«Уйти красиво»

Уйти красиво (fb2) - Уйти красиво 903K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Викторовна Яковлева

Елена Яковлева Уйти красиво

ГЛАВА 1

Последнюю встречу с Ларисой Поздняков запомнил в мельчайших подробностях, что, впрочем, совершенно неудивительно: он привык собирать и бережно хранить в музее памяти все связанное с ней. Сначала раздался нервный, требовательный звонок в дверь, потом кто-то нетерпеливый для вящей убедительности еще пару раз глухо бухнул по дерматину дверной обивки то ли кулаком, то ли и вовсе ногой. Задремавший под ровное бормотание телевизора Поздняков вздрогнул и посмотрел на настенные часы, стрелки которых уже вплотную подобрались к полуночи. Визитеры в подобное время — явление экстраординарное. Косолапо прошлепал стоптанными домашними туфлями через прихожую и сразу же щелкнул задвижкой замка, даже не попытавшись прежде поинтересоваться личностью незваного позднего гостя. В следующее мгновение в дверном проеме возникло нечто, совершенно поражающее воображение. Женщина в воздушном наряде из расписного шелка напоминала жар-птицу, заблудившуюся в трущобах.

— Добрый хозяин, — осведомилась жар-птица низким голосом с придыханием, — найдется ли у вас местечко, где бы уставшая путница смогла приклонить свою… свою пьяную голову?

За этой многообещающей тирадой последовал прямо-таки вулканический взрыв задорного смеха на грани истерики, и в его неловкие объятия упала Лариса Кривцова собственной персоной. Сама она была совершенно невесомой, зато бутылка шампанского, горлышко которой она сжимала в руке, как повстанец древко знамени, больно ткнулась Позднякову под ребро.

Николай Степанович бережно отбуксировал драгоценную ношу в комнату, усадил на диван и наконец с тревогой заглянул в ее глаза, всегда удивлявшие его способностью по нескольку раз на дню менять цвет. Сейчас они были непроницаемо черными, только где-то в самой глубине зрачка дрожал отраженный свет настольной лампы.

— Что-нибудь случилось? — осведомился он с тревогой.

В ответ она водрузила бутылку-флаг на журнальный столик:

— Что ты раскудахтался, как квочка, я просто-напросто гуляю.

— Квочки не кудахчут, — поправил он с улыбкой.

— Какая разница, — отмахнулась Лариса, — кудахчут или нет… Тоже мне специалист…

Позднякову и самому было глубоко наплевать на всех квочек на свете, главное — он видел Ларису, мог вдыхать аромат ее терпких духов — какого-то удивительного коктейля из запахов свежескошенной травы и талого снега, — а при желании даже прикоснуться к ее тонкой руке, выпроставшейся из рукава диковинного наряда. Откуда, интересно, она объявилась в таком виде?

Лариса не заставила себя ждать с объяснениями.

— Знаешь, я с одной модной премьеры… Скука страшная, публика примелькавшаяся, обычный глупый междусобойчик с фуршетом.

— Там и нафуршетилась, — заметил Поздняков. До него уже доходили слухи о том, что Лариса в последнее время не отказывает себе в удовольствии расслабиться традиционным народным способом.

— Имею право, — отозвалась она. — Я женщина независимая и состоятельная. Со-сто-я-тель-ная, — повторила она по слогам и добавила с вызовом в голосе: — Могу я в конце концов отдохнуть после трудов праведных? Или нет?

— Имеешь, имеешь, — поспешно заверил Поздняков.

— Тогда тащи бокалы.

Поздняков со вздохом открыл стеклянную дверцу шкафа. Пить в такое время в его планы никак не входило, но отказать Ларисе было выше сил. В конце концов, она появлялась далеко не каждый день и даже не каждый год. Эта чудесная птичка залетала к нему настолько редко, что он торопился выполнить малейшее ее желание.

Он откупорил бутылку, разлил по бокалам искрящуюся жидкость и провозгласил дежурный тост:

— За встречу!

— Фи, какой скучный, — наморщила нос Лариса. — Тебе бы как раз и ходить на презентации с фуршетами, там все такие. И шампанское пить до сих пор не научился, — прокомментировала она, наблюдая, как он залпом опорожнил свой бокал, точно водку. — Шампанское пьют медленно, под неторопливую дружескую беседу. Вот я буду пить его вместе с твоим теплом.

Она поднесла свой бокал к губам, пригубила шампанского и задумалась. Такое впечатление, что она была одновременно и рядом с ним, и где-то далеко. Поздняков исподтишка рассматривал ее. Как это ни печально, с ее лицом происходили отнюдь не волшебные изменения, пусть менее заметные и разрушительные, чем на его собственном лице, но все же… Если другие женщины после сорока оплывали, точно свечи под утро, Лариса, напротив, худела; заострившиеся черты ее лица стали жестче и отчетливее, она все больше и больше походила на постаревшего мальчика. Тем не менее он по-прежнему находил ее прекрасной, впрочем, мог ли он быть по отношению к ней объективным?

— Что, я сильно постарела? — спросила она неожиданно, глядя в сторону, и продолжала медленно потягивать шампанское.

— Что ты? Совсем нисколько, — поспешил он заверить ее.

— Понятно, понятно… Ты же смотришь на меня почти как на родственницу, а родственников любят, несмотря ни на что — склочный характер и бородавка на носу не в счет.

— У тебя же нет никакой бородавки, — недоуменно произнес Поздняков.

— Да я так, к примеру. — Лариса протянула руку к бутылке.

Поздняков опередил ее и снова наполнил шампанским ее бокал. Убеждать ее больше не пить он был не в силах.

— Хочешь узнать, с какой радости я пью? — Она зашуршала своим шелковым одеянием, поудобнее устраиваясь на диване. — Спешу сообщить: у меня все з-замечательно. Шлепаю по десять листов в месяц, хотя — здесь есть чем гордиться — в килобайтники я по-прежнему не тороплюсь записываться, пишу на клочках, можно сказать, на манжетах, а эту ужасную штуковину, в которой буквы прыгают, как чертики… ну, компьютер… покупать не собираюсь. Из-под этих дурацких кнопок ничего путного не выйдет. Во всяком случае, у меня… А может, это просто суеверие, боюсь исписаться. Мне почему-то кажется, пока я с грехом пополам выстукиваю на своей старенькой машинке единственный экземпляр с опечатками и исправлениями, удача меня не покинет. В общем, в любой работе должен оставаться момент романтики, иначе дело швах. Ужасно боюсь, что однажды начну сама себя цитировать… А вдруг я и вправду уже исписалась, как ты думаешь?

Ах, вот в чем дело, кажется, у нее творческий кризис. Поздняков слышал, что у писателей нечто подобное случается довольно часто.

— Ты же знаешь, что я всегда был без ума от твоих романов.

— Вот именно, — вздохнула она. — Ты всегда и во всем был ко мне не объективен.

Поздняков решил, что с ней что-то произошло, это однозначно, если использовать модное слово. Но выпытывать бесполезно. Захочет — сама скажет, не захочет — хоть иголки под ногти загоняй, — будет отделываться черным юмором. Уж кого-кого, а Ларису Кривцову он как-нибудь изучил.

— Скажи, Поздняков, ты тоже считаешь меня стервой?

А вот это уже нечто новенькое. Прежде, сколько он помнил, комплексом вины она не страдала!

— Почему это я должен считать тебя стервой? — осторожно поинтересовался Николай Степанович.

— Ну… тебе я тоже подлянок наделала достаточно. Ты что, забыл, что я тебя бросила?

— Ах, вот ты о чем! Все уже давно быльем поросло.

Она посмотрела на него с интересом:

— Ну ты святой или… или ты никогда меня не любил!

Поздняков рассмеялся.

— Вот уж женская логика, ничего не скажешь. Так кто же, в конце концов, кого бросил: ты меня или я тебя?

Рука, в которой она держала бокал, дрогнула, и шампанское пролилось на платье, но Лариса этого даже не заметила. Она и пришла к нему здорово навеселе, а теперь, когда она добавила шампанского на старые дрожжи, ее совсем развезло. Маленькая птичка под названием «нежность» села Позднякову на плечо и выпустила свои крохотные остренькие коготочки.

— Скажи мне все-таки, что с тобой происходит? — спросил он внезапно охрипшим голосом.

— Со мной происходит, со мною происходит… — пробормотала она, роняя голову на грудь. — Наверное, я просто… Ты веришь, что каждому воздастся? — Лариса вскинула голову и посмотрела ему в глаза. — У меня такое чувство, что именно это со мной и происходит — мне воздается по заслугам. Я много грешила, много интриговала, воспринимала жизнь как игру. Стоит ли удивляться, что я в этой игре проиграла? Главное, главное… я и сама знала, что далеко не ангел. Конечно, я взбалмошная, резкая, но никогда не думала, что меня будут так ненавидеть…

— Кто тебя ненавидит? — воскликнул Поздняков.

— Все, все, кроме тебя. А я-то возомнила себя священной коровой, надо же! Прочитала пару хвалебных отзывов о себе, добилась высоких гонораров и решила, что перешла рубикон, за которым остались печали и неудачи, а впереди — только манна небесная. А она, между прочим, не бесплатная… Почем манна небесная для модной писательницы Ларисы Кривцовой? Ох, дорого!

Она говорила пылко и малопонятно, отчаянно жестикулируя и щедро расплескивая шампанское.

— А знаешь, какая самая главная моя глупость? Хочешь, скажу? Теперь уже можно.

Поздняков кивнул, осторожно придерживая ее руку с бокалом.

— Главная моя глупость… нет, ошибка в том, что я не осталась с тобой! — торжественно провозгласила она.

— Так в чем же дело, оставайся теперь, — предложил он скорее в шутку, понимая, что в ней скорее всего говорило выпитое вино, а не чувство. — Куда ты пойдешь, уже второй час ночи, — он мог бы добавить: и в таком состоянии — но пощадил ее самолюбие.

— Соблазняешь, старый сыщик? — погрозила она пальцем и добавила бесшабашно: — А, пожалуй, я и впрямь останусь. Торопиться мне некуда, дома, чай, не семеро по лавкам, а даже наоборот. — Тут она опять погрустнела. — Знаешь, сегодня я одна не засну. Чего доброго пойду искать приключений на свою грешную, пьяную голову, либо… либо…

— Вот и отлично, отлично! — подхватил Поздняков. — Если, конечно, моя компания тебя устроит… Развлечений, правда, особых обещать не могу, зато предлагаю этот диван. Сейчас принесу свежее белье, — засуетился он.

Лариса его удержала, неожиданно крепко вцепившись в рукав его рубашки тоненькими пальчиками:

— Постой, постой…

Поздняков снова сел, а она положила свое маленькое, остренькое личико постаревшего мальчика ему на грудь и горячо задышала в лицо:

— Если со мной что-нибудь случится, если я внезапно умру, не оставляй этого так, не смиряйся, как все, не успокаивайся, не останавливайся на паре скупых мужских слез и красной розе со сломанным стеблем… Постой, постой, дослушай до конца… Пожалуйста, не соглашайся с моей смертью, люби меня и дальше, иначе все бессмысленно…

Поздняков погладил ее жесткие от лака волосы. Лариса была тщательно причесана — волосок к волоску.

— Ну что еще за разговоры о смерти?

— Считай, что я тебя наняла частным детективом на случай собственной неожиданной смерти, — хохотнула она, как всегда, непредсказуемая — разговоры о смерти сквозь смех? Но когда она подняла лицо, в глазах у нее стояли слезы.

Поздняков, порядком обеспокоенный, попытался ее успокоить, но Лариса неожиданно потеряла всякий интерес к теме собственной смерти.

— Хочу спать, — заявила она тоном капризного ребенка. — Могу я, кстати, принять душ?

— Разумеется. Тебя проводить?

— Вот еще, — усмехнулась Лариса, — как-нибудь сама дорогу найду. — Она встала и, пошатываясь, двинулась из комнаты, ступая по паркету ногами, обтянутыми чулками, с маленькой изящной ступней.

Пока Лариса оставалась в ванной, Поздняков курил на кухне у приоткрытого окна. Если бы кто-нибудь спросил его, что он чувствовал, он бы только неопределенно пожал плечами. В одинокой жизни Николая Степановича Позднякова Лариса Кривцова была чем-то вроде стихии, как, например, зной или ураган, — явлением, не поддающимся корректировке. Сегодня свалилась точно снег на голову; завтра, подобно тому же снегу, растаяла в эфире недосягаемости. Все, что он мог, это принимать ее необъяснимость со стойкостью истинно верующего.

Приняв душ, она буквально рухнула на диван и сразу же заснула. Поздняков посидел рядом с ней, послушал спокойное дыхание, поправил одеяло и решил, что, пожалуй, ему тоже пора на боковую. Когда он уже выключил настольную лампу, Лариса неожиданно сказала:

— Уходишь, старый сыщик? Неужели ты меня больше не хочешь?

Поздняков с полминуты тихо постоял и вышел из комнаты. То, что он испытывал к Ларисе, давно уже находилось за пределами всяческих страстей и желаний.

— Ну, беги, беги, заяц, или кролик, — крикнула она ему вслед. — Тебе легко, ты всегда жил, не вылезая из собственной скорлупы. Небось даже не знаешь, что такое комплекс Сальери…

Утром Лариса выглядела вялой и была неразговорчивой, отказалась от завтрака; предложенную Поздняковым рюмку тоже не приняла, что принесло ему тихую тайную радость. Сухо попрощалась.

— Подожди, — сказал ей Поздняков, — сейчас выгоню из гаража машину и отвезу тебя, куда скажешь.

— Не надо, — отмахнулась она, — я быстрее поймаю такси.

Громкий хлопок входной двери, усиленный сквозняком, — душное июльское утро обещало нещадную жару к полудню, — и вот она была уже внизу, на асфальте, почти нереальная в своем необычном платье. Взвизгнули тормоза — остановился автомобиль, и все: Лариса словно и не переступала его порога.

— Ну что же, — Поздняков прогнал печаль мудрой улыбкой, — она еще как-нибудь заглянет на огонек.

О том, что она однажды останется здесь навсегда, он уже давно не мечтал.

* * *

Лариса Кривцова возникла в жизни Николая Степановича Позднякова двадцать пять лет назад — подумать только, какая цифра! Он только начинал работать следователем в Подмосковье, а она и вовсе была зеленой студенточкой Литинститута. Знакомство состоялось в лучших традициях жанра. Молодому сыщику Позднякову начальство поручило разобраться в обстоятельствах гибели литературного критика Рунцевича, произошедшей в загородном доме творчества писателей. Разбираться, правда, там было особенно не в чем — несчастный попросту свернул себе шею, неудачно выпав по пьяной лавочке с балкона своего номера на четвертом этаже, что и подтвердили многочисленные свидетели. А Лариса Кривцова, стройная двадцатилетняя девушка с трогательными ямочками на щеках, как раз и оказалась главной свидетельницей.

Поначалу их отношения трудно было назвать романтическими. Поздняков хорошо запомнил ее испуганной, шмыгающей покрасневшим носиком, в каком-то дурацком коротеньком халатике, выставляющем напоказ покрытые зябкими мурашками коленки. Он брал у нее показания на месте происшествия, в десяти шагах от распростертого на асфальтовой дорожке трупа. Девчонка-свидетельница ошалело таращила огромные глаза-блюдца на мертвеца и сбивчиво, дрожащим голоском отвечала на вопросы двадцатисемилетнего Николая Позднякова, который был уже достаточно тертым калачом, чтобы понимать, в каком качестве она весело проводила время в элитном заведении. Разумеется, ее захватил с собой кто-нибудь из маститых, чтобы не скучать в кругу себе подобных. Стоит ли говорить, что она вызывала у него не то чтобы антипатию, скорее — брезгливость. А потом родилось чувство, осеняющее его жизнь и теперь, спустя четверть века.

Он затем пару раз вызывал ее в свой кабинет в районном УВД, куда она являлась уже не в куцем халатике, а в хорошеньком платьице, обнажавшем отнюдь не покрытые мурашками коленки, а стройные, длинные ножки. Белокурые волосы до плеч обрамляли ее чистое, как пасхальное яичко, свежее личико с поразительно ясными, ничем не замутненными глазами. Поздняков влюбился в Ларису отчаянно, до полного самоотречения, а ведь считал себя тогда вполне обстрелянным по женской части и даже слыл в кругу приятелей удачливым ходоком. Просто в те времена это была не женщина, а сгусток космической энергии, именно космической, потому что ни одно земное существо или иная материальная субстанция не могли сочетать в себе столько разнополюсных и даже взаимоотталкивающих качеств. Впрочем, нечто космическое, как предполагал Поздняков, присутствовало в ней и до сих пор.

В конце концов дело о смерти гражданина Рунцевича Г. С. было закрыто за отсутствием состава преступления, а отношения Позднякова и Ларисы приобрели весьма недвусмысленный характер и зашли так далеко, что они даже подали заявление в загс. А дальше шилось белое платье, а счастливый жених добыл себе по заветному блату черный костюм-тройку импортного производства. Милицейское начальство грозилось вручить молодым сразу после регистрации ключи от отдельной квартиры, но вот незадача — вероломная невеста упорхнула чуть ли не из-под венца. Укатила в Сибирь с группой писателей в так называемую творческую командировку, уже постфактум прислала коротенькое невразумительное письмецо, в котором именовала свое вероломство благоразумием, поскольку у них бы все равно ничего не получилось. С горя Поздняков пил целую неделю. Сначала он ее ненавидел, потом искал скрытые причины случившегося, вспоминал встречи и разговоры, стараясь вычислить то самое опрометчиво сказанное им слово, что отвратило от него Ларису. Потом, когда она вернулась в Москву, долго надоедал ей, подкарауливая у Литинститута. Она страдальчески морщила чистый лобик и говорила:

— Поздняков, милый, ну все, все. Пойми ты это, наконец, и живи своей жизнью.

Он же, в недавнем прошлом ходок и сердцеед, пытался разгадать в ее ясных, радостных глазах какую-нибудь загадку.

А время шло себе и шло, Поздняков постепенно не то чтобы смирялся, скорее привыкал к своей боли, пытался, как мог, жить своей жизнью, издали продолжая следить за жизнью Ларисы, складывавшейся по всем внешним признакам более чем удачно. Очень скоро она вышла замуж за знаменитого легкоатлета — олимпийского чемпиона Михаила Ковтуна, широкая белозубая улыбка которого не сходила со страниц газет и с экранов телевизоров, вызывая у ревнивца Позднякова зубовный скрежет. Потом он увидел в книжном магазине ее первую, скромно изданную повесть. Лариса бесхитростно, как и в жизни, улыбалась с титульного листа. Под ее фотографией помещалось похвальное слово начинающему автору за подписью одного из маститых. Книжку Поздняков, конечно, купил, положив начало уже довольно обширной библиотеке, занимающей две полки в шкафу, где ныне собрано все, написанное известной писательницей Ларисой Кривцовой.

С легкоатлетом Лариса прожила лет пять. В хронологическом порядке это выглядело так: замужество, первая книжка, потом вторая, затем серьезная травма у Ковтуна — он повредил коленную чашечку и перестал участвовать в соревнованиях. Исчезла его победная олимпийская улыбка со страниц газет, пошли слухи о его страшных запоях и, наконец, об их с Ларисой разводе. Позднякова как раз перевели в Москву — его служебное рвение, которым он пытался заглушить сердечную боль, начальство заметило и оценило по заслугам. Но он даже смел тешить себя надеждами на возобновление отношений с Ларисой. Не очень-то талантливо он организовал как бы случайную встречу с ней возле редакции какого-то журнала, в котором она регулярно печаталась. Лариса обрадовалась, кинулась ему на шею, защебетала: «Поздняков, миленький!» Дала ему свой телефон, взяла с него обещание не пропадать (как будто он куда-то пропадал), но дальше звонков и редких чисто дружеских свиданий дело не пошло.

Когда Лариса вышла замуж во второй раз, в Позднякове ни с того ни с сего заговорило пресловутое чувство собственного достоинства, и он очертя голову женился. Из этого скороспелого брака, разумеется, ничего путного не вышло. Вроде бы и женщина была хорошая, порядочная, хозяйственная, избаловавшая его вареньями и соленьями, а ему все было что-то не так и не этак. Может, потому, что он с самого начала рассматривал свою семейную жизнь в качестве своего рода ответа Ларисе? В общем, вскорости у него с женой жизнь пошла наперекосяк, а последней каплей в этой чаше отчаяния оказалась случайно брошенная экономной благоверной, упорно копившей деньги на машину, фраза:

— И зачем ты столько денег на всякое барахло тратишь?

Несчастная! Лучше бы она этого не произнесла! Она осмелилась назвать барахлом очередной купленный Поздняковым Ларисин шедевр! Стоит ли уточнять, что последовало за опрометчиво сказанной фразой? Конечно же, развод!

А вот Лариса, в отличие от Позднякова, разрывать священные узы своего второго брака не торопилась. Ее новый суженый-ряженый опять же не сходил с телеэкранов, поскольку был популярным телеведущим. Его благополучная и смазливая рожа действовала Позднякову на нервы нисколько не меньше, чем выставленный прежде на всеобщий обзор белозубый легкоатлет. Правда, очень скоро сведущие люди стали поговаривать, что «сладкая парочка» держится только на обоюдовыгодном соглашении и супруги вовсю крутят шашни за спиной друг у друга. Признаться, эти отнюдь не бесспорные сведения представлялись для Позднякова не слишком утешительными. Если бы она хотя бы крутила эти самые шашни с ним, а то с какими-то неизвестными ему счастливцами. С ним же она по-прежнему изредка перезванивалась. Тогда же Лариса взяла себе за моду приблизительно раз в год заявляться к нему без приглашения: поболтать о том о сем, посплетничать, поделиться воспоминаниями, не затрагивая провозглашенных ею табу. При этом она устанавливала между собой и Поздняковым невидимую дистанцию, при одном приближении к которой его словно бы ударяло током. А он успел смириться настолько, что даже не пытался оспаривать ни табу, ни границ, довольствуясь уже тем, что мог иногда ее видеть, наблюдать происходящие в ней изменения и говорить с ней запросто на правах старого приятеля.

С телевизионщиком она также не ужилась, хотя они и протянули под одной крышей почти десять лет. Кто оказался инициатором развода, неизвестно, зато друзья семьи потом долго шептались, что отчаянная Лариса умудрилась каким-то чудесным образом обобрать своего далеко не бедного экс-супруга до нитки, оставив за собой и шикарную квартиру с евроремонтом в центре Москвы, и большую дачу в подмосковной Хохловке, и подземный гараж, и новенький «Ниссан». «Деньги — к деньгам», — говаривали доброжелатели, намекая на Ларисины якобы астрономические гонорары за детективные романы, которые она выпекала едва ли не ежемесячно и которые у нее получались такими складными и захватывающими, что расхватывались благодарными читателями буквально с пылу с жару.

Последние два года она так и оставалась незамужней, как-то обмолвившись, что завязала с экспериментами на семейной ниве. Какую-то личную жизнь она, безусловно, вела, но это обстоятельство больше не беспокоило Позднякова в той степени, что прежде. В каком-то смысле их отношения и впрямь перешли в разряд вроде как бы родственных, а, как ни крути, это было все-таки лучше, чем ничего. Справедливости ради следует отметить, что Лариса вносила в их трогательную дружбу момент здравого меркантилизма: она частенько использовала любопытные случаи из его практики следователя для своих детективов. Он не возражал…

Странно было бы искать во внезапном Ларисином явлении накануне нечто сверхъестественное, если бы не эти странные разговоры о смерти и приступы несвойственного ей доселе самобичевания. Но Поздняков склонялся к тому, чтобы считать подобное поведение очередной фазой ее стремительного и необъяснимого развития. Или же — что выглядело много прозаичнее — признаком неумолимо надвигающейся старости.

Как бы то ни было, конец недели складывался для него вполне удачно. Во-первых, любая встреча с Ларисой всегда заряжала его радостью; во-вторых, к обеду за ним обещал заехать закадычный дружок, чтобы вместе отправиться на давно условленную и многократно обговоренную рыбалку. Что ни говори, а в пенсионной жизни бывшего сыщика Николая Степановича Позднякова имелись свои привлекательные стороны и даже явные преимущества. Впрочем, пенсионером в полном смысле он еще не был, но следователем уже не работал — ушел по выслуге лет и стал юрисконсультом в одной частной фирме. А что ему еще оставалось — безутешному ветерану?

Не исключено, что он до сих пор довольствовался бы романтикой, наполняющей до краев жизнь следователя, если бы не тот трагический случай, о котором он старался не вспоминать. Это был один из первых прецедентов бытового терроризма с захватом в заложники детей и женщин. Один из уже проходивших у Позднякова уголовников продержал в течение суток на мушке обреза собственную семью. Поздняков вызвался сыграть роль благородного посредника — уж очень ему не хотелось, чтобы омоновцы при захвате расстреляли глупого парня. Результат — незадачливого террориста обезвредили без единого выстрела, а вот Поздняков успел-таки схватить свою пулю в бедро, да так неудачно, что полгода валялся по госпиталям и в конце концов заработал инвалидность.

Череду неторопливых воспоминаний прервал свисток вскипевшего чайника. Поздняков заварил кофе и посмотрел на часы: с минуты на минуту должен был подъехать его давний, закадычный приятель Лешка Дубов. Лешкой заместитель генерального директора крупного столичного завода Алексей Матвеевич Дубов оставался, пожалуй, только для Позднякова и своей собственной супруги, рассудительной и хлебосольной дамы, у которой имелся один-единственный недостаток — она выглядела заслуженной пенсионеркой, и никакие косметические ухищрения не позволяли ей сбросить хотя бы годик. С Дубовым Поздняков знался уже лет тридцать, и познакомились они там же, в Подмосковье, где оба начинали, один — сыщиком, другой — инженером. Кстати, именно Дубову в свое время поручалась почетная роль свидетеля на несостоявшейся свадьбе Позднякова и Ларисы, Лешке тогда тоже не пришлось покрасоваться в парадном костюме…

— Ты готов, что ли? — первым делом пробурчал Дубов с порога.

Поздняков послушно прихватил сумку, с вечера приготовленные удочки и резво, слегка прихрамывая на простреленную ногу, вышел из квартиры.

* * *

Рыбалка прошла на высшем уровне, поскольку приятели, как у них было принято всегда, не ставили себе целью наловить побольше лещей или плотвы, а всего лишь стремились отдохнуть на природе. Что для этого нужно? Костерок у реки, неторопливые мирные беседы о политике под бутылочку водки и наскоро сварганенную уху и полное отсутствие связи с внешним миром.

Домой возвращались в понедельник вечером — у Дубова был первый день законного отпуска, а Поздняков загодя отпросился у своего сверхлиберального начальства. Под тихо накрапывающим теплым дождичком Дубов, как обычно, осторожно вел машину, а Поздняков от нечего делать крутил ручку радиоприемника.

«…Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина», — надрывался в модном шлягере чувственный женский голос.

— Черт знает что! — проворчал Поздняков и стал искать в радиоэфире что-нибудь более вразумительное. Его усилия вознаградились четкими дикторскими интонациями:

«…Переговоры продолжаются. Сегодня стало известно о смерти популярной писательницы, автора ряда нашумевших романов, сорокапятилетней Ларисы Кривцовой. Предполагается, что она покончила жизнь самоубийством. В заключение выпуска — о погоде. В Москве и Московской области завтра по-прежнему сохранится теплая погода, температура двадцать три — двадцать пять градусов, местами возможны кратковременные дожди и грозы».

ГЛАВА 2

Гроб Ларисы был дорогой, лаковый, с двойной крышкой — такие Поздняков видел только по телевизору, когда показывали похороны кого-нибудь из сильных мира сего. А вот кладбище, на котором ей предстояло погрузиться в вечный сон без сновидений, оказалось отнюдь не привилегированным, а самым обычным. Место, правда, хорошее, тихое — неподалеку от ладной недавно выстроенной часовенки и в окружении десятка молодых сосенок, словно отделяющих ее последний приют от безмолвного пристанища почивших прежде и тех, кому еще только предстояло пуститься в скорбное, но неизбежное путешествие в потусторонний мир.

Поклонников таланта, — кажется, теперь таковых чаще именуют фанатами (и то и другое определение Поздняков одинаково на дух не переносил), — несмотря на удаленность кладбища, собралось немало. Многие из них держали в руках не только цветы, но и Ларисины книжки в красочных переплетах. В подобной обстановке они выглядели довольно нелепо. Отдельно, вокруг гроба, стояли близкие. Поздняков узнал из них только последнего из бывших Ларисиных мужей — Георгия Медникова в темных очках. Михаила Ковтуна он не заметил: тот либо не пришел на похороны, либо изменился настолько, что не поддавался идентификации. Публика у гроба была по всем признакам сплошь богемная. Некоторые лица казались Позднякову смутно знакомыми, но припомнить имен он не мог. Да и Бог с ними, какое ему дело до них, особенно теперь, когда он навсегда прощался с Ларисой.

Распоряжалась ритуальным действом высокая, худая старуха в коротком черном платье, выставляющем напоказ пожелтевшие жилистые ноги, — видимо, надела то, что имелось под рукой, не заботясь, как она будет выглядеть при большом стечении народа. По крайней мере, ее о чем-то тихо спрашивали молчаливые молодцы с лопатами, а она отрывисто им отвечала, поджав тонкие губы. Была ли она Ларисиной родственницей, Поздняков не знал. Он вообще только теперь сообразил, что Лариса никогда не рассказывала ему ни о своих родителях, ни о своем детстве, словно возникла из ниоткуда.

Прощальное слово произнес высокий седой мужчина, исполненный достоинства, с явными признаками породы. Надо отдать ему должное, надгробное слово было коротким, достаточно прочувствованным, но без лишней экзальтации. Едва он произнес традиционное «земля пухом», старуха зыркнула в сторону молодцев, те немедленно выпустили из рук лопаты и взялись за веревки для спуска гроба в могилу.

Дальше все пошло по обычному сценарию: сначала по горсти земли на крышку гроба бросили стоящие у края могилы, потом молодцы споро заработали лопатами. Какое-то время комья еще стучали по лаковому дереву, потом звуки стали глухими, и очень скоро Ларису Кривцову отделил от живых холм земли с цветами поверх. Цветов и венков было так много, что Ларисин портрет утонул в их пестром ковре, виднелись только ее веселые отчаянные глаза. Поздняков повернулся и медленно пошел по аллее к выходу с кладбища.

— Постойте, молодой человек, — внезапно раздался чей-то голос за спиной.

Николай Степанович удивленно оглянулся и поискал взглядом того, кто мог бы обращаться к нему столь необычным образом, если, конечно, обращение «молодой человек» относилось к нему.

В двух шагах позади он увидел того самого седовласого мужчину, что произносил надгробную речь.

— Я к вам обращаюсь, вы не ошиблись, — уточнил тот, на ходу прикуривая и прикрывая сигарету рукой. — Смотрите-ка, похоже, дождик начинается… Хорошая примета, если, конечно, в таком деле бывают хорошие приметы.

Дождь и правда начинался прямо-таки ни с чего: еще минуту назад на небе не было ни облачка!

— А ведь вы меня забыли, молодой человек, ай-ай-ай, — посетовал седовласый.

Присмотревшись к мужчине, Поздняков решил, что его, пожалуй, уже следовало относить к категории стариков — под семьдесят ему это уж точно.

— Понимаю, понимаю, — продолжал незнакомец, — мало ли в вашей практике было свидетелей? То ли дело я, мне ведь только однажды приходилось выступать в этой роли.

Поздняков попытался сосредоточиться, но в такой тяжелый день мозги напрочь отказывались ему повиноваться.

— Ну, не буду вас мучить, — объявил старик. — Надеюсь, моя фамилия что-то скажет вам. Я — Воскобойников.

Наконец-то в голове у Позднякова немного прояснилось. По крайней мере, фамилия Воскобойников точно была ему знакома. Стоп, стоп… Ну, конечно, Воскобойников! У него еще, помнится, было какое-то странное имя.

— Гелий, Гелий…

— Андрианович, — услужливо подсказал старик.

Ну да, тот самый Воскобойников Гелий Андрианович. Писатель. Тоже проходил по делу выпавшего из окна Рунцевича. Кажется, уже тогда был среди маститых, хотя в последнее время Позднякову не попадалось его имя на книжных лотках. Впрочем, за это он не мог ручаться, ибо следил исключительно за творчеством Ларисы Кривцовой.

— А вот я вас сразу узнал, хотя и старше вас лет на двадцать, наверное, — похвастал Воскобойников. — Впрочем, вы теперь тоже…

— Далеко не молодой человек, — подхватил Поздняков. — Слава Богу, уже пятьдесят три.

— Да что вы говорите! Надо же! А ведь как будто вчера все было! Вы приехали тогда в наш дом творчества такой юный, свежий, голубоглазый, такой, знаете ли, пышущий здоровьем… У меня все никак не получалось величать вас товарищем следователем, и я вас называл молодым человеком, а вы краснели и, кажется, сильно злились, хотя старались не подать виду. Да, время летит… Кстати, вы хромаете или мне показалось?

— Почти как в известной кинокомедии, — Поздняков хлопнул себя по бедру. — Бандитская пуля.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Воскобойников и замолчал.

Какое-то время они молча шли по кладбищенской аллее, потом снова заговорил Воскобойников:

— Да… Грустно теперь будет на этом свете без Ларисы Петровны. Женщина она, конечно, была своеобразная, но писательский талант имела неоспоримый. Хотя, вы знаете, могла бы, конечно, использовать его более рационально. Впрочем, кто знает, кто знает…

Поздняков не поддержал тему. Во-первых, он еще не был готов говорить о Ларисе в прошедшем времени; во-вторых, легкий моросящий дождичек приятно освежал его лицо после жары, и ему вообще хотелось не произносить какие-то никчемные слова, а идти молча, вдыхая аромат хвои, и ни о чем не думать.

Но Воскобойников никак не отвязывался.

— Не понимаю, зачем она это сделала? — вздохнул он. — Сорок пять лет для писателя — детский возраст, еще жить да творить. И на тебе, взяла и покончила с собой, хотя, грешным делом, я теперь сопоставляю факты и нахожу, что звоночки к тому были уже давно…

— Вы в этом уверены? — вырвалось у Позднякова.

— В чем, простите?

— Ну, в том, что она покончила с собой?

Все, дамбу прорвало, Поздняков таки высказал, что было у него на уме и на языке с того самого момента, как он услышал жуткое сообщение по радио. Сомнение возникло у него сразу же и с каждой минутой все более укреплялось, хотя никаких особенных к тому оснований как будто не было. Он даже успел поговорить со следователем, который вел дело о Ларисиной смерти, и тот — впрочем, без особого желания и явно тяготясь расспросами — довольно подробно изложил все, что удалось выяснить.

А выяснить удалось следующее. Ларису нашли в понедельник утром на ее даче в Хохловке мертвой. Она лежала на диване в гостиной в роскошном вечернем платье, подле нее на полу стояли пустые бутылки из-под шампанского, рядом валялся пустой флакончик, в котором предположительно находилось сильнодействующее снотворное. Смерть произошла около полуночи. Результатов экспертизы еще нет, но, судя по всему, когда они станут известны, ничего нового не откроется, и версия о самоубийстве полностью подтвердится. Что еще? Погибшая была в состоянии алкогольного опьянения, никаких следов насилия или борьбы не обнаружено (что, конечно же, опять же говорило в пользу версии самоубийства), как, впрочем, и предсмертной записки. В доме ничего не пропало, замки целы, а это опять-таки склоняло следствие идти по проторенной дорожке, в конце которой маячило удобное объяснение, уже чуть ли не читающееся между строк бесстрастного протокола: «А черт ее поймет, эту богему, у них же все не как у людей!» Да, следов насилия нет, а какие, Господи Боже мой, могут быть следы насилия, когда она, судя по количеству выпитого, находилась в состоянии полной прострации?

Они уже вышли за ворота кладбища, а общительный Воскобойников все не спешил комментировать провокационный выпад Позднякова. Постепенно их догоняли остальные участники траурной церемонии. Дождь усиливался, и все торопились побыстрее усесться в машины и автобусы.

— Вы идете на поминки? — осведомился Воскобойников.

— Честно говоря, не собирался, — пожал плечами Поздняков. Теплые струйки дождя уже затекали ему за воротник. — А где они намечаются?

— Да там и будут, на даче в Хохловке. Отсюда по шоссе каких-то двадцать километров. Поедемте, непременно поедемте. Вам же ведь наверняка хочется посмотреть, где все произошло, тем более что… — Воскобойников оборвал фразу, и возникла многозначительная, прямо-таки театральная пауза.

Да уж, в чем, в чем, а в проницательности старому писателю не откажешь. Поздняков уже решил про себя ехать в Хохловку. Оказавшись там, он, во-первых, получал возможность, не привлекая особого внимания, исподволь осмотреть дом, в котором умерла Лариса, во-вторых, приглядеться к ее ближайшему окружению, собравшемуся за поминальной трапезой.

Поздняков распахнул дверцу своей бежевой «шестерки» и посмотрел в зеркало заднего вида. Увидел, как Воскобойников плавно тронул с места пусть не суперновый, но вполне приличный «Фольксваген».

* * *

Дача Ларисы Кривцовой в Хохловке, элитном генеральском предместье Москвы, не имела ничего общего с привычными дачными постройками, которые неизменно возникают в воображении среднего обывателя при слове «дача» и которыми утыкано едва ли не все Подмосковье. Поздняков увидел довольно большой особняк из белого кирпича, впрочем, особенно не выделявшийся среди множества ему подобных.

«Неплохо живут у нас генералы», — мысленно прикинул про себя Поздняков, окидывая взглядом ухоженный, утопающий в зелени дачный поселок. Хотя удивляться следовало, наверное, лишь тому, что Лариса, которую он помнил девчонкой в куцем халатике, громко хлюпающей облупившимся носиком, стала, оказывается, на равных с генералами. Как, в сущности, мало он знал о ней, ведь она, позволявшая себе иногда снизойти до его, Позднякова, жизни, никогда не пускала его в свою. Да он и не рвался…

Дом был обнесен высокой каменной оградой, так что окна первого этажа и просторный двор оставались скрытыми от посторонних глаз. Гостиная, где нашли мертвую Ларису, находилась на первом этаже. Вряд ли кто-нибудь мог видеть с улицы, что происходило в доме той злополучной ночью.

Воскобойников поджидал Николая Степановича у открытой калитки и, похоже, всерьез решил его опекать. Поздняков не возражал: в конце концов, Воскобойников был единственным мало-мальски знакомым ему человеком в этой весьма пестрой и неординарной компании.

— Думаю, поминки будут как раз в гостиной, — объявил Воскобойников, пропуская Позднякова вперед. — Где стол был яств, там… — старик закашлялся.

Они пересекли просторный двор, в глубине которого Поздняков успел рассмотреть гараж и белую, увитую декоративными цветущими растениями беседку. Повсюду поддерживался идеальный порядок: кусты вдоль вымощенной брусчаткой дорожки аккуратно подстрижены, под окнами первого этажа разбиты клумбы.

«Лариса и подобная буржуазность — есть ли вещи более несовместимые? — подумал Поздняков. И тут же сам себе возразил: — Но разве не к этому она стремилась, сбежав прямо из-под венца от одного юного сыщика?»

Тогда, пожалуй, она достаточно хорошо знала, чего хотела. Разве Поздняков мог в обозримом будущем предложить ей хотя бы сотую часть этого богатства?

А вот и сам дом вблизи, как говорится, во всей красе. Тут тоже было на что посмотреть. Прежде всего — на террасу, расположенную на первом этаже с фасада, уставленную легкими белоснежными столиками, стульями и плетеными креслами; по этой причине она здорово смахивала на летнее кафе. Открытая дверь с цветными витражами вела с террасы в дом, откуда уже доносилось характерное звяканье посуды.

Едва Поздняков и Воскобойников переступили порог дома, их встретила женщина средних лет в строгом платье. На ее лице читалась профессиональная печаль. Такие деловитые и распорядительные дамы непременно возникают на всякого рода пышных похоронах — обычно готовят поминальный стол, пока близкие усопшего провожают его на кладбище.

— Милости просим, помяните Ларису Петровну, — торопливо приветствовала женщина всех входящих в дом, указуя рукой, куда именно следует идти.

Пройдя в нужном направлении, Поздняков и Воскобойников оказались в просторной комнате: и стены, и ковры, и мебель, и камин, и даже элегантный рояль у огромного окна, выходящего на террасу, были выдержаны здесь в молочных тонах. Белизна интерьера резала глаза, и Поздняков невольно зажмурился.

— Что, впечатляет? — произнес с легкой усмешкой Воскобойников. — Да уж, что-что, а шикануть покойница любила.

— А рояль? — зачем-то спросил Поздняков шепотом. — Она что, разве играла на рояле?

— Да нет, — покачал головой Воскобойников, — рояль для антуража. Сколько помню, на его крышке всегда стоял бокал с шампанским или красным вином и лежала какая-нибудь рукопись. Такая, знаете ли, утонченная небрежность, точнее художественная…

— Так это и есть гостиная?

— Да.

Поздняков покосился на белый пушистый диван, напоминавший большую породистую собаку, мирно дремлющую в тепле. Значит, именно на нем и нашли мертвую Ларису. Скорее всего эта трагическая сцена выглядела эффектно, если только смерть вообще увязывается с этим словом.

Между тем Ларисины близкие и знакомые уже вовсю рассаживались за длинным столом, перерезавшим комнату по диагонали и сильно диссонирующим с ее изысканной обстановкой. Присоединившиеся к остальным Поздняков и Воскобойников оказались как раз напротив бывшего мужа Ларисы, Георгия Медникова, и красивой рыжеволосой женщины под густой темной вуалью. По всей видимости, эти двое были достаточно хорошо знакомы, ибо вполголоса что-то обсуждали.

Поздняков чувствовал себя ужасно, в буквальном смысле не зная, что говорить и куда девать руки. К тому же он терпеть не мог поминок, находя редкостным идиотизмом обычай обильно есть и пить сразу после похорон. В таких случаях его почему-то не покидало ощущение, что по крайней мере половина пришедших проститься с дорогим покойником мечтает поскорее с ним покончить, чтобы с сознанием выполненного долга наконец усесться за стол.

Воскобойников протянул руку к бутылке водки и подмигнул Позднякову: мол, будешь?

— Я же за рулем, — вспомнил Николай Степанович.

— За помин души выпить нужно, хотя бы пригубить, — наставительно изрек Воскобойников и, решительно опрокидывая свою рюмку, прибавил: — Ну, Лариса Петровна, пусть земля тебе будет пухом, красавица.

Поздняков тоже поднес свою рюмку ко рту и замер, увидев на камине Ларисин портрет в рамке. На снимке она была совсем юной, именно такой, какой он ее увидел впервые, — с беззвучным, радостным возгласом «Здрасьте!» в широко раскрытых, вечно меняющих цвет — от изумрудного до черного — глазах. Казалось, она смотрела с портрета исключительно на него, Позднякова, смотрела и звала… Он пригубил раздирающе горькой водки и закашлялся, виновато прикрыв рот ладонью.

— А вы закусывайте, закусывайте. Отличная икорка, — участливо отозвался вовсю опекающий его Воскобойников.

Поздняков не стал есть икру, наколол на вилку маленький, словно бутафорский, огурчик, оказавшийся безвкусным, да еще отдающим одеколоном — явно импортный, из банки. Поздняков проглотил его и побыстрее плеснул в высокий стакан минералки из запотевшей бутылки.

Все закусывали молча, неторопливо, а женщина по правую руку от Медникова ничего не ела, так и сидела, не подняв вуали, зажав в длинных пальцах маленькую хрустальную рюмочку с водкой.

— Наследница-то на угощение не поскупилась, — опять проговорил сбоку Воскобойников.

— Наследница?

— Ну да, у Ларисы ведь осталась одна-единственная наследница — сводная сестра, пожилая женщина, — пояснил Гелий Андрианович.

В этот момент дама под вуалью поставила рюмку на стол, так и не пригубив, и, поднеся ладони к лицу, нервно забормотала:

— Нет, я не могу, не могу… Как вспомню… Извините…

Она с грохотом отодвинула стул и, вскочив, застучала каблучками к выходу. Не прошло и минуты, как Поздняков увидел ее через окно уже со спины, торопливо удалявшуюся в сторону калитки.

В гостиной повисла напряженная тишина, разрядил которую Медников.

— Это Виолетта нашла Ларису мертвой, — объяснил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Слава Богу, трапеза не затянулась, в какой-то момент все как-то разом засобирались, заторопились. Поднялся из-за стола и Поздняков. Он уже намеревался ретироваться по-английски, но Воскобойников снова придержал его за локоть:

— Не торопитесь.

Поздняков удивленно взглянул на словоохотливого старика.

— Я живу здесь рядом, по соседству, так что мы могли бы с вами продолжить нашу беседу в спокойной обстановке.

Беседу? Да уж, что-что, а заинтриговать этот «инженер человеческих душ» умел. Поздняков решил, что от приглашения отказываться не стоит.

Прощались все на террасе, причем общий настрой незаметно перешел из траурного в непринужденный. Давно и хорошо знающие друг друга люди принялись как ни в чем не бывало обмениваться рукопожатиями, поцелуями и обещаниями непременно скоро встретиться. Медников схватил за пуговицу полного импозантного мужчину и принялся зудеть ему что-то на ухо. До Позднякова долетали отдельные слова, по которым можно было судить, что речь шла об его последнем телевизионном шоу.

Словоохотливый Воскобойников неожиданно умолк, бросая настороженные взгляды в дальний конец террасы. Поздняков посмотрел туда и увидел невысокого мужчину, невзрачного, в костюме цвета свежего асфальта (именно так всегда называла любимый серый цвет отечественной легкой промышленности Лариса). Мужчина был погружен в глубокую задумчивость.

— Смотри-ка, и этот тут, — пробормотал себе под нос Воскобойников.

— Что, еще один старый знакомый? — поинтересовался Поздняков.

