«Красная рука»

Артур Мейчен КРАСНАЯ РУКА

Проблема рыболовных крючков

— Нет никаких сомнений в справедливости моей теории: эти кремниевые кусочки — доисторические рыболовные крючки, — сказал мистер Филиппс. — Может быть; хотя вполне возможно, что это всего лишь подделка, сварганенная с помощью обычного дверного ключа.

— Чепуха! — отрезал Филиппс. — При всем моем уважении к вашим литературным способностям, Дайсон, должен признать, что ваши познания в этнологии весьма поверхностны, если не отсутствуют вовсе. Эти рыболовные крючки пройдут любую экспертизу, они абсолютно подлинные.

— Возможно, но, как я уже говорил, вы приступаете к работе не с того конца. Вы не учитываете случайности, которые подстерегают вас на каждом шагу, и исключаете возможность повстречать в бурлящем водовороте нашего загадочного города первобытного человека. Вы проводите долгие, однообразные часы в мирном уединении на Ред-Лайон-сквер, возясь с кремниевыми обломками, которые, на мой взгляд, всего лишь грубая подделка.

Филиппс с волнением поднял одну из лежавших перед ним вещиц.

— Только взгляните на этот срез, — сказал он. — Разве такой подделаешь?

Дайсон в ответ лишь хмыкнул и закурил трубку. Они сидели и курили в полном молчании, глядя через распахнутое окно на детей, играющих на площади. При свете фонарей было видно, как те носятся взад-вперед, мелькая, будто летучие мыши на краю темного леса.

Наконец Филиппс заговорил:

— А вы что-то давно не заглядывали, Дайсон. Все трудитесь над тем же произведением?

— Угадали, — ответил Дайсон. — Вечные поиски точного слова. В них я и состарюсь. Но это и утешает: ведь в Англии не наберется и десятка людей, имеющих представление о стиле.

— Думаю, вы ошибаетесь; впрочем, и этнология — далеко не всем известный предмет. А сколько в ней объективных трудностей! Между нами и первобытным человеком — целая пропасть!

— Кстати, — возобновил разговор Филиппс после непродолжительного молчания, — что за бред вы тут несли о возможной встрече на углу с первобытным человеком? Хотя людей с примитивным мышлением действительно хватает.

— Не пытайтесь придать моей мысли банальный поворот, Филиппс. Помнится, я намекнул, что вы недооцениваете возможность встречи с первобытным человеком в бурлящем водовороте нашего полного тайн города — вот, что я имел в виду. Разве можно точно определить, как долго способен существовать тот или иной вид? Троглодиты, озерные люди или представители еще более древних рас, могут ходить среди нас, современных, одетых с иголочки людей, а в сердцах их будет гореть и клокотать волчья алчба, нечистые страсти болот и мрачных пещер. Иногда, прогуливаясь по Холборн или Флит-стрит, я вижу физиономии, вызывающие во мне откровенное отвращение, однако не сумею назвать вам причину такой яростной неприязни.

— Мой дорогой Дайсон, я отказываюсь принимать участие в ваших литературных домыслах. Мне известно, что некоторые виды действительно могут существовать достаточно долго, но все имеет предел, и ваши предположения абсурдны. Если хотите, чтобы я поверил в вашего троглодита, предъявите мне его.

— Вот здесь вы правы, — подхватил Дайсон, посмеиваясь той легкости, с какой ему удалось вывести Филиппса из равновесия. — Отличная мысль. И вечер для прогулки подходящий, — прибавил он, беря в руки шляпу.

— Что за чепуху вы несете, Дайсон! — отмахнулся Филиппс. — Но против прогулки не возражаю. Вы правы, вечер чудесный.

— Тогда в путь, — предложил Дайсон улыбаясь, — но не забудьте про наш уговор.

Выйдя из дома, мужчины свернули на одну из отходивших от площади узких улочек и направились в северо-восточную часть города. Когда ненадолго смолкал ребячий визг и звуки исполняемой на шарманке «Глории», они, шагая по ярко освещенной мостовой, могли слышать отдаленный гул автомобильного движения на Холборн-стрит. Казалось, этот неумолчный шум производил некий постоянно работающий механизм. Поглядывая то направо, то налево, Дайсон вел за собой своего спутника и через некоторое время они оказались в более тихом квартале, где скверы были пусты, а улицы темны, как ночь. Филиппс уже не понимал, где они находятся; дома, еще хранившие некоторую респектабельность, постепенно сменились бедными и грязными лачугами, оскорблявшими его природный вкус, и Филиппс высказался в том духе, что никогда еще не бывал в более; непривлекательном и убогом месте.

— Более таинственном — будет точнее, — поправил его Дайсон. — Предупреждаю, Филиппс, мы еще не у цели.

Перейдя оживленное шоссе, идущее с запада на восток, друзья углубились в каменный лабиринт; эта часть города не носила сколько-нибудь отчетливого облика: за вполне приличным домом с большим садом следовал запущенный сквер, потом шли фабрики, окруженные высокими, глухими заборами, тупики и темные закоулки; освещение было тусклым, а его источники редкими; тишина же стояла гробовая.

Наконец, когда они шли по унылой улице вдоль стоявших напротив друг друга трехэтажных домов, Дайсон обратил внимание на отходивший от нее темный и мрачный переулок.

— Вот то, что надо, — заявил он. — Многообещающее местечко.

На углу горел фонарь, другой слабо светился в конце переулка. По всему было видно, что днем под первым фонарем работал уличный художник: на камнях остались разноцветные пятна от красок, у стены лежала горка из отломленных кусочков мела.

— Похоже, люди здесь иногда ходят, — сказал Дайсон, указывая на следы трудов уличного художника. — А я уж думал, что такое невозможно. Пойдем-ка сюда, разведаем что к чему…

По одну сторону этого, расположенного поодаль от исхоженных троп тихого проулка стоял большой дровяной склад; над его забором смутным силуэтом высились штабеля бревен. За другим, еще более высоким забором, по-видимому, был сад, на это указывали призрачные тени, в которых угадывались деревья, и хорошо различимый в тишине шелест листвы. Вечер был безлунный; облака, набежавшие после заката, сгустились и потемнели, и пространство между двумя тускло светившими фонарями утопало во мраке. Если остановиться и замереть, то после смолкшего отзвука шагов можно было услышать доносившийся издалека гул лондонской жизни. Филиппс собрался с духом, готовясь заявить, что с него хватит, но в этот момент Дайсон громко вскрикнул, заставив спутника позабыть о его намерении.

— Ради всего святого, остановитесь, а то на что-то наступите! Вон там! Смотрите! Прямо у ваших ног!

Филиппс посмотрел вниз и увидел смутные очертания тела, лежавшего поперек тротуара. Дайсон чиркнул спичкой, та на мгновение осветила белую манжету, и тут же все вновь погрузилось во тьму.

— Пьяный, — холодно произнес Филиппс.

— Мертвец, — убежденно сказал Дайсон и стал громко звать на помощь. Вскоре послышались крики и топот бегущих людей.

Первым на место преступления прибежал полицейский.

— Что тут стряслось? — запыхавшись, произнес он. — Что-нибудь не так? — Он явно не замечал лежавшее на тротуаре тело.

— Посмотрите под ноги, — послышался из темноты голос Дайсона. — Вот сюда! Мы с другом проходили здесь три минуты назад — и вот на что наткнулись.

Полицейский направил свет фонарика на темный предмет и воскликнул:

— Да тут убитый! Он весь в крови — в канавку натекла целая лужица. Но, по всему видно, случилось это недавно. А вот и рана. Его пырнули в шею.

Дайсон склонился над лежавшим на тротуаре покойником. То был явно состоятельный джентльмен: об этом говорила одежда хорошего качества и покроя. Аккуратно подстриженные, чуть тронутые сединой виски — должно быть, ему было лет сорок пять, во всяком случае, так было час назад. Из кармана жилета свисали красивые золотые часы. На шее, между подбородком и ухом, зияла нанесенная искусной рукой огромная рана; кровь запеклась по краям, оттеняя мертвенную белизну шеи.

Дайсон с любопытством огляделся; мертвец лежал поперек тротуара — головой к стене. Тонкая струйка крови сбегала по тротуару, стекая в канавку, где, как верно заметил полицейский, собралась уже целая лужица. Тем временем подошли еще двое полицейских. Постепенно на месте преступления собрались люди из окрестных кварталов, и блюстителям порядка с трудом удавалось удерживать толпу любопытных на расстоянии. То тут, то там вспыхивали фонарики полицейских, изучающих место преступления в поисках улик; при очередной вспышке Дайсон заметил на тротуаре какой-то предмет и привлек к нему внимание полицейского, стоявшего ближе.

— Смотрите, Филиппс, — сказал Дайсон, когда полицейский поднял предмет. — Похоже, это по вашей части.

Полицейский держал в руках темный, плоский, расширявшийся к одному концу и похожий на тесло[1] камень, блеском напоминавший обсидиан.[2] В длину он был дюймов пять — не больше; грубый неотшлифованный конец можно было использовать как рукоятку, противоположный же — заостренный, был обагрен кровью.

— Что это, Филиппс? — спросил Дайсон. Его спутник тем временем внимательно изучал предмет.

— Древний кремниевый нож, — ответил он. — Ему около десяти тысяч лет. Точно такой же нашли неподалеку от Обери, в Уилтшире, и ученые проявили редкое единодушие в определении возраста находки.

Полицейский был явно ошарашен таким поворотом дела, да и самого Филиппса, казалось, ошеломили собственные слова. Однако Дайсон не обратил на это внимания. Только что подошедший инспектор полиции, выслушав беглый отчет о происшествии, поднес фонарик к лицу жертвы. Дайсон же не спускал глаз с того, что вызвало его неподдельное любопытство: на стене, как раз над тем местом, где лежал мужчина, красным мелом были выведены какие-то корявые знаки.

— Грязное дело, — изрек наконец инспектор. — Кто-нибудь знает этого человека?

Из толпы выступил мужчина.

— Я его знаю, начальник, — сказал он. — Это сэр Томас Вивьен, известный доктор. Полгода назад я лежал в больнице, и он туда приходил. Он был добрый человек.

— Бог мой! — огорченно воскликнул инспектор. — Ну и скверное дело! Ведь сэр Томас Вивьен лечит королевскую семью. При нем часы, которые стоят не меньше сотни гиней, и раз их не взяли — значит дело не в ограблении.

Дайсон и Филиппс, оставив полицейским визитные карточки, пошли прочь, с трудом протискиваясь сквозь быстро растущую толпу; доселе пустынный и тихий переулок теперь был полон зевак; в ровный гул из сплетен и слухов — таких жутких, что от них кровь стыла в жилах, — врывались громкие приказы офицеров полиции. Выбравшись из толпы охваченных любопытством людей, двое мужчин быстро зашагали по улице. Минут двадцать они шли молча, не проронив ни слова.

Наконец они вышли на небольшую, но ярко освещенную и чистую улицу. И тут Дайсон заговорил:

— Филиппс, покорнейше прошу простить меня. Не стоило мне говорить сегодня все эти легкомысленные вещи. Нельзя шутить с адскими силами. У меня такое ощущение, что я вызвал к жизни духов зла.

— Ради всего святого, ни слова больше, — прервал его Филиппс, с трудом скрывая обуявший его ужас. — То, что вы сказали у меня дома, — правда: троглодиты по-прежнему скрываются среди нас, убивая ради одной лишь жажды крови.

— Я зайду к вам на минутку, — сказал Дайсон, когда они вышли на Ред-Лайон-сквер. — Мне хочется кое о чем спросить вас. Думаю, теперь между нами не должно быть недомолвок.

Филиппс мрачно кивнул, и они вновь поднялись в квартиру, где все было окутано слабым призрачным сиянием, проникающим с улицы. Когда свеча была зажжена, мужчины сели напротив друг друга, и Дайсон заговорил:

— Не знаю, обратили ли вы внимание, что меня заинтересовала одна вещь на стене — немного выше головы покойного. Когда луч фонарика инспектора осветил стену, я заметил на ней нечто необычное и подошел поближе. На стене был начерчен красным мелом контур руки — человеческой руки. Меня поразило странное положение пальцев — вот такое… — Взяв карандаш и лист бумаги, Дайсон быстро начертил на ней что-то и передал рисунок Филиппсу. Это был сделанный наспех набросок тыльной стороны кисти — пальцы крепко сжаты, а кончик большого пальца, просунутый между указательным и средним, указывает вниз, словно подсказывая, что там должно что-то лежать.

— Именно так, — подтвердил Дайсон, видя, что лицо Филиппса побледнело еще сильнее. — Большой палец как бы указывал на лежащее внизу тело. Словно живая рука, застывшая в омерзительном жесте. А прямо под ней — отметина из меловой крошки, как будто кто-то стукнул изо всей силы по стене и раздробил мел. Обломок его я заметил на тротуаре. Что вы обо всем этом думаете?

— Это ужасный древний символ, — ответил Филиппс, — один из самых устрашающих, какие только известны в связи с теорией дурного глаза. Его следы до сих пор находят в Италии. Нет никаких сомнений: он идет из глубины веков. Это один из сохранившихся пережитков, происхождение которых теряется в той темной топи, из которой вышел на сушу человек.

Дайсон взял шляпу, готовясь уходить.

— Кроме шуток, — произнес он, — думаю, что я сдержат обещание, и мы действительно шли по горячему следу. Похоже, я и в самом деле показал вам первобытного человека или хотя бы оставленный им автограф.

Случай с письмом

Приблизительно месяц спустя после загадочного убийства сэра Томаса Вивьена, известного и всеми уважаемого специалиста по сердечным заболеваниям, мистер Дайсон вновь навестил своего друга мистера Филиппса, который, вопреки его ожиданиям, не сидел за столом погруженный с головой в ученые штудии, а непринужденно развалился в мягком кресле. Он сердечно приветствовал Дайсона.

— Очень рад, что вы зашли, — начал он, — я уж и сам подумывал посетить вас. Теперь у меня нет никаких сомнений в отношении того дела.

— Вы имеете в виду убийство сэра Томаса Вивьена?

— Нет, я совсем не об этом. Я говорю все о той же проблеме рыболовных крючков. Между нами говоря, в прошлый раз я был слишком самоуверен, но с тех пор обнаружились дополнительные факты. Только вчера я получил письмо от известного члена Королевского научного общества, в котором полностью подтверждаются мои догадки. Теперь подумываю, за что приняться на этот раз. Полагаю, еще многое предстоит сделать по части расшифровки неразгаданных письмен.

— Мне по душе ваши планы, — сказал Дайсон. — Думаю, это очень перспективная работа. Но разве вы не считаете, что в смерти сэра Томаса Вивьена тоже много загадочного?

— Вряд ли. В тот вечер я и правда перепугался не на шутку. Но по зрелом размышлении пришел к выводу, что тут может быть весьма простое объяснение.

— Вот как! И какое же?

— Ну, возможно, Вивьен в какой-то период своей жизни влип в некую темную историю, и теперь неизвестный итальянец отомстил ему за причиненное зло.

— Почему непременно итальянец?

— Из-за нарисованной руки, пито in fica. К этому жесту ныне прибегают только итальянцы. Так что самый темный момент в этой истории вполне можно объяснить.

— Хорошо. А как же кремниевый нож?

— Все очень просто. Убийца нашел эту вещицу в Италии или украл из музея. Выбирайте самый простой путь, дорогой друг, и сами убедитесь, что нет нужды поднимать первобытного человека из его могилы в горах.

— В ваших словах есть резон, — сказал Дайсон. — Насколько я понимаю, вы полагаете, что этот ваш итальянец зарезал Вивьена, а руку начертил, чтобы подарить Скотленд-Ярду улику?

— А почему бы и нет? Не забывайте, убийца всегда — сумасшедший. Он может продумать и выверить с точностью шахматного игрока или математика девять десятых из своего замысла, но в чем-то обязательно провалится и поведет себя глупо. Кроме того, надо принять во внимание невероятную гордость или тщеславие преступника: ему нравится ставить свое клеймо на содеянном, как было и в этот раз.

— Да, все это очень остроумно, но знакомы ли вы с результатами следствия?

— Ни в коей мере. Я дал показания, покинул суд и выбросил эту историю из головы.

— Ясно. В таком случае, если не возражаете, позвольте ознакомить вас с обстоятельствами дела. Я внимательно его изучил и, должен признаться, оно меня чрезвычайно интересует.

— Очень хорошо. Но заранее предупреждаю, я покончил с этой историей. Теперь будем принимать в расчет только факты.

— Именно факты я и хочу предъявить. Вот первый. Когда полицейские поднимали тело сэра Томаса Вивьена, они обнаружили под ним открытый нож. Опасная игрушка, с острейшим лезвием — такую часто носят матросы; так вот, хотя лезвие было обнажено и наточено до блеска, на нем нет следов крови; было установлено, что нож совсем новый — им никогда не пользовались. На первый взгляд, может показаться, что ваш вымышленный итальянец — как раз тот человек, который мог бы иметь такой нож. Однако давайте на мгновение задумаемся. Стал бы он покупать новый нож специально для этого убийства? И если уж у него был такой нож, то почему он не воспользовался им вместо диковинной кремниевой штуковины?

Есть еще кое-что, чем бы я хотел поделиться с вами. Вы полагаете, что убийца сделал этот рисунок после преступления — эдакий мелодраматический итальянский злодей, оставляющий свою метку. Не будем спорить, поступил бы так или нет настоящий преступник, я только хотел бы подчеркнуть, что вскрытие показало: сэра Томаса Вивьена убили не более чем за час до того, как мы с вами обнаружили его труп. Это означает, что роковой удар был нанесен приблизительно без четверти десять, а, как вы помните, когда мы в 9.30 вышли из дома, уже совсем стемнело. Тот переулок плохо освещается — он исключительно темный, рисунок же, хоть и грубоватый, выполнен четко, без тех неизбежных промахов, которые допускаешь, когда рисуешь в темноте или с закрытыми глазами. Сначала начертите, не глядя на бумагу, такую простую геометрическую фигуру как квадрат, а потом уж пытайтесь убедить меня в том, что ваш итальянец, у которого с каждой секундой петля все туже затягивалась на шее, был в состоянии так уверенно и четко нарисовать в полной темноте на стене руку. Это просто абсурдно! Следовательно, либо рисунок сделан до темноты, задолго до убийства, либо — внимание, Филиппс! — ее начертил кто-то, для кого мрак и темнота привычны и знакомы, кому неведом страх перед виселицей!

И еще одно: в кармане сэра Томаса Вивьена нашли любопытную записку. Конверт и бумага самые обыкновенные, а на марке — штемпель Восточно-центрального почтамта. О содержании записки я скажу позже, сейчас же я хотел бы остановиться на удивительном почерке писавшего ее. Адрес на конверте написан аккуратным мелким почерком, а вот само послание мог бы написать разве что перс, выучивший английские буквы. Почерк прямой — без наклона, а сами буквы странно искривлены, с замысловатыми загогулинами и изгибами; все это вызывает в памяти восточные манускрипты, хотя само содержание записки понятно. Но — и вот тут-то и кроется загадка — при осмотре карманов покойника обнаружили небольшую записную книжку, полную карандашных пометок. Все они, по большей части, касались не профессиональных, а личных дел: даты встреч с друзьями и театральных премьер, адрес приличной гостиницы в Туре, название нового романа — ничего интимного. Эти записи были однако сделаны тем же характерным почерком, что и послание, найденное в кармане пиджака покойного! Впрочем там хватало отличий, и приглашенный эксперт поклялся: писали двое. Сейчас я прочту вам то место из показаний леди Вивьен, которое касается почерка мужа. Выписка у меня с собой. Слушайте, что она говорит: «Я вышла за покойного семь лет назад; никогда не видела я, чтобы он получал письма, написанные тем почерком, который я вижу на конверте, или тем, которым написано письмо. Я никогда также не видела, чтобы мой покойный муж делал записи в этой книжке, однако уверена, что они принадлежат ему; я не сомневаюсь в этом, потому что мы действительно останавливались в прошлом мае в отеле «Фейзан» на Рю-Рояль в Туре, адрес которого есть в записной книжке; я помню также, что около шести недель назад он купил роман «Часовой». Сэр Томас Вивьен посещал все театральные премьеры. Его обычный почерк очень отличается от почерка в записной книжке».

А вот теперь вернемся наконец к самому письму. Вот его факсимиле, любезно предоставленное мне инспектором Кливом, который доброжелательно отнесся к моему дилетантскому расследованию. Прочтите его, Филиппс; вы говорили, что интересуетесь загадочными письменами; здесь есть над чем поломать голову.

Мистер Филиппс, против своей воли заинтересованный теми странными обстоятельствами дела, о которых поведал Дайсон, взял лист бумаги и стал внимательно его изучать.

В высшей степени эксцентричный почерк действительно сразу же вызывал представление о персидском письме, однако был весьма разборчив.

— Прочтите записку вслух, — попросил Дайсон.

Филиппс так и сделал.

— «Рука указывала не зря. Звезды говорят ясно. Странно, но черные небеса вчера исчезли, или их украли. Впрочем, это неважно: у меня есть еще небесный глобус. Наша прежняя орбита остается без изменений; ты не забыл номер моего знака или, может быть, предпочитаешь оборудовать новый дом? Я побывал на обратной стороне Луны и могу кое-что тебе показать».

— Что вы думаете об этом? — спросил Дайсон.

— Мне это кажется полной галиматьей, — ответил Филиппс, — а вы полагаете, тут есть смысл?

— Несомненно. Письмо отправлено за три дня до убийства и найдено в кармане покойного; написано оно тем же странным почерком, какой применял и сам доктор, делая личные записи. Тут должна быть связь, и мне кажется, что за обстоятельствами гибели сэра Томаса Вивьена скрывается нечто ужасное.

— И каковы ваши предположения?

— Об этом говорить еще рано: они только зарождаются — до выводов далеко. Однако, думаю, вашу гипотезу об итальянце я разнес в пух и прах. Повторяю, Филиппс, это дело кажется мне очень скверным. Я не могу следовать вашему примеру и убеждать себя с помощью разных, якобы неопровержимых, доводов, что то или это не может и не могло случиться. Обратите внимание: первое слово в письме — «рука». Учитывая рисунок на стене, это представляется мне крайне важным, а то, что вы рассказывали об истории и значении подобного символа и о его связи с древними поверьями и религиями, идущими из глубины веков, говорит, что за всем этим таится зло. Теперь я убежден в справедливости своих слов, шутки ради произнесенных в тот знаменательный вечер. Мы живем в мире, в котором есть не только тайна добра, но и тайна зла; живем, толком не зная этот мир, его пещеры, тени и теряющихся в них сумеречных существ. Человек иногда может пойти вспять по тропе эволюции, и я глубоко убежден, что некий ужасный культ еще жив на нашей планете.

— Не могу полностью разделить вашу уверенность, — сказал Филиппс, — но, похоже, все это вас слишком увлекло. И что вы собираетесь предпринять?

— Мой дорогой Филиппс, — ответил Дайсон, взяв более легкомысленный тон, — боюсь, мне придется несколько спуститься по социальной лестнице. Я собираюсь посетить ростовщиков; не обойду своим вниманием и трактирщиков. Так что придется привыкать к дешевому пиву, а махорку я, к счастью, и так люблю.

Поиски пропавших небес

В течение многих дней после этого разговора Дайсон упорно придерживался той линии расследования, которую для себя выработал. Жгучее любопытство и врожденный интерес к разным загадкам были достаточно мощным стимулом; в случае же, связанном со смертью сэра Томаса Вивьена (Дайсон пока не решался с полным основанием назвать конец несчастного «убийством»), присутствовало нечто из ряда вон выходящее. Красная рука на стене, кремниевый нож, которым нанесли смертельный удар, сходство необычного почерка в пресловутом письме и того, к которому с фанатичным упрямством прибегал доктор, делая для себя разные пустячные записи, — эти отдельные пестрые нити сплетались в его сознании в странную и причудливую картину, где задавали тон некие страшные, но плохо различимые фигуры, вроде великанов на старинных гобеленах. Дайсон считал, что у него есть ключ к таинственной записке, и в поисках исчезнувших «черных небес» он с завидным постоянством посещал переулки и мрачные улицы центрального Лондона, примелькавшись в конторках ростовщиков и став завсегдатаем грязных пивнушек.

Дайсону долго не везло, и он трепетал при мысли, что «черные небеса» могут находиться в уединенном Пекеме или в отдаленном Уиллсдене, но тут на помощь ему подоспел как раз тот невероятный случай, которого он так долго ждал. Был сумрачный дождливый вечер, резкие порывы ветра напоминали о приближающейся зиме; Дайсон, слонявшийся по узкой улочке неподалеку от Грейс-Инн-роуд, зашел погреться в грязную забегаловку, заказал кружку пива и на какое-то время отключился от угнетавших его мыслей, сосредоточившись на завывании ветра за окном и на шуме дождя в ночи. В баре сидели обычные клиенты: неряшливо одетые женщины и мужчины в лоснящейся и потертой темной одежде; одни с таинственным видом перешептывались между собой, другое вели ожесточенные бесконечные споры; были и такие, что робко держались в стороне, с наслаждением смакуя в одиночку дешевое спиртное с сильным и отвратительным запахом. Дайсон только изумлялся, как можно получать удовольствие, проводя время в таком месте. Но тут события припали новый, неожиданный поворот, целиком захвативший его внимание. Раздвижные двери вдруг резко разошлись в стороны, и в помещение вошла женщина средних лет; она нетвердой походкой направилась к бару, а добравшись до стойки, судорожно вцепилась в обитый железом край, словно оказалась на палубе в сильный шторм. Дайсон, взглянув на нее, отметил, что внешне она отличается в лучшую сторону от прочих представительниц ее класса; на ней было вполне приличное черное платье, в руке — слегка выцветшая кожаная сумка того же цвета. Женщина была изрядно пьяна. Покачиваясь, она стояла у стойки и было видно, что удерживать равновесие ей стоит большого труда. С неодобрением поглядывающий в ее сторону бармен отрицательно покачал головой, когда она хриплым голосом потребовала выпивку. За считанные секунды женщина превратилась в фурию, глаза ее налились кровью, и она разразилась страшными проклятиями и ругательствами, идущими еще из древнего английского сквернословия.

— А ну пошла отсюда! — разозлился бармен. — Заткни свою глотку и проваливай, а не то я вызову полицию.

— Ах, полицию, такой-растакой, — надрывалась женщина. — Сейчас я тебе кое-что дам, что понравится полиции! — И она резким движением вытащила из сумки какой-то предмет и с яростью швырнула его прямо в лицо бармену.

Тот успел пригнуться, и предмет, пролетев над его головой, попал в бутылку и разбил ее вдребезги. Женщина с диким смехом ринулась к двери, и уже через секунду на мокрых ступенях послышался быстрый топот.

Бармен уныло огляделся по сторонам.

— Без толку за ней бежать, — сказал он, — и, боюсь, то, что она оставила, не возместит разбитую бутылку виски. — Он извлек из груды осколков что-то темное, похожее на квадратную каменную плитку, и поднял, внимательно рассматривая.

— Любопытная штуковина, — сказал он. — Может, кто-то из джентльменов хочет ее приобрести?

Во время этого бурного инцидента завсегдатаи бара лишь ненадолго оторвались от своих кружек и стаканов — и то только в тот момент, когда послышатся звон разбитого стекла. После этого в зале возобновились прежние перешептывания и перебранки, а робкие одиночки вновь принялись потягивать мерзкое пойло.

Дайсон быстро окинул взглядом предмет в руках бармена.

— Нельзя ли посмотреть? — попросил он. — Странная вещица, не так ли?

Это была небольшая каменная плитка — около четырех дюймов в длину и двух с половиной в ширину. Когда Дайсон дотронулся до нее, то, скорее, почувствовал, чем понял, что в его руках находится нечто исключительное. На поверхности камня было что-то высечено. Дайсону сразу же бросился в глаза уже знакомый знак, и от этого его сердце забилось чаще.

— Я, пожалуй, возьму это, — сказал он, с трудом сдерживая волнение. — Надеюсь, двух шиллингов хватит?

— Полдоллара, и камушек ваш, — сказал бармен. На том и порешили. Дайсон допил пиво, похвалил, закурил трубку и поспешил поскорее уйти. Придя домой, он запер дверь, положил плитку на письменный стол, а затем твердо уселся в кресло, чувствуя прилив решимости, как сидящая в окопах армия перед осадой города. Свет от свечи падал прямо на плитку, и, приглядевшись, Дайсон различил кисть с фигой — четко вырезанная на тусклой поверхности камня фига указывала на то, что находилось ниже.

— Это просто орнамент, — сказал себе Дайсон, — возможно, символический орнамент, но, уж конечно, не слова или условные их обозначения.

Кисть указывала на причудливые узоры, завитки и закорючки из тончайших, изящнейших линий; эти узоры занимали все пространство ниже руки, располагаясь на небольшом расстоянии друг от друга. Уяснить композиционный принцип этих запутаннейших узоров было совершенно невозможно, как невозможно понять его в отпечатке пальца на стекле.

«Может, у них естественное происхождение? — подумал Дайсон. — Природа создает удивительные рисунки на камнях, которых не касалась рука человека; в них часто можно угадать подобия зверей или цветов». И Дайсон вновь склонился над каменной плиткой, глядя на сей раз сквозь увеличительное стекло, чтобы убедиться, что эти запутанные лабиринты не созданы по одной лишь чистой случайности. Все завитки были разных размеров; некоторые меньше одной двенадцатой дюйма в диаметре; самые большие чуть не дотягивали до размера шестипенсовика; увеличительное стекло делало очевидным симметричность и четкость резьбы; в самых мелких спиральках линии отстояли друг от друга на сотые части дюйма. Все вместе они производили поразительное, фантастическое впечатление, и, всматриваясь в мистические знаки, на которые указывала кисть, Дайсон не мог избавиться от ощущения, что на него давит тяжесть веков и что этот загадочный предмет был в руках у некоего живого существа прежде, чем сформировались горы, и твердые породы еще плавились в бурлящем котле мироздания.

— Итак, «черные небеса» отыскались, — произнес Дайсон, — но значение этих «звезд» покрыто мраком — по крайней мере, для меня.

За окном спал Лондон; легкая прохлада проникла в комнату, где сидел Дайсон, не спускавший глаз с плитки, тускло поблескивающей в свете свечи; наконец он встал и, когда клал в стол древний камень, его прежний интерес к делу сэра Томаса Вивьена вырос во много раз. Перед его глазами возник образ почтенного, хорошо одетого джентльмена, лежащего под нарисованной на стене рукой, и этот образ вдруг непостижимым образом принес уверенность в том, что между смертью модного доктора из Уэст-Энда и странными узорами на плитке существует загадочная и несомненная связь.

День за днем сидел Дайсон за письменным столом и вглядывался в узоры на плитке, не в силах сопротивляться их магнетическому очарованию и одновременно абсолютно неспособный постичь столь мастерски зашифрованную в них загадку. Наконец, в полном отчаянии он призвал к себе мистера Филиппса, которому вкратце поведал историю обретения камня.

— Бог мой! — воскликнул Филиппс. — Как любопытно! Ваша находка необыкновенна! Она кажется мне более древней, чем хеттские орнаменты. Такое письмо, если это только письмо, мне неизвестно. Очень странные линии.

— Согласен. Но я хочу знать, что стоит за этими завитками. Не забывайте, эта плитка — те самые «черные небеса», которые упоминаются в письме, найденном в кармане сэра Томаса Вивьена. Оно как-то связано с его смертью.

— Нет! Какая чепуха! Не сомневаюсь, что эта древняя плитка украдена из коллекции. Согласен, что изображение руки в обоих случаях — странное совпадение, но все же только совпадение и ничего больше.

— Мой дорогой Филиппс, вы живое подтверждение аксиомы, что крайний скептицизм граничит с полной доверчивостью. Однако взялись бы вы расшифровать эту надпись?

— Я берусь расшифровать любое письмо, — ответил Филиппс. — Не верю в неразрешимые случаи. Эти знаки действительно ни на что не похожи, но это не повод считать, что надпись невозможно разгадать.

— Тогда забирайте эту плитку и сделайте, что сможете. Она уже преследует меня: такое ощущение, что я слишком долго смотрел в глаза Сфинкса.

Положив плитку в боковой карман, Филиппс удалился. Он почти не сомневался в успехе, потому что разработал тридцать семь способов расшифровки древних манускриптов. Однако, когда неделя миновала, и он вновь пришел навестить друга, на лице его не было торжествующей улыбки. Дайсона он застал в состоянии крайнего беспокойства — тот ходил взад-вперед по комнате, как человек, которого терзает какая-то тайная страсть. Услышав звук открываемой двери, Дайсон нервно обернулся.

— Ну как, удалось? — спросил он. — Что там написано?

— Дорогой друг, мне очень жать, но все мои старания ни к чему не привели, — признался Филиппс. — Я испробовал все известные мне способы расшифровки тайнописи. Более того, я проявил настойчивость и, можно сказать, заставил моего друга, сотрудника Британского музея,{1} лучшего специалиста в этой области, изучить плитку, но и он потерпел неудачу. Должно быть, это памятник исчезнувшей расы или вообще другой цивилизации. Вы знаете, Дайсон, что мне чужды предрассудки, но должен признаться: мне не терпится расстаться с этим черным камешком. Я провел с ним отвратительную неделю, он вызывает у меня омерзение.

Филиппс вытащил из кармана плитку и положил на стол перед Дайсоном.

— Между прочим, — продолжал он, — я оказался прав. Эта вещица и правда из коллекции. На обратной стороне сохранился обрывок бумажной наклейки.

— Я тоже обратил на нее внимание, — отозвался Дайсон, который, как по всему было видно, совсем упал духом. — Это действительно след от ярлыка, но меня не слишком заботит, откуда взялась эта плитка: главное — расшифровать надпись. Поэтому я и не обращал особенного внимания на обратную сторону. Однако дело, судя по всему, безнадежное; похоже, мы имеем дело с неразрешимой загадкой, хотя, сомнений нет, тут скрывается что-то очень важное.

Вскоре Филиппс ушел, а Дайсон, все еще находясь в подавленном состоянии, взял в руки плитку и небрежно перевернул ее. Обрывок наклейки на другой стороне так загрязнился, что казался просто темным пятном, но Дайсон, хотя и смотрел на него довольно бесцельно, сумел различить на том, что осталось, карандашные пометки. Вооружившись увеличительным стеклом, он с интересом вглядывался в надпись. К его неподдельной досаде часть пометок была оторвана, и он сумел разобрать только отдельные целые слова и слоги других. Одно слово напоминало «набег», ниже можно было разобрать что-то вроде «жестокий шаг»… все остальное было оторвано… И тут через мгновение решение само пришло к Дайсону, и он радостно рассмеялся.

— Конечно же, — проговорил он вслух, — это не только самый очаровательный, но и самый посещаемый уголок Лондона. Мне остается только занять место на смотровой вышке, откуда можно видеть все, что происходит на соседних улицах.

И Дайсон торжествующе посмотрел из окна через дорогу на ворота Британского музея. Там у стены, под защитой этого замечательного учреждения расположился художник, рисующий мелом; он демонстрировал свои таланты прямо на тротуаре, получая одобрение и материальное поощрение как от веселых забулдыг, так и от серьезных горожан.

— А вот это просто удача! — сказал себе Дайсон. — К моим услугам еще и художник!

Уличный художник

Несмотря на то, что мистер Филиппс постоянно подчеркивал нежелание заниматься делом сэра Томаса Вивьена, несмотря на свой исключительный здравый смысл, которым он так привык гордиться, ему никак не удавалось погасить в себе то жгучее любопытство, какое вызывал в нем этот загадочный случай. Хотя, беседуя с Дайсоном, он и сохранял на лице невозмутимую мину, но в душе не мог не согласиться с мнением друга, что это дело одновременно и ужасное, и таинственное. В нем присутствовали: древнее орудие исчезнувшей расы, которым проткнули жизненно важную артерию; красная рука, символ некоего чудовищного культа, указывавшая на зарезанного человека; и наконец каменная плитка, которую Дайсон поклялся отыскать и сдержал слово, а на ней оттиск все той же зловещей руки и под ней текст, написанный столь странным шрифтом, что в сравнении с ним все древнейшие письмена казались чуть ли не современной латиницей. Но были и другие вещи, которые также мучали ученого и не давали покоя. Чем объяснить, что под телом лежал раскрытый нож, которым однако не воспользовался убийца? Предположение, что красную руку на стене начертил тот, чья жизнь протекала в вечном мраке, порождало у Филиппса смутные представления о неком бесконечном зле. Так что, можно сказать, его терзало самое настоящее любопытство, и уже дней через десять после возвращения плитки Филиппс вновь навестил «любителя тайн», как он называл про себя друга.

Оказавшись в сумрачных и просторных апартаментах на Грейт-Рассел-стрит, Филиппс сразу отметил, что гнетущая атмосфера в доме рассеялась. Дайсон уже не находился в прежнем раздражении; складки на лбу разгладились; он сидел за письменным столом у окна, не спуская глаз с улицы, а на лице его застыло выражение мрачного удовлетворения. Перед ним лежала груда книг и бумаг, на которые он не обращал ни малейшего внимания.

— Мой дорогой Филиппс! Какая радость! Простите, что не встаю. Придвигайте еще один стул и попробуйте эту потрясающую махорку.

— Спасибо, — поблагодарил его Филиппс, — но, судя по запаху, она для меня крепковата. Однако, что все это значит, черт побери? На что это вы глазеете?

— Здесь моя смотровая вышка. Уверяю вас, что время летит быстро, когда любуешься этой замечательной улицей и классической простотой линий портика музея.

— Ваше пристрастие к бессмысленным занятиям — просто поразительно, — отозвался Филиппс. — Однако продвинулись ли вы вперед в расшифровке надписи? Мне это интересно.

— Последнее время я о ней не думал, — сказал Дайсон. — Полагаю, все эти закорючки могут подождать.

— Вот как! А как же убийство Вивьена?

— Ага, значит, вы еще не потеряли к нему интерес? Впрочем, нельзя отрицать, что дело это в высшей степени странное. Но не считаете ли вы, что «убийство» — слишком грубое слово? Оно несколько отдает полицейскими сводками. Может, в душе моей дремлет декадент, но мне больше по душе великолепное слово «жертва» — оно, на мой вкус, куда лучше «убийства».

— Ничего не понимаю, — признался Филиппс. — Даже вообразить не могу, по какой тропе вы сейчас двигаетесь в этом лабиринте.

— Полагаю, довольно скоро все прояснится, хотя не уверен, что вам понравится то, что вы услышите.

Дайсон раскурил новую трубку и откинулся в кресле, не спуская однако глаз с улицы. После продолжительного молчания он вдруг издал громкий вздох облегчения, заставивший Филиппса вздрогнуть, поднялся из-за стола и начал ходить по комнате.

— На сегодня хватит, — сказал он. — Надо в конце концов и отдохнуть.

Ища объяснение поведению друга, Филиппс выглянул из окна. Смеркалось. Фонари еще не зажгли, и очертания музея становились все более размытыми. Однако поток людей на улице не ослабевал. Художник, работавший на противоположной стороне, собирал подручные материалы и стирал с тротуара замечательные порождения своей фантазии, а немного спустя снизу донесся стук закрываемых ставен. Филиппс не находил объяснения тому, почему его друг столь внезапно покинул свой наблюдательный пост, и почувствовал, как в нем нарастает раздражение от множества неразрешимых загадок.

— Видите ли, Филиппс, — произнес Дайсон, меряя шагами комнату, — я хотел бы познакомить вас со своим методом. Я исхожу из теории невероятности. Она вам неизвестна? Сейчас объясню. Представьте, что я стою на ступенях собора Святого Павла{2} и высматриваю слепого человека, который бы впридачу хромал на левую ногу. Согласитесь, маловероятно, что такой пройдет мимо меня за ближайший час. Если я простою еще час, невероятность такого совпадения уменьшится, но все еще останется очень большой. Даже если я не сойду со ступеней в течение целого дня, шансов на успех по-прежнему будет мало. Но вообразите себе, что я день за днем, неделю за неделей стану продолжать это занятие. Разве не очевидно, что невероятность такого совпадения будет от раза к разу уменьшаться? Ведь две непараллельные линии обречены сближаться, пока наконец не встретятся, и тогда исчезнет невероятность такого исхода дела. С помощью такого метода я отыскал черную плитку. Это единственный известный мне научный принцип, который может помочь найти неизвестного человека среди пяти миллионов людей.

— И таким способом вы надеетесь отыскать человека, который сможет перевести текст на черной плитке?

— Именно.

— И убийцу сэра Томаса Вивьена?

— Да. Я собираюсь найти того, кто знает обстоятельства смерти сэра Томаса Вивьена точно таким путем.

Оставшуюся часть вечера после ухода Филиппса Дайсон провел неспешно бродя по улицам, а позднее — за литературными занятиями или «поисками точной фразы», как он называл свой труд. На следующее утро он вновь занял свой пост у окна. Еду ему приносили сюда же, и Дайсон ел, устремив взгляд на улицу. Если не считать этих коротких перерывов на еду, он ни на что больше не отвлекался до тех пор, пока не сгущались сумерки, не захлопывались ставни и художник не уничтожал безжалостно свои дневные труды. Только в это время, когда вот-вот должны были зажечься, разгоняя мрак, фонари, Дайсон чувствовал себя вправе покинуть пост. Это бесконечное наблюдение за улицей продолжалось изо дня в день, вызывая растущее беспокойство квартирной хозяйки, возмущавшейся таким бессмысленным занятием.

И вот однажды вечером, когда противоборство света и тени только начиналось и чистое безоблачное небо понемногу утрачивало яркие краски, наступил момент, которого Дайсон так долго ждал. Бородатый мужчина среднего возраста, сутулый и с сединой на висках, вышел на восточный конец Грейт-Рассел-стрит. Проходя мимо музея, он поднял глаза, а затем машинально оглядел рисунки на тротуаре; поглядел он и на самого художника, сидящего поодаль со шляпой в руке. Некоторое время мужчина стоял неподвижно, слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно о чем-то раздумывая. Дайсон видел, что кулаки его судорожно сжались, спина задрожала мелкой дрожью, а та щека, которую можно было видеть из окна, задергалась и перекривилась, говоря о приближающемся эпилептическом припадке. Прихватив легкую шляпу, Дайсон выскочил из квартиры, промчавшись вихрем вниз по лестнице.

Оказавшись на улице, Дайсон увидел, что мужчина, привлекший его внимание, повернул в обратную сторону и теперь чуть ли не мчался в направлении Блумсбери — сквер, не замечая, что за ним следят.

Дайсон подошел к художнику и дат ему немного денег со словами: «Впредь вам не надо рисовать эту вещь». Отойдя от него, Дайсон неторопливо побрел по улице в направлении, обратном тому, что избрал беглец. И с каждым шагом расстояние между ним и сутулым мужчиной все увеличиваюсь.

История сокровищницы

— Почему я избрал вашу, а не свою квартиру для встречи? Тому есть много причин. Но главное — я подумал, что этот человек будет более раскован на нейтральной почве.

— Признаюсь, Дайсон, — сказал Филиппс, — я ощущаю одновременно нетерпение и беспокойство. Вы знаете мой принцип: я верю только голым фактам — можете назвать такую позицию материалистической, если хотите. Но в деле Вивьена есть нечто, что заставляет меня нервничать. Однако, как вам удалось заставить этого человека прийти?

— У него преувеличенное мнение о моих возможностях. Помните, что я говорил о теории невероятности? Когда она срабатывает, ее результаты потрясают непосвященного человека. Уже бьет восемь? А вот и звонят.

На лестнице послышались шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел сутулый бородатый мужчина с сединой на висках. Взглянув на его лицо, Филиппс понял, что тот объят ужасом.

— Входите, мистер Селби, — произнес Дайсон. — Это мистер Филиппс, мой близкий друг. Сегодня вечером мы у него в гостях. Не хотите ли чего-нибудь? Нет? Ну, тогда выслушаем вашу историю. Не сомневаюсь, что она удивительная.

Мужчина заговорил глухим и слегка дрожащим голосом; в его глазах застыл испуг, словно он видел перед собой нечто ужасное, что не покидало его ни ночью, ни днем и не покинет до конца жизни.

— Думаю, вы позволите мне перейти сразу к делу, — начал он. — То, что я собираюсь сообщить, лучше сделать быстро. Нужно сказать, что родился я в уединенном местечке на западе Англии, где в самих очертаниях холмов и лесов, в изгибах рек, текущих в долинах, человек с развитым воображением увидит нечто таинственное. Мальчиком я рос среди огромных округлых холмов, непроходимых лесов и укрывшихся меж холмов долин, и все это не могло не будоражить мою и без того безудержную фантазию.

Став постарше, я стал рыться в отцовых книгах, инстинктивно стремясь, как пчела к нектару, ко всему, что могло насытить воображение. Так, прочитав изрядное количество старых оккультных книг и выслушав множество невероятных легенд, в правдивости которых старики в глубине души не сомневались, я поверил в существование спрятанного сокровища, тайного клада, принадлежавшего давно исчезнувшему народу. Я верил, что он зарыт в наших холмах, и все мои мысли были направлены на то, чтобы отыскать золото, которое, как я полагал, лежит в земле на глубине каких-нибудь нескольких футов.

К одному месту меня тянуло, словно магнитом: это был могильный курган, памятник давно сгинувшего и забытого народа, он венчал гребень горы, и летними вечерами я часто поднимался туда и подолгу сидел на глыбе известняка, глядя поверх бурой морской глади на далекий девонширский берег.

Однажды, когда я небрежно ковырял железным наконечником палки мох и лишайник, облепившие камень, мое внимание привлек узор под зеленым наростом — извилистая линия и отметины, явно неестественного происхождения. Сначала я подумал, что напал на редкую окаменелость, и, вынув нож, стал отскребать мох до тех пор, пока не очистил квадратный участок.

Моему взору открылись два поразивших меня знака: сжатая кисть, в которой большой палец был просунут между указательным и средним на манер фиги, а под кистью — завиток, аккуратно вырезанный на твердой поверхности камня. Так вот, значит, сказал я себе, этот знак, говорящий о близости величайшей тайны. Правда, пыл мой охлаждало воспоминание о том, как в прошлом несколько любителей древностей перекопали этот холм вдоль и поперек и, с своему удивлению, не нашли там ничего, кроме наконечника стрелы. Было ясно, что знаки на известняке содержат информацию общего значения, не привязанную конкретно к этому месту, и я принял решение продолжить поиски в других местах.

Случайно мне довольно скоро повезло. Проходя мимо одного сельского дома, я обратил внимание на игравших у дороги детей. Один из них держал в руке какой-то предмет, а остальные пытались им завладеть, прибегая к разного рода хитростям, присущим загадочной жизни детей. Что-то в предмете, который держал мальчик, привлекло мое внимание, и я попросил показать его мне. Занимавшая детей игрушка оказалась продолговатой плиткой из черного камня с изображением точно такой же руки, какую я видел на каменной глыбе, и она так же указывала вниз. На нижней же части плитки были разные непонятные закорючки и завитки, вырезанные, как мне показалось, с необыкновенным искусством и тщанием. Я выкупил у ребят игрушку за пару шиллингов, а подошедшая женщина сказала мне, что плитка уже много лет как валяется у них в доме: вроде бы, муж нашел ее в ручье, протекающем рядом. В одно жаркое лето ручей пересох, и дно обнажилось; тогда-то муж и увидел плитку меж камней. В тот день я прошел весь ручей вплоть до истока — до той уединенной горной долины, где из земли била холодная чистая вода. Это случилось двадцать лет назад, загадочную же надпись я сумел расшифровать только прошлым августом.

Не буду утомлять вас подробным рассказом о моей жизни, скажу лишь, что, подобно многим, я был вынужден покинуть родной дом и отправиться в Лондон. Денег у меня было мало, и я радовался тому, что мне удалось снять дешевую комнату на грязной улочке неподалеку от Грейс-Инн-роуд.

Покойный сэр Томас Вивьен, бывший в те годы еще беднее и несчастнее меня, ютился в том же доме, в каморке под самой крышей, и вскоре мы стали близкими друзьями. Тогда-то я и поведал ему о деле всей моей жизни. Поначалу было трудно убедить его, что я не провожу дни и ночи в погоне за химерами, но, поверив, что поиски мои не бесперспективны, он не на шутку увлекся мечтой о богатстве, которое станет наградой тому, кто проявит должные упорство и изобретательность.

Мне нравился мой новый друг, а его бедственное положение вызывало у меня глубокое сочувствие: он мечтал стать врачом, но у него не было достаточных средств, чтобы платить за учебу; более того, он часто просто голодал. По собственной инициативе я торжественно объявил, что при любых обстоятельствах часть сокровищ, если они будут мною найдены, отойдут ему, и это обещание стало для Вивьена мощным стимулом: ведь он, хоть и жил всегда в нищете, но стремился к богатству и наслаждениям гораздо больше меня.

Он с головой ушел в разрешение задачи, проявив в своих попытках расшифровать надпись на плитке незаурядный интеллект и настойчивость. Я, подобно прочим изобретательным молодым людям, интересовался разными манерами письма и сам выдумал, иногда применяя на практике собственную систему; моя выдумка понравилась Вивьену, и он изо всех сил старался мне подражать. Мы договорились: если при расставаниях возникнет необходимость связаться друг с другом по поводу волнующего нас обоих дела, прибегать именно к этому неординарному письму. С той же целью мы разработали и особый шифр.

Мало-помалу попытки решить эту трудную задачу совершенно измучили нас, и через пару лет стало ясно, что Вивьену наскучило наше нескончаемое приключение. Однажды ночью он взволнованно признался мне, что его терзает страх, не тратим ли мы наши жизни на бессмысленное и пустое занятие. А через несколько месяцев Вивьену повезло: он получил значительное наследство от престарелого дальнего родственника, о существовании которого он совсем забыл. Теперь, когда у него появился счет в банке, Вивьен отдалился от меня. Вступительные экзамены он успешно сдал много лет назад и сразу же по получении наследства стал ходить в медицинскую школу при больнице Св. Фомы. Мне он сказал, что должен теперь подыскать себе более приличное жилье. При расставании я напомнил ему о своем обещании и вновь торжественно его подтвердил; Вивьен опять поблагодарил меня и рассмеялся, и в его смехе слышалось нечто среднее между жалостью и презрением. Нет нужды рассказывать вам о моей долгой борьбе и нищенской жизни, еще более тяжелой теперь, когда я остался совсем один; однако я не падал духом и никогда не сомневался в конечном успехе; каждое утро я садился за стол, на котором лежала плитка, и только в сумерки вставал из-за него, чтобы совершить вечернюю прогулку по Оксфорд-стрит, которая привлекала меня шумом, оживленным движением и блеском фонарей.

Такая прогулка со временем превратилась в ритуал. Каждый вечер, в любую погоду, я пересекал Грейс-Инн-роуд и следовал в западном направлении, иногда предпочитая идти севернее — по Юстон-роуд и Тоттенхэм-Корт-роуд, иногда — по Холборн, а то и по Грейт-Рассел-стрит. Каждый вечер я прогуливался около часа взад и вперед по северной части Оксфорд-стрит, и на ум мне часто приходили истории Де Куинси,[3] а также прозвище, которое он дал этой улице — «жестокосердая мачеха». Затем я возвращался в свое мрачное логово и опять садился за решение хитроумной задачи.

Ответ пришел ко мне ночью, несколько недель назад; меня словно озарило, и я с маху прочитал надпись, подумав, что все-таки не зря потратил столько времени. «Место захоронения сокровищ тех, кто живет внизу», — были первые слова, которые я прочитал; дальше шло точное указание этого места — оно располагалось в моем родном графстве; именно там хранились прекрасные золотые творения. Сначала надо было идти по одной из троп, стараясь не угодить в волчью яму; затем трона сужалась до размеров лисьей норы; потом вновь расширялась, и через какое-то время подводила к пещере. Я решил не тратить попусту время и тут же удостовериться, на месте ли сокровища, — не то, чтобы я сомневался в этом, просто не хотел разочаровать моего друга Вивьена, теперь богатого и преуспевающего человека. Я сел на поезд, идущий на Запад, и уже ближайшим вечером, с планом в руках, шел по обозначенной тропе в горах и, пройдя весь путь, остановился, только увидев блестевшее впереди золото. Я не хотел продолжать путь в одиночку, решив, что завершу его только с Вивьеном. В доказательство правдивости своих слов, я захватил с собой лежавший на тропе необычной формы кремниевый нож.

Вернувшись в Лондон, я был раздосадован тем, что из моей квартиры пропала каменная плитка. Квартирная хозяйка, запойная пьяница, уверяла меня, что ей ничего об этом не известно, но я почти не сомневался, что это она украла плитку, надеясь получить за нее стакан виски. Впрочем я помнил наизусть все, что было на ней написано, и, кроме того, на всякий случай сделал точную копию надписи, так что утрата плитки была не так уж важна. Только одно беспокоило меня: найдя плитку, я приклеил к ее обратной стороне бумажку с датой и местом находки, а позже приписал еще пару слов — название моей улицы и еще что-то; вот эти-то воспоминания о днях, когда все казалось почти безнадежным, были дорога мне. Я подумал, что в будущем это могло бы напоминать мне о том, что даже в самое тяжелое время нельзя терять надежду. Я сразу же написал сэру Томасу Вивьену, написал тем почерком, о котором уже упоминал, прибегнув к разработанной нами системе шифров. Сообщив ему об успехе предприятия, я упомянул о потере плитки и о том, что у меня осталась копия надписи, а также напомнил, что мое обещание поделиться с ним остается в силе, и просил его написать мне или зайти. В ответ Вивьен назначил мне свидание в глухом переулке в Клакенуэлле — месте, памятном нам обоим по прежним дням, и в семь часов вечера я отправился на встречу. Дожидаясь моего друга на углу, я обратил внимание на полустертые рисунки уличного художника и машинально поднял забытый им кусочек мела. Расхаживая взад и вперед, я гадал, какого человека предстоит мне встретить после стольких лет разлуки; постепенно воспоминания о тех давних днях охватили меня, и я позабыл обо всем на свете, продолжая механически ходить, уставившись в землю.

Из мира грез меня вывел сердитый голос, грубо вопрошавший, отчего это я не держусь определенной стороны тротуара; подняв глаза, я увидел стоявшего предо мной важного, представительного господина, который с явным неудовольствием и презрением смотрел на такую жалкую личность. Я сразу признал в нем моего старого друга, и когда я назвался, он стал извиняться, выказывая свое сожаление, а потом поблагодарил меня за добрые намерения, сделав это с некоторым сомнением, словно боялся связать себя какими-то обязательствами или опасаясь за мой рассудок. Сначала я предался было воспоминаниям о совместно прожитом времени, но быстро заметил, что сэру Томасу это неприятно: он вежливо отзывался на мои слова, но всякий раз норовил перейти «ближе к делу» — так он это называл. Сменив тему, я во всех подробностях рассказал ему то, что уже сообщил вам. Вот тогда его поведение полностью изменилось. Когда я вытащил кремниевый нож как доказательство того, что побывал «на обратной стороне Луны» — так обозначали мы на нашем жаргоне место, где находились сокровища, лицо его приобрело необычайную серьезность, он выглядел очень взволнованным; меня озадачила смена на его лице разных выражений: дрожи ужаса, твердой решимости и старания сохранять спокойствие. У меня хватило времени рассказать ему обо всем в мельчайших подробностях, и, так как еще было достаточно светло, я, вспомнив о подобранном красном мелке, нарисовал на ближайшей стене кисть. «Вот, взгляни, это рука, — начал я, объясняя подлинное значение рисунка, — обрати внимание на положение большого пальца между указательным и средним…» Я собирался начертить и все остальное и уже приложил к стене мел, но тут Вивьен, к моему величайшему удивлению, вдруг ударил меня по руке. «Не стоит, — сказал он. — Это место недостаточно уединенное. Лучше немного пройдемся, и ты расскажешь мне все подробно по пути».

Я согласился, и Вивьен повел меня прочь, выбирая самые глухие улочки, а я тем временем подробно рассказывал ему, как добраться до сокровищ. Раз или два, поднимал на него глаза, я замечал, что он как-то странно озирается, бросает быстрые взгляды по сторонам и поглядывает на дома; его беспокойство и нервное поведение не нравились мне. «Пойдем-ка на север, — сказал он наконец, — там есть уединенные улочки, где можно будет спокойно все обсудить; я в твоем распоряжении на весь вечер». Я отказался под тем предлогом, что должен быть вовремя на Оксфорд-стрит, и продолжал свой рассказ. Когда я закончил, Вивьен знал путь к сокровищам в мельчайших подробностях, не хуже меня.

Тем временем, свершив круг, мы оказались на прежнем месте — в том же темном переулке и как раз у той самой стены, где я начертил красную руку: это я понял по смутным силуэтам деревьев, свесивших к нам свои ветви. «Мы вернулись туда же, откуда начали путь, — сказал я. — Думаю, я могу коснуться того места, где нарисовал руку. И уверен, ты тоже сможешь коснуться той таинственной руки в горах, как и я. Помни — между ручьем и камнем».

Я склонился, пытаясь разглядеть, точно ли это мой рисунок, как вдруг услышал над собой резкий свист и быстро выпрямился. Вивьен стоял передо мной, в его поднятой руке блестел нож, а в глазах застыла смертельная решимость. Только в целях самозащиты я нащупал в кармане кремниевый нож и, ослепленный страхом за собственную жизнь, нанес Вивьену упреждающий удар. Через мгновение он уже лежал бездыханный на тротуаре.

— Вот и все, — произнес Селби после непродолжительного молчания. — А теперь, мистер Дайсон, я хотел бы узнать, каким образом вы меня выследили.

— Я разрабатывал несколько версий и совсем не заслуживаю похвалы за проницательность, так как допустил несколько серьезных промахов. Для меня не составило особого труда разгадать ваш «небесный» шифр: я сразу понял, что за астрономическими терминами скрываются обычные слова и фразы. Вы потеряли или у вас украли что-то черное; небесный глобус — копия «небес» — из этого я понял, что у вас осталась копия украденного. Естественно, я пришел к заключению, что вы потеряли некий черный предмет с буквами или символами, написанными или высеченными на нем: ведь предмет явно содержат важную информацию, а информация могла быть только написана или изображена в картинках. «Наша прежняя орбита остается без изменений» — значит, ваша договоренность сохраняется. «Номер моего знака» должен был означать номер дома — аллюзия к знакам зодиака. Нет нужды объяснять, что «обратная сторона Луны» не может быть не чем другим, кроме как местом, где никто еще не бывал; «новый дом» — другое место для встречи — опять астрологические аллюзии. Следующим моим шагом было найти украденные «черные небеса», тут пришлось трудновато, но в конце концов я их нашел.

— Нашли плитку?

— Вот именно. А на клочке бумаги, оставшемся на ее оборотной стороне, я прочитал «набег»,[4] и это меня сильно озадачило, но потом я догадался, что это окончание названия улицы Грейс-Инн-роуд — вы только пропустили второе «н». Выражение «жестокосердая мачеха» тут же вызвало в памяти фразу Де Куинси, откуда вы позаимствовали эти слова, и я сделал смелое, однако впоследствии оказавшееся правильным предположение, что вы живете либо на Грейс-Инн-роуд, либо поблизости от нее и имеете привычку прогуливаться по Оксфорд-стрит: ведь, как вы помните, любитель опиума именно там регулярно совершал свой моцион.{3} Исходя из теории невероятности, с основными принципами которой знаком мой друг, присутствующий здесь, я пришел к выводу, что при любых обстоятельствах вы когда-нибудь да пройдете через Гилфорд-стрит, Рассел-сквер и Грейт-Рассел-стрит и, если я буду достаточно долго следить за передвижениями людей по моей улице, то обязательно увижу нужного человека. Но как его узнать? Как раз напротив моих окон работал уличный художник, которого я попросил ежедневно рисовать на стене за его спиной крупную кисть в столь знакомом всем нам жесте. Я решил, что если человек, которого я ищу, пройдет мимо, он непременно каким-нибудь образом да выдаст себя при виде этого рисунка, ставшего для него самым страшным из всех символов. Остальное вам известно. Я нашел вас уже через час, и тут уж все было рассчитано, признаюсь, не без некоторого блеска. Зная, что вы в течение долгих лет живете на одном месте в районе, где жильцы меняются постоянно, я пришел к выводу, что вы человек, не склонный менять свои привычки и, оправившись после потрясения, вернетесь, чтобы продолжить прогулку по Оксфорд-стрит. Вы и вернулись — по Нью-Оксфорд-стрит, где я уже ждал вас на углу.

— Ваши умозаключения поразительны, — сказал мистер Селби. — Должен признаться, в ту ночь, когда погиб сэр Томас Вивьен, я тоже возвращался по Оксфорд-стрит. Полагаю, я рассказал вам все, что вас интересовало.

— Не думаю, — отозвался Дайсон. — А как насчет сокровища?

— Мне не хотелось бы об этом говорить, — сказал Селби, страшно побледнев.

— Не бойтесь, мы не шантажисты. Кроме того, не забывайте, вы в нашей власти.

— Ну раз уж вы так ставите вопрос, то знайте: я вернулся на то место. И на этот раз прошел дальше, чем прежде.

Мужчина вдруг замолчал, рот его искривился, губы задрожали, и он затрясся в безудержных рыданиях.

— Успокойтесь, — сказал Дайсон. — Теперь вы обеспеченный человек.

— Обеспеченный, — проговорил Селби с трудом, — да уж, можно сказать место в аду мне обеспечено уже при жизни. Я взял из этого ужасного тайника в горах только одну вещь — она лежала недалеко от того места, где я нашел кремниевый нож.

— Почему же вы не взяли больше?

Несчастный человек сжался прямо на глазах, лицо его приобрело желтовато-стеариновый оттенок, на лбу проступил пот. Зрелище было одновременно ужасным и неприятным, а прозвучавший голос напоминал шипение змеи.

— Потому что стражи все еще там, и я видел их, а еще вот почему, — и Селби протянул друзьям небольшую золотую вещицу весьма странного вида. — Вот, смотрите, — проговорил он, — это «Наказание распутника».

Филиппс и Дайсон издали одновременно ужасные вопли — столь отталкивающе непристойным было изображение.

— Скорей уберите, спрячьте этот кошмар, ради всего святого!

— Только это я и принес с собой, ничего больше, — сказал Селби. — Неудивительно, что я не задержался там, где живут существа, недалеко ушедшие от диких зверей, и где все остальное в тысячи раз страшнее того, что я вам показал.

— Вот, возьмите это, — сказал Дайсон. — На всякий случай я принес ее с собой. — И он протянул дрожащему, испуганному человеку черную плитку. — А теперь, — закончил Дайсон, — мы вас больше не задерживаем.

Друзья какое-то время сидели молча, нервно поглядывая друг на друга; губы их дрожали.

— Признаюсь, я верю ему, — проговорил наконец Филиппс.

— Мой дорогой Филиппс, — сказал Дайсон, широко распахивая окна. — Не думаю, что я наделал так уж много ошибок в этом запутанном деле.

Перевод В. Бернацкой осуществлен по: Machen А. The Three Impostors and The Red Hand. N. Y. Alfred Knopf, 1922.

Примечания

1

Плотничный инструмент; в отличие от топора у тесло лезвие перпендикулярно топорищу.

(обратно)

2

Обсидиан — стекловатая вулканическая горная порода (красная, черная, серая, иногда с красивым отливом) с раковистым режущим изломом. Применяется для поделок.

(обратно)

3

Английский писатель-романтик (1785–1859) продолжатель традиций «озерной школы

(обратно)

4

Набег (англ.).

(обратно)

Комментарии

1

Британский музей — богатейший в мире музей с библиотекой, собраниями древностей, естественно-историческими коллекциями, картинной галереей и пр.

(обратно)

2

Собор Св. Павла (Сент-Пол) построен в 1675–1710 гг. архитектором К. Реном.

(обратно)

3

…любитель опиума именно там регулярно совершал свой моцион. — Имеется в виду «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» — знаменитая книга Томаса Де Куинси. Изданная в 1822 г., эта автобиографическая «Исповедь» поразила публику красотой слога и необычайной силой в описании грёз и галлюцинаций, порождаемых употреблением опиума. В первом русском переводе (1834 г.) авторство «Исповеди…» было приписано Мэтьюрину.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg