«Блеск презренного металла»

Светлана Алешина Блеск презренного металла

Глава 1

Она пересекала мостовую, лавируя между несущимися автомобилями, и даже с тротуара было видно, какие у нее застывшие, почти белые глаза и странная, не имеющая ни малейшего отношения к происходящему улыбка. Я невольно остановилась, потому что поняла — ничем хорошим это не кончится. Эта девушка, возможно, и не собиралась сводить счеты с жизнью, но то, что она не в себе, стало ясно с первого взгляда.

На вид ей было лет двадцать, не больше. Абсолютно не запоминающаяся внешность — прямые русые волосы до плеч, невыразительное, почти детское лицо без всяких следов косметики, какая-то серенькая холщовая куртка, из-под которой выглядывает бледно-желтая майка, обтягивающая маленькую грудь, да старые джинсы, купленные явно не в магазине фирменной одежды. В общем, если бы не жутковатые белые глаза, эта девочка никогда бы не привлекла моего внимания. И если бы она не пошла так беззаботно поперек ревущего потока автомобилей, готового в любую секунду превратить ее хрупкое тело в лепешку.

Это был почти цирковой номер. Она шла, не ускоряя и не замедляя шага, с отсутствующей улыбкой, слегка поводя руками, точно на самом деле вброд преодолевала поток — спокойную и величавую реку, несущую прохладные тихие воды между безлюдными берегами.

Такая невозмутимость должна была особенно бесить автолюбителей. Этот отрезок длинного и широкого проспекта Строителей уже давно был оборудован подземными переходами, и только отчаянные сорванцы-мальчишки да иногда пьяные рисковали переходить здесь дорогу. Но даже они не решались на это в час пик, когда улицы были сплошь запружены чадящими и завывающими монстрами. Этот час принадлежал машинам. Но странной девушке, похоже, было на все наплевать.

И при всем при том на пьяную она не походила — движения ее были хотя и расслабленны, но точны, и в последнюю секунду она каждый раз успевала избежать столкновения с раскаленным капотом несущегося на нее механического чудища. Представляю, что говорилось о ее необыкновенном везении в салонах автомобилей, какой великий и могучий вырывался из уст цепенеющих за рулем водителей! Они не могли остановиться, не то бедной девочке не поздоровилось бы!

Но странная девушка тем не менее уже миновала большую часть своего пути, и ей оставалось не более трех метров до спасительного тротуара, как вдруг ангел-хранитель изменил ей.

Не выдержали нервы у владельца подержанной «Лады» бутылочно-зеленого цвета. В какой-то момент, вместо того чтобы нажать на тормоз, он врезал по газам — «Лада» рванулась вперед, едва не сплющив девчонку о багажник другой машины. Побледневший водитель круто вывернул руль, и его колымага выпрыгнула на тротуар.

Я находилась в двух шагах от опасного места и невольно шарахнулась в сторону. Краем глаза я успела заметить, что девчонка все же закончила свой переход, невозмутимо переступив через бордюр тротуара. Финишировала и зеленая «Лада» — заскрипев тормозами, она слегка стукнулась о фонарный столб. Левая фара разлетелась вдребезги.

В автомобильном потоке ничего, собственно, не изменилось. Место неудачника тут же занял другой автомобилист, и вся эта железная масса равнодушно помчалась дальше.

Однако хозяин пострадавшей «Лады» вовсе не остался равнодушным к происшествию. Пережив секундный шок, он опомнился и весьма резво выскочил из машины. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений — для глупой девчонки настал час расплаты. Она в этот миг даже не обернулась, но это дела не меняло — водитель, крепкий, лет сорока мужчина с тяжелым подбородком и круглым выпуклым лбом, клокотал от ярости.

Из-под засученных рукавов тонкого джемпера выглядывали мощные волосатые ручищи. Толстые губы мужчины тряслись, и с этих губ срывались далеко не парламентские выражения. В сердцах хрястнув дверцей машины, он немедленно бросился на девчонку.

Я не успела вмешаться — он уже схватил ее за воротник курточки и что есть силы пихнул в сторону невысокой ограды сквера. Девчонка споткнулась о бетонный блок, больно ударившись коленом, и кувыркнулась в кусты, на миг исчезнув в густой зелени.

Появилась она уже по другую сторону кустов и, не оглядываясь, тут же зашагала наискосок через сквер, стараясь уйти подальше от своего обидчика. Я увидела, что у нее расцарапана и кровоточит щека и она прихрамывает на правую ногу.

Мужчина, однако, не был удовлетворен. С громкой бранью он вломился в кусты, намереваясь догнать девчонку. Мне это совсем не понравилось. Конечно, это легкомысленное существо заслуживало наказания, но мне показалось, что владелец машины находится сейчас не в том состоянии, когда ведут себя адекватно. Этот тип мог сейчас наломать таких дров, что в качестве ответчика уже пришлось бы выступать ему самому. И потом, мне просто по-человечески было жалко глупую девчонку.

— Стойте! — крикнула я и бросилась вдогонку за мужчиной.

Но моя персона интересовала его сейчас меньше всего на свете. В считанные секунды он опять нагнал свою жертву и с ходу влепил ей оглушительную затрещину, от которой девчонка кубарем покатилась на траву.

Теперь-то ей уже было трудно делать вид, будто ничего особенного не происходит. Она валялась на земле в довольно жалкой позе, из царапин и разбитого носа текла кровь, а беспощадный мститель нависал над ее беспомощным телом, готовясь, кажется, нанести следующий удар — ногой. Этого я уже никак не могла допустить.

Я вихрем налетела на грубияна и что есть силы пихнула его в грудь, заняв затем позицию между ним и беспомощной жертвой. Теперь мужчина наконец заметил помеху и с некоторым ошеломлением секунду-другую разглядывал меня, словно пытаясь понять, откуда я могла взяться. Соображал он довольно туго, поэтому ему пришлось задавать мне наводящие вопросы.

— Тебе чего надо? — хрипло спросил он, переводя дыхание.

— Оставь девчонку в покое! — сердито выпалила я. — Иначе у тебя будут жуткие неприятности, вот увидишь!

Кажется, он немного опомнился.

— У меня уже неприятности! — прорычал он. — Из-за этой шалавы я разбил тачку! Ее убить мало! — и он опять сделал шаг по направлению к девчонке.

Я не дрогнула.

— Ничего не выйдет! — решительно заявила я. — Расправы не допущу. Подобные вопросы должны решаться цивилизованными методами. Вызывайте милицию. Между прочим, мне придется свидетельствовать не в вашу пользу, любезный! В следующий раз подумаете, прежде чем распускать руки.

— Ага! — мрачно обрадовался он. — Так вы заодно, шалавы? Ну так я вас сейчас обеих урою! Вы мне заплатите за мою тачку, и никакая милиция вам не поможет!

Он еще хорохорился, но постепенно запал его сходил на нет — на дорожке сквера стали появляться люди, которые с большим интересом прислушивались к нашему спору, — некоторые из них останавливались. Владельцу «Лады» были нужны свидетели, но вовсе не такие, и он заметно притих.

Мне же всегда очень не нравились люди, привыкшие решать вопросы насилием, и я терпеть не могла, когда меня обзывают. Последние крохи сочувствия к этому мужлану у меня давно испарились, и я была намерена полностью встать на сторону избитой девчонки.

Присев рядом с ней, я осторожно дотронулась до ее плеча и сказала — громко, чтобы меня слышали даже люди на дорожке:

— Как ты себя чувствуешь?! Можешь встать?! Может быть, отвезти тебя в больницу?! Заодно сделаем экспертизу и зафиксируем справкой те травмы, что нанес тебе этот гражданин. Не бойся, вставай, он тебя больше не посмеет тронуть!

Девушка лежала ничком в траве точно мертвая, и только по мелкому дрожанию ее тоненького тела можно было догадаться, что она просто притворяется. А может быть, это была инстинктивная уловка, чтобы агрессор оставил ее в покое. Я не стала настаивать, тем более что этот самый агрессор неуверенно попятился и, нервно косясь на свидетелей, забормотал: — Ладно! Мы еще встретимся! Я сейчас! Сейчас я вызову милицию, и вы у меня попляшете! Зафиксируют они! Сначала я зафиксирую… Выложите все, до копеечки!..

Видимо, он имел в виду компенсацию за порчу автомобиля. Но у меня почему-то сложилось впечатление, что он не станет связываться с милицией и предпочтет взять ремонт на себя, выместив свою досаду на ком-нибудь в другом месте.

Так оно и вышло. Наш оппонент позорно бежал, царапаясь о колючие кусты, а вскоре мы услышали пофыркивание отъезжающей машины. Наверное, у владельца злосчастной «Лады» были проблемы с тем, как встроиться в трэффик, но он с ними справился довольно успешно для человека, находящегося в состоянии аффекта.

Народ, собравшийся на дорожке сквера, быстро потерял к нам интерес и начал расходиться. Девушка по-прежнему лежала неподвижно, уткнувшись носом в траву, и не подавала никаких признаков жизни. Мне это начинало надоедать.

— Ты в самом деле можешь вставать, — с досадой проговорила я. — Этот мужчина уехал. Притворяться ни к чему. И, между прочим, знаешь, что я тебе скажу? Вообще-то он поступил по-свински, но и ты вела себя как свинья! Это еще счастье, что все так закончилось! От тебя могло остаться мокрое место! Что ты выделывала там, на мостовой? Ты меня слышишь?

Не слышать меня она не могла, но, кажется, мои слова были для нее просто продолжением уличного шума, не более. Эта девушка чем-то напоминала мне улитку, которая при малейшем дискомфорте старается спрятаться в собственную раковину, с той только разницей, что ее раковина была невидимой, и поэтому со стороны девушка выглядела странной, даже не совсем нормальной.

Она продолжала лежать, точно приклеенная к земле, не выдавая себя ни всхлипом, ни движением, и чувствовалось, что так она может лежать и час, и два, а у меня все-таки были свои дела. Но бросить здесь эту недотепу одну, избитую, униженную и, возможно, не вполне дееспособную, я не могла. Вдруг ей придет в голову снова отправиться пешком через дорогу? От одной мысли об этом я содрогнулась.

— Ну вот что! — решительно заявила я. — Или ты сейчас же приходишь в себя, или я действительно вызываю милицию, «Скорую помощь», и пусть тобой занимаются компетентные органы! Откровенно говоря, ты мне не нравишься. Ты случайно не сбежала ни из какой… гм… лечебницы? У тебя есть с собой какие-нибудь документы?

Как ни странно, это подействовало. Девушка вдруг зашевелилась, подняла припухшее исцарапанное лицо, несколько секунд пристально и недоверчиво смотрела на меня, а потом села, вытянув ноги. Если бы не разбитая физиономия, не продранные на коленке джинсы и измазанные зеленью руки, можно было подумать, что она просто прилегла вздремнуть на травке и только что очнулась от мирного сна. Я хочу сказать, что все-таки было в этой девушке что-то не от мира сего.

Она и на вопрос о документах отреагировала очень своеобразно. Сначала она с готовностью и усердием, которого от нее никак нельзя было ожидать, полезла в задний карман джинсов, а потом извлекла из него и протянула мне измятый билет на электричку до станции Каратай. При этом в отсутствующих глазах девушки мелькнуло что-то похожее на надежду — может быть, она ждала, что теперь-то ее наконец оставят в покое.

Наверное, так мне и следовало поступить, но я вбила себе в голову, что с этой крошкой не все в порядке, и, если оставить ее без присмотра, непременно случится беда. Лучше всего было передать ее сейчас родителям или мужу, или воспитателям — поди угадай, что за социальный статус у этой чудачки! Судя по билету, она собиралась уехать с шестичасовой электричкой в Каратай, но до назначенного срока оставалось еще долгих восемь часов, а за это время можно избороздить столько мостовых, что мало не покажется.

— Вот что, подруга, — сказала я, возвращая девушке билет. — Тебе нужно привести себя в порядок. Не поедешь же ты в свой Каратай с окровавленным лицом! И джинсы, смотри, на коленке лопнули… Давай-ка я возьму тебя сейчас с собой — ты умоешься, заштопаешь одежду, да и перекусишь, кстати… Выглядишь ты, надо сказать, неважно — давно ела, признавайся!

Она не ответила, размазывая кровь по лицу тыльной стороной ладони. Я заметила, что кожа на ее руках не отличается чистотой и покрыта цыпками. Пожалуй, на избыток внимания к своей персоне эта девушка не могла пожаловаться. На избалованного ребенка она никак не походила. Если у нее и имелась семья, то не из тех, что относятся к разряду благополучных.

Девушка обтерла ладонь о полу куртки и опять впала в оцепенение. Может быть, ей и в самом деле требовался хороший психиатр, но до шести часов вечера вряд ли мне удалось бы решить эту проблему. Да и стоит ли этим заниматься, подумала я. Достаточно и того, что я просто посажу эту недотепу на электричку. Добрый поступок мне наверняка где-нибудь зачтется.

Я взяла девчонку за руку и силой заставила ее подняться. В общем-то, она не протестовала и никакого недовольства не выказала, — впрочем, и особой радости тоже. Двигалась как механическая кукла и безразлично пялилась в окружающее ее пространство.

— Ты такая квелая с детства, или у тебя сегодня день плохой? — с досадой спросила я. — Может быть, ты бензина нанюхалась? Говори прямо, не стесняйся, маме с папой я передавать не буду…

— Мои мама с папой умерли, — тихо сказала девушка, кажется, впервые за все это время открывая рот. На ее простоватом лице в этот момент промелькнуло что-то похожее на нежность.

— Вот как? Сожалею, — сказала я. — Прости, что заговорила об этом. Но, знаешь, ты действительно выглядишь странновато…

— Это потому что у меня течет кровь, — простодушно объяснила она.

— Нет, я обратила на тебя внимание раньше, — сказала я. — Когда ты переходила улицу…

— Почему? — без особого интереса спросила девушка.

— Не знаю, как у вас в Каратае, а у нас так улицы не переходят, — строго заметила я. — Может быть, ты не заметила, но в городе Тарасове очень интенсивное движение. Тебя могли задавить насмерть.

— Я всегда перехожу здесь улицу, — равнодушно пояснила собеседница. — Еще когда я здесь жила…

— Ты жила в Тарасове? — удивилась я. — На этой самой улице?

— Конечно, — ответила девушка с таким видом, словно факт ее биографии мог быть известен всему свету.

— Ну, тем более, — заметила я уже не так убежденно. — Тем более ты должна вести себя осторожнее.

— Почему осторожнее? — не поняла девушка. — Со мной ничего плохого случиться не может!

— Меня радует такая уверенность, — иронически сказала я. — Но, по-моему, кое-что уже случилось, тебе не кажется?

— Я не заметила, — ответила девушка и, по-видимому, совершенно искренне.

После этого заявления у меня уже не оставалось никаких сомнений — моя новая знакомая нуждается в опеке, иначе она не то что до Каратая — до вокзала не доберется. Конечно, времени было жаль, но что такое один потерянный день, когда речь идет о человеческой жизни? В том, что вопрос стоит именно так, я уже нисколько не сомневалась. Девчонка не могла отвечать за свои действия, и ее следовало передать в надежные руки. Для начала нужно попробовать хотя бы узнать ее адрес.

— Ладно, — сказала я добродушно. — Хватит об этом. Давай познакомимся. Меня зовут Ольга Юрьевна. А тебя как?

Она растерялась, словно мой вопрос был невероятно сложным. Для ответа ей потребовалось не менее десяти-пятнадцати секунд. Может быть, у нее были причины помалкивать, но мне показалось, что она попросту забыла собственное имя. Наконец после некоторого колебания она назвалась:

— Аглая…

— Редкое имя! — заметила я, не вполне уверенная, что девушка ничего не перепутала. — Ну что ж, Аглая так Аглая! Очень приятно! Пойдем теперь со мной, я отвезу тебя к себе на работу, а по дороге мы с тобой поговорим, ладно?

Наверное, если бы я не взяла ее решительно за руку, она бы так и не двинулась с места. Но под некоторым нажимом она это сделала, и мы вдвоем направились к выходу из сквера. На нас оборачивались, с любопытством рассматривая исцарапанное лицо Аглаи, и мне хотелось побыстрее добраться до моего автомобиля, который был припаркован на другой стороне проспекта.

Разумеется, улицу мы пересекли по правилам — воспользовавшись подземным переходом. Аглая отнеслась к этому так же равнодушно, как вообще она относилась ко всему, что с ней происходило. Удивительно неприхотливая попалась девушка! Я бы сказала — неприхотливая до самозабвения. Такая запросто может стать игрушкой в руках любого негодяя. Возможно, уже стала. Я, конечно, не могла считать себя экспертом в этой области, но уж очень состояние моей новой знакомой смахивало на наркотический транс.

— А как твоя фамилия? — спросила я у Аглаи.

— У меня теперь нет фамилии, — просто сказала она.

Ну все, приехали, подумала я, — фамилии нет, вместо документа билет на электричку, адрес наверняка тоже не известен… Что мне делать с этой юной бомжихой? Зря я с ней связалась, наверное. Но ведь пропадет девчонка… Ах это неистребимое желание исправить все грехи нашего мира!

Мы поднялись из сырой полутьмы тоннеля и за ручку, как две лучшие подруги, направились к автостоянке, расположенной напротив огромного здания, стены которого, казалось, почти сплошь состояли из стекла. Здесь я наконец решилась на время расцепить наши руки и отперла дверцы своей «Лады», очень похожей на ту, что потеряла из-за беззаботности Аглаи свою фару.

Мне казалось, что сходство двух машин вызовет у девушки неприятные ассоциации, поэтому старалась изо всех сил сгладить этот момент, используя для этого все подручные средства — улыбку, мимику и ободряющие взгляды. Мне казалось, что подобным образом удастся настроить Аглаю на более оптимистический лад. Но то, что я в следующую минуту услышала от нее, просто повергло меня в легкий шок.

Собственно, сначала она вообще помалкивала и все пыталась навести некоторую чистоту на свои руки, для чего с упорством, достойным лучшего применения, обтирала их время от времени о полы своей многострадальной курточки. На автомобиль же она если и смотрела, то с интересом не большим, чем если бы перед ней был, например, булыжник.

При этом ассоциации у нее действительно возникли, но они оказались столь неожиданными и причудливыми, что мой жизненный опыт не давал возможности в них проникнуть. Когда я распахнула перед ней дверцу «Лады» и предложила садиться, Аглая вдруг страдальчески сморщилась и заявила — негромко, но убежденно:

— На тачке в храм света не доберешься! — вот что она сказала.

Глава 2

Казалось, мне ли, столько лет проработавшей в журналистике, удивляться языковым контрастам, сочетанию высокого и низкого? И тем не менее непринужденность, с какой Аглая пристегнула к вульгарному слову «тачка» неизвестно откуда взявшееся торжественное словосочетание «храм света», произвела на меня огромное впечатление. Боюсь, в этот момент я даже открыла от неожиданности рот и с четверть минуты его не закрывала. К счастью, Аглая не заметила моей реакции, а вскоре мне удалось взять себя в руки.

— Ну, ладно, садись! — окрепшим голосом сказала я своей спутнице. — Насчет храма ты, безусловно, права, но я, честно говоря, на него и не претендую… Пока я собираюсь предложить тебе самый банальный маршрут — мы поедем в редакцию, где я работаю, а в храм света ты будешь добираться сама — известными тебе способами, ладно?

— Способ бывает только один, — серьезно и вдохновенно сказала вдруг Аглая. — Надо каждый день отрешаться и петь мантры…

И опять меня поразило деловито-вульгарное построение фразы. Каждый день отрешаться — это звучало почти так же гордо, как «утренняя гимнастика».

— Надо, надо отрешаться по утрам и вечерам… — пробормотала я себе под нос. А моя новая знакомая, оказывается, с большущим прибабахом. Здесь одним психиатром не обойдешься — здесь желателен целый штат психологов. Похоже, она из какой-то секты.

— Знаешь что, — предложила я. — Давай мы поговорим об этом по дороге! Если честно, в редакции меня давно ждут, а телефон я забыла с собой взять… Поэтому прыгай на переднее сиденье, и поедем! А ты мне расскажешь, что там у тебя с храмом… Ну, и вообще о своей жизни — если это не секрет, конечно…

Как ни странно, девушка не стала спорить. Она покорно опустилась на переднее сиденье и с облегчением откинулась на спинку кресла. По-моему, она здорово устала. Скорее всего, в Тарасов она прибыла ранним утром, с первой электричкой, и с тех пор все время находилась на ногах. Наверняка ничего не ела и вряд ли собиралась делать это, пока не приедет в свой Каратай. В общем, полное отрешение. Возможно, скоро я услышу и мантры в ее исполнении. Несчастный ребенок!

В последнее время вообще появилось множество странных молодых людей, детишек — без дома, без определенного занятия, без будущего. Они бродят как потерянные по задворкам городов, черт-те чем занимаются и пребывают в полной уверенности, что жизнь именно такой и должна быть. Кто бы мог подумать, что еще на нашем веку опять появятся беспризорники на улицах? Но именно так и вышло. Возможно, время повернуло вспять, и мы еще доживем до эпидемий чумы и трупов на улицах? По-моему, тут есть над чем задуматься.

Пока же я всерьез вознамерилась помочь хотя бы одной заблудшей душе. Заводя мотор своей «Лады», я ободряюще сказала Аглае:

— Ребята у нас в редакции хорошие, тебе они понравятся… Ты ни о чем не беспокойся.

— А куда вы меня везете? — вдруг ошарашила она меня вопросом, когда я вырулила со стоянки на проспект Строителей.

«Спокойно, — сказала я себе, — добрые дела требуют терпения и самоотверженности». А вслух произнесла, стараясь излагать мысль как можно доходчивее и проще:

— Мы же договорились, — ласково повторила я. — Сейчас мы поедем ко мне на работу. Ты приведешь себя в порядок, перекусишь…

— Мне нужно навестить маму, — перебивая меня, очень серьезно сказала Аглая. — Маму и папу. Я соскучилась, и мне нужно к ним.

Я была вынуждена промолчать. Видимо, мои планы нисколько не интересовали девушку, и она никак не связывала их со своими. Наверное, она была права. Тот, кто собирается оказывать благодеяние, должен быть готов к таким поворотам, если только он не настроился на любование собственной персоной.

Я притормозила возле тротуара и внимательно посмотрела на девушку.

— Ты уверена, что тебе не требуется помощь? — осторожно спросила я. — В конце концов, навестить родителей ты можешь и чуть попозже. Я сама тебя отвезу. Ты ведь имеешь в виду кладбище? Где похоронены твои родители?

Аглая довольно неопределенно махнула рукой.

— Там, — сказала она.

Понять ее жест можно было по-разному. Так как она была склонна наводить тень на самые простые вещи, я предпочла уточнить:

— Ты хочешь сказать, это кладбище в Сосновке, я правильно поняла?

Аглая на минуту задумалась, а потом неуверенно кивнула головой. Я заставила себя погасить нарастающее раздражение и сказала:

— Отлично. Значит, отправимся сейчас туда. Но обещай мне, что после того, как посмотришь на могилку, мы поедем все-таки ко мне и ты приведешь себя в порядок…

С тем же успехом я могла бы разговаривать с пустым креслом. На бесстрастном лице Аглаи ровным счетом ничего не отразилось, и мне осталось только убеждать себя, что ее молчание было не чем иным, как знаком согласия.

Так или иначе, но идти на попятную было поздно. Я нажала на газ и погнала машину по широкому проспекту в направлении окраин. Кладбище в Сосновке находилось довольно далеко, практически за городом, и, в общем-то, добираться до него общественным транспортом было испытанием не из легких. В этом плане моей спутнице все-таки повезло — при самом худшем раскладе на машине мы должны были добраться туда минут за двадцать пять, не больше.

Аглая не разговаривала, равнодушно глядя перед собой. Я тоже помалкивала, соображая, почему Аглая, приехав в Тарасов навестить могилу родителей, моталась здесь, на проспекте Строителей, дразня автолюбителей и рискуя собственной жизнью. Потом я пришла к выводу, что разумного ответа на этот вопрос быть не может и Аглаю надо принимать такой, какая она есть. Просто нужно попытаться узнать о ней побольше.

— Ты теперь живешь в Каратае? — для начала спросила я. — Ну, и как там — тебе нравится?

— Я не живу в Каратае, — бесцветным голосом сказала Аглая.

— Так, — стараясь сдерживаться, продолжила я. — В Каратае ты не живешь. В Тарасове ты тоже не живешь. А вообще ты где-нибудь обитаешь? Адрес у тебя имеется?

Она потерла лоб — бесконечно усталым, отрешенным жестом и сказала, будто повторяя впервые услышанное слово:

— Адрес?

— Ну да, адрес! — воскликнула я. — Улица, номер дома, квартиры…

Аглая неожиданно прыснула и с некоторым превосходством ответила:

— Там нет никакой квартиры…

— Где там? — терпеливо поинтересовалась я.

— Там, где я живу, — невозмутимо пояснила эта невозможная девчонка.

— Ладно, проехали, — вздохнула я. — Не желаешь говорить, где живешь, — твое дело… Может быть, поговорим о чем-нибудь другом, из чего ты не делаешь секрета? Ты случайно не замужем?

— Вот еще! — вяло откликнулась Аглая. — Чего я там забыла?

— Там — это, надо понимать, замужем? — уточнила я. — Действительно, что там можно забыть? Кажется, я опять невпопад, верно? Ну, тогда проясни — ты работаешь или учишься?

— Мы иногда учимся, а иногда работаем, — неожиданно словоохотливо поведала она. — Но мы должны учиться, даже когда работаем. Иначе нам никогда не достичь совершенства.

— Это так серьезно? — спросила я, с любопытством покосившись на Аглаю. — Вы непременно должны достичь совершенства? А кто это — вы?

Но силы девушки опять иссякли, и я поняла, что ответа на этот вопрос мне не дождаться. Но кое-что для меня начинало проясняться. Похоже, эта девчушка действительно имеет отношение к тому, что у нас официально называется нетрадиционными религиями, а в народе попросту — сектами. Ничего удивительного — история довольно типичная. Рано потеряла родителей, кругозор крайне узкий, возраст опасный — такие часто становятся добычей всяких доброхотов.

— Ты верующая? — спросила я.

Аглая опять ничего не ответила, но посмотрела на меня уже без прежнего равнодушия. Я готова была поклясться, что теперь в ее взгляде мелькнула настоящая враждебность. Она насторожилась — в этом не было никакого сомнения. Вероятно, у нее уже были неприятности, связанные с вопросами веры. Значит, на этой почве взаимопонимания нам тоже не достичь. Если дело пойдет так и дальше, то скоро у меня просто не останется тем для разговора.

— Извини, конечно, что я задаю этот вопрос, — сказала я. — Но от чего умерли твои родители?

— Они попали в дорожное происшествие, — сказала Аглая. — Их задавила машина, когда они стояли на автобусной остановке. Это было два года назад, и об этом писали в газетах. Я как раз закончила школу, и они собирались на выпускное торжество. Я уехала в школу раньше их…

— Печальная история, — искренне сказала я. — Представляю, как туго тебе пришлось. Но у тебя, наверное, остались какие-нибудь родственники? Может быть, в Каратае?

— Правда! — как будто даже обрадовалась Аглая. — Брат моей мамы живет в Дне-про-дзе-ржин-ске! — она с видимым усилием выговорила такое трудное слово. — Теперь это считается заграница? Ну, это совсем не важно. Этот человек никогда нас и знать не хотел. Значит, он не считается родственником, как вы думаете?

Никаких признаков огорчения по поводу заносчивого родственника в ее лице я не обнаружила, поэтому ответила довольно спокойно:

— В общем-то, это тебе решать. Все-таки родная кровь — от этого никуда не денешься. Но что касается меня, так я бы послала такого родственника подальше, честно тебе говорю. Впрочем, это не твой случай… Ведь твой дядя и так знать тебя не хочет. Это печально, но все-таки не стоит придавать этому слишком большого значения. В жизни тебе еще встретятся люди, которые станут для тебя родными…

Аглая опять странно хихикнула и сообщила:

— А я знаю! Я уже их встретила. Мы роднее некуда, понимаете?

Я не стала особенно настаивать на своем понимании, хотя все больше убеждалась — мои подозрения в отношении принадлежности Аглаи к какой-то религиозной общине, скорее всего, подтверждаются. Ну что ж, по крайней мере, есть кому о ней позаботиться. Мое дело отправить девчонку в пункт назначения.

— Так эти родные живут в Каратае? — осведомилась я.

Аглая помотала головой.

— Никто там не живет, в этом дурацком Каратае! — пробормотала она.

Тут уж я не выдержала.

— Ну, во-первых, кто-то там все-таки живет, наверное? — сердито сказала я. — А во-вторых, какого черта ты туда едешь, если там никто не живет и тебе там делать нечего?

— Ну, вы тоже скажете! — понуро произнесла Аглая. — Куда же мне ехать, интересно? В Москву, что ли?

— Тебе бы в разведке работать! — проворчала я. — Цены бы тебе не было. Я уж и не помню, кто так мне морочил когда-нибудь голову…

Мне показалось, что этого моего пассажа Аглая чистосердечно не поняла. Может быть, это было и к лучшему — не стоило упражняться в остроумии с тем, кто не может ответить. Девчонке пришлось хлебнуть лиха. Может быть, способность морочить голову — ее единственное оружие, с помощью которого она выживает в этом мире?

Я на время прекратила расспросы, тем более что мы уже прибыли на место. Впереди показалась ограда сосновского кладбища. Я остановила машину метрах в десяти от ворот и с некоторым беспокойством посмотрела на свою спутницу.

Она ответила мне непрошибаемым взглядом. Что-то в этом взгляде меня смутило. Не было в нем ничего похожего на волнение и скорбь.

— Приехали, — настороженно сказала я. — Ты разрешишь мне проводить тебя?

— Куда? — спросила она.

— Ну, на могилу твоих родителей, — ответила я, слегка подняв брови.

Аглая удивилась, но только чуть-чуть.

— А где? — произнесла она.

— С тобой положительно не соскучишься, — тяжко вздохнула я. — Ты же сама велела ехать сюда.

— Я не велела, — хладнокровно заявила она.

— Но ты сказала, что собираешься навестить могилу родителей, — напомнила я.

— Они же не здесь похоронены! — разочарованная моей бестолковостью, сказала Аглая.

Я зажмурилась и сосчитала про себя до десяти. Потом открыла глаза и сказала ровным голосом:

— Так, давай раз и навсегда выясним, куда именно тебе нужно! Только не торопись, подумай как следует и объясни все внятно и конкретно. Договорились?

Аглая наморщила лобик, точно задача, которую я ей задала, оказалась совершенно непосильной, и немного виновато пробормотала:

— Надо ехать в обратную сторону. Это вот там, где Волга. Ну, знаете, где кладбище, там на горе?

— Положим, я знаю это кладбище, — сказала я. — Но ты уверена, что не ошиблась? Действительно на горе? Мне не хотелось бы, чтобы мы опять катались впустую…

— Да точно, на горе, — спокойно ответила Аглая. — От маминой могилки Волгу видно. Если не на горе, то как бы ее было оттуда видно?

— Логика у тебя убийственная, — хмуро заметила я. — Потом окажется, что Волга, которую ты видела, вовсе не Волга, а…

— Волга, я знаю! — возразила Аглая. — Я же здесь жила.

— Это верно, я и забыла, — вздохнула я, опять запуская мотор. — Значит, едем обратно!

Через полчаса мы были на Ястребиной горе, в районе старого кладбища, с которого действительно открывался вид на Волгу. У меня возникла надежда, что теперь-то мы попали куда нужно. На часах однако было полдвенадцатого, и времени еще оставалось хоть отбавляй. Если, конечно, брать в расчет электричку. У меня уже появились подозрения, что поездка в Каратай — не более чем плод моей фантазии и, когда придет время, Аглая просто недоуменно скажет: «Какая электричка?», а я опять сяду в лужу.

Мы вышли из машины. Аглая рассеянно оглянулась вокруг и торжествующе ткнула ладонью в воздух, указывая мне на великую русскую реку. Река действительно оказалась на месте, а мой скептицизм был посрамлен. По-моему, Аглае самой было приятно, что она ничего не напутала. Мне уже хотелось ее поздравить, но тут эта артистка вдруг выдала:

— Волга! Я могу переплыть ее туда-сюда и не устать нисколько!

Это заявление настолько не вязалось со всеми предыдущими ее заявлениями, да и вообще с ее субтильным обликом, что я опять слегка оторопела.

— Ну, в общем-то, это здорово… — кисло сказала я наконец. — Правда, вода пока, наверное, еще холодная… Если вздумаешь претворять это дело в жизнь, то лучше подожди с полмесяца…

Она кивнула совершенно серьезно и пошла к воротам кладбища, ссутулившись и еле перебирая ногами. Глядя на ее худую спину, я с тревогой размышляла, что же творится с моей неожиданной знакомой и как мне теперь с честью выпутаться из того глуповатого положения, в которое я сама себя загнала. Возиться с Аглаей было довольно обременительно и, кажется, бесполезно, а просто бросить ее было стыдно.

Так ничего хорошего и не придумав, я пошла за ней следом на кладбище. Совершенно про меня позабыв, Аглая как сомнамбула бродила среди могил, не обращая на них почти никакого внимания. Она большей частью смотрела себе под ноги и что-то бормотала чуть слышно — можно было подумать, что она молится. Не исключено, что так оно и было, но мне казалось, что мы прибыли сюда все-таки с другой целью.

Посетителей на кладбище было совсем немного. Тихо шелестели кроны старых деревьев над могилами. Строгая и отрешенная обстановка этого печального места настраивала на соответствующий лад, и поневоле хотелось выбросить из головы мирские заботы и думать о бренности всего сущего и о краткости нашего пребывания на грешной земле.

Странный сегодня выдался день! Еще утром я была полна забот и с усердием искала встречи с неким деятелем, обещавшим устроить для нашей газеты партию бумаги — ну по совершенно бросовой цене. Потом мне не удалось найти этого благодетеля ни в той конторе, где он мне накануне назначил встречу, ни в той, куда меня направили из первой конторы. Едва я успела переварить это безобразие, как на моем пути оказалась Аглая, и всю свою нереализованную активность я направила на ее спасение. И вот наконец все заканчивается там, где заканчивается вообще все на свете, и я брожу по унылому погосту, и мне уже почти нет никакого дела ни до трепача, который так подвел меня с бумагой, ни до самой бумаги, ни до потерянного времени, ни даже до моих верных сотрудников, которые наверняка меня уже потеряли и сходят с ума от неизвестности.

Впрочем, вспомнив о коллегах, я почувствовала нечто вроде укора совести — следовало все-таки дать о себе знать. Ведь уезжая, я обещала вернуться самое большее через час, а прошло уже три. Обо мне действительно беспокоятся.

Аглая по-прежнему бесцельно перемещалась среди надгробий, и я решила поторопить ее. Я подошла к ней, когда она остановилась наконец возле какой-то неухоженной могилы, украшенной простым металлическим надгробьем, уже изрядно пообтершимся и проржавевшим. Оградки вокруг могилы не было — то ли так задумывалось изначально, то ли ее попросту украли, что сейчас совсем не редкость даже на кладбищах.

Никаких эмоций моя подопечная не проявляла, и мне подумалось, что она опять что-то напутала и могила ее родителей находится совсем в другом месте. Я осторожно положила руку ей на плечо и сказала:

— У тебя проблемы, Аглая? Может быть, тебе чем-то помочь?

Она вздрогнула и испуганно на меня покосилась.

— Н-нет, мне не нужно помогать! — поспешно сказала она, деликатно выскальзывая из моих объятий.

Несмотря на все старания, я, кажется, вызывала у нее неприязнь. Ну что ж, поделом мне. Как говорится, инициатива наказуема.

— Может быть, поедем дальше? — предложила я, делая вид, что ничего не заметила. — Твои поиски ведь, кажется, не увенчались успехом?

Аглая послушно оторвалась от могилки и побрела прочь, сунув руки в карманы куртки. Я догнала ее, и мы пошли дальше вместе. Вдруг она сказала:

— Я их повидала. Теперь можно ехать дальше.

— Вот те раз! — недоуменно заметила я. — Значит, ты все-таки нашла могилку?

— Конечно, — равнодушно пояснила Аглая и коротко кивнула назад. — Вон она.

Выходит, эта заброшенная могила и являлась целью ее поисков? Отчего же такая сдержанность? Я все-таки ждала от Аглаи, что она раскроется — хотя бы здесь. Но этого не произошло.

— А тебе не кажется, что стоило бы навести здесь небольшой порядок? — спросила я, заглядывая девушке в глаза.

Аглая улыбнулась — грустно и немного мечтательно.

— Это неважно, что с твоей могилкой, — объяснила она. — Просто нам пока еще нельзя встретиться, поэтому я прихожу иногда сюда… А вообще-то, мама с папой сейчас уже не здесь…

— Ну да, они на небесах, так считается… — пробормотала я, сраженная ее убежденностью.

Теперь Аглая улыбнулась как человек, облеченный тайным знанием.

— Нет, не на небесах, — уверенно заявила она. — Все светлые души соберутся в неведомой стране Шангри-Ла, в храме света и воссоединятся навеки в добре и блаженстве!

Честное слово, она была неистощима на сюрпризы. Теперь еще и Шангри-Ла появилась — хоть стой, хоть падай!

— Ну что ж, можно сказать и так… — промямлила я. — Только мне об этом раньше как-то не приходилось слышать. А где же эта неведомая страна?

Мы как раз вышли с кладбища, и Аглая без раздумий махнула рукой в сторону Волги.

— Далеко-далеко, — сказала она. — За синими лесами.

Я не нашлась, что на это сказать, и наша беседа опять прервалась на какое-то время. Мне казалось, что теперь мы без помех сможем поехать в редакцию, но уже в машине Аглая неожиданно объявила, что ей необходимо побывать еще в одном месте. Теперь в ее голосе явственно слышались слезные нотки, и я просто побоялась ей отказать, опасаясь истерики.

Разумеется, она опять меня удивила, потому что, поколесив по городу, мы вдруг оказались в том самом месте, где, собственно, и состоялось наше первое знакомство, — на проспекте Строителей, совсем недалеко от злосчастного столба. Как говорится, еще осколки остыть не успели.

Выяснилось, что эта бедолага слонялась там не от нечего делать. У нее было запланировано еще одно свидание с памятными местами. Попросту говоря, Аглае хотелось взглянуть на дом, где она жила раньше с родителями, а он располагался именно в этом районе — за сквериком.

Что ж, это желание было мне понятно, но, честно говоря, меня уже начинало тошнить от наших перемещений, и я осуществляла свою надзирательскую миссию из последних сил. Поэтому осматривала памятные места я невнимательно и безо всякого интереса, мечтая о том, как мы с Аглаей наконец расстанемся. Мне показалось, что в девушке произошли какие-то перемены и она сделалась более адекватной, что ли. Взгляд ее стал более осмысленным, и свои неожиданные перлы она перестала выдавать.

Вообще она заметно притихла и, пожалуй, выглядела теперь похуже, чем утром, — лицо ее посерело и подурнело, на губах появился какой-то неприятный синюшный оттенок. Она казалась совсем больной. Впрочем, от помощи она отказалась наотрез и даже в конце концов предложила мне отправляться по своим делам. Преподнесла она мне эту пилюлю застенчивым тоном, отводя глаза, но довольно категорически.

Я постаралась проглотить обиду, которая все-таки возникла в душе, и согласилась с Аглаей. Мне показалось, что теперь я могу оставить ее одну, не опасаясь, что она полезет под автомобиль. Но так как выглядела Аглая неважно, я сочла нужным вручить ей свою визитную карточку — на всякий случай.

— Если тебе вдруг понадобится помощь, — предупредила я, — ты в любое время можешь обращаться ко мне. Аглая лишь скользнула взглядом по прямоугольнику бумаги, на котором было отпечатано: «Бойкова Ольга Юрьевна. Газета «Свидетель». Главный редактор», и спрятала карточку в задний карман джинсов.

Глава 3

— С чего это тебя потянуло на благотворительность? — спросила секретарша Маринка, с которой мы помимо служебных отношений поддерживаем еще и дружеские.

Вопрос был задан снисходительным тоном, и это мне не понравилось.

— Вот ты филолог по образованию, — заметила я, — а слова употребляешь весьма приблизительно. О какой благотворительности может идти речь, когда я даже не дала бедной девочке денег? Здесь можно говорить, скорее, о милосердии, и то с большой натяжкой.

— Ну, хорошо, — не смутившись, продолжила Маринка. — С чего тогда тебя потянуло на милосердие, если тебе так больше нравится? Хотя как филолог я настаиваю именно на своем варианте. Что из того, что ты не дала денег? Кстати, только этого не хватало! Зато ты тратила на эту прохиндейку бензин, время…

— Она не показалась мне прохиндейкой, — возразила я. — Несчастная девчонка, оставшаяся без ориентиров и поддержки…

— Наркоманка какая-нибудь! — убежденно заявила Маринка. — Сама же говоришь, что она несла всякую несуразицу.

— Ты хочешь сказать, что наркоманы не заслуживают милосердия? — сердитым голосом поинтересовалась я.

— Вот я и говорю, с каких пор тебя потянуло на милосердие? — упрямо повторила Маринка. — По-моему, это все-таки не твой профиль. Или ты надеялась почерпнуть от этой курицы какой-нибудь сенсационный материал?

— Твой цинизм отвратителен, — заявила я. — Завтра любой из нас может оказаться в положении еще более худшем…

— Ну и будь уверена, что к нам-то никто не разбежится со своим милосердием! — убежденно сказала Маринка. — Я знаю, что говорю. Между прочим, эта подруга, наверное, только и мечтала, как бы от тебя побыстрее отделаться. А ты вбила себе в голову, что без тебя она непременно погибнет. Это вечная ошибка благодетелей. Люди самостоятельные вовсе не нуждаются в нашей заботе!

— Может быть, мы просто разучились ее проявлять? — возразила я. — А кто-то этим пользуется и продает людям воздушные замки. Кстати, что тебе известно о неведомой стране Шангри-Ла?

Маринка посмотрела на меня туманными глазами — не хуже, чем Аглая накануне, — и сказала:

— Шангри-Ла, Ксанаду, Мандала, Эльдорадо, град Китеж… Сказочные легендарные земли, которых никогда не было на карте, но куда всем так хотелось попасть! Могу приплюсовать сюда Атлантиду, если хочешь. Все равно я знаю о них обо всех примерно одинаково — то есть ничего.

— Спасибо за информацию, — иронически сказала я. — Моя знакомая Аглая знает про Шангри-Ла гораздо больше. Более того, она надеется в скором времени туда попасть и встретиться там с погибшими родителями. Любопытная интерпретация земли обетованной, тебе не кажется?

— Мне кажется, тебе нужно побыстрее выбросить из головы эти бредни, — безапелляционно заявила Маринка. — Есть вещи поважнее. Между прочим, тебе звонил тип, которого ты вчера искала — Галабуцкий, что ли, — и опять предлагал бумагу. Он очень извинялся за то, что его не было на месте, и предлагал бешеные скидки. Он просит дешевле, чем за туалетную бумагу, представляешь?

— Мне это совсем не нравится, — сердито ответила я. — И сам этот Галабуцкий вызывает у меня теперь большие сомнения. Не люблю необязательных людей. И мне не нужна туалетная бумага. Здесь что-то нечисто. Пусть ищет дураков в другом месте.

— А может, у человека проснулась совесть? — предположила Маринка. — У тебя — милосердие, а у Галабуцкого — совесть. Может быть, сегодня магнитная буря — ты ничего такого не слышала?

— Все равно, не желаю иметь дело с человеком, у которого совесть просыпается только во время магнитной бури, — решительно заявила я. — Если он будет опять звонить, так ему и скажи.

— Он не будет звонить, — возразила Маринка. — Он уже везет бумагу.

Я вытаращила глаза.

— Что значит — везет бумагу? Куда он ее везет?

Маринка пожала плечами.

— Сюда, наверное, — невозмутимо ответила она. — Разговор-то шел о нас…

— Сумасшедший дом! — в сердцах выпалила я. — У нас здесь что — склад? Мы еще ни копейки не заплатили, а он уже везет бумагу! Может, ты что-то не так поняла, дорогая?

— Я все поняла так! — парировала Маринка. — Кстати, Сергей Иванович присутствовал при разговоре. Если мне не веришь, можешь спросить у него.

— Вот уж где благотворительность в чистом виде! — пробормотала я, поднимаясь из-за стола. — И спрошу! Спрошу у Сергея Ивановича.

Сергей Иванович Кряжимский, мой заместитель, был у нас старейшим и самым авторитетным сотрудником. Его жизненный опыт, обширные связи и трезвый рассудительный ум очень часто нас выручали. По всем спорным вопросам мы рано или поздно обращались именно к Кряжимскому. Он действительно присутствовал в приемной, когда Маринка разговаривала по телефону с Галабуцким, но сразу же предупредил, что помочь мне ничем не может.

— Ольга Юрьевна! — заявил он. — Боюсь, я знаю не больше, чем вы. Да, разговор шел при мне, но я слышал только то, что сказала Мариночка, а она была в этот раз немногословна, поверьте. То, что Галабуцкий везет сюда какую-то бумагу, меня, по правде сказать, настораживает. Эта фигура вообще не вызывает у меня положительных эмоций. Выскочила она, извините, как черт из табакерки, никому неизвестна, ведет себя подозрительно… На вашем месте я был бы с этим товарищем крайне осторожным!

— Именно этой линии поведения я и собираюсь придерживаться, — пообещала я. — Жаль, что эта мысль не пришла мне в голову сразу.

Честно говоря, лично господина Галабуцкого мне не доводилось видеть ни разу в жизни. О его существовании я узнала только накануне от некоего Кособрюхова, с которым меня тоже связывало шапочное знакомство. Он занимал небольшую должность в комитете печати, но до сих пор не был замечен в какой-либо активности. Его неожиданный звонок с предложением помочь немало меня удивил. Но координаты Галабуцкого, располагающего запасами столь необходимой нам бумаги, я приняла с благодарностью. Что из всего этого вышло, вы уже знаете.

Одним словом, все мы находились в состоянии напряженного ожидания, когда в приемную редакции без стука ввалился мужчина лет пятидесяти, стриженный под машинку, с багровой морщинистой шеей и рыжей щеточкой усов под носом. Мужчина был одет в какую-то умопомрачительную косоворотку и полотняные белые брюки, а на голове у него красовалась старомодная шляпа из тонкой соломки. Он будто сошел с экрана — таких героев часто можно было видеть в фильмах пятидесятых годов о колхозной жизни: они там играют себе на уме завхозов и бухгалтеров-бюрократов, попадающих в разные комические ситуации. Вломившись в редакцию, этот человек окинул нас всех исподлобья цепким сердитым взглядом и недовольно рыкнул:

— Главный редактор есть тут?

Мы переглянулись, и я с некоторым сомнением произнесла:

— Допустим, я — редактор. А вы — Галабуцкий, насколько я понимаю?

Комический завхоз, наклонив голову, быстро подошел к столу и с размаху шлепнул по нему сложенной газетой. Совершив такой эффектный жест, он победоносно огляделся и веско сказал:

— Я — Пименов! И намерен требовать у вас сатисфакции по полной программе. Вот так вот!

Весь состав нашей редакции смотрел на этого непонятного человека, раскрыв рты. Во-первых, мы ждали Галабуцкого, а во-вторых, никто из нас и слыхом не слыхивал ни о каком Пименове. Между тем посетитель, не обращая ни на кого внимания, по-хозяйски рухнул в кресло, снял шляпу и принялся вытирать вспотевшую лысину клетчатым носовым платком. Его рыжие маленькие глазки сердито сверкали из-под кустистых бровей.

— А позвольте узнать, любезнейший, — деликатно произнес Сергей Иванович Кряжимский, — по какому поводу вы изволите требовать сатисфакцию?

Пименов зыркнул в его сторону быстрым взглядом и в величайшем волнении воскликнул:

— Ничего себе — по какому поводу! Да вы меня в своей газетенке оболгали! Выставили, можно сказать, на посмешище перед всей страной! А теперь притворяетесь невинными овечками? Не выйдет! Я вас всех выведу на чистую воду!

— Чего это мы вас оболгали? — враждебно спросила Маринка, которая чувствовала профессиональную антипатию к прорвавшемуся в редакцию скандалисту. — Выражения-то выбирайте! Здесь вам не полевой стан! — наверное, ей тоже пришли на память старые фильмы.

Гражданин Пименов обмахнулся старомодной шляпой и, грозно глядя на меня, ответил:

— Как же не оболгали? Просто-таки оклеветали, а не оболгали! Вон, полюбуйтесь! Что у вас в газетке написано? — он кивнул в сторону стола, где лежала брошенная им газета. — За это морду надо бить, уважаемые!

При этих его словах встрепенулся и придвинулся поближе наш редакционный фотограф Виктор, человек немногословный, но, как сейчас любят говорить, крутой, прошедший огонь и воду — в прошлом войсковой разведчик и участник в афганской войне. Кроме своей основной профессии, в которой Виктор, кстати, тоже был асом, он еще и осуществлял в редакции функции службы безопасности. Желающих бить нам морду он обычно брал на себя.

Его долговязая мрачная фигура произвела на разгневанного посетителя должное впечатление, и он, опасливо покосившись в сторону Виктора, чуточку сбавил тон.

— Пчеловод Пименов держит шесть ульев! — обиженно сказал он. — Это курам на смех! Но я не позволю над собой издеваться! Требую опровержения — не шесть, а шестьдесят шесть — так-то вот!

Даже у выдержанного Сергея Ивановича при таком заявлении беспомощно вытянулось лицо, а Маринка просто покраснела от злости и выпалила:

— Вам случайно не голову напекло? Что вы здесь плетете? Какие ульи? С какой стати мы будем писать про какие-то дурацкие ульи?

Пчеловод Пименов улыбнулся хитрющей улыбкой и погрозил Маринке толстым пальцем.

— Ульи дурацкие? — спросил он с сарказмом. — А медок-то любим трескать! А как он достается, медок, знаете?

— Послушайте! — вмешалась я наконец. — Насчет меда мы кое-что знаем, конечно. Но в своей газете этих вопросов мы практически не касаемся. У нас криминальное издание, понимаете? Нас интересуют убийства, ограбления, аферы… Так что, если вы до сих пор никого не прикончили, вряд ли мы станем о вас писать. Вы что-то перепутали, уважаемый!

Пименов вытаращился на меня с таким недоверием, словно я действительно предложила ему отправить кого-нибудь на тот свет. Он явно ничего не мог понять. Возникла неловкая пауза.

Но тут всех выручил курьер Ромка, наш семнадцатилетний стажер, который в глубине души считает себя великим сыщиком и будущей звездой криминалистики и журналистики вместе взятых. Ему одному пришло в голову заглянуть в скомканную газету, валяющуюся на столе.

— Позвольте! — воскликнул он удивленно. — По-моему, мы зря толчем воду в ступе. Вы ссылаетесь на эту газету? Но ведь это «Огни Тарасова», а вы сейчас находитесь в редакции газеты «Свидетель»! Вот и все недоразумение…

Гражданин Пименов недовольно покосился на нашего Шерлока Холмса и, не желая сдаваться, буркнул:

— Ну и что?

— Ничего себе — ну и что! — разгневанно фыркнула Маринка. — Редакция «Огни Тарасова» этажом выше. Вот туда и отправляйтесь и не морочьте нам голову!

Пчеловод Пименов долго размышлял, поочередно разглядывая всех нас тяжелым недоверчивым взглядом, а потом сказал с угрозой:

— Я сам знаю, куда мне отправляться! Я правды все равно добьюсь, не беспокойтесь! Вы еще Пименова не знаете! — Он натянул на уши свою несуразную шляпу, вороватым движением схватил со стола газету и, прибавив на прощание: — Так что бывайте! — выкатился из приемной в коридор.

Едва за ним захлопнулась дверь, Маринка, сдерживавшая себя из последних сил, произнесла громко и с выражением:

— Вот это идиот! Просто какой-то чемпион среди идиотов!

— В тяжелом весе! — подхихикнул ей Ромка.

— Молодые люди! — строго провозгласил Кряжимский, обводя обоих ледяным взглядом. — Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что подобные заявления характеризуют вас как блестящих интеллектуалов. К сожалению, впечатление создается совершенно обратное. А мне, признаться, не хотелось бы, чтобы мои коллеги роняли себя даже в узком кругу. Давайте не забывать, где мы работаем. Ведь нам, как и врачам, доверены людские судьбы…

— Ой, да, Сергей Иванович! — тут же заныла Маринка. — Ну чего тут особенного? Как же прикажете называть дурака — умным, что ли?

— А никак не называть, — твердо сказал Кряжимский. — Просто ни к чему. Знаете это выражение «дурак — это другой»? Ну, вот тот-то и оно. И потом, первое впечатление может быть очень обманчивым…

— Первое впечатление-то как раз еще было ничего, — пробормотала Маринка, подмигивая мне. Сергей Иванович сел на своего любимого конька, и теперь его было невозможно переспорить.

Но на этот раз спор прервался сам собой, потому что в приемную влетел следующий посетитель — молодой расхристанный парень в кожаной тужурке и мятых брюках, испачканных солидолом и машинным маслом.

— Это «Свидетель»? — гаркнул он с порога. — Ну, все путем — принимайте!

— Ульи привез, что ли? — прыснула Маринка, которая никак не могла отойти от встречи с пчеловодом.

Парень задумчиво посмотрел на ее ноги, вытер нос грязным кулаком, ухмыльнулся и сказал:

— Пчелами интересуешься, симпатуля? Можно договориться! Подожди пока. Я сейчас с делами разделаюсь, и, считай, весь твой!

— Да нужен ты мне! — обиженно проговорила Маринка, отодвигаясь подальше от весельчака. — Штаны сначала постирай! А то к тебе подходить опасно.

— А без штанов я еще опаснее! — серьезно заявил парень, пожирая Маринку бессовестными черными глазами.

— Господи, что это за полоса такая! — простонала я, опускаясь в кресло. — Все сговорились, что ли? Вы-то кто такой, молодой человек?

Парень обернулся ко мне, что-то прикинул в уме и сообщил деловито:

— Ага, значит, ты хозяйка! Значит, короче — куда сгружать бумагу?

Я чуть не подпрыгнула.

— Что значит сгружать? — завопила я. — Ничего не надо сгружать. Где этот ваш Галабуцкий? Я должна с ним срочно поговорить.

— Не знаю никакого Галабуцкого-Малабуцкого, — весело сказал парень. — Я — водила. У меня задание — отвезти тонну бумаги «Свидетелю». Все разговоры побоку. Вот накладная — получи и распишись! — широкой темной ладонью он припечатал к столу какую-то бумажку.

— Не стану я нигде расписываться! — заявила я категорически. — Пока не поговорю с Галабуцким, никаких накладных!

— А хоть с Кремлем говори! — легкомысленно отозвался водила. — Мое дело маленькое. Принял — сдал. А там уж как хотите разбирайтесь. В общем, я поехал. Бумага во дворе. Мы ее с ребятами уже сбросили — можете не благодарить. Пока, симпатуля, передавай привет пчелкам! — кивнул он Маринке и, прежде чем мы успели что-то возразить, выскочил из комнаты.

Мы ошарашенно переглянулись, а сообразительный Ромка тут же помчался вниз, во двор — проверять наличие бумаги. Сергей Иванович развел руками.

— Сколько лет живу, а такого не видел! — признался он. — То есть это все настолько кажется мне подозрительным, Ольга Юрьевна, что и передать не могу.

— Я же говорю, магнитная буря! — веско заключила Маринка.

Мы с Виктором ничего не сказали. У меня просто не было сил. Я еще надеялась, что все это шутка, и Ромка, вернувшись, сообщит, что никакой бумаги во дворе нет. Но он появился возбужденный, даже слегка напуганный, и, разведя руками на манер записного рыболова, сказал с восхищением:

— Есть! Вот такой рулонище! Как они его сгружали, не представляю!

— А машина? — мрачно поинтересовался Виктор.

Раз Виктор решился открыть рот, значит, он был по-настоящему обеспокоен. А ответ Ромки ему совсем не понравился — это было видно по его лицу.

— Машина уже уехала, — сказал Ромка. «Зилок» какой-то…

— Номер? — спросил Виктор.

— Не заметил, — виновато ответил Ромка.

— Да черт с ним, с номером! — раздраженно сказала я. — Все равно мы к этой бумаге не имеем никакого отношения. Глупость какая-то!

— Троянского коня напоминает, — блеснула знаниями Маринка. — Может, с этой бумагой нам что-нибудь подсунули? Бомбу, например, или споры сибирской язвы… Как вы насчет такой версии — биологической?

— Это не смешно, — сказала я.

— А я и не смеюсь, — возразила Маринка. — В городе полно людей, имеющих на нас зуб. Некоторые из них и рулона бумаги не пожалеют. Даже рулонища…

— Ладно, не каркай! — сказала я. — Лучше передай-ка мне эту накладную — у меня сил нет подняться.

Маринка шагнула к столу, протянула руку… Но в этот момент опять распахнулась дверь, и вошли трое. Особенно не понравился мне первый из них — лощеный молодой человек с большими залысинами на висках и ядовитой улыбкой.

— Всем оставаться на своих местах! — тихо, но внушительно произнес он, запуская руку во внутренний карман пиджака. — Мы из отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Моя фамилия Ерохин. Поступил сигнал, что в распоряжение вашей редакции поступила партия бумаги, похищенной с пензенского комбината. У нас есть постановление прокуратуры на проведение здесь обыска. Надеюсь, ни у кого нет возражений? — он улыбнулся так противно, что у меня заныли зубы.

Какие тут возражения?! У меня вообще не было слов.

Глава 4

Господин Ерохин менее всего был похож на человека, подверженного влиянию магнитных полей. Если у него и имелся внутри какой-то магнит, то, наверное, совершенно специфического свойства — постоянно ориентированный на ближайшего начальника. Однако на биологическую диверсию Ерохин никогда бы не пошел — уж слишком большой он был чистюля. Однако в конечном счете Маринка оказалась права — нам подбросили троянского коня. Неуклюже подбросили, наспех, но кто в наше время обращает внимание на такие мелочи!

Когда первые минуты растерянности миновали, я уже совершенно четко представляла себе, откуда ветер дует. Судя по тому, с каким пылом принялся за дело господин Ерохин, борец с экономическими преступлениями, на нас обиделись довольно серьезные люди, государственные.

Точнее говоря, обидели мы городскую прокуратуру. И всего-то позволили себе опубликовать небольшую статейку о странной истории с криминальным авторитетом Жмыхом, который, будучи подозреваемым в тройном убийстве с отягощающими обстоятельствами, тем не менее не попал за решетку, а был отпущен прокуратурой под подписку о невыезде. После чего, разумеется, благополучно выехал и обнаружился, по слухам, уже в районе Канарских островов. У законопослушных граждан, которыми мы считали и себя тоже, естественно, возникали недоуменные вопросы к работникам нашей славной прокуратуры.

В своей статейке мы робко задали эти вопросы, а в ответ получили троянский рулон и господина Ерохина в придачу. Он старался так, будто впереди его ждали полковничьи погоны, не меньше. На все наши бумаги, компьютеры и кофеварки немедленно был наложен арест, а сами мы попали под перекрестные допросы ерохинской компании. Нам инкриминировали махинации с краденой бумагой. Оснований было два — наличие рулона бумаги во дворе и чья-то подпись на липовой накладной, отдаленно напоминающая мою. Если кому-то это кажется смешным, то пусть вспомнит, что во времена не столь отдаленные, чтобы посадить человека за решетку, подчас не требовалось вообще никаких оснований.

Конечно, я не относилась к происходящим событиям как к трагедии. Скорее всего, эта некрасивая возня была затеяна просто для того, чтобы нас попугать, и закончиться она должна была пшиком. Но нервы нам явно собирались потрепать изрядно.

Кроме того, наши противники очень рассчитывали на экономический эффект своих действий. Ведь пока мы будем доказывать, что мы не верблюды, и будет простаивать наша оргтехника, пока наши материалы будут неторопливо и скрупулезно изучаться старательным господином Ерохиным, газета попросту не сможет выходить, что здорово ударит по нашему карману. Поставит нас, так сказать, на грань катастрофы.

Но они не знали, с кем имеют дело. Наш маленький коллектив не так-то просто было поставить на колени. Мы работали не только ради денег и еще не забыли, что такое энтузиазм.

— Топорно работаете, — сказала я господину Ерохину в первый же день «расследования». — Когда этот фарс закончится, я напишу лично о вас такой фельетон, что над вами будут смеяться собственные дети!

Надо отдать ему должное — на гладком лице Ерохина не дрогнул ни один мускул.

— У меня нет детей, — спокойно сказал он. — И я не вижу ничего смешного. Я выполняю свой долг. У меня имеется сигнал, и я обязан на него отреагировать.

— Сигнал, несомненно, поступил из прокуратуры? — спросила я. — Еще бы, с такой легкостью получить санкцию на арест и обыск! Только ничего у вас не выйдет, уважаемый! Бумага во дворе не имеет к нам никакого отношения, а на этой накладной нет даже моих отпечатков пальцев!

— Зато там есть ваша подпись, — хладнокровно ответил Ерохин, тонко улыбаясь. — Уверяю вас, этого вполне достаточно.

— Это не моя подпись, — отрезала я. — Сие видно даже невооруженным глазом!

— Возможно, возможно… — рассеянно сказал Ерохин. — Мы обязательно направим документ на экспертизу. Кстати, мы проверим ваши банковские счета — были ли перечислены деньги за эту бумагу и кому… Но у меня большие подозрения, что расплачивались вы за нее наличными, с глазу на глаз, так ведь, Ольга Юрьевна?

— Нет, не так! — заявила я, глядя ему прямо в глаза. — И нет у вас никаких подозрений, Ерохин! А есть большущее желание выслужиться перед начальством. Но вы учтите, что начальству тоже свойственно ошибаться. Вот только за эти ошибки отвечать приходится вассалам вроде вас!

На гладкое чело Ерохина набежала легкая тень.

— Ну вы, пожалуйста, без оскорблений, гражданка Бойкова! — неуверенно сказал он. — Я все-таки при исполнении. На первый раз я не стану заносить этого в протокол, но на будущее попрошу вас воздержаться… Если у вас есть претензии, предъявляйте их в установленном порядке!

Именно так я и сделала. Уже на следующий день я подала иск в суд на неправомерные действия отдела по борьбе с экономическими преступлениями, я накатала статью на эту тему, которую обещали оперативно опубликовать «Огни Тарасова», и я отправила Сергея Ивановича Кряжимского в прокуратуру на разведку. У него там имелись знакомые, которые могли прояснить, насколько серьезна наша ситуация.

Кроме этого, я успела еще побывать на очередном допросе у Ерохина и ответить на множество коварных вопросов. Вопросы, несмотря на очевидное коварство, были довольно бессмысленными и мало что проясняли. Но, похоже, Ерохина это нисколько не интересовало — в его планы входило подольше трепать мне нервы, и пока он с этим прекрасно справлялся.

Самое интересное, что во всем этом абсурде совершенно растворилась и без того почти мифическая фигура Галабуцкого. Ерохин реагировал на эту фамилию скептической улыбкой. Он не верил в существование моего благодетеля. Что ж, возможно, ему было лучше знать. Но хотя бы для приличия можно было сделать вид, что принимаешь показания всерьез! Однако Ерохин был готов принять от меня, кажется, любую фамилию, только не Галабуцкого.

Мягко, но настойчиво он продолжал разубеждать меня в его существовании, не обращая внимания на сопротивление. Ерохин был похож на инквизитора, подцепившего закосневшего в грехе еретика. Он призывал меня раскаяться.

— Ну что вы заладили — Галабуцкий, Галабуцкий! — с ласковым упреком повторял он, неприятно заглядывая мне в глаза. — А почему не папа римский? Ну, хорошо, допустим, я вам поверил. Где мне искать этого Галабуцкого? Вам известны его координаты? Вы знаете его адрес? Ах, вы просто разговаривали с ним по телефону? И как этот Галабуцкий выглядит, тоже не знаете? Но это же просто господин Никто получается, Ольга Юрьевна!

Я пообещала привести Ерохину человека, который знает и координаты Галабуцкого, и его лицо, и сразу после допроса отправилась в комитет печати, чтобы найти Кособрюхова. Правда, меня не столько интересовали связи этого чиновничка с Галабуцким, сколько причины, по которым Кособрюхов вдруг решил блеснуть передо мной этими связями. Скорее всего, его попросили — это было дураку понятно, — но мне хотелось услышать это собственными ушами, а возможно, и записать на диктофон.

Вообще-то я вся кипела, хотя внешне старалась сохранять спокойствие. Больше всего меня угнетало сознание того, что я умудрилась попасть в самую примитивную ловушку, какую смогли придумать ленивые чиновничьи мозги. Проще уже ничего быть не может — разве что первоапрельская шутка «у вас вся спина белая». Если дело так пойдет и дальше, я скоро и на нее буду клевать. Веселенькая перспектива, нечего сказать!

Кособрюхова я нашла в одном из коридоров административного здания, где среди прочих контор помещался комитет, который, по идее, должен был создавать для печатных изданий обстановку наибольшего благоприятствования. Очевидно, нашего издания это не касалось. Впрочем, я не собиралась лишать Кособрюхова возможности сказать слово в свою защиту.

Он меня, разумеется, не ждал. Маленький, солидный, с аккуратной проплешиной на темени, он стоял у окна в компании высокого сумрачного мужчины с орлиным носом и что-то горячо вещал, иногда производя пухлой правой рукой весьма энергичные жесты. Левая рука у него была небрежно опущена в карман. Собеседник в основном внимал, иногда одобрительно кивая. Я подошла к ним с тылу.

— Здравствуйте, Кособрюхов! — сказала я нетерпеливо. — Извините, что мешаю вашим излияниям, но мой вопрос не терпит отлагательств. Поскольку вы, в сущности, виновник моих неприятностей, потрудитесь немедленно уделить мне несколько минут!

Высокий мужчина крякнул от неожиданности и посмотрел на меня с большим интересом. Кособрюхов суетливо обернулся, и на какое-то мгновение в глазах его метнулся страх. Но он без труда подавил в себе это чувство, потому что объективно никакой опасности я для него не представляла. Напугать чиновника по-настоящему способен только вышестоящий чиновник — это аксиома. Я к этой категории не относилась, поэтому господин Кособрюхов очень быстро успокоился.

— Э-э-э… Простите, не узнаю! — проблеял он, пытаясь выиграть время. — Ах, это вы, Бойкова? Не ожидал вас здесь увидеть… А мы с товарищем обсуждаем один наболевший вопрос… Вы, кстати, не знакомы?

У Кособрюхова были блеклые равнодушные глаза, щечки как у хомяка и безвольный скошенный подбородок. На таком лице совсем не просто изобразить выражение гордого достоинства, но Кособрюхову это почти удалось. Это должно было поставить меня на место. К тому же мне недвусмысленно давалось понять, что рядом присутствует «товарищ», который в случае чего запросто может стать свидетелем. Я оказывалась в меньшинстве, и это должно было удержать меня от скандала. Но, как я уже говорила, Кособрюхов знал меня очень поверхностно.

Высокий брюнет отреагировал на предложение познакомиться с большим восторгом. Его мрачноватое лицо озарилось улыбкой, и он с нетерпением протянул мне руку. Я эту руку проигнорировала и отчеканила, что знакомиться ни с кем не собираюсь, поскольку не уверена, что знакомство с друзьями Кособрюхова может пойти на пользу.

После такого заявления щечки Кособрюхова покрылись пятнами, а губы слегка задрожали. Все-таки он не был таким непрошибаемым, как хотел казаться.

— Что вы себе позволяете? — разгневанно пискнул он, безуспешно пытаясь распрямить свои пухлые плечи. — Есть вещи, которые не прощаются даже женщинам, Ольга Юрьевна!

Его грозный вид не произвел на меня никакого впечатления — слишком я была зла.

— Вот как? — зловеще произнесла я. — А есть вещи, которые даже женщины не прощают! И мы будем сейчас говорить именно о них.

Высокий брюнет неожиданно захохотал, хлопнул Кособрюхова по плечу и, промолвив: «Ну, ладно, бывай! Потом как-нибудь…» — зашагал прочь по коридору. Все-таки я, наверное, зря его обидела — кажется, он оказался не таким уж плохим человеком.

Кособрюхов беспомощно посмотрел ему вслед и сделал попытку скрыться. Он даже не пытался ее завуалировать — просто совершенно по-заячьи метнулся в сторону и устремился к ближайшей двери. Я едва успела схватить его за галстук.

Маленький Кособрюхов побагровел от унижения и попробовал вырваться. Однако с физической подготовкой у него было слабовато, а мне гнев придавал силы. Драться всерьез Кособрюхов не смел. Сцена была не слишком красивая, но меня утешало, что кроме нас двоих ее никто не видит — свидетелей рядом не было.

— Что вам надо, ненормальная? Отпустите сейчас же галстук! — просипел Кособрюхов, кося глазом в надежде углядеть кого-нибудь, кто придет ему на помощь.

— Отвечайте, откуда вы знаете Галабуцкого? — грозно спросила я. — Где он сейчас, а самое главное, с чьей подачи вы свели меня с этим типом?

От Кособрюхова удушающе пахло каким-то диковинным дезодорантом, и меня жутко замутило от этого запаха. Я не ослабляла хватку, но чувствовала, что надолго меня не хватит. Кособрюхов, наверное, тоже это почувствовал.

— Я не знаю никакого Галабуцкого! — задушенным, но гордым голосом провозгласил он. — Отпустите галстук, идиотка! Что вы себе позволяете?

Я пропустила мимо ушей оскорбление, потому что меня поразил ответ.

— То есть как не знаешь?! — возмутилась я. — А кто мне звонил и убеждал, что Галабуцкий твой хороший друг и может помочь мне с бумагой? Не ты случайно?

— Не я! — заявил Кособрюхов, глядя на меня бесстыжим взглядом. — Вы обознались. В следующий раз будьте внимательнее. Иначе с вашим характером можете и под суд попасть!

— Ах, вот ты как заговорил, иуда! — сказала я, внезапно успокаиваясь. — Ну, черт с тобой! Все равно горбатого только могила исправит.

Я отпустила сконфуженного чиновника и демонстративно отряхнула руки. Кособрюхов нервно поправил галстук, пригладил жидкие волосы и, мстительно посмотрев на меня, буркнул:

— Доиграетесь, Бойкова! Это вам даром не пройдет. Настоитесь на бирже труда, попомните мое слово! Вы уже получили пилюлю? Так это еще цветочки!

— Так ты знал, что подставляешь меня, Кособрюхов? — ахнула я.

— Нам не о чем разговаривать, — сухо ответил чиновник. — Вам все объяснят в прокуратуре!

Все мое раздражение в один миг выплеснулось наружу. Не особенно соображая, что делаю, я размахнулась и отвесила Кособрюхову полновесный подзатыльник, звук от которого раскатился по всему коридору.

Ошеломленный Кособрюхов по инерции пролетел после этого метра четыре, что-то угрожающе прошипел себе под нос и поспешно скрылся за какой-то дверью. Я осталась одна в коридоре в некоторой растерянности, не зная, плакать мне или смеяться.

Ясно было одно — наша команда действительно стала жертвой наскоро состряпанной интриги, целью которой было поставить нас на место. Кособрюхов по чьей-то подсказке от имени таинственного Галабуцкого сделал мне заманчивое предложение. Я на него клюнула — возможно, мои телефонные разговоры где-то даже зафиксированы — и тогда мне подбросили партию подозрительной бумаги. Собственно, подбросили ее не столько мне, сколько старательному Ерохину, чтобы было вокруг чего городить огород. Конечно, это было глупо, но в результате мы оказались не у дел, и одному богу было ведомо, сколько эта двусмысленная ситуация продлится!

Помочь нам теперь могла только полная гласность. Когда эта история всплывет на всеобщее обозрение, ее инициаторы скорее всего пойдут на попятную. Вряд ли они доведут дело до судебного разбирательства. В этом плане я очень рассчитывала на солидарность коллег из «Огней Тарасова», которые должны были уже завтра опубликовать мою язвительную статью.

Однако пока мне приходилось удовлетворяться предвкушением будущего триумфа да сомнительной победой над негодяем Кособрюховым. Офис редакции был опечатан, и мы все чувствовали себя сиротами.

Тем не менее всех нас упорно тянуло в редакцию. Из комитета печати я поехала именно туда и в скверике напротив встретила сидящих на скамеечке Кряжимского и Ромку.

— Вы по какому случаю здесь? — спросила я растроганно.

— Вероятно, по тому же, что и вы, Ольга Юрьевна! — немного смущенно сказал Сергей Иванович. — Знаете, я открыл поразительную вещь! Оказывается, я совершенно отвык отдыхать! Другой бы сейчас закатился куда-нибудь на дачку или с внуками в парк отправился, а я как будто потерял что-то… — он виновато развел руками.

— А я открыл другую поразительную вещь! — солидно сообщил Ромка. — Я, Ольга Юрьевна, перерыл «Огни Тарасова» за последние два месяца — так вот, ни о каком пчеловоде Пименове они не писали!

— Ну и что? — не поняла я.

— Как что?! — возмутился Ромка. — Вы только подумайте — этот Пименов пришел к нам как раз накануне всех этих событий! А теперь выясняется, что он все врал! Вы думаете, это случайность?

— Не знаю, — честно сказала я. — Но не думаю, что это имеет какое-то значение. Пчеловодом больше — пчеловодом меньше, какая разница? Вряд ли его появление сильно нам повредило. А кроме того, я подозреваю, что он и насчет «Огней Тарасова» ошибся…

— А мне кажется, он появился неспроста, — упрямо заявил Ромка.

— Это в тебе Шерлок Холмс говорит, — легкомысленно заметила я. — Мало ли какие чудаки появляются в нашей редакции! В первый раз, что ли? Как появился, так и исчез. Удалился в неведомую страну Шангри-Ла…

— Куда, видимо, удалился и ваш знакомый Галабуцкий и его злосчастная бумага, — подхватил с улыбкой Кряжимский. — Предмет всеобщего беспокойства не далее как час назад погрузили на какой-то фургон и увезли в неизвестном направлении.

— В самом деле? — удивилась я. — Вот это серьезная новость. Как бы нам не пришили повторную кражу этой чертовой бумаги! Вы не поинтересовались, куда ее увозят?

— Поинтересовался, Ольга Юрьевна, — признался Кряжимский. — Да что толку? Куда положено, папаша, туда и увозим — вот и вся моя информация. Работяги, сами знаете, говорить много не любят.

— Ну что ж, будем надеяться, что больше мы этой бумаги не увидим и не услышим, — сказала я. — А вообще не стоит опускать хвост. Вот увидите, через день-два нас оставят в покое… Наша жизнь, как известно, матрас — черная полоса, белая полоса…

Эта оригинальная мысль пришла мне в голову еще раз — уже вечером. Я возвращалась домой из гаража. Уже начинало темнеть, и в домах одно за другим вспыхивали окна. Я целый день моталась по городу, переделала кучу дел, и состояние мое в эту минуту можно было метко охарактеризовать тремя словами — язык на плечо.

Никаких неприятностей я уже не ждала, поэтому появление прямо перед своим носом двух подозрительных типов встретила непростительно беспечно. С моим жизненным и профессиональным опытом можно было бы вести себя и поумнее.

Эти двое возникли из темноты подворотни бесшумно, как привидения. Оба были худыми и долговязыми, как наш Виктор, и точно так же до поры помалкивали. Но потом один из них резко надвинулся на меня и, грубо схватив за руку, выдохнул прямо в лицо:

— Цепку снимай! И — тихо, если жить хочешь!

Глава 5

Сначала я даже не очень испугалась. Просто за день я так намоталась, что новое препятствие повергло меня в отчаяние. Передо мной вставала довольно мрачная перспектива — на сон грядущий меня собирались ограбить, а возможно, и отправить в больницу. О худшем варианте я старалась не думать. Но у того типа, что со мной разговаривал, была заячья губа, а люди с такими дефектами обычно обладают довольно скверным характером.

Я быстро обернулась. Обычно в нашем дворе и его окрестностях допоздна толчется народ, играют дети и собачники выгуливают своих питомцев. Но сегодня, как назло, вокруг было пусто и рассчитывать мне было не на кого.

— Цепку давай! Не поняла?! — мерзким голосом повторил тип с заячьей губой, выворачивая мне руку.

Весь юмор был в том, что никакой цепочки у меня и в помине не было. То ли этот образ олицетворял для грабителя драгоценности вообще, то ли у него и с глазами было не все в порядке — в любом случае положение мое выглядело незавидным.

О том, чтобы справиться с этим мордоворотом, не было и речи — он держал меня мертвой хваткой. И тогда я выбрала самый примитивный способ защиты — я завопила.

Грабители на какую-то секунду растерялись. Пожалуй, я бы даже назвала это паникой. Они засуетились, а тип с заячьей губой поспешно зажал мне рот ладонью.

— Тише, тише! — зашипел он почти умоляющим тоном, но тут же, словно спохватившись, опять пригрозил убить.

Однако я уже поняла их слабое место и заорала еще пуще, а потом укусила грабителя за палец. Он взвыл и отскочил в сторону, кроя меня отборным матом. Я бросилась бежать.

Правда, убежала я совсем недалеко. Второй подонок успел поставить мне подножку, и я что есть силы грохнулась на асфальт, разбив в кровь коленку. Боль была жуткая, и мне не сразу удалось прийти в норму. Я еще стонала, скрючившись на земле и вцепившись в ушибленную ногу, как вдруг откуда-то прогремел уверенный негодующий голос:

— Вы что же такое делаете, мерзавцы?! Немедленно прекратите!

Любопытство пересилило боль, я повернула голову и увидела, как из-за угла появилась довольно внушительная мужская фигура, которая быстро приближалась. Не было заметно, чтобы незнакомец испытывал хотя бы какое-то подобие страха, и это обстоятельство очень подействовало на моих обидчиков. Они сразу сникли, сделались даже будто меньше ростом, крикнули друг другу «Атас!» и разбежались. В ночной тишине некоторое время раздавался их затихающий топот, а потом все смолкло окончательно.

Мой спаситель был уже рядом. Он остановился, деловито присел на корточки, отставил в сторону портфель, который держал в руках, аккуратно взял меня за плечи горячими сильными ладонями и с тревогой заглянул мне в лицо. Сквозь слезы я первым делом успела рассмотреть большие очки в роговой оправе и волевой квадратный подбородок мужчины.

— С вами все в порядке? — спросил он своим глубоким, даже немного торжественным голосом, который так напугал грабителей.

Со мной было далеко не все в порядке, но сейчас это вызывало у меня совершенно особую досаду. Я не из тех женщин, которые разыгрывают роль беспомощных, робко лепечущих пташек, ежеминутно нуждающихся в мужской заботе и утешении. Перед мужчиной с таким бархатным голосом и такими могучими ладонями я предпочитаю предстать во всей красе.

Поэтому я превозмогла боль и постаралась побыстрее подняться на ноги. Наверное, это получилось у меня не слишком грациозно, да и вообще вид у меня был сейчас не ахти — впечатления на мужчину я, кажется, не произвела. Он по-прежнему смотрел на меня тревожно-заботливым взглядом — каким, например, может смотреть ветеринар на занемогшую корову — почему-то именно такое сравнение пришло мне в голову.

— Спасибо, со мной все в порядке, — сказала я почти весело. — Но это только благодаря вам! Боюсь, не окажись вы поблизости, мне пришлось бы по-настоящему туго.

— Я не могу спокойно видеть, когда кто-то творит безобразие, — серьезно пояснил мой спаситель.

— Это хорошо, что на свете еще остались такие рыцари, — сказала я.

— Я не Дон Кихот, конечно, — скупо улыбнулся мужчина. — Но перед мельницами тоже не пасую…

— Ну, это были далеко не мельницы! — возразила я. — Вы на самом деле рисковали. Сейчас каждый второй подросток носит с собой нож. А у таких типов вполне мог оказаться пистолет. Таких случаев — миллион. Говорю это вам как репортер криминальной хроники.

— В самом деле? — оживился мужчина. — Вы — журналист? Это очень интересно! Я в молодости мечтал стать журналистом, но оказалось — не судьба. Теперь вот учительствую в деревне… Кстати, позвольте представиться — Старостин Андрей Петрович. Приехал вот на двухдневный семинар… Завтра уже домой. Хотел перед сном прогуляться по вечернему Тарасову. А тут вы…

— Испортила вам прогулку, — засмеялась я. — Значит, придется ее как-то вам компенсировать… Знаете что? Пойдемте-ка ко мне, я угощу вас чаем!.. Кстати, меня зовут Ольгой Юрьевной. Так что теперь мы представлены друг другу и можем делать визиты.

Забавно было видеть, как переполошился этот крупный бесстрашный мужчина. Он потоптался на месте, потом схватил с земли свой портфель и едва ли не прижал его к груди. Наконец он сказал, запинаясь от смущения:

— Право, не стоит беспокоиться! И мне вас не стоит беспокоить. Уже поздно, да и мне совсем не хочется чаю!..

— Ну, выпьете чего-нибудь покрепче, — улыбнулась я.

Старостин и к этому отнесся крайне серьезно.

— Ни в коем разе! — сказал он. — У меня закон — учитель не имеет права употреблять алкоголь — ни капли! Даже пиво — это исключено, табу!

— Не слишком ли строго? — спросила я.

— Ни-чуть! — по слогам отчеканил Андрей Петрович. — Дети очень остро чувствуют фальшь. Как я могу учить их разумному, доброму, вечному, одновременно поклоняясь зеленому змию? Это недопустимо!

— Нет, положительно человек таких высоких моральных качеств заслуживает награды! — заявила я. — Свое предложение насчет алкоголя беру обратно, но поужинать со мной вы должны! Тем более что вы сейчас в командировке, и вряд ли в гостинице вас ждет роскошный стол, верно?

Старостин смущенно улыбнулся.

— Вообще-то, вы нащупали мое слабое место, — признался он. — Люблю, грешным делом, хорошо покушать. А гостиничное житье рассматриваю как неизбежное зло, с которым бесполезно бороться. Кстати, по моему мнению, это единственный вид зла, на который не стоит обращать внимания. Во всех прочих случаях я считаю себя обязанным вмешаться.

— Как говорится, побольше бы нам таких, как вы, коммунизм давно бы был построен, — улыбнулась я. — Но, однако, что мы с вами тут стоим? Идемте же! Я живу здесь рядом — вот в этом доме.

Андрей Петрович с необыкновенно серьезным видом — как все, что он делал, — предложил мне свою руку, не занятую портфелем, и мы пошли. Опираясь на твердую десницу этого крупного, кругом положительного человека, я испытывала странное волнение. Несмотря на некоторую архаичность и провинциальность, Андрей Петрович обладал несомненным обаянием и удивительной притягательной силой. Он являлся как бы живым воплощением мечты миллионов женщин о заботливом и самостоятельном, без вредных привычек мужчине, о мужчине, с которым можно чувствовать себя как за каменной стеной. Разумеется, я задала ему этот вопрос. Ничего конкретного, конечно, в этом вопросе не было, но, сами понимаете, не задать я его не могла.

— Вы женаты, Андрей Петрович? — спросила я.

— Женат! — ответил он, не задумываясь. — Супруга тоже учительствует. Пятнадцать лет мы уже бок о бок и на работе, и дома! — в голосе его звучала простодушная гордость.

— Понятно! — сказала я чуть разочарованно. — Вы и здесь образец для подражания. Другого я и не ожидала.

Старостин слегка нахмурился и сказал, как бы оправдываясь:

— Я так не считаю, извините! Никогда не стремился быть образцом. Каждый для себя решает, как жить. Я предпочитаю жить по четким правилам. Когда живешь по правилам, все становится как-то проще, яснее… Люди просто не представляют себе, как это приятно и необременительно — жить по правилам. Не нужно притворяться, хитрить, лицемерить, понимаете? Не нужно растрачивать массу сил по пустякам. Как сказал Лев Николаевич? Делай что должно…

— И будь что будет, — не совсем уверенно закончила я. — Кажется, так? К сожалению, уже давно не перечитывала классиков.

— Классиков нужно не перечитывать, — строго сказал Андрей Петрович. — Их нужно читать! Читать постоянно, ежедневно, сверяясь с каждой строкой!

Я пообещала, что с завтрашнего дня непременно возьмусь за классиков — причем, должна заметить, это лицемерие, вопреки теории моего спутника, далось мне без малейшего труда. Но я утешила себя тем, что покривила душой вовсе не из-за какой-то выгоды, а просто не желая огорчать хорошего человека. Не знаю, поверил мне Андрей Петрович или нет, но, к счастью, больше мы к этому щекотливому вопросу не возвращались.

До квартиры мы добрались без приключений. Говорю это потому, что тогда я была уверена — черная полоса в моей жизни отнюдь не закончилась, и в любую минуту можно ждать каких угодно сюрпризов — пожара, например, наводнения, обрыва высоковольтных проводов…

Но все было спокойно. Я отперла дверь, быстренько зажгла свет в прихожей и гостиной и предложила Андрею Петровичу располагаться. Сама же срочно отправилась в ванную, где у меня хранилась аптечка, — нужно было привести себя хотя бы в относительный порядок.

Я вымыла руки, перепачканные пылью и кровью, беззвучно шипя, обработала йодом разбитую коленку, а потом туго перетянула ее белоснежным бинтом. Ну и, конечно, некоторое время ушло на прическу и прочие необходимые мелочи.

Когда я вернулась в комнату, Андрей Петрович все еще стоял столбом, как посетитель в музее, и придирчиво разглядывал интерьер моей квартиры. О чем он думает, по его серьезному неулыбчивому лицу понять было трудно.

Кстати, при хорошем освещении выяснилось, что моему спасителю не менее сорока лет. Сначала мне показалось, что он гораздо моложе. Честно говоря, внешность Андрея Петровича меня немного разочаровала. На нем был старомодный темный костюм, кое-как повязанный тусклый галстук и разношенные, покрытые пылью башмаки. Но это еще полбеды. Во всем облике Старостина было что-то педантичное и, пожалуй, даже ограниченное — такое выражение лица часто можно встретить у педагогов со стажем. Если бы не богатырская фигура Андрея Петровича и не пылающий взгляд, его внешность можно было назвать даже неприятной.

Подумав об этом, я немедленно устыдилась — берусь судить человека, которому обязана здоровьем, если не жизнью! Мне даже показалось в какую-то минуту, что гость угадал мои мысли, и я поспешно сказала, улыбаясь изо всех сил:

— Что ж вы стоите, Андрей Петрович? Присаживайтесь, займите себя чем-нибудь. А я пока приготовлю ужин. Ничего особенного не предлагаю. Надеюсь, вы не против вчерашних котлет?

Старостин кивнул и неожиданно деловито сказал:

— Обстановка у вас приличная! Неплохо зарабатываете у себя в… в газете вашей? — он запнулся и бросил на меня быстрый и какой-то странный взгляд.

— Бывает по-всякому, — растерянно проговорила я. Что-то смутило меня в этом взгляде и этой мгновенной запинке.

Но Андрей Петрович уже улыбался открытой, немного застенчивой улыбкой.

— Простите, как вы сказали? Вчерашние котлеты? — с интересом переспросил он. — Я обожаю вчерашние котлеты! Особенно с жареной картошкой — просто слов нет!

— Вот и отлично, — сказала я. — Тогда вы пока тут развлекайтесь, а я пошла на кухню. Помогать мне не надо. Ненавижу, когда мужики трутся на кухне!

На самом деле мне было абсолютно наплевать на взаимоотношения сильного пола с кулинарным искусством. Мне просто нужно было побыть одной и пораскинуть мозгами.

Хочешь не хочешь, а годы работы в криминальном издании сформировали эти самые мозги совершенно определенным образом. Слишком часто мне и моим коллегам приходилось сталкиваться далеко не с самыми лучшими проявлениями человеческой натуры. Мы слишком хорошо знали, как может быть опасен и коварен самый заурядный на вид обыватель, какие зловещие сюрпризы может он преподнести. Люди упорно не желали жить по правилам и сверять свои дела с заветами классиков. Мы привыкли автоматически делать поправку на это печальное обстоятельство, то есть, попросту говоря, подозрительность стала нашей второй натурой. Конечно, это вовсе не повод для гордости, я просто пытаюсь объяснить, почему в ту минуту насторожилась.

Когда Старостин задал вопрос: «Неплохо зарабатываете у себя в…», мне показалось, что он уже готов был договорить «…в «Свидетеле». Андрей Петрович этого не сказал, но это как будто стоило ему некоторого усилия. Правда, в результате он все-таки сказал «в газете», но ведь я и об этом не успела сообщить ему — что работаю именно в газете!

Впрочем, и в этом не было ничего удивительного — профессию репортера люди в первую очередь связывают, конечно, с работой в газете, — но что означал тогда этот быстрый испытующий взгляд, который Старостин бросил на меня? Меня не покидало ощущение, что мой гость едва не проговорился, что он заранее знал, с кем имеет дело.

Если это так, то что это может значить? Я разогревала ужин, заваривала чай, а сама ломала голову над загадкой. Неужели я опять запустила в свои владения троянского коня? Получалось, что именно так. Не помогла и подозрительность, ставшая второй натурой.

Если мои опасения не беспочвенны, то этот Андрей Петрович отменный психолог. Он совершенно правильно рассчитал, как завоевать мои доверие и признательность: темная ночь, насильники, благородный защитник, и все это на фоне двухдневной нервотрепки, которая притупила мою бдительность. Разумеется, я опять клюнула, как и положено слабой женщине.

Но зачем это ему (или им) нужно? Откуда, как говорится, ветер дует? Неужели опять прокуратура? Но что им дает эта ситуация? Может быть, теперь меня собираются обвинить в моральном разложении? Дальше этого предположения моя фантазия не шла. Не прикончить же меня собрались, в самом деле!

Ну что ж, придется быть крайне осторожной и тщательно оберегать — если не жизнь, то уж честь непременно. Я пошарила взглядом по кухне, и на глаза мне попался длинный узкий нож, который я использовала для резки хлеба. У меня были ножи и поновее, и поизящнее, но я пользовалась именно этим, потому что он был изготовлен из настоящей стали и его можно было наточить до остроты бритвы.

Мне подумалось, что в сложившихся обстоятельствах будет нелишним держать этот нож под рукой. Если честно, подобная мысль меня смущала и казалась немного смешной — ведь я не могла быть уверенной, что не нафантазировала эту страшилку от начала и до конца. Но, с другой стороны, у меня больше не было желания попадать врасплох ни при каких обстоятельствах.

Может быть, было разумнее позвонить кому-нибудь, но я этого не сделала по двум причинам — во-первых, боялась оскорбить этим звонком Андрея Петровича — ведь он, возможно, абсолютно ни в чем не был виноват, а во-вторых, мне не хотелось беспокоить по каждому своему чиху коллег. В конце концов, у них есть и более интересные дела, чем утешать мою драгоценную персону. А вдруг из-за нервных стрессов у меня начинает формироваться самая настоящая паранойя, и мне теперь каждый день начнут мерещиться злодеи и заговоры?

В общем, я припомнила, чему меня совсем недавно учил мой спаситель — делай, что должно, и будь что будет, — и отправилась накрывать на стол. Единственное, что я себе позволила сверх этикета — это спрятала нож за рукав блузки. Жакет я снимать не стала, поэтому моя маленькая хитрость осталась незамеченной, но я каждую минуту боялась пораниться и оттого двигалась как стеклянная.

В мое отсутствие гость, кажется, так и не присел. Поставив в углу портфель, он с большим любопытством перемещался по комнате, разглядывая книжные полки, разбросанные на столе бумаги, газетные подшивки, дискеты для компьютера и репродукции на стенах. Если его целью было что-то слямзить, то он мог проделать это уже сто раз. Мне оставалось утешаться тем, что дома я обычно никаких серьезных материалов не хранила.

При моем появлении Старостин спохватился и поспешил принять у меня поднос, который я ему с удовольствием уступила, надеясь, что если он будет занят, то не заметит некоторых странностей в моем поведении. Сама же я исподволь неотрывно за Андреем Петровичем наблюдала, чтобы, не дай бог, не пропустить чего-нибудь подозрительного.

Но при личном контакте все мои сомнения развеялись как дым. Глядя на обстоятельного, старомодного Андрея Петровича, невозможно было представить, чтобы этот человек мог держать камень за пазухой. Он с таким восторгом и простодушием расхваливал вчерашние котлеты, так восхищался свежезаваренным чаем и шоколадным рулетом, что мне сделалось совестно за мою недоверчивость. Интересно, что бы подумал мой гость, если бы узнал о ноже, спрятанном у меня за рукавом? Наверное, был бы в шоке. Едва я об этом подумала, как меня начал душить неудержимый нервный смех.

Пытаясь замаскировать эту неуместную веселость, я, как всегда в трудную минуту, схватилась за сигареты. Эффект получился почти такой же — Андрей Петрович был шокирован. Он старался быть сдержанным, но в тоне его слышалось откровенное неодобрение, когда он спросил:

— Вы курите за едой, Ольга Юрьевна?!

— Иногда, — сказала я. Приступ непрошеного смеха опять напал на меня, и пришлось срочно делать вид, будто я закашлялась.

Андрей Петрович покачал головой.

— Не сочтите меня за невежу, — сказал он категорически. — Но лично я среди человеческих пороков на второе место после пьянства ставлю курение. Как хотите, но я не понимаю, зачем такой молодой очаровательной, образованной женщине необходимо окуривать себя этим зловонным дымом! Не по-ни-ма-ю!

Если бы он знал зачем! Конечно, я не стала вдаваться в подробности.

— Это так все сложно, — туманно ответила я. — Лучше расскажите, Андрей Петрович, о своей работе! Наверное, нелегко сейчас в деревне? Вы какой предмет преподаете?

— У нас на селе своя специфика, Ольга Юрьевна, — улыбнувшись, ответил Старостин. — Дефицит кадров. Поэтому приходится быть на все руки. Лично я преподаю математику, географию, немного историю… Да, чуть не забыл — физическое воспитание тоже моя прерогатива.

— Вы — настоящий Ломоносов! — уважительно воскликнула я.

— Ну что вы! — махнул рукой Старостин. — До Ломоносовых нам как до луны! Но свое маленькое нужное дело стараемся делать честно и с душой. Но вам это, наверное, не любопытно… Ведь вы больше интересуетесь преступлениями всякими, убийствами… Как это теперь говорят — отморозками?

— Да как сказать? — вздохнула я. — Не то чтобы очень. Но в нашем деле железный закон — пиши о том, что интересно массовому читателю, или сходи с круга. Рынок, что поделаешь!

— М-да, рынок… — неопределенно протянул Андрей Петрович. — Рынок мы, допустим, построим… О душе бы не забыть!

Смех наконец оставил меня в покое. Я смогла расслабиться, и даже укоризненный тон гостя не слишком меня задевал. Честно говоря, я уже начала привыкать к Старостину, и он потерял львиную долю того очарования, которое я в романтическом порыве ему приписала. Несомненно, он был рыцарем, но чересчур правильным, пожалуй, его можно было даже назвать занудой.

С неторопливой обстоятельностью Андрей Петрович допил свой чай и отставил в сторону стакан.

— Ну, наелся-напился — лучше чем дома! — с преувеличенным подъемом сказал он. — Спасибо огромное! Если позволите, я еще минуточку посижу — уж очень в гостиницу не хочется! Вы не беспокойтесь — десять минут, не больше!

— Да я и не беспокоюсь, — ответила я. — С чего бы мне беспокоиться? Когда рядом такой защитник…

— Защитник… м-да… — протянул Старостин, неловко отводя глаза. — У вас тут всегда по вечерам так опасно?

— Да как вам сказать?.. До сих пор не замечалось, — ответила я. — В некотором роде для меня это было сюрпризом.

— Ну, а как в городе молодежная проблема? — деловито поинтересовался Андрей Петрович. — Знаете, дети меня волнуют больше всего. Наше будущее, сами понимаете… Наверное, много наркоманов? Сейчас ведь до чего дошло — даже девочки с ранних лет пьют, колют наркотики, сквернословят… Будущие матери! Ужасно! Вы в своем издании не пробовали поднимать эту проблему?

По-моему, Андрею Петровичу очень хотелось добавить в перечень женских грехов и курение, но из деликатности он все-таки от этого воздержался. С его стороны это было очень любезно, особенно если учитывать его неудержимое стремление к правде и справедливости. Но теперь он решил взяться за проблему молодежной преступности, а это не вызывало у меня особой радости — я не была готова обсуждать это сейчас.

— Ну, почему же? — не слишком жизнерадостно ответила я. — Случается, мы пишем и об этом… Все зависит от того, насколько сенсационна тема. Ведь у нас не публицистическое издание. Если откровенно, нас, скорее, можно отнести к желтой прессе…

И опять Старостин ничего не спросил о названии моей газеты. Мы будто заранее условились, о чем идет речь. Меня опять начали мучить всякие сомнения, и я снова принялась исподтишка рассматривать своего гостя, пытаясь поймать какой-нибудь намек на фальшь.

А он, взволнованно помаргивая, строго смотрел на меня сквозь толстые очки и продолжал увлеченно развивать свою мысль.

— Или вот еще проблема! — вдруг вспомнил он. — Секты всякие! Это ведь тот же наркотик, верно? Приходят разные «мудрецы», заманивают молодежь в свои сети… Шаманы, понимаешь, проповедники, гуру, будь они неладны!.. Обещают нашей молодежи вечное блаженство в обмен на душу, манят всякими сказочками… Вам с этим явлением не приходилось сталкиваться?

Вопрос был задан, что говорится, в лоб. На честном лице Старостина читался неподдельный интерес. «И чего это он так разволновался? — недоверчиво подумала я. — Воинствующий защитник православия, что ли?» И, разумеется, в голову мне сразу же пришла недотепа Аглая с ее неведомой страной Шангри-Ла, но сообщать об этом забавном случае Старостину я не торопилась. Почти безотчетно, можно сказать, краешком мозга я почувствовала, что вопрос содержит какой-то второй смысл, а между провинциальным учителем и странной барышней имеется непонятная, тревожащая связь.

— Религиозные проблемы редко попадают на страницы нашей газеты, — спокойно ответила я. — Знаю, знаю, что вы скажете, но эта тема не слишком интересует читателей…

— Как?! Неужели вы полностью игнорируете эту идеологическую угрозу?! — негодующе произнес Старостин, от волнения взмахивая рукой и задевая собственные очки. — Не может быть! И даже в планах ничего такого нет?

— Увы! — сказала я, разводя руками. — С планами сейчас вообще туго. Дело в том, что у нас неприятности — газета временно закрыта.

Старостин сердито поправил на носу очки, кашлянул — и совершенно неожиданно успокоился. На лице его засияла простодушная улыбка.

— Вот как? — без особого сожаления сказал он. — Сочувствую вам… Но, наверное, мне пора и честь знать, ха-ха!.. Засиделся я у вас, уже надоел, наверное! Пойду потихоньку, а то как бы гостиницу не закрыли, чего доброго!

— Вы в какой гостинице остановились? — поинтересовалась я.

Старостин ответил, не раздумывая:

— Гостиница «Тарасов». Мне повезло — достался двухместный номер. Сосед — замечательный человек! Заслуженный учитель России. Кузнецов фамилия — не слышали, случайно?

— К стыду своему… — сокрушенно сказала я.

Но даже мое невежество не испортило настроение гостя. Он быстро собрался, очень тепло со мной распрощался и, выразив надежду, что когда-нибудь мы непременно опять встретимся, отбыл.

Оставшись в одиночестве, я сразу же бросилась к телефону и позвонила в гостиницу «Тарасов».

— Говорят из областного комитета образования, — сказала я администратору. — Старший инспектор Крюкова. У вас там проживают сельские учителя, прибывшие на областную конференцию. К сожалению, не знаю номера, но мне срочно нужен Старостин Андрей Петрович. Он занимает двухместный номер совместно с заслуженным учителем Кузнецовым. Не могли бы вы пригласить его к телефону…

После некоторой заминки администратор гостиницы, довольно любезная женщина с приятным спокойным голосом, ответила мне немного удивленно:

— Вы что-то, вероятно, перепутали, старший инспектор Крюкова! Прежде всего я впервые слышу, что у нас останавливались какие-то учителя, и потом, тех фамилий, что вы назвали, в наших списках нет… Весьма сожалею!

— Спасибо! — растерянно сказала я, с ужасом глядя на входную дверь.

Нож с тихим стуком вывалился из моего рукава на пол.

Глава 6

— Ты просто сумасшедшая! — убежденно заключила Маринка, выслушав на следующее утро мою исповедь. — Запустить в квартиру незнакомого мужика, да еще в очках!

По каким-то одной ей известным причинам моя подруга испытывала предубеждение по отношению к очкастым мужчинам. Они казались ей средоточием неискренности и коварства.

— При чем тут очки? — возмутилась я. — Насколько мне помнится, Чикатило, например, не носил очков…

— А по-моему, как раз носил! — парировала Маринка. — А если и не носил — это ни о чем не говорит. Если хочешь знать, многие негодяи не носят очков просто из кокетства!

Кокетливые негодяи — на такой парадокс была способна только Маринка — мне и в голову бы не пришло.

— Он же мог тебя запросто зарезать, — продолжала она, потрясенно глядя на меня круглыми как блюдца глазами. — Ты и пикнуть не успела бы! Расчленил бы труп на части и разбросал по городу — вот тогда, может быть, ты бы немного поумнела!

— Это уж непременно, — иронически заметила я. — Самый надежный способ поумнеть! Но, между прочим, чья бы корова мычала! Забыла, из каких переделок приходилось тебя выручать? Ты-то, голубушка, умудрялась втюриваться по уши в самых настоящих преступников! А здесь речь шла о естественной человеческой благодарности. Не могла же я отделаться простым спасибо, после того как меня вырвали из лап насильников!

— Еще вопрос, кто этих насильников навел! — сказала хитромудрая Маринка.

— В том-то и дело! — печально вздохнула я. — А ты, вместо того чтобы помочь разобраться, начинаешь меня пилить…

— И не думала! Очень мне нужно тебя пилить! — возмущенно заявила Маринка. — Наоборот, я уже всю голову изломала над твоей загадочной историей, но, по-моему, без Кряжимского мы все равно ничего не придумаем… Плюнь пока на все и пей кофе!

Мы разговаривали на кухне. Маринка, единственная из нашей компании, кто не испытывал дискомфорта и сожалений по поводу опечатанного офиса, до девяти утра расхаживала по квартире в комбинации, в бигудях и в земляничной маске, похожая на героиню фильма ужасов, но с элементами пародии, как пишут в рецензиях.

С утра я помчалась именно к ней — может быть, еще и потому, что соскучилась по кофе, который моя секретарша готовила совершенно уникальным способом. Более вкусного и бодрящего кофе мне нигде не доводилось пробовать. Непременная чашка этого кофе по утрам была залогом моей работоспособности, без нее я просто отвыкла нормально функционировать.

Неудачи последних двух дней в немалой степени были обусловлены и тем, что я была отлучена от любимого напитка по обстоятельствам, как говорится, непреодолимой силы. Теперь, наверстывая упущенное, я проглотила подряд три большие чашки волшебного напитка, и меня буквально распирало от энергии. Мне необходимо было немедленно действовать. Маринкина неторопливая рассудительность начинала меня бесить. Я не могла, как она выражалась, плюнуть на все. Вчерашнее странное происшествие требовало разгадки.

— Увы, вижу от тебя немного толку! — заявила я Маринке. — Спасибо за кофе, но мне пора бежать. Пойду отвоевывать наш офис. Надо еще купить сегодняшние «Огни Тарасова» да найти мужчин — наверное, они опять сидят в скверике напротив редакции…

— Господи, вот трудоголики! — вздохнула Маринка. — Одна я в нашем коллективе анфан-террибль, что в переводе значит — нормальный человек…

— По-моему, в переводе это значит что-то совсем другое, вроде кошмарного ребенка, — сказала я. — Пока бездельничаешь, постарайся не забыть хотя бы русский язык, ладно?

— Подумаешь! — задиристо сказала Маринка мне вслед.

Но я уже ее не слушала. Выскочив на улицу, я нашла ближайший газетный киоск и купила свежий номер «Огней Тарасова». Потом села в машину и с нетерпением развернула газету. Моя статья была на месте!

Издав победный вопль — немой, разумеется, — я швырнула газету на соседнее сиденье и завела мотор. Итак, военные действия открыты, и мы даже перешли в контратаку. В стане наших противников сейчас наверняка царит легкое замешательство. Эти люди не привыкли, чтобы им перечили. Они не готовы к этому. Преимущество на нашей стороне, и его надо развивать.

Прежде всего мы должны провести военный совет. Надеясь разыскать своих мужчин, я сразу же поехала в редакцию, точнее, в скверик, который можно было рассматривать как временный ее филиал. Все они уже были на месте — и Сергей Иванович Кряжимский, и Ромка, и сумрачный, как обычно, Виктор.

Они сидели рядком на скамеечке, и у каждого в руках был свежий номер «Огней Тарасова». Моему появлению они страшно обрадовались — должно быть, вообразили, что я немедленно поведу их на штурм офиса. Поняв, что штурм откладывается, мужчины выразили разочарование — особенно Ромка, которого энергия переполняла и без всякого допинга.

— Спокойно, друзья, спокойно! — увещевала я их. — Мне и самой не терпится вернуться к нормальной работе, но пороть горячку мы не будем. Наступление поведем планомерно и осмотрительно, учитывая каждую мелочь… Вот что нам доложит, например, разведка?

Сергей Иванович, который на этот раз выступал в роли разведчика, ответил без особого воодушевления:

— Ничем не могу порадовать, Ольга Юрьевна! Никаких добрых вестей… Строго говоря, вообще никаких вестей. Мои знакомые из прокуратуры только разводят руками — или действительно ничего не знают, или скрывают. Только один позволил себе сделать предположение, что идея наказать нашу газету исходит с самого верха. Главному прокурору не по душе журналисты, которые затрагивают его ведомство. Мне дали понять, что он такого не прощает. Сложно сказать, он ли разрабатывал «бумажный» сценарий, или непосредственные исполнители постарались — на эту тему, сами понимаете, никто со мной не разговаривал. Но зато мне намекнули, что впредь мы должны быть осмотрительнее в своих публикациях, если хотим нормально работать.

— Ну, это мы еще посмотрим, кому придется быть осмотрительнее! — запальчиво заявила я. — Теперь, когда история предана гласности, они будут очень бледно выглядеть с этой дурацкой бумагой! Только имеется небольшая проблема… — виновато добавила я. — Вчера я влипла в одну странную историю, которая может иметь отношение к нашим событиям. Хочу выслушать ваше мнение по этом поводу — боюсь, что я наломала дров… — И далее я во всех подробностях обрисовала вчерашнее происшествие.

— Действительно, необычная история! — задумчиво протянул Кряжимский, после того, как я закончила рассказ. — Очень надеюсь ошибиться, но слишком уж все это похоже на тщательно разработанный план. Позволю себе высказать предположение, что вы стали жертвой неких заговорщиков, Ольга Юрьевна!

— У меня сходное ощущение, — призналась я. — Но не могу понять, какова цель этих заговорщиков?

Сергей Иванович взволнованно потер руки.

— Ну что ж, в первую очередь следует обдумать, кто эти люди, — так мне кажется, — сказал он. — Если мы поймем, кто они, то нам станет ясной и их цель…

— Да тут и думать нечего! — пылко воскликнул нетерпеливый Ромка. — Все то же самое! Вот увидите, они вам что-то подбросили. Наркотики, например!

Непосредственный Ромка озвучил те мысли, в которых я сама себе боялась признаться. Эта версия была, несомненно, самой страшной, и у нее могли быть самые непредсказуемые последствия.

— Ромка, ты меня пугаешь! — тоскливо проговорила я. — Поэтому лучше заткнись и не перебивай старших!

Наш курьер сконфуженно умолк, но в глазах его блеснул торжествующий огонек — еще бы, ему удалось напугать главного редактора!

— А смысл? — вдруг иронически произнес Виктор.

Все обернулись к нему, ожидая разъяснений, но Виктор только небрежно ткнул пальцем в сторону здания, где помещалась наша редакция, и туда, где сквозь листву просматривался силуэт моей машины. Я без труда поняла, что он хотел сказать — действительно, если бы нашим могущественным противникам захотелось что-то нам подбросить, они могли сделать это безо всякого труда и более простым и изящным способом. Достаточно было зайти в наш офис или дождаться, пока я оставлю без присмотра машину.

— И еще один момент в твоей версии, Рома, меня смущает, — без всякой обиды заметил Кряжимский. — Как-то все это кустарно. Грубо исполнено, ты не находишь? Уркаган с заячьей губой, учитель с портфелем, чаепитие… Зачем?

— Ну, положим, трюк с бумагой — тоже не шедевр, — ради справедливости заметила я.

— Верно, — согласился Кряжимский. — И все-таки разница огромная. Откровенное давление, но давление, я бы сказал, в четко очерченных рамках. Вежливый следователь, аккуратно оформленные бумаги, вполне определенный вектор претензий. В каком-то смысле это игра, правила которой некрасивы, но понятны.

— Может быть, для отвода глаз? — предположил Ромка, которому очень не хотелось расставаться со своей версией. — А сами параллельно…

— А что параллельно? — хитро прищурился Кряжимский. — Ты хочешь сказать, на Ольгу Юрьевну оказано физическое давление? А вот интересно, что она сама по этому поводу думает? — Сергей Иванович обернулся ко мне, ожидая ответа.

Признаться, я слегка растерялась. До сих пор я почему-то не рассматривала вопрос в такой плоскости.

— А знаете, — сказала я удивленно. — Пожалуй, ощущения, что на меня оказывалось давление, я как раз и не испытываю. Наверное, это странно, тем более что у меня разбито колено и я до сих пор хромаю… Но у меня все-таки такое впечатление, что главная цель нападения была совсем не в этом.

— А в чем же? — ревниво спросил Ромка.

— В том, чтобы я доверилась Старостину, — сказала я. — Эти грубияны меня даже не напугали — первый раз, что ли? Главные неприятные ощущения были связаны с личностью моего спасителя. Казалось, для этого не было совершенно никаких оснований, но дело обстояло именно так! Может быть, причина — нервы? Вчера я была здорово взвинчена…

— А имечко-то у этого типа смахивает на фальшивое! — неожиданно сказал Ромка.

— Не поняла, — удивилась я. — С чего ты взял?

— Редкое совпадение, — пояснил Ромка. — Андрей Петрович Старостин — футболист, легенда московского «Спартака». У меня такое впечатление, что ваш гость назвался первым именем, которое почему-то пришло ему в голову. Поэтому и в гостинице вы его не обнаружили.

— Спорно! — заметил Кряжимский. — В том случае, конечно, если вся эта история — случайность. Но вообще это еще один настораживающий штрих. Мы должны отнестись к этому визиту очень серьезно. Давайте все-таки попробуем предположить, чего добивался господин Старостин… Ну, во-первых, войти в контакт с Ольгой Юрьевной — это несомненно. Причем, я полагаю, он не мог быть абсолютно уверен, что его пригласят в гости. Поэтому вероятна версия, что ему просто нужно было расположить к себе Ольгу Юрьевну, даже не претендуя на какие-то далеко идущие планы. Вопрос — зачем?

— Корыстные интересы отметаем сразу! — решительно заявила я. — У меня ничего не пропало — ни деньги, ни драгоценности.

— Вы бы лучше проверили — не прибавилось ли чего! — упрямо сказал Ромка.

— Я думаю, если бы прибавилось, кто-то уже нашел бы эту прибавку, и я сейчас сидела бы не с вами и отвечала бы совсем на другие вопросы… Давай пока не будем опять поднимать эту тему, ладно? — предложила я. — Она меня нервирует.

— Ну, как хотите, — вздохнул Ромка. — А тогда, может, этот мужик просто хотел с вами познакомиться? Так иногда делают — по-моему, даже «Ералаш» такой был… Там пацан подговорил друзей напасть на девчонку, которая ему нравилась…

— Рома! — укоризненно протянула я. — Ты упускаешь из виду одну существенную деталь. Когда хотят познакомиться с женщиной, не хвастают перед ней благополучным браком! А вот Андрей Петрович рассказывал о своей жене с гордостью. Да и вообще не производил он впечатления ловеласа, никак не производил! Типичный зануда-учитель, до того правильный, что рядом с ним чувствуешь себя погрязшей в разврате куртизанкой. Видели бы вы, какие у него были глаза, когда я закурила — между прочим, у себя дома! Мне показалось, что он меня выставит за дверь. Но он, конечно, этого не сделал — корректность для него святое дело.

— Но чего же он тогда хотел, этот зануда? — недоуменно спросил Ромка.

И тут Виктор открыл рот.

— Информация, — сказал он.

— Господи, ну какая информация! — махнула я рукой. — Говорили мы о чем попало! О молодежной распущенности, о том, как бы в погоне за рынком не забыть душу, о сектах, которые, кстати, за этими душами охотятся… Хотя, постойте, как раз это и был самый кульминационный момент! Андрей Петрович сначала так настойчиво уговаривал меня поднять в газете проблему сектантства, выспрашивал, нет ли в моих планах публикаций на эту тему… А когда я твердо заявила, что не собираюсь ничего писать о сектантстве, он неожиданно обрадовался, прекратил болтовню и тут же откланялся.

— И что же это значит? — напряженным голосом осведомился Ромка.

— Это вопрос! — озадаченно хмыкнул Кряжимский. — Но, наверное, кроме Ольги Юрьевны, никто из нас не знает на него ответа.

— Если бы знала, то с него и начала бы, — сердито сказала я. — Сама ни черта не понимаю! Как говорит Маринка — всю голову себе изломала. Кстати, Маринка была уверена, что эта загадка по зубам только Сергею Ивановичу…

— Благодарю за оказанное доверие! — шутливо поклонился Кряжимский. — Ну что ж, тогда деваться некуда! Будем рассуждать. Значит, что мы имеем? Совершенно незнакомый нам человек находит Ольгу Юрьевну — возможно, подстраивает нападение, втирается к ней в доверие, а потом исподволь выспрашивает, не собирается ли она публиковать что-то о сектантах, охмуряющих молодежь… Я правильно излагаю?

— Абсолютно, — сказала я. — Только нужно подчеркнуть одну деталь. Нам этот человек незнаком, но он-то, кажется, прекрасно представлял, кто я и откуда. Его интересовала не любая газета и не любой главный редактор.

— Итак, — продолжил Кряжимский, — выяснив, что никаких подобных материалов в нашей газете не появится, незнакомец успокаивается и исчезает. Какой мы можем сделать из этого вывод? Вероятно, этот человек первоначально предполагал, что «Свидетель» намерен печатать что-то на эту тему, и опасался этого. Но откуда у него могла появиться такая информация? Мы же не кричим о своих планах на каждом углу, тем более и планов-то таких не было.

— Знаете, какая у меня мелькнула мысль, когда Старостин заговорил о религиях? — сказала я. — Первым делом я вспомнила девчонку — Аглаю, с ее фантазиями насчет далекой страны Шангри-Ла. Не могу этого объяснить, но в ту минуту мне даже показалось, что между этими двумя есть какая-то связь…

— А вы не упоминали ее имени? — спросил Кряжимский.

— Что-то меня от этого удержало, — призналась я. — Как будто кто-то толкнул под руку.

— Интуиция, — пробурчал Ромка.

— Как хотите, а в этом что-то есть! — с горячностью воскликнул Кряжимский. — Сейчас я тоже просто физически ощущаю эту связь! Не могу пока сформулировать, что меня беспокоит, но держу пари, здесь кроется что-то серьезное!

— Вы полагаете, та девчонка действительно была в какой-то секте? — спросил Ромка.

— Судя по всему, так оно и есть, — важно сказал Кряжимский. — И наш «педагог» тоже имеет к ней непосредственное отношение. Не зря же он до такой степени обеспокоился возможной утечкой информации, что предпринял вылазку…

— Что-то я не пойму! — скептически заявил вдруг Ромка. — Допустим, он боится утечки, допустим, та девчонка чего-то ему напела… Но откуда он узнал про нашу газету, про Ольгу Юрьевну откуда узнал?!

— От меня же и узнал, — со вздохом сказала я. — Ведь я оставила Аглае свою визитную карточку! Вот вам и разгадка учителя Старостина.

Глава 7

Остаток дня я провела в унизительных и утомительных попытках разыскать господина Ерохина, в руках которого были все нити нашего «экономического» дела. Он всяческими способами старался этого избежать — мне сообщали, что он то выехал, то вызван к начальству, то находится на экспертизе, то ушел обедать.

Все это меня ужасно злило, но в этой внезапной потере интереса к моей персоне со стороны несгибаемого борца с экономическими преступлениями я усматривала и некий обнадеживающий знак. По-видимому, предпринятые нами меры начинали потихоньку оказывать свое действие, и теперь господин Ерохин попросту тянул время.

Это был классический проверенный способ, безопасный во всех отношениях. Но я была твердо намерена положить конец этим упражнениям и добиться встречи с Ерохиным, даже если для этого пришлось бы дневать и ночевать в управлении.

Наверное, он это понял, потому что в конце рабочего дня мне неожиданно предложили пройти в кабинет Ерохина, потому что, как оказалось, он давно меня там дожидается. Правда, по его кислому лицу трудно было догадаться, что он сгорает от нетерпения, но это уже были мелочи, на которые не стоило обращать внимания.

— Здравствуйте, Ерохин! — сказала я, входя в кабинет. — Горите на работе? Сегодня к вам труднее попасть, чем в Кремль!

— Да, работы много… — неохотно промямлил он, на этот раз даже не улыбнувшись. — А у вас ко мне какое-то дело, Бойкова?

— А я думала, дело у вас! — насмешливо сказала я. — Вот как раз и пришла поинтересоваться, в какой стадии находится наше дело, сколь далеко сумело продвинуться следствие…

— Вы напрасно иронизируете, — с обидой заметил Ерохин. — Может быть, вы свою работу не цените, а я привык относиться к ней предельно серьезно…

— Это я уже заметила, — сказала я. — Но, надеюсь, время читать газеты у вас остается? Не заглядывали сегодня в «Огни Тарасова»?

Ерохин неприязненно поджал губы.

— Вот вы постоянно поднимаете шум, Бойкова, — назидательно промолвил он. — Всюду ищете сенсацию, а потом оказывается, что ваша сенсация яйца выеденного не стоит… Взять, к примеру, вашу публикацию о некоем авторитете по кличке Жмых. Такой вы шум подняли, что опасный преступник по вине прокуратуры разгуливает на свободе! А чем дело кончилось, знаете? Ваш Жмых был на днях убит в местечке Лас-Пальмас! Это на Канарских островах… Что же получается? Вы попросту дезориентируете читателя — вот что получается.

— Вы хотите сказать, что этот инцидент на Канарских островах — заслуга нашей прокуратуры? — с интересом спросила я.

— Вы отлично понимаете, что я хочу сказать! — поморщился Ерохин. — Публикации должны быть сдержаннее, взвешеннее…

— Расчетливее, — подсказала я.

— Если хотите, и расчетливее! — строго проговорил Ерохин. — Или взять, например, ваш случай. Подняли хай на весь город, всех переполошили, в суд обратились! Как же, идет наступление на свободную прессу! А чем все кончилось, Бойкова? Пшиком?

— Как? Уже кончилось? — радостно спросила я. — Уже пошли на попятную, Ерохин?

Он утомленно прикрыл глаза и негромко сказал:

— Вы все-таки выбирайте выражения, Бойкова! Я при исполнении… Что это значит — пошли на попятную? У нас имелся сигнал. Мы обязаны были его проверить. По закону. В результате проверки факты не подтвердились. Произошла ошибка. Мы приносим вам свои извинения, но и вы соблюдайте такт, Ольга Юрьевна! Я понимаю, — с ехидством добавил он. — Специфика работы накладывает на ваше поведение свой отпечаток… Поневоле становишься бесцеремонным, когда приходится ежедневно копаться в грязном белье, — он сдержанно хихикнул себе под нос.

— Да, это накладывает отпечаток, — хладнокровно сказала я. — Что поделаешь, профессиональная болезнь папарацци. То ли дело — борьба с экономическими преступлениями. Роешься, можно сказать, в туалетной бумаге, но при этом не теряешь ни грамма ни деликатности, ни такта. Остается только завидовать.

Ухмылку с лица Ерохина как ветром сдуло. Он отвернулся и, взяв со стола какой-то листок, проговорил скучным голосом:

— Вот постановление о прекращении следствия в отношении вашего дела. Можете приступать к работе. И позвольте дать вам хороший совет, Ольга Юрьевна… Допустим, я могу оценить ваше остроумие, хотя, откровенно говоря, оно и мне не кажется вполне уместным. Но очень многим оно может просто не понравиться, и у вас опять начнутся неприятности. Подумайте об этом!

— Это угроза? — спросила я.

— Ну что вы! Просто пожелание. Почти дружеское, — с издевательской любезностью сказал Ерохин. — У меня-то к вам теперь никаких претензий не имеется…

— Интересно, куда это они исчезли так быстро? — удивилась я. — А подпись на накладной? А призрак Галабуцкого? А рулон бумаги? Фургон, на котором ее увезли в неизвестном направлении? Участие в этом деле Кособрюхова, наконец! Все это было. И кто теперь распутает весь этот зловещий клубок? Без моего участия у вас ничего не получится!

— Я же вам сказал, — терпеливо произнес Ерохин. — Произошла ошибка. Все уже выяснилось. Известен и поставщик, и получатель бумаги. Подпись на накладной вам не принадлежит — просто похожа. Кособрюхов? Он не имеет к этому делу никакого отношения, насколько я знаю. Вас кто-то ввел в заблуждение.

— Он же и ввел, — возразила я. — По-моему, вы довольно поверхностно провели расследование. Вы должны были выяснить, кто меня подставил.

— Все, что я был должен, я сделал, — сухо ответил Ерохин. — Вам не стоило бы учить меня работать, Ольга Юрьевна! Это уже неостроумно. И, между прочим, хочу вас предостеречь — чисто по-дружески. У меня к вам претензий действительно нет, но они могут появиться скоро у другого ведомства…

— Что вы имеете в виду? — насторожилась я.

— Вы заговорили про Кособрюхова, — сочувственным тоном сказал Ерохин. — Не берусь утверждать, но краем уха я где-то слышал, что у вас с Кособрюховым вышел какой-то конфликт? Будто вы даже нанесли ему побои? Честно говоря, я не поверил. Все-таки это слишком даже для папарацци, сказал я себе! Ведь этого не было, Ольга Юрьевна? — в его сладком голосе отчетливо слышалось злорадство.

Однако они пасут меня, не покладая рук, с досадой подумала я, — передают как эстафетную палочку. Ну что ж, сама виновата, нужно учиться сдерживать свои инстинкты. Я мило улыбнулась и сказала:

— Ну что вы, разве я позволила бы себе избить чиновника из комитета печати! Это очевидная клевета!

Ерохин покивал головой, а потом неожиданно сказал:

— Я так и думал. Конечно, это может быть только клеветой… Но не стоит забывать, что, если появятся свидетели… — он взглянул на меня в упор торжествующим взглядом.

Грубая натура папарацци позволила мне без труда выдержать этот взгляд, и я хладнокровно парировала:

— Дорогой господин Ерохин! Если вдруг такие свидетели появятся, то это будут лжесвидетели, не сомневайтесь! Сами посудите, как могла я, слабая женщина, нанести побои здоровому мужику? Да и зачем? Такому ничтожеству достаточно подзатыльника…

Теперь Ерохин смотрел на меня с опасливым любопытством. Видимо, ему впервые в жизни попался такой строптивый экземпляр, и он не представлял, какое коленце я могу выкинуть в следующую минуту.

— В общем, я вас предупредил, — сказал он в заключение. — Кстати, можете уже сейчас забрать свою документацию — она в порядке. Видите, мы относимся к вам предельно объективно, а вы этого не цените! Но я все-таки надеюсь, что вы сумеете сделать правильные выводы… Желаю удачи!

Ну уж если сам Ерохин желал мне удачи, о большем и мечтать не стоило! Наверное, стоило хорошенько поразмыслить о предупреждении, которое он мне сделал. Безусловно, он что-то знал о планах Кособрюхова. Пока эти планы, скорее всего, являлись секретными, но Ерохин не смог отказать себе в удовольствии поддеть меня. Мне же следовало отнестись к информации чрезвычайно серьезно, чтобы не попасть, как говорится, из огня да в полымя. Но моя голова была занята уже совсем другими вещами.

Мы возвращались в свой офис, можно сказать, победителями, и у нас опять появлялось ощущение твердой почвы под ногами. Великое дело — своя контора! Недаром чиновники так любят обзаводиться многочисленными кабинетами, приемными, секретарями и прочими аксессуарами. Толстые стены придают уверенности и создают впечатление незыблемости положения. Вне стен своей крепости человек становится жалким и слабым, этакой игрушкой стихий — нам уже дали это почувствовать, надеясь, что мы сделаем правильные выводы.

Но в тот момент, повторяю, я, с одной стороны, пребывала в состоянии некоторой эйфории, а с другой — голова у меня уже была занята совсем другой проблемой. Мне хотелось порыться в наших архивах, чтобы отыскать сведения об автомобильной аварии двухлетней давности, унесшей жизни родителей Аглаи. Ведь, по сути дела, кроме имени я ничего о ней не знала. Наша с ней встреча после неожиданного знакомства с человеком, назвавшимся Старостиным, приобретала совсем иной, загадочный и немного зловещий подтекст, который не давал мне теперь покоя. Чтобы разобраться, в чем тут дело, следовало начать с самого начала и прежде всего выяснить подлинную фамилию Аглаи.

Был уже вечер, и наши мужчины уже отправились по домам. В скверике теперь никого не было, кроме влюбленных парочек и владельцев собак, сосредоточенно выгуливающих своих питомцев. Мне стало жаль, что момент торжества мне не придется ни с кем разделить, но откладывать до утра я не стала.

В нашем здании еще работали некоторые конторы. Я поднялась на свой этаж и с огромным удовлетворением сорвала с дверей печати, которые были наложены по распоряжению господина Ерохина.

Пустой офис, погруженный в вечерний полумрак, показался мне осиротевшим и печальным. И меня он, казалось, встретил недоверчиво и настороженно, словно чужую. Иногда я совершенно серьезно думаю, что любые события накладывают отпечаток даже на неодушевленные предметы.

Я бросила на стол финансовые документы, привезенные от Ерохина, и села за компьютер. Заметка о катастрофе на автобусной остановке печаталась и в нашей газете — я это хорошо помнила, — значит, данные о ней могли уцелеть, потому что мы стараемся сохранять любую мало-мальски любопытную информацию. Никогда не знаешь, что в будущем может пригодиться.

К счастью, эта информация сохранилась. Через минуту я уже читала скупые строки о нелепой трагедии, унесшей жизни трех человек, а еще пятерых отправившей на больничную койку. Виноват был пьяный водитель «КамАЗа», не справившийся с управлением. Насколько я помнила, водитель этот получил впоследствии солидный срок и, наверное, по-прежнему находился в заключении. Скорее всего, никакого прямого отношения к семье Аглаи он не имел — просто ехал, куда ехалось. Короче говоря, на заказное убийство это ни с какой стороны не было похоже.

В общем-то, я в этом и не сомневалась с самого начала. Хуже то, что в заметке не было ни одной фамилии. Это обычная практика — как правило, в таких случаях фамилии не разглашаются. Но фамилий не было и в наших материалах. Видимо, два года назад это совсем не казалось важным.

Я задумалась. Где-то в судебных или милицейских архивах эти сведения можно найти, но после всей нервотрепки, которую устроили нам правоохранительные органы, у меня не было особого желания обращаться к ним за помощью. Хотелось взять некоторый тайм-аут. Но как же узнать фамилию Аглаи?

Что мне вообще о ней известно? Билет в Каратай, где она не живет, экскурсия по Тарасову, где она тоже не живет, дом, где она не живет тоже… Где же она, в конце концов, живет, черт побери?! Удивительная девица — кажется предельно бестолковой, однако свои тайны блюдет как профессиональный разведчик! Я болталась с ней полдня и ничего о ней не узнала. Совершенно точно мне известно только одно — куда она собирается — в неведомую страну Шангри-Ла, где сходятся вообще все чистые души на свете… Нечего говорить — информация бесценная!

И тут я вспомнила о кладбище. Обычно я предельно любопытна — не знаю, врожденное это или выработано профессией, — но в случае с Аглаей проявила непростительное равнодушие. Все ее изыскания прошли мимо моего внимания, я не придала им никакого значения. Теперь об этом оставалось только сожалеть.

Но кое-что еще можно было поправить. У меня хорошая зрительная память, и я, пожалуй, могла бы разыскать могилу, которую навещала Аглая. Ту самую неухоженную могилу, коей Аглая уделила пару минут своего драгоценного внимания.

Здесь, правда, тоже мог таиться подвох — кто знает, что могла нафантазировать эта странная девушка? Может быть, под могильной плитой покоится прах совершенно посторонних людей?

Имелся еще один ориентир — дом на проспекте Строителей, в котором до недавних пор якобы проживала Аглая. Но мне этот ориентир представлялся еще более ненадежным. О станции Каратай и говорить не стоило. У меня теперь вообще были большие сомнения, что в тот день Аглая собиралась куда-то ехать.

Короче говоря, мне следует еще раз навестить то кладбище. Я решила сделать это завтра же, после того как заберу из суда заявление на неправомерные действия господина Ерохина и его команды. Теперь, после того как Ерохин постарался отнестись к нам предельно объективно, оно теряло всякий смысл. На горизонте у нас маячили совсем другие неприятности.

Закрыв офис на замок, я отправилась домой. По дороге с мобильного телефона я обзвонила всех сотрудников, сообщив им, что с утра жду их в помещении редакции. В подробности я вдаваться не стала, желая сохранить некоторый элемент интриги.

По дороге из гаража меня невольно начали одолевать разные мысли. Не то чтобы я всерьез чего-то опасалась, но поглядывала на темные углы с особым вниманием. Время было примерно то же, и в окрестностях моего дома опять почему-то было на редкость малолюдно, и все это, естественно, не прибавляло мне уверенности. У меня даже с новой силой заныла ушибленная нога.

Кое-как я дохромала до своей квартиры и с облегчением отперла дверь. Кажется, все обошлось. Собственно, если бы получилось иначе, я первая была бы удивлена. В нашей практике бывало всякое, но угроза физического насилия возникала лишь в крайнем случае — когда преступник был, что называется, прижат к стене и у него не оставалось других аргументов. Кого мы прижали к стене сейчас?

Но одно дело доводы разума, и совсем другое — ощущения. Особенно ощущения женские. Напряжение, которое охватило меня еще на улице, не торопилось отпускать меня и потом, когда я уже была под защитой собственных стен.

Я зажгла свет во всех комнатах и прошлась по квартире. Все было, кажется, в порядке, но странное беспокойство, которому не было никаких разумных объяснений, не покидало меня. Наверное, что-то похожее чувствовал Робинзон, впервые увидевший на пустынном берегу след человеческой ступни.

Но он-то хотя бы видел след. А что пугало меня?

Я села в кресло и попыталась сосредоточиться. Рука моя невольно потянулась к пачке сигарет, валявшейся на столике. Я достала сигарету и, поднеся к носу, вдохнула ее пряный, с медовым оттенком аромат.

И тут мне показалось, что я поняла, в чем дело. Запах! Я была готова поклясться, что в квартире был слабый, едва уловимый посторонний запах. Мы, конечно, не собаки, для которых мир на девяносто процентов состоит из запахов, но во многих случаях и мы способны буквально нюхом чуять постороннего, может быть, даже не отдавая себе в этом отчета. Я почти не сомневалась, что в моей квартире не так давно кто-то побывал. Запах здесь остался, несомненно, мужской — некая смесь крема для обуви, дезодоранта, дешевого мыла — но без столь ожидаемого табачного компонента. Я даже догадывалась — кто мог оставить этот запах. Хотя, само собой, у меня не было ни грамма доказательств.

Значит, нужно постараться их найти! Я бросила в пепельницу сигарету и принялась обшаривать всю квартиру. Не знаю, что я ожидала найти. Все, кажется, было на месте, ничего не пропало. У меня возникало смутное ощущение, что какие-то вещи лежат не так, как утром, но это вполне могло быть и следствием разыгравшегося воображения. То же касалось и монитора компьютера, который показался мне чуть теплым. Был он действительно теплым или мне это всего лишь померещилось?

В последний момент я вспомнила о втором экземпляре ключа от входной двери, который лежал у меня на дне вазочки для цветов — на самом виду. Я перевернула вазочку — ключ и сейчас лежал там. Но кто мог сказать — лежал ли он там сегодня утром? Что могло помешать Старостину найти этот ключ, пока я возилась на кухне, и положить его в карман? Не зря же он с таким усердием рыскал по квартире в тот вечер. Что могло помешать ему прийти сюда, когда меня не было, и порыться в моих бумагах, ознакомиться с содержимым компьютера? Логически рассуждая — ничего. Он почти ничем не рисковал, не совершал кражи, не оставлял следов и даже ключ вернул на место. Его интересовала информация. Он, видимо, не был до конца убежден, что я ничего не знаю об Аглае. Видимо, для него это было очень важно.

Я опять плюхнулась в кресло и все-таки закурила. Все это мне ужасно не нравилось. Кроме всего прочего, теперь было необходимо срочно менять замок. Злоумышленник мог запастись копией ключа. Если этот тип такой настырный, то от него вполне можно ожидать чего угодно. Но все-таки интересно, на какую мозоль я ему наступила?

Глава 8

Своим я ничего не рассказала. Все-таки начальник должен иметь некоторый авторитет, имидж решительного, несгибаемого человека. Когда начальнику мерещатся пришельцы, запахи и прочее — о каком имидже можно говорить!

Я появилась в редакции подтянутая, бодрая, излучающая уверенность и доброжелательность. Во всяком случае, я надеялась, что выгляжу именно так.

Сотрудники тоже были в приподнятом настроении. Свое возвращение мы отметили символическим кофепитием. Маринка тут превзошла самое себя.

А затем я взялась за дело. Всю рутинную работу я взвалила на Сергея Ивановича Кряжимского. Виктору, как самому молчаливому, поручила секретное задание — сменить замок у меня дома. Сама я отправлялась на кладбище. Чтобы скрасить это печальное мероприятие, я решила взять с собой Ромку. Он даже обрадовался — наверное, вообразил себе невесть что. Могильные камни, кладбищенские кресты — все это почему-то очень действует на юношескую фантазию.

По дороге я честно предупредила нашего курьера, что ничего сенсационного на кладбище нас не ждет.

— Считай это просто прогулкой, — сказала я. — Мы всего лишь посмотрим на могилу, где, возможно, покоятся родители моей знакомой Аглаи.

— Почему «возможно»? — тут же спросил Ромка. — Их могли выкопать из могилы?

Я покачала головой.

— Ты вчера вечером не смотрел фильмы ужасов? — заботливо поинтересовалась я. — Надо же, какая жуть приходит тебе в голову! Никто, разумеется, никого не выкапывал. Я сказала «возможно», потому что на информацию, поступившую от Аглаи, надеяться особенно не приходится…

— Вы ей не доверяете? — уточнил Ромка. — А вот, между прочим, тезка знаменитого Старостина думает совсем по-другому. Он как раз боится, что эта Аглая скинула вам некую важную информацию…

— Если бы он слышал ее болтовню, — сумрачно сказала я. — Эта девчонка умудрилась за несколько часов не сказать ровным счетом ничего! Если это заслуга Старостина, то ему можно при жизни ставить бюст на родине, как выдающемуся педагогу и гипнотизеру…

— Вы считаете, он ее загипнотизировал? — деловито спросил Ромка.

— Ну как я могу что-то считать, когда у нас с тобой есть только смутные подозрения, будто Старостин интересуется именно Аглаей? А вдруг сейчас окажется, что все это мне привиделось — и Старостин, и Аглая, и кладбище тоже… Свидетелей-то ведь нет! А галлюцинациями я уже страдала — совсем недавно, например, мне примерещился некий Галабуцкий, который хотел продать мне несуществующую бумагу…

— Вы все шутите, Ольга Юрьевна, — немного смущенно сказал Ромка. — А бумага, между прочим, была. Я ведь сам ее видел. И со Старостиным, я уверен, далеко не все просто. Вы его очень беспокоите. Между прочим, обратите внимание — за нами уже давно кто-то ползет. Мне кажется, это «хвост».

Сначала я удивленно посмотрела на Ромку и уже потом в зеркало заднего вида. Кому могло понадобиться следить за нами? В настоящее время мы, строго говоря, не вели никакого расследования. Старостин? Но это тоже было маловероятно — этот человек так старался играть роль положительного героя…

Но по шоссе, ведущему к кладбищу, следом за нами действительно неотступно следовала машина. Это была светло-бежевая «Ока», абсолютно новенькая, словно только что сошедшая с конвейера. Я невольно рассмеялась.

— Вы чего? — ревниво спросил Ромка.

— Просто подумала, почему не на «Запорожце»? — сказала я. — Злодеи на «Запорожце» — это звучит!

— Ну, посмотрим, кто будет смеяться последним! — обиженно проворчал Ромка. — Вы всегда надо мной смеетесь, а потом оказывается, что я был прав. Говорю вам, он тащится за нами от самой редакции. Я его сразу заприметил.

— Может быть, человек тоже решил навестить чью-то могилку? — возразила я. — Такого тебе в голову не приходило? И, по-моему, ты преувеличиваешь, что заметил его возле редакции.

— Ну, почти, — неохотно сказал Ромка. — Но он один стабильно тянется за нами уже кварталов десять. Это о чем-нибудь говорит?

— Господи, но на кладбище здесь одна дорога, — сказала я. — Даже если бы он захотел, свернуть ему больше некуда.

— Некуда, — согласился Ромка. — А все-таки давайте за ним понаблюдаем!

— Давай, — сказала я. — В конце концов, для этого я тебя и взяла — осуществлять общее наблюдение. Можешь даже не шататься со мной по кладбищу, а сразу переключиться на этого человека.

— Ладно, — обрадовался Ромка. — Тогда я сразу от вас отколюсь и незаметно буду его пасти. Потом, когда вы закончите, мы встретимся в машине, и я обо всем вам доложу.

— Договорились, — усмехнулась я.

По крайней мере, Ромка нашел себе дело. Он обожает такие упражнения — со слежкой, с погонями и прочей кутерьмой. В наблюдателя на «Оке» мне не очень верилось. Как-то карикатурно все это выглядело. Да и не укладывалось у меня в голове, чем может быть обоснована такая слежка.

Однако Ромка взялся за дело с энтузиазмом. Едва я остановила машину возле кладбища, он выскочил наружу и моментально исчез, словно сквозь землю провалился. Я, не торопясь, заперла машину и направилась к воротам. Из любопытства я все-таки поглядывала по сторонам, но злополучная «Ока» не появлялась.

У входа на кладбище чистенькие старушки торговали иконками, цветами и восковыми свечками. Здесь же пристроились несколько нищих, тоже в основном женского пола. Они грелись на солнышке и слишком большой активности не проявляли. Правда, посетителей, как и в прошлый раз, было немного. Зато сегодня здесь кого-то хоронили — с другой стороны у ворот стояли катафалк и небольшой автобус с помятым боком. Траурная процессия уже давно скрылась в глубине кладбища. Музыки не было слышно — видимо, хоронили без оркестра.

Я медленно пошла по аллее, пытаясь вспомнить маршрут, которым мы бродили с Аглаей. Тому, кто редко бывает на кладбище, трудно здесь ориентироваться. Я бы сказала, любые направления кажутся здесь абсолютно одинаковыми. Все-таки минут через пять я сообразила, куда следует идти, и вскоре уже вышла к могиле, которую искала.

В этой части кладбища было безлюдно и тихо. Многие могилы были запущены, на дорожках росла сорная трава, краска на оградах облупилась. В кустах, покрытых крупными белыми цветами, мирно гудели пчелы. Мертвые спали вечным сном.

Я остановилась перед могилой и прочла, что написано на надгробии. Фотографии покойных потускнели и выцвели — наскоро отретушированные лица выглядывали словно из тумана, похожие на кого угодно. Мужчина и женщина. Оба умерли в один день. Обоим было по сорок лет — могли бы еще жить да жить.

Теперь я почти не сомневалась — это были жертвы той нелепой аварии. Панкратов Сергей Иванович и Панкратова Людмила Константиновна. На всякий случай я занесла имена и даты в записную книжку. Кажется, больше здесь мне нечего было делать. Я повернулась и медленно пошла обратно.

До сих пор мне никто не встретился. Ромка замаскировался так тщательно, что я даже приблизительно не могла угадать, где он и чем занимается. Не заметила я также, чтобы за мной велось какое-то наблюдение. Впрочем, я была не слишком внимательна — меня интересовали в первую очередь могилы.

Подойдя к воротам, я увидела разрозненные группки людей в траурной одежде, покидающих кладбище. Похороны завершились, и теперь участники рассаживались по местам в стареньком автобусе. До меня доносились обрывки разговоров — голоса звучали сдержанно, но с нотками облегчения, как у людей, закончивших тяжелую неприятную работу.

В глаза мне бросился молодой человек, державшийся особняком ото всех, — он не пошел к автобусу, а сразу за воротами повернул налево. Чуть позже я увидела, как он быстрыми шагами направляется к новенькой «Оке», стоящей в отдалении. Я невольно остановилась и внимательно посмотрела ему вслед.

Молодой человек был довольно строен, светловолос и, кажется, привлекателен. На нем были синие джинсы, голубая рубашка и замшевая курточка нараспашку. На плече болтался фотоаппарат в черном кожаном футляре. Прежде чем сесть в машину, молодой человек вытащил из кармана большие черные очки и надел их.

Больше всего мне не понравился фотоаппарат. До сих пор я не встречала фотолюбителей, таскающихся по кладбищам. Похоже, наш подозрительный Ромка все-таки не зря обратил внимание на этого типа. Что он делал тут с фотоаппаратом в то же самое время, что и мы?

Парень, видимо, все-таки заметил, что я обращаю на него внимание, и поспешно завел мотор. Или мне так показалось. Но задерживаться он не стал — сразу развернулся и поехал в город. И только тогда появился Ромка.

На лице у него было написано торжество.

— Ну, что вы теперь скажете? — спросил он, с трудом изображая равнодушие.

— А что я должна сказать? — удивилась я.

— Так вы не заметили этого типа? — негодующе воскликнул Ромка.

— С фотоаппаратом? Ну, допустим, заметила, — сказала я. — А что? Он за мной следил?

— Он вас даже фотографировал! — выпалил Ромка. — Из кустов. Когда вы шли по аллее. И еще у могилы…

— Скажите, пожалуйста! — изумилась я. — Фотографировал? Из кустов? Как будто не мог выбрать места получше. Но, может быть, это поклонник?

— Чей поклонник? — мрачно осведомился Ромка.

— Ну, мой тайный поклонник, — объяснила я. — Кто бы еще стал меня фотографировать?

— А могилу он для чего фотографировал? — сурово спросил Ромка. — Если он ваш поклонник…

— Ах, он фотографировал и могилу? — сказала я. — Это меняет дело. Это серьезно. А ты уверен, что не ошибся?

— Ольга Юрьевна! — повысил голос Ромка. — Как только вы от нее отошли, этот тип вылез из кустов и несколько раз щелкнул могилу! Неужели вы ничего не заметили?

— Признаться, я была немного расстроена, — сказала я. — Знаешь, все эти мысли о бренности…

— Рано вам еще о бренности думать! — рассудительно заметил Ромка. — Лучше подумайте о том, что все это значит. Пока этот «поклонник» не подстроил нам какую-нибудь пакость.

— Почему сразу пакость? — поинтересовалась я. — В твои годы я лучше думала о людях…

— Зато теперь-то вы так о них не думаете? — возразил Ромка. — Так зачем я буду терять время? Вы запомнили номер его машины?

— И не подумала, — растерянно сказала я.

— Ну, ничего, я запомнил! — самодовольно сказал Ромка. — Теперь мы узнаем, кто это такой!

— Может быть, может быть… — задумчиво проговорила я.

Ромка был чрезвычайно собой горд и изнывал от нетерпения. Ему хотелось поскорее оказаться в редакции и объявить всем о своей проницательности. Я его понимала и, в общем-то, тоже гордилась — что ни говори, а моя школа! Но на душе у меня скребли кошки. Такое явное наружное наблюдение сбивало меня с толку. Хоть убей, не могла я понять, что оно означает.

Мы сели в машину и поехали в город. Ромка все время пытался завести со мной разговор о человеке с фотоаппаратом, но я демонстративно этот разговор не поддерживала, и в конце концов мальчишка разочарованно умолк.

Мы не проехали и полукилометра, как вдруг увидели впереди стоящую на обочине светло-бежевую «Оку». Ее капот был поднят, а блондин со скучающим видом прохаживался рядом. Заметив нас, он спохватился, быстро наклонился над мотором и принялся изо всех сил изображать горе-механика. Без слов было ясно, что дожидался он именно нас.

Мне показалось, что такому старательному человеку нужно помочь. Подъехав поближе, я остановила машину. Хозяин «Оки» сделал вид, что ничего не заметил. Однако по его брезгливо-напряженной позе сразу было ясно, что в моторах он ни черта не понимает и больше всего сейчас боится испачкать свою щегольскую курточку. Меня он тоже боялся, но за курточку боялся все-таки больше.

Я подмигнула Ромке, и мы вышли из машины. Блондин услышал, как хлопнули дверцы, и поспешно отскочил в сторону. На его лице появилось виновато-растерянное выражение. Я ободряюще улыбнулась.

— У вас неприятности?

— Д-да, наверное… — пробормотал он. — Но вы не беспокойтесь. Я разберусь…

У него был приятный, слегка испуганный голос, тонкие черты лица и мечтательные голубые глаза. На мелкого пакостника он никак не был похож. Скорее уж на музыканта — я обратила внимание на его тонкие длинные пальцы — на какого-нибудь подающего надежды пианиста. Этого парня легко можно было представить себе во фраке, в ослепительно-белой манишке, с бабочкой на шее. Какого черта он делал на кладбище?

— Мне кажется, вы не очень уверены, — мягко сказала я. — Давайте я посмотрю! — и сделала попытку заглянуть под капот.

Блондин покраснел и отважно заслонил мотор своим телом. Когда он заговорил, голос его заметно дрожал.

— Нет-нет, уверяю вас, все в порядке! — пролепетал он. — Прошу вас, не утруждайте себя! Мне ничего не нужно! — Его голубые глаза смотрели на меня умоляюще.

— Ну, как хотите, — улыбнулась я. — Но вы уверены, что вам действительно ничего не нужно?

— Абсолютно ничего! — горячо сказал он.

Я снова улыбнулась и кивнула ему.

— Тогда удачи! Не забывайте иногда заливать в бак бензин!

Парень криво улыбнулся. Я пошла к машине. Откуда-то вывернулся Ромка. Он казался необыкновенно возбужденным, но хранил загадочное молчание до тех пор, пока мы не отъехали метров на пятьдесят.

— Где ты был? — спросила я, потеряв наконец терпение.

— Угадайте! — сказал он, ухмыляясь во весь рот.

— У нас тут не поле чудес! — сердито заметила я. — Признавайся, чего натворил! — Тут меня осенило и я потрясенно ахнула: — Ты проколол ему шины! Ты сумасшедший!

Улыбка на Ромкином лице потухла, и он посмотрел на меня с большим сожалением.

— Ольга Юрьевна! — сказал он укоризненно. — Ну как вам это в голову могло прийти? Неужели я похож на мелкого хулигана? Скажете тоже — проколол шины! Бред какой-то!

— Ну, слава богу! — вздохнула я с облегчением. — А то я было подумала…

— Я вытащил у него пленку из фотоаппарата! — с гордостью сообщил Ромка. — Пока вы с ним объяснялись, я залез в окошко и взял аппарат. Хорошо, что капот был поднят…

Моя нога сама нажала на тормоз. «Лада» остановилась так резко, что мы едва не врезались лбами в стекло.

— Та-а-к! — похоронным голосом сказала я. — Час от часу не легче! Ты, оказывается, не мелкий хулиган, ты — грабитель! А я — твоя соучастница. Милое дело!

— Ну, вы даете, Ольга Юрьевна! — жалобно сказал Ромка. — Можно подумать, что он имеет право вторгаться в частную жизнь! Я изъял у него то, на что он не имеет права, вот и все!

— Это ты объяснишь суду присяжных, — хмуро сказала я. — Куда ты дел пленку?

С опаской глядя на меня, Ромка достал из кармана круглую черную кассету.

— Вы собираетесь ее вернуть? — робко спросил он.

— Это следовало бы заставить сделать тебя! — строго сказала я. — Но, учитывая твой нежный возраст, оказываю тебе снисхождение. Но, учти, чтобы такие номера ты откалывал в первый и последний раз! — и добавила, подумав: — По крайней мере, без моего ведома…

— Есть, мэм! — бодро ответил воспрянувший Ромка и поспешно высказал еще одно соображение: — Между прочим, я как рассуждал? Ведь на этой пленке может оказаться что-то такое, по чему мы сможем догадаться, с кем имеем дело…

— Ну что ж, это довод, — согласилась я. — Правда, у нас есть номер машины…

— А вот номера-то как раз и нет! — с сожалением сказал Ромка.

— То есть? — не поняла я.

— Я присмотрелся к этим номерам, — деловито пояснил Ромка. — Они фальшивые, сделаны из прессованного белого картона. Точно! У него, может, целый мешок таких…

— Ничего себе! — покачала я головой. — А мне этот парень не показался таким уж крутым… Скорее наоборот…

— Вы же знаете, это самый высший класс! — заявил Ромка. — Настоящий агент меньше всего похож на агента.

— Какой агент? — саркастически перебила его я, одновременно запуская мотор «Лады». — Рома, ты увлекся. Мы же не со спецслужбами имеем дело!

Ромка многозначительно прищурился.

— А с кем? — снисходительно спросил он. — Вы можете ответить на этот вопрос? То-то и оно! Пока еще рано делать выводы. Нас могут ждать любые сюрпризы…

— Ну, тогда готовь себе гроб, — невозмутимо заметила я. — Спецслужбы не простят тебе этой пленки. Знаешь, что бывает в таких случаях?

— Ну, я так, в общем, сказал про спецслужбы… — смущенно откликнулся Ромка. — Наверное, это просто какая-то банда. Или я не знаю кто…

— Да, вот это будет ближе к истине! — согласилась я. — Не знаю кто… Поди туда — не знаю куда. А, кстати, ты не видишь сзади нашего «не знаю кого»?

— Нет, — ответил Ромка, оглядываясь. — Куда-то пропал. Должно быть, понял, что засветился. Вот увидите, завтра они сменят и агента, и машину…

— Ох, Ромка!.. — вздохнула я, не находя больше слов.

Мы поехали прямо в редакцию. Виктор уже вернулся с задания. Он потихоньку вручил мне ключи от нового замка.

— Просто кланяюсь тебе до земли! — сказала я. — А теперь еще одна просьба — срочно нужно проявить вот эту пленку. На ней может оказаться что-то очень важное.

Виктор молча кивнул и удалился в лабораторию. Пока он возился с пленкой, я рассказала Кряжимскому и Маринке о наших приключениях. Ромка старался держаться невозмутимо, но это ему плохо удавалось — лицо его сияло как медный пятак.

— М-да… — озадаченно протянул в заключение Кряжимский. — Не знаю, что и сказать, Ольга Юрьевна! Это, я вам доложу, загадка…

Мы едва дождались результатов проявки. Когда Виктор появился с пленкой в руках, мы разом бросились к нему.

— Ну, что там? — воскликнула я, выхватив у него пленку и разглядывая ее на свет.

Виктор странно улыбнулся. Все остальные сгрудились у меня за спиной и, затаив дыхание, уставились на пленку.

Она была пуста. Абсолютно прозрачная пластиковая лента — вся, кроме одного кадра. Этот единственный — в самом начале — был черен, как ночь.

— Как это понимать? — с непередаваемой обидой в голосе произнес Ромка.

Виктор пожал плечами.

— Пленку не перематывали, — сказал он. — Все снималось на один кадр.

Глава 9

В эту ночь я очень плохо спала, несмотря на то, что в моей двери стоял новый замок. Давно известно, что непонятное страшит больше всего. Что творится вокруг меня, я решительно не понимала.

Появление на сцене молодого человека с мечтательными глазами и пальцами пианиста окончательно сбивало меня с толку. С какой целью он вертелся вокруг меня и имитировал фотосъемку? Неужели нас опять хотели просто напугать? В общем, как бы глупо это ни было, но, кажется, напугать удалось.

Опять же неясно было — с какой целью? Кому-то хочется заставить нас прекратить свою деятельность? Но сделанного не воротишь, а в прокуратуре уже могли убедиться, что огрызаться мы умеем. На мой взгляд, для тех, кто был на нас обижен, выгоднее сейчас сделать вид, что они забыли о нашем существовании.

Меня пугает господин Старостин? Но это, пожалуй, еще абсурднее. Зачем ему это, если я о нем, строго говоря, ровным счетом ничего не знаю? Все мое знание — это гипотезы, которые пока не стоят и выеденного яйца. Он человек умный, должен это понимать. Или на его совести что-то такое, что перекрывает все доводы разума?

Голова просто гудела от этих вопросов, и даже во сне проблемы не оставляли меня в покое. Едва я смыкала глаза, как перед внутренним взором появлялись физиономии, от которых мороз шел по коже, — мне снились разом и Ерохин, и Кособрюхов, и громила с заячьей губой, и Старостин, и даже господин Галабуцкий, которого я вообще никогда не видела. Во сне он был похож на Вия из известного кинофильма. Короче говоря, я абсолютно не выспалась.

В редакции только две порядочные чашки Маринкиного кофе смогли немного взбодрить меня. Когда стало ясно, что со с мной можно общаться, ко мне подкатился Ромка и деловито осведомился:

— Сегодня куда-нибудь едем, Ольга Юрьевна? — кажется, он уже окончательно записал себя в мои основные напарники.

— Допустим, — ответила я. — Но скорее всего без вашей милости. Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, я, пожалуй, предпочту взять с собой разведку, — я посмотрела на Виктора.

Губы Ромки дрогнули. Он беспомощно почесал нос и жалобно предложил:

— А мы могли бы поехать все вместе… Я обещаю, что без вашего ведома…

— Ах, дело не в этом! — досадливо отмахнулась я. — Я не понимаю, что происходит. Вдруг что-нибудь случится? Лучше останься здесь, Рома…

— Пусть едет! — неожиданно распорядилась Маринка. — Иначе он будет до твоего возвращения вздыхать и ворчать, как старик, которому вовремя не принесли пенсию…

— Когда это я вздыхал? — набычился Ромка, глядя на секретаршу исподлобья. — Разве что когда ты часами трещишь по телефону…

— Ну-ну, — предостерегающе сказала я. — Прекратите разборки, иначе я сейчас взорвусь и вам обоим не поздоровится!.. Ладно, возьму и тебя, и Виктора. На этот раз ехать далеко не придется. Надеюсь, никакого форс-мажора не случится…

Я намеревалась побывать на проспекте Строителей, где Аглая искала свой старый дом, и порасспросить соседей, что им известно о семье Панкратовых. Возможно, мне повезет и удастся найти квартиру, в которой они жили. Тогда можно будет попытаться выяснить, где теперь обитает Аглая.

При всем богатстве воображения я не могла найти в своем плане ничего потенциально опасного. Вполне заурядная журналистская работа. Тем не менее я испытывала странное облегчение, сознавая, что меня сопровождают двое мужчин. Похоже, тревожное ожидание неизвестности становилось моим привычным состоянием. Это было тем более удивительно, что до сих пор никакой серьезной опасности я не подвергалась, если не считать нападения около собственного дома, которое, скорее всего, тоже было всего лишь инсценировкой.

Видимо, как говорилось в одном анекдоте, — все дело в том, как себя поставишь. Наверное, стоило относиться ко всему происходящему полегче, но пока у меня это никак не получалось.

Вспомнив про наш вчерашний спор с Ромкой, я спросила у него, едва мы отъехали от редакции:

— Ты уже обнаружил «хвост»? Что на этот раз — «Запорожец», мотоцикл с коляской?..

Я старалась говорить шутливо, но Ромка воспринял все крайне серьезно.

— Пока не обнаружил, — с вызовом ответил он. — Но можете не сомневаться, я его не пропущу, даже если он будет на метле или на велосипеде!

Виктор с любопытством косился на нас, но помалкивал. Впрочем, это было в его манере. Зато к поездке Виктор подготовился основательнее всех — при нем была фотоаппаратура на все случаи жизни. Он собирался заснять «хвост», если тот появится.

Мы миновали центр города и выехали на проспект Строителей. Я прибавила газу, и тут Ромка сказал:

— Уже, Ольга Юрьевна!

— Что уже? — не сразу поняла я.

— «Ока» уже здесь! — весело повторил Ромка. — По-моему, та самая.

Я покосилась в зеркало. Где-то далеко позади, кажется, действительно телепалась бежевая «Ока», но та ли это самая, я лично утверждать не решилась бы. Вокруг проносилось множество машин — при желании любую из них можно было посчитать подозрительной.

Тем не менее Виктор с обстоятельностью и сноровкой профессионала извлек кое-что из своих запасов и сделал парочку снимков бежевой «Оки» через телескопический объектив. Я не обращала на это внимания — мне нужно было не пропустить нужный поворот.

Наконец я нашла его и свернула. Мы обогнули сквер и въехали во двор, где, согласно моей догадке, проживала когда-то Аглая. Я остановила машину и обернулась к сидящим на заднем сиденьи мужчинам.

— Объект известен нам весьма приблизительно, — сказала я. — Придется искать разговорчивых соседей. Поэтому Виктора я с собой пока не беру — в его присутствии у любого язык присыхает к гортани. А Ромку не беру, потому что он знает в лицо вчерашнего «пианиста». В общем, ваше дело — наблюдать и ограждать меня от нежелательных контактов. Если меня начнут уж слишком плотно опекать, разрешаю вам вмешаться, но только очень прошу — никакого шума! Последнее время я и так что-то чересчур много нервничаю…

Мужики пообещали, что будут действовать без шума и пыли. Я оставила их в машине и отправилась на поиски словоохотливых соседей. Дом, который мы в прошлый раз осматривали вместе с Аглаей, был на шестьдесят квартир — значит, и соседей тут было изрядное количество.

Я с задумчивым видом прошлась вдоль фасада, мысленно отвергла как источник информации курносую девчонку в блестящих слаксах и небритого гражданина в спецовке, неторопливо починявшего ограду палисадника, и направилась к двум пожилым женщинам с хозяйственными сумками в руках, мирно беседующим возле одного из подъездов.

Как обычно в таких случаях, у меня наготове была самая радушная улыбка. Кажется, она удалась — женщины взглянули на меня достаточно благосклонно, без настороженности.

— Здравствуйте! — начала я. — Вы, наверное, давно здесь живете, я не ошибаюсь?

— У-у! — сказала одна женщина, постарше. — Уж и не помню точно, сколько годов! Пятнадцать, наверное. А то и все восемнадцать… Ты сколько живешь, Павловна? — обратилась она к собеседнице.

Та махнула рукой и сказала:

— Я помню, что ли? И без этого голова пухнет от мыслей… А вы чего хотели, девушка? Ищете, что ли, кого?

— Пожалуй, что ищу, — ответила я. — Только эти люди здесь уже не живут. Мне бы их дочь нужно найти. Вот я и надеюсь, что кто-нибудь помнит…

— В этом доме? — строго уточнила женщина постарше.

— В этом, — подтвердила я. — То есть мне сказали, что в этом… Я имею в виду Панкратовых, которые трагически погибли.

Женщины переглянулись и скорбно покачали головами.

— Верно, жили тут такие, — сказала та, которую звали Павловной. — В первом подъезде. Я сама-то из четвертого, так что редко с ними встречалась. Да практически не встречалась! А дочку у них чего-то вообще не помню… Может, ты помнишь, Леонидовна?

Старшая посмотрела на меня очень серьезно и сказала спокойно:

— Да как же! Была дочка… Катеринка… Школу как раз кончала, когда несчастье случилось…

— Аглая, — сказала я. — Дочку звали Аглая!

— Не знаю, кого звали Аглаей, а дочку Панкратовых звали Екатериной! — жестко сказала она. — Во дворе ее Катеринкой кликали… Вы ее ищете? — она посмотрела на меня без прежней благожелательности.

Я пожала плечами и призналась, что не уверена.

— Понимаете, какое дело? — пустилась я в объяснения. — Я работаю в газете. У меня задание — проследить дальнейшую судьбу девочки, у которой трагедия в один день отобрала семью. Где она сейчас, что с ней?.. Может быть, ей нужна помощь?

— Кому сейчас не нужна помощь! — вздохнула Павловна. — У меня вот тоже пенсия…

— Подожди со своей пенсией! — оборвала ее старшая подруга и обратилась ко мне весьма ехидным тоном: — А вы, милочка, что-то поздновато спохватились помогать-то! Панкратовы, почитай, уж два года как не живут. Да больше! Где же вы раньше-то были? И Катерина сама отсюда съехала… В ее квартире давно другие живут. Вот такие дела, девушка!

— А вы не знаете, куда она съехала? — вежливо поинтересовалась я.

— Ну, кто ж знает, — снисходительно заметила Леонидовна. — Наверное, родственники к себе взяли, а может, замуж вышла. Мы же откуда можем знать? У нас, слава богу, свои семьи есть, забот хватает!

— А вы загляните к этим… Ну, которые в квартиру въехали! — сообразила вторая женщина. — Может, они вам чего скажут? Они могут знать, раз квартиру покупали! Это какая квартира, Леонидовна? — обернулась она к подруге.

— Да четырнадцатая вроде, — не слишком охотно ответила та, неодобрительно посматривая в мою сторону. Похоже, я чем-то ее основательно разочаровала.

Но мне некогда было разбираться в сложных чувствах озабоченных пожилых женщин. Я кротко поблагодарила за предоставленную информацию и отправилась в первый подъезд. Пенсионерки провожали меня изучающими взглядами.

Я поднялась на пятый этаж, остановилась у двери четырнадцатой квартиры и нажала на кнопку звонка. Вполне могло оказаться, что в этот час жильцы находятся на работе, к такому повороту дел я тоже была готова.

Но мне открыли. Дверь распахнулась стремительно, будто меня давно ждали. На порог выскочил пузатенький мужчина в белой майке и черных спортивных шароварах. У него было круглое самоуверенное лицо, а глаза смотрели весело и нахально. Мне показалось, что он не совсем трезв.

— О! Здорово! — гаркнул он, разглядывая меня с головы до ног. — Наконец-то явились! А я почему-то думал, что будет мужик. Но ладно, так даже лучше, да? Заходите! Чувствуйте себя как дома. Меня Григорием зовут. Можно Гриша.

Он довольно бесцеремонно схватил меня за локоть сильной потной ладонью и буквально заволок в квартиру. От неожиданности я не успела ничего сказать.

— А может, мы с вами сначала — того?.. — скабрезно подмигивая, продолжал трещать хозяин. — В смысле, по пятьдесят капель на грудь, а?

— Подождите секундочку! — взмолилась я, с трудом освобождая руку. — Во-первых, вы меня с кем-то спутали, Григорий! А во-вторых, я пришла к вам по делу…

— Все понятно! — подхватил он. — Не настаиваю! Мое дело предложить, ваше — отказаться. Демократия! Перейдем сразу к делу. Сюда, пожалуйста! Ждем вас как бога, понимаешь… И жена ворчит каждый день… А почему вы без инструментов? В мастерскую я не отдам, даже не уговаривайте! Знаю я, что у вас там с телевизорами вытворяют. Хорошие детали вынимают, а ставят всякую дрянь…

— Значит, вы приняли меня за мастера по ремонту телевизоров, — констатировала я.

Круглое лицо Григория мгновенно обернулось ко мне.

— Вот ни хрена себе! — потрясенно проговорил он. — А вы кто же такая? Не мастер, выходит?

— Может, и мастер, — уклончиво сказала я. — Да только не по этой части.

— Вот ни хрена себе! — с болью в голосе повторил хозяин. — А я тут жду, жду… — Кажется, он всерьез собирался обидеться на меня за обманутые ожидания.

— Наверное, мастер придет попозже, — попыталась я его успокоить.

— Какой хрен попозже! — вспылил Григорий. — Я второй день на работу не хожу! Что же мне теперь — вообще увольняться? Где он, этот ваш мастер?

— Подождите, это ваш мастер, а не мой! — холодно сказала я. — И прекратите на меня орать! Между прочим, я сразу предупредила, что вы ошиблись, но у вас не хватило терпения меня выслушать. А теперь вы предъявляете мне какие-то претензии?

Бедный Григорий непонимающе таращился на меня слегка косенькими глазами и соображал, что делать. Ему, наверное, очень хотелось поскандалить, но, видимо, он немного стеснялся ругаться с женщиной, тем более что я так решительно на него поперла. Он просчитал в уме некоторые варианты, а потом осторожно спросил:

— Так вы, значит, насчет платы за свет? Я ничего не знаю — жена писала заявление…

— Успокойтесь, — сказала я. — К свету я тоже не имею никакого отношения. Я из газеты. Ольга Юрьевна Бойкова.

Григория стало не узнать. Из веселого разбитного мужичка, встретившего меня на пороге, он превратился в хмурого подозрительного субъекта, ожидающего со всех сторон подвоха.

— Чего это? — спросил он. — Какая Бойкова? Чего вам надо-то?

— Понимаете, — проникновенно сказала я. — Мне надо найти прежних жильцов этой квартиры…

Григорий презрительно присвистнул.

— Хватились! — проворчал он. — Из этих жильцов уже давно одуванчики растут! Отмучались они, бедолаги, отдали богу душу. Уж два года прошло. В общем, как в песне поется — червону руту не шукай вечерами!..

— Я знаю, что эти люди погибли, — сдержанно сказала я. — Но ведь у них осталась дочь.

— А это нам неизвестно, — равнодушно произнес Григорий. — Может, дочь, а может, сын — нам без разницы!

— Не поняла, — сказала я. — У кого-то ведь вы покупали квартиру? Как вы можете не знать о дочери?

Мои слова Григорию явно не понравились.

— А тебе-то что? — грубо сказал он. — Тебя мои дела не касаются.

— Плевать мне на твои дела! — ответила я столь же любезно. — Мне нужно разыскать дочь Панкратовых, и точка. Два года назад она здесь жила. А теперь живешь ты. И еще делаешь вид, что ничего не знаешь. Это наводит меня на мысль, что квартиру ты приобрел не совсем законным путем. Можешь и дальше изображать из себя невинного ягненка, но я этого так не оставлю. Завтра же я иду в прокуратуру и подаю заявление с просьбой проверить законность покупки этой квартиры. Не думаю, что мне откажут, — меня в прокуратуре очень хорошо знают!

Я не стала уточнять характер своей известности, но на Григория мои слова и без того произвели впечатление. Он напугался.

— Э, ты чего? — тревожно спросил он, заглядывая мне в глаза. — Ты чего — как тебя там — Бойкова? Какое заявление? Ты с ума сошла? Чистая эта квартира, зуб даю! А про девчонку я ничего не знаю, потому что я же не у нее хату покупал. Я сколько тут живу? Год. А чего до меня тут было, кто чем владел — того я никак знать не могу. К тому времени никакой девчонки тут не было, пойми ты это! Я же квартиру у этой… у риелторской фирмы гребаной покупал!

— Название фирмы! — потребовала я.

— Чего? А, фирмы! — Григорий изо всех сил наморщил лоб. — Как же ее… А, вот вспомнил! «Тюльпан» она называется, точно! На Советской у них контора — от рынка десять минут ходьбы… А документы у меня в порядке — все чин чином, у нотариуса заверены, у Белова Николая Степаныча… На Железнодорожной у него контора…

— А договор купли-продажи ты с кем заключал? — спросила я. — Кто был фактическим хозяином квартиры?

Григорий опять наморщил лоб.

— А вот знаешь, я тебе не скажу! — с сожалением признался он. — Не, вообще-то фактически хозяин был. Что-то мы там подписывали, это точно… Только я его совсем не помню, хозяина-то. Потому что, я так понял, фактически всем этот «Тюльпан» распоряжался, понимаешь?

— Ладно, я все это проверю, — пообещала я. — В случае чего, приду сюда уже не одна, запомни!

Григорий положил руку на свой большой живот и клятвенно заверил:

— Вот ни полслова не соврал! Мне скрывать нечего, я всю жизнь своими руками…

Похоже, на этот раз он был вполне искренен.

— А как вы вообще вышли на этот «Тюльпан», Григорий? — спросила я, меняя гнев на милость.

— Да по объявлению! — сказал он. — В газете. Меня район устраивал. И комиссионные они брали божеские, ничего плохого сказать не могу, ребята деликатные…

Я поблагодарила его и попрощалась. Итак, после смерти Панкратовых их квартира каким-то образом перешла в руки риелторской конторы. Как это произошло? В принципе, Аглая или Екатерина — кто теперь разберет, как ее зовут на самом деле — могла сама продать квартиру, к тому времени она уже была совершеннолетней и вступила в права наследства. Но Григорий утверждает, что девчонка в акте купли-продажи не участвовала. Стало быть, квартира продавалась дважды за очень короткий срок. Это настораживало.

Я шла вниз по лестнице. Занятая своими мыслями, я не сразу сообразила, что этажом ниже кто-то вдруг поспешно тоже начал спускаться. Потом мужской голос сдавленно чертыхнулся, и почти одновременно в самом низу послышался смачный звук, будто что-то хрупкое разбилось вдребезги.

Я перегнулась через перила. Вниз кто-то бежал. В пролете мелькнул рукав замшевой куртки. У меня засосало под ложечкой. Шум торопливых шагов внезапно смолк, входная дверь хлопнула, и стало тихо.

Значит, «Ока» была все-таки та самая, устало подумала я. Интересно, что поделывают сейчас мои мужчины? А если бы этот тип вздумал меня придушить? Кстати, интересно, что это он там кокнул?

Я сошла на нижнюю площадку. Бетонный пол был засыпан кусочками черной пластмассы и стеклянной крошкой. Я наклонилась и взяла в руки какую-то круглую деталь с осколком выпуклой линзы внутри. Судя по всему, до недавнего времени это было объективом миниатюрного фотоаппарата. Похоже, «пианисту» фатально не везло с вверенной ему оптикой. Я зажала объектив в ладони и вышла на улицу.

Мужчины сидели в машине. Едва я к ним присоединилась, как Ромка возбужденно спросил:

— Вы его видели? Опять тот самый тип! Виктор успел его щелкнуть. Теперь у нас будет его портрет. Я хотел проследить, куда он сейчас помчался, да Виктор не пустил… Наверняка он оставил машину за углом. Как вы думаете, кто это может быть?

Я протянула ему осколок объектива и сказала:

— Не знаю, какова его основная профессия, но фотограф из него никудышный!

Глава 10

Зато наш Виктор оказался, как обычно, на высоте. В этот же день фотографии «пианиста» были готовы, и мы могли как следует рассмотреть личность этого подозрительного типа. Хотя, честно говоря, у меня как-то язык не поворачивался называть его подозрительным. Скорее уж неуместным, что ли.

На фотографиях он был запечатлен в тот момент, когда открывал дверь подъезда. Голова его была втянута в плечи — видимо, ему казалось, что так он будет выглядеть незаметнее. Лицо напряженное и слегка испуганное, светлые волосы растрепаны ветром. Левая рука чуть отведена в сторону — в ней зажат некий предмет, наверное, тот самый миниатюрный фотоаппарат, которому вскоре суждено было распасться на атомы.

Коллеги высказались насчет «пианиста» по-разному. Маринка, например, проявила к фотографиям далеко не профессиональный интерес и живо спросила:

— Так это тот самый, что не дает вам проходу? Симпатичный мальчик! Я бы не возражала, если бы он за мной побегал… Послушай, Ольга, а может, у него к тебе чувства? Только он никак не решится открыться, а ты тут еще и мужиков с собой начала таскать! Откровенно говоря, я тебя не понимаю — принять такого цыпочку за тайного агента! Я считаю, что ты должна сама с ним объясниться, пока вы его окончательно не спугнули. А если не хочешь, то давай я с ним познакомлюсь…

— Валяй, знакомься! — великодушно разрешила я. — Только на всякий случай предупреждаю — этот цыпочка катается на машине со съемными номерами… Должно быть, от застенчивости.

— Кто сказал? — переполошилась Маринка. — Ты сама видела?

— Ромка видел, — ответила я.

— Ну, Ромка! — презрительно поморщилась Маринка. — В его возрасте знаешь как фантазия работает!

— Зато у тебя ничего уже не работает! — угрюмо буркнул обиженный Ромка и добавил злорадно: — Познакомьте ее, Ольга Юрьевна! Может, через пару дней ее найдут в каком-нибудь канализационном люке с отрезанной головой!

Маринка негодующе сверкнула глазами.

— Нет, ты слышишь, что он говорит? — воскликнула она. — У нас не курьер, а какой-то сексуальный маньяк! Не сомневаюсь, что он сам давно лелеет в мечтах что-то подобное… Он неспроста это сказал!

Оскорбленный и смущенный Ромка даже побледнел.

— Сама виновата! — холодно заметила я. — В следующий раз не будешь задевать человека. А уж насчет того, кто у нас сексуальный маньяк, лучше промолчим!

Не знаю, как далеко зашла бы наша пикировка, но в этот момент Сергей Иванович Кряжимский неожиданно придвинулся поближе к столу и протянул руку к фотографиям.

— Минуточку, молодые люди! — озабоченно произнес он. — Позвольте, Ольга Юрьевна, мне этот снимок… Так-так… А ведь я определенно где-то этого человека видел! Несомненно, видел! Постойте, дайте вспомнить, где же это было… Вот проклятый склероз! — Он вертел фотографию перед глазами и сердито хмурил брови.

Моментально забыв обо всех недоразумениях, мы уставились на него.

— Боюсь ошибиться… — бормотал Сергей Иванович. — Не хотелось бы вводить никого в заблуждение… Знаете что? Если Виктор не возражает подбросить меня на своей машине, я бы хотел сейчас съездить в одно место, проверить свои предположения…

Виктор, разумеется, не возражал. Через минуту они уехали, а я приступила к поискам координат риелторской фирмы «Тюльпан». Для начала я переворошила деловой справочник города Тарасова и на двести первой странице нашла интересующее меня название. Здесь же были указаны адрес и телефоны — все как положено.

Воодушевившись, я набрала один из номеров. У меня пока не было никаких конкретных планов, кроме банальной идеи представиться покупательницей, чтобы, войдя в контакт с представителями фирмы, познакомиться с ними поближе.

Увы, как выражается молодежь, меня ждал облом. По телефону мне терпеливо разъяснили, что я звоню в фирму «Компакт», которая занимается поставкой и установкой пластиковых окон, а пресловутый «Тюльпан» приказал долго жить еще полгода назад. Никаких конкретных сведений по этому вопросу мне не дали, объяснив, что знают все о пластиковых окнах, а о «Тюльпане» только то, что он дал дуба.

— Вас ведь не интересует прошлогодний снег? — вежливо сказали мне. — Мы же не имеем к ним никакого отношения! Просто арендуем площади, которые они освободили. А вам, кстати, не требуется поменять окна?

Меня устраивали мои окна. Единственное, что мне сейчас требовалось, — это хотя бы намек, куда могли деться основатели «Тюльпана». В городе ежегодно появляются и ликвидируются десятки предприятий. Иногда они исчезают бесследно или возрождаются под другими наименованиями. Бывает, что руководят ими подставные лица, эдакие зиц-председатели, которые сами не имеют понятия, на кого работают. Одним словом, найти следы распавшегося «Тюльпана» было дело не из легких, а главное, оно требовало времени.

И тут я вспомнила, что Григорий называл мне имя нотариуса. Кажется, Белов Николай Степанович. Контора у него на Железнодорожной улице. Вот кто должен наверняка что-то знать! Другой вопрос — захочет ли он поделиться этим знанием. Нотариусы не любят болтать. Болтливый нотариус — это, наверное, так же странно, как молчаливый тамада.

Однако выбора не было — если я хочу что-то выяснить о деятельности «Тюльпана», нужно попробовать разговорить Белова. Откладывать не стоит.

— Я отбываю, — предупредила я Маринку. — Если Кряжимский явится раньше меня, пусть звякнет мне на мобильник. Я, скорее всего, надолго.

Ромку на этот раз я с собой брать не стала. Несмотря на его мрачноватые предостережения, «пианист» не представлялся мне такой уж угрожающей фигурой. В каком-то смысле я уже к нему привыкла. Если мне предстоит сегодня опять с ним столкнуться, я попробую обойтись собственными силами. После того, как мы уже дважды с ним пообщались, мне казалось, что я вполне могла быть в этом уверена.

Однако, сев в машину, я поглядывала в зеркало заднего вида с особым любопытством. Трудно было сказать, возобновит ли «пианист» свое преследование после утреннего промаха. А может быть, он уже увязался за Кряжимским и Виктором? Не исключено даже, что его заменили, учитывая основательный процент брака в работе.

Но уже минуты через две я смогла убедиться, что на замену никто не вышел. В зеркале появилось отражение бежевой «Оки», над рулем которой просматривалась знакомая светловолосая голова. Возможно, у этих ребят был кадровый голод, или я чего-то не понимала в их замысле.

— Привет, артист! — сказала я отражению и, чтобы окончательно убедиться в наличии «хвоста», свернула с шумной улицы в спокойный переулок, где движение было поменьше.

«Ока» послушно потянулась за мной. Уже из чистого озорства я принялась кружить по прилегающим улочкам, наблюдая за тем, как старательная крошечная машинка «пианиста» бесхитростно повторяет все мои маневры.

Столь откровенным наблюдение бывает в двух случаях. Когда вас демонстративно хотят запугать и когда наблюдатель полный в этом деле лопух. В одиночку обычно не пугают — действуют как минимум в паре, и парочка подбирается соответствующая — чтобы от одного вида у наблюдаемого мороз шел по коже. Учитывая, что в моем случае ни одно из этих условий не было соблюдено, оставалось думать, что за рулем «Оки» сидит лопух.

Однако лопух — не лопух, а жизнь мне он все-таки портил. Взять хотя бы тот факт, что ему становились известны все мои перемещения. При известном усердии он мог даже проанализировать и мои контакты тоже. Я не знала, какую цель этот человек преследует, но делиться с ним информацией и планами не испытывала никакого желания.

Поколесив еще немного по тихим улочкам, я стала соображать, как мне отделаться от настырного преследователя. Устраивать гонки в центре города не хотелось — новые неприятности с правоохранительными органами нам совсем не требовались. Я стала вспоминать, где поблизости может быть удобный проходной двор, через который я смогу незаметно улизнуть. И в этот момент зазвонил мобильник.

Я поспешно взяла трубку и сообщила, что нахожусь на связи. Знакомый голос Кряжимского неторопливо проговорил:

— Это мы, Ольга Юрьевна, вернулись… У меня для вас имеются новости. Не знаю только — приятные или не очень. Я только что заходил в прокуратуру. Видите ли, какое дело, лицо этого парня на фотографии… Я отчетливо помнил, что где-то его недавно видел, но никак не мог вспомнить где… А поскольку за последнее время я мало куда выходил из редакции — только в прокуратуру, — то я и предположил, что мог видеть его именно там. Представьте себе, так оно и было!

— Так вы его и сейчас там видели? — недоверчиво спросила я, косясь на изображение в зеркале. — Потому спрашиваю, что в данный момент этот тип упорно плетется у меня за кормой, и, по-моему, я узнаю этот светлый чуб…

— Нет-нет, сейчас я его не видел! — поспешно возразил Кряжимский. — Но я как бы невзначай показал его фотографию своему знакомому, который там работает. Он очень удивился, потому что на снимке, Ольга Юрьевна, изображен его коллега. Понимаете? Этот человек, который следит за вами, работает в прокуратуре!

— Ни фига себе! — огорченно сказала я и в сердцах ударила по тормозам.

«Ока» за моей спиной тоже остановилась. Нас разделяла дистанция метров в пятнадцать, не больше.

— Значит, опять прокуратура, — упавшим голосом сказала я. — Чего они хотят теперь? Оштрафовать за неправильное вождение автомобиля?

— Не знаю, — честно сказал Кряжимский. — Но будьте осторожнее!

— Постараюсь, — со вздохом пообещала я. — А вы случайно никаких больше подробностей об этом человеке не выяснили, Сергей Иванович?

— Кое-что, — скромно ответил Кряжимский. — Он следователь. Зовут его Роман Дмитриевич Гоголев. Здесь же в прокуратуре работает его дядя — занимает довольно высокий пост. Между прочим, наша статья вполне могла задеть лично дядю. Так что делайте выводы.

— Да-а, выводы… — сумрачно откликнулась я. — Интересно, на что они теперь рассчитывают? Может быть, учитель Старостин — тоже их затея? Может быть, нас заманивают в какую-то ловушку? К чему все эти фотоаппараты, «хвост» зачем?

— Увы, Ольга Юрьевна, тут я умываю руки, — печально сказал Кряжимский. — Никаких на этот счет соображений. Потому и призываю вас к осторожности. Правда… — он как будто замялся.

— Что еще? — не вытерпела я. — Не томите, выкладывайте, какие еще неприятности?

— Нет-нет! Скорее даже наоборот, — ответил Кряжимский. — Это касается личности Романа Дмитриевича. Несколько колоритных штрихов, так сказать… Дело в том, что мой знакомый отозвался об этом человеке немного странно. Похоже, Гоголев не пользуется среди коллег никаким авторитетом, несмотря на своего влиятельного родственника. Под «коллегами» я подразумеваю и начальство тоже. По-моему, он там вроде шута. Знаете, как это принято у психологов — ролевое деление в коллективе? Тот — лидер, этот — рабочая лошадка, третий — шут. Может быть, я не совсем верно излагаю, но моя мысль вам, наверное, понятна? Я хочу сказать, впечатление такое, что серьезных дел ему практически не доверяют.

— Дожили, — проворчала я. — Нас уже стажеры пасут. Шуты гороховые. Скоро на нас городских сумасшедших напустят!

Кряжимский неопределенно хмыкнул.

— Будем надеяться, что этого не случится, — сказал он. — Но я вас предупредил. Распоряжения какие-нибудь будут?

— Нет пока, — ответила я. — Мне надо прийти в себя. Вернусь — тогда поговорим.

Закончив разговор, я задумчиво посмотрела назад. Следователь Гоголев откровенно скучал за рулем. Лобовое стекло «Оки» отсвечивало, и поэтому я не могла рассмотреть, какое у Гоголева выражение лица. Вдруг неожиданно для самой себя я решительно распахнула дверцу и, выйдя из машины, направилась к «Оке».

Замечтавшийся следователь среагировал на это с некоторым запозданием. Я заметила, как он, спохватившись, пытается завести мотор, но у него ничего не получается. Теперь мне было хорошо видно его лицо — на лице была паника. Гоголев беспорядочно хватался за рычаги, но было уже поздно — я подошла к машине и постучала согнутым пальцем по боковому стеклу.

Гоголев оставил свои бесплодные попытки и открыл дверцу. Взгляд у него был виноватый, как у нашкодившей собаки.

— Я вам помешала, Роман Дмитриевич? — с ядовитой любезностью спросила я. — Вы куда-то собирались ехать?

Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем смог вымолвить хотя бы слово.

— Вы меня знаете? — выдавил он наконец. — Вроде мы не знакомы?

— Как сказать, — хладнокровно заметила я. — Встречаемся каждый день, знаем кого как зовут, вы бродите за мной буквально по пятам… Мне кажется, нам уже можно переходить на «ты».

Я обошла машину и уселась на переднее сиденье рядом с Гоголевым.

— Признавайтесь, какого черта вы за мной следите?! — потребовала я. — Все равно вы провалили задание, так и передайте своему начальству!

Роман Дмитриевич казался очень расстроенным. Он даже слегка побледнел. Его голубые глаза растерянно забегали, а потом разом уставились на меня.

— А может, мы с вами договоримся? — умоляющим тоном сказал он. — Я готов вам все рассказать. Но и вы должны пообещать ничего не докладывать моему начальству.

— Вообще-то я никому ничего не докладываю с тех пор, как стала хозяйкой своей газеты, — заметила я. — Но настучать могу. Если вы попытаетесь вкручивать мне мозги…

— Ну что вы! — краснея, сказал Роман Дмитриевич. — Я никогда себе этого не позволю. Если честно — вы мне очень понравились. Правда-правда! Как только я вас впервые увидел…

— Ничего себе признание в любви! — фыркнула я. — Шпионите за мной именно по этой причине?

— Мне самому это ужасно не нравится! — горячо сказал Гоголев. — Но что поделаешь, если я такой несчастливый человек? Понимаете, мне всю жизнь не везет! Наверное, я таким уродился. Родители меня с малых лет опекали так плотно, что у меня не осталось ни капли воли. Не делай то, не дружи с этим, не смей так разговаривать! Знаете, я всегда мечтал стать музыкантом…

«Один — ноль в твою пользу, Ольга», — самодовольно подумала я, а вслух спросила:

— Почему же не стали?

Гоголев развел руками:

— Я же говорю! За меня всегда все решали. Считали, что так будет лучше. А теперь я стал всеобщим посмешищем. То есть вслух этого не говорят, но я же знаю, о чем шепчутся у меня за спиной… И никаких серьезных дел мне не поручают, потому что знают — я их запорю. По настоянию родителей я закончил юридический, а дядя пристроил меня в прокуратуру. Теперь он кусает локти, я знаю, но сделанного не воротишь…

— Понимаю, о своей горькой судьбе можно говорить часами, — перебила его я. — Но мне бы хотелось чего-то более конкретного — у меня мало времени.

— Да, конечно, — виновато сказал Роман Дмитриевич. — Вам это неинтересно. Просто иногда так хочется излить душу человеку, который может тебя понять…

— Возможно, попозже я выслушаю вашу исповедь, — обнадежила его я. — Но давайте сейчас к делу! Зачем вы за мной следили?

— Понимаете, это дядька, — смущенно признался Гоголев. — Все равно, говорит, от тебя нет никакого толка, так хоть понаблюдай за этой ба… — он испуганно покосился на меня и поправился: — За женщиной, значит. Смысл тут такой: у нас знают — вы иногда проводите собственные расследования. Ну и вроде не всегда действуете по закону…

— Ах, вот оно что! — воскликнула я. — И вам поручено поймать меня с поличным — теперь понятно! Неплохо задумано, но исполнение ниже всякой критики. Например, зачем вы всюду таскали с собой фотоаппараты?

— Ну как же, — замялся он. — Чтобы заснять, куда вы ходите и с кем встречаетесь. Только с этим делом у меня тоже ничего не вышло. Первый раз я вообще забыл вставить в аппарат пленку, а второй раз поспешил и уронил камеру. А это была казенная. Она три тысячи стоит. Теперь, наверное, с меня высчитают…

— И поделом! — безжалостно сказала я. — Преступников нужно ловить, господин следователь! А то преступники у вас как по Лас-Пальмасу разгуливают…

— Да я бы с удовольствием, — тоскливо сказал Гоголев. — Только где мне! Я вон даже с вами не справился. Хотя я не больно-то и старался. То есть сначала я старался, а потом, когда вас как следует рассмотрел, мне уже противно стало, что я за вами слежу…

— Звучит довольно двусмысленно, — заметила я. — Но чего ждать от такого недотепы! А на каком инструменте вы играете?

Гоголев сразу оживился, и в его голубых глазах вспыхнул огонь.

— На гитаре, — застенчиво сказал он. — Как ни странно, не так уж плохо. Если хотите послушать, мы могли бы как-нибудь встретиться.

— Встретиться со шпионом? — насмешливо спросила я. — На тайной явке?

— Зря вы так, — упавшим голосом проговорил Роман Дмитриевич. — Я ведь от чистого сердца. А шпионить за вами я больше не буду — пусть меня выгоняют к черту! Надоело!

— Правильно, займетесь музыкой, — сказала я.

Гоголев обреченно махнул рукой.

— Да нет, ничего из меня уже не получится, — убежденно заявил он. — Какая музыка! Сейчас не те времена. Профессионалов девать некуда, а уж любители и подавно никому не нужны!

— А вас трудно назвать оптимистом, — заметила я. — Может, в этом кроется причина всех ваших неудач? Вы совсем не уважаете себя!

— Я же говорю, меня таким сделали, — печально сказал Роман Дмитриевич. — А теперь попробуй — переделайся! Вот и сейчас — вам клянусь, что следить не буду, а у самого кошки на душе скребут. На самом деле боюсь ведь с работы вылететь. Куда я пойду?

— А на этом поприще вы рассчитываете преуспеть? — поинтересовалась я.

Гоголев тяжело вздохнул.

— Здесь я вроде привык, — не слишком уверенно сказал он.

— Ну так вас никто не гонит! — заметила я. — Оставайтесь на своем месте, если оно вас устраивает. Я даже разрешаю вам за мной следить, — великодушно добавила я. — Только не путайтесь под ногами и поменьше болтайте, иначе тогда уж мы разругаемся с вами вдрызг!

— Договорились! — повеселев, согласился Гоголев. — Я не буду вам мешать. И начальству про ваши планы докладывать не буду. Даю вам честное слово. Если хотите, я даже могу чем-нибудь вам помочь. У меня ведь как-никак имеется удостоверение! Вы сейчас чем-то занимаетесь, верно?

Я внимательно посмотрела на его мягкое лицо, вьющиеся светлые волосы и мечтательные глаза. Выглядел Роман Дмитриевич совсем не опасно, даже располагающе, но черт его знает…

— Занимаюсь, — хитро прищурившись, сказала я. — Ищу дорогу на Шангри-Ла. Не слышали о такой?

Гоголев старательно наморщил лоб.

— Шангри-Ла… Шангри-Ла… — пробормотал он. — Я определенно что-то такое слышал. Только никак не могу вспомнить…

— Как вспомните, сразу сообщайте! — улыбнулась я. — А мне пора. И прошу вас выполнять соглашение. Будьте рядом, но не суйте свой нос куда не просят. Иначе на мою благосклонность можете не рассчитывать. Я буду вашим врагом до самой смерти!

— Не надо врагом, — поспешно проговорил Роман Дмитриевич. — Я буду вашим преданным союзником, вот увидите!

Глава 11

Нотариус Белов оказался высоким сухощавым человеком с неприятным взглядом колючих, глубоко посаженных глаз. Одет он был крайне тщательно — в темно-коричневый костюм-тройку и безукоризненной свежести сорочку кремового цвета. Дорогой галстук так туго стягивал худую шею нотариуса, что даже у меня при взгляде на него возникало ощущение удушья.

Никакого разговора у нас не получилось. Выслушав мой рассказ о поисках дочери неких старых знакомых, Белов изобразил на лице неприступную мину и с ледяной вежливостью предложил продолжить поиски по другим каналам.

— Поймите меня правильно, — бесстрастно отчеканил он, глядя мне прямо в глаза. — Свою рабочую информацию я никому не предоставляю. Таков мой принцип. Не вижу причин, по которым я мог бы изменить этому правилу и на сей раз. Ведь вы не представитель следственных органов, не судебный исполнитель, вы частное лицо, не так ли? Следовательно, разговор закончен, извините!

Он был непреклонен. Не помогали никакие улыбки и жалостливые рассказы. Мне ничего не оставалось, как покинуть его контору.

Выйдя на улицу, я остановилась в раздумье. Настроение у меня было здорово испорчено. Мало того, что я ровным счетом ничего не узнала, я заставила нотариуса насторожиться. Если в деятельности «Тюльпана» было не все чисто и Белов имел к этому какое-то отношение, он наверняка постарается принять меры, чтобы информация не попала ко мне в руки. Кроме того, эта неудача означала, что теперь мне придется искать следы распавшейся фирмы в каких-то специальных архивах, доступ к которым потребует огромных усилий и времени.

Пока я размышляла, стоя у порога нотариальной конторы, снова обнаружил свое присутствие Роман Дмитриевич. Он покинул свою верную «Оку» и с некоторой осторожностью приблизился ко мне. Остановившись в двух шагах от крыльца, он с рассеянной улыбкой посмотрел на синее небо, на залитую солнцем улицу и сказал:

— Денек-то какой!.. А у вас неприятности, Ольга Юрьевна. Может быть, я смогу помочь?

Сначала ничего, кроме досады, это замечание у меня не вызвало. Я посмотрела на непрошеного помощника с раздражением. Но в его голубых глазах было только сочувствие и боязнь рассердить меня. Я сдержала язвительное замечание, готовое сорваться с моих уст, и только сказала:

— Да чем вы можете помочь, Роман Дмитриевич? Вам самому помощь требуется.

Гоголев слегка нахмурился и произнес, волнуясь:

— Я понимаю, что вы мне не доверяете, Ольга Юрьевна. Это вполне естественно. Но вы же можете меня проверить? Я ведь со всей душой…

Я некоторое время оценивающе разглядывала его и наконец решила рискнуть. В конце концов, ничего незаконного я делать не собираюсь. Пусть Роман Дмитриевич нарушает закон, если ему так хочется, а мы посмотрим — может, действительно какой-то толк будет?

— Ну, ладно! — сказала я. — Только имейте в виду — я вас за язык не тянула. Тут в конторе сидит Белов Николай Степанович, нотариус. Мне он ничего говорить не хочет. Не нравится ему, что я частное лицо, видишь ли. Может быть, ваш авторитет на него подействует? Мне позарез нужно выяснить, при каких обстоятельствах около года назад была продана одна квартира… — и я подробно рассказала Гоголеву эту историю, ни словом, однако, не обмолвившись о семье Панкратовых.

Роман Дмитриевич слушал меня очень внимательно — видимо, старался запомнить каждую подробность. Потом решительным движением пригладил светлый чуб, строго насупил брови и шагнул на ступеньку.

— Только имейте в виду, — предупредила я. — Этот Белов — тертый калач, будьте с ним пожестче!

— Я постараюсь, — скромно сказал Гоголев, скрываясь за дверью.

Я немного прошлась взад-вперед по тротуару, рассеянно поглядывая на окна нотариальной конторы, но ни минуты не сомневаясь, что Роман Дмитриевич долго там не задержится. Без официального предписания Белов с ним и разговаривать не станет. Здесь нужен другой человек, другого сорта — настоящий зубр, который наводит страх одним взглядом. Гоголев к таким не принадлежал.

Я вспомнила, как Роман Дмитриевич жаловался, что забыл вставить пленку в фотоаппарат. Он, бедняга, не догадывается, что все гораздо хуже — ведь он даже забыл, что на самом деле пленка была вставлена. Да, такому, должно быть, совсем нелегко приходится в его серьезном ведомстве! В каком-то смысле у парня выдержка просто железная. Я бы не выдержала.

Время шло, а Гоголев почему-то не появлялся. Меня это начинало уже интриговать. Неужели ему удалось разговорить щепетильного нотариуса? А может, они сейчас просто ведут бесплодные препирательства? Или, того лучше, воспользовавшись моей доверчивостью, Роман Дмитриевич скорее бросился докладывать начальству о достигнутых успехах? От этой мысли я помрачнела. Не то чтобы в моем визите к нотариусу было что-то предосудительное, представляющее для меня потенциальную опасность, — пожалуй, я больше боялась окончательно разочароваться в этом странном, но симпатичном следователе. В глубине души мне хотелось, чтобы он оказался именно таким, каким я уже успела его себе представить, — беззащитным романтичным недотепой. По моему мнению, это не самые плохие человеческие качества, а в наше жестокое время они вообще становятся драгоценным раритетом.

Гоголев пробыл у нотариуса не менее получаса. Когда же он наконец появился на крыльце, на лице его сияла торжествующая улыбка, которую он и не пытался скрывать. Он направился прямиком ко мне, на ходу доставая из кармана замшевой курточки записную книжку. Я ждала его, не трогаясь с места, и, наверное, вид у меня в этот момент был ужасно недоверчивый.

— Все в порядке, Ольга Юрьевна! — сияя, провозгласил Гоголев — Вот, я все здесь записал. И кому принадлежала квартира до продажи, и кто являлся учредителем «Тюльпана»…

— А вы часом не шутите, Роман Дмитриевич? — спросила я. — Неужели получилось?

— Ну так! — выпалил Гоголев. — Разве могло быть иначе? Я ведь вам обещал!

Я взяла записную книжку и пробежала взглядом указанные там фамилии. Они ничего мне не говорили.

— Так как вам удалось разговорить этого педанта, Роман Дмитриевич? — опять обратилась я к Гоголеву. — Если честно, то у меня большие сомнения насчет подлинности полученных данных.

— Вот ведь какая вы недоверчивая! — пробормотал Роман Дмитриевич. — Между прочим, сам лично видел все документы и своей рукой списывал данные. Не волнуйтесь, я все очень тонко провел. Сразу же взял быка за рога — удостоверение на стол и выдвигаю альтернативу — или мы беседуем здесь неофициально, или добро пожаловать в прокуратуру на допрос! Как правило, это всегда срабатывает. Господин Белов тоже недолго думал — не больше минуты — и согласился. Порылся в документах и нашел папку, где у него хранилась копия акта по этой квартире. Я для виду покопался в документах, но, знаете, на меня от одного вида этих бумаг нападает сон. Я просто списал, что вы просили, поблагодарил и смылся. Для солидности я, конечно, предупредил, что если он нам понадобится, то мы его вызовем… По-моему, все прошло как нельзя лучше, вы согласны?

Я заметила, что из окна нотариальной конторы за нами кто-то внимательно наблюдает. Темные стекла отсвечивали, но худую долговязую фигуру Белова я узнала без труда. Поймав мой взгляд, нотариус будто вздрогнул и поспешно отступил в глубину комнаты.

— Все прошло здорово, — согласилась я. — Но теперь давайте отсюда уйдем. Я что-то себя не очень уютно здесь чувствую.

— С удовольствием! — радостно сказал Гоголев. Он был в приподнятом настроении и без остановки улыбался. — Куда теперь, Ольга Юрьевна?

— Вы, кажется, окончательно решили определиться ко мне в оруженосцы? — осведомилась я. — Нашли себя? Не боитесь, что ваше начальство будет не слишком довольно таким поворотом дела?

— Но ведь мы будем помалкивать? — с надеждой спросил Гоголев.

— Была бы вам очень признательна, — заметила я. — Только с вас каждый день требуют отчет, не так ли?

— О, вовсе не каждый! — беззаботно сказал Роман Дмитриевич. — И потом, единственное, чему я выучился в совершенстве, — это составлять липовые отчеты. Наверное, потому что в этом есть что-то творческое… Что-нибудь совру, не беспокойтесь. Думаю, какое-то время мне удастся продержаться, прежде чем меня отзовут. Но зато вам пока не о чем будет беспокоиться.

— Блестящий план, — сказала я. — Я уже чувствую, как покой разливается по всем клеточкам моего организма…

— Вы все шутите! — немного обиженно сказал Гоголев. — А я от всей души…

— Вы это уже говорили, — заметила я. — И я вовсе не шучу. Вы разрешите на время позаимствовать вашу записную книжку?

— Разумеется! — воскликнул Гоголев. — Так мы сейчас куда?

— Садитесь пока в машину, — ответила я. — Мне нужно подумать.

Очутившись за рулем своей «Лады», я смогла наконец немного расслабиться. Гоголев, при всей его безобидности, вызывал у меня некоторое внутреннее напряжение. Глядя на него, я все время боялась совершить что-нибудь противозаконное. При других обстоятельствах я иногда могу нарушить закон совершенно автоматически, не испытывая стресса. Теперь же приходилось постоянно быть настороже.

Я развернула записную книжку и еще раз прочла записи Гоголева. Почерк у него был изящный и не совсем обычный — с наклоном влево. Даже в этом бедный Роман Дмитриевич выбивался из общего ряда.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что добытые им сведения практически мало что мне давали — может быть, поэтому господин Белов так просто с ними расстался. В моем распоряжении были только фамилии, и не было никакой гарантии, что эти фамилии хотя бы подлинные.

Что касается фирмы «Тюльпан», то тут Гоголев старательно переписал ее телефоны и адрес. Вся штука была в том, что ни то, ни другое давно фирме не принадлежало, что уже было мне известно. Новым было только имя учредителя — Бурмистрова Алина Григорьевна. Больше никаких сведений об этой гражданке не имелось.

То же касалось и человека, который продал квартиру на проспекте Строителей. В книжке Гоголева он был записан как Климко Вячеслав Федорович. Ищи, что называется, ветра в поле.

Я была уверена, что в документах у Белова наверняка имелись и другие сведения об этих людях — номера паспортов, например. Но Роман Дмитриевич пропустил их мимо своего внимания — то ли по рассеянности, то ли посчитал несущественными — о злом умысле я уже не стала даже думать.

Возвращаться к нотариусу было поздно и бессмысленно. Приходилось довольствоваться тем, что бог послал. Я решила, что завтра же с утра займусь наведением справок об этих Климко и Бурмистровой. Предстояло перерыть телефонные справочники, бизнес-справочники, наведаться в адресный стол. Где-нибудь должна найтись какая-то зацепка. Меня сильно заинтересовала личность и самого нотариуса, но тут вряд ли удастся скоро что-то выяснить.

От нечего делать я перелистала записную книжку. В ней имелось несколько телефонных номеров, исполненных все тем же «левым» почерком, не слишком удачный набросок женской фигуры, собственные Романа Дмитриевича координаты, включая номер домашнего телефона, и еще одна совершенно дурацкая надпись поперек чистой странички: «Я вас люблю!» Последняя, по-моему, была сделана совсем недавно — может быть несколько минут назад.

— Так вот вы чем занимались в кабинете нотариуса, уважаемый Роман Дмитриевич! — с негодованием произнесла я вслух. — Вас не информация интересовала, а всякие романтические глупости, которых в наше время даже школьники стыдятся! Хороший мне попался оруженосец!

Но как бы я ни досадовала на бестолкового Романа Дмитриевича, в глубине души я была тронута этим бесхитростным признанием. Мне отчетливо представилось, как, сидя в сумрачном кабинете и старательно делая строгое лицо, он одной рукой перелистывает скучные документы, а другой выводит украдкой наивную восторженную фразу, чтобы успеть подсунуть ее мне, если представилась такая возможность. А еще говорят, что любовь с первого взгляда ушла в прошлое!

Я оглянулась по сторонам, желая посмотреть на автора застенчивого послания, но вспомнила, что Гоголев поставил свою «Оку» в переулке, и, чтобы ее увидеть, нужно свернуть за угол. Решив именно так и поступить, я завела мотор и медленно отъехала от тротуара.

Наверное, делай я все чуть-чуть побыстрее, на том бы все и кончилось. Но я не торопилась, и, благодаря этому, сворачивая в переулок, я успела заметить, как из дверей нотариальной конторы торопливо вышел нотариус Белов, оглянулся по сторонам и быстро зашагал к троллейбусной остановке.

В голове у меня будто звякнул тревожный звоночек. Нога сама нажала на тормоз. Я размышляла ровно секунду. Потом выскочила из машины, быстро заперла ее на ключ и бегом бросилась к светло-бежевой «Оке», скромно притулившейся у тротуара метрах в десяти от меня.

Гоголева мой поступок, кажется, напугал. Он поспешно открыл дверцу и хотел выскочить мне навстречу. Я протестующе махнула рукой. Гоголев отпрянул, точно в него запустили камнем, и опять плюхнулся на сиденье.

Я быстро уселась рядом и приказала ему трогать. Роман Дмитриевич послушно повернул ключ в замке зажигания, но посмотрел на меня с тревогой.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Что-нибудь наверняка случится, — ответила я. — И без нашего участия, если мы будем нерасторопны. Представляете, где ближайшая троллейбусная остановка? Вот и поезжайте туда! А дальше я скажу, что делать.

Роман Дмитриевич покорно тронул машину с места и доехал до поворота.

— Троллейбус в ту сторону или в ту? — глубокомысленно спросил он, притормаживая.

Я не ответила — все мое внимание было приковано в этот момент к долговязой фигуре Белова, который как раз садился в переполненный троллейбус. Гоголев терпеливо смотрел на меня. Рот у него был открыт, как у ребенка.

— Господи! Да направо же! — с досадой сказала я. — Поезжайте за этим троллейбусом. Старайтесь особенно не приближаться, чтобы не бросаться в глаза. Но не вздумайте его упустить! Я вам этого не прощу.

Роман Дмитриевич сделался ужасно серьезным и прилежно начал крутить руль, сворачивая направо, за троллейбусом. Тот уже двинулся, тяжело покачиваясь на ходу и едва набирая скорость.

Только через пять минут Гоголев решился повторить вопрос.

— А что все-таки произошло, Ольга Юрьевна?

— Нотариус сорвался со своего рабочего места, хотя у него еще два часа приема, — сказала я. — И произошло это аккурат после нашего с вами визита. Меня подобные совпадения настораживают, а вас?

Роман Дмитриевич пожал плечами и сказал виновато:

— А я бы, наверное, и внимания не обратил. Голова другим занята, понимаете?

Знаем, чем у тебя голова занята, подумала я про себя. Но сказала совсем другое:

— Господин Белов помчался кому-то на нас с вами ябедничать — или я совсем не знаю жизни!

— А почему вы бросили свою машину? — спросил Гоголев.

— Она стояла у Белова прямо под окном, — объяснила я. — А вашу он и в глаза не видел. Есть шанс, что теперь он не обратит на нас внимания.

— А что мы будем делать, если он внезапно сойдет? — поинтересовался Роман Дмитриевич.

— Это я беру на себя, — сказала я. — Варианты могут быть какие угодно. Но я все-таки надеюсь, что ничего сногсшибательного не случится и мы успеем проследить его маршрут.

— Да, признаться, я как-то не ожидал! — со вздохом сказал Гоголев. — Кажется, вы настоящий ас, Ольга Юрьевна! Как-то у вас все это естественно получается… Ну, я хочу сказать, вы все время как будто в боевой готовности. У меня против вас нет никаких шансов. Вы меня мигом вычислили, а я до сих пор не знаю, каким делом вы заняты…

— Оруженосец и не должен знать больше господина! — сурово сказала я. — Выбросьте эти ваши штучки из головы, Роман Дмитриевич! Меня на них не купишь.

Он смущенно рассмеялся и пояснил:

— Да вы не подумайте, что я опять чего-то выведываю. Просто я говорю, что у меня с самого начала не было никаких шансов — так мне кажется.

— Как сказать, — пожала я плечами. — Свинью подложить — дело нехитрое. По-моему, даже у вас это при желании получилось бы неплохо.

На некоторое время Гоголев замолчал, следя за дорогой и напряженно о чем-то размышляя. Потом он вдруг спросил:

— Признайтесь, Ольга Юрьевна, вы тоже считаете меня никудышным? Наверное, в душе вы сейчас смеетесь надо мной и думаете, как ловко провели такого дурака, как я, верно? — в голосе его слышалась неподдельная горечь.

Я посмотрела на него с жалостью и сказала:

— Запомните, Роман Дмитриевич! Никогда и ни при каких обстоятельствах не делайте женщинам подобных признаний! Да и мужчинам не делайте. Как бы вам этого ни хотелось. У людей создается о вас превратное мнение. А вы, мне кажется, его не заслуживаете.

На это Гоголев ничего не ответил — только ниже наклонился над рулевым колесом и покраснел. Не знаю, что в эту минуту творилось у него на душе, да и уже некогда было с этим разбираться, потому что из остановившегося троллейбуса вышел нотариус Белов, озабоченно посмотрел на часы и направился в сторону городского парка.

— Быстро сворачивайте в ближайший переулок! — скомандовала я Роману Дмитриевичу. — Дальше я пойду пешком. А вы ждите меня здесь.

Гоголев прибавил газу, объехал троллейбус и довольно рискованно подрезал нос неизвестно откуда выскочившему мотоциклу. Не обращая внимания, Гоголев закончил свой маневр и свернул в переулок.

Едва он затормозил, я выскочила из машины и побежала обратно — к воротам парка. Нотариуса ни в коем случае нельзя было упускать.

Я летела сломя голову, но оказалось, напрасно — Белов еще даже не заходил в парк. Он маячил около ворот, раздраженно поглядывая на часы. Я спряталась за газетным киоском, прикидывая, как бы подобраться к нотариусу поближе. На открытом пространстве это было невозможно. Оставалось надеяться, что позже что-нибудь изменится.

Вдруг Белов резко вскинул голову и, сорвавшись с места, зашагал прочь от ворот. Я посмотрела туда, куда он направлялся. Возле тротуара пыхтел черный «Мерседес», не слишком новый, но еще вполне приличный, с темными стеклами. Я лишь успела автоматически запомнить его номер — и вовремя, потому что нотариус, пригнув голову, мгновенно нырнул в салон «Мерседеса» и, как говорится, был таков. И его, и машину затянуло в водоворот уличного движения.

Ужасно недовольная собой, вернулась я к Роману Дмитриевичу. Я молчала, но про себя ругалась самыми последними словами. Мне уже казалось, что нужно было ехать за Беловым на собственной машине, предварительно позвонив Виктору, — в этот момент мне много чего казалось.

Гоголев почувствовал мое настроение и не надоедал мне расспросами. Но долго молчать он не мог и минут через пять вдруг сказал:

— А вы знаете, Ольга Юрьевна, я ведь только что вспомнил, где я слышал про эту… ну, куда вы искали дорогу… про Шангри-Ла!

Я посмотрела на него без особого любопытства. Роман Дмитриевич заторопился и, запинаясь от неловкости, сообщил:

— Может, это вам и неинтересно… Но вот, короче, где-то с год назад — я еще был стажером — вместе с группой выезжал на убийство. Молодой парень, лет двадцати, попал под электричку. В общем, дело, наверное, было совсем не в этом, но у него на груди была татуировка — вот эти два слова «Шангри-Ла». Никто, по-моему, и внимания не обратил, а мне врезалось в память. Странное название… Потом оказалось, что вроде никакого убийства не было…

— Где это происходило? — спросила я и добавила, ничего особенного не предполагая, больше наугад: — Не на линии Каратай — Тарасов?

Гоголев посмотрел с удивлением.

— А как вы догадались?

Глава 12

Определить принадлежность подержанного «Мерседеса» оказалось совсем несложно. С этим делом нам помог тот же Роман Дмитриевич. На следующее утро я знала, что владельцем машины является гражданка Бурмистрова Алина Григорьевна, проживающая по адресу: улица Солнечная, коттедж № 16.

После некоторого замешательства и нескольких звонков мне удалось выяснить местонахождение неизвестной мне улицы. Оказалось, что так было недавно названо некое загородное поселение, образованное несколькими шикарного вида особняками. Пока их было немного, но, по слухам, росли они как грибы, и в скором времени следовало ожидать, что Солнечная станет совершенно полноценной улицей, возможно, даже проспектом.

Мне очень хотелось взглянуть на этот район города поближе. После того как отчасти материализовалась учредительница «Тюльпана», после того как с ней вошел в контакт нотариус, оформлявший документы на бывшую квартиру Панкратовых, после того как опять всплыло название Шангри-Ла…

Конечно, у меня не было никаких иллюзий насчет того, что хозяйка шестнадцатого коттеджа согласится встретиться со мной. И вообще, у меня было предчувствие, что начиная с этого момента все новые контакты будут даваться мне с огромным трудом. С деятельностью риелторской фирмы «Тюльпан» не все было ладно — об этом свидетельствовала суета, возникшая после проявленного мною интереса к ней. Но я нисколько не сомневалась — те, кто сейчас суетится, сделают все возможное, чтобы предупредить мое дальнейшее вмешательство в их дела.

А любопытничать мне теперь следовало с большой осторожностью, даже на чуть-чуть не выходя за рамки дозволенного, — бдительное око прокуратуры я чувствовала буквально спиной. То, что оно материализовалось в виде трогательно-голубых глаз Романа Дмитриевича, не могло до конца развеять моих подозрений.

Кстати, из наших только одна Маринка была склонна доверять Гоголеву, и то это было чисто эмоциональное ощущение. Сергей Иванович Кряжимский прямо призывал меня быть с моим «оруженосцем» крайне осторожной — он не исключал того, что, разыгрывая простачка, Гоголев заманивает меня в ловушку. В таких обстоятельствах первый же мой промах станет поводом отобрать у нас лицензию.

Виктор, разумеется, ничего конкретного не говорил, но при обсуждении личности Романа Дмитриевича в его глазах появлялось болезненно-скептическое выражение — Гоголев не устраивал его просто как тип мужчины. Грубо говоря, с таким в разведку он не пошел бы ни при каких условиях.

Ромка тоже не верил Гоголеву, но в тот момент, когда мы все сосредоточились на этом вопросе, он, как выяснилось, напряженно размышлял еще кое о чем, и позже, улучив момент, решил поделиться со мной своими размышлениями с глазу на глаз.

— Вы можете меня выслушать, Ольга Юрьевна? — волнуясь, спросил он. — Я не хотел при всех…

— Конечно, — немного удивилась я. — А к чему такая таинственность? Что-то личное?

— Совсем нет, — сказал Ромка. — Просто не хочу, чтобы меня поднимали на смех. Вы же знаете, кое-кому кажется, что я вообще ничего не понимаю…

Под «кое-кем», несомненно, подразумевалась Маринка, но я не стала заострять внимание на деталях. Сохраняя полную серьезность, я предложила Ромке не стесняться и выкладывать все, что он считает нужным.

Приободренный, он заговорил более уверенно:

— Понимаете, Ольга Юрьевна, я вот что подумал… Все-таки надо нам побывать в Каратае! Потому что именно там, я считаю, начинается дорога на Шангри-Ла… — тут он покраснел и поспешно добавил: — Это я образно… Не думайте, что я действительно верю, что эта страна существует. Но, посмотрите, Аглая, от которой вы впервые слышите это название, едет в Каратай. И тот неизвестный парень, про которого вам рассказал Гоголев, с татуировкой — погиб как раз на этом направлении. По-моему, это уже не совпадение. Что-то там такое должно быть. И еще… Мне кажется, тут целая цепочка. Сначала к нам в редакцию пришел Пименов, помните? По-моему, он из той же компании. Он должен был узнать, как вы выглядите, и, наверное, потом за вами следил — где живете, какая у вас машина, когда приходите домой. Потом они вас подкараулили, и в дело вступил Старостин… Кстати, насчет него у меня тоже есть одна мысль, Ольга Юрьевна, — Ромка сделал многозначительную паузу и объявил: — Это, скорее всего, муж Бурмистровой!

— Любопытно, почему ты так решил? — удивилась я.

— А вот, смотрите, человеку нужно наскоро придумать себе какое-то вымышленное имя, — с жаром принялся объяснять Ромка. — Воображение у него работает не очень, и он делает самое элементарное — берет свою собственную фамилию и слегка ее переделывает. Бурмистр — староста. Все очень просто.

— Ты же в прошлый раз говорил что-то о легенде футбола, — напомнила я.

Ромка махнул рукой.

— Наверное, все-таки это совпадение! — сказал он смущенно. — Я подозреваю даже, что Андрей Петрович имя-отчество свое менять вообще не стал, оставил какое ему мама с папой дали. Он же не собирался с вами еще раз встречаться.

Ромка закончил свой анализ и выжидательно посмотрел на меня.

— Итак, по-твоему, Старостин — это Бурмистров, — подытожила я. — А объект его интересов находится где-то в районе Каратая. Мысль любопытная, но хочу напомнить, что фирма «Тюльпан» действовала здесь, в Тарасове. И госпожа Бурмистрова живет здесь же. И даже Старостин, хотя и назвался сельским учителем, ничем реальным это заявление не подтвердил. Между прочим, и сама Аглая отзывалась о Каратае как-то пренебрежительно и даже всерьез не рассматривала его как место, пригодное для житья. Что ты на это скажешь?

Ромка пожал плечами и горячо возразил:

— Сами же говорили, что она была в этот день как будто не в себе! Мало ли что она могла сказать. Ехать-то она собиралась именно туда! А парень с татуировкой?! По-моему, очень убедительно!

— Значит, ты настаиваешь, что нужно ехать в Шангри-Ла… Тьфу, в Каратай то есть! — сказала я. — И что же ты надеешься там отыскать?

— Не знаю, — честно признался Ромка. — Но что-то там должно быть — я уверен. Нужно, это… ввязаться в бой, а там видно будет. Только нужно сделать так, чтобы Гоголев за нами не увязался, — озабоченно добавил он. — Мало ли какие проблемы у нас могут там возникнуть…

— Ага! — заметила я. — Себя ты уже категорически видишь участником вылазки, не так ли?

Ромка шмыгнул носом и посмотрел на меня преданными глазами. Видимо, он все-таки боялся, что я не только никуда его с собой не возьму, но и вообще подниму на смех. Однако ничего подобного я не собиралась делать. Все, что он тут наговорил, очень напоминало и мои соображения. Пожалуй, только умозаключение о происхождении фамилии Старостин было оригинальным. Меня тоже подмывало отправиться в Каратай, который постепенно в моем воображении приобретал загадочность ничуть не меньшую, чем неведомая страна Шангри-Ла. И так же как Ромка, я совершенно не знала, что надеюсь там найти. Жаль было оставлять здесь без присмотра подозрительного нотариуса и владелицу сгинувшего «Тюльпана», но неведомая страна Каратай манила меня все сильнее. Все равно рано или поздно туда придется съездить, если мы хотим разобраться в этой истории.

— А, была не была! — сказала я. — Тогда не будем откладывать дело в долгий ящик. Прямо сейчас и отправляемся. К обеду, наверное, будем уже там. Ступай, передай Виктору, чтобы он приготовил аппаратуру, которая может понадобиться. Я захвачу диктофон. А ты сгоняй за пончиками. Неизвестно, удастся ли нам поесть в дороге. Нужно еще заказать Маринке кофе — мы захватим его в термосе.

Ромка уже был на ногах. Его лицо сияло, а рот невольно растягивался в улыбке, которую он безуспешно пытался сдержать. Я на всякий случай погрозила ему пальцем, но он уже вылетел за дверь кабинета с такой скоростью, будто за ним гналась стая волков.

Я не стала так торопиться. Ведь у меня не могло быть никакой уверенности, что от предстоящей поездки будет какая-то польза. Все пока было достаточно зыбко и неопределенно, и только такой романтик как Ромка мог испытывать сейчас вдохновение и восторг.

Пока я проверяла батарейки к диктофону и укладывала в сумочку все необходимое, раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и с некоторой досадой услышала голос Романа Дмитриевича. На ум мне сразу пришли все предостережения, полученные от коллег, а также собственные опасения насчет мечтательного «оруженосца». Я сразу сообразила, что у нас еще есть шанс сегодня от него отделаться. Раз он решил воспользоваться телефоном, значит, пока находится далеко от редакции. Если мы поторопимся, то сможем исчезнуть, не оставив следов.

— Роман Дмитриевич, дорогой, — поспешно сказала я, не давая ему вставить хотя бы слово. — С удовольствием бы с вами пообщалась, но ни секунды свободной! Поговорим как-нибудь в другой раз, ладно? Всего хорошего!

— Э-э… Постойте! Ольга Юрьевна! — растерявшись, забормотал Роман Дмитриевич, видимо, пытаясь собраться с мыслями.

Я быстро отключила телефон и, радуясь, что так ловко все провернула, вышла в приемную, перекинув сумочку через плечо.

Там уже стоял запыхавшийся Ромка с большим пакетом еще теплых пончиков. В комнате вовсю пахло кофе. Маринка, ворча под нос что-то о «чокнутых, которые сами не знают, чего им надо», переливала кофе в объемистый термос. Виктор, обвешанный аппаратурой, был, как всегда, спокоен и собран. Внезапное решение об отъезде его нисколько не удивляло. Сергей Иванович Кряжимский был заметно озадачен, но старался не подавать виду. Он уважал субординацию и уже принятые мною решения предпочитал не обсуждать.

Я испытывала перед ним некоторое смущение, потому что эта внезапная поездка действительно сильно отдавала авантюрой, но и отменять ее не видела никаких причин.

— Быстро по машинам! — объявила я. — Пока нет «хвоста», мы должны бесшумно улизнуть. Маринка и Сергей Иванович обязаны хранить полное молчание вплоть до нашего приезда! До встречи!

Когда я говорила «по машинам», это было, конечно, преувеличением. Нам троим хватило одной моей машины. Отъезжая от редакции, я торопилась, потому что ожидала в любую минуту увидеть где-то рядом набившую оскомину светло-бежевую машинку. По тому, как вертели головами мужчины, было ясно, что они опасаются того же самого.

В таком напряженном ожидании мы проехали через городские кварталы, но только когда перед нами развернулась широкая полоса автострады и стало очевидно отсутствие за кормою «хвоста», мы вздохнули свободнее. В этот самый момент я поняла, насколько скованно себя чувствовала, находясь под мечтательным, но чересчур пристальным взором Романа Дмитриевича.

Глава 13

Железнодорожная станция Каратай и примыкавший к ней одноименный поселок произвели на нас впечатление почти сказочного захолустья. Жизнь здесь, казалось, замерла давно и основательно. От неведомой страны Шангри-Ла, где, по заверению Аглаи, должны собираться все чистые души, это место отличалось хотя бы уже тем, что здесь мы поначалу не встретили вообще ни одной души — ни чистой, ни нечистой.

Прокаленные солнцем, без намека на тень, улицы были безлюдны. Серые покосившиеся заборы, из-за которых выглядывали бледные кусты отцветшей сирени, подчеркивали ощущение запустения. Каменные дома и магазины имелись только в центре, и было их немного. Правда, здесь уже обнаружились некоторые признаки жизни — возле продовольственного магазина судачили женщины, а по пыльной площади бесконечно кружил какой-то подгулявший мужичок в пиджаке, не менее пыльном, чем площадь.

Вокзал представлял собой одноэтажное приземистое строение, выкрашенное в грязно-желтый цвет. По случаю жары все окна были распахнуты — даже окна кассы, на которых стояли железные решетки. Никакого столпотворения не замечалось и здесь. Должно быть, никто из аборигенов не жаждал покинуть столь благословенное место.

На машине мы объехали весь населенный пункт за десять минут. Чтобы собраться с мыслями, я пошла на второй круг и заметила в зеркале приунывшую физиономию Ромки. Я его прекрасно понимала — было от чего повесить нос. Наверное, он рисовал в своем воображении что угодно, только не это сонное, попрятавшееся за заборами царство.

Сама я особого разочарования не испытывала. Пускаясь наугад в путь, я примерно представляла, что меня ожидает. Поселок Каратай жил своей привычной жизнью, и наши проблемы его ничуть не волновали. Чтобы найти здесь что-то, нужно было проявить терпение и усердие.

Для начала было бы неплохо завязать с кем-нибудь продолжительную и обстоятельную беседу. Порой из незначительного разговора могут всплыть самые неожиданные детали и подсказки. Здесь главное — угадать собеседника. Я решила начать с кого-нибудь из служащих станции. В конце концов, люди, имевшие отношение к несуществующей стране, имели отношение и стояли у истоков железнодорожной ветки.

Мы подкатили к зданию станции и поставили машину в тени единственного дерева, росшего возле покосившегося навеса, который, видимо, олицетворял здесь автобусную остановку. На переговоры отправились мы с Ромкой — Виктор наотрез отказался покидать машину, опасаясь за свою драгоценную аппаратуру. А может быть, ему просто неохота было слоняться по жаре.

Внутри здания было почти так же пусто, как и на улице. В просторном зале ожидания гудели мухи и гуляли горячие сквозняки. На лавочке спал мертвым сном мужчина в промасленном комбинезоне и надвинутой на нос кепке. Дверь в кассу была открыта — видимо, все из-за тех же сомнительных соображений прохлады — и было видно, как разомлевшая от жары и скуки кассирша, сидя на вращающемся стуле, обмахивается газетой.

Когда наши фигуры попали в поле ее зрения, кассирша слегка оживилась. В эту минуту в ней боролись два противоположных начала — привычное нежелание двигаться и любопытство. Любопытство все-таки пересилило — она даже перестала обмахиваться газетой и сползла со стула. Прежде чем мы успели приблизиться, она выглянула нам навстречу через дверь и с надеждой спросила:

— Едете куда-нибудь? А то ближайший раньше шести не будет! Вам в Тарасов, наверное? Электричка в пять. Вы, я гляжу, не местные будете?

У нее было распаренное добродушное лицо и русые мелко вьющиеся волосы. На вид ей можно было дать и тридцать лет, и сорок.

— А у вас тут не слишком весело, а? — сказала я, улыбаясь.

— Да уж какое веселье! — проворчала кассирша. — Каратай — одно слово.

— И всегда у вас так? — поинтересовалась я.

— Ну нет уж! — как бы даже обиделась она. — К концу недели посмотрите — пачками едут! Кто в Тарасов, кто из Тарасова… У нас многие в городе учатся. Студенты! Ну, а на выходные, известное дело, к родителям под крыло — деньжат перехватить, покушать… А транзитные, те, конечно, здесь не останавливаются. Один пассажирский, да и тот не каждый день…

— Вы своих-то, наверное, всех в лицо знаете? — спросила я. — Раз часто ездят…

Она солидно кивнула.

— Многих знаю, конечно. Поселок не больно-то велик — каждого хоть раз в год, да встретишь. Ну а молодежь, которая часто ездит, — тех уж обязательно!

Это уже теплее, подумала я и задала следующий вопрос:

— А вот чужие к вам часто приезжают?

Кассирша на минуту задумалась.

— Это какие чужие? Командированные, что ли? Бывает… Только те чаще на машине или автобусом. Электричкой кто попроще — студенты, работяги…

— А вообще как тут у вас жизнь? — продолжила я. — Чем молодежь занимается? Я имею в виду тех, кто не учится. Наркоманов хватает?.. Почему спрашиваю, — пояснила я, доверительно понижая голос и тревожно оглядываясь на почтительно помалкивающего Ромку, — переезжать сюда думаем. Брат у меня — как раз в таком возрасте… Понимаете?

Кассирша посмотрела на Ромку со жгучим любопытством. Тот, мгновенно втягиваясь в игру, скромно потупился. Кассирша глубоко вздохнула.

— Пороть их некому! — неопределенно сказала она. — А так что же… Всякое бывает. Но у нас они больше самогоном балуются. Как какой праздник, по улице пройти нельзя. Зальют глаза и давай морды друг другу чистить! Кто чужой подвернется — чужому тоже, конечно, перепадает. А наркоманов, тех не особенно чтобы много…

— Пьяницы тоже не сахар, — заметила я.

— А кто ж говорит, что сахар? — поддакнула кассирша. — Только по мне — пускай уж пьют лучше, чем этой дурью занимаются…

— Значит, насчет этого у вас порядок? — сказала я. — А вот говорили, будто у вас тут молодежь в какие-то секты организуется, молитвы читает…

Кассирша недоверчиво посмотрела на меня и махнула пухлой рукой.

— Да бросьте вы! — сказала она со смешком. — Какие молитвы! Заставишь их сейчас молиться! По телевизору-то показывают — молятся… А у нас нет…

— А в округе что тут у вас? — поинтересовалась я, вспоминая, что Аглая тоже говорила о Каратае как-то расплывчато.

— Да ничего особенного у нас в округе, — откликнулась словоохотливая кассирша. — Чего тут? Степь да степь. Вот километрах в пятнадцати — там лес. Грибы, ягоды…

— Лес — это хорошо, — мечтательно произнесла я, хотя меньше всего в этот момент меня интересовали красоты природы.

Зато мою собеседницу эта тема, кажется, по-настоящему волновала. Возможно, ей просто уже невмоготу было оставаться в душном, наполненном мушиным гудением помещении и хотелось на волю под сень лесной чащи.

— У кого машина, тем хорошо, — сказала она. — Сел — и там. Раньше-то, помню, пешком ходили — и ничего. А теперь люди обленились…

Мне пришло в голову, что последнее замечание вполне может относиться и к моей собственной персоне — никакие грибы-ягоды не заставили бы меня сейчас тащиться пятнадцать километров пешком по жаре. Но чтобы понравиться женщине, я сочувственно покивала головой и изобразила на лице полное понимание.

— Верно, раньше народ попроще был, — сказала я, собираясь продолжить расспросы, но вдруг увидела, что Ромка незаметно подает мне знаки.

Пока я точила лясы с кассиршей, он заметно заскучал, но теперь лицо его оживилось, а глаза заблестели. Я посмотрела туда, куда он показывал, и увидела в дверях вокзала Виктора. Встретившись со мной взглядом, он едва заметно кивнул.

— Простите, я на минуточку. Муж зовет, — объяснила я кассирше и отошла в сторону.

— Что-нибудь случилось? — спросила я Виктора.

Он сказал только одно слово:

— Пчеловод.

Я поняла его без объяснений — где-то здесь рядом был человек, который несколько дней назад требовал у нас в редакции сатисфакции за клевету — господин Пименов. Первой моей реакцией было выскочить на улицу, чтобы лично убедиться в этом. Но Виктор предупредительно подхватил меня под локоть и подвел к окну. Он, безусловно, был прав — я совсем забыла, что не только мы знаем Пименова в лицо, но и наши лица ему отлично известны.

Через раскрытое окно я смогла увидеть немного — чуть подальше автобусной остановки, метрах в пятнадцати от моей «Лады» стояла запыленная зеленая «Волга», около которой копошился какой-то человек в рубашке с короткими рукавами и белых полотняных брюках. Он что-то укладывал в багажник своей машины.

С такого расстояния я не могла толком рассмотреть его лицо, но, пожалуй, фигура и старомодная шляпа на голове были похожи. И, кроме того, у меня не было оснований считать, что Виктор мог ошибиться.

— Что он там укладывает? — спросила я.

— Хлеб, — ответил Виктор. — Мука. Сахар.

Действительно, «Волга» стояла рядом с хлебным магазином. Но мне показалось, что господин Пименов делает чересчур основательные запасы. Для одной семьи этого было, пожалуй, многовато.

— Ну, и что я вам говорил? — хриплым от волнения голосом произнес Ромка. — Вот он вам и Пименов. Все они заодно. Надо проследить за ним! Нельзя выпускать его из виду.

Мы с Виктором переглянулись, видимо, подумав об одном и том же.

— Конечно, появление здесь Пименова — событие многозначительное, — сказала я Ромке. — Мне тоже хочется проследить, куда наш пчеловод отправится, но как это сделать, ума не приложу. Ведь этот тип знает наши физиономии как свои пять пальцев. Вспомни, как въедливо рассматривал он нас всех в редакции. И тем более ты сам утверждаешь, что он связан со Старостиным. Я вот опасаюсь, что он уже успел заметить и Виктора, и нашу машину. Как бы мы сами не стали объектами слежки.

— Что же, так и отпустить его? — возмутился Ромка. — А для чего мы вообще тогда сюда приехали?

— Ну и что ты предлагаешь? — спросила я Ромку. — В конце концов, приоритет в организации нашей экспедиции принадлежит тебе. Вот и давай, предлагай, что делать дальше!

— А просто ехать за ним! — заявил Ромка. — Куда он — туда и мы. Куда-нибудь да приедем.

— Партизанщина, — презрительно сказал Виктор.

Ромка смущенно умолк — мнение Виктора было для него священно. Мы опять посмотрели в окно. Господин Пименов с шумом захлопнул багажник своей машины, обошел ее кругом, протер тряпочкой ветровое стекло и вдруг воровато оглянулся по сторонам.

Мне стало ясно, что он уже давно присматривается к нашей «Ладе» — просто до сих пор старался этого не обнаруживать. Наверное, он узнал мою машину сразу, как только заметил ее на привокзальной площади, а теперь лишь хотел окончательно убедиться, что память его не подвела.

Как бы безо всякой цели господин Пименов прошелся взад-вперед около автобусной остановки, рассеянно поглядел на небо, словно опасаясь скорого дождя, невзначай остановился рядом с моей «Ладой», ненароком выронил тряпку, которую все еще мусолил в руках, и тут же проворно за ней нагнулся.

Дураку было ясно, что эти манипуляции понадобились ему, чтобы как следует рассмотреть машину. Думаю, все, что ему было нужно, он увидел. Еще один взгляд по сторонам — и Пименов бросился к своей машине, с каждым шагом наращивая скорость. Потом он прыгнул за руль, мгновенно завел мотор и стартовал, подняв облако пыли. Через секунду зеленая «Волга» скрылась за углом.

— Ну что же вы?! — в отчаянии воскликнул Ромка, готовый бежать бегом за исчезнувшей «Волгой».

Виктор предостерегающе поднял ладонь. Я оглянулась. Кассирша опять сидела на своем месте, обмахиваясь газетой, но смотрела в нашу сторону с большим любопытством. Мужик в надвинутой на лицо кепке по-прежнему спал, но теперь и он казался мне каким-то подозрительным.

— Пойдемте на воздух! — предложила я.

Мы втроем вышли из здания станции на раскаленную от солнца площадку. Ромка плелся сзади с выражением оскорбленной невинности на лице. Ему хотелось немедленных действий, хотелось висеть у пчеловода Пименова на «хвосте» и, может быть, даже палить ему по колесам из всех видов оружия.

— Пойми, Рома, — сказала я. — Ничего страшного не произошло. Наоборот, мы получили ценнейшую информацию. Мы узнали, что твоя версия блестяще подтвердилась, и господин Пименов действительно неспроста появлялся у нас в редакции. Он действительно был разведчиком и, кажется, неплохим, судя по тому, что он до сих пор помнит мою машину. Теперь мы знаем, что, скорее всего, Пименов, Старостин и Бурмистрова — одна компания. И пчеловод отправился сейчас сломя голову именно на встречу с этой компанией. Он хочет порадовать всех своим открытием.

— Ему есть чем порадовать, — проворчал Ромка. — А вот мы так и будем опять в дураках!

— Когда это мы были в дураках, Рома! — воодушевленно провозгласила я. — Никогда такого не было, и всегда наши враги были в конце концов посрамлены. Но сейчас нельзя торопиться. Ну ты представь — бросились бы мы сейчас в погоню — что из этого получилось бы? Пименов мгновенно нас вычисляет и предпринимает все, чтобы увести нас со следа… А теперь мы можем спокойно и без нервотрепки выяснить, куда этот человек отправился…

— Каким это образом? — подозрительно спросил Ромка.

— Человек, делающий такие крупные закупки, должен пользоваться в магазине почетом, — назидательно заявила я. — Держу пари — в лавке его хорошо знают.

— Может, и знают, — без энтузиазма согласился Ромка. — Весь вопрос — что они скажут?

— Что-нибудь да скажут, — ответила я. — В таких местах люди любят, когда с ними заводят беседу. Разговор скрашивает унылые будни. Главное не показывать, что ты знаешь больше собеседника, и тебя посвятят во все тайны.

Ромка не стал больше возражать. Мы прошли через площадь, и Виктор задержался, чтобы проверить, все ли на месте в машине, а мы с Ромкой проследовали дальше и заглянули в хлебную лавку.

Строго говоря, здесь торговали чем угодно, просто хлебобулочные изделия были основной продукцией. За прилавком присутствовали две продавщицы. Одна из них, женщина лет тридцати, круглолицая и румяная, беспрерывно улыбалась — казалось, улыбка не может покинуть ее лица даже во сне. Вторая была совсем девчонкой, с худеньким серьезным личиком, которое сверху было закрыто до бровей белым, туго повязанным платочком.

Магазин пустовал, и наше появление было встречено сдержанно-любопытными взглядами продавщиц. Мы поздоровались, и я для начала прошлась вдоль прилавков, разглядывая немудреные товары. Продавщицы деликатно помалкивали, не желая вмешиваться в дела незнакомых городских людей, — возможно, они чувствовали, что мы не собираемся ничего покупать.

Впрочем, это было не совсем верно. Мне очень приглянулся хлеб, который продавался в магазине, — пышный, с хрустящей корочкой, совершенно не похожий на тот, что приходится покупать в булочных Тарасова.

— Хлеб у вас замечательный! — объявила я наконец. — Придется взять буханочку.

— У нас хлеб хороший! — с гордостью ответила румяная. — В городе такого не попробуете!

— Это верно, — согласилась я. — А как вы догадались, что мы именно из города?

Продавщица хихикнула.

— Так это ж сразу видно! — пояснила она. — Да и своих мы всех знаем.

— Наперечет! — поддакнула ей девчонка-напарница.

— Неужели наперечет? — удивилась я. — А вот сейчас мужчина у вас покупки делал — его вы тоже знаете? Основательно запасался… большая семья, наверное?

Продавщицы переглянулись, и старшая сказала:

— Вообще-то это не наш мужчина, не каратайский. Артель тут какая-то поселилась. Хозяйство у них. Сами-то они, говорят, городские тоже, а вот потянуло на природу. Кто-нибудь из них приезжает иногда — сразу на несколько дней продуктов берет.

— Любопытно. А далеко это? — спросила я. — Хозяйство-то их?

Румяная продавщица уклончиво пожала плечами. Но тут девчонка, которой тоже хотелось поговорить, выпалила:

— Далековато! Монаший пруд знаете?

— Откуда! — сказала я. — Мы тут ничего не знаем. Первый раз в этих краях.

— Километров пятнадцать отсюда лес будет, — увлеченно принялась объяснять девчонка. — Мы туда по грибы ходим. Там две дороги. Одна, по которой автобус на Митяево ходит, и еще одна — через сосняк направо. Там еще десять километров, и будет этот самый Монаший пруд.

— Да чего ты объясняешь! — со смехом сказала напарнице румяная продавщица. — Человеку, может, сто лет твой пруд не нужен!

— Нет-нет, мне очень интересно, — возразила я. — Мы на машине. Может, выберемся туда. Интересно ведь — Монаший пруд! Что же там — монахи живут, что ли?

— Жили, — скептически заметила румяная. — Теперь-то там никто не живет, кроме этих…

— Они там землю откупили, — торопливо добавила девчонка. — Хозяйство завели, сад, огороды… Ремонт, говорят, в бывшем монастыре сделали. Только уж не знаю, как они там живут. Мы в детстве раз туда выбирались — там одни развалины были, и пруд-то почти совсем высох… — Она поежилась. — Страшно там! Кресты кругом, могилки… Все бурьяном заросло, а в пруду змеи водятся…

— Да, жутковатая картина, — согласилась я. — Как же эти городские там живут?

— Наши парни тоже хотели посмотреть, как они там живут, — сказала девчонка. — Поехали туда на мотоциклах. Ну, выпили, для храбрости, конечно. А их туда даже близко не пустили. У тех собаки, ружье. Наши парни хотели подраться с ними, а потом передумали.

— Мудрое решение, — заметила я. — И давно эти «монахи» там обосновались?

— Да вроде года три… — неуверенно ответила девчонка. — Ты не помнишь, Клава?

— Да вот еще, надо мне — помнить! — шутливо отмахнулась румяная продавщица. — Своих, что ли, у меня делов нету?

— И много их там? — продолжила я допрос.

— Ой, вроде много! — сказала девчонка. — Какие-то молодые у них там работают. У них там типа колхоз! — она прыснула и добавила: — По-честному, никто не знает. Потому что больше туда никто не ездил. А которые оттуда приезжают — они с местными не общаются. Все больше молчком. Дела свои сделают — и обратно.

— Понятно, — сказала я. — Интересные тут у вас дела. Только вот со змеями вы меня напугали. Змей с детства боюсь.

— Я и сама их не переношу, — передернув плечиками, сказала девчонка. — Лучше уж мыши…

Со свежей буханкой в руках мы вышли из магазина.

— Ну, слыхал? — спросила я Ромку. — Змеи, собаки, ружье! А ты собрался в погоню!

— А вы что решили? — настороженно спросил Ромка.

— Пока ничего, — призналась я. — Посовещаться надо.

Виктор сидел в машине на месте водителя — кажется, он решил дать мне отдохнуть. Я протянула ему буханку и предложила угощаться.

— Ничего подобного в городе тебе не предложат, — заявила я. — Местная достопримечательность.

Виктор отломил горбушку и невозмутимо принялся жевать. Я уселась рядом с Ромкой на заднее сиденье и принялась вводить Виктора в курс дела.

— В общем, по словам местных жителей, где-то километрах в двадцати пяти отсюда, за синими лесами находится некое поселение, организованное на месте бывшего монастыря. Якобы осели там какие-то городские жители, решившие заняться натуральным хозяйством. Года три назад. Местечко там глухое, запущенное, аборигены туда не часто выбираются. А ежели выбираются, их там встречают собаками и ружьями. Еще там водятся змеи — плавают в пруду, бр-р-р!.. Но самое любопытное, что работают там на огородах и в саду какие-то молодые люди в большом количестве. Правда, эти данные крайне неточны, потому что никто об этом колхозе ничего определенного не знает, кроме того, что время от времени кто-то из поселенцев приезжает в Каратай за продуктами. Чему мы, собственно, и были свидетелями. Отсюда вопросы — кто виноват и что делать? Мне бы очень хотелось взглянуть на эту лесную колонию, но, боюсь, это может занять слишком много времени, и наши будут беспокоиться, если мы задержимся. Про Ромкиных родителей я уже не говорю. Подвергать их терпение лишнему испытанию мне бы не хотелось.

— Да какому испытанию? — заныл Ромка. — Они даже и не заметят! Двадцать пять километров туда, двадцать пять обратно — считай час всего! И два часа до Тарасова. Да мы будем дома раньше, чем рабочий день кончится!

— Если не случится ничего форс-мажорного, — попыталась я остудить его пыл.

— А что может случиться? — зныл он. — Мы же только посмотрим! Не уезжать же вот так — ни с чем! А вдруг мы увидим там и Старостина вашего, и Аглаю?

— А вдруг мы вообще там ничего не увидим? — возразила я. — Вдруг весь этот Монаший пруд — просто плод чьей-то фантазии?

— А Пименов? — торжествующе напомнил мне Ромка. — Он тоже фантазия?

Я посмотрела на Виктора — он с удовольствием поедал уже второй ломоть местного хлеба.

— Что скажешь? — спросила я.

— Можно попробовать, — кивнул он.

Это решило дело. Я откинулась на спинку сиденья и безнадежно махнула рукой.

— Ладно! Сдаюсь. Будь по-вашему. Наверное, будет действительно неправильно — уехать, не повидав этого таинственного местечка. Только тогда давайте жать на педали — не будем терять времени!

Рот у Ромки опять расплылся до ушей. Виктор передал мне уцелевшую половину буханки, отряхнул ладони и повернул ключ в замке зажигания. Автомобиль зафырчал, поднял тучу пыли и помчался по сверкающей улице прочь от вокзала. Конечно же, у меня появилась мысль дать знать нашим, что мы несколько задержимся, поскольку появилась возможность узнать чуть побольше о Каратае и его обитателях. Именно вот в этих выражениях. Без подробностей, чтобы зря не волновались. Но, увы, мой мобильник, видимо, разрядился. Я не стала оглашать этот факт — значит, не судьба. Так я подумала.

Вокруг Каратая расстилалась плоская как блин равнина, выгоревшая на солнце. Там, где она смыкалась с горизонтом, струилось горячее марево. Ни слева, ни справа не было видно ни единого кустика. И только впереди — как нам казалось, недостижимо далеко, заманчиво темнела полоса смешанного леса.

Дорога, по которой мы ехали, была покрыта асфальтом, давно нуждавшимся в обновлении. В иных местах попадались такие рытвины, что, окажись Виктор чуть-чуть невнимательнее, быть бы нам без колес.

Правда, движение здесь никак нельзя было назвать оживленным — нас обогнали всего две машины, и одна попалась навстречу, а в основном дорога оставалась пустынной, так же как и степь вокруг.

Виктор предусмотрительно старался не гнать машину, но тем не менее желанный лес довольно быстро приближался, рос на глазах и скоро превратился из абстрактной туманной полосы в живую стену густых, покрытых буйной листвой деревьев. Дорога свернула в сторону и теперь бежала, огибая эту стену, направляясь куда-то дальше в степь, где, должно быть, жарилось на солнце селение Митяево.

А вот поворота на нужную нам лесную дорогу все не было. Я уже начала опасаться, что девчонка-продавщица что-то напутала, но в этот момент впереди мелькнула тяжелая зеленая тень сосняка, и тут же мы увидели грунтовую полосу, змеящуюся среди красноватых стволов.

Мы свернули и покатили дальше. Дорога петляла, и вскоре мы уже ничего не видели вокруг, кроме зелени леса да рыжего ковра высохшей хвои, устилавшей землю. Солнце с трудом пробивалось через пушистые кроны, но и в лесу было почти так же жарко, как на степной дороге. Сквозь открытые окна до нас доносился пронзительный птичий щебет.

— Теперь главное — не заблудиться в лесу, — сказала я. — Как хотите, а я человек сугубо городской. Поэтому вверяю себя целиком и полностью вашему охотничьему чутью. Кто-нибудь из вас имеет опыт блуждания по лесам без компаса?

— Как же мы заблудимся, Ольга Юрьевна, — удивился Ромка, — если тут всего одна дорога? Меня другое беспокоит — не хотелось бы наскочить на этих поселенцев неожиданно. Собаки все-таки…

— Что же ты предлагаешь? — поинтересовалась я.

— Поискать какие-нибудь обходные пути, — сказал Ромка. — Зайти с тыла.

— Мысль замечательная, — согласилась я. — Я и сама не такая уж горячая поклонница собак. Но, как ты сам справедливо изволил заметить, тут только одна дорога. Подождем, пока не появится какая-нибудь альтернатива.

Как вскоре выяснилось, ждать нам оставалось совсем чуть-чуть. Полог леса вдруг стал редеть. На лобовом стекле машины все чаще вспыхивали слепящие солнечные пятна. Узкая дорога нырнула в густые заросли орешника. И в тот же миг наша «Лада» странно дернулась, раздались какие-то резкие хлопки, нас повело влево, мы влетели в кусты, и машина заглохла.

Выбираться пришлось через правые дверцы. Первым снаружи оказался Виктор, и, пока мы с Ромкой приходили в себя, он уже успел обследовать то место, где случилась авария. Причина выявилась очень быстро — поперек лесной дороги, замаскированная палой листвой и хвоей, лежала шипованная лента, из тех, что применяются при перехвате преступников.

Глава 14

Мы стояли посреди незнакомого леса. Ровные полосы золотого солнечного света отовсюду пробивались сквозь сумрачные кроны старых разлапистых сосен. Развешанная между стволов паутина вспыхивала тончайшими радужками. Горячий смолистый воздух словно замер. В лесу сейчас не было ни движения, ни звука — только далеко за деревьями раздавался замирающий треск дятла.

На сложившуюся ситуацию мы все отреагировали по-разному. Я пребывала в состоянии некоторой растерянности, и в голове у меня вертелась единственная мысль — во сколько мне обойдется замена пострадавших колес. Ни о чем другом я почему-то думать не могла. Ромка, похоже, был тоже смущен тем фактом, что я понесла убытки, но помимо этого на его лице был написан восторг по поводу настоящего стопроцентного приключения, в которое мы вляпались. Только Виктор, не выказывая никаких эмоций, деловито сматывал ленту с острыми шипами, ставшую причиной крушения наших планов.

Закончив работу, он аккуратно сложил свой трофей под ореховым кустом и вопросительно посмотрел на нас с Ромкой. Все было понятно без слов — следовало решать, что делать дальше.

— По-моему, дело ясное, — бодро заявил Ромка. — Идти назад далеко. Мы уже почти у цели. Судя по тому, какие здесь приготовлены сюрпризы, дальше будет еще интереснее. Значит, вперед? — последние слова прозвучали у него не так твердо, и он посмотрел на меня с тревожным предчувствием.

Оно его не обмануло. Я уже слегка пришла в себя и могла думать не только о проколотых колесах. В словах Ромки было много логики, но кое-что в своих рассуждениях он упустил.

— Верно, назад идти далеко, — сказала я. — И немного жарковато. Я предпочла бы проделать этот путь на машине. Но теперь это из области фантазий. Нужны новые колеса. Однако, как вы, наверное, заметили, в этих краях подобные звери не водятся. Проще всего, конечно, было бы дать знать в редакцию, подать сигнал «SOS». Но увы, должна вам сказать, что мой любимый молчит, забастовал… По причине, пока неизвестной. Поэтому один из нас все-таки должен отправиться назад, проделать нелегкий двадцатикилометровый путь по жаре и связаться с нашими товарищами. Сергей Иванович наверняка что-нибудь придумает.

— И кто пойдет? — мрачно спросил Ромка. — Я, что ли? Протестую! В этом нет никакого смысла — пока я доберусь до Каратая, уже стемнеет, все электрички уйдут, переговорные пункты позакрываются…

— Если ты поторопишься и проявишь свойственную нашей передовой молодежи инициативу и смекалку, то вполне сможешь добраться до Каратая засветло, — ласково возразила я. — Все-таки это обитаемая часть суши, и по дороге, как ты мог заметить, время от времени ходят машины…

— Виктор, ну скажи ты! — взмолился Ромка. — Нет же никакого смысла!

Апелляция не помогла. Виктор смерил нашего курьера строгим взглядом и отрицательно покачал головой. Он, в отличие от Ромки, смысл в моем предложении видел. Неизвестно, что ждало нас за густыми зарослями орешника, а наш курьер как-никак был все же несовершеннолетним. Можно представить, какая кутерьма будет твориться у него дома, когда родители узнают, что их сынок не вернулся с работы, поскольку находится где-то в районе Каратая, и от него ни слуху ни духу!

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — заключила я и, положив руку понурившемуся Ромке на плечо, добавила проникновенным тоном: — Пойми, чудак, у нас нет другого выхода! Не бросать же здесь машину! И потом, кто-то должен поставить в известность наших, что тут происходит. Выбор пал на тебя. Подумай хорошенько, и ты согласишься, что это лучший выход.

Ромка ничего не ответил, но я поняла, что он сдался. Ему, конечно, было очень обидно, но он был достаточно разумным юношей, а кроме того, привык относиться с уважением к моему мнению. Виктор же вообще был для него непререкаемым авторитетом.

— Ну, ладно, тогда я пошел, — унылым голосом объявил он.

— Подожди, — остановила его я, полезла в машину и достала из сумочки все деньги, которые со мной были. — Возьми, пригодятся! И, я тебя умоляю, будь осторожнее!

Ромка сунул деньги в карман, повернулся и быстро пошел по лесной дороге. Через минуту его фигура скрылась за деревьями.

— Ну что ж, — вздохнула я. — Пойдем теперь и мы! Хозяева здесь, кажется, не отличаются гостеприимством, поэтому нам тоже следует соблюдать осторожность. Не исключено, что впереди приготовлены еще какие-нибудь сюрпризы — медвежьи ямы, например, волчьи капканы… Может быть, попробуем все-таки поискать где-нибудь обходную тропинку?

Но Виктор не поддержал мою идею. Им двигали какие-то особые соображения, суть которых я поняла позже, когда мы, покинув место аварии, добрались до конца лесной дороги. Как выяснилось, до него было уже рукой подать.

Мы шли среди густого кустарника, я — нагруженная полевым биноклем и фотоаппаратом с телескопическим объективом: Виктор нес в руках моток шипованной ленты, с которым не хотел теперь расставаться ни на секунду.

Лес внезапно расступился, над нами засияло синее небо, и даже заросли орешника стали заметно реже. Наконец впереди мелькнул просвет, и мы вышли на открытое место.

Это было небольшое поле, буйно заросшее сорняками. Справа и слева оно граничило с лесом, а впереди упиралось в плотную стену какого-то низкорослого, но очень густого кустарника. За кустарником была видна ветхая стена высокой каменной ограды, из-за которой выглядывали верхушки деревьев. Деревья, похожие на фруктовые, в изобилии росли и вдоль внешней стороны забора. Дорога, на которой мы стояли, обегала вокруг поля и скрывалась в зеленой тени зарослей.

Судя по всему, мы видели перед собой стену старого монастыря. Где-то, рассуждая логически, должны были иметься и ворота, но мы, похоже, как и мечтал Ромка, зашли с тыла. Никаких признаков жизни пока не обнаруживалось — разве что на дороге отчетливо можно было рассмотреть рубчатые следы протектора — кто-то здесь постоянно ездил.

Мне казалось, что мы немедленно отправимся искать ворота или, на худой конец, какую-нибудь дырку в заборе, но у Виктора были свои планы. Я с большим любопытством наблюдала, как он разворачивает поперек дороги колючую ловушку, присыпает ее пылью и вообще старается замаскировать почти до полной невидимости. Когда он закончил и отступил в сторону, любуясь делом своих рук, я с пониманием спросила:

— Око за око?

Он серьезно покачал головой и туманно пояснил:

— Так будет лучше.

Мне тоже казалось, что так будет неплохо, особенно если на шипы налетит тот варвар, который оставил меня без колес. Вообще же задумка Виктора, конечно, преследовала совсем другую цель. Тот, кому есть что скрывать, может и сам постараться скрыться — в самый неподходящий момент. Шипы могут в какой-то мере нарушить его планы.

Избавившись от своего груза, Виктор отобрал у меня бинокль и, спрятавшись в листве, принялся дотошно и невыносимо долго обозревать окрестности. Пожалуй, от жары и скуки я могла рядом с ним заснуть, если бы не обнаружившаяся неожиданно еще одна неприятность — здешние кусты были буквально нашпигованы комариными полчищами, и стоило на миг прекратить двигаться, как эти полчища тут же обрушивались на вас с таким воем и звоном, что волосы вставали дыбом.

Я мгновенно превратилась в насмерть запуганное, безумное существо, которое постоянно шипит, вскрикивает и бессмысленно машет руками, за что удостоилась от Виктора весьма жесткого замечания. На него самого комары, казалось, не действовали абсолютно, отчего мои собственные страдания сразу же показались мне во сто крат горше.

Однако под суровым взглядом бывшего армейского разведчика мне пришлось смириться и ограничить свою активность только одним отчаянным шипением, которое я издавала всякий раз, как комар впивался в мою многострадальную плоть — то есть беспрерывно. Никогда не думала, что эти твари могут в таких количествах существовать в сухом, прожаренном солнцем лесу — для меня это явилось настоящим откровением. Но, может быть, все дело было в близости Монашьего пруда, хотя никакими иными признаками оно пока не подтверждалось.

Время, потраченное Виктором на осмотр местности, показалось мне вечностью. Наконец он опустил бинокль и посмотрел на меня. Он ничего не сказал, но в глазах его появилось что-то похожее на сочувствие. Наверное, комариное племя хорошо поработало над моей внешностью. Самому-то Виктору было хоть бы что, а я просто физически ощущала, как мое лицо горит огнем и раздувается наподобие воздушного шарика.

Виктор махнул рукой, призывая меня следовать за ним. И осторожно пошел вперед, раздвигая руками ветки орешника. Он двигался, не выходя из зарослей, параллельно покрытому сорняками полю, видимо, намереваясь обойти его стороной.

Этот план не понравился ни мне, ни комарам, которые просто пришли в неистовство. Расценив наше вторжение в их владения как злостную агрессию, они обрушились на нас всей своей мощью. Одновременно из-под каждой ветки вылетало, наверное, по миллиону комаров сразу. Вся эта живность мигом набивалась в уши, в глаза, мешала дышать. Я поняла — еще минута, и мой распухший труп останется лежать в кустах орешника на окончательное съедение крылатых убийц.

— Все! — сказала я решительно. — В разведчики я не гожусь, думайте обо мне, что хотите! Забирай свою аппаратуру, а я пойду дальше, как все нормальные люди — по дороге. Иначе скоро вместо главного редактора вы получите дочиста обглоданный скелет. Может быть, вас это и устраивает, но имиджу газеты это наверняка повредит… Я не могу этого допустить.

Собственно говоря, от дороги мы уже удалились на порядочное расстояние, и возвращаться через комариные заслоны я не собиралась. У меня была мысль срезать путь через заброшенное поле. Я вручила Виктору его фотоаппарат вместе с тяжеленным объективом, сказала: «Встретимся через два часа у машины», и уже сделала шаг, чтобы вырваться из негостеприимных джунглей, но в этот момент Виктор схватил меня за руку и втащил обратно. Я не успела даже возмутиться — Виктор приложил палец к губам и кивнул куда-то в сторону.

Я услышала ровный шум мотора, а сквозь просветы в листве увидела, как из-за деревьев на другом конце поля выскочила знакомая зеленая «Волга». Огибая посевы сорняков, она устремилась по дороге к лесу. Я невольно подумала о Ромке, который вряд ли еще успел добраться до шоссе. На сердце у меня стало беспокойно и тоскливо, точно я заранее была убеждена, что эта самая «Волга» битком набита головорезами. Почему я это вообразила, не знаю — должно быть, комары на меня так подействовали.

Но я напрочь забыла, какой сюрприз ждет «Волгу» на границе леса. Поэтому даже вздрогнула от неожиданности, когда через некоторое время из-за деревьев донесся характерный звук лопнувших шин и визг тормозов. Только тут до меня дошло, что местные жители наступили на собственные грабли, и теперь должно было начаться самое интересное.

Поскольку зеленая «Волга» нас опередила, к этому моменту в монастыре уже должны были знать о нашем приближении. Теперь, после того как их собственная ловушка неожиданно сработала против них же, эти люди поймут, что мы совсем близко. Вопрос был в том, что они теперь предпримут.

Это зависело прежде всего от того, есть ли им что скрывать. Судя по тому, что эти ребята забрались в такую даль, скрывать было что. Значит, нам не следует проявлять легкомыслие. Этими мыслями я как раз собиралась поделиться с Виктором, но он уже знаком показал, чтобы я оставалась на месте, а сам нырнул в заросли и абсолютно бесшумно пошел обратно к дороге. Он словно растворился в зелени орешника, а я осталась один на один с тучами кровожадных комаров.

Кроме их звона, я ничего вокруг не слышала. Молчал лес, тихо было за каменной стеной, и даже с дороги, где только что потерпела аварию «Волга», не доносилось ни звука. Можно было подумать, что я попала в райский уголок земли, где царит вечный покой и блаженство.

Может быть, так оно и было в те времена, когда в этих краях обосновались мирные монахи. Наверное, тогда даже комары были не такие злые, с отчаянием думала я. Откровенно говоря, мое терпение было уже на исходе. Есть обстоятельства, которые человек не в силах преодолеть — его потолок терпения, так сказать. Мне казалось, что сейчас бы я предпочла иметь дело со змеями.

Вокруг же ничего абсолютно не происходило. Не было видно ни Виктора, ни тех людей, что сидели в машине. Никто так и не появился на дороге, ведущей к монастырю. Куда они все подевались?

В такие минуты человеку начинает казаться, что все его бросили, и он обижается на весь свет. На самом деле это, конечно, самообман, с помощью которого человек пытается оправдывать свое малодушие. Мне это удалось — может быть, не с первой попытки, но достаточно быстро.

А дальше все покатилось, словно под горку. Я не стала подбирать оптику, которую Виктор сложил в кустах, мол, все равно ведь я не умею с ней достаточно хорошо обращаться, безо всяких затей выскочила из зарослей орешника и прямо через поле пошагала к монастырскому забору, уже нисколько не заботясь ни о какой конспирации.

По правде говоря, в этот момент я испытывала почти неземное блаженство. На открытом месте тоже были комары, но эти жалкие одиночки не производили на меня никакого впечатления — ведь я вырвалась почти из ада!

Увлеченная новыми ощущениями, я почти не обращала внимания на то, что происходит вокруг. Правда, мне казалось, что я по-прежнему не вижу нигде ни одной живой души. Наверное, поэтому у меня складывалось впечатление, что и меня никто не видит.

Ничего особенного я совершать не собиралась — просто хотела обойти вокруг забора и посмотреть, что делается с другой стороны. А дальше я намеревалась вернуться на прежнее место и обсудить с Виктором, если он меня захочет найти, наши впечатления.

К сожалению, я не предусмотрела всех трудностей этого предприятия. При ближайшем рассмотрении путь, который я выбрала, оказался совсем не таким простым, каким представлялся из моего неуютного убежища. Полуразрушенная каменная ограда оказалась окруженной со всех сторон настоящими джунглями полутораметровой крапивы и почти непроходимыми зарослями одичавшей малины и ежевики. А комаров тут было, кажется, даже больше, чем в лесу.

Проклиная все на свете, я пробивалась через эту ядовитую зелень, звериным чутьем угадывая более-менее проходимые участки. Мне уже хотелось повернуть назад, но остатки гордости удерживали меня от этого малодушного шага — в конце концов, хоть что-то я должна была довести до конца.

Нужно признаться, что я действительно человек городской и не так уж естественно чувствую себя в соприкосновении с дикой природой. Особенно с такими ее представителями, как комары, змеи, крапива и прочие кровососущие. Мне приходилось не однажды сидеть в засаде, идти по следам, вступать в схватку с преступниками — и мне казалось, что на отсутствие характера я не могу пожаловаться. Но весь мой жизненный опыт сложился в условиях большого города — в худшем случае, его пригородов, и теперь он давал явный сбой. Мне противостояли не только люди, но и лес, и населяющие его существа.

Поэтому, когда я увидела в глухом кирпичном заборе зияющий черный пролом, я восприняла это как добрый знак. Все-таки за забором должно быть жилье, прочные стены, двери, окна со стеклами, наконец! Там я, по крайней мере, буду избавлена от необходимости махать руками, изображая мельницу, и поминутно выдирать одежду из цепких колючек. Сжав зубы, я пробилась через последние кусты и нырнула в дыру.

Не скажу, что я почувствовала резкие перемены. Но кое-что за забором указывало на признаки близкой цивилизации. Здесь тоже росла дикая трава, но гораздо в меньших количествах — чувствовалось, что ее иногда пололи. Вообще же меня со всех сторон окружали сравнительно ровные ряды старых яблонь с выбеленными стволами. Видимо, я находилась в старом монастырском саду.

Наверное, за ним тоже не слишком усердно ухаживали. Я не такой уж специалист, но мне показалось, что деревья в этом саду стоило бы рассадить — настолько густо росли в некоторых местах молодые яблони, забивая друг друга.

Я повертела головой, пытаясь определить, где здесь могут находиться жилые постройки. Мне показалось, что впереди сквозь зелень листвы проглядывает крыша какого-то здания. Я направилась туда, не слишком размышляя, чем это может грозить. Мне почему-то до последней минуты казалось, что мое присутствие никем не замечено.

В борьбе с дикой природой я совершенно забыла обо всем, что нам рассказывали продавщицы в Каратае. Мирный лесной пейзаж, где не было, казалось, ничего опаснее комаров, совершенно притупил мою бдительность. Поэтому, когда из-за деревьев бесшумно, как призраки, вынырнули два откормленных черных добермана, это стало для меня настоящим шоком.

Я остановилась как вкопанная и с ужасом уставилась на этих чудовищ, полагая, что меня немедленно разорвут в мелкие клочья.

Но псы тоже остановились и, вывалив багровые языки, задумчиво посмотрели на меня. Может быть, напасть сразу им мешал какой-то особый кодекс собачьей чести, и они ждали, пока я брошусь наутек? При всем желании я не могла доставить им такой радости — у меня попросту отнялись ноги.

Возможно, мы так и стояли бы до утра, наблюдая друг за другом, но тут на сцене появилось еще одно действующее лицо и еще один предмет, появление которого нам тоже было предсказано в Каратае. Навстречу мне по тропинке шел человек. У человека было ружье и заячья губа.

Глава 15

На этот раз никто не требовал с меня цепочек и вообще ничего не требовал. Все шло как бы само собой. Можно сказать, я и не заметила, как под конвоем несимпатичного человека с ружьем и двух лоснящихся чудовищ с огненными языками была препровождена именно туда, куда так стремилась попасть — к человеческому жилью.

Для этого пришлось пройти через весь сад, который оказался гораздо больше и гораздо запущенней, чем представлялось мне сначала. За садом обнаружился довольно просторный двор, также окруженный каменным забором. Во дворе располагались мрачноватого вида постройки все из того же красноватого, объеденного временем кирпича и пара дощатых сараев, построенных явно уже в наше время, но от этого не казавшихся менее ветхими.

Одно из каменных зданий имело два этажа с узкими, похожими на бойницы окнами, некоторые из которых были забраны проржавевшими решетками. Второе здание, одноэтажное, больше всего напоминало то ли конюшню, то ли коровник. Через раскрытые ворота было видно еще одно поле — засаженное аккуратными рядами картофеля, а за ним — долгожданный пруд, берега которого сплошь заросли камышом. Еще дальше темнела полоса хвойного леса. Было в этом пейзаже что-то загадочное, что-то волшебно-тревожащее, как в русских народных сказках.

Однако настоящую тревогу я испытала, когда посреди двора увидела основательную фигуру Андрея Петровича Старостина, который с весьма серьезным видом втолковывал что-то некрасивому молодому человеку с длинными мосластыми руками и удивительно злым взглядом. Не исключено, что как раз этот тип составлял компанию «заячьей губе», когда они вдвоем нападали на меня в Тарасове.

Больше никого во дворе не было. Никто не выглядывал и из темных окон. Однако меня не покидало ощущение, что откуда-то доносится какое-то заунывное тихое пение, напоминающее комариный зуд. Возможно, мне это чудилось, но ощущение было очень отчетливым.

Впрочем, размышлять на эту тему мне не пришлось. Андрей Петрович увидел меня и слегка растерялся — на самый короткий миг. Затем он прервал разговор, мгновенно забыв о своем собеседнике, словно того и не было рядом, и тут же двинулся мне навстречу. Я заметила, что он машинально обтирает носовым платком пальцы — мне показалось, что они у него испачканы кровью.

— Здравствуйте, Ольга Юрьевна! — внушительным тоном, не имеющим, по-моему, никакого отношения к приветствию, произнес он, внимательно рассматривая меня с головы до ног. — Однако что-то вы неважно выглядите! По нашим чащобам лазить — это вам не по проспекту гулять! Не сидится вам дома, честное слово…

Еще раз смерив меня скептическим взглядом, Старостин быстро спросил у моего конвоира, где тот меня нашел и был ли там еще кто. Выяснив, что я попалась одна, Андрей Петрович, кажется, успокоился и, кивнув на собак, сообщил с видимым удовольствием:

— Нравятся? Замечательные сторожа! Разгуляй и Микки. Не пытайтесь от них убежать — чревато.

Я подумала, что мое молчание становится неприличным, и сказала:

— Не собираюсь никуда бежать. С какой стати?

Старостин посмотрел на меня тяжелым взглядом и задумчиво кивнул.

— Ну да! Куда бежать? — двусмысленно проговорил он. — Да и, как говорится, долг платежом красен, верно? Ваших котлет я не могу забыть до сих пор. А вы, наверное, проголодались, путешествуя по лесам? Правда, в вашей машине мы нашли обглоданную буханку хлеба, но я не поверил, что это сделали вы. С вами наверняка был мужчина, правда? Смекалистый мужик, деловой! Сразу сообразил что к чему. Теперь у нас на машине изорваны покрышки и поврежден масляный фильтр. Уж не говорю, что стекло вдребезги…

Ага, подумала я, значит, руки он поранил о стекло — выходит, сам пустился на поиски, волновался.

— У вас претензии? — удивилась я. — Какое совпадение — моя машина тоже пострадала.

— А я в курсе, — спокойно ответил Андрей Петрович. — Говорю же, мы нашли вашу машину. Но должен заметить, уважаемая Ольга Юрьевна, вы сами виноваты. В погоне за сенсациями вы забываете об осмотрительности.

— Есть грех, — согласилась я. — Но ведь трудно предусмотреть, что в обычном русском лесу могут быть расставлены капканы на автомобили!

— Может быть, кто-то просто пошутил? — негромко сказал Старостин, глядя на меня сквозь стекла очков непроницаемым взглядом. — Вы же вот решились повторить шутку. Видимо, она показалась вам достаточно остроумной…

— В таком случае почему не предположить, что мы здесь ни при чем? — сказала я. — Скажем, тот же самый шутник, что вывел из строя нашу машину, просто решил продолжить веселье…

— Хорошо, будем считать именно так, — ровным голосом произнес Старостин. — В конце концов, это ничего не меняет. Автомобили нуждаются в ремонте. «Волгой» мои ребята сейчас займутся, а вот ваша машина, боюсь, застряла тут надолго. Сами понимаете, с запчастями здесь туго.

— Но связь с городом, я надеюсь, у вас имеется? — спросила я.

Андрей Петрович с сожалением покачал головой.

— Увы, у нас здесь нет даже электричества, Ольга Юрьевна! — сказал он. — С закатом солнца все погружается просто-таки в библейскую тьму. Зато именно здесь начинаешь в полной мере осознавать свою истинную цену, свои бессилие и ничтожество перед огромным безжалостным космосом, Ольга Юрьевна, на фоне которого мы — просто песчинки.

— Со времени нашей последней встречи ваш ораторский дар стал еще мощнее и красочнее! — похвалила я. — От картины, которую вы нарисовали, просто мороз пробирает. Не понимаю, как вы-то здесь живете? Каждую ночь чувствовать себя песчинкой, а днем приглядывать, как бы какой шутник не набросал на дорогу гвоздей…

— Мы не просто живем, Ольга Юрьевна, — важно ответил Старостин. — У нас здесь община.

— Ах, вот как? — иронически сказала я. — Ну, это многое объясняет… Толпой-то конечно, веселее!

— Именно что не толпой, — строго возразил Старостин. — И собрались мы здесь как раз для того, чтобы преодолеть страх, чтобы преодолеть разброд в душах, чтобы найти наконец верный путь во тьме…

— Ну, слава богу! — сказала я с облегчением. — Кажется, это то, что мне нужно. Дорога в неведомую страну Шангри-Ла — это ваша затея? Туда, где все светлые души сольются в экстазе? А вы кто же в этой доморощенной системе — гуру, наместник бога в сосновом бору, мессия?

— Ольга Юрьевна! — с тихим упреком произнес Старостин. — Я просто учитель. Вы же знаете! А кроме того, вы уже могли убедиться в моем принципиальном неприятии такого явления, как сектантство. Поэтому ваши странные намеки о мессианизме, о какой-то неведомой стране вызывают у меня, мягко говоря, недоумение…

— Чем же вы в таком случае здесь занимаетесь? — спросила я. — Что за община такая вдали от людских глаз?

Андрей Петрович улыбнулся краем губ. Улыбка вышла у него совсем невеселой — я бы сказала, серьезная это была улыбка.

— С удовольствием расскажу вам об этом, — пообещал он. — Но давайте зайдем сначала в дом. Вы и так натерпелись от здешней, гм… фауны. Да и проголодались, наверное?

Меня не слишком тянуло в этот странный дом с решетками на окнах, да и аппетита у меня не было совершенно, но предложение Старостина по тону больше напоминало приказ, а весомость приказа усиливалась присутствием Микки, Разгуляя и мрачного субъекта с двустволкой под мышкой.

Но, похоже, и этого показалось мало Андрею Петровичу, потому что в подкрепление своих слов он взял меня под руку своей мощной ладонью и без затей направил меня к дверям двухэтажного строения, в котором, как я теперь заметила, даже стекла в окнах присутствовали только на втором этаже.

Почти втолкнув меня в темный, пахнущий мышами коридорчик, Андрей Петрович вдруг попросил меня минуточку подождать и вернулся во двор, сославшись на то, что забыл отдать распоряжения «ребятам». Насколько я поняла, он вовсе не опасался того, что я могу сбежать — в данных условиях это было попросту невозможно, — но мне показалось, что Старостина совершенно не устраивает мое присутствие во дворе. Этому могло быть только одно объяснение — я могла увидеть что-то такое, чего видеть никак не имела права.

Что это могло быть? Я опять подумала про тихое призрачное пение, которое то ли мне примерещилось, то ли действительно звучало где-то поблизости. Я вспомнила Аглаю и ее бесхитростные слова насчет ежедневного очищения и пения мантр. Не так уж часто мне приходилось в своей жизни слышать исполнение мантр, поэтому я даже не знала, похожа ли на них моя слуховая галлюцинация. Приблизившись к раскрытой двери, я попыталась повнимательнее прислушаться к звукам на улице, но, как ни старалась, уловить прежнего заунывного неразборчивого мотива так и не смогла. Может быть, мне это только померещилось?

Старостин тем временем внушал что-то обоим своим долговязым помощникам. Несмотря на их не слишком малый рост, он все равно возвышался над ними на полголовы. В детстве мне внушали, что если я не буду хорошо кушать, то не вырасту. Андрей Петрович, видимо, кушал в детстве просто замечательно. Возможно, он съедал даже чью-то порцию еще. Теперь я не сомневалась, что он вполне на это способен.

А ведь подумать только — на какой-то миг, пусть краткий, но я была этим человеком очарована! Все-таки мы, женщины, непростительно доверчивы, а внешность и уверенные манеры так легко вводят нас в заблуждение!

Старостин закончил наставлять своих подручных и не торопясь, вразвалочку зашагал к дому. Парень с заячьей губой оглянулся — в какой-то момент его неприязненный взгляд буквально ожег меня — с остервенением свистнул, подзывая собак, и направился к открытым воротам. Второй его приятель, шаркая ногами, потащился к приземистому зданию напротив и с видом полнейшего равнодушия уселся у порога.

— Вы не соскучились? — спросил Старостин, входя в коридор. — Что поделаешь — хозяйство! Постоянно чем-то приходится заниматься. Как говорится, глаз да глаз! — он принужденно рассмеялся и продолжил: — А мы с вами сейчас поднимемся на второй этаж. Внизу мне пока еще не удалось создать условий для жизни. Уж очень все запущено!

— Как вам вообще пришла в голову идея поселиться в этом медвежьем углу? — поинтересовалась я. — Наверное, это влетело вам в копеечку?

— Вовсе нет, — ответил Старостин. — Я не покупал эти развалины. Они никому не нужны. А оформить грошовую аренду при нынешней коррупции не составило никакого труда. Все равно расходы окупились сторицей.

— Неужели? — удивилась я. — Торгуете картофелем, яблоками из своего сада? Или поставляете лягушек в парижские рестораны?

— Не каждую выгоду можно измерить деньгами, Ольга Юрьевна! — назидательно промолвил Андрей Петрович.

— Ах да! У вас же община! — воскликнула я. — Вы ищете путь во тьме, а на это, конечно, никаких денег не жалко!

— Вы прячетесь за маской иронии, Ольга Юрьевна! — неодобрительно заметил Старостин. — А ведь ирония — это не что иное, как способ спрятаться от проблем, не так ли?

— Вы совершенно правы, — серьезно ответила я. — Наверное, вместо этого мне следовало бы смело и открыто поинтересоваться у вас, когда вы успели завести дружбу с теми самыми хулиганами, от которых спасали меня, прогуливаясь по вечернему Тарасову? Наверное, следуя примеру Макаренко, вы взяли их к себе на воспитание?

Наша беседа проходила на темной скрипучей лестнице, ведущей на второй этаж дома. Андрей Петрович поднимался следом за мной, и поэтому я не могла видеть его лица. Только когда мы очутились в узком и душном коридоре наверху, я заметила, что мой спутник хмур, но спокоен.

— Сюда, пожалуйста! — проговорил он, указывая на глухую дубовую дверь, окованную железными полосами. — А что касается вашего последнего замечания, Ольга Юрьевна, то должен заметить, что воспринимаю его лишь как неудачную попытку пошутить. Люди, которых вы здесь видели, не имеют абсолютно никакого отношения к тем мерзавцам, что напали на вас в Тарасове. Наверное, вас сбила с толку заячья губа. Люди, страдающие этим изъяном, зачастую кажутся похожими друг на друга.

— Очень верное замечание, — согласилась я. — Ваша рассудительность и жизненный опыт просто подавляют…

— Мне хотелось бы рассчитывать на взаимопонимание, — возразил Андрей Петрович, входя следом за мной в небольшую, с низким потолком комнату. — Ни о каком подавлении и речи идти не может. Это не в моем характере. Я всегда стараюсь найти общий язык с каждым… А вот это моя келья! В таких мы тут живем. Скромно, но достойно.

В данном случае слово «келья» было уместно как никогда. Помещение действительно являлось кельей, и в незапамятные времена здесь действительно кто-то достойно и скромно жил. В том, что Андрей Петрович является продолжателем этих традиций, я очень сильно сомневалась. Хотя бы по той простой причине, что кровать, стоявшая в комнате, была рассчитана на человека гораздо меньшего роста, чем Старостин. Он на самом деле мог быть неприхотливым человеком, но при своих габаритах спать на подобной койке просто не смог бы физически. Он опять мне врал — это была не его келья.

Кроме прокрустова ложа, застеленного грубым солдатским одеялом, в комнате находился старый письменный стол и простая табуретка. Сквозь окно, забранное снаружи кованой решеткой, виднелись пышные верхушки яблонь в саду и кусочек леса в отдалении. Обзор был неширок из-за скромных размеров окна. Непонятно для чего прежние хозяева ставили на окна решетки — протиснуться в них мог разве что подросток.

— Нравится вам здесь? — спросил Старостин.

— Да, здесь очень мило, — сказала я. — Но, однако, я умираю от любопытства. Мне так хочется услышать подробности о вашей необыкновенной коммуне…

— Общине! — строго поправил меня Андрей Петрович. — Община — это более верное слово.

Я уселась на табурет, так как санитарное состояние чужого одеяла меня не убеждало, и вызывающе уставилась на хозяина.

— Итак, я вся внимание!

Андрей Петрович долго и обстоятельно рассаживался на короткой, жалобно визжащей кровати, потом закинул ногу на ногу и, поправив на носу очки, посмотрел мне прямо в глаза.

— С чего же начать? — произнес он, улыбаясь суховатой улыбкой опытного педагога. — История длинная, может быть, даже невероятная, а мне хотелось бы, чтобы вы уловили ее суть…

— Я уловлю, — пообещала я. — Голова у меня работает неплохо. А если что-то будет непонятно, я переспрошу.

— Да, верно, — кивнул Старостин. — Но я в общих чертах. Не секрет, что с некоторых пор в нашем обществе появилось множество людей, которым, так сказать, не хватило места на празднике жизни. Волчьи законы рынка смогли принять далеко не все. Особенно пострадала молодежь…

— Вот как? — удивилась я. — А мне казалось, что перемены в основном ломают людей постарше — тех, что воспитаны на других принципах…

Старостин строго кашлянул и недовольно сказал:

— Ольга Юрьевна, если вы будете меня перебивать, я не сумею донести до вас основную мысль! Вопрос, кстати, спорный. Вы придерживаетесь одного мнения — мои наблюдения совсем иные… Будь у нас время, я с удовольствием бы с вами поспорил…

Интересно, куда он торопится, с беспокойством подумала я. А Старостин уже продолжал, несколько повысив голос, — видимо, с тем расчетом, чтобы я не могла вклиниться в его рассуждения:

— Итак, молодежь! Неустроенность, потеря ориентиров ведет ее прямиком в лапы наркоторговцев, в преступные группировки, в сети разных грязных пророков. В этих условиях, когда от проблем молодежи устранились и семья, и общественные организации, и само государство, решать их приходится энтузиастам-одиночкам. Слава богу, таких людей много. Мне удалось объединить вокруг себя единомышленников, для которых будущее России не пустой звук. Мы организовали эту общину, мы вложили сюда свои невеликие средства, мы, наконец, собрали сюда молодых людей — отчаявшихся, не имеющих своего угла, тех, на кого все уже махнули рукой… Мы помогаем этим людям переломить себя и обстоятельства, вернуться к нормальной полноценной жизни…

— Любопытно, как вам это удается? — спросила я. — Вы, наверное, и в самом деле гений педагогики! Без электрического света, в кельях, на одной картошке… И много у вас воспитанников? Почему-то я до сих пор ни одного из них не видела… Хотя, впрочем, это не совсем так: ведь бедняжка Аглая — ваш клиент, не так ли? Из-за нее вы притащились ко мне в тот злосчастный вечер?

В общем-то, можно было догадаться, что с этими вопросами я наживу себе неприятностей. Не зря говорят, что язык без костей к добру не приведет. Но уж больно достал меня этот святоша. Уже давно из моей головы выветрился образ благородного рыцаря, защитника женщин и наставника молодежи. Я имела дело со лжецом, причем лжецом самого худшего, резонерского толка, который, надувая тебя, одновременно призывает жить по совести. Конечно, мне следовало вести себя сдержаннее — ведь ничего конкретного я так пока и не узнала.

Но было уже поздно. Моя тирада произвела на Андрея Петровича самое неблагоприятное впечатление. Он смерил меня уничтожающим и чуточку брезгливым взглядом, а потом размеренно произнес, явно подражая кадровым военным:

— Докладываю по порядку! Да, мы здесь существуем в условиях тяжелых, порой даже аскетических, но в этом нет ничего постыдного, а тем более смешного! Я бы сказал, что это входит в наш метод — труд и самоотречение. Только через трудности к воспитаннику возвращается вкус жизни и уважение к себе! А то, что вы не видели сейчас никого из наших молодых людей, не удивительно — раз в год мы распускаем всех как бы на каникулы. Ведь у нас не тюрьма, не лечебница. Все происходит на совершенно добровольной основе… А вот теперь относительно этой… как вы сказали? Аглая? Странное имя — впервые его слышу. Почему вы решили, что эта особа имеет к нам какое-то отношение? Вы еще заявили, что я из-за нее приходил к вам домой! Но вспомните, домой к себе вы меня пригласили сами, я не напрашивался! Вспомните, при каких обстоятельствах мы тогда встретились! Извините, но у вас какая-то навязчивая идея искать в моих действиях злой умысел, Ольга Юрьевна! Может быть, вам стоит слегка умерить свою фантазию?

Я бы с удовольствием ее умерила, но после той благостной картины, которую он мне тут нарисовал, с фантазией моей стало происходить то же, что с хорошим тестом возле теплой печки. Но решающую роль сыграл опять-таки мой язык. Я просто не смогла удержаться, чтобы не утереть нос этому велеречивому прохиндею.

— Ох, Андрей Петрович! — укоризненно сказала я. — Весь фокус в том, что я как раз помню, при каких обстоятельствах мы с вами встретились. А вот вас память подвела. Вы только что очень убедительно доказали мне, что все люди с заячьей губой похожи друг на друга…

— Да, ну и что же? — резко спросил Старостин, моментально настораживаясь.

— А то, — торжествующим тоном продолжила я, — что никогда я не говорила вам, что у хулигана, напавшего на меня, была заячья губа. Вы его близко тогда не видели. Что же вы пытались мне доказать?

В глазах у Андрея Петровича появилась какая-то пугающая пустота. Но он молчал ровно одну секунду. А дальше, словно ничего особенного не произошло, он произнес ровным, будничным тоном:

— А вы знаете, я даже не буду пытаться вас переубеждать! Я просто принесу вам сейчас наш журнал, и вы сами убедитесь, что никакой такой Аглаи среди воспитанников не числится. Подождите ровно минуту!

Проговорив эту абракадабру, он проворно вскочил и быстро вышел из кельи. Я ничего не успела возразить. Собственно, я даже не сразу поняла, что на самом деле стряслось. Только когда снаружи в дверном замке заскрипел, проворачиваясь, ключ, стало окончательно ясно — я оказалась в западне.

Глава 16

Зато теперь у меня появилась возможность основательно, без спешки все обдумать. Теперь нет никакой нужды выскакивать вперед с остроумными замечаниями, тем более что через толстую дубовую дверь их вряд ли кто-нибудь мог услышать. Собственно, свое остроумие я могла бы приберечь до другого случая, но теперь об этом рассуждать бессмысленно. Нужно изыскать какой-то способ выбираться отсюда или, по крайней мере, дать о себе знать на волю.

Напугана я не была — при всем своем двуличии Андрей Петрович не казался мне человеком, способным на экстремальные или жестокие поступки. Я полагала, что он ограничил мою свободу лишь с целью выиграть время. Скорее всего, ему сейчас было необходимо замести следы каких-то неблаговидных комбинаций, и лишний свидетель ему был при этом не нужен.

Что это были за следы? Если бы у меня хватило терпения и рассудительности нашего Виктора, возможно, мы бы сумели узнать многое, не выдавая нашего присутствия. Но, к своему стыду, я провалила всю операцию. Кое-что, впрочем, прояснилось. Если свести воедино туманные и противоречивые рассказы Аглаи и Старостина, то вырисовывалась примерно следующая картина: некая группа организует в глухом углу поселение, где на полуказарменном положении проживает энное количество молодых людей, которых, с одной стороны, обрабатывают психологически, а с другой — держат под стражей и принудительно заставляют трудиться. То, что Андрей Петрович отрицал свое знакомство с Аглаей, меня нисколько не убеждало — именно с этой девушки все и началось, а моя визитная карточка, которую я ей неосмотрительно вручила, вывела на меня самого Старостина. Когда же я начала интересоваться судьбой квартиры Панкратовых, мгновенно всплыла связь Старостина с теми, кто непосредственно занимался этой квартирой — с нотариусом Беловым и риелтором Бурмистровой. Тут уж в стане педагога-любителя поднялся, я бы сказала, настоящий переполох.

По моему разумению, в сложившихся обстоятельствах ключевой фигурой становилась именно моя странная знакомая — неважно, как ее на самом деле зовут — Аглая или Екатерина. Ее свидетельство наверняка могло пролить свет как на секреты торговцев жилой площадью, так и на загадочную якобы подвижническую деятельность господина Старостина. Отсюда могло быть только два вывода — во-первых, Андрей Петрович обязательно постарается принять меры к изоляции девушки, а во-вторых, я должна всеми возможными силами ему в этом помешать. О том, какие меры может принять Андрей Петрович, каков, так сказать, диапазон его средств воздействия на своих «общинников», я пока старалась не думать. Просто я понимала, что теперь все начинается всерьез.

Находясь даже в самой затруднительной ситуации, всегда начинаешь чувствовать себя значительно лучше, если у тебя появляется план. Стоило мне четко определить для себя задачу, и у меня стало полегче на душе. Я начала думать, как мне выбраться из своей темницы.

Даже беглый осмотр входной двери давал понять, что здесь мне ничего не светит. Такую дверь можно было выворотить только прямым попаданием снаряда. Оставалось окно.

Я уже говорила, что оно было чрезвычайно узким, да к тому же закрыто снаружи железной решеткой. На первый взгляд, бежать через окно совершенно немыслимо. Наверное, именно по этой причине Андрей Петрович с легким сердцем оставил меня здесь, не предприняв более никаких мер предосторожности.

Но я не стала доверяться первому впечатлению. Подойдя к окну, я осмотрела его очень внимательно — как говорится, критическим взором.

Но сначала я попыталась понять, что происходит за окном. К сожалению, из кельи видно было немного — окно выходило не на двор, а в сад, где ничего интереснее густой листвы не просматривалось. Я видела и какую-то часть леса вдали, но это тоже мало о чем говорило — все равно как разглядывать висящую на стене картину.

Правда, я отметила некоторые перемены, произошедшие в окружающем мире. Жаркое солнце уже перевалило через самую высшую точку и начало клониться к закату. Небеса приобрели характерный густо-синий оттенок, который вскоре должен был превратиться в сумерки. Деревья в лесу и саду потемнели, и на их верхушки лег едва заметный розоватый отсвет. Почему-то в голове у меня тут же оформилась не слишком оптимистическая мысль, что с наступлением сумерек комары озвереют окончательно и мне придется выдержать поистине адские муки.

И еще, поскольку я не могла почти ничего видеть, я постаралась хорошенько прислушаться. Мне показалось, что я слышу отдаленный лай собак, какие-то крики, но ветер дул в сторону леса, и я не была уверена, что все это мне не померещилось.

Разумеется, в эти минуты я вспоминала о Ромке и Викторе. За Виктора я не так беспокоилась, как за нашего юного курьера. Единственное, что меня обнадеживало, — Ромка был парень с головой, и он имел некоторое преимущество во времени. Я надеялась, что он сумел добраться до Каратая раньше, чем Старостин догадается послать за ним погоню. И еще я была уверена, что если такая погоня все-таки состоится, Виктор наверняка сделает все, чтобы ее сорвать. Он не такой человек, чтобы выпустить ситуацию из-под контроля. Меня только смущала засевшая в памяти картина — выходящий со двора человек с ружьем и две злющие откормленные собаки рядом с ним. Такой набор, пожалуй, великоват даже для бывшего армейского разведчика.

Но обо всем этом оставалось только строить предположения. Реально повлиять я могла лишь на свою собственную участь. Итак, я отрешилась ото всех дум и приступила к осмотру окна.

На первый взгляд решетка представляла собой непреодолимую преграду, но я заметила, что снаружи кирпичная стена, в которую были вделаны железные прутья, изрядно обветшала, от длительного многолетнего воздействия дождя и ветра кладка казалась уже не столь монолитной. Будь в моем распоряжении инструменты, можно было бы попробовать раскачать решетку. Инструментов не было — значит, их нужно было найти.

Я порылась в письменном столе, но там, кроме пустой пачки из-под печенья «Юбилейное», ничего не было — даже тараканов. Я с досадой еще раз оглядела скромную келью, и меня вдруг осенило — кровать!

Старая металлическая кровать, какую давно и повсеместно сняли с производства, — ведь ее можно разобрать и прочную железную спинку использовать в качестве рычага! Сообразив это, я немедленно приступила к делу.

Не стану рассказывать, как я занималась разборкой этого допотопного сооружения и как с помощью металлических частей раскачивала решетку в окне. Это отняло у меня часа два и весь остаток сил. Мне удалось даже не выронить выломанную решетку на землю, а втащить ее в комнату, что избавило меня от лишнего шума, а следовательно, внимания хозяев.

Потом я немного передохнула, сидя на табурете и глядя на дело своих рук. Без решетки окно выглядело значительно шире, и теперь я предполагала, что сумею протиснуться в него без труда.

Пока я работала, краски дня заметно поблекли. Солнце уже не палило, а лишь слегка подогревало воздух косыми красноватыми лучами. Между деревьями легли глубокие бархатные тени. Из сада повеяло вдруг прохладой. До моего слуха по-прежнему не доносилось ни одного подозрительного звука — лишь шелестела листва, и где-то в лесу отсчитывала чьи-то годы кукушка. По ее прогнозам мне предстояло жить еще примерно лет сто, не меньше.

Обещание долгой жизни вдохновило меня. Да и вообще, следовало пошевеливаться, пока Андрей Петрович обо мне не вспомнил. Не теряя более ни минуты, я начала выбираться через окно наружу.

Все-таки это стоило мне немалых трудов, многочисленных ссадин и безнадежно испорченной одежды. Но в конце концов у меня получилось. Вскоре я повисла на стене, вцепившись в щербатый край оконного проема, а потом мягко спрыгнула в какие-то заросли, росшие вокруг дома. Получилось довольно удачно, если не считать того факта, что трава оказалась крапивой.

Но, к своему удивлению, очередное свое столкновение с дикой природой я перенесла уже не так болезненно, как раньше. Видимо, сыграло свою роль то стрессовое состояние, в котором я находилась, а возможно, мой организм просто уже начал привыкать ко всем этим укусам, ожогам и прочим мелким пакостям — возможно, он даже начал вырабатывать какие-то защитные вещества.

Пожалуй, в этот момент меня куда больше волновала возможная встреча с представителями цивилизованного мира, к которым я с некоторыми оговорками все-таки относила Старостина и его команду. И еще не следовало забывать о собаках. Поэтому я предпочла не задерживаться на одном месте и, стоически преодолевая злые ожоги крапивы, пробралась вдоль стены к ближайшему окну.

Как я уже говорила, на первом этаже почти все окна были без решеток и без стекол, и размерами они были немного побольше — поэтому проникнуть в помещение не составило никакого труда.

Я оказалась в большом замусоренном зале с каменными полами и сводчатыми потолками. Возможно, раньше здесь была трапезная или какая-нибудь особая комната для общих молитв. Теперь же царило запустение и гуляли сквозняки. Я решила здесь не задерживаться.

За дверью оказался пустой мрачноватый коридор, неухоженный и пыльный. С одной стороны просматривался выход во двор, куда без разведки соваться, пожалуй, не стоило. С другой стороны по спирали уходили наверх ступени каменной лестницы. И еще мне показалось, что сверху доносятся чьи-то раздраженные голоса. Я решила рискнуть.

Крайне осторожно, стараясь избегать малейшего шума, я поднялась по каменной лестнице и опять оказалась в коридоре второго этажа, где уже однажды попалась в ловушку. Мне совсем не хотелось повторять свой печальный опыт, но любопытство пересилило страх. Теперь я отчетливо слышала голоса, доносившиеся из-за приоткрытой двери одной из келий. Один голос принадлежал господину Старостину, а второй был женским — я никогда его раньше не слышала.

Продвигаясь дальше на цыпочках, я подобралась к самой двери и, спрятавшись за ней, стала слушать. В комнате происходила бурная размолвка.

— Ты немедленно отдашь мне ключи, и я уеду! — категорически заявил женский голос. — Все, что ты здесь заварил, будешь расхлебывать сам! Я к этому не желаю иметь никакого отношения.

Голос Старостина звучал как обычно — то есть привычно веско и с явственным оттенком резонерства.

— Твои желания не играют здесь никакой роли! — сказал он. — Желаешь ты этого или не желаешь, ты вынуждена участвовать во всем. И я никак не могу принять твоих обвинений, будто я что-то тут заварил. Дело мы начинали вместе, и все мои идеи до сих пор вызывали у тебя молчаливое одобрение. Теперь, когда запахло жареным…

— Да, я молчала! — перебила его женщина. — Но просто потому, что убедилась — ты не способен прислушаться к голосу разума. Ты всегда был ослеплен своим величием. Как же, верховный жрец, гуру, пророк грядущего рая! Ты сам поверил в те сказки, которые вдалбливал в головы дебилам и дешевым проституткам! Может быть, ты и в самом деле намереваешься вести всю эту орду в страну Шангри-Ла?

— Не говори ерунды! — уже с некоторым раздражением бросил Андрей Петрович. — С тобой нет никакой возможности вести нормальную полемику. Ты немедленно переводишь все в плоскость фарса. И неправда, что я не прислушиваюсь к голосу разума. Но для этого разум должен хотя бы как-то проявить себя!

— Ах, вот оно что! — злорадно произнесла женщина. — Ты не сумел заметить у меня признаков разума! И из этого ты делаешь вывод о собственной гениальности? А по-моему, ты просто самодовольный, неповоротливый тупица! Ведь это ты сморозил непоправимую глупость, когда поперся выяснять отношения с Бойковой! Я тебя предупреждала, что это добром не кончится. Но ведь ты меня и слушать не стал! И что теперь? Теперь она здесь и берет у тебя интервью! Поздравляю!

— Во-первых, она сидит у меня под замком, — поправил женщину Старостин.

— Ну утешил! — презрительно расхохоталась женщина. — И сколько она будет там сидеть? День, неделю, пожизненно? Теперь-то она от тебя не отстанет, будь уверен!.. А ведь что, в сущности, произошло? Какая-то жалкая наркоманка притащила в кармане визитную карточку! Подумаешь, событие! Ты мог бы выбросить ее в сортир, и дело с концом. Но ты предпочел разыграть целый спектакль, в котором, конечно же, тебе досталась главная роль. Ты только не понял, что пьеса называлась «Идиот»!

Наступило короткое молчание, после которого Старостин серьезно сказал:

— Наверное, я тебе сейчас врежу!.. Ты знаешь, насколько я терпелив, но ты, Алина, можешь вывести из себя даже ангела.

— Только попробуй, Бурмистров! — тихо, но с угрозой ответила женщина. — Ты знаешь, что я обид не прощаю!

Значит, все-таки Бурмистров, подумала я — чутье не подвело Ромку. Я присутствовала таким образом при семейной ссоре, причиной которой я же сама и являлась. Оказывается, отношения между супругами были далеко не безоблачными — наверное, их брак поддерживался в первую очередь деловыми обязательствами, а не пылкой любовью. Впрочем, в Андрее Петровиче я уже давно не видела романтического героя, а неведомая мне Алина, похоже, с самого начала отводила мужу куда более прозаическую роль.

— Хорошо, — устало сказал Андрей Петрович. — Я не стану портить твою холеную физиономию, но и ключи я тебе не отдам. Ты останешься здесь, пока все не разрешится. Мы начали дело вместе и вместе должны решать все вопросы.

— Нет, ну не идиот ли ты?! — возмутилась Алина. — Для чего я тут нужна? Если хочешь, существуют чисто мужские дела, в которые просто стыдно впутывать женщин! Я должна ехать в Тарасов. Мое присутствие там нужнее. Не предлагаешь же ты мне заняться ликвидацией твоих новых знакомых?

— Что ты несешь? — понизив голос, произнес Бурмистров. — Какая ликвидация? Ты совсем офонарела?

— А что ты собираешься с ними делать? — насмешливо спросила Алина. — Ты надеешься втереть им очки со своей лесной школой? После того как ты запер эту бабу, а ее приятеля затравил собаками? А что ты намерен делать с лабораторией в подвале? С этой чокнутой Аглаей? Со всей остальной сворой, наконец? Учти, эта Бойкова раскусит тебя в один миг! Она уже знает и обо мне, и о Белове. Мы должны прятать концы в Тарасове, и для этого мне немедленно нужно ехать туда! Верни мне ключи от машины — это и в твоих интересах тоже.

Бурмистров заговорил медленно и размеренно, будто читая лекцию:

— Ты отсюда без меня не уедешь! Это мое последнее слово. Я знаю тебя как облупленную. Если я позволю тебе уехать, ты просто смоешься с нашими деньгами…

— Дурак! У меня в Тарасове дом!

— Я отлично знаю, что этот дом ты оформила на какую-то троюродную сестрицу. У тебя все продумано, но одного ты не предусмотрела — я не дам тебе сбежать.

— С чего ты взял, что я собираюсь бежать? Ведь я приехала сюда, чтобы предупредить тебя об опасности!

— Ты просто не ожидала, что опасность подберется так близко, иначе ты уже давно бы навострила лыжи! Лучше не спорь со мной, а выслушай. Из этой истории еще можно выкрутиться. Сегодня к вечеру мы вывезем всех воспитанников за пределы области и рассадим на поезда. Разумеется, каждый получит перед отправкой дозу галлюциногена, как обычно. Десяток бездомных молодых оборванцев без роду и племени — у кого сейчас это вызовет удивление? Через день-два они рассыплются по просторам нашей необъятной родины, и концов не найдешь! Журналистке мы просто покажем наше хозяйство и вежливо извинимся за доставленные неудобства. Подумаешь, посидела пару часов под замком! Как она это докажет? Да, ее приятеля или коллегу немного порвали собаки — но что из этого? Он сам виноват — вторгся в частное владение. Кстати, эта скотина зарезала Микки — я тебе не сказал? В общем, раненому оказана медицинская помощь, на их машине поменяли колеса. Бойкова будет рада убраться отсюда подобру-поздорову. Конечно, потом она опять станет дергаться. Но какая у нее доказательная база? Завтра тут ничего уже не будет. Не зря же я прокладывал трубы в подвал и хранилище. Стоит только открыть задвижки, и все секреты уйдут под воду. Пусть, кому интересно, потом разбирается. Мы к тому времени будем уже далеко. Но только вдвоем, Алина! Только вдвоем!

Опять наступила тишина, которую нарушил женский голос, звучавший теперь совсем по-другому — печально и даже почти смиренно:

— Значит, ты предлагаешь мне разделить коллективную ответственность? Но ведь это была твоя идея собрать молодняк в секту, накачивать наркотиками, лишить воли, элементарных прав, а после, когда они «дойдут до кондиции», вышвыривать их на первых попавшихся полустанках! Россия большая — места всем хватит! Чьи это слова?

— Это была общая идея! — прохрипел Бурмистров. — А кто охмурял этот молодняк, кто выманивал согласие продать квартиру в обмен на заботу и семейное участие? Не ты ли?

— А ты в этот момент о судьбах России размышлял, что ли? — презрительно откликнулась Алина.

— По крайней мере, на мне нет крови! — отчеканил Бурмистров. — А то, что предлагаешь ты, — это самое настоящее людоедство!

— Боже мой? Кто это говорит? — саркастически воскликнула Алина. — Махатма Ганди? Академик Сахаров?.. Послушай, Бурмистров, мне совершенно наплевать, что ты собираешься делать со своими гостями. Можешь устроить им тут весенний бал, если хочешь. А мне отдай ключи — последний раз говорю!

Меня уже не интересовало, о чем они там препираются, хотя такой разговор следовало бы не только внимательно выслушать, но и зафиксировать. Правда, в суматохе я умудрилась забыть диктофон в машине, и сейчас он был так же доступен, как обратная сторона луны.

Но сейчас меня это даже нисколько не огорчало. Я была в панике — оказывается, эти мерзавцы сумели добраться до Виктора и натравили на него собак! Он ранен и нуждается в помощи, а я даже не знаю, где он сейчас! Я лихорадочно соображала, что можно сделать, и не находила решения — слишком неравны были силы.

Между тем разговор между супругами достиг критической точки. Бурмистров категорически не желал возвращать жене ключи от машины. Он все еще тешил себя надеждами, что ему удастся провести меня с Виктором и замести следы. Алина смотрела на вещи несколько реалистичнее, но зато ее планы выглядели просто зловещими и совсем мне не нравились.

— Не тешь себя иллюзиями, Бурмистров! — наконец сказала она. — Живая Бойкова тебя не выпустит. Ты забыл, кого она напустила на Белова? У нее есть знакомства в прокуратуре.

— И ты решила, что я стану убивать бабу, которую знают в прокуратуре? — возмущенно спросил Бурмистров. — Вот ты и есть настоящая идиотка! Почти всегда есть шанс — в крайнем случае мы сможем откупиться…

— А у тебя есть для этого деньги? — презрительно осведомилась Алина.

— У нас есть деньги! — с нажимом сказал Бурмистров.

— Ты ошибаешься, — невозмутимо поправила его Алина. — У тебя ничего нет.

И сразу после этих слов за дверью шарахнул выстрел.

Глава 17

Это было так неожиданно, словно выстрелили прямо у меня над ухом. Я даже подпрыгнула. Хорошо, что супругам было не до меня и никто не обратил внимания на шум за дверью, иначе мне было бы несдобровать.

Я сжалась в комок и сидела тихо, как мышь. И пыталась сообразить, что произошло.

В ушах все еще стоял звон от прогремевшего выстрела, но теперь за дверью наступила тишина, и это сбивало меня с толку. Кто стрелял, есть ли кто живой и что вообще происходит, черт подери?!

Пока я терялась в догадках, из кельи наконец послышался шум, и, стуча каблучками, в коридор выскочила женщина. Это была смуглая, ярко накрашенная брюнетка — очень красивая, но нисколько к себе не располагающая — презрение и ярость были написаны у нее на лице.

На ней был черный брючный костюмчик и белоснежная блузка, сверкающий воротничок которой эффектно оттенял матовую смуглость кожи. Даже здесь, в этих развалинах Алина смотрелась так, словно только что сошла с обложки модного журнала. Но все равно — лицо ее напоминало красивую маску, которая при внимательном рассмотрении могла вызвать лишь ужас.

Мне повезло — Алина была так возбуждена и так спешила, что даже не подумала посмотреть, не стоит ли кто за дверью. Впрочем, вряд ли такая мысль вообще могла прийти ей в голову. Она была занята другим.

В одной руке у Алины позвякивала связка ключей, в другой — плясал небольшой короткоствольный пистолет — по-моему, это была компактная «беретта». Госпожа Бурмистрова стремительно бросилась по коридору, направляясь к дальней лестнице. При ходьбе она то и дело спотыкалась — высокие каблуки ей мешали.

Едва ее шаги стали замирать на лестнице, я осторожно заглянула в келью, где оставался господин Бурмистров. Мне было немного страшновато, но у меня были веские основания полагать, что большой опасности Андрей Петрович уже не представляет.

Так оно и оказалось. Бурмистров лежал посреди небольшой комнаты ничком и не двигался. Его крупное тело обмякло. Очки с надломленной дужкой отлетели в сторону. Андрей Петрович казался спящим.

Наверное, в моем поведении в этот момент было мало от христианского человеколюбия. Я не бросилась спасать раненого — более того, убедившись в том, что Бурмистров беспомощен, я успокоилась и свое внимание обратила совсем в другую сторону.

Напротив была еще одна дверь — и я бросилась туда. За дверью оказалась уже знакомая мне картина — узкая келья, старая кровать, окно — только здесь окно выходило прямо во двор. Именно это мне и было нужно. Подбежав к нему, я поспешно выглянула наружу.

Передо мной как на ладони распростерся двор монастыря, залитый предвечерним солнцем. Я опять увидела приземистое кирпичное здание без окон, просторные деревянные сараи и высокую каменную ограду, покрытую зеленоватым налетом мха.

Но были здесь и кое-какие перемены. Во-первых, с некоторым удивлением я увидела свой автомобиль, скромно стоящий в углу у ворот. Зеленая «Волга» тоже была тут — она по-хозяйски располагалась возле крыльца дома. Кажется, поселенцы сумели изыскать резервы и поменяли колеса на обоих пострадавших машинах.

Появилась здесь и незнакомая мне «Газель» — фургончик с белым кузовом, готовый к поездке. Видимо, именно на этом транспорте Бурмистров собирался вывозить отсюда «воспитанников».

Но, пожалуй, самым интересным для меня были люди. Кажется, сейчас во дворе собрался весь личный состав этой странной колонии. Здесь были оба долговязых хулигана, господин Пименов в неизменной летней шляпе и еще один человек, которого я видела впервые, — апатичный полноватый мужчина в дорогом спортивном костюме.

Внимание всех было обращено на фигуру в черном брючном костюме, которая с пистолетом в руке пересекала двор, направляясь к одному из сараев. В доме были довольно толстые стены, но, думаю, мужчины во дворе слышали выстрел, а пистолет в руке Бурмистровой, безусловно, заинтриговал их. Но я обратила внимание, что никто из присутствующих не решился заговорить с Алиной — никто даже не двинулся с места, пока она сама не подозвала к себе нетерпеливым жестом одного из мужчин.

Это был Пименов. Он поспешно бросился на зов, придерживая рукой шляпу, и они вместе с Бурмистровой скрылись в сарае. Оставшиеся тревожно переглянулись между собой, но никто не проронил ни слова.

Пименов вернулся через три минуты. Но раньше из сарая, точно снаряд, вылетел знакомый мне «Мерседес» и, подняв тучу пыли, исчез за воротами. Едва стих шум мотора, хулиган с заячьей губой хрипло сказал:

— Че это она, Григорьич?

Пименов посмотрел на него незрячим взглядом, потом тупо уставился на пистолет, который держал в руке, и наконец заключил дрогнувшим голосом:

— Все, мужики, приплыли!

Пистолет был тот самый — «беретта», явно преподнесенный Пименову только что сбежавшей Бурмистровой. Надо признать, что даже в такую трудную минуту голова у нее работала неплохо — теперь, в случае чего, не ей, а Пименову пришлось бы объяснять, почему на орудии убийства именно его отпечатки пальцев.

Но он, похоже, ни о чем еще не догадывался, а только с недоумением разглядывал врученный ему пистолет и морщил лоб, стараясь переварить обрушившуюся на него информацию.

— Да ты толком говори! — сердито загалдели мужики, подступая ближе. — Чего случилось-то?

— А вы сами не знаете, чего случилось? — окрысился Пименов. — Вы тут как будто погулять вышли — так, что ли?

— Нет, ну, в натуре, Григорьич! — рассудительно сказал незнакомый мне человек в спортивном костюме. — Объясни по-людски!

Пименов уставился на него все тем же оцепеневшим взглядом, а потом буркнул:

— Короче, бабу с ее хмырем кончать нужно. Больно плотно они нам на «хвост» сели. Подвалы затопить. Все здесь бензином побрызгать — и к чертовой матери! Чтобы даже следа не осталось! А эту шелупонь, — он махнул рукой в сторону каменного коровника, — немедленно вывезти подальше…

— А я хоть сейчас! — вдруг рявкнул «заячья губа». — Я его, падлу, за Микки на клочки порву!

Человек в спортивном костюме отстранил его и веско заметил:

— Подожди, Валет! Дело серьезное. Я не понял — кто это решил? Алина? Да хрен бы с ней! Лабораторию я затоплю, допустим. А мочить кого-то — извините! И потом, где хозяин?

— А правда, где хозяин? — тотчас заволновался Валет.

Он принялся вертеть головой, и я едва успела отпрянуть от окна — иначе бы он меня непременно заметил. Больше рисковать я не захотела и опрометью бросилась в коридор. Через минуту-две все эти типы будут здесь. До этого я должна успеть что-то предпринять, чтобы выяснить, где находится Виктор.

Я ворвалась в келью, где лежал Бурмистров. Почему-то только сейчас я обратила внимание, что эта комната совершенно пуста. Андрей Петрович был еще жив.

Теперь он сидел, прислонясь спиной к стене и держась обеими руками за живот. Сквозь его крупные желтоватые пальцы струйками стекала темная, как чернила, кровь. Во взгляде, которым он посмотрел на меня, не было ни удивления, ни страха — только странное безразличие, какое бывает в глазах безнадежно больных.

— Вот так вот, Бойкова! — едва ворочая языком, проговорил он. — Баба всегда своего добьется — не мытьем, так катаньем… Учат нас, дураков…

Эта сентенция, казалось, отняла у него последние силы. Лицо его вдруг начало стремительно бледнеть, голова упала на грудь, а грузное тело само собой соскользнуло обратно на пол. Бурмистров уже не дышал. Я даже не успела и слова вымолвить.

Громкий топот на лестнице заставил меня очнуться. В последний момент я успела выскочить в коридор и выбежать на каменную лестницу. С другой стороны уже бегом бежали мужчины во главе с Пименовым. Мы едва успели разминуться.

Я не стала дожидаться их реакции на гибель хозяина и бросилась вниз по лестнице. Правда, чей-то вопль: «Да она его замочила, мужики!» я еще успела услышать, но потом уже сломя голову мчалась по коридору первого этажа, торопясь оказаться во дворе раньше, чем меня заметят.

Но я едва не просчиталась. К счастью, в последнюю секунду перед тем, как выскочить на крыльцо, я успела заметить во дворе сутулую фигуру. Кто-то из этих типов остался, как говорится, на стреме, а я чуть сама не прыгнула ему в руки.

Мгновенно развернувшись, я пересекла коридор и опять нырнула в дверь большой запущенной комнаты, которую накануне определила как трапезную. Теперь я решила попробовать выбраться из дома с тыла.

Определенного плана у меня не было — да и откуда ему взяться? Была у меня мысль воспользоваться собственным автомобилем, но я почти сразу ее отбросила. Во-первых, в машине могло не оказаться ключей, а во-вторых, меня не могло устроить только мое собственное спасение — прежде всего нужно было выручить раненого Виктора.

Я буквально вывалилась в окошко и рухнула в крапиву, о которой уже, признаться, подзабыла. Теперь закрытые тенью от стены листья крапивы были прохладными на ощупь, но от этого они не стали менее жгучими. Зашипев от боли, я мигом вскочила на ноги и метнулась к углу дома. Но в ту же секунду ноги мои будто приклеились к земле — за спиной раздалось низкое угрожающее рычание. Я обернулась — черный лоснящийся Разгуляй с ненавистью смотрел на меня и скалил чуть желтоватые острые зубы.

Наверное, ненавидели мы друг друга в этот момент одинаково. Он справедливо видел во мне не только чужачку, но и в некотором роде виновницу гибели его лучшего друга. Я ненавидела его за пособничество подонкам, за нападение на Виктора, за то, что он стоит преградой на моем пути. Но прав все-таки больше был пес — ему трудно было разобраться в сложных человеческих отношениях, и он не умел хитрить.

Мне ничего не оставалось, как отступить. Выглядело это очень просто — я опять воспользовалась окном и вернулась туда, откуда пришла. Но на этом мои неприятности отнюдь не закончились. Проклятый доберман, подобравшись к самой стене, поднял такой оглушительный лай, что его было слышно, наверное, в Каратае.

Во дворе-то его точно услышали. Через некоторое время раздались торопливые шаги, и мрачный хриплый голос окликнул:

— Фу, Разгуляй! Чего ты? Кого нашел?

Шаги приближались. Я бросилась в коридор и почти лоб в лоб столкнулась с Пименовым.

От изумления у него чуть шляпа с головы не свалилась. Он сначала застыл как статуя, а потом заорал:

— Стоять! Куда?! Лови ее, ребята!

Растопырив руки, он бросился на меня. Не слишком задумываясь, я с ходу двинула его носком кроссовки в пах. Пчеловод охнул и упал на колени. Из-за пояса у него вывалился пистолет. Я преодолела секундное искушение им воспользоваться и рванула к выходу. Не знаю, на что я рассчитывала, — теперь мне важно было бежать отсюда.

Разумеется, из этого ничего не вышло — у дверей я попала в гнусные объятия Валета, и тут же меня окружили со всех сторон. И мрачный тип с собакой тоже уже был здесь, и человек в спортивном костюме, и даже господин Пименов сумел подняться на ноги и с весьма угрожающим видом надвигался на меня, размахивая пистолетом. Сопротивляться было бесполезно, но я надеялась, что у этих людей еще сохранилась хоть капля разума.

— Ну вот что, мужики, — деловито начала я. — Поигрались и хватит! Хозяева ваши теперь не у дел. Зачем вам за них отдуваться? Скоро здесь будет милиция, и вам очень не поздоровится, если вы немедленно не освободите меня и моего товарища…

— Тамбовский волк тебе товарищ, — равнодушно сказал Валет и отвернулся.

Вообще-то, моя тирада не произвела на эту компанию никакого впечатления. Меня даже отпустили, предупредив, правда, что с Разгуляем шутки плохи и чтобы я не дергалась.

— Ну и чего будем делать? — нетерпеливо спросил мужчина в спортивном костюме, обводя своих приятелей озабоченным взглядом.

— То и придется делать, что хозяйка сказала, — рассудительно прокряхтел Пименов, сердито косясь на меня. — Теперь не денешься никуда! Ты теперь хоть так, хоть этак покойник. Может, кто хочет в прокуратуре объясняться, а я — пас!

— Так что же делать? — не отставал «спортсмен». — Я на мокрое дело не пойду — сразу предупреждаю!

— А кто же за тебя дела делать будет, Тимоня? — презрительно спросил Валет. — Пушкин, что ли?

Полное лицо Тимони жалко исказилось.

— Вот Валет пусть и… — пробормотал он, глядя на Пименова. — Ему не впервой!

— Ни хрена себе, нашли папу Карлу! — возмутился Валет. — Привыкли на чужом горбу кататься! А я вас тоже на… — и он загнул такое, от чего даже пчеловод Пименов слегка погрустнел.

— Надо, Валет, надо! — урезонивал он дружка. — Ну, сам посуди, кому еще? У Тимони кишка тонка. Вот вам с Киреем я и поручаю…

— Да ты кто такой, Григорьич? — грозно вопросил сутулый мрачный парень, который и был, видимо, Киреем. — Поручает он! А сам-то ты что собираешься делать? На «Волге» кататься? С ветерком? Хрена! Вместе будем мараться, понятно? Никто чистеньким не останется — ни ты, ни Тимоня!

Пименов неприязненно посмотрел на Кирея, но не придумал, что ответить. По лицу мрачного парня было ясно, что от своего слова он не отступится. Наверное, Пименов хорошо знал, на что тот способен, и хотя пчеловод, видимо, формально был сейчас главным, он предпочел не вылезать.

— Ладно, — сказал он бесцветным голосом. — Все так все! Я за справедливость. Сделаем все как положено, а потом разъедемся. Мы с Киреем народ отвезем на фургоне, Валет «Волгу» отгонит, а ты, Тимоня, ихнюю «Ладу» куда подальше спровадишь…

Мне очень не понравилось, как они распоряжались моим имуществом, словно меня тут и не было.

— Знаете что? — сказала я смело. — Планы у вас, конечно, наполеоновские, но только имейте в виду — сюда вот-вот должны подъехать наши друзья…

— Ты, девушка, свое мнение при себе придержи! — раздраженно посоветовал мне Пименов. — У тебя его никто не спрашивает. То милиция к ней подъедет, то друзья, понимаешь… Мы решения менять не будем, так что зря не надейся. Тащи ее во двор, ребята!

И меня потащили. Странно, но в этот момент у меня не было в душе никакого страха — только наивное детское удивление — неужели я, такая красивая и молодая, должна сейчас умереть, а эти нескладные подонки с бегающими глазками, в нелепой, пропахшей потом одежде останутся жить? Это казалось мне совершенно невозможным, но ведь дело именно к тому и шло.

И еще у меня неожиданно обострились все органы чувств — я необыкновенно ясно увидела каждый предмет во дворе, каждую травинку, каждую щепочку, валяющуюся под ногами. И опять услышала тихое заунывное пение — теперь я совершенно отчетливо поняла, что оно доносится из кирпичного строения без окон, на тяжелых воротах которого красовался амбарный замок.

— Ваши «воспитанники» живут в этом свинарнике? — спросила я у своего конвоира, которым по-прежнему оставался Валет.

Он смерил меня убийственным взглядом, сплюнул, но не ответил ни слова — видимо, для него я уже была так, падалью. И по моему сердцу словно резануло — я не хотела умирать так нелепо и несвоевременно.

Но никаких шансов на побег у меня не было. За спиной у Валета болталось заряженное ружье, под ногами шнырял доберман, моих доводов никто из этих кретинов не желал даже слушать. Кроме того, я до сих пор не знала, где Виктор и в каком он состоянии.

До последней минуты я все еще надеялась, что наконец-то появится помощь, которую пришлет из Тарасова Ромка. Но дело шло к закату — и в прямом, и в переносном смысле, а помощью и не пахло. Что могло произойти? Неужели Ромка не добрался до города? Неужели с ним что-то случилось? Это было бы хуже всего. Этого я бы себе не простила, будь у меня время прощать.

Пока я отвлеклась на грустные мысли, вся шайка, сбившись в кучу, принялась что-то горячо обсуждать. Кажется, им удалось найти решение, устроившее всех, потому что разошлись они очень довольные и вскоре откуда-то вывели Виктора — я не заметила откуда.

Выглядел он ужасно — в изорванной одежде, весь окровавленный, левый глаз заплыл, правая рука висит плетью. Шел он с трудом, едва передвигая ноги, но все-таки, увидев меня, нашел силы подмигнуть уцелевшим глазом.

Я ахнула и, не обращая внимания на конвоира, бросилась к Виктору. Собака ощетинилась и зарычала.

— Фу! Уймись, Разгуляй! — неожиданно добродушно проговорил Валет. — Пускай потешатся! Шагайте, голубки, в сад! — он кивнул в сторону тропинки, убегавшей в тень яблоневых деревьев.

Я подхватила Виктора под руку и почти поволокла на себе туда, куда нас направил Валет. Что там нас ожидало, я понятия не имела, но старалась пока об этом не думать.

— Тимоха! — заорал за спиной у меня Пименов. — Открывай свои задвижки, не тяни время!

Мы уходили все дальше в сад, и звуки тревожной суматохи становились все тише. В тени яблонь зудели комары, но теперь я совсем не обращала на них внимания. Виктор с трудом удерживал равновесие, и я поняла, что он потерял очень много крови.

В дальнем конце сада Валет велел нам остановиться. Ружья он с плеча не снимал, а именно этого я ждала со все возрастающим ужасом. Однако единственное, что он сделал, это откинул какой-то тяжелый люк, находившийся у него под ногами и который я сначала не заметила в густой траве.

Это оказалось что-то вроде входа в подземелье — я увидела выложенную камнем дыру в земле и ржавую железную лестницу у края. Возможно, это был погреб. И в этот погреб Валет предложил нам спускаться.

— Могилка ваша, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал он, повелительным жестом указывая нам на дыру в земле. — Располагайтесь!

— А если нет? — поинтересовалась я.

Валет выразительно похлопал ладонью по прикладу ружья и прибавил:

— А еще свистну Разгуляю — он из вас фарш сделает. Он теперь твоего дружка, знаешь, как запомнил?!

Я предпочла дальше не спорить — Виктору и так уже сегодня досталось. Выбора у нас не было — оставалось положиться на судьбу.

Виктор спустился первым. Я последовала за ним, но едва моя нога ступила на перекладину железной лестницы, как снизу, из темноты донесся слабый женский голосок:

— Дайте воды! Почему вы не принесли воды?

Я невольно замерла. Оказывается, кроме нас, в подвале кто-то уже был! Вот это неожиданность.

Валет, кажется, тоже растерялся. Похоже, он тоже забыл о существовании пленницы. Но его смущение длилось недолго. Рывком подняв тяжелый люк с земли и норовя опустить мне его прямо на голову, Валет мрачно бросил в темноту подземелья:

— Скоро тебе будет много воды, успокойся!

И тут же крышка люка с грохотом захлопнулась над самой моей головой.

Глава 18

Позже выяснилось, что никакой это был не погреб. Каменный мешок в дальнем конце сада использовался новыми хозяевами как своего рода карцер. Что здесь было при старых хозяевах, никто не знал. Но ремонтировали яму и заделывали щели цементом уже при Бурмистрове.

Но в первые минуты после того, как нас заперли, я вообще ничего не видела. Кругом была тьма, наполненная запахом гнили и человеческих испражнений. Тошнота и отчаяние — вот что я чувствовала в тот момент, когда наверху Валет гремел засовами и замками.

Потом я услышала, как он свистнул собаку и пошел прочь, шаркая подошвами, точно древний старик. Вскоре шаги затихли, и мы остались наедине со своими невеселыми мыслями.

Постепенно мои глаза привыкли к темноте, которая, кстати, оказалась не такой уж непроглядной — в потолке имелась отдушина, из которой струился призрачный свет, и в крышке люка обнаружились небольшие щели — поэтому кое-что мне вскоре удалось рассмотреть.

Прежде всего я увидела, что на бетонном полу, на куче какого-то грязного тряпья сидит, поджав ноги, девушка. Это она просила у Валета воды. Теперь она молчала и сидела абсолютно неподвижно, кажется, полностью игнорируя наше присутствие.

Неожиданно Виктор после некоторых усилий сумел достать из кармана зажигалку и щелкнул ею. Слабый огонек отчетливо высветил изможденное, бледное, как смерть, лицо девушки, и у меня уже не осталось никаких сомнений.

— Аглая! — воскликнула я.

Она никак не отреагировала и только через минуту сказала будто в пространство:

— У вас есть вода?

— У нас нет воды, — сердито ответила я, потому что сейчас у меня вообще ничего не было, кроме чувства собственного бессилия.

Девушка разочарованно молчала, а я не стала пытать ее вопросами. Наверное, она сидела здесь уже давно и, как говорится, уже доходила. Ей требовалась немедленная помощь, а не разговоры.

— Что он говорил насчет воды? — озабоченно спросила я Виктора. — Что ее будет много… И еще они собирались открывать какие-то задвижки. Может, нас хотят здесь утопить?

Виктор опять щелкнул зажигалкой и принялся обследовать углы нашей темницы. В одном из них обнаружилась вмурованная в цемент труба, из нее-то и несло болотной гнилью.

— Вот она, — с трудом ворочая языком, сказал Виктор. — Наверное, они протянули ее к пруду.

— Да, — неожиданно подтвердила из темноты Аглая. — Ребята копали яму, а потом закапывали. Это как водопровод.

— Хорош водопровод! — фыркнула я. — Если они перекачают сюда весь пруд, это будет душегубка, а не водопровод… У меня есть хорошее предложение — надо отсюда сматываться.

И опять Аглая меня немного удивила.

— Я уже пробовала, — совершенно серьезно сказала она. — Наверху замок. И крышка очень крепкая. Может быть, мужчина осилит?

Наш мужчина с зажигалкой теперь еле справляется, грустно подумала я. А вслух все-таки решилась спросить у Аглаи:

— А ты меня не узнаешь?

— Не узнаю, — просто сказала девушка.

— Мы виделись в Тарасове, — напомнила я. — Я возила тебя на машине. Неужели не помнишь? А ты еще сказала, что на машине до Шангри-Ла не доехать… Ты по-прежнему надеешься туда добраться?

— А вы откуда про это знаете? — тихо спросила Аглая.

Все-таки с головой у нее было далеко не все в порядке. Кроме всего прочего, на нее безусловно должна была подействовать отсидка в этой дыре. Пожалуй, сейчас мне не стоило даже пытаться что-то у нее выведать.

Но она вдруг заговорила сама — как обычно, удивив меня неожиданным ходом своих незамысловатых мыслей.

— Это все неправда, — уверенно заявила она. — Нас просто обманывали и давали какую-то гадость. От нее в голове пустота и думаешь, что все, что тебе рассказывают, — правда. И еще заставляли работать, а кто провинился — наказывали. В прошлом году Борька хотел убежать, а потом попал под поезд. Так сказал Учитель. А ребята шептались, что его убил Валет.

— Послушай, а как ты вообще попала сюда? — спросила я. — Если ты что-то начала соображать, может, поделишься с нами? Мне кажется, с тобой поступили очень несправедливо, и, когда мы отсюда выберемся, я добьюсь, чтобы виновных строго наказали.

— Мы отсюда не выберемся, — серьезно ответила Аглая. — Мы не сможем открыть крышку. Она очень прочная.

— Но, может быть, все-таки рано отчаиваться? — спросила я скорее себя, чем Аглаю. — Может быть, стоит попробовать вырваться? Ведь нас здесь оставили одних — грех этим не воспользоваться! Что скажешь, Виктор?

Виктор только смущенно хмыкнул. Он прекрасно отдавал себе отчет, что в том состоянии, в каком он находился, трудновато оказывать даже моральную поддержку.

И все-таки я решила попытаться что-то сделать. В любую минуту из трубы мог хлынуть поток мутной болотной воды, и тогда однозначно — долгая мучительная смерть в каменном мешке.

Я поднялась по лестнице, сваренной из металлических прутьев, и надавила плечом на тяжелую крышку люка, отделявшую нас от внешнего мира. Она не подалась ни на миллиметр. Видимо, все засовы и запоры были сделаны на совесть и с любовью.

Между тем Виктор тоже нашел себе дело. Я видела его смутную тень, копошащуюся во мраке. Оказывается, он согнал Екатерину с той кучи грязного тряпья, на которой она сидела, и теперь использовал эти обноски, чтобы заткнуть жерло жуткой трубы. Действовал он одной левой рукой, и ему было трудно. Я пришла ему на помощь, и вдвоем мы забили трубу довольно плотной тряпичной пробкой.

У меня немного отлегло от сердца. Конечно, то, что мы соорудили, не было надежной заглушкой, но ведь и воду с пруда вряд ли собираются подавать под давлением. А значит, у нас появлялся шанс. Скоро вся эта банда должна была разбежаться, а о нас, в конце концов, должны же вспомнить в Тарасове! Нужно было только запастись еще капелькой терпения. И я решила взять паузу и поговорить с Аглаей. Благо мне удалось ее наконец разговорить.

И все-таки расскажи, как ты попала сюда. У тебя ведь погибли родители? И твоя фамилия Панкратова?

— Вы про меня знаете, да? — обрадовалась Аглая. — А откуда? Я думала, про меня все давно забыли… Я поехала в Тарасов, чтобы посмотреть, помнит меня кто-нибудь, и оказалось, что никто не помнит. Меня как будто не было на свете, понимаете? Только одна женщина со мной там разговаривала и спрашивала про все… И дала еще одну такую бумажку…

— Так это я и была! — сердито сказала я. — Втолковываю тебе, втолковываю…

— Да? — удивилась Аглая. — А когда я вернулась, меня наказали. Нам нельзя никуда уезжать. И еще у меня нашли эту бумажку. Меня били, а потом заперли в этот подвал. Сначала давали есть и воду тоже давали… А теперь я уже два дня не ела, и воду мне сегодня не давали…

— Не до этого было, — проворчала я. — Но, слава богу, тебе и наркотик перестали давать! Хоть какая-то польза… Значит, ты провинилась? А кто у вас определял наказания — Учитель? Как его, кстати, зовут — не Андреем Петровичем?

— Мы называем его Учитель, — строго сказала Аглая. — Он нам все объясняет и заставляет петь молитвы на непонятном языке — они называются мантры. Это он сказал, что если мы все очистимся, наши души отправятся в страну Шангри-Ла, где мы встретимся со всеми, кого любили и кто нас любит. А на самом деле они тут все злые и всех ребят и девчонок обижают, хотя их все слушаются и никогда не спорят…

— А твои девчонки и мальчишки, они тоже потеряли родителей?

— Ага, они все сироты. Поэтому Учитель их разыскал и собрал здесь, чтобы у них была как будто семья. Но это плохая семья, потому что сначала о нас вроде заботились, а потом стали только ругать и заставлять работать. А еще у всех крыша ехала от этой гадости, которую нам давали. От нее нападает иногда страх, а иногда работать не хочется, и тогда тебя могут побить или посадить в подвал…

— И все-таки, зачем ты сюда подалась? — спросила я. — У тебя была квартира в Тарасове, ты могла там жить и работать. Вышла бы замуж…

— Я сначала там и жила, — сказала Аглая. — А потом познакомилась с Учителем. Он меня навещал, утешал сначала, а потом познакомил с одним человеком — со Славкой Климко. Я за него и вышла замуж. А потом он у меня квартиру забрал, а меня сюда привез. Сначала тут хорошо было — никто не обижал, и еда хорошая. А главное, я по маме с папой меньше тосковала… Только потом стало хуже, и я опять тосковать начала. Учитель все говорил, что однажды мы встретимся — в той стране… А на самом деле они некоторых ребят увозили куда-то на машине, а других привозили… Тут и взрослые были. Некоторые совсем старики даже.

— И у всех твой Учитель, наверное, оттяпывал квартиру, правильно? — спросила я.

— Наверное, — вздохнула Аглая.

— А тебя на самом деле как зовут? — поинтересовалась я. — Соседи в твоем бывшем доме говорили, что звали дочку Панкратовых Екатериной…

— Я и была дома Екатерина, — сказала она. — Но нам тут всем новые имена дают. Некоторые вообще забывают, как их раньше звали. И адреса старые забывают, и вообще все. Учитель говорит, что когда мы вообще все про себя забудем, тогда и наступит полное очищение, и наша душа будет готова переселиться в блаженную страну…

Похоже, в ее голове реальность до сих пор мешалась с вымыслом, и она не всегда могла отделить одно от другого.

— Да, мудрый человек ваш Учитель! — заметила я. — Многим он сумел задурить голову. Кстати, сейчас здесь много таких, как ты?

Девушка немного подумала и неуверенно ответила:

— Человек десять, наверное… Я не помню. Лучше Учителя спросите…

— Должна тебе сказать, Екатерина, — можно я буду звать тебя так? — должна тебе сказать, что вашего Учителя уже никто ни о чем не спросит. Сегодня его душа отлетела. Не уверена, что она попадет в блаженную страну Шангри-Ла — ты и сама догадываешься, что таковой не существует, — но я надеюсь, что теплое местечко в аду ей уготовано.

— Я вас не поняла, — честно призналась Екатерина. — Вы так быстро говорите…

— Учитель говорил помедленнее, верно? — усмехнулась я. — Все разжевывал и раскладывал по полочкам?

— Сначала — да, — простодушно сказала девушка.

— Ну что ж, тогда я тоже не буду тебя утомлять. Оставим его душу в покое. Короче, твоего Учителя убили. Насмерть. Его больше нет на свете.

— Это вы его убили? — вежливо поинтересовалась Екатерина. Она была поистине неподражаема.

— Нет, это не мы его убили, — терпеливо объяснила я. — Как-то не до того было. Нас самих чуть не убили.

— Теперь-то точно убьют, — обнадежила меня Екатерина. — Я давно просила меня выпустить, но мне сказали, что я тут и сдохну. Вы, наверное, тоже…

— Это Учитель тебе так сказал? — спросила я.

— Нет, Учителя я не видела больше ни разу, — сказала Екатерина. — Это Валет и этот… Кирей… Увы, девочка недалека от истины… Для кого первоначально предназначалась эта тюрьма? Насколько я поняла, оболваненные жители этой колонии здесь особенно долго не задерживались. Едва Учитель убеждался, что его подопечный превращается в развалину, не помнящую ни рода ни племени, он вышвыривал его подальше от своего поместья, обрекая на голодную жизнь бродяги или обитателя психиатрической больницы.

По-видимому, эта клетка была сооружена для тех редких индивидуумов, которые плохо поддавались учительскому гипнозу и проявляли наклонности к бунту. Было очень удобно держать их здесь, вдали ото всех. Их можно было даже не кормить, не поить, а при особой необходимости вообще сделать вид, что их не существует. Наверное, таким образом Учитель и его бражка успокаивали свою совесть — им казалось, что они могут не считать себя убийцами.

Но до чего педантичен и предусмотрителен был покойный Андрей Петрович — додуматься провести водопровод в подвалы, чтобы в нужный момент спрятать концы в воду в буквальном смысле этого слова!

Подвал, где оборудована лаборатория, наверное, находится там, в главном здании. Заведует им, вероятно, Тимоня — остальных при всем желании не заподозришь в знании не только химии, но и таблицы умножения. Скорее всего, эта четверка проживает тут постоянно — именно для них в кельях поставлены койки. Скромный суровый быт — как и положено монахам, проповедникам слова божьего. Только богом в данном случае был господин Бурмистров, мошенник, на котором пробы негде было ставить. Своих шестерок он увлек, конечно, не речами, а баксами, хотя не думаю, что он был как-то особенно щедр.

Сам он с супругой жил, разумеется, в Тарасове. Но наезжал сюда часто — еще бы, такое хозяйство требует постоянного глаза. Жена в этих поездках вряд ли его сопровождала — мне она показалась для этого особой слишком изнеженной и нервной. Хотя сегодня действовала решительно. Если она так же возьмется за дело в Тарасове, нотариусу Белову придется туго.

По привычке я опять углубилась в перипетии расследования, на время забыв об истинном положении дел и о том, что через пару часов мои рассуждения могут никому не понадобиться, даже мне самой. Единственное, что мне тогда будет нужно — это хорошее надгробное слово.

Сообразив это, я выбросила из головы проблемы госпожи Бурмистровой и опять занялась своими. Как уже говорилось, люк был подогнан на славу. Но в нем все же присутствовали мелкие щели, и у меня появилась безумная идея попробовать их расширить. Кое-какой опыт бегства из темниц у меня уже имелся.

Кровати в подвале не было, но здесь имелась лестница из железа, на которой я как раз и стояла, и мне очень хотелось на нее рассчитывать.

Увы, спустившись вниз, я с ужасом убедилась, что лестница намертво вмурована в бетонный пол. Чтобы извлечь ее оттуда, понадобился бы по крайней мере трактор.

Мои невеселые мысли были прерваны шумом. Наверху опять раздались шаркающие шаги, и вскоре над нашими головами загремели засовы.

— Вылазь, падлы, по одному! — рявкнул, откидывая крышку люка, Валет.

Первой к лестнице послушно шагнула Екатерина — ноги едва держали ее, но она упорно стремилась наверх, и мне пришлось держать ее силой.

— А если мы не хотим вылезать? — вызывающе крикнула я.

— Понравилось, что ли? — мрачно хохотнул Валет. — Вылазь, говорю, а то как садану сейчас дуплетом!

Я никак не могла понять, почему они передумали и какой новый сюрприз нам приготовили. В том, что ничего хорошего нам не предложат, я была уверена. Можно было рискнуть — действительно позволить Валету «садануть дуплетом», а потом, пока он перезаряжает ружье, попытаться выскочить и обезоружить его. Вот только силы у нас были неравны — против ружья и собаки у нас мог выступить раненый с одной здоровой рукой, истощенная полусумасшедшая девчонка да я, тоже не в лучшей форме. А кроме того, я не была уверена, чем может грозить выстрел дробью в замкнутом каменном пространстве.

— Ладно, выходим! — подумав, крикнула я.

Первой все-таки пришлось пустить Екатерину — она была настолько слабой, что без поддержки ни за что бы не вылезла. Потом шел Виктор. Последней поднялась я.

Уже вечерело. Солнце еще не зашло, но от деревьев протянулись длиннющие тени, а из леса явственно повеяло прохладой. Со стороны пруда доносились жизнерадостные лягушачьи рулады.

— Шагайте! — скомандовал Валет. — Пускай Григорьич с вами разбирается, а мне по хрену!

Он даже не стал закрывать крышку погреба. Перекинул через плечо ружье и, не оглядываясь, пошел через сад. За нас он не беспокоился. Рядом настороженно трусил Разгуляй с ощетиненным загривком, а из нас троих только одна я могла нормально двигаться. Мы и так здорово отстали от своего конвоира, а когда подошли к дому, то увидели какую-то совершенно безумную картину.

Ворота кирпичного амбара были распахнуты настежь, и возле них маячили какие-то бледные изможденные личности в разномастных обносках. В основном это были молодые люди — среди них две девушки. Прежде всего бросалась в глаза полнейшая апатия на их лицах и какая-то почти животная покорность в глазах. Кажется, их собирались сажать в белый фургон, но что-то затормозило этот процесс. Главный пчеловод Пименов разбирался с заведующим лабораторией.

— А я виноват? — надрывно орал Тимоня. — Я виноват, что трубы илом забило? Я водопроводчик? Мелиоратор? Я — химик! А про трубы спрашивайте у того, кто их придумал!

Пименов был красен и потен — казалось, его вот-вот хватит удар.

— Спросишь теперь с него! — тоже во весь голос орал он. — А ты раз химик — бери канистру и шуруй в свою богадельню. Вода ее не берет — жги на хрен! И пошевеливайся — давно отсюда удочки сматывать надо!

Я поняла — задумка о затоплении подвалов не прошла. Трубопровод подвел. Оказывается, мошенники тоже не прочь схалтурить. Хотя Екатерина, кажется, говорила, что трубы тянули те самые доходяги, которых интересовала только дорога в неведомую страну… Рабский труд, что поделаешь!

— С этими-то что делать, Григорьич? — зычно гаркнул у меня над ухом Валет.

Пименов обернулся, и его жирное лицо с рыжей щеткой усов под носом исказилось точно от зубной боли. Ему было, видимо, страшно произносить что-то вслух, и он только отчаянно махнул рукой, указывая на дом. И тут же побежал к фургону, смешно тряся толстым животом.

Тычками и руганью он принялся загонять безразличных ко всему молодых людей внутрь, но вдруг остановился и с плохо скрываемым злорадством крикнул Валету:

— И собачку свою кончай, понял? Некогда тут с собаками возиться, понял?

Валет дернулся, словно от удара током. Наверное, Разгуляй был единственным существом, которое он как-то любил, и требование Пименова могло показаться ему кощунством. Может быть, он стерпел бы это от Бурмистрова, но не от невзрачного пчеловода. Сузив глаза и дергая уродливой губой, Валет с испепеляющей ненавистью посмотрел на Пименова.

В этот момент из амбара выскочил Кирей и с грохотом отшвырнул в сторону пустую канистру. Откуда-то в его руках появилась свернутая в трубочку газета, которую он ловко поджег зажигалкой.

— Эх, пей-гуляй! — выпучив глаза, дико заорал он и швырнул импровизированный факел в раскрытые ворота амбара.

Изнутри тотчас ухнуло жаркое пламя. Апатичные молодые люди встрепенулись и, давя друг друга, полезли в фургон. Кирей хохотал, глядя на пылающее строение. Пименов схватился за голову. Он что-то кричал, но я не могла разобрать слов.

Началась какая-то идиотская суматоха. Химик Тимоня волок к дому канистру, полную бензина. Пименов никак не мог запихать в фургон своих нескладных питомцев. Собака рычала, недоверчиво косясь на огонь. Валет, кажется, разрывался на части от противоречивых желаний. С одной стороны, ему хотелось побыстрее разделаться с нами, а с другой, так и подмывало влепить Пименову под соломенную шляпу заряд дроби.

Но в конце концов чувство долга победило — если можно так выразиться. Валет сорвал с плеча ружье, взвел курки и злобно приказал нам двигаться к дому. Он еще успел предупредить Тимоню, чтобы тот не подпалил дом раньше времени.

— Голову оторву! — пообещал он.

Мы заковыляли к дому, опасливо косясь на дуло готового к выстрелу ружья. Наступал тот момент, который мои коллеги-журналисты с особым удовольствием именуют «моментом истины». Попросту говоря, речь шла о том, хватит ли у нас духу отстоять свою жизнь.

Собственно говоря, выбора не было. Я решила взять все на себя. Когда мы войдем в дом, я попробую отнять у Валета ружье — а там будь что будет. Виктор, кажется, немного оживился — он должен мне помочь. Вот только собака…

Мы с Виктором переглянулись и поняли друг друга без слов. Дальше мы даже пошли веселее, и Валет подозрительно буркнул:

— Только мне без номеров, понятно?! — Как будто у нас был какой-то выбор!

Мы вступили на крыльцо. Я слышала, как внутри чем-то гремит и отчаянно матерится Тимоня. Я напряглась, внутри у меня словно все заледенело. Пора, сказала я себе.

И в этот миг возле ворот раздался какой-то странный крик. Разгуляй ощерился и с коротким рыком метнулся от крыльца. Валет обернулся и растерянно разинул рот.

— Всем стоять! Не двигаться! Что здесь происходит?!

Во двор, размахивая пистолетом и спотыкаясь, бежал Роман Дмитриевич, но не один, а в компании своего тезки. Слава богу, наш Ромка был без оружия.

Глава 19

Почему-то больше всего меня поразил именно пистолет. Видеть, как недотепа, не способный управиться даже с фотоаппаратом, сжимает в руке столь опасную штуку, было так же странно, как, например, женщину с бородой. «Где он его раздобыл?» — испуганно подумала я, совершенно забыв, по какому ведомству этот чудак числится. И еще я очень переживала, как бы с нашим Ромкой не случилось чего — ведь тезка махал оружием почти у самого его носа.

В общем, размышления мои приобрели в эту минуту чисто женский характер. Валет был забыт, и бог знает, чем бы все это кончилось, но тут события пошли разворачиваться с такой жуткой быстротой, что мне стало не до размышлений.

Разъяренный пес стрелой летел прямо на Романа Дмитриевича, который, несмотря на свое вооружение, казался совсем растерянным. Его внимание поневоле распылялось на множество раздражителей — пожар, машины, люди, собаки — такое обилие впечатлений не обрушивалось на него, наверное, ни разу за все время его не слишком героической службы.

Мне казалось, что бросок добермана достигнет своей цели. Он взлетал в воздух, отталкиваясь от земли задними лапами и уже чувствуя на клыках вкус человеческой плоти. Наверное, и люди почувствовали что-то похожее, потому что на миг во дворе словно все замерло.

А потом Роман Дмитриевич вдруг вытянул вперед руку с пистолетом, как-то странно присев при этом, и выпалил собаке прямо в раскрытую пасть.

Мне показалось, что голова добермана разлетелась в клочья — во всяком случае, что-то там брызнуло в разные стороны, кроваво-темное, — а собачье туловище бессильно рухнуло в пыль.

Роман Дмитриевич был, похоже, сам ошеломлен подобным успехом, потому что тут же опустил руку с пистолетом и замер в нерешительности, уставившись на неподвижный труп добермана.

Лучше бы он смотрел по сторонам. Гибель последнего пса привела Валета и его дружка Кирея в неистовство. Валет немедленно вскинул ружье и, не раздумывая, шарахнул, как он и обещал, дуплетом по обоим Романам, которые, стоя на фоне распахнутых ворот, являли собой великолепную цель.

Я услышала, как свистнула в воздухе дробь, и увидела, что наш Ромка в панике отпрыгнул куда-то за ворота, а Гоголев упал на землю. Я ахнула, а Виктор неожиданно нанес Валету здоровой рукой резкий удар в пах, от которого тот согнулся пополам. Тут и я наконец проснулась и вырвала из ослабевших рук Валета ружье. Он еще попытался мне противодействовать, но тогда я без всякого сожаления треснула его прикладом по башке и с ружьем наперевес бросилась к воротам.

Виктор что-то кричал мне вслед, но я ничего уже не слышала — летела вперед как ветер, совершенно упустив из виду, что ружье разряжено.

Между тем об этом следовало подумать в первую очередь, потому что опасность далеко еще не миновала. Я вдруг увидела, что возле фургона борются два человека. Это были Пименов и Кирей. Они сцепились намертво, вырывая друг у друга из рук пистолет. Пименов явно не хотел новых неприятностей, но сил у него на молодого и злобного Кирея не хватало. Шляпа у Пименова слетела, и было видно, что от страха у него даже лысина побледнела.

Прежде чем я успела добежать до фургона, более крепкий Кирей выхватил из рук Пименова пистолет, а самого его отпихнул так, что незадачливый пчеловод с размаху шлепнулся задом на землю.

Кирей вскинул «беретту» и, дрожа от ненависти, направил ее на ворота. Вот тут только я сообразила, что ружье полагается перезаряжать, и невольно замедлила бег.

Если бы Кирею пришло в голову пристрелить меня, он мог бы сделать это в два счета — нужно было только повернуться налево — можно было даже не прицеливаться, нас разделяли три-четыре метра.

Но я его не интересовала. Он думал об одном: как наказать убийцу своей собаки. Для него он не пожалел боеприпасов. Собственно, горячность его и подвела — Кирей попросту расстрелял подряд все оставшиеся в магазине патроны, торопясь продырявить вжавшегося в землю Романа Дмитриевича.

Зрелище, конечно, не для слабонервных — пылающий амбар, треск выстрелов, пули, взбивающие фонтанчики пыли вокруг головы Романа Дмитриевича… Представляю, чего он, бедняга, в эту минуту натерпелся. По-моему, он даже и не сообразил, что у Кирея кончились патроны. Но все же пришел его черед. Он приподнялся с земли, тщательно прицелился, прищурив левый глаз, и выстрелил.

Кирей, который с остервенением дергал спусковой крючок, не желая смириться с очевидностью, вдруг дернулся, схватился за живот и обиженно оглянулся по сторонам. Увидев рядом меня, он хотел что-то сказать, но только зашипел от боли и уронил «беретту». Затем он и сам съехал спиной по дверце фургона и сел на землю, сделавшись неподвижным и тихим.

Зато Роман Дмитриевич, словно наверстывая свою невольную оплошность, вскочил на ноги как ошпаренный и бросился вперед, направляясь прямиком ко мне.

— С вами все в порядке, Ольга Юрьевна? — задыхаясь, спросил он, и дуло его пистолета на мгновение уставилось мне в лоб.

— Вы бы поаккуратнее! — сердито сказала я.

Голубые глаза Романа Дмитриевича, полные тревоги, непонимающе уставились на меня. Потом он перевел взгляд на пистолет и улыбнулся наивной и виноватой улыбкой.

— А-а… Понял! — сказал он. — Только у меня больше нет патронов. Я, понимаете, пистолет получил, а магазин сразу не проверил. Хорошо хоть две штуки там все-таки было… Эта собака… Я вообще-то до обморока боюсь собак… Так вам не требуется помощь, Ольга Юрьевна?

— Да что вы в самом деле? — с досадой взвизгнула я. — Откройте глаза! Здесь без меня полно народу, которому требуется помощь. И потом, где Ромка? Почему я его не вижу?

— Да здесь я! — смущенным баском произнес наш курьер, подходя откуда-то сбоку.

Его одежда была перепачкана травой и пылью — видимо, он отлеживался во время обстрела в какой-то канаве и теперь испытывал вполне понятное недовольство собой — по его мнению, мужчины должны вести себя совершенно иначе.

Я отбросила ружье и порывисто обняла его. Ромка не ожидал этого и окончательно сконфузился. Красный как рак, он что-то невнятно бормотал и пытался аккуратно высвободиться из моих объятий. Дурачок, он не понимал, как я рада, что он жив и здоров.

Роман Дмитриевич деликатно кашлянул и сказал:

— Знаете, Ольга Юрьевна, вы бы рассказали мне, что тут к чему. Ввели бы, так сказать, в курс дела. А то я как марсианин. Ничего не пойму — стрельба, пожар, люди какие-то… Что тут произошло?

— Не буду я вам ничего рассказывать! — заявила я. — По причинам, вам хорошо известным. А кроме того, нужно заняться ранеными. У вас есть сотовый? Мой, наверное, сперли… Впрочем, он и не работает.

— Сотовый здесь не добьет, — виновато сказал Гоголев. — Я пробовал. Один выход — брать раненых и везти в Каратай, в больницу. Только вот незадача — по лесной дороге теперь не проедешь. Там у нас затор получился. Сначала я на своей «Оке» наехал на шипованную полосу — какой-то идиот положил, — а потом на нее налетела дама в «Мерседесе», видимо, сама Бурмистрова. Все там всмятку — она летела как на пожар…

— Вот дьявол! Ну что ж, придется растаскивать ваш затор, — решила я.

— Я прошу прощения! — раздался вдруг у меня за спиной подобострастный голос, который я даже не сразу узнала. — Если позволите, здесь есть еще одна дорога — в объезд пруда. Немного топкая, но если аккуратненько, проехать вполне можно. Всегда готов содействовать и чистосердечно помогать следствию. Сами видели — изо всех сил пытался препятствовать разгулу насилия. Силы уже не те — болезни, возраст…

Я оглянулась — в роли поборника законности и справедливости выступал пчеловод Пименов, лицо которого потеряло прежнюю суровость и сделалось сладким, как сахар. Он, кажется, первым осознал, что других вариантов у него не остается, и перекинулся в стан «раскаявшихся». Однако в любом случае его сведениями о новой дороге можно воспользоваться.

— Ну хорошо, тогда не теряйте времени! — распорядилась я. — Грузите в «Волгу» своего раненого. Я поеду на своей машине с Виктором и Ромкой. А вы, Роман Дмитриевич, поведете фургон. Учтите, внутри десяток несчастных, одурманенных наркотиком молодых людей. Им тоже потребуется помощь.

Пока мы вели переговоры, Ромка куда-то исчез и появился уже вместе с Виктором. Он вел его, поддерживая под руку. Оба они были бледны, но Виктор уже улыбался, а Ромка, не отрываясь, смотрел на него полными ужаса глазами. Сзади с отсутствующим видом плелась Екатерина.

Я с тревогой посмотрела на дом — ни Валета, ни химика Тимони нигде не видно.

— Постойте, — сказала я. — А где?..

— Там какие-то люди рванули в лес, — пробормотал сквозь зубы Ромка. — Ясное дело, если бы Виктор был в форме, мы бы с ним…

— Сбежали! — ахнула я. — А лаборатория? Они подожгли лабораторию?

— Какую лабораторию? — удивился Ромка. — Да нет, вроде паленым не пахнет…

— Там наверху, на втором этаже труп Бурмистрова! — сообщила я Роману Дмитриевичу. — А еще два опасных преступника сбежали…

— Да черт с ними, — даже как-то безразлично сказал он. — У меня вот Бурмистрова тоже сбежала… Сейчас приедем в Каратай, я потребую, чтобы сюда выслали опергруппу. Между прочим, — добавил он с гордостью, — я ведь на задании. Официально расследую дело о махинациях риелторской фирмы «Тюльпан». Сегодня настоял, чтобы мне дали это дело. Я вам утром звонил…

— Поговорим потом, — перебила я его. — Нам надо скорее ехать. Вдруг преступники задумают вернуться?

К нам неслышными шагами подошел Пименов и почтительно доложил:

— Раненого я погрузил. Он без сознания, мерзавец. Прикажете отправляться?.. И попрошу в протоколе отметить — я действовал всегда против воли, только под угрозой насилия! Я не отказываюсь, что виноват, но моя вина минимальна — вы сами видели.

Я только махнула рукой. Пименов повернулся, чтобы бежать к машине, — сама предупредительность, а напоследок остерег:

— Вы точнехонько за мной держитесь! Вправо-влево ни-ни! Засесть можем. И скорость держите постоянную. Тут километра два потерпеть, а потом посуше будет.

Я посмотрела, как он садится за руль зеленой «Волги», и сказала:

— Ну, в путь, Роман Дмитриевич! Принимайте фургон, а я за вами. В Каратае встретимся.

На его лице мелькнуло что-то похожее на сожаление, но он промолчал, спрятал наконец свою пушку в наплечную кобуру и деловито направился к белому фургону. Я заметила, что рукав его неизменной замшевой курточки справа лопнул, а возле локтя вырван целый клок.

— Ромка, — спросила я негромко, — у этого типа действительно разбита машина?

— Всмятку, — со вздохом сказал Ромка и не совсем логично добавил: — А вообще-то он ничего парень!

Ехали медленно. Под колесами чавкало. Сквозь частокол потемневших сосен временами пробивались последние лучи заходящего солнца. Мошкара липла на стекла.

Виктор, откинувшись на заднем сиденье, то ли дремал, то ли просто молчал с закрытыми глазами. Молчала и Екатерина, съежившись в комок рядом с Виктором. Я внимательно следила за стоп-сигналами фургона, колыхавшегося перед нами на узкой лесной просеке, а сама тем временем устроила Ромке настоящий допрос.

— Давай-ка, объясняй! — потребовала я. — Почему ты не в Тарасове, а в компании с этим ковбоем! Это во-первых. А во-вторых, почему так поздно? Еще немного, и нас могли всех прикончить!

— Да я же не виноват! — оправдывался Ромка. — Сначала я никак не мог добраться до Каратая. Попуток, как назло, не было. А потом в Каратае я сразу наткнулся на Романа Дмитриевича, и он мне все объяснил. Он еще утром откуда-то узнал, что Бурмистрова поехала в Каратай, а потом понял, что и мы отправились туда же. Тогда я решил, что лучше поехать с ним, чем дозваниваться до Тарасова. Все-таки он из прокуратуры. Я думал, так будет надежнее. Только я не ожидал, что эти уроды опять «заминируют» дорогу. Мы, конечно, налетели на шипы, порвали к черту все покрышки, перевернули машину…

— Вы же могли разбиться! — ахнула я.

— Могли, — невозмутимо заметил Ромка. — Но не разбились. Зато вскоре, когда мы уже вылезли и горевали около этой тачки, из леса выскочил «мерс». Эта баба неслась как бешеная. То ли она забыла о ловушке, то ли не знала о ней…

— Она нечасто тут бывала, — пояснила я. — Вполне могла забыть.

— Ну, короче, влепилась она с разгону в нашу «Оку» — только пыль пошла! Конечно, «Мерседес» крепкая машина, но столкновение ей тоже на пользу не пошло. Да и сама Бурмистрова крепко головой приложилась. И, видать, в мозгу у нее что-то сдвинулось — нас увидела и сразу в лес рванула.

— А вы?

— Вот тут мы сплоховали, — признался Ромка, чеша в затылке. — Сначала мы за ней не пошли. Я советовал поспешить сюда. Потом Роман Дмитриевич немного подумал и решил, что Бурмистрову все-таки надо поймать. Мы разделились и пошли ее искать. В общем, Роман Дмитриевич заблудился. Я потом еле его нашел. Пока блуждали, времени ужас сколько прошло! Уже солнце к закату клонилось, и я сказал, что надо искать вас, а не Бурмистрову — она, скорее всего, и сама заблудилась. Ну, а дальше вы знаете. Я немного удивился, что вашей машины в лесу нет, но потом понял, что обратно вы никак выехать не могли…

— Хорошо хоть у тебя голова работает, — проворчала я. — А мы, видишь, как влипли? Может, все бы не так сурово было, если бы Бурмистров жив остался. А то его подручные особым интеллектом, понимаешь, не отличаются… Хотя, кто знает, может, и к лучшему. Тут не угадаешь. Вообще жена советовала Бурмистрову с нами не церемониться. На этой почве и смертоубийство случилось. Она, кажется, надеялась успеть в дальние края умотать. Ну, а что теперь получится, не знаю. Меня еще твой Роман Дмитриевич беспокоит. Что, как прокуратура усмотрит в наших действиях какое-нибудь чудовищное беззаконие? Прощай тогда лицензия!

— А вы распишите в газете, как Роман Дмитриевич опасное преступление раскрыл! Похвалите прокуратуру за проницательность и мужество. Глядишь, они от нас и отстанут.

— Ромка, ты мудр как аксакал! — сказала я. — Только, по-моему, это получается какой-то жалкий компромисс, круто замешенный на лести.

— Может, и компромисс, — согласился Ромка. — Только лесть тут ни при чем. Роман Дмитриевич-то действительно старался. Он очень вообще-то за вас переживал. Только он какой-то несобранный — у него все через пень колоду. Видите, он даже пистолет взял, а о патронах не позаботился. Зато ничего не испугался. А я, между прочим, струхнул, когда этот бешеный палить начал… И когда собака… — он совершенно по-детски улыбнулся.

— Значит, теперь у нас прокуратура в героях ходит? — недовольно спросила я.

— Ну, а чего? — пожал плечами Ромка. — Можно я вам совет дам, Ольга Юрьевна? Я вас очень уважаю, вы знаете. Но все-таки вам нужно быть прагматичнее, честное слово…

Приехали, подумала я, подростки нас уже прагматичности учат! А вслух сказала:

— Да-а, с таким коллективом захочешь — не пропадешь!

Глава 20

В Каратае эту ночь запомнили, наверное, надолго. Наша кавалькада прибыла в поселок, когда уже сгустились сумерки, но сонное течение жизни было тут сразу же нарушено. Мы расшевелили и милицию, и медиков, и даже местную власть. Это было совсем не просто, но Роман Дмитриевич превзошел самого себя. Он летал как на крыльях, он бранился, он козырял своим дядей в прокуратуре и все-таки добился того, что к нам отнеслись с полной серьезностью.

Разумеется, глаз мы не сомкнули до утра. Определив в больницу раненного Кирея и совершенно расклеившихся наркоманов, с нарядом милиции отправились обратно — к Монашьему пруду.

Виктор наотрез отказывался ложиться на больничную койку, но я категорически настояла, чтобы он остался в больнице по крайней мере до утра — ему обязательно нужно было восполнить кровопотерю. Мы договорились, что по пути в Тарасов я обязательно заберу его с собой.

Еще мне удалось дозвониться до Кряжимского и вкратце объяснить ему ситуацию. В подробности я вдаваться не стала — в основном просила, чтобы Сергей Иванович разыскал Ромкиных родителей и заверил их, что все в порядке.

А неугомонный Ромка вместе с нами поехал обратно в лес. Он жаждал новых приключений. Лично я с удовольствием завалилась бы спать, но наши дела требовали завершения.

А вот Гоголеву даже спать не хотелось. Он окончательно вошел в роль героя и с особенным удовольствием разыгрывал ее передо мной. Стоило посмотреть, с каким апломбом он отдавал распоряжения молчаливым провинциальным милиционерам, которые, должно быть, принимали Романа Дмитриевича за очень большое начальство.

Ничего путного на месте преступления мы сделать уже не могли. В лесу было темно, как в погребе. Вдобавок, от места аварии на лесной дороге до монастыря пришлось добираться пешком. Дотошный Ромка все же сумел разыскать оставленную нами в кустах аппаратуру и бинокль. У меня на это не было сил.

Гоголев категорически потребовал от милиции стеречь объект до утра, пока не подъедет следственная группа из Тарасова.

— Вы должны задерживать любого, кто попытается сюда проникнуть! — с важным видом объяснял Роман Дмитриевич.

Милиционеры помалкивали и смолили сигареты — по их мнению, в такую темень сюда мог сунуться только идиот. Но делать было нечего — кроме распоряжений Гоголева, у них имелся приказ начальника местной милиции, а это было уже по-настоящему серьезно.

В общем, в Тарасов мы вернулись уже ранним утром — я, Ромка, Виктор и Роман Дмитриевич. Мой «оруженосец» фонтанировал энергией, намереваясь с ходу доложить дяде о проделанной работе, состыковаться со следственной группой, а потом вновь рвануть обратно на Монаший пруд. Что называется, ковал железку вовсю.

Но прежде Роман Дмитриевич, в котором проснулось гигантское честолюбие, собирался провернуть еще одну штуку, которая казалась ему необыкновенно остроумной. Он решил ни свет ни заря нагрянуть к госпоже Бурмистровой домой. Гоголев был уверен, что она там и наверняка прячет какие-нибудь улики. Разумеется, он пригласил и меня разделить свой очередной триумф.

Мне показалось, что глупо упускать такой случай. И вообще, пока Роман Дмитриевич был у меня на глазах, он казался мне совершенно безопасным. Волноваться я начинала, когда он исчезал. Я была убеждена, что дядя имеет на него слишком большое влияние.

Но первым делом мы развезли по домам Ромку и Виктора. Ромку я высадила за квартал до дома. На нем не было ни царапинки, но все равно я подстраховалась — встречаться с его родителями мне совершенно не хотелось. С Виктором все проще — хоть он и был ободран как мартовский кот, но он-то сам себе хозяин, и мне не перед кем за него отвечать.

Наконец мы остались с Романом Дмитриевичем наедине и поехали в пригород разыскивать улицу Солнечную. Гоголев был необыкновенно возбужден, весел и непрерывно шутил, стараясь произвести на меня впечатление. Но, на мой вкус, шутки у него выходили чересчур топорными — наверное, от усталости.

Но всякие шутки кончились, когда мы нашли улицу и коттедж № 16 на ней. Несмотря на раннее утро, двери дома были открыты, а во дворе стоял темно-синий «Опель» с работающим мотором. Рассмотреть что-то подробнее мы не могли, потому что ажурные чугунные ворота были надежно заперты изнутри.

К счастью, звонок на воротах имелся, и Роман Дмитриевич принялся давить на него с энтузиазмом своего младшего тезки. У него и в лице появилось что-то совсем мальчишеское — должно быть, он просто упивался своими приключениями. Ему казалось, что теперь у него все будет получаться и авторитет его у товарищей пойдет в гору.

Не знаю, кого Гоголев ожидал увидеть в доме Бурмистровой, но на крыльцо в конце концов вышел нотариус Белов собственной персоной. Вид у него был, как всегда, строгий и безупречный, но на наше появление он отреагировал с тщательно скрываемым волнением — в его сухощавой длинной фигуре видно было напряжение.

Однако Белов постарался ничем не выдать своего замешательства. Рассмотрев нас внимательно и, кажется, узнав обоих, он неторопливо сошел с крыльца и направился к воротам. Остановившись по другую сторону ажурной решетки, он небрежно заложил руку в карман и спросил не слишком любезным тоном:

— Чем могу служить?

— Здесь проживает Бурмистрова Алина Григорьевна? — слегка раздраженным тоном проговорил Роман Дмитриевич. — Нам нужно ее увидеть. Откройте.

Белов приподнял брови и спокойно ответил:

— Да, это ее жилище. Но в настоящий момент Алина Григорьевна отсутствует. Я могу ей что-нибудь передать, если желаете.

Роман Дмитриевич был задет невозмутимостью нотариуса. Он опять почувствовал себя неудачником и испугался, что я тоже это почувствую. Он обернулся ко мне и с преувеличенной горячностью заявил:

— Да дома она! Даже не сомневаюсь! — и опять напустился на Белова: — Вы обязаны открыть. Я — работник прокуратуры!

Белов чуть улыбнулся тонкими губами и сказал:

— Я помню. Но, полагаю, ордера на обыск у вас все-таки нет? Тогда ваши претензии не имеют оснований. Пока вы только частное лицо. Я, как доверенное лицо Алины Григорьевны…

Роман Дмитриевич едва не задохнулся от такого унижения. Он покраснел как рак и порывистым движением схватился за прутья ограды.

— Вы, доверенное лицо! — неоправданно грубо сказал он. — Ваша Алина Григорьевна разыскивается по обвинению в убийстве! На вашем месте я не очень-то важничал бы! Постановление об ее аресте — дело решенное. Покрывая эту женщину, вы оказываете пособничество преступнице!

Белов снова улыбнулся.

— Мне помнится, преступником у нас человека может назвать только суд? Да и работнику прокуратуры я бы посоветовал действовать, предварительно решив правовую сторону вопроса… Но раз уж вы так переживаете, молодой человек, я, пожалуй, позволю пройти вам в дом. Прошу убедиться — кроме меня и сторожа здесь никого нет! — Он отпер ворота и распахнул их перед нами.

Я даже не собиралась заходить внутрь — и так было ясно, что Бурмистровой здесь нет. Но, судя по всему, до Тарасова она все-таки сумела добраться — этот педант-нотариус оказался здесь неспроста. Поэтому меня сейчас интересовал не дом Бурмистровой, а господин Белов — он наверняка знал все, что нам нужно.

Однако Романа Дмитриевича я отговаривать не стала. Он с необычайным рвением ринулся в дом на поиски пропавшей хозяйки. Я осталась ждать у ворот, с интересом рассматривая окружающую местность.

Гоголев появился через десять минут. Вид у него был неважный, но он продолжал хорохориться. Белов изо всех сил ему подыгрывал, но в его сдержанном тоне чересчур явственно проскальзывали издевательские нотки.

— Так вы всерьез утверждаете, что вам неизвестно, где находится в настоящий момент гражданка Бурмистрова? — стараясь быть ироничным, спрашивал Роман Дмитриевич, избегая встречаться с нотариусом глазами.

— Абсолютно, — хладнокровно отвечал тот, презрительно опуская уголки губ. — Она уехала вчера, ничего мне не сообщив, и с тех пор даже не звонила.

— Между тем, вы у нее как у себя дома? — язвительно спросил Гоголев.

Нотариус развел руками и, насмешливо посверкивая глазами, серьезно сказал:

— Вполне допускаю, что когда у вас будет свой поверенный, молодой человек, у вас с ним будут совсем иные отношения…

Это было последней каплей. Роман Дмитриевич резко повернулся и пошел вон со двора. Мне он даже в глаза не смотрел, лишь буркнул упавшим голосом:

— Отвезите меня, пожалуйста, в прокуратуру!

В прокуратуру я его не повезла. Мне не хотелось пропустить самое интересное. Поскольку я уже успела изучить местность, мне не составило большого труда сделать небольшой крюк и вернуться почти на то же место, но на этот раз остановиться метрах в пятидесяти от коттеджа Бурмистровой под прикрытием кустов сирени. Здесь я быстренько наладила бинокль, поблагодарив в уме Ромку за усердие.

В бинокль было отлично видно, как наш непрошибаемый нотариус, преобразившись, будто по мановению волшебной палочки, в страшной спешке укладывает в багажник своего «Опеля» щегольской красный чемодан и небольшую черную сумку с длинной ручкой.

Закончив сборы и наскоро переговорив о чем-то с охранником, Белов прыгнул за руль и на приличной скорости вылетел за ворота. Он свернул на дорогу, ведущую в город.

— Теперь поняли, где собака зарыта? — возбужденно спросила я Романа Дмитриевича. — Никогда не спешите и никогда не опаздывайте — вот и весь секрет!

Я швырнула бинокль на колени Гоголеву и завела мотор. Теперь только не упустить синий «Опель»!

У меня не было сомнений — нотариус ехал на встречу с Бурмистровой. Именно для нее были приготовлены чемодан и сумка. Вряд ли она знала, что произошло около Монашьего пруда, но, видимо, чутье подсказывало ей, что нужно на время исчезнуть. Может быть, ей даже удалось встретиться с кем-то из участников драмы — с Киреем или Тимоней, которые убедили ее, что дело пахнет жареным. Домой она предпочла не показываться, поручив сборы своему поверенному, и теперь ждала его где-то в условленном месте.

Мне очень хотелось поломать планы этой неприятной дамы. Как показывает практика, обладая приличными деньгами, в наше время можно находиться в розыске сколь угодно долго и даже проворачивать при этом новые аферы. Нельзя было позволить Бурмистровой уйти.

Бедный Роман Дмитриевич далеко не сразу сообразил, зачем мы преследуем машину нотариуса — видимо, его голова была целиком занята предстоящим отчетом своему грозному дяде. По его лицу было видно, что непредвиденная задержка путает ему все карты и вызывает досаду. И еще Роману Дмитриевичу очень хотелось принять душ, переодеться в чистое и выпить чашку горячего кофе — гораздо больше, чем гоняться по городу за надменным нотариусом, который упорно не желает признавать себя преступником. Наверное, ему все-таки еще рано было поручать самостоятельные дела.

— Зачем он вам? — с мягким упреком сказал этот чудак. — Он теперь никуда от нас не уйдет.

— Для человека, который так метко стреляет, вы рассуждаете чересчур наивно, — возразила я. — Неужели вы не понимаете, что этот человек очень спешит? Должно быть, его клиентка начинает терять терпение.

— Вы полагаете, у него договоренность с Бурмистровой? — потупился Роман Дмитриевич. — Когда же они успели? Если она не была еще дома…

— А вам не пришло в голову, что она может быть дома у него? — сердито вопросила я. — А потом, существует такая штука, как телефон…

— Да, верно. Я как-то не подумал, — смутился Гоголев. — В голове все перемешалось. Но, между прочим, стреляю я совсем не так хорошо, как могло показаться. Не знаю, что на меня вчера нашло…

— Должно же вам хоть раз в жизни повезти, — ответила я. — Но в следующий раз все-таки проверяйте оружие внимательнее. Кстати, вы сумеете сделать вид, что пистолет у вас заряжен?

— А вы думаете, придется применять оружие? — испугался Роман Дмитриевич. — Лучше предусмотреть все заранее, — сказала я. — Эта женщина действует довольно решительно, этому я сама свидетель. И о морали у нее весьма смутные представления. Когда ей наступают на хвост, она способна на многое.

— Господи, я даже не знаю, — расстроился Роман Дмитриевич. — То есть я попробую, конечно, но не уверен, что у меня получится убедительно, понимаете?

— Придется постараться, — заметила я. — Вы пока мысленно порепетируйте, а я займусь преследованием…

Не знаю, обращал ли нотариус внимание на машины, идущие за ним следом. Наверное, все-таки обращал. Вполне допускаю, что он что-то заподозрил — память у него была все-таки профессиональная, а мою машину он видел не впервые. Но скорее всего он просто не располагал временем, чтобы попытаться что-то сделать. Наверное, он был вынужден положиться на удачу.

Однако я тоже не была новичком в таких делах. Так просто упустить машину в знакомом городе я не могла, даже если бы преследуемый совершал какие-то специальные маневры. А у Белова, как я уже говорила, на них не было времени.

Сначала я была уверена, что нотариус все-таки должен встретиться со своей подопечной у себя дома. Где он живет, я не знала, поэтому о конечной цели его поездки догадалась, можно сказать, в последний момент. Белов свернул к железнодорожному вокзалу.

Да, он ужасно торопился. Все, что он делал в эти минуты, было сделано наспех и на грани фола. Во-первых, в нарушение всех правил он въехал на своем «Опеле» на перрон и оставил машину прямо под носом у железнодорожной милиции. Видимо, все возможные издержки были уже щедро оплачены. Затем, не запирая машину, он быстро достал багаж и сломя голову помчался куда-то, игнорируя подземный переход.

— В конце концов, с нами прокуратура! — победоносно воскликнула я, смело припарковываясь в том же неположенном месте. — Можете, Роман Дмитриевич, занести в мое досье этот противозаконный поступок. А сейчас давайте срочно за нотариусом! Насколько я понимаю, у Алины Григорьевны вот-вот должен отойти поезд…

Мы выскочили из машины. Тощая фигура нотариуса мелькнула у края перрона и вдруг пропала. Толпа студентов с цветными рюкзаками перекрыла нам путь. Я принялась решительно работать локтями, вызвав этим взрыв веселого негодования у беззаботной молодежи. Не обращая внимания, я пробилась на свободное место и увидела, что Белов с поклажей в руках скачет внизу по рельсам. Он уже перебрался на третий путь — дальше стоял пассажирский состав. По первому пути на всех парах катился прибывающий поезд. Он должен был вот-вот отрезать нас от беглеца. Я прыгнула вниз.

Именно о таком на каждом шагу предостерегают железнодорожные плакаты. Список моих нарушений быстро рос. Успокаивало только то, что мой соглядатай исправно все их за мной повторял. Он и на пути сиганул, не раздумывая, — умудрившись при этом споткнуться перед самым носом локомотива. У меня похолодели даже кончики пальцев, но мы каким-то чудом успели выскочить из-под поезда и как ни в чем не бывало помчались дальше.

Белов уже подныривал под стоящий состав. Такое поведение абсолютно не вязалось со всем его обликом, и к тому же физическая подготовка у него заметно хромала. А главное, все это было бесполезно — никого своими перемещениями он запутать уже не мог. Расстояние между нами быстро сокращалось.

По другую сторону состава тянулась полупустая платформа, и там тоже стоял поезд — кажется, до Екатеринбурга. Вот возле этого состава мы и увидели Бурмистрову. Я узнала ее сразу.

Алина Григорьевна выглядела сейчас не так эффектно, как в ту роковую минуту — с пистолетом в руках. На ней был все тот же брючный костюм, но в каком виде! Наряд нелепо дополняли какие-то уродливые старые кроссовки. Думаю, ее роскошные туфли на высоких каблуках до сих пор валяются где-то в лесу, в районе Монашьего пруда.

И еще Алина Григорьевна была совсем не накрашена. Но злое и капризное выражение лица нисколько не изменилось — наверное, она с ним родилась и с ним же сойдет в могилу. Она нервно прохаживалась по перрону, непрестанно озираясь. Видимо, отправление уже объявили, а тот человек, которого она ждала, все не появлялся.

Забавно, но нас с Романом Дмитриевичем она заметила раньше, чем своего поверенного. Взгляд ее заметался.

— Женщина, зайдите в вагон, мы отправляемся! — крикнула ей проводница.

— Стоять! — заорал вошедший в азарт Роман Дмитриевич, выхватывая на бегу свой пистолет с пустым магазином.

Боковым зрением я увидела остолбеневшего нотариуса, застывшего с багажом в руках посреди платформы, кучку зевак с открытыми ртами и милицейский патруль с дубинками в руках, выскочивший откуда-то из-за киоска и мчащийся к нам на всех парах.

Поезд лязгнул и сдвинулся с места. Проводница махнула рукой и полезла в тамбур. Алина Григорьевна внезапно обмякла и с бессильной злобой уставилась на черный ствол в руке Романа Дмитриевича. Она была убеждена, что с этой штукой шутить не стоит.

Бежать она уже никуда не могла. Но когда мы с Гоголевым приблизились к ней вплотную, она вдруг заявила:

— Я требую адвоката! С вами я разговаривать не желаю, — и, обведя нас презрительным взглядом, добавила: — Рвань!

После такой бурной ночи, после блужданий по лесу, после всех этих подвалов, пожаров и бесконечных разъездов мы действительно смахивали на бомжей. Но, думаю, Алина Григорьевна заносилась просто по привычке. В эту минуту она выглядела ничуть не лучше.

Остальных взяли на следующий день. Они сразу же начали давать показания, предпочитая валить всю вину на Бурмистровых и выгораживать себя. Признавали, что участвовали в околпачивании одиноких людей, но пытались изобразить это так, будто делали это из страха перед супругами. А вину Алины Григорьевны в убийстве в один голос подтвердили и Пименов, и Тимоня, и даже Валет.

Следствие вел Роман Дмитриевич, у которого теперь не было ни единой свободной минуты. Он очень изменился — стал носить строгие костюмы и грозно хмурить брови. Дело из-за обилия материалов и отсутствия многих свидетелей грозило затянуться надолго, но Роман Дмитриевич обещал раскрутить его от начала и до конца и обязательно отправить всех виновных в места не столь отдаленные.

— Не уверен, что это будет Шангри-Ла, — с улыбкой сказал он мне при последней встрече. — Но их там будут кормить, поить и водить гулять на лесоповал. Чем не благодать?

— Ну что ж, посмотрим, что у вас получится, — ответила я. — Пока что вы добивались успехов только под моим руководством. Я, конечно, буду об этом помалкивать, но вы не забывайте — газета «Свидетель» всегда рядом, и, если у вас опять возникнут затруднения, обращайтесь к нам — в добром деле мы всегда поможем.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg