«Хит сезона»

Хит сезона (fb2) - Хит сезона [сборник] (Папарацци) 1139K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Алешина

Светлана Алешина Хит сезона (сборник)

Хит сезона

Глава 1

Праздники имеют обыкновение заканчиваться. Причем заканчиваются они, как правило, неприятностями. Хотя бы и мелкими. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы предпочла крупные – заставляющие бросать на борьбу с ними все силы полностью, находить в себе такие резервы, о которых ты прежде и не подозревала. А мелкие – нудны и противны. Они как сусличьи норы в степи, по которой я в детстве гоняла на велосипеде, – замечаешь их только тогда, когда переднее колесо уже провалилось, а ты летишь через руль. Шею не сломаешь, но колесо начинает так «восьмерить», что возвращаться приходится пешком.

Если тогда в моем родном степном Карасеве, где центром цивилизации был вокзал, а очагом культуры – ресторан с весьма «оригинальным» названием «Заволжье», неприятности ограничивались сусличьими норами и подзатыльником от матери за перепачканное и разодранное платье, то теперь, в Тарасове, где я живу уже седьмой год, калибр их существенно изменился. Как, впрочем, и я сама.

Из наивной длинноногой студентки филфака я превратилась в «матерую» журналистку, как меня называет Сергей Иванович, один из моих сотрудников, редактора и владелицу частной газеты «Свидетель», самой популярной сегодня – поверьте, в этом нет ни малейшего преувеличения, – газеты в Тарасове. А их у нас около сотни.

Совсем недавно мне удалось расследовать громкое дело об убийстве депутата областной Думы, председателя счетной палаты Ольги Николаевны Дубровиной. Впрочем, я не в одиночку занималась этим, работала вся редакция, иначе у меня вообще ничего не получилось бы, без их помощи. Но я сейчас о другом.

Как-то так вышло, что мы с этим расследованием перешли дорогу официальным правоохранительным органам. А я еще имела неосторожность нахамить по телефону начальнику нашего тарасовского управления Федеральной службы безопасности генералу Синицкому, «наехав» на него за то, чего он и не собирался делать, как я потом уже поняла, – вербовать Сергея Ивановича в секретные сотрудники, или, как их чаще называют, – «сексоты».

Вскоре посыпались на нас одна за другой всевозможные проверки. Не могу, правда, утверждать, что должна благодарить за это генерала Синицкого. И каждая из появлявшихся у нас комиссий опечатывала нашу контору. Мы бросались в бой всей редакцией и устраняли все замечания, служившие основанием для ее закрытия.

Первыми появились пожарники и заявили, что не могут нам позволить работать в помещении, не оборудованном средствами тушения пожара. Когда же я с недоумением показала на имеющийся у нас пожарный щит, усатый пожарник добрых полчаса объяснял мне разницу между пожарным багром, который на пожарном щите совершенно необходим, и обычным ломом, висящим на щите у нас.

Я мысленно прокляла прежних владельцев помещения, от которых нам и достался в наследство этот пожарный щит, и весь следующий день редакция наша простояла опечатанной – оказалось, что найти в Тарасове багор раз в тридцать легче и быстрее, чем снять печать с двери. Усатый заранее предупредил меня, что самой мне лучше их печать не срывать – придется составлять уже милицейский протокол, а это послужит основанием для судебного разбирательства. Пришлось уговаривать на следующий день этого усатого прийти к нам лицезреть приобретенный багор и снять печать с редакции.

Следующими к нам заявились представители санэпидстанции.

«Ну уж эти-то, – подумала я, – к нам придраться не смогут! С продуктами мы дела не имеем, а места общего пользования – в идеальном состоянии».

И, конечно, ошиблась. Смогли!

Они долго что-то подсчитывали, рассматривали электрические лампочки и заявили наконец, что у нас не соответствует санитарным нормам освещенность помещений. Что на каждого из сотрудников приходится гораздо меньше то ли люменов, то ли фотов, чем положено нормами. Не знаю, имели ли они на это право, но редакцию вновь опечатали.

История повторилась с той лишь разницей, что мощные лампы в Тарасове оказалось найти еще проще, чем пожарный багор.

Сергей Иванович, чувствуя себя почему-то во всех наших неприятностях виноватым, ходил грустный, вздыхал и нудел. В общем – путался под ногами, пока я, Маринка, моя секретарша, и фотограф Виктор решали эти проблемы, свалившиеся на наши головы.

Но когда во вновь заработавшую редакцию ворвались люди из налоговой инспекции в черных масках, бронежилетах и с автоматами и держали нас лицом к стене, пока до тошноты вежливые инспектора выгребали всю нашу документацию, я поняла, что работать спокойно мне все же не дадут. В тот же день расчетный счет редакции был арестован, и я порадовалась, что у меня есть несколько тысяч германских марок налички в домашнем сейфе – остатки от выгодной коммерческой сделки – продажи информации о русских публичных домах в Германии одной крупной берлинской газете. Этот заработок был случайным, и повторно рассчитывать на такую удачу я не могла.

Сидя потом в своем перевернутом вверх дном кабинете и глядя на собравшуюся у меня приунывшую команду, я засомневалась, что инициатором всех наших неприятностей последних дней была ФСБ. Уж не настолько мы насолили генералу Синицкому и его «орлам», чтобы он стал сводить с нами счеты.

И тем не менее чья-то сильная, влиятельная, очень хорошо направляющая рука чувствовалась в достижении единственной цели – помешать работать, выпускать дальше «Свидетеля», тираж которого нам удалось за три номера поднять в пять раз. Но это, конечно, были такие номера, которые взбудоражили буквально весь город.

Стоп, подумала я, а может быть, это кто-то из наших конкурентов?

А что? «Свидетель» сделал такой мощный рывок на дистанции, что бывшим лидерам пора ставить нам палки в колеса. Ну хорошо, пусть конкуренты, но кто из них? Это могла сделать любая из пяти газет, которые контролировал губернатор, любая из четырех, контролируемых его политическими противниками, и мне оставалось только гадать на кофейной гуще – кто же из них?

Кстати, о кофе… Маринка готовит его просто отлично.

– Так, ну что? – сказала я, оглядев свое «войско». – Все в сборе? Кого нет? Корреспондентов? Ну так им пока и делать здесь нечего. Выпуск газеты мы с этого дня временно прекращаем.

Сергей Иванович вытаращил на меня глаза.

– Ты с ума сошла, Ольга! – воскликнул он. – Сейчас надо обязательно развивать успех и приучать читателя к тому, что «Свидетель» выходит часто, почти каждый день. Сейчас расширять редакцию нужно, а не сокращать!

– Успокойтесь, Сергей Иванович! – осадила я его. – Без расчетного счета мы не сможем оплатить ни типографию, ни бумагу. Нам даже подписку принимать нельзя.

– Как это нельзя! – возмутился Сергей Иванович. – К нам народ валом валит, чтобы подписаться хотя бы на три месяца, а ты – «нельзя»!

– Я знаю, что делаю! – отрезала я. – Сегодня у нас выгребли всю наличку из сейфа, но ее-то происхождение я доказать сумею. А вот когда мы соберем кругленькую сумму за подписку и они нагрянут второй раз, а после их визита мы не обнаружим ни одной квитанции о подписке, арестуют уже не расчетный счет, а меня саму! И вы будете сидеть здесь и вздыхать. Но сделать вы ничего уже не сможете, поскольку, простите, Сергей Иванович, просто не знаете, что в такой ситуации делать…

– А ты знаешь! – буркнул Кряжимский и надулся. – Пропадем мы без тебя, как малые дети!

– Вы-то, возможно, и не пропадете, а вот дело наверняка будет похоронено, – сказала я спокойно. – Сейчас не время спорить. Я уже знаю, что делать…

Три пары глаз вопросительно уставились на меня.

– Прежде всего Марина всем сейчас сварит кофе, и мы выпьем по чашечке.

Маринка пожала плечами и отправилась в свой предбанник варить кофе. Я достала из стола устав «Свидетеля» и, найдя нужное место, подчеркнула карандашом несколько строчек.

В кабинет заглянула Маринка, и я поразилась скорости, с которой она научилась готовить кофе. Но она принесла не кофе, а известие о том, что в редакцию пришел какой-то мужчина и просит меня его принять.

– Что за мужчина? – спросила я утомленным голосом. – Опять из налоговой? Или на этот раз из какого-нибудь общества защиты животных? Сейчас начнет обвинять нас в том, что сегодня на обед мы ели бифштексы, а это преступление перед лицом…

– Обычный мужчина, – прервала Маринка мою раздраженную болтовню. – Лет пятьдесят. Одет элегантно. На вид – очень приличный. В очках и с бородой.

– Ладно, пригласи его, я поговорю с ним, пока ты варишь кофе.

Я повернулась к нашим мужчинам и развела руками.

– Не пойти ли вам покурить, ребята? – спросила я. – Все равно объявлен перерыв в совещании.

Они вышли, а вместо них в моем кабинете появился мужчина действительно весьма элегантной внешности – светло-серый костюм, бабочка, мягкая шляпа с круглыми полями, идеально подстриженная борода, очки в тонкой металлической оправе, которая стоила, на мой взгляд, долларов пятьсот, тонкая тросточка с вделанным в ее головку крупным изумрудом. Признаюсь, я не видела такого экземпляра не только среди своих посетителей, но и в Тарасове вообще.

И тем не менее его внешность показалась мне чем-то знакомой.

Я вглядывалась в него, наверное, слишком пристально, и он это заметил. Мужчина усмехнулся, достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и сказал:

– Не трудитесь понапрасну, пытаясь вспомнить, где мы с вами познакомились. Нигде. Хотя вы, конечно, меня знаете. Правда, запомнился я вам скорее всего совершенно в другом виде. Например, вот в таком…

Он протянул мне фотографию.

– Господи! – воскликнула я. – Ну, конечно. Но я надеюсь, вы меня извините.

– Меня это нисколько не обижает, – усмехнулся он, – а, напротив, очень радует, что меня помнят именно в этой роли. Кстати замечу, что Мефистофель – одна из моих любимых ролей.

– Вам нравится ощущать себя демоном зла? – спросила я невинно: я люблю давать людям возможность блеснуть эрудицией и почувствовать себя чуть-чуть умнее меня – это их, как правило, расслабляет.

– Ну что вы, что вы! – снисходительно улыбнулся он. – С Мефистофелем дело обстоит гораздо сложнее. Это очень неоднозначная… хм… фигура.

Он посмотрел на меня внимательно, даже с каким-то намеком, наверное, порисоваться захотел, и произнес медленно и как-то подчеркнуто многозначительно:

– «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» Обожаю эту фразу, хотя, должен признаться, в остальном мне гораздо больше нравится перевод Бориса Пастернака…

Я неопределенно хмыкнула, продолжая изображать полную девственность во всем, что связано с интерпретацией образа Мефистофеля. Совершенно необязательно сообщать ему о том, что я по образованию – филолог.

Маринка внесла две дымящиеся чашки и, по-видимому, слышала его последние слова, потому что завелась с пол-оборота. Она тоже кончила филфак, и ко всему прочему Гете – ее любимый писатель.

– А вы знаете, что три года назад, – сказала она, ставя перед нами чашки с кофе и глядя на него блестящими от возбуждения глазами, – появился новый перевод «Фауста», сделанный одним из сегодняшних авангардистов. И там фраза, которую вы только что произнесли, звучит просто чудовищно! «Я часть того, что женщины хотят, но это несущественно, поскольку оставшаяся часть есть то, чего хотят мужчины»! Какое самомнение и какая ненависть к женщинам! Арнольд Васильевич, а в том, как вы играете Мефистофеля, есть какое-то ваше личное отношение к женщине?

– Марина! – сказала я чуть повышенным тоном. – Спасибо за кофе.

Маринка сверкнула на меня глазами, сказала: «Извините!» – и испарилась.

Арнольд Васильевич – я наконец-то вспомнила его фамилию: Салько – смотрел на дверь, которая закрылась за Маринкой, с некоторым удивлением. Я не стала дожидаться, когда он справится с собой, и спросила:

– А что, собственно, привело сегодня ко мне часть той силы, которая?.. И так далее.

– Ах да! – встрепенулся он. – Просто я, признаться, не ожидал… Конечно-конечно, я пришел не для того, чтобы рассказывать вам о Мефистофеле. Все гораздо проще и банальнее. Я бы даже сказал – постыднее. И даже – унизительнее. Но такова жизнь, таковы, извините, женщины, и не в моей воле изменить сложившуюся ситуацию. «Женщины таковы, каковы они есть, и больше – никаковы!» – как сказал один из тарасовских писателей. Впрочем, он, кажется, говорил не о женщинах, а о жизни…

– Арнольд Васильевич, прошу вас, – сказала я, – выражайтесь яснее. Не могли бы вы просто и ясно, в двух словах изложить дело, которое привело вас ко мне?

– Да-да, конечно, – заторопился он. – Хотя должен признаться, что настоящее мое имя вовсе не Арнольд, а Алексей. Алексей Митрофанов. Арнольд Салько – это мой сценический псевдоним. Как-то лучше звучит, знаете ли, чем Алексей Митрофанов… Да-да, перехожу к делу. Так вот, моя супруга, Евгения Сергеевна Митрофанова мне… хм… изменяет. Поверьте, я много думал перед тем, как прийти к вам. И все же пришел, как видите. У меня есть некоторые сомнения насчет… ее поведения. Я хотел бы, чтобы вы помогли мне их развеять.

– То есть подтвердить? – спросила я, удивляясь тому, как все удачно складывается: заработок, можно сказать, сам идет мне в руки.

– Боюсь, что опровергнуть их вам, при всем моем желании, не удастся, – сказал он, посмотрев на меня так, словно это я ему изменяла.

– То есть вы хотите, чтобы мы добыли свидетельства, подтверждающие факт супружеской измены со стороны вашей супруги? – спросила я, решив помочь ему сформулировать цель его визита.

Он кивнул головой и торопливо заговорил:

– Я все продумал. Сегодня у меня спектакль, кстати – мой любимый «Фауст». Она останется дома одна. Детей у нас, видите ли, нет… хм… Да! И я уверен, что на сегодня у нее запланировано свидание. Прямо в нашем доме. В моем, прошу заметить, доме! Прямо на супружеском, так сказать, ложе! Это уже верх… Верх бесстыдства и предательства! Я еще понимаю, там, гостиница или какая-то квартира для свиданий. Но дома! Это… Это переходит все границы!

– А почему вы обратились именно к нам, Арнольд… Извините, Алексей…

– Васильевич! – подсказал он. – Отчество я не менял. Оно у меня благозвучное… Но в том, что я пришел к вам, а не в частное детективное агентство, виноваты, пожалуй, вы сами. Меня просто поразила оперативность, с которой появляется информация в вашей газете. Это просто удивительно! Я читал в «Свидетеле» о том, что произошло буквально три-четыре часа назад! «Эти люди умеют работать, – сказал я себе. – И работают быстро! Я пойду именно к ним!» И я пришел, как вы можете убедиться… Разумеется, я заплачу. Я не хочу, чтобы результаты этого расследования появились в газете, и понимаю, что в этом случае вы работаете как бы не совсем в своих интересах, ведь вас в первую очередь интересуют, наверное, те материалы, которые вы можете опубликовать. Поэтому я готов оплатить все ваши издержки и компенсировать ваше рабочее время по любым предложенным вами расценкам. Я человек не бедный, да и проблема моя такова, что мне не подобает скупиться.

– Хорошо, – сказала я. – К этому вопросу мы еще вернемся. Прежде всего, скажите мне, какие именно свидетельства измены вы считаете достаточными для установления факта супружеской неверности?

– Ну-у-у… – Он покраснел, собираясь ответить, и я уже поняла, чего он от нас сейчас потребует. – Я бы счел достаточным доказательством фотографии самого факта супружеской неверности.

– То есть фотографии вашей жены в постели с другим мужчиной? – уточнила я, нисколько не собираясь помогать ему преодолевать свое смущение, ведь это он сам ставит такие условия.

– Да! – внезапно воскликнул он с какой-то ненавистью. – И чтобы было видно ее лицо! Чтобы я не думал потом, что вы подсунули мне фотографии другой женщины, чтобы вытянуть из меня гонорар!

«Ах ты, козел! – подумала я. – Это тебе дорого обойдется!»

– Само собой разумеется! – ответила я спокойно. – Вы хотели бы так же видеть и лицо мужчины?

– Да! – сказал он, немного запнувшись. – Непременно – хотел бы!

– Это будет стоить тысячу…

Он снисходительно улыбнулся.

– …долларов, – добавила я, безмятежно на него глядя.

Улыбка застыла на его лице, но я знала, что он не откажется – он слишком много уже рассказал мне о себе и своих проблемах, чтобы уйти просто так и сомневаться потом – не стану ли я разносить эту историю по всему городу или, чего доброго, не напишу ли об этом в своей газете. Он, конечно, может подать на меня потом в суд, но дело-то уже будет сделано…

– Я согласен, – выдавил он из себя, но я решила, что нужно его добить, слишком высокомерно и агрессивно он держался.

– Вынуждена просить у вас предоплату, – сказала я, стараясь выглядеть смущенной.

– Конечно-конечно, – засуетился он, но я видела, что мои слова вызвали у него беспокойство. – Я понимаю… С-сколько?

– А что это вы заикаетесь? – спросила я невинно. – Пятьдесят процентов.

– Да-да, – сказал он рассеянно. – Я готов заплатить сейчас же.

– Как, уже сейчас? – спросила я удивленно. – Вы носите с собой такие суммы? Это, знаете ли, рискованно… Впрочем, это не мое дело. Если мы с вами договорились, то попрошу дать ключи от вашей квартиры, нарисовать ее план и сообщить, в какое время вашей жены не будет дома, чтобы я могла ознакомиться с обстановкой на месте. Вот вам лист бумаги и ручка.

Он выложил из кармана ключи с брелоком, на котором была изображена сцена из Кама-сутры, и немедленно покраснел, заметив мой взгляд на брелок. Затем он вытащил бумажник и отсчитал пятьсот долларов; я выдала ему расписку и заставила подписать расписку и для меня – мол, столько-то выплачено авансом такой-то за такого-то рода услугу. Этим я хотела немного подстраховаться, если у налоговой полиции, на отсутствие внимания которой к «Свидетелю» в ближайшем будущем я не могла надеяться, возникнут вопросы о происхождении этой суммы.

Потом он принялся изображать на листе бумаги свою квартиру, и я поразилась размерам его жилья. Это была пятикомнатная квартира площадью, как он мне не без гордости сообщил, в сто тридцать метров, расположенная в двух уровнях. Если добавить, что дом, в котором находилась квартира, стоял в самом центре городской зоны отдыха, где метр жилья стоил астрономическую сумму, то придется признаться и в том, что меня озадачила и стоимость его жилья.

Откуда у артиста областного театра, пусть у ведущего артиста, такая собственность?

Но это было, в конце концов, не мое дело – устанавливать источник доходов артиста нашего Академического театра драмы Арнольда Салько, «по-уличному», как говорила моя карасевская бабушка, прозывавшегося Алексеем Васильевичем Митрофановым.

Я сунула деньги в сейф вместе с ключами, и мы договорились, что я приду в шесть часов, когда он будет уходить из дома в театр. Его супруга в это время всегда отсутствует – он сам приучил ее уходить из квартиры, когда он готовится к спектаклю. Он делал это в своих творческих интересах, горько добавил он, а она использовала время в своих, предательских по отношению к нему, целях.

Проводив его, я позвала своих приунывших уже опять соратников и заговорщицки на них посмотрела.

– Ну? – спросил меня Виктор, от которого обычно слова не добьешься. – Что?

– Какой ты сегодня у нас разговорчивый! – не преминула я его кольнуть. – А ничего! На ловца и зверь бежит! Сначала я вам прочитаю несколько строк из нашего устава.

Я взяла в руки лист бумаги с подчеркнутыми мной строчками:

– Вот… Виды деятельности… В них среди прочего записано: «…Оказание платных услуг гражданам, организациям и предприятиям в установлении по их просьбе фактов, связанных с их личной жизнью и жизнью членов их семей, направленных против их интересов деятельностью их партнеров, конкурентов и политических противников». Я помню, как я ломала голову, чтобы как-то внести в устав формулировку о журналистских расследованиях. Мне это сделать категорически не разрешили, их, видно, слово «расследование» испугало, а вот против этой казуистической белиберды ни один чиновник не возразил. А в результате мы теперь имеем возможность заниматься – причем без всякой лицензии – тем, что обычно делают частные сыскные конторы. У нас это называется – «журналистское расследование». С сегодняшнего дня это занятие и становится нашим основным видом деятельности. До тех самых пор, пока не заработаем средства на выпуск газеты или не добьемся открытия счета в банке. Или пока не найдем тех, кто вставляет нам палки в колеса. А желающих сделать это – немало, как я понимаю…

Я обвела глазами мою притихшую «команду». Все трое сидели молча и прикидывали, каждый по-своему, чем все это обернется.

– Теперь следующий документ…

Я взяла в руки расписку, которую мне только что оставил артист.

– Читаю: «Я, Митрофанов Алексей Васильевич, подтверждаю факт выдачи мною аванса в пятьсот долларов редактору газеты «Свидетель» Ольге Юрьевне Бойковой в качестве оплаты за организацию и проведение журналистского расследования фактов частной жизни моей семьи, а также за предоставление мне фотографических доказательств факта супружеской неверности моей жены». Число, подпись. Печати, естественно, нет.

Помолчали. К моему удивлению, сообщение мое никакого энтузиазма не вызвало. Кряжимский мрачно смотрел в окно, Маринка хмурилась, а у Виктора губы подрагивали, словно он хотел что-то сказать.

– Что-то вы не рады… – заметила я, поджав губы. – Ну-ка высказывайтесь, у кого какой камень за пазухой припрятан?

– У меня, собственно, не камень, – тут же отозвался Сергей Иванович. – У меня недоумение. Я просто не знаю, чем могу быть полезен в такого рода журналистской, если можно так выразиться, работе? Фотографировать я не умею, да и есть у нас фотограф, а кроме того, вы тоже отлично снимаете, Оля… Нет уж, прошу меня уволить…

– Увольнять я вас не собираюсь, – отозвалась я. – Но и подключать к этому делу не предполагала. Вы, Сергей Иванович, будете разбираться с налоговой инспекцией, арестовавшей наш счет. Это задание очень важное, как вы сами понимаете, и не думаю, что оно окажется приятнее того, чем придется заниматься мне.

– В таком случае, – Сергей Иванович встал и направился к двери, – позвольте мне не отвлекаться от этого поручения.

И ушел!

Я прямо дрожала вся внутри от злости, а вернее сказать – от обиды. Он, видите ли, не желает иметь к этому никакого отношения.

Чистоплюй!

А когда мы сделаем все без него и возобновим выпуск «Свидетеля», он на нас же будет поглядывать свысока, коситься на наши замаранные руки! Ну и пусть идет! Обойдемся! Обходились же раньше.

– Кто следующий? – спросила я. – Марина?

Но Маринка молчала. А вперед неожиданно вылез наш молчун и заявил:

– Не могу.

– Что не можешь? – не поняла я.

– Подставлю. Ребят, – выдавал он по одному слову и вдруг разразился целой фразой: – Если я в чем-нибудь ошибусь, через меня на них выйдут, я себе этого не прощу…

«Да-а! – подумала я. – Это посерьезнее, чем чистоплюйство Кряжимского. Если Виктор на какой-нибудь ерунде загремит в ментовку – ну, например, супруга Салько обнаружит его в своей квартире и вызовет милицию, – вполне может выплыть его связь с друзьями-»афганцами». Это для него они друзья, а для милиции – организованная преступная группировка, и милиции, так же как и генералу Синицкому, наплевать, что это именно Витькины друзья помогли мне разоблачить убийц Дубровиной. Они действовали незаконными способами, и это станет основанием для того, чтобы их осудить…»

Я вспомнила, как командир группы «афганцев» Эдик хладнокровно и методично стрелял одному из бандитов сначала в руки, затем в ноги, пока тот не сказал, кто был заказчиком этого убийства, и у меня мурашки по спине пробежали. За такие методы можно схлопотать немало, и суд вряд ли примет во внимание, что действовал Эдуард во имя справедливости. Это был самосуд, ни больше ни меньше. Пытка…

Да, Витьке лучше всего не проявлять сейчас никакой активности…

Я вздохнула и перевела взгляд с Виктора на Маринку. И… И не стала ее ни о чем спрашивать. Наша «Мисс Справедливость» сейчас начнет читать мне мораль о том, как безнравственно вмешиваться в чужие личные отношения, тем более в отношения мужа и жены. Слушать мне все это не хотелось вовсе.

Она молчала, и я промолчала тоже. Поняли друг друга. Без слов.

«А знаете, ребята, – подумала я. – А ведь вы меня сейчас бросили! Оставили одну. И теперь будете наблюдать со стороны и ждать, чем все это закончится, как я сумею справиться с ситуацией, в которую залезла… А может быть, я напрасно согласилась помогать этому провинциальному Мефистофелю? Дело, и правда, выглядит не особенно привлекательно. Фотографировать женщину, когда она, ничего не подозревая, любит мужчину, искренне ему отдается, ведет себя очень раскованно и свободно, думая, что она в полной безопасности… Ведь можно сделать снимки весьма пикантного свойства… А потом передавать эти снимки ее мужу… Это, знаете ли… Если бы со мной устроили такое, я обязательно нашла бы этого фотографа и задушила своими руками! Мне, правда, нечего опасаться в этом смысле – мужа у меня нет и в ближайшее время не предвидится. Снимки передавать некому».

Но я не могу отступать, тут же решила я. Если я быстро справлюсь с этим делом, у меня будет вполне достаточно средств, чтобы зарегистрировать еще одну газету, назвать ее, скажем, «Свидетель-2» и продолжить нашу так удачно начавшуюся работу. Все они тогда опять будут рядом со мной, но я уже не буду чувствовать к ним того расположения, которое помогало мне самой верить в успех и черпать энергию из их поддержки.

Ладно, хватит ныть и морочить себе голову! Нужно дело делать.

– Ну что ж, – сказала я, не глядя на Виктора с Маринкой. – Вы, пожалуй, меня одну сейчас оставьте, мне надо подумать спокойно. И прошу вас больше не говорить ни слова, я и так поняла достаточно.

Маринка еще раз сверкнула глазами и вышла. Виктор, потоптавшись, поплелся за ней. Он был явно расстроен. Он понимал, что фактически бросал меня в одиночестве, но и ребят своих подставлять не мог. Вот и мялся в полной нерешительности.

Да ну их всех к черту! – решила я. Справлюсь и одна, без их помощи.

Да и что тут сложного! Спряталась заранее в квартире, выбрав удобный ракурс для съемки, и, когда любовное свидание будет в самом разгаре, сделала несколько кадров – и все, свободна, можешь сразу уходить, пока любовники заняты друг другом, можешь подождать, пока они сами уйдут или заснут наконец. Потом берешь с заказчика еще пятьсот, передаешь ему снимки – и дело сделано! Да я сегодня же со всем этим управлюсь!

До шести часов время еще было, но мне не хотелось оставаться в редакции, и я отправилась в кафе, заранее прихватив фотоаппарат и все необходимое для съемки.

Не могу сказать, что я весело провела следующие два часа, но по крайней мере не наталкивалась поминутно на Маринкин укоризненно-осуждающий взгляд и не видела тоскливого выражения на лице Виктора.

Я хорошо пообедала, раз уж мне время девать было некуда, и даже выпила немного хорошего французского вина – терпкого, но легкого.

Мне уже можно было и уходить, чтобы не спеша, спокойным шагом добраться до зеленой парковой зоны, где располагался дом Митрофанова-Салько, когда за мой столик подсели два молодых, да что там, совсем зеленых паренька.

– По-нашему, это шок! – сказал один. – Смотри, Сашка, какая девочка!

Я промолчала. Сашка встал, подошел ко мне сзади и наклонился надо мной.

– Девушка! – обратился он уже непосредственно ко мне. – Если, конечно, вас можно так называть… Вам не нужны спарринг-партнеры?

– Сопливые – нет! – отрезала я, вставая и направляясь к выходу.

«Уроды! – подумала я, выйдя из кафе под взрывы их хохота. – Девочку нашли с панели! Щенки сопливые!»

Но, уже идя по улице, я почувствовала, что раздражение мое не так уж велико, как я сама себе хочу это изобразить. Мальчишки, конечно, сопливые и наглые, но… Если на меня такие сопляки внимание обращают, значит, у меня все в порядке. Не так ли? Сам факт мужского внимания… Господи! Какого еще мужского? Вчера только с горшка слезли и сразу – по бабам!

Ну их к черту, в самом деле! Что мне, думать больше не о чем?

Подумать, наверное, было о чем, поскольку я уже стояла перед четырехэтажным, но в то же время всего четырехквартирным домом Митрофанова-Салько, расположенным в самом тихом уголке нашего городского парка имени Короленко.

Глава 2

Дверь мне открыл Арнольд Васильевич Салько, он же Алексей Васильевич Митрофанов. Он заметно нервничал, хотя и старался этого не показывать.

– Ну что вы встали на пороге! – буркнул он, увидев меня. – Проходите, не торчите в дверях!

Щеки его были намылены, он, похоже, брился, когда я позвонила в дверь его квартиры.

«А где же борода? – удивилась я. – Неужели это был лишь грим? Насколько же в таком случае он любит играть, что занимается этим не только на сцене, но и в жизни».

– Сварите пока себе кофе, если хотите, – сказал он. – Я сейчас.

И скрылся в ванной. Оттуда слышался плеск воды и нарочито бодрое пение. «Люди гибнут за металл…» – разобрала я, прислушавшись.

«Хм, сатана! – подумала я о нем скептически. – В образ входит!»

Я, следуя его совету, сварила себе кофе, без труда разыскав все необходимое для этого на кухонном столе, и сидела на кухне, поджидая хозяина.

Алексей-Арнольд Васильевич появился на кухне в том же элегантном сером костюме, в котором приходил в редакцию. Он был выбрит, благоухал дорогим одеколоном и походил больше на какого-нибудь благообразного серафима, нежели на Мефистофеля.

– Надеюсь, вам понравился кофе? – неприязненно спросил он у меня, совсем не по-ангельски сверкнув на меня злыми глазами. – Идите, я покажу вам предполагаемое место действия.

Отнеся его нервозность и агрессивность на счет его неприятностей с супругой, я не стала обращать на его хамство никакого внимания, а спокойно последовала за ним по коридору.

Митрофанов провел меня в спальню – просторную комнату, центр которой был занят огромной кроватью. У меня вертелся на языке вопрос – откуда у Арнольда-Алексея взялись средства, чтобы приобрести себе столь роскошную квартирку и обставить ее такой шикарной мебелью, но я постоянно останавливала себя мыслью о том, что это меня нисколько не касается.

– Думаю, что это произойдет здесь! – театральным жестом указал он на постель.

Я оглянулась по сторонам. Кроме кровати, пары тумбочек и огромного зеркала в полстены, в спальне ничего не было.

– Но… – сказала я. – Не вижу возможности занять здесь удобную для съемки позицию. Не думаю, что мне удастся сделать из-под кровати снимки, которые вас удовлетворят. А больше здесь укрыться, по-моему, негде…

Он посмотрел на меня презрительно.

– Не считайте меня идиотом! – заявил он мне. – Идите за мной.

Я пожала плечами и поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Артист провел меня в комнату, которая, как я сразу поняла, служила библиотекой, поскольку была сплошь уставлена стеллажами с книгами.

Он откинул ковер и вынул из пола квадрат паркета размером примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Под ним, к моему удивлению, оказалось отверстие в бетонной плите перекрытия.

– Снимать будете отсюда, – сказал он. – Эту комнату я закрою на ключ. У жены ключа от нее нет, поэтому обнаружить вас здесь она не сможет. Вам я оставлю второй ключ, чтобы вы могли выбраться отсюда, когда посчитаете, что сделали все, что от вас требуется. Ключ от входной двери у вас есть. Можете курить, если хотите, я всегда курю здесь, и запах табачного дыма не вызовет у жены никаких подозрений. Если будете сидеть здесь тихо и не топать, как слониха, ни она ни он ничего не заподозрят. Вопросы есть?

– Всего один, – сказала я. – Когда вам передать снимки?

– Сегодня! – отрезал он. – Как только проявите пленку, везите ее мне в театр. Я не желаю сюда возвращаться, пока не узнаю всего, что здесь сегодня произойдет! Буду ждать вас в театре, у себя в гримерке.

– Тогда все, – сказала я. – Запирайте.

Он вышел, гулко хлопнул дверью и запер ее снаружи, не сразу попав ключом в замочную скважину.

«Нервничает! – подумала я. – А кто бы на его месте не нервничал?»

Я закурила, отыскав пепельницу с несколькими окурками «Винстона», и приготовилась ждать не меньше часа. Хлопнула входная дверь, это я услышала очень отдаленно и поняла, что входная дверь от библиотеки очень далеко и мне стоит прислушиваться, если я не хочу обнаружить в квартире присутствие объекта съемки неожиданно для себя.

Но пока я была уверена, что в квартире, кроме меня, никого нет, и не старалась ходить особенно осторожно. Я осмотрела библиотеку и поняла, что она не представляет для меня абсолютно никакого интереса.

Здесь была в основном классическая литература, причем далеко не в академических изданиях, а скорее в наиболее доступных для массового читателя. Русская классика была представлена довольно полно, но только избранными сборниками, подборка зарубежной классики обнаруживала весьма скромные познания хозяина в этой области, и уж совсем меня добили полки, сплошь уставленные сборниками детективов в ярких пестрых обложках.

– Однако… – пробормотала я. – Ни одной книги по театру. Странно!

Но поразмышлять на эту тему мне не пришлось. Я услышала отдаленный стук входной двери и мгновенно замерла. Похоже, скоро мне придется приступать ко взятым на себя обязанностям тайного соглядатая.

Я на цыпочках подошла к отверстию в полу и осторожно опустилась на колени около него. Отверстие было закрыто внизу прозрачным пластиком, слегка подернутым какой-то дымкой, но видно через него было прекрасно.

Правда, я не могла видеть дверь в спальню, но вся кровать была передо мною как на ладони. На ней пока никого не было, и, просидев минут пять в ожидании, словно рыбак с удочкой на берегу реки, я сразу же приуныла. У меня уже и ноги, как мне казалось, затекли, и спину ломило от неудобной позы, и глаза начали слезиться от напряженного вглядывания в отверстие.

«Ничего, в конце концов, не случится, – подумала я, – если я начну наблюдать не с самого начала. Сейчас эта женщина одна, и я все равно не смогу снять то, что обещала. Да и куда мне спешить? Что же они, так с разбега начнут трахаться? Сначала прелюдия какая-нибудь будет, ля-ля там всякие, а мне что же, все это наблюдать?»

Я вытянулась на полу и стала прислушиваться. Но, как я ни напрягала свой слух, ничего услышать мне не удалось. Женщина ходила по квартире тихо как тень, не хлопала дверями, не топала ногами, не гремела посудой, не включала телевизор или музыку какую-нибудь.

«Что она как в гостях? – подумала я с досадой. – Странная какая-то!»

Я пролежала минут пятнадцать, мне это дело порядком надоело, и я решила посмотреть, что внизу делается? К моей досаде, едва взглянув, я поняла, что обстоятельства могут серьезно помешать мне справиться с предстоящей задачей. За окнами начало темнеть, и в комнатах разлились сумерки, которые сгущались с каждой минутой.

Внизу я увидела женщину. Она лежала поперек кровати одетая и мечтательно смотрела прямо на меня. Я даже отпрянула в первую секунду, но потом сообразила, что вряд ли она меня видит – я обратила внимание на потолок спальни, когда была там, – на нем не было и намека на какое-либо отверстие. Снизу она ничего не могла заметить на потолке.

Я принялась рассматривать лежащую женщину, насколько, конечно, позволяло освещение. Она была хрупкой, и меня даже поразило, насколько тонкая фигура у супруги этого Арнольда-Алексея. Лица ее я толком не видела, стало уже довольно темно, но мне оно показалось красивым.

Женщина отвела от меня взгляд, перевернулась на бок, потом встала с кровати и, посмотрев на зеркало, протянула к нему руку. В тот же миг зажглись какие-то светильники, которых я не заметила, когда была в спальне. Наверное, они располагались по краям зеркала, судя по тому, как падал свет на кровать.

Женщина села на край кровати и стала смотреть куда-то в стену.

«Да не в стену, – сообразила я через несколько секунд, – а на дверь. Ждет. Любовника ждет… Только что-то она странно как-то держится, как в чужой квартире. Вину, что ли, перед мужем чувствует?»

Успокоив себя подобным образом, я продолжала наблюдать, мысленно поблагодарив сидящую внизу за то, что она включила свет.

Наблюдала я за ней, наверное, минут пять, и она все больше удивляла меня своей скованностью, словно находилась не в привычной для себя обстановке, а в совершенно незнакомой, чужой квартире.

Я чувствовала какое-то напряжение, рождающееся во мне от этой неестественности, и никак не могла понять, в чем же тут дело.

Звук еще раз хлопнувшей входной двери заставил меня вздрогнуть и приготовиться к тому, что события начнут наконец-то развиваться побыстрее.

И они начали развиваться! Но таким неожиданным для меня образом, что я десять раз пожалела, что согласилась на эту аферу!

Женщина тоже услышала, как хлопнула дверь, потому что она заметно напряглась и в то же время как-то успокоилась, что ли. По крайней мере ее поза стала более непринужденной, и смотрела она на дверь теперь уже с откровенным ожиданием.

Ее ожидание невольно передалось и мне. Я пристально всматривалась в застывшую на кровати женщину, сидящую в изящной, хотя и несколько театральной позе.

Внезапно свет в комнате погас. Это было для меня слишком большой неожиданностью и слишком большим препятствием для выполнения поручения, за которое я столь опрометчиво взялась.

Я чертыхнулась и принялась шарить в своей сумке в поисках фотовспышки, решив, что я сделаю кадр, пусть и не тот, который мне заказывали, но все же сделаю.

Свет они выключили! А я даже не видела лица этого самого любовника, которого с таким напряжением ждала жена Салько. Мне нужны деньги на выпуск газеты, и я их добуду! Я сделаю снимок со вспышкой! Конечно, это вызовет переполох внизу, но, надеюсь, они так и не поймут, в чем дело, – возможно, подумают, что это свет от фар машины, которая развернулась прямо под окнами дома.

Я обшарила всю сумку. Вспышки не было!

Когда я это поняла, лицо у меня, очевидно, вытянулось от удивления, но я вновь прильнула к своему наблюдательному пункту. В сгустившихся сумерках видно было очень плохо, но кое-что я все же разглядела, и это привело меня в состояние душевного трепета. Не каждый день, согласитесь, становишься свидетелем убийства!

Внизу, подо мной, боролись две тени.

Я видела темную фигуру, явно мужскую, которая нависла сверху над лежащей на кровати женщиной. Я не сразу поняла, что там у них происходит, и вначале подумала, что это такая бурная любовная прелюдия. Женщина отчаянно сопротивлялась действиям мужчины и, как мне показалось, била его руками и пыталась оттолкнуть ногами. Когда до меня дошло, что никакая это не любовная игра, что мужчина пытается задушить женщину, а та ему сопротивляется, я, плохо соображая, что делаю, схватила фотоаппарат и сделала несколько снимков, пока не сообразила, что при таком освещении вряд ли что-нибудь получится, хотя я и зарядила свой фотоаппарат очень чувствительной пленкой.

Но он ведь задушит ее, черт возьми! Надо помешать ему! Я не собираюсь становиться ни соучастницей преступления, ни свидетельницей убийства!

Схватив ключ, я бросилась к двери библиотеки. Ключ не подходил к замку! Что за новости?

Я растерялась.

Догадка о том, что меня заманили в ловушку, промелькнула в моей голове. Не успев даже дать ей сформироваться в четкую мысль, но уже окончательно в нее поверив, я вновь бросилась на пол, к своему окошку, устроенному в полу библиотеки.

Внизу уже было все кончено. Убийца стоял на коленях над женщиной и, вероятно, смотрел на нее. Насколько мне было видно в неясном сумеречном освещении, женщина лежала неподвижно. Неужели он ее задушил?! Зачем? Господи! Зачем?! Это же любовное свидание! Что он на нее набросился?!

Плохо понимая, что делаю, я закричала вниз, в потайное окошко, через которое наблюдала:

– Что ты сделал, урод! Зачем?

Услышав, наверное, мой голос, мужчина вскочил и поднял голову к потолку. Я рефлекторно нажала на кнопку спуска фотоаппарата, в тот же миг осознав, что это и есть сам Салько, который прямо из театра в гриме и костюме Мефистофеля явился домой, чтобы расправиться с неверной женой. Но зачем он это сделал? Нервы, что ли, не выдержали? Он же сам посадил меня на этот наблюдательный пункт наверху с фотоаппаратом! Пусть у меня не оказалось вспышки, но я же все равно его сфотографировала и надеюсь, что столь примечательный костюм и яркий грим можно будет разобрать даже на очень темном снимке.

«По-моему, он сошел с ума! – подумала я о Салько. – Он не отдает отчета в своих действиях».

Когда я посмотрела вниз еще раз, Салько в комнате уже не было. Через несколько секунд я услышала, как хлопнула входная дверь.

Мне нужно было выяснить, что с этой женщиной, которая все так же неподвижно лежала на огромной кровати в комнате подо мной.

Я вновь бросилась к двери, но тут же вспомнила, что она закрыта, а ключ, который оставил мне артист, к ней не подходит.

Это меня несколько отрезвило. Я остановилась, пошарила по столу, нашла свои сигареты и закурила.

Надо спокойно, не спеша подумать.

Если женщина жива и вскоре придет в себя, я просто оказываюсь в идиотской ситуации, сидя в этой библиотеке взаперти. Но это ладно, в конце концов кто-нибудь меня отсюда выпустит: или сам артист, или его жена, которой он устроил эту дикую сцену внизу. Тогда мы с ним выясним отношения, и, скажу честно, я ему в этом случае не завидую… Я не угрожаю, но я знаю себя хорошо!

Да, но это только в том случае, если женщина внизу жива… Если же он ее все же задушил, то ситуация меняется очень резко и не в мою пользу. Он может заявить, что вообще не возвращался домой и понятия не имеет, что у нас тут произошло и почему я… Да-да, именно я! Почему я задушила его супругу! Это же самая обычная подставка! Как я сразу этого не поняла? Идиотка!

Постойте-ка, но как я могла ее задушить, если я сижу взаперти в этой библиотеке и не могу отсюда выйти? Если дверь закрыта, значит, ее кто-то закрыл, но уж никак не я, поскольку ключ, который у меня есть, к замку совершенно не подходит!

Я даже рассмеялась от облегчения. Нет, что-то он тут недодумал, если собирался меня подставить и свалить на меня убийство своей жены! К тому же у меня есть фотоснимки, сделанные в момент убийства! Правда, они неважного качества, но на них, надеюсь, все же можно разобрать, что душит женщину мужчина и что он в гриме Мефистофеля, как раз в том, в котором сегодня выступает Салько!

«Нет, он точно сошел с ума!» – подумала я еще раз, пытаясь успокоить себя, так как мне все же было весьма тревожно оттого, что я вновь ввязалась в какую-то криминальную историю.

Сигарета у меня догорела, и я решила зажечь свет, чтобы найти пепельницу. Раз уж я не имею к тому, что произошло внизу, никакого отношения и это вполне очевидно, то какой же смысл мне сидеть в потемках?

Я нашарила на стене выключатель и зажгла свет. Бросила взгляд на стол, и первое, что я на нем увидела, был ключ. Растерянно подойдя к столу, я посмотрела на второй ключ, который все еще держала в руке. Он был совершенно не похож на тот, что лежал на столе. Схватив ключ со стола, я бросилась к двери и дрожащими руками попробовала открыть ее. Ключ легко повернулся, и дверь открылась. Мое «железное» алиби наполовину рассыпалось.

У меня не было доказательства, что я не могла выйти из комнаты, а потом вновь в нее войти и закрыть ключом за собой дверь. Правда, у меня оставались снимки, но я сильно сомневалась, что условия съемки позволят мне сделать отпечатки, которые послужат убедительным доказательством для неизбежного следствия, которое завтра же начнется по этому убийству.

Схватив свою сумку и сунув в нее на ходу фотоаппарат, я скатилась по винтовой лестнице и ворвалась в полутемную спальню.

Женщина при моем появлении не пошевелилась.

Она лежала в очень неестественной позе, приподняв грудную клетку, словно собиралась и никак не могла вздохнуть. Ноги были разбросаны в стороны и слегка подогнулись в коленях. Левая рука безжизненно свисала с края кровати, а правая вцепилась в покрывало, собрав его в складки. Лица ее мне не было видно, и я тихонько подошла поближе, пытаясь разглядеть его получше в тусклом свете фонарей, пробивавшемся с улицы.

Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, что она задушена. Красивое лицо с тонкими чертами было искажено уродливой гримасой, и казалось, что она злобно смеется над моими надеждами, что все еще обойдется и я не окажусь свидетельницей убийства.

Свидетельницей! Если меня здесь сейчас кто-нибудь застанет, я окажусь уже не свидетельницей, а главной подозреваемой!

И мне придется доказывать, что я не совершала этого убийства. Ну уж нет, спасибо! Надо поскорее отсюда убираться!

Я нашарила в кармане ключи с камасутровым брелоком и, осторожно шагая мимо кровати, направилась к выходу. В коридорах квартиры было уже совсем темно, сюда не доходил свет от фонарей, пробивавшийся в окна, и квартира от этого приобрела зловещий и даже какой-то угрожающий вид. Мне, честно сказать, было страшновато.

Звук открывающейся двери застал меня напротив кухни, и я, ни секунды не размышляя, проскользнула в нее, не желая встречаться с тем, кто сейчас входил в квартиру, кто бы он ни был!

Я стояла, прижавшись к стене кухни, и настороженно прислушивалась к шагам в темном коридоре. Ничего хорошего от того, что меня обнаружат, я не ждала. Если это милиция, мне оправдаться не удастся, это я понимала. Если это вернулся убийца – тем более! Он мог вернуться только в одном случае – если вспомнил, что я все видела, сидя наверху, и даже, возможно, сфотографировала, как он душил свою жену, и теперь он расправится со мной, чтобы уничтожить свидетеля своего преступления.

Я машинально пошарила по столу рукой и схватила попавшуюся под руку вилку.

«Нет! – подумала я. – Со мной так легко ему расправиться не удастся!»

Человек, вошедший в квартиру, был один, шел очень осторожно, свет не зажигал, но кухня его не интересовала. Я слышала его тихие шаги и поняла, что он направляется к спальне, на место убийства.

«Может быть, он что-то оставил в спальне? – подумала я. – Какой-нибудь предмет, по которому его можно опознать? И теперь за ним вернулся?»

Осторожно выглянув из кухни, я увидела темную фигуру в конце коридора, открывающую дверь в спальню.

Дальше события стали развиваться совершенно непредсказуемым образом.

Во-первых, в спальне зажегся свет и тут же раздался приглушенный крик. Словно человек, вошедший в спальню, совершенно не ожидал увидеть в ней убитую женщину.

Во-вторых, вслед за этим отчетливо прозвучало женское имя. Я ожидала всего, чего угодно, но только не того, что голос Салько, который я тотчас узнала, хотя он был искажен ясно звучащей в нем интонацией удивления и страха, произнесет вместо имени своей жены другое женское имя.

– Настя?! – вскрикнул Салько, и свет в спальне тотчас погас.

Я отпрянула вновь к стене, а мимо меня пронесся по коридору Салько и, выскочив за дверь, торопливо закрыл ее на замок.

Окончательно потеряв какое бы то ни было представление о происходящем у меня на глазах, я бросилась вслед за ним из квартиры.

Только оказавшись на улице и отойдя от злополучного дома на порядочное расстояние, я испытала некоторое облегчение.

Кажется, на этот раз пронесло! И что у меня за удивительная способность ввязываться в истории! Впрочем, нет худа без добра. Если бы я не ввязывалась в истории, разве мне удалось бы так поднять тираж «Свидетеля» всего за несколько номеров?

И что за дурацкая у меня привычка настаивать на своем, не прислушиваясь к советам людей, которые мне не желают ничего плохого, а, наоборот, хотят предостеречь от необдуманных поступков!

Почему я не выслушала Маринку сегодня в редакции? Высокомерно промолчала. А ведь она, пожалуй, сумела бы меня отговорить от этой дурацкой затеи! Разве я по-другому не могла решить свои проблемы? Обязательно мне было соглашаться на предложение этого Мефистофеля, брать с него деньги, давать ему расписку?!

Я внезапно остановилась и чуть не села на асфальт, поскольку ноги у меня подкосились.

Расписка!

Там же черным по белому написано, что я берусь за это дело, и число сегодняшнее стоит. И подпись на ней – моя.

Я даже застонала, вспомнив, как я курила в библиотеке и пила кофе на кухне.

Он же специально сказал мне и про кофе, и про то, что можно курить! И я как дурочка клюнула на обе его подставки!

И теперь в этой квартире полно моих отпечатков! И на кофейных чашках, и на пепельнице, и на полированном столе в библиотеке…

Да и еще, наверное, черт знает где! Я же могла наследить где угодно! Не возвращаться же сейчас туда и не протирать же в этой квартире все подряд. Так мне до утра времени не хватит. А этот Арнольд-Алексей наверняка уже вызвал милицию и сообщил им, что в его доме лежит в спальне убитая мною его супруга.

Стоп! Но зачем же он вернулся второй раз и почему назвал свою жену Настей? Ведь ее, если мне не изменяет память, зовут… Евгения? И еще, по-моему, его сильно удивило то, что он увидел в спальне. Удивило и ужаснуло.

Нет! Вряд ли он поднимет шум сразу, прямо сейчас, ведь убил-то ее он сам, когда приходил первый раз. Я ясно различила костюм Мефистофеля и грим, который ни с каким другим не спутаешь. Он не будет торопиться звонить в милицию. Вместо этого он, как обычно, поздно вернется из театра и непременно кого-нибудь пригласит с собой, чтобы обнаружить ее тело при свидетелях!

Я присела на скамейку у выхода из парка и приложила ладонь ко лбу. Голова моя пылала как в лихорадке.

«Что-то я совсем соображать перестала, – подумала я. – Я ведь знаю, что ее убил сам Арнольд! Мне нужно срочно найти подтверждение, что в момент убийства его не было в театре. Если к этому свидетельству я приложу фотографию, на которой, буду надеяться, хоть что-то можно разобрать, то мне удастся выпутаться и направить основные подозрения против него самого. У него ко всему прочему был и мотив для убийства – ревность! А у меня? У меня никакого мотива быть не может. Разве что – ограбление, но это слишком уж неправдоподобно».

Немного повеселев, я решила тут же отправиться в театр и, не теряя времени, пока спектакль еще не закончился, найти свидетелей, которые подтвердят, что Арнольд Салько покидал театр незадолго до убийства.

Когда оно, кстати, произошло? Что-нибудь около восьми…

До театра пешком минут десять, а если на машине, можно успеть максимум за четыре.

Сколько он находился в квартире?

Минут пять.

Четыре минуты обратно.

Добавим по минуте на то, чтобы войти в дом, открыть-закрыть квартиру и выйти из дома.

Получается – пятнадцать.

Ему нужно было всего пятнадцать минут, чтобы совершить это преступление. Мог он выкроить четверть часа во время спектакля?

Я напрягла память, вспоминая спектакль, виденный мной полгода назад.

По-моему, там достаточно эпизодов, в которых Мефистофель подолгу не появляется на сцене. Надо только выяснить, какой эпизод шел во время убийства – начиная, скажем, с без четверти восемь до четверти девятого… А ведь есть еще антракт, во время которого можно смотаться даже и в более отдаленный район Тарасова, натворить там дел и благополучно вернуться, не привлекая ничьего внимания в театре!

Почти бегом я отправилась к театру. По моим расчетам, спектакль еще не должен был кончиться, и обилие идущих мне навстречу людей сильно меня обеспокоило. Наверняка это были зрители, возвращающиеся из театра домой.

– Простите, – обратилась я к какой-то пожилой парочке, – не подскажете, спектакль в драме уже кончился?

Женщина раздраженно посмотрела на мои длинные ноги и ничего в ответ не сказала, а мужчина пробормотал как-то смущенно:

– Да, знаете ли… Раньше времени.

– А почему раньше? – спросила я, но они уже показывали мне свои спины.

«Что-то тут неладно! – забеспокоилась я, прибавив после этого разговора шагу. – Почему он сказал: «Раньше времени»?»

В фойе перед кассами театра все еще толпился народ. Часть зрителей, как я поняла, оккупировала кассу и требовала немедленно вернуть назад деньги за билеты. В окошке кассы мелькала растерянная физиономия главного администратора, который что-то бубнил, но его совершенно не было слышно за возбужденными голосами недовольных зрителей.

Вместо билетерш на входе непосредственно в театральное помещение, к гардеробу, стояли милиционеры.

– Послушайте, что случилось? – ухватила я за рукав какого-то парня лет шестнадцати.

Он дернул рукой, освобождая рукав своей джинсовой рубашки, и собирался пройти мимо, но бросил взгляд на мои ноги и остановился.

– Там кого-то убили, – сказал он. – Во время спектакля. А вы разве не оттуда?

Он показал рукой на вход, в котором маячила фигура милиционера.

Я покачала головой, пораженная его сообщением. Неужели милиция уже обнаружила труп и арестовала Салько? Но как они догадались, что убийца – он?! Может быть, он сам пошел к ним и признался? Такие случаи иногда бывают…

– Убили? – переспросила я с довольно тупым, наверное, видом. – Кто-то из артистов убил?

– А кто ж его знает, – пожал плечами парень. – А давайте я вас провожу и по дороге все расскажу! Вам в какую сторону?

– Подожди! – поморщилась я, все еще не понимая ничего. – А как же обнаружили труп?

– Откуда ж я знаю – как? – усмехнулся парень. – Прямо во время действия сначала визг за кулисами, потом вылетает на сцену какая-то тетка и орет благим матом: «Убили! Убили! Милицию вызывайте!» В зале шум, естественно. Артисты все со сцены – за кулисы. Потом выходит какой-то мужик в пиджаке, я так понял – директор, и говорит: «Приносим свои извинения, в театре произошел несчастный случай, и мы вынуждены спектакль прервать. Приглашаем всех вас с теми же билетами приходить на любой спектакль в любой день. А сегодня – извините…» А сам как подобрал со сцены шапочку четырехугольную – ее Фауст потерял, когда со сцены убегал, – так и мял ее все время в руках. А руки у него сильно дрожали. Я это хорошо видел, я в четвертом ряду сидел.

– Так он же сказал – несчастный случай! – возразила я. – При чем же здесь убийство?

Парень опять усмехнулся.

– Да соврал он про несчастный случай. У меня тут знакомый один работает рабочим сцены, я сразу к нему побежал, пока милиция не приехала и все ходы за кулисы не перекрыла. Так он говорит, никакой это не несчастный случай. Убийство! Я подробней у него не успел расспросить, милиция приехала и все из-за кулис обратно в зал ломанулись. Ну, я имею в виду, кто прибежал узнать, что почем. Я же не один такой любопытный оказался. Так вы в каком районе живете, я вам помогу до дома добраться, а по дороге и поговорим заодно о чем хотите. Вас как зовут?

– Оля меня зовут, – ответила я машинально. – Послушай, а ты можешь…

– А меня – Ромой! – перебил он меня радостно. – Так мы идем?

– Стой! – разозлилась я. – Я тоже до ужаса любопытная! Если ты сейчас сможешь найти своего знакомого, так и быть, разрешу тебе проводить меня до дома.

– Запросто! – обрадовался парень и тут же исчез.

Я посмотрела по сторонам, наблюдая, как рассасывается народ у входа, и через три минуты увидела вновь Рому, который тащил за руку еще одного парня, на вид чуть постарше, с длинными прямыми черными волосами..

– Вот! – сказал он торжествующе. – Еле успел перехватить у служебного входа. Он уже домой уходил. Еле уговорил сюда подойти!

Первое, что сделал парень, пришедший с Ромой, – окинул меня взглядом с ног до головы, причем на ногах его взгляд немного задержался, и я сразу поняла, как Роме удалось «уговорить» этого парня встретиться со мной.

– Ты работаешь в театре? – спросила я. – Что там у вас произошло?

Парень продолжал меня оценивать, и я читала на его лице все, что сейчас прокручивается в его голове. «Старовата, конечно, – наверняка думал он. – Но ножки… Отпад!»

– Ладно, пошли! – скомандовал он нам обоим. – Что на улице-то болтать. Тут кафешка есть рядом, там всегда винишко есть очень неплохое…

И, не дожидаясь моего согласия, потащил меня за руку через дорогу. На противоположной стороне, чуть наискосок от театра, я увидела вывеску – «Театральное». Я покорно последовала за своим потенциальным источником информации.

В кафе было всего четыре столика, и два из них оказались свободными. Мы уселись у окна, парень постарше подошел к стойке и вернулся с открытой бутылкой дешевого портвейна и двумя стаканами.

– За знакомство, – сказал он, разливая портвейн по стаканам.

Рома смотрел на него с некоторым восхищением и в то же время обиженно.

Парень заметил его взгляд и свысока усмехнулся.

– А тебе не надо, – сказал он, демонстративно отодвигая от него бутылку. – Опять от матери влетит. Я же и виноват буду.

Ромка по-мальчишески надулся. Потом вскочил и начал шарить по карманам. Найдя какую-то мелочь, он почти бегом направился к стойке и вернулся к нам со стаканом портвейна. Сев на свое место, он независимо посмотрел на своего знакомого и тоже сказал мне:

– За знакомство!

«Только напиться с вами мне и не хватало!» – подумала я и сказала вслух:

– Я портвейн не пью. Купи мне сухого.

Парень на секунду смутился, и я сразу поняла, что у него денег больше нет. Он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня развязно.

– А что? – спросил он наглым тоном. – Портвешком брезгуешь, что ли?

– Валер, что ты цепляешься? – вылез Рома, которому очень не хотелось со мной ссориться. – Ну не хочет она!

– Закройся! – спокойно сказал ему Валера, не поворачивая головы и глядя откровенно на вырез моего платья.

– Не то чтобы не хочу, – заюлила я перед этим сопляком (чего не сделаешь ради дела), – просто я от портвейна дурею.

– Так это ж самый кайф! – ухмыльнулся Валера. – Задуреть и оторваться на полную катушку!

Я поняла, что ситуация складывается не лучшим для меня образом. Этот Валера сразу почувствовал каким-то образом, что я очень заинтересована в том, что он знает о случившемся в театре, и теперь просто «внаглую», выражаясь его языком, меня шантажировал.

«Черт с тобой! – подумала я. – Я тебе подыграю, но эту твою ухмылку запомню!»

А вслух я сказала:

– Ладно, я выпью! Но только после этого ты расскажешь мне очень подробно все, что знаешь о случившемся сегодня в театре. Согласен?

Вместо ответа он вновь поднял свой стакан с портвейном и повторил:

– За знакомство!

Пришлось выпить.

Честно сказать, мне это не впервой – пить дешевое крепленое вино. Случалось, когда я была еще студенткой и ходила к девчонкам в общежитие в гости, правда, особого удовольствия от этого напитка я никогда не испытывала. Но ради дела… Почему бы и не выпить?

Выпили.

Ромка тоже осушил полстакана. Закусывать было нечем.

– Ну? – сказал Валера.

– Что «ну»? – ответила я. – Начинай!

– Короче, так! – заявил он. – Сегодня во время спектакля какая-то гнида замочила дядю Васю. Мужик был отличный, всегда под градусом и угощал, когда ни попросишь! Кому он помешал – даже предположить трудно!

– Стоп-стоп-стоп! – воскликнула я, чувствуя, что портвейн слегка ударил мне в голову. – Я же сказала – с самого начала!

Валера помотал головой.

– Нет! – заявил он. – Ты этого не говорила!

– Теперь – говорю! – возразила я. – С самого начала! Или я пошла!

– Не нарывайся… – процедил он сквозь зубы.

– На что? – спросила я его угрожающе.

– На совет… – пробормотал он, чувствуя, что немного перегнул. – Давай так! Сейчас еще выпьем, и я начну с самого начала!

– Давай! – согласилась я.

Выпили еще по полстакана.

На этот раз портвейн показался мне совершенно отвратительным. Голова плыла все сильнее, и я уже подумала, что опрометчиво согласилась пить эту гадость.

Поглядев на Ромку, я увидела, что он раскраснелся, глаза его неестественно блестят и он не сводит взгляда с моей груди. Валера держался более трезво.

– Во втором действии, в самом начале, мне на сцену идти, декорации менять, прямо на глазах у зрителей. У нас занавес вообще не закрывается. Не знаю почему. То ли это режиссерская находка, то ли просто сломалось там что-то в лебедке, хрен его знает… Короче, тащу я на сцену трон для Арнольда, он на нем во время шабаша ведьм должен сидеть, вдруг за кулисами – вопль! Кто орет – не разберешь. Визжит кто-то, как ножом его режут. Вроде – баба. Мы все на сцене замерли. И мы, рабочие, и артисты – тоже. Как раз пауза в действии, ни музыки, ни разговоров. И вдруг этот вопль. Весь зал слышал. Секунд через двадцать вылетает на сцену костюмерша Валька, дура набитая, хотя ей уже под пятьдесят, наверное, и орет во все горло: «Убили! Убили! Милицию вызывайте!»

– Кого убили? – спросила я, потеряв терпение. – Женщину?

Валера ухмыльнулся.

– Какую, блин, женщину! Я же говорил тебе – дядю Васю убили, пожарника! Ты, видно, уже совсем задурела! Правильно сказала – дуреешь ты от портвейна. И что ты меня перебиваешь, мать твою! Сама же просила – с самого начала! Будешь перебивать – еще бутылку куплю!

Как ни сильно шумело у меня в голове, я сообразила, вспомнила, что денег-то у него нет. Купит он!

Но он залез куда-то под рубашку, что-то там у себя нашарил и вынул из-за пазухи мятый-перемятый полтинник.

– Неприкосновенный запас! – сказал он многозначительно. – Расходуется только в чрезвычайных ситуациях. А сейчас, похоже, именно такая и есть.

И посмотрел на меня с каким-то намеком.

«Да пошел ты! – подумала я. – Знал бы ты, с кем сидишь, сопля! Я, между прочим, главный редактор газеты «Свидетель»! Слышал про такую? Вот так-то вот!»

– Продолжай, – сказала я. – Эту допьем, купишь еще. До утра далеко!

Валера слегка дернулся, услышав последнюю фразу, и посмотрел на Ромку с этаким наполеоновским выражением, а тот нахохлился и уткнулся носом в стакан.

«Эх, пацаны! – подумала я. – Какие ж вы еще глупые! Мозги у вас явно отстают от всего остального».

– Продолжаю! – объявил он, думая, конечно, не о том, что было в театре, а о том, что будет предстоящей ночью – как он себе это воображал. – Со сцены все – за кулисы. Про зрителей забыли. Кого убили, где? Никто не знает. Заметались. Потом сообразили Вальку спросить. Она трясется и твердит только: «В запаснике… Нож в спине». Я с парнями – туда, на склад, где декорации выездных спектаклей хранятся. Влетели и чуть не наступили на него… Я сразу понял, что это дядь Вася. Его красный пиджачок замызганный, его затылок с лысиной в полголовы. Не спутаешь. Из-под левой лопатки нож торчит. По самую рукоятку всадили. Я и нож сразу узнал – сапожника нож, из костюмерного цеха. Видела, может быть, такой, у сапожников часто такие бывают – из куска рессоры делают. Рессору выпрямляют, срезают под углом и затачивают. Острый, сволочь, не дай бог. Я к дядь Васе, пульс на шее ищу – нет. Не дышит уже. Его, наверное, сразу – насмерть. Под левую все же – похоже, в сердце вошел. Опытный какой-то мясник его грохнул. Умело грохнул, тут уж ничего не скажешь…

– Так кто же его – сапожник? – спросила я.

Валера посмотрел на меня маслеными глазами.

– Еще раз перебьешь, остальное дорасскажу утром, – пригрозил он.

– Утром ты отсыпаться будешь, – возразила я, посмотрев на него многообещающе. – Я же сказала – дурею от портвейна!

Валера судорожно глотнул и дернул плечами.

«Все! – подумала я. – Поверил, что он мне понравился и что эту ночь я проведу с ним. Теперь начнет все свои козыри поскорее сдавать…»

– Сапожника я сам допросил, пока менты не приехали. Если бы он, я бы ему за дядь Васю башку оторвал. Тот свой мужик был. А сапожник – гнида, татарин, трешку не выпросишь до зарплаты. Трясется над каждой копейкой… Я сначала точно на него подумал. Вечер же, спектакль идет, а он в театре торчит, какие-то ботфорты шьет. Я ломик пожарный взял у задней стены сцены – и в костюмерный, в закуток, где сапожники сидят. Сгреб его за воротник…

Валера продемонстрировал нам с Ромкой свою руку, чтобы мы представили, как он держал сапожника за воротник. Мы представили.

– Все, говорю, гнида! – продолжал он. – Молись своему Аллаху! Сейчас я тебя за дядю Васю изуродую!..

Он вдруг усмехнулся.

– Но он же не один там сидел. Сапожников трое в театре, у них срочный заказ был к премьере, они день и ночь сейчас пашут. Двое других подскочили, начали орать, что он с места не вставал с самого начала спектакля, не выходил никуда… Ни при чем оказался. А жаль я ему не зарядил ломиком между глаз!

– Так кто ж его убил-то? – спросила я, окончательно сбитая с толку, никак не могла сообразить – при чем здесь сапожник? – Не сам же дядя Вася себе нож в спину всадил.

– Не гони! – ухмыльнулся Валера. – Успеем! До утра далеко.

Я вдруг вспомнила, что это убийство в театре совсем отвлекло меня от той цели, с которой я сюда шла. Меня же в первую очередь интересует Салько-Мефистофель, а не убитый пожарник.

Тьфу ты, черт! Морда пьяная! Давай-ка выруливай! Портвейн она, видите ли, пьет! Перед сопляками комедию ломает. Тоже артисткой себя возомнила, что ли?

– Кто-то из ваших его убил? – спросила я. – Из артистов?

– Почему – из артистов? – удивился Валера. – В театре работают триста человек, а труппа всего – пятьдесят три. Ты что сразу на артистов-то наезжаешь?

Он почему-то обиделся за артистов. Я вообще заметила, что он, чем больше пьянел, тем агрессивней становился. Случай типичный, особенно для его возраста.

Я погладила его по щеке и провела пальцами по шее и безволосой груди между расстегнутыми верхними пуговицами рубашки.

– Валерик, – сказала я умоляюще. – Кто же его убил? Ты же знаешь, Валерик!

– Не называй меня Валерик! – огрызнулся он, хотя мое прикосновение было ему приятно: я почувствовала, как по коже у него пробежали мурашки.

– А как? – спросила я, кося под дурочку.

– Валет! – объявил он. – Меня так в театре называют.

Я поморщилась.

– Фу, валет! – сказала я разочарованно. – Почему не король?

– Ты достать меня хочешь, да? – прошипел он, схватив меня за руку чуть выше локтя. – Ты любишь, когда тебя бьют, да? У меня были такие бабы! Я их так лупил – сами кончали, без меня! Сейчас ко мне пойдем. У меня там все для тебя есть! И наручники найду, и дубинку резиновую, и плеточку…

Ромка смотрел то на него, то на меня, широко открыв глаза. Он даже протрезвел немного. Но молчал, не вмешивался, да его, собственно, и не просил никто вмешиваться.

– Плеткой по спине – кайф! – простонала я и заерзала на стуле.

Валера поднялся и рванул меня за руку.

– Пошли! – приказал он.

«Клиент дошел до кондиции! – вспомнила я фразу из какого-то старого смешного фильма советских времен. – Пора заканчивать комедию».

Я дернула его вниз, и он плюхнулся от неожиданности обратно на стул.

– Сядь! – сказала я ему очень жестким и даже угрожающим голосом. – Сначала ответишь на мои вопросы!

– Ты что? – растерялся он от произошедшей со мной перемены. – Какие вопросы?

Я усмехнулась зловеще.

– Вопросы, необходимые для полного выяснения обстоятельств совершенного в театре убийства! И предупреждаю тебя об ответственности за дачу ложных показаний. Какого черта ты мне тут битый час лапшу на уши вешаешь? – спросила я. – Дружка своего выгораживаешь? Я же дала тебе шанс! Ты им не воспользовался. Теперь все это очень похоже на укрывательство!

Ромка даже рот раскрыл от удивления, на меня глядя. Валера хлопал глазами и что-то напряженно соображал, быстро трезвея. Он явно принимал меня за опера из милиции, чего я, собственно, и добивалась.

– А… Меня уже допрашивали… – пробормотал он, растеряв всю свою наигранную агрессивность и высокомерие. – Я рассказал все, что знал.

– Во-первых, – заявила я, – ни с каким сапожником ты драться не собирался. Это ты наврал.

Валера густо покраснел.

«Угадала!» – поняла я.

– Во-вторых, – продолжала я, – почему ты ничего не сказал про своего дружка – Арнольда Салько?

Тут он так вытаращил на меня глаза, что мне это показалось даже неправдоподобным – таких больших глаз просто не бывает!

– Салько? – пробормотал он. – Но мы с ним даже незнакомы!

– Продолжаешь упираться! – сказала я. – Отлично! Этим мы еще займемся, я тебе обещаю! А теперь быстро отвечай на вопросы, не думая! Какая сцена в спектакле шла в восемь часов?

– Пьянка в кабаке Ауэрбаха! – без малейшей запинки ответил он.

Я тут же скисла. Его ответ разрушил все мои надежды поймать Арнольда в ловушку. Если шла сцена в кабачке, то Салько должен был в ней участвовать. Мефистофель показывает там всякие фокусы с вином, песню, кажется, поет…

Но как же это могло быть, ведь я сама видела его в квартире, где он душил свою жену! Ничего не понимаю…

– Только я никакой не приятель Арнольда Салько! – заволновался Валера, видя, что я задумалась. – Он вообще ни с кем не дружит…

Он вдруг запнулся, и я не пропустила это мимо ушей.

– Кроме? – спросила я.

Валера смутился окончательно.

– Кроме дяди Васи, – выдавил он из себя. – Которого убили сегодня.

– Ах, вот как! – воскликнула я. – Отлично! Сейчас мы поедем к тебе, дружок. Там ты все и расскажешь. И поверь мне, нам очень пригодятся и наручники, и плетка, и резиновая дубинка.

Валера вдруг вскочил и, уронив стул, бросился к выходу на улицу. Ромка дернулся за ним, но, услышав мой смех, остановился.

– Куда он? – спросил он взволнованно. – Он же убежит! Я догоню.

– Не советую! – сказала я, смеясь. – Нос тебе он точно разобьет. Представляешь, каким ты домой заявишься – пьяный, нос распухший, рубашка в крови. Кошмар! Что мама скажет?

– Да нет матери сейчас дома! – обиделся почему-то Рома. – Уехала она к бабке в деревню. У-е-ха-ла! Один я сейчас дома живу.

Про отца я говорить ничего не стала. Раз он сам про него молчит, словно его вообще не существует, значит, и говорить не о чем. Вернее – не о ком.

Я заметила, что стоит он покачиваясь, и вздохнула. Вот еще забота на мою голову.

– Ну что ж, – сказала я. – Пошли, домой тебя отведу. А то тебе в вытрезвителе ночевать придется… Дом-то твой помнишь где?

– Я сам! – заявил он. – Не надо.

– Надо, Рома, надо! – уговаривающим тоном сказала я. – Поверь мне – надо. В этом нет ничего обидного, что я провожу тебя домой.

– Нет! – помотал он головой. – Лучше я тебя провожу. То есть вас.

– Нет уж, спасибо, дружок, – улыбнулась я. – Ко мне сейчас нельзя. Неприятностей наживешь.

– Понятно… – промычал он, подумав, вероятно, о том, что дома меня ждет муж, хотя я-то имела в виду не мужа, конечно, а опергруппу, которая вполне могла уже меня поджидать дома, если Салько сообразил вовремя сообщить в милицию о моем с ним договоре.

– Ничего ты не понял… – вздохнула я. – Но ко мне действительно лучше не ходить, а ты, уж поверь мне, загремишь в милицию, если пойдешь сейчас один. Вокруг театра ментов полно.

Но он упрямо покачал головой. Он хотел уважать себя, правда, не знал еще толком – как. Эх, мальчишка!

– Тогда давай сделаем так, – предложила я. – Ты сейчас пригласишь меня к себе, я соглашусь, и мы спокойно пойдем.

Он задумался на несколько секунд, потом кивнул головой и сказал:

– Оля, пойдемте ко мне? У меня есть отличный растворимый кофе.

Он вдруг икнул и добавил:

– И записи отличные. На дисках!

Я улыбнулась.

– Пошли! – сказала я. – Люблю кофе. Особенно растворимый.

Глава 3

До Роминого дома мы добрались без приключений. Всем известно, что милиция никогда не забирает мужчин, даже очень пьяных, если они идут с женщиной. Любой милиционер знает, что женщина своего мужчину ни за что им не отдаст, разве что с боем.

А вот дальше начались мучения. На улице Рома еще держался, а войдя в подъезд своего дома, расслабился и раскис.

Он повис на мне, глядя прямо перед собой совершенно бессмысленными глазами, и я вынуждена была посадить его на пол, потому что не знала, в какой квартире он живет, а на вопросы мои он вообще не реагировал. Пришлось пошарить у него по карманам.

Хорошо, что у него оказалась какая-то квитанция, он в ремонт что-то сдал совсем недавно. Что именно, меня не интересовало, а вот адрес там стоял, и номер квартиры в ней был указан. Ключи я тоже нашла.

Когда мы поднимались на шестой этаж, я с ужасом подумала, что было бы, если бы лифт не работал. На себе его пришлось бы тащить? Уж больно он оказался тяжелым. Или я просто устала?

С трудом я приволокла его к дверям квартиры, открыла дверь и прямым ходом оттранспортировала его в ванную комнату.

Стянув с него рубашку, брюки и все остальное, я усадила его в ванну и начала приводить в чувство.

Минут через пятнадцать интенсивного контрастного душа он открыл глаза и посмотрел на меня.

– Ну, что, малыш, хочешь еще стаканчик портвейна? – спросила я.

Услышав мои слова, он болезненно сморщился. Наконец он почувствовал себя гораздо лучше и, кажется, вспомнил, кто я такая, хотя и не замечал еще, что сидит в ванне в обнаженном виде.

Оставив его завершать отрезвляющие водные процедуры, я ушла на кухню и приготовила кофе – себе и крепкого чая – для Ромки.

Когда я вновь заглянула в ванную, он уже настолько пришел в себя, что страшно смущался своей наготы, хотя и обмотался кое-как полотенцем.

– Теперь марш в постель! – приказала я. – Выпьешь чаю – и спать. И приготовься, что утром голова будет болеть.

Он вышел из ванной и, пошатываясь, побрел в спальню.

«Ну все! – вздохнула я. – Выпью кофе и… Куда? Домой? Не хотелось бы. Кто знает, что меня там ждет. К Маринке? А если и у нее – засада? К Маринке тоже нельзя. Позвоню Виктору, он найдет для меня что-нибудь. Если не сам – то его друзья-»афганцы» помогут…»

Выпив кофе и почувствовав себя в состоянии вновь выйти на улицы ночного города без острого чувства жалости к самой себе, я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Боже! Куда я в таком виде. Нет, нужно срочно привести себя в порядок. И я отправилась в ванную.

Приняв душ, почистив платье и придя к выводу, что выгляжу вполне приемлемо, я собралась уходить и заглянула в спальню узнать, как там Рома – спит, надеюсь.

Свет из коридора падал на кровать, и я увидела, что Ромка забился под одеяло с головой, охваченный крупной дрожью, больше похожей на судороги. Встревоженная, я подошла к нему.

– Как ты? В норме? – спросила я, присев к нему на постель.

Он выглянул из-под одеяла и посмотрел на меня. Он, кажется, что-то хотел сказать, но его губы так тряслись, что получилось лишь невнятное бормотание.

– Тебе холодно? – спросила я. – Укрыть еще чем-нибудь?

Он энергично помотал головой из стороны в сторону.

– Страшно? – догадалась я. – Да не бойся, глупый, я здесь!

Я положила руку ему на голову и вздохнула.

«Синдром абстиненции, – подумала я, – чувство страха, ощущение вины, неуверенность, одиночество, мысли о самоубийстве. Психика у него слабенькая, может и с балкона спрыгнуть. Одного его оставлять нельзя. Я себе потом не прощу, если с ним что-то случится. Придется, наверное, остаться…»

Утром, когда Рома проснулся, я уже была одета и пила кофе.

Он вошел в кухню, уселся передо мной и с каким-то восторженным интересом заглянул мне в глаза.

– Кто вы, Оля? – спросил он.

– Зови меня на «ты», дружок, – рассмеялась я. – Кто я? Женщина, у которой проблем гораздо больше, чем возможностей их решить.

– Оля, а… – запнулся он. – Ты помнишь, что вчера было?

– Ах да! – хлопнула я себя по лбу. – Я же вляпалась в такую скверную историю! Как я могла забыть!

– В какую историю? – пробормотал Рома. – С убийством в театре?

– С убийством, – ответила я. – Только не в театре. И меня теперь наверняка ищет милиция…

– Почему? – спросил Рома, который никак не мог понять, что это возможно – за один день столкнуться с двумя случаями убийства, хотя до этого за шестнадцать лет ни разу не приходилось.

– Потому что подозревают меня в убийстве жены этого Мефистофеля, Арнольда Салько. А я ее вовсе не убивала.

Поверил он мне моментально. Я для него теперь была идеалом, и мне даже как-то совестно стало, показалось, что я хочу воспользоваться этим и манипулировать им. Но, поразмыслив секунду, я сообразила, что это уже ложные навороты в Маринкином духе. Я просто нахожусь в сложной ситуации и вправе рассчитывать на его помощь. Если он, конечно, согласится мне помочь.

Я серьезно посмотрела ему в глаза.

– Рома, – сказала я, – мне нужна твоя помощь. Очень нужна. В конце концов, ты мне кое-чем обязан…

Он напрягся. Но я улыбнулась и продолжила:

– Ты, наверное, не помнишь, как я тебя вчера на себе сюда тащила?

– Ах да, конечно… – смущенно забормотал Рома. – Конечно, я помогу. Но… Что я могу сделать?

– Главное – ты мне хочешь помочь, – сказала я. – Значит, можешь все!

Он посмотрел на меня удивленно и в то же время – с надеждой.

– Правда-правда, – сказала я. – Главное – поверить в свои силы. Уж послушай меня. Я сама прошла через это…

– А все-таки, кто вы, Оля? – спросил он.

– Потом я тебе все расскажу, Ромка! – пообещала я, смеясь. – А сейчас нам с тобой пора действовать, если мы не хотим проиграть эту партию.

– Ладно, – просто согласился он. – Говорите, что нужно.

– Тебе придется немного побегать по городу, – предупредила я его. – Сначала ты сходишь в парк отдыха, в Короленковский, найдешь там дом, в котором живет Салько из театра драмы, и осторожно там покрутишься. Внутрь смотри не заходи ни в коем случае. Вчера вечером, во время спектакля, там была убита его жена. К ментам попадешь – они сразу же на меня выйдут…

– А при чем здесь вы, Оля? – спросил Ромка.

– Я тоже была там вчера вечером, как раз во время убийства… – сказала я. – Что ты так на меня смотришь? Нет, конечно, это не я ее убила. Как я там оказалась – долго рассказывать. Это – потом.

– Но вы же знаете, кто ее убил? – спросил Ромка.

– Может быть, и знаю, – туманно ответила я, – а может быть, и нет. Но об этом тоже – потом. Мне нужно узнать, что там за обстановка. Лучше всего, если ты сумеешь поговорить с кем-нибудь, кто живет в этом доме… Не бойся проявить любопытство, это черта обычная для нормального человека. Подозрение и неприязнь вызывают те люди, которые ничего не спрашивают, а только наблюдают. Их считают высокомерными.

Рома кивнул головой – понял, мол.

– Отлично! – сказала я. – Потом пойдешь на улицу Советскую, в дом с кариатидами, номер я не помню, но он один там такой, мимо не пройдешь. Внизу – старушки…

– А вверху – молодушки, – перебил меня Ромка. – Знаю, знаю.

– Смотри-ка, молодушки-то как тебе запомнились! – пошутила я и тут же об этом пожалела, так как Ромка немедленно залился краской.

– В общем, найдешь там вторую квартиру, позвонишь. Спросишь Серафиму Наумовну. Это соседка моей…

Я хотела сказать «секретарши», но это вызвало бы его новый вопрос обо мне, и я сказала:

– Моей подруги Марины. Она женщина очень сообразительная. Увидев тебя, не удивится, а будет думать, от кого ты. А ты смотри – если там почувствуешь засаду…

Я внимательно на него посмотрела.

– Ты понял? – спросила я. – Не увидишь, не услышишь, а только почувствуешь!

Рома кивнул головой.

– Так вот, если только почувствуешь засаду, – повторила я для убедительности, – ни в коем случае не спрашивай Марину, ничего не говори обо мне. Просто передай привет Серафиме Наумовне от какой-нибудь тети Кати или бабушки Доры, все равно от кого, и уходи. Но не спеши и не суетись, чтобы не заподозрили тебя. Серафима и ухом не поведет, если услышит незнакомое имя, да еще и говорить тебе о них что-нибудь начнет.

– О ком? – не понял он.

– Да откуда я знаю о ком? – воскликнула я. – О том, от кого ты ей привет передашь. Но слушай ее внимательно. Она тебе может на что-нибудь намекнуть. Например, где Марину искать. Это обязательно запомни, но сам туда не суйся. Придешь сюда – расскажешь.

Он опять кивнул.

– Теперь дальше. Позвонишь из автомата – из любого, но ни в коем случае не от знакомых или из какой-нибудь конторы, где тебя потом вспомнить могут, – по этому номеру. – Я написала ему телефон на бумажке. – Номер сейчас запомнишь, бумажку мне вернешь, – приказала я. – Я этого человека не могу подводить. За ним слишком много хороших людей стоит, которых он за собой потянет, если что…

Я видела, как Ромка все больше возбуждается от моих поручений. Он доверял мне безоговорочно и даже не думал, что я могу его как-то подставить.

– Человека, который тебе ответит, зовут Виктор, – сказала я. – Скажешь ему буквально следующее: «Дубровина привет передает. Хотела бы встретиться с тобой, да муж ревнивый. Следит за ней, прямо задушить готов, как Отелло. Просто театр какой-то. Что ей передать?» Запомнил?

Ромка повторил все слово в слово.

– Хорошо! – сказала я. – Виктор прекрасно знает, что Дубровина ему привет передать не может, ее убили недавно. Он поймет, что ты от меня. Если спросит, кто ты, – скажешь, сын. Ну-ну, не смущайся, так надо, чтобы он понял, что я тебе доверяю, как самой себе… Виктор говорит лаконично, приготовься запомнить все, что он скажет. Впрочем, уверена, это будет всего несколько слов.

Я замолчала и немного подумала.

– Кажется, все! – сказала я. – Как все сделаешь – сразу сюда. И прежде чем возвращаться, хорошо посмотри, не следят ли за тобой. Если следят – срочно звони сюда и быстро говори все, что успел узнать. Если арестуют, скажешь им как было: встретил меня вчера у театра, выпили, пригласил меня к себе, а утром я попросила тебя об одолжении – а больше ты ничего не знаешь. Это все можешь рассказывать, потому что они все и сами узнают, да и нет в этом особого секрета. А ты просто помог мне, и все. Тебя могут задержать от силы на трое суток, потом должны выпустить… Теперь иди. И помни, что я жду тебя с нетерпением.

Не знаю уж, как он понял мою последнюю фразу, но к двери он бросился стремглав. Я еле успела остановить его еще одним вопросом.

– Да! – воскликнула я. – Погоди! Мне нужно пленку проявить. У тебя фотоаппарат есть? И всякие премудрости для проявки?

– Нет, – сказал он растерянно. – А надо?

– Очень надо, Рома! – подтвердила я. – Тогда зайдешь еще в фототовары и купишь следующее… Я написала ему список всего, что мне было необходимо: фиксаж, проявитель, фотобачок, разные добавки для ускорения проявки и усиления контрастности, ну и прочую ерунду, дала денег и выпроводила.

Делать мне, пока он не вернется, было нечего, только – ждать. А этого я просто не умела.

Впрочем, у меня была одна проблема, которую стоило серьезно обдумать. Мне не давало покоя свидетельство вчерашнего Валеры о том, что Салько был на сцене, когда произошло убийство.

Этого я не могла понять. Кто же тогда был в его квартире? Не он? Это могло, впрочем, быть и так. Я же не видела фактически самого Салько. Я видела человека в гриме Мефистофеля. А разве не мог кто-то надеть такой же костюм, в котором Салько выходит на сцену, сделать такой же грим?.. Не так уж и сложно, если подумать. В этом нет ничего невозможного.

Но тогда выходит, кто-то другой знал, что я буду наблюдать за свиданием жены Салько, и переоделся в Мефистофеля, чтобы я приняла убийцу за Арнольда Салько. Что же получается?

Салько нанял меня фотографировать его жену в момент любовного свидания. Так.

Кто-то другой вместо него приходит и убивает его жену. Так.

Этот другой хочет, чтобы я приняла его за артиста, мужа убитой женщины. Так.

А зачем?

Чтобы подставить его и повесить на него это убийство? Но почему меня тогда сначала заперли в библиотеке, подсунули ключ, который не подходит к двери, а настоящий положили на стол, чтобы я потом его нашла и сумела оттуда выбраться? Причем сделал это Салько, в этом я не сомневаюсь, он сам отдал мне ключ!

Зачем ему-то это было нужно?

Ответ у меня только один – чтобы подставить меня! Но тогда выходит, он знал, что его жена будет убита, и постарался отвести подозрения от настоящего убийцы? Может быть, они в сговоре и Салько выгораживает человека, который убил его жену, подставляя меня?

Но почему же этот человек был в гриме Салько? Чтобы запутать следствие?

«Вот черт! – подумала я. – Как жаль, что я забыла вспышку! Сейчас бы у меня была четкая фотография убийцы, и по ней, вполне возможно, удалось бы узнать – сам Салько убивал жену или это был кто-то другой в его гриме!»

Но он же не мог убить ее сам, он в это время играл сцену в кабачке Ауэрбаха в спектакле, который смотрели несколько сот людей, и все они подтвердят его алиби!

И еще. Почему он назвал убитую Настей, если его жену зовут Евгенией, как он сам мне рассказывал? И почему он так удивился и испугался, когда включил свет в спальне? Да и зачем он вообще его включал, раз он знал, что я наблюдаю за всем, что происходит в спальне, и не только узнаю его, но и сфотографирую даже? Он, получается, хотел сам себя скомпрометировать? Чушь какая-то!

Я почувствовала, что запуталась и голова у меня идет кругом.

А тут еще одно неожиданное воспоминание окончательно сбило меня с толку.

Я совершенно четко припомнила, что, выходя вчера из редакции, сунула фотовспышку в свою сумку.

Да-да! Я сунула ее в сумку, а когда она мне понадобилась, там ее не оказалось! Вопрос: куда она делась? Не могла же я ее просто потерять! Со мной такого никогда не случалось. Я никогда и ничего не теряла.

«Салько! – осенило меня. – Это он украл у меня вспышку, заранее зная, как будут развиваться события и желая помешать мне сфотографировать убийцу. Значит, он точно с ним в сговоре!»

Но мое возбуждение при этой мысли тут же сменилось опять унынием. Я точно помнила, что Салько ни на секунду не подходил близко к моей сумке, которую я не выпускала из рук, даже когда пила на кухне кофе. И кроме того, если это он украл вспышку, значит, он хотел лишить меня возможности сделать снимок в темноте! Значит, он не собирался включать свет, когда крал вспышку, но все-таки включил его, едва войдя в спальню! Что-то у меня концы с концами не сходятся в моих рассуждениях.

Да и не было у него возможности украсть вспышку. Я хорошо помню, что он физически не мог этого сделать, сумка все время, пока он был в квартире, находилась у меня.

Против него нет ни одного доказательства, даже косвенного, что он причастен к смерти своей жены.

И тут мне вспомнились мерзкие типы из кафе, в котором я обедала, прежде чем пойти на встречу с Салько в его квартире. Эти… как их… Саша и второй! Точно! Вспышку могли стащить только они, больше некому. Вернее, не они, а именно Саша, который подошел ко мне сзади и наклонился надо мной, шепча какие-то мерзости. Сумка висела на спинке стула у меня за спиной, и украсть из нее можно было не только вспышку, но и вообще все, что угодно. Почему же он тогда не взял фотоаппарат, цена которого раз в пятьдесят выше? Не смог его вытащить? Вспышка сверху, что ли, лежала? Да нет, я хорошо помню, что сунула ее на самый низ.

Остается одно – он взял вспышку намеренно. Он ее искал в моей сумке, нашел и взял ее, ничего больше не тронув. Зачем?

Опять вопрос, на который я не могу ответить!

Везет мне сегодня на такие вопросы! А что, если этих оболтусов подослал Салько и попросил их украсть у меня вспышку, потому что знал заранее, что убийца будет в его костюме и гриме и я не смогу в полутьме рассмотреть, он это или не он?.. Но тогда он не пришел бы сам, а ведь второй раз, когда я уже была на кухне, в квартире был именно Салько, я узнала его голос! Это он приходил. Но опять-таки – зачем, господи! Зачем ему вообще туда нужно было приходить?

Голова моя отказывалась думать об этом. Я почувствовала, что совершенно не выспалась, провозившись полночи с Ромой, и растянулась на кровати. Глаза мои сами собой закрылись…

Разбудил меня чей-то осторожный кашель совсем рядом со мной. Я резко поднялась, мгновенно проснувшись, и села на кровати. В одном кресле я увидела Рому, а в другом – Виктора. Оба сидели и молча смотрели на меня. Похоже, они уже долго так сидели.

– Витька! – сказала я возмущенно. – Почему сразу не разбудил?

– Не позволил, – ответил Виктор, посмотрев на Рому, который, конечно же, немедленно залился краской.

– Я хотел, чтобы вы отдохнули… – пробормотал он.

Странная волна досады на него, смешанной с благодарностью, накатила на меня. Я сама чуть не покраснела, но вовремя заставила себя выбросить из головы все, что не имеет отношения к делу.

– Ладно, – махнула я рукой и посмотрела на Ромку. – Сначала ты. Рассказывай.

– Я в этом деле мало что понимаю, – сказал Рома, подбирая слова. – Но и вы, Оля, кажется, разобрались не во всем.

Я насторожилась.

– Ну-ка, ну-ка, – оживилась я, предчувствуя интересные для себя новости. – Рассказывай, в чем это я не разобралась?

– Во-первых, в парке нет дома, в котором живет артист театра драмы Арнольд Салько, – заявил вдруг Рома. – Я даже обиделся сначала, думал, вы посмеялись надо мной, пока не понял, что вас просто кто-то ввел в заблуждение.

– Но я же была в нем… – пробормотала я в полной растерянности. – Снесли, что ли? Зачем?

– Да не сносили там ничего! – воскликнул Рома, встревожась оттого, что я ему не поверила. – Салько никогда и не жил в парке. Он на набережной живет лет десять уже. Я специально узнал сегодня. Валерку разыскал, ну и спросил между делом…

– Как на набережной? – переспросила я, но тут до меня стало кое-что доходить. – На набережной… Так это не его дом. Может быть, его жены?

– Не знаю, – пожал плечами Рома. – Может быть, и жены. Я нашел садовника в парке и поболтал с ним полчаса, он все мне рассказал о тех, кто в парке дома построил. Их всего человек десять. Он всех по фамилиям назвал. Все, говорит, уроды, из-за них, говорит, столько деревьев загубить пришлось. Но фамилии Салько он не называл. Я его тогда сам спросил. Он не слышал такой фамилии никогда…

Я взялась за голову.

– Ладно, – сказала я. – Рассказывай все подряд, все равно я сейчас понять ничего не могу, это ты прав.

– Он мне показал дом, в котором вчера женщину убили, – сказал Ромка.

– Жену Салько! – тут же перебила я его.

– Не знаю, – сказал Рома. – И садовник эту женщину не знает, а он ее рассмотрел хорошо, потому что его понятым вызвали, когда квартиру обыскивали.

– Что нашли? – спросила я.

– Он говорит, ничего не нашли, – ответил Рома. – Ни оружия, ни наркотиков, а больше он ничего не понял, что они там делали. Денег, говорит, много было, но хозяин сказал, что это его, и бумажки какие-то показал – отдали.

– Хозяин? – переспросила я. – Ну да, – сказал Рома. – Толстый такой мужик с золотой цепью, как садовник говорит. Он клялся и божился, что не знает убитую женщину и не понимает, как она попала к нему в дом.

– В библиотеке что нашли? – спросила я.

Ромка кивнул головой.

– На второй этаж, говорит, их пригласили и продемонстрировали какую-то дыру в полу, через которую видно все, что в спальне делается. А хозяин страшно удивился и сказал, что понятия не имеет, откуда взялась эта дыра и кто ее сделал. Он, мол, квартиру купил недавно, перед ним в ней еще кто-то жил, наверное, это от прошлых хозяев осталось…

– Вот как… – только и сказала я. – Убитую милиция опознала?

– Конечно, – кивнул Ромка, – она, если верить садовнику, тоже артистка.

Я заметила, что Виктор в кресле шевельнулся.

– Что, Витя? – спросила я.

– Ельницкая Анастасия, – сказал Виктор. – Солистка театра оперы и балета. В губернских новостях сообщили. Утром. Задушена.

– Так у него жена была балериной? – спросила я, вспомнив хрупкую фигуру женщины, лежащей на кровати, и совершенно забыв о том, что у жены Салько было другое имя – Евгения.

Виктор покачал головой.

– Что, неужели певицей? – спросила я с сомнением.

– Нет, – сказал Виктор. – Не его жена. Муж – Ельницкий Михаил Анатольевич. Директор завода. Станкостроительного.

Я упала головой на подушку и закрыла глаза.

– При чем тогда тут Салько?!!

Виктор хмыкнул. Он тоже ничего не понимал. Я поднялась опять и посмотрела на Рому. Он выглядел немного испуганным и глупым.

– Ладно, – сказала я устало. – Оставим на потом. Как, впрочем, и все остальное. У нас все на потом остается. Я не могу найти ответа ни на один вопрос!.. Извини, Рома… Рассказывай, если, конечно, у тебя есть еще что сказать.

– В дом с кариатидами меня вообще не пустили, – сообщил Рома. – Там два мента в подъезде стоят. Я только остановился, чтобы старух получше рассмотреть… Я имею в виду – каменных… А они меня от подъезда шуганули… Я имею в виду – менты, а не старухи… Я сразу понял, что туда ходить не нужно…

– Ясно, – сказала я. – У Маринки меня ждут. Значит, дома – тоже. Вопрос – почему? Если Салько тут ни при чем и это не его жена, зачем он на меня настучал и рассказал о том, что я была в квартире в момент убийства? И откуда вообще там взялась эта Ельницкая?

– Любовница, – подал голос Виктор. – Арнольда.

Это была еще одна сногсшибательная новость. Но, к сожалению, она ничего не объясняла, а лишь еще сильнее все запутала.

– Ну и что? – спросила я. – Почему ее убили? И кто ее убил? Сам Салько, что ли? А зачем? Он же говорил, что там его жена будет, а оказалась – любовница?..

Виктор пожал плечами. Я вздохнула. Это, похоже, единственная пока реакция на происходящее, которая ему доступна. Впрочем, и для меня тоже.

– Так, – сказала я и посмотрела на Ромку. – Купил, что я просила?

Ромка покачал головой и показал на Виктора.

– У него есть все, что нужно, – сказал он.

– Ну так давай, что сидеть-то! – разозлилась я, хотя и понимала, что злиться не на кого. Разве что на саму себя – за то, что ввязалась в эту историю. – У меня есть несколько очень интересных кадров. Нужно их срочно проявить. Может быть, хоть что-то они нам помогут понять.

Мы с Виктором отправились в ванную, проявлять пленку. Ромка смотрел на меня умоляюще, но я его с собой не взяла – что ему там делать, ничего интересного в этом процессе нет, это же не печать.

– Слушай-ка, – сообразила я. – У тебя есть проектор какой-нибудь?

– Есть, – обрадовался Ромка, что он опять может сделать для меня что-нибудь полезное.

– Приготовь, – приказала я. – Сейчас пленку проявим, смотреть будем.

Минут через двадцать пленка была проявлена и даже высушена феном Ромкиной мамы. Я вырезала из нее кадры, которые сделала вчера в той непонятно чьей квартире, и вставила один из них в проектор. На белой крашеной стене появилось увеличенное негативное изображение одного из кадров первой серии моих вчерашних снимков.

Сначала вообще трудно было что-то разобрать в мешанине теней и слабых отблесков, падающих откуда-то сбоку. Виктор сопел разочарованно, а Ромка даже широко открыл рот от удивления – перед ним была снятая мною картина убийства. Такое он раньше только в кино видел.

– Там окно! – заявил он вдруг, показывая рукой в правую сторону кадра.

– Точно! – тоже сообразила я. – Значит, это – в центре кадра – кровать. Вон, видите, чуть сбоку и вверх, ноги женщины можно различить. А рук видно быть не должно, ими она, похоже, упирается в грудь тому, кто сидит на ней сверху.

– Его очень плохо видно, – с сожалением сказал Ромка. – Он вперед, кажется, наклонился, и в кадр попали только плечи и затылок…

Виктор продолжал разочарованно сопеть. Я и сама была расстроена тем, что ничего существенного нам этот кадр не дал. Даже то, что мужчина на кадре душит женщину, читалось не очень отчетливо. Квартиру можно, наверное, было узнать. Например, по форме кровати и расположению ее относительно окна. Но ни лица мужчины, ни особенностей его фигуры видно не было. Да и женщину тоже было не узнать, поскольку ее закрывала спина мужчины, видны фактически только ноги и то – весьма смутно. Короче, этот кадр никак не мог служить доказательством чего бы то ни было. Ни моей невиновности, ни моей вины. Меня могли обвинить в том, что я заранее приготовила этот снимок, чтобы отвести от себя подозрения – ведь, кто на нем, установить практически невозможно.

Я поставила кадр из второй серии и чуть не вскрикнула от радости.

Лицо мужчины было задрано кверху – он в этот момент смотрел на потолок после моего крика. И то ли свет из окна падал чуть ярче, то ли этот кусок пленки оказался чуть чувствительнее, но я ясно различила характерные черты очень знакомой мне маски Мефистофеля – обведенные кругами выразительные глаза, острые торчащие вверх уши, маленькие, как у козленка, рожки надо лбом. Можно было даже разглядеть щетину на левой половине лица, там, где не наложен грим.

– Красивая, наверное… – прошептал Рома, и я тут только обратила внимание, что хорошо видно и лицо женщины.

Оно, как ни странно, не казалось – несмотря на то что смотрели мы негативное изображение – таким страшным, как тогда, когда я подошла к ней проверить, жива ли она. Лицо, конечно, было искажено предсмертными судорогами и удушьем, но сохраняло какую-то особенную красоту, которая просвечивала и через страдания.

«Молодец, Ромка! – подумала я. – Не каждый сумел бы по этому негативу понять, что она была красивой женщиной».

Что-то в лице мужчины было необычным. Конечно, лицо убийцы обычным вообще не назовешь. Мы однажды чуть не поссорились с Маринкой из-за теории Ломброзо, когда я неосторожно заявила, что в убийцах есть какая-то ненормальность – в их психике, я имею в виду. Маринка тогда, присоединив меня к знаменитому, но заблуждавшемуся итальянцу, разнесла нас обоих в пух и прах. Но я и сейчас продолжаю считать, что в лицах убийц есть что-то, по чему их можно узнать еще до совершения убийства. Впрочем, когда я начинаю об этом думать, то прихожу к выводу, что половину людей, которые тысячами встречаются мне за день на улицах Тарасова, запросто можно причислить к потенциальным убийцам, настолько их лица обезображены сегодняшней жизнью в России.

Но в чертах лица этого Мефистофеля было что-то другое – не нарочито злодейское выражение (какое же еще может быть у маски Мефистофеля!), а что-то, чего я никак не могла уловить…

Помог Виктор.

– Цвет? – спросил он.

– Что? – не поняла я.

– Пленка – цветная? – пояснил он свой вопрос.

– Точно! – воскликнула я. – Цвет! Молодец, Витька! Конечно, пленка цветная! Разве ты сам не видишь? Впрочем, снимок темный, и трудно понять, что изображение цветное. Но ты прав! Именно – цвет! Вот я и смотрю – что же меня смущает в этом Мефистофеле?

– А ну-ка скажи, какой цвет волос у Арнольда Салько, который играл вчера Мефистофеля? – спросила я Ромку. – Ты же видел его вчера на сцене!

– Темный… – неуверенно произнес Рома. – Кажется, черный.

– Эх ты! «Кажется»! – передразнила я мальчишку, который опять-таки покраснел. – Ну а ты что скажешь?

Я посмотрела на Виктора.

– Какие волосы у Митрофанова-Салько, который приходил к нам в редакцию?

– Куда? – тут же переспросил Ромка, но я только отмахнулась от него рукой.

– Брюнет! – сказал Виктор твердо, еще бы не твердо – бывший афганский разведчик!

– Конечно, брюнет! – воскликнула я. – А на снимке что?

Мы все втроем уставились на изображение на стене. На негативе голова мужчины была темной!

– Я не понял, – сказал Рома. – Ну и что?

– Не-га-тив! – по слогам сказала я ему. – У брюнета волосы были бы здесь светлыми!

– Так, значит, тогда это не Салько! – сделал вывод Рома.

– Гениально! – оценила я. – Но вопрос в том – кто же это тогда?

Я толкнула Виктора в бок.

– Спорим, не угадаешь, – сказала я, – какого цвета у него волосы.

– Блондин, – сказал Виктор. – Светло-желтый. Как пшеница.

– Рыжий! – воскликнула я и подставила ему руку. – Спорим? Шампанское на всех!

Виктор молча шлепнул меня по руке – поспорили! Я была уверена, что шампанское купит Виктор.

– Осталось только отпечатать, и узнаем, кто из нас прав, – сказала я. – Давай, Витя, распечатай этот негативчик. И еще одна к тебе просьба…

Виктор посмотрел на меня вопросительно.

– Раз уж это не жена Салько, узнай, что там с его женой. Тебя учить не надо, как я поняла, профессию свою не забыл, надеюсь? А, взвод разведки?

Виктор промолчал, но мне показалось, он недоволен, что я в присутствии посторонних говорю о том, что он доверил только мне одной.

– И еще, попроси Кряжимского зайти в морг, пусть посмотрит на убиенного дядю Васю, на лицо пусть взглянет, прикинет, много ли он пил? Не могло ли убийство в театре быть обычной пьяной дракой? И еще мне сказали, что он дружил с Арнольдом Салько, может быть, ему удастся поговорить с кем-то, кто хорошо знал этого дядю Васю.

Виктор кивнул головой – понял, мол, сделаю.

– И выясни, пожалуйста, что там с Маринкой? – попросила я, видя, что он собирается идти. – Связь будешь держать с ним… – Я показала пальцем на Ромку. – Он будет сидеть на телефоне.

Виктор вопросительно посмотрел на меня.

– Да, да, знаю, что меня объявили в розыск! – воскликнула я. – Но не могу же я сидеть здесь сутками! Я с ума так сойду!.. Да не волнуйся ты, не полезу я на рожон…

Выпроводив Виктора, я повернулась к Ромке и сказала:

– Ну, давай показывай, где тут у твоей мамы хранится косметика…

Мне тоже пора было загримироваться. Но, уж конечно, не под Мефистофеля, к внешности которого у меня теперь было стойкое отвращение.

Глава 4

Я сидела перед зеркалом и занималась тем, что уродовала свое лицо косметикой до полной неузнаваемости. Ромка стоял рядом и смотрел на меня с ужасом. Для него, наверное, было открытием, что женщины могут менять внешность. Прямо на глазах у мужчин.

– Рот закрой, котенок! – сказала я ему. – Лучше сделай еще одно одолжение. Возьми у меня в сумке сто долларов и сбегай купи мне, пожалуйста, джинсы. На твой вкус, я тебе доверяю.

Ромка обрадовался и тут же исчез, а я продолжила свои гримерные эксперименты, чувствуя себя варваром, малярной кистью уродующим полотно мастера.

Когда я открыла дверь на его звонок, он просто остолбенел от смущения. Он меня явно не узнавал, и это меня очень радовало. Осталось только спрятать мои длинные ноги в джинсы – и на оперативный простор!

– Так, Ромик! – заявила я ему. – Теперь ты остаешься здесь дежурить. Хватит мне дома сидеть. Я даже позвонить отсюда не могу, чтобы не засветиться.

– Почему? – спросил он.

– Потому, что люди, которым я собираюсь звонить, – объяснила я, – обязательно начнут вычислять номер телефона, с которого я звоню. А делают они это в течение двух-трех минут. Так что стоит позвонить – и в скором времени жди гостей! А я к их приему еще не готова. Все, привет! А теперь – пожелай-ка мне удачи!

– Удачи… – пробормотал он, смутившись.

– Эх ты! – воскликнула я. – Женщину на прощание целовать нужно!

И я чмокнула его в щеку, чем смутила окончательно. Он даже, кажется, рад был, что я ушла.

Не могу сказать, чтобы у меня была четкая цель.

Я в самом деле собиралась позвонить одному из генералов: либо Свиридову, в городское управление милиции, либо Синицкому, в областное управление ФСБ. И к тому, и к другому мне уже приходилось обращаться, профессия журналиста открывает немалые возможности для общения с людьми, занимающими большие должности. А кроме того, мне уже доводилось попадать в весьма сложные, с правовой точки зрения, ситуации. Сложные – для меня. Я всегда ввязывалась в эти истории исключительно по собственной инициативе и тем сильно раздражала обоих генералов – и начальника горуправления МВД Свиридова, и начальника тарасовского управления Федеральной службы безопасности Синицкого.

Я долго выбирала, кому из них позвонить, но так никому и не позвонила. Смутное решение зрело у меня в голове. Сформулировать его я еще не могла, но по крайней мере я уже точно знала, что перед разговором с ними мне необходимо понять, что произошло в театре. Нужно дождаться Кряжимского.

А раз так, то пора возвращаться к Роме. Вот удача, так удача, знакомство с этим мальчишкой! Мне он очень нравится. Именно такого сына я и хотела бы, если бы имела возможность выбирать…

Нет, хватит об этом!

Когда я пришла домой к Роме, меня там уже ждал Виктор.

Я сразу же заставила его отчитываться. Но Виктора нашего разговорить – это легче до Венеры долететь!

Он молча протянул мне лист бумаги, исписанный знакомыми каракулями Сергея Ивановича Кряжимского.

– Ну и что это? – спросила я, беря у него листок.

– Досье, – пожал он плечами.

Я знала, что у Сергея Ивановича в голове есть досье почти на всех известных в Тарасове людей, особенно политиков, чиновников и бизнесменов. Ну, возможно, еще на верхушку криминалитета. Но неужели он знает о каждом жителе Тарасова столько, что может исписать машинописный лист с обеих сторон своим размашистым почерком?

– Эх, Витя! – вздохнула я. – Теперь часа два будем эту криптограмму расшифровывать! Ты же знаешь, какой у него почерк.

– Оля, дайте я попробую? – вылез со своей помощью Ромка.

– Я же говорила тебе, чтобы обращался ко мне на «ты»! – разозлилась я на него ни с того ни с сего.

Впрочем, я тут же поняла с чего. Не на него я разозлилась, а на Сергея Ивановича, который пишет, совершенно не заботясь о том, как кто-то другой будет читать его «шифровки». Он свой почерк понимает, и этого, считает он, вполне достаточно. И на Витьку тоже разозлилась, потому что его просили принести информацию, а он что принес?

А Ромка просто под руку попался. Мне стало неудобно перед ним за свою резкость, и я протянула ему лист бумаги.

– На, попробуй! – сказала я. – Но больше на «вы» ко мне не обращайся, мне это неприятно.

Ромка посмотрел на меня и уткнулся в листок. Я решила подождать немного, а потом приняться за дело самой. Неудобно же сразу отбирать у него эту бумажку, обидится ведь… Ох, вечно я придумаю какую-нибудь заботу на свою голову!

– Митрофанова Евгения Сергеевна, – начал вдруг читать Ромка довольно уверенно. – Муж – Митрофанов Алексей Васильевич, сценический псевдоним – Арнольд Салько, заслуженный артист России, ведущий артист тарасовского академического театра драмы…

Ромка держал лист бумаги на вытянутой руке и читал довольно быстро.

Я с удивлением заглянула в листок издалека и увидела, что почерк Сергея Ивановича читается легко, если бумагу не подносить к глазам на обычное расстояние, а держать чуть дальше.

– Детей нет, – прочитал Рома. – Директор коммерческой фирмы «Голд», торговля золотыми изделиями, бриллиантами, ювелирными украшениями. Неофициальные интересы фирмы «Голд» составляют проституция, нефтяная и химическая промышленность.

– Что это значит – «химическая промышленность»? – не утерпела я. – Он что, не мог пояснее, что ли, написать?

– Фирме «Голд» принадлежит второй по величине пакет акций акционерного общества «Тарасовхимия».

Я даже присвистнула от удивления. Ничего себе! Второй раз на моем пути встречается эта тарасовская «химия» и опять она имеет какое-то отношение к убийству.

– Есть основания предполагать, – продолжал читать Рома составленное Кряжимским досье, – что Митрофанова в «Голд» – лицо подставное, а настоящим хозяином фирмы является арестованный сейчас Василий Ермолаев, в недавнем прошлом один из крупнейших в Тарасове финансовых воротил. Позвольте вам напомнить, милейшая Ольга Юрьевна, что арестован он был с вашей подачи…

– Что? – воскликнула я. – Что ты читаешь!

– Тут так написано! – пожал плечами Ромка. – Позвольте вам напом…

– Не надо повторять! – рявкнула я на него. – Читай дальше.

– Вас должен, без сомнения, заинтересовать следующий факт: Евгения Сергеевна Митрофанова – любовница Василия Ермолаева. Именно в связи с этим фигура она в Тарасове довольно известная и в определенных кругах – влиятельная. На службе у нее состоят пятеро охранников, состав которых время от времени меняется вследствие естественной убыли. По сведениям, старший из охранников, который работает у нее уже третий год, также является ее постоянным любовником. Его кличка – Рыжий.

– Все? – спросила я Ромку с нетерпением.

– Все, – пожал он плечами и протянул мне прочитанный листок.

– Давай фотографию! – сказала я Витьке. – О которой мы с тобой поспорили.

Вместо ответа Витька вытащил из своего необъятного кофра одну за другой три бутылки шампанского.

– Так он – рыжий! – воскликнула я.

Витька протянул мне фотографию. На ней отчетливо был виден рыжий цвет волос устремившего глаза к потолку Мефистофеля. Если бы не эта рыжина, его не отличить было бы от самого Салько в этой роли!

– Кое-что начинает проясняться! – воскликнула я. – Любовницу Салько убил этот самый Рыжий, но он был, без всякого сомнения, только исполнителем. Послала его, конечно же, супруга Салько, госпожа Евгения Митрофанова. Что это было? Месть с ее стороны? При сложившихся между супругами Митрофановыми отношениях мне что-то не верится, что это могла быть месть удачливой сопернице.

– А что, если она хотела избавиться не от любовницы мужа, а от самого Салько, от своего мужа то есть? – спросил вдруг Рома. – Ну и подставила его под убийство его же любовницы. И ей отомстила, и от мужа избавилась.

Я посмотрела на него с искренним уважением, хотя к нему и была примешана самая маленькая капелька иронии, не без того.

– Ты делаешь успехи, Ромик! – похвалила я его. – Версия интересная, ничего не скажешь, но как она объясняет мое присутствие в этой квартире? Да и вообще – чья это квартира?

– Ты в ней была, ты и объясняй! – огрызнулся вдруг Рома, чрезвычайно меня этим обрадовав: не вечно же он будет смотреть на меня, открыв рот!

Я дала ему щелчок в лоб и сказала:

– Будешь хамить, я тебя отправлю на кухню варить кофе!

Ромка надул губы и в самом деле отправился на кухню. По своей, правда, инициативе.

Дождавшись, когда он выйдет, Виктор тронул меня за руку и сказал:

– С Мариной говорил. Быстро. За ней следят. Я «хвост» сбросил по дороге. Чисто.

Маринка – это была любимая тема Виктора, и он становился необычайно разговорчивым. Вот как сейчас.

– Ну что там у нее? – спросила я.

– Марина передала, – продолжал Виктор. – Надо звонить.

– Кому? – спросила я, заранее запасшись терпением: когда говоришь с нашим молчуном Виктором, это совершенно необходимо.

– Свиридову, – сказал Виктор. – Он просил.

– Свиридов просил меня позвонить? – недоверчиво переспросила я. – Ты не ошибся?

Виктор глянул на меня искоса, и я еще не раз напомнила себе, что он в Афгане служил во взводе разведки.

– Извини, – сказала я. – Просто подозрительная что-то просьба. Не верю я в его расположенность ко мне… Маринку он мог обмануть, она у нас доверчивая и наивная.

Виктор нахмурился.

– Несмотря на это, я ее все равно люблю, – поспешила добавить я. – А может быть, даже благодаря этому.

Наш мимолетный инцидент с Виктором был таким образом исчерпан.

– Ладно, – сказала я. – Я поняла. Я и сама ему звонить хотела. У меня тоже к нему разговор есть.

Виктор кивнул одобряюще. Я вообще заметила, что в последнее время наша тихоня и скромница Марина приобрела очень большое влияние на него.

– Чувствую, что без Эдика и его команды мы опять не обойдемся, – сказала я. – Передай ему мою просьбу – пусть попасут эту Митрофанову. Только предупреди, чтобы никаких пока силовых методов, никаких признаний под дулом пистолета. Я прежде хочу разобраться в ситуации сама. Мне кажется, это будет вернее и безопаснее. И пусть Эдик даже не пытается давить на Митрофанову. С женщинами этот вариант не проходит. Так и скажи. Сдохнет она, а ни в чем не признается. Я ее, конечно, не знаю, но тип характера, по-моему, уловила.

Выслушав меня, Виктор кивнул головой.

Он уже собрался уходить, как вдруг раздался звонок в дверь, и удивленный Ромка пошел открывать.

На пороге стоял Сергей Иванович Кряжимский, губы его были недовольно поджаты.

Он хотел сразу мне что-то заявить, но я его опередила.

– Прежде всего – как вы сюда попали? – спросила я.

– Так ведь мне Виктор дал этот адрес, – сказал Кряжимский. – Но ты, Оля, меня не сбивай. Я не понимаю, я журналист или патологоанатом? Что за странные задания ты мне даешь!

– Вы были в морге? – поняла я. – Рассказывайте!

– Рассказывать кратко не имеет смысла, – сказал Сергей Иванович, который любил поговорить. – А если подробно, это займет некоторое время.

– Нет уж! – сказала я. – На этот раз давайте подробно.

– Ну что ж! – сказал Кряжимский, очень довольный. – Начнем, пожалуй. А начну я с того, что, пока шел к моргу, долго размышлял о том, какие странные иной раз завязываются дружеские отношения! Вот, например, случай, о котором ты мне сказала: заслуженный артист и какой-то заурядный пожарник.

Не совсем обычная дружба, не правда ли? Хотя, конечно, всякое в жизни случается. Сходятся иногда люди совершенно разные и по своему социальному положению, и по уровню развития. Как бы дополняют друг друга такой вот дружбой.

Справедливо полагая, что труп убитого дяди Васи отправят в городской морг, я отправился в университетский учебный городок, на территории которого находится и мединститут, в незапамятные времена бывший просто медицинским факультетом университета, но давно уже получивший независимость и отколовшийся от университета. Морг располагается там же, в корпусе мединститута, с обратной стороны здания от главного входа.

Никаких препятствий для проникновения в «зал ожидания», где покойники ждали своей очереди на вскрытие, не существовало.

Дверь в эту огромную комнату, где всегда очень холодно, так как покойники лежат прямо на столах, а не в холодильных камерах, не запиралась. Хотя бы потому, что желающих ее открыть было чрезвычайно мало – только родственники умерших – посеревшие от переживаний тоскливые люди, ожидающие прозектора или заведующего моргом, чтобы получить справки о смерти. Мне приходилось не раз бывать в морге по журналистским делам, собирая информацию для рубрики «Хроника дня», когда я работал в областной газете, и я хорошо помнил расположение служебных помещений и ориентировался в облезлых коридорах морга вполне уверенно.

Как гласило объявление на двери, справки сегодня не выдавались, и народу у дверей каморки, которая служила заведующему кабинетом, не было. Лишь в сторонке сидела пожилая женщина и смотрела в одну точку на мраморных плитах пола. Наверное, сильно переживала, потеряв кого-то из близких. Момент для проникновения в зал был чрезвычайно благоприятный. Я понаблюдал за женщиной, убедился, что она вообще ни разу не посмотрела в мою сторону, и тихо прошел в «зал ожидания».

Здесь, как всегда, было прохладно. Покойники лежали на каменных столах, облицованных кафелем или на высоких, вровень со столами, носилках на колесах.

«Это скорее уж «возилки», а не «носилки», – попробовал я пошутить, но мне было совсем не смешно. Я заметил, что на полу тоже лежат покойники, и сразу же прикинул, что в «зале ожидания» сейчас находится десятка два трупов. Все они были с головами накрыты или грязными простынями, или серым брезентом. Только ноги торчали, чаще всего – наружу.

Я вдруг сообразил, что прозектор должен как-то отличать их, чтобы не перепутать, кто у него где.

Внимательно осмотрев торчащие из-под простыни ноги ближайшего ко мне покойника, я убедился, что к левой его ноге привязан леской кусок замызганного картона, на котором можно разобрать фамилию и инициалы.

И тут же опять расстроился. Ни фамилии, ни отчества этого самого дяди Васи я не знал, и узнать мне пока было не у кого.

Как ни было это неприятно, мне пришлось начать общий осмотр, то есть снимать простыни со всех подряд покойников и гадать, не это ли дядя Вася из театра. Я знал, что узнаю его по красному пиджаку. Виктор сообщил мне твои слова о том, как он был одет в момент убийства.

Не буду описывать ощущения, испытанные мною во время этого осмотра, в них нет совершенно ничего интересного, уверяю вас. Если же кто-то мне не верит и подозревает, что можно в морге испытать целую гамму острых ощущений, советую проверить, так ли это на самом деле.

Я уже внимательно осмотрел восемь трупов, когда вдруг, приоткрыв до половины очередного покойника, увидел красный пиджак. Это был совершенно неизвестный мне, чужой человек, но какое-то странное чувство овладело мной. Что-то в нем было очень знакомое…

Цвет лица его, пожалуй, был несколько странноват. Но это, так сказать, естественно для покойников, лежащих в морге… Вернее, для них это свойственно – менять цвет не только лица, но и вообще – кожи. Может быть, именно это как-то меня и смущает, подумал я?

Задумавшись, я смотрел на покойника, пытаясь отгадать загадку возникшего во мне странного чувства.

Вдруг чья-то рука легла мне на плечо.

Я чуть не подскочил, честное слово! Передо мной стояла та самая женщина, что сидела в коридоре. Она успокаивающе протянула ко мне руку и сказала:

«Не бойтесь! Вася был очень добрым человеком. Он и теперь никого не станет обижать…»

«Вы его знали?» – спросил я, сам не веря своей удаче. Вот он, человек, которого мне нужно было найти!

Женщина молча покивала головой, не отрывая глаз от лица покойника.

«Вы его жена?» – догадался я.

Она грустно улыбнулась.

«Так мы и не расписались, – вздохнула она, – а пятнадцать лет с ним прожили…»

«Кто же мог его… убить? – спросил я. – У вас есть какие-то предположения?»

Но она покачала головой.

«Никто не мог… – сказала она. – Вася добрый был. Мечтал всю жизнь артистом стать. А стал пожарником… Зато в театре. – Она вздохнула. – Он говорил мне: видишь, Ань… – меня Анной зовут, Анной Ивановной… – видишь, говорит, Ань, я все равно каждый день на сцене, хоть и за кулисами. А вот заболеет кто-нибудь из актеров, меня помочь попросят, глядишь, и на публику выйду… Всю жизнь этого ждал. И только вот удалось ему в настоящем спектакле сыграть, тут же и убили его. Видно, Бог покарал, что против его запрета пошел. Я думаю, это ему Бог не разрешил артистом стать…»

«Так он все же вышел на сцену, да? – удивился я. – Как же это случилось?»

«Да уж и не знаю я, как это случилось, – вздохнула опять Анна Ивановна. – И не знаю, как сказать – вышел или не вышел. Только лучше бы не выходил он. Остался бы жив!.. Звонит мне вчера из театра, уж спектакль начался, по моим часам если. Срочно беги, говорит, в театр! Мечта моей жизни сбылась! На сцене меня увидишь. Я его и спрашиваю – заболел, что ль, артист какой? А он: некогда, говорит, объяснять, мне еще загримироваться нужно. Беги скорей! И трубку бросил. Я – в театр! Живем мы рядом, за пять минут добежала. Меня там все знают, я там уборщицей работаю, вчера просто не моя смена была…»

Я слушал ее, не прерывая. И чувствовал, что она скажет что-то важное.

«В зал это я вышла, в проходе постояла, потом в первом ряду место свободное увидела, прошла, села… Вчера «Фауста» давали. Он уж лет десять идет. Редко ставят, но народ все ходит. Наверное, хороший спектакль, но мне не нравится… Вот и вчера я как в зал-то вошла, так и похолодела от какого-то нехорошего предчувствия. Ой, зря ты, думаю, Вася, все это затеял. Сидел бы у своего пожарного щита и не рвался в артисты!.. Ну вот… Только это я так подумала, начинается эта самая сцена, где Вася… Сцена-то повернулась, и я его сразу и увидела! Я как глянула, так и обомлела вся от страха. Господи, думаю, пощади ты его неразумного! Ведь не знает, что творит! Прости его, Господи! Так всю сцену и промолилась. Думала я тогда – обошлось, отмолила я Васю. Ан нет, видишь ты, как все получилось, он его за кулисами и настиг!»

«Кто настиг?» – спросил я.

«Гнев Господень! – сказала женщина. – Не сумела я его грех отмолить, сама, видно, грешница…»

«Так в чем он согрешил-то, ваш Вася? – спросил я. – Вы же говорите – он добрый был, никого никогда не обижал!»

«Как на сцене я его увидела, – сказала Анна Ивановна, – так и поняла – вот он, грех его! Если сразу его на месте не покарает, отмаливать будем вдвоем. Уж больно тяжкий грех-то. Он же, милый мой, чертом вырядился!»

«Постойте, постойте! Каким чертом? – воскликнул я, забыв, что я в морге, а вокруг покойники, предпочитающие покой. – Там только один черт должен быть – Мефистофель!»

«Я, право, не знаю, что там быть должно, – ответила женщина. – У нас этот спектакль в новой постановке идет, так я вообще ничего не понимаю. И актеры ничего не понимают, мне Вася говорил, а ему Арнольд рассказывал…»

Я понял, что мне необходимо разобраться с вопросом о появлении дяди Васи на сцене. Я не мог поверить, что он смог заменить Салько в одной из сцен спектакля и сыграть вместо него Мефистофеля. Это слишком было похоже на театральную байку, на анекдот…

– Рассказывайте, рассказывайте, Сергей Иванович! – воскликнула я. – Это действительно очень важно. Я сама слышала голос Салько вчера, и это было довольно далеко от театра, в котором, как я уже выяснила, шла в это время сцена в кабачке Ауэрбаха. В этом есть противоречие, которое я не могу объяснить. А кроме того, в этом заключалось железное алиби для Салько – его просто невозможно заподозрить в убийстве, совершенном в это время в театре.

– Прости, Оля! – воскликнул Сергей Иванович. – Но допустить, что в одной из сцен спектакля вместо известного ведущего артиста театра сыграл пожарный и это не стало поводом для скандала, я тоже не могу. Это противоречит общепринятым представлениям о границах между реальностью и фантастикой. Пожарники тушат пожары, артисты играют в спектаклях, и… смешивать два эти ремесла…

Излив свое негодование, Кряжимский продолжил свой рассказ:

– Решив разобраться с появлением на сцене пожарника, я вновь спросил эту женщину:

«Извините, Анна Ивановна, но я просто вынужден выяснить подробнее о том, как все это происходило. Вы утверждаете, что Салько не играл вчера в том эпизоде, о котором вы мне только что говорили, в сцене в кабачке Ауэрбаха?»

«Конечно, нет! – сказала Анна Ивановна. – Там и играть-то не надо было. Только стоять. Вот Вася и встал вместо него…»

«Постойте, я ничего не понимаю, – перебил я ее. – Как это – играть не надо? А кто все эти фокусы с винами показывает? Кто наливает прямо из стола шампанское, рейнское и токайское? Это же должен делать именно Мефистофель!»

«Это одному режиссеру известно, кто чего делать у него в спектакле должен, – вздохнула женщина. – Вино у него там Вавилонский Дима наливает. И говорит голосом Арнольда…»

«Кто это – Вавилонский?» – спросил я.

«Так Фауста он играет! – сообщила мне Анна Ивановна. – Он первый год в театре, прямо из училища пришел…»

«А как это он говорит голосом Арнольда? И где же тогда в это время – Мефистофель?»

«Да говорит-то, конечно, сам Арнольд, Дима только рот раскрывает. Это замысел такой у Тихонравова, у режиссера… Вроде как бес, Арнольд то есть, в Диму вселился, в Фауста то есть. Это мне еще Вася объяснял, когда Тихонравов только репетировал новую постановку… А Арнольд в это время над входом стоит в виде фигуры такой из камня и своим голосом вместо Димы разговаривает».

«Так реплики все-таки Салько произносил?» – спросил я.

«Голос-то Арнольда был, это правда, – вздохнула женщина. – Но стоял вместо него Вася. Я-то это хорошо поняла, он меня в первом ряду увидел, улыбнулся мне даже – cмотри, мол, на сцене я, в спектакле играю!»

«И никто, кроме вас, этого не заметил?» – спросил я с большим сомнением.

«Так у него ж одно лицо и видно было, а все остальное картоном было скрыто, – вздохнула она. – Наверное, упросил Вася Арнольда, тот и разрешил ему на сцене постоять вместо себя. Тот и встал, дурачок-то мой наивный. Переоделся в черта, лицо себе краской раскрасил и встал! Я, как увидела, думаю – сейчас ему и конец, прямо здесь, при народе! Ан нет, ушел со сцены своими ногами… Да не далеко… Только переодеться опять в костюмчик свой и успел…»

– Боже мой! – прошептала я, перебивая Кряжимского. – Он же вчера в спектакле фактически заменил Салько и сыграл Мефистофеля в той сцене.

– Вот и я так сказал! – заявил Сергей Иванович. – Господи, говорю! Ведь твой Вася вместо Салько вчера сыграл!

«Вот видишь, милок, – вздохнула Анна Ивановна. – И тебе не по себе стало, как ты все это вживе представил. А уж я вчера, на него глядя, чуть не умерла со страху… Да, вишь ты, жива осталась, а его-то Бог и покарал…»

«Я слышал, ваш муж…» – начал я, но женщина меня перебила.

«Не муж он мне, – вздохнула она. – И рада бы так назвать, да нельзя! Не расписаны мы с ним были, не обвенчаны! Жених! Так и остался по сю пору – жених. Теперь уж навеки…»

«Я слышал, ваш… жених… – сделал я новую попытку, – дружен был с Салько?»

Лицо женщины потемнело.

«С Арнольдом-то? – спросила она с неприязнью. – И имя у него сатанинское, и улыбается, как змея. Он! Он и играет всегда этого черта, на которого мой Вася вчера позарился, и ничего ему не причиняется! Давно уже продал душу! Тьфу! И говорить про него не хочу!»

Женщина наклонилась к покойнику и начала что-то говорить еле слышно.

«Клянусь тебе, Василечек мой, сделаю, как обещала, – услышал я ее шепот. – Простит тебя Господь! Уж он на меня твой грех теперь перепишет…»

Мне, честно говоря, стало жутко от этого потустороннего общения, и я поспешил оставить ее одну со своим умершим женихом.

Выйдя из морга, я направился прямо сюда, поскольку рассудил, что просьбу твою, Оля, я выполнил, хотя и не много понял из всего этого.

Но я его не слушала. В голове у меня было совсем другое.

«Вот, значит, как! – думала я. – Не было этого Арнольда-Алексея в театре в момент убийства. Не было его на сцене. Дядя Вася, пожарник, заменил его в этой сцене, что само по себе факт чрезвычайно удивительный!»

А впрочем, что ж тут удивительного!

Я чуть не вскочила с кресла. Потому что поняла, в чем суть происшествия в театре.

Этот самый пожарник дядя Вася очень похож на Салько! Если же он был загримирован под Мефистофеля – а он, несомненно, был загримирован, – так его и вообще отличить от Салько было трудно. У Мефистофеля такой грим, что от собственного лица артиста мало что остается – все скрыто красками, пластическими и волосяными наклейками. Отсюда и странный цвет лица покойника – это следы плохо смытого второпях грима.

А голос? А голос можно записать на магнитофон и просто включать его в нужный момент, тем более что у Мефистофеля в этой сцене всего несколько реплик и одна песня, которая всегда идет в записи.

Значит, Салько все же покидал театр, когда была убита та женщина!

Чем дальше я углублялась в подробности этого убийства, тем непонятней выглядела вся эта история…

Стоп! – сказала я себе. А пожалуй, одну тайну я могу раскрыть. Не буду гадать – зачем, но Салько ушел из театра вчера во время спектакля. И поставил вместо себя очень похожего на него дядю Васю, всю жизнь мечтавшего выйти на сцену… Благодаря режиссерским экспериментам заметить подмену практически было невозможно… После этого он проникает в квартиру, где оставил меня. И обнаруживает там труп. Причем труп не своей жены, которую он, по всей вероятности, намеревался убить в это время, а труп другой женщины, своей любовницы. Он в ужасе! Что делать? Его планы оказались кем-то, мне неизвестным, разрушены. Он понимает, что в убийстве заподозрят в первую очередь не его, а меня. Хотя у меня нет мотива, а у него есть. Все-таки убитая была его любовницей. А у него есть очень хорошее алиби на время убийства. Если бы не это алиби, он бы стал первым подозреваемым. Сам факт его исчезновения из театра во время убийства будет расценен почти как признание в совершении убийства. Мое присутствие при убийстве ему выгодно, и он моментально убегает из этого дома. Тем более что у него есть моя расписка, в которой я подтверждаю фактически свое там пребывание. Или по крайней мере объясняю его. Он знает, что сам он убийства не совершал, но доказательств этого у него нет. Есть только алиби, которое легко может быть разрушено показаниями дяди Васи, если тот признается, что Салько на сцене не был. Далее он возвращается в театр и успевает к следующей сцене, как и задумал с самого начала. Он помогает пожарнику переодеться и смыть грим, а сам в это время напряженно думает, как ему поступить. Скорее всего он рассказывает дяде Васе, что видел в этом доме, и просит того не говорить никому о том, что Салько какое-то время не было в театре. Пожарник же, наоборот, убеждает его признаться во всем милиции и верить в то, что она во всем сама разберется. Салько в способности милиции нисколько не верит и понимает, что дядя Вася молчать не будет. Он всю жизнь ждал момента, чтобы покрасоваться на сцене, и не успеет еще кончиться спектакль, как об этом будет знать весь театр. Салько понял, что ошибся с выбором помощника для организации своего алиби, а теперь еще и сам освободил его от необходимости молчать, рассказав ему, что произошло. На принятие решения у него остается всего несколько минут до начала следующей сцены. В какой-то момент он, повинуясь внезапному импульсу, хватает попавшийся под руку нож и вонзает его в спину пожарника. Нож, кстати, он мог сначала увидеть, а потом уже подумать, что это один из вариантов решения неожиданно возникшей перед ним проблемы. А скорее всего и подумать не успел. Подумал, когда уже ударил.

И тут же бежит на сцену.

Все! Его алиби неопровержимо. Он уверен: никто не знает, что в предыдущей сцене его не было. Грим надежно скрывает лицо, а то, что дядя Вася, возможно, не всегда вовремя включал магнитофон, Салько сумеет объяснить. Любой причиной, какая только взбредет ему в голову. Например, плохо себя чувствовал, приступ язвы у него разыгрался. Или скажет, что поэкспериментировать захотел. А потом понял, что вышло неудачно, и прекратил эксперименты. Ведь когда обнаружили дядю Васю, Салько был уже в костюме и гриме Мефистофеля! Ловко он это обстряпал. Не учел только, что дядя Вася позвонил домой и рассказал своей жене, или, как она говорит, невесте, что выходит на сцену. И она может это подтвердить. А это уже станет поводом для поиска других свидетельств, что на сцене в это время был не Салько.

Отлично! Кое-что у меня уже есть! Правда, это так и не объясняет главного. Зачем же все-таки Салько пригласил меня в чужой дом и делал вид, что это его квартира?

Кое-какие козыри для разговора с одним из генералов у меня появились. Но что потребовать взамен на эти козыри? Беда в том, что я вообще не понимаю движущих пружин интриги, лежащей в основе этого убийства. Почему убита любовница Салько, хотя он говорил мне о жене? Как там вообще оказалась любовница?

Я пожалела, что не могу поговорить с Салько сама. Он же непременно меня выдаст. Он прекрасно знает, что я под подозрением в убийстве, что доказать свою непричастность не смогу, и сразу же поднимет шум, как только меня увидит. Он артист, он сумеет это сделать! Нет, самой мне к нему нельзя… Придется снова просить Виктора.

Кряжимский, прождав минут десять, пока я хоть как-то отреагирую на его рассказ, и не дождавшись, обиженно фыркнул, встал и вышел из квартиры, ни с кем не попрощавшись. Виктор ушел с ним вместе.

Едва за ними закрылась дверь, Ромка вынырнул из кухни.

– Ну вот, – вздохнул он. – А я кофе приготовил, пока вы тут секретничали.

– Подслушивал? – притворно ужаснулась я. – Какой кошмар!

– Да ну тебя! – сказал Ромка. – Ничего я не подслушивал. Что я, не понимаю, что есть какие-то дела, о которых мне знать не надо!

– Для твоей же пользы, – согласилась я. – И безопасности. А не потому, что мы тебе не доверяем…

Звонок в дверь прервал меня на полуслове.

– Мама, наверное! – ужаснулся Ромка.

– Да нет, – беспечно махнула я рукой, – это Виктор вернулся. Забыл что-нибудь сказать мне важное. Иди открой.

Ромка подошел к двери и на всякий случай спросил, как мать учила:

– Кто там?

Ему что-то ответили.

– Слесарь какой-то… – пробормотал он, открывая замок.

– Не открывай! – крикнула я, но было поздно.

Дверь от сильного толчка распахнулась. Ромка отлетел в сторону и грохнулся о стену спиной.

На пороге стоял мужчина среднего роста в черной куртке и, глядя на меня, ухмылялся.

Он был рыжим!

Глава 5

– Допрыгалась, сучка? – спросил Рыжий. – Поехали!

– Куда? – спросила я.

– В гости! – засмеялся он. – Женька с тобой познакомиться хочет!

Ромка сидел на полу, глядя на Рыжего широко раскрытыми глазами.

Внезапно он вскочил и бросился на Рыжего, стараясь ударить его кулаком в лицо. Но тот сделал какое-то неуловимое движение, и Ромка опять отлетел к стене.

– Уйми своего щенка! – сказал Рыжий, перестав улыбаться. – Или я его сейчас калекой сделаю!

– Пошли! – быстро сказала я. – Его не трогай! Он тут вообще ни при чем. Он даже не знает, кто я!

Ромка снова вскочил, убежал в свою маленькую комнату и принялся чем-то там греметь. Я поняла, что он ищет молоток или, еще лучше, – топор.

«Если Ромка сейчас выйдет с топором, – пронеслось у меня в голове, – Рыжий его убьет!»

Я толкнула Рыжего в грудь и побежала в коридор, на лестничную клетку. Рыжему ничего не оставалось, как последовать за мной.

Не сбавляя хода, я помчалась по лестницам вниз, лишь бы подальше увести Рыжего от Ромки. Бандит несся за мной следом.

Уже сбежав на первый этаж, я услышала, как сверху раздался Ромкин крик:

– Оля! Ольга!

Я выскочила на улицу. Мне показалось, что Ромка плачет…

Рыжий вылетел за мной следом и поймал за локоть.

– Ты куда? – воскликнул он. – Пешком, что ли, собралась идти? Лезь в машину!

Мне пришлось забраться в стоящий около самого подъезда «БMВ». Лишь бы поскорей уехать отсюда, пока Ромка не выбежал на улицу.

Мотор взревел, и мы тронулись. Я сразу почувствовала себя спокойнее.

– Надень на голову! – приказал мне Рыжий, подавая мешок из плотной материи с прорезью у рта. – И не маячь перед окном в этом мешке, чтобы лишнего внимания не привлекать.

Не стану утверждать, что его слова очень уж меня приободрили. Поскольку означать они могли только одно – что я обратно вряд ли вернусь. Мне предназначено надолго остаться там, куда меня везут. Если не навсегда.

А везли меня за город. Я поняла это не глядя, только по последовательности поворотов, подъемов и спусков.

«Вот мы миновали КП ГИБДД, – думала я, почувствовав, как машина в очередной раз круто повернула вправо, – сейчас будем объезжать взлетные полосы гражданского аэропорта…»

Услышав в этот момент шум мотора заходящего на посадку самолета, я почувствовала удовлетворение. Глаза он мне завязал! Придурок! Тогда бы и уши заткнул!

Потом мы нырнули в овраг, вынырнули из него, и машина через некоторое время остановилась – очевидно, мы оказались у цели нашей поездки. Рыжий мне разрешил снять мешок с головы и приказал вылезать из машины.

Я посмотрела по сторонам и убедилась, что моя догадка о том, куда мы едем, оказалась правильной. Это была Миллионеровка.

Такое название у тарасовцев носит целый городок коттеджей из белого кирпича. Каждый из них был построен по индивидуальному проекту и стоил, наверное, огромных денег, но главное – они все благодаря этому имели разную архитектуру. Городок коттеджей, или Миллионеровка, как его тут же окрестили жители расположенного по соседству старого и грязного поселка Епифановка, состоящего сплошь из одноэтажных деревянных лачуг, поражал воображение фантазией архитекторов, соревновавшихся друг с другом в вычурности формы, и тщеславием заказчиков-миллионеров, стремившихся поразить соседей размерами своих белокаменных дворцов.

Выйдя из машины, я оказалась в большом дворе, в центре которого стоял дом.

С первого взгляда я поняла, что убежать отсюда невозможно.

Трехэтажный особняк, занимавший, наверное, соток восемь, не меньше, имел на окнах первого и второго этажей внушительные решетки, а окружающий его двор был обнесен высоченным железным абсолютно гладким зеленым забором.

«Метра три, наверное, – тоскливо подумала я, прикинув на глаз высоту забора. – Но зачем они выкрасили его в ядовито-зеленый цвет?»

– Хватит озираться! – прикрикнул на меня Рыжий и толкнул кулаком в спину. – Тебя ждут!

Я вошла в большую резную дверь и остановилась в растерянности.

Передо мной была огромная, как в старом городском Дворце пионеров и школьников, из которого я как-то делала репортаж о новогодней елке, мраморная лестница на второй этаж, выполненная в стиле барокко, а на ней, нагло ухмыляясь, стояли две знакомые мне рожи! Те самые парни, которые приставали ко мне в кафе и украли мою фотовспышку.

– Смотри, Виталя! – завопил один, увидев меня. – Кто к нам пожаловал! Ой! Ой, что это с ней, что это она намазалась вся?!

Он ткнул своего дружка в бок и заржал:

– Она, наверное, думает, что теперь ее не узнать! Виталик! Вот дура-то! А что ты ей…

– Кончай базар! – прикрикнул на Сашу – я вспомнила его имя – вошедший через несколько секунд Рыжий. – Поедете сейчас в город. Найдете пацана лет шестнадцати. Адрес я дам. Возьмете его аккуратно… Ты понял меня, Виталя? Я сказал – аккуратно. Не бить! Пальцы на руках-ногах не ломать. Паяльник не вставлять, утюгом не гладить…

Рыжий, по-моему, специально все это перечислял – для меня. Но я пока держалась и не паниковала.

– Пацан зеленый совсем, глупый! – заявил Рыжий. – Будет дома сидеть, плакать. Привезете его сюда… В товарном виде, падлы, поняли меня? Женька грязи не любит…

Рыжий посмотрел на меня, ухмыльнулся и закончил:

– А когда привезете, будете трахать его на глазах у этой вот сучки до тех пор, пока она не расколется или пока пацан не сдохнет. Все! Пошли вон!

Я похолодела. Сильней угрозы для меня он выдумать не мог. Пусть лучше бы они надо мной издевались, а Ромку оставили в покое! Если они начнут пытать его у меня на глазах!.. Я не знаю, что мне тогда делать! Я этого не выдержу…

Оба парня-»шестерки» бросились на улицу. Я с ненавистью посмотрела им вслед.

– Пошли! – сказал Рыжий спокойно. – Что застыла? Может быть, они его еще не найдут!

Эта рыжая сволочь хорошо знала, что такое пытка! И дала это в полной мере почувствовать и мне. Я была в ужасе от одной мысли, что им удастся схватить Ромку и привезти сюда. Я, пожалуй, пойду тогда напролом! Как часто говорил мой отец-тракторист из маленького степного Карасева: «Нас, Бойковых, можно убить, остановить – нельзя!» Я эти его слова на всю жизнь запомнила.

Рыжий заставил меня подняться на второй этаж, и потом мы долго шли какими-то коридорами с рядами дверей по обеим сторонам и попадавшимися иногда холлами с широкими окнами с матовыми стеклами. Я перестала ориентироваться и вспомнила булгаковскую «нехорошую квартиру», в которой каким-то образом вмещались просторные залы, принимавшие гостей на балу у Воланда.

Только здесь не Воланд хозяйничал, а жена Мефистофеля…

– Стой! – скомандовал мне наконец Рыжий, и мы остановились перед высокой двустворчатой дверью.

Он постучал и, не дожидаясь ответа, подтолкнул меня вперед. Я открыла дверь и вошла.

Прежде всего я была поражена обстановкой, воспроизводящей интерьер какого-нибудь кабинета конца прошлого века, скажем, в одном из английских поместий. Тяжелая массивная резная мебель с высокими спинками и обтянутыми цветной кожей сиденьями.

Огромный письменный стол размером с бильярдный занимал почти половину комнаты. На нем стоял старинный письменный прибор – чернильница, подставка для перьевых ручек, пресс-папье… По краям стола – бронзовые канделябры на восемь свечей каждый. Телефон вычурной формы с причудливо изогнутой трубкой.

Если бы этим все ограничивалось, я бы поразилась выдержанности стиля кабинета и тонкости вкуса его хозяина.

Но рядом с письменным стоял небольшой мраморный столик, на котором торчал компьютер, а с другой стороны от стола находился аквариум двухметровой высоты, литров, наверное, на пятьсот. В аквариуме плавали до тошноты пошлые золотые рыбки, как символ всемогущества и отсутствия предела желаний у хозяина кабинета.

У правой стены, рядом с высоким стрельчатым окном, стоял старинный английский диван, обтянутый кожей, и его новая блестящая обивка совершенно не гармонировала с общим стилем мебели. На диване сидела невысокая полная женщина с волевым лицом и спокойно смотрел на нас с Рыжим.

Больше в кабинете никого не было.

– Выйди, – сказала женщина Рыжему, кивнув на дверь.

Тот беспрекословно повиновался. Голос у женщины был глуховатый и властный. Она рассматривала меня минуты две и не говорила ни слова. Я стояла как дура посреди кабинета, пока это мне не надоело. Тогда я огляделась по сторонам и заметила у противоположной стены два кресла, точно такого же стиля, что и диван, на котором она сидела.

Я направилась к одному из кресел и села, заложив ногу на ногу.

То ли потому, что я была в джинсах, то ли еще по какой причине, но моя подчеркнутая демонстрация своих длинных и обычно очень раздражающих женщин ног не привлекла ее внимания. Она как смотрела мне в глаза, так и продолжала смотреть.

– Ну и что дальше, Митрофанова? – спросила я, нисколько не сомневаясь в том, кто сидит передо мной, вернее, перед кем я сижу.

Мой вопрос и то, что я знаю, кто она, не произвели на нее никакого впечатления. Она по-прежнему молчала и не шевелилась даже.

Я терпеть не могу напряженных моментов, связанных с необходимостью оставаться долгое время без движения, ожиданием или неизвестностью.

У меня от этого прямо-таки зуд какой-то начинается.

Решив не обращать на нее внимания, я встала, подошла к столу и принялась рассматривать канделябры и письменные принадлежности. Не потому, что меня они интересовали, просто я хотела вывести ее из неподвижности и заставить повернуть голову вслед за мной.

Однако я добилась даже большего. Митрофанова встала и тоже направилась к столу. Пока она шла, я рассмотрела ее фигуру. В ней было очень мало женского. Она была плотного телосложения и довольно широкоплеча, словно спортсменка-каноистка или пловчиха. Хотя я не могла бы сказать, что фигура ее непропорциональна. Было в ней что-то, что говорило о привычке этой женщины к постоянной борьбе, к постоянным столкновениям и даже, наверное, потасовкам.

– Вы не могли бы мне объяснить, Митрофанова, – спросила я, решив как можно чаще сбивать ее с толку, – зачем вы истратили такую кучу денег на вещи, которые обесценивают друг друга одним своим соседством?

– Пожалуй, вы правы, – улыбнулась вдруг Митрофанова вполне светской улыбкой и уселась в кресло за столом, – болезненнее всего я реагирую, когда мне указывают на мою необразованность, когда заставляют вспоминать, что я как была епифановской девкой, так и осталась ею. Но сейчас у вас этот номер не пройдет, поскольку я знаю, что вы – тоже не голубых кровей. Вы учились и пытались замаскировать свою карасевскую породу и натуру, а я этого скрывать не умею, зато научилась зарабатывать деньги и чувствовать себя независимой.

Она вновь оказалась в композиционном центре комнаты, и я опять очутилась под прицелом ее глаз. Она могла теперь следить за мной, не поворачивая головы. Впрочем, мне уже удалось вывести ее из неподвижности и заставить говорить. Я всегда ставлю перед собой какие-нибудь цели, пусть и незначительные, даже в той ситуации, когда о моих целях речь не идет вовсе, то есть в абсолютно безвыходной для меня. И, признаюсь без ложной скромности, редко случается, чтобы я не добилась своего.

– А вы тем не менее производите впечатление интеллигентного человека, – заметила я невинно. – По крайней мере – внешне.

Чтобы не торчать у нее перед носом, мне пришлось вернуться в кресло, с которого я только что встала. У меня появилось неприятное чувство, что это она меня туда загнала, и я тут же встала и пересела в другое кресло, но ощущение преследующей меня ее воли не исчезло.

Она усмехнулась, наблюдая за моими перемещениями.

– А вы, знаете ли, тоже производите такое впечатление, – сказала она, вернув мне мяч. – По крайней мере – иногда.

– Чего нельзя сказать о ваших подручных! – заявила я, показав глазами на дверь, за которой скрылся Рыжий.

– О ваших «афганцах» этого тоже, наверное, не скажешь, – вздохнула она, повторив свой маневр с возвратом мяча, но теперь я посчитала себя вправе записать очко на свой счет: напрасно она соблазнилась возможностью повторить один и тот же финт дважды – это уже дурной тон.

Кажется, до нее это тоже дошло.

– Довольно ханжества, – заявила она. – Или, если хотите, назовите это глупой, бесцельной комедией…

– Почему же бесцельной? – перебила я ее. – Мне, например, удалось вывести вас из равновесия. А этого я и добивалась.

Она усмехнулась.

– Мелкая задача для такого виртуоза, как вы, – сказала она. – Вы уж позвольте сделать вам этот комплимент, тем более что в нем содержится доля иронии, раз уж вы у меня в руках…

Теперь ей удалось меня разозлить. Но я в отличие от нее не собиралась этого скрывать.

– Послушайте, Митрофанова! – сказала я резко. – Хватит кривляться. Говорите прямо: зачем меня сюда привезли? Не любезностями же с вами обмениваться и не в пинг-понг играть!

– Конечно! – согласилась она. – Просто вы перешли границы дозволенного, и вас изъяли, чтобы вы не влезли еще глубже – туда, где вам делать совершенно нечего. Это, надеюсь, понятно?

– Не совсем, – возразила я. – Куда это я влезла?

– Вы начали совать свой нос в мои дела! Я, правда, могу быть вам только благодарна за то, что вы устранили моего главного конкурента по многим делам – Ермолаева. Но вы стали позволять себе слишком многое. Ваши люди обнаглели настолько, что следят за мной, – сказала Митрофанова, и я почувствовала настоящее, а не вызванное моими безобидными шпильками раздражение в ее голосе.

– Это первое, – продолжала она. – Вы что-то слишком заинтересованы, как я погляжу, в делах моего супруга Арнольда Салько. И напрасно. Вам отведена роль козла отпущения! Так почему же вы отказываетесь ее играть? Вернее – пытаетесь отказаться. Вам так или иначе придется взять на себя эту роль. Но если раньше вас хотели просто подставить, то теперь вы сами усложнили свое положение. Теперь вам придется взять эту роль на себя добровольно.

– Позвольте, – сказала я в недоумении, – так это вы закрутили всю эту историю! Но зачем же, скажите мне, ради бога, вам понадобилось убивать эту женщину, балерину? Вы же совершенно, как я поняла, равнодушны к Арнольду!

Митрофанова рассмеялась. Смех у нее был жесткий, какой-то самоутверждающий.

– Равнодушна? – переспросила она. – Я отнюдь к нему не равнодушна, если хотите знать. Я его презираю, а это чувство, отличное от равнодушия. Я давно его презираю, он это знает, и его это устраивает. Его не устраивало только то, что я могу жить, не ограничивая себя в средствах, а ему деньги на казино и рестораны, куда он любил ходить со своей Настей, приходилось под разными предлогами вытягивать у меня. А последнее время он начал интересоваться фирмой «Голд». И выяснил, что дела ее идут как нельзя лучше. А ведь мы с ним до сих пор находимся в зарегистрированном браке. И если я, не дай бог, умру, наследником станет он, потому что ни детей, ни близких родственников у меня нет. Я помогла ему принять это решение, как только почувствовала его интерес к делам фирмы. Он же сам нерешительный и обдумывал бы все это мероприятие года полтора. Арнольдом, знаете ли, не так уж и трудно управлять.

Митрофанова посмотрела на меня и вдруг спросила:

– Как вы думаете, зачем я все это вам рассказываю?

Я пожала плечами – ответа на этот вопрос у меня не было. Мою голову занимали сейчас тысячи вопросов, потому что мне далеко еще не все ясно было – что же произошло той ночью?

– Это только для того, чтобы вам было легче принимать осознанное решение, – туманно ответила она, но я не обратила внимания на эту фразу, поскольку не поняла ее. – Я вовремя подсунула Алексею идею пригласить вас на роль девочки для битья, – сказала она, немного помолчав. – И вы с радостью согласились. Еще бы вам не согласиться, когда вы на такую мель напоролись, как налоговая инспекция…

Я посмотрела на нее удивленно.

«Откуда ей известно? – подумала я. – Неужели и к этому она руку приложила?»

– Он даже не понял, что идея принадлежит не ему, а мне, – улыбнулась она. – Он не умеет думать сам. Он только произносит текст, который заучил, а думает вместо него режиссер. А чего вы еще хотели от актера!

Она вдруг посмотрела на меня жестко и сомкнула пальцы в кулак.

– Он мне нужен вот здесь!.. И я загнала его в такую ситуацию, из которой у него выхода теперь нет. Он хотел убить меня, а вышло так, что он, оказывается, совершенно неожиданно для себя убил свою любовницу, а у вас есть этому доказательства. И Арнольд у меня в кулаке. Да и вы – тоже! Вы просто еще не почувствовали силу моих пальцев. Я еще только рассматриваю вас, верчу в руках перед глазами… Я вовсе не хочу, однако, отправлять Арнольда в тюрьму за это преступление. Поэтому вам придется сделать следующее. Вы в скором времени отправитесь обратно в Тарасов, найдете негативы снимков, которые вам удалось сделать и на которых можно узнать в убийце Арнольда Салько, и передадите их моему человеку…

– Рыжему? – спросила я.

– А он вам не нравится? – ухмыльнулась Митрофанова. – Так и необязательно, чтобы он вам нравился… А потом… Потом вы позвоните в милицию и признаетесь в том, что совершили убийство любовницы Арнольда Салько Анастасии Ельницкой.

– А зачем мне было ее убивать? – возразила я.

– Нашей милиции стоит только версию подсунуть, пусть даже и неправдоподобную, – иронично сказала Митрофанова. – Они готовы во все, что угодно, поверить, лишь бы дело «глухарем» не оказалось… Скажешь, что решила воспользоваться тем, что ты одна в квартире и обокрасть хозяев.

– Я? Обокрасть? – ужаснулась я. – Зачем мне это?

– Как это зачем? – возразила Митрофанова. – На выпуск газеты. Это прозвучит убедительно. А когда ты шарила по ящикам письменного стола, вошла эта самая Анастасия, которой Арнольд свидание там назначил. У вас завязалась борьба, и ты ее задушила. На вид ты гораздо сильнее, чем эта престарелая балеринка. Как видишь, мотив вполне обоснованный и обставленный жизненными реалиями.

– А зачем же тогда Арнольд меня пригласил, если не у вас с любовником было свидание, а у него с любовницей? – спросила я, пытаясь разрушить ее логику, которая вынуждала меня к каким-то диким и совершенно меня не устраивающим поступкам.

– Скажешь, что мое свидание было назначено на другой день. И ты не рассчитывала никого там встретить, а просто воcпользовалась тем, что Арнольд передал тебе ключи от этой квартиры.

– Так чей же это дом? – воскликнула я.

– Тебе этого знать совершенно необязательно, – ответила Митрофанова, и я вынуждена была с ней согласиться.

Я растерянно молчала. Я не смогу наговорить на себя весь этот вздор!

– Неужели вы не понимаете, что я не могу… – начала я, но она меня перебила:

– Это ты не понимаешь очевидных вещей. У тебя будет время немного подумать. Просто помни о том, что через несколько минут сюда привезут твоего юного поклонника, твою странную привязанность… Он останется у меня. И если ты не сделаешь этого, я отдам Ромочку сначала моим мальчикам, Саше с Виталей, а потом попрошу Рыжего проводить его… В последний путь.

– Нет! – закричала я. – Ты этого не сделаешь!

– Сделаю, милочка, непременно сделаю! – сказала Митрофанова, и я поняла, что она действительно это сделает.

– Не трогайте его! – крикнула я. – Зачем он вам?

– Чтобы придушить его, – сказала Митрофанова зло, – если ты предпримешь хоть один шаг, направленный против меня!

– Я… – начала я и замолчала.

– Что? – спросила она. – Согласна взять все на себя? Тогда я его и пальцем не трону.

– Нет! – вырвалось у меня. – Оставьте меня здесь, а его отпустите!

– А зачем ты мне нужна, – усмехнулась Митрофанова, – если ты отказываешься от моего предложения? Иди, испей свою чашу до дна.

Я повернулась и пошла к двери. Ноги были ватные и еле двигались.

– Горькую чашу любви! – донеслись, как сквозь какую-то пелену, последние слова Митрофановой и ее совсем уж уничтожающий меня смех.

Глава 6

Едва я вышла из кабинета, Рыжий приложил к моему лицу чем-то смоченную тряпку, перед глазами у меня поплыли круги, пол ушел из-под ног, и я потеряла сознание.

Через мгновение, как мне показалось, мне поднесли к ноздрям что-то очень резко пахнущее, от чего я задергала головой и открыла глаза.

– Смотри внимательно! – приказал мне Рыжий. – Узнаешь, кто это?

Сквозь мутную пелену я различила, что две «шестерки», Саша и Виталя, держат прямо передо мной за руки стоящего на коленях Ромку.

– Рома! – крикнула я и попыталась вскочить.

Но Рыжий был наготове. Он схватил меня за шею и вновь прижал к лицу тряпку, смоченную эфиром. Я опять отключилась.

Очнулась я в центре Тарасова, сидя на лавочке на своем любимом Камышинском бульваре. Я долго не могла сообразить, что я тут делаю, и с недоумением смотрела на идущих мимо прохожих.

На улице было темно, и это совсем сбивало меня с толку. С трудом сообразив, что сейчас вечер, я начала постепенно восстанавливать в памяти события прошедшего дня и вдруг вспомнила все сразу.

«Ромка!» – мелькнуло у меня в голове, и, прежде чем я поняла, что делаю, я уже бежала к его дому, привлекая к себе внимание прохожих, на что мне было совершенно наплевать. Ромка был в опасности, и это было сейчас важнее всего!

Дверь в Ромкину квартиру была не заперта, и это открытие убило меня окончательно, потому что я вспомнила, что Рыжий приказывал мне смотреть на стоящего передо мной на коленях Ромку, а его держали за руки два парня в черных куртках. Ромка был в руках Митрофановой!

Я вбежала в прихожую, и сразу же мне в глаза бросились следы борьбы – вешалка с одеждой на полу, оторванный от рубашки рукав, разбитое зеркало на стене.

Я подобрала рукав, прижала его к груди и прошла на кухню. Сев на табурет, я огляделась и только тут увидела, что за столом сидят Виктор с Эдуардом и молча смотрят на меня.

– Ну что за истерика, Оля! – сказал Эдик. – Возьми себя в руки.

Виктор жестом остановил его и, подойдя ко мне, прижал мою голову к себе и осторожно погладил. Я разрыдалась и только теперь заметила, что без конца повторяю одно и то же: «Рома! Ромочка! Мальчик мой! Рома! Ромочка! Мальчик…»

– Мы его вытащим обязательно! – сказал Виктор. – Поверь мне, Ольга! Клянусь Мариной!

То ли удивленная, то ли обрадованная, сама не могла понять, я с надеждой посмотрела на него.

– Вытащите, Витя? Правда? – спросила я.

Он не отвел взгляда, и я ему поверила. Сразу стало легче, хотя боль от сознания, что Рома в руках у Митрофановой, не проходила.

– Что здесь произошло? – спросил Эдик, видя, что я немного успокоилась. – Мы вошли минут десять назад и, честно говоря, не знали, что и думать.

– Вы сумели найти что-нибудь на жену Митрофанова? – спросила я взволнованно.

– Ну, кое-что о ней мы и до того знали, – усмехнулся Эдик. – Нужно было только немного обновить устаревшую информацию.

– Нам надо знать все ее квартиры и дачи! – заявила я. – Ромку могут держать на любой из них.

– Не проблема, – ответил Виктор в своем обычном лапидарном стиле.

– Знаем! – кивнул головой Эдик. – Я уже расставил своих ребят приглядывать и за обеими дачами, и за тремя квартирами, и за коттеджем в Миллионеровке…

– Ни в коем случае нельзя сейчас проявлять хоть какую-то активность! – в панике замахала я отчаянно руками.

– Почему? – в один голос воскликнули оба «афганца».

Я сбивчиво, но вполне внятно пересказала им, как в квартиру ворвался Рыжий, как он увез меня, как мне угрожала Митрофанова, и главное – рассказала о ее угрозе в адрес Ромки.

– Если я только попытаюсь сделать против Митрофановой хоть один шаг, она обещала Ромку придушить! – Я опять готова была разрыдаться.

– Да, ситуация, – почесал в затылке Эдик. – Тут напролом идти нельзя, убьют пацана.

Я услышала в его голосе искреннюю заботу о Ромке и, чуть успокоившись, судорожно вздохнула.

– Значит, так! – сказал Эдик, по привычке беря на себя функции командира, и я с радостью уступила ему право принимать решения, которое обычно принадлежало мне, потому что никто, кроме Эдика, и не пытался оспаривать у меня это право. – Делаем пока только то, что никак не укажет на твою активность Митрофановой. У нас три задачи. Первая – позаботиться о Салько прежде, чем он позаботится о себе сам и, не дай бог, исчезнет и из нашего поля зрения, и из-под надзора его столь талантливой в интригах супруги. Вторая – доказать, что ты не убивала эту балерину, ну, Ельницкую, что ли. И третья – вытащить Ромку.

– Это – первая! – перебила я его.

– Нет, Оля! – возразил он спокойно. – Мне тоже хочется побыстрее помочь ни в чем не виноватому пацану. Но если мы сейчас с этого начнем, Митрофанова объявит нам войну, и неизвестно еще, чем эта война кончится. Она выдвинула свои условия – значит, ты должна делать вид, что выполняешь их. Пока она в это будет верить, пацана не тронет. А мы тем временем постараемся вытащить козыри из ее колоды…

– И что же нам делать? – спросила я.

– Прежде всего – сдать Салько Свиридову, – сказал Эдик. – А жена убитого им пожарника, пока она над собой чего-нибудь не натворила, должна дать показания. Сама понимаешь, это сделать можешь только ты. Нам к Свиридову путь заказан. У нас с ним слишком разные представления о методах установления справедливости и порядка. И мы для него – такие же преступники, как и те, против кого боремся мы. Или почти такие же. Но для суда это роли играть не будет. Поэтому садись и звони Свиридову прямо сейчас. Хотя стой! Отсюда нельзя! Он же и тебя арестует за это убийство, которое ты якобы совершила. Ладно, сейчас пойдете с Виктором на улицу, выберете автомат поспокойнее, оттуда и позвоните. Только не долго, а то накроют. Ты, Виктор, останешься с ней. Неизвестно, что еще взбредет в голову этой Митрофановой. На всякий случай, чтобы накладок впредь не было, одну ее больше не оставляй. Мало ли что! Я свяжусь со своими. Будем охотиться за Рыжим.

– Зачем? – забеспокоилась я. – Ведь Митрофанова предупредила…

– Ты что же, думаешь, что, кроме тебя, некому Рыжему счет предъявить? – засмеялся Эдик. – Ну у тебя и самомнение. Да ему пол-Тарасова рады были бы башку оторвать. Да не могут, не получается.

Он усмехнулся.

– А у нас получится. Но башку отрывать не будем, а поговорим с ним по душам, попросим рассказать, как он в костюмчике Мефистофеля гастролировал.

– Он не скажет ничего, – сказала я, вспомнив Рыжего.

– Скажет, – спокойно и уверенно произнес Эдик, и у меня мурашки по спине пробежали от его слов, потому что мне однажды пришлось смотреть, как он разговаривает с бандитами «по душам».

– Все! – сказал Эдик, поднимая обе руки и прекращая дискуссию. – Встречаемся здесь же.

Мы с Виктором разыскали подходящий телефон-автомат за пять кварталов от Роминой квартиры – он стоял на открытом перекрестке пешеходных улиц, которые просматривались далеко в каждую сторону. Ни подъехать неожиданно, ни подбежать к нам незаметно было невозможно. К тому же Виктор был начеку, а его афганскому опыту я доверяла, можно сказать, слепо. Мне приходилось видеть его в деле, и это было лучшей его рекомендацией в моих глазах.

К генералу Свиридову мне пришлось пробиваться довольно долго. Меня отфутболивали от одного заместителя к другому, а их у генерала насчитывалось, оказывается, около десятка, и, только истратив кучу жетонов и нервов, я услышала наконец в трубке знакомый, всегда дежурно-веселый голос милицейского генерала:

– Алло! Ну, кто это такой настойчивый, что все мои заместители уже от него стонут?

– Георгий Петрович! – воскликнула я. – Это Бойкова. У меня к вам разговор есть!

Я услышала, что генерал как-то подавился готовыми вылететь из него словами, и отчетливо представила, как он машет кому-то руками: «Засекайте! Засекайте скорее, откуда говорит!»

– Вы напрасно там гоняете своих, Георгий Петрович! – сказала я. – Я тут дольше двух минут торчать не буду. А за это время вы меня не найдете.

– Конечно, что такое две минуты, вот если бы… – начал генерал.

Я сразу поняла, что генерал уже понес ахинею, лишь бы время затянуть и заставить меня лопухнуться. Мужик он, по-моему, хороший, но туповатый.

– Молчите и слушайте меня! – скомандовала я ему. – Или я положу трубку.

– Слушаю! – тут же испугался он и замолчал.

– Я вам тут помогла немного, – сказала я. – Пожарника в театре убил заслуженный артист Арнольд Салько, он же Алексей Васильевич Митрофанов. Впрочем, он и сволочь заслуженная.

– Но, Оля! – перебил меня Свиридов. – Это же чушь. Салько в момент убийства пожарника был на сцене, играл в спектакле.

– Да не был он на сцене! – воскликнула я. – Он вообще неизвестно где был. Пока неизвестно. А на сцене сам пожарник и был в гриме. А если вы поговорите с режиссером, вы поймете, что это вполне возможная вещь, а не мои фантазии. А жена пожарника подтвердит. Вернее, теперь уже не жена – вдова. Он ей позвонил домой и сообщил, что на сцену выходит вместо Салько. Она прибежала смотреть… Я ее последний раз в морге видела, вчера. И поторопитесь, пожалуйста, у нее, по-моему, суицидальное настроение.

– Время! – шепнул мне в ухо Виктор.

– Какое настроение? – переспросил Свиридов.

– Повеситься она хочет! Вот какое! – крикнула я ему на прощание и повесила трубку.

Мы успели отойти на полквартала от телефона, как вдруг Виктор сгреб меня в охапку, повернул к себе лицом, надвинулся на меня, как коршун на куропатку, и принялся целовать. Прямо в губы. Я до того растерялась, что даже не сопротивлялась.

Секунд через двадцать он от меня оторвался, все так же неожиданно схватил меня за руку и потащил в какую-то подворотню. Краем глаза я успела заметить, что по улице медленно ползет милицейская «канарейка».

Подворотня оказалась проходным двором. Мы вышли на другую улицу, Виктор остановился, вновь повернул меня к себе, посмотрел в глаза и сказал:

– Не рассказывай!

– Кому? – удивилась я.

– Марине!

– Ладно! – сказала я. – Забыли!

Больше по дороге в нашу «штаб-квартиру» с нами никаких приключений не случилось.

На меня опять навалились мысли о Ромке, мне постоянно казалось, что Митрофанова меня обманула и Ромки уже нет в живых. Я пыталась успокаивать себя, но у меня ничего не выходило, а потом я нашла способ справляться со своими нервами.

Стоило на меня наползти отчаянию, как я поворачивалась к Виктору и смотрела на его спокойную и уверенную фигуру. От этого мне становилось немного легче, и я начинала думать, что все в конце концов обойдется. Негативы со снимками момента убийства я приготовила и держала на всякий случай при себе, готовая отдать их, если появится Рыжий. Но Рыжий так и не пришел, и это меня даже удивило.

Эдика тоже не было. Но через два часа, за которые я вся измучилась ожиданием и вынужденным бездействием, он позвонил и сказал коротко:

– Приезжайте с Виктором в Зоналку. Мне люди нужны. Каждый человек на счету. Иван встретит, проводит.

Виктор не сказал ни слова, когда я ему сообщила о звонке Эдика, просто встал и пошел к двери.

Я уже представила, как долго мы будем ловить машину и уговаривать водителей тащиться с нами в Зоналку, к черту на кулички, откуда им придется наверняка возвращаться порожняком, и мне вновь стало тоскливо. Время-то идет – и идет без всякого толка.

Но у Виктора оказалась припаркована рядом с домом старенькая, но вполне, как выяснилось, быстроходная «Волга». Мы выбрались из города, повторяя путь, который я проделала с Рыжим до Миллионеровки.

Когда мы пролетали по шоссе мимо сверкающих на солнце новенькими блестящими крышами из оцинкованного кровельного железа несуразных, но впечатляющих «дворцов» из белого кирпича и я увидела трехэтажный коттедж, в котором разговаривала с Митрофановой, сердце у меня сжалось, и я подумала, что, может быть, именно здесь сидит Ромка в каком-нибудь подвале, а может быть, даже эти двое ублюдков, Саша и Виталик, издеваются сейчас над ним. А я проезжаю мимо и даже не могу ему помочь!

До Зоналки оказалось не так уж далеко от Миллионеровки, и это зародило во мне надежду, что, разобравшись в Зоналке, Эдик вернется чуть ближе к городу и займется коттеджем.

У очередного поворота Виктор притормозил и свернул с шоссе направо, в сторону Волги, на узкую асфальтированную дорогу между двумя рядами лесополос. За деревьями справа и слева замелькали внушительные двух– и даже трехэтажные дачи, хотя до миллионеровских домов им, конечно, было далеко.

Зоналка – насколько я знакома была с окрестностями Тарасова – маленькая деревушка, а тут – дачи.

– Почему ты сюда свернул? – спросила я Виктора. – Ты уверен, что нам сюда нужно?

Он молча кивнул.

– А я не уверена! – возразила я.

– Знак на шоссе, – ответил Виктор. – Иван оставил.

– Какой знак? – не поверила я ему. – Я ничего не видела.

– Камни, – сказал Виктор и без всякой видимой для меня причины свернул на развилке, где узкая дорога разделялась на три еще более узкие, на правую.

– Опять знак? – спросила я.

Виктор кивнул головой. Мне оставалось только вздохнуть и поверить ему, что я и сделала.

Поэтому я совсем не удивилась, когда неожиданно рядом с дорогой выросла коренастая фигура Ивана, с которым я уже была знакома.

– Привет! – сказал Иван. – Вас ждем. Кольцо надо замкнуть вокруг дачки. Местность хреновая – овраг, народа не хватает.

Он вручил мне пистолет и предупредил, чтобы пользовалась им только в крайнем случае. Если Рыжий прямо на меня выйдет.

– Рыжий? – воскликнула я. – Рыжего будем сейчас брать?

– Его Эдик брать будет, – поправил меня Иван. – Мы только страхуем.

– Как твое плечо? – вспомнила я, что Иван был ранен, когда я его видела последний раз и даже оказывала ему помощь.

– Забыл уже про него! – улыбнулся Иван. – Пошли, ждут нас…

Он круто свернул с дороги и пропал где-то внизу. Мы с Виктором последовали за ним и оказались на склоне довольно глубокого оврага.

Иван шел без особых мер предосторожности, поэтому я не чувствовала пока опасности.

– Вон та дача! – показал рукой Иван на небольшой мысок в устье оврага. – Ни с какой стороны не подойдешь, только сверху. Эдик там.

Я присмотрелась к темной полоске зелени между песчаным мысом и высоким береговым склоном, сплошь заросшим деревьями и кустарником.

На самой границе песка и леса стояло ветхое одноэтажное строение необычной архитектуры. От слегка приподнятой центральной части дачки в обе стороны расходились чуть пологие два крыла, и я никак не могла сообразить, что же это мне напоминает.

«Да это же дворец в миниатюре! – вдруг поняла я. – Ну точно, я где-то видела такой же, только большой».

Фасад деревянного мини-дворца выходил на основание песчаной косы и смотрел не на саму Волгу, а на небольшой заливчик, образовавшийся между косой и берегом. Небольшая узкая веранда, окаймлявшая всю дачу, была обнесена невысокими перилами с фигурными балясинами.

В средней части веранда расширялась и вытягивалась вперед, к воде, образуя нечто вроде свайного настила, нависающего над водой.

В общем, строил эту дачу человек со вкусом, хотя, судя повсему, было это очень давно – дерево наружных стен потемнело от дождей, краска облупилась, и местами на стенах зияли безобразные темные пятна – то ли грибок, то ли еще какая-нибудь древесная гниль.

Видно, нынешнему хозяину не до дачи было и не появлялся он на ней годами.

– Выглядит пустой… – заметила я, когда мы остановились и пристроились за последним рядом кустов на противоположном от дачи краю песчаной косы – дальше все просматривалось как на ладони.

– Да она и была пустая еще вчера, – усмехнулся Иван. – Дача в здешних краях известная. Здесь писатель жил тарасовский, Григорий Петрович, про казаков все писал да про волгарей. Дачу ему архитектор строил, из Питера. Копия, говорят, с дворца какого-то… А как помер писатель лет пять назад, так никто и не живет. Наследники в Москве, а из местных никто дачку не трогает. Уважали они Григория Петровича. Вот здесь они и засели вчера…

– Кто они? – спросила я. – Рыжий там не один?

Иван смутился почему-то.

– Да не один… – пробормотал он.

– Сколько их? – спросила я опять, не понимая, почему я вынуждена вести этот допрос.

– Трое, – сказал Иван и отвернулся, давая мне понять, что разговаривать больше не будет.

– Ваня, – произнес вдруг Виктор. – Нельзя так. Надо сказать.

– Что сказать? – буркнул Иван.

– Сам знаешь, – ответил Виктор.

– О чем вы, ребята? – спросила я, недоуменно глядя то на одного, то на другого.

– Эдик сказал – не говорить! – отрезал Иван, не обращая на мой вопрос никакого внимания.

– Неправильно это, – заявил Виктор и замолчал, не желая оспаривать авторитет командира.

Я только собралась на них напуститься, чтобы не играли втемную со мной, как со стороны горы раздался крик сойки.

Иван тут же прикрыл мне рот ладонью и показал глазами на пистолет. Я поняла, что крик сойки был сигналом о начале операции.

Мы замерли и долго вслушивались в нависшую над песчаным мысом тишину, которую нарушали только шелест тихо набегавших на песок волн и отдаленные крики чаек. Рыжий, возможно, уже знал, что его окружили, и теперь ищет способ вырваться из этой ловушки.

Внезапно раздалась автоматная очередь, затем глухой взрыв, и левое крыло дачки взлетело на воздух, рассыпавшись дождем деревянных обломков. Я успела заметить, что в воздухе мелькнуло тело человека.

Автомат умолк, зато послышались пистолетные выстрелы. Стреляли только из одного пистолета – это было слышно по тону выстрелов.

Причем стрельба была какая-то неуверенная, судорожная, и я поняла, что стреляет не Эдик. Эдик просто не мог так стрелять. Его пистолет молчал.

– Почему он не стреляет? – спросила я встревоженно.

– Почему, почему! – проворчал Иван раздраженно, но на мой вопрос не ответил.

Стрельба на какое-то время прекратилась, и неожиданно для всех нас из-под дощатого настила, выступающего над водой, выскочил небольшой юркий катерок и, заложив узкую петлю по заливчику, пошел в сторону противоположного берега Волги. В катерке сидели двое.

Рядом. Потому что их руки были сцеплены наручниками. Один из них был Рыжий, он пригнулся над рулем и смотрел вперед.

Вторым был Ромка!

Он дергал за руку Рыжего, мешая вести катер, пока не получил от того затрещину.

Тогда Ромка развернулся всем телом назад и стал смотреть на берег, куда огромными скачками выбегал по дощатому настилу из горящей дачи Эдик, на нас с Виктором, выскакивающих из-за кустов и несущихся что есть мочи к воде, на Ивана, который бросился зачем-то в сторону – я не поняла.

– Рома! – кричала я, тоже не понимая, что и зачем делаю. – Рома! Эдик уже стоял на песке, широко расставив ноги, и, двумя руками держа пистолет, целился в ровно идущий по воде и на глазах уменьшающийся катер.

Мы с Виктором подбежали и встали рядом с Эдиком, тяжело дыша.

– Две моторки! Быстро! – спокойно скомандовал Эдик, продолжая целиться в уходящую с каждой секундой все дальше моторку.

Наконец он опустил пистолет, поняв, что на таком расстоянии он не может гарантировать, что попадет в Рыжего, не зацепив при этом Ромку.

Эдик побежал вправо по песчаному берегу туда, где Иван заводил «реквизированную» на соседней даче моторную лодку. Я еле успела заскочить в моторку, когда она трогалась от берега. Виктор влетел в лодку уже после меня.

– Мы их не догоним! – вырвалось у меня.

– Догоним! – уверенно сказал Эдик.

Иван промолчал. Когда командир говорит: «Догоним!» – стоит ли высказывать в этом сомнения?

Катер с Рыжим и Ромкой уходил все дальше от нас, и вместе с ним уходили мои надежды, что мне удастся еще когда-нибудь увидеть Ромку живым…

Но катер вдруг начал понемногу замедлять ход, это было видно по тому, как быстро сокращалось расстояние между ним и нашей моторкой.

Эдик кивнул на катер и сказал:

– Воды набрали, я им корпус еще там, на даче, продырявил немного ломиком. Потонуть не потонут, а скорость потеряют.

Катер развернулся, и я поняла, что Рыжий рассчитывает добраться до небольшого поросшего деревьями островка – первого из зеленого архипелага, застрявшего посредине Волги.

На островке спрятаться было негде, на нем даже кустов не было, только группа высоких деревьев с голыми стволами. Островок просматривался насквозь, и Эдик усмехнулся, увидев маневр Рыжего.

Тот явно рассчитывал на возможность вброд перейти на соседний большой остров, где можно было и затеряться, и моторку раздобыть у какого-нибудь рыбака, которых наверняка там было немало.

Эдик встал и замахал руками. Я оглянулась и увидела, что нас догоняет еще одна моторка, которой Эдик и подавал сигналы.

Эдик сел опять, а вторая моторка слегка развернулась и стала подходить к островку по широкой дуге, рассчитывая в скором времени оказаться в проливчике между ним и большим островом.

Видел ли этот маневр Рыжий, я судить не могу, но он не изменил своих намерений. Мы отставали от него уже всего только метров на сто.

Катерок с разбега ткнулся в песок, Рыжий выскочил из него и потащил за собой Ромку как на веревке. Тот часто спотыкался, иногда падал, но тут же вскакивал и бежал за Рыжим, изо всех сил стараясь, как я поняла, мешать ему, как только мог.

Рыжий направлялся к большому острову.

Иван повернул немного лодку вдоль берега, и за счет этого мы сильно сократили разрыв между Рыжим и нами. Метров за пять до берега Эдик крикнул:

– Иван – в лодке, остальные – со мной!

И соскочил из лодки в воду. Я дождалась, пока моторка коснется песка, и мощный толчок вперед буквально снес меня на берег.

Я перевернулась через голову, но тут же вскочила и, на ходу отплевываясь от набившегося в рот песка, устремилась за Эдиком.

Рыжего мы догнали сразу за деревьями, где начинался залитый водой зеленый густой заросший луг. Бежать по нему было невозможно.

Поняв, что уйти не удастся и что он фактически окружен, Рыжий круто развернулся, левой рукой обхватил Ромку и загородился им от выстрелов, а правой приставил пистолет к его голове.

– Ну вы, козлы! – крикнул он в нашу сторону. – Еще шаг, и я щенка вашего застрелю!

Мы остановились все и сразу. Никто Ромкиной жизнью рисковать не хотел. Я видела Ромкино лицо. Оно вовсе не было испуганным.

Ромка смотрел на нас с надеждой, и в его глазах не было ожидания смерти.

Мне стало совсем плохо, я села прямо в мокрую траву под ногами, в болото, и закрыла глаза, не желая видеть конец этой трагедии.

– Встань, Оля! – прошептал мне стоящий рядом Виктор. – Не позорь пацана!

Я посмотрела на Ромку и увидела в его глазах испуг. Ему страшно было видеть меня бессильной, беспомощной.

Я поднялась с травы, взяла пистолет в обе руки и тоже наставила его на Рыжего, как и Виктор с Эдиком.

– Только не стреляй! – прошептал опять Виктор.

– Сдавайся, Рыжий! – крикнул Эдик. – Тебе все равно отсюда не выбраться!

– Лодку! – заорал Рыжий, и я видела, как поморщился Рома от его крика. – Лодку, или я сейчас вышибу ему мозги!

Эдик с Виктором застыли, не зная, что предпринять. Стрелять не мог ни тот, ни другой: Рыжий держал Ромку слишком близко к себе. Можно было вместо Рыжего запросто подстрелить мальчишку. К тому же Рыжий плотно прижимал ствол своего пистолета к Ромкиному виску и в любую минуту мог выстрелить.

Бросить оружие в надежде на то, что Рыжий уберется с острова и никого не тронет, было слишком наивно. Рыжий обязательно всех нас перестреляет как куропаток. Я опять впала в панику, но на землю уже не садилась.

Вдруг Ромка сделал какое-то странное движение ногой, дернулся, и Рыжий застыл с исказившимся лицом. Его правая рука немного отошла от Ромкиного виска, сам он слегка отклонился в сторону. Или это Ромка от него отклонился? Все это длилось доли секунды, но Эдик выстрелил в то же мгновение.

Рука Рыжего дрогнула, пистолет из нее выпал, он закричал.

А Ромка пошатнулся и упал в мокрую траву, увлекая за собой Рыжего!

– Ты убил его! – завопила я, устремляясь к Ромке.

– Да нет же! – услышала я за спиной смех Эдика. – Это его пистолетом по голове шандарахнуло.

Я подбежала к лежащему в воде и траве Ромке, подняла его голову и, не обращая внимания ни на Рыжего, ни на ребят, которые уже снимали с Ромкиной руки наручники, зашептала, стирая кровь с его виска:

– Ты жив, малыш! Бог мой, ты жив! Рома! Мальчик мой! Слава богу, ты жив!

– Да жив я, жив! – пробормотал смущенно Ромка. – Чего ты, Оль? Перестань!

Меня затрясло крупной дрожью, и я уткнулась в его плечо. Я плакала, но мне было уже спокойно, и уверенность с каждой секундой возвращалась ко мне.

Эдик стоял над лежащим в мокрой траве Рыжим.

– Вставай! – приказал ему Эдик.

Рыжий поднялся, глядя на него исподлобья.

– Отойдем, приятель, – кивнул Эдик на небольшую рощицу невдалеке. – Потолкуем…

Но Рыжий, видимо, был наслышан о том, как толкует с подобными ему командир – по определению самих бандитов – «афганцев»-беспредельщиков.

– Не надо! – сказал он. – Все сделаю, что скажешь. Без всякого разговора. Все скажу и все подпишу! Не надо!

Эдик смотрел на него с явным сожалением. Ему, по-моему, очень хотелось «потолковать» с Рыжим.

– В лодку! – сказал он.

Пока мы шли по залитому водой болотистому лугу, пока пробирались между деревьями и, увязая в песке, брели к моторке, на которой нас ждал Иван, я совсем уже пришла в себя. Настолько, что, перестав бояться за Ромку, начала думать о том, что делать дальше.

Рыжего Эдик посадил на нос и сел рядом с пистолетом в руке. Я подумала, не слишком ли беспечен Эдик, рассеянно поглядывающий по сторонам и на Рыжего почти не обращающий внимания?

Но очень скоро я убедилась, что Эдик далеко не так беспечен, как мне показалось. Когда наша моторка уже подходила к тарасовскому берегу и мы прошли рядом со стоящим на якоре «Прогрессом», на котором загорал его владелец, Рыжий внезапно оттолкнул сидящего рядом Эдика и прыгнул в воду. Расчет его был прост: доплыть до «Прогресса», сбросить в воду хозяина, на более быстроходном катере попытаться оторваться от нас и высадиться на тарасовском берегу. А уж там скрыться гораздо проще, чем посередине Волги.

Но Эдик словно ждал этого прыжка Рыжего. Потом, вспоминая этот эпизод, я поняла, что Эдик не только ждал этого прыжка, он и сам спровоцировал Рыжего на эту попытку побега, демонстрируя ему свою рассеянность и беспечность. Рыжий поверил и прыгнул в воду.

Эдик даже не пошатнулся от толчка Рыжего, но прыгнуть ему разрешил. Не в его правилах было оставлять врага несломленным.

Он должен был растоптать противника, уничтожить его последние силы к сопротивлению, лишить его воли. И действовал всегда по принципу: ничто так сильно не развито в нормальном человеке, как инстинкт самосохранения. И если его поставить перед лицом смерти, человек согласится на все, лишь бы ее избежать. Не знаю, может быть, он и прав.

Эдик спокойно смотрел, как Рыжий лихорадочно плывет к катеру, который был от него метрах в двадцати. Потом спокойно поднял пистолет и выстрелил в сторону «Прогресса». Я услышала, как пуля чиркнула по металлическому корпусу и ушла в воду.

Мужчина, загоравший на катере, подскочил как ужаленный. Он, вероятно, был наслышан о разных историях на Волге, кончавшихся исчезновением людей, пропажей лодок, перестрелками и убийствами. Его «Прогресс» взревел и уже через пять секунд мчался в сторону тарасовского моста через Волгу, где река была гораздо более оживленной, чем здесь.

Рыжий, поняв, что катер ушел вместе с его надеждой на бегство, растерянно закрутился в воде на одном месте. Он прекрасно понимал, что шансов доплыть до берега и уйти от нас у него нет.

Оставалось только вернуться в нашу моторку, но Эдик не собирался, оказывается, так просто завершать эту историю с неудавшимся побегом.

– Иван, канистру! – приказал он.

Иван передал ему канистру с бензином. Я заметила, что на носу лодки стоят еще две большие канистры. Но не понимала еще, что задумал Эдик.

– Вокруг него, медленно! – приказал Эдик, и Иван, заложив руль вправо, повел моторку по кругу, оставляя Рыжего в центре.

Эдуард спокойно лил в Волгу бензин из канистры. В воздухе стоял резкий запах, а по едва колышащейся волжской воде расплывались радужные блики. Вылив одну канистру, Эдуард взялся за вторую.

– Что ты хочешь делать, Эдик? – спросила я не очень уверенно, поскольку Эдик все еще оставался командиром нашей временно объединившейся группы.

Эдик даже не обратил внимания на мой вопрос. Он вылил еще одну канистру.

Рыжий смотрел на него с ужасом, но не делал попыток вырваться, уплыть за пределы бензинового кольца. Подождав, когда канистра отплыла метров на десять от моторки и оказалась к Рыжему ближе, чем к нам, Эдик спокойно выстрелил в воду из ракетницы.

За мгновение до ослепительной вспышки, опалившей лицо волной жара, я увидела, как ныряет Рыжий, рассчитывая найти спасение под водой.

Но бензин горел большим костром, слегка сдвигающимся по течению, и Рыжему приходилось выныривать еще несколько раз внутри этого кольца. Его голова оказывалась в центре горящей бензиновой лужи, и мне казалось, что он уж и не выберется из этого плавучего костра.

Я посмотрела на Ромку. Он был явно испуган происходящим.

Остатки бензина прогорали на воде. Бензин горел клочками, лужицами, которые становились все меньше и гасли, превращаясь в точки.

Рыжий появился немного сбоку от нас после очередного нырка. Очевидно, когда он выныривал среди горящего бензина, ему не всегда удавалось вдохнуть воздух, потому что стоило ему показаться на поверхности, как он принялся неистово кашлять, не в силах даже отгрести чуть дальше от бензинового пятна на воде.

Эдик приказал Ивану подойти ближе к нему и багром подогнал бандита к лодке. Когда он зацеплял его руку наручником и пристегивал Рыжего к поручню на борту лодки, я увидела его побелевшее лицо, вытаращенные, вылезавшие из орбит глаза и судорожно раскрывающийся рот, хватающий воздух.

– К берегу! – приказал Эдик Ивану, и лодка пошла к песчаной косе, волоча по воде за собой Рыжего.

Когда мы причалили и Эдик отстегнул Рыжего от лодки, тот уже пришел в себя и попытался встать на мелководье. Но дрожащие ноги подогнулись, и он опять упал в воду. Тогда он пополз по дну, задирая над водой голову, словно большая черепаха, выбрался наполовину из воды и упал грудью на песок. Его начало рвать водой.

Эдик подошел к нему и, взяв за ворот рубашки, легко приподнял.

– Ты еще помнишь, где тебя ждет твоя любовница? – спросил Эдик. – Или тебя искупать еще раз?

Рыжий сначала отрицательно замотал головой, потом, побоявшись, что его поймут неправильно и вновь потащат в воде за лодкой, закивал утвердительно.

– Адрес! – потребовал Эдик.

Рыжий что-то забормотал, и Эдик наклонился к нему поближе, чтобы лучше слышать.

Сверху, с обрыва, донесся отдаленный свист. Зацепив Рыжего под мышки, Эдик и Иван побежали к оврагу. Виктор махнул нам с Ромкой рукой, и мы тоже пустились за ними.

– Нашумели мы тут здорово! – возбужденно крикнул на бегу Эдик. – Менты явились. Надо уходить. Тут как в ловушке. Дорога – одна.

К моему удивлению, прямо за догорающей дачей начиналась узкая грунтовая дорога, серпантином поднимавшаяся вверх по склону. Видно было, что ею не меньше года не пользовались, поскольку прямо между колеями уже прорастал кустарник.

За дачей стоял «газик», в который мы все вместе и загрузились.

Иван вновь оказался за рулем, машина взревела и рванула по дороге, то и дело круто заворачивая.

Сверху послышались выстрелы. Эдик толкнул Ивана в спину и приказал:

– Быстрее!

«Газик» взревел еще сильнее, и повороты стали мелькать быстрее. Иван водил машину виртуозно. Он ни разу не зацепил дерева, держался точно на накатанных годами колеях, и ни на одном повороте его не занесло, хотя преодолевал он их на максимально возможной скорости.

Выехав на ровное место, машина словно сбросила гири с колес и помчалась вперед, навстречу выстрелам.

Когда мы вырвались из-за деревьев к шоссе, я ужаснулась. Выезд на дорогу перегораживал грузовик, перед ним стояла милицейская «Волга», а на шоссе – точно такой же «газик», как у нас, только ментовской «канареечной» раскраски.

Перед «Волгой» стоял милиционер в офицерской форме и что-то кричал в мегафон, но за гудением мотора мне не было слышно, что именно.

Иван чуть затормозил у края деревьев, и в машину прямо на ходу влетел еще один парень – кажется, я его тоже прежде видела вместе с Эдиком.

– Опять Кузьмич сдаваться нас убеждает? – спросил Эдик. – Снова выследил?

– Ну! – выпалил парень. – И знает же, гад, что в него не будут стрелять, стоит спокойно.

Эдик усмехнулся.

– Нет, сдаваться им мы пока подождем. Мы еще не всю мразь в Тарасове истребили! Вперед! – скомандовал Эдик Ивану. – Давай, Ваня!

Наша машина помчалась навстречу милицейскому кордону, перегородившему выезд на шоссе. Не доезжая метров десять до стоящей впереди машины, Иван свернул на обочину и прямо по вспаханному полю пополз мимо стоящего на дороге грузовика. Эдик с Виктором открыли пальбу, создавая вид ожесточенной перестрелки.

На самом деле – я это прекрасно видела – они стреляли по колесам стоящих на дороге машин и пресекали попытки ответного огня, поднимая пулями пыль прямо перед головами лежащих на дороге милиционеров, старательно прижимающихся к земле.

Мне показалось, что мы едем по пашне целую вечность, хотя на самом деле прошло, наверное, не больше минуты, и мы уже оказались на асфальте, оставив позади приходящих в себя милиционеров и их машины с изрешеченными пулями колесами. Не избежал этой участи и «газик», стоявший на шоссе. Он, правда, попытался отъехать на простреленных шинах, но шофер с перепугу не справился с управлением, и «канарейка» слетела в кювет.

Дорога в Тарасов была свободна!

Но ехали мы по ней не больше минуты, только до первой развилки, которая вела в сторону от Волги. Как мне объяснил Эдик, некто майор Иван Кузьмич из шестого отдела давно уже сидит на хвосте у их маленького отряда, но не проявляет особого рвения, чтобы организовать их захват, например. Он просто приезжает на место проведения ими очередной операции – с некоторым, как правило, опозданием – и принимается уговаривать их в мегафон. Он прекрасно знает, что ребята Эдика ментов не убивают, и даже пользуется этим, создавая вокруг себя ореол бесстрашного мента, спокойно стоящего под пулями. Но вот на хвост он любит садиться. И если в самом начале нам удалось избежать преследования, то сейчас нас встретит наверняка вызванный Кузьмичем патруль, а тот уже привяжется надолго.

Иван свернул направо, и потом мы долго блуждали по каким-то грунтовым дорогам в начинающих сгущаться сумерках, меняли номерные знаки, высадили где-то Ивана, а его место за рулем занял Виктор.

Когда мы попали в знакомые мне места в черте города, на улицах горели фонари, а небо было уже совсем-совсем черным.

Перед тем как расстаться со мной, Эдик вынул из кармана диктофонную кассету и протянул мне.

– Послушай на досуге, – сказал он. – Очень интересно. Наши ребята записали разговор Митрофановой с Рыжим, когда следили за ней. Думаю, тебе будет любопытно это услышать…

Глава 7

Кассета и впрямь оказалась столь любопытной, что я просто оторваться от нее не могла. Эта кассета все ставила по своим местам. Мне стала совершенно ясна вся история. Но Митрофанова! Эта женщина при всей мрачности ее души была, несомненно, очень талантлива. В этом я убедилась после того, что услышала на кассете.

Впрочем, не буду пересказывать ее содержание. Предлагаю вам просто послушать ее самим.

«– Иди ко мне, радость моя рыженькая. За такую работу ты можешь требовать от меня вознаграждения… Ну-ну, не так грубо, рыженький!

– Ну ты и стерва! Такую комбинацию придумать. У меня в голове не укладывается, как ты его смогла обработать.

– Моего дражайшего супруга? Этого театрального дохляка с замашками гения и душой цыпленка? Это было проще простого. Он сам готов был идти куда угодно, ему нужно было только показать дорогу.

– И ты показала?

– А что мне оставалось, когда я узнала, что он интересуется делами моей фирмы! Он же всю жизнь ненавидит меня за то, что у него нет денег, а у меня есть. Он даже на любовницу свою, эту балеринку из оперного, у меня деньги выпрашивал, думал, я не знала, для чего ему эти восемь тысяч. Он хотел ей купить кольцо с бриллиантом, дешевый бабник! Впрочем, мне было бы наплевать на всех его баб, если бы он не захотел получить мои деньги. Эта тварь задумала меня убить!

– Откуда ты знаешь?

– Я с ним столько лет прожила. Я знаю о нем все. Он только еще собирается подумать о чем-то, а я уже знаю – о чем.

– Ну ты и стерва!

– Это его балеринка – стерва! Я уверена, что это она его надоумила насчет моих денег. Что они ему в наследство достанутся, если со мной что-нибудь случится. Эта дура не поняла только, что я узнаю о его настроении раньше, чем он сам!

– И много ему досталось бы, а?

– Тебе-то что? Тебе в любом случае не достанется ничего! Тебе я достаюсь! Разве этого мало?

– Да я так спросил! Я и не думал ничего. Ты чего окрысилась-то!

– Он тоже сначала «так» поинтересовался финансовым положением фирмы «Голд». А потом я поняла, что это не простое любопытство. Я сделала очень хитро: принесла домой финансовый отчет и оставила его в сумке. Не вытаскивала даже. Но меры приняла, чтобы знать, лазил он ко мне в сумку или нет.

– Лазил?

– Еще как лазил, мразь такая. И даже копии снимал. Не пойму только, за каким чертом ему копии понадобились. Может быть, советовался с кем, на сколько активы фирмы тянут? Так я представляю, что с ним было, когда ему назвали цифру – пятьсот тысяч долларов!

– Полмиллиона баксов! Вот это да!

– Вот такая и у него должна была быть реакция. «Вот это да!» И тут же он подумал: «И все это может быть моим!» Я уверена просто, что именно так он и подумал! Я на следующий день посмотрела ему в глаза. Там была пустота и ненависть, хоть он и старался их прятать, артист чертов! Я, как это поняла, сразу же все решила. Это как вспышка молнии, ты же знаешь, я решаю все быстро и точно.

– Обязательно было эту дуру его мочить?

– А что мне оставалось делать? Он года два обдумывал бы, решался. А мне эти два года как жить? С мыслью о том, что эта мразь собирается меня убить, только духу у него не хватает? Благодарю покорно. Зато теперь я от него наконец избавлюсь! С твоей помощью, рыженький! Я просто ускорила события, вот и все.

– Стерва!

– Ты, рыженький, произносишь это слово с восхищением. Любишь свою стерву, а? Любишь? Ну, покажи мне, как ты меня любишь. О! Сильно любишь. Иди сюда. Я хочу твоей любви!

………..

– А знаешь, как я его на мысль об убийстве навела?

– Как?

– Он же трус. Он сам никогда в жизни не придумал бы ничего. Все это пришлось мне изобретать.

– Ты можешь!

– Могу! Да, могу. Я подсунула ему фильм. Рекламу где-то увидела. Там на одного фотографа вешают убийство, которое совершил муж. Он нанимает этого полудурка – там его такой козел играет, – чтобы тот снял его жену с любовником, а сам в это время вырубает свет, жену убивает, а полудурка потом хватает полиция. Фотографа сажают, а муж выходит сухим из воды. Видел бы ты, как ему понравилось.

– Классный фильм!

– Вот-вот. Ему тоже понравилось. Я, правда, помогла ему немного, сама с ним два раза посмотрела. Обсуждали даже. Я потом засекла как-то, что он втихаря еще несколько раз этот фильм смотрел.

– Вот козел!

– Это ты козел! Он и должен был его смотреть. Я так и планировала. Он вообще делал именно то, что мне нужно было. А потом я вспомнила про эту девчонку, ну, у нее газета еще есть, название всегда забываю. Длинноногую эту.

– «Свидетель».

– Вот-вот, «Свидетель». Она Ермолаева спалила, сучка. Я бы с ней связываться сама не стала. Она мне помогла только, что Ермолаева убрала. Я хоть от контроля с его стороны избавилась. Она же тоже фотограф, фотографировать любит. Так я ее Арнольду и подсунула.

– Как это?

– Как, как! Просто. Заказала десяток визиток на ее имя и одну у себя в сумке оставила, вместе с финансовыми документами. Мне потом только проверить нужно было в его записной книжке, переписал он ее координаты или нет. Конечно, переписал. Я поняла, что он клюнул, и начала обдумывать подробности. Я еще раз посмотрела этот фильм. А там есть эпизод, где фотограф снимает спальню через дырку в потолке, замаскированную специальным стеклом. Когда этот эпизод начался, я словно невзначай сообщила ему, что знаю один дом, в котором есть точно такое же окошко в потолке. Он думал, что я не замечу, как он сделал стойку после моего рассказа о том доме. Но я все видела отлично. Он заинтересовался.

– А я отправился делать эту самую дырку. Ну и работка, надо сказать. Особенно бетон сверлить.

– Ладно, не переломился! Еще вон способен кое на что. Потом я забыла как-то у себя в сумке ключи от той квартиры в парке. Специально, конечно. И даже брелочек к ним прицепила с голой бабой и адресом этого дома. Знаешь, что он сделал?

– Что?

– Он дубликаты всех ключей сделал, в тот же день. И, естественно, заявился туда. Ну, мы с тобой постарались, чтобы у него не было сомнений, что я в той квартире бываю и постоянно там с кем-то трахаюсь. Вот так я ему и место для убийства подготовила. Он же лентяй! Все приходится делать мне самой. Мне оставалось выбрать время убийства. Моего! Я изучила его репертуар и выяснила, что в «Фаусте» у него есть «дыра», во время которой он двадцать пять минут не появляется на сцене. Я сказала тебе, чтобы ты позвонил мне домой и на автоответчике оставил для меня приглашение на свидание именно вечером того дня, когда идет «Фауст». Помнишь?

– Еще бы не помнить!

– Ну и все, остальное – дело техники. Вместо себя я подставила его дуру из оперного, записочку ей написала его почерком. Вместо него пришел ты. А когда он явился и все это увидел, представляю, что с ним было! Вот это был для него сюрприз!

– Ну ты и стерва!

– Иди ко мне, рыженький!..»

Митрофанову мы не нашли ни в коттедже в Миллионеровке, ни в одной из ее городских квартир, ни на двух ее дачах. Мы проверили даже ту пятикомнатную квартиру в парке имени Короленко, в которой была убита балерина. Но и там никого не оказалось.

Выжав из Рыжего все, что можно, и записав его рассказ на два диктофона, мы надежно приковали его наручниками к трубе парового отопления и уехали. Одну из диктофонных пленок я оставила на видном месте, прямо на кровати, на которой произошло убийство.

Меня эта история больше не интересовала с точки зрения собственной безопасности, Митрофанова скрылась, но Рыжий дал исчерпывающие показания, полностью снимающие с меня вину. Оставалось теперь изучить возможность появления всей этой истории с убийством на страницах нашего «Свидетеля».

Но это зависело от того, насколько удачной была деятельность Сергея Ивановича Кряжимского за эти дни, пока я распутывалась с убийствами балерины и пожарника из двух самых популярных в Тарасове театров.

Из первого попавшегося автомата я позвонила генералу Свиридову и, слегка поиздевавшись над ним (не могла удержаться от соблазна), сообщила, что в известной ему квартире дома в парке сидит исполнитель убийства балерины Ельницкой, а его личное признание своей вины находится в спальне на кровати.

Сама я буду с этого времени в редакции своей газеты, заявила я ему напоследок, но не советую ему торопиться и присылать за мной опергруппу, сначала пусть прослушает пленку. Если же после этого я все же ему потребуюсь для дачи свидетельских (я подчеркнула голосом – свидетельских) показаний, мой номер телефона он знает, а может и повестку прислать в обычном порядке.

Виктор подвез нас с Ромкой до редакции, а сам с Эдиком уехал – наверное, проводить разбор сегодняшних «полетов». Я думаю, им было что обсудить. Особенно затею Эдика с бензином. В сложных боевых условиях никто слова ему не сказал, но я не знаю, как поведут себя его ребята, когда будут обсуждать этот эпизод в спокойной обстановке.

Я просто не могла сейчас отпустить Ромку домой. Слишком я за него переволновалась.

Мы с ним остановились покурить на свежем воздухе у дверей редакции. Спешить все равно было некуда, в редакции, судя по отсутствию света в окнах, было пусто, но я не могла не зайти туда и хоть немного не посидеть в своем редакторском кресле, чтобы восстановить в себе привычное ощущение работы, а не борьбы, которое владело мной в последние дни. Да и Ромке нужно было наконец рассказать о себе все, а это сделать лучше всего было именно в редакции, показав ему номера наших уже вышедших газет и дополнив их материалами, которые не попали на страницы «Свидетеля».

Ромка был возбужден событиями последних дней, голова его шла кругом и была переполнена множеством самых разнообразных вопросов – от самых наивных до таких, ответы на которые я не знала.

Один из таких вопросов он и задал мне еще на улице.

– Оля, – сказал он, – объясни мне, почему Эдик… такой?

– Какой? – спросила я.

– Ну… Ты сама знаешь, – смутился Рома, не сумев сформулировать свой вопрос.

– Знаю, – согласилась я, решив, что нечестно с моей стороны увиливать от ответа на вопрос, смысл которого я понимаю.

Я вздохнула и потрепала его по волосам.

– У него был взвод парней, которые были чуть старше тебя, – сказала я. – Там, в Афганистане. Из всего взвода уцелел только он один. Остальные погибли. Каждая смерть была страшной и настоящей… Может быть, поэтому… А может быть, потому, что, когда он вернулся оттуда, он узнал, что его жену и дочь убили такие же подонки, как этот Рыжий. Их автомобиль остановили за городом, вытащили их из салона, изнасиловали, а потом сожгли вместе с машиной. Его дочери было одиннадцать лет…

– Сожгли?.. – пробормотал он, вспоминая, наверное, сегодняшний костер на Волге. – Но он же больной! Сумасшедший! Это же садизм!

– Наверное, сумасшедший, – вздохнула я. – Но не больше, чем многие другие. Пусть он сумасшедший. Но он справедлив. Просто у него свои представления о справедливости. И он не умеет прощать. А справедливость, возведенная в абстрактный принцип, часто превращается в садизм. Незаметно для самой себя…

– А почему они выбрали его командиром? – спросил Ромка, и я про себя похвалила его: это был хороший вопрос, мужской.

– Наверное, потому, что у него самый большой счет к жизни, – сказала я, подумав. – И поэтому он самый сильный из них. Поэтому он никогда не сомневается в себе. Поэтому его ничто не держит в этой жизни. Он живет прошлым и любит только прошлое. Среди них много таких, похожих на него. Просто он… несчастнее остальных.

Мы помолчали, думая об Эдике.

– Пойдем! – сказала я, шлепнув его ладонью по плечу. – Покажу тебе свою работу.

Едва мы вошли в редакцию, у меня сразу возникло ощущение: что-то здесь не так. Но что? Я не могла понять. Все еще стоя на пороге и прислушиваясь, я вдруг поняла, что меня смутил запах Маринкиных духов.

Она была здесь, в редакции, иначе запах давно бы уже выветрился!

Но что она делает здесь ночью? Одна?

Может быть, ждала меня, или Виктора, или скорее всего нас обоих и заснула.

– Маринка! – закричала я, идя по темному коридору. – Ты где? Соня! Просыпайся, я тебя с Ромкой познакомлю! Марина! Ну где же ты?

Впрочем, что я ору как ненормальная! Конечно же, она в моем кабинете. Где же еще меня ждать? Она знает, что я, если загляну в редакцию, свой кабинет не миную. Только вот почему она сидит без света? Спать он ей, что ли, мешает?

В приемной Маринки не было. Я открыла дверь в свой кабинет, и в то же мгновение вспыхнул свет.

Маринка сидела на моем кресле, связанная по рукам и ногам. Рот у нее был заклеен скотчем.

Она смотрела на меня с ужасом и косила глазами в сторону окна, немного за мою спину.

Я повернулась и тут же закричала:

– Ромка, беги!

И захлопнула за собой дверь.

У окна стояла Митрофанова и самодовольно ухмылялась. В руке у нее был пистолет, нацеленный мне в живот.

– Доброй ночи, госпожа редакторша! – сказала она мне с легкой издевательской улыбкой. – Согласитесь, какая неожиданная встреча! Для вас – неожиданная. Мы-то с этим милым созданием давно уже вас ждем.

Она кивнула на Маринку, дергающуюся в кресле, пытаясь хоть чуть-чуть ослабить веревки, которыми она была к нему привязана.

Встреча была и в самом деле для меня очень неожиданной, и я никак не могла сообразить, что же мне ей ответить, чтобы потянуть время и дать возможность Ромке позвать кого-нибудь на помощь.

– Не пытайтесь зря напрягать свои мозговые извилины, – сказала Митрофанова. – Все равно достойного ответа вам найти не удастся.

В этом она была, пожалуй, права, и я промолчала.

– Возможно, сейчас у вас внутри и шевельнулось запоздалое сожаление, что вы отказались тогда от моего предложения, – продолжала она. – Но, к сожалению, уже поздно… Да и не верю я в то, что вы могли согласиться, не надеясь втайне, что вам удастся меня обмануть.

– И вы пришли, чтобы высказать мне все это? – спросила я ее.

– И за этим тоже, представьте себе! – воскликнула она. – Вы меня оскорбили тем, что переиграли, и я пришла сказать вам, что не прощаю оскорблений.

«Беги, Ромка! – стучало у меня в голове. – В ментовку беги! Пусть срочно присылают опергруппу!»

Митрофанова посмотрела на меня очень внимательно.

– Напрасно вы надеетесь на помощь своего недоросля, – сказала она вдруг. – Мальчишки всегда принимают самые героические, но в силу этого – самые идиотские решения. Уверена, что он стоит сейчас за дверью и поджидает меня с какой-нибудь кочергой в руках. Чтобы проломить мне голову, когда я буду выходить. Похвальное намерение для юного героя, но, уверяю вас, из этого ничего не выйдет. Он просто не сможет меня ударить. Стоит мне посмотреть ему в глаза, и у него опустятся руки. Ну ладно, с юным героем мы разберемся потом. Сначала мне придется разобраться с вами, госпожа Бойкова.

Я молчала. Я не верила ни одному ее слову. Ромка сейчас уже полдороги до отделения милиции пробежал. Скоро опергруппа будет здесь.

– Я, как мне кажется, предупреждала вас, чтобы вы не предпринимали против меня никаких действий, – сказала она. – Да нет, не кажется, это и в самом деле было так. Но вы женщина слишком самостоятельная, заметьте, я сознательно избегаю слова «самонадеянная», поскольку вовсе вас такой не считаю… Беда только в том, что ваша самостоятельность застилает вам глаза каким-то розовым туманом и делает вас слепой, как новорожденный котенок. Вам начинает казаться, что вы – хозяйка своей судьбы, что вольны поступать, как вам хочется, а не так, как того требуют обстоятельства. И это ваша роковая ошибка. Поверьте мне, если бы вы подчинились воле обстоятельств и моей воле, вам не пришлось бы сегодня… сейчас, через несколько минут… умирать мучительной смертью. Прихватив за компанию и свою подружку, которая – уж такая у нее судьба – просто случайно набрела на свою смерть. Да! Я забыла еще вашего юного поклонника, который наверняка ждет меня в коридоре с ножкой от стула и намеревается этим оружием размозжить мне голову.

Я уже начала прислушиваться к ночным звукам на улице – не слышится ли среди них милицейская сирена. Но все было тихо, и никакая опергруппа вовсе не мчалась спасать нас с Маринкой.

«Неужели Ромка и правда торчит в коридоре и собирается вступить с ней в драку?» – ужаснулась я посетившему меня сомнению.

– Если ты сейчас заорешь, я выстрелю прямо тебе в лоб, – вдруг сказала Митрофанова. – Я не люблю криков. И вообще мне надоела эта комедия. Переходим к заключительному акту. Так сказать, па-де-де со взрывной волной.

Она взяла стоящий у стены стул и поставила его ближе к столу.

– Садись! – сказала она мне.

– Что вы хотите делать? – спросила я.

– Садись! – приказала она более резким тоном.

Мне пришлось подчиниться. Пуля, которая летит в тебя из пистолета, уже не оставляет никаких надежд на спасение, во всех остальных случаях надежда остается.

Она взяла со стола скотч и принялась приматывать меня к спинке стула.

– Зачем вы это делаете? – спросила я. – Я не собираюсь никуда бежать.

Она продолжала молча приклеивать меня к стулу.

Затем она примотала к передним ножкам стула мои ноги, и я почувствовала себя абсолютно беспомощной. Как в детстве, когда я стягивала платье через голову, а оно застревало у меня на голове, и я не могла вытащить из него руки. Я начинала просто беситься, сходить с ума, рвалась, и часто заканчивалось тем, что я раздирала платье по шву, а потом со слезами садилась его зашивать. Теперь я вспомнила то детское ощущение, и волна бешенства накатила на меня. Я задергалась на стуле, пытаясь освободиться от скотча, но он держал намертво.

Плохо понимая, что делаю, я ругалась на Митрофанову последними словами, материлась, чтобы как-то дать выход взорвавшейся во мне от ощущения физической беспомощности психической энергии, но это не приносило мне облегчения. Неподвижность и скованность сводили меня с ума.

Митрофанова что-то говорила, но я не слышала ее за своими криками. Наконец она уловила момент и заклеила мне губы скотчем – мне осталось выражать свою ярость только невнятным мычанием.

Но теперь я слышала ее слова. И от этих слов надежды на спасение у меня не осталось.

– Пора расставаться, – ухмыльнулась Митрофанова. – Сейчас я выйду отсюда и займусь вашим воспитанником, госпожа Бойкова. Надеюсь, что он с удовольствием присоединится к вашей компании. Не думаю, что на то, чтобы уговорить его, мне потребуется больше тридцати секунд. Поэтому сувенир с часовым механизмом я заведу всего на одну минуту. Чтобы вы не томились долгим ожиданием своей смерти.

Она достала из сумочки какую-то железную коробочку с циферблатом, что-то на ней повернула и сказала:

– Прощайте!

Она поставила мину на стол между мной и Маринкой и шагнула к двери.

Рывком распахнув ее, Митрофанова осторожно выглянула и… никого, очевидно, не увидела.

Я понимала, что жить мне осталось секунд пятьдесят, но все же испытала облегчение от того, что она ошиблась и Ромка не ждет ее там с ножкой от стула.

Однако одно живое существо все же находилось за дверью и привлекло внимание Митрофановой.

Это была невесть откуда взявшаяся в приемной кошка. Большая полосатая кошка сидела на пути у Митрофановой и внимательно на нее смотрела.

– Щенок убежал, кошка осталась, – пробормотала Митрофанова и нагнулась, чтобы взять кошку на руки.

В этот момент из-за двери появился Ромка с занесенной над головой ножкой от стула. Он прицелился и обрушил свое оружие на затылок Митрофановой.

Я ожидала, что она сейчас поднимет голову и злобно засмеется, но Митрофанова упала вперед, лицом в пол, и осталась лежать без движения.

Все это я видела в проем двери, и сердце у меня бешено стучало. Надежда, с которой я уже совсем было распрощалась, появилась вновь. И самое для меня главное – появилась она в образе Ромки!

Ромка просунул голову в дверь над бездыханным телом Митрофановой и спросил:

– Оля! Как ты?

Увидев меня примотанной к стулу скотчем, Ромка нахмурился и, перешагнув через Митрофанову, вошел в кабинет, направляясь ко мне.

Мы с Маринкой обе замычали что было сил, глазами и головами показывая на стол, на котором зловеще тикал часовой механизм оставленной Митрофановой мины.

До взрыва было секунд десять, не больше.

Мгновение Ромка смотрел на меня, и я чувствовала, что в голове его происходит какой-то сложный мыслительный процесс.

Еще секунду он поворачивался, следуя указанию моего взгляда.

Две секунды он смотрел на мину.

Медленно, как мне показалось, очень медленно он пошел к столу. На шаг у него уходила секунда, а сделать нужно было три шага.

Мы с Маринкой дергались вместе со своими стульями, понимая, что взрыв произойдет уже сейчас, через мгновение, но Ромка-то этого не знает!

Он сделал три шага и был у стола.

Целую секунду он тянул руку к мине.

Взял ее.

И тут же, круто разворачиваясь в падении, швырнул ее в окно.

Взрыв, как я подумала, произошел от того, что мина ударилась о стекло. Но это было не так. Мина выбила оконное стекло и взорвалась уже на улице, примерно в метре от окна, в воздухе.

Это и спасло жизнь всем нам троим. В окно ворвался огненный вихрь, наполненный осколками стекла, и меня вместе со стулом швырнуло на пол. Я больно ударилась головой о письменный стол и потеряла сознание.

В себя я пришла от запаха нашатыря, который бил мне в ноздри.

Я открыла глаза и увидела Маринку, которая совала мне под нос ватку, смоченную противной пахучей жидкостью. Я поморщилась и закрутила головой.

– Живая! – завопила Маринка.

Надо мной склонился Ромка.

Я посмотрела ему в глаза, и столько благодарности было в моем взгляде, что Ромка тут же покраснел как девица.

Руки меня почему-то не слушались, и я тут только сообразила, что все еще лежу примотанная к спинке стула. Сам стул развалился, когда я на нем грохнулась на пол.

Редакция была полна людей, совершенно мне незнакомых, которые откуда-то набежали среди ночи. Едва меня освободили от скотча, я крикнула плохо слушающимися губами:

– Где Митрофанова?

Несколько голосов вокруг меня сразу же подхватили мой вопрос:

– Митрофанова! Скорее позовите Митрофанову! Кто это – Митрофанова?

Застонав от их несообразительности, я позвала на помощь Ромку:

– Рома! Что с Митрофановой?

– Ее нет, Оля, – сказал он. – Наверное, она очнулась и в суматохе после взрыва скрылась.

– Черт! – не сдержалась я. – Опять ушла!

– Ничего, Оля, – сказал Ромка. – Она еще нам попадется.

Солидно так сказал. Как мужчина.

И я ему поверила…

Глава 8

Стекла в окна мы вставили уже на следующий день. Редакция была в сборе с самого утра, все смотрели на нас с Маринкой как на жертв маньяка, а на Ромку – как на героя. Ромка был доволен, а я не очень. Меня это сочувственное внимание быстро стало утомлять.

Я дождалась Сергея Ивановича, выяснила у него, что нашу проблему с расчетным счетом он не решил, просидев несколько дней в приемной директора банка.

На мой вопрос, какого черта он там сидел, Кряжимский обиделся, сказал, что он журналист, а не администратор, и не менеджер, и не… Тут он не нашелся, что сказать еще, махнул рукой и пошел за пивом.

Корреспондентов я отпустила домой, объявив им, что ближайшие два дня они свободны: газета выходить не будет, и решила жаловаться.

Я, правда, не знала, кому именно нужно жаловаться в подобных случаях, но, недолго думая, набрала номер генерала Свиридова, рассудив, что он мне в некотором роде обязан – ведь убийцу пожарника дяди Васи нашла все-таки я, – и рассказала генералу обо всех наших неприятностях последнего времени.

Свиридов посочувствовал, сказал, что подумает, что можно сделать, но ничего конкретного не пообещал. Я на него обиделась и поклялась сама себе никогда в жизни больше не выполнять за милицию ее работу. Раз она мне помогать не хочет.

Что делать, я не знала, поэтому позвала Маринку и попросила ее сварить кофе.

Кофе мне всегда помогает думать.

Маринка заявила мне, что кофе она, конечно, сварит, что это, наверное, единственное, для чего ее держат в редакции, потому что как кофе варить, так Марина, а как преступников ловить, так Марина не нужна оказывается, что, в конце концов…

Но я так и не узнала, что же там, в конце концов. Потому что просто взяла и закрыла ей рот ладонью. Она еще немного попробовала что-то бормотать, но представила, наверное, как это глупо выглядит, и замолчала.

А я поняла: Маринка на меня обиделась, что я ей ничего не рассказываю, и обижается не только она одна. Сергея Ивановича Виктор попросил написать все, что он знает о Салько, Митрофановой, сходить в морг. Он сходил, написал – и все. Даже Виктор и тот не все подробности знает.

Я почувствовала себя свиньей и сейчас же приказала Маринке собрать всех, включая отправившегося домой убирать квартиру к скорому приезду матери Ромку. Со своими друзьями нельзя так поступать! – кляла я себя и рвалась искупить свою вину.

Оказалось, что и собирать никого не надо. Сергей Иванович вернулся уже со своим пивом, Виктор сидел в приемной у Маринки и смотрел на нее влюбленными глазами, а Ромка еще даже не успел уйти домой – заигрался на компьютере в секретариате.

Я достала из сейфа остатки гонорара, который заплатил мне авансом Салько, послала Ромку в магазин, и через десять минут он притащил несколько бутылок шампанского.

Критически осмотрев свой кабинет со следами от взрыва на стенах и потолке, я решила, что секретариат выглядит гораздо приличнее, и пригласила всех туда.

Ромка с Виктором разлили шампанское, я взяла бокал и сказала:

– Я вовсе не собираюсь говорить тост и делать наше небольшое нерабочее заседание пиром во время чумы. Настоящий пир, ну, или, по крайней мере, праздник мы устроим, когда выпустим следующий номер нашей газеты.

Я обвела всех взглядом и сказала самым естественным тоном, на который была способна:

– Я просто хочу попросить у каждого из вас прощения, потому что за последние несколько дней умудрилась обидеть каждого. Простите меня! Я искренне считаю вас своими друзьями и обещаю теперь гораздо внимательнее прислушиваться к вашим советам. Я настояла на своем – и влипла в эту нехорошую историю, из которой выпуталась только благодаря вашей помощи. Вы все мне очень помогли, каждый по-своему. Без вас я не сумела бы доказать свою невиновность и сидела бы сейчас в следственном изоляторе Свиридова. Поэтому пью за вас!

Я выпила шампанское и после небольшой паузы, которую никто не захотел нарушить, заговорила вновь:

– Наверное, не все из вас знают, с чего началась эта история и почему так причудливо развернулась. Для меня самой это было ребусом, загадкой без разгадки…

Началось все с того, что в последнем своем номере газеты, который вышел тиражом в пятнадцать тысяч…

– Извините, Оля, – подал голос Кряжимский, – но вы ошиблись. Прошлый номер газеты имел тираж уже двадцать пять тысяч экземпляров.

– Спасибо, Сергей Иванович, – обрадовалась я. – Конечно, я ошиблась. И вы меня поправили. Вот эту систему взаимоотношений я и хотела бы сохранить в редакции впредь. Поверьте мне, я вовсе не стремлюсь быть диктатором. Иногда необходима чья-то энергия и воля, чтобы быстро идти вперед. Но если я ошибаюсь, вы просто обязаны меня поправлять, если хотите добра нашей газете… Впрочем, извините, я отвлеклась…

Итак, рассказав в газете одну очень любопытную для правоохранительных органов историю, мы привлекли к себе внимание супруги Арнольда Салько, Евгении Сергеевны Митрофановой.

Я отпила шампанского, чтобы смочить пересохшее горло, и продолжала свой рассказ:

– Евгения Сергеевна Митрофанова, супруга Арнольда Салько, женщина очень хитрая и хваткая. Сергей Иванович сообщил мне, что она – любовница арестованного не так давно, очень известного в Тарасове крупного дельца – Ермолаева. И это натолкнуло меня на подозрение, что вся эта странная история – месть со стороны его любовницы. Месть мне, всем нам, «Свидетелю». Но когда Митрофанова призналась мне, что Ермолаева она пыталась просто использовать, ей нужен был его авторитет и его деньги, я поняла, что дело не в мести. Митрофанова привыкла манипулировать людьми, использовать их в своих интересах, заставлять их делать то, что ей нужно, исполнять партии, написанные ею самой. Поэтому она просто подставила меня для достижения своей цели, которую, надо сказать, ей чуть не удалось достичь.

Это она организовала убийство любовницы Салько Ельницкой в доме, который находится в парке. Эта квартира, как удалось выяснить, принадлежит человеку, который должен ей очень большие деньги. То есть фактически она является неофициальной собственностью Митрофановой. Она могла распоряжаться ею, как хотела и когда хотела.

О ее мотивах и методах, которыми она пользовалась, дает хорошее представление магнитофонная запись, сделанная ребятами Эдика.

Я поставила пленку, и все прослушали милую беседу Митрофановой со своим любовником – Рыжим. Запись произвела шоковое впечатление. Со столь открытым цинизмом никому из нас не приходилось еще сталкиваться.

Когда пленка кончилась, я продолжила свои объяснения:

– Митрофанова вела мужа к убийству как на поводке, вы сами в этом сейчас убедились, а он даже не замечал того, что она управляет его действиями.

Салько, правда, оказался предусмотрительным.

Он для убийства выбрал не начало второго действия, а конец первого, когда у него на сцене мало текста и вместо него Мефистофеля мог изобразить его дружок, пожарник дядя Вася, человек талантливый, но в силу обстоятельств артистом не ставший. А свои реплики, которые Арнольд произносит за сценой, он записал на магнитофон. Все это выяснил Сергей Иванович в беседе с вдовой убитого пожарника.

На допросе Салько все это не только подтвердил, но и дополнил картину существенными деталями, я сама разговаривала со следователем, ведущим его дело. Арнольд сказал дяде Васе, что жена ему изменяет, что ему нужно убедиться в этом и застукать ее с любовником, а свидание у нее во время «Фауста», и попросил дядю Васю заменить его в одной сцене.

Тот, по свидетельству Салько, согласился с удовольствием. Во-первых, из-за мужской солидарности, а во-вторых, потому, что это была его мечта – выйти на сцену в настоящей роли. Болтать об этом пожарник никому не станет, рассудил Салько, потому что за это можно вылететь из театра, а жизни без театра, в котором проработал пятнадцать лет, дядя Вася не представлял, и Салько об этом прекрасно знал, так как поддерживал с ним дружеские отношения.

Мне же была уготована роль козла отпущения.

Салько привел меня в тот дом, выдав его за свой, отправился в театр, отыграл начало, помог загримироваться пожарнику и помчался на место свидания своей жены с любовником, чтобы ее убить в полной темноте, а я должна была в это время беситься наверху, но снять на пленку ничего не смогла.

Салько, конечно, не стал бы убивать Ельницкую, обнаружив ее вместо жены в этой квартире, и вся комбинация, разыгранная Митрофановой, рассыпалась бы.

Но Митрофанова делает еще один ход, из разряда тех, что в шахматной записи отмечают двумя восклицательными знаками. Она гримирует Рыжего под Мефистофеля, и тот становится практически неотличим от Салько.

Рыжий приходит в квартиру раньше Салько, душит его любовницу, и этот момент я успеваю сфотографировать, хотя и в очень плохих условиях.

Помешать мне эффективно воспользоваться фотоаппаратом опять-таки позаботилась Митрофанова. По ее указанию ко мне в кафе пристают два ублюдка из ее охраны и крадут фотовспышку, что я обнаруживаю только на месте. В результате снимки у меня получаются отвратительные.

Рыжий тем временем исчезает, а в квартире появляется Салько. Он ищет жену, но в квартире темно, это его настораживает, он думает, что жена по какой-либо причине не пришла, отменила свидание с любовником. Он включает в спальне свет и видит, что на кровати лежит его любовница – она задушена, и понимает, что его тоже подставили, в свою очередь.

Тут он очень быстро соображает, что раз его подставили, его будут с какой-то целью шантажировать, и понимает, что избежать этого можно только единственным способом – обеспечив себе алиби, под которое никто не сможет подкопаться. Он мчится в театр, рассказывает все дяде Васе, а тот неожиданно для Салько советует ему обратиться за помощью в милицию. А что скажет милиции Салько – историю про жену, ее любовника и фотографа, которого он нанял, чтобы их накрыть? Но если он сам в это время отсутствовал в театре, то эта история звучит неправдоподобно.

Салько рассказал следователю, как пытался уговорить пожарника, но тот настаивал, что лучше все рассказать милиции, и добавил, что если Арнольд не решается это сделать, то он сам расскажет. Тогда Арнольд в состоянии аффекта хватает лежащий у дяди Васи на столе нож и всаживает тому в спину, под левую лопатку. Попадает очень удачно – пожарник мгновенно умирает.

Но Салько не знал, что перед своим «театральным дебютом» пожарник позвонил домой, жене, и поделился с ней своей радостью – на сцену выходит. Та прибежала в театр и стала свидетельницей отсутствия в это время Салько на сцене.

Я немного отдышалась и продолжила:

– У Митрофановой все сошлось бы прекрасно, если бы Рыжий не допустил одной ошибки.

Он забыл надеть на голову черный парик, чтобы скрыть свой цвет волос.

Если бы он это сделал, мы не смогли бы догадаться, что на снимке не Салько. И тому в итоге пришлось бы отвечать еще и за убийство своей любовницы, которого он не совершал. Но Рыжий ошибся и позволил нам перейти к активным действиям.

Милиция меня искала, потому что я была главной подозреваемой. Салько заявил, что нанял меня, а на месте преступления нашли целую кучу моих отпечатков пальцев. С него взяли подписку о невыезде и отпустили. Он забился в свою квартиру на набережной и просидел в ней, не показывая носа на улицу, вплоть до того самого момента, пока за ним не приехала милиция, теперь уже по моей наводке.

Если бы меня арестовали, дело, пожалуй, до сих пор не было бы раскрыто, а я так и была бы главной подозреваемой. Кроме того, сомневаюсь, что удалось бы раскрыть убийство пожарника дядя Васи. Очень помог мне Сергей Иванович, сходив в морг и поговорив там с вдовой пожарника. До него с ней, как я выяснила у следователя, беседовали милиционеры, но ничего не узнали.

Мы начали следить за Митрофановой, это ей стало известно, и она приказала привезти меня к себе.

Митрофанова начала угрожать и принуждать меня взять вину на себя, считая, что загнала меня в угол, похитив Ромку. Мне пришлось обратиться за помощью… ну, скажем, в одну из не совсем официальных структур. Ответственность за развитие событий взял другой человек, а я превратилась с этой минуты в наблюдателя… Дальше, собственно, вам все уже наверняка известно!

То, что произошло сегодня ночью, меня огорчает и тревожит. Прежде всего тем, что Митрофановой удалось уйти… Это вызывает опасения. От нее можно ожидать всего, что угодно, в этом мы сегодня с Мариной убедились.

Я вновь подняла бокал с шампанским и сказала, давая понять, что рассказ мой завершен:

– За вас, мои друзья, и за вашу помощь!

В секретариате поднялся шум, каждый высказывал свое мнение, и все почему-то – о моих действиях в этой истории. Я, конечно, готова признать, что они далеки от идеальных, но не выглядела же я окончательной дурой?! В это я никогда не поверю!

Так, в шуме и разговорах прошел весь этот день. За шампанским сбегали еще раз, потом еще раз, а к вечеру Сергей Иванович уже объяснялся мне в любви, вполне серьезно просил моей руки, а когда я уже готова была согласиться, пораженная его настойчивостью, вспомнил вдруг, что женат.

Я обиделась и отправилась домой, в свою квартиру, в которой я не была уже несколько дней.

Еще мне позвонил генерал Синицкий. Я приготовилась к очередной порции сарказма и упреков с его стороны в том, что я вмешиваюсь не в свои дела и только мешаю работать. Но он меня чрезвычайно удивил, сказав о телефонном разговоре с генералом Свиридовым, от которого он узнал, что у моей газеты неприятности, что я считаю чуть ли не его виновником этих неприятностей, а он тут ни при чем, напротив, он очень заинтересован, чтобы «Свидетель» выходил и дальше, и выходил как можно чаще, что это газета совершенно нового типа, что за такими газетами будущее, что он поможет нам разобраться с нашими мелкими проблемами…

Я устала его слушать и объяснила, что ни на что подобное генералу Свиридову не жаловалась, ну, может быть, всего лишь однажды как-то мельком обмолвилась о наших трудностях, а уж генерал сам из мухи слона сделал.

Генерал тем не менее еще раз пообещал свою помощь, и мы с ним распрощались.

Справедливости ради надо отметить, что буквально на следующий день наш счет в банке был восстановлен, и это позволило нам сразу же выпустить газету, в которой рассказывалось обо всей этой истории.

Выпуск – тиражом в тридцать тысяч – разошелся отлично, а это говорило уже о том, что мы прочно завоевали симпатии читателей.

А еще мы с Ромкой встречали его маму. На железнодорожном вокзале.

Когда мы стояли на перроне, Ромка чуть ко мне наклонился и сказал:

– Оль, только ты не рассказывай ей, как я мину в окно выбросил. Не надо ее волновать. Хорошо?

– Не беспокойся, – сказала я. – Я умею хранить чужие тайны.

Вся та ночь в редакции промелькнула у меня перед глазами, и вдруг я споткнулась на одном странном, хотя и мелком факте. Он мог быть и случайностью, но не верю я что-то в случайности…

– Ром, – спросила я, – а откуда в редакции взялась кошка? И куда потом делась? Она не привидением случайно была?

– Какое там привидение! – улыбнулся Ромка. – Я ее во дворе поймал. Я знал, что она к ней наклонится. А потом я кошку обратно во двор выпустил. Она под шкафом сидела, глазищи – во! Спряталась от взрыва. Испугалась…

– А ты, – спросила я, – испугался?

Он зябко повел плечами и посмотрел на меня.

– Конечно, испугался, – сказал Ромка.

К перрону подползал поезд, и мы прекратили разговор о вещах, о которых Ромкиной маме знать не нужно было.

Я смотрела, как она выходит из вагона, как Ромка ей улыбается, а она целует его, как он подхватывает ее сумку и пакеты, как они, счастливые от встречи, идут в мою сторону, и жгучее чувство ревности к этой женщине заполнило меня всю.

Едва найдя в себе силы улыбнуться, я взяла у Ромки часть пакетов и посоветовала ему найти такси, пока мы с мамой его ждем.

Ромка поставил на асфальт тяжелую сумку и помчался к привокзальной площади разыскивать такси.

– Вы его… девушка? – спросила у меня Ромкина мама, очень осторожно и с сомнением произнося слово «девушка».

– Ну что вы! – заставила я себя засмеяться и тут же соврала, чтобы окончательно ее успокоить: – Я замужем. А с Ромкой мы – друзья!

Она успокоилась, перестала думать обо мне и счастливыми глазами смотрела на бегущего к нам от стоянки такси Ромку.

– Хороший у меня сын! – сказала она.

– Да, – согласилась я. – Просто отличный!

Идеальных преступлений нет

Глава 1

Меня разбудил телефонный звонок, и, честно говоря, я этому была рада, хотя толком и не выспалась. Потому что сама я ни за что бы не проснулась, а проснуться было просто необходимо.

– Алло! – Схватив трубку и прижав ее к уху, я машинально выдала фразу, которую мне приходится говорить десятки раз в день: – Редакция газеты «Свидетель». Вас слушает главный редактор Ольга Бойкова. Представьтесь, пожалуйста…

И только когда услышала низкий глуховатый голос, сообразила, что я не на работе, а дома. Мы с Маринкой, моей секретаршей, только к ночи выпутались из очень неприятной истории, в которую, впрочем, ввязались исключительно по собственной инициативе.

– Слушай сюда, кляча длинноногая! – Я настолько растерялась от такого приветствия, что застыла с трубкой в руке, не в силах сказать ни слова. – Еще раз появишься там, куда тебя не звали, убью! В газете про нас напечатаешь – убью! Ментам пожалуешься – убью! Все поняла?

– Кто это? – сумела я наконец произнести. – Кто говорит?

Но в трубке уже слышались короткие гудки отбоя. Мой неизвестный «доброжелатель» повесил трубку.

Я посмотрела на часы. Половина восьмого! Уже полчаса, как меня должен ждать в редакции Виктор, наш штатный фотокорреспондент, со снимками, которые я сделала накануне вечером. Из-за этих снимков мы с Маринкой жизнью рисковали, в прямом смысле слова. И сегодняшний утренний звонок с угрозами явно был связан со вчерашними нашими приключениями. Ну что ж, чего-то подобного я и ожидала, а потому этот разговор никак не повлиял на мои планы.

Я за пять минут привела себя в порядок и уже взялась за ручку входной двери, но телефонный звонок заставил меня вернуться. Я бросилась к аппарату. Может быть, это звонит тот же самый человек, который только что мне угрожал? Не хочу сказать, что мне было приятно слушать его угрозы, но, возможно, мне удастся выяснить, кто это?

– Алло! – крикнула я. – Это вы сейчас мне звонили?

– М-м-м… – замычали в трубке. – Здравствуйте, госпожа Бойкова. Я, собственно, впервые вам звоню. Мне кажется, вас должно заинтересовать мое мнение по поводу принятого нашей Думой вчера в первом чтении закона.

– Кто вы? – тут же спросила я.

– Я депутат Думы… – ответил голос в телефонной трубке. – Моя фамилия Сидорович. Александр Павлович Сидорович. Председатель Комитета по здравоохранению. Наш комитет не одобрил проект закона. Я сам голосовал против этого закона. Но дело не в этом… Это, видите ли, не повлияло… Я не хотел бы по телефону…

– Где мы с вами встретимся? – сразу же спросила я. – Я через десять минут буду там, где вы скажете.

– А вы подходите прямо сюда, в мой рабочий кабинет в Думе, – ответил он. – Второй этаж, пятнадцатая комната. Через десять минут я вас жду.

«Отлично! – подумала я, положив трубку. – Одни мне угрожают, другие собираются поделиться какой-то информацией! Наконец-то зашевелились! Нет, правильно мы сделали, что заинтересовались этой историей! Из нее можно сделать настоящий «гвоздь» для газеты!»

И первый, и второй сегодняшние звонки были, как вы уже поняли, связаны друг с другом. Но рассказ об этом мне, наверное, придется начать с предыдущего дня, когда эта история только началась…

Как все же я была наивна, когда представляла себе жизнь редактора частной газеты в этаком романтическом ореоле. Журналистские расследования, репортажи с мест событий, популярность среди читателей и вечная борьба за оперативность с главным, как мне казалось, врагом журналиста – временем. Из этого, думала я, и складываются журналистские будни. Оказалось – ничего подобного…

Самым главным врагом владельца частной газеты, как выяснилось, является вовсе не время, а недостаток денег на выпуск следующего номера. А журналистские расследования оказались занятием гораздо более опасным, чем я себе представляла, и каждое из тех, которые мне удалось уже провести, заводило меня, да и всю нашу редакцию, в такие ситуации, когда расстаться с жизнью было гораздо реальнее, чем увидеть следующий номер своей газеты.

Не стала исключением и та история, о которой я хочу рассказать…

Началась она до того обыкновенно, что и говорить-то, собственно, не о чем.

Сижу я как-то в своем кабинете, скучаю, потому что ничего другого мне и не остается. Денег на счету – ровно столько, сколько нужно для того, чтобы выпустить один-единственный номер газеты минимальным тиражом. Как я ни рассчитывала, как ни прикидывала, как ни разыскивала в Тарасове и Тарасовской области типографии, где цены пониже, как ни мечтала найти бумагу подешевле, все равно больше трех тысяч экземпляров у меня не выходило. А это означало одно – средств, которые поступят от реализации этого номера газеты, не хватит, чтобы выпустить следующий. Даже самому неопытному журналисту, только еще делающему первые шаги в нашей профессии, должно быть ясно, что тираж в три тысячи экземпляров нерентабелен, если цена одного экземпляра не превышает себестоимости раз в десять. И как я ни пыталась обойти этот экономический закон, ничего, естественно, у меня не выходило.

Спасти нашего «Свидетеля» могла только реклама, но… Рекламодатели в Тарасове – народ инертный и не слишком доверяют неожиданным всплескам популярности. Им нужна стабильность и тираж не менее пятидесяти тысяч экземпляров. Есть, конечно, среди них и такие, которые отваживаются рисковать, но, чтобы их найти, нужно полгорода обзвонить, а вторую половину – обегать. И я разогнала всю редакцию на поиски рекламы для следующего номера. Мне всего-то нужно было забить рекламными объявлениями одну полосу, этого вполне хватило бы для выпуска еще одного номера. А если нам удастся, как не раз уже удавалось, делать из каждого номера нашего «Свидетеля» маленькую бомбочку для стоячего болота тарасовского общественного мнения, рекламодатели в конце концов поймут, что с нами выгодно иметь дело.

Все мои сотрудники прочесывали город в поисках рекламы, а я сидела в редакции и, тупо уставившись на чашку холодного кофе, стоящую передо мной на столе, пыталась придумать тему, которая поможет нам разбудить этот разомлевший на июньской жаре сонный город.

Маринка ворвалась ко мне в кабинет и прямо с порога заявила:

– Нашла!

– Что нашла? – вяло отозвалась я, поскольку не верю ни в какие чудеса.

– Рекламу нашла! – торжественно пояснила гордая собой Марина.

– Сколько? – спросила я быстро, но без особой, впрочем, надежды.

– Двадцать квадратов, – неуверенно сказала Марина. – А что – мало?

– Мариночка, радость моя! – сказала я ей, собрав остатки своего терпения. – Ведь ты точно так же, как и я, окончила филфак. Вам тоже должны были читать спецкурс по журналистике. Неужели ты не знаешь, что на одной полосе нашей газеты можно разместить тысячу квадратных сантиметров рекламных объявлений, а ты мне говоришь о каких-то двадцати – о квадратике в одну колонку высотой в десять строк! Тебе самой не смешно?

– Не смешно! – обиделась Маринка. – Я главврача часа полтора ждала, пока он из Думы вернется!

– Врача? – удивилась я. – И что же за больница хочет дать нам объявление? И о чем? Приглашает на работу санитарок?

– Перестань ерничать, Ольга! – Маринка уже начала злиться. – Никакая это не больница! Это диспансер, кожно-венерологический…

– Какой-какой? – переспросила я.

– Кожно-венерологический… – не совсем уверенно повторила Маринка. – Они предлагают раннюю диагностику всяких там болезней…

– Каких же это, к примеру? – Я тоже уже начала злиться, раздраженная Маринкиной наивностью.

– СПИД, к примеру, – бодро начала она, но тут же скисла. – Ну… потом этот… Мягкий шанкр, а еще – твердый…

– Ты хоть знаешь, что это такое? – спросила я, но, не дожидаясь ответа, махнула рукой. – Впрочем, откуда! Ты же у нас чистая и непорочная. Хоть бы у Виктора своего спросила, что это за болезни! Уж он-то наверняка знает.

– Нет! – вспыхнула Маринка. – Я не буду у него спрашивать!

– Почему это? – сделала я удивленное лицо.

– У нас с ним… – начала мямлить Маринка. – Мы еще… У нас еще ни разу не было…

– Ну и зря! – отрезала я. – Что ж ты мужику голову морочишь?.. Постой-ка, постой-ка! Как ты сказала? Где этот твой главврач задержался? В Думе? А какого черта он там делал?

– Откуда мне знать, что он там делал! – ответила Маринка. – Доклад какой-то читал.

– Доклад? Депутатам Думы? – искренне удивилась я. – О венерических заболеваниях?.. Ты ничего не перепутала? Слишком уж странная тема для обсуждения в Думе…

– Ничего странного в ней нет, Ольга Юрьевна, – ответил вместо Маринки входящий в кабинет Кряжимский. – Тем более что в повестке дня сегодняшнего заседания Думы стоит несколько необычный вопрос. Я уже почти пятьдесят лет занимаюсь журналистикой, но, признаться, с подобным сталкиваюсь впервые…

– А ну-ка подробнее! – потребовала я. – Это уже становится интересным.

– Еще бы не интересным! – воскликнул Сергей Иванович. – Знаете, какой любопытный вопрос был сегодня главным в повестке дня? Обсуждение проекта закона тарасовской областной Думы «О легализации проституции на территории Тарасовской области».

– Не смешно! – сказала я. – Могли бы придумать что-нибудь и поостроумнее…

– А я ничего и не придумывал, – не обиделся Сергей Иванович. – Строго документальный факт. Завтра все газеты об этом напишут…

– За исключением нашей! – мрачно сказала я. – Пока весь наш актив – двадцать квадратов рекламы… И те какие-то венерические!

– Ну, знаешь ли! – возмутилась Маринка. – Могла бы и за это спасибо сказать!

– Спасибо! – пожала я плечами. – Толку-то от моего спасибо!

Сергей Иванович молча наблюдал несколько минут, как мы вяло переругиваемся с Маринкой, и вдруг вскипел.

– Да ты что, Оля, не понимаешь? – повысил он голос, чего с ним практически никогда не случалось прежде. – Я не шучу! Дума действительно сегодня обсуждала законопроект о проституции. Мало того, она уже приняла закон в первом чтении!

Тут только до меня начало потихоньку доходить.

– Не кричите на меня, Сергей Иванович! – сказала я. – Вы, наверное, тоже не сразу своим ушам поверили… Так это что же, все эти нынешние массажные салоны теперь открыто будут называться публичными домами? И рекламировать своих девочек?

– Нет, – сказал Сергей Иванович. – Вопрос о рекламе уже всплывал сегодня в ходе обсуждения. Решили приравнять рекламу интимных услуг к рекламе винно-водочных изделий. Значит, открыто рекламировать все эти «веселые дома» не будет разрешено. А вот в специально отведенных местах – пожалуйста.

– А ведь это неплохая идея! – сказала я вдруг, чем вызвала замешательство моих собеседников. Маринка вспыхнула от негодования, а Сергей Иванович посмотрел на меня с удивлением.

– Ты, Оля, считаешь это неплохой идеей? – спросил он. – Не знаю, не знаю… Я, например, так не думаю. Как только закон будет принят, бордели начнут появляться, как грибы после дождя! Зарегистрируются как юридические лица, как малые предприятия и первые два года даже налоги платить не будут, пользуясь своими льготами. Уже сегодня шел разговор о льготном налогообложении массажных салонов и всяких там бюро эскорт-услуг…

– Да я не об этом, – перебила я его. – Я о нашей газете. Неплохая идея – сделать этот закон «гвоздем» следующего номера! Давайте покажем эти салоны во всей их красе и великолепии! Если правильно подать материал, внимание к нашей газете со стороны тарасовских женщин обеспечено. Впрочем, столь же популярным этот номер окажется и у мужчин. Пока закон не принят, весь город будет о нем говорить. Я имею в виду – о законе. Если его примут – жены тарасовских мужчин повозмущаются, а потом начнут потихоньку привыкать к походам своих мужей на сеансы массажа, как давно уже привыкли к их походам в рестораны, на футбол и рыбалку. Поэтому самое удачное для нас время – выпустить газету до второго чтения этого закона. Сергей Иванович, когда следующее заседание в Думе?

– Да, собственно, времени-то у нас уже нет на подготовку материалов, – сказал Кряжимский. – Заседание – через три дня, и на нем, мне кажется, закон обязательно будет принят. Непонятное рвение проявили большинство депутатов, продемонстрировав явное стремление к тому, чтобы закон был принят.

– Что ж тут непонятного! – усмехнулась я. – Мужчины – они и есть мужчины.

– М-м-м, да? – сказал Сергей Иванович. – Нет, Оля, мне показалось, что дело совсем не в этом… Многие депутаты активно старались разрушить любые преграды на пути этого закона… Какие-то очень влиятельные люди заинтересованы в том, чтобы закон был принят как можно скорее.

– И эти люди подкупили всю областную Думу, так, что ли? – спросила я. – Ну, это уже фантастика.

Но Сергей Иванович продолжал задумчиво разглядывать плакат над моей головой – нечто едва прикрытое, с ногами еще длиннее, чем у меня, хотя – скажу без ложной скромности – найти длиннее не просто.

– Если даже это и не фантастика, – сказала я, – это все равно ничего нам не дает. Мы не знаем абсолютно ничего об этих влиятельных людях, начиная с самого простого вопроса – существуют ли они вообще? Поэтому и разрабатывать эту идею не будем. Потому что я не знаю, как ее разрабатывать, не имея никакой информации.

– Хорошо, – сказал Кряжимский. – Что же ты предлагаешь?

– Несколько репортажей из наиболее популярных сейчас салонов, торгующих девочками, – ответила я. – С откровенными подробностями и не менее откровенными снимками. Время у нас еще есть. Надеюсь, на этот раз с номером не будет такой спешки, как обычно, когда до печати тиража остается всего несколько часов, а статьи не написаны. Три дня – это громадный срок.

Я посмотрела на Маринку. Она все еще дулась на мое ироническое замечание по поводу добытого ею рекламного объявления.

– Ну, ладно, ладно! – сказала я. – Спасибо тебе огромное! Честное слово – спасибо! На этот раз без всякой иронии. Ты первая раскопала отличную тему с этим главврачом, застрявшем в Думе. Что он там все-таки делал, а, Сергей Иванович?

– Странное сейчас время наступило, знаете ли! – воскликнул Сергей Иванович. – Большинство людей, встречающихся мне в жизни, думают только о своих личных интересах или интересах организации, которой они руководят… Все тарасовские медики были против закона, обсуждавшегося сегодня в Думе. Комитет по здравоохранению собрал много подписей тарасовских врачей под обращением к депутатам с призывом не принимать этот закон. А Петров, которого пригласили как специалиста по венерическим болезням, целиком и полностью «за»! Он пытался убедить депутатов, что введение закона будет способствовать снижению заболеваемости подобного рода в Тарасовской губернии.

– Выходит, он их убедил? – спросила я.

– Как ни странно, убеждать никого было не нужно, – ответил Сергей Иванович. – Меня поразило, что все депутаты пришли на заседание с уже заранее сформированным мнением. Ни у одного из выступавших я не заметил ни малейших колебаний по этому вопросу. Если уж «за» – так с пеной у рта! Если уж «против» – то как грудью на амбразуру. Выглядело это, надо сказать, довольно странно…

– Вы опять намекаете, что все были куплены, – сказала я. – Это могло бы быть для нас интересным, если бы мы располагали хоть какими-то доказательствами. Писать об этом, не имея доказательств, – самоубийство. На нас непременно подадут в суд и выиграют все процессы, а мы в результате пойдем по миру, разорившись на штрафах. Нет, над этим сейчас и думать не стоит. Займемся лучше массажными салонами. Мне срочно нужен Виктор. Не самой же мне идти в подобное заведение. Это выглядело бы странно и даже подозрительно, хотя, конечно, повод можно придумать для такого визита. Но Виктору это сделать будет гораздо проще.

Я повернулась к Маринке. – Ты его можешь разыскать? – спросила я. – Мне он нужен сейчас же!

– Могу! – сказала с вызовом Маринка. – Но в массажный салон я его не пущу!

– Не начинай истерику! – предупредила я ее. – Я, мне кажется, больше доверяю твоему Виктору, чем ты! Может быть, это потому, что я его знаю лучше, чем ты?

Маринка вскочила со стула и устремилась к двери из кабинета. Она была олицетворенное негодование!

– Я его найду! – заявила она, уже открыв дверь. – Но это… Это… Я просто не знаю!

И она выбежала из кабинета.

– А что, собственно, случилось? – невинно спросил Сергей Иванович. – Почему она обиделась?

– Это труднее объяснить, чем понять, – ответила я. – Во-первых, она любит нашего Витеньку. И он ее, кажется, тоже. Во-вторых, Марина несколько старомодна во взглядах на отношения мужчины и женщины. Она представляет, что может происходить в массажном салоне, чувствует отвращение и тут же думает о Викторе – о том, что он увидит все своими глазами… Наконец, есть и еще причины, объясняющие ее реакцию. Но не стоит о них говорить…

– Ну что вы, что вы! – Кряжимский даже рукой на меня махнул. – Я не из любопытства спросил. Просто не понял, почему она разволновалась…

– Сергей Иванович, прекратите над ней смеяться! – сказала я, рассердившись. – Ее пытались изнасиловать и заставить работать в таком же салоне! У нее с тех пор появились некоторые проблемы. Но не нам с вами их обсуждать! И смеяться над Маринкой я вам не позволю!

Кряжимский окончательно смутился.

– Я и не думал смеяться! – воскликнул он, заметно волнуясь. – Если вам так показалось… Я приношу свои извинения, хотя и не знаю, право, в чем я, собственно….

«Не чувствовал бы себя виноватым – не оправдывался бы! – подумала я. – Старая привычка высокомерно относиться ко всем и ко всему, что вокруг него!»

– Забудем! – сказала я. – Вы, Сергей Иванович, сами не хотите посетить одно из интересующих нас заведений?

Он усмехнулся.

– Над нами смеяться будут, Оленька, – сказал он. – Надо мной то есть. Я в таких делах теперь разве что совет могу дать, поскольку помню еще кое-что…

– Так ведь никаких сексуальных подвигов от вас и не требуется, – возразила я. – Только разговоры разговаривать. Чисто журналистская работа. Мне нужно несколько историй о жизни проституток, об их судьбах. Самое трудное – разговорить их.

– Ну если так, – смутился почему-то Сергей Иванович, – то я, конечно…

– Будет очень хорошо, – добавила я, – если вам удастся сделать хотя бы пару снимков девушек, о которых вы писать будете.

– Я, к сожалению, фотоаппарат никогда в руках не держал, – забормотал Кряжимский.

– Возьмете «мыльницу»! – не слушала я его возражений. – Там только кнопку нужно нажимать, больше ничего, остальное автоматика сделает…

С огромным трудом, но мне все же удалось выпроводить Кряжимского на это задание. Почему он так сильно упирался, я так и не поняла.

Зато разысканный Маринкой Виктор понял меня с полуслова. Он всегда все схватывает на лету, и работать с ним было бы сплошное удовольствие, если бы не одна его особенность – он крайне неразговорчив и весьма лаконичен в выражении своих мыслей, а это порой создает трудности в общении с ним. Но Виктор – надежный человек, я ему верю.

Он перебил меня на середине второй фразы единственным словом:

– Понял!

И ушел, не сказав больше ничего.

А я села придумывать макет номера, для которого не было написано еще ни строчки и не сделано ни одного снимка. Но это и не обязательно. Даже наоборот – лучше сказать журналисту, что ему нужно написать ровно сто пятьдесят, например, строк и ни строкой больше, чем предоставить полную свободу в выборе жанра и определении объема своего материала. Тогда рискуешь получить от него нечто эпическое и монументальное, объемом на полторы полосы, а то и больше. Приходится садиться самой, брать в руки ножницы и безжалостно кромсать плоды титанического труда, превращая их в те же самые сто пятьдесят строк, но в которых не будет ни слова лишнего – никакой воды, никакой лирики – только факты и только выводы. Сжато, убедительно, просто…

Газета как здание. Сначала рисуешь проект дома, а потом уже начинаешь искать нужные стройматериалы. Представьте на миг, что строите дом без проекта, а руководствуясь только тем, что из строительных материалов есть под рукой… Жить в таком доме мало кто согласится. Точно так же, как дом, строится и газетная полоса. Если представить ее проект чисто зрительно, то получится, наверное, такая картина: бросающиеся в глаза блоки снимков, балки заголовков, высокие колонны вертикальных линеек, и все это заложено плотно подогнанными друг к другу кирпичиками газетных строчек. Мне нравится рисовать макеты. Чувствуешь себя словно архитектор, придумывающий новый дворец или храм. Правда-правда, я просто кайф ловлю от этой работы…

В нашем «Свидетеле» всего восемь полос, как выражаются газетчики, или страниц, как привыкли называть их читатели. Но если вы думаете, что придумать восемь макетов, не имея на руках ни одного материала, простое и быстрое занятие, то вы глубоко ошибаетесь.

Конечно, нет ничего проще, чем разработать типовой макет полосы, а потом подгонять все материалы под монотонный, из полосы в полосу повторяющийся макет, но это будет скучная газета, зрительно прежде всего скучная! Макеты должны быть не только индивидуальными, но еще и интересными именно в зрительном плане. Должны привлекать внимание читателя, который, заинтересовавшись, начнет читать, а тогда уже не оторвется от текста. Если, конечно, текст того заслуживает.

Словом, это были восемь задач, в каждой из которых было штук по тридцать неизвестных, и можете представить, сколько я с ними провозилась.

Оторвал меня от этого занятия шум в приемной, где сидела Маринка. Она кричала, и даже сквозь плотно прикрытую дверь я сразу поняла, что у нас неприятности.

– Витя! – голосила она. – Витенька!

Забыв о макетах, я выскочила из кабинета.

В дверях приемной стоял Виктор.

Рубашка его была разодрана до пояса, от левого рукава остались лохмотья, на лбу засохла кровь, правый глаз заплыл огромным синяком, а левый пылал ненавистью и жаждой мщения.

Глава 2

– Ты в порядке? – бросилась я к нему. – Что случилось? Где ты был? На тебя напали?

– Вызывай «Скорую», Ольга! – взвизгнула Маринка, не сводя с Витьки округлившихся от ужаса глаз. – Звони ноль-три!

Виктор сел в кресло и поднял руку, предупреждая, что хочет что-то сказать.

– Йод! – хрипло произнес он. – Больше ничего не надо. Я в порядке!

Маринка пыталась протестовать, но я на нее прикрикнула, и она бросилась искать аптечку.

Минут десять мы оттирали засохшую на лбу Виктора кровь и обрабатывали йодом большую ссадину на голове. Никакого серьезного ранения, на мой взгляд, у него не было, но это не повод для того, чтобы успокаиваться.

– Рассказывай! – потребовала я. – Что все это значит?

– Салон «Таис», – сказал Виктор. – Тайский массаж. Пятьсот в час. Восточные оргии. Клиенты – бомонд. Предварительная запись. Двенадцать женщин. Двенадцать комнат. Два этажа. Все заняты. Постоянно. Большой зал для конференций…

– Для чего? – удивилась немного успокоившаяся Маринка.

– Для группового секса, – сообразила я. – Наверное, это у них называется – «конференция».

Виктор взглянул на меня левым глазом и кивком головы подтвердил, что я права.

– Самый большой салон в Тарасове, – сказал он. – Самый крутой!

– Так что же там случилось? – спросила я. – В этой «Таис»? Кто тебя избил?

– Охрана, – сказал Виктор. – Наблюдают за комнатами. Видеокамеры. Ворвались. Фотоаппарат разбили.

– А пленка? – тут же спросила я. – Где пленка?

Виктор криво усмехнулся и уставился куда-то в угол, в сторону от меня.

– Засветили? – спросила я недоверчиво.

Он отрицательно покачал головой.

– В фотоаппарате осталась, – сказал он.

– Да-а-а… – протянула я. – Серьезная у них охрана.

Виктор вздохнул. Он молча подтверждал мои слова.

«Чтобы отнять у Виктора фотоаппарат, нужно сильно постараться! – подумала я. – Он в Афгане служил во взводе разведки. Да и здесь я его видела в деле, когда его друзья-»афганцы» мне помогали… Если он не сумел принести пленку в редакцию, значит, у них там в охране серьезные люди работают, профессионалы…»

– Сколько их было? – спросила я.

Виктор молча поднял вверх три пальца.

– Звони Эдику, – сказал вдруг Виктор.

Я даже руками замахала на его предложение.

– Ни в коем случае! – воскликнула я. – Эдик с твоими друзьями разнесут это заведение, охрану по стенам размажут, а остальных – распугают! А что мы с этого будем иметь? Ровным счетом ничего. Ни снимков, ни фактов. Тоже мне невидаль – разгром массажного салона! На этом газету не сделаешь, это – мелочовка! Нам нужно узнать, кто стоит за этим салоном, кому он принадлежит. Словом, пока о выпуске номера думать рано, нужно информацию собирать.

Виктор скептически хмыкнул.

– И нечего иронизировать по этому поводу! – набросилась я на него. – У тебя не получилось, у меня получится! Я теперь от «Таис» не отстану. Они у меня попляшут! Моих фоторепортеров избивать! Маринка, давай все, что у тебя есть из косметики, – и ко мне в кабинет. Будем приводить себя в товарный вид!

– Что ты задумала? – обеспокоенно спросила меня Марина.

– На работу пойду наниматься, – сказала я. – В эту самую «Таис». Думаешь, не возьмут?

Маринка посмотрела на мои стройные ноги, оценивающе взглянула на мой бюст и сказала:

– Возьмут. Только я тебя одну не отпущу!

– Что такое? – нахмурилась я. – Это еще почему?

– Я его уже отпустила! – Маринка показала рукой на Виктора. – Тоже, между прочим, твоя идея была! Но он хоть живой пришел, и то слава богу! А тебя я хорошо знаю. Ты обязательно так увязнешь, что уже не выбраться!

– А ты, значит, мне компанию хочешь составить? – спросила я. – Вдвоем что, вязнуть удобнее?

– Нет, Олечка! – отрезала Маринка. – Я с тобой вместо тормоза пойду! Чтобы ты не лезла куда не нужно.

– А ты, конечно, знаешь, куда нужно, куда не нужно! – воскликнула я. – Сама-то – наивная, как восьмиклассница!

– Наивная, зато осторожная! – сказала Маринка, и мне нечего было ей возразить, поскольку я и сама понимала, что она права, – если я пойду одна, то… То могу и не вернуться, мне останавливаться на полпути всегда трудно.

– Ладно, – согласилась я. – Пойдем вдвоем.

Теперь уже я оценивающе посмотрела на Маринку. Она, конечно, очень симпатичная, но… Не хочу обсуждать ее внешность, скажу только, что будь она проституткой, то, наверное, умерла бы с голоду… Нет, она не страшненькая, просто что-то в ней сразу бросается в глаза – абсолютно несовместимое с профессией уличной девки. Женщина с такими глазами, как у Маринки, и с такой наивной, открытой улыбкой не может быть проституткой.

Я тяжело вздохнула и проворчала:

– Нет, тут косметикой не обойдешься! Быстро собирайся, поедем ко мне – преображаться!

…Ровно через час мы с Маринкой стояли перед дверью массажного салона «Таис», расположенного на Фонарной – одной из тихих улочек в самом центре города. В недалеком еще прошлом она носила имя «железного Феликса», потому, вероятно, что на ней, через квартал от «Таис», располагалось тарасовское управление службы безопасности.

Трудно было бы придумать более удобное расположение для заведения, оказывающего услуги, подобные тем, на которых специализировался салон «Таис». Всего один городской квартал отделяет его от тарасовского «Бродвея», улицы Турецкой, наиболее оживленной пешеходной улицы города. Если сравнивать отдельные места в Тарасове по плотности населения, то на Турецкой она составляет несколько человек на квадратный метр, и с нею в этом отношении может соперничать только железнодорожный вокзал в момент прибытия московского поезда. Квартал весь пронизан проходными дворами, и любой желающий за три минуты попадает с Турецкой в «Таис», если, конечно, знает, где его искать. И надо сказать, желающих было немало. На наших глазах в «Таис» зашли четверо мужчин, стремящихся, вероятно, получить сеанс массажа. А мы с Маринкой стояли на улице перед входом в салон всего минут пять, в последний раз критически себя осматривая и приводя в должный вид.

Я подобрала Маринке самую откровенную блузку и самую короткую юбку из своего гардероба и смотрела теперь на свою подругу с некоторым недоумением.

И это моя скромная секретарша Марина с ее верой в светлое завтра и чистую любовь? Господи, что делает с человеком косметика и пара модных тряпок! У нашей скромницы был теперь такой вид, что без полсотни долларов в кармане к ней и не подходи! Куда там до нее обычным путанам с Большой Кубанской! У нее был такой уверенно-наглый взгляд, что двое мужиков из тех, что нырнули в дверь салона, шарахнулись в сторону, когда она посмотрела на них прямо и откровенно. В ее взгляде уже была написана стоимость ее услуг. Очень высокая стоимость…

– Маринка! – шепнула я ей. – Сколько ты будешь брать с них в час?

Марина сделала страшные глаза и сказала:

– Двести баксов и ни центом меньше.

«А сама боится, что кто-нибудь согласится и выложит эту сумму!» – подумала я.

– Ты готова? – спросила я.

Она ответила мне интригующей, обещающей улыбкой, чем удивила меня еще раз, и кивнула головой. Я открыла дверь, и мы вошли в массажный салон «Таис», если верить простенькой табличке из черного мрамора на стене рядом с высокой старинной дверью.

Здание, в котором располагался салон «Таис», было очень старой постройки – наверное, еще начала прошлого века. Снаружи оно ничем особенным не выделялось из ряда старинных зданий на Фонарной. Обычный двухэтажный особнячок, довольно вместительный, с облупившейся штукатуркой на стенах, облез– шей краской на водосточных трубах и выщербленным карнизом, из которого наверняка изредка выпадали кирпичи на головы прохожим. Впрочем, прохожих на Фонарной было мало. В основном живущие на этой улице и те, кто шел в одно из двух заведений, расположенных в этом квартале, – в массажный салон «Таис» или в районную администрацию Волжского района, находящуюся в соседнем с «Таис» здании.

Однако, едва войдя внутрь, мы с Маринкой тут же забыли о прошлом веке и памятниках архитектуры. Помещение было отделано в современном европейском стиле: стеновые панели, натяжные потолки, ковровое покрытие, мягкая мебель, фальшивые окна, в которых навсегда застыл очень правдоподобно выполненный вид ночного Парижа. Словом, атмосфера в «Таис» царила совсем не тарасовская, а как в лучших домах…

Мы стояли в небольшом холле, оглядываясь по сторонам и высматривая, к кому нам обратиться с предложением своих услуг в качестве «массажисток». Из четырех мужчин, вошедших перед нами, в холле было только двое, остальным, видимо, уже делали «массаж». С одним из мужчин вполголоса разговаривала стройная блондинка лет тридцати пяти, бросившая на нас с Маринкой оценивающий взгляд, в котором сквозили любопытство и явная заинтересованность. Она кивнула нам головой направо, и мы увидели развалившегося в кресле мужчину лет сорока, очень внушительного телосложения, с заклеенной пластырем щекой. Он пил кофе из миниатюрной чашки и посматривал на нас с Маринкой.

«Судя по пластырю на щеке, это, наверное, один из тех, кто у Виктора фотоаппарат отнимал, – подумала я. – Ну что ж, посмотрим, как ты с нами справишься!»

Увидев, что мы направляемся в его сторону, он встал и широко улыбнулся, но тут же сморщился и тронул рукой пластырь на щеке. Я ответила ему не менее широкой улыбкой.

– Кофе? – спросил он.

– Пожалуй, – согласилась я. – Только не растворимый. Желательно по-турецки и погуще.

– А вы, я вижу, знаете толк в кофе! – сказал он, ощупывая глазами мою фигуру. – Вашей подруге тоже кофе по-турецки?

Он перевел свой оценивающий взгляд на Маринку.

– Нет, – пролепетала Марина, – мне, если можно, бутылочку колы.

Я повернулась в ее сторону и сделала свирепое лицо. Маринка посмотрела на меня с ужасом, но тут же взяла себя в руки.

– Я знаю толк не только в кофе! – сказала я глубоким грудным голосом, полным скрытого намека.

– Это уже интересно! – заявил мужчина и сделал знак рукой кому-то невидимому. – У вас есть опыт работы?

– Я привыкла работать самостоятельно, – сказала я. – Но времена меняются, и, боюсь, скоро меня просто не видно будет среди конкуренток.

– Вас трудно не заметить, – сказал он, выразительно покосившись на мои ноги.

Я усмехнулась.

– Надеюсь, это будет аргументом, когда мы перейдем к обсуждению моего гонорара, – сказала я. – Что вы можете предложить?

Но он не спешил переходить к делу.

– А что же ваша подруга молчит? – спросил он вдруг, повернувшись к Марине.

Я хотела поспешить ей на помощь, но Марина уже была готова постоять за себя.

– Молчу, потому что думаю, – сказала она. – Правильно ли мы сделали, отказавшись уже от работы в двух местах…

– А почему вы отказались? – быстро спросил он. – Из-за оплаты?

– Нет, – покачала головой Марина, причем это вышло у нее высокомерно. – Там нам предложили вначале пройти нечто вроде экзамена… Да и манеры у тех людей, надо сказать, как-то… попроще.

– И что же вы им ответили на такое предложение? – поинтересовался мужчина.

– Что не доверяю их квалификации в качестве экзаменаторов, – сказала Маринка и очаровательно ему улыбнулась.

Он несколько смутился.

– Я думаю, что мы не будем настаивать ни на чем подобном, – сказал он. – В конце концов, квалификацию не спрячешь и не завысишь. Клиенты сами дадут оценку в первые же дни вашей работы.

– Так что вы можете нам предложить? – перебила я его. – Я хотела бы знать условия.

– Работа – шесть дней в неделю, – начал он объяснять. – Вам идет сто рублей с клиента. Рассчитывается он не с вами, а с Лизочкой…

Он улыбнулся, посмотрев на блондинку, которая разговаривала уже с другим мужчиной. Она ответила ему столь же милой улыбкой.

– …Клиент оплачивает час. За день работы нужно принять не меньше трех человек. Больше – на ваше усмотрение. Хоть двадцать четыре, если осилите.

При этих словах я посмотрела на него так, что он тут же прибавил:

– Это, конечно, шутка. Больше пяти человек за смену никто из наших девочек не принимает.

– Вы сказали – я буду получать по сто рублей с клиента? – переспросила я. – Но это же, извините, просто смешно! По сто рублей берут девки на Большой Кубанской, наехавшие в Тарасов из райцентров и считающие обычный пошлый минет вершиной мастерства!

Я посмотрела на него с открытой иронией и добавила:

– Вы производили впечатление человека, неплохо ориентирующегося на рынке интимных услуг. Но условия, которые вы нам предлагаете, заставляют меня думать обратное…

– Вы, вероятно, не совсем правильно меня поняли, – сказал он как-то вкрадчиво. – Я назвал вам нижнюю границу вашего гонорара. Верхнюю вы назовете сейчас сами, а потом мы с вами найдем вариант, который удовлетворит и вас, и наше заведение. Прежде чем вы назовете мне цифру, должен напомнить вам о преимуществах работы у нас. Вам не нужно заботиться о своей безопасности. Охрана у нас опытная и надежная…

«Да уж! – подумала я, вспомнив Виктора. – Не могу не согласиться».

– …Мы защитим вас и от любой агрессии клиента, и от наездов со стороны, и от посягательств на ваши заработки налоговой инспекции. Медицинское обслуживание у нас на очень высоком уровне. Клиенты проходят экспресс-анализ, в том числе и на ВИЧ-инфекцию. В договоре будет предусмотрен даже пункт о страховании от случайного заболевания и пособие по временной нетрудоспособности. Кроме того, по вполне приемлемым ценам мы предлагаем нашим работницам услуги высококвалифицированных косметологов, диетологов, парикмахеров и визажистов. Одеваться вы сможете в «Сатурне», он принадлежит той же фирме, что и «Таис». Для вас будет скидка в пятьдесят процентов. Что еще? Каждые три месяца вы можете брать недельный отпуск…

– Как вы будете рассчитываться? – спросила я.

– Ежедневно, – тут же ответил он. – В конце вашей смены. Лизочка будет в конце дня выдавать вам все, что вы заработаете за день. Мало того, мы всегда идем навстречу просьбам наших работниц и выдаем аванс в любом размере. Многим из них мы помогли купить квартиры и машины на очень выгодных для них условиях.

– Не работа – просто рай! – скептически заметила я. – Все, что вы сказали, очень хорошо, прекрасно! Если бы я собиралась на пенсию, то была бы счастлива поработать у вас! Но до пенсии мне еще, как отсюда до Плас Пигаль. Все эти социальные льготы хороши для тех, кого уже тошнит при одном запахе мужского одеколона. Одеваться я привыкла по своему вкусу, а не в «Сатурне», и к тому же до сих пор вполне обходилась без визажиста. Машина у меня есть, квартира – тоже. Что вы еще придумаете, чтобы загнать меня в долги, а потом диктовать свои условия?

– А вы мне нравитесь, – сказал мужчина. – Давайте наконец познакомимся! Я чувствую, что мы найдем общий язык. Можете называть меня Владом.

– Общий язык, но не общую постель! – помахала я пальцем перед его носом. – Я по праздникам не подаю, а жизнь для меня – сплошной праздник! Меня, кстати, можете, как вы выразились, называть Илоной. А ее – Кристой.

Я кивнула на Маринку. Почему я выбрала такие имена? Это для меня самой загадка.

– Вы из Прибалтики? – удивился он. – По-русски вы говорите очень чисто, совсем без акцента.

– Нет, мы не из Прибалтики, – ответила я. – Но вы почти угадали.

«Почти – это пять-шесть тысяч километров! – подумала я. – Столько до Прибалтики от моего родного Карасева – глухого уголка в заволжской степи. Но не буду же я тебе это сообщать!»

– Итак, ваши условия? – спросил Влад. – Можете не стесняться, все равно столько, сколько вы хотите, вы не получите.

– Вот как? – спросила я и тут же вспомнила разговор с Маринкой перед дверью этого самого салона «Таис». – В таком случае двести.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Долларов! – добавила я. – И все свое социальное обеспечение можете оставить для тех, кто в нем нуждается.

Удивление в его взгляде тут же сменилось уважением.

– Пятьдесят! – ответил он. – В сутки.

– Сто! – тут же возразила я. – С каждого клиента. – Хорошо! – кивнул он. – С каждого клиента. Но – сорок!

– Не мелочитесь, Влад! – усмехнулась я. – Разве я не предупредила вас, что мы работаем в паре? Сто – на двоих!

– Восемьдесят! – предложил он, и я решила, что пора соглашаться, все же я сумела набить нам с Маринкой приличную цену по нашим тарасовским меркам.

– Согласна! – сказала я. – Но это еще не все…

– Вот как? – тут же насторожился он. – Что же еще?

– Комнату я выберу сама, – заявила я. – Из того, что у вас есть.

– Выбирайте! – с видимым облегчением согласился он. – Любую.

– И еще! – сказала я.

Он опять насторожился, и на этот раз не зря.

– Никаких видеокамер! – выдала я ему.

– Откуда тебе известно про видеокамеры? – Вся вежливость с Влада тут же слетела. – Кто тебе о них сказал?

Тон у него был угрожающий. Он весь напрягся и готов был в любую секунду вышвырнуть нас с Маринкой на улицу.

– А ты думаешь, что я так сразу сюда пришла? – спросила я. – Ничего заранее не разузнав?.. Повторяю еще раз – никаких записей, никаких подсматриваний и подслушиваний! Если это условие невыполнимо, мы уходим!

– Не надо нервничать! – вдруг опять приветливо улыбнулся он, но теперь я чувствовала за этой приветливостью настороженность сидящего в засаде хищника. – Мы сейчас вообще говорим о ерунде! Да, вы правы, иногда мы делаем запись общения клиента с нашими специалистками по массажу. Но это делается только по просьбе клиента, за отдельную плату, причем видеопленку он тут же забирает с собой.

– Ну так вот, ко мне таких клиентов прошу не направлять! – сказала я, закрывая тему, потому что запись на лежащем у Маринки в сумочке диктофоне была уже, на мой взгляд, достаточно красноречива. Но мне теперь нужны были снимки, а снять мне пока удалось только Влада и Лизочку, разговаривающую с двумя клиентами. Мне необходимы были главные героини будущего газетного материала.

– Не будем терять времени! – сказала я Владу. – Я бы хотела выбрать комнату для нас с… – Я чуть было не сказала: «С Мариной»! – но вовремя спохватилась и вспомнила, как я ее только что окрестила: —…С Кристой. Заодно и покажите мне свой «кол-лек-тив».

– Вы начнете работать прямо сейчас? – спросил Влад. – Это было бы кстати. Сегодня большой наплыв клиентов.

– Если меня устроит рабочее место! – ответила я, посмотрев на него свысока. – Я не работаю где попало!

– За кого вы нас принимаете? – ухмыльнулся Влад. – У нас – по высшему разряду.

– Показывайте ваш разряд! – потребовала я. – Я сама решу, насколько он высший.

Мне от него нужно было только, чтобы он провел нас по комнатам и показал тех, кто у них работает. Мне хватило бы нескольких мгновений, чтобы сделать снимок вмонтированным в сумочку фотоаппаратом. Сумку я постоянно держала в руках и в нужный момент нажимала на кнопку спуска. Изготовил такое «шпионское» снаряжение по моей просьбе самый известный в Тарасове специалист по ремонту фотокамер, Славка, о котором я узнала от своего первого наставника в профессии фоторепортера, старого Сашки Ленца. Со Славкой Ленц дружил и передал эту дружбу мне по наследству. Славка ремонтировал любые камеры от «леек» до «Никонов» и «Кодаков». Это было его страстью и единственной в жизни любовью. Даже жену свою, дородную красавицу Наташу, Славка часто просто не замечал, погруженный в размышления о том, как сделать камеру для съемки в высокотемпературной среде, которую ему заказал какой-нибудь НИИ. Мою просьбу – спрятать фотоаппарат в сумочку так, чтобы на нем можно было работать незаметно для объекта съемки, Славка выполнил за неделю.

Влад о секретах наших с Маринкой сумок не подозревал, хотя я и не была в этом полностью уверена… Вот когда мы соберемся уходить отсюда, посмотрим, станет ли он проверять, что у нас в изящных дамских сумочках, которые мы не выпускаем из рук.

– Лиза, дай, пожалуйста, бланки контрактов, – сказал Влад блондинке, и она принесла четыре листочка, на каждом из которых стояло крупно: «Трудовое соглашение». А ниже шел какой-то текст.

– Это еще что? – спросила я. – Зачем?

– Скоро будет принят закон, регламентирующий нашу с вами деятельность…

Я хмыкнула, оглядев его с ног до головы, но промолчала. Не стоит, наверное, его больше злить.

– Я человек законопослушный, – продолжал он, не обращая на меня внимания. – Все, кто у нас работает, подписали контракты, в которых оговорены условия их работы и оплаты.

– Давайте сюда вашу макулатуру, – сказала я, забирая бланки соглашений. – Я сама заполню. Только учтите – мы работаем в паре. В свое соглашение я пишу – восемьдесят ежедневно, а она поставит у себя прочерк в графе «Оплата».

Зачем мне все это нужно было, я не могу объяснить, я просто «чумилась», поддерживала имидж. А Маринка вынуждена была следовать моему примеру.

Я нашла графу «Оплата», вписала туда цифрами и прописью – «восемьдесят долларов США» и, секунду подумав над графой «Фамилия, имя, отчество», написала – «Илона Ольгердовна Бойковичуте». Мне показалось тогда это забавным. Что написала Маринка, я не посмотрела.

Следуя указаниям Влада, мы с Мариной поднялись на второй этаж по широкой мраморной лестнице, которая заставила меня вспомнить наш тарасовский художественный музей, и оказались в не менее широком коридоре, расходящемся вправо и влево от центрального холла. В холле на креслах сидели двое. Это были точные, как мне вначале показалось, копии Влада – такие же широкоплечие, с такими же прическами, с такими же выражениями на лицах.

«Охранники, – поняла я. – Ну да, Виктор и говорил – трое».

– Это и все ваше войско? – спросила я, кивнув на парней в креслах. – Не маловато? Что-то они на вид дохленькие…

Влад даже споткнулся, услышав это.

– Не твоя забота! – буркнул он мне в ответ и, остановив нас с Маринкой перед первой дверью правого коридора, вошел туда, плотно прикрыв за собой дверь.

Нам пришлось ждать, хотя я и не совсем поняла, куда это он вошел. К начальству, что ли? Доложить, что берет нас на работу? А начальство, что же, на нас смотреть не будет? А мне не терпится запечатлеть это самое начальство на фотопленку.

Но начальство так и не появилось. Появился вновь сам Влад и сделал рукой знак, приглашая идти за ним. Первые три двери мы прошли не останавливаясь, а четвертую Влад открыл без стука.

Я вошла вслед за ним, оставив Марину в коридоре. На кровати лежала женщина лет двадцати пяти, пухленькая, из тех, кого называют «пампушечками». На лице у нее я не заметила ни малейшего следа хоть какого-то интереса к происходящему. Она даже направление взгляда не поменяла, глядя в зеркало на стене с бессмысленной улыбкой. Не на свое отражение глядя, а просто в зеркало, в пространство, ничего в нем не видя…

– Лика, – представил ее мне Влад. – Дольше всех у нас работает. Прочти три года. Довольно популярна среди наших клиентов.

Он наклонился к Лике и тронул ее за руку.

– Ну? – спросила она, не отрывая взгляда от зеркала. – Не тяни время, раздевайся. Время пошло.

Влад дернул ее за руку посильнее. Голова ее качнулась, и Лика посмотрела на нас с Владом.

– А… Это ты? – спросила она, с трудом, судя по всему, возвращаясь откуда-то издалека. – Что? Приспичило опять? Сколько раз я тебе говорила – не завидуй клиентам!

– Заткнись! – сказал ей Влад. – Что ты несешь?

– А то и несу! – От Ликиной отрешенности не осталось и следа. – Ладно бы сам приходил! Но бандитам своим скажи, пусть больше ко мне не суются! А то дорвались до халявы! Я их в долг больше обслуживать не буду!.. А это что еще за краля? – Лика обратила свое внимание на меня. – Зачем ты ее привел? Я с ней в паре работать не буду. Если клиент двоих заказал, ты знаешь, я работаю только с Иркой или с Ларисой… И скажи Лизке, пусть больше ко мне этих близнецов, Дамира с Рустамом, не посылает! От них козлом воняет!

– Заткнись! – прикрикнул на нее Влад. – Это новенькая…

– А-а-а… – протянула Лика и сразу потеряла ко мне интерес. – Списать, значит, меня хотите! В филиал перевести! Ну и переводите! Хоть рожи ваши видеть больше не буду!

Влад потащил меня за руку из комнаты.

– А ты, дурочка, подумай, прежде чем сюда соваться! – кричала нам в спину Лика. – И денег у них не бери! Не отработаешь потом…

Влад захлопнул дверь. Он стоял в коридоре и мрачно смотрел на нас с Маринкой.

– Она сегодня раздражена, – сказал Влад. – Клиентов нет. Холодна стала в последнее время. С нервами что-то…

– Бывает, – согласилась я, довольная тем, что мне удалось сделать несколько снимков. – Но должна заметить, обстановочка в комнате довольно убогая. И потом это зеркало над кроватью… Пошлость!

– Зеркало она сама попросила, – возразил Влад. – Лика, конечно, не очень удачный вариант, но сейчас, к сожалению, показать больше некого. У остальных – клиенты… Вам придется подождать…

Он посмотрел на часы.

– …Минут двадцать.

Мы вернулись в начало коридора, ближе к холлу и к лестнице на первый этаж. Влад вновь зашел в первую от холла дверь и так же плотно закрыл ее за собой.

Я посмотрела на Маринку, ожидая увидеть на ее лице выражение усталости от напряжения, в котором мы обе находились с той минуты, как вошли в массажный салон. Но Маринка была очень сосредоточена, она внимательно смотрела на дверь, за которой скрылся Влад, и что-то обдумывала.

Тут Влад вышел к нам в коридор и пробормотал, что должен кое-что уточнить насчет комнаты, в которой мы могли бы работать. Маринка подождала, пока он отойдет в конец коридора и заглянет еще в одну комнату, сняла свою сумочку с плеча и сделала такое, от чего у меня глаза на лоб полезли.

Маринка открыто достала диктофон и, протягивая его мне, сказала громко, так чтобы слышно было сидящим в холле охранникам:

– Ольга! Возьми диктофон и беги отсюда!

Я решила, что у Маринки не выдержали нервы и нам теперь нужно срочно удирать. Маринка отдает мне диктофон, потому что не надеется на себя. У меня, мол, целее будет.

Как я на нее обозлилась, это просто не поддается описанию, но времени на то, чтобы выяснять отношения, у нас не было. Это я сообразила прежде, чем Маринка закончила свою фразу.

Я схватила ее сумку и рванула к лестнице.

Но Маринка и не думала бежать вслед за мной. Уже на лестнице я поняла, что Маринка осталась возле той первой двери. Мало того, она успела сдернуть у меня с плеча мою «шпионскую» сумку с фотоаппаратом.

«Что она делает?!» – стучало у меня в голове, когда я неслась вниз по мраморным ступеням и слышала за спиной тяжелое сопение двух охранников, которые сорвались вслед за мной со своих кресел.

Лизочка на первом этаже успела только привстать и открыть рот от изумления, когда я вихрем пронеслась мимо нее и вылетела на улицу, едва не выбив входную дверь. В два прыжка я добежала до угла, прежде чем из двери выскочили охранники. Я бросилась от двери направо только потому, что тот угол был ближе, и теперь стояла за ним, прижимаясь спиной к стене, и с досадой думала о том, что бежать нужно было в другую сторону по Фонарной, где буквально метров через десять можно свернуть в проходной двор и выскочить на Турецкую. А там, в толкучке, меня и вовсе найти будет невозможно.

Охранники, на мое счастье, сообразили это раньше меня и оба рванули налево по Фонарной.

Только я подумала, что не смогу уйти отсюда, бросив Маринку, как она с воплем выскочила из двери салона, и, размахивая моей сумкой-фотоаппаратом, бросилась налево вслед за охранниками.

Я выскочила из своего убежища.

– Марина! – закричала я во весь голос. – Стой! Сюда!

Пока Маринка останавливалась, пока поворачивала, пока вновь набирала скорость, я поняла, что время, когда мы могли уйти более-менее спокойно, потеряно. Едва Маринка промчалась мимо салона в мою сторону, как дверь распахнулась и на улицу выскочил Влад с резиновой дубинкой в руке.

Не знаю как, но в руках у меня оказался обрезок доски, длиной метра в полтора. Я действовала бессознательно, но была уверена, что это единственный правильный вариант.

Выждав пару секунд, пока мимо угла, за которым я вновь спряталась, промчится Марина, я вынырнула из своего укрытия с доской в руках и сунула ее прямо в ноги поравнявшемуся со мной Владу.

Среагировать на эту мою атаку он не успел. Он бежал крупными шагами, и доска попала ему между ног. Его правая нога с треском врезалась в доску, выбив ее у меня из рук. Доска сломалась, и одним из обломков меня больно стукнуло по коленке.

Хромая, я бросилась догонять Маринку и услышала сзади звук падения и глухой удар. Маринка ждала меня впереди, отбежав метров тридцать и остановившись в какой-то подворотне.

Посмотрев назад, я увидела, что Влад лежит на асфальте, врезавшись головой в дерево, и не пытается подняться и догнать нас.

– Ты что сделала, идиотка! – набросилась я на Маринку. – А если бы они нас поймали?

– Сама идиотка! – возразила Маринка. – Ты знаешь, что это за комната, куда он несколько раз заглядывал? Я успела дверь распахнуть и три раза нажать на ту кнопку, которую ты мне показывала. Там у них стоит целая куча мониторов. И каждый такое показывает!.. Может быть, хоть один из трех снимков получится…

– Ладно, – сказала я, – потом поговорим. Что ты там кричала, когда выбегала на улицу?

– Что кричала? – улыбнулась Марина. – Кричала: «Держите ее! Она деньги у меня украла!» Лиза внизу только рот раскрыла и показала мне пальцем на дверь, в которую ты выбежала. Куда мы теперь?

– Сейчас нужно срочно выбираться отсюда, – сказала я. – Пока нас потеряли эти жлобы.

– Лучше всего на Турецкую, – предложила Маринка. – Там народу полно.

– Но там нас уже ищут, – возразила я. – Тут где-то был проход на соседнюю улицу, которую сейчас Каретной называют. Всего один забор перелезть. Сможешь?

– Пошли! – кивнула Маринка.

Минут через пятнадцать мы благополучно добрались до редакции.

Пока я проявила пленку, пока расшифровала диктофонную запись, перевалило уже далеко за полночь, и я сочла за лучшее отправиться домой и завалиться спать.

Глава 3

А наутро меня разбудил тот самый телефонный звонок.

– Алло! – сказала я и, не сообразив спросонья, что я дома, а не в редакции, начала бормотать свой обычный ответ: – Редакция газеты «Свидетель». Вас слушает главный редактор…

– Слушай сюда, кляча длинноногая! – перебил меня низкий глуховатый голос. – Если еще раз появишься…

Впрочем, об этом я уже, кажется, рассказывала.

Теперь, надеюсь, вам понятно, почему у меня вызвал такой интерес звонок депутата областной Думы Сидоровича. Ситуация с массажными салонами оказывалась вплетенной в более широкую проблему отношения местной власти к проституции. Я была уверена, что где-то рядом и ниточки, ведущие к тому, кому все это выгодно. Я давно уже не девочка и прекрасно понимаю, что все, что происходит в политике, в экономике, в жизни страны, обусловлено прежде всего чьими-то финансовыми интересами. Если говорить о нашем Тарасове, то и здесь ситуация такая же, только масштабы и суммы, естественно, поменьше. Но иногда и нам удается выскочить вперед и заставить говорить о себе всю Россию. Однажды это случилось, когда наша Дума приняла первой из субъектов Федерации закон о земле, разрешающий продажу ее в частные руки… Теперь, похоже, мы накануне еще одного своего бенефиса – на этот раз связанного с разрешением проституции… И на первых ролях в этом «хите сезона» – депутаты областной Думы.

Можете представить мой интерес к разговору с человеком, принимавшим самое активное участие в противодействии принятию этого закона.

Короче, ровно через десять минут, как и обещала Сидоровичу, я стояла на втором этаже областной Думы перед дверью пятнадцатого кабинета, на которой висела табличка «Председатель думского Комитета по здравоохранению Сидорович Александр Павлович».

Секретарша пригласила меня войти, едва узнала мое имя.

– Честно говоря, не ожидал в лице редактора газеты встретить столь очаровательную женщину, – сказал Сидорович, приглашая меня сесть в кресло у окна, а не за огромный стол, рассчитанный на заседания многочисленных комитетов и комиссий. – Сколько ни встречал женщин-редакторов, все они, кроме своей работы, не замечают ничего вокруг. На их лицах всегда печать какой-то неженской деловитости. Мне приятно убедиться, что вы – исключение из правил!

Сам Александр Павлович сел рядом, в соседнее кресло.

– Кофе? – спросил он.

Я вздохнула.

– Александр Павлович! Вы меня разочаровали, – сказала я. – Такое нетрадиционное начало и такой банальный следующий ход! Сомневаюсь, что ваша секретарша в состоянии приготовить кофе, не испортив его. А кроме того, все и всегда предлагают кофе. На будущее советую вам придумать для красивых женщин что-нибудь пооригинальнее.

– Я бы предложил вам виски с содовой, – улыбнулся Сидорович, – но сейчас только восемь утра, и боюсь, наша с вами работоспособность сильно пострадает. Говорю это как врач-нарколог.

– В таком случае предложите мне сигарету, и будем считать, что официальная часть соблюдена, – улыбнулась я в ответ. – Давайте сразу о деле. Вы что-то хотели сообщить мне о законе, принятом на последнем заседании областной Думой. Кроме того, что вы голосовали против, я ничего пока не услышала.

Александр Павлович достал из кармана пачку «Данхилла», щелкнул зажигалкой и, принеся мне со стола пепельницу, вновь сел в кресло.

– Ситуация с этим законом, – начал он, – складывается на удивление сложная. Признаться, когда Комитет по экономике внес его проект на рассмотрение комитетов, я нисколько не сомневался, что закон с треском провалится. Но оказалось, что я несколько отстал от жизни и плохо представляю себе реальный расклад финансовых интересов в нашей области…

– Простите, Александр Павлович, – перебила я его, – но если вы будете просто рассуждать сам с собой, а не вводить меня в курс дела, я так ничего и не смогу понять. Прежде всего ответьте мне на один вопрос…

Он посмотрел на меня внимательно, выражая готовность ответить на любой вопрос, какой бы я ни задала.

– С какой целью вы мне позвонили?

– Я, видите ли, против этого закона, – сказал он. – И как депутат, и как гражданин, и как отец! У меня, знаете ли, двое сыновей растут… И как мужчина, наконец!

– Хорошо, а при чем здесь я? – пожала я плечами.

– Не перебивайте, – попросил он. – Я все скажу. Мне этот закон кажется глупым и наглым, я считаю, что он оскорбляет достоинство как мужчин, так и женщин. Надеюсь, вы того же о нем мнения.

Я кивнула.

– В этом я и хотел убедиться, прежде чем говорить по существу… Проблема в том, что закон прошел на «ура» первый этап голосования, и я боюсь, что и второй этап пройдет столь же гладко. Я не могу противодействовать этому закону. Наш комитет, всего пять человек, едва ли не единственный голосовал против его принятия в первом чтении. Мы оказались в абсолютном меньшинстве. Из тридцати депутатов двадцать два проголосовали за его одобрение.

– Это и в самом деле весьма удивительно, – согласилась я.

– А вот удивительного в этом как раз ничего нет, – возразил Сидорович. – У меня есть подозрения, что кто-то очень заинтересован в срочном принятии этого закона.

– Почему? – спросила я. – На чем основаны ваши подозрения?

– На фактах! – сказал Александр Павлович. – Вы знакомы с понятием лоббизма?

Я усмехнулась.

– Впрочем, извините… – смутился он. – Я сказал бестактность. Прошу меня простить. Но ведь я тоже слышал об этом и никогда не думал о лоббистах всерьез, предполагая, что это где-то в другом месте, не у нас, в Америке, скажем, или хотя бы в Москве… И теперь у меня просто в голове не укладывается, что мне пришлось столкнуться с этим именно здесь, в Тарасове, и столкнуться непосредственно, лоб в лоб… Недели две назад мне звонили по телефону и предлагали сначала тысячу долларов, потом три тысячи, а когда я отказался от пяти, просто повесили трубку.

– Что от вас хотели за эти деньги? – спросила я.

– Я, к сожалению, тогда не узнал подробно, о чем идет речь, – сказал Сидорович. – Меня просили только о содействии в принятии одного из законов, который скоро будет предложен к обсуждению. Я отказался слишком поспешно, прежде чем понял, о каком законе идет речь…

– И теперь вы думаете… – начала я.

– Я уже не думаю, я уверен! – сказал он резко. – Речь тогда шла именно о законе, связанном с разрешением проституции. Мне достаточно было поговорить с членами нашего комитета, с теми из них, кому я доверяю. Все подтвердили, что аналогичные звонки были и им тоже. Только суммы назывались поменьше, в пределах тысячи долларов. Я думаю, что звонили всем тридцати депутатам…

– Из них «за» проголосовали двадцать два, – вспомнила я. – Итого – двадцать две тысячи долларов. Не так уж и много, надо сказать. Меньше стоимости приличной трехкомнатной квартиры в центре Тарасова. Кто-то невысоко ценит областную Думу!

– Не вижу в этом повода для шуток! – резко сказал Сидорович. – Дума прежде всего сама себя невысоко ценит! Да и что это вообще за мысль пришла вам в голову! Выяснять, сколько денег необходимо, чтобы купить областную Думу!

– Простите! – сказала я. – Я не имела в виду ничего оскорбительного лично в ваш адрес. А Дума… Она сама определила себе цену!

– Впрочем, вы, наверное, правы, – вздохнул он. – И не стоит закрывать глаза на то, что наша Дума продала демократию вместе с интересами избирателей за тридцать сребреников.

– Давайте все же не будем бить себя в грудь или посыпать голову пеплом, – предложила я. – Меня на самом деле интересует вопрос, сколько денег должен был истратить тот, кто добивается принятия этого закона. И не только меня это интересует. Можете быть уверены, что и наши читатели в первую очередь зададут себе именно этот вопрос. Вы согласны с моей оценкой – двадцать две тысячи долларов?

– Нет, конечно, – усмехнулся он. – Это очень усредненная оценка. А подход к каждому был наверняка индивидуальным, ведь мне, вспомните, предлагали и пять тысяч. Кто-то очень хорошо знает, кому и сколько предлагать, у кого какие возможности… Ведь при всем равноправии наших голосов они имеют разный удельный вес, если можно так выразиться. Среди тридцати депутатов есть люди, попавшие в Думу как бы случайно. Они слабы в дискуссиях, не имеют четко сформулированного личного мнения по большинству проблем, подвижны в своих принципах, наконец, просто слабы психологически. Они всегда стремятся примкнуть к большинству или к голосу одного из думских лидеров, заранее пытаются узнать настроение. Они бояться остаться в оппозиции. Голоса таких депутатов немногого стоят. Они никого не могут сагитировать, потянуть за собой. Я не хочу называть имен…

Он посмотрел на меня несколько смущенно, и я поняла, что он невольно дал оценку членам своего Комитета по здравоохранению, которых пытались купить за тысячу долларов каждого. – Но есть и люди совершенно другой психологической природы. Это быки, которых ничто не может заставить свернуть с выбранного ими пути. Они идут вперед и увлекают за собой стадо. Как правило, они хорошо знают себе цену и дешево не продаются.

– И как вы думаете, сколько же стоят их голоса? – спросила я.

– Таких в Думе немного, – сказал он. – Человек пять-семь… Но в этих случаях меньше чем квартирой в центре не обойдешься. Трехкомнатной. Или, на худой конец, иномаркой. Новой, естественно.

– Не будем мелочиться, – сказала я. – Берем в среднем по пятьсот тысяч рублей на каждого из семи, и мнение Думы, можно считать, сформировано. Обойдется это в три с половиной миллиона рублей или сто сорок тысяч долларов. Вы считаете, что это реально? Кто-то сможет оправдать такие расходы в том случае, если закон будет принят?

– Давайте попробуем подсчитать, какой доход приносит одна проститутка своему хозяину, – предложил Сидорович. – Если исходить из рядовых цен, принятых на Большой Кубанской…

– Если мы будем брать в качестве ориентира Большую Кубанскую, – перебила я его, – то тут и говорить не о чем. Это занятие только для мелких сутенеров, которым никогда не собрать со своих «курочек» трех с половиной миллионов рублей.

– Но закон дает преимущества в первую очередь совсем не им! – тоже перебил меня депутат. – Они работают нелегально и, думаю, так и будут работать, даже если закон будет принят. В большинстве случаев эти мелкие сутенеры по сути своей – обычные бандиты и к какой-либо цивилизованной постановке дела просто не способны. Вы правы, ориентироваться нужно не на Большую Кубанскую, а на массажные салоны, интим-клубы и какие-то там бюро…

– Бюро эскорт-услуг, – подсказала я.

– Вот-вот, – подтвердил он, – хотя, убей меня бог, не знаю, что это такое.

– В самом тривиальном варианте это обычные девочки по вызову, – пояснила я. – Но есть, правда, и более квалифицированная категория. В этом случае эскорт-услуги вам оказывает женщина, которая сопровождает вас все время, которое вы оплатили. Своего рода ноу-хау в проституции.

Он кивнул головой.

– И стоят эти услуги уже не четыре доллара, как на Кубанской.

– Все зависит от квалификации «эскортессы», как их называют, – пояснила я. – И есть очень и очень дорогие среди них.

– Ну, хорошо! – вздохнул он. – Возьмем пятьсот рублей с клиента в среднем, понятно, что кто-то получает гораздо больше, а кто-то – меньше. Из них хозяин забирает себе…

– Триста, – сказала я. – Умножьте на пять клиентов в день. Это тоже – в среднем. Получается полторы тысячи. Умножьте на десять «массажисток» в каждом салоне. Получится пятнадцать тысяч в день.

– Если учесть, что люди, которые добиваются этого закона, настроены серьезно, то, я думаю, мы вправе предположить, что у них таких салонов не меньше десятка.

Я кивнула.

– Таким образом, ежедневно они получают сто пятьдесят тысяч рублей, – сказала я. – Осталось решить несложную задачу – сколько дней потребуется, чтобы оправдать расходы на подкуп областной Думы. Расходы, напомню вам, составляют три с половиной миллиона рублей.

Сидорович достал калькулятор и через мгновение сказал мне с некоторым даже удивлением в голосе:

– Двадцать три с половиной дня.

– Не мелочитесь, Александр Павлович! – усмехнулась я. – Пусть будет двадцать четыре… Как видите, и месяца не пройдет, как все расходы окупятся и владельцы рынка проституток начнут получать прибыль.

– Да-а-а… – сказал Сидорович. – Я, признаться, не ожидал…

– Ответьте мне теперь на другой вопрос, – сказала я. – Какие преимущества даст этим людям принятие закона, стоит ли вообще на него тратить деньги?

– Преимущества огромные! – воскликнул Александр Павлович. – Вся сфера сразу переходит в разряд легального бизнеса. А это значит, что резко сократится рой различных вымогателей, которые всегда крутятся вокруг подобных заведений, – начиная от простого участкового и кончая налоговым инспектором. Ведь сегодня все эти пятнадцать тысяч в сутки – незаконно полученная прибыль, подлежащая конфискации. Если закон будет принят, никто уже не сможет обвинить хозяина этих салонов в незаконном предпринимательстве и тому подобных вещах. Этот бизнес станет намного безопасней и прибыльней.

– Но сейчас они не платят налоги! – возразила я. – А как только они станут юридическими лицами, их тут же оккупирует налоговая инспекция.

– Ничего подобного! – возразил Сидорович. – Уже практически принято Думой постановление, разрешающее малым предприятиям первые два года вообще не платить налоги, а пускать всю прибыль на развитие и социальные нужды. Два года они совершенно законно не будут платить в казну ни рубля. Можете подсчитать, какая это выйдет сумма за два года… И учтите еще большую привлекательность для клиентов! В подпольный публичный дом не каждый отважится пойти, здесь, кроме естественной, так сказать, потребности, необходимо преступить еще некий запрет со стороны государства. Если же публичный дом работает вполне официально – число клиентов значительно увеличится, говорю вам это как человек, изучавший в свое время проект разрешения употребления наркотиков. С ними складывалась примерно такая же психологическая картина, что и с проституцией. Но проект был федеральным и не прошел, меня тогда привлекали в качестве эксперта к оценке возможных последствий этого проекта.

– Давайте вернемся к сегодняшнему дню, – сказала я. – Значит, вы считаете, что средства, которые они вложили в этот закон, оправдаются, если он будет принят?

– Без всякого сомнения! – уверенно подтвердил Александр Павлович.

– Вы можете назвать мне конкретные имена? – спросила я. – Кого из депутатов вы в первую очередь подозреваете в получении взятки?

– Всех! – отрезал Сидорович. – У меня нет доказательств против кого-либо персонально. Но вы же понимаете, что есть ситуации, когда доказательства не нужны, чтобы узнать истинное положение вещей. Я вам назвал число – двадцать два! Вот их всех я и подозреваю. Они сами себя выдают. Поведение, активность, которой по другим вопросам нет, развернутая аргументация в выступлениях, хотя раньше слова не хотел с трибуны сказать. Словом, очень много признаков, по которым можно очень легко определить сильную заинтересованность депутата в принятии этого закона. Но, к сожалению, это все не доказательства, а только мои личные наблюдения.

– Жаль! – сказала я. – Но в таком случае вы должны, наверное, понять, что ничего из того, что вы мне сейчас рассказали, я опубликовать в газете не могу. Это будет квалифицировано любым юристом как клевета, и, заметьте, совершенно верно будет квалифицировано.

Александр Павлович поджал губы, но не говорил ни слова, слушал.

– Фактически вы мне дали только тему, – продолжала я, – направление для поиска этих самых доказательств. За это я вам весьма благодарна, Александр Павлович. Дело, как говорится, за малым! Осталось только найти эти доказательства, и, как всегда, – неизвестно где! Поэтому на скорую публикацию можете не рассчитывать…

– Но закон скоро будет принят, если мы не сумеем этому помешать, – сказал Сидорович. – Уже через два дня его будут рассматривать во втором чтении. А это значит, что он будет в тот же день принят, можете поверить мне…

– Я вам верю! – сказала я. – Но вы же сами сказали – у нас еще два дня, не считая сегодняшнего. А это целая вечность! Времени вполне достаточно!

Председатель думского Комитета по здравоохранению посмотрел на меня с удивлением, но промолчал.

Я кивнула ему и вышла из кабинета.

«Очень интересный разговор у меня сейчас состоялся!» – размышляла я по дороге из Думы в редакцию. Если нам удастся раскопать, кто стоит за этим законом, кому он выгоден и кто покупает депутатов, – это будет отличная тема для следующего «Свидетеля». Мы опять всколыхнем этот город и заставим о себе говорить. Тогда я смогу в любом банке получить ссуду под выпуск следующих, скажем, пяти номеров, увеличить тираж и заработать на то, чтобы и с банком расплатиться, и газету выпускать. А там и реклама появится, не всю же жизнь будут нас игнорировать, в конце-то концов, тарасовские коммерсанты…

Мне, правда, сегодня звонили и предупреждали, чтобы я больше не появлялась там, куда меня не приглашали. Ну так я и не собираюсь больше там появляться. Правда, мне было сказано, что и публиковать о них ничего нельзя в газете. Но это уж извините, ребята! Тут вы мне рот не заткнете. Это полностью мое дело – что публиковать, а что нет…

Кстати, кто это мог мне звонить? Влад? Но голос был совершенно другой. Может быть, один из его бандитов? Может быть. А какая, впрочем, разница! Гораздо интереснее – откуда они узнали, кто я такая, откуда им стал известен мой номер телефона? Хотя это-то как раз просто, если они знают, кто я.

Не буду ломать над этим голову, она мне еще пригодится. Не стоит думать о том, чего ты узнать все равно пока не можешь. Появится хоть какая-то информация на эту тему, тогда и подумаем. А сейчас у меня есть задачка с двадцатью двумя неизвестными. Каким образом добыть доказательства того, что депутаты Думы подкуплены? Как говорится, спросите что-нибудь полегче! Нужно с Кряжимским посоветоваться. Он несколько лет в Думе просидел, когда работал политическим обозревателем в газете «Тарасов». Он всех их знает как облупленных. А глаз у него острый, он много про человека может понять, если долго за ним наблюдает. Очень интересно было бы послушать его мнение…

Редакция находится недалеко от Думы, и через несколько минут я уже входила в свой кабинет. Стоило мне, однако, увидеть Кряжимского, как все вопросы, которые я собиралась ему задать, вылетели у меня из головы. Он уставился на меня так, словно видел впервые, будто я не Ольга Бойкова, редактор газеты, где он работает, а инопланетянка негуманоидной расы.

Войдя в кабинет, в котором Кряжимский меня почему-то ждал, и, глядя на него, я осторожно спросила:

– Сергей Иванович, что с вами?

– С нами? – пробормотал он. – Послушайте, а где Марина?

– Почему вы спрашиваете об этом у меня? – удивилась я. – Я ее сегодня еще не видела. Я из дома пошла сразу в Думу, у меня там была встреча с очень интересным человеком, И я хотела с вами, Сергей Иванович, посоветоваться…

– Где Марина? – закричал он, перебивая меня. – Она пошла к тебе, в Думу. Ты с ней встретилась?

– Нет, – покачала я головой. – А зачем ее туда понесло?

Тут Сергей Иванович обхватил голову руками и застонал, как от зубной боли.

– Ох я старый дурак! – бормотал он. – Как же я-то не сообразил!

– Сергей Иванович! – прикрикнула я на него. – Или вы мне сейчас объясните, что за комедию вы здесь ломаете, или…

Кряжимский не дал мне договорить.

– Боюсь, похитили нашу Марину, – сказал он тихо. – А виноват в этом я, старый дурак!

Я взяла себя в руки, села на свое обычное место, за стол редактора, прижалась к спинке кресла и почувствовала себя немного увереннее. Земля, которая выскользнула было у меня из-под ног, когда Кряжимский сообщил мне свою новость, понемногу возвращалась обратно.

Я выпила стакан воды, перевела дух и сказала Кряжимскому:

– Рассказывайте. Только без этих самобичеваний. Меня не интересует, кто виноват. Я хочу знать, что произошло, и понять, что делать дальше.

Глава 4

Сергей Иванович сидел передо мной сгорбившись и переживал свой промах, о котором я пока еще мало что знала.

– Утром Марина пришла, как обычно, раньше всех, сварила кофе, и мы с ней поболтали о том о сем… Она рассказала мне, что заставила Виктора к ней перебраться. Рана на голове, говорит, пустяковая, но все же нужно, чтобы кто-то за ним приглядывал. А днем, говорит, соседки присмотрят. У нее там, знаете ли, коммунальная квартира…

– Я все это давно знаю, Сергей Иванович, – перебила я его. – Про ее соседок не надо рассказывать, я с ними знакома.

– Ну, тогда… – забормотал Кряжимский. – Тогда…

– Давайте только самую суть, – подсказала я. – Свои ощущения и свои чувства по поводу случившегося опишете мне потом.

– Выпили мы кофе, – начал он, и я поняла, что он наконец-то добрался до главного. – Тут прибегает с улицы какой-то паренек. На вид лет пятнадцать, а то и четырнадцать. Взмыленный такой, дышит тяжело. Спрашивает Марину Широкову… Я смотрю на него с удивлением. Что, говорю, случилось? Ваш редактор, отвечает он, Ольга Юрьевна Бойкова – так, заметь, Оля, и сказал: Ольга Юрьевна Бойкова, – просила передать Марине, что ждет ее в Думе, на втором этаже в пятнадцатой комнате.

У меня, честно говоря, челюсть отвисла.

– Но я никого не просила ничего передавать! – воскликнула я.

– А мальчишка этот, – продолжал Кряжимский, не обращая внимания на мое восклицание, – говорит: «И пусть, мол, захватит с собой все негативы и все отпечатанные снимки, что мы с ней вчера сделали». Ну, Маринка подхватилась, все собрала и помчалась в Думу!

– Она забрала все негативы? – ужаснулась я.

Кряжимский только тяжело вздохнул.

– Все! – подтвердил он. – А до меня только потом уже дошло, что не могла ты такого попросить, обязательно оставила бы в редакции самые нужные снимки, а уж про негативы и говорить нечего. Но пока я это сообразил, она уже убежала.

– Давно она ушла? – спросила я.

– Час назад, – вздохнул Сергей Иванович.

– Что вы теперь вздыхаете, Сергей Иванович! – взорвалась я. – Собрались тут старый да малый! Раньше думать надо было!

«Стоп! Успокойся! – скомандовала я сама себе. – Криком делу не поможешь». Вряд ли Маринка могла где-то застрять в магазине по дороге в Думу. Вид у пацана, которого подослали в редакцию, был запыхавшийся, и без слов было понятно, что дело якобы срочное. Поэтому Маринка не стала бы нигде задерживаться, это совсем не в ее характере. Разминуться по пути с ней мы тоже не могли. Я шла кратчайшей дорогой, и она должна была идти ею же. Я, конечно, проверю, хотя надежды на то, что это ложная тревога, у меня нет практически никакой.

Я нашла визитную карточку Сидоровича и набрала его номер.

– Алло! Александр Павлович! Извините, что снова вас беспокою. У вас не появлялась моя секретарша со снимками на тему, о которой мы с вами сегодня говорили? Нет? Ну я так и думала… Нет-нет, это просто недоразумение. У меня нет пока никаких новостей. Просто мои помощники тут кое-что напутали. Да, конечно, я вам позвоню, как только мне удастся что-нибудь найти. До свидания…

Я посмотрела на сгорбившегося на стуле Кряжимского и сказала:

– В Думе ее не было. Что делать будем?

Сергей Иванович посмотрел на меня виновато и робко предложил:

– Может быть, милиция?

– Милиция? – воскликнула я. – А что я им скажу? Мне в милиции придется рассказывать с самого начала, что я веду журналистское расследование о деятельности массажных салонов в Тарасове. На каком основании вы этим занимаетесь? – спросят меня, и я не знаю, что мне им в таком случае ответить, потому что ни в одном российском законе не определено понятие журналистского расследования, а это, с их точки зрения, означает только то, что это занятие противозаконное. Вы же знаете, как они толкуют законы? Знаете? Конечно, знаете! «Все, что не разрешено, – запрещено!» Вот их главный тезис. И сколько бы вы ни говорили, что в цивилизованных странах все наоборот, что там считают совершенно по-другому – все, что не запрещено, – разрешено, – вы всегда будете слышать в ответ одно и то же! Вот и поезжайте в ваши цивилизованные страны, скажут вам, и занимайтесь там всем, что не запрещено, а у нас будьте добры делать только то, что разрешено. Мы именно так понимаем закон, и мы его понимаем правильно, потому что поставлены государством его блюсти. А государство не доверит такого важного дела людям, которые понимают закон неправильно! Нет, Сергей Иванович! Никакой милиции мне не нужно. Меня генерал Свиридов уже несколько раз предупреждал, чтобы я со своими журналистскими расследованиями не путалась у него под ногами и не срывала плановые операции. Хотя, убей меня бог, не помню, когда это я срывала ему операции? Давайте придумывать что-нибудь без милиции!

– Что ж тут придумаешь, – опять вздохнул Сергей Иванович. – Они – бандиты, а мы кто?

– Вот мы им и покажем, кто мы! – сказала я. – Вы знаете, где живет Марина?

Он покачал головой.

– Рядом совсем, – сказала я. – На Тихомировской, в очень примечательном доме с кариатидами. Ну уж дом-то этот вы, надеюсь, знаете?

– Это в том, где сверху младость и веселье? – спросил он.

– Ну да, а внизу – сплошная старость, на плечах у которой эта младость восседает, – подтвердила я. – Так вот, второй этаж, пятая квартира. Найдете там Виктора. Скажете, что я его срочно вызываю в редакцию, но не говорите пока про Марину. Скажите только, чтобы срочно связался с Эдиком и пришел в редакцию вместе с ним.

– Оля, а ты не боишься опять связываться с этими ребятами, с «афганцами»? – спросил Сергей Иванович. – Уж больно у них методы… того… необычные.

– А вы жить-то вообще не боитесь, а, Сергей Иванович? – спросила я, разозлившись. – А то ведь это, если подумать, довольно опасное занятие – каждую минуту умереть можно!

Кряжимский надулся и тут же исчез из редакции.

А я схватилась за телефон.

– Рома! – воскликнула я, услышав юношеский голос. – Ты мне срочно нужен. Приходи сейчас в редакцию. У нас будет небольшое совещание. Сможешь? Давай! Жду!

Настроение у меня слегка улучшилось. Я снова увижу Ромку, этого нескладного подростка, к которому я почему-то питаю очень нежные чувства, почти материнские. Мне нравится помогать ему, видеть, как он совершает мужские поступки и все больше отрывается от своей мамы, подмявшей его под себя своей огромной, но жестокой в своем эгоизме любовью. Я встретила его случайно, расследуя одно дело, и с тех пор не могу забыть его наивный восхищенный взгляд, которым он на меня смотрел. На меня часто заглядываются мужчины, но в их взглядах всегда сквозит одно и то же – постель, секс. Ромка смотрел на меня, как на какое-то высшее существо, и просто хотел быть рядом и все. Не требуя большего. И мне это нравилось. Его мать отчаянно его ко мне ревновала, и я старалась пореже с ним встречаться, чтобы не создавать ему лишние сложности в жизни. Но сейчас ситуация была такой, когда мне и в самом деле нужна была его помощь.

В ожидании своего «войска» я погрузилась в раздумья о том, как мне лучше распределить имеющиеся в моем распоряжении силы, и не заметила, как пролетели полчаса.

Как-то сразу все собрались вместе, и в кабинете у меня стало тесно. Виктор с забинтованной головой смотрел на меня встревоженно, но пока еще ничего не знал о Маринке. Эдик усмехался, глядя на меня. У нас с ним давно уже было нечто вроде соперничества. Я не в первый раз прибегаю к помощи его небольшого отряда бывших «афганцев» – нелегальной боевой группы, которой он руководит. В экстремальных ситуациях я, конечно, не оспариваю его права руководить операцией и просто подчиняюсь его приказам. Но как только боевая обстановка сменяется более привычной, я тут же забираю бразды правления в свои руки. И он, как правило, не возражает… А Ромка с Кряжимским сидели в уголке и допивали холодный кофе, сваренный Маринкой еще утром.

– У нас неприятности! – объявила я, и все, кроме Кряжимского, посмотрели на меня обеспокоенно.

– А я-то думаю, зачем я понадобился? – усмехнулся Эдик. – Меня зовут только тогда, когда начинаются неприятности.

– На этот раз и ты, Эдик, помочь нам не в силах, – вздохнула я. – Нам не драться нужно, а искать. Искать человека в Тарасове. Человека этого вы все хорошо знаете…

Виктор встал.

– Марина? – спросил он. – Что с ней?

– Ее похитили, – сказала я. – И это, пожалуй, все, что мне пока известно. Похитили сегодня утром, примерно в половине девятого. Сделали это люди, явно имеющие отношение к массажному салону «Таис», в котором и ты, Виктор, и мы с Мариной вчера побывали. Ее обманом выманили из редакции со всеми негативами и снимками, которые мы с ней вчера там сделали. Где она сейчас, я не знаю.

Виктор сел, потом опять вскочил и схватил Эдика за руку.

– Пошли! – сказал он.

– Не торопись, Виктор! – воскликнула я. – Никакого смысла нет сейчас громить этот самый салон «Таис»! Там ее наверняка нет. Все кончится дракой, а то и убийством. Бессмысленным причем убийством, которое ни на шаг не приблизит нас к ответу, где Марина.

Виктор скрипнул зубами и сел.

– Я уже думала, что мы можем сделать, – сказала я. – Ситуация сложилась такая, что в милицию нам лучше не обращаться.

Эдик хмыкнул и согласно кивнул. Уж кому-кому, а ему сталкиваться с милицией было совсем ни к чему. Милиция сама охотилась за его отрядом. Не слишком, правда, усердно, поскольку жертвами разборок, которые устраивал Эдик со своими ребятами, всегда были бандиты. Эдик, собственно, делал за милицию грязную работу, и это было хорошо известно там.

– Нам придется искать Марину самим, – сказала я. – Причем искать тихо, без лишнего шума. Иначе мы рискуем ее вообще никогда не найти. По крайней мере живой.

Виктор опять скрипнул зубами.

– У меня есть вполне обоснованное предположение, что похитили Марину те, кому принадлежит массажный салон «Таис». Выяснить, кто это, сейчас нет никакой возможности. Но некоторые факты, полученные мною сегодня утром, подсказывают, что этим людям принадлежит не только этот салон, а скорее всего большинство заведений подобного типа. Все, что связано с организованной, так сказать, проституцией в Тарасове, сконцентрировано, я почти уверена, в одних руках. Отсюда вывод: Марину, вероятнее всего, держат в одном из подобных притонов. Их в Тарасове не меньше сотни, сами, наверное, знаете…

Я посмотрела на Ромку и добавила:

– А если не знаете – поверьте на слово. План у меня такой: мужчины начинают прочесывать один за другим все тарасовские публичные дома в поисках следов Маринкиного пребывания. Под видом клиентов или как это будет – придумывайте сами! Только никакого шума! Если вы не хотите причинить ей вред – ни во что не ввязывайтесь. Если что-то обнаружите – сообщайте мне. Каждый вечер будем собираться и обсуждать, что делать дальше. Ситуация может измениться. Разбейте районы на квадраты и распределите между собой. Эдик, сколько у тебя человек?

– Шесть, – хмыкнул Эдик. – Весь город облазить – как раз на месяц работы.

– Подожди, – сказала я. – У меня есть идея.

Я повернулась к Ромке. Он посмотрел на меня как-то даже испуганно – не ожидал попасть в центр внимания.

– Рома, в училище в твоей группе сколько парней, много? – спросила я.

– Человек тридцать, – неуверенно ответил Ромка ломающимся баском.

– Я предлагаю использовать этих ребят, – сказала я. – Ни один из них не откажется нам помочь, когда узнают, о чем мы их собираемся попросить.

– О походе по публичным домам, – хмыкнул Эдик. – Проблема только в финансах.

– Я сам поговорю с ребятами, – сказал Ромка. – В конце концов, это мои друзья, и они мне помогут. Пусть не все, но помогут.

– Вот и отлично, – сказала я. – А мы с Сергеем Ивановичем отправимся в Думу и будем копать с другого конца – сверху, пытаясь нащупать ниточки, ведущие к этим же людям, но уже оттуда, из Думы, через подкупленных депутатов.

Виктор опять встал.

– Хватит говорить! – сказал он. – Пошли!

И он вышел, а за ним и Эдик.

– Виктор, я тебя прошу – без глупостей! – крикнула я им вдогонку.

Ромка помчался в свое училище организовывать однокурсников в поход по публичным домам, Сергея Ивановича я посадила в отдельный кабинет и дала задание: вспомнить всех депутатов Думы, одного за другим, и сделать вывод – кто из них наиболее падок на деньги, кого нам с ним подозревать в первую очередь.

Кряжимский покрутил головой, услышав столь необычное задание, но послушно уединился в соседнем кабинете с пачкой сигарет и банкой растворимого кофе.

Разослав всех, я уселась за свой стол и уставилась на телефон. Дело в том, что у меня была одна идея, но я сомневалась, стоит ли ее осуществлять, а посоветоваться было сейчас просто не с кем.

Я хотела позвонить начальнику тарасовского управления Федеральной службы безопасности генералу Синицкому и попросить у него помощи. Нет, вовсе не в поисках Маринки. Он отослал бы меня к Свиридову, а тот опять разразился бы бранью по поводу моей самодеятельности, ну и все такое прочее…

Идея, связанная с Синицким, у меня была совершенно другая.

Я просидела перед телефоном полчаса и, устав размышлять над одним и тем же, поступила так, как всегда и поступаю в подобных случаях, – прислушалась к себе и пошла навстречу своему желанию.

А потому сняла трубку и набрала номер дежурного офицера ФСБ.

– Алло! – сказала я, выслушав его вопрос, смысл которого сводился к одному – какого черта мне от него нужно. – Мне нужно поговорить с Василием Михайловичем… Это очень важно!

– У генерала Синицкого сейчас совещание, – сухо ответил тусклый голос. – Позвоните его помощнику, майору Котину.

И повесил трубку.

«Ах, так! – разозлилась я. – Сейчас ты у меня засуетишься!»

Я снова набрала тот же номер и вновь выслушала до тошноты вежливый отказ от какого-либо общения.

– Алло! – сказала я дрожащим голосом. – Мне нужно поговорить с Василием Михайловичем… Это его дочь звонит… Скажите ему, что это очень важно…

Я так вошла в роль генеральской дочери, что сама чуть не заплакала в трубку.

– Наташа? – послышался в трубке взволнованный генеральский голос. – Что случилось? Ты в порядке? С мамой что-то?

– Успокойтесь, Василий Михайлович! Это Бойкова! – сказала я. – Ничего с вашей дочерью не случилось. Это я просто к вам прорывалась мимо вашего цербера…

– Ну, Бойкова! – воскликнул генерал так экспрессивно, что я подумала: он, наверное, подпрыгнул, услышав мою фамилию.

Но много разговаривать ему нельзя было давать ни в коем случае, а то он сейчас свое раздражение на меня выплеснет и бросит трубочку.

– Я не хочу вторгаться без предупреждения на вашу территорию, – сказала я, – а потому прошу у вас разрешения, а заодно и содействия…

Я выпаливала все это скороговоркой, понимая, что, пока я его не заинтересую, разговор каждую секунду рискует закончиться.

– …Или помощи, если вам так больше нравится. Речь идет о доходах депутатов областной Думы…

Все! Зацепила! По тому, как его раздраженное сопение в трубку сменилось ровным дыханием спокойного и внимательного человека, я поняла, что он заинтересовался. Он же, в конце концов, знает, что Бойкова просто так слов на ветер не бросает, если я сказала что-то о депутатах Думы, значит, следующий скандал, который случится после выхода нашей газеты, будет связан с Думой. Теперь все зависит от того, нужен ли Синицкому такой скандал. А тут вариантов была масса, просто целая куча, потому что не за горами новые выборы в областную Думу, и интересы Синицкого в этом плане могли быть самыми разнообразными.

Но он пока все еще молчал, и я продолжала излагать свою просьбу:

– Я раскручиваю сейчас одну ситуацию, связанную с подкупом депутатов при принятии законов.

Он наконец-то определился в своем отношении к моей идее.

– Что ты от нас хочешь? – спросил генерал.

– Того, чего не могу сделать сама, – сказала я. – Мне нужны банковские счета депутатов и членов их семей. И содержание этих счетов. И динамика поступлений за последний, скажем, месяц.

– Ты, Бойкова, наверное, думаешь, что мы можем все! – воскликнул генерал. – Ты хоть понимаешь, о чем ты меня просишь?

– Конечно, понимаю, – перебила я его. – Я прошу вас совершить неконституционные действия.

– Ах, ты это понимаешь, – спокойно сказал Синицкий. – Позволь тогда поинтересоваться, зачем тебе это нужно? Ты же знаешь, что ни строчки об этом мы тебе опубликовать не дадим.

«Поможет! – сообразила я. – Он уже фактически обещал! Только предупреждает теперь, чтобы по-умному распорядилась этой информацией».

– Я и не собираюсь ни строчки об этом публиковать, – сказала я. – Мне это нужно… Ну, скажем, в чисто оперативных целях. Чтобы знать, за кем охотиться.

– А вот это мы тебе, пожалуй, подскажем, – сказал Синицкий, и я поняла, что он улыбнулся. – То, о чем ты просишь, будет у тебя завтра… В пятнадцать часов.

– Спасибо, Василий Михайлович! – обрадовалась я. – Не ожидала даже…

– Не ожидала она… – хмыкнул генерал. – Удачной тебе охоты, Бойкова!

«А у Синицкого наверняка много чего накопано на кое-кого из депутатов! – подумала я. – Но тронуть их не может – депутатская неприкосновенность. Слава богу, для газеты это понятие не столь существенно. Были бы доказательства – ни один депутат не уйдет от всенародной популярности, когда все его делишки «Свидетель» вытащит наружу. Вот тогда и посмотрим, как отреагируют избиратели на новых выборах».

Глава 5

Следующий день я провела в Думе. Заседания в этот день не было, но депутаты все терлись по кабинетам. Что-то держало их вместе и не позволяло расходиться по домам. Все они были чем-то обеспокоены. Это сказывалось на атмосфере, которая из кабинетов выползала в коридоры, разливалась по этажам и подчиняла себе даже думский аппарат и дежурных милиционеров.

Один из них остановил меня на входе, долго искал мою фамилию в списке аккредитованных при Думе журналистов, а потом заявил, что, наверное, моя аккредитивная карточка не подтверждена, поэтому мне нужно решить этот вопрос с руководителем пресс-службы Думы, а пока он меня пропустить не может, потому что… И т. д. и т. п.

Я не стала ему объяснять, что и не была аккредитована при Думе, поскольку вовремя не позаботилась об этом, привыкнув к тому, что прежде всегда пропускали без всякой аккредитации, а просто позвонила снизу, с проходной, Сидоровичу – благо, он оказался на месте – и попросила его спуститься.

Он, по-моему, рад был увидеть меня вновь. Ему, правда, было уже под шестьдесят, но при чем здесь возраст? Я ему нравилась, я это чувствовала, да он, собственно, сам мне об этом сказал при первой нашей встрече. Но сейчас я пришла не к нему и попросила его всего лишь провести меня через милицейский пост.

Сидорович понимающе кивнул, о чем-то пошептался с милиционером, тот вытаращил на меня глаза, потом смущенно посмотрел на Сидоровича и отвернулся, чтобы не видеть, как я поднимаюсь мимо него по лестнице.

– Чем это вы его так смутили, Александр Павлович? – спросила я. – Что вы ему сказали?

Сидорович хитро улыбнулся и ответил уже в дверях своего кабинета, словно желая спрятаться от меня:

– Я сказал, что вы моя жена…

– Тогда понятно, – сказала я. – Спасибо.

– За что? – спросил он.

– За предложение, – ответила я. – Но вынуждена отказаться. Замужество сейчас никак не входит в мои планы.

– Боюсь, что не смогу ждать вашего согласия слишком долго, – вздохнул Сидорович. – Возраст, знаете ли… Но, если надумаете, мой телефон у вас есть. Предложение остается в силе.

Я очаровательно ему улыбнулась, и он скрылся за дверью своего кабинета.

Этот маленький эпизод заметно улучшил мое настроение, упавшее после совещания в редакции, на котором выяснилось, что в девятнадцати обследованных моим мужским отрядом публичных домах никаких следов Маринки не оказалось.

Я, конечно, старалась мужчин приободрить, говорила возбужденно, энергично, но, стоило им разойтись, скисла сама. А что, если Маринку вообще увезли из Тарасова? Куда-нибудь в районный центр? Или спрятали где-то на квартире? Тогда мы никогда ее не найдем…

Я хоть и верила, что интуиция меня не подводит, но и мне было очень тревожно.

Сидорович меня немного отвлек и вернул в рабочее состояние. И я была ему за это очень благодарна.

Но ни он сам, ни его кабинет меня сегодня не интересовали. Сергей Иванович Кряжимский честно промучился над моим заданием часа три и выдал мне результаты своей аналитической работы – пять фамилий, на которые стоит обратить внимание прежде всего.

И первым в его списке стоял человек, в Тарасове очень известный, в основном благодаря своим выступлениям на митингах и заявлениям в печати.

Это был лидер думской фракции так называемых радикал-социалистов, бывший слесарь завода резино-технических изделий, а ныне крупный, по тарасовским меркам, политический деятель Василий Кондрашкин.

Он часто выступал по любым поводам и комментировал действия исполнительной власти, губернатора и его команды, раздавал всем сестрам по серьгам, причем ни одна из «сестер» не оставалась без подарочка. Главный тарасовский радикал-социалист очень любил обвинять, за что заработал от ехидных коллег-депутатов прозвище «прокурор-социалист». Кондрашкин в каждом своем выступлении пугал доверчивых тарасовских обывателей близкими социальными потрясениями в виде народных восстаний, массовых голодовок, каннибализма из-за отсутствия продовольствия, в виде крупного и среднего международного капитала, скупающего предприятия в Тарасове и земли в Тарасовской области.

Единственный вопрос, который он знал откровенно слабо и в котором постоянно путался, была программа возглавляемой им партии радикал-социалистов. Когда Кондрашкин брался разъяснять цели и задачи партии, у него получалась мешанина из анархо-синдикализма и матерого марксизма-ленинизма самого что ни на есть застойного розлива.

В конце Кондрашкин всегда сворачивал на свой любимый лозунг о «неоэкспроприации неоэкспроприаторов», которым окончательно запутывал своих слушателей. А между тем суть лозунга была проста до элементарности и сводилась к любимой политической мысли булгаковского Шарикова: «Отобрать все – и поделить!» Но делить, естественно, будет сам Василий Кондрашкин.

Подозревать такого человека в коррупции, или, как любят говорить в тарасовской Думе, «в ангажированности», мало кому пришло бы в голову. Но Сергей Иванович после долгих размышлений именно его обозначил цифрой один в списке своих подозреваемых.

Я сначала не могла понять логики его рассуждений.

А потом меня осенило.

Да просто не вписывается закон о легализации проституции в набор лозунгов, которыми оперирует на трибуне Василий Кондрашкин. Товарно-денежные отношения вообще его всегда раздражают, слово «рынок» он произносит с отвращением, а тут – на тебе! – выступает за введение этих самых отношений в столь деликатной сфере, как секс. Как-то плохо это вяжется с марксизмом-ленинизмом.

«Продался!» – делает естественный вывод Сергей Иванович, и мне нечего возразить на его логику…

Я пробежала глазами весь список его «кандидатов» и только сейчас сообразила, что он выбрал, похоже, пятерых из тех самых «быков», о которых говорил мне Сидорович. Все названные им подозреваемые в коррупции депутаты являлись лидерами своих фракций, все были известными политиками и ораторами.

Вот, например, еще одна очень известная в Тарасове фигура – владелец крупной частной радиостанции Моисей Геллер.

Но тут я вообще отказываюсь понимать Сергея Ивановича. Этого-то он зачем вписал?

О доходах Геллера ходят такие слухи, что ему самому впору было бы подкупать остальных депутатов. Это один из тарасовских миллионеров. Он первым организовал в Тарасове частную рекламную газету, первым создал частную радиостанцию, первым открыл частный коммерческий телеканал.

На рекламном рынке в Тарасове он первое и самое крупное сейчас лицо. Зачем ему связываться с законом о проституции?

Может быть, у меня просто не хватает информации и интересы Геллера совсем не денежные? А чем еще можно подкупить такого человека? В чем он выиграет, если закон о легализации проституции будет принят?

Мне оставалось только пожать плечами и ответить самой себе: «Понятия не имею!»

Что я и сделала.

А вот человек, о котором ходят слухи, что его купить нельзя, но слухи эти тут же входят в противоречие с хорошо известным фактом – отсутствием у него хоть какого-то мало-мальского капитала.

О Никанорове говорят, что он человек бедный, но честный. Он возглавляет в Думе группу демократов и отстаивает с высокой трибуны гражданские свободы и гласность.

Купить его, на мой взгляд, все же можно, причем дешево.

Не верю я в честных депутатов, это, как мне кажется, нонсенс – иметь возможность взять и… отказаться. Ради чего? Ради этой самой гласности, которой теперь в Тарасове хоть пруд пруди? Или ради гражданских свобод, о которых он имеет лишь теоретическое и при этом окрашенное в густо-розовые романтические тона представление?

Никаноров принципиален и честен? Откуда же тогда это его раздражение, когда он говорит о крупных тарасовских бизнесменах? Ведь он сам выступает за свободное развитие рынка и открытую конкуренцию.

Завидует он им, злится на свою нищенскую жизнь – вот и все объяснение.

А раз завидует чужим деньгам, обязательно возьмет, если предложат.

Ну, почему в список Кряжимского попал Семен Неведомский, ясно как божий день.

Возглавляя леворадикальное движение с труднопроизносимым названием – что-то про родину, про единство, про патриотов и, как ни странно, про крылья, – он уже второй год носится с идеей создания каких-то «отрядов самбо», то есть самообороны без оружия. Я, правда, не верю, что так уж и без оружия. Скорее всего оружие есть, но только посвященные об этом знают.

Неведомский – опасная личность, с явно диктаторскими замашками.

Каждую лишнюю копейку он пускает на закупку обмундирования для своих отрядов, на оплату тренеров по различным видам единоборств, на изготовление листовок, агитирующих молодежь вступать в его «отряды самбо». Если ему предложат денег, все равно – кто и все равно – за что, он тут же возьмет, деньги ему всегда нужны, потому что он носится с идеей грядущей гражданской войны, для которой, собственно, и готовит свои отряды.

Единственный вопрос, связанный с Неведомским, – будет ли он делать то, за что возьмет деньги? Впрочем, идея легальной проституции вполне вписывается в его представления о жестком режиме власти и максимальном удовлетворении потребностей его подданных.

А вот замыкает список фигура совсем уже любопытная. Никто из журналистов-политологов, с которыми я разговаривала о Троянове, не мог мне объяснить, как он вообще попал в депутаты.

Если бы я увидела его у пивного ларька с горсткой мелочи в трясущихся руках, я нисколько бы не удивилась. Но я гораздо чаще видела его на трибуне областной Думы произносящим зажигательные речи не совсем трезвым голосом, он мог говорить на любую тему бесконечно долго, и спикеру Думы каждый раз, когда он брал слово, приходилось обрывать его на середине, поскольку до конца он никогда не успевал добраться. Он выступал сегодня «за», а завтра – «против» и в обоих случаях делал это одинаково убедительно, очень аргументированно и даже зажигательно.

На новичков он производил ошеломляющее впечатление. Они им восторгались и пророчили ему блестящее политическое будущее.

Но, послушав его еще пару раз, понимали, что сама суть вопроса его нисколько не волнует. Его интересуют только слова, которые он произносит, и их воздействие на аудиторию. У него не было вообще никакой политической позиции, но тем не менее он возглавлял в Думе группу центристов – наверное, только в силу того, что среди центристов не нашлось ни одного опытного оратора. Вот Троянов и занял «вакантное», так сказать, место.

Этот не только возьмет, этот и сам попросит, если догадается, что можно попросить у какого-то конкретного человека.

«Вот такой расклад! – сказала я себе. – С кого начнем, Оленька?»

Долго мне размышлять на эту тему не пришлось, так как случай сам столкнул меня с одним из фигурантов списка, решив тем самым мою проблему.

Я стояла в холле второго этажа, размышляя над списком, и тут вдруг увидела спускающегося по лестнице с третьего этажа левого радикала Неведомского в сопровождении трех парней спортивного вида.

Это был случай, который я упустить просто не имела права.

– Семен Венедиктович! – окликнула я его.

Неведомский резко остановился на лестнице и пошарил глазами по холлу. Поскольку я была единственной живой душой в этот момент в холле, он посмотрел на меня стеклянным взглядом и спросил с какой-то агрессивной ноткой в голосе:

– В чем дело? Что вам нужно? Помощь? Защита? Говорите без опаски, здесь все свои.

Спортивные парни сгруппировались вокруг него, образовав довольно живописную группу.

– Нет-нет, спасибо! – изобразила я смущение. – Со своими проблемами я пока справляюсь сама. Я журналистка, хочу написать очерк о самом известном в Тарасове политике. Для одной московской газеты… Мне сказали, что популярнее вас в Тарасове политика нет…

– Москва нам не указ! – тут же отозвался Неведомский. – У нас своя политика, независимая от мнения московских лидеров. Они продали Россию американским сионистам, но русских людей им продать в рабство не удастся. Можете это записать и так прямо опубликовать, дословно! Я отвечаю за свои слова. Русские патриоты никогда!.. И никому!.. Это нонсенс! Нами руководят инородцы! Но мы не допустим!.. Мы верим в Россию, а Россия верит в нас!.. Вступайте в отряды самбо! И я приведу вас в новую Россию, в русскую Россию! Кто не с нами, тот за наших врагов! Это старый, избитый лозунг, но он не потерял своей актуальности и в сегодняшнем политическом моменте…

В это время сверху по лестнице спускалась какая-то женщина, на вид – из обслуживающего Думу технического персонала.

Она остановилась за спиной у одного из спортивных парней, не зная, как ей пройти, потому что группа с Неведомским во главе перегородила всю лестницу. Женщина тронула одного из парней за плечо.

Тот резко обернулся и встал в стойку то ли у-шу, то ли кун-фу – я не сильно разбираюсь в таких тонкостях.

Женщина перепугалась и, схватившись за сердце, шарахнулась к стене.

Смотреть на все это и слушать Неведомского было смешно. Я изо всех сил старалась не улыбаться.

Неведомский услышал шум за своей спиной, тоже резко обернулся и что-то сказал стоящему в боевой стойке парню. Тот вытянулся перед ним, только каблуками не щелкнул, что очень хорошо вписалось бы в общую картину.

Лидер левых радикалов бросил на меня взгляд через плечо и заявил все тем же лающим, отрывистым голосом:

– Сегодня в полночь! Митинг на Ястребиной горе! Посвящение в русские воины! Незабываемое зрелище! Приходите с фотоаппаратом. Скажете – ко мне. Вас пропустят. Я распоряжусь.

И, резко стартовав, сорвался вниз по лестнице. Спортивные ребята горохом посыпались за ним.

– Тьфу ты, черти окаянные! – воскликнула женщина на лестнице. – Вот напасть-то еще! Руками перед лицом машут! Уволюсь я отсюда, пойду лучше в музей билетершей! Не надо мне и пайков ваших! Испугал до смерти…

Она еще что-то бормотала, спускаясь на первый этаж, но я ее уже не слушала.

Я поняла, что Неведомский очень неудобный для слежки объект. Спортивные парни – это, конечно, его личная охрана. И хоть они, по всей вероятности, непроходимо тупы, но, если заметят за своим хозяином слежку, неприятностей смогут создать немало. Они тут же бросятся в драку, потому что застоялись – это видно невооруженным глазом.

Такой вариант меня совсем не устраивает. В первую очередь потому, что очень трудно будет достичь цели – засечь контакт Неведомского с лоббистами и момент передачи денег.

Нет, Неведомский отпадает. Тогда кто же?

В это время у меня за спиной открылась дверь лифта, и мужской голос сказал:

– А вы говорите, Моисей Фридрихович, что в Тарасове нет стройных девушек! Посмотрите хотя бы вот на это явление природы!

«Это он обо мне! – подумала я, оборачиваясь. – А Моисей Фридрихович – это, вероятно, и есть Геллер? Странное у него имя. Он что – немецкий еврей?»

У лифта стояли двое мужчин и откровенно меня разглядывали. Оба были невысокие, плотные, с одинаковыми залысинами и длинными волосами на затылках. Один, чуть повыше, – в массивных роговых очках.

– Подойдите сюда, девушка! – повелительно сказал он, и я узнала тот же голос, что произнес фразу за моей спиной.

«Запросто! – подумала я. – Мне как раз Фридрих Моисеевич и нужен».

Я молча подошла, выжидая, что будет дальше.

– Как вас зовут? – спросил все тот же мужчина.

– Ольга! – ответила я, немилосердно кокетничая.

Геллер поморщился.

– Не кривляйся! – сказал он еще более безапелляционным тоном, чем его спутник. – Давай попробуем еще раз. Как тебя зовут?

– Ольга, – ответила я, растерявшись от неожиданности.

– Пятьдесят за час эфира! – заявил вдруг мне Геллер. – При условии, что отработаешь дикцию. Согласна?

«Ну наглый, как танк! – изумилась я. – Сам дикцию отрабатывай!»

– Даже проституткам с Большой Кубанской, права которых на свободный труд вы недавно так рьяно защищали, платят в два раза больше за тот же час! – сказала я, глядя на него с очаровательной улыбкой. – Так что, если вы примете закон, я лучше пойду в проститутки, чем на вашу студию!

Я повернулась и пошла по коридору, потеряв вдруг к Геллеру всякий интерес. Потому что я поняла мотивы его голосования за принятие закона.

Его никто не покупал. Да его и невозможно купить с его-то деньгами.

Он преследует свои особые интересы, отстаивая этот закон. Он же владелец газеты, специализирующейся на рекламе.

Вот и разгадка!

Он откроет новую газету, посвященную исключительно легальной проституции! Реклама массажных салонов! Адреса интимного отдыха! Откровенные снимки и откровенные признания известных проституток! Рейтинговые оценки среди тарасовских путан!

Да мало ли что еще можно придумать! Тут есть где развернуться человеку с такой деловой хваткой, как у Геллера. Он опять заработает большие деньги, ведь такая газета неизбежно станет популярной. Она просто обречена на популярность!

Да-а, Геллер умеет выбрать верную позицию в любой ситуации! Вот тебе и немецкий еврей! Живет-то он в России, и нашим патриотам поучиться бы у него деловой хватке, а они копейки сшибают!

Это был сам по себе интересный сюжет, но, увы, не для нашего «Свидетеля». Единственная польза, которую я могла из него извлечь, – продать его кому-нибудь из своих конкурентов, например, «Тарасову» или «Тарасовским вестям». Впрочем, они еще настолько дремучи в понимании процесса коммерциализации межгазетных журналистских отношений, что им вряд ли придет в голову, что можно купить сюжет у своего конкурента. В «Тарасове» гонорара за написанный тобой лично материал не дождешься, что уж говорить о продаже сюжетов.

Остается просто выбросить Геллера из головы и заняться остальными.

Лидера демократов Никанорова я отыскала в его кабинете на третьем этаже.

Меня долго не пускала к нему его секретарша, расплывшаяся блондинка неопределенного возраста, явно злоупотреблявшая булочками с марципаном и пирожными в обеденные перерывы, и только после тщательного изучения моего редакторского удостоверения, после моих ссылок на знакомство с Неведомским, Геллером и другими лидерами фракций, после предложения обратиться за рекомендациями к Сидоровичу она нехотя разрешила мне проникнуть в кабинет своего начальника.

Никаноров сидел в кресле за своим столом, как-то сжавшись, и мне показалось, что на меня он в первый момент взглянул затравленно. Впрочем, он тут же взял себя в руки и принял обычный вид независимого ни от кого демократа, у которого, кроме его демократических принципов, не было за душой ни гроша.

– Чему обязан? – сухо и высокомерно поинтересовался он, пытаясь скрыть от меня свою тревогу.

Я представилась редактором газеты «Свидетель», чем повергла его, по-моему, в еще большую тревогу.

Он долго молча меня разглядывал, а я не спешила говорить первой. Мне гораздо важнее было почувствовать его душевное состояние, а оно всегда бывает красноречивее слов, которые человек произносит.

– И что же вы от меня хотите? – спросил он наконец, не выдержав молчания.

«А ты, дружок, трус! – подумала я. – Что это тебя так перепугало? Редактор скандальной газеты? Ты, может быть, боишься скандала? Какого именно? Уж не связанного ли со взятками? С подкупом накануне голосования?»

– Наша газета проводит опрос депутатов, голосовавших за принятие закона о легализации проституции в Тарасовской области, – заявила я ему, решив, что самое лучшее – провести разведку боем, а не ходить вокруг да около. – Мы хотим дать возможность всем заинтересованным депутатам высказать свое мнение четко и аргументированно: в чем они видят позитивное значение этого закона для нашей области?

– Я ничего не буду говорить об этом законе! – нервно воскликнул он каким-то визгливым голосом. – Я все сказал в своем выступлении на прошлом заседании Думы! Мне нечего добавить! Вы обратились не по адресу!

– А почему этот вопрос вас так взволновал? – спросила я. – Мы спрашиваем всех подряд, и никто еще не отказался высказать cвое мнение.

Никаноров посмотрел на меня с открытой ненавистью и прошипел:

– Кто вас послал?

Я посмотрела на него с недоумением.

– Никто, – пожала я плечами.

– Вы лжете! – заявил он. – Я прекрасно знаю, чьи это происки! Но у них ничего не выйдет! У вас – тоже! Никаноров никогда не предавал свои идеалы и никогда их не предаст! Избиратели доверили мне защищать демократические завоевания в Тарасовской области, и я ни на шаг… – вы слышите меня? – ни на шаг не отступлюсь от своих принципов! Так и передайте этим политическим шантажистам, любителям ловить рыбку в мутной воде политических интриг и закулисных заговоров! Мое мнение! Да, у меня есть свое мнение по любому вопросу, и я его выскажу. Но только тогда, когда для этого созреет политическая необходимость. Я не привык болтать языком зря, как это любят делать наши политические противники! Я всегда говорю, что демократические принципы нашего общества – это главное завоевание девяностых годов и главный итог всего двадцатого века!

– Ты чего разорался-то? – перебила я его. – Никто тебя трогать не собирается.

Он замолчал, сраженный наповал моей грубостью и наглостью.

Но, честное слово, я просто больше не знала, чем еще его можно остановить. Я видела, что в нем зреет очередной истеричный визг в ответ на мою грубость, и поспешила к двери.

Уже выходя в приемную, я решила нейтрализовать его вспышку гнева и перевести ее в привычное для него, по крайней мере сегодня, состояние испуга.

– Пока не собирается, – многозначительно сказала я ему. – Живи, Никаноров. Отстаивай свои принципы.

Последнее, что я видела, покидая его кабинет, – сжавшаяся в кресле фигура и затравленный взгляд, которым он меня провожал.

Никаноров меня тоже больше не интересовал. Он явно взял деньги перед голосованием по закону.

Но очень испугался после этого и теперь больше брать не будет – побоится. А раз так, то и следить за ним не имеет никакого смысла.

Пусть переживает свое падение в одиночку. Его еще, я думаю, достанут те, кто платил ему первый раз. Второе голосование ответственней первого, и просто так они его не отпустят.

Но это будет слишком экстремальная ситуация, чтобы отследить ее, не выдавая своего присутствия. Нет, Никаноров – неиграющая карта в моей игре!

Осталось всего две кандидатуры, и я даже порадовалась, что так оперативно удалось разделаться почти со всем списком. Глядишь, на все про все у меня уйдет всего полдня. А это очень кстати, поскольку времени у нас – в обрез!

Кондрашкин проводил совещание своей фракции у себя в кабинете, и меня, естественно, к нему не пустили. Я слегка расстроилась и принялась болтать с секретаршей, сообщившей мне, что совещание идет с самого утра, вот уже часов пять, что было уже два перерыва и что скоро, наверное, оно закончится, потому что больше пяти часов радикал-социалисты заседают только раз в году – когда обсуждают план мероприятий на самый великий, по мнению Кондрашкина, день – на Седьмое ноября.

Секретарша оказалась на редкость разговорчивой, и я минут за пять узнала о ней многое из того, что обычно люди о себе не рассказывают.

Например, что она не замужем, но у нее есть двое мужчин, с которыми она живет. Оба не подозревают о существовании соперника, а она ловко между ними лавирует и следит только за тем, чтобы они случайно друг с другом при ней не встретились.

«Как Кондрашкин мечется между ленинцами и анархистами, – подумала я. – Ждать мне его или не стоит?»

Еще секретарша рассказала, что ее зовут Света, что семь лет назад ее исключили из университета за участие в политических митингах и демонстрациях.

Я, правда, ей не поверила и подумала, что дело было скорее всего так: митинги и демонстрации отнимали у нее столько времени, что ни на лекции, ни на подготовку к экзаменам его просто уже не оставалось. Все закончилось, само собой разумеется, исключением. Но разве приятно признаваться, что тебя исключили за неуспеваемость! Вот и родился удобный для нее миф о преследовании за политическую деятельность.

Света поведала тем временем, что все эти семь лет работает в партии радикал-социалистов, сначала в областной организации, а когда Кондрашкина выбрали депутатом, он взял ее к себе секретаршей.

Она даже жила с ним одно время, но он постоянно мотается по всей области, поскольку не представляет своей жизни без общения с массами, и ей приходилось ездить с ним вместе, так как он не только большой политик, но и большой охотник до женщин. И отпускать его одного, знаете ли…

Потом, правда, ей эти поездки надоели. Все эти гостиницы, столовки и райцентровские рестораны, все эти заигрывания Кондрашкина с буфетчицами и дежурными по этажу… А когда он однажды, совершенно пьяный, притащил в номер столь же пьяную официантку, раздел ее и уложил в постель, в которой спала Светка, она не выдержала и сказала ему, что они расстаются. Кондрашкин валялся у нее в ногах и уговорил не уходить совсем.

Она согласилась работать у него, но с тех пор никакого интима с ним, разве что иногда, когда самой очень захочется. А мотаться с ним по районам – нет уж, спасибо, она сыта по горло!

Вот и сегодня сразу после совещания он уезжает за Волгу, за два дня проедет по шести районам и вернется только послезавтра прямо на заседание Думы…

Со словами «Что ж ты раньше мне об этом не сказала!» – я сорвалась с места и выскочила в коридор, не желая больше слушать о любовных похождениях лидера тарасовских радикал-социалистов.

Мне вполне достаточно было информации о том, что Кондрашкина не будет в городе вплоть до следующего заседания Думы. Раз так, что же тогда с ним вообще разговаривать?

Не поеду же я следить за ним по всему Заволжью. Я должна быть в Тарасове.

Поэтому пусть едет один!

У меня остался в списке только вечно пьяный Троянов, и я решила, что именно за ним и стоит понаблюдать. Но предварительно встретиться и поговорить тоже было бы неплохо.

Первый же человек, к которому я обратилась с вопросом, где мне найти Троянова, криво усмехнулся и ответил, показывая пальцем куда-то под лестницу:

– В буфете, где же еще!

Я мысленно хлопнула себя ладонью по лбу, посетовав на свою несообразительность, и устремилась вниз, на первый этаж, где без труда отыскала буфет, находившийся и впрямь под лестницей.

Троянов сидел в буфете в полном одиночестве за чашкой кофе и тоскливо поглядывал на стойку, за которой не было ни души.

Увидев меня, он заметно оживился, предчувствуя, видимо, бесплатное развлечение в ожидании буфетчицы.

– Какие дамы посещают это злачное место! – воскликнул он, окинув взглядом меня с ног до головы. – Прошу!

Он широким жестом показал на стул рядом с собой.

– Составьте мне компанию в этом опустевшем загоне для кормления господ депутатов! – произнес он. – Вы тоже одна из нас, слуг народа и демократии? Что-то прежде я вас не видел. Или видел? Знаете, скажу по секрету, их так много… То есть нас так много, что всех и не запомнишь! Кофе не предлагаю! – продолжал он, отодвинув от себя недопитую чашку. – К черту конспирацию. Сегодня нет никаких заседаний, а я при деньгах! Маруся! – закричал он вдруг очень громко, и я подумала, не выведут ли его отсюда милиционеры, дежурившие у лестницы на второй этаж. – Маша! – вновь требовательно позвал он, и из подсобного помещения выглянула пожилая буфетчица, не лишенная, впрочем, миловидности, несмотря на свой возраст.

– Ну что ты кричишь, Алексей Иваныч? – спросила она. – Опять? Опять надо тебе добавить? Хоть бы женщины своей постеснялся!

– А ты мне кто? – спросил у буфетчицы Троянов. – Жена? Или ты моя избирательница? Не-е-ет! Я по другому округу баллотировался. Поэтому и не возражай! Ты мне – обслуживающий персонал. Вот и обслуживай, когда я этого хочу! А я – хочу.

Троянов изображал из себя очень пьяного, но я заметила пару раз, как он искоса на меня посмотрел совершенно трезвым взглядом, и поняла, что вся его пьяная болтовня – просто ширма, маска, за которой он прячется, чтобы вести себя так, как ему хочется.

«А ты, братец, хитер! – подумала я. – Создал себе удобный имидж пьяницы и прячешься за ним как за каменной стеной».

– Давайте, Троянов, выпьем потом, чуть позже, – предложила я. – Сначала поговорим. Ведь если вы выпьете сейчас, то вам придется изображать еще более пьяного, а дальше, по-моему, некуда…

– Как это некуда, когда я, как вы изволили заметить, совершенно трезв? – ничуть не смутился Троянов. – Очень даже есть куда… Но желание дамы для меня закон! Вроде тех, что мы принимаем на своих заседаниях. Говорить так говорить! Предлагаю тему: давайте говорить о вас! Обо мне что говорить? Я сам себе неинтересен, особенно когда я трезв, как сейчас… Расскажите мне о себе! Кто ваш муж? Сколько он получает чистыми в месяц? Нет ли у вас с ним проблем интимного свойства? Говорите прямо, как врачу. Любую проблему я помогу вам решить…

– Как врачу, говорите? – переспросила я сомневающимся тоном. – Ну, давайте попробуем… А вы, кстати, какой врач?

– Я врач-универсал! – заявил он. – Лечу все: от душевных мозолей до хронической фригидности в самой запущенной форме. После двух сеансов интенсивной терапии от нее не остается даже воспоминания. Женщины начинают так полыхать огнем, что мужчины вынуждены брать с собой огнетушители, ложась с ними в постель.

– Это не ко мне, – ответила я. – Я бесплатно таких сеансов в постели не провожу. Исключительно – за деньги…

– Не понял… – сказал Троянов. – Вы кто, прелестное дитя?

– Я, можно сказать, делегат, – сообщила я ему, – которого специально к вам направила большая группа женщин, зарабатывающих хлеб свой насущный своим умением делать в постели то, чего от них хотят мужчины…

– Зачем? – задал он вполне резонный вопрос.

– Чтобы вы растолковали нам, мне то есть, – пояснила я, – смысл закона, который собирается принять Дума. Мы читали его проект, но не совсем понимаем, что изменится после его утверждения Думой? Я имею в виду – для нас что изменится?

– И ты полагаешь, девочка, что мои консультации бесплатные? – спросил он, нагло разглядывая мой бюст. – Каждый труд должен быть оплачен.

– А вы полагаете, что ваша консультация стоит столько же, сколько один мой час? – насмешливо посмотрела я на него. – Вы слишком высокого о себе мнения. Или слишком низкого – обо мне.

– Ну-ка, ну-ка… – сказал он. – Мне даже любопытно стало. Давайте-ка сравним по стоимости ваши услуги с моими консультациями и выразим это в натуральной форме. Что у нас получится, как вы полагаете?

Он сам не заметил, как перешел на «вы», разговаривая со мной. И тем самым он уже все сравнил и дал себе оценку. Мне осталось ее только «озвучить», как принято говорить в Думе.

– Я полагаю, что в качестве гонорара за вашу консультацию разрешу вам прижаться к моей груди секунды на две, – сказала я, глядя на него в упор.

Его, однако, это нисколько не смутило. Троянов рассмеялся и спросил сквозь смех:

– Зачем же вам нужны тогда такие дешевые консультации? Найдите специалиста подороже, чье мнение стоит хотя бы пяти минут. За это время можно еще кое-что успеть, если не терять его понапрасну.

– Вы ответите на наш вопрос или нет? – спросила я его.

– После вашего совершенно наглого заявления о двух секундах, – ответил Троянов, – я мог бы послать вас просто ко всем чертям, и это самый близкий из известных мне адресов. Но я человек незлой и веселый. Я вам отвечу с одним условием. Вы мне скажете, где работаете лично вы. Не на Большой Кубанской, как я понимаю? Тогда где же?

– Зачем вам? – спросила я.

– Я на днях вновь буду при деньгах, – сообщил он мне. – Хочу нанести вам визит вежливости. Я окажу вам услугу сейчас, отвечу на ваш вопрос, а вы окажете мне услугу чуть позже, продемонстрировав свое мастерство, о котором вы изволили упомянуть. Во сколько это мне обойдется? Двести? Триста?

– Сто, – усмехнулась я. – Сто «зеленых». Найдете меня в массажном салоне «Таис». Надеюсь, это место вам хорошо известно?

Он что-то прикинул в уме, наверное, сумму предстоящего ему гонорара, видно, на очень много он не рассчитывал, но отступать было некуда, и он опять заулыбался мне самой скотской улыбкой, какую я только когда-либо видела.

– Отвечаю на ваше любопытство, – сказал он. – Закон вас не коснется вообще. Наши эксперты просчитывали экономические последствия принятия этого закона для бюджета среднестатистического мужчины. Так вот, могу вас заверить, мы исходили из того, что интересы мужчин пострадать не должны. И, следовательно, мы не позволим вашим хозяевам повышать цены на ваши услуги. Цена останется той же, в выигрыше будет только хозяин, поскольку его бизнес станет легальным и не нужно будет ни от кого откупаться. Опять же мы рассчитываем, что увеличится так называемая проходимость. Те из вас, кто захочет работать интенсивнее, смогут получать больше. Я вас удовлетворил?

Я покачала головой.

– Ну, надеюсь, что мне удастся сделать это через пару дней, – ухмыльнулся он.

Я посмотрела на него скептически.

– Не пейте эти два дня, если всерьез на это рассчитываете! – посоветовала я и пошла к выходу из буфета.

У двери я остановилась и, посмотрев на него внимательно, спросила:

– Так вы будете при деньгах или нет? Ждать мне вас через два дня или не стоит?

– Стоит, стоит! – ухмыльнулся Троянов. – Ждите, ждите! Я обязательно буду.

Я шла из Думы с чувством выполненного долга. Я не сомневалась, что Троянов брал деньги у неведомых мне личностей перед первым голосованием. И что он обязательно возьмет еще перед окончательным голосованием по этому закону. Не буду гадать, удастся ли заказчикам вновь подкупить большинство депутатов и протолкнуть этот закон, но я точно знала, что Троянову деньги предложат и он их возьмет. Оставалось только установить за ним слежку и снять на пленку его контакт с лоббистом и момент получения денег.

Это был первый серьезный успех в расследовании, которое я затеяла. Я верила, что следом за ним будут и другие и все окончится нашей победой. И Маринку мы найдем, и заказчиков этого закона раскрутим, и газету выпустим такую, что весь город на ушах стоять будет и гоняться за нашим «Свидетелем» по всем киоскам…

Все это будет.

Глава 6

В редакции меня ждал пакет от генерала Синицкого.

Сергей Иванович сказал, что принес его человек в штатском. Но с военной выправкой. Главное, что запомнил Кряжимский, – рыбьи, ничего не выражающие глаза этого человека.

Сергей Иванович даже разволновался, потому что этот неподвижный взгляд живо напомнил ему точно такие же глаза следователя-гэбэшника, который пытался вербовать его в секретные сотрудники в далекие годы послеоттепелевской реакции. Сергей Иванович поэтому смотрел на меня настороженно, подозревал в тайных сношениях с ФСБ и был, по сути дела, прав.

Я вскрыла пакет и, посмотрев вложенный в него листок, передала его Сергею Ивановичу.

– Полюбуйтесь, Сергей Иванович, – сказала я. – Депеша от генерала Синицкого.

Кряжимский осторожно протянул руку за листом бумаги.

– Да не бойтесь, смотрите, – сказала я. – Материалы не столько секретные, сколько уже бесполезные для нас. Кроме чистого любопытства, они теперь у меня ничего больше не вызывают.

– Вы просили помощи у ФСБ? – глухо пробормотал Кряжимский.

– Я просила у Синицкого банковские счета депутатов и их родственников, – ответила я. – По его выбору.

– И вы не боитесь, что теперь он вас тоже о чем-нибудь попросит? – спросил Кряжимский, стараясь не глядеть мне в глаза.

Он всегда начинал говорить со мной на «вы», когда сильно волновался. А меня это раздражало.

– Ну вот что! – сказала я ему. – Хватит изображать тут девственный испуг перед ФСБ. Попросить меня Синицкий, конечно, может о чем угодно. Но он прекрасно знает, что сделаю я только то, что сочту нужным. И обязанной перед ним ни в чем себя не считаю.

Кряжимский сидел надутый, обидевшись на «девственный испуг», чем окончательно меня разозлил.

– Вы что же, подозреваете меня в тайном сговоре с ФСБ? – прошипела я. – Это против кого же мы сговорились, разрешите полюбопытствовать? Не против вас ли? Конечно! Сергей Иванович Кряжимский столь большая фигура в Тарасове, что против него плетут заговоры редакторы газет и генералы ФСБ! Очнитесь, Кряжимский! Вы выглядите смешно! И будет лучше, если вы возьмете себя в руки! Нам еще работать вместе, не забывайте об этом.

Я взяла у него список и, посмотрев в него еще раз, вдруг удивленно подняла брови.

– Если бы я была столь подозрительной, как вы, Сергей Иванович, – сказала я, – то вы после этого документа до конца своих дней в моих глазах не отмылись бы от подозрения в сотрудничестве с ФСБ. Посмотрите-ка внимательно список, который мне прислал Синицкий, он вам ничего не напоминает?

Кряжимский пожал плечами.

– А вот мне напоминает! – сказала я. – В нем пять фамилий, и четыре из них совпадают с теми, кого вы подозреваете в получении взяток. Не странное ли совпадение, как по-вашему?

– Разве там те же самые фамилии? – спросил удивленно Кряжимский, сразу же забывший о подозрениях в мой адрес. – А я и внимания не обратил…

Он отобрал у меня листок.

– В самом деле! – воскликнул он. – Только вместо Геллера стоит фамилия Запорный. Один владелец частных радио– и телестанций заменен на другого. А в остальном – то же самое. Но поверь мне, Оленька, я даже не знал…

– Поняли теперь, как оправдываться в том, чего не совершал? – спросила я его. – Не сможете оправдаться, если я сама не захочу вас оправдать. А я именно этого и хочу. Я объясняю этот факт удивительного совпадения лишь очень большой вашей квалификацией как аналитика и хорошей информированностью. Этот документик можно предъявлять в качестве вашего квалификационного свидетельства. Впрочем, все это шутки… Давайте посмотрим все же более внимательно, что нам сообщает в своей справке генерал Синицкий о доходах некоторых депутатов.

Разбирались мы в ней вдвоем не менее получаса, но в конце концов сумели адекватно истолковать все ее пункты. Это был список банковских счетов пятерых депутатов. Справка отличалась лаконичностью, и видно было, что человек, который ее составлял, стремился к тому, чтобы ограничить возможность несанкционированного использования содержащейся в ней информации.

Во-первых, не были указаны сами банки, в которых располагаются приведенные в справке счета. Правда, я была уверена, что, если привлечь грамотного специалиста-финансиста, он без особого труда определит, какой из счетов в каком банке размещен. Но меня это вовсе не интересовало.

Во-вторых, родственники депутатов поименно тоже не назывались. Просто следом за фамилией депутата была строка – «родственники». Не «члены семьи», что расшифровать довольно просто в каждом конкретном случае, а именно родственники. То есть вовсе не обязательно – близкие.

Но искать их мы тоже не собирались, напрасно специалисты генерала Синицкого стремились нам в этом воспрепятствовать. Меня интересовал только размер самого суммарного вклада по группе родственников каждого депутата и динамика его изменения за последние две недели. Картина, которая тут складывалась, подтверждала мои выводы, сделанные после общения с депутатами.

Во-первых, ни у одного из депутатов не было личного счета ни в одном из тарасовских банков. Теоретически у них могли быть, конечно, счета и в Москве, и даже в Швейцарии, но это скорее уже фантастика. Меня интересовал местный уровень, да и Синицкий мог мне предложить только такую информацию.

Во-вторых, у родственников Семена Неведомского на счетах в общей сложности набралась какая-то жалкая сумма, о которой и говорить не стоило. Но это на сегодняшний день. Буквально четыре дня назад на счет кого-то из его семейного клана поступило двести тысяч рублей, которые через день были сняты и больше нигде не фигурировали. Они явно пошли на обеспечение «отрядов самбо» чем-нибудь необходимым – оружием или знаками отличия.

В-третьих, у кого-то из родственников Никанорова тоже появилась неплохая сумма в тот же день, что и у Неведомского. Но Никаноров стоил дешевле, и на счет его родственника перевели всего сто двадцать тысяч рублей. И они были сняты на следующий же день и больше не появлялись ни на одном из трех контролируемых им счетов, на которых хранилось по десять рублей.

Никаноров тоже, без всякого сомнения, получил взятку и тут же снял деньги, но сделал это по совершенно другим соображениям, чем Неведомский. Никаноров скорее всего не истратил еще ни копейки, а только перевел их в наличные и надежно спрятал… Он очень боится, что эта история выплывет наружу, и готов эти деньги отдать обратно, но прекрасно понимает, что теперь уже обратно их не возьмут. Ему остается только трястись от страха и ждать, что будет с ним дальше.

Геллера, как я уже сказала, в списке не было.

Его место занимал Михаил Запорный, конкурент и в то же время друг Геллера. Как это может быть в жизни таких людей, мне представить трудно, поскольку я хорошо помню глухую скрытую войну между геллеровской станцией «Радио-Т» и запорновской «Радио-колой». Каждая из станций выливала на соседку по волне потоки грязи, анекдотов из личной жизни их хозяев, вымышленного компромата и откровенных призывов не голосовать за хозяина конкурирующей станции.

Кончилось тем, что в Думу прошли оба и тут же стали большими друзьями. Но, судя по тому, что у генерала Синицкого кое-какие приоритеты в этом смысле выстроились, можно предположить, что Геллер сумел-таки раскопать на Запорного что-то действительно серьезное и сдал друга-конкурента ФСБ. Но та не спешит сама пачкать руки о депутатскую неприкосновенность, а ждет, когда Оля Бойкова вытащит из огня каштан голыми руками.

Может быть, еще и поэтому фигура Запорного меня совсем не заинтересовала, несмотря на то что у него была самая откровенная картина по поступлениям денег на счета родственников непосредственно перед днем голосования.

Среди тех четверых, с которыми разговаривала я, самым богатым оказался радикал-социалист Кондрашкин. На восемнадцати банковских счетах, принадлежащих его сородичам, мы с Кряжимским насчитали сумму, с которой он и в Америке считался бы далеко не бедным человеком и мог бы обеспечить сытую жизнь всем своим восемнадцати родственникам. Он брал нагло, но не сам, судя по рассказу его секретарши о срочных поездках накануне важного голосования. А это лишний раз подтверждало, что следить за ним не имеет никакого смысла.

И, наконец, совершенно особняком стоял Троянов. У него вообще не было родственников и ни одного банковского счета – тоже. Он был совершенно чист, если верить справке Синицкого. Но зачем-то генерал включил его фамилию в список. Если принять в расчет это соображение, а также то, что я сама видела и слышала, Троянов тоже брал, но брал только наличными. Причем много ему не давали, судя по его платежеспособности.

Я лишний раз убедилась в правильности своего выбора, и Сергей Иванович со мной полностью согласился.

Мы с Сергеем Ивановичем пили крепкий чай, поскольку я не могла после Маринкиного кофе пить ту бурду, которая получалась, когда его варил кто-то другой, и прикидывали, как лучше организовать слежку за Трояновым.

Сергей Иванович убеждал меня, что лучше всего не рисковать и не выпускать его из поля зрения ни на минуту. В Думе за Трояновым может следить он сам, поскольку к его присутствию в зале заседаний или в думских коридорах все привыкли за годы его работы политическим обозревателем. А за пределами Думы слежку можно поручить Виктору или мне, «усилив» меня, например, Ромкой.

Не скрою, второй вариант меня полностью устраивал хотя бы тем, что давал мне время просто пообщаться с Ромкой, но я возражала против слежки Кряжимским в помещении Думы, где невозможно спрятаться и осуществлять наблюдение тайно. Именно по этим мотивам деньги и не будут переданы Троянову в ее стенах. Это произойдет либо на улице, в укромном месте, либо у него дома. А это освобождает Сергея Ивановича от совершенно бессмысленного и даже вредного времяпрепровождения. Его голова пригодится для решения других проблем, и это будет наиболее рациональное использование имеющихся в нашем распоряжении сил.

Наш спор прервал Ромка, который буквально ворвался в редакцию с криком «Эврика!».

Мы с Сергеем Ивановичем вытаращили на него глаза. Какая еще к черту «эврика»?

Ромка посмотрел на нас, как на двух старых идиотов, и спросил:

– Вы что, не знаете, что это такое?

– Эх, молодой человек, – вздохнул Кряжимский, – если вспомнить, что я за свою жизнь знал…

– Но это же по-гречески «Нашел!» – сообщил нам Ромка взволнованно.

– Ну и что ты нашел, малыш? – спросила я.

– Марину вашу нашел! – выпалил Ромка.

Глава 7

– Где она? – в один голос воскликнули мы с Кряжимским.

– Сауна «Тропик» на окраине Заводского района, – сказал Ромка. – Да это, собственно, не я ее нашел, а мой друг Пашка. Он хотел в юридический поступать, но передумал и пошел со мной в художественное училище…

– Рома, давай про Марину, – сказала я. – Потом про Пашу расскажешь.

– Да про нее и рассказывать-то нечего, – пожал плечами Ромка. – Пашка же и не видел ее даже…

– Почему же ты кричал «Нашел! Нашел!»? – укоризненно спросила я его.

– Пашка, мне кажется, прав, – сказал Ромка. – Она скорее всего там. Или была там совсем недавно. Пашка много про нее расспрашивал, я рассказал ему все, что о ней знаю. Он уверен, что это она писала…

– Что писала? – спросила я. – Где?

– На стене, в одной из ванных комнат. Написано зубной пастой на кафеле. Четыре строчки. Пашка срисовал их – правда, там часть слов водой смылась…

– Давай листок! – потребовала я.

На выдранном из блокнота листе бумаги карандашом было нацарапано:

«Вот мысль…. Итог всего, что… Лишь тот, кем бой за жизнь… Жизнь и свободу заслужил».

– Это Маринка! – вздохнула я облегченно. Наконец-то мы напали на след!

– Позвольте, Оля! – вмешался Кряжимский. – Я от волнения что-то плохо соображаю. Почему ты уверена, что эти строчки написала именно Марина? Кстати, это что-то очень знакомое…

– Это слова Фауста! – воскликнула я. – А Гете – ее любимый писатель!

– Но не мог ли кто-нибудь другой случайно… – засомневался Кряжимский.

– Не мог! – отрезала я. – Если бы эти строки писал кто-нибудь другой, он обязательно написал бы их в гораздо более распространенном переводе Щепкиной-Куперник: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» А Маринка не любит этот перевод, говорит, что там слишком много отсебятины и слишком мало Гете. Ей нравится пастернаковский «Фауст»: «Вот мысль, которой весь я предан, Итог всего, что ум скопил. Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, Жизнь и свободу заслужил». Это могла написать только Маринка! Молодец, Ромка! И знаешь что? Пригласи своего друга Пашу прийти ко мне. Мне нравится его ход мыслей. Он же не знал Маринку и составил о ней представление только по твоим рассказам.

Ромке, по-моему, эта идея не очень понравилась – наверное, ревность слегка кольнула его неопытное сердечко, но он кивнул головой в знак согласия.

В тот же вечер мы отправились на окраину Заводского района в полном боевом составе: четверо бойцов Эдика, включая Виктора, который категорически отказался сидеть в редакции и ждать исхода операции, и я. Сергея Ивановича и Ромку я оставила в редакции, хотя Ромка и упрашивал меня взять его с собой. Но я проявила твердость и приказала ему охранять Сергея Ивановича: не дай бог, мол, еще его похитят.

Незачем Ромке лишний раз смотреть, как работают ребята Эдика. Он уже однажды это видел, и мне потом долго пришлось объяснять ему, что иногда у человека появляется право на жестокость.

Располагался «Тропик» не очень удобно для нас и для успеха задуманной нами операции. Всего метрах в ста от него находился контрольный пост ГИБДД, последний в черте города с этой стороны Тарасова. А это значило, что всю операцию нужно было проводить без шума, без стрельбы и криков. Иначе с поста тут же сообщат в райотдел и через три минуты в «Тропик» примчатся машины патрульно-постовой службы.

Еще одно неудобство состояло в том, что на машине к «Тропику» подъезжать было нельзя все из-за того же соседства с постом дорожной инспекции. Черный джип, на котором ездил Иван, уже примелькался милиции, и его могли запросто узнать. Не так уж много у нас в Тарасове черных джипов.

Поэтому машину решили оставить метрах в двухстах со стороны, противоположной милицейскому посту, и подойти к сауне пешком. Эдик, Иван, Виктор и Андрей спрятали пистолеты под рубашки и договорились о плане атаки. Меня в эти подробности не посвящали, поскольку не считали полноценной боевой единицей. Эдик приказал мне держаться рядом с Виктором и фотографировать все, что я сочту нужным. Словом, заниматься своей обычной журналистской работой. Это была как раз та ситуация, когда я ему беспрекословно подчинялась. На его стороне были опыт и знание приемов атаки, я же могла в подобных случаях лишь импровизировать, чем и занималась, когда мне приходилось действовать в одиночку, без столь мощной поддержки.

На этот раз меня вместе с Виктором оставили в глубоком арьергарде. Как Виктор ни рвался вперед, и он вынужден был подчиниться приказу командира и наблюдать из-за редких кустов, как Эдик, Иван и Андрей перелезают через невысокий металлический забор и бесшумно спрыгивают на территорию небольшого двора, окружающего сауну.

Минуты три мы сидели молча и напряженно вслушивались в слабые шумы, доносившиеся со стороны шоссе, и ровное гудение газовой горелки в сауне.

Затем хлопнула входная дверь, и кто-то быстро пробежал через двор, но до забора не добежал, а упал, издав приглушенный крик. Ничьего внимания этот крик привлечь не мог: похоже было, что человек просто споткнулся в темноте и ударился обо что-то ногой.

«Тихо работают ребята! – подумала я. – Профессионалы, ничего не скажешь!»

Прошло еще пять минут. Сауна не подавала признаков жизни, и мы с Виктором забеспокоились. Прождали еще минуту, потом Виктор встал и решительно направился к забору. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Картина, которую мы застали в сауне, поразила меня. Эдик, Иван и Андрей согнали всех, кого они обнаружили в самой сауне и шести отдельных комнатушках, предназначенных для интимного общения, в небольшой бассейн, в который Иван бросил обычный резиновый шланг, вроде тех, из которых тарасовские дворники поливают тротуары, и наполнял бассейн водой из горячего крана. Из шланга хлестал кипяток, видно было, как от струи воды, вырывавшейся из шланга, валил пар. Шесть обнаженных женщин и четыре голых мужика метались по бассейну, стараясь увернуться от струи кипятка.

Эдик стоял на бортике и, держа в руке крупную фотографию Марины, сделанную совсем недавно Виктором, монотонно спрашивал, не обращая внимания на взвизгивания женщин в горячем бассейне:

– Где эта женщина? Кто сможет это вспомнить, вылезет из бассейна… Где эта женщина?

Один из мужчин выскочил вдруг из воды и повис на бортике, пытаясь выбраться наверх. Подскочивший к нему Андрей ударом армейского ботинка в лицо сбил его обратно в горячую воду.

– Где эта женщина? – продолжал твердить Эдик, даже не обратив внимания на этот инцидент. – Кто это вспомнит…

Увидев нас с Виктором, он вздохнул и отвернулся в сторону.

– Ну? – спросил Виктор.

– Пустышка! – ответил Эдик. – Ее здесь нет. А эти твари, похоже, не знают, куда ее увезли. Говорят только, что еще сегодня утром была здесь, в шестом номере ее держали. Часов в двенадцать кто-то ее увез отсюда. В неизвестном направлении.

– Кто ее увез? – спросила я, стараясь перекричать плеск воды и становившиеся все громче крики в бассейне. – Они знают этих людей? Видели их раньше?

– Одного, говорят, видели, – ответил Эдик. – Он вроде бы работает на Шатуна. Приезжал обычно за деньгами, кассу снимать. Больше ничего о нем не знают.

– Пустите ме-ня от-сю-да! – завопила одна из женщин. – Я ни-че-го не знаю!

– Какого черта ты этот цирк на воде устроил! – заорала я на Эдика. Нервы мои были на пределе: люди уже начали терять сознание в кипятке, а Эдик спокойно мне объясняет, что они ничего не знают, что он их просто на всякий случай заставляет мозги напрячь, вдруг кто-то вспомнит что-нибудь полезное.

Не дожидаясь приказа, Виктор выключил горячую воду и включил холодную. Из бассейна сразу же послышались рыдания, зато визг и вопли прекратились.

– Кто у тебя тут? – спросила я Эдика.

– Разбирайся сама! – махнул он рукой и вышел. Неудачи Эдик плохо переживал, болезненно.

– Иван! – сказала я. – Давай женщин по одной – наверх!

– Вот вы! Гражданка с толстым задом! – крикнул он, показывая пистолетом на одну из женщин. – Поднимайтесь-ка на беседу!

– Это что еще за чудище? – спросила я Ивана, посмотрев на бесформенную фигуру вылезшей из бассейна женщины лет сорока. – Неужели одна из «девочек»?

Он покачал головой.

– Это «мадам», – сказал он. – Хозяйка. Ну не в полном смысле слова, а что-то вроде управляющей.

– Так-так! – обрадовалась я. – Ну-ка расскажите нам, кто ваш хозяин? Кому принадлежит эта «сауна с интимным массажем»?

– Шатунову, – пролепетала женщина, поглядывая на меня с ужасом. – Только он не приезжал сюда никогда. Здесь только Валет появлялся, деньги забирал. А женщину вашу они недолго здесь держали, увезли сегодня. Валет и двое незнакомых.

– Куда увезли? – спросила я. – Вспомните! Может быть, говорили между собой что-то, называли место какое-нибудь?

Женщина покачала головой. Она еле стояла на ногах, не пытаясь даже прикрыть наготу, и мне ясно было, что ничего она вспомнить не сможет. По крайней мере сейчас.

– Прикройтесь чем-нибудь, – сказала я. – Иван, что за мужчины в воде?

– Охранник и трое клиентов, – ответил Иван. – Прямо с девочек сняли.

– Охранника сюда давай! – сказала я. – А клиенты пусть посидят пока, они меня не интересуют.

Судя по разбитому лицу, именно охранник и пытался выскочить из бассейна.

– У меня к тебе всего один вопрос, – сказала я. – Где Шатунов?

Охранник хмыкнул и пробормотал:

– Спроси чего полегче… Это только Валет знает.

– А ты, значит, ничего больше не знаешь? – спросила я. – Может быть, помнишь, о чем Валет со своими бандитами говорил, когда женщину отсюда увозили?

Он покачал головой:

– Ни о чем они не говорили вроде… Хотя нет, говорили что-то…

– Что? – быстро спросила я. – Что говорили?

– Валет сказал им: «Отвезете на базу. И чтоб к двум часам вернулись, нужны будете». Все, больше ничего не говорили.

– «На базу» – это куда? – спросила я.

– Не знаю, – покачал он головой.

– Иван, – сказала я, – рассади их с «мадам» по разным комнатам. Они больше не нужны.

Иван увел голого охранника и закутавшуюся в простыню женщину.

– Андрюша, присмотри тут, – сказала я и тронула сидящего с опущенной головой Виктора за плечо. – Пойдем к Эдику. Посоветоваться нужно.

Эдик сидел на пороге входной двери и курил, глядя в ночное небо. Когда он повернулся, услышав наши шаги, я увидела, что лицо у него такое же темное, как небо над его головой.

– Эдуард, – спросила я, – кто такой Шатунов?

– Шатунов? – усмехнулся Эдик. – Это человек серьезный. Мой ровесник, тоже бывший «афганец». Служил недалеко от меня, на соседней базе. Кличка – Шатун. Когда в Тарасов вернулся, пошел один к местному авторитету, прямо в его «штаб» и положил там пять человек. Остальные сначала разбежались, потом признали его над собой. Теперь держит весь Заводской район. Группа у него сильная и хорошо вооруженная. Нам с ней не справиться. У них есть пулеметы, гранатометы, несколько баз, хорошо законспирированных. Крутит очень большими деньгами. Пару раз пытался захватить влияние в Волжском районе, но обе его попытки были отбиты…

Он помолчал немного и вновь повторил:

– Шатун – серьезный человек.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила я.

Эдик хмуро на меня посмотрел и сказал:

– Он меня приглашал к себе два года назад. На вторую роль после себя. Показывал все, рассказывал… Я тогда отказался.

– Этот Валет приказал своим подручным отвезти Маринку на какую-то базу, – сказала я. – Где это может быть?

– Где угодно. Шатун показал мне одну из своих баз, но сразу предупредил, что каждые три месяца он меняет их расположение. Могу только предположить, что все они – на Волге. У него отец матросом был на буксире, он на Волге вырос.

– Вокруг Тарасова на Волге можно годами искать и ничего не найти, – сказала я. – Подведем итог сегодняшней операции. Маринка у Шатунова. Он же контролирует все бордели в Заводском районе. Где его искать – неизвестно. Что будем делать с задержанными?

– С кем? – усмехнулся Эдик. – Что это у тебя ментовская терминология какая-то появилась?

– Ментовская не ментовская, а делать с ними что-то надо, – сказала я. – Нам они не нужны, потому что ничего больше не знают. Отпускать их нельзя. Тут же настучат Шатунову, что ты на его территории работаешь. Какой будет его реакция, я не знаю. Рисковать не стоит.

– Будь на моем месте Шатун, – сказал Эдик, – он утопил бы всех в кипятке в этом бассейне.

– Но пока на твоем месте ты, – сказала я, – этого не будет. Придумаешь, где их спрятать. Лучше – всех по отдельности.

– А что тут думать! – вздохнул Эдик. – Вывезем в любую заброшенную деревню и посадим на цепи по погребам. Таких деревень навалом сейчас вокруг Тарасова. Дома порастащили, а погреба целые.

– А если наткнется кто-нибудь случайно? – спросила я. – Тогда что?

– А ничего! – ответил Эдик. – Наткнется так наткнется. И хрен с ним!

– Ладно, – согласилась я. – Везите. Виктор со мной поедет. В редакцию. Закончите с этими – не пропадайте. Будьте рядом. В любой момент можете понадобиться.

Эдик взял меня за руку, отвел в сторону от двери и спросил вполголоса:

– Как с Мариной теперь?

– Не знаю! – прошептала я. – Думать будем. Я подозреваю, что на того же Шатунова есть выход и с другого конца. Вот и попробуем оттуда…

– Ну давай! Удачи! – сказал Эдик.

Проходя мимо Виктора, он молча ткнул кулаком ему в плечо. Виктор ответил тем же.

– Поехали, Витя, к нашим, – сказала я. – Есть у меня одна идея, как на Маринку выйти. Длинная, правда, ниточка, но распутать можно. Поехали.

Виктор встал и все так же молча пошел к воротам.

До редакции мы добирались общественным транспортом, и ушло у нас на это около часа.

Рассказав Кряжимскому и Ромке печальные новости, я отправила их по домам, а сама обсудила с Виктором план слежки за Трояновым. Следить должен в основном Виктор, поскольку меня Троянов знает в лицо, а его нет. Начнем завтра с утра, поведем от дома к Думе, а там будем ждать, когда он опять на улицу выйдет. Работа изнурительная для меня, но привычная для Виктора с его железной выдержкой и просто адским, на мой взгляд, терпением.

Обо всем с Виктором договорившись, я объявила ему, что ночует он сегодня у меня, и Виктор беспрекословно подчинился. Он редко проявляет самостоятельность и привык подчиняться. Когда нет рядом Эдика, я становлюсь его командиром… Впрочем, нет, не всегда. А только в том случае, если рядом нет еще и Маринки. При Маринке он, пожалуй, откажется слушаться даже Эдика.

Разместить в квартире, которую я снимаю в центре города, одного мужчину так, чтобы он не причинял мне неудобства, не составляет труда. В ней три небольшие, но вполне просторные комнаты, выделить одну я всегда могу без всякого для себя ущерба.

Я не сибаритка и не очень привередлива в условиях своего существования. В Карасеве в детстве у меня вовсе не было своей комнаты, может быть, поэтому, приехав в Тарасов учиться на филфаке университета, я отказалась от общежития, а сняла сначала комнату, а потом и квартиру, чтобы иметь то, чего у меня не было никогда, – возможность жить отдельно, в своей комнате.

Кому-то может показаться странным, что я одна снимаю для себя трехкомнатную квартиру. Но мне это не кажется таковым. Я не люблю ограничивать себя в мелочах. Если мне надоедает сидеть в одной комнате, у меня должна быть возможность перейти в другую. Иначе останется только убежать из дома на улицу.

А кроме того, я люблю приглашать к себе своих многочисленных знакомых на какие-нибудь праздники или просто – без повода. Согласитесь, делать это в однокомнатной квартире неудобно. Никто не может уединиться, а это часто бывает необходимо на подобных вечеринках. Я не люблю, когда люди чувствуют себя стесненно и неуютно, и считаю, что очень многое для того, чтобы этого не случилось, зависит от помещения, в котором они находятся.

Поэтому комнаты я обставила по своему очень раскованному и свободному вкусу. Квартиру я сняла совершенно пустую. Ее хозяева – поволжские немцы – продали всю мебель и уехали в Германию, на свою историческую родину, как они выражались. А квартиру решили пока не продавать. Вдруг что-то там, в Германии, у них не сложится и придется возвращаться обратно в Россию. А если все будет в порядке, продать квартиру они всегда успеют. Так я и живу в ней уже второй год, посылаю хозяевам квартплату за границу, а они и не возвращаются, и квартиру не продают.

Короче, я до того привыкла к этой квартире, что начала ее потихоньку обставлять. Впрочем, обставлять – слишком громко сказано.

Сплю я на матрасе, который лежит прямо на полу, вернее, на деревянном каркасе, какие бывают у деревянных кроватей. Я купила его на мебельной фабрике и до того привыкла спать у самого пола, очень низко, что мне теперь трудно заснуть на обычной кровати на ножках.

Конечно, я купила и телевизор, и холодильник, и даже простенький диван для тех гостей, которые не любят сидеть на полу. Ну, не на голом полу, а на толстых подушках от мягкой мебели, которые я тоже купила на мебельной фабрике и разбросала по всем трем комнатам.

Шкафа у меня нет, весь мой гардероб отлично помещается во встроенном стенном шкафу.

Как видите, я обхожусь минимумом мебели. Но только не надо думать, что из-за этого у меня неуютно. Маринке, когда она ко мне впервые попала, так понравилось, что она у меня трое суток прожила, пока решила вернуться в свою коммуналку. Просто у меня в квартире нет для человека никаких ограничений. Он может делать все, что хочет, вести себя совершенно свободно, так, как ему нравится. К этому располагает и отсутствие мебели, и масса всяких милых и недорогих безделушек, которые не имеют своего определенного места, но и не разбросаны в беспорядке, а кочуют из одной комнаты в другую, создавая впечатление постоянных изменений в квартире.

Я, конечно, понимаю, что обстановка у меня дома совершенно не семейная, но я и не стремилась, чтобы было похоже на уютное семейное гнездышко. Не хочу я никаких гнездышек! Я за годы студенчества хлебнула общения с противоположным полом так щедро, что до сих пор не могу толком откашляться. И поэтому предпочитаю жить одна. И приводить к себе кого захочу и когда захочу.

Нет-нет-нет! В отношении Виктора у меня никаких идей не было. Витя был Маринкиной собственностью, а она – моя подруга, и я не хотела причинять ей боль ни в коем случае. Да еще из-за чего? Вернее – из-за кого! Из-за мужчины! Да ни один на свете мужчина не стоит женской дружбы! Я никогда даже не посмотрю в сторону того мужика, которого выберет моя подруга. Пусть забирает его со всеми потрохами. Если мне так уж потребуется, я себе найду поклонника в течение получаса. Это проверено на опыте. Но опыты эти не оставили во мне светлых воспоминаний.

Виктора я притащила ночевать только потому, что завтра рано утром нам нужно было отправляться на фотоохоту за Трояновым, а я ужасно не люблю кого-либо ждать, особенно в напряженных ситуациях. Просто терпеть этого не могу. А разное ведь случается, что-то с транспортом, например, или машину не сразу смог поймать, да мало ли что может произойти. А когда мы будем ночевать вместе, под одной крышей, если что и случится, то это уже не так страшно. Вместе и выкрутимся.

Вот уж не предполагала, что, думая так, я словно прогнозирую ситуацию на предстоящую ночь.

Мы с Виктором приготовили на утро две отличные камеры, которые можно было легко спрятать под джинсовой рубашкой. Правда, придется жарковато в «джинсе», деньки стоят весьма теплые, но ничего, Витьке придется потерпеть ради дела. Зарядили пленку, посмотрели на сон грядущий «Дежурную часть» по РТР и отправились по разным комнатам. Нечего было сидеть перед телевизором и тупо пялиться на экран, думая о своем. Нужно было выспаться перед завтрашней работой.

…Мне снилась степь под Карасевом. Словно я иду по ней долго и очень хочу пить, а воды у меня с собой нет, и я начинаю задыхаться от жажды, а потом вдруг выхожу к невесть откуда взявшемуся в степи высокому горному хребту, с которого течет ледяная речка. Я хочу напиться, стою под водопадом, чувствую кожей, какая холодная вода, но, сколько ни ловлю воду ртом, ни капли не попадает, губы остаются сухими и обветренными. Я начинаю ползти вверх по крутому обрыву и постоянно боюсь сорваться вниз, но все же упрямо ползу туда, где лежит снег, который можно взять в рот и утолить жажду. И вот когда я уже выбралась на край ледника, я вдруг поскальзываюсь и с чудовищной высоты лечу вниз, чувствуя, как у меня захватывает дух то ли от страха, то ли от радости. Каменистое ущелье все приближается, я вот-вот упаду на дно, но тут я просыпаюсь.

И, уже проснувшись, продолжаю чувствовать страх, но не тот, который сжимал мою душу, когда я летела в пропасть. Другой, реальный, мерзкий страх, который я испытывала в детстве, оставаясь одна в темной комнате вечером, и мне мерещились в каждом углу отвратительные пауки. И теперь мне кажется, что такой паук, но только огромный, с меня ростом, скребется в окно, пытается протянуть ко мне через стекло свои ужасные мохнатые лапы.

Едва до меня дошло, что легкое постукивание по стеклу мне не снится, а на самом деле слышится от окна, я кубарем скатилась на пол и притаилась за своим матрасом.

Квартира располагалась на третьем, последнем этаже старого дома и была довольно высоко от земли. Снизу подобраться к окну можно было разве только с помощью подъемника. Зато сверху существовала отличная возможность – спуститься с крыши по веревке и залезть в окно.

Кто-то явно хотел проникнуть в квартиру и сделать это тихо, не разбудив меня. Согласитесь, ждать проявления дружеских чувств от подобного визитера было бы наивно. Мне явно угрожала опасность, и только приснившийся мне сон с падением в ущелье, разбудивший меня, помог мне уловить это легкое скрежетанье по стеклу.

Хорошо еще, что я перед сном закрыла окно – правда, только одну, внешнюю раму – и опустила жалюзи. Если бы я этого не сделала, возможно, моему непрошеному ночному визитеру не пришлось бы столько возиться.

Ясно услышав, как стекло хрустит под стеклорезом, я, как была, в одних прозрачных трусиках, по-пластунски поползла в соседнюю комнату. Добравшись до подушек, на которых спал Виктор, я протянула руку, чтобы потихоньку его разбудить, но он вдруг прошептал напряженным шепотом:

– Кто?

– Не знаю! – ответила я тоже шепотом. – Стекло в окне режет. В моей комнате.

– Второй – в кухне! – сообщил мне Виктор. – Стандартная ситуация. Отвлекают на окно, нападают из кухни. Сиди здесь.

Он встал и шагнул к двери.

– Не ходи! – вцепилась я в него. – Их двое, а ты один.

Виктор остановился.

– Пистолет у тебя есть? – спросила я, не сомневаясь в утвердительном ответе.

– Нет! – сказал вдруг Виктор. – Не ношу. Эдик привозит. Когда нужно. Только нож.

Я почувствовала противный холодок, пробежавший по спине между лопаток.

– Быстро! За мной! – сказал мне Виктор и бросился к окну.

Он двигался совершенно бесшумно, как когда-то по афганским горам; мне таким искусством не овладеть никогда. Я топала, как слон, и сама себя за это ненавидела. Мне казалось, что весь дом слышит, все три этажа, как я иду по комнате к окну вслед за Виктором.

Так же бесшумно Виктор открыл окно и, ухватив меня за руку, начал подталкивать к подоконнику. Я тихонько упиралась.

– Лезь! – прошипел Виктор раздраженно, и, клянусь, это был единственный раз, когда я слышала в его голосе раздражение.

– Куда лезть?! – спросила я шепотом. – Прыгать вниз, что ли?

– На крышу! – сквозь зубы тихо сказал Виктор. – Быстрее!

Он обхватил меня за бедра, нисколько не смущаясь, что ему при этом пришлось прижаться к моему голому животу, а над головой у него нависли мои голые груди, и, подняв меня на уровень плеч, подошел вплотную к окну.

Хорошо, что была ночь и черная земля внизу мало отличалась от неба наверху. Я чувствовала, конечно, что подо мною пустота, и испытывала некоторый страх, но совсем не такой сильный, как тот, когда ты смотришь вниз и видишь там все до мельчайших подробностей. Именно так я видела во сне дно ущелья, в которое падала.

– Лезь наверх! – шипел снизу Виктор.

Я увидела прямо у себя над головой карниз крыши. До него можно было свободно достать рукой. Я протянула обе руки и ухватилась за край жестяного карниза.

Виктор меня тут же отпустил, и я повисла на руках, едва не заорав от ужаса.

Жесть в моих руках начала прогибаться, и я уже представила, как я лечу с третьего этажа на асфальт и ломаю себе ноги и позвоночник, как вдруг Виктор поймал мои болтающиеся в воздухе ноги и резким рывком поднял меня еще выше. Моя грудь поравнялась с карнизом, и я навалилась на него, одновременно совершенно рефлекторно закинув одну ногу на край крыши. На своей, извините, заднице я в этот момент почувствовала руку Виктора, которая мощным движением просто вытолкнула меня на крышу.

Я по-тараканьи отползла от края и беспомощно оглянулась. А дальше что делать?

Я чуть не шарахнулась от неожиданно и бесшумно выскочившего из-за края крыши Виктора, который тоже перевалился на ее поверхность.

– Куда теперь? – прошептала я.

Виктор не ответил. При свете луны мне видно было, что зубами он держит нож. Перехватив его рукой, он тихо скомандовал:

– За мной!

В его голосе были спокойствие и уверенность – именно то, чего мне сейчас не хватало. Я поверила, что Виктор меня в обиду не даст, и устремилась за ним вверх по крыше на другую сторону, куда выходили окна той комнаты, где я только что спала.

Виктор осторожно выглянул из-за гребня крыши и вдруг, схватив меня за руку, показал на привязанную к трубе веревку, которая дрожала и двигалась немного из стороны в сторону.

На ней явно кто-то висел.

Проследив, куда она ведет, я поняла, что висел на ней тот, кто разбудил меня своим царапаньем в стекло.

Виктор одним взмахом ножа перерезал веревку. Отрезанный конец скрылся за краем крыши.

Крик раздался не сразу. Наверное, уже перед самым падением человека на асфальт, потому что получился он очень коротким и закончился глухим шлепком, словно на пол упала влажная тряпка.

Виктор потрогал вторую веревку. Она свободно двигалась вслед за его рукой, спускалась за край крыши как раз напротив кухонного окна.

Не сказав мне ни слова, Виктор бросился назад к тому месту, откуда мы выбрались на крышу.

Несмотря на то что он торопился, я не слышала грохота жести под его ногами. Каким-то чутьем он выбирал жесткие места, стараясь наступать на швы между двумя листами кровельного железа. Когда же я попробовала сделать шаг по крыше, под моей ногой что-то гулко бухнуло, и я сочла за лучшее оставаться на месте.

Виктор успел вовремя.

Я держалась руками за гребень крыши, и мне очень хорошо было видно на фоне луны, как Виктор совершенно бесшумно, по-паучьи подбегает к краю крыши, как снизу появляются две руки и хватаются за этот край, как Виктор бьет кого-то ногой и руки, взмахнув в воздухе, исчезают.

На этот раз крика не было, был только глухой влажный шлепок об асфальт.

– Быстро! – сказал опять Виктор, не давая мне даже порадоваться его молниеносной победе. – Уходи! По веревке! Давай!

Он показал мне на веревку, спускающуюся к кухонному окну. Я задрожала и замотала головой.

– Я не могу, – сказала я. – Я высоты боюсь. Я лучше по лестнице.

Виктор выразительно покрутил пальцем у своего виска и показал мне тем же пальцем на небо. Я подняла голову и увидела, что небо наполовину уже посветлело. Вот-вот должны появиться дворники с метлами и обнаружить два тела, лежащие под моими окнами.

Если я спущусь по пожарной лестнице, мне придется пройти в одних трусах по двору, подняться по лестнице в подъезде, рискуя нарваться на нашего дворника дядю Равиля, который выходит обычно ни свет ни заря шкрябать асфальт своей метлой. И тогда уже и думать нельзя о том, чтобы остаться в стороне от этих двух тел, валяющихся под окнами. И мне придется очень туго, когда я буду объясняться с милицией.

Виктор был абсолютно прав – нужно возвращаться через окно, предварительно убрав с крыши веревки, а потом осмотреть квартиру, уничтожить следы пребывания в ней ночных визитеров, если они остались, и быстренько сматываться отсюда, желательно – незаметно.

Ничего не оставалось, как ухватиться за веревку и сползти за край крыши, стараясь одновременно не свалиться вниз и не ободраться о край крыши. Голая же практически! Черт! Даже и думать об этом некогда, куда уж там – смущаться!

С трудом, но мне удалось все же повиснуть на веревке напротив кухонного окна.

Оно было отворено настежь, и я вспомнила, что вечером не закрывала его на задвижки, а только плотно прикрыла, облегчив тем самым задачу тому, кто посетил ночью мою квартиру. Слегка раскачавшись, я забросила ноги в окно и села на подоконник.

Едва я почувствовала себя внутри квартиры, хотя сидела только на подоконнике, как веревка ослабла, и верхний конец ее соскользнул с крыши вниз. Виктор уже уничтожал следы чьего-либо пребывания на крыше.

Я втащила веревку в окно на кухню и не успела даже найти свой халат, как в дверях комнаты появился Виктор. Мой халат он держал в руке.

Мы быстро и наглухо закрыли окна, вытерли пол под кухонным окном и в комнате, где спал Виктор, оделись, спрятали камеры у Виктора под рубашкой и тихо выскользнули из квартиры.

Едва мы миновали площадку второго этажа, на котором жил дядя Равиль, как я услышала звук открывающейся двери и его вечное бормотанье. Старый татарин уже лет десять жил один и привык разговаривать сам с собой.

Я тронула Виктора за руку и показала жестом: «Быстрее!»

Ни одна душа, в том числе и дворник, не видела, как мы тихо прошмыгнули от двери подъезда к ближайшему углу дома и под его прикрытием ломанулись что есть мочи к проходному двору на соседнюю улицу.

– Вот что, Витя! – сказала я. – Мы вчера пришли ко мне очень поздно, вряд ли нас кто-то видел. А если и видел, неважно. Можно сказать, что мы снова ушли и ночевали в редакции. Алиби нам может Кряжимский организовать. Скажет, например, что звонил мне в редакцию ночью. А здесь нас не было! Согласен?

Виктор кивнул и вдруг добавил:

– А Марине без лишних подробностей расскажем. Согласна?

Я, конечно, тоже кивнула, но меня поразила его твердая уверенность, что Маринку мы обязательно найдем и освободим. Мало того, он сейчас думал о том, что не надо провоцировать ее на ревность, рассказывая, как он таскал меня по крыше чуть ли не полностью обнаженную.

Он заботился о ней так, словно она была рядом с ним, а ведь мы даже не знали пока – жива ли она вообще…

Глава 8

Охота за Трояновым у нас с Виктором получилась удачной, даже отменной. Но все по порядку…

Просидев в редакции до семи утра, мы отправились к дому Троянова и проводили его в Думу, стараясь не мозолить ему глаза. Я вообще держалась очень далеко, на пределе видимости, а Виктор сопровождал его в непосредственной близости, но не вылезая на первый план. Словом – довольно грамотно.

Троянов по дороге в Думу имел только один контакт – с продавщицей винного отдела магазина, где он благополучно выпил в полном одиночестве стакан красного вина. Да и странно было бы, если бы кто-то составил ему компанию – в половине девятого жаркого летнего утра.

Потом мы до двенадцати проскучали за столиком открытого кафе, прямо напротив входа в Думу, и выпили за это время литра три кока-колы.

Жара на улице стояла невообразимая. Даже мне в легкой блузке и короткой юбке было жарко, а Виктор вообще парился в рубашке из толстой «джинсы».

Троянов появился на крыльце парадного входа в Думу ровно в двенадцать и нервно закрутил головой. Я даже испугалась сначала, не заметил ли он за собой слежку, но потом поняла, что он нервничает от нетерпения.

Он то и дело поглядывал на часы и ходил из стороны в сторону минут пять. Потом вдруг как-то подобрался и уставился в одну точку.

– Он его видит! – сказал Виктор, щелкая фотоаппаратом.

– Кого? – спросила я.

– Того, кого ждет, – ответил Виктор и вновь защелкал камерой.

Я поняла, что и он увидел человека, которого заметил Троянов.

Я недоумевала, неужели все произойдет вот так открыто и нагло – прямо на крыльце областной Думы? Но Троянов вдруг быстро пошел направо, в сторону пешеходной зоны на Турецкой, и мы, поднявшись, не спеша двинулись вслед за ним. Виктор впереди, я – чуть поотстав, чтобы не выдать его, если Троянов вдруг меня увидит и узнает.

Я заметила и человека, который тоже не спускал глаз с Троянова, иногда оглядывался по сторонам и шел по противоположной стороне улицы.

Они вступили в контакт за столиком кафе «Арфа», сделав вид, что незнакомы друг с другом, хотя вокруг было полно свободных столиков. Троянов сидел, нервно покачивая ногой, а человек, который подсел к нему за столик, подозвал официанта и сделал заказ.

Троянов так ничего и не заказал и выглядел довольно глупо.

«Денег нет!» – догадалась я и злорадно усмехнулась – все шло по плану!

Я видела, что Виктор поднялся на балюстраду кафе, расположенную на уровне второго этажа, и оттуда спокойно берет их телевиком, оставаясь вне их поля зрения. Чтобы его заметить, нужно было специально оглядываться и присматриваться.

Человек, севший к Троянову, выглядел заурядно, и, если бы меня попросили назвать его особые приметы, я бы, честно говоря, просто растерялась. Не было у него особых примет – серая невзрачная личность. Специально, наверное, такого подбирали, чтобы глаз ничем не цеплял.

Момент передачи денег я видела очень хорошо и поняла, что и Виктор сумел его отлично снять. Заметив, что я смотрю на него, он поднял вверх большой палец – все, мол, в полном порядке.

Троянов просто сунул в карман пачку денег, которую положил на стол его сосед по столику, причем сделал это слишком поспешно, торопливо. И тут же поднялся и вышел из кафе.

Как мы заранее договорились, после съемки момента передачи денег я иду за Трояновым, а Виктор ведет того, кто принес деньги.

У меня был четкий план, который я и собиралась воплотить в жизнь. Теперь, как я себе представляла, Троянов у меня в руках. Есть неопровержимые доказательства, что он берет взятки накануне голосования. Ведь повторное голосование, на котором закон о легализации проституции должен быть принят окончательно, во втором чтении, состоится уже завтра.

На пленке у Виктора зафиксировано, как пачка денег появляется из кармана одного человека и исчезает в кармане другого. И этот другой – и есть Троянов. А вот кто первый, надеюсь, Виктору удастся выяснить.

Мне нужно было от Троянова прежде всего узнать – кто те люди, что платят ему деньги. Не мог же он брать деньги неизвестно от кого, ему наверняка что-то известно о заказчике, заинтересованном в принятии закона. Вот это он и должен мне рассказать, когда я припру его к стене неопровержимыми фактами.

Сначала я хотела проводить Троянова до Думы и там уже поговорить с ним в его кабинете. Там никто не должен был помешать. Но потом я вспомнила, что опять придется уговаривать милиционеров меня пропустить, опять просить о помощи Сидоровича, и мой первоначальный план мне разонравился.

Нет, решила я, говорить нужно на улице. Где-нибудь за столиком, за бутылочкой холодного пива.

Троянов словно прочитал мои мысли. Он прошел мимо здания Думы, даже не оглянувшись на нее, и уселся за тем самым столиком открытого кафе, за которым мы полдня прождали его с Виктором.

Не долго думая, я подошла к его столику и села напротив.

Троянов сразу же узнал меня, и по его лицу прежде всего скользнула тень раздражения и даже злобы. Но он тут же погасил ее, зачем-то оглянулся по сторонам, словно кого-то высматривая, и только потом обернулся ко мне. Я так и не поняла, нашел он того, кого высматривал, или нет. Впрочем, мне-то какая разница.

– А-а-а, мастерица варить сексуальную кашу! – заулыбался он своей противной сальной улыбкой. – Вы меня преследуете, что ли? Вам, наверное, невтерпеж, а? Наберитесь немного терпения, и я сегодня же посещу вас в вашем засиженном зелеными мухами массажном салоне…

– Хватит трепаться, Троянов, – перебила я его. – Вряд ли вы найдете меня в массажном салоне. Да и не дойдете вы сегодня до него. Слишком много денег получили, чтобы остаться трезвым настолько, чтобы найти туда дорогу.

– Получил, крошка, получил, – промурлыкал ничуть не обеспокоенный моим упоминанием о деньгах Троянов. – Но тебе-то какое до них дело? Это денежки заработанные…

– Насколько я понимаю, еще нет, – возразила я. – Отрабатывать вы их завтра будете, на заседании Думы, во время голосования по известному вам закону.

– Слушай, Бойкова, – сказал он неожиданно. – Какого черта тебе от меня надо?

Признаться, он меня поразил настолько, что я даже растерялась, но только на несколько секунд. Я тут же взяла себя в руки и, не задаваясь пока вопросом, откуда он знает мою фамилию, решила продолжать действовать по заранее намеченному плану.

– Мне нужен всего лишь пустяк, – сказала я. – Узнать, кто платит деньги за этот закон? Кто так заинтересован в том, чтобы он был принят?

– А есть ли жизнь на Марсе, ты не хотела бы узнать? – скорчил мне противную рожу Троянов. – Или, например, почем бананы на Аляске в марте месяце? Не интересуешься?

– Троянов, хватит строить из себя клоуна, – сказала я. – У меня есть доказательства, что вы только что получили крупную сумму денег от известного вам человека в кафе «Арфа». Все было снято на пленку, которая сейчас находится в надежном месте и может быть предъявлена органам прокуратуры. Вас посадят, Троянов, если вы не ответите на мой вопрос. Если ответите, я обещаю, что пленка останется у меня.

– Знаешь, Бойкова, – сказал он, нагло мне улыбаясь, – засунь эту пленку в свою сексапильную задницу! Прокуратура давно уже знает, что я беру деньги, знает, наверное, даже – сколько беру. Я потому их и пропиваю, что это все равно гиблые деньги, о них слишком многие знают. Это одна ты узнала об этом только сегодня, в крайнем случае – вчера. И думаешь, что открыла Америку! Дура ты! Америка открыта Колумбом черт знает сколько лет назад! Твоему открытию грош цена. И я тебе ничего не скажу! Потому что ты мне ничего не сможешь сделать со своей пленкой. Ну что, ты в ФСБ ее передашь? Прокурору области? Кому еще? Но что они могут против депутата Думы? Арестовать меня? А депутатская неприкосновенность? Нужно сначала получить разрешение самой Думы на это. А вот этого разрешения Дума им никогда и не даст! И знаешь, Бойкова, почему? Потому не даст, что – нельзя! Сегодня меня сдадут, завтра – другого, послезавтра – третьего… Они же себе не враги, понимаешь? Они не станут создавать даже прецедента отрешения от депутатской неприкосновенности. Потому что у всех у них рыло в пуху. Они все берут! Ты этого не знала, Бойкова? Ну… Ну тогда, извини, конечно, но ты просто глупая сопливая девчонка, сунувшаяся не в свое дело.

– В таком случае, – сказала я, взвинченная его наглым самоуверенным тоном, – в таком случае я опубликую все это в своей газете. Все! И эти ваши излияния – тоже.

– Не думаю, – сказал Троянов спокойно и почему-то пристально на меня посмотрел. – Скорее всего тебе это не удастся.

– Посмотрим! – воскликнула я и вскочила с места. – Прямо сейчас иду в редакцию и начинаю готовить номер. Завтра прочтете о себе в моей газете!

Я повернулась и пошла, плохо соображая, куда я иду и что делаю.

Мой план с треском провалился! Троянов не испугался разоблачения ни капельки! Он оказался гораздо наглее и циничнее, чем я предполагала.

Но что же делать-то? Газету я, конечно, выпустить могу, но как мне теперь узнать, что с Маринкой, где она? Как ее освободить? Больше никакой идеи в запасе у меня нет.

Неожиданный толчок сбил меня с ног и отбросил прямо на книжный лоток, в который я врезалась и свалила его вместе с продавцом.

Отборный мат интеллигентного на вид продавца заглушила автоматная очередь, выпущенная из проезжающей мимо нас машины. Пули выбивали штукатурку из стены здания, у которой мы с продавцом лежали чуть ли не в обнимку, засыпанные книгами в ярких обложках.

Не успев еще понять, что произошло, я увидела высокого парня в борцовке с кобурой под мышкой, в котором узнала бойца из отряда Эдика. Парень схватил меня за руку, рванул вверх, чуть не выдернув мне руку из плечевого сустава, и я по какой-то сложной траектории влетела в притормозивший у тротуара джип, за рулем которого сидел Иван.

– Вот черт! – только и сумела я сказать, переводя взгляд с Ивана на Эдика, сидящего рядом с ним, и морщась от боли в руке. – Вот черт!

– Быстро, Ваня! За ними! – закричал Эдик, не отрывая взгляда от машины, уходящей на скорости в сторону Волги. – Ты должен их догнать!

– Догоним, Эдик! – сказал Иван весело и добавил такое выражение, которое я воспроизвести не берусь не только по причине его абсолютной ненормативности, но и потому, что просто не уловила сложные и разветвленные нюансы, содержащиеся в нем.

– Ты теперь моя крестница, Оля! – заявил мне парень в борцовке, которого звали, как я вспомнила, Сергеем. – Запарила ты меня, честно сказать! Все утро на жаре и на жаре! Я думал, меня тепловой удар хватит!

– Не болтай, Серый! – приказал Эдик. – Лучше думай, как они уходить от нас собрались?

– А что тут думать! – воскликнул Сергей. – Сейчас на Достоевского вырулят и рванут за город. А там по проселкам в лес, и поминай как звали!

– Дурак ты, Серый! – возразил Эдик. – По прямой мы их «жигуленка» на джипе только так сделаем. Они это знают. Они сейчас дворами крутить начнут. Карусель нам устроят. Иван, с хвоста не падай!

– Не падаю, Эдик! – закричал Иван, вцепившись в баранку, и выдал еще один совершенно ненормативный шедевр.

«Вот уж не думала, что Иван такой матерщинник! – подумала я. – Раньше помалкивал себе в тряпочку».

– Ребята, так вы что же, за мной следили, что ли? – спросила я недоуменно.

– Не следили, а охраняли! – поправил меня Эдик. – Мне Виктор утром позвонил, рассказал о ваших ночных приключениях на крыше…

– Подробно рассказал? – спросила я и почему-то густо покраснела.

Но Эдику было не до того, чтобы изучать цвет моего лица. Он не отрывал взгляда от то и дело пропадающих за очередным поворотом зеленых «Жигулей».

– И я решил приглядывать за тобой, – продолжал Эдик, не обратив внимания на мой вопрос. – Все равно, думаю, они тебя в покое не оставят. И, как видишь, оказался прав!

– Да кто они-то, Эдик? – спросила я.

– Догоним – узнаем! – пообещал мне Эдик.

«Жигули» влетели в какой-то двор, и Эдик радостно воскликнул:

– Тупик! Ну, все, ребята!

Но когда джип ворвался в тот же двор, мы увидели только спину перепрыгивающего через забор, в который врезались «Жигули», человека в темной рубашке. Водитель повис на руле, лобовое стекло машины было разбито.

Эдик на ходу выпрыгнул из джипа и бросился к забору. Но когда он взлетел на него и уселся верхом, он вдруг резко стукнул по крашеным заборным доскам рукояткой пистолета, сплюнул и спрыгнул обратно.

– Ушел! – сказал он мрачно. – Его там машина ждала… А с этим что?

– Этот в норме! – сказал Иван. – Головой стекло выбил. Но сейчас очухается.

Он достал что-то из своей автомобильной аптечки, сунул под нос водителю «Жигулей», и тот задергал головой, отворачиваясь.

– Я же говорил, очухается, – сказал Иван. – Сейчас мы его перегрузим и поедем беседовать.

Он вытащил из «Жигулей» еле шевелящего ногами парня лет двадцати и затолкал его в салон джипа. Сергей заставил его лечь на пол и постоянно держал на прицеле пистолета, пока Иван выезжал из города и выбирал в окрестном лесочке полянку поглуше.

Наконец Эдику надоело ждать, когда Ивану приглянется полянка, с десяток которых он уже забраковал, забираясь все дальше и дальше от города и оживленного шоссе, и он категорично сказал:

– Здесь! Тормози!

Иван остановил машину, мы все вылезли. Сергей за волосы вытащил парня с окровавленным лицом. Он уже пришел в себя полностью и был бледен, как лист мелованной бумаги.

– Я ничего не знаю! Я только сидел за рулем! Я не знаю этого человека! – повторял парень как заведенный, но Эдик не обращал на его слова никакого внимания.

– Привязывай! – скомандовал он.

Иван с Сергеем свалили парня на землю, связали ему руки вместе, скрутили веревкой лодыжки и растянули его на земле, примотав к двум березкам, стоящим друг от друга на расстоянии метров пяти.

Парень лежал на земле с вытянутыми над головой руками и продолжал лепетать, что он ничего не знает и только водил машину.

Эдик подошел к нему, наклонился и сказал:

– Практически ты уже умер. Я не верю ни одному твоему слову. У тебя есть один только шанс остаться в живых – рассказать нам, кто заказал убийство этой женщины?

Парень молча смотрел на Эдика и только хлопал глазами, в которых застыл испуг.

– Сейчас я сяду в машину и начну тебя медленно давить, – сказал Эдик. – Сначала я наеду тебе на ноги. На ступни. Когда они превратятся в кровавое месиво, твоя память оживится, потому что ты поймешь, что лучше лишиться ног по ступни, чем по колени. Твоих криков здесь никто не услышит. Место глухое. А когда ты умрешь, мы тебя даже закапывать не станем, бросим так. Все равно твой труп не найдут… Ты понял, что я сказал? Сначала я раздавлю тебе ступни.

Эдик встал и пошел к джипу.

Парень на земле задергался, замычал, но от испуга говорить не мог.

Только когда Эдик уже сел за руль, парень вдруг заорал во все горло:

– Я вспомнил! Вспомнил! Не надо! Я вспомнил!

Эдик вылез из джипа и подошел к нему вновь.

– Не надо так кричать, – сказал он спокойно. – Что же ты вспомнил? Что в детстве мама звала тебя своим милым пупсиком?

– Нет! Нет! – заторопился парень. – Не в детстве! Сегодня утром! Он подошел ко мне сегодня утром и предложил хорошие деньги за то, что я буду его возить часа три туда, куда он мне прикажет. Он мне аванс дал. Тысячу «деревянных». Через три часа обещал заплатить еще пять, если все пройдет нормально, как он сказал. Это он так сказал: «Если все пройдет нормально». Я даже не знал, что у него есть автомат. Он со спортивной сумкой был, на заднее сиденье ее бросил. Он меня заставлял возле Думы крутиться. Мы там раз тридцать проехали, наверное. У меня уже в глазах начало рябить от жары и одних и тех же поворотов. Потом он вдруг говорит: «Теперь поезжай медленно и прижмись поближе к левой стороне». Я еду… А он достает из сумки автомат и сует его в окно. Потом стреляет. Потом бьет меня в спину и кричит: «Гони! Если догонят – убьют. Я этих ребят знаю. Это «афганцы». Я, как ваш джип черный увидал, все сразу понял. Про вас много чего рассказывают. Я думал – врут…

Эдик усмехнулся.

– Нет, – сказал он. – Не врут. Это все, что ты вспомнил?

– Все! – мотнул головой парень.

– Плохо! – сказал Эдик и пошел опять к джипу.

– Это все! Клянусь – все! Я больше ничего не знаю. Я этого мужика с автоматом никогда раньше не видел.

Эдик включил мотор и чуть проехал вперед, развернулся и, глядя через лобовое стекло на лежащего на земле парня, начал медленно подъезжать к нему, чуть выворачивая колеса машины в сторону ног парня.

Парень только с ужасом смотрел на приближающуюся машину и судорожно хватал воздух ртом.

Между его ногами и колесом джипа осталось метра полтора. Парень пытался поджать ногу, но веревка держала крепко, и он только слегка поерзал спиной по траве.

– Я вспомнил! Я вспомнил! Я вспомнил еще! – закричал он радостно, когда от колеса до его ноги осталось меньше полуметра.

Эдик остановил машину.

– Вспомнил! Вспомнил! Я вспомнил! – радостно повторял парень, заискивающе глядя в глаза то Ивану, то мне.

Из джипа вылез Эдик.

– Последняя попытка, – объявил он. – Если ты опять обманешь мои ожидания, ты останешься инвалидом. Как минимум. Ну?

– Этот мужик, – волнуясь, сказал парень, – обмолвился один раз, что раньше работал в ФСБ.

– В ФСБ? – изумилась я. – Не может быть!

– Да он не сейчас в ФСБ работает! – воскликнул парень. – Он года три назад работал там.

– Эдик! – сказала я. – Это уже кое-что! Можно попробовать его найти.

– Как?! – усмехнулся Эдик. – В отдел кадров к ним, что ли, обратиться?

– Предоставь это мне, – сказала я. – А там посмотрим.

– Что делать-то теперь с тобой, а? – спросил Эдик у парня, растянутого на земле веревками.

– Отпустите меня! – заныл тот. – Я же все вспомнил, все три часа до последней минуты. Все слова его вспомнил!

– Отпусти его, Эдик! – посоветовала я. – Пусть покажет, где живет. И документы пока отдаст.

– Зачем? – спросил парень дрогнувшим голосом.

– Чтобы найти тебя, когда понадобишься, – сказала я. – И чтобы не настучал никому про то, как воспоминаниям тут предавался. Если молчать будешь, через недельку документы назад получишь. А то и раньше.

– Ладно, – сказал Эдик. – С тобой Иван поедет, отдашь ему паспорт и права. Дом покажешь, где живешь… И смотри не исчезай. Найдем – пожалеешь, но поздно будет.

Парень молча лязгал зубами, не веря в свое спасение. Его била крупная нервная дрожь.

Сергей развязал его и затолкал в джип. Мы тоже сели в машину и направились в Тарасов.

По дороге парень, которого мы допрашивали, разрыдался и вдруг принялся благодарить нас за то, что мы оставили его в живых. Смотреть на него и слушать его униженное бормотание, слова благодарности было противно.

– Заткнись! – прикрикнул на него Эдик.

Я подумала, что ему, наверное, тоже не по душе унижение этого парня. Ведь Эдик не унижал его, а выбивал информацию, как делал это уже не раз и не два. Информацию, которую от него скрывали, о которой умалчивали, которую прятали за грудой вранья и болтовни.

Может быть, Эдик понял, что на этот раз он ошибся? Парень оказался не противником, а просто случайным человеком, на свою беду попавшимся на нашем пути…

«Стоп! – вдруг ужаснулась я. – Что это я сейчас сказала? «На свою беду попавшимся на нашем пути…» Кто же мы тогда такие, что встреча с нами приносит беду невинным людям? Кто я такая?»

Парень продолжал всхлипывать, хотя уже не пытался нас благодарить.

Но на душе у меня все равно было противно.

Глава 9

Иван высадил нас у редакции и поехал разбираться с парнем.

В редакции, в привычной рабочей обстановке, мне стало немного полегче. Работы впереди было навалом, мы проигрывали неизвестному противнику по всем позициям, нужно было что-то делать, а не заниматься самокопанием.

Найдем время и с душой своей разобраться, отчего ей так тоскливо иногда становится, а пока – надо работать.

Я отправила Эдика с Сергеем в секретариат к Сергею Ивановичу и Ромке: пить противный растворимый кофе и сражаться в шахматы, а сама уединилась в своем кабинете.

У меня была реальная возможность выйти на след, но теперь все зависело от того, поможет ли мне вновь генерал Синицкий.

С некоторым душевным волнением я набрала его номер телефона. Если он согласится помочь, мы можем перехватить инициативу у противника и затем развить успех. Как же мне убедить Василия Михайловича, что это и в его интересах, то есть в интересах его ведомства, я имею в виду!

Зануда-секретарь заставил меня ждать минут десять, пока генерал освободится, как он мне сказал. И все десять минут не поддавался ни на какие уговоры доложить генералу о моем звонке.

Наконец он мне буркнул в трубку:

– Минуту…

И пропал.

Зато через несколько секунд в трубке послышался голос генерала.

– Это опять ты, Бойкова? – спросил он. – Что у тебя на этот раз стряслось? Мои материалы, я вижу, тебе не очень помогли, верно?

– Дело оказалось немного сложнее, чем я предполагала, – вздохнула я. – У меня есть материал на последнего из вашего списка, но, боюсь, он окажется малоэффективным.

– Ну так работай, Бойкова, работай! – посоветовал мне генерал. – Ты чего звонишь-то? Не за тем же, чтобы мне доложить, что у тебя ничего пока не получилось? Я не очень-то и надеялся, что получится…

– Получится, Василий Михайлович, – сказала я. – Если еще раз поможете…

– А что там у тебя? – спросил Синицкий. – Может быть, и поможем…

– Сегодня на меня было совершено покушение… – начала я, но он тут же меня перебил.

– Наслышан, как же… – сказал он. – И вывод сделал для себя. Знаешь какой? Интересный вывод. Опасно на Бойкову покушаться! Вот какой вывод. Даже на ее пустую якобы квартиру. Попробовали сегодня двое ночью. Так один в морге, а другой поломанный весь, словно через мясорубку его пропустили. В сознание не приходит, рассказать ничего не может. А тебя вроде и спрашивать не о чем. Тебя, ясное дело, дома не было. Так ведь?

– Да я не про это совсем, Василий Михайлович! – досадливо воскликнула я. – Час назад меня обстреляли из автомата метрах в пятидесяти от здания областной Думы!

– Так это, значит, в тебя стреляли? – воскликнул генерал. – А мои ребята с ног сбились – найти никого не могут. Стрельбу десятки людей слышали, а кто стрелял, в кого стрелял – никто не знает.

– В меня, – подтвердила я. – А вот кто стрелял, я могу узнать только с вашей помощью…

– Знаешь, Бойкова, я просто удивлен, что иногда становлюсь тебе нужен. – Генерал даже не старался скрыть своего сарказма. – И то утешение. Спасибо, хоть вспоминаешь обо мне время от времени…

– Не надо, Василий Михайлович! – взмолилась я. – Я же серьезно вас прошу! О том человеке, который в меня стрелял, я знаю только одно. Он года три назад служил у вас!

– У меня? – Изумление Синицкого было неподдельным. – Кем служил? В каком то есть звании?

– Вот этого я уже не знаю, – сказала я. – Я же предупредила: мне известен только один факт, всего один!

– И что же ты от меня хочешь? – спросил генерал.

– Всего лишь данные из отдела кадров по всем вашим работникам, уволенным или вышедшим в отставку за последние три года.

– За три года! – ужаснулся генерал. – Да-а-а… А впрочем, текучки у нас нет. Это я сейчас быстро узнаю. Трубку не вешай.

Я слышала, как он говорит с кем-то по селектору, ему что-то диктуют. Потом в трубке вновь возник его голос.

– Алло! Ты здесь, Бойкова? – спросил генерал. – Записывай! Анохин Геннадий Валентинович, майор запаса, уволен в отставку полтора года назад. Адрес: Достоевского, восемь, квартира пятнадцать. Следующий – Киселев Владимир Владимирович, капитан запаса, уволен два с половиной года назад. Адрес: Турецкая, сорок, квартира двадцать восемь… Записала?

– Записала, Василий Михайлович! – ответила я. – Давайте дальше!

– А все, Бойкова! – усмехнулся генерал. – Больше никто за последние три года из нашего сплоченного коллектива не выбывал. Я твою просьбу выполнил, – сказал генерал. – Не забудь теперь, что ты у меня в долгу.

– Их всего двое! – воскликнула я. – Это просто отлично! Спасибо огромное, Василий Михайлович! Расцеловать вас готова!

– Ну-ну-ну, – усмехнулся опять генерал. – Притормози! У меня дочь – твоя ровесница. Удачи тебе, Бойкова, звони!

Он положил трубку, а я помчалась в секретариат – сообщать хорошие новости.

Уже через двадцать минут я знала, что Геннадий Валентинович Анохин скончался полгода назад от обширного инфаркта. Об этом рассказали его соседи в доме номер восемь по улице Достоевского.

Сомнений быть теперь не могло. Тот, кого мы ищем, человек, покушавшийся на мою жизнь, – Киселев Владимир Владимирович. Осталось с ним мило побеседовать.

На этот раз Эдик один поехал за информацией, которая известна этому киллеру. Самое главное в ней – кто его нанял?

Я не пошла с Эдиком, чтобы вновь не переживать картину допроса, который он будет проводить своим излюбленным способом – выжимая из человека информацию, если надо – вместе с кровью и вместе с жизнью. Главное – цель. Как ее достичь – его не интересовало.

Я чувствовала, что не могу так, как он. Я даже чуть было не отказалась от мысли поддерживать дальше контакт с Эдиком и прибегать к его помощи.

Но стоило мне подумать о Маринке, которая уже столько времени находится в руках у бандитов, как сомнения мои отошли на второй план. Я, правда, сама с Эдиком не пошла, но мои душевные страдания по поводу действий командира «афганцев» существенно поуменьшились.

Эдик вернулся минут через сорок. На лбу у него красовалась свежая ссадина. Он принес диктофонную пленку, на которой бесцветным, но спокойным голосом кто-то излагал приметы очень знакомого мне человека, заказавшего покушение на меня.

Как Эдик добыл эту запись и чего стоило бывшему фээсбэшнику его признание, я спрашивать не стала. Предпочитаю некоторые вещи не знать.

А как только до меня дошло, кто был заказчиком моего несостоявшегося убийства, я вообще забыла обо всем на свете. И вновь помощь Эдика показалась мне единственным приемлемым выходом из сложившейся ситуации.

Дело в том, что капитан запаса Владимир Киселев утверждал, что смерти моей желал депутат тарасовской областной Думы Алексей Иванович Троянов собственной персоной.

Мне теперь понятно стало и его странное поведение при встрече со мной, когда он напряженно вертел по сторонам головой, и уверенная наглость, с которой он заявлял, что мне не удастся опубликовать о нем ни строчки.

Он-то знал, что меня должны убить через несколько минут.

У меня не было особых сомнений по поводу того, что делать дальше. Ясно как божий день, что Троянов, узнав, что я осталась в живых, поймет, что меня нужно убирать как можно скорее, пока я и в самом деле не успела ничего напечатать про его дела. Что он предпримет? Он опять обратится к киллеру.

Это в том случае, если Троянов действует один и за ним никто не стоит.

Но это мало вероятно. Скорее всего есть более влиятельные люди, чем спивающийся циник из облдумы, которым он и доложит в первую очередь, что чертова журналистка готова напечатать репортаж о том, как он, Троянов, получает деньги накануне голосования.

Мы тут же почти все высыпали на улицу. Я шла одна, но меня «вели» сразу несколько человек – Эдик, Ромка и Сергей. Едва мы вышли из редакции, как буквально наткнулись на Виктора, возвращавшегося с удрученным видом. Я даже спрашивать у него ничего не стала, ясно было, что его объект, который, кстати, мог вывести нас на заказчиков закона, сумел от него уйти. Ничем иным его смущение при встрече со мной я объяснить не могла.

Но выяснять отношения не было времени, я коротко растолковала Виктору ситуацию, и он сразу же присоединился к нашей группе.

Троянов, как мне сообщили милиционеры, дежурившие на входе в Думу, недавно поднялся на второй этаж. Сообразив, что там находится кабинет, в котором он чаще всего торчит, общаясь со своими «соратниками», я позвонила туда, но мне никто не ответил.

Мне пришло в голову, что Троянов может быть еще в одном месте, в котором я его уже находила однажды, и решительно направилась под лестницу, в буфет.

Троянов был именно там. Он сидел за столиком в обществе пожилой буфетчицы Маруси или Маши и тупо рассматривал стоящую перед ним полупустую бутылку коньяка.

На меня он не обращал ни малейшего внимания до тех пор, пока я не села напротив него за столик, рядом с дремлющей на стуле буфетчицей.

Он посмотрел на меня удивленно, щелкнул языком и покрутил головой.

– Принесите мне кофе! – сказала я буфетчице, чтобы ее отослать подальше от Троянова, и та ушла, что-то недовольно бормоча себе под нос.

– Понятно! – рассудительно сказал он самому себе. – Допился!

– Нет, Троянов! – возразила я. – Это не белая горячка. Я всего лишь пришла напомнить вам, что утром выйдет газета со всеми вашими похождениями. Хорошенько запомните название – «Свидетель». Впрочем, можете не рыскать по киоскам. Я пришлю вам один номер в Думу, специально для вас, как главного героя моего материала.

И я сфотографировала его перекошенное пьяное лицо.

По-моему, он был уже достаточно зол на меня, чтобы тут же предпринять активные действия. Пора было оставить его в одиночестве и предоставить ему возможность для этого.

Я встала и удалилась, вызвав полное недоумение буфетчицы, несущей заказанный мною кофе.

На улице я присоединилась к моему небольшому отряду наблюдателей.

– По-моему, он готов! – сказала я. – Ставлю свое редакторское кресло против Сережкиной борцовки, что сейчас он выскочит из двери.

Не успела я договорить, как с парадного крыльца Думы сбежал Троянов и быстрым шагом направился в сторону самого оживленного, пожалуй, места в Тарасове – Центрального рынка.

– Внимание, ребята! – скомандовала я. – Смотрите за ним во все глаза. Я уверена, что он идет на встречу с представителем заказчика. У него просто выхода теперь другого нет.

Если бы за ним следил кто-то один из нас, мы бы его неизбежно потеряли в беспорядочной суете, царившей между ларьками, выстроившимися в несколько рядов за Центральным рынком. Но мы подстраховывали друг друга и не выпускали Троянова из поля зрения.

Он, кажется, совсем не думал о том, что за ним могут наблюдать. Троянов, нисколько не скрываясь, зашел в один из киосков и пробыл в нем минут пять. Вышел он из него совершенно спокойным человеком. Я поняла, что он уже встретился с тем человеком, который нас интересует.

Еще через минуту после Троянова из ларька вышел парень, который не мог быть никем иным, как Валетом, судя по описанию, сделанному охранником сауны «Тропик», – длинные черные волосы, собранные на затылке в хвостик, тонкие черты лица, смуглая кожа, похож на индейца.

Это было именно то, на что я рассчитывала. Валет, как я помнила, работает на Шатунова, а именно у Шатунова должна быть и Маринка.

Теперь все зависело от того, сумеем ли мы проследить за Валетом. Если мы это сумеем, он сам приведет нас на базу Шатунова.

Но и Троянова выпускать из поля зрения не стоило. Я подумала, что он мог бы пригодиться, когда мы обнаружим Маринку.

Кто знает, может быть, придется вступить с Шатуновым в переговоры. Тогда мы могли бы предложить ему обмен – Троянова на Маринку. Ведь если за принятием закона стоят интересы именно Шатунова, Троянов должен представлять для него довольно большую ценность как депутат, которым можно управлять и с его помощью воздействовать на других народных избранников.

– Срочно найди машину! – шепнула я Эдику. – У тебя есть три минуты!

Эдик тут же исчез. Он прекрасно понимал, что такое оперативная обстановка и какой скорости принятия решений и выполнения приказов она требует.

Мы не успели довести Валета до выхода с территории рынка, как Эдик вновь оказался рядом со мной.

– Троянова – грузите в машину! – приказала я. – Он нам нужен будет. Связь по сотовым.

Эдик кивнул и исчез.

Сотовые телефоны были у него и Ивана. Я отобрала телефон у Сергея. Связью мы были обеспечены.

Валет тем временем не торопясь вышел с территории рынка к стоянке автомашин, сел в облезлый «москвичок», про который никогда и не подумаешь, что на нем может ездить бандит, и завел двигатель.

Я вызвала по телефону Эдика.

– Красный «Москвич-412», – сказала я. – Едет по проспекту Победы к выезду из города. Номер 35–08 АИ… Не упустите. Троянов у вас?

– Троянов с нами, – ответил Эдик. – Через пару минут к вам подтянется Иван. Ждите его у центрального входа. Догоняйте.

Когда мы с Ромкой и Виктором подошли к центральному входу, Иван был уже там.

– Я в курсе, – сказал он. – Садитесь, едем!

Джип Ивана совершал в этот день чудеса маневрирования. На этот раз он, как лыжник на трассе слалома, вилял из стороны в сторону, обгоняя машины, идущие впереди, и уворачиваясь от встречных.

На выезде из города Иван крикнул:

– Догнали! Вижу Эдика.

– Держись за ним, – сказала я. – Вперед не лезь. Пусть он сам ведет тот «Москвич».

Так мы и двигались цепочкой в сторону от Тарасова по правому берегу Волги, вниз по течению, – впереди Валет на «Москвиче», за ним «Вольво» с Эдиком и Сергеем, а позади мы на джипе – я, Иван, Виктор и Ромка.

Валет привел нас на территорию спортивной базы отдыха «Зорька», расположенной на высоком обрыве над Волгой. Мне приходилось там бывать несколько лет назад, когда она еще работала каждое лето.

Теперь она пустовала, потому что и домики, и коммуникации, и лестница, ведущая вниз, к Волге, и проходящая рядом с ней миниатюрная канатная дорога – все давно требовало ремонта, на который у завода «Кинескоп», владельца базы, денег не было.

В конце концов база пришла в такое состояние, что по лестнице нельзя стало ходить без риска для жизни, часть домиков разрушилась, часть дышала на ладан, водопроводные трубы посвинчивали жители соседней деревни, и «Зорька» практически прекратила свое существование.

Неудивительно, что именно ее облюбовал для своей базы Шатунов. Расположена она довольно далеко от шоссе, случайные люди на нее не забредают, дач поблизости нет. Ведет к ней отдельная грунтовая дорога, основательно заросшая травой и кустарником.

Хорошее место Шатунов выбрал для тайной базы. Лучше не придумаешь!

У меня была вполне обоснованная надежда, что именно про эту базу говорил Валет, когда приказывал своим подручным отвезти Маринку на «базу».

Спрятав машины в лесу, мы отправились на разведку.

Впрочем, дальше первого замеченного поста из двух бандитов Эдик меня с Ромкой не пустил. Еще недавно, на Центральном рынке, подчинявшийся мне, он тут же вновь принял командование нашим отрядом на себя и приказал нам возвращаться к машине и ждать их.

Мы с Ромкой ждали около машин минут сорок. За это время основательно стемнело. Наступала ночь, а вместе с ней на меня наползала тревога. Почему они так долго не возвращаются? Может быть, нарвались на бандитов и их схватили? Впрочем, самой даже смешно стало от этой мысли. Ну да! Схватили! Эдика с тремя его бойцами, да еще вооруженных! А мы не услышали никакого шума, ни одного выстрела!.. Да нет, не может этого быть.

Наконец одна за другой из-за деревьев показались четыре темные фигуры и бесшумно направились к нам.

Я нетерпеливо рванулась им навстречу.

– Маринка здесь? – спросила я прежде всего.

– Да! – ответил Виктор. Он тяжело дышал и был сильно возбужден. – Идем туда!

– Подожди! – резко сказал Эдик. – Лишние полчаса сейчас все равно ничего не решают. Надо подумать сначала, что делать.

– Рассказывайте, что вы видели? – потребовала я. – Это база Шатунова?

Эдик кивнул головой:

– Это шатуновская резиденция. Но он там явно не один. Сергей видел иномарки, а Шатунов сам на иномарках не ездит и своим никому не разрешает, в целях конспирации. Значит, у него гости, причем много гостей, судя по количеству иномарок. Похоже, у них совет.

– Самое время, – сказала я. – Завтра закон принимают, в который они столько денег вложили.

– Вчетвером нам тут делать нечего, – сказал Эдик. – Вы с Ромкой не в счет. Здесь профессионалы собрались, такие же, как мы. Нам взвод нужен, усиленный огнеметчиками… Ну, да что об этом мечтать!

Он тяжело вздохнул и спросил неизвестно у кого:

– Ну так что делать будем?

– Освобождаем Марину! – сказал Виктор.

– Записываем на пленку совет! – выпалила я одновременно с Виктором.

Эдик покрутил головой.

– Спасибо хоть луну с неба не просите… Впрочем, именно этого я ждал от каждого из вас.

– Дело за малым, – подал голос Иван. – Придумать, как для начала проникнуть на территорию самой базы, в район уцелевших домиков. Там, надо думать, как раз и держат Марину.

– А где же ее еще держать? – сказал Сергей. – Здесь больше и негде.

– Марина на складе, – сказал Эдик. – Я видел часового у дверей.

– Может быть, он склад охраняет, – возразил Сергей.

– База три года пустует, – напомнил Эдик. – Трубы поснимали! Что там могло на складе сохраниться, что часового потребовалось ставить?

Сергей пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он.

– Не знаешь – не балабонь! – отрезал Эдик. – Идей не слышу.

– У нас же Троянов есть! – вспомнила я. – Накачаем его водкой и выпустим на часовых. Он поднимет у них суматоху, а мы тем временем проникнем на базу.

– План гениален до глупости! – сказал Эдик. – Вопрос первый: удастся ли нам напоить Троянова? Он человек в этом деле опытный.

– Тем меньше ему водки нужно, чтобы окосеть, – сказала я.

– Вопрос следующий, – продолжал Эдик. – Ты что же, с нами, что ли, собираешься идти?

– По-другому и быть не может! – уверенно сказала я. – Мне нужно узнать, о чем они говорят на этом совете. И не только узнать, но и снять на видеопленку. И не надо больше задавать вопросов, если они у тебя все такие, как предыдущий.

Эдик молчал.

Виктор снова сказал:

– Идем! Нужно идти! Пора!

– Сядь! – сказал Эдик спокойно. – Посиди минутку. А то пути не будет.

Тут еще одна идея пришла мне в голову.

– Эдик, дай мне минут десять, я должна выяснить одну вещь, – сказала я. – Только обещай, что никуда без меня не сунетесь. Я сейчас.

Я отошла поглубже в кусты, чтобы не слышно было ребятам, как я разговариваю, и набрала на сотовом номер генерала Синицкого.

Случайно или нет, но Синицкий оказался на месте, на работе, хотя было уже часов десять вечера.

– Василий Михайлович! – начала я не торопясь, стараясь говорить убедительно. – Я выследила людей, подкупающих депутатов областной Думы. Это Шатунов и еще ряд товарищей такого же уровня. У них сейчас совет. Вы можете арестовать их сразу всех…

Генерал молчал. Я почувствовала себя в глупой ситуации, когда чего-нибудь просишь, а тебе отказывают. Остается только просить второй раз, а это еще глупее.

– Слушай, Бойкова, – сказал наконец генерал Синицкий. – На этот раз я помочь тебе ничем не смогу. Я давно за ними слежу. Можешь поверить, мне многое о них известно. Ну, чтобы ты поверила, скажу, что у них третий день находится твоя подруга Марина.

– Что? – воскликнула я. – Вы это знали?

– Конечно, знал, Оля, – сказал генерал. – Но опять-таки сделать ничего не мог. У Шатунова есть юридически правильно оформленное трудовое соглашение, подписанное твоей подругой – Мариной Широковой. Где она принимает на себя определенные обязательства, свидетельствующие о том, что ее пребывание на территории базы «Зорька» – ведь ты оттуда звонишь, верно? – так вот, что ее пребывание на указанной территории можно расценить как акт доброй воли или производственную необходимость… У Шатунова очень сильный юрист, между прочим, и тексты договоров всегда подготовлены отлично.

– Я все-таки не понимаю, почему… – начала я, но генерал меня перебил.

– Потому, что формально придраться к этим ребятам нельзя, – сказал он. – На оружие у них есть разрешение. Проституция – вот-вот будет разрешена. Да и не время сейчас проводить операции против тех людей, кто делает на ней свой бизнес. Это, Оля, уже политика… И если ФСБ вмешается в эту историю – выйдет скандал и только. Ничего толкового из всего этого не получится… Поэтому извини, но… Я тебе уже все объяснил.

Дальше я слушать не стала.

Я поняла, что придется обходиться собственными силами.

Вернувшись к ребятам, я ничего не ответила на вопросительный взгляд Эдика – ну что, мол, зачем они так долго меня ждали? Пусть думают, что хотят! Например, что у меня внезапное расстройство желудка.

Я отобрала у Эдика пистолет, крепко зажала его в правой руке и заявила:

– Пошли!

Эдик усмехнулся и ответил:

– Пошли!

И мы двинулись на базу, занятую бандитами.

Глава 10

Пока я разговаривала с Синицким, Эдик с ребятами вытащили из багажника Троянова, влили в него бутылку водки и теперь подталкивали его вперед к воротам базы. Глядя на заросшие молодыми березками полянки, среди которых были разбросаны домики, я недоумевала – о каких часовых говорили ребята, когда к любому домику можно свободно подойти из леса и никто тебя не заметит?

Я уже было и направилась напрямую к базе через невысокий кустарник, чуть выше меня ростом. Он идеально меня скрывал, никто бы никогда не заметил меня в нем, но Эдик схватил меня за руку.

– Без самодеятельности! – сказал он. – Только за мной! Сама никуда не ходи!

– Но почему? – попробовала возмутиться я. – Там же запросто можно пройти!

– Там запросто можно только напороться на проволочную сигнализацию, которую ты в темноте ни за что не увидишь. Поэтому путь у нас только один – через ворота… Зато самый простой.

Я, конечно, подчинилась, но, честно говоря, мне так и не верилось, что нельзя напрямик пройти по этой густой траве, между этими невысокими березками и сразу оказаться на территории базы, не связываясь ни с какими охранниками у ворот.

Эдик дал знак остановиться, и мы замерли за рядом густых елочек, отлично скрывающих нас от часовых, хотя стояли мы от них в каких-нибудь десяти метрах. Троянов по пьяной инерции продолжал идти, не заметив, что рядом с ним уже никого нет и он идет один. Он, по-моему, дремал на ходу.

– Куда прешь? – раздался окрик часового. – Стой! Стой, тебе говорю!

– Да он пьяный как свинья! – сказал второй часовой и крикнул Троянову: – А ну иди сюда!

Троянов крик услышал, но, кто кричит, так и не понял. Он продолжал идти в сторону ворот, но его слегка заносило вправо, а это вызвало у часовых раздражение.

Один из них выскочил вперед и ударом по шее положил Троянова на дорогу.

Это его слегка отрезвило. Он попытался встать, получил еще один удар, теперь уже по спине, и принялся лежа возмущаться.

– Как вы смеете, хамские морды! – кричал он. – Я депутат государственной… Или не государственной? Ну, какая разница! Я член Думы! Нет, «я – член» – это звучит нехорошо… А, вот! Я – депутат Думы и не позволю! Чего я не позволю? А ничего не позволю! А прежде всего вот этого… Класть меня на дорогу и наступать на меня ногами. Я требую уважения к личности. К моей.

– Слышь? – спросил один из часовых. – Чего это он несет? Он из Государственной Думы, что ли? А чего ж он тут делает?

– Может, к Шатуну приехал? – почесал в затылке другой. – Сегодня к нему много народа понаехало… Наверное, машина у него заглохла, пьяный же, может, в дерево въехал? Надо его к Шатуну отвести!

– А если левый? – спросил первый часовой.

– А если случайно забрел, мы его с обрыва столкнем, – сказал второй. – А Шатуну скажем – сам свалился, пьяный же. Стойте здесь, я отведу его к Шатуну, покажу ему эту рожу.

Он поднял Троянова за шиворот, поставил на ноги и, подталкивая в спину, повел в темноту за воротами. Троянов что-то возмущенно бормотал.

У ворот остались двое с автоматами. Эдик поднял руку и показал мизинцем и большим пальцем вправо и влево от ворот. Виктор и Иван исчезли в темноте – один справа, другой – слева.

Секунд через пятнадцать раздался легкий треск справа от ворот.

– Кто там? – спросил испуганно часовой.

– Да никого там нет! – ответил ему второй. – Хорек какой-нибудь пробежал.

– Нет, там кто-то есть! Я слышал! – упорствовал первый.

– Да нету там никого, хочешь, я схожу посмотрю! – сказал второй и, не дожидаясь ответа, пошел в сторону небольшой группки деревьев, со стороны которой послышался легкий треск.

Часовой, который остался у ворот, не сводил с него глаз, судорожно сжимая в руках автомат.

Он совершенно забыл о том, что происходит у него за спиной, и, когда Иван, подойдя сзади, стукнул его пистолетом по затылку, он коротко вскрикнул и, выронив автомат, повалился на траву.

Тот, который пошел на треск в деревьях, услышав его вскрик, резко обернулся и в тот же миг получил от появившегося из-за дерева Виктора, до которого он не дошел буквально два шага, такой же удар пистолетом по стриженому затылку.

Быстро связав часовых и заклеив им рты пластырем, мы прошли в ворота. Эдик приказывал молча, подавая команды руками, пальцами, даже бровями в те редкие моменты, когда при свете луны было видно его лицо.

Виктору он показал куда-то влево, и тот тут же бесшумно исчез.

«За Маринкой его послал, – догадалась я. – Значит, мы ищем, где Шатунов заседает со своими гостями?»

Мы открыто шли по растрескавшемуся асфальту дорожек и приглядывались ко всем домикам, в которых только можно было укрыться. Но никаких признаков того, что в них собрались несколько человек, мы не замечали.

Мне приходилось постоянно прятаться за спинами у ребят, потому что мы ходили по базе совершенно открыто, сообразив, что гости к Шатунову приехали каждый со своей охраной и что охранники друг друга знать не могут. Значит, хозяева будут принимать нас за гостей, а гости – за хозяев.

Мы обошли уже всю базу, а никаких признаков какого-либо совета нам обнаружить не удалось.

Мы вышли на обрыв, с которого уходила вниз деревянная лестница. Возле нее стояли двое часовых.

– Отойди! – сказал один из них Ивану, когда тот попытался попробовать, крепка ли еще лестница. – Туда нельзя!

Иван отошел, но тут же позвал Эдика.

– Ты слышал? Понял, да? – спросил он.

– Они внизу! – подтвердил Эдик.

На часовых они напали одновременно, и через пару секунд у лестницы никого не было. Часовые медленно сползали в овраг с обрыва, а мы осторожно спускались по качающейся на каждом шагу и вот-вот грозящей сорваться лестнице.

На спуск ушло минут двадцать. На некоторых участках лестничные пролеты были сорваны, и нам приходилось просто сползать по склону на ногах, рискуя споткнуться и покатиться кубарем вниз, к волжской воде.

Но наконец мы оказались на песке, и я поняла, что мы находимся на пляже.

Сориентироваться было очень просто. Ровный шелест подсказывал, с какой стороны Волга, а едва уловимое тарахтенье какого-то мотора – что там скорее всего то ли лодка, то ли хижина.

Эдик повел нас на звук работающего мотора, и метров через десять мы оказались перед железной лестницей, круто ведущей на небольшой обрывчик, с которого падал электрический свет.

– Они здесь! – уверенно сказал Эдик. – Пошли!

Мы поднялись на этот обрывчик и увидели справа от лестницы ряд деревянных домиков, гораздо лучше сохранившихся, чем наверху. Из окон одного из них, самого большого, лился электрический свет. Домик был окружен верандой. Когда мы поравнялись с освещенным домиком, кто-то вышел на веранду и сказал раздраженно:

– Почему он здесь? И почему он пьян?

При первых звуках голоса Эдик поднял руку, призывая нас остановиться и притаиться.

«Шатунов?» – подумала я.

– Тащи его на берег и полощи в Волге до тех пор, пока соображать не начнет! После этого запрешь его в любом домике и будешь стоять рядом с дверью до самого утра. А утром отвезешь его в Тарасов и сам проводишь до крыльца областной Думы! Ты меня понял?

– Понял! – ответил другой голос. – А если он в Волге утопнет?

– Ты у меня тогда на четвереньках поползешь на другую сторону Волги. По дну! Ты у меня раков кормить будешь! Чтобы ни один волос с его головы не упал!

Хлопнула дверь, а над нами по веранде раздалось беспорядочное топанье ног.

Подождав, пока Троянова уведет тот самый часовой, который доставил его к Шатунову, мы с Эдиком поднялись на веранду и осторожно заглянули в комнату.

Посреди комнаты я увидела большой стол, похожий на бильярдный, а вокруг него несколько человек. Эдик показал мне пальцем на одного из стоящих у стола мужчин, я поняла, что он показывает мне Шатунова, и включила мотор видеокамеры…

Такого материала я еще никогда не снимала.

Они прямо у меня на глазах делили наш Тарасов на куски и спорили, кому какой район достанется.

Спор шел из-за того, у кого будет больше публичных домов, а у кого меньше.

Когда кто-то спросил Шатунова, все ли на мази с законом, Шатунов сказал, что может отчитаться в использовании средств, которые были потрачены на проталкивание этого закона. И начал отчитываться – начиная с гонорара юристу, составившему текст закона, и кончая поименным перечислением депутатов, которым были вручены деньги как перед первым голосованием, так и сегодня – перед вторым.

И это все я записала на пленку. Я бы, наверное, стояла так до тех пор, пока они не начали бы расходиться и не обнаружили бы меня на веранде. Но Эдик потащил меня за руку к Волге, шипя по дороге, что пора сматываться, пока нас тут всех не перестреляли.

Подниматься по полуразрушенной лестнице оказалось гораздо труднее, чем спускаться. Пройдя треть подъема, мы догадались перелезть через невысокое ограждение и подниматься прямо по земле, держась руками за трос канатной дороги. Это оказалось гораздо удобнее, чем ползать по деревянной лестнице без перил со скошенными ступеньками.

Не могу сказать, сколько времени ушло у нас на подъем, но, когда мы поднялись, я уже выбилась из сил. Эдик с Иваном и Сергеем тоже дышали тяжело, но они подхватили меня под руки и понесли к воротам.

Ворота так и стояли до сих пор неохраняемые. Один из охранников по приказу Шатунова остался внизу – протрезвлять Троянова, а двое других лежали связанные в кустах. Я сильно беспокоилась за Виктора и за то, нашел ли он Маринку, но Эдик не обращал внимания на мои попытки заговорить на эту тему, а упрямо тащил меня вперед к тому месту, где мы оставили машины.

Наконец я увидела темные силуэты машин. От одной из них отделилась какая-то тень и помчалась мне навстречу. Прежде чем я успела сообразить, что это Маринка, она бросилась мне на шею, едва не сбив меня с ног.

– Ольга! – шептала она.

Я, как и она, повторяла одно и то же:

– Маринка!

Эдик подошел к нам с Маринкой, сгреб обеих в охапку и повел к джипу.

– Ехать пора! – сказал он, засунув нас в машину и сев сам. – Давай, Иван!

Через час мы были в редакции «Свидетеля».

Стоило мне попасть в редакцию, как я тут же сообразила, что имею на руках исключительно острый и важный материал и не воспользоваться этим как можно скорее – непростительный грех!

– Мы должны завтра выпустить номер! – объявила я всем своим помощникам, и они встретили мои слова взрывом смеха. Оказывается, все давно уже ждали этого моего приказа и готовили номер потихоньку заранее, чтобы на последнюю ночь осталось только самое главное и самое свежее.

Меня затолкали в кабинет и усадили диктовать стенографистке материал для первой полосы о нашем налете на спортивную базу, на которой располагалась теперь тайная бандитская группировка Шатунова.

Сергей Иванович взялся описывать историю с Трояновым, поскольку был хорошо знаком с думским материалом.

Виктор уединился делать отпечатки с пленок, которые имелись в нашем распоряжении. Короче, каждый был занят.

Даже Ромке нашли занятие – его отправили предупредить цеха типографии, что завтра выходит «Свидетель», как всегда – внеплановый и как всегда – сенсационный!

К семи утра газета была готова.

Она лежала неровными стопками, перетянутыми бечевкой, и я прикидывала, сколько экземпляров мне забрать с собой, а сколько отправить в «Роспечать».

Дело в том, что я опубликовала в «Свидетеле», кроме всего прочего, свое обращение к тарасовским женщинам. Да и вся газета (как-то так получилось) была обращена в основном именно к ним.

Я подробно изложила ситуацию с принятием нового закона – «О легализации проституции на территории Тарасовской области», рассказала, кому выгоден этот закон, объяснила, какие суммы будет получать хозяин, на которого будут работать проститутки, изложила все, что мне известно о подкупе депутатов областной Думы, и даже назвала суммы, полученные ими вчера за то, чтобы они сегодня приняли этот закон.

И все это я заключила обращением к женщинам города – пойти сегодня с самого утра к зданию областной Думы, блокировать его и стоять до тех пор, пока закон не будет выброшен в корзину!

Ровно в семь утра тираж был готов. Десять минут восьмого он начал поступать в киоски «Роспечати», сначала в центре города, а потом все дальше к окраинам.

Ровно в восемь я закончила рассылку обязательных экземпляров и собралась отнести пачку газет в Думу. А заодно и посмотреть, что там происходит.

До здания Думы мне дойти так и не удалось. Потому что оно плотным кольцом было окружено толпой разъяренных тарасовских женщин. Они вообще никого в Думу не пускали. Несколько работников думского аппарата, попытавшиеся пробраться ближе к зданию Думы, были женщинами избиты и выдворены подальше от входа в Думу.

Дежурные милиционеры, оказавшиеся блокированными внутри здания, не видели в этом никакой трагедии и посмеивались, глядя из-за стеклянных дверей на бушующее женское море.

Газеты, принесенные мною, оказались как нельзя кстати, они тут же пошли по рукам и вызвали новую волну негодования. Многие женщины сами не читали газету и узнавали подробности только сейчас.

Прошел час. Начали появляться первые депутаты. Те, что поумнее, сразу разворачивались и уходили прочь, от греха подальше. А те, что понастырней, предпринимали попытки пробиться на свои рабочие места и в результате получали взбучку.

Депутаты возмущались, пугали женщин милицией и даже войсками тарасовского гарнизона, но женщины в ответ только смеялись и тоже пугали депутатов. Тем, что оторвут им кое-что… Кастрируют, словом.

Мне показалось, что угрозы женщин оказались более эффективными, чем угрозы мужчин. По крайней мере депутаты отступили.

Милиция прибыла очень скоро, но только выстроилась по периметру толпы и никаких активных действий не предпринимала.

До начала заседания оставалось всего несколько минут, и это очень нервировало депутатов. Они предприняли еще одну попытку пробиться, но женщины вновь их не пустили. Мало того, их еще и раздели в толпе, со смехом стянув с них брюки и рубашки.

После этого эпизода никто больше попыток пробиться внутрь здания не предпринимал. Да и что там, собственно говоря, было делать? Пустое здание, пустые коридоры, сплошная пустота. Все главные события сегодня – здесь, на улице, среди людей!

Еще через час к зданию Думы прибыл генерал Синицкий, разговора с которым требовали женщины. Он пригласил их представительниц к себе в машину, но они сказали, что лучше пусть он идет к ним, в толпу. Василий Михайлович, обычно такой важный и серьезный, выглядел сегодня каким-то смешным и растерянным, когда его то с одной, то с другой стороны дергали за рукава и полы пиджака и задавали сразу десятки вопросов.

Женщины потребовали от Синицкого, чтобы он немедленно арестовал всех депутатов, которые уличены во взяточничестве и связях с криминальным миром. Синицкий толковал им что-то о депутатской неприкосновенности, но его не слушали.

Когда генерал Синицкий увидел меня в толпе возмущенных женщин, он даже обрадовался.

– Бойкова! – закричал он. – Объясни мне, что происходит?

Я пробилась к нему и сказала:

– Ничего особенного! Обычное явление, случающееся в день выхода газеты «Свидетель».

– Это вот той самой, что у них в руках, что ли? – спросил генерал.

– А вы что же, не читали еще? – ужаснулась я. – Ну, Василий Михайлович, отстали вы от жизни! Отдаю вам свой авторский, можно сказать, экземпляр. Только прошу – немедленно садитесь в машину и читайте, не обращая внимание ни на что. Когда прочитаете, поймете, что вам делать нужно. И как с этими справедливо возмущенными гражданками можно справиться…

– Ты меня жизни-то не учи! – возразил генерал. – Мала еще.

И полез в свой «Мерседес» читать газету, которую я ему дала.

Минут через семь он вышел из машины и замахал мне рукой – иди, мол, сюда.

Я подошла.

– Ну ты и пройдоха, Бойкова! – сказал он с восхищением. – Давай пленку мне, и я сегодня же задержу двадцать два депутата и обращусь в Госдуму за разрешением на арест. И пусть меня выгоняют к чертовой матери на пенсию, если это кому-то не понравится!

Оглавление

Хит сезона

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Идеальных преступлений нет

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg