«Зимняя война. Дороги чужого севера»

Зимняя война. Дороги чужого севера (fb2) - Зимняя война. Дороги чужого севера 786K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Тамоников

Александр Тамоников Зимняя война. Дороги чужого севера

Глава 1

16 декабря 1939 г.

Ситуация стала меняться, когда разведчики окончательно продрогли, потеряли надежду и свирепые карельские морозы обложили вдоль и поперек. Ночь была в разгаре, в разрывах туч поблескивали звезды — чужие и далекие. Пулеметная ячейка, вынесенная за пределы траншеи, была необитаемой. В двух шагах от нее взорвался советский снаряд, схлынула осыпь, встали на дыбы бревна наката, и финны с тех пор предпочитали держаться отсюда подальше. Ячеек хватало — и слева, и справа. Над бруствером мелькали обтянутые белой материей каски, доносились обрывки чужой речи. Под высотой, на всем протяжении покатого склона, высились в шахматном порядке гранитные противотанковые надолбы. За ними — три ряда колючей проволоки, завихрения спирали Бруно. До дальнего леса, занятого советскими войсками, было километра полтора.

Командир взвода полковой разведки, старший лейтенант Никита Мечников, приподнял голову. «Восставшие» бревна громоздились как попало — под их прикрытием разведчики сюда и проникли. Лучше не помнить, сколько сил и нервов пришлось потратить, чтобы проползти изрытое воронками пространство. Никита забрал прислоненный к стене окопа пистолет-пулемет «Суоми», прошел вперед на корточках и снова поднял голову. Екнуло сердце — он резко подался вниз, прижался к стылому откосу. По главной траншее прошли солдаты в белых куртках и штанах. Военные переговаривались, забавно тянули гласные. Никита не дышал. Сделай эти парни остановку да вглядись в темноту — могли бы заметить постороннее пятно. Но все обошлось, патруль проследовал мимо. Мечников облегченно выдохнул — не пришел еще его час. Он снова привстал, обозрел местность. Ходы сообщений отделялись от главной траншеи и уходили в неизвестность. На флангах выделялись долговременные огневые точки — приземистые сооружения. В глубине еще один объект — что-то расплывчатое, угловатое, со щелевидными амбразурами. За объектом окоп, из которого торчали стволы минометов. Оборона на этом участке не была эшелонированной — практически все огневые средства концентрировались на переднем крае. В стороне чернел подозрительный лесок, а за лесистыми холмами на северо-западе — городок Путоярве, который полк товарища Уматова должен был занять еще позавчера…

Мечников перебрался к главной траншее. Снова замер, прислушался. Голоса в морозном воздухе преображались в прерывистый гул. Они рождались будто отовсюду. Бряцал металл, что-то скрипело. Находиться в неподвижном состоянии было неуютно. На качество одежды в отличие от большинства красноармейцев разведчики не жаловались. Под маскхалатом теплое нательное белье, суконное обмундирование, ватник без воротника, да еще утепленные башлыки, меховые перчатки, валенки — простым красноармейцам, лежащим сутками в снегу, такое счастье было недоступно. И все равно конечности уже подмерзали. Никита подался назад, прошептал:

— Данилов, Карабаш, за мной… Иванченко, остаешься здесь, наблюдай за обстановкой. Станет все плохо, отвлекай на себя.

Мечников выбрался в главную траншею, пробежал, пригнувшись, влево, втиснулся в боковое ответвление. Это был обычный ход — узкая траншея без наката, блиндажей, вынесенных гнезд, — и оставалось лишь гадать, куда она ведет. Финны падки на сюрпризы. С какими только неожиданностями не приходилось сталкиваться советским солдатам в незнакомой местности…

Перебежали остальные, сели рядом. Разведчики дрожали от холода, поблескивали глаза. Трофейные автоматы «Суоми» сковывали движения. Оружие было так себе, кучность низкая, стволы чересчур длинные — однако барабанный магазин на семьдесят патронов внушал уверенность. Отпадала нужда считать истраченные патроны. На своих парней Никита мог положиться в любой ситуации. За спиной Семена Карабаша — бои на Халхин-Голе, грамотные действия в составе батальонной разведки. Невозмутимый, приученный терпеть неудобства, он никогда не жаловался, действовал быстро и решительно. Красноармеец Леха Данилов был молод — восемнадцать «мальчишеских лет», при этом обладал всеми нужными качествами: был отчаян, но не до бесшабашности, резок, но без лишних движений, физически развит, вынослив и с головой на плечах умел ладить. Вот и сейчас они не лезли с подсказками и предложениями, ждали, что решит командир.

— Полное внимание, товарищи разведчики, — прошептал Мечников. — На переднем крае нам искать нечего, будем углубляться. Запоминаем ориентиры для обратной дороги.

Одолели метров тридцать, снова присели. Шум глушили порывы ветра, временами сыпал снег. Погода в декабре на Карельском перешейке была в принципе сносная. Ниже десяти по Цельсию температура не опускалась, по ночам — холоднее, но не критично, при наличии защиты от ветра — терпеть можно. Сильные морозы ожидались после Нового года — в эти периоды так называемых «крещенских» морозов столбик термометра мог рухнуть и до сорока. Три головы воспарили над гребнем траншеи, и белые капюшоны в темноте тут же слились с местностью. Неказистое бетонное сооружение оказалось совсем рядом — вернее, боковая сторона. В углублении просматривалась дверь. Мелькнула шальная мысль: закидать гранатами, но это вариант самоубийственный, не за тем сюда пришли. Солдаты сидели кучками в пулеметных и стрелковых ячейках, наблюдали за тем, как в амбразурах бетонного сооружения поигрывали блики света.

— А месяц-то — не май, товарищ старший лейтенант, — напомнил Данилов, теряя терпение.

— Ну да, зима не бабья, — с усмешкой согласился Карабаш. — Но это ерунда, то ли еще будет, Леха.

— Это испытание, товарищи бойцы, — заметил командир. — Мы все одолеем и станем сильнее.

— Еще сильнее? — удивился Данилов. — Да куда уж сильнее…

— Странно, куда все финны пропали? — размышлял Карабаш. — Сидят кучками у своих амбразур, а здесь — шаром покати. Новый год заранее отмечают? Это правильно, в срок-то не удастся, перемелем мы их в мелкую пудру… Послушайте, товарищ старший лейтенант, а что это за штука бетонная? На дот не похоже — огневые точки на переднем крае, отсюда половину поля не видно…

— Видимо, офицерский бункер, — отозвался Никита.

— А такой бывает? — удивился Данилов. — Пулеметный — знаю, артиллерийский тоже знаю… — Он осекся, и все снова замолчали.

Мечников вглядывался в очертания объекта. Сооружение небольшое, часть заглублена в землю, но, кажется, незначительно. Объектов с серьезной инфраструктурой на этом участке быть не может. Скорее всего это небольшой командный пункт или узел связи. Или что там еще?

— Так, тихо…

В сооружении обрисовалась нора дверного проема, возникли два силуэта. И эти были в зимнем камуфляже, капюшоны болтались за спинами, чернели стальные шлемы на головах. Мужчины закурили, непринужденно переговаривались. Но погода не способствовала долгому нахождению на открытом воздухе. Налетел порывистый ветер, и один из них, бросив окурок, развернулся, исчез в бункере, а другой, отправившись в противоположную сторону, углубился в траншею по грудь, словно по воде брел. Траншея спускалась к кубической постройке, вынесенной за пределы участка обороны. В назначении этого «кубика» вряд ли стоило сомневаться.

— Товарищ старший лейтенант, в уборную пошел… — возбужденно зашептал Карабаш. — Это офицер, я вам точно говорю, видите, у них отдельное отхожее место…

Мечников напрягся. Похоже, Карабаш был прав. Субъект ускорялся, подпрыгивал — приспичило человеку. Отворилась и захлопнулась дверь. Офицер или нет — это неважно, пусть даже младший командир, главное — они обязаны знать количество войск и схему их дислокации. Никита бросил подчиненным, чтобы держались от него подальше, а сам начал движение. Два изгиба траншеи, спуск…

Теперь и он переминался, подпрыгивал у отхожего места, усердно изображая нетерпение. Заскрипела дверь, появился приземистый мужчина, посторонился, искоса глянув на мельтешащее перед глазами пятно. Мечников подался к открытой двери, потом неожиданно резко повернулся и, стиснув финну горло предплечьем, ударом валенка выбил почву из-под его ног. Противник потерял опору, но все же ухитрился выкрутиться и издал какой-то звук. Кричать он, к счастью, не мог — горло завязалось узлом. Подбежали Карабаш с Даниловым, но не стали вмешиваться. Остановились в стороне, подстраховывая командира. Мечников оседлал добычу, нанес удар в челюсть, отправляя финна в прострацию, и, переводя дыхание, поднял голову.

— Неплохо вы его угомонили, товарищ старший лейтенант… — прошептал Данилов, пристраиваясь рядом. — Слушайте, а мне показалось, что он смеялся — ну, когда вы его в первый раз за горло схватили. Почудилось, наверное.

— Вроде засмеялся, — подтвердил Никита. — Решил, наверное, что розыгрыш, свои пугают. Потом, конечно, стало не до смеха…

Захваченный субъект продолжал лежать, не подавая признаков жизни. Мечников расстегнул на пленнике верхнюю пуговицу маскировочной куртки, раздвинул отвороты. В петлице блеснули три геральдические розочки, эмблема на погоне.

— Это капитан, удачно мы его… Вытаскиваем бережно, обращаемся, как с мамой родной, все уяснили? Запомните, все, что было до текущего момента, — безмятежная прогулка, а теперь начинается самое сложное. Приказываю доставить этого тюленя в целости и сохранности…

Офицера финской армии потащили за воротник, сгибаясь в три погибели. Он пришел в себя, что-то промямлил, потом стал кашлять. Мечников кинулся к нему, закрыл рот ладонью. Кляп придумали быстро — оторвали капюшон, скомкали, утрамбовали в глотку. Карабаш даже шутку отпустил: скажите «а-а», больной. Пленного потащили дальше, вписываясь в изгибы траншеи. Как вовремя! По канаве, ведущей к отхожему месту, кто-то топал, беззаботно насвистывая. Бойцов даже злость охватила: так уверены в своей неуязвимости? А над душой, между прочим, целый полк завис! Траншея была уже почти рядом, до нее оставалось метров восемь, но Мечников вдруг вскинул руку: застыли! Поздно! В проходе возник финский военнослужащий с автоматом на плече. Он что-то услышал, повертел головой, потом повернулся к боковой траншее, подался вперед — не поймешь в этой темени… Никита схватил его за ворот, поволок в боковой отросток, другой рукой выдернул нож из чехла. Солдат обмер от внезапного страха, что-то прохрипел, а в следующий миг Мечников уже вонзил лезвие ему в живот. Острая сталь пронзила плоть, порвала внутренности. Он нанес не меньше пяти ударов, потом оттащил обмякшее тело от главной траншеи и бросил на землю. Солдат вздрагивал, растопырив свои высокие сапоги с задранными носками — пьексы. Как просто у этой публики, подумал Никита, на войну идут со своим добром — обувью, варежками, шерстяными носками, теплыми свитерами и кофтами — и плевать хотели на холодную зиму…

Товарищи за спиной озадаченно помалкивали. Мечников осторожно поднял голову. Вояка был один — значит, пронесло. Но скоро другие наткнутся на труп или хватятся пропавшего офицера… Он махнул рукой — ходу, служивые, выскользнув в проход, припустил влево. Отросток пулеметного гнезда — в трех шагах. Он ворвался туда. Уже собрался выдохнуть с облегчением, но не тут-то было — споткнулся о скрюченное тело в маскировочном халате, отпрыгнул, наступил на другое! Кто их тут разбросал?..

— Товарищ старший лейтенант, не обращайте внимания… — раздался тихий голос рядового Иванченко. — А что оставалось, товарищ старший лейтенант? — с какой-то обидой тянул боец. — Я сидел, ждал вас, вдруг эти двое полезли к брустверу. Меня не сразу заприметили, ну а когда это случилось… В общем, одного прикладом, второго ножом, потом опять первого прикладом… О, а вы с уловом, товарищ старший лейтенант! — воскликнул он, и даже в темноте было видно, как его рот растянулся в улыбке. — Офицера взяли? Так валим отсюда скорее!..

— Толик, ну ты и наделал… — прошипел Данилов. — После тебя ни пройти ни проехать… Товарищ старший лейтенант, может, еще повоюем? Мне что-то подсказывает, что их тут с гулькин нос осталось. До утра, глядишь, управимся…

— А ну заткнулись, шутники… — цыкнул на них Мечников. — Живо за бруствер ныряйте, только головы не поднимать. Через минуту такое начнется…

Иванченко первым перекатился за косогор. Мечников — за ним, обваливая мерзлую глину под животом. На бруствере буйствовал промозглый ветер, забирался за воротник. Вокруг валялись бревна, но пока они служили защитой. Никита схватил пленника за шиворот, разведчики совместными усилиями подали его наверх, и он поволок на себе упитанную тушу. Тот пришел в себя, что-то возмущенно мычал и озирался блуждающими глазами. Вернулся Иванченко — плотно сложенный курносый крепыш, помог справиться с тяжким грузом. Пленного стащили вниз, он продолжал мычанием выражать протест — пришлось двинуть по затылку, чтобы заткнулся.

— Вы бы нежнее, товарищ старший лейтенант, — забеспокоился Иванченко, — а то выбьете всю память из башки, будет на допросе ни бэ ни мэ…

Остальные тоже переползли. Теперь двое тянули пленника с одной стороны, двое подталкивали сзади. Пятнадцать метров открытого пространства, отчаянный риск, что изрешетят в упор, потом воронки, надолбы, уцелевшие и расколотые снарядами. Ориентир оставался на месте: перевернутая рогатка, утыканная кольями, один из элементов противопехотного заграждения. За ней в двух метрах начинался проход между минными полями. Разведчики выявили его в начале текущей ночи, прошли от начала до конца, удалили все препятствия. Зачем проход понадобился финнам, не совсем понятно. На случай контратаки — гнать обратно в Ленинград деморализованную Красную Армию? Нет уж, раз пришли, то пришли…

Люди скатились в воронку, но едва перевели дыхание, а Мечников уже теребит: всем наружу, ползти дальше. Обнаружат разведчиков в воронке — даже из окопов выходить не будут, гранату добросят, и все, даже своим офицером пожертвуют, все равно пропащая душа… Сиплое дыхание вырывалось из натруженных легких. Бойцы ползли вдоль противотанковых и противопехотных заграждений, по обрывкам колючей проволоки, режущим руки и животы. Валялись перевернутые надолбы — из них образовалась целая горка. А вот за ней таких укрытий больше не было — местность почти голая, лишь трещины в земле, засыпанные снегом, да воронки от мин и снарядов.

— Как-то неправильно все, товарищ старший лейтенант… — прокряхтел Карабаш, гнездясь за гранитной глыбой. — Обратная дорога всегда короче, а у нас, наоборот, длиннее… Дальше не пойдем, что ли?

— Затаиться, и молчок, — приказал Никита. — Чую всеми фибрами, товарищи красноармейцы, что сейчас начнется…

Просто дико повезло, что не началось раньше! Три трупа, пропавший офицер — ослепли они там, что ли? Не успел он так подумать, как за спиной, во вражеском расположении, посыпались тревожные крики. Забегал народ. Прогремел выстрел — сигнал тревоги. Залязгали затворы пулеметов. Разведчики не подавали признаков жизни. Несложно сообразить, откуда ветер дует и где он сейчас! Неужели полезут через бруствер, будут прочесывать передний край? Вспыхнули прожекторы, забегали лучики пронзительного белого света. Они облизывали извивы колючей проволоки, прочие «чудеса» финской инженерной мысли, воронки от снарядов. Один из лучей задержался на перевернутых надолбах, отправился дальше. Разведка помалкивала. Иванченко прижал локтем к земле затылок пленного. Бедняга весь побагровев, вывернул голову, чтобы как-то дышать, глаза, чуть ли не вылезавшие из орбит, светились какой-то зеленой тоской. Мужик был неглупый, понимал, что можно вырваться, побежать — но какая при этом вероятность, что свои прикончат русских и не прикончат его? Нет такой вероятности, даже мизерной.

Луч сместился на восточную оконечность поля. В окопах кричали, простучал крупнокалиберный пулемет, впрочем, быстро заткнулся. Заяц пробежал — а они что подумали? Пятна света продолжали рыскать, значит, стоило запастись терпением. От земли исходил адский холод — старались не замечать. Мечников закусил губу, приказал себе терпеть…

Прожекторы скребли лучами по другому концу поля. Пошли по команде — встали, ринулись в узкий проход. Упитанного капитана гнали пинками. Он мычал, извивался, сберегая от ударов свои «ценные места». Метров семьдесят мимо надолбов и колючей проволоки — достаточно искушать судьбу! Группа повалилась на землю, люди забрались, кто куда. Никита подполз к финну, выдернул кляп изо рта, и тот зашелся в глухом кашле.

— Вы уверены, товарищ старший лейтенант? — заволновался Карабаш. — А вдруг заорет?

— Не заорет, — возразил Никита. — Наш чухонец не туп, понимает, что избирательно стрелять не будут. Если накроют, то всех. Правильно, господин капитан? — обратился он к пленному на ломаном финском. — Дайте сигнал, что понимаете. Благоразумие еще с нами?

— Что вы хотите от меня? — Голос капитана ломался, как сухая доска. — Я ничего не знаю… Куда вы меня тащите? Лучше убейте прямо здесь…

— Обязательно убьем, — пообещал Мечников. — Если нам разонравится ваше поведение — тут же придет пора расстаться. Но что-то подсказывает, что вы не хотите умирать. Быть мертвым — не ваше, я правильно расценил эту щемящую тоску в ваших глазах? Ладно, не отвечайте. Ваше имя?

— Капитан Реймо Киймаа… — выдохнул офицер. — Командир специальной егерской роты…

— Язык сломаешь, — хмыкнул Толик Иванченко. — И как они сами это выносят…

— Так же, как мы — свои непостижимые для финнов имена и фамилии, — объяснил Мечников. — Надеюсь, мы понимаем друг друга, господин Киймаа? Вы не кричите, значит, понимаете. Большая просьба: слушать наши команды, это все, что вы можете сделать для того, чтобы остаться живым. После окончания войны, которая, разумеется, завершится не в вашу пользу, будет производиться обмен пленными, и у вас есть все шансы вернуться к своим суомским елям и березам.

— Да, я понимаю… — кивнул пленник.

Лучи света продолжали рыскать по полю… и вдруг застыли, собрались в одной точке!

— Рассыпаться! — ахнул Мечников, откатываясь от пленника. — Данилов, Иванченко — теперь вы мамы нашему капитану! Рубеж сорок метров, вперед!

Они неслись, используя жалкие мгновения, пока финны не открыли огонь. «Ложись!» — прохрипел Никита, перекатываясь в подвернувшуюся воронку. Бойцов разбросало по узкому участку. Двое с пленником ушли вперед — и залегли где-то там, в тумане. Дальше ползком — благо ушли из-под носа противника, и тот утратил возможность расстрелять разведчиков в упор. Мечников лежал на дне неглубокой воронки, закрывая голову руками. Пулемет надрывался, захлебывался, трещали автоматы «Суоми», хлопали карабины. Во время паузы в стрельбе Никита выглянул из воронки. Трое уже выкатились в поле, ползли. Еще немного, и они окажутся в «слепой зоне» под перегибом склона. Зона небольшая, но есть возможность отдышаться перед очередным броском…

Вдруг в воздухе пронесся резкий свист, и Никита рухнул на дно воронки, зажал уши. Тут же слева ухнула мина. Еще один взрыв, теперь справа, третий — с безопасным недолетом. Заговорила минометная батарея в траншее за бетонным бункером. Но целей минометчики не видят, могут палить только наобум! Мины продолжали падать — с впечатляющим разбросом. Троица ползла — дистанция увеличилась до трехсот метров и продолжала расти. Посыпалась земля, и в воронку, утробно сопя, свалился Карабаш, встал на колени, стал стряхивать с головы землю. Каску он потерял, капюшон оторвался и болтался на трех нитках — видно, зацепился за колючую проволоку.

— Вы живы, товарищ старший лейтенант?

— А что, похож на мертвого? — вопросом на вопрос ответил Никита срывающимся голосом, от надрывного кашля перед глазами плясали круги.

И вдруг стало тихо. Только в окопах не смолкало карканье. Подались вверх почти одновременно — и ругнулись почти хором. С бруствера слетели фигуры в белых комбинезонах, побежали вниз. Их было шестеро или семеро. Нечеткие фигуры скользили во мраке, пропадали, снова появлялись.

— А давайте им всыплем, товарищ старший лейтенант? — простодушно предложил Карабаш. — Догнать нас решили, ага, щас! Они ведь не видят ни хрена, не знают, что мы в этой воронке…

— Ближе подпустим, Семен, — произнес командир, — бьем прицельно, а потом рвем, как зайцы, глядишь, и вывезет кривая…

Финны устремились в узкий проход между надолбами. Теперь они бежали кучкой, все ближе, ближе… Разведчики терпели до последнего, а потом поднялись и с ором, как оглашенные, стали поливать свинцом движущиеся точки. Трое мгновенно рухнули, как подкошенные. Четвертый с перепугу метнулся в сторону и, насадив голову на колючую проволоку, заорал от боли. Уцелевшие побежали обратно, посыпались, как горох, в воронку. И тут снова активизировалась минометная батарея. Мины падали с надрывным свистом, рвали колючую проволоку, крушили надолбы, сделанные из низкосортного бетона без жесткого армирования. Огонь велся хаотичный, с нулевой эффективностью. Разведчиков засыпало землей. В этот щемящий момент заговорила полевая артиллерия с советской стороны! Наконец-то проснулись! Дивизион дислоцировался вблизи опушки, бинокли и стереотрубы у артиллеристов имелись, и, кажется, они верно оценили ситуацию. Частично разнесло бруствер, похоронив пулеметный расчет, часть снарядов разорвалась на склоне рядом с оборонительной траншеей, а один, похоже, угодил в воронку, где засела финская солдатня…

Над вражескими позициями зависло облако дыма. Надолго ли? Никита закричал, выгоняя оглохшего Карабаша из воронки, и они побежали, выкладываясь полностью. За ними, подхватив финского капитана под мышки, бежали Данилов и Иванченко. Никита первым достиг опушки. Карабаш приотстал, он волок за ремень раскалившийся автомат, дышал, как загнанная лошадь.

— Поднажмите, товарищи, немного осталось… — шепотом попросил старший лейтенант.

Они ушли от прицельного огня, но и шальные пули — не подарок! Никита схватил за шиворот обессилевшего финского капитана, проорал в ухо что-то свирепое — матерное. Дальше бежали уже на последнем издыхании — по изрытой осколками земле, залитой кровью советских солдат, по ухабам и канавам. Финны подтащили крупнокалиберный пулемет, открыли бешеный огонь.

— Ложись! — заорал Мечников. — Ползком, всем ползком!

Он давился глиной, перемешанной со снегом. Сил не оставалось даже ползти. Последний рывок — и Никита, поднявшись в полный рост, поволок финского капитана к кустам. Оттуда выпрыгнули люди, побежали навстречу, подхватывая на ходу разведчиков, ценного «языка». Никита рухнул в какую-то канаву — вконец измотанный, грязный, но такой довольный! Задание выполнили, вернулись без потерь — что на этой странной войне почти фантастика…

Глава 2

Конфликт назревал долго и стал логичным завершением безрассудной политики буржуазного финского правительства. Договор о ненападении просуществовал семь лет. Финская военщина бряцала оружием у самых границ миролюбивого советского государства. Буржуазная пресса обливала помоями Советский Союз — и как-то все забыли, что именно Советская Россия в 18-м году отпустила Финляндию на вольные хлеба, дав ей возможность из захудалой российской провинции стать независимым европейским государством! Финские войска стояли в 90 километрах от Ленинграда. Необходимость отодвинуть границу назрела давно. Уже с сентября части Ленинградского военного округа привели в боевую готовность, стали выдвигать на север. Прибывали войска из соседних округов, рассредотачивались вдоль границы с Финляндией вплоть до Кольского полуострова. 26 ноября финская армия устроила чудовищную провокацию: провела артобстрел советских позиций у деревни Майнила. Погибли три красноармейца и младший командир, несколько человек получили ранения. Через день Советский Союз денонсировал договор о ненападении, войскам отдали приказ перейти границу. В этот же день советская авиация бомбила Хельсинки — впрочем, летчики немного ошиблись и сбросили бомбы на рабочие кварталы. В буржуазных кругах разразилась истерия, крики, что Советский Союз намеренно устроил эту провокацию, чтобы вторгнуться в Финляндию, и даже якобы обнаружили место юго-восточнее Майнилы, откуда стреляли советские артиллеристы. В эту оголтелую ложь завравшегося Запада никто, разумеется, не верил. Войскам объявили, что СССР совершает освободительный поход в Финляндию, чтобы помочь рабочим и крестьянам скинуть гнет помещиков и капиталистов. На всем протяжении границы начались бои. Самый ожесточенный характер они приобрели на Карельском перешейке между Ладогой и Финским заливом, где на Выборг наступала 7-я армия командарма 2-го ранга Яковлева. Неприятности начались практически сразу. Войска завязли в непроходимых карельских лесах и болотах. Армия «Перешеек» под командованием Хуго Эстермана стояла, как влитая, отбивая атаки вчетверо превосходящих советских войск. Недостатки в планировании операции вылезли наружу. Инженерная разведка отсутствовала. Описания укреплений были даны лишь поверхностно, места расположения огневых точек зачастую оказывались неверными. Сведения о противотанковых заграждениях тоже носили недостоверный характер. Танки «Т-26» и «Т-28» упирались в гранитные надолбы, проваливались в рвы и эскарпы, где их добивали из противотанковых ружей. Советская артиллерия била по площадям, а не по конкретным целям. Разведка перед войной ничего не выяснила, советское командование имело лишь отрывочные агентурные сведения о полосах укреплений. Войска оказались не готовы к преодолению полосы дотов и дзотов, несли потери. Отсутствовала дальнобойная артиллерия для уничтожения бетонных огневых точек. Характер местности тоже работал на противника. Безбрежные лесные массивы, реки, озера с болотистыми берегами, каменистые гряды, скалы, малое количество дорог, пригодных для прохождения тяжелой техники. Все эти обстоятельства позволяли малыми силами наладить эффективную оборону. Лобовой удар не дал результата. Войска продвигались непозволительно медленно. К 12 декабря части 7-й армии с трудом преодолели полосу обеспечения — участок местности перед главной линией обороны. А этих линий было три — главная, промежуточная и вспомогательная. Силы таяли, организация наступления была отвратительной. Но командование требовало идти вперед. Финны применяли тактику партизанской войны — летучие отряды лыжников нападали на колонны, уничтожали технику, убивали красноармейцев, после чего отходили на свои базы в лесах. Воевать в лесистой местности Красная Армия не могла, действовала только вдоль дорог. Дороги минировались, повсюду действовали снайперы, успешно сокращая личный состав советских подразделений. Наступление стопорилось, солдаты тысячами умирали от ран и обморожений — их униформа не была рассчитана на затяжные действия в зимний период…

Приказ захватить Путоярве и господствующую над ним высоту полк Уматова получил четыре дня назад. Часть располагала двумя дивизионами полевых орудий, минометной батареей. Артподготовка велась не меньше часа. Потом последовала атака в лоб, которую финны без усилий отбили. Атакующие шеренги даже не дошли до колючей проволоки, плотный огонь прибил их к земле, после чего разрозненные группы покатились обратно. На поле сражения остались сорок трупов и больше семидесяти раненых. Финны снисходительно разрешили их забрать — при условии, что красноармейцы будут без оружия. Угрюмые солдаты похоронной команды грузили в сани тела, отдельно вывозили раненых, а с финских позиций долетали веселые шутки и обидные оскорбления. Попытка зайти с фланга тоже не увенчалась успехом. Рота красноармейцев отправилась в обход укрепрайона, прикрывающего Путоярве, и увязла в ельнике. Солдат разбросало, а выйдя на открытую местность, они попали под шквальный пулеметный огонь и были вынуждены отступить обратно в бор. А там работали снайперы, рота снова попала под обстрел. Финские стрелки, сливаясь с местностью, методично выбивали солдат. Единственная дорога в расположении — через замерзшее озеро — тоже не стала спасением. Красноармейцы спрыгивали с обрыва на лед, где и становились идеальными мишенями, на которых снайперы оттачивали свое мастерство. Уцелевшие бросались обратно под обрыв, прятались, кто как мог. Спас потрепанную роту пулеметный взвод, отправленный во фланг комбатом Раевским. Бойцы притянули на санях станковые «максимы», развернули их на южном берегу озера и подвергли дальний лес массированному обстрелу. Финские снайперы падали с деревьев, как шишки. Рота противника сконцентрировалась на опушке, чтобы добить прижатых к берегу красноармейцев. Пулеметный огонь загнал их в лес, финны отступили, а остаткам роты погибшего лейтенанта Скрябина удалось со второй попытки переправиться через озеро. Наступление застопорилось. Полковник Уматов выпрашивал у командования боеприпасы — полк не может штурмовать высоту, не проведя артподготовку! Начальство неизменно отвечало, что в полку достаточно артиллерийских стволов, и если через день высота не будет взята, последуют оргвыводы — вплоть до расформирования части и отдачи ее командиров под трибунал. В полку действительно хватало орудий, но боеприпасов оставалось на десять минут ведения огня…

Палатка на дне оврага могла укрыть только от снегопада. От морозов, особенно ночных, будучи обычным куском брезента, она не защищала. Интендантские службы работали из рук вон скверно — не хватало даже таких палаток. Командир разведывательной роты капитан Покровский где-то добыл несколько буржуек, раздал их бойцам, и теперь они считались привилегированным сословием — особые условия быта, теплая одежда. Буржуйка поглощала дрова, как какая-то голодная бестия, согревала пространство только в метре от себя, и подкармливать ее приходилось круглосуточно. Впрочем, недостатка в растопке в карельских лесах не было — топили поленьями, ветками, корягами, корнями. Ветхий брезент постоянно рвался, приходилось его заштопывать… Холод в организме поселился капитально, он всегда был там — то больше, то меньше. Иногда про холод забывали, иногда он назойливо напоминал о себе. Мечников вообще забыл, когда последний раз раздевался. Мылись снегом, холодной озерной водой, добытой из полыньи…

Он очнулся в десять утра. Полом в землянке служили доски, кроватями — худые матрасы из ближайшей деревни, брошенной жителями. Большой популярностью в качестве одеял пользовался лапник. По ногам распространялось блаженное тепло — валенки лежали чуть ли не в печке и уже дымились! У буржуйки священнодействовал красноармеец Лузин — смекалистый сельский паренек из тамбовской глубинки, мобилизованный в армию полтора года назад. Он яростно ворошил дрова ржавым напильником, заменяющим кочергу, из печки вырывался сноп искр.

— Ноги подтяните, товарищ старший лейтенант, — проворчал красноармеец, утирая испачканное продолговатое лицо, — а то сгорите, как Жанна д’Арк… Лучше вставайте, хватит уже спать. В баке вода — она не очень холодная, я туда чуток кипятка слил.

— Где народ? — Никита сполз с лежанки. На часах почти десять, вряд ли он проспал победоносное завершение войны.

— Завтрак, политинформация… — меланхолично пробубнил Лузин.

— А ты, стало быть, сытый и все знаешь…

— Так точно, товарищ старший лейтенант… — Красноармеец старательно размазал сажу по физиономии и отправился за чурками к порогу.

Мечников сполоснул лицо, привел в порядок многослойные одежды и выбрался наружу. На дне оврага в двухстах метрах от опушки разместились еще четыре палатки. У соседей тоже вырывался дымок. Жестянка дымохода располагалась горизонтально, и палатка напоминала газующую машину. Никита вылез из ложбины по вырубленным в откосе ступеням. Утро было мрачное, плыли низкие тучи. Порывы ветра теребили макушки пышных елей. Хвойный лес был смешанный — сосны, ели, молодые лиственницы. Деревья росли нечасто, подлесок практически отсутствовал. За спиной пролегала проселочная дорога, которую периодически чистили солдаты лопатами — по ней увозили в тыл раненых, изредка доставляли цинки с патронами. Там же под обрывом пряталось озеро, откуда приносили воду. Лес гудел, жил размеренной армейской жизнью. Местность гуляла волнами, ровные лесистые участки чередовались оврагами. На востоке расположение полка замыкала каменистая гряда, на вершинах которой сидели наблюдатели. В соседнем овраге дымила полевая кухня — там собралась толпа в буденновских шлемах и серых шинелях. Меховые шапки-ушанки в армии только вводили, и в действующие части они почти не поступали. У финнов все поголовно носили ушанки. Суконные остроконечные шлемы совсем не грели, а когда боковые части отгибались вниз, закрывая затылок и щеки, головной убор и вовсе превращался в тряпочку. В некоторых частях выдавали башлыки — островерхие суконные капюшоны от непогоды — но это тоже было редкостью. Валенки в частях отсутствовали, довольствовались теплыми портянками. Вместо меховых рукавиц выдавали трикотажные. Полушубки и овчинные бекеши получали только офицеры — и то не все. В тылу полка расположился полевой госпиталь под брезентовым навесом — там было относительно тепло, и народу, как селедок в бочке, большинство с обморожениями…

Но жизнь продолжалась. Солдаты сидели на краю лощины, жадно ели из алюминиевых котелков. В соседнем овраге для тех, кто уже принял пищу, старший политрук Томский проводил политинформацию: вновь зачитывал вызубренный до дыр приказ по войскам Ленинградского округа, подписанный Мерецковым и Ждановым. Каждый солдат, до последнего коневода, знал, что Красная Армия идет в Финляндию не как завоеватель и поработитель — а как друг и освободитель финского народа от гнета помещиков и капиталистов! Советский Союз выступает не против финнов, а против финского правительства, угнетающего народ и спровоцировавшего войну с СССР. Социалистическое государство уважает свободу и независимость Финляндии, полученную финским народом в результате Великой Октябрьской революции и победы Советской власти!

В лесу горели костры, грелись солдаты, свободные от боевого дежурства, кипятили воду в котелках. Гудели на холостом ходу танковые моторы. Между машинами сновали механики в засаленных фуфайках. К полку были приписаны две танковые роты — шесть легких «Т-26» с танковыми пулеметами Дегтярева и полуавтоматическими нарезными пушками, а также четыре 25-тонных трехбашенных «Т-28», относящихся к категории средних танков. Изначально бронированной техники было больше — за последнюю неделю полк потерял четыре машины.

Прихрамывая, подошел Карабаш. После «ночного» он заметно сдал — лицо посерело, осунулось. Он постоянно ковырялся в ухе — мина взорвалась слишком близко.

— Выглядишь так себе, Семен, — подметил Мечников. — Не успело утро настать, а уже устал, как собака? В бою ты смотрелся лучше.

— Так в бою мы все орлы, товарищ старший лейтенант, — стал оправдываться красноармеец. — А стоит выйти из боя, как все болячки наружу. Шибануло вчера в башку взрывной волной. Теперь с ухом проблемы — тут слышу, тут не слышу…

— Главное, чтобы приказы слышал, — проворчал Никита. — Где личный состав?

— Кто где, — пожал плечами Карабаш. — Капитан Покровский спать разрешил — в качестве награды за ночной труд. Иванченко и Данилов дрыхнут у себя в палатке. Я вот проснулся, маюсь, как привидение… Остальным политинформацию читают. А кто усвоил, уже на завтраке…

— Стемнеет, пока они позавтракают, — буркнул взводный. — Развели, понимаешь, вольницу… Ладно, передай всем — через двадцать минут построение в овраге.

Карабаш ушел, подволакивая ногу. Никита покосился на полевую кухню — нужно успеть позавтракать.

— Товарищ старший лейтенант Мечников? — подлетел к нему жилистый лейтенант в затертой кожаной куртке, увешанной подсумками. — Лейтенант Минин, офицер по поручениям полковника Уматова.

— Знаю, лейтенант, кто ты такой, — ответил Никита. Предыдущего порученца лейтенанта Астафьева убили на прошлой неделе. Дофорсился, возомнил о своей бессмертности и решил сократить дорожку между подразделениями — вместо оврага отправился сосняком, где и был застрелен снайпером с соседней сопки.

— Вас товарищ полковник вызывает, — сообщил порученец, небрежно отдал честь и побежал греться к ближайшему костру. Мечников вздохнул, с сожалением покосился на еще дымящуюся полевую кухню…

— Разрешите, товарищ полковник? — Старший лейтенант отогнул край палатки, дождался снисходительного «да, прошу», вошел внутрь. В палатке командира полка потрескивала печка, было тепло и даже жарко. Трое офицеров оторвались от карты, пристально на него воззрились. — Командир разведвзвода старший лейтенант Мечников по вашему приказанию прибыл, — козырнул Никита.

— Проходи, старлей, — протянул руку полковник Уматов. Ему было основательно за сорок, подтянутый, темноволосый, но уже с налетом седины, кадровый военный, когда-то окончивший Ленинградское Краснознаменное пехотное училище. — Так вот ты какой, старший лейтенант Мечников… — Он отстранился и еще раз смерил взглядом приглашенного.

Протянул руку приземистый начштаба майор Суслов, за ним, поколебавшись, сделал то же самое полковой комиссар Решетов — мрачноватый, с крупными залысинами, известный своим непредсказуемым характером и умением сочетать громовые маты с лозунгами Коммунистической партии.

— Наслышаны о твоих ночных похождениях, старший лейтенант, молодец! — похвалил Уматов. — Действовал на грани, отчаянно рисковал, но с задачей справился и доставил ценного «языка». Будем ходатайствовать перед командованием о твоем представлении к правительственной награде.

— Служу Советскому Союзу!

— Вот именно так и служи, — кивнул комполка. — Субъект, которого ты доставил, Мечников, — командир специальной егерской роты Реймо Киймаа, уроженец Хельсинки, в начале тридцатых служил в армии, демобилизовался в звании младшего командира, потом получил гражданскую специальность — по профессии он инженер, имеет семью, двух детей. Два года назад вернулся в армию, прошел специальную офицерскую подготовку… В общем, я к тому, что умирать за буржуазное финское правительство ему нет резона, и он не собирается это делать, надеется на скорое освобождение после нашей победы. В этой связи он ничего не скрывает, поет, как соловей. К сожалению, комсоставу его уровня доверяют не все военные секреты…

— Майора надо было брать, — усмехнулся полковой комиссар, — или полковника.

— Виноват! — Никита вытянулся по швам. — Что было, как говорится…

— Да ладно, — отмахнулся полковник, — Александр Евдокимович шутит. В общем, согласно полученным от пленного сведениям, в зоне действия нашего полка находится батальон финской армии. Их человек триста — это две роты, крупнокалиберные пулеметы, стрелковое оружие, батарея минометов. Ни танков, ни орудий у них нет. Все имеющиеся пулеметы выставлены на прямую наводку. Фланги прикрывают «летучие отряды» лыжников — у них снайперские винтовки, автоматы «Суоми» и легкие пулеметы. Недостаток живой силы финны компенсируют хитростью и уловками. Что такое их фланги, мы уже знаем… — Полковник смущенно кашлянул и продолжил: — В соседнем полку позавчера тоже случилась некрасивая история. Две роты решили обойти минное поле, нарвались на лыжников, вступили в перестрелку. Финны стали отступать, ну, эти недотепы и кинулись за ними. В итоге оказались в болоте. Лед треснул, началась паника. Тут по ним и ударили с трех сторон… Потеряли больше сорока бойцов, хорошо, хоть кто-то выжил…

— И это только полоса обеспечения перед главной линией обороны, — произнес начштаба Суслов. — Дальше — так называемая линия Маннергейма, о которой мы имеем лишь отрывочные сведения. А приказ командования никто не отменял: только вперед, и чтобы через неделю 7-я армия была в Выборге. Или в Виипури, как его называют финны…

— К черту Виипури! — поморщился полковой комиссар. — Это наш исконный город Выборг, на который буржуазная Финляндия не имеет никаких прав.

— Долгое вступление, Мечников, чтобы ты вник в оперативную ситуацию, — ровным голосом проговорил Уматов. — Подкреплений нет и не будет, надо действовать своими силами. В километре от высоты — городок Путоярве. Никаких резервов там нет, позавчера оттуда переправили два последних зенитных орудия и установили на флангах для борьбы с нашими танками. Атаку в лоб мы уже проходили, теперь надо действовать тоньше и продуманнее. Из полутора тысяч личного состава у нас осталось тысяча двести — и это еще ничего, у соседей и того меньше. Мы имеем десяток танков, минометы, орудия…

— Не забывайте о нехватке снарядов, товарищ полковник, — проворчал Суслов. — Через несколько минут ведения огня орудия превратятся в красивое оформление наших позиций.

— Вы еще умудряетесь шутить, Николай Федорович, — раздраженно отмахнулся комполка. — Чертовы снабженцы, мышей не ловят, не понимаю, почему не подвозят боеприпасы…

— Да везли уж, — вздохнул начштаба. — Вчера колонна с минами и горюче-смазочными материалами под Тепийоки попала в засаду. А это, между прочим, наш глубокий тыл. Финны применяют партизанскую тактику. Их отряды сидят в лесах, куда нам не забраться, там у них оборудованные базы, все условия. Резко налетели, подорвали несколько машин, остальные забросали бутылками с зажигательной смесью и убрались обратно в лес. Пытались их преследовать, да только людей напрасно положили…

— Ладно, — насупился Уматов. — Наступление должно продолжаться, какую бы цену мы за это ни платили. В Путоярве финских войск нет, но остались мирные жители — те, что отказались уходить в тыл. Севернее города — сплошные хвойные леса и лишь одна дорога на Кохтлу, которая уже является частью главной оборонительной линии. Понимаю, старший лейтенант, что ты устал после вчерашнего, но придется снова потрудиться. Потом отдохнем. Только ты и твои люди побывали на позициях противника, знаете, что там, — хотя бы отрывочно. Получай приказ: силами своего взвода провести разведку, выявить слабые стороны противника на нашем участке. Прощупать фланги — не поверю, что там отсутствуют слабые места. Капитан Киймаа нарисовал схему укреплений со всеми огневыми точками. Но финны не дураки, верно? Знают, что офицер попал в плен и мы все из него вытянем. Они уже перегруппировали свои силы, и накрыть их минометами мы не можем. Ваша задача — выявить огневые точки, способные нанести наибольший урон. По ним и ударим артиллерией, после чего пехота пробьется к первой линии обороны. А если закрепимся на ней, дальше — легче. Ты грамотный военный, старлей, справишься малыми силами. У тебя в запасе не больше трех часов. К вечеру высота и Путоярве должны быть взяты — пусть даже нам всем придется тут лечь костьми…

В горле неприятно заскребло. Паршивый холодок заструился по спине.

— Я понял, товарищ полковник. Разрешите выполнять?

— Подожди, Мечников, — встрепенулся Уматов, — скорбный лик не делай — не на смерть идешь. Мне ваши трупы не нужны — от них ни жарко ни холодно. Прояви смекалку, сделай все, как надо. И пойми, что от тебя зависит многое. Сколько человек у тебя во взводе?

— Восемнадцать, товарищ полковник… Было больше, мы потеряли семерых.

— Этого хватит. Не числом, как говорится, а умением. А люди у тебя что надо, каждый десятка стоит… Да, и еще. Мы считаем, что это очередная уловка финнов, но все же… Дозорные посты на скалах и на опушке наблюдают отсутствие активности противника на переднем крае.

— Нельзя ли подробнее, товарищ полковник?

— Пусто там, — усмехнулся начштаба. — Никто не мелькает, не бряцает оружием, нет дыма от костров. Обычно мы видим хоть какую-то активность, а сегодня с раннего утра — ничего. Мы считаем, что это примитивная хитрость — вроде как поняли, что Киймаа все разболтает, и поспешили уйти, выровнять, так сказать, линию фронта. А сами по-прежнему там, соблюдают режим тишины, все у них готово к бою, и стоит полку двинуться вперед, размажут в лепешку…

— Да, это похоже на очередной изворот, — задумчиво пробормотал Мечников. — С чего бы им уходить с позиций, на которых они чувствуют себя королями? Я все выясню, товарищ полковник. Разрешите идти?

Никита исподлобья поглядывал на своих солдат, выстроившихся в логу. Восемнадцать душ, вместе с ним — девятнадцать. Большинство — обстрелянные, и не только по текущей финской кампании, кто-то воевал на Хасане, другие на Халхин-Голе. Были и молодые — те же Данилов, Тимашевский — пусть и не бывавшие в бою до ноября 39-го, но обладавшие нужными качествами. Мечников ходил вдоль строя, всматривался в обветренные лица. Привилегированная публика, надо же — валенки, овчинные фуфайки под маскхалатами, меховые рукавицы, ушанки с белыми отворотами, позаимствованные у мертвых финских «коллег». На шапках — звездочки, а не финский лев, размахивающий мечом. У всех автоматическое оружие, ножи, в подсумках гранаты и запасные магазины. Экипированы так, что любой красноармеец от зависти сдохнет. Впрочем, на этом «привилегия» заканчивалась. Право умирать — такое же, как у всех. Сон, еда, элементарный отдых — урывками и не каждые сутки. Ответственность — дикая, зачастую только данными, полученными полковой разведкой, и ориентировалось командование, посылая части в бой.

Он ставил задачу внятно и лаконично. Первое отделение — на левом фланге, второе — на правом. Поле преодолевать ползком, и ему плевать, что холодно, и все такое. Никто ведь не рассчитывал, что зима будет теплой и без снега? Постоянно держать визуальный контакт, общаться жестами, под пули и снаряды не лезть, но огневые точки выявить. Будут финны молчать — это не повод встать в полный рост и с песней зашагать заре навстречу. Их уже неоднократно оставляли в дураках, пора начинать умнеть. Есть вопросы? Мечников поедал глазами своих парней, пытался понять, что у них под шапками. Под внешней невозмутимостью таилась буря эмоций. Но разведчики держали себя в руках. Практически все — комсомольцы, трое — члены ВКП(б). Сильные, выносливые, не паникеры. Не взвод, а готовый Интернационал. Удмурт Александров (с ударением на «о»), таджик Камбаров, татарин Анкутдинов, хохлы Гурмаш и Тарасенко, белорус Корович, еврей Латкин (бросил учебу в институте, пошел в военкомат — наперекор родителям, крупным светилам из научной среды)… Сколько их еще погибнет, пока Красная Армия пройдет три линии проклятой финской обороны?

— Виноградов, Кочергин, все понятно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — вразнобой отозвались рослые командиры отделений. — У Абызова кашель какой-то нехороший, — добавил Кочергин, — утром рвало с мокротой.

Никита мрачно уставился на упомянутого бойца. Тот сглатывал, загонял внутрь назревающий недуг, но глаза слезились, и лицо было бледнее обычного.

— Нехороший, говоришь? Что нужно сделать, чтобы стал хорошим?

— Да все в порядке, товарищ старший лейтенант, — смущенно выдавил Абызов, ушастый крепыш, работавший до войны инструктором в подмосковном спортивном клубе. — Подпростыл немного, продуло. Кашель как кашель, у всех такой. Температуры нет, на ногах стою. Если позволите, сбегаю в санчасть, наберу таблеток. Все будет отлично, не волнуйтесь.

— Ты уверен, Абызов?

— Конечно, товарищ старший лейтенант. Вернемся — разберусь с простудой. Мы же ненадолго, нет? — Абызов вдруг побагровел, насилу сдерживая рвущийся из груди кашель.

Мечников вздохнул, отвернулся. Каждый человек на счету, приходится делать вид, что ничего не замечаешь…

На флангах ландшафт был сложный — овраги полосовали ровные участки местности. Неглубокие, фактически трещины в земле, наполовину заваленные снегом. Разведчики перебирались, растянувшись рваными цепочками. Мечников шел на левом фланге с отделением Виноградова. Кочергин на другой стороне действовал самостоятельно. Командиров отделений Никита назначил из состава красноармейцев. Со званиями «отделенный командир» и «младший комвзвода» никого не осталось. Старшина Сидоркин погиб четыре дня назад от пули снайпера. Никита месил тяжелый снег, старался не высовываться. За спиной сопел Виноградов — двадцатитрехлетний парень из Ярославля, молодой, а уже женатый, даже папа. Местность сгладилась. Виноградов передал по цепочке, чтобы все встали, соблюдая осторожность. Мечников выполз на косогор, стал разглядывать в бинокль знакомую местность. За спиной остался лес, слева озеро, подернутое тонким слоем льда, дальше непролазный ельник с буреломом. Природа сильно постаралась, чтобы прикрыть фланг финской группировки. Протяженный склон возвышенности, у которой полк Уматова мялся уже четыре дня. Километр до переднего края, чуть больше — во фланг, до северо-восточной оконечности склона. Там работали бойцы второго отделения. Кто-то также припал к биноклю, разглядывал окрестности. Кажется, он узнал Кочергина. По отделению разведчиков никто не стрелял. Отделение Виноградова тоже не подвергалось обстрелу — и это было несколько странно. Вражеские позиции на гребне холма хранили молчание. Ночью шел снег, припорошил изрытое воронками пространство, противотанковые надолбы, передний край, напичканный огневыми средствами… Никита всматривался и начинал испытывать некоторое недоумение. Да, это могло быть военной хитростью… Складывалось впечатление, что на позициях никого нет. Он скользил взглядом по амбразурам, по вынесенным за пределы траншеи пулеметным гнездам и засек ячейку с вздыбленными бревнами наката — через нее группа разведчиков проникла ночью к противнику. Воронки перед бруствером, присыпанные снежком, вздыбленные рогатки, надолбы. Касок финских солдат над косогором нет. На правом фланге виднелся ствол зенитной пушки — он был направлен под углом к горизонту и вряд ли представлял угрозу. Никаких замаскированных гнезд, пулеметных стволов…

Мечников поднял руку, чтобы привлечь внимание наблюдателя на другой стороне поля. Тот замер, тоже вскинул руку. Никита махнул — наблюдатель кивнул в ответ. Обе группы пришли в движение. Разведчики покинули канаву, разбежались. На отдельных участках они ползли, на других перебегали, разворачиваясь цепью. Позиции молчали. Обе группы сошлись у трехметрового прохода — здесь имелись ориентиры в виде каменных глыб. Слева и справа — заминированные участки, дальше — противотанковые и противопехотные препятствия. Рядовые Машковский и Дробыч лежали в тылу, держа вражеские амбразуры в прицелах ручных пулеметов, остальные перебегали по одному и по двое. Все делали быстро, не маячили подолгу в полный рост. Несколько человек свалились в воронку перед бруствером (здесь давеча накрыло финнов, но трупов уже не было) и, пока подтягивались пулеметчики, прикрывали товарищей, растянувшихся перед бруствером.

— Передать по цепи: вперед ползком! — скомандовал Мечников. — Гранаты к бою, забросать траншеи! Да не мимо, мужики, — только в траншею!

Бойцы вылезли на склон, привстали, швырнули гранаты за бруствер и упали, закрывая головы. Меры предосторожности оказались напрасными. Траншею накрыло волной разрывов, катились бревна наката, сыпалась земля, но ответных действий не последовало. Там же нет никого! — закрепилась в сознании мысль. Разведчики перекатились в траншею — не все сразу, по очереди. Их встретила опустевшая оборонительная линия, финны ушли — по крайней мере, из этой траншеи. Валялись обертки из-под еды, консервные банки, окровавленные бинты, какая-то рваная одежда. Валялся никому не нужный пулемет с заклинившим затвором. Разведчики опустились на дно траншеи, отпуская недоуменные замечания. В окружающем пространстве все было тихо. Возвышались деревянно-земляные огневые точки, бетонное сооружение в стороне, тот самый сортир, на выходе из которого прибрали ночью финского капитана. От главной ветки обороны уходили в глубину территории ходы сообщения.

— Кочергин, проверить траншеи и дзоты! — крикнул Никита. — Виноградов, твои люди остаются на месте, прикрывают бойцов Кочергина! Проявлять осторожность, здесь могут быть мины и растяжки!

За несколько минут все траншеи и прилегающие территории были осмотрены. Потом пошло отделение Виноградова, пройдя вперед, бойцы залегли у подножия северного склона высоты. Солдаты осматривали дзоты, отхожие места, походную столовую в яме, где были установлены лавки и несколько столов. Меры предосторожности, впрочем, оказались нелишними. Мощное взрывное устройство сработало у входа в бетонное строение, окрещенное разведчиками (возможно, безосновательно) офицерским бункером. Что-то щелкнуло внутри, когда рядовой Иванченко потянул на себя стальную дверь. Он среагировал мгновенно, покатился в ближайший приямок, крича дурным голосом: «Ложись!» Залечь успели все, кто находился поблизости. Взрыв был ужасен. Бетонная конструкция лопнула, как мыльный пузырь, разлетались куски бетона, столб огня вырвался из съехавшей крыши, мгновенно угас, но повалил зловонный дым. Никита, источая проклятья, побежал по траншее, заорал: все ли целы? Оглушенные разведчики отзывались вразнобой. Сдвинулся огрызок низкокачественного бетона, накрывший приямок, высунулась чумазая физиономия Иванченко:

— Виноват, товарищ старший лейтенант, так внезапно получилось… Но все ведь хорошо, что хорошо кончается, верно? — Он разогнул спину — маскхалат был порван, ушанку сдуло, всклокоченные волосы торчали дыбом.

— Молодец, Иванченко, — сказал рядовой Максимов под дружный гогот, — был гадкий утенок, а смотри, какой гусь получился.

Люди выбрались из траншей, встали в полный рост. На севере метров на семьсот простиралось открытое пространство. Мерцал просвет между густыми ельниками. В просвете — городок Путоярве. Прибежал красноармеец Корович, доложил, что от подножия высоты в сторону просвета уходит дорога. Она истоптана — по ней шли люди в большом количестве, перемещалась автомобильная техника. Стало окончательно ясно: финны ушли, бросили позиции. Почему они это сделали, вопрос другой, но факт остается фактом. Что-то здесь не так. Мечников отправил трех человек осмотреть дорогу. Они вернулись через четверть часа, отчитались: в направлении ельников с дороги никто не сходил. В водостоках глубокий снег, тоже нетронут. И так — на добрые пятьсот метров. Сомнительно, что в чаще крупная группировка, способная нанести урон полку. Финнам это невыгодно — несколько орудийных залпов по лесу, и там не останется никого. Но прочесать эти массивы придется…

Уже не прячась, разведчики забрались на бруствер, замахали руками. Сигнал был более чем понятен. За всеми их действиями пристально наблюдали командирские бинокли и стереотрубы! На дальней опушке бойцы активизировались, стало черно от красноармейских шинелей и буденовок. Солдаты поспешно строились в колонны, начинали движение. Из кустов выехали танки, устремились через поле. Уцелевшие тягачи тащили артиллерийские орудия. Впереди колонны бежали радостные офицеры. Спохватившись, разведчики кинулись им навстречу, чтобы вся толпа на радостях не оказалась на минном поле…

Глава 3

Финские части действительно ушли. Не встречая сопротивления, полк занял брошенные позиции, устремился к городку. Саперы проводили разминирование. Две роты, увязая в снегу, прочесали ельники, где могла скрываться засада. Вскоре ротные отрапортовали: в лесах противника нет, даже завалящего снайпера! Танки с ревом взбирались на бруствер, утюжили траншеи, дзоты, где имелись необследованные подземные пространства, расстреливали из танковых пушек, создавая завалы. Техника и люди устремились к Путоярве…

Городок был небольшой — по сути, крупная деревня. Двухэтажные гранитные дома, замысловатое переплетение улочек, несколько мелких промышленных предприятий. Часть жителей ушла с финнами, другая осталась. Солдаты с опаской входили на очищенные от снега улицы, прижимались к стенам. Танки вырвались вперед, устремились к центру городка. Часть их осталась на центральной площади у здания городского управления, остальные ушли к северной окраине. Через час красноармейцы взяли под контроль все улицы и переулки, оборудовали временные посты. Два взвода закрепились на северной окраине, оседлали дорогу, убегающую в леса. Началась зачистка зданий, немногочисленным мирным жителям давали десять минут на сборы, после чего под конвоем отправляли с чемоданами и баулами в здание местной школы. Штаб полка разместился в мэрии. Саперы осмотрели помещения, доложили об отсутствии мин и ловушек. Все это выглядело странно. По мере зачистки города не случилось ни одного огневого инцидента. Полковник Уматов не скрывал радости — он занял населенный пункт, опередив соседей на флангах, при этом никого не потерял. Часть оставалась боеспособной, функционировали все подразделения, в наличии имелась бронетехника и артиллерийские батареи. Он сразу отправил донесение в штаб дивизии. Оттуда доложили в штаб 7-й армии. Остаток дня — на отдых, распорядились в верхах. Пусть солдаты отдохнут, отогреются. Выставить дозорное охранение, чтобы пресечь вылазки противника. К вечеру прибудет колонна с горючим и боеприпасами — создать все условия для ее безопасного прохода. Тщательно изучить местность севернее Путоярве. Утром — выступать всеми силами, пробиваться к Кохтле! Если полк Уматова первым выйдет на рубеж главной линии обороны, то ничего страшного — соседи защитят от фланговых охватов неприятеля.

— Отдыхай со своими людьми, Мечников, — великодушно разрешил капитан Покровский, — в разведку пойдут взводы Лозового и Овчинникова. Подберите себе домик рядом с управой, там и заночуете.

Это было что-то невероятное! Давно отвыкли, не могли поверить, что на войне такое возможно! «Домик» хозяйственный Кочергин выбрал двухэтажный, сложенный из просмоленных бревен. В помещениях было чисто, стояла добротная деревянная мебель, повсюду — скатерти, вышитые полотенца в виде украшений, тарелочки на стенах, старые семейные фотографии. Дом казался заброшенным, но внутри было тепло, печная труба еще не остыла. Разведчики топтали чистый пол, недоверчиво осматривали комнаты.

— Товарищ старший лейтенант, здесь в пристройке финская баня есть! — восторженно воскликнул Карабаш. — И дров до этой самой матери! Разрешите помыться? Мы по очереди, быстро!

— Баня-то, естественно, финская, — ухмылялся Никита, — откуда здесь взяться русской? Отставить, бойцы, дождемся вечера, там разберемся с ситуацией. Лучше печку растопи, Карабаш.

— Товарищ старший лейтенант, здесь люди! — прокричал сверху Тимашевский. — Они вроде мирные — женщины, дети!

Никита поднялся на второй этаж, держась за обструганные перила. Наличие мужской руки в доме не ощущалось, но когда-то рука явно была, причем весьма хозяйственная… Люди сидели в дальней комнате — испуганные, потерянные, прижимались друг к другу. Все четверо были в кофтах, валенках — как будто уже собрались в дорогу. Статная белокурая женщина лет тридцати обнимала двух маленьких детей — мальчика и девочку. Девочка шмыгала носом, прятала взгляд больших голубых глазенок. Мальчишка смотрел волчонком, что не мешало трястись от страха. Четвертой была пожилая женщина в сером платочке — опрятно одетая, в кофте с вышитым рисунком, в плотной шерстяной юбке. Она недавно плакала, сморщенные пальцы теребили платочек. Никита махнул Тимашевскому и Анкутдинову: опустить оружие, в кого стрелять собрались? И вообще, валите отсюда, не пугайте мирных финских граждан! Разведчики пожали плечами и удалились. Молодая женщина поедала его глазами с такой пронзительной мольбой, что он даже почувствовал какую-то странную неловкость. В самом деле, явились без предупреждения, натоптали тут…

— Вы здесь живете? — спросил Никита. Знаний, полученных в мирное время, вполне хватало для ведения бесед на бытовом уровне. Женщина энергично закивала, еще сильнее прижала к себе детей. — Тогда всяческие извинения за визит. Не наша вина, военное время. Пустите на ночлег? Утром мы уйдем, вам не следует волноваться. Это ваши дети и ваша мать?

Она стала бормотать, глотая слова, заикаясь. Да, это ее дом, ее зовут Айна Нумми, она работала в швейной мастерской, пока та не закрылась. Это ее дети, Ирика и Армас. А пожилую женщину зовут Маритта, она мать ее мужа Хенрикки. А сам муж Хенрикки сейчас отсутствует, поскольку он… На этом месте светлоглазая барышня смутилась, скомкала свою невнятную речь, стала неудержимо бледнеть.

— Где ваш муж, сударыня? — мягко поинтересовался Никита.

Женщина вымучила что-то бессвязное о срочных делах по коммерческой линии, мол, муж ее убыл в Хельсинки, чтобы провести переговоры с партнерами, работающими на фабрике народного промысла… У Айны было такое лицо, что даже стало жалко ее. Коню понятно, что ненаглядный Хенрикке сейчас в армии, доблестно сражается с советскими «оккупантами», если еще не погиб.

— Понимаю, сударыня, — улыбнулся Никита. — Прекращайте волноваться, все хорошо, советские солдаты вас не обидят. Спускайтесь вниз, будьте, как дома, гм… Что ж вы не уехали, Айна, когда все уезжали?

Тут пожилая женщина поднялась, и он все понял. Она с трудом ходила, левая нога превратилась в негнущуюся кость. Никита помог ей спуститься. Обнаружив в собственном доме кучу чужих ухмыляющихся солдат, Айна снова задрожала, стала кутаться в шерстяной платок. Захныкала ребятня.

— О, да здесь еще и прекрасное дамское общество, — осклабился бывший ловелас и гармонист ансамбля песни и пляски рядовой Максимов. — Что ж вы сразу не сказали, товарищ старший лейтенант? А чего они спрятались, будто к людоедам в гости попали?

— Так, разбежались! — приказал Мечников. — И нечего таращиться, словно вы и впрямь людоеды. Женщины и дети находятся в своем доме, вот пусть и занимаются своими домашними делами. Айна, не смущайтесь, представьте, что нас здесь нет.

Минут через пятнадцать в дом решительно вошел уже знакомый лейтенант Минин — офицер по поручениям. За спиной офицера мялись солдаты, с любопытством заглядывая внутрь.

— Вы опоздали, лейтенант, — насупился Никита. — Дом уже занят, топайте дальше.

— Прошу прощения, товарищ старший лейтенант, — по-уставному козырнул Минин. — Мы по другому делу, выполняем распоряжение полкового комиссара Решетова, который, в свою очередь, исполняет приказ начальника особого отдела дивизии. К сожалению, не хватает людей, сотрудники НКВД в этот город еще не вошли. Получен сигнал от соседей, которых уже отправили на сборный пункт, что в этом доме остались гражданские… — Он вытянул шею, обнаружил в комнате жмущихся друг к другу штатских, и брови его многозначительно поползли вверх, а физиономия приобрела откровенно протокольный характер. — Я так и думал, — изрек лейтенант. — Сколько их в этом доме, четверо? Заходите, товарищи красноармейцы, — бросил он взгляд через плечо. — Осмотрите дом, не прячется ли кто еще. Гражданам пять минут на сборы, брать с собой только самое необходимое, и чтобы через десять минут вся эта компания была в школе.

— Зачем они вам, Минин? — нахмурившись проговорил Никита. — Обычные мирные люди. Мы же не воюем с женщинами и детьми?

— Товарищ старший лейтенант, где ваша сознательность и четкое понимание момента? — Голос Минина окреп, зазвенел. — Происходит выполнение директивы Главного Военного совета РККА, согласно которой все оставшееся финское население подлежит выселению с занятой советскими войсками территории. Вы об этом не могли не знать. Позвольте выразить нарекание, товарищ старший лейтенант, — почему, обнаружив в доме гражданских, вы не выполнили свой долг и не отправили их куда следует?

— Лейтенант, вы переходите границы! — повысил голос Мечников. — Может, вы меня еще в государственной измене обвините? Выполняйте, что вам положено, но обращайтесь с женщинами и детьми уважительно, не забывайте, что в скором времени они станут такими же советскими гражданами, как и мы с вами! И постарайтесь в следующий раз не проявлять превосходство, которого у вас нет!

Он угрюмо смотрел, как красноармейцы, отягощенные полномочиями, хозяйничают в доме, покрикивают на женщин. Разведчики тоже притихли, посматривали на происходящее без одобрения. Айна закутала детей в теплые одежды, помогла одеться свекрови, подтащила к выходу чемоданы — видимо, заранее собрала, догадывалась, чем чреват приход армии-освободительницы. Никита молчал. Формально эти люди были родственниками их врагов, нареченными советской пропагандой белофиннами, он не имел права давать слабину и идти на поводу у каких-то чуждых эмоций.

— Не волнуйтесь, Айна, — улучив момент перед тем, как семью вывели наружу, сказал он. — Война закончится, и вы вернетесь в свой дом. То, что происходит сейчас, вызвано военной необходимостью, с этим нужно мириться. Все будет в порядке с вашей семьей, включая вашего мужа… который уехал по делам в Хельсинки. Уверен, Советская власть проявит к нему снисхождение. Через неделю вы с детьми вернетесь в свой дом.

— Спасибо вам, офицер… — Ее голос срывался. — Я знаю, мы должны подчиниться… Пусть это будет Сибирь, лишь бы с детьми ничего страшного не случилось… Присмотрите, чтобы дом остался цел, хорошо? Вы неплохой человек, я умею разбираться в людях… У вас есть совесть… Съешьте все продукты, что остались в доме — куда их? Можете взять с собой, когда будете уходить… Возьмите и одежду, в доме много теплой одежды… Есть баня, но постарайтесь ее не сжечь…

Женщин вывели наружу, заплакали дети, вцепившись в юбку матери.

— Жалеете их, товарищ старший лейтенант? — пробормотал Максимов. — Вроде не должны мы их жалеть. Они бы нас точно не пожалели… А женщина хороша, правда? — лукаво подмигнул боец. — Статная, белокурая, а глаза такие светлые, прям искрятся…

Мечников отдавал распоряжения сквозь зубы: оставить пустопорожний треп, мы пока еще на войне, а не на танцах в парке культуры и отдыха! Виноградов, выставить охрану у калитки, и чтобы менялись каждые два часа. Да не калитку у охраны, а охрану у калитки! Разведчики смеялись, снова поднималось настроение. Никакого мародерства, предупредил Никита. Потом он смилостивился, ладно, можно забрать теплые вещи, носки, варежки, но чтобы при этом никакого беспорядка, мы не НКВД!

Затишьем и послаблением пользовались на всю катушку. Вскрыли погреб с соленьями, отыскали на кухне другие продукты. Александров и Камбаров чистили картошку, Тарасенко и Лузин таскали воду, растапливали баню, при этом последний бурчал под нос, что не видит, хоть тресни, ни одного березового веника, и пришлось со смехом объяснять, чем финская баня отличается от русской. Первая, конечно, жалкое подобие последней, но хоть такая. Мылись по очереди, блаженствуя в сухом пару, хлестали из ковша горячую воду на камни, дружно ржали над Латкиным, которому струя огнедышащего воздуха ударила по пяткам, и он с ревом метался по парной. Потом был ужин, Корович как бы в шутку предложил «по маленькой» — вычислил наметанный глаз в подполе стеклянную тару с финской самогонкой. Все с интересом уставились на командира. А у того вдруг защемило в груди. Он смотрел на распаренные благодушные лица и чувствовал, как тоска поднимается к горлу. Кусочек позабытой мирной жизни — а что будет завтра? Снова наступление в нечеловеческих условиях, неразбериха, смерть из-за любого дерева — кто из них выживет? Выживет хоть кто-то?

— По маленькой, — проворчал он. — И боже упаси, если кто-то повторит.

Разведчики рассмеялись, извлекли бутыль с мутным содержимым и пустили по рукам. С учетом восемнадцати страждущих душ, действительно получилось по маленькой. Мечников отказался, быстро поел, быстро помылся. Потом облачился в шерстяное белье из комода на втором этаже — перед этим недоверчиво его осмотрел, обнюхал. Кошки скребли на душе, возник образ белокурой матроны с лучистыми глазами. Финки в общей массе не красавицы, но, видимо, случаются исключения… Никита держал дистанцию, поручив командирам отделений контролировать веселье. Чтобы через час все были в форме, спать одетыми, держа при себе оружие, и не тянуть с отходом ко сну — утром рано вставать! Да не расслабляться, а то какие из вас вояки! Он сидел в натопленной комнате, примыкающей к входной двери, курил в открытую форточку. Из темнеющего неба сыпались пушистые снежинки, за оградой гудели моторы — шли грузовики, тягачи тянули орудия на северную окраину городка.

Мечников вдруг вспомнил свое детство, о котором никогда никому не рассказывал. Перед глазами всплыла картинка: над ним склонялась женщина в шерстяном пальто, на ней была шапка из дорогого меха, горло обмотано пушистым клетчатым шарфом. Она держала его на руках, куда-то быстро несла, плакала, а он уже был не младенец, болтал ногами, чувствовал невыразимый страх, льнул к этой женщине — такой единственной и родной. Никита помнил выстрелы, визг тормозов автомобиля, женщину окружили люди в фуражках и с погонами на плечах. Мелькали деревья, трещали револьверы, женщина, которая его тащила, споткнулась. Никита ревел, прижимался к ней, тряс. Вокруг были люди, выл мужчина, упавший на колени, — Никита помнил исходящий от него запах: кожа, грубое сукно, пот. В память врезался истошный крик: «Штабс-капитан, хватит, найдите в себе мужество! Надежда Викторовна мертва, а ваш сын еще жив! Надо уходить, эти сволочи через минуту будут здесь!» Потом опять гремели выстрелы, что-то взрывалось, все вертелось, и маленький мальчик умирал от обуявшего его ужаса. Его ли это воспоминания? Кто были эти люди? Последний всплеск в голове: ночной лес, он бежит, подвывая от страха, вязнет в черном, еще не растаявшем снегу… Много лет спустя он даже боялся об этом думать. Мальчика отдали в детдом, но перед этим была больница, где лежали другие дети, странные плакаты и транспаранты на стенах, командные голоса персонала. Детские воспоминания почти стерлись, осталась лишь упомянутая сцена, не дававшая ему покоя, а еще как мама говорила, что ему шесть лет… Это Никита помнил точно, а все остальное накрыла волна беспамятства: кто он такой, имя, фамилия, происхождение… Дети за грехи отцов не отвечали — лозунг был формальный, но иногда работал. Над именем и фамилией долго не мудрили. Никитой Мечниковым звали жителя деревни, который нашел его в лесу под Царским Селом и привез в городской детский приемник. Детский дом под Ленинградом, речевки, лозунги, прописные марксистские истины, вбиваемые в голову с малых лет. Там же школа, мастерские при школе. Военный коммунизм был везде — даже в детских домах. А когда прошла его эпоха — путевка в жизнь, свобода, высшее техническое училище в городе на Неве. Учебу бросил через год — не его стезя. Манила офицерская карьера. Служба в армии в Приволжском военном округе, поступление в военное училище. Он с упорством проходил все тяготы, выпустился с отличием. Попал в разведку, бои на озере Хасан, где взвод, которым он командовал, понес потери, но выявил за сопками замаскированные огневые точки японцев, сильно мешающие жить советским войскам, и артиллерия благополучно их разнесла. Именные часы от командования, короткий отпуск, за который он не только не решил проблемы с личной жизнью, а только усугубил существующие. Полностью отдался службе, молодой еще — успеет обзавестись семьей. Перевод в Ленинградский военный округ, серьезные проблемы с буржуазной Финляндией, чьи войска стояли в 90 километрах от Ленинграда и создавали символу Советской власти серьезную угрозу…

…Около полуночи прибыл посыльный от командира роты Покровского. Капитан желал его видеть. Покровский и политрук Зимин расположились в домике через дорогу. Двор был завален снегом. Участок пустовал еще до появления советских войск. Передвигаться по городу было странно — ни одного местного жителя, только военные. Ожидалось прибытие роты НКВД, призванной взять город под контроль. А потом, по мере отдаления линии фронта, предстояло сформироваться подобию гражданской власти, могли вернуться отдельные жители…

— Отдыхают твои люди, старший лейтенант? — поинтересовался Покровский, расстилая в натопленной комнате карту. — Хорошо, пусть отдыхают, силы ребятам не помешают. Смотри сюда, — ткнул он пальцем в карту. — Как видишь, полная муть. На север лишь одна дорога, по крайней мере из тех, по которой можно пройти и проехать. До Кохтлы десять верст. Про эту местность мы ничего не знаем… впрочем, как и всегда. Из карты явствует, что это сплошные леса и несколько извилистых озер. Вот здесь, через три километра, слева по ходу движения — деревня Каллела, надо полагать, оставленная жителями. Про другие населенные пункты сведений нет — возможно, они отсутствуют, но скорее всего не обозначены на карте. Командование полка получило приказ: с раннего утра выдвигаться вперед, не дожидаясь, пока подтянутся соседи.

— Опасно, товарищ капитан, — задумчиво изрек Мечников. — Про партизанскую тактику финнов мы знаем не понаслышке. Тем более здесь, где только одна дорога…

— Разумеется, опасно, — пожал плечами Покровский. — Война — это вообще опасное дело. А чтобы уменьшить риск, существует разведка. Мы опрашивали местных жителей… до того, как всех отправили в тыл, а их насобирали в этом городке душ семьдесят — в основном женщины и дети. Финский батальон, державший высоту, снялся с позиций примерно в пять утра. Все сделали тихо, грамотно, мы сидели в полутора верстах и в ус не дули. В этом не грех у финнов и поучиться… В начале шестого финские части прошли через город и растворились в северном лесу. При этом, по свидетельствам очевидцев, они меньше всего напоминали деморализованное войско Наполеона у Березины. Тащили все вооружение, пулеметы, минометы, ящики с патронами. Автомобильной техники у них не было, но имелись сани, запряженные лошадьми. Единственная грузовая машина ушла перед проходом всей колонны — мы полагаем, что с ранеными. Лыжников там не было, и это хорошо…

— Они уже дошли до Кохтлы, — резюмировал Мечников. — А возможно, рассосались по лесам, поставили ловушки и ждут, когда мы пойдем по единственной дороге.

— Давай не будем каркать, — поморщился Покровский. — Взводы Овчинникова и Лозового, соблюдая меры предосторожности, углубились в лес километра на два и никого не встретили. Выявили две мины на проезжей части, о чем впоследствии доложили саперам. Последние пойдут перед колонной, будут обезвреживать взрывные устройства. Я оставил в лесу несколько дозоров, в случае опасности они откроют огонь, и на северной окраине их услышат. Полк выступает в семь утра, перед рассветом. Твоему взводу особая задача. Получите лыжи… мы тут собрали кое-что по домам. Маскхалаты, автоматы «Суоми» — внешне вы не должны отличаться от финских лыжников. Хотя бы временно их можно ввести в заблуждение. Выдвигаетесь по лесу вдоль дороги — на проезжую часть не выходить. В лес не углубляться — в этом нет смысла. В случае опасности отгоняете противника, отвлекаете на себя. Каждые четверть часа отправляешь посыльных в тыл — я буду идти в голове колонны.

— Не нравится мне это, товарищ капитан, — покачал головой Мечников. — Приказ выполню, сделаю все возможное, но очень мне это не нравится. Не умеем мы воевать в финских лесах.

— Можно подумать, мне нравится, — возмутился Покровский. — Но есть приказ: только вперед, не считаясь ни с чем. Проявим осторожность, местность будем изучать по мере выдвижения. В пять часов поднимай своих бойцов и идите получать лыжи. Удачи, Мечников…

Глава 4

Пушистый снег сыпался с ветвей на голову. Шуршали еловые лапы. В лесу было сумрачно, утро только начиналось. Невнятные тени скользили среди деревьев. Лыжники шли вдоль утрамбованной лесной дороги, огибали деревья, заросли бурелома, увенчанные снежными шапками. В лесу было тихо, торжественно, красиво — но вся эта красота могла рассыпаться в любой момент. Где-то сзади двигался полк, гремела техника, саперы проверяли дорогу, а здесь мирно, спокойно, словно в другом мире… Лыжи у финнов были короткие, широкие, практически не проваливались в снег, имели удобное крепление, подходящее к любой обуви. По ощущениям, прошли километра два, не спешили, пристально вглядывались в очертания зимнего леса. Упустить крупную засаду было невозможно — у разведчика глаз наметан. Что не заметит один, то заметит другой. Несколько раз Мечников отправлял посыльных в тыл — с наказом не рвать вперед, проявлять осмотрительность. Сбавляли ход, ждали, пока он вернется, за это время проверяли округу. Идти без лыжных палок было невозможно — поэтому автоматы у всех находились за спиной, что доставляло некоторый дискомфорт…

Утро выдалось морозным, но холод под теплыми одеждами не беспокоил. Главное, не останавливаться. Дорога плавно пошла на понижение, в низине произрастал кустарник. Люди по одному скатились вниз — идущие сзади сняли автоматы и прикрывали товарищей. Команды передавались по цепочке. Красноармейцы рассредоточились по низине, медленно поднимались, повесив автоматы на грудь. Но дальше опять был лес — загадочный, безмолвный. Шапки снега белели на еловых лапах. Их никто не беспокоил после последнего снегопада. Лыжни, оставленной посторонними, тоже не заметили. Деревья становились реже, появлялись свободные пространства. Разведчики увеличивали дистанцию, настороженно озираясь. Финские снайперы становились настоящим бедствием. Они сливались с местностью, могли лежать часами, подстерегая добычу, могли действовать группами, нанося подразделениям Красной Армии существенный урон. Солдат выкашивали сотнями, справиться с этой напастью было невозможно. Иногда замечали и вовсе что-то странное — снайперы в белых халатах забирались на ветвистые деревья, вили себе уютные гнезда, и их никто не замечал в гуще хвои. Жертвам не могло прийти в голову, что снайперы сидят на деревьях. Их прозвали «кукушками». В случае опасности они скатывались по веткам, прыгали в сугроб, хватали лыжи и были таковы…

По команде взвод остановился, люди присели. Через какое-то время снова тронулись в путь. Уже достаточно рассвело, но солнца не было, небо на востоке затянула хмарь. За пышными лиственницами начинался покатый овраг, затем ландшафт снова уходил вниз. В низине за снежным валом виднелись крыши — очевидно, деревня Каллела, обозначенная на карте. Мечников приказал остановиться, выслал вперед дозор. Разведчики вставали за деревья, чтобы не маячить на юру. Через пять минут Гурмаш с Машковским вернулись.

— Впереди еще одна дорога, товарищ старший лейтенант, — доложил Машковский. — Отходит влево от основной почти перпендикулярно и ведет в деревню. Но там все в снегу, мы проверили. По этой дороге никто не ходил. Деревня заброшена, нет там никого.

Никита, задумчиво кусая губы, всматривался в серую даль. Скорее всего Машковский прав, но в этом стоило убедиться. Деревня останется в тылу уходящего полка, и это не очень хорошо. Лес здесь редкий, и со стороны деревни прекрасно видно часть дороги. А то, что финны не оставили следов на примыкающей дороге, ничего не значит. Могли подойти и с запада…

— Виноградов, расставь своих людей в цепь, — скомандовал он. — Малым ходом — вперед. Кочергин, прикрываешь людей Виноградова. Дробыч, Тарасенко — дуете в полк, пусть остановятся и расставят дозоры. Береженого, как говорится…

Лыжники выдвинулись на косогор, присели на корточки. Представшая им местность была необычайно красива. За плавным спуском с холма раскинулась маленькая деревня. Несколько бревенчатых изб сиротливо жались друг к дружке, люди там не жили. Сколько разведчики ни всматривались, не выявили ни одной тропки в снегу. Не вился дымок, не лаяли собаки. Крыши прогибались под гнетом сугробов. Плетни на околицах тоже были заметены. За деревней простирался величественный вечнозеленый лес, уходящий на запад на многие километры. Синели пихты на опушке, валялись поваленные бурей ели.

— Ну, здравствуй, Суоми-красавица… — пробормотал Карабаш. — Знала бы ты, гадина, как уже осточертела… Как там, интересно, с «кукушками», товарищ старший лейтенант? Может, подойдем, поинтересуемся, сколько нам жить осталось?

«Откуда там «кукушки»? — подумал Мечников. — Эта местность в стороне от дороги, нашим солдатам там делать нечего». Можно было уходить, но что-то не давало. Не любил командир разведвзвода незавершенных дел.

— Виноградов, со своими людьми остаешься здесь, — приказал он. — Рассыпаться на склоне, залечь, контролировать местность на триста шестьдесят градусов. А мы с ребятами Кочергина пойдем вниз…

Деревня явно была заброшена. И в лесу позади Каллелы обретались только представители фауны — хотя снег был девственно чист, но кое-где отмечен заячьими следами. Разведчики съезжая вниз, стали огибать деревню. Западный плетень тоже утопал в сугробах, и лес на западе не подавал признаков жизни. Анкутдинов и Абызов прогулялись до опушки, вернулись, сообщив, что все не тронуто, снег по горло, можно застрять в утонувшем кустарнике. На западной околице остался Карабаш, остальные стали прочесывать деревню. Населенный пункт вымер, не было смысла заходить в дома — пышные сугробы скопились под дверьми и окнами. Однако заходили — ногами расчищали снег, выламывали двери. Их встречала пыльная неуютная обстановка, пустые чердаки и подполы. Жители покинули населенный пункт задолго до сегодняшнего дня. Никита уже жалел о потраченном времени.

— Кочергин, собирай парней, уходим! — крикнул он, выходя во двор. — Карабаш, пошли! — позвал он бойца, который продолжал прохлаждаться на околице. — Нечего здесь делать!

Разведчики перелезли через плетень, встали на лыжи. Никита шел последним, подгонял отставшего Карабаша. Тот вроде и не спешил, покуривал папиросу, меланхолично поглядывал в небо.

— Не спешим, боец? — строго спросил Никита. — Любим разглядывать верхние слои атмосферы?

— Да иду я, товарищ старший лейтенант, иду… — проворчал Карабаш, выбрасывая папиросу.

Он скрипел лыжами за спиной, шумно дышал, но вдруг, приостановившись, прошептал:

— Товарищ старший лейтенант, не оглядывайтесь. И не тормозите, идите, как шли, не подавайте вида, будто что-то не так… Здесь они, гады, в лесу затаились, держат нас на прицеле… Но если у деревни не стреляли, то и теперь не будут, не мы их мишень, понимаете? Не знаю, кто они такие, сколько их, но они там точно присутствуют… Обтянули каски защитной тканью, но я же старый охотник, все вижу… Засек несколько рож за сугробами, и в лесу еще кто-то… Представляете, курсирую вдоль плетня, а у самого кровь в жилах стынет, спина инеем покрывается. Смотрят, гады, ждут, когда мы уберемся… В общем, все сказал, командир, дальше сами принимайте решение…

Теперь и взводный почувствовал жжение под лопаткой. Из леса следили за разведчиками, восходящими на склон. Но Карабаш был прав — если сразу не открыли огонь, то теперь не откроют. Что там в лесу? Сколько их? Есть ли смысл оставлять несколько человек в тылу советского полка? Бойцы Кочергина поднялись на склон, где их встретило отделение Виноградова.

— Все в порядке, товарищ старший лейтенант? — спросил командир отделения. — Вы какой-то бледный или нет?

— Порядок, дыхалка подводит, — усмехнулся Никита. — Строиться в две колонны, выходим на дорогу…

Он не мог им намекнуть даже взглядом! Если группу высматривают в бинокль, то все поймут.

И только на дороге, когда деревня спряталась за косогором и исчезло жжение в спине, он, облегченно переведя дыхание, построил разведчиков в шеренгу. Последние новости всколыхнули солдат.

— Да вроде не было там никого, товарищ старший лейтенант, — недоуменно пожал плечами Лузин. — Мы же все осмотрели. И снежок там непримятый…

— Были люди, — гнул свою линию Карабаш. — Я не идиот, и со зрением все в порядке. Это вы слепые. Они не гражданские, каски на них. Сидели там и ждали, пока мы уберемся…

Сомневаться в наблюдательности Карабаша не приходилось. Мечников снова отправил людей во все концы: отделению Кочергина продолжать движение, уйти вперед на триста метров и занять круговую оборону. Абызов и Александров — в полк, доложить обо всем Покровскому. А капитан пусть докладывает наверх. Полк должен остановиться! Остальным отойти назад — тоже на триста метров. С комвзвода в обход пойдут двое — Карабаш и Данилов, нечего там толпиться. Сигнал тревоги — громкая и продолжительная стрельба…

Задача обогнуть деревню с юга оказалась непростой. Снег в низине стоял по горло, сохранять равновесие было непросто. Заплетались ветки кустарника, хватали за ноги, путались и мешались еловые лапы — они гнулись к земле под весом липкого снега. Разведчики передвигались медленно, приподнимая ветки. Тьма ельника сгущалась, и это превращалось в настоящую проблему. Деревня была справа, но точно Мечников уже не ориентировался, и их могли заметить в любую минуту. Если в лесу сосредоточилось подразделение финской армии, то обязаны выставить дозоры…

— Довольно, товарищ старший лейтенант… — Карабаш скорчился под пышной лесной красавицей, стаскивая лыжи. — Я из Иркутска, работал в тайге на лесозаготовках, несколько лет занимался охотой и умею бесшумно передвигаться по лесу. У вас нет такого опыта, и любая ошибка может дорого стоить… Оставайтесь с Лехой, я один поползу — чувствую задним местом, что уже рядом. Лыжи оставлю. Если что, пальну, тогда уходите…

Карабаш был прав — в непролазных финских лесах пасовали даже опытные следопыты. Никита кивнул: давай. Карабаш по-пластунски отполз, скрылся за хвойными юбками.

Ждать пришлось довольно долго. Они не разговаривали, лежали, обняв финские автоматы, смотрели на мерно качающиеся кроны деревьев. Наконец Карабаш вернулся — сполз в яму, извиваясь ужом, стал приводить в порядок дыхание. Глаза парня плутовато бегали.

— Вот это да, товарищ старший лейтенант… Невероятно, мать их… Вот ведь хитрецы… До лощины, которая за опушкой, метров восемьдесят… Я видел пост — их двое, пришлось сделать крюк… Лощина в длину метров пятьдесят, она вплотную примыкает к опушке. Командир, там минометная батарея… — Он даже начал заикаться от волнения. — Вот, ей-богу, не вру, штук шесть минометов, готовы к работе, расчеты на местах. Солдат человек тридцать, вооружены автоматическим оружием, есть пулеметы. Костры не жгут, у них одеяла, соорудили себе лежанки из лап, одеты тепло… Им до лесной дороги по прямой — метров двести пятьдесят. Пошла наша колонна — накрыли бы, как миленьких. Что тут стрелять? Ерунда. А если на дерево залезть, то можно и огонь корректировать… Понятия не имею, командир, как они туда попали, видимо, нарисовались с запада, на санях тащили гранатометы, знают этот лес наизусть. А мы смотрим, что снежок нетронутый, — и делаем вывод, что в окрестностях деревни никого нет…

— Тебя точно не засекли?

— Уверен. Я же не первый год в таких лесах. У нас под Иркутском и похуже бывают чащи… Надо быстро что-то решать, товарищ старший лейтенант. Колонну ждут. Увидят, что ее нет, начнут беспокоиться, вышлют разведку…

Мысли в голове блуждали, как неприкаянные. Карабаш ошибался. Минометная батарея не должна была стрелять именно сейчас. Ну, повредила бы несколько машин, убила бы энное количество солдат, которых после обстрела все равно останется много. Дело нескольких минут — подтянуть пару орудий, те же минометы, и разнести, к чертовой матери, опушку! И финны не могут этого не понимать. Они не самоубийцы. В противном случае на дороге бы сидели наблюдатели, корректировщики, связные, кто там еще? Но вроде не было никого, иначе разведчики столкнулись бы с трудностями. Другое дело, если колонну полка впереди поджидала засада — причем не простая засада, а призванная разнести полк целиком. А в задачу минометной батареи входило перекрыть дорогу отступающим. Тогда понятно их нынешнее безмолвие, отсутствие связных с корректировщиками…

Мечников и раньше подозревал, что полку Уматова не дадут пройти безнаказанно, а сейчас подозрения превращались в уверенность! Но в одном был прав Карабаш — любое промедление смерти подобно. Не обнаружив колонну на дороге, финны могут предпринять непредсказуемые действия…

Разведчики откатились обратно, поползли, а выйдя из опасной зоны, встали на лыжи и заспешили к дороге…

— Минометы, говоришь… — утробно проурчал полковник Уматов. — Ну что ж, мы тоже минометы подтянем, вышибем, так сказать, клин клином…

К чести командования, оно не бездействовало. Боеприпасы подвезли минувшей ночью — грех жаловаться на их нехватку. Артиллерия в данной ситуации была беспомощна, а вот минометы пришлись в самую пору. Батарею перевозили две полуторки на гусеничном ходу. Эта техника плевать хотела на препятствия и глубокий снег. Машины прорвались через расступившиеся ряды, встали одна за другой. Откинулись борта, носились расчеты. Конструкция минометов позволяла вести огонь из кузовов, платформы были привернуты к специальным рамам. Угол к горизонту прибрасывали «на глазок» — не до сложных расчетов. И практически угадали! Первым залпом накрыло пустое пространство между лесом и деревней, рухнули несколько елей. Второй залп угодил в самую точку — мины взрывались в овраге, разлетались комья глины, ветки, усыпанные сочной хвоей. Третий залп превратил овраг в какое-то месиво из земли и обломков растительности. Многие финны погибли в овраге, и все же большинству после первого залпа удалось выбраться, и они кинулись в глубь леса. И этот момент минометчики не упустили — уменьшили угол к горизонту. Мины рвались в лесу, валили деревья, выдирали с корнем щуплые кустарники. Выжившие уперлись в стену из поваленных деревьев, побежали в южную сторону. Рота красноармейцев с грозным «ура», увязая в снегу, бежала со стороны дороги. Орущий вал катился с косогора, прорвался через деревню, завяз в снегу на северной околице. Финнов, отступающих на юг, встретили подошедшие под шумок бойцы старшего лейтенанта Мечникова. Разведчики лежали в снегу, сидели за деревьями, с ленцой постукивали автоматы «Суоми». Между деревьями метались фигуры в рваных маскхалатах. Защитная униформа уже не спасала — финны теряли каски, оружие. Но упорная группа из семи-восьми человек пыталась прорваться. Они бросили гранаты, стреляли из автоматов. Эффективность огня была крайне низкой, гранаты взрывались с недолетом, пули летели над головами. Растерянные, контуженые, эти люди плохо понимали, что происходит. Мечников лично пристрелил двоих, не испытывая к ним ни доли жалости. Солдаты истерично перекликались, и он удивился — этот язык был ему незнаком. Но какое это имеет значение, хоть папуасы с синими бородами! Несколько выживших предприняли последнюю попытку, бежали сплоченной кучкой, поливая огнем. Двоих играючи выбили из кучки, остальные рассыпались, залегли. В стороне опять разгорелось грозное «ура!» — красноармейцы шли на приступ взорванного леса.

— Эй, солдаты, сдавайтесь! — на ломаном финском выкрикнул Мечников. — Сопротивление бесполезно!

— Попались так попались, — проворчал лежавший рядом Максимов.

Оборвался шум, настала тишина. Стали медленно приподниматься фигуры в рваной униформе, выбрасывали оружие, тянули руки. Кто-то харкал кровью, держался за живот, другие смотрели исподлобья, угрюмо. Из кучки уцелели четверо, двое из них были ранены. Левее, сцепив руки за затылками, поднялись еще трое. Разведчики подходили, с любопытством всматривались во вражеские лица.

— Так вот они какие, северные олени… — процедил Тимашевский и вскинул приклад, чтобы врезать по лбу рослому детине с кровоточащими щеками. Тот даже не вздрогнул, и он, опустив приклад, сплюнул на снег. Отходчива русская душа…

Красноармейцы отловили в лесу еще несколько человек. Всех, кто выжил, гнали на опушку, пинками отправляли к деревне. Они брели по снегу, падали, товарищи помогали им подняться. Пленных вывели на пустырь между строениями. Одни из них обессиленно упали прямо в снег, другие сели, обняв руками колени.

В деревне хозяйничали красноармейцы, прочесывали дома. Доносились крики, солдат беспокоил вопрос: имеют ли они право взять теплую одежду, кое-что из не портящихся продуктов или все бросать и мерзнуть дальше? «Берите, товарищи! — отмахивался молодой лейтенант. — Но никакой партизанщины! Вы бойцы Красной Армии и должны выглядеть соответственно! Разрешаю брать носки, варежки, теплое белье!» Счастливчики тут же стали запасаться. Кто-то крикнул, что уже до них поработали мародеры, взяли все ценное. Уж не финские ли господа, что сидели в засаде? «Финские господа» сбились в кучку, угрюмо взирали на своих врагов. С «гор» спустился капитан Покровский, за ним полковой комиссар Решетов со свитой. Последний поморщился, обнаружив целый выводок чужих солдат — и куда их теперь? Пленные поднялись, чувствуя прикованное к ним внимание. Полковой комиссар, остановившись в отдалении, разглядывал пасмурные лица.

— Мечников, ты же понимаешь по-фински?

— Средне, товарищ полковой комиссар, — отозвался Никита. — Специально финский не учил, так, по верхушкам…

— И все же постарайся. Выясни у этих орлов, какая часть и какую задачу выполняли.

Капрал с единственной лычкой говорил по-фински с трудом. Он путал финские слова с какими-то другими — они звучали схоже, но различия имелись. Впрочем, основную мысль Никита уловил и перевел комиссару:

— Это 39-й пехотный полк. Их бригада занимает позиции западнее Кохтлы. В овраге было 36 человек — усиленный взвод. Шесть минометов английского производства, автоматическое оружие, два станковых пулемета. На этой позиции они находятся сутки. Прибыли со стороны Ляйписо — это городок на западе, в окрестностях Финского залива. В подразделении имелась рация, но радист, по его уверению, погиб, а также убиты капитан Халла и его заместитель младший офицер Виртанен. Насколько он знает, ждали сигнала по рации. По его получении группе предписывалось провести массированный обстрел лесной дороги и ее окрестностей. На дорогу люди из группы капитана Халла не выходили, им приказали сидеть тихо и не высовываться.

— Успели вовремя, Мечников, — усмехнулся Решетов. — Большая благодарность разведке, как говорится… Не похож этот мужик на финна, не находишь?

— Он не финн, товарищ полковой комиссар. Его фамилия Ларсон, говорит, что он — швед.

— Да неужели? — Решетов подошел ближе, с любопытством воззрился на пленного. — И какого хрена ему тут надо?

Мечников спросил. Обладатель капральских лычек покрывался синюшной бледностью и произнес на ломаном финском:

— Мы добровольцы… Нас несколько сот, мы прибыли в Финляндию, как только вы начали бомбить Хельсинки… Мы называемся «Шведским добровольческим корпусом»… Нас распределили по разным подразделениям… Я командовал отделением моих соотечественников, почти все они погибли сегодня, остались только Унгрен и Хуго Ваале… — Он покосился на белобрысых парней, обретающихся неподалеку. Те переминались, тоскливо смотрели под ноги.

— Понятно, — презрительно фыркнул полковой комиссар, выслушав перевод. — Помогают, значит, своим буржуазным дружкам. Были белофинны, а теперь образовались белошведы, ну-ну… А это кто такой? — кивнул он на детину с измазанными кровью щеками. Мужчина из последних сил пытался сохранить достоинство, но выходило бледно. Никита задал ему лаконичный вопрос. Тот, видимо, немного лучше понимал по-фински и хрипло зачастил ломающимся голосом, глотая слова и срываясь на фальцет. К окончанию монолога пленный сник, что-то тихо бормотал.

— Ну и что он там мычит? — насупился Решетов.

— Норвежец, — объяснил Мечников. — Зовут Оден, фамилия какая-то непроизносимая. Говорит, что служил в норвежской армии, уволился в запас, многие друзья поехали в Финляндию, когда там начались боевые действия, он тоже поехал. Он не знал, что здесь такое… Просит не убивать, у него жена, двое маленьких детей…

— Кому он вообще жалуется? — пожал плечами комиссар. — Бросил супругу, чтобы в одиночку тащила семью, поехал наемником в чужую страну, чтобы убивать наших солдат, а теперь у него, видите ли, жена, дети малые. Так не пойдет, пусть отвечает за свои безответственные поступки.

В числе прочих присутствующих оказался венгр Ласло Милош из отряда «Сису», два датчанина — жители Копенгагена, прибывшие воевать вполне осознанно, чтобы не дать расползтись по миру заразе коммунизма (и держались оба неплохо), исполненный меланхолии британец по фамилии Робертсон, убежденный, что советские власти отнесутся к нему с уважением и с соблюдением всех формальностей передадут финской стороне.

— С уважением? — удивился Решетов. — Ты уверен, что правильно переводишь, Мечников?

— Вроде так, — ответил Никита. — Что вы хотите от этих иноземцев, товарищ полковой комиссар? Они словно с другой планеты свалились. Думают, мы тут в игрушки играем — им можно нас убивать, а нам их — увольте, относиться только с уважением и соблюдать международные нормы, о которых он твердит как попугай.

— Невероятно, — вздохнул Решетов. — Но ничего, мы заставим буржуазный мир с нами считаться. А это что за гусь? — с подозрением уставился он на кряжистого мужчину не первой молодости. Тот набычился, стоял, расставив ноги, с презрением сверлил глазами офицера. Из-под рваного маскхалата выглядывала продубленная куртка.

— Сам ты гусь, — проворчал мужчина. — Пошел ты, жидокомиссарская морда… — И, конкретно описав адрес, сплюнул себе под ноги.

— Вот так кунштюк! Соотечественник, мать его! Белая гвардия родимая… Представься!

— Да на хрена тебе мое представление, жиденыш? — процедил пленник. — Ладно, как угодно. Ротмистр Татаринов, честь имею. Произведен полковником Соколовым в чин майора Русской армии. Представляю Русский общевоинский союз, о котором ты, скотина, вряд ли слышал, но когда-нибудь услышишь…

— И сколько вас тут таких, из белоэмигрантской среды, так сказать? — озадаченно почесал переносицу Решетов.

— Достаточно. Даже больше, чем ты думаешь. — Татаринов глянул через плечо, и двое мужиков не первой свежести как-то приосанились, подняли головы.

— Не терпелось поквитаться с ненавистными комиссарами? И как началась заваруха — первым же дилижансом в обиженную Финляндию? Эх, что ж вам не сиделось в ваших Парижах? Ну все, довольно, теряем время. — Решетов отыскал взглядом молодого командира пехотного взвода: — Артюхов, расстрелять эту публику!

— Всех, товарищ полковой комиссар? — сглотнул парнишка.

— Всех! Чтобы другим неповадно было. Это не мобилизованные, товарищи красноармейцы! Это не рабочие и крестьяне, на аркане затащенные в армию! Это наши классовые враги, сознательно прибывшие в Финляндию убивать наших ребят! Действуйте, Артюхов, чего вы ждете?

— Вот суки! — скрипнул зубами Татаринов, покрываясь смертельной бледностью. — Ладно, твари, поквитаемся, всех не расстреляете…

— Почему не расстреляем, господин Татаринов? — усмехнулся Решетов. — Расстреляем, не волнуйтесь, пока нам это прекрасно удавалось.

Заволновались остальные пленные, стали переглядываться, что-то спрашивать друг у друга. Рослый норвежец догадался первым, затрясся, слюна выступила на губах. Красноармейцы толкали их в спины, гнали за ближайший сарай. Оставшиеся красноармейцы потянулись на косогор. За спиной кричали на разных языках, гремел неистощимый русский мат. Раздался нестройный залп, клацнули затворы, снова посыпались выстрелы, теперь уже беспорядочные…

Глава 5

Полк спешно продвигался вперед. Ревели моторы, энергично шагали пехотинцы с малиновыми петлицами на шинелях. Практически вся колонна вошла в лес. Деревня Каллела осталась за спиной, быстро удалялась. Тягачи тащили орудия, рычали средние танки «Т-28», пробивая дорогу в еловых зарослях. Сломался грузовик «ГАЗ-АА», перевозящий минометы. Из капота валил густой дым. Шофер кашлял в дыму, лихорадочно отыскивая неисправность. Ругался офицер, подпрыгивал, давал бесполезные советы. Пошучивали красноармейцы, проходящие мимо. Водитель что-то подкрутил, побежал в кабину. Машина завелась и затарахтела, стреляя клубами смрада из выхлопной трубы. Полк разбился на батальоны — шли с интервалом в триста метров. В каждом батальоне — по танковому взводу, орудия. Ругались офицеры и младший комсостав, поторапливали солдат. Полковая разведка шла по флангам, высматривала потенциальную опасность. Взвод старшего лейтенанта Овчинникова ушел вперед, пропал из вида.

— Товарищ капитан, это безумие! — увещевал Мечников командира разведывательной роты, который, отдуваясь, вышагивал по дороге во главе колонны. — Я уверен, что мы идем в западню, это добром не кончится. До Кохтлы километров шесть, местность незнакомая, малопроходимая, от соседей мы отстали — и финны обязательно этим воспользуются. Я уверен, они уже расставили ловушки. То, что мы уничтожили их минометную батарею, не должно радовать — она не единственная и предназначалась для того, чтобы отрезать нам дорогу назад. Товарищ капитан, постарайтесь убедить полковника Уматова, что он поступает неправильно. Поверьте, это не паникерство, мы не можем так безумно рисковать…

— Мечников, поди ты к черту! — отбивался Покровский. — Думаешь, у меня забот больше нет, как выслушивать твои причитания? Я его предупреждал, но полковая разведка для товарища полковника — не авторитет. Приказы не обсуждаются — и баста, его назначили главным…

— Но не умным, — не сдержался Никита.

— Ох, Мечников, твое счастье, что только я это слышу, — разозлился Покровский. — Услышали бы другие, мгновенно загремел бы под трибунал. У начальства нет другого выхода, понимаешь? Получена радиограмма из штаба 7-й армии: никакого промедления, к вечеру наступающие части должны закрепиться в районе Кохтлы. И никого не волнует, что тебе повсюду мерещится засада. Черт, где посыльный от Овчинникова? — Покровский нервно смотрел на часы. — Ведь приказывал докладывать каждые десять минут…

— Они на лыжах? — спросил Никита.

— Нет, на своих двоих, — огрызнулся капитан. — Это вы у нас, элита, на лыжах бегаете… В общем, так, Мечников, — принял решение комроты, — собирай своих бойцов, вставайте на лыжи — и вперед. Обследовать местность на дистанции пятьсот метров и доложить.

Взвод рассыпался вдоль обочин, слева отделение Виноградова, справа люди Кочергина. На дорогу больше не выходили, ее в этой местности еще не проверили саперы. Волнение не унималось. Лыжные палки проваливались в снег, Никита несколько раз терял равновесие. Автомат «Суоми» колотил по груди, надоел хуже горькой редьки! Передовой отряд оторвался от колонны уже метров на двести. Надрывно кашлял Абызов, отставая от товарищей. С этим парнем действительно было что-то не так, окаянная простуда (или что похуже) въелась в организм. Сам-то скромник, ни за что не пойдет в госпиталь, а командир взвода — отец и опекун своим солдатам — этот момент упустил. Никита приотстал. Абызов, обнаружив к своей персоне пристальное внимание, смутился, перестал кашлять.

— Ты в санчасти был, Абызов?

— Так точно, выпил пилюли, что дала медсестра.

— Пилюли. Лечиться надо, мать твою! — не сдержался Никита. — У нас в стране, а тем более в армии передовая медицина.

— Ага, товарищ старший лейтенант, медицина у нас хорошая. Выжить практически невозможно… — усмехнулся боец и снова зашелся надрывным пугающим кашлем.

Лес чернел, становился густым, нелюдимым. Слева от обочины громоздился плотный подлесок. Кустарник принимал ползучий вид, вился, как спираль Бруно, и проскочить на лыжах в этом месте было невозможно. Солдаты съезжали в низину, чтобы обогнуть заросли, невольно отдалялись от дороги. Но и там было не лучше — громоздились залежи бурелома, накренилась, едва не касаясь земли, вырванная с корнем гигантская ель.

— Товарищ старший лейтенант, здесь не проехать! — крикнул Виноградов. — Нам приказано не отдаляться от дороги!

Да что за бардак повсюду, черт возьми! Мечников оставил в покое простуженного Абызова, пошел вперед. Препятствий действительно было много. Слева чернел овраг с обрывистыми краями. Никита приказал, чтобы сняли лыжи и лезли через заросли. На той стороне опять «обуются», ничего страшного. А на той стороне начиналось что-то непонятное. Истошно закричал рядовой Гурмаш: здесь трупы! Это наши парни из взвода Овчинникова, они убиты! Вихрь завертелся в голове — ведь он предупреждал! Никита отбросил лыжи — как чувствовал, что уже не пригодятся, — и, ринувшись вперед, скатился через колкие заросли. Впереди была обширная яма — возможно, летом она не стала бы преградой, а сейчас вся была завалена снегом. На нее и нарвалось отделение Виноградова. Здесь лежало несколько тел в окровавленных маскхалатах. Мертвые глаза, красноармейские звездочки под задранными капюшонами. Он узнавал знакомые лица — даже в смертный час они оставались знакомыми. Снайперы работали, метнулось в голове, да еще и с глушителями… Полковая колонна, конечно, гремит, как гром небесный, но не до такой же степени, чтобы не услышать выстрелы… Бойцы попали под внезапный огонь, даже не успели ответить, машинально подмечал Никита. Но здесь не все, где остальные? Разбросало ребят… Падая на снег, он заметил разбросанные ноги на косогоре — и там кого-то достали — и заорал, как ненормальный: всем залечь, использовать естественные укрытия, огонь по деревьям! Разведчики выпрыгнули из лыж, скатились по снегу, начали стрелять длинными очередями по окружающим местечко пышным деревьям. От треска автоматов заложило уши. Со стороны противника, кажется, тоже вели огонь — закричал подстреленный разведчик где-то слева. Никита не мог отвлечься, чтобы посмотреть, кому не повезло. Он стрелял по деревьям, по подозрительным белым бугоркам, которых за ямой было в избытке. Глаза щипало от соленого пота. Он страстно надеялся, что в колонне, наконец, услышат, примут меры. Хотя и подсказывало что-то, что поздно принимать меры…

За спиной в районе дороги прогремело несколько мощных взрывов, разразилась пальба, загромыхал крупнокалиберный пулемет. Снова серия взрывов — такое ощущение, что ближе к разведгруппе, где-то совсем рядом! С протяжным скрипом переламывались деревья, падали с гулким шумом. Назад дороги не было — они же не полные самоубийцы лезть под шквальный перекрестный огонь! В отчаянии закричали загнанные в ловушку разведчики. Кто-то лежал неподвижно, уткнувшись носом в снег, пропитавшийся кровью под головой погибшего. Другие судорожно прыгали, переползали, выискивая укрытия, остервенело палили, не видя куда…

Батальоны растянулись на лесной дороге. Дистанция уже не триста метров, гораздо больше. Буксовала техника, тягачи с трудом вытаскивали застревающие в ухабах орудия. Практически одновременно вся колонна подверглась минометному обстрелу. Стреляли с флангов — и практически на всем протяжении колонны. Засада была серьезная — направление ответственное, и финны старались, как могли, чтобы не пустить Красную Армию к Кохтле. Все, что было ранее — внезапный отход егерского батальона из Путоярве, беспрепятственное прохождение полком половины пути — обрело железную логику и стало понятно даже безнадежному оптимисту — это элементы одной цепи. Заманить полк в ловушку и уничтожить! Первыми погибли саперы, проверявшие дорогу. Они даже не успели схватиться за оружие, полегли под метким снайперским огнем. Мина взорвалась под орудием, которое буксировал тягач. Станок переломился, заклинило замок. Оторвалась тяга, тягач ушел вбок и врезался в дерево. Танкисты в трехбашенном «Т-28» успели произвести выстрел вдоль дороги. Взрывом порвало гусеницу, машина завертелась. Капитан Покровский выхватил пистолет, прыгнул в канаву. Пуля сразила его на излете, перебила позвоночник, капитан извивался в канаве, задыхался… В колонне воцарилась паника. Красноармейцы убегали с проезжей части, валились в канавы, за деревья. На дороге оставались неподвижные тела, стонали раненые. Минометный обстрел прекратился, теперь стреляли автоматы, били снайперы. Между деревьями перебежали фигуры в маскхалатах, залегли. Финны вели прицельный эффективный огонь. Пехотинцы падали в снег в своих тонких шинелях. На дороге чадила подбитая техника. Несколько солдат под истошные крики офицера попытались развернуть полевую пушку — их выбили по одному. Офицеру досталось в первую очередь — рухнул навзничь на дорогу, уставился в небо злыми глазами. Щиток орудия не спасал — в бойцов стреляли и с другой стороны. В считаные мгновения на проезжей части не осталось живых. Уцелевший личный состав первого батальона жался к деревьям, живые лежали вперемешку с мертвыми, палили наобум из неудобных карабинов и винтовок. Людьми овладевало отчаяние. Практически весь офицерский состав был выбит — по офицерам снайперы стреляли в первую очередь. Заговорил ручной пулемет Дегтярева, но это было недолго — пулеметчик уронил голову, с нее слетел простреленный буденновский шлем.

— Батальон, занять круговую оборону! — ревел выживший в этом аду старший политрук. Плетью висела рука, перебитая в плечевом суставе, кровь стекала по виску. Команду дублировали командиры отделений. Но пользы от этих призывов было немного, перебегать и рассредоточиваться было некуда. Ряды редели. Забился в припадке второй пулемет, но тоже быстро замолк.

— В атаку, товарищи! — встрепенулся старший политрук. — Загоним эту нечисть обратно в лес!

Он первым поднялся и первым упал, успев нажать дважды на спусковой крючок. В чадящем танке ожил пулеметчик, открыл огонь по лесу. Но сектор обстрела был небольшой — порядка тридцати градусов. Красноармейцы послушно бросились исполнять последний приказ политрука — поднялись, побежали вперед, сжимая в руках винтовки. Их расстреляли, как мишени на стрельбище. Пехота дрогнула, не одолев и двадцати метров. Выжившие снова залегли, поползли обратно. Кто-то, рыча от ярости, выдернул гранату из подсумка и кинул вперед, но она запуталась в еловых ветвях, и упругий лапник, как теннисная сетка, отбросил ее обратно. Осколками ранило нескольких красноармейцев.

— Товарищи, отходим! — родилась у кого-то здравая мысль.

Люди стали подниматься и бежать вдоль дороги в южном направлении. Многие падали, сделав лишь несколько шагов. Финны подползали все ближе, пытаясь взять остатки батальона в клещи. Красноармейцы пятились, отстреливались, а финны продолжали методично вести огонь, сжимали круг. Те, что выжили, еще не знали, что обратная дорога отрезана — ее оседлали пулеметчики за изгибом проезжей части, терпеливо ожидая своего часа…

Во втором батальоне ситуация складывалась не лучше. Чадила искореженная техника, валялись тела. Но по окончании минометного обстрела уцелел каким-то чудом легкий танк «Т-26». Он делал попытки пробиться через заросли, но валил лишь молодые деревья, еще не успевшие закрепиться корнями в земле, сладить с крупными препятствиями танк не мог. Он отъезжал, сдавал назад, снова бился в чащу, как в запертую дверь. Гавкнула пушка, разразился трелью пулемет. Финны вели снайперский огонь по щелям в броне, пули рикошетили от стали, выли. Из экипажа кто-то уцелел, по крайней мере, танк продолжал передвигаться и вел огонь. Ему удалось пробиться сквозь кустарник. Замысел был ясен: добраться до противника, фланговым огнем поразить залегшую цепь. Но поднялась фигура в белом комбинезоне, бросила под танк гранату и быстро снова залегла. Машина вздрогнула, встала, объятая пламенем. В этой свистопляске выжил командир батальона майор Раевский, он получил контузию, но сохранил способность соображать и отдавать вразумительные приказы. Комбат сообразил, что затяжная оборона только сократит количество бойцов и ни к чему хорошему не приведет, и после того, как воспламенился танк, поднял людей в атаку. Восточная опушка была окутана смрадным дымом. Раевский приказал бойцам, лежащим на западной стороне, бросать гранаты, чтобы и там создать дымовую завесу. А потом выжившие кинулись в эту завесу, погибая под пулями — зачастую выпущенными своими же. Но они смогли добраться до окопавшихся финнов, схватились врукопашную — и в этой стычке ярость красноармейцев взяла верх. Финны, потеряв несколько человек, стали спешно отходить, их прикрывали пулеметчики.

Красную Армию никто не учил воевать в лесу в зимних условиях. Снег и бурелом служили неодолимыми преградами. А противник начал вести огонь с нового рубежа, взять который не хватало сил. Пехота заняла оборону, зарывалась в снег. Никто не видел, как с западной стороны дорогу перебегают люди в маскировочных халатах и запирают в лесу остатки батальона. Огонь в спину стал полной неожиданностью…

Выжившие решили пробираться через заросли в южном направлении. И нескольким десяткам удалось вырваться, добежать до третьего батальона…

Там в момент нападения находилось командование полка. Леса в этом месте отступали от дороги, и удалось наладить подобие круговой обороны. На пятачке скопилась основная автомобильная техника — полуторки, пара грузовых «ГАЗ-4», штабные «эмки». Два танка были подбиты сразу, но экипажам удалось увести машины с дороги и поставить на обочинах вдоль леса. Автомобили финны забрасывали бутылками с зажигательной смесью — эти эффективные «коктейли Молотова» финские предприятия производили в промышленных масштабах. «Эмки» чадили, но пару машин тоже удалось увести назад. Три полуторки встали полукольцом, и хотя они горели вместе с минометами и запасом продовольствия на трое суток, все же их остовы неплохо защищали от пуль.

Минометный обстрел оборвался быстро — нехватка боеприпасов у финнов была острой, но их автоматчики продолжали поливать из леса деморализованный батальон. Но атака все же захлебнулась, финны перестали наступать, понимая, что на открытой местности они не бойцы, и подбирались к краю опушки, продолжая вести огонь. В отличие от мин недостатка в патронах они не испытывали.

Третий батальон оказался полностью блокирован, две попытки вырваться из окружения успеха не принесли. Потери были чудовищные. Дрожал в конвульсии офицер по поручениям Минин. Осколок попал в живот, но лейтенант был еще жив и смотрел испуганными глазами на санитара, который пытался оказать ему посильную помощь. Держась за виски и тупо глядя перед собой, стоял на коленях полковой комиссар Решетов. Контузия была серьезная, он с трудом понимал, что происходит. За перевернутой «эмкой» пристроился взбешенный полковник Уматов и яростно крутил ручку настройки радиостанции. Рядом лежал труп связиста с оторванной ногой. Частично связь имелась, и полковник кричал, что полк попал в засаду, требовал подкрепления. Батальон держался из последних сил. Погибли комбат Сахнов и батальонный комиссар Брагин. Солдаты корчились за остовами техники, отстреливались из винтовок. Очевидно, финны лучше полковника знали, что подкрепление не придет, и сбавили накал стрельбы. Теперь стреляли только наверняка, одиночными выстрелами, метко выбивая солдат. Медленно поднялся майор Решетов, куда-то пошел, продолжая сжимать голову. Его повалил оказавшийся рядом солдат, от удара тот завертел головой, туго соображая, что произошло…

Через полчаса после первых взрывов в расположение гибнущей части прорвались остатки батальона Раевского. Окровавленные, оборванные красноармейцы бежали с винтовками наперевес, орали что-то страшное, стреляли по вылезшим на опушку финнам. Для последних это стало неожиданностью, и они попятились в лес, оставив на опушке несколько тел. Сорок человек пробились сквозь кольцо автомобилей, попадали без сил, дыша, как загнанные лошади. Комбат Раевский прибежал вместе со всеми, рухнул на колени, а потом, не сказав никому ни слова, осел на землю и перестал дышать. Когда его перевернули, майор был мертв. В боку чернела глубокая рана, из которой текла кровь. Люди недоуменно переглядывались. Как ему удалось? Не мертвый же бежал?

Пользуясь замешательством в финском стане, прорвались еще два десятка человек — из первого батальона. Оборону, с грехом пополам, наладили, стали обстреливать лес из пулеметов. Но противник не уходил. Снайперы и пулеметчики занимали выгодные позиции и при малейшей попытке красноармейцев прийти в движение начинали обстрел. Днем температура опустилась до минус семнадцати, дул промозглый ветер. Красноармейцы, лежащие неподвижно, дрожали от холода. У многих начиналось обморожение — отмирали ноги, пальцы на руках, защищенные лишь трикотажными перчатками. Стонали раненые. Санинструкторы пытались что-то сделать, но их было мало, не хватало даже средств перевязки. Большинство медиков осталось в тылу под Путоярве, и там же — основная часть медикаментов.

Через час выжившие офицеры поняли, что сами финны не уйдут, будут держать блокаду до полного уничтожения полка (или капитуляции, что было в корне неприемлемо). Остатки полка перегруппировали, на ключевые позиции поставили пулеметы. Под огнем прикрытия уцелевшие красноармейцы бросились на прорыв в южном направлении. Пулеметчики щедро изводили остатки боеприпасов и на какое-то время прижали финнов к земле. Солдаты бросали последние гранаты, создавая дымовую завесу. Пулеметный взвод, перекрывший дорогу с юга, смяли и перебили штыками, потеряв при этом не меньше двадцати душ. Остатки полка откатывались к югу. Вместе со всеми шли комполка Уматов, пышущий злобой, и контуженый полковой комиссар Решетов. Санинструкторы тащили раненых. Те, кто мог идти, передвигались самостоятельно. Прикрывать отход товарищей осталось отделение с ручным пулеметом. Оно погибло целиком, но смогло на пару минут задержать противника. Преследовать истерзанную колонну финны не стали — слишком далеко оторвались от своих лесных баз. Полк был разгромлен эффективно и показательно, добивать уцелевших не было смысла.

Наступление Красной Армии на этом участке было сорвано. Финны заминировали дорогу, поставили на выгодных позициях пулеметы. Через полтора часа все, что уцелело от полка, добралось до Путоярве. Выжило чуть больше сотни солдат и несколько офицеров штаба. Пока добирались по морозу, умерло еще человек десять. Израненных, обмороженных людей встречали санитары из санчасти, оказывали первую (а кому-то и последнюю) помощь. Личный состав собрали в здании школы. В Путоярве стояли две роты стрелкового батальона, подтянувшиеся после утреннего ухода полка, прибыл взвод НКВД, представители Особого отдела из штаба дивизии. Новость о фиаско на важном направлении уже распространялась по тылам. Командира полка и полкового комиссара сопроводили в натопленную избу. Оба находились в прострации, безучастно смотрели в никуда. Они серьезно не пострадали. Офицеров осмотрел санинструктор, замазал йодом царапины, прощупал места ушибов, посоветовав в ближайшее время как можно меньше двигаться. Бойцы доставили еду, но офицеры ее игнорировали. Они сидели в пустой комнате с отрешенными лицами, старались не смотреть друг другу в глаза. Командование полка сделало все, что могло, но кого это сейчас волновало? Они все поняли и даже не делали попыток покинуть избу, охраняемую красноармейцами. Через полчаса прибыли два субъекта в ушанках и полушубках — представители штаба дивизии и Особого отдела.

— Полковник Светлов, — представился первый.

— Майор Канторович, — отрекомендовался второй.

Офицеры поднялись, угрюмо смотрели на посетителей.

— Полковник Уматов и майор Решетов? — стальным голосом осведомился Светлов. — Вы арестованы по приказу комдива Синицкого. Вас обвиняют в некомпетентности и халатном отношении к своим обязанностям, повлекшим гибель войсковой части. Ваше дело будет рассмотрено в оперативном порядке военным трибуналом 7-й армии Ленинградского военного округа. Мне жаль это говорить, но по закону военного времени вы будете расстреляны. Просьба сдать оружие и следовать за нами.

Майор Решетов смертельно побледнел, в лице не осталось ни кровинки. Он трясущими пальцами снял ремень с кобурой, отдал офицеру и вышел из комнаты на подгибающихся ногах.

— Мы ждем, полковник, — строго произнес Светлов. — Вам требуется особое приглашение? Сдайте оружие и следуйте за нами.

Полковника Уматова бросило в жар.

— Подождите, товарищ Светлов… — произнес он севшим голосом. — Не нужно трибунала, это просто трата сил и средств… Если позволите, я сам все сделаю… Мне требуется не больше минуты, согласитесь, это небольшой срок…

Ноги предательски дрожали, и полковник опустился обратно на скамейку. Офицеры переглянулись. Представитель Особого отдела пожал плечами. Действительно, трибунал перегружен подобными делами, люди не справляются…

— Хорошо, полковник, мы не возражаем, — медленно, словно еще не принял решение, проговорил Светлов. — Мы вас оставим, чтобы не смущать. Постарайтесь не затягивать…

Офицеры вышли из комнаты. Светлов обернулся. Комполка Уматов ни на кого не смотрел, лицо его перекосилось, а пальцы, срываясь, тянулись в кобуре. Представитель штаба дивизии вышел в сени и плотно прикрыл дверь. Посторонился красноармеец — парень усердно делал вид, будто его не касается происходящее. Майор Канторович курил на крыльце за открытой дверью. Он даже ухом не повел, когда в закрытом помещении прогремел выстрел. Полковник Светлов сглотнул, отвернулся — он не хотел, чтобы другие заметили его волнение. На улице покрикивали офицеры. Из здания школы выбирались выжившие солдаты, строились для отправки в тыл.

В безумии текущего дня никто не вспомнил о пропавшем в далеком лесу взводе полковой разведки…

Глава 6

Мечников зарылся носом в снег, над головой свистели пули, за спиной в районе дороги взрывались мины. Он задыхался, давился мерзлой глиной. Даже думать не хотелось о том, что он предупреждал! Горстка людей оказалась запертой на клочке леса. Он зримо представлял, что сейчас происходит на дороге. Это полный разгром! Растянувшаяся колонна не в состоянии воевать в лесу. Солдаты и техника — идеальные мишени, уничтожение части — лишь дело времени. Полк рассекут, обложат, будут уничтожать по частям. А он со своими ребятами даже помочь им не может… Никита не чувствовал холода — только отчаяние, злость, переходящую в бешенство. Он стал отползать, почувствовав носком валенка низину позади себя. Финны засекли движение, окатили место, где он лежал. Пули угодили в сучковатую корягу, ее швырнуло на старшего лейтенанта, и острые сучья чуть не выкололи глаз. Он скорчился в крошечной яме. На противоположном ее склоне лежал, раскинув руки, Тарасенко и с какой-то не мертвой злостью таращился в небо, маскхалат заливала кровь. Мечников подполз к нему, забрался в подсумок, стал вытаскивать запасные магазины от автомата и рассовывать их в глубокие карманы маскхалата. Пальба не унималась. Стреляли на этом клочке местности, стреляли за дорогой, а за спиной, где полк попал в засаду, творилось что-то невообразимое. Выжившие во взводе были — трещали автоматы слева и справа. Бойцы самостоятельно, без оглядки на товарищей, находили укрытия, отстреливались. Никита выполз из ямы и увидел неподалеку массивный пень, а рядом бесформенный бугорок, из которого торчала скрюченная рука. Подобравшись ближе, он понял, что это красноармеец Корович. Парень еще не умер, сглатывал, икал, из зажатого живота выплескивалась кровь. Но через пару секунд он уже отмучился, застыл, остекленел тоскливый взгляд. Из-за дерева высунулась фигура в маскхалате, одарила порцией свинца. Мертвое тело прикрыло, приняло на себя несколько пуль. Никита пристроил на спине бойца автоматный ствол, но где-то слева вдруг прогремела очередь, и финский стрелок, истекая кровью, повалился в снег. От соседнего дерева отделился еще один, кинулся в кустарник — и повис на упругих ветках, пробитый в нескольких местах. Никита не мог разглядеть, кто там стреляет — ель росла некстати, закрывая обзор.

— Эй, кто там? — прохрипел он.

— Товарищ старший лейтенант, это вы? — донесся сдавленный крик. — Это Александров! Со мной Камбаров и Анкутдинов! Держим круговую оборону! Виноградов погиб, ему пуля в голову попала! Абызова тоже убили, я сам видел… Про остальных не знаем!

— Нет остальных… — с кашлем выдохнул Мечников. — Тарасенко и Корович мертвы…

Плохи были дела в отделении Виноградова. Что творилось у Кочергина за дорогой, он не знал, но там еще кто-то отбивался.

— Эй, народ, про меня забыли… — прохрипели сзади, и Никита узнал Карабаша. — Мне бессмертие, конечно, ни к чему, но пока живой, чего и вам, бродяги, желаю…

— Ты как? — выкрикнул Никита.

— Да как-как… Хреново, товарищ старший лейтенант… настроения никакого, еще колено об корягу зашиб, болит, гадина… Что делать будем, командир? Скрасим последние минуты веселыми побасенками и шутками?

Нервно засмеялся Анкутдинов — любитель потрепаться и несмешно пошутить. Сзади взорвалась граната — затряслись молодые ели, сбрасывая снег с лап.

— Это я кинул! — пояснил Карабаш. — Двое обойти пытались… Уже не пытаются.

— Товарищ старший лейтенант и ты, Карабаш, давайте сюда! — крикнул Анкутдинов. — Здесь деревья поваленные, яма, можно оборону держать! Овраг рядом — можно уйти по нему! А на открытом пространстве вас перестреляют! Давайте, мы прикроем!

Ноги выбросили Никиту из-за пня. Он бежал зигзагами под громовой огонь трех автоматов, увязая в снегу. Остаток пути пришлось просто катиться. Товарищи помогли перелезть через поваленное дерево. Он рухнул в истоптанное месиво из снега и чернозема, оставив на сучке часть комбинезона.

— Целы? Вы в порядке? — тряс его Александров. Никита отмахнулся, стал лихорадочно перезаряжать автомат. С южной стороны подкатился Карабаш. Немногословный Камбаров схватил его за рукав, помог залезть внутрь. На пятаке действительно можно было держать круговую оборону. Люди вжались в снег, кряхтели. Раненых не было, только у Камбарова из расцарапанного виска сочилась кровь. Он злобно скалился, утирал его тыльной стороной рукавицы.

— Тесновато тут у вас, — заключил Карабаш. — Но ничего, проживем как-нибудь…

Интенсивность огня пошла на убыль. Финны взяли тайм-аут, видимо, совещались, выслушивали указания командиров. Никита осторожно высунулся, обозрел окрестности импровизированного «укрепрайона». На юге продолжалась перестрелка, взрывались гранаты — первый батальон еще сопротивлялся. За спиной шеренга деревьев, островки подлеска — с тыла никто не подойдет незаметно. Слева овраг, до него метров сорок, и поди пойми, куда он тянется. На севере плотные заросли хвойника, а перед ним сравнительно разреженное пространство. На снегу выделялись несколько бугорков — мертвые финские стрелки. Разведчики корчились за поваленными деревьями, выставив стволы.

— Товарищ старший лейтенант, что делать? — зашипел Александров. — У нас половина в отделении погибла, а у Кочергина вообще никого не осталось — слышите, на той стороне уже не стреляют?

Никита размышлял. Самое время неторопливо раскинуть мозгами… Боеприпасы пока есть. Уходить на юг — вариант гиблый, перестреляют, как куропаток. Сзади за деревьями противника нет, но это не меняет расклад — там местность сравнительно открытая. До оврага на западе метров сорок, можно попытаться, хоть кто-нибудь добежит… Но этот вариант оказался еще хуже — над гребнем склона уже покачивались каски, обтянутые белой материей! Финны выползали из оврага. Карабаш выстрелил короткими очередями, припав к прицелу. Каждая очередь нашла цель — двое остались лежать в кровяных брызгах, остальные скатились обратно в овраг.

— Вот там и сидите, черти… — процедил Карабаш, меняя магазин. — Товарищ старший лейтенант, что-то многовато их тут скопилось, не находите?

— Давайте, я с гранатой к оврагу подползу? — предложил Камбаров. — И всех к Аллаху и той-то матери…

Таджик был обрусевший — жил в окрестностях Душанбе, потом семья переехала в Оренбург, затем подалась на плодородный юг в Ставрополье, где Камбарову осенью 38-го и пришла повестка из военкомата. Зеленым юнцом он не был, и странно, что до 23 лет он ни разу не получал приглашения исполнить свой священный долг.

— Отставить, Камбаров! — поморщился Никита. — И дело не в том, что тебя убьют на обратном пути, а в том, что пристрелят на пути туда… Как тебя зовут, кстати? — зачем-то спросил он.

— С какой целью интересуетесь? — деловито спросил Анкутдинов, и солдаты засмеялись, хотя ситуация складывалась далеко не юмористическая.

— Бободжон, товарищ старший лейтенант… — ответил, насупившись, Камбаров.

Никита припал к прицелу — автомат был закреплен между толстыми сучками высыхающего паданца. Из оврага снова кто-то высовывался. Но прыти эти люди не проявляли, стаскивали за ноги в овраг погибших товарищей. Создавалось неприятное ощущение, что в плотном ельнике на северной стороне скопилось слишком много финских солдат — оттуда доносились голоса, клацали затворы. Кожа покрылась мурашками — неужели решатся на атаку?

— Гранаты к бою, — приказал он и добавил: — У кого остались, разумеется… Как пойдут, бросаем, потом огонь из всех стволов, и чешем в дыму к оврагу…

— Так там же занято? — не понял Александров.

— Значит, освободим, сами займем… У меня «лимонка», парни. Как увидите, что бросаю в овраг, сразу все плашмя…

— Вы уверены, что они пойдут? — спросил Анкутдинов.

— Имеется такое предчувствие…

— Встретим этих тварей как положено… — Карабаш перекатился, стал моститься за массивной корягой.

— Товарищ старший лейтенант, а что с полком? — глухо выдохнул Камбаров.

— Не знаю, — ответил Никита. — Полк попал в засаду, это все, что могу сказать… Возможно, отступил, не хочется думать о чем-то плохом…

— А о засаде вы, кстати, предупреждали, — напомнил Карабаш. — Черт, жалко парней, сколько их там погибло… От ворот поворот нам сделали — вот как это называется.

Финны пошли бесшумно и даже сбили с толку в первые секунды. Фигуры в зимних комбинезонах вывалились из леса, побежали вперед, делая остановки за деревьями. Их было не меньше отделения! И как-то странно, вся кучка вдруг куда-то рассосалась, попряталась, и когда разведчики открыли огонь, его трудно было назвать эффективным. Наступательная тактика финских военных существенно отличалась от тактики Красной Армии.

— Вот дьявол, сколько же дерьма на свободу вылезло!.. — прорычал Карабаш, припадая к прицелу.

Из ельника наступающую группу поддерживали огнем. Разведчики ударили дружным залпом, убили несколько человек, остальных вынудили залечь, метаться в поисках укрытий. Их можно бить, мелькнула мысль, но только не с кондачка. Думать надо, и их же тактикой…

— Приготовить гранаты! — крикнул Никита.

Но искушать судьбу в этот час им не пришлось. На северной стороне за ельником разразилась суматошная пальба! Залаяли автоматы, колотил без умолку ручной пулемет Дегтярева. С пушистых еловых лап осыпался снег, разлетались отстреленные ветки. В панике закричали люди. Притихли финны, оказавшиеся между ельником и изумленными разведчиками, а когда из ельника по ним открыли огонь, в страхе заметались. Несколько человек кинулись в сторону, надеясь вырваться в восточном направлении, вскрикнул один боец, повалился, задергал ногой, об него споткнулся другой, кинулся на выручку третий…

— Товарищ старший лейтенант, это же наши! — прозрел Карабаш. — Парни Кочергина обошли чухню с севера! Живы, курилки!!! — Он дико захохотал, поднялся и стал стрелять по убегающим финнам.

Всколыхнулось все в груди, Мечников чуть не захлебнулся от избытка эмоций. Значит, повоюем еще? Поднялись впятером, открыли огонь по мечущемуся противнику, стараясь не попадать в ельник, за которым находились свои, орали во все луженые глотки. Последний уцелевший стрелок нырнул в какую-то яму, оттуда возмущенно закричал — из ельника вылетела граната, накрыла яму. Но снова затрещали выстрелы — теперь из оврага, о котором чуть не забыли. Мелькнули перекошенные лица вражеских солдат, безумно блуждали глаза. Идиоты, подумал Никита, уходить им надо было, а решили ввязаться… Разведчики перенесли огонь, сбили пару голов, остальные поспешили скатиться. Из-за ельника с воплем: «Не стрелять, свои!» — выбежала знакомая фигура, размахнулась, швырнула гранату в овраг. Командир отделения Пашка Кочергин! Свою единственную «лимонку» использовать так и не пришлось. Ладно, пусть будет… Кочергин упал, не добежав до оврага, закрыл руками голову. Такое ощущение, что в овраге стряслось небольшое землетрясение! Видимо, тоже была «лимонка» — мощная граната оборонительного действия. Взметнулось пламя, выплеснулся клуб дыма. Кочергин заерзал, ползком подался к оврагу, глянул вниз, перегнувшись. Оскалилась чумазая физиономия, он отыскал глазами Мечникова, вскинул руку с оттянутым большим пальцем.

Над полем боя воцарилось хрупкое затишье. Неужели все? Пот хлестал за шиворот, подкашивались ноги. Разведчики двинулись вперед, держа пальцы на спусковых крючках. Лес помалкивал, все солдаты противника были мертвы — и здесь, и за ельником. Но разведчики не теряли бдительности, переворачивали ногами каждый труп. Таращились мертвыми глазами искаженные лица, тянулись руки со скрюченными пальцами. Это был, по всей видимости, один из летучих лыжных отрядов. Короткие лыжи имели удобные крепления, позволяющие в случае необходимости переносить их за спиной — загнутыми концами вниз. Движения они почти не сковывали, однако некоторые неудобства в плане мобильности доставляли. Лыжи были не у всех — кто-то их сломал, другие выбросили, чтобы не мешались в бою…

Из-за ельника вышли усталые разведчики из второго отделения. Лица серые, сведенные судорогой. Как же мало их осталось! Люди перемешались, хлопали друг друга по плечам, кто-то всхлипывал, другие глухо ругались.

— Вы живы, товарищ старший лейтенант… — припадая на ногу, подошел Кочергин. Комбинезон был порван, на левом плече из рукава отстрелена вата — буквально сантиметр спас от ранения. — Что за дела такие, товарищ старший лейтенант?.. Нас пятеро осталось… Да и вас, погляжу, тоже пятеро…

— Спасибо, Павел, выручил… Не ожидали, думали, что вы погибли…

Окружающее пространство продолжало безмолвствовать. Звуки боя откатились к югу, делались глухими, превращались в прерывистый фон.

— Мы их заметили, товарищ старший лейтенант, только поздно уже было. — пожаловался Кочергин. — Машковский и Лузин сразу погибли… Так палили, что голову не поднять… Дробыч гранату бросил, его тоже срезало… Но молодец Антон, добросил, светлая ему память… Он этой гранатой целую кучу врага положил — собой пожертвовал, чтобы нам потом легче было… Мы и пошли на них — терять-то нечего… В рукопашной Тимашевского ножом зарезали, потом Гурмаша… Финнов на той стороне дороги человек пятнадцать было. Наши озверели, что таких парней потеряли, перебили всю ватагу, потом раненых добили — не солить же их… Стоим такие, не верим, что живы остались… Слышим, у вас все непонятно, решили с севера зайти, перебрались через дорогу, незаметно подошли, да давай их фаршировать в упор… За ельником их с десяток пряталось, прикрывали тех, кто на вас пошел… Товарищ старший лейтенант, выходит, финны наш полк разгромили? — дрогнувшим голосом спросил командир отделения и с какой-то вялой надеждой уставился на взводного.

Раздался хруст, за ним последовал страдальческий хрип. Все обернулись. Рядовой Анкутдинов нашел-таки живого. Стрелок притворялся мертвым, но что-то надоумило Анкутдинова, возможно, отсутствие крови, и он до упора всадил нож в горло и продырявил его насквозь — да так, что лезвие с обратной стороны вошло в мерзлую землю и застряло. Боец пытался его вытащить, но безуспешно. Он ругнулся и исподлобья покосился на товарищей, которые задумчиво наблюдали за ним.

— Товарищ старший лейтенант, что за штука такая? — спросил молодой Алексей Данилов, снимая с мертвого тела пистолет-пулемет незнакомой конструкции. — Смотрите, они через одного этой штукой вооружены.

Никита повертел штуковину, пренебрежительно оттопырив губу. Оружие имело длинный приклад, похожий на приклад обычной винтовки — короткий расширенный ствол с отверстиями для отвода газов и отходящий вбок коробчатый магазин.

— Это «МР-28», — объяснил он, — пистолет-пулемет конструкции Луиса и Хуго Шмайссеров. Выпускается в Германии, но финны получают его окольными путями из Бельгии. Напрямую из Германии нельзя — ведь эти чертовы нацисты вроде как наши друзья до гроба… Патрон калибра 9 мм, в магазине 32 патрона, можно вести автоматический и одиночный огонь. Переводчик огня — над спусковым крючком. Вставляете магазин, передергиваете затвор — и вперед. Но длинными очередями лучше не стрелять — руки обожжете, и на большую прицельную дальность лучше не рассчитывать.

— Вы такой образованный, товарищ старший лейтенант, — заметил Кочергин.

— Однобоко я образованный, — ухмыльнулся Мечников, — в молекулярной физике и вышивании крестиком — полный ноль. Соберите «шмайссеры» и запасные магазины — пригодятся. В ближнем бою — куда лучше этого дерьма «Суоми». Три минуты на сборы, товарищи разведчики. Возьмите лыжи, у кого нет, приоденьтесь в финские маскхалаты… поищите, не у всех они в крови. По крайней мере, издали мы должны быть похожи на финнов — имею подозрение, что мы находимся у них в тылу… За работу, мужики, через три минуты построение в овраге…

Они безбожно рисковали, возясь на открытом пространстве. Но это надо было сделать. Лес продолжал безмолвствовать. Звуки боя откатились совсем далеко. На дороге, до которой по прямой было метров сто, пару раз прогудели моторы, но все быстро стихло. Люди выстроились на дне оврага, исподлобья поглядывали на изувеченные трупы финских солдат — этого добра тут валялось предостаточно. Никита смотрел в серые от усталости и потрясения лица, чувствовал, как сжимается горло. Из девятнадцати человек уцелели десять — включая командира взвода. Командир отделения остался только один. Вроде все целые — шишки, царапины не в счет. «Интернационал» покойного Виноградова: Анкутдинов, Камбаров, Карабаш, Александров. Кочергин — решительный, исполнительный, умеющий думать и принимать правильные решения. Парни из его отделения: чубатый Володя Максимов, больше всего в жизни ненавидящий стричься, осанистый Евгений Латкин, сполна освоивший нелегкую работу разведчика, Толик Иванченко, Леха Данилов… У ребят не было страха в глазах — смерти боишься только раз, в первом бою. Потом это проходит, но остается понимание — жить надо, поскольку мертвый свою задачу не выполнит, пусть он даже и трижды геройски погиб…

— Особо сказать вам нечего, — проворчал Мечников, — пафосных слов не дождетесь. Сами сознательные, будете стоять до конца. О товарищах скорбим, но война есть война, это надо принимать как должное. Бой мы выиграли, всем выношу благодарность. Иллюзий питать не предлагаю — полк разбит и отброшен. Возможно, кто-то выжил, но это вряд ли следует считать боеспособной единицей. Все, что мы прошли с раннего утра, финны отыграли обратно, и не исключаю, что готовятся к контрнаступлению. Хорошо, если Путоярве не отдадим… Противник оказался сильнее, хитрее и более стойким, чем мы думали. Буржуазная пропаганда тоже чего-то стоит, плюс демонизация Красной Армии, которая, как всем известно, не захватчица, а освободительница… Специальных задач по работе в тылу врага мы не получали, а только охраняли колонну в передовом дозоре. Поэтому отдаю приказ: пробиваться к своим. Если по мере выдвижения добудем информацию о планах противника, о местах дислокации его частей, о планах нанесения ударов — тоже неплохо, если нет — значит, не судьба. Моя задача — вывести вас всех живыми. Сейчас по диагонали идем на дорогу. Задерживаться там не будем, только изучим ситуацию. Где нужно, встаем на лыжи. Издалека мы финны: лыжи, маскхалаты, оружие — все финское… Иванченко, что у тебя в вещмешке? Отдувается, как баул у цыгана.

Разведчики сдержанно засмеялись. Иванченко смутился, потупил взор.

— А он курить бросил, товарищ старший лейтенант, — пояснил Максимов. — Вчера после бани, когда выпили по маленькой, стал жаловаться, что дышать ему трудно, легкие слишком грязные — мол, второй год дымит, как паровоз. А потом как треснет кулаком по столу: мол, все, с завтрашнего дня бросаю курить, и хрен вы меня заставите…

— А где связь? — нахмурился Никита. — То есть в вещмешке у тебя, Толик, не курево?

Иванченко заалел, как маков цвет, и с покаянным видом ответил:

— Еды набрал, товарищ старший лейтенант. Консервы финские, какие-то галеты, шоколад…

— То есть в родной части тебя не кормят?

— Так когда это было, товарищ старший лейтенант… А вчера слово дал, мамой родной поклялся, что больше эту гадость в рот не возьму. И впрямь, дышать трудно, постоянно кашляю, одышка начинается…

— Вроде и выпил вчера немного, а хватило… — растягивая гласные, вставил Латкин.

— Помолчи уж! — шикнул на него Иванченко. — Такая вот штука, товарищ старший лейтенант… С утра ни одной — точно вам говорю, зато есть хочется — слона бы съел… Ну и набрал у финнов жратвы. Им без надобности, а у меня трудности…

— Растущий молодой организм, — метко ввернул Максимов, и вся шеренга зашлась в смехе.

— Тьфу на вас! — сплюнул Иванченко. — Правильно говорят, товарищ старший лейтенант: аппетит зверский просыпается, когда курить бросаешь. Вся голова мыслями про еду забита…

— Округлится скоро наш Толик, — заулыбался Александров, — жирком обрастет, щеки надуются…

— Да закурит он, товарищ старший лейтенант, — отмахнулся Анкутдинов. — День помается, гусем походит, потом закурит, и никакая мама не поможет. Художественный свист это называется, уж я-то знаю, тоже бросал. Зря ты мамой поклялся, Толик, некрасиво это.

— Ладно, кончайте гоготать, — улыбнулся Никита и взглянул на бойца: — Смотри, Иванченко, нас с голодухи не сожри. Кочергин, командуй. Посмотрим, куда выводит этот овраг…

Трещина в земле простиралась почти до дороги, а вблизи нее сглаживалась, место спуска обросло кустарником. За деревьями виднелась проезжая часть — почти без снега, продавленная колесами военной техники. Никита приказал разведчикам залечь, сам пробрался в водосток по пояс в снегу, выполз на дорогу. Она не была идеально ровной, петляла змейкой, но в целом выдерживала направление север — юг. С юга ощущался неприятный запах, пока не сильный — смесь бензина, пороховых газов, чего-то еще — сладковатого и приторного, чему не препятствовал даже мороз. Дорога была пустая, хотя несколько минут назад здесь что-то проехало, ревя, как мастодонт. Карабаш предположил, что это бульдозер. Никита вернулся в лес, разведчики отползли, встали на лыжи. Двигались вдоль дороги, за деревьями — не загружая себя лыжными палками. Скорость при этом упала, но спешка, как мудро выразился Камбаров, нужна только в том случае, если плов подгорел. Командовать не пришлось — как только донесся гул двигателя, дружно легли в снег, замерли. По дороге в южном направлении проследовали два грузовика — очертаниями напоминающие отечественную полуторку, но более неказистые, дряхлые, с высокими бортами, сколоченными из досок с большими просветами. В кузовах сидели финские солдаты в ушанках и коротких овчинных тулупах. Между ног покачивались автоматы «Суоми». Разведчиков не заметили, колонна проследовала мимо.

— Не понимаю… — подняв голову, моргнул Данилов. — У финнов что, наши полуторки?

— Это не наши полуторки, — объяснил Никита. — Это американский «Форд-АА» — их производили еще в начале тридцатых, растащили по всему миру. С «фордов» наши и копировали полуторку. Внешний вид сохранили, ту же грузоподъемность, а внутренности изменили и улучшили.

— Серьезно? — Лицо разведчика вытянулось от огорчения. — Так мы не сами придумали нашу полуторку?

Никита промолчал — век живи, век узнавай что-то новое. И не всегда оно радует.

Потрепанный взвод встал на лыжи и продолжил движение. Мечников приказал молчать — они теперь финны, никаких русских слов, тем более крепких. А вскоре и без того пропала охота говорить. На дороге творилось что-то страшное. Разведчики сняли лыжи, выбрались на проезжую часть и от увиденного потеряли дар речи, сердце сжалось в груди. На небольшом участке местности погиб почти полностью первый батальон. Трупы солдат в шинелях и буденовках лежали за обочинами, в глубоких водоотводных канавах. Их было много. На проезжей части успели поработать бульдозеры — освободили проезд. Тела просто сгребли и вывалили в канавы, где они лежали в жутковатой перепутанной массе. Разведчики не верили своим глазам. Данилова и Камбарова вырвало — не приспособлены оказались желудки для подобных зрелищ. Остальные побледнели, замедлили движение. Батальон погиб почти весь. Повсюду серые шинели, вывернутые конечности… Возвышались остовы взорванной техники — ее тоже выдавливали с дороги бульдозером, причем прямо на убитых. Иванченко трясущимися руками машинально стал обхлопывать карманы в поисках курева, вспомнил о своей незавидной участи и чуть не расплакался…

Никита, оцепенев, смотрел на тело капитана Покровского в канаве. Потом вышел из ступора, вздохнул, устремил взгляд вдаль. Дорога на этом участке была прямая, лес отступал от проезжей части — место для засады идеальное. А теперь здесь властвовали только вороны, да в небе кружились орлы, постепенно снижаясь…

— Все ко мне, на обочину! — махнул он рукой. — Уходим, нечего здесь смотреть…

Будь проклята акустика в этом лесу! Рев мотора за поворотом они проворонили — хоть ума хватило не дернуться! С севера приближался, скрипя расхлябанными бортами, еще один грузовой «Форд». В кузове обреталось около дюжины финских автоматчиков. В кабине рядом с водителем сидел офицер. Разведчики застыли, медленно повернули головы. Подъезжая к месту побоища, водитель машинально сбросил скорость, увидев людей в белых маскхалатах, в капюшонах, затянутых под горло. Бойцы Мечникова опомнились, стали уходить с дороги, чтобы машина могла беспрепятственно проехать, но офицер что-то бросил водителю — приказал остановиться. Избежать общения уже не получалось. Никита, стиснув зубы, поднял руку, чтобы видели, кто здесь старший.

— Что делать, товарищ старший лейтенант? — прошептал оказавшийся рядом Кочергин.

— На меня смотрите, — так же шепотом произнес Никита. — По сигналу действуйте, косите автоматчиков в кузове. И радуйтесь, что машина только одна…

— По какому сигналу, товарищ ста…

— Поймете… И не стойте здесь, Павел, отойдите подальше…

Машина встала посреди проезжей части. Никита оторвался от обочины, изображая дружелюбную улыбку, небрежно козырнул, а левая рука как бы непроизвольно отправилась в карман, где дожидалась своего часа граната. Распахнулась дверца, и из кабины высунулся офицер — средних лет, в ушанке со львом на кокарде.

— Вы из какого подразделения? — спросил он.

Упустить такой момент — все дело испортить. Надо открыть рот и сказать несколько слов на ломаном финском… Никита закашлялся, выигрывая время. Автоматчиков «офицер» в маскхалате не интересовал, они вертели головами, таращились на мертвые тела, кто-то громко присвистнул, кто-то начал бледнеть, схватился за горло. Граната без чеки отправилась под кабину — главное, чтобы дальше не укатилась! Последнее, что он запомнил — распахнувшиеся глаза офицера. А еще своих разбегающихся разведчиков. Никита пластом повалился в водосток. Офицер дико завизжал, но покинуть кабину не успел — граната рванула под машиной. Взрыв был мощный, пробило днище, осколками и взрывной волной поразило всех, кто находился в кабине. А дальше разразилась бешеная пальба из десятка стволов. Оглушенные автоматчики схватились за оружие, кто-то даже выстрелил. Их косили, как в тире, они орали, падали на дощатый пол. Двое выпали из кузова — один приземлился уже мертвым, второй вскочил, но тут же растянулся под колесами. Разведчики не поленились, забрались в кузов и располосовали свинцом уже мертвые тела. Когда Мечников, отряхиваясь, выбрался из канавы, все уже закончилось. Одному лишь водителю каким-то чудом удалось выжить. Он ногой выбил дверцу, выпал на землю и как-то вприсядку побежал прочь, держась за контуженную голову и оря от страха. Леха Данилов вскинул автомат и свалил его короткой очередью. Выругался, схватившись рукой за раскаленный ствол, перехватил «МР-28» за приклад и крикнул:

— Товарищ старший лейтенант, может, на машине поедем? А что, пройдем по тылам, покажем этим тварям, что есть еще Красная Армия!

— И психи в Красной Армии! — нервно засмеялся Латкин. — Леха, ты совсем уже свихнулся — машина вдребезги, куда она поедет?

— Живо в лес, товарищи налетчики! — встрепенулся Никита. — А то чует одно мое место…

А ведь правильно это место чуяло! Акустика в лесу за последние десять минут нисколько не изменилась. Стена из елей глушила все звуки за изгибами дороги. Рычание раздалось совсем рядом, и из леса выкатился британский шеститонный танк «Викерс», стоящий на вооружении финской армии! Несуразная конструкция, напоминающая какой-то сухопутный катамаран, разбивала остатки колеи, мерзлая глина вылетала из-под гусениц. В финской армии их было несколько штук, большинство могло использоваться только в качестве неподвижных огневых точек — и надо же, повстречались с исключением! До танка оставалось метров семьдесят. За ним мелькала еще какая-то техника, но это уже не важно. Картина предстала перед танкистами весьма недвусмысленная: подбитый «Форд» посреди дороги, полный кузов трупов в форме финской армии, подозрительные личности в белых маскхалатах… Никита проорал команду (когти рвать, что еще скажешь) и скачками понесся в канаву, оттуда — в лес. Ждать развития событий никто не стал — в один момент весь взвод схлынул с дороги. Гавкнула 47-мм пушка — благо наводчик не успел развернуть башню. Снарядом снесло с дороги искореженный «Форд», порвало в клочья, разметало находящиеся в нем трупы. Разведчиков вблизи уже не было — они бежали в лес, переполняемые эмоциями, тащили под мышками лыжи. Танк затормозил, механик-водитель стал лихорадочно разворачивать машину. У наводчика не хватило терпения, он произвел выстрел раньше времени. Снаряд взорвался за спиной убегающих разведчиков. Красиво повалилась молодая елочка. Отставших Камбарова и Александрова словно кнутом стегнули! С испуганными воплями они полетели вперед за товарищами.

Разведчики вбежали в лес, пробились сквозь подлесок, скатились за деревья. Танк подошел ближе, но не стал съезжать с проезжей части. Заголосили пулеметы, установленные на боевой машине. Пули перепахивали снег, обламывали ветки. В третий раз пролаяла пушка. Но все уже лежали, зарывшись головами в снег. Снаряд ушел далеко в лес, где и взорвался. Четвертого выстрела не было, пулеметы тоже заглохли. Бойцы поднялись и снова рванули дальше в лес. Тут подошла грузовая машина, из нее высадились пехотинцы, побежали к опушке и начали палить в чащу из всех стволов. Но разведчики были уже далеко, от дороги они ушли метров на триста, пока не свалились без сил, не замечая, что лежат по шею в снегу.

— Товарищ старший лейтенант… — выдавил Кочергин, отыскивая в карманах мятую пачку папирос, — не очень хорошо, что мы повстречались с этим танком… Финское начальство скоро будет в курсе, что у них в тылу осталась группа советских солдат, способная крупно нагадить… Вот черт!.. — выругался он. — Еще недавно это был наш тыл, а теперь опять финский… Как вы думаете, наши пойдут в наступление, отбросят их, наконец, к Кохтле?

«Я бы не пошел, — подумал Мечников, — а нарастил бы жирка, обучил солдат войне в лесистой местности, наладил бы снабжение и только после этого… Неужели решатся наступить на те же грабли?»

— Не знаю, Кочергин, — вздохнул он. — Главный Военный совет РККА свои секреты мне не доверяет. Но тактику наши войска должны изменить, а то уж слишком кровопролитно все выходит. Ты прав, финнам, возможно, не до нас, но сигнал они получат и при случае постараются нас зажать. Если пойдем на юг, рано или поздно упремся в деревню Каллела. Если финны вырвались вперед, то они уже в этой деревне или скоро будут там! В ту сторону мы не пойдем. Пересекать дорогу тоже не стоит — финны ее оседлают и превратят в большое минное поле. Можем идти только на запад…

— Но там глухие леса, — озадачился Кочергин, — а за лесами Финский залив…

— Не преувеличивай! — отмахнулся Никита. — До Финского залива здесь долго киселя хлебать. К западу от нашего полка начиналось расположение 12-й мехбригады полковника Кузоватова. Его подразделения отставали, застряли у городка Саалпо, который значительно южнее Путоярве. Финская оборона рваная, их укрепрайоны перекрывают только участки, пригодные для прохода тяжелой техники. В других местах их войск нет — там озера, болота, скалы, глухие чащи. Местность патрулируют только лыжные отряды. Наша задача — уйти на запад по меньшей мере на километр, после чего начать продвижение к югу. Внешний вид у нас подходящий — можем сбить с толку на короткий срок. Главное, чтобы свои за финнов не приняли, но об этом рано думать. Вперед, мастера лыжного спорта!

Метров через восемьсот оборвался надоевший ельник, и отряд уперся в каменную гряду. Скалы тянулись сплошным массивом с севера на юг. Группа пошла вдоль скал. Люди молчали, обменивались жестами и знаками — даже у скал могли иметься уши. Нависли над головами острозубые угрюмые махины. Опять приходило недоумение: финны с таким упорством держатся за свою землю, стоят до последнего, проявляют хитрость, изворотливость. Не этого ожидали советские военачальники. Но ведь должно понимать командование финской армии, что это не будет длиться вечно. Что такое Финляндия и что — Советский Союз? Проглотят и не подавятся, только для этого необходимо время. Учтут ошибки, начнут все заново — и покатятся в глубь территории немногочисленные финские войска. Все закончится капитуляцией, но требования будут жестче, и цена для Финляндии — выше. Надеются, что Запад им поможет? Запад и помогает — старыми танками, списанными бомбардировщиками да сбродом — так называемыми добровольцами, идущими на войну лишь затем, чтобы уничтожить десяток-другой большевиков…

Гряда оборвалась, потянулся лес из мощных лиственниц, испещренный оврагами. Скорость пошла на убыль, часто приходилось стаскивать лыжи, брести в ложбинах по пояс в снегу. Лес оборвался перед крутым косогором, бойцы скатились с горы, потом залезли на каменистые террасы, с которых ветер выдул почти весь снег. Насторожила дорога, петляющая по молодому сосняку. Но проезжая часть была заметена, дорогой явно давно уже не пользовались. Дальше покатились в полный рост. Местность казалась пустынной, дважды пересекли извилистые скальные массивы. Пройденное расстояние плохо откладывалось в голове — слишком много препятствий приходилось одолевать.

Деревня возникла внезапно — за угрюмым черным бором и вереницей холмов. Разведчики залегли в овраге и устроили маленький перекур, а Мечников, устроившись на косогоре, всматривался в мглистые очертания бревенчатых изб. Населенный пункт был необитаем — нигде не вился дымок, не брехали собаки. До линии фронта, по грубым оценкам, километров восемь. Где-то на юге за туманными холмами — мехбригада товарища Кузоватова. Но сейчас там было тихо, самолеты не кружили, и дым от разрывов над лесом не плавал. Смеркалось — день ухнул в какую-то трубу, словно его и не было. Он стал последним для огромного числа людей…

Никита махнул рукой, и бойцы, выбравшись из оврага, подались к нему.

— В деревне никого, — сообщил он, но надо спуститься вниз, чтобы окончательно убедиться. Через час стемнеет, дальше идти нет смысла. Заблудимся в лесу, околеем. А если и выйдем к своим, не факт, что нас признают.

— Это точно, — согласился Кочергин. — Сперва из пулеметов обработают, потом интересоваться будут.

— Эх, даже не представляю, где мы… — пробормотал Максимов.

— Непринужденно спускаемся в деревню и ищем безопасное место для ночлега, — сказал Никита. — Хата должна быть на краю и иметь несколько выходов. Желательно, чтобы это был сарай, строение сельскохозяйственного назначения или что-то в этом роде. Костры не разжигать — будем терпеть.

Где-нибудь в Белоруссии такую деревушку назвали бы хутором. Три жилых строения из качественного кругляка, а все остальное — амбары, курятники, сараи для хранения сельхозинвентаря. Разведчики спустились в деревню в колонну по одному, сняли лыжи, начали обход. Жилые строения были заколочены, так что не было смысла туда заходить, сельчане давно съехали. На площадке посреди хутора возвышался заметенный колодец — очевидно, для общего пользования, — но барабан сломался, рукоятка отсутствовала, да и сама бревенчатая конструкция основательно завалилась.

— Нашел, товарищ старший лейтенант, — высунулся из-за одного жилого строения Данилов. И засмеялся: — Хата с краю, ничего не знаю.

В лучшие времена здесь был овин, где хранили и молотили снопы. Покосившееся дощатое строение — крупные щели между досками, внутри под ногами — задубевшая земля. В центре постройки была яма, где находились остатки печи без трубы, у задней стены — горы замерзшего сена, несколько заиндевевших снопов. В правом углу, где сгнили доски, наблюдался пролом, в который мог пролезть человек. До кромки леса в этом месте было несколько шагов.

— Не замерзнем? — засомневался Кочергин.

— Сено, — многозначительно кивнул Мечников. — Уж постарайтесь, сплетите себе лежанки и одеяла. Кочергин, выставь посты — пусть дежурят вдвоем по два часа. Из овина не выходить — только по нужде через дырку в углу. Подъем перед рассветом, и сразу уходим.

— Натоптали мы в этой деревне, товарищ старший лейтенант, — почесал переносицу Карабаш, — полагаете, пронесет? Стоит кому-то спуститься, сразу засекут следы.

— В темноте вряд ли придут, — возразил Никита. — Да и выбора у нас нет, Семен. Просите Деда Мороза, чтобы послал обильный снегопад.

На улице смеркалось. Вскоре холод дал о себе знать, разведчики заерзали, стали собирать сено для лежанок. «Это не сено, а кирпичи какие-то», — жаловался Данилов. «Эй, Карабаш, отломи мне кусочек сена», — хихикал Латкин. Ночь обещала быть непростой, но к холоду разведчики давно уже привыкли. Поступило предложение развести костер в яме. Никита отверг идею — пользы немного, а дыма напустим, но курить разрешил. Разведчики дымили, наслаждаясь покоем. Только Иванченко, бросивший курить, нервничал, испытывая по этому поводу серьезный дискомфорт. За его реакцией исподтишка наблюдали, давились смехом. Он не выдержал, стал рыться в мешке, извлек банку с сардинами, открыл ножом. С ножа и ел, стреляя глазами по сторонам. Опустошил одну банку, потянулся за другой…

— Поделишься? — спросил Данилов. — Куда тебе столько? Завтра у наших будем, накормят… Или не будем… в другое место попадем, где тоже еда не нужна…

Иванченко надулся, выставил из вещмешка несколько банок, которые мгновенно разошлись по кругу. Перед сном опять покурили и начали обустраиваться на новом месте, нагребая на себя солому.

Надувшиеся Данилов с Камбаровым припали к щелям в стенах — первыми заступили на пост.

Дед Мороз этой ночью действительно порадовал — снегопад был обильный и продолжительный. Он замел следы, навалил сугробы. Мечников проснулся посреди ночи, машинально нащупал под рукой затворную раму «шмайссера» — это оружие было предпочтительнее финского «Суоми». От земли тянуло холодом, легкий морозец расползался по членам, но пока это можно было терпеть. Он выбрался из-под залежей соломы, и, подойдя к двери, попытался ее приоткрыть. Она подалась на пару сантиметров и уперлась в новоявленный сугроб. Никита присел на корточки, припал к щели. Снег падал густой, тяжелыми хлопьями, а в округе царила какая-то торжественная тишина — ее нарушал лишь дружный храп разведчиков. Он выкурил папиросу, выпуская дым в щель, а потом вернулся на свое место и стал заворачиваться в «одеяло», предчувствуя долгий и бессмысленный процесс засыпания. Но уснул почти мгновенно — провалился в густую синь, наполненную миллиардом искрящихся снежинок…

Глава 7

Пробуждение было быстрым и энергичным. Уже светало, бледный свет просачивался внутрь строения. Возбужденный Максимов тряс разведчиков, шипел: быстро поднимайтесь, кто-то едет! Бойцы повскакали с лежанок, прогоняя остатки блаженных сновидений. Послышался гул двигателей, который все больше нарастал, и пришло удручающее понимание, что колонна техники никак не пройдет мимо деревни. Она уже здесь!

— Может, наши? — без особой надежды спросил Александров.

— Может, и наши, — согласился взводный, усмиряя колотун в груди. — Но, судя по звуку моторов, ни хрена они не наши.

Разведчики припали к щелям в стене, вразнобой передернули затворы. Первая мысль была — бежать через дыру в лес, тогда хоть кто-то выживет. Но быстро такую ораву не выпустишь, чужаки уже въезжали в деревню, овин под углом, наискосок к лесу, сразу заметят, и тогда все пропало. Деревню огибали два танка — «Викерс» и «Renault FT» времен Первой мировой войны — пусть и древний, но имеющий башню кругового вращения и 37-мм нарезную пушку. И вряд ли экипажи в них незрячие. «Нет, — остановил себя Никита, — надо сохранять спокойствие, наблюдать, действовать по обстановке…»

— Товарищ командир, смываться нужно… — выдохнул в затылок Данилов. — Смотрите, их много…

— Бежать поздно, — отрицал Никита, — а потери нам не нужны. Будем пока наблюдать.

Танки встали на южной околице — слева и справа от хутора. На пустырь посреди поселения заехал грузовик с солдатами. Две пары задних приводных колес были закованы в гусеницы. С деревянного кузова посыпались солдаты в овчинных полушубках и ушанках. Что-то крикнул офицер — и автоматчики встали кругом по периметру пустыря. Снега за ночь навалило немало, но возможность проезда сохранялась. На северной околице остановился еще один грузовик — и там автоматчики разбрелись по радиусу. Никита почувствовал облегчение — значит, прибыли не по сигналу, это не поиски бродячего подразделения вражеской армии. В самом деле, ушли достаточно далеко, в пути петляли, не должны их искать в этом квадрате…

Он покосился через плечо. Разведчики прилипли к щелям, напряженно всматривались. По колее, продавленной грузовиком, в деревню въехала легковая машина, остановилась на пустыре, и из нее вышла кучка офицеров — явный переизбыток командования для столь небольшого подразделения. Никита невольно напрягся — ведь столько следов разведчики оставили с вечера! Но природа в этот раз подыграла им — снег замел все следы. Офицеры посовещались, потом один из них поманил младшего командира. Тот подбежал, придерживая шапку, выслушал приказ, кивнул, побежал обратно. Солдаты разошлись — явно получили приказ осмотреть поселение. Два солдата с автоматами «Суоми» за спинами направились прямо к овину. В горле пересохло. Полминуты в запасе, пока дойдут…

— Ну все, товарищи, — обреченно вздохнул Кочергин, — с вещами на выход, как говорится.

— Никому не стрелять… — прошипел Мечников в гулкой тишине. — Открывать огонь только в крайнем случае. Обнаружат — стреляем, и в лес. Быстро к дальней стене — все! Забрать свои лежанки, банки, окурки, чтобы ничего тут не осталось, зарыться в сено, и ни звука. Все, пошли, и чтобы тихо…

Это было форменное безумие. Но работали быстро, без шума. Бойцы проворно все собрали и подались к дальней стене в обнимку с охапками сена. Бурчал под нос рядовой Латкин: не жизнь, а сплошная морока. Когда автоматчики подошли к овину, все успели перебраться и затаиться. Никита зарылся в холодный сноп, просверлив отверстие для автомата. Сердце колотилось в груди. Ну, не подведи, дружище Хуго Шмайссер…

Поскрипывал снег под ногами солдат. Эти парни были неспешные, обстоятельные. Сквозь щели виднелись их силуэты. Один помялся у двери, решил отбросить снег ногой, выругался — под дверью за ночь вырос целый сугроб. Утонув в нем, он дотянулся до ржавой дверной ручки. Дверь открывалась наружу, и снег мешал, встал преградой. Он снова ругнулся и начал откидывать его ногой.

— Виллу, прекращай, все же понятно, — сказал второй, — сюда уже много дней никто не приходил.

— Но сержант приказал все проверить, — проворчал первый.

— Как хочешь, продолжай долбиться, — рассмеялся второй.

— Ладно. — Виллу спрыгнул с крыльца, оба нагнулись и, припав к щелям, стали вглядываться.

Разведчики застыли. Утро уже наступило, за облаками взошло солнце, а щели были такие, что весь овин представал, как на ладони. Солдаты внимательно всматривались. Момент был не самый приятный.

— Ну и вонь там, Виллу… — брезгливо пробормотал второй солдат. — Сено сгнило, никому оно не нужно…

— Сразу видно, что ты городской житель, Аату, — ответил напарник. — Обычный запах. У меня тоже был овин, большое хозяйство, корма для свиней заготавливал. Под Хуокайне я жил, на своем хуторе. А сейчас там русские, страшно подумать, что они сделали с моим хозяйством… Ну что, больше не хочешь туда заходить? — ухмыльнулся он.

— Больше не хочу, — согласился обладатель странного имени Аату. — Обойду овин, посмотрю, что сзади.

— Ну, давай, а я тут подожду.

Аату оказался настырным парнем — из тех, что доводят до конца любое, даже абсурдное дело. Он двинулся в обход сарая, проваливаясь в снег. «Дырку сейчас заметит! — пронеслось в голове у Никиты. — С фасада ее не видели, снопы заслоняли, а когда обойдет да уткнется — можно не сомневаться, что попытается засунуть в нее свою любознательную физиономию!» Аату уже обогнул торцевую часть овина и шел вдоль задней стены. Сторона там была подветренная, снега скопилось немного. Доски сравнительно плотно примыкали друг к другу, и подсмотреть, что внутри, он не мог, хотя и пытался. Пролом в углу он, естественно, не просмотрел, отправился к нему. Кряхтя, стал опускаться на колени…

Сообразительный Карабаш успел среагировать — как-то извернулся, заткнул дыру снопом, привалился к нему с внутренней стороны! Бесшумно не вышло, да и не требовалось. На холостом ходу работал танковый двигатель — экипаж решил прогреть мотор, — и шум стоял приличный. Бледный Карабаш, свернувшись штопором, заткнул дыру задубевшей вязанкой. Аату опустился на колени, немного покряхтел. Дыра была внушительная, но начиналась в метре от пола. Нужно было хорошенько согнуться, чтобы утолить свое любопытство. Голова полезла внутрь, уткнулась в пахучую спрессованную траву. Он отпрянул, завертел головой, чихнул, снова повторил попытку и, отплевываясь, выругался. Видимо, сообразил, что дыру изнутри завалило снопами. Но парень был упрямый, пристроился задницей в снег, уперся руками и привел в действие подошву валенка. Хорошо, что это был не сапог! У него опять ничего не вышло, только что-то защемил в своей неугомонной ноге и, охнув от боли, стал на корточках отползать от угла. Потом поднялся и, держась за стену, побрел обратно.

Примерно через полминуты он добрался до своего напарника, который успел заскучать, бросил несколько слов. Виллу засмеялся, и оба потащились прочь.

Разведчики выбрались из укрытий, недоверчиво переглянулись. Никита выразительно прижал палец к губам. Потом знаком приказал всем оставаться на местах, а сам на четвереньках двинулся к двери. Хорошо, что пол был земляной, скрипеть нечему. Он лег на живот, прижался к щели. Картинка за бортом почти не изменилась. Офицеры курили у машины, солдаты блуждали по хутору. Замолк танковый двигатель. Слева просматривалось крыльцо внушительной бревенчатой избы. Солдаты отыскали в сарае лом и стали отрывать доски, которыми была забита входная дверь. Виллу и Аату выбрались на пустырь, доложили о проделанной работе младшему командиру. Тот покосился на овин, поморщился. Больше не придут, подумал Никита, вонь любого отпугнет. Он был прав. Военные потеряли интерес к овину и занялись другими делами. Один из танков отправился, изрыгая смрад, на северную околицу, второй остался — из-под гусениц торчали чьи-то ноги. Офицер поманил сержанта, отдал очередное приказание, и рядовые стали лопатами чистить пустырь, дорогу к лесу, прокапывали дорожки между зданиями.

— Можете выбираться, товарищи разведчики, — проворчал Никита. — Шум не поднимать. В случае опасности снова прятаться. В случае крайней опасности — открывать огонь и прорываться к лесу.

Все зашевелились, потягивались, с уважением поглядывали на Семена Карабаша, проявившего полезную инициативу. Оголодавший Иванченко вытащил из вещмешка банку с консервами, но Кочергин сделал страшное лицо: нашел время, немедленно убрать!

«Текущий» ремонт танка «Викерс» был закончен: экипаж забрался внутрь, механик-водитель включил передачу, и стальная махина стала разворачиваться, рисуя круговую колею в почерневшем снегу. Танк пополз прочь и, огибая деревню, скрылся за строениями на северной околице.

— Танки ушли, товарищ старший лейтенант, — прокомментировал Кочергин. — Пока не выставили пешие посты по всему периметру, можем уйти. Лес рядом.

— Не спеши, Павел, подождем, — глухо произнес Никита. — Это не облава, здесь что-то назревает. Рискну предположить, что это место собираются отвести под штаб или даже командный пункт. А это, согласись, наш случай…

— Предлагаете испытывать судьбу? — Кочергин озадаченно почесал переносицу. — Да, овин на отшибе, второй раз сюда не придут, но могут окружить сарай плотным кольцом, тогда лазейка закроется. Может, лучше в лес, и будем наблюдать оттуда?

— Долго не продержимся… — Мечников колебался. — Замерзнем в лесу. Да и другой там обзор, можем что-то упустить. Остаемся в овине, тут мы уже обжились.

Кочергин посматривал на него как-то странно, но Мечников не мог ошибаться, все происходило не просто так, в этом имелся некий смысл. Далеко ли Красная Армия? Верст пять-шесть? Если местность сложная, то может и не быть никакой Красной Армии, подразделения комбрига Кузоватова стоят слева, справа — а прямо по курсу идеальное место для внезапного прорыва…

Он продолжал наблюдать. Солдаты справились с дверью в большую избу, офицеры потянулись внутрь. Хутор осмотрели, теперь все силы бросили на расчистку местности от снега. Зачем? Крупную часть здесь не поставишь, разве что батарею дальнобойных гаубиц, но есть ли у финнов на этом направлении дальнобойные гаубицы? Происходящее продолжало интриговать. К грузовику на северной околице присоединился еще один, слезли солдаты. Их было примерно тридцать-сорок штыков. Плюс кучка офицеров — причем не самого низкого звания. Из печной трубы над бревенчатой избой повалил дым — удалось раскочегарить печь. На высоком крыльце младшие командиры установили пост — трех рядовых и ручной пулемет. Часть солдат, занимавшихся расчисткой снега, расползлась по избам на северной стороне, и вскоре там из труб тоже потянулся дымок. Солдаты внесли в большую избу коробки, тащили какую-то посуду, алюминиевые фляги.

— Вот же хозяйственные, черти… — завистливо пробормотал Данилов. — Все у них есть, одеты тепло, сидеть будут в тепле, все необходимое под рукой — чего не воевать? А у нас тут, блин…

Кочергин в принципе оказался прав. Плотный кордон финны мостить не стали, но часовых по периметру поставили. Двое оказались на южной околице. Они маячили метрах в пятидесяти, иногда поглядывали на овин, но близко не подходили — не было такого приказа. Да и снежный покров вокруг постройки мало способствовал праздным прогулкам. Но к лесу часовые подходили, мерцали на опушке. Случись нужда покинуть овин через дыру, они могли это засечь.

Мечников обернулся. Разведчики сбились в тесный кружок и с интересом смотрели на командира.

— Слушай мою команду, взвод, — объявил он. — Никто никуда не уходит. Сидим тихо, как Дюймовочка в норке. Если понадобится, просидим тут сутки или двое. Мы выполняем разведывательную задачу, и все должны находиться здесь. Полная готовность — не есть, не курить, байки не травить, не спать. В любую минуту быть готовыми к решительным действиям.

— Так мы всегда готовы, товарищ старший лейтенант, — отозвался Латкин. — Мы же все пионерами были…

В последующие часы ничего выдающегося не происходило. Над пристройкой к «командирской» избе тоже взвился дымок. Финны топили баню. Что за финн без бани? Разведчики ворочались, терли подмерзающие конечности. Хуже нет — томиться в вынужденном безделье. Без еды еще можно прожить, но вот без курева… Но все понимали, что лишние запахи, а также дым и огоньки им ни к чему. Командир же терпит…

К трем часам пополудни хутор обрел новый вид. Теперь он выглядел обжитым. Топились печи. В северном лесу стучали топоры, солдаты заготавливали дрова. Значит, пришли всерьез и надолго. Прохаживались часовые в тулупах и валенках. Иногда их меняли. Из овина просматривался далеко не весь хутор — часть строений, пустырь, дорога за северной околицей, карабкающаяся на холм, на которой стояли два танка и по меньшей мере два грузовика. Иногда мелькали фигуры в овчинных полушубках. В зоне видимости появилась еще одна легковая машина с высоким клиренсом. Она возникла слева за дорогой (там было поле и еще один поперечный проселок). Машина встала у поста, часовой заглянул внутрь, отдал честь. Автомобиль спустился с горки, въехал на пустырь по расчищенной дорожке. Вышли трое, поднялись на крыльцо. Знаки различия прятались под мешковатыми бекешами, но физиономии у прибывших были важные. Часовые на крыльце отдали честь. Гости скрылись в доме.

Никита посмотрел на часы. Начало пятого вечера. Самые короткие дни в декабре — уже начинало смеркаться.

— Так отвратительно вкусно пахнет… — с завистью прошептал Данилов. — Нет, правда, товарищ старший лейтенант, там еду готовят, чувствую мясной дух, аж голова кружится… Вот живут же, черти…

— Ты ищешь в жизни смысл или удовольствие? — покосился на него Никита.

— Так это… — смутился боец, — нам не до удовольствий, товарищ старший лейтенант, но когда наблюдаю, как они тут живут, эксплуататоры проклятые… Ладно, ничего я не хочу, — презрительно выпятил он нижнюю губу.

Разведчики сокрушенно вздыхали. От куска сочной телятины никто бы не отказался. Мечников продолжал вести наблюдение. Часовые на крыльце расслабились, перебрасывались шутками. Прибывшие офицеры явно были штабными — на боевых офицеров они не походили. Что происходило в избе? Никита многое отдал бы, чтобы попасть туда хоть на минутку, просто в окно заглянуть! Но под окнами сновали автоматчики, украдкой зевали. Из избы никто не выходил. Ночевать собрались?

Еще через полчаса сумерки стали уплотняться. Темнело не быстро, бледная видимость пока сохранялась. Теперь подмерзали не только руки, но и ноги — валенки с теплыми носками не спасали. Никита зафиксировал, откуда свернула очередная машина. Мог бы не заметить, но именно в эту минуту взгляд был прикован к дороге. Она появилась не слева, как предыдущая, а справа, из-за леса. Он видел, как автомобиль мелькает между деревьями. А потом он возник во всей красе — возможно, старое творение компании Генри Форда, оснащенное гусеницами. Транспортное средство смотрелось несуразно, но заснеженные пространства покоряла. Значит, справа тоже дорога? — отложилось в голове. Заметенная, едва проходимая, но тем не менее. Предыдущая троица прибыла слева, данный автомобиль — справа. Сколько же подразделений скопилось в этом районе? Никита напрягся, кожей чувствовал что-то важное. Вездеход беспрепятственно проследовал пост, спустился с горки, въехал в деревню и остановился у крыльца рядом с легковой машиной. Вышел единственный пассажир в офицерской дубленке, критическим взором обозрел пространство вокруг себя. Он был сравнительно молод, щекаст и даже упитан. И этот экземпляр не казался строевым офицером. Мужчина вразвалку направился к крыльцу, поднялся. Вытянулись часовые, один услужливо распахнул дверь…

Ждать пришлось минут пятнадцать. Последний посетитель вышел из избы, направился к машине. Вслед за ним на крыльцо вышел офицер без шапки. Никита чуть носом не продавил щель в досках, напряг зрение, слух.

— Может, задержитесь, господин майор? — донеслось за порывами ветра. — Мы закончим через час, потом будет ужин, сауна к вашим услугам…

— Нет, спасибо, майор, в другой раз! Я должен ехать в штаб дивизии! О ваших соображениях будет доложено! Это грамотный план, надеюсь, с ним согласятся, и вам самостоятельно придется его выполнять! Удачи, майор! Проработайте детали!

Офицер приветливо помахал рукой и забрался в машину. Водитель сдал назад, развернул неповоротливый вездеход, и машина потащилась в горку. С управлением у нее было слабовато, да и фары светили бледно. Водитель на мгновение замешкался, и она вдруг клюнула в кювет и, погрузившись в снег, накренилась.

— Вездеход, называется, — презрительно фыркнул Карабаш. Он лежал рядом и тоже все видел.

Распахнулась дверь, из машины вывалился офицер. Он провалился по пояс в снег, выбирался из него, как из болота, при этом возмущенно кричал и махал руками. Из хутора уже бежали солдаты с лопатами.

Идея втемяшилась в мозг — дышать стало трудно. Мечников отполз от стены, перевел дыхание. Затея отдавала безумством, самым махровым авантюризмом, но как еще выяснить, что здесь происходит? Офицер отказался задержаться на ужин. А если представить, что на часок задержался? Все-таки штабная работа дело не сиюминутное. Хватятся ли его, будут ли искать?

— Семен, ты все видел?

— Да, видел… — насторожился Карабаш.

— Как думаешь, долго будут выкапывать?

— Вот не знаю… Минут пятнадцать провозятся, финны все делают неторопливо. Да и увяз он по уши… Возможно, к танку трос прицепят, чтобы вытащить, или к грузовику… А что такое, товарищ старший лейтенант?

— То есть мы имеем пятнадцать минут… — стал размышлять вслух Никита. — Он возник справа, по всей видимости, туда и поедет… Там заметенная дорога, есть ли на ней посты, мы не знаем… Вездеход не разгонится, будет пробиваться неспешно… Лес на той стороне, — махнул он правой рукой. — Если пойти напрямую, на лыжах, там сосняк, особых дебрей не встретим… Чем мы рискуем, Семен? В лесу финнов нет — зачем им сидеть в лесу, если есть теплый хутор? Встретим посты на дороге за лесом… что ж, тогда вернемся, будем считать, что не повезло…

— Я понял, товарищ старший лейтенант… — У парня захватило дух, заблестели глаза. — Действовать надо немедленно…

— Часовые сместились к деревне, — как бы между делом заметил Максимов, залегший слева у стены. — Заднюю сторону нашего овина они сейчас не видят…

— Ну все, мужики, бывайте, — заторопился Никита. — Простите покорно, если чем обидели. Даст бог, еще свидимся…

Об опасности не думали. Только бы успеть! До леса четыре шага, прорвались через кустарник с лыжами в обнимку, полезли в бурелом. Здесь действительно был сосняк, но препятствия под ногами только успевали возникать! Финских солдат видно не было, но слева, за деревьями, их был переизбыток. Там гудели моторы и генераторы, доносились голоса. Задыхаясь, разведчики выползли на опушку. Перед глазами предстала дорога, за ней поле. В дальнем лесу поблескивали огоньки, и справа, в километре, что-то отсвечивало, но машины с предположительным ценным «языком» не было! «Неужели проехали? — рвалась подлая мыслишка. — Нет, не должны, тогда бы видели задние огни уходящего вездехода…»

Они лежали на опушке, в нескольких метрах от плавного изгиба дороги. За спиной кустарник, крутой склон, покатый бугорок, с которого ветер выдул весь снег.

— Не переживайте, товарищ старший лейтенант, — пробормотал Карабаш, — не проехали они еще, точно вам говорю. Лопатами эту колымагу не вытащат, будут к тросу цеплять, а это время займет… Лежите спокойно, скоро мы их увидим…

Вездеход появился минут через пять. Он с ревом покорял склон, начинал выворачивать вправо.

