я и прокатил-то ее может всего раз или два. Как ты можешь думать, что у меня с ней что-то было?
Возмущение Хенфорда было таким явно наигранным, что Салли не выдержала и рассмеялась.
- Ладно, ладно, старый греховодник, не оправдывайся, знаю я тебя. Все равно это было чудесное время, даже несмотря на Эмили Хопкинс.
- Салли, а что если нам с тобой вспомнить молодость и выбраться вдвоем на природу, как раньше? Позагораем, покупаемся, а? Я могу отлучиться на целый день - я ведь теперь, как никак, начальство.
- Я подумаю, - уклончиво ответила Салли Уэйн, - но сначала ты должен найти для Чарли хорошую работу, если не в твоей фирме, то где-нибудь еще, где он сможет прилично зарабатывать.
- Ну хорошо, - сдаваясь, вздохнул Хенфорд. - Вижу, что мне все же придется заняться судьбой нашего гения. Давай начнем вот с чего: ты ведь знаешь, что я построил себе дом за городом? В следующую субботу я устраиваю там вечеринку. Кстати, будут и несколько наших однокашников, кто сейчас занимает приличные должности в химической промышленности - нужно же поддерживать деловые связи. Это будет как бы новоселье, я ведь только на той неделе кончил обставлять дом. Сейчас там Бет наносит последние штрихи. Жду вас в следующую субботу к семи часам вечера. Может у кого-нибудь из ребят окажется для Чарли подходящее место. Заодно посмотришь мой дом, - с тайной гордостью добавил Хенфорд.
- Спасибо, Джимми, мы будем непременно.
Положив трубку, Салли с минуту изучала свое лицо в зеркале, пытаясь понять, сильно ли она изменилась за эти годы, потом бросилась к гардеробу, выбросила все свои платья на кровать и занялась проблемой наряда для следующей субботы.
Эти полторы недели пролетели для четы Уэйнов незаметно. Чарли целыми днями, иногда забывая даже пообедать, пропадал в лаборатории, синтезируя свое чудо-вещество, а его жена ездила по магазинам, надеясь в последний момент купить что-то недорогое, но сногсшибательное для своего субботнего туалета. Наконец, долгожданная суббота настала. Чарли, для которого выходных в последнее время не существовало, явился с работы в три часа и нетерпеливо попросил у жены ключи от машины.
- Зачем это тебе машина понадобилась? - недовольно поинтересовалась Салли, невнятно выговаривая слова из-за дюжины булавок, которые держала во рту. Купленное ею накануне новое платье оказалось чуть великовато, а Салли хотела, чтобы ее все еще тонкая талия стала на сегодняшней вечеринке предметом зависти женской половины общества.
Чарли пробурчал что-то невнятное, высыпал в полиэтиленовый пакет несколько кубиков льда из холодильника и выскочил из квартиры.
- Чтобы через час был дома, - крикнула ему вслед Салли, но Чарли уже не слышал.
Час назад он синтезировал наконед вещество, которое пока условно назвал ЧУ-12 - по собственным инициалам и порядковому номеру опыта. Предыдущие одиннадцать раз синтезированные Чарли молекулы почему-то не желали продуцировать всю гамму запахов или вообще были лишены ароматических свойств. Чарли Уэйн верил, что дюжина L- счастливое число и оно принесет ему удачу. К тому же он синтезировал свое вещество на основе белковой молекулы и полагал, что сможет изменением температуры влиять на изменение продуцируемых запахов. Сейчас он гнал машину за город со всей скоростью, которую мог выжать из ее старенького мотора, чтобы успеть до вечеринки у Хенфорда провести первое испытание своего ЧУ-12. Конечно, можно было провести испытания прямо в лаборатории, но, если верить расчетным цифрам, запахи должны быть весьма сильными и не все из них будут приятны, так что для сохранения тайны разумней всего было выехать для испытания на природу.
Подходящее место нашлось довольно быстро. По узкой, изрядно запущенной дороге, отходящей от шоссе в тридцати милях от города, Чарли Уэйн подъехал к береговой полосе, когда-то, видимо, использовавшейся как пляж, но сейчас совершенно безлюдной и захламленной. Чарли вышел из машины, осмотрелся по сторонам и подобрал валявшуюся на песке пустую бутылку темного стекла из-под виски. Достав из кармана пиджака лабораторный фарфоровый флакон, заполненный синтезированным им ЧУ-12 в виде маленьких коричневых гранул, он осторожно вытряхнул несколько крупинок в бутылку из-под виски. Убрав в карман флакон, Чарли бросил в бутылку несколько уже подтаявших кубиков льда и, зачерпнув пригоршню морской воды, влил ее туда же в бутылку. Поставив бутылку на песок под пригревающие лучи майского солнца, экспериментатор отошел на пару шагов и стал ждать. Раствор поваренной соли должен был активировать дремлющую молекулу ЧУ-12, а тающий лед создать температуру порядка плюс пять-семь градусов по Цельсию. По мере таяния льда температура в бутылке будет повышаться, молекулы ЧУ-12 изменят конфигурацию и соответственно будет изменяться оттенок продуцируемого ими запаха. Несколько минут ничего не происходило, потом Чарли почувствовал легкий аромат то ли сирени, то ли жасмина. Аромат быстро усиливался, как бы загустел, стал напоминать запах розового масла, потом запах гниющих фруктов, а минут через десять пошла такая невообразимая вонь, что Чарли Уэйн, зажав рукой нос и хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, стал искать на песке пробку от бутылки. К счастью пробка валялась на песке неподалеку. Завинтив горлышко, задыхающийся экспериментатор широко размахнулся и швырнул бутылку в океан. Чувствуя, что останься он здесь еще на минуту, его желудок не выдержит, он прыгнул в автомобиль и рванул с места на третьей скорости.
* * *
- Посмотри, Мак, что это там в воде плавает у левого борта?
- Где? А, вижу. Вроде бы бутылка из-под виски.
- Да, но она с завинченной пробкой.
- Ну и что с этого?
- А вдруг в ней еще осталось виски, хоть на донышке?
Ведь пустую бутылку не будут завинчивать, как ты полагаешь?
- Сид, у тебя с похмелья всегда какие-то бзики. Лучше смотри за поплавками, а то опять удочку потеряешь.
- Нет, Мак, я чувствую, что в этой бутылке что-то еще осталось. Мне сейчас нужен единственный глоточек виски, и я опять стану человеком. По крайней мере трясти перестанет. Дай-ка сачок, я ее подцеплю.
Два старых оборванных негра, рыбачивших в заливу с деревянной лодки, завозились у борта, стараясь поддеть бутылку темного стекла из-под виски. После нескольких неудачных попыток их усилия увенчались успехом. Седой негр в мятой фетровой шляпе поболтал бутылкой у себя над ухом, и с надеждой выдохнул пересохшим ртом:
- Вроде еще немного осталось.
Он трясущимися руками пьяницы отвинтил пробку, поднес бутылку ко рту и тут же с проклятьем выронил на дно лодки, расплескав ее содержимое. Лицо его перекосилось от отвращения. По лодке распространился отвратительный запах такой силы, что у обоих рыбаков заслезились глаза.
- Что... что это такое, Сид? - прогундосил первый негр, зажимая нос и борясь с тошнотой.
- Откуда я знаю, - ответил второй с таким же прононсом. - Это из бутылки.
Он схватил злополучную бутылку и швырнул ее за борт, но, несмотря на это, запах в лодке усиливался с каждой секундой. Оба приятеля посмотрели на пролитую из бутылки лужицу жидкости на дне лодки и, не сговариваясь, стали поспешно раздеваться. Через полчаса патрульный полицейский катер вытащил из воды двух совершенно обессилевших полуголых негров, плывущих к берегу. Поскольку удовлетворительного объяснения своему состоянию они дать не смогли, то были на всякий случай до утра отправлены в полицейский участок.
* * *
Салли уже метала громы и молнии, когда ее пропавший муж открыл входную дверь.
- Где ты был до сих пор? - накинулась она на него с порога. - Через два часа мы должны быть у Хенфорда, а ты шляешься неизвестно где.
- Салли, - торжественно начал было Чарли, - я сделал открытие.
Но та резко оборвала его:
- Меня не интересуют твои дурацкие открытия, за которые нельзя получить хоть какие-то деньги.
- Пока нет, но...
- Опять "но", вечно "но". А мне уже надоели твои "но", Я предпочла бы, чтобы ты лучше прилично зарабатывал, чем делал открытия, за которые нельзя получить ни цента. Чарли, - голос Салли стал умоляющим, - может быть кто-нибудь из твоих бывших сокурсников у Хенфорда предложит тебе сегодня хорошую работу, может быть у самого Джима есть вакансия в его фирме - я тебя прощу, не отказывайся, подумай, как следует.
Я больше не могу жить в этой дыре, когда у всех моих подруг собственные дома. Ты мне обещаешь?
Когда машина Уэйнов въехала через витые металлические ворота на участок Хенфордов, Салли восхищенно охнула. В свете заходящего солнца двухэтажный белый особняк, стоящий в двадцати ярдах от дороги, выглядел очень красиво. С одной стороны к нему примыкал небольшой бассейн с трехметровой вышкой для прыжков
в воду, с другой - располагался теннисный корт. Прямо перед домом была разбита большая цветочная клумба, а чуть подальше прямо на траве были расставлены под полосатыми тентами легкие столы со стульями. Перед домом прогуливались, разговаривая десятка два нарядно одетых мужчин и женщин. Салли быстро оглядела мужа.
- Опять ты будешь выглядеть, как белая ворона. Посмотри, все мужчины в светлых пиджаках, один ты в черном костюме. Кто в мае ходит в черном, костюме?
- Значит, я буду выглядеть, как черная ворона, - неудачно сострил Чарли Уэйн, но, натолкнувшись на негодующий взгляд жены, виновато добавил, - ты же знаешь, что это мой единственный костюм. Можно было одеть серый пиджак, но у него уже локти пузырями.
Салли негодующе отвернулась от мужа и радостно замахала рукой идущему к ним навстречу Джиму Хенфорду.
- О, Салли, - широко улыбнулся тот, протягивая ей руку, - ты стала еще красивее. Привет, Чарли, как поживаешь?
- Хорошо, - искренне ответил Уэйн, выйдя из машины, - а ты?
- Как видишь - широко повел рукой вокруг себя Хенфорд. - Расту вместе со страной. Стал старшим консультантом концерна. Теперь я вхожу в число тех, кто причастен к определению химической политики нашей промышленности. А ты еще не получил Нобелевской премии?
Хенфорд захохотал, как будто очень удачно сострил, и хлопнул Чарли по плечу.
- Ладно, старина, загони машину за дом и подходи к нам. Я познакомлю тебя с большими людьми.
Он помог Салли выйти из машины и повел ее к гостям, не оглядываясь на Чарли.
Когда Чарли Уэйн, поставив машину, подошел к собравшимся перед домом, те встретили его приветственными криками. Его сокурсники хорошо помнили его - лучшего студента факультета, которому прочили блестящую будущность. Каждый из них, приглашенных сюда сегодня, сделал хорошую карьеру и был по-человечески рад узнать, что тот, кого им на протяжении всех лет учебы ставили в пример, оказался никчемным неудачником. Мало того, что он за эти годы не совершил ничего выдающегося в науке, он и по административной лестнице не продвинулся ни на ступеньку. Это так развеселило собравшихся, что на несколько минут Чарли Уэйн стал объектом внимания и главной темой разговоров.
Кто-то вспомнил, как сдул у Чарли курсовую работу; кто-то рассказал, как на семинарском занятии не смог определить состав неизвестного вещества и подсунул его Уэйну, поспорив с ним, что ему эта задача тоже не под силу, а потом выдал полученный результат за свой. И вот теперь все они стали преуспевающими бизнесменами, заметными людьми в химической промышленности, а надежда профессоров, гордость курса прозябает в безвестности в университетской лаборатории, да и к тому же беден, как цинковая руда в штате Оклахома. Это образное сравнение придумал сам хозяин дома, он же и хохотал над ним громче всех.
Со времени окончания университета Джим Хенфорд стал еще самоуверенней, чем был в то время, когда играл за футбольную команду старшекурсников и на взгляд Чарли Уэйна, его шутки стали еще глупее, чем раньше. Оглянувшись, Чарли увидел, что Салли поспешила затеряться среди женщин, сидевших за столиками на траве. "Интересно, - подумал он, приходя в дурное расположение духа не столько от идиотских шуток хозяина дома, сколько от неожиданного предательства жены, - чего она больше застыдилась - глупости Хенфорда или моей бедности?"
Гости, предводительствуемые Бетти Хенфорд, отправились осматривать дом, а Чарли остался в одиночестве на лужайке. Возле него носились два белых хозяйских буль-терьера, неодобрительно принюхиваясь к его брюкам и, видимо, решая для себя, вцепиться в них сейчас или подождать приказа хозяина. Стоило Чарли на минуту заглядеться на игру бликов в подсвеченной воде бассейна, как один из буль-терьеров подкрался к нему сзади и, задрав ногу, обильно окропил его правую штанину. Только почувствовав едкий запах, Чарли обнаружил, что его брюки испорчены, но поглядев на широкую грудь и мощные лапы пса, не решился дать ему пинка. Настроение было испорчено безвозвратно. Сначала издевательские шутки Джима Хенфорда, потом наглость его собаки. В довершение всего Салли, вернувшаяся после осмотра дома в совершенном восторге, проходя мимо мужа, с презрением бросила ему:
- Смотри, как живут люди, у которых есть голова на плечах. На такой дом тебе и за сто лет не заработать.
Она взяла ухмыляющегося Джима Хенфорда под руку и пошла с ним к столикам, на которых приглашенные на вечер официанты уже расставляли бутылки и тарелки. Это последнее замечение Салли было для Чарли последним толчком.
-Если ты хочешь, дорогая, я постараюсь купить для тебя этот дом, - сказал он вслед, но она уже не слышала его обещания, а если бы и услышала, то, конечно, не приняла бы всерьез.
На землю уже спустился прохладный майский вечер, на небе высыпали крупные чистые звезды, темнота подступила вплотную к освещенным столикам под веселенькими полотняными тентами и гости, шумно беседующие за столами не видели, как Чарли Уэйн, с дьявольской усмешкой на лице, пользуясь тем, что собак уже загнали на ночь в дом, щедро рассыпает коричневые гранулы из фарфорового флакона. Он сеял гранулы у стволов деревьев, возле угла дома, даже у столбиков въездных ворот. Покончив с этим, Чарли зашвырнул флакон далеко за ограду и вернулся к гостям. Все были уже изрядно-навеселе и его отсутствия никто не заметил.
Вечер, по общему единодушному мнению, удался на славу. Разъезжались по домам уже за полночь. Дома, раздев и уложив в постель изрядно перебравшую жену" Чарли предусмотрительно отключил телефон и только потом лег сам. Последняя мысль его была о буль-терьере, испортившем ему брюки. Он улыбнулся, думая о завтрашнем дне и заснул крепким спокойным сном человека, расквитавшегося за нанесенную ему обиду.
На следующий день Салли проснулась лишь около двенадцати. Голова после вчерашнего была тяжелой, затылок болел ноющей пульсирующей болью. Салли долго решала, принять ли ей сначала ванну, а потом выпить, чтобы прогнать похмелье; или сначала глотнуть виски, а уже потом принять ванну. Придя наконец к выводу, что глоток хорошего алкоголя не помешает ей и до, и после ванны, она выбралась из постели. Чарли уже сидел у.себя в кабинете за письменным столом и делал выписки из лежащей перед ним книги.
- Пис-с-сатель! - пробормотала Салли, шлепая босыми ногами в ванную комнату. Только через час она наконец пришла в себя и, отказавшись от завтрака, выцедила стакан холодного грейфрутового сока, чувствуя, как он холодным водопадом стекает ей в желудок. Решив позвонить Хенфордам и поблагодарить Джимми и его жену за вчерашний вечер, Салли включила телефон, и он тут же зазвонил.
- Алло? Джимми? Привет, а я только собиралась тебе звонить. Как ты после вчерашнего? Голова не болит?
- Еще как болит, только совсем по другой причине. - Чарли дома?
- Ушел куда-то с утра, - схитрила Салли, желая узнать, зачем ее муж понадобился Хенфорду - может быть насчет работы? - А что случилось?
- Хотел бы я сам знать, что случилось. - Голос Хенфорда выдавал охватившую его панику. - Мой дом и весь участок воняют чем-то настолько невыразимо противным, что мы с Бет и детьми сбежали оттуда еще в восемь часов утра на мою городскую квартиру. Соседи по участку звонят мне сюда беспрерывно и требуют, чтобы этот запах немедленно прекратился, иначе грозят подать на меня в суд. Как будто этот запах мне подчиняется.
- Но вчера же ничего такого не было, - ошарашен-но выговорила Салли, которая никак не могла взять в толк, что же это за запах, из-за которого люди уезжают из дома, а соседи подают на них в суд.
- Да еще сегодня утром все было как всегда, - раздраженно, видимо уже в который раз за сегодняшний день, объяснил Джим Хенфорд. - Утром я, как обычно, выпустил собак погулять. Все было нормально. Я вернулся в дом досыпать, и тут-то началось. Сначала запахло какой-то кислятиной, через полчаса чем-то горько-сладким, а после восхода солнца запах стал, как на Чикагских бойнях, только в сто раз сильнее. Мы собрались и уехали в город, даже собак не нашли. Наверное, они удрали сразу, как это началось.
- А чем же Чарли может тебе помочь?
- Ну он же химик, черт побери, отличный химик. Может, он посоветует, как избавиться от этого кошмара? Ведь если это не кончится, соседи и впрямь подадут на меня в суд и любой судья, которого свозят понюхать эту прелесть, решит дело в их пользу и мне придется выплачивать компенсацию за причиненные им неудобства. Участок-то мой. Ты понимаешь, во что это мне выльется?!
- Хорошо, хорошо, Джимми, ты только не волнуйся. Я все расскажу Чарли и он постарается помочь тебе всем, чем сможет.
Но Чарли ничем не мог помочь своему однокашнику, как не смогли ничем помочь и самые высокооплачиваемые эксперты, которых нанимал Джим Хенфорд. Невероятная вонь на участке сохранялась все лето, усиливаясь днем и лишь становясь несколько менее противной (но не менее сильной!) ночью. Все перепробованные средства результатов не дали. Эксперты были поставлены в тупик, а сам Хенфорд вот уже второй месяц оттягивал суд как мог. Наконец, в конце лета он решился продать дом за любую сумму, но дураков не находилось. Ведь вместе с домом его будущий владелец автоматически приобретал все судебные хлопоты, с ним связанные и, соответственно, дополнительные расходы. Одно время этим случаем заинтересовались военные и Джим Хенфорд воспрял духом - Пентагон ведь мог выкупит у владельца дом с участком для своих исследований. Но в конце концов министерство обороны потеряло интерес к этому делу, сочтя, видимо, что запах - даже такой! - вряд ли может быть использован в качестве оружия. И когда Джим Хенфорд уже совсем впал в отчаяние, какой-то торговец недвижимостью из верхнего Манхеттена неожиданно предложил купить дом с участком, правда всего за двадцать пять тысяч долларов, зато наличными. Дом обошелся Хенфорду раз в десять дороже, но теперь он был рад и такой сумме, хотя и подозревал, что торговец был лишь посредником, подставным лицом для кого-то, кто не хотел сам выступать в качестве покупателя. Истина всплыла очень скоро. Настоящим покупателем дома оказался Чарли Уэйн, заплативший пять тысяч долларов сразу и обязавшийся выплатить еще двадцать тысяч ежемесячными взносами в течение десяти лет. Джим Хенфорд был вне себя от ярости, узнав, кто стал владельцем его дома. Он подозревал, что дело здесь нечисто, но доказать ничего не мог. Салли крыла своего придурка мужа на чем свет стоит за то, что он потратил все сбережения на эту бессмысленную покупку, но он только усмехался, говоря, что ведь она сама мечтала об этом доме.
Совершив эту нелепую покупку, он больше ею не интересовался. В его лаборатории наконец-то завершили большую работу по низкотемпературному биологическому разделению низкосортной нефти-сырца на фракции. Это означало, что законсервированные из-за низкой рыночной стоимости месторождения такой нефти можно начинать эксплуатировать, так как биологическое фракционирование оказалось намного дешевле химического. Метод запатентовали, и Чарли Уэйн вместе с тремя другими сотрудниками лаборатории, участвовавшими в этой работе, ожидал больших отчислений от нефтедобывающих компаний. Салли наконец-то была счастлива. Лишь одно мешало ее счастью быть полным - великолепный дом, предмет ее вожделений, принадлежал ей, но - увы! - в нем нельзя было жить. А главное, что все соседи, организовавшие союз в защиту своих прав, добивались сейчас в федеральном суде, чтобы дом снесли, весь верхний слой земли с участка срыли бульдозером и вывезли на свалку, а сам участок залили негашеной известью. Члены союза требовали, чтобы все эти работы новый владелец участка либо оплатил из своего кармана, либо уступил участок правительству, чтобы оно провело эти работы. Незаметно наступил ноябрь. Чарли Уэйн вдруг стал проявлять повышенный интерес к сводкам погоды, хотя раньше ими совершенно не интересовался. Однажды в пятницу вечером, услышав в вечерней программе новостей, что ночью на почве ожидаются заморозки, Чарли Уэйн подозвал жену и ликующе сказал:
- Собирай вещи, дорогая, завтра переезжаем в наш дом.
- Ты совсем рехнулся, да? К нему же ближе, чем на сотню ярдов не подойти, - нервно огрызнулась Салли, но глаза ее смотрели на мужа с надеждой.
- А я тебе говорю, собирай вещи. Завтра уже никакого запаха не будет.
Назавтра, когда все вещи были уже упакованы, уложены в грузовой фургон, зазвонил телефон и репортер "Нью-Йорк таймc" взволнованным голосом спросил Чарли Уэйна, знает ли он, что запах, которым его дом отравлял всю округу в течение нескольких месяцев, внезапно исчез сегодня ночью? Это настоящая сенсация.
- Что вы говорите? - фальшиво изумился Чарли, - исчез запах? В таком случае мы с женой немедленно выезжаем.
Вселение прошло под щелканье фотоаппаратов полудюжины репортеров, примчавшихся из города в погоне за сенсацией. Чарли-Уэйн охотно дал интервью, в котором пояснил, что не знает, отчего появился запах. Нет, он не думает, что запах вновь появится. Вероятно, это было какое то еще неизвестное современной науке явление природы, прекратившееся так же внезапно и необъяснимо, как и возникло.
Вечером, сидя на диване в просторной гостиной нового дома, Салли, испытующе глядя мужу в глаза, спросила:
- Скажи, дорогой, ты ведь не считаешь меня полной идиоткой?
- Конечно нет, - отшутился Чарли, - разве ты полная? У тебя прекрасная фигура и полнеть ты начнешь еще не скоро.
- Значит все-таки идиоткой ты меня считаешь? - обидчиво уточнила Салли, отодвигаясь на другой край дивана.
- Нет, дорогая, конечно нет. С чего это тебе взбрело в голову?
- Тогда объясни мне, пожалуйста, как так получилось, что этот дом стал пахнуть на следующее утро после того, как мы здесь были в гостях? И откуда ты знал с вечера, что утром запах исчезнет? Только не говори мне про неизученные явления природы, ладно?
Чарли смущенно засмеялся, взъерошил волосы, снял очки, покусал дужку и, опасливо оглянувшись по сторонам, вполголоса поведал жене всю историю своего открытия, его испытание на берегу океана и первый опыт "практического применения".
Салли только охала, слушая его рассказ и глядя на мужа каким-то новым взглядом.
- Но ты же сказал, что для активации этого вещества нужен солевой раствор, а ты рассыпал на участке один сухой порошок.
- Да, но у Джимми Хенфорда есть две милые собачки, которые любят задирать ногу у каждого дерева.
- Ох, Чарли, - зашлась в смехе Салли Уэйн, - ты меня уморил. Использовать бедных собак в качестве диверсантов в собственном доме.
- Скорее уж как мины с часовым механизмом, - хохотал Чарли вместе с ней.
- Послушай, - успокоившись наконец, спросила мужа Салли. - А как же ты узнал заранее, что запах на утро исчезнет?
- А как же иначе? Я услышал по телевизору, что ночыо будут заморозки, а мой ЧУ-12 сделан на основе гигантской белковой молекулы. При минусовой температуре она просто распадается и изменяются все свойства вещества.
- Ну, милый, - восхитилась Салли, - с такой головой тебе только Президентом быть. Жили бы мы с тобой тогда в Белом доме, приемы устраивали...
- В Белом доме? - Чарли задумчиво посмотрел на жену поверх очков. - Ну что ж, если ты хочешь, дорогая ...
ГОНОРАР ЗА СМЕРТЬ
М-ру Дж. Паттерсону
"Уважаемый сэр, к сожалению, вынуждены отказаться от публикации Вашего рассказа "Курс на Майами". Мы с интересом прочли его. Достоверность атмосферы, при описании лагерей сборщиков листьев коки не вызывает сомнений. То же, несомненно, можно сказать и о тайной организации торговцев наркотиками. К сожалению, чисто беллетристическая сторона рассказа оставляет желать лучшего. Читатель детективной литературы кроме описания деталей преступлений хочет еще и присутствия в произведении замысловатой любовной интриги, описания переживаний главных героев и т. п. Хотелось бы, чтобы у персонажей были более интересные, выпуклые характеры. Всего этого в Вашем рассказе мы, к сожалению, не нашли.
Будем рады получить от Вас литературное произведение, более полно отвечающее запросам наших читателей.
Искренне Ваши Таккер и Парроу, издатели".Джек Паттерсон с отвращением смял письмо и швырнул его в корзину для мусора. Это четвертый отказ за последнюю неделю. И главное - из разных издательств.
Сговорились они, что ли? Все, что он рассылал по издательствам, публикующим произведения детективного жанра, неизменно отвергалось, несмотря на то, что он тратил на каждый из своих рассказов массу времени, ни на йоту не отклоняясь в своих описаниях от действительности. Ведь вот Артур Хейли - вся Америка читает его романы - именно из-за знания им деталей того, что он описывает, будь то аэропорт, отель или автозавод. Хейли читают, а его, Джека Паттерсона, который знает то, о чем пишет, в сто раз лучше Хейли, его, видите ли, читать не будут.
Много они понимают, эти издатели, как же.
Джек Паттерсон, невысокий крепыш с копной вьющихся темно-каштановых волос, лишь неделю назад отметил свое двадцатипятилетие. Что и говорить, знаменательная дата, можно сказать, юбилей, но особой радости по этому поводу Джек не испытывал. Университет по специальности "романская филология" он окончил третьим на курсе, и преподаватели прочили ему блестящее будущее. Увы, как часто действительность не совпадает с прогнозами. После окончания учебы Джек опубликовал в трудах Нью-йоркского университета с полдюжины литературоведческих статей, которые в узком кругу специалистов были признаны блестящими, но не принесли ему ни цента. С полгода он вел литературную колонку в "Дейли Ньюс", но редактору его статьи казались слишком академическими, сухими, и из газеты пришлось уйти. Проба на журналистском поприще также не принесла успеха. В редакциях считали, что, несмотря на безупречный язык, его статьям не хватало эмоциональной окраски и ярко выраженной авторской позиции. Вот тогда Паттерсон и решил попробовать себя в детективном жанре, благо, спрос на эту литературу во все времена был высок.
Со свойственной ему пунктуальностью он дотошно влезал в самую суть того, о чем собирался писать, но в итоге получились сухие, малоинтересные вещи, больше похожие на инструкцию по приготовлению кокаина в домашних условиях или пособия по провозу контрабанды. Естественно, его рассказы отвергались одним издательством за другим, а теперь вот вернули и "Курс на Майами". Три месяца Паттерсон собирал материал: разговаривал с настоящими контрабандистами, расспрашивал эмигрантов из Перу и Эквадора, работавших на плантациях коки, перерыл гору справочной литературы по химии и ботанике, и все оказалось напрасным. Издательство Таккер и Парроу были его последней надеждой, теперь и она исчезла. Придется перебиваться случайными заработками и опять отложить свадьбу.
Невеста Джека Мери Клифтон работала в шикарном ювелирном магазине на Парк-авеню.
Она занималась определением цвета и чистоты готовых бриллиантов как ограненных мастерами самой фирмы, так и поступивших на комиссионную продажу. Зарабатывала она неплохо, и, если бы Джек Паттерсон тоже имел постоянную работу, им вполне хватило бы денег, чтобы снять небольшую квартирку недалеко от центра города.
Сейчас Мери жила с матерью, а Джек обитал в студии приятеля-художника: в комнате без окон, служившей ранее запасником для картин. В таком положении о свадьбе нечего было и думать.
Телефонный звонок, оглушительно прозвеневший в пустой студии, заставил молодого человека вздрогнуть и оторвал его от невеселых мыслей.
Он нехотя подошел к телефону.
- Мистер Паттерсон, если не ошибаюсь? - низкий мужской голос в трубке говорил с заметным южным акцентом.
- Да. С кем я говорю?
- Джеффри Райт, издатель. Мне дали ваш телефон в издательстве Таккер и Парроу. Я хотел бы переговорить с вами.
У Джека Паттерсона от волнения на лбу выступила испарина. Неужели фортуна наконец-то улыбнулась ему? Но кто он, этот Джеффри Райт? В издательском мире Нью-Йорка ему эта фамилия не встречалась.
- Вам мое имя незнакомо, - словно разгадав его мысли, прогудел голос в трубке. - До этого я занимался финансированием одного издательства в Далласе, а в Нью-Йорк перебрался недавно. Собираюсь основать здесь собственное дело на базе "Ирвингс букс", вы, наверное, слышали - он" прогорели и закрываются. Мое издательство будет ориентировано на выпуск небольших произведений детективного жанра.
Предположительно начнем с серии книг карманного формата в мягкой обложке, а если дело пойдет, можно будет подумать и о дальнейшем.
- И вы хотите предложить мне сотрудничество? - не удержался Джек Паттерсон.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся голос в трубке, - вы берете быка за рога и не любите ждать, верно? Я считаю, что так и надо, мистер Паттерсон. Мы, техасцы, народ прямой, не то, что вы, северяне, но к вам это, похоже, не относится. Я слышал о вашей дотошности в сборе материала, и она мне нравится. Подъезжайте ко мне в офис завтра к двенадцати часам и привезите все, что написали. За ленчем обо всем и поговорим.
Джек Паттерсон записал продиктованный ему адрес и, попрощавшись, осторожно положил телефонную трубку. Черт побери! Похоже, наконец-то удача. И именно тогда, когда он в ней так нуждается - это ли не чудо! Надо немедленно позвонить Мери и сообщить ей об этом. Стоп, а вдруг этот издатель, прочтя его рассказы, сочтет, как и все другие, что они не будут иметь спроса?! Нет, об этом не хотелось даже думать. Джек просто уверен, что его произведения понравятся техасцу. Все же из суеверной осторожности в разговоре с Мери по телефону он не упомянул о неожиданном предложении и перспективах, которые оно открывало.
На следующий день в указанное время Паттерсон вошел , в кабинет издателя, располагавшийся среди многочисленных контор различных фирм на восьмом этаже довольно неказистого здания, выходившего фасадом на 23-ю улицу. Джеффри Райт оказался человеком, вполне соответствующим своему могучему голосу. Лет пятидесяти с небольшим, шести футов роста, с тяжелыми, налитыми силой плечами, загорелым лицом и стриженными ежиком короткими седыми волосами, - он олицетворял собой тип преуспевающего техасца, самостоятельно выбившегося в люди. Выйдя из-за письменного стола, казавшегося слишком маленьким для его массивной фигуры, он крепко пожал молодому человеку руку и, не выпуская ее из своей широкой ладони, пробасил, бесцеремонно оглядывая его с ног до головы:
- Так вот вы какой, Джек Паттерсон. Ну что же, это хорошо, что вы так молоды. У молодых больше честолюбия, больше неосуществленных желаний, и работоспособность в вашем возрасте максимальная. Я думаю, мы с вами сработаемся.
"Как быка для работы на ферме выбирает", - неприятно кольнуло Джека, но. подавив эту мысль, он сказал:
- Надеюсь, что мои рассказы подойдут вам, сэр. Вот они все здесь, в этой папке.
- Потом, потом, - отмахнулся издатель, небрежным жестом швыряя папку на стол. - Сначала поедим и за едой все обсудим.
Заметив несколько недоуменный взгляд Паттерсона, изучающий комнату, совершенно не похожую на те кабинеты издателей, где ему доводилось бывать, Джеффри Райт добродушно рассмеялся:
- Не обращайте внимания на обстановку, мистер Паттерсон. Я снял это помещение временно, пока не куплю "Ирвингс букс". Вот тогда перееду в их здание и заново наберу штат сотрудников. Правда, пока я держу мои с ними переговоры в секрете:
не хочу, чтобы конкуренты перебежали дорогу.
За ленчем жизнерадостный мистер Райт много и увлекательно говорил о своем ранчо в Техасе, расспрашивал Джека о его методах сбора материала для своих произведений и очень одобрительно отозвался о его пристрастии к точным деталям описываемого.
- Это отлично, Джек, - вы позволите мне так вас называть, я ведь по возрасту гожусь вам в отцы, - это просто замечательно, что любое дело вы расписываете до тонкости, до последнего винтика в револьвере. Читатель уже устал от верхоглядства, от некомпетентности авторов. Он хочет подробностей, достоверности в описании преступлений. Лишь детали, которых самому читателю в жизни бы не узнать, могут убедить его, что автор понимает, о чем пишет.
"Еще один тонкий знаток читательской души, - еле удержался от усмешки Джек Паттерсон, - ну просто каждый издатель считает, что уж он-то знает, что именно интересует читателя. Если бы еще издатели сами и писать умели, какая гармония была бы на книжном рынке". К концу ленча издатель и писатель обнаружили полное единство своих взглядов на то, каким должно быть литературное произведение детективного жанра, и расстались весьма довольные друг другом.
Мистер Райт позвонил Джеку на следующий день и предложил ему приехать в контору.
Встретил он его еще приветливее, чем в первый раз, похлопал по плечу и угостил громадной сигаретой, больше похожей на ствол миномета карманного образца.
- Джек, мальчик мой, я прочел ваши рассказы и беру их все - они превосходны. Но они о торговле наркотиками, и большая часть действия в них происходит в Латинской Америке, Европе - словом, где угодно, только не в наших благословенных Штатах. А наш читатель хочет прочесть о том, что ему близко и знакомо, о чем-то происходящем на соседней улице, понимаете меня? Он хочет узнавать литературные персонажи, чтобы хлопать от восторга себя по ляжкам и кричать жене: "Лиз, ты почитай, как этот сукин сын описывает нашего директора банка - ну просто один к одному!
Вот что нужно читателю, особенно нью-йоркскому. И я прошу вас, Джек, не надо больше писать о наркотиках. Для многих семей это слишком больное место, чтобы еще читать книги об этом. Напишите для начала два рассказа об ограблениях. Пусть в одном это будет какой-нибудь небольшой банк, а в другом - ну, скажем, ювелирный магазин, причем пусть это будут не какие-то абстрактные, придуманные объекты, а реальные, сразу узнаваемые читателем. Опишите, как бандиты используют привычки и слабости конкретных, служащих этого банка, его местоположение и т. п.
Поговорите со служащими банка, создайте атмосферу, одним словом. Пусть все описанное в этих рассказах - от вывески до замка на двери черного хода - будет достоверно. Вот тогда вашим произведениям гарантирован успех. Вы понимаете меня?
- Да, мистер Райт, мне кажется, я вас понимаю. У меня есть знакомства в ювелирном магазине на Парк-авеню, так что я смогу описать его предельно достоверно, и новый банк на 75-й улице я тоже хорошо знаю. Он строился на моих глазах.
- Вот и отлично, Джек. Только еще одно пожелание. Придумайте какой-нибудь сверхоригинальный способ ограбления, чтобы читатель мог восхититься игрой фантазии автора. Вот вам чек на две тысячи долларов это аванс за два будущих рассказа, а это текст договора. Подписывайте, потом дома прочтете свой экземпляр. Как видите, я не сомневаюсь в успехе. В нашем с вами успехе.
- Когда рассказы должны быть готовы, мистер Райт?
- Да чем скорее, тем лучше. У нас в Техасе говорят: если не схватил быка за хвост с первой попытки, второго случая может не представиться - он повернется к тебе рогами.
- Понял вас, сэр, и постараюсь собрать материал как можно быстрее.
- Но не в ущерб достоверности, мой мальчик, не в ущерб достоверности.
Домой Джек Паттерсон летел как на крыльях. В кармане у него похрустывал чек на две тысячи долларов, а в душе пели победные трубы. Наконец-то нашелся человек, оценивший его литературный талант. Две тысячи долларов в качестве аванса! Да, жмотом его не назовешь, масштаб у него поистине техасский. Несомненно, этот Джеффри Райт понял, что рассказы Джека будут иметь успех, и решил погреть на этом руки. Ну, что же, это его право, а Джека волнует не только финансовая сторона дела. Хочется, чтобы о нем заговорили как о серьезном беллетристе. В конце концов детективы - это только начало. Когда-нибудь он напишет такой роман, что все критики ахнут, а Мери больше не будет над ним подшучивать. Не стоит ей сейчас что-то рассказывать, пока его книжка не поступит в продажу. Интересно понаблюдать за ее реакцией, когда она будет читать про ограбление своего ювелирного магазина и узнает себя в образе главной героини.
Джек и не заметил, как ноги сами принесли его на Парк-авеню к роскошной витрине, в которой были разложены сверкающие драгоценности. Знакомый охранник у входа добродушно окликнул его:
- Алло, Джек, что это ты так разглядываешь в витрине? Выбираешь подарок для мисс Клифтон?
- Да нет, Чарли, - отозвался молодой человек, - думаю, как ограбить вашу лавочку, чтобы ты при этом не успел пустить в ход свою пушку.
- Ха-ха-ха! - белозубо расхохотался молодой негр в форме охранника, хлопая ладонью по кобуре на правом бедре, - и не рассчитывай на это, Джек. Эта игрушка сама появляется у меня в руке, стоит только кому-то из прохожих сунуть руку в портфель.
- А если грабитель будет уже в магазине?
- Ну что ж, подстрелю его прямо через дверь. Это ведь только в витрине стекло пуленепробиваемое, а в двери обычное зеркальное.
- А почему дверь тоже не сделали из пуленепробиваемого стекла?
- Очень тяжелая будет: покупателям станет трудно открывать ее. Да и незачем. На ночь она ведь все равно закрывается стальным щитом.
- Ну ладно, Чарли, счастливого тебе дежурства. Пойду домой, а то моя пишущая машинка уже наверняка по мне соскучилась.
- А мисс Клифтон тебе не вызвать?
- Нет, спасибо. Она не любит, когда я отрываю ее от работы. Лучше встречу ее вечером.
После работы Джек встретил Мери у магазина. Худенькая шатенка, пяти футов ростом, в больших круглых очках в металлической оправе, выпорхнув из дверей, приветливо кивнула уже сменившемуся охраннику и беспомощно завертела головой, отыскивая глазами Джека.
- Не двигаться, - произнес у нее за спиной зловещий голос, - давай сюда все бриллианты, да поживей, крошка.
Девушка доверчиво обернулась и прямо перед своими глазами увидела большой букет крупных темных роз.
- Ой, Джек, что это с тобой случилось? Ты с цветами, да еще такими красивыми.
Получил Пулитцеровскую премию?
- Пока еще нет, но аванс уже получил, - не удержавшись, похвастался Паттерсон, хотя еще минуту назад не собирался ничего рассказывать об авансе.
- Ой, правда!? - радостно воскликнула девушка. - С тобой заключили договор?
- Угу. И, между прочим, не на один рассказик, а на целый сборник. Туда войдут те шесть рассказов и новые два, которые я сейчас обдумываю.
- А о чем они? Тоже детективы?
- Конечно. В них маленькая, но технически хорошо оснащенная банда грабит ювелирный магазин, вроде вашего, и банк, и скрывается, но по ее следу уже идет знаменитый сыщик Стив Чеплин и одного за другим арестовывает членов банды.
- Ну-у, - разочарованно протянула Мери, - лучше бы ты продолжал писать о контрабандистах и торговцах наркотиками. Мне очень понравился твой последний рассказ, где кокаин переправляли с самолета на воздушных шариках, когда ветер дул с океана, а гангстеры сбивали шары над берегом из винтовки с оптическим прицелом. Вот это действительно здорово было придумано, а ограбление ювелирного магазина, такого, как наш, - это не интересно.
- Почему же?
- Ну хотя бы потому, что это нежизненно. Все реальные пути для ограбления давно перекрыты, а читать голую фантазию, не имеющую под собой никакой почвы, скучно.
- Значит, я придумаю новый способ ограбления, который будет вполне реален, и читателю будет интересно.
- Джек, да ты пойми, ведь все крупные ювелиры страны, да и всего мира, связаны между собой и постоянно обмениваются опытом, в том числе и как избежать ограблений. Поэтому, если ты напишешь, что гангстеры ворвались в магазин в масках, с автоматами в руках и закричали: "Не двигаться, здесь совершается ограбление!" - прости меня, но это будет просто смешно читать любому, кто хоть немного знаком с реальным положением дел.
- Не вижу ничего невозможного в таком варианте. Многие удачные ограбления именно так и совершались, значит, это вполне реально.
- Только не сейчас и не у нас. У нас весь салон просматривается телекамерами, и управляющий все время видит у себя в кабинете на экране монитора, что происходит в магазине. Стоит ему нажать кнопку - замки сейфов, прилавков и дверей в магазине заблокируются, а в соседнем полицейском участке включится сигнал тревоги. Так что если даже грабители и сумеют скрыться, то, во всяком случае, без добычи.
- У вас разве сейфы с электронными замками?
- Давно, еще с прошлого года. Теперь, чтобы открыть любой из сейфов, нужно набрать на его дверце комбинацию цифр, определенную для каждого дня, и такую же комбинацию цифр должен набрать на пульте в своем кабинете управляющий мистер Харнер, только тогда сейф откроется. Если же подбирать комбинации, то включается сигнал тревоги.
- Каким же образом можно ежедневно менять шифр каждого замка?
- Глупенький, у нас ведь всей системой сигнализаций и электронными замками управляет компьютер, а его обмануть нельзя. Поэтому я и говорю тебе: пиши лучше о контрабандистах. Там твоей фантазии есть где развернуться, а у нас все раз и навсегда запрограммировано.
Насмешливая уверенность Мери в неуязвимости компьютерной защиты еще больше раззадорила Джека Паттерсона. Он начал собирать материал со свойственной ему скрупулезностью: изучал всевозможные системы электронных замков, составлял графики дежурств охранников, словом, пытался найти в системе обороны магазина слабые места. Постепенно у него начала вырисовываться основная канва сюжета будущего рассказа. Несколько раз за это время ему звонил Джеффри Райт, узнавал, как продвигаются дела.
Джек пожаловался ему, что очень слабо разбирается в компьютерах, и это сейчас - основная загвоздка.
- Вот те на, - удивился издатель, - а зачем это тебе понадобилось, Джек, можешь ты мне объяснить?
Джек объяснил ему ситуацию и сказал, что по сюжету гангстеры сумели проникнуть в память магазинного компьютера и, пользуясь этим, в нужный момент отключили сигнализацию и открыли замки сейфов.
- А что, это возможно - проникнуть в его память? - задумчиво спросил Джеффри Райт.
- В принципе возможно. Такие случаи известны сегодня во всем мире, правда, их немного.
- Ну что ж, Джек, если тебе это в самом деле так уж необходимо для рассказа, то я пришлю тебе такого специалиста в этой области, лучше которого во всех восточных Штатах не сыщешь. Ты ему расскажи поподробней, в чем там дело, и он снабдит тебя всей терминологией, необходимой для правдоподобного сюжета. И постарайся изобразить своих гангстеров поотвратительнее, это читатель любит.
- Не беспокойтесь, мистер Райт, - ответил повеселевший Джек Паттерсон, - я их такими мерзкими сделаю, что все взломщики страны захотят бросить эту профессию и начать честную жизнь.
Специалист, присланный издателем, действительно оказался знатоком своего дела.
Он знал о компьютерах все, что о них можно было знать. Внимательно выслушав и записав все, что Джеку Паттерсону удалось узнать о функциях магазинного компьютера, он пообещал подумать, что тут можно сделать, и потом позвонить, пока же набросал список терминов, которые употребляются программистами. Джек пришел в восторг от этого технократического жаргона и тут же сел за пишущую машинку.
Одновременно с первым рассказом он работал и над вторым - об ограблении банка.
Здесь ему было проще. Открытый три года назад банк на 75-й улице строился на его глазах, и Джек Паттерсон хорошо знал, где находится его хранилище. Он покопался в городской библиотеке, поговорил со знакомым служащим из муниципалитета, проделал кое-какие расчеты, и план рассказа был готов. Под банком проходил старый канализационный коллектор, сейчас законсервированный и оставленный в качестве резервного. Один из колодцев этого коллектора располагался прямо на месте, где сейчас размещалось хранилище банка. Когда для здания банка строители рыли котлован, то с разрешения городских властей этот колодец срезали, и теперь пол хранилища находился всего в сорока сантиметрах от канализационной трубы.
Поскольку сточные воды шли по новому коллектору, проложенному на полтора метра глубже, то труба старого, диаметром полтора метра, была совершенно пуста, и по ней можно было подобраться под хранилище банка, даже не замочив ног. А уж вскрыть бетонный пол хранилища при современной технике не составляло труда.
Оба рассказа писались легко, персонажи получались очень правдоподобными, образы гангстеров вызывали страх и отвращение, а героическая фигура сыщика Стива Чеплина, кочующего у Джека Паттерсона из рассказа в рассказ, ничуть не потускнела от частого употребления.
Вечерами Джек Паттерсон встречался с Мери, и они шли в какое-нибудь кафе обсудить очередной животрепещущий вопрос будущей семейной жизни. В одно из воскресений, прогуливаясь днем под руку с Мери в Централ-парке, Джек Паттерсон неожиданно столкнулся нос к носу с Джеффри Райтом. Тот был в компании какого-то неприятного субъекта средних лет с колючим взглядом из-под нависших бровей.
Увидев перед собой Джека Паттерсона, мистер Райт почему-то на мгновение смешался, но тут же расплылся в улыбке и первым протянул руку.
- Рад тебя видеть, Джек, в такое чудесное утро, да еще с такой очаровательной спутницей.
- Это моя невеста - мисс Клифтон. Мери, познакомься с мистером Райтом, моим издателем.
- Много о вас слышала от Джека, мистер Райт, - застенчиво улыбнулась девушка, с недоверием поглядывая в сторону мрачного спутника, с безразличным видом курившего сигарету. Тот, криво усмехнувшись, отвел глаза. Перехватив взгляд девушки, Джеффри Райт весело расхохотался:
- Я вижу, вы с Чарли не очень-то понравились друг другу. Не обижайтесь на него, мисс Клифтон. Чарли Дентон заведует в моем издательстве производственным отделом и, за исключением нелюбви к прекрасному полу, в общем-то добрейший человек.
Правда, Чарли?
Мрачный спутник Райта изобразил на своем лице нечто похожее на улыбку и с легким итальянским акцентом подтвердил, что он действительно добрейший человек, но не очень доверяет женщинам после того как от него сбежала жена.
Эта встреча произвела на молодых людей неприятное впечатление. Наверное, виной тому был цепкий взгляд мистера Дентона, которым он буквально ощупал Мери на прощание. Но уже через полчаса Джек и Мери выкинули это неприятное знакомство из головы. Девушка подтрунивала над необычной щедростью своего жениха в последние недели и пыталась выведать у него, как продвигаются заказанные издательством рассказы, но Джек упорно отмалчивался.
- Джекки, - приставала к нему его подружка, дергая за рукав, - ну скажи хоть, о чем эти рассказы. О контрабандистах?
- Ты же знаешь, что, пока вещь не закончена, я тебе ее не покажу. Вот когда книга появится в продаже, тогда прочтешь и узнаешь, о чем там.
- А авторский экземпляр у тебя будет?
- Целых шесть.
- А ты мне подаришь один с дарственной надписью?
- Придется подарить, иначе никто не поверит тебе, что ты знакома со знаменитым писателем.
- А я буду с тобой только знакома, и все?
- Да, видно, уж придется на тебе жениться, чтобы не одному отбиваться от поклонниц, желающих взять у меня автограф. Боюсь, что от них и дома не будет покоя.
- Ах, ты этого боишься? - саркастически заметила Мери. - Теперь я понимаю, для чего тебе хочется прославиться. Ну что же, стимул не хуже любого другого. Только мне придется уволиться из магазина и поступить к тебе личным секретарем. Буду пропускать к тебе только самых страшных девиц, причем исключительно баскетбольного роста.
Невысокий рост был ахиллесовой пятой Джека. Он выпрямился изо всех сил, вытянул шею и, глядя сверху вниз на свою миниатюрную подружку, подозрительно спросил, что она хочет этим сказать.
- Ничего особенного. Просто я заметила, что во всех твоих произведениях главный герой приударяет только за высокими, спортивного сложения девицами. Разве не так? Вот я и подумала, что, может, этот Стив Чеплин отражает вкусы самого автора.
- Вот прочтешь, в кого он влюбился в последнем моем рассказе, тогда узнаешь о вкусах автора, - проговорил Джек и напустил на себя такой загадочный вид, что Мери прыснула со смеху.
Через два с лишним месяца после знакомства Джека Паттерсона с издателем, он вновь сидел в кабинете Райта и с удовольствием выслушивал комплименты в свой адрес.
- Джек, я прочел оба рассказа и просто не знаю, какой из них лучше. Я посоветовался со своим коммерческим директором, и мы решили напечатать сразу оба рассказа. Твой сюжетный ход с компьютером - просто находка, да и с охранниками, запертыми в хранилище, - это ты здорово придумал. И с угнанной машиной "Скорой помощи" неплохо получилось. А когда я прочел то место, где налетчики в белых халатах выносят из магазина носилки с якобы покойником, а под простыней - сумки с драгоценностями, так я прямо-таки зрительно представил все это. Отличный получился рассказ. Но и второй, об ограблении банка по старой канализационной трубе, тоже неплохо получился. Главное, что подкупает в твоих вещах, так это их абсолютная достоверность. Ты даже диаметр этой канализационной трубы и глубину ее залегания приводишь с точностью до сантиметра. Где это ты раздобыл все эти данные?
- Да в архиве муниципалитета. Они там каждому доступны, просто большинство писателей не стремятся к точности описания обстановки, а для меня это конек. Без этого я просто не могу создать своей картины.
- Это меня и подкупило в тебе, мой мальчик, - похлопал Джека Паттерсона по плечу могучей ладонью Джеффри Райт. - Поэтому я и хочу, чтобы мое издательство дебютировало именно твоим сборником рассказов. Не сомневаюсь, что своего читателя они найдут. Но знаешь, мы тут прикинули с Чарли Дентоном объем твоих рассказов: получается, маловат... для отдельной книжки. Нужен еще хотя бы один большой рассказ или повесть. У меня как раз есть отличная тема. Один мой знакомый делец отправляет сейчас партию стрелкового оружия в Намибию, оттуда ящики пойдут на вьючных лошадях через границу в Анголу, где их встретят повстанцы. Для них-то это оружие и предназначается. Я хотел бы, чтобы ты написал большой хороший рассказ, использовал всю эту атрибутику. Тебе нужно вылететь в ближайшие день-два в Найроби, оттуда доберешься до Намибии и пройдешь назад весь этот путь с караваном через границу до Анголы, там вас встретят повстанцы. Это даст тебе столько материала, увидишь такие типажи, что будешь возвращаться еще не раз к этой теме, вот посмотришь. Конечно, в в этом путешествии есть некоторый риск, но я считаю, что он оправдан. Все расходы по этой поездке беру на себя.
Ну, что скажешь?
- Это так неожиданно, мистер Райт, что я просто не знаю, что и сказать. А сколько времени займет эта поездка?
- Около двух недель, зато, ты подумай, сколько увидишь нового, причем того, что не дано увидеть многим.
Джек Паттерсон моментально оценил, какой материал для будущих произведений он сможет привезти из этой поездки, сколько увидит нового, интересного, и сказал; - Ну что ж, мистер Райт, я согласен, когда нужно вылететь?
- Вот и прекрасно, мой мальчик, - обрадовался Джеффри Райт, - позвони мне завтра утром. Я закажу тебе билет на ближайший рейс и сообщу дальнейший маршрут.
Весь вечер Джек Паттерсон и Мери Клифтон просидели в итальянском ресторанчике, обсуждая путешествие. Мери считала, что торговля оружием аморальна сама по себе и участвовать в ней - тоже аморально, но Джек убеждал ее, что нельзя в наше время быть такой идеалисткой.
- Я же не принимаю участия в торговле оружием. Я буду там просто в качестве стороннего наблюдателя, а это совсем не одно и то же.
- Выходит, если тебе предложили бы сопровождать в Соединенные Штаты через канадскую границу груз героина, ты тоже согласился бы как сторонний наблюдатель?
- Ну зачем же сравнивать оружие с наркотиками? Наше правительство, между прочим, тоже продает другим странам оружие, но никто же не считает президента преступником. С этим ты согласна?
- Нет, не согласна. Оружие еще хуже наркотиков. Наркотики убивают медленно, а оружие быстро. И для меня нет разницы, где погибают люди - в Анголе или Америке.
Все равно это преступление, а ты становишься его соучастником.
В этот вечер молодые люди в первый раз поссорились, а на следующий день Джек Паттерсон, получив у мистера Райта билет на самолет, деньги и телефон в Анголе, вечерним рейсом вылетел в Найроби.
Африка встретила его неприветливо. Разразившийся ночью ураган принес с собой разрушительной силы ветер и ливневые дожди. Все авиационные рейсы внутри страны были отменены: вода заливала взлетные дорожки аэродрома, а видимость была близка к нулевой. Опорные мачты линий электропередач опрокидывались ураганным ветром, как пустые спичечные коробки. Телефонная связь почти повсюду была прервана. В самом Найроби прекратилась подача электроэнергии. После безуспешных попыток в течение всего дня дозвониться в пограничный городок, где его должен был встречать приятель Джеффри Райта, Джек решил связаться с издателем и получить у него дальнейшие инструкции. Телефон мистера Райта не отвечал. Кое-как переночевав в переполненной гостинице, Джек к концу следующих суток сумел во время короткого затишья урагана вылететь в Штаты на том же "боинге", на котором прилетел в Найроби. Прибыв в Нью-Йорк, он из аэропорта позвонил Мери, чтобы сказать ей, что она была права и ему не нужно было участвовать в этой авантюре.
Ссора с ней очень тяготила Джека, и он рад был случаю облегчить душу и помириться с любимой. Трубку сняла мать Мери, всегда хорошо относившаяся к Джеку Паттерсону. То, что он услышал от нее, буквально оглушило. С трудом передвигая ноги, Джек отошел от телефона-автомата и прислонился к стене. Кто-то спросил у него о самочувствии. Он не ответил. Какая-то пожилая женщина предложила вызвать ему врача. Джек поблагодарил и отказался. В ушах его еще звучал голос миссис Клифтон.
Мери, его Мери, больше не было. Ее застрелили позавчера днем при ограблении ювелирного магазина. Четверо гангстеров в белых врачебных халатах подъехали к магазину на машине "Скорой помощи". Охранника у входа попросили помочь вынуть носилки из машины, там его оглушили и связали. Сигнализация была отключена, при помощи терминала магазинного компьютера были открыты двери сейфов. Охранников заманили в подземное хранилище и заперли там. Вся операция была настолько продумана и стремительна, что никто не успел ничего толком понять. Когда бандиты уже уходили, один из них шагнул к Мери и в упор выстрелил ей в голову. Почему он это сделал, никто не может понять. Узнать его она все равно не смогла бы, так как налетчики были в белых марлевых масках и шапочках. Похороны Мери состоятся послезавтра в воскресенье. Отпевать ее будут в церкви Преображения на Мотт-стрит.
Минут пятнадцать Джек, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками, и лишь стонал время от времени, как от зубной боли, потом встал и быстрым шагом направился к стоянке такси. Глаза его горели сухим недобрым огнем. Встречная женщина с коляской, взглянув на его лицо, поспешно уступила ему дорогу и с опаской оглянулась вслед. Назвав водителю такси адрес, где находилась контора Джеффри Райта, Джек Паттерсон уже заранее знал, что о" там увидит, точнее, чего он там не увидит. Так и оказалось. На знакомой двери висела табличка, извещающая, что помещение сдается внаем. Не задерживаясь в конторе, Джек Паттерсон решительно направился к себе, в Гринвич-виллидж. Там он внимательно перечел рукопись своего последнего рассказа, делая карандашные пометки на полях, и, захватив все наличные деньги, отправился в магазин строительных материалов.
Он купил двадцать пять мешков цемента, указав место и время их доставки, и рабочий комбинезон с каской. Остаток дня Джек пробродил около банка на 75-й улице, внимательно глядя себе под ноги и считая шаги. Весь следующий день Джек Паттерсон провалялся в постели, отключив телефон и бездумно глядя в потолок.
Около шести часов вечера он надел купленный накануне рабочий комбинезон и пластиковую каску и направился в маленькое кафе, выходившее окнами в переулок за музеем Уитни. Он заказал обед и устроился за столиком у окна, полный решимости сидеть столько, сколько потребуется.
Ждать ему пришлось недолго. Примерно через час в переулок въехал фургончик с надписью на борту: "Муниципалитет. Ремонтные работы". Из фургончика вылезли три человека в таких же комбинезонах и касках, как у Джека Паттерсона, и водитель, мрачный черноволосый мужчина с тяжелым взглядом исподлобья. Они огляделись вокруг, открыли крышку канализационного колодца и, достав из фургончика несколько тяжелых ящиков, стали один за другим осторожно опускать их в колодец.
Когда последний ящик исчез под землей, водитель фургончика поставил над открытым люком полосатый треножник с предупредительной надписью и юркнул вниз.
- Вы что, из их бригады? - спросил официант у Джека, проследив направление его взгляда.
- Нет, я совсем не из их бригады, скорее, совсем наоборот.
- Не завидую я этим ребятам. Даже по субботам приходится в дерьме возиться, - продолжал официант.
- Я им тоже не завидую, - ответил, расплачиваясь с официантом, Джек Паттерсон, - но они сами выбирали себе работу, их туда, под землю, никто силком не гнал.
Через пять минут он уже стоял на 75-й улице и заранее припасенным металлическим штырем открывал крышку канализационного люка. Возле люка аккуратной пирамидкой были сложены доставленные сюда час назад из магазина стройматериалов двадцать пять стофунтовых мешков с цементом в полиэтиленовой упаковке. Прохожие, чертыхаясь, обходили их стороной. Открыв крышку колодца, Джек быстро скинул в него один за другим все двадцать пять мешков и положил крышку на место. В соседнем дворе он снял с себя комбинезон и каску и бросил их в стоящий неподалеку мусорный бак, после чего, отряхнув руки, не спеша, направился к Медисон-авеню. Время у него еще было.
В телефонной кабине Джек нашел в справочнике номер муниципалитетной службы ремонта канализации и, позвонив туда, взволнованным голосом сообщил диспетчеру, что на пересечении Медисон-авеню и 75-й улицы из двух люков хлещет вода. Вскоре мимо него пронеслась большая машина аварийной службы с оранжевой мигалкой на крыше. Выждав еще несколько минут, Джек Паттерсон опять позвонил в диспетчерскую и, постаравшись изменить голос, закричал в трубку:
- Муниципалитет? Это сенатор Хочкис. Кто со мной говорит? Ах, вот как, диспетчер? Мне невыразимо приятно, диспетчер, что вы находитесь на своем посту, но было бы еще приятнее, если бы вы знали, что творится в городе. Вы знаете, например, что по Медисон-авеню возле музея Уитни, дерьмо течет по тротуару? Ах, вы, оказывается, знаете об этом?! А если знаете, то какого же черта ничего не предпринимаете? Ах, вот как? Ну так подключайте быстрей ваш резервный коллектор, иначе весь район завтра будет благоухать, как сортир в гарлемской ночлежке.
Повесив трубку, Паттерсон пересек Медисон-авеню, прошел через два проходных двора и оказался позади здания банка, выходящего фасадом на 75-ю улицу. За банком был небольшой дворик, куда выходила задняя стена супермаркета и серого двенадцатиэтажного конторского здания. Посредине заасфальтированного дворика Джек Паттерсон поддел крышку канализационного люка, который он отыскал накануне, руководствуясь схемой, начерченной у него же в блокноте. Подняв крышку, он поставил ее на ребро у края люка и заглянул вниз. Там на глубине четырех метров было видно сухое дно старого коллектора. Внезапно оттуда послышался нарастающий гул, и в полутораметровую Трубу с ревом хлынула вода. Поток ее быстро увеличивался, уровень поднимался все выше, и вот уже весь объем трубы оказался заполненным сточными водами, которые все продолжали прибывать из-за затора, образованного мешками с цементом в новом канализационном коллекторе. Теперь более узкая труба старого коллектора не справлялась с этим потоком, и уровень воды поднялся еще выше, заполнив почти уже наполовину вертикальный канализационный колодец. На поверхности воды кружился какой-то мусор, плавали нечистоты и огромная бурая крыса, которую внезапное наводнение застало в трубе врасплох. Крыса, высоко задрав морду, отчаянно работала лапами, пытаясь выбраться из воды, но на отвесных гладких стенах ей не за что было ухватиться.
Джек уже стал склоняться к мысли, что больше ничего не дождется, но тут вода в колодце забурлила и на ее поверхности, жадно, со всхлипами глотая воздух, появилась человеческая голова. Сейчас в этом человеке с выпученными от удушья глазами и мокрым грязным лицом трудно было узнать обходительного издателя Джеффри Райта.
- Добрый вечер, мистер Райт, - наклонившись над колодцем, произнес Джек Паттерсон, - что это вы надумал" купаться в таком неподходящем месте?
- Ты?! - глаза издателя полезли на лоб. - Ты жив? Какого черта?!
- А что, я, видимо, должен был погибнуть в Африке? Наверное, кто-то из ваших друзей должен был застрелить меня, как застрелили Мери Клифтон?
- Ах ты, сукин сын!
Человек, называвший себя Джеффри Райтом, утратил последние остатки самообладания. Стоя по горло в мутной жиже, тяжело дыша, он стал нащупывать на стене колодца железную скобу.
- А что, - продолжал Джек, - мистер Чарли Дентон из производственного отдела вашего издательства тоже был с вами? Какая жалость, что он не выплыл. Вдвоем вам было бы здесь веселее. А те двое, они тоже утонули в трубе? Это будет большой потерей для вашего издательства.
- Так ты специально заманил нас в эту ловушку? - зарычал тот, кто называл себя Джеффри Райтом. - Да ты знаешь, щенок, что я с тобой за это сделаю?!
В этот момент крыса, плавающая по кругу из последних сил, тянулась мордой к лицу гангстера и попыталась вскарабкаться на него. С бешеным ревом тот отшвырнул ее прочь и полез наверх, хватаясь руками за скобы на стенах колодца. Джек быстро разжал пальцы: стоявшая на ребре тяжелая чугунная крышка люка с глухим стуком обрушилась прямо на голову Райта. С отчаянным воплем он рухнул вниз, в воду.
Джек Паттерсон сел на корточки и, приподняв крышку, смотрел на беднягу, плавающего вместе с чуть живой крысой среди нечистот.
- Такая концовка моего рассказа не устраивает вас, сэр? - спросил Паттерсон.
Ответа не последовало. Джек пожал плечами:
- Прощайте, мистер Райт!
Джек Паттерсон захлопнул крышку люка, аккуратно присыпал щели землей и с трудом затащил на крышку стоящий неподалеку тяжелый мусорный бак. Потом отряхнул руки от грязи и пошел прочь, глядя перед собой остановившимся, ничего не выражающим взглядом.
ОТКРЫВАТЕЛЬ ТАЛАНТОВ
Убийца осторожно опустил свою жертву, потерявшую сознание, на пол кухни, потом натянул на нее противогаз и сняв одну из конфорок, одел на газовую трубу свободный конец длинного гофрированного шланга, ведущего к противогазу. Рукой в резиновой перчатке он повернул вентиль — послышалось зловещее шипенье выходящего газа. Грудь лежащего на полу бедняги несколько раз поднялась на вдохе, он закашлялся, попытался сорвать с себя маску, но вновь потерял сознание. На этот раз навсегда. Взяв несчастного за руку, убийца несколько раз плотно прижал подушечки его пальцев к вентилю газовой плиты, затем снял с него противогаз, уложил в свою сумку и, не спеша, пошел к выходу из квартиры. Уже у самой двери он обернулся, внимательно осмотрелся — не забыл ли чего-нибудь — и, равнодушно усмехнувшись, сказал: "Увы! Бедный Йорик ..."
Доктор Роберт Льюис с удовольствием перечитал последнюю фразу и нехотя поставил точку. Пока он писал этот рассказ, он так сжился с его главным героем — безжалостным и хладнокровным убийцей Александром Эттингером, — что просто не хотел с ним расставаться.
— Надо будет через пару дней начать писать продолжение. — Роберт Льюис радостно расхохотался. У него уже созрел в голове великолепный сюжет для нового рассказа из серии об Александре Эттингере. На этот раз убийство будет совершено с помощью норадреналина. Да, да, самого обыкновенного норадреналина, который в умелых руках _ Эттингера станет смертельным оружием. Надо только придумать, кого он убьет и за что. Впрочем, это уже мелочи, детали. В конце концов читателю не важен мотив убийства: это может быть ревность или месть, деньги или необходимость убрать свидетеля . . . Какая разница! Главное, чтобы сам способ убийства был оригинален и практически нераскрываем. Вот тогда читатель будет восхищаться фантазией автора и станет искать его фамилию в следующем номере журнала. Ведь похождения полюбившегося литературного героя становятся для читателя чем-то вроде необходимой дозы наркотика. Он с нетерпением ждет каждой встречи с любимым персонажем и, получив новый номер журнала, припадает к нему, как путник в пустыне к роднику. С той только разницей, что утолить эту жажду невозможно. Кто в детстве и юности зачитывался приключениями знаменитого сыщика Шерлока Холмса, те знают, что оторваться от этих, слабеньких в литературном отношении, рассказов просто невозможно. Почему? Наверное, никто не сможет дать на это однозначный и, главное, правильный ответ. Это — великая и вечная загадка детектива — его популярность у самых различных, непохожих друг на друга людей.
Доктор Льюис с детства был поклонником детективного жанра, но только в сорок лет решился написать свой первый рассказ. Как это получилось, он и сам не смог бы объяснить. Просто однажды на ночном дежурстве в госпитале, где он работал анестезиологом, Роберт Льюис вспомнил недавнюю нелепую смерть одного пациента уже после успешной операции, перед самой выпиской. Он подумал, что какой-нибудь обладающий медицинскими знаниями преступник вполне мог бы организовать подобным образом убийство, и ни одна судебная экспертиза в мире не усмотрела бы в этой смерти ничего, кроме трагической случайности. Такое, к сожалению, иногда бывает и в самых хороших госпиталях, с самым обученным медицинским персоналом.
А дело было так: Иеремии Уильямсу, сорокашестилетнему бизнесмену из Огайо, после операции на желчном пузыре на ночь поставили капельницу с глюкозой, спазмолитиками и витаминами. Медицинская сестра, убедившись, что капельница функционирует, как ей положено, пошла к себе на пост, а больной спокойно уснул, так как в раствор был добавлен транквилизатор. Из-за случайного дефекта в пластмассе трубка капельницы слегка надорвалась в верхней своей части, там, где она соединялась с иглой, воткнутой в пробку сосуда с раствором глюкозы. Через этот надрыв стал подсасываться воздух, заполнил всю трубку капельницы, а потом столб жидкости из сосуда с глюкозой протолкнул его в вену. Пузырь воздуха с током крови попал в сердце и вызвал его мгновенную остановку из-за воздушной эмболии. Таким образом полный сил, еще не старый человек умер во сне, наверное, даже не успев понять, что умирает. Случай, конечно, нелепый и кошмарный именно этой своей нелепостью, но от подобных случаев никто на застрахован. Даже наказывать за эту смерть было некого. Медсестра ведь не может неотступно находиться при каждом больном, у которого стоит капельница. И проверить каждый сантиметр пластиковой трубки, упакованной в стерильный пакет, тоже невозможно.
В ту ночь на дежурстве в госпитале доктор Льюис стал вспоминать другие подобные трагические случаи, не связанные с основным заболеванием, и с удивлением обнаружилл, что за пятнадцать лет работы анестезиологом его память накопила немало таких историй. Смерть часто приходила настолько неожиданно, что невольно возникала мысль о зловещем Роке, унесшем жизнь Иеремии Уильямса и использовавшем для этого первую попавшуюся причину, не заботясь о том, чтобы смерть была хоть в какой-то мере закономерной, вытекающей из предыдущих болезней этого человека. Казалось, некие высшие силы способны в своих неведомых целях в любой момент отнять жизнь у каждого, и противостоять этому человек не в силах.