— Не то чтобы… Он учился в Литинституте на одном курсе с Ларисой, потом уехал куда-то в Среднюю Азию. По-моему, так ни разу и не напечатался. Надо же, вот уж кого не ожидал увидеть.

* * *

Дача Воскобойникова оказалась поскромнее: без шикарной террасы, но с пресловутыми грядками с огурцами и морковкой.

— По выходным наезжает невестка и что-то пытается здесь вырастить, хотя, на мой взгляд, это совершенно бессмысленное занятие, — пробурчал Воскобойников, словно прочитав мысли Позднякова.

Он похлопал себя по карманам пиджака в поисках ключа от дома и прибавил:

— Вообще-то я здесь живу один — жена уже восемь лет как умерла, сын погиб в автомобильной аварии полтора года назад. Из родных только невестка и внук приезжают, не могу же я им запретить?

Позднякову не пришлось пользоваться методами индукции и дедукции, чтобы догадаться: со своей родней, во всяком случае с невесткой, Воскобойников не очень-то ладит. А кроме того, у писателя извечная стариковская проблема — дефицит общения. Не исключено, что именно по этой причине он и пригласил Позднякова к себе.

— Ну-с, проходите, пожалуйста, — пригласил Гелий Андрианович, — не обращайте внимания на некоторый беспорядок. Ко мне обычно приходит убираться одна женщина из соседней деревни, но у нее недавно родился внук, забот прибавилось, она ходит реже, а я, грешным делом, не очень приспособлен уют наводить.

Они вошли в просторную комнату, по-видимому, гостиную, уставленную непритязательной мебелью в стиле семидесятых. Воскобойников развел руками, как бы говоря своему гостю: «Почувствуйте разницу, здесь все по-простому».

Безусловно, внутреннее убранство дачи старого писателя заметно отличалось от белоснежной роскоши, которую они могли наблюдать в доме покойной Ларисы Кривцовой. Старый писатель незлобиво посетовал на житье-бытье:

— Видите, я не роскошествую. Снаружи дом все еще производит впечатление, зато внутри, конечно, все по старинке, я бы даже выразился точнее — по-стариковски. Да много ли мне надо? Сколько теперь осталось? Проходите, не стесняйтесь.

Воскобойников переложил стопку пожелтевших газет из уютного глубокого кресла на широкий деревянный подоконник, на котором при желании запросто можно было улечься и соснуть. Видимо, он хотел было предложить освобожденное таким образом кресло Позднякову, но, помешкав, лишь махнул рукой:

— А знаете что, Николай Степанович, пойдемте-ка лучше в мой кабинет, у меня там поуютнее. Опять же обстановка рабочая, так сказать, располагает.

Поздняков не стал возражать.

Кабинет и впрямь выглядел уютнее, прежде всего из-за того, что был по крайней мере в три раза меньше гостиной. Вдоль стен стояли высокие стеллажи для книг, точно в библиотеке, у окна — старый двухтумбовый стол, кресло и пара стульев. Некоторый диссонанс в эту непритязательную, можно сказать спартанскую, атмосферу вносил компьютер.

— Вот решил модернизироваться на старости лет, — похвастал Воскобойников. — Скопил денег и купил. Боялся, что не освою. Вдруг, думаю, мозги совсем заизвестковались? Ан нет, есть, оказывается, еще порох в пороховницах — научился. Так что творю сейчас по-современному, управляюсь с байтами и килобайтами, — он коротко хохотнул. — Впрочем, не могу сказать, чтобы это отражалось на вдохновении… Вы садитесь, располагайтесь, кресло у меня специально предназначено для гостей, а моя, извините, старая задница от продолжительного сидения приобрела такую защитную мозоль, что предпочитает твердое. — Воскобойников опустился на стул.

Поздняков решил воспользоваться затронутой темой:

— А у Ларисы, гм, Петровны компьютера, насколько я знаю, не было.

— Нет, она принципиально не хотела им пользоваться, хотя, конечно, могла бы запросто купить. По-моему, у нее на этот счет был пунктик — боялась, что творчество превратится в поденщину. Распространенное предубеждение, одним словом.

— А вы близко с ней общались? Я имею в виду — в последнее время?

— Ага, вот вы и приступили к допросу, — навострился Воскобойников.

Поздняков принялся неловко оправдываться. Ситуация и впрямь выглядела дурацкой: с одной стороны, он не мог заставить себя не предпринимать попыток выяснить обстоятельства Ларисиной смерти, но с другой — какие, собственно, он имел полномочия задавать кому бы то ни было вопросы?

— Да ладно, не смущайтесь, — махнул рукой неугомонный Гелий, — ведь я же сам напросился, не так ли? Видите ли, уважаемый Николай Степанович, по некоторым признакам, а точнее по некоторым вашим фразам, я догадался, что вы собираетесь проводить самостоятельное расследование. Я не ошибся?

— Слишком громко сказано, — усмехнулся Поздняков, — я ведь уже некоторым образом пенсионер, дело находится не в моем ведении… Сами понимаете, возможности мои ограничены.

— Ну, не прибедняйтесь, умная голова и проницательный ум всегда таковыми остаются, даже если их обладатель уходит на пенсию. И даже в том случае, когда его никто не уполномочивает проводить расследование. Что касается юноши-следователя, который меня уже допрашивал насчет Ларисы, то я о нем совсем невысокого мнения.

Выслушивая эту тираду, Поздняков потупился, делая вид, что внимательно изучает свои запылившиеся туфли — слова Воскобойникова в его адрес отдавали неприкрытой лестью. Интересно, зачем он так уж распинается?

— И почему вы столь невысокого мнения о нем? — поинтересовался Поздняков, все еще не поднимая головы. — Вы что, сомневаетесь, что это было самоубийство?

— Ловко, ловко, ничего не скажешь, поймали на слове, — улыбнулся Воскобойников, но тут же посуровел. — Да нет, я еще далек от того, чтобы делать столь серьезные выводы. И знаете, почему?

— Почему?

— Объясняю. Пусть мое мнение сугубо субъективное, но все же… Если это не самоубийство, то, значит, убийство, так? Допустим. Но для убийства нужны весьма основательные мотивы, вы согласны?

Поздняков кивнул — старый писака шпарил, точно по учебнику криминалистики.

— Вы надо мной не смейтесь, — продолжал Воскобойников, — я хоть и самоучка, но кое-что в этих делах соображаю. Итак, для убийства нужны серьезные мотивы, а где они — эти самые мотивы? Допустим, охота за наследством. Отбрасываем сразу без тени сомнений. Все движимое и недвижимое имущество Ларисы Кривцовой — заметим, немалое — с наибольшей степенью вероятности переходит ее сводной сестрице из Костромы, той самой долговязой старухе… ну, вы ее наверняка видели на кладбище. Трудно вообразить, как она могла организовать убийство, находясь в Костроме. Да и зачем? Ее саму на том свете уже ждут не дождутся. Впрочем, чисто гипотетически можно оставить ее в числе подозреваемых, ибо наследство — какой-никакой, а мотив, — Воскобойников перевел дух. Поздняков внимательно слушал его, не перебивая. — Идем дальше. Кто там еще? Ага, бывшие мужья. В принципе, и у того, и у другого были причины ее ненавидеть. Обоих она бросила, причем последний, Медников, после развода почему-то не стал претендовать на причитающуюся ему по закону часть общего имущества, оставив все Ларисе. Почему? Непонятно. Известно лишь одно: никогда он не был бессребреником, и копейка обычно мимо него не проплывала. Дача, которую вы сегодня имели возможность лицезреть, между прочим, вообще принадлежала Медникову еще до женитьбы — досталась ему от отца-генерала. Однако и она, как видите, перешла в полную собственность Ларисы Петровны. Что касается спортсмена-неудачника, то этот вообще недвусмысленно выражал свои чувства, когда время от времени наведывался в Хохловку.

— Ковтун бывал в Хохловке? — удивился Поздняков.

— Бывал, бывал. Не часто, конечно, может, раза три на моей памяти, но всегда производил своими неожиданными визитами шумный фурор. Лариса его и на порог не пускала, а он пьяный бегал по поселку и орал дурным голосом, что удавит стерву Лариску собственными руками. Впрочем, чего от него другого ждать? Совершенно опустившийся человек, приходил к бывшей жене занять денег на бутылку, а она без долгих разговоров хлопала дверью у него перед носом. Ну вот, уже тройка подозреваемых. Вам недостаточно?

— А кто еще? — спросил Поздняков.

— Пожалуйста. Последний любовник Ларисы, молодой парень. Слышал, что между ними произошел какой-то грандиозный скандал. Похоже, Лариса не могла смириться с тем, что ей он предпочел другую, более юную прелестницу. Да, ее, наверное, тоже следует взять на заметку. К тому же нельзя исключить, что красавец в свободное от общения с Ларисой время вполне мог приударить еще за десятком разнообразных куколок. Как видите, работы прибавляется. Опять же лучшая подруга Ларисы — модельерша Шихт. Она и обнаружила труп. Мало ли какие счеты возникают между женщинами: сплетни, интриги… В общем, подсчитывайте варианты, господин сыщик.

Поздняков уже раскусил затею Воскобойникова: старик попросту разыгрывал ситуацию, словно партию в шахматы, заодно демонстрируя собственную прозорливость. Только и оставалось подыгрывать ему.

— Думаю, следует еще кое-кого внести в этот список.

— Интересно, — оживился Воскобойников, — кого же?

— Вас.

На какую-то долю секунды Воскобойников растерялся, но самообладание и на этот раз его не подвело. Во всяком случае, поздняковский пас он отбил мастерски:

— Очень разумно, молодой человек. Действительно, меня тоже следует отнести к подозреваемым. Мотив найдется и у меня. Допустим, зависть. В последнее время госпожа Удача предпочитала посещать Ларису Кривцову и упорно обходила стороной обитель старого прозаика Гелия Воскобойникова. Но будем уж логичны до конца. Не думаю, чтобы я был замыкающим в списке. Вы, уважаемый Николай Степанович, начисто забыли о себе.

На этот раз Поздняков чуть не подпрыгнул в кресле.

— Поясняю, — между тем невозмутимо развивал свою мысль Воскобойников. — Если мне не изменяет моя старческая память, вы с Ларисой во времена оны тоже находились в близких отношениях, и тогда, к большому сожалению, она предпочла вам бронзовые мышцы Ковтуна.

— Примите мои аплодисменты, — не удержался от комплимента Поздняков и несколько раз хлопнул в ладоши. — Мастерская работа.

— Да ладно вам, — отмахнулся Воскобойников. — Всего лишь небольшая тренировка для заизвестковавшихся мозгов. А если серьезно, уж слишком много мотивов — верный признак того, что все они и выеденного яйца не стоят.

— Значит, самоубийство? Но для самоубийства тоже нужен мотив, не станете же вы против этого возражать, — рассудил Поздняков.

— Повторяюсь, не стану возражать, но, на мой взгляд, все говорит за это. Во-первых, как все было обставлено: свечи, шампанское, вечернее платье… Представление, разыгранное женщиной с воображением.

— Тогда почему она не оставила записки?

— Не исключено, что по большому счету она и не собиралась травиться, просто переборщила в игре. Это очень по-женски, а уж такая экзальтированная дама, как Лариса Петровна…

Поздняков заерзал в кресле: черт возьми, логично, в высшей степени логично, такой вариант он уже прокручивал. Если бы не это маленькое «но», которое всегда выпрыгивало из подсознания, как чертик из табакерки.

— Хорошо, красивая игра, но к ней тоже должен быть какой-то толчок?

— Если честно, — вздохнул Воскобойников, — то я думаю, что она себя попросту загнала. Писать десять авторских листов ежемесячно — это вам не пряники кушать. А главное — остановиться она не могла, здесь, как в шоу-бизнесе, нельзя сбавлять обороты: чуть-чуть замешкаешься, дашь себе передышку — твое место займет кто-нибудь более прыткий. На разработанную жилу всегда найдутся желающие. А нащупать ее не так-то просто! Ведь как ни относись к жанру детектива, авторов, в нем работающих, много, а имен, которые на слуху, — раз, два и обчелся. Она была гениальна тем, что схватила момент: только читателю наскучили примитивные подражания американским боевикам, она выдала легкую и прозрачную женскую прозу. К тому же нельзя забывать, что основные читательницы — женщины, вот она им и потрафила. Плохо, что сама в конце концов угодила в собственную ловушку. Сходить с дистанции и уступать дорогу другим она не желала, а жить в таком темпе… Отсюда и ее пристрастие к алкоголю, особенно проявившееся в последнее время. В принципе, эта трагедия — тема для диссертации о том, как для человека губителен его собственный успех. Или, если хотите, для добротного романа. Я бы сам за такой взялся, да силы уже не те, хватило бы духу старые задумки осуществить.

— Неужели все действительно так серьезно?

— Увы, — Воскобойников словно бы заглянул грустными глазами внутрь самого себя, — когда-то и я прошел через это. Я тоже познал успех, правда, еще в те времена, которые теперь принято называть застойными. Тогда книжки издавались по плану, и, по большому счету, бестселлеров ни от кого не требовалось, гонорар и без того был обеспечен, не то что сейчас. А я написал вещичку, которая понравилась народу, а потом, к сожалению, уже не смог удержаться на достигнутом уровне. Так бывает: сегодня пишешь бестселлер, завтра — элементарную халтуру. Но вам, вероятно, трудно меня понять, и мои доводы выглядят для вас дикостью и тарабарщиной. Вы просто счастливый человек, потому что ваша рука не срослась с пером и вы никогда не писали по десять авторских листов в месяц.

— Если то, что вы говорите, правда, — после продолжительной паузы изрек Поздняков, — то вы лучше меня знали Ларису.

— Ах, молодой человек, достаточно уже того, что я хорошо знаю самого себя, — усмехнулся Воскобойников, и от этой усмешки на его породистом лице прибавилось морщин. — А с Ларисой, особенно в последний период, мы общались мало. Да у нее и не было времени для дружеских контактов при таком темпе жизни. Поверьте мне, она существовала где-то на пути между машинисткой, которая перепечатывала ее рукописи, и издательством. Все остальное, включая и других людей, наверное, рассматривалось ею в качестве объектов, способных каким-либо образом сделать этот путь короче или, напротив, удлинить. Не стоит романтизировать труд писателя, писатель — добровольный каторжник.

— Интересно, что она писала в последнее время? — Поздняков выглядел потрясенным. — Не знаете, у нее осталась какая-нибудь незавершенная рукопись?

— Она со мной на этот счет не делилась. Наверное, вам стоит спросить у следователя — он весь дом обшарил — или у Ларисиной сестры. Хотя ей, по-моему, на рукописи наплевать. Интересно, как она поступит с авторскими правами, ведь, по идее, они должны перейти к ней? — озадаченно произнес Воскобойников.

— А вы случайно не знаете, кто перепечатывал Ларисе ее рукописи? — неожиданно осенило Позднякова.

— Что?.. А, не знаю, — похоже, Гелий Андрианович уже порядком устал от разговора и начинал постепенно тяготиться обществом Позднякова. Во всяком случае, он уже открыто позевывал и поглядывал на часы. А у Позднякова осталось еще немало вопросов.

— Послушайте, Гелий Андрианович, раз уж вы оказали мне такую любезность…

— Валяйте, валяйте, — усмехнулся Воскобойников, — догадываюсь, к чему эти реверансы, — хотите знать, что я делал в воскресенье. Извольте, у меня секретов нет. Весь день я провел у реки: есть у меня, знаете ли, такая стариковская причуда шляться по живописным окрестностям. В семь, точнее — на электричке 19.47, я уехал в Москву, где пробыл до второй половины дня понедельника. Почему уехал на электричке? Да потому, что мой «Фольксваген» забарахлил во время предыдущего приезда, и я оставил его в своем московском гараже. Слава Богу, мой сосед по лестничной площадке, отличный автомеханик, выручил и на этот раз. Кажется, я все изложил самым подробным образом. Захотите подтверждений, милости прошу по моему московскому адресу. По крайней мере десяток человек подтвердит вам то, что я вам сообщил. Достаточно?

— Более чем, — отозвался Поздняков. — Кажется, теперь моя очередь давать показания, поскольку я тоже в вашем списке?

— Нет уж, увольте старика. Пожалуй, мне пора отдохнуть после тяжелого дня.

Воскобойников и правда заметно сдал прямо на глазах: лицо посерело и осунулось.

Позднякову ничего другого не оставалось, кроме как вежливо откланяться и спросить разрешения при необходимости еще раз прибегнуть к помощи Гелия Андриановича. Тот развел руками:

— Разумеется. К тому же не исключено, что я еще что-нибудь вспомню. Все-таки сегодня такой день, что не трудно и запамятовать.

Воскобойников проводил Позднякова до калитки, а тот, прежде чем попрощаться, задал ему все-таки мучивший его вопрос:

— Скажите-ка, Гелий Андрианович, а со следователем, который занимается Ларисиным делом, вы делились своими размышлениями?

— С этим юнцом? — Воскобойников весьма нелицеприятно отозвался о каком-никаком, но все же коллеге Позднякова. — Да зачем ему? Не будет он себе голову забивать моими теориями. Может, он и прав?

Поздняков вышел за ворота дачи Воскобойникова и набрал в легкие побольше свежего воздуха, настоянного на запахах листвы и цветов. Сел в машину, завел мотор, развернулся, бросив на прощание последний грустный взгляд на возвышавшийся за каменной оградой белый дом Ларисы. И подумал: кто знает, вдруг где-то там еще мечется и тоскует отчаянная и неприкаянная душа Ларисы?

ГЛАВА 3

Поздняков устроил-таки поминки по Ларисе, но позже — после того, как отогнал машину в гараж и выслушал очередные жалобы соседей снизу на то, что он их затопил. Эта дурацкая история тянулась уже больше года — с тех самых пор, как в квартиру под ним въехали новые жильцы. Похоже, у этих, новеньких, вселенские потопы были чем-то вроде навязчивой идеи, ибо претензии Позднякову они предъявляли с завидной регулярностью — ни разу, однако, не позволив ему собственными глазами убедиться в их достоверности. Вот и сегодня они спешно захлопнули дверь перед его носом, едва только он заикнулся о желании посмотреть, как именно он залил нижнюю квартиру на этот раз. Самое смешное, что поначалу он переживал, принимал их жалобы близко к сердцу, даже прилежно облазил на животе ванную, тщательно проверяя трубы, — но, так и не обнаружив и намека на протечку, махнул рукой. Просто старался не попадаться на глаза мнительным соседям, но, к сожалению, сие удавалось не всегда.

Дома он достал из холодильника бутылку «Столичной», которую держал на случай неожиданных гостей, порубил, точно шашкой, крупными кусками колбасу, наполнил стопку и выдохнул:

— Прощай, Лариса Петровна…

На этот раз водка пошла заметно лучше, просто как по маслу. Он жадно откусил кусок колбасы и торопливо наполнил стопку вновь, торопясь поскорее дойти до кондиции. Странно, но постепенно увеличивающаяся концентрация алкоголя в крови отнюдь не способствовала желанному забытью. Мысли возвращались к событиям последних дней и к рассказу Воскобойникова.

«Значит, Лариса загнала сама себя?» В голове вертелась идиотская фраза: «Загнанных лошадей пристреливают… Кажется, так назывался фильм, который я не удосужился посмотреть. Может, в словах этого самого Гелия и было какое-то рациональное зерно». Поздняков резко обернулся и взглянул на верхние полки книжного шкафа, где глянцево отсвечивали корешки красочно изданных книг Ларисы Кривцовой. Безусловно, он предполагал, что за искрометной легкостью, с которой они читались, таился очень серьезный труд, но чтобы он мог привести к самоубийству…

Поздняков встал и, сильнее обычного прихрамывая на больную ногу, — сказывались и усталость, и изрядная доза алкоголя — подошел к шкафу и вынул из него первую попавшуюся книжку. Она раскрылась на середине, где в качестве закладки лежала вырезка из газеты с одним из Ларисиных интервью. Газета была давняя, интервью называлось: «Женщина, которая творит».

Поздняков улегся на диван и принялся читать, при этом его не покидало ощущение, будто он делал это впервые. Корреспондентка по фамилии И. Ведерникова задавала на редкость скучные, трафаретные вопросы типа: «Ваши планы на будущее?», или «Что вы больше всего цените в людях?», или «Вы счастливый человек?» — на которые Лариса умудрялась давать интересные, нестандартные ответы.

Поздняков как будто слышал ее низкий грудной голос:

«Счастлива ли я? Да, я самый счастливый человек на свете, потому что могу жить, не обжигая ступни своих ног о грешную землю. Я как бы пребываю в своей выдуманной реальности, в которой есть все, что мне нужно. Нет ничего такого, чего бы я не могла вообразить. Ну, какой реальный мужчина, скажите, способен сравниться с тем, кого я нарисую в воображении? Воображение — мощная сила, и тот, кто умеет с ним управляться, как с необъезженным скакуном, непременно обретет счастье».

Поздняков захлопнул книжку: где-то внутри его зазвучали совсем другие слова, которые он слышал недавно — и недели еще не прошло: «Никогда не думала, что меня будут так ненавидеть». И еще: «Считай, что я тебя наняла частным детективом на случай собственной неожиданной смерти». Он вздрогнул и, перевернувшись, уткнулся лицом в душную синтетическую обивку дивана, несколько раз в бессильной ярости зачем-то ударив по ней кулаком. Лариса, державшая его на коротком поводке при жизни, не отпускала его и теперь — после смерти. Он знал, что не успокоится, пока не будет точно знать, отравилась ли она по своей воле или ей все-таки кто-то помог. Какой бы она ни была в действительности, эта загадочная, как сфинкс, Лариса Кривцова, теперь он просто обязан раскрыть тайну ее смерти.

Поздняков вспомнил молодого сыщика, нехотя поделившегося с ним собранными по делу Ларисы фактами. Интересно, ломал ли он голову над ними, подобно Позднякову. Сомнительно — даже более чем. Судя по дежурному, скучному тону этого самого Геннадия Ругина, расследование представлялось ему сущей рутиной — не более. Подумаешь, взбалмошная дамочка наглоталась по пьяной лавочке снотворного! Для него, наверное, все просто. Конечно, следов взлома никаких, на бокале только отпечатки пальцев покойной. Ну что еще требуется, чтобы спокойно закрыть дело?

Нет, нет, нужно сосредоточиться и все обдумать. Поздняков сел и, обхватив голову руками, судорожно ее сжал, словно пытаясь таким образом заставить ее лучше соображать. «Могла Лариса наглотаться снотворного? Теоретически — да, но…» Внутренний Станиславский, сидящий внутри Позднякова, упрямо заявлял на это свое сакраментальное: «Не верю!» Сильные люди, к коим, вне сомнения, он смело причислял Ларису, так не поступают. Что теперь о ней ни говори, она была борцом, а борцы так просто не сдаются. Даже пьяные, полные смятения и недовольства собой, даже загнанные собственным творчеством.

«Что остается? Убийство? В пользу этой версии и неожиданные Ларисины признания о том, что ее кто-то ненавидит, и состояние, в котором она находилась в момент смерти. Справиться с пьяной женщиной проще простого, она могла даже не заметить, как в бокал ей что-то подмешали. Может, она даже не видела, как таинственный некто решил избавиться от нее тщательно подготовленным способом… Стоп, следователь говорил, что замки были в порядке, но как же тогда милая дамочка Виолетта Шихт нашла мертвую Ларису, когда приехала на ее дачу в понедельник? Зачем она, кстати, пожаловала к ней?..» Голова просто пухла от неразрешимых вопросов.

«Ладно, — сказал себе Поздняков, — подумай еще и о другом. Возможен ли третий вариант, исключающий два предыдущих? Возможен опять же теоретически. Несчастный случай, трагическое стечение обстоятельств. Она попросту переборщила и с алкоголем, и со снотворным, не ставя себе конкретной цели забыться вечным сном».

Из подсознания выплыла еще одна фраза, брошенная Ларисой вечером в пятницу, когда она была еще жива: «Почем манна небесная для модной писательницы Ларисы Кривцовой?» Черт, каким же он был идиотом, почему не расспросил ее, почему не заставил объяснить свои странные слова? «Дурак надутый, думал только о себе, в мечтах уже сидел на берегу речки с удочкой. А она, несомненно, что-то предчувствовала, и ее приход наверняка не был случайным. Возможно, она интуитивно искала защиты, поддержки. А страх одиночества? Ну, конечно, она же недвусмысленно дала мне тогда понять, что не хочет возвращаться к себе домой. Да, она боялась, она точно чего-то боялась».

Поздняков чувствовал, что сойдет с ума, если продолжит усиленную мыслительную деятельность. Скорее автоматически, нежели осознанно, он нажал на кнопку валявшегося рядом с ним на диване пульта дистанционного управления телевизором. Экран немедленно осветился, явив взору Николая Степановича огромную лестницу, по которой проворно и грациозно сбегал бывший Ларисин муж Георгий Медников в роскошном пиджаке горчичного цвета, с прической а-ля Элвис Пресли. Он растянул тонкие капризные губы, полуприкрытые кисточкой аккуратных усиков, в профессиональную улыбку и радостно изрек:

— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемые и, не побоюсь этого слова, дорогие моему сердцу телезрители. Начинаем нашу замечательную, нашу обожаемую, нашу лучшую из лучших передачу: «Зигзаг удачи».

Произнося это идиотское приветствие, он еще перемещался по лестнице, быстро перебирая ногами в модных зауженных брючках, на манер паука, инспектирующего свою паутину в поисках свеженькой мухи.

У Позднякова глаза полезли на лоб: как мог этот усиленно молодящийся хрен паясничать в такой день, сразу после похорон? Только потом он сообразил, что передача наверняка записана загодя, но прозрение не прибавило у него симпатии к очаровашке Медникову.

«Козел в пиджаке», — подумал Николай Степанович и с отвращением выключил телевизор.

Истерические крики и аплодисменты оборвались, но тут же, приглушенные, донеслись за стеной, от соседей, которые тоже смотрели телевизор. Поздняков скривился и захлопнул раскрытое окно. Уж лучше сидеть в духоте, чем слушать брачные вопли орангутанга в африканских джунглях.

* * *

Следователь уголовного розыска Геннадий Ругин, высокий парень лет двадцати шести, со светлыми волосами, обильно сдобренными по новоявленной заморской моде гелем, смотрел на Позднякова с долготерпением психиатра, привыкшего к чудачествам и закидонам своих пациентов. Николай Степанович, ощущая нечто вроде озноба и слабости после бессонной, полной мучительных размышлений и кошмаров ночи, излагал накопившиеся в нем сомнения относительно загадочных обстоятельств смерти Ларисы Кривцовой. Молодой сыщик только меланхолично постукивал тщательно отточенным карандашом по полированной столешнице. Но вот Поздняков умолк, и следователю волей-неволей пришлось что-то произносить.

— Итак, вы… — Ругин заглянул в свои бумаги, — Николай Степанович, утверждаете, что покойная Кривцова предчувствовала свою смерть?

— Я бы сказал, что она боялась внезапной смерти.

— Понятно, — протянул следователь неопределенным тоном, — но, если я вас правильно понял, напрямую она не заявляла, что боится именно убийства, и не рассказывала, что ей кто-то угрожал.

— Нет, — покачал головой Поздняков. Действительно, так определенно Лариса не выражалась, хотя теперь он был уверен: хотела сказать именно это.

— Что ж, тогда это только подтверждает версию самоубийства, — опять постучал карандашом по столу Ругин и добавил, точно выстрелил: — Вы знаете, что у нее был рак?

— Что?! — Поздняков невольно привстал со стула. — При вскрытии обнаружилось?

— Это явствует из показаний гражданки Шихт, близкой подруги покойной, — заявил следователь нарочито официальным тоном, в котором Позднякову послышалась скрытая издевка. — Кривцова незадолго до смерти узнала о болезни и поделилась печальной новостью с гражданкой Шихт. При этом она была сильно расстроена, плакала… Поэтому в ее предчувствии, я думаю, нет ничего сверхъестественного. Знаете, сколько людей с подобным диагнозом, не желая мучительной агонии, добровольно уходят из жизни? Когда, кстати, она высказывала вам свои опасения?

Поздняков почувствовал, что ни с того ни с сего краснеет, словно прыщавый подросток.

— Она заходила ко мне в пятницу вечером и… осталась ночевать… Она не очень хорошо себя чувствовала.

Ругин посмотрел на него с нескрываемым любопытством:

— То есть Кривцова была пьяна.

Язык с трудом ворочался у Позднякова во рту, точно каменный жернов:

— Ну, не то чтобы уж так, скорее она была выпивши.

— Понятно, понятно, — неопределенно заметил следователь и подал ему лист бумаги. — В любом случае все совпадает, потому что именно в пятницу она была в больнице, где и узнала о болезни. Потом заехала в Дом моделей Шихт. Ваш рассказ только подтверждает версию следствия. Запишите, пожалуйста, все, что вы мне рассказали. Вот вам ручка…

Поздняков, словно во сне, хлопнул себя по карману пиджака:

— Спасибо, я всегда ношу с собой это чудесное приспособление.

— Вы очень предусмотрительны, — одобрил его Ругин. — Присядьте к тому столу и все запишите. — Он указал на стол, вплотную придвинутый к пыльному окну, подоконник которого был завален кипами старых скоросшивателей.

В комнатке следственного отдела районного УВД вообще было чрезвычайно тесно. Кроме Ругина, здесь сидел еще один следователь, постарше, с бледным, одутловатым лицом. Он что-то читал, подперев голову рукой, и по лицу его было разлито выражение беспредельной скуки.

Поздняков сел к предложенному столу и принялся писать. Чем дольше он водил ручкой по бумаге, тем яснее понимал, насколько безнадежна его затея. Следователь Ругин не станет разбираться в особенностях психологии Ларисы Кривцовой. Закончив, он молча протянул исписанные страницы, а следователь, даже не просмотрев их для близира, сунул в первый попавшийся скоросшиватель.

— Ну что же, если вспомните еще что-нибудь, приходите. — Его слова можно было понимать так, что Позднякову пора уматывать.

— И все-таки, — начал было Поздняков, — вы все равно должны проверить…

— Конечно, мы и проверяем, — Ругин не скрывал раздражения. — Например, мы уже проверили алиби у всех, с кем она близко общалась. Вы же специалист и знаете, что нужно подождать окончательного заключения экспертизы, а оно будет дней через десять, не раньше.

Это означало полный отбой.

— До свидания, — пробормотал Поздняков, направляясь к двери.

— Счастливо, — напутствовали его оба следователя в унисон.

Он вышел и задержался на минуту у двери, пытаясь прийти в себя после открытия, сделанного следователем Ругиным. Достал из кармана платок, чтобы вытереть выступивший на лбу пот, и услышал разговор за тонкой стенкой.

— Чего этому старому евнуху нужно? — спросил второй следователь, который все время что-то читал. — Разве дело еще не закрыто?

— Без пяти минут, — подтвердил Ругин, — остались кое-какие формальности. Вот придет заключение экспертизы — и можно закрывать. Надо побыстрее с ним кончать, а то столько «висяков»…

— Ну, а этому что надо? — не унимался его приятель.

— Не могу же я его послать куда подальше? Он сам двадцать пять лет проработал на нашей собачьей должности, — пояснил Ругин.

— Видно, не сильно преуспел. Не иначе у него с твоей покойной писательницей был затяжной роман. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро…

За коротким диалогом уже последовали невнятное хихиканье и шелест бумаг, а Поздняков все еще стоял под дверью, будто прибитый гвоздями к полу. Мимо прошмыгнул чубастый рыжий парень в милицейской форме с сержантскими погонами. Задержался, глянул на Позднякова внимательными серыми глазами:

— Гражданин, вам плохо?

— Где здесь туалет?

— По коридору до конца и налево. Проводить? — участливо осведомился сержант милиции.

— Спасибо, мне не так уж и плохо, просто у вас тут очень душно.

— Мягко сказано, — подтвердил сержант. — Хоть бы кондиционеры поставили, а то как в душегубке.

В туалете стойко пахло куревом и мочой, на подоконнике валялись дохлые мухи. Даже яркое и торжественное июльское солнце, бросающее свои лучи сквозь окно, наполовину замалеванное серой краской, неспособно было разрядить обстановку казенного сиротства.

Поздняков опустил голову под кран, обреченно ожидая, когда, наконец, польется более-менее холодная вода, потом встряхнулся, как бездомная собака, и посмотрел на свое отражение в висящем над раковиной тусклом, старательно засиженном мухами зеркале. Ничего не скажешь, впечатляющее зрелище: физиономия пожилого мужика с плохо выбритым подбородком со следами свежих порезов и сильно выраженными носогубными складками, придающими общему малооптимистичному выражению изрядную долю вселенской скорби.

— Ну что уставился, старый евнух? — спросил свое отражение Поздняков и, не дождавшись ответа, плеснул в зеркало водой из-под крана.

ГЛАВА 4

У платиновой блондинки были такие длинные ноги, что, казалось, туловище, голова и прочие комплектующие прилагались к ним только для проформы. Во всяком случае, лицо ее, плоское, невыразительное, прямо-таки подталкивало к тому, чтобы взгляд непроизвольно соскальзывал вниз, к ее подножию.

— Так и сказать: Поздняков, и больше ничего? — недоуменно переспросила она. — Может, у вас визитка есть?

— Так и скажите, — подтвердил Поздняков, — ну, если хотите, прибавьте еще господин. Как, на ваш взгляд, господин Поздняков звучит неплохо?

Длинноногая блондинка не оценила его старомодного юмора, передернула плечиками и скрылась за дверью кабинета своей начальницы.

Она отсутствовала не больше минуты, тут же вернулась, причем несколько заинтригованная.

— Можете проходить, — пригласила она, окинув Позднякова взглядом сверху вниз.

— Благодарю вас, вы очень любезны, — отозвался Николай Степанович, как по писаному, сам удивляясь собственной галантности.

Длинноножка хмыкнула и щелкнула длинным ногтем по клавише стоявшего на ее секретарском столе компьютера. По дисплею немедленно побежали буковки, похожие на трудолюбивых муравьев.

Госпожа Шихт — а в данном случае это обращение само напрашивалось — уже не выглядела убитой горем, как накануне. Она сидела в большом, шикарно обставленном кабинете, являя собой типичный образчик американизированной деловой женщины, счастливо перенесенный на щедро удобренную рыночными реформами российскую почву.

Виолетта Шихт тронула наманикюренными пальчиками оправу красивых очков и эффектно выбросила вперед нежную длань, покрытую загаром, по-видимому, средиземноморского происхождения.

— Садитесь, прошу вас.

Прежде чем воспользоваться вежливым приглашением, Позднякову пришлось преодолеть изрядное расстояние от двери до стола Виолетты Шихт, владелицы известного в Москве Дома моделей. Он шел в своем сереньком костюмчике, который купил по случаю еще во времена тотального дефицита, когда хватали все подряд, и который он не менял вовсе не потому, что не было денег. Просто он никогда не придавал значения одежде, но сейчас нутром чувствовал, как падал его рейтинг в глазах этой профессиональной жрицы моды.

— Слава Богу, что у меня хорошая зрительная память, а моя секретарша умеет подробно описывать незнакомых посетителей, которые представляются только по фамилии, иначе бы я вас ни за что не приняла. У нас скоро показ.

— У вас не секретарь, а прямо агент ФБР, — заметил Поздняков. — Так быстро и основательно описать человека с незапоминающейся внешностью…

— Ну почему уж так и с незапоминающейся? — возразила Виолетта Шихт. — Вы себя явно недооцениваете, поверьте мне, уж я-то знаю толк в том, что называется имиджем.

По тому, как это было сказано, Поздняков каким-то шестым чувством уловил: модельерша в курсе их с Ларисой давней истории, и не исключено, что она показалась ей романтичной. Впрочем, такие дамочки вряд ли находят в жизни что-нибудь более занимательное, чем высосанные из пальца американские сериалы.

— Вы пришли поговорить со мной о Ларисе? — спросила она, сразу погрустнев.

Поздняков молча кивнул.

— Не возражаете, если я закурю? — Виолетта достала из ящика стола красивую коробку, похожую на пудреницу, и извлекла из нее длинную и тонкую, как ароматическая палочка, сигарету. — Можете тоже курить, — предложила она.

— Лучше не стоит, — покачал головой Поздняков, вспомнив о смятой пачке «Примы» в кармане пиджака.

— Понимаю, что вы руководствуетесь не праздным любопытством, — многозначительно протянула Шихт, — это хорошо, что вы так близко приняли к сердцу трагическую смерть Ларисы. Я знаю, она дорожила дружбой с вами, ценила ваше мнение, да и вообще очень хорошо к вам относилась…

И так далее. Поздняков позволил Виолетте беспрепятственно нести эту благообразную чушь, оставив себе возможность тем временем ее внимательно рассмотреть, пока она вдохновенно закатывала глаза. Дамочка она была очень даже недурственная: возраст — что-нибудь до сорока, черты лица правильные, выразительные, косметика — умеренная. Такие всегда нравятся мужчинам — такой итог подвел своему осмотру Поздняков, словно сам не относил себя к сильному полу. Впрочем, лично на него она впечатления не произвела. Позднякову сразу не понравились наигранная улыбка и характерная особенность в конце каждой фразы складывать губки бантиком.

Наконец она перешла к более-менее существенной части своего монолога:

— С Ларисой мы познакомились восемь лет назад… Где это было? Кажется, какая-то выставка… ну да, вы помните художника Коростылева? — Она прикусила нижнюю губу. — Видите, как проходит земная слава. Тогда при упоминании одного его имени вся Москва гудела, как растревоженный улей, а теперь морщат лбы, пытаясь вспомнить, кто такой. Не удержался человек на вершине, скатился… Господи, о чем я? — спохватилась Шихт. — Так вот, мы встретились на выставке Коростылева. Как сейчас помню, все ходят, разглядывают полотна, многозначительно кивают головами. И тут появляется она — просто тихо входит в зал, а такое впечатление, что влетела шаровой молнией. Знаете, она умела приковывать к себе внимание, только что все смотрели на картины и вот уже уставились на нее. Кто-то сказал: «Это Лариса Кривцова, ну, та, что пишет дамские романы, жена этого красавчика, Медникова». Такое впечатление, что она тогда способствовала заслуженному триумфу Коростылева. Сразу по углам зашушукались: Лариса то, Лариса се… Сплетников среди творческой публики больше, чем среди работяг.

— Верное наблюдение, — подтвердил Поздняков. С чем другим, а с этим трудно было не согласиться.

— Ну вот, — продолжила приободренная его замечанием Виолетта, — а меня такое тогда любопытство разобрало: что же это за Лариса такая? Я ведь только начинала, о таком кабинете и Доме моделей могла только мечтать. Клиенты тоже были так себе…

«И ты подумала, что тебе неплохо было бы завести такую клиентку, как Лариса Кривцова, — мысленно добавил Поздняков, — чтобы в следующий раз светские сплетники прибавляли к упомянутым дамским романам, мужу-красавчику и паре-тройке любовников: «Ах, она одевается у Виолетты Шихт. Как, вы еще не слышали о такой?»

Поздняков таки взъелся на модельершу, сам не зная с чего. Может, на него так подействовал подслушанный за дверью разговор, в котором молодой нахал-следователь назвал его «старым евнухом»?

А Виолетта продолжила свое повествование:

— В общем, мы даже не заметили, как сблизились. Оказалось, что у нас много общего, похожие взгляды на жизнь, а главное, к чему скрывать, обе мы очень амбициозные женщины, так сказать, Дианы-охотницы. Все эти восемь лет я была и подругой, и, употребляя модное словечко, имиджмейкером Ларисы. Без ложной скромности хочу заметить, что тут уж я точно была ей немало полезной. У нее ведь была сложная фигура, небольшой рост, скажем так, непритязательный вкус, а когда я принялась за Ларису, старые знакомые просто ее не узнавали. В ней появилось столько шарма, изысканности — в придачу к природному обаянию, конечно, которое, поверьте мне, никакой стилист не привьет. Она могла очаровать кого угодно, а как — это уже загадка. Ей самой впору было открывать какую-нибудь школу обаяния, уверена: ученики бы повалили валом.

— Вы в курсе, как в последнее время развивались ее дела на личном фронте? — перевел стрелку разговора Поздняков.

Она снова тронула пальчиками дужку очков.

— А разве это так важно? То есть я хотела сказать, какое теперь это может иметь значение?

— Кажется, вы уже заметили, что я расспрашиваю вас не из праздного любопытства, — напомнил Поздняков.

— Ну, если так, — она развела руками, — думаю, Лариса меня простит. В конце концов, мы же не сплетни собираем. Просто встретились те, кто знал ее лучше других.

«Ну давай, давай, раскачивайся», — про себя подбодрил ее Поздняков.

— Вы же понимаете, что ее личная жизнь была не совсем устроена, как и у большинства российских женщин. Это просто злой рок какой-то… Казалось бы, эффектная, известная в широких кругах женщина, обеспеченная — все завидуют, а мужчины, которого просит душа, нет, — цветисто откровенничала Шихт. — С первым мужем не сложилось, со вторым… Конечно, у нее были мужчины, с последним из них ей сильно не повезло. Это был один манекенщик, работал у меня, сейчас уже уволился, точнее, я его уволила, — Влад Ольшевский. Конечно, он моложе, ему тридцать лет, но получилось не очень красиво, когда он закрутил роман с этой пустышкой, — в голосе женщины Поздняков уловил искреннюю брезгливость, — с этой сопливой выскочкой, которая слишком много на себя берет. Была тут у меня такая Жанна Хрусталева, восходящая звездочка, ходила по подиуму так, словно она из чистого золота. В общем, получился скандал. Я даже не представляла, что Лариса относилась к этому мальчику настолько серьезно. Подумаешь, смазливая мордашка, гладкая кожа, а дальше что? Кто он и кто она?! Потому-то я его и уволила, ведь мы с Ларисой были как сестры, я воспринимала ее боль как свою.

— И где они теперь? — поинтересовался Поздняков.

— Кто? — Виолетта широко распахнула глаза под стеклами очков.

— Ну… этот мальчик и, как вы сказали, соплячка?

Виолетта дернула плечиком.

— Честно говоря, их дальнейшая судьба меня мало интересует, особенно теперь. У Влада отличные внешние данные, — думаю, он устроился куда-нибудь через модельное агентство. Что касается девчонки, эта вообще далеко пойдет. Я бы ее так и так выгнала, потому что она… — Виолетта понизила голос: — Водит дружбу с мафией. У нее любовник чуть ли не какой-то крестный отец или что-то в этом роде. Можете себе представить, у меня одевается такая респектабельная публика, а тут…

«Смотря что понимать под респектабельной публикой, — подумал Поздняков. — По мне, так это и есть настоящая мафия».

— А когда вы видели Ларису в последний раз? — спросил он.

— В пятницу, — горестно вздохнула Шихт. — Это был ужасный день. Когда Лариса здесь появилась, когда она здесь появилась…

— Вы хотите сказать, что она приехала к вам сюда, в Дом моделей? В котором часу?

— Это было… Ну да, вскорости после полудня. Лариса вошла грустная — нет, не то слово, на ней просто лица не было. Села вот сюда, как раз на тот стул, на котором вы сейчас сидите, и рассказала мне эту ужасную вещь.

— Какую вещь?

— Как, разве вы не знаете? — поразилась Виолетта. — Разве она вам не сообщила?

— Я ничего не знаю, — сказал Поздняков, но его вранье было абсолютно невинным, поскольку о болезни ему рассказала не Лариса, а следователь Ругин.

— А ведь она сказала, что может поделиться этим только со мной и с вами, — прошептала Шихт, поднося к губам невесть откуда взявшийся кружевной платочек. — Хорошо, тогда знайте: как раз в пятницу она узнала, что у нее рак. Представляете, какой ужас? Она пришла ко мне прямо от врача — белая, как мел. Впрочем, неудивительно.

— Где она обследовалась?

— Да в том-то и дело, что в обычной районной поликлинике. А там такие дубины стоеросовые, не могли сказать ей как-нибудь помягче, подипломатичнее, а то напрямую приговорили — рак у вас, заказывай венки, дорогая. Я никогда не понимала ее странной привычки пользоваться бесплатной медициной. Лично для меня это как пресловутый общепит. Я ей говорила: «Лариса, неужели при своих деньгах ты не можешь наблюдаться в какой-нибудь хорошей платной клинике, где с тебя пылинки сдувать будут? Неужели тебя привлекает перспектива сидеть в очереди с дряхлыми старухами, чтобы участковый эскулап, способный разве что больничный лист выписать, да и то с ошибками, объяснял тебе, как ставить горчичники?» А она мне в ответ знаете что? В своем амплуа: «В платной клинике мне за мои деньги столько болячек найдут, что я буду на нее пахать всю оставшуюся жизнь». Ну вот… А тут у нее после очередной простуды вдруг кашель открылся, такой глубокий, знаете, в общем, очень подозрительный. Она сначала не обращала внимания — по своему обыкновению. Потом ей со всех сторон стали говорить: «Лариса, проверься, Лариса, проверься». Она и проверилась. Ах, это ужасно, это ужасно!

На роскошном столе владелицы Дома моделей робко и деликатно звякнул телефон. Виолетта взглянула на часы.

— Ну вот, секретарша на обед ушла, и теперь на звонки отвечать мне. Не буду, не буду снимать трубку, я ведь тоже имею право на отдых, правда?

Она сняла очки и принялась вытирать платком подернутые влагой глаза, и тут заработал телефонный автоответчик, который для начала строго произнес:

— Извините, в данный момент никто не может подойти к телефону; оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после сигнала.

Следом ворвался энергичный мужской голос:

— Ви, это я, твой великий и могучий Бобо! Жди меня сегодня, как и вчера, в одиннадцать. И, как и вчера, ты все забудешь в моих объятиях.

Автоответчик вырубился, а Виолетта густо покраснела.

— Глупость какая, похоже, кто-то перепутал номер телефона.

— Бывает, — дипломатично поддакнул Поздняков, глубоко уверенный, что неизвестный ему «великий и могучий Бобо» ничего не перепутал. Он тут же попытался вернуть раскрасневшуюся Виолетту на грешную землю. — Значит, в последний раз вы видели Ларису в пятницу в полдень?

— Ну да, — в тоне Виолетты впервые за весь разговор проскользнула нотка раздражения.

— А куда она отправилась вечером? Она случайно не говорила вам, что куда-то собирается?

— Ах, да, — вспомнила Шихт, — она собиралась пойти на премьерный показ в Доме кино, только не помню, на какой фильм… Я еще удивилась, подумала, как она пойдет в таком состоянии, но она сказала, что ей теперь нужно все время быть на людях. Вот и все.

Поздняков непроизвольно напрягся — беседа приближалась к кульминации.

— Понимаю, вам очень трудно об этом вспоминать, но все же… Постарайтесь подробнее рассказать мне о том злополучном понедельнике. Поверьте, для меня это очень, очень важно.

— Ну что ж, — Виолетта набрала в легкие воздуха, словно пловец перед длительным заплывом. — Тогда же, то есть в пятницу, Лариса пригласила меня на выходные к себе на дачу. Но я закрутилась, знаете, эта подготовка к показу… И потом, у людей, которые занимаются модельным бизнесом, выходные дни как раз самые горячие… Короче, я вырвалась только в понедельник, приехала в Хохловку около часу дня… — Она теперь говорила медленно, старательно восстанавливая в памяти последовательность трагических событий. — Калитка была открыта, в смысле — незаперта. Я прошла по дорожке к дому, позвонила в колокольчик — у Ларисы вместо звонка на даче колокольчик, это я подала ей идею, — никто не открывает. Позвонила еще раз… ну, потом решила заглянуть в окно и… увидела Ларису на диване. Я почему-то сразу поняла, что она мертва. Меня сразу как током ударило. Дальше… я побежала к ее соседу, писателю, ну, тому, что говорил прощальное слово на похоронах. Его дома не оказалось. Слава Богу, у меня был с собой сотовый телефон, я позвонила в «Скорую помощь» и милицию. Ну, приехали и те, и другие, врач констатировал смерть. Тут практически одновременно с ними подъехал Воскобойников. Нас сразу опросили, я рассказала — да что я, собственно, могла рассказать? Этот писатель тоже ничего не знал, накануне он не ночевал на даче, уезжал в город… В общем, все, нет Ларисы…

Виолетта умолкла. Поздняков нарушил затянувшуюся паузу:

— Дверь в дом, что же, ломали?

— Да нет. В милиции, оказывается, такие мастера, что любого взломщика за пояс заткнут. Один милиционер ключ подобрал и открыл, ничего не ломая.

— Значит, дверь не была закрыта на цепочку, — заметил Поздняков.

— Что? — не поняла Виолетта.

— Да это я так, не обращайте внимания, — отмахнулся Поздняков. — Скажите мне лучше, в каких отношениях Лариса была со своим мужем после развода?

Похоже, он слишком увлекся расспросами, ибо Виолетта своим хорошеньким носиком сразу уловила в воздухе запах жареного.

— А ведь все это неспроста? Вы что, подозреваете, что Ларису кто-то… Н-нет, не может быть.

— Вы же умная женщина, — польстил ей Поздняков, — и понимаете, что для подозрений должны быть основания. Пока что у меня их нет, — значит, мы просто дружески беседуем. К тому же я всего лишь пенсионер, и за моими расспросами ничего страшного нет, приглашения повесткой для дачи показаний не последует.

— Да, вы, может, и пенсионер, — опасливо протянула Виолетта, — но прежде, кажется, работали следователем, ведь так?

— Именно поэтому я не скажу и не сделаю ничего лишнего, — пообещал Поздняков.

Женщина подумала и предложила:

— В таком случае спрашивайте все у них самих: и у Медникова, и у Ковтуна. Ковтун вас тоже интересует, я правильно поняла? Зачем я буду влезать в чужие отношения, тем более что это такая сфера — не разберешь, кто прав, кто виноват.

Ничего не скажешь — выкрутилась.

Виолетта снова посмотрела на часы и воскликнула:

— Ну вот, мой обеденный перерыв уже кончился, пора приниматься за работу.

— Большое вам спасибо, — сказал Поздняков, приподнимаясь со стула и незаметно разминая больную ногу. — Напоследок я хотел бы задать вам еще один вопрос, который наверняка никого не заденет. Лариса в последнее время работала над каким-то романом. Не знаете, она его закончила?

— Ну да, она писала роман, я даже приблизительно знаю его сюжет. В ее обычном стиле, она ведь по большому счету писала романы о любви, которые плавно переплетались с криминальной интригой. Уж в этом деле у нее точно было чувство меры. По-моему, на идею романа ее натолкнуло знакомство с модельным бизнесом, через меня, разумеется. В общем, там история юной девушки, желающей добиться удачи и стать знаменитой фотомоделью, которая ради достижения своей мечты соглашается стать любовницей мафиози. Хотя, может, этот сюжет только еще был в ее планах, не стану утверждать.

Поздняков встрепенулся:

— Очень похоже на случай с этой девушкой, ну, с той, что работала у вас!

— Да нет, уверяю вас, — сказала Шихт, — это не более чем совпадение. По большому счету Лариса всегда брала свои сюжеты из головы, ей нужен был всего лишь небольшой толчок, своего рода озарение. Возможно, я как-то обмолвилась ей об этой нашей пигалице Хрусталевой, но остальное — все ее чистая, летящая фантазия. Больше я ничего не знаю. Возможно, знает женщина, которая обычно перепечатывала, ее рукописи? Как ее зовут? Ах да, Евгения Ивановна, фамилии, к сожалению, не помню.

— А сестра Ларисы?

— Эта старая дева? — с презрением произнесла Виолетта. — Вот уж кому повезло! Такое наследство за здорово живешь! А авторские права? Она ведь ни одной Ларисиной книжки не прочитала! И рукопись, конечно, она искать не будет, зачем ей? Кстати, там у Ларисы в спальне висит пастель — подсолнухи в траве. Мне так она нравилась, и Лариса собиралась мне ее подарить. Эта бабка, конечно, теперь мне ее не отдаст, ну да ладно…

Поздняков наконец смог уверенно встать на свою покалеченную ногу и, уныло попрощавшись, поковылял к двери. У него было предчувствие, что он еще не однажды встретится с модной мадам. Нюх старой легавой подсказывал ему: Виолетта многое недоговаривала, практически почти все.

Платиновая длинноножка уже сидела на своем вертящемся стульчике, завороженно уставившись в экран дисплея.

— Успели отобедать? — поинтересовался Поздняков, дабы продемонстрировать свою осведомленность во внутренних делах храма моды.

Та кивнула, на долю секунды оторвавшись от экрана и вопросительно уставившись на Позднякова: чем могу еще служить?

Николай Степанович не стал ее томить.

— Минутное дельце, — пробормотал он, понизив голос, — подскажите-ка мне телефончики двух человечков. Уверен, у вас есть замечательный гроссбух, в котором все аккуратненько записано.

Длинноножка продолжала вопросительно смотреть на него.

— Некие Ольшевский и Хрусталева.

— Они у нас больше не работают, — не моргнув глазом, выдала вышколенная секретарша.

— Но ведь телефончики-то остались, — занудствовал Поздняков, заранее уверенный в том, что длинноножка в ответ вежливо пошлет его подальше в лучших традициях образцово-показательного делопроизводства.

Но она только внимательно окинула взглядом его нелепую сутулую фигуру и после минутного раздумья достала из ящика стола записную книжку, провела ярко-оранжевым ногтем по буквам:

— Так, Ольшевский и Хрусталева…

И продиктовала номера телефонов, чему было только одно объяснение: она, вероятно, решила, что если уж сама Виолетта Шихт принимает этого замухрышку в дешевом костюме, то уж, наверное, он не с пальмы вчера свалился и что-нибудь из себя представляет. Купилась, бедненькая, купилась.

— Спасибо, вы очень любезны, — расплылся в абсолютно искренней улыбке Поздняков.

— Не за что, — отчеканила длинноножка и снова с головой погрузилась в мир байтов и килобайтов.

* * *

Теперь-то Поздняков мог наконец задымить своей вонючей «Примой». Он уселся на скамейке в сквере, привычно пристроил сигарету между передними зубами и полез в карман за спичками. В тот же самый момент почтенная матрона с пудельком, мирно дремавшая на другом конце скамьи, сорвалась со своего места, точно осенний листок, подхваченный порывом ветра, и, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, но явно неодобрительное, засеменила в противоположную сторону. Поздняков растерянно посмотрел ей вслед, хотел было даже догнать ее и извиниться, но, поразмыслив, решил, что так даже лучше. По крайней мере теперь он мог дымить в свое удовольствие, сколько пожелает.

Курить и размышлять — тем более что пищи для размышлений у него имелось предостаточно. «Итак, Шихт, безусловно, темнила — не врала, а просто-напросто что-то недоговаривала. Старая песня, обычная история при первом допросе. Впрочем, какой, к черту, допрос! Кто он, собственно, такой? Всего лишь пенсионер, от нечего делать ударившийся в самодеятельность. Ладно, некогда терять время на перемывание косточек самому себе, думай лучше, думай», — так приободрил себя Поздняков.

«Шихт была неискренней хотя бы уже потому, что изображала неутешное горе, в то время как вчера, буквально через несколько часов после похорон своей лучшей подруги (если только это действительно так), пребывала в объятиях какого-то Бобо. Что-то не вяжется с образом убитой горем подруги. Любопытно бы было заодно узнать, кто таков этот «великий и могучий Бобо». Кроме того, она усиленно дистанцировалась от нравов московской богемы. Тут стреляного воробья Позднякова не проведешь — она, похоже, была первостатейной сплетницей и интриганкой. Как ее только Лариса терпела, не очень-то это вязалось с образом той Ларисы Кривцовой, которую он двадцать пять лет не мог выбросить из памяти. Может, он все-таки ошибался на ее счет?

Ладно, дальше. Линия: Ольшевский — Хрусталева, этой сладкой парочкой нужно непременно заняться. Особенно девицей и особенно в том случае, если ее мафиозный покровитель отнюдь не плод разгоряченного воображения Виолетты Шихт. И еще, черт, как ноет нога, районная поликлиника! Это уж первейшее дело, самое что ни на есть первейшее. Неужели Лариса и вправду смалодушничала, узнав о болезни? Не верилось. Позднякову не верилось, хотя в свете последних открытий… Так ли уж хорошо он знал Ларису, чтобы пытаться предсказать ее поведение? Главное не расслабляться, а действовать, действовать.

Поздняков старательно затушил окурок и выбросил в урну, все еще чувствуя на себе укоризненный взгляд хозяйки пуделька, и потопал к своей «шестерке», оставленной неподалеку от метро.

ГЛАВА 5

Найти районную поликлинику, к которой была прикреплена Лариса Кривцова, труда не составило, поскольку пресловутого института прописки пока что еще никто не отменял. Разве что слегка подновили терминологию, назвав штамп в паспорте регистрацией, но суть осталась та же. Все равно что переименовать публичный дом в «салон безопасного секса».

Стандартная бетонная коробка в три этажа с треснувшей по краю табличкой «Поликлиника № 47», облупившийся козырек, выщербленные ступеньки — родной до боли фасад отечественного «богоугодного» заведения. В регистратуре — старушка, колдующая с каким-то свертком за стеклянным окошком. На нетерпеливый призыв Позднякова она привычно огрызнулась:

— Вы что, не видите? Я занята!

Вымуштрованный родным сервисом Поздняков безропотно проглотил язык.

Старушка-регистраторша не удовольствовалась окриком и принялась злобно ворчать:

— Всем срочно, всем немедленно… И чего шастают, чего им дома не сидится?

— А тебе что, старая карга, на пенсии не сидится? — многозначительно поинтересовался кто-то за спиной у Позднякова. Тот невольно втянул голову в плечи, приготовившись к очередному старушечьему визгу из-за стеклянной перегородки.

Однако, к его удивлению, старушка немедленно отложила свой сверток и при шкандыбала к окошечку.

— Что вам, гражданин? — спросила она, глядя на Позднякова сквозь толстые стекла своих роговых окуляров.

Позднякову всего-то нужно было знать, какой врач обслуживает улицу Оранжерейную. Получив немедленный ответ, он, повернувшись, увидел того, кто назвал регистраторшу старой каргой. Им оказался гражданин пролетарской внешности, небрежно гоняющий огрызок спички из одного уголка рта в другой. С ним регистраторша была особенно вежлива:

— Пожалуйста, я вас слушаю.

«Прямо по Карнеги, — усмехнулся про себя Поздняков, — вот что значит правильный подход!» И он пошел искать тридцать пятый кабинет, в котором принимал доктор Руднев.

Слава Богу, у кабинета не было ни единой души: то ли все больные доктора Руднева скоропостижно выздоровели, то ли, что значительно хуже, он попросту отсутствовал. Поздняков постучал костяшками пальцев по двери и сразу же услышал приятный мужской баритон:

— Войдите!

Доктор Руднев оказался довольно молодым блондином весьма приятной наружности. Он посмотрел на часы.

— Вообще-то, мое рабочее время уже кончилось, ну да ладно… Ваша фамилия? — спросил он и уже приготовился перебирать корешки лежащих на столе карточек.

— Моей карточки там нет, — объяснил Поздняков.

— Что, опять потеряли? — понимающе подхватил доктор. — Ладно, Бог с ней, с этой карточкой, на что жалуетесь?

Что ж, язык бы не повернулся назвать доктора Руднева формалистом, и уже одним этим он стал сразу симпатичен Позднякову.

— Да я не насчет себя…

— Понятно, вы родственник, — кивнул доктор. — Да вы садитесь, садитесь. Так за кого вы беспокоитесь?

— Кривцова Лариса Петровна… — только начал Поздняков, а доктор Руднев мгновенно вспыхнул, как спичка.

— Господи, как хорошо, что вы пришли, — затараторил он, проводя крупной ладонью по лицу. — А то я сегодня с утра звоню ей — никто не отвечает, собирался уже ехать.

— Звонили? — удивился Поздняков.

— Ну да, тут у нас произошла дикая история, — пояснил доктор, — на моей памяти такое впервые. Понимаете, так вышло, — он замялся, с хрустом сжал пальцы рук, — в общем, у нас перепутали снимки…

Поздняков похолодел. Когда доктор продолжил свои объяснения, у него буквально волосы на голове зашевелились. Было от чего!

— Понимаете, этот снимок… ну, с метастазами в легких, в действительности не Ларисы Петровны, точнее, не ее грудной клетки, а совершенно другого человека, который действительно безнадежно болен раком, ему осталось жить месяца два-три… А у Ларисы Петровны, к счастью, ничего серьезного, если не принимать во внимание немного запущенный бронхит. Да что это вы так побледнели, вам что, плохо?

— Лариса Петровна в воскресенье умерла, — бесцветным голосом сообщил Поздняков. — Следствие склоняется к тому, что она покончила жизнь самоубийством.

— Что?! — обаятельный блондин в белом халате вскочил со стула и тут же рухнул на него снова — глухо и тяжело, как сноп.

— Какого черта! — простонал Поздняков. — Зачем вы ей наплели про рак? Даже если бы это была правда, неужели нельзя как-нибудь помягче, зачем же в лоб?

Молодой доктор, казалось, собирался разреветься в голос:

— Господи! Да я и не хотел ей ничего говорить, тем более что такой диагноз с ходу не ставят, нужны дополнительные анализы, консультации. А она, ну, Лариса Петровна, буквально вцепилась в этот несчастный снимок и говорит: «Я от вас не уйду, пока вы мне не скажете, что вы видите на снимке». Я и так, и этак выкручивался, но у нее мертвая хватка, а выдержка — не у каждого мужчины такая! В общем, в конце концов я ей сказал, что вижу метастазы. Она поблагодарила меня и ушла. А сегодня перед началом приема приходит ко мне рентгенолог — не может снимок какой-то найти… Тут мы с ним во всем разобрались. Ну, выяснили, что снимки перепутались.

— Перепутались? — воскликнул Поздняков. — У них что, приделаны ноги, и они сами гуляют по коридорам, куда вздумают?

— Нет, конечно, — буркнул доктор, — вероятно, это следует квалифицировать как служебную халатность… Если бы только можно было что-то изменить…

— Уж не хотите ли вы сказать, что это ваше чистосердечное признание вас извиняет? — начал вскипать Поздняков.

— Я сам себе этого никогда не прощу, — произнес молодой человек, глядя в сторону.

Позднякову стало искренне жаль парня, который не думал выкручиваться и оправдываться, а, напротив, похоже, брал на себя чужую вину.

— Ладно, — по-отечески обратился он к парню на «ты», — говоришь, твой рабочий день закончился? Пойдем-ка потолкуем где-нибудь в другом месте.

— Хорошо, — с юношеской горячностью подхватил доктор, — сейчас, я только сниму халат.

Они молча вышли из бетонной коробки поликлиники, вместе спустились по выщербленным ступенькам. Неожиданно доктор Руднев встрепенулся и со словами «одну минуточку» кинулся к высокой красивой брюнетке в розовом костюме, которая усаживалась в темно-синий «Мерседес». Но та змейкой нырнула в скрытое за тонированными стеклами нутро лимузина. Растерянный доктор замер, глядя вслед набирающему скорость автомобилю.

— Ваша девушка? — поинтересовался подошедший Поздняков.

— Что? — очнулся доктор. — Да нет, она у нас работала медсестрой, недавно уволилась.

— Красивые у вас медсестры, — заметил Поздняков как бы невзначай.

Молодой человек оставил его замечание без комментариев.

— Вы думаете, что она, ну, Лариса Петровна, покончила с собой из-за того, что я ей сказал? Тогда, тогда… может, мне сразу в милицию идти и все там рассказать? — неожиданно спросил доктор, в глазах его плескалась такая вселенская тоска, что Позднякову стало не по себе.

Николай Степанович отрицательно покачал головой. Действительно, что бы дало такое самопожертвование, если исповедь доктора только в очередной раз (который по счету!) подтвердит полюбившуюся следователю Ругину версию о самоубийстве Ларисы Кривцовой?

— Нет, я все-таки пойду, — заупрямился доктор.

— Еще успеешь, — осадил его Поздняков. — К тому же следователь скорее всего и так к тебе пожалует снимать показания. — А сам про себя подумал: «Черта с два он пожалует, — небось, не сегодня-завтра закроет дело. Станет он себе забивать голову деталями и нюансами, когда ему и без того все ясно. То, что Лариса Кривцова вела богемный образ жизни, частенько выпивала, была эксцентрична и неуравновешенна, а это в понимании таких, как следователь Ругин, — прямая дорожка к самоубийству.

Расстроенный доктор окончательно повесил нос, Поздняков понял, что он уже давно мысленно насушил сухарей и сложил их в узелок в ожидании, когда его препроводят в кутузку. Ну почему, черт побери, виноватым оказывался хороший и порядочный парень!

— Тебя как зовут-то? — спросил Поздняков, извлекая из своей помятой пачки «Примы» последнюю сигарету.

— Андрей, — обреченно произнес парень.

— А меня — Николай Степанович Поздняков, и я Ларисе Петровне никакой не родственник, просто друг, правда, со стажем. Двадцать пять лет — это стаж?

— Стаж, — произнес Андрей, не понимая, куда клонит этот странный дядька.

— Это хорошо, что ты так считаешь, — похвалил его Поздняков, думая о своем, и добавил: — Слушай, тут где-нибудь поблизости есть подходящее заведение, а то совсем в горле пересохло?

— Кажется, за углом, — неуверенно сообщил Андрей, из чего Поздняков немедленно сделал вывод, что доктор Руднев подобные заведения не жаловал.

— Ну, Андрюша, веди, — сказал Поздняков, бросил окурок в траву за отсутствием поблизости урны и по-босяцки, чуть не по локоть, засунул руки в карманы порядком измятых брюк.

Андрюша, ничего не ответив, повел его вверх по переулку.

Заведение именовалось необычно, что называется, с фантазией, — «Муха». Правда, вся его оригинальность заключалась исключительно в незаурядном названии, остальное было вполне трафаретно: небольшое летнее кафе с несколькими столиками под старыми липами.

— Очень изысканно, — оценил антураж Поздняков, устраиваясь на пластиковом стуле.

Доктор только пожал плечами.

Не успели они усесться, как из жестяной будки кафе материализовалась женщина в кокетливом белом передничке. Но общепринятого «чего изволите» они не услышали, — близоруко щурясь, женщина объявила:

— Сегодня только цыплята.

— Пойдет, — кивнул Поздняков, — а водочки не найдется?

— «Смирновская»? «Абсолют»?

Поздняков поморщился.

— А чего-нибудь из довоенных запасов?

Официантка молча удалилась и через пару минут явилась с двумя тарелками коричневых, пересохших в духовке цыплят. Так же молча она снова скрылась в жестяной будке и принесла на этот раз две рюмки и бутылку «Московской».

— По-моему, хозяйка этой таверны — сама любезность, — подмигнул Поздняков Андрею, когда неразговорчивая женщина удалилась.

— Да здесь обычно контингент посетителей специфический, — пояснил доктор, — потому что сравнительно дешево. Ничего, скорее всего их отсюда очень скоро вышибут. Место уж больно заманчивое, вроде бы и в стороне, но в то же время недалеко от центра. Построят здесь какой-нибудь магазин или, чего доброго, казино.

Поздняков разлил в рюмки водку: Андрею полную, себе — на два пальца.

— Несправедливо как-то получается, — невесело пошутил парень.

— Я за рулем, — объяснил Поздняков.

— А я, честно говоря, вообще не очень этим делом увлекаюсь, — покосился на бутылку доктор.

— Сегодня тебе можно, даже нужно, — считай, что доктор прописал, — произнес Поздняков сочиненный на ходу каламбур.

— Ну, если доктор, — протянул Андрей и уточнил: — Пьем без тостов.

Поздняков заиграл желваками.

— Я с понедельника пью исключительно без тостов.

Доктор опорожнил свою рюмку, сморщился и захрустел пересохшим цыпленком. Отодвинув тарелку, поинтересовался:

— Вы хромаете. Что с ногой?

— Бандитская пуля, — выдал свою дежурную шуточку Поздняков, но тут же поправился: — Не бойся, я не из крутых, я всего лишь инвалид-пенсионер, сыщик, ушедший на заслуженный отдых.

От неожиданности доктор закашлялся.

— Не бойся, — успокоил его Николай Степанович, — я не собираюсь делать из тебя козла отпущения и могу объяснить — почему.

— Почему?

— Потому что я вообще не верю в самоубийство Ларисы Петровны Кривцовой.

Доктор Руднев вцепился в край пластикового стола, да так, что пальцы его посинели:

— Но… но как это понимать? Она ведь умерла?

— Просто я думаю, что это было преднамеренное убийство, — пояснил Поздняков, в задумчивости постукивая вилкой по ребристой рюмке. Звон получился нежный, мелодичный и печальный.

— Понимаю, понимаю, — пробормотал Руднев, зафиксировав свой перепуганный взгляд в какой-то запредельной точке. — Вы хотите сказать, что я, сообщив ей страшный диагноз, совершил преднамеренное убийство?

— Детективов в детстве много читал? — приподнял брови Поздняков. — Ни в чем таком я тебя не обвиняю, хотя, конечно, напорол ты порядочно. Просто даже чисто теоретически не могу предположить, что она могла наглотаться этих дурацких таблеток. Понимаешь, не могла, — Поздняков в сердцах стукнул кулаком по столу, отчего тарелки и вилки подпрыгнули, а встревоженная хозяйка выглянула из своей будки.

— Что-то рано вы начинаете, — заметила она на философский манер, — еще и полбутылки не выпили…

— Извините, — пробормотал Поздняков и убрал руки со стола.

— Господи, если бы так! — почти мечтательно произнес доктор и спохватился: — То есть это, конечно, ужасно… Черт, ну и чушь я несу… Но вы меня понимаете, как ни ужасна смерть сама по себе, лучше все-таки думать, что твоей вины тут нет… Тем более… я вообще до сих пор не могу привыкнуть к тому, что люди, которых я знаю… Простите, кажется, я уже пьян, — он потер виски пальцами. — У меня вообще выдалась ужасная неделя — тяжелая, отвратительная. Во-первых, Лариса Петровна… А тут еще, надо же, такое фатальное совпадение. Еще один пациент, тоже, между прочим, писатель, может, помните, был такой известный роман «Черные облака»?

Поздняков отрицательно покачал головой, не понимая, к чему тот клонит.

— Вот у него, между прочим, обнаружился рак, неоперабельный, прогноз — проживет максимум месяц-полтора. Я совсем, совсем выбит из колеи, — рассказывал доктор, который, похоже, расслабился после первой же рюмки.

— Послушай, Андрей, — вернул его к главной теме Поздняков, — все же мне не совсем понятно, каким образом ты перепутал снимки? Неужели это так просто?

Парень сразу сник.

— Насколько я понимаю в вашей медицинской бюрократии, обычно всякими там бумажками, справками, анализами занимаются медсестры — правильно я говорю? — продолжал Поздняков. — Если так, то снимки должна была принести вам медсестра, она-то их скорее всего и перепутала. Я не ошибаюсь?

Доктор замер, по-прежнему не произнося ни слова.

— Ну ладно уже, хватит в молчанки играть. Я и без тебя обо всем догадался. Это она впорхнула в «Мерседес», ну, та самая жгучая брюнетка мексиканского типа?

Андрей наконец поднял на Позднякова свои крупные голубые глаза.

— Вы наблюдательны, один взгляд — и даже национальность определили. Она и вправду наполовину латиноамериканка, ее отец — аргентинец, учился здесь, познакомился с матерью Лолиты — девушку зовут Лолита, — потом вернулся на родину. Вполне возможно, он даже не знает, что в России у него осталась красавица-дочка… В общем, она была моей медсестрой, а в понедельник уволилась. Сейчас ведь это просто: подал заявление — и никакой отработки, как раньше. Но она хорошая девушка, поверьте мне, и перепутала эти снимки случайно. А чего вы хотите? Девчонке двадцать лет, внешность киноактрисы, а зарплата — пособие по безработице больше, да и ту задерживают. Вы, наверное, сами знаете, сколько медикам платят.

— Она уволилась, когда выяснилось, что перепутала снимки?

— Да нет же, нет, говорю вам, — запальчиво произнес Андрей. — Это выяснилось только сегодня, а до сих пор никто и не знал!

— А сегодня что она делала в поликлинике?

Доктор пожал плечами.

— Наверное, пришла за расчетом, за трудовой книжкой…

— По-моему, она не пришла, а приехала, — поправил его Николай Степанович.

— Вот вы о чем… Она не такая, поверьте. Просто при ее внешности… В общем, вокруг всегда вьются мужики, слетаются, как пчелы на варенье.

— Ты тоже вьешься? — напрямую спросил Поздняков.

— Я… я не вьюсь, просто я ее люблю и буду любить всегда, что бы она ни натворила!

— Ага, все-таки она может нечто «натворить». — Поздняков ухватился за слово, опрометчиво слетевшее с уст влюбленного доктора.

— Ничего такого она не натворила, — твердо заявил Руднев. — Во всем виноват я — и только я.

— Похвальное самопожертвование, — вздохнул Поздняков. — Если бы его еще кто-нибудь оценил. Знаете что, Андрюша, дайте-ка мне координаты этой вашей Лолиты, хотя бы телефончик. И не будьте партизаном, я ведь элементарно могу выяснить ее местожительство в вашем отделе кадров.

Но Андрюша все-таки решил остаться партизаном на допросе.

— Вот и выясняйте, — предложил он, откинувшись на спинку стула, — а я, чего бы вы там ни выяснили насчет Лолиты, целиком и полностью беру вину на себя.

— Ладно, договорились, — безропотно согласился Поздняков. — А теперь добавлю от души: благородный ты парень, но дурак…

А про себя уточнил: «Главное — очень похожий на меня, если, конечно, твою Лолиту можно сравнить с Ларисой».

* * *

Встретиться с Лолитой, пленившей благородного доктора Руднева, Позднякову в тот день не удалось, хотя адрес ее он добыл в поликлинике без особенных усилий. То, что Лолитой интересовался очередной мужик, никого не удивляло, а уж если он такой старый и потасканный, то это уж его личные проблемы.

Хуже, что самой Лолиты вечером не оказалось дома. Дверь ее квартиры открыла худая женщина средних лет с издерганным лицом и непритязательным перманентом.

— Чего надо? — осведомилась она не слишком гостеприимно.

— Мне бы Лолиту, — объяснил Поздняков самым дружелюбным тоном.

— И ты туда же, старый козел? — осклабилась она, продемонстрировав отсутствие центральных зубов на верхней челюсти. — Вот уж действительно, куда конь с копытом, туда и…

— Моя фамилия Поздняков, — наперекор всему представился Николай Степанович.

— А хоть бы и Поздняков — все равно козел, — констатировала женщина.

— Ладно, пусть так, — не стал спорить старый сыщик. — Скажите лучше, где ваша дочь?

— А почем ты знаешь, что она моя дочь? — подозрительно осведомилась женщина.

Внизу кто-то открыл дверь в подъезд, и в то же мгновение в глубине квартиры из-за сквозняка захлопнулось окно, а до носа Позднякова донесся крепкий запах алкоголя: дама-то, оказывается, была крепко навеселе!

— Так откуда ты знаешь, что я ее мать? — повторила женщина. — Ты что, уже бывал здесь?

— Да нет, просто вы очень похожи, — беззастенчиво соврал Поздняков. В действительности у красотки, которую он видел на автостоянке у поликлиники днем, и у старой облезлой кошки, которую лицезрел в данный момент, было столько же общего, сколько у луны — с паровозом. Видно, Лолита унаследовала свою экзотическую внешность исключительно от своего латиноамериканского папаши. — Ну так где она?

— Слава Богу, не имею понятия уже целую неделю, — радостно сообщила Лолитина мамаша. — И если дело пойдет так и дальше, то скорее всего вообще ее никогда больше не увижу.

— И как пойдет дело дальше? — вкрадчиво поинтересовался Поздняков.

— Эта идиотка, похоже, начала делать бизнес на своей смазливой роже.

— Как это понимать?

— А как хочешь, так и понимай, — отбрила Позднякова женщина. — Чего привязался, проваливай. Сомневаюсь, чтобы она стала связываться с такими, как ты. Старый, да и денег, наверное, не густо…

— Так вы даже не предполагаете, где она сейчас? — упорствовал Николай Степанович.

— А хрен ее знает. Она, видите ли, решила круто поменять свою жизнь, и в ее новой жизни ей уже не понадобится ни старая мать-пьяница, ни квартира, в которой все валится. Ладно, хлебнет счастливой жизни — назад прибежит, а я ее на порог не пущу. А то мать корми, учи… Чем, спрашивается, профессия медсестры ей не подходит? Думает: раз рожа гладкая, так всегда такой будет. Как бы не так, я сама была красотка — хоть куда, а что осталось?

Да, осталось немного, с этим трудно было спорить. Точнее — не осталось ничего. Поздняков развернулся и похромал вниз по лестнице.

Он уже спустился на целый этаж, когда рассерженная мать спохватилась:

— А чего ты хотел-то, эй, слышишь?

— Да так, — отозвался Поздняков, — просто привет передать.

— Ходят тут всякие со своими приветами, — проворчала женщина наверху и оглушительно хлопнула дверью.

ГЛАВА 6

Поздняков проснулся с головной болью, как с перепоя, хотя накануне ничего не пил, если не считать символических пяти капель с доктором. Утро было серенькое и безрадостное, сулившее нудный дождичек на весь день. По крайней мере такой прогноз предвещала сыщику больная нога, имеющая наглую привычку дергать и свербеть при малейшей перемене погоды в худшую сторону.

Он выпростал из-под одеяла свои худые, поросшие жесткими темными волосами ноги и уныло посмотрел на них. Сначала на здоровую — мельком, потом на больную — повнимательнее. Извилистый шов тянулся вдоль бедра и заканчивался в двух сантиметрах от коленной чашечки.

— Да, были когда-то и мы рысаками, — пробормотал Поздняков, пытаясь заглушить в себе острое чувство сиротства, которое безнадежно охватывает одинокого человека скучным, сереньким утром. Но это сиротство было особенным, к нему примешивалось мучительное ощущение утраты чего-то, пусть и не принадлежавшего ему в полной мере, но все равно необходимого, как воздух. Лариса, далекая и почти виртуальная, чаще возникающая между строк своих романов, нежели в его, реального Позднякова, реальной жизни, бросила его теперь уже окончательно и бесповоротно, оставив на съедение неизбежной старости, словно забытого в подворотне котенка.

Он встал и босиком прошлепал в ванную, умылся, побрился, привычно украсив подбородок парочкой свежих порезов. Поморщился, плеснув на них терпким лосьоном. День, каким бы он ни был серым и тоскливым, уже начался, и его надлежало наполнить хотя бы обманчивой видимостью смысла. Такой шанс у него оставался, во всяком случае до тех пор, пока он не разберется, что же в действительности произошло душной июльской ночью в элитной Хохловке.

Яичница умиротворяюще скворчала на сковородке, а Поздняков, наблюдая через кухонное окно привычную утреннюю суету, подводил итоги своего мини-расследования. Итоги малоутешительны. Несколько ниточек шли себе параллельно и вроде бы что-то сулили, но неуверенно и призрачно…

«Прежде всего где теперь искать эту мексиканистую Лолиту? Вопрос остается открытым. Как сделать поразговорчивее мадам Шихт? То же самое. Впрочем, с ней еще можно кое-что сделать, и желательно прямо сейчас».

Поздняков достал из кармана висящего на спинке стула пиджака бумажку с телефонами, благосклонно, но опрометчиво записанными накануне для него длинноножкой из Дома моделей, и стал накручивать диск телефона. Несмотря на довольно раннее время, на другом конце провода немедленно взяли трубку.

— Слушаю, — отозвался приятный женский голос.

— Могу я поговорить с Жанной Хрусталевой?

— Вы уже говорите…

— Вас беспокоит некто Поздняков, — представился Николай Степанович. — Я по поручению известной вам особы, Виолетты Станиславовны Шихт…

— Чего ей надо? — в приятном голосе сразу прозвучали сердитые нотки.

— Это сугубо конфиденциальный разговор, — загадочно изрек Поздняков, — и требует личной встречи.

— Минутку, — сказала Хрусталева, и Поздняков понял, что она, прикрыв микрофон телефонной трубки рукой, с кем-то недолго посовещалась. — Ладно, приезжайте, очень мне любопытно, что нужно этой стерве.

«Многообещающее начало», — подумал Поздняков. Быстро похватал со сковородки подсохшую яичницу и мигом проглотил. Натянул все тот же костюм, на ходу прикинув, что неплохо бы его уже наконец и погладить, и, выйдя из квартиры, двинулся в сторону гаража.

* * *

Предчувствия насчет многообещающего начала его не обманули: дверь ему открыл крепкий молодой человек с бритым затылком.

— Ты что, порученец? — осведомился он, бесцеремонно окидывая Позднякова взглядом профессионального мясника. — Ну проходи, проходи.

Сказано это было таким тоном, что даже полный идиот не осмелился бы пренебречь столь любезным приглашением.

Когда Поздняков уже близоруко осматривался в передней, парень крикнул в глубь квартиры:

— Котенок, он пришел. Как тебе его подать: в собственном соку или с гарниром?

— Боюсь, что я уже неудобоварим в любом виде, — заметил Поздняков.

— Смотри-ка, а он остроумный, — удивился бритоголовый «шкаф» и добавил: — Ладно, пошли. — И не очень-то вежливо подтолкнул сыщика в спину.

Жанна Хрусталева, бесспорно, была очень красивой девушкой. Высокая, с густыми белокурыми волосами и глазами цвета морской волны. Особенно эффектно она выглядела на фоне массивного пурпурного дивана, на котором сидела, картинно скрестив точеные ножки в лаковых туфлях на высоком каблуке.

— Ты его знаешь? — осведомился ее дружок, талантливо исполняющий роль гориллы-телохранителя, так и не предложив Позднякову присесть.

Красавица только покачала головой, ее пышные волосы, покрытые солидным слоем лака, при этом даже не шевельнулись. И тут Поздняков понял, кого она ему напоминала: большую и надменную куклу Барби. В таком случае ее дружка следовало считать дружком Барби — Кеном.

— Начинай, — сурово предложил ему парень.

— Сию минуту, — заверил его Поздняков и поискал взглядом, куда бы ему пристроить свою нещадно ноющую ногу. Высокий стул с изогнутой спинкой, стоящий у стены, вполне для этого подходил.

Парень уже начинал заметно раздражаться. Он здорово смахивал на молодого задиристого бычка: его крепкая шея побагровела, а глаза стали наливаться кровью. Поздняков невольно представил себя в роли стареющего тореро, рискующего в любой момент оказаться у него на рогах. Тянуть больше не следовало.

Поздняков откашлялся в кулак.

— Видите ли, то, что я сказал, будто действую по поручению Виолетты Шихт, не совсем соответствует истине. То есть она даже не подозревает, что я буду выступать от ее имени, она даже не хотела мне давать ваши координаты. Это во-первых… — Поздняков выдержал паузу, подобно провинциальному трагику. — А во-вторых, лучше бы нам все-таки поговорить с глазу на глаз.

Парень готов был уже разразиться потоком проклятий, но девушка успела предупредить его словоизвержение:

— У нас нет секретов, будем говорить при нем.

— Хорошо, — безропотно согласился Поздняков. — Вы знали писательницу Ларису Кривцову?

Кукольная маска на лице девушки не дрогнула:

— Постольку-поскольку, а что? Или теперь вы будете говорить, что пришли по ее поручению?

— Да что ты церемонишься с этим индюком! — взорвался парень. Ну совершенно он не умел себя вести. Надо же, такой молодой и такой нервный.

Жанна медленно повела в его сторону своими эмалевыми глазами, и тот нехотя успокоился, с недовольством предоставляя ей возможность действовать по собственному разумению.

— Так вы от Кривцовой? — предположила девушка.

— Некоторым образом, — пробормотал Поздняков и быстро добавил: — А вы разве не знаете, что она умерла?

Девушка посмотрела на него, как на говорящего попугая:

— Первый раз слышу. А мне-то какое до этого дело?

— Она умерла при странных обстоятельствах, не исключено, что ее убили…

— Да он мент, — прозрел парень, — а я и смотрю: рожа-то у него протокольная! Ты на что намекаешь, ментяра?

— Я и не думаю намекать. Я все называю своими именами. Мне надо получить конкретные ответы на конкретные вопросы.

Девушка оставалась спокойной и неколебимой, как Гибралтарская скала.

— Не сомневаюсь, что его интересует та история, — сказала она, обращаясь к парню.

— Нет, я этой дуре все-таки ноги повыдергиваю и спички вставлю, — многозначительно пообещал разгневанный «Кен», и Поздняков понял, что он имел в виду Виолетту Шихт.

— Да ладно, не кипятись. Что особенного? — по-прежнему меланхолично заметила Жанна. — Сейчас я все ему объясню, и он от меня отстанет.

— Пренепременно отстану, — улыбнулся Поздняков. — Не такой уж я изверг, каким кажусь на первый взгляд.

Жанна усмехнулась, показывая, что убогая шуточка Позднякова принята благосклонно.

— Надеюсь, вас не затруднит вспомнить, когда вы видели Ларису Петровну в последний раз? — воспользовался благоприятным моментом Николай Степанович.

Фарфоровый лобик «Барби» слегка поморщился:

— Совсем недавно, кажется, на прошлой неделе. Точно, это было в Доме кино, на премьерном показе фильма какого-то режиссера, не запомнила, как его… Я иногда бываю на таких тусовках, при моей профессии это необходимо.

— В прошлую пятницу, — уточнил Поздняков.

— Ага, в пятницу, — согласилась девушка, — у меня вообще-то плохая память на числа, дни недели. Теперь так часто приходится мелькать в свете, что в голове все перемешалось. Ну вот, рассказываю дальше. Она, ваша Лариса, была в очередном платье от нашей общей знакомой, как всегда, навеселе и то и дело с кем-то сцеплялась.

— С кем конкретно? — немедленно сделал стойку Поздняков.

— Ну, с Медниковым, знаете, с телевидения, ее бывшим муженьком. Они мило улыбались, но, чувствовалось, говорили друг другу не слишком приятные вещи. В конце концов он не выдержал и отскочил от нее как ошпаренный. Потом она ко мне прицепилась в туалете. Не знаю, кто уж ей наплел про меня и Владика, этого дамского угодника для тех, кому за тридцать… — Тут она бросила красноречивый взгляд на своего красавчика, играющего бицепсами под светлым пиджаком. — Лично мне такие никогда не нравились, во всяком случае я его у нее не отбивала. Я даже догадываюсь, что ей всю эту чушь напела распрекрасная Виолетта, которую я же, между прочим, однажды и застала в объятиях Ольшевского. В общем, я все Кривцовой и высказала.

— А она?

— Она? Самое интересное, что она расхохоталась, долго так смеялась. Я уже думала, что у нее по пьяной лавочке совсем крыша поехала, а она успокоилась и говорит: «Ну, этого и следовало ожидать, у меня сегодня день открытий».

— Так и сказала — «день открытий»?

— Ну да. А потом потрепала меня по плечу, сделала комплимент и потопала дальше. Я так поняла, что у нее на Владике свет клином не сошелся, тут другое. По-моему, она всегда сама мужиков бросала, а тут какой-то пацан взял да и бросил ее. Вообще-то, она была баба ничего, самостоятельная и с характером, только, наверное, немного старомодная. Что вы хотите, когда женщине уже под полтинник?

При слове «старомодная» Поздняков даже поежился: вот уж какой Лариса никогда ему не казалась!

— А я даже несколько ее книжек прочитала, между прочим, — продолжала Жанна, — мне понравилось. Я вообще люблю, когда сюжет захватывающий.

Тут встрепенулся парень:

— Это та, что написала «Огненный поезд»?

— Ну да, — подтвердила девушка.

— Классная вещь, — поцокал он языком. — Даже не верится, что ее баба написала, — так круто.

— Да там же на обложке написано «Лариса Кривцова», — укоризненно заметила Жанна.

— А то я смотрел на обложку!

Ну и дела, да здесь, оказывается, клуб поклонников творчества Ларисы Кривцовой!

— Так ее что, пришили? — снова возник парень. — Жаль, она отлично сочиняла.

— Есть такое подозрение, — сказал Поздняков. — Кстати, что вы делали в прошлое воскресенье, особенно меня интересует время в районе полуночи.

— Ну ты загнул, друг, — удивился парень, — ишь куда клонишь. Ладно, так и быть, помни мою доброту. Мы были в клубе «Мустанг», и там любая собака тебе это подтвердит.

«Если бы я еще знал, где этот твой «Мустанг», — подумал Поздняков. Впрочем, чутье ему подсказывало, что скорее всего так оно и было.

— И девушка там же? — на всякий случай уточнил он.

— Конечно. Мы с котенком ни на минуту не расстаемся.

Нога продолжала ныть, и Поздняков вытянул ее во всю длину.

— И что, Виолетта Шихт действительно вас выставила из Дома моделей?

— Как бы не так! — гневно дернула плечиком девушка. — Я сама от нее ушла, потому что получила более выгодное предложение.

— Конечно, — подтвердил парень. — Котенок скоро на всех обложках будет!

— А при каких обстоятельствах ушел из Дома моды Ольшевский?

— Какое мне до этого дело? — Жанна брезгливо наморщила хорошенький, слегка вздернутый носик. — Может, он тоже нашел что-нибудь попривлекательнее. Виолетта, я вам скажу, стерва прижимистая, за копейку удавится, а он мальчик с большими запросами. Наверное, когда Кривцова перестала ему отстегивать бабки, он и подался куда-нибудь, где поденежнее.

— А вы думаете, что она ему давала деньги?

— Кривцова? — Жанна сделала из эмалевых глазок две горящие плошки. — Вот наивняк! Конечно! Ну, может быть, в прямом смысле не давала, но квартиру ему уж точно снимала — уютное любовное гнездышко на «Соколе». — Девушка перехватила вопросительный взгляд своего красавчика и немедленно добавила: — Нет, я там не была, но он сам рассказывал… Да, чуть не забыла, наш милый Владик мечтал стать звездой экрана и сильно надеялся, что Кривцова договорится насчет его с каким-нибудь режиссером, когда будет сниматься фильм по ее новой книжке. Не знаю, то ли фильм не подворачивался, то ли она не хотела сделать ему протекцию… А может, режиссеры попались несговорчивые. Да он же бездарный, у него же ничего за душой, одна смазливая рожа. Типичный этот, как его… альфред.

— Альфонс, — поправил Поздняков.

— А-а-а, альфонс, альфред, какая разница? — махнула она холеной ручкой. — Только он девчонкам, ну, в смысле другим Виолеттиным манекенщицам, хвастал, что старуха сделает для него все, что он ни попросит.

— Он называл ее старухой? — переспросил Поздняков внезапно охрипшим голосом. Тот факт, что какой-то сопляк, обладающий всего лишь смазливой рожей, мог называть старухой Ларису, поверг его в ужас.

— Ну, может, и нет, но обычно они всегда так говорят. А незадолго до того, как поползли эти дурацкие сплетни насчет его и меня, он однажды пришел злой, как Джульбарс, и пожаловался Муське — она у нас демонстрирует свадебные платья, — что Кривцова использует его вместо какого-то лекарства.

Поздняков недоуменно приподнял брови.

— Ну, лекарства, лекарства, этого, как его, — Хрусталева пощелкала пальцами, — ну, гормонального препарата.

Крутой парень за поздняковской спиной заржал, как жеребец, завидевший кобылу, а Поздняков невольно улыбнулся: вот это уже было похоже на Ларису.

На этой оптимистической ноте можно было заканчивать разговор. Он еще на всякий случай поинтересовался у будущей фотомодели, королевы глянцевых обложек, не знакома ли ей девушка по имени Лолита. Получив отрицательный ответ, Поздняков поблагодарил ее за прием и, скривившись от резкой пульсирующей боли в ноге, поднялся со стула. В этот момент в кармане все еще продолжавшего ржать парня что-то запикало, и он извлек на свет Божий сотовый телефон. Разговор, несмотря на скудное количество произнесенных слов, заслуживал внимания.

Сначала непродолжительное молчание, потом потрясенное:

— Замочили? Когда?

Вновь пауза, затем:

— Сколько, сколько? Он что, охренел?

Встревоженная красавица целиком сосредоточилась на переживаниях своего дружка, и Поздняков удалился по-английски, размышляя по пути, что, вполне вероятно, грандиозные планы Жанны завоевать в качестве фотомодели Олимп в ближайшее время не осуществятся. Тот, на кого она шибко рассчитывала, имел профессию, отнюдь не гарантирующую долгую жизнь и тихую старость в окружении любящих внуков.

* * *

— Ну кто там еще? — недовольно проворчал за дверью мужской голос, следом раздался громкий простуженный кашель.

Поздняков не стал представляться через дверь, а еще раз, посильнее, нажал на кнопку звонка. Отчаянная трель разнеслась по скрытой от его глаз квартире.

За дверью чертыхнулись и добавили:

— Открываю, открываю.

Дверь со скрипом отворилась, и взору Позднякова предстал Влад Ольшевский собственной персоной. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось. Его выдавала гладкая, ухоженная физиономия с явными признаками морального вырождения. По крайней мере именно так в представлении малопрогрессивного Позднякова выглядели извращенцы и морально-нравственные уроды. Ко всему прочему на манекенщике был красный шелковый халат, прямо-таки с бабьего плеча, и целая гирлянда всевозможных цепей и брелоков на безволосой груди.

С ним Поздняков церемониться особенно не стал и, отодвинув его плечом, без всякого приглашения прошел в квартиру.

— Что за дела? — возмутился за его спиной Ольшевский.

— Поговорить надо, — бросил Поздняков, окидывая взглядом просторную зашторенную комнату. Так это и есть то самое любовное гнездышко? Что ж, уютно, ничего не скажешь. А какие миленькие занавесочки на окнах!

Поздняков с размаху плюхнулся в кресло, ожидая, когда хозяин зашторенного обиталища придет в себя и обретет дар речи.

— Кто вы такой, черт побери? — опасливо осведомился Ольшевский, все еще оставаясь в прихожей. Видимо, на всякий случай он оставлял себе путь к отступлению.

«Да ты трусишка, приятель», — подумал Поздняков, не торопясь удовлетворить любопытство манекенщика.

— Что вам надо, в конце концов? — плаксивым тоном произнес Ольшевский.

— Несколько формальных вопросов, — продолжал интриговать его на всю катушку Поздняков, наслаждаясь вытянутой физиономией профессионального красавца. — Да успокойся ты, успокойся, это не больно.

— А с чего это мы вдруг на ты? — выкрикнул фальцетом Ольшевский.

— А чего ты там стоишь в углу, как провинившийся мальчик? — ответил вопросом на вопрос Поздняков. — Подойди поближе, и убедишься, что я не кусаюсь, у меня и зубов-то почти не осталось.

Сверхфотогеничный Влад Ольшевский по-прежнему стоял у двери и недоуменно хлопал своими ресницами-опахалами. Чувствовалось, что в нем боролись два равновеликих чувства: страх и любопытство. Наконец он оглушительно чихнул.

— Вот что бывает, когда стоишь на сквозняке, — язвительно ввернул Поздняков.

Любопытство все-таки победило страх, и Ольшевский вошел в комнату, доверительно сообщив:

— Ужасно простужаться летом: хоть лечись, хоть не лечись — толку чуть. Завтра у меня съемка на телевидении, а нос красный, как помидор.

— Ничего, припудришь, — снисходительно заметил Николай Степанович.

— Вы так думаете? — серьезно спросил манекенщик и скосил взгляд в зеркало.

Ольшевский явно принимал своего неожиданного визитера за крутого, а Позднякову не хотелось его разочаровывать. Поздняков было уже открыл рот, как на журнальном столике возле тахты затрещал телефон.

Манекенщик, путаясь в полах халата, рысью бросился снимать трубку, точно опасался, что его опередит Поздняков. У того, впрочем, такая мысль мелькнула, но воспоминание о свербящей ноге ее совершенно перебило.

— Да, да, да, — троекратно выкрикнул в трубку Ольшевский и покосился через плечо на сыщика.

Поздняков немедленно навострил уши. Он видел только спину Ольшевского, но по интонации сразу понял, что тот разговаривал с женщиной, причем с женщиной, с которой у демонстратора гладкой рожи и модных пиджаков были постельно-деловые отношения.

— Ну, конечно, конечно, крошка, — замурлыкал он с французским прононсом — результат насморка. — Я помню, помню… Когда же великий и могучий Бобо забывал о своей маленькой девочке?

Если бы не больная нога, Поздняков бы, наверное, сбацал камаринского: ключевая фраза была произнесена. Теперь понятно, кто вчера звонил Виолетте, вызвав девичий румянец на ее нордическом лице. Может, и теперь она ему звонила? А почему бы так прямо и не спросить?

Ольшевский больше не произнес ни слова, выслушивая свою собеседницу и время от времени чмокая воздух, изображая поцелуй. Позднякову это надоело.

— Передай привет Виолетте, — бросил он.

Ольшевский швырнул трубку и повернулся к незваному гостю:

— При чем тут Виолетта?

— Я просто подумал, что если уж ты провел с ней две предыдущие ночи, то сегодняшнюю сам Бог велел. Он, кажется, троицу любит.

— Вы что же, за мной следите? — удивился Ольшевский. Однако красноречивый испепеляющий взгляд изобразить ему не удалось: он мучительно начал хватать ртом воздух, сморщился и громко чихнул. Один раз, другой…

— Разболелся ты, парень, не на шутку, — сочувственно заметил Поздняков. — На СПИД давно не проверялся?

От такого наглого обращения Ольшевский расчихался еще сильнее, тряхнул своими белокурыми, тщательно расчесанными на пробор волосами до плеч и гневно возопил:

— Да кто вы, в конце концов, такой? Приходите в мой дом без приглашения, подслушиваете мои телефонные разговоры, отпускаете дурацкие шуточки! Мне это уже надоело, понятно? Спрашивайте, что хотели, и проваливайте! У меня завтра съемка на телевидении, и мне еще нужно привести себя в порядок.

«Ой-ой-ой, как страшно, петушок расхрабрился!»

— Что у тебя было с Ларисой Петровной Кривцовой? Припомни-ка, только быстро, — миролюбивым тоном предложил Поздняков.

— С какой стати? — вспыхнул осмелевший Ольшевский. — Со следователем на эту тему я уже разговаривал, а вы не следователь, чтобы допытываться. Я вообще вот сейчас возьму и позвоню в милицию. Чего это вы тут ходите и вынюхиваете, все-таки речь идет о самоубийстве известной личности. Или предъявите документ, удостоверяющий, что вы представитель компетентных органов, или, извините, скатертью дорога.

Слова Ольшевского подействовали на Позднякова, словно сигнал трубы на кавалерийскую лошадь. Он приподнялся со стула, на мгновение забыв о больной ноге, и самым зловещим тоном, на какой только был способен, пообещал:

— Сейчас я тебе предъявлю удостоверение, сейчас ты полюбуешься на мои корочки, только не удивляйся потом, если твоя замечательная гладкая рожа сильно окривеет и ни на какие телевизионные съемки тебя больше не позовут!

Ольшевский побледнел и вжался спиной в стену. В принципе, ему ничего не стоило, учитывая хромоту Позднякова, выскочить за дверь и заорать дурным голосом на весь подъезд: «Караул! Убивают!» — но он почему-то так не поступил.

А Поздняков продолжал все в той же манере:

— Ну что уставился? Давай, давай рассказывай, что там у вас за дела получились с Кривцовой и Хрусталевой и при чем здесь Виолетта, а то один хороший знакомый Жанночки интересуется, откуда, мол, сплетни поползли насчет тебя и его лапоньки. Он хотел было сам к тебе заглянуть, прихватив пару дружков, да некогда ему сейчас. Попросил меня попроведать тебя, когда буду в здешних краях. Вот я и нагрянул.

Ольшевский долго беззвучно шевелил губами, прежде чем у него прорезался голос:

— Черт! Так я и знал, так я и знал, что все кончится чем-нибудь подобным. А мне все это зачем? Хорошо, рассказываю, только для вашего… ну, приятеля Жанны, потому что следователю я рассказал немного по-другому. Но ей, Ларисе, теперь уже все равно, ведь так? В общем, у меня не было никаких отношений ни с той, ни с другой…

— То есть?!

Ольшевский шмыгнул носом:

— Ну не было у меня ничего ни с Кривцовой, ни с Жанной! Это все Виолетта. Не знаю, что она там мудрила, но я же был от нее зависим. Говорила: приударь за Кривцовой — она женщина одинокая, с деньгами, со связями. Ну, я и приударил. Она пару раз взяла меня на какие-то презентации, где ей в качестве сопровождающего требовался эффектный мужчина, а дальше этого дело не пошло. Да, еще на даче я у нее однажды был. Все, кажется. А по Дому моделей и в определенных кругах пошли слухи, что Кривцова якобы от меня без ума, а я верчу-кручу ею, как хочу, но я, учтите, к этому руки не прилагал. Потом и того хлеще: будто я ее променял на Жанну Хрусталеву, и она, Кривцова, значит, рвет и мечет от ревности.

— А ты тем временем согревал одинокую постель самой Виолетты Шихт?

Ольшевский усмехнулся:

— Ну, не такая уж она была одинокая, эта самая постель, — не успевала даже остыть от предыдущего… Ну, был я с ней пару раз, а что вы хотите, если такая у меня работа?

— Сочувствую, профессия альфонса почти такая же тяжелая, как профессия шахтера, — притворно вздохнул Поздняков и уточнил: — Завтрашнюю съемку тебе Виолетта устроила?

Ольшевский надул было губки, но вовремя спохватился и не стал изображать бедную, но чистенькую гордость.

— Да, — подтвердил он, — Виолетта. У нее через неделю начинается тур по Европе — выходит, так сказать, на международный уровень. Добилась-таки своего, она такая упертая, если чего-то захочет, то непременно добьется. — В голосе манекенщика послышалась плохо скрытая зависть. — Ну, в общем, этому будет посвящена целая передача, и я в ней буду принимать участие.

— А что за разговор был насчет гормонов? — вспомнил Поздняков.

— Глупая история. Видимо, до Кривцовой, незадолго до смерти, дошли слухи про все эти дела. Она решила, что сплетни распускаю я, и заявила мне, что я ей не гожусь даже в качестве гормонального средства. Я точно не помню, но что-то в этом роде. Все, я сказал все! Приятель Жанны пусть успокоится. Я это рассказал исключительно для него, следователю я изложил несколько по-иному, поскольку, сами понимаете, мне сейчас с Виолеттой ссориться невыгодно. Но вы же меня на суд вызывать не будете? И мстить из-за такого пустяка тоже несолидно. — Ольшевский отчаянно трусил, но старался держаться уверенно. Впрочем, не очень-то у него это получалось.

— На суд я тебя вызывать и вправду не собираюсь, — задумчиво произнес Поздняков. — Такие дела в суде не рассматривают, за них просто бьют по роже.

— Ну вот, опять! — плаксиво запричитал манекенщик, инстинктивно прикрывая лицо руками. — Неужели нельзя разобраться интеллигентно?

Поздняков постоял в раздумье и пошел прочь из квартиры, заметив напоследок:

— А все-таки по роже тебе дать следовало, только руки марать неохота.

ГЛАВА 7

Позднякову ужас как хотелось поскорее взять за гладкую холку эту сиамскую кошку Виолетту. Но что, собственно, он мог ей предъявить? Что она с какой-то, пока неизвестной ему, целью усердно сватала Ларису Ольшевскому? А дальше? Он прямо-таки воочию видел, как она наставит на него свои немигающие глаза и томно произнесет:

— Даже если я и пыталась найти способ, как скрасить Ларисино одиночество, то что в этом плохого?

Да, да, именно так она скорее всего и заявит, и ему ничего не останется, кроме как заткнуться. Она просто заботливая подруга, а он старый заскорузлый пень. Есть еще вопросы? Нет? Тогда извините, я очень занята, у меня скоро просмотр и на носу международное турне.

В душе у Виолетты, безусловно, было темно, как в старом винном подвале, но это еще не основание, чтобы обвинять ее в том, что она каким-то образом способствовала Ларисиной смерти.

Поздняков сидел дома в своем любимом, изрядно потертом кресле и усиленно ворочал мозгами. Особенных результатов этой титанической работы пока не наблюдалось. Все было зыбко и неопределенно. То, что ему удалось узнать, могло быть и тщательно спланированной аферой, приведшей к смерти Ларисы Кривцовой, и трагическим стечением обстоятельств с тем же самым результатом. Действительно, даже если Виолетта Шихт и приложила руку к тому, чтобы искусственно раздутый вокруг Ларисы скандал стал достоянием гласности, что из того? Это могла быть всего лишь мелкая месть, дамская шпилька, сведение женских счетов. Что касается перепутанных рентгеновских снимков, то такое, наверное, случается в медицинских заведениях. И на все у них найдутся оправдания: низкая заработная плата, нехватка персонала. Хотя, конечно, стоило бы побеседовать с этой забывчивой медсестрой Лолитой. Другой вопрос — где ее теперь найти? Не устраивать же ему с больной ногой наружное наблюдение за квартирой ее мамочки? Кстати о ноге. Сейчас она отдыхала, вытянутая на придвинутом к креслу табурете, и вроде бы даже не проявляла неприятных симптомов.

Раздался телефонный звонок, и Поздняков снял трубку.

— Да.

— Я говорю с Николаем Степановичем Поздняковым? — осторожно осведомился интеллигентный баритон.

— Я вас слушаю, — отозвался Поздняков.

— Очень хорошо, — непонятно чему обрадовался незнакомец. — Вы меня не узнаете, Николай Степанович? Это Гелий Воскобойников.

— Ах, да, конечно… Извините, не узнал. У вас что-нибудь случилось?

— Случилось то, что я кое-что вспомнил, не знаю уж, насколько важное, и, как обещал, звоню вам. Вчера, знаете ли, целый день, ходил из угла в угол и соображал — вот и пришло в голову…

— Это касается смерти Ларисы Кривцовой?

— Да… — Воскобойников замялся. — Только не хотелось бы по телефону, во всяком случае я так считаю. Я ведь человек старомодный.

Ну и прелюдия! Поздняков терпеть не мог таких длинных приготовлений.

— Так что, мне приехать? — уточнил он, чтобы не тянуть зря время.

— Если вам не трудно, конечно, и если это вас еще интересует. Я бы и сам приехал, да у меня машина опять забарахлила, тоже мне хваленое западное качество…

— Хорошо. — Поздняков взглянул на часы. — Думаю, что через час буду у вас.

— Ну уж вы не особенно торопитесь. Час-другой, я думаю, особенной роли при данных обстоятельствах не играют.

Поздняков положил трубку на рычаг и задумчиво посмотрел перед собой. Интересно, сулил ли этот звонок ему что-нибудь новое или Воскобойникову снова захотелось произнести пространную речь и ему не хватало доверчивого слушателя? Звучит как-то…

* * *

До Хохловки он не то чтобы гнал, но то и дело, бросая взгляд на спидометр, обнаруживал стрелку поблизости от цифры сто и, досадливо морщась, приподнимал ногу с педали акселератора. День понемногу распогодился, точнее сказать — как бы побелел: солнце, спрятанное за непроницаемой толщей облаков, не могло послать на грешную землю в полной мере свои лучи, довольствуясь чем-то вроде подсветки. На душе у Позднякова стало веселее, он терпеть не мог неопределенности в чем бы то ни было, в том числе и в погоде.

Воскобойников встретил его у калитки своей дачи, — по-видимому, загодя следил за дорогой. Поздняков выбрался из автомобиля, с трудом подавляя в себе желание первым делом повнимательнее присмотреться к опустевшему дому Ларисы. Можно сказать, его прямо-таки разворачивало в ту сторону, точно флюгер порывом ветра.

— Ну здрасьте, здрасьте, — прокряхтел Воскобойников, одетый на этот раз более демократично: в хлопчатобумажные брюки, тенниску и ветровку.

Поздняков молча пожал его худую руку.

— Проходите, посидим на природе, — пригласил Воскобойников.

Поздняков послушно пошел на дачный участок, чувствуя затылком чей-то пристальный взгляд. Он невольно оглянулся, но не увидел ничего, кроме пустынного тротуара, соседнего забора и прикрытого деревьями фасада Ларисиного дома. Что ж, если считать окна дома его глазами, то, безусловно, можно найти объяснение и пристальному взгляду.

Они прошли в глубь дачного участка Воскобойникова, оказавшись возле деревянного столика и таких же скамеек в тени подрастающих пушистых сосенок.

— Мое любимое место, — пояснил Воскобойников, — в докомпьютерные времена всегда предпочитал здесь работать, на свежем воздухе…

Поздняков сел на скамейку и огляделся. Отсюда неплохо просматривался соседний участок, поскольку именно в этом месте бетонный забор обрывался, переходя в ограждение из металлической сетки. Правда, дом Ларисы оставался, по существу, вне наблюдения, поскольку отсюда видна была лишь его глухая стена.

Воскобойников обернулся, проследив за взглядом Позднякова:

— Вот-вот, это единственное место, с которого хоть что-то видно. Но когда я установил здесь скамейку, а это было очень давно, я, конечно, не собирался за кем-то подсматривать. Собственно, и Лариса здесь тогда не жила, а с покойным контр-адмиралом Медниковым мы были большими друзьями. Я запросто бывал у него в доме. Гошу, Георгия Медникова, знал еще вот таким. — Воскобойников красноречиво отмерил рукой от поросшей травой земли чуть поменьше метра, демонстрируя, каким он знавал теперешнего телегероя, ежевечерне под гром аплодисментов сбегающего по ступенькам светящейся лестницы.

— Видите, какие совпадения бывают в жизни. Я всех их, и Георгия, и Ларису, знал по отдельности, а потом они как-то, совершенно без моего участия, сошлись в одной точке, и волею небес она оказалась Хохловкой. К тому времени, как Лариса здесь появилась, славные времена этой дачи уже миновали — после смерти Пелагеи Даниловны, матери Георгия. Славная была женщина, добрая, хлебосольная, а какие пироги пекла — пальчики оближешь! Дом всегда был полон гостей, звучали музыка, смех… Хоть и имела Пелагея Даниловна каких-нибудь несчастных два класса образования, но что это был за человек! — Воскобойников мечтательно закатил глаза. — Жаль только, когда Георгий подрос, стал ее немного стесняться. Молодежь, избалованная золотая молодежь, что они могут понимать в истинных ценностях жизни? Со временем, конечно, большинство из них все-таки благополучно умнеют, но поначалу способны воспринимать только внешнюю сторону вещей, а существо их остается для них скрытым…

Воскобойников, похоже, опять удалился в область туманных воспоминаний, цветистым и пространным рассуждениям не было видно конца.

— Кажется, вы что-то собирались мне рассказать, — тактично напомнил Поздняков.

Воскобойников пару раз моргнул, точно воспоминания застилали ему глаза, взгляд его сразу поскучнел.

— Извините меня, старика, — вздохнул он, — у меня все разговоры только о прошлом. А вы разве этим не страдаете?

Поздняков стал опасаться, что Гелия Андриановича опять занесет, на этот раз уже в другую сторону, но тот каким-то волшебным образом умудрился-таки сосредоточиться:

— Вот что я вспомнил… Я сидел на этой самой скамейке, читал «Огонек», и вдруг меня словно осенило. Весь тот день, ну, то воскресенье, последний день жизни Ларисы, точно заново прошел перед моими глазами. Я вспомнил утро, такое солнечное, ясное… Пришла женщина из соседней деревни, принесла молоко, она всегда здесь ходит… Я в тот день был опять без колес — мой иностранец сломался, паршивец, в очередной раз, да я ведь вам, кажется, уже об этом рассказывал… В общем, я пошел на реку — люблю посидеть на берегу и последить за игрой света на воде…

«Ну скорее, скорее», — мысленно подгонял своего собеседника Поздняков.

— …Просидел там почти весь день и, когда возвращался обратно, заметил такси. Машина остановилась на повороте к Хохловке, из нее вышел молодой человек… Я не очень уверен, так как видел его только однажды в гостях у Ларисы, но мне показалось, что это был все-таки он…

— Манекенщик?! — воскликнул Поздняков.

Воскобойников молча и многозначительно кивнул головой.

Поздняков прикусил нижнюю губу: похоже, он недооценил мальчишку!

— В котором часу это было?

— Точно не скажу, на природе я редко смотрю на часы, но, думаю, после пяти вечера, ближе к шести. Он вышел из такси и пошел в сторону Хохловки, но утверждать, что он направлялся именно к Ларисе, я, конечно, не могу, поскольку не видел, как он входил к ней на дачу. Извините, пешком угнаться за молодым человеком я уже не в состоянии.

— А как он выходил оттуда, вы видели?

— В том-то и дело, что нет. Я не видел ни как он входил, ни как выходил. Я просто видел, как он вышел из такси и направился в сторону Хохловки.

— Саму Ларису в тот день вы тоже не видели?

— Как же, рано утром, когда она только приехала, я ее видел, — сообщил Воскобойников. — Я как раз направлялся на реку, прихватив книжку, пару бутербродов, бутылку минеральной воды «Ессентуки № 17». — Он подробно перечислял свое снаряжение, словно Поздняков собирался заняться его жизнеописанием. — Выхожу за калитку, тут она и подъехала. Мы немного поговорили… Об этом я рассказывал следователю, но он, по-моему, пропустил мой рассказ мимо ушей.

— И о чем, если не секрет, вы разговаривали с Ларисой?

— Да какой же тут секрет! Обычные вещи: погода, колдобины на дорогах — у нас тут на въезде в поселок недавно раскопали дорогу, а потом присыпали землицей — на том дело и кончилось. Ночью на этой колдобине запросто можно без заднего моста остаться.

— Понятно, понятно, — кивнул Поздняков. В действительности ничего ему не было понятно. Что здесь делал в тот вечер Ольшевский, если, конечно, это был действительно он.

Тут Воскобойников выдал очередную порцию из заранее припасенных сенсаций:

— Ларису я видел только утром, но знаю, кто еще ее видел в тот день уже после меня, не считая, конечно, манекенщика.

— Кто?!

Донельзя довольный собой Воскобойников торжественно провозгласил:

— Женщина, продающая молоко!

— Постойте-постойте, — встрепенулся Поздняков, — вы же сказали, что женщина приходила утром.

— Ну да, да, утром, только я ее не видел, она оставила молоко возле калитки и ушла. Я, честно говоря, вообще забыл про молоко, а к вечеру оно уже прокисло. Но это не важно. Она, как выяснилось позднее, в тот день и к Ларисе заходила. Лариса, правда, молока у нее никогда не брала, но молочница надеялась заполучить ее в клиентки. Вот и зашла.

— Откуда вы знаете? — поинтересовался Поздняков.

— Вчера она принесла мне молоко в очередной раз. Слово за слово, мы вспомнили о Ларисином самоубийстве — в деревне, оказывается, все про это знают, — она и скажи: «А я покойницу в тот день видела — она сидела в беседке и спорила с какой-то женщиной». И ту женщину мне описала…

— Вы сразу догадались, кто она? — спросил Поздняков.

— Что-что, а описать представительницу своего же пола женщины умеют. Вышло очень похоже на Виолетту Шихт, но это только мое предположение, как вы понимаете.

Воскобойников с торжествующим видом умолк. Кажется, он получал истинное удовольствие от игры в суперсыщика.

— А можно увидеть эту вашу молочницу в ближайшее время? — осведомился Поздняков.

— Думаю, да, — кивнул Воскобойников. — Вы же на колесах, можете прямо к ней подъехать. Деревня тут недалеко — каких-то три километра, не больше.

* * *

Деревня состояла всего из нескольких дворов и в обозримом будущем вообще, по-видимому, должна была исчезнуть. Со всех сторон ее зажали асфальтовыми дорожками и строящимися дачными коттеджами. Где деревенские жители только умудрялись пасти своих коров?

Воскобойников словно прочитал мысли Позднякова.

— Была когда-то большая деревня, а теперь, видите, что осталось? Ничего не поделаешь — ближнее Подмосковье, всем хочется отхватить здесь лакомый кусочек землицы. А если есть деньги, это не проблема. Рынок есть рынок.

По тону Воскобойникова не было понятно, сожалел ли он о возникновении этого самого рынка или, напротив, приветствовал его.

Поздняков накатом пустил «шестерку» с пологой горки и поинтересовался:

— Где тормозить?

— Вон видите симпатичный домик с резными наличниками, нам как раз туда…

Домик был просто игрушечный: чистенький, свежевыкрашенный, напомнивший иллюстрацию к русской народной сказке, но самый что ни на есть настоящий. В палисаднике, разбитом под окнами с резными наличниками, цвели ромашки, из конуры довольно дружелюбно выглядывал лохматый пес.

Когда Поздняков и Воскобойников, выбравшись из автомобиля, приблизились к деревянной калитке, пес пару раз глухо тявкнул, но только для видимости, рассуждая, очевидно, следующим образом: раз меня здесь кормят — нужно прокорм как-то отрабатывать. На крылечке немедленно показалась женщина в пестром халате и привычно произнесла:

— Тихо, Черныш, тихо…

Черныш еще раз продемонстрировал желтые собачьи зубы, вывалил розовый язык и потерял всякий интерес к гостям.

— Раиса Ивановна, мы к вам на минуточку, — объявил Воскобойников, взявшись рукой за штакетину.

— Гелий Андрианович, это вы?

— Я, я, Раиса Ивановна. И не один, с одним знакомым…

— Проходите, не бойтесь: Черныш вас не тронет. Он только с виду такой грозный. — Хозяйка явно польстила своему стражу, который уже успел безмятежно задремать.

Через минуту они уже сидели в застекленной веранде. На столе перед ними красовалась трехлитровая банка молока. Женщина принесла еще пару чайных чашек.

— Угощайтесь, парное.

— Спасибо, с удовольствием, — сказал Воскобойников, и женщина наполнила одну чашку.

— А вы? — спросила она Позднякова.

— Спасибо, я не пью молока, — объяснил Поздняков.

— Ну и напрасно, — мягко пожурила его женщина. — Молоко — напиток жизни.

— Вам бы на телевидение, в рекламную службу, — усмехнулся Поздняков, — заткнули бы за пояс барышень с зимней свежестью во рту.

Женщина рассмеялась, сразу помолодев, и Поздняков решил, что ей чуть больше сорока. Стало быть, они с Ларисой были ровесницами, да только вели совсем разные жизни. Одна жила на земле и пила парное молоко, другая скользила на незримой грани вымысла и реальности и питалась иллюзиями и собственной фантазией. Покойная Лариса носила эксклюзивные наряды от модного модельера и могла позволить себе купить белый концертный рояль просто так, в тон мебели, а эта ходила за три километра с молоком, вставала чуть свет, чтобы подоить корову, а развлекалась тем, что смотрела вечером по телевизору какое-нибудь очередное ток-шоу. Лучики морщинок уже прочно обосновались в уголках ее круглых карих глаз и губ, покрытых кричаще-яркой помадой.

— А мы, Раиса Ивановна, приехали вас порасспросить, — сказал Воскобойников, успевший осушить чашку молока. — Расскажите-ка еще раз, если вам не трудно, то, что вы рассказывали мне утром. Ну, про то, как вы в воскресенье заходили на дачу к Ларисе Петровне Кривцовой, и про то, что вы там увидели.

Женщина сразу посерьезнела.

— Да что ж рассказывать? — Она характерным жестом провела ладонями по обтянутым пестрым ситцем бедрам. — Я ведь на минуточку всего и заглянула — спросила, не желает ли она молока. Она, правда, ни разу у меня молоко не брала, но я все же так, на всякий случай… — Женщина замолчала и, шумно вздохнув, облизала языком свои накрашенные губы. — Сначала заглянула к Гелию Андриановичу, смотрю, дверь заперта, а машина во дворе стоит. Думаю, значит, где-то неподалеку — поставила молоко возле калитки…

— Вы немного перепутали, Раиса Ивановна, машина у меня в воскресенье в Москве была, вы ее в пятницу видели, — перебил женщину Воскобойников.

— Ах да! — Женщина задумалась. — Пожалуй, что так. Точно, машины не было, но остальное я помню хорошо.

В разговор вступил Поздняков:

— Да не волнуйтесь вы, Раиса Ивановна, я не из милиции, протокола составлять не собираюсь. Можете мне все как есть спокойно рассказывать.

— Да я не знаю, — она часто замигала карими глазами, — там ведь ничего особенного не было. А что, разве она не ночью… умерла?

— Ночью, — подтвердил Поздняков. — Просто мы пытаемся восстановить весь тот день.

— Вы думаете, что ее кто-то тово? — в глазах Раисы Ивановны вспыхнул неподдельный интерес. Проснувшийся зверек любопытства требовал пищи, а задача Позднякова состояла в том, чтобы утолить этот голод, в то же время не сказав ничего лишнего.

— Думаю, что компетентные органы во всем разберутся, — туманно заметил Николай Степанович. — Я же лицо неофициальное, просто давний друг Ларисы Петровны, и пытаюсь понять, что могло ее толкнуть на столь отчаянный шаг.

— Ну раз так… — протянула она разочарованно, и жадные огоньки в ее глазах медленно погасли.

— Итак, вы зашли к Ларисе Кривцовой предложить ей молоко… — напомнил Поздняков.

— Ну, зашла, — начала женщина уже будничным голосом. — Точнее, не совсем зашла, заглянула скорее… Калитка была открыта, я спрашиваю: «Молочка не желаете?» А она сидела на террасе за столиком, подперев голову рукой. Лицо у нее было грустное. Рядом с ней стояла женщина в синем брючном костюме, в косынке, такая модная. Когда я, значит, спросила насчет молока, Лариса Петровна обернулась и сказала в расстройстве: «Ну кто там еще по мою душу?» Я опять про молоко, а она ответила совсем как вы: «Не пью молока». Ну я развернулась и пошла прочь. Вот и все.

— А женщину эту вы можете описать поподробнее?

— Которая в брючном костюме?

— Именно.

— Молодая, высокая, повыше Ларисы Петровны, я думаю, волосы каштановые, до плеч — из-под косынки видны были, — лицо не очень-то рассмотрела, она только разок повернулась ко мне… Да, на ней были черные очки.

— А может, вы что-нибудь услышали из их разговора?

Женщина наверняка что-то слышала, но, видимо, не решалась в этом признаться.

— Я специально не подслушивала, — сказала женщина и бесхитростно пояснила: — Откуда мне знать, что потом кому-нибудь понадобится… Но кое-что все-таки расслышала, — продолжала она после паузы. — Лариса Петровна после того, как сказала, что не пьет молока, произнесла странную фразу… Я ее запомнила, потому что подумала, что она ко мне относится. Она сказала: «Не слишком ли рано слетаются стервятники?» А та, вторая, ответила: «Стыдно называть друзей стервятниками».

— Вы уверены? — переспросил Поздняков.

— Честное слово, — горячо заверила молочница. — Я лишнего никогда не скажу. Как говорится, за что купила…

Поздняков и Воскобойников одновременно улыбнулись.

— Вот все, что я знаю, — подвела итог Раиса Ивановна. — Я вам хоть чуть-чуть помогла? Жалко ее, Ларису Петровну, женщина совсем не старая, можно сказать, молодая, такая видная, с достатком. Казалось, чего ей не хватало? Может, болела чем?

Поздняков ничего не ответил, сцепил пальцы и громко хрустнул костяшками, как бы ставя точку в разговоре.

— А кого, интересно, она подразумевала под стервятниками, как вы думаете? — не унималась женщина. — Уж больно странные слова, я бы даже сказала, подозрительные, — заявила она, понизив голос. — А правда, что теперь все ее имущество достанется той худой старухе? Надо же, вот кому подвалило! А зачем ей все это добро, когда она уже сама одной ногой… — Тут хозяйка дома осеклась.

— Ну что ж, Раиса Ивановна, большое вам спасибо, — сказал Поздняков. — Если вспомните еще что-нибудь, сообщите Гелию Андриановичу, когда с молоком в Хохловку придете.

— Конечно, конечно, — торопливо заверила женщина, — я теперь все время буду про это думать.

«Ну вот еще один Шерлок Холмс появился к уже имеющемуся в лице Гелия Воскобойникова!» — подумал Поздняков.

— Пожалуй, нам пора, Гелий Андрианович? — обернулся он к своему добровольному помощнику.

— Ну, пора так пора, — засуетился тот. — Прощайте, уважаемая Раиса Ивановна, спасибо за молочко. Оно у вас отменное.

— Пейте, пейте на здоровье. А завтра свеженького-то приносить?

— Всенепременно, всенепременно, — подтвердил Воскобойников, сходя со ступенек крыльца.

Флегматичный Черныш выбрался из конуры и помахал им хвостом, как закадычным приятелям. За домом замычала корова, впервые напомнив о себе.

— Доить пора, — пояснила женщина, снимая с натянутой во дворе веревки кусок выстиранной марли.

— Где вы ее здесь пасете, свою буренку? — не удержался от вопроса Поздняков.

— Ой, не говорите! — всплеснула руками женщина. — Один луг всего и остался, и за него война идет не на жизнь, а на смерть. Если застроят — все, будем сидеть здесь, как в скворечнике. Ох, и надоели эти дачники… — Она снова осеклась, взглянув на Воскобойникова. — Нет, против хохловских мы ничего не имеем, они уж давно здесь и никому не мешают, а эти, новые, прямо со всех сторон обложили!

Высказав накипевшее, молочница проводила их до калитки. Поздняков и Воскобойников сели в машину, и «шестерка» медленно двинулась в обратный путь.

— Хорошая, работящая женщина, — заметил Воскобойников, когда они перевалили через бугор и маленькая деревня с игрушечным домиком молочницы осталась позади. — Настоящая труженица, на таких Россия только и держится.

Поздняков покосился на своего восторженного попутчика.

— Что, думаете, я сильно переборщил? — продолжал Воскобойников. — Нет, так оно и есть. Подумать только, что когда-то мы, чтобы встретиться с подобными людьми, ездили в творческие командировки за тысячу верст, а теперь они рядом, но никто их не замечает. До того ли, когда все спешат схватить, урвать кусок пожирнее?

— Так уж и все?

— А вы думаете иначе, молодой человек? — усмехнулся Воскобойников.

— Я как-то вообще не склонен к обобщениям.

— Понятно, такие мелочи вас не интересуют, — печально заключил Гелий Андрианович.

— По крайней мере сегодня мне не до них.

Поздняков высадил Воскобойникова у его дачи, вышел сам и, пройдя немного вперед, остановился напротив дома Ларисы Кривцовой. Опустевший особняк неприступной крепостью белел за высокой оградой, словно жил своей жизнью, в которую не собирался допускать посторонних. Где-то там, в его чреве, были белый диван, белые кресла, белый рояль, одинокое и грустное белое царство.

Поздняков подергал запертую калитку и зачем-то нажал на звонок. Никто не отозвался.

— Да там никого нет.

Поздняков рассеянно обернулся и снова уперся взглядом в худощавую фигуру Воскобойникова, который, оказывается, стоял у него за спиной. Поздняков даже поежился — он терпеть не мог соглядатаев.

— Старуха в Москве, а может, уже отчалила в Кострому. В право наследства она только через полгода вступит, если, конечно, доживет.

Поздняков пожал Воскобойникову руку и вернулся к своей запыленной «шестерке».

— Николай Степанович, а вы знаете, что следователь настроен закрыть дело? — крикнул вдогонку Гелий Андрианович, похоже, заготовивший этот сюрприз, так сказать, на десерт.

— Догадываюсь, — мрачно отозвался Поздняков.

ГЛАВА 8

Черт его дернул соблазниться разливным пивом! Ностальгия по давнему прошлому сработала. Хотя тут, как говорится, с какой стороны смотреть. Не притормози он возле амбразуры в жестяной будке, облюбованной бомжами и пенсионерами, наверняка избежал бы последующих неприятностей. Но зато не сделал бы потрясающих открытий.

Металлическая палатка с небольшим окошком, через которое выдавалось дешевое разливное пиво, этакий последний социалистический оазис в рыночной пустыне, располагалась неподалеку от поздняковского дома, в нескольких сотнях метров. Обычно он спокойно проезжал мимо, разве что бросив рассеянный взгляд на забулдыг, смакующих желтую бурду. А тут его словно кто-то за кадык дернул, так захотелось этой дешевой кислятины. Нелепое желание овладело им, и он припарковал машину у обочины. Двинулся к амбразуре, из которой, как только он протянул туда несколько мятых бумажек, немедленно высунулась рука, плюхнувшая на мокрый прилавок кружку с пивом. Жадно прильнув к ней, Поздняков успел сделать пару глотков и подумать, принадлежала ли рука, протянувшая ему кружку пива, существу одушевленному или же была частью какой-то невидимой машины. И тут ему явилось видение.

На противоположной стороне улицы из пыльного марева выплыла стройная женская фигура в оранжевом платье с двумя большими разрезами — спереди и сзади, — как будто специально предназначенными для нескромных мужских взглядов. Поздняков еще шумно втягивал в себя пиво, покрываясь испариной, а его мыслительный аппарат уже был занят идентификацией экзотической незнакомки. Она здорово кого-то ему напоминала, и в ту секунду, когда он все-таки сообразил, кого именно, он, поставив кружку на прилавок, заковылял к своей «шестерке». Краем глаза еще успел заметить, что к оставленной кружке тут же потянулась поросшая черной растительностью рука с замысловатой наколкой — потребление пива здесь было безотходным.

Поздняков медленно ехал по улице, не теряя из виду высокую и стройную прелестницу в оранжевом, красиво и уверенно вышагивающую по тротуару. Мужские взоры, полные желания, скрещивались над ней, словно шпаги, а она, не обращая на них ни малейшего внимания, торопилась к какой-то ей одной известной цели. Впрочем, куда направлялась Лолита — а это была именно она, — выяснилось очень скоро. Девушка торопливо засеменила вниз по ступенькам в метро, и сквозняк, исходящий из глубины подземки, жадно подхватил ее густые темные кудри.

Поздняков, чертыхаясь, почти на ходу выпрыгнул из машины, захлопнул дверцу и, забыв о больной ноге, вприпрыжку помчался вдогонку за ней. К счастью для сыщика и к несчастью для Лолиты, ее высокий рост, яркая внешность и экстравагантный наряд не позволили ей затеряться в толпе спешащих домой с работы обывателей. Они обтекали ее серой, безликой массой. Пожалуй, доктору Рудневу было от чего сойти с ума! Девушка пересекала вдоль вестибюль станции, и Позднякову даже показалось, что она собирается, поднявшись по эскалатору, выйти на противоположной стороне. Странный поступок, но попробуй пойми, что на уме у красивых молодых особ. Неожиданно Лолита резко повернулась и стремительно вошла в вагон поезда, направляющегося к центру. Поздняков едва поспел за ней, и ему пришлось напрячься, разжимая резиновые присоски дверей. Шумно дыша, он упал на сиденье, почем зря ругая вероломную Лолиту, которая своими повадками напоминала агента 007, уходящего от «наружки».

Чертова девчонка как ни в чем не бывало стояла в трех метрах от него и, взявшись за поручень, задумчиво следила за собственным отражением в темном стекле вагона. Позднякову был хорошо виден ее тонкий отнюдь не славянский профиль, надменная линия крупного чувственного рта и большие цыганские серьги в ушах. Каждый раз, когда вагон покачивало на перегонах, ее красивая головка с густыми черными волосами, словно нехотя, слегка откидывалась назад.

Она столь же неожиданно выпорхнула из вагона, но Поздняков, уже готовый к ее штучкам, сорвался с места, точно спринтер с низкого старта. Он позволил ей идти в пяти шагах впереди, замедляя шаг, когда она ни с того ни с сего принималась что-то разыскивать в сумочке. Он проводил ее до выхода из метро, поднялся вместе с ней на улицу, где ему в лицо неожиданно ударило яркое солнце, сумевшее-таки к концу дня пробить толщу облаков. В первое мгновение сыщик зажмурился, но поспешил поскорее проморгаться, чтобы не упустить из виду коварную Лолиту.

Лолита пересекла улицу под красноречивыми взглядами владельцев автомобилей, выстроившихся на светофоре, остановилась на минуту у витрины парфюмерного магазина, понюхала розы, что продавались на улице, и свернула в переулок, в котором сам Поздняков был не далее чем вчера. Такое совпадение показалось ему подозрительным. А Лолита, будто задавшись целью интриговать его и дальше, подошла к знакомому ему Дому моделей Виолетты Шихт. Решительно толкнула рукой стеклянную дверь. Если Лолита пожаловала сюда, чтобы заказать что-нибудь сногсшибательное «от кутюр», то это следовало бы расценивать в качестве злой иронии судьбы, издевки над сыщиком-пенсионером.

— Любопытно, очень любопытно, — пробормотал себе под нос Поздняков, соображая, как ему поступить дальше.

Можно было, конечно, последовать за Лолитой, но в таком случае он мгновенно бы лишился маневра, поскольку охранник на входе, который его, несомненно, запомнил, наверняка немедленно поставит в известность начальницу о его появлении на ее суверенной территории. Поздняков решил подождать, когда девушка выйдет, и проследить за ней дальше. А по возможности и побеседовать с ней. Поэтому он купил газету и устроился под пестрым зонтиком летнего кафе, откуда он мог видеть всю улицу, вход в Дом моделей и даже его застекленное фойе. Выгодное преимущество — все равно что наблюдать за пристрелянным плацдармом с господствующих высот.

Он успел разглядеть, как Лолита пересекла стильный вестибюль Дома моделей, уставленный кадками с искусственной растительностью, и скрылась. Последнее, что он увидел, — стройные загорелые ножки, мелькнувшие в рискованном разрезе апельсинового платья, когда девушка поднималась по мраморной лестнице.

Отсутствовала она около получаса, не оставив ему ничего более увлекательного, кроме как созерцать неспешную жизнь раскормленных городских голубей, лениво фланирующих по асфальту в поисках съестного. Зато окончание ее визита в Дом моделей ознаменовалось громкими возгласами в вестибюле.

— Чтоб вы все здесь провалились! Нет, чтобы ваша шарашка погорела вместе со всем барахлом! — выкрикнул высокий женский голос.

Позднякову показалось, что гневную тираду выдала Лолита.

А какая-то другая женщина спокойно, но с изрядной долей брезгливости произнесла:

— Сергей Иваныч, проводите, пожалуйста, посетительницу к выходу, а то как бы она не заблудилась.

Поздняков узнал голос Виолетты Шихт, хотя увидеть ее ему не представилось возможным. Она стояла на лестнице, и в поле зрения сыщика попадали только ее лаковые туфли.

Охранник подхватил под локоть упирающуюся девушку и потащил к стеклянной двери. Делал он это с рвением омоновца, разгоняющего несанкционированный старушечий рынок возле метро. Позднякову стало даже жаль мексиканистую Лолиту. Оказавшись за дверью, она крепенько выругалась, но не слишком складно, и Николаю Степановичу стало ясно: к ненормативной лексике девушка обращалась в крайне редких случаях. Потом пару раз стукнула каблуком по стеклянной двери и, понурившись, поплелась по улице. Поздняков оставил газету и, втянув голову в плечи, пошел за Лолитой.

А та, похоже, брела в никуда, то ускоряя шаг, то замедляя, то вообще замирая на месте, точно впадая в необъяснимый транс. Идти за ней было одно мучение. Наконец она, видимо, приняла какое-то решение и заторопилась. Ускорение, как оказалось, ей придал троллейбус, затормозивший на ближайшей остановке. Пыхтящий Поздняков, проклинающий и резвую Лолиту, и свою больную ногу, опять с трудом запрыгнул в последний момент на подножку троллейбуса.

Народу в салоне было раз, два — и обчелся, но девушка не выказала ни малейшего подозрения по поводу его присутствия. То ли она не отличалась наблюдательностью, то ли настолько ушла в свои проблемы, что не обращала внимания уже ни на кого. Она села на сиденье на солнечной стороне салона, хотя хватало мест и в теньке, и уставилась в пыльное окно с отрешенным, потерянным выражением на лице. Так они проехали три или четыре остановки, после чего Лолита вышла из троллейбуса, словно в прострации. Поздняков безмолвно проследовал за ней, как верный пес за хозяйкой.

Это был престижный район тихого центра с тенистыми скверами и башнями шестнадцатиэтажек из розового кирпича. Девушка двинулась к ближайшей и вошла в подъезд. Когда Поздняков вошел следом, Лолита уже уносилась наверх в кабине скоростного лифта. Сыщику пришлось подождать несколько секунд, прежде чем на табло лифта высветилась цифра девять. Итак, он выяснил, куда устремилась Лолита. Уж не решила ли она заглянуть на минутку к подружке? Чтобы выяснить это, нужно было немного подождать, после чего попытаться определить номер квартиры.

Поздняков вышел из дома и сел на скамейку в тени липы. В воздухе висела душная, звенящая тишина. Несмотря на вечернее время, даже малыши не лепили куличи в песочнице, спасаясь от зноя за кирпичными стенами квартир. Сыщик откинулся на спинку скамейки и прикрыл усталые глаза. Что удивительно, он даже неожиданно для самого себя задремал и, не исключено, всерьез бы заснул, если бы не громко выстрелившая в тишине дверь подъезда. Поздняков разлепил веки и увидел Лолиту, стоящую возле дома, теперь уже с чемоданом в руке, из-под крышки которого торчало какое-то тряпье. Она постояла так с полминуты, вздохнула, положила чемодан на ступеньки, раскрыла и стала аккуратно его укладывать. Где-то наверху взвизгнула балконная дверь, и громом с ясных небес раздался женский крик:

— Давай вали отсюда, сучка подзаборная! Благодари Бога, что еще легко отделалась!

Поздняков поднял голову и увидел на балконе девятого этажа женщину в зеленом халате. Она выкрикнула еще пару слов и скрылась с балкона.

Лолита тем временем кончила собирать свои вещички и, глядя под ноги, пошла прочь от башни-шестнадцатиэтажки. Когда она поравнялась со скамейкой, на которой сидел Поздняков, он рассмотрел на ее смуглом лице свежую царапину. Что ни говори, а бывшей медсестре сегодня явно не везло! Причем по-крупному.

Чемодан, очевидно, был весьма увесистым, потому что девушка брела, заметно согнувшись под его тяжестью. Пройдя метров триста, она как подкошенная рухнула на скамейку в сквере. Поздняков, наблюдая за ней, устроился неподалеку. Какое-то время Лолита сидела, тупо уставившись в пространство перед собой, потом со сдавленным стоном сильно стукнула ладонью по деревянным брусьям скамейки. Поднесла к губам ушибленную руку и заплакала.

— Ну почему, почему у одних все хорошо, а у других все плохо? Ну почему, почему? — расслышал Николай Степанович произносимые ею слова, прерываемые рыданиями. — Ну что это за непруха такая!

Поздняков понял, что наступил момент для его выхода на сцену. Он подошел, устроился на той же скамейке и как можно участливее спросил:

— У вас что-нибудь случилось?

Девушка замолчала и настороженно посмотрела на Позднякова:

— А вам-то что?

— Не могу видеть, когда такие хорошенькие девушки плачут без видимых причин, — пояснил он и, словно только что увидел, добавил: — Да у вас кровь на щеке!

Девушка провела ладонью по лицу, поморщилась и мрачно сказала:

— Вот стерва!

Потом открыла сумочку, извлекла из нее пудреницу и, придирчиво посмотревшись в зеркальце, повторила с еще большим чувством:

— Вот стерва!

— Вас кто-то обидел? — снова встрял со своей притворной участливостью Поздняков.

Лолита покосилась на него с сомнением, точно прикидывая, стоит ли удостаивать этого старого козла своей откровенностью, и нехотя разлепила свои чувственные губки:

— Одна стерва вцепилась в меня своими когтями, как кошка… Тварь, гнусная тварь. Так бы ее и убила!

— Может, вам обратиться в милицию? — продолжал исполнять роль участливого лоха Поздняков.

Судя по всему, это была одна из немногих ролей, в которой он мог претендовать на жидкие аплодисменты, ибо девушка его не только не послала подальше, а, грустно улыбнувшись, ответила:

— Какая милиция, дядя? Меня там засмеют. Кто же идет в милицию, когда законная жена выцарапывает зенки любовнице?

Заботливый лох, поселившийся внутри Позднякова, даже не нашелся, как откомментировать подобную откровенность, а девушка, вытирая платочком кровь со щеки, сказала:

— Черт знает, что за жизнь такая. Все надеешься: вот-вот тебе повезет — да не тут-то было. В очередной раз покупаешься на красивый фантик, разворачиваешь, а вместо конфетки формованный кусочек дерьма. Он мне сказал, что бросил жену, я и развесила уши, — подумаешь, на «Мерседесе» пару раз покатал, дипломат! А эта стерва, дипломатова жена, ругается, как сапожник! Да еще дерется! А я, дура, раскатала губишки, из дому ушла, работу бросила… А, ладно, работу так и так пришлось бы бросать!

— Что, богато живешь, что можно и не работать? — словно невзначай поинтересовался Поздняков.

— Хрена с два, — равнодушно бросила девушка. — Просто меня, может быть, и так бы выперли. А так я ушла по собственному желанию. Трудовая книжка на руки — и вперед с песнями!

— Выперли? И за что бы тебя выперли, такую симпатичную?

Девушка посмотрела на него так, будто намеревалась своим взглядом просверлить ему дырку на лбу размером с пятикопеечную монету.

— Может, я и симпатичная, только ты зато больно любопытный. Топал бы ты, дядя, отсюда, у меня и так неприятностей хватает.

— Не исключено, что в скором времени будет еще больше, — загадочно пообещал Поздняков, испытующе глядя ей прямо в глаза.

— Что? — Лолита закашлялась, подавившись глотком воздуха. — Да кто ты такой, чтобы мне угрожать?

— Никто тебе не угрожает, — заметил Поздняков. — Просто надо бы разобраться, что к чему.

Девушка отпрянула и покрепче вцепилась в ручку своего чемодана, точно он собирался его отнять, и перешла на «вы»:

— Я вас не понимаю, куда это вы клоните?

— Сильно меня интересует, за что тебя могли погнать с работы, — безмятежно пояснил сыщик.

— Почему? — Она даже побледнела, хотя при ее смуглой коже это было не столь заметно.

— А я экстрасенс, — бесхитростно поведал Поздняков. — Хочешь, с трех попыток угадаю, за что?

— Ну, — согласилась она с недоверием в голосе.

— Вариант первый, — бодро начал он, — ты поругалась с начальством!

Она отрицательно покачала головой, все еще глядя на него заторможенным взглядом.

— Ну, тогда… тогда ты нахамила пациенту! — торжественно заявил Николай Степанович.

— Нет, — твердо сказала девушка, по-прежнему бледная и настороженная.

— Ну хорошо, — Поздняков поубавил патетики, которая ему самому порядком надоела, — ты просто перепутала рентгеновские снимки.

Девушка приоткрыла рот и часто задышала.

— Откуда… откуда вы про это…

— Что, угадал? — осведомился сыщик. — Могу и дальше угадывать, если хочешь. Например, могу угадать, что сделала ты это не случайно, а специально. И додумалась не сама, тебя кто-то хорошо попросил. Правду я говорю?

— Вы были в поликлинике? — спросила девушка. — Но откуда вы узнали, где меня искать? Даже мать не знала, где я!

— Признаться, твою матушку я видел вчера. Она выглядела очень расстроенной.

— Представляю, — отозвалась Лолита без всякого намека на дочернюю почтительность. — Это же абсолютно никчемная женщина, ни на что не годная! У нее был шанс только однажды, в молодости, но она им не воспользовалась. Черт с ней, но могла бы, кажется, и обо мне подумать! Да куда там, не для того ей голова была дадена!

— Похоже, вы с ней не очень-то ладите?

Девушка задумчиво посмотрела вдаль и процедила:

— Она испортила мне всю жизнь. У меня отец живет в Аргентине, богатый человек. Он меня искал, а она все скрыла — скрыла, потому что, видите ли, боялась меня потерять. Я хотела сама его найти, думала, что поеду в тур по Европе, а оттуда как-нибудь доберусь до Аргентины. — Бедняжка имела весьма скудные познания в географии! — Да только ничего не вышло.

— В туристический тур? — уточнил Поздняков.

— Еще чего, откуда у меня… — девушка осеклась, поняв, что сболтнула лишнее.

— Рассказывай, рассказывай все, — предложил Поздняков, доставая из кармана сигареты.

— С какой стати?! — взорвалась Лолита. — И не подумаю!

— А напрасно, — печально заметил Николай Степанович. — Подумать бы не мешало. Я, по крайней мере, выясняю твою историю в процессе дружеской беседы, а найдутся такие, что захотят с тобой общаться по душам в казенном кабинете и с составлением протокола. Поняла?

— Вы так думаете? — Лолита, видимо, взвешивала свои шансы. Увы, выбор у нее был небогатый.

— Уверен, — подтвердил Поздняков. — А если расскажешь все мне, может, до этого дело и не дойдет.

— Ну вот, так и знала, что вляпаюсь, — призналась девушка и попросила: — Закурить дайте. Да хрен с ним, что без фильтра, думаете, я только «Мальборо» курю? Ага, сильно разбежишься на зарплату медсестры… Вляпалась, дура, так мне и надо! — посетовала она на саму себя и доверительно сообщила: — Я ведь как думала? Пока суть да дело, я уже в Аргентине буду… у папочки моего.

— Ладно, давай рассказывай про снимки, — поторопил ее Поздняков.

— А что рассказывать? — Она закурила и шумно затянулась. — Снимки поменять — пара пустяков, за ними никакого контроля. А обязанность медсестры — их принести в кабинет. Ну, бумажки с результатами анализов, рентгеновские снимки… В общем, когда она ко мне пришла, эта гадина, — Лолита сжала кулаки, — я сначала над ней просто посмеялась — подумала: больная какая-то. У нас сроду таких выкрутасов не было, чтобы кому-то понадобилось снимки подменить. А потом посмотрела, на каком она авто подкатила, да и одета она… В общем, купилась я на то, что она возьмет меня к себе моделью и я поеду в турне по Европе. Я подумала, надо же, как просто: пока еще мой симпампунчик — ну тот, жена которого меня поцарапала, — дозреет, а здесь такая возможность. Раз — и сразу в Аргентине!

Поздняков больше не мог терпеть такой непробиваемой дремучести:

— Да Аргентина же не в Европе, а в Южной Америке!

— Да? — Она посмотрела на него с удивлением. — Какая теперь разница, если я все равно туда никогда не попаду.

— Резонно, — усмехнулся сыщик. — Значит, Виолетта Станиславовна выставила тебя, не выполнив своего обещания?

— Выставила. — Девушка печально вздохнула, ее глаза-маслины заволокла предательская влага. — Как будто ничего и не обещала! Сказала, что ей наплевать на мои угрозы…

— Ты ей угрожала?

— Ну, не то чтобы… — вяло произнесла Лолита. — Ну, пообещала, что расскажу, как она меня уговаривала поменять эти снимки, а она только рассмеялась мне в лицо. Говорит: «Кому ты расскажешь? Кому нужны твои признания? А меня это совершенно не колышет, я тут абсолютно ни при чем. За свою халатность будешь отвечать сама!» Еще сказала, что я ей на подиуме не нужна, потому что ничего не умею, а смазливых дурочек у нее и без меня хватает. Мол, в трубу она вылетит, если будет всяких пигалиц по европам катать. Это я-то пигалица, да у меня, между прочим, стандарты Наоми Кэмпбелл! Да еще натравила на меня свою дворняжку — я имею в виду охранника. Он прямо вцепился мне в локоть. — При одном упоминании о недавней обиде девушка страдальчески скривила пухлые губки. — Вот посмотрите, синяк остался.

Лиловый синяк и в самом деле красовался на красивой Лолитиной руке, чуть-чуть повыше локтевого сустава.

— Неплохо для одного дня, — покачал головой Поздняков, — и синяк, и расцарапанная щека! — А про себя подумал: «Поделом тебе, может, поумнеешь».

— И каблук качается, — жалобно добавила девушка и вытянула вперед загорелую ногу в коричневых босоножках, сплошь состоящих из узеньких кожаных ремешков. — Я напоследок так ногой по двери двинула, жалко, что стекло не вылетело, — мстительно присовокупила она. — Ладно, я, наверное, так поступлю… Мне эту Шихт в одиночку не одолеть, пойду-ка я к той, чьи снимки она заставила меня поменять. Представляете, женщина здорова, а ей по милости этой дамочки объявили, что у нее рак!

— Но и по твоей милости тоже, — заметил Поздняков.

Лолита потерла синяк на локте.

— А что я могла? Я жертва обстоятельств! Я попала в безвыходное положение! Вам бы предложили за просто так поехать в Европу!

Поздняков почувствовал, как где-то внутри у него громко и протяжно лопнула сильно натянутая струна.

— Что ты могла? — взорвался он. — Ах ты, маленькая гадина! Ты хоть представляешь, что натворила? Как у нее все просто: нагадила — повинилась, опять нагадила — опять повинилась. И, главное, всегда найдутся оправдания: то аргентинский папочка, то никудышная мать, то турне по Европе, то какие-то там стандарты! Навесили тебе сегодня, да, видно, мало. Добавить, что ли?

Девушка замерла, широко открыв миндалевидные глаза, а Поздняков продолжал говорить, уже плохо контролируя себя, а потому путаясь в словах:

— Женщина, которой ты подсунула чужой снимок, умерла… Уже скоро неделя, как умерла! И не исключено, что именно твоя детская шалость стоила ей жизни! Когда я уверюсь в этом окончательно, я вас всех сотру в порошок, поняла!

— Как это… умерла? — пролепетала Лолита. — Она же была здорова.

— Хотел бы я посмотреть на тебя после того, как тебе объявят подобный диагноз! Может, ты бы вышла от врача и попала бы под первый же трамвай при своих хваленых стандартах!

— Она что… попала под трамвай?

— Нет, она выпила целую упаковку снотворного! — Черт знает, зачем он ей это сказал?

— Ну вляпалась, точно вляпалась, — заголосила Лолита. Кажется, ее куриных мозгов все-таки хватило, чтобы осмыслить ситуацию. — Все из-за этой Виолетты, чтоб она провалилась! Откуда только она взялась на мою несчастную голову? — И тут ее словно осенило: — Стойте, да ведь это она и хотела сжить со свету эту бабу, а теперь, когда дело выгорело, хочет все свалить на меня! Ну разве это справедливо?

— Ладно, — прервал поток ее причитаний Поздняков, — ты можешь помочь и мне, и себе, если будешь послушной девочкой.

Лолита преданно посмотрела на него, на ее экзотической физиономии застыло немое внимание.

— Так может случиться, что мне понадобится твоя помощь, и ты мне ее окажешь.

— Какая помощь? — переспросила она завороженно.

— Ничего сверхъестественного. Просто, если я тебя попрошу, ты подтвердишь в присутствии Виолетты Шихт то, что мне сейчас сказала. Впрочем, скорее всего обойдется и без очной ставки.

— Да я… я ей глаза выцарапаю! — выпалила Лолита.

— Вот этого, я думаю, не потребуется, — возразил Поздняков. — Скажи-ка мне еще одну вещь… Знаешь ли ты некоего Влада Ольшевского?

Она сосредоточенно задумалась, вероятно, перебирая в памяти многочисленных своих кавалеров, и отрицательно покачала головой:

— В первый раз слышу.

— А Жанну Хрусталеву?

— Кто такая? — Лицо Лолиты по-прежнему выражало недоумение.

Сыщик посмотрел на часы: шансов застать Виолетту Шихт на своем рабочем месте оставалось немного, особенно если учесть, что он остался без автомобиля, который теперь сиротливо дожидался хозяина у четвертой по счету станции метро, а до ближайшей станции еще нужно добираться на троллейбусе.

Девушка продолжала шмыгать носом.

— Ну, куда теперь? — поинтересовался он. — Домой? — И тут он вспомнил о докторе Рудневе. — А то есть один врач, который просто мечтает взять на себя вину за твои проделки…

Лолита слабо улыбнулась:

— Вот дурачок! Нет, пойду домой. Зачем морочить голову хорошему человеку?

Наконец-то, первая здравая мысль за весь вечер!

ГЛАВА 9

В вестибюле Дома моделей Виолетты Шихт было тихо и сумрачно. Из-за обилия искусственных пальм и олеандров этот предбанник храма моды напрашивался на сравнение со слегка окультуренными джунглями. Не хватало только какой-нибудь обезьяны. Неужто Виолетте никто не подал такой идеи? Зато этот недостаток успешно восполнил немедленно возникший охранник из некоего тайного убежища, едва только Поздняков ступил на первую ступеньку мраморной лестницы.

— Извините, но Дом моделей уже закрыт, приходите завтра, — с дежурной приветливостью известил неусыпный страж.

— А я по личному делу к Виолетте Станиславовне, — безмятежно сообщил сыщик.

— Все равно, приходите завтра, — упорствовал охранник, безусловно, его узнавший. Не потому ли он его и не допускал к лучезарному начальству, что успел получить соответствующие инструкции?

— Скажите хотя бы, она здесь? — продолжал настаивать Николай Степанович.

У секьюрити, похоже, были неограниченные запасы терпения, но и желание следовать инструкциям, ибо не так давно он вышвырнул Лолиту на улицу без долгих раздумий:

— Я не знаю. Лучше вам все-таки прийти завтра.

— А можно, я здесь подожду? — стал валять дурака Поздняков. — Посижу в кресле и подожду?

— Не положено, — тоскливым голосом произнес охранник и замер, прислушиваясь к тому, что происходило наверху. А там хлопнула дверь, и следом застучали торопливые каблучки. Стук каблучков приближался.

— Ну идите же, идите, — взмолился охранник и схватил Позднякова за рукав.

— Что, прошляпил? — издевательски осклабился Поздняков и, обернувшись, посмотрел на лестницу: Виолетта Шихт собственной персоной эффектно и величественно ступала со ступеньки на ступеньку. Ни дать ни взять Клеопатра Египетская и царица Савская в одном лице!

— Что здесь происходит? — осведомилась она тоном, приличествующим вышеперечисленным особам.

— Да вот, — заканючил охранник, — я говорю, приходите завтра, а… — он замялся, подыскивая Позднякову подходящее определение. Ничего лучшего, чем «товарищ», он не подобрал. Не тянул, эх, не тянул старый служака Поздняков на обращение «господин». — А этот товарищ не слушает.

Виолетта соорудила на лице гримаску, в ее понимании символизирующую крайнюю степень удивления:

— Николай Степанович, это вы? Так поздно? Что-нибудь случилось?

Она стояла на середине лестницы, словно раздумывая, спускаться ли ей вниз или же вернуться.

— Случилось, — подтвердил Поздняков без утайки. — Открылись новые обстоятельства, которые нужно поскорее обсудить.

— Такая срочность? — произнесла Шихт с тоской в голосе. — А я безумно устала, вы даже не можете себе представить — как. Просто с ног валюсь. Сегодня пришлось просмотреть столько эскизов, присутствовать на стольких примерках… Мы тут все выдохлись перед предстоящим турне…

— И все-таки нам нужно срочно поговорить, — настаивал Николай Степанович.

Она развела руками, — что с вами поделаешь? И, повернувшись, пошла вверх по лестнице.

Охранник, до сих пор державший Позднякова за рукав, раскрыл рот от удивления и расцепил пальцы. Поздняков красноречиво посмотрел на него и неторопливо последовал за мерно покачивающей бедрами Виолеттой.

Наверху она достала из сумочки ключ и пожаловалась:

— Голова прямо раскалывается, столько событий за последние дни!

Открыла дверь своего кабинета и, полсекунды помедлив, сказала:

— Секретаршу я уже отпустила, так что кофе вас не угощу.

— Да ладно, переживу, — успокоил ее Поздняков.

Виолетта Шихт пересекла приемную и вошла в свой кабинет. Двигалась она замедленно, как кошка, выслеживающая зазевавшегося воробья, но в плавности ее движений ощущалось напряжение и тягостное ожидание неприятностей. Она положила сумочку на стол, вежливо предложила Позднякову присесть и спросила:

— Собираетесь огорошить меня своей информацией?

— Уже начинаю, — отозвался сыщик. — Итак, я знаю, что вы зачем-то устроили подмену рентгеновских снимков в поликлинике, в результате чего Ларисе поставили ошибочный диагноз. Теперь меня одолевает любопытство, с какой целью вы это сделали. Боюсь, пока ваши мотивы выглядят ужасающе, выглядят, как стремление подтолкнуть Ларису к самоубийству, а это практически то же самое, что и убийство.

Лицо Виолетты Шихт покрылось красными пятнами.

— Что вы такое говорите! Вы хоть понимаете, в чем вы меня обвиняете? В убийстве лучшей подруги, человека, которого я боготворила!

— Да ладно вам, Виолетта Станиславовна, — скучным тоном оборвал Поздняков ее излияния, — со мной ваша патетика не пройдет. Между прочим, девушка по имени Лолита сидит сейчас на лавочке неподалеку отсюда, и я могу в любой момент представить ее пред ваши ясные очи, которые она, кстати, обещала вам выцарапать. Не бойтесь, я этого не допущу.

Виолетта по-прежнему пребывала в состоянии мраморного изваяния.

— Этого вам мало? — удивился Поздняков. — Тогда продолжим. В последний раз вы видели Ларису Петровну Кривцову не в пятницу, как вы мне сообщили вчера, а в воскресенье.

Виолетту не так легко было купить за рубль двадцать.

— Ну и что? — заявила она холодно. — Даже если и так, что это меняет? Я могла и забыть.

— Забыть, когда вы в последний раз видели лучшую подругу и человека, которого вы боготворили? — театрально всплеснул руками Поздняков.

Виолетта выказала признаки озлобленности:

— Послушайте, милейший, я никак не пойму, куда это вы клоните? У меня тоже есть информация, знаете какая? Ларисино дело закрывают. Можете успокоиться и спокойно наслаждаться отдыхом на заслуженной пенсии.

Выпустила-таки яд!

— Ах, какие мы осведомленные! — с уважением заметил Поздняков. — Ни с какого бока не подъедешь. Так, что ли?

— Я устала, понимаете, я устала, и мне необходимо отдохнуть, — Виолетта протянула руку к сумочке.

— Пойдете отдыхать, но сначала расскажете, как вы со своим мальчиком Вадиком довели Ларису до самоубийства, если, конечно, это действительно было самоубийство. А у меня есть все основания сомневаться. Особенно после того, как я узнал, что Ольшевский тоже наведывался в Хохловку в воскресенье вечером и никто не видел, чтобы он ее покидал!

Вот этого Виолетта не знала! По крайней мере, ее удивление выглядело на редкость натуральным:

— Ольшевский был у Ларисы?!

— А что, разве этот визит не был между вами согласован, как все остальное?

— Все остальное? — переспросила она. — Что, например?

Поздняков не собирался долго играть с ней в кошки-мышки — не тот человек.

— Не далее как сегодня утром я имел приватную беседу с Ольшевским, и он рассказал мне много любопытного.

— Да? — Она задумчиво уставилась ему в переносицу. — Что же вы у него не спросили, что он делал у Ларисы? Если, конечно, он действительно был у нее. Насколько я понимаю, у вас нет свидетеля, подтверждающего сей факт, у вас есть свидетель, который видел Ольшевского в Хохловке, но ведь это не одно и то же. Хотя… не все ли мне равно, я тут ни при чем.

Модельерша демонстрировала хладнокровие, которому мог бы позавидовать любой боец невидимого фронта, и логики ей было не занимать. От нее исходила такая незыблемая уверенность, что для пробивания ее обороны впору было применять что-нибудь покрепче аргументов и фактов. Как назло, ничего другого у Позднякова под рукой не имелось.

Он невольно подался вперед, словно собирался сокрушить ее всей тяжестью своего тела, и отчеканил:

— Я уверен, что сценарий этой смертельной игры сочинили именно вы.

Тут она тоже на несколько секунд потеряла самообладание, обхватила стол руками, точно боялась, что эта дубовая громадина внезапно взмоет под потолок, сощурила свои продолговатые зеленые глаза, раздула ноздри, от чего еще более стала походить на разъяренную кошку.

— Может, вы тогда хотя бы объясните, зачем я это сделала? Ну зачем, по-вашему, я стала бы убивать Ларису, и как я это осуществила технически, если в ту ночь я находилась не в Хохловке, а в Москве?

Поздняков вонзил в нее тяжелый взгляд:

— Зачем — я пока не знаю, хотя, припоминая характер Ларисы, могу предположить, что у вас с ней никогда не было той безоблачной дружбы, о которой вы многократно говорили. Лариса вообще не была способна на такие взаимоотношения, какие вы расписывали, потому что всегда была слишком занята сама собой. Сосуществовать с кем-либо на равных она вообще не умела — она или уходила, если не могла с кем-то справиться, или подчиняла его себе. И вы это прекрасно знаете. Так что ваша дружба — выдумка. Скорее у вас были деловые отношения, основанные на взаимной выгоде: вы шили ей экстравагантные наряды, она своей эпатажной известностью способствовала расцвету вашего бизнеса. Вы же сами вчера обмолвились, что, пока вы не познакомились с Ларисой, завидные клиенты отнюдь не валили к вам валом…

Виолетта усмехнулась:

— Сейчас видно, что вы совершенный профан в модельном бизнесе, как, думаю, и во многом другом. Но даже если согласиться с тем, что вы мне только что наплели, зачем бы мне тогда убивать курочку, которая несла золотые яйца?

— Уверен, что к тому времени она уже перестала их нести. Вы окрепли, встали на ноги, собрались в вояж по европам…

— Ну и что? Опять у вас ничего не вяжется. Допустим, я получила от Ларисы все, что хотела, тем более зачем мне ее убивать? Пока что ваша несуразная гипотеза основывается на бреде юной идиотки, которой я отказала в работе, и на моем знакомстве с Ольшевским.

— Очень близком знакомстве, — ввернул Поздняков.

— Ого! — кошачьи глаза Виолетты Шихт вспыхнули на мгновение недобрым желтым огнем и тут же погасли.

— После похорон Ларисы вы утешались в объятиях «великого и могучего Бобо», как любит себя называть Ольшевский.

Она помолчала, по всей вероятности прикидывая, как далеко она может зайти в своей откровенности. Наконец приняла решение:

— Допустим, он мой любовник. Разве это запрещено?

Поздняков пожал плечами:

— Конечно, нет. В вашей логике нет изъянов, если не считать того, что она совершенно разрушает ваш образ преданной и любящей подруги. А поскольку образ этот разрушен, у меня нет никаких моральных препятствий, чтобы не строить свои версии. Вот одна, которая выглядит, в моем понимании, наиболее убедительно. Вы подводили Ларису к идее самоубийства исподволь и методично, постепенно окружая ее атмосферой безысходности. Прежде всего эта история с Ольшевским. Сначала вы убеждали Ларису, что он от нее без ума, и в то же время распускали слухи о том, что Лариса увлеклась этим мальчиком, а он поменял ее на молоденькую Жанну Хрусталеву. До Ларисы, конечно, долетали обрывки сплетен, и она недоумевала, откуда они пошли, если на самом деле никаких таких отношений у нее с Ольшевским не было. Да, она устроила Ольшевскому скандал, но не из-за Хрусталевой — она просто догадывалась, что к слухам приложил руку именно он.

— Вы хотите сказать, что Ларису могли вывести из равновесия какие-то дурацкие светские сплетни? — усмехнулась Шихт. — В таком случае вы сами себе противоречите. То, по-вашему, Лариса какой-то кремень, то субтильная барышня, падающая в обморок из-за сплетен, запущенных злыми языками. Да знали ли вы ее так хорошо, как уверяете?

— Умный ход, — Поздняков склонил голову набок и стал похож на большую умную птицу. В глубине души он испытывал от словесной дуэли с Виолеттой удовольствие, словно от хорошей игры с сильным партнером в теннис. Когда-то в молодости он довольно резво бегал с ракеткой за мячиком, так что знал о теннисе не понаслышке. В любом случае он поспешил отбить мастерски поданный косой удар. — Да, на сплетни Ларисе было наплевать, но до тех пор, пока она выглядела вероломной и бросающей мужчин. При ее самолюбии ей, вероятно, было тяжело слышать, как за ее спиной смакуют, как некий сопливый мальчишка смог вскружить голову заносчивой Ларисе Кривцовой.

— Это всего лишь эмоции, — поспешила выпустить коготки Виолетта Шихт.

— Я еще не все сказал, — повысил голос Поздняков. — Вы решили усилить эффект и подстроили фокус с рентгеновскими снимками. Когда вы узнали, что Лариса решила обследоваться, то быстро вычислили вероятного сообщника, точнее сообщницу, очень эффектную девушку по имени Лолита. Чтобы уговорить ее, особых усилий не потребовалось. Пришлось пообещать немного — всего лишь взять ее к себе моделью. Девчонка оказалась редкой дурочкой, и долго уламывать ее не пришлось.

— Вы так в ней уверены? А если это просто ее месть за то, что я отказалась взять ее к себе на работу? Возможно также, что она и в самом деле перепутала снимки, но только без какого-либо моего участия, а теперь решила все свалить на меня, чтобы убить двух зайцев: и с себя вину снять, и мне насолить.

Поздняков оставил ее комментарии без внимания.

— Но вы, уважаемая Виолетта Станиславовна, прокололись гораздо раньше, когда я всего этого еще не знал. Знаете как? Вы поведали душещипательную историю о том, как Лариса пришла к вам из поликлиники в слезах и рассказала о постигшей ее страшной болезни. Нет, Лариса не могла так поступить. Уверен, она не только не рыдала на вашей груди, но даже и не была у вас в тот день, а следовательно, и ничего вам не рассказывала. Тогда откуда вы могли узнать о поставленном ей диагнозе? Понятное дело, вы же сами все так ловко организовали!

— Надеюсь, теперь вы сказали все? — спросила жрица моды, живописно закидывая ногу на ногу. Она расстегнула свою сумочку, достала сигареты и закурила.

— Остались кое-какие детали. Например, мне не совсем понятно, зачем вы пожаловали к Ларисе в воскресенье утром. Я знаю, что разговор у вас был нелицеприятный. Что касается Ольшевского, то вы вполне могли предоставить ему роль киллера. Ведь Лариса той ночью была пьяна, и напоить ее снотворным большого труда не составило. Она скорее всего даже не поняла, что именно она пьет.

— Ловко вы накрутили. — Виолетта выпустила изо рта идеальное кольцо дыма и проследила взглядом за его полетом. — Но чего вы добиваетесь, никак не пойму? Давайте посмотрим на вещи трезво. И что мы увидим? Увидим, что Ларисино дело закрывается, что вы всего-навсего заслуженный пенсионер по ранению и ваши умопостроения никто не станет выслушивать.

— Это ваше последнее слово? — спросил Поздняков. — Ладно, я пошел.

— Что вы собираетесь делать? — встрепенулась Виолетта, от неожиданности роняя пепел с сигареты на свое роскошное одеяние.

— Собираюсь проверить ваши предположения. Если вы окажетесь правы, я пришлю вам бутылку коньяка. Если я, вы — мне.

Виолетта Шихт вздрогнула и медленно произнесла:

— Постойте, давайте попробуем с вами договориться.

— Договориться?

Она нервно покусала губы.

— Ну, да, да, вы не ослышались. Вы же знаете, что через неделю у меня очень важная поездка, на которую я все поставила, и мне сейчас совершенно не нужны всякие неприятности, вроде подписки о невыезде. Сколько вы хотите за молчание?

— Я не беру денег у женщин по принципиальным соображениям. Вам бы следовало не поскупиться на Лолиту, если у вас такой увесистый кошелек.

— А что, может, еще не поздно? — цинично заметила Виолетта. — Может, и правда дать ей денег — пусть подавится.

— Поздно. Я записал ее откровения на кассету, — безбожно соврал Поздняков.

Виолетта оказалась неприятно поражена — даже больше, чем он рассчитывал:

— И кассета, конечно, в надежном месте? А наш разговор вы случайно не записываете?

Поздняков неопределенно пожал плечами. В действительности в глубине души он сожалел, что не привык использовать в работе достижения науки и техники, привычно обходясь собственным серым веществом.

— Вы не оставляете мне выбора, — констатировала Виолетта, — но учтите, я не только не убивала Ларису, но даже не собиралась подталкивать ее к самоубийству. Все, что я хотела, — это вернуть ее, потому что в последнее время наши отношения сильно испортились без каких-либо видимых причин. Я думала, что, оказавшись в тяжелом положении, она наконец поймет, что нельзя плевать в колодец, из которого еще придется пить. — Шихт закурила следующую сигарету. — К тому же она потребовала назад деньги.

— Деньги? Какие деньги? — насторожился Поздняков.

— Ну, она вложила в Дом моделей значительную сумму, а потом в одночасье потребовала ее вернуть. Но не могу же я взять деньги из дела, особенно сейчас, когда предстоит осуществить такой грандиозный проект! Я и в воскресенье к ней приехала, чтобы поговорить по душам, но она была непреклонна. У меня даже закралась мысль, что я переборщила. Она не стала мягче, не оценила дружбы, наоборот… Она даже выразилась так странно, что собралась подводить итоги… К тому же накануне, как оказалось, она имела разговор с этой пустышкой Хрусталевой. В общем, она была настроена против меня, и я ничего не смогла с этим поделать.

— А Ольшевский?

— Что Ольшевский? Я понятия не имею, с какой стати он околачивался в Хохловке. Спрашивайте об этом его, я за него не отвечаю. Теперь, наконец, я могу отдохнуть?

Поздняков посмотрел в ее лицо, привыкшее к ежедневному уходу и тщательному макияжу. Теперь оно ничего не выражало, кроме скуки и усталости.

* * *

Родную «шестерку», оставленную впопыхах у метро в процессе преследования резвой Лолиты, Поздняков, к удивлению своему, на прежнем месте не обнаружил. Не было ее — и все, как сквозь землю провалилась, да и только!

«Господи, да неужто кто-то позарился на мою задрипанную колымагу?» — подумал сыщик.

Положение было до такой степени дурацкое, что он не мог с ходу сообразить, что же ему предпринять. Он уже представлял себе, как смешно будет выглядеть в ближайшем отделении милиции со своим заявлением о пропаже «драгоценного» авто. Смешнее не придумаешь: пока хромой сыщик в пылу самодеятельного расследования преследовал молоденькую девчонку, его собственный автомобиль исчез в неизвестном направлении.

Поздняков для верности пару раз прошелся по тротуару туда и обратно, почесал затылок…

— Эй, — окликнул его кто-то, — случайно не машину свою ищете?

На него из киоска с прохладительными напитками смотрела женщина средних лет с огромными серьгами-кольцами в ушах, делающими ее похожей на цыганку, пожелавшую ни с того ни с сего стать блондинкой.

Поздняков кивнул.

— Так ее эти… эвакуаторы увезли. Собрали тут все машины и увезли. Теперь она где-нибудь у них на стоянке. Говорят, что это незаконно! Черта с два, делают что хотят. С ними гаишники были, через них теперь и ищите, — посоветовала киоскерша.

Как говорится, хрен редьки не слаще. Поздняков слыхал об этих штучках с эвакуацией автомобилей, оставленных в неположенном месте, и понимал, что вызволение «шестерки» из плена, каким бы он ни был незаконным, займет у него не менее суток. Такую роскошь сейчас он себе позволить не мог, но и остаться без машины с его хромой ногой значило поставить крест на скором выяснении истинных обстоятельств смерти Ларисы Кривцовой.

У него оставался один вариант. Он спустился в метро, купил там жетон для таксофона и позвонил Лешке Дубову, в сущности, надеясь на чудо, поскольку тот, как и всякий солидный начальник, был просто неуловим.

Слава Богу, трубка отозвалась по-комсомольски задорным Лешкиным голосом:

— Дубов слушает!

Поздняков готов был расцеловать залапанную трубку таксофона, еще хранящую следы чужого дыхания.

— Дубов, выручай! — От радости Поздняков выдал фальцетом петуха. — У меня эвакуаторы угнали машину, возиться с этим времени пока нет, а дел невпроворот. Может, найдешь мне какую-нибудь развалюху, у тебя же на заводе целый автопарк.

— Автопарк-то — автопарком… — неопределенно промолвил Дубов. — Знаешь что, бери лучше мою «Вольво», по крайней мере, если вляпаешься на ней в какую-нибудь историю, мне меньше хлопот будет. А то знаю я тебя, старого бродягу.

— А не жалко? — ехидно поинтересовался Николай Степанович.

— Жалко, конечно, — признался Дубов и философски добавил: — Будем считать это изживанием собственнических чувств.

— Я смотрю, ты так настроен, что только обрадуешься, если я твою иностранку где-нибудь грохну, — усмехнулся Поздняков.

— Ладно, не слишком-то храбрись, а то передумаю. — И Дубов дал отбой.

Поздняков довольно потер руки.

ГЛАВА 10

К дому на «Соколе», в котором проживал Влад Ольшевский, Поздняков на этот раз подъехал с помпой — на новом синем «Вольво» Дубова. Тот проявил недюжинное самообладание и выдержку в борьбе с пресловутым чувством собственника. Ни один мускул не дрогнул на его некрасивом, но мужественном лице. Расставаясь со своей сияющей красавицей, он только и сказал:

— Не слишком гоняй, лихач, две утраты одновременно — автомобиля и закадычного приятеля — мне не пережить.

Поздняков оценил мрачный юмор Дубова и пообещал:

— Буду ездить со скоростью велосипеда.

Дубов махнул рукой, очевидно, мысленно прощаясь навек с дорогой иномаркой и размышляя, что важнее в жизни: дружба или респектабельность.

Выруливая на стоянку перед домом Ольшевского, Поздняков сбросил газ, наслаждаясь послушанием автомобиля, тихо крадущегося на минимальной скорости, подобно умному и сильному животному. Дав себе слово, что, разговаривая с Ольшевским, он будет стоять у окна, не спуская глаз с оставленной машины, Поздняков припарковался, вышел, тщательно запер дверцу, заодно проверив остальные. Он и к подъезду шел оглядываясь, точно покидал не автомобиль, а любимую женщину, желая продлить печальный миг расставания.

Как назло, лифт в доме не работал. То ли с утра его уже успели сломать, то ли просто отключали на ночь, рассуждая на известный манер: нормальные люди в это время должны давно сидеть дома, а гуляки дотопают на своих двоих — в другой раз наука им будет. Поздняков, чертыхаясь, поплелся наверх, подволакивая ногу и от нечего делать представляя себя обмороженным альпинистом, штурмующим Эверест. Что ни говори, а шестой этаж.

Прежде чем позвонить в дверь нужной квартиры, он бросил тревожный взгляд в окно лестничной площадки: породистая иностранка скромно и преданно стояла внизу, благородно демонстрируя свои идеальные формы в свете тусклого фонаря.

На звонок никто не ответил, — больше того, Поздняков, сколько ни напрягал слух, так и не смог услышать ни малейшего шороха или какого-либо иного намека на присутствие в квартире живых существ. Поздняков нажал на звонок еще раз, третий, холодея от мысли, что он может надолго потерять след Ольшевского — вдруг тот испугался и подался в бега? На всякий случай подергал рукой дверь, и та, тихо скрипнув, медленно подалась вовнутрь. Это обстоятельство не понравилось Позднякову еще больше, чем отсутствие всякой реакции на его звонки.

Поздняков боком протиснулся в образовавшуюся щель и, стараясь ничего не задеть, медленно двинулся вперед. Беззвучно войти у него не получилось, потому что в прихожей он едва не растянулся, споткнувшись о брошенные на полу туфли.

«Не хватало только для полного счастья вторую ногу сломать», — подумал он, прогоняя неприятные предчувствия.

У бывшего следователя Николая Степановича Позднякова имелся какой-никакой опыт вторжений в такие незапертые квартиры. Как правило, ничего хорошего они не обещали, наоборот, массу неприятных сюрпризов, вроде остывших трупов.

В комнате кто-то сидел на стуле, но в сумраке нельзя было разобрать, кто именно. Сыщик пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и врубил свет — такой яркий, что сам от неожиданности вздрогнул.

На стуле сидел Ольшевский в красном халате. Лицо его невозможно было рассмотреть из-за надетого ему на голову целлофанового пакета, успевшего изрядно запотеть. Отметив, что манекенщик привязан к стулу веревкой, Поздняков первым делом бросился освобождать несчастного от пакета.

Утреннего красавчика было не узнать. Теперь его лицо представляло собой сплошной огромный кровоподтек. Глаза его глубоко запали, рот широко раскрылся в немом призыве о помощи. То ли Поздняков разминулся буквально в минуте с теми, кто так вдохновенно разукрасил манекенщика, то ли пакет был надет на него неплотно, то ли Ольшевский оказался удивительно живучим. Судорожно глотнув воздух, несчастный приоткрыл совершенно бессмысленные глаза и надсадно закашлялся. Изо рта у Ольшевского потекла пена, как из огнетушителя, грудь его ходила ходуном.

Развязав манекенщика, Поздняков, изрядно поднатужившись, потащил его на тахту. Парень оказался тяжелым. Сыщик распахнул окна, впустив в комнату свежий вечерний воздух, а с ним — и шорох листьев. Похлопал Ольшевского по щекам, подумывая, а не вызвать ли для верности «скорую». К счастью, парень начал постепенно розоветь, по крайней мере в тех местах, где у него не было синяков, потом взгляд его стал более осмысленным и сосредоточился на Позднякове. Сыщик прочитал в нем мучительное узнавание.

— Ну что, получше стало? — осведомился он, усаживаясь на край тахты рядом с Ольшевским.

В ответ тот снова закашлялся, но теперь уже не так надсадно.

— Ты, случайно, не делал себе ингаляцию от насморка? — поинтересовался Поздняков, рассматривая веревки, брошенные на пол. Они были плотными, синтетическими, и от них на голых руках Ольшевского остались ярко-красные полоски.

Манекенщик не был готов к тому, чтобы оценить тонкий поздняковский юмор. Он закатил глаза и, повернувшись на бок и подтянув ноги к животу, застыл в позе эмбриона.

Поздняков, взяв его за руку, посчитал пульс и, оставшись довольным своим подсчетом, оставил спасенного бедолагу отдыхать. Сам же двинулся на кухню, чтобы сварганить Ольшевскому чего-нибудь взбадривающего. Нашел в холодильнике початую бутылку коньяка, извлек зубами затычку. В очередной раз выглянул в окно, с радостью зафиксировав, что дубовская «Вольво» на прежнем месте. Теперь можно было спокойно заняться избитым манекенщиком.

Вернувшись в комнату, он застал Ольшевского лежа изучающим свое отражение в маленьком зеркальце. Выражение лица у него было такое, словно он сожалел о собственном спасении.

— Накрылась съемка! — воскликнул он со стоном.

— Благодари Бога, что сам не накрылся, — философски заметил Поздняков, водружая на стол коньяк.

— Вы-то тут какого черта делаете? — плаксиво спросил Ольшевский, отворачиваясь к стене.

— Вот те раз, не слышу благодарности в голосе. Если бы я немного припозднился или перенес свой визит на завтра — а такая мысль у меня, признаться, была, — пошел бы ты на корм червям как миленький.

Похоже, такая перспектива манекенщика не устраивала. Он вздрогнул и нервно засучил ножонками.

— Кто тебя так отделал?

— Послушайте, — Ольшевский резко повернулся, — вам-то какое до всего этого дело? Что вы все ходите и вынюхиваете? С тех пор как вы возникли, у меня сплошные неприятности. Ишь прикидывается, что он ни при чем. Оставьте, оставьте меня в покое! — у парня явно начиналась истерика.

Поздняков плеснул в стакан коньяка, наполнив его почти до краев.

— На, это тебя немного успокоит, — предложил он манекенщику.

Тот покосился на стакан через плечо, наконец взял и, морщась, точно коньяк застревал у него в горле, стал медленно, в растяжку, пить.

Снова вспомнив про «Вольво», сыщик решил присесть на подоконник, чтобы не выпускать машину из виду.

— Ну так кто тебя отделал? — повторил Поздняков, когда стакан в руках Ольшевского благополучно опустошился.

— Кто, кто? Ваши! — огрызнулся манекенщик. — А еще обещал, что, если все расскажу, меня никто не тронет. Как же, не тронули! Налетели как шакалы, избили, все выспрашивали, в каких отношениях я был с Хрусталевой, чтоб ей… — произнеся последнее слово, он осекся и с испугом посмотрел на Позднякова.

Николай Степанович подумал, что недооценил он крутого дружка юной прелестницы Жанны Хрусталевой. Тот не утерпел и устроил разборки с ее мнимым экс-любовником. Горячий парень, однако, точно, не сносить ему головы.

— Я тут ни при чем, — объяснил он Ольшевскому, — хотя догадываюсь, кто тебя обработал. Что ж, когда имеешь дело с красивыми женщинами, всегда рискуешь, что тебе кто-нибудь начистит твою собственную физиономию.

— У меня же завтра съемка, — снова заканючил манекенщик.

— Радуйся, что не похороны, — подбодрил его сыщик.

Ольшевский какое-то время полежал молча на тахте, видимо, усиленно ворочая своими пережившими изрядную встряску мозгами. Тяжелая мыслительная работа выразилась в неоригинальном вопросе:

— Кто вы такой?

— Я-то? Будем считать, частный детектив. Читал когда-нибудь книжки про частных детективов?

Ольшевский выкатил на него свои болезненные глаза, испещренные сеточкой лопнувших сосудов.

— И чего вам опять от меня надо?

— Да все того же: правды — и ничего, кроме правды. Надеюсь, это не слишком много?

— Какой еще правды? — тоскливо вздохнул Ольшевский.

Позднякову надоела эта скучная и неостроумная игра в непонимание, к тому же отнимающая время.

— Говори быстро, зачем ты приезжал в Хохловку в прошлое воскресенье, и я от тебя отстану.

— Я? В Хохловку? — Похоже, Ольшевский не умел отвечать на вопросы, прежде не переспросив.

— Ну ты, ты, в Хохловку, — подтвердил Поздняков. — И не пытайся выдумывать сказки, тебя там видели.

— Как болит голова! — заныл манекенщик. — Я почти ничего не соображаю… Завтра съемка, Боже мой, завтра съемка… Я так хотел, я так ее добивался — и все, все коту под хвост! — Ольшевский заскрипел зубами.

Поздняков опять плеснул ему в стакан:

— Пей, сейчас у тебя все прояснится.

— Мне нужна «скорая помощь», вдруг у меня что-нибудь сломано? — Ольшевский дотронулся до переносицы и охнул. — Вдруг у меня нос сломан, что я тогда делать буду?

Поздняков от нетерпения стукнул кулаком по подоконнику.

— Слушай меня внимательно: «скорая помощь» будет тебе только после того, как ты все честно и откровенно мне расскажешь. Что касается твоего драгоценного римского носа, то ты им давно рисковал, во всяком случае с того момента, когда стал его совать в чужие дела.

— В какие еще чужие? — заерзал Ольшевский. — Ну что я такого сделал? Ну был я у Кривцовой, был. Приехал, кстати, прощения у нее просить за это… недоразумение.

— В котором часу? — насторожился Поздняков.

— Не помню, часов в шесть, наверное. Приехал на такси.

— А почему не стал подъезжать к дому, а вышел на въезде в поселок?

Манекенщик пожал плечами:

— А черт его знает… Хотя, если честно, просто не хотел привлекать к себе внимания. От нее, ну, от Ларисы Петровны, всего можно было ожидать. Она могла и не пустить. Или, например, что-нибудь сказать такое… В общем, я решил потихонечку-полегонечку…

— Обратно тоже потихонечку-полегонечку?

— Оттуда я дошел пешком до станции и сел на электричку.

— Интересно, во сколько это было? — полюбопытствовал Поздняков.

Ольшевский неожиданно воодушевился, глаза его лихорадочно заблестели.

— Вот здесь вы меня не поймаете, здесь у меня чистое алиби, как у вас принято говорить. Я точно помню, что вернулся в Москву на электричке 19.47. Народу на платформе было мало, зато у меня сохранился билет. Вот только нужно найти рубашку, она у меня в ванной, отложена для стирки. Найти?

— Ладно, потом, — махнул рукой Поздняков, сообразив, что у него есть другой способ проверить сказанное Ольшевским. — Лучше вспомни: ты случайно не видел тогда на платформе Воскобойникова? Ты ведь знаешь Воскобойникова, это сосед Ларисы Кривцовой по даче?

— Писатель, что ли? — уточнил манекенщик. — Знаю я его, но на платформе тогда не видел. Может, просто не заметил… В стороне от касс, под деревьями, скамейки стоят; так вот, если он там сидел, я вполне мог его и не увидеть.

Такое объяснение выглядело в глазах Позднякова вполне убедительным, особенно при наличии билета, который, пожалуй, стоило поискать.

— Хорошо, а зачем ты все-таки тогда приехал к Ларисе Петровне?

— Я же говорю — извиниться, уныло выдохнул Ольшевский. — Наконец стало известно, что меня берут участвовать в телешоу, и я испугался, как бы она со зла не вмешалась и все дело не испортила. Ей это ничего не стоило — ее бывший муж на телевидении работает и, насколько я знаю, далеко не последняя спица в колеснице… Ну, прихожу, она меня впустила. Честно говоря, она была уже здорово под мухой…

— Она была одна?

— По крайней мере я никого там не видел. Мы разговаривали в гостиной… Честно говоря, она выглядела так, словно кого-то ждала: в вечернем платье из бархата, хотя прическа растрепанная. Извините, я всегда обращаю внимание на такие детали. У нее там есть белый рояль, так вот он был весь уставлен бутылками. Целая батарея: шампанское, коньяк, виски. По-моему, она пила все подряд… Ну, я ей все рассказал об этой неприятной истории, затеянной Виолеттой. Думал, для нее это будет неожиданностью. Представьте, оказывается, она уже все знала! Сказала, что еще не родился человек, который мог бы ее переиграть. Язык у нее заплетался, но голова, представьте себе, работала четко.

— Это все? — спросил Поздняков. — Тогда я пойду поищу твою рубашку, инвалид.

— Постойте-ка, — неожиданно окликнул его манекенщик, — я чуть не забыл самое главное. Пока мы с Кривцовой разговаривали, ей позвонил ее бывший муж… Медников.

— Откуда ты знаешь, что это был именно он?

— Понял по разговору. Она что-то такое сказала… Ага, она спросила его: «Как там твой «Зигзаг удачи»? «Это его шоу называется «Зигзаг удачи»! В общем, судя по ее ответам, он напрашивался к ней в гости. Она сказала: «Ну вот, я понадобилась еще одной крысе». А потом согласилась его принять, но не позднее девяти вечера. Заявила, что собирается лечь спать пораньше.

Позднякову только и оставалось мысленно констатировать, что дело, обрастающее новыми подробностями, как дно старой шхуны — ракушками, становится все более и более запутанным.

— Может, теперь вы вызовете мне «скорую помощь»? — опять захныкала жертва собственного легкомыслия.

— Сделай это сам, — предложил Поздняков. — Язык тебе, кажется, не повредили.

Он нашел рубашку, о которой шла речь. Она действительно лежала в корзине для белья. Обнаруженный в кармашке билет Поздняков на всякий случай прихватил с собой.

* * *

Чай почему-то отдавал дымом и напоминал по вкусу компот из сухофруктов. К тому же он успел основательно остыть за то время, пока Поздняков, стоя на балконе, бездумно рассматривал усыпанное звездами небо. Теперь, уныло размешивая ложечкой сахар на дне чашки, он пытался сосредоточиться на событиях уходящего в небытие дня, который выдался на редкость длинным и насыщенным. Что ж, информации к размышлению поступило много, но вся она пока что скорее подтверждала версию официального следствия, нежели опровергала ее. Как тогда сказал старый Воскобойников? При таком количестве потенциальных убийц само подозрение в убийстве представляется абсурдным? Нет, он выразился как-то по-другому, но смысл тот же. Впрочем, он же вольно или невольно вывел его на Виолетту Шихт и Ольшевского. По крайней мере, не прими Воскобойников на себя миссию добровольного помощника Позднякова, когда бы он еще узнал, что владелица Дома моделей и манекенщик были у Ларисы в день ее смерти. Теперь на горизонте замаячила и респектабельная фигура Георгия Медникова, если, конечно, Ольшевский после крепкой взбучки чего-нибудь не перепутал.

Медников в роли убийцы? А вероятный мотив — месть за то, что бывшая жена его обобрала? Что-то уж больно мудрено. Проще, наверное, было вчинить имущественный иск через суд, хотя кто заберется в голову убийцы и прочитает его мысли? А Виолетта? Как быть с ней? Вот на ком в любом случае лежит по крайней мере пятьдесят процентов вины в Ларисиной смерти, если, конечно, вину вообще можно делить. Пожалуй, все же это порочная практика — умозрительная дележка ни к чему путному не приведет. Разве что подтолкнет к расхожему определению, которое любят употреблять в подобных случаях, — «трагическое стечение обстоятельств». И при следующем Ларисином переиздании в предисловии редактора будет указано, что Лариса Кривцова стала жертвой трагического стечения обстоятельств, так часто говорят о самоубийцах.

В прихожей зазвонил телефон. Поздняков, так и не допив остывший чай, медленно побрел брать трубку. Звонил Дубов, видимо, так и не сумевший до конца преодолеть в себе пресловутое чувство собственника. Еще бы, чего захотел — за какие-то полдня справиться с тем, что человечество холило и лелеяло в себе на протяжении многих тысячелетий.

— Как дела? — спросил он с притворным оптимизмом. — Тачку мою еще не грохнул?

— Валерьянку пить не пробовал? — осведомился в ответ Поздняков с дружеской подковыркой.

— Ну ты и мерзавец! — хохотнул Дубов. — Уж и сказать ему ничего нельзя. — Он еще раз довольно глупо хохотнул и, не прощаясь, бросил трубку.

Поздняков собрался было ему перезвонить, но передумал. Вместо этого подошел к книжному шкафу и задумчиво посмотрел на поблескивающие в полумраке — свет горел только в прихожей — корешки Ларисиных книг. Они стояли в той последовательности, в какой выходили в свет, и он с завязанными глазами мог перечислить их названия. Последняя, купленная Поздняковым с уличного лотка каких-то два месяца назад, называлась не совсем обычно для детектива — «Две ипостаси». На взгляд Николая Степановича, она здорово отличалась от всего написанного Ларисой Кривцовой прежде. Чем? Как показалось Позднякову, в ней Лариса шла не от интриги, подчиняющей себе и логику событий, и характеры действующих лиц, а, напротив, от личности главной героини, которая определяла ход повествования. Может, кто-нибудь иной нипочем бы не уловил этого тонкого различия, но только не он. В романе чувствовался надлом, потребность излить наболевшее, а все перипетии захватывающего сюжета служили только поводом для того, чтобы осуществить эту подспудную идею. Героиня Ларисы, как обычно, попадала в невероятные ситуации, хитрила, изворачивалась, отпускала шуточки, влюблялась и обманывалась, но как будто делала все это через силу. В любую минуту была готова сказать: «Ну что вы все от меня хотите? Я не супермен, я всего лишь женщина. Сколько я должна еще совершить подвигов и сумасбродств, чтобы вы поняли это? Я всего лишь женщина, которая устала бесконечно балансировать между трагедией и фарсом и забавлять вас обманчивой иллюзией легкости».

Поздняков снял книгу с полки и задумчиво взвесил ее на ладони, словно намереваясь определить, сколько в ней правды, а сколько вымысла. А вдруг, мелькнуло у него, Воскобойников, говоривший о том, что Лариса сама себя загнала в стремлении за призрачным успехом, был прав? Тогда ее смерть — плата за амбиции и опять же укладывается в ту самую версию, что определяется скучными словами «трагическое стечение обстоятельств».

Поздняков вернул книгу на полку и внезапно почувствовал такую усталость и тяжесть во всем теле, словно ему на спину навесили мешок с булыжниками. Он рухнул на диван и забылся мгновенным сном, совсем как в юности после любовного свидания. Ему приснилась молодая Лариса, и она почему-то была сильно похожа на Лолиту, вдобавок предлагала Позднякову погадать по руке.

ГЛАВА 11

Солнце ударило по глазам первым утренним залпом. Поздняков со стоном повернулся на бок и взглянул на будильник. Восемь часов! Однако! Самое ужасное, что ощущения бодрости не было и не предвиделось. «Возраст, вот что значит возраст», — подумал Николай Степанович. Не стоит резво гнать лошадей по дороге с ярмарки. Спустив ноги с дивана, он опять их критически осмотрел, отметив, что со вчерашнего дня они не изменились, по крайней мере в лучшую сторону. Почему-то на память пришел сослуживец по прежней работе — его ровесник, закрутивший роман с молодой, сильной и довольно хищной девкой. Этакий почетный трофей последней охоты. Если, конечно, упустить из виду тот факт, что оружие в неверных и изрядно ослабевших руках пожилого охотника уже заметно дрожало, и дело запросто грозило обернуться самострелом. Но кураж еще струился по жилам, а желанная добыча находилась так близко и косила в сторону преследователя и умоляющим, и манящим глазом… Наблюдать со стороны отчаянные маневры старого ходока было забавно и грустно. Увы-увы, старость, безжалостная кошка на мягких лапах, подбиралась тихо, незаметно и выпускала свои острые когти в самый неподходящий момент. Еще вчера ты кажешься себе суперменом, а сегодня поутру из зеркала на тебя смотрит какая-то незнакомая рожа с мешками под глазами и дряблыми щеками, которую к тому же нисколько не украшает густой загар.

Сам Поздняков еще никогда не чувствовал себя таким постаревшим. Такое ощущение, что Лариса, уходя, захватила с собой последние остатки его молодости. Только и не хватало распустить сопли и начать себя жалеть. Бедный, бедный старый сыщик. Внезапно ему пришло на ум, что Лариса, наверное, тоже рассматривала по утрам свое отражение в зеркале, и, не исключено, мысли у нее возникали очень похожие на его теперешние. А ведь женщины стареют мучительнее мужчин, ибо слишком долго не могут смириться с очевидностью неизбежного. А как, интересно, стареют умные и привыкшие к победам женщины? Вот где невидимые миру слезы! Трагедия, скрытая от равнодушия жизни под толстым слоем макияжа! А когда все это вместе: надвигающаяся старость, болезнь, предательство, творческий кризис? Такая адская смесь способна сбить с ног даже супермена… Черт, сам того не желая, он продолжал лить воду на мельницу под названием «Трагическое стечение обстоятельств»!

Поздняков кое-как взбодрился с помощью ударной дозы кофе, поелозил помазком и бритвой по своей помятой физиономии и, решительно отринув философский раздрай, продолжил начатое с методичностью старой девы.

Следующим в его условном списке значился Георгий Медников, яркий и благополучный шоумен, по крайней мере таким он виделся с экрана телевизора. Николай Степанович подвинул к себе телефон и позвонил на телевидение.

— Студия, — ответил ему бесцветный голос.

— Могу я поговорить с Георгием Константиновичем Медниковым? — осведомился сыщик.

На другом конце провода несколько замялись:

— Вы по какому вопросу?

Пока Поздняков соображал, как бы ему поизящнее выразиться, голос в трубке сам позаботился о подсказке:

— Вы что, спонсор?

Попробуй тут не соври, когда тебя к этому просто-напросто подталкивают. Поздняков решил не разочаровывать невидимого собеседника:

— Да, я спонсор…

— Одну минуту, — в трубке что-то зашуршало, и уже в следующее мгновение прорезался взволнованный баритон: — Медников слушает. С кем я говорю?

— Вы говорите с Поздняковым.

— Поздняков, Поздняков… — Медников, похоже, мучительно соображал. — Вы из «Геммы»?

— Я не из «Геммы», я детектив. — Это была единственная короткая формулировка, более-менее соответствующая истине.

— Частный? — уточнил Медников. — Надо полагать, это связано с самоубийством Ларисы. Позвольте все же полюбопытствовать, кто же вас нанял?

— Лариса Петровна Кривцова.

— Это на нее похоже, — нисколько не удивился Медников. — Но учтите: я очень занят. Сейчас я записываю очередную передачу, а завтра утром улетаю в Штаты.

— Разговор срочный, — многозначительно заметил Поздняков.

Медников помолчал, потом сказал в сторону: «Нет, камеру в тот угол». Опять помолчал и наконец произнес:

— Если вас устроит, я закажу вам пропуск, и мы поговорим прямо в студии в перерывах… Черт, я так занят, просто разрываюсь на куски…

— Меня устроит, — поспешно согласился Поздняков.

Медников тяжело и обреченно вздохнул в трубку:

— Тогда так… Сейчас моя ассистентка запишет ваши данные и закажет вам пропуск, а я, извините, убегаю…

Новая волна шорохов, невнятных бормотаний, разрежаемых отдаленными звуками музыки, а затем снова бесцветный голос:

— Назовите ваши паспортные данные.

Поздняков старательно продиктовал свои фамилию, имя и отчество.

Прежде чем положить трубку, ассистентка добавила:

— Пропуск получите в бюро пропусков, потом оттуда же позвоните нам, вас кто-нибудь проводит…

— Вы очень любезны, — произнес на прощание Поздняков.

Потом он печально посмотрел на свой костюм, скромно пристроившийся на спинке стула, вооружился утюгом и пару раз прошелся им по жеваным брючинам. В принципе эту процедуру следовало бы считать сугубо ритуальной, поскольку Поздняков отнюдь не приобрел вид лондонского денди. Он, как и прежде, за версту выглядел старым сыщиком на пенсии. Дубовскую иностранку «Вольво» должно было тошнить от одного его вида.

* * *

Пропуск на имя Позднякова Николая Степановича был выписан ему немедленно после предъявления паспорта. Поздняков сунул бумажку в нагрудный карман пиджака и позвонил в студию Медникова с прикрученного к стене бюро пропусков оранжевого телефонного аппарата. Опять отозвался бесцветный голос:

— Подойдите к центральному входу, я сейчас за вами спущусь.

Поздняков прошел через стеклянные двери, показав пропуск милиционеру на входе, и остановился в просторном вестибюле, в котором было так много зеркал, что Николаю Степановичу волей-неволей то и дело приходилось натыкаться взглядом на собственную нескладную фигуру. И это при том, что повсюду сновали женщины, красивые и поджарые, как породистые борзые, да еще и в самых умопомрачительных нарядах.

— Вы Поздняков?

Перед ним стояла высокая девица в черном костюме с белой отделкой и рассматривала его с интересом юного натуралиста, завидевшего на бабушкином огороде редкостную бабочку. Поздняков утвердительно кивнул.

— Пойдемте. — Она молниеносно развернулась на месте — прямо как супермен в одноименном фильме.

Девица принялась энергично разрезать своим крепким телом насыщенный статическим электричеством воздух телецентра, а Поздняков послушно поковылял за ней. Они поднялись на лифте, где, между прочим, какой-то бойкий молодой человек попытался потискать поздняковскую Ариадну, спросив заодно:

— Что, опять запись?

Та только завела глаза и покачалась на каблучках. Двери лифта распахнулись, они вышли и двинулись по бесконечному коридору. Несколько раз поворачивали то влево, то вправо. В какой-то момент Поздняков почувствовал себя в лабиринте, но, слава Богу, подвига Ивана Сусанина ассистентка Медникова повторять не стала.

Они оказались в просторном помещении, уставленном рядами кресел и залитом светом многочисленных юпитеров. Перед небольшой сценой расположились около сотни человек.

— Присядьте здесь, — распорядилась девица, указуя на свободное место в третьем ряду от сцены.

Поздняков безропотно подчинился. Девица, исполнив роль сопровождающей, немедленно исчезла.

Сыщик решил оглядеться. С некоторым удивлением он вдруг узнал знаменитую лестницу, по которой, перебирая своими паучьими ногами, ежевечерне сбегал Георгий Медников. Вблизи она выглядела совсем не так эффектно, как на экране. Что ж, приходится признать, телевидение создает иллюзии почище волоокого Дэвида Копперфилда! На сцене скучали музыканты оркестра.

— Здравствуйте, здравствуйте, мои дорогие друзья!

Это был сам Георгий Медников во всей своей зрелой красе удачливого плейбоя.

Публика в зале довольно жидко зааплодировала. Сидящий рядом с Поздняковым паренек с кульком хрустящего картофеля в руках меланхолично объяснил заторможенность зрителей в студии:

— Это уже за сегодня его пятое «здравствуйте». Если бы я знал, как делают эти передачи, ни за что бы смотреть их не стал.

— Это еще что, — усмехнулся Поздняков, — если бы ты видел, как колбасу делают, ни за что не стал бы ее есть.

Паренек недоверчиво блеснул на него голубыми глазами и еще крепче сжал в руках свой хрустящий кулек. Тут же обернувшаяся со второго ряда дородная дама метнула в него неприязненный взгляд. Дама, бесспорно, была из многочисленного племени фанаток, и ей предстояло состариться на одном из студийных стульев. Медников между тем не удовлетворился и пятым по счету «здравствуйте». Правда, надо отдать ему должное, все-таки окончательно остановился на шестом. Как только его лаковые штиблеты достигли подножия лестницы, успевший задремать оркестр громко заиграл, вызвав в публике нервное воодушевление. Аплодисменты стали дружнее; паренек, зарекшийся смотреть телепередачи, перестал хрустеть картофелем.

Медников занял место за столом и радостно принялся сыпать анекдотами с бородой, делая между ними паузы, специально предназначенные для безудержного смеха. Потом, когда инженеры будут монтировать передачу, паузы заполнят дружным хохотом, а «дорогие телезрители» вечером, сидя у телевизоров, будут гадать, что за идиоты были в студии, если их развеселили такие доисторические остроты.

— А вот и наш первый гость! — возвестил Медников, словно петушок перекрывая неистовую медь не на шутку разошедшегося оркестра.

Через сцену, ссутулившись и завесив лицо занавесом непрочесанных длинных волос, проскользнул длинный худой тип в вылинявших джинсах и засаленном кожаном жилете.

— Это человек очень, очень редкой, но благородной профессии, — обрадовал публику Медников. — Прошу вас, приветствуйте: клипмейкер Нил Браткин.

Публика взвилась, по рядам пробежал невнятный ропот:

— А кто такой клипмейкер?

Тем временем Медников в обычной манере интервьюировал гостя. Вопросы, заранее подготовленные, сыпались как из рога изобилия и разнообразием не отличались. Обязательный журналистский набор, демонстрирующий добротную работу ассистентов ведущего, успевших к моменту съемки перелопатить солидный объем печатной продукции и выудить оттуда биографические данные очередной жертвы и кое-какие сплетни, а также снабдить все это комментариями в стиле «легкий стеб».

Нил Браткин, непринужденно откинувшись на спинку стула и закинув длинную, в башмаке на толстенной подошве, ногу на другую, отвечал в меру собственного остроумия. Зрители не очень дружно смеялись. Медников и его гость беседовали около получаса, и под конец всем, даже парню с жареным картофелем, стало понятно, кто такой клипмейкер. Когда Медников исчерпал свой добротный опросник, Нил Браткин был отпущен восвояси. Оркестр выдал по этому поводу попурри на тему модных шлягеров и затих. Медников собрал свои бумажки и скрылся за сценой в том же направлении, что и его длинноволосый гость. По зрительским рядам пронесся недовольный стон.

— Бураковская задерживается, — пояснил парень с картофелем.

— Кто такая Бураковская? — осведомился Поздняков.

Парень отчаянно завращал голубыми глазами.

— Алена Бураковская, она должна исполнить свою песню «Любовь — как доза героина».

«Где-то я уже что-то такое слышал», — подумал Поздняков. В этот момент на сцене появилась ассистентка Медникова, та, что долго водила его по телецентру, и подала знак сыщику подойти. Поздняков кое-как выбрался на сцену, то и дело наступая на чьи-то ноги, и под недоуменно-завистливые взгляды двинулся за девицей туда, где исчезли Нил Браткин и Георгий Медников.

Изнанка парадной сцены имела вид офиса средней руки. Медников сидел за столом, рассеянно нажимая на кнопки клавиатуры компьютера, подавшись вперед, а девица, как две капли воды похожая на ту, что сопровождала Николая Степановича в походах по телецентру, тихо и монотонно повторяла одно и то же:

— Вот здесь, вот здесь должна быть музыкальная отбивка, тут у нас будут «колокольчики».

Медников морщился, словно она наступала ему на ногу.

— Мне не нравится, получается какой-то колхоз…

Заметив Позднякова, он повернулся на своем крутящемся стуле, всадил в Николая Степановича короткий оценивающий взгляд и сказал:

— Сейчас мы с вами поговорим. У нас образовалась пауза, артистка задерживается. Пойдемте со мной.

Медников поднялся, отдал своим помощникам несколько кратких, непонятных несведущему человеку распоряжений и вывел Позднякова через маленькую, неприметную дверцу в узкий коридор, по которому сыщику уже посчастливилось блуждать прежде. На этот раз они никуда не поворачивали, а зашли в небольшой тупичок. Медников отпер дверь, и они оказались в маленькой комнатке, перегороженной поперек двумя столами.

— Садитесь, где вам удобнее, — предложил шоумен и бросил рассеянный взгляд в окно. На лице его крупными буквами была написана непроходимая скука. Поскучав, он спросил:

— А что, разве Ларисино дело не закрывают? Я слышал…

— Здесь от меня ровным счетом ничего не зависит, потому что я занимаюсь им независимо от того, к каким выводам придет официальное следствие.

Медников забарабанил пальцем по крышке стола.

— Вы сказали, что вас наняла Лариса. Конечно, на свете нет такой экстравагантной выходки, на которую она не была способна, и все же… Ведь это ее предложение нельзя принимать всерьез, не так ли? Мы ведь с вами понимаем…

— Есть обстоятельства, которые следует выяснить в любом случае, — снова перебил его Поздняков.

— Ну что ж, ну что ж, — надул щеки Медников. — Но ведь вы занимаетесь самодеятельностью, насколько я понимаю. А потому формально я могу и не отвечать на ваши вопросы.

— Разумеется, — согласился Поздняков. — Просто, если вы решите воспользоваться вашим формальным правом, я воспользуюсь своим: передам официальному следствию то, что мне удалось разузнать до сих пор. И немедленно.

Медников заметно погрустнел, хотя по-прежнему не скрывал своего намерения торговаться до последнего, давая понять, что его разговорчивость будет зависеть от того, что именно удалось разузнать Позднякову.

А тот не стал его томить.

— Я знаю, что вы приезжали в Хохловку в воскресенье вечером.

— На этот крючок вы и собираетесь меня поймать? — уточнил Медников.

Поздняков молча развел руками, давая своему собеседнику возможность определиться самостоятельно.

— Хорошо, я буду с вами откровенен, — наконец решил Медников. — Кстати, я вас припоминаю — вы были на похоронах… Я буду с вами откровенен, если вы пообещаете мне конфиденциальность. Из моего рассказа вы используете только то, что будет действительно представлять интерес для вашего… вашего следствия.

— Да мне, собственно, ничего более и не требуется.

— Вам, может быть, — загадочно заявил Медников, — а мне как раз требуется больше. Нельзя вырывать отдельное слово из контекста. Вот я вам скажу: «Да, я действительно был у Ларисы Кривцовой в тот ужасный день, накануне ее самоубийства». По-вашему, я скажу все? Отнюдь нет. Все это началось больше пятнадцати лет назад, когда я в первый раз увидел Ларису. Может, вам это будет неинтересно, но я буду рассказывать по порядку.

— Почему же, мне интересно, — глухо отозвался Поздняков. Медников даже не догадывался, до какой степени ему было интересно все, что так или иначе имело отношение к Ларисе.

— Вы курите? — осведомился Медников.

— Курю.

— Тогда смолите со мной, — Медников достал из кармана красочную пачку импортных сигарет, предложил гостю и закурил первым.

Поздняков последовал его примеру. Сигареты оказались так себе, слабенькие.

Медников нервно затянулся.

— Мы познакомились с ней здесь, на телевидении. Я тогда только начинал по-настоящему работать, совсем незадолго перед этим закончил университет. И вот в нашей молодежной редакции появляется такое странное существо — юное дарование по имени Лариса Кривцова. Я потом узнал, что не такая уж она на тот момент была и юная — все-таки на четыре года старше меня, — но этого нельзя было заметить даже искушенным глазом. Все чувствовали, что у нее внутри буквально кипело от идей. Мы записывали какую-то юбилейную передачу, в которой речь шла о том, какая замечательная наша молодежь. Среди героев, как водится, были шахтеры, колхозники, космонавты, всякие там ударники комтруда. И вдруг среди них молодая писательница Лариса Кривцова, которая эпатировала публику уже тогда. В общем, мне, как говорится, выпала честь задать ей несколько дежурных вопросов. Ну, знаете, как водится: ваши творческие планы и в том же духе. Она ответила в свойственной ей насмешливой манере, и ее в конце концов из передачи вырезали. Потом она призналась мне, что очень удивилась, если бы ее оставили. Странно, но я почувствовал себя как будто бы ей обязанным, словно в том, что ее вырезали, была моя вина. В общем, как только у меня появилась возможность, я опять позвал ее на передачу. Она пришла, записалась, а потом мы долго сидели и болтали просто так, Бог знает о чем, и у меня было такое чувство, что я знаю ее тысячу лет. Прежде чем уйти, она взяла меня за руку и попросила: «Скажи, что будешь ждать меня всегда». Я, естественно, поддакнул, она засмеялась. «А теперь, — добавила она, — скажи, что я идиотка, навечно застрявшая в босоногом детстве». Я так и остался сидеть с открытым ртом. Мог ли я забыть такую женщину?

Медников обернулся к окну, судорожно сглотнул застрявший в горле комок и продолжал:

— А потом, представьте, она использовала эти самые слова, вложив их в уста одной из своих стервозных героинь. Она вообще довольно часто практиковала такие фокусы, потому что ни к чему и ни к кому не относилась серьезно. Показательно, как она поступила со своим предыдущим мужем Ковтуном. Вы его должны помнить: легкоатлет, олимпийский чемпион. Она его бросила, как только он перестал выступать из-за травмы. Все, вышел в тираж, прощай, Мишаня. Лично я не стал дожидаться, когда она так же поступит со мной… Она вообще никого и никогда не любила, была холодна, как мраморное изваяние, и никакой Пигмалион не мог бы вдохнуть в нее жизнь!

Поздняков слушал Медникова внимательно, не перебивая, с удивлением понимая, что в том говорит давняя и искренняя обида.

— Конечно, под конец нашей супружеской жизни мы страшно ругались, стычки случались и потом, после развода. Я называл ее удавихой. Черт, ужасно осознать, что потратил лучшие пятнадцать лет жизни на женщину, которая ни минуты тебя не любила. Однажды она это спокойненько подтвердила. Сказала: а кто ты такой, чтобы я по тебе сохла? Я, дескать, за всю жизнь любила одного-единственного и потому сбежала от него из-под венца. Но я думаю, что это она сказала, чтобы позлить меня, не было у нее такого романтического возлюбленного. Не было, и все! Ничего у нее не было за душой, кроме желания выдавать эти строчки и страницы! Ходячая пишущая машинка!

Поздняков уставился на Медникова, пытаясь понять, был ли в его словах тайный смысл. Догадывался ли он, от какого романтического возлюбленного Лариса сбежала прямо из-под венца? Похоже, что нет.

— В ту пятницу, на премьере, вы тоже поссорились? — спросил он, только чтобы заполнить паузу.

— А, мы постоянно ссорились, — махнул рукой Медников. — Но это вовсе не значит, что я что-то там против нее замышлял. У меня ничего подобного никогда и в мыслях не было.

«Вот к чему ты, оказывается, клонишь, — подумал Поздняков. — Хоть она была и стервой, я против нее ничего не имел!»

— И все-таки зачем вы приезжали к ней в то злополучное воскресенье?

— А, черт! — Медников извлек из пачки еще одну сигарету. — Была у нас одна затяжная тяжба. Я просил, чтобы она мне кое-что вернула, и она это наконец сделала. Не знаю уж, чем она в тот момент руководствовалась. Смею надеяться, в ней возобладал здравый смысл.

— И что же она вам вернула?

— Я буду с вами откровенен, но попрошу взамен, чтобы это осталось между нами, тем более что к самоубийству Ларисы сие не имеет ровным счетом никакого отношения. Речь идет о листке бумаги, паршивом листке бумаги, который оставался у Ларисы и который мог не то чтобы испортить мне жизнь, но, скажем так, несколько ее осложнить.

— Компромат? — осведомился Поздняков насмешливо.

Медников не уловил иронии.

— Ну уж, это, пожалуй, слишком громко сказано: компромат! Просто, как бы поточнее выразиться, я не хотел, чтобы одна глупая история была предана огласке.

— Какая история? — насторожился Поздняков.

— Да идиотская история! — взвился Медников. — Господи, каких только глупостей не наделаешь в юности.

— А поконкретнее?

Чувствовалось, что Медникову очень не хотелось вдаваться в детали. Наконец он с большим трудом собрался с духом:

— Было такое дело, уже давно, еще до перестройки… В общем, у меня возник конфликт с руководителем программы, и я… я написал письмо, которое… ну, не знаю, как сказать…

— Вы написали анонимку? — догадался Поздняков.

От напряжения Медников вспотел сильнее, чем в беспощадном свете юпитеров.

— Ну да, да, анонимку, если хотите, — произнес он раздраженно. — Только не стоит горячиться с оценками… Я бы посоветовал вам сделать поправку на время — тогда все было по-другому…

— Очень интересно звучит: поправка на время…

— Ладно, думайте что хотите. Да, руководителя программы сняли, про мою роль в этом деле никто не знал… И тут Лариса нашла черновик — я, как полный идиот, его не сжег. Что тут поднялось! Она стала меня прямо-таки поедом есть.

— Это случилось еще до вашего развода?

— Да, незадолго до развода, — нехотя подтвердил Медников. — Черт ее дернул заняться разборкой хлама на чердаке.

— И что потом?

— А то, что она затыкала мне этой бумажкой рот всякий раз, как я его открывал. Она меня ею размазывала, у меня был постоянный стресс по этому поводу. Она держала меня постоянно в напряжении.

— Поэтому при разводе вы все оставили Ларисе?

— Не совсем так, я просто не захотел затевать скандала, но в некоторой степени…

— Из-за этого черновика вы ссорились в прошлую пятницу на премьере?

— У нас там как-то началось по обычному сценарию: одно за другим, одно за другим…

— И все-таки она отдала вам этот черновик?

Медников вздохнул.

— Отдала, что меня даже удивило. Я тогда, после нашей очередной ссоры в пятницу, просто не находил себе места. Нет, не потому что я чего-то боялся. Если быть до конца откровенным, я уже смирился с тем, что она когда-нибудь предаст эту бумагу огласке. Я просто устал, безумно устал. Вот я ей и позвонил в воскресенье, чтобы все обсудить раз и навсегда. Она мне ответила: хорошо, приезжай, только не очень поздно. Я приехал… Она была здорово подшофе — в последнее время она сильно этим увлекалась, — но приняла меня на удивление спокойно. Во всяком случае, не стала по своему обыкновению сразу навешивать на меня ярлыки. Мне даже показалось, что в ней произошел какой-то перелом, хотя, с чем это связано, не имею представления. Предложила мне выпить, я отказывался — все-таки был за рулем. Потом все-таки выпил немного шампанского. Мы поговорили о каких-то пустяках… Да, безусловно, она к тому времени уже приняла решение, я так теперь думаю… Проскочила какая-то загадочная фраза: «Что я ни сделаю, все равно останусь для вас сволочью». Точно, она именно так сказала…

— Так она отдала вам черновик? — напомнил Поздняков.

— В том-то и дело, хотя я о нем даже не заикнулся. То есть я собирался с ней об этом поговорить, но еще не успел даже намекнуть. А она вышла из гостиной и через минуту вернулась со злополучной бумажкой. «На, — говорит, — помни мою доброту». Честно вам скажу: я даже не очень-то обрадовался — так она меня успела вымотать раньше. Я ее поблагодарил, сел в машину и уехал.

— Как долго вы пробыли у Ларисы?

— Ну, приехал я около девяти вечера, пробыл минут сорок, самое большее — час. Уже к одиннадцати был дома. Точно! Я как раз застал конец своей передачи по телевизору. Кстати, кто это такой глазастый меня разглядел у Ларисы? Старый лис Воскобойников, что ли?

Поздняков не стал его особенно интриговать:

— В тот момент, когда вы договаривались по телефону, она была не одна.

— Даже так? — приподнял брови Медников. — Да, между прочим, похоже, я в тот вечер тоже не был у нее последним визитером.

— Что вы хотите этим сказать?

— Возвращаясь от Ларисы, я видел Ковтуна…

Поздняков от удивления даже привстал со стула.

— Вы в этом уверены?

— В том, что я его видел? — Медников затянулся и выпустил стайку аккуратненьких колечек дыма. — В этом я уверен на все сто, как и в том, что я вас сейчас вижу перед собой. Конечно, я не стану утверждать, что он направлялся именно к Ларисе, но, с другой стороны, к кому он еще мог пожаловать в Хохловку?

— Расскажите-ка об этом поподробнее, — попросил Поздняков.

Медников пожал плечами, как бы говоря: а что особенно рассказывать. Потом все-таки поведал:

— Когда я выехал от Ларисы, было еще довольно светло, сейчас ведь темнеет поздно. Отъехал довольно прилично… Да, точно, самое любопытное, что я видел Ковтуна в районе Волчков — это поселок километрах в пяти от Хохловки. Значит, он шел не от платформы. Вопрос — откуда, не от самой же Москвы топал пешком? Короче, еду я себе, смотрю, что за рожа такая знакомая, а это Мишаня Ковтун собственной персоной бредет по обочине в обычном своем состоянии. Короче, полутруп. Собственно, в другой кондиции я его никогда и не видел. Как-то мне попалась его фотография в пору его расцвета — совершенно другое лицо. Он опустился окончательно и бесповоротно…

Медников хотел сказать еще что-то, но его прервало какое-то странное треньканье, раздававшееся где-то совсем рядом. Медников сунул руку в карман и вытащил пластмассовый брусок сотового телефона, приподнял крышку и раздраженно произнес:

— Слушаю!

Похоже, в студии, которую они покинули, за время их беседы произошли некие изменения, о которых Медникова спешили уведомить.

— Ах, она все-таки изволила явиться? — ехидным тоном осведомился шоумен. — Могла бы уже не приходить, я бы запросто нашел кого-нибудь пообязательнее… Сначала напрашиваются, а потом начинают фокусы устраивать… Тоже мне Мадонна уездная! Ах, она в пробку попала! Ничего, ничего, теперь пусть она меня подождет.

Медников решительно прервал разговор по телефону и пожаловался Позднякову, точно единомышленнику:

— Господи, как мне надоели эти фифы, эти восходящие звезды, которых с каждым днем становится все больше и больше. Выучит такая бледная немочь два притопа, два прихлопа и начинает изображать из себя поп-идола. А ты вынужден их звать, потому что они, кстати, совершенно непонятно почему, нравятся публике…

Медников взгрустнул, того и гляди заплачет в манишку, жалуясь на тяжелую участь телеведущего, вынужденного иметь дело с необязательными и бесталанными кумирами бестолковых зрителей.

— Еще один вопрос, — вернул его к главной теме Поздняков. — Как вы думаете, Ковтун был очень зол на Ларису?

Медников заметно удивился:

— Да что там у него можно разобрать. Он же полностью деградировал и не мог думать больше ни о чем, кроме бутылки. Зол, не зол — так вопрос вообще не стоял. Он мог быть на нее зол, когда она не давала ему денег на выпивку, только в одном случае.

— Вы случайно не знаете, где его можно найти?

— Спросите что-нибудь полегче. Это же полностью разрушенная личность, шляется по занюханным пивнушкам, где ему еще по старой памяти нальют. Когда-то Лариса мне говорила, что он пропил свою квартиру, а зимует вроде бы у своей тетки где-то в Новых Черемушках, она живет там в «хрущобе». Впрочем, там сейчас, по-моему, идет бурное строительство, не исключено, что тетке предоставили новую квартиру.

— Может, тогда вы знаете, как связаться с женщиной, которая перепечатывала ее рукописи?

— Ну, это без проблем. — Медников достал из верхнего ящика стола записную книжку и переписал из нее на листок семь цифр. — Вот ее телефон. Сазонова Евгения Ивановна, очень исполнительная и интеллигентная женщина.

Медников не стал любопытствовать, зачем она понадобилась Позднякову. Опять затренькал его сотовый, и он ответил раздраженно:

— Ну иду, иду уже.

Направился к выходу, задержался у двери и спросил:

— Черт, неужели же все достанется этой старухе?

— Какой старухе? — не понял Поздняков.

— Ну, сводной сестрице Ларисы… Что ни говорите, а она и здесь мне подкузьмила. — Он обреченно махнул рукой.

— А меня кто-нибудь проводит? — спохватился Поздняков. — Один я из ваших лабиринтов не выберусь.

— Пойдемте в студию, оттуда вас проводит Нелли, ну, та девушка, что вас встречала.

Нелли слегка замешкалась, и Поздняков еще успел получить удовольствие от музыкального номера Алены Бураковской, выступавшей вместе с двумя здоровенными неграми. Она не просто пела, но еще и пританцовывала, причем движения ее смотрелись, на взгляд Позднякова, достаточно странно. Какие-то нелепые ужимки и дерганья — будто ей срочно приспичило, но она, мужественно преодолевая настоятельную физиологическую потребность, продолжала веселить зрителей из чувства долга. Ее чернокожие подтанцовщики в точности повторяли за ней ее замысловатые и на первый взгляд подозрительные па.

Поздняков уже послушно следовал за Нелли, а ему вдогонку неслись душераздирающие слова шлягера:

— «Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина, — а-а-а…»

ГЛАВА 12

Поздняков пилил на дубовской красавице «Вольво» по Ломоносовскому проспекту, то и дело останавливаясь на светофорах. При этом каждый раз по левому борту от него также кланялась, тормозя на красный свет, маленькая зеленая «Ока». На одном из перекрестков он рассмотрел, что за рулем «Оки» сидела шатенка лет тридцати и бросала в его сторону весьма красноречивые взгляды. Это так поразило сыщика, что он даже прибавил газу. Когда «Ока» осталась позади, он дал себе труд поразмыслить, по какому поводу ему строила глазки неизвестная автолюбительница.

«Бедняга Дубов, — решил Поздняков, — поди, тоже подвергается ежедневному испытанию на прочность. Желание пересесть с какой-нибудь «Оки» на «Вольво» наверняка не покидает хорошеньких эмансипе, вкусивших однажды комфорт иномарки».

Искать Ковтуна в Черемушках было все равно что иголку — в стоге сена. Конечно, Поздняков мог бы воспользоваться старыми связями, позвонить на прежнюю работу с просьбой выяснить теперешнее место жительства бывшего олимпийского чемпиона, но решил оставить этот вариант в качестве последнего шанса. Почему? А черт его знает! В нем словно проснулся ребяческий азарт, заставляющий действовать вопреки скучному здравому смыслу. Кажется, точно так же в подобных обстоятельствах поступали герои романов Ларисы Кривцовой, и читатели от этого, что называется, балдели. Впрочем, все это было словоблудие, просто Поздняков догадывался, что так или иначе разыщет адрес той самой тетушки, которая племянника давно на порог не пускает и слышать о нем не хочет.

В Черемушках он не был лет десять. В последний раз, вероятно, в те далекие времена, когда он еще состоял в законном, но заранее обреченном браке. Жена вытащила его на день рождения школьной подруги. Помнится, это было поздней промозглой осенью, они жутко продрогли, разыскивая нужный дом, и даже слегка поругались, потому что бывшая супруга, как обычно, все перепутала. К тому же мероприятие оказалось скучным, поскольку подруга жены, будучи старой девой со стажем, собрала у себя таких же товарок, кои вели себя, как престарелые учительницы, по ошибке забредшие на нудистский пляж. Хором они заморочили Позднякова до такой степени, что он напился до свинского состояния, и посрамленная жена, которая вывезла его в свет, чтобы похвастать перед незамужними весталками удачным браком, была вынуждена в буквальном смысле загружать дорогого супруга в такси. При этом воспоминании где-то в глубине заскорузлой поздняковской души нехотя закопошился червячок вины. В сущности, она была не такой уж плохой бабой, его бывшая жена, просто ей здорово не повезло в жизни, а главным образом с ним. Она терпеливо вила семейное гнездышко, приносила в клювике теплые носки и модные галстуки для Позднякова, а он этого упорно не ценил, потому что на уме у него была Лариса, всегда одна Лариса.

«Интересно, где она теперь?» — подумал он о бывшей супруге. В этих его раздумьях не было ни тоски, ни сожаления, скорее запоздалое прозрение.

Он мысленно пожелал ей много-много счастья, заслуженного неиссякаемым желанием любви и тепла, этим бессмертным движителем вечной женственности. Узнать бы, удалось ли ей в конце концов свить свое гнездышко, или судьба, однажды подло подсунувшая ей Позднякова, продолжила играть с ней злые шуточки. Решив в итоге, что все у нее сложилось, поскольку думать иначе не хотелось, он опять надолго захлопнул книгу ностальгических воспоминаний и перешел к суровой действительности.

Кое-какой план у него имелся, и состоял он в том, чтобы разыскать где-нибудь поблизости питейный шалман, поскольку очень сомнительно, чтобы опустившийся Ковтун мог позволить себе выпивку в цивильном заведении. Увы, поиски успехом не увенчались, точнее — удалось обнаружить одно более-менее подходящее местечко, а именно подворотню позади небольшого гастронома. Там тусовались несколько личностей неопределенного возраста и что-то живо обсуждали за бутылкой жидкости неизвестного происхождения. Судя по отдельным долетавшим до Позднякова репликам, разговор их было трудно назвать высокоинтеллектуальной беседой.

Завидев Позднякова, личности замолчали и как по команде на него уставились. В их блуждающих взорах без особого труда читалась подозрительность. Николай Степанович знал по старому опыту, что такого рода индивидуумы всегда безошибочно вычисляют, с кем имеют дело. Вот и сейчас они безошибочно на нюх определили в нем мента, хоть и бывшего: стойкие запахи долго не выветриваются. И как только они это осознали, так сразу дружно заскучали, и вроде бы у них у всех срочно нашлись дела.

При таких раскладах у Позднякова оставался единственный аргумент, которым он не преминул воспользоваться. При виде пятидесятитысячной бумажки забулдыги переглянулись, в них все еще шла борьба, в которой, разумеется, должен был победить трезвый, если так можно выразиться, расчет. А состоял он в делении поздняковской суммы на стоимость самой дешевой выпивки в гастрономе. Судя по тому, как быстро прояснились у них физиономии, результат деления их удовлетворил. Тот, что стоял ближе, даже протянул к Позднякову руку, причем чувствовалось, что чисто рефлекторно.

Поздняков быстро зажал купюру в ладони, на всякий случай бросив мимолетный взгляд назад, прикидывая варианты отхода, — с таким контингентом никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Впрочем, будущие компаньоны не проявляли признаков агрессии, просто стояли и смотрели на него. Может, они еще не до конца отождествляли его с заветной бумажкой? Пришлось рассеять их сомнения.

— Ну что, видели? — поинтересовался Поздняков самым садистским образом.

Тут вперед выступил самый красноречивый и спросил:

— Че надо?

— Человечка одного разыскать.

Забулдыги переглянулись. Поздняков не стал их томить:

— Ковтун здесь бывает, бывший спортсмен?

Внутренняя борьба продолжилась, и Поздняков снова продемонстрировал свою приманку. Самый разговорчивый сглотнул слюну и изрек неопределенное:

— Ну…

— Что «ну»? — вежливо уточнил Поздняков.

Тот сплюнул и попытался отвести завороженный взгляд от купюры. В этот момент вдруг заговорил маленький, с подбитым глазом, от которого Поздняков меньше всего ожидал откровенности: уж больно хитрованская у него была рожа.

— Спортсмен здесь давно не появлялся, — сказал он достаточно внятно. — Его тетка погнала, стерва. Он теперь возле Ярославского ошивается, — вроде там ему наливают, а то сядет на электричку и поедет к своей бывшей.

Надо было отдать должное хитровану, он был неплохо осведомлен о нынешней жизни олимпийского рекордсмена. Следовало этим воспользоваться.

— И часто он так катается на электричке?

— Не знаю, — пожал плечами посвященный. — Может, съездил пару раз, он же мне не докладывает.

— А все-таки откуда ты знаешь? — спросил Поздняков.

— На него какие-то крутые ребята там, на Ярославском, наехали, вроде ему там что-то поручили охранять, а он прошляпил. Тогда к ней и рванул — деньги просить.

— Дала? — осведомился сыщик.

— А это уж вы у него спрашивайте, — хитро блеснул маленькими глазками мужичок, а Поздняков про себя подумал, что фингал на его физиономии появился не случайно.

Он сунул ему в карман смятую бумажку и поторопился к машине. Нужно было успеть до того, как они рассмотрят, что он дал им вместо пятидесяти тысяч всего пять. Хотя на большее они и не наговорили.

* * *

Околовокзальную суету можно сравнить разве что с жизнью большого муравейника. Только в данном случае не нужно быть исследователем, вооруженным микроскопом, чтобы уловить в этом поистине броуновском движении характерные тенденции и даже закономерности. Во всяком случае, Поздняков профессиональным глазом сразу определил несколько центров тяготения, вокруг которых кучковались разнообразные и весьма колоритные личности. У одних были бегающие глазки, резкие движения и независимый вид. Они подходили друг к другу и перебрасывались несколькими словами, иногда быстро пожимали руки и расходились.

Другие, наоборот, двигались замедленно, словно во сне, глубоко засунув руки в карманы и без конца оглядываясь. Но все они, вместе с разрежающими эту компанию бомжами и попрошайками, отнюдь не производили впечатление случайных здесь людей. Напротив, казались подогнанными винтиками хорошо отрегулированного механизма.

В тени у стены, на куске картона, сидела молодая женщина с ярко выраженными восточными чертами лица, но светлыми волосами. Она держала на коленях ребенка, девочку лет пяти, которая спала, приоткрыв рот. Точно так же дети спали и у попрошаек в метро. Поздняков нередко ловил себя на желании подойти и растормошить спящих деток, а потом заглянуть им в глаза. Безусловно, матери, или кто они там были им, чем-то их накачивали, но кому до этого было дело?

Поздняков хотел было внедриться в один из центров вокзального муравейника, чтобы поинтересоваться, где в этот час может ошиваться Ковтун: вокзал-то все-таки большой. В этот момент внимание сыщика привлекло подозрительное сборище возле низких и длинных, как лабаз, ручных камер хранения на привокзальном пятачке. Мало ли что может происходить на вокзале, но Поздняков неожиданно обнаружил в себе какое-то странное и необъяснимое волнение. Захлопнув дверцу «Вольво», он медленно двинулся в сторону группы людей, удрученно рассматривающих что-то лежащее на асфальте. Несколько бомжей, пара транзитных пассажиров с чемоданами на тележках и вокзальный рабочий — вот и все, кто стоял в почетном карауле над покорителем олимпийских высот Михаилом Ковтуном. В том, что труп, лежащий в позе эмбриона, с поджатыми к животу коленями, принадлежал именно экс-чемпиону, Поздняков не сомневался, хотя и узнал его с большим трудом. Да, безусловно, это был сильно постаревший и опустившийся симпатяга-парень с обложки «Огонька» двадцатилетней давности. Николай Степанович, пожалуй, еще и сейчас вспомнил бы пару его незамысловатых фраз из пространного интервью в том же самом номере журнала. И журналисту тогда он, наверное, представлялся везучим до невозможности, этаким избранником фортуны. Пожалуй, он им и был. По крайней мере первый билет, вытащенный им в лотерее судьбы, оказался выигрышным, в отличие от второго, но назад-то не положишь.

— Разойтись! — раздался призыв, сильно отдающий молодецкой удалью.

— Труповозка приехала, — тихо произнес стоящий слева от Позднякова бомж, невысокий старичок с широким деревенским лицом, одетый в заношенный камуфляж. — Ну, покедова, Чемпион, — печально вздохнул он.

Два крепких парня в черных халатах и резиновых перчатках обменялись незамысловатым матерком и, подхватив покойника за ноги и за руки, швырнули его на тележку носильщиков. Голова трупа запрокинулась, и Поздняков отчетливо рассмотрел на лице Ковтуна несколько ссадин и кровоподтеков.

Бомж в камуфляже снова сокрушенно вздохнул:

— С ночи лежит — не убирают, а ведь железный ящик рядом.

— Какой еще железный ящик? — спросил Поздняков.

— Да сарай, в который складывают всех вокзальных покойников, — охотно пояснил ему разговорчивый собеседник.

Тележка с мертвецом двинулась в самый конец вокзальных лабазов. Михаил Ковтун, бывший олимпийский чемпион и бывший муж известной писательницы, отправился в свой последний путь в сопровождении крутолобых парней, которые никогда не узнают, кого они так бесцеремонно шмякнули на грязную тележку. Впрочем, что бы это изменило?

Бомж с внешностью состарившегося деревенского балагура махнул рукой и озвучил поздняковскую мысль:

— Вот кинули, как дохлую собаку… А какой человек был! Чемпион, рекордсмен, золотые медали для страны добывал!

— Хорошо его знал? — невзначай осведомился Николай Степанович.

— Знал немного, — ответил старик, и Поздняков уловил в его слегка изменившейся интонации холодок. Значит, следовало его, что называется, стимульнуть. Выбор в этом смысле у него имелся, хотя и небольшой.

— Помянуть бы надо усопшего… — закинул он крючок на пробу.

Бомж в камуфляже отреагировал незамедлительно.

— А чего и не помянуть хорошего человека. — Бомж осклабился в некоем подобии вежливой улыбки, однако его маленькие, близко посаженные глазки оставались холодными, как никелированные гайки.

Спустя пятнадцать минут они уже сидели на вокзальных задворках. Бомж, уютно устроившийся на заднем сиденье дубовской «Вольво», наполнял салон стойкими запахами бездомной и неприбранной старости, от которых не избавляло даже то обстоятельство, что Поздняков предусмотрительно распахнул все двери автомобиля. Знал бы Дубов, какие пассажиры будут сидеть в его холеной иномарке!

Там же, на заднем сиденье, лежали бутылка водки и полбатона завернутой в бумагу колбасы. Поздняков порылся в бардачке и нашел там пирамидку вложенных друг в дружку пластмассовых стаканов. Отделил один и подал старику. Тот, уже вовсю освоившись, скручивал винт с заветной бутылки беленькой.

— А себе? — спросил он участливо.

Поздняков красноречиво коснулся ладонью баранки:

— Я не могу, за рулем…

— Жалко, — посетовал бомж, скорее всего испытывающий диаметрально противоположные чувства. В конце концов, ему же больше достанется.

— А колбаски? — дед цапнул упакованный батон, оставив на бумаге следы грязных пальцев.

— Ешь сам, я сыт. Только порезать нечем.

— Ничего, и так управлюсь, — заверил его бомж, хотя на этот счет у Позднякова были кое-какие сомнения: до сих пор он не успел разглядеть во рту бедолаги ни единого зуба.

А дед, словно задавшись целью его переубедить, отломил кусок колбасы, просунул его в рот, крепко зажал между деснами и смачно зачмокал языком.

— Давно бомжуешь? — поинтересовался Николай Степанович.

— Давно. — Дед проглотил кусок колбасы, не прожевывая. — Третий год.

— А чего так? Родных, что ли, нет? — Поздняков сознавал полную бессмысленность подобных расспросов, но ничего не мог с собой поделать.

— Дочка есть, где-то тут, в Москве. Хотел ее искать, а потом плюнул. Зачем я ей?

— А своего жилья никогда не было?

— Было, — дед прищелкнул языком, — племяш обобрал, стервец… Я сам из Рязанской области, деревня Лески, может, слышал? У нас там теперь много московских дач, рыбалка отличная…

— Я так и подумал, что ты из деревни. И что же, ты все время на вокзале?

— Да считай, что все, — бомж аккуратно наполнил водкой пластмассовый стаканчик, блеснул своими никелированными глазками. — Ну, за упокой души Чемпиона. Пусть земля ему будет пухом, — он выпил залпом. — Не знаешь, где бомжей хоронят? Я бы съездил посмотреть, где лежать буду.

Поздняков не знал, где хоронят бомжей, но предполагал, что дед из деревни Лески наверняка будет лежать по соседству с экс-чемпионом Ковтуном.

«Что-то я сегодня очень сентиментально настроен», — подумал Николай Степанович, а вслух спросил:

— Его, кажется, били?

Дед как раз во второй раз наполнял пластмассовый стаканчик, рука его немного дрогнула, и несколько капель водки пролилось на дорогую обивку сиденья. Впрочем, потом ее все равно не мешало бы как следует продезинфицировать.

— Да приложили пару раз, но не сильно, — дипломатично ответствовал бомж, которому деревенская совесть, видно, не позволяла врать напропалую.

— Тогда помер он отчего?

— Выпил чего-то, целый день его рвало, даже с кровью. Приложили его уже давно… А помер из-за какой-то дряни — уж не знаю, чего он принял. Просил врача вызвать, да разве к бомжу «скорая» приедет? Под утро затих…

— А били его за что? За чем-то он недоглядел?

Было заметно, что поздняковская осведомленность престарелому бомжу не понравилась. Он насторожился, но продолжал проявлять лояльность по отношению к странному типу, угощающему забулдыг водкой, да еще в иномарке.

— Я точно не знаю, — прошамкал он без особого энтузиазма. — Вроде че-то там уперли… Вроде Чемпиона попросили присмотреть за каким-то барахлом, и это барахло свистнули.

— И он потом искал деньги, чтобы расплатиться? — продолжал наседать сыщик.

Такая любознательность бывшему жителю деревни Лески Рязанской губернии уж точно не импонировала. Можно было догадываться, почему: деду не хотелось выходить за рамки неписаных вокзальных законов, очень схожих с теми, что царили в местах «не столь отдаленных». В то же время бутылка водки представляла какой-никакой контраргумент.

— Как будто искал, — буркнул бомж. А на его лице было написано: отпусти ты мою душу на покаяние. — Я в это, честно, не вникал — зачем мне? Посуди, я здесь живу, к чему мне лишние неприятности? Я не знаю, зачем ты меня расспрашиваешь насчет Чемпиона, только ни к чему все это. Никто его не убивал, ну, поколотили малость. Если бы не выпил какой-то дряни, живой был бы…

Поздняков посмотрел на старика почти сочувственно, хотя и заметил довольно жестко:

— Да ладно тебе впаривать, все я знаю. Отметелили его какие-нибудь торгаши из ларьков. Собственно, меня это мало волнует, рано или поздно он и должен был так закончить. Меня другое интересует: он ездил к своей бывшей жене просить деньги или нет?

Бомж чуть не подавился колбасой.

— А ты че, ейный мужик?

— Я просто любознательный гражданин, — отрекомендовался Поздняков с запозданием. — Ты меня сегодня видишь, а завтра — уже нет, послезавтра — тоже, и так до бесконечности. Ваши вокзальные дела мне до фонаря, меня волнует одно: ездил он к своей бывшей жене или нет. И если ездил, то когда?

Дедок с трудом оторвался от изрядно сократившегося в размерах батона колбасы, жалостливо посмотрел на Позднякова. В его взгляде нетрудно было прочитать: а я так тебе верил!

— Вспомни, и я от тебя отстану, — клятвенно пообещал сыщик.

Бомж судорожно прижал колбасный огрызок к замасленному вороту своего ветхого камуфляжа, его замурзанная деревенская физиономия выражала воистину титаническую мыслительную деятельность. Наконец он изрек:

— По-моему, он к ней ездил, я не знаю, где она живет, но, кажется, нужно ехать электричкой…

— И когда? — уточнил Поздняков. Впрочем, узнать точный день он почти и не надеялся. Вряд ли такие опустившиеся типы ориентируются в днях недели.

Тем не менее дедок довольно бодро заявил:

— В прошлое воскресенье он сел на электричку под вечер, это я точно помню. Сказал: поеду проведать свою женушку. А вернулся на другой день… в общем, на вокзале он появился только к обеду…

— А почему ты так уверен, что он ездил в воскресенье? Может, он ездил в субботу?

— Еще бы я не помнил! — стоял на своем дед. — Как раз в тот день я тут встретил одного земляка, мы с ним поговорили… В общем, точно это было в воскресенье.

Внезапно Позднякова осенило:

— А избили Чемпиона уже после его поездки?

Бомж сразу погрустнел, потому что говорить об избиении ему откровенно не хотелось.

— Ты только скажи, когда его избили: до поездки или после…

— После…

— Точно?

Дед только молча заелозил на шикарной обшивке сиденья. Он уже не таясь тяготился компанией Позднякова.

— Ну спасибо, ты мне здорово помог, — поблагодарил его Поздняков.

Старик заметно повеселел.

— А ее я прихвачу? — он кивнул на недопитую бутылку. — За упокой души…

— Бери, конечно.

Долго уговаривать его не пришлось. Дед в мгновение ока выветрился из машины вместе с бутылкой и остатками колбасы, чего нельзя было сказать о его специфическом запахе.

ГЛАВА 13

Поздняков мчался в Хохловку, рассуждая про себя:

«Интересно получается! Ковтун и в самом деле ездил к Ларисе и вернулся только на следующий день. Деньги настолько были ему нужны, что и теоретически, и практически он мог ее убить. Допустим, он попросил у нее нужную сумму, а она его отшила в свойственной ей манере — он разозлился… Только вернулся-то он без денег, вот что удивительно. Если бы он отдал долг, его бы не избили, а может, что тоже нельзя исключить, и не убили. Что-то здесь опять не складывается… Медников ведь говорил, что увидел его, когда он пешком топал в районе поселка Волчки, от которого до Хохловки еще километров пять. Почему же он не доехал на электричке прямо до Хохловки?»

Внутренний компьютер выдавал три варианта ответов. Во-первых, электричка могла не останавливаться в Хохловке. Во-вторых, его высадили контролеры, как безбилетника. В-третьих, будучи с большого бодуна, он попросту перепутал станции, ведь эти подмосковные дачные поселки и вправду сильно похожи. Оставалось только убедиться в правильности своих умозаключений. Как, впрочем, и в том, что Ковтун в конце концов достиг-таки желанной цели.

Все еще пребывающий в глубокой задумчивости Поздняков механически покрутил ручку приемника на панельной доске. Последовала немедленная реакция.

«Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина-а-а…» — истошно заголосило радио.

— Да заткнись ты! — произнес вслух Поздняков и, присовокупив к вышесказанному пару крепких словечек, поспешно выключил приемник.

Указатель с надписью «Волчки» выпрыгнул из-за небольшого пригорка, следом промелькнул переезд со шлагбаумом, приземистый магазинчик и, наконец, сам поселок — ряд аккуратных деревянных домиков, выстроившихся вдоль шоссе, как новобранцы перед старшиной. Даже на небольшой скорости Поздняков через каких-то пять минут увидел аналогичный указатель, уже перечеркнутым. Пришлось развернуться.

Он притормозил у крайнего домика. Прикинул, что бы предпринять, и не придумал ничего лучшего, чем подрулить к магазинчику. Должен же кто-нибудь хоть за спичками туда прийти. (Сам поселок выглядел удивительно безлюдным.) У магазина, как назло, тоже не было ни одной живой души. Николай Степанович посмотрел на часы и двинулся осматривать торговую точку. Там ему опять не повезло: кроме продавщицы, возлежащей пышной грудью на прилавке, и заунывно жужжащих мух, никого больше не наблюдалось.

Завидев потенциального покупателя, труженица прилавка встряхнулась, как караульный при подходе начальства, и устремила на Позднякова свои томные коровьи глаза, в которых плескалась мечта о непьющем рыцаре. Самый задрипанный мужичок в возрасте от восемнадцати до семидесяти безошибочно узнал бы в ней разведенную, но полную сил и желаний деревенскую красавицу.

Поздняков понял, что ему придется что-нибудь купить, и принялся лихорадочно соображать, сколько денег осталось у него в кармане после сегодняшних трат. По всему выходило, что больше чем на бутылку минералки не наберется.

— У вас есть минеральная вода? — поинтересовался он.

Продавщица расплылась от счастья.

— Конечно. Вам какую? Боржоми, ессентуки? У нас еще импортная есть…

— Боржоми, если вас не затруднит.

— Конечно, не затруднит. А хотите я вам холодненькой дам, она у меня с утра в холодильнике стоит.

— Если вас не затруднит, — отозвался Поздняков.

— Открыть?

Предупредительность продавщицы из поселка Волчки не знала границ: на прилавке появился еще и стакан.

Выпить в такую жару холодного боржоми и в самом деле было бы приятно, а продавщица смотрела на него, как на представителя Виндзорской династии.

— Вы у нас проездом? — Она бросила взгляд за окно, где Позднякова терпеливо дожидалась его покладистая иностранка.

— Да, — подтвердил Поздняков, — ищу, знаете ли, своего приятеля. Знаю, что он был здесь в прошлое воскресенье.

— Неужто пропал? — всплеснула руками продавщица.

— Вроде того. Может, вы его видели? — Поздняков, как мог, описал внешность Ковтуна.

Женщина, похоже, удивилась, что у вполне приличного на первый взгляд покупателя такие приятели, но вида не подала:

— Нет, я его не видела. Вот баба Маня идет, — может, она видела.

Поздняков обернулся: в магазин входила бодрая бабуля, одетая в спортивный костюм, словно собралась принять участие в марш-броске.

— Баб Мань! — громко окликнула ее продавщица. — Тебе в воскресенье такой товарищ не попадался? — И она довольно подробно повторила описание Ковтуна со слов Позднякова.

— Этот пьянчуга, что ли? — отозвалась баба Маня. — Был тут, перебаламутил весь поселок, чтоб его… Почитай, целую ночь из-за него не спали.

— Не спали? Почему? — заинтересовался Поздняков.

— Да он же, паразит, свалился в канаву как раз напротив нас… Васька, сосед, бежит: возле вас человека сбили! Мы давай звонить в милицию да в «Скорую». «Скорая» только через час приехала, вот, считай, сколько мы в окошки выглядывали. Врачица вышла, посмотрела на него да чуть не по матушке нас обложила. Грозилась: будете за ложный вызов отвечать. Он, оказывается, пьяный был вусмерть, а мы решили, что мертвый. Потом участковый прибыл… Так до часу ночи и колготились, чтоб ему провалиться. А ему что? Так и проспал до утра в канаве. Потом встал, отряхнулся и пошел. Теперь таких даже милиция не забирает!

— Неужели так всю ночь проспал в канаве? — притворно удивился Поздняков.

— А то? — со злостью отозвалась старуха. — Ему что, пьяному, не все ли равно, где валяться, а добрым людям столько беспокойства! — Бабка выплеснула скопившуюся злость и перешла к заботам о хлебе насущном. — Слушай, Людмила, тебе масло подсолнечное завезли?

— Нет, баб Мань, обещали, да что-то не везут.

— Ну ладно, заставлю Тольку в Хохловку сгонять. Целый день носится на мотоцикле, а родной бабке масла не привезет. Взвесь мне тогда граммов триста карамелек к чаю, да я пойду.

Продавщица Люда взвесила бабке карамели в бумажный кулек, и та заторопилась к выходу.

— Ну вот, жив ваш приятель, — сказала продавщица, когда они остались одни в магазине. — Долго жить будет, если его за покойника приняли. Можете за него не переживать.

Странно, что Ковтун легкомысленно пренебрег шансом, уготованным ему судьбой. А как еще иначе объяснишь то, что с ним сталось прошлой ночью?

Поздняков попрощался с приветливой продавщицей, которая выглядела несколько разочарованной. И в самом деле, наверное, ужасно видеть, как мимо твоих окон проносятся чужие принцы, хотя уж к кому-кому, а к этой категории Поздняков склонен был относить себя в самую последнюю очередь.

Разумеется, он не удержался от того, чтобы не завернуть в Хохловку. Черт его знает зачем! Что он, собственно, собирался там увидеть? Однако же увидел. У Ларисиной дачи стоял громадный трейлер, и люди в рабочей одежде загружали в его нутро какие-то коробки и узлы, которые выносили из дома. Все их действия бдительно контролировала высокая старуха в черном, та самая, что, кажется, была сводной Ларисиной сестрой из Костромы. Все ясно, она вплотную вступала в права наследства, и дюжие молодцы отправляли в Кострому Ларисино барахло, в том числе и нажитое генералом Медниковым. И ничего тут не попишешь.

Поздняков припарковался у обочины и стал наблюдать за погрузкой. Когда работяги поволокли огромный бронзовый торшер, даже видавшего виды Позднякова проняло — уж слишком эта сцена напоминала откровенное мародерство. Он выбрался из автомобиля, подошел к старухе, застывшей у калитки черным изваянием, и вкрадчиво поинтересовался:

— Переезжаете?

Старуха повернула в его сторону сердитую желчную физиономию и произнесла с вызовом:

— Я вас не знаю.

— Моя фамилия Поздняков, я старый друг Ларисы Петровны, — представился сыщик.

— Что-то больно много было у нее друзей, — неодобрительно заметила старуха, не спуская бдительного взгляда с очередного тюка на плечах грузчика.

— Не думаю, что это так уж плохо, — зачем-то ляпнул Поздняков и тут же прикусил язык. Большую глупость трудно было сморозить.

В ответ старуха уставилась на него с такой злостью, что у сыщика стало совсем нехорошо на душе.

— Шел бы ты, мил-человек, своей дорогой, — настоятельно порекомендовала она.

Поздняков смешался, как подросток, застигнутый курящим в школьном туалете, ну не умел он поддерживать светские беседы с желчными старухами!

— Я только хотел спросить, — заторопился он, — не нашлась ли ее последняя рукопись?

— Ничего не знаю и знать не хочу, — огрызнулась старуха. — А все, что знала, уже рассказала следователю… Надоели вы мне с этой рукописью! Хватит того, что из издательства целый день звонят, уже голову проломили!

Поздняков понял, что злоупотреблять терпением возникшей из неизвестности Ларисиной сестрицы — без пользы, а потому вежливо попрощался.

— Все ходют и ходют… — напутствовала она ему в спину.

Обратная дорога заняла у него вдвое больше времени из-за вечерних пробок. Заторы у светофоров Поздняков коротал за размышлениями о превратностях судьбы. Теперь уже было ясно, что Ковтун не только не убивал Ларису, но даже ее и не видел и что (чем черт не шутит!), если бы он тогда все-таки добрался до Хохловки, возможно, она бы и не умерла. Впрочем, стоило ли теперь строить подобные предположения?

А что оставалось Позднякову делать? Согласиться с мнением официального следствия? Забыть о фокусах Виолетты Шихт, которая расстаралась больше других, подталкивая Ларису к ужасному шагу. Вот только покажутся ли его доводы убедительными следователю Ругину? Не закусит ли он удила при одной мысли, что какой-то старый маразматик ставит под сомнение его компетентность. Поздняков решил, что к следователю Ругину он пойдет только тогда, когда будет уверен в своих выводах на все сто.

Подруливая к гаражу, он твердо решил сразу позвонить машинистке, которая перепечатывала Ларисины рукописи. Судьба последней из них по-прежнему была в тумане.

* * *

Свет в подъезде горел только на первом этаже, а также на лестничной площадке пятого, поэтому Поздняков пробирался наверх на ощупь. Впрочем, не так уж было и темно, но в углах таились чернильные тени. Такая же тень темнела и у его двери, и не просто темнела, но и как-то подозрительно шевелилась. Позднякову это совсем не понравилось. Он замер на лестнице и позволил своим глазам привыкнуть к полумраку. Вскорости он отчетливо рассмотрел полусогнутую фигуру человека, сосредоточенно трудившегося над замками его двери. Неведомый взломщик настолько увлекся, что даже не услышал его шагов. Впрочем, возможно, он не был профессионалом. Так или иначе Поздняков впервые в жизни наблюдал, как некий наглец ломится в его квартиру. Любопытно, что ему там понадобилось.

Неизвестно, сколько бы продолжалось это форменное безобразие, если бы за дверью противоположной квартиры внезапно не раздался чей-то голос:

— В гостях хорошо, а дома лучше.

Открылась дверь, и на лестничную площадку выкатилась маленькая толстушка. Поздняков ее смутно припоминал, — кажется, она жила в их же подъезде и носила большой и плоский берет, напоминающий блин. Свет из соседской квартиры выхватил из мрака фигуру у поздняковской двери — здоровенного мужика в джинсах и синей футболке. Он сначала замер, втянув голову в плечи, а потом, резко развернувшись, понесся вниз по лестнице прямо на Позднякова. То ли он не узнал Позднякова в полумраке, то ли был охвачен страхом, но в глазах его, уставившихся на сыщика, можно было прочитать лишь желание смыться, и как можно скорее. В несколько прыжков он преодолел разделяющее их расстояние, но времени вполне хватило для того, чтобы Поздняков его узнал. Это был охранник из Дома моделей Виолетты Шихт, тот самый, что вчера бесцеремонно выставил за стеклянную дверь несчастную Лолиту, а потом достаточно долго держал за рукав самого Позднякова, не желая допускать его к начальнице.

Пока охранник скакал по ступенькам, как заяц, Поздняков предусмотрительно выставил вперед здоровую ногу. Незадачливый взломщик споткнулся и крепенько врезался в стену. Поднявшись, он занял боевую позицию, выставив вперед огромные кулачищи. Ничуть не оробев, Поздняков изловчился и успел пару раз съездить ему по уху и навесить фонарь под глаз. Но светлее от этого не стало. Вконец ошалевший охранник заметался, как воробей, залетевший в форточку. А наверху пришла в себя толстушка в берете и заорала дурным голосом:

— Человека убивают! Вызовите милицию!

Горе-взломщик с расширившимися от ужаса глазами двинулся на Позднякова, да так неловко, что умудрился наступить на его больную ногу. Этого Поздняков стерпеть не мог и, матерясь, ударил его под зад здоровым коленом, благодаря чему получивший ускорение тип в мгновение ока оказался на пролет ниже и уже оттуда, топая толстенными подошвами ботинок, рванулся к выходу. И тут же на улице отчаянно взревел мотор.

Поздняков сидел на ступеньках, продолжая шепотом материться, а толстушка наверху все еще орала. Скоро к ней присоединились выскочившие из своих квартир соседи. Притемненные лестничные площадки осветились — повсюду пооткрывались двери.

— Что, что там случилось? — неслось со всех сторон.

Поздняков, припадая на больную ногу, побрел наверх.

— На вас напали? — донимали его соседи.

— Я просто споткнулся в темноте, — объяснил Поздняков и незаметно извлек из замочной скважины двери родной квартиры связку ключей, которую с перепугу забыл неудавшийся взломщик. За дверью трезвонил телефон, но, пока Николай Степанович открывал дверь, успел успокоиться.

— Ну как же так, я же сама видела потасовку, — недовольно пропищала за его спиной толстушка в берете.

Поздняков вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь, а соседи все еще обсуждали происшествие. Телефон позвонил снова, и сыщик поднял трубку.

— Слушаю.

На другом конце провода молчали и взволнованно дышали.

Поздняков сопоставил факты и рискнул, — впрочем, что он терял?

— Виолетта Станиславовна, если вы беспокоитесь за своего охранника, то я его уже отпустил…

Он не успел договорить — трубка отозвалась частыми гудками. Конечно, он мог и ошибиться, но уж больно подозрительным было явно возбужденное дыхание на другом конце провода. Хотя, конечно, не совсем понятно, с какой целью пытался проникнуть в его квартиру секьюрити Виолетты. Впрочем… Поздняков громко рассмеялся — впервые за последнюю неделю. До него дошло, что понадобилось Виолетте — кассета, на которую он якобы записал их последний разговор! Бедная женщина, так попасться на примитивный блеф! А с другой стороны, жаль, что такой кассетки у него нет.

Посетовав на собственную техническую отсталость, Поздняков снова подвинул к себе телефонный аппарат, закрыв глаза на тот факт, что время для звонков достаточно позднее. Он звонил машинистке, которая на протяжении двадцати лет перепечатывала рукописи Ларисы Кривцовой.

Ответил ему ребенок.

— Могу я поговорить с Евгенией Ивановной? — спросил сыщик.

— Бабушка, это тебя, — выкрикнул детский голос на другом конце провода, и все смолкло.

Довольно долго никто больше не брал трубку, и Поздняков начал опасаться, что о ней попросту забыли. Наконец послышались шорохи, а потом усталый голос произнес:

— Я вас слушаю.

— Евгения Ивановна?

— Евгения Ивановна, — подтвердила та без особого энтузиазма и задала встречный вопрос: — А с кем я говорю?

— Моя фамилия Поздняков, я старый друг покойной Ларисы Петровны Кривцовой… Извините за поздний звонок, но мне нужно кое-что уточнить. — Поздняков бесславно барахтался в обтекаемых формулировках, но врать ему не хотелось.

Впрочем, машинистка сама пошла ему навстречу:

— Вы, наверное, интересуетесь последней рукописью Ларисы Петровны?

— Да, да, — обрадовался Николай Степанович.

— Но у меня ее нет. Из издательства мне тоже звонили, я им то же самое ответила. Видите ли, Лариса Петровна должна была привезти мне черновик как раз на этой неделе, но произошло это ужасное, это ужасное…

— А не могла она отдать еще кому-нибудь?

— Если для перепечатки, то вряд ли, — объяснила Евгения Ивановна. — В ее черновиках могла разобраться только я. У нее всегда было столько исправлений, не говоря уже о том, что ее почерк тоже, как говорится, оставляет желать…

— Вы хотите сказать, что это был трудночитаемый текст? — не унимался Поздняков.

— Пожалуй, так. Кроме того, я всегда набирала большой объем — двенадцать-пятнадцать листов, а срок — два-три дня. Сидела по нашей старой дружбе с утра до вечера. Лариса Петровна, пусть земля ей будет пухом, всегда тянула до последнего, по нескольку раз переделывала свои романы, так что едва успевала сдавать рукописи в издательство к нужному сроку, но опаздывать тоже не любила.

Поздняков спросил еще, какое издательство интересовалось судьбой последней рукописи Ларисы Кривцовой, и попрощался с машинисткой.

Нога все еще отчаянно саднила, настроение приближалось к нулевой отметке, во рту целый день ничего не было, кроме утреннего чая и боржоми, которого он отведал в Волчках, но есть тем не менее не хотелось. День выдался трудным и суматошным, а результаты по-прежнему только вырисовывались. А уж чего стоили полученные впечатления, особенно смерть Ковтуна! Как бы Поздняков ни относился к бывшему легкоатлету, такого конца тот не заслужил. Перед его глазами все еще стояла жуткая картинка: скрюченное мертвое тело на грязной тележке. Черт побери, если там, наверху, кто-то действительно распоряжался человеческими судьбами, то на этот раз он явно переборщил. Поздняков искал и не мог найти в самом себе успокоения, как и в день Ларисиной смерти.

В конце концов он принял душ, выпил чаю и устроился на диване. Сон никак не приходил, ворочаться он не мог, боясь растревожить продолжающую ныть ногу, а потому лежал с открытыми глазами, тупо уставившись в потолок. Из памяти всплыла его последняя встреча с Ларисой. Он вспомнил, что она спала на этом самом диване, и заскрипел зубами. Потом не выдержал и повернулся на бок; от этого опрометчивого движения нога засвербела с новой силой, и он взвыл, как волк, глядя теперь на равнодушный диск полной луны, зависший над крышей соседней девятиэтажки.

ГЛАВА 14

Издательство «Карат» он искал довольно долго, интуитивно предполагая увидеть нечто фундаментальное с аршинными буквами на крыше, издали извещающими общественность, что именно здесь совершаются таинства книгоиздания. В действительности издательство помещалось в небольшом флигельке без каких-либо опознавательных знаков, но с переговорным устройством в бронированной двери. За стеклом окна, рядом с входом, сидел молодой охранник в милицейской форме и откровенно спал, уронив кудлатую голову на стол. Поздняков подошел к окну и поскребся в стекло, точно возвращающийся за полночь гуляка. Охранник отреагировал, почти как знаменитая собачка Павлова, повинующаяся условному рефлексу, — нажал на кнопку, управляющую дверью, и лишь потом раскрыл глаза.

— Где тут у вас начальство? — спросил у него вошедший Поздняков, с любопытством озираясь по сторонам. Перед ним был небольшой коридор с несколькими плотно закрытыми дверями, из-за которых не доносилось ни звука. Неудивительно, что охранника в такой обстановке сморил здоровый сон.

— У нас тут только главный редактор, — объяснил секьюрити, готовый снова впасть в спячку сразу после того, как только от него отстанут. — По коридору и направо.

Поздняков пошел по коридору, свернул направо и уткнулся в белую дверь, ничем не отличавшуюся от остальных, повернул круглую ручку и оказался в небольшой комнате, в которой не было ничего, кроме стола и пары стульев. Даже пресловутого несгораемого сейфа не наблюдалось. Зато у сидящего за столом молодого человека в клетчатом пиджаке вид был такой, словно он только и делал, что дожидался прихода Позднякова. По крайней мере на лице у него не появилось и тени удивления по поводу его внезапного появления. Он первым поздоровался и предложил посетителю присесть.

Пока Поздняков соображал, как бы половчее начать нужный ему разговор, главный редактор его опередил.

— Вы наш автор? — поинтересовался он участливо. — Я что, вам сегодня назначил встречу?

— Да нет, я скорее, так сказать, благодарный читатель, — объяснил Поздняков, — но пришел с вами поговорить как раз об одном вашем авторе.

Главный редактор ничуть не удивился этим его словам, только посмотрел на Позднякова повнимательнее. Может, он впервые в жизни видел благодарного читателя той литературы, которая выходила в свет при его непосредственном участии.

— И что за автор вас интересует?

— Лариса Кривцова.

— Это как-то связано с ее безвременной кончиной? Вы из компетентных органов?

— Почти.

Такое объяснение главного редактора не удовлетворило, и Позднякову пришлось пуститься в пространные объяснения:

— Я и в самом деле когда-то работал в этих, как вы их называете, компетентных органах, но с некоторых пор на пенсии по инвалидности. — Для пущей убедительности он похлопал себя по больной ноге. — Но дело даже не в этом, а в том, что я давний друг Ларисы Петровны.

Возможно, ему пришлось бы еще многое объяснять, если бы не зазвонил сотовый телефон, лежащий на столе редактора. Тот немедленно отозвался и с кем-то приветливо заговорил:

— А, здравствуйте, здравствуйте, хорошо, что вы мне позвонили, я сам вам звонить собирался… Да, прочитал, прочитал и получил истинное удовольствие. Почти до утра не спал — не мог оторваться. Уверен, что книга будет иметь успех.

Он помолчал, выслушивая звонившего, потом опять заговорил с горячностью:

— Недельки через две, Гелий Андрианович, я думаю, уже можно будет подписать договор. Но вы не беспокойтесь, я вас дополнительно извещу. До свидания, всего хорошего.

Главный редактор захлопнул крышку телефона, положил его на стол и обратил свой бесстрастный взор на Позднякова, которого так и подмывало спросить, не с Воскобойниковым ли тот только что разговаривал.

Главный редактор для видимости повозился с бумагами на столе и наконец изрек:

— Не понимаю, с какой стати я должен с вами откровенничать?

— Полагаю, что вам наверняка хочется заполучить ее последнюю рукопись, а я мог бы вам в этом помочь.

У молодого человека в клетчатом пиджаке в глазах загорелись огоньки интереса:

— Каким образом, если не секрет?

— Мне ли вам рассказывать? — усмехнулся Поздняков. — Ведь через ваши руки прошло столько детективных романов, что частные детективы не должны вызывать у вас удивления.

Главный редактор задумался и после минутной паузы осведомился:

— Ну и что же конкретно вас интересует?

— Совсем немного, и не думаю, что это представляет особенную тайну. Значит, Лариса Петровна и в самом деле должна была представить вам свою новую рукопись?

— Да.

— Но рукопись до вас так и не дошла?

Главный редактор только развел руками.

— А могла она попросту ее не написать или, допустим, передать в другое издательство?

Главный редактор покачал головой:

— Исключено. Она подписала с нами договор, в соответствии с которым у нас было, фигурально выражаясь, право первой ночи на все ее романы. Что касается ваших сомнений… Нет, я уверен, что рукопись была готова, по крайней мере на восемьдесят процентов, потому что недели две назад мы с Ларисой Петровной беседовали по телефону. Я ее торопил, поскольку сроки поджимали, и она обещала их выдержать. Она была очень обязательным человеком и ни разу нас не подводила.

— А нет ли у вас каких-нибудь предположений относительно того, куда могла пропасть рукопись?

Главный редактор снова развел руками.

— Честно говоря, это для меня загадка. Мы связывались с сестрой покойной Ларисы Петровны и с ее машинисткой, но, к сожалению, они знают не больше нашего.

— Еще один вопрос… Вы только что разговаривали с Гелием Андриановичем Воскобойниковым, если я не ошибаюсь?

Редактор приподнял брови:

— Допустим… Несколько дней назад Гелий Андрианович принес в наше издательство очень неплохой роман, точнее даже — очень хороший роман. Многие считали, что он окончательно исписался. Оказалось, что это далеко не так.

— Тогда это все, — Поздняков встал со стула. — Не смею больше отнимать у вас время.

Главный редактор вдруг ни с того ни с сего проявил признаки беспокойства:

— Значит, вы тоже интересуетесь этой рукописью? Тогда позвольте вам напомнить, что мы имеем на нее все права…

— Можете считать, что я действую и в ваших интересах, — заверил его Поздняков.

* * *

Поздняков забрался в «Вольво» и уронил голову на баранку. Не много ли он всем обещал: разобраться в причинах смерти Ларисы, найти ее последнюю рукопись… Прямо не инвалид-пенсионер, а маг и чародей какой-то, так и до бесплатной раздачи слонов дойти недолго.

— Ну и куда теперь? — спросил он сам себя.

Можно было бы, конечно, поехать в Дом моделей и полюбоваться на свежий фонарь под глазом охранника. Послушать, что на этот раз станет сочинять Виолетта, если бы не какая-то странная и необъяснимая уверенность: разгадка головоломки была хоть и рядом, но не там, не у Виолетты.

Он уже собирался повернуть ключ в замке зажигания, когда его кольнуло в груди. Он попытался разобраться в своих ощущениях и понял, что толчком к ним послужило что-то извне. Опять огляделся по сторонам и не увидел ничего нового. С крыльца дома, в котором помещался «Карат», медленно спускался человек, показавшийся ему знакомым. Пожилой мужчина ставил ноги на ступеньки так, словно предварительно их нащупывал. У него был вид хронического неудачника, а уж в таких вещах Поздняков разбирался.

Мужчина остановился на углу, достал из картонной папки стопку бумаг и бросил их в урну, потом подумал-подумал и швырнул туда же и папку. Закончив эту операцию, он потер ладонь о ладонь, точно стряхивая с них приставшую пыль.

«Где я его видел? — начал мучительно соображать сыщик. — Я его точно видел и совсем недавно, но где?»

Человек медленно пошел по тенистой аллее вдоль домов, — видимо, направлялся к метро. Малыш, игравший у подъезда, выпустил из рук большой разноцветный мяч, который покатился прямо под ноги привлекшего внимание Позднякова незнакомца. Тот застыл в нелепой позе, да так и остался стоять на одной ноге, как журавль, пока ребенок спешил к своему мячу. Потом, когда дорога оказалась свободной, он пошел дальше все той же развинченной походкой.

«Да ведь я видел его на похоронах!» — осенило Позднякова. Мужчина уже успел удалиться метров на двести. Припомнить его фамилию сыщику так и не удалось, зато он успел извлечь из памяти остальную информацию, выданную ему Воскобойниковым. Итак, незнакомец, кажется, учился с Ларисой в Литинституте.

Поздняков завел двигатель и медленно поехал следом за мужчиной. Когда они поравнялись, Николай Степанович притормозил; приоткрыв дверцу, высунулся из машины и предложил:

— Садитесь, подвезу.

Мужчина медленно повернулся и удивленно посмотрел на Позднякова:

— Вы… мне?

— Вам, вам, — подтвердил Поздняков.

Тот продолжал сомневаться:

— Вы меня ни с кем не перепутали? Здесь же до метро рукой подать.

— Кажется, мы с вами знакомы, правда, заочно, — продолжал его интриговать Поздняков.

— Знакомы?

— Я видел вас на похоронах Ларисы Кривцовой…

— Но я вас что-то не помню. — Мужчина неопределенно взмахнул рукой и чуть-чуть покачнулся вперед.

— Мне вас представили заочно.

— Кто?

— Воскобойников, — Поздняков заметил, что при упоминании этой фамилии мужчина напрягся.

— Да что мы так разговариваем? Садитесь, если не торопитесь, — повторил сыщик свое приглашение.

Мужчина, поколебавшись, сел на переднее сиденье, рядом с Поздняковым.

— Куда мне вас отвезти? — осведомился Поздняков, нажимая на газ.

— Я никуда не спешу, — ответил мужчина. — Это был последний адрес, теперь я совершенно свободен. По крайней мере до завтра… — И пояснил: — Завтра у меня самолет.

— Уже улетаете? — спросил Поздняков, чтобы как-то поддержать завязавшийся диалог.

— А что еще делать? — последовал тяжкий вздох. — Все, что можно, я уже сделал. Ничего путного из этого не вышло. Да ладно, что ж теперь…

Поздняков внимательнее присмотрелся к своему собеседнику, который выглядел далеко не блестяще. Костюмчик вроде поздняковского, только еще более мятый и лоснящийся; сильно поношенные, потерявшие всякую форму башмаки. Что касается его лица, то оно было под стать экипировке, если можно так сказать, до предела изношенным и очень нервным. Даже когда он молчал, его губы продолжали шевелиться, точно по инерции. Неожиданно Поздняков вспомнил его фамилию — Серебрянский, слишком звучную для такого невзрачного человека. Такую бы какому-нибудь преуспевающему «новому русскому».

— Вы Серебрянский?

— Вениамин Сергеевич, — подсказал мужчина. — А вас как звать-величать?

Поздняков, продолжая следить за дорогой, протянул правую руку:

— Поздняков Николай Степанович.

— Тоже были на похоронах, значит. Вы знали Ларису? — поинтересовался Серебрянский.

— Да, я ее старинный друг.

— Неужели более старинный, чем я? — в первый раз в тусклых глазах Серебрянского промелькнуло любопытство.

— Вы, кажется, вместе учились?

— Было такое дело — больше двадцати лет назад. Только я ее старше, к моменту поступления уже отслужил в армии, поработал на великих стройках. В общем, прошел университеты. А еще успел тиснуться в нескольких журналах, меня охотно печатали… Вот, мол, молодой рабочий парень, который все успевает: и магистраль в тайге прокладывать, и героические будни описывать. А Лариса пришла в институт со школьной скамьи — очень редкий случай. Она тогда сочиняла такие стихи, что мэтры приходили просто в трепет…

— Лариса? Стихи?

— Что, удивлены? Да, Лариса когда-то писала очень хорошие стихи, но быстро поняла, что время чистой поэзии невозвратно ушло, и, как говорится, переквалифицировалась. Не знаю, — может быть, она потом и жалела…

Поздняков наконец заметил, что он уже второй раз сворачивает в один и тот же переулок:

— Вениамин Сергеевич, как вы относитесь к тому, чтобы где-нибудь посидеть?

Серебрянский развел руками:

— Я вам уже сказал, что спешить мне некуда. До моего самолета осталось, — он посмотрел на часы, — еще тридцать шесть часов и сорок две минуты. Достаточно времени, чтобы и посидеть.

— Какая точность, — усмехнулся Поздняков, выруливая к знакомому ему кафе, в котором, если, конечно, ему не изменяла память, не раздевали клиентов до трусов. — У вас несомненные математические способности.

— Хотите сказать, что мне надо было поступать в физтех, а не в Литературный? — лукаво отозвался Серебрянский. Лицо его осветилось глубоко затаенным светом, и Поздняков вдруг увидел, каким он был двадцать пять лет назад — легким на подъем, улыбчивым парнем, который одним лишь взглядом оставлял автографы на нежных девичьих сердцах.

В кафе они заказали бутылку водки и легкую закуску. Поздняков сразу предупредил, что составит Серебрянскому компанию лишь символически, поскольку за рулем.

— Тогда помянем Ларису Петровну, — предложил Серебрянский и поднес рюмку к губам.

Поздняков выглядел бы последней сволочью, если бы не пригубил свою.

— А вы когда видели Ларису в последний раз? — спросил он Серебрянского.

— В этот приезд я ее не видел, — в смысле живой. Случайно узнал о ее смерти в издательстве… ну, и таким вот образом попал на похороны. А так… В последний раз мы с Ларисой виделись пятнадцать лет назад. Тогда я проездом был в Москве, позвонил ей, и мы встретились в Центре. Целый день ходили по Москве, вспоминали студенческие годы… Она была молодая, красивая, смеялась, собиралась замуж во второй раз. Такой я ее и запомнил. Черт побери, даже не верится, что она могла это сделать с собой. Хотя пятнадцать лет — достаточно большой срок, человек может сильно измениться…

— Значит, по-вашему, она не была похожа на самоубийцу? — Поздняков радовался уже тому, что встретил еще одного человека, который был хоть сколько-нибудь с ним солидарен.

— По крайней мере та Лариса, которую я знал раньше, уж точно никогда бы не наложила на себя руки. Уж слишком она любила жизнь. Хотя выражение «любить жизнь», пожалуй, в данном случае трафаретная фраза. Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами ее знали. Кстати, вы-то как с ней познакомились?

— Это не секрет. Мы познакомились с Ларисой при не очень романтических обстоятельствах. Я вел одно дело, по которому она проходила свидетельницей, — ответил Поздняков, все еще зажимая в ладони рюмку с недопитой водкой.

— Бьюсь об заклад, что вы имеете в виду несчастный случай с литературным критиком Рунцевичем в Доме творчества. — Серебрянский пристально посмотрел на сыщика.

— Вы разве тоже там были?

— Нет, меня там не было, я знаю об этом от самой Ларисы. Она тогда сильно переживала. Дело ведь, кажется, закрыли?

— Да, закрыли, — подтвердил Поздняков. — Кажется, то же самое в ближайшее время произойдет и с делом Ларисы.

Серебрянский махнул вторую рюмку, поковырял вилкой в тарелке, губы его при этом продолжали беззвучно шевелиться. Наконец он глухо произнес:

— Я бы сказал, что это символичное совпадение.

Поздняков понял, что в этой короткой фразе было два смысла: один — поверхностный, другой — значительно более глубокий.

— Она вам много рассказывала? — спросил Поздняков, испытывая неожиданно дурные предчувствия.

— Тогда у нас вообще не было тайн.

Поздняков вскинул брови:

— Не было тайн?

— Не было тайн, как, впрочем, и того, о чем вы только что подумали. Наши отношения были исключительно дружеские. Хотя некоторые считают, что между мужчиной и женщиной такое невозможно. Я, кстати, знаю и вашу с ней историю. Поверьте, мне очень жаль, что у вас все так вышло. Но что делать, думаю, у вас бы все равно ничего не получилось. Не потому, что вы были слишком разными, просто она уж очень серьезно к вам относилась и приписывала слишком много достоинств. Да и способ вашего знакомства… Думаю, что в конце концов именно это обстоятельство все и испортило.

Поздняков понял, что Серебрянский недоговаривает что-то очень важное и делает это не то чтобы намеренно, скорее по привычке.

— Чем же были так ужасны эти обстоятельства? — Поздняков с трудом ворочал языком в пересохшем рту.

Кажется, чаши весов, которые незаметно раскачивал Серебрянский, обрели равновесие.

— Ну как же, все-таки смерть человека… — неопределенно ответствовал он.

У Позднякова кончилось терпение:

— Да ладно вам темнить, говорите уж то, что вертится у вас на языке.

— Вы уверены, что этого хотите?

— Уверен, я абсолютно уверен, — заявил Поздняков, внутри которого все буквально клокотало.

— Учтите: вы сами этого хотели, — многозначительно предупредил Серебрянский. — Но я вам уже говорил, что знаю все со слов Ларисы, так что головой ручаться не могу. Так вот, Лариса рассказала мне под большим секретом, что Рунцевич вовсе не вывалился по пьяной лавочке из окна, то есть он сделал это не самостоятельно — ему помогли…

Поздняков почувствовал, как внутри него все напряглось. Такое ощущение, что его нервы одним рывком намотали на кулак, — кажется, он даже услышал характерный звук разрыва. Не такое это простое дело узнать, что двадцать пять лет назад ты свалял образцового дурака. Голос куда-то пропал, и прежде чем удалось что-то произнести, ему пришлось долго откашливаться.

— Вы понимаете, насколько серьезно то, что вы мне сейчас говорите?

— Смею заметить, я вас об этом предупреждал, — напомнил Серебрянский.

— Я не забыл, — Поздняков упрямо гнул свою линию. — Обещаю больше вас не перебивать. Пожалуйста, рассказывайте дальше.

— Дальше так дальше, — смиренно вздохнул Серебрянский и неожиданно слегка подался вперед, — только это довольно длинная история. По крайней мере началась она не в пансионате, там она подошла к логическому концу, если можно так выразиться. А началась она даже не на нашей с Ларисой памяти, мы с ней просто подключились к давно отработанному сценарию. — Он помолчал, продолжая шевелить губами, и вдруг спросил: — Вы когда-нибудь слышали о литературных неграх?

— Что?!

— Литературные негры — явление довольно распространенное в писательских кругах. По крайней мере было распространенным в те годы, о которых идет речь. Услугами таковых пользовались некоторые маститые авторы и даже те, кого считали живыми классиками. Схема, кстати, довольно незамысловатая: возле известных писателей всегда крутились начинающие, в том числе и студенты Литинститута вроде нас с Ларисой. — Он горько усмехнулся: — У автомобилистов принято называть начинающих водителей «чайниками», не так ли? Это остроумное наименование распространяется и на жаждущих признания молодых авторов. Поверьте, самолюбия в них меньше, чем у прочих смертных, они готовы внимать так называемым классикам с утра до вечера и вывернуться наизнанку, лишь бы только увидеть свою фамилию на блестящей, пахнущей типографской краской обложке. Нет такой жертвы, на которую ради этого вожделенного мгновения не пойдет «литературный чайник»! Так вот, двадцать пять лет назад мы с Ларисой были самыми настоящими «чайниками», закипающими от честолюбия и нетерпения. Неудивительно, что мы почти без колебаний согласились перейти в категорию литературных негров, да что нам еще оставалось? Ведь в те времена можно было даже не мечтать пробиться самостоятельно. А здесь, по крайней мере, было какое-то подобие джентльменского соглашения по принципу: отработаешь положенный срок на чьих-то «плантациях» — получишь путевку в самостоятельную литературную жизнь, то бишь протекцию.

— Вы вместе с Ларисой заключили такое джентльменское соглашение? — прошептал Поздняков.

— Истинно так, — Серебрянский кивнул головой. — Только в моем случае соглашение, как бы вам сказать, имело более конкретный характер. У Ларисы, в силу известной специфики, все оказалось сложнее… Ну, знаете ли, красивая молодая девушка, которая смотрит тебе в рот и полностью от тебя зависит, а тебе уже под полтинник и жена у тебя желчная мегера, хотя и генеральская дочь… В общем, Ларисе пришлось отдуваться на двух фронтах: на литературном и, мягко выражаясь, на личном. Собственно, только поэтому она тогда и оказалась в пансионате в роли свидетельницы несчастного случая, который в действительности таковым не был.

— Она была там со своим любовником? — Поздняков неожиданно обнаружил в себе почти олимпийское спокойствие. Словно речь шла не о той Ларисе, которая тогда же дарила свою любовь ему, еще молодому и полному щенячьего восторга.

— Думаю, что в данном случае такие выражения звучат слишком громко. — Серебрянский болезненно скривил свои живущие отдельной жизнью подвижные губы. — Какая была из нее любовница? Так, девочка с распахнутыми глазами, которая к тому же пахала, как папа Карло, на этого стареющего литературного мэтра с повадками плейбоя. В советском варианте, разумеется. Уж поверьте, я это хорошо знаю. Мы ведь его лучшую книжку, за которую он хапнул Государственную премию, написали с Ларисой буквально в четыре руки. Многие, кстати, об этом догадывались, но тогда такие вещи никого особенно не шокировали, почти как сегодня дедовщина в армии. Во всяком случае мы хотя бы не драили толчки до блеска… И потом, нужно быть объективным до конца, нас же никто не принуждал, мы пахали на лауреата сугубо добровольно. Правда, был один человек, а именно тот самый Рунцевич, который вздумал бросить вызов собственному стаду. Он где-то обмолвился: мол, это уж слишком, когда литературные премии зарабатывают таким постыдным образом. А потом они с лауреатом встретились в Доме творчества и крепко поругались на той же самой почве. Вроде бы Рунцевич даже пригрозил нашему лауреату вывести его на чистую воду. Думаю, блефовал, так как это было совершенно невозможно. Только себе хуже сделал — обеспечил несчастный случай. Лариса была свидетельницей этому, но… Впрочем, дальше вы все знаете, что я вам рассказываю.

— Она все видела и знала, что это убийство, — с трудом произнес Поздняков, — но дала такие показания, какие требовались, чтобы смерть Рунцевича предстала в виде несчастного случая. — Ему было безумно больно сознавать, что она его тогда обманула, оставила в дураках молодого неопытного следователя. Врала, глядя на него кристально честными глазами…

Серебрянский внимательно посмотрел на Позднякова, потом отвернулся, забарабанил пальцами по столу, уставившись в окно, за которым разносился некий размеренный шум, точно на пляже. За стойкой бара засипел заигранной пленкой магнитофон, выдал маловразумительный речитатив и в конце концов разразился навязчивым припевом:

«Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина-а-а…»

Более подходящий аккомпанемент к переживаемому Поздняковым моменту трудно было себе представить. Он залпом допил до дна рюмку, которая поначалу планировалась в качестве чисто символической.

Серебрянский понимающе улыбнулся и сказал:

— Все-таки на вашем месте я не стал бы это драматизировать, тем более через столько лет. И еще… Хотя Ларисе теперь, наверное, уже все равно, но не судите ее по тем законам, по которым судите себя. Не то чтобы они на нее не распространялись… Просто вам никогда не побывать в ее шкуре, а изнутри, уверяю вас, это выглядит совсем по-другому. Конечно, она переживала, даже казнилась, но что она могла? Допустим, вы тогда даже раскрутили бы это дело, но, знаете, чем бы все закончилось? Ваша карьера на том бы и оборвалась, а первая Ларисина книжка вышла бы лет на десять позже. Что касается самого убийцы, то он бы не почувствовал даже комариного укуса, поскольку его тестем был не кто иной, как замминистра внутренних дел. Надеюсь, расклады вам ясны? Думаю, что ваши с Ларисой отношения тогда не сложились по той же самой причине: она слишком ясно понимала, что эта тайна их разъест, как негашеная известь.

Слова, произносимые Серебрянским, невозможно было осмыслить сразу, а потому их приходилось укладывать в запасники души чуть ли не штабелями. Тем не менее Поздняков кое-как сообразил с некоторым удивлением: да ведь он до сих пор даже не попытался узнать, а кто же все-таки двадцать пять лет назад сбросил с балкона Рунцевича.

— Ну и кто это сделал? — разлепил он пересохшие губы.

— Что сделал? — не понял Серебрянский.

— Убил Рунцевича!

Серебрянский заерзал на стуле. Похоже, он не собирался выходить за рамки дозированной откровенности.

— К чему все это, если даже срок давности прошел… — промолвил он, опуская взгляд.

Поздняков пригвоздил его к стулу тяжелым взглядом и прошипел:

— Какой законник! Теперь это касается лично меня, а я срока давности не признаю!

На физиономии Серебрянского было написано одно: ну и влип!

— Ладно, — сказал он, заметно побледнев, — только учтите, что я сам ничего не видел, просто слышал от Ларисы, а она уже ничего не может ни подтвердить, ни опровергнуть.

— Я жду, — нетерпеливо напомнил Поздняков.

— Сейчас, сейчас, — пообещал Серебрянский, видимо, копивший в себе решимость, — это сделал Воскобойников. Гелий Андрианович Воскобойников, который, кажется, нас и познакомил заочно. Потом он все-таки составил Ларисе протекцию и даже, по-моему, написал предисловие для ее первой книжки. А когда она пошла в гору и без его помощи, насколько я знаю, их отношения сильно испортились. Думаю, она так и не смогла простить ему тех жертв, которые ей пришлось принести по его милости.

«Воскобойников, Воскобойников! Неужели правда?» — подумал Поздняков. Но почему он должен был так запросто верить этому возникшему из ниоткуда Серебрянскому? В конце концов, еще неизвестно, что тот сам делал в прошлое воскресенье, теоретически он тоже мог нанести визит Ларисе, а теперь талантливо вешает ему лапшу на уши. Ведь сегодня, когда уже не было Ларисы, его история получалась такой складной! Воскобойников одним взмахом волшебной палочки превращался в этакого киношного суперзлодея, на которого можно списать все трупы. Очень правдоподобно и достаточно убедительно!

— Ну а вы сами в каких отношениях были с Ларисой в последнее время? — словно невзначай поинтересовался Поздняков. — Вы ведь тоже, судя по всему, многого не простили Воскобойникову…

Серебрянский невольно отпрянул.

— Вы… вы на что намекаете? Вы хотите сказать, что я… Да, я зол на Воскобойникова, даже скажу вам больше: я его ненавижу, потому что он испортил мне жизнь. Он развратил меня не меньше, чем Ларису, с которой спал. После той, написанной в четыре руки, книжки, за которую он схватил премию, я умер как писатель, понимаете, умер! Я много раз брался за очередную нетленку, но ничего путного так и не написал. Рабский труд на литературных плантациях Воскобойникова меня полностью выхолостил. Сначала я запил по-черному, потом решил, что вдохновение ко мне вернется, если затеряюсь в какой-нибудь глубинке. Приятель, работавший в Средней Азии на раскопках, зазвал меня к себе, я приехал — да так и остался. Правда, мне это не помогло.

Серебрянский замолчал, делая вид, что наблюдает за юной парочкой за соседним столиком. Продолжил он через пару минут:

— В этот раз я приехал в Москву не просто так. Еще раньше с одним знакомым я заслал сразу в несколько издательств свою новую рукопись. Не сказать, чтобы я на нее уж очень рассчитывал, но она не казалась мне совсем безнадежной. К сожалению, ее не приняли нигде, хотя в разных местах — по разным причинам. «Карат» был моей последней надеждой, которая тоже не сбылась.

При этих словах перед глазами Позднякова возникла совсем недавняя картинка: стопка бумаги, а следом за ней картонная папка, летящие в урну. Выходит, тогда Серебрянский выбрасывал итог последних лет собственной жизни.

— И что теперь? — спросил он Серебрянского с невольным сочувствием.

— Да ничего. — Тот, словно после утомительного марафона, устало откинулся на спинку стула. Пожалуй, это и в самом деле был марафон — вот так, походя, перелистать страницы судьбы. — Просто возьму и все забуду, выброшу из головы, что когда-то мечтал написать роман века. И мне сразу станет так легко, что я взлечу, как шарик, который накачали гелием. Стоит отпустить веревочку… — Он прикусил нижнюю губу. — Как говорят в таких случаях: следствие закончено, забудьте. Простите за невольный каламбур, я имею в виду только себя. Просто нужно окончательно отдать ту книжку, которую мы написали с Ларисой за Воскобойникова, автору, фамилия которого стоит на титульном листе. Вот и все.

— Как она называется? — осведомился Поздняков, хотя был заранее уверен в том, что название ему ничего не скажет. Он не был поклонником творчества Гелия Воскобойникова, и стать таковым в свете последних событий ему уже не грозило.

— «Черные облака».

По спине Позднякова пробежали мурашки — совершенно непонятно, с чего бы. Да, кажется, недавно он уже слышал это название, ну и что из того? «Черные облака» — дурацкое название, не более того. Тогда почему на душе стало так тревожно и холодно, как было всегда, когда он подбирался к какой-то тайне…

— Мы написали этот роман за какой-то месяц — по тем временам настоящий рекорд. Тогда ведь никто и слыхом не слыхивал о писателях-килобайтниках, вот и мы с Ларисой грохотали по ночам на бестолковой машинке марки «Москва»… — Слова доносились до Позднякова, словно сквозь толщу лет, через толщу тех самых двадцати пяти лет, которые он прожил без Ларисы, а мог бы и с ней.

— … Мы поделили с ней действующих лиц, у нее были женские, у меня — мужские… Мы не писали, мы играли, мы плескались в собственном таланте, как дети в ручье… — бубнил Серебрянский, мечтательно закрыв глаза, но Поздняков его больше не слушал, потому что его раздирало позднее прозрение.

Он вспомнил, кто первым произнес это название «Черные облака», — доктор Руднев, глупо влюбленный в красивую пустышку Лолиту. Он тогда сказал, что Ларисе Кривцовой страшный диагноз поставили по ошибке, а вот одному известному писателю, к сожалению, точно. Он, кажется, спросил: «Не читали «Черные облака»?» Доктор Руднев, наверное, в детстве зачитал до дыр этот роман. К черту доктора Руднева! Неужели все так просто, до безобразия просто? Как он мог забыть про комплекс Сальери, черт его дери!

Поздняков вскочил настолько резко, что стул под ним с грохотом упал на пол. Серебрянский прервал поток бессвязных воспоминаний и удивленно посмотрел на него. Юная парочка за соседним столиком с испугом уставилась на него. Бармен за стойкой выключил заедающий магнитофон. Но Поздняков всего этого уже не увидел….

ГЛАВА 15

Если бы не этот дурацкий «СААБ», ни с того ни с сего подрезавший его слева! За рулем его сидела дебелая бабенка с рыжей гривой. Результатом этой романтической встречи явились два нескромных «поцелуя»: один он поставил «СААБу» в правую заднюю дверь, второй заработал сам от потрепанного не в одной автомобильной переделке облезлого «Москвича». Ко всему прочему у рыжей идиотки из «СААБа» оказался сотовый телефон, и она вызвала автоинспектора, — видимо, в надежде возместить за счет Позднякова непомерный ущерб.

Пока молодой и до странности неуверенный в себе гаишник выслушивал причитания владелицы «СААБа», Поздняков, чертыхаясь в душе, обошел дубовскую «Вольво», обнаружив пару вмятин на бампере. Не слишком удрученный водила «Москвича» производил впечатление бывалого аварийщика. А кончился весь этот дорожный инцидент совершенно ничем. В том смысле, что автоинспектор, несмотря на визги лихой шоферки, в конце концов разобрался, что к чему. Сам же Поздняков качать права не стал — ему попросту было не до того. В общем, стороны расстались при своих интересах, хотя и через добрых сорок минут, каждая из которых ценилась сыщиком в данный момент на вес золота. Стоять вот так на шоссе в десяти километрах от Хохловки, зная, что там его ждет последний узелок почти распутанной ниточки.

Подъехав к даче Воскобойникова, Поздняков, еще недавно кипевший благородным гневом из-за дурацкой задержки на шоссе, минут десять посидел в машине, собираясь с мыслями. Белый дом Ларисы приветливо и празднично проглядывал сквозь зеленое кружево буйной летней растительности. Даже намертво запертая калитка не могла испортить разлитого в воздухе благолепия. Он почувствовал чей-то пристальный взгляд и резко повернул голову: Воскобойников стоял у своего забора в хлопчатобумажных штанах рабочего покроя, светлой тенниске и старорежимной шляпе из рисовой соломки. Типичный дачник, хоть пиши картину «Прошлым летом в Хохловке». Поздняков даже пожалел, что не обладает талантом художника.

— Здравствуйте, молодой человек, — поприветствовал его Воскобойников, шутливо приподнимая шляпу над яйцевидным черепом, покрытым скудной растительностью цвета давней седины с рыжеватым оттенком. — Честно говоря, я вас сегодня не ждал. Собирался идти на речку, так что вы меня застали чудом.

— Да я, честно говоря, к вам сегодня и не собирался. — Поздняков вышел из машины и потер ладонью затылок.

— Не собирались? — переспросил Воскобойников, метнув на сыщика короткий и цепкий взгляд, и тут же сменил тему: — Ба, на каком вы нынче красавце! Ваш? — Поздняков не успел ничего ответить, а он уже выражал сочувствие: — А вот эти вмятины портят все впечатление, жаль. Кто это вас так?

— Машина не моя, приятеля. Поцеловался, когда к вам торопился.

— Торопились? — снова тот же настороженный взгляд. — И что за срочность вас гнала?

Поздняков изобразил такую приветливую улыбку, что едва не вывернулся наизнанку. И зачем — главное?

— Я приехал вам сообщить, что нашел последнюю рукопись Ларисы.

— Да? — Воскобойников не выказал особого удивления. — А я-то грешным делом подумал, что ее и не было. Так где же вы ее нашли, если не секрет, конечно?

— В издательстве «Карат», — ответил Поздняков, не спуская взгляда с худощавого лица Воскобойникова.

— Ах вот что, — вздохнул тот. — Выходит, она успела ее сдать.

— Да нет, она как раз не успела, это сделали за нее…

Воскобойников посмотрел вверх, на солнце, продолжающее валиться к горизонту, поправил свою шляпу и сказал:

— Похоже, на сегодня речка отменяется. Что же мы стоим на солнцепеке? Заходите, посидим в тенечке и спокойно поговорим.

— Если хотите, можем поговорить и возле речки, — предложил Поздняков, — какая разница?

— Нет-нет, — возразил Воскобойников, — там у меня священное место, которое я не хотел бы осквернять суетными разговорами.

— Суетными? Писатель называет разговоры о литературных произведениях суетными? В первый раз такое слышу!

— Не цепляйтесь к словам, молодой человек, — с явно притворным недовольством продолжал Воскобойников, — сначала доживите до моих лет. На пороге в вечность все суета, в том числе и рукописи, даже гениальные.

В принципе, Воскобойников произносил правильные вещи, но насколько он был искренен — предстояло выяснить. Пока что Поздняков послушно за ним проследовал, чтобы спокойно поговорить в тенечке, который обнаружился все там же, на границе с бывшими Ларисиными владениями, где стояли деревянный стол и скамейки.

— Угощайтесь, — предложил Воскобойников, указуя на большую керамическую миску посреди стола, доверху наполненную красной смородиной.

— Спасибо, — Поздняков подхватил несколько тоненьких веточек, унизанных маленькими красными бусинками — ни дать ни взять серийная женская бижутерия. Проглотил пару ягод и скривился.

— Не любите кисленькое, — вкрадчиво заметил Воскобойников. — Я, честно говоря, тоже не особенно их жалую, больше любуюсь. Варенье же варить некому… Тут у меня хватает всякой полезной растительности, одних яблонь десяток. Но я не рачительный хозяин, скорее наивный эстет. Смотрю, восхищаюсь. Странно думать, что уйдешь из жизни и больше никогда не увидишь этакой красоты. Эти красные нежные россыпи останутся, а тебя уже не будет…

— С чего вы сегодня о смерти, Гелий Андрианович?

— А Бог его знает, возрастное, наверное. — Тут Воскобойников спохватился. — Да ведь вы, кажется, собирались мне рассказать, каким образом обнаружилась рукопись Ларисы Петровны? В издательстве, поди, обрадовались, она ведь у них наверняка в плане.

— Там еще не знают, что она нашлась, — обронил Поздняков, прислушиваясь к пению птиц в ближних кустах. — Ох, и идиллия тут у вас, Гелий Андрианович!

— То есть как это не знают? — удивился Воскобойников. — Вы же сами сказали, что рукопись нашли в «Карате». Тогда как они могут не знать?

Поздняков лег грудью на теплую деревянную столешницу, приятно расслабился и изрек безо всякого пафоса:

— Да будет вам, Гелий Андрианович, все вы прекрасно знаете.

Воскобойников явно был намерен торговаться до конца базара, но не сбавлять ни рубля:

— Позвольте, откуда же мне знать, если вы сами, похоже, еще не до конца с этим разобрались. То говорите, что рукопись в «Карате», то сами себе противоречите, заявляя, что там о ней и слыхом не слыхивали…

— Ну хорошо, объясню подробнее, — согласился Поздняков, — рукопись там совершенно под другой фамилией.

— Это что же, плагиат? — поразился Воскобойников.

— Намного хуже, Гелий Андрианович, — кража. Впрочем, тот, кто ее совершил, делает это не впервые и, вполне возможно, думает совсем по-другому. Но мы сейчас его об этом спросим. Скажите, Гелий Андрианович, вы считаете нормальным выдавать за свои произведения, написанные другими?

Воскобойников не растерялся, самообладания ему было не занимать:

— Вы считаете, что я украл рукопись Ларисы Петровны, так я понимаю? Тогда позвольте полюбопытствовать, какие у вас имеются на то доказательства? Может, вам их предъявили в издательстве?

— Я знаю, что в начале этой недели вы принесли в «Карат» свою рукопись.

— И что из этого следует? Вам кажется странным, что лауреат Государственной премии Гелий Воскобойников еще что-то пишет?

— Вы сами сказали о Государственной премии, — вспыхнул Поздняков, — а раз вы заикнулись о ней, я вам напомню одну историю, с ней связанную. А именно то, как был написан бестселлер под названием «Черные облака». Над ним ведь трудились одна девушка и один молодой человек…

— Насчет девушки, может, и так, я всегда кого-нибудь нанимал, чтобы перепечатать рукопись, а вот молодого человека что-то не припомню. — Воскобойников просто издевался над старым сыщиком.

— Я имею в виду Ларису Кривцову и некоего Серебрянского, из которого, как вы недавно вполне справедливо заметили, так и не получилось писателя. Ведь это они написали «Черные облака», которыми некоторые зачитываются до сих пор.

— Не вы ли случаем? — усмехнулся Воскобойников. С этого гуся вода сливалась, не успев замочить перьев.

— Я не читал, к сожалению, — признался Поздняков. И пообещал: — Теперь непременно прочту.

— Приятно будет иметь вас в рядах своих поклонников, товарищ следователь, — Воскобойников откровенно играл на нервах Позднякова, причем отнюдь не безуспешно.

Поздняков вдруг отчетливо вспомнил то время, когда Воскобойников величал его «товарищем следователем» без издевки, во всяком случае откровенной. Он тогда приехал давать показания на новехонькой «Волге», в костюме с иголочки, лощеный, преуспевающий, знающий себе цену, которая исчислялась в цифре со многими нулями. Поздняков невольно покраснел, увидев себя молодым, неопытным, с руками, вымазанными чернилами. Почему-то у него тогда хронически текли авторучки. Если бы он пачкал только ладони, а то ведь столько пиджаков испортил. Черт с ними, с пиджаками…

Как вальяжно, как уверенно тогда вел себя Воскобойников, как быстро заметил смущение Позднякова и тут же разжаловал из «товарища следователя» в «молодого человека». На вопросы отвечал неторопливо, с чувством собственного достоинства. Всем своим видом давал понять, что из кожи лезет, стараясь помочь в расследовании обстоятельств несчастного случая с Рунцевичем. Еще и приговаривал непрестанно: «Ах какая печальная история»… Услужливая память подсунула Позднякову следующую картинку: Лариса с честными распахнутыми глазами рассказывает то же самое, что и Воскобойников, только в других выражениях.

Поздняков стряхнул с себя воспоминания и сосредоточился на происходящем. Ничего, в общем, не происходило. Воскобойников не собирался каяться и посыпать себе голову пеплом. Сидел напротив Позднякова, спокойный и невозмутимый и даже немного торжественный, как именинник в ожидании подарков.

— А ведь я знаю, откуда ветер дует, — заметил он. — Вы имели беседу с Серебрянским. Напрасно вы приняли близко к сердцу его слова, он ведь почему-то видит во мне первопричину всех своих неудач, а злость это такое увеличительное стекло, через которое все кажется таким огромным и устрашающим… В общем, я бы на вашем месте ему не верил.

— А я почему-то склонен верить скорее ему, чем вам.

— Почему такое неравноправие? — усмехнулся Воскобойников. — Представляю себе, что он вам наговорил, а ведь ссылался, поди, на Ларису, которая уже никому ничего не расскажет. К сожалению.

— Ой ли? — покачал головой Поздняков. — Лучше расскажите, как вы заставили ее лжесвидетельствовать!

— В каком смысле? — осведомился Воскобойников. Похоже, что-то в его обороне все-таки дрогнуло. Он судорожно схватил пригоршню смородины и стал совершенно механически ее поглощать.

— Лжесвидетельствовать по делу о смерти Рунцевича, — невозмутимо пояснил Поздняков, — который в действительности упал с балкона не самостоятельно, его просто-напросто оттуда столкнули.

— Да что вы говорите! — всплеснул руками Воскобойников. — Может, вы еще скажете, кто тот злодей.

— Вы, — просто ответил Поздняков.

— Понятно, понятно, а позвольте полюбопытствовать, зачем мне это понадобилось? Если не секрет, конечно.

— Не секрет. — Игра в прятки уже начинала забавлять Позднякова. — Мы это с вами уже обсуждали. После того как вы присвоили труд Кривцовой и Серебрянского, Рунцевич собирался вас разоблачить.

— Ах вот как! Складно у вас получается, — одобрил сыщика Воскобойников.

Поздняков встал со скамейки и прошелся, чтобы размять затекшие ноги, потом остановился под молоденькой сосенкой и продолжил начатую игру.

— Потом, когда у вас с Ларисой пошел разлад, вы жили под постоянной угрозой разоблачения, — сказал он.

Воскобойников громко расхохотался:

— Двадцать пять лет жить под угрозой разоблачения, не многовато ли? Кстати, и ваш разоблачительный зуд не запоздал ли? Я что-то слышал про срок давности… А откуда вы узнали, что именно я столкнул Рунцевича? Небось Серебрянский надоумил? Так ведь его при этом не было, спешу вам сообщить. Он, если мне не изменяет память, находился очень далеко от Москвы, кажется, в Сибири.

— Вот у кого складно, так это у вас, — похвалил Поздняков. — И срок давности у вас кстати, и смерть Ларисы тоже. Ваша правда, не присутствовал Серебрянский при убийстве Рунцевича. Что толку, если он ссылается на слова покойной Ларисы, теперь им грош цена. И все-таки я попытаюсь восстановить истинную картину.

— Валяйте, любопытно будет послушать, — милостиво разрешил Воскобойников.

— Вот и слушайте спокойно. Итак, Ларису вы не то чтобы боялись, а как бы опасались. Не потому что она была такой уж правдолюбкой, просто она была непредсказуемой. К тому же, добившись успеха, она вас возненавидела лютой ненавистью, поскольку поняла, как долго вы безнаказанно питались ее соками. Наверное, она вас часто дразнила, уж что-что, а интриговать она умела. Может, звонила по телефону в дни всенародных праздников или посылала открытки. А в конце концов еще и поселилась рядом, в доме вашего старого закадычного друга. — От Позднякова не ускользнуло, что Воскобойников слегка поежился. — Что ж, эта талантливая стервочка умела отравлять вам жизнь. Лично я не сомневаюсь. Думаю, она издевалась над вами со вкусом и удовольствием. Она размазывала вас, уничтожала и тем самым отыгрывалась за те унижения, что ей пришлось по вашей милости пережить в юности. Правда, не уверен, чтобы их можно было каким-либо образом компенсировать. Вы оба так до конца и остались каждый при своих: уважаемый лауреат Гелий Андрианович с угрозой разоблачения и известная, популярная Лариса Кривцова с чувством гадливости и постоянным, настоятельным желанием каким-либо образом от этого чувства избавиться. Только шансы ваши были не равны, потому что время работало только на вас. В конце концов наступил день, когда вы даже заговорили о сроке давности, а вот ей легче не становилось. Не исключено, что, даже раздавая автографы, она думала: «Какая же я все-таки дрянь».

— Между прочим, если она так думала, то была весьма недалека от истины, — подхватил Воскобойников, недовольно щурясь. Тень от молодых сосенок постепенно становилась не такой густой. — Вы ведь знали ее только с парадной, так сказать, глянцевой стороны, а мне посчастливилось знать ее со всех сторон, — Воскобойников заметил, как Поздняков после его последней фразы смачно сплюнул в траву, и поспешил развить тему. — Не скажу, чтобы все в ней было столь уж отвратительно, поначалу эту деревенскую девчонку довольно приятно было потискать. Кстати, не делайте такие ужасные глаза, я ее не соблазнял и не совращал с пути истинного, для ее тогдашних двадцати она соображала в этих делах не меньше моего. За сексуальный опыт, конечно, не ручаюсь, но то, что мораль у нее хромала на обе ноги, — это уж точно. Такое впечатление, будто в своей провинции, прежде чем отправляться на покорение первопрестольной, она прошла ускоренный курс молодой искательницы успеха. Короче, мозги у нее были настроены на то, что в погоне за удачей дозволено все. В этом смысле она опередила свое время, ибо подобные взгляды, столь распространенные среди молодежи нынче, тогда были достаточно редким явлением. Особенно когда они не только не скрывались, а даже афишировались… О, да вам мои откровения, я вижу, не очень нравятся! Ишь как желваками-то заработали. Что я могу сделать? Что было, то было, как говорится: из песни слова не выкинешь.

Поздняков подошел ближе к подрастающей сосенке, и ее хвоя нежно дотронулась до его щеки, это прикосновение было похоже на массаж. А запах, усиленный жарой, вызывал воспоминания об отдыхе на море, где-нибудь в Сочи, где сейчас благоухало точно так же. Черт его знает, сколько времени он уже не валялся на теплом песочке и не плескался в изумрудной воде. А с Ларисой они собирались поехать в Крым сразу после свадьбы… Он повернулся к Воскобойникову.

— Все понятно, она была стервой, и поэтому вы ее в конце концов убили…

Воскобойников сухо рассмеялся, словно рассыпал горсть гороха.

— Ну и фантазии у вас, молодой человек! С чего бы я стал ее убивать? По-вашему, я терпел двадцать пять лет, чтобы ее убить? Это еще зачем? Растягивал предвкушение удовольствия, что ли?

— Вы убили ее, чтобы забрать рукопись, ту самую, что сейчас лежит в издательстве «Карат» под вашей фамилией.

— Что за чушь! Для бывшего следователя вы не слишком логично рассуждаете, уважаемый Николай Степанович. Ну, допустим, я действительно ее убил из-за рукописи. Тогда зачем бы я тут же побежал с ней в издательство, я бы, наверное, выждал какое-то время, а уж потом… Вы что, мало фильмов смотрели про ограбления банков? Забыли, что преступники всегда прячут добычу на длительный срок. А уж когда страсти улягутся, когда полицейские в безуспешных поисках сотрут подошвы, они выныривают где-нибудь на средиземноморском побережье загорелые, в гавайских рубахах и начинают сорить денежками направо и налево, попивать дорогое виски в обществе длинноногих красавиц.

Поздняков вернулся к столу, опустился на скамейку и заглянул в глаза Воскобойникову:

— Конечно, так было бы надежнее. Думаю, выжди вы и впрямь месячишко-другой, все бы запуталось окончательно, и я бы, пожалуй, так и остался с пустыми подозрениями и сомнениями. Но ваша, Гелий Андрианович, беда в том, что вы не можете ждать. Вы совсем не можете ждать, Гелий Андрианович…

Руки Воскобойникова суетливо забегали по столешнице, будто он пытался разгладить морщинки на невидимой скатерти.

— Очень странно… Почему это я не могу ждать? Честное слово, вы меня интригуете.

Он даже попробовал саркастически рассмеяться, но на этот раз у него не получилось даже россыпи гороха.

— Вы не можете ждать, потому что дни ваши сочтены, Гелий Андрианович. Звучит банально, но это так. Нет у вас времени. Я знаю, что у вас рак.

Воскобойников побледнел так, словно услышал о своей болезни впервые, голова его склонилась набок и затряслась, лицо приняло почти бессмысленное выражение. Поздняков даже начал опасаться, что с ним случится обморок. Но Воскобойников довольно быстро взял себя в руки.

— Так, значит, вы знаете и об этом… Что ж, похвальная осведомленность.

Больше он ничего не сказал, и Поздняков почувствовал, что у старого писаки попросту иссякла воля к сопротивлению.

— Не возражаете, если я продолжу?

Воскобойников так ушел в себя и свое горе, что не сразу понял вопроса, а когда наконец до него дошел его смысл, лишь устало кивнул. Мол, делайте что хотите.

— Итак, вы не только не имели времени на ожидание… Собственно, сама болезнь, точнее — ваша осведомленность о ней, и подтолкнула вас к новому преступлению. Не знаю, правда, каким его считать по счету: вторым или третьим. Склоняюсь к мысли, что все-таки третьим, потому что бессовестное присвоение чужого труда и таланта — тоже преступление. В общем, вы решили устроить на прощание салют из всех орудий. Вы знали о Ларисиной манере писать на чем ни попадя, урывками, буквально между делом, легко и без видимых усилий, и это вас раздражало. А еще сильнее раздражало сознание того, что вы ее больше не в силах принудить делать вам царские подарки в виде написанных за вас романов.

В то утро, я думаю, когда вы столкнулись у ворот, разговор у вас был не о погоде и не о машинах, как вы утверждали, разговор был совсем о другом. Она в очередной раз напомнила вам о той давней истории, о том, как вы убили Рунцевича. Вы обменялись привычными любезностями и разошлись. Весь день вы наблюдали за происходящим на ее даче, обратили внимание на ее раздражение и взвинченность, частые визиты к ней. Возможно, слышали и ее разговор на повышенных тонах с Виолеттой Шихт, свидетельницей которого невольно стала и молочница. Кстати, то, как вы помогали моему следствию, — тема для отдельного разговора. Именно вы вывели меня на молочницу, вы самым счастливым образом видели, как Ольшевский приехал в Хохловку… Однако вернемся к злополучному воскресенью, когда вы поняли, что лучшего случая вам уже не представится. Вы знали, в каком состоянии Лариса, удостовериться в этом было несложно. Достаточно было пару раз позвонить ей и тут же бросить трубку — уже по одному ее ответу можно было догадаться, что она уже хорошо приложилась к бутылке. Дальше — дело техники. Намешать в стакан пьяной женщине лошадиную дозу снотворного, думаю, было для вас нетрудно. А уж прихватить с собой рукопись, скорее всего валявшуюся на диване или рояле… Потом вы ее быстренько набрали на компьютере и снесли в издательство. А всему причина то, что вы не хотели умирать писателем, о котором забыли все, включая благодарных читателей. Вы хотели уйти красиво, устроив напоследок фурор своим неожиданным бестселлером, чтобы все заговорили: «А ведь старик Воскобойников, оказывается, вовсе не исписался, а даже наоборот, жаль только, что болезнь его скосила». Никто из ваших почитателей так и не догадался бы, что страшная болезнь сразила вас уже давно, задолго до рака. Я даже знаю, как она называется…

— Как? — Воскобойников смотрел на свои намертво сцепившиеся руки.

— Комплекс Сальери.

— Неплохо звучит, — заметил Воскобойников равнодушным тоном. — Вам бы самому попробовать себя на писательской стезе, так у вас все складно получается.

— Что вы! Складно получалось у вас, — возразил Поздняков, — а я всего-навсего летописец, правда, отнюдь не беспристрастно излагающий ваше грешное и запутанное житие. А излагать, поверьте, есть что. Даже если оставить за скобками сами преступления. Чего стоит та лекция, что вы мне прочитали после похорон Ларисы о мотивах убийства, о Ларисином окружении, о кризисе, который она переживала. Все так тонко, со знанием дела, а главное, так ненавязчиво! Вы никого не обвиняли, вы даже себя занесли в список предполагаемых убийц, как и меня, кстати. Да еще и свели все это дело к однозначному выводу: при таком количестве подозреваемых искать убийцу практически безнадежно. Но одновременно незаметно навели меня на вполне определенный след. Вы усиленно, хоть не впрямую, конечно, рекомендовали мне заняться Виолеттой. Причем чутье вас не подвело, Виолетта натворила много гадостей, она однозначно подлая по натуре баба. Не исключено, что на ней вообще пробы негде ставить. В одном она не виновата — не она убила Ларису.

Воскобойников и не пытался возражать. Он сидел, уткнувшись взглядом в стол, постепенно склоняясь все ниже и ниже, точно под тяжестью предъявляемых ему обвинений. Поздняков и не собирался его щадить.

— А ваше замечательное алиби, в которое поверил следователь Ругин. Вы уехали в Москву электричкой, поскольку ваш старый «Фольксваген» был в очередном ремонте, но почему-то уезжавший в то же время из Хохловки Ольшевский не видел вас на платформе. Но это мелочь. Важнее другое — случайная реплика молочницы, заметившей стоящий во дворе автомобиль, который по вашей версии находился в этот момент в вашем же московском гараже. Вы поправили женщину, и она засомневалась, заявив, что видела ваш «Фольксваген» накануне, и я тогда, к сожалению, не придал этому значения. И только узнав о вашем замечательном комплексе, я расставил все точки над «i». Имея под рукой машину, вы, конечно, приехали в Москву, показались соседям, которые с удовольствием подтвердили впоследствии ваше алиби следователю Ругину. Около полуночи вернулись в Хохловку, приготовили для Ларисы смертельную смесь и уже к двум часам ночи посапывали в постели своей московской квартиры. В понедельник вы прибыли в Хохловку на своем волшебным образом отремонтированном автомобиле и с болью в сердце узнали о самоубийстве Ларисы Кривцовой. Почти идеальное преступление.

Воскобойников оторвал голову от столешницы, бросил на Позднякова отчаянный взгляд затравленного зверя и начал бормотать — сначала себе под нос, а потом все громче и громче:

— Господин правдолюбец захотел истины в последней инстанции — так получай, получай свою истину… Если хочешь знать, то это я тогда напустил на тебя Ларису, чтобы она задурила тебе голову. Она специально с тобой кокетничала, изображала горячую любовь, даже пообещала замуж за тебя выйти, а потом показала кукиш. Это был спектакль… Она вообще была неплохая актриса, ничего не скажешь, талантами ее Бог не обидел… Только не того человека он одарил своими талантами. У нее ведь все было за деньги, все на потребу… Комплекс Сальери… Да, писала она с моцартовской легкостью, но что писала? Большей частью самое дешевое чтиво. Вот Серебрянский выдохся, и поделом ему: люди без принципов не должны иметь талантов, они должны быть серыми, как мышки…

Воскобойников сжал кулаки и затрясся в приступе бессильной ярости:

— Как я ее ненавидел, как я ее ненавидел. Она отравляла мне жизнь с методичностью старой девы, но вовсе не тем, о чем вы говорили… Что такое Рунцевич — слизняк, не больше. Чтобы я мучился из-за того, что его раздавил? Да это абсурд! Она бы никогда не пошла на разоблачение, что бы ей это дало? Ну, допустим, меня бы даже посадили, большого срока бы все равно не дали и наверняка быстро освободили по амнистии. Зато она бы лишилась возможности изо дня в день капать мне на мозги. А знаете, как она это делала? Она говорила: «А, это ты, старый бездарный старикашка, ты еще не подох? Ну, что ты там написал или уже алфавит забыл?» Можете себе представить, каково мне было слышать такое? Когда она выпила мое снадобье, я был вне себя от счастья и ни минуты не жалею о том, что я сделал! И вы, вы, чем вы можете мне угрожать? Тюрьмой, смертью? Да я и без вас не сегодня-завтра отправлюсь к праотцам, и вы останетесь в полном одиночестве, господин правдолюбец. Я не доставлю вам удовольствия лицезреть Гелия Воскобойникова на скамье подсудимых, — слышите, не доставлю!

Во время этого монолога Воскобойников так размахивал кулаками, что опрокинул миску со смородиной, и рассыпанные ярко-красные ягоды заблестели в траве, как капельки крови. Поздняков подобрал под стол вытянутую вперед больную ногу, чтобы ненароком на них не наступить.

— Вам повезло, Гелий Андрианович, — сказал он. — В вашем случае правосудие и в самом деле, похоже, бессильно. Но я сделаю все, чтобы вернуть украденные вами книги их истинным авторам. Можете в этом не сомневаться.

Он встал и медленно пошел прочь. Здесь ему больше делать было нечего.

ГЛАВА 16

Ну все, теперь можно было расслабиться. Впрочем, если бы… Первое, что пришло Позднякову на ум, едва он протер глаза, — помятый бампер дубовской «Вольво». Вероятно, следовало как можно скорее дозвониться до Дубова и чистосердечно повиниться, но ужасно не хотелось. Мелькнула мысль: а не попробовать ли самому устранить следы злополучного «поцелуя»? Он перебрал в памяти знакомых автослесарей, но так ни на ком и не остановился. В конце концов Поздняков легкомысленно пренебрег многовековой народной мудростью и отложил решение этой проблемы на вечер, в глубине души рассчитывая, что к тому времени все как-нибудь само собой рассосется.

Ему показался странным тот факт, что Дубов до сих пор не звонил и не интересовался судьбой своей тачки. Может, и в самом деле окончательно изжил в себе собственника? В таком случае стоило ему позавидовать, так как он имел основание гордиться победой над собой, в отличие от Позднякова, который чувствовал себя последней свиньей.

— Ладно, — сказал он себе наконец, — муки совести временно откладываются.

Затем вскипятил чайник, позавтракал тем, что завалялось в холодильнике, а завалялось там, прямо скажем, немного, и стал одеваться. На этот раз он делал это тщательнее обычного: выкопал из залежей давно не востребованного белья белую рубашку, извлек из шкафа костюм, который надевал в исключительных случаях. Настояла на его покупке бывшая супруга, безуспешно пытавшаяся сделать из него человека, которого не стыдно было бы вывести в люди. Тщетные надежды!

Приобретя более-менее приличный, с общепринятой точки зрения, вид, он спустился вниз, сел в горемычную дубовскую «Вольво» и покатил в сторону Кольцевой. По пути притормозил у небольшого рынка и купил крупную породистую красную розу на длинной горделивой ножке. Положил ее на заднее сиденье и поехал дальше. На следующем светофоре, когда он скользнул взглядом по нетерпеливо томящемуся рядом светлому «Мерседесу», неожиданно увидел за его стеклом Виолетту в лиловом одеянии. Она целеустремленно смотрела вперед, крепко сжав тонкие губы. Виолетта медленно повернула голову и вздрогнула, увидев Позднякова. Наклонилась к сидящему за рулем мужчине, которого сыщик не успел рассмотреть. Едва вспыхнул зеленый свет, «Мерседес» сорвался с места и резко ушел вперед. Виолетта явно не горела желанием снова видеть Позднякова, да он особенно и не настаивал на общении. Сегодня он ехал на кладбище.

Цветы и венки на могиле Ларисы Кривцовой увяли и пожухли, ленты с традиционными надписями намокли после недавнего дождя, и теперь уже ничего нельзя было прочесть на них. Но портрет под стеклом, утонувший в увядших цветах, был чист, и с него на Позднякова смотрело безмятежное лицо с лукавством в глазах и улыбкой, затаившейся в уголках пухлого по-детски рта.

— Ну, привет, — сказал Поздняков и застыл напротив портрета с розой в руках. Подумал-подумал, что бы такое еще сказать, и добавил совсем уж невразумительное: — Я пришел.

Невразумительное — потому что, если она могла что-то чувствовать, то и так знала о его приходе, а если нет — то говорить вслух глупо. Стоит ли так далеко ехать, чтобы беседовать с самим собой.

Он долго всматривался в портрет, словно пытаясь понять, в какой форме вести дальнейший диалог. Наконец решился и изрек:

— Я разобрался, в чем мог, так что…

Он замолчал, ибо не знал, какой смысл вложить в туманное «так что». Так что спи спокойно? Будучи человеком, прошедшим традиционную школу комсомольского воспитания, он представлял из себя заурядную смесь атеиста с язычником и не очень хорошо представлял себе, как душа, подобная Ларисиной, могла найти покой даже за последним пределом. Слишком уж многого она хотела, чтобы довольствоваться вечным покоем. Ей мало было успеха и признания, мало безграничной власти над судьбами своих героев и счастливой возможности в любой момент излить скопившееся в душе, вложив его в уста какому-нибудь из персонажей. Все мало, мало, мало… Она пыталась превратить свою жизнь в миф, а потому невольно принималась управлять реальными людьми, почти как вымышленными. Теперь-то Поздняков знал, почему у них ничего не получилось, потому что она хотела от него вечной любви — вечной, несмотря ни на что. А так любят только издали. Это был очень смелый эксперимент. Кто сказал, что подобное вообще возможно под луной? Но она сознательно шла на риск.

Поздняков положил свою розу поверх холма на увядшие цветы и решительным шагом направился к кладбищенским воротам. В какой-то момент он оглянулся: роза вызывающе алела среди бурой массы. Он вернулся и сломал ее стебель.

ОБ АВТОРЕ

Елена Яковлева окончила факультет журналистики Московского государственного университета. Работала в газете. Автор ряда повестей, публикуемых издательством «ЭКСМО-Пресс».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ОБ АВТОРЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg