«Русский йогурт»

Сергей ЗВЕРЕВ СВЯТОЙ: РУССКИЙ ЙОГУРТ

В прошлом году страна потребила 250 миллионов декалитров напитков крепостью выше 28 градусов.

При этом в России было произведено всего 125 миллионов декалитров.

Ежемесячные потери бюджета от контрабанды и подпольного производства спиртного составили в среднем около двух триллионов рублей в месяц.

Из докладной записки Министерства экономики Президенту Российской Федерации Б. Н Ельцину

Пролог

Мужчина с физиономией, походившей на морду откормленного ротвейлера, ворочая тяжелой нижней челюстью, перемалывал комок жевательной резинки размером почти с шарик для настольного тенниса.

Локоть его правой руки опирался на хромированную дугу, защищавшую радиатор темно-синего джипа «Чероки». Навалившись всей девяностокилограммовой массой на передок машины, он левой рукой теребил ремень новой кобуры пистолета, примостившегося под мышкой. Твердая, еще не примявшаяся кожа немилосердно впивалась в тело, но вышколенный охранник терпел. С минуты на минуту должен был подъехать босс, а он не любил расхлябанности. Единственную вольность, которую позволил себе охранник, это расстегнуть три верхние пуговицы черного длиннополого пальто.

Белоснежный двухмоторный красавец «Челленджер», летательный аппарат, созданный для деловых людей, умеющих ценить скорость и комфорт, вынырнул из стальной глубины утреннего неба и приземлился точно в соответствии с графиком прибытия. Пилот из самолета не выходил, лишь справил малую нужду прямо со ступенек откинутого трапа. Облегчившись, он «зашился» в кабину, напоминая о себе вылетающими наружу окурками сигарет.

— Макс! — Из приоткрытой двери джипа выглянул блондин с гладко зачесанными, смазанными гелем волосами. — Нервничает фашист! Может, ему кофе отнести? Зябко. Замерз немец. — В подтверждение своих слов блондин шмыгнул носом, хотя в прогретом салоне автомобиля промозглая сырость мартовского утра не ощущалась.

Старший группы кончиком языка затолкал комок жвачки за щеку, отчего та вздулась, точно ее разнес флюс. Не меняя расслабленной позы, Макс повернул шею, туго обхваченную воротничком рубашки. Окинув взглядом самолет, стоявший в двухстах метрах позади джипа, он процедил одними губами:

— Пилот не немец. Он — австриец. — Широко зевнув на выдохе, старший группы добавил:

— Насчет кормежки шеф указаний не давал. Самолет мы встретили, связь с авиадиспетчерами проверили, дозаправку организовали. Кофе… — он недовольно хмыкнул. — Пускай у себя в Вене отливает, хамло.

У Макса, ответственного за встречу самолета, было отвратительное настроение. Парни из внутренней службы безопасности фирмы, занимающиеся слежкой за сотрудниками, сообщили, что белобрысого бойца его команды стали слишком часто видеть в ночных клубах, где собираются гомосексуалисты. С кем крутить любовь, было личным делом блондина, но Макса угораздило несколько раз переспать с его женой, худосочной, помешанной на сексе бабой. Как назло, после полученной информации Макс ощутил неприятные симптомы внизу живота. Его нижнее белье в последнее время было постоянно влажным.

Этим утром он решил не оттягивать визит к венерологу и сдать пробу крови на СПИД. Последнего он страшился больше всего. Только от одной мысли об этой гадости у него появился металлический привкус во рту.

Запустив руку в карман пальто, Макс достал миниатюрную рацию и связался со второй машиной, оставшейся у въезда на аэродром.

— Ребята, босс на горизонте не появился?

Рация хрипло булькнула:

— Глухо, Макс! Трасса чистая.

Старший переключил кнопку приема.

— Смотрите в оба. Не спите! Если шефа проморгаете, я вашей троице пистоны повставляю! — мрачно пообещал он.

Налетевший порыв ветра заставил Макса поежиться и поднять воротник пальто. Садиться в машину рядом с белобрысым ему не хотелось. Ожидание на пустынной бетонке бывшего запасного военного аэродрома, перекупленного для своих нужд денежными тузами, становилось нестерпимым.

«Поскорее бы сплавить шефа, — подумал Макс, расчесывая зудящую кожу под ремнями кобуры. — Почему сегодня мне так паршиво?!»

Продолжить размышления ему не удалось. Со стороны поля, простиравшегося от полуразобранного забора аэродрома до гряды низких холмов, донесся тарахтящий звук. Макс выпрямился, разглядывая раскисшую от воды грунтовую дорогу, огибающую поле.

На ней никого не было. Зато прямиком по полю на полном газу шуровал гусеничный трактор. Сзади желтой кабины задранным гребнем торчали пластины лемеха поднятого плуга. Труба очередями источала струи дыма отработанной солярки. Из-под траков во все стороны вылетали комья грязи. Бесшабашный тракторист явно намеревался сократить свой путь, проехав через линию бетона стартовой полосы.

Бетонка, построенная для широкофюзеляжных «транспортников», обслуживающих полки Тульской воздушно-десантной дивизии, утратив статус военного объекта, подверглась немедленному разграблению.

Практичные жители близлежащих сел первым делом сперли здоровущие куски металлической сетки, уничтожив ограждение аэродрома. До кабеля системы сигнальных огней они еще не успели докопаться, а сами фонари, ни к чему не пригодные в хозяйстве, крестьян мало интересовали. Новых хозяев аэродрома местные пока не очень опасались.

— Во прет пахарь! — Прилизанный блондин, держа в руке крышку от термоса с очередной порцией кофе, вылез из джипа.

Вслед за ним из прокуренного салона автомобиля выбрался третий — гренадерского роста, одежда на нем, казалось, трещит по швам. По комплекции он превосходил остальных двоих. Вытянув мясистый указательный палец, верзила нацелил его на приближающийся к кромке бетонки трактор.

— ..Бац! — шлепнул он губами, имитируя расстрел наглеца, кромсавшего гусеницами чужую территорию.

В уголках рта увлекшегося бычеподобного охранника закипала слюна.

Нахальный тракторист, видимо, рассмотрел сквозь заляпанное грязью стекло группу крутых мужиков у джипа с хромированным «отбойником», повернул налево, чтобы не оказаться в опасной близости с городскими фраерами. Вираж он совершил не спеша, с достоинством, как бы говоря: «Клал я на вас с прибором…» Теперь желтая коробочка на гусеницах неторопливо ползла вдоль бетонки.

Блондин удовлетворенно осклабился:

— Сыграло очко у пахаря…

Лающий бас старшего оборвал его:

— Догони, Артур, мужика и объясни, что он вторгся на частную территорию. Доходчиво объясни! — Желваки играли на скулах Макса.

Смерив взглядом расстояние, белобрысый попросил:

— Давай подъедем. До селянина метров триста пилить. Неохота ботинки пачкать. Новяк! Двести пятьдесят «гринов» отвалил!

Лужицы осколками тусклых зеркал блестели-, на плитах.

— Бегом! — рявкнул старший группы, встряхнув блондина за шиворот. — Разомнись, гондон! , Как правило, Макс не употреблял крепких выражений, полагая, что ему, сотруднику международной корпорации, не пристало опускаться до уровня уголовных сявок. Но настроение было хуже некуда, шеф запаздывал, а на рожу Артура он смотреть не мог.

Только от предположения, что этот хлюст развлекался с педиками, которые, по мнению Макса, поголовно были наркоманами и спидоносцами, желудок подкатывал к горлу.

— Вперед, Артурчик! — поддержал старшего бычеобразный здоровяк.

Блондин рысью бросился к неспешно ползущему трактору, шепча проклятия в адрес озверевшего начальника. Догнав, вскочил на подножку и по пояс скрылся в кабине.

— Садись за руль! — приказал здоровяку начальник группы. — Эта моль час переговоры вести будет. Сейчас босс нагрянет, а у стартовой полосы посторонние. Заводи…

Между тем беседа с сельским жителем приобретала драматические формы.

Сев за руль и берясь за ключ зажигания, здоровяк на секунду поднял глаза и тут же взорвался хохотом:

— Гля, что делается! — Он ногтем побарабанил по лобовому стеклу.

Из-за расстояния и заляпанных грязью стекол кабины трактора разглядеть, что происходит внутри, было невозможно, но по дрыгающимся ногам блондина, теряющего точку опоры, и ходившей ходуном заднице можно было сообразить — конфликт уладить не удалось.

— Морды друг другу чистят! — ухмыльнулся Макс.

Он посмотрел на наручные часы. — Без пяти восемь…

Подожди.., пара минут у нас в запасе есть. Проверим, чего Артурчик стоит. — Гримаса злорадного любопытства исказила его лицо.

Между тем посланный наказать нарушителя сам оказался в роли жертвы. Блондин упирался руками в кабину, стараясь выбраться наружу, а невидимка-тракторист тянул его обратно. Тело Артура вздрагивало от ударов.

— Размочалит торец Артурчику, — меланхолично заметил битюг, хранивший невозмутимость римского патриция, наслаждающегося боем гладиаторов. — Зажал ему шею и прямой наводкой по пятаку лупит.

— Конкретный мужик! — согласился Макс. — Привык дело с навозом иметь, а Артур настоящий мешок с дерьмом. Колхозника заломать не может… — Он демонстративно харкнул, выплевывая жвачку сквозь приоткрытое окно джипа.

Словно изжеванный кусок резины, спикировал из кабины желтобокого «Т-130» и Артурчик. Он шлепнулся навзничь, распластавшись на мокрой земле, нелепо задрав кверху ноги в модных ботинках.

— Славно приложил мужичок! — не сдержал восхищения Макс. — Пушечный удар!

Тракторист, низкий коренастый детина в фуфайке нараспашку, под которой синели полосы тельника, спрыгнул на землю, не спеша, вразвалочку подошел к приподнимающемуся на локтях телохранителю. На ходу он подтягивал рукава, недвусмысленно давая понять — продолжение следует.

Резкий гудок заставил парня в тельняшке обернуться. Сигнал подавал водитель темно-синего джипа.

Воспользовавшись моментом, блондин вскочил, словно подброшенный пружиной. Со склоненной головой он ринулся вперед, тараня обидчика.

Атака была внезапной и поэтому удачной. От удара в солнечное сплетение тракторист переломился надвое. Не давая ему оправиться, белобрысый пнул ногой в лицо. Следующий удар был под ребра.

Парень опустился на колени, мотая головой от боли. Одной рукой он упирался в землю, второй схватился за бок.

Беря реванш над опозорившим его в глазах приятелей водителем трактора, охранник с сатанинским остервенением дубасил пытающегося подняться противника. Он бил нерасчетливо, непрофессионально, как одуревший от водки подросток. Даже верзила, утратив свою невозмутимость, фыркнул:

— Сел на коня Артурчик… Покалечит мужика.

Промассировал бы ему почки, и хватит. На кой парню лицо увечить…

Белобрысый вошел в раж. Достав пистолет, он тыкал оружием в затылок приникшего лбом к земле тракториста. Тот пробовал приподняться, но его движения были заторможены и беспомощны.

Перехватив оружие за ствол, белобрысый рукоятью пистолета саданул жертву по виску. Парень завалился на бок, скорчившись в грязи в позе эмбриона, а блондин продолжал вонзать в обмякшее тело носки своих щегольских туфель.

Битюг посмотрел на командира группы.

— Замочит… — тихо произнес он.

— Недоносок! Я прогнать приказал, — скрипнул зубами Макс, — а он месиво устроил. Паскуда! — Его ладонь вдавила клаксон сигнала.

Непрерывная волна густого, застывшего на одной ноте звука захлестнула аэродром. Белобрысый прекратил избиение и триумфально помахал рукой. Издали его физиономия походила на клоунскую маску, в которой преобладал красный цвет.

— Трактор, трактор от полосы отгони! — приложив руки к губам, проорал командир группы, жеста ми давая понять, что времени для выполнения осталось мало.

Уловив, что от него требуется, белобрысый поволок потерявшего сознание парня к продолжающему чадить трактору.

— Макс, рация!

— Ага, босс прикатил… — пробормотал тот, доставая плоскую черную коробочку с короткой антенной.

Его аккуратно подстриженный отполированный ноготь вдавил кнопку приема. Мембрана рации заклокотала:

— Макс, слышишь? Какой-то психопат ворота проломил… Макс, — слова сыпались как горох, — шизик на красном «Пежо» ворота снес! Он уже на взлетной полосе… Макс, он стреляет по скатам!.. Б… выкручивай…

Связь оборвалась. Старший группы увидел, как по серой линии бетонки несется кроваво-красный автомобиль, преследуемый джипом «Тойота-Лендкруизер» с его людьми. Он онемел, и лишь сухие щелчки выстрелов вывели его из транса.

— Разворачивайся! — сдавленно прохрипел Макс, передергивая затвор пляшущего в руках пистолета.

Жалобно взвизгнули покрышки. Снопами света брызнули зажженные фары. Джип «Чероки» взял с места в карьер, торопясь перехватить красный «Пежо».

Макс мгновенно понял: «Это не полудурок. Это отчаянно смелый „профи“, и его цель — застывший на взлетной полосе самолет».

Почему он вломился на территорию аэродрома — Макса не касалось. Остановить, уничтожить врага, дать возможность боссу спокойно сесть в самолет и улететь в сытую, безмятежную Австрию — вот что было главным.

Машины сближались. Красный «Пежо» оказался зажатым в клещи. Сзади впритирку к нему мчалась «Тойота», впереди надвигался джип Макса.

— В лобешник долбани, — мычал Макс, предвкушая, как не выдержавший водитель «Пежо» свернет с бетонки, как его машину вынесет на раскисшее поле, откуда не выбраться. Он обеими руками стискивал рифленую рукоять «беретты», безотказного итальянского пистолета.

Вдруг тело громилы, управлявшего джипом, изогнулось, словно через него пропустили ток. Машина вильнула, ее повело вправо.

— Жора, прямо! — гаркнул Макс и осекся.

Лобовое стекло джипа залила кашицеобразная масса алого цвета с примесью серого. Содержимое черепа верзилы выплеснулось на стекло с идеально круглым отверстием от пули. Агонизируя, водитель нажал педаль тормоза. Будь это не классный американский джип, а какая-либо менее устойчивая переднеприводная малолитражка, не вышел бы Макс из виража, кувыркался бы, пока не превратился в отбивную.

Вцепившись в руль, он сумел совладать с управлением, хотя «Чероки» уже оказался на поле и его несло прочь от взлетно-посадочной полосы. Локтем Макс нажал на ручку дверцы. Напрягшись, он вытолкнул мешавший ему труп верзилы. Машинально включил «дворники», стремясь очистить стекло от жуткой слизи.

Сдав назад, дрожа от напряжения, Макс вывел машину на бетонные плиты. Он чувствовал холодную ярость и нарастающий страх. Противник действовал безжалостно. Судя по продырявленной башке здоровяка, стрелком он был отменным.

Догоняя умчавшиеся автомобили, Макс шептал:

— Я достану тебя, ублюдок…

Его парни действовали неплохо. «Тойота» несколькими касательными ударами прижала машину незнакомца к левому краю бетонки, не давая ей приблизиться к самолету. Проскочив на полном ходу «Челленджер», машины мчались дальше.

Из окон «Тойоты» слабыми вспышками чиркали огоньки пистолетных выстрелов. Заднее стекло «Пежо» осыпалось мелкими кусочками. Перекошенный бампер скрежетал по каменным плитам. Машина походила на затравленного, раненого зверя, бегущего на последнем издыхании.

Но все же «Пежо» сумел оторваться, уйдя метров на сто от преследователей. Заложив крутой вираж, автомобиль развернулся, встал перпендикулярно надвигающейся «Тойоте». Дверца распахнулась.

Темноволосый мужчина вытянул руку со странным оружием, похожим на обрез, в направлении приближающейся «Тойоты». Ствол харкнул огнем.

Одновременно навскидку, со второй руки, незнакомец стрелял из пистолета, поливая свинцом закрутившийся волчком джип. Из-под его капота вырвались языки пламени. Охваченная гарью машина завалилась на бок, проскользила по каменным плитам, будто по ледяному катку, и, врезавшись в столб ограждения, совершила кульбит, перевернувшись на крышу. Грохнул взрыв. Джип с тремя членами команды Макса превратился в огненную могилу.

Но Макс успел… Хромированные дуги «отбойника» раскурочили почти всю заднюю половину «Пежо».

Сойдясь в жесткой сцепке, машины двигались по инерции, неразделимые, как сиамские близнецы.

Держа пистолет на изготовку, Макс подошел к распростертому телу. Его палец, скованный судорогой, дрожал на спусковом крючке.

— Ма-а-акс… — Истеричный визг белобрысого, остававшегося вне схватки, перекрывал треск горящей «Тойоты». Артурчик бежал, обхватив руками голову.

— К самолету!.. Пилота успокой! — сиплым голосом прокричал старший, потерявший в течение нескольких минут почти весь свой отряд.

И тут незнакомец, казавшийся грудой безжизненной плоти, из крайне неудобного положения совершил головокружительный прыжок-пируэт. Под него будто заложили заряд динамита, который, взорвавшись, послал его прямо к оторопевшему Максу. Перехватив кисть руки, сжимающей пистолет, нападавший вывернул ее до хруста. Оружие грохнулось наземь, и незнакомец ногой отшвырнул его подальше. Изловчившись, Макс шарахнул ребром, жестким, как обух топора, по корпусу врага. Удар пришелся по больному месту, потому что хватка нападавшего ослабла, и его зубы скрипнули, гася стон.

Противник попался достойный. Следующий удар наткнулся на глухой блок защиты, а короткий хук в челюсть сбил Макса с ног. Охранник захлебнулся кровью и осколками собственных зубов, но сдаваться не собирался. Подсечкой он свалил незнакомца.

Двое мужчин, хрипя и задыхаясь, катались по стылому бетону. Макс чувствовал, что слабеет. Еще немного — и незнакомец доберется до его глотки, вырвет кадык…

— Где он? — срывался полустон-полукрик с губ незнакомца.

— Ар.., ар.., тур… — шепелявил окровавленным ртом Макс, отбиваясь от неумолимого врага. Сейчас он был готов полюбить белобрысого хорька больше всех людей на свете. Только бы тот быстрее добежал.

Меркнущим сознанием телохранитель уловил — к звукам горящей машины, тяжелому дыханию незнакомца добавился нарастающий рокот автомобильного двигателя. Противник, сумевший перевернуть его на живот, ухватившись за ворот пальто, бил Макса лбом о бетон.

— Где он? — хрипел незнакомец.

— Оставь его! — Зычный командный голос донесся как будто с небес. — Тебе ведь нужен я!

Железный ошейник пальцев на шее Макса разомкнулся. Разлепив слипавшиеся от крови веки, телохранитель повернул голову.

Черный «Линкольн» погребальным катафалком возвышался над сражавшимися мужчинами. Водитель лимузина держал незнакомца под прицелом короткоствольного автомата. Рядом, облокотившись о крышу «Линкольна», стоял босс. Его губы кривила усмешка:

— Ну что, Святой? Ты никак не можешь покинуть нашу грешную землю?!

ЧАСТЬ I

Глава 1

Приложив ухо к серой бетонной стене бассейна, Юрчик вслушивался в звуки музыки. Блаженная улыбка озаряла его лицо, носок ноги машинально отбивал такт. Юрчик любил музыку.

Это подметил и врач, председательствующий в комиссии по освидетельствованию умственно неполноценных.

— Эмбицил с поразительным природным слухом, — констатировал ученый муж и с сожалением добавил:

— Но Чайковским ему не стать. Клинический идиот…

Ладонью с въевшейся в поры угольной пылью Юрчик погладил шероховатую поверхность стены, оглянулся и, припадая на правую ногу, засеменил к сосне, разлапистые ветви которой веером нависали над стеклянной крышей бассейна.

Еще раз воровато оглядевшись, он сбросил рваную телогрейку, обхватил ствол руками и с обезьяньей ловкостью вскарабкался наверх. Во мраке февральской ночи он был похож на огромное насекомое, ползущее по толстенной ветви старой сосны. Зависнув над крышей бассейна, Юрчик тихо рассмеялся.

Сквозь покрытое конденсатом стекло он увидел веселящихся людей.

Пузатые мужики с ребячьим гиканьем ныряли с бортиков, поднимая тучи брызг. Женщины в пестрых купальниках вторили им визгливыми выкриками.

Вдоль бассейна сновали официантки с подносами, заставленными бутылками и высокими стаканами.

Модная мелодия громыхала из динамиков четырех девяностоваттных колонок, заставляя стекла крыши вибрировать.

Юрчик раздвинул ветки, мешавшие ему наблюдать.

Как раз в этот момент одна дама, решившая продемонстрировать стиль плавания на спине, расставив руки, опрокинулась навзничь, намереваясь лечь на воду. Ее взгляд уперся прямиком в физиономию подглядывающего. Сквозь муть стекла на фоне звездного неба и мохнатых сосновых лап она узрела ощерившееся в беззубой улыбке существо, помахавшее ей бесформенной конечностью.

От неожиданности дама ушла под воду. Вынырнув, она убедилась, что ночной монстр не исчез, а, наоборот, стал как бы еще ближе и тянет к ней свои клешни. Вопль животного ужаса потряс бассейн.

— Мальчики! Там, там… — Дама, захлебываясь водой и словами, тыкала коротким пухлым пальчиком в сторону крыши.

Она то исчезала под водой, то выныривала на поверхность. С каждым появлением дама кричала все сильнее.

Наиболее решительные мужчины побежали к выходу, другие, словно стадо испуганных тюленей, бросились в бассейн спасать тонувшую женщину.

Юрчик сжался в комок, надеясь спрятаться в сосновой хвое. Он понял, сейчас произойдет что-то страшное и его будут бить. Побои были неотъемлемой частью жизни Юрчика, но привыкнуть к ним он никак не мог. У него из горла вырвался протяжный стон, переходящий в тонкое щенячье повизгивание. Пальцы еще сильнее впились в ветви, загоняя чешуйки коры под ногти.

— Эй, малахольный, слезай немедленно! — Грубый голос был жесток и требователен. — Слезай, урод! Кому говорю?

От окрика Юрчик втянул голову в плечи. Твердый снежок попал ему в лицо, но боли Юрчик не почувствовал. Лишь рот наполнился соленой вязкой жидкостью — кровью из разбитых губ.

— Спускайся, придурок! Не бойся! Шампанским угостим, с девочками познакомим! — галдели внизу пьяные голоса. — Давай к нам, Тарзан!

Кто-то пояснял остальным:

— Это дебил, в котельной живет.., вся грязная работа на нем… Быстрее вниз, кретин! Холодно! Сейчас из ружья пальнем, дятел паршивый!..

Скользя по стволу, Юрчик чувствовал, как грубая поверхность дерева царапает ему живот. Коснувшись ногами земли, он прошлепал разбитыми губами:

— Вот! Брюхо себе раскровенил!..

Его никто не слушал. Регочущие мужики, обступив Юрчика плотным кольцом, брезгливо притрагивались к лохмотьям полубезумного человека, отвешивали пинки и затрещины, забавляясь им, словно загнанным зверем, которого осталось добить.

— ..Настоящий Квазимодо. Ну и урод! — упражнялись они в остроумии. — Башка-то, башка лысая, как репейник! Гляди, у него протез вместо правой ноги! Ну и шустряк.., дебил дебилом, а на красивых баб тянет…

Юрчик угодливо улыбался, не понимая и четверти из того, что о нем говорят, при этом не забывая опасливо коситься по сторонам, чтобы не пропустить удар.

Особенно его пугал плечистый здоровяк в наспех наброшенной на голое тело дубленке. Верзила громче всех смеялся, чаще других щелкал его по лбу, говорил мудреные слова.

— Я пойду? — именно к нему обратился Юрчик. — Степаныч заругает! Уголька надобно подбросить. Степаныч выпимший нынче, дюже злой! Так я пойду? — Он искательно заглянул в глаза здоровяку.

Стоявший рядом с ним заплывший жиром низкорослый мужичок с проплешиной от уха до уха удивился:

— Смотри, Гриша! Ты хоть и голышом, а начальственный ужас внушаешь. Эта жертва пьяного зачатия не у кого-нибудь, а у тебя разрешения откланяться просит.

Тот, кого назвали Гришей, довольно протянул:

— Разбирается в людях, хоть и недоносок! — И, обращаясь уже к Юрчику, притворно-ласково добавил:

— Не рыпайся. Для тебя праздник только начался. — Крепко сжав ему локоть, верзила скомандовал:

— Давайте, мужики, обратно. Не май месяц на дворе. А этого, — он кивнул на Юрчика, — Виктору Павловичу покажем. Пусть полюбуется, какая дичь вокруг его загородной резиденции вьется… — Рука ослабила хватку, и Юрчик осторожно освободил локоть. — Не рыпайся! — рявкнул здоровяк, хватая пленника за шиворот.

Тряхнув для острастки свою добычу два раза, он сделал подсечку под одобрительный хохот окружающих. Сбитый с ног пленный больше не совершал никаких движений, покорившись судьбе. Его, словно куль с мукой, поволокли добровольные помощники главного охотника к входу, освещенному молочным светом фонарей, где у двери стояли несколько женщин из числа обслуживающего персонала профилактория.

Дом отдыха текстильного комбината — старейшего предприятия города — располагался в дивном местечке. Сосновый бор живой изгородью окружал двухэтажный корпус гостиницы, скрывая его от любопытных глаз. Соединенный крытым переходом с бассейном корпус блистал белоснежной облицовкой стен, не испохабленных непристойными надписями или символами какой-нибудь «металлической» команды.

В начале восьмидесятых годов директор комбината расщедрился: заключил контракт с финской строительной фирмой, хорошо себя зарекомендовавшей на строительстве Олимпийской деревни в Москве. Местное начальство поддержало почин директора: мол, и мы не деревня, пусть и дальнее, но Подмосковье, сердце нашей родины…

Место подбирали тщательно, под чутким надзором первого секретаря горкома партии, лично обозревшего выбранный участок.

Финны отгрохали профилакторий в рекордно короткие сроки. Покрыли крышу красной черепицей, выставили идеально ровные бордюры по бокам закатанной асфальтом подъездной дороги, соорудили сауны с изумительным жаром и сотворили еще многое другое, к чему воспитанные в спартанском духе труженицы комбината были непривыкшие. Но главной достопримечательностью дома отдыха стал бассейн под стеклянной крышей. Лежа на спине и нежась в воде, можно было созерцать ночное небо, усеянное мириадами звезд, или краски вечернего заката, как кому по вкусу.

Сауну опробовал первый секретарь со свитой избранных товарищей, затем директор опять же с главным местным партийцем, потом начальнички рангом пониже. На торжественном банкете, посвященном официальному открытию профилактория, заговорили, что наконец-то в городе появилось приличное место, где можно принять гостей и самим расслабиться на лоне природы в цивилизованных условиях.

Текстильщицы были женщинами тихими и дисциплинированными. Получив путевку в «профилак» — так сокращенно они называли якобы свой дом отдыха, — чувствовали себя на седьмом небе от счастья. Распаривая скрюченные от работы пальцы в настоящей финской сауне, отмокая в бассейне, наполненном до краев лазурной водой, они мечтали через год-другой вырвать у заводского профкома путевку и спрятаться в лесной тишине от опостылевшего грохота станков, утробного рева мужа-алкаша, ломаемого очередным похмельем, и прочих мерзостей жизни обыкновенной советской ткачихи.

Женщины постарше днем чинно прогуливались по лесным тропам, вечерами судачили, собираясь на посиделки у телевизоров. Молодежь предпочитала побеситься в бассейне и оторваться на дискотеке, устраиваемой по выходным.

Правда, заполучить путевку было сложно. Номера «Шпулек» — это было второе название профилактория, придуманное завистливыми горожанами, не имевшими никаких шансов попасть туда, — помимо работниц комбината постоянно оккупировали важные чиновники из Министерства легкой промышленности, партийные товарищи, наезжавшие даже из Москвы, прочие нужные для города люди.

Летом число ткачих сокращалось до минимума.

Места в райском уголке бронировались для высоких гостей. Зимой тружениц опять запускали погреться в сауне.

Откуда взялся здесь Юрчик, никто не знал. Он сам себя именовал этим ласковым именем, был незлобив и тих. Лицо, поросшее редкой, клочками, бородкой, напоминало сморщенную репу, причем с одной стороны морщины были резче и глубже. По-своему был вежлив. Когда кто-либо давал ему подаяние, стремился поцеловать руку.

На Руси издревле почитали и оберегали юродивых, признавая за ними особое право жить отличной от других жизнью и зваться божьими людьми.

Юрчик не пророчествовал, но и гадостей не делал.

Раза два с ним случались эпилептические припадки, и «Скорая» увозила его в психдиспансер. Однако он всегда возвращался обратно.

Его приютил такой же горемыка, работавший кочегаром котельной и сантехником по совместительству, спившийся отставник Степаныч. Ко Дню Советской Армии он облачался в военный китель с золотыми парадными погонами, отмеченными майорскими звездочками и скрещенными пушками в петлицах, надирался вдрызг, выбирал среди отдыхающих готовую слушать его пьяные излияния женщину и часами рассказывал о службе на страшном Тоцком полигоне — о первом испытании ядерного оружия, сломавшем ему жизнь и отнявшем здоровье.

— Думаешь, я пью? — пустив слезу, говорил он; — Я радионуклиды из организма вывожу! — При этом Степаныч пытался облапить собеседницу или хотя бы придвинуться поближе.

Труба котельной, уставившаяся своим прокопченным жерлом в небеса, портила общий живописный пейзаж. Ее неопрятный вид плохо сочетался с красной черепицей крыши, чистенькими стенами гостиницы и бассейна, стройными, словно выкованными из меди, стволами сосен. Сам Степаныч называл свое место работы и жительства крематорием, страшно злился, если кто-нибудь приходил к нему без приглашения, и, несмотря на запои, не допустил ни одной аварии на вверенном ему объекте.

К Юрчику он некоторое время присматривался, пуская лишь переночевать, когда наступали холода.

В один из зимних вечеров Степаныч расщедрился, угостил бродяжку коктейлем из раздобытого неизвестно где спирта, смешанного с пивом и четвертью дешевого плодово-ягодного вина. Заглотав адскую смесь, кочегар выбрал с колосников печи остатки прогоревшего угля, наполнил ими ведро и попросил гостя вынести шлак на улицу.

Юрчик с готовностью подхватил ведро. Его не было больше часа. Задремавший Степаныч не заметил пропажи, а уснувшего на куче теплого шлака бездомного бедолагу обнаружила сторожиха, совершавшая ночной обход. Мороз, ударивший в ту ночь, прихватил правую ногу Юрчика, оказавшуюся не на шлаке, а на стылой земле.

Хирурги в больнице консилиумов не устраивали.

Оттяпали отмороженную конечность ровнехонько по щиколотку. Степаныч собственноручно выносил Юрчика из больницы.

— Будешь моим адъютантом! — буркнул он, стараясь не смотреть на забинтованную культяпку, высовывающуюся из широкой штанины.

Дома, а точнее в пристройке у котельной, Степаныч выстругал самодельный протез — деревянную ступню с углублением, выложенным для удобства и комфорта куском ткани.

Юрчик был тенью кочегара, позволяя себе лишь кратковременные отлучки по вечерам. Больше всего он любил взбираться на старую сосну и любоваться сквозь стеклянную крышу купающимися людьми.

Причем пол и возраст не имели для него значения.

Сначала отдыхающие пугались, жаловались администрации, а потом привыкли. Юрчик стал старожилом «Шпулек», неотъемлемой частью окружающего пейзажа, местной достопримечательностью и просто исполнительным мужичком, готовым откликнуться на зов каждого. Если бы не Степаныч, его бы просто загоняли. Но связываться с матерщинником кочегаром, козырявшим своим героическим прошлым, рисковал не каждый. Разве что здоровенные, как статуи на Выставке достижений народного хозяйства, бабищи из пищеблока могли заткнуть рот Степанычу или погрозить розовым, в половину коровьего вымени кулаком.

Пересидел Степаныч в своей берлоге скверные времена, заодно не дав юродивому подопечному сгинуть от голода.

Россия приватизировалась, лихорадочно шуршала ваучерами, вкладывая их в расплодившиеся, как поганки после дождя, инвестиционные фонды. Финансовые компании, прочие «конторы» сулили баснословные прибыли.

Степаныч наплевательски отнесся к процессу приватизации, обменяв бумажки на полноценную жидкую валюту, поспешив пропустить ее через собственный желудок.

Комбинат в это время приходил в упадок. Узбекские хлопкоробы «белое золото» решили продавать англичанам за твердую валюту; потребители задерживали оплату за полученную продукцию, энергетики требовали «отстегнуть» по счету, и так далее.

Хирел комбинат — ветшали «Шпульки». Неожиданно начала трескаться хваленая финская черепица.

Она лопалась с жутким шумом, точно профилакторий попал под бомбежку вражеской авиации. Исчезли толстозадые поварихи из пищеблока. Бассейн, в котором месяцами не меняли воду, напоминал зловонное озеро — результат страшной экологической катастрофы. Зимой из-за нехватки угля некогда уютные двухместные номера стали походить на камеры пыток, где заключенных подвергали истязанию холодом.

Степаныч начал подумывать о том, чтобы пустить стоявшие в холле бильярдные столы на растопку гаснущих печей котельной. Но, как и у всего хоть мало-мальски ценного в стране, у «Шпулек» появились новые хозяева и постояльцы.

Самоуверенные мужчины с лоснящимися физиономиями и суетливо бегающими глазами стали привозить сюда своих подружек. Сильно накрашенные девицы, одетые в юбки с разрезом почти до ягодиц, непрерывно визгливо хохотали и преданно прижимались к своим слоноподобным кавалерам. А те посасывали баночное пивко, вытянув губы трубочкой, точно новорожденные младенцы, и раздавали «на чай» зеленые купюры с изображением насупленных стариков в париках и без.

Любимое место отдыха тружениц сняли с баланса комбината, передав в распоряжение города. У предприятия не было средств для содержания дома отдыха.

Его с готовностью принял под свою личную опеку только что избранный мэр — Петр Васильевич Хрунцалов. В своей программе он обещал отдать «Шпульки» для нужд здравоохранения. Забравшись в кресло мэра, он передумал, сделал профилакторий своей загородной резиденцией.

Партийные вечеринки не шли ни в какое сравнение с балами, закатываемыми мэром. Ни по количеству гостей, ни по объемам выпитого. Балы имели обыкновение плавно перетекать в оргии.

Степанычу поначалу нравился такой размах, тем более что и ему кое-что перепадало с барского стола.

Он научился отличать «Смирновку» от «Абсолюта» и армянский коньяк от французского, попробовал впервые в жизни консервированных лангустов, приняв их за плохо приготовленный частик, залитый непонятным соусом.

Новые постояльцы пришлись ему по душе простотой обращения, щедростью, склонностью к неуемному потреблению спиртного. Так же быстро отставной майор в них и разочаровался.

Как-то под вечер подвыпившие друзья мэра решили поохотиться. Выйдя на балкон, они достали пневматическое ружье американского производства, навалились набитыми жратвой животами на перила и принялись палить по белкам. Лесные зверюшки были ручными. Степаныч сам кормил их с руки, именуя не иначе как своими рыженькими стервочками.

Пули разносили пушистых приятельниц бывшего майора вдрызг. Кровавые ошметки падали с деревьев.

Задыхающийся от быстрого бега Юрчик влетел в кочегарку, выплевывая из себя бессвязные фразы:

— ..малышек твоих.., злые они парни.., спрячь Юрчика…

Степаныч отправился посмотреть, что так встревожило его подопечного, прихватив на всякий случай металлический прут, служивший ему для выемки шлака. Задумчиво прищурившись, он минут пять наблюдал за тупой бойней, устроенной друзьями мэра.

Подобрав окровавленный комочек, бывший еще секунду назад непоседливым зверьком, кочегар перебросил мертвую белку с ладони на ладонь, словно она была горячей картофелиной, что-то пробурчал себе под нос и твердой походкой кадрового военного направился к гостиничным дверям.

— Твари, что же вы делаете? — С этим возгласом, взяв наперевес кочергу, Степаныч атаковал развлекающихся охотой с балкона.

Ударом приклада в лицо отставного майора уложили наземь. Четверо грузных мужиков топтали его ногами, поднимали за волосы голову теряющего сознание Степаныча, плевали ему в лицо. Устав бить, вся команда отправилась к холодильнику пропустить по банке пива и определить судьбу обнаглевшего кочегара. Кто-то изобретательный предлагал использовать его как живую мишень, кто-то попроще советовал сбросить с балкона и всем дружно помочиться на защитника животных.

— ..Юрчик! Веришь, — делился потом Степаныч, — когда волосы клочьями выпадали, когда суставы наизнанку выворачивало, я не плакал. Терпел… А тогда, на балконе, слезы сами по себе лились. Меня, майора Советской Армии, кабанье зажравшееся с дерьмом смешало! Из своих пипеток обгадить меня хотели! — Степаныч скрипел зубами, прикрывая ладонью глаза. — Холуи хрунцаловские… — Трясясь от бессильной злобы, он глубоко затягивался дымом дешевой сигареты, исчезал в сизом облаке.

Юрчик плаксиво кривил рот, сочувствуя другу, нашептывал что-то успокаивающее, подавая наполненный до краев стакан…

— Перебирай мослами! — Мужчина в дубленке ткнул пленного кулаком между лопаток.

Юрчика вели по крытому переходу. Он посапывал носом, не отваживаясь расплакаться в голос.

Его ввели через мужскую раздевалку в бассейн.

Зал был декорирован под уголок тропического рая.

Здесь стояли кадки с пальмами в человеческий рост, фикусы, сквозь зеленую листву которых проглядывали привязанные разноцветными лентами ананасы.

Вдоль бассейна стояли плетеные стулья под зонтиками. Столы прогибались под батареями бутылок, рядами блюд и фужеров. На одном из них стояла клетка.

Большой попугай, чье оперение переливалось всеми цветами радуги, скосил на Юрчика недружелюбно поблескивающий глаз-бусинку.

В бирюзовой воде бассейна плавали фрукты: оранжевые апельсины, зеленоватые киви, ярко-желтые бананы, розовые манго.

Среди этой роскоши Юрчик выглядел особенно нелепо и смешно. Этакая пародия на человека.

— Петр Васильевич! Поймали монстра! — загоготал здоровяк, сбрасывая с себя дубленку.

Он подвел пленника к развалившемуся в кресле с высокой спинкой хозяину и устроителю торжества.

Мэр, Петр Васильевич Хрунцалов, справлял свой сорок пятый день рождения.

— Ага! — Мэр растянул губы в улыбке. — Так это ты напугал Светика? Светуля, иди взгляни на своего поклонника. — Его живот заколыхался, точно наполненный воздухом аэростат.

Эта часть тела была у Хрунцалова поистине выдающейся. К нему более всего подходило незаслуженно забытое слово «чрево». Живот начинался почти от самых сосков груди, крутой волной ниспадая к бедрам.

Жировые складки по бокам наслаивались одна на одну. Могучие ляжки не могли исправить непропорциональности. Казалось, этот человек состоит из живота, а все остальное — только дополнение.

Юрчик завороженно смотрел на эту колышущуюся гору.

— Нравится? — уловил его взгляд Хрунцалов, похлопывая себя ладонями по чреву. — Лучше носить горб спереди, чем сзади!

Толпа гостей одобрительно захихикала. Среди них не было людей атлетического сложения. Лайкра закрытых купальников у женщин не могла скрыть излишков жира и обвисших задов. Мужчины, за исключением Гриши, были копией Хрунцалова, только помельче габаритами.

— Светюник! Ты почему не хочешь познакомиться с мальчиком? — пьяно просюсюкал Хрунцалов.

— Петр Васильевич, — в тон ему отозвалась дама, испугавшаяся Юрчика:

— Прикажите ему, пусть убирается! Это же дебил! — Букву "е" она произнесла как "э". — И у него наверняка вши.

— Так помой парня! В парилочку своди! — Мэр продолжал разыгрывать спектакль. — Ты у нас баба одинокая, разведенная. Просила меня мужика подыскать?

— Но не такого же урода?! — Та сложила губы бантиком.

— Для тебя сойдет! — грубо ответил хозяин вечеринки. — Ты мужик или нет? — вопрос адресовался Юрчику.

Бедолага, не понимая, чего от него хотят эти жующие, раскрасневшиеся от выпитого люди, нечленораздельно замычал.

Скрутив с треском пробку, Хрунцалов подал ему бутылку коньяка:

— Выпей за мое здоровье!

Юрчик послушно сделал глоток. Обжигающая жидкость комом застряла у него в горле. Он закашлялся.

— Пей еще! — потребовал мэр.

— Не-а-агу! — простонал убогий.

— Ты, мужичок, стопроцентный дебил! — укоризненно кивнул Петр Васильевич. — «Хенесси» пить не желаешь. Я себе не всегда позволить могу, а ты гугнишь! Гриша, ты бы пил на халяву «Хенесси»?

— Лакал бы! — отозвался здоровяк.

— Да, по этой части ты мастак. — Хрунцалов встал, брезгливо морща нос, приблизился к Юрчику. — Пей за мое здоровье!

Он насильно сунул горлышко хрустальной бутылки в беззубый рот Юрчика. Коньяк вытекал из уголков его рта двумя тонкими золотистыми струйками. Захлебываясь, Юрчик делал большие глотки.

— Ишь, присосался! — ухмыльнулся Хрунцалов. — Хорош! — Он вырвал бутылку изо рта Юрчика. — Для таких, как ты, сгодится пойло попроще. Подглядывать, значит, любишь? — Петр Васильевич изрядно перебрал и покачивался, точно матрос в штормовую погоду. — Понимаешь, идиотина, Светлана Васильевна опасается, что у тебя вши. Поэтому сейчас мы организуем тебе сауну. — Он громко икнул. — Дадим градусов этак сто пятьдесят, если выживешь, прополощем в бассейне. Лады? — Хрунцалов протянул руку.

Ответом ему стало скулящее подвывание убогого.

— Получишь по харе! — пообещал городской глава.

Спектакль затянулся, однако вслух возмущения никто не высказывал. Гости переминались с ноги на ногу, бочком отходили в сторону.

— Петр Васильевич, достаточно! — Молодая женщина встала между жертвой и мучителем. — Он и так природой обиженный.

Юрчик, почувствовав в ней защитницу, подался к говорившей. Она испуганно отшатнулась.

Сзади его придержал за плечи здоровяк.

— Отпустите бедолагу! — повторила просьбу женщина. В ее взгляде сквозила жалость, смешанная с брезгливым любопытством. — Петр Васильевич, он ведь на ногах не стоит.

Юрчик исподлобья рассматривал свою защитницу.

Ему нравились мокрые волосы, прикрывавшие округлые плечи, темные, миндалевидной формы глаза, чуть вздернутый носик.

— Мариночка, да он любуется тобой! — ревниво произнес Хрунцалов. — Глазами раздевает! — Хлопнув себя ладонями по ляжкам, мэр захохотал. — Ай да сукин сын! Пенек замшелый! Страшнее атомной войны, а туда же… Тянет на баб? — Он вытер с отвисшей нижней губы слюну. — Ладно! Возьми себе что-нибудь пожрать и выпить, — милостивым жестом хозяин праздника указал на столы. — Сегодня я угощаю! — Он продолжал играть роль хлебосольного князя, щедро одаривающего последнюю голытьбу. — И не забудь поблагодарить Марину Викторовну за заступничество.

Кто-то уже совал в дрожащие руки убогого бутылку, фрукты, нарезанную тонкими ломтиками ветчину и прочую снедь.

— Бери, бери… Не бойся! — подбодрил его Хрунцалов.

— Вот это по-христиански, Петр Васильевич! — вставил какой-то угодник.

— Набрал? — поинтересовался мэр. — Не стесняйся, захвати ананас! — Хрунцалов собственноручно затолкал его покорно стоящему Юрчику за пазуху. — А теперь шуруй отсюда! Увижу, что опять подглядываешь, башку оторву! Гриша, покажи обратную дорогу гостю. — Нагнувшись к уху здоровяка, мэр прошептал:

— Завтра этого ублюдка здесь быть не должно!

— Мое упущение, Петр Васильевич! Исправимся, — вполголоса ответил тот.

Оказавшись на улице, Юрчик почувствовал, как кружится у него голова. Он шел нетвердой походкой, прижимая к груди подарки. Сок из раздавленных фруктов струился у него между пальцев.

— Где шлялся? — встретил его Степаныч. — Ого, пайки надыбал! И бутылку выцыганил! — Он взял литровый сосуд с яркой этикеткой. — Ты никак у пузатого на дне рождения побывал? — Все внимание кочегара было сосредоточено на этикетке. — Сидел бы за печкой, поганец! Будут мне на мозги капать.

В помещении кочегарки находился гость Степаныча — сухонький дедок, исполнявший обязанности сторожа профилактория. Его вечно слезящиеся глазки широко раскрылись при виде бутылки.

— Гуляем, Степаныч! — потер руки старик.

— Не спеши, Егор. Надобно проверить водочку, — заметил хозяин кочегарки. — Видишь, питье заморское, а вдруг отрава! Намедни Васька-шофер балакал, что траванулся импортной беленькой. Заблевал всю хату, чуть копыта не откинул…

Сторож зябко передернул плечами.

— Выпить хочется, Степаныч, — признался он, не спуская глаз с бутылки. — Трубы горят!

Степаныч тряхнул бутылку.

— Навезли в Россию иностранного говна. Пьют люди что попало. Юрчик, а ты успел приложиться?

Ответа он ждать не стал. Привычным движением скрутил пробку. Принюхался. Потом достал из кармана моток медной проволоки, отломал кусок сантиметров восемь и принялся разогревать его конец на огне зажигалки.

— Ты чего делаешь? — завороженно спросил Егор, наблюдая за манипуляциями товарища.

— Глухомань безграмотная, — отозвался кочегар. — Верный способ проверить, не отрава ли.

Сторож обиделся, но виду не подал. Жажда была сильнее гордости.

Соприкоснувшись с напитком, разогретый металл зашипел. Из горлышка вырвалось облачко пара. Степаныч принюхался, широко раздувая ноздри.

— Кажись, моргом не пахнет! — удовлетворенно произнес он. — Нюхни ты, Егорка.

У сторожа нос шевелился, как хоботок навозной мухи, ползающей по сахару.

— Чуешь? — устав ждать, спросил Степаныч.

— Водочкой пахнет! — восторженно прошептал старый алкоголик.

— Трупняком не воняет? — еще раз переспросил кочегар.

— Озверел! — взвился сторож, роняя шапку на грязный пол кочегарки. — Натуральная водка, хоть и импортная. Угорел ты в своей берлоге.

Степаныч осторожно обхватил бутылку пятерней, поднес к губам и сделал большой глоток. Крякнув, он махнул свободной рукой, чтобы Егор сел.

— Дурила! — отдышавшись, объяснил кочегар. — Если пахнет моргом, значит, в бутылке метиловый спирт. Формалин. Давай придвигайся к столу поближе. У них свой праздник, у нас свой!

Обстановка кочегарки была спартанской: наспех сколоченный стол из плохо обструганных досок, три табуретки, тумбочка с болтающейся дверцей, шкаф, похожий на гроб, покрашенный ядовито-зеленой краской. Стену украшали осколок зеркала, покрытый сизой угольной пылью, и календарь с глумливо улыбающейся девицей, на которой, кроме ковбойской шляпы, ничего не было.

Из тумбочки Степаныч достал нехитрую закусь: четыре мелкие луковички величиной с грецкий орех каждая, два раздавленных яйца, сваренных вкрутую, кусок колбасы подозрительного синюшного цвета.

Рюмок у Степаныча не было. Для застолья он использовал алюминиевые кружки солдатско-лагерного образца. Разлив водку, кочегар приподнял кружку:

— Ну, понеслась душа в рай! — Бывший майор залпом проглотил отмеренную дозу.

Собутыльник произносить тостов не стал, последовал примеру хозяина.

…Светало. Робкие серые утренние сумерки сменяли черноту ночи. Серп полумесяца желтым пятном светился на небе грязно-молочного цвета. Под порывами ветра скрипели сосны. К этим звукам добавился вой, смертельно-тоскливый, леденящий душу.

Юрчик проснулся, потер глаза ладонями, покрытыми засохшей коркой фруктового сока, смешавшегося с золой. В висках у него стучали молоточки, внутренности сжигала жажда. Неугомонный Степаныч и его заставил выпить полкружки водки.

Сам хозяин кочегарки спал, забравшись на стол, скрючившись, как эмбрион в чреве матери. Его приятель, постанывающий в пьяном забытьи, примостился у шкафа.

Спотыкаясь о валявшиеся на полу бутылки, Юрчик прошелся по помещению, подбросил угля в топку, пошевелил кочергой, наблюдая за сполохами пламени. Вой повторился. К голосу, тянувшему высокие ноты, добавился еще один — низкий и надрывный.

Никаких диких животных в лесу, окружавшем профилакторий, не водилось. Бродячих собак, крутившихся возле мусорных бачков, истребили по приказу Хрунцалова.

Юрчик вышел из кочегарки. Пелена тумана окутывала дремлющий лес. Темный куб здания гостиницы размытыми контурами выделялся на фоне частокола деревьев. Поколебавшись, Юрчик шагнул вперед, и туман поглотил его…

Он брел по пустынным коридорам гостиницы, где не было ни одной живой души. Его шаги гулким эхом отдавались под сводами.

Мозг слабоумного сохранил способность делать элементарные выводы. Обследовав стоянку, на которой оставался лишь один автомобиль, Юрчик решился войти внутрь здания. Его влекло непреодолимое желание увидеть лазурную воду бассейна, опустить в нее свои руки, лицо, потрогать зеленые листья экзотических растений и посидеть в кресле с высокой спинкой.

Прокравшись по крытому переходу, удивляясь собственной смелости, Юрчик открыл дверь…

Мужская раздевалка — комната прямоугольной формы — была наполнена паром. Он клубами выходил из сауны, примыкавшей к раздевалке. В помещении, куда забрался Юрчик, было три двери. Одна, через которую он вошел, открывала вход в коридор, вторая, в левой стене, была дверью сауны, третья — напротив входной двери — закрывала душевую комнату, соединенную напрямую с бассейном.

Юрчик замахал руками, стараясь разогнать липкий горячий пар. Он напрягся, пытаясь понять, откуда вытекает эта влажная белая жара, оседающая на лице капельками пота. Привалившись к дверному косяку плечом, убогий немного постоял и затем направился к сауне, рассмотрев в горячем тумане чернеющий проем.

У людей, обделенных интеллектом, чрезвычайно развит инстинкт, сходный с чутьем животного. Таким образом природа жалеет своего пасынка, даруя взамен отнятого обостренное ощущение опасности.

Войдя в сауну, Юрчик почувствовал внутренний леденящий холод, сковывающий сердце. Холод был сильнее страха, испытанного накануне, когда здоровяк схватил Юрчика за шиворот и приготовился бить.

Здесь, в этом горячем тумане, таилось нечто гораздо более жуткое.

Он повернул к выходу. Внезапно его правая рука задела что-то мягкое. Поднеся ладонь к глазам, Юрчик увидел: она красная от крови. Сдавленно крикнув, он пошатнулся. Деревяшка протеза скользнула по мокрому полу сауны. Теряя равновесие, Юрчик взмахнул руками, упал…

…Степаныча мучили видения. Такое часто случалось с ним. Шляпа ядерного взрыва набухала в мозгу, грозя разорвать голову. Силуэты солдат черными призраками обступали своего командира, протягивали покрытые язвами руки. Младший лейтенант Сергей Степанович Родичкин пробовал кричать, но песок забивал ему горло…

Вот и сейчас бывшему майору ракетных войск мерещилась чертовщина. Будто бежит он по полигону в теснющей одежде, а из земли высовываются руки заживо погребенных солдат и хватают его, чтобы уволочь под землю.

— ..Пойдем! Топи… — Юрчик тормошил кочегара.

Он размахивал растопыренной пятерней перед лицом Степаныча, облепленным луковичной шелухой и хлебными крошками.

Перекошенная страхом физиономия убогого была для Степаныча частью его пьяного кошмара.

— Скройся, падла! — с ненавистью прошипел Степаныч.

Перевернувшись на спину, он схватил полоумного за край фуфайки, размахнулся и ударил наугад кулаком. Он слышал, как коротко всхлипнул Юрчик, отлетая от стола.

«Зачем юродивого бью? Оскотинился совсем», — мелькнула мысль у кочегара, тут же теряясь в алкогольных парах. Тяжело вздохнув, Степаныч вернулся в прежнее положение, на бок.

Монотонно гудел огонь в топке, дрожали стрелки манометров, указывая на падение давления в котлах; оранжевым мандарином сияла лампочка под прокопченным до черноты потолком кочегарки.

Забившись в угол, натянув на себя ворох тряпья, Юрчик рыдал. Он прижимал ладони ко рту, впиваясь в них зубами, чтобы не закричать.

Временами Юрчик умолкал, прислушиваясь к вою, доносившемуся с улицы. Теперь он понимал, к чему эти звуки! Дрожь сотрясала его худое, немощное тело, когда в просветлевшем сознании юродивого всплывала картина окутанной паром сауны.

Глава 2

Утром подморозило. Снег схватился коркой наста, на сосновых иглах серебрился иней.

Две уборщицы профилактория, работавшие тут не один год, ковыляли по тропе, вьющейся между деревьями.

— Раньше начнем, раньше кончим! — Баба Вера, толстая старуха, страдающая одышкой, подбодрила свою напарницу, которую мучила зевота.

Обе женщины жили в близлежащей деревне, отделенной от «Шпулек» неширокой полосой леса. Вчера они договорились не дожидаться прихода автобуса с городскими работниками профилактория, резонно рассудив, что после грандиозной пьянки убирать придется весь день. Лучше приступить к делу спозаранку, чтобы потом не идти домой ночью. Дубликаты ключей от входных дверей они собирались взять у сторожа.

— Зря, Верка, мы подскочили в такую рань! — бурчала вечно недовольная напарница. — Они, поди, гуляют еще. Выдуть столько винища! Видела, сколько ящиков выгружали?

— Страсть как много… — вздохнула баба Вера.

— Дрыхнут по номерам со своими б… — говорящая ожесточенно сплюнула. — А тут мы заваливаемся с тряпками да ведрами помойными. Схлопочем по мордахам.

— Господь с тобой, Клава! — притворно испугалась старуха и даже перекрестилась.

— Сама знаешь, какие у Петра Васильевича приятели! — продолжала спутница бабы Веры. — Оторви да выбрось. Форменные бандиты!

Они подошли к центральному входу. Дверь была закрыта.

— Егора в кочегарке искать надо, — высказала предположение баба Вера. — Пирует наверняка со Степанычем.

— Странно, — отозвалась подруга. — Тихо тут. Ни души…

— Разъехались. Пошли за ключами в кочегарку…

— Глянь, одна машина стоит, — баба Клава дернула ее за пальто.

— Петра Васильевича автомобиль! — подтвердила баба Вера. — Ничего. Мы ему мешать не будем. Приберем бассейн, раздевалки, туалеты вымоем…

К приходу женщин тела хозяина кочегарки и его гостя продолжали пребывать в горизонтальном положении, и никакая сила не смогла бы поставить их на ноги. Дело в том, что Степаныч присовокупил к бутылке, принесенной Юрчиком, двухлитровый бидончик чистейшего медицинского спирта — свой неприкосновенный запас.

— Покойники! — Баба Вера оставила бесполезные попытки расшевелить спящих. — Налакались до смерти.

— К вечеру оклемаются, — поддакнула вторая старуха, доставая из кармана фуфайки Егора связку ключей.

— Опохмелятся и опять попадают, — горестно покачала головой напарница. — — Факт! — Бренча связкой ключей, баба Клава переступила через постанывающего в алкогольном забытьи сторожа и направилась к двери кочегарки.

— Постой, Клавдия! А где Юрчик? — заметила отсутствие убогого сердобольная женщина. Она подкармливала несчастного и сейчас не забыла прихватить из дому кое-что съестное.

— Шляется твой полудурок по лесу! — отмахнулась баба Клава. — Не бойся… Прибежит! Дурак дураком, а пожрать горазд, — раздраженно добавила она.

Следы бурного пиршества виднелись всюду. Пол перехода, соединявшего бассейн с гостиницей, был усеян кожурой фруктов, смятой фольгой от шоколада и конфет, пластиковыми одноразовыми тарелками с остатками пищи. Опорожненные бутылки валялись повсюду, поблескивая стеклянными боками под светом невыключенных ламп. Ворсистые ковровые дорожки, устилавшие пол перехода, хранили на себе отпечатки грязной обуви гостей.

Оторопевшие уборщицы растерянно обозревали коридор.

— Бляха-муха! Это же надо так зас. — .ть! — выдавала из себя баба Клава, развязывая платок. Ногой, обутой в разношенный сапог, она отфутболила пустой стакан. — Скоты! — с пролетарской ненавистью добавила уборщица.

Ее напарница подавленно молчала, прикидывая в уме, сколько времени придется потратить, чтобы вычистить эту помойку.

— В бассейн и заходить не хочется! — наконец подала голос баба Вера. — Степаныч очнется — спустит воду… Господи, приличные люди, кажись, отдыхали, а такое учудили…

— Рожи, рожи свинские! — яростно выкрикнула напарница. — Мы нищенствуем — они жируют. Деликатесы в их глотки не лезут! Верка! Пора к коммунякам в партию записываться. Будем буржуев душить! — Она потрясла кулаком, угрожая невидимому противнику.

Ее подруга засмеялась сухим дребезжащим смешком:

— Митингуй не митингуй, а бассейн нам убирать придется. Хватай ведро, швабру, коммунистка ты моя, и вперед.

— Чушка ты дубовая! Бесчувственная совсем! — зачастила старуха, срывая злость на подруге. — Ездили на тебе всю жизнь кому не лень! Ничего, кроме тряпки да этого ведра, не видела.

Баба Вера шаркающей походкой прошла по коридору и скрылась за дверью мужской раздевалки. Вслед летело тарахтение подруги:

— ..не рвись как ломовая лошадь. Привыкла вкалывать на других, ударница-стахановка! Тебе начальство хоть раз «спасибо» сказало? Никогда! — Голос уборщицы гулким эхом разносился по пустому коридору. — Этот боров вислобрюхий, — переключилась она на персону мэра, — со своим стадом отбесился, а мы дерьмо телегами вывозить должны! Где справедливость, я тебя спрашиваю? — Не прекращая проклинать новых хозяев жизни, баба Клава, волоча за собой швабру, побрела за напарницей, пиная попадавшиеся по дороге бутылки и пластиковые стаканы.

Дойти до раздевалки она не успела. Окрашенная в белый цвет дверь мелькнула перед глазами уборщицы, точно крыло огромной птицы.

Лицо подруги, появившейся на пороге раздевалки, было перекошено ужасом. Бескровные старческие губы шевелились, стараясь что-то произнести. Глаза под редкими ресницами с расширенными зрачками учащенно моргали, словно в них ударили слезоточивым газом.

— Верка, что с тобой? — сдавленным голосом спросила испуганная подруга. — Сердце схватило?

Та молчала, ловя широко раскрытым ртом воздух.

— Да хоть слово скажи! — Баба Клава поддержала шатающуюся напарницу под локоть.

— В сауне… — просипела та и осеклась.

— Чего?

— Мертвяк лежит! — Закрыв ладонями лицо, баба Вера запричитала:

— Ой, божечка! Страх-то какой! — Ее голос застыл на высокой ноте.

За компанию, еще толком не понимая, что произошло, тонким фальцетом завыла баба Клава. Она оттолкнула подругу. Переваливаясь, как утка, старуха вбежала в раздевалку. Острый смрад паленого мяса, смешанный с запахом хлорки, составлял удушливую атмосферу помещения.

Прикрывая ладонью верхнюю часть лица, медленно переставляя ноги, уборщица направилась к открытой на четверть двери сауны. Войдя, она остановилась, дала глазам привыкнуть к полумраку.

Увиденное заставило старуху содрогнуться.

На еще хранивших жар камнях распласталось человеческое тело. Оно лежало желто-серой глыбой, распространяя вокруг себя зловоние. Мертвец был обнажен. Частично истлевшие плавки спали с его бедер.

Из лопнувшего живота вывалились внутренности, похожие на клубок сытых змей.

Лицо погибшего было обезображено гримасой непереносимых страданий. Широко открытые глаза сверкали мертвенной белизной. Только края закатившихся под веки радужек темными штрихами нарушали эту жуткую белизну. Шея мертвеца, неестественно выгнутая, с лоскутами свисающей кожи, имела сине-багровый оттенок.

Погибший лежал на правом боку, из-за жара ставшем похожим на синий перезревший баклажан. Ноги покойника с толстыми, поросшими черными волосами икрами свешивались вниз, касались пятками деревянного пола. Остальная часть тела находилась на камнях жаровни.

Перила, отгораживающие парилку от жаровни, были сломаны и валялись на полу.

Задыхаясь от страха, уборщица, ведомая всесильным женским любопытством, приблизилась. Вид полуобгоревшего трупа, источающего удушливый смрад, действовал завораживающе.

Сдерживая позывы тошноты, старуха сделала еще шаг. Ее нога наступила на резиновый тапок, слетевший с убитого. Не понимая, что она делает, баба Клава подняла тапок и нацепила на ногу умершего.

Кусая губы, чтобы не закричать, уборщица всмотрелась в лицо мужчины. Смерть исказила его черты, наложила свое клеймо. Но баба Клава узнала погибшего. Перед ней лежало тело Петра Васильевича Хрунцалова — хозяина города, самого влиятельного человека в этих местах, вчерашнего именинника, принимавшего поздравления от друзей.

За спиной старухи раздалось нечленораздельное мычание, напоминавшее одновременно всхлипы младенца и рычание животного. От этого звука сердце ее покатилось в бездну. Собрав остатки сил, баба Клава обернулась. Идиотски усмехаясь, растягивая губы в слюнявой улыбке, перед ней стоял Юрчик.

Он указывал пальцем на мертвеца. Его деревянный протез стучал по влажным половицам парилки.

— Спекся! Спекся… — безумно повторял Юрчик, продолжая указывать пальцем на тушу мертвого мэра.

— Дурачок! — Баба Клава, подойдя к убогому, обхватила его голову и прижала к своей груди. — Не смотри, не надо…

— Спекся! — заходился в истерическом причитании Юрчик. — Плохой дядя поджарился.

— Замолчи! — вторила старуха. — Беги отсюда!

Юродивый мотал головой, шепелявил беззубым ртом:

— Пойдем со мной! Покажу хорошую…

Следственная бригада прибыла на место происшествия с молниеносной быстротой. Сыскарей можно было понять: не каждый день находят труп мэра. Следом примчался автомобиль, набитый местными фээсбэшниками.

Весь этот служивый люд бестолково метался по коридорам, орал взвинченными голосами на рядовых милиционеров, периодически забегал в сауну посмотреть на убитого.

В том, что Хрунцалова убили, не было сомнений.

Кто по своей воле уляжется на раскаленные камни?

В английском языке существует крылатое выражение, характеризующее тремя словами личность сильную и выдающуюся. На русском это определение звучит как «человек, сделавший сам себя».

Хрунцалов действительно сделал себя сам, хотя ради справедливости стоит добавить, что и смутное время, называемое демократическим преобразованием России, предоставило ему широкие возможности реализовать самые смелые планы.

Скромный пожарный инспектор, проверявший электропроводку на складах, штрафовавший завмагов и нерадивых ответственных лиц, так и продолжал бы брать мелкие взятки в виде пары палок остродефицитной сырокопченой колбасы и нескольких консервных банок с зеленым горошком или тихоокеанскими крабами, но колесо фортуны провернулось.

Дотошный начальник обнаружил перерасход бензина, отпущенного на служебную машину. Хрунцалова прижали к стенке. Он повинился, признав, что сбывал бензин налево. Начальник посоветовал нечистому на руку подчиненному написать заявление об уходе с работы по собственному желанию. Хрунцалов артачиться не стал. Уволившись, он исчез из города.

Проворовавшегося инспектора забыли. Редкие новости о Хрунцалове мало кого интересовали. До знавших его доходили смутные слухи, мол, занялся он коммерцией, мотается по стране и часто бывает на Севере.

Сколотив первоначальный капитал, Хрунцалов вернулся в родной город. Изрядно потолстевший, с загривком, наплывавшим на воротник модного пиджака цвета морской волны, поигрывая шикарной кожаной визиткой, он вваливался в кабинеты директоров оптовых баз, магазинов и предприятий. Опустив грузные телеса в кресло, Петр Васильевич интересовался, как идут дела, и сразу же предлагал сногсшибательные сделки.

Официально он считался представителем фирмы, обслуживающей старательские артели, добывавшие золото для страны на Колыме и иных местах бескрайнего Севера.

Слово «золото» производило магическое действие на начальников всех рангов. Хрунцалов без труда выбивал нужные подписи, получал товар в кредит. Когда наступало время платить по счетам, он объяснял задержку банковской неразберихой, происками транспортников, не доставивших груз к указанному сроку, и другими обстоятельствами.

Кое-кто открыто стал называть Петра Васильевича мошенником. Вскоре им пришлось пожалеть об этом.

Первым пострадал слишком въедливый корреспондент городской газеты, опубликовавший фельетон о предприимчивом земляке и доверчивых директорах предприятий. Писака раскопал удивительные факты.

Оказалось, что старатели, вкалывавшие до седьмого пота на земле, скованной вечной мерзлотой, существовали исключительно на водке. Во всяком случае, ничего, кроме беленькой, Хрунцалов туда не поставлял.

Журналиста встретили у подъезда собственного дома трое неизвестных. Они завели его в кабину лифта и катались вместе битый час. Кабина после этой прогулки напоминала цех скотобойни в конце рабочего дня.

Изувеченного парня заштопали хирурги, порекомендовав вести более спокойный образ жизни подальше от этого города. Газета напечатала извинения в связи с публикацией непроверенных сведений.

Персоной коммерсанта заинтересовались служители закона. Начальник Управления внутренних дел взял под личный контроль ход следствия по делу об избиении журналиста, заодно поручив парням из отдела по борьбе с экономическими преступлениями проверить предпринимательскую деятельность Хрунцалова.

Тучи над головой Петра Васильевича сгущались.

Он и сам некстати подставился…

Обмыв на природе, как полагается, удачную сделку с директором продторга, Хрунцалов в компании нескольких особ возвращался в город. Он сам нетвердой рукой вел новенькую «девятку» престижного цвета «мокрый асфальт» по Ленинградскому шоссе.

Как на грех, допотопный рейсовый автобус, курсировавший между деревнями и городом, заглох на трассе. Водитель с ногами влез под капот — перебирать железки, а самые бодрые пассажиры решили идти пешком. До окраины города оставалось километра два.

Растянувшись цепочкой, люди топали по обочине, когда хрунцаловские «Жигули», заложив крутой вираж, врезались в толпу.

Двое отделались переломами и сотрясением мозга третьей степени. Одна женщина погибла на месте. Ее перебросило через капот и буквально размазало по асфальту.

Прокуратура возбудила дело по факту дорожно-транспортного происшествия. Судмедэкспертиза определила наличие алкоголя в крови водителя. Свидетели в один голос твердили о вине Хрунцалова, который, выйдя из машины, едва держался на ногах.

Но сесть на скамью подсудимых Петру Васильевичу не пришлось. Результаты экспертизы суд признал недостаточно квалифицированными, замеры, произведенные гаишниками, ошибочными. Пассажиры, ехавшие в «Жигулях», заявили, что погибшая шла чуть ли не по середине проезжей части, а Хрунцалов был трезв как стеклышко.

Суд вынес оправдательный вердикт.

Через три месяца под окном дома начальника юридического управления исполкома стояли новенькие «Жигули» девятой модели. Немного погодя аналогичный автомобиль появился у председателя суда.

Хрунцалов позаботился и о семье погибшей женщины, выплатив мужу энную сумму, на которую тот пил беспробудно почти полгода. Об этом жесте в городе говорили с одобрением. Ведь Хрунцалов мог ничего и не давать вдовцу.

Постепенно Петр Васильевич приобретал популярность. Местные алкаши его просто боготворили за открытие десятка новых забегаловок в разных точках города, ветераны — за подарочные наборы к Дню Победы и на двадцать третье февраля, исполкомовские чиновники — за щедрые пожертвования в городской бюджет.

Хрунцалов становился человеком крупного масштаба.

Правда, начальник УВД продолжал копать под Петра Васильевича, складируя папки с материалами следствия в свой сейф. Хрунцалов знал о происках добросовестного мента. Он обзавелся информаторами из числа сотрудников управления. Попытка элементарного подкупа — Петр Васильевич предложил обновить автопарк управления и выделить в личное пользование начальнику слегка подержанный «Мицубиси-Паджеро» — не удалась. Мент выгнал его из кабинета, проорав:

— Органы в подачках не нуждаются!

Ветеран правоохранительной системы, износивший не один мундир, глубоко ошибался. Запросы его коллег уже давно превосходили размеры зарплаты офицера милиции.

Заместитель начальника, подобрав удобный момент, накатал «телегу» на шефа, направил ее в отдел прокуратуры по надзору за следствием и правоохранительными органами.

Нагрянувшая проверка вскрыла массу недостатков в работе управления, обвинила начальника в злоупотреблении властью и наплевательском отношении к служебным обязанностям, из-за чего преступность в городе непрерывно растет, а процент раскрываемости чрезвычайно низок.

Инфаркт убил подполковника милиции прямо в кабинете. Беднягу нашли навалившимся грудью на стол с зажатой в руке таблеткой нитроглицерина. Папок в сейфе не оказалось…

За проявленную бдительность и принципиальность заместитель покойного был назначен на освободившуюся должность с повышением в звании. Подполковничью звездочку замачивали в ресторане профилактория. Банкет оплатил Хрунцалов.

Тогда-то Юрчик и мог видеть высокого, крепко сложенного мужчину, которого друзья называли Гришей, а будущий мэр вообще панибратски величал подполковника милиции Гришаней.

Капитал Хрунцалова увеличивался вне зависимости от общей экономической обстановки в стране и городе. Останавливались предприятия, увязшие в долгах как в шелках. С текстильного комбината, главного предприятия города, пачками увольняли рабочих. Народ впервые после девятьсот пятого года пошумел на центральной площади под разноцветными знаменами и лозунгами с одинаковым требованием платить зарплату. Но люди разошлись несолоно хлебавши.

Петр Васильевич, пока другие митинговали, прикупил понемногу недвижимость, вкладывая деньги в Лучшие городские здания, отстроил три спиртзавода, оснастил их автономными спиртопроизводящими установками ЭКО-93. Каждый миллион, затраченный Хрунцаловым на покупку оборудования, за год принес двенадцать миллионов прибыли, и это был только учтенный налоговой инспекцией доход. Остальное, как говорится, оставалось за кадром.

Под дорожный указатель с названием города стали сворачивать «КамАЗы», тянущие за собой порожние цистерны. Обратно на трассу они выезжали, залитые под завязку спиртом, произведенным на мини-заводах Хрунцалова.

В особняк Петра Васильевича, отстроенный среди берез заповедной рощи, наведывались столичные гости. Лица некоторых из них часто мелькали в телевизионных репортажах, на страницах газет. О Хрунцалове стали говорить как о человеке, имеющем влиятельных друзей и обладающем обширными связями.

— Такому мужику сам бог велел баллотироваться в мэры! — единодушно решили местные знатоки политического расклада, узнав, что Петр Васильевич выставил свою кандидатуру.

Перед выборами Хрунцалов часть принадлежащего ему имущества продал, часть переписал на подставных лиц. Вырученные средства позволили провести агитационную кампанию с русским размахом и американским шиком.

Молодежь оттягивалась на концертах заезжих знаменитостей, отрабатывавших под фонограмму деньги Хрунцалова.

Исполнители, чей пол не смог бы определить самый искушенный сексопатолог, носились по сцене, словно сорвавшиеся с цепи сторожевые собаки, истошно призывая голосовать за «…клевого парня, стопроцентного россиянина и человека будущего века».

Сам Хрунцалов вышел на подмостки сцены в майке с надписью: «Я люблю секс и рок-н-ролл!», что вызвало взрыв восторга у восемнадцатилетних.

На заседание городской организации ветеранов Петр Васильевич прибыл в наглухо застегнутом френче полувоенного образца табачного цвета. Он с придыханием говорил об утраченном величии страны, кознях «дерьмократов» и агентов международного сионизма, об унизительном положении пенсионеров.

Оратора проводили аплодисментами.

Встречу с избирателями в Доме культуры текстильного комбината подпортили каверзные вопросы о коммерческой деятельности кандидата, его связях с сомнительными личностями из уголовной среды и напоминания о не совсем чистом прошлом.

Петр Васильевич не растерялся. Обложил семиэтажным матом злопыхателей, назвав их наемниками администрации комбината, доведшей предприятие до банкротства, показал с трибуны ворох бумаг, якобы полный отчет о его коммерческой деятельности, предложив каждому желающему ознакомиться, и переключился на фантастические перспективы, ожидающие город в случае его избрания на пост мэра.

Зная недоверие людей, измученных бесконечными избирательными кампаниями, к обещаниям, Петр Васильевич приказал своим помощникам облагодетельствовать каждого горожанина, кто имел право голоса, килограммом сахарного песка.

Остряки подсчитывали, сколько же самогона недополучит страна из-за щедрости Хрунцалова.

Соперники — гендиректор здешнего акционерного общества «Пирогово», школьный учитель, поддерживаемый местным отделением «Яблока», — не годились в подметки Петру Васильевичу. Они уныло талдычили о возможности фальсификации выборов, подмены избирательных бюллетеней, о грязных деньгах Хрунцалова и о его связях с криминальными элементами.

Прибитому нищетой населению города было наплевать на абстрактные рассуждения. Петр Васильевич дал им килограмм сахара, которым можно было подсластить чаек, приберечь на лето. Этот реальный, ощутимый аргумент перевешивал все слова.

Учитель сошел с дистанции после того, как его сына арестовала милиция. Пятнадцатилетнего недоросля обвинили в изнасиловании двадцативосьмилетней особы. Отца подвели к окошку двери следственного изолятора, где на нарах корчился его сын, и прозрачно намекнули:

— У вас, уважаемый, есть выбор. Или вы играете в политику, или продолжаете заниматься воспитанием сына.

Учитель выбрал второе.

Оставшийся конкурент Хрунцалова, директор акционерного общества, продолжил борьбу. Его фирму поочередно атаковали санэпидемстанция, налоговая инспекция, электронадзор, сотрудники Отдела по борьбе с экономической преступностью и, конечно же, пожарная инспекция. Любого такая карусель могла довести до сумасшествия. Директор выдержал, но его фирма развалилась.

С ожесточением человека, которому больше нечего терять, он строчил письма в избирательную комиссию Московской области, перечисляя факты фальсификации выборов. Среди них фигурировало странное единодушие солдат войсковой части, дислоцированной в городе, как по команде отдавших свои голоса за Хрунцалова, несоответствие протоколов комиссии результатам подсчета голосов по бюллетеням, избиение милицией группы тележурналистов, снимавших ход голосования, и многое другое.

Ответ был сух и однозначен. На официальном бланке, украшенном двуглавым орлом, черным по белому было напечатано: «…избирательная комиссия Московской области не сочла возможным дать заключение о том, какие из выявленных нарушений будут служить основанием для признания выборов недействительными».

Прочитав текст, директор крепко задумался, стоит ли продолжать тяжбу с Хрунцаловым.

Накануне три типа вломились в его кабинет. Их бульдожьи физиономии были сосредоточенно угрюмыми.

— Пораскинь мозгами, фраер, — сквозь зубы порекомендовал один из них, — не тяжело ли тебе будет дышать в нашем городе? Сворачивай свой бизнес и хиляй на все четыре стороны, пока ходули переставляешь!

Ночью кто-то перевернул автомобиль директора, поставив его вверх колесами. Ровно через неделю, свернув предприятие, конкурент Хрунцалова уехал из города.

Победу на выборах Петр Васильевич отметил среди соснового бора, арендовав ресторан «Шпулек». Приятели-военные устроили фейерверк из осветительных ракет. Григорий обеспечил охрану, стянув к профилакторию дюжину патрульных машин, об остальном позаботились новые подчиненные Хрунцалова — бывшие исполкомовские работники, переименованные на новый лад служащими мэрии…

* * *

Старший следователь капитан милиции Баранов надиктовывал свежеиспеченному выпускнику юридического факультета Кириллову текст протокола осмотра места происшествия.

Он не без внутреннего злорадства наблюдал, как прыгает ручка в нервно подрагивающих пальцах начинающего сыщика.

— Дыши глубже, Славик! — нарочито бодрым голосом произнес капитан. — Твое первое значительное дело — и сразу такая фигура. — Он картинным жестом указал на труп Хрунцалова. — Прославишься. В газетах о тебе напишут, — издевался Баранов, стараясь отвлечь самого себя от мрачных мыслей.

"Если дело у меня не заберут — хана! Повесят всех собак на Баранова, сделают козлом отпущения, — оценивал шансы капитан. — Однако Хрунцалов чепухой не занимался и на мелочи не разменивался.

Кому-то крутому не в масть лег. Раз так отделали, значит, серьезная каша заварилась, и тебе, Баранов, ее расхлебывать выпало. Как бы самому не захлебнуться".

— Налюбовался, студент? — он зло окликнул остолбеневшего парня, который не мог отвести глаз от голой туши покойного.

— Я что? Я ничего, — промямлил тот.

— Пиши! Протокол осмотра места происшествия от такого-то числа… Какое, кстати, у нас с утра?

— Пятнадцатое февраля.

— Пятнадцатое… — задумчиво повторил капитан, комкая сигаретную пачку, — будь оно неладно!

— Не слышу, Марк Игнатьевич.

— Это я не тебе! — повысил голос капитан. — Давай дальше, Славик… — Он набрал в грудь воздуха:

— Старший следователь следственного отделения Управления внутренних дел капитан милиции Баранов Марк Игнатьевич на основании сообщения дежурного по УВД об обнаружении трупа с участием эксперта-криминалиста лейтенанта милиции Хотимова Алексея Васильевича, старшего инспектора уголовного розыска Липина Валентина Ивановича… Успеваешь? — спросил капитан, затягиваясь сигаретой, — Успеваю, — откликнулся стажер.

— ..в присутствии понятых… — продолжал Баранов. — Поставь двоеточие, — приказал он. — Мать!

Как фамилия?

Вопрос адресовался бабе Клаве, сидевшей в раздевалке, привалясь спиной к шкафу. Именно она вызвала милицию.

— Чья? — старуха попыталась подняться. — Моя?

— Сиди, мамаша! — остановил ее Баранов. — Твоя, конечно! Свою я знаю.

— Фролова…

— Имя, отчество?

— Клавдия Демьяновна… — уборщица, обретшая в присутствии милиции утраченную смелость, хотела помочь следствию. — Я, сынок, как увидела этого бедолагу, сразу к вам звонить. А Верке, товарке своей, строго-настрого наказала никого в парилку не пущать и самой там не шоркаться!

— Молодец, бабуля! — сдержанно похвалил старуху Баранов. — Адресок назови свой.

Баба Клава насторожилась:

— Зачем?

— Положено! — строго произнес капитан. — Для протокола.

— Ну, ежели для протокола… Село Красная Горка, улица Молодежная, дом три.

Капитан подошел к женщине:

— Бабка, ты меня не дури. В вашем селе домов раз, два и обчелся… Какая, к черту, Молодежная?

— Верно, домишек у нас немного, — жалостливо протянула старуха и с неожиданно прорезавшейся гордостью добавила:

— А улицы остались! Еще довоенные названия. С тридцатых годов, почитай, ничего не меняли.

Баранов устало махнул рукой:

— Пиши, Славик, как мамаша говорит. Молодежная так Молодежная. Год рождения, бабуленция, по. — , мнишь?

— Одна тысяча девятьсот восемнадцатый, — отчетливо произнесла баба Клава.

— Хорошо сохранилась! — плоско пошутил капитан. — Все записал?

— Дословно, — откликнулся Кириллов.

— Давай, Клавдия Демьяновна, веди подружку.

Она у нас второй понятой будет.

— Худо Верке! — жалобно произнесла старуха. — Сердце схватило. Она мертвяков с детства боится. Я Веркину биографию всю знаю. Сызмальства вместе. Могу изложить, — баба Клава просительно заглянула капитану в глаза. — Ты, голубок, не тревожь ее. Пусть полежит.

Баранов поморщился:

— Живых, мать, бояться следует. Мертвые не кусаются…

— Вам виднее, — покорно согласилась старуха. — Вы к этому делу привыкшие.

— Ладно. Говори данные своей подруги, — сказал капитан.

— Белова Вера Павловна. Двадцать первого года рождения. Проживает по адресу: село Красная Горка, улица Пролетарская, дом пять, — отчеканила баба Клава.

— Прямо заповедник коммунистический у вас, а не село! — съязвил Баранов. — Молодежная, Пролетарская… На экскурсии школьников скоро привозить станут. Музей под открытым небом!

— Приезжай, соколик, приезжай, — приторно-ласковым голосом произнесла старуха. Ей стало невтерпеж вдыхать смрадный запах паленой человечины. — Я пойду?

— Сиди, старая! — грубо осадил ее капитан. — Подремли в тепле. Так, Славик, пиши дальше… — Он сделал несколько шагов по раздевалке, остановился возле двери сауны, посмотрел на труп, словно надеялся, что тот исчезнет, как фантом, плод расстроенного воображения, — ..руководствуясь соответствующей статьей Уголовного кодекса, произвел осмотр места происшествия в здании профилактория текстильного комбината, расположенного в лесном массиве «Прилуки», а также прилегающей к нему территории, о чем составлен настоящий протокол. — Баранов сделал паузу, чтобы закурить очередную сигарету. — С красной строки… Перед началом осмотра, — продолжал надиктовывать капитан, — понятыми Беловой В. П. и Фроловой К. Д. в соответствии со статьей Уголовного кодекса Российской Федерации разъяснена их обязанность удостоверить факт, содержание действий, при производстве которых они присутствуют…

— Помедленнее! — попросил Кириллов, доставая новый лист бумаги из синей коленкоровой папки.

— Учись стенографировать! — буркнул капитан. — Понятые вправе делать замечания по поводу произведенных действий. Их замечания подлежат занесению в протокол. Обязанности им разъяснены. — Баранов предупредил:

— Оставь место для подписей и ниже допиши: специалисту Хотимову А. В. разъяснены права и обязанности, предусмотренные Уголовным кодексом, и он предупрежден об ответственности за отказ или уклонение от выполнения обязанностей специалиста.

Эксперт-криминалист, мужчина лет тридцати пяти, обрабатывающий помещение сауны, услышав стандартное предложение, обязательно вносимое в текст протокола, под которым он подписывался десятки раз, выдал свою традиционную тираду:

— Градус уклонения зависит от количества налитого… Марк! Тут ничего не найдем. Никаких отпечатков. Слишком высокая влажность..

Баранов хмуро поторопил:

— Пошуруди, Саша, внимательнее. Сейчас Гришка примчится, дружка как-никак завалили!

Криминалист зачем-то потрогал желтую пятку трупа:

— Отгулял свое Петр Васильевич! — И уважительно добавил, созерцая сизый клубок вывалившихся внутренностей:

— В теле мужик был! Пудиков восемь потянет! — Натянув резиновые перчатки, Хотимов осторожно повернул голову убитого. У левой ноздри багровым пятном светилось отверстие. — А вот и раневой канал… — вращая голову Хрунцалова, криминалист искал, где пуля вышла наружу.

— Оставь его! — прикрикнул капитан. — Патологоанатомы разберутся. Осмотри парилку еще раз.

— Тут уж и осматривать нечего, — ответил Хотимов, пряча резиновые тапки убитого в пластиковый пакет. — Зови фотографа, пусть запечатлеет усопшего, — произнес он, давая понять, что его миссия закончена.

Баранов сделал вид, будто не слышит криминалиста, вернувшись к диктовке протокола:

— Осмотром установлено… Двоеточие… Сауна находится в здании бассейна, представляет собой прямоугольное помещение размером… Хотимов, ты снял размеры?

— Четыре тридцать семь на два сорок восемь, — доложил криминалист.

— Стены помещения обшиты плотно пригнанной вагонкой, в правом от входа углу расположен электрический тент с каменной горкой в верхней его части.

Тент огорожен барьером высотой…

— Метр тридцать, — подсказал Хотимов.

— Метр тридцать… — повторил Баранов. — Заднюю стену сауны занимает четырехъярусный полок.

Вспышки фотокамеры озарили помещение. В ярком молочном свете труп выглядел особенно жутко.

Он казался призраком из потустороннего мира, по чьей-то странной прихоти оказавшимся на земле.

Следственная бригада трудилась вовсю, когда приехал подполковник Ветров — начальник УВД. «Волга» с проблесковым маячком на крыше подлетела к самым ступеням центрального входа, уткнувшись бампером в бетон.

Ветров еще не пришел в себя после вчерашнего банкета. Темные мешки под глазами с нездоровой желтизной, густой перегар изо рта, неуверенная походка были следствием праздничного возлияния.

— Где? — проревел Ветров, вывалившись из машины.

Мальчишка-милиционер, охранявший вход, взял под козырек.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — он щегольски прищелкнул каблуками.

— Где Хрунцалов? — астматически задыхаясь, орал начальник, дергая дверь на себя.

Она не поддавалась.

— От себя толкайте, — робко посоветовал мальчишка, не решаясь приблизиться к разъяренному подполковнику.

Облачение Ветрова походило скорее на маскарадный костюм, чем на форму какого-то важного чиновника — главы местной правоохранительной конторы.

Наброшенная на плечи шинель прикрывала пеструю, спортивную куртку, из-под которой предательски торчала вылезшая из брюк мятая майка.

Ветров не владел собой. От сурового блюстителя порядка, привыкшего цедить сквозь зубы приказы, ничего не осталось. Вместо него был выворачиваемый наизнанку страхом человек с подполковничьими звездами на погонах. Но привычка рычать въелась в нутро начальника УВД.

— Сержант! Советы здесь даю я! — брызнул слюной в лицо молодому милиционеру Ветров. — Открой дверь, мать твою… — он притопнул ногой, как расшалившийся ребенок.

Григорий Константинович Ветров был многим обязан покойному мэру. Собственно говоря, их можно было бы сравнить с двумя альпинистами, покоряющими заоблачную вершину в одной связке. Иногда тоскливыми осенними вечерами Ветрову становилось не по себе при мысли, как высоко он взлетел и какими делами ворочает.

Должность, звание — это ерунда. Пенсия, третья звезда на погоны отнюдь не были пределом мечтаний Григория Константиновича. Ему грезились другие горизонты, на которых вырисовывалась белоснежная вилла под калифорнийскими пальмами, желтокожий повар-китаец, сверкающий «Линкольн» и ласковые пальчики голливудской красотки на тонкой ножке высокого бокала с «Реми-Мартин».

Подполковник к числу немощных романтиков не относился, неосуществимыми проектами не занимался. Он был сугубо практичным, расчетливым человеком. Сотрудничество с Хрунцаловым имело конкретное материальное воплощение — тугие бумажные брикеты, опоясанные банковскими ленточками. Эти кирпичики складировались в секретный сейф Ветрова, вмонтированный в стену квартиры, купленной и оформленной на подставное лицо.

О существовании московской квартиры знал только Хрунцалов. Не реже двух раз в неделю подполковник наезжал в столицу проверить свое хранилище и поразмышлять на досуге, не приспела ли пора сворачивать бизнес и сделать ручкой этой долбаной стране, коллегам-милиционерам, осатаневшему от водки и нищеты народу.

Пока Хрунцалов был жив, о том, чтобы уехать из страны, не стоило и заикаться. Ветров понимал: он деталь хорошо отлаженного, работающего механизма, пусть значительная, но все-таки деталь, и уйти с определенного ему места не позволят. А сердце этого механизма, основная пружина, приводящая его в движение, — Петр Васильевич Хрунцалов.

Смерть мэра угрожала расстроить отлаженный механизм, превратить его в груду хлама. Но самое главное — она ставила под вопрос личную безопасность подполковника Ветрова, а он очень любил жизнь и свободу…

— Баранов! — Григорий Константинович, массируя ладонью сердце, рассматривал изувеченный труп друга. — План места происшествия сняли?

— Составляем, товарищ подполковник. — Следователь принял позу привратника, встречающего господ. Он изогнулся в легком полупоклоне.

— Кошмар какой-то! — осипшим голосом произнес Ветров. — Несколько часов тому назад расстались. Такой великолепный праздничный ужин для нас закатил! — Словно оправдываясь в чем-то, он говорил сбивчиво, проглатывая окончания слов. — Мы разъехались в пятом часу. Петр Васильевич шофера отпустил. Сказал, что переночует в номере, хочет побыть один. Обслуга тоже ушла. Устали люди. Целый день готовились…

— Понятно! — поддакнул Баранов.

— Что тебе понятно? — взорвался подполковник. С синеющим от удушья лицом он изрыгал ругательства:

— Городского главу угрохали, а вы ползаете, словно сонные мухи! Какие-нибудь конкретные улики обнаружили?

— Никак нет, товарищ подполковник! — спокойно отрапортовал Баранов, понимая, что разыгрывается спектакль для непосвященной публики.

В раздевалке, наплевав на правила проведения досмотра, затаптывая, возможно, имеющиеся отпечатки обуви преступника, суетились младшие милицейские чины, люди из мэрии.

— Товарищ капитан! — орал Ветров, размахивая руками. — Вы несете персональную ответственность за ход расследования! Это не простое убийство! Это политическая акция!

«Переборщил! — ухмыльнулся про себя Баранов. — Чего надрывается, не на митинге. Приберег бы, Константинович, пыл для газетчиков. Нам о другом думать надо, а не глотку рвать. Присмотрись! Дружок твой тухнет! Как бы твоя очередь не подошла бока подрумянивать!»

Внутренний монолог капитана оборвало прикосновение руки Ветрова:

— Марк! Надо переговорить.

— Понял, — кивнул Баранов.

Они миновали душевую и очутились в зале бассейна.

Утреннее февральское солнце заглядывало через стеклянную крышу. Блики играли на поверхности воды, освещая то оранжевый шар плавающего апельсина, то желтую кожуру банана.

Ветров подобрал бутылку, оставшуюся после пиршества, встряхнул ее и, жадно причмокивая, выпил остатки шампанского.

— С бодуна голова раскалывается! — пожаловался он, облизав потрескавшиеся губы. — Кто у тебя в бригаде? — спросил Ветров.

— Криминалист Хотимов… — начал перечислять Баранов. — Дотошный мужик. Вы и сами его как облупленного знаете.

— Я не о том, — раздраженно сказал Григорий Константинович. — Не юли, Баранов. На кого рассчитывать можно?

Марк Игнатьевич внутренне подобрался, сообразив, что шеф пришел в себя и намечает план дальнейших действий.

— Григорий… — капитан перешел на «ты», — и для нас паленым запахло?

— Возможно, — уклончиво ответил на тревожный вопрос Ветров. — Главное для нас — замять дело.

— Смеешься? Предлагаешь списать на несчастный случай?! — Капитан чувствовал, как ручеек пота струится между лопаток. — У Хрунцалова в башке пуля, и сам он наполовину обуглился…

— Убавь децибелы! — прошипел Ветров, сочтя голос подчиненного слишком громким. — Нам нужен козел отпущения. Подберем подозреваемого, помурыжим его, время потянем. Главное — бизнес сохранить! Согласен с выводом? — он посмотрел в глаза капитану.

— Не сможем мы без Хрунцалова, — без энтузиазма ответил тот. — Да и, если честно тебе признаться, побаиваюсь я, Григорий Константинович. Подставку я найду. Нет проблем. Но кто Васильевича уделал?

Нам-то рога не отобьют?

— Не знаю, Марк, — честно признался подполковник. — Конкурентов предостаточно. Вроде бы Петр говорил о каком-то шустряке из Питера, наезжавшем на него. Кажись, фамилия Бодгол. Но кто за ним стоит, не знаю.

— Рэкетир? — почесал затылок капитан.

— Какие рэкетиры на Хрунцалова замахнутся?! — Интонация Ветрова выразила глубочайшее удивление наивной глупостью собеседника. — Фирмач. Председатель АО… Тьфу, — сплюнул подполковник, — до сих пор не разберусь в этих сокращениях. Напридумывали… Петр проверить фирмача приказал, по всем каналам прощупать.

Оба милиционера делали уже третий круг у бассейна. Ветров то и дело подбирал бутылки, где оставалась хоть капля спиртного. Баранов последовал его примеру, отбросив природную брезгливость. От разговора в горле у капитана першило.

— — Закроем дело — себя обезопасим! — горячо убеждал Баранова подполковник, окатывая его тошнотворными волнами густого перегара. — Представь, начнут ворошить делишки Хрунцалова ребята из ФСБ или из Генеральной прокуратуры. Кончики веревочки обязательно нащупают. Потянут — и нас на свет божий извлекут. А у меня и у тебя, Марк, рыла в пуху…

— По самые… — Баранов хлопнул себя по паху.

— Вот и кумекай, кого следует к делу допускать-, кого гнать в три шеи. Подбери надежных ребят! — Голос Ветрова приобретал металлический оттенок. — Чтобы язык за зубами умели держать. Стажера я от тебя заберу. Физиономия у него слишком интеллигентная. Пускай попрактикуется в другом отделе.

— Не стоит, Григорий! Я парня обломаю. Нам ведь нужны новые люди, — улыбка искривила губы Баранова. — Инструкции твои я приму к сведению. Человечка нужного подберу. В крайнем случае пущу следствие на самотек. Но и ты обо мне не забывай, Григорий Константинович…

Про себя капитан прибавил: «Настриг „капусты“, тварь, а теперь задергался. Моими руками отмыться от грязи хочет».

— Прирежем довесок к твоей доле. Я, Марк, друзей никогда не обделял! — веско произнес подполковник, похлопав Баранова по плечу.

Высокий, точно колодезный журавль, милицейский старшина, обладатель длиннющих тараканьих усов, вбежал в зал бассейна.

— Товарищ подполковник! Еще одну нашли!

— Кого? — одновременно спросили следователь и подполковник.

— Бабу в номере! — забавно шевеля усами, ответил старшина, снимая шапку, словно отдавая дань уважения еще одной жертве преступления.

Лицо начальника вытянулось, приобретая пепельный оттенок.

— Я гостиничные номера осматривал, — быстро заговорил старшина, — зашел в двадцать первый, а на кровати сверток длинный, около него придурок этот сидит, песни распевает. Увидал меня — и шасть под кровать. Я его за ногу вытащил, двинул в торец, чтобы не дергался, — упоенно докладывал милиционер, не замечая, что Баранова и Ветрова вот-вот хватит кондрашка. — Дебил вырубился. Удар у меня пушечный, враз пяток зубов вылетает… Раскрутил я простыню, а там девка… — он остановился, чтобы офицеры смогли уловить захватывающий ход его решительных действий. — Остывшая уже и вся синяя. Я придурка к кровати наручниками пристегнул. Ребят позвал, пост выставил — и к вам!

Окончания речи усатого старшины ни Баранов, ни Ветров не дослушали. Оба со скоростью борзой, почуявшей зайца, метнулись к двери перехода.

Двадцать первый номер был зарезервирован для Хрунцалова. Никто другой не имел права в нем останавливаться. Апартаменты оформлял модный художник-дизайнер, приглашенный мэром из столицы. О том, сколько комбинат заплатил по счетам, выставленным московским специалистом, облагородившим интерьер номера, знала лишь главная бухгалтерша, Когда любопытные интересовались размерами суммы, у нее тут же подпрыгивало давление.

Допотопные, вечно протекавшие краны сменили сверкающие хромом американские смесители, рычащий унитаз в бурых потеках поменяли на дорогостоящее чудо испанского производства, напоминающее своими аэродинамическими очертаниями летающую тарелку. Специально для подруг Хрунцалова установили биде, на которое ходили поглазеть горничные, не привыкшие к буржуазным причудам.

Естественно, номер напичкали первоклассной бытовой техникой от экспресс-кофеварки до шикарного телевизора с огромным экраном. Окна комнат прикрывали стальные защитные жалюзи, предохраняющие уютное гнездышко Хрунцалова от воров и непрошеных гостей.

Посидеть с Петром Васильевичем в номере, побаловаться настоящим бутылочным пивом «Хайнекен» с горлышком, укутанным красивой золотистой фольгой, да под соленые арахисовые орешки позволялось доверенным лицам.

Номер состоял из двух комнат, ванной, совмещенной с туалетом, небольшой ниши в коридоре, где стояли электроплита и холодильник. Чтобы попасть в спальню, надо было пройти через зал. Плотные гардины плохо пропускали свет. Ветров, бежавший первым, зацепился за край низкого журнального столика, не разглядев его в сумраке. Падение было настолько неожиданным, что Баранов отпрянул назад, инстинктивно запустив руку в карман с пистолетом.

В спальне на широкой кровати среди сбитого в ком белья лежала молодая женщина. Нижняя половина ее тела была накрыта простыней, под голову подложена подушка. Казалось, она безмятежно спит, и только перехлестнутая удавкой шея говорила без слов — разбудить спящую никто уже не сможет.

Тонкая стальная струна петлей обвивала шею жертвы. Уйдя в кожу, она серебристой ртутной полоской проглядывала из багрового шрама, страшным ожерельем опоясывающего шею задушенной женщины.

Рядом, прикованный к дужке кровати наручниками, раскачиваясь всем туловищем, словно посаженный на цепь медведь, сидел Юрчик. Его разбитые губы выдували кровавые пузыри. Измусоленные штаны убогого были подозрительно влажными, а желтоватая лужа на светлом ковровом покрытии была весьма красноречива.

Ветров опознал убитую:

— Марина… Рогожина… Кошмар! — Он судорожно сглотнул, опустившись без сил на кровать, ставшую ложем смерти.

— Кто она? — тихо спросил Баранов.

По реакции подполковника он понял: убитая не просто «ночная бабочка», купленная для развлечений.

— Какая теперь разница? — тусклым голосом ответил Ветров.

— И все-таки, Григорий Константинович. Может, зацепимся за что-либо?

Подполковник нервно тряхнул головой.

«А у тебя, командир, печенка барахлит, — подумал Баранов. — Морда желто-серая, точно у замерзшего китайца».

— Рогожина была партнером Петра Васильевича, — гробовым голосом произнес Ветров, не сводя глаз с убитой.

— В смысле… — Капитан сделал неприличное движение бедрами.

— Деловым партнером! В первую очередь деловым.

Уж затем подругой! Она заведовала отделом института… — продолжал Ветров, надвигаясь на капитана. — Усек?

Баранов отрицательно мотнул головой.

— Через Марину прокручивался товар… — Грудь подполковника уперлась в физиономию капитана, не вышедшего ростом.

— Извини, Григорий! — примирительно сказал капитан. — Я же не знал. Так, видел Рогожину в обществе Петра Васильевича. Вы же меня в подробности не посвящали. Я у вас на подхвате. — Последние слова таили скрытую обиду. — Она замужем?

— Разведенная! — Ветров опять уставился на убитую женщину. Стальная нить удавки приковывала его взгляд. — Муж — обыкновенный лох. Работал школьным учителем, потом подался в коммерцию и пролетел. Еле с долгами рассчитался… А Марина — женщина шикарная… — Он помолчал. — Была… Хваткая личность! Любому мужику фору давала. Голова шурупила, как компьютер. И тело у нее божественное… — Он глубоко вздохнул. — Вчера на празднике все самцы на нее заглядывались.

Излияния шефа поднадоели Баранову. Он не был сентиментальным и трупов видел предостаточно.

Мертвецы — предмет неодушевленный, иногда дурно пахнущий, иногда уродливый, представляющий сугубо профессиональный интерес.

Душевный трепет капитан испытал только один раз.

Выпускник школы милиции получил первое задание: прибыть в многоэтажный дом, выросший недавно на окраине города, вскрыть квартиру и произвести осмотр. Дежурный зарегистрировал звонок от жильцов дома. Две недели из квартиры не появлялся их сосед, а на лестничную площадку невозможно выйти из-за вони.

— Возможно, самоубийство! — предупредили Баранова, пожелав приятной встречи.

Тогда он не понял милицейского цинизма — защитной реакции на кровь и смерть, способа побыстрее сделать сердце черствым, невосприимчивым к страданиям других.

Капитан никогда не забудет, как дрожали поджилки, когда слесарь жэка топором снимал дверь с петель, как он читал сочиненную им же молитву, умоляя господа отложить испытание…

Самоубийцу — сорокалетнего холостяка — обнаружили в наполненной водой ванне. Он пролежал достаточный срок, чтобы впечатляюще распухнуть. Несчастный вскрыл себе вены. Потом следствие установило: из жизни мужик ушел на почве неразделенной любви и осточертевшего одиночества. Открыл кран с горячей водой, бруском заточил до остроты бритвенного лезвия обычный кухонный нож и исполосовал руки.

Самоубийца неплохо знал историю. Полки в квартире были заставлены книгами о деяниях древних греков и римлян. Он избрал способ самоумерщвления римских патрициев, прогневавших императора и решивших не дожидаться казни. Горячая вода делала уход практически безболезненным. Однако она ускоряла и процесс разложения тела.

Начальник отдела, пославший Баранова, выслушав по телефону рапорт, приказал достать тело, хотя эту процедуру обычно выполняли санитары «Скорой помощи». Он ломал в Марке психологический барьер, заложенный природой страх перед мертвой плотью.

Погрузив руки в зловонную жижу, Баранов соприкоснулся с покойником, его пальцы ощупывали тело, ставшее мягким, точно гриб-гнилушка. Мертвец колыхался в воде, словно удивляясь, какого дьявола надо живым от него, Схватив самоубийцу за волосы, Баранов потянул его на себя. Скальп чулком сполз с головы мертвеца, мохнатым мешком повиснув в трясущихся руках юного следователя.

Так и застали Баранова приехавшие санитары: столбом стоявшим в ванной комнате, тупо рассматривающим оголенный череп мертвеца.

— Отдай добычу, Чингачгук — Большой Змей! — отнял скальп привыкший ко всему санитар и сунул под нос следователю ватку, смоченную нашатырем…

Прозвище индейского вождя накрепко приклеилось к Марку Игнатьевичу, но происхождение прозвища помнили только старожилы управления. Молодежь считала: Баранов получил кличку за свирепость и хитрость — две главные черты характера старшего следователя.

С тех пор много воды утекло. Марк Игнатьевич заматерел. На трупы смотрел холодным взглядом профессионального сыщика, при необходимости мог даже голыми руками повернуть мертвеца, пусть даже превращенного в мясной фарш. Брезгливость мешала работе, была непозволительной роскошью, и Баранов от нее отказался.

Он был волевым человеком, считая, что незаслуженно обделен наградами, чинами и прочими почестями.

Злость Марк Игнатьевич срывал на подследственных, обожая вывернуть до хруста руку какому-нибудь пьянчужке, проходившему по «бытовухе». Поэтому же лично выезжал на задержания, снимая стресс неудовлетворенности безрассудным риском. Он мог броситься врукопашную, предводительствуя командой омоновцев, подняться в полный рост из укрытия, зная, что у противника есть ствол, совершить рейд по подворотням, разгоняя шпану.

Многие считали Баранова умницей и храбрецом, но еще больше сотрудников — патологическим садистом, нашедшим хорошую отдушину в следственном отделе.

Постепенно и бригаду он сколотил под стать себе.

Нахрапистые, неразборчивые в средствах парни души не чаяли в Марке Игнатьевиче. Команду Баранова метко окрестили «черной сотней», а он сам называл подчиненных «эскадроном смерти», найдя столь грозное определение в газетных репортажах из стран Латинской Америки.

Заместитель прокурора по надзору над следствием и правоохранительными органами однажды пригрозил Баранову привлечением к уголовной ответственности за превышение служебных полномочий и негуманное отношение к подследственным.

Грехов за Барановым числилось предостаточно.

У подполковника Ветрова следователь крепко сидел на крючке. Собственно говоря, Григорий Константинович подобрал его, когда Баранова уже хотели турнуть из органов, в соседнем городе, где он тогда трудился. Это Хрунцалов узнал о нем и приказал Ветрову присмотреться к нему поближе. Потом последовал перевод.

Подвела Марка Игнатьевича его жеребячья, чрезмерная, прямо-таки нездоровая тяга к прекрасному полу.

Трудился он тогда в соседнем городе, относящемся уже к ближнему Подмосковью. Мечтал перебраться в столичный уголовный розыск, обзавестись кабинетом на Петровке. Шансы у Баранова были. Неплохие шансы.

Ко времени описываемых событий как раз начался строительный бум. Любой, имевший деньги или возможности, стремился отгрохать особняк где-нибудь среди подмосковных рощ и лесов. Виллы, называемые по привычке дачами, стали отличительным признаком высокопоставленных чиновников, стремившихся обеспечить спокойную старость.

Строили с выкрутасами: стрельчатыми готическими окнами, башенками, высокими, на западный манер, черепичными крышами. Словом, кто во что горазд. В средствах чиновный люд не стеснялся, оформляя расходы по статьям бюджета своих министерств, ведомств и контор, а Затем выкупая особняки по заниженной стоимости.

Со стройплощадки такой вот дачки пропало несколько поддонов кирпича. Сторож, вдребезину пьяный, ничего не заметил, мирно проспав всю ночь на полу бытовки. Разбуженный каменщиками, которым нечем было выводить кладку, он философски заметил:

— Воровали и продолжают воровать! На том стояла, стоит и будет стоять земля русская… — и поплелся звонить в милицию.

Расследовать хищение Баранов взялся с засученными рукавами, землю носом рыл. Дачу строил не кто-нибудь, а важный чин из Генеральной прокуратуры. К самому Ильюшенко, тогдашнему главе этого сурового ведомства, впоследствии перекочевавшему на тюремные нары, этот товарищ входил без доклада, открывая, что называется, дверь ногой.

Владелец недостроенной виллы устроил разнос местному начальству, потребовав найти кирпичи в пятидневный срок. В случае невыполнения приказа он пообещал всех «отцов-командиров» отдела внутренних дел и районной прокуратуры отправить месить глину в глухомань, подальше от столицы.

Выпятив грудь, Баранов сам попросил поручить ему это тухлое дело. Товарищ из Генпрокуратуры, по-ленински прищурившись, посмотрел на сознательного сыщика, одобрительно усмехнулся и начальственным баском произнес:

— Давай, парень, дерзай!

Бросив косой взгляд в сторону местных начальников, переступающих с ноги на ногу, словно их загнали на битое стекло, туз из Генпрокуратуры добавил:

— Нам давно пора обновлять кадры…

Стоявшая рядом супруга чиновника, расфуфыренная дама неопределенного возраста, заинтересованно взглянула на Марка Игнатьевича и увидала свое отражение в его томных, подернутых влагой глазах.

Чем пленила жена высокопоставленного служителя закона скромного районного сыщика? Запахом французских духов, бриллиантовыми сережками или возможностью при ее поддержке сделать карьеру? Баранов в доверительных беседах с друзьями по-мужски откровенно признавался:

— ..нашло на меня! Как на мартовского кота… Подруга страшнее войны, зад точно передок у «КамАЗа», и фасад тремя слоями косметики прикрыт. Монстр в юбке, а вот потянуло к ней… Любовь с первого взгляда!

Супруга деятеля из Генпрокуратуры ответила взаимностью. Под разными благовидными предлогами она вырывалась из Москвы, чтобы растаять в объятиях Баранова.

Роман был бурным, но непродолжительным.

Кто-то из «доброжелателей» — Баранов подозревал своего начальника — позвонил обманутому мужу и вежливо посоветовал пощупать лысину, не прорезались ли рога, которые ему наставляет искатель кирпичей.

Взбешенный ревнивец организовал засаду на влюбленную парочку. Он накрыл Марка Игнатьевича и неверную супругу в самый интимный момент, ворвавшись в домик строителей, где на дощатом полу лежала стонущая жена, а над ней, неистово пыхтя, сверкая белыми ягодицами, колыхался Баранов.

Потеряв самообладание, рогоносец выхватил табельное оружие, пистолет Макарова, намереваясь расстрелять блудливую женушку и наглого сыскаря. Ему помешали два телохранителя, отправившиеся на операцию с шефом. Пока они держали разъяренного мужа за руки, Марк Игнатьевич выскочил на улицу в чем мать родила и, пыля босыми ногами, помчался по грунтовой дороге.

Супруг любвеобильной дамы, надавав телохранителям пощечин, пристукнув кулаком жену, запрыгнул в служебный черный «Сааб» с государственными номерами и бросился вдогонку. Он гнал Марка Игнатьевича, как борзая загоняет зайца — стремительно и неотвратимо. Тот, охваченный паническим страхом, не догадался свернуть с дороги, залечь в кювете. Пробежав нагишом метров восемьсот, Баранов был сбит черным «Саабом».

Маневр был совершен технично и аккуратно. Водитель сбросил скорость, ударил передним бампером под взопревший зад Марка Игнатьевича. Еще метр Баранов пахал носом дорожную грязь.

Мстительный супруг подобрал потерявшего сознание обидчика, затолкал на заднее сиденье автомобиля и привез в здание прокуратуры. Затем, не давая прикрыть срам, он выволок Баранова, провел по всем коридорам и втолкнул в кабинет районного прокурора.

— Мафия обнаглела, а вы в районе б…во развели! — прорычал столичный деятель, грохнув кулаком по столу. — Таких сотрудников выхолащивать надо! — он указал на пунцового, точно полевой мак, Марка Игнатьевича, стоявшего в позе призывника на медицинской комиссии. — Как кабанов! — товарищ из Генпрокуратуры ударил ладонью о ладонь, намекая на известный ветеринарный инструмент, которым проводится упомянутая операция…

Естественно, после залета под Баранова стали копать. Обманутый муж оказался чрезвычайно мстительным человеком, задействовавшим все свои связи и влияние, чтобы уволить Марка Игнатьевича, а при возможности сгноить на ментовской зоне.

Слухи о марафоне голышом, несчастной судьбе следователя дошли до Хрунцалова. Петр Васильевич приказал подполковнику Ветрову собрать информацию о неудачливом донжуане, присмотреться к нему поближе.

Хрунцалов умел подбирать людей.

Баранова дожимали. Его личное дело отправили в инспекцию по кадрам. Перетряхивали материалы расследований, проводимых Марком Игнатьевичем. Выискивали ошибки, натяжки, липовые доказательства, чтобы уличить Баранова в профессиональной некомпетентности, должностном подлоге и других промахах.

Судьба сыщика приобрела мрачный оттенок. Баранов висел на волоске. С тоски он по-черному запил.

Марк Игнатьевич слишком любил власть над другими людьми, а работа в органах давала ему эту самую власть. Становиться простым трудягой, вкалывающим от звонка до звонка, проводя остаток времени с телевизором, он не желал, считая подобный образ жизни ниже своего достоинства и возможностей, отпущенных ему природой.

Заливая обиду горькой, Марк Игнатьевич подумывал, не перекинуться ли к братве. С его опытом, хваткой, знанием особенностей оперативной работы любая бригада примет с распростертыми объятиями.

По пьянке он кое с кем переговорил, намекнув о своем желании сменить род деятельности. Собеседник оказался платным секретным агентом Управления по борьбе с организованной преступностью Московской области. Рапорт сексота о сотруднике милиции, ищущем контакты с преступной группировкой, переправили самому высокому начальству.

Марк Игнатьевич, сам того не подозревая, балансировал на лезвии ножа.

От ложного шага его уберег подполковник Ветров…

Наведавшись по-соседски к тамошнему начальнику ОВД, Григорий Константинович, «покатив» литровую бутылку греческого коньяка на двоих, осторожно поинтересовался:

— Нудиста своего еще не уволили?

Коллега, осоловевший от коньяка, не прожевав лимонную дольку, весело икнул:

— Баранова? Хана быку трелевочному. Будет знать, на кого можно залазить, а на кого нет. Прижали Марка к стене, по ней же и размажут! — Далее он выложил все подробности. — Нарвался Марк! — злорадно заключил собеседник Ветрова.

Детали разговора вечером Григорий Константинович изложил Баранову. Он навестил сыщика в его холостяцкой квартире, прокуренной и неухоженной.

Марк Игнатьевич блуждающим взглядом осмотрел щеголеватого подполковника, пригласил на кухню.

Смахнув со стола объедки, вытер рукавом освободившееся пространство.

— С чем пожаловали? — он вопросительно уставился на гостя.

Ветров раскрыл портфель, достал бутылку водки.

— Поставь под кран. Пусть озябнет… — деловито приказал он; огляделся и презрительно фыркнул:

— Ну и срач ты развел!

Ответом был жуткий скрип. Баранов поскреб пятерней заросший щетиной подбородок.

— Жизнь, подполковник, бардак! Перенести ее можно, только находясь под градусом. Вот я себя и довожу до кондиции! — он скрипнул зубами.

Его собеседник был, напротив, бодр и оптимистичен:

— Я, Баранов, забираю тебя…

— Без меня женили?! — мотнул головой Марк Игнатьевич, тяжело дыша перегаром.

— Будешь трудиться под моим чутким руководством, — невозмутимо продолжал Ветров, — и благодарить…

— За что? — не слишком вежливо вставил Баранов.

— Что вытащил тебя из грязи! — ровным голосом ответил подполковник, точными, размеренными движениями ножа расчленяя батон колбасы.

Жалеть о переходе под крыло Ветрова Марку Игнатьевичу не пришлось. Очень быстро он стал старшим следователем, получил звание капитана милиции, личную благодарность министра внутренних дел за безупречную службу и раскрытие серии дерзких преступлений.

Некий субъект с богатым уголовным прошлым, вернувшись в город после отсидки, собрал десяток пацанов от шестнадцати до девятнадцати лет, запудрив им мозги лагерной романтикой и обещаниями сладкой жизни.

Вожак носил кличку Горбыль. Ребята из его бригады наехали на директора спиртового завода, коптившего небо окраины города. Глава небольшого предприятия жил с шиком: менял машины не реже одного раза в год, сорил деньгами по кабакам, периодически разводился, благородно оставляя женам квартиры.

Такой фраер не мог не попасть в поле зрения Горбыля.

Богатенький директор делиться левыми доходами не пожелал, выставив визитеров вон. Оскорбленный главарь шайки пригласил наглеца на разборку. Тот проигнорировал встречу, передав, что ему начхать на уголовную «шестерку» и его щенков.

Следствие восстановило ход событий: к строптивому директору ребята Горбыля подослали несовершеннолетнюю проститутку. Пятнадцатилетний ангел с невинными глазами снял его в ресторане, угостил самокруткой, набитой анашой, а когда директор «поплыл», передал с рук на руки мальчикам.

Подолбив мужика кулаками по диафрагме, крутые парни затолкали обмякшего директора в машину и вывезли в укромное местечко — заброшенный военный городок. Там они основательно потрудились над скупердяем-директором, сделав из человека говяжью отбивную.

Судмедэкспертиза установила — телесные повреждения потерпевшего несовместимы с жизнью. За этой медицинской формулировкой скрывались страшные двусторонние переломы тазобедренного сустава, разрывы диафрагмы, прямой кишки вследствие насильственного введения постороннего предмета с острыми краями и другие травмы, перечисление которых заняло полстраницы машинописного текста.

Но перед смертью директор спиртзавода успел нашептать на ухо главарю мучителей что-то такое, от чего Горбыль посерел. Ударом ножа он прекратил страдания изувеченного мужика, приказал привязать к ногам мертвеца какую-нибудь металлическую болванку потяжелее и утопить труп.

Парни оплошали. Грузилом выбрали двадцатилитровый алюминиевый бидон, насыпали песка, а вот узел завязать как следует не сумели. Покойник всплыл через три недели.

Мэр, Петр Васильевич Хрунцалов, почтивший своим присутствием похороны директора, публично пообещал найти гнусных убийц, лишивших жизни честнейшего человека и великого труженика, отдавшего производству свои лучшие годы.

Он вытер скупую мужскую слезу, предательски скользнувшую из-под припухлых век, облобызал родственников погибшего и, скорбно склонив голову, удалился с городского кладбища.

Ветрову, вышагивающему рядом упругой походкой спортсмена, Хрунцалов тогда сказал:

— Гриша, кто здесь хозяин? Мы или эта шпана?

Подполковник невнятно промычал, точно его рот переполняла каша:

— Предпримем необходимые меры, Петр Васильевич. Убийцы известны.

Мэр развернулся к нему всей массой многопудового тела:

— Никто! Ты слышишь, Гришаня? Никто из сявок не должен открыть своей пасти. Покойный, царство ему небесное, мог сболтнуть лишнее, он много знал…

Банду Горбыля брали с пистолетной стрельбой, погонями и прочей шумихой. По просьбе Ветрова власть прислала бойцов СОБРа, бравых молодцов, затянутых в камуфляжную форму, обвешанных оружием и скрывавших лица за черными масками.

Баранов дневал и ночевал в следственном изоляторе, обрабатывая задержанных. Стоило ему зайти в камеру, как молодые подонки, еще недавно щеголявшие своей причастностью к уголовной масти, размазывали сопли, вскакивали, вытягивались в струнку, а кто не мог, отползал в дальний угол на четвереньках, подвывая от страха.

Ребятки сдали своего шефа со всеми потрохами, назвали точные адреса блатхат, любовниц Горбыля, где он мог затихариться.

Марк Игнатьевич, выполняя приказ подполковника Ветрова, старался вытянуть из них главное — что прошептал директор перед смертью, чьи фамилии он назвал и какой информацией обладает их пахан.

Осипшими от крика голосами уголовники клялись, божились — они ничего не знают!

А Горбыль ушел в глубокое подполье.

Город прочесывали патрули. Все силы правоохранительных органов были задействованы в операции «Перехват». Хрунцалов выделил из городского бюджета круглую сумму в качестве награды за поимку бандита.

Главарь словно сквозь землю провалился.

Хрунцалов рвал и метал, обкладывая начальника УВД отборными матюками.

— Я вынужден сворачивать бизнес! — орал он, плотно закрыв дверь кабинета. — Продукция не отгружается, теряются сумасшедшие бабки, а ты руки в брюки! Своими шариками в бильярд поигрываешь!

Найди эту сволочь! Что он знает?!

В поисках главаря банды помог случай. Пара не очень молодых влюбленных, подыскивая спокойное местечко, чтобы уединиться, заехала на территорию свинофермы пригородного колхоза. Розовобоких хрюш уже давно пустили под нож, ферма пустовала, разрушаясь и ветшая. Около здания, напоминавшего лагерный барак тридцатых годов, возвышалась ржавая водонапорная башня. Женщине она сразу не понравилась: может, сработала интуиция, а может, мужчина не оправдал ее надежд. Так или иначе, женщина не спускала с нее глаз, сумев на фоне заката разглядеть круглый кочан человеческой головы, высунувшейся из люка и мгновенно исчезнувшей.

Женщина оказалась бдительной, заставила любовника гнать «Москвич» на предельной скорости до первого городского телефона-автомата.

Поступивший сигнал дежурный по отделению передал Баранову с комментариями:

— Привиделось что-то бабе…

Марк Игнатьевич вставил обойму в табельный «макаров», приказал поднять по тревоге собровцев. Не дожидаясь, пока к группе захвата присоединятся областные специалисты, бравый следователь стрелой помчался к свиноферме.

Нюх, важнейшее качество сыскаря, у Баранова был.

Резервуар водонапорной башни действительно служил прибежищем затравленному, обложенному со всех сторон милицией вожаку стаи громил.

Услышав вой сирен, Горбыль, не высовываясь, выставил руку и пальнул разок наугад.

Милицейский мегафон разразился искаженным до неузнаваемости голосом Баранова:

— Эй, Соловей-разбойник, бабахнешь из хлопушки — живьем в этой консервной банке поджарим…

Бочка забухала:

— А, ментяры поганые! Замели! — Нервы у осажденного сдали. Было слышно, как он припадочно стучит кулаками по стенам башни.

Марк Игнатьевич сбросил пиджак, снял «макарова» с предохранителя, вырвал изо рта сидевшего рядом водителя сигаретный окурок, глубоко затянулся.

— Ну, я тронулся… — со струей дыма выдохнул он, пинком открывая дверь машины.

Никто и глазом не успел моргнуть, как Баранов уже карабкался наверх, цепляясь левой рукой за приваренные к боку башни железные скобы.

Коллеги засуетились, забегали, лавируя среди машин:

— Люк под прицелом держите!

Марк Игнатьевич ловко, точно заправский альпинист, преодолел подъем, встал во весь рост наверху и ногой сдвинул крышку люка. Затем, смешно подпрыгнув, нырнул вниз.

Сердца друзей-сослуживцев екнули. Собровцы, страхуя друг друга, гурьбой ринулись к башне.

Гулкое эхо выстрела, усиленное закрытым пространством резервуара, разлилось по округе.

Люди возле башни замерли. Развязка наступила слишком неожиданно. Вздох облегчения вырвался у многих, когда сосредоточенно-спокойная физиономия следователя выглянула из люка.

Баранов спустился на землю, сел на корточки, привалился спиной к холодному металлическому боку башни. Командир собровцев, не снимая маски, спросил:

— Зачем так рисковать? Этот гад и так никуда бы не делся!

Следователь тыльной стороной ладони вытер серо-бурые капельки с лица.

— Мозг?! — удивленно-весело произнес Баранов, рассматривая разводы, оставшиеся на коже. — Смотри, братан, мозги из него вышиб! — Он помахал рукой перед глазами собровца. — А риск, командир, это самый кайф, и я его словил! — Марк Игнатьевич блаженно улыбнулся, став похожим на наркомана, всадившего иглу в вену с первой попытки.

Дотошные законники прокуратуры пытались осудить поступок Баранова, подвергали сомнению право мерность применения огнестрельного оружия, утверждая: бандита можно было заставить сдаться. Рты канцелярским крысам позатыкал Хрунцалов, навестивший кабинеты говорливых работников прокуратуры.

За Горбыля министр внутренних дел наградил Марка Игнатьевича благодарственной записью в личное дело и Почетной грамотой. Лист мелованной бумаги с изображением двуглавого орла над символом МВД и размашистой росписью министра был засунут в дальний ящик письменного стола. Баранов вообще хотел разорвать бесполезную бумагу, но подполковник Ветров отсоветовал:

— Пригодится.

Благодарность Хрунцалова имела конкретное, материальное выражение — великолепные швейцарские часы в титановом корпусе плюс тридцать стодолларовых банкнот, уложенных в обычный конверт.

На словах Петр Васильевич через Ветрова передал следователю, что он толковый мужик и, если дальше будет все понимать с полуслова, далеко пойдет. От себя подполковник добавил:

— Мэр — щедрый дядька. Найдешь с ним общий язык — будешь как сыр в масле кататься. Но помни, Марк, мы все в одной упряжке бежим. Вздумаешь отойти в сторонку — затопчем. Дельце, раскрученное Хрунцаловым, серьезное. Многие солидные люди от него свой куш получают, а терять доходы, сам понимаешь, никто не любит.

Напрасно Ветров говорил туманными намеками.

Следователь знал: его не случайно перетащили в этот город, забыли о прошлых грехах. Взамен от Марка Игнатьевича ничего не требовали, ничего не просили, терпеливо присматриваясь — готов ли он продаться с потрохами, полностью подчиниться человеку, выбравшему его, чтобы включить в состав команды, занятой масштабным и суперприбыльным бизнесом, находящимся не в ладах с законом.

Расстреляв Горбыля, Марк Игнатьевич доказал — он свой и ему можно доверять…

Черты лица мертвой женщины заострились. Желтоватая белизна щек сменялась трупной синевой, проступающей на коже уродливыми пятнами. Страшное ожерелье — след удавки, обвивавшей шею, на глазах становился буро-фиолетовым. Но даже в смерти эта женщина была прекрасна, как античная статуя, созданная резцом гениального скульптора.

Подполковник Ветров, сгорбившись, сидел на краю кровати. Он не обращал внимания на суетившихся вокруг трупа людей из бригады Баранова.

Лишь иногда точным щелчком сбивал упавший на спортивные штаны сигаретный пепел.

— Григорий, — нарушил раздумья Ветрова следователь, — мы закончили. Трупы можно увозить?

Начальник управления вздрогнул, выходя из оцепенения, провел ладонью по лицу.

— Давай, Марк, загружай!

Два милиционера разостлали специальный мешок из черного непрозрачного пластика. Тару для транспортировки трупов подарила полиция города Нью-Йорка русским коллегам после визита американской организации в Москву. Полицейские чины страшно удивились негигиеничности методов работы наших блюстителей порядка, перевозивших трупный материал как попало.

Вернувшись на родину, они решили оказать гуманитарную помощь российским «пинкертонам», выслав целый контейнер пластиковых гробов.

Тело Рогожиной выглядело нелепой фарфоровой куклой посреди створок пластикового мешка смерти.

Свистнула застегиваемая «молния», отсекающая мертвую женщину от мира живых. Милиционеры подхватили черный сверток, переложили на носилки, и в этот момент слабоумный Юрчик, прикованный к кровати, затрясся, пуская ртом хлопья пены. Он кричал так, как не может кричать ни одно живое существо, — протяжно и дико.

От толчка подполковник Ветров чуть не упал с кровати. Он взмахнул руками, теряя равновесие, но сумел удержаться.

Крик убогого подействовал на Ветрова отрезвляюще. Он с любопытством посмотрел в сторону Юрчика, подозвал Баранова.

— Гляди, Марк, на придурка! Ишь, зашелся, пена изо рта хлещет! — ледяным голосом произнес подполковник. — А ведь он подглядывал за нами… — Глаза Ветрова впились в беснующегося несчастного. — Ты как здесь очутился?! — Упругой походкой Григорий Константинович подошел к Юрчику.

Баранов внимательно наблюдал.

— Недоумок, кто разрешал тебе входить в здание? — Стальные нотки в голосе Ветрова набирали силу. — Что ты корчишь из себя припадочного? — Он вплотную приблизился к продолжавшему кричать Юрчику. — Отвечай, сука!

Жесткая рука подполковника обрушилась на цыплячью шею юродивого. Вслед за этим Ветров коленом ударил его по лицу.

— Ты убил бабу! — Теперь уже сам Григорий Константинович сорвался на крик. — Приглянулась тебе подруга, урод? Да?! Ты следил за ними, подсматривал, дождался, пока все разъедутся, а потом убил? — Подполковник колошматил Юрчика с частотой отбойного молотка, не разбирая, куда бьет.

Прикрываясь свободной рукой, извиваясь всем телом, слабоумный корчился под ударами откормленного мужика.

— Тварь дебильная! — орал Ветров, разогретый беспомощностью жертвы. — Ты убил? Отвечай! Что ты мычишь, скотина?! Отвечай!

Трудно было различить сейчас, кто более безумен: подполковник с искаженным багровым лицом или выгнувшийся в эпилептическом припадке эмбицил, захлебывающийся собственной слюной.

Избиение прервал Баранов. Он обхватил начальника кольцом объятий.

— Хорош, Григорий. Насмерть забьешь мужичка!

Он нам может пригодиться… Эй, ребятки! — Марк Игнатьевич позвал притаившихся за дверью милиционеров. — Этого в машину, и побыстрее…

Старшина, обнаруживший тело Рогожиной, рявкнул:

— Есть! — отдав при этом честь.

Сноровисто просунув под подбородок несчастного резиновую дубинку, милиционер сдавил горло задержанному.

— Не рыпайся, сучонок! — тихо прошипел он, копируя интонации подполковника.

Второй, помоложе, тыкал ключом в замочную скважину наручников.

— Отпусти, Марк! — Ветров рывком разомкнул руки следователя.

Когда Юрчика увели и они остались одни в номере, подполковник тяжело опустился в кресло.

— Достань из бара выпить, — устало попросил он.

— Тебе чего? — слегка растерянно спросил Марк Игнатьевич, обозревая внутренности объемистого хранилища спиртных напитков.

Матовые, будто подернутые изморозью бутылки «Абсолюта» соседствовали с плоскими фляжками «Смирноффа», хрустальные сосуды, наполненные отборными коньяками «Хенесси» и «Реми-Мартин», выглядывали из-за штофов настоящего английского джина с марширующим джентльменом на этикетке.

— Водки налей, — ответил Ветров.

— Какой? — переспросил следователь, не приученный к заморским напиткам.

— «Абсолюта» смородинового. Он покрепче остального пойла…

Наполненный на две четверти двухсотграммовый стакан подполковник осушил одним глотком, с шумом выдохнул:

— Ну что, Марк, на ловца и зверь бежит?

Следователь ухмыльнулся. Он уловил ход мысли начальника.

— Дебила к делу пришить собираешься? — Баранов скептически покачал головой.

— Чем тебе мой кандидат не нравится? — агрессивно спросил Григорий Константинович, вытягивая ноги. — Психически больной человек, маньяк, «подвинутый» на сексуальной почве, убивает руководителя города и молодую привлекательную научную сотрудницу.

— Маньяка освидетельствует медицинская комиссия и признает невменяемым. Санитары упаковывают его в смирительную рубашку и, подхватив под белы рученьки, отправляют проводить остаток дней в дурдом имени профессора Кащенко, — продолжил мысль Баранов. — Идеальный расклад! — В последних словах присутствовала ирония.

Ветров поднял глаза на следователя.

— Нормальный вариант, Марк… — неуверенно сказал он. — На кого-то сейчас эти два трупа свалить надо. Свои задницы прикроем и настоящего убийцу успокоим. Пускай держат нас за лопухов.

Про себя Марк Игнатьевич удивился наивности начальника, граничащей с глупостью.

— Заказчика мы на такой дешевке не проведем, это раз, — тоном школьного учителя, толкующего тугодуму-ученику прописные истины, произнес следователь. — Сумасшедший со стволом, владеющий удавкой, — это слишком круто. Такую лапшу трудно повесить на уши даже участковому. Кто поверит в областной прокуратуре? Никто! Это два! Надо покумекать над другими вариантами. — Баранов неторопливо прошелся по комнате. Он был на подъеме, чувствуя — подполковник раскис, отдавая карты ему в руки. — Кстати, Рогожина замужем?

— Ты уже спрашивал, — откликнулся Ветров.

— Ах да! — наморщил лоб следователь. — Учитель…

Бывший муж.., учитель… Педагог, значит. — Он пожевал губами. — Неудачливый коммерсант, несостоявшийся воспитатель молодежи. Чем сейчас занимается? — вопрос адресовался Ветрову.

— Да хрен его знает! — вяло ответил тот.

— Он хоть в городе? — ритм ходьбы Баранова ускорился.

— Ты куда клонишь? — подполковник поднялся.

— Чем не убийца? — вслух рассуждал Марк Игнатьевич, не отвечая на вопрос шефа. — Брошенный муж завидует удачливому преемнику, то есть Хрунцалову. В жизни у него полный облом. Потерял красотку жену, бабки, ничего не сумел достичь… Чувствуешь, Григорий?

— Ну… — ограничился протяжным междометием подполковник.

— Озлобившись на весь мир и на предательницу-супругу в частности, мужик помаленьку свихивается… — Марк Игнатьевич крутанул пальцем у виска. — Психологическая мотивация преступления налицо..

Депрессивное состояние, одиночество, ревность — крыша у парня едет! Возможно, он тайно следил за бывшей супругой… — развивал мысль Баранов, увлеченный потоком собственной фантазии. — Наблюдал за вашими групповыми случками в бассейне «Шпулек»…

— Ты, сказочник, не зарывайся! — буркнул Ветров. — Рогожина — женщина высшей пробы, не дешевая давалка. В наших веселушках участвовала редко и держалась в рамках приличия. Принародно передок не подставляла!

— Пардон, лишнее ляпнул! — исправился Баранов. — Но вариант интересный, согласись… Классический сюжет, правдоподобный. Обставить все как следует, свидетелей подобрать — и дело в шляпе.

Ствол можно мужичку втюрить. Баллистическую экспертизу я беру на себя. Есть надежные людишки, помогут оформить нужные результаты… Попробуем раскрутить мужа Рогожиной? — Марк Игнатьевич выдохся, его изощренный ум на время отключился, давая возможность додумывать Ветрову.

— Зверюга ты, Марк! — неожиданно выпалил тот. — Сталинский выкормыш! На ходу подметки рвешь…

Баранов насупился.

— Ладно, не дуйся, как мышь на крупу, — натянуто улыбнулся Ветров. — Принимаем идею за рабочий вариант. Пошуруди с мужем покойницы. Не мне тебя учить… Если все в масть уляжется, будет отлично.

Пойдет мужик в расход, — равнодушно заключил Ветров. — Под вышку человечка подведем. Да, Марк?

Следователь едва заметно опустил веки.

— Не жаль губить душу невинного? — со сволочным любопытством спросил подполковник, покосившись на Баранова.

— Так своя давным-давно загублена! — бесшабашно, но не весело отозвался Марк Игнатьевич, глядя прямо в глаза Ветрову. — Увеличь дозу, Григорий Константинович, — посоветовал он. — Не добираешь градуса, о душе беспокоишься. А ты хлобыстни стакана три подряд, душа-то и согреется!

Нервно подрагивая краешками губ, Ветров состроил недовольную гримасу:

— Хватит языком чесать! Завел разговор, точно в церкви. Подчищай здесь и возвращайся в город. Работы невпроворот. Теперь все хозяйство Хрунцалова нам на себе тащить придется. — Григорий Константинович стал озабоченно-деловым. — С народом переговорить, график поставок уточнить, покупателей успокоить…

«Под себя жлоб подгребает! — тихой ненавистью звенела мысль в голове следователя. — Королем стать решил! Давай, Гришутка, дерзай!.. Пирог большой от Петра Васильевича остался, и „капусты“ ой как много. Смотри, Гриша, не подавись».

— ..Под вечер зайди ко мне в кабинет. Доложишь, что удастся собрать по мужу Рогожиной. Завтра, — торопливо выдавал план действий Ветров, — отправишься в Москву, расскажешь, сам знаешь кому, что у нас стряслось. Успокоишь — бабки будем выплачивать как положено, как при Хрунцалове, без перебоев!

Баранов напрягся:

— Московские друзья Петра Васильевича мне неизвестны. Я же так, на подхвате…

Ветров, поколебавшись секунду, поманил следователя пальцем. Почти прикасаясь губами к его уху, он прошептал фамилию скороговоркой, проглатывая буквы. Но повторять не пришлось.

По отвисшей челюсти Баранова подполковник догадался — сказанное понято.

Едва ворочая языком, Марк Игнатьевич вымолвил:

— Неужели сам берет?

— Только давай! — довольный произведенным эффектом, воскликнул подполковник.

— Обалдеть! — выдохнул следователь, зажмурив глаза, как будто их ослепило яркое солнце.

Ветров тихо предостерег:

— Ты, Марк, язык за зубами держи…

— Ясное дело!

— Это фигура политическая! — Григорий Константинович осторожно потрогал собственную шею. — Подставим его — нам головы не сносить! Он отмоется, а нас слопают со всеми потрохами.

Следователь кивал, ловя каждое слово, произнесенное Ветровым. Фамилия высокого покровителя покойного Хрунцалова не сходила со страниц центральных газет, не было дня, чтобы его вечно озабоченное лицо не промелькнуло в выпуске новостей, в репортажах из Государственной думы, с правительственных пресс-конференций.

Баранов раньше догадывался — у мэра есть «крыша» в Москве, его бизнес опекает кто-то весьма могущественный, имеющий влияние и причастный к государственным делам. Но чтобы… Даже в мыслях Марк Игнатьевич не смел повторить фамилию.

— Мы наличкой платим? — робко поинтересовался Баранов, тут же поняв, что сморозил несусветную глупость.

Подполковник покровительственно усмехнулся.

— Угу! Тачкой «капусту» привозим. Просто к парадному подъезду. Нате! Забирайте! — он всхрапнул, точно застоявшийся жеребец. — Марк! Ты идиота на освидетельствование повезешь, попроси психиатров, чтобы тебя проверили. На глазах глупеешь! — Григорий Константинович стал серьезным. — Все! Слишком много вопросов для одного утра. Вечером расслабимся, выйдем из стресса, тогда потолкуем. Ты сосредоточься на дебиле и муже Рогожиной. Постарайся обстряпать дело. Я проверю бумаги Хрунцалова, повспоминаю, кто в контры с ним вошел. Конкуренты Петра Васильевича завалили, козлу понятно… Но кто?

Он ведь делился, умел отмазываться! — цедил Ветров, пересыпая речь словечками из блатного жаргона. — Ничего, найдем скотов, по своим каналам выйдем на заказчика! Вот тогда, Марк, придется руки красной водичкой попачкать, — верхняя губа подполковника приподнялась, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. — Миром, чувствую, нам не разойтись! — продолжал по-волчьи скалиться Григорий Константинович. — Положили падлы глаз на хозяйство Петра Васильевича, но мы без боя его не отдадим, — желваки заходили по скулам подполковника. — Вперед, Марк, пора действовать! — отрывисто пролаял он, подталкивая следователя к двери.

Стоянка перед центральным входом была заставлена милицейскими машинами. Среди людей в форме затесались зеваки, персонал профилактория. Женщины горестно всплескивали руками, переговаривались, сбившись в тесные кучки.

Толпа оживилась, когда вывели Юрчика. Лицо слабоумного превратилось в бесформенную кровоточащую массу. Идти самостоятельно Юрчик не мог. Его волоком тащили по мокрому асфальту, покрытому островками подтаявшего снега.

— Подгони машину! — сипло проорал старшина, уставший возиться с избитым до полусмерти юродивым.

Водитель милицейского «козла» резво запрыгнул в машину. Толпа подалась вперед. Раздались возмущенные выкрики:

— За что Юрчика раскровенили?.. Он мухи не обидит. У, мордовороты!

Симпатии собравшихся были на стороне арестованного.

Старшина попятился, но тут же спохватился, растопырил свои тараканьи усы, повелительно прокричал:

— Назад, бабы!

Из толпы выступил оклемавшийся после ночной пьянки Степаныч. Тараща мутные глаза, не понимая, что происходит, он подошел к старшине, подергал его за рукав куртки:

— Браток! Куда вы его?

Усатый милиционер брезгливо посторонился:

— Свали, дед, в тундру! Задержан он. По подозрению в убийстве. Понятно?

Отставной майор хохотнул, приняв слова говорившего за неудачную шутку.

— Блажишь, старшина! Юрчик — убийца? — Он нагнулся, внимательно рассматривая лицо приятеля, затем резко выпрямился. — Ты кости парню ломал? — в голосе звякнул металл.

Из-за широкой спины Степаныча выглядывала старческая физиономия сторожа Егора.

— Ты, бандюга, человека увечил! — Кочегар схватил старшину за меховой ворот куртки. — Полицай!

Придерживая сбившуюся набекрень шапку, старшина пытался освободиться. К нему со всех сторон бежали милиционеры, выскакивающие из машин, точно черти из табакерки.

— Папаша, клешни убери. Я — лицо при исполнении, — бормотал старшина, утративший служебную спесь. — Начальник.., подполковник его обработал!

В этот момент стеклянная дверь распахнулась.

— Почему задержанный еще не в машине? — рассерженным баском произнес подполковник, окидывая толпу взглядом. — Что за сборище? Расходитесь; товарищи, расходитесь! Здесь не цирк.

Кочегар оставил старшину. Задыхаясь от негодования, подошел к Ветрову:

— Нельзя, товарищ подполковник, так с людьми обходиться!

Тот помахал рукой перед носом:

— Протрезвей, дед! — Он презрительно смерил взглядом отставного майора. — Давай бегом отсюда, а то…

С побелевшим лицом Степаныч сделал еще шаг навстречу.

— Что? — шел на обострение конфликта кочегар.

— Организую тебе душ за казенный счет, — пообещал подполковник, намереваясь обойти настырного старика стороной.

Но Степаныч заступил ему дорогу.

— Ты, ментяра, меня вытрезвителем не пугай! — с бесшабашной пьяной удалью понес отставной майор, возмущенный расправой над другом. — Меня пару десятков годков тому назад на Тоцких полигонах до усеру напугали, страшнее не бывает! А за Юрчика, божьего человека, ты, пень лысый, ответишь! — он смачно сплюнул под ноги Ветрову.

Дед Егор, следующий за собутыльником, хихикнул старческим скрипучим смешком:

— Отбрил гражданина начальника!

Ветров оглянулся, ища поддержки у Баранова. Ситуация была нелепой: два старика осаждают начальника правоохранительных органов города, на асфальте корчится умалишенный и дюжина теток глазеет на весь этот спектакль.

Следователь зычно, чтобы слышали окружающие, подал команду:

— Свидетелей в машину! — Заметив, что милиционеры не поняли, кого следует забирать, уточнил:

— Кочегара и вот этого сморчка.

Под «сморчком» подразумевался Егор, рванувший было в толпу, но сбитый подсечкой младшего лейтенанта.

Получив приказ, парни в форме не церемонились.

Степаныч схлопотал дубинкой по ребрам, еще кто-то двинул отставного майора под дых. Заодно перепало сторожу, не оказывающему ни малейшего сопротивления. Ради потехи Егора раскачали, намереваясь забросить в машину, а усатый старшина оказался весельчаком — захлопнул дверь.

Егор вмазался в милицейского «козла» лицом и слабой старческой грудью. Он медленно сполз вниз, как мультяшный волк, налетевший на неожиданное препятствие.

— Простите, гражданин! — издевательски-вежливо произнес старшина под одобрительный гогот коллег.

Исподтишка он пнул старика в пах, прошипев:

— Подъем, дохлятина! Пулей в машину!

Сторож подтянулся на руках, схватившись за порожек «козла». Он был готов беспрекословно повиноваться, лишь бы избежать побоев.

Степаныч же сопротивлялся, отбрыкиваясь от наседавших милиционеров.

— Резвый дед! — Схватка развеселила подполковника. — Старая закалка. Ишь, как отмахивается! — Григорий Константинович с удовольствием наблюдал бы еще, но крики возмущенных женщин заставили его поторопить подчиненных:

— Быстрее! Забирайте свидетеля! В машину его!

Группа милиционеров облепила Степаныча, будто свора охотничьих псов медведя.

— Слабаки вы, ребята, против майора Советской Армии. Пупки не развяжутся?! — хрипел кочегар. — Я вам не Юрчик! Меня соплей не перешибешь! — Степаныч взывал к народу:

— Любуйтесь, бабоньки! — сипел он. — Моя милиция меня бережет! Ветерана Вооруженных Сил бугаи избивают!

Сцена была отвратительной: раскрасневшиеся милиционеры с полубезумными глазами, седовласый старик, упирающийся негнущимися руками в желтый бок «козла», нагло ухмыляющийся Ветров, плачущие женщины… Прямо-таки кадр из фильма про зверства гестапо на оккупированных территориях.

Бравый старшина, обладатель тараканьих усов, сумел утихомирить Степаныча ударом кулака в висок.

Кочегар потерял сознание — обмякшее тело в засаленной телогрейке повисло на руках блюстителей порядка.

— Убили Степаныча! — Женский вой пронесся по площадке. — Убили, зверюги! — сотрудницы профилактория, охваченные коллективным психозом, учинили форменный погребальный плач.

— Бля, запихивай деда! — гаркнул старшина, подгоняя мешкавших подчиненных.

Пряча глаза от женщин, он поднял слетевшую с ноги кочегара ветхую изношенную туфлю и забросил в темный дверной проем «козла».

Сев в кабину, старшина с облегчением сказал водителю:

— Погнали в управление! Бабы озверели, чуть не растерзали. Какого хрена народ милицию не любит?

Мы криминальный элемент душим, с преступностью боремся, а они… — милиционер обреченно махнул рукой; повернув голову, он посмотрел в забранное решеткой окно:

— Долбаку старому я ребра разомкну, дай только добраться до управления. Он у меня попляшет под военный марш! — Старшина мечтательно улыбнулся, представляя намеченную экзекуцию, которой никто не будет мешать…

Снежная пелена завесой опускалась на лес, черепичную крышу профилактория, асфальт.

Свидетели драмы разошлись. Все двери здания «Шпулек» опечатали до особого распоряжения старшего следователя Баранова, оставив охранять территорию патрульную машину с тремя милиционерами.

Снег шел и шел, засыпая следы автомобильных шин, прикрывая гранатовые капельки крови, оставшиеся от Степаныча и его приятеля, погребая под собой окурки и прочий мусор, выброшенный оравой служителей правопорядка.

ЧАСТЬ II

Глава 1

— Товарищ майор, вам надлежит скрытно выдвинуться с вашей группой к перевалу в районе села Куруш. — Представитель разведуправления округа, молодцеватый полковник с побитым оспинами лицом, инструктировал Рогожина.

Двое других, находившихся в маленькой комнате, молчали. Один, склонный к полноте, в обтягивающем выпирающий живот кителе, непрерывно курил, стряхивая пепел себе на ладонь; второй, тоже плотной комплекции, изучал собственные ногти.

— Через перевал проходит тропа в Дагестан. Окружают ее горы Яру-Данг и Базар-Дюзи! — Палец полковника черканул по карте. — Местность гористая.

Среди населения много сторонников сепаратистов.

Вам предстоит взять под контроль тропу.

Человек с брюшком неожиданно легко поднялся.

— Дмитрий Иванович, — обратился он к Рогожину. — Я представляю Главное разведывательное управление. Мое звание и фамилия значения не имеют. Я лишь хочу поделиться некоторой информацией, — говоривший был деловит. — По агентурным сведениям, этой тропой пользуются люди некоего Халида, гражданина Иордании, помогающего генералу Дудаеву постоянно снабжать бандформирования оружием.

— В Иордании существует значительная и очень богатая чеченская община, — вступил в беседу третий.

Он немного картавил. — Халид — важная фигура. Он посредник между Дудаевым, чеченской общиной в Иордании и влиятельной мусульманской организацией «Монтремер аламе ислами».

— Такая шишка бродит по горам? — удивился Рогожин. — У нас под самым носом…

— Фанатик! — развел руками толстяк. — Авантюрист и религиозный фанатик. В поле зрения наших спецслужб попал еще в Афганистане. Обучал душманов тактике партизанской войны. По непроверенным данным, причастен к экстремистской организации «Черные шакалы». Под видом мусульманского проповедника неоднократно приезжал в Среднюю Азию и на Северный Кавказ для создания тренировочных лагерей.

— Судя по всему, он в этом преуспел, — дополнил полковник и сник под неодобрительным взглядом толстяка.

— Халид скупал оружие советского производства, поставленное в Сирию и Ливан. Возможно, караваны с оружием будут проводиться по указанной тропе, — гэрэушник подошел к карте. — Скрывать не стану, задание сверхопасное. Вам будут противостоять профессионалы высшей пробы. Халид не дилетант. Район освоил хорошо. В каждом селе есть надежные осведомители. На помощь местного населения надеяться не приходится, оно либо запугано, либо поддерживает сепаратистов.

— Милиция? — вопрос Дмитрия гэрэушник понял.

Он красноречиво развел руками:

— Коррумпирована! Скуплена еще в годы Советской власти теневыми дельцами. Сейчас, конечно, на стороне Дудаева.

Полковник из управления разведки округа терпеливо дожидался, когда ему предоставят слово. Он стоял, прислонившись спиной к бетонной стене, и его лицо землистого, нездорового оттенка выделялось на темном фоне стены.

— Товарищ майор! — Усталый полковник шагнул к Дмитрию. — Технические детали операции обговорим завтра. Определим частоты связи, позывные…

— Зачем оттягивать? — Толстяк-гэрэушник засмеялся. — Предлагаю придумать позывные группы майора сейчас, не тратя драгоценное время по пустякам.

Говоривший был Дмитрию неприятен. Раздражал обвислый живот разведчика, мокрые шлепающие губы и излишняя самоуверенность, проскальзывающая в словах.

— Я, товарищ… — Рогожин осекся, не зная, как обращаться к гэрэушнику.

— Называйте меня Александром Матвеевичем.

Этого достаточно. Обойдемся без лишних церемоний.

— Я, Александр Матвеевич, придаю позывным большое значение. — Дмитрию хотелось уколоть важного толстяка, которому не придется ползать по горам, подставлять голову под пули. — От позывных зависит удача, как мне кажется…

— Мистика, — фыркнул гэрэушник. — Хотя выбирать — ваше право. — Он прошелся по комнате, опустив голову. — Рогожин… Рог… Рогатый! Нет, Рогатый несколько двусмысленно звучит, даже обидно. Вы женаты, майор?

— Старый холостяк.

— Холостяк… — продолжал рассуждать вслух Александр Матвеевич. — Прекрасно…

«Вдове рыдать не придется, — мелькнула невеселая мысль в голове у Рогожина. — Раскис что-то я!»

— А как вам позывной Сохатый? Животное благородное, осторожное. Я, знаете ли, заядлый охотник, лет двадцать отпуска с «тулкой» провожу, по лесам скитаюсь. Но вот среди охотничьих трофеев лосиных рогов немного, наперечет. — Он выжидательно уставился на Дмитрия, сверля его проницательными глазами-буравчиками.

— Лось, Александр Матвеевич, в горах не водится, — усмехнулся Рогожин. — Он болото любит.

— Значит, вы будете первым, забредшим в эти места, — гэрэушник остановился перед картой. Близоруко прищурившись, он с минуту изучал квадрат засылки группы разведчиков-спецназовцев. — Горы, болото! Какая разница? — как-то обреченно пробормотал законспирированный офицер Главного разведывательного управления. — Сейчас болото повсюду, — поддавшись общему настроению, царившему среди обитателей бункера, добавил он.

— Пусть будет Сохатый, — согласился Рогожин.

Ему стало жаль толстяка, скрывавшего под маской всезнающего представителя главного разведцентра вооруженных сил обычную человеческую растерянность.

— Хотя постойте… У вас, Дмитрий Иванович, если мне память не изменяет, в Ульяновском военном училище была кличка Святой? Откуда такая религиозная экзотика? Вы были паинькой, примерным курсантом? — Гэрэушник вплотную подошел к Рогожину, словно желая услышать ответ на ухо.

— Я позабыл, а ГРУ помнит, — усмехнулся тот. — Как-то раз старшекурсники нам, салажатам, прописку устроили: была такая традиция. Пришли ночью в казарму, подняли нас, поставили по стойке «смирно» и давай пряжками ремней по ягодицам хлестать. Мой сосед Толик Бокун испугался до смерти, расплакался.

Ну я и принял на себя его порцию. Он растрезвонил потом по всему курсу: «Рогожин — святой! За друга всегда готов заступиться!» Так и приклеилось ко мне это прозвище.

— Трогательно! — не без иронии произнес гэрэушник. — Вот вам и готовый позывной. Святой — это звучит гордо. У чеченцев свои, мусульманские праведники появятся на этой войне, а у нас, славян, будут свои святые. Согласны?

— Вряд ли я на роль великомученика сгожусь, — ответил Рогожин, но, секунду подумав, согласился:

— Хотя… Пусть будет Святой. Зоологические псевдонимы вроде Кобры мне в Средней Азии приелись.

«Ни шиша, ребятки, вы не рубите в кавказских делах. Профукали Афган, Союз, а сейчас черед Чечни наступил. Раньше чесаться надо было, не позволять своим же генералам вооружением спекулировать, дарить Дудаеву целые арсеналы!» ;

— Майор, о чем задумались? — Вопрос гэрэушника вернул Рогожина на землю. , — Устал, Александр Матвеевич, — обманул его Дмитрий. — Перелет был некомфортный. Самолет постоянно болтало, долго по казармам распределяли…

— Наша русская неорганизованность, — посочувствовал гэрэушник. — Ступайте выспитесь, сто граммов для тонуса примите, не повредит. А утром начинайте готовить личный состав группы, получайте рации, спецоружие, зимнее обмундирование. Синоптики предсказывают сильные холода по ночам в горах. Так что проверьте комбинезоны. Ну да не вас, старого волка, учить! — польстил он Рогожину.

— Разрешите идти? — Дмитрий взял со стола приготовленную для него папку.

— Идите, майор! — кивнул головой полковник разведуправления.

Рогожин, картинно щелкнув каблуками, развернулся, как на строевом смотре, и скрылся за железной дверью бункера.

— Бравый спецназовец! Послужной список интереснее приключенческого романа читается, — с легкой завистью в голосе произнес полковник.

— Да, мужик целой роты стоит. Профессионал с большой буквы, — согласился гэрэушник, мусоливший взглядом карту.

Вторая кавказская война в России еще не разразилась. Из Кремля взбунтовавшемуся генералу слали гневные депеши и грозили кулаком.

Братья-мусульмане вербовали наемников и призывали правоверных активно участвовать в джихаде против безбожных наследников развалившейся империи, оккупирующих священную землю имама Шамиля.

Деловые люди, умеющие зарабатывать на войне, насиловали пальцами клавиатуры компьютеров, составляя прогноз будущих доходов.

Армейские стратеги цветными карандашами и тушью наносили направления победоносных ударов, а начальник небрежным росчерком пера визировал планы Генерального штаба.

Министр обороны засыпал президента клятвами о высокой боеготовности Вооруженных Сил страны, способных выполнить поставленную задачу в кратчайшие сроки и с блеском. Президент улыбался счастливой улыбкой избалованного ребенка, которому пообещали роскошный подарок к Новому году.

А в небольших мастерских трудяги-рабочие кроили по шаблону цинковые листы — будущую тару для «двухсотого» груза.

Девяносто четвертый, относительно спокойный год, был на исходе…

* * *

Группу Дмитрия уничтожили через два дня после прибытия в заданный квадрат.

На спуске, когда перевал остался за спиной разведчиков, они попали в засаду. Иорданец Халид не напрасно тратил время в тренировочных лагерях организации «Черных шакалов».

Ловушка была расставлена мастерски: все господствующие высоты занимали снайперы, струны мин-растяжек почти непрерывной линией тянулись вдоль узкой черной тропы, оставляя открытой сторону, где была пропасть с бурлящим горным ручьем внизу.

В том, что огонь снайперов координирует иностранец, сомнения не было. Гортанные команды, эхом прокатывающиеся среди скал и исчезающие в ущельях, отдавались на арабском языке.

Тявкали снайперские винтовки системы Драгунского, глухо такали «АКС», поливая свинцом группу спецназовцев. Противник, засевший на заранее подготовленных позициях, расстреливал парней Рогожина в упор, и командир разведчиков ничего не мог сделать.

Это была бойня…

Их единственным союзником оставалась ночь, и Рогожин благодарил бога, что спускаться с перевала они начали именно в это время суток. Днем группу перебили бы, как куропаток.

Тогда, под огнем, Дмитрий жаждал только одного — сойтись в рукопашной, выпустить кровь из недосягаемого врага, засевшего среди скал, почувствовать рукой, сжимающей нож, дрожь агонизирующего тела противника.

Трое спецназовцев под прикрытием ночи сумели прорваться сквозь огненную стену. Огрызаясь короткими очередями из бесшумных автоматов — новинки тульских оружейников, воспользовавшись сгустившимся предутренним туманом, белыми клочьями опустившимся на перевал, они ускользнули от смерти.

Четвертым был Рогожин.

Парни на плечах вынесли раненого командира в долину, где вызванная по рации «вертушка» подобрала разведчиков группы Святого.

Перед отправкой на лечение в Москву Рогожину стала известна страшная правда, которая много позже просочится на страницы газет. Группы, засланные в Чечню перед декабрьским штурмом Грозного, повторили судьбу его отряда.

Спецназовцев немедленно блокировали боевики генерала Дудаева и вырезали до последнего человека.

— Б…ли! — кричал Рогожин в лицо полковнику разведуправления, навестившему его в моздокском госпитале. — Это должна была быть секретная операция, а нас ждали на перевале! Вас, сволочей, всем стадом в трибунал гнать надо за предательство! Нет!

К выгребной яме и пулю между глаз без суда и следствия! Что на деньги, полученные от Дудаева, купишь?

Домишко под Москвой?! А может, с семейством в круиз средиземноморский на белом пароходе поплывешь?..

Раздавленный полковник, молча проглотивший все упреки, сказал тогда Рогожину:

— Нас, майор, оптом продали. Всех сразу! Как баранов на живодерню!

Глава 2

Капли таявших сосулек барабанили по жести отлива.

— Музыка весны! — Майор Василенко распределил по полкам принесенную женой снедь. — Тэк-с, варенье — к чаю, шоколад подарим сестричкам, апельсины… Дима, съешь апельсин?

Он бросил апельсин читающему журнал Рогожину.

Не отрывая глаз от страниц, Дмитрий точным движением поймал его.

— Ловко! — восхитился Василенко. — Чувствуется выучка. Пора, Димыч, к выписке готовиться. Нечего бока пролеживать.

— Я, Никодимыч, обленился… — Рогожин перевернул страницу.

Глянцевый разворот был заполнен фотографиями последних боевых действий в Грозном: обмотанные бинтами дети со смертельным испугом в глазах, обуглившиеся трупы солдат, подбитая бронетехника среди руин домов.

Дмитрий захлопнул журнал и сунул его под подушку.

— Ты что от меня прячешь? — Прищурившись, майор-десантник через плечо взглянул на Рогожина.

— Порнографию.

Рогожин не хотел показывать соседу военные снимки. Майор и так бредил по ночам, то бросая свой батальон в атаку, то требуя прикрытия с воздуха от какого-то «сто первого».

— Свистишь, Дима! Я этот номер «Огонька» смотрел. Там на развороте чеченка в голом поле перед танком стоит, подняв руки к небу. Нехорошо старших обманывать! — Василенко пребывал в благодушном настроении.

К нему в госпиталь приходила дочь — худенькое белобрысое существо с торчащими косичками. Майор в ней души не чаял.

— Мы с тобой в одинаковом звании, — шутливо парировал Рогожин.

— Да, но по возрасту я старше. — Майор завершил раскладку продуктов и принялся сортировать свежую прессу, доставленную женой. — Тьфу, просил «Красную звезду» не покупать, — он отправил непонравившуюся газету в тумбочку. — Потом, ты — одинокий волк, не оставивший после себя потомства.

— Что из сего обстоятельства вытекает?

— В Древней Спарте, — решил блеснуть эрудицией Василенко, — закоренелых холостяков не допускали на собрания, где обсуждались государственные проблемы. Перед боем их ставили в первые ряды фаланги прикрывать отцов семейств и молодых воинов.

— Разумно, — согласился с логикой древних спартанцев, самых свирепых воинов в истории человечества, Дмитрий.

Перочинным ножом он срезал кожуру апельсина, стараясь снять ее целиком, спиралью.

— Да ты, Димка, бык здоровущий! Настругаешь еще киндеров. — Василенко обмяк, массируя грудь в области сердца.

— Жмет? — Дмитрий встал с кровати и подошел к майору.

— Погода меняется. У тебя рана не ноет?

— Вроде нет, — ответил Рогожин, вглядываясь в лицо друга.

За время, проведенное с комбатом, он успел прикипеть душой к этому прямому, бесхитростному человеку, опаленному пламенем идиотской войны, развязанной неизвестно кем ради достижения непонятных целей.

Внезапно пересохшие губы Василенко побелели, и их уголки опустились вниз. Он жалобно посмотрел на Рогожина.

— Дышать трудно. Словно камень на грудь свалился! — Майор виновато моргнул, точно стыдясь своей слабости.

Такие приступы периодически терзали его. Майор скрывал от жены и лечащих врачей сердечный недуг, но Рогожину признался — главнейшая мышца его организма стала давать сбои.

— Отпустит! — Он слабо улыбнулся обеспокоенному Рогожину.

— Пожалуй, я схожу к дежурной сестре.

— Ложись, Димка! Мне бы курнуть!

Заядлый курильщик, Василенко за день обращал в пепел две пачки крепчайших сигарет без фильтра и страшно мучился в госпитале, не добирая ежедневной дозы никотина.

Лежа на растяжках в палате, он каким-то особым чувством узнавал, у кого можно стрельнуть пару сигарет, кому в передаче доставили несколько блоков вожделенного зелья.

Рогожин подозревал, что эту информацию поставляет другой член братства курильщиков, тихий капитан-связист с пожелтевшими от никотина ногтями.

Капитан имел привычку робко стучать в дверь палаты.

Затем в приоткрытую щель просовывалась лошадиная голова — у капитана был вытянутый массивный череп. Щерясь зубами, похожими на вылущенные из початка зерна кукурузы, он дрожащим от волнения голосом сообщал:

— Туалет задымлен, хоть топор подвешивай!

У капитана были повреждены горло и легкие. Он отстреливался, сидя в горящем административном здании. Ядовитые пары тлеющей пластиковой обшивки множества канцелярских столов и плавящегося линолеума, образовав удушливую смесь, словно наждаком прошлись по дыхательной системе капитана, придавленного обломком обрушившейся стены.

Рогожин гонял его:

— Скройся, медленный самоубийца. Туберкулезник несчастный!

Капитан стучал костылем, надсадно кашлял, сплевывая в платок мокроту, и, заговорщицки подмигивая, исчезал…

— Нет, брат! — Рогожину не нравился зеленоватый цвет лица майора. — Сбегаю я все-таки к сестре.

Пусть послушает мотор, давление померяет.

— Курнуть бы! — продолжал вздыхать Василенко.

Он показал мизинец:

— Вот такусенький бычок! Дима, сходи к капитану. У него заначка есть. Сними дужку задней спинки кровати, в правой трубке бычок лежит.

— Я, Никодимыч, мамане этого мудака завтра же о складе доложу, — пообещал Рогожин.

К капитану наведывалась сухонькая крикливая старушенция-мать, нещадно ругавшая сына за пристрастие к табаку, губившему остатки его здоровья.

— Не вздумай! — молитвенно сложил ладони Василенко. — Она завотделением на меня пожалуется и сама по шее надает! Успела пронюхать, что я с ее сынком скооперировался сигареты стрелять.

Зеленоватая бледность не сходила с лица майора.

Рогожин набросил на плечи спортивную куртку, заправил вылезшую майку в штаны, ладонью пригладил волосы и, не обращая внимания на призывы друга, вышел в коридор.

Стол дежурной сестры находился у входа в отделение. Освещенный лампой под абажуром, он был точно островок, затерявшийся в коридорном полумраке.

Заставленный коробочками с лекарствами, заваленный папками, листками направлений на анализы, стол выглядел неприступным бастионом военной медицины, приготовившимся к осаде.

Телефон, примостившийся у края, надрывался пронзительной трелью, но снять трубку было некому.

Дежурная сестра отлучилась со своего боевого поста.

Рогожин подошел к столу, снял трубку и поднес к уху. Возбужденный женский голос затараторил без остановки:

— Шурка, обалдела! Где ты ползаешь? Я такие новости разузнала, закачаешься! Вчера в ординаторской Светку с Виктором Петровичем застукали! Она у него на коленях устроилась, халат до пупа расстегнут, а тут Петровна со шваброй уборку вваливается делать!

— Потрясающе! — нарочито сдавленным голосом произнес Рогожин. — И что же дальше предприняла Петровна?

В трубке закашлялись:

— Ой, кто это?

— Майор Рогожин, — представился Дмитрий, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

— А где Александра?

— Может, в ординаторской. Расследует преступление, совершенное Светкой и Виктором Петровичем?! — подколол сплетницу Рогожин.

— Положите трубку! — приказал сердитый девичий голос. — Не занимайте служебную линию!

Он нажал на рычажки отбоя, постоял, вертя трубку в руке и оглядываясь — куда же Шура запропастилась?

За матовым стеклом двери, ведущей к лестнице, Рогожин увидел силуэты двух человек. Один, судя по движению руки, порывался открыть дверь и войти в коридор, второй — видимый со спины — пресекал эту попытку.

Рогожин шаркающей походкой направился к бурно беседовавшей паре.

«Кто-то из молодых Шуру зажимает», — не без зависти подумал он.

Дежурившая этой ночью медсестра, незамужняя москвичка, приближавшаяся к опасному возрасту перезревшей невесты, нравилась почти всем мужикам отделения.

Неизменно приветливая, не употреблявшая никогда косметики, с короткой стрижкой, она располагала к себе с первого взгляда. Рогожину нравился именно такой тип женщин — без глупого кокетства, наигранной недоступности, рассчитанной на разжигание страсти у мужиков, и прочих дешевых ухищрений из арсенала опытных обольстительниц.

В Александре все было естественным.

— Вы, молодой человек, удостоверением перед моим носом не размахивайте! — слышался раздраженный голосок медсестры.

Ей отвечал высокий мужской голос:

— Но меня пропустили! Через КПП госпиталя пропустили, в корпус пропустили, а вы…

— Мне начхать, как вы пролезли! Посмотрите на время!

— Без четверти десять! — Мужчина — его силуэт был на голову выше силуэта собеседницы — отошел назад, и Рогожин не мог его видеть.

— А у нас режим! В обыкновенной больнице есть часы для посетителей… От и до! — говорила медсестра Шура. — Вы в хирургию претесь! Без халата, без разрешения, в вечернее время! Приходите завтра, милости просим!

— Завтра я не смогу!

— Почему?

— Не ваше дело, — хныкающим тоном отвечал мужчина.

— Вы, дорогуша, — это слово Шура взяла из лексикона завотделением, называвшего так выздоравливающих больных, — хамло законченное! И никуда я вас не пущу! Станете ломиться — патруль вызову. В комендатуре разберутся, из каких вы органов и почему по ночам шляетесь. Здесь военный объект! — отчитывала наглеца Шура, стараясь при этом не слишком шуметь. — Пропуск вам кто выписывал? Покажите пропуск!

— У меня уже проверяли, — в голосе мужчины уверенности поубавилось.

— Я — нет! — наступала медсестра. — А может, вы террорист чеченский! Диверсант, проникший на территорию госпиталя.

— Ты, соплячка, офонарела! — это уже прозвучало как всхлип.

— Сам пацан! — бойко отвечала Шура, одержавшая явную победу в словесной дуэли с ночным визитером. — Удостоверением козыряет. Следователь мурзатый! У меня в отделении генералов пруд пруди! — для пущей важности прихвастнула медсестра, рассчитывающая на неосведомленность собеседника. — А ты картонкой своей тычешь и женщину оскорбляешь.

Радуйся, что офицеры спят. Они бы тебе уши за меня надрали!

Рогожин распахнул дверь, считая наступивший момент подходящим для вмешательства в беседу, грозящую перерасти в нешуточную ссору.

— Что правда, то правда! — сказал он, давая понять: большая часть разговора не прошла мимо его слуха.

Медсестра засуетилась, одергивая белый халат и пряча под шапочку выбившуюся прядь волос. К высокому смуглому майору, походившему внешностью на американского киноактера Стивена Сигала, угрохавшего в боевике не менее тридцати ублюдков-террористов, захвативших линкор «Миссури», Александра была неравнодушна.

По разговорам врачей она знала, что Рогожина скоро выпишут, и ей очень хотелось продлить знакомство с приглянувшимся пациентом. Но для этого следовало подыскать верный ход. Выглядеть изголодавшейся по мужской ласке самкой Александра считала ниже своего достоинства.

— Товарищ майор, — с напускной суровостью, морща курносый носик, задорно вздернутый самую малость кверху, произнесла медсестра, — вернитесь в палату! Под смертью ходили, а все как дети, честное слово…

— Слушаю и повинуюсь! — шутливо Сказал Рогожин, рассматривая парня.

Молодой человек, теряясь перед боевым офицером, отступил к стене, виновато кивнув:

— Здравствуйте!

Он был худощавый и какой-то нескладный. Тонкие запястья, длинная мальчишечья шея, глаза слегка навыкате под бесцветными белесыми ресницами. Россыпь веснушек проступила с приходом весны сквозь бледную кожу незнакомца. В нем сочетались упрямство, настороженность почуявшего опасность хищника и детская доверчивая наивность.

«Странное лицо у парня», — подумал Рогожин.

— Шурочка! — Он приобнял девушку за плечи. — Я ведь шел на зов сердца! — не стесняясь постороннего, заигрывал с медсестрой майор.

Она податливо прижалась к Дмитрию, косясь на парня, бывшего лишним на лестничной площадке.

— Ну, чего вам? — Александра, спохватившись, оттолкнула Рогожина.

При постороннем наблюдателе завязка романа была бесперспективной. Следовало либо прогнать парня, либо отослать до подходящего момента приглянувшегося офицера.

— Зайди к нам. Василенко с сердцем плохо, уснуть не может, — вспомнил о друге Дмитрий. — Кстати, тебе звонила некая особа. Номера телефона она, к сожалению, не оставила, но просила передать сенсационную новость, — Рогожин сделал большие глаза. — Светку наконец запеленговали в ординаторской с Виктором Петровичем!

— Дмитрий Иванович, не стыдно вам бабские сплетни собирать по госпиталю?!

Шурочкин голос предательски задрожал.

«Черт меня за язык дернул! — подумал Рогожин. — Выставил девушку дурочкой перед этим пацаном!»

— Слушай, зема, тебе доходчиво объяснили: придешь завтра утром! — Он плечом подтолкнул незнакомца к лестнице, стараясь хоть чем-то смягчить Александру.

Парень выпятил грудь. Раздув щеки, он с неожиданным упрямством выпалил:

— Гражданин больной, я следователь и нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

Незнакомец трусил. Рогожин превосходил его по всем параметрам. Спортивная куртка выгодно подчеркивала литые мускулы Дмитрия, не заплывшие жирком даже на госпитальной койке.

— Не гоношись, дружок! — мягким, вкрадчивым голосом предупредил Рогожин. — Гражданином ты меня после называть будешь, когда я спущу тебя с лестницы. — Он, не делая лишних движений, положил руку на предплечье незнакомцу, запустив твердые, как камень, пальцы в выемку под лучевой костью Шуриного обидчика.

Тот ойкнул от резкой боли и присел:

— Отпустите!

Парень не пытался вырываться, медленно оседал на бетонный пол.

Зато Александра замолотила по спине Рогожина кулачками:

— Дмитрий, что вы делаете?! Он к вам пришел, по срочному делу!

Девушка взвизгнула. Рогожин, оставив следователя в покое, обернулся, и медсестра непроизвольно заключила спецназовца в объятия.

— Ко мне? — переспросил Рогожин, пьянея от близости женщины.

— Да, Дмитрий Иванович, — полушепотом ответила Шура.

Возникло секундное замешательство. Послышался звук падения. Парень, растянувшись во весь рост, лежал на полу, откинув полупарализованную руку под углом девяносто градусов.

— Сломал! — ныл вечерний посетитель, отвернувшись от поврежденной руки. — Садист! Таких в клетку надо сажать, а не в госпитале лечить.

Рогожин с сожалением вздохнул, выпуская симпатичную сестричку из объятий, сделал два шага к лежащему на спине парню.

— Дыши глубже, — посоветовал он следователю.

Активизировать болевые точки, расположенные по всему человеческому телу, обучил Рогожина старый бурят.

Дмитрий, шестнадцатилетний мальчишка, слонявшийся летом по степи, окружавшей затерянный военный городок, наткнулся на юрту кочевников.

Выбеленные солнцем шкуры служили стенами переносного жилища, дымок сизой струйкой вился через дымоход — овальное отверстие в верхней части юрты, над очагом висел объемистый медный казан с клокочущим варевом.

Рядом, поджав под себя ноги, сидел старик. Длинная косица, забранная в чехол из снятой чулком змеиной кожи, была переброшена через правое плечо. Она заканчивалась кисточкой седых распущенных волос, украшенных засушенными красными ягодами. Голову старика покрывала круглая шапочка, сшитая из черного шелка, потерявшего со временем присущий этому материалу блеск.

Широкое, изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбке:

— Входи, давно гостя жду.

Так Дмитрий познакомился со стариком Ульчой.

Тот приезжал к воротам части на мохноногой низкорослой лошадке, напевая заунывную, однообразную песню, тоскливую, как осенняя забайкальская степь, взмахом плетки приветствовал часовых и погружался в сонную дремоту, сидя в седле.

Часовые, увидав Дмитрия, кричали с вышек:

— Димка, беги к воротам. Дед Ульча на своей кобыле прискакал!

Старый бурят пересаживался из седла на круп лошади, уступая место юному другу, ударял пятками в бока застоявшейся кобылки, и она неспешной иноходью уносила всадников в глубь древней азиатской степи — загадочной и прекрасной.

Рогожин так и не узнал, сколько на самом деле лет было старику. Судя по воспоминаниям Ульчи, он родился вместе с двадцатым веком.

Во всяком случае, он отчетливо помнил Гражданскую войну, японских интервентов, забравшихся в Забайкалье из Маньчжурии, отряды красных партизан, уходивших степью от казачьих сотен, и беспощадных каппелевцев, одетых в черные мундиры с черепами на рукавах, осиротевших после гибели своего генерала под Иркутском.

Отца Ульчи забрал к себе полубезумный барон Унгерн фон Штернберг, потомок тевтонских рыцарей, бредивший идеей восстановления империи Чингисхана от Средиземноморья до Тихого океана.

— Много бурятов ушло за желтоглазым, — нараспев рассказывал кровавую сагу Гражданской войны Ульча. — В кочевьях от Джиды до Чикоя не осталось мужчин. Приходили китайские хунхузы, похищали скот, убивали немощных и стариков, женщин уводили с собой. Эхе-хе, злые были времена! — теребил косичку старик.

Родитель Ульчи не вернулся к родным кочевьям, сгинув в солончаках Внешней Монголии. Младшего же сына он, по заведенной традиции, определил в буддийский монастырь — дацан.

Под сводами островерхой крыши юный Ульча изучал старинные манускрипты, повествующие о деяниях принца Шакьямуни, известного миру как Просветленный, то есть Будда.

Молодой послушник вращал барабаны, укрепленные на шестах в нишах храма. На их поверхности были записаны изречения Просветленного, указывающего путь к праведной жизни. Но облачиться в оранжевую тогу монаха и обрить голову, согласно принятому ритуалу, Ульче не было суждено.

Новая власть нуждалась в золоте, этом фундаменте любого государства.

— У нас в храме была статуя Просветленного, — рассказывал Ульча, дымя самодельной трубкой с длинным, сантиметров десять, мундштуком из кости. — Ее в незапамятные времена монгольский хан Угэдей вывез из Китая и подарил нашему дацану. Он не верил в Просветленного, — искренне сожалел о невежестве давным-давно исчезнувшего повелителя степняков старик.

Золотая статуя Просветленного была спрятана монахами, за что они и поплатились. Дацан сожгли, последователей Будды повесили на чахлых деревьях рассерженные несознательностью религиозных фанатиков революционеры-экспроприаторы, а настоятеля увезли аж в Иркутск, где тот умер под пытками.

Молодого послушника бритоголовый старец, имевший дар предвидения, отослал в родное кочевье к семье, проводив Ульчу словами:

— Просветленный покинул наши степи! Следуй Закону Будды, покоряя сердца людей любовью, но не страхом и принуждением. Он вернется…

Этой заповеди Ульча неукоснительно придерживался, в какие бы омуты ни затягивала его жизнь.

А их хватало…

Репрессии тридцатых годов не обошли Ульчу стороной. По разнарядке, спускаемой на каждую республику, автономную область из столицы, требовалось разоблачить определенное количество врагов народа.

В строго указанные сроки арестовать нужное число вредителей, скрытых контрреволюционеров, троцкистов, уклонистов и так далее.

Сын унгерновского солдата, недоучка из буддийского дацана, был подходящей кандидатурой. Следователю не надо было ломать голову, в чем обвинить степняка-скотовода.

Китайский шпион, лазутчик далай-ламы, пособник японских милитаристов… Ульча, сам того не подозревая, был настоящим кладом для районного энкавэдиста.

Особое совещание, на котором обвиняемый не присутствовал, впаяло Ульче двадцать лет с конфискацией имущества.

Лагерные блатняки попробовали с ходу подмять под себя тихого, молчаливого бурята. Выделив его из пригнанного этапа, уголовники отобрали нехитрые вещи новичка, сняли обувь и здорово накостыляли по шее.

Ульча стерпел унижение. Но когда ростовский жиган, бывший королем в бараке, сдернул бурята с нар и повелел ночевать на полу, Ульча возмутился:

— Я не собака, внизу совсем замерзну…

Осенние ночи на берегах Игарки холодные, а лагерь только обустраивался. Полом в продуваемом ветрами зэковском жилище была утоптанная ногами земля, окаменевшая от ранних заморозков.

Жиган свистнул свою стаю урок, терроризировавших обитателей барака — городских доходяг и забитых крестьян.

Поигрывая бицепсами, сияя золотой фиксой — предметом его особой гордости, — он процедил:

— Скокнул со шконки, нацмен косоглазый. Щас я эту макаку уделаю! — Жиган держал авторитет перед братвой.

Для пущей важности ростовский вор достал из голенища сапога самодельный нож — заточенный железный шкворень.

Ульча воровскую феню не понимал и вскарабкался обратно на нары.

Соседи Ульчи, позабивавшись по углам, зыркали из темноты глазами. Крестьяне осеняли себя крестным знамением, доходяги-интеллигенты бессильно сжимали кулаки. Но никто не решался заступиться за этого глупого человечка, пошедшего против страшной силы — сплоченной группы уголовников.

— Ах ты, сучара, пальцем деланная! Я тебя пошинкую в лапшу! — вызверялся жиган, нагоняя страх на обитателей барака.

Словесный спектакль был обязательной частью расправы.

— Ты у меня.., с заглотом возьмешь! — бесновался урка, тыча ножом в доски нижнего яруса нар.

Худой паренек — кожа да кости — жался к стене, боясь, что вошедший в раж уголовник может и его пырнуть.

— Куда, очкарик! — Жиган схватил бывшего ленинградского студента за лодыжку. — Становись раком! — Уголовник требовал от паренька быть живой подставкой.

Паренек сполз на пол, изогнулся, принимая указанную позу.

— Зачем человека мучаешь? С ногами на него лезешь! — Ульча спрыгнул вниз, встав лицом к лицу с блатняком. — Он худой совсем.., кашляет кровью.

Металлический шкворень заточенным жалом вспорол ветхий рукав ватника. Жиган нанес первый удар.

Второго не последовало.

Пальцы бурята прикоснулись к шее хозяина барака. Не впились, не ударили, а именно прикоснулись к натянутой коже под углами челюсти.

Приятели вора ничего не поняли. Их главарь остолбенел. Руки опустились, повисли плетьми.

Шкворень упал на землю, а из открытого рта медленно, словно червь из залитой водой норы, выполз язык.

Студент, отползавший на четвереньках подальше от этих двоих, задел застывшего уркагана бедром.

Предводитель уголовников качнулся, теряя равновесие, и бревном грохнулся на промерзший, подернутый синим инеем земляной пол. Он упал лицом вперед, ударяясь челюстью об острый угол нар. Золотая фикса, предмет воровской гордости, вылетела вместе со сломанным на корню зубом.

Вся кодла обмерла. Их вожак спасовал перед раскосым мужичонкой.

Урки были готовы разорвать азиата на куски. Отталкивая друг друга, они метнулись к Ульче. Каждый хотел первым всадить «перо», ударить свинчаткой по виску, приложиться дубинкой с шипами из гвоздей…

Ульча пригнулся, точно волк, уходящий от погони.

Паренек-студент, подхватив нож, валявшийся около потерявшего сознание жигана, тонко крикнул своему заступнику:

— Лови финягу!

Бурят, не оборачиваясь, уверенно ответил:

— Возьми себе!

Долго по лагерям, расположенным вдоль Игарки, гуляли слухи о диком азиате, отоварившем в один момент двенадцать уркаганов. Молва наделяла героя чудовищной физической силой. Иные утверждали, что бандитов наказал японский офицер-самурай, оставшийся в России после Гражданской войны и скрывавшийся под личиной убогого кочевника. Самурай владел мастерством борьбы джиу-джитсу, против которой приемы воровской масти просто детский лепет.

Жизнь Ульчи висела на волоске.

Конечно, посрамленные и напуганные уголовники в лобовую атаку идти опасались. Их враг оказался не так прост, он внушал уркам суеверный ужас своими способностями отключать человека прикосновением пальца, но в лагере было много возможностей убить обидчика.

По воле случая Ульча приобрел надежного покровителя, гарантировавшего стопроцентную неприкосновенность.

Авторитетнейший в уголовных кругах питерский налетчик, промышлявший гоп-стопом еще при царизме, работавший с самими Леней Пантелеевым и Левой Задовым, «заслуженный» ветеран преступного сообщества по прозвищу Моня Жидок был этапирован из Александровского централа чалить срок в суровом северном климате.

Пожилой налетчик, родившийся на Херсонщине, согретой знойным украинским солнцем, Север на дух не переносил. Прозвище, намекающее на принадлежность к еврейскому роду, он получил за мягкое малороссийское произношение, на котором говорили выходцы из еврейских местечек, наводнившие столицу империи после упразднения черты оседлости. Кроме того, Моня специализировался на ограблениях состоятельных владельцев ювелирных магазинов, среди которых было много евреев.

Прибыв в лагерь, он пожелал воочию увидеть местную достопримечательность — свирепого азиата, поднявшего руку на честных фраеров, а заодно определить его судьбу.

Патриарха уголовного мира привели в барак. «Шестерка» из свиты угодливо подставила табуретку под седалище Мони.

— Покажите этого тунгуса! — проскрипел старорежимный авторитет.

Ростовский жиган Клим, приободрившись в присутствии такого козырного туза, за спиной которого стояли легионы уркаганов гулаговских лагерей, крикнул:

— Чушка! Колдыбай сюда! — он добавил ругательства, считавшиеся неприличными даже в воровской среде, Моня одернул щербатого вора:

— Ты кипеш не разводи! Я с тунгусом по-человечески калякать буду.

Осмотрев хлипкую фигуру Ульчи, он недоверчиво хмыкнул:

— И ты, дохляк, блатарей завалил? Не верю! Клим, подь сюда! — поманил Моня Жидок собрата по бандитскому ремеслу.

Тот, шепелявя разбитым ртом, имел неосторожность огрызнуться:

— Чего Клим? «Шестерок» не хватает?

— Тебе, фуфлогон, табуретки на башке давно не ломали? — невзначай поинтересовался Моня. — Затухни, фраер захарчеванный!

Он встал и тут же схватился за поясницу, согнувшись пополам, по-старчески охая.

Ульча правильно использовал момент.

Не обращая внимания на угрожающее шипение «шестерок» и телохранителей почетного налетчика, он подошел к Моне, резким движением приподнял одежду и приложил ухо к пояснице.

— Болит, как будто камчой хлещут, да?

— Хуже, — простонал тот страдальческим голосом.

Утренние туманы и вечерние холода обострили приступы ревматизма, мучившего вора с сорокалетним стажем.

— Лечить буду! — строго, с интонацией медицинского светила, не терпящего капризов пациента, произнес Ульча. — Весной травку в тайгу собирать пойдем, совсем здоровым станешь! Крепкий старик, зря сидишь много, кости сгибаешь… — тарабарским языком выдавал он диагноз ошеломленному Моне. — Тебя к шаману нашему отвезти, бегал бы зайцем!

— К шаману.., заяц.., сижу много? — повторял Моня Жидок как заведенный, согласившись в конце с мнением этого удивительного человека. — Укатало меня, паря, по дальнячкам. Пятый срок сгрызаю…

Резвый бег стареющему налетчику Ульча вернуть не смог, но боли в пояснице снял. Древнее таинство врачевания передавалось в его родном кочевье из поколения в поколение, и монастырские рукописи, написанные на пергаменте буддийскими монахами, посещавшими Тибет, Ульча также читал. Не все успело выветриться из светлой головы бурята, не выбили на пересылках энкавэдистские вертухаи приобретенные трудом знания. Они сослужили зэку, осужденному по страшной пятьдесят восьмой статье, хорошую службу.

Моня Жидок от своего имени передал весточку по игарским лагерям всем блатарям-приятелям:

«Я зарубку кладу, Шаман — зверь упрямый, если кто прижмотит, прикрою мякотью дых…»

Расшифровывалось послание с фенечки примерно так:

«Я клянусь, Шаман, то есть Ульча, — порядочный человек, хоть и не из блатных. Если кто его обидит, Моня задушит обидчика собственными руками».

Устная охранная грамота оберегала друга Дмитрия и после смерти Мони Жидка, замороженного охраной в штрафном изоляторе лютой зимой тридцать девятого года.

Старый ворюга слишком часто качал права, раздражая лагерное начальство. Папа зоны, подполковник НКВД Дегтярев, упившись на новогодние праздники, поделился заветной мечтой с подчиненными:

— Хоть бы он поскорее сдох! На зоне двоих хозяинов быть не должно!

Дегтярев был умным, вертухаи — глупыми. Четырех энкавэдэшников, уморивших авторитета в шизо на радость шефу, уголовники зарезали вместе с семьями. Трупы со следами пыток, спрятанные в прорытом тоннеле под «запреткой», нашли сторожевые собаки, поднявшие жуткий вой.

Ульчу, словно по наследству от Мони, принял подполковник Дегтярев.

На митинге, посвященном дню рождения товарища Сталина, подполковник провозглашал здравицы в честь «отца всех народов». Лагерь инспектировала комиссия Наркомата внутренних дел, прибывшая из самой Москвы, и Дегтярев очень старался перед столичными товарищами.

Он орал, напрягая голосовые связки. Казалось, верхушки деревьев колеблются от надсадного крика подполковника.

Зэки, наблюдая за потугами папы, шутили:

— Зуб даю, от его гырканья Игарка вспять потечет!

Дегтярев надорвался. У него от крика вылезла грыжа, и он не поспевал за комиссией. А это было опасно: оставлять без присмотра московских товарищей.

Мало ли куда сунут нос, мало ли кто настучать может, и вообще посчитают товарища Дегтярева саботажником, и прости-прощай привольное житье хозяина зоны.

Подтягивая отвисшую килу, шаром бьющуюся о галифе, подполковник Дегтярев материл уехавшего неделей раньше врача:

— Сучий потрох, чтоб тебя разорвало. Как чуял, гад, когда смыться!

Председатель комиссии, армянин, перетянутый новенькой скрипучей портупеей, недружелюбно косил черным антрацитовым глазом:

— Слюшай, ты чем недоволен?.. А?.. Мне что, Лаврентию Павловичу докладывать?.. Дегтярев устал?.. А?..

Дегтярева то ли от страха, то ли от боли осенило.

Он вспомнил о зэковском врачевателе, выходившем Моню Жидка.

— Грыжу вправлять умеешь? — спросил подполковник, спуская штаны, когда подталкиваемый вертухаями Ульча приоткрыл дверь.

— Коняшек в колхозе холостил, бычкам яйца резал… — не без ехидства отвечал пообтертый лагерной житухой бурят, — грыжу вправлю!

— Ну ты, поосторожнее! — покрываясь испариной, пробормотал начальник, путаясь в завязках кальсон дрожащими пальцами.

Выхода у него не было. В плане мероприятий значились банкет, охота, попойка на природе. С вывалившейся грыжей его хватило бы только на скромное чаепитие.

Ульча задачу выполнил блестяще. Утром подполковник подошел к председателю комиссии строевым шагом…

Отец Дмитрия дружбу со старым бурятом осуждал.

Сын целыми днями пропадал в степи. Учитель истории жаловался на непонятные высказывания Рогожина-младшего, попахивающие антисоветчиной.

— Он меня ставит в тупик своими вопросами! — сетовал недавний выпускник пединститута, не выходивший из запоя, вызванного неудачным распределением в сельскую школу. — Прицепился с каким-то восстанием монголов и бурят двадцать восьмого года против Советской власти. Я вашему сыну втолковываю — мы принесли цивилизацию полудиким кочевникам, а он ерничает: «Не дороговато ли они заплатили?» Мне непонятно его увлечение историей Гражданской войны, ведь есть темы поинтереснее! — молодой человек пыжился, пытаясь подыскать подходящий пример, но его мозг был занят планами побега в город. — Рекомендую, товарищ Рогожин, приглядеться к окружению сына. На него кто-то дурно влияет, — отворачиваясь в сторону, чтобы не дышать перегаром, советовал начинающий педагог.

— Дима, прекрати встречаться со стариком! — просил отец, горбясь над обеденным столом.

— Ты мне запрещаешь видеться с Ульчой? — тихим, дрожащим от обиды голосом спрашивал сын.

— Я служу на режимном объекте. Рядом граница.

Надо быть бдительным, — произносил трафаретные фразы Рогожин-старший, мешая ложкой густой суп из концентратов, заправленный говяжьей тушенкой. — Старик — подозрительная личность. Вертится вокруг части. Он сидел?

— При Сталине полстраны сидело! — угрюмо насупившись, твердил рано повзрослевший подросток.

— Откуда ты это взял, щенок? — взрывался отец. — Собрался в Суворовское училище поступать! На, выкуси! — скрученная дуля оказывалась под носом Дмитрия. — Диссидент сопливый! Тебя в пэтэушники не примут! Учитель истории выше тройки в аттестат не поставит! Задолбал его идиотскими вопросами!

Сережка, младший братишка, заливался плачем, вымазывая кашей, падающей изо рта, подвязанный слюнявчик.

Масла в огонь подливала вторая жена отца, мать ревущего карапуза, мачеха Дмитрия:

— Ты карьеру папину ломаешь. С таким сыном нам вовек из этой дыры не выбраться. Его однокашники по училищу полковничьи звезды носят, в Германии служат, а мы… — Она сгребала в охапку младенца, мусоля его рожицу полотенцем.

Дмитрий выбегал прочь. Вслед ему неслось:

— Волчонок!

Раздосадованный собственной невыдержанностью, отец доставал бутылку настоянного на спирте прополиса, наливал половину двухсотграммового граненого стакана и залпом выпивал терпкую, пьянящую жидкость. Уединившись, он разглядывал фотографию покойной супруги, умершей пять лет назад.

Рогожин-старший был из тех служак, на которых держится армия. Лямку тянул исправно, звезд с неба не хватал и никому не завидовал.

Звание капитана Иван Алексеевич получил досрочно. Неся боевое дежурство на командном пункте станции слежения, старлей Рогожин запеленговал пуск с территории Китая баллистической ракеты, выводившей на земную орбиту космический спутник «Великий поход-1».

Орден Боевого Красного Знамени вручили начальнику станции, охотившемуся в момент запуска на сайгаков и никакого отношения к пеленгу не имевшему, солдат-срочников отправили в отпуск, а Рогожину, как дополнительное поощрение, подарили наручные часы.

Скачков в его карьере не было. Капитанские погоны стали потолком служебного роста Рогожина-старшего.

Сын пошел дальше — дослужился до майора, но уже в другие времена, на других войнах, в другой армии, бывшей осколком той, которая некогда заставляла ежиться от страха потенциального противника и за океаном, и за Берлинской стеной, и за юго-восточной границей.

— Прощай, Ульча! — Дмитрий, прислонившись плечом к боку низенькой лошадки, держался рукой за стремя. — Уезжаю в училище поступать. Почтальонша вчера вызов принесла.

Древний старик, сидевший в седле как влитой, подставлял степному ветру лицо.

— Я буду скучать по тебе! — сказал подросток, опустив глаза, стыдясь признания.

Ульча мягко улыбнулся:

— Возьми! — на ладони старика лежала маленькая нефритовая фигурка Просветленного. — Помни, Дмитрий, — он погладил вздыбленные летним суховеем мальчишечьи вихры, — главное — не изблевать свою жизнь! — Степной философ, припав губами к лошадиному уху, что-то прошептал, и мохноногая коняшка неспешной иноходью понесла всадника к линии горизонта Великой Степи…

* * *

Стриженные под полубокс курсанты-первогодки Московского суворовского училища, построенные для утреннего осмотра, выворачивали карманы черных мундирчиков с красными погонами, показывая содержимое.

— Курсанту не положено иметь лишних вещей! — старшина второго взвода гоголем прохаживался вдоль строя. — Предупреждаю, салажата, залежей мусора в виде маменькиных писем, недоеденных гостинцев и прочей дребедени в ваших карманах не будет! Зарубите себе это на носу! Уловили?

— Так точно! — нестройными голосами вразнобой отвечали юные кадеты.

— Гражданские привычки остались за воротами училища. Вы в армии! — торжественно провозглашал старшина. — Поблажек никому не будет! Стружку со всех буду снимать одинаково. — Напротив Дмитрия он остановился:

— Курсант Рогожин!

— Я!

— Что за хреновень, товарищ курсант, вы с собой таскаете? — Старшина брезгливо, двумя пальцами, выудил из предметов, лежащих на мальчишечьей ладони, фигурку восточного божества. — Амулет?

— Подарок учителя! — звонко, глядя в глаза старшине, ответил Рогожин.

— Безмозглый наставник вас обучал, товарищ курсант! Дарить предметы религиозного культа будущему офицеру Советской Армии может только законченный болван! — безапелляционно, с полной уверенностью в своих словах сказал старшина. — Сейчас же выбрось эту дрянь! — он бросил под ноги нефритовую фигурку.

Дмитрий подобрал Будду, ладонью смахнул несуществующие пылинки — пол в казарме был надраен до блеска.

— Разрешите оставить, товарищ старшина! Это подарок очень дорогого мне человека! — просительно, но без заискивания произнес он.

Бровь старшины изогнулась острым углом.

— Я повторять не собираюсь! — Он подошел к окну, отщелкнул шпингалет форточки и открыл ее. — Бросай!

— Не буду! — подросток исподлобья, насупившись, смотрел на армейского воспитателя.

— Ты это сделаешь! Сам! — утратив педагогический выговор, грубо, по-солдафонски рявкнул старшина.

— Нет! — рука мальчишки с зажатой в кулаке фигуркой спряталась за спину.

Старшина повертел головой, проверяя, нет ли в коридоре ненужных свидетелей.

Строй затаил дыхание.

— Рогожин, ты дубак? — старшина похлопал по щеке упрямого суворовца. — Ты, дорогуша, из нарядов вылезать не будешь! Запомни, здесь я бог, царь и воинский начальник! Не залупайся, щегол! — он крутанул ухо строптивца.

От унижения и боли в глазах Дмитрия блеснула непрошеная слеза.

«…Не дай изблевать своей жизни!» — мелькнул в голове Рогожина завет мудрого кочевника.

Дальше изгаляться над собой он старшине не позволил, стремительно выбросив свободную руку вперед, к шее начальника…

Уткнувшись лбом в стену, стоя наподобие перекошенного ветром телеграфного столба, полупарализованный старшина с побелевшими от ужаса глазами шептал:

— Мамочка.., я в полной отключке… Больше, мальчик, никогда так не делай!

Старик Ульча передал Рогожину азы, простейшие элементы техники жалящего прикосновения.

Мастерство жалящего прикосновения, оттачиваемое веками буддийскими монахами, было забытым оружием, ушедшим в небытие вместе с пеплом сгоревших манускриптов, уничтоженных невеждами периода Гражданской войны в России, ублюдками-хунвэйбинами времен китайской культурной революции.

И только недоступные монастыри, затерянные в высокогорьях Тибета, чьи пагоды шпилями задевали облака, ревностно оберегали тайну искусства останавливать зло невооруженной рукой.

— Я недоучка, успевший лишь надкусить плод знаний! — говорил Ульча. — Тьма отняла его, не дав напиться сладостным соком, дарующим силу и безмятежность, — в иносказательной, по-восточному витиеватой форме бурят сожалел о прерванном революцией и войной монашеском послушании, обращенном в прах дацане, о казненных учителях. — Тьма сгущается над миром, забытым Просветленным. Пускай те крохи, подобранные мною с ладони щедрого ламы Борджигина, настоятеля отошедшей в вечность обители, помогут тебе выстоять, не сорваться в пропасть у дороги, окутанной сумраком…

Взрослея, Рогожин все глубже проникал в подлинный смысл предостережений своего степного друга о тьме, правящей этим миром.

Слова, казавшиеся юноше сказкой, старинной, сплетенной из древних преданий, всего лишь сказкой, сочиненной кочевниками длинными зимними ночами, когда человеку так страшно и одиноко на беспредельной равнине, оборачивались жестокой реальностью: погибшими, искалеченными друзьями, госпитальной койкой, майором Василенко, зовущим в забытьи солдат своего батальона, предательством…

Глава 3

Молодой скандалист робко, бочком протиснулся в приоткрытую дверь палаты.

— Входи, землячок! — Майор Василенко приветствовал незнакомца вялым взмахом руки. — Ты из какой палаты?

— Я, собственно…

— Новенький? Передвигаешься самоходом? Сигареты есть? — Комбат бомбил парня вопросами. — Одолжи, земляк, курева. Отдам с процентами. Утром приятеля в буфет пошлю. Уши без табака пухнут.

Рогожин прервал его:

— Никакой силы воли у тебя, Никодимыч, не осталось. Легкие свистят, как пробитая камера, морда позеленела от никотина, а все туда же, соску подавай! — Одновременно он усадил гостя на стул:

— Плечо прошло?

— Покалывает немного, — признался молодой человек.

— Повращай рукой по кругу. Упражнение простое, но мышечную боль снимает, — порекомендовал Дмитрий.

Василенко, с исхудавшим лицом, обтянутым кожей, как у индийского йога, продолжал сыпать вопросами:

— Ранение предплечья? Осколок?.'. Пуля?.. Кость не задета?

— Да нет…

— Сквозное ранение? Везунчик! — позавидовал майор. — Пустяковая дырка. Слушай, а чего тебя в «Бурденко» уложили? — он подозрительно уставился на парня. — Может, ты блатной? Из какой части, где зацепило? — прокурорским тоном продолжил Василенко.

Смущенный напором строгого военного, распятого на растяжках, посетитель, слегка заикаясь, попробовал внести ясность:

— Я на секундочку зашел. Переговорить… — он стеснительно умолк, оглянувшись на Рогожина.

— Никодимыч, что ты налетел на парня? Он не из нашей конторы, — сказал Дмитрий, устраиваясь на своей кровати.

— Штатский! — разочарованно протянул Василенко, теряя интерес к гостю. — Родственник твой?

— Следователь, — ответил Рогожин, сбрасывая тапочки.

— Я стажер, — робко поправил парень, чувствуя себя не слишком уверенно среди офицеров.

— Так чем вызван столь поздний визит? — Рогожин внимательно взглянул на него.

Он пребывал в неведении, думая, что незнакомец — сотрудник военной прокуратуры.

— Вы Рогожин Дмитрий Иванович?

— Собственной персоной майор Рогожин, — кивнул Дмитрий.

— Арестовывать тебя пришел! — невпопад пошутил Василенко.

— Я Кириллов Вячеслав Владимирович, — представился молодой человек. — Можно просто Слава… — с неожиданной доверчивостью добавил он.

— Ты, Славик, — сразу взял парня в оборот комбат, — значит, из военной прокуратуры. Практикуют наши органы ночные допросы!

Следователь застенчиво улыбнулся:

— Вы ошиблись… Я в личном порядке к Дмитрию Ивановичу, по собственному желанию пришел, — от волнения он стал сильнее заикаться.

Пока Рогожин никак не мог объяснить для себя причину этого визита.

"Мальчишка-следователь.., ночью.., в госпитале…

Какого же хрена я ему понадобился?"

— Вот и я! — Голос дежурной медсестры мелодичным колокольчиком прозвенел в палате. — Что, товарищ майор, болит сердце? — спросила Александра, толкая перед собой тележку-столик с лекарствами.

— Лапонька! — с ворчливой нежностью старого ловеласа отозвался Василенко. — Твое прикосновение мертвого на ноги поставит!

— Будет вам заливать! — рассмеялась Александра, шурша манжетой тонометра. — Давление померяем, таблеток дадим… Товарищ… — она неприязненно посмотрела на наглеца, донимавшего ее несколько минут назад, — вы особо не засиживайтесь! — Шура сделала губы бантиком. — В порядке исключения побеседуйте с больным минут двадцать и уходите.

— Хорошо, хорошо… — веснушчатое лицо следователя выражало безропотную покорность. — Может, не будем мешать? — спросил он у Рогожина.

Дмитрий что-то нечленораздельно буркнул, давая понять: с постели вставать не собирается и беседовать будет в палате.

Молодой человек, положив руки на колени, понимающе вздохнул.

Рогожин изучал незнакомца.

«…Определенно пуганый парнишка. Сидит, словно аршин проглотил, не может расслабиться».

Наконец Александра, покачивая бедрами несколько круче обычного, ушла.

— Товарищ майор! — по-уставному обратился Кириллов. — Может, вы оставите нас наедине?! — В голове у парня, видимо, все перепуталось.

— Давай, валяй! Выкатывай койку в коридор! — беззлобно огрызнулся Василенко, громыхнув простреленной ногой, поднятой растяжками и блоками противовесов кверху. — Я, зема, и рад бы, но… — он развел руками.

— Говори, дружище. У меня от Никодимыча секретов нет, — твердеющим голосом произнес Рогожин.

— Я по поводу вашего брата, — тихо сказал Кириллов.

— Сергея? — Рогожин медленно поднялся, сунул ноги в разношенные больничные тапки.

— Сергея Ивановича Рогожина, — тягостно, как будто рот его был набит кашей, пробормотал следователь.

— Что ж ты, — Дмитрий, подойдя, тряхнул Кириллова за шиворот, — сидишь и не телишься. Что с Сергеем? Что с ним стряслось?

— Он обвиняется в убийстве! — быстро, на одном дыхании выпалил парень.

— Ни фига себе! — возглас принадлежал Василенко.

Мертвая тишина ватным комом заполнила палату.

Долю секунды Рогожин ничего не слышал.

— Парень, ты случаем не сбрендил? Сергей — убийца? — сдавленно произнес Дмитрий, опершись рукой на спинку кровати.

— Я принимал участие в работе следственной группы, — быстро, спеша выговориться, рассказывал Кириллов. — Подозрение сразу же пало на вашего брата.

У него не было алиби, дома нашли пистолет…

— Какой пистолет? — ловя ртом воздух, спросил Рогожин.

— «Макаров» под девятимиллиметровый калибр.

Баллистическая экспертиза подтвердила идентичность. Ваш брат хранил ствол в тайнике, но при обыске мы обнаружили пистолет. Ствол был вычищен…

Может, вы присядете? — Кириллов встал, уступая место Рогожину.

Дмитрия покачивало. Известие, принесенное этим нескладным парнем, подействовало на него оглушающе. Он был готов принять удар с любой стороны, но брат!..

— Продолжай! — Дмитрий положил руку на плечо следователю, и тот ощутил ее свинцовую тяжесть.

— Ваш брат не похож на преступника, — сникшим голосом, в котором не хватало уверенности, сказал Кириллов, ерзая на стуле.

Рогожин тыльной стороной ладони вытер пот, проступивший на лбу крупными ледяными горошинами.

— Извини, как тебя зовут? — он внезапно забыл имя вестника, доставившего черную новость.

— Вячеслав… Слава…

— Славка, давай-ка излагай все по порядку! — Рогожин сосредоточился, взял себя в руки. — Откуда у Сергея пистолет?

— Он утверждает — подбросили. — Следователь отвечал на вопросы с готовностью, точно он был не служителем правосудия, а кающимся преступником, облегчающим душу.

— Стоп! Я не с того начал, — поправился Рогожин. — Серега в драку влез? Превышение пределов самообороны? — вспомнил юридический термин Дмитрий.

— Преднамеренное убийство! — Кириллов глядел в глаза офицеру.

— Преднамеренное… — прошептал Рогожин и надолго замолчал.

Капли отбивали веселую чечетку за окном. Эти звуки были по-особенному отчетливо слышны в гробовой тишине палаты.

— Раскудрит твою качель! — ее нарушил хриплый голос майора Василенко. — Да кого же он замочил?

Скажешь или по куполу врезать? Сидишь, бляха, как клуша!

Следователь не обиделся, глазами показав на Рогожина. Тот окаменевшим истуканом стоял, не снимая руки с плеча Кириллова.

— Сережка, Сережка… — едва различимо нашептывал Дмитрий; выходя из оцепенения, он повторил вопрос друга-десантника:

— Кого?

— Хрунцалова Петра Васильевича…

— Фамилия мне ни о чем не говорит, — резко, словно досадуя на глупость следователя, произнес Рогожин.

— Ваш брат застрелил мэра города после его дня рождения.

Последняя подробность заставила Василенко присвистнуть от удивления:

— Брехня! Быть того не может! Димкин брат — совсем уж конченый отморозок?! Не верю…

— Сожалею, но это правда! Ему вменяется в вину убийство с особой жестокостью. И это еще не все…

Он… Он умертвил… — следователь выбрал какое-то обтекаемое слово, мало подходящее для сообщений уголовного характера, — свою жену.

— Марину?

— Именно, Марину Рогожину. Удавил стальной струной. Простите, можно я налью себе воды? — попросил Кириллов неподвижно лежащего майора-десантника.

Василенко приглушенным голосом пробормотал:

— У меня сок в тумбочке. Хлебни, землячок, и Диме налей…

Сколько длился шок, вызванный словами следователя, Рогожин не мог определить. В сознании, оглушенном и расколотом, проплывали образы из детства, меняющееся лицо младшего брата: вот он беззубый, новорожденный, барахтающийся в розовой ванночке, и сразу же голенастый мальчишка, встречающий Рогожина, прибывшего на побывку в первый офицерский отпуск…

«Надо сосредоточиться, собраться… Не раскисай, Рогожин, — произносил про себя Дмитрий бессвязные фразы. — Убил Марину.., бред… — он ощутил озноб. — Я так мало заботился о нем. Когда последний раз мы виделись? Год? Нет, полтора года назад. Я приезжал на майские праздники. О господи, но тебе не в чем себя винить. У Сергея была своя жизнь».

Рогожин машинально сдернул одеяло с постели, закутался в него, как в тогу.

— Дмитрий! — Голос Василенко дошел до сознания офицера не сразу. — Успокойся. Может, это недоразумение, следственная ошибка, — он сострадал так, как умеют сострадать люди, сами испытавшие боль. — У меня элениум есть…

Рогожин упал на кровать, зарылся лицом в подушку.

— Слушай, следователь, — его слова звучали глухо, словно из преисподней. — Ты информацию сообщил, долг выполнил и отваливай.

Кириллов не уходил. Он, ссутулившись, сидел на стуле, а его длинные худые пальцы нервно переплелись между собой.

— Мне что, бумаги какие-то подписать надо? — не поднимая лица, спросил Рогожин.

— Нет. Ничего подписывать вы не должны, — парню что-то мешало говорить свободно.

Со стороны могло показаться — у Кириллова в горле застряла кость.

— Понимаете, товарищ Рогожин, меня отстранили от следствия, — тщательно взвешивая каждое слово, начал он, по-видимому, длинный монолог.

Угловатое, нескладное туловище парня раскачивалось в такт словам.

— Я указал Баранову — это руководитель группы — на некоторые несоответствия и нестыковки протокола осмотра и показаний свидетелей. Затем, акт баллистической экспертизы, приобщенный к делу, переделывался несколько раз. А это грубейшее нарушение.

Я читал постановление о назначении экспертизы, и в нем фигурирует упоминание о стреляных гильзах, найденных при осмотре места происшествия. Но никаких гильз я не находил!

Рогожин с жадностью профессионала впитывал факты, которые могли спасти брата. Он взвешивал услышанное, просеивал слова через сито моментального критического анализа — обязательного качества разведчика-спецназовца.

— Ты составлял протокол осмотра? — спросил Дмитрий.

— Да, я. Под диктовку Баранова. Но он сам переписал оригинал. — Кириллов, помолчав, рубанул напрямую:

— Я считаю, Баранов подтасовал факты и вещественные доказательства.

— Это уже интереснее! — В глазах Рогожина загорелся огонек азарта. — Аргументируй!

— Баранов внес правки, которых не было в первоначальном варианте. Главное, что в сауне, где нашли труп Хрунцалова, на стенах, на полках были обнаружены восемь следов папиллярных узоров пальцев вашего брата. Но там не могло быть ничьих отпечатков.

Слишком большая влажность.., пар… Потом, — Кириллов потер лоб, — в заключении судмедэкспертизы говорится, что потерпевшая Рогожина была изнасилована перед смертью…

— Собственным, пусть и бывшим, мужем, как я догадываюсь! — вставил Дмитрий.

— Да, и анализ спермы якобы это подтверждает.

Я видел труп Рогожиной. Ее убили сразу, набросив удавку на шею. Сделали это профессионально, затянув петлю сильным, быстрым движением. Я сомневаюсь, что ваш брат некрофил. Кроме того, на убитой было нижнее белье, и если тем вечером она вступала в контакт с мужчиной, то успела привести себя в порядок. Никаких следов борьбы на теле убитой я не видел — царапин, синяков, ссадин, — парень выдавал свои подозрения залпом, без передыха. — Женщина должна была сопротивляться, но, по-моему, ее задушили спящей. К чему Баранову было выдумывать басню об изнасиловании?

— Вопросик! — хмыкнул Рогожин. — А кто свидетели? Были непосредственные свидетели, видевшие Сергея? Кстати, где произошло убийство? Сауна?

Кириллов поспешил уточнить:

— Профилакторий текстильного комбината. Хрунцалова нашли застреленным в сауне, Рогожину — в номере. Свидетели: кочегар, сторож и полоумный нищий, сшивавшийся при кочегарке. Кочегар признался, что видел вашего брата на территории профилактория. Сторож подтвердил.

— Ты присутствовал на допросах?

Они словно играли в пинг-понг. Рогожин делал подачу, Кириллов ее отбивал.

— Нет. Меня к свидетелям на пушечный выстрел не подпускали. По-моему, Баранов обработал стариков.

— То есть?

— К ним подсаживали в камеру для временно задержанных мордоворотов из местной шпаны. И наши дедов дубинками охаживали. Я краем уха слышал, старшина из управления смеялся, мол, старики камеру до потолка обдристали, без противогаза зайти невозможно. Старшина дубинкой себя по ляжкам постукивал, называл ее безотказной клизмой.

— Слава, ты докладывал начальству о своих подозрениях?

— Подполковнику Ветрову.

— Рапортом?

— В устной форме.

— И что?

— Ничего…

Блиц из вопросов и ответов приостановился. Беседующим понадобилась передышка. Кириллов астматически, будто в удушье, втягивал воздух, Рогожин мысленно готовил новую серию вопросов, а майор-десантник, свидетель разговора, тихо матерился, костеря продажное правосудие, жлобов-милиционеров и всю эту мерзопакостную житуху.

Дмитрий медленно ходил вокруг сидевшего на стуле следователя. Круги сужались. Рогожин иной раз рукой прикасался к парню. Каждое прикосновение заставляло Кириллова вздрагивать, точно от слабого разряда тока. Неожиданно офицер, остановившийся за спиной у парня, руками обхватил его голову. Живые тиски сжали черепную коробку.

— Слава! — Магнетический шепот Дмитрия заставил поежиться даже видавшего виды Василенко. — Ты недоговариваешь! Выкладывай все начистоту! Этот Баранов или Ветров угрожали тебе?

— Да! — всхлипнул парень, не пытаясь вырваться из рук Рогожина.

— Они не отстраняли тебя от дела?

— Я сам написал заявление об отпуске за свой счет по состоянию здоровья. Они обзывали меня слюнтяем и недорослем, сунувшимся в серьезные дела. Я хотел уволиться! — всхлипывание сменилось рыданием. — Баранов приставил мне к ширинке пистолет…

— Хватит, не продолжай! — Рогожин убрал руки с головы парня. — Меня вычислил по своим милицейским каналам?

— Конечно. Посмотрел биографию брата, — немного успокоившись, ответил Кириллов, — сделал запрос в Министерство обороны, потом в МВД.

— Тебе представили закрытые сведения об офицере-разведчике частей специального назначения? — не поверил Дмитрий.

— Без проблем! — в голосе отвечавшего не было лжи.

— Бардак! — возмущенно выдохнул Рогожин. — Впрочем, я тебе верю. В такие времена, как наши, все возможно. Давай, Слава, договоримся: о нашем разговоре не должен знать никто, — Дмитрий бросал четкие отрывистые фразы. — Подлянку твои начальнички запарили крутую. Молодец, что ко мне пришел.

Думаю, мы совместными усилиями эту кашу расхлебаем! — Рогожин старался приободрить сникшего парня и скрыть собственную неуверенность. — Я переговорю с завотделением о выписке, но быстро выбраться отсюда не получится. Понадобится минимум пять дней. Сбежать я тоже не могу. Человек военный, себе не принадлежу.

Кириллов понимающе усмехнулся.

— Покуда я в госпитале кантуюсь, попробуй собрать побольше сведений о Баранове.., этом, как его?

— Подполковнике Ветрове, — подсказал парень.

— Ветрове… Не брезгуй мельчайшими подробностями и постарайся разузнать, кто за ними стоит, какие фигуры. Мне, Слава, нужна твоя поддержка, а тебе моя. Для Баранова и Ветрова ты клейменый, повязанный с ними общими делишками. Такие долго не живут! — Рогожин перегнул палку.

— Напрасно вы на меня давите! — обидчиво скривился Кириллов. — Я сам пришел…

— Но всей правды не сказал, — применил психологический прессинг Дмитрий.

Ему нужен был союзник, а точнее, исполнитель, готовый подчиняться беспрекословно. И, не обращая внимания на Василенко, Рогожин безжалостно ломал парня для его же блага:

— Слава, ты рассчитывал натравить меня на Баранова. Офицер-спецназовец, может, контуженный в голову, человек с неустойчивой психикой, выпрыгнет из окна госпиталя в подштанниках и за брата посворачивает головы ментовской нечисти. Верно я реконструировал ход твоих мыслей?

Нижняя челюсть Кириллова плавно опускалась к груди, словно отяжелела.

— Начальнички не последние люди в городе, но и они пешки в крупной игре. Детали игры тебе неведомы, как и вся она целиком. А чего боятся люди прежде всего? — задал вопрос Рогожин.

— Неизвестности! — Кириллов напоминал кролика, загипнотизированного удавом.

— Молодчинка! — Рогожин ребром ладони легонько стукнул по худосочной шее следователя-стажера. — Перевербовку не продолжать?! Доказал тебе выгодность сотрудничества со мной?

— Да… — невнятно пробормотал Кириллов.

* * *

— У парня лицо хорошее! — Комбат, бывший невольным свидетелем разговора, чувствовал себя обязанным поддержать друга. — Не успел ссучиться в органах. Мог отмолчаться, ан нет, тебя отыскал. Значит, гложет душу несправедливость.

Кириллов ушел, оставив Дмитрию московский адрес — тетки, у которой он жил во время учебы на юридическом факультете, и координаты подружки. Девушка имела однокомнатную квартиру, кота и море одиночества. А молодой следователь истосковался по домашнему уюту и принял с радостью предложение не очень красивой, но молодой, темпераментной Анжелы перебраться к ней, разделить тяготы совместного ведения хозяйства и постель без обязательства жениться.

— Звоните Анжеле в любое время дня и ночи. Она будет знать, где меня искать! — предупредил, прощаясь, Кириллов. — Тетка глуховата, к телефону не подходит…

— Дима! — Василенко старался пробить брешь в молчании Рогожина, затравленным зверем мечущегося по палате. — А ты не говорил ничего о брате!

— Мы редко встречались. Сергей — от второй жены отца. Батяня мой под старость чудил много, — неожиданно для самого себя разоткровенничался Дмитрий. — Развелся с Надеждой Петровной, матерью Сергея. Оставил им все: квартиру, машину — и уехал к черту на кулички, обратно в Забайкалье Надежда Петровна мечтала в Подмосковье домик построить или квартиру купить. Для столицы у батяни звездочек на погонах не хватало, рылом для матушки-Москвы не вышел, — зло произнес Рогожин. — Отец умер от сердечного приступа. Добрел до сельской больницы, упал на ступени и умер. — Он помолчал, словно отдавая дань уважения трудяге-отцу, тянувшему армейскую лямку до полной двадцатипятилетней выслуги. — Я с мачехой, Надеждой Петровной, дружеских отношений не поддерживал. Не любил я ее. Отца поедом ела за гарнизоны степные, за звание капитанское, за то, что из наряда в наряд заступал… — Дмитрий махнул рукой. — Сергея она подпортила своим сюсюканьем. Баловала пацана с детства. Вырос рохлей, метался из стороны в сторону и ничего до конца не доводил. Институт еле-еле окончил. Мачеха после развода попивать стала, — продолжал рассказывать семейную драму Рогожин. — Сергей ее не останавливал, отец уже в могиле был, а старуху с тормозов сорвало… На вскрытии доктор ахал, что вместо печени мочалку из губки увидел, до такой степени она разложилась.

— Женщины быстрее мужиков спиваются, — авторитетно подтвердил Василенко. — Медициной доказано!

— Наверное, — равнодушно согласился Рогожин. — Братец мой скоренько, сорок дней с кончины Надежды Петровны не прошло, женился. Около него давно девчонка увивалась.

— Так, может, он того, — неуверенно предположил Василенко, — на почве ревности завалил любовника и бывшую жену?..

— Сергей?! — криво усмехнулся Рогожин. — Он рогатки в руках не держал, не то что пистолета…

Кириллов пропал, точно канул в воду. Неделю не появлялся в госпитале. Обеспокоенный Рогожин часами простаивал у окна, вглядываясь в лица прохожих, перепрыгивающих через лужи талого снега.

Без Кириллова Дмитрий был слеп, а он очень рассчитывал на информацию о людях, упрятавших брата за решетку «Сдрейфил мальчишка!» — эта мысль все чаще приходила Дмитрию.

Майора Василенко прооперировали. Комбата поместили в реанимацию. По данным, полученным от Шурочки, подолгу засиживающейся у Рогожина, десантник мужественно перенес очередную встречу с ножом хирурга, и дело шло на поправку.

— Скучно без Никодимыча! — сетовал Дмитрий.

— Мое общество, Дмитрий Иванович, вам надоело? — кокетливо интересовалась медсестра, недвусмысленно постреливая карими глазами.

Рогожин отмалчивался, уйдя в себя, как улитка в раковину. Его состояние не могло не волновать влюбленную женщину.

Однажды, когда коридоры корпуса опустели и в ординаторской забивали «козла» реаниматоры и хирурги, Шурочка, набравшись храбрости, спросила:

— Дмитрий, почему вы меня игнорируете? Вы презираете навязчивых женщин?

Рогожин подошел к медсестре, вставшей неподалеку от двери. Она как будто заранее готовилась убежать, боясь циничного замечания или грубости.

— Шурочка, не говорите глупостей!

Широкая рука офицера с загрубевшей до стальной твердости кожей (результат тренировок, продолжавшихся много лет) погладила волосы медсестры.

Шура кончиками пальцев отстранила руку Рогожина:

— Не надо…

Рогожин привлек медсестру к себе. Александра кулачками уперлась в грудь офицера:

— Отпустите меня! На посту телефон звонит, — выдумка была слишком очевидной.

Пальцы Рогожина расстегивали пуговицы халата.

Подхватив Александру на руки, он легко, словно пушинку, отнес девушку к кровати. Сброшенный халат остался лежать у двери.

Тела двоих сплелись в ритме вечного, как мир, танца любви, и стены палаты услыхали стоны, отличные от стонов раненых…

Окрыленная ночью, проведенной с любимым человеком, Александра, цокая каблучками полусапожек, бежала по перрону станции метро. Прохожие мужчины оборачивались, провожая девушку взглядами.

Шура спешила. В кармане пальто лежала сложенная вдвое бумажка с адресом, по которому проживал человек, очень необходимый Дмитрию.

Адрес она выучила наизусть — улица Бутлерова, дом восемь, квартира сорок пять, спросить Кириллова Вячеслава Владимировича и передать ему просьбу Дмитрия зайти.

Она вышла на станции «Коньково».

Дом на улице, носящей имя русского химика Бутлерова, ничем особенным не отличался. В подъезде пахло мочой и кислыми щами, стены были исписаны похабными надписями, признаниями в любви, рисунками в стиле наскальной живописи первобытного человека. Почтовые ящики с оторванными крышками и облупившейся голубой краской выглядели так, будто пережили великий московский пожар времен нашествия французского воинства.

Дверь сорок пятой квартиры была обита дерматином ржавого цвета. Звонок не работал.

Александра кулачком постучала в дверь.

Раздались шаркающие шаги.

— Кого нелегкая принесла? — Хозяйка квартиры разговаривала сама с собой. — Кто? — неприветливый голос резанул слух Шуры.

— Я, бабушка, к Кириллову Вячеславу Владимировичу, — на всякий случай погромче — Рогожин предупреждал, что старуха глуховата, — сказала Александра.

— Че орешь?! — Ответом было бурчание:

— Нету Славки!

— Когда он придет?

— Бес его знает! — Бабка дверь не открывала. — Ты девка Славы?

— Нет! — засмеялась Шура. — Меня человек к нему прислал. Весточку передать. Пускай Вячеслав зайдет к Рогожину в госпиталь. — Она повернулась спиной к двери, считая свою миссию завершенной.

— Дочка! — Дверь скрипнула. — А ты случаем не врачиха? — Дебелая женщина в засаленном халате, с опухшим лицом, обрамленным пепельными космами жидких волос, заискивающе улыбалась.

— Медсестра, — ответила Александра.

Женщина пригласила:

— Ты зайди! — От нее исходил тошнотворный запах. — Славка, обормот, неделю дома не показывался.

Забыл тетку! — плаксивым голосом произнесла хозяйка квартиры.

Дальше прихожей Александра идти отказалась. Тетка Кириллова не настаивала. Она обрушила на гостью водопад проклятий и причитаний:

— Я Славика с пеленок вынянчила! Устроила в столичный вуз учиться. Брат мой безголовый по экспедициям мотался, нефть на Севере искал и помер в тридцать восемь годков. Клещ его энцефалитный цапнул… Жена, Любка, стерва, за длинным рублем брата моего погнала комаров в тундре кормить. Но ничего, бог Любку наказал! — Заплывшие глаза женщины метали молнии. — Раньше Володи откинулась, а я с дитем на руках осталась! — Тетка Кириллова скуксилась, готовясь пустить слезу. — Ты, дочка, не брешешь?

Медсестра?

Шура достала из сумки платок и старательно высморкалась. Это была нехитрая уловка оградить нос от запаха гнилых зубов совершенно не следившей за собой женщины. Ее рот походил на руины городской стены. Передние зубы отсутствовали полностью, от боковых остались почерневшие пеньки.

«Неужели к старости я буду похожа на эту замусоленную мымру?» — Александра непроизвольно поежилась.

Хозяйка квартиры пухлыми пальцами чертила круги на своем животе, обвислой груди.

— А в желудке как закрутит, изжога невыносимая печет! — Она рассказывала Александре про свои болячки.

— Соду пейте, — посоветовала девушка. — Так вы передадите?..

— Вернется — сразу доложу, — по-военному четко пообещала женщина. — Но он может умотать в свою дыру. Везде ему бандюги мерещатся! Представляете, говорил мне, что за ним следят. Кому он, говнюк сопливый, нужен. Всего ничего следователем поработал, бумаги из папки в папку поперекладывал и возомнил о себе. Машину у подъезда заприметил. Мало ли тачек импортных ныне в Москве? Нет, ему какая-то… — тетушка наморщила лоб, вспоминая марку автомобиля. — О… — она торжественно подняла палец, — «Тойота» примерещилась. «Ездит за мной!» — говорит…

— Извините, от вас можно позвонить? — Александра устала слушать ее.

Телефон находился в комнате. Пыльные плюшевые гардины, плотно зашторенные, не пропускали дневного света.

Александра подошла к трюмо, где стоял телефон.

Сняла трубку. В зеркало она видела — хозяйка, развалясь на диване, навострила уши.

Особой необходимости звонить не было. Ей просто хотелось услышать ставший родным голос Рогожина, доказать ему, что она без устали готова носиться по сотням адресов, исполнять самые сумасбродные просьбы и делать все, только бы оставаться с ним.

Александра быстро набрала номер поста хирургического отделения.

— Алло, Валюша!..

На противоположном конце провода ответила сменщица.

— ..Пригласи Рогожина из четвертой палаты.

Александра знала — напарница, бывшая моложе ее на пять лет, считала Шуру перезревшей невестой, помешанной на поисках женихов.

— Весенний романчик наклевывается! — заворковала трубка. — Пойду приглашу твоего ухажера, — хихикнула сменщица.

Александра обернулась, вежливо улыбнулась сгоравшей от любопытства хозяйке квартиры. Та осклабилась щербатым ртом.

— Ты откуда звонишь? — Хрипловатый баритон Рогожина прозвучал как музыка.

— От тетушки Кириллова…

— Шура, к чему такая спешка? — упрекнул Дмитрий. — Домой хоть успела зайти позавтракать?

— Успела, успела… — солгала Александра. — Нет твоего приятеля дома. А тетушке он не сообщает, где гуляет.

— Черт с ним. Ступай домой, отоспись и — до послезавтра.

Послезавтра Александра выходила в день.

— Прощай, Дмитрий…

Люди произносят слова чаще всего бессознательно.

Их истинный смысл не укладывается в сознании, и объяснить, почему именно «прощай», а не какое-нибудь легковесное «пока» или «до встречи» выбрала Александра, она не сумела бы.

Расставшись с неприятной тетушкой Кириллова, Шура вышла из квартиры.

Приподнятое настроение влюбленной женщины, которой ответили взаимностью, вернулось. Толкнув носком сапожка дверь подъезда, Александра оказалась на улице, залитой светом вступающего в свои права мартовского дня.

Стайка мальчишек с яркими портфелями-рюкзачками за спиной, рассевшись на спинках скамеек, обменивалась какими-то своими драгоценностями. Мелькали бумажные вкладыши из пачек жевательной резинки, кругляши пробок кока-колы.

— Здорово, пацаны! — Александра дурашливо щелкнула по носу попавшегося под руку мальчишку в пестрой вязаной шапке с висячим на одной нитке помпоном. — Филоните?! С какого урока убежали? — Она заливисто засмеялась, увидев растерянность ребятни.

Помахивая сумочкой, Шура шла по тротуару, ломая каблуками намерзшие за ночь ледяные корки лужиц.

— Математичка! — Получивший щелбан мальчишка стянул за помпон шапку. — Новенькая! Заложит, что мы на физру не пошли! Ох, папка меня взгреет…

От грустных мыслей мальчишку отвлекла машина, выехавшая из арки дома. Цифры на номерной табличке выглядели диковинными иероглифами. Заляпанные грязью, они совершенно не прочитывались.

— «Тойота-Королла»! — восторженно ахнул пацаненок, наблюдая, как колеса машины завращались, набирая обороты.

Красные огоньки стоп-сигналов, вспыхнув, погасли.

— «Спринтер»! Спорнем… — азартно перебил второй прогульщик, не отводя глаз от автомобиля, развивающего опасную для узкой дороги скорость.

— Гля, он уже на тротуар прет! — Мальчик прижал к груди шапочку. — Ой, тетеньку задавит…

Серебристый автомобиль с обтекаемыми формами, задев передним бампером бордюр, подпрыгнув, двумя левыми колесами забрался на пешеходную дорожку.

Теперь он ехал наклонившись.

Через заднее окошко можно было рассмотреть плечи и голову водителя. Его лицо увидела Александра, обернувшаяся на рев мотора.

Она не успела испугаться. Остроносая «Тойота» отбросила девушку на грязный асфальт проезжей части дороги.

Александра упала как-то мягко, будто варежка, и только хруст, похожий на треск ломаемых веток, пронесся в тихом утреннем воздухе.

Машина, взвизгнув тормозами, остановилась. Водитель, мужчина в черной лыжной шапке, натянутой до бровей, приоткрыл дверцу. Выглянул и…

Дети, свидетели происшествия, сорвавшись со скамеек, опрометью бросились к распростертой на асфальте женщине.

Дверца «Тойоты» закрылась. Долю секунды автомобиль стоял на месте. Сдав чуть вперед, он съехал с тротуара, и когда детей от потерпевшей отделяло метров двадцать, автомобиль покатился назад.

Шура поняла — ее хотят убить. Девушка попыталась закричать, отползти, но сил хватило только перевернуться на правый бок, чтобы не видеть надвигающуюся серебристую смерть, моргающую красными глазами стоп-сигналов…

Наряд милиции муниципального округа «Коньково» — офицер и двое сотрудников с погонами младшего сержанта и рядового — помогли санитару «Скорой помощи» задвинуть носилки. Врач, усталая ссутулившаяся женщина, попросила закурить:

— Некуда спешить! Летальный исход!

Затянувшись пару раз, она стряхнула образовавшийся цилиндрик пепла. Он, рассыпавшись на чешуйки плохо сгоревшего табака — милиционер угостил врача дешевой «Примой», — планируя, опустился в натекшую из-под Александры лужу крови. Врачиху передернуло:

— Моя ровесница. Какой урод мог так поступить?!

Она отошла от озерца густеющей крови, боясь опять осквернить его пеплом сигареты.

— Без рентгена видно — у девушки переломано все, что можно у человека переломать, — женщина затоптала окурок.

Водитель, высунув патлатую голову из окна «рафика», спросил:

— Куда везти!

— В морг! — рявкнула врачиха, подбирая полы халата…

* * *

Подрагивающие плечи медсестры, склонившейся над столом, заставили Рогожина остановиться.

Полтора часа он провел в процедурном кабинете.

Германская установка, генерирующая целительное высокочастотное ультразвуковое излучение, была куплена вскладчину добропорядочными немецкими бюргерами и преподнесена в дар нищим победителям в преддверии юбилея завершения Второй мировой войны. Немцы передали аппаратуру до того, как русские танки спичечными коробками заполыхали на улицах и площадях Грозного. Сейчас они вряд ли стали бы жертвовать свои марки и пфенниги на солдат армии, воюющей в Чечне и сравнившейся по жестокости, судя по телевизионным репортажам АРД и CNN, с солдатами вермахта на восточном фронте.

— Сестрица Валентина! — Рогожин деликатно кашлянул.

Девушка подняла опухшее покрасневшее лицо.

— По какому поводу траур? — Дмитрий попытался угадать:

— Кавалер оставил? Наплюй! Он слезой умоется, когда тебя вспомнит!

Сменщица Александры чистой салфеткой вытирала потекшую тушь. Ей только что сообщил о трагедии завотделением.

— Сашенька под машину попала!

Рогожин, казалось, продолжал улыбаться, но его губы сковала судорога.

— Когда? — помертвевшим голосом спросил он.

— Утром. На улице Бутлерова. Я даже не знаю, где в Москве такая улица! — сказала Валентина.

Подошедший завотделением поздоровался с Рогожиным — с равным успехом он мог поприветствовать гранитную статую.

— Средства на похороны профком выделит. Валечка, за дежурство составьте список нашего коллектива.

Твердую таксу устанавливать не будем. Пусть каждый пожертвует сколько сможет! — Он взглянул на Рогожина. — Да-с, товарищ майор, вот такая нелепость.

Посреди Москвы.., наезд… Спиртика бы неразбавленного граммов пятьдесят на душу принять. Помянуть Александру и стресс снять. Нельзя! — Он глянул на часы. — В двенадцать плановая операция. Валентина, проследите за подготовкой больного…

Госпитальная жизнь пошла своим чередом. А Рогожин, вернувшись в палату, сел на кровать и тупо, остекленевшими глазами долго смотрел в окно.

"Машина.., на Бутлерова, по адресу тетки Кириллова. Не слишком ли много совпадений, — подозрения, имевшие еще смутные очертания, потихоньку шевелились в мозгу Рогожина. — Действовать! Немедленно действовать… А с чего ты собираешься начать?

С пропавшего Кириллова? С брата, находящегося под следствием?! — Мысли вращались по замкнутому кругу. — Брат — Кириллов — Александра!" Кровь стучала в висках майора…

* * *

Кириллов нашелся. Обнаружился сам собой. На его поиск пришлось затратить минимум усилий. Ровно столько, сколько требуется, чтобы перевернуть газетный лист.

Жена Василенко, переведенного из реанимации в палату, принесла передачу и свежую, пахнущую типографской краской прессу.

Под рубрикой «Срочно в номер» главный столичный сплетник «Московский комсомолец», имеющий своих информаторов в милиции и прокуратуре, поместил коротенькую заметку, озаглавленную «Провинциальный „пинкертон“ удавился в подвале московского дома».

Текст сообщения был следующим:

"Спустившаяся в подвал за соленьями жительница дома по Большой Семеновской улице долго не возвращалась. Обеспокоенный сын бросился на ее розыск. Он обнаружил мать лежащей без сознания у тела молодого человека с петлей на шее. Как сообщили «МК» в ОВД «Соколиная гора», женщина, наткнувшись в подвале на повешенного, падая, сумела оборвать веревку, привязанную к опорному крюку трубы коммуникационного кабеля. Крюк не выдержал веса двух тел.

В кармане погибшего было найдено удостоверение следователя УВД города N, расположенного в ста восьмидесяти километрах от Московской кольцевой автомобильной дороги, выданное на имя Кириллова Вячеслава Владимировича.

Кроме того, при осмотре у служителя правопорядка было обнаружено шесть таблеток МДМА («экстези»), наркотического вещества, популярного среди студентов столичных вузов и посетителей ночных дискотек.

Пока неясно, употреблял ли сам Кириллов «экстези» или участвовал в незаконном обороте очень дорогостоящих наркотических средств.

К моменту подписания номера нашему корреспонденту стало известно, что молодой следователь страдал скрытой формой психического расстройства, выражающегося в частых депрессиях и маниакальных подозрениях. Возможно, переступив грань во время очередного нервного срыва, вызванного неприятностями на работе, молодой человек свел счеты с жизнью. Явных врагов у Кириллова, по заверениям его начальника, не было".

— Выписываем! — Седенький профессор помахал молоточком перед осунувшимся лицом Дмитрия. — Полностью, батенька, боеспособны! Резервы у вашего организма, должен вам сказать, потрясающие!

— Спасибо, профессор! — слабо улыбнулся Рогожин.

— Родителей своих благодарите, матушку-природу! — Светило медицины снова, словно индеец томагавком, помахал инструментом нейрохирургов и невропатологов. — Деньков пять вас, любезный, помаринуем до выписки. Бумаги подготовим, то да се.

Бюрократия!.. — Он развел руками. — В отпуске поднаберитесь положительных эмоций. Побольше гуляйте на свежем воздухе. Недурственно с удочкой на бережку тихой речушки посидеть, но без… — профессор щелкнул себя по горлу. — Граммов пятьдесят под уху и для аппетита позволительно. Больше — ни-ни, — он посмотрел на обнаженный торс Рогожина. — Впрочем, такому богатырю дозу позволительно увеличить.

Мышцы живота Рогожина выделялись рельефным рисунком, называемым культуристами шоколадкой.

Они не атрофировались за долгие дни пребывания в госпитале.

— Ну, батенька, будьте здоровы! — Профессор подал сухую, похожую на куриную лапку руку. — Понадобится консультация — заходите. Двери для вас всегда открыты.

— Благодарю, доктор! — Рогожин энергично тряхнул протянутую руку.

— Сила.., сила, майор, в тебе осталась, — поморщился доктор от крепкого рукопожатия. — Не хотел бы я встретиться с тобой в рукопашном бою. Могуч аки слон! — Врач засмеялся и бодрой, совсем не старческой походкой направился к выходу.

Полы белого халата, не застегнутого на нижние пуговицы, развевались подобно крыльям.

— А может, майор, недельки две полежим для страховки? — спросил он через плечо.

— Я настаиваю на выписке, — упрямо ответил Рогожин.

Профессор будто не слышал:

— Настоящего весеннего тепла дождешься. Между делом за сестричками приударишь.

— Я настаиваю…

— Экий ты, братец, твердолобый! — сокрушенно покачал головой доктор. — Будь по-твоему. Готовьте бумаги, — приказал он заведующему отделением.

А в воскресенье Рогожин встретился со старым приятелем…

По парковым дорожкам неспешно прогуливались пациенты и посетители, пришедшие навестить мужей, сыновей, сослуживцев.

— Рогожин?.. Димка! Святой! — Прилично одетый мужчина распахнул объятия. — Ожлобел? Пять лет казенные харчи лопали!

Незнакомец так и сиял улыбкой.

— Толя? Бокун? — осторожно, боясь ошибиться, спросил Дмитрий, поднимаясь со скамейки.

— Узнал, бродяга! — Однокашник по военному училищу заключил Рогожина в объятия. : ;:

От Бокуна пахло богатством. Тонкий аромат хорошей мужской парфюмерии и дорогого табака перекрывал терпкий запах, исходивший от длинного, до пят, черного кожаного плаща.

— Сколько лет сколько зим! — Рогожин отстранился, чтобы получше рассмотреть Анатолия. — Сложно тебя узнать. Джентльмен!

— Крутимся, — односложно ответил Бокун.

Он действительно мало напоминал круглоголового выпускника военного училища, примерявшего фасонистую фуражку с высоко задранной тульей перед выходом в увольнение. Теперь это был представительный мужчина, обремененный брюшком, с властным прищуром холодных глаз.

— Ты, Святой, все тот же лось! — Анатолий потрогал Рогожина за бицепс. — «Солнышко» на турнике крутишь? — Заметив выбившийся ворот госпитальной пижамы, он спохватился:

— Ах, холера, и тебя свинцом начинили?

— Пустяки. После выходных выписываюсь.

— Присядешь?! — Бокун указал на скамейку и предложил Дмитрию тонкую, как спица, сигарету. — Рассказывай.

— Хвастаться особенно нечем. — Рогожин затянулся ментоловым дымком.

— Не прибедняйся. — Анатолий поправил пластиковый пакет, стоявший у его ног. Внутри что-то зашуршало. — Подполковничьи звезды отхватил?

— Где там! Дырку в боку, как в песенке детской:

«…ежик резиновый в шапке малиновой, с дырочкой в правом боку!» Майор я, и выше мне не прыгнуть, — с затаенной грустью усмехнулся Рогожин.

— Служишь где?

— Софрино, Теплый Стан, далее везде, — Дмитрий назвал места дислокации бригад войск спецназа МВД, расквартированных в Москве.

— Кремль охраняешь? — с издевкой спросил Бокун.

Юмора однокашника Рогожин не понял:

— Да нет, там ведь отдельный полк.

— Ваши бригады власти под ж. — .ой держат, голодные бунты усмирять или на случай разборок внутри своей конторы. Как Белый дом из танковых орудий утюжили, помнишь?

— У меня. Толя, от политики изжога. Поговорим на другую тему, — попросил Дмитрий, докурив сигарету до перламутрового фильтра с золотым ободком. — Ты как?

— В полном ажуре! — Бокун потянулся, закинув руки за голову. — Рапорт об увольнении подал два года назад. Надоело идиотские приказы выполнять и гроши пересчитывать — хватит на горбушку хлеба с кефиром до получки или к друзьям-коммерсантам на поклон ходить. Доконала меня армейская бодяга.

Марш, марш под пули за сушеные дули! — Анатолий засмеялся сочиненному экспромту. — Занимаюсь солидным бизнесом. Удовлетворяю запросы населения в товарах массового потребления. Хорошо… — он глубоко вздохнул, — весна… Стихами заговорил.

— Продаешь что-то?

— Продаю, покупаю, привожу, отвожу… — туманно отвечал Анатолий. — Извини, у тебя военные тайны, у меня коммерческие секреты. Се ля ви, как выражаются французы. Ты бы заглянул ко мне! — Бокун достал портмоне с тисненными золотом инициалами, выдернул визитную карточку. — Недельного загула тебе не гарантирую, но денька три покуролесить сможем. Сауна, эротический массаж, — он подмигнул, намекая на райское наслаждение. — Что тебе врачи прописали?

— Покой и рыбалку.

— Покой нам только снится, а мужскую потенцию восстанавливать надо. Лучших публичных домов, чем в Москве, на земном шарике не найти! Я и в лондонском Сохо, и на парижской Плас-Пигаль, и в гамбургском Риппер-бане проститутками пользовался. Лажа полнейшая. Синтетические какие-то там девки. Ровнехонько на уплаченную сумму тебя обслужат и «вэг», собирай манатки или плати по новой. Ни тебе душевного разговора, ни страсти…

— Извини, Толян… — прервал его воспоминания о заграничных борделях Рогожин. — Я продажными девками брезгую. Воспитание!

— Дело вкуса, — легко согласился Бокун. — Ты визитку прибереги, — он затолкнул прямоугольник мелованного картона в нагрудный карман Дмитрия.

Секунду однокашники молчали. Они были очень разными: самоуверенный Анатолий, благоухающий французским парфюмом, и провонявший горьким госпитальным запахом майор Рогожин.

Неожиданно Дмитрий, словно по наитию, выпалил:

— Толик, ты ствол достать можешь?

— Зачем тебе пушка? — Бокун внимательно посмотрел на однокашника. — У вас, военных, — он подчеркнул, что себя к касте защитников Отечества не относит, и сделал это с интонацией, в которой сквозило пренебрежение, — арсеналы опустели?

Рогожин насупился. Ему был неприятен выпендреж товарища по училищу.

— О, скуксился! — Бокун пальцем ткнул Дмитрия в бок и уже серьезно спросил:

— Крупные неприятности, а, связной?

— Мелочовка.

— По мелочи из пушки не стреляют, — резонно заметил Анатолий. — Впрочем, буду рад оказать услугу старинному приятелю. В столице этого добра пруд пруди. У каждого пятого кобура под мышкой.

Кто с «газухой» по бульварам фланирует, кто посолиднее игрушки носит, Техас! Ствол я тебе достану, но при условии сохранения полной конфиденциальности.

— Разумеется. Мне бы побыстрее.

— Спешка нужна при ловле блох! — ответил Бокун. — Доставить куда? — Анатолий встал, отряхивая от капель воды, падающих с деревьев, ворот плаща.

— Вызовешь меня по телефону, — Рогожин назвал номер.

Попрощавшись, Анатолий направился к КПП госпиталя размашистой походкой вечно торопящегося человека.

Глава 4

Бокун ненавидел вонь госпиталей. Его выворачивало наизнанку от острых запахов дезинфекционных препаратов и лекарств. Вид белых халатов действовал на Анатолия, как красная тряпка на быка. Госпиталь стал поворотным пунктом в его судьбе, судьбе перспективного, подающего большие надежды лейтенанта элитного подразделения армейского спецназа.

Направляясь к новехонькой, с иголочки, «Ауди», оставленной на стоянке перед центральным въездом в «Бурденко», он глубоко дышал, выкачивая из легких остатки больничного воздуха. Усевшись за руль, Бокун не спешил заводить. Надорвав пакетик с ароматизированными салфетками, Анатолий достал одну, скомкал и протер виски. Казавшееся давно забытым прошлое водоворотом засасывало обратно, покрывая сердце бывшего лейтенанта ледяной коркой страха.

Бокун часто внушал себе: армия — это страница, навсегда вырванная из книги жизни, и нечего ее мусолить. Но прошлое напоминало о себе ночными кошмарами, прошлое проглядывало в малозначительных обыденных вещах, как вот этот липкий мартовский снежок, посыпавшийся с невеселого, тусклого неба.

Включенные «дворники», похожие на конечности огромного насекомого, зашуршали по стеклу, сметая снежную кашицу. Под их аккомпанемент поплыли воспоминания…

Перед самым развалом Союза, летом девяносто первого года, начальник штаба военного округа, исполняя директиву Москвы, предложил лейтенанту Анатолию Бокуну войти в состав формирующегося отряда быстрого реагирования.

— Родина нуждается в вас! — проникновенно говорил седовласый генерал-лейтенант. — У вас, товарищ Бокун, отличные характеристики, безупречный послужной список. Пора, пора послужить Отчизне на полную катушку…

В те времена в армии ерепениться было не принято.

Выгнув дугой грудь, взяв под козырек, лейтенант разведбата отдельной горнострелковой бригады Анатолий Бокун ответил четко и односложно:

— Есть!

Отряд создавался для выполнения деликатных поручений — нейтрализации лидеров сепаратистских движений. Так цели спецподразделения «Кречет» формулировались на языке политиков. На армейском диалекте все вкладывалось в понятную и емкую фразу — «гасить недорезанных абреков».

Головорезы в «Кречете» собрались отборные. Солдаты срочной службы прошли ад учебок спецназа. На их головах действительно можно было хоть кол тесать, а из кирпичей, расколотых на тренировках лбами и ребрами ладоней этих парней, можно было построить приличный домишко. Об отцах-командирах отряда быстрого реагирования по округу ходили легенды. За плечами каждого офицера как минимум были Афган и бесчисленное количество операций в «горячих точках».

«Кречет» был разбит на пятерки. Организация отряда копировала структуру обычного армейского спецназа. Анатолий попал в звено, которым командовал старший лейтенант Бендич — нелюдимый, мрачный субъект с оловянным взглядом тяжелоконтуженого.

Кумиром Бендича был непревзойденный, лучший командос гитлеровской Германии штурмбаннфюрер войск СС Отто Скорцени. Лейтенант перечитал всю литературу, где хотя бы вскользь упоминалось о подвигах знаменитого диверсанта. Купил видеомагнитофон только для того, чтобы прокручивать вновь и вновь кассету с заключительной серией киноэпопеи «Освобождение», где был эпизод о самой шумной акции любимчика фюрера, похитившего арестованного итальянским королем фашистского диктатора Муссолини. В фильме довольно достоверно было показано, как высаживается на планерах десант в Альпах, как немецкие командос крошат слабо сопротивляющихся «макаронников» и как, ворвавшись в комнату, где Муссолини подумывает о самоубийстве, штурмбаннфюрер орет: «Вы свободны, мой дуче!»

В этом месте Бендич разражался аплодисментами, а его сумрачное лицо светлело. Однажды, не удержавшись, Бокун спросил своего командира:

— Игорек, втолкуй мне, необразованному, что тебя так привлекает в этом фашисте? Они ведь воевали против нас, десятки миллионов русских угробили.

Восхищаться эсэсовцем не патриотично!

Бендич, скептически ухмыляясь, ответил:

— Оставь патриотизм для пионеров! У меня от этой брехни иммунитет. Не воспринимаю более трепа политработников и наших государственных, прости господи, мужей, спекулирующих на патриотизме. Подожди, Толя, они под этим соусом заставят нас собственное мясо жрать и своей же кровью запивать. Я уважаю профессионалов. Профессионал всегда место под солнцем завоюет и не замарается. Скорцени.., что же… — Бендич сделал паузу, — ..он служил кому присягал, Адольфу и Германии. Хорошо служил, между прочим. А когда немцы войну проиграли, собрал чемоданы и смотался под крылышко к генералу Франко в Испанию. Сидел на террасе дома у моря, любовался, как солнце в океан садится. Мемуары писал… — прищурив глаза, тягучим голосом говорил Бендич, наверное, представляя своего кумира в плетеном кресле-качалке под пальмами. — Нашим подвигам, Бокун, на самом деле грош цена в этой стране. Жестяная звезда на могиле, залп почетного караула на похоронах, а если повезет, дом инвалидов с миской каши на завтрак, обед и ужин. Вот и все, на что мы можем рассчитывать в благодарность от матушки-отчизны…

Больше с расспросами к командиру Бокун не приставал, рассудив, что каждый по-своему с ума сходит.

Да и некогда было. Кавказ тонул в трясине междоусобной резни. Грузины дубасили абхазцев, осетины готовились вцепиться в глотку ингушам, чеченцы под шумок скупали оружие, готовясь к большой нефтяной войне против России.

Кречет — хищная птица, использовавшаяся в древности князьями и царями для охоты даже на крупную дичь. Взмыв с княжеской руки под облака, птица камнем падала на ничего не подозревающую косулю или зайца, ударом крючковатого клюва перебивая шейные позвонки.

Отряд «Кречет» скорее напоминал изрядно потрепанного петуха, которого хозяин ради какого-то идиотского эксперимента запер в курятнике с хорьками.

Спецназовцы уже толком не понимали, против кого они воюют и чего от них хотят московские генералы.

— Мы — дерьмосборщики! — образно обрисовывал ситуацию Бендич.

— Золотари, — поправлял командира Бокун, предлагая взамен новообразованного слова старое, подлинно русское название чистильщиков выгребных ям.

— Пусть золотари, — соглашался старлей. — Политики горы дерьма наворотили, народ задыхается, гибнет, а мы разгребать должны. На кой черт мы защищаем абхазов?! Режут друг друга?! Отлично! Повоюют лет пяток, а потом и грузины, и абхазы на коленях к нам, русским, приползут, руки целовать будут, чтобы взяли под крыло.

Но в сентябре никто из враждующих сторон в абхазо-грузинском конфликте рук целовать не собирался.

Боевики грузинских отрядов «Мхедриони» делали гирлянды из отрубленных указательных пальцев абхазов, а те, соревнуясь в жестокости с противником, нанизывали на суровую нитку обрезанные и подвяленные под горячим южным солнцем носы.

Здесь, на благословенной земле, воспетой еще в древнегреческих мифах, время потекло вспять, возвращая людей к состоянию первобытной дикости.

…Снег валил стеной, засыпая узкую горловину ущелья. До дороги оставалось километров пять. Бокун озабоченно оглянулся на командира звена, но смог разглядеть только серое пятно, отдаленно напоминавшее человека.

Отряд пробирался к некогда строго секретному объекту, обозначенному на картах кодовым названием «Красная Горка». Сумасброды-ученые зашились в горах, колдуя над созданием биологического оружия.

Кто-то в Кремле посчитал идею тухлой и противоречащей международным договорам, подписанным Россией. «Красная Горка» продолжала существовать, но ни военные, ни КГБ большого внимания ей не уделяли.

Люди в белых халатах регулярно отсылали в Москву отчеты о проделанной работе, где их, даже не просматривая, отправляли в архив, а то и просто выбрасывали. И когда в лаборатории однажды случился пожар, это сочли хорошим поводом, чтобы и вовсе ее закрыть. Объект "X" оказался замороженным, а вместе с ним и часть уцелевшей от огня лаборатории. О «Красной Горке» забыли на пять лет:

Начавшаяся в Абхазии война напомнила высокому начальству, что кое-что брошено в горах. Кроме того, по каналам агентуры Главного разведуправления прошла скупая информация о подозрительной возне турок, заинтересовавшихся остатками оборудования «Красной Горки». Решение стратеги с генеральскими погонами приняли радикальное: приказать компании отчаянных парней-спецназовцев «прогуляться» по зимним горным тропам, осмотреть уцелевшие от пожара помещения лаборатории и довершить ликвидацию объекта.

Выбор пал на группу Бендича. Пройти по территории, превратившейся в зону боевых действий, да еще по труднодоступным зимним тропам, могли только такие волки.

Перед операцией их в приказном порядке упекли в госпиталь, чтобы вогнать по три кубика желтой, похожей на подсолнечное масло вакцины. На все вопросы отвечали коротко: «Для профилактики». Бендич, которому положено было знать больше, чем остальным, только пожимал плечами:

— Обычная вылазка, чего суетитесь?

Толик ему не поверил.

Медсестра долго искала вену, пока Бокун рассматривал красную полосу на стене. Все, что выше полосы, было белого цвета, ниже, до плинтуса, зеленого.

— Сожми кулак, — приказала медсестра.

Анатолий пошутил:

— Не промахнись.

Девушка обиделась и со злостью вогнала иглу. Полоса на стене вдруг задергалась в судорогах. Бокун невольно сморщился.

Медсестра удовлетворенно улыбнулась:

— Боишься уколов?

Главврач с погонами полковника удивленно посмотрел на Толю, на мгновение оторвав взгляд от листка бумаги, исписанного мелким, бисерным почерком.

— Забыл вас предупредить, — сказал он, обращаясь к медсестре, — это может немножко болеть. Препарат мало опробованный.

Бокун только сильнее стиснул зубы. На висках выступили капельки пота. Не дожидаясь, когда ему скажут идти, он попробовал было подняться, но новый приступ боли пронзил все тело.

— Господи! — закричала медсестра.

Бокун представил себе, как вакцина сантиметр за сантиметром выжигает его изнутри. Чувство было такое, словно тысячи раскаленных игл вонзились в сердце, легкие, желудок, мозжечок и теперь медленно впиваются все глубже и глубже. Внезапно ставшие свинцовыми веки закрылись сами собой. Из-под них градом катились слезы. Голова Анатолия безжизненно повисла на груди.

— Умирает! — еще громче заорала девушка и в ужасе отшвырнула шприц.

— С ним ничего не случится, — спокойно произнес полковник.

В следующее мгновение Бокун, как подкошенный, рухнул на пол. Из груди медсестры вновь вырвался крик.

— Нашатырь! — главврач рывком поднял безжизненное тело и бросил его на кушетку в углу.

— Какого черта? — были первые слова Анатолия, когда он пришел в себя.

Бокун неловким движением стряхнул с плеча руку медсестры. Та виновато улыбнулась. Он неожиданно подумал, что в другой раз обязательно бы с ней познакомился, по крайней мере, спросил бы ее имя. Бокун никак не мог сообразить, что произошло, а сообразив, ужасно на себя разозлился. Стараясь не встречаться взглядом с девушкой, он встал и неуверенным шагом вышел в полутемный коридор.

Второй раз Бокун потерял сознание уже в казарме.

Он присел на край койки со смутным желанием разобраться, что же происходит внутри его самого. Казарма была пустой, и только дневальный привычно застыл напротив входа. Анатолию показалось, что боль отпустила. Он вытянул перед собой руки и сжал их в кулаки. Он сжимал их и снова расслаблял по несколько раз, одновременно глубокими вдохами прочищая легкие. Ребром ладони помассировал мышцы шеи, прогнулся назад, словно натягивая сидящие в позвоночнике пружины…

Снова Бокун очнулся только через три часа. Никто не обратил внимания на его отсутствие. Он так толком и не понял, зачем понадобилась эта химия.

Вечером в казарму вернулся Бендич. Он направился в угол, где лежал Анатолий.

— Живой? — старлей осторожно тронул своего напарника за плечо.

— Меня отстранили от задания? — глаза у Бокуна были закрыты.

— Нет, — Бендич крепко сжал руку, — тебя не отстранили. У нас в запасе день карантина и еще неделя по возвращении.

— Как остальные?

— Та же история, — тихо ответил Бендич. — Денис продержался только несколько минут и потерял сознание. Волкова стошнило.

— После укола? Такое бывает?!

— Да они там сами перепугались. Вакцину в часть прислали спецкурьером с приказом сделать прививку всей группе, чтобы избежать нежелательных последствий, — Ты скажешь наконец, что за груз мы должны перехватить? — не выдержал Бокун.

— Похоже, Толян, мы здорово вляпались, — Бендич растянул губы в усмешке. — По самые уши, в огромную кучу дерьма. Больше ничего сказать тебе не могу.

Бокун не проронил ни слова. В конце концов, старлей прав: их звено существует для грязной работы. По крайней мере, их к этому готовили.

Выбравшись из расщелины, отряд медленно поднимался к облакам. Снегопад закончился так же внезапно, как и начался. Занесенные снегом скалы издалека казались похожими на могильные обелиски.

— Посмотри на эту штуковину, — тихо сказал Бокун.

Его маленькие узенькие глазки уловили едва заметное движение вверх по тропе.

Бендич поднял левую руку, что означало «замри — опасность». И отряд вдруг растворился, исчез в утренних сумерках, словно и не было пяти человек, еще минуту назад осторожно поднимавшихся в гору.

Звуки в горах живут дольше, чем на равнине. От перевала к перевалу летят крик о помощи и мелодия победной песни. Но еще дольше здесь задерживается запах. Он пропитывает камни и травы, уходит вместе с дождем в землю и остается в корнях деревьев. Капля пота расскажет в горах, кто ты, куда идешь и кто твой враг. Но как глухой не услышит эхо, так и человек без собаки не разберется в мире запахов.

Пять черных мокрых собачьих носов, по Носу на каждого, выследили, вынюхали людей Бендича. Несколько человек в большой брезентовой палатке спали, затушив костер. Это был отряд абхазского ополчения, который после штурма Сухуми дошел до реки Кодори, туда, где в горах Сванетии укрылись оставшиеся в живых грузины…

И вдруг рука Бендича снова взлетела вверх.

— Что случилось?! — глазами стрельнул Василек, молодой боец — только из учебки спецназа, перебрасывая «Калашников» из-за спины.

— Что случилось? — немой вопрос застыл во взгляде Жилы, худого сержанта, свитого из мускул и сухожилий.

— Что случилось? — Бокун и Волков вскинули головы к небу.

«Так принюхивается волчья стая, — мелькнуло у Бокуна, — стоит вожаку почуять опасность».

— В лагере собаки, — едва слышно бросил Бендич.

Бокуну показалось, что он тоже различает запах псины, постепенно приобретающий очертания. Он вытянул шею, вбирая ноздрями воздух и закрыв глаза.

На черном экране век появилось пять рыжих собачьих морд. Анатолий был почти уверен, что их было именно пять.

— У абхазов пять собак, — тихо сказал старлей.

Лица солдат преобразились. Тревога сменилась глубокой ненавистью.

В армии Бокун наконец понял: у каждого человека должен быть враг. Человек может существовать только как отражение собственного врага: без врага он ноль, пустое место. Для солдата спецназа самым опасным врагом стала собака.

— Мы — волки, — часто повторял Бокун. — Стая волков. Мы презираем слабость, а еще сильнее мы презираем слабых людей. Это слабые люди, чтобы защитить себя от нас, волков, придумали собак…

— Почему ты думаешь, что это абхазы? — спросил Бокун.

— Сейчас в Кодорском ущелье умирает от голода несколько тысяч грузинских семей. Абхазы шли туда.

— Тогда нам нечего их опасаться?

— Если это мародеры, то да. Но мы не можем рисковать.

Бендич не сразу, медленно стал карабкаться по отвесной скале — в обход неожиданной преграды.

Сверху отряд увидеть было нельзя, а абхазы даже не побеспокоились выставить посты.

Следом за командиром поднимался Бокун. Пальцы сами цеплялись за трещины и выступы, подчиняясь правилу игры «Здесь очень высоко». С таким же успехом можно было бы лезть на стены пятиэтажного дома. В тот миг, когда тело Бокуна начинало предательски клониться назад, он успевал протянуть руку и впиться в скользкий мертвый выступ скалы. На секунду его пальцы расслабляли хватку. Бокун делал новый бросок и опять умудрялся в последнюю минуту сохранить равновесие. Рядом ползли новый радист звена Денис Дронов и Волков. Жила, положив на колено «Калашников», ждал внизу.

"Если бы я сейчас потерял сознание, — высветилось у Бокуна в голове, — то упал бы прямо на Жилу.

А если бы меня чуть-чуть отнесло ветром, то пролетел бы еще метров двадцать вниз и превратился в маленькое черное пятно на снегу".

Наверху совсем рассвело. Сквозь облака проступали голубые прожилки неба. Отряд снова стоял на ногах. Они могли гордиться собой.

С неба сорвался холодный ветер, ударил в спину, заметая следы. Лучшей погоды для грязной работы не придумаешь.

Бокуна охватил азарт погони. Они гнались за добычей, кто-то другой гнался за ними. Внезапный порыв ветра донес присутствие врага. Собаки! Бокун уже не знал, услышал ли он сначала лай или же это был запах. Абхазы собирались переждать еще дня два, отдохнуть и с новыми силами ударить на Кодорское ущелье, когда собаки, увязавшиеся еще от Эшеры, вдруг нашли след…

Дорога появилась из ниоткуда. Отряд вдруг остановился. На снегу ясно читались следы от колес. Прошло часа два, как тут проехала машина.

— Мы опоздали, — сержант нагнулся, рассматривая колею.

Бендич оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Бокуна:

— Кажется, мы по уши в дерьме.

— Что будем делать?

— Ждать.

Они опустились на землю за камнями. Бокун не помнил, сколько прошло времени: час, два? Толчок в бок вырвал его из небытия.

— Не спи, — зашептал Бендич, — а то пропустишь самое интересное.

Бокун прищурился. «Мицубиси-Страда» медленно катила вниз по дороге, осторожно поворачивая на склонах. Два человека сидели в кабине машины, а еще двое — в кузове с накрытыми брезентом ящиками. У одного из них, высокого смуглого абхаза с черной копной волос, рукав фуфайки был перевязан зеленой и красной лентами.

Бендич сделал знак «Работаем на всю катушку», что означало — размажьте их по этой дороге!

Бокун неуловимым движением перевел «Калашников» в сторону кузова и дал длинную очередь. Осколки стекла с жалобным перезвоном разлетелись во все стороны, а на белой эмали машины возникли черные рваные дыры.

Водитель «Мицубиси» крутанул руль. Немой крик. застрял у него в горле. На лобовом стекле расцвела паутина от пуль. Жила, выкатившись на середину колеи, бил прямо по колесам. Но джип не рухнул в пропасть.

Сидящий в кабине человек успел ударом приклада вытолкнуть мертвого шофера из машины и, когда та была уже у самого края, нажал на тормоза.

Бой продолжался меньше минуты. Бендич даже ни разу не нажал на курок.

«Да и зачем? — подумал Бокун. — Командиру не обязательно лишний раз выпячиваться и палить почем зря. Он не дворовый мальчишка в тире, цену себе и другим знает».

Единственный оставшийся в живых абхаз, пятясь, вылез на дорогу.

— Брось автомат! — раздался короткий приказ.

Абхаз медленно поднял руки.

— Вы кто? Ангелы? — спросил он вдруг, и у него на лице расцвела безумная улыбка.

— Вроде этого, — ответил один из пяти человек, тесным кольцом обступивших машину.

— Кажется, мужик на игле, — тихо заметил Денис.

— Точно, — согласился Жила и сделал было шаг в сторону пленного.

— Стоять! — крикнул Бендич. — Ты, Жила, к джипу ближе чем на три метра чтоб не подходил. И к этому… — он ткнул автоматом в сторону абхаза, — …тоже.

— Чего? — не понял Петька.

— Повторить? — Бендич бросил на Двужильного уничтожающий взгляд.

Тот обиженно замолчал.

— Денис, обыщи его, — коротко приказал командир.

Солдат тут же подскочил к абхазу и по-деловому, ничего не пропуская, обшарил его с головы до ног.

— А это что? — с этими словами спецназовец достал из-за пазухи абхаза сосуд из толстого, почти в сантиметр толщиной, стекла, отдаленно напоминающий мензурку. Стеклянный сосуд был с обеих сторон наглухо запаян. Стенки его матовые, почти непрозрачные, отсвечивали металлическим блеском. Он напоминал сосульку из ртути и, казалось, вот-вот выскользнет из руки Дениса.

Абхаз посмотрел на людей на дороге, потом снова перевел взгляд на колбу, и какое-то смутное выражение — Толику показалось, что это страх, — мелькнуло у него на лице.

— Как тебя зовут? — спросил Бендич.

— Тенгиз.

— Тенгиз? — Бендич ухмыльнулся; заостренное лицо его с чертами хорька зло оскалилось. — Что это за дерьмо, Тенгиз, ты сунул в карман?

— Может, наркотик какой? — попытался угадать Волков.

Он стоял, устало опираясь на автомат.

— Вряд ли, — не согласился Денис, с любопытством рассматривая содержимое колбы.

Что-то в глубине ее шевельнулось, словно очнувшись после многолетней спячки. Что-то крохотное, размером с небольшую градину или хлебный шарик, какие иногда лепят за столом дети. Это нечто «смотрело», хотя скорее всего у него даже не было глаз. Маленький шарик уткнулся в стенку мензурки, куда его заточили люди. Он так и пожирал взглядом огромную гору костей, мяса и крови.

— Командир, там внутри что-то есть, — удивленно сказал Денис.

В эту минуту один из абхазов, что лежали, уткнувшись лицами в брезент на дне «Мицубиси», вдруг на секунду приподнял голову и издал глухой стон. Бокун тут же вскинул автомат, но из горла несчастного хлынул поток крови, и несколько теплых багровых пятен расплылись по заснеженной колее.

— Ты осторожней, понял? — Бендич перевел взгляд на Тенгиза:

— Что в бутылке?

Абхаз молчал.

Денис прищурился, силясь рассмотреть тщедушный комок за стеклом. Он пальцем протер гладкую поверхность колбы, несколько раз встряхнул ее наподобие градусника и снова посмотрел на свет. Внутри ничего не происходило.

— Фигня какая-то, — солдат уже собирался оставить это бесполезное занятие, но тут густая струйка крови стекла у него по разодранной щеке.

— У-у-угг! — Невидимый импульс, похожий на разряд электричества, прошел по руке с колбой, отчего мышцы на ней вздулись, и коротким замыканием разорвался у спецназовца в мозгу.

Денис рванулся, закрывая уши ладонями, выронил колбу, и она со звуком лопнувшей кости раскололась о камень. Парень начал бешено топтать снег, осколки и крохотную тварь из пробирки.

— Денис! — Бендич невольно шарахнулся в сторону, увлекая за собой Двужильного.

Бокун, Андрей Волков и абхаз остались стоять на месте.

Денис успокоился, только когда под подошвами обнажилась черная полоса асфальта.

Бокун жадно втянул носом воздух, но не почувствовал ничего, кроме уже привычного запаха человеческой крови.

«Зарин, зоман — отравляющие химические вещества… Острый запах чеснока… Надеть противогазы», — уроки химзащиты, преподанные отставным майором, считавшим, что смысл жизни в том, чтобы перетрахать как можно больше баб, запомнились…

Солдат присел на корточки, прислонился спиной к машине. Из щели под колесом сочилась и падала на снег кровь. Он нашел взглядом бледно-розовое пятно.

— Ну? — Бендич не спускал с него глаз.

— Что бы это ни было, — заметил Денис, поднимаясь, — у меня нет ни малейшего желания брать эту дрянь снова в руки.

— Толян! — окликнул Бокуна командир. — Что там?

Тот, аккуратно подняв полог брезента, стараясь не выпачкаться, орудовал внутри джипа.

— Ну что там? — Бендич продолжал стоять в нескольких шагах от «Мицубиси».

— Какие-то ящики. Открыть?

— Не надо.

— Так, может, там чего ценного?

Бендич сразу насторожился. Кажется, такая идея до сих пор не приходила ему в голову.

— Чего в ящиках? — он повернулся к абхазу.

— Говорили, что платина.

— Платина?! — у Жилы перехватило дыхание. — Командир, ты слышал?

— Кто говорил? — сухо спросил Бендич.

— Да вот он, — Тенгиз кивнул в сторону развороченной пулями кабины.

— Ерунда, — сказал старлей. — Нет никакой платины.

Бокун отдернул руку от замка на цинковой крышке рядом с набитым по трафарету «Опасно»;

Допрос продолжался. Бокун знал, командир гикаться с пленным не будет, и ждал развязки. Ему осточертели эти горы, бесконечные рейды, нескончаемая кровавая чехарда со смертью.

— Сам внутрь заглядывал? — цедил Бендич, зайдя за спину абхаза.

— Не помню.

— Ах, не помнишь? — взревел Бендич. — Денис!

Короткий удар в солнечное сплетение отбросил абхаза к скале.

— А теперь?

Бокун с любопытством наблюдал из кузова, как солдат «обрабатывал» абхаза. Тенгиз попытался приподняться, но Денис ударом сапога швырнул его на снег.

— Вспомнил! Вспомнил… — Тенгиз выставил перед собой ладонь, словно защищаясь от нового удара.

— Ну?

Пленный облизал пересохшие губы, затравленно переводя взгляд с Дениса на офицера за его спиной.

— Вверх по дороге… Главный сказал: «Тенгиз, русские держали там много разной техники, теперь они ушли. Мы кое-что возьмем, и у нас будут деньги. Человек из Стамбула ждет в Гудауте».

— «Там» — это где?

Денис сделал резкий выпад ногой, целясь в голову.

Удар раздробил переносицу, и острый осколок кости вылез наружу. Лицо Тенгиза потеряло прежние черты.

Из перекошенного носа текли клюквенные, с пузырьками воздуха потоки.

— Говори, — спецназовец тучей навис над абхазом.

Тенгиз продолжал молчать.

— Игорь, — Бокун замер в кузове, прислушиваясь, — собаки.

Собачий лай, еще мгновение назад еле различимый, теперь гремел, разлетаясь звонким эхом.

— Вот ты, — абхаз вдруг ткнул пальцем в сторону Двужильного, отчего Петька как-то весь сжался, — тебя убьют.

— И тебя, — пленный перевел палец на Волкова.

— И тебя, — теперь Тенгиз смотрел на Дениса.

Абхаз невидящим взглядом прошелся по Бендичу и остановился на Бокуне.

— А вот тебе не повезло. Тебя не убьют.

Командир отряда нажал на курок. Тенгиз упал на спину. Из дыры на его животе поднималась струйка дыма.

— Уходим! — скомандовал Бендич. Он посмотрел на Дениса с Андреем и добавил:

— Вы с Волковым займетесь машиной. Потом нас догоните.

Группа мгновенно разделилась.

— Денис, — Бендич отвел спецназовца в сторону и зашептал на ухо:

— Ты что-нибудь слышал о бактериологическом оружии?

Тот состроил кислую мину:

— Бактерии разные, вроде того?

— Не совсем. Представь себе рой ядовитых пчел, а может, что и похуже. Так вот, я хочу, чтобы они, — он кивнул в сторону «Мицубиси», — зажарились в своих цинковых гробах. Ты меня понял?

Денис кивнул.

— Выполняй.

— Командир, — спецназовец задержался на секунду. — Пусть вместо Волкова останется Жила. Андрюха и так еле ноги переставляет.

— Ты что, в няньки к нему пошел? Ладно. Только смотри, если Двужильный полезет в ящики… — Бендич положил руку на автомат.

— Понял, — Денис еще раз кивнул.

— Жила! — окликнул он Петьку. — Заменишь Волкова. Командир приказал.

Двужильный что-то недовольно пробормотал, но прежде чем отряд скрылся за поворотом, он уже лежал под джипом, прикрепляя взрывчатку.

— В бой не ввязываться! — бросил напоследок Бендич.

Теперь они шли втроем: впереди старлей, за ним Волков, последним был Бокун. Они поднимались по дороге, стараясь не оглядываться. Внезапно прогремел взрыв, и столб огня взвился над горой. Огненный гриб с черными нефтяными прожилками закрыл собой солнце. Сразу же за взрывом грохот автоматных очередей ворвался в горы.

Вначале Бокун еще мог разобрать в отголосках эха, как в ответ на беспорядочную стрельбу скупо, разборчиво огрызается «АКМ» Жилы, поддерживаемый «Калашниковым» Дениса. Затем звуки смешались, превратившись в оглушительный гул, в котором прорвалось верхнее сопрано ручного пулемета.

* * *

Лаборатория располагалась на холме, один из склонов которого упирался в отвесную скалу, а другой пропастью обрывался вниз. Со стороны дороги шла металлическая сетка с высокими зелеными воротами посередине и вышкой. Для автономного существования здесь были предусмотрены собственная электростанция и даже хлебопекарня. Сердцем лаборатории являлось трехэтажное, облицованное красным кирпичом здание с парой окон под самой крышей. Выглядело оно угрожающе и обилием острых углов напоминало лютеранскую кирху.

— Что делаем? — спросил Анатолий командира.

— Ты, — тот повернулся к Бокуну, — глянь, может, найдешь что-то вроде «красной кнопки». Тогда зови нас.

— Думаешь, у них была система самоуничтожения?

Не слишком ли круто для сельской местности?

— Слушай, — Бендич схватил подчиненного за ворот камуфлированной куртки. — Мне наплевать, что ты думаешь. Понял? Выполняй!

Связь с базой отсутствовала. Горы фонили, Волков с остервенением теребил антенну-"куликовку" молчавшей радиостанции.

— Могила, командир! Связи не будет! — мрачно объявил он.

Бокун провернул металлическую скобу двери главного трехэтажного корпуса. Меры предосторожности когда-то здесь применялись серьезные. Даже входная дверь закрывалась герметически. Куски оборванной резиновой прокладки жирными змеями развевались по ветру.

Луч фонарика высветил ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж. Анатолий осторожно перешагнул порог. Дверь за ним захлопнулась. Темнота стала почти непроницаемой. Бокун начал осторожно подниматься наверх.

— Десять, одиннадцать… — считал он ступеньки.

На тринадцатой Анатолий остановился: погас фонарь. Бокун тряхнул его несколько раз, беспомощно пощелкал выключателем, а потом со злостью швырнул в темноту. Звука не последовало. Мрак поглотил фонарик, растворил в своем бездонном брюхе. Анатолий потянулся в карман за коробком. Короткая вспышка — и спичка потухла. Но за это время Бокун сумел рассмотреть путь на полшага вперед. Над головой свисали провода, куски кабеля.

В последнее мгновение он успел отпрянуть назад и рухнуть плашмя на пол. Осколки битого кирпича полетели вниз. И снова ни звука. Дрожащей рукой Анатолий провел спичкой по краю коробка. Раз, еще раз, пока новая вспышка не озарила рваную дыру провала с острыми зубьями арматуры по краям.

— Приехали! — процедил Бокун и вдруг присвистнул от удивления.

Внизу тускло поблескивали расставленные на стеллажах вдоль стен стеклянные колбы. Анатолий прополз чуть вперед и, держась левой рукой за металлический прут, торчащий из бетонной плиты, наклонился, свесился почти до пояса. Он представил себя сунувшим голову в пасть чудовищу.

Колбы, тысячи колб в пластмассовых воронках рыбьими зрачками уставились на человека, извивающегося у края западни. Бокун попытался выпрямиться, вытащить себя из дыры, но мышцы живота беспомощно размякли. Он медленно сползал вниз. Куски штукатурки, кирпича передвигались под Анатолием, и он двигался вместе с ними, погружался в черную щель проема. Мрак, вцепившись густыми темными щупальцами, тащил его на дно.

Анатолий рванулся из последних сил и вырвался из бездны. Он откатился от провала в полу, тяжело дыша. Мышцы на ногах вздулись, перед глазами плясали разноцветные круги.

Пятясь, он направился к выходу, когда вдруг раздался оглушительной силы взрыв. Не удержавшись, Бокун кубарем скатился по лестнице. Что-то со свистом ударило с той стороны в дверь.

— Бокун! — едва различимый за выстрелами, звал голос Бендича. — Бокун!

Анатолий, навалившись плечом на дверь, зажмурился, закрыл глаза руками от яркого дневного света.

— Игорь! — заорал Бокун, все еще не в силах поднять веки.

Воздух сотрясали выстрелы. От дороги по направлению к главному корпусу перебегали черные фигурки людей. Часть лаборатории была объята пламенем.

— Толик, прикрой! — крикнул старлей и двинулся через дорогу в сторону открытой двери.

За Бендичем семенил Андрей Волков.

Бокун дал длинную очередь в сторону абхазов.

— Быстрее, Волков, мать твою! — шептал Бокун.

— Ну, где он там?! — Бендич вставлял новый рожок.

Андрей остановился на середине дороги, опустился на одно колено, втянув голову в плечи.

— Кажется, его зацепило, — прохрипел Бокун.

— Блин, Волков! — с какой-то тоскою матюкнулся Бендич и прорычал прямо в ухо распластавшемуся рядом Бокуну:

— Не давай им высунуться. Прижми гадов. Я за Андрюхой.

Бендич метнулся было к дверному проему, но вдруг от нападавших отделился высокий худощавый человек и с автоматом наперевес двинулся в сторону Волкова. Он шел не прячась и улыбался, а «Калашников» в его руках строчил словно взбесившийся. И старлей отступил.

Палец Бокуна прирос к курку. Он стрелял, стараясь не глядеть на корчащегося в грязи Волкова, и только повторял:

— Быстрее, быстрее…

Волков беспомощно барахтался на дороге. Внезапно что-то сверкнуло, и столб пламени взметнулся на том месте, где мгновение назад был Андрей.

— Волков… — только и прошептал Анатолий.

— Не ной! — зло бросил командир. — Мы должны найти эту чертову кнопку.

Бокун хотел предупредить его, но Бендич был уже наверху.

— Командир! — Анатолий попробовал подняться и не смог.

А Бендич бежал по коридору в поисках кнопки.

И когда он достиг края бездны, его пронзительный крик заставил Бокуна зажать ладонями уши.

— Игорь! — прохрипел Анатолий. — Игорь!

Молчание. Порыв ветра за дверью донес странный шорох, словно кто-то крался вдоль стены.

— Солдат! Руки за голову и выходи сдаваться, — настаивал голос. — Думай быстрее. Я ждать не буду.

— Кто ты?.. — спросил Бокун.

— Ты, сучок, разговариваешь с Солодником Мхачители. Запомни это имя. И мой тебе совет: хочешь спасти собственную задницу — выползай наружу.

Бокун подполз ближе к двери, передернул затвор.

— Солодник, — как можно громче сказал он, — ты ведь пришел за стеклянными колбами, которыми набита эта гребаная лаборатория?!

— Угадал, солдат!

— Тогда получи… — выдохнул Бокун.

В тот момент, когда он дал очередь из автомата, небо вдруг раскололось, мир задрожал и со странным грохотом начал расползаться по швам. Все вокруг затянулось непроницаемой мглой.

Российский фронтовой истребитель «Су-24» с полным боекомплектом, перейдя в пике, разъяренной осой обрушился на «Красную Горку». Когда через четыре часа после назначенного срока отряд не вышел на связь, летчик запросил центр:

— Блиндаж, я Сто первый… Я уже на подсосе, что делать?! Метеоусловия ухудшаются.

— Сто первый, приступайте к нейтрализации… — просипели наушники гермошлема.

Делая круг за кругом, «Су-24» методично утюжил лабораторию авиабомбами, оставив на десерт пару высокоточных ракет. Набрав высоту, пилот несуетливо, словно на показательных маневрах, положил машину в боевое, атакующее пике. Высокоточная ракета «Х-59М», расправив крылья стабилизаторов, подмигнув пылающим оранжевым соплом, ушла в сторону тонувшей в облаках дыма лаборатории. Следом, оставляя за собой белый шлейф, ушла вторая ракета.

— Блиндаж, — докладывал летчик, — нейтрализация завершена… Беру курс на базу…

Ослепший, с набитыми невидимой ватой ушами и обгоревшей спиной, Бокун лежал, уткнувшись лицом в грязь. Его трясло как в лихорадке. Но он все еще жил.

Какая-то неведомая сила подняла его с земли, поставила на ноги и скомандовала: «Иди!»

И он пошел. Оглохший, слепой, пошел, потому что в спецназе Бокуна научили одному: выполнять приказы.

Бокуна подобрали незнакомые люди. Кто они были — абхазы, менгрелы, местные греки? Добравшись до Гудауты, Анатолий пришел к ограде 643-ге российского зенитного полка.

И ему опять повезло: отправили в Сочи, потом на самолете перевезли в реабилитационный центр под Москвой.

Допрашивать его приходили люди из прокуратуры, военной разведки. Но что он мог рассказать им о гибели командира и остальных?

И от Бокуна отстали. О нем попросту постарались забыть, как и о «Красной Горке».

Анатолий назвал свою болезнь «эффектом невидимки». Тебя не видят, не слышат, так, словно тебя и нет вовсе. Соседи по палате его не замечали, главврач забывал посмотреть на обходах. Бокун подолгу простаивал у окошка в столовой, ожидая своей порции, пока повариха, проворно работая черпаком с загнутой ручкой, разливала по тарелкам суп.

Мысль о том, что теперь придется вернуться домой, ни разу не пришла в голову Бокуну. Дома о нем тоже забыли, потеряли, как забывают старую, ненужную вещь, заброшенную на антресоли.

И когда пришло время выписываться, оказалось, что ему некуда ехать. Из госпиталя он пошел на вокзал, сел в первую попавшуюся электричку, чтобы через два часа выйти в незнакомом городке между Москвой и Ленинградом.

Полгода Бокун проработал грузчиком. Занятие это оказалось довольно прибыльным, особенно для человека, который мог рассчитывать разве что на пенсию по инвалидности. Анатолий прижился на железнодорожных складах, где рядом с бетонной глыбой вокзала за невысоким забором стоял длинный, выложенный красным кирпичом сарай.

В будке жили «железнодорожники» — каста, находящаяся на три ступеньки выше обыкновенных бомжей. У них было свое жилье, постоянная работа, чем ныне в городе мог похвастаться далеко не каждый.

Разгружать приходилось все, от угля до финских холодильников. Но обитатели зеленого фургона могли по праву считать себя специалистами узкого профиля, предпочитая спирт и его производные. Склады представляли собой что-то вроде перевалочной базы, на которой поставщики из-за рубежа сбрасывали алкоголь. Отсюда «огненная вода» распределялась по столице и Подмосковью.

«Тиры», груженные сорокалитровыми бочками со спиртом для подпольных разливочных заводиков, шли за город на авиационные склады.

От перекатывания бочек с фур в ангары к утру переставала разгибаться спина, а холод от бетонного пола пробирал насквозь. К тому же в такие дни «железнодорожникам» почти ничего не перепадало.

Другое дело, когда приходила партия шампанского или водки. Обычно это были вагоны. Их разгружали на складе рядом с вокзалом, выстроившись в живую цепочку: два человека внутри вагона, двое под навесом и еще двое — на складе. Картонные ящики с бутылками передавались из рук в руки. Иногда бутылки бились, отчего приходилось поддерживать намокшее дно. В воздухе стоял приторный запах муската и водки, а содержимое разбитых бутылок текло по рукам, пьянило до одури.

Как только начальство начинало замачивать с представителями таможни снятие пломб с груза, грузчики по одному перебирались в глубь вагона и там переливали в пустые пластмассовые бутылки «некондиционные» остатки. На какое-то время разгрузка прекращалась, но потом снова шла своим чередом, под громкий смех и шутки заметно повеселевших «железнодорожников».

Тогда-то Бокун впервые и увидел Спыхальского, хозяина одной из фирм, ввозивших в Россию алкоголь. Поляк отличался от остальных фирмачей умением хорошо одеваться, но при этом оставаться нарочито простым.

Анатолию Анджей показался хитрым, но не жадным.

Спыхальский тоже заметил новенького и какое-то время приглядывался к нему, имея на Бокуна определенные виды.

Однажды после удачно проведенного дела Спыхальский заглянул во времянку к грузчикам, чтобы «пообщаться с народом». Народ, как обычно, пил. Хозяин презентовал ящик водки по случаю праздника и уже собирался уходить, но услышал, как бригадир, мужчина лет под сорок, с тщательно зализанными назад волосами, под которыми предательски поблескивала плешь, взахлеб рассказывал полупридуманную-полуреальную историю Анатолия Бокуна.

— Я тебе говорю, — обращаясь неизвестно к кому, мусоля в толстых, с пожелтевшими ногтями пальцах огурец, кричал он, — голыми руками сотню уложил, не меньше. Весь Кавказ на уши поставил.

— Это кто? — Анджей остановился у порога.

— Новенький наш, Толик!

— Если он такой герой, — спросил Спыхальский, — чего же в грузчики подался?

— Предали их! — уверенно, с внезапной ненавистью прохрипел бригадир. — Заплатили кому-то наверху, весь их взвод и положили. Он потом собирался найти того гада, который их продал. Даже из госпиталя сбежал.

— И что?

— А ничего, — по щекам бригадира покатились слезы. — Продали Россию!

Спыхальский ни о чем больше не спрашивал и поспешил уйти, боясь, что и ему придется выпить за Россию. А через какое-то время Анджей позвал к себе Бокуна и, отведя в сторону, предложил стать своим телохранителем. Анатолий согласился. Он исчез из общины грузчиков так же неожиданно, как и появился там.

Доказывать преданность новым хозяевам пришлось не на словах, а на деле. Анджей Спыхальский оказался трусоватым типом и перестраховщиком. Всю грязную работу он стремился перекладывать на плечи других.

А грязи вокруг его бизнеса было, как навоза вокруг колхозного свинарника.

Внешне предприятие поляка выглядело очень даже респектабельно. Фирма осуществляла оптовые поставки продовольствия в Россию. Ее название мелькало в списках спонсоров, жертвовавших приличные суммы на содержание детских домов и организацию благотворительных обедов для малоимущих.

Бокун корчился от смеха, когда рьяный католик выстаивал службу в православном храме, а потом замаливал грехи перед иконой Божьей Матери Ченстоховской, Королевы Польши. Ее образок был закреплен на приборной панели личного автомобиля поляка. Выйдя из церкви, очумевший от ладана и непонятного пения на старославянском, Спыхальский прямо в машине начинал читать молитвы, фанатично таращась на скорбный лик Богоматери, укоряюще взирающей на прохиндейское чадо. Насиловал свою совесть пан Анджей только потому, что среди высокопоставленных московских чиновников посещение богослужений вошло в моду и стало обязательным ритуалом, как когда-то стояние с красными бантами на трибунах перед ликующими колоннами.

Когда новый босс Анатолия шептался с дородными дядьками, державшими мерцающие восковые свечи, или, расстегнув кожаное портмоне, доставал купюры, чтобы пожертвовать на нужды церкви, Бокун рассматривал иконы. Душу бывшего офицера спецподразделения «Кречет» образы мучеников, праведников, страдальцев за веру абсолютно не трогали. Она оставалась спокойной, как болотистое лесное озерцо, зарастающее тиной.

В роли «шестерки», годной лишь на то, чтобы прикрывать спину хозяина да тащить его на себе из борделя, Бокун пробыл недолго. Подвернулся удобный случай показать, чего стоит профессионал высшей пробы.

Какие-то ублюдки умыкнули трейлер, загруженный под завязку шведской водкой «Абсолют». Вообще-то «Абсолют» сварганили и разлили на подпольном заводике в Венгрии, но ценность груза от этого нисколько не уменьшалась. По сопроводительным документам, выправленным безукоризненно, трейлер вез шоколадные бисквиты. Опломбированный чин по чину транспорт миновал четыре границы, а на таможенных складах в Москве покладистый инспектор, подкармливаемый Спыхальским, был готов оформить нужные бумаги и растаможить груз. Покупатели, привлеченные дешевизной престижной водки, по предоплате перечислили деньги за испарившийся товар.

Поляк рвал на себе волосы. Содержимое машины застраховали на мизерную сумму. К властям обращаться было рискованно. Покупатели давили на Спыхальского, требуя оплаченный товар.

Неделю Бокун мотался по трассе, собирая по крупицам сведения об исчезнувшей машине. Он беседовал с хамоватыми буфетчицами придорожных кафешек, обхаживал неприступных королев бензоколонок, пил с ночными сторожами автостоянок. Круг поисков сужался. Нужен был трейлер «Скания» с венгерскими номерами и нарисованной на стене контейнера девушкой, жующей бисквит. По яркой, приметной картине и запоминали машину.

Бокун установил, что транспорт пересек рубеж Смоленской области. Далее фуры никто не видел.

Упорства Анатолию было не занимать. Он землю носом рыл, пока не нащупал ниточку, которая привела его к четырем отморозкам, промышлявшим грабежом на дорогах.

Завсегдатаи дешевых столовок вполголоса судачили о бесчинствах банды Бормана, державшего в страхе всю округу. Бандит, по слухам, был уволен из милиции за взяточничество, но старые связи сохранил, отстегивая бывшим сослуживцам долю из награбленного. Правда, опять же по слухам, этот самый Борман предпочитал трясти частников и автобусы с челноками.

Догадки подкреплялись фактами. Замухрышка-дедок, сшивавшийся у придорожного кафе, сообщил Бокуну о своем счастье. Подвыпившие парни в порыве щедрости дали ему на опохмелку ополовиненную бутыль заморской водки, которой у них хоть залейся.

Из котомки, болтающейся за плечами, дед достал бутылку матового стекла с голубыми буквами. По отсутствию фабричной маркировки на донышке сосуда Бокун определил — водка «левая», из пропавшей партии.

Похитителей Анатолий ловил, что называется, на живца. Приманкой был он сам и одолженная у Спыхальского иномарка. Рассчитал точно. Крутую тачку, приткнувшуюся на пустынной стоянке среди леса, налетчики обойти своим вниманием никак не могли.

Слишком легкой и лакомой добычей казался «Форд» с копошащимся под капотом одиноким водителем.

Смеркалось. Из бежевой «девятки», въехавшей на асфальтовый пятачок, окруженный лесом, вышли четверо. Бокун уже взял на примету «жигуль», мотавшийся мимо него в третий раз. На этот раз машина с потушенными фарами, будто крадучись, пробралась по едва приметной колее со стороны леса.

— Заглох? — Немолодой, за сорок, мужчина в джинсовой рубашке с закатанными рукавами делано улыбнулся. Карман его брюк оттягивал тяжелый предмет, по очертаниям, которого можно было угадать оружие.

— Аккумулятор, что л", подсел. Остановился перекусить и никак не могу завестись, — ответил широкой улыбкой Бокун. — Вот, мужики, неудача!..

Четверка переглянулась и разразилась лающим смехом.

— Да, братан, не повезло тебе, — скалился пожилой, блестя золотом фикс. — Мы за ремонт дорого берем, не разбашляешься!

Пронырливый пацан с обезьяньими ужимками направился к багажнику. В его руке тускло отсвечивала стальная полоса длинного, сантиметров на пятьдесят, тесака. Он дурашливо корчил рожи, повторяя, как заведенный, слова предводителя:

— Не разбашляешься, чувачок, не разбашляешься!

И вдруг придурошный малый, тихо взвизгнув, опустился на одно колено.

— У меня, падлы, валюта крепкая! — цедил Бокун, водя дулом короткоствольного автомата «скорпион», утолщенным цилиндром глушителя. Это безотказное оружие телохранителей и террористов Бокуну вручил поляк. — Пасть, щенок, захлопни! — рявкнул он на парня, вывшего голосом гиены, угодившей в капкан. — Все.., руки за голову.., мордами на землю… Ноги.., ноги шире раздвинуть…

Через десять минут стоянка опустела. Остался только «жигуль», подсыхающая лужица крови, натекшая из простреленной ноги налетчика, и гильза, укатившаяся в траву…

Найдя поляну поглуше, Бокун вытащил из «Форда», съехавшего с лесной дороги в заросли малинника, пленных. Туристским топориком он срубил сосенку толщиной с руку взрослого мужчины. Разделил ствол на три части, обтесал концы. Затем достал брезентовый футляр походного набора. Выбрал из него лопатку наподобие саперной и вкопал ею колья.

Ночь выдалась лунной. Бледный молочный свет освещал притихший лес. Лица пленных с дико вытаращенными глазами и ртами, заклеенными скотчем, отливали синюшной бледностью животного страха.

Троих Бокун, посадив на корточки, привязал к вкопанным кольям. Четвертого, фиксатого главаря банды, оглушил ударом черенка лопатки по затылку. Все эти действия Бокун проделал, не произнося ни слова.

Затем вернулся к машине. Зажег ближний свет.

— Смотрите внимательно, ребятки! — Он вязал тугим узлом заведенные за спину руки потерявшего сознание главаря. — До утра вам предстоит кое-что вспомнить, — Бокун подтягивал ноги бандита к уже связанным рукам. — Я задам один вопрос, и если не получу ответа, то у этого пикника будет долгое продолжение.

Выгнутого коромыслом фиксатого он подтащил к холмику, вокруг которого расположились пленные члены банды. В желтом свете фар холмик ожил.

Приподняв фиксатого за шиворот, Бокун швырнул его лицом в муравейник. Конусообразный холм, расколовшись надвое, принял жертву.

Этой ночью Анатолий не спал, позволив себе вздремнуть минут двадцать лишь под утро. Он периодически выходил из машины, пинками закатывал в растревоженный муравейник полуживого главаря банды.

На рассвете Бокун прекратил пытку. Лица у главаря не было. Разъяренные насекомые объели мягкие ткани: губы, веки, щеки. Стряхивая веточкой кипящую муравьиную массу, Бокун обнажил то, что осталось — испещренную кровоточащими язвами маску, на которой человеческими оставались только выпученные под лохмотьями век глаза.

Фиксатый астматически дышал, и вместе с розовой слюной из его рта выкатывались комки набившихся в глотку муравьев.

— Мне, ребятки, нужны груз, машина и водитель… — Бокун внимательно осмотрел парализованную кошмаром изуверской пытки троицу. — Я думаю, ваш предводитель нам больше не нужен…

Лезвие подобранного на стоянке тесака чиркнуло по кадыку фиксатого. Кровь из раскрывшейся раны хлестала, как из разбитой бутылки, и в густой липкой жидкости, пролившейся на землю, барахтались рассерженные людьми насекомые.

Бокун не ошибся. Трейлер действительно был на совести этой четверки. Уставший водитель, разомлевший от летней жары, прикемарил, оставив незакрытым стекло дверцы.

— Мы не хотели шоферюгу убивать… Думали по кабине пошуровать. Деньги, телик переносной взять.

На кой нам фура. Водила резвый попался… — шлепал губами немеющий от страха парень. — Брызнул Борману в морду газом.., ну, баллончиком газовым… А тот не сдержался. Шарахнул финягой водилу. Вот сюда, — он тыкал пальцем, перепачканным запекшейся кровью, в выемку под кадыком. — Мы пломбы сорвали и охренели! Полная фура водяры…

Добычу налетчики спрятали в заброшенном колхозном амбаре. Пустой трейлер загнали в глубокий капонир, оставшийся после военных учений. Машину замаскировали ветками. В том же лесу похоронили зарезанного венгра.

Все подробности нападения бандиты изложили Бокуну как на исповеди. Каждый из кожи лез, чтобы добавить какой-либо штрих и тем самым заслужить снисхождение у молчаливого человека с металлическим отливом в глазах.

Принимать найденный груз примчался Спыхальский. Поляк радостно потирал руки, тискал Бокуна в объятиях:

— Вспаняле, курва, праца! На петкэ, — от радости он позабыл русский. — Алеж ты роспердолив тых нуйкув! Попач, наробили в гати.

Налетчики, гроза трассы, вкалывали что ишаки, перенося ящики из амбара в пригнанный новый трейлер.

— Анджей, — перегрузка завершалась, и Бокун все чаще поглядывал в сторону мокрых от пота похитителей, — с ними что делать будем?

— Невем, — пожал плечами поляк.

— Не знаешь? — переспросил Бокун, нехорошо усмехаясь. — Чистоплюй?! — Его ладонь нежно поглаживала ребристую поверхность глушителя «скорпиона»…

Сожженные «Жигули» с тремя обуглившимися трупами осенью нашел настырный грибник, забравшийся в лесную глухомань. Судмедэкспертиза определила: трое мужчин были убиты выстрелами в затылок с близкого расстояния.

Оперативно-разыскные мероприятия, к которым привлекались и столичные сыщики, завершились следующим умозаключением: по совокупности всех данных, троица входила в группировку преступников, возглавляемую бывшим сотрудником правоохранительных органов капитаном Бормовым, известным под кличкой Борман. Тройное убийство — результат бандитских разборок. Жертвы списали на главаря, подав Бормова во всероссийский розыск. Кости же предводителя шайки догнивали на зловонном дне городского коллектора среди других нечистот.

* * *

Это не они нашли фирму. Это фирма нашла их…

Бокун знал, что у Спыхальского в Европе есть компаньон, человек, который организует контакты с фирмами в Венгрии, Бельгии, Франции и отвечает за груз до бывшей советской границы, но еще ни разу его не видел.

Немец, совладелец предприятия, Вольфганг Штеер, находился в Берлине. Хотя Бокуну казалось, что он вездесущ. Компаньон поляка мог позвонить в течение суток из Брюсселя и Амстердама, портового города Киль и под вечер с перехода на польско-германской границе. Работал Вольфганг по-немецки самозабвенно. Поляк, напротив, стал сдавать под напором возникших трудностей.

Бизнес хирел. Кто-то весьма могущественный вставлял палки в колеса фирме Спыхальского. Надежные клиенты «пробрасывали». Несколько партий товара по наводке конфисковали суровые товарищи из Управления по борьбе с экономическими преступлениями.

— Меня заказали! — утверждал распустивший нюни поляк, но объяснить внятно свои подозрения не мог.

Анджея точно подменили. Он начал бояться далеких переездов, самолетов, внезапного сердечного приступа. Спыхальский жил словно в осаде, разъезжая по Москве с места на место, путая следы. Поляк всерьез поверил, будто его собираются убрать.

И когда за два часа до отправления фирменного поезда Москва — Берлин Бокун выковырял из хозяйского «Форда» «жучка», Спыхальского охватил почти первобытный ужас.

— Они замочат нас прямо на вокзале! — вопил в исступлении Анджей, бегая по полупустой комнате. — Надо что-то делать, Толик! Я должен вырваться из этой проклятой страны. Должен, ты слышишь!

На поверку оказалось, что поляк даже не в состоянии купить себе приличную «крышу». Местные авторитеты заявили, что не собираются напрягаться из-за какого-то пшека. С фантастической скоростью Анджей остался без приятелей, фирмы и мечтал лишь о том, как бы добраться до Берлина.

— Штеер поможет! — говорил Спыхальский Бокуну, единственному, кто его не оставил. — Этот немец исключительная сволочь, но он мне обязан жизнью.

Спыхальский запил, и пил, не переставая, недели полторы. Пока Анатолию не удалось затолкать его в вагон и довезти до столицы объединенной Германии.

Штеер встречал гостей на вокзале. Одетый с неброской элегантностью немец произвел на Бокуна впечатление. В Вольфганге чувствовалась сила, которую дают деньги или знание чего-то очень важного. Он выглядел игроком, способным предугадать результат партии. Не то что деградировавший Спыхальский, блевавший всю дорогу. Поляк не сумел даже самостоятельно выйти из вагона. Тупо мычал и полез к Штееру со слюнявыми поцелуями, за что заработал тычок под дых от не терпевшего панибратства немца.

В резиденции Штеера, двухуровневой квартире в престижном берлинском районе Шарлоттенбург на Кайзердам, состоялась беседа с глазу на глаз. Беседа, открывавшая перед Бокуном новые, весьма заманчивые горизонты и одновременно рывшая могильную яму под ногами бывшего спецназовца. Выбор был за Бокуном.

Уставший от сумасшедшей нервотрепки с истеричным поляком, Анатолий отсыпался. В его распоряжении была кровать с шелковым бельем, мягчайшая пижама и наглухо зашторенные окна. Хозяин квартиры позволил усталому гостю сполна насладиться комфортом, а затем с места взял в карьер.

— Анджей сказал тебе, кем он был до восемьдесят девятого года? — Немец говорил с легким акцентом.

Они сидели вдвоем за огромным обеденным столом, занимавшим половину просторной гостиной.

Обстановка, стиль разговора напоминали официальную встречу представителей, готовящихся заключить военный союз.

— Нет! — Бокун покачал головой.

— Работал в СБ. Польская служба безопасности, что-то вроде вашего КГБ. Я тогда служил в штази, и мы неплохо ладили друг с другом.

— Это правда, что ты ему обязан жизнью?

— До сих пор удивляюсь, как он на это решился. Из ГДР в одну африканскую республику, где после очередного военного переворота сменился президент, должны были переправить оружие. В Москве об этом ничего не знали. Штази не всегда спрашивала разрешения у «большого брата» на подобного рода операции. Неожиданно для всех черномазый генерал сошел с ума, и там началась настоящая мясорубка. Вот тогда и всплыла история с автоматами, и в КГБ решили наказать нас за нарушение субординации. А проще говоря, лишний раз напомнить, кто настоящий хозяин.

Наказать немецкую спецслужбу КГБ поручил польской тайной полиции, заодно надеясь проверить лояльность Варшавы. И поляки успешно провалили экзамен по всем пунктам. Организаторов подпольной продажи оружия заранее предупредили о готовящемся покушении, причем предупредили сами «эсбэки». Я так и не узнал, почему Спыхальский рискнул сыграть против Москвы. Может, он выполнял чей-то приказ, может, убоялся, что его подставят. Но Анджей отыскал меня и рассказал, что русские планируют в Германии на ближайший месяц несколько несчастных случаев. А потом резко ухудшилась ситуация в самой Польше, и нас оставили в покое. На какое-то время после военного переворота я потерял Анджея из виду.

— А как вы начали заниматься алкогольным бизнесом? — осторожно спросил Бокун.

— Самостоятельно. У меня было немного денег и кое-какие знакомства в Бельгии и Западной Германии. Спыхальский часто ездил в Москву. Мы встретились, и до последнего времени все шло замечательно.

Оказалось, что заниматься бизнесом гораздо легче и прибыльнее, чем выслеживать врагов социализма. Но в нашем мире, Анатолий, мелкой рыбешке выжить практически невозможно! — Вольфганг смотрел на русского гостя немигающим взглядом, в голосе появился металл. — Нас схватил за хвост хищник покрупнее, чем какая-либо шайка гангстеров.

— Кто? — с хрипотцой спросил Бокун, подавшись вперед.

Штеер встал, подошел к встроенному в стену бару и достал обычную жестяную банку. Таких банок с прохладительными напитками, пивом, водкой на земле миллиарды. Из них можно строить пирамиды. Вся современная цивилизация утоляет жажду из алюминиевых сосудов, и в послеперестроечной России они не в диковинку.

— Это дерьмо называется «Стар-дринк», — Вольфганг положил банку на бок. Подтолкнул ее к собеседнику, и она покатилась по поверхности стола.

Все, что услышал Анатолий в тот вечер, не выходило у него из головы до самой Москвы.

Еще в конце семидесятых штази заинтересовалась деятельностью крупной западной фирмы, выпускающей прохладительные напитки, чьи филиалы с недавнего времени появились в ГДР. «Стар-дринк» привлекала внимание тайной полиции не столько популярностью среди молодежи, сколько возможными связями с иностранными разведками. По крайней мере, Штеер сумел добыть неоспоримые доказательства сотрудничества дирекции расположенных в Германии заводов с американской разведкой. В своем докладе он серьезно говорил о сотнях грузовых автомобилей «Стар-дринк», развозящих готовую продукцию по стране и оборудованных специальными радарами. Вольфганг писал о фактах промышленного шпионажа и о многом другом. Начальство приписало доклад богатому воображению офицера и посоветовало оставить фирму в покое. Тот сделал вид, что отступил, а сам продолжал «копать», вытаскивая на поверхность все новые куски мозаики. Это превратилось в своего рода хобби. Штеер не подозревал, насколько опасно его увлечение. А когда понял, поспешил залечь на дно.

В одном из журналов тридцатых годов Штеер прочитал любопытную историю о том, откуда появилась звезда на красном фоне — символ «Стар-дринк».

Основатель компании долго не мог придумать название для своего напитка. Секретная формула «эликсира», найденная им при довольно странных обстоятельствах, сначала рассматривалась как формула бальзама. Но это лекарство признали безнадежным и собирались запретить. Тогда господин Остин додумался разбавлять его подслащенной водой.

Ровно через год открылась первая фабрика по выпуску «Стар-дринк» — звездного напитка, названного в честь рождественской звезды: спасительная идея с водой посетила аптекаря Остина именно на Рождество…

Штееру пришлось признаться, что более бредовой истории он еще не слышал. Вольфганг не поленился и проверил эмблему «Стар-дринк» по специальному словарю символов. Красное знамя, фашистская свастика, пятиконечная звезда — они оказались слишком близкими, чтобы быть только случайным совпадением.

— Человек, который придумал что-то подобное, должен был принадлежать к тайной организации, — объяснял Бокуну немец. — До того, как стать аптекарем в Красных песках, Остин пятнадцать лет прожил в Бостоне и являлся членом масонской ложи. Никто не знает, почему он бросил все и скрылся в маленьком городке. Тайной осталась и сама смерть господина Остина. Известно только, что до последней минуты он сохранял ясность ума.

В Америке свирепствовал сухой закон. Вдоль границ стояли полицейские кордоны. Тяжелобольной, прикованный к кровати, Остин организовал на одном из своих предприятий подпольный цех по производству виски. Дело оказалось настолько выгодным, что уже в 1930 году половину всех доходов «Стар-дринк» давали бутлегерские операции. Для успешной конкуренции с уголовным миром фирма создала целую армию посредников и обеспечивала их надежной защитой в лице отъявленных головорезов.

А в это время с рекламных щитов, с обложек журналов, из радиоприемников неслось:

— Если вас замучила жажда… Если хотите изменить свою жизнь к лучшему… Если вы решили стать стопроцентным американцем… Пейте! Пейте! Пейте!

Пейте «Стар-дринк»!

После 1936 года обороты фирмы возросли в несколько тысяч раз, и не последнюю роль в этом сыграли деньги, заработанные в годы сухого закона. Запущенный однажды господином Остином механизм продолжал работать безупречно.

С падением Берлинской стены начался дележ праздничного пирога. Но «Стар-дринк» на правах крупного хищника потребовала все и сразу. Заветный напиток для многих людей в Восточной Европе стал символом свободы.

Слишком пристальное внимание Штеера к фирме не осталось незамеченным. Ему была уготована участь десятка других «советских» немцев, бесследно исчезнувших на просторах единой Германии. Чтобы оградить себя от несчастного случая, Вольфганг пошел ва-банк и вытащил на свет увесистую папку с компроматом. Копия досье на «Стар-дринк» была отправлена в штаб-квартиру фирмы в Вене. На какое-то время Штеера оставили в покое.

— Нам предлагают выбор: работать на фирму или подписать себе смертный приговор, — говорил Штеер. — Девять испуганных директоров по всей Европе, в один день разорвавших с нами контракты, — довольно веские аргументы. Я не хочу больше рисковать.

«Стар-дринк» понадобились наши связи в России. Ну так пусть она ими подавится!

Он замолчал.

— Что фирма ищет в России? — спросил Бокун.

— Как всегда — деньги. «Стар-дринк» собирается наложить лапу на поставку в бывший Союз нелегального алкоголя. Я их понимаю: миллионы, миллиарды, а главное — власть!

Тут Вольфганг вплотную придвинулся к Анатолию.

— Есть одно «но»… — прошептал немец. — Им нужен человек, который расчистит площадку для большого старта.

— Я?! — У Бокуна перехватило дыхание. — Почему я?

— Для «Стар-дринк» ты самая подходящая кандидатура. Русский, воевал…

Анатолий удивленно посмотрел на Штеера.

— Да-да, — улыбнулся тот. — Они знают и о «Красной Горке», и обо всем остальном.

— Но откуда? — Толик никак не мог прийти в себя. — Почему не ты, не Спыхальский?

— Не знаю. Наверное, из-за нашего страха. Когда человек боится, он годен разве что выполнять приказы.

— А я не боюсь?

— Ты? — Вольфганг отстраненно смотрел сквозь собеседника. — Нет. Необратимые изменения в нервной системе. Кажется, так. И хватит об этом. Твоя кандидатура оптимальна для наших новых хозяев…

Австрийский девятимиллиметровый пистолет «глок-17» под патрон «парабеллум» был упакован в серый пластиковый футляр с принадлежностями для обслуживания оружия.

Пронести на территорию госпиталя ствол было невозможно. С началом войны в «Бурденко» усилили меры безопасности, боясь террористических акций и операций возмездия чеченских боевиков, по слухам, засылавших в Москву группы мстителей-диверсантов.

Рогожин встретился с Анатолием вне территории госпиталя. Подъехавшая заляпанная грязью машина просигналила длинным и двумя короткими гудками.

Бокун, сидевший за рулем, приветственно помахал рукой…

Там, в салоне «Ауди», отделанном по классу «люкс», он и вручил пистолет.

— Получай цацку! — Анатолий извлек футляр из «бардачка».

Рогожин отщелкнул замки, желая убедиться в соответствии дара его ожиданиям.

Ствольная коробка «австрийца», выполненная из высокопрочного полимерного материала, была клеймена фирменной маркировкой: у мушки большая буква Г латинского алфавита и цифра «семнадцать», далее проштампована надпись «Австрия» и номер калибра «Ч9х19».

— Возьми обойму. — Бокун передал съемный механизм емкостью семнадцать патронов, уже вставленных в обойму.

Дмитрий попробовал пистолет на вес:

— Легкий.

— Ага! — Анатолий уверенно вел «Ауди», лавируя в потоке машин. — Разбирается в момент. Достаточно иметь при себе «штапик» или шпильку. Мушка со светящейся точкой, целик тоже. Ход спускового крючка мягкий, как ты любишь.

— Помнишь мои пристрастия? — удивился Рогожин, щелкая предохранителем.

— На стрельбищах бок о бок лежали.

— Сколько? — Дмитрий любовался пистолетом. — Мне, наверное, такая игрушка не по карману.

— «Макаров» китайский подешевле будет, — тоном торговца, продающего фрукты, протянул Анатолий. — Можно к «ТТ» примериться.

— Не тяни. Сколько?

— Офицерской зарплаты не хватит. Дим, давай я тебе авиационную пушку вдую. У меня «кусок», прапорщик знакомый мается. Пушку спер, когда часть расформировывали, а покупателя найти не может.

Спрятал в сараюшке у тещи на даче. Куры дерьмом ее маскируют. Задешево отдает.

— Издеваешься?! — Дмитрий вновь приоткрыл крышку футляра.

Профессиональная тяга к классному оружию брала верх над выдержкой.

— Подкалываю! — барственным тоном сказал Анатолий. — Прячь в штаны свой «шпалер», — он употребил термин налетчиков двадцатых годов, — и не вспоминай о «капусте». Все проплачено. Кассовый аппарат монету заглотнул. Мы же кореша! — Бокун повернул голову к Рогожину, подкрепив сказанное широкой улыбкой.

— Если не понадобится, верну, — пообещал Дмитрий.

— Товар возврату не подлежит. Храни у себя как именное оружие от Бокуна Анатолия, несостоявшегося генерала и закадычного дружка…

Сумку с оружием Рогожин сдал в камеру хранения Ленинградского вокзала.

Зачем он раздобыл пистолет? Без него Рогожин чувствовал себя голым младенцем, намеревающимся проползти через заросли крапивы. Не умрешь, но обожжешься до волдырей.

Городок, который он собирался навестить и там провести собственное расследование преступления, якобы совершенного недотепой Сергеем, мог стать западней для него. Подставлять голову в петлю с тупой покорностью Дмитрий не хотел.

Рогожин не был ни священником, ни политруком, ни школьным учителем. Он, офицер частей специального назначения, носил кличку Святой, но был обучен пользоваться для достижения избранной цели не словом и убеждением, а иным аргументом — оружием.

Дмитрий купил билет на электричку, блок сигарет про запас. Прогулялся, быстро устав от людской толчеи и пожалев, что не принял приглашение Бокуна посидеть до поезда в каком-нибудь уютном кафе, повспоминать былое.

Анатолий, высадив Рогожина у Ярославского вокзала, умчался, по его выражению, «ковать деньгу».

Время тянулось, и, только войдя в вагон, Дмитрий ощутил, что оно сдвинулось с мертвой точки.

Попутчики — мужчина и две женщины, все с синюшными физиономиями — сооружали дорожное застолье: выложили на кусок газеты жареную курицу, облепленную крошками хлеба. Мужчина поставил перед каждой женщиной пластмассовый стограммовый стаканчик, запечатанный фольгой. Самая нетерпеливая ногтем поддела блестящую упаковку, принюхалась и расплылась в улыбке:

— Русский йогурт!..

ЧАСТЬ III

Глава 1

По канонам тайной войны перед операцией разведчик подбирает себе маску и легенду. Дмитрию предстояло выполнить грязную работу: поговорить с приятелями Сергея, «выпотрошить» свидетелей преступления для воссоздания картины того дня, вплоть до мельчайших штрихов, выяснить, чем вообще дышит этот городишко.

Грязную часть дела Святому следовало проделать, не привлекая к себе внимания, оставаясь в тени. Затем, уединившись в каком-либо укромном местечке, свести в единое целое собранную информацию. Зная, какие карты перетасовались в колоде, можно было решать — проиграна партия или кто-то по-крупному блефует. На кон выставлялся его брат…

— Мамаша! — Рогожин обратился к женщине, метущей веником асфальтовую площадку перед главным корпусом «Шпулек». — Где мне Степаныча найти?

— Ты что за гусь? Не из милиции? — Сморщенное, словно печеное яблоко, лицо пожилой женщины выражало неприязнь. — Ходите, почитай, месяц. Вынюхиваете. Степаныча измордовали вконец. При Сталине таких извергов не было! — Старуха присовокупила пяток крепких словечек. — Степаныч лучшие годки армии отдал, берег наше мирное небо… — всхлипнула Клавдия Демьяновна. — А вы, говнюки, отставного майора мордой об асфальт! За что? За то, что он рядом был, когда этого борова Хрунцалова жизни лишали! — Старуха хлестнула веником по ногам Рогожина.

— Бабушка… — Дмитрий тут же истолковал полученную информацию. — Я из районного военкомата.

Степанычу прибавка к пенсии полагается. Надо только справки кое-какие нам принести.

Старуха оттаяла:

— На свалке он.

— Как на свалке?

— Обыкновенно. Построил хибару, забрал к себе Юрчика и живет. Нам, пенсионерам, самое место на свалке. Директор рассчитал Степаныча, выгнал из кочегарки, — она громко высморкалась, вытерла пальцы о телогрейку. — Его в камере мордовали, а директор прогулы поставил. Что хотят, то и творят. Степаныч — мужик гордый, да крылья ему подрезали. Артачиться не стал. Собрал узелок — и на свалку, подальше от людской злобы. Ему же внутренности в тюрьме отбили! Кровью харкает! — проникшись доверием к Рогожину, полушепотом сообщила баба Клава. — Истинный крест, зазря мужика сгубили. Бабы балакают, бумаги подписать требовали, а он упирался. Настоящие полицаи… — она, сжав кулак, несколько раз ударила им по ладони. — Ты, мил человек, доложи своим генералам о безобразиях..

Городская свалка бытовых отходов поднималась к небу терриконами мусора. Некоторые вершины чадили удушливым дымком тлеющих недр. По тропкам сновали люди с нагруженными тачками и царапками в руках. Царапкой — палкой с железным крючком — они добывали пропитание, выуживая из отбросов стеклотару, годные для носки вещи, подпорченные завонявшие продукты, которые желудки граждан переваривать не могли, а кишки бомжей перемалывали за милую душу.

.

Заблудившись среди гор мусора, Рогожин отловил существо неопределенного пола. Оно было укутано в тряпье. Поверх драпового пальто красовалась безрукавка апельсинового цвета, как у дорожных обходчиков. Завязанный по-бабьи платок сполз на глаза.

Дмитрий, не зная, кто перед ним, обратился нейтрально:

— Эй ты, где Степаныч обосновался?

Существо низким прокуренным голосом ответило:

— Суворов, что ли?

— Не знаю я ваших кличек. Отставной майор, кочегаром в котельной «Шпулек» работал.

— А не знаешь, так поройся собственным носом, — нагло посоветовало существо, скребя царапкой себе спину. — Авось откопаешь! — Оно вперевалочку двинулось к машине, доставившей свежую порцию отбросов.

— Стоять! — рявкнул Дмитрий, беря бомжа на испуг.

— Че сифонишь! — Существо, взяв царапку наперевес, словно средневековый рыцарь копье перед турниром, наступало на Рогожина. — По харе проедусь, мама родная не узнает!

Сточенные зубья мусорных граблей свистнули у лица. Дмитрий, перехватив древко царапки, рванул на себя, предварительно выставив колено.

Смелое существо получило настолько ощутимый удар в диафрагму, что грохнулось спиной на картонные короба.

Рогожин не церемонился. Придавив ногой потерявшего резвость бомжа, он успел разглядеть чахлые усики. Дмитрий пригрозил:

— Веди к Степанычу, вошь в жилетке. А не то на пельмени пущу!

У грунтовой дороги, делавшей петлю вокруг отвала, ближе к лесу была вырыта полуземлянка. На четверть жилище уходило под землю. Верхнюю часть составляла сложная комбинация из древесно-стружечных плит, ржавых листов жести и остатков просмоленных железнодорожных шпал. Дверь в жилище была вполне приличной, с кусками дерматиновой обивки и дыркой для «глазка».

— Суворов! — Провожатый Рогожина обратным концом царапки постучал в дверь. — Вылезай из берлоги! Руки за спину и на выход с вещами!

Дмитрий схватил юмориста за ворот и пинком под зад дал понять, что в его услугах больше не нуждается.

— Катись отсюда!

В дверную дыру смотрел человеческий глаз.

— Впусти, хозяин, — учтиво попросил Рогожин, не надеясь на взаимную вежливость.

— Канай вслед за Ким Ир Сеном, — ответ был весьма исчерпывающ, но Дмитрия он не устраивал.

Дверь задребезжала под его ногой.

— Открывай, вышибу! — предупредил Рогожин.

Атмосфера свалки напрочь отбивала хорошие манеры. Среди отбросов городской цивилизации они облетали, как шелуха.

Дверь отворилась. Человека в дверном проеме было видно по грудь. Остальная часть туловища скрывалась в земляной яме. Голова постояльца землянки подрагивала.

— Чего озорничаешь? — Брови мужчины, на коем был китель старого образца со стоячим воротничком, сошлись к переносице.

Было заметно — он бодрится, чтобы спрятать страх, грызущий его изнутри.

— В гестапо свое поволокете? — от бессильной ненависти голос его сипел.

Рогожин молча рукой отстранил старика и вошел в убогое жилище.

В центре землянки, имевшей форму не правильного овала, стояла печка-"буржуйка" с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой — единственный источник света — сильно коптила.

Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.

Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.

— Не нравится озон? — ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. — Дверь открытой оставь, а то не ровен час задохнешься.

— Прикрой, Степаныч! — Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». — На кой ты брата моего оговорил? — без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав — свидетель подставной. — Суворов из крысиной норы! — Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.

— Ты кто? — задал вопрос Степаныч. — Брат? Того? — он указал пальцем в неопределенность.

— Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! — отчеканил непрошеный гость.

— Судить меня пришел! — Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.

Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.

Степаныч поймал его взгляд:

— Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! — Он повертел ладонями. — Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, — блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. — Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, — старика колотило. — Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… — Степаныч затравленно оглянулся. — Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают.

Он закрыл лицо ладонями, помолчал. — Тварь я последняя, — глухо признался отставной майор. — Не выдержал…

— Кто пытал? — Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.

— Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.

Память Рогожина зафиксировала фамилию.

— Уезжай, парень! — молитвенно просил Степаныч, моргая влажными глазами. — Здесь тебе правды не найти. Накатай «телегу» в областную прокуратуру, в Генеральную… А тут — стая. Всех Хрунцалов, чтоб ему в гробу перевернуться, одной веревочкой повязал.

Подох, а мафия его осталась.

— Поподробнее расскажи. На чем покойный мэр жировал? Взятки?

— Он сам их раздавал. Местных подмазал, московским шишкам мзду выплачивал. Таньгу покойничек лопатой загребал. Умел организовать производство, — разговорился Степаныч, но, спохватившись, спросил:

— А ты того.., действительно брат Рогожина?

Дмитрий показал служебное удостоверение. Бордовую книжицу Степаныч старательно изучил, прочитал каждое слово.

— Ишь ты, майор! — сказал он, возвращая документ. — Я тоже до майора дослужился, — с оттенком печали произнес старик. — Дослужился, — сникнув, повторил он.

— Взбодримся?! — Дмитрий ногой придвинул свою сумку.

Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.

— Ты, паря, бутылец спрячь, — твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. — Отпил я свое! — лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. — Если желаешь согреться, вот тебе тара. — Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.

— Что так, старик?! — недоуменно усмехнулся Рогожин. — Печень бережешь? — Он все еще не мог преодолеть неприязни и, недоверия к хозяину землянки.

— Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!

— Не привык в одиночестве, — парировал Рогожин.

— А я до тюрьмы закладывал, — признался старик. — По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! — Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду:

— Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый.., когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина.

Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…

Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.

— ..Баранов схватил меня за волосы, — Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, — и лицом в это болото! А остальные гогочут!

После такой терапии я не пью, — рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. — Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

— Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, — не щадил хозяина землянки Рогожин. — Зубы скалишь, но укусить боишься: Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

— Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность — один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину — Степаныч последнего слова еще не сказал.

— Я скоро приду, — хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. — Сейчас мусор завезут.

Надо рассортировать, — он пытался скрыть неловкость за усмешкой. — Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? — Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. — Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! — Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.

Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…

Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.

"Что ж так ноги закоченели? — Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. — В горах меньше мерз.

Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть".

Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.

Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.

Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.

Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.

— «Пушнину» собираешь, а денюжку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! — доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.

Обстановка накалялась.

Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.

Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно-багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.

Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.

Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.

Пыжик — такое прозвище присвоил ему Рогожин — ; задом опирался на радиатор серой «восьмерки».

Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.

— Козлищи смердючие.., пеньки.., пеньки обрыганные…

Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.

Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.

Пыжик командным голосом прокричал:

— По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!

Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика.

Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.

Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.

«Твой выход, Рогожин», — мысленно объявил Дмитрий, держа курс на костер.

Появление незнакомца приостановило избиение.

Наверное, эту публику меньше бы удивило приземление летающей тарелки с марсианами, чем спокойно разгуливающий по городской свалке в ночное время обычный человек, да еще прокричавший:

— Прекратить мордобитие!

Бомжи ретировались к машине, поближе к предводителю в пыжиковой шапке.

Четверка обреченных сплотилась за спиной Рогожина.

— Ты кто? — задал естественный вопрос в неестественной декорации свалки Пыжик, тараща глаза на Дмитрия.

— Лягушка в манто! — ответил Рогожин, оценивая диспозицию потенциального противника.

Восьмерых бродяг нельзя было назвать доходягами, отощавшими на скудной пайке из сгнивших консервов и заплесневелой колбасы. Румяные морды, правда, измазюканные сажей и не бритые с неделю, были в меру испитыми и достаточно сытыми для обитателей помойки. Глаза восьмерки бомжей, налитые кровью, словно у быков на корриде, говорили: «Мы тебя, чужак, не выпустим. Живьем закопаем на нашей делянке. Выбирай, под какой кучей. Ты вторгся на территорию, где мы властвуем безраздельно, и за это придется платить».

Владелец пыжиковой шапки соображал медленно.

Покуда он решал, как быть. Рогожин помог Степанычу подняться, утер носовым платком кровь, сочащуюся из носа старика.

— Ты кто? — тупо переспросил Пыжик, оторвав зад от капота «восьмерки». — Я Хвалько! — с королевской гордостью произнес он ничего не говорящую Рогожину фамилию.

Ответ был обескураживающе простым:

— Хвалько? Ну и.., тебе через плечо!

Дмитрию, увидавшему, как головорезы Пыжика-Хвалько оформили лицевую часть Степаныча, захотелось безотлагательно ввязаться в потасовку и свести счеты с мусорными истязателями.

Нос старика, свернутый набок, походил на сорвавшийся с оси флюгер; обильно шла кровь.

— Так, ребята-мусорята! — Рогожин принял боевую стойку. — Подходим без толчеи, по очереди. Бычара, ты первый? — встретил он вопросом мчавшегося с царапкой наперевес верзилу в дамском пальто с облезлым воротником из побитой молью чернобурки.

Зубодробительный выпад левой руки погасил порыв самого нетерпеливого из компании. Тот шмякнулся в грязь, отплевываясь осколками зубов, а Рогожину достался шест с железными пальцами-наконечниками.

Крутнув наподобие пропеллера царапку, Дмитрий отбросил ее в сторону, как бы приглашая атаковать Спину ему надежно прикрывал костер, от жара которого шевелились волосы на затылке, а стадо бомжей спецназовца не пугало..

Они честно отработали свой долг перед хозяином Груда бездыханных тел дополнила пейзаж свалки Рогожин уложил парней, как на показательном занятии перед новобранцами, проводя приемы с филигранной точностью.

— Разминка закончена! — немного запыхавшись, объявил Рогожин вросшему в землю Пыжику. — Приступим к основной программе?

Оставшийся без личной гвардии зачинщик ночной экзекуции пытался проскользнуть в машину. Степаныч, обретший уверенность в собственных силах, подсек беглеца шестом, и тот, проехав на животе по капоту, влип в лобовое стекло «восьмерки». Падение для Пыжика было неудачным: стекло покрылось паутинкой трещин.

Дмитрий, схватив ночного разбойника за ворот дубленки, стащил его с машины. Физиономия главаря шайки, терроризирующей обитателей городского дна, была плоской, как свежеиспеченный блин, и нуждалась в искусстве мастеров пластической хирургии.

Нос бедолаги преобразился в подобие поросячьего пятачка. Пыжика-Хвалько можно было снимать без грима для детской передачи в роли Хрюши. Он и говорить-то не мог, только повизгивал, дергаясь в руках Рогожина.

— Сделай себе в мозгах зарубку! — внушительно произнес Дмитрий, подкрепляя каждое слово потряхиванием, от которого жертва сучила ногами, взбивая грязь, и надрывно стонала. — Наедешь на Степаныча — заказывай катафалк и траурный оркестр Я тебя без наркоза прооперирую, внутренностями накормлю. Переваришь — будешь жить. Нет — твои проблемы.

Жестом, похожим на жест глухонемых, Пыжик выразил полнейшее согласие и глубочайшее понимание.

— Пять минут выделяю тебе на сборы Воспитательную беседу со своими оглоедами проведешь завтра спозаранку, и чтобы духу вашего здесь не было! Вони без вас хватает. — Дмитрий отпустил мужика, нахлобучив ему на макушку пыжиковую шапку…

Конфликт был улажен при обоюдном согласии сторон Заводила драки, шлепая опухающими губами, поклялся именем матери и всеми родственниками до седьмого колена, что волос с головы Степаныча не упадет и будет он рыться там, где душа пожелает.

— Растолкуй мне, за что вас палками охаживали! — Рогожин, поддерживая под локоть отставного майора, брел к землянке, глядя под ноги, чтобы не ступить в какое-нибудь дерьмо. — Убить могли.

— Элементарно! — как с чем-то само собой разумеющимся согласился старик. — Помойка — модель государства в миниатюре. Пирамида… На ее вершине правители.

— Вроде Пыжика?

— Да, — Степаныч кивнул, застонав от боли. — Он скупает «пушнину», лом цветных металлов, куски кабеля и все, что можно обратить в деньги. Рассчитываются чаще водкой, иногда лекарствами, иногда наличкой. Добычу бомжи обязаны сдавать ему или выплачивать процент.

— Процент от чего? — пытался разобраться в экономике городской свалки Рогожин.

— Оттарабанил ты, к примеру, партию собранной «пушнины», то есть стеклотары, в приемный пункт, будь добр хозяину долю на блюдечке принести. Стукачи о левом рейсе доложат! — шмыгнул разбитым носом отставной майор. — Вдуешь на сторону какую-нибудь приличную вещичку — плати процент.

Мотя намедни немецкий видеомагнитофон «Грюндиг» нашла. Древняя модель, но еще фурычит, двигатель исправный и головка не изношена. Принесла мне: «Подремонтируй, Степаныч, толкнем шоферюгам мусоровозок!» Я корпус эпоксидной смолой склеил, пасики приводные поставил, подготовил к продаже; Моте деньга для мальца нужна. Родила она…

— Тут и детей рожают? — удивился Рогожин.

— Летом беременеют. Солнышко пригреет, бомжихи начинают плодиться и размножаться. Зов природы, — ответил Степаныч. — Я же объясняю: тут все, как у нормальных людей, свои свадьбы, свои разводы…

— Своя милиция, — докончил Рогожин, вспомнив мордоворотов Пыжика.

— Будь он неладен! — выругался отставник. — Настучали на меня. Мол, заныкал Степаныч дорогостоящую штуковину. Делиться не желает, бабки в свой карман переправить готовится. Я Хвалько за домишко долг уплатить должен. Опять же к свежему мусору доступ получить желаю.

— К свежему только избранных подпускают? — продолжал расспрашивать Рогожин.

— Людей из бригады, — подтвердил знаток местных нравов. — Перво-наперво они процеживают, сливки снимают, а уж после доходяги копошатся.

Бригада мужикам из соседних деревень хлеб, прочее съестное на прокорм скоту продает. Колоссальные барыши имеют! — с тихой завистью произнес отставной майор. — Всегда при деньгах, и нос в табаке, — он сокрушенно вздохнул.

— Опустился ты, брат! — по-свойски, не щадя самолюбия бывшего военного, резанул Рогожин. — Дальше некуда! Шакалишь по помойкам, лжесвидетельствуешь. Так и загнешься, захлебнувшись помоями в выгребной яме, а вместо креста тебе бомжи-корефаны в могильный холмик царапку воткнут и помочатся дружненько, чтобы ты под землей ароматы родной свалки нюхал. Ты ведь кадровый офицер! — Рогожин в неосознанном порыве обнял старика за плечи. — Не червяк земляной, которому прижали хвост, а он в нору и нырнул. Ты — солдат!

* * *

На квартире сторожа Егора, бывшего, по выражению Рогожина, «Иудой номер два», происходило нечто среднее между допросом и оперативным совещанием.

Меблировка комнаты, где они собрались, была спартанской. Круглый стол, над ним лампочка без абажура, три колченогие табуретки, сервант с разбитыми стеклами и без посуды на полках.

На все это убожество хмуро взирал со стены Ельцин — вырванная из журнала цветная фотография, — Президент России, закрытый до подбородка портфелем-щитом от пуль снайпера, сжатым кулаком приветствуя толпу, отстоявшую Белый дом в дни августовского путча. За спиной Ельцина реяли трехцветные флаги, улыбались Руцкой с Хасбулатовым.

Сторож Егор в политике ничего не смыслил, но, видимо, был стихийным демократом, если прикрепил кнопками к стене портрет российского президента.

Портрет засидели мухи, и лица вождей были в мелких точках, словно их поразила бубонная чума.

Исповедь сторожа мало чем отличалась от повествования Степаныча. Его также взяли в оборот, применив запрещенные гуманным российским законодательством, но общеупотребительные в следственной практике способы физического воздействия.

— Заволокли меня в кабинет, — ровным голосом рассказывал Егор. — Сняли обувку и заставили сесть на стул. Двое держали за руки, третий задницей придавил мои колени. Поочередно лупили резиновой дубинкой по ступням. Ничего не спрашивали, охаживали, как старого мерина, который телегу не тянет. Умеют менты следов не оставлять. Телеса мои беленькие, а внутри жаром все горит. Фотку под рыло суют: «Этого кента на территории профилактория той ночью видел? Распишись в протоколе опознания».

— Моего брата ты не видел? — задал вопрос Рогожин.

— Откель ему там взяться! Мы со Степанычем окосели капитально, но у меня глаз — алмаз. Любой непорядок на объекте примечаю. Под утро на стоянку машина заезжала…

— Какая? — потребовал уточнить Дмитрий.

— Здоровущая! — дал весьма расплывчатую характеристику сторож.

— Легковая? Импортная тачка или грузовик?

— Они прицепы с контейнерами заграничными возят.

— Трейлеры? — подсказал Рогожин.

— Во! Он самый! — радостно засмеялся Егор.

— Надписи на машине были? — Дотошный разведчик не изменял правилу выуживать из собеседника всю информацию.

— Были.

— Какие? — Рогожин слишком много требовал от полуграмотного сторожа.

— Без поллитры не разберешь! — тонко намекнул Егор, пожевав нижнюю губу.

— У тебя после чекушки мозги набекрень! — вставил Степаныч.

— Отбили кочерыжку в застенках, — без обиды откликнулся сторож. — Темновато было. Кабина у машины белая. Это я точно помню. На дверях буковки… — он сморщился. — Сюсю-мюсю… Хреновень нерусская, да разве издали разберешь? Фраер из машины выпрыгнул, в лесок сбегал.

— Долго отсутствовал? — Рогожин мертвой хваткой вцепился в странную машину, вдруг ночью свернувшую с трассы к «Шпулькам».

— Кто?

— Водитель.

— Я за ним не следил. Отлить мужику приспичило, с кем не бывает!

— Зачем к профилакторию подъезжал? — Рогожин размышлял вслух. — Дальнобойщики с трассы без нужды не сворачивают. Ограблений боятся. Тем более ночью. Нескладуха, — он почесал затылок. — Ладно, с этим «летучим голландцем» я сам разберусь… Так, деды, шевелите извилинами. Мог мой брательник из-за ревности Хрунцалова убить?

— Бабы в городе базарят, мэра из-за опухшего кошелька грохнули. Кому-то комом поперек горла его богатство встало. Шиковал Петр Васильевич безмерно, — высказался Егор.

— Городские сплетни к делу не приколешь. Другие свидетельства невиновности найти надо.

Рогожин, опершись локтями на изрезанную ножом столешницу, смотрел поверх голов собеседников.

— Найдешь! Размечтался! — скептически хмыкнул Егор. — Брата под «вышку» подведут, и концы в воду.

Правдоискатель.

— Ты чего взбеленился? — попробовал утихомирить приятеля Степаныч. — Глаза пучишь! Соломинку в одно место вставили?

Сторож вскочил, с грохотом опрокинув табуретку.

— Не соломинку! — Он расстегнул пуговицу, спустил штаны, обнажая старческие дряблые ягодицы. — Дубину свою ментовскую мне заталкивали. До глотки доставала! — У старика начинался нервный срыв. — Баранов, следак, меня предупредил: «Пикнешь, от показаний отречешься, и бесплатный билет в „Столыпин“ тебе обеспечен. На самый дальний рейс. Под полярным сиянием загорать будешь». Видел, видел я твоего брата… — стенал Егор с капающей с подбородка слюной.

— Глохни, зараза! — Степаныч схватил смалодушничавшего товарища за грудки. — Мы свое отжили.

Не бери грех на душу!

— Мы — пыль! — кричал впавший в истерику Егор. — Мусора нас в порошок сотрут.., и тебя, — он указал на молчавшего Рогожина, — и тебя, — сторож ткнул грязным пальцем в Степаныча.

Увесистая пощечина, которую влепил ему Рогожин, подействовала лучше любого успокоительного лекарства.

— Уймись, старче! — Дмитрий старался говорить спокойно. — Под милицейский пресс подставлять вас не собираюсь. Сам разворошу это осиное гнездо! Вы помощники аховые, с переломанными хребтами. Забитые вы людишки! Благодаря таким всякая нечисть себя королями мнит! — Рогожин не собирался оскорблять стариков, понимая — с них спрос невелик.

Но он ненавидел предательство, а лжесвидетельство было едва ли не худшей его разновидностью.

Рогожин снял номер в гостинице, заплатив за неделю. В регистрационную карту он вписал свою фамилию. Администраторша, принимавшая документы, едва не вывалилась в окошко:

— Вы родственник Рогожина?

— Какого? — непонимающе спросил Дмитрий.

— Подозреваемого в убийстве мэра! — высоко вздымая пышный бюст, произнесла администраторша, гипнотизируя Дмитрия взглядом.

— Однофамилец, — с натянутой улыбкой ответил он. — Командированный. С прядильно-ниточным комбинатом договор о прямых поставках продукции заключить попытаюсь.

Администраторша, расплываясь бюстом по стойке, просвечивала гостя взглядом, по мощности не уступавшим рентгеновскому лучу. Статный мужчина, коммивояжер из Москвы — это не зачуханный инженер или грубиян шоферюга, провонявший бензином.

Женщина была в возрасте, который принято называть бальзаковским.

— Текстиль закупаете? — она запустила пробный шар.

— На чем заработать можно, то и берем. Сегодня текстиль, завтра трубы большого диаметра, послезавтра подгузники детские. — Дмитрий задержался у стойки. — Городок-то у вас бандитский?!

— Тю! — скривилась администраторша. — По окраинам шпана рыщет! Дачи иногда взламывают. А так тишь да гладь…

— Но мэра укокошили…

— Хрунцалова? — переспросила женщина шепотом. — Кто и был бандитом в нашем городе, так это он!..

«Информация пошла», — отметил про себя Рогожин.

— ..Вечно темные личности к мэру наведывались.

Делишки обтяпывали. Он в гостинице дружков расселял. Ну не дружков… — поправилась администраторша. — Приятелей мэр в «Шпульках» поил. Профилакторий у нас есть рядом с городом… Сюда он мелкую рыбешку отправлял. Такие свиньи! — Администраторша глубоко вздохнула. Золотой крестик у нее на груди расположился параллельно плоскости стойки. — Накиряются и давай дебоширить! Милицию вызывать бесполезно. Те с хрунцаловских клиентов пылинки сдували, оберегали стервецов, а мы страдали. Хотите верьте, хотите нет, я под столом бутылку из-под шампанского с водой держала для самообороны, — женщина поджала карминово-красные губы. — Изнасиловать могли в два счета.

— Кошмар! — посочувствовал Дмитрий, изобразив глубочайшую заинтересованность темой беседы. — Я всегда полагал, что политики безнравственны. К вашему мэру товарищи по партии приезжали?

— Жлобье мафиозное! — выпалила администраторша. — Ни в какой партии Хрунцалов не состоял. Сам по себе был. Поговаривали, что какую-то Лигу либеральных российских христиан… — название она выговаривала с трудом… — сколотить собирался. Офис в Москве арендовал, компьютер поставил, в городской типографии заказ на листовки и удостоверения разместил, но потом передумал. На восстановление храмов бешеные бабки пустил. Смехотура! Деньгу с водки имел, народишко спаивал, а за пьяную копейку пропуск в рай купить надеялся!

— С водки? — спросил Рогожин, делая недоуменные глаза.

Администраторша перешла на доверительный полушепот:

— Ясный факт! Петр Васильевич город в водяре утопил. К нам не только из Московской области алкаши вояжи совершали. Цены на «чернушку» — девять тысяч всего. Алконавты скинутся, гонца зашлют и ящиками винище закупают. Таких цен по России не сыскать днем с огнем. В наших «комках» — пожалуйста! А кто поставщик? Заводики Хрунцалова. Отпускная цена завода двенадцать тысяч, в ларьках фугуют по девять…

— Забавная бухгалтерия! — прокомментировал действительно любопытные сведения Рогожин.

— Это что, это семечки! — продолжала разговорчивая администраторша гостиницы. — Алкаши сколько могут увезти?

— Бутылок тридцать за раз…

— Пятьдесят! — поправила женщина. — Они, как верблюды, ручки сумок посвязывают, на тележки — и тянут. У кого от водки поджилки трясутся, тот, конечно, поменьше грузился, чтобы не надорваться до электрички. Вокзал похлеще любого цирка. Такие хари…

"Спиртзаводы Хрунцалова, — думал Рогожин, сортируя в уме полученные сведения. — Золотоносные предприятия для России. — Память подсказала вычитанную в газетной статье потрясную статистику:

— «…каждый тридцать четвертый гражданин страны алкоголик.., пять миллионов хроников.., пять процентов доходов среднестатистический россиянин, включая грудных детей, тратит на выпивку.., в год только через розничную сеть выпивки продается на сорок триллионов рублей…» Сорок триллионов рубчиков! — Рогожин зациклился на всплывшей в памяти цифре. — Четверка с тринадцатью нулями. Чертова дюжина…

Старички тоже о спиртовом бизнесе покойника толковали. Восторгались пронырливостью мэра!"

Отвлеченные размышления ни к каким конкретным умозаключениям привести не могли, но след наметился. Чувствовался криминальный душок производства и реализации напитков с градусом.

«Сергей пробовал заниматься коммерцией. Может, перешел дорогу Хрунцалову? Абсурд! Брат был мелкой сошкой. Стал бы возникать — лицензию бы аннулировали, по шее накостыляли. И стрелять, и удавкой орудовать — не его стиль. К тому же быстро прогорел с торговлей, лавочник несчастный. Стрелочником Сергея сделали. Кто? Кому это было выгодно? — задал себе сакраментальный вопрос Дмитрий. — Наследники Хрунцалова. Они теперь прибыли со спиртзаводов качают… Если дернуть за эту ниточку, может, клубок и распутается?»

— Вы меня не слушаете! — Наманикюренные пальцы администраторши прикоснулись к руке Рогожина. — Возьмите ключ от номера. Я выделила вам самый лучший. С видом на городскую площадь.

Желтый ключ с деревянной грушей-брелоком, на которой были выжжены цифры номера, оказался перед Дмитрием.

— Спасибо! — Он спрятал ключ в карман. — Извините, я немного устал. Вы фантастическая рассказчица и очаровательная женщина.

От комплимента администраторша захлопала ресницами, поправила прическу:

— Я советую обедать исключительно в ресторане гостиницы. Официанток предупреждайте — вы от Риммы Павловны.

Гастрономические проблемы Рогожина мало беспокоили.

— Римма Павловна, докончите сюжет о семечках.

— Семечках? — округлила глаза администраторша.

— Алкашей вы назвали семечками, а кто, с позволения сказать, подсолнухи? — Рогожин улыбнулся, как бы невзначай задев локтем пышный бюст администраторши.

Она вздрогнула, точно локоть Рогожина был наэлектризован.

— О, известно кто! Оптовые покупатели, вывозящие продукцию цистернами. Крупные деляги. Они в город приезжают отовсюду: из столицы, из Кемерова.

Вчера вечером из Самары клиент прибыл. Клоп в красном пиджаке. Через дежурную по этажу девочек в номер заказывал. Экзотического секса ему захотелось!

— Значит, бизнес Хрунцалова не заглох? Заводики «огненную воду» гонят?

— Производство на потоке!

— Подскажите, — маска делового человека была самой подходящей на данный момент, — с кем имеет смысл переговорить о сотрудничестве в этой области?

Кто настоящий преемник покойного? — Рогожин по капле выцеживал из администраторши все, что она знала о больших секретах небольшого города.

— Кресло мэра Сапрыкин Валерий Александрович протирает! — К городскому голове Римма Павловна уважения не питала.

— Разумный мужик?

— Слизняк. Двух слов связать не может! Был заместителем Петра Васильевича и до новых выборов по закону будет городом править. Поганый человечишка, скользкий. — Римма Павловна сморщилась, как будто ей за шиворот положили пригоршню снега. — Он на побегушках у Ветрова, начальника УВД. Машины новые за счет городского бюджета купил. Ремонт здания управления сделали. Ветрову кабинет дубовым шпоном обшили, офисную мебель завезли итальянскую.

На фига? Протоколы и на столах отечественного производства писать можно. Подполковник, а запросы банкира! У меня подружка секретаршей в мэрии работает, так, с ее слов, Сапрыкин утром к подполковнику в управление за инструкциями ездит, а вечером отчитывается.

Администраторшу прервала трель телефонного звонка. Женщина сняла трубку и отрубила:

— Перезвоните попозже… Я, русским языком говорю… Позже!

Трубка брякнулась на аппарат.

— К директорам заводов без протекции Ветрова вы, уважаемый… — она заглянула в регистрационную карту, — Дмитрий Иванович, не ходите. Бесполезно.

Они вам лапшу на уши понавешают — лимиты исчерпаны, продукции на складах в обрез, планы поставок расписаны до двухтысячного года. Попробуйте через Сапрыкина на Ветрова выйти. Он настоящий хозяин города… — уверенно произнесла администраторша.

Рогожин пробарабанил пальцами марш по гостиничной стойке. Нагнулся, взял сумку.

— Благодарю! — он церемонно прикоснулся губами к руке Риммы Павловны.

— Ой, ну зачем вы? — восторженно ахнула не привыкшая к утонченному обращению администраторша.

Упругим шагом делового человека Дмитрий двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.

Глава 2

Филиал Научно-исследовательского института химической промышленности, занимавшийся проблемами синтеза новых полимерных материалов, был открыт в городе сразу после войны.

Страна, поднимающаяся из руин, нуждалась в искусственном каучуке новых сортов, резине для автомобильных заводов-гигантов, синтетическом топливе и многом другом, что требовали наркоматы и ведомства.

Приехавшие летом сорок шестого года на трофейных немецких грузовиках солдаты в фуражках с голубым кантом войск НКВД обнесли старинную помещичью усадьбу, бывшую в те времена за пределами города, тремя рядами колючей проволоки. Для верности между колючкой энкавэдисты установили «спираль Бруно» — ловушку для чрезмерно любознательных. Попав в нее, человек без посторонней помощи выбраться не мог.

Следующий караван крытых машин привез партию ученых. Так на окраине города по приказу Берии заработала шарашка — чисто советское учреждение, совмещавшее в себе концлагерь и научно-исследовательский центр.

Армянин Карен Арутюнян химичил еще в шарашке. Студента Московского университета посадили за талант. Таких, как он, государство, строящее социализм, считало своей собственностью и распоряжалось как собственностью.

Освобожденный по амнистии, Арутюнян осел в городе, женился, обзавелся детьми и продолжал трудиться на ниве изобретательства. Шарашку преобразовали в филиал института, отстроив новые лабораторные корпуса.

— Способный армянин прошел все ступени роста: от младшего научного сотрудника до директора.

Наград на его праздничном пиджаке было не меньше, чем игрушек на новогодней елке, — лауреатские значки, медали и три ордена Трудового Красного Знамени. Дома у профессора на стене под стеклом красовались почетные дипломы американского Стэнфордского университета.

Жил ученый в одноэтажном частном доме, из окон которого был виден старый корпус института — то самое помещичье имение…

Дмитрия познакомила с профессором еще Марина.

Она, молоденькая выпускница вуза, окончившая институт с красным дипломом, сама выбрала распределение в родной город к Арутюняну. Девушка грезила научными открытиями, стремясь облагодетельствовать человечество. Профессор принял ее, помог выбрать перспективную тему и пообещал всяческое содействие как научный руководитель проекта.

Рогожина и молодоженов Арутюнян когда-то угощал собственноручно приготовленными шашлыками, зажаренными на мангале в саду…

— Карен Акопович! — Рогожин стоял у покосившегося забора.

Профессор кормил кур. Птицы кудахтали, безбоязненно взлетали на плечи хозяину-химику, чью фамилию безошибочно выговаривали коллеги на всех континентах. Но сейчас Арутюнян походил на колхозного птичника в помеченном куриными экскрементами свитере грубой вязки с заплатами на рукавах.

— Карен Акопович! — Дмитрий еще раз окликнул переговаривающегося с пернатыми профессора. — Я к вам в гости напроситься решил!

— Какими судьбами?! Рогожин? Дмитрий Иванович! — Арутюнян колобком подкатился к калитке.

«У старика очень цепкая память, — подумал Рогожин. — Везет мне на дедов. Степаныч, Егор, вот теперь с профессором пообщаюсь…» В городе, за исключением администраторши и короля мусорных гор, Рогожин контактировал с людьми преклонного возраста, и это его позабавило.

Они прошли в дом, превращенный Кареном Акоповичем в гибрид библиотеки и лаборатории. Книги были повсюду. Стопки, заботливо перевязанные бечевкой, с подложенными бумажками-каталогами, громоздились по углам. Фолианты в роскошных переплетах занимали места на полках. Даже на обеденном столе для тарелки и чашки был выделен лишь крохотный пятачок, остальное занято рукописями вперемешку с книгами.

Профессор гостеприимно предложил Рогожину кресло.

— Устраивайтесь, а я сварганю яичницу! Глазунья с лучком — самая сбалансированная закуска к водке!

— Карен Акопович, к чему лишние хлопоты! — запротестовал Рогожин. — Ограничимся чаем.

— Не перечьте старику! Полистайте журналы, книги посмотрите, а я моментально управлюсь. — Арутюнян закрыл руками уши, не желая слушать возражений.

Оставшись в одиночестве, Дмитрий прошелся вдоль стеллажей, взял несколько книг наугад, сел в кресло. Он скользил глазами по страницам, не вникая в прочитанное.

«Власти контролируют спиртзаводы. Это само по себе криминал. Начальник милиции распоряжается продажей спирта. Мне следует разобраться в этой схеме досконально. Где-то лежит ключ к разгадке… На правосудие надеяться не приходится… В прокуратуру я зайду позднее. Да, Рогожин, поднакопи козырей, — мысли были отрывистыми. — Прищучить Ветрова можно! Два дня тебе, Рогожин, на оперативную разработку ментовского начальничка. Окопалось сволочье в провинции, как бояре в вотчинах. Бесчинствуют…»

Шкворчащая жиром яичница на сковороде была главным блюдом застолья. К ней профессор добавил миску соленых огурцов, зелени с мелко порубленным чесноком, нарезанные дольками консервированные кабачки.

— Экологически чистый продукт, удобренный личным потом и кровью! — Арутюнян откинул спавшую на лоб прядь белоснежно-седых волос. — Запотевшая! — торжественно объявил химик, выставляя на стол бутылку «Московской особой». — Газетные сплетники утверждают — сам Борис Николаевич любит откушать сей горячительный напиток.

Перед волнительным моментом откупорки сосуда с «живой водой», как называли спиртное морские бродяги — викинги, Карен Акопович поболтал содержимое, перевернув бутылку вверх дном.

Заметив образовавшуюся змейку из мелких пузырьков, профессор-химик удовлетворенно крякнул почему-то по-немецки:

— Натур продукт… Не отравимся. Я, батенька, русскую водку в шарашке пить начал. Перепадало нам, зэкам, от щедрот начальства. С тех пор храню верность этому слезоподобному нектару. В винах, а тем паче в коньяке ничего не понимаю. Обрусел, понимаете ли…

Право первым начать разговор Рогожин уступил хозяину дома. Идя к Арутюняну, он толком не представлял, о чем спрашивать. В редких письмах Сергея упоминалось: Марина в контрах с научным руководителем, профессор ее зажимает, завидует таланту и пробивной энергии молодой ученицы.

— Между первой и второй перерывчик небольшой! — Хрустальные стограммовки у профессора порожними не застаивались.

Дмитрий выпил. У Арутюняна среди книжных завалов он чувствовал себя спокойно и уютно.

— Знал бы, что гость навестит мои пенаты, борща бы наварил, — с легкой, простительной для его возраста одышкой сказал профессор. — Согреваются, согреваются внутренности! — Блаженствуя, он погладил живот. — Соболезнований в связи с мадам Рогожиной приносить вам не буду, — вставил Карен Акопович. — Сергей абсолютно не причастен к комбинациям своей пронырливой экс-жены. Он принесен в жертву… — Профессор подцепил вилкой колечко лука. — О мертвых говорят хорошее или ничего! — Арутюнян мыслями возвращался к ученице. — А мне за упокой души Марины рюмку поднимать не хочется! Однако глоток свободы нам не повредит, — он спешно разлил очередную порцию водки, словно желал поскорее напиться.

Рогожину ничего не оставалось, как принять участие в марафоне. С непривычки — в госпитале со спиртным было строго, не побалуешься — он малость захмелел.

— Взираете на меня, Дмитрий, и думаете: «Профессор не дурак выпить!» — прожевав кружок огурца, сказал Арутюнян.

— Я не сварливая супруга, счет рюмкам не веду, — ответил Рогожин, расправляясь с яичницей.

У него проснулся зверский аппетит, и он с удовольствием уминал глазунью, присыпанную приправами..

— Вы, Карен Акопович, химик. Дозу свою наверняка до миллиграмма вымеряли. Сколько принять, чтобы наутро от похмелья на стену не лезть, — польстил Дмитрий хозяину дома. — И вообще, веселие земли русской есть питие! — Рогожин процитировал слова князя Владимира, отвергшего мусульманскую веру за категорический запрет употреблять хмельное зелье. — Нашу волю не сломить, пили, пьем и будем пить! — это уже из современного фольклора.

— Кстати! — Профессор заговорил лекторским тоном. — Самое распространенное заблуждение: русичи — генетические алкоголики! — он пристукнул кулаком по столу. — Ложь, сочиненная немчурой, голштинскими, саксонскими, тюрингскими недоучками, привезенными Екатериной в Московию учить уму-разуму дикарей азиатов!

«Армянин обеляет русских. Забавно!» — Рогожин спрятал улыбку.

— Водка — изобретение сравнительно недавнее.

В древности на Руси пили медовуху, твореный квас.

Медовуху — дворяне, служивый люд и крестьяне вкушали напитки попроще. Медок готовить умели, но не каждому он был по карману. Двенадцать сортов чудного золотистого напитка на Руси варили, с травами, ягодами, сыченые, ставленые! — профессор был докой в истории винокурения. — «Нас, россиян, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством…» Умнейший человечище своей эпохи написал! — восторженно воскликнул Арутюнян. — Благословил! Подчеркиваю! — он поднял указательный палец. — Не проклял, наказал или обидел, а благословил. Повального пьянства в деревнях не было никогда. Квасники, по-нашему забулдыги, бродяжничали, а крестьяне на деревенском сходе, где собиралось около ста человек, выставляли два ведра водки, каждое по двенадцать литров. Сколько на душу приходилось?

— Граммов двести или около того, — подсчитал Рогожин.

— В самый раз мозги прояснить. Но чтобы до поросячьего визга, до беспамятства нарезаться, увольте!

Придумано было запойное русское пьянство немчурой. Поверьте!

Адвокат российского крестьянства себе в стопочке не отказывал. Проглотив залпом водку, Арутюнян развил тему:

— А как следили за качеством! В каждом кабаке находились казенные фарфоровые чашечки с государственным клеймом. Потребует клиент проверить качество хлебного вина — хозяин на его глазах наливает водочку в зажигательницу, огнивом чирк! — профессор прищелкнул пальцами. — И ждут, покуда пламя не погаснет. Остаток сольют в мерительницу, если не заполнит чашку — владельцу кабака несдобровать.

Штраф — клеймо позорное на ворота! А «пенник» настоящий. Это же симфония! Двойной перегон бражки из ржи еще разок перегонят, первач через березовый уголь профильтруют и ключевой водой в строго определенных пропорциях разбавят. Сто ведер «пенника» на двадцать четыре ведра студеной воды из родника.

Водица сивушные масла вытянет, облагородит напиток… — профессор сглотнул слюну, возбужденный собственным рассказом. — Сказка, а не водка! Нет, потеряли мы национальное достояние! Отдали на откуп иностранцам. "Что на витринах? Помои! «Распутины», «Кутузовы»! Фамилии знатные на этикетках, исторические, а внутри, как говаривал Райкин, труха!

Знаете, Дмитрий! Я по Ломоносову немецкую водку «Столыпин» проверял.

— Интересно! — признался Рогожин.

— «…если хочешь отведать, чиста ли водка, то возьми чистый плат, обмочи в вино и зажги; если вино прежде сгорит, а потом и плат станет гореть, то водка чиста и крепка!» Процедура проще простого! Результат эксперимента… — Арутюнян развел руками, — платок горел вместе с водкой. Натуральная отрава в привлекательной упаковке. Слушайте, может, против России заговор? Вытравят население, и пожалуйста, одна шестая часть суши свободна! — Фантазии профессора приобрели бредовый оттенок.

Рогожин усомнился:

— В глотку насильно никто не льет. Сам народ спивается. От нищеты, от тупости, от безрадостной житухи.

— Да, вы правы. Социальные причины массового алкоголизма, низкий уровень культуры… Печально, нация деградирует! — скорбно согласился Арутюнян. — Я в некотором роде тоже руку приложил.

— Вы? — Дмитрий пристально посмотрел на профессора, но хозяин дома возвратился в исторические дебри.

«Экскурсия замечательная. Но ведь ты пришел не для того, чтобы расширять кругозор. Старик что-то знает о Марине и ее связях с Хрунцаловым…»

Дмитрий достал сигареты:

— Можно?

— Курите, — разрешил профессор. — Я форточку открою.

От окна он отправился к кухне, вернулся со второй бутылкой. Арутюнян нес ее бережно, как мать младенца.

— Карен Акопович, может, достаточно? — спросил Рогожин, опасаясь, что профессор отрубится, не сказав главного.

— Ай.., ай.., ай.., в глазах туман, кружится голова, едва стою я на ногах, но я, брат, не пьяна! — пропел химик, игнорируя замечание гостя. — Без водки в какие-то моменты прожить невозможно! Я это понял, когда меня из института выставили. Словно проворовавшегося завхоза взяли за шиворот и вон, ногой под зад! На заслуженный отдых! — Водка наконец развязала язык Арутюняну.

Рука профессора заметно дрожала. Он промахнулся. Струя водки залила Дмитрию брюки, но Карен Акопович этого не заметил. Черпанув ложкой грибков, он, не произнося тоста, не приглашая выпить, в одиночку осушил рюмку.

— Я, уважаемый, признаюсь, был влюблен в Марину. Умница, симпатичная. Много ли стариковскому сердцу надо?! — прерывающимся от волнения голосом произнес профессор. — Диссертация у нее была почти написана. Еще несколько серий лабораторных опытов, консультаций в Москве — и на научный совет… — Арутюнян попросил сигарету. Затянувшись, он продолжал:

— Была в Марине червоточина. В науку она ради карьеры пошла. Женщина-химик! Почет, уважение, средства! — Профессор сделал паузу. — Раньше.., до перестройки. Сейчас ученый не богаче нищенки, побирающейся в метро…

— Побирушка неплохо зарабатывает, — заметил Рогожин. — Четыре-пять косарей в день на людном месте.

— Чего? — Столбик пепла упал в рюмку.

— Четыреста тысяч за смену, — поправился Дмитрий.

— Возможно, — пробормотал старик. — Я замечал, Марина стала тяготиться научной работой. Жаловалась на безденежье, бесперспективность карьеры, порывалась подать заявление об уходе. Она Сергея подбила коммерцией заняться.

— Я знаю, — кивнул Дмитрий и пошел напролом:

— Марина вас из института убрала?

— Непосредственно не она. Рогожина была умной женщиной, а умный человек — довольно-таки страшное существо, если не связано моральными принципами. Изощренный мозг, женское коварство, животная интуиция. Травлю проводили другие. Поглупее, — горькая усмешка исказила лицо профессора. — Я заблуждался, веря в бескорыстие Рогожиной.

— Карен Акопович, — без нажима, деликатно спросил Рогожин, — чем были вызваны интриги против вас? Чем вы мешали?

— Что было, то было! — устало ответил Арутюнян. — Зачем прошлое ворошить? Рогожина в гробу, я в институт возвращаться не собираюсь.

— И все же… — настаивал Дмитрий.

— У Марины с Хрунцаловым одно время были неприятности, — старик расслабленно закрыл глаза. — Она на свой страх и риск провела лабораторные анализы пластиковых одноразовых стаканов.

— При чем здесь стаканы?

— Не перебивайте! — одернул Рогожина химик. — На ликероводочном заводе, где львиная доля акций принадлежала Петру Васильевичу, освоили разлив водки в стограммовые стаканчики, запечатываемые фольгой. Очень выгодная фасовка. Хрунцалов умел вести торговлю.

— Выпил, стакан выбросил, и на троих соображать не надо. Дешево и сердито. Это их «русским йогуртом» называют?

— Именно. «Русский йогурт», — презрительно усмехнулся Карен Акопович. — Рогожина корпела в лаборатории во внеурочные часы.

— Что Марина искала?

— У вас, Дмитрий, хамская манера перебивать! Сережа гораздо культурнее, — язык у Арутюняна заплетался.

— Простите, профессор. Солдафон! — съязвил Рогожин. — В казармах манерам не учат.

— Напрасно. В юнкерских училищах…

Но Дмитрий вновь перебил:

— Давайте юнкеров оставим напоследок. Что Марина хотела доказать результатами анализов?

Старик, пожевав губами — эту особенность Дмитрий замечал за многими пожилыми людьми, — ответил:

— По-моему, она добывала компромат.

— Компромат? Из пластиковых стаканов?

— Милейший! Наука — оружие обоюдоострое. Ею можно убить, можно исцелить, — несколько туманно ответил на вопросы Дмитрия опьяневший Арутюнян.

Он разразился беспричинным смешком, бурно жестикулировал и чуть было не перевернул стол.

— Карен Акопович, соберитесь, пожалуйста, доведите рассказ до логического завершения!

Рогожин подумывал, а не устроить ли химику отрезвляющий душ.

Старик мутнеющим взглядом окинул свои владения.

— Сижу, словно монах-затворник. Ученики не навещают, жена переселилась в лучший мир. Книги и куры — мои единственные верные спутники, — химика потянуло пофилософствовать. — Алчность человеческая безгранична…

— Карен Акопович! — Рогожин двумя пальцами защемил кончик носа профессора, крутанул по часовой стрелке.

Простой, но безотказный способ приводить опьяневших в чувство, подействовал. Арутюнян, к которому меры физического воздействия не применялись со времен расформирования бериевской шарашки, едва не свалился со стула.

— Как вы смеете! — крикнул он. — Я — профессор, орденоносец, пожилой человек, в конце концов! Рассолу налейте!

Освежившись огуречным рассолом, старик расхохотался.

— Лихо вы меня, Дмитрий Иванович, взнуздали! За ноздри! Мерина сивого за ноздри!

— Кончик носа, — улыбнулся Рогожин. — Не было выхода. Вы бы спать завалились, а у меня времени в обрез. Итак, Марина проводила исследования…

— ..стаканов из-под «русского йогурта». Хрунцалову донесли об этом соглядатаи, — бодро, как ни в чем не бывало заговорил профессор. — Вы спросите, на чем основано мое подозрение о намерениях Марины разжиться компроматом? Она присматривалась к Хрунцалову. Дела этого проходимца шли в гору. Его ставили в пример. Бывший пожарный инспектор в одночасье сделался миллионером: ворочал деньгами, сопоставимыми с районным годовым бюджетом.

О Хрунцалове говорили в лаборантских, в курилках, обсасывали подробности попоек и новых приобретений, а Рогожина, насколько мне известно, никогда не принимала участия в трепе. Стояла и слушала… Когда Марина подала заявку на выделение реактивов, получение разрешения пользоваться лабораторией после работы, я подписал бумагу, но сомнения уже тогда меня тревожили. Ведь ее тема никоим образом не была связана с пищевой промышленностью. Я счел ее увлечение женской причудой.

— Марина добилась результатов?

— С полной уверенностью я утверждать не могу. Рогожина скрывала от меня итоги исследований. Она не делала записей в лабораторных журналах, вела личный дневник наблюдений. Хрунцалов, оповещенный институтскими стукачами, искал подходы к Марине, — вспоминал профессор. — Он подвозил ее домой, встречая якобы невзначай на автобусной остановке…

— Исследования представляли потенциальную угрозу для бизнеса… — Дмитрий то ли спрашивал, то ли размышлял вслух.

— Любой полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем. Пластиковая банка может вступать в реакцию с продуктом, хранящимся в ней. Воздействие новых химических соединений на организм человека бывает смертельным. — Арутюнян вытащил из кипы бумаг чистый лист. — Я набросаю вам кое-какие формулы.

— Не стоит. Мои познания в этой области ограниченны, — задумчиво произнес Дмитрий. — Марина могла шантажировать Хрунцалова! — Он выстраивал версию. — Преподать свои исследования под таким соусом, что ему предстояло выбирать: сворачивать приносящее прибыль предприятие или договариваться с настырной бабой. Может быть, Марина блефовала?

Стаканчики не выделяли никакой гадости, но Хрунцалов предпочел перестраховаться. Он купил Марину?

— Определенные суммы Петр Васильевич выплачивал Марина роскошно одевалась, приобрела кое-какие драгоценности…

— После прекращения исследований пластиковой тары?

— Да, — кивнул Карен Акопович.

«Ненасытная стерва. Раскрутила мэра, сломала жизнь Сергею и залегла под могильную плиту…» — зло подумал Рогожин, но высказывать свои мысли не стал.

Выдержав минутную паузу, Арутюнян продолжил:

— Я доверяю вам, Дмитрий. Не знаю почему, но доверяю. Ваш приезд в город не сможет многое изменить и исправить. Скажу, как на исповеди: меня сумели запугать. Когда подонки распяли на входной двери моего барбоса, такого же беззубого пса, как и я, то моя душа ушла в пятки. Они прибили собаку гвоздями, а в пустые глазницы воткнули огарки свеч. Но вам я скажу…

«Профессор наконец-то расхрабрился. Слушай, Рогожин, слушай!» — Дмитрий не пропускал ни единого слова, произнесенного Арутюняном.

— Полтора года назад филиал был на грани закрытия. Оборудование демонтировали для вывоза в Москву. Сотрудники разбегались. Вдруг Рогожина сообщает — ее отдел получил заманчивое предложение.

Частная компания готова профинансировать программу создания принципиально новых ядохимикатов. Обычные при распылении травят насекомых скопом: вредителей и полезных. Растения плохо опыляются, ядовитые соединения накапливаются в почве…

— Карен Акопович, без ненужных подробностей, — попросил Рогожин. Его волновала криминальная подоплека дела, а не таинства агрономии.

— Не сбивайте меня, — обидчиво огрызнулся хмельной профессор. — Предложение было шансом для института. Я принял его не раздумывая, не наведя справок о фирме. Боже, какой болван! — Он обхватил голову руками. — Сам сунул шею под нож.

Дмитрий не прерывал кающегося профессора.

— Исследования оказались фикцией! Прикрытием для махинаций Хрунцалова! Полной профанацией научной деятельности! — Старик едва не рвал на себе волосы, его отчаянию не было предела. — Представители фирмы, щенки с пестрыми галстуками на цыплячьих шеях, были марионетками. Они приносили деньги, подписывали счета и ничем не интересовались. Их не волновало, что за год работы мы потребили тысячи декалитров технического спирта. На промывку лабораторной посуды — декалитры спирта! — Старик разразился гомерическим хохотом.

Переждав приступ, Дмитрий спросил:

— К чему перекачивать через институт тонны спирта? Проще закопать в окрестных лесах железнодорожные цистерны, выставить взвод охранников и прятать «левый» спиртец от налоговиков или парней из Управления по борьбе с экономической преступностью.

— Мелко плаваете! — Карен Акопович вытер несвежим платком пот со лба. — Реализуя чистейший питьевой, как вы изволили выразиться, спиртец под маркой технического, Хрунцалов экономил на налогах миллионы рублей. Он не платил акцизного сбора.

Любому честному чиновнику, если в России такие остались, Петр Васильевич мог представить безупречный отчет — спирт, хранящийся на его складах, собственность института и находится под складской крышей временно, потому что у научного заведения площадей для хранения не хватает или вовсе нет.

А отпуск этилового спирта, между прочим, осуществляется строго по госнарядам в соответствии с правительственным распоряжением.

— Получается, что этот жук обеспечил себе двойную прибыль! — сообразил Рогожин. — Не платил налоги и имел возможность перепродавать подпольным делягам «жидкое золото» — этиловый спирт. И все это благодаря хитроумной комбинации с институтом.

— Дошло, слава богу! — поднял руки вверх Арутюнян. — Институт — вершина айсберга. У Хрунцалова целая империя. Часть спирта он переправлял на местный ликероводочный завод…

— Для приготовления «русского йогурта»?

— И его в том числе. Остальное отгружали покупателям. Всю бухгалтерию я, конечно же, не знаю, но мафия покойного могла бы составить достойную конкуренцию чикагским гангстерам времен сухого закона. Стоило мне заикнуться об аферах, я тотчас же был вызван в Москву на ковер к руководству. Меня назвали старым маразматиком, путающимся под ногами у молодых ученых, и вышвырнули пинком под зад. — Карен Акопович замолчал.

— Подмазал покойничек столичных дядюшек! — процедил Рогожин. — Схему аферы кто придумал?

— Я не ясновидец! — Профессор заерзал на табуретке. — Кто? Мариночка проектом руководила… Без ее смекалки не обошлось… Впрочем, народ доволен, — тихо заметил Арутюнян. — Зарплату платят регулярно, без задержек. Премии квартальные плюс к праздникам подбрасывают. Ситуация устраивает всех.

Строчат липовые отчеты, переливают из пустого в порожнее, создавая видимость работы.

— Дела идут, контора пишет! — невесело заключил Дмитрий. — Многие кормятся с этого скотского бизнеса?

— Да уж, немало людишек на нем завязано, — поддакнул профессор. — На трассе грузовики с цистернами до границ района милицейский эскорт сопровождает. С мигалками… Круговой порукой Хрунцалов сумел и прокурора, и начальника налоговиков, и остальных представителей государства в городе сковать. А господин Ветров, шеф наших жандармов, правой рукой у Петра Васильевича был. Ко мне наведывался. «За клевету, — говорит, — на тюремные нары угодить можете. Занимайтесь, профессор, птицеводством и пишите мемуары. Доносы посылать в Москву сейчас не модно…» И письма мои бац на стол! — Арутюнян ударил ладонью по коленке. — Вот так-то! Тайна переписки гарантируется государством! — иронизировал Карен Акопович.

Он уломал гостя выпить «на посошок», проводил до калитки и, вернувшись, не раздеваясь, лег спать.

Черноволосый мужчина с носом, похожим на клюв хищной птицы, расчехлил тарелку параболического зеркала направленного микрофона. Профессиональный инструмент шпионажа стоил дорого и требовал бережного обращения. Присоединив штекеры, мужчина подумал, что неплохо было бы выцыганить у шефа деньги на английские звуковые фильтры, снимающие ненужные шумы вроде грохота посуды или бульканья водки в горле «клиентов».

«ТСМО-404», сконструированный немцами, позволял слышать чужой разговор на расстоянии до ста метров. Из-за ограниченности радиуса действия черноволосому пришлось загнать машину в подворотню заброшенного частного дома с окнами, заколоченными досками.

К его машине неизвестно каким течением прибило троих парней с наглыми физиономиями — дворовых хулиганов. Они выскочили из дома, как черти из табакерки. Предводитель, прыщавый юнец в линялой джинсовой куртке, поманил пальцем:

— Скокнул из тачки, ара! Мы черножопых в городе не любим. Проставляйся для братков.

Когда мужчина нажал на кнопки замков, заблокировав двери машины, юнец помочился на ветровое стекло, забравшись на капот. Черноволосый «дворниками» стер мочу, промыл стекло струйкой воды. Порывшись в «бардачке», он достал диктофон, вставил кассету и подключил записывающую аппаратуру к направленному микрофону, нацеленному на дом профессора Арутюняна.

Освободив ухо от ободка наушника, черноволосый размял руки, снял часы и вышел из машины. Парни, вооружившись штакетинами, стояли, словно охотники с рогатинами у медвежьей берлоги.

— Резкий, ара, да? Давай хиляй отгребать… — Прыщавый достал самопальные нунчаки — две обрезанные лыжные бамбуковые палки, соединенные цепью.

Лицо черноволосого было непроницаемым, словно у робота. Такие лица бывают у игроков в покер и у людей, для которых риск давно стал повседневностью.

Он бросился к прыщавому, схватил за запястья и лбом ударил в переносицу. Синхронно коленом черноволосый саданул парня между ног.

Подхватив выпавшие нунчаки, он наотмашь, не выписывая киношных кренделей в духе голливудских мастеров восточных единоборств, стал дубасить прыщавого по голове, покуда бамбуковые палки не разлетелись в щепки.

Друзья паренька, ошеломленные жестокостью человека с орлиным носом, остолбенело наблюдали за избиением. Вступаться за друга они не отваживались, видя, как летят клочья кожи с его головы.

Черноволосый с трудом остановился. Он приподнял веки потерявшего сознание парня, проверил зрачки. Обернувшись к двоим трусам, сказал:

— Вот вам башли, — он бросил скомканные купюры. — Отнесите кореша к дороге, возьмите мотор и отвезите в больницу. Ему надо швы на башку наложить.

В горле у прыщавого заклокотало. Вырвался слабый стон. Мужчина пинком в подбородок вернул парня в бессознательное состояние.

— Удобнее тащить будет! — Он оскалился, под приподнятой верхней губой сверкнула полоса жемчужно-белых зубов. — Полный отруб. Забирайте дохлятину, а то и вам мозги повышибаю, — спокойным, ровным голосом пригрозил черноволосый.

Он проводил взглядом парнишек, которым не удалось покуражиться над человеком с кавказской внешностью и повадками прирожденного убийцы. Голова предводителя шайки моталась из стороны в сторону, как воздушный шарик на ниточке.

Черноволосый подумал, что перестарался с этой крысой пустырей, но, сев в машину, он вроде бы ощутил в салоне смрад мочи прыщавого, тут же пожалев, что не принудил его языком вылизать стекло и весь автомобиль. Черноволосый был чистоплотен…

Перемотав пленку в диктофоне, он прослушал пропущенный разговор.

«…полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем… Марина могла шантажировать Хрунцалова?!» — немецкая техника сработала без сбоев.

Запись черноволосый стер. Шеф не нуждался в стенографическом отчете. Отрегулировав звуковые фильтры, человек, прежде чем вставить в ухо пластмассовую таблетку наушника, распечатал упаковку косметических палочек «Джонсон энд Джонсон».

Прочистив ушную раковину, он выбросил порыжевшую от серы палочку в пепельницу машины, размотал проводок с разъемом подключения и присоединил его к плоской коробке, бывшей одновременно подставкой для параболического стекла и главным узлом всей подслушивающей системы…

— Алло, Анатолий Борисович? Это Солодник… — Горбоносый мужчина говорил по сотовому телефону.

Телефон работал на кодированной частоте. Его сигнал без дешифровального ключа при радиоперехвате был сплошным потоком накладывающихся друг на друга гудков и треска.

Черноволосый, назвавшийся Солодником, опустил сиденье автомобиля, чтобы вытянуть затекшие ноги.

— Рогожин переговорил с профессором! — он сказал это с некоторой ленцой человека, которому опротивели чужие тайны.

— Он получил информацию?

— Даже больше, чем нужно, — ответил Солодник, свободной рукой снимая крышку с бутылки молока.

— Профессор собрал досье на Хрунцалова?

— Нет. Но он досконально просек махинации с перевалкой спирта через институт.

— Чепуха… — откликнулась трубка. — Рогожин завелся?

— Я не психиатр, — ответил Солодник, поднеся бутылку к губам.

Он сделал глоток. Молоко было скисшим. Белая струйка стекла по щетинистому подбородку.

— Время не ждет… — Голос в трубке был требователен. — Пора завершать бодягу. Рогожина-младшего скоро заберут в Москву; Предварительное дознание закончено. Им хотят заняться важняки из областной прокуратуры.

— Дату перевозки сообщишь? — Черноволосый подобрался, стал похожим на кошку, готовящуюся к прыжку.

— Нервничаешь, Солодник? Идиотские вопросы задаешь! — Ехидные интонации зазвучали в голосе говорившего. — Устал? С автозаком без помощников справишься?

— Слишком много вопросов, командир! Анкету перешли по почте. — Черноволосый беседовал с тем, кого он называл своим шефом, на равных. — Я работаю в одиночку. А помощников можешь себе в задницу воткнуть… — Он помолчал, ожидая реакции на оскорбительную тираду.

Ответа не последовало. Трубка молчала.

— У меня все на мази. Если ваш офицерик не взорвет следственный изолятор, мы разыграем партию как по нотам. Я пасу Рогожина и остальных скотов. Баксы за медсестру и мусоренка-следователя Штеер перевел на мой счет?

— В венский «Острейхкредит», как условились, — подтвердил собеседник черноволосого. — Не крохоборничай… Плата в твердой валюте по полному тарифу.

Хватит воду в ступе толочь. — Голос стал властным и жестким. — Действуй по обстоятельствам. Руки у тебя развязаны. — С прорезавшейся ненавистью говоривший добавил:

— Ветрова, тупорылого недоумка, в расход без колебаний. Вышиби из него бараньи мозги…

— О'кей, командир! — кивнул Солодник. — Незачем повторять. Что с армяшкой? Профессор ковыряется в делишках покойного.

В трубке раздался сухой кашель заядлого курильщика:

— Профессора нейтрализуй. Меня любознательные стариканы раздражают. Только работай чистоплотно, без зверств.

— О'кей! — красноречием черноволосый не отличался.

— Успеха тебе, Солодник, — говоривший произнес пожелание медленно, значительно. — Не напортачь…

Солнце, словно тусклый медный тазик, катилось на запад, уступая город вечерним сумеркам.

Черноволосый мужчина приоткрыл дверцу машины, впуская свежую прохладу в прокуренный салон. С сиденья он взял наручные часы. Солодник дорожил качественно сделанными вещами и в особенности разными электронными штучками.

Циферблат «Касио» с люминесцентной подсветкой голубым маячком мерцал на ладони. Черноволосый сверил время с кварцевыми часами, вмонтированными в приборную панель автомобиля. Солодник был пунктуален, когда дело касалось запланированного убийства. То была вежливость киллера, не присваивавшего себе последние минуты жизни обреченного на смерть.

«До одиннадцати вздремну. — Мысли наемного убийцы ничем не отличались от раздумий трудяги, у которого на шее семья, впереди восемь часов у станка в ночную смену и вечная потребность выспаться как следует. — Продавщица — гнида в белом халате. „Свеженькое молочко, только завезли!“ Корова! Саму выдоить надо… — мысленно крыл обманщицу черноволосый, укладываясь поудобнее, чтобы рукоять пистолета не упиралась в ребро. — Собаку распяли… — Жажда мешала заснуть, обрывки подслушанного разговора всплывали в памяти мужчины. — Оскотинились в доску, твари. До такого варварства дойти! Бобика гвоздями к двери пришпандорить. Шпана расстаралась за бухало. На трезвую голову нормальный мужик собаку пялить не стал бы… Интересно, они ее живую прибивали или сначала замочили? Нет, конечно же, грохнули бобика. Иначе визжал бы на всю улицу».

Разрешив сомнения с четвероногим стражем дома профессора Арутюняна, киллер задремал чутким сном зверя.

* * *

— ..Успеха тебе, Солодник! — пожелание Анатолий Бокун сдобрил большим глотком джина с тоником, бывшего всегда под рукой.

Непрерывно лицемерить утомительно, а лгать Бокуну приходилось много. Вот и сейчас он с удовольствием послал бы черножопого киллера на три буквы или пожелал бы сдохнуть, но сдержался.

Одинокий в своей гигантской шестикомнатной квартире на Большой Ордынке, Бокун сидел на подоконнике, созерцая россыпь огней ночной Москвы.

Огоньки отражались в застывших зрачках…

«Стар-дринк» оказалась надежным и щедрым покровителем. Полуразорившееся предприятие Спыхальского с его помощью стало на ноги, быстро набирая обороты. Бокуна удивляло, что контакты с представителями «Стар-дринк» проходили по правилам строгой конспирации.

— Пока ты работаешь со Спыхальским в одной упряжке, эти меры необходимы, — объяснял умница Штеер. — «Стар-дринк» как жена Цезаря — должна быть вне подозрений.

Их везли на встречу с начальником европейского филиала «Стар-дринк». Осенняя Вена, промытая дождями, светилась тронутыми желтизной листьями, похожими на развешанные по деревьям дублоны. Водитель «Шевроле» предупредительно останавливался перед зеброй пешеходных переходов, даже если на тротуаре стоял один человек. Европейская вежливость раздражала Бокуна, привыкшего к российским стандартам.

Представитель «Стар-дринк» внешне был полным антиподом рекламного образа стопроцентного американца. До невообразимости толстый мистер Флэтвуд походил на надувной шарик с коротенькими отростками конечностей. Он восторженно приветствовал «нашего русского друга», одарив Бокуна лучезарной улыбкой и похлопыванием по плечу. Во время обеда, который подали в кабинет Флэтвуда, разговор был беспредметным. Обсуждали политику, шансы чеченцев на успех в войне с Россией, здоровье Ельцина и персоны фаворитов дряхлеющего президента.

После обеда, в стиле добрых традиций южных штатов — а Флэтвуд родился на маленькой хлопководческой ферме, затерянной среди полей Луизианы, — гостям были предложены сигары.

Штеер выбрал маленькую сигару марки «Монтекристо», а американец запыхтел настоящей кубинской «Короной». Посредником в беседе выступал немец, переводя речь Флэтвуда почти синхронно.

— Мистер Бокун, пора делать большую игру. — Американец дегустационными глотками пил неразбавленное виски. — Совет директоров «Стар-дринк» намеревается перенести часть производства в Россию.

— Я понимаю…

— Всего производства! — веско подчеркнул Флэтвуд. — Не только прохладительных напитков, но и кое-чего, как вы, русские, говорите, покрепче. Надо расширять сферы деятельности. Это главный смысл философии бизнеса! О'кей?.. — американец расплылся в улыбке.

— Райт! — по-английски поддакнул Бокун.

— Мы делаем ставку на вас! — Улыбка босса стала еще шире. — Средства выделяются грандиозные, поддержка всемерная, способы… — американец запнулся. — У вас развязаны руки, но… — он назидательно поднял палец с массивным перстнем, украшенным изумрудом, — репутация фирмы должна быть без единого пятнышка.

Бокун вдавил подбородок в грудь.

— У вас большое будущее, мистер Бокун…

* * *

Деятельность «Стар-дринк» в России была многогранной. Она заливала страну коричневой пузырящейся жидкостью, расфасованной в жестяные банки, пластиковые бутылки, тетрапакеты и прочую тару.

Одновременно дочерние предприятия, напрямую не связанные со «Стар-дринк», ввозили и производили спиртное, что составляло львиную часть доходов фирмы. Бокун не знал всех цифр, но догадывался — доходы улыбчивых американских парней колоссальные.

Он и сам попал под этот золотой дождь.

У медали, как известно, две стороны. В случае со «Стар-дринк» была и третья. По поручению Штеера, исполнявшего роль непосредственного руководителя, Анатолий через сеть посредников скупал партии стратегического сырья вроде редкоземельных металлов, марганцевой руды или чистого алюминия. «Стардринк» можно было сравнить с помпой, закачивающей в Россию алкоголь и высасывающей сокровища недр.

Для выполнения задания мистера Флэтвуда понадобился неприметный подмосковный городишко, который Бокун намеревался превратить в форпост империи «Стар-дринк», где он был бы полным хозяином.

Пасьянс складывался удачно. Городок имел все необходимое — обширные склады, хорошее транспортное сообщение, а главное — отлаженный механизм производства спиртного. Приди и владей, как говорили древние.

Хрунцалов — этот жирный, вечно потный боров, втиснувший свою необъятную задницу в кресло городского главы — наотрез отказывался делиться властью.

— Не подбивайте под меня клинья, — ответил он Спыхальскому, ведшему переговоры о совместном бизнесе. — Я здесь козырный туз.

Бокун не понимал тупого упрямства мэра, отвергавшего предложение сотрудничества. Но однажды он увидел любопытный фильм, снятый четой английских натуралистов в африканской саванне. Его поразил эпизод, в котором до безобразия некрасивый кабан-бородавочник оборонял свою нору от стаи гиен.

В конце концов хищницы выпустили вепрю потроха, но он так и не удрал, хотя мог. Хрунцалов, уразумел Бокун, был сродни этому бородавочнику. Своими владениями, властью и деньгами мэр делиться не собирался.

Бокун приказал Спыхальскому, отошедшему на вторые роли, свернуть переговоры. В ход пошла стратегия паука…

Мухой, угодившей в сеть, был заместитель мэра господин Сапрыкин, субъект с мелким уголовным прошлым и ненасытным аппетитом к сексуальным развлечениям. За ним люди Бокуна установили тотальную слежку. В еженедельных отчетах мелькала одна и та же пикантная деталь. Заместитель мэра регулярно пользовался услугами проституток. Но не в этом заключалась изюминка. Агенты отметили, что господина Сапрыкина тянуло на экзотику. Бывая в Москве, он «снимал» то замшелых жриц любви, на которых без содрогания нельзя было взглянуть, то див восточного типа и даже потратился на дорогущую негритянку, обслуживающую клиентов известного ночного клуба.

— Ищет остроты ощущений! — констатировал Бокун, прочитав сводки агентов. — Приготовьте этому самцу что-нибудь погорячее…

Юная куртизанка, фланировавшая по Тверской, ела мороженое. Острым розовым язычком девица слизывала тающий крем, томно прикрыв ресницами подведенные глаза. Она отшила с десяток клиентов, слетающихся к ней, как мухи на мед. Убойную привлекательность проститутке обеспечивал ее смелый наряд, состоявший из полупрозрачной блузки, заправленной в короткие джинсовые шорты, и юный возраст.

Притормозивший красный «Пежо» приветливо распахнул двери. Недолго посовещавшись с водителем, девушка села в машину.

— Сопля малолетняя клиента уводит! — благим матом заорала дама своему сутенеру, ничего не предпринимающему, чтобы восстановить справедливость.

Пастух путан подошел к возмущенной подопечной жрице любви и зажал ей рот ладонью:

— Ляпу, зараза, закрой! Из-за твоих куриных моз…гов меня на собственном члене повесят. Малышка под клиента подставлена. Усекла, кобыла? — Монолог закончился болезненным тычком под ребра.

Через несколько дней к господину Сапрыкину наведались гости. Представившись, они расселись в кресла.

Бокун, щелкнув замками элегантного кейса, достал : видеокассету:

— Взгляните на ваши художества, Валерий Александрович!

Едва засветился экран, Сапрыкин узнал комнату и кровать, где он резвился с юной проституткой.

— А вы мастак, господин Сапрыкин, — комментировал кадры Бокун. — Йогой не занимались? Такие позы простому смертному неподвластны. Вам, Валерий Александрович, в порнофильмах сниматься надо.

Такой талант на корню гибнет!..

Телевизор лопался от оргастических стенаний и стонов. Казалось, видик прокручивает пленку, запечатлевшую повальную случку в обезьяньем питомнике.

— Но и партнерша вам под стать. Завидный темперамент и изобретательность, — продолжал Бокун.

Справившийся с шоком заместитель мэра, побагровев, встал в позу оскорбленной невинности:

— Это шантаж?! Мерзавцы, сфабриковали видеозапись. Я государственный служащий…

Поднявшийся с кресла Бокун влепил пощечину господину Сапрыкину:

— Ты невыхолощенный осел…

Тот пытался поднять руки, чтобы защититься, но Сапрыкина крепко держали спутники Бокуна, продолжавшего хлестать по щекам заместителя Хрунцалова.

— Ты ублюдочное животное! — Бокун переходил на повышенные тона. — Этой девочке четырнадцать лет, а ты, тварь, что с ней делаешь! Смотри! — Схватив за челюсть, он развернул Сапрыкина лицом к экрану. — Тебя самого не тошнит?.. Четырнадцать лет! Сколько ты заплатил? Ей хватит на конфеты?

Сапрыкин мотал головой, точно на него налетел рой пчел:

— Не правда…

— Девчонка вскрыла вены. Но перед смертью она написала заявление об изнасиловании, — переход Бокуна с крика на шепот был тонким психологическим приемом, угробившим Сапрыкина.

Тот запрокинул голову и протяжно завыл на одной ноте:

— Не правда…

Приемом, который у детей называется «саечка», Бокун заставил его замолчать. Господин Сапрыкин в буквальном смысле прикусил язык, и по его подбородку заструился свекольный ручеек.

— В морг на опознание поедем?! — с ухмылкой палача спросил Бокун.

Вместо ответа господин Сапрыкин встал на колени.

Знакомый с Уголовным кодексом, бывший зэк по кличке Фарш знал о статье, карающей за вступление или склонение к половой связи несовершеннолетних.

Чтобы откупиться от тюрьмы, он мог продать душу дьяволу.

Сделка состоялась. В лагере противника Бокун заимел надежного лазутчика.

Самонадеянный мэр между тем рыл сам себе могилу. Сапрыкин доносил — Хрунцалов начал собирать досье на поляка, проверил связи Спыхальского, контакты, клиентуру, «крышу». Любознательность мэра переходила границы дозволенного, и Бокун решил — пора раздавить разжиревшего градоначальника и воротилу спиртового бизнеса. Штеер поддержал это решение, пообещав прислать профессионала экстра-класса. У него, бывшего сотрудника штази, остались старые приятели в России, не изменившие ремеслу. Одни подрабатывали промышленным шпионажем, другие содержали школы платных убийц.

С исполнителем заказа Бокун предпочел бы не встречаться, но дело было слишком серьезным.

…Бокун докуривал сигарету, прислушиваясь к ночному шоссе. Между деревьями мелькнули огни фар.

Большой грузовой «Мерседес» медленно сворачивал с шоссе на проселочную дорогу. Встречная «Волга» на мгновение высветлила красный рефрижератор. Прибывал обещанный Штеером человек. Бокун посмотрел на часы и криво улыбнулся — минута в минуту.

«Это называется немецкая пунктуальность», — подумал он.

Внезапно ослепленный фарами, Бокун зажмурился, невольно прикрыв рукой лицо. Машина остановилась прямо перед ним, в каких-то двух-трех метрах.

Заглох двигатель, водитель потушил фары. Теперь грузовик был похож на гигантскую божью коровку.

Дверь кабины бесшумно открылась.

Бокун затушил каблуком окурок.

— Здравствуй! — крикнул он в темноту и сделал шаг навстречу.

— Здравствуй! — знакомый голос заставил Бокуна вздрогнуть.

Он невольно отшатнулся.

«Не может быть, — пронеслось у него в голове. — Такого просто не может быть!»

Этот голос он слышал в кошмарных видениях. Этот голос угрожал ему смертью. Среди руин «Красной Горки».

— Солодник Мхачители! — Черноволосый мужчина протягивал руку. — Здравствуй, командир! — оскалился киллер, обнажая крепкие, желтые, как кукурузные зерна, зубы. — Будем прореживать?!

Солодник не узнал в респектабельном, уверенном мужчине выбирающегося из-под развалин контуженого спецназовца.

«Может, ему память отшибло?» — схватился за спасительную догадку Бокун, внутренне готовя себя к непредсказуемой реакции киллера. Но тот продолжал щериться, как обретший хлебосольного хозяина пес.

Приставку «экстра» Солодник оправдывал сполна.

Хрунцалова он разделал под орех. Правда, не без участия слизняка Сапрыкина, оставившего открытой маленькую дверцу в подвальные помещения профилактория и набросавшего план коридоров с помеченными крестиком личными апартаментами мэра. Проникнув незамеченным в переполненный пьяными гостями дом отдыха, киллер пробрался в номер.

— Зашел, баба на кровати голюсенькая лежит, а в ванной душ шумит, — рассказывал Солодник. — Прикинул, не с руки пальбу открывать при свидетельнице.

Лишний визг, грохот: Я аккуратненько удавочку, хоп.

Ножками подрыгала малек и утихомирилась. Я в ванную, а там никого! Зря бабенку кончил, — сокрушался Солодник. — Тут мармелад в номер скребется.

— Кто? — задал единственный вопрос Бокун.

— Студень этот, Сапрыкин. Трясется, как студень, и жестами на сауну показывает, мол, там Хрунцалов.

Баба, наверное, его из номера вытурила. На ковре лужа блевотины… — морщился Солодник. — Я чуть не поскользнулся. Чего кабан в сауну забрался? Хотя каждый по-своему с ума сходит. Я с первого выстрела рассчитывал завалить. Не получилось! Метался по сауне. Но со второго достал.

Городские газеты вынесли сообщение о гибели Хрунцалова на первые полосы. Резонанса такого масштаба Бокун не ожидал. Но нет худа без добра. Вариант замести следы складывался сам собой. Ради этой цели требовались новые жертвы, а гроссмейстер всегда готов отдать пешку, чтобы выиграть партию.

* * *

В двадцать минут двенадцатого Солодник вошел в дом. Двигался он бесшумно, шаря перед собой узким лучом фонарика.

Осмотрев комнату, удостоверившись, что приговоренный мирно посапывает на диване, укрывшись с головой клетчатым пледом, киллер проскользнул на кухню.

Зачерпнув кружкой воды из ведра, стоявшего у заляпанной жиром газовой плиты, черноволосый мужчина с орлиным носом утолил жажду.

Круг света заплясал по стенам. Он задержался на эбонитовом счетчике электроэнергии, пробежался по проводке и остановился на выключателе.

Солодник ухмыльнулся, словно задумавший пакость балбес-второгодник. Он сам иногда удивлялся своей изобретательности, умению обходиться без непосредственного контакта с жертвой. Предсмертные хрипы, фонтанирующая кровь из перерезанного горла, судороги и угасающие искорки жизни в глазах умирающего Солодник считал издержками профессии, по возможности стараясь не травмировать собственную психику созерцанием чужих мучений.

Достав универсальный перочинный нож, он ногтем подцепил крестовидную отвертку. Солодник неторопливо выкрутил шурупы, снял крышку и проверил контакты. Фонарик киллер держал в зубах.

Заслышав скрип дивана в комнате, Солодник машинально выдернул из-за пояса джинсов пистолет.

Вороненый ствол, готовый пулей встретить любого, кто бы ни вошел, уставился на дверной проем.

Скрип стих. Старик, сменив позу, перестал храпеть.

Так же без спешки, аккуратно киллер вернул крышку выключателя в надлежащее положение у выкрашенного белой краской косяка двери. С проводкой, двужильным проводом в синей изоляционной обмотке, он поступил не так бережно.

Разрезав провод — у Солодника был чудесный нож с лезвием из легированной стали с фирменным клеймом «три короны» шведской сталелитейной компании, — наемный убийца оголил провода, скрутив их вместе.

Далее предстояло проделать самую шумную часть подготовительных работ к казни профессора Арутюняна, ставшего кому-то ненужным, старикашки, сующего нос в дела серьезных людей.

Проводка не была скрыта под штукатуркой, как в современных домах. Она шла по оклеенным дешевыми обоями стенам, провисая кое-где. Тонкие гвоздики — штапики, загнутые скобой, были хлипким креплением, но повозиться с ними Солоднику все же пришлось. Гвоздодера в универсальном ноже шведы не предусмотрели.

Поддевая шляпки ножницами, киллер выдергивал гвозди из стены с остервенением дантиста, которому надоели гнилые зубы пациента.

Сорванный кусок проводки, присоединенный к выключателю, Солодник подтянул к газовой плите.

Открыв дверцу духовки, он положил связанные между собой концы оголенного медного провода над конфоркой.

Улица, на которой стоял дом Арутюняна, не была газифицирована. Машина с надписью «Пропан-бутан. Огнеопасно» доставляла сюда красные баллоны, забирая взамен опустевшие.

У профессора баллон был заправлен под завязку.

Киллер убедился в этом до начала манипуляций с проводкой, проверив баллон на вес.

— Фейерверк должен получиться славненький! — с черным юморком произнес убийца, поворачивая ручки плиты.

Вентиль баллона он застопорил, сорвав резьбу…

* * *

Старику профессору снились кошмары. Начальник шарашки майор НКВД со сталинскими усами зачитывал ему смертный приговор за «вредительство и участие в троцкистской группировке».

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — бубнил фантом, оживший в подсознании Карена Акоповича.

Майор расстегивал пряжку портупеи, сворачивал из кожаного ремня петлю, набрасывал удавку на шею и, упершись коленом в грудь Арутюняну, тянул ремень на себя. Чем туже становилась петля, тем расплывчатое были черты лица энкавэдэшника, сгинувшего в подвалах Лубянки еще при Берии.

— Ты расстрелян, — хрипел химик. — По какому праву мертвец судит живого? Убирайся в могилу…

Призрак разразился сатанинским смехом, обдавая профессора зловонным запахом тления, а в пустых глазницах горели болотные огоньки.

Арутюнян отталкивался руками и ногами, тянул шею, чтобы зубами вцепиться в глотку палача, но вместо майора над ним нависала гогочущая рожа Хрунцалова:

— Каюк тебе, армяшка. Приговор приводится в исполнение безотлагательно…

Раскормленная морда покойного мэра с обвисшими лоснящимися щеками, словно у бульдога, претерпевала фантасмагорическую метаморфозу, преображаясь в один большой пятак лесного вепря…

— Уф, приснится же такая бредятина. — Хозяин дома, упавший с дивана, ощупывал шишку на голове. — Нервишки разболтались, — он разговаривал сам с собой.

По-стариковски охая, профессор оперся руками о край дивана, намереваясь подняться. Продавленные пружины по-мышиному пискнули.

Арутюнян глубоко вздохнул, набирая в легкие воздух. Грудь химика поднялась и резко опустилась.

— Утечка.., газа! — вместе с отравленным воздухом выдохнул старик.

Он хоть и был изрядно пьяным, но характерную вонь растекающегося по комнатам газа мог отличить от тысячи других запахов.

Табуретом Карен Акопович вышиб оконное стекло.

Босиком, полуголый, стремглав кинулся к дверям, открыл их ударом ноги, и только оказавшись на улице, профессор утер холодную испарину со лба.

— Допился, хроник. Газ оставил открытым! — выругался Арутюнян, влепив себе пощечину.

Куры, разбуженные грохотом в доме, испуганно закудахтали в пристроенном у веранды низеньком курятнике с крышей из кусков шифера и рубероида.

— Спите, пернатые! Ситуация под контролем! — К профессору вернулась хмельная удаль. — Сквознячком протянет за секунду… — успокоил он себя и несушек.

Хохлушки тем не менее надрывались, словно к ним в гости пожаловал хорек.

— Дуры в перьях! — выпалил старик, раздраженный птичьим гомоном.

От кудахтанья Карена Акоповича мутило. Вдобавок к этим неприятностям изжога терзала пищевод профессору, посадившему желудок в годы суровой молодости, когда пайки хватало ровно настолько, чтобы дойти из барака в лабораторию, не зарывшись носом в сугроб или не плюхнувшись в лужу.

«У меня же пивко очаковское в холодильнике… — вспомнил о заначке Арутюнян. — Возьму — и на свежий воздух. Баллон перекрыть тоже надо».

Шаркающей походкой утомленного жизнью пожилого человека, прикрывая нос ладонью, Карен Акопович прошел на кухню. Безошибочно ориентируясь в темноте, он нащупал вентиль газового баллона.

— Заржавел ты, что ли? — тужился старик, пыхтя над застопоренным вентилем.

Дышать становилось все труднее. Газ разъедал глаза, вызывая потоки слез. На антресолях дома был ящик с инструментами, в том числе имелся и разводной ключ.

Подставив табурет, Арутюнян встал на него, открыл антресоли, расположенные над входом в кухню.

Сунув руку в ящик, он напоролся на что-то острое…

— Черт подери.., темнотища.

Рукой профессор нашарил выключатель, перевел его в положение «включено». Связанные концы проводки заискрились, став детонатором для газа, скопившегося в духовке.

Этот взрыв профессор Арутюнян успел услышать и даже увидеть. Но второй, гораздо более мощный, огненным смерчем подхватил старика, метнул его тело, уже иссеченное осколками взорвавшегося баллона, на вздыбившийся пол.

Адский огонь длинными языками вырвался в ночь через открытые двери и окна с повылетавшими стеклами и вернулся назад, словно какой-то гигантский насос закачал его обратно в дом — довершить начатое.

Глава 3

Весной хорошеют женщины, набухают почки, худеют от любовной истомы коты, вопящие на крышах серенады хвостатым подругам. Природа обновляется, отогреваясь под лучами встающего все выше над горизонтом солнца.

Только свалка, клоака города, в благословенную пору года становится еще безобразнее.

Сошедший снег обнажает скрытые язвы. Миазмы гниения пеленой висят над курганами отбросов. Вода с радужной пленкой на поверхности разливается безбрежным морем, по которому, надев пластиковые мешки на ноги, бродят бомжи со своими посохами-царапками.

Рогожин, вытягивая ноги из раскисшей глины, шел к берлоге Степаныча. В пакете он нес продуктовый набор, чтобы отставной майор мог подкрепиться человеческой едой, а не ассорти из объедков.

У развилки тропы, где почва была посуше, на маленьком, не залитом водой островке стоял знакомый Рогожину автомобиль с растрескавшимся лобовым стеклом. Рядом в приветственном полупоклоне согнулся Пыжик.

— Здрасте! — Его лицо, залепленное лейкопластырем, выражало глубочайшее почтение и подобострастие.

В багажник машины бомжи из его бригады загружали собранную «пушнину», то есть стеклотару, рассортированную по картонным коробкам.

— Дань собираешь? — с металлом в голосе спросил Дмитрий, выбирая, куда ступить, чтобы не увязнуть в болоте.

Пыжик заискивающе улыбнулся:

— Способствую, так сказать, утилизации отходов.

На верхней челюсти предводителя мафии мусорокопателей недоставало двух передних зубов. В прореху, когда он говорил, высовывался розовый кончик языка, отчего Пыжик был похож на преданного пса, подбежавшего к хозяину.

— Вы к Степанычу? — навязчиво-любезно спросил он, и его улыбка стала еще приторнее.

— К нему.

— Может, проводить? — услужливость Пыжика не знала границ.

— Сам доберусь…

Раскатанная машинами дорога превратилась в речушку кашицеобразной грязи. Рогожин огляделся, высматривая подходящее место для переправы.

— Подождите, я передачу Степанычу приготовил!

Пыжик вернулся с коробкой, на боковой стенке которой красовались штриховой код и надпись: «Сникерс».

— Вот, передайте, пожалуйста, если вас не затруднит.

— Шоколадками ветерана подкармливаешь? — Дмитрий отогнул картонный клапан.

Содержимое коробки состояло из каких-то радиодеталей, клубков проводов, трансформаторов и плат.

— Мне ваш друг заказ дал! — торопливо объяснял Пыжик. — Собирать все, что связано с радиотехникой, и к нему на фазенду сгружать. Вот я и расстарался.

Интерьер землянки изменился. Рогожин приметил это, спускаясь по лестнице. Она словно стала чище и просторнее.

— Степаныч, ты генеральную весеннюю уборку сделал? — вместо приветствия воскликнул Рогожин, отдав честь отставному майору.

Тот сидел на топчане, фасуя по пакетикам какую-то дребедень.

— Руку к пустой голове не прикладывают! — буркнул Степаныч, пододвигаясь. — Лампочку я присобачил. От керосинки глаз замыливается. Аккумулятор Хвалько притарабанил подзаряженный, — он указал на стоявший у изголовья топчана источник питания.

— Цивилизация добралась до пещеры отшельника… — пошутил Дмитрий, выкладывая из пакета продукты. — Расщедрился вождь бомжатника.

— Морду ты ему набил, вот и расщедрился. Он теперь тише воды ниже травы.

Носик чайника без ручки запыхтел паром. Степаныч обхватил его тряпкой, снял с «буржуйки» и разлил кипяток по банкам, предварительно насыпав туда заварки.

— Пей, Дима. Настоящий цейлонский. С пенсии купил… Сегодня четвертинку хлобыстнуть полагалось бы, но я в глухой завязке. С бухалом покончено, — он был угрюм и сосредоточен.

— От Ветрова приходили? — Рогожин внимательно осмотрел старика.

— Придут и по мою душу! Куда они денутся? — с затаенной ненавистью произнес Степаныч.

Он разорвал бумажную упаковку сахара, слипшегося от сырости в монолитный кирпич. Ударом кулака раскрошил его.

— — Подсолоди чаек, — ладонью он сгреб крошево в кучу. Помолчал, собираясь с мыслями, и глухо сказал:

— Юрчик преставился. Кровью под себя дней десять ходил…

Рогожин знал: юродивого поместили в психиатрическую больницу по распоряжению начальника УВД.

Свидетель из умственно отсталого человечка был никудышный, его показания не приняли бы в суде.

— Отбили страдальцу в ментовке внутренности, — продолжал Степаныч. — Я Юрчика в психушке не видел. Ветров встречаться запретил. Сказал: «Приедешь — в дурдоме и повесишься». Санитаров упредил, скотина, мол, старого полудурка харей о железные ворота, если сунется, — лицо отставного майора скривилось, точно от зубной боли. — Тоска, Дмитрий… Больных головой никогда на Руси не обижали. Полагали, юродивые с богом беседуют и простому человеку их разговор не понять. Каждый норовил кусок хлеба в суму дурачку-нищему положить, — накатившаяся слеза предательски блеснула в глазах Степаныча.

— Я знаю, как тяжело друзей терять…

Он вспомнил перевал, гортанные крики иорданца, громовым эхом разносящиеся по ущельям звуки выстрелов снайперских винтовок и предсмертные стоны преданных московскими стратегами бойцов разведгруппы.

В молчании, точно на поминальном ужине, два офицера допили чай, и каждый думал о своем: несбывшихся мечтах, злодейке-судьбе, загнавшей их в землянку на окраине городской свалки, и о тех, кто в этом виноват.

Тишину нарушил Рогожин.

— Тебе Пыжик хлам какой-то передать просил, — он ногой пододвинул коробку. — Ремонтируешь бытовую технику соседей?

Опрокинув коробку, Степаныч высыпал радиодетали на пол. Присел на корточки и, точно петух на навозной куче, стал быстро разгребать образовавшуюся из плат и проводки гору.

— Ты скажи, что надо. Я куплю в магазине. — Заинтригованный азартом отставника Дмитрий поднял трансформатор со сгоревшей обмоткой.

— Бабки лишние? — осуждающе спросил Степаныч, кусачками кромсая пришедший в негодность блок питания телевизора. — Стонут — кризис в стране, а на помойку миллионы выбрасывают. Да здесь баллистическую ракету собрать можно, только ройся, не ленись. Залежи золота под ногами!

— Ей-богу, Степаныч, ты от Плюшкина мало чем отличаешься! — дружелюбно хохотнул Рогожин.

— Ну, у Плюшкина дохлые мухи в настойке плавали, а у меня вот что есть, — не без гордости сказал бывший ракетчик, доставая фибровый чемодан с железной окантовкой.

В таких чемоданах в послевоенные годы офицеры привозили из Германии фарфоровую посуду, шелковое белье и многие другие диковинные предметы роскоши.

Степаныч замешкался с заедавшим замком.

— Показывай сокровища! — шутливо поторопил Рогожин.

Увиденное отбило у Дмитрия охоту упражняться в юморе. На треть чемодан был заполнен желтоватым веществом, напоминающим расплющенные бруски тола.

— Пластит?! — прошептал Рогожин. — Откуда?

Взрывчатое вещество такого типа применялось только в армии. Промышленные пиротехнические работы вроде разрушения скальных пород при прокладке тоннелей, сноса зданий взрывом направленного действия исполнялись тротиловыми шашками, динамитом, но не этим веществом.

Пластит в коробках навешивали на танки «Т-80» или «Т-72», чтобы, взрываясь, он отбрасывал снаряды. Пользовались им и подрывники-диверсанты.

— Откуда? От верблюда! — загадочно откликнулся Степаныч. — Сперли со складов приятели-бомжи.

Попотчевали солдатика водчонкой, Лизку-Мотороллу под него подстелили, он и запустил мужиков. Хотели к зиме бельишко теплое стащить, да не туда попали.

Жалко было с пустыми руками уходить. На водку потратились, Лизку солдатик после долгого воздержания того… — Степаныч сделал неприличный жест, — измочалил. Они и набрали что было. Мыться пробовали пластитом. Говорят, ни хрена не пенится. Волдыри по всему телу с кулак после помывки. Кеша-Философ, у него будка на северной стороне свалки, до весны пластит у себя держал, не выбрасывал. Ученый мужик, философский факультет МГУ окончил, но дочитался до белой горячки, спрятался от людей на помойке. — Степаныч доской прикрыл доступ к чемодану, задвинутому под топчан. — Сообразил ко мне прийти. Говорит: "Ты, Суворов, человек военный, в этих делах просекаешь больше, чем я, покупай за два «фауста», вина по ноль-семь, значит.

— Выгодная сделка! — сказал Рогожин и, догадавшись, зачем старику взрывчатое вещество, которого хватило бы поднять на воздух половину многоквартирного дома, добавил:

— Бомбу для Ветрова мастеришь?

— Детонатор оригинальной конструкции собираю, — на полном серьезе ответил отставной майор. Не позволю паскуде надо мной издеваться. И от показаний откажусь! — с решимостью обреченного выдал Степаныч. — Взорву и себя, и управление ментовское к едреной фене!

«А ведь взорвет, — подумал Рогожин. — Чумовой старик».

— Ты брось камикадзе из себя изображать! — он погрозил отставному майору пальцем. — Мы эту банду под монастырь без ненужных жертв подведем. Увидит Ветров небо в клеточку, я тебе обещаю. И Сергей на свободу выйдет. Дело-то белыми нитками шито. Я с профессором Арутюняном переговорил. Одно слабое место уже нащупал. Осталось раздобыть какие-либо документы, фальшивые накладные, например, доказывающие сокрытие прибыли в особо крупных размерах, и прижать Ветрова с братвой к стене.

Вытянем Сергея, документы на стол министра МВД лягут. Пускай со своими держимордами разбирается.

— Угу! — отозвался Степаныч. — Дерзай… Бумажки тебе на подносе принесут?

— Достану! — уверенно ответил Рогожин. — Завари еще чаю.

Раскалывая топориком полено на щепки, Степаныч бормотал что-то себе под нос.

— Химик.., профессор! — Внезапно он вскинул голову. — На Кленовой дом?

— Какой дом?

— Профессора! Бывшего зэка, химичившего в шарашке!

— Да, улица Кленовая…

— Сгорел ночью профессор…

— Проспись, старик! — Дмитрий схватил отставного майора за костлявое плечо. — Я говорил вчера с Арутюняном.

— Сегодня он с ангелами беседует! — судорожно двигая челюстью, выдавливал слова Степаныч. — Ночью в доме газовый баллон взорвался. Домишко по бревнышкам разнесло. Кеша-Философ от водил узнал. Весь город талдычит о пожаре…

Городская площадь походила на растревоженный муравейник. У постамента памятника со снятой фигурой какого-то малозначительного пролетарского деятеля была сооружена трибуна, декорированная лентами цветов государственного флага.

По бокам трибуны находились столбы «матюгальников» — стодвадцативаттных колонок, усиливавших голос оратора до рева самца-слона в период брачных игр.

Музыка, пропущенная через динамики этих ящиков, была на один мотив: грохот электронных бубнов, забивающий голос исполнителя. Оператор, разбитной паренек в бейсбольной кепке с повернутым назад козырьком, устроившись под трибуной, развлекался, вращая ручки пульта.

Над площадью как будто кружила эскадрилья реактивных истребителей, заходя на посадку и снова взмывая к облакам. Но людям, собравшимся на площади отпраздновать День города, какофония дискотеки под открытым небом не мешала веселиться. Они толпились у ларьков. Дети покупали сладости. Мужчины заправлялись пивом. Женщины сплетничали, не забывая следить за теми и другими. Подростки тусовались отдельными группами, стараясь пробраться поближе к деревянной эстраде, где должно было состояться кульминационное событие праздника — театрализованное представление.

Повсюду — на фронтонах ларьков, на щитах, на натянутых между фонарными столбами транспарантах — аршинными буквами было написано:

«Стар-дринк».

Молодые люди в красных синтетических куртках с фирменными эмблемами метеорами носились среди толпы, раздавая рекламные буклеты, наклейки и значки с логотипом «Стар-дринк».

В холле гостиницы старая приятельница Рогожина, зевавшая за стойкой, объяснила причину кутерьмы на площади:

— Развлекаловку народу подбросили, как собаке кость. Покойничек Хрунцалов День города придумал отмечать.

— Что же в этом плохого? — безучастно спросил Дмитрий, рассматривая налипшую на обувь грязь. — Жизнь у людей и так серая. Пускай повеселятся.

— Ага! — поджав губы цвета переспелой вишни, хмыкнула администраторша. — У нас все серо-буро-малиновое. Мужики понапиваются, вот и праздник. Спиртное на каждом углу продается. Может, только в этом году по-человечески справим? Спонсор солидный…

На стене за спиной Риммы Павловны висел перекидной календарь, которого раньше не было: парень с девушкой на фоне океанского пляжа с пальмами сияли улыбками, вглядываясь в синюю линию прибоя, в руках у них были банки «Стар-дринк».

— Американская компания, — продолжала администраторша. — Гостиничному ресторану презентовали холодильный шкаф, скатерти с фирменным лейблом, пепельницы. На площади угощают прохладительными напитками. И все это за счет фирмы. Вечером фейерверк будет… — Она подала ключ от номера вместе с рекламным буклетом. — Возьмите, Дмитрий Иванович. Мне стопку директор принес, просил среди постояльцев распространить.

«Стар-дринк» — название фирмы, — словно репей, прицепилось к языку. Смывая под душем запахи мусорной свалки, которые впитались в волосы и кожу, Дмитрий повторял про себя эти два слова.

"Дебильная реклама. — Он злобно намыливал голову, будто пена могла избавить его от чужестранного словосочетания, застрявшего занозой под черепной коробкой. — Дебильные дыбящиеся загорелые рожи…

Человек не способен думать о деле, когда его извилины силком выпрямляются… «Стар-дринк» — неиссякаемый источник наслаждения, заряд бодрости в каждом пузырьке! Тьфу!.. — сплюнул в сердцах Рогожин. — Прилипла эта «Стар-дринк» как банный лист к…"

Он так и не сумел объяснить себе раздражения, вызванного названием иностранной компании, чьи рекламные щиты с аршинными буквами он видел еще в Москве. Но тогда Рогожин не выделял их из общей массы вывесок, плакатов и прочей наглядной агитации, призывавшей курить исключительно сигареты «Кэмел», развивать бульдожьи челюсти, жуя жевательную резинку с удивительно устойчивым вкусом «Ригой Спермент», и лечить все болезни быстрорастворимым аспирином «Упса».

Озарение пришло внезапно. Шлепая мокрыми ногами, Дмитрий добрался до шкафа в прихожей номера, проверил карманы куртки, извлек картонный прямоугольник визитной карточки.

Несмытое мыло щипало. Напрягая зрение, Рогожин прочитал: «…Анатолий Бокун, менеджер по продаже совместного российско-американского предприятия „Стар-дринк“, телефон, факс…» С обратной стороны надпись была продублирована на английском.

«Ну Толик и жучара, — без зависти подумал Рогожин, вернувшись под обжигающие, тугие струи душа. — Менеджер по продаже! Звучит! Был офицером Советской Армии, стал представителем американской компании. Скажи о такой перспективе тогда, в училище, мгновенно бы комиссовали как идиота с шизофреническими фантазиями».

Дирекция гостиницы экономила на отоплении.

В номере было прохладно, и Дмитрий, плохо вытершийся маленьким махровым полотенцем, покрылся гусиной кожей. Он завернулся в одеяло, лег на кровать.

Листовка рекламного проспекта, отпечатанного на глянцевой бумаге, оказалась под рукой.

— Полюбопытствуем, на кого работает Толик! — пробормотал Рогожин, рассматривая текст, набранный мелким шрифтом.

"…Кларк Остин, основатель транснациональной корпорации, являющейся символом Соединенных Штатов, создал эликсир бодрости «Стар-дринк» в отцовской аптеке. Секреты изготовления напитка он перенял у индейских врачевателей племени семинолов, дававших пить настой из трав воинам, вступившим на тропу войны и не знавшим поражений.

«Стар-дринк» — это победа!

«Стар-дринк» — дух Америки!

Она вобрала в себя аромат прерий, утреннюю свежесть Скалистых гор, солнце Калифорнии. Пей «Стар-дринк»! Момент для этого подходящий. Пей «Стар-дринк» — и ты почувствуешь себя стопроцентным американцем. Пей «Стар-дринк» — и ты будешь свободным!"

Рогожина едва не стошнило от рекламного бреда, растиражированного в десятках тысяч листовок.

— Промочи горло «Стар-дринк», и все твои проблемы побоку! — перефразировал рекламные призывы Дмитрий, разрывая глянцевый буклет на узкие полоски бумаги…

— Дорогие граждане нашего города! — Девичий голос, обезображенный усилителем, заставлял дребезжать оконное стекло. — Перед вами выступит мэр города, которому мы благодарны за этот чудесный праздник, Валерий Александрович Сапрыкин. Поприветствуем…

Дмитрий, присев на подоконник, с высоты второго этажа обозревал трибуну, ожидая появления мэра.

Высокий, неплохо сложенный мужчина в ладно сидящем костюме и расстегнутом светлом плаще подошел к микрофону. Его единственным недостатком была лысина, прикрытая редкими прядями волос. Ветер поднял эту маскировочную прядь, поставив ее торчком, тем самым придав городскому голове сходство с вождем папуасов. — Внешне Сапрыкин напоминал президента одной из западных республик бывшего Союза. Та же прилизанная прядь от уха до уха, пышные усы, вытаращенные глаза и спортивная фигура. Даже речь была похожей: фальшиво-трогательной, с гавкающими интонациями человека, которому абсолютно нечего сказать, но выступать надо. Он заводился постепенно, выдавая в микрофон банальный набор фраз о демократии, светлом будущем города и его великом прошлом.

У подножия импровизированной трибуны умирал от скуки персональный телохранитель Сапрыкина, флегматичный амбал ростом с маленькую гориллу. Он беспрестанно зевал, не прикрывая широченную пасть рукой. Когда приступы зевоты проходили, принимался ковырять в носу. Иногда взглядом сторожевого пса телохранитель простреливал толпу.

После смерти Хрунцалова следовало быть начеку.

Но обстановка празднества расслабляла. На трибунах, в театральных ложах, на митингах убивали царских министров, пролетарских вождей и президентов, когда покушению придавали политическое значение.

Банкиров, мэров и бизнесменов в новой России мочили в подъездах их собственных домов, поднимали на воздух машины, стреляли по окнам офисов. Убийство стало будничным ремеслом, выполнявшимся без лишнего шума и театральных эффектов.

Окончательно обалдев от лившегося рекой словоизвержения своего патрона, телохранитель, нацепив на нос черные очки и скрестив на груди руки, навалился спиной на дощатый бок трибуны. Застыв в позе отдыхающего Геракла, он изредка цыкал на неугомонных мальчишек, стайками перебегавших перед трибуной.

Сапрыкина охватил приступ красноречия. Казалось, еще немного — и он проглотит микрофон.

«Трепло! — дал свою оценку Рогожин. — Пора, Дмитрий, разрубить узел одним ударом. Этого пустобреха надо скрутить в бараний рог…»

Довольный собой, Валерий Александрович Сапрыкин сошел с трибуны, полагая, что его речь имела успех у слушателей. Вялые аплодисменты подняли настроение преемнику Хрунцалова. До знакомства с Петром Васильевичем он был мелким служащим в управлении горпищеторга, давившим от скуки мух на оконном стекле.

Хрунцалов через него передавал взятки начальнику управления, распределявшему спиртное в магазины, где директора были своими людьми. Когда торгашей разоблачили парни из ОБХСС, Сапрыкин на допросах свалил всю вину на своего непосредственного начальника, выводя Хрунцалова из-под удара.

Смыв вину безупречным трудом на стройках народного хозяйства, а конкретнее, во вредном цеху химического комбината Кандалакши, Валерий Александрович, заслуживший на зоне кличку Валик-Фарш за пресмыкательство перед лагерной администрацией, вернувшись, ползал перед Хрунцаловым на брюхе, моля отплатить добром за добро.

Жена, подавшая на развод, пока супруг чалил срок, переписала квартиру на себя. О восстановлении на работе нечего было и мечтать. Петр Васильевич предложил Сапрыкину покантоваться грузчиком на его полуподвальном складе. Валик-Фарш быстро зарекомендовал себя, закладывая коллег, подворовывавших у Хрунцалова или болтавших лишнее в пивных.

— Песья у тебя натура, Валек! — шутил Петр Васильевич. — Покуда хозяин кормит — не кусаешься, а как перестанет — горло перегрызешь…

Сапрыкин, за плечами которого были бухгалтерские курсы, взял на себя бремя ведения «черной кассы» предприятия Хрунцалова. Все расчеты осуществлялись исключительно через него… Соответственно, любые претензии со стороны правоохранительных органов адресовались бы в первую очередь Сапрыкину.

От беспокойства Валерий Александрович заимел язву желудка, пристрастился к рюмашке коньяку перед сном, постепенно увеличив дозу до бутылки. Приятелям, справлявшимся о здоровье, он скорбно отвечал:

— Сгораю на работе!

Когда Хрунцалов, позвонив в два часа ночи, поднял своего бухгалтера с постели и хрипло пробасил в трубку: «Хватит дрыхнуть, пора двигаться в политику!» — Сапрыкин грешным делом подумал, что шеф спятил.

Они выгребли из заначек почти все деньги для организации предвыборной кампании, покупки продуктовых наборов для ветеранов, взяток членам избирательной комиссии на местах и товарищам из контролирующего органа в Москве.

Сапрыкин лично отвозил обернутые в целлофан, похожие на кирпичики хлеба стопки «капусты», передавая по указанным шефом адресам или явкам, где его встречали солидные дяди с неподкупными взглядами и влажными от волнения руками.

Валерию Александровичу не хватало полета фантазии. Он вечно оставался в тени могущественных фигур. На зоне Фарш шестерил перед надзирателями и блатными, за что бывал бит и теми и другими. На воле им помыкал Хрунцалов, представляя своего зама шутом, готовым вывернуться наизнанку, чтобы угодить боссу.

Даже коммерсанты, отстегивающие долю мэру или всучивающие Сапрыкину взятку для Петра Васильевича, чтобы тот посодействовал в приватизации какой-нибудь забегаловки, позволяли себе гнусные намеки вроде:

— Смотри, Валерий Александрович, чтобы к рукам много не прилипло. Узнает Хрунцалов, высечет публично, сняв с тебя штаны перед всем честным народом.

А этот мусор, начальник УВД, втершийся в доверие к Хрунцалову, вообще Сапрыкина за человека не считал: утверждал, что без его ментовской «крыши» конкуренты или отморозки-уголовники с такого ничтожества, как Валик-Фарш, кожу чулком снимут.

Сладкой жизни при покойничке Валерий Александрович вкусил достаточно: успокоил расшатавшиеся нервы в средиземноморском круизе, отстроил двухэтажную виллу в живописном месте, поменял провинциальных любовниц на профессиональных жриц любви, да и деньжат в австрийском несгораемом сейфе, вмонтированном в пол подземного гаража, скопилось достаточно, чтобы не чувствовать себя нищим.

Но все это не радовало Сапрыкина. Он не хотел быть холуем Хрунцалова, а тем более мальчиком на побегушках у подполковника Ветрова.

В каждую самую ничтожную личность бог заложил крупицу достоинства и гордости.

У Сапрыкина эти качества были помножены на патологическую трусость и равную ей жадность. Он всеми фибрами души ненавидел кабанообразное мурло Хрунцалова, его пошлые подколки, его похлопывание волосатой пятерней по щеке. Сапрыкин копил ненависть, как гадюка яд. И он знал, придет мгновение, когда можно будет выпустить этот яд.

— Смени хозяина, и все будет о'кей…

* * *

Дмитрий рассекал толпу, выставив вперед правое плечо. Он старался не упустить из виду Сапрыкина, совершавшего обход ларьков со свитой чиновников.

Мэра без конца фотографировал репортер городской многотиражки. Горожане интереса к персоне городского головы не проявляли, предпочитая наслаждаться пивком и халявной «Стар-дринк», щедро раздариваемой парнями в красных куртках.

— Валерий Александрович! — Мужчина с внешностью алкоголика со стажем дернул Сапрыкина за рукав. — Выпейте сотку с пролетариатом!

Он протягивал мэру наполовину опустошенный пластиковый стакан «русского йогурта», накрытый надкусанным бутербродом с сыром.

— Не побрезгуйте… — с улыбкой провокатора добавил мужичок в кепке с переломанным козырьком.

Телохранитель Сапрыкина поотстал. В людской толчее он случайно налетел на путавшегося под ногами ребенка. Конопатая девчушка лет шести, шлепнувшись на попку, в отместку за грубость выплеснула на брюки дяде недопитый стакан «Стар-дринк». Коричневое пятно расплылось по светлой ткани от ширинки почти до колена правой брючины. Натягивая край короткой кожанки, телохранитель отчитывал мамашу бойкого дитяти за паршивое воспитание.

Шустрая малышка, спрятавшись за спину матери, корчила рожицы, а женщина виновато извинялась.

— За такие дела ремнем отходить полагается, чтобы три дня сесть не могла! — Сапрыкинский телохранитель стряхивал капельки коричневой влаги с безнадежно испорченных штанов.

Шум вокруг мэра заставил его вспомнить о своих обязанностях. Привстав на цыпочки, он попытался рассмотреть, что происходит с Сапрыкиным. От охраняемого человека его отделяла плотная толпа. Бесцеремонно расталкивая огрызающихся мужиков, чуть по-обезьяньи сутулясь, телохранитель торил дорогу к мэру.

Дмитрий не упустил возможности. Очутившись за спиной охранника, он плавным движением нанес удар по нервным окончаниям шейных позвонков. Со стороны казалось, что старый приятель приветствует своего друга легким хлопком. Онемевший телохранитель с повисшими плетьми руками застыл словно статуя.

— Переставляем ножки… — тихо шептал Рогожин, подталкивая обмякшего битюга к стульям выездного кафе, развернувшего торговлю на площади.

Тот безвольно подчинялся, шаркая подошвами по асфальту.

— Молодчина, — продолжал Дмитрий. Он поправил очки, съехавшие на курносый нос охранника. — Посиди на воздухе. Так, вытяни ноги и отдыхай.

Усаженный на белый пластиковый стул под полотняным зонтиком с логотипом «Стар-дринк» телохранитель походил на свежеизготовленную мумию — неподвижную и безжизненную. Только страдальчески моргающие глаза выдавали его мучения.

Приметившая странного посетителя официантка, убиравшая грязную посуду и сметавшая крошки со столов подолом фартука, заворчала:

— Ты чего своего собутыльника здесь примостил?!

Валите домой отсыпаться, алкаши смердючие! Или в подворотне отходите, если жен боитесь. У нас люди отдыхают, не свиньи.

— Не гоношись, красавица! Устал человек. Пусть полчасика посидит, — миролюбиво улыбнулся Дмитрий. Он нырнул в толпу, оставив выведенного из игры охранника на попечение официантки.

Женщина, ссыпав мусор в картонный упаковочный ящик из-под «Стар-дринк», подошла к развалившемуся на стуле телохранителю. Его голова была откинута назад, а сквозь зубы с шипением вырывался воздух.

— Эх, паскуда! — покачала головой официантка. — Нахилялся! И обоссаться успел! Вставай, бери тряпку и вытирай за собой! — Она дернула охранника за плечо. — Вставай, все штаны мокрые…

Массивная туша оцепеневшего телохранителя даже не шелохнулась.

— Ну и дрыхни! К вечеру всех вас, синюг, в вытрезвитель штабелями вывозить будут, — предвидя итоги праздника, пробормотала официантка.

А Рогожин, уже стоявший впритирку к мэру, наблюдал за разыгрывающимся спектаклем двух актеров: Сапрыкина и человека из народа.

Он видел, как натужно улыбался мэр, отказываясь с ледяной вежливостью:

— Я абстинент, товарищ. Но за угощение, если оно от чистого сердца, благодарю.

— Чего? — несколько растерянно переспросил забулдыга, не понявший незнакомого словечка.

— Абстинент — абсолютный трезвенник, — разъяснил Сапрыкин, брезговавший пить водяру, изготовленную, как ему было известно, из спирта-сырца на городском ликероводочном заводе.

— Разве такие бывают?! — Забулдыга сорвал с головы кепку и швырнул ее себе под ноги. — Эх, мать-Расея! Гуляем сегодня, Валерий Александрович!

Мэр кисло улыбнулся.

— Широкая душа у русского человека! — Фраза предназначалась для скопившейся публики. — Ты, дружище, не нажирайся, как свинья, — назидательно посоветовал он мужику.

Мэр хотел выглядеть отцом города, прощающим выпивохе наглость. Его усы топорщились, и это должно было означать добродушную улыбку. Но приятели алкаша зароптали:

— Лыбится, харя! Из Петькиного стакана водяру хлебать не желает.

— Чего щеришься, козел? Нахапал вместе с Хрунцаловым башлей, а плюешь на народ с высокой башни! Праздники устраиваете! Ничего! Мы под твой домишко мину подложим!

Сапрыкин испуганно оглянулся. Чиновники мэрии испарились, телохранитель как сквозь землю провалился. Его окружала плотная толпа людей с испитыми лицами и налитыми кровью глазами.

— Что кочаном крутишь? Ментов высматриваешь? — надрывался мужчина с комплекцией штангиста-тяжеловеса.

Он пропустил, по-видимому, не одну порцию «русского йогурта».

— Что ты нес с трибуны! — Тяжеловес схватил Сапрыкина за грудки. — Ряху отъел, паразит! — Классовая ненависть фонтанировала из мужика брызгами слюны, летевшими прямо в лицо мэру.

Тот уворачивался, но возражать не отваживался.

А металлическая музыка грохотала над площадью, словно затяжная весенняя гроза.

— Товарищ, успокойтесь… — Бледный как мел, Валерий Александрович схватил мужика за запястье. — Я гарантирую вам пятнадцать суток!.. — потеряв выдержку, по-бабьи взвизгнул он.

Приятели тяжеловеса старались предотвратить конфликт.

— Отстань от него, Паша! Чего ты взбеленился? — уговаривал верзилу мужичок в кепке со сломанным козырьком.

Голова Сапрыкина моталась из стороны в сторону.

— Слушай сюда, сука конторская, — ревел верзила, подогревая себя собственным криком. — Я тебя не выбирал, и клал я на вас всех с прибором! Меня с завода уволили по сокращению, вместо зарплаты кучу резиновых сапог выдали. Что, собаки, резиной питаться заставляете?

— Товарищ Павел, обратитесь в приемную, — блеял Сапрыкин.

— Бля! В приемную! — Тот оторвал Сапрыкина от земли. Ноги мэра, обутые в модные туфли фирмы «Джордан», купленные в магазине на Тверской, болтались в воздухе. — Я его сейчас урою…

Краем уха ополоумевший от страха мэр услышал тихий, спокойный голос:

— Поставь человека на землю!

Скосив глаза, он рассмотрел заступника. Высокий смуглолицый мужчина стоял с правой стороны от дебошира, насмешливо глядя на него.

— Верни его в исходную позицию!

Верзила что-то угрожающе просипел, отпуская Сапрыкина.

Ответом был пушечный удар в самую уязвимую часть лица — подбородок. Но громила устоял на ногах, лишь качнувшись назад, как сосна под порывом ветра.

— Падаль, за кого заступаешься? — Он сжал огромные, размером с голову годовалого ребенка, кулаки.

Рогожин внутренней стороной стопы ударил верзилу по почкам. Серия ударов кулаком обрушилась на пьяницу. Точно раненый слон, громила опустился на колени, сплевывая кровь, смешанную с тягучей слюной.

Уважительно прошепелявил разбитым ртом:

— Выпьем на брудершафт?! Ты, паря, молоток!

— Без вопросов… — бодро ответил Дмитрий, помогая верзиле подняться.

Воспользовавшись братанием дебошира с незнакомцем, Сапрыкин попытался затесаться в толпу. Рогожин остановил его тихим повелительным окликом:

— Куда, господин мэр? Стоять!.. — Вспомнив уроки Ульчи, Рогожин протянул руку, прикоснулся кончиками указательного и большого пальцев к шее Валерия Александровича.

Сапрыкин ощутил, как парализующая волна боли растекается по всему телу и деревенеющие ноги отказываются ему подчиняться. Он навалился на подставленное плечо Рогожина…

А толпа чествовала своих новых героев. Кто-то подавал горячий, истекающий жиром чебурек, кто-то надрывал фольгу крышек водки в пластиковых стаканах.

— Ну, чтобы деньги были! — провозгласил избитый Рогожиным мужик. — Чокнемся?

— Конечно!

Дмитрий ударил стаканом о стакан, стараясь выплеснуть как можно больше пойла из своей посудины.

Водка была отвратительной на вкус. Она отдавала жестью и не хотела скатываться по пищеводу в желудок.

— По второй? — предложил верзила, приобняв Рогожина.

— Спасибо, — вежливо отказался Дмитрий. — Мне это тело до дома надо оттранспортировать. Видишь, сомлел, бедолага…

Двигатель «шестьсот пятого» «Пежо» с вставшим на задние лапы львом на решетке радиатора мерно урчал.

Дизельный двухлитровый агрегат с турбонаддувом развил предельную для машины этого класса мощность. Стрелка спидометра зашкаливала.

«Пежо» несся по Ленинградскому шоссе, обгоняя попутки. Пост ГАИ, затаившийся на лесной дороге, выходящей на магистраль, не был виден.

Сержант посмотрел на датчик радара:

— Товарищ лейтенант, какой-то жлоб ралли устроил. Валит сто восемьдесят километров.

Офицер, отдыхающий в задрипанном «газике», вдохнул лесной воздух. «Козел» давно подлежал капремонту, в особенности двигатель с изношенными клапанами и стучащими пальцами поршней. При попутном ветре, как шутил экипаж гаишного «газика», если поставить парус, из него можно было выжать максимум восемьдесят километров, — Передай по постам! Пускай задерживают! — лениво отозвался лейтенант.

Он вышел из машины, закурил, выпустив дым через ноздри, и направился к обочине, поигрывая полосатым жезлом. С автомобиля, развившего приличную скорость, можно было слупить неплохой магарыч.

Латаные-перелатаные «Жигули», оставшиеся у трудяг со времен застоя, сто восемьдесят километров не выдадут, даже если в баки залить реактивное топливо.

На таких быстроходных тачках раскатывают автомобилисты, не скупящиеся на мзду малооплачиваемым сотрудникам Госавтоинспекции.

Таков был примерный ход мыслей лейтенанта, угодившего в ручей, струящийся по дну придорожной канавы. Вода перелилась через верх сапога и теперь чавкала за голенищем. Это раззадорило лейтенанта, решившего во что бы то ни стало тормознуть лихача, «Пежо» малиновой стрелой пронесся мимо, обдав гаишника гарью отработанного газа.

— Товарищ лейтенант! — с обидой в голосе крикнул сержант. — Что же вы этого гонщика не остановили! Номера запомнили? Московская регистрация?

Лейтенант, сдвинув на затылок фуражку, подошел к «козлику», напоминавшему какое-то желтое насекомое, заползшее в лес, и жезлом стукнул о капот:

— Запомнить запомнил. И тебе пора, Ложкин, циферки «Пежо» Сапрыкина заучить!

— Мэр, что ли, полетел? — присвистнул молоденький сержант. — Лихо. Тем более тормознуть надо было. Представитель власти, а законы нарушает!

Офицер посмотрел на подчиненного уничтожающим взглядом:

— Ложкин! Помалкивай в тряпочку. С твоих погон лычки сержантские не срывали?

— Не-а… — шмыгнул носом парнишка, простывший на коварном весеннем воздухе.

— Сорвут! — мрачно пообещал лейтенант и добавил:

— Понесся жополиз хрунцаловский на пикник б.., трахать. Полетел, точно вожжа под хвост попала.

Не терпится…

Сапрыкин очнулся оттого, что кто-то брызгал ему в лицо холодной водой. Тело Валерия Александровича разламывалось от тупой ноющей боли, особенно в суставах. Желудок блуждающим метеоритом путешествовал по организму, стараясь выскочить через глотку.

— Меня мутит! — промямлил он, нащупывая ручку двери.

Выскочив из машины, Сапрыкин облегчился на декоративные колпаки колес «Пежо».

Окружающий ландшафт приобретал более-менее отчетливые очертания. Машина передними колесами въехала в воду лесного озерца с плавающими осколками льда.

— Умойся, мэр! — Голос говорившего был холоден, как вода, которой только что ему окропили лицо.

Зачерпнув пригоршней воду, Сапрыкин смыл остатки блевотины с губ и подбородка. Его знобило.

Зубы клацали, выбивая чечетку.

— Очухался? Тогда садись в машину!

Валерию Александровичу внезапно показалось, что незнакомец, подвергнув его изощренным пыткам, привяжет к ногам домкрат и утопит в озере.

— Я должен поблагодарить вас за помощь! — Он пытался «закосить под дурочку». Так этот финт именовался в зоне.

Сапрыкин подал руку с растопыренными веером пальцами, скованными судорогой.

— Очень рад нашему знакомству! — еле ворочая языком, произнес он, не слыша собственного голоса. — Сапрыкин Валерий Александрович. Мэр, — представился он.

Похититель поймал руку, но не пожал ее, а переплел свои пальцы с пальцами мэра. Затем второй рукой, как ковшом экскаватора, накрыл образовавшийся замок.

— Я, господин мэр, брат Сергея Рогожина, которого по ложному обвинению ты и твоя стая хотите подвести под «вышку». Я не знаю, зачем вам понадобилось сваливать вину на Сергея, но думаю, что ты мне это растолкуешь…

Рогожин все сильнее стискивал пальцы Сапрыкина.

— Ты назовешь фамилии соучастников вашего поганого спиртового бизнеса…

Перед глазами Валика-Фарша поплыли багровые круги, а озноб сменился жаром.

— Не пытайся юлить и выкручиваться! Вздерну на сосновом суку! — Слова Рогожина так подействовали на мэра, что он был на грани обморока. — Но перед этим законтачу аккумулятор твоей «сосиской»! — с ледяным безразличием инквизитора обещал Дмитрий. — Я офицер частей специального назначения.

У меня в запасе много способов заставить тебя поседеть перед смертью. И поверь, ради брата я подберу для тебя, сволочь, самые мучительные. Ты пожалеешь, что родился!

Сапрыкин выгнулся коромыслом. Его глаза вылезли из орбит, как у рака, попавшего в кипяток. Он забился в истерических конвульсиях, выкрикивая нечто бессвязное:

— Ветров — пидар!.. Спиртоацетоновая смесь…

Они меня порешат… Не надо на сосну… Гады… У-у…

Не могу больше… — Он стал биться лбом о панель, закусив галстук. — Прикончи меня, прикончи… — стенал Валерий Александрович. — Дай веревку, я сам повешусь! Не могу так жить…

Рогожин подумал, что перебрал с психологическим прессингом, но его пленник на удивление быстро справился с истерикой.

Скорчившись, обхватив колени руками, не поднимая головы, он заговорил тонким, как у кастрата, голосом с жалобным подвыванием:

— Я отстранен от дел! Бизнесом заправляет подполковник Ветров. Вашего брата содержат в следственном изоляторе, в одиночной камере. Его дело состряпал старший следователь Баранов. Он же подбросил ствол в квартиру. Ваш брат признался в убийстве Хрунцалова. Баранов пытал Сергея. Бил палкой по пяткам, надевал противогаз и перекрывал доступ воздуха, подвешивал за руки к крюку, оставляя часами висеть под потолком. Грозил посадить в камеру к уголовникам, которые его обязательно изнасилуют. Взамен признания он обещал вписать в протокол допросов слова о содействии следствию. Внушал вашему брату, что суд будет снисходительным и примет статью об убийстве, совершенном в состоянии аффекта.

Ни о какой смертной казни будто и речи быть не может!.. Это же нелюди! — выкрикнул Сапрыкин. — За бабки они мать родную на кресте распнут! — Он плакал навзрыд. — Ветров меня за горло держит! Он настоящий преемник Хрунцалова. У него в руках все нити этого бизнеса. Московские связи, контакты с покупателями… Я — никто! Подставка для ментов и уголовной сволочи! Меня же первым сдадут! — визжал Сапрыкин. — Живьем зароют в землю! Послушайте! Я выдам вам все планы поставок, финансовые аферы, номера банковских счетов… Все, что мне известно!

Только не оставляйте меня одного, — в истерическом порыве он принялся лобызать руку Рогожину. — Вы сильный, смелый человек, вы найдете, как уничтожить эту мразь… — захлебывался мэр. — Убейте их, как взбесившихся псов… Пах.., пах… — он выставил вперед большой палец, будто расстреливая невидимых врагов.

— Хватит дурочку ломать! — пресек шоу Рогожин. — Быстро и по существу. Когда ближайшая крупная поставка?

— Через три дня! — обмякший Сапрыкин отвечал не разжимая губ.

— Куда?

— В Карелию. Этиловый спирт с бывшего асфальтового завода отправят под видом технического для целлюлозного комбината.

— Сколько машин?

— Два «КамАЗа». Груз будет в двухсотпятидесятилитровых бочках. Ветров выделяет патрульную машину для сопровождения.

— В чем фокус этой операции? — пытался вникнуть в хитросплетение мафиозных махинаций Рогожин.

— У представителей комбината будет фальшивый договор о поставке. По нему они заплатят государству шестьдесят процентов акцизного сбора, а не девяносто, как за пищевой спирт. У директора останется контракт, что с его завода вывезли вообще неочищенный спирт-сырец для переработки, и налоги обязаны заплатить покупатели. А уж зачем его приобрели — для производства лакокрасочных изделий, парфюмерии или водки, — директора абсолютно не волнует.

Каждый остается при своем интересе, — захлебываясь словами, растолковывал механику бизнеса на спирте Сапрыкин. — Дельцы из Карелии получают качественное сырье. У них там отлажен выпуск «левого» коньяка, и спирт — необходимый компонент производства… Качественный спирт, без фуффурола и сивушных масел. Они добавляют сахарный купер…

Термины для Рогожина были малопонятными, но он не перебивал своего пленника.

— ..или куркуму, чтобы придать напитку соответствующий цвет и вкус. Фальшак продается под маркой армянского трехзвездочного коньяка. Двадцать процентов от сэкономленных денег ребята выплачивают Ветрову и компании. Плюс проплачивается неограниченный отпуск питьевого спирта без государственной лицензии, в обход установленных квот. — Сапрыкин успокоился и задышал ровнее. — Клянусь Пречистой Богородицей, я не причастен к мерзкой провокации против вашего брата! — Он достал нагрудный серебряный образок, висевший на шее, и обмусолил лик губами.

— Кто на самом деле убрал Хрунцалова и Рогожину? — спросил Дмитрий.

— Я так полагаю, — зашептал мэр, словно боялся, что в лесу их могут подслушать. — Это комбинация Ветрова. Ухлопал Петра Васильевича и Марину, вашего брата «стрелочником» сделал, и все шито-крыто!

У Рогожина было чувство, что рядом с ним сидит не человек, а студенистая медуза, воняющая потом и испражнениями. Он подавил в себе желание выбросить этого слизняка из машины, запрещающе поднял руку, когда Сапрыкин попытался что-то сказать.

— Мы возвращаемся в город! — Сталь звенела в голосе Дмитрия. — Держи рот на замке. Иначе…

Ствол «глока» вонзился под ребро Валика-Фарша.

* * *

Пушистый белый бобтейл, похожий на сугроб, лежал у ног Сапрыкина, охраняя покой хозяина. Валерий Александрович приобрел псину редкой породы на Птичьем рынке в Москве, вычитав, что бобтейлы настоящие аристократы и обладают способностью благотворно влиять на нервную систему человека.

Беар преданно заглядывал в глаза хозяину, не понимая, почему они превратились в зияющие черные дыры и отчего человек трясется, как полузадушенная кошка с выпущенными кишками.

Сапрыкин, лязгая зубами о край стакана, отпил глоток минералки. Таблетка валиума застряла в глотке.

— Господи, все против меня! — сдавленно прошептал Валерий Александрович.

Он добрался до журнального столика, подтянул к себе за провод блок радиотелефона и набрал номер.

— Алле-е… Солодник?! — голосом умирающего спросил Сапрыкин. — Беар, не грызи…

Собака играла с выдвинутой телескопической антенной телефона.

— Это я не тебе! — простонал мэр голосом примадонны оперного театра. — Он достал меня! — Сапрыкин замолчал, давая собеседнику время ощутить весь трагизм пережитого.

— Обделался! — насмешливо отозвался тот. — Смени подгузники и приготовься! Скоро будем подводить общий знаменатель под этой бодягой…

* * *

Серая пластиковая коробка от «глока» лежала на дне спортивной сумки, завернутая в рубашку.

Старший следователь Баранов проводил несанкционированный обыск в номере гостиницы. Проводил один, без понятых, без ордера в кармане, действуя на свой страх и риск.

Хотя рисковал он не особенно, зная, что постоялец гостиницы Дмитрий Рогожин в данный момент вдыхает ароматы городской свалки или гоняет чай со старым отставником-майором.

Спившийся сторож Егор стучал Баранову о каждом шаге незваного пришельца, запутавшего и без того дьявольский расклад…

Марк Игнатьевич удивился беспечности Ветрова, сосредоточившегося после зверского убийства мэра на коммерческих сделках, попойках в сауне и разборках с торгашами, утаивающими, по мнению подполковника, доходы.

Сам Баранов пытался докопаться до истинных заказчиков, не без основания полагая, что и им могут посворачивать шеи. Больно уж лакомым куском была империя Хрунцалова.

Кое-что матерому следаку удалось нащупать…

Пообтиравшись по блатхатам в Москве, где гужевались старинные приятели, не забывшие мента с хваткой бультерьера и со сговорчивым нравом, Марк Игнатьевич раздобыл интересную информацию, дававшую пищу для ума.

Блатняки в один голос утверждали, что в уголовном мире бродят слухи о таинственной организации, сплоченной жесткой дисциплиной, со своим уставом и кодексом чести. Чужаков туда принимают после тщательной проверки, просвечивая чуть ли не рентгеном, и обратной дороги оттуда нет.

От карточного шулера по прозвищу Фикус, потрошившего пассажиров в аэропорту Шереметьево-1, Марк Игнатьевич услышал версию финала деятельности авторитета из подмосковного Пушкино.

Фикус доверял следователю, отпустившему его брата-наркомана, попавшегося с «дурью» в кармане. Шулер презентовал Баранову колечко с рубином. Марк Игнатьевич был для Фикуса в замазке, то есть, говоря человеческим языком, купленным.

В разговоре шулер невзначай заметил:

— А мусора на Попика за солидные башли озлобились!

Азербайджанец Артур Гареев через «челноков», мотавшихся в Польшу за товаром, установил связь с тамошними компаньонами.

Поляки по заказу Попика купили разливочную линию итальянского производства. Как раз благодаря телевидению россияне предпочитали косеть от водки «Распутин», подмигивающей голографическими наклейками.

Расторопные поляки для комплекта пригнали две фуры с пустой тарой. На западные бутылки ни одна русская пробка не накручивалась.

Но Попик не растерялся. Отпечатал в типографии этикетки «Столичной» и приступил к розливу.

— Водка, надо признаться, была нехилой! — заверил Фикус. — Тройной очистки через угольные фильтры. Попик марку берег! Базарят, полмиллиона «зелени» сорвал! Мировецкий куш!

Далее, по версии карточного шулера, у Артура Гареева начались неприятности. Команда спецназовцев ворвалась в дом, когда он праздновал свой день рождения. Уложили гостей, пересчитали им ребра прикладами автоматов.

Во время обыска нашли винтовку со снайперским прицелом, бронежилеты, радиостанции. Попику удалось сбежать.

Линию демонтировали и передали какой-то фирме.

— Наехали на азера по наводке! — стучал кулаком по столу Фикус. — Я отвечаю! В аэропорту базар двух иностранцев подслушал.

— Ты же языков не знаешь! «Гуд бай» и «мани» — весь твой словарный запас! — подначивал Баранов.

— Дурила! — кривился шулер. — Их русский провожал. В Варшаву кенты сматывались, а русскому поручение давали: срочно нанять рабочих, зарегистрировать фирму и передать ментовке три джипа «Мицубиси». У меня слух, как у совы! — говорил Фикус, бурно жестикулируя. — Тузы талдычили русскому: впредь таких проколов не допускать! Гасить подпольных производителей спиртного любыми способами!

«Гасить!» — это слово не давало Марку Игнатьевичу покоя.

Он привык гасить других. В камерах следственного изолятора, где бетонные стены поглощали звук, а надзиратели были немы, словно рабы.

* * *

Странная смерть Кириллова, этого сопляка, твердившего о гуманном отношении к людям, окончательно лишила Баранова сна.

Повеситься в подвале московской многоэтажки…

Кириллов — самоубийца? В это он не мог поверить, успев приглядеться к пареньку-жизнелюбу.

Следователь положил футляр пистолета обратно. В огнестрельном оружии Баранов разбирался средне.

Дырку от «Макарова» он мог отличить от отверстия, проделанного «стечкиным», но не более того. И не его обязанностью было подменять специалистов по баллистике.

«Глок», австрийский пистолет под девятимиллиметровый патрон, — мысли завертелись в голове у Баранова, точно карусель в городском парке. — У машины на трассе при осмотре нашли пригоршню гильз… девятимиллиметровых. В кабине пробоины от автоматического оружия. Причем стреляли короткими очередями по скатам, а затем по водителям…" — Марк Игнатьевич прислонился лбом к оконному стеклу.

Он анализировал вчерашний инцидент.

Два «КамАЗа», перевозившие спирт, были остановлены человеком на красном «Пежо». Он попросил сопроводительные бумаги, а когда водители послали его подальше, достал пушку и, пообещав сжечь шоферюг вместе со спиртом, отнял все документы на груз.

В этой части для Баранова все было ясно. Робин Гудом с большой дороги был брательник этого рохли — Рогожина, исполнившего уготованную ему роль и отлеживающегося в камере перед спектаклем в суде.

Вторая часть была пугающей…

Водители развернулись, решив вернуться в город.

Без документов их арестовали бы на первом попавшемся посту ГАИ.

У заброшенного хутора, в девятнадцати километрах от города, по встречной полосе двигалась белая «восьмерка». Заложив вираж, она перегородила трассу, и из нее выскочил мужчина с маской на лице.

Идущий первым грузовик свернул в кювет, второй затормозил, но его занесло и ударило прицепом о придорожное дерево. Водитель проломил грудную клетку о руль.

Мужчина в маске принял его за мертвого. Водителя же первого «КамАЗа», выбравшегося из кабины, он хладнокровно расстрелял в упор.

Рассоединив сцепки и вышвырнув потерявшего сознание шофера на шоссе, налетчик угнал грузовик, оставив белую «восьмерку» на месте аварии.

Таковы были скупые факты — по показаниям карельского шоферюги, загипсованного, обколотого болеутоляющими средствами.

Баранов почесал переносицу. Он всегда так делал в минуты напряженного раздумья.

"Этот спецназовец добывает компромат на Ветрова. От кого он узнал о поставке спирта? Не имеет значения… Нет, стоп! Красный «Пежо»? Малиновый…

Такой роскошной тачкой владеет только Сапрыкин!

Водитель перепутал цвета! Дальтоник хренов! — Баранов прошел в туалет, напился воды из крана. — С Рогожиным-старшим проблем не будет! Разбойное нападение — раз, хранение огнестрельного оружия — два, можно для страховки подложить какую-нибудь свинью — три! Спецназовец наверняка орудовал в «горячих точках». Щепотка «дури», каннабиса, например… Сапрыкин! Оратор площадной! Об угоне машины не заикнулся. Значит, сам ключики Рогожину вручил. Хорошо, побалакаем и с тобой, господин мэр! — Марк Игнатьевич шел по коридору, освещенному лампами дневного света. — Надо доложить Ветрову об офицерике. Задергается плешивый… А зачем? — Вопрос был внезапный и сулил новый поворот мыслей. — Зачем Рогожина сдавать? Не он главный враг.

Враг тот, кто натравливает спецназовца на нашу компанию! — рассуждения Баранова приобретали логическую стройность. Мозаика складывалась в картинку, где не хватало основного фрагмента. — Хрунцалова грохнули вместе с бабой. Мы сразу же уделали ее бывшего муженька… Нам подсунули Сергея. — Впервые он назвал жертву по имени. — Подсунули, будучи твердо уверены, что брат станет действовать, а не писать по инстанциям!"

Марк Игнатьевич, считавший себя прохиндеем из прохиндеев, способным окрутить и заморочить голову любому, ощутил себя мухой, запутавшейся в липкой паутине. Им манипулировали, водили его на ниточке А кукловод, поставивший эту пьесу, в конце концов бросит его в ящик вместе с Рогожиным, Ветровым и другими, внесенными в смертный реестр.

Палач в черной маске исполнит приговор…

Холодный пот струйками стекал по спине.

— Товарищ следователь! — Водитель, которому Баранов перед обыском приказал сидеть тихо, как мышь в норе, мчался по коридору, грохоча сапогами. Тревога! — голосил он. — Нападение на конвой!

— Какой конвой?! — заорал Баранов, едва удерживаясь на подогнувшихся ногах.

Два часа тому назад «автозак» вырулил с внутреннего дворика СИЗО на центральную магистраль города. В боксе, отделенном от остального пространства решеткой, находился подследственный Рогожин Сергей Иванович. У управления машина притормозила, поджидая «девяностодевятку» Ветрова. Они отправлялись в Москву, чтобы передать замордованного Марком Игнатьевичем человека, ставшего отработанным материалом, по этапу правосудия.

— За нами кто-то едет! — Конвоир, сидевший по правую руку от водителя, наблюдал за дорогой в зеркало обзора Водитель давил педаль газа, стараясь не отстать от белой машины подполковника Ветрова.

— Чего командир с нами поперся? — конвоир заслонил рукой лицо.

Весеннее солнце нагло лезло в кабину.

— В Москве по шопам прошвырнуться. Костюмов тренировочных понакупать. Ветров — спортсмен! — с издевкой произнес водитель. — А этот «КамАЗ» давно за нами увязался. Висит на хвосте!

— Сбавь скорость, скоро поворот! — Конвоир ослабил ремень, опоясывающий выпуклый живот.

Водитель хмыкнул:

— Ишь, требух наел!

— Тебе какое дело! — с обидой отозвался конвоир. — Я от картошки пухну. На мясо денег не хватает.

Что на тещиной даче вырастим, то и едим. «КамАЗ» обгонять собрался.

— Дальнобойщик! Телегу оттарабанил и домой спешит.

Я мечтал на «тирах» колесить по заграницам, — с затаенной грустью произнес водитель «автозака». — Сегодня в Греции, завтра в Швеции, послезавтра в Венеции…

«КамАЗ», опережая «автозак» на корпус, сделал отчаянный поворот влево.

— Тормози! — выкрикнул бледнеющий конвоир.

Водитель, вместо того чтобы затормозить, увеличивал скорость, матюкаясь себе под нос. Казалось, что грузовик вышел из-под контроля, несясь по центру трассы.

— Офонарел, недоносок! — опустив ветровое стекло, крикнул водитель «автозака».

Конвоир видел стриженый затылок, складку на шее и розовые на просвет уши соседа, вцепившегося в баранку. Когда водитель обернулся, над переносицей между бровей зияла багровая точка входного отверстия пули. Точка сокращалась и расширялась, словно живое существо, паразитирующее на голове водителя.

Две параллельные дорожки алого цвета прочертили лицо, огибая стекленеющие глаза.

«Автозак» падал удивительно медленно, вылетев в глубокий кювет. Машина совершила сложный кульбит, перевернулась вверх тормашками.

Взвизгнув покрышками, «КамАЗ» проделал короткий тормозной путь, перегородил трассу. Черноволосый человек с орлиным профилем неторопливо выпрыгнул из кабины, посмотрел на удаляющуюся белую машину Ветрова. Упругой походкой хищника он направился к перевернутому «автозаку».

Выползшего из кабины конвоира киллер убил походя — выстрелил из удлиненного глушителем пистолета.

Двери кунга открылись…

Покончив с конвоирами, оглушенными падением, черноволосый вернулся к старшему, лежавшему у кабины, достал ключи из нагрудного кармана.

Машина подполковника Ветрова возвращалась, сверкая горящими фарами.

Черноволосый спрятал пистолет за пазуху, переступил через агонизирующего конвоира и, нагнув голову, пробрался внутрь кунга…

Подполковник Ветров пропустил момент катастрофы. Он настраивал магнитолу на волну радиостанции, передающей известия, когда оглушительный грохот заставил его обернуться…

Спускаясь по склону кювета, Ветров поскользнулся, упал на спину. Он скатился в придорожную канаву, наполненную жидкой грязью, содрал кожу со щеки, зацепившись за колючий кустарник.

Отплевываясь, Ветров вскочил на ноги. Перед ним, точно выросший из-под земли, стоял черноволосый мужчина, а за его спиной бледной тенью маячил Сергей Рогожин.

— Кто позволил выпустить арестованного?! — сипло выкрикнул подполковник. — Это ты, сучий потрох, аварию устроил? Жертвы есть?

— Я устроил! — тихо, одними губами молвил киллер.

И ребристой поверхностью глушителя саданул подполковника по скуле. Из раны выступили бисеринки крови. Рукоять пистолета ударила Ветрова в ухо.

Тот шлепнулся туда, откуда только что поднялся.

Черноволосый двинул поверженного милиционера в солнечное сплетение. Ветров охнул, ловя ртом воздух, а наемный убийца просунул ему глушитель в рот.

— С тобой пытались договориться?! — бесстрастно произнес человек с орлиным профилем, плавно нажимая на курок.

* * *

Спиртовой завод нельзя назвать высшим достижением прогресса. По сути, он представляет собой набор соединенных герметических емкостей — ректификационных колонн.

Так уж сложилось, что большинство предприятий, выдающих «живую воду», сосредоточено в радиусе шестисот километров от Москвы.

Хрунцалов переоборудовал «коптилку», производившую в прошлом бетон и асфальт, сохранив в неприкосновенности ее неприглядный вид. Низкий бетонный куб с трубами, укрепленными тросами растяжек, походил на крематорий, пропустивший через свои печи не одну сотню людей.

Территория вокруг бывшего асфальтобетонного завода была захламлена искореженными транспортерами, ржавыми бочками и бог весть еще каким металлоломом. Свободной от мусора оставалась только подъездная дорога с будкой сторожа у ворот.

Редкий перелесок подковой огибал отвоеванную настырными людишками территорию, огороженную забором из бетонных плит и осыпающейся кирпичной кладки.

К проему в стене, куда мог въехать бульдозер, направлялись двое — высокий широкоплечий Рогожин и ссутулившийся Степаныч. Они подошли со стороны леса, оставив у обочины шоссе позаимствованный у Сапрыкина «Пежо».

— Степаныч, на кой ляд ты со мной потащился? — шепотом говорил Рогожин. — За инструмент — спасибо! Ювелирная отмычка, но работенка плевая. Изъять бухгалтерию из сейфа, и айда! Козыри у нас на руках!

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнул! — возразил старик. — А как собаки накинутся или сторож проснется? Я план у Кеши-Философа раздобыл?

— Ты! — подтвердил Дмитрий, переступая через обломок бетонного столба.

— Значит, имею право участвовать в операции, — Степаныч был серьезным, словно рейнджер, пробирающийся по неприятельским тылам.

Старик действительно постарался, опросив аборигенов городской свалки на предмет описания завода и кратчайшего пути к закутку директора.

Кеша-Философ, не гнушавшийся любым заработком, летом чистил выгребные ямы сортиров. Нормальных туалетов на заводе руководство не предусмотрело. За спиртягу бомж-интеллектуал ведрами выносил дерьмо в ближайший ручей. Он-то и начертил план подступов к кабинету, где в сейфе хранилась вся документация, предупредив, что дверь металлическая, а замок с секретом прикреплен заваренными сваркой болтами…

В будке сторожа света не было.

— Дрыхнет! — удовлетворенно констатировал Степаныч. — Фартит нам, Дмитрий. С машинами гладко вышло. Сейчас еще компрой разживемся!

Входные ворота в цех были приоткрыты ровно настолько, чтобы протиснуться боком в узкую щель.

Степаныч отстал. А нагнал Дмитрия, когда тот уже проник внутрь завода.

— Тачку отличную присмотрел! — объяснил он задержку. — На колесах, с рессорами. Стырю.

— Ворюга! — беззвучно рассмеялся Рогожин.

Петляя по лабиринту переходов между серебристыми колоннами, они пробрались к комнатушке у противоположной от ворот стены. В темноте — ночь выдалась безлунной — двое взломщиков то и дело натыкались на редуты бочек. Здание одновременно было и цехом, и складом.

— Кажись, она! — прошептал Степаныч, высвечивая фонариком окрашенную дверь.

Он подал напарнику отмычку из высокопрочной стали. На стержень отмычки была приварена гайка. Отмычку надлежало вставить в замочную скважину, наложить на гайку обыкновенный ключ на двенадцать и повернуть. Стержень скручивал замок в мгновение ока.

— Подкачала отмычка! — сквозь зубы выругался Рогожин. — Диаметр велик, не входит в замочную скважину.

Попытался исправить положение Степаныч, но и его постигла неудача.

— Ничего, Дима, найду что-нибудь поувесистее, вобьем, раскудрить его в качель, этот.., моржовый!

Дай мне фонарик! — Он выхватил из рук Рогожина тускло светящийся фонарь.

Фигура старика растворилась во тьме.

Дмитрий прислонился спиной к кирпичной кладке, рассматривая колонны. Они возвышались металлическими монументами, а их вершины упирались в потолок.

— Дверь на себя открывается! Чего скребешься, входи! — словно гром с неба прозвучал раскатистый баритон.

Рогожин остолбенел. Западня была полной неожиданностью для него. С машинами на трассе он сработал безупречно чисто, а тут…

В комнате зажегся свет. Рогожина держал на мушке незнакомый человек с колючими глазами. По его скулам ходили ходуном желваки размером с голубиное яйцо.

— Входи, или я стреляю! — рявкнул он.

Дмитрий подчинился.

— Пушку двумя пальчиками аккуратненько достаем и бросаем без резких движений, — хриплым от волнения голосом произнес незнакомец. — Так, хорошо. Ноги на ширину плеч, руки за голову, лицом к стене, — командовал он.

— Мы что, на уроке физкультуры? — Дмитрий не потерял способности шутить.

Человек у него за спиной прерывисто дышал.

— Рогожин, у нас будет возможность поупражняться в остроумии. И для начала расшифруй ребус… Не оборачиваться! — прикрикнул он, пресекая попытку Дмитрия рассмотреть его. — Ты профи, Рогожин, разведчик, что же ты так подставился? Они нас уделали, — сорвался незнакомец на пронзительный вопль.

— Позволь мне обернуться. Я сяду на корточки, а ты отойди в противоположный угол!

— Добро! — согласился тот. — Постарайся не бросаться на меня, когда услышишь мою фамилию. Я — старший следователь Баранов.

— Баранов?! — Дмитрий развернулся резче, чем следовало бы.

Мучитель его брата отпрянул в дальний угол:

— Ни шага вперед! Замри!

Два ствола, милицейский «Макаров» и «глок» Рогожина, были готовы немедленно изрыгнуть свинец.

— Замри и слушай! Мы — пешки, которых беспощадно сдают под бой! — Горькое удивление обманутого сквозило в словах Баранова. — Изложу кратко суть. Фирма, которая дорожит своей незапятнанной репутацией, желает заполучить заводики, связи, клиентов покойного борова Хрунцалова, которого ее же люди замочили. Но компания блюдет принцип: ни единого пятнышка на ее вывеске. Головастые дяди выбирают козлов отпущения — тебя и твоего брата.

Вся вина ложится на тебя, Рогожин! Они втягивают тебя в наши кровавые разборки! — Баранов будто погружался в пучину отчаяния. — Я вывернул руки Сапрыкину, этой мрази, работающей на компанию! Он полное дерьмо! Запел, как канарейка… Я следующий в списке, Рогожин, после Ветрова, тебя, твоего брата…

Дмитрий молниеносным броском достал следователя, обрушился на него всей тяжестью тела. Они катались по полу среди обломков стульев, упавших со стола вазонов. Баранов яростно сопротивлялся, пытаясь дотянуться до выбитого Рогожиным оружия. Следователь извивался угрем, сумел все-таки подхватить «Макаров».

Рогожин видел перед собой только перекошенные бешенством глаза, когда раздалось несколько оглушительных хлопков и в комнате запахло пороховой гарью.

Стрелял Баранов, не оглядываясь, на звук скрипнувшей двери. Дмитрий перехватил руку следователя.

Из-за его плеча он увидел падающего вперед лицом человека, а за ним стоял второй, горбоносый мужчина с гладко зачесанными черными волосами, поспешивший захлопнуть металлическую дверь, от которой рикошетом отскакивали пули, посылаемые Рогожиным.

Куртка с правой стороны быстро набухала кровью.

Дмитрий напрягся, сталкивая с себя простреленного навылет Баранова. Следователь, исходивший кровавой пеной, сипел в рацию, извлеченную из внутреннего кармана:

— Всем постам! Немедленно всем к «коптилке»!..

Он угасающим взглядом посмотрел на Дмитрия, вывернул рот в немом крике и почти насильно вложил ему в руку какой-то округлый предмет. Дрогнув, Баранов вытянулся в полный рост и больше не подавал признаков жизни.

С оружием на изготовку Дмитрий приблизился к двери и, превозмогая боль, перевернул труп. Исхудавшее, восковой бледности лицо брата было скорбным.

— Серега! — Рогожин опустился на колени…

Земля и небо горели. Стена голубого огня надвигалась с неукротимой яростью стихии, вырвавшейся на свободу.

* * *

Степаныч волоком тащил Рогожина.

Старик спрятался, услыхав, как Баранов приказывал Дмитрию зайти. Выбрал наблюдательный пункт за пирамидой бочек. Отставной майор слышал, как к воротам подъехала машина. Не упустил он из поля зрения и уверенно вышагивающего мужчину, прикрывавшегося живым щитом — Сергеем Рогожиным. Его сникшую фигуру Степаныч опознал.

Стрельба и стоны не обратили старика в бегство.

Он пробуравил куском арматуры бочку, наклонил ее, чтобы содержимое поскорее выливалось на пол.

Самоуверенный мужик стерег выход из закутка директора, держа наготове длинноствольный пистолет.

И лишь когда языки голубого пламени стали в человеческий рост, горбоносый подпер дверь кабинета ломом, покинул объятый пламенем цех…

Дмитрий пришел в себя.

— Степаныч… — В отблесках пламени отставной майор с опаленными волосами казался рисованным фиолетовыми красками персонажем мультяшных ужастиков. — Что с братом?

— Зашуровал нас, сволочуга! — скороговоркой отвечал старик. — Одну дверь заклинил, вторую… А я пластитом стенку разнес. В пролом и выберемся.

Он торопился. Огонь подбирался к ректификационным колоннам.

— Что с братом, Степаныч?! — повторил Дмитрий.

Рука Рогожина разжалась. Красный пластмассовый брелок в форме эллипса пересекала надпись;

«Стар-дринк».

Было без четверти час. Ночь холодной щекой прижалась к оконному стеклу.

— Да… Этот ваш Святой… — Солодник на мгновение потерял нить разговора, тупо уставившись в серый гербарий обоев на стене, и какое-то время беспомощно моргал красными, с редкими ресницами веками. Он вдруг улыбнулся, поймав ускользающую мысль:

— Это смешно, но, знаешь, шикарно умер!

— Кто? — не понял Спыхальский.

— Рогожин. Кличка у него такая — Святой. Фанфаронство, конечно, но даже на меня произвел впечатление. Крепкий тип. Мало кто так умирает.

На дне граненого стакана с отпечатками чьих-то жирных пальцев было совсем пусто, и Анджей поспешил разлить по новой.

— Не меняй руку, — заметил из своего угла Бокун и тут же спросил Солодника:

— Ты уверен, что убил его?

Спыхальский озабоченно оглянулся на товарища, но смог разглядеть только бесформенное пятно, отдаленно напоминающее человека.

— Пшестань, курва, гадаць глупства, — Анджей, хватив лишку, перешел на польский.

— Заткнись! — бросил Бокун.

Спыхальский замолк, обиженно откинувшись на спинку дивана.

— Черт, кажется, кровь! — Солодник с любопытством смотрел на черные струпья под ногтями.

— Я спрашивал про Святого! — вскипел Бокун.

— Уверен ли я, что убил? — Солодник сделал большой глоток и, не поморщившись, ответил:

— Нет, не уверен.

Снова зависла пауза. И сразу за ней раздался дикий смех. Вдруг рука абхаза взлетела, и на Анатолия уставилось металлическое рыло пистолета. Злобная улыбка не сходила с лица Солодника.

— Бабах, и тебя нет, — он изобразил выстрел и снова весело заржал. — Это легко, очень легко. С тех пор как я понял, что это легко, смерть стала моей профессией. Но ты, Бокун, не бойся. Очень прошу — не бойся. Страх убивает людей чуть раньше, чем это делает пуля. Святой мертв…

«Штеер был прав… — подумал Анатолий. — Мы перехитрили сами себя. В один прекрасный день они прикончат нас точно так, как остальных, и этот же Солодник нажмет на курок».

Бокун ощущал себя механизмом, в котором весь набор шестеренок и пружин покрылся рыжей ржавчиной. А напротив сидел Мхачители и что-то не переставая говорил, говорил.

«Никто, кроме двух-трех человек, не знает, что сегодня произошло в городе, — мелькнуло в голове у Бокуна. — Мы сделали свое дело. Такая отличная компания — ребята для грязной работы. И это, кажется, начинает мне нравиться».

Он потянулся к водке, по привычке ища, чем запить. Рядом на столе стояла бутылка со «Стар-дринком»…

Бокун точно знал, что не выпустит Мхачители из города.

— Ты уверен, что старший Рогожин мертв? — опять спросил он Солодника. — Это очень важно.

Ствол пистолета снова взлетел вверх.

— Андрей! — прорычал Мхачители. — Твой хозяин действует мне на нервы.

— Он не мой хозяин, — нервно заметил Анджей. — Вы, двай курдулли, спокуй! Успокойтесь!

Поляк, вернувшись в Россию, окончательно перестал понимать, что происходит вокруг.

— Толик, ты же слышал, — залепетал Спыхальский. — Рогожин умер. Зачем зря злишь нашего друга?

Но Мхачители уже завелся:

— Андрей, я его убью! Он мне надоел, честное слово.

— Не надо, — жалобно попросил Анджей. — Не надо его убивать. Он просто хочет быть уверенным, понимаешь?

— Тогда пусть отправляется следом за своим Святым на тот свет.

Бокун молчал.

— Хочешь? — Пистолет уткнулся ему прямо в лоб. — Это совсем не больно. Ну скажи, что хочешь.

На мгновение их взгляды встретились. Но Солодник не смог различить в глазах у Бокуна ничего, кроме пустоты.

— Мне пора идти. — Анатолий поднялся из-за стола. Он хотел еще что-то добавить, но передумал.

— Куда ты? — окликнул его Анджей. — Давай еще выпьем…

…На рассвете человек в черной маске поднялся через чердачный люк на крышу дома, где в квартире на третьем этаже спал Солодник. Он спустил три килограмма тротила на уровень окна так, что пакет, разбив стекло, влетел в комнату. От удара замкнуло контакты.

Взрыв оказался чудовищной силы: рухнула часть крыши, разрушились стены, похоронив под бетонным крошевом исполнившего работу абхаза.

Глава 4

Долго небо над городом оставалось непроницаемым, остекленевшим. Подступавший к свалке лес потерянно тянулся черными вершинами к мятым серым облакам.

Было раннее утро.

— Спи, — тихо сказал Степаныч, когда Дмитрий попытался его остановить. — К обеду вернусь.

Рогожин заметил сверток в руках хозяина землянки. Большой красный пакет с эмблемой «Стар-дринк», перевязанный крест-накрест бечевкой.

— Я с тобой, — Дмитрий попытался подняться.

— Лежи! — приказал Степаныч. — Если замечу, что увязался за мной, мало не покажется. Отвоевался, хватит.

— И куда ты потащишься с этой своей хреновиной?

— В город.

— В город! — не выдержал Рогожин. — С кого собираешься начать? — с вызовом спросил он. — С вице-мэра или, может быть, с Бокуна?

— С Бокуна!

Степаныч решительно двинулся к выходу.

— Стой! Не делай этого! — крикнул Рогожин и попытался встать. — Откуда ты знаешь, может, игра еще не закончилась и они только ждут, когда мы вылезем из этой чертовой норы. Хватит, слышишь?!

Но дверь за Степанычем уже закрылась. Дмитрий отчетливо различил, как лязгнул замок с той стороны.

— Открой! — он обрушился на дверь с кулаками. — Открывай, гад!

— Приду к двум часам, — повторил старик и вдруг добавил:

— Не рви глотку. Теперь моя очередь.

Рогожин плечом навалился на дверь, но та не поддалась.

— Вернись!!! — закричал Дмитрий и, обессиленный, рухнул на кровать.

…Степаныч шел по свалке мимо гор мусора одному ему известными тропами, стараясь не оборачиваться.

На отставного майора нахлынули воспоминания.

Прошлое, словно голодный зверь, вырвавшись из самых дальних задворков памяти, стало когтистой лапой рвать сердце. Он больше не думал ни о мине, ни о Бокуне, для которого она предназначалась, ни о Дмитрии Рогожине, запертом в землянке.

На заборе рядом с офисом «Стар-дринк» висела симпатичная табличка.

— Прием с восьми, — окликнул Степаныча молодой человек, пристроившийся на бордюре у дороги. — А ты тоже насчет работы?

— Чего? — не понял старик.

— Говорю, — парень зябко поежился, — тоже по объявлению? Я как прочитал в газете, что им требуется водитель, так пришел еще с вечера. За мной еще трое занимали. Да ты не волнуйся. Хотя с хорошей работой сейчас напряг, а эти — фирма стоящая.

Степаныч слушал, с трудом понимая, о чем идет речь.

Он опустился рядом с пареньком. Положил перед собой на асфальт сверток.

— Смотри! — удивился его новый знакомый. — С таким пакетом тебя точно примут.

Старик тупо уставился на красный пакет с большой белой звездой и надписью «Стар-дринк» посередине.

— Я тебе его подарю… — сказал он. — Потом… Может быть…

— Да ладно, — отмахнулся тот, довольный, что можно поболтать. — Если устроюсь на работу, такого добра еще и тебе принесу, а нет — на хрен оно мне нужно! Если честно, я и пойло ихнее только под хорошую водку могу потреблять. Как запивон оно еще так себе.

С той стороны ограды напротив них остановился охранник.

— Вылупился, — незлобно фыркнул парень.

— Сколько времени? — спросил Степаныч.

В эту минуту из-за поворота показалась машина и медленно двинулась по направлению к главному входу в офис.

Степаныч взял пакет; Краем глаза он заметил, как охранник направился к калитке. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Степаныч нащупал узкую грань коробки со встроенным детонатором.

«БМВ» остановился у ворот.

— Эй! — Охранник уже вышел за ограду.

— Чего? — Сосед Степаныча недоуменно глянул через плечо.

— Стой! — Рука человека в униформе рванулась к кобуре.

Степаныч, держа перед собой на вытянутых руках сверток, метнулся к машине. В два прыжка он оказался возле автомобиля и со всей силы саданул пакетом по крыше. Но ничего не произошло.

Мгновенно сориентировавшись, водитель дал задний ход. Открытая почти наполовину передняя дверца «БМВ» внезапно захлопнулась.

— Стой! — Дуло милицейского пистолета уставилось прямо на отставного майора.

Степаныч, ударившись о переднее крыло, вдруг оказался перед колесами автомобиля. Он нелепо растянулся на спине, не выпуская из рук мины, которой так и не было суждено взорваться в этот день. Водитель дал передний ход.

Последнее, что увидел Степаныч, был черный обруч колеса и металлическое брюхо, похожее на могильную плиту.

— Суки! — тихо охнул паренек да так и застыл рядом с милиционером, поспешившим отвести глаза.

Случайная прохожая с ребенком на руках, бледнея, юркнула в подворотню.

Мелкий моросящий дождь нудно выстукивал каплями, барабанившими по крыше землянки, заунывную похоронную мелодию.

Дмитрий в кромешной темноте, полусогнувшись, ходил по логову, натыкаясь то на острые углы каких-то ящиков, то на железные бока остывшей «буржуйки». Керосиновую лампу он не зажигал.

«Старик не вернется! — ворочалась в голове тяжелая, словно свинец, мысль. — Степаныч не вернется в эту нору».

Дмитрий поднес к глазам часы. Фосфоресцирующий циферблат излучал мертвенное зеленоватое свечение. Секундная стрелка вращалась с неумолимой быстротой.

Именные «Командирские» часы, изготовленные на Чистопольском заводе, Рогожину подарили однокашники по военному училищу.

Резец гравера нанес на заднюю стенку часов изображение Георгия Победоносца, поражающего копьем чешуйчатого змея. Воин-великомученик в шлеме с заостренным верхом скорее напоминал лихого рубаку-буденовца, чем святого ратоборца, но зато гад, символ сатанинского зла, свившийся кольцами под конскими копытами, был изображен на редкость выразительно.

Широко раскрытая пасть гада с высунуть™ раздвоенным языком и частоколом клыков выглядела весьма натурально и устрашающе. По окружности крышки часового механизма была выгравирована надпись: «Святому — от многогрешных друзей — на долгую память». Автором юморного текста был Толик Бокун. Он же застегнул металлический браслет часов на запястье Рогожина, когда новоиспеченные лейтенанты одаривали друг друга памятными сувенирами и обмывали первые звездочки на золотых парадных погонах и первые назначения.

За годы службы изделие чистопольских часовщиков ни разу не подвело, исправно отмеряя уходящее время.

Лишь хрусталик стекла замутился черточками царапин и почти полностью стерлась гравировка. От нее остались отдельные буквы надписи, клыкастая пасть пресмыкающегося, контур Георгия Победоносца.

Самой отчетливой деталью полуисчезнувшего изображения было копье. Гравер, по-видимому, сильнее нажал на резец, проложивший в металле глубокую бороздку.

Один из сослуживцев, увидав часы, предложил реставрировать образ христианского воина, восстановить надпись и изображение острозубого чешуйчатого гада.

Рогожин тогда отшутился, ногтем указав на линию копья:

— Направление главного удара сохранилось. А мне, человеку военному, больше ничего и не требуется!

Теперь ему предстояло самостоятельно определить, по кому нанести этот удар…

Степаныч не возвращался.

Воронье, как обычно к вечеру, подняло жуткий галдеж, выбирая место для ночлега. Сиплое карканье затопило землянку режущими ухо звуками.

Чтобы отвлечься, Дмитрий в который раз перебирал детали «глока», протирая их мягкой фланелевой тряпкой. Эту операцию он делал на ощупь, доведя движения до автоматизма.

Наложив затвор на ствол, Рогожин отвел его до конца назад, нажал тыльной стороной ладони вниз до характерного щелчка. Зацепившийся за пазы рамы затвор Дмитрий плавным движением вернул в переднее положение, вставил направляющую трубку возвратной пружины, ствольную втулку, повернул ее по часовой стрелке, проверил плавность спуска курка. Дмитрию оставалось снарядить магазин и вогнать его в рукоять «глока», когда за фанерной дверью раздалось шевеление.

Мужские голоса, мало чем разнящиеся от вороньего карканья, шепотом совещались:

— Входи ты первым!

— Да не обсирайся ты! Он же дохляк! Руки поднять не сможет! Заломаем в два счета…

— На фиг он нам сдался! Обольем эту нору бензином и подожгем! — упирался обладатель хриплого баса, не желавший тревожить Рогожина. — Деда укокошили. Больше этого фраерюгу никто искать не будет!

— Боишься! — подначивал свистящим шепотком нерешительного приятеля король мусорной свалки по фамилии Хвалько.

Дмитрий узнал его голос.

— Замочим бычару, а лучше к Сапрыкину отвезем.

Он с этим пнем трухлявым, Степанычем, пожар на спиртзаводе устроил! Зуб даю, Сапрыкин нам отбашляет! — горячо убеждал оробевшего друга скупщик стеклотары. — Будет рыпаться, мы его по башке, по башке… — Было слышно, как Хвалько притопнул, словно ретивый конь перед заездом. — Не дрейфь, Грек! Взламываем дверь, и айда! Забыл, как он нас у костра мордой по грязи таскал!

«Долго болтаете, ребята». — Дмитрий занял выигрышную позицию слева от лесенки, ведущей к двери .землянки.

Эффектно ворваться, выбив дверь ногой, завсегдатаи свалки не отважились. Они прокрались внутрь по-крысиному, лезвием ножа отодвинув дверной засов, прибитый Степанычем скорее ради приличия, чем в качестве защитного механизма. С ним без усилий мог бы справиться и ребенок.

— Блин, темно, как в заднице у негра! — тихо выругался массивный бомж, одетый в женское пальто с мехом чернобурки.

— Топчан, топчан у стенки стоит! — Хвалько, положив руку на плечо Грека, спускался вслед за ним. — Лупи ногой по харе, а я по яйцам. Попробует встать — из «винтаря»! Из обоих стволов!

«Есть оружие», — понял Рогожин, и, как ни странно, от этого обстоятельства ему стало веселее.

Идущий впереди Грек налетел на деревянную сваю, поддерживающую проседающий свод потолка.

— Ох, хренятина! Мозги вышиб! — клацнул он зубами.

Рогожин, чьи глаза привыкли к темноте и видели не хуже совиных, бесшумно зашел за спину непрошеных гостей. У лестницы, в строго отведенном месте, находилось ведро с нечистотами. Степаныч страдал расстройством желудка, и выбегать справлять нужду на двор было для старика накладно. Утром он опорожнял парашу, относя ее подальше от землянки.

Отправляясь к офису «Стар-дринк», отставной майор второпях забыл проделать обычную процедуру, а обоняние Рогожина не различало запахов нечистот свалки и человеческих испражнений, до половины заполнивших ведро.

Заходя в тыл к гостям, Дмитрий прихватил парашу, сочтя ее подходящим презентом для короля городской свалки.

— Расшиб мозги! — ноюще повторил Грек, несмотря на предупреждающее цыканье шефа, обошедшего столб.

— Они у тебя были? — произнес Дмитрий во весь голос, нахлобучивая ведро с дерьмом на голову верзилы и одновременно делая подсечку.

Туша Грека грохнулась на утоптанный глиняный пол землянки. Падая, он ударился головой о металлический бак «буржуйки», отчего та загремела, точно церковный колокол.

Опешивший Хвалько, не понимая, что произошло, шагнул навстречу Рогожину, оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Дмитрий не преминул этим воспользоваться, всадив свой кулак между глаз вожака стаи бомжей. Переносица Хвалько хрустнула.

«Сломал», — удовлетворенно подумал Рогожин, чувствуя, как сладко заныли костяшки пальцев с содранной от удара кожей…

Язычок пламени тускло затеплился. Дмитрий накрыл керосиновую лампу стеклянной колбой, привернул колесико, чтобы пламя не коптило, и поднес лампу к лицу лежавшего без сознания Пыжика.

Его нос был свернут набок, из ноздрей хлестала кровь. Второй посетитель, бомж по кличке Грек, ползая на животе, руками пытался снять ведро. Сквозь оцинкованную жесть доносились булькающие, захлебывающиеся рыдания, перемежающиеся проклятиями и матерщиной.

Дмитрий постучал носком армейского ботинка по дну головного убора Грека.

— Не шевелись, иначе я тебя, сволочь, целиком в ведро утрамбую, по пятки! Не захлебнешься дерьмом?!

Бомж, расслышавший предупреждение, перевернулся на спину, скрестил на груди руки, выражая полнейшую покорность и повиновение.

— Я просек, начальник! Дышать могу! — отчитался Грек, сочтя за лучшее для себя не снимать парашу и не дергаться. — Только не убивай! — Он соединил ладони лодочкой, поднеся их к тому месту, где под ведром должны были находиться губы.

— Подремли, Грек, — посоветовал ему Дмитрий. — Переговорю с этим козлом, который тебя на «мокруху» подбивал, и сниму шлемофон.

О серьезности намерений Хвалько свидетельствовал обрез, валявшийся рядом с бомжем.

Рогожин поднял оружие — спиленную тульскую двустволку с взведенными бойками. Приклад винтовки был тоже аккуратно обточен. Вместо ложа оставался лишь удобный для обхвата кругляш. Такую штуковину можно легко спрятать под полупальто или в сумку.

— Чем зарядили? — спросил Рогожин вытянувшегося струной бомжа. — Дробью, нарезанными гвоздями или солью?

— Картечью!

— На медведя собрались?! — усмехнулся Дмитрий, прикасаясь стволом к опухающему носу Пыжика.

Хвалько приходил в себя медленно. Вначале его веки приподнялись ровно на четверть. Из-под них узкой полосой блеснули белки глаз. Затем он приоткрыл рот, издав что-то вроде придушенного мяуканья.

Дмитрий рывком посадил Пыжика, прислонив спиной к «буржуйке», чтобы тот не свалился.

— Слушай, вошь! — Он вкатил Хвалько несколько пощечин. — Сейчас ты расскажешь, что случилось со Степанычем.

Хвалько, точно годовалый младенец, переевший материнского молока, срыгнул желто-розовой жижицей, запачкав куртку.

Дмитрий, не обращая внимания на мучения пленного, продолжал:

— Попробуешь обмануть — отправлю в «буржуйку». Но учти, гореть будешь живьем. Сначала правую руку засунем, потом левую, а если пожелаешь, и вперед ногами можно.

Под Хвалько расплылась лужица.

— Раскатали Суворова, — зажимая рукой ноздри, из которых толчками хлестала кровь, прогундосил Пыжик. — У конторы «Стар-дринк» его переехал «БМВ». — Он глумливо оскалился:

— Каюк твоему дружку! И до тебя, командир, доберутся! А я могу тебя спрятать, так что ни одна сука не докопается! — перешел на шепот Хвалько. — Будешь на меня работать…

Рогожин снова ударил его по щеке, а затем приподнял за шиворот и спросил:

— Где Сапрыкин?

— В «Шпульках» отрывается! — истерично выкрикнул некоронованный король городской свалки. — Они всей бригадой гуляют!

— Больше от тебя ничего не требуется… — с этими словами Рогожин направил голову Хвалько к бурому боку «буржуйки».

Тот успел издать отчаянный вопль, прежде чем его покатый лоб проверил на прочность металл печки.

«Буржуйка» завибрировала, а труба, составленная из жестяных колен, обрушилась с жутким грохотом на скорчившегося от боли предводителя бомжей.

Дмитрий проверил карманы куртки ревущего благим матом Пыжика, изъял связку ключей и, приставив обрез к его виску, сказал:

— Прострелить бы тебе репу, сволочь, да мараться не хочется! Я покидаю эти дивные места! Двадцать четыре часа мне понадобится, чтобы рассчитаться кое с какими долгами. Рекомендую провести это время здесь, под землей. Наверху может быть жарко!

«Жигули», принадлежавшие Хвалько, стояли в обычном месте на заасфальтированном «пятачке» мойки, где водители мусоросборочных машин промывали контейнеры. У автомобиля, неспешно беседуя и сортируя добычу, толпились аборигены свалки. Рогожин поприветствовал братию коротким кивком головы, открыл дверцу, сел за руль и через плечо бросил:

— Сегодня приема не будет! Волоките свои сокровища обратно!

В зеркало он увидел, как разбредаются сгорбленные, навьюченные ношей фигуры. Но произошло нечто, заставившее бомжей выронить мешки с «пушниной», отбросить коробки и распрямиться.

Над землянкой Степаныча вырос огненный гриб с оранжево-черной шляпкой, покачивающейся на распухавшей ножке.

Дмитрий успел выехать на шоссе, когда прогремел взрыв. Он инстинктивно вжал голову в плечи, покрепче обхватил баранку, словно опасался, что взрывная волна догонит «Жигули» и бросит автомобиль в кювет.

«Удались, Степаныч, твои пиротехнические опыты с пластитом. Рвануло!» — Дмитрий включил дальний свет, располосовавший сгущающиеся сумерки двумя золотистыми клинками, поправил «глок» за поясом и до упора вдавил педаль акселератора.

Холл «Шпулек» был пустынен. За столом у входа дремала вахтерша в синем халате, накинутом поверх пальто.

— Мать! — Дмитрий легонько притронулся к плечу женщины.

Та испуганно вскинула голову.

— Мать, у вас тут гости гужуются?! — наигранно развязным тоном спросил Рогожин.

— У нас, почитай, каждый божий день гульба идет, — неприязненно откликнулась вахтерша, демонстративно отворачиваясь от Дмитрия. — Ты чего припозднился? Поди, уже всех б.., разобрали. Шуруй в бассейн, может, какую-нибудь прошмандоху и выловишь!

Со стороны крытого перехода, ведущего к бассейну, доносились визгливые голоса и плеск воды.

Дмитрий поменял тактику:

— Я, уважаемая, не из их стаи! Надоели попойки новых господ!

Женщина вздохнула:

— Достали! Бесятся с жиру — срамотища! Что Хрунцалов, что Сапрыкин… Хрен редьки не слаще.

— Кстати, Валерий Александрович мне и нужен! — не дал развить тему Рогожин. — Как к нему пройти?

Вахтерша, успевшая рассмотреть скромную одежду незнакомца, смягчилась:

— Видать по шмоткам, парень, ты не шикуешь.

Сантехник?

— Специалист по нечистотам и отбросам! — усмехнулся Дмитрий. Обрез, зажатый под мышкой, упорно стремился выскользнуть. — Куда идти-то, в бассейн?

— Фарш… — кличку Сапрыкина женщина произнесла со смаком, вложив в нее все свое презрение, — в апартаментах хрунцаловских. Номер двадцать один.

Только, парень, ты лучше не суйся. Залились они под завязку. Побить могут! — предупредила вахтерша, окончательно признав Рогожина за своего.

У двери роскошно отделанной резиденции дежурил накачанный «бык». Он выдувал пузыри из жевательной резинки, которые, лопаясь, пленкой закрывали полфизиономии.

Приближающийся Рогожин не вызвал у него никаких эмоций. Молодчика интересовало то, что происходило за дверью номера. Он периодически прочищал пальцем ухо и расплывался в улыбке, не забывая выдуть очередной пузырь.

Дмитрий, не глядя на охранника, взялся за дверную ручку:

— Я к Валерию Александровичу… — мимоходом, тоном очень занятого человека произнес он. — На минутку.

Рогожин экономил силы и главное — злость, не желая растрачивать их на второстепенных «шестерок».

— Свалил! — Качок поднял ногу, перегораживая вход, а рукой уперся в грудь Дмитрия.

— Я по делу, братан…

— Свалил в тину, плуг! — По манере, принятой у блатных, охранник перешел на нервную скороговорку, означавшую высшую степень недовольства. — Я тебе конкретно отвечаю: Валерий Александрович на расслабухе. Никого не ведено впускать! — Он изображал из себя крутого и как бы ненароком продемонстрировал кобуру из желтой кожи, прикрепленную к брючному ремню. — А ты, крест, откуда вылупился? — дохнул перегаром качок, обхватив рукой шею Рогожина. — Не знаешь распоряжения мэра? На групповухах без разрешения службы безопасности посторонним запрещено появляться! Ты врубаешься в базар, чмошник! — распалял сам себя охранник, которому невмоготу было торчать в коридоре и слушать сладострастные стоны из-за двери.

Свое возбуждение он решил разрядить на подвернувшемся под руку молчаливом, терпеливо сносящем оскорбления мужике в дешевой матерчатой куртке.

Дмитрий применил свой вариант снятия сексуального напряжения. Его ладонь, превратившаяся в стальные тиски, сжала эрегированный детородный орган качка, распиравший ширинку модных штанов в стиле «хип-хоп».

— Ты че! — бледнея, прошептал трезвеющий культурист. — Гомик?

Рогожин отрицательно покачал головой, чувствуя, как обмякли мускулы парня.

— Напрасно подслушивал! — вполголоса произнес он. — Нездоровые у тебя наклонности, дружище.

К сексопатологу запишись на прием…

— Да я… — охранник растопырил пятерню веером.

— Подлечу, не волнуйся, — не меняя ледяной интонации, сказал Рогожин, прокручивая нежнейший фрагмент всякого мужчины с любым размером бицепсов.

Предельный ужас мелькнул в глазах охранника. Он надрывно взвизгнул и прикусил язык. Кулак Рогожина влепился в квадратный подбородок телохранителя.

Ноги парня разъехались, словно он готовился исполнить гимнастический номер — сесть на шпагат. Дмитрий поддержал под мышки потерявшего сознание крепыша, усадил у стены.

Дорога в номер была свободна, но Рогожин не спешил войти. К натуральным, живым голосам занимающихся любовью людей примешивался какой-то искусственный, механический стон, имитировавший звериную страсть.

«Магнитофон… — сообразил Рогожин. — Перчика Сапрыкин подбавил. Эротику для кайфушки врубил».

Человек в минуты проявления самого сильного природного инстинкта беззащитен. Его рефлексы совсем подавлены главным — желанием достигнуть пика удовольствия.

Валик-Фарш был близок к вершине. Судя по тому, как вздыбливалась его молочно-белая задница и ходуном ходила кровать, кульминация приближалась.

На цыпочках, шагом крадущейся пантеры Рогожин подошел к поистине царскому ложу шириной не менее двух метров. Приставив вороненый ствол обреза к распаренной плоти Сапрыкина, Дмитрий голосом палача, занесшего топор, спросил:

— Где Бокун?

Организм Фарша среагировал на холодок стали быстрее, чем мозг. Валерий Александрович, точно перепуганный младенец, негромко пукнул.

— Ну, Валик… — мяукнула невидимая из-за туловища преемника Хрунцалова девица. — Ну давай, я еще хочу…

Ее ноги с педикюром покоились на пояснице Сапрыкина. Пятка девушки поползла вниз, точно она собралась пришпорить притормозившего любовника.

Дуло пощекотало ступню путаны. Девица захихикала и тут же подавилась собственным смехом, увидав Рогожина, приложившего палец к губам. Она вытащила из-под головы подушку, метнув ее в незнакомца.

— Фарш, — Дмитрий говорил отрывисто и быстро, — мне нужен Бокун.

— Он в Москве, — трясясь всем телом, с перекошенным лицом отвечал Сапрыкин. — Утром, в восемь двадцать, Анатолий улетает в Вену на совет директоров европейских филиалов «Стар-дринк».

— Знаешь, из какого аэропорта? Шереметьево?

Ствол обреза покачнулся. Сапрыкин, покрытый бисеринками пота, моментально высох, будто внутри у него заработал мини-реактор. Проглатывая окончания слов, не делая пауз, он сообщил, что Бокун вылетает с бывшего военного аэродрома, арендованного коммерческими структурами, самолетом, принадлежащим фирме. Аэродром находится в радиусе действия авиационных диспетчерских служб столицы, и никаких проблем со стартом там не бывает. Самолеты взлетают точно в намеченный срок.

Дмитрий знал местонахождение бетонки. Она строилась для широкофюзеляжных «транспортников», перебрасывающих в зоны национальных конфликтов технику полков Тульской воздушно-десантной дивизии.

«И это смогли перекупить», — с горечью подумал Рогожин и вслух приказал синеющему Сапрыкину:

— Позвони Бокуну и под любым предлогом попроси отменить или хотя бы задержать вылет. Пускай он срочно приедет сюда, в город.

Сотовый телефон лежал на тумбочке с розовым абажуром. Сапрыкин пополз по кровати, вмяв в пышную перину оголенную девицу, таращившую коровьи глаза, ступил на ковер.

Подруга Фарша, потянувшись, не стесняясь своей наготы, сменила позу. Облокотившись, она смотрела, как ее любовник возится с трубкой, открывая крышку переговорного устройства. Холеное, сочное тело породистой самки притягивало взгляд Рогожина. Это заметил и Фарш.

Сапрыкин выдвинул ящик тумбочки, запустил руку, нащупал рифленую рукоятку «Макарова» и отщелкнул предохранитель, но не успел даже обернуться.

Дмитрий, повинуясь инстинкту профессионала, прикрыл подушкой дуло обреза и разрядил оба ствола.

Картечь развалила Фарша пополам, перемолотила его внутренности. Подушка послужила глушителем. Звук выстрела получился негромким, смазанным хлопком…

* * *

На кровати лежали две туго связанные простынями мумии — путана и телохранитель. Труп, усыпанный хлопьями лебяжьего пуха, Дмитрий укрыл краем ковра.

Перед тем как уйти, он нажал на клавишу автореверса стереосистемы, подрегулировал рычажки графического эквалайзера. Теперь он был уверен — сладострастное постанывание и поцелуи будут звучать естественно, без механического тембра, а кассета с записью эротического спектакля не умолкнет, пока в сети есть ток.

В ладони Дмитрия был зажат ключ сапрыкинского «Пежо»…

* * *

Рогожин гнал машину по шоссе, гаишники отводили взгляды, узнавая номера, и по рации вслед Дмитрию неслось: «Сапрыкин на трассе. Смотрите, не облажайтесь».

Святой едва не проскочил поворот на аэродром. Он так резко нажал на тормоза, что идущий позади «Гольф» выдал крутой пируэт и вылетел на середину дороги.

Дмитрий чертыхнулся: «Почему я? Почему он выбрал именно меня?!»

В училище Бокун никогда не считался лучшим другом Рогожина, и все-таки оказалось, что Толик знал Дмитрия много лучше, чем тот знал самого себя.

Святой еще оставался в живых, но уже не был уверен, сколько в этом везения, слепой удачи, а сколько холодного, выверенного до мелочей расчета. — Вначале убирают Хрунцалова, который не захотел так просто уступить власть. Вместе с ним убивают Марину, чтобы соратники мэра смогли списать криминал на ревность бывшего мужа — бытовуха, никакой политики! И все эти Ветровы, Барановы заглатывают наживку, тупо и беспросветно, используя десятилетиями отработанный механизм, начинают шить дело Сергею Рогожину, даже не подозревая, что тем самым роют себе могилу.

Рогожину Бокун отвел роль темной лошадки, на которую так удобно свалить пару-тройку смертей самых влиятельных людей в городе: благородный мститель за брата, бравый солдат. А тем временем Толик провернул самый настоящий переворот, черный передел, да так, что этого никто и не заметил.

Впереди показался край поля с несколькими ангарами, бетонкой взлетно-посадочной полосы и серебряным, готовым к отлету самолетом.

* * *

Металлические ворота с нанесенной белой краской эмблемой воздушно-десантных войск, сбитые с петель, отлетели в стороны. Лобовым тараном Дмитрий расчистил дорогу к самолету, застывшему на бетонке.

Казавшийся расплывчатым пятном «Челленджер» рос, приобретая завершенные очертания, а бешено вращающиеся колеса «Пежо» наматывали на себя серую ленту взлетной полосы.

Внезапно стекло перед Святым покрылось паутиной трещин, точно невидимые жучки проложили десятки извилистых ходов. Погоня, открыли огонь на поражение.

— Не суйтесь, ребятки! — прошептал Святой, передергивая затвор подаренного Бокуном «глока». — Свернете шею. Это разговор для двоих.

Мощная «Тойота-Лендкруизер» догоняла, а навстречу несся джип с забранным стальными дугами радиатором.

«В клещи, псы, взять задумали».

Рогожин отчетливо видел насупленную рожу мчавшегося навстречу джипа. Не целясь и повинуясь рефлексу, выработанному многочасовыми тренировками, Дмитрий выставил левую руку, сжимающую пистолет, в открытое окно. Затем резко подбросил ее вверх и нажал на курок. Джип повело вправо.

«Попал! Один — ноль в мою пользу, — кровь стучала в висках Святого. — Сорвался ваш маневр, псы…»

До самолета оставались считанные метры, когда «Тойота», идя впритирку с автомобилем Рогожина, прижала его к левому краю поля, заставив проскочить мимо «Челленджера».

Дмитрий не слышал, как осыпалось заднее стекло.

Срикошетившая пуля впилась в правое предплечье Рогожина. Но Дмитрий увеличил скорость, вывернул руль, рассчитав маневр с филигранной точностью.

«Пежо» отбросило на центр полосы так, что машина оказалась развернутой боком к траектории движения джипа.

Святой распахнул дверь. Порция картечи из обреза истошно визжащим роем устремилась к джипу. Свинцовые шарики в стальной оболочке раскурочили внутренности «Тойоты». Машина, потерявшая управление, перевернулась.

Долю секунды Рогожин наблюдал, как кувыркается загоревшийся джип. Доли секунды хватило, чтобы второй преследователь, успевший вывести машину с поля, врезался в «Пежо». Сгруппировавшись, Дмитрий выпрыгнул из искореженной груды металла.

Дикая боль, пронзившая тело, подавила сознание Святого, и, лишь повинуясь инстинкту бойца, он не позволил себе впасть в забытье.

Не видя противника, Рогожин каким-то шестым чувством ощущал его приближение. Каждая клетка его тела готовилась к броску. Так раненый зверь вдруг стряхивает с себя свору собак и идет на охотника, чтобы разнести его в клочья.

— К самолету… Пилота успокой!

Сиплый крик противника послужил сигналом к контратаке. Дмитрий вскочил, одним прыжком достиг врага и, выломав кисть руки, лишил его оружия. Теперь противник был вынужден сражаться врукопашную.

— Где он? — кричал Рогожин, впрессовывая теряющего силы, хрипящего телохранителя в бетон. — Где он? — ярость захлестывала Святого.

— Оставь его…

У черного «Линкольна», возникшего точно из преисподней, стоял Бокун.

— Оставь его… Тебе ведь нужен я! Ну что, Святой.

Ты никак не можешь покинуть нашу грешную землю?!

Ствол автомата водителя «Линкольна» был направлен на Рогожина. Дмитрий, пошатываясь, встал:

— А ты, Бокун, мне очень старался в этом помочь?!

Порванным рукавом Рогожин вытер кровь. Его повело вперед.

— Стоять! Стоять, Святой; — резким, выдающим испуг голосом выкрикнул Бокун. — Макс, надень ему браслеты.

Полусогнувшись, телохранитель проковылял к водителю «Линкольна». Стальные дуги сомкнулись на запястьях Рогожина.

— Так надежнее! — Самоуверенная улыбка вернулась к Бокуну. С притворным ужасом он осмотрел окрестности. — Ох, что ты натворил!

Перевернутый джип полыхал, как спичечный коробок. Телохранитель, ощупывающий голову, заплетающимся языком произнес:

— Здоровенный, зверюга! К самолету прорывался.

— Он, Макс, не зверюга. Он Святой без крылышек! — расслабленно, понимая, что ситуация под контролем, пошутил Бокун. — Знаешь, Рогожин, жаль, что все так получилось.

Дмитрий молчал.

— ..Но обстоятельства выше нас, — Бокун открыл дверь лимузина, достал кожаный портфель, отделанный золотыми накладками. — Мне искренне жаль…

— Да пошел ты к едрене-фене! — тихо сказал Рогожин.

— К чему опошлять наше прощание?! — фыркнул Бокун и озабоченно взглянул на часы. — О, время не ждет!

Жестом подозвав крепыша-телохранителя и второго — белобрысого хлюста, Бокун отдавал распоряжения. Крепыш, не вполне оправившийся после схватки, указал пальцем на приткнувшийся у полосы трактор и вопросительно взглянул на хозяина.

— ..Тракториста тоже… Обмозгуй, Макс, как лучше, — чуть громче сказал Бокун, а затем обратился к Рогожину:

— Сейчас, Дмитрий, неподходящее время для святых. Им самое место на облаках, а здесь.., здесь территория деловых людей. Прощай!

Анатолий резко развернулся. Полы его пальто взметнулись, как черные крылья.

— Постой, Бокун! — окликнул направившегося к самолету Рогожин.

Тот обернулся.

— Я разгадал почти всю комбинацию, состряпанную тобой. Но объясни, зачем вы убили ту девчонку, медсестру из госпиталя. В чем ее вина?

— Прием матадора, — ровным, безучастным голосом ответил Бокун. — Вялый, незлобный бык топчется на арене. Чтобы довести его до бешенства, матадор вонзает пику. Укол не смертельный, но чувствительный. Я знал, что ты будешь разыскивать мальчишку-следователя и пришлешь за ним близкого человека, которому доверяешь. Ее смерть была нужна, чтобы заставить тебя действовать по правилам, устраивающим меня. Ты наделал много глупостей, Рогожин!

Ударили по щеке, подставь другую, так, кажется, в Библии? А святые не должны нарушать заповедей.

Прощай, партия сыграна!

Самолет прогревал двигатели. Гул сотрясал воздух.

Металлический вой тяжелой волной плыл над бетонкой.

Дмитрия, подгоняя ударами рукояти пистолета, затолкали в джип. Он опустился на заднее сиденье рядом с белобрысым телохранителем. Его недавний противник, человек с мордой ротвейлера, устроился за рулем.

— Заберем пахаря! Приказ босса! — коротко бросил он, проверяя зажигание.

«Челленджер» откатывался к краю стартовой полосы, чтобы, заложив петлю, развернуться и, разогнавшись по мокрым квадратам бетона, взмыть в небеса.

Белобрысый крысенок непрерывно совал под нос скованному наручниками Рогожину пистолет:

— Ну ты попляшешь, Святой!

— Прекрати, Артурчик! — гневно одернул кряжистый телохранитель. — Голова от твоего визга раскалывается.

Рогожин не отводил глаз от самолета, исчезающего в дрожащем мареве колеблющегося воздуха.

Джип, мерно урча двигателем, пересек полосу.

Чихнув, автомобиль дернулся и остановился.

— Что за черт! Артурчик, взгляни под капот, — здоровяк помассировал виски и открыл «бардачок». — И подбери пахаря. На кандалы и на него надень.

Нагнув голову, телохранитель перебирал предметы, скопившиеся в отсеке. Шея крепыша, покрытая кровоподтеками, походила на ствол дерева в лоскутах коры. Прилизанный блондин отвел глаза от Рогожина.

Дмитрий, подобрав ноги, сложился в три погибели, наклонился набок и, точно распрямившаяся пружина, ударил белобрысого по корпусу. Ротозей вылетел из машины. Осколок стекла, словно лезвие, вспорол надбровную дугу и проник в мозг блондина.

А Максу судьба предоставила второй раз за день испытать ледяное дыхание смерти. Стальная перемычка наручников впилась в его глотку.

Рогожин тянул на себя охранника, обхватив его шею руками. Отвратительный хруст шейных позвонков сливался с клекотом захлебывающегося кровью телохранителя. Ноги Макса, дергающиеся, как, отбойные молотки, крушили лобовое стекло джипа. Пережатая сонная артерия отказывалась нести кислород к мозгу, ставшему сплошным серым комком ужаса. Напрягшиеся мускулы Макса окаменели, отказываясь повиноваться. Судорожная волна встряхнула тело охранника, и он затих.

Рогожин выскочил из машины, открыл переднюю дверь. Пистолета в кобуре под мышкой Макса не оказалось.

— Где он?! — прошептал Рогожин и неожиданно сообразил, что ствол не остановит самолета.

Сердитое пофыркивание заставило Дмитрия бросить бесполезные поиски оружия. Незаглушенный трактор, работающий на холостом ходу, желтой коробкой кабины выделялся на фоне унылого пейзажа.

Бегом, скрипя зубами от боли, Рогожин преодолел пятьдесят метров, отделяющих его от трактора. У машины лежал человек в промасленной фуфайке и слабо стонал.

— Лихо, брат, тебя отделали! — Дмитрий оттащил парня.

Управление гусеничного «Т-130» простое: два рычага и педали. Но для человека в наручниках вести трактор можно, лишь манипулируя всеми частями тела. Дмитрий то отжимал рукоять подбородком, то плечом, благодаря бога, что покойный Макс не догадался завести ему руки за спину. Второй рычаг он мог передвигать свободно.

Трактор, лязгая гусеницами, полз по бетону. Гребень поднятого плуга, точно челюсть гигантского ящера, возвышался над кабиной. Навстречу, игриво помигивая сигнальными огнями, завывая двигателями, мчался самолет, готовящийся преодолеть силу гравитации и оторваться от земли.

Узкий просвет между шасси и бетонными плитами увеличивался. «Челленджер» взлетел! Но, оказавшись в воздухе, пилот потерял возможность сманеврировать, чтобы увернуться от трактора, перекрывшего полосу.

Железные полозья плуга перерубили стойку неубранного шасси, стальные плоскости лемехов разорвали дюралевую обшивку корпуса, впились в брюхо взлетевшего, но не успевшего набрать высоту самолета.

Диспетчер наземной службы, давший «добро» на старт, услышал в наушниках животный вопль:

— Майн готт!!!

Дмитрий выскочил из трактора и лежал, прижатый вихрем, пронесшимся над ним. Он видел, как «Челленджер» превратился в огромную огненную сферу, как из этого шара вместе с лоскутьями огня вылетают обломки. Самолет уходил в землю шлейфом рыжего пламени, бушующего над полосой.

— Прощай, Бокун! В аду твое место! — спекшимися от жара губами произнес Святой.

Оглавление

Пролог

ЧАСТЬ I

  Глава 1

  Глава 2

ЧАСТЬ II

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

ЧАСТЬ III

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Реклама на сайте