В голову доктора Льюиса пришла мысль, что компетентный в медицинском отношении и хладнокровный человек вполне мог бы взять на себя роль такого Рока, и доказать его причастность к смерти выбранной им жертвы было бы невозможно. Роберт Льюис загорелся идеей, но так как его гуманная профессия и чрезвычайно мирный склад характера исключали всякую возможность проверки этой блестящей мысли на практике, то он решил хотя _бы написать для себя и друзей рассказ о таком супермене, убийце, не оставляющем следов.
Первый рассказ он написал на одном дыхании за трое суток и прочел в ординаторской коллегам. Успех был абсолютный. Врачи хвалили Льюиса, хлопали по плечу и говорили, что вещь написана не хуже, чем у профессиональных писателей, работающих в этом жанре.
Бедный, бедный! доктор Льюис! Вирус страшной болезни под названием "графомания" проник в его кровь и в одни сутки полностью овладел его мозгом. Каждый врач знает, что корь или свинка переносятся взрослыми гораздо тяжелее, чем детьми. Но лишь немногим известно, что графомания в сорок лет протекает еще тяжелее. Если от свинки все-таки излечивают, то графомания, проявившаяся так поздно, практически неизлечима. В истории мировой литературы известны всего несколько случаев, когда люди, заразившиеся этой болезнью в зрелые годы, впоследствии все же переставали писать. Правда, в одном случае человек вскоре переболел не менее тяжелой формой менингита, поэтому не то что писать, но и говорить связно разучился. А в другом случае немолодого графомана разбил полный паралич, и за последующие десять лет жизни он не написал ни строчки. Но, согласитесь, что оба случая вряд ди могут считаться показателем возможности полного исцеления от этого "тяжелого недуга".
К счастью, доктор Льюис, будучи всего лишь анестезиологом, а не практикующим терапевтом, ничего не знал об этой довольно редкой болезни и вовремя не смог обнаружить у себя ее зловещие симптомы. Когда же его жена, встревоженная необычным поведением мужа, спохватилась, что с ним происходит что-то неладное, было уже поздно. До глубокой ночи, а порой и до утра Роберт Льюис, сидя в своем кабинете за письменным столом, писал детективные истории, одну страшнее другой. Во всех них действовал убийца-интеллектуал Александр Эттингер, высокий, худощавый, мускулистый субъект, с квадратной нижней челюстью, пронзительным взглядом и пышной каштановой шевелюрой.
Стоит ли тратить время на описание внешности самого Роберта Льюиса? Естественно, он был полным антиподом своему литературному герою. Это был маленький лысый человечек с безвольным скошенным подбородком и доверчивым близоруким взглядом за толстыми линзами очков. Описывая похождения своего бесстрашного героя, он и сам становился как-то сильнее и однажды утром за завтраком даже осмелился сказать своей жене, что овсянка пересолена. Правда, он сказал это очень тихо, скорее пискнул, чем проговорил, но и этого было вполне достаточно, что - бы его властная супруга от изумления выронила из рук тарелку. Тарелка была из дорогого сервиза китайского фарфора. Так что это не внесло дополнительного мира в семью, а миссис Льюис окончательно пришла к выводу, что с ее мужем творится что-то неладное.
Сам же доктор ничего не замечал вокруг, только писал и бесконечно переделывал и отшлифовывал свои рассказы, добиваясь недостижимого совершенства. Александр Эттингер уже успел своими коварными методами убить трех человек, когда Роберт Льюис наконец-то решился послать свой самый первый рассказ в ежемесячный журнал "Черная маска", печатавший в каждом номере детективные произведения как начинающих авторов, так и признанных мастеров этого жанра. В числе основных требований, предъявляемых этим журналом к своим публикациям была незаезженность сюжета и оригинальность самого способа, которым совершено приступление, будь то убийство или похищение золотых слитков из Форт-Нокса.
К великому изумлению и удовольствию Роберта Льюиса рассказ, посланный им в "Черную маску", был немедленно принят и напечатан в одном из ближайших номеров. Из редакции пришло письмо, в котором были чек, одобрительная рецензия на рассказ и предложение о дальнейшем сотрудничестве., И хотя сумма на чеке была едва равна трехдневному жалованью доктора в госпитале, а работал он над рассказом, включая правку и перепечатку на машинке, добрых десять дней, он был счастлив. Разве в деньгах дело?! А радость до замирания сердца от того, что видишь свою фамилию в популярном журнале и свой собственный рассказ напечатанным, — разве эта радость не стоит любых денег? Стоит, доктор, конечно же, стоит! Сомневаться в этом может лишь тот несчастный, кто никогда не видел свое имя на обложке только что вышедшего, еще пахнувшего свежей типографской краской, сигнального экземпляра своей новой книги!
Окрыленный первым успехом, доктор Льюис перепечатал набело два других своих рассказа и послал их в "Черную маску". Оба они были немедленно приняты и напечатаны, один — в июньском, другой — в июльском номерах журнала. Весь госпиталь вдруг сразу узнал доктора.Льюиса. Коллеги при встрече теперь первыми здоровались с ним и спрашивали, когда же выйдет продолжение похождений Александра Эттингера? В ответ Роберт лишь загадочно усмехался И говорил, что хорошее литературное произведение, как и хорошее убийство, должно быть тщательно подготовлено, его надо выносить, как ребенка под сердцем, и не допустить преждевременных родов. Некоторые втихомолку потешались над ним, но даже если бы он узнал об этом, то не огорчился бы. Роберт Льюис вступил в ту стадию болезни, когда ничье мнение в мире, кроме своего собственного, не имеет значения. Настоящий графоман в каждом льстеце видит беспристрастного и глубокого знатока литературы, а человека, рискнувшего высказать в адрес его произведения хотя бы несколько критических замечаний, считает недалеким и поверхностным. Особенно это касается поэтов, но и с прозаиками дело обстоит немногим лучше. Не был исключением и Роберт Льюис. Его приятели, знакомые, родственники — все они в его глазах теперь разделились на две неравные группы: "знатоков литературы" и "неумных критиканов». Правда, надо сказать, что критиканов было меньшинство.
Тем временем в семье доктора медленно, но верно назревали перемены. Его жена все чаще проводила вечера у каких-то своих друзей, которых он не знал, все позднее приходила домой и приводила в оправдание своего отсутствия все менее убедительные доводы. Но доктор ничего не замечал. Он даже был рад, когда Анна уходила из дому, потому что в эти часы он мог целиком отдаться леденящим душу преступлениям, которые он готовился совершить руками своего героя.
«. . . Александр Эттингер убедился в том, что Вито Скорнезе зашел в магазин, и жестом подозвал стоящую на углу молоденькую проститутку. Она была совсем юной, и судя по ее неуверенному виду, еще не состояла на учете в полиции. Девушка нерешительно подошла, бросив на возможного клиента быстрый оценивающий взгляд, тут же повернула назад, готовая обратиться в бегство. Эттингер схватил ее за руку и, стараясь быть убедительным, сказал:
— Не бойся, я не из полиции и не собираюсь тебя задерживать. Помоги мне подшутить над приятелем — и заработаешь сорок долларов за какие-то пять минут. Идет?
— А что я должна сделать? — все еще подозрительно спросила девушка.
— Видишь вон того здоровяка в магазине? Возьмешь со стеллажей несколько консервных банок, подойдешь к нему поближе сзади и, когда-я тебе кивну, уронишь их на пол. Получишь двадцать долларов сейчас и еще двадцать, если сделаешь все как надо.
— А зачем это? — не унималась девица.
— Говорю же тебе — хочу подшутить над приятелем. Ну, ты берешь деньги или нет?
Вид двадцатидолларовой бумажки убедил блондинку. Выхватив деньги, она спрятала их на груди и направилась в магазин. Эттингер, выждав минуту, вошел следом. За две недели наблюдений за Вито Скорнезе он изучил его привычки и выяснил, что обычно тот каждый вечер покупает в этом магазине две банки томатного сока и пару грейпфрутов. Остальные его покупки могли меняться, но томатный сок и грейпфруты оставались неизменными. Поскольку грейпфруты явно предназначались на завтрак, то томатный сок скорее всего выпивался гангстером за ужином с макаронами, которые он покупал в этом же магазине в устрашающих количествах. "А -может быть, он томатный сок использует для приготовления соуса к спагетти?" — думал Эттингер, не спеша продвигаясь по магазину вдоль стеллажей с продуктами и поглядывая в просвет между полками на Вито Скорнезе. Тот уже положил в свою тележку две пачки макарон, бутылочку кетчупа, пару грейпфрутов — вот, наконец! — две жестянки с томатным соком. Эттингер зашел за стеллаж, убедился, что поблизости никого нет, и вынутым из кармана двадцатиграммовым шприцем ввел иглой в такую же баночку с соком прямо через ее стенку десять грамм смеси норадреналина с апо-морфином. Потом ту же операцию проделал со второй баночкой. Бросив обе в свою тележку для покупок, он обогнул стеллаж и подошел к Скорнезе почти вплотную, делая вид, что что-то ищет на полках.
Белокурая проститутка стояла рядом, без тележки, держа в руках несколько банок с консервами. По блуждающей на ее лице улыбке Эттингер понял, что она полностью включилась в игру и эта игра ей нравится. Он подмигнул ей и, дождавшись, когда итальянец повернется к нему спиной, кивнул головой. Девица разжала руки, и все ее банки с грохотом посыпались на пол. Скорнезе развернулся к ней с быстротой, которую трудно было ожидать от такого тучного человека. Правая рука его скользнула под пиджак, выдергивая из наплечной кобуры револьвер. В этот момент Эттингер, шагнув ближе, мгновенно поменял две банки томатного сока в тележке гангстера на те, что держал в руках. Когда итальянец повернулся, он уже стоял спиной к нему в нескольких шагах.
Выйдя из магазина, Эттингер подождал за углом блондинку и отдал ей вторую двадцатидолларовую бумажку. Девица спрятала ее туда же, куда и первую, и робко дотронулась до рукава Эттингера:
— Может быть, зайдешь ко мне? Я снимаю студию тут неподалеку.
В неверном, мигающем свете рекламы ее запрокинутое к нему лицо вдруг показалось таким трогательным, беззащитным и чем-то похожим на лицо Джейн, что даже каменное сердце убийцы дрогнуло. Он достал из бумажника несколько крупных купюр, сунул их девушке в руку и, кашлянув, сказал:
— Лучше на работу устройся, пока здешние сутенеры тебя к рукам не прибрали. Потом поздно будет.
Мягко, но решительно он освободил рукав своего пальто из ее пальцев и, не оглядываясь, зашагал прочь легкой, раскованной походкой бывшего спортсмена.
Роберт Льюис отложил ручку и вышел из-за письменного стола. Засунув руки в карманы домашних брюк, он прошелся по кабинету из угла в угол, пытаясь изобразить эту самую "легкую, раскованную походку бывшего спортсмена", но остался неудовлетворен результатом. А ведь лет двадцать назад он тоже занимался спортом — играл в команде настольного тенниса в колледже. А захотел бы, мог бы заняться чем-нибудь более атлетическим, например, футболом или даже боксом. Сейчас он был бы таким же, как Эттингер, стройным и сильным, и красивые женщины сами навязывали бы ему свою дружбу. И он так же, как Эттингер, был бы с ними щедр, но сдержан. В конце концов для мужчины в жизни главное не женщины, а дело.
Тут доктор вспомнил, что его ждет неоконченный рассказ, и, вздохнув, вернулся из мира грез к письменному столу.
«. . . Две недели назад, когда Александр Эттингер узнал, что Вито Скорнезе приказал своим людям похитить Джейн и продать ее в один из публичных домов Туниса, он поклялся, что убьет этого гангстера. На следующий день он снял пустующую квартиру в том же .доме, где жил Скорнезе, только этажом ниже, и подключился к его телефону. Специальное устройство, поставленное им в телефонную распределительную коробку, позволяло отъединить в любую минуту номер итальянца от городской телефонной станции и замкнуть его на аппарате в квартире Эттингера.
В эту ночь он не спал, боясь пропустить нужный ему телефонный звонок. Наконец этот телефонный звонок раздался. Эттингер резко сел на постели и повернул регулятор громкости на аппарате. После третьего звонка из динамика послышался женский голос: "Скорая помощь" слушает".
— Меня весь вечер рвет, голова раскалывается от боли, — послышался сдавленный голос Скорнезе. — И слабость ужасная, и голова кружится.
Эттингер быстро повернул ручку переключателя и закоротил номер Скорнезе на свой аппарат.
— Алло, — сказал он, — говорит доктор Блейк. Сообщите нам ваш адрес. Мы немедленно выезжаем.
Выслушав адрес, который прекрасно знал, Эттингер выключил аппарат и стал собираться. Он натянул форму врача "Скорой", повесил на шею фонендоскоп, положил в нагрудный карман "мультитон" и взял стандартный чемоданчик бригады "Скорой помощи". Спустившись вниз на лифте, Эттингер вышел из подъезда и снаружи нажал на табло кнопку с номером "31". Из динамика слабый голос Скорнезе спросил: "Кто там?" — "Скорую помощь" вызывали?" Замок двери щелкнул, и Александр Эттингер вошел в подъезд. Теперь у подозрительного сицилийца не возникнет сомнений в том, что приехал врач "Скорой" по его вызову.
Поднявшись на шестой этаж, Эттингер увидел, что Скорнезе уже ждет его у приоткрытой двери в квартиру, не снимая с нее цепочки. Лицо его было до синевы бледным, под глазами легли темные круги.
— Вы один? — спросил он, подозрительно оглядывая мнимого врача с ног до головы.
— Да, напарник отпросился на час, — беззаботным голосом ответил Эттингер. Скорнезе еще раз осмотрел через щель лестничную площадку и снял цепочку с двери.
— Что вас беспокоит, кроме рвоты, головокружения и слабости? — спросил Эттингер, проходя в квартиру. — Боли в животе есть?
Итальянец, наконец поборов свою подозрительность, закрыл за ним дверь и подошел к расстеленной кровати, возле которой стоял большой пластиковый таз.
— Боюсь, опять вырвет. Что это может быть, доктор?
— Видимо, давление резко подскочило. Гипертонической болезнью не страдаете?
— Да вроде нет.
— Ну хорошо, ложитесь, я посмотрю вас.
Измерив у итальянца артериальное давление, он присвистнул про себя — 260 на 140! — норадреналин дал себя знать. В принципе можно было и не добавлять в томатный сок апоморфина. При таком высоком артериальном давлении Скорнезе и так начало бы рвать. Эттингер открыл свой чемоданчик и набрал двадцатикубовый шприц раствора норадреналина. Доза была очень велика, но можно было не бояться, что препарат обнаружат в крови на вскрытии — он вырабатывался самим организмом и не являлся чем-то чужеродным для него. Мнимый доктор наложил больному жгут на руку и ловко воткнул в вену локтевого сгиба тончайшую иголку, изготовленную по его специальному заказу. След от укола такой иглой обнаружить очень трудно. Введя все содержимое шприца в вену, он осторожно вытащил иглу, плотно придавливая пальцем кожу руки над ней, чтобы не осталось кровоподтека.
— Ну вот, все в порядке. Уверен, что завтра никаких проблем с вашим здоровьем уже не будет, — серьезно произнес Эттингер, подумав про себя, что завтра у Скорнезе вообще уже никаких проблем не будет, потому что от такой дозы норадреналина через несколько минут артериальное давление подскочит до таких цифр, что это наверняка кончится обширным кровоизлиянием в мозг.
Выйдя от больного и убедившись по звуку, что тот запер за ним дверь на щеколду и цепочку, убийца спустился на этаж ниже в свою квартиру. Там он быстро снял с себя халат, уложил его вместе с врачебным чемоданчиком в большую-Спортивную сумку, побросал туда же всю аппаратуру и личные вещи и навсегда покинул дом на 37-й улице, выбросив из памяти имя Вито Скорнезе навсегда. Впереди его ждало новое дело".
Доктор Льюис отложил ручку и потянулся, подумав, что и его впереди ждет новое дело, точнее новый рассказ. Но начнет он его на будущей неделе. Александр Эттингер все-таки тоже нуждается в отдыхе при всей своей выносливости. Роберт Льюис так сжился со своим постоянным персонажем, что уже считал его живым человеком, только существующим как бы в другом, параллельном мире. Этот созданный им самим мир был для Льюиса, наверное, не менее реален, чем тот, в котором жил он сам. Честно говоря, доктор в значительной степени отождествлял себя с Эттингером. Ему казалось, что это он сам — высокий, мускулистый, бесстрашный — входит в квартиру мафиози Скорнезе, чтобы стереть его с лица земли, исполнить приговор, который он же ему и вынес. Доктор забывал о своем невысоком росте, о полноте, лысине и безвольном подбородке и полностью вживался в образ благородного убийцы Эттингера. В такие минуты он даже не боялся или почти не боялся ни своей жёны, ни госпитального начальства.
Иногда, когда Анны не было дома, Льюис подходил к большому зеркалу в спальне, втягивал живот, расправлял, плечи, выдвигал вперед челюсть и пристально рассматривал свое отражение, сравнивая себя с Александром Эттингером. Потом с шумом выпускал из себя задержанное дыхание и, разочарованно вздохнув, отходил от зеркала.
Написание рассказов постепенно стало его жизнью. Даже когда ему случалось ехать в метро, он тут же доставал толстый блокнот и ручку и начинал строчить, морщась от качки вагона и торопясь успеть записать приходящие в голову мысли. И уж совсем прекрасно он чувствовал себя в самолете, особенно когда лететь приходилось несколько часов. В просторном, светлом салоне под мерный, успокаивающий рокот моторов Льюису писалось как нигде в другом месте. К сожалению, летать приходилось довольно редко. В конце июля в Лос-Анджелесе проходил Всеамериканский съезд реаниматологов-анестезиологов, и доктор должен был принять в нем участие. Он ждал дня начала съезда прямо-таки с детским нетерпением. Во-первых, это была восхитительная возможность целых три дня пожить вдали от жены и от телефона, во-вторых, смена обстановки и встреча со старыми друзьями и коллегами, с которыми он учился или когда-то работал; а в-третьих, эти несколько часов в самолете туда и столько же обратно, во время которых можно погрузиться в работу, ни на что не отвлекаясь. О, эти прекрасные часы полного одиночества среди множества людей — Роберт Льюис умел ценить их как никто другой. Поэтому С вполне понятным нетерпением он ожидал того момента, когда наконец опустится в мягкое кресло салона второго класса и откроет свой блокнот на девственно чистой, манящей своей нетронутой белизной, странице. Он будет долго колебаться прежде чем начать, немного жалея снежную целину плотной, чуть шероховатой бумаги, но наконец решится, и золотое перо "паркера" тронется в свой долгий путь, то ускоряя шаг по твердому насту, то с трудом пробираясь среди снежных сугробов, временами замирая ненадолго, словно отдыхая, но неизменно вновь оживая и упорно двигаясь вперед. И за ним, как следы на снегу, будут оставаться маленькие синие буковки. Они будут складываться в слова, слова — в предложения фразы, в мольбы и проклятия, из которых родятся живые люди со своими собственными, мало зависящими от автора, мыслями и желаниями, привязанностями и страхами.
Но на этот раз судьба рассудила иначе, и Роберту Льюису не удалось написать за весь полет ни строчки. Причина была извинительной: в соседнее кресло сел высокий мужчина с крючковатым носом, вынул из портфеля номер "Черной маски", раскрыв его на странице с рассказом "Эттингер играет со смертью", и углубился в чтение. Сердце доктора чуть не выскочило из груди. Впервые он встретился со своим читателем. Скосив глаза, он отметил, что сосед уже дочитывает рассказ. Что делать — сознаться в авторстве или попробовать узнать мнение, оставаясь инкогнито? Льюис выбрал второй путь и, с трудом дождавшись, когда мужчина дочитал рассказ до конца и закрыл журнал, как можно равнодушнее спросил:
— Простите, я случайно заметил, что вы читали какой-то детектив в "Черной маске». Как он вам? Стоит прочесть?
Мужчина взглянул на него быстрым оценивающим взглядом и, подумав, ответил:
— Вообще-то сюжет закручен лихо, но, конечно, с реальной жизнью не имеет ничего общего. Что-то вроде похождений Джеймса Бонда.
— Как это? — не удержавшись, вскричал Роберт Льюис.— Я сейчас только вспомнил, что тоже читал этот рассказ, и считаю, что все это вполне могло произойти в жизни.
— Возможно, — равнодушно согласился мужчина, проводя длинным наманикюренным ногтем мизинца левой руки по холеным каштановым усам. — Но я говорил не обо всем сюжете, я имею в виду лишь этот фантастический способ убийства, который использовал автор рассказа.
Уж такого Роберт Льюис стерпеть никак не мог. Этот человек ставил под сомнение ни больше, ни меньше, как его, Льюиса, профессиональную компетентность. Доктор немедленно бросился в атаку.
— Не нахожу в этом ничего фантастичного, — стараясь .сохранить спокойствие, произнес он как можно более равнодушно. — Я сам врач, по специальности анестезиолог, и могу с полной ответственностью заявить вам, что все описанное в рассказе на сто процентов реально и выполнимо.
Его собеседник вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, достал из специального отделения крошечную расчесочку и несколько раз задумчиво провел ею по своим очень густым бровям.
— По-вашему, выходит, что можно совершить убийствен остаться безнаказанным? — скептически спросил он.— В это я никогда не смогу поверить. Если бы это было так, сколько людей убивали бы своих родственников из-за денег, зная, что им не грозит наказание. Нет, это совершенно невозможно. Должен вам сказать, что я сам по роду своей работы тесно соприкасаюсь с полицией и знаю, как тщательно расследуется каждая подозрительная смерть. А эксперты? За что, по-вашему, им платят деньги? Не-е-т, я, конечно, не специалист в судебной медицине, но думаю, что при современных методах экспертизы обмануть ее просто невозможно.
— А ее и не надо обманывать, — с превосходством знатока над дилетантом заявил Льюис. — В том-то вся суть, чтобы смерть и на самом деле была естественной, а не только имела видимость таковой, тогда ни одна экспертиза не установит наличие злого умысла. К тому же не забывайте, что судебно-медицинский эксперт тоже человек и так же устает от работы, а если учесть, что этой работы у него выше головы, больше, чем он может выполнить, то нетрудно догадаться, что сам он для себя дела искать не будет. Безусловно, если вы, скажем, решились зарубить своего престарелого папашу, да еще при этом забыли вытащить топор у него из головы, то, конечно, в этой ситуации эксперт может сказать, старика убили. Но если вы дадите эксперту классическую картину цветущего двустороннего воспаления легких как основной причины смерти, то, поверьте мне, он не будет кропотливо доискиваться, чем была вызвана эта пневмония. У судмедэксперта просто нет времени на это, да и вообще, это не входит в его обязанности — искать, что послужило толчком и началу заболевания, приведшего человека к трагическому концу. Он должен определить непосредственную причину летального исхода, и только.
Роберт Льюис взглянул на своего собеседника, проверяя его реакцию, и, удовлетворенный ею, покровительственно усмехнулся.
— Но ведь эта/как вы говорите, двусторонняя пневмония должна с чего-то возникнуть? — все еще недоверчивым тоном цроизнес мужчина.
— О, это уже дело техники. Есть много тяжелейших заболеваний, которые довольно легко вызвать искусственно, а потом уже они сами приведут к смерти.
- Что же это за заболевания — рак, что ли? — усмехаясь, спросил сосед. — Или, может, СПИД? Ха-ха-ха!
Полупрезрительное недоверие собеседника так обидело доктора Льюиса, что он разозлился не на шутку.
— Да знаете ли вы, — вскричал он и взмахнул так руками, что чуть не сшиб с носа своего недоверчивого соседа очки, — какое, например, действие оказывает на слизистую оболочку желудка обыкновенный аспирин в сочетании с преднизолоном, если их принимать внутрь хотя бы в течение месяца? Ах, не знаете?!' Ну, так я вам скажу, чтобы вы знали и впредь не спорили с профессионалом. Да, сэр, именно с профессионалом! Эти обычнейшие препараты в больших дозах вызывают образование множественных язв желудка, которые очень часто, можно сказать, как правило, ведут к эрозии сосудов подслизистого слоя и, следовательно, к желудочному кровотечению.
— Но ведь желудочное кровотечение успешно останавливают, — торжествующе прервал доктора сосед. — У моего родственника было желудочное кровотечение, его положили в больниТду и заставляли глотать лед, кололи что-то в вену, и все обошлось благополучно.
— Да, все может обойтись благополучно, если у больного нормальная свертываемость крови, но . . . — тут доктор самодовольно улыбнулся и поднял палец, — свертываемость крови даже у одного и того же человека не является показателем постоянным. Ее можно увеличить, а можно и . . . уменьшить практически до нулевых значений.
— Чем же это?
— Да обыкновенным гепарином. Его очень широко применяют в медицине против тромбообразований у больных. Как только у нашей предполагаемой жертвы начнется желудочное кровотечение — оно обязательно проявится кровавой рвотой, — дайте ей выпить хотя бы десять граммов раствора гепарина, и гарантирую вам, что ее уже никто не спасет от смерти из-за массивной кровопотери.
Роберт Льюис откинулся в кресле и торжествующе посмотрел на своего оппонента. Тот выглядел обескураженным.
— Ну, что ж, доктор, вы меня убедили, — наконец нехотя признался он, опять доставая из бумажника свою крошечную расчесочку. При этом из бумажника что-то маленькое выскользнуло на пол, но за разговором оба собеседника этого не заметили. — Но ведь аспирин выпускается только в таблетках, как же можно его подсыпать незаметно?
— О, я вижу вы совсем не разбираетесь в фармокологии, — снисходительно заметил Льюис. — Это-то как раз проще всего. Аспирин — это обыкновенная ацетилсалициловая кислота, и в любой аптеке по вашему желанию ее вам приготовят в жидком виде, Как и любая кислота, она слегка кислит на вкус, но в каком-нибудь сладком напитке будет совершенно незаметна. Преднизалон же и гепарин вообще практически не имеют ни вкуса, ни запаха. Так что вот вам идеальная возможность убийства, в которую вы так упорно не верили.
Сосед доктора оказался весьма приятным собеседником и внимательным слушателем. Они провели в разговорах всю дорогу и остались очень довольны друг другом, После посадки в аэропорту Лос-Анджелеса сосед доктора, которого должны были встречать, попрощался и поспешил к выходу, а Роберт Льюис, которому спешить было некуда, стал не торопясь зашнуровывать ботинки. Для удобства он всегда снимал обувь в самолете. Нагнувшись, он увидел под соседним креслом лежащую на полу визитную карточку светло-коричневого цвета. "Да это же сосед обронил, когда доставал свою мини-расческу, — догадался Льюис. — А мы ведь так и не представились друг другу», — пришло ему в голову. Он, кряхтя, достал визитку и, близоруко щурясь, всмотрелся в нее. На светло-коричневом фоне щегольскими золотыми буквами было вытеснено:
Джеффри М. Дженнингс
Окружной прокурор
Лос-Анджелес
и ниже — домашний адрес и телефон.
— Вот так-так, — развеселился Роберт Льюис, — оказывается, моим соседом был прокурор. То-то он так отстаивал невозможность безнаказанного убийства. Ну как же — честь мундира и все такое. Ну ладно, я ему устрою сюрприз.
В голове Льюиса созрел плутовской план. Издательство просило у него очередной рассказ для августовского номера "Черной маски», и он собирался отдать тот, в котором Эттингер убивает богатого китайца — крупного торговца наркотиками. Убивает с помощью аспирина, предни-золона и гепарина. Роберт переделает все, сохранив лишь метод убийства, и, когда рассказ выйдет, пошлет этот номер журнала по адресу своего самолетного знакомого Джеффри Дженнингса. Льюис представил себе восторженное изумление Дженнингса, когда он, читая рассказ, обнаружит, что убийцей в нем является прокурор с тонким орлиным носом, холеными каштановыми усами, по которым он часто проводит длинным наманикюренным ногтем мизинца, и очень густыми бровями, нуждающимися в приглаживании специальной миниатюрной расчесочкой. Пусть у этого литературного прокурора будет богатая тетка, завещавшая ему все свое состояние. Ее-то он и убьет придуманным Робертом Льюисом специальным способом.
Доктор переписывал рассказ, хихикая от удовольствия. Он думал о том, как мистер Дженнингс будет хвастаться всем своим знакомым тем, что литературный герой полностью списан с него. Наверняка прокурор скупит дюжину номеров августовской "Черной маски" и раздарит всем близким друзьям. Да, вот одно из неоспоримых преимуществ профессии писателя перед всеми другими. Писатель может увековечить любого, даже самого незаметного человека, и этот литературный образ останется жить, даже когда сам прототип давно лежит в могиле и всеми забыт.
Рассказ был написан, напечатан, и Льюис послал один экземпляр журнала в Лос-Анджелес Джеффри Дженнингсу без указания адреса отправителя. Прошла неделя, и доктор начал уже забывать об этом смешном случае, но ему напомнили о нем .самым неожиданным образом. Однажды в погожую сентябрьскую субботу он, бродя один по квартире из угла в угол, обдумывал сюжет нового рассказа, когда в дверь позвонили.
«Кто бы это мог быть? — с неудовольствием подумал Роберт Льюис. — Может быть, Анна вернулась?»
Он открыл дверь. На пороге стоял элегантно одетый мужчина средних лет, в очках с золотой оправой, бабочке и с "дипломатом" в руке. Туфли и "дипломат" незнакомца были тщательно подобраны в тон к его светло-коричневому костюму.
— Мистер Льюис? — осведомился он без улыбки на идеально выбритом бесстрастном лице.
— Да, — ответил врач, почему-то чувствуя, что с этим человеком к нему в дом пришли неприятности. — А в чем дело?
— ФБР, — лаконично сказал незнакомец, Предъявляя жетон, и тоном, в котором не было и намека на вопросительную интонацию, предложил: — Пройдемте в квартиру.
— Да, да, конечно, — засуетился Роберт Льюис, против воли чувствуя неприятное стеснение в груди, хотя в своей жизни никогда не нарушал никаких законов, включая и правила уличного Движения. Он провел гостя в гостиную, предложил ему кресло и, робко кашлянув, осведо-м иле я:
— Чем могу быть вам полезен? Если что-то связанное с медициной...
— Нет, — решительно перебил его фэбээровец, — меня интересует не медицинская, а литературная сторона вашей жизни. Это ваш рассказ? — Он открыл свой "дипломат" и достал августовский номер "Черной маски».
— Да, — со скромной гордостью потупил взор Льюис, — это один из моих первых опытов, проба пера, так сказать. Но я надеюсь, что следующие мои вещи станут более жизненными, более достоверными . . .
— Гм, этого я и боялся, — как бы про себя пробормотал гость. — Значит, вы собираетесь и впредь публиковать свои рассказы об убийствах, которые невозможно доказать?
— Да, — на этот раз уже без ложной скромности подтвердил Льюис. Я закончил рассказ, где Александр Эттингер убивает итальянца-мафиози за то, что тот продал в публичный дом в Тунисе его подругу Джейн. А в следующем моем рассказе он . . .
— Довольно, я все понял, — невежливо перебил Льюиса его непрошеный гость. — Этот ваш дебил будет продолжать убивать каждого, кто ему не понравится, а полиция даже не сможет возбудить уголовное дело, потому что смерть будет иметь естественную причину. Так?
— Так! — радостно подтвердил доктор. — В том-то и вся соль, что эти убийства нераскрываемы, потому что невозможно доказать, что это убийства. Мой герой практически ничем не рискует.
— Зато рискуют другие! — рявкнул фэбээровец, не сдержавшись. — Вы что, действительно не понимаете, что по вашим рецептам любой негодяй может убивать, не оставляя следов?! Я не случайно спросил, ваш ли это рассказ в последнем номере "Черной маски». Как он называется? Ага, "До свидания, милая тетя». Судя по нему, вы хорошо знали покойного окружного прокурора Лос-Анджелеса?
— Почему покойного? — ошеломленно пробормотал Льюис. — Разве он
— Джеффри Дженнингс покончил с собой у себя дома, три дня назад. По словам его прислуги, это случилось через полчаса после получения какой-то загадочной бандероли из Нью-Йорка. Он застрелился у себя в кабинете. Перед ним на столе лежал вот этот самый журнал, раскрытый на рассказе "До свидания, милая тетя».
— Какой ужасный случай! — всплеснул руками доктор. — Но при чем тут я?
— Конечно, не при чем, если не считать того маленького нюанса, что за два дня до самоубийства прокурор похоронил свою жену, умершую от внезапного, очень сильного желудочного кровотечения. Ее даже не успели довезти до больницы. И это тем более странно, что никогда прежде она не жаловалась на желудок и была вполне здоровым человеком. Она была старше своего мужа на шесть лет и довольно богата. Говорили, что в свое время он женился на ней из-за денег. Ну, что вы на это скажете?
— Но в моем рассказе прокурор убивает свою тетю, а не жену, — вскричал Льюис и сам сконфузился от нелепости сказанного. Он прижал пухлые ладони к щекам, и глаза его расширились от сладкого ужаса.
— Значит, я летел от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса рядом с настоящим убийцей?
— А вот этого я не могу утверждать, — с досадой бросил федеральный чиновник. — У нас нет никаких доказательств, что мистер Дженнингс действительно убил свою жену способом, описанным в вашем дурацком рассказе. На вскрытии у нее были обнаружены целых четыре язвы желудка, две из них кровоточащих. А что касается резко пониженной свертываемости крови у покойной, так неизвестно, какая свертываемость была у нее раньше: миссис Дженнингс прежде к врачам не обращалась. Может быть, все это не более чем дикое совпадение, каких в жизни бывает немало, а мистер Дженнингс покончил с собой вовсе не из страха расплаты или угрызений совести, а единственно из-за того, что, будучи окружным прокурором, прекрасно понимал: этот ваш рассказ поставит крест на его репутации, на положении в обществе, карьере, наконец. Теперь вы понимаете, что наделали своей безответственностью?!
— Но ... — пискнул Роберт Льюис.
— Никаких но!—отрезал его разгневанный собеседник. — Я внимательно слежу за всем тем мусором, который еженедельно выбрасывают со своих страниц "Черная маска», "Детектив ревю" и с десяток подобных им дешевых журнальчиков. Мне приходится читать тонны этой макулатуры, чтобы не пропустить подобных вещей, — я имею в виду по-настоящему квалифицированные описания вскрытия банковских сейфов, различных способов отключения систем сигнализаций, методов проникновения в квартиры и т. п. А теперь, оказывается, я должен следить еще и за тем, чтобы врачи не описывали всякие хитрые способы убийства своих ближних. Так, что ли?
— Э-е . . . — растерялся Роберт Льюис. — Я, право, как-то не думал о своих произведениях в этом ключе ...
— Ха! Произведениях — как бы не так! — немедленно отреагировал гость.—Я давал ваши рассказы экспертам. Их заключения на редкость единодушны: в литературном отношении — ниже всякой критики, в криминальном — законченные пособия для мужей, которым надоели их жецы, или для жен, мечтающих избавиться от своих мужей.
Этих унижений его литературных талантов Роберт Льюис стерпеть уже не мог. На минуту в него вселился неустрашимый Александр Эттингер и заставил доктора грозно выпятить нижнюю челюсть и ударить пухлым кулачком по столу.
— Ну вот что, сэр. Я вас к себе домой не приглашал, вы явились ко мне сами и в моем же доме осмеливаетесь поносить мое творчество, в котором, смею думать, вы ничего не понимаете. Не вам судить о литературных достоинствах моих рассказов — для этого есть издатели и читатели. Они и оценят, стоят чего-нибудь мои произведения или нет. Я вас больше не смею задерживать, сэр. Ваше время слишком дорого обходится нам, налогоплательщикам, чтобы тратить его на пустые разговоры с каким-то начинающим литератором.
Он сделал паузу, чтобы посмотреть, какой эффект произвела его саркастическая речь на фэбээровца, но тот, похоже, лишь забавлялся его гневом. Тогда Роберт Льюис подпустил ему последнюю шпильку:
— Мне очень жаль, сэр, что в этом месяце вам тоже придется тратить время на мой рассказ, а в октябре — еще на один. "Черная маска" предложила мне заключить с ними договор на один рассказ ежемесячно.
— Ах вот как, — сразу помрачнев, отозвался чиновник, — я не думал, что дело у вас зашло так далеко. Ну что ж, спасибо за предупреждение. Думаю, что мне не придется больше читать ваши рассказы ни в "Черной маске», ни в "Детектив ревю», ни в любом другом периодическом издании. Уж я об этом позабочусь.
Он встал, взял свой "дипломат" и вышел из квартиры, не попрощавшись и не закрыв за собой дверь.
— У нас свободная страна, и я буду печатать, что захочу, — крикнул ему вдогонку Льюис, но не дождался ответа.
Он закрыл за непрошеным визитером дверь и заметался по комнате из угла в угол, от возмущения не находя себе места. Нет, какая наглость угрожать свободному гражданину свободной страны! Это ему даром не пройдет, надо пожаловаться на него его начальнику, может быть, даже позвонить в одну из центральных газет и рассказать им, как пытаются зажать рот писателю.
Тут Роберт Льюис вспомнил, что забыл спросить у фэбээровца его имя, и несколько сник. Без имени никто не захочет даже слушать эту историю, не то что писать о ней. Скажут, что он, Роберт Льюис, все выдумал, чтобы привлечь внимание к себе и своим рассказам. Ч-черт! Этот тип из Бюро все рассчитал правильно. Ну, да ладно, пусть живет. Не зря говорят: не будите спящих собак. Надо лучше быстрей перепечатать и послать в редакцию оба последних рассказа. Пусть этот тип прочтет их и лопнет от злости.
Обработка двух рассказов заняла у Роберта Льюиса целую неделю. Он снова и снова выправлял замеченные стилистические погрешности, убирая неудачные выражения, и до того дописался, что уже перестал понимать смысл простейших фраз, и даже исконно английские слова стали казаться ему какими-то чужеродными и корявыми. Поняв, что переборщил в своем стремлении достичь совершенства и может просто все испортить, доктор наконец перепечатал рассказы и позвонил в редакцию "Черной маски».
Трубку сняла секретарь главного редактора и после какой-то непонятной паузы наконец соединила его со своим шефом. Мистер Куросака, главный редактор и владелец журнала "Черная маска" был сыном японца и американки из Солт-Лейк-Сити, поэтому он успешно сочетал в разговоре чисто восточную обходительность и грубоватую прямолинейность мормонов. Рассыпавшись в комплиментах литературному дару доктора и заявив, что для него большая честь иметь в журнале такого интересного и плодовитого автора, мистер Куросака неожиданно поскучнел и сказал, что не может в ближайшее время напечатать ни одного рассказа Роберта Льюиса, так как редакционный портфель укомплектован детективной прозой по меньшей мере на весь ближайший год.
— Но вы же мне обещали, — вскричал ошеломленный таким поворотом событий Льюис, — и наш договор . ..
— Боюсь, что в настоящей ситуации, — вежливо, но твердо сказал мистер Куросака, — заключать договор было бы несколько несвоевременно.
— В какой, в какой такой ситуации? — завопил Льюис, окончательно теряя самообладание.
Но издатель, не попрощавшись, уже положил трубку. Все было предельно ясно. ФБР надавило на Куросаку, и он, не желая ссориться с всесильной организацией, обещал больше не публиковать рассказов Роберта Льюиса.
Придя в себя от этого удара, доктор решил бороться. Он сделал добрых три десятка копий каждого из рассказов и разослал их во все издательства, печатающие произведения детективного жанра. Но, кажется, он недооценил возможностей ФБР. Отовсюду, из каждого издательства он получал стереотипные вежливые отказы. Это был крах так счастливо начавшейся литературной карьеры.
На доктора Льюиса было грустно смотреть: он помрачнел, стал задумчив, а его круглый, всегда воинственно торчащий животик как-то жалко опал и повис. Даже его жена заметила эту перемену и, не зная, чему ее приписать, начала усиленно кормить мужа овсянкой.
Льюис еще писал, но уже без прежнего энтузиазма. Даже Александр Эттингер стал менее самоуверен и совершал теперь свои убийства с большей жестокостью и цинизмом. Все его жертвы, как правило, носили светло-коричневые костюмы, очки в золотой оправе и бабочку. Люди они были, как на подбор, глупые, склочные и на редкость несимпатичные. Так продолжалось почти три месяца, пока наконец удача не улыбнулась Льюису.
Из нью-йоркского издательства "Редфорт и Неттвик" ему пришло письмо с предложением посетить главного редактора издательства в любое удобное время. Роберт, боясь поверить в свое счастье, пришел в оффис издательства, располагавшийся в шикарном здании на Мэдиссон-авеню, преисполненный душевного трепета. Главный редактор оказался еще довольно молодым человеком приятной наружности. Он был настоящим фанатиком детективного жанра, долго тряс руку доктора и сказал, что все его рассказы прочел с большим удовольствием и на одном дыхании.
— Но скажу вам по секрету, мистер Льюис, — произнес он доверительно, беря доктора под руку, — больше всего ваши расказы понравились нашему директору и совладельцу издательства мистеру Неттвику. Он сейчас в отъезде, но оставил мне подробные инструкции относительно возможного сотрудничества нашего издательства с вами.
Настроение Роберта Льюиса, улучшившееся было от радушной встречи, сразу упало. Неужели опять вежливый Отказ? Или предложат печатать свои произведения под псевдонимом и изменять имя главного героя, чтобы пе раздражать ФБР?
Редактор, словно прочтя мысли Льюиса, поспешил его успокоить:
— Нет, нет, не думайте ничего плохого, мистер Льюис.
Наоборот, все лучше, чем-вы можете себе представить. Дело в том, что наш директор не только поклонник детективов, но и настоящий открыватель молодых талантов. Кроме того, он коммерсант, деловой человек. Он хочет дать широкую рекламу вашим рассказам, а впоследствии выпустить их отдельной книгой, когда накопится достаточный объем. Но, как и каждый деловой человек, мистер Неттвик не хочет таскать каштаны из огня для кого-то. Он должен быть уверен, что, потратив большие деньги на рекламу ваших произведений, не окажет этим бесплатной услуги какому-нибудь конкурирующему с нашим издательству. Вы понимаете его мысль?
— Э-э, боюсь, что не совсем, — нерешительно ответил Роберт Льюис.
— Все очень просто, — произнес главный редактор, становясь сразу официально серьезным. — Мы готовы сотрудничать с вами, мистер Льюис, при условии подписания долгосрочного договора об исключительном праве нашего издательства на все ваши будущие произведения: рассказы, романы, пьесы и киносценарии. В этом случае мы гарантируем выплату вам аванса за любое ваше произведение детективного жанра с выплатой соответствующих процентных отчислений после публикации этого произведения нашим издательством. Скажу вам по секрету, мистер Льюис, что некая очень влиятельная организация пыталась оказать на нашего директора весьма сильное давление, чтобы не допустить появления ваших рассказов в печати. Но надо совсем не знать мистера Неттвика, чтобы подумать, что он может кого-то испугаться. В результате — вы здесь и, надеюсь, согласитесь на. наши условия.
Доктор Льюис не колебался ни секунды. Через полчаса с помощью юриста издательства был составлен и отпечатан договор, по которому издательство "Редфорд и Неттвик" получило исключительные права на все произведения детективного жанра Роберта Льюиса сроком на десять лет и гарантировало выплату аванса за каждое представленное данным автором произведение.
Через три дня Льюис получил по почте свой экземпляр договора, подписанный директором издательства и надлежащим образом оформленный. Только тогда наконец он поверил, что все это — не сон. Он стзл профессиональным писателем, заключившим долгосрочный договор с издательством. На радостях доктор заехал в ювелирный магазин на Пятой авеню и купил жене дорогой золотой браслет с опалами, о котором — он знал — она давно мечтала. Все равно через неделю Рождество, а преуспевающий писатель может себе позволить в счет будущих гонораров сделать жене дорогой подарок.
Рождество решили встречать в шикарном ресторане на Бродвее, а заодно отметить контракт, который Роберт Льюис внимательно, по нескольку раз в день рассматривал с тихим восторгом. Значит, он действительно настоящий, причем хороший, писатель, если издательство готово не глядя платить аванс, пусть и небольшой, за любой его рассказ, даже если оно и не сочтет возможным его опубликовать. Это немного тревожило доктора. Ведь согласно договору, он не имел права в течение десяти лет печататься в каком-либо ином издательстве, кроме "Редфорд и Нет-твик». Но Роберт Льюис надеялся, что все его рассказы будут опубликованы. В самом деле, зачем бы издательству платить автору авансы, если оно не собирается заработать на его произведениях?
В ресторане "Хилтон" дым стоял коромыслом — Рождество отмечали шумно. Большой банкетный зал был заполнен до отказа, так что яблоку негде было упасть. Миссис Льюис то и дело указывала мужу на какую-нибудь знаменитость за соседними столиками. -Среди них было два известных писателя, и изрядно подвыпивший Роберт все время порывался подойти к ним представиться.
В самый разгар вечера, когда все вокруг уже казались доктору милыми и чудесными людьми, его деликатно похлопали по плечу. Обернувшись, он увидел мужчину средних лет, в смокинге, в очках с золотой оправой и бабочке. В первую секунду он не сразу узнал его, лишь вспомнил, что с этим человеком связано в его жизни что-то очень неприятное. Но уже в следующий миг лицо доктора расплылось в широкой улыбке. Теперь он уже не держал зла на этого незадачливого и не в меру самоуверенного чиновника, который в итоге сел в лужу со своей угрозой, что Роберт Льюис больше не издаст ни одного рассказа.
Доктор налил в два фужера шампанское и протянул один из них фэбээровцу.
— Дорогой сэр, давайте оставим все наши старые неприятности в уходящем году и выпьем за Новый год, который обещает быть удачным. Я не держу на вас зла и желаю вам больших профессиональных успехов в вашей нужной и такой тяжелой работе.
Здесь доктор не удержался от смеха и фыркнул в свой бокал, обрызгав себя и своего собеседника шампанским. Увидев это, Роберт Льюис совершенно скис от смеха и вынужден был сесть на стул, чтобы не упасть.
Дальнейшее он помнил смутно. Вспоминал, как обнимался с фэбээровцем и пил с ним на брудершафт, как тот совал ему в нагрудный карман визитную карточку и просил звонить, если нужна будет какая-нибудь помощь. От этого предложения доктора разобрал такой гомерический хохот, что Анна, извинившись перед гостями, увела его из ресторана домой.
Жаль, хороший был вечер, — размышлял Роберт Льюис следующим утром, лежа в постели. Голова после шампанского слегка побаливала, но в общем он чувствовал себя отлично, особенно когда представил себе, как вытянется лицо вчерашнего фэбээровца, когда тот прочтет в журнале очередной рассказ про Александра Эттингера. Кстати, как его зовут, этого типа? Помнится, он ведь вчера давал свою визитную карточку. Где она может быть? Доктор прошлепал босыми ногами к своему смокингу, висевшему на плечиках — не иначе Анна позаботилась, — и стал шарить по карманам. Ага, вот она.
Миссис Льюис, готовившая в кухне завтрак, услышала дикий вопль своего мужа, от которого из ее рук выпала еще одна тарелка любимого сервиза. Готовая увидеть что-то ужасное, она влетела в Спальню и с облегчением вздохнула, убедившись, что по крайней мере внешне в комнате все было в порядке. Разве что за исключением ее беспокойного мужа. Стоя посреди спальни в одних трусах, Роберт Льюис с безумным видом смотрел на прямоугольный кусочек белого картона в своей руке. Миссис Льюис наклонилась и с недоумением прочла на визитной карточке:
Дж. Ф. Неттвик. Издатель.Идиот, — в сердцах выругала про себя мужа Анна Льюис, возвращаясь в кухню, — совсем рехнулся на своей писанине. А я из-за него скоро без посуды останусь.
ПОКА ЖИВА ЛЮБОВЬ
Теплый южный вечер медленно спускался на Грин-Ай-ленд. Расплавленное золото солнечного диска еще не погрузилось в Тихий океан, а на блекло-бирюзовом небе уже проступил бледный ущербный диск луны. Прохладное дыхание океана коснулось острова, и люди, сидящие на веранде отеля за вечерним коктейлем, вздохнули с облегчением. Для мая день был слишком жарким, а невозможность искупаться — вода еще не прогрелась—делала жару просто изнурительной. Кондиционеры в отеле с трудом справлялись с нагрузкой, но все же внутри было, прохладней, чем снаружи, поэтому многие расположились в холле хв уютных креслах у низких столиков, просматривая свежие газеты.
Решительно пересекавшего холл высокого плотного мужчину в шортах почтительно окликнул портье:
— М-р Гарриман, вас тут уже почти час ожидает дама. Я предложил ей послать за вами в биллиардную, но она предпочла подождать здесь. — Немного одутловатое бледное лицо мужчины с властными энергичными чертами настороженно застыло.
— Какая еще дама? Я здесь никого не знаю.
— Не пугайся, Дики, это всего лишь я, — прошелестел за его спиной бесцветный женский голос, — твоя бедная старшая сестра.
Молодящаяся, сильно накрашенная дама лет пятидесяти, одетая, пожалуй, несколько экстравагантно для своих лет, возникла возле него, словно материализовавшись из воздуха. Сейчас, когда брат и сестра стояли рядом, их фамильное сходство было очевидным, но лицо мужчины дышало силой и какой-то внутренней энергией. Это бы ло лицо человека, привыкшего к власти над другими людьми и любящего побеждать. На увядшем же лице женщины застыло брюзгливо-недовольное выражение человека, ждущего от жизни лишь гадостей и вздыхающего с тайным удовлетворением, если самые худшие ее предположения об окружающих оправдываются. На первый взгляд женщина казалась моложе своих пятидесяти восьми лет благодаря двум пластическим операциям на лице и шее, но желтоватые белки недобрых выцветших глаз и неживая бархатистость кожи лица, измученной лосьонами и ночными кремами, выдавала ее истинный возраст.
Сейчас брат и сестра оценивающе рассматривали друг друга, и со стороны трудно было определить, кто из них меньше рад этой встрече.
— Как ты узнала, что я здесь? — наконец неприветливо спросил брат. — Только не говори, что ты оказалась на Грин-Айленде случайно. Кажется, мы с тобой не виделись лет пять и нас обоих это вполне устраивало, чему же я вдруг обязан этой встрече?
Глаза женщины зло сощурились, неприятная гримаса на мгновение перекосила ее лицо, сразу резко состарив его.
— Во всяком случае, я прилетела сюда не для того, чтобы познакомиться с твоей женой. Думаю, что проживу без этой чести, как жила без нее до сих пор. Просто сегодня утром мне позвонил кто-то из служащих этого отеля и сказал, что у тебя второй инфаркт, состояние крайне тяжелое и ты срочно хочешь видеть меня и моих детей. Слышимость была отвратительной, я даже не разобрала, кто звонил — мужчина или женщина, но мы сразу собрались и прилетели.
— И ты, конечно, вообразила, что я собрался завещать твоим милым деткам свои деньги?
— А почему бы и нет, ведь они твои родные племянники.
— Прежде всего они бездельники и паразиты, как и их спившийся папаша, да и ты сама. А что касается мифического звонка о моем втором инфаркте, — м-р Гарриман саркастически рассмеялся, — то в качестве' предлога для прилета сюда ты могла бы придумать что-нибудь поумней. Как видишь, я чувствую себя отлично, но даже если бы это было не так, то тебе от этого ни жарко ни холодно, потому что по моему завещанию ни тебе, ни твоим детям не достанется ни цента моих денег. Так что ждать моей смерти тебе нет никакого резона.
Брат и сестра, оглянувшись на портье, отошли подальше от его стойки, но накопившееся друг на друга раздражение и неприязнь лишили их осторожности, они говорили, уже не понижая голоса. Тонкие губы женщины подергивались нервной судорогой, она торопилась высказаться прежде, чем ее оборвут.
— Ах, вот как! Своих ближайших родственников ты в завещании не упоминаешь, А кому же ты оставляешь деньги? Своей жене? Ты думаешь, что, женившись на медсестре, которая таскала из-под тебя горшки, ты ее осчастливил? Думаешь, что она всю жизнь будет тебе благодарна лишь за то, что ты позволил ей носить твою фамилию? О, ты очень ошибаешься, братец! Я сама женщина и знаю женщин. Уверена, что ты далеко не первый из пациентов, с которым она спала прямо на больничной койке в расчете устроить свою жизнь. Она вышла замуж за тебя, надеясь на роскошную жизнь, а что вместо-этого ты ей дал? Я же знаю от наших общих знакомых, что вы нигде не бываете и к вам почти никто не ходит. За все пять лет, что вы женаты, ты ни разу не вывез ее даже в Нью-Йорк, не то что в Европу. Думаешь, какой-нибудь молодой женщине понравиться сидеть всю жизнь в четырех стенах, а отдыхать на этом крошечном островке с единственным отелем, где и общества-то никакого нет. Воображаешь, что она настолько без ума от тебя, что не нуждается ни в ком другом? Идиот, да что ты сейчас представляешь из себя как мужчина после того инфаркта? Я ведь вижу, как ты дышишь, и могу догадываться, как мало можно от тебя теперь получить в постели.
— Ну, хватит о моей постели. Лучше о своей подумай. Насколько я знаю, твой секретарь-итальянец кроме тебя спит с любой шлюхой, которую ему удается купить на те гроши, что ты ему платишь.
— По крайней мере, я не выхожу за него замуж и, уж конечно, не оставляю ему своих денег по завещанию.
И сестра и брат уже забыли о сдержанности и теперь почти кричали друг на друга, не заботясь о том, что на них смотрят и слушают окружающие.
— Только пусть эта медицинская подстилка, которую ты называешь своей женой, не надеется, что она получит твои деньги. Это деньги моего отца и я пойду на все, но ей они не достанутся, слышишь меня, не достанутся, так ей и передай.
По лицу мужчины пробежала презрительная усмешка и он, круто повернувшись, не спеша пошел к лифту.
Пронзительный голос его сестры разорвал напряженно прислушивающуюся тишину холла:
— Так что же ты мне скажешь на прощание, братец?
Ричард Гарриман обернулся у самого лифта и отчетливо выговорил, сопровождая свои слова выразительным жестом:
— Пойди утешь своего итальяшку, сестрица. И скажи ему, что богатство тебе не грозит.
С минуту женщина стояла как громом пораженная. Клокотавшая у нее в душе ярость не находила слов для своего выражения. Потом с выражением мрачной решимости на пылающем гневом лице она подошла к стойке портье и спросила, можно ли снять четыре однокомнатных номера, из них два смежных.
— Да, мэм, сейчас еще не сезон, поэтому свободные номера есть, только смежные у нас полулюкс и находятся "на шестом этаже, а одинарные — на третьем, — ответил портье, с интересом наблюдавший только что разыгравшуюся сцену.
— Ну что ж, тем лучше. Оформите одинарные номера на мистера Роберта Каннингхема и мисс Каннинг-хем — это мои дети, а два смежных на меня — мое имя Марта Каннингхем и моего секретаря — Антонио Креспи. И пошлите кого-нибудь за ними — они сидят на пристани, мы ведь приехали сюда только час назад паромом.
— А к нам больше и нечем добраться с материка. С девяти ноль-ноль до двадцати одного ноль-ноль ходит ежечасно паром, да еще выход на телефонную сеть через местную радиостанцию, вот и все наши контакты с внешним миром. Люди приезжают сюда за покоем, мэм, и они его здесь находят.
Багровый диск солнца медленно погрузился в океан и глубокая южная-ночь приняла Грин-Айленд в свои ласковые объятия. Зажглись призывным светом огромные окна ресторана на первом этаже отеля, загорелись под разноцветными абажурами лампы на столиках, вынесенных на веранду. Отдыхающие на веранде за традиционным вечерним коктейлем и подумать не могли о трагедии, которая разыграется через какой-то час в этом уютном мирке. Миссис Каннингхем в это время у себя в номере накладывала последние штрихи макияжа, готовясь спуститься к ужину в ресторан. Рядом с ней сидел развалясь в кресле тот, кого она называла своим секретарем и, лениво потягивая двойной "бурбон" из бокала, думал о том, стоит ли рисковать всем ради того, что он собирался сделать нынче ночью.
Старший сын миссис Каннингхем — Роберт, не работавший за свои тридцать два года ни единого дня, лежал одетый на застеленной кровати у себя в номере, положив ноги в туфлях на атласное покрывало и думая, что все равно сделает сегодня то, что решил, черт побери, потому что кредиторы уже начинают терять терпение, а больше ниоткуда денежных поступлений не ожидается. Роберт выпячивал безвольный подбородок, грозно хмурил брови, но все равно очень мало походил на злодея из нашумевшего вестерна. Наконец, оправдываясь перед самим собой, он почти извиняющимся тоном пробормотал:
— Во всяком случае, я не хотел этого делать. Эта стерва сама давно напрашивалась.
Что же касается дочери миссис Каннингхем Мери — хорошенькой двадцатитрехлетней блондинки с аппетитной пухлой фигуркой, то она сейчас ни о чем не думала. Отчасти потому, что это занятие вообще не было ей свойственно, а кроме того, в это время она принимала ванну, а, согласитесь, одновременно принимать ванну и думать, это слишком обременительно. От этого на лбу появляются морщины.
Была почти полночь, когда из раздвинувшихся дверей лифта в холл ступил м-р Гарриман под руку с миловидной молодой женщиной и двинулся к входной двери, настороженно оглядывая холл отеля — нет ли здесь его сестры.
— Опять купаться, миссис Гарриман? — окликнул портье. — Вода-то нынче холодновата.
— Ну вот еще, — засмеялась молодая женщина, — я здесь уже четвертую ночь купаюсь и, как видите, даже насморка не схватила, а по сводке вчера вода была холоднее, чем сегодня.
Она подхватила своего спутника под руку и, грациозно покачивая бедрами, двинулась к выходу.
Портье поглядел ей вслед и подумал, что если бы он был богат, то тоже женился бы на молодой девушке с длинными ногами, а со своей толстухой Луизой развелся и оставил бы ее в доме в качестве кухарки. Все же, что ни говори, а блинчики с патокой она печет как никто.
Когда минут через сорок в полупустой холл торопливо вошел, прижимая руку к груди, бледный как смерть Ричард Гарриман, портье сразу понял, что произошло несчастье.
— Что случилось, сэр? На вас лица нет. Что-нибудь с миссис Гарриман?
— Да, — задыхаясь от быстрой ходьбы, с трудом произнес м-р Гарриман, — боюсь, что на нее напала акула, или она налетела в воде на какой-нибудь риф.
— Но здесь по всему побережью нет никаких рифов, сэр, — испуганно пробормотал портье, — а акулы в наших водах никогда не бывают.
— В любом случае, черт побери, вызовите немедленно спасателей с лодочной станции, поднимите на ноги всех, кого можно, — я заплачу любые деньги. Да делайте же что-нибудь, черт вас всех здесь возьми.
Уже минут через пятнадцать в море вышли с полдюжины моторных лодок с добровольцами и принялись буквально фут за футом обшаривать прибрежные воды. Люди в лодках кричали, светили фонарями в воду, запускали в небо осветительные ракеты, но все было тщетно — прибрежные воды Грин-Айленда были пустынны. По словам старожила — местного спасателя — тех, кто тонул во время отлива уже никогда не находили, так как их тела с отливом попадали в струю сильного течения, огибавшего остров с Запада, и уносились им в открытый океан.
— Один только раз, — рассказывал спасатель, — с какого-то парохода утром заметили стаю чаек над водой, спустили шлюпку и выловили труп милях в трех от берега, но тело было так изъедено рыбами и птицами, что его так и не смогли опознать. Определили, что это был мужчина, да и то лишь после вскрытия. Так что можете поверить — тела этой дамочки никогда не найдут.
Но на этот раз старый спасатель ошибся. Утром, когда измотанный вконец ночными поисками Ричард Гарриман забылся тяжелым сном в своем трехкомнатном люксе, его разбудили два полицейских и попросили проехать с ними в морг при полицейском участке для опознания женского трупа, найденного на западном берегу Грин-Айленда.
Когда в морге с лица утопленницы откинули мокрый брезент и м-р Гарриман увидел знакомое лицо, искаженное ужасом, и широко открытые невидящие голубые глаза, он покачнулся и, потеряв сознание, тяжело осел на пол в- натекшую лужу воды.
Придя в себя, он смутно припомнил, что упал в обморок в морге, но зачем он оказался в морге? И лишь когда перед его мысленным взором встало искаженное ужасом лицо Руфь с" открытыми невидящими глазами, он вспомнил сразу все и застонал от непоправимости того, что произошло, от всего этого жуткого стечения обстоятельств, в котором он оказался.
— Что с вами? Вам очень плохо? — услышал Ричард Гарриман приятный мужской голос и открыл глаза. Он лежал раздетый на кровати в своем номере, а у его постели, тревожно глядя на него, сидел худощавый молодой человек с приятными чертами твердо вырезанного загорелого лица.
— Кто вы такой, — хрипло спросил м-р Гарриман, садясь в кровати и ищя вглядом по комнате свою одежду, — я что, давно здесь валяюсь?
— Меня зовут Генри Джексон, — учтиво ответил молодой человек, — я лейтенант полиции и работаю следователем при прокуратуре штата Нью-Йорк. А находитесь вы в своем номере уже несколько часов, с тех пор, как потеряли сознание в морге. Доктор сделал вам укол снотворного, чтобы уберечь от нервного потрясения. Он был здесь с полчаса назад, выслушал ваше сердце и сказал, что когда вы проснетесь, то можете, если хотите, встать — ничего плохого с вами не произошло.
— Вы так считаете? — зло спросил м-р Гарриман, протягивая руку за своими брюками, висевшими неподалеку на спинке стула. — Слушайте, лейтенант, я ведь не король, а вы не мой камердинер, чтобы присутствовать при моем одевании. Может быть, вы все-таки выйдете из моего номера, тем более что вас в него никто не приглашал?
Но полицейский, похоже, обладал толстокожестью гиппопотама. Он обаятельно улыбнулся и, встав, отошел к окну, доброжелательно сказав:
— О, пожалуйста, мистер Гарриман, одевайтесь, я отвернусь и не буду вас смущать.
Чертыхнувшись про себя, Ричард Гарриман оделся и уже менее агрессивно спросил полицейского:
— Вы что-то хотите спросить меня по поводу несчастного случая с Руфь Лейтон?
— Простите, вы говорите о своей жене?
— Нет, я говорю о той девушке, что жила здесь в отеле со мной под именем моей жены и утонула этой, то есть уже прошлой ночью. Ее зовут . . . звали Руфь Лейтон, она единственная дочь Эрнеста Лейтона, банкира. Уже не имеет смысла скрывать (да это и невозможно теперь), что мы были близки с ней. Просто не представляю, что сделает ее отец, когда узнает о ее смерти.
Джексон изумленно присвистнул:
— Ну и дела! А ваша жена знает, что вы здесь?
— Нет, она считает, что я в Нью-Йорке по делам фирмы. А почему вас все это интересует, лейтенант?
— Дело в том, мистер Гарриман, что та, кого я считал вашей женой — Руфь Лейтон, — не утонула. Вчера на вскрытии в ее легких почти не обнаружено воды. Очевидно, ее задушили на берегу, а потом столкнули в воду. Видимо, от того, что тело плавало наловерхности воды, его и не унесло отливом, а протащило вдоль берега и утром приливом выбросило на пляж.
— Руфь задушили на берегу? — на лице м-ра Гаррима-на отразилось мучительное раздумье, з*атем он решительно произнес: — Нет, этого не может быть, этого просто не могло быть.
— Мистер Гарриман, я прилетел сюда утром для расследования этого дела сразу, как только начальник полиции острова передал нам по телефону результаты вскрытия. Я опросил уже несколько человек по этому делу и хотел бы получить также и ваши показания.
Генри Джексон положил перед собой портативный магнитофон на журнальный столик и нажал кнопку записи на нем.
— Назовите, пожалуйста, полностью ваше имя, место жительства и род занятий.
— Ричард Эрл Гарриман, проживаю постоянно в Сан-Франциско на вилле "Миранда", занимаюсь нефтяным бизнесом.
— Расскажите об обстоятельствах вашего приезда сюда с Руфь Лейтон и о том, что случилось прошлой ночью на берегу.
— Я познакомился с Руфь Лейтон около года назад в доме ее отца, с которым у меня тогда завязались тесные деловые отношения. Полгода, назад мы сблизились с ней и все это время встречались не реже двух раз в неделю. Четыре дня назад прилетели на Грин-Айленд — хотели недельку побыть вместе, зарегистрировались как супруги, иначе нам бы не дали общий номер, здесь довольно строгие нравы, как мне говорили. Руфь говорила мне, что очень любит купаться ночью обнаженной, и мы каждую ночь около двенадцати, когда на пляже гасят фонари, ходили купаться. Я после инфаркта не рискую даже заходить в холодную воду, поэтому ждал ее.всегда на берегу. Так было и в прошлую ночь. Руфь разделась и вошла в воду, а я лег на подстилку и стал смотреть на звезды.
— На пляже кроме вас никого не было?
— Насколько я мог судить— нет, по крайней мере, я никого не видел. Лежа на спине, я постепенно задремал, и сквозь дрему мне послышался женский крик.
— А вы уверены, что крик донесся из воды? Может быть, кричали на берегу?
— Не знаю, говорю же вам — я задремал, поэтому затрудняюсь определить точно в какой стороне кричали. Мне показалось, что я узнал голос Руфь. Я подошел к кромке воды и стал звать ее, но она не откликалась. Одежда ее и купальник были на месте, тогда я понял, что с ней что-то случилось и побежал в отель звать на помощь.
— Скажите, мистер Гарриман, а у вашей жены — ведь Руфь Лейтон была здесь под ее именем, — у вашей жены не было врагов? Никто раньше не угрожал ей?
— Да что вы, какие враги могут быть у Эвелин, ее любят все, кто ее знает. Она ведь по натуре монашка — стремится оказывать помощь всем, кто в ней нуждается.
— И прежде на нее никогда не совершали нападения?
— Говорю же вам, никогда. Правда, с неделю назад произошли два странных случая. В прошлую пятницу, выезжая из дома, машина жены не вписалась в поворот из-за того, что отказали тормоза, и врезалась в ограду соседней виллы. К счастью, за оградой была мощная изгородь из можжевельника, и машина застряла в ней.
— Ого! Это уже наводит на размышления. А причину отказа тормозов установили?
— Да. У машины был оборван тормозной шланг. А я решил, что это был просто несчастный случай.
— А второй раз? Вы говорили, что произошло два странных случая.
— Да, буквально на следующий день,-в субботу, ко мне приехал по делам приятель из Лос-Анджелеса Пол Стен-форд. Мы взяли напрокат лошадей и поехали в горы втроем: я, моя жена и Пол. Горы у нас невысокие, как холмы, но довольно крутые, так что, когда мы добрались до вершины ближайшего холма, лошади были в мыле. Мы пустили их пастись, не расседлывая, я остался с лошадьми, а Эвелин и Пол Стенфорд пошли собирать дикие тюльпаны. Лошади разбрелись по плоской вершине холма, я стал распаковывать сандвичи и не смотрел за ними. Минут через пятнадцать вернулись Эвелин и Пол с охапками тюльпанов и мы сели за еду. Когда, примерно через час, мы собрались ехать дальше, лошади щипали траву за кустами на другом конце поляны. Эвелин первая села в седло, и тут ее лошадь словно взбесилась. Она взвилась на дыбы, закружилась на одном месте, а потом галопом помчалась к краю обрыва, не разбирая дороги. Эвелин каким-то образом успела повернуть ее влево, и лошадь понеслась во всю мочь вниз по тропинке. Мы встретили Эвелин лишь внизу у подножия холма, там, где ее сбросила лошадь.
— А лошадь нашлась?
— Да, она сама прибрела в свою конюшню, и там, когда ее расседлали, под потником обнаружили отросток кактуса. Не удивительно, что она взбесилась, когда жена села в седло и колючки вонзились бедной скотине в спину.
— А кто и когда, по-вашему, мог подложить кактус под седло?
— Кто мог это сделать? Какой-нибудь кретин с аномальным чувством юмора. А когда? Видимо, когда мы завтракали на траве, а лошади паслись за кустами — другого времени у этого "шутника" просто не было.
— Мистер Гарриман, а какого цвета были лошади?
— У меня и Пола Стенфорда каурые, а у жены чисто белая. А какое это имет значение?
— Большое. Тот, кто подложил колючку под седло белой лошади, не рисковал ошибиться. Ему достаточно было перед этим один раз увидеть вашу кавалькаду в бинокль, чтобы знать, что женщина едет на белой лошади.
— Вы что, считаете это было покушение на жизнь моей жены?
— Не сомневаюсь в этом, как и в том, что тормозной шланг у ее машины оборвался не сам по себе, а с чьей-то помощью. Причем этот кто-то если и видел когда-то вашу жену, то лишь издали, иначе он бы не ошибся прошлой ночью и не убил бы вместо нее Руфь Лейтон.
— А вдруг убийца убедился в своей ошибке и сейчас подкарауливает Эвелин где-нибудь в Сан-Франциско? Четвертое покушение ведь может ему удасться.
— Нет, убийца сейчас здесь, на Грин-Айленде. Я проверил — никто не покинул остров сегодня. Когда вы собираетесь звонить миссис Гарриман?
— У нас с ней договоренность: если я уезжаю куда-нибудь из дома, то звоню ей каждый день ровно в семнадцать ноль-ноль.
— Ну, так позвоните ей и предупредите, чтобы она несколько дней не выходила на улицу. Думаю, что за это время убийца будет арестован. Мистер Гарриман, а что вы можете сказать о появлении на Грин-Айленде вашей сестры с детьми и ее угрозах в адрес вашей жены? У меня есть показания портье отеля об этом.
— Моя сестра всегда была несдержанна на язык. Что за телефонный звонок, якобы от управляющего этим отелем — ума не приложу. Ведь о том, что я здесь, никто не знал.
— А не мог убийство Руфь Лейтон совершить ваш племянник Роберт Каннингхем или секретарь вашей сестры Антонио Креспи?
— Насчет этого итальянца ничего не могу сказать — я его не знаю, а у Роберта для такого дела кишка тонка — настоящий слизняк этот парень и пьяница к тому же.
Вставив новую кассету в магнитофон, Генри Джексон направился в 315 номер, занимаемый Робертом Каннинг-хемом. Накануне он уже опросил его, как и Антонио Креспи, и оба утверждали, что в предполагаемое время находились в своих номерах и никуда не выходили до утра. Но после бесед с другими людьми выяснилось, что и Роберт и Креспи лгали. Горничная, разбиравшая в служебной комнате в торце коридора третьего этажа грязное белье, в неплотно прикрытую щель видела, как в 0 часов 10 минут из 315 номера вышел мужчина и, оглянувшись по сторонам, прошел к лестнице черного хода, почему-то не пожелав воспользоваться лифтом. Вернулся он в 0 часов 27 минут также по лестнице черного хода и, воровато озираясь, скользнул к себе в номер. Когда горничная услышала, что полиция опрашивает прислугу отеля, она сама пришла к Генри Джексону и рассказала об увиденном. Поэтому следователь хотел сейчас записать показания обоих на магнитофон по официальной форме, чтобы при необходимости можно было привлечь их к суду за дачу заведомо ложных показаний. Постучав в дверь 315 номера, Генри Джексон прислушался, затем решительно повернул ручку замка. Дверь открылась только наполовину, дальше ее что-то держало, что-то лежащее на полу. Реакция Джексона была мгновенной — пистолет оказался у него в руке еще раньше, чем он понял, что мешает двери открыться полностью. Протиснувшись бочком в образовавшуюся щель, лейтенант бросил беглый взгляд на лежащее ничком на полу тело. Правая-рука Роберта Каннинг-хема была неловко подвернута под себя, ноги разбросаны в стороны, а на полу возле головы виднелась небольшая лужица крови. Генри Джексон бросил взгляд на окно — закрыто, стремительно двигаясь вдоль стены, обошел комнату, заглядывая в шкафы, рванул на себя дверь в ванную и, убедившись, что убийца успел исчезнуть до его прихода, тяжело опустился в кресло у окна.
"Ну вот, — уныло- подумал он, глядя на тело Роберта Каннингхема, — только второго трупа в этом деле мне не хватало. Что теперь скажет мой шеф?" Он поднялся с кресла, подошел к трупу и приподнял за волосы его голову, чтобы посмотреть куда нанесли удар. То, что не огнестрельным оружием было ясно, так как в закрытом помещении запах пороха сохраняется долго.
В нос Генри Джексону ударил резкий запах перегара, а "труп" неожиданно открыл мутные глаза и, икнув, внятно произнес:
- Тоно, скотина, отдай брошь!
Затем он медленно подтянул к животу ноги и с трудом сел, опираясь руками в пол позади себя. Из разбитого носа на грудь ему капала кровь, но, похоже, Роберт этого не замечал. Он обвел мутным взглядом комнату и с трудом сфокусировал его на полицейском, и в глазах его мелькнула усмешка.
— А, сыщик, — протянул он. — Ты ко мне не по-адресу. По поводу семейных драгоценностей обращайся теперь к Тони, меня оставь в покое, я занят.
Генри Джексон задумчиво посмотрел на нелепую фигуру Роберта, сидящего на полу, затем прошел в ванную, налил полный пластиковый таз холодной воды из-под крана и, пройдя в комнату, аккуратно опрокинул таз над головой Роберта. С минуту тот, задохнувшись от ледяного душа, мог только молча мотать головой, но затем стал на глазах приходить в себя. Сначала он разразился горькими слезами, сидя по-прежнему на полу в грязной луже, затем кое-как поднялся на ноги, вытер лицо носовым платком и смог наконец связно ответить на вопросы Генри Джексона.
— В прошлую ночь ко мне в номер зашла около двенадцати моя мать. Она искала Тони, выглядела очень встревоженной.
— Тони — это Антонио Креспи?
— Да. У нас в семье его все зовут просто Тони, и от обычной прислуги его отличает лишь то, что он спит с моей матерью. Я сказал матери, что Тони сейчас должен быть в баре или в танцзале, но она решила на всякий случай зайти еще в соседний номер к Мери, моей сестре, прежде чем пойти разыскивать Тони на первом этаже. Я подождал, когда она выйдет от Мери, и поднялся по черной лестнице к ней в номер. Я давно уже хотел спереть у нее брошь — свадебный подарок свекрови. Это ценная вещь старинной работы с бриллиантами, продав ее, я погасил бы часть своих долгов. В конце концов эта стерва — моя мамаша — сама давно напрашивалась на это. Она постоянно таскала брошь с собой в отдельной шкатулке, любила вынимать ее при случае, чтобы похвастаться, а на днях, видимо, чтобы позлить меня и сестру, сказала, что собирается подарить ее "мистеру Креспи как благодарность за прошлую и аванс за будущую безупречную работу". Да-да, так и сказала старая стерва "за безупречную работу". Тут уж меня заело, и я подумал: не бывать тому, чтобы мои деньги ушли к этому альфонсу, и я решил взять эту брошь и продать. Дверь в номер матери была заперта, но дверь смежного с ним номера, который занимал Тони, была открыта. Тони вообще никогда не запирал свою дверь, чтобы показать, что ему нечего скрывать. Через его номер я прошел в комнату матери, нашел в ее чемодане шкатулку и забрал брошь. Ключ от шкатулки я давно уже сделал, только все не было случая им воспользоваться. А потом спустился к себе в номер тоже по черной лестнице, чтобы невзначай не встретиться с матерью. Я полагал, что когда она обнаружит пропажу, то подумает прежде всего на Тони, тем более что она и раньше пару раз ловила его на мелком жульничестве с чеками. Как я думал, так и вышло. Мать сегодня утром обнаружила пропажу, подумала на Тони и устроила ему жуткий скандал, возможно, даже пригрозила полицией. Но я недоучел, что Тони совсем не дурак. Он тут же пришел ко мне в номер, сказал, что видел, какими глазами я глядел на брошь накануне вечером, и потребовал вернуть ее. Сказал, что не собирается из-за меня лишаться места и садиться в тюрьму. Я послал его подальше, тогда этот скот сбил меня с ног и стал дубасить, сказав, что если я не отдам брошь, то он меня совсем придушит.
— И вы отдали ему брошь?
— А что мне оставалось? Если б я не был с такого похмелья, я бы ему показал, я бы ему …
— Ну хорошо, хорошо, мистер Каннингхем, покажете ему в следующий раз, скажите мне лучше, почему вы были так уверены, что ваша мать не вернется к себе в номер и не застанет там вас, роющимся в ее чемоданах?
— Этого не могло быть. На то, чтобы обойти курительные комнаты, заглянуть _ в бар, ресторан и танцзал, ей бы потребовалось не менее двадцати минут, так что запас времени у меня был достаточный.
— А если бы она сразу встретила внизу мистера Крес-пи и вернулась бы с ним в свой номер?
— А-а, лейтенант, так бы сразу и сказали, к чему вы подбираетесь, а то ходите вокруг да около. Вам нужно знать, где' был Тони в то время, когда мой щедрый дядюшка купался со своей женой при луне?
— Ну, скажем так, я хотел бы знать, не видели ли вы Антонио Креспи с полуночи до полпервого ночи с семнадцатого на восемнадцатое мая. Такая формулировка будет более корректной.
— Я могу сказать вам, где я его видел до двенадцати ночи. Я как раз посмотрел на часы, когда ко мне в номер начала ломиться моя маменька.
— И где же?
— В триста шестнадцатом номере, в постели моей сестры. Примерно в полдвенадцатого я услышал стук в дверь ее номера. Что за черт, думаю, нас же здесь никто не знает, кто это может прийти к моей сестре в такое позднее время? Выхожу на лоджию, сажусь на перила, перегибаюсь через перегородку между моей и ее лоджией и вижу, что Тони запирает изнутри дверь, а Мери уже в постели. Ну, думаю, и темпы. Не могла же она раздеться за минуту, видать, у них все заранее договорено было. А уж какой фокусницей оказалась в постели моя невинная сестричка ... Я такое разве только после бутылки виски мог бы вообразить. — Роберт гадко захихикал, осторожно трогая пальцем под носом — не течет ли опять кровь. — Тут вдруг стук ко мне в дверь — маменька собственной персоной. Только я закрыл за матерью дверь, слышу она к Мери стучится. Вот, думаю, будет сейчас потеха.
— И что же?
— В том-то и дело, что ничего. Когда мать зашла к Мери в номер, то Тони там уже не было, как не было и его одежды.
— А потом что было?
— А потом я поднялся к матери за брошкой и так и не узнал, куда делся Тони из номера.
— Ну что же, мистер Каннингхем, поскольку заявления от вашей матери о краже у нее броши не поступало, то эта история остается вашим внутрисемейным делом. От себя могу пожелать, чтобы следующее подобное дело не привело вас на скамью подсудимых, хотя, судя по всему, это рано или поздно случится.
С Антонио Креспи следователь беседовал на веранде отеля. Наступающий вечер смягчил резкие блики океана, притушил краски разноцветных пляжных зонтов и кабинок для переодевания. В багряном свете заходящего солнца лицо Креспи выглядело усталым и не таким уж и молодым.
— Послушайте, мистер Джексон, — говорил он, уже не в первый раз повторяя одно и то же, — я не понимаю, чего вы от меня хотите. Говорю вам, я был у себя в номере с двадцати трех ноль-ноль и никуда из него не выходил до утра.
— Тогда почему же миссис Каннингхем искала вас по всему отелю около полуночи?
— С чего вы взяли, что она меня искала? Спросите у нее самой, и она скажет, что не в ее привычках искать своих слуг. Я понимаю, вам нужно закрыть дело, но повесить на меня этот труп вам не удастся. Хочу вас честно предупредить — не ориентируйтесь на меня, потому что, если припрете меня к стенке, я назову свидетеля, который подтвердит, что я был с ним с полуночи до часу ночи. Так что лучше не тратьте на меня время и силы.
— Ваш свидетель — это Мэри Каннингхем?
— Черт побери! Откуда вам это известно, мистер Джексон?
— Скажу вам больше, мне даже известно, что до прихода в триста шестнадцатый номер Марты Каннингхем вы находились в постели ее дочери, а вот куда вы делись потом из номера, я хочу узнать.
— О господи, лейтенант, да никуда я из номера не девался. Если бы я знал, что вы в курсе моих отношений с Мери, то я бы давно сам все рассказал. Я же боюсь единственно того, что старуха узнает об этом и попросит меня из дома. Когда она постучалась к Роберту, мы с Мери сразу поняли, что после него она придет к нам, поэтому я взял свою одежду, туфли и залез под кровать. Там и пролежал, пока старуха не ушла. Между прочим, горничная на нашем этаже получает деньги зазря. Под кроватью полно пыли. Вот когда я в такой ситуации оказался пару лет назад в "Хилтоне" в Чикаго ...
— Ладно, ладно, Креспи, потом опишете в своих мемуарах. Ответьте лучше, во сколько вы ушли из триста шестнадцатого номера.
— Около часа ночи. Я бы и раньше ушел, да Мери не хотела отпускать, пока не показала всего, что умела. Клянусь мадонной, если ее мамаша была в молодости такой же, то я очень жалею, что встретил ее не тогда, а сейчас.
— А вы шутник, Креспи. Скажите, Мери Каннингхем подтвердит, что вы были у нее до часу ночи.
— Святой Антонио! А почему же нет? Можете пойти и спросить ее сами, она-то свою мамашу не больно боится.
Лишь поздно ночью у себя в номере Генри Джексон закончил прослушивать сделанные им за день магнитофонные записи свидетельских показаний. Картина для него складывалась безрадостная. С момента убийства прошли сутки, а у него не было даже реального подозреваемого. В семействе Каннингхемов, включая Антонио Креспи, все имеют убедительные алиби. Остров, за весь день никто не покидал ни на пароме, ни на лодке, и из теперешних постояльцев отеля ни один не подходит на роль наемного убийцы. Нет, убил кто-то из своих, но кто? Вообще появление семьи Каннингхемов на Грин-Айленде под вымышленным предлогом явно не случайно. И откуда Марта Каннингхем вообще могла узнать о том, что ее брат с женой (как она думала) находится здесь? Стоп! От осенившей его догадки Генри Джексон вскочил с кресла и принялся мерить комнату из угла в угол быстрыми шагами. А что, если звонок Марты Каннингхем не был вымышленным?! Что, если убийца специально вызвал всю милую семейку на Грин-Айленд, чтобы попытаться обвинить в убийстве Роберта или Креспи и отвести тем самым подозрения от себя? Так-так, если потянуть эту ниточку, то многое становится объяснимым. От волнения Джексон начал хлопать себя по карманам, забыв, что уже год как бросил курить, потом быстро сел к столу и стал набрасывать на листе бумаги основные моменты только что родившейся в его голове новой версии.
На следующее утро 19 мая в 8 часов Генри Джексон сидел в глубоком кресле в шикарном трехкомнатном номере, занимаемом Ричардом Гарриманом, и бесстрастно говорил, сверяясь время от времени со своими заметками:
— Как видите, мистер Гарриман, все оказалось очень просто, стоило лишь связать все факты воедино. Помните сказку про Золушку? Из тысяч девушек хрустальной башмачок оказался впору только ей, потому что это был ее собственный башмачок. Так и шкура убийцы из всех, кому я ее примерял, идеально подошла только одному человеку — вам. Я пока не знаю, что побудило вас сделать это, но думаю, что скоро узнаю. Через пятнадцать минут я улетаю полицейским вертолетом на материк, чтобы успеть на рейс восемь пятьдесят на Сан-Франциско. Хочу получить показания вашей жены об обстоятельствах двух неудавшихся покушений на нее. Мне сообщили, что вы заказали себе билет на самолет до Сан-Франциско на одиннадцать сорок. Думаю, что завтра вас захочет видеть окружной прокурор, чтобы официально предъявить вам обвинение в умышленном убийстве Руфь Лейтон, поэтому прошу вас не покидать Сан-Франциско в течение этих двух дней.
— Послушайте, лейтенант, я не убивал Руфь, это какое-то дикое стечение обстоятельств.
— Но посудите сами, мистер Гарриман, до чего все логично выстраивается. Кто мог оборвать тормозной шланг у машины вашей жены, стоящей в гараже вашей виллы? Вы. Чужого на территории виллы сразу бы заметили. Кто мог подложить кактус под седло лошади вашей жены пока она с вашим приятелем собирала тюльпаны? Опять же вы. Не сумев убить жену, вы почему-то изменили свои планы и решили убрать со своего пути Руфь Лейтон. Возможно, она шантажировала вас, поставила перед выбором: или ваша жена, или она. Я вчера навел справки по телефону в полицейском управлении Сан-Франциско — в городе считают, что за последний год вы попали в финансовую зависимость от банка Эрнеста Лейтона, из которой вам уже не выбраться без помощи со стороны. Может быть, Руфь Лейтон требовала, чтобы вы развелись с женой, и угрожала вам гневом своего отца? Этого я пока не знаю. Во всяком слу чае, вы решили убить ее и, чтобы отвести от себя подозрения, позвонили своей сестре в Нью-Йорк и, изменив голос, вызвали ее сюда вместе с детьми. Вы решили утопить Руфь Лейтон, узнав от кого-то из местных жителей, что тела утонувших во время отлива никогда не находят, потому что их уносит течением в океан. Беда была только в том, что после инфаркта вы не можете из-за своего сердца плавать в холодной воде, поэтому вы задушили девушку на берегу и столкнули тело в воду, надеясь, что тела не найдут и вскрытия не будет. Вот здесь-то вы и просчитались. Как видите, логика здесь просто убийственная для вас. Думаю, что и присяжных она убедит. Боюсь, мистер Гарриман, что вам нечего будет противопоставить обвинению на суде.
Уже закрывая за собой дверь номера, Генри Джексон услышал вслед себе яростное проклятие Гарримана и удовлетворенно усмехнулся.
На аэродроме в Сан-Франциско его встретил полицейский на патрульной машине, довез прямо до ворот виллы "Миранда" и, не попрощавшись, уехал. Позвонив у витой чугунной калитки в каменной семифутовой стене, Генри Джексон с одобрением окинул взглядом двухэтажное белое здание виллы, видневшейся в глубине ухоженного сада. Здание стояло на самом краю нависшей над водой базальтовой скалы фасадом к океану, и из него, должно быть, открывался великолепный вид на залив. Отворивший калитку дворецкий взял его визитную карточку и ушел в дом. Вернувшись, он пригласил лейтенанта следовать за ним. Обогнув дом слева, по извилистой дорожке, мощенной красным кирпичом, они поднялись на просторную веранду, парящую высоко над гладью залива. На белом некрашеном полу веранды стоял легкий столик и несколько плетеных из соломки стульев, с одного из них навстречу Джексону поднялась невысокая молодая женщина с бледным лицом и очень светлыми, почти белыми волосами, плотно лежащими на голове подобно античному шлему, и такими же светлыми ресницами и бровями. На женщине было белое полотняное платье до пола наглухо застегнутое у горла и с длинными рукавами.
Действительно, похожа на монашку, — подумал Джексон, вспоминая слова Ричарда Гарримана о жене, — рост пять футов, три дюйма, — машинально прикинул он и, наклонив голову, представился:
— Генри Джексон, следователь при прокуроре штата Нью-Йорк.
Женщина, не поднимая глаз и не сходя с места, протянула ему бледную руку с коротко остриженными ногтями без маникюра:
— Эвелина Гарриман. Мистер Джексон? Чем вызван ваш визит? Мне вчера звонил муж из Нью-Йорка и просил не выходить из дома несколько дней. Что-нибудь случилось?
— Ваш муж вам все расскажет сам, миссис Гарриман, он будет здесь часа через четыре. Я же хотел бы уточнить некоторые детали насчет тех двух несчастных случаев, что произошли с вами на прошлой неделе.
Эвелина Гарриман подняла глаза на Джексона, и он сразу забыл и о ее бесцветных бровях и ресницах, и о бледности совершенно лишенного косметики незапоми-нающегося лица. Глаза у нее были большие, удивительно выразительные, того редкостного светло-изумрудного цвета, который можно увидеть в летний полдень в просвете поднявшейся морской волны. В них была и боль, и печаль, и надежда. Солнечные блики океана плясали на белой стене веранды и создавали в воздухе почти объемные образы, появляющиеся и исчезающие прежде, чем глаз успевал заметить их форму. В этой причудливой игре света лицо Эвелины Гарриман, казалось, потеряло свою бесцветность и невыразительность, оно светилось оттенками каких-то чувств, сильных переживаний и было сейчас почти прекрасным.
Джексон, опустившись на плетеный стул рядом с ней, любовался ее нежным точеным профилем, легкими очертаниями бледных губ. Конечно, в толпе эту женщину не заметишь и, даже взглянув в упор, не запомнишь, но что-то в ней несомненно есть. Просто нужно иметь время, чтобы разглядеть это что-то. У Ричарда Гарримана, пролежавшего в госпитале почти полгода, это время было, и он сделал правильный выбор.
— Миссис Гарриман, — спросил Генри Джексон, чтобы придать разговору более непринужденный характер и, как следствие этого, получить больше информации, — а как вы познакомились с вашим будущим мужем?
— О, это очень прозаическая и одновременно очень романтическая история, вернее история, которая чуть было не стала романтической, увы, все же не стала.
— Миссис Гарриман, расскажите, а? Мне, правда, очень интересно.
По бледному лицу женщины скользнула слабая тень улыбки.
— Ну хорошо, слушайте, если вам это интересно. Я к тому времени только два года, как приехала из Англии, где жила с мамой. После смерти мамы решила перебраться в Сан-Франциско, потому что здесь всегда тепло, солнце, пальмы, а что еще нужно человеку, у которого кроме того есть еще любимая работа.
Уже через полгода мне предложили перейти медсестрой в кардиологическое отделение. Вы знаете, — тут в ее мягком голосе появилась нескрываемая нотка гордости, — я ведь медсестра высшей квалификации и даже один раз заняла первое место на городском конкурсе медицинских сестер. И вот однажды в мое дежурство привезли Дика с тяжелейшим обширным инфарктом прямо с заседания совета директоров компании. Дежурный врач послушал его сердце, посмотрел кардиограмму и сказал мне, что больной практически безнадежен, но я решила, нет, я его выхожу, сама выхожу. Я в Дика тогда влюбилась с первого взгляда. Первую неделю я и ночевала в его палате, чтобы не пропустить, если ему станет хуже, и все инъекции ему делала строго по часам. У него очень плохие вены, а я с первого раза в любую вену попадаю. Потом уж меня его лечащий врач домой прогнал, чтобы я отоспалась, а то, говорит, будут у меня здесь два трупа в одной палате. Ну, потом, когда Дику стало получше, он, видимо, припомнил, что я была возле него все первые дни, и он через своего секретаря прислал мне домой громадный букет белых роз, причем без всякой записки, так что я даже не знала, от кого они. А я дома-то почти не бывала тогда, все время в госпитале, ну я и принесла букет на работу и поставила у себя на столе, а врач при Дике меня отругал, сказал, что у роз очень сильный запах и кардиологическим больным это очень вредно — может спровоцировать приступ стенокардии. Я отнесла розы опять домой, а на следующий день у меня в госпитале на столе опять появился громадный букет белых голландских тюльпанов. Тогда я поняла, что это от Дика. Мы стали с ним подолгу беседовать, он мне рассказывал о себе, а я читала ему книги.
— Вы, наверное, любите классику?
— Да, люблю, особенно русскую, но Дику я читала в основном сказки. Оказывается, в детстве ему никто не читал сказок и он их совершенно не знал. Я ему говорила, что он Кай, которого заморозила Снежная королева, и теперь он кроме своих чисел ничего в мире не видит. Я надеялась, что стану для него Гердой, которая своим поцелуем расколдует его, и он увидит всю красоту вокруг, увидит, что, кроме Денег, в мире есть книги и море, и . . . любовь. Но я ошиблась, Дик так и не рас-колдовался. Полгода, пока он лежал в госпитале и врачи запрещали ему заниматься делами, Дик был как все нормальные люди. Он слушал музыку — по моему выбору, мы говорили с ним о книгах, которые я ему приносила из дома, говорили обо всем на свете, а, когда только он выписался из госпиталя, его сразу же захватили дела, его проклятый нефтяной бизнес. — В голосе Эвелины Гарриман послышалась горечь. Она помолчала немного, глядя на темно-синее зеркало залива, потом продолжала уже другим тоном, в котором уже слышалась гордость за мужа и оправдание его:
Вы знаете, ведь Дик всего добился сам. Ему было всего двадцать два года, когда умер его отец и оставил после себя перспективное, но все в долгах, предприятие по производству нефтяного оборудования. Сестра Дика, Марта, отказалась от своей доли наследства, чтобы не платить отцовских долгов, и Дик все взвалил на свои плечи. Он мне рассказывал, как ездил по всему штату в поисках кредитов, убеждал нефтедобытчиков, доказывал и достал все-таки деньги. Двадцать лет он работал как проклятый по десять — двенадцать часов в сутки, пока не вывел свою компанию в десятку крупнейших в штате. И сейчас, перенеся такой тяжелый инфаркт, он продолжает работать по-прежнему. Приходит домой с бесконечных заседаний выжатый как лимон, с серым лицом, в прокуренной одежде и валится без сна на кровать, а я делаю ему инъекции камфары под кожу или сердечные гликозиды внутривенно. Я теперь сама снимаю ему ЭКГ и сама расшифровываю. За эти годы я прочитала столько литературы по болезням сердца, что стала разбираться в кардиологии лучше многих врачей. Я уволилась после свадьбы из госпиталя, потому что у меня остался только один пациент, но все мое время, все мои силы я трачу на него; слежу, чтобы кислородный баллон в доме всегда был полон, два раза в год заставляю Дика ложиться на обследование в мой бывший госпиталь, слежу, чтобы он вовремя принимал лекарство, чтобы в кармане пиджака у него всегда было коронарнорасширяю-щее лекарство. Я спасла его от смерти пять лет назад, и все эти пять лет он живет только силой моей любви к нему, чтобы ни пророчили ему врачи, мой муж будет жить, пока жива моя любовь.
Эвелина Гарриман умолкла, глядя на море, и Генри Джексон подумал, что в этой маленькой женщине скрыта огромная сила, могущая сдвинуть горы, — сила любви.
— Скажите, миссис Гарриман, а какие у вашего мужа отношения с Эрнестом Лейтоном?
— Какие могут быть отношения у мышки с кошкой, когда кошка сыта? Самые дружелюбные. Дик затеял новое грандиозное предприятие по разведке нефти в Перу. Деньги на это (и громадные деньги) он взял взаймы в банке Эрнеста Лейтона. Если нефть будет найдена, Дик станет одним из крупнейших нефтепромышленников страны.
— А если он не найдет нефть?
— Тогда скорей всего его предприятие, вся его компания перейдет под контроль банка Лейтона, а для Дика потеря самостоятельности хуже смерти. Он ведь работает на износ не ради денег, ему нужно чувствовать себя первым, нужно, чтобы ему подчинялись и от него зависели тысячи людей, хочет, чтобы за его спиной почтительно шептались, хочет быть самым-самым .. . — Миссис Гарриман ...
— Знаете, зовите меня просто Эвелиной, мы ведь не в кабинете прокурора, к тому же мы, наверное, ровесники.
— Хорошо, Эвелина. Расскажите мне; пожалуйста, о тех двух несчастных случаях, как вы их называете, только поподробнее.
Записав рассказ Эвелины на магнитофон, лейтенант уже встал, собираясь уходить, как вдруг глаза его удивленно расширились: маленькая ступня женщины, высунувшаяся случайно из-под края платья, была боса и туго обмотана вокруг щиколотки несколькими слоями бинта. - Эвелина Гарриман перехватила его взгляд и выму-ченно улыбнулась:
— Вот купила к приезду мужа новые туфли, а ходить на каблуках не умею. Целый день пересиливала себя, думала, привыкну, а в итоге — вот. Стерла в кровь обе ноги, так что приходится ходить босиком, да еще и бинтоваться. — Она протянула следователю руку, и он пожал ее с чувством глубокой жалости к этой самоотверженной маленькой женщине, которой вскоре предстоит узнать столько страшного о своем любимом муже.
Остаток этого дня и весь вечер Генри Джексон провел у себя дома, приводя в. порядок магнитофонные записи свидетельских показаний и надиктовывая на пленку комментарии к ним и свои соображения по этому делу. Спать он лег лишь во втором часу ночи с чувством добросовестно исполненного долга. Ночью ему приснился страшный сон: он и Ричард Гарриман прогуливаются, мирно беседуя, по берегу маленького островка, затерявшегося в необозримых водных просторах, а из-за океана, медленно поднимаясь над горизонтом, занимая полнеба, на них пристально смотрят прекрасные изумрудные глаза Эвелины Гарриман с непередаваемым выражением скорби, любви, тоски и прощения.
Резкий телефонный звонок буквально вырвал Джексона из постели. Не открывая глаз, он попытался нашарить телефонную трубку, уронил ее на пол и, чертыхаясь про себя, спросил хриплым со сна голосом:
— Алло, кто это?
Знакомый голос прокурора недовольно пророкотал в трубке:
— Генри, вы что пили всю ночь, судя по вашему голосу?
— Нет, шеф, — обиделся Джексон, — я допоздна работал, лег в два часа ночи, зато полностью закончил следствие. Остается лишь передать записи машинистке,
- и хоть завтра передавайте дело в суд.
— Суда не будет, Генри, — в голосе прокурора прозвучало нечто похожее на сочувствие, — так как нет обвиняемого, но ты все равно славно поработал, так что можешь рассчитывать на повышение.
— Как нет обвиняемого, шеф? — растерялся Джексон. — А Ричард Гарриман?
— Купи утреннюю газету, мой мальчик, и узнаешь все новости. Ричард Гарриман умер у себя в спальне сегодня ночью от инфаркта сердца. Ну ладно, досыпай, потом позвони мне.
Лейтенант медленно положил телефонную трубку.
Купив газету, он в рубрике происшествий прочел, что, "вернувшись из деловой поездки в Нью-Йорк, известный бизнесмен-нефтепромышленник Ричард Гарриман в возрасте пятидесяти лет скончался у себя на вилле "Миранда" от повторного инфаркта. По заключению врача, смерть наступила около двух часов ночи. По несчастному стечению обстоятельств жена м-ра Гарримана (в прошлом медсестра) улетела в тот вечер на экскурсию в Лос-Анджелес и не смогла оказать мужу необходимую помощь.
Смерть мистера Гарримана, видного бизнесмена и общественного деятеля, тяжело переживается гражданами нашего города и всего штата". В заметке не говорилось ни слова ни о Грин-Айленде, ни о связи Ричарда Гарримана со смертью Руфь Лейтон. Видимо, репортеры сами ни о чем не пронюхали, а Марта Каннингхем решила не выносить сор из избы или просто побоялась быть втянутой в скандал.
Спустя неделю, Генри Джексон, выйдя из машины, позвонил у ворот виллы "Миранда". Узнавший его дворецкий отпер калитку и, отступив в сторону, сказал:
— Прошу вас, сэр. Миссис Гарриман одна на веранде.
— Вы не будете докладывать обо мне? — удивленно спросил Джексон.
— Хозяйка сказала, что если вы придете еще раз, то сразу провести вас к ней без доклада.
Джексон недоверчиво вгляделся в невозмутимое лицо дворецкого, но ничего не прочтя на нем, молча пошел по знакомой извилистой дорожке к дому. Эвелина Гарриман сидела на веранде на том же месте, в той же позе, что и в прошлый раз, только сейчас на ней было длинное, глухое у ворота черное платье, из-под которого выделялись тонкие лодыжки в черных чулках и черные туфли на низком каблуке.
Джексон поздоровался и выразил женщине свое соболезнование по поводу смерти мужа. Ничего не ответив, миссис Гарриман пытливо вглядывалась в лицо молодого человека и опять перевела взгляд на залив. Наконец она глухо произнесла:
— Зачем вы пришли? Все равно у вас нет доказательств.
Джексон, подвинул стул, сел рядом с ней и, тоже глядя на залив, над которым собирались тяжелые тучи, произнес:
— Я пришел к вам как частное лицо, потому что у меня действительно нет доказательств. Если хотите, можете выгнать меня.
— Пет, останьтесь, пожалуйста. — Голос Эвелины Гарриман прозвучал поспешно и почти умоляюще.
Они опять помолчали, потом она спросила:
— Как вы догадались?
— После смерти вашего мужа дело посчитали законченным и мне дали трехдневный отпуск в качестве поощрения. Я провел его здесь на побережье, занимаясь подводной охотой и в первый же день с непривычки стер себе ластами ступни. Тогда я вспомнил ваши забинтованные ноги и мне пришла в голову мысль, что очень хороший пловец мог бы задушить Руфь семнадцатого мая на берегу Грин-Айленда и уплыть с острова на материк в ту же ночь, особенно если бы у него были ласты. И еще я подумал, что из всех людей, так или иначе причастных к этому делу, только вы одна не попали в орбиту следствия. Я навел о вас справки и узнал, что в двадцать лет вы были одной из сильнейших спортсменок Англии по пятиборью, куда, кстати, входят и плавание и конный спорт. Тогда меня осенило: в том случае с лошадью, которая чуть не сбросила вас с обрыва, колючка под седлом могла появиться уже потом, после блестяще разыгранного вами спектакля с "обезумевшей от боли лошадью". Для одной из лучших наездниц Англии не составило бы большого труда поднять лошадь на дыбы и заставить ее проделать несколько прыжков, а потом, ускакав от своих неповоротливых спутников, быстро расседлать в укромном уголке свою лошадь и подложить ей кактус под седло. Но тогда и авария с вашей автомашиной может оказаться такой же ловкой мистификацией. Ведь пристегнувшись ремнем безопасности и хорошо рассчитав скорость, вы ничем не рисковали, врезаясь правым боком машины в проволочную изгородь, за которой к тому же густо рос упругий можжевельник. И Марте Кан-нингхем позвонили тоже вы и, изменив голос, попросили приехать с детьми на Грин-Айленд, чтобы создать первую, якобы отвлекающую, версию для следствия. Но основная ваша цель была обвинить в убийстве Руфь Лейтон вашего мужа, поэтому вы тщательно позаботились о том, чтобы все улики говорили против него* и вам это блестяще удалось.
Генри Джексон блестящими от возбуждения глазами посмотрел на Эвелину Гарриман, потом глаза его медленно потухли, и он нехотя признался:
— Но это все не более чем догадки, не имеющие никаких доказательств. Никакой судья не поверит, что вы могли справиться на берегу с мисс Лейтон, которая была выше вас на полголовы и гораздо крупнее. И при этом Ричард Гарриман ничего не услышал. Это и для меня самого загадка.
— Я и не нападала на нее на берегу. — В голосе Эвелины Гарриман прозвенела еще не забытая ненависть к сопернице. — Я подплыла к ней в воде, набросила на голову тонкий пластиковый мешок и утянула под воду. Под водой давление сразу прижимает пластик к лицу, и в легкие вода не попадает. Думаю, она узнала меня даже в темноте, потому что от ужаса почти не сопротивлялась и успела только крикнуть.
— А потом?
— А потом я отбуксировала ее тело к западной оконечности острова, а сама поплыла на материк. Вещи мои были при мне в таком же пластиковом туго завязанном пакете. На берегу я оделась в пляжной кабине, сделала макияж и поехала на такси в аэропорт. Вылетела первым рейсом на Сан-Франциско и в полдвенадцатого еще до прихода слуг была дома. Накануне сразу после звонка Дика в пять вечера я отпустила всю прислугу до полудня следующего дня, а сама вылетела на Грин-Айленд вечерним рейсом и успела на последний паром на остров.
— Я примерно так и предполагал. Единственным слабым звеном в моих рассуждениях было то, откуда вы узнали о том, что ваш муж собирается отдыхать с мисс Лейтон на Грин-Айленде, но этот момент я просто вычислил — вы должны были подслушивать его телефонные разговоры. Я поднял все ваши чеки, предъявленные на оплату в банк за последние три месяца и нашел то, что искал. Чуть больше месяца назад городской универмаг предъявил в банк подписанный вами чек на четыреста сорок девять долларов девяносто центов. Я покопался в каталоге и выяснил, что ровно столько стоит телефонный автоответчик, из которого любой школьник при желании может сделать подслушивающий аппарат. Не так ли? К сожалению, это тоже не улика — вы всегда можете сказать, что набрали на эту сумму других товаров.
— Да, когда я поняла, что отдельный телефон нужен Дику для разговоров с любовницей, я подсоединила автоответчик к его аппарату и днем прослушивала все разговоры, которые он вел с ней накануне. С работы он не мог ей звонить — у него телефон параллелен с телефоном его секретаря. Так я и узнала и про Грин-Айленд, и про ее любовь к ночным купаниям. Дик совсем потерял голову от перспектив, которые перед ним откроются, если банк Эрнеста Лейтона будет кредитовать его без ограничения. На этом она его и поймала, эта девица. Она потребовала, чтобы Дик бросил меня и женился на ней, и Дик не устоял перед соблазном, согласился, только все тянул, жалея меня. И однажды эта не привыкшая к отказам дрянь сказала: "Такая бесцветная медуза, как я, у которой в жилах студень вместо крови, должна быть счастлива уже одним тем, что не осталась старой девой и хоть немного побыла замужем", и Дик ничего не возразил ей, промолчал. Вот тогда я твердо решила: убью ее, а Дику преподам такой урок, что ему впредь не захочется даже смотреть на других женщин. При его деньгах и связях его никогда не признали бы виновным на основании одних лишь косвенных улик, но встряской это ему было бы хорошей. Я была уверена, что после смерти Руфь Лейтон мой Дик вернется ко мне и мы с ним будем счастливы, как раньше, но . . . я ошиблась.
Голос Эвелины Гарриман прервался, и Джексон увидел, как по ее бледной щеке, обращенной к нему, медленно скатилась одинокая слеза.
— Все эти годы я была для Дика и женой, и сестрой, и матерью. Я так хотела ребенка от него, но заставила себя отказаться от этой мечты, чтобы не раздваиваться между мужем и ребенком, не хотела обделять Дика даже на самую малость. А он . . . Когда он прилетел с Грин-Айленда в тот день — девятнадцатого мая, он сказал, что я уничтожила все, что он создавал всю свою жизнь. Он обо всем догадался еще там, на острове, все-таки он хорошо знал меня, мой Дик. Он сказал, что ненавидит меня и не хочет больше видеть. Я бросилась ему в ноги, я рыдала, умоляла его, говорила, что не смогу жить без него, но у него были такие чужие, холодные глаза, словно он увольнял провинившегося служащего. И тогда я уле тела в Лос-Анджелес. Первый раз за эти пять лет я не ночевала дома и ... все кончилось.
Она замолчала, поднесла руку к горлу, хотела что-то сказать, но не сказала. Бледный дневной свет с трудом пробивался через темные тяжелые тучи, низко нависшие над океаном. Вдали тучи сливались со свинцово-серым океаном, и невозможно было сказать, где кончается вода и начинается небо. Вода и небо смыкались все тесней, и вот уже осталось в мире небольшое пространство веранды с белыми стенами и в нем размытый зыбкий силуэт невысокой женщины в глухом черном платье, стоящей у перил. Эвелина Гарриман вытерла глаза ладонями и повернулась к Джексону. В сером свете дня ее бледное лицо и белый шлем волос почти сливались с блеклой далью, и лишь поразительно яркие светло-зеленые глаза, казалось, горели, жили в пространстве отдельной, самостоятельной жизнью.
Несколько раз женщина пыталась заговорить, но голос изменял ей. Наконец она справилась с собой и с силой воскликнула:
— Да, я убила ее и не жалею об этом. Ну что же, арестуйте меня!
Невероятной силы удар грома одновременно с ослепительной вспышкой молнии заглушил ее последние слова. Копившееся весь день во влажной духоте воздуха напряжение прорвалось наконец яростной майской грозой. Исчезло понятие верха и низа, струи воды хлестали, казалось, со всех сторон, забрасывались на веранду бешеными порывами ветра. Молнии били из нависших туч в свинцовый океан одна за другой, и раскаты грома сливались в непрерывный ошеломляющий грохот. Джексон и Эвелина Гарриман мгновенно вымокли до нитки, но почему-то. не уходили с веранды. Было в этом яростном буйстве стихии что-то невероятно завораживающее и прятягательное. Гроза стихла внезапно, как это бывает лишь на юге, и жаркое умытое солнце засияло с бирюзового неба. Свежее, бодрящее дыхание океан.а разгоняло последние клочья облаков. После прошедшей бури вода, небо, сам воздух дышали обновлением, возрождением к жизни.
— Эвелина, вы не объясните мне, почему вас никто не видел ни в самолете, ни в аэропорту, ни на пароме? Я ведь целых три дня опрашивал стюардесс подходящих рейсов, таксистов, полицейских в аэропорту, даже служащих парома, что ходит до Грин-Айленда, показывал всем вашу фотографию, описывал вашу внешность, но никто из опрашиваемых мной не вспомнил женщины, хотя бы отдаленно похожей на вас. Может быть, откроете мне ваш секрет?
— Как частному лицу?
— Разумеется. Вы .же прекрасно знаете, что у меня нет ни одного свидетельского показания, ни одной улики против вас.
В глазах Эвелины Гарриман мелькнуло что-то похожее на лукавинку.
— Смешно, конечно, но вы, сыщик, оказались единственным человеком в мире, которому я могу рассказать обо всем, излить душу. Ну хорошо, я вам открою эту маленькую тайну, хотя в общем-то никакой тайны здесь нет. Если бы на вашем месте была женщина, она могла бы просто вычислить мою внешность во время полета на Грин-Айленд. Но мужчинам этого не дано. Подождите меня здесь минут пятнадцать-двадцать.
Эвелина исчезла в комнатах, а Джексон принялся мерить шагами веранду, пытаясь понять, что скрывалось за последними словами его собеседницы. Он уже начал беспокоиться и поглядывать на часы, когда дверь на веранду открылась и лейтенант ахнул, до того хороша была вошедшая женщина. Она была красива какой-то вызывающей, экзотической красотой. Рассыпанные по ее плечам пышные, черные как смоль волосы, эффектно обрамляли смуглое точеное лицо, на котором дерзко алел чуть великоватый чувственный рот и мрачно горели громадные, сильно подведенные глаза, казавшиеся почти черными из-за длинных черных ресниц и неестественно расширенных зрачков. Смуглые, безупречной формы плечи незнакомки были вызывающе обнажены, а очень короткая белая юбка и белые лайковые сапоги до колен на высоченных каблуках подчеркивали стройность длинных сильных ног танцовщицы или спортсменки. Экзотический наряд женщины довершала алая роза в волосах, многочисленные браслеты и кольца на руках и болтающиеся почти у плеч золотые серьги в виде колокольчиков, издающие при каждом ее шаге тонкий мелодичный звон. Незнакомка подошла к Джексону танцующей походкой и глубоким мягким голосом произнесла:
— Видите, как все просто: парик, немного косметики, по три капли атропина в глаза, и даже близкие знакомые вряд ли узнают вас на улице.
— Это . . . вы, Эвелина? — ошеломленно выдавил из себя Генри Джексон, ощущая не известное дотоле стеснение в груди.
Со времени смерти Ричарда Гарримана прошел год. Его вдова, хоть и унаследовала состояние мужа, снова работает в своем госпитале и по праву считается лучшей медсестрой кардиологического отделения. Она много жертвует на благотворительные цели и по общему признанию ведет весьмо достойный, может быть, даже чересчур монашеский образ жизни. Она неизменно отклоняет все приглашения на светские вечера и приемы, делая исключения лишь для концертов, устраивающихся с благотворительной целью.
А вот недавно назначенного помощника генерального прокурора штата Генри Джексона теперь часто видят на людях в обществе очень красивой, но, пожалуй, несколько легкомысленной брюнетки, частенько шокирующей местное общество своими чересчур экзотическими туалетами. Судя по всему, помощник прокурора влюблен в свою спутницу без памяти, хотя все его знакомые считают, что в качестве жены ему следовало бы избрать себе более серьезную и респектабельную женщину. Что ж, сердцу, как говорится, не прикажешь.
ПОРТРЕТ РАБОТЫ ДЕГА
Фред, прекрати немедленно, ты хочешь получить инфаркт, да?
Элизабет Дэвис, с трудом скрывая раздражение, наблюдала из окна кухни, как ее муж, сбросив с себя все, остался в белых шортах и на спор с дочерью приседал на лужайке перед своим домом.
... восемьдесят шесть.... восемьдесят семь.... восемьдесят восемь....
Пятнадцатилетняя Сэди Дэвис, смеясь, помахала матери рукой и продолжала считать:
— ... девяносто семь, девяносто восемь, девяносто, девять... сто! Папка, ты выиграл. Ты у меня просто молодец!
Фред Дэвис с побледневшим лицом, тяжело дыша, но улыбаясь, шлепнул дочь пониже спины.
— Ну что, проспорила? Будешь целую неделю мыть мою машину. Твой отец еще не так стар, как ты думаешь.
— Папка, да ты у меня просто орел. Надо было мне с тобой на двести поспорить.
— А что, думаешь, я бы двести раз не присел? — хорохорился Фред Дэвис, подбирая с травы свою спортивную рубашку и ощущая, как мелко подрагивают ставшие ватными ноги. Ему шел пятьдесят третий год, и, несмотря на занятия теннисом по субботам и плаванием по воскресеньям, возраст все же давал себя знать. Но зато как восхищенно смотрит на него Сэди. Нет, если вы уж решились завести ребенка только в тридцать семь лет, то будьте добры и в пятьдесят два соответствовать возрасту своей дочери, которой нужен молодой сильный отец, а не старая брюзжащая развалина. Все-таки он показал ей сегодня, -а если бы потренировался перед этим с недельку, то мог бы присесть гораздо, больше. Фреда Дэвиса просто распирало от гордости, и Сэди, чувствуя это, охотно ему подыгрывала, хоть и хихикала про себя над смешным тщеславием отца.
В кухне Элизабет сидела перед остывающим завтраком и думала, что ради того, чтобы выглядеть в глазах дочери боевым петухом, Фред готов на любую глупость. Неужели он не понимает, что просто смешон, когда бегает с ней наперегонки по дороге или ныряет в бассейне на спор, кто дольше пробудет под водой.
— Однажды тебя просто увезут в больницу после таких упражнений, — сказала она, когда муж с дочерью, запыхавшиеся и потные, ввалились в кухню. Сказала немного резче, чем хотела. Думала произнести это равнодушно-осуждающе, но получилось резковато. Раздражение Элизабет от этого только усилилось, особенно когда она перехватила заговорщицкий взгляд, которым обменялись отец с дочерью. Элизабет даже показалось, что дочь иронически подняла брови, как бы говоря отцу: "Ну что с мамы возьмешь — не обращай на нее внимания". Что она себе позволяет, эта девчонка! Вымахала здоровая акселератка, грудь как у взрослой женщины, а умишка кс>т наплакал. Начинаешь ее ругать, так она глазищи свои потупит, ресницы на полщеки, а про себя усмехается. Нет, это все от того, что Фред совершенно распустил дочь. Он держит себя с ней, как с подружкой, абсолютно никакой дистанции. Наверняка это не только она замечает, но и все их знакомые тоже. Элизабет встала и, сдержавшись, чтобы не шваркнуть с размаху тарелку о стену, аккуратно поставила ее в моечную машину.
— Ты опоздаешь в контору, Фред, если не поторопишься. Не думаю, что мистер Кэссиди будет этому рад.
— Да-да, Бетти, — заторопился Фред, — я уже иду переодеваться. Спасибо за завтрак.
Он выбрался из-за стола, мимоходом провел рукой по шее дочери и вышел из кухни. Сэди допила апельсиновый сок и тоже встала.
— Спасибо, мам. Я доеду с папой до центра, а там зайду к Мэгги, порисую. Ладно?
— Что-то ты зачастила с утра к Мэгги. Каждый день выходишь в полдевятого, как на работу. Майку могла бы другую надеть. Уже неделю в одной и той же ходишь. Не забудь, что скоро в школу. Ты бы лучше учебники полистала перед новым учебным годом, больше пользы бы было. Или ты думаешь, что если станешь художницей, то знания тебе уже не нужны будут?
— Нужны, нужны, — серьезно ответила Сэди, только в глазах ее плясали чертенята. — Знания нужны каждому, кто хочет занять достойное место в обществе и пользо ваться уважением окружающих.
Она сделала умное лицо и вышла из кухни. Элизабет посмотрела из окна, как Фреди выводит из гаража машину, открывает дверцу дочери, выезжает с участка, хрустя гравием на дорожке, и скрывается за деревьями на улице. Лицо Элизабет Дэвис было задумчиво и невесело. Она вспомнила кое-что давнее, что очень хотела бы забыть, и от этого готова была заплакать.
Фред Дэвис вернулся с работы в половине седьмого и, весело насвистывая сквозь зубы, прошел в гостиную. Элизабет сидела в кресле, уставившись в телевизор, и при виде ее неестественно выпрямленной спины и напряженных плеч Фред понял, что скандала не избежать. Интересно, какой повод жена придумала на этот раз. В прошлый раз, что же послужило поводом в прошлый раз? А га, он не починил газонокосилку перед отъездом в Нью-Йорк, и трава на лужайке перед домом целую неделю не подстригалась. Какой кошмар! Фред усмехнулся про себя и подумал, что сегодня Элизабет найдет наверняка не менее серьезный повод для скандала. Настроение у него было великолепное. Утром он подписал контрюкт с фирмой "У.Б.Холендер" по поставке комплектующих деталей и справедливо полагал, что его шеф Джон Кэссиди учтет это обстоятельство при распределении акций в конце года. Фред Дэвис постарался придать своему лицу выражение серьезного внимания, сел в кресло и приготовился слушать то, что намерена была ему высказать жена.
Элизабет сохраняла каменную неподвижность перед телевизором еще добрых пять минут прежде чем повернулась наконец к мужу и сказала ровным, спокойным тоном, который не смог бы обмануть и человека, менее знавшего ее, чем Фред.
— Только что звонила Мэгги Портленд, спросила, не пришла ли Сэди домой. Я ответила, что нет. Тогда она таким невинно-елейным голоском и говорит: "Ах да, она же сегодня, наверное, задержится". Я чувствую, что она какой-то подвох готовит, но спокойно спрашиваю, что он хочет этим сказать. И эта маленькая сплетница с торжеством в голосе заявляет мне: "Просто ваша дочь поехала кататься с каким-то мужчиной в его машине, так что я думаю, она сегодня явится попозже". Ты представляешь, что я должна выслушивать? И от кого?! От пятнадцатилетней сопливки, которая сейчас, наверное, уже обзванивает всех подруг Сэди, те скажут своим родителям, и завтра уже весь город будет знать, что твоя дочь садится к каким-то мужчинам в машину и неизвестно чем там с ними занимается.
Хорошее настроение Фреда Дэвиса как ветром сдуло. Он выпрямился в кресле, не веря своим ушам, и громко рявкнул:
— Не пори ерунды. Повторяешь всякую чушь, которую тебе наплела Мэгги Портленд. У Мэгги вообще язык без костей, как и у ее мамаши, — та еще сплетница. Дай ей только зацепку — будет молоть языком целый год.
Но, Фредди, — возразила Элизабет, слегка напуганная неожиданной вспышкой ярости мужа, — я же тебе об этом и говорю. Мегги и ее мать — известные сплетницы, и нельзя давать им ни малейшего повода для пересудов. Ты должен поговорить с Сэди, когда она придет домой, и выяснить, что это за мужчина и почему она села к нему в машину. Она уже не маленькая и должна понимать, чем это может кончиться.
— Ладно, хватит!
Фред ударил кулаком по столу так, что чуть не обломил край столешницы.
— Не верю я в весь этот бред, — рявкнул он. - Придет Сэди, я сам ее спрошу, а пока больше не хочу слушать об этом.
Он прошел к себе в кабинет, хлопнув за собой дверью. Элизабет с холодной усмешкой смотрела ему вслед. Ишь ты, как его разобрало, нашего заботливого, любящего папашу. Его маленькая ласковая дочурка тискается в машине с чужим нехорошим дядей. В машине жарко, дядя потный подбородок у него к концу дня уже колючий, и он елозит сейчас своим колючим потным подбородком по белой шейке маленькой Сэди. Не когда-нибудь в прошлом, а вот прямо сейчас, в эту самую минуту! И главное, Фредди у себя в комнате все это сейчас ярко представляет себе. В мельчайших деталях. Вплоть до запахов. Уж она-то хорошо знает своего Фредди. Элизабет не удержалась и злорадно рассмеялась: "Подожди, что он скажет через час".
Через час Фред Дэвис вышел из своего кабинету и, пряча глаза, попросил жену:
— Бет, позвони этим Портлендам и спроси Мегги поподробнее, во сколько Сэди села в эту чертову машину и что это был за автомобиль? Может, она номер запомнила?
Элизабет нашла в телефонной книге фамилию Порт-лендов и сказала мужу, чтобы он поднялся в спальню к параллельному аппарату. Трубку сняла миссис Портленд, и по ее сдержанно-торжествующему голосу Элизабет поняла, что та уже все знает от дочери. Разговор с Мегги ничего нового не дал. По ее словам, Сэди первой вышла после занятий в изостудии, сказав, что сегодня хочет прийти домой пораньше, чтобы успеть помочь отцу вымыть машину и быстро пошла по улице. Из стоявшей у тротуара машины вышел мужчина и заговорил с Сэди. Она стала ему что-то объяснять, показывая рукой вдоль улицы, а потом вдруг села к нему в машину на переднее сиденье. Автомобиль резко рванул с места и на первом же перекрестке свернул направо. Вот и все, что Мегги Портленд запомнила, если не считать того, что машина была большая и серая, а мужчина — немолодой и некрасивый брюнет.
Фред Дэвис задумался. Похоже было, что водитель серого автомобиля был нездешний и спросил у Сэди, как проехать. Возможно, что им было по дороге и она села к нему в машину. Но если это так, то почему владелец серого автомобиля резко, по словам Мегги Портленд, рванул с места, сразу набрав большую скорость, а главное — почему Сэди до сих пор не пришла домой? В течение последующего часа Фред Дэвис не находил себе места, меряя шагами гостиную и раздраженно отмахиваясь от попыток жены успокоить его. Наконец старинные, доставшиеся от бабушки Элизабет, часы в гостиной пробили девять. Фред тяжело рухнул на диван и сжал голову руками. Что-то здесь было не так. Сэди никогда не задерживалась после занятий в изостудии, к тому же у нее с собой был довольно тяжелый мольберт с красками. Вряд ли она пошла бы с ним куда-нибудь. Сначала занесла бы мольберт домой.
— Может быть, нам надо позвонить в полицию? — подумала вслух Элизабет.
Нет, — решительно отрезал Фред. — Это может быть похищением. Если это из-за выкупа, то впутывать сюда полицию нельзя. Он может убить Сэди. Слишком часто так бывает, когда в дело вмешивается полиция. Надо еще подождать. Если ее действительно похитили, нам обя зательно позвонят, сообщат свои условия. Подождем.
До утра они просидели в гостиной, косясь на телефон, но звонка не было. Время от времени Фред вставал, чтобы приготовить себе очередной коктейль. В восемь утра лоч тальон принес письмо. Прежде чем вскрыть конверт, Фред внимательно осмотрел его. Штемпель был местный, число на нем стояло сегодняшнее. Руки несчастного отца дрожали, когда он вскрывал конверт. Наконец он справился с ним, и на стол выпал листок бумаги, исписанный печатными буквами, и снятая "поляроидом" фотография. На снимке, видимо сделанном в какой-то пещере при свете вспышки, Сэди стояла у большого камня, руки ее были заведены за спину, желтая майка, в которой она вчера вышла из дома, разорвана от шеи до пояса на две половины, и крупные, тугие груди девочки выглядели неожиданно и вызывающе сексуально на мрачном фоне темного камня и грубо разорванной одежды. В глазах Сэди, смотрящих прямо в объектив, застыли ужас и мольба.
Фред выпустил фотографию из рук, словно она обожгла ему пальцы, и зарычал в бессильной ярости. Схватив письмо, он быстро пробежал его глазами, потом прочел еще раз, не торопясь, и скрипнув зубами, швырнул через стол жене
— Ублюдок, прохрипел Фред. — Он Пишет, что изнасилует Сэди, если сегодня до двенадцати дня ты не привезешь ему в горы картину твоей бабушки.
— Дега? Он хочет моего Дега? — не веря своим ушам, переспросила Элизабет.
— Да, да, черт его побери! Он хечет эту картину. Откуда он мог узнать про нее?
— Может быть, сама Сэди, испугавшись, рассказала ему про картину? — предположила Элизабет, внимательно вчитываясь в письмо.
— Не говори ерунды, — отрезал Фред, — что же, по-твоему, этот бандит похитил девочку, не зная, какой он сможет получить за нее выкуп, да и получит ли вообще что-нибудь? К тому же Сэди умная девочка и ни за что не сказала бы этому негодяю того, чего он сам не знал. Нет, он каким-то образом заранее выведал про твоего Дега и подготовил это похищение, боясь, что мы продадим картину.
- Но что же теперь делать? Он требует, чтобы именно я отвезла Дега в горы, и обещает убить Сэди, если в машине со мной будет еще кто-нибудь или хоть один полицейский будет замечен им на дороге.
Ты собирается мне пересказать все письмо? Кажется, тебе это доставляет удовольствие.
- Фред, ты совершенно напрасно злишься на меня. Я просто спрашиваю тебя, что нам делать? Неужели вот так взять и отдать какому-то подонку картину стоимостью полмиллиона долларов? Неужели ничего нельзя сделать?
— Ну почему же нельзя? — Голос Фреда Дэвиса дрожал от с трудом сдерживаемой ярости. Лицо его побагровело, глаза налились кровью. — Можно остаться дома и сэкономить полмиллиона долларов, а этот, как ты говоришь, "какой-то подонок" в двенадцать часов сделает с Сэди то, что обещает в своем письме. Может, этот выход тебя устраивает? Я прекрасно знаю, какие мысли сейчас бродят у тебя в голове. Конечно, деньги тебе дороже, чем Сэди, потому что она тебе напоминает о том, как ты ...
— Нет! — Возглас Элизабет был похож на крик смертельно раненого животного. — Нет, Фредди, умоляю, не говори этого, потому что это неправда. Это неправда, — с силой повторила она, потом уронила беспомощно руки и заплакала. — Господи, милый, неужели все эти годы ты жил со мной, а про себя думал, что я ... что я ... — Элизабет разрыдалась и выбежала из гостиной.
Фред Девис, наклонив голову набок, напряженно прислушивался к торопливым шагам жены над головой, в спальне дочери. Вот ее шаги сбежали вниз по лестнице, и она появилась в дверях гостиной, держа в руках прямоугольный клетчатый сверток, размером примерно два фута на полтора.
Я вынула ее из рамы и завернула в плед, — просто сказала Элизабет, открыто глядя в лицо мужа. — Если я сейчас выеду, то через полчаса буду в горах на развилке. Там оставлю машину. Еще минут пятнадцать до Трона Вождя. Положу картину, возьму Сэди и сразу назад. Самое позднее в одиннадцать мы уже будем здесь. Позвони доктору Томпсону и попроси его никуда не уходить из дома в это время.
— Ты думаешь?. . — испуганно вскинулся Фред Дэвис.
— Не знаю, но ты же видел фотографию ... От такого негодяя всего можно ожидать, так что обязательно позвони доктору Томпсону. Он ведь не только терапевт, но и вообще очень хороший врач.
— Хорошо, — сглотнув комок в горле, согласился Фред. — Я позвоню.
Глаза его подозрительно заблестели. Он поцеловал жену в щеку и сказал:
— Ты там поосторожнее с этим ублюдком. Не спорь с ним.
— Надеюсь, что мне с ним не придется увидеться. Зачем ему в моем лице лишний свидетель?
Элизабет вывела из гаража свою машину, маленькую двухместную "хонду" с откидным верхом, ободряюще помахала мужу рукой и уехала.
Потянулись долгие часы ожидания. Фред, не в силах усидеть на месте, бесцельно метался по дому, выходил на порог и смотрел на вздымающиеся вдалеке Скалистые горы, словно мог увидеть там свою дочь и жену. Иногда ему казалось, что он совершил ошибку, что надо было подключить полицию. Но потом он вспоминал, что единственная дорога, по которой можно заехать в горы, прекрасно просматривается сверху и подобраться к развилке дороги незамеченным просто невозможно. Любой человек, направляющийся в горы, будет виден сверху, как на ладони. Нет, он совершенно правильно поступил, что пошел на сделку с похитителем. Тому ведь нужны только деньги. Он получит картину и отпустит девочку целой и невредимой.
Фред уговаривал себя до одиннадцати, потом до двенадцати. По истечении еще часа одинокий, зловещий удар старинных часов прозвучал, словно гонг, означающий, что прежняя безмятежная, мирная жизнь кончилась и надежд на ее возвращение больше нет. Фред снял трубку телефона и набрал номер начальника полиции Стоунвилла. Пол Стивене был старым знакомым Фреда. Пол начинал свою карьеру в полиции с самого низа и прошел путь от рядового полицейского до начальника полиции города благодаря исключительной честности и трудолюбию. Сам Стивене не путал понятия честности и порядочности. С его точки зрения, это были совершенно разные вещи, хотя в понятие порядочности обязательно входило понятие честности как один из компонентов. Честность же Пол Стивене понимал очень просто: если ты уж взял взятку у кого-то, то обязательно отработай ее — выполни то, о чем тебя этот человек просит. А если не можешь выполнить его просьбу, то верни деньги. Это простое и четкое представление о честности и неукоснительное следование ему в течение всей своей службы в полиции Стоунвилла и помогли Полу Стивенсу завоевать симпатии как рядовых граждан города, так и членов его муниципалитета. Сейчас Фред звонил Полу Стивенсу, зная, что тот сделает все от него зависящее, чтобы найти Сэди и Элизабет.
Уже через десять минут после сбивчивого рассказа Фреда о событиях последних суток, в горы устремились пять полицейских автомобилей, а в воздух поднялся патрульный вертолет с врачом на борту. В полвторого Фред Дэвис уже сидел в кабинете Пола Стивенса, временно превращенном в оперативный штаб. А еще через пятнадцать минут пилот вертолета сообщил, что видит на плато под скальной площадкой тело женщины, наполовину засыпанное камнями.
— Кто? — прошептал побледневшими губами Фред Дэвис, но Пол Стивене лишь сочувственно взглянул на него и сказал в микрофон рации:
— Постарайтесь спустить туда доктора. Может быть, она жива. — Потом, повернувшись к Дэвису, мягко, но настойчиво попросил: — Фред, Фред, я очень вас прошу, пойдите на улицу или посидите в машине. Здесь вы будете мешать. Если мне сообщат что-то новое, я вам немедленно передам. И мой вам совет: выпейте таблетку валиума.
Фред Дэвис вышел на улицу, проклиная все на свете. В голове его метались несвязные обрывки мыслей. Чье тело обнаружил вертолетчик? Почему он сразу решил, что это женщина? Наверное, потому, что она была в платье. Бетти вышла из дома в платье, а Сэди? Фред попытался припомнить, в чем вчера была Сэди — в платье или джинсах, но вспомнить не смог. Мысли путались, слезы застилали ему глаза. Почему-то стало трудно дышать. Он попытался вдохнуть хотя бы глоток воздуха, но ничего не получилось. Липкий пот заливал ему глаза, лицо и холодными струйками скатывался за воротник рубашки. Фред хотел поднять левую руку, чтобы вытереть лицо и посмотреть на часы, но рука почему-то не слушалась. Он успел открыть дверцу своего автомобиля и мягко повалился боком на переднее сиденье.
Очнулся он у себя дома, в своей спальне и первое, что спросил, было:
— Нашли?..
Молодое женское лицо, обрамленное белым чепцом, склонившееся над ним, исчезло, и через минуту вместо него появилось серьезное лицо доктора Томпсона, самого известного городского врача, который по мере надобности становился для своих пациентов то гинекологом, то терапевтом, то психиатром. Одним словом, доктор Томпсон был домашним врачом многих именитых семей города. Кроме обширных медицинских познаний и умения хранить чужие тайны, он славился в городе великолепными, можно сказать, уникальными бакенбардами и абсолютным отсутствием чувства юмора. Сейчас он озабоченно пощупал пульс Фреда и сказал:
— Мистер Дэвис, у вас был серьезный сердечный приступ, не исключаю даже, что это микроинфаркт, который просто не отразился на ЭКГ. Если вы не будете соблюдать строгий постельный режим по меньшей мере сутки, то я допускаю возможность повторного тяжелого кардиоспазма, который скорее всего кончится обширным инфарктом. В вашем возрасте в подобных ситуациях такая последовательность событий очень вероятна.
— Доктор, — с трудом выдавил из себя Фред, — что с моей дочерью и женой?
— С вашей дочерью все в порядке. Она пережила сильнейшее нервное потрясение, но несомненно оправится от него. Во всем остальном она не пострадала.
Врач прочел немой вопрос в глазах несчастного отца и, отвечая на него, сказал:
— Она не была изнасилована.
— А Элизабет?
Врач отвел глаза, кашлянул и виновато пробормотал:
— Ваша жена погибла сорвавшись в горах с высоты двадцати ярдов. Я думаю, она умерла сразу. Не мучилась.
Фред побелел и, скрипнув зубами, отвернулся лицом к стене.
Сутки понадобились доктору Томпсону и его медицинской сестре, чтобы поставить Фреда на ноги.
Столько же понадобилось Полу Стивенсону, чтобы убедиться, что вся полиция города не в состоянии отыскать ни похитителя Сэди Дэвис, ни пропавшую картину. У начальника полиции даже не было ясности в том, что явилось причиной смерти Элизабет Дэвис — несчастный случай или убийство. Каменная осыпь, которая сползла со склона горы и сбросила миссис. Дэвис с тропинки, могла обрушиться и сама по себе, а могла быть и сдвинутой кем-то со своего места. Никаких следов на скале не осталось, да и не могло остаться.
Через каналы Интерпола были оповещены торговцы живописью в большинстве европейских стран, Канаде, Соединенных Штатах и Австралии. Описание картины было выслано во все крупные музеи мира, но особых результатов от этой акции ожидать не приходилось: обычно похищенные картины такого ранга не появляются на черном рынке. Как правило, их крадут с целевым назначением, так что сразу после похищения картина оседает в какой-нибудь частной коллекции. Поиски серого автомобиля тоже не дали результатов, так как ни один из немногочисленных свидетелей, которых удалось найти, не смог даже назвать его марку и модель. Номер машины, естественно, никто не запомнил. Удалось выяснить только, что письмо с требованием выкупа было опущено в почтовый ящик при выезде из Стоунвилла между шестью часами вечера — время последней выемки почты — и семью часами утра, первой выемкой почты. Письмо было написано шариковой авторучкой корявыми печатными буквами. Отпечатков пальцев на письме и фотографии не было. На конверте были отпечатки пальцев только почтальона и Фреда Дэвиса. Следствие прочно зашло в тупик.
Когда Пол Стивене отказался взять у Фреда Дэвиса чек на десять тысяч долларов и со всей присущей ему меткостью сказал, что он вряд ли сможет сделать больше того, что уже сделал, Фред позвонил в частное сыскное агентство Пинкертона в Нью-Йорке и, обрисовав ситуацию, попросил прислать к нему их лучшего детектива. Агентство, весьма внимательно относившееся к пожеланиям своих клиентов, перебрало несколько возможных кандидатур и остановило свой выбор на Майкле Ричардсе, работавшем в агентстве уже двенадцать лет и отличающемся поистине бульдожьей хваткой при расследовании самых запутанных дел. Именно Майкл Ричардc, с его склонностью к логическому анализу и умением сопоставлять самые, казалось бы, разрозненные факты, был как раз тем человеком, которого Фреду Дэвису не следовало бы привлекать к расследованию. Но дело было сделано, агентству Пинкертона был послан чек, и Майкл на следующий день вылетел из Нью-Йорка в Стоунвилл рейсовым самолетом в восемь часов сорок минут утра.
В дверь позвонили. Фред Дэвис отпер замок, и на пороге возник невысокий худощавый мужчина на вид лет тридцати, коротко стриженный, с непримечательной наружностью и прозрачными голубыми глазами, глядящими на мир с доверчивым детским любопытством.
— Простите? — вопросительно обратился к нему Фред. — У вас ко мне какое-то дело?
— Да, — сказал мужчина, с той же детской доверчивостью вглядываясь в нахмуренное лицо хозяина дома. — Мое имя Майкл Ричардc, я из агентства Пинкертона, нью-йоркское отделение.
— Вы от Пинкертона? — недоверчиво спросил Дэвис и, не скрывая своего неудовольствия, буркнул: — Проходите. Я — Фред Дэвис.
Они прошли в гостиную и с минуту сидели молча. Дэвис, украдкой поглядывая на детектива, раздраженно барабанил пальцами по столу, а Ричардc смотрел на него, словно не замечая его недовольства. Наконец он нарушил молчание, мягко сказав:
— Мистер Дэвис, вы не будете возражать, если я позвоню в Нью-Йорк за счет моего агентства?
— Звоните, — сухо сказал Дэвис.
Детектив набрал многозначный номер и доложил, что прибыл в Стоунвилл, звонит от клиента и нуждается в помощи.
— Мистер Салливан, опять то же самое. Вы извините меня, что беспокою вас, но иначе мне будет трудно работать. Да, конечно. — Майкл Ричардc протянул трубку Дэвису и официальным тоном произнес, что с ним хочет говорить мистер Салливан, глава нью-йорского отделения агентства Пинкертона.
— Здравствуйте, мистер Салливан, — сказал в трубку хозяин дома, проклиная про себя детектива, торчащего у него за спиной и мешающего попросить, чтобы прислали кого-нибудь другого, поопытней и порешительней.
— Добрый день, мистер Дэвис, — резко прозвучал ему прямо в ухо высокий голос Салливана. — Я хотел лишь сказать вам, что мистер Ричардc, которого мы направили, — один из лучших сотрудников агентства, и мы его очень высоко ценим. Пусть вас не смущает его внешность. Он очень опытный и решительный детектив, и я прошу вас доверять ему во всем. Договорились?
— Хорошо, но каким образом вы догадались?..
В голосе мистера Салливана прозвучала едва уловимая ироническая нотка:
— Просто вы не первый, кого внешность Ричардса вводит в заблуждение. Это касается не только наших клиентов, но и преступников тоже. Надеюсь, что в интересах дела вы будете с мистером Ричардсом максимально откровенны во всем, что он захочет узнать. Это очень важно.
Задумчиво положив трубку на рычаг, Дэвис повернулся к детективу, глядящему на него с доброжелательной улыбкой.
— Мистер Ричардc, — сказал Фред Дэвис и протянул детективу руку, — прошу простить меня. Я вел себя глупо и недостойно, если мои мысли были так явно написаны у меня на лице.
— Ничего, - просто ответил тот, — я уже привык к этому, так что вашей вины здесь нет. Что поделаешь, если я уж таким уродился. Я сам иногда подхожу к зеркалу и думаю: неужели это мое лицо? Порой мне приходится погримасничать перед зеркалом, чтобы убедиться, что это мое отражение. Я ведь внутренним взором вижу себя совсем иным: высоким, широкоплечим, с лицом, как у Кёрка Дугласа. Но, увы . . . Ну ладно, оставим в стороне мою внешность и займемся делом. Я вчера, как только вы обратились в наше агентство и расследование поручили мне, позвонил в полицейское управление вашего города и узнал об основных моментах дела, по крайней мере тех, что на сегодняшний день известны вашей полиции. Можно выделить три основные линии, по которым следует двигаться: первая •— похищение вашей дочери, вторая — исчезновение картины (Дега, как мне сказали) и третья — трагическая гибель вашей жены. Простите, что касаюсь свежей раны, мистер Дэвис, но это моя работа, к сожалению.
— Ничего, я все понимаю. Главное — найти этого негодяя, поэтому можете не щадить мои чувства, спрашивайте обо всем, что считаете нужным.
— Хорошо, это облегчит мою задачу. Так вот, мистер Дэвис, мой метод состоит в том, что я расследую до конца каждую линию дела по отдельности. Это позволяет глубже проникнуть в нее, выявить все нюансы, связанные только с этой линией. Если же расследовать все дело в целом, то многие такие нюансы остаются незамеченными, потому что одни линии как бы забивают другие. Более крупные и очевидные события оставляют в тени мелкие, казалось бы, незначительные детали, но без которых невозможно воссоздать полную картину преступления.
— Это похоже на студийную запись шлягера, — заметил Дэвис.
— Совершенно верно. Там тоже музыку записывают отдельно, вокал без музыкального сопровождения отдельно, а потом накладывают эти две записи друг на друга. Результат такой записи получается гораздо лучше.
— И вы решили начать?. .
— С самого легкого — с похитителя. Попытаюсь вычислить его и передать в руки полиции. Возможно, он даст ответ на все остальные наши вопросы.
— Но полиция сделала все, чтобы найти его, и ничего не добилась.
— Ну что же, у полиции свои методы, а у меня свои.
Мы не отрицаем друг друга, а дополняем. Наше агентство старается всегда работать в контакте с полицией, ведь цель у нас общая — найти преступника. .
Фред Дэвис открыл дверцы комнатного бара и предложил:
Выпьете что-нибудь, мистер Ричардc?
— Если можно, сухой мартини.
— А я сделаю себе что-нибудь покрепче. Не думайте, что я каждый день пью с утра виски. Просто смерть жены совершенно выбила меня из седла. Я никак не могу понять, что ее больше нет, нигде нет. Все время хочу ее позвать, но вспоминаю, что Бет уже нет.. . Господи, как ужасно! В полиции считают, что это — несчастный случай, а не убийство. Похитителю не было никакого резона совершать это. Элизабет, вероятно, положила картину на Трон Вождя и возвращалась по тропинке к дороге. В этот момент сверху, со склона горы на тропинку сползла осыпь из мелких камней и сбросила ее вниз. Так считают в полиции.
— А что такое Трон Вождя?
— Это местная достопримечательность. Если ехать в горы, то на высоте примерно тысячи футов дорога раздваивается. Левый ее рукав длиной в тридцать пять миль идет вдоль горной гряды к соседнему городку Блэксхиллу, а правый поднимается вверх, переходит в серпантин и идет на ту сторону Скалистых гор в Канаду. Так вот, от этой развилки идет в горы тропинка, и в конце ее в известняке за сотни лет вымыта водой небольшая площадка, посреди которой стоит что-то вроде грубо высеченного из скалы кресла. То ли это игра природы, то ли правда его когда-то высекли из скалы индейцы — никто не знает. В городе это кресло зовут Троном Вождя, существует романтическая легенда, связывающая это место с последним вождем племени ирокезов.
— В письме похититель требовал оставить картину на Троне Вождя?
— Да. Элизабет должна была оставить картину там и вернуться к своей машине, после чего этот бандит обещал отпустить Сэди.
— Значит, преступник скорее всего здешний, раз он так хорошо знает все тропинки и местные достопримечательности?
— Вне всякого сомнения. Та пещера, в которой он держал Сэди, оказывается, известна лишь очень немногим любителям прогулок в горы. Я, например, о ее существовании и не слышал.
— В каком состоянии нашли вашу дочь? Я имею в виду, была ли она связана, одета и все прочее?
— Я знаю об этом со слов Пола Стивенса, нашего начальника полиции. Он сказал, что веревки на Сэди были уже разрезаны, только на руках остались синяки от веревок. Майка на ней была спереди разорвана, остальная одежда была цела. Этюдник ее, который был при ней в момент похищения, лежал там же в пещере.
— Девочка была напугана?
— Она была просто почти невменяема. Ни на какие вопросы не отвечала и до сих пор не отвечает, все время молчит, отвернувшись. Вчера были похороны Элизабет, и вот там на кладбище Сэди словно прорвало. Она разрыдалась, кричала, звала маму. У нее была настоящая истерика, я с трудом смог успокоить ее. Это была ужасная сцена. Доктор Томпсон говорит, что Сэди перенесла сильнейшее нервное потрясение и ей лучше побыть несколько дней дома, никуда не выходить. Он категорически запретил разговаривать с ней о чем-то, что может опять разволновать ее.
— Значит, расспросить ее, как выглядел похититель...
Исключено! — категорически заявил Дэвис. — Я не позволю рисковать здоровьем ребенка даже ради поимки этого негодяя. К тому же вряд ли Сэди будет говорить о нем. Доктор Томпсон считает, что у нее могло развиться что-то вроде защитной амнезии.
— Потеря памяти?
— Да, потеря памяти как защитная реакция на сверхсильный раздражитель, то есть на похищение, смерть матери и все, что с этим связано. После того как полицейские нашли ее в пещере, Сэди не выходит из дома. Почти все время сидит в комнате с кистью в руках, рисует натюрморты.
— Ну что ж, мистер Дэвис, — детектив допил свой мартини, отставил бокал и поднялся, — попробую обойтись без помощи вашей дочери. Я остановился в "Альпинисте", если вдруг вспомните или узнаете что-то новое, то сообщите мне через портье. Хорошо?
Покинув дом Дэвисов, Майкл Ричардc на взятом на прокат в агентстве Хертца "форде" поехал в полицейское управление. Представившись Полу Стивенсу, он узнал, что из нью-йорского отделения агентства уже звонили и заручились поддержкой городской полиции в расследовании. Пол Стивене был сама любезность. После первых фраз они с Ричардсом стали называть друг друга по имени и единодушно пришли к выводу, что дело на редкость дрянное и бесперспективное для расследования. Стивене дал Ричардсу прочесть все материалы, которыми располагала полиция, включая протоколы опроса свидетелей и заключения экспертов. Сейчас Ричардc внимательно изучал письмо, присланное похитителем, и фотографию Сэди Дэвис в разорванной майке.
— Ну, что скажешь, Майкл? — прервал наконец молчание начальник полиции.
— А ты сам что об этом думаешь? — откликнулся Ричардc.
— Я считаю, что это письмо писал человек несомненно местный и явно сексуально озабоченный, — задумчиво сказал Стивене, еще раз пробегая взглядом кривые пляшущие строчки письма. — Ты прочти, с каким вкусом и подробностями он описывыет все, что сделает с девчонкой, если ему не отдадут выкуп. Нет, ты послушай только: "... положу ее на спину, свяжу руки, раздену догола и буду бить кнутом до крови по самым чувствительным местам, пока она..." Тьфу, читать и то противно. Не-е-ет, уж ты мне поверь: тот, кто писал это письмо, либо половой извращенец, маньяк, либо просто сексуально озабоченный прыщавый мальчишка, который мечтает о женщине, но никак не может решиться.
— Постой, постой, — поднял от письма глаза Ричардc, — а что, если в деле был замешан кто-нибудь из поклонников Сэди Дэвис? Какой-нибудь щенок, которого ты сейчас так здорово описал?
На лице шефа полиции появилось выражение любопытства.
— У тебя что, есть предположение, что похитителей было двое? — с интересом спросил он.
— А у тебя что, есть доказательства, что он был один? — парировал Ричардc и засмеялся. — Ты лучше со мной не спорь. Я когда-то в детстве хотел стать адвокатом и все, ну буквально все мои близкие родственники, прочили мне блестящую карьеру. И знаешь почему?
— Ну, почему?
— Потому что я никогда ни одного их утверждения не принимал на веру — всегда требовал доказательств. Мать тогда запрещала мне дружить с Джеком Пачульски, потому что он плохой, а я спрашивал, почему он плохой? Она говорила: он ворует у соседей белье с веревок. А я спрашивал: кто это видел? И выяснялось, что никто конкретно этого не видел.
— А потом?
— А потом мы подросли, и мать стала говорить, что моя дружба с Джеком Пачульски до добра не доведет, потому что он связан с гангстерами: он ворует автомобили для их грязных делишек. А я опять ее спрашивал: где дока зательства? Кто может подтвердить это? И выяснялось, что никто.
— Так вы и продолжали дружить?
— Нет, у Джека завелись деньги, он заважничал и перестал со мной знаться, а потом и вовсе переехал из Бостона в Манхеттен.
— Слушай, это был случайно не тот Пачульски, которого посадили года два назад за ограбление страховой компании Макмиллана? Громкое было дело.
— Представь себе, тот самый.
— Значит, твоя мать все-таки была права, когда говорила, что он плохой.
- Конечно, она была права, но чтобы доказать это и посадить Джека на десять лет, мне пришлось в позапрошлом году изрядно попотеть.
Майкл Ричардc засмеялся, глядя на удивленное лицо Пола Стивенса, и добавил:
— Между прочим, я выступал главным свидетелем обвинения по делу Пачульски и после вынесения приговора подошел к Джеку прямо в суде.
— И что, он не пообещал пристрелить тебя, когда выйдет на свободу?
— Нет, он на меня даже не обиделся, сказал, что я всегда был такой дотошный и он жалеет лишь об одной вещи.
— О какой же?
— Вот я тоже его спросил об этом. А он так прицени-вающе посмотрел на меня и говорит: "Жаль, Майкл, чтo мы с тобой тогда раздружились в детстве. Сейчас и я бы был на свободе, и ты был бы богатым".
Из полицейского управления Ричардc вышел с адресом Маргарет Портленд.
В Стоунвилле жило около тридцати тысяч жителей, но, по словам Пола Стивенса, Дорис Портленд и ее дочь Маргарет знали чуть ли не каждого из них и не просто знали, а были в курсе всех их финансовых и особенно личных дел.
Мэгги Портленд оказалась маленькой вертлявой девчонкой со скошенным подбородком и остренькими, проницательными глазками, внимательно ощупавшими каждую деталь скромного костюма Майкла Ричардса. Майкл не преминул отметить про себя это обстоятельство, с удовольствием подумав, что от таких глаз мало что может укрыться.
Разговор с Мегги происходил на улице возле дома Портлендов. Майклу пришлось представиться родителям Маргарет и просить у них разрешения поговорить с ней наедине, так как ее мать, молодящаяся особа с такими же острыми глазками, постоянно вмешивалась в их разговор.
— Скажи, пожалуйста, Маргарет, неужели ты ничего не заметила в том человеке, который похитил Сэди, ничего особенного? Может быть, в его машине было что-то, что показалось тебе необычным?
— Меня уже в полиции обо всем спрашивали, — недружелюбно ответили' Мэгги, явно не испытывая никакого интереса ни к разговору, ни к собеседнику.
— Жаль, что ты ничего не запомнила, — слукавил Ричардc, — потому что когда я найду похитителя, а я его обязательно найду, судебный процесс над ним может прогреметь на всю страну. В таких случаях ход процесса освещают лучшие репортеры. В центральных газетах появятся фотографии тех, кто участвовал или помогал поимке преступника. Если бы твои показания помогли следствию, то фоторепортеры вились бы вокруг тебя, как пчелы вокруг меда. Представляешь свой большой портрет на первой странице "Дэйли телеграф" и кричащий заголовок "Маргарет Портленд из Стоунвилла разоблачает преступника"?
— Вот еще, больно нужно, — пренебрежительно фыркнула Мэгги, но острые ее глазки уже разгорались. — Это для Сэди Дэвис главное, чтобы все о ней говорили и восхищались ею, в для меня это не важно.
Она помолчала немного, потом, глядя в сторону, сказала безразличным тоном:
— Ну, о чем вы хотели меня спросить?
— Постарайся припомнить, Маргарет, какая машина была у того человека, какой костюм, прическа, может быть, помнишь цвет номерного знака?
— Ну, автомобиль был такой большой, серого цвета, немного с перламутровым отливом. Номер я не запомнила — мне это как-то ни к чему было. Мужчина этот уже совсем старый, лет, может, сорок или даже пятьдесят, брюнет, волосы гораздо длиннее, чем обычно носят мужчины в таком возрасте. Больше вроде ничего такого я не заметила.
— Автомобиль стоял к тебе передом или задом?
— Задом, конечно, он же был на той стороне улицы, справа.
— А на заднем стекле у него ничего не было нарисовано, или, может быть, какая-нибудь игрушка там лежала? Знаешь, как некоторые любят класть у заднего стекла автомобиля игрушечных собак, тигров...
— Нет, ничего такого не помню. Кленовый лист вроде был у него на заднем стекле, а больше ничего. Да, точно, кроме листа больше ничего не было.
— Какой кленовый лист? — заинтересовался Ричардc, стараясь не выдать охватившего его волнения.
— Ну, такой — на присоске, чтобы качался на ходу.
Несмотря на все старания Ричардса и его наводящие вопросы, больше Мэгги ничего не вспомнила. Майкл решил переменить тему.
— Скажи, Мэгги, а у Сэди Дэвис есть кавалеры? Ну, мальчики, с которыми она дружит?
— У нее-то? У такой гордячки? Да кто с ней будет дружить? — презрительно пожала плечами Маргарет, но по ее сузившимся глазам и злой гримаске, промелькнувшей на лице, было очевидно, что она не совсем правдива в этом, видимо больном для нее, вопросе.
— Ну, знаешь, — продолжал осторожно гнуть свою линию Ричардc, — может быть, можно не дружить, а так просто ухаживать. Мне говорили, — решил схитрить он, — что за ней ухаживает один парень, но Сэди он не нравится.
— Кто-о? Боб Томпсон ей не нравится? — не выдержала Мэгги и от возмущения даже взмахнула руками, хотя и помнила, что воспитанные девушки при разговоре не жестикулируют. — Да она как выходит после занятий в изостудии, так первым делом ищет его глазами. Он ведь всегда в это время болтается где-нибудь на той стороне улицы.
— Значит, он каждый раз после занятий ждет там Сэди Дэвис? — уточнил Ричардc.
— Это сама Сэди так думает, что он ее ждет, а кое-кто думает, что он ждет кого-то другого.
Это туманно-расплывчатое по форме предположение, в сочетании с притворно смущенной улыбкой Мэгги, позволило Ричардсу предположить, что тщеславие не было качеством, которого юная мисс Портленд была совсем лишена. Он серьезно осмотрел вертлявую детскую фигурку Мэгги, ее скошенный подбородок и тоном глубочайшей убежденности произнес:
— Я почему-то думаю, что Боб Томпсон ждет там тебя, Маргарет.
— Ну вот еще, дернула плечиком Мэгги, — больно он мне нужен, этот дылда.
Выражение ее сразу загоревшегося лица столь явно не соответствовало этому заявлению, что Ричардсу даже стало жалко маленькую сплетницу.
— А когда похитили Сэди Дэвис, Боб Томпсон был там, где обычно ждет тебя? — спросил детектив, намеренно делая упор на слове "тебя".
— Был, — неохотно ответила Мэгги, но потом сразу куда-то делся. Когда Сэди села в машину к тому типу и уехала с ним, я еще оглянулась, чтобы поглядеть, видит ли Боб все это, но его уже и след простыл.
— А чем он вообще занимается, этот Боб Томпсон? Работает или еще учится?
— Да ничем он не занимается. Школу он кончил в прошлом году, в этом собирается поступать в университет, а год вроде как готовился, но мне кажется, учеба его не интересует. Его вообще кроме тряпок мало что интересует.
Он что, хорошо одевается?
Ого, еще как. Следит за собой, словно девчонка. Если у него коричневые брюки, то уж ни за что не оденет к ним черные туфли или синюю рубашку. Всегда все в тон. У него даже брелок от ключей одного цвета с машиной. Смешно, конечно, когда взрослый парень так следит за своей внешностью, но надо признать — вкуе у него есть. Что да, то да.
— А на какие же деньги он так хорошо одевается? полюбопытствовал Ричардc.
— Да у него отец врач, самый, наверное, лучший в нашем городе, а Боб его единственный сын, так что ничего удивительного. Между прочим, моя мама хорошо знала мать Боба в молодости. Так вот она говорит, что...
— Хорошо, хорошо, Маргарет, — поспешил остановить готовый обрушиться на него поток городских сплетен Ричардc, ты мне расскажешь об этом в другой раз, ладно? Я хочу тебя поблагодарить, ты мне очень помогла. Думаю, я кое-что выясню в ближайшее время и, заметь, только благодаря тебе.
Он попрощался с Мэгги и поехал назад в полицейское управление. Пол Стивене у себя в кабинете пил кофе, наливая его в стакан из большого, двухлитрового термоса. В левой руке у него был толстенный сандвич, и еще два таких же ждали у него на тарелке. Увидев Майкла Ри-чардса, он заулыбался и очень правдоподобно изобразил изумление на своем крупном румяном лице.
— Как, Портленды отпустили тебя через какие-то полчаса? Как это тебе удалось? Ты связал мамашу и запер в ванной дочь? Мне от них удалось отделаться только через два часа, проведенных в их доме, после чего мои познания о похитителе Сэди едва ли увеличились, но зато мое мнение о лучших жителях нашего города значительно ухудшилось.
— А я беседовал с Мэгги на улице. В дом им заманить меня не удалось.
— Что я могу на это сказать? развел руками шеф полиции. — Снимаю шляпу перед твоей изобретательностью.
Между прочим, я узнал от Мэгги очень важную вещь: на заднем стекле машины, увезшей Сэди Дэвис, был прикреплен присоской кленовый лист. Лицо Стивенса вдруг посерьезнело.
— Ч-черт! Мне она об этом не сказала. Ты думаешь, этот парень приехал из Канады?
Вполне возможно. Если тебе не трудно, Пол, попроси кого-нибудь из своих ребят показать Маргарет Портленд альбом с фотографиями машин. Может быть, она узнает марку?
— О'кей, Майкл. Я вижу, ты круто взялся за дело.
Чем еще я могу тебе помочь?
Что ты знаешь о Бобе Томпсоне?
Ты имеешь в виду сына доктора Джона Томпсона?
— Да, о нем упомянула младшая Портленд. Якобы парень приударял за Сэди Дэвис.
— Вот чего не знаю, того не знаю. Да и вообще до сих пор Боб меня как полицейского не интересовал. Знаю только, что он играет за городскую футбольную команду. А вот его отец в нашем городе — величина. Его здесь все уважают, и я первый. Он поставил на ноги мою младшую, когда у нее было осложнение после кори. Прекрасный человек. И врач отличный.
— Пол, а ты не мог бы ввести меня в его дом? Я бы хотел поговорить с его сыном в непринужденной обстановке, чтобы он не замкнулся. Знаешь ведь, каковы мальчишки в этвм возрасте.
Лицо полицейского выразило сначала раздумье, потом колебание, и Стивене мягко сказал:
— Извини, Майкл, но попробуй обойтись своими силами. Я не знаю, есть что-нибудь за сыном доктора или нет, но не сомневаюсь, что если что-то есть, то ты это раскроешь. В этой ситуации мне бы не хотелось, чтобы неприятности в дом доктора Томпсона пришли через меня. Пойми меня правильно, Майкл.
— Ладно, Пол, все нормально. Я тебя понимаю. Какой у него адрес?
— Риджент-стрит тридцать семь, угловой дом. Дай знать, если что-нибудь откопаешь.
— О кей.
Проехав по Риджент-етрит от ее начала почти до самого конца, Ричардc увидел нужный номер на калитке невысокой ограды из литого чугуна. Двухэтажный кирпичный особняк стоял в глубине большого зеленого участка. Слева к дому примыкал просторный гараж на две машины. Ричардc вышел из автомобиля и, найдя на столбика у калитки кнопку звонка, нажал ее два раза. Тут же распахнулась дверь в воротах гаража и оттуда выглянул молодой парень. Увидев незнакомого человека, он вышел из гаража, запер за собой дверь и направился к калитке, небрежно помахивая ключами. Когда он подошел поближе, Ричардc увидел, что паренек, хотя и выше его на полголовы, но лицо у него совсем детское, а в глазах за дерзким вызовом прячется юношеская неуверенность.
— Боб Томпсон, если не ошибаюсь? — дружелюбно спросил Ричардc.
— Боб я для друзей, а для чужих меня зовут Роберт, — с вызовом ответил парень, многозначительно похлопывая брелком от ключей себя по левой ладони. Красный брелок в виде шара на толстой стальной цепочке явно был не пустотелым и весил, на взгляд Ричардса, не менее полуфунта. "Таким шариком вполне можно проломить человеку череп", — подумал детектив и протянул парню свою визитную карточку. Тот небрежно взглянул на нее и, по-прежнему не открывая калитки, мрачно сказал:
— Отца нет дома, уехал на вызов.
— Мне не нужен доктор, — ответил Ричардc. - Если ты не возражаешь, Роберт, я бы хотел поговорить именно с тобой. Может быть, ты впустишь меня, или, если хочешь, давай доедем до полицейского управления. Может быть, ты предпочтешь разговаривать со мной там?
Несколько секунд Боб Томпсон размышлял, потом открыл калитку и вышел на тротуар.
— Лучше давайте отъедем куда-нибудь. А то если отец вернется, решит, что я что-то опять натворил.
— В полиции мне сказали, что не имеют к тебе претензий.
— Да это так, небольшая потасовка была после матча с болельщиками "Команчей". Полиция в такие дела обычно не мешается, но отцу кто-то настучал.
Они сели в машину Ричардса и, отъехав пару кварталов на запад, припарковались у небольшого открытого кафе. В машине было душно: нагретая за день солнцем крыша автомобиля дышала жаром.
— Может, пойдем съедим по порции? — предложил Ричардc, кивнув в сторону кафе, где на столиках, вынесенных на улицу, посетители ели из пластмассовых прозрачных стаканчиков разноцветное мороженое. Видя колебания Боба, он добавил: — Я приглашаю, значит, я и угощаю.
— Ладно, — нехотя согласился Боб Томпсон, но уже через минуту, сидя за столиком, уплетал мороженое, с видимым удовольствием вылизывая ложечку.
Майкл Ричардc заказал еще по фруктовому коктейлю и, после того, как атмосфера за их столиком стала почти непринужденной, спросил, стараясь, чтобы вопрос выглядел как можно естественней:
— Роберт, какой марки был автомобиль у того типа, что увез Сэди Дэвис?
— "Линкольн-турбо" восемьдесят девятого года, — машинально ответил Боб и прикусил язык. — Откуда вы знаете, что я его видел? — грубо спросил он, подозрительно уставившись в лицо детектива.
— Мне сказали, что ты был там, — коротко ответил тот, наблюдая за лицом своего собеседника.
— Где там? — почти закричал Боб, вскакивая так резко, что опрокинул стаканчик с недоеденным мороженым. — Не был я там, понятно вам? Не был, и больше ко мне с разговорчиками на эту тему не подкатывайтесь! Если Сэди хочет кататься с кем-то в машине, а ее потом увозят в горы, то это ее проблемы, не мои. Мне нет до этого никакого дела, ясно?
Он шагнул из-за стола, выскреб из всех карманов горстку мелочи и бумажку в два доллара и бросил все это на стол.
— Мороженым решил купить, гад? — прошипел он и решительным шагом направился прочь от кафе.
Усмехаясь про себя, Ричардc не спеша доел мороженое и из ближайшего автомата позвонил Стивенсу.
— Алло, Пол? Это я, Майкл Ричардc. У меня важная новость: Сэди Дэвис увезли на машине "линкольн-турбо" выпуска восемьдесят девятого года. Запроси, пожалуйста, фирму-изготовитель: много ли было выпущено таких машин жемчужно-серого цвета и где они продавались? Может быть, это была небольшая партия, тогда мы попытаемся найти эту машину и ее владельца.
— О кей, Майкл. Ты времени не теряешь. Я все сделаю, не беспокойся. Позвони завтра в полдень. Ты что сейчас собираешься делать?
День уже клонился к вечеру, но солнце еще не зашло. Ричардc прикинул, что вполне может успеть подняться в горы, поглядеть своими глазами место, где погибла Элизабет Дэвис, и составить собственное представление о том, что же там произошло.
— Хочу съездить в горы, осмотреть ту тропинку. Может, что-нибудь на месте придет в голову.
— Там уже все затоптали в первый же день, если что и было, так что зря проездишь.
— Да я и не рассчитываю после твоих следопытов что-то найти. Хочу просто представить, как все это произошло. Знаешь, говорят, есть какие-то особые флюиды, они витают в воздухе там, где было совершено убийство, и если долго находиться на этом месте, то постепенно ты воочию представишь, как все было, почувствуешь то, что чувствовали и убийца, и его жертва.
— Ха-ха-ха, Майкл, вот уж не представлял, что ты склонен к мистике. Это при твоем-то прагматизме?
— Одно другому не мешает. Я вот в школе очень увлекался рыцарскими романами.
— Ну ладно, романтик, удачи тебе, да не поднимайся выше развилки. На серпантине без карты да еще вечером очень опасно.
Ричардc выехал из города, когда солнце уже садилось и длинные тени от деревьев легли на дорогу, перечеркивая ее наискось. Но когда он поднялся в горы и подъехал к развилке, то обнаружил, что здесь еще вечер не наступил. Низкое солнце слепило глаза, город внизу казался маленьким и идиллически мирным. Ричардc съехал с шоссе на обочину, остановился и вышел из машины. Влево от дороги уходила двухрядная асфальтовая полоса к Блэк-холлу, а прямо перед ним вилась в горы узкая тропинка, петляющая среди камней и почти сразу исчезающая за нависающим выступом скалы. Ричардc пошел вперед и обнаружил, что, обогнув скальный выступ, тропинка идет по наружной стороне крутого склона, на котором кое-где виднелись лежащие камни и даже большие валуны, нависающие одним краем над склоном. Детектив, никогда прежде не бывавший в горах, ощутил неприятное чувство собственной беззащитности, глядя на эти каменные глыбы, хоть и пролежавшие здесь века, но тем не менее способные в любой момент сорваться вниз и смести в пропасть любого, кто на свое несчастье окажется у них на пути.
Слева, в футе от тропинки склон круто обрывался вниз, переходя двадцатью ярдами ниже в каменистое плато. Ричардc пошел дальше, опасливо поглядывая направо вверх, и, когда ему уже стала приходить в голову мысль, что надо бы вернуться и приехать сюда завтра утром, в этот самый миг он увидел, что дальше хода нет. Тропинка на протяжении примерно двадцати футов была засыпана грудой мелких камней, сорвавшихся сверху. Детектив посмотрел вверх. На всем пути этой маленькой лавины склон горы сверкал свежими гранитными сколами и царапинами. След обрывался в пятнадцати — семнадцати ярдах над тропинкой у плоской, сильно покатой ложбины, где и покоилась каменная осыпь до того, как обрушилась вниз. Внимательно осмотрев все вокруг и увидев то, что хотел увидеть, Ричардc тронулся в обратный путь. Посмотрев в долину, он увидел, что Стоунвилл уже лежит в глубокой тени, но фонари на улицах еще не зажигались. Когда он вышел с тропинки на шоссе, последний краешек заходящего солнца мигнул на прощанье и исчез за невысокой горной грядой на западе. Сразу стало заметно темнее.
Детектив подошел к своей машине и остановился как вкопанный: все четыре колеса его наемного двухдверного "форда" были полностью спущены, и машина стояла на ободах, сразу став какой-то нелепой и беззащитной. Наклонившись, Ричардc увидел, что ниппели у всех колес вывернуты. Возможно, конечно, что исчезновение ниппелей было делом рук каких-нибудь проезжавших мимо шутников, но в такие случайности опытный детектив верил мало. Больше похоже на то, что ему мягко дают понять, чтобы он прекратил заниматься этим делом. Но это означает, что за ним следили. С какого же момента? Это уже становится интересным. Решив пока больше не ломать себе голову над этим и подождать, как развернуться события дальше, Майкл Ричардc бодро зашагал по шоссе к Стоун-виллу. Вокруг быстро темнело, как темнеет только в горах. Еще десять минут назад было светло, а сейчас Майкл с трудом различал цифры на своих часах. Нажав на кнопку подсветки, он обнаружил, что уже без четверти десять.
Сколько же у него займет путь до города? На попутную машину рассчитывать не приходилось. Вряд ли кто поедет из Канады через горы на ночь глядя. Только сейчас Майкл Ричардc почувствовал, что устал за этот долгий, хлопотный день. Вздохнув, он пожал плечами и, сказав себе, что хорошая двухчасовая прогулка пойдет ему на пользу, зашагал дальше, держась правой стороны. Прошло минут сорок, шоссе петляло между громоздящимися по обеим его сторонам скалами. Уклон дороги чуть увеличился, и идти стало легче. На прямых участках Ричардc даже переходил на бег трусцой.
На одном особенно длинном прямом отрезке дороги, где уклон был так велик, что тело само летело вперед, знай успевай подставлять ноги, он так разогнался, что не заметил лежащего у края дороги валуна, споткнулся об него и кубарем полетел на обочину. Это спасло ему жизнь. Автомобиль, с погашенными фарами и габаритными огнями, с выключенным мотором, катившийся по инерции на большой скорости, темным призраком налетел на него сзади, и лишь счастливое падение спасло Ричардса от неминуемой смерти. Неизвестный автомобиль пронесся в сантиметре от головы лежащего на земле Майкла, яростно взвизгнул тормозами на повороте и скрылся за выступом скалы. Через секунду Ричардc услышал, как заработал его мотор.
Ошеломленный падением, чудом избегший смерти детектив поднялся с земли, машинально отряхнулся и, чувствуя слабость в ногах, присел на тот самый валун, который спас его от гибели под колесами автомобиля. В голове его хаотично теснились бессвязные обрывки мыслей. Прошло несколько минут, прежде чем Ричардc немного успокоился и смог трезво обдумать происшедшее. Он-то думал, что его хотят просто предупредить, когда увидел спущенные шины своего "форда". Оказывается, его решили убрать и для этого заставили идти пешком.
Кому же он так мешает, что эти люди пошли на крайние меры? Значит, он обнаружил что-то такое, что может вывести его на похитителя или похитителей? В противном случае, зачем убивать его?
Понимая, что сегодня попытку с автомобилем уже не повторят, Ричардc уже медленнее двинулся в город, настороженно глядя по сторонам. Где же тот кончик нити, за который он сегодня ухватился, сам того не зная? Нити, которая приведет его к преступнику. До самого Стоун-вилла Майкл Ричардc анализировал свои сегодняшние разговоры, но так и не пришел к каким-то определенным выводам. Ясно было только одно: тот, кто пытался сейчас задавить его, весь день следил за ним. Это последнее обстоятельство очень смущало Ричардса. Он был опытным детективом и умел профессионально обнаруживать слежку за собой. Сегодня — он мог бы поклясться в этом — "хвоста" за ним не было.
Каким же тогда образом водитель таинственной машины узнал не только о его поездке в горы, но, главное, о том, что Ричардc обнаружил что-то важное?
Майкл опять мысленно перечислил все свои сегодняшние открытия: от Мегги Портленд он узнал о кленовом листе не присоске, прикрепленном к заднему стеклу автомобиля преступника; от Боба Томпсона — марку этого автомобиля. Еще он сегодня разговаривал с Полом Стивенсом, но от него ничего нового не узнал.
Стоп! Внезапная догадка обожгла Ричардса, заставив остановиться и перевести дыхание, чтобы унять сильно заколотившееся сердце. От Пола Стивенса он действительно не узнал ничего интересного, но зато сам Стивене узнал от него о кленовом листе и о марке машины похитителя. И именно Стивенсу он сказал, что собирается съездить на развилку. Вот почему он сегодня не заметил за собой слежки — ее просто не было! Неужели начальник полиции Стоунвилла в сговоре с преступником — похитителем, а возможно, и убийцей? Понятно в таком случае, почему ни похитители, ни картина не найдены. Ведь Стивене сам руководит следствием и может направлять его в любое желаемое для него русло.
Ричардc наконец вышел к окраине Стоунвилла и свернул на Западную авеню, на которой находился его отель "Альпинист". У себя в номере он проверил запоры на окнах, закрыл изнутри на задвижку дверь, разделся и рухнул в постель, не приняв даже душ. Незапланированная трехчасовая прогулка пешком и перенесенный испуг отняли у него все силы. Как ни странно, спал он в эту ночь как убитый и прекрасно выспался.
Проснувшись утром в восемь, Ричардc позвонил в авторемонтную мастерскую и попросил пригнать его "форд", решив не полагаться на Пола Стивенса.
Он решил проверить возникшую у него догадку: если человек, увезший Сэди Дэвис, действительно приехал на своей машине из Канады, то скорее всего он останавливался в Стоунвилле в одном из мотелей. В мотелях номера машин регистрируются, так что легко будет выяснить имя и адрес владельца "линкольна".
Выйдя из отеля в девять утра, Ричардc начал поиски по списку, выписанному им из "Справочника предприятий гостинично-туристского бизнеса штата Монтана". Справочник удалось за десять долларов добыть у словоохотливого портье из "Альпиниста".
Всего в городе оказалось четыре мотеля, и детектив начал с крупнейшего из них, находящегося в пяти милях от Стоунвилла, на федеральной автостраде, ведущей на восток страны. Собственно своему расцвету и превращению из захиревшего рудничного поселка в процветающий город с тридцатитысячным населением "Стоунвилл в значительной степени был обязан своему расположению на перекрестке двух автомобильных трасс, ведущих одна в Канаду, другая — в восточные штаты страны.
В первом мотеле детектив не нашел того, что искал, как впрочем, во втором и третьем. В интересующий его период времени ни один канадец там не останавливался. Зато в четвертом мотеле ждала удача. Седьмого августа вечером там остановился некий Девид Пирке, 48 лет, бизнесмен из Ванкувера, Канада. Выбыл девятого августа — в день похищения Сэди Дэвис. Переписав из регистрационной книги мотеля номер автомобиля интересующего его постояльца, Майкл Ричардc из автомата позвонил в Нью-Йорк в агентство Пинкертона и попросил связаться с полицией Ванкувера для установления местопребывания Дэвида Пиркса в настоящее время и получения всех имеющихся о нем данных.
Только в три часа дня, после того, как в его номере в отеле раздался звонок и секретарша мистера Кэссиди продиктовала ему все, что удалось узнать о Дэвисе Пирксе, Ричардc убедился, что вышел на верный след. Он спустился на первый этаж в ресторан, заказал ростбиф с кровью и жареным картофелем и бутылку французского красного сухого вина, решив, что вполне заслужил сегодняшний обед.
Поев, Майкл Ричардc поехал в полицейское управление, решив оставить свои подозрения относительно
Пола Стивенса при себе, пока не добудет на этот счет каких-либо реальных фактов.
Стивене встретил его радушно и даже предложил чашку кофе, потянувшись к своему громадному термосу.
— Нет, нет, Пол, я только что пообедал. Ты что, носишь кофе из дома?
— Да, знаешь ли. Жена завариваяет его мне так, как я люблю — покрепче и со специями. За день я как раз выпиваю весь термос. Она, в смысле моя жена, говорит, что я уже стал хуже наркомана с этим кофе. Скоро, говорит, ночью будешь вставать и пить его.
— Пол, что тебе удалось узнать о машине?
— Не очень-то многое, но похоже, что кленовый лист на стекле у того парня был не случайностью. "Линкольнов-турбо" жемчужно-серого цвета было выпущено в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году всего семь тысяч триста штук, причем вся партия целиком была выпущена канадским филиалом фирмы. Мне сообщили, что обычно они реализуют свою продукцию на внутреннем рынке. Скорее всего, этот тип действительно прибыл к нам из Канады. Вот все мои новости. А у тебя есть что-нибудь?
— Есть и даже немало. Я узнал имя владельца "линкольна" и вообще все о нем.
Детектив внимательно смотрел на лицо шефа полиции, но оно выражало лишь неподдельный интерес и радостное удивление. "Неужели этот человек может так мастерски притворяться?" — думал Майкл Ричардc, рассказывая то, что сообщила о Дэвиде Пирксе полиция Ванкувера.
— ... Он совладелец небольшого предприятия, производящего музыкальные инструменты, в прошлом сам профессиональный музыкант. В Стоунвилл приезжал по делам своей фирмы, должен был вернуться девятого или десятого мая, но ... не вернулся. Не появлялся ни дома, ни на работе с седьмого числа.
— Может быть, загулял?
— Нет, у него жена, трое детей, почти не пьет и вообще полицией Ванкувера характеризуется положительно.
— Ну что ж, значит, этот положительный мистер Дэвид Пирке перестал быть таким положительным и сейчас путешествует где-нибудь по Европе, пытаясь продать эту картину какому-нибудь рехнувшемуся коллекционеру.
«Сказать ему, что меня вчера пытались убить или не сказать? — думал между тем Майкл Ричардc, глядя на оживленное, улыбчивое лицо Пола Стивенса. —Если он причастен к этому, то, скажи я ему, он может понять, что я его подозреваю, а если он ни при чем, то решит, что я неврастеник, пугающийся собственной тени. Нет, не скажу», — решил он, а вслух произнес:
— Я вот что думаю: Пирке не мог не понимать, что его "линкольн" заметили и, значит, будут искать повсюду. По логике вещей он должен был избавиться от машины сразу после похищения и пересесть на другую. Так?
— Ну так. Это и моей жене было бы ясно.
— А ты не думал о том, где он мог избавиться от машины в горах? Ведь вряд ли он бы стал возвращаться для этого в город?
— Все, Майкл, я понял твою мысль. Машину найдем, но что это нам даст?
— Во-первых, там должны быть отпечатки пальцев Сэди Дэвис. Это будет очень важно впоследствии для суда, чтобы доказать факт похищения девочки Пирксом. Ну, и кроме того, там могут оказаться отпечатки пальцев его сообщника, если он у Пиркса был. Наверняка девочка сопротивлялась, когда ее вытаскивали из машины, может быть, тогда напарник Пиркса и наследил. Я уверен, что у него есть сообщник, живущий постоянно в Стоунвилле. Письмо Дэвисам написано явно местным жителем, да и про Дега он знал, хотя картина никогда не выставлялась. Если у тебя будут его отпечатки ...
— Ты меня убедил, приятель. Давай поищем машину.
Пол Свивенс пощелкал тумблером на своем настольном пульте и, когда из динамика откликнулся мужской голос, сказал в микрофон:
— Джефф, заводи свою таратайку и лети в горы.
Пройди трассу от развилки до перевала и посмотри повнимательнее, нет ли внизу свежего лома. Это должен быть светло-серый "линкольн". Мне это очень важно, так что смотри как следует.
Он повернулся к Ричардсу и пояснил:
— У нас на серпантине в среднем раз в месяц кто-то срывается вниз. Дорожные знаки не помогают. Эти водители чертовски самоуверены, так что там внизу в ущелье настоящий склад металлолома. Сейчас Джеффри Рейнольде на вертолете слетает туда и поищет машину Пиркса. Если она там, то он ее найдет. Он знает ущелье, как собственный карман.
Прошло около получаса. Ричардc и Стивене успели выпить по чашке крепкого ароматного кофе, когда динамик настольного пульта наконец ожил:
— Капитан, я его нашел. Он лежит чуть выше развилки, прямо под первым поворотом. Там неглубоко, от уровня дороги всего ярдов двенадцать — пятнадцать. Если сейчас пригоните грузовик с лебедкой, то этот автомобиль можно вынуть еще сегодня.
— Хорошо, Джефф. Возвращайся, — сказал в микрофон Стивене и, вставая из-за стола, предложил детективу: — Ну что, поехали? Попробуем достать этот "линкольн", пока светло. Привезем его в город, а тут над ним поработают эксперты.
К семи часам вечера дорога в трехстах пятидесяти ярдах выше развилки представляла собой необычайное зрелище. На перекрытом участке шоссе стояли два полицейских автомобиля с включенными мигалками и ремонтная с краном, а целая вереница машин скопилась по обе стороны перекрытого участка. Наконец ремонтник, суетившийся внизу на склоне, закрепил трос и крикнул, чтобы поднимали. Заработали лебедки, трос начал наматываться на барабан, и вот уже над обрывом показался изуродованный, чудом не загоревшийся при падении серый "линкольн". Стрела крана повернулась, люди поспешно расступились, и искореженный автомобиль мягко опустился на асфальт.
Шеф полиции и детектив подошли ближе и остановились. В кабине "линкольна", пришпиленный рулевой колонкой к спинке сиденья, как жук на булавке, сидел с пробитой грудью тот, кто еще неделю назад звался Дэвидом Пирксом, а теперь был просто трупом. Стивене и Ричардc сразу узнали его по слишком длинным черным волосам, придававшим откинутой назад голове покойного какой-то неуместный концертно-артистический вид. Судя по кошмарному запаху, Пирке был мертв уже несколько дней.
— А картина? — одновременно вырвалось у Ричардса и Стивенса.
Преодолевая отвращение, они быстро и тщательно осмотрели машину, но ничего, кроме небольшого чемодана с личными вещами погибшего, не нашли.
— Значит, картина осталась у сообщника, — резюмировал шеф полиции, садясь на корточки и внимательно осматривая покореженный автомобиль.
— Ты думаешь, этому парню помогли свалиться? — уловил его мысль Ричардc.
— Думаю, да. Вот посмотри сюда, — он показал на переднее левое крыло "линкольна", — видишь, вмятина совсем неглубокая, не такая, как вот эта или вон та. Те вмятины от ударов о камни, когда машина падала вниз и кувыркалась по склону, а эту скорее всего оставил ему другой автомобиль, который и столкнул его с шоссе. Смотри, это ведь красная эмаль.
Стивене осторожно выковырнул ногтем из вмятины на левом крыле кусочек красной краски, положил его на свой носовой платок и показал детективу.
— Его столкнул в пропасть красный автомобиль, который ехал следом за ним. Если бы он ехал навстречу Пирксу, то вмятина была бы волнами, видно было бы направление удара спереди назад. А так, видишь, вмятина с гладким дном. Значит, у той красной машины была одинаковая скорость с "линкольном". Сообщник дожал Пиркса, обошел слева и на повороте шоссе они столкнулись. Для Пиркса путешествие закончилось, но и у его сообщника на машине должна была остаться вмятина, скорее всего, на переднем правом крыле. Я завтра же отошлю эту краску в столицу штата на анализ. Может быть, по ней можно будет определить марку или хотя бы завод-изготовитель.
— Значит, если исходить из посылки, что сообщник Пиркса местный житель, то и картина скорее всего еще в Стоунвилле, — задумчиво сказал Майкл Ричардc.
— Я тоже так думаю, — пожал плечами Стивене, — но найти ее теперь будет гораздо труднее, потому что Пиркса мы знали и рано или поздно его бы обязательно поймали, а вот сообщника еще только предстоит вычислить. Думаю, это будет очень нелегко.
Вернувшись в отель около половины десятого, Майкл Ричардc не спеша поужинал в ресторане холодным цыпленком и полбутылкой шабли, потом взял ключ у портье и поднялся на третий этаж. Войдя к себе в номер, он привычно запер дверь изнутри на задвижку, проверил защелки на окнах, разделся и лег в постель с чувством какой-то тревоги, которая не оставляла его весь вечер, словно назойливая июльская муха. Ричардc вытянулся на прохладной простыне и попытался вспомнить, когда возникло это чувство. Его ведь не было до того, как подняли разбитый "линкольн" и обнаружили в нем мертвого Дэвида Пиркса. Беспокойство возникло именно после этого, как будто выяснилось нечто очень важное. А он, Майкл, не понял, что именно, хотя бессознательно и отметил этот момент в уме.
Что такое произошло тогда? Что он должен вспомнить?
С этой неотвязной мыслью Ричардc и уснул. Проснулся он от резкого телефонного звонка. В темноте, еще полностью не придя в себя, нашарил рукой телефон на тумбочке у кровати и хрипло сказал:
— Алло, Майкл Ричардc слушает.
В трубке слышалось лишь чье-то тяжелое дыхание, потом низкий мужской голос взволнованно произнес:
— Я знаю, вы ищете того, кто похитил Сэди Дэвис. Я хочу показать вам кое-что очень важное, только приезжайте прямо сейчас. Дело очень срочное, дорога каждая минута.
Мужчина тяжело дышал в трубку. Похоже было, что он чем-то смертельно напуган.
Детектив зажег настольную лампу и посмотрел на часы. Двадцать минут второго! Он откинул одеяло, сел в постели и спросил:
— Кто вы и где сейчас находитесь?
— Я вам все расскажу при встрече. Жду вас через десять минут на площади у мэрии. Приезжайте, иначе будет поздно.
В трубке щелкнуло, послышались короткие гудки отбоя.
Чертыхнувшись про себя, Ричардc выскочил из постели, за минуту оделся, сунул в карман револьвер и, не дожидаясь лифта, сбежал вниз по лестнице, гадая на ходу: кто бы это мог быть? Голос явно изменен, но, может, этот человек боялся, что разговор кто-то подслушивает? Что он хочет сообщить и почему такая срочность?
Выйдя из отеля, Майкл Ричардc прошел на стоянку, сел в свой "форд", захлопнул дверцу и повернул ключ в замке зажигания. Стартер молчал. Еще поворот ключа — опять молчание. Что случилось с мотором? Ричардc потянулся к дверце, чтобы выйти из машины, и обнаружил, что обе ручки с дверцы кем-то свинчены. Проведя рукой по второй дверце, он убедился, что и с ней дело обстоит так же. Без ручек он не мог ни открыть дверцы, ни даже опустить стекло.
Прежде чем Ричардc осознал, что заперт в машине, за стеклом, на секунду заслонив луну, мелькнула чья-то тень и вспыхнул огонек зажженной спички, осветив высокую мужскую фигуру. От спички, мелькнувшей метеоритом в воздухе, по всему капоту машины побежали синие огоньки, слились вместе, и через мгновение капот, видимо щедро облитый бензином, превратился в ярко пылающий костер.
«Если взорвется бензобак, мне крышка», — пронеслось в голове Майкла Ричардса. Он откинулся влево и с силой ударил ногой по стеклу правой дверцы, еще раз и еще. Стекло выдержало. "Сейчас рванет", — подумал детектив и, выхватив из кармана револьвер, выпустил в стекло все шесть пуль. Высадив разбитое стекло ногой, Ричардc высунул в дыру руку, открыл снаружи дверцу и вывалился из машины, едва не попав ногой в полыхающую жарким пламенем бензиновую лужу. Он еще успел отбежать от машины шагов на десять, когда бензобак взорвался и ночь на мгновение превратилась в день. От гостиницы к стоянке бежали люди, "форд" полыхал костром, но Майкл Ричардc уже уходил в темноту быстрым шагом.
В тот момент, когда взорвавшийся бензобак выбросил во все стороны яркие протуберанцы пламени, Ричардc внезапно понял, что именно мучило его весь вечер с того момента, как Пол Стивене соскреб кусочек красной эмали с крыла изувеченного "линкольна". Кажется, он догадался, кто столкнул Дэвида Пиркса в пропасть и кто дважды за последние сутки пытался убить его самого.
Выйдя на улицу, Ричардc почти сразу поймал такси и попросил отвезти его в начало Парк-авеню. По его расчетам, тот, кто пытался только что сжечь его заживо, будет возвращаться домой пешком, чтобы не оставлять свидетелей своей ночной прогулки. Выйдя из такси, детектив прошел до перекрестка, перешел улицу и пошел вдоль невысокой чугунной ограды. Выбрав место потемнее, он перелез через ограду и, стараясь держаться в тени деревьев, подошел с тыла к большому каменному особняку.
Укрывшись в густую тень возле заднего крыльца, детектив прислонился спиной к стене и приготовился терпеливо ждать.
Луна светила ярко, ночь была безветренная, поэтому движущуюся среди деревьев тень Ричардc заметил почти сразу же, как только ее владелец перелез через ограду и двинулся к дому. Подкравшись к крайнему справа окну на первом этаже, человек подцепил снизу оконную раму, поднял ее и ловко взобрался на подоконник.
В этот момент Ричардc, отделившись от стены, ухватил его за ноги и дернул на себя что было сил. Человек, не удержавшись на подоконнике, перелетел через Ричардса и рухнул на землю, ударившись о нее всей спиной. В ту же секунду детектив прыгнул ему на грудь и, выхватив револьвер, ткнул его в кадык лежащему.
— Не дергайся, Боб, — предупредил он, — и лучше даже не дыши. Я после твоей последней шутки с моим автомобилем стал очень нервным и могу нечаянно нажать на курок.
— Меня зовут Роберт, — упрямо прохрипел Боб Томпсон, которому дуло револьвера, упиравшееся в гортань, мешало говорить. — Боб я только для своих.
— Вот тебе на, — удивился детектив, быстро ощупав одежду парня и вытащив у него из кармана ключи с тяжелым брелком, больше похожим на кистень средневекового разбойника, — а я тебе разве чужой? Не хочешь же ты сказать, что дважды пытался убить совершенно чужого человека, который к тому же не сделал тебе ничего плохого? Нет, дружище, я теперь для тебя свой, вот так.
Он сделал из предосторожности шаг назад и, качнув дулом револьвера, сказал:
— Вставай и иди в гараж. Я хочу посмотреть твою красивую красную машину. Я ведь правильно угадал цвет?
Или ты ее уже перекрасил?
Детектив увидел, как вздрогнули плечи идущего впереди парня, и удовлетворенно засмеялся:
— Значит, я угадал. А знаешь как? Ни за что не догадаешься. Мне сказали, что ты такой франт, что даже брелок от ключей у тебя одного цвета с машиной. И меня весь вечер после того, как вытащили "линкольн", который ты столкнул в пропасть, подсознательно мучила эта мысль, но только с полчаса назад я вспомнил про цвет твоего брелка.
Майкл Ричардc отцепил цепочку с шариком, сунул их в карман, а связку ключей кинул на асфальт перед воротами гаража.
— Открывай дверь. И не делай глупостей. Больше я твоих штучек терпеть не намерен. Если только попытаешься выкинуть какой-нибудь фокус, я тебя застрелю. Ты же понимаешь, что при задержании убийцы это порой случается, и никто меня за это не осудит.
— Я не убийца, — глухо отозвался Боб Томпсон, отпирая дверь в воротах гаража и зажигая внутри свет.
— Вот как, — иронически отзвался детектив, заходя в гараж. Он с удовлетворением оглядел красную "ланчию", стоявшую слева от большого "шевроле" доктора Томпсона. — А кто же сбросил вниз Дэвида Пиркса? Или ты хочешь сказать, что он покончил с собой от угрызений совести?
Собственная шутка так понравилась детективу, что он засмеялся и любовно погладил "ланчию" по правому переднему крылу: Под рукой ощущались чуть заметные неровности поверхности металла.
— Это не убийство, — упрямо повторил Боб Томпсон, садясь на табурет в дальнем конце гаража. — Это было случайное столкновение.
— Ну вот что, парень, — отбрасывая шутливый тон, жестко сказал Майкл Ричардc, — или ты сейчас расскажешь мне все по порядку, или мы с тобой идем в полицию, и я предъявляю тебе обвинение в убийстве Дэвида Пиркса и двух попыток убить меня. Понял? — Он вынул пачку сигарет и спросил: — Будешь?
— Я не курю, — мотнул головой Боб.
— А зачем же у тебя в правом кармане спички? Да ты не дергайся, не дергайся, — поднял револьвер Ричардc. — Положи руки на колени и сиди смирно. Вот так. А теперь рассказывай все с самого начала.
Боб Томпсон исподлобья взглянул на детектива, тяжело вздохнул и нехотя начал:
— Я в тот день ... -
— Ты имеешь в виду девятого августа?
— Да. В тот день я ждал возле изостудии, когда закончатся занятия. Я там часто бываю в это время, чтобы хоть посмотреть на Сэди . . . На Сэди Дэвис. Она не разрешает мне подходить к ней, чтобы подружки не завидовали и не наябедничали ее родителям. Иногда она выходит попозже, чем остальные, тогда я подвожу ее домой. Иногда мы катаемся по городу. Я же понимаю, что ей всего пятнадцать, и ничего не позволяю себе. Мы только целуемся и все, но когда она кончит школу, мы поженимся. Сэди мне это обещала. Я ее люблю уже целый год, она еще совсем девчонкой была, а я ни о ком другом просто даже думать не мог, только о ней ...
— Боб, ты сбиваешься с курса. Что было в этот день, девятого августа, в шесть тридцать вечера?
— Сэди тогда вышла раньше всех и пошла по улице. На меня она даже не посмотрела. Я подумал, может, обиделась за что-нибудь, у нее это бывает. Смотрю, она что-то объясняет тому типу, потом вдруг садится к нему в "линкольн", и он рвет с места, как сумасшедший. Меня будто громом поразило, я стоял как дурак и не знал, что думать. Чтобы Сэди села в машину к незнакомому мужчине?! Она вообще-то немного взбалмошная, но этого она бы никогда не сделала. Пока я добежал до своей "ланчии", пока вылетел на Мэйн-стрит, их уже и след простыл. Еще минут пятнадцать я потерял из-за того, что повернул на федеральное шоссе. Потом, когда выехал на него, смотрю, его машины впереди нет, понял, что они поехали в горы. Ну, я развернулся и тоже помчался туда. Подъезжаю к развилке, а этот хмырь ...
— Дэвид Пирке?
— Да откуда я знаю, как его зовут! Ну, вот, он как раз трогается с места. Я его нагнал только на первом повороте на серпантин. Притерся поближе, чтобы посмотреть, там ли Сэди, но ее в тачке не было. Не знаю уж, что он про меня подумал, этот хмырь, только он рванулся вперед, чтобы обойти меня справа, ударился о мою "ланчию" и не успел повернуть. Вы же видели — там угол чуть ли не под девяносто градусов. На нем все время бьются.
— И что было дальше?
— Как что? Он не успел вывернуть руль и кувыркнулся с шоссе, а я испугался, что кто-нибудь будет проезжать мимо, и тоже свалил оттуда. Назавтра у нас тренировка, потом игра с командой Блэкхилла, и только к вечеру я узнал, что этот хмырь вроде как похитил Сэди.
— Так это из-за этого ты пытался меня убить?
— Ну да! Когда сболтнул вам в кафе, что видел его машину и знаю ее марку, меня как обожгло: год-то выпуска можно узнать, только если рассматривать машину вплотную. Я сразу понял, если его "линкольн" найдут, то у него на крыле наверняка краска с моей "ланчии" осталась, как на моем крыле была серая краска с его машины. Крыло-то я в тот же вечер девятого отрихтовал и покрасил прямо здесь в гараже другой краской, но тоже красной. А вот вас я тогда здорово испугался, как чувствовал, что вы на меня выйдете.
— А как ты узнал, что я поехал в горы?
— В общем-то случайно. Я, когда ушел из кафе, пошел домой, вывел "ланчию", решил покататься. Ну и увидел, как вы от кафе отъезжаете. Пристроился в хвост, а как понял, что вы в горы направились, то отстал, чтобы не светиться. Подождал минут пятнадцать и поехал следом ...
— А о том, что "линкольн" вместе с Пирксом достали, как ты узнал?
— Да что тут узнавать-то? Весь город сразу узнал. У нас не Нью-Йорк. Один сказал другому, тот позвонил третьему ...
— И тогда ты решил еще раз попробовать меня убрать? Да?
— У меня не было другого выхода. Кроме вас, никто не заподозрил бы, что это я столкнул "линкольн" с шоссе. Здесь все друг друга знают. И отца моего все знают. Никому бы ив голову это не пришло, кроме вас.
— И ты решил упредить события?
— А что мне оставалось делать? Я не хотел, чтобы меня судили из-за убийства, в котором не виноват. Ну, я и отвинтил у вашего "форда" все ручки от дверей, откачал из его бака галлон бензина и вылил на капот. Потом из автомата позвонил и через платок попросил приехать к мэрии . ..
— Ну вот что, милый мальчик, если все, что ты рассказал, правда (а я почему-то склонен верить тебе), я не буду заявлять в полицию, что ты дважды пытался убить меня. Но ты должен завтра утром пойти туда и все рассказать, как рассказал мне, о том, что произошло в горах. Понял?
— Понял, — неохотно ответил Боб Томпсон, опустив голову.
— И смотри, больше не испытывай меня на прочность. В следующий раз я не буду таким добрым, как сегодня.
До "Альпиниста" Майкл Ричардc шел пешком, так как ни одного такси по дороге не попалось. Заснул он уже под утро безмятежным, крепким сном человека, добросовестно проделавшего тяжелую, но нужную работу.
Проснувшись в десять утра, Ричардc почувствовал, что выспался, но продолжал лежать с закрытыми глазами, размышляя, с чего начать день. Прямая линия в поисках похитителя зашла в тупик со смертью Дэвида Пиркса. Можно было, конечно, попробовать разработать его знакомства в Стоунвилле, но сомнительно, чтобы это дало желаемый эффект. Скорее всего, его местный сообщник не афишировал их связи, так что выйти на него будет очень трудно, а может быть, и вообще невозможно. Нужно искать другие пути выхода на организатора похищения. Самый короткий, по-видимому, ведет через картину Дега. Фред Дэвис утверждает, что почти никто в городе не видел эту картину, так как она висела в комнате дочери, и уж наверняка никто не знал, что это подлинник. Возможно, следы тянутся в Мильтаун, штат Джорджия, откуда Дэ-висы приехали в Стоунвилл двенадцать лет назад? Да, поиски надо начинать со старых знакомых Дэвисов!
Предварительно созвонившись, в половине двенадцатого Ричардc уже сидел в гостиной красивого красно-белого дома Дэвисов, построенного в настоящем викторианском стиле. Очень широкое, почти во всю стену окно выходило на газон перед домом. По нему кругами носился ошалевший от солнца и погони за стрекозами светло-коричневый коккер-спаниель, подметая траву длинной шерстью, свисающей с боков. Фред Дэвис мрачно проводил собаку взглядом и неохотно сказал:
— Раньше Бэт и Сэди играли с ним. Теперь дочь не выходит из своей комнаты, а Бэт ... — Он скрипнул зубами, отвернулся от окна и уставился на детектива повлажневшими глазами. — Спрашивайте, о чем вы хотели узнать, лишь бы это помогло найти второго негодяя.
— Вы уже знаете, что вчера мы нашли тело человека, похитившего вашу дочь?
— Да. Мне звонил шеф полиции и все рассказал, но он считает, что у этого, как его? . .
— Дэвида Пиркса.
— У этого Дэвида Пиркса должен быть сообщник в нашем городе. Вы же читали то письмо ...
— Да, мистер Дэвис, я тоже считаю, что в этом деле замешан кто-то из местных, но вы ведь утверждаете, что никто в Стоунвилле не знал о картине. Значит, надо искать еще одного человека, третьего, того, кто о ней знал. Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы сами знаете о картине: ее историю, как и когда она появилась в вашем доме, где висела прежде, когда вы жили в Джорджии, кто тогда знал о ней, словом, расскажите все, что вы о ней знаете и помните.
— Это портрет бабушки моей жены. Ее звали Катрин Кураж, она была француженка, балерина и, если верить портрету, очень хороша собой. Черные, горящие глаза, гордая посадка головы, длиннющие густые ресницы и роскошные черные волосы. Дега вообще-то не портретист, если вы знаете, но, согласно семейному преданию, Катрин Кураж была его подругой. Он был молод, влюблен и написал ее портрет. Роман их был бурным, но кратковременным из-за несносного характера Катрин. Она была невероятно ревнива и мстительна, как неаполитанка. Бедный Дега просто опасался за свою жизнь. А свой цортрет Катрин подарила дочери, а та — своей дочери.
— Элизабет?
— Э-э ... нет, ее старшей сестре Мери. Она умерла двенадцать лет назад, и картина перешла к Элизабет. Теперь, если она найдется, то будет принадлежать моей дочери Сэди. Это уже стало чем-то вроде семейной традиции передавать портрет по женской линии. Ведь его рассматривали как семейную реликвию, а не как материальную ценность. Хотя, конечно, в последние годы стоимость картины очень возросла.
— Вы оценивали ее?
— Да, месяца два назад жена возила картину в Нью-Йорк, и эксперты оценили ее примерно в полмиллиона долларов. Правда, при продаже через аукцион, такой, как Сотби, цена может даже возрасти.
— Вы хотели продать картину? В связи с чем вы оценивали ее?
— Да, Элизабет всерьез подумывала о том, чтобы продать портрет и купить большой участок земли с домом в Ки-Уэсте, во Флориде. Она отдыхала там несколько раз, и местность и климат ей очень понравились. Мы здесь двенадцать лет уже живем, но Элизабет так и не привыкла к Стоунвиллу. Она ведь родилась и выросла на Юге, и здешний климат действовал ей на нервы.
— А как вы отнеслись к ее идее?
— Это вы насчет переезда во Флориду?
— Нет, насчет продажи картины.
— Честно говоря, мне было бы все равно, но дочь о продаже даже слышать не могла. Она ее очень любит, свою Катрин — так она называет портрет. Когда Сэди была совсем маленькая, мы еще тогда жили в Мильтауне, портрет висел в гостиной. Так вот, Сэди нельзя было уложить в постель, пока она не пожелает спокойной ночи Катрин. Поэтому, когда мы переехали в Стоунвилл, то картину сразу повесили в комнату дочери.
— А у вас не осталось хотя бы фотографии портрета Катрин?
— Нет, мы об этом как-то не подумали. Никто ведь не предполагал, что так случится. Но я могу вам показать другой портрет — лицо очень похоже на Катрин.
Фред Дэвис вышел из комнаты, слышно было, как он поднимается на второй этаж по скрипучей лестнице, потом наверху послышались невнятные голоса, и через минуту он спустился в гостиную, неся в руках небольшой квадратный кусок картона размером фута полтора на полтора с прикрепленным к нему белым листом. На листе бумаги акварелью был написан портрет юной смуглянки с большими черными глазами, глядящими внимательно и твердо прямо перед собой. Округлый подбородок с ямочкой посередине был чуть тяжеловат, но в целом лицо было настолько красивым, что Ричардc невольно залюбовался им.
— Кто это? — спросил он после минутного молчания.
— Это моя дочь Сэди. Автопортрет, — с гордостью отозвался Дэвис, довольный произведенным на гостя впечатлением. — Даже странно, что она так похожа на свою прабабку, тем более что ни ее мать, ни бабушка не были похожи на нее. У Сэди даже ямочка на подбородке такая же, как у Катрин. Хитрая вещь эти гены, раз такое сходство может проявиться через два поколения.
— Как она себя чувствует сейчас?
— Сэди? Молчит, почти не разговаривает со мной и все время проводит у себя в комнате наверху — рисует акварелью. Ее преподаватель в изостудии прочит дочери большое будущее. Правда, считает, что ее, картинам не хватает темперамента, экспрессии. А я думаю, что характер Сэди еще может проявиться с годами. Лишь бы эта история не очень сильно на нее повлияла. Доктор Томпсон заходил сегодня утром, беседовал с Сэди. Он считает, что она постепенно полностью оправится от пережитого потрясения. Дай-то Бог!
Ричардc продолжал любоваться автопортретом Сэди Дэвис. Потом попросил:
— Можно я возьму его с собой? Надо сделать с него фотоснимок, размножить его и разослать всем крупным коллекционерам и торговцам живописью.
— Не хотелось бы отдавать его — как бы Сэди не разволновалась. Этот автопортрет теперь висит у нее в комнате там, где раньше висел портрет Катрин. — Фред Дэвис задумался, потом лицо его прояснилось: — Как же это я сразу не сообразил? Есть же простой выход. Если вам нужна просто фотография, то мы можем сделать ее прямо здесь и сейчас. У меня есть "поляроид", и я его только на прошлой неделе заправил.
Ричардc с сомнением посмотрел на нависающий над окном широкий балкон второго этажа, поддерживаемый по углам резными деревянными столбами и сильно затенявший гостиную.
— Сомневаюсь, хватит ли здесь света. Боюсь, что из-за этого балкона в комнате темновато.
— Ну и что? Сделаем снимок со вспышкой, — ответил Дэвис, устанавливая картон вертикально на стул посреди комнаты.
Он вышел и вскоре вернулся с большим фотоаппаратом со встроенной фотовспышкой. Сев в кресло напротив картины, Фред упер локти в колени, чтобы не ходил объектив, и несколько раз нажал на затвор. Засверкала вспышка, и через пять минут на столе перед Рича'рдсом лежали с десяток цветных фотографий автопортрета Сэди.
— Отлично, — сказал он, убирая снимки во внутренний карман пиджака, — я сегодня же отдам их размножить. Кстати, все хотел спросить вас, мистер Дэвис. Вы поддерживаете отношения с кем-нибудь из того города, где раньше жили?
— Из Мильтауна? Нет, ни с кем. Кроме, конечно, Вирджинии, матери Элизабет. Она живет в доме престарелых. Собственно говоря, это не дом престарелых, а вполне респектабельный и даже престижный приют для людей, которые по каким-то причинам не могут или не хотят жить одни. В приюте они обеспечены постоянным уходом, заботой, а если хотят, то и обществом. Мы с ней переписываемся, иногда прилетаем повидаться. Последний раз летали месяц назад всей семьей, даже собаку с собой брали.
— А не могла мать вашей жены рассказать кому-то о картине Дега? О том, что она висит у вас дома в Стоун-вилле?
— Кто? Вирджиния? Исключено. Надо ее знать, эту даму. Она вообще почти ни с кем не разговаривает, а уж о делах своих родственников — тем более. Ей ведь в свое время поставили диагноз вялотекущей шизофрении именно потому, что она временами просто не могла выносить никого рядом с собой, даже родную дочь. Она могла целыми неделями не разговаривать с ней, не отвечала на ее вопросы. Можете представить себе, какая жизнь была у шестнадцатилетней девочки. В конце концов мы женой поместили миссис Таруотер — это ее фамилия — в приют, конечно, с ее согласия, и в этом приюте она находится вот уже почти пятнадцать лет. Нет, Вирджиния не могла никому сказать о картине.
— А здесь, в Стоунвилле, вы не встречали прежних друзей из Мильтауна?
Фред Дэвис помрачнел и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Похоже было, что он что-то решает для себя, но прежде чем он принял решение, детектив мягко, но убедительно сказал:
— Мистер Дэвис, если вы не хотите говорить мне правду, то я не смогу вести расследование. Я должен твердо знать, что могу верить и доверять вам, иначе я вынужден буду отказаться от вашего дела. Еще раз повторяю: вы видели в Стоунвилле кого-либо из старых мильтаунских знакомых?
— Да, да, видел, — раздраженно бросил Дэвис, — но этот человек не может иметь отношения к похищению и вообще к какому бы то ни было преступлению. Я знаю его с детства. К тому же он сам прокурор.
— А почему вы не хотите назвать мне его имя?
— Да потому, что вы обязательно захотите узнать у него, где он был и что делал в день похищения и какие дела привели его в Стоунвилл. Разве не так?
— Безусловно. Но что вы имеете против этого?
— Да ничего я против этого не имею, просто...— Фред Дэвис обреченно махнул рукой и устало сказал: — Ну хорошо, я вам все расскажу. Здесь нет никакой особенной тайны, просто есть одна вещь, о которой в Стоунвилле кроме меня никто не знает и я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал.
— Но если кто-то и узнает, то уж не от меня, вы же понимаете, — как можно убедительнее сказал Майкл Ричардc. Ему не впервой было преодолевать недоверие и опасения своих клиентов, и он считал это так же неизбежно связанным се своей профессией, как умение врача добиться откровенности больного.
Дэвис встал, открыл дверь в смежную с гостиной столовую, откуда был выход в коридор, выглянул из нее, потом плотно прикрыл за собой дверь.
— Дело в том, — сказал он негромко, — что Сэди не родная дочь Элизабет, но она об этом не знает. Матерью Сэди была родная сестра Элизабет Мери — моя первая жена. Когда она умерла, Сэди было всего три года, и Элизабет предложила на ней жениться и разрешить ей удочерить девочку, чтобы она не чувствовала себя сиротой. Мы поженились и переехали в Стоунвилл, где нас никто прежде не знал. Теперь вы понимаете, почему мы не поддерживали никаких отношений ни с кем из Мильтауна? Сэди и теперь уверена, что Элизабет была ее матерью. Я же говорил вам, как она плакала на кладбище во время похорон.
— Это поэтому вы не хотели мне рассказывать о встрече с этим прокурором из Мильтауна?
— Именно. К тому же он тут ни при чем. Его зовут Томас Хант. Мы с ним росли вместе, жили в Мильтауне на одной улице, он бывал у нас в доме и прекрасно относился к Мери — моей первой жене; подшучивал над Бэт, тогда еще почти девчонкой. В Мильтауне никто не знал, что перед отъездом из города мы зарегистрировали наш брак с Бэт, поэтому когда мы встретили Тома здесь в "Хилтоне", это было, как если бы нас поймали со шпаргалкой на экзамене.
— Вы говорите: мы встретили?
— Да, я был с Элизабет и Сэди. По случаю воскресенья мы решили пообедать в ресторане отеля — там очень неплохая кухня. Вдруг меня хлопают по плечу — я оборачиваюсь и вижу Тома. В первый момент я очень обрадовался, увидев старого друга детства, но тут же испугался, что он, не зная о наших семейных обстоятельствах, что-то ляпнет невпопад. Поэтому я стал его расспрашивать о наших общих знакомых, о том, что привело его в Стоунвилл, и все такое прочее. Оказывается, Том был здесь по делам службы уже два дня. Уезжал буквально через пару часов, чтобы успеть в аэропорт на венерний рейс в Вашингтон. Он, видимо, уже выпил за обедом, поэтому все мои попытки увести его в холл отеля были напрасными. Он все рвался поговорить с Бэт, восхищался красотой Сэди, а потом вдруг ляпнул, что у Сэди волосы, какие были у ее матери, — такие же черные и густые, не то что у тетки — "серая соломка", и взъерошил прическу Элизабет. Он ведь помнил Бэт еще девочкой и по старой памяти общался с ней так же", как раньше. Тут уж я схватил его за плечи и почти силой вытащил в холл, где все ему объяснил. Том был ужасно смущен и расстроен, пытался вернуться в зал и загладить свою ошибку, но я сказал, что сам это сделаю. И он, сто раз извинившись и хлопнув меня по плечу, пошел к себе в номер собирать вещи к отъезду.
— О портрете Дега вы не говорили?
— Ни слова. Мы вообще не успели толком ни о чем поговорить.
— А ваша дочь поняла, о чем говорил Томас Хант?
— Слава Богу, нет. Мы с Бэт убедили ее, что это была неудачная шутка подвыпившего человека.
Ричардc помолчал. Дэвис внимательно смотрел на него. Потом детектив задумчиво сказал:
— И все-таки вы меня не разубедили, мистер Дэвис. Я думаю, что связь между картиной и вашим родным городом существует. Раз вы говорите, что здесь никто не знал о картине, значит, "наколка" на нее пришла оттуда. Мне надо лететь в Мильтаун и попробовать найти там человека, имеющего какую-то связь со Стоунвиллом. Скорее всего, этот человек и раньше был как-то связан со Стоунвиллом, но о том, что вы здесь живете, узнал недавно. Иначе эту операцию с похищением он провернул бы раньше.
— Но еще несколько лет назад картина не стоила полмиллиона долларов. Кстати, эксперты Сотби, которые оценивали Дега, тоже знают о том, что она существует. Их вы не будете проверять?
— Эксперты Сотби — люди весьма высоко оплачиваемые и находятся на виду. Любая их сомнительная связь рано или поздно обязательно всплывет наружу и тогда — крах карьере, благополучию, честному имени — всему. Нет, не думаю, что кто-то из них может быть замешан в этом. Нужного нам человека надо искать в Мильтауне. Если вы, мистер Дэвис, согласны оплатить нашему агентству дополнительные расходы, то я вылечу туда сегодня же вечером.
Фред Дэвис с минуту думал, глядя на автопортрет дочери, потом сказал:
— Хорошо. Делайте, как считаете нужным, лишь бы это дало результаты.
Ричардс попрощался и отправился к себе в "Альпинист". До вечера нужно было еще успеть позвонить в аэропорт насчет билетов, заехать в полицейское управление: как-то объяснить взрыв своей автомашины ночью и уладить дела с компанией Херца, где он брал напрокат "форд". У Ричардса были серьезные подозрения, что компания не будет в большом восторге, узнав, что у одной из их машин ни с того, ни с сего взорвался на стоянке бензобак.
В Мильтаун Ричардc приехал из аэропорта в одиннадцатом часу утра. Плотно позавтракав в итальянской закусочной и придя к выводу, что Италия — прекрасная страна и надо бы когда-нибудь побывать там, он позвонил по телефону, данному ему Дэвисом, и, представившись, спросил, имеет ли он честь говорить с миссис Вирджинией Таруотер.
— Да, это я, — ответил ему холодный женский голос, лишенный какой бы то ни было эмоциональной окраски.
— Миссис Таруотер, муж вашей дочери Фред Дэвис разрешил мне сослаться на него в качестве рекомендации .. .
— Вы хотите сказать — убийца обеих моих дочерей Фред Дэвис? И вы считаете, что это лучшая рекомендация? Вы его друг?
— Э-э .. . нет, — несколько ошеломленный этой неожиданной реакцией, ответил Ричардc, — дело в том, что я — частный детектив и занимаюсь расследованием похищения вашей внучки и смерти вашей дочери.
— Вы хотите сказать, — опять перебила его миссис Таруотер, — этот человек нанял вас доказать всем, что убийца Элизабет кто угодно, но только не он? Ну так при чем здесь я? Или он хочет, чтобы вы убедили и меня, что он не убийца? Тогда не тратьте даром времени, мистер ...
— Майкл Ричардc, мэм.
— Так вот, не тратьте на меня времени, мистер Ричардc. Для того чтобы знать, что Фред Дэвис убил мою младшую дочь так же, как он убил старшую, мне не нужны никакие доказательства. Я это и так знаю. Передайте ему, что больше у меня дочерей для него нет, а что он собирается делать со своей собственной дочерью, меня не интересует.
В трубке раздались короткие гудки, и детектив озадаченно покрутил головой. Похоже, старая дама и впрямь страдает шизофренией, но если это у нее называется вялотекущей формой, то интересно, как бы выглядела бурнотекущая?
Ну что ж, не вышло со старой дамой, попробуем поработать с другом детства. Ричардc нашел в справочнике телефон Томаса Ханта и набрал номер. Они договорились встретиться за ленчем в кафе напротив прокуратуры.
Томас Хант оказался высоким, плотным мужчиной с ярким апоплексическим румянцем на полном, добродушном лице. Представить, что этот человек мог требовать для кого-то смертной казни или двадцати лет тюрьмы, было очень трудно. Больше всего он походил на преуспевающего бакалейщика в маленьком городке где-нибудь на Среднем Западе. Зайдя в кафе, Хант прошел между столиков, громко приветствуя знакомых, плюхнулся на стул возле детектива и, отдуваясь и вытирая большим клетчатым платком пот со лба, сказал:
— Хэлло, мистер Ричардc. Как вы добрались до нашего захолустья?
— Здравствуйте, мистер Хант, — вежливо ответил детектив, почему-то сразу же проникаясь симпатией к этому большому добродушному человеку. — Как это вы меня так уверенно вычислили в переполненном зале?
— Ха-ха-ха. Ну, это очень просто. Во-первых, возле вас был единственный свободный стул во всем заведении — сейчас ведь время ленча, а во-вторых, все остальные лица мне здесь знакомы, а ваше я вижу впервые.
— Вы очень наблюдательны, мистер Хант, — одобрительно сказал Ричардc, делая знак официанту.
— Э, все мы, провинциалы, наблюдательны. Когда жизнь течет так скучно, как здесь, то поневоле начнешь замечать все мало-мальски новое, необычное. Вы вот можете целый день ходить взад-вперед по одной и той же шумной улице в центре Нью-Йорка, и скорее всего никто, ни один человек потом не сможет вас вспомнить, не говоря уже о том, чтобы связно описать вашу внешность. А попробуйте-ка разок пройтись по нашей Мэйн-стрит — добрая дюжина людей потом сможет в точности описать, какого цвета были шнурки на ваших ботинках. — Томас Хант добродушно расхохотался над собственной шуткой и принялся уплетать принесенный официантом омлет с ветчиной.
— Так какое у вас ко мне дело, мистер Ричардc? — проговорил он с набитым ртом, испытующе глядя маленькими зоркими глазками на детектива.
— Не буду с вами лукавить, мистер Хант, меня интересует всё и все, с кем вы так или иначе связаны или просто знакомы в Стоунвилле.
— Что-нибудь случилось со стариной Фредом? — проницательно спросил прокурор, перестав жевать.
— Да. У него увезли в горы дочь и потребовали в качестве выкупа портрет работы Дега, а когда жена мистера Дэвиса повезла отдавать картину, она погибла под лавиной. Возможно, что это несчастный случай, но возможно, и убийство. Это еще предстоит выяснить. Во всяком случае, девочку нашли, а вот картина работы Дега исчезла. Она оценивается примерно в полмиллиона долларов.
— Черт побери! — ошеломленно пробормотал прокурор, и было непонятно, относится ли его восклицание к событиям, происшедшим в Стоунвилле, или к громадной стоимости картины.
Томас Хант сидел, буквально остолбенев, а Ричардc, продолжая жевать свой омлет, наблюдал за ним с непроницаемым лицом. Наконец прокурор нарушил молчание:
— Значит, и Бэт погибла, как Мери, в горах... Если это не рука судьбы, то я уж не знаю тогда, что это. А ведь я ее видел каких-то два месяца назад — она стала такая взрослая, настоящая дама. Просто не верится, что ее больше нет. Вот уж кто был жизнелюбивым человеком, так это Бэт.
— Вы сказали, что она погибла, как и ее сестра Мери? Я не ослышался? — удивленно переспросил Ричардc. — Я считал, что первая жена мистера Дэвиса умерла.
— Она погибла в горах во время тренировочного восхождения. Лет десять, нет, двенадцать лет назад. И через несколько месяцев Фреди с дочерью и Бэт уехали из Мильтауна, никому не сказав, куда. Когда я случайно встретил его в Стоунвилле пару месяцев назад, я так обрадовался, что, кажется, сморозил там глупость. Оказывается, Фред с Бэтти поженились и удочерили маленькую Сэди.
— Да, он мне рассказывал об этом.
— А теперь эта ужасная гибель Бэт. И тоже в горах. Какой-то рок над семьей. А с его дочерью все в порядке?
— Она перенесла сильное нервное потрясение, но врач считает, что постепенно девочка придет в себя. К сожалению, пока ее нельзя расспрашивать и даже напоминать о похищении.
— Мистер Ричардc, вы хотели меня о чем-то спросить?
— Да, конечно. Вы не можете припомнить, не говорили ли вы кому-нибудь в Стоунвилле о той картине Дега, из-за которой все это и произошло?
— Почему же не могу? После встречи с Фредом Дэви-сом в "Хилтоне" я оставался в Стоунвилле еще около полутора часов и ни с кем за это время вообще не говорил. Это я помню абсолютно точно. Да у меня и знакомых-то там нет. Я там был по служебным делам и никаких связей с этим городом не имею. Может быть, Фред сам поддерживал какие-то контакты с Мильтауном?
— Да нет. Он не был здесь, по его словам, двенадцать лет и ни с кем не переписывался и не перезванивался, кроме миссис Таруотер, матери своей жены. Лишь один раз за все эти годы он прилетел сюда вместе с дочерью и женой и тоже ни с кем здесь не виделся. Это было в июле этого года.
— Фред Дэвис был здесь месяц назад?
— Да, они прилетали, чтобы уговорить миссис Таруотер дать дочери доверенность на продажу картины того самого Дега. Ведь формально картина принадлежит миссис Таруотер. Мистер Дэвис пробыл здесь всего два дня, получил доверенность на имя жены и улетел назад в Стоунвилл, так что эта ниточка тоже обрывается.
— Поверьте моему большому судейскому опыту, — сказал прокурор, взглянув на часы и вставая из-за стола, — эти два события — приезд Фреда сюда и похищение его дочери, чтобы завладеть картиной, — как-то связаны между собой. Ведь, если я правильно вас понял, все было спокойно, пока Фред не решил продать эту картину, так?
— Да, так.
— Ну, вот видите. Стоило ему предпринять определенные действия по ее продаже, и кто-то, кто все время был в курсе места нахождения портрета Дега, похищает его дочь и требует картину в качестве выкупа. Ищите преступника не в Мильтауне, он — в Стоунвилле* Ричардc вышел из кафе в задумчивости. Прокурор вполне мог быть прав. И все же элементарная добросовестность требует проверить все нити, которые могут связывать Стоунвилл и Мильтаун. И еще одна деталь беспокоила детектива: почему Фред Дэвис так упорно скрывал от него, что Элизабет — его вторая жена, а первая — погибла, а не просто умерла, как он сказал? Причем погибла тоже в горах, как и Элизабет. Почему миссис Таруотер с такой холодной убежденностью назвала Фреда Дэвиса убийцей обеих своих дочерей? Только из-за своего психического заболевания, или здесь действительно что-то кроется? Во всяком случае, все это довольно странно. У кого бы узнать поподробнее об обстоятельствах смерти Мери Дэвис? Подумав, Ричардc - решил, что прежде всего есть смысл просмотреть подшивку местных газет за тот период. Трагическая гибель молодой женщины, жены преуспевающего бизнесмена, не могла пройти мимо внимания репортеров.
В читальном зале городской библиотеки Ричардc взял двенадцатилетней давности годовую подшивку "Миль-таунера" из двенадцатимесячных комплектов и начал методично проглядывать колонку новостей в каждом номере. Наконец в августовском комплекте он нашел то, что искал. Сначала шел репортаж о трагической гибели Мери Дэвис во время тренировочного восхождения на скальный пик Вашингтона. Из заметки следовало, что пик, венчающий горную гряду, проходящую восточнее Мильтауна, считался труднодоступным, и начинающие скалолазы обходили его стороной. Но Мери Дэвис и ее восемнадцатилетняя сестра Элизабет Таруотер были опытными альпинистками и начали подниматься в связке по северному, наиболее трудному для восхождения склону горы. Элизабет поднималась, как всегда, первой, Мэри страховала ее. Поднявшись на двадцать футов выше сестры, Элизабет вбила в скалу крюк, пропустила через карабин веревку и стала страховать Мери. В тот момент, когда старшая сестра, откинувшись назад на веревке и упираясь ногами в вертикальную стену, поднималась вверх, скатившийся откуда-то сверху большой камень перебил страховочный конец, и Мери Дэвис рухнула вниз с высоты триста футов.
Статья была выдержана в соболезнующе-драматическом тоне. Но уже в следующем номере газеты появилось коротенькое интервью с сержантом полиции Эндрю' Корфом, проводившим расследование обстоятельств гибели Мери Дэвис. В интервью он выражал сомнение в том, что,здесь имел место несчастный случай, и объявлял о своем намерении во что бы то ни стало докопаться до истины и установить действительную причину гибели миссис Дэвис. На вопрос репортера, какие основания у него подозревать здесь наличие злого умысла (репортер умышленно сказал это в обезличенной форме), сержант ответил, что у младшей сестры были весьма веские причины желать смерти старшей.
Понимая, что напал на нечто важное и, возможно, имеющее отношение к сегодняшним событиям., детектив начал лихорадочно листать "Мильтаунер", но имя бдительного полицейского сержанта больше нигде не упоминалось. В одном из номеров газеты приводилось маленькое' интервью с известным альпинистом Эриком Кристо-ферсоном, выступившим в качестве эксперта. Кристо-ферсон сказал, что при восхождениях время от времени случаются, к сожалению, несчастные случаи, летопись альпинизма изобилует ими, что и подтверждает трагическая гибель Мери Дэвис. "Никто, даже самые опытные из нас, не застрахованы от подобного исхода", — сказал известный альпинист.
На взгляд Ричардса, заметке не хватало убедительности, а ее публикация как бы в ответ на обвинение Эндрю Корфа звучала как попытка оправдания, причем не очень ловкая. Интересно, что стало с этим полицейским Эндрю Корфом, почему он замолчал и отказался от дальнейшего расследования обстоятельств гибели Мери Дэвис? Судя по его словам в газетной заметке, он хорошо знал если не всю семью Девисов, то уж Элизабет несомненно и, мягко говоря, не испытывал к ней особой любви. Или как раз наоборот?
Майкл Ричардc просмотрел остальные номера газеты, но больше ничего интересного не нашел. Сдав подшивку газет молодой симпатичной библиотекарше, он расписался в формуляре, и тут заметил, что неразборчивая подпись предыдущего читателя помечена двенадцатым июля. Стараясь не показать своего волнения, детектив небрежно спросил сотрудницу библиотеки:
— Интересно, кто брал эту подшивку передо мной?
Наверное, какой-нибудь пенсионер, создающий летопись родного города? Вы не могли бы сказать мне его имя и адрес. Может быть, я смогу от него узнать что-нибудь интересное из истории Мильтауна.
Девушка полистала журнал выдачи из фондов хранения и засмеялась:
— Боюсь, что вы не угадали. Это не старичок, а женщина, да к тому же нездешняя, так что ничего вы у неене узнаете. Она живет в Стоунвилле, штат Монтана, ее имя — Сэди Дэвис.
«Вот так так, — думал детектив, выходя из библиотеки на неширокую улицу, по обеим сторонам которой росли старые, с пожелтевшей листвой вязы, — выходит, Сэди Дэвис тогда в ресторане отеля "Хилтон" что-то поняла из слов подвыпившего прокурора и, прилетев с отцом в родной го'род месяц назад, сразу пошла в библиотеку и все выяснила относительно своей настоящей матери. Но в таком случае Сэди никак не могла обойти вниманием заявление полицейского сержанта».
Решив проверить это предположение, Ричардc в ближайшем телефоне-автомате нашел в телефонной книге номер Эндрю Корфа и позвонил ему. Судя по голосу, Корф был человеком желчным и раздражительным. Он осведомился, почему столичный детектив интересуется делом двенадцатилетней давности, и, удовлетворенный ответом, заявил, что да, он считал тогда и остался сейчас в уверенности, что это был никакой не несчастный случай, а убийство, хладнокровно задуманное и исполненное. Элизабет Таруотер выбрала нужный момент и сама перебила камнем веревку, на которой практически без опоры висела в тот момент ее старшая сестра.
— Но зачем ей было делать это? — недоверчиво спросил Ричардc.
— Да затем, чтобы занять ее место на законном основании, с непоколебимой уверенностью в голосе ответил Эндрю Корф. И с внезапно прорвавшейся обидой и поречью добавил: — Элизабет спала с Фредом Дэвисом еще задолго до того, как решилась избавиться от сестры. Возможно, Дэвиса это положение и устраивало, но надо было совсем не знать Бэт Таруотер,. чтобы всерьез поверить в то, что она будет всегда довольствоваться ролью приживалки в доме богатой сестры и любовницы ее мужа.
Как только она поняла, что ее любовник не собирается разводиться с женой, она заманила Мери в горы и там убила, зная, что Дэвис, имевший в городе большой вес, никогда не допустит расследования и связанного с ним скандала.
— Но вы же пытались начать расследование?
— Они заткнули мне рот, сказав, что у меня нет никаких доказательств, чтобы обвинять Бэт Таруотер в убийстве. Начальник полиции и мэр города пообещали уволить меня со службы, если я и дальше буду распространять эти, как они выразились, бредни. А Фред Дэвис пригрозил подать на меня в суд за клевету на его невестку. Ха, невестка, — с горечью выдохнул Эндрю Корф и закашлялся. — Она была его любовницей еще до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, так что не меня, а его можно было привлечь к суду. Но что мог сделать я — простой сержант полиции, живущий на жалованье, с Фредом Дэвисом, которому принадлежал магазин и несколько прачечных самообслуживания? К тому же он был членом муниципального совета.
— И дело закрыли?
— Его даже не начинали, так как не было никаких доказательств, что это убийство. А откуда же им взяться, этим доказательствам, если мне запретили расследовать это дело? В общем, ив полиции мне все же пришлось уйти. А Дэвис с дочерью и Элизабет вскоре уехали из города неизвестно куда, предварительно распродав здесь все свое имущество.
— Мистер Корф, а кто-нибудь еще в последнее время, кроме меня, интересовался у вас той давней историей?
— Да, с месяц назад мне позвонила женщина с приятным молодым голосом. Представилась корреспонденткой какого-то журнала, не помню уже названия, сказала, что прочла в "Мильтаунере" о той давней трагедии и хотела бы написать о ней, взглянув на нее непредвзято сейчас, спустя двенадцать лет. Спросила, не изменил ли я своего мнения о том, что это убийство, а не несчастный случай.
— И вы?...
— Я сказал, что сейчас уверен в этом так же, как и тогда. После этого нас разъединили, но она почему-то не перезвонила. А что, вы знаете эту корреспондентку?
— Думаю, что знаю, — медленно ответил Ричардc и, поблагодарив собеседника за ценную информацию, повесил трубку.
Да, Сэди Дэвис оказалась весьма последовательной и изобретательной в своем желании узнать правду о себе и своей матери. Ну что ж, теперь она ее знает, хотя это-горькая правда, и к тому же, возможно, только лишь часть ее. Да и кто, может сказать, что знает всю правду?
На другом конце города, в неряшливой двухкомнатной квартирке большого муниципального дома стоял, опустив голову, Эндрю Корф и вспоминал ту далекую ночь, когда он на собственную беду пробрался на участок Фреда Дэвиса и заглянул в окно спальни.
В то лето в его жизни случились два очень важных события: он наконец стал сержантом полиции и, что было гораздо важнее, добился взаимности Бэт Таруотер, в которую был влюблен уже целый год. В то лето Бэт исполнилось восемнадцать и она была чертовски хороша со своими короткими выгоревшими до белизны волосами и светлыми серыми глазами, словно светившимися на загорелом, всегда улыбчивом лице. Она увлекалась скалолазанием, как и ее старшая сестра Мери. Проезжая на патрульной машине мимо дома Дэвисов, где Бэт жила с шестнадцати лет, Эндрю видел, как она поднималась "враспорку" между двумя рядом растущими перед домом вязами. На высоте 12—15 футов одно из деревьев чуть отклонялось в сторону, и Бэт буквально садилась в воздухе на шпагат, упираясь ногами в оба ствола. У Эндрю сладко замирало сердце, когда он видел распятую в воздухе, напряженную как струну, фигуру Бэт.
Эндрю был влюблен в нее так, как не влюблялся никогда и ни в кого. Эта девчонка, младше его на восемь лет, помыкала им, как хотела, и еще хохотала, когда он, пытаясь забраться вслед за ней на какую-нибудь небольшую и безобидную с виду горушку, застревал на крутом склоне, не в силах забраться выше и не умея спуститься вниз. Он лежал почти вертикально, распластавшись на холодном теле скалы, вцепившись в нее пальцами, ступнями, коленями, и молил Бога, чтобы Элизабет поняла его состояние и вытащила его к себе наверх за страховочную веревку. Но Бэт, не желая поощрять иждивенчество в спорте, помогала ему только при спуске, но не при подъеме. Он оставался у подножия каменной стены, чувствуя, как от недавнего напряжения и пережитого страха дрожат руки и ноги, а Бэт, этот загорелый бесенок, отстегнув страховку, лезла вверх, пока не скрывалась за каким-нибудь скальным гребнем. Тогда Эндрю один возвращался домой и клялся, что больше никогда не пойдет на это издевательство над самим собой. Но наступало следующее воскресенье, и он опять тащился вслед за своей любовью в горы. Несколько раз бедный влюбленный предпринимал робкие попытки обнять Элизабет и поцеловать, но она сразу становилась такой напряженно-холодной и чужой, что он решил отложить это на после свадьбы. В то, что Бэт согласится стать его женой, молодой сержант верил, как в нечто, само собой разумеющееся, хотя разговора о свадьбе до сих пор между ними не возникало. Наверное, подсознательно Эндрю все же боялся получить категорический отказ, боялся отпугнуть свое счастье, а он действительно был счастлив в то лето. До той июльской ночи, будь она проклята!
Эндрю Корф тогда задержался в полицейском участке часов до двенадцати и, возвращаясь с работы, решил проехать мимо дома Дэвисов, чтобы хоть издали посмотреть на окно любимой. Он знал, что Мери сегодня улетела в Нью-Йорк консультироваться с очередным медицинским светилом, значит, Бэт будет ночевать в ее спальне, чтобы присматривать за маленькой племянницей. Детская примыкала к спальне миссис Дэвис, и во время ее визитов к врачам в Нью-Йорк или Филадельфию Бэт всегда спала в постели сестры.
Проезжая мимо большого дома Дэвисов, Эндрю вдруг увидел, что крайнее окно справа на втором этаже слабо освещено. "Наверное, Бэт читает в постели", — решил Эндрю, и непреодолимое желание увидеть ее подтолкнуло его к поступку, на который в Мильтауне, славящемся своими пуританскими нравами, мог отважиться только влюбленный. Он вышел из машины, перелез через ограду, окружающую участок, и, крадучись, пошел к дому.
Два рядом растущих могучих вяза, которые Бэт использовала для своих тренировок, находились чуть в стороне от светящегося окна, но протянувшаяся вправо толстая ветвь почти доставала до него. С минуту сержант колебался, поглядывая вверх на раскрытое настежь окно, потом, решившись, начал осторожно взбираться на дерево, пачкая новенькую светлую форму о шершавую кору вяза. Взгромоздившись наконец на облюбованную ветвь, он понял, что добраться по ней до светящегося окна будет совсем не легко. Ветвь шла почти горизонтально, поэтому по ней можно было либо просто идти без всякой опоры, либо передвигаться, сев на нее верхом, чему мешали торчащие в стороны ветви и засохшие сучья. В нерешительности Эндрю Корф начал было думать, не отказаться ли ему от своей безрассудной затеи, но в этот момент из раскрытого окна донесся явственный стон. Вздрогнув от неожиданности, сержант машинально дотронулся до кобуры служебного револьвера у себя на бедре. Что это было? Или ему почудилось? Но тут опять донесся стон, еще более явственный. Стонала женщина, стонала так, как это бывает только в момент нечеловеческой муки или наивысшего наслаждения, когда человек перестает контролировать себя и протяжный звук срывается с плотно сжатых губ.
Не раздумывая больше ни секунды, Эндрю Корф двинулся вперед по качающейся ветви, осторожно балансируя руками. В его голове проносились кошмарные видения. Может быть, в дом залезли грабители, ранили Бэт, и сейчас она лежит умирающая в луже крови? А может быть, у нее какое-то ужасное горе, и она сейчас сдерживает рыдания, чтобы не разбудить маленькую племянницу?
Страшась того, что может увидеть, сержант добрался до окна, в котором под свежим порывом ветерка развивалась легкая занавеска, и замер, вцепившись правой рукой в какой-то сук и глядя в комнату. Прямо перед ним поперек широкой кровати на скомканных простынях сплелись в объятиях два обнаженных тела мужчины и женщины. В мужчине Эндрю узнал Фреда Дэвиса, а его партнерша . . . На мгновенье он подумал, что все же ошибся, что эта женщина с запрокинутым напряженным лицом, с полуприкрытыми, ничего не видящими глазами и закушенной, словно от боли, нижней губой — эта женщина показалась ему какой-то незнакомой, никогда не виденной им прежде, но вот она повернула голову, открыла глаза, и сержант узнал Бэт.
Да, это была она, но не та Бэт Таруотер, которая доверчиво смеялась над его немудреными шутками и по-детски обижалась, когда он дразнил ее сарделькой из-за плотных бедер. Та Бэт, которая сейчас бесстыдно прижималась к мужу своей сестры, была другой, Разом повзрослевшее лицо с тяжелым близоруким взглядом, искусанными в кровь, опухшими губами, это, покрытое бисеринками пота пресыщенное лицо, не могло принадлежать его Бэт.
Забывшись, сержант выпустил сухой сучок, за который держался, и тут же потерял равновесие. Несколько секунд он еще балансировал на ветви, пытаясь удержаться, потом, обдирая руки, рухнул с дерева на землю, больно ударившись боком. С трудом поднявшись, плача от обиды и стыда за собственное унижение, Эндрю побежал прочь от проклятого дома, спотыкаясь и падая в темноте.
Эндрю Корф открыл дверцу домашнего бара, привычным жестом налил себе полстаканчика дешевого виски, и, не разбавляя водой, выпил мелкими глотками, морщась больше по привычке, чем от отвращения.
«Двенадцать лет, — думал он, — прошло уже двенадцать лет. Боже, дай мне силы хотя бы теперь, когда она умерла, забыть ее».
В это время Майкл Ричардc сидел на подлокотнике кресла в гостиной двухкомнатного номера, занимаемого Вирджинией Таруотер в доме престарелых. Сама хозяйка номера — высокая, сухощавая, с тщательно уложенными волосами и ухоженными руками — говорила, сидя на изящной козетке с гнутыми ножками:
— Мистер Ричардc, я никого не принимаю и не хочу вас видеть. Все, что я знала, я сказала вам по телефону. Но если хотите, могу повторить: Фред Дэвис — убийца обеих моих дочерей, и Бог рано или поздно воздаст ему за это.
— Миссис Таруотер, но для такого утверждения у вас должны быть какие-то доказательства. Вы ведь знаете, что ваша старшая дочь погибла в горах и ее мужа в этот момент не было рядом
— А я и не утверждаю, что он убил ее своими руками. Он просто толкнул их обеих к самоубийству — сначала Мери, потому что она мешала ему спать с Элизабет, а потом и саму Бэт, потому что теперь он хочет спать со своей дочерью.
— Что-о? — не веря своим ушам, переспросил детектив. — Вы говорите, что Элизабет покончила с собой, потому что ее муж хочет спать со своей дочерью Сэди?
Да, — спокойно кивнула миссис Таруотер. — Бэт приходила ко мне сюда месяц назад и все рассказала. Говорила, что Бог наказывает ее за то, что она обманы вала Мери, когда та была жива, за то, что вышла замуж за Фреда после ее смерти. Мы с Бэт никогда не были близки. Она ведь переехала в дом Мери, когда ей было шестнадцать лет, и до самого отъезда в Стоунвилл я видела ее лишь изредка, когда она навещала меня. Но в этот свой приезд — бедная девочка! — она плакала у меня на груди и говорила, говорила... Оказывается, Фред Дэвис в последний год начал уделять много внимания своей дочери, но совсем не как отец. Может быть, сам он еще не вполне сознает, что его тянет к ней как к женщине, но Бэт-то со стороны видней. Она рассказывала мне, что ситуация, когда она сама спала с этим подлецом при живой еще сестре и в ее постели, вот-вот повторится, если уже не повторилась. Только теперь она сама оказалась на месте Мери. Она говорила мне, что начинает ненавидеть свою племянницу, когда видит, какими глазами смотрит на нее Дэвис, как он норовит ненароком дотронуться до нее, погладить, проходя мимо. А ведь Бэт воспитывала Сэди с трех лет и до этого любила ее, как родную дочь. Этот человек, Дэвис, разрушает самые прочные узы — родственные. Он, как змея, гипнотизирует свою жертву, и она сама идет к нему, дрожа от ужаса и страсти, страшась и желая этого, наслаждаясь этим страхом и упиваясь предстоящей своей скорой гибелью.
Ричардc почувствовал, как у него самого мороз прошел по спине. Он резко встал и отошел в другой конец комнаты, делая вид, что рассматривает висящую на стене гравюру.
Старая дама, заметив это, слабо усмехнулась:
— Не бойтесь меня, я не сумасшедшая и говорю истинную правду о Дэвисе. Он проглотил двух моих дочерей, но я знаю, что наступит время — и его самого ждет та же участь. Он жестоко расплатится за их смерть, ему будет хуже, чем им. Они умерли сразу, а он будет мучиться долго и молить смерть, чтобы она пришла и избавила его от ежедневных мук. Но смерть будет медлить, и тогда он сам пойдет искать встречи с ней. Вы еще вспомните мои слова, вспомните ...
Ричардc выскочил из приюта как ошпаренный и прошел быстрым шагом два квартала прежде чем сообразил, что идет куда-то без всякой цели. Чертовщина какая-то! Эта сумасшедшая словно заколдовала его: он сидел и слушал всю эту чушь. Если бы обе жены Фреда Дэвиса хотели покончить с собой, то каждая могла бы сделать это более легким и приятным способом. Нет, все это чушь, все, что наговорила старая колдунья! Но ведь когда он сидел у нее в комнате, он почти поверил ей. У нее безусловно есть дар внушения. К тому же она сама свято верит в то, что говорит. Но он — сыщик, профессионал — и должен верить, только фактам.
Ричардc огляделся, стараясь сориентироваться, где он находится, и взгляд его случайно упал на вывеску на противоположной стороне улицы: "Эрик Кристоферсон. Спортивное снаряжение" — гласила вывеска над витриной, где были выставлены различные тренажеры, висели боксерские мешки, груши, лежали штанги.
Фамилия владельца магазина показалась детективу знакомой. Где-то она попадалась ему совсем недавно? Он начал вспоминать по порядку все свои действия по приезде из Стоунвилла, всех людей, с кем он в Миль-тауне. встречался, говорил. И как всегда, этот прием возымел действие — он вспомнил, где попадалась ему эта фамилия. Эрик Кристоферсон, известный альпинист, как было сказано в "Мильтаунере", двенадцать лет назад выступал в качестве эксперта при расследовании обстоятельств гибели Мэри Дэвис.
Самолет на Стоунвилл улетал только завтра утром, так что время есть, — думал Ричардc, глядя на вывеску. Хотя, с другой стороны, что нового может сказать этот альпинист? Наконец добросовестность победила, и Ричардc направился к магазину Эрика Кристоферсона.
Дэвис ждал приезда детектива с беспокойством. Вчера вечером ему позвонила из Мильтауна Вирджиния Таруотер и пригрозила, что если он еще раз вздумает кого-нибудь подослать к ней, то она созовет репортеров и сделает заявление, что считает его убийцей, повинным кроме того в растлении малолетних и кровосмесительной связи. Со злорадством в голосе эта сумасшедшая сказала, что ввела детектива в курс отношений Дэвиса с ее дочерьми. "Пусть эта ищейка знает истинное лицо своего нанимателя", — да, так она и сказала.
Фред Дэвис закурил и, несмотря на то, что еще не было двенадцати, смешал себе коктейль. Алкоголь немного снял напряжение, и Фред, откинув голову на спинку кресла, пустил колечко дыма к потолку. Он плеснул себе в стакан еще виски, добавил тоника и отпил глоток. Все-таки чертовски хорошо, что существует такая отличная вещь, которая может снять страх, боль, усталость. Вот только воспоминаний виски не стирает, а обостряет. А может быть, и не стоит ничего забывать. Ведь белый цвет не воспринимался бы как белый, если бы его нельзя было сравнить с черным. Так и все хорошее из прошлого делается в памяти еще лучше на фоне нынешних бед и неприятностей. Вирджиния считает его соблазнителем малолетних, настоящим исчадием ада, убийцей Мери, но разве не она сама вынудила свою младшую дочь переехать в дом замужней сестры? И кто, интересно, на его месте устоял бы от искушения, когда жена после родов потеряла к постели всякий интерес, а в доме у тебя перед глазами постоянно вертится такая" хорошенькая смешливая девчонка, какой была Элизабет в шестнадцать лет?! И то, надо отдать ему должное, он продержался почти год. Сначала между ними ничего не было, кроме взаимных шутливых подтруниваний. Мери, тяжело перенесшая роды, часто болела, начала ездить по врачам и постепенно втянулась в свои истинные и мнимые недуги. Не проходило месяца, чтобы она, прослышав про очередного чудо-доктора, не летела на консультацию в Нью-Йорк, Чикаго, Балтимор. В этих случаях весь дом оставался на Бэт. Она готовила обед, убирала, укладывала спать маленькую Сэди, когда нянька уходила вечером домой, а летом сидела в кухне за большим столом напротив Дэвиса и с удовольствием смотрела, как он ест. Потом как-то автоматически, по-родственному Бэт взяла на себя заботу о Дэвисе даже в те дни, когда Мери была дома. Сама Мери была, этому только рада, так как, уйдя в свои болезни, она стала мало интересоваться семьей. Даже к маленькой дочери она подходила, только когда та плакала, а ни няньки, ни Бэт не было рядом. Младшая сестра стирала мужу старшей сестры рубашки, следила за тем, чтобы у него всегда был отутюжен костюм, начищены туфли. Дэвис стал полушутя, полусерьезно называть ее "моя младшая жена".
Иногда Бэт, почему-то всегда в отсутствие старшей сестры, и сама разыгрывала с Дэвисом эту роль. Преувеличенно строго выговаривала ему за опоздание с работы домой, спрашивала, не завел ли он себе молоденькую подружку, а может быть, у него роман с его секретаршей, мисс Паркер? И это вместо того чтобы зарабатывать деньги для семьи. Говорят, что мисс Паркер большая любительница до чужих мужей? Оба прыскали со смеху. (Мисс Паркер — старая дева с лошадиной физиономией, но великолепный секретарь — была убежденной мужененавистницей, и Бэт об этом знала из рассказов Фреда.) В ответ на эти "обвинения" Дэвис деланно смущался и говорил, что да, было, немного побаловался с мисс Паркер у себя в кабинете на столе, но не в ущерб работе.
— Она, что, при этом еще ухитрялась печатать? — изумлялась и ужасалась Бэт. Дэвис конфузился, оглядывался на дверь и говорил:
— Слушай, младшая жена, ты уже все границы переходишь. В твоем возрасте об этом еще рано думать.
— О чем? — хохотала Бэт, — о том, что мисс Паркер может одновременно заниматься любовью и печатать на машинке?
— Прекрати, пожалуйста, — пугался Дэвис— Твоя сестра подумает, что я тебя учу черт знает чему.
— Во-первых, она наверху, в спальне и нас не слышит. А во-вторых, — хихикала Элизабет, — чему плохому меня может научить такой примерный семьянин, как ты, такой правильный, такой положительный?
Фред притворно сердился и клялся, что, если она не прекратит свои издевки, он ей задаст хорошую порку. Бэт задиристо поддразнивала, куда ему, такому неповоротливому поймать ее. Дэвис гонялся за ней по кухне, ловил ее и, поймав, пытался отшлепать по мягкому месту. Иногда Элизабет захлебывалась от смеха и бешено вырывалась, брыкаясь, как дикая коза. Но иногда вдруг замирала в его руках, пристально глядя ему в глаза серьезным вопрошающим взглядом. Фред пугался того нового, что видел в ее лице, разжимал руки и фальшивым голосом, глядя в сторону, говорил, что он против телесных наказаний детей младшего дошкольного возраста. Иногда, когда Бэт, стоя на цыпочках, тянулась к верхней полке, где стояли банки со специями, Дэвис исподлобья, украдкой бросал взгляд на ее стройные, гладкие ноги и вдруг, подняв глаза выше, видел, что Бэт обернулась и смотрит на него в упор с безмолвным вопросом в расширенных зрачках.
Это наваждение продолжалось целый год, то подводя Фреда с Бэт совсем близко к опасному пределу, то отступая на время. Пока однажды воскресным летним днем на крошечном островке посреди реки, куда они доплыли из последних сил, случилось то, что должно было случиться. Выбравшись почти без сил на поросший густым низким кустарником песчаный островок, Дэвис и Бэт лежали на чистом скрипучем слежавшемся песке под палящим солнцем, повернув головы и обреченно глядя друг на друга, словно уже ничего не зависело от них самих. Потом одновременно потянулись друг к другу, и мир перестал существовать для них двоих. Обезумевшее солнце маятником качалось в небе, и всполошившиеся чайки с криком носились над островком, и песок, попавший между сплетенными в объятии телами, в кровь растирал кожу.
Сколько времени продолжалось это безумие? Минуту? Час? Поднявшись с песка, оба, не глядя друг на друга, шатаясь, добрели до воды и медленным брасом поплыли к берегу. Какая-то дерзкая чайка спикировала на них и, чиркнув клювом по воде перед самыми лицами, круто взмыла вверх, рассерженно крича.
— Промахнулась, — машинально пробормотал Дэвис, вытирая рукой брызги с лица.
— Зато ты не промахнулся, — сказала Бэт и тихо засмеялась счастливым грудным смехом. Дэвис испуганно и недоверчиво взглянул на нее, ожидая подвоха, упрека или чего-то еще, чего мог ожидать сорокалетний мужчина, соблазнивший юную девственницу, да к тому же сестру своей жены. Но на мокром загорелом лице Бэт сияла такая откровенная и безоглядная радость, что Фред неожиданно с изумлением понял, что она не только не винит его в том, что произошло, но, наоборот, испытывает к нему огромную благодарность и нежность. И тогда он тоже счастливо засмеялся, хлебнул нечаянно добрый глоток воды из плескавшей в лицо волны и, отфыркиваясь, выдохнул:
— Бэт, я люблю тебя, люблю, а ты?
Бэт посмотрела на его счастливое лицо, и ее звонкий смех заставил испуганно взлететь качавшуюся на воде чайку.
— Глупый, ты разве не понял? Я любила тебя, еще когда была совсем девчонкой, а вы с Мери еще только поженились. Я тебя все эти годы любила и так ревновала к сестре, что, кажется, готова была убить ее. Сколько раз я была близка к тому, чтобы броситься к тебе на шею и сказать, что хочу тебя. А ты все никак не мог решиться ...
Фред хмыкнул и плеснул себе в лицо пригоршню воды, чтобы скрыть смущение.
— Но ведь я же знал, что у тебя еще никого не было, — Мери говорила мне. Как же я мог?
— Я так и подумала, что тебя это будет останавливать. Я уж хотела завести с кем-нибудь из одноклассников бурный роман, чтобы тебе от этом стало известно и ты перестал бы считать меня недотрогой.
— И ты пошла бы на это только ради меня? — изумился Дэвис, даже перестал плыть.
— Почему же только ради тебя? — возразила Бэт с воркующим смехом, которого он никогда раньше от нее не слышал. — В основном я сделала это ради себя, а не ради тебя. Но я рада, что тебе было тоже хорошо.
Когда они вышли из воды, Мери встревожено окликнула их:
— Эй, чемпионы, вы заставили меня волноваться — до острова не меньше полумили. Что это на вас нашло?
На Дэвиса вдруг напал какой-то ступор, и он никак не мог найти, что ответить. Но Бэт легко отшутилась, сказав, что хотела проверить Фреда,— хватит ли у него смелости на такой дальний заплыв.
— Ну и как он держался? — поинтересовалась Мери.
— О-о, он вел себя молодцом, почти не боялся.
Дэвис невольно покраснел и отвернулся. Черт знает, в какую двусмысленную ситуацию он попал теперь. Все-таки Бэт — родная сестра Мери, к тому же младшая. А вдруг она из чувства соперничества похвастается перед старшей сестрой своей победой? Или, того хуже, покается перед ней за происшедшее и свалит всю вину на него?
От постоянного беспокойства и нахлынувших мыслей он настолько изнервничался, что уже стал всерьез подумывать самому признаться во всем жене, попросить прощения за свое временное помрачение ума и поклясться, что и взгляда на Бэт теперь не бросит.
Но через пару дней Мери улетела в Чикаго к известному гомеопату, а Бэт в тот же вечер, когда Фред уже лег, без стука вошла в его спальню и, сбросив с себя у двери пеньюар, уверенно шагнула к его кровати. Бэт взяла руку Фреда и положила себе на живот, где узкая белая полоска атласной кожи резко выделялась на фоне темно-золотистого загара. Дэвис почувствовал, как упруго напряглось ее тело под его рукой, и, делая последнюю жалкую попытку, заведомо обреченную на поражение, неуверенно попросил:
— Бэт, давай попробуем забыть этот остров, оставим все как было раньше.
Бэт засмеялась этим своим новым, тихим смехом и крепче прижала к себе его ладонь.
— Такой большой, а трусишь,—ласково прошептала она, сбрасывая свободный рукой с Фреда одеяло. — Не бойся, моя сестрица ничего не узнает, если ты сам ей об этом не скажешь.
Наутро Дэвис позвонил в свой офис и сказал, что берет недельный отпуск. Это была совершенно безумная неделя, когда дни, полные изнурительных ласк в полумраке за плотно задернутыми шторами мешались с бессонными ночами, когда прохладное дыхание ветерка, залетевшего через настежь распахнутые окна, касалось влажной кожи истомленных тел, и мужчина и женщина, ненадолго разомкнувшие объятия, вздрагивали во сне.
Через неделю, промелькнувшую как один час, Мери вернулась от врача из Чикаго. А еще через неделю она погибла в горах во время восхождения.
Стоунвилл встретил Майкла Ричардса солнцем и теплом, хотя из Мильтауна он улетал под проливным дождем ... "Все сдвинулось на земле, — думал он, пока такси везло его из аэропорта в город, — в Джорджии проливной дождь, а в Монтане сухо и тепло. Наверное, правду пишут, что климат меняется".
Ричардc отпустил такси в центре города•и пешком дошел до красного с белыми колоннами здания художественного центра, где Сэди занималась в изостудии. Слева от здания полускрытая кустами можжевельника стояла красная "ланчия". Ричардc открыл переднюю дверцу и плюхнулся на сиденье.
— Привет, Роберт, — негромко сказал он.
Бом Томпсон перекатил во рту жвачку и, не отвечая на приветствие, мрачно спросил:
— Зачем звали?
— Вот тебе на, — притворно удивился Ричардc, позвонивший Бобу из аэропорта, — я прилетел из другого города с важными новостями, касающимися непосредственно тебя, а ты со мной даже поздороваться не хочешь. "Зачем звали?" — это все, что ты можешь мне сказать?
— Я вам уже все сказал в прошлый раз, — буркнул Боб Томпсон, глядя в сторону.
— Ну что же, все так все, — миролюбиво согласился детектив. — Ты сделал в полиции заявление, что нечаянно столкнул с шоссе "линкольн" Дэвида Пиркса?
— Они сказали, что, может быть, все обойдется без суда, — ответил Боб и впервые с начала разговора посмотрел Ричардсу прямо в лицо.
— Так это просто прекрасно, если обойдется без суда. Я тоже надеюсь, что так все и будет, только в твоем деле есть маленькая деталь, которая может испортить тебе всю обедню.
— Какая еще деталь? — Глаза Боба Томпсона забегали.
— А ты не догадываешься? Ну что ж, я тебе объясню, но для этого нам нужно сейчас повторить твой маршрут в тот день, девятого августа, когда ты гнался за "линкольном".
— И что потом?
— А потом на развилке я тебе все объясню. Только у меня мало времени, поэтому езжай побыстрее.
С минуту Боб думал, мучительно морща лоб, но так и не понял, где здесь подвох. Отказывать детективу в просьбе у него не было оснований, ведь стоило тому сделать заявление в полицию, что "форд" на стоянке у отеля "Альпинист" сжег Боб, как его положение сильно осложнится. Он еще раз изучающе посмотрел на простоватое лицо детектива и сказал:
— Ну хорошо, я поеду тем же маршрутом.
Машина рванулась с места, на перекрестке повернула направо, затем налево, вдоль по Мэйн-стрит до федерального шоссе, потом еще пару миль по шоссе. Здесь Боб Томпсон, разворачивая машину, ткнул пальцем в прямое, как стрела, полотно дороги и бросил своему спутнику:
— Отсюда я повернул назад, потому что их не было впереди до самого горизонта.
Он надавил на педаль газа, и машина устремилась обратно в город. Немного не доезжая до городской черты, он обогнул Стоунвилл слева и выехал на дорогу, ведущую в горы. Через пятнадцать минут "ланчия" остановилась на развилке. Боб повернулся к своему спутнику и, когда тот демонстративно посмотрел на часы, вдруг все понял. Его опять провели, он сам сунул голову в ловушку. Холодно усмехаясь, детектив постукивал пальцем по стеклу своих часов. Теперь он уже совсем не казался Бобу простоватым.
— Не сходятся у тебя концы с концами в твоем рассказе, Боб. Ты мне говорил, да и в полиции наверняка письменно изложил, что гнал сюда от художественного центра, нигде не останавливаясь. Только что ты повторил этот маршрут, и он занял у тебя всего двадцать восемь минут. Сэди Дэвис после занятий вышла из художественного центра ровно в восемнадцать тридцать и почти сразу села в "линкольн" Пиркса. Ты, спустя самое большее три минуты, рванулся вслед за ними на своей машине, выше развилки нагнал "линкольн", в котором уже не было Сэди, и на повороте случайно столкнулся с ним. Так?
— Так, — обреченно выдохнул Боб Томпсон, решивший отстаивать свою версию случившегося до последнего.
— Значит, это столкновение должно было произойти в девятнадцать часов, самое позднее — в девятнадцать десять. Так?
— Ну так.
— Как же тогда получилось, что и разбитый наручный "Ролекс" Пиркса и часы на приборном щитке его машины остановились в девятнадцать двадцать семь? На что у тебя ушли эти семнадцать минут? Может быть, ты по дороге в кафе заезжал? Или во время погони за "линкольном" у тебя так прихватило живот, что пришлось где-то останавливать машину на семнадцать минут? Ну что ж, попробуй рассказать это в полиции и в суде, может быть, они тебе и поверят, но я в этом сильно сомневаюсь.
В машине повисло молчание. Ричардc смотрел на ищущего выход мальчишку, и ему было его даже жалко. Наконец на лице Боба медленно проступило выражение безнадежности.
— А если я расскажу вам по правде, как все было? — спросил он, не надеясь, впрочем, на успех. — Вы не сообщите об этом в полицию?
— Все будет зависеть от того, что ты мне расскажешь и от степени твоей правдивости. Конечно, убийство я покрывать не буду, могу тебе это сразу сказать.
— Но я его не убивал, — фальцетом выкрикнул Боб Томпсон. — Это действительно был несчастный случай.
— Тогда успокойся и расскажи все, как оно было в действительности.
Боб уныло вздохнул и неохотно начал:
— Когда я подъехал к развилке, машина стояла пустой, но дверцы были закрыты. Я вспомнил, что у Сэди был с собой этюдник и заглянул в машину, но там его не было. У меня немного отлегло с души. Если бы они пошли в горы заниматься любовью, этюдник с собой не взяли бы. Сначала я бросился искать их, но сразу вернулся — я же не знал, куда они пошли: по тропинке к Трону Вождя или вверх по склону к пещерам, или еще куда. Боялся, что разминусь с ними и ничего не выясню. Решил ждать у машины. Ждал, наверное, с четверть часа. Смотрю — спускается по склону этот тип — один и злой, как черт. Расфуфырен, как итальяшка в ресторане, волосы до плеч, к тому же явно крашеные, тьфу! Я его спрашиваю, где Сэди? А он меня послал .. .
— А ты?
— Ну, я ему слегка кислород перекрыл, чтоб не наглел. Как я его вообще не придушил, не знаю. Вежливо спрашиваю его еще раз: где Сэди? А он уже хрипит и синеть начинает. Я его отпустил, и тут он мне все рассказал. По его словам, Сэди сама подошла к нему в тот день утром, когда он, выйдя из отеля с чемоданчиком, садился в свою машину. Спросила, не из Канады ли он? И когда собирается назад? Узнав, что сегодня, попросила прокатить ее вечером в торы, сказав, чтобы он ждал ее ровно в полседьмого у художественного центра на Вест-авеню. Он, конечно, раскатал губу, еще бы, такая красивая и молодая девчонка сама напрашивается к нему в машину "покататься"... Но она его надула. Вышла у развилки из машины, сказав, что на минутку, по интимному делу, взяла зачем-то из машины свой этюдник и смылась. Он, как дурак, прождал минут десять, потом пошел искать и, только увидев, что ее нигде нет, понял, что его продинамили, как мальчишку.
— А что было потом?
— Я хотел набить этому гаду из Канады морду, он он оттолкнул меня, юркнул в свой "линкольн", захлопнул дверцу и газанул вверх по шоссе. Я нагнал его только на повороте. Не знаю, зачем я поехал за ним, я был просто в бешенстве из-за Сэди. В общем, он пытался вывернуть влево и ударил меня в правый бок. Хоть его "линкольн" и тяжелее "ланчии", но он был у самого края шоссе, к тому же там крутой поворот ...
Ричардc все это время внимательно смотрел на лицо парня и понял, что тот не лжет. Все, видимо, было так, как он рассказал. Но как же тогда то гнусное письмо с фотографией, пришедшие на следующий день утром? Фотография, фотография ... В голове у Ричардса смутно забрезжила интересная мысль, которая, правда, нуждалась в проверке.
— Ладно, Боб, — сказал он, — я тебе верю, а поскольку я сейчас работаю не на полицию, а на отца Сэди, то и сообщать Полу Стивенсу о том, что ты мне только что рассказал, не буду. Могу лишь от души посоветовать выбросить из головы и, главное, из своего сердца Сэди Дэвис. Она принесет тебе только беду.
— Знаю, — мрачно ответил Боб, — но я все равно люблю ее и всегда буду любить, что бы она не сделала.
— Ну что ж, за это тебя можно только уважать. Давай отвези меня в город к самому лучшему фотографу. Есть в Стоунвилле хороший фотограф?
— Есть. И не хороший, а отличный, его снимки даже в "Лайфе" печатались. Его зовут Брайан Редфорд, у него свое фотоателье.
— Ну так поехали к этому Брайану Редфорду. Заводи мотор. Только сначала заскочим в полицию по моим делам.
Когда Майкл Ричардc позвонил у калитки дома Дэви-сов, шел уже шестой час. Детектив прошел вслед за хозяином в гостиную и опустился в уже привычное ему кресло у окна. Дэвис настороженно наблюдал за ним, чувствуя какую-то необычность в поведении Ричардса, но вопросов не задавал. Так же молча он налил Майклу в бокал сухого мартини, а себе плеснул на два пальца виски. Безуспешно поискав в баре тоник, он долил в свой стакан мартини и тяжело уселся в кресло у камина. По тому, как он двигался, по его отяжелевшему, обвисшему лицу Ричардc понял, что Дэвис сегодня уже пил.
- Слушаю вас, мистер Ричардc. Вы ведь пришли сообщить мне что-то, новое о расследовании?
— Собственно говоря, мистер Дэвис, расследование в тех границах, которые были вами определены, я закончил. Расширение этих границ может ущемить ваши интересы. А поскольку вы мой клиент, то я хотел бы услышать от вас, желательны ли вам дальнейшие поиски или нет.
— Не понимаю, — хрипло сказал Дэвис, уставившись тяжелым взглядом в переносицу детектива. — Вы хотите сказать, что нашли того, кто похитил мою дочь и убил мою жену?
— Вашу дочь никто не похищал, мистер Дэвис. Она инсценировала похищение, использовав для этого чужого в городе человека — Дэвида Пиркса. Думаю, что она давно искала подходящую кандидатуру — человека, который должен уехать из Стоунвилла в тот же день, а уж уговорить прокатить ее в горы, да еще с "ветерком" такой красивой девушке, как ваша дочь, ничего не стоило.. В горах она легко отделалась от простака Пиркса и провела сутки в дальней, заранее облюбованной пещере. Думаю, что у нее в этюднике было несколько сандвичей, так что особого дискомфорта в_этой пещере она не испытала.
— Что вы такое несете? — вскричал Дэвис. — Вы же сами видели то письмо, ту фотографию ... Я это письмо каждую ночь в кошмарных снах вижу.
— Это письмо она написала сама, а фотографию сделала заранее вашим "поляроидом" с помощью складного штатива и автоспуека. Сегодня я был у Брайана Редфорда, профессионального фотографа, и он дал заключение, что снимок сделан примерно с высоты четырех футов. Это как раз высота складного штатива. Думаю, у вас в доме есть такой? Кроме того, на фотографии из письма и на снимках, которые вы сделали с автопортрета вашей дочери, один и тот же дефект: из-за неполной синхронизации фотовспышки и затвора, слева на снимках осталась узенькая темная полоска. Эксперт категорически утверждает, что все снимки сделаны одним и тем же аппаратом, то есть вашим "поляроидом". Письмо пришло утром потому, что было опущено в почтовый ящик после восемнадцати часов, когда производится последняя выемка почты. Я думаю, что по дороге в горы Сэди попросила Пиркса на минуту остановиться у почтового ящика, и опустила в него это письмо. Еще когда я читал его в первый раз, мне показалось, что оно написано сексуально неуравновешенным или, как обычно говорят, сексуально озабоченным подростком. Вспомните, смакование в этом письме деталей изнасилования и различных мучений, которым якобы подвергнется ваша дочь, если вы не отдадите картину. У нее должна быть вторая желтая майка, точная копия той, в которой она была в день "похищения". Она разорвала ее и сфотографировалась в ней заранее, потом изготовила письмо и постоянно носила его с собой, скорее всего, в этюднике, ожидая, когда появится подходящая кандидатура на роль похитителя. Канадский номер на машине Пиркса остановил ее выбор на нем.
— Но зачем, ради всего святого, зачем ей писать такое письмо и посылать, да еще с этой фотографией?
— Я же уже сказал вам, что у вашей дочери нечто вроде преждевременного полового созревания. Думаю, что ей нравится появляться на людях обнаженной. Я выяснил, например, что в своей изостудии она позирует художникам в качестве обнаженной модели. Ко всему прочему это дает ей и карманные деньги.
— Я не об этом. Зачем Сэди нужно было затевать все это? Чего ради?
— Но вы же сами рассказывали мне, как она привязана к портрету своей прабабушки. Возможно, для нее он был чем-то гораздо большим, чем просто картина Дега. Иногда люди фетишизируют любые вещи, превращают их в собственных богов. Разве большинство языческих религий зародились не так?
— А Бэт хотела продать картину, — начал понимать Дэвис.
— Да, ваша жена была намерена продать картину, чтобы купить дом во Флориде, но может быть, не только из-за этого. Элизабет говорила своей матери, что ваши отношения с Сэди,вышли за рамки отношений между отцом и дочерью. Жена ревновала вас к Сэди и, возможно, продажей любимой картины девочки хотела показать ей, кто в доме хозяйка, даже, может быть, хотела сделать ей больно. И Сэди прекрасно поняла это и возненавидела ее.
— Вы сошли с ума, Ричардc. Сэди до сих пор считает, что Бэт была ее родной матерью. Она рыдала на ее похоронах.
— Нет, вы ошибаетесь. Она плакала по родной матери, которой была лишена, как она считает, стараниями Элизабет, своей тетки.
Дэвис ошеломленно смотрел на Ричардса во все глаза.
— Вы ... вы все знаете?
— Да, я говорил со всеми, оставшимися в живых участниками этой трагедии. Сэди полностью, вернее, -почти полностью в курсе всех событий — уже больше месяца, со дня вашей поездки в Мильтаун. Она считает, что Элизабет убила ее мать. Кстати, а вы сами, мистер Дэвис, тоже, наверное, в глубине души думаете, что Бэт убила свою сестру?
— Не-е-ет! — Крик Фреда Дэвиса заставил детектива поморщиться. — Это грязная ложь! Она не могла сделать этого! Она любила Мэри, она . . .
— Значит, думаете, — бесстрастно констатировал Ричардc. — Тоже, как и Сэди, считаете Элизабет убийцей.
Эндрю Корф сумел и вас убедить. А вот миссис Таруотер считает, что Мери покончила с собой из-за вас.
Детектив испытующе посмотрел на своего собеседника. Весь хмель с Дэвиса слетел, он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, почти разрывая побелевшими от напряжения пальцами его кожаную обивку, уставившись затравленными, налитыми кровью глазами на Ричардса.
Детектив открыл свой кейс, достал из него несколько старых фотографий, какую-то схему с расчетами на листе бумаги и бросил все это на стол.
— Вот, можете ознакомиться и снять один грех со своей души. Вы ведь считали, что Элизабет убила сестру из-за вас, чтобы из вашей любовницы стать вашей женой? Можете не отвечать: по вашему лицу и так все видно. Ну так вот. Я разговаривал в Мильтауне с Эриком Кристоферсоном, альпинистом ;..
— Да, я помню его.
— Так вот, он сделал расчеты, где находились Мери и Элизабет в момент обрыва веревки, сфотографировал то место на склоне, где сорвалась Мери, и даже вычертил его профиль в виде схемы. Вот она, видите? Здесь он приводит цифры: это длина того куска страховочной веревки, который был прикреплен к телу Мери, а это — тот, что оставался у Элизабет. На схеме отмечено, где находилась р этот момент каждая из них. Видите, Мери скрыта от Элизабет нависающим как бы двойным каменным козырьком. Верёвка оборвалась вот здесь, на ребре нижнего карниза. Элизабет просто физически никак не могла бы добраться сюда, понимаете? Ну и кроме того, Кристоферсон как человек чрезвычайно добросовестный сделал и сохранил не только фотоснимки концов перерубленной камнем веревки, но и сами эти концы. Веревку он мне не отдал, а фотографии — вот. Посмотрите, веревка не перерезана, а перебита, причем одним ударом. Попробуйте перебить страховочную веревку камнем одним ударом и вы убедитесь, что вам это не удастся. Для этого удар должен быть очень сильным, как бывает, когда крупный камень падает с высоты. Так что Элизабет не убивала Мери. Это действительно был несчастный случай. Вы могли все это узнать у Кри-стоферсона сами еще двенадцать лет назад, но вы настолько убедили себя, что Элизабет убийца, что даже не стали проверять, так ли это. Так же поступила и ваша дочь.»
Дэвис сгорбился, закрыл лицо руками. Казалось в кресле сидит не крепкий пятидесятидвухлетний мужчина, а дряхлый старик. Наконец он поднял голову, и Ричардc поразился, как сразу осунулось, обвисло складками его лицо.
— А Элизабет?... Этот камнепад?... Он ведь... Это ведь тоже только несчастный случай?
Лицо его жалко кривилось, губы дрожали. Потухшие, какие-то по-собачьи беззащитные глаза с надеждой смотрели на Ричардса. Тот отвел взгляд в сторону и неохотно ответил:
— Здесь ничего нельзя утверждать с уверенностью, но думаю, что если этр и несчастный случай, то очень хорошо подготовленный. В письме Сэди требовала, чтобы именно ваша жена доставила картину. Почему? Кроме того, в письме сказано, что Элизабет должна положить картину на Трон Вождя и вернуться к своей машине, где ее уже будет ждать дочь. Если бы Сэди действительно собиралась ждать ее там, то она не смогла бы взять портрет с Трона Вождя и спрятать его, а на это она ни за что бы не пошла. Значит, она и не собиралась ждать Элизабет у машины. По моим прикидкам, для того, чтобы спрятать картину Дега так тщательно, как она собиралась это сделать, вашей дочери нужно было не меньше двух-трех часов. Теперь представьте, что Элизабет, положив картину, возвращается к своей машине И не находит там Сэди. Она, конечно, тут же едет посоветоваться с вами. Вы понимаете, что похититель обманул вас, звоните в полицию, и через двадцать минут они уже в горах, обшаривают каждую пещеру. Все это займет меньше часа. За это время Сэди никак не могла бы успеть управиться с картиной. Я могу из всего этого сделать только один вывод: чтобы ваша дочь успела спрятать картину, Элизабет не должна была вернуться к машине. Поэтому в то, что каменная осыпь сама сползла на тропинку именно в тот момент, когда по ней проходила ваша жена, — в это я не верю. Но, повторяю, у меня нет никаких доказательств, что это дело рук Сэди.
Дэвид выпрямился в своем кресле. Голос его дрожал от гнева:
— Вы передергиваете, Ричардc. Всё ваши расчеты притянуты за уши с целью обвинить девочку в убийстве. Для того чтобы засунуть картину в какую-нибудь щель в скале, где ее никто не найдет, нужно пять минут, а. не три часа, как вы говорите. Вы ...
— Подождите, — спокойно прервал его детектив, — вы же сами говорили, что ваша дочь не могла заснуть, прежде чем не попрощается с Катрин, так? Вы же говорили, что картина ей очень дорога, разве не так? И вы допускаете, что она могла оставить шедевр Дега в какой-то щели в горах, где его будут портить сырость, насекомые, а может быть, кто-то найдет и заберет ее себе? Я не допускаю такой мысли. Нет, Сэди не оставляла портрета Катрин в горах — она принесла его с собой.
— Но ее же привезли сюда полицейские, и у нее ничего с собой не было.
— Кроме мольберта!
— Но я сам лично открывал его, да и полицейские тоже. Там были краски, кисти, натюрморт, написанный Сэди, и больше ничего.
— Где сейчас ваша дочь?
— Отдыхает за домом в шезлонге. А что?
— Давайте поднимемся к ней в комнату, и вы покажете мне тот натюрморт. Вы его узнаете?
— Думаю, да. Правда, в тот момент мне было не до него, но я помню, то на нем были нарисованы красные астры.
— Хорошо, идемте, это займет всего минуту. Или вы против?
Дэвис пожал плечами и пошел вперед, Ричардc последовал за ним. Они поднялись по лестнице на второй этаж, толкнули дверь и вошли в комнату Сэди. Сразу было видно, что человек, живущий здесь, не просто увлекается, а живет живописью. Посреди комнаты стоял подрамник с натянутым холстом. Все стены были увешаны пейзажами и натюрмортами, написанными акварелью или гуашью. В основном это были бледно-сиреневые ирисы, нежные орхидеи, белые, почти бесплотные лилии. В картинах, несомненно, чувствовался талант, хотя им и не хватало силы, экспрессии. Над кроватью, покрытой светло-лиловым покрывалом, висел уже виденный Ричардсом автопортрет Сэди, не полностью прикрывая невыгоревший прямоугольник обоев, оставшийся от портрета Катрин. На тумбочке у изголовья кровати лежала стопка написанных на картоне натюрмортов, не поместившихся на стенах. Ричардc стал быстро просматривать их, потом уверенно вынул один и показал его Дэвису.
— Этот?
— Да, кажется, этот. Странно, он совсем не в стиле Сэди.
Мужчины пристальнее вгляделись в натюрморт и невольно залюбовались им. На картине гуашью на размытом бледно-зеленом фоне был написан большой букет роскошных осенних астр, полыхающих всеми оттенками красного цвета — от нежно-розового до темно-багрового. Пышные цветы в великолепии кричащих красок даже могли бы показаться вульгарными, если бы не были так красивы.
— Совершенно не ее манера, — в восхищении пробормотал Фред Дэвис. — Ее преподаватель в изостудии всегда говорил, что у Сэди не хватает темперамента.
— Да нет, — отозвался как бы про себя Майкл Ричардc, — я бы этого не сказал. Думаю, характером она пошла в свою прабабку, Катрин Кураж, судя по тому, как вы мне ее описали.
Он вынул из накладного кармана белоснежный носовой платок, намочил его в стоявшей на подоконнике вазе с белыми розами и слегка отжал. Подойдя к хозяину дома, он взял у него из рук картину с астрами и поставил на подрамник.
— Что вы хотите делать? — встревоженно спросил Дэвис.
— Хочу показать вам, как ваша дочь спрятала портрет прабабки, — ответил детектив. Он секунду полюбовался астрами, вздохнул — жаль такой красоты! — и несколько раз провел мокрым платком по картону.
Фред Дэвис, хотевший остановить его, вдруг отдернул руку, словно обжегшись, и невольно сделал шаг назад. С картона из-под смытой гуаши на него торжествующе и дерзко смотрели прекрасные глаза — нет, не Сэди, как на секунду показалось ему, — Катрин Кураж. Казалось, она смеется над ним, жалким, безвольным сластолюбцем, но в самой глубине ее горящих черных глаз чувствовались решимость и угроза.
Не выдержав этого взгляда, Дэвис повернулся и выбежал из комнаты. Когда Майкл Ричардc спустился в гостиную, Фред опять сидел в кресле у камина и держал в руке стакан с виски. Судя по цвету напитка в стакане, на этот раз мартини в него он не добавил. Лицо его было замкнуто и отчужденно.
- Вот что, мистер Ричардc, — он неприязненно взглянул на детектива, но тут же опустил глаза в свой стакан, — вы хорошо потрудились, я благодарен вам и считаю, что больше вам здесь делать нечего. Как только получу от вашего агентства счет, я тут же вышлю вам чек. В то, что вы тут мне наговорили, я не верю. Конечно, Сэди виновата в том, что для спасения своего любимого Дега придумала глупое похищение. Но Элизабет она не убивала. Нет! Один раз я уже поверил в такую чудовищную нелепость. Двенадцать лет я считал Элизабет убийцей, а она оказалась невинной. А теперь вы хотите, чтобы я поверил в то, что убийца — моя родная двчь?! И это при том, что у вас нет никаких доказательств этого! Бог уже жестоко наказал меня за подобную ошибку с Элизабет. Я не повторю ее еще раз. Прощайте, мистер Ричардc.
Детектив встал с кресла, испытующе посмотрел в лицо Фреда Дэвиса, который, нахмурившись, по-прежнему что-то разглядывал в своем стакане, и молча пошел к выходу. В дверях, не удержавшись, он обернулся и произнес с ноткой недоверия, но и сочувствия:
— Неужели вы действительно полагаете, что Бог уже наказал вас? — Ричардc помолчал, не дождался ответа и продолжил: — Миссис Вирджиния Таруотер считает, что вы убили обеих ее дочерей. Думаю, что в известной степени она права. По крайней мере, в отношении вашей второй жены. Вы не убиваете сами, мистер Дэвис. При мягкости вашего характера вы и подумать об этом не можете, изба-ви Бог. Вы просто не мешаете одним вашим близким убивать других, вот и все. А поскольку человек вы интеллигентный и деликатный, то продолжаете жить с убийцей, делая вид, что она ничего такого особенного не совершила Вы говорите, что Бог уже наказал вас. Нет, ваше настоящее наказание только начинается.
Майкл Ричардc наклонил голову и холодно бросил:
— Прощайте, мистер Дэвис, — и вышел из гостиной.
Дэвис отхлебнул большой глоток виски, потом, поставив стакан на пол, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Он не знал, сколько так просидел — может быть, минуту, может быть, час.
Дверь в гостиную открылась, и вошла Сэди. На лице и шее у нее выступили красные пятна, плотно сжатые губы побелели от волнения. Дэвис понял, что она была у себя в комнате и видела смытую с портрета Катрин гуашь. В глазах дочери он прочел безмолвный вопрос и что-то еще, чего сразу не мог определить. Лишь много позже он понял, что это было: непреклонное решение биться за себя, если понадобится — насмерть.
— Что этот человек наговорил тебе про меня, папа? —спросила Сэди, по-прежнему стоя у дверей и прожигая отца взглядом.
Дэвис каким-то древним инстинктом почувствовал, что от его ответа будет зависеть, останется ли у него дочь, или он потеряет ее навсегда. Он собрал все свои силы, всю свою любовь к этой, такой юной, такой хрупкой и беззащитной девочке и сказал, стараясь, чтобы голос не подвел его:
— Не важно, что он говорил, дочка. Я отправил его туда, откуда он приехал, и уже забыл его слова. Я верю только тебе и больше никому.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как вспыхнуло радостью лицо дочери. Легкие шаги приблизились к нему, и тихий страстный голос Сэди зашептал в самое ухо:
— Папочка, мы теперь будем жить вдвоем, да? Нам ведь с тобой больше никто не нужен, правда?* Я тебя очень люблю и все сделаю, чтобы тебе было хорошо.
Теплые, мягкие руки дочери ласково обвили Дэвиса за шею, а он почему-то вдруг представил, как эти нежные девичьи руки превращаются в холодные стальные обручи и медленно сжимаются вокруг его горла все сильнее и сильнее, раздавливая хрящи гортани, ломая шейные позвонки. На мгновенье ему вдруг показалось, что в груди не хватает воздуха.' Фред Дэвис широко открыл рот, судорожно вдохнул и с тупым безнадежным отчаянием подумал, что Ричардc прав: его наказание еще только начинается.
ПРЕСТУПНЫЙ УМЫСЕЛ ИСКЛЮЧАЕТСЯ
В тот вечер Стив Лендис приехал в клуб позже обычного.
Выруливая на стоянку, отдавая ключи от машины сторожу, кивая швейцару у дверей, он думал, что придется извиняться перед Ричардсом и остальными партнерами по покеру.
Это было тем более неприятно, что не далее как в четверг, то есть позавчера, Стив позволил себе публично произнести довольно-таки едкое замечание об игроках, которые неизменно заболевают гриппом, если ожидается игра по крупной.
При этом Стив качнул бокалом в сторону Ричардса и, невинно улыбаясь, сказал: "Ваше здоровье, Питер".
И надо же такому случиться, что именно сегодня, когда наконец-то составили пул азартных и умелых игроков и договорились не ограничивать ставок, он, Стив, опоздал в клуб почти на час против назначенного времени - замечательный повод для разговоров. Но этот отчаянный звонок Патриции . . . Тут уж не до покера! В конце концов это он, Стив, придумал план с ее замужеством, он выбрал кандидатуру вечно пьяного борова Стентона - ходячего мешка с деньгами, и даже минимальный срок, который Патриция должна была прожить с мужем, чтобы его смерть не вызвала подозрений - один год, - тоже назначил он.
Стив поднялся по центральной широкой лестнице с массивными дубовыми перилами - гордости клуба - в библиотеку и осторожно посмотрел из-за плюшевых портьер через стеклянную дверь. За четырьмя столами сидели с каменными лицами и картами в руках незнакомые ему игроки, а за пятым, в углу, - все его постоянные партнеры и противники. Только вместо Стива, напротив Ричардса, сидел вице-президент клуба - подагрический сухой старик с подкрашенными висками. Ну что ж, для скупердяя Ричардса это вполне подходящий партнер. Во всяком случае, в умении вовремя бросить карты при рискованной комбинации он Ричардсу не уступит. На минуту Стив Лендис тяжело задумался, забыв, что его могут увидеть из библиотеки. Не такое уж, честно говоря, плохое качество - умение вовремя бросить карты. Может быть, такой момент сейчас и настал, раз уж Стентон что-то подозревает? А, черт! Отступить, бросить начатое дело именно теперь, когда прошел год после проклятой свадьбы Патриции, свадьбы, отнявшей у него любимую женщину! Хотя, если говорить честно, Патрицию он потерял еще раньше.
Стив задумчиво спустился по боковой лестнице на первый этаж, прошел по застекленному переходу до спортивного корпуса, не заходя в раздевалку, поднялся на галерею для зрителей, опоясывающую спортзал, и сел там в первом ряду, делая вид, что наблюдает за парой легковесов, вытанцовывающих на ринге. Мысли его опять возвратились к Патриции.
Он был знаком с ней уже четыре года, и дважды за это время они собирались пожениться. Первый раз это произошло через полгода после того, как они познакомились на теннисном корте, куда по будням за плату пускали и не членов клуба, поскольку клуб нуждался в деньгах. Правда, эта вынужденная мера прикрывалась официальным мотивом о необходимости привлечения на корты молодежи для повышения уровня мастерства самих членов клуба и посторонним выдавали на один день временный членский билет. Патриция тогда выиграла у Стива пять сетов подряд и загоняла его до такой степени, что он не остался на партию в покер. Через два дня они вновь случайно встретились на корте, и Стив неожиданно для самого себя случайно поблагодарил ее за прошлую игру и попросил научить его тому мощному "смэшу", которым, она буквально расстреливала Стива накануне. Они стали встречаться.
Патриция работала манекенщицей в одном из самых фешенебельных домов моделей, очень неплохо зарабатывала, но работа ей не нравилась. "Видите ли, мистер Лендис, это лишь со стороны кажется, что обязанности манекенщицы очень несложны и даже приятны, - говорила Патриция, когда они сидели со Стивом после игры на лавочке. - На самом деле существуют еще многочисленные примерки и обязательные занятия гимнастикой, если хочешь сохранить форму, и танцкласс, и изнурительная диета, и многое другое. А обязательные вечера после показа моделей, когда ты обязана развлекать набравшихся дармовых коктейлей представителей заказчиков и выслушивать сомнительные комплименты и недвусмысленные предложения, танцевать с ними в понравившемся им бальном платье и ощущать их потные руки на своей голой спине. И нельзя не только влепить пощечину наглецу, но даже явно выразить свое неудовольствие - может сорваться покупка партии платьев, а это администрация дома моделей не простит. - Патриция отбросила назад волосы, упавшие на лицо, и невесело рассмеялась: - Напрасно, наверное, я вам все это рассказываю, мистер Лендис, сама лишаю себя романтического ореола: как же - приемы, разные страны, фотографии в журналах, а изнанку всего этого никто не видит, да и не хочет видеть".
В тот вечер Стив впервые поцеловал ее. Но когда через несколько месяцев безоблачного счастья они решили пожениться, неожиданно воспротивились его родители. Старики Лендисы считали себя потомками первых переселенцев и чуть ли не родовой знатью Америки. Даже их загородная вилла носила претенциозное название "Мейфлауэр", и на лужайке перед домом красовались две позеленевшие медные корабельные пушки. Узнав, что их сын собирается жениться на манекенщице, отец Стива категорически потребовал разорвать отношения с "этой девицей", угрожая в противном случае лишить адвокатскую контору, где Стив был младшим компаньоном, организационной и финансовой поддержки. Это была серьезная угроза, так как означала конец столь успешно начатой адвокатской карьеры, и Стив тогда смалодушничал. А через неделю Патрицию вырвало прямо на корте.
Попытки найти покладистого гинеколога оказались безуспешными. Патрицию постоянно тошнило, надо было что-то предпринять, но что? Выход нашелся неожиданно.
Дом моделей устраивал показ коллекции моделей во Франции, Австрии и Германии, надеясь втиснуться на европейский рынок, прочно оккупированный парижскими модельерами, и посылал для демонстрации моделей пять манекенщиц.
Одной из них оказалась Патриция.
Когда она прощалась со Стивом в аэропорту, в глазах у нее стояли слезы, и у Стива защемило сердце от жалости, но при этом, странно, он испытывал какое-то смутное облегчение, что все кончилось и не потребовало больших расходов, впрочем, в последнем он не признавался даже самому себе. Патриция вернулась похудевшая и какая-то надломленная, словно вместе с неродившимся ребенком оставила во Франции всю свою жизнерадостность. Наверное, тогда что-то надломилось в их отношениях, хотя внешне мало что изменилось. Они виделись почти каждый день, ужинали в своем излюбленном итальянском ресторанчике на 43-й улице, иногда ходили в театр на какую-нибудь нашумевшую пьесу - у Патриции в театральном мире были обширные знакомства, - потом ехали к Патриции, она снимала маленькую двухкомнатную квартирку, и мечтали о том, как заживут, когда разбогатеют.
Так прошло почти два года. Кажущаяся безмятежность Пат все чаще сменялась глубокой задумчивостью, все чаще Стив ловил на себе ее пристальный, изучающий взгляд. Казалось, что у нее медленно созревает какое-то решение. Но до окончательного разговора, которого Стив и ждал и боялся, дело не дошло - неожиданно умер его отец. Инсульт настиг его прямо в офисе за письменным столом.
Казалось, Патриция со Стивом переживали период рецидива острой влюбленности. Она звонила ему по десять раз на дню в его контору, он каждый день покупал ей цветы, и они уже листали каталоги Кука, прикидывая, куда поедут в свадебное путешествие. Но тут стали поступать из банков напоминания о необходимости уплатить проценты по кредитным ссудам, и выяснилось, что дела Лендиса-старшего сильно расстроены. Последний год он значительно превысил свой кредит и основательно завяз в краткосрочных долговых обязательствах. Даже фамильная вилла "Мейфлауэр" оказалась заложенной и перезаложенной. Когда после ликвидации всех сомнительных дел отца и реализации принадлежавших лично ему акций налоговое управление получило причитавшуюся ему долю, выяснилось, что оставшихся денег не хватит на оплату счета похоронного бюро.
Вопрос о свадьбе как-то сам собой отложился на неопределенное время. А потом Стиву пришел в голову грандиозный, хотя и рискованный план - выдать Патрицию замуж за давно приударявшего за ней Дейва Стентона и через год избавиться от него тем или иным способом, после чего Патриция получала в наследство от бездетного Стентона около полутора миллионов долларов и шикарную восьмикомнатную квартиру на седьмой авеню. Размеры состояния Стентона Стив знал лучше, чем кто-либо другой, так как его адвокатская контора последние пять лет была юридическим консультантом фирмы "Стентон и Ко" по вопросам экспорта готовой продукции в страны Латинской Америки. Немного смущало Стива, как преподнести этот план Пат, но когда он, наконец, решился, оказалось, что убеждать Пат вовсе не нужно. О чем-нибудь в этом роде она и сама подумывала, но не знала, как подступиться с таким вопросом к Стиву. Разногласия у них возникли только при выборе кандидатуры будущего мужа. Стив считал, что миссис Патриция Стентон звучит очень солидно, но Пат впервые за время их дружбы безобразно накричала на него.
- Может быть, ты сам ляжешь в постель с этой пьяной свиньей? - кричала она, нервно шагая по гостиничному номеру из угла в угол. В то время они уже из осторожности встречались в номерах маленьких гостиниц и кемпингов.
- А еще, говорят, этот ублюдок любит в постели французские шалости, так, может, ты сам вместо меня будешь доставлять ему эти маленькие удовольствия? - неистовствовала Патриция, швыряя в Стива все, что попадалось под руку.
Целую неделю она отказывалась видеться с ним, но потом как-то сразу вдруг сломалась и спустя еще несколько дней, пряча глаза, сказала, что Стентон опять приглашал ее поужинать и она согласилась.
- В ресторан поужинать? - стараясь не выдать охватившего его ликования, деланно безразличным тоном спросил Стив.
- Нет, за город, к его приятелю. Может быть, мы останемся там на весь уик-энд, - по-прежнему не поднимая глаз, ответила Патриции.
- Отлично! - не удержавшись, воскликнул Стив и еле успел перехватить метнувшуюся к его щеке руку Патриции.
- Ох, ну и сволочь же ты, оказывается! - вся дрожа, произнесла она, пытаясь вырваться из его рук. - Ну и подонок!
- А ты? - шипел он ей в лицо, крепко держа ее за руки, не давая ударить. - Ты не сволочь? Ах, ну да, конечно же, ты ведь по великой любви выходишь замуж за прекрасного мистера Стентона. Вы будете жить в любви и согласии сто лет и умрете в один день. И ты народишь ему кучу детишек, мальчиков и девочек. Мальчики будут такие же красивые, как папа, а девочки - такие же порядочные, как мама. Не правда ли? - паясничал он. - И невинная, доверчивая малышка Пат совсем-совсем не догадывается о том, что будет с ее любимым муженьком через год, ну прямо, ни капельки не догадывается! - продолжал Стив свистящим шепотом, боясь, что кто-нибудь услышит его из коридора.
Это была их первая ссора, и хотя тут же, увидев ее помертвевшее, залитое слезами лицо, он почувствовал острое раскаяние и мгновенную шемящую нежность к этой хрупкой, такой незащищенной и такой любимой им женщине, но какая-то заноза в сердце, какой-то холодок между ними остались. И та ночь с четверга на пятницу была особенно исступленной. Они впивались губами друг в друга до боли, и ласки их были ненасытными и изнуряющими, и боль поцелуев была сладкой, как слезы прощения и . . . прощания.
Это и была их прощальная ночь. Правда, они выезжали за город еще дважды, меняя каждый раз кемпинг, но настоящей близости уже не получалось. Что-то встало между ними холодным призраком, и всякий раз попытки Стива вернуть их прежний непринужденный тон и былую нежность беспомощно повисали в воздухе.
Слова, вертевшиеся на языке, но невысказанные, быстро забываются, как и настроение, которое их вызвало. Так сон, даже самый интересный, - если утром не перескажешь его кому-нибудь, то к полудню уже не вспомнишь.
Обидные же слова, будучи произнесенными вслух, запоминаются надолго, иногда навсегда, и от каждого такого слова в отношениях между близкими людьми появляется трещина, пусть и маленькая. Иногда их становится так много, что отношения без видимой, казалось бы, причины рассыпаются в прах.
Через три месяца после той памятной ночи было объявлено о бракосочетании Патриции Майлз и Дейва Стентона.
Свадьбу отметили в отдельном маленьком зале отеля "Хилтон". Жених был вопреки своему обыкновению трезв, невеста, по мнению многих гостей, несколько более молчалива, чем принято быть на собственной свадьбе, а скромное подвенечное платье уж никак не напоминало об ее прежней профессии. После свадьбы Стентон потребовал, чтобы Пат ушла с работы. Молодые слетали на две недели во Флориду, и на этом их медовый месяц закончился. Что происходило вечерами за двойными дверями восьмикомнатной квартиры Стентона, никто не знал, в том числе и Стив. Они с Патрицией избегали телефонных разговоров, опасаясь быть подслушанными, тем более что Стентон без каких-либо видимых причин стал подозрительным и ревнивым.
После одного случая они стали особенно осторожны. Это было в начале зимы. Стив позвонил Патриции и, как обычно, не называя себя, предложил встретиться.
Договорились, что он будет ждать ее завтра в 12 часов дня там же, где всегда. Они тогда встречались в маленьком баре на 23-й улице. Назавтра, уже подходя к стоянке такси, Пат случайно оглянулась, и ей показалось, что из-за угла дома медленно выворачивает серый "крайслер" Стентона. Думая, что это ей почудилось, она все же попросила водителя ехать побыстрее, и, когда он пошел на обгон белой "симки" перед светофором, Пат увидела, как из длинного хвоста машин за ними вырвался серый "крайслер" и, выскочив на встречную полосу движения, обогнал несколько машин и пристроился почти сзади ее такси. Пат тогда по-настоящему испугалась. Она еще немного поездила по магазинам, не отпуская такси, и вернулась домой. Когда Стив узнал об этом, у него отпали последние сомнения. Ясно, что Стентон что-то подозревает и установил дома подслушивающее устройство.
Со дня его свадьбы с Патрицией прошло всего семь месяцев, но его отношение к ней резко изменилось. Явная холодность и даже брезгливость к нему, которые она не могла скрыть, заставляли Стентона буквально выходить из себя и еще больше мучить ее в постели, изводя своими ласками и пылкостью. После той неожиданной слежки Стив и Патриция из осторожности не встречались почти целый месяц. Изредка она звонила ему в контору из телефонов-автоматов, когда рядом не было прохожих, но настоящего разговора не получалось.
Когда они, наконец, встретились (Стентон на три дня улетел в Атланту), Пат с трудом могла сдержать слезы, и Стив с невольной болью отметил появившиеся в ней перемены. Она еще больше похудела и казалась очень усталой, под глазами залегли тени, а в уголках рта появились две горькие морщинки. Патриция была раздражена, озлоблена, требовала, чтобы Стив что-нибудь придумал, потому что долго всех мерзостей Стентона ей не выдержать, а под конец пригрозила уйти от мужа, если Стив ничего не предпримет в ближайшие недели. Из всего, что она сумбурно наговорила в тот вечер, Стиву запомнилось только одно: похоже, что Стентон разочаровался в этом браке, что-то подозревает и ищет со стороны Патриции повода для развода. Кажется, начатое им год назад дело следовало заканчивать, и чем скорее, тем лучше.
Он уже начал продумывать, как это сделать, но сегодняшний звонок Пат и то, что она успела рассказать ему во время их короткого свидания, в корне изменило всю ситуацию и напрочь зачеркивало песь продуманный план, а заодно и последний год жизни.
Дейв Стентон, этот презираемый Стивом пьяница, оказался гораздо хитрее, чем можно было от него ожидать.
То ли он подслушал какой-то из ранних телефонных разговоров Патриции со Стивом, то ли это было просто подсознательное озарение (во что, впрочем, Стив не верил), но как бы то ни было, сегодня, по словам Патриции, Стентон созвонился со своим нотариусом и на все утро уехал из дома.
Приехал к четырем часам возбужденный, выпил до еды два "бурбона", которые сам приготовил, весь обед был необычайно оживлен, даже подшучивал над женой, чего с ним раньше никогда не случалось. А когда Патриция подала кофе, достал из бумажника свернутый вчетверо листок с машинописным текстом и протянул ей.
- Я думаю, тебе будет интересно ознакомиться с копией моего завещания, - голос его звучал ровно, и только сухо блестевшие глаза выдавали владевшее им возбуждение.
"Выпил еще в городе", - мелькнуло в голове Патриции.
У нее хватило самообладания не разворачивать листок тотчас же.
- Милый, положи его на столик, я потом посмотрю. - стараясь, чтобы не дрогнул голос, произнесла она.
Дейв секунду колебался, потом бросил листок на журнальный столик, суетливо поднялся и прошелся до двери столовой и обратно.
- Разве тебе не интересно, что в нем? - не выдержал, наконец, он.
Ну, конечно, интересно, милый, - все тем же ровным голосом произнесла Патриция, чувствуя, как у нее пульсирует жилка на виске. - Конечно, интересно. Но ты же знаешь, как я не люблю, когда посуда стоит немытой. - Она аккуратно собрала посуду и ушла на кухню. И только поставив посуду в автомойку и включив воду, почувствовала, прижав ладони к щекам, какие холодные у нее руки и как полыхает лицо.
Дейв зашел в кухню, потоптался у двери, включил и выключил озонатор, сказал:
- Опять не работает. Давно собираюсь поменять эту рухлядь. - Потом буркнул: - Я поехал в офис, - и вышел.
Патриция выждала, пересиливая себя, еще минут десять, думая, не вернется ли он, потом медленно прошла в столовую и осторожно, как берут ядовитое насекомое, взяла со столика листок и развернула его. Это была нотариально заверенная копия завещания. Она прочла текст и долго сидела, уронив руки, уставившись взглядом в одну точку.
Медленно всплыла вялая мысль: "Вот и конец всему. А может, это и к лучшему - не будет больше постоянного кошмара ожидания развязки и внезапно возникающего леденящего ужаса по ночам, от которого перехватывает дыхание и, замерев на минуту, начинает бешено колотиться сердце".
Потом ей вспомнился весь этот год, начиная с того уикэнда за городом, когда перебравший для храбрости Дейв вломился к ней в спальню в первом часу ночи и полез на кровать, даже не сняв рубашки и жилета, долго тискал ее потными лапами, дыша в самое лицо отвратительной смесью запахов табака и виски, что-то неразборчиво бормотал, пытаясь поймать слюнявым ртом ее ускользающие губы, а потом, когда все кончилось, заснул, навалившись на нее всей тушей, распространяя едкий запах пота и перегара. Кровать была узкая, и Патриция, с трудом выбравшись из-под тяжелого мужского тела, оделась, брезгливо избегая дотрагиваться до своей кожи, и всю ночь просидела, не смыкая глаз, в кресле возле окна. Слез у нее не было, была холодная решимость пройти весь этот путь до конца, и все время перед глазами всплывало красивое лицо Стива и слышался его ласковый голос: "Ну пойми, детка, другого пути просто нет. Ведь ты же делаешь это для нас, для нашего будущего".
Сколько их было, таких ночей, за этот год . . .
Внезапно на Патрицию навалилось такое отчаяние, такая безысходность, что она неудержимо разрыдалась.
Потом торопливо вытерла слезы, рывком придвинула к себе телефон, не попадая пальцем по кнопкам, набрала номер Стива. "Это Патриция Стентон, доктор, я звоню из дома, - торопливо сказала она, предупреждая его вопросы. - Я очень плохо себя чувствую - что-то с головой. Мне необходимо немедленно вас увидеть. - И так же торопливо продолжала: - Я понимаю, что без предварительной записи вы не сможете приехать, поэтому я сейчас сама подъеду к вам в клинику, минут через 20-25". Она нажала на кнопку, не дожидаясь ответа, лихорадочно подкрасилась, сунула в сумочку копию завещания и набрала номер офиса Стентона.
"Мисс Лейден? Это миссис Стентон. Мой муж у себя? Соедините меня с ним, пожалуйста". Дождавшись, когда знакомый хрипловатый голос сказал: "Слушаю" (ей даже почудился из трубки запах черного табака), быстро произнесла: "Дейв, я хочу зайти к своему врачу, что-то с головой, наверное, опять мигрень. Я быстренько туда и назад, так что, если придешь раньше, подожди, не ужинай без меня". Она положила трубку и выскочила из дома.
Стив ждал ее в машине возле своего дома. Пат скользнула на заднее сиденье и выпалила:
- Все пропало! Он обо всем догадался, - и протянула копию завещания.
Стив быстро пробежал глазами текст, выхватывая основное: "... в случае, если расследование обстоятельств моей смерти выявит, что она последовала в результате самоубийства, несчастного случая или чьего-то преступного умысла, все принадлежащее мне движимое и недвижимое имущество завещаю моей матери, являющейся в таком случае моей единственной наследницей". Стив швырнул листок на сиденье и с чувством воскликнул:
- Вонючий ублюдок! Чертов сукин сын!
Тогда они не пришли ни к какому решению. Стив спешил в клуб, а Пат была так взбудоражена мыслью, что ее худо-бедно, но уже наладившаяся и ставшая в какой-то степени привычной жизнь должна в ближайшее же время резко измениться, что ждать от нее каких-либо конструктивных предложений не приходилось.
И вот сейчас Стив сидел на галерее клубного спортзала, делая вид, что наблюдает за тренировкой боксеров, а мысли его лихорадочно метались в поисках выхода.
Завещание Стентона, казалось, не оставляло никаких шансов на то, что удастся получить его деньги, ведь исключался даже несчастный случай, на который Стив и делал ставку.
Внезапно лицо его прояснилось, и он чуть не хлопнул себя ладонью по лбу, - Гартфилд, Брет Гартфилд - вот кто может помочь Стиву и Патриции разбогатеть. Может помочь, если, конечно, он тот человек, за которого Стив его принимал.
С месяц назад у них состоялся довольно странный разговор. Это было после занятия в школе каратэ, которую Стив посещал уже второй год. Сенсей школы Таэдо-сан тогда назначил ему кумите - поединок с Гартфилдом. Стив, много времени отдающий спорту, в недавнем прошлом финалист закрытого первенства Гарвардского университета по боксу в тяжелом весе, к тому же второй год занимающийся каратэ, был весьма удивлен этим выбором сенсея.
Назначить ему в противники человека, на добрых полтора десятка лет старше и килограммов на пятнадцать легче, - какой в этом смысл? Правда, он знал, что Гартфилд имеет коричневый пояс и занимается по так называемой вольной программе в школе каратэ второй ступени, где всего два года назад занимался и сам Таэдо-сан, но все же возраст, по мнению Стива, играл здесь решающую роль, да и вес тоже.
Разве сможет этот старик, в котором вряд ли будет даже сто восемьдясят фунтов, успешно блокировать мощные удары Стива, весящего двести тридцать фунтов - лишние пятьдесят фунтов мышц.
К его немалому удивлению, Гартфилд с первых же секунд навязал ему бешеный темп. У Гартфилда была не очень хорошая растяжка, но зато он великолепно держал дистанцию и обладал прекрасной реакцией. Стиву, который в боксе привык чувствовать и умел контролировать расстояние до противника, с Гартфилдом сразу стало неуютно. Тот не только легко блокировал удары Стива, но и без труда внезапно разрывал дистанцию, чтобы тут же в высоком прыжке зафиксировать удар в нескольких сантиметрах от головы противника. Несколько раз Стив, рванувшись вперед, просто проваливался в пустоту - Гартфилд, стремительно скользнув в сторону, уходил с линии атаки, чтобы тут же оказаться за спиной противника в безукоризненной низкой стойке, готовый к новой атаке. Неожиданно Стив понял, что Гартфилд работает с ним не в полную силу. Он совершенно не атаковал, лишь изредка проводя контратаки, а остальное время только защищался. Казалось, он просто отрабатывает приемы защиты, видя в Стиве лишь спарринг-партнера. Это настолько вывело Стива из себя, что когда в конце кумите Таэдо-сан трижды громко хлопнул в ладони, разрешая тридцатисекундный контактный бой, Стив рванулся вперед и, оказавшись в шаге от противника, нанес ему всем корпусом нокаутирующий удар прямой правой, вкладывая в этот удар всю свою силу, помноженную на вес тела.
Что потом случилось, он не успел понять. Лицо противника вдруг исчезло, а откуда-то слева и сверху стремительно мелькнула прямая нога, идущая пяткой вперед к лицу Стива. Очнулся он уже в раздевалке. На лбу у него лежало холодное мокрое полотенце, а на животе сидел Гартфилд и массировал ему сердце. Голова раскалывалась от боли, подташнивало, все вокруг казалось каким-то зыбким, нереальным, звуки доносились приглушенно, словно издалека.
- Все в порядке, - пробормотал Стив, отталкивая от себя руки Гартфилда. - Вы сломаете мне все ребра . . . - Он с трудом, по частям собрал себя в одно целое, поднялся и, нетвердо ступая непослушными ногами, подошел к зеркалу, вделанному во всю торцовую стену раздевалки. На левом виске у него пульсировала болью большая мягкая опухоль, левый глаз полностью заплыл, и открыть его не представлялось возможным. Через час все это, видимо, будет сине-фиолетовым.
- Что это было - землетрясение или всего лишь авиакатастрофа? - вяло пошутил Стив, поворачиваясь к своему противнику. Тот уже снимал кимоно и аккуратно складывал его в свой шкафчик.
- Ну и напугали вы меня, - сказал он. - Я уж думал, что мне придется отвечать за непредумышленное убийство.
Как ваша голова, мистер Лендис?
- Зовите меня просто Стив.
- Брет, - протянул руку Гартфилд.
Они пожали друг другу руки. Стив отметил, что кисть у Гартфилда узкая с длинными пальцами, и только жесткие, почти ороговевшие мозоли на ладонях и суставах выдавали, что ее владелец много занимается спортом.
- Да, - морщась, проговорил Стив, осторожно трогая раскалывающийся от боли висок. - Еще немного, и вам пришлось бы давать объяснения патологоанатому. На чем это вы меня поймали?
- Обыкновенная вертушка, или маваши-гери. Он довольно сложен для проведения, но очень эффективен при такой стремительной атаке, как ваша, когда противник наносит удар всем корпусом и из-за этого блок становится малоэффективным. А при проведении маваши-гери вы уклоняетесь от удара правой прямой противника влево, одновременно резко поворачиваетесь на правой ноге против часовой стрелки, спиной к противнику, и наносите ему левой пяткой удар в висок. В левый висок, как видите. Удар этот, если его правильно выполнять, очень силен и труден для отражения. От него можно было бы только уклониться, но этого-то противник, падающий всем корпусом в атаку, сделать как раз и не может. А вы, что, раньше занимались боксом?
- Да, и был даже однажды финалистом первенства университета.
- Вот это и мешает вам в каратэ. Вы еще кое-как помните про свои ноги, что ими можно атаковать, но совершенно забываете про ноги противника. Где вы учились, мистер Лендис?
- Я же просил звать меня Стивом.
- Да, да, конечно, где вы учились, Стив?
- В Гарварде.
- Надо же, я тоже, выпуск 71-го года.
- А я закончил всего четыре года назад. Как это мы с вами раньше не познакомились?
- Нас как-то представляли друг другу, но дальше этого дело не пошло.
- Да, помню. Это было осенью. А что, мистер Гартфилд...
- Стив, мы же договорились.
Да, простите, Брет. А скажите честно, испугались вы, когда подумали, что убили человека?
- А я и скрывать не буду - испугался. Ведь убивать не страшно, когда делаешь это с определенной, хорошо продуманной целью и убиваешь конкретного, заранее намеченного человека строго индивидуальным, наиболее соответствующим данной ситуации способом. Тогда это не убийство, а деловое предприятие, и страх здесь не должен и не может иметь место. Другое дело - убить случайного человека, к тому же совершенно не имея такого намерения, - тут действительно можно испугаться. Поневоле увидишь в этом руку судьбы.
- Вы так говорите, Брет, как будто вам приходилось самому убивать, и неоднократно,.- натянуто улыбнулся Стив, против воли чувствуя необъяснимую тягу к этому сухому, флегматичному человеку. Гартфилд закончил вывязывать перед зеркалом узел галстука и повернулся к Стиву.
- Я ведь два года прослужил в армии в зеленых беретах, из них один год - во Вьетнаме, - просто сказал он. - И это был не самый лучший для нас год во Вьетнаме.
Вьетконг тогда уже имел хорошее русское оружие и многолетний опыт партизанской войны в джунглях. И они верили в то, за что воюют, а это, убежден, очень много значит на войне. Там, в джунглях, приходилось убивать почти каждый день, хотя тогда уже было ясно, что все это бесполезно и нам вот-вот дадут пинка под зад.
- Но вы все равно продолжали убивать?
- Да, приходилось, но только, чтобы самому не быть убитым. Впрочем, среди нас было немало таких, кто убивал для удовольствия. Для них убийство было, как наркотики, хотя и настоящих наркоманов там, как правило, тоже хватало. Все они, те, кто убивал для удовольствия, погибли.
Нельзя наслаждаться убийством ни человека, ни животного.
Это делают лишь психически больные люди.
- Вы, часом, не буддист, Брет? Это было бы не первым случаем, когда бывший зеленый берет становился буддистом.
- Нет, я не отвергаю убийство вообще, я просто не признаю людей, убивающих для своего удовольствия, впрочем, убийство из мести тоже нежелательно.
- Ну, а убийство как способ достижения какой-то важной цели вы признаете? - спросил, не выдержав,- Стив и сам удивился своему волнению, с которым ждал ответа.
Видимо, что-то в его голосе заставило Гартфилда внимательно посмотреть на него и немного помедлить с ответом.
- Ну, почему же, нет? Убийство как способ достижения конкретной цели я признаю, так как это зачастую самый легкий, быстрый, а иногда и единственный способ получить то, что хочешь. Главное - четко представлять себе эту цель и выбрать соответственно этому единственно правильное время, способ и объект убийства. Вот и все.
Они вышли из душа и направились к клубной автостоянке.
У Гартфилда была длинная серебристая "альфа-ромео".
- Садитесь, Стив, я подвезу вас, - предложил он. - Вам сегодня лучше не садиться за руль.
Пока они выруливали со стоянки и ждали, когда откроют ворота, запиравшиеся с тех пор, как участились случаи угона автомашин, Стив думал, как продолжить начатый разговор. Наконец, Гартфилд, внимательно наблюдавший за ним в зеркало, - Стив сидел на заднем сиденьи,- сказал:
- Вас что-то еще, я вижу, интересует? Говорите, не стесняйтесь.
- Да нет, - замялся Стив, - просто, рассуждая так свободно и легко об убийстве, как деловом предприятии, вы совсем не упоминаете о таком его аспекте, как уголовное наказание. Я где-то читал, что до 70 процентов всех убийств раскрывается. Что вы на это скажете?
- Раскрываются неподготовленные преступления, а преступление, хорошо задуманное и тщательно организованное, раскрыть очень и очень трудно, и власти обычно быстро прекращают в таких случаях расследование, не имея на это ни средств, ни людей в своем распоряжении. Полиции и без того хватает работы. Да и вовсе не обязательно убивать традиционными методами. Профессионалы высокого класса всегда стараются не дать повода для возбуждения дела об убийстве. Лучше всего для этого подходит несчастный случай. Человек утонул во время купания или у его машины отказали тормоза, или он слишком рано закрыл задвижку печи в охотничьем домике и отравился угарным газом, или же просто замерз пьяный в лесу во время охоты. При необходимости можно придать смерти вид естественный - все зависит от требований, предъявляемых заказчиком в конкретном случае, лишь бы заказчик умел и не боялся их сформулировать.
- Что значит - заказчик? - поинтересовался Стив.
- Мне казалось, вы поняли, что это значит. Говоря о легкости совершения убийств, я вовсе не имел в виду, что оно будет совершено любителем, отнюдь. Любое серьезное дело должны делать профессионалы. У них это получится лучше, и, если уж что-то срывается, то, как правило, не по их вине. Либо заказчик неправильно или неточно сформулировал задачу, либо произошла роковая случайность, от которой, увы, никто не застрахован.
Стив помолчал, собираясь с мыслями. Разговор становился слишком откровенным и потому опасным, хотя, вообще-то, ни к чему пока не обязывал.
- Но это, должно быть, очень дорого стоит - убийство по заказу, да и где найти такого профессионала, - нарочито небрежным тоном произнес он.
Гартфилд поправил зеркало обзора салона и внимательно посмотрел на то возникающее, то пропадающее в свете проносящихся мимо сверкающих витрин лицо Стива:
- Цена зависит от сложности исполнения заказа. От двух тысяч долларов, если надо положить подушку на лицо парализованному папаше, живущему в доме без привратника, и до двадцати тысяч - за человека влиятельного, особенно имеющего телохранителя. Говорят, что за предполагавшееся убийство Кастро и его брата ЦРУ обещало боссам флоридской мафии один миллион долларов, но там что-то сорвалось, не знаю, по какой причине.
Оставшийся путь ехали молча. Высаживая Стива возле его дома, Гартфилд посоветовал:
- Не забивайте себе лишними заботами голову, мой друг. Если у вас действительно возникнет нужда в чем-либо подобном, скажите мне, и я постараюсь вам помочь.
. . . Все это вспоминалось сейчас Стиву, сидящему в клубном спортзале в первом ряду галереи для зрителей. Весь последний год - год надежд, год ожиданий - промелькнул в его памяти, как один миг. Он то вспоминал Пат в их последнюю ночь перед проклятым уик-эндом. Пат, такую родную, близкую и уже такую отстранившуюся от него; то вспоминал брюзгливое лицо Дейва Стентона - оплывшее, с вечно дымящейся трубкой во рту. Неожиданно в памяти всплыло аскетическое лицо Брета Гартфилда с запавшими щеками и внимательными серыми глазами под тяжелыми веками.
"Надо поговорить с ним", - созрело мгновенное решение.
. . . Гартфилд оказался в большом зале библиотеки клуба, где, сидя за низким журнальным столиком, внимательно рассматривал роскошно изданный последний каталог Сотби.
После обмена приветствиями и замечаниями о затянувшейся скверной погоде Стив предложил спуститься в бар выпить по коктейлю.
- К тому же у меня к вам небольшой разговор, Брет, - как можно небрежнее добавил он. Гартфилд, не вставая с кресла, с насмешливым любопытством посмотрел на Стива снизу вверх.
- Вы сегодня необычно выглядите - что-нибудь случилось? - поинтересовался он.
- Да нет, насколько я знаю, ничего не случилось, - с деланным равнодушием протянул Стив. - Просто хотел с вами поговорить и угостить коктейлем:
Гартфилд продолжал с любопытством изучать его лицо, потом сказал:
- Во-первых, вы не пьете и я это знаю; во-вторых, я слишком ценю свое время и . . . свободу, чтобы разговаривать о серьезных делах в баре, а у нас с вами, чувствую, намечается серьезный разговор. На сколько он потянет? - Он улыбнулся, но глаза оставались холодными, изучающими.
- Ну-у, - задумчиво протянул Стив, - наш разговор мог бы потянуть на двадцать тысяч монет или ... на электрический стул. - Он осклабился, изображая улыбку - Тоже шутка, конечно.
Брет Гартфлд встал и аккуратно положил каталог на стол:
- Ну что ж, раз уж мы оба настроились на шутливый лад, то лучше всего продолжать разговор у меня в машине. Они спустились на первый этаж и через черный ход вышли к стоянке. Гартфилд отпер дверцу, указал Стиву на заднее сиденье и уселся за руль. Ехали тоже молча, петляя по улицам, наконец, остановились в каком-то неосвещенном переулке.
- Я вас слушаю, - сказал Гартфилд, и Стив поежился от каких-то новых интонаций в его голосе. Он никак не мог решиться перейти к разговору и попробовал продолжить шутливый тон.
- А вы разве не будете раздевать меня догола в поисках спрятанного микрофона? Я думал, что так всегда делают. По крайней мере, я читал об этом.
- Машина оборудована противоподслушивающим устройством. Переменное магнитное поле высокой напряженности выводит из строя любые микрофоны. - Голос Гартфилда стал еще суше: - Так что же вы хотите мне сказать? - опять повторил он.
Стив сглотнул комок, застрявший в горле, облизал почему-то пересохшие губы и решился.
- Мне нужно, чтобы один человек умер, но есть обязательное условие: это не должно быть самоубийством или несчастным случаем, кроме того, исключается и смерть в результате чьего-либо преступного умысла. Все, - выдохнул он.
- Да-а, любопытная задача, - почти одобрительно протянул Гартфилд. - Значит, любое подозрение на наличие преступного умысла, послужившего причиной смерти . . .
- Недопустимо, - хриплым от волнения голосом подтвердил Стив.
Гартфилд повернулся назад и посмотрел прямо в глаза Стиву долгим, испытывающим взглядом, потом спросил:
- Вы уверены, что никаких других условий нет и не будет?
Секунду поколебавшись, Стив ответил:
- Да, это все.
- Ну что ж, - подумав, сказал Гартфилд. - Если вас серьезно интересует решение этой проблемы, то пришлите мне завтра имя и адрес этого вашего знакомого и чек на предъявителя на десять тысяч, а остальную половину суммы отдадите после выполнения дела. - Слова "ваш знакомый" он произнес с явной насмешкой.
- Чек должен быть написан не мной? - полуутвердительно спросил Стив.
- Это не важно, - мягко произнес Гартфилд. Губы его тронула презрительная улыбка. - У меня не бывает проколов. Но даже в случае неудачи вам лично ничего не грозит. Я профессионал, а мы не сдаем властям наших заказчиков. - Он улыбнулся еще шире, но глаза оставались серьезными. - У нас за это сурово наказывают. Ведь случись такое, серьезные заказчики перестанут нам доверять, а остаться без работы никому не хочется, поэтому можете не беспокоиться.
- А какие у меня гарантии, что, получив аванс, вы займетесь этим делом, а не потратите эти деньги на, скажем, антиквариат? - не выдержал Стив.
- У вас же, как я понял, нет другого выбора, как только довериться мне, - снисходительно отозвался Брет Гартфилд.
- Ну хорошо, а какие у вас гарантии, что я отдам вам оставшиеся деньги после завершения дела? - уже раздраженно спросил его Стив.
- У нас тогда не будет другого выбора, - глядя в окно, внятно произнес тот. И хотя в машине было жарко, Стив почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки.
- Сожалею, что не смогу подвести вас, Стив, до дома, увы, спешу. Кстати, а когда вам все это нужно?
- Желательно в течение этого месяца.
- О' кэй! - Брет Гартфилд протянул руку к приборной панели и выключил какой-то рычажок, затем открыл дверцу.
Стив еще с минуту постоял, глядя вслед удаляющимся огонькам "альфы-ромео", а потом медленно пошел к станции метро, ощущая противную слабость в коленях, как после минувшей большой опасности. И только уже дома, лежа в горячей ванне, чтобы снять ощущение неприятного озноба, он заставил себя вспомнить в деталях разговор и выражение серых глаз Брета Гартфилда почувствовал необъяснимую уверенность в этом человеке. Повинуясь порыву, Стив вылез из ванны, не вытираясь, накинул на плечи махровый халат и прошлепал босыми ногами к столу. Достав из стола чековую книжку, он выписал чек на десять тысяч на предъявителя. "Оставшиеся десять тысяч придется одалживать по частям у родственников", - подумал Стив.
Он положил чек в конверт, туда же вложил визитную карточку Дейва Стентона, давно хранимую на всякий случай, и, запечатав конверт, сунул его в карман пиджака, чтобы завтра же отдать Брету Гартфилду.
Назавтра, передавая ему в клубе конверт, Стив спросил, когда ждать новостей.
- Условия, которые вы поставили, сильно усложняют решение этой задачи, - задумчиво ответил Гартфилд.
- Нужно будет изучить обстановку на работе и дома у клиента, прохронометрировать его распорядок дня, узнать, что за люди, с которыми он общается, выпивает, играет в карты или в теннис. Кто его любовница и каков распорядок дня у его жены и у ее любовника, какая у него марка машины и чинит ли он ее сам или отдает в мастерскую. Как видите, хлопот очень и очень много. Но думаю, что дней через десять я смогу дать ответ.
- О' кэй! - ответил Стив. - Никакой спешки с этим нет, главное - чтобы были в точности соблюдены все условия, о которых я вам говорил, а остальное неважно.
Сразу после этого разговора Стив позвонил Пат и предупредил ее, чтобы в течение двух недель она ему не звонила и ни в коем случае не приезжала, что бы ни случилось.
Он сделал все, что мог. Оставалось лишь ждать, но ожидание оказалось гораздо мучительнее, чем он думал, к тому же
Брет Гартфилд перестал появляться в клубе. Стив пытался работать, но работа совершенно не шла в голову, попытался забыться за покером, но тут же, играя по маленькой, умудрился просадить в первый же вечер почти сто долларов, так как совершенно не мог сосредоточиться на игре. На десятый день ожидания, в субботу вечером, он выпил в баре недалеко от своего дома четыре двойных коктейля, чего с ним раньше не бывало, и еле добрался до своей квартиры.
В воскресенье Стив проснулся с раскалывающейся от боли головой около двенадцати, принял душ, побрился и, не завтракая, поехал в клуб. Сауна была еще закрыта, и он решил скоротать время в библиотеке, где в это время обычно почти никого не бывало. Стив опустился в кресло, взял со столика свежий номер "Нью-Йорк таймс" и застыл, не веря своим глазам: на первой странице был напечатан большой портрет Пат. Крупный заголовок над ним гласил: "ТРУП МАНЕКЕНЩИЦЫ В БАГАЖНИКЕ "КРАЙСЛЕРА"!
Под заголовком буквами помельче: "Известный бизнесмен Дейв Стентон зверски убивает свою жену - бывшую манекенщицу".
С минуту Стив сидел, уставившись на портрет Пат, пытаясь собраться с мыслями, потом медленно, с трудом постигая смысл написанного, прочел всю статью.
"Труп жены известного экспортера ирландского виски Дейва Стентона найден вчера вечером в багажнике его автомобиля, брошенного со снятыми номерами на автомобильном кладбище за городом. На руле, приборном щитке и багажнике автомобиля никаких иных отпечатков, кроме отпечатков пальцев его владельца, не обнаружено.
Судебно-медицинский эксперт утверждает, что смерть наступила от удара тупым твердым предметом в левый висок вчера между восемью и девятью часами вечера в пятницу. Удар нанесен сверху и несколько сзади. По мнению эксперта, убийца был левшой и ударил жертву, подойдя к ней сзади.
Интересное совпадение: мистер Стентон тоже левша.
В полиции мистер Стентон заявил, что весь вечер в пятницу он провел у своей приятельницы, куда приехал около девяти часов вечера, а когда пришел домой, то жена уже спала у себя в спальне, и он ее не видел. Утром в субботу мистер
Стентон рано уехал на рыбалку за город, что подтверждают его приятели, с которыми он по субботам ловит рыбу, и жену не видел, так как думал, что она спит. На вопрос, почему он поехал за город в такси, а не на своей машине, мистер Стентон сказал, что он не смог ее завести - что-то случилось с мотором, но, по утверждению полицейского эксперта, мотор его "крайслера", найденного на автомобильном кладбище, "работает, как часы".
Как видите, улики против мистера Стентона слишком бесспорны, чтобы их можно было опровергнуть. Сегодня утром окружной прокурор Нью-Йорка предъявил мистеру Стентону обвинение в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
В случае признания Дейва Стентона виновным его ждет, без сомнения, электрический стул".
Стив дочитал статью и поднял глаза. Напротив него, развалившись в кресле, с газетой в руках сидел Брет Гартфилд, внимательно рассматривая портрет Патриции Стентон. Потом он аккуратно положил газету на столик и сказал сожалеющим тоном:
- Этот бедняга Стентон выбрал неудачное время для убийства своей жены, ведь приближаются выборы и судьи постараются доказать, что не даром едят хлеб налогоплательщиков, да и окружной прокурор Адамс, уж будьте уверены, постарается, чтобы этот судебный процесс прогремел на всю страну. После того, как его несколько месяцев назад уличили в связях с мафией, этот процесс для него - единственный шанс доказать свою строгость и неподкупность, да еще перед самыми выборами.
Нет, у него, как бишь его, ага - Стентона, нет ни малейшего шанса выбраться живым из этой передряги.
Гартфилд помолчал, потом, поглядев Стиву прямо в глаза, ровным голосом произнес:
- Во всяком случае, смерть на электрическом стуле никак нельзя назвать последовавшей вследствие чьего-либо преступного умысла. Не правда ли?
СТОПРОЦЕНТНЫЙ АМЕРИКАНЕЦ
"..."Россия? Ну что ж, страна как страна, не хуже многих других. У нее есть, правда, очень крупный недостаток-она непохожа на Америку."
Из частной беседы сенатора М. ХоффаНачало этой истории положил много лет назад Исаак Гобровский, ставший на следующий день после прибытия в Америку Айзеком и "потерявший" последнюю букву свое" фамилии.
Айзек Гобровски, хоть и не избавился до конца жизни от сильного акцента и манеры жестикулировать при разговоре, тем не менее очень легко акклиматизировался в Нью-Йорке, куда он прибыл из Одессы в 1916 году с тремя рублями в кармане, годовалой дочерью и чахоточной беременной женой, родившей ему здорового крикливого младенца через два месяца после приезда в США.
Новорожденный был наречен Робертом и зарегистрирован в нью-йоркской мерии, став таким образом по месту рождения полноправным гражданином Соединенных Штатов Америки. Его отец очень гордился этим фактом и уверял своих соседей по дому, что "мальчик обязательно станет президентом этой великой страны, или я ничего не понимаю в детях". Мать малыша умерла от туберкулеза через восемь месяцев после его рождения, так и не научившись говорить по-английски, проклиная до последней минуты день, когда она села на пароход, увозивший ее от Родины.
Для самого Исаака "родина" не была таким конкретным понятием, как для его несчастной жены. В ежедневной спешке и суете, вечной погоне за призрачным, ускользающим, как горизонт, завтрашним днем ему некогда было задумываться над этим. Да и где она - Родина? В чужой, презирающей его, зачастую враждебной России, обрекавшей на бесправное, полунищенское существование или на полумифической земле предков - Палестине, где он был никому не нужен и где его никто не ждал? А может быть, Родина там, где само существование его и детей не будет зависеть от всех и каждого, а, наоборот,-все эти другие будут зависеть от него, простого бедного еврея с Молдаванки? Бедного!? Нет, вот именно, что не бедного! Только большие деньги, богатство могли дать Исааку независимость, власть над людьми и уважение к нему, а значит, и уважение к самому себе. И в погоне за деньгами он сорвал с места свою кроткую, больную жену, ждущую третьего ребенка, простился с плачущими родителями и отплыл "палубным" классом на "Генерале Гранте" в такую далекую, пугающую, но сулящую золотые горы предприимчивому человеку Америку.
За неделю до отплытия случилось несчастье: тяжело заболела одна из двойняшек Гобровских-Соня. Она родилась на полчаса позже своей сестры Дины и была слабее той. За год она дважды переболела воспалением легких и вот теперь опять! Врач, вызванный к девочке за три дня до отплытия, категорически заявил, что ребенок не перенесет дорогу, особенно на палубе. Ревекка валялась в ногах мужа, умоляла отложить отъезд, не губить дочь, но в глазах Исаака тлело желтое безумие. Если что-то и могло остановить его на пути к Америке, то только смерть. Его собственная смерть, но не дочери или жены.
Через три дня, оставив медленно угасающую Соню на руках своих стариков-родителей, Исаак Гобровский поднялся по трапу громадного парохода, толкая перед собой рыдающую Ревекку со старшей дочерью на руках. Он обещал родителям, что через год, если Соня выживет, приедет за ней, но, хотя Соня и выжила, судьба рассудила иначе. Грянула Февральская революция, за ней Октябрьская, следом, почти неизбежная спутница революций-гражданская война.
В Одессу вошли оккупационные войска союзников. Вся нечисть, запрятавшаяся было в щели после Октября, вылезла на улицы города. Махровым цветом расцвела спекуляция валютой, наркотиками, открылись публичные Дома и частные кабинеты венерологов. По ночам, несмотря на комендантский час, было неспокойно, участились грабежи. Вновь развернули знамена "Союз русского народа", "Союз Михаила Архангела" и другие черносотенные организации. В городе начались еврейские погромы. Во время одного, особенно жестокого, погибли старики Гобровские, но маленькую Соню спасли и позже удочерили бездетные соседи Гобровских, портовый слесарь Иван Вахромеев с женой. В 1923 году они переехали в Москву, и след Сони Гобровской окончательно затерялся, тем более, что и возможности для ее поисков в первые годы жизни в Новом Свете были у ее отца ограничены. Как ни странно, он не погиб на чужбине от голода, как предрекали ему его родители.
Привыкший в Одессе экономить каждый грош и не брезговавший даже самым сомнительным делом, если оно сулило прибыль, в Америке Айзек быстро пошел в гору. Уже через год после прибытия в Нью-Йорк, Айзек вошел в доверие к главе местной еврейской общины и стал ответственным за размещение и трудоустройство прибывавших из Европы эмигрантов-евреев.
Очень скоро оказалось, что для прошедших унизительный санитарный и таможенный досмотр переселенцев нет в Америке более важного и необходимого человека, чем Айзек Гобровски. Знакомый чуть ли не со всеми чиновниками иммиграционной службы в порту, покрикивающий на измученных женщин с детьми и стариков, не выпускавших из рук узлов со своими жалкими пожитками, Айзек умел быть внимательным и обходительным с теми, у кого, судя по виду, могли быть приличные деньги или ценности. Умело перемешивая правду с ложью, пугая измученных тяжелой дорогой людей якобы предстоящим особо тщательным таможенным досмотром и неизбежной конфискацией ценностей, которые не были заявлены в таможенной декларации, Айзек получал от них тщательно зашитые в полотняные мешочки столбики золотых десяток и полуимпериалов, чтобы пронести их через таможню, с каждого такого "облагодетельствованного" он брал в качестве комиссионных определенный процент в виде спрятанного золота. Состояние его росло верно, но слишком медленно, пока однажды счастливый случай не явился ему в облике пожилого, задыхающегося от астмы, тучного ювелира, прибывшего из России с очередной партией иммигрантов.
Поинтересовавшись у знакомого чиновника фамилией этого человека, Гобровски сразу вспомнил сияющую золотом вывеску на Дерибасовской "А. Липман и К°. Ювелирные изделия" и рядом с двуглавым орлом гордую надпись: "Поставщик высочайшего двора". Незадолго до отъезда Исаака из России фирма обанкротилась, и это событие наделало тогда в Одессе много шума. И вот, пожалуйста,-А. Липман собственной персоной в нью-йоркском порту!
Бывший ювелир оказался на редкость понятливым человеком и после нескольких минут доверительной беседы с Айзеком, прошел вслед за ним, озираясь по сторонам, в пахнущий хлоркой туалет при зале ожидания. Там, отвернувшись, он долго копался в недрах своего необъятного, заношенного до крайности сюртука, после чего потной, трясущейся рукой протянул напрягшемуся, как струна, Айзеку запертую на замок плоскую металлическую коробочку. - Дорогой господин Гобровский, - задыхаясь произнес он, пытаясь поймать ускользающий взгляд своего собеседника,-это все, что у меня осталось от прежней жизни. Уверяю вас, здесь нет ничего особенного, жалкие крохи, но, если вы пронесете это для меня через таможню, я вас хорошо отблагодарю, не сомневайтесь.
Старый Айзек тогда оказался на высоте положения. Заверив господина Липмана, к которому "всегда испытывал заочное чувство глубочайшего уважения" в том, что "сделает все как надо и притом в наилучшем виде", он развел прямо-таки кипучую деятельность. Переговорив о чем-то с глазу на глаз с двумя чиновниками иммиграционного бюро, Гобровски в чем-то долго убеждал врача карантинной - службы порта, после чего передал ему плотный серый конверт.
Дальнейший ход событий было нетрудно предугадать. В документах бывшего ювелира не оказалось какой-то крайне необходимой справки, да к тому же карантинный врач заподозрил у него сыпной тиф и запретил высадку на берег. Когда громадный пароход увозил Абрама Соломоновича Липмана обратно в Россию, тот, цепляясь руками за поручни палубы, слал яростные проклятия Айзеку Гобровски, призывая на его голову все кары небесные. Но, видимо, у старого Айзека к тому времени и на небе были налажены прочные деловые связи, потому что с ним ничего плохого не случилось, а несчастный ювелир, как стало известно, не перенеся последней потери, слег еще на пароходе и больше уже не встал. Через два месяца после этого малозаметного происшествия в нью-йоркском порту Айзек Гобровски стал совладельцем ювелирного магазина на Медисон-авеню, внеся свой пай в виде дюжины крупных, отлично ограненных бриллиантов. Никто из хорошо знавших его людей этому особенно не удивился: слухи ведь просачиваются даже через строгие пограничные кордоны.
Правда, на репутацию Айзека Гобровски как доброго прихожанина нью-йоркской синагоги его бурная деятельность в порту бросила определенную тень, но зато деловые люди, собиравшиеся по вторникам и четвергам в "Шахматном клубе", начали с уважением говорить о новоявленном дельце с крепкой хваткой и неизменной удачливостью в делах. К концу двадцатых годов старый Айзек владел солидным пакетом акций крупной ювелирной компании и "стоил" уже около миллиона долларов. Внезапно разразившийся кризис 1929 года, приведший к банкротству десятки тысяч фирм, не только не разорил Айзека, но, наоборот, укрепил его позиции.
Правление ювелирной компании помнило, что именно Гобровски с его безошибочным деловым чутьем еще за полгода до начала кризиса настоял на резком сокращении кредитов даже оптовым покупателям. По его же рекомендациям после долгих колебаний правление решило вложить почти все наличные средства в большую партию южно-африканских алмазов. Теперь в условиях невиданной биржевой паники это капиталовложение служило для фирмы прекрасным финансовым поплавком. Поговаривали о выдвижении Айзека Гобровски на пост председателя совета директоров фирмы. В чем-чем, а в осторожности и предусмотрительности отказать ему было нельзя-качествах, как нельзя более подходящих для главы крупного торгово-промышленного предприятия. После смерти Ревекки в 1917 году Айзек так и не женился, боясь привести детям мачеху. Боб и Дина выросли на руках у прислуги, других женщин никогда в доме не видели и были благодарны за это отцу. Правда, потом, спустя много лет, это обернулось для них другой стороной.
Привыкшие к узкому семейному мирку, они очень поздно обзавелись собственными семьями. Роберт, сменивший впоследствии отца на посту главы фирмы, женился в тридцать два года на коренной американке из семьи, уходящей корнями к голландским переселенцам, а Дина, несмотря на множество окружавших ее кавалеров, вышла замуж лишь в тридцать три за своего однокашника по колледжу Пола Хоффа, с которым дружила еще до свадьбы. Когда старый Айзек начинал брюзжать, что никогда уже не дождется внуков, Дина целовала его и говорила, что все равно ей никогда не найти мужа, который бы любил и берег ее так, как он, ее старый ворчливый папка. В эти минуты старый Айзек отворачивался, чтобы скрыть слезы счастья и, вздыхая, думал о бедной жене, не дожившей до этого счастливого времени.
Кроме нежелания расстаться с отцом было еще одно обстоятельство, удерживающее Дину от замужества. От рождения у нее было очень слабое сердце, и врачи настоятельно рекомендовали ей не заводить детей. Дина избегала признаваться себе, что именно боязнь умереть при родах была основной, если не единственной причиной, мешавшей ей выйти замуж. А о браке без детей она даже слышать не хотела. Когда она все же решилась выйти замуж за Пола Хоффа, уже много лет безнадежно любившего ее, то сделала это, как делала все в своей жизни, решительно и без оглядки. Через два месяца после свадьбы Дина со страхом и радостью поняла, что беременна.
В тот же день за много тысяч километров от Нью-Йорка в Москве, зародилась еще одна новая жизнь; еще одна крошечная человеческая клетка с неугомонными, энергичными генами Айзека Гобровски начала неутомимо делиться и расти, формируя то, что впоследствии будет называться человеком. Как ни странно, но решение Сони Вахромеевой выйти замуж было напрямую связано с недавним замужеством ее сестры, Дины Гобровски.
То, что они, сестры-близнецы, были похожи как две капли воды, от Сони не зависело, но вот то, что Александр Крайнов, за которого она решилась на тридцать четвертом году выйти замуж, был необычайно похож на Пола Хоффа, мужа Дины, - вот это совсем не было делом случая или игрой природы.
Все началось двадцать лет назад. Осенью 1928 года Соня тяжело заболела испанкой. Температура два дня держалась под сорок. К ночи третьего дня Полина Матвеевна, приемная мать Сони, взглянув на термометр, тихо заплакала - ртутный столбик перевалил за отметку сорок один.
Девочка лежала неподвижно с закрытыми глазами, часто дышала, и ее потрескавшиеся от жара губы что-то беззвучно шептали.
В комнату осторожно вошел Иван Павлович, взглянул на приемную дочь, жену, все понял и беспомощно опустился на стул, уронив на колени тяжелые рабочие руки. У него с Полиной Матвеевной так и не было своих детей, и Сонечка была для них светом в окошке. Сейчас, когда девочка угасала на глазах, ужас охватил ее приемных родителей. Они не могли представить себе, что останутся одни.
Это было немыслимо, невозможно. Внезапно Соня широко открыла глаза и что-то громко сказала.
- Что, моя радость, чего ты хочешь? - бросилась к ней Полина Матвеевна.
-Попить?
Но широко раскрытые, потемневшие от сжиравшего ее внутреннего жара глаза Сони смотрели мимо, не узнавая Вдруг слабая улыбка тронула ее губы, и она громко произнесла какую-то длинную фразу на непонятном языке. Варфоломеевы с недоумением переглянулись.
- Может, бредит? - неуверенно спросила мужа Полина Матвеевна.
- Да нет, - встревоженно проговорил Иван Павлович, - очень похоже, как на нашем заводе инженеры английские говорят.
-Может это она по-английски? - Господь с тобой, - отмахнулась от мужа Полина Матвеевна. - Ты же знаешь, Сонечка учит в школе немецкий язык, да и то без большого желания.
Сонечка опять улыбнулась какой-то незнакомой улыбкой и произнесла несколько быстрых фраз теперь уже явно на английском, видимо, споря с кем-то, а потом звонко закричала по-русски:
- Папа, Бобби у меня пони отнимает, а сейчас не его очередь кататься.
Полина Матвеевна тихо охнула и перекрестила рот ладонью. Иван Павлович озадаченно посмотрел на нее, неуверенно тронул девочку за руку.
- Дочка, я здесь. Ты о каком это Бобе говоришь?
Но глаза Сонечки уже закрылись, дыхание стало глубже, ровнее, и девочка заснула. Через полчаса Полина Матвеевна потрогала ее лобик, и счастливо улыбнулась: температура явно спадала.
Через несколько дней Соня уже сидела в постели, с удовольствием прихлебывая из чашки клюквенный кисель и весело болтала с приемной матерью. Говорили о всякой всячине, пока, наконец, Полина Матвеевна не решилась осторожно коснуться беспокоившего ее вопроса.
- Сонечка, ты ведь знаешь, что мы с папой тебя удочерили, когда умерли твои бабушка с дедушкой. Я с самого начала решила не скрывать от тебя этого, и все документы твои сохранила, что твои родители оставили, когда уехали в Америку. Может быть, они тебя все эти годы разыскивают...
- Нет, мамочка, - быстро ответила девочка, с детской проницательностью поняв, что тревожит Полину Матвеевну.- Они меня не разыскивают, думают, наверное, что я умерла.
И они живут без мамы - только папа, Дина и Боб.
- А кто это - Боб?
- Ну мой брат же, мамочка. Он младше меня почти на два года, но такой задавака. И всегда у меня пони отнимает, то есть не у меня, конечно, а у Дины...
Девочка растерянно замолчала и осторожно тронула Полину Матвеевну за руку.
- Мамочка, я ведь не хотела тебе все это говорить, знала, что ты расстроишься. Я сама не пойму, откуда все это знаю.
- А Дина - это твоя сестра, да? Она похожа на тебя?
- Не знаю, мам, - задумчиво отозвалась девочка, - я ее не вижу, просто знаю, что я - это она, и все вижу будто ее глазами. И Боб меня зовет Диной, а не Соней, и папа тоже...
- А на каком языке они разговаривают? На английском?
- Нет, мам. Дома папа, Боби, и я, то есть не я, а Дина, говорят только на русском, а с Джеймсом и Мери - на английском.
- А кто это - Джеймс и Мери?
- Ну, мамочка, Джеймс - это наш садовник, то есть не наш, а их, ой, ну я совсем запуталась, в общем, он ухаживает за садом, а Мери готовит на всех еду.
- Сонечка, но ты же не знаешь английского.
- Да, - растерянно согласилась девочка, - но я как-то все понимаю, когда говорят Джеймс и Мери. Сама не знаю, как это получается...
Больше Полина Матвеевна не заговаривала с дочерью на эту тему. Она как-то сразу поверила в то, что все рассказанное Сонечкой правда, но избегала думать об этом. То, что ее приемная дочь, балансируя на грани жизни и смерти, вдруг перевоплотилась на минуту в свою сестру, еще как-то укладывалось в сознании женщины. Она и раньше слышала о подобных случаях. Но у Сонечки эта сверхъестественная способность сохранилась и после выздоровления. Вот это-то разум бедной Полины Матвеевны и отказывался воспринять. И она просто перестала думать о том, что не укладывалось в ее сознании, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Соня видела переживания матери и старалась лишний раз не волновать ее. Первые месяцы после болезни, едва не стоившей ей жизни, она "видела" отца и брата довольно часто, это происходило поздно вечером, когда она начинала засыпать. Тут-то в маленькой, бедно обставленной комнате коммунальной квартире на Сивцевом Вражке ее и настигали ослепительные картины сияющего дня на тихоокеанском побережье.
Дом, где жили отец с Бобом и Диной, стоял почти на самом берегу океана, и иногда можно было расслышать шум прибоя. Перед домом была просторная зеленая лужайка, огороженная живой изгородью из кустов можжевельника. На этой лужайке дети играли в мяч и катались на пони, подаренном отцом.
Однажды во время контакта Сони с сестрой, Дина подошла к большому зеркалу в своей спальне, и Соня наконец-то смогла увидеть сестру. Это было настолько неожиданно, что она вскрикнула. В зеркале на нее смотрело собственное лицо, только с незнакомой короткой стрижкой. Соня вгляделась в свое, нет в Динино отражение, в ее глаза и взмолилась про себя изо всех сил:
- Дина, сестренка, ну почувствуй же меня. Это я - Соня! Я здесь, в тебе.
И вдруг лицо Дины в зеркале стало растерянным, она покачнулась и как-то неуверенно дотронулась кончиками пальцев до правого виска. Этот жест был очень знаком Соне: это был ее собственный жест.
В этот момент Соню тронули за плечо, и все исчезло. Она открыла глаза. Над кроватью склонилась Полина Матвеевна с немым вопросом в измученных глазах.
- Ты крикнула, дочка?
- Знаешь, мамочка, - фальшиво оживленным тоном быстро заговорила девочка, - мне такой страшный сон приснился, - она увидела, как растет испуг в глазах приемной матери, - как будто меня вызвали к доске по математике, а я ничего не знаю, ну совсем ничего. Вот я, наверное, и вскрикнула во сне.
Соня не знала, удалось ли ей обмануть Полину Матвеевну, но глаза у той стали спокойнее.
- А я было испугалась, что ты опять...
- Да нет, мам, я уже и думать об этом забыла. Наверное, это все было из-за болезни, а ведь сейчас я выздоровела.
Легко обмануть человека, который хочет поверить в обман. Соне не стоило большого труда убедить приемную мать в том, что у нее больше не возникает видений, тем более, что это было почти правдой.
Контакты с Диной, хотя и не потеряли своей остроты и четкости, но случались теперь все реже и реже. Только однажды она еще раз испугала и огорчила свою приемную мать. Это случилось через двадцать лет, когда Соня вдруг решилась выйти замуж за Александра Крайнова, с которым познакомилась лишь месяц назад. Полина Матвеевна хотя и обрадовалась этому внезапному решению, но почему-то неожиданно для себя встревожилась. Она уже и не рассчитывала, что Соня вообще выйдет замуж, и вдруг этот сюрприз.
- Что это за спешка такая? - подозрительно спросила Полина Матвеевна, щуря слабеющие старческие глаза на дочь. - Вы же знакомы меньше месяца. Или у тебя уже есть особая причина так спешить, а?
- Мама, господь с тобой, о чем ты говоришь? - смеясь, расцеловала ее Соня, - я и в юности всегда была рассудительной, а уж сейчас-то на четвертом десятке...
- Тогда, что ж, выходит просто решила, что пора замуж? За первого встречного?
- Нет, мама, он мне уже много лет очень нравился, просто я его встретить никак не могла.
- Кого, Сашу?
- Ну, можно сказать, что Сашу, а можно сказать, что Пола.
- Что-то ты такими загадками говоришь, дочка, что я ничего не понимаю,-уже всерьез встревожилась бедная Полина Матвеевна.
Вот тут-то Соня и напугала ее по-настоящему. Бросив на мать странный взгляд, она неторопливо, словно еще не решив, стоит ли это делать, выдвинула нижний ящик своего письменного стола и достала оттуда толстую папку со своими рисунками. Работая художником в издательстве, Соня не оставляла мысли о своей персональной выставке, и каждый выходной она проводила либо за городом, либо на Бульварном кольце с карандашом и этюдником.
Развязав тесемки, она высыпала на колени Полине Матвеевне целую кипу рисунков карандашом и углем. На каждом из них был ее жених, Александр Крайнов, правда, везде в необычной одежде. На одном рисунке он был в крошечной шапочке с козырьком, верхом на лошади, на другом стоял в каком-то широком свободном одеянии типа рясы и странной шляпе с плоским квадратным верхом и кисточкой. Были изображения на теннисном корте с ракеткой в руке и за рулем открытого двухместного автомобиля. На двух рисунках у него были щегольская бородка и усы. Полина Матвеевна подняла удивленные глаза на дочь,
- Ты успела столько нарисовать за этот месяц, что вы с Сашей знакомы?
- Нет, мама, это старые рисунки. На каждом внизу есть дата. Полина Матвеевна надела очки, присмотрелась и тихо охнула. Рисунки, судя по датам, относились к разным годам.
- Как же... кто это, Сонечка? - трясущимися губами спросила бедная женщина, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног.
- Кто это? - с задумчивой улыбкой разглядывая красивое мужское лицо на рисунках, переспросила Соня. - Это, мама, Пол Хофф, друг моей сестры Дины. Два месяца назад они поженились. Знаешь, я так ревновала Пола к ней, что даже плакала ночами. Это в мои-то годы! А месяц назад я увидела в нашем издательстве Сашу Крайнова и поразилась их сходству. Я тогда сразу решила, что выйду за него замуж, а он еще до сих пор, дурачок, гордится, что так легко покорил меня.
И Полина Матвеевна вдруг как-то сразу успокоилась. В конце концов вреда от этого Сонечке не будет, а польза? - ну что же, вот замуж наконец решилась выйти, так что нет худа без добра.
В последние месяцы Соня неоднократно пыталась войти в контакт с сестрой, почувствовать ее, но, как и прежде, убедилась, что произвольно этого не получается. Почти до пяти месяцев беременность у Сони протекала легко, а затем появилась слабость, доходящая до обмороков, одышка, отекли ноги. В больнице, куда ее привезли на "скорой помощи" после очередного обморока, выяснилось, что у нее врожденный порок сердца, о котором она ничего раньше не знала, и при резко повышенных нагрузках сердце перестало с ними справляться.
До родов Соне оставалось чуть больше двух месяцев, ее положили в больницу для постоянного наблюдения. Через неделю после госпитализации у нее, как и всегда внезапно, возник контакт с сестрой. Необычной была яркость и сила ощущений. Обшарпанные стены больничной палаты внезапно исчезли, и перед глазами Сони возникла ярко освещенная комната с ослепительно белыми стенами, выложенными кафелем. Соня увидела, что лежит на каком-то странном сооружении с приподнятым головным концом и может рассмотреть свои широко разведенные в стороны ноги и громадный живот, накрытые простыней. В ногах у нее сидел мужчина в марлевой маске, белой шапочке и халате, он что-то делает с ней, внутри... Рядом, держа ее за запястье, стоит женщина тоже в белом халате и говорит ей по-английски:
- Ну же, миссис Хофф, еще немного, ну постарайтесь, помогите нам и себе.
Соня понимала, что немедленно должна что-то сделать, какую-то громадную, непосильную для нее работу. Она старалась вспомнить, что же она должна сделать, но сознание ускользало. Внезапно страшная, нестерпимая боль пронзила ее изнутри, потом еще и еще раз. Соня закричала, уже понимая, что это конец, и тут боль вдруг разом отпустила, оставшись только занозой в сердце - Она еще успела увидеть новорожденного, которого кто-то поднес ей к самому лицу, и подумала: "Слава Богу, мальчик, ему легче будет без матери...", внезапно заноза, сидевшая в сердце, стала расти и расти, превратилась в громадный кол, который вбивали все глубже и глубже, пока оно не разорвалось. Разом наступили мрак и тишина.
Очнувшись лишь через несколько часов, Соня узнала, что у нес преждевременно родился мальчик. Врачи очень боялись, что сердце не выдержит, но, к счастью, все обошлось. Дежурный кардиолог сказал, что доношенного младенца при ее сердце вряд ли удалось бы родить. Соня взглянула на сморщенное коричневое личико принесенного ей ребенка и молча отвернулась к стене. Она знала, что там, на другом конце света, умерла в родах ее сестра-близнец, ее половина, умерла, подарив жизнь Соне, но оставив в ее душе навсегда холод и пустоту, которые не заполнить никогда. Никем.
Брак Сони с Александром Крайновым оказался недолговечным. Они разошлись, когда их сыну исполнилось три года. Мальчик, названный по настоянию отца Сашей, рос здоровым ребенком, несмотря на преждевременность своего появления на свет. Он рано начал читать и буквально глотал приносимые мамой из библиотеки книги Джека Лондона, Брет Гарта, а позже Драйзера. Софья Исааковна часто рассказывала сыну, что в Америке у него есть дедушка, дядя и двоюродный брат, родившийся с ним в один день. Она описывала мальчику дом деда на побережье Тихого океана, и под влиянием рассказов матери и прочитанных книг в Алике зародилось пока еще смутное, но вполне осознанное желание увидеть этот далекий, во многом непонятный, но такой привлекательный мир.
Однажды, когда Алику не было еще и десяти, сидя на старом диване и прижавшись к теплому маминому боку, он слушал ее рассказы, и вдруг неожиданно спросил:
- Мам, а вдруг меня перепутали в больнице?
- В какой больнице, сынок?
- Ну в той, где ты меня родила.
- В родильном доме?
- Ну да. Вдруг там у какого-нибудь американца тоже родился сын, а меня с ним перепутали? Потом этот американец увидит, что это не его сын, станет меня искать. Найдет и увезет с собой в Америку.
- И ты поедешь? И бросишь меня здесь одну?
- Ну что ты, мамочка, мы тебя возьмем с собой в Америку, и будем там все вместе жить во дворце на берегу океана.
Софья Исааковна порывисто обняла сына и поцеловала в лобик.
- Ах ты мой фантазер ненаглядный!
- Мам, ну правда, почему мы с тобой не можем поехать в Америку, как дедушка?
- Сейчас это никак не получится, Алинька, потому что бабушка уже зовет нас ужинать,- отшутилась мама, - но если ты будешь всегда кушать манную кашу, то вырастешь большим и тогда поедешь в Америку.
Через двадцать семь лет, глядя вниз через Иллюминатор "Боинга-747" на панораму громадного города, раскинувшегося на берегу океана, сын вспомнит мамины слова и попытается прикинуть, сколько же манной каши пришлось ему съесть, прежде чем его детская мечта исполнилась.
В школе Алик Крайнов изучал немецкий язык, но Соня, видя его непроходящий интерес к Америке, договорилась с соседкой по подъезду за небольшую плату об уроках английского языка. К удивлению матери, уроки так захватили мальчика, что через несколько месяцев она уже ревновала сына к новому увлечению, хотя сама же и вызвала его к жизни. Придя из школы, пообедав и сделав наскоро уроки, Алик бежал наверх, на четвертый этаж, к своей преподавательнице, а приходил от нее только к ужину, да и то, как не без основания подозревала мать, лишь потому, что Мария Вальтеровна просто выставляла его за дверь.
- Алинька, тебе что, так нравится английский язык?
- Да, мам, очень. И потом, Мария Вальтеровна так все интересно рассказывает.
- О чем же она рассказывает?
- Ну, о разном, - уклончиво отвечал сын и неумело переводил разговор на другую тему.
Мать сердилась, но понимала, что запретить сыну заниматься языком она не может: для этого просто нет оснований. К тому же преподавательница Алика была на редкость порядочная и интеллигентная женщина. Несколько раз Софья Исааковна приходила на эти уроки послушать, о чем могут беседовать часами десятилетний мальчик и женщина, ее ровесница. Но к тому времени Алик и Мария Вальтеровна разговаривали между собой только на английском, так что Софья Исааковна, посидев с ними минут десять, всегда уходила под благовидными предлогами, но злилась на себя.
Родители Марии Вальтеровны Корн, американские коммунисты, приехали в Россию вместе с шестнадцатилетней дочерью в 1931 году строить социализм и сгинули без вести на Колыме в 38-м. Отца Маши звали Уолтер, но в паспорте ее почему-то записали Вальтеровной и, возможно, это впоследствии спасло ее от ареста. Когда забрали ее родителей, она, после окончания геологического факультета, была с экспедицией на Дальнем Востоке.
Об их аресте она узнала лишь спустя три месяца, когда партия окончила свои исследования, и она позвонила из Владивостока домой в Москву. Чужой мужской голос ответил, что никаких Корнов он не знает, и вообще, о шпионах надо справляться в НКВД, а не у порядочных людей. Если же она интересуется вещами, какие от прежних жильцов остались, то он этих вещей и в глаза не видел, и еще неизвестно, кто она сама такая и какие у нее есть права на эти вещи. Маша повесила трубку и через несколько часов уже уехала из Владивостока, не сказав никому ни слова. Подсознательно она давно ожидала чего-то в этом роде. Уже несколько семей из числа их знакомых, приехавших в СССР из других стран, были арестованы и по обвинению в шпионаже в кратчайшие сроки приговорены Особым совещанием к расстрелу.
В такой, почти безвыходной ситуации девушка инстинктивно сделала правильный шаг: не возвращаясь в Москву, она уехала в маленький таежный поселок, где жила у сына ее старая институтская преподавательница английского, вышедшая на пенсию. Маша, переправив в своих документах фамилию Корн на Корнюк, устроилась работать колхозным счетоводом и прожила в этом сибирском селе долгих семнадцать лет в постоянном страхе.
В Москву она вернулась лишь в 1956 году после реабилитации своих родителей. Пройдя унизительные хождения по инстанциям, она получила комнату в коммунальной квартире и жила с тех пор в ней одна, зарабатывая на жизнь техническими переводами в НИИ. Согласившись давать сыну соседки уроки английского, Мария Вальтеровна так увлеклась общением с Аликом, что перестала брать с его матери деньги, как только та намекнула, что хотела бы прекратить эти уроки из-за финансовых затруднений. У нее, одинокой женщины, наконец-то появился слушатель и товарищ. Разница в возрасте не имела особого значения, а маленький Алик Крайнов был от природы замечательным слушателем. Нет, Мария Вальтеровна не рассказывала ему ни о Владивостоке, ни о тайге, в которой прожила семнадцать лет, ни о геологии. Она не хотела вспоминать то, что было с ней после приезда в СССР. И хотя она прожила в России большую часть своей жизни, для себя считала, что по-настоящему жила лишь до 1931 года, то есть до отъезда из Соединенных Штатов.
Шестнадцатилетняя Мери еще перед отъездом застала Великую депрессию, серой чумой прокатившуюся по городам Америки. Видела она и бездомных, ночующих на решетках канализационных люков, и бесконечные очереди безработных вдоль тротуаров за миской благотворительной похлебки, но она не хотела этого помнить и не вспоминала. В ее памяти всплывало другое: сияющие неоновой рекламой ночные улицы Нью-Йорка, величественная панорама, открывающаяся с обзорной площадки статуи Свободы, омываемые ласковым теплым океаном, уходящие к горизонту белые песчаные пляжи Калифорнии, куда родители возили ее в двадцать седьмом году. Она рассказывала о красочных магазинах и сверкающей в лучах заходящего солнца зеленоватой стеклянной громаде "Эмпайр Стейт Билдинга". Мальчик слушал ее рассказы, затаив дыхание.
Образ сказочной и прекрасной страны счастья навсегда поселился в его душе. Он стал для Алика главным критерием всего встреченного в жизни, руководя его чувствами и поступками, Америка будет его силой и слабостью, определит в будущем все его победы и неизбежные потери. Среднюю школу Алик Крайнов окончил неплохо, сразу поступил в медицинский институт и уже па первом курсе увлекся исследовательской работой на кафедре нормальной физиологии. Отчасти этому способствовало то, Что на этой кафедре работали знаменитые ученые во главе с учеником самого Павлова, знаменитым Петром Константиновичем Анохиным, отчасти то, что он увидел при первом своем посещении исследовательской лаборатории кафедры.
В отдельных комнатах, уставленных аппаратурой, сидели сосредоточенные молчаливые люди в белых халатах, записывающие показания приборов, укрепляющие датчики на лабораторных животных или прильнувшие к окуляру микроскопа. Это настолько соответствовало представлению Край-нова о том, где и как он хотел бы работать, что он тут же записался в кружок при кафедре, и был его членом все студенческие годы, а после окончания института остался работать на кафедре старшим лаборантом. Алик мог часами не вставать из-за лабораторного стола, хотя продуктивно работал он только в одиночестве. Контакта с сотрудниками у него не было: убеждать и доказывать что-либо он не умел, нервничал, терялся и в итоге замыкался в себе. Поэтому, несмотря на очень смелые работы по исследованию функций головного мозга у крыс, Крайнов был на плохом счету у начальства. Он постоянно срывал графики хоздоговорных работ, запаздывал с подачей материалов для ежегодного институтского сборника. К тому же дисциплина в студенческих группах, где он вел семинары, всегда была самой низкой. Проработав на кафедре шесть лет, Алик был вынужден, так и не защитив диссертацию, уволиться по собственному желанию, не дожидаясь очередной переаттестации. К этому времени он уже нащупал очень интересные закономерности между характерными реакциями лабораторных крыс и графической записью работы их мозга. Тогда уже он мог, глядя на электроэнцефалограмму мозга любой крысы, точно предсказать, окажется ли она агрессивной, понятливой или тупой.
Вынужденный уход Крайнова с кафедры прервал эту интересную работу, но неожиданно открыл перед ним совершенно новую перспективу Его институтский приятель Валя Смирнов, работавший в НИИ психиатрии, посоветовал ему обратиться насчет вакансии в недавно образованной при институте лаборатории по изучению патологии высшей нервной деятельности человека.
Вначале Алик и слышать об этом не хотел, так как прежде никогда с больными не работал и врачом себя не считал. К тому же он был очень застенчив, а это, несомненно, не лучшее качество для психиатра. Вообще, на его характер очень сильное влияние оказало отсутствие в их доме мужчины. Отца он практически не помнил, а когда перешел в третий класс, умер и дед, пролежав перед этим шесть лет после инсульта. Мама и бабушка Алика, боясь, что очень избалуют ребенка, ударились в другую крайность. За столом мальчика изводили мелочными придирками, строго отчитывали за истинные и мнимые провинности, к тому же мать, опасаясь дурного влияния улицы, почти не выпускала сына гулять одного, и прозвище "маменькин сынок" прочно укрепилось за ним среди соседских мальчишек. Алик, боясь насмешек ребятни, почти перестал выходить во двор и все свободное от школы и приготовления домашних заданий время проводил, сидя с мамой на диване, за чтением английской классики в подлиннике. Подбор книг для сына Софья Исааковна взяла целиком на себя, считая, что раз уж он в совершенстве владеет американизмами, то тем более должен знать язык Диккенса и Теккерея. К восемнадцати годам Алик прекрасно знал английскую литературу XVIII-XIX веков. Но характер у него не изменился: он легко терялся в самой обычной житейской ситуации, если требовались твердость и напористость.
Когда Валя Кузьмин предложил ему работать в НИИ психиатрии, Крайнов пришел в ужас от одной только мысли, что придется общаться со множеством незнакомых ему прежде людей и тем более психически неполноценных.
- Старик, да тебе же не придется иметь дело с самими больными, - убеждал его приятель, - Ты будешь получать только их энцефалограммы и истории болезни. Твоя же задача, как я понимаю, будет в том, чтобы попытаться нащупать связь между проведенным курсом лечения, снижением симптоматики болезни и изменениями на энцефалограмме, если, конечно, таковые изменения появятся, в чем я лично очень сомневаюсь, но это между нами.
Крайнов дал себя уговорить, и уже через неделю работал на новом месте в должности младшего научного сотрудника. Лаборатория при крупнейшем НИИ психиатрии оказалась для него просто находкой. Во-первых, у него был обширный клинический материал, правда заочный, но все же это были люди, а не лабораторные крысы, к тому же пациенты были с различными отклонениями в деятельности центральной нервной системы, что давало большой простор для исследований. Во-вторых, лаборатория была оснащена первоклассной японской аппаратурой, лучше той, что была на его прежней работе у аналогичных приборов.
Алик получал от исследовательской работы почти физическое наслаждение. Он радовался своим маленьким открытиям, ликовал, если удавалось выявить в ряде явлений какую-нибудь закономерность, печалился, когда результаты опытов оказывались отрицательными, и утешал себя банальной истиной, что отрицательный результат в науке не менее важен, чем положительный. Наука понемногу почти заменила Алику Крайнову личную жизнь. Соня, с материнским эгоизмом, старалась замкнуть интересы сына на доме, не пускать его в иную жизнь, в иной мир. Когда сын собирался на какую-нибудь студенческую вечеринку или в гости к приятелю, ей неизменно делалось плохо с сердцем. Алик не мог не замечать этой закономерности и, жалея мать, старался вечерами оставаться дома, а если и ходил в кино или музей, то только вместе с ней. Постепенно наука стала заменять Алику и спорт, и книги, и развлечения.
Несколько лет он работал в НИИ психиатрии, не замечая, как летит время, систематизируя особенности энцефалограмм у людей с различными психическими отклонениями. Потом увлекся созданием для себя энцефалографического атласа здоровых людей, но с теми или иными преобладаю-щими чертами характера. Он стал использовать студентов-медиков в качестве испытуемых для составления этого атласа. Такой доброволец подвергался сначала подробному тестированию для возможно более детального выявления черт его характера, затем ему снималась энцефалограмма и исследовалась корреляция между личностью испытуемого и работой его мозга. Постепенно Крайнов нащупал эту связь и свел все результаты, полученные им за несколько лет, в таблицы.
Теперь, сравнивая запись работы мозга больного, при поступлении в стационар и при выписке, он мог точно сказать, помогло тому лечение или нет. Кузьмин, ставший уже к тому времени заведующим отделением в стационаре при институте, попросил Крайнова заочно проконсультировать одного человека, проходившего у них судебно-психиатрическую экспертизу. Валентин Сергеевич давно уже поверил в Крайновский атлас, но благоразумно держал эту веру при себе. Максимум того, что он себе позволял, были неофициальные заочные консультации у Алика. Внимательно изучив переданную ему энцефалограмму испытуемого, Крайнов сказал:
- Не понимаю, с каким предположительным диагнозом можно было посылать этого человека на экспертизу. По-моему, он совершенно нормален.
- Что ты имеешь в виду? - настороженно спросил его Кузьмин.
- То, что, судя вот по этим зубцам, их амплитуде и ширине, этот человек обладает твердым упорным характером и умственными способностями выше средних.
- Ты уверен в этом? - задумчиво спросил Валентин Сергеевич, глядя на приятеля.
- Безусловно, уверен. А что, у тебя по данному случаю возникли сомнения?
- Если бы у меня не было сомнений, я бы не пришел сейчас к тебе. Ладно, буду с тобой откровенен. Этот человек-крупный снабженец, попавшийся на громадных взятках и прочих неприглядных делах. Три недели назад он прошел судебно-психиатрическую экспертизу в Ленинграде, был признан невменяемым и, следовательно, не попадает под действие уголовного кодекса. Но следователь по особо важным делам, который ведет его дело, потребовал повторной экспертизы в Москве. Так этот хапуга попал к нам в институт.
- А у тебя-то самого какое мнение?
- Вообще-то его поведение, реакции, бред - все очень похоже на шизофрению, очень.
- Ну так можешь быть уверен: он симулирует. Просто делает это талантливо. Покажи его Эттингеру, уж его-то обмануть трудно.
Так и оказалось. Профессор Эттингер признал испытуемого психически здоровым и констатировал злостную симуляцию. Валентин Сергеевич Кузьмин удостоился похвалы директора института, а Алик Крайнов, как всегда, остался в тени.
В начале лета пришла большая беда: умерла Софья Исааковна. Ее больное сердце остановилось внезапно, когда она ехала из издательства домой. Бабушка умерла двумя годами раньше, так что Алик остался один в целом мире и один в двухкомнатной квартире. Смерть матери ошеломила и потрясла его до глубины души. Он думал, что она всегда будет с ним, она ведь не имела права оставлять его одного, но вот ее нет, и надо как-то по-новому строить жизнь. Алик был совершенно беспомощен в быту, Софья Исааковна сознательно отгораживала от всех мелочей быта, справедливо считая, что лишь полная от нее зависимость гарантирует ей, что сын всегда будет рядом. Алик не умел приготовить себе даже яичницу, не знал, где в доме хранится утюг, как платят за квартиру и в каком магазине продают зубную пасту.
В тридцать два года ему впервые приходилось осваивать все эти премудрости. Необходимость женитьбы стала перед ним во всей своей реальности. Раньше Алик и думать не хотел об этом. Немногочисленные юношеские влюбленности прошли у него в свое время легко и без взаимности. В студенчестве у Алика, правда, было несколько кратковременных романов, но их героинями каждый раз оказывались девушки не самого примерного поведения. Нельзя сказать, что у Алика не было данных, чтобы нравиться девушкам. Высокий, худощавый, с правильными чертами лица - он мог бы даже считаться интересным мужчиной, но привычка сутулиться, из-за застенчивости скрывая свой рост, развинченная походка, манера шаркать ногами при ходьбе и нелепые очки в уродливой черной оправе, делали его смешным и неуклюжим. Не прибавляла симпатии к нему и одежда: застиранная коричневая рубашка с синим синтетическим галстуком на резиночке, отечественный черный костюм, купленный ко дню окончания института, пузырящийся на локтях и коленях, и растоптанные ботинки, которые Крайнов неделями забывал почистить-было от чего шарахнуться даже самой непритязательной девушке. Но и у Алика при всем его кажущемся равнодушии к женщинам было многолетнее тайное увлечение, которое он тщательно скрывал даже от мамы.
В соседней лаборатории работала старшим научным сотрудником Наталья Николаевна Мамаладзе, невысокая стройная блондинка, которую за сдержанность, бледность и холодные светло-зеленые глаза и несколько надменное выражение лица в институте прозвали "снежной королевой". Ходили разговоры, что она еще студенткой вышла замуж, страстно влюбившись в красавца-однокурсника из Тбилиси, но меньше чем через год, будучи на девятом месяце беременности, застала его дома в постели со своей лучшей подругой, и тут же ушла от него, не выясняя отношений. Теперь одна воспитывала дочь и, судя по всему, больше замуж не собиралась. Репутация Снежной королевы в институте была безупречна. В свое время самые смелые представители мужской половины института пробовали свои чары: кто предлагал бескорыстную дружбу и время, свободное... от семьи, а кто - руку и сердце. Неизвестно, что отвечала им Наталья Николаевна, но именно тогда ее и окрестили Снежной королевой. Как заметил о ней в узком кругу директор института профессор Адабашьянц, в прошлом известный сердцеед и остряк: "Наташа Мамаладзе излучает такую ненависть ко всем, кто ходит в брюках, что в ее присутствии мне хочется снять их".
Когда Алик входил в комнату, где работала Наталья Николаевна, у него потели руки и очки сваливались с носа. Вообще-то зрение у него было нормальное, но из-за слабых мышц хрусталика глаза быстро уставали, все начинало видеться нерезким и от этого болела голова. Существовали комплексы специальных упражнений для глаз, укрепляющих эти мышцы, но Алик все никак не мог собраться сходить к хорошему окулисту, да и к очкам за столько лет привык. Они как бы отгораживали его от остального мира, в них он чувствовал себя более защищенным. Наталье Николаевне в тот год исполнилось двадцать восемь лет, но никто не мог бы дать ей больше двадцати трех. Невозможно было поверить, что эта женщина воспитывает девятилетнюю дочь и собирает материал для докторской диссертации. Долгими одинокими вечерами у себя дома Крайнов вспоминал ее фигуру, походку, лицо и думал, что отдал бы все, даже жизнь, за право поцеловать эти губы, за их улыбку в ответ, за теплый взгляд ее прекрасных глаз. Иногда Алик до полуночи ворочался с боку на бок, не в силах выкинуть Снежную королеву из головы. Его ночные мучения продолжались и днем: он по нескольку раз в день оставался с Натальей Николаевной в комнате наедине и тем не менее ни разу не решился заговорить с ней. Дело было в том, что стеклянные стены лаборатории, промерзающие зимой насквозь, летом создавали парниковый эффект, и, начиная с середины мая в комнатах, выходящих на юг, было жарко и душно, как в тропиках. Одна лишь комната, где работал Крайнов, выходила на север. Несколько раз в день Наталья Николаевна заходила к нему "подышать прохладой" и передохнуть от женского гомона. Она обычно приходила со статьями из американских журналов, вежливо и холодно спрашивала, не помешает ли, и, не дожидаясь ответа, усаживалась читать в низкое кресло у окна, держа в одной руке ксерокопию, а в другой-зажженную сигарету Другие сотрудники зимой спасались от холода, тянущего по ногам, с помощью электрообогревателей. Летом же из-за жары женский персонал лаборатории вынужден был оставлять на себе тот минимум одежды, который, просвечивая через белые халаты, заставлял немногочисленных мужчин лаборатории постоянно думать о вещах, не имеющих никакого отношения к работе...
- Людочка, вы создаете совершенно нерабочую обстановку в производственном помещении. Я уже не прошу вас одевать более плотный халат, но он мог бы быть хотя бы подлиннее, а то я опять сейчас вместо диаграммы нарисовал черт знает что.
- А он был длиннее, Николай Евгеньевич, он ниже колен был, но я что, виновата, что расту? Мне ведь всего восемнадцать лет - я, можно сказать, еще ребенок.
- Ох, Людочка, должен заметить, что вы довольно крупный ребенок и, видимо, очень быстро растете.
Вообще атмосфера во всех группах лаборатории царила самая непринужденная, почти семейная. Праздники и юбилеи отмечали, как правило, все - от юной лаборантки Лю-дочки Шмелевой до шестидесятилетнего завлаба профессора Туманяна. Все, кроме Александра Крайнова и Снежной королевы.
Алик не любил лабораторных междусобойчиков, потому что они отрывали его от работы, а Наталье Николаевне было просто неинтересно. Когда в лаборатории отмечали очередной праздник, а это всегда происходило в ее комнате - самой большой и не так загроможденной аппаратурой, как остальные,- она брала огромную статью, требующую перевода, и уходила "остывать" в комнату к Крайнову. После развода она вообще не замечала мужчин, просто не смотрела на них; Алик же во время ее визитов чаще всего сидел за монтажным столом спиной к ней, не оборачиваясь, и лишь по его напряженной и неестественной позе можно было понять, что он чувствует ее присутствие. Если бы Наталье Николаевне сказали, что ее визиты доставляют бедному Крайнову неслыханные мучения, она была бы очень удивлена, поскольку вообще не думала о нем как о человеке, а тем более - как о мужчине. А предложи ей описать его внешность, она вряд ли бы вспомнила что-нибудь, кроме очков, бесформенной копны давно не стриженных волос и бахромы на брюках. На эту деталь его туалета она не могла не обратить внимания, будучи сама болезненно аккуратной. Крайнов же спиной ощущал ее присутствие в комнате и мог, не глядя, точно сказать, что она делает, в какой позе сидит. Непреодолимое желание оглянуться настолько мучило его, что, не выдержав, в один из дней после работы он привинтил к верхней части корпуса монтажного столика маленькое зеркальце.
Теперь он мог, не оборачиваясь, смотреть на Снежную королеву. Курила Наталья Николаевна мало, не больше двух-трех сигарет в день и только "Мальборо". Алик мгновенно узнавал этот запах. Иногда он раздумывал, где Наташа - про себя он так называл ее - достает американские сигареты, и от ревности у него пересыхало во рту.
После смерти матери Алику невмоготу было сидеть одному в пустой квартире. Близких друзей у него не было; ни телевизор, ни книги не в состоянии были отвлечь его. Он одиноко бродил по улицам, но и там не находил себе места. В кинотеатрах шла какая-то чушь, а пить, чтобы забыться, он так и не научился.
Сидя на старом продавленном диване, на котором так любил раньше сидеть с матерью, Алик вспоминал ее рассказы о своих американских родственниках, рассматривал ее рисунки с портретами деда, дяди, мужа умершей тетки, изображениями большого дома, утонувшего в зелени кустов и дикого винограда. Наверное, его двоюродный брат, родившийся, если верить маминым озарениям, в один день с ним, сейчас стал крупным бизнесменом, а может быть, политическим деятелем. Уж он-то не сидит в тридцать два года, как Алик, в младших научных сотрудниках без степени. Господи, через полмесяца ему исполнится тридцать три - возраст Христа. А чего достиг он, Александр Крайнов? Зарплату сто тридцать рублей и отсутствие каких-либо перспектив в жизни. Интересно, а что бы сказал американский кузен, окажись он сейчас на его месте? Сумел бы он, исходя из реальных условий и возможностей, изменить свою жизнь к лучшему или тоже смирился бы? Хорошо было бы написать ему, посоветовать-ся, но, к сожалению, не только адреса, но даже имени его Алик не знал.
Мама говорила, что отца кузена зовут Пол Хофф, а самого как? Джон? Дик? Генри? Стремление поговорить с кем-то, пусть даже с выдуманным собеседником, лишь бы не оставаться наедине с собой, было так сильно, что Алик разыскал в письменном столе чистую общую тетрадь, взял ручку, поставил на первой странице дату и, подумав, написал:
"15 июня. Дорогой кузен, извини, что буду называть тебя так, поскольку нас с тобой никто не познакомил. Я бы хотел поделиться с тобой некоторыми своими мыслями, так как других близких людей у меня нет.
Мне, как и тебе, тридцать два года - возраст вполне зрелый, но у меня тем не менее нет настоящего, которое бы меня устраивало, и думаю, что нет и будущего. Не собираюсь винить в этом печальном факте обстоятельства, поскольку совершенно очевидно, что дело во мне самом, в каких-то ущербных качествах моей личности, мешающих мне добиваться от жизни того, чего хочется, и получать от этого радость. Наверное, обладай я другим характером волевым, решительным, жестким, - я бы мог многое изменить в своей жизни к лучшему, но, увы,- у меня такой характер, какой есть, и другого, к сожалению, не будет".
В этот миг Алику пришла в голову идея, от которой его буквально бросило в жар. Постой, постой, а что, если попробовать все же изменить свой проклятый характер, изменить полностью?! Он швырнул тетрадь, порылся в нижнем ящике письменного стола, нашел свои старые лабораторные журналы, принялся лихорадочно их перелистывать. Ага, вот он, журнал за 1975 год. В то время Алик еще работал на кафедре физиологии и обнаружил очень интересное явление. Если проецировать запись работы мозга одной крысы с помощью электродов через усилитель на мозг другой, то иногда вторая крыса начинает вести себя так же, как вела себя первая. Правда, этот эффект удавалось получить очень редко, но Крайнов, тогда, увлекшись, провел громадное количество опытов и убедился, что возможность передачи характерных поведенческих реакций от одной крысы к другой-несомненный факт.
В то время у него не хватило знаний, фактического материала и технического оснащения, чтобы определить, почему этот эффект достигался лишь изредка. Теперь все иначе. Он располагает прекрасной высокочувствительной аппаратурой, за эти годы он накопил опыт и, главное, у него был собственный энцефалографический атлас, какого, наверное, не было больше ни у кого в мире! Алик сжал пылающий лоб руками и попытался трезво обдумать пришедшую ему в голову идею со всех сторон.
"17 июня. Дорогой кузен, решил опять побеседовать с тобой, чтобы четче представить себе то, что собираюсь сделать. Тютчев сказал: "Мысль изреченная есть ложь!" Я с этим решительно не согласен. Наоборот, пока не сформулируешь свою мысль, не оформишь ее в слова, она как бы не существует, ускользает от тебя, может опять бесследно раствориться в хаосе, из которого возникла. Так вот то, чем я хотел с тобой поделиться.
Я хочу из отрезков энцефалограмм, которые соответствуют отдельным чертам характера, и пользуясь своим атласом, составить полную энцефалограмму человека, включающую в себя все эти черты. Это будет запись мозга человека энергичного, волевого, решительного, если надо, то жестокого. Я назвал его условно "электронным суперменом".
Представляешь, самого человека в природе не существует, а его энцефалограмма есть! Основная трудность в том, чтобы подобрать для моего электронного супермена такие черты характера, которые бы не противоречили друг другу, иначе получится шизоидная личность. Придется проконсультироваться по этому поводу с нашими психиатрами. Ты спросишь меня, зачем вдруг понадобилось создавать такую энцефалограмму. Я отвечу тебе - я хочу попробовать спроецировать ее на свой мозг, чтобы приобрести все эти, так недостающие мне, черты характера. Какова идея, а?"
"26 июня. Дорогой кузен, все эти дни не разговаривал с тобой - работал над монтажом своего электронного супермена по 15-16 часов в сутки. Вчера поздно вечером подклеил, наконец, последний участок ленты. Сегодня днем проконсультировал свое родившееся в муках детище у профессора Эттингера - нашего крупнейшего психиатра, специалиста по пограничным состояниям и шизофрении.
Он внимательно посмотрел сводные результаты тестов и фрагменты записи работы мозга разных людей, пожевал губами, сунул в рот дужку очков и сказал:
- М-да! Интересный у вас знакомый. Безусловно, незаурядная личность, но я не хотел бы оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове, где отсутствует продовольственный магазин.
- Александр Павлович, но этот... мой знакомый, он нормален?
- О да, вполне, не менее чем Гитлер или Наполеон.
- Вы хотите сказать...?
- Я хочу сказать что при данном, правда, несколько страшноватом, сочетании черт характера, у него должно быть чрезвычайно развито честолюбие и жажда власти. Кем он работает, этот человек?
Я смешался, пробормотал что-то невнятное и поспешил уйти. Я, кажется, переборщил, создавая свое будущее "я". Тем не менее - отступать поздно.
С понедельника начинаю эксперименты, на себе. Буду менять напряжение на усилителе до тех пор, пока не получу выраженный эффект. Хоть я и не знаю, в чем он может выразиться, но какие-то перемены в себе я ведь должен почувствовать?"
"4 июля. Дорогой кузен, вчера был твой и мой день рождения. Ты, наверное, весь вечер принимал гостей или был в каком-нибудь шикарном ресторане с восходящей кинозвездой? А может быть, провел его на борту собственного самолета, спеша по делам своего разветвленного бизнеса из Европы в Америку? В любом случае, думаю, что ты провел этот вечер лучше, чем я. Мне даже не удалось записать в дневник ни строчки, так тряслись руки от обиды и отчаяния. Спросишь, что случилось, что меня так потрясло?
С чьей-то точки зрения, может, ничего особенного и не случилось - просто меня избили возле самого подъезда, вот и все. Вчера, как ты знаешь, был день моего рождения, но меня никто даже не поздравил, поэтому настроение к вечеру у меня было не из лучших. Решил перед сном пойти прогуляться и, когда возвращался, перед домом столкнулся нос к носу с двумя парнями лет по восемнадцать-девятнадцать. Один из них, что повыше, попросил у меня закурить, а когда я сказал, что не курю, он так участливо спросил: "А может, очкарик, ты еще и не пьешь?" Внезапно тот, что повыше, ударил меня кулаком в лицо, затем второй - ногой в живот, дальше я уже не разбирал, кто куда и чем бил. Почувствовал, что мне выворачивают карманы брюк и срывают с руки часы. Один из них подошел к моим очкам, валявшимся на асфальте, и дважды ударил по ним каблуком. Потом они пошли через двор, со смехом оглядываясь на меня. Понимаешь - не убежали, а неторопливо ушли, совершенно меня не опасаясь, как будто они не человека только что били, а боксерскую грушу. Меня охватило такое отчаяние, такая обида от собственной беспомощности, что, придя домой, я был близок к самоубийству. Как я ненавижу и презираю себя, что ничего не сделал. Они уходили, а я стоял, вытирая кровь, и боялся даже посмотреть им вслед..."
"12 июля. Дорогой кузен, вот уже две недели я экспериментирую: закрепляю на голове двадцать четыре пары игольчатых электродов и подаю на них через усилитель синтезированную мной энцефалограмму электронного супермена. Пытаюсь найти оптимальное соотношение напряжения, которое дало бы желаемый эффект. Увы, пока безуспешно. Ты, наверное, посмеялся бы надо мной, если бы мог прочесть эти строки. Тебе-то, конечно, ни к чему менять свой характер. Ты наверняка и так обладаешь и волей, и энергией, и решительностью. Без этого ведь ни в бизнесе, ни в политике ничего не добьешься. Интересно, если у меня получится то, что я задумал, стану я таким же предприимчивым и удачливым в делах, как ты?"
"20 июля. Дорогой кузен, я перепробовал уже столько различных комбинаций напряжений, что для их записи скоро придется заводить новый лабораторный журнал: старый уже вот-вот закончится. Завтра попробую новую комбинацию, может быть, она принесет успех, хотя скажу тебе честно, я здорово побаиваюсь и каждый раз, когда включаю усилитель и ничего не происходит, вздыхаю с облегчением".
* * *
На следующий день Алик, заперев дверь своей комнаты изнутри, перед концом рабочего дня надел на голову шлем с игольчатыми электродами, и, наверно, в тысячный раз за эти три недели включил запись электронного супермена. На экране энцефалографа заплясали двадцать четыре ярко-зеленые точки, вычерчивая замысловатые кривые, замелькали, сменяя друг друга, цифры в окошечке реверса, все шло, как обычно, но что-то вдруг встревожило Алика.
Пытаясь разобраться, что же его насторожило, он вдруг понял, что уже с минуту чувствует непривычную тяжесть в затылке. Ощущение было неприятное, через несколько секунд к нему присоединился какой-то писк в ушах на одной высокой комариной ноте. Крайнов нерешительно положил руку на тумблер реверса, но не стал выключать его, решив посмотреть, что будет дальше. Через несколько минут запись кончилась: двадцать четыре точки на экране тянули за собой прямые линии,-ничего не произошло и на этот раз. Крайнов осторожно снял с головы шлем и с наслаждением потянулся, распрямляя затекшую спину. Ну что ж, похоже, опять ничего не получилось, да, если говорить честно, оно и к лучшему. На черта все это ему нужно менять что-то в своем характере. Он, Александр Крайнов, вполне доволен и таким, какой он есть, каким его создал Бог. Вот только это детски слюнявое имя Алик, оно ему не нравится. Раз его зовут Александр, то уменьшительное от него будет Алекс, - это звучит мужественно, без сюсюканья. Да, именно так, отныне его зовут Алекс и никак иначе.
Он взглянул на часы - ого! - опять засиделся на работе. Надо с этим кончать, да и вообще пусть за 130 рублей работают те, кто устанавливает такие ставки. В дверь сильно постучали. Крайнов повернул ключ, и в комнату ввалилась, гремя ведрами и шваброй, молодая женщина гренадерских размеров в черном рабочем халате. Весила она далеко за центнер, мыть полы ей при таком весе было непросто и, наверное, поэтому она была всегда и всем недовольна.
- Опять я, значит, ждать должна под дверью? - с порога завелась уборщица, швыряя тряпку и швабру на пол. - Вон, все комнаты уже ушли, одна пятьсот двенадцатая, как всегда, сидит, дня ей не хватает, - женщина умышленно называла всех сотрудников института по номерам их комнат и исключительно в третьем лице, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение ко всем этим бездельникам в белых халатах.
Алик всегда терялся перед ее беспардонностью и старался побыстрее улизнуть домой, невнятно бормоча извинения. Но сегодня яростное ворчание толстухи почему-то не произвело на него никакого впечатления. Неторопливо надев пиджак, он насмешливо оглядел ее, скользя взглядом по тумбоподобным ногам и могучей колышущейся груди и, восхищенно поцокав языком, пошел к выходу, бросив на ходу:
- Не нервничай, Дюймовочка, а то похудеешь, мужчины любить не будут.
Остановился в дверях, с интересом наблюдая за побагровевшей женщиной, беззвучно закрывавшей и открывавшей рот и, не дождавшись ответа, вышел, усмехаясь про себя.
Смутно, где-то в самой глубине сознания, Крайнов понимал, что с ним что-то происходит не то, но ничего не мог с этим поделать, а главное - не хотел этого менять. Прежний Алик Крайнов, робкий, застенчивый, закомплексованный, был оттеснен на самые задворки сознания властной, агрессивной личностью того, кто отныне называл себя Алексом. Идя по улице, Крайнов с интересом разглядывал встречных женщин, и некоторые из них явно не были возмущены этим бесцеремонным осмотром. Когда он входил в метро, ему больно наступили на ногу. Он оглянулся и увидел пыхтящего тучного мужчину в запотевших очках, неловко пихающего всех чемоданом и громадной авоськой, битком набитой апельсинами. Мужчина торопился к подходящему поезду и почти не замечал окружающих его людей "Класс приезжих, отряд сумчатых",- неприязненно определил про себя Крайнов, и, когда тот со своим нелепым клетчатым чемоданом пробегал мимо него, Крайнов вдруг совершенно неожиданно для себя коротко, но сильно толкнул его бедром.
Толстяк, как мячик, отлетел в сторону, споткнулся и, не удержав равновесия, шлепнулся прямо на свою авоську Завязки у сетки лопнули, и крупные, золотистые апельсины раскатились под ноги спешащих пассажиров. Крайнов торопливо шагнул к уже закрывающимся дверям, поезд тронулся, и сквозь стекло он увидел устремленные прямо на него беспомощные глаза немолодого мужчины, все еще сидящего на полу. Эти несчастные глаза как бы спрашивали Алика: - За что ты меня так?! Алик поспешно втянул голову в плечи, чтобы только не видеть этих кричащих, несчастных глаз. Воровато оглянувшись - не видел ли кто его "подвига", - он встретил устремленный прямо на него, негодующий и одновременно презрительный взгляд пожилой женщины с усталым интеллигентным лицом. Алик почувствовал, как загорелись от стыда его щеки и торопливо вышел на следующей станции.
В тот вечер он долго не мог заснуть, ворочался, вспоминал мужчину с апельсинами, лицо женщины в вагоне метро. Алик понимал, что но своей натуре не смог бы всего этого сделать, но от факта никуда не уйдешь. Все произошло автоматически. Несомненно, что всему виной последний опыт в лаборатории, когда он почувствовал странную тяжесть в затылке. Этот опыт изменил поведение и мысли. Похоже, что он нащупал наконец искомую комбинацию напряжений на электродах Но что делать дальше? Нужно ли продолжать этот эксперимент, если в результате он превращается в такую малосимпатичную личность? До полуночи он проворочался в постели и наконец решил, что поскольку действие "синтезированной энцефалограммы очень кратковременно, то эксперимент нужно продолжить, хотя бы в интересах науки, а контроль всегда в его руках. Но Алик не учел того, что действие энцефалограммы было слабым, но могло сохраниться какое-то время. Для такого опытного физиолога, как он, это было непростительно.
На следующий день, в конце рабочего дня он попробовал усилить эффект, полученный накануне. Сохраняя найденное соотношение между напряжением на каждой из двенадцати пар электродов, он вдвое увеличил общее напряжение на выходе энцефалографа и включил тумблер реверса. Несколько секунд с ним ничего не происходило, затем затылок налился уже знакомой тяжестью, а в ушах возник высокий звук, на этот раз похожий на визг циркулярной пилы.
Тяжесть в затылке все нарастала, постепенно перешла в тупую пульсирующую боль, и вдруг все разом прекратилось - кончилась пленка с записью энцефалограммы. В голове Крайнова стоял легкий звон. Лаборантка Людочка Шмелева, в чью обязанность входило опечатывать помещения лаборатории на выходные дни, зашла в 512-ю комнату поторопить Крайнова и была удивлена, застав его уже в дверях.
- Сан Саныч, вы сегодня почти вовремя. На вас как-то непохоже. Вы не заболели?
- Нет, Людочка, я не заболел, просто решил начать новую жизнь. Если хотите, можете помочь мне в этом.
- Каким образом? - лаборантка удивилась не столько самой просьбе, сколько тому, что зачуханный, как она его называла, Крайнов способен заговорить с ней таким легкомысленным тоном.
- Я еще никогда не пропивал зарплату в один день, вот хочу сегодня попробовать. Приглашаю вас составить компанию. Идеи ваши, деньги наши.
- Но мне завтра рано утром на дачу к родителям ехать под Волоколамск. Хотела сегодня пораньше спать лечь, - неуверенно сказала девушка.
- Людочка, а электричка-то на что? В ней и отоспитесь. Ну что, решено?
Девушка засмеялась, еще раз удивленно оглядела Крайнова, словно сомневалась: он это или не он, и согласилась.
Несколько часов спустя они выходили из "Арагви", слегка покачиваясь и беспричинно смеясь. Люда была уже почти влюблена в Алекса, как он просил его впредь называть. Стояла теплая летняя ночь, над крышами улыбалась чистая ласковая луна, а рука Алекса, обнимавшая ее за плечи, была такой нежной и надежной. Они свернули во двор, где жил Крайнов, и тут Алекса словно подменили. Рука его напряглась, в глазах появился недобрый блеск. Людочка, испуганная выражением его лица, проследила направление взгляда Алекса. В маленькой деревянной беседке посередине двора вокруг круглого стола, врытого в землю, сидела компания из двух молодых ребят и двух девчонок, ровесниц Люды. Они слушали магнитофон. Судя по звону бутылок и повизгиванию девчонок, они не скучали. Людочка потянула Крайнова за рукав:
- Ты что, знаешь этих ребят?
- Да, знаю, встречались один раз в этом дворе в день моего рождения.
- Вы его вместе отмечали?
- Угу, отмечали. Они, во всяком случае, очень веселились. Люда, подожди меня здесь минутку, я пойду поздороваюсь с ними.
- Алекс, не ходи, я боюсь. Ты ведь что-то нехорошее задумал, да? Ну скажи же!
Не слыша ее, Крайнов вытянул из своих брюк старомодный толстый кожаный ремень, сложил его вдвое и направился к беседке неторопливой уверенной походкой.
Компания, пустившая в это время по кругу последнюю бутылку пива, заметила его только тогда, когда он уже был в беседке. Один из ребят поднял глаза на Крайнова и дурашливо воскликнул, явно красуясь перед своими спутницами:
- Мужик, тебе чего надо? В твоем возрасте в это время уже спать пора, а ты по дворам бродишь. Лунатик, что ли?
- У вас закурить не найдется? - вежливо осведомился Алекс, подходя вплотную и, вглядываясь в часы у того на руке.
- Мы не курим, нам мама не разрешает, - радостно загоготал акселерат.
- Может ты еще и не пьешь? - также весело спросил Алекс и со всей силой рубанул парня ремнем по лицу.
От дикой боли тот упал со скамейки и, схватившись руками за лицо, заскулил, катаясь по земле. Алекс со всего размаха всадил ему поддых носок ботинка и резко повернулся к пытавшемуся выбраться из-за стола второму парню, пониже ростом. Тот уже почти вылез, тогда Крайнов с силой взмахнул рукой, и ремень со свистом врезался ему в лицо. От удара кожа на скуле у парня лопнула и брызнула кровь. Девчонки, сидевшие рядом, завизжали, но тут же сориентировавшись в обстановке, выскочили из беседки и бросились бежать, налетая в темноте на кусты.
Парень с залитым кровью лицом, получив еще два удара ремнем, перепрыгнул через перила беседки и скрылся в темноте, не оглянувшись. Крайнов повернулся к первому. Тот сидел на земляном полу, прижав руки к животу и судорожно заглатывал воздух. На левой щеке у него вздулся багровый рубец от удара ремнем. Алекс наклонился, чтобы попасть в конус света от фонаря и спросил:
- Узнаешь меня? Нет? Ну как же так, приятель? Носишь мои часы, а узнавать не хочешь.
Он протянул руку, парень торопливо стянул со своего запястья часы и вложил их ему в ладонь.
- С тебя еще четыре рубля, дружок. Или тоже забыл?
Парень попытался подняться с пола, но Алекс всей своей тяжестью встал ему на руку.
- Оу-у! Пусти, гад, больно!
- Ты разве не слышал, что я сказал, - спокойно произнес Алекс, не сходя с его ладони, - с тебя четыре рубля, которые ты вырвал у меня вместе с карманом в этом дворе три недели назад. Мне казалось, что до тебя дошло, а тебе, выходит, надо еще объяснять.
Он переступил правой ногой с носка на каблук, и мальчишка взвыл от боли.
- У меня нету, правда, нету, - в отчаянии прокричал он , пытаясь выдернуть ладонь из-под ботинка своего мучителя.
- Ну ладно, я не тороплюсь. Когда придешь в этот двор в следующий раз, не забудь захватить деньги и отдать должок.
Алекс отодвинул ногу и шагнул, было, к выходу, но, вспомнив что-то, остановился и поискал глазами на скамейке.
- Чуть не забыл, приятель, представляешь? Память совсем никудышная стала.
Он взял со скамейки продолжавший еще звучать голосом Оззи Осборна двухкассетный "Шарп" и с силой ударил его о перила беседки. Магнитофон с треском разлетелся на куски. Алекс дважды всадил в его развороченные внутренности каблук ботинка и направился к выходу из беседки.
Длинный парень, беззвучно размазывающий слезы по грязному лицу, отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Людочка ждала Крайнова у беседки, глядя на него расширенными от ужаса глазами.
- Сан Саныч, - робко спросила она, - это вправду вы?
- Нет, не я. Меня зовут Алекс, я же тебе ясно сказал. А Сан Саныч сейчас, наверное, спит сном праведника у себя дома. Хочешь, пойдем к нему в гости?
- Хочу, - несмело улыбнулась девушка, - а он меня обижать не будет? Понимаешь, я... ну, в общем, я несовременная и не могу вот так... сразу...
- Если этот негодяй тебя обидит, он будэт иметь дэло со мной! - с грузинским акцентом и напускной свирепостью сказал Крайнов и схватился за воображаемый кинжал на поясе.
- Ой,- взвизгнула от удовольствия Людочка,- а что ты с ним сделаешь?
- Зар-р-рэжу! - пообещал Алекс, и молодые люди, обнявшись, направились к его дому.
Они улеглись в разных комнатах, но спать не хотелось, разговаривать через стенку было неудобно, поэтому пришлось устроиться вдвоем на диване в большой комнате под разными одеялами. Но уже через несколько минут выяснилось, что старый диван узковат для того, чтобы спать на нем под разными одеялами, и от одного одеяла пришлось отказаться.
Все это закончилось тем, чем и должно кончаться, когда молодые здоровые мужчина и женщина спят в одной постели. Потом по очереди плескались в ванной, потом вдруг обоим ужасно захотелось есть, и они стали опустошать холодильник. Заснули лишь в третьем часу.
Когда рано утром Людочка уходила от него, надеясь успеть на семичасовую электричку, она не удержалась и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала спящего Крайнова, не подозревая, что целует уже не Алекса, а того Алика, которого она сама же прозвала "Зачуханным". Проснувшись около десяти утра, Алик с недоумением увидел, что лежит не на кровати в своей комнате, а на диване в гостиной. Он приподнялся на локте, посмотрел на вторую подушку и сразу вспомнил все, что произошло с ним вчера: лаборатория, ресторан "Арагви", избиение двух парней в беседке во дворе, потом ... Люда Шмелева. В голове Алика все это не укладывалось.
Он поспешно вскочил, убрал постель и спрятал вторую подушку в шкаф, стараясь не смотреть на нее. Какой-то жуткий кошмар-и все за один вечер! Что теперь делать? Вдруг избитые парни пойдут в милицию? Может быть, его уже ищут. К тому же он умышленно разбил их магнитофон, который, наверняка, стоит не меньше тысячи рублей. Где взять такие деньги, чтобы расплатиться? Деньги с маминой сберкнижки можно будет получить только через полгода после ее смерти-так сказал нотариус. А эта девушка, что провела с ним ночь, - она ведь совсем молоденькая, только год, как школу окончила. Слава богу, что ей уже исполнилось восемнадцать лет, а то бы его могли обвинить в развращении несовершеннолетних. К тому же они работают в одной лаборатории. Она ведь может раззвонить обо всем, и весь институт узнает об этом позоре.
Подумать только, он, взрослый, отвечающий за свои поступки человек, бессовестно соблазнил молоденькую девушку, почти девочку, к тому же в какой-то степени подчиненную ему по службе. Наверное,. будут неприятности, предложат уйти "по собственному желанию", а куда он пойдет? С его узкой специализацией найти работу будет очень трудно. Крайнов не знал, что ему предпринять. Одно лишь он решил твердо: эксперименты с синтезированной энцефалограммой нужно окончить раз и навсегда. Они получились слишком "успешными", а электронный супермен оказался совершенно асоциальной и аморальной личностью. Совершенно измучившись от стыда и сомнений за двое суток, Крайнов пришел в понедельник на работу раньше всех. Он надеялся встретить Люду, переговорить с ней, хотел попросить у нее прощения, чтобы хоть на душе было легче.
Алик отпер дверь 512-й комнаты, сел за свой стол и стал зачем-то просматривать свой лабораторный журнал. Потом, двигаясь медленно, похожий со стороны на робота, он надел шлем с электродами, повернул до отказа вправо ручку регулятора напряжения и включил реверс. В голове Крайнова словно что-то взорвалось, возникший в ушах визг мгновенно перешел в немыслимый вой, перед глазами заплясали ослепительные белые круги, и он, потеряв сознание, тяжело ткнулся головой в стол. Приехав на работу прямо с дачи, Люда Шмелева забежала поздороваться в 512-ю комнату, и увидела, что Крайнов, бледный, но с торжествующей улыбкой на лице, выдирает страницы из лабораторного журнала и методично рвет их на мелкие кусочки.
- Алекс! - испуганно вскрикнула девушка,- что случилось? У тебя кровь на лбу.
- Во-первых, здравствуй, - Крайнов поцеловал ее в губы, и сердце у Людочки екнуло, - а во-вторых, ничего не случилось, если не считать безвременной кончины одного убогого гражданина по имени Алик.
- А кровь на лице у тебя откуда?
- Лбом ударился об стол. Сейчас вытру. Иди работать, время уже десятый час.
Он легонько шлепнул Людочку пониже спины, и та, засмеявшись, умчалась в свою комнату переодеваться. После ее ухода Крайнов аккуратно сложил в бумажный мешок свой драгоценный энцефалографический атлас, на создание которого потратил несколько лет, и все материалы по электронному супермену, вынес мешок на задний двор к мусорным контейнерам и поджег. Лишь, переворошив минут через десять весь пепел и убедившись, что все сгорело, он поднялся к себе на пятый этаж и быстро набросал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию.
Через месяц, подписав "бегунок" и получив причитающиеся ему деньги, Крайнов покинул лабораторию, даже не устроив для сотрудников традиционное прощальное чаепитие с тортом. О его увольнении никто особенно не пожалел, кроме, как ни странно, Снежной королевы. Дело в том, что в освободившейся 512-й комнате временно устроили фотолабораторию и перекурам Натальи Николаевны пришел конец. Еще через месяц уволилась лаборантка Людочка Шмелева. Последнее время у нее часто были красные глаза и такой отрешенный вид, что даже ее непосредственный начальник, Николай Евгеньевич, перестал над ней подтрунивать и частенько в обеденный перерыв приносил ей из буфета что-нибудь сладенькое.
До последнего дня своей работы в лаборатории Людочка вздрагивала при каждом телефонном звонке и с надеждой глядела на телефон, но человек, звонка которого она так ждала, не вспомнил о ней. У него уже были другие заботы. Использовав старые институтские связи, Крайнов устроился санитарным врачом в районную санэпидемстанцию Если не считать главного врача, он был там чуть ли не единственным мужчиной, и его сразу стали продвигать по службе. Уже через год он стал заведующим коммунальным отделом, развернув такую бурную деятельность по наведению чистоты и порядка в районе, что главный врач только крякал и вытирал вспотевший лоб, подписывая составленные Крайновым акты о штрафах и закрытии из-за несоблюдения санитарных норм то заводского буфета, то столовой. Акты были прекрасно аргументированы и подкреплены необходимыми пробами,. замерами и посевами, так что не подписать их было просто невозможно, но и выдержать бурю, поднятую руководителями районного общепита из-за жесткого курса, взятого Крайновым, бедному покладистому главврачу тоже было нелегко.
Он пытался по-дружески поговорить с Алексом, намекал ему на нереальность соблюдения в наших условиях всех правил и норм, но Крайнов, внимательно выслушивал все доводы своего начальника, неизменно отвечал ему:
- Григорий Михалыч, от меня здесь ничего не зависит, Пусть Минздрав изменит нормы, и я тут же перестану составлять свои акты. Мы с вами стоим на страже здоровья почти трехсот тысяч человек, живущих в нашем районе, и рисковать их здоровьем ни вы, ни я не имеем права.
Когда Крайнов только начал работать в санэпидемстанции, ему несколько раз пытались всучить взятку. Обнаружив в первый раз при обследовании буфета лежащий на его дипломате сверток, он удивленно спросил:
- А это что такое?
- А это вам курочка, доктор, отдадите жене, она супчик сварит, - ответила заведующая буфетом, не стараясь даже скрыть своего пренебрежения к очередному попрошайке, посаженному на ее шею.
- Супчик - это хорошо, - невозмутимо констатировал Крайнов.
Развернув сверток, он внимательно осмотрел лежащее в нем синее, плохо ощипанное создание, топорщащее страшные когтистые лапы. В составленный акт он вписал дополнительный пункт о том, что, исходя из органолептических данных, куры отечественные, полупотрошенные, имеющиеся в ассортименте в буфете, продаже не подлежат. После чего, брезгливо взяв курицу за желтую когтистую лапу двумя пальцами, он выбросил ее в стоящее неподалеку мусорное ведро.
О его поступке стало каким-то образом известно, видимо, растрезвонила сама возмущенная до глубины души заведующая буфетом. Продукты Алексу больше не предлагали, но несколько раз пытались всунуть в карман конверты с деньгами. Впервые обнаружив такой конверт в кармане пальто, он просто молча швырнул его на стол директору кафе, где проводил обследование. Но когда то же самое повторилось в забегаловке, громко называвшейся вечерним рестораном, он прямо из кабинета директрисы позвонил в управление БХСС, и только униженные мольбы этой уже немолодой женщины побудили его положить телефонную трубку. Алекс не переоценивал свои возможности и "не посягал" на два шикарных ресторана при интуристовских гостиницах, расположенных в его районе. Он составлял акты в маленьких буфетах, заводских столовых, рабочих забегаловках, пельменных.
После назначения заведующим отделом, он всерьез взялся за кафе и рестораны, но при первой же попытке оштрафовать руководство популярного в районе ресторана, убедился, что столкнулся с серьезной силой, причем организованной. Впечатление было такое, что все директора ресторанов в районе выступили против него единым фронтом. На Крайнова писали анонимки во все инстанции, против него организовывали настоящие провокации. Он в ответ составлял? новые акты, выискивал новые вопиющие нарушения санитарных норм, составлял докладные об использовании при приготовлении пищи явно испорченных, актированных продуктов.
Однажды, когда он вторично за одну неделю нагрянул поздно вечером с проверкой в один из самых крупных ресторанов района, его просто не пустили в пищеблок два дюжих молодца в грязно-белых халатах.
- Слушай, доктор, - с наглой ухмылкой заявил один из них, ковыряя толстым татуированным пальцем в зубах и сытно отрыгиваясь, - шел бы ты отсюда, а то тут ненароком на тебя бак с кипятком опрокинуться может.
- Иль на полу поскользнешься, упадешь, головкой ударишься, - цыкнув зубом, добавил второй, жилистый худощавый мужик лет тридцати пяти.
Его недобрый взгляд скользнул но Крайнову.
"Ну и типажи",-усмехнулся про себя Крайнов, а вслух сказал:
- Это что же, директор распорядился не пускать меня в пищеблок?
Они переглянулись, и татуированный здоровяк сказал, напирая на Алекса грудью:
- Ты директора нашего не касайся, понял? Он сам по себе, мы сами по себе. А тебе добром говорят: мотай отсюда, пока тебя ненароком здесь не уронили. Если увижу тебя здесь еще раз с твоими бумажками, пеняй на себя.
- Ну что ж, - невозмутимо пожал плечами Крайнов,- отделение милиции в двух кварталах отсюда. Придется сейчас обратиться туда и заявить, что на пищеблоке, судя по всему, опять вместо мяса сварят на завтра харчо на костном бульоне. Кости ваш директор покупает на мясокомбинате по сорок семь копеек за килограмм, а мясо, отпущенное ему на харчо, он пустил на неоприходованные чебуреки, которыми Мария Тимофеевна Храпова - тетя Маша - сегодня весь день торговала с лотка на улице. Я сам у нее утром купил чебурек и еще подумал - с чего это в нем такое хорошее сочное мясо? Не иначе, думаю, на завтра в меню ресторана суп-харчо. Сутки, стало быть, будут варить костный бульон, а потом наперчат так, что вкус вообще не разберешь. А весь доход от левых чебуреков положат себе в карман. А тетя Маша, между прочим, оформлена у вас уборщицей. Когда же ей убирать, если она целый день чебуреками из ворованного мяса торгует?
Алекс явно издевался над двумя вышибалами, стоящими перед ним со сжатыми кулаками. Он прекрасно понимал, что, не получив от директора точных инструкций, они его в ресторане тронуть не посмеют. А директор сейчас, наверное, дома, значит, один из этих двух должен обязательно позвонить ему и спросить, что делать в ответ на угрозу наглого докторишки привести на пищеблок работников БХСС. Алекс давно уже разобрался в несложных манипуляциях директора ресторана Станислава Владимировича Цветкова. По его подсчету, только на неучтенных чебуреках тот имел в месяц около тысячи рублей. Правда, ему приходилось со многими делиться, чтобы бизнес шел гладко. Наверняка, он связан и с сотрудниками соседнего райотдела милиции, которые закрывали глаза на торговлю чебуреками без накладных, продажу "левых" кур в буфете на первом этаже и на все, что творилось в самом ресторане. Но одно дело, самому не замечать "фокусов" Цветкова, а другое дело, не реагировать на письменное заявление о них официального лица, каковым, безусловно, является Крайнов. На это ни один из руководителей райотдела милиции не пойдет.
Это прекрасно понимали и Алекс и вышибалы. Поколебавшись, худой, бывший, видимо, в этой паре старшим, хмуро сказал, сверкнув золотой коронкой:
- Ладно, доктор, мы люди маленькие, работаем здесь подсобными рабочими, и этих делов не знаем. Нам сказали не пускать посторонних на пищеблок, вот мы и не пускаем. Посидите пока в зале, а я схожу, поищу администратора. Разрешит он - пожалуйста, идите проверяйте, что хотите.
Алекс молча повернулся и пошел в зал, ощущая спиной злобные взгляды подсобников. Он заказал мороженое с мандариновым вареньем, до которого был большой охотник, и пока, не спеша, слизывал его с ложечки, окончательно решил, что Станиславу Владимировичу Цветкову пора дать хороший урок. Если этого не сделать сейчас, он решит, что с Крайновым можно не считаться, и тогда цель, ради которой была затеяна эта "война" с районным трестом ресторанов и столовых, никогда не будет достигнута.
Доев мороженое, Алекс поднялся, оставил деньги на столе и, больше не пытаясь проникнуть на пищеблок, вышел из ресторана. На улице было уже темно, чувствовалось наступление осени. Оглянувшись случайно, он увидел, как в кабинете на первом этаже ресторана трижды включился и погас свет. Алекс остановился как вкопанный. Это совпадение - его уход из ресторана и мигание света в окне - показалось ему не случайным. Похоже,. кого-то на улице предупреждали, что он вышел. Неужели Цветков тоже решил преподать ему урок? Или Станислав Владимирович испугался угрозы раскрыть его аферу с чебуреками?
Алекс раздумывал недолго. Сняв галстук, он сунул его в свой "дипломат" и зашагал вниз по плохо освещенной улице, держась ближе к мостовой. Из темного переулка навстречу ему выступила внушительная фигура мужчины в сером плаще с поднятым воротником. Темнота не позволяла рассмотреть его лицо, руки он держал в карманах плаща, До него оставалось всего несколько метров, когда сзади послышались торопливые шаги и, оглянувшись, Крайнов увидел? догонявшего его второго мужчину, худощавого, тоже в плаще с поднятым воротником и надвинутой на глаза кепке. Несмотря на то, что ситуация, в которую он неожиданно попал, становилась явно опасной, Крайнов не мог удержаться от усмешки про себя: "Ну прямо-таки пара чикагских гангстеров, только без автоматов".
Он двинулся было вправо, но человек, поджидавший его впереди, тоже шагнул вправо, загораживая дорогу. Алекс, все время напряженно прислушивавшийся к шагам сзади, уловил движение за своей спиной и мгновенно прыгнул влево, уклоняясь от удара. Нападавший сзади, промахнувшись, по инерции пролетел пару шагов вперед. Алекс рванулся за ним и в прыжке из всей силы ударил его каблуком по пояснице. Дико вскрикнув, тот осел на тротуар. И тут же коренастый, загораживающий дорогу,. ударил правой, целясь в висок. Крайнов успел блокировать удар левым предплечьем, качнулся всем корпусом вперед и боднул противника головой. Тот отшатнулся, схватившись руками за залившееся кровью разбитое лицо. Прежде, чем тот пришел в себя, Алекс успел дважды с размаху ударить его носком ботинка по правой голени. После второго удара хрустнула сломанная кость, и коренастый распростерся на асфальте, видимо, потеряв сознание от страшной боли. Крайнов круто повернулся и увидел, что первый, так и не встав, ползет к стене дома, волоча за собой безжизненные ноги. Алекс шагнул к нему и, присев на корточки, снял с него кепку. На него глянули сузившиеся от боли глаза подсобного рабочего из ресторана. Блеснув золотым зубом, он прохрипел:
- Повезло тебе, гад, промахнулся я. В следующий раз так не повезет.
- Следующего раза, приятель, у тебя не будет, - "сочувственно" сказал Крайнов, отпихивая ногой валявшийся возле золотозубого тяжелый стальной кастет.
- Посадят, что ль? - пренебрежительно ощерился тот.
- Не посадят, а положат,- объяснил Крайнов, - сидеть тебе теперь долго не придется, а уж о том, чтобы в ресторане работать, и вовсе забудь. Теперь тебе только надомником трудиться: коробочки бумажные клеить.
- Что? Что ты говоришь, гад?!
- То, что слышишь. Ноги-то свои чувствуешь?
В глазах золотозубого появился ужас.
- Не-е-ет, не чувствую.
- Ну вот, видишь, а ты о каком-то следующем разе мечтаешь. Проси теперь Станислава Владимировича, чтобы он тебе хоть пенсию приличную положил. Ведь инвалидом-то ты стал на производстве. При исполнении, так сказать, служебных обязанностей. Ну ладно, приятель, мне пора. Да не лежи долго на холодном асфальте - простудишься.
Алекс подобрал "дипломат", отброшенный в драке, достал галстук и, надев его, двинулся назад в ресторан составлять акт об отсутствии мяса в бульоне для харчо.
Около двенадцати часов следующего дня к нему на работу пришел аккуратно одетый молодой человек, предъявивший удостоверение инспектора уголовного розыска райотдела милиции и спросил, не подвергался ли Крайнов вчера вечером нападению на улице При этом он изучающе рассматривал лицо и руки своего собеседника, очевидно, в поисках последствий вчерашней драки.
- Я знаю, что у вас вчера был конфликт в ресторане, - многозначительно начал инспектор, напуская на себя таинственный вид.
- Вы что-то путаете, инспектор, - довольно естественно удивился Крайнов. - Да, я вчера составил акт о том, что увидел в пищеблоке, пришлось даже вызывать из дома директора ресторана и заведующего производством, но это довольно обычное дело при моей работе. А что касается конфликта, так ничего такого не было.
- Значит, не было,говорите?
- Не было, - решительно отрезал Алекс. - А что собственно случилось-то? Или это тайна?
- Да какая тут тайна,- махнул рукой инспектор. - Вчера вечером милицейский патруль обнаружил на улице в двухстах метрах от нашего райотдела двух рабочих из ресторана. По моим сведениям, незадолго перед этим у вас был разговор с ними на повышенных тонах. Обоих сильно избили, можно сказать, изуродовали, и сейчас они лежат в институте Склифосовского. Судя по тому, что в кармане у одного из них был нож, а возле другого валялся кастет, и нашли их в самом темном месте улицы, где разбит фонарь, они явно кого-то подкарауливали, но, похоже, сами попали в засаду. Может быть, их специально заманили в ловушку.
- Надеюсь, вы не думаете, что это я их избил?
- Да нет,- инспектор даже засмеялся такому предположению,- чтобы эту парочку так отделать, нужен пяток здоровых парней. Они ведь оба всего год, как освободились из колонии. Сидели вместе за злостное хулиганство. Их хлебом не корми, только дай кого-нибудь измордовать, так что, чтобы их избить... - он опять засмеялся и покрутил головой.
- А во сколько их нашли на улице?
- В 20.10.
- Ну вот, видите, а я только в 21.30 составил в ресторане этот акт смотрите, вот на нем время стоит. Так что они поджидали там кого-то другого, а не меня. А сами-то они оказали вам, кто их так отделал?
- Эта публика в таких случаях всегда одно и то же говорит: шел, поскользнулся, упал...
- Очнулся - гипс?
- Да, вроде того.
- Вы меня, инспектор, извините, но если у вас ко мне ничего больше нет, то я должен работать.
- Ну что ж, извините. Просто думал, может, вы нам сможете чем-нибудь помочь?
- Я бы с удовольствием, но, увы, нечем. Всего вам доброго.
- Спасибо, до свиданья.
Крайнов проводил разочарованного инспектора до двери и только вернулся к своему столу, как зазвенел телефон. Он снял трубку:
- Санэпидемстанция. - Это Александр Александрович?
- Да, я.
- Это Цветков вас беспокоит. Я бы хотел с вами поговорить.
- О чем же, Станислав Владимирович? Мы ведь вчера обо всем в ресторане поговорили. Акт о недовложении продуктов и фальсификации блюд я собираюсь сейчас переслать на Петровку, 38. Так что вам надо будет не со мной, а с ними говорить.
В трубке помолчали, потом голос Цветкова осторожно произнес:
- Я собственно, хотел поговорить с вами не только об этом акте. Ко мне сегодня утром приходил инспектор из угрозыска. Утверждает, что кто-то вчера вечером до полусмерти избил двух рабочих из нашего ресторана. А они, между прочим, перед этим вам угрожали. Спрашивал, не знаю ли я что-нибудь об этом. Сказал, что собирается еще и вас спросить.
- Да, он у меня только что был. Тоже интересовался моим мнением по этому вопросу.
- И что вы сказали, если не секрет? - осторожно спросил Цветков.
В голосе его ощущалась тщательно скрываемая тревога.
- Ну какие у меня могут быть от вас секреты, Станислав Владимирович, - с иронией продолжал Крайнов, - я рассказал этому инспектору из угрозыска все, как было.
Он сделал долгую паузу. Цветков тоже молчал, даже дыхания его не было слышно в трубке. Крайнов одобрительно подумал про себя, что выдержка у директора неплохая:
- Я сказал ему, что мои отношения с вашим рестораном начинаются и заканчиваются на пищеблоке и попыток не пускать меня туда никто никогда не предпринимал. А что касается личной жизни подсобных рабочих ресторана кто их бьет и за что, - об этом мне тем более не известно.
- Ну что ж, Александр Александрович, - в голосе Цветкова проскользнуло почти неприкрытое облегчение - я почему-то так и подумал, что вы не совсем тот прямолинейный идеалист и борец за правду, каким вас считает большинство моих коллег. Вероятно, мы неверно оценили ваш масштаб? Это так, Александр Александрович?
- Говорите, говорите, Станислав Владимирович, я вас внимательно слушаю,-подбодрил собеседника Крайнов.
- Вы по-прежнему не хотите со мной ни о чем поговорить?
- Нет, Станислав Владимирович, с вами лично я ни о чем не хочу говорить.
- Надеюсь, это не из-за вчерашнего инцидента?
- Ну что вы, это здесь ни при чем. Я просто не хочу говорить ни с кем в отдельности. Пришлось бы вести слишком много таких отдельных разговоров. Вы меня поняли, Станислав Владимирович?
В голосе Цветкова звучало явное облегчение, когда он ответил:
- Думаю, что я вас понял. Что ж, тогда вам следует поговорить с Ангелиной Ивановной Протасовой. Она уже много лет работает заместителем управляющего трестом ресторанов и столовых района. Мы все ее очень любим и уважаем, надеюсь, и вы с ней найдете общий язык.
- И я на это надеюсь, Станислав Владимирович. Когда вы сможете устроить с ней встречу?
- Думаю, через недельку, не раньше. Вы же понимаете...
- Конечно, конечно, я не спешу. Чтобы наша встреча носила конструктивный характер, ее надо как следует подготовить.
- Александр Александрович, вы по-прежнему собираетесь отослать вчерашний акт обследования на Петровку?
- Нет, я думаю, что мне надо над ним еще поработать с недельку. Факты, там указанные, очень серьезны, нужна будет плановая повторная проверка, а может быть, и не одна.
- Ну что ж, Александр Александрович, - уже совсем повеселевшим голосом заключил Цветков, - всегда рад видеть вас у нас в ресторане. До свиданья.
Он помолчал и почти смущенно добавил:
- А за вчерашнее вы уж извините.
- Ничего, Станислав Владимирович. Всего наилучшего.
Крайнов положил трубку и с чувством выполненного долга констатировал, что лед, кажется, наконец-то тронулся.
Ангелина Ивановна Протасова оказалась уже немолодой женщиной с замысловатой прической башенкой, полным набором золотых коронок и обилием косметики на жирном, пористом лице. Разговор с ней проходил один на один в ее кабинете при запертых дверях и отключенном телефоне. В результате короткого, но отчаянного торга Алекс ежемесячно становился богаче на четыре тысячи рублей, за что обещал прекратить "боевые действия" против общепитовских точек.
- Вы знаете, Александр Александрович, - с восхищением сказала ему на прощание Протасова после того, как был оговорен безопасный способ передачи денег, - вы мне очень напоминаете моего покойного мужа. У него тоже была хорошая деловая хватка, но до вас ему было далеко. Смотрите только, не увлекайтесь. Всех денег все равно не заработать.
- Да что вы, Ангелина Ивановна, - обаятельно улыбнулся Крайнов, - ведь мне не много нужно: так, чтобы на хлеб с маслом хватало.
- Значит, вы очень много едите этого хлеба с маслом, - хмыкнула Ангелина Ивановна, -хотя, глядя на вас, этого не скажешь, - добавила она, оценивающе окидывая взглядом стройную спортивную фигуру Крайнова.
За два года, прошедшие после его ухода из НИИ психиатрии, Алекс сильно изменился и внутренне, и внешне. Стригся коротко, одевался со строгой элегантностью, на что ушли почти вое деньги, оставшиеся после смерти матери. Много огорчений Алексу приносило доставшееся ему нетренированное слабое тело. При первой же пробежке по парку у него через две минуты начиналась одышка. Сердце колотилось, как пойманный в силок заяц, пот заливал глаза, но Алекс продолжал бегать, пока не сваливался совершенно обессиленный. На следующий день он еле поднимался с постели. Болело все: спина, живот, но особенно мучительно ныли мышцы ног. Каждый шаг причинял резкую боль, икры сводила судорога. Алекс скрипел зубами, ругался, но снова и снова, натягивая тренировочный костюм, отправлялся в парк бегать. За первые три месяца он не пропустил ни одной тренировки. Несколько раз за это время он думал, что его хватит инфаркт. Кололо в правом подреберье, раскаленный воздух обдирал наждаком пересохшее горло, а по ночам он с криком просыпался от того, что судорогой сводило мышцы и пальцы ног. Но Алекс заставлял себя продолжать бегать, и к ноябрю почувствовал, что втянулся и даже испытывает от бега удовольствие.
Он начал заниматься в полуподпольной секции каратэ, популярность которого в Москве в тот год была просто фантастической. Занятия проходили вечерами в небольшом полуподвальном спортивном зале профтехучилища. Тренер оказался настоящим фанатиком, и такого же отношения к каратэ требовал от своих учеников.
- Каратэ, - говорил он, расхаживая перед двумя рядами своих учеников, сидящих на коленях в ритуальной позе, - это не спорт и даже не искусство. Это образ жизни и система мировоззрения. Каратэ - это не голая сила, и мышцы в нем-не главное. Побеждает не тот, кто сильнее телом, а тот, кто сильнее духом.
Перед началом каждого занятия сенсей, так называли тренера ученики, переводил им отрывки из американского издания книги Фунакоши "Мой путь в искусстве". Автор книги - отец и создатель современного каратэ - считал этот вид единоборства настоящим искусством. В противовес он приводил пример с фанатиками, которые наполняли бочонок сначала горохом, потом песком, потом мелкой галькой, а через несколько месяцев и гравием и часами вонзали в него сжатые вместе пальцы рук, желая укрепить их.
Постепенно от постоянных микротравм пальцы резко деформировались, почти не сгибались в изуродованных суставах, кисти рук становились подобием острия меча. Эти адепты каратэ могли, ударив концами пальцев между ребер, пробить грудную клетку человека и, зацепив изнутри за реб- ро, вырвать его наружу. "Все это возможно, - говорит Фунакоши, - но при чем тут каратэ?!". Он вспоминал в своей книге, как еще совсем молодым человеком каждый вечер ходил совершенствовать свое мастерство к знаменитому мастеру Итозу, чья слава гремела по всей Японии.
Сенсей сидел на балкончике второго этажа, выходившем во внутренний дворик, и смотрел, как его ученик во дворе отрабатывает выполнение формальных упражнений-ката. И пока выполнение одного ката не становилось безукоризненным, Итозу не разрешал переходить к изучению следующего. Иногда отработка одного упражнения длилась неделями, если его исполнение в чем-то не устраивало сен-сея. Уже под утро Фунакоши, совершенно измотанный, плелся по ночной Окинаве домой. Улицы тогда не освещались, и каждый японец, выходящий вечером из дома, вынужден был носить с собой собственный бумажный фонарь со свечой внутри. Но Фунакоши так уставал после нескольких часов занятий каратэ, что даже не в силах был нести свой фонарь в руках, и волочил его следом за собой за веревочку.
Добравшись до своего дома, он спал как убитый, после чего спешил в школу, где преподавал в начальных классах. Соседи по кварталу, видя, как он возвращается под утро, качаясь от усталости и с фонарем на веревочке, были уверены, что юноша посещает каждую ночь увеселительные заведения и поражались его выносливости.
Алекс не собирался изучать каратэ длительное время, но атмосфера занятий, царящий в них культ холодного бесстрашия, железной воли, ломающей любые преграды-все это ему очень импонировало. Сенсей учил в совершенстве владеть своим телом и сохранять равновесие в любом положении, учил правильно дышать при выполнении упражнений и быстро восстанавливать ритм дыхания после нагрузок. За полтора года занятий Алекс стал настоящим атлетом, сухим, поджарым, с бугрящимися узлами мышц.
Нападение на него двух вышибал из ресторана доказывало, что занятия не были пустой тратой времени. Получаемая через Ангелину Ивановну дань от районного общепита позволила Крайнову больше не думать о деньгах. Он купил в Южном порту новую модель "Жигулей", японскую видеосистему, заново обставил квартиру финской дорогой мебелью. Появились приятели по сауне, теннисному корту, приятные, ненавязчивые подружки. Жизнь прочно вошла в колею. Так продолжалось целых полтора года, пока резко не подули новые ветры...
* * *
В стране назревали перемены. Что они принесут, никто не знал, но уже начали покидать свои кресла люди, приросшие, казалось, к ним навечно. Его приятельница Ангелина Ивановна, испугавшись происходящего, поспешно подала заявление об увольнении в связи с уходом на пенсию. Контакт с другим человеком, который придет на ее место, мог быть чреват неприятными последствиями. Решив немного переждать и заодно сменить обстанов-ку, Алекс взял на работе отгулы и махнул на неделю в Сочи.
По рекомендации знакомого директора гостиницы, он устроился в закрытый пансионат с отдельным пляжем и массой дополнительных удобств, одним из которых был катер на подводных крыльях для буксировки водных лыжников. Основной контингент отдыхающих пансионата - номенклатурные работники предпенсионного возраста почти не пользовались им, так что Алекс, сунув поутру пятерку водителю, мог располагать катером весь день.
Однажды, проносясь на водных лыжах вдоль городского пляжа, он увидел на берегу у самой воды знакомую женскую фигурку, увенчанную маленькой светлой головкой прямо посаженной на длинной шее. Эту характерную горделивую осанку и короткую мальчишескую стрижку забыть было невозможно. - Наташа Мамаладзе, - кольнуло Крайнова в сердце, - Снежная королева. Свои мечты об этой женщине, терзавшие Алика бессонными ночами, вспомнились Алексу. Он резко свистнул и, когда водитель катера повернул к нему голову, махнул рукой в сторону берега. Водитель, молодой сметливый парень, привыкший работать с высокопоставленными клиентами, вопросительно оглядел пляж и, безошибочно выделив среди загорающих Снежную королеву, стоящую у самой кромки воды, одобрительно показал большой палец. Катер развернулся и до крутой дуге на большой скорости устремился к пляжу. Алекс отпустил фал и по касательной полетел к берегу.
Он почти выскочил на гальку у самых ног Снежной королевы, не снимая лыж шагнул к ней.
- Вы не скажете, как пройти в библиотеку?
Наталья Николаевна внимательно осмотрела его лыжи, потом окинула взглядом его поджарую ловкую фигуру и доброжелательно спросила:
- Вы, видимо, профессиональный спортсмен? Вам спортивную библиотеку надо?
- Почему вы решили, что я спортсмен? - польщенно спросил Крайнов, обманутый ее приветливым тоном, - из-за лыж или из-за моей мускулатуры?
- Из-за вашего юмора, - отрезала Наталья Николаевна и вновь повернула лицо к солнцу, не обращая на Алекса никакого внимания.
Алекс так весело и искренне захохотал, что Снежная королева не выдержала и тоже засмеялась.
- Один ноль, - сказал Крайнов, стаскивая лыжи с ног - Меня зовут Алекс и я вовсе не профессиональный спортсмен.
- Я рада за вас, - насмешливо ответила Наталья Николаевна - Извините, но я к пляжным знакомствам отношусь несколько хуже, чем к уличным.
- А к уличным...?
- А к уличным я отношусь резко отрицательно.
- Понятно, - с сожалением произнес Крайнов, потом с надеждой спросил:
- А как вы относитесь к "катерным" знакомствам?
- В каком смысле? - несколько растерялась Наташа.
- В прямом, конечно. Видите у того конца волнореза катер? Приглашаю Вас покататься, на нем мы и познакомимся.
- Вы, наверное, пляжный приставала, - с сомнением произнесла Наталья Николаевна.
Она посмотрела из-под руки на нарядный белый катерок, на дремлющего водителя. Солнце припекало все сильнее, на пляже было тесно и шумно, так что предложение выглядело заманчиво. Она еще раз изучающе посмотрела на Алекса своими большими светло-зелеными главами, странно выделяющимися на загорелом лице, и с колебанием произнесла:
- А мои вещи здесь без присмотра "не уйдут гулять"?
- Так возьмите их с собой. Позагорать вы сможете на носу катера. Там вполне хватит места для такой миниатюрной женщины.
- Это комплимент мне или вашему катеру?
- Вам, конечно, вам. Катер же не мой, а казенный, с чего вдруг я буду делать ему комплименты.
Они собрали Наташины вещи и пошли по обжигающему подошвы раскаленному волнорезу, перешагивая через тела загорающих людей. Волнорез напоминал лежбище котиков. Распластавшаяся на нем шоколадно-коричневая толстуха с широко разбросанными руками и ногами недоуменно подняла голову, но тут же бессильно уронила ее. Алекс подал Наташе руку и помог перебраться через это неожиданное препятствие. Водитель включил зажигание, мотор взревел, и катер, задирая нос, двинулся прочь от берега.
Прогулка оказалась на редкость удачной. Наташа, постелив махровое полотенце, блаженствовала, закрыв глаза, на носу катера. Алекс резвился, как дельфин на волнах, неподалеку, а водитель Володя дремал, откинув голову на спинку сиденья и натянув на лицо полотняную панаму. Время от времени Алекс, подплыв к катеру, обрушивал на Наташу каскад еще по-майски прохладной воды. Она взвизгивала от неожиданности, а он, сложив ладони рупором, говорил милицейским тоном:
- Гражданка, вы рискуете получить солнечный удар. Немедленно переходите к водным процедурам.
- Да что же это такое, - вскакивала Наташа, придерживая на груди купальник, - на пляже на руки наступают, здесь водой плещутся. Ну, погодите, сейчас я вам устрою водные процедуры.
Она завязывала на шее тесемки купальника и прыгала в воду вниз головой. Водитель Володя от толчка вздрагивал, очумело поводил вокруг глазами, и, успокоившись, снова засыпал, убаюканный равномерным покачиванием катера. Наташа пыталась догнать Алекса в воде, но он легко уходил от нее мощным кролем или, нырнув, появлялся далеко за ее спиной. Он так легко и вольготно чувствовал себя в воде, что походил на какого-то неведомого морского кентавра, получеловека, полудельфина. К часу дня оба изрядно проголодались, и Володя отвез их на пляж пансионата, где Крайнов оставил свою одежду.
- Наташа, а где мы будем обедать?
- А мы что, разве собирались обедать вместе? Я этого не помню.
- Значит, я что-то перепутал. Придется в одиночестве хлебать прокисший суп в нашей столовой.
- Ну, ну, не лгите, низкий обманщик. Я прекрасно знаю, как кормят в санаториях и пансионатах вроде этого. У вас там икру дают три раза в неделю и красную рыбу на зав-трак. Скажите уж, что вы просто ко мне кадритесь, поэтому и напрашиваетесь на обед.
- Не буду отрицать - кадрюсь, более того - клеюсь и даже надеюсь на определенный успех.
- Не могу разделить вашего оптимизма, но в знак благодарности за морскую прогулку, могу угостить вас окрошкой и вареной молодой картошкой.
- М-мм! Не травите душу, а то я просто не доберусь до стола.
Они поднялись на набережную и двинулись в сторону города, стараясь держаться в тени деревьев, потому что день для мая выдался необычно жаркий. Весь сверкающий мир отражался в больших зеркальных очках Наташи, и встречные мужчины не могли отвести глаз, то ли от солнечных зайчиков, то ли от ее красоты.
Алекс откровенно любовался ею, не скрывая своего восхищения, и Наташа не могла не замечать этого.
- Алекс, прекратите, вы меня вгоняете в краску.
- Все, больше не буду, по крайней мере, до обеда.
- А что изменится после обеда?
- Ну, во всяком случае, я перестану бояться, что вы, рассердившись, отлучите меня от окрошки.
- Вот все вы, мужчины, такие! Ни один из вас не может дружить с женщиной бескорыстно. Вам всегда от нас что-то надо.-Либо обед, либо сочувствие своим воображаемым несчастьям, либо еще что-то...
За разговором они подошли к каменному двухэтажному дому, увитому виноградом, где Наташа уже останавливалась с дочерью в прошлом году. В маленькой комнатке на первом этаже едва помещались две узкие железные койки, застланные солдатскими одеялами, небольшой стол с двумя табуретками и старый платяной шкаф. Несмотря на жару, в комнате было прохладно и даже чуть сыровато. Наташа достала из шкафа мыльницу, шампунь и полотенце и сказала:
- Алекс, вы меня подождите пять минут, а я быстренько приму душ. У меня на такой жаре от морской воды кожа сохнет.
Во дворике, огороженном высокой металлической сеткой, стояла кирпичная душевая кабина без крыши. Поверх стен на двух параллельных железных балках была закреплена большая металлическая бочка, наполнявшаяся по трубе водопроводной водой. Снизу к бочке была приварена жестяная воронка с краном. За несколько часов на южном солнце вода в закрытой бочке становилась чуть ли не горячей. Тетя Поля, владелица дома, когда договаривалась с очередными отдыхающими о плате, всегда сообщала им, значительно поджав губы, что при доме есть душ с теплой водой. Поскольку в большинстве частных домов горячая вода отсутствовала, да и холодная подавалась весьма нерегулярно, то слова "душ с теплой водой" действовали неотразимо.
В душевой Наташа разделась и встала под струйки парной воды, с удовольствием смывая морскую соль. Она сполоснула купальник, намылилась с ног до головы и только принялась мыть шампунем голову, как струйки воды, щекотавшие ей шею, иссякли. Похоже, что в бочке кончилась набранная с утра вода. Наташа, встав на цыпочки, покрутила вентиль, постучала зачем-то по жестяной воронке, но, кроме нескольких капель, ничего не добилась. "Придется домываться холодной", - вздохнула она и, приоткрыв один глаз, нашла в углу душевой ржавую водопроводную трубу с латунным краном на конце. Но из трубы послышалось только шипенье. "Ну вот, - подумала Наташа, - ситуация прямо из "Двенадцати стульев". Остается только выйти голой наружу и захлопнуть за собой дверь".
От шампуня уже начало щипать глаза, солнце сверху припекало намыленные плечи-ситуация была глупейшая, и Наташа готова была заплакать от досады.
- Тетя По-о-оля! - изо всей силы закричала она, - тетя По-о-ля, вода в бочке кончилась, а я голову намылила. Сделайте что-нибудь.
Она крикнула еще раз, но никто не отозвался. Похоже, что тетя Поля или ушла на рынок, или у себя на втором этаже мирно спит, закрыв дверь от мух. Наташа попыталась протереть глаза влажным купальником, но от этого их защипало еще сильней. Похоже, что придется одевать халат прямо на намыленное тело и отправляться на поиски воды, чтобы хотя бы промыть глаза. Наташа уже решила так и сделать, как вдруг на плечи ей сверху полилась струйка прохладной воды.
- Господи, - засмеялась она. - Ты есть на свете.
Первым делом она промыла глаза, смыла с себя шампунь и мыло и, подняв руку, чтобы закрутить кран на бочке, ахнула от неожиданности и изумления. Над ее головой, опираясь на стальные балки, стоял ее сегодняшний знакомый, прижимая к груди двухведерный бачок с питьевой водой. Из носика бачка, весело сверкая на солнце, лилась струйка воды. Наташа метнулась к халатику, не попадая в рукава, набросила его на мокрое тело и выскочила из душевой, хлопнув дверью.
Через минуту она услышала, как на веранде загремел устанавливаемый бачок, и в дверь, постучавшись, торжественно вошел Алекс.
- Нет, нет, пожалуйста не нужно восторгов по поводу моего благородного поступка, -заговорил он, скромно потупив взор. - И не надо меня благодарить. Я сделал это не ради благодарности. Это был мой гражданский долг. На моем месте так поступил бы каждый.
- Вам не стыдно? - мельком взглянув на него, спросила Наташа и отвернулась, чувствуя, как у нее от смущения полыхают уши и шея.
- Мне было бы стыдно, если бы я оставил вас без помощи в такой критической ситуации. А кроме того, я держал бачок с плотно закрытыми глазами.
Наташа повернулась, проведя тыльной стороной ладони по пунцовой щеке, и открыто посмотрела своему спасителю прямо в лицо.
- Алекс, хотя вы ужасно самоуверенны, но на вас почему-то невозможно сердиться. И я вам действительно благодарна за душ. А теперь идите во двор погуляйте, мне надо вытереться и переодеться.
Когда через полчаса они закончили обедать, со двора уже тянуло жаром, как из печи. В распахнутой двери завесой струилось душное раскаленное марево, размывая очертания отдаленных предметов. От одной мысли, что придется выйти из затемненной прохлады комнаты на это пекло, пересыхало во рту и хотелось пить.
- Наташа, - сказал Алекс, - мне кажется, что сейчас на пляж может пойти только самоубийца. Давайте переждем у вас дома хоть пару часиков,
- А что мы будем здесь делать?
- А что вы обычно делаете после обеда?
- Ложусь отдыхать, я ведь - отдыхающая.
- Так давайте ляжем отдыхать. Вторая кровать ведь тоже с бельем?
- А что про меня подумает моя хозяйка, тетя Поля, если увидит, что у меня спит мужчина, да еще днем?
- Да, - вынужден был согласиться Алекс, - днем - это уж явный разврат. Но если она увидит, какой это мужчина, то ничего не подумает, только позавидует вам и все.
- Знаете, Алекс, - проникновенно сказала Наташа, - чем вы сразу подкупаете, так это своей скромностью. Придется запереть дверь, чтобы избавить бедную тетю Полю от чувства зависти.
Наташа, решив про себя, что, наверное, сошла с ума от жары, заперла дверь на задвижку, опустила жалюзи на окне и быстро расстелила обе постели.
- Отвернитесь, скромник, я не очень верю в вашу способность плотно закрывать глаза в некоторые моменты.
С видом оскорбленной добродетели Крайнов отвернулся к Двери, и Наташа, выскользнув из халатика, с наслаждением нырнула в прохладную чистую постель. Через минуту на второй кровати заскрипели пружины под тяжестью мужского тела.
Через пять дней Алекс улетал в Москву, и Наташа провожала его в аэропорту. Пока они стояли в очереди на регистрацию, пока Алекс оформлял билет, она не произнесла ни слова, только все складывала и раскладывала дужку своих зеркальных очков. Когда объявили посадку на рейс, она внезапно преградила ему дорогу.
- Алекс, ты ничего не хочешь мне сказать?
Тот недоуменно поднял брови:
- Не понимаю, о чем ты?
Глядя ему в глаза, Наташа быстро заговорила, влажно поблескивая белками:
- Я хотела бы знать, за кого ты меня принимаешь. За гейшу? За наемную танцорку? Говорят, в Париже по телефону можно заказать красивую девушку на вечер для выхода в свет или на прием, куда не принято ходить одному. Может, ты меня за нее принимаешь?
Она невольно повысила голос, из последних сил пытаясь удержать рыдания.
- За эти дни ты на все время нашел: мы съездили в Пицунду, в Новый Афон, на Рицу, были в лучших ресторанах побережья. На все это у тебя нашлось время, и я благодарна тебе. Но почему же у тебя не нашлось времени спросить меня, кем я работаю, чем интересуюсь, где живу? А сегодня утром ты вдруг между делом говоришь мне, что через два часа улетаешь. Я ведь, если ты это заметил, ни о чем тебя ни разу не спрашивала и ни на что не претендую. Может быть, в твоей жизни просто нет для меня места? Но хоть изредка позвонить мне и спросить: "Как дела, Наташа, как живешь?" - это ты можешь? А ты даже не спросил у меня номер телефона.
Слезы уже текли по лицу Наташи, губы ее жалко кривились. Она вцепилась руками в лацканы роскошного кремового пиджака Крайнова и умоляюще заглядывала ему в глаза. Окружающие, не стесняясь, смотрели на них: на всех лицах была написана жалость к этой красивой и, видимо, несчастной женщине.
Алекс оторвал ее руки от своего пиджака, щелчком расправил смявшийся лацкан. Лицо его выражало легкую скуку и отчасти досаду.
- Что ты мне сделала плохого? Абсолютно ничего. Вспомни лучше беднягу из 512-й комнаты, где ты "остывала" в жару по три раза на дню, - разве он тебе что-нибудь плохое сделал, чтобы относиться к нему, как к мебели? А ведь он любил тебя не один год, и ты не могла не догадываться об этом. Прощай. Никакая ты не Снежная королева, в лучшем случае Снегурочка, - тепло тебе противопоказано. Алекс заглянул в остановившиеся, медленно начинающие узнавать его глаза Наташи с бездонными зрачками, холодно усмехнулся и, обогнув ее, как неодушевленный предмет, направился на посадку в самолет.
Наташа, застыв на месте и прижав ладони к лицу, неотрывно глядела ему вслед. Губы ее что-то беззвучно шептали.
Возвратившись в Москву, Крайнов узнал от Ангелины Ивановны, что по делу райтреста начато следствие. В прокуратуру вызывают всех подряд, допытываются, кто кому давал взятки в их системе. То, что этим делом занялась прокуратура, а не райотдел милиции, было плохим признаком. Похоже, что началась очередная кампания по наведению порядка в сфере обслуживания и общепита. Ангелина Ивановна была очень напугана, у нее тряслись руки, когда она рассказывала Крайнову, как следователь прокуратуры предлагал ей написать чистосердечное признание, у кого, сколько и как часто она брала деньги и кому их затем передавала. Алекс оценивающе посмотрел на перепуганную немолодую женщину. Совершенно ясно, что, если ее прижмут реальными уликами, она выложит следователю все, что знает, надеясь этим заслужить снисхождение. Правда, деньги у нее он брал всегда один на один, без свидетелей, так что только ее показаний вряд ли будет достаточно для привлечения его к суду, но чем черт не шутит. Лучше всего было бы, если его имя вообще не попадало в поле зрения прокуратуры.
- Ангелина Ивановна, простите за неделикатный вопрос, вы у многих директоров столовых брали деньги?
- Боже мой, Александр Александрович, ну как вы можете спрашивать такие вещи?
- Ясно, значит, у многих. И среди них обязательно окажутся те, кто назовет вашу фамилию. Ведь если человек добровольно заявит о даче взятки, которую начальство у него вымогало, он освобождается от уголовной ответственности. Думаю, что это вопрос даже не дней, а часов.
- Боже мой, но что же тогда со мной будет?
- Это, Ангелина Ивановна, нетрудно предугадать. Как только у следователя будет на руках хотя бы два заявления от директоров ресторанов или столовых, что вы получали от них деньги, прокурор тут же подпишет ордер на ваш арест. Вы это сами знаете лучше меня.
- Но что же делать? Неужели ничего нельзя придумать? Господи, я бы отдала все свои деньги, только чтобы избежать этого кошмара.
- Я считаю, - осторожно произнес Алекс, - что у вас есть лишь один путь. Чтобы избежать тюрьмы, - вы должны быть признаны... психически больной, невменяемой.
- Вы хотите сказать?...-в глазах Протасовой застыл испуг.
- Да, вам нужно лечь в институт психиатрии до того, как вас арестуют. Через свои институтские связи я смогу добиться, чтобы вас признали невменяемой, тогда вы не будете нести судебной ответственности за свои поступки. Я устрою, что вас поместят в отдельную палату, где вам не будут докучать другие пациенты. У меня там приятель заведует как раз тем отделением, куда вас положат на обследование. Полежите там месяца два, потом пройдете комиссию и окажетесь на свободе, да еще свои деньги сохраните. Подумайте, Ангелина Ивановна. Я лично считаю, что это единственный разумный выход для вас.
Протасова подозрительно взглянула на Алекса. Маленькие глазки ее недоверчиво сузились.
- А вам-то что за корысть так обо мне беспокоиться? Сколько вы собираетесь содрать с меня за эту бумажку с печатью?
Крайнов усмехнулся. Подумать только, эта курица даже в такую минуту, когда решается ее судьба, боится переплатить. И с таким примитивом приходится иметь дело. Впрочем это хорошо, что она глупа. Вот уж правда, "на дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним, что хошь".
- Ангелина Ивановна, мы в вами не первый месяц знаем друг друга, и я вам доверяю, поэтому не возьму с вас ни копейки авансом. Вот когда вы успешно пройдете психиатрическую экспертизу и выйдете оттуда невинной в глазах юстиции, тогда и поговорим о цене. Я надеюсь, что вы меня не обидите, а, Ангелина Ивановна?
Проницательному человеку не понравилась бы издевательская улыбочка, скользнувшая в этот момент по губам Крайнова, но Протасова к таковым явно не относилась. Глазки, ее, утонувшие в дряблых пухлых щеках, хитренько заблестели и, чтобы скрыть этот алчный блеск, она, скромно опустив веки, с деланной искренностью сказала, прижимая к пышной груди ладони:
- Александр Александрович, как же вы мне все-таки напоминаете моего покойного мужа. Он тоже умел находить выходы из любого положения и ему, как и вам, я тоже ни в чем не могла отказать. Не сомневайтесь, когда я получу справку, я вас не обижу.
Откладывать дело в долгий ящик было нельзя. Крайнов понимал, что время поджимает. Прямо от Протасовой он позвонил Кузьмину, который в свое время помог ему устроиться на работу в НИИ психиатрии, и был там уже заведующим отделением. На следующий день Ангелину Ивановну госпитализировали в институт с предположительным диагнозом шизофрении. Алекс несколько раз навещал ее и подробно инструктировал как себя вести и что отвечать на вопросы лечащего врача. Протасова нервничала в ожидании предстоящей экспертизы, и сахарный диабет, которым она страдала последние годы, на этой почве обострился. Трижды анализ крови показывал у нее высокое содержание сахара, и ей ставили капельницу.
Заглянув в пятницу вечером к Кузьмину, Крайнов спросил, как дела у его протеже Кузьмин в эту ночь дежурил и уже проиграл Алексу одну партию в шахматы, надеясь отквитаться на второй.
- Мне кажется, - ответил он, задумчиво протягивая руку к ферзю, - что у нее не шизофрения. В понедельник хочу показать ее Эттингеру, пусть выскажет свое мнение.
Он сделал ход фигурой и весело сказал Крайнову:
- Тебе шах.
- Валентин Сергеевич, - заглянула в ординаторскую дежурная медсестра, Шарипоханова из двенадцатой палаты опять от уколов отказывается.
Кузьмин встал, надел белый колпачок и, с сожалением глядя па доску, предупредил приятеля:
- Не вздумай трогать позицию - я ее запомнил. Через пять минут я вернусь и устрою тебе такой мат, которому сам Капабланка бы позавидовал.
Оставшись в ординаторской один, Крайнов несколько секунд прислушивался к удаляющимся шагам, потом быстро натянул висящий на вешалке белый халат, надел колпачок и вышел в коридор. У дверей одноместной палаты он оглянулся, открыл трехгранным ключом дверь и, войдя внутрь, осторожно ее притворил за собой.
Ангелина Ивановна, похрапывая, спала тяжелым сном при свете ночника. К ее локтевому сгибу тянулась пластиковая трубка от стоящей рядом капельницы Алекс достал из кармана пиджака шприц, флакон с инсулином, надел на шприц иглу и ввел все содержимое прямо в трубку капельницы, проколов ее стенку. Затем спрятал в карман флакон и шприц, и тихо вышел, защелкнув за собой замок двери.
Когда Кузьмин вернулся в ординаторскую, Крайнов с интересом смотрел телевизор.
- Должен тебя огорчить, Капабланка, - насмешливо обратился он к приятелю, - мат ты мне опять не поставишь.
- Это ты так думаешь, - с азартом откликнулся тот, - а прогрессивная шахматная общественность думает иначе.
Через полчаса, провожая Алекса к выходу, он, не скрывая досады, прокомментировал, что ни за что бы не проиграл, если бы его не отвлекали от игры.
- Приходи ко мне в среду, я буду дежурить, устрою тебе разгром под Аустерлицем.
- Читай лучше шахматную теорию, Капабланка, а то как бы тебе детский мат не получить, - посмеивался, уходя, Крайнов.
Валентин Сергеевич позвонил ему на следующий день и смущенным тоном сказал, что должен его огорчить. Состояние здоровья Протасовой резко ухудшилось. В семь утра дежурная сестра обнаружила, что больная без сознания. Чувствительность у нее была резко снижена, зрачки на свет почти не реагировали - типичное коматозное состояние. Экстренный анализ крови показал чрезвычайно низкое содержание сахара, что позволяло с уверенностью говорить о гипогликемической коме.
- А в истории болезни при поступлении отмечено, что у нее сахарный диабет?
- Конечно. Но в том-то и дело, что у нее был компенсированный диабет, она получала букарбан, даже инъекций инсулина не вводилось. Поэтому совершенно непонятно, чем могло быть вызвано такое резкое падение сахара в крови.
- Как она сейчас?
- Мы перевезли ее в реанимацию, в 15-ю больницу. Я только что звонил туда - говорят, что в сознание пока не приходит. Ты же сам понимаешь, что если она с таким содержанием сахара пробыла два-три часа, то кора головного мозга у нее уже умерла. Так что прогноз печальный, даже если она и выживет. Я теперь думаю, что здесь была необычная форма диабетической экцефалопатии, поэтому ее симптомы и не укладывались в рамки шизофрении.
- Жаль ее, - вздохнул Алекс, - когда-то она была дружна с моей матерью, вот я и пытался от души помочь ей. Бедная женщина.
Ангелину Ивановну Протасову выписали из больницы только через три месяца. Она полностью лишилась речи, никого не узнавала и ни на что не реагировала, лежала целыми днями неподвижно, бессмысленно блуждая по потолку глазами. Промучившись с ней два месяца, дочь оформила ее в дом инвалидов.
* * *
Свой тридцать шестой день рождения Крайнов встречал у себя дома в одиночестве. Настроение у него было неважное, видеть никого не хотелось. Денег оставалось около тридцати тысяч. При его образе жизни их могло хватить лет на пять, а что потом? Из санэпидемстанции он только что уволился, денежных поступлений не ожидалось. Надо было опять что-то предпринять, тем более, что его энергичная, честолюбивая натура все сильнее требовала для себя какого-то грандиозного дела. Крайнов достал из письменного стола папку с рисунками матери и стал их задумчиво рассматривать.
Светлые детские грезы о сказочно прекрасной стране, простирающейся от Тихого до Атлантического океана, всплыли сейчас в его памяти. В конце концов, почему бы и нет? В Союзе его ничто не держит, а в Америке для него могут открыться какие-то новые возможности, которые, живя здесь, просто нельзя предугадать. В конце концов, просто есть смысл посмотреть мир. Вот только с какой стороны к этому подступиться? Для начала нужно попробовать разыскать своих американских родственников. Может быть, они смогут как-то помочь ему с выездом в Штаты. Если захотят, конечно.
На следующий день с утра, взяв с собой все необходимые документы, оставшиеся от матери,Крайнов поехал на улицу Горького в Инюрколлегию. После получаса по разным кабинетам этой почтенной организации, он, наконец, попал к нужному ему чиновнику. Тот переписал установочные данные Софьи Исааковны, и вдруг медленно поднял голову, глядя на Крайнова с каким-то странным выражением лица. Не веря себе, он еще раз перечитал все документы и, попросив подождать его пять минут, вышел из кабинета, бросив у порога на Алекса загадочно-торжествующий взгляд. Вернулся он с коричневой папкой в руках, содержимое которой объясняло его загадочный вид.
В 1974 году в возрасте восьмидесяти лет в Нью-Йорке в здравом уме и твердой памяти скончался крупный бизнесмен, владелец известной ювелирной фирмы "Дайамонд инкорпорейтед" Айзек Гобровски. Вероятно, старик до последних дней в душе надеялся, что его дочь Соня, оставшаяся в России, жива. Завещание предусматривало сохранение семейной фирмы в руках его сына - Роберта Гобровски, а значительная сумма в восемьсот тысяч долларов, помещенная в акции этой фирмы, делилась поровну между внуком Айзека Гобровски от его дочери Дины-Майклом Хоффом и оставшейся в России второй дочерью, Соней, либо, если ее нет в живых, ее наследниками.
В случае, если по истечении десяти лет с момента оглашения завещания Софья Исааковна Гобровская или ее наследники не предъявят свои права на причитающуюся долю наследства, эта сумма вместе с процентами должна быть перечислена Нью-йоркской синагоге на оказание помощи эмигрантам из России. Видимо, под конец жизни угрызения совести, вызванные воспоминаниями о многих обманутых им соотечественниках, изрядно докучали старому Айзеку.
- А когда истекают эти десять лет?
- Через три месяца.
- Вот уж, действительно, вовремя спохватился, - хмыкнул Алекс и уточнил: - А нет ли каких-нибудь дополнительных условий или ограничений для получения наследства?
- Нет, никаких дополнительных условий, - ответил сотрудник Инюрколлегии, с нескрываемым любопытством разглядывая человека, па которого, словно с неба, свалилось огромное, фантастическое богатство.
Не в силах сдержаться, он встал из-за стола, снова сел, зачем-то переложил с места на место документы и сказал подрагивающим от возбуждения голосом:
- Вы, наверное, не совсем хорошо уяснили суть того, что я вам зачитал. Вы унаследовали очень, очень большие деньги. Учитывая выросшие за эти десять лет сложные проценты, даже после выплаты налога на наследство, вам останется около шестисот тысяч долларов - это чуть ли не четыреста тысяч в советских рублях. Почти полмиллиона! Боюсь, что вы просто не можете представить себе всей громадности этой суммы.
Алекс посмотрел на расширенные от восторга глаза немолодого чиновника, на выступившие на его лысине бисеринки пота и, не скрывая насмешки в голосе, сказал:
- Да, полмиллиона рублей действительно трудно себе представить, особенно, как подумаешь, сколько замечательных вещей можно купить за эти деньги в наших магазинах - просто голова кругом идет.
Лицо пожилого чиновника вспыхнуло от гнева. Он опустил глаза в свои бумаги и сухо сказал:
- Нам нужны нотариально заверенные копии вот этих документов. Когда все необходимые материалы будут подготовлены, мы пригласим вас сюда открыткой. До свиданья.
- Всего доброго, - ответил Крайнов и, не удержавшись, добавил, - не знаю, как и благодарить вас за то, что раскрыли мне глаза.
Он постоял, не дождался ответа и вышел из кабинета, недобро усмехаясь. "Полмиллиона в рублях, - передразнил про себя Алекс чиновника и сплюнул от злости. - Кретин. На черта они нужны здесь, эти полмиллиона, если их не на что потратить".
Он шел вниз по улице Горького и зло расталкивал плечами прохожих. Выехать в Штаты, теперь, конечно, не дадут. От такого куска, как шестьсот тысяч долларов государство не откажется, это ясно. Нужно срочно искать выход: осталось всего три месяца. Получив в Инюрколлегии телефон душеприказчика Айзека Гобровски, Алекс позвонил в Нью-Йорк и узнал, как связаться со своим кузеном. Выяснилось, что тот живет в пригороде Нью-Йорка и зовут его Майкл Хофф. Заказывая разговор с ним, Алекс волновался. Необычность ситуации - достаточный повод для волнения. Резкий телефонный звонок ударил по напряженным нервам. Крайнов, глубоко вздохнув, не спеша протянул руку к телефону. Мужской голос в трубке взволнованно спросил по английски:
- Майкл Хофф слушает. Кто это?
- Мистер Хофф, я звоню из Москвы, Меня зовут Александр Крайнов. Я ваш кузен.
- О, Александр, зови меня просто Майкл, ведь мы братья. Я уже все знаю. Мне звонил адвокат деда и все рассказал о вас. Оказывается, мы даже родились в один год и один день, как наши матери, так что мы тоже вроде как близнецы. Нам надо обязательно встретиться. Ты можешь прилететь в Нью-Йорк? Скажи, когда ты сможешь, и я тебя встречу.
Алекс от души рассмеялся:
- Лучше ты прилетай в Москву - это будет быстрей. К тому же поможешь мне уладить вопрос с наследством. Тут есть кое-какие моменты, о которых я не хотел бы говорить по телефону. Ты сможешь прилететь сюда?
- Понимаешь, Александр, - голос в трубке зазвучал неуверенно, - боюсь, что жена не разрешит мне. Это ведь очень дорого, а она у меня довольно экономная женщина.
Голос Майкла звучал все тише, а под конец фразы стал совсем еле слышным. Алекс подумал, что его кузен явно не тот супермен, каким он его себе представлял, да и с деньгами у него, похоже, совсем не густо.
- Алло, Майкл, у тебя разве нет собственного реактивного самолета? У Арманда Хаммера из "Оксидентал петролеум" есть такой. Я думал, у каждого американца есть свой реактивный самолет.
- Александр, ты действительно так думаешь или это шутка?
- Шутка, Майкл, успокойся, шутка. А что касается билетов, то я готов оплатить их стоимость в оба конца и тебе, и твоей жене, если она захочет сюда с тобой прилететь. И даже оплачу вам здесь услуги переводчика. 0'кей?
- О'кей! - враз повеселевшим голосом ответил Майкл Хофф, - но переводчик нужен только Китти - моей жене, а я, - он перешел на русский язык, говорю на языке своих предков свободно. Я ведь воспитывался в доме деда, где всегда говорили только по-русски. Кстати, Александр, ты знаешь, что у тебя чисто Нью-йоркское произношение?
- Моя преподавательница английского языка была родом оттуда. Так когда тебя ждать, Майкл?
- Как только договорюсь на работе, сразу вылетаю. Ох, Александр, я так рад, что у меня теперь есть брат и я увижу землю моих предков.
Через две недели, получив международную телеграмму, Крайнов встречал брата в Шереметьево-2. Когда пассажиры рейса Нью-Йорк-Москва прошли наконец таможенный досмотр и вышли в зал, угадывать, кто из прибывших его брат, не пришлось. Рядом с холеной, экстравагантно одетой блондинкой шагал, поминутно спотыкаясь о свои чемоданы, человек, поразительно похожий на него внешне.
Неуверенно озираясь по сторонам и поминутно поправляя пальцем очки на переносице, Майкл Хофф с мученическим выражением лица слушал то, что выговаривала ему, презрительно кривя губы, идущая рядом блондинка. Алекс шагнул вперед и, улыбаясь, произнес по-русски:
- Родина предков приветствует своего блудного сына.
Майкл Хофф, просияв, неуверенно протянул руку, но, уловив встречное движение брата, радостно заключил его в свои объятия и принялся хлопать его по спине, мешая от волнения русские слова с английскими:
- Александр, я-в России! Честное слово, просто не верится. Ах, если бы наш дед мог сейчас видеть нас, как бы он порадовался.
Майкл с трудом оторвался от брата, снял очки, вытер слезы, выступившие на глазах и, спохватившись, произнес виновато:
- Прости, дорогая, познакомься с моим кузеном Александром Крайновым. Это моя жена Китти.
- Никогда бы не подумала, что двоюродные братья могут быть так похожи, несколько недоверчиво произнесла блондинка, смотревшая на Алекса во все глаза.
- Вас это огорчает? - проницательно спросил Алекс, галантно поцеловав ей руку.
- Хм, - неопределенно ответила Китти, - стоило пересекать океан, чтобы найти здесь копню своего мужа.
"Стерва, - мгновенно охарактеризовал ее про себя Алекс, - а братца моего презирает, если не хуже". Майкл с Китти разместились в гостинице "Космос" возле ВДНХ. Чтобы Китти, не знавшая русского языка, не скучала в незнакомом городе, Крайнов через свою приятельницу, работавшую в Интуристе, пристроил ее к английской группе, совершавшей недельный вояж по стране. Сам же он вместе с братом занялся оформлением документов для вступления в права наследования. Закончив все формальности, они слетали на два дня в Одессу, и Майкл Хофф постоял у чудом сохранившегося старого дома, в котором когда-то жили его дед и прадед.
Весь день после этого он был очень задумчив, а вечером после долгой прогулки по городу, глядя сверху на широкий каскад Потемкинской лестницы, он грустно сказал:
- Знаешь, Алекс, я не привык жаловаться, но тебе скажу: мне тяжело жить в Штатах. У нас в Америке любят первых, сильных, а я не такой Я не стремлюсь сделать карьеру, не умею делать деньги. Все, что я зарабатываю, жена еще быстрее тратит. От тех четырехсот тысяч, что мне оставил дед, уже почти ничего не осталось. Китти не умеет жить по средствам, а у меня не хватает сил ей в чем-нибудь отказать. Я теперь думаю, что она никогда не любила меня и замуж за меня вышла только из-за денег. Я это и раньше подозревал, но думал, что моей любви хватит на двоих, а вот теперь... теперь я уже не знаю, люблю ли ее. Последние годы мы с ней живем вместе просто по привычке, как арестант привыкает к ядру, прикованному к своей ноге. Если бы у нас были дети, может быть, все было бы по-другому, но Китти не хочет рожать - бережет фигуру.
- Так почему ты с ней не разведешься?
- А что она будет делать без меня? Мне ее просто жалко, да и не могу я первым начать с ней этот разговор. Какой же ты счастливый, Алекс, что не женат, что живешь в стране, где люди довольствуются тем, что у них есть, где нет вечной сумасшедшей погони за деньгами.
Плечи Майкла Хоффа уныло обвисли. Он вспомнил, что через день приезжает Китти, а еще через три дня ему улетать назад в Нью-Йорк и вздохнул:
- Если бы можно было никогда не улетать отсюда, Глаза Алекса цепко ощупали лицо брата. Он весь подобрался и сейчас напоминал какого-то красивого хищного зверя, крадущегося к добыче. Пристально глядя в глаза Майкла, он вкрадчивым голосом спросил:
- Но если тебе здесь так нравится, то что тебе мешает остаться здесь навсегда?
- Ты шутишь? - изумился Майкл. - Но кто же мне разрешит здесь остаться? И потом Китти - она никогда на это не согласится ведь у нее в Нью-Йорке дом, друзья, все, чем она живет. И на какие деньги я бы жил в России? Нет, Алекс, скажи, что ты пошутил.
- И не думал даже, - невозмутимо ответил Крайнов. - Отвечаю по порядку на твои вопросы. Первый: кто тебе разрешит здесь остаться? Майклу Хоффу, гражданину США, этого, конечно, не разрешат, но против Александра Крайнова возражать никто не будет. Посмотри, разве это не твое лицо? - Алекс достал из кармана свой паспорт, раскрыл его на странице с фотографией и поднес к глазам Майкла. - Так же решится вопрос с Китти: она улетит со мной в Нью-Йорк. И наконец, деньги. На что ты будешь здесь жить... Это проще всего. Обменяешь мою московскую квартиру на прекрасную, по здешним понятиям, квартиру в Одессе, устроишься работать по специальности-ты ведь биохимик? - и постараешься вписать свое новое имя в историю мировой науки. Я тебе оставлю тридцать тысяч наличными и машину, а если понадобятся еще деньги, позвонишь мне в Штаты, я тебе вышлю в долларах, а здесь власти обменяют их по курсу на рубли. Ну а теперь можешь возражать мне.
- Китти никогда не согласится на все это! - выпалил Майкл Хофф, с тревогой и надеждой глядя на брата.
- А зачем нам ее согласие? Когда мы отмечали в ресторане ваш приезд, я заметил, что она не прочь выпить, так? Перед вылетом мы с тобой общими усилиями постараемся напоить ее, посадим в самолет, а в Нью-Йорке, когда она протрезвеет, я поставлю ее перед свершившимся фактом и предложу большие отступные. Не сомневаюсь, что она согласится.
- А наши с ней соседи, знакомые - они ведь сразу поймут, что ты - не я.
- А зачем мне оставаться жить в твоем доме? Оставлю его Китти, разведусь с ней и уеду в Калифорнию или во Флориду. Ну что, убедил я тебя? Ты пойми, Майкл, тебе предоставляется уникальная возможность начать жизнь заново и прожить ее так, как ты хочешь, и там, где хочешь.
- Я согласен, - выдохнул Майкл и порывисто пожал протянутую Крайновым руку. - Хотя, скажу честно, меня все это очень пугает. Знаешь, Алекс, наш дед мечтал, что его сын, или хотя бы внук, станет Президентом Соединенных Штатов Америки, а вместо этого я возвращаюсь в Россию. Смешно?
- Ничего смешного, просто у каждого своя дорога и нужно уметь найти ее. А что касается нашего деда, то ты ведь не единственный внук и, как знать, может, его мечта еще сбудется? - подмигнул Алекс.
Майкл внимательно посмотрел на него - спортивного, элегантного, излучающего непоколебимую уверенность в себе и с внезапной опаской подумал, что этот человек сумеет добиться своего, чего бы это не стоило всем остальным.
- А как ты думаешь получить свою долю наследства, если будешь жить в Штатах под моим именем? - с интересом спросил Майкл.
- Я уже думал об этом. Завтра же в Москве мы оформим мой отказ от наследства в твою пользу, так что в Америке я смогу получить эти деньги, как Майкл Хофф. Тебе нужно только распорядиться по телексу перевести всю сумму на кодовый счет в другой банк, где тебя никто не знает, и по телексу же пошлем в этот банк образец моей подписи.
- Ну и голова у тебя, - восхитился Майкл, - ты гораздо больше американец, чем я. Теперь я просто уверен, что ты, а не я должен жить в Штатах. Единственно, что меня все-таки очень беспокоит, так это Китти, - как бы она не подняла шум, если обнаружит, что вместо меня летишь ты.
- А я как раз за это совершенно спокоен. Я видел, как ее развезло с трех рюмок коньяка в день вашего прибытия, и уверен, что вдвоем мы с тобой так ее накачаем, что она не только меня от тебя, но и дюка Ришелье от Рональда Рейгана не отличит.
- Кто это, Дюк Ришелье? - серьезно спросил Майкл.
- А вот этот бронзовый джентльмен, возле которого ты стоишь, - так же серьезно ответил Алекс.
Братья переглянулись и весело, с облегчением расхохотались. Последующие несколько дней в Москве Крайнов подробно объяснял брату, что такое ЖЭК, бюро обмена квартир, паспортный стол, трудовая книжка, написал в подробностях свою биографию и основные моменты, которые следовало знать гражданину СССР. В свою очередь Майкл прокомментировал специфику жизни в США, рассказывал, как пользоваться кредитными карточками, автостоянкой, скоростной автотрассой, кому и сколько давать на чай. Однажды Майкл сказал Алексу, блестя глазами:
- Я в детстве очень любил читать приключенческие и детективные романы и вот сам участвую в таком замечательном приключении. Знаешь, я верю, что мне будет хорошо в России, надеюсь, что и ты будешь счастлив в Америке.
Алекс смотрел на него с задумчивой улыбкой, легко узнавая в нем себя прежнего.
- Майкл, я хочу сделать тебе маленький подарок. Вот в этой тетради я описал тебя таким, каким представлял до нашего знакомства. Ты будешь очень смеяться, читая эти записки, но именно твой придуманный образ помог мне стать тем, кто я есть. И я нисколько не жалею об этом.
В день отлета Алекс устроил у себя дома прощальный ужин с икрой, шампанским и французским коньяком. Роли были распределены заранее. Алекс восхищался способностью Китти пить, не пьянея, а Майкл раздраженным тоном приказывал ей прекратить пить. Возмущенная наглостью мужа и желая позлить его, Китти лихо мешала шампанское с коньяком, поощряемая притворным восхищением Алекса. В итоге к концу ужина она была так пьяна, что пришлось чуть не насильно влить в нее две чашки крепчайшего кофе, чтобы она могла хоть с посторонней помощью держаться на ногах.
Весь перелет она проспала в кресле, распространяя вокруг себя сильное коньячное амбре. Когда самолет зарулил на стоянку в Нью-йоркском аэропорту Кеннеди, Алекс энергично потряс Китти за плечо.
- Чего тебе? - не открывая глаз, хрипло выдавила из себя женщина пересохшими губами.
- Идем, дорогая, мы уже прилетели, - попытался поднять ее на ноги Алекс.
- Отстань, никуда я не пойду, - отбивалась Китти, делая попытку вновь плюхнуться в кресло.
С помощью стюардессы ее удалось вывести из салона самолета, после чего она пошла самостоятельно, опираясь на руку своего спутника и мучительно борясь с тошнотой. Алекс больше всего боялся, что ее стошнит где-нибудь в самом неподходящем месте, но все обошлось относительно гладко. Судя по невозмутимым лицам работников аэропорта, им не в первый раз доводилось видеть своих пассажиров в подобном виде. Только при прохождении паспортного контроля Китти чуть не задержали за то, что она пыталась дать пощечину чиновнику, просившему ее не дышать ему в лицо, но в итоге все утряслось, и чемоданы вместе с Китти были благополучно погружены в такси, где она тут же задремала. Алекс назвал водителю выученный еще в Москве адрес и с интересом прильнул к окну машины.
- Что, мистер, давно дома не были? - полюбопытствовал таксист, обманутый его нью-йоркским произношением.
- Давно, очень давно, - засмеялся Алекс и добавил, с удовольствием пробуя слово на вкус, - но зато теперь я дома. У себя дома.
Когда такси наконец остановилось у калитки нарядного двухэтажного дома с зеленым газоном перед фасадом, чемоданы и Китти были выгружены, и шофер, получив щедрые чаевые, уехал, Алекс вздохнул с облегчением. Он отпер калитку, перенес чемоданы в дом, помог Китти вскарабкаться по лестнице на второй этаж и, только опустившись в гостиной в глубокое кресло, почувствовал, что напряжение начинает отпускать его. Все-таки незаконно пересекать сразу две государственные границы приходится не каждый день. Алекс не спеша обошел весь дом и остался им доволен. Теперь было понятно, на что Майкл потратил большую часть денег, доставшихся ему в наследство от деда. Впрочем, дом стоил этих денег. Даже жаль оставлять его Китти.
Алекс достал из почтового ящика накопившуюся почту, просмотрел се, потом решил, что хозяйка дома, наверное, уже пришла в себя, поднялся на второй этаж и открыл незапертую дверь. ванной комнаты, из-за которой слышался шум льющейся воды. В большой розовой ванне, наполненной зеленоватой, пахнущей хвоей водой, лежала с закрытыми глазами Китти и, судя по выражению ее лица, блаженствовала. Из никелированного душа ей на голову падали колючие струйки холодной воды. Алекс, присев на край ванной, невольно залюбовался красивой сильной фигурой этой зрелой тридцатилетней женщины. Потом, закрутив кран, выключил душ. Китти открыла глаза, всмотрелась в его лицо и разом села в ванной, испуганно оглянувшись на дверь.
- Алекс, что за шутки?! Майкл может войти в любую минуту, что он подумает? Как вы вообще оказались здесь, вы же остались в Москве? Я, похоже, перед отлетом так наклюкалась, что ничего не помню. Со мной это редко бывает, но если уж бывает, то...
- Китти, - перебил ее Алекс, - выслушайте меня внимательно. Майкл остался в Москве. Остался навсегда под моим именем. Он сам этого захотел, я лишь помог ему. Теперь Майкл Хофф - это я, и под этим именем я собираюсь жить в Соединенных Штатах. Завтра я уеду, дом оставляю вам, деньги в размере двойного жалованья Майкла буду присылать чеком ежемесячно до тех пор, пока вы будете вести себя хорошо. Захотите получить развод - пожалуйста. Свои деньги вы будете получать до конца жизни независимо от этого. Теперь, если у вас есть условия, говорите - обсудим их.
Китти, на лице которой недоумение последовательно сменялось испугом, недоверием и, наконец, безудержным гневом, вскочила на ноги, по, сообразив, что голая и мокрая она выглядит нелепо для серьезного разговора, плюхнулась назад в ванну, подняв фонтан брызг. Яростно тыча указательным пальцем чуть не в лицо Алексу, она заорала:
- Не пытайся меня одурачить, не на ту напал. Что с моим мужем? Ты ухлопал его там, в России, а теперь хочешь здесь обделывать свои грязные делишки? Черта с два! Я сейчас же позвоню в полицию, расскажу им, что ты самозванец, и ты сегодня же будешь ночевать в участке.
Алекс покачивал ногой, сидя на краю ванны, и с любопытством наблюдал за распалившейся женщиной. Когда она на секунду замолчала, чтобы перевести дух, он, не повышая голоса, сказал:
- У тебя, Китти, больное воображение, к тому же ты начиталась бульварной литературы. У тебя лексикон заимствован из детективных романов: ухлопал, грязные делишки. Все гораздо прозаичнее: твой бывший муж жив и здоров, а что касается моего предложения, то я же не настаиваю на нем. У тебя всегда остается альтернативный вариант.
- Какой еще вариант? - подозрительно спросила Китти, настороженная его спокойствием.
- Да вот такой...
Алекс быстрым движением положил ей руку на голову и резко надавил вниз. Тело соскользнуло на дно ванны, и голова ее ушла под воду.
Китти отчаянно забила руками и ногами, поднимая фонтаны брызг, но, вдохнув воды, потеряла сознание. Алекс за волосы вытащил ее голову на поверхность и энергично похлопал ладонью по щекам. Как только женщина пришла в себя и открыла глаза, она судорожно начала вдыхать воздух. Алекс тут же снова толкнул ее под воду и держал там, пока беспорядочные движения ее рук и ног не затихли. Убедившись, что Китти опять потеряла сознание, Алекс вытащил ее из воды и несколько раз с силой надавил ей на спину. Изо рта женщины на пол хлынула вода. Обезумевшая от ужаса Китти задыхалась, хрипела, ее бил кашель и сотрясали приступы рвоты.
- Умоляю... - прохрипела, она, как только речь вернулась к ней, - ...прекрати это... ты убьешь меня... я не хочу, не хочу!!!
Алекс с трудом поборол внезапно возникшее острое желание, толкающее его к этому сильному женскому телу, такому беспомощному в его руках.
- Мне бы тоже не хотелось убивать тебя, - с сожалением произнес он, проведя кончиками пальцев, по упругой груди Китти, - но ведь ты сама на это напрашиваешься своей строптивостью и, похоже, что не успокоишься. Ну что ж, жаль, конечно, но другого выхода я не вижу. Он поддернул вверх правый рукав рубашки и шагнул с решительным видом к ванне.
- Не-е-ет! - отчаянно закричала Китти, с неожиданным проворством выскользнула из ванны, рухнула на кафельный пол и как железным кольцом обхватила руками колени своего мучителя.
- Я согласна... согласна, - рыдала Китти - я все, все сделаю, что ты захочешь, только не му-у-учай меня бо-о-ольше.
- Ну вот видишь, дорогая, ты все поняла, хоть и не сразу. И незачем было изображать из себя в ванной кашалота. Говорят, они по полчаса могут находиться под водой не дыша, но у тебя это не получается. Всегда помни об этом. А теперь отпусти мои ноги, я и так из-за тебя весь вымок.
- А ты... ты не будешь больше... Ты не убьешь меня?
- Ну зачем же мне убивать собственную жену, если она хорошо себя ведет? Ты мне не мешаешь, даже наоборот. Все-таки крупному дельцу как-то неприлично быть неженатым, а я стану крупным дельцом, можешь не сомневаться в этом. Могу повторить то, что уже говорил. Я тебе предлагаю полную свободу, приличное материальное обеспечение до конца жизни. Ну, что скажешь?
- А Майкл, что с ним? - с опаской спросила Китти, поспешно натягивая халат прямо на мокрое тело и отойдя на всякий случай подальше от ванной.
- Позвони ему в Москву, если хочешь. Вот номер моего домашнего телефона. Или лучше соедини меня с ним, а сама возьми вторую трубку и молча слушай. Надеюсь, ты узнаешь его голос?
Китти, не совсем оправившаяся от недавно пережитого испуга, робко кивнула, еще не вполне веря, что опасность ей больше не угрожает. Алекс поощрительно потрепал ее по щеке и вышел из ванной комнаты. Разговаривал с Москвой он из гостиной на первом этаже дома. Для спутниковой связи слышимость была отличной. Майкл оказался дома, видимо, рассчитал время прилета и сидел у телефона.
- Это ты, Майкл? - неуверенно спросил он по-русски.
- Я, братец, - ответил по-английски Алекс, - кто же тебе еще может звонить из Америки?
- Как вы долетели? - тоже переходя на английский, спросил Майкл. - Я очень волновался за вас.
- Нормально долетели, без приключений. Китти немного перебрала у тебя перед отлетом, но сейчас приняла ванну и ожила.
- Как... как она отнеслась к твоему э-э... предложению?
- Нормально, как и положено деловой американке. Я оставляю ей дом и завтра уезжаю. Хочу поездить по стране. Начну с Калифорнии, потом, наверное, поеду во Флориду, оттуда в Техас. Попробую подыскать какой-нибудь бизнес по душе. Хорошо бы, конечно, взять Китти с собой, но она так привязана к своим здешним друзьям, что ни за что не согласится. Ее ведь хлебом не корми, дай только повращаться в обществе. Твое счастье, брат, что ты не женат и свободен, как птица. Ну ладно, будь здоров, Александр. Если будут нужны деньги, сразу дай знать. Я буду звонить тебе из каждого крупного города, в котором буду останавливаться. 0'кей?
- О'кей! - повеселевшим голосом ответил Майкл, потом после секундного колебания добавил: - Передай, пожалуйста, привет Китти и попроси у нее от меня прощения за все. Я думаю, что она будет счастлива... теперь.
Попрощавшись с кузеном и положив трубку, Алекс поднялся на второй этаж, где в одной из спален он видел второй телефонный аппарат. Китти сидела на кровати, уронив руки на колени, и тихо плакала. Телефонная трубка лежала рядом с ней на тумбочке. Подняв глаза на вошедшего без стука Алекса, она беспомощно улыбнулась и, стараясь сдерживаться, с трудом выговорила дрожащими губами:
- Мы прожили с Майклом почти десять лет, а он... он бросил меня при первом удобном случае, как... как сломанную ложку.
Рыдания помешали ей продолжить. С мокрыми, облепившими лицо волосами, с опухшими от слез глазами, без косметики - она производила довольно жалкое впечатление, и Алекс попытался утешить ее.
- Не огорчайся так, Китти, - примирительно сказал он. - Ты еще молода, свободна, у тебя прекрасный дом, приличное содержание. Выйдешь еще раз замуж, если тебе это так нужно. Не сомневаюсь, охотники найдутся.
Китти подкинуло с кровати, будто пружиной От негодования у нее даже слезы на глазах высохли.
- Если я правильно тебя поняла, - почти ласково, усмехаясь, сказала она, со вкусом выговаривая каждое слово, - тебя теперь зовут Майкл Хофф и я, стало быть, твоя законная жена. Так вот не надейся, дорогой муженек, что когда-нибудь получишь у меня согласие на развод. А если ты попытаешься развестись со мной через суд, то я уж постараюсь отсудить у тебя половину твоего наследства. Теперь-то я понимаю, зачем тебе понадобилось отказываться от него в пользу Майкла. Я еще в Москве, как узнала про это, сразу подумала, что тут какая-то афера. Ты думаешь, что я совсем дура и об меня можно вытирать ноги? Ошибаешься, дорогой муженек!
Алекс даже присвистнул от восхищения, глядя на похорошевшую в гневе женщину. Действительно, голова у нес сработала в этой ситуации неплохо. Китти шагнула к нему и величественным жестом решительно указала ему на дверь.
- Изволь выйти из моей комнаты. Твоя спальня дальше по коридору, сразу за ванной. И на будущее будь добр стучаться, когда входишь ко мне. Здесь тебе не Россия. Обед будет на столе через час. Опоздаешь, будешь есть все холодным. Я тебе не прислуга и дважды разогревать ничего не буду.
Когда Алекс, давясь от смеха, переодевался в своей комнате в сухой костюм, Китти ожесточенно орудовала в ванной комнате щеткой и тряпкой, вытирая с пола последствия первой семейной сцены и яростно бормотала себе под нос:
- Негодяй, скотина, мерзавец!.. Но к кому относились эти нелестные эпитеты - к Майклу или к Алексу - ей и самой было неясно.
* * *
- Мистер Хофф, мы пригласили вас принять участие в нашей передаче, потому что об этом нас просят многие наши телезрители. Недавно вы победили на выборах в конгресс в своем округе с громадным преимуществом. Наши обозреватели прочат вам блестящее политическое будущее. За последний год вы стали чрезвычайно популярны. Многие считают вас прирожденным лидером. Как же могло случиться, что почти до сорока лет политика вас совершенно не интересовала?
- Она меня и сейчас не интересует. Меня интересует настоящее и будущее моей страны, моего народа. Мне безразлична политика, но мне совсем не безразлично, куда недобросовестные политиканы ведут Америку. Поэтому я и выставил свою кандидатуру на выборах в конгресс и собираюсь через два года баллотироваться в сенат США. Я, как и все честные американцы, не могу равнодушно смотреть, как из-за преступного бездействия нынешней администрации, состоящей из мягкотелых либералов и рефлексирующих интеллигентов, наша страна медленно сползает в пропасть. Поэтому, и только поэтому, я влез в это гнилое болото, которое вы называете политикой.
- Мистер Хофф, на все ваши предвыборные собрания вас неизменно сопровождает ваша жена, несмотря на то, что вашей младшей дочери еще не исполнилось и года. Глядя на нее, не нужно быть психологом, чтобы понять, что она откровенно влюблена в вас. Как вам удается поддерживать в ней это чувство после тринадцати лет супружества?
- Это очень просто. Могу порекомендовать этот метод всем нашим конгрессменам и сенаторам. Во-первых, я не скуп, в отличие от нашего нынешнего Законодательного собрания.
- А во-вторых?
- А во-вторых, по ночам я не говорю с ней о политике.
- Ха-ха-ха! В чувстве юмора вам не откажешь, мистер Хофф. У меня к вам еще один, последний вопрос. Многие обозреватели отмечают, что ваша политическая платформа не носит выраженного республиканского характера, хотя вы и выставляли свою кандидатуру от этой партии. Кем вы считаете себя больше - республиканцем или демократом?
- Прежде всего, мои интересы - это интересы Америки, а буду ли я называться республиканцем или демократом, не имеет большого значения. Я ведь американец, стопроцентный американец, и этим все сказано.
Из интервью Майкла Хоффа, данного им программе "Лицом к лицу" телекомпании Эн-Би-Си.
Комментарии к книге «Сборник повестей. Книги 1-12», Юджин Пеппероу
Всего 0 комментариев