— Так, я пошел, — выдохнул Карабаш. — Действуем, как договорились…

Он перекатился через проезжую часть — до того, как фары ее осветили, и затаился на обочине, притворившись снежной шишкой. Машина шла с приличной скоростью. Место для засады выбрали не случайно — здесь большой ухаб, и водитель был обязан сбросить скорость. Он так и сделал, замедлился почти до нуля, переползая препятствие. Машину тряхнуло, в этом момент Карабаш и рванул дверцу со стороны водителя, схватил его за шиворот и вышвырнул из кабины. Оба свалились в снег. Никита рванул дверную ручку со своей стороны — видел, что пассажир сидит сзади, а больше в машине никого. Офицер испуганно вскрикнул и захрипел, когда Мечников сжал ему горло сильными пальцами, но продолжал сопротивляться, даже смог за рычаг схватиться. Пришлось ударить его по виску, потом вторично. Дернулась голова, а тело стало крениться вправо. Оба дружно покатились в водосток, где снега было по пояс. Никита задыхался, давился снегом, бил врага по голове — сначала кулаком, потом локтем и пяткой валенка…

Он вытащил за шиворот обмякшее тело, поднял упавшую шапку, водрузил жертве на макушку, выволок на продуваемый глинистый участок и сел в изнеможении, схватившись за грудь. Офицер стонал, выплевывал изо рта зубную крошку… Тем временем машина продолжала медленно катить по дороге, поскрипывая гусеницами. В левом водостоке возились два тела. Раздался явственный хруст, от которого Никиту передернуло, и уморенный Карабаш поднялся. Но силен был сибиряк — вылез на дорогу, вприпрыжку припустил за убегающим вездеходом, догнал его метров через пятнадцать, забрался на водительское место, остановил и стал сдавать обратно. Потом переключил передачу, резко набрал скорость и вывернул баранку вправо. Это был грамотный ход. Вездеход перевалил через канаву, и, когда передние колеса зависли над пропастью, Семен выпрыгнул из кабины, а машина исчезла из вида. Донесся хруст — падая, она ломала кустарники, молодые деревца, потом сильный треск — и все стихло.

— Отдыхаете, товарищ старший лейтенант? — усмехнулся Карабаш, подходя к Мечникову.

Никита спохватился, схватил за ворот скулящего офицера, поволок на край обрыва. Параллельным курсом Карабаш потащил водителя со сломанной шеей и столкнул тело с обрыва. Оно катилось вниз, пока не застряло в ветках. А Никита тем временем повалил своего пленника на спину, а ноги сунул под сложное переплетение корневищ, чтобы не брыкался.

— Давай, командир, тереби его… — выдохнул Карабаш, пристраиваясь рядом. — Да поспешай, времени мало. А я перекурю, если позволишь. С прошлой ночи не курил, мочи уж нет…

— Кто вы? — прохрипел пленный, заходясь кашлем. — Какое вы имеете право…

— Ты забудь про наши права, — резко встряхнул его Никита, — а я забуду про то, что в любой момент могу дать тебе по морде. — Финские слова он подбирал с трудом, но пленный его понял и притих. — Если хочешь жить, отвечаешь четко, внятно и без запинки. А главное, чистую правду. Мы — советские разведчики и знаем, что вы собираетесь делать, с этим и связано наше присутствие в этом районе. Но давай для начала уточним. Имя, фамилия, звание, должность. Отвечай быстро и заруби на носу — на помощь к тебе никто не придет.

— Коскинен… — выдавил офицер. — Майор Велламо Коскинен, офицер по особым поручениям при штабе 9-й дивизии… Координирую действия рассредоточенных в районе подразделений…

— Где находится штаб дивизии?

— Это деревня Йорма, четыре километра на северо-восток, штаб переехал туда сегодня утром…

— Количество людей в дивизии, состав?

— Около десяти тысяч активных штыков… У нас три стрелковых полка, танковые роты, инженерная рота, полевая артиллерия, снайперская рота, рота связи, интенданты…

— Что находится на этом хуторе? Быстро отвечай — не раздумывай!

— Штаб полка полковника Пайккала… Сам полк рассредоточен в ближайших лесах и скалах, работает режим маскировки…

— Задача полка?

— Рано утром он должен нанести контрудар по русским в районе Саалахти… Это стык ваших частей, понесших большие потери и остановивших наступление… Ваши части будут рассечены, загнаны в болота и уничтожены… Потом в прорыв пойдут другие части дивизии, с аэродрома под Выборгом в воздух поднимутся две эскадрильи бомбардировщиков…

Холодок побежал по спине. Так вот что планируют эти финны… Части 7-й армии дико измотаны, несут колоссальные потери — и в случае успеха контрудара наступление окончательно встанет, финны малыми силами отбросят деморализованную Красную Армию обратно за границу…

— В штабе сейчас проходит совещание?

— Да, собрались все ответственные чины, решают технические вопросы по тактике действий…

— Как планируется наступать?

— По болотам к югу от деревни пойдут усиленные снайперами стрелковые роты… Местность сложная, там нет русских частей или заградительных отрядов… Они просочатся в тыл советских войск, там будет осуществляться накапливание…

— Долго будет идти совещание? Кто на нем присутствует?

— Не знаю, как долго… Могут сидеть полночи, могут быстро закончить… У них уже сауна затоплена, и люди еще не ели… там командир полка, начальник штаба, группа оперативного планирования…

«Надо успеть!» — пронеслось в голове у Никиты. Они просто обязаны успеть! Нанести удар по штабу, уничтожить всех, кто принимает решения, — только так можно сорвать их завтрашнюю акцию! Будет фора в день-два, и если хоть кто-то из разведчиков прорвется к своим и все расскажет, то опасный район блокируют, не позволят финнам прийти на отвоеванную Красной Армией землю…

Пленник почувствовал неладное в молчании склонившегося над ним человека и беспокойно заерзал:

— Послушайте, вы обещали сохранить мне жизнь, если все расскажу… Я все рассказал, ничего не утаил… У меня жена в Турку, она беременна, сестра-инвалид на иждивении… Что вы собираетесь делать? Подождите… Послушайте, это несправедливо…

— Справедливости захотел? — злобно процедил Мечников. — Сейчас получишь, подставляй свою справедливость… — и со всей силы ударил майора в переносицу так, что хрустнули хрящи, и пленник потерял сознание.

— Ни слова не понял, — признался Карабаш, — но вы волнуетесь, товарищ старший лейтенант, значит, что-то назревает.

— Важное событие назревает, Семен. Справишься с этим добрым человеком — желательно с одного удара?

— Так и не с такими справлялись, хм… — Карабаш с тягучим металлическим звуком вынул нож из чехла.

— Верхнюю одежду с него сними, а также шапку, обувь, портупею с ремнем… Да подожди ты, сразу сними, — осадил Никита занесшего нож Семена. — Потом снимешь — уже без надобности будет…

Вот и снова переход на лыжах по пересеченной местности. Разведчики ползком выбрались к опушке. Нетерпение подгоняло. Дождались, пока отвернется часовой, коротающий время метрах в семидесяти от них, и пересекли короткое пространство между лесом и стеной овина.

— А у нас все дома, — натянуто пошутил Кочергин, высовываясь в дыру. — Ладно, заползайте, переволновались за вас…

Да разве это волнение? То ли еще будет! Старший лейтенант вполз в овеянную специфическими ароматами постройку и с ходу начал инструктаж…

Часового слева от овина сняли в первую очередь — чтобы не смущал своим назойливым присутствием. Он мог заметить странные передвижения и поднять тревогу. Парень стоял недалеко от опушки, зябко поводил плечами, грустно смотрел на хутор, где люди пребывали в тепле и уюте. Мечтать о смене не приходилось — его поставили всего лишь пятнадцать минут назад. Подмерзший товарищ побежал греться. За спиной возникла фигура в белом, провела ножом по горлу, и служивый повалился в снег, издавая звуки глохнущего мотора. Человек в маскхалате встал на колени, стал заваливать труп снегом, потом поднял руку и застыл…

Финский полушубок был великоват, пришлось утянуть его ремнем и портупеей. Шапка пахла мужским одеколоном — ныне покойный майор Велламо Коскинен был франтом. Никита материализовался на пустыре в тот момент, когда часовые на крыльце вели увлеченную беседу. Они заметили постороннего, насторожились. Впрочем, форма была своя, волноваться не стоило.

— Майор Пурку, штаб дивизии, — представился Мечников, подходя к крыльцу. — Я ищу майора Коскинена, его срочно требует начальник штаба. Нам доложили, что майор направился сюда.

— Майор Коскинен уехал около часа назад, возможно, вы с ним разминулись… — переглянувшись, ответили часовые.

— Неужели? — Никита поднялся на крыльцо. — Странно, где бы я мог с ним разминуться? Спасибо, рядовой, наверное, это все-таки произошло. Совещание еще не кончилось? — кивнул он на закрытую дверь.

— Еще нет, господин майор. Хотите, чтобы мы доложили о вашем прибытии?

— Сам доложу, не утруждайтесь.

— У вас необычный акцент, господин майор, — подметил один из часовых. — Это датский?

— Это русский, — последовал ответ, и нож, возникший из рукава, пронзил солдатский полушубок.

Рядовой икнул, схватился за лезвие, что было полной глупостью. Но много ли соображают умирающие?

Второй не успел среагировать, слева из-под крыльца выросла фигура, ударила его ножом в позвоночник. Удар у Максимова был силен, лезвие раскроило хребет, мгновенно парализовав туловище. Он стащил бедолагу за ноги с крыльца, помог туда же затащить первого. Приходилось постоянно озираться. Слева кто-то пробежал вдоль длинной стены дома — хотелось верить, что это Карабаш. Максимов, кряхтя, взвалил на плечо ручной пулемет, махнул на прощание рукой и сгинул во мраке пустыря. Слева раздался хрип — Карабаш на углу столкнулся с третьим часовым, обходящим периметр. Стычка закончилась явно не в пользу последнего.

Никита посмотрел по сторонам, толкнул тяжелую дверь. Образовались сени, в которых размеренно попыхивала печка. Здесь было тепло и уютно. Глиняные горшки на полках, нехитрый кухонный инструмент. На коленях у печи сидел финский военнослужащий без верхней одежды. Дверца была раскрыта, и он ворошил кочергой искрящие дрова. Никита замешкался на пару мгновений. Засовывать человека головой в печь — это негуманно и что-то из разряда безжалостных русских сказок. Истопник услышал скрип двери, закрыл кочергой дверцу, разогнул спину, обернулся… и Никита треснул его затылком о каменную махину печи. Раскололась затылочная кость, брызнула кровь, военнослужащий сполз на пол. Вот так-то лучше…

Мечников открыл дверь, вошел внутрь и быстро закрыл ее за собой. Еще один «предбанник» — сколько здесь вообще комнат? Свежевымытый пол, деревянная мебель, витое старомодное кресло. С последнего поднялся еще один мужчина в форме — с лычкой капрала. Он что-то уловил в глазах «майора» — нездешнее, опасное, и рука потянулась к автомату «Суоми», прислоненному к тумбочке. Никита швырнул нож — с такой силой, что чуть не вывернул руку. Лезвие вонзилось в грудь по рукоятку. Капрал побагровел и, опустив голову, зачарованно уставился на торчащее из груди оружие. Ножи у разведчиков были качественные, из закаленной стали, с массивным удлиненным лезвием. Никита подошел, взял его под мышки, чтобы при падении не наделал шума, и опустил на пол.

Оставалась единственная дверь. Он вошел в натопленную комнату, где проходило совещание. Оно действительно еще проходило. Что-то не срасталось в лихих «наполеоновских» планах. В помещении присутствовали семь офицеров финской армии — в полевом обмундировании, в утепленных национальных пьексах. Трое стояли, трое сидели на табуретах вокруг стола. Вся компания в свете керосиновых ламп задумчиво созерцала карту. Седьмой сидел у окна на подоконнике, раскуривал трубку. Он выглядел самым старшим — седой пробор, лицо с морщинами. Все присутствующие повернули головы, отрешенно воззрились на посетителя.

— Чем обязаны? Простите, господин майор, мы вас не знаем, — нахмурившись, произнес седовласый полковник.

Не было смысла заводить разговоры. Никита открыл огонь с двух рук, «по-македонски». Он стоял у порога и стрелял из двух пистолетов одновременно — собственного «ТТ» и позаимствованного у Коскинена браунинга. Выстрелы оглушительно отзывались в ушах, вызывали острую головную боль. Двое уронили головы на карту, и зона предстоящих боевых действий окрасилась кровью. Пуля швырнула седого господина на окно — он выбил своим телом раму и вывалился наружу. Еще один хлопнулся с табуретки навзничь. Истошно закричал темноволосый капитан, кинулся в угол, где и вонзился простреленной головой в стену. Храбрый и решительный блондин метнулся к нему, чтобы выбить из его рук оружие, — у него не было времени достать собственный пистолет, и тут же рухнул, истекая кровью, под ноги старшему лейтенанту. Лишь один из присутствующих дотянулся до кобуры, выхватил браунинг — за что и получил три пули в грудь…

«В котлах вариться точно будем…» — подумал Мечников, равнодушно глядя на мертвое царство у себя под ногами. Когда на крыльце затопали сапоги, заголосили люди, он вышел из ступора, вздохнув, отыскал свободное место на полу и лег на спину — таким образом, чтобы дверь была перед глазами. Солдаты проскочили сени, первую комнату. Никита прикрыл глаза — но не совсем, поэтому видел, как в помещение ворвались несколько солдат с карабинами. Они растерянно озирались, водили стволами. Что за чертовщина, здесь одни трупы! Впрочем, один из них вдруг быстро ожил и открыл огонь. Остались еще патроны в обоймах, пусть и мало — один патрон в браунинге, два в «ТТ». Каждому по пуле, на большее Никита в эту минуту расщедриться не мог. Первый как-то оскалился и рухнул на колени. За ним объявился второй, вскинул карабин. Пуля в животе заставила выронить оружие, отвалить в сторону. Третьего отбросило к двери. Падающего бойца оттолкнул четвертый, ворвавшийся в комнату с карабином наперевес, за ним пятый — это уже полный перебор… Никита закрыл глаза, ладно, бывает. Главное, что дело сделали, контрудар отменяется, так как все, кто его придумал и собрался воплотить в жизнь, мертвы.

Когда прогремела автоматная очередь, он снова открыл глаза. Оба солдата были мертвы — вернее, еще не совсем, но это не важно. Один обливался кровавой рвотой, другой выгибал спину, выполняя спортивное упражнение «мостик». В разбитом окне, куда сверзился седовласый полковник, маячила сосредоточенная физиономия Карабаша.

— Командир, опять отдохнуть решил? Чего разлегся, как на пуховой перине? Давай ко мне! Тут сейчас такое начнется…

Мечников взлетел с пола, бросился к окну, плюхнулся на подоконник, ноги прочертили полукруг — и Карабаш едва успел отпрыгнуть. Он схватил Никиту за шиворот для придания устойчивости. С этой стороны было тихо, но на северной окраине тревожно перекликались люди. Забился в припадке ручной пулемет.

— Держите, товарищ старший лейтенант, — Карабаш сунул ему в руки тяжелый автомат «Суоми», — это вам. Добыл в скоротечном бою, как говорится, и сейчас он вам понадобится… Давайте за угол, выбираемся к пустырю, там наши…

Они побежали вдоль избы. Рано еще умирать! На углу у крыльца присели на корточки, пристально всматриваясь в темноту.

— Эй, сюда! — звонко выкрикнули из-за сарая на другом краю пустыря. — Бегите к овину, мы их задержим!

Никита повернул голову и увидел, что со стороны дороги приближается целое войско! Да еще из изб выскакивали полуодетые солдаты. Он дал очередь из автомата, рядом пристроился Карабаш. Хорошо, что снег на этом участке расчистили трудолюбивые финские солдаты, как раз для них!

— Бежим, товарищ старший лейтенант! — прохрипел Карабаш, забрасывая за спину опустевший автомат. — К овину! Максимов, прикрывай!

Они пронеслись через пустырь двухметровыми прыжками. За спиной гремел ручной пулемет, кричали попавшие под кинжальный огонь солдаты. Дальше снег был не чищен, упали в него, как в зыбкое болото, поползли. Пули выли над головами. Навстречу, увязая в снегу, спешили разведчики.

— Не стрелять, свои! — закричал Кочергин. — Мужики, огонь, поддержим Максимова! Эй, Максимка, давай сюда, хорош там развлекаться!

Забились автоматы — и финны стали пятиться, отстреливаясь на ходу. Несколько смутных личностей пустились в обход, но это не имело значения — им предстояла долгая дорога. Прибежал Максимов, покатился в снег. С трофейным пулеметом ему пришлось расстаться, но невелика потеря. Свинцовый шквал смел с пустыря все живое. Возвращаться в овин, видимо, не было смысла, убежище сыграло свою роль. Разведчики побежали в обход, а потом поползли, когда выросла глубина снежного покрова. В лесу тоже были люди — хлестали автоматы, кто-то кричал — кажется, Камбаров с Анкутдиновым. Никита оглянулся. На дальней стороне пустыря снова скапливался неприятель — солдаты жались к строениям, переползали. Кругом валялись трупы — довольно много, славный выдался вечерок…

Разведчики вбежали в лес, и Никита заорал:

— Все живы?

— Кажется, все, товарищ старший лейтенант… — пробормотал Латкин. — Точно все… Двое в лесу сидели, трое на дело пошли, пятеро прикрывали… Иванченко, Данилов, вы здесь?

— А то… — прокашлял Данилов. — Где нам еще быть? Все целы, товарищ старший лейтенант, никого не задело…

— Идут, гады… — процедил Иванченко, выбивая из автомата короткую очередь. — Сейчас осмелеют, через пустырь рванут… А еще сбоку, за хутором, целая кодла крадется…

— Лыжи разбирайте, что вы тут лежите? — встрепенулся Камбаров. — Мы с Ренатом все ваше барахло сюда стащили, пока вы там шумели…

— Полминуты на сборы! — объявил Мечников. — Пока не подтащили пулеметы да не шарахнули по нам из всех стволов… Уходим на юг, не растягиваться, постоянно вести перекличку. Если кто отстанет, высеку, к чертовой матери!

Глава 8

Об отдыхе после боя оставалось только мечтать. Но удача окрыляла, вливала силы. Великое дело сделали — и без единой потери! К тому же у них были лыжи, а у преследователей — нет. Пока подтянутся лыжные отряды, пока соседние части перекроют местность — уйма времени пройдет. Мечников спешил, подгонял людей, а хвойный лес все не кончался. Силы таяли, и Никита разрешил сделать короткий привал. А потом отдал приказ повернуть на запад и двигаться по прямой не меньше километра, только так можно сбить погоню с толка. Это стало непростой задачей, лес неожиданно оборвался, и группа оказалась на берегу водоема. Пришлось идти в обход, но лыжники завязли в сложном рельефе береговой полосы. Все чаще приходилось делать привалы, вслушиваться. Бойцы сидели кучкой, заразительно зевали, курили в рукава маскхалатов — все рукава уже прожгли папиросами.

— Вы финскую форму так и не сняли, товарищ старший лейтенант, — подметил Анкутдинов. — Понравилась, видать? А ваша одежда, кстати, у нас с Камбаровым — таскаем в вещмешках.

— Таскайте, — отозвался Мечников, натягивая на уши ушанку со львом на кокарде, — рано пока переодеваться. Подойдем к нашим — там посмотрим.

— Смотрите, Иванченко курит! — воскликнул вдруг Данилов. — Безобразие! Толик, прекрати! Ты же мамой клялся!

— Да пошел ты! — проворчал Иванченко, выбрасывая окурок. — Хватит уже подначивать, ничего не сделается с моей мамой. Ну, погорячился чуток…

— А он несерьезно, не в затяг, — засмеялся Максимов.

Снова потянулись колонной вдоль берега. Сгустились тучи, сыпал комковатый тяжелый снег. Потом усилился ветер, сменил направление, и снег полетел в глаза, обжигал лица. За озером снова простирался сосновый бор. В какие дали он тянулся, оставалось только догадываться. Впрочем, вскоре он оборвался, местность спускалась в низину, растительный мир здесь представляли заскорузлые деревья с голыми ветвями. Пришлось сдавать обратно — меньше всего хотелось оказаться в болоте. Повернули на юг и двинулись краем низины, пока ее не пересекла дорога. Слева и справа поблескивали огоньки. Проехал небольшой грузовик с финскими солдатами. Разведчики лежали в снегу, вдыхали зловонный выхлоп, еле сдерживая кашель.

— Ползком через поле, — приказал Никита. — Обещаю, оно короче, чем нам кажется. До леса метров пятьсот.

На деле оказалось гораздо больше. Ползли, стиснув зубы, берегли дыхание. Это бескрайнее финское поле измотало донельзя. Наконец добрались до леса.

— Может, поспим, товарищ старший лейтенант? — простонал Данилов. — Сил уже нет, и глаза слипаются. Неужели не заслужили?

— Я сейчас кому-то посплю, — выдохнул Мечников. — А ну, отставить разговоры! Две минуты лежим, и вперед.

Они углубились в чащу метров на триста. Потом ландшафт сменился, справа образовалась каменная гряда. Вереница скал рассекала чащу в южном направлении. Деревья подступали к скалам, и в отдельных местах даже не было прохода. Пришлось снять лыжи и пешком штурмовать препятствия. Бойцы отправились в обход, а Данилов, заметив, что пышные ели загородили вход в пещеру, любопытства ради пробрался через плотные ветки и сделал интересное открытие, о котором сообщил остальным. Отряд остановился. Никита на коленях прополз в пещеру… а выходить уже не захотелось. Это был вместительный каменный мешок, и он ни секунды не колебался: местность незнакомая, люди замерзли и устали, и попытка пробиться к своим еще до утра чревата во всех отношениях.

— Эй, все сюда! — позвал взводный. — Сбываются мечты, товарищи красноармейцы! Отдельным из вас, кто не будет занят охранением, позволительно снять лыжи… Нарезать лапника, прием пищи… если у нашего друга Иванченко что-то осталось, четыре часа на сон, больше не просите, не дам…

Сон пролетел, как скорый поезд по свободному перегону. Снова та же темнота, зимний лес, холод. Люди, ежась, поднимая воротники, стали на лыжи и двинулись в путь. Еловые лапы хлестали по лицам, тянулись бесконечной вереницей отроги скал, поваленные деревья. Отряд не шел, а тащился. Минут через сорок замаячило заснеженное поле, дальше в низине — черная полоса леса.

Раздавшийся неожиданно невнятный гул ударил ножом по нервам…

— Данилов, на разведку, — приказал Никита, — остальным ждать.

Паренек отсутствовал минут пятнадцать, а когда вернулся, прижимаясь к скалам, глаза его таинственно блестели.

— Докладываю, товарищ старший лейтенант. Поле тянется с запада на восток. Посреди него дорога — в том же направлении. Проехал вездеход с орудием, больше никого. За линию фронта не скажу — где наши, где не наши, но нигде не стреляют, и «чуйка» помалкивает. Слева перелесок посреди поля — дистанция метров шестьсот, и там работает дизель. Поле неоднородное — овраги, холмики. Справа в километре, похоже, деревня — огоньки виднеются. А если не спят, значит, военные…

— Понятно, — вздохнул Никита. — Что ж, снова пешком пойдем.

— Я еще не все сказал, — сообщил Данилов, и огонек в глазах стал до неприличия таинственным. — За скалами с запада на восток протянут телефонный кабель — прочная такая штуковина в толстой оплетке. Возможно, связывает деревню с подразделениями, стоящими в перелеске и далее. Я тут подумал, товарищ старший лейтенант… Ведь финские отряды, которые собирались вклиниться в наши порядки, как-то должны связываться между собой… Неужели мимо пройдем?

Мечников задумался. Устами молодого разведчика гласила банальная истина.

— И я, кстати, еще не закончил, — добавил Данилов. — Там справа часовой имеется…

— Подробнее, — нахмурился взводный.

— Метрах в двухстах справа от того места, где кончаются скалы. Маячит посреди поля, ходит взад-вперед, кабель, должно быть, охраняет. Одет в маскхалат, но фигуру в общем-то видно. Он вроде один. Слева до перелеска тоже чисто…

— На этом все? — уточнил Никита.

— На этом все, — гордо подтвердил Данилов.

— Молодец, — хмыкнул Мечников и снова задумался.

— Думай не думай, командир, а фигуру надо убирать, — сказал Карабаш. — Не пойдем же через поле у него на виду? Дело техники, справимся. А потом перережем кабель и дальше пойдем.

Выбора не оставалось. Люди поправили амуницию, закутались в маскхалаты. Смертельно надоело таскаться с лыжами, но приходилось нести их с собой. Часть пути проползли по извилистой канаве. Обрисовалась фигура финского солдата — невысокая, вся в белом. Он курсировал туда-сюда, временами подвергал осмотру вверенный участок. Телефонный кабель тоже присутствовал — жилистый провод был протянут через поле. Соблазн немедленно его перерезать преодолели. Никита, чувствуя что-то интересное, даже забыл про усталость. Разведчики медленно подползали. Часть группы осталась в яме на краю поля, дальше шли втроем: Иванченко, Карабаш и Мечников. Действия часового стали понятны: сто метров в одну сторону — сто метров в другую. Имея хорошее зрение, он мог визуально контролировать все пространство между перелеском и деревней. Чу — застыли! Из мрака со стороны деревни показались еще двое — они приближались. Очевидно, в снегу была протоптана тропка. Разведчики терпеливо ждали. Трое — это слишком. Человек в маскхалате приосанился, когда к нему подошли, поправил автомат, свисавший с плеча. Разводящий и новый часовой, догадался Никита. Трое потоптались на месте, посмотрели по сторонам, после чего младший командир и смененный солдат отправились к деревне и вскоре пропали во мраке. Часовой покурил, прикрывая сигарету варежкой, повертел головой, двинулся навстречу своей смерти. Разведчики лежали, сохраняя выдержку. Впрочем, пройдя немного, солдат развернулся и двинулся в обратную сторону.

— Вот мать твою, — посетовал Иванченко, — гоняйся теперь за ним. Можно подумать, нам делать больше нечего… — и, извиваясь как уж, пополз по растоптанной тропке.

Солдат вскрикнул, когда под ногами вдруг беззвучно взорвался снег, выросло «нечто», повалило его и сжало горло. Он не слышал, как за ним ползли — уши шапки были плотно завязаны. Сделавший свое дело Иванченко встал во весь рост и стал изображать часового, а Никита с Карабашем оттащили пленного в ближайшую яму, где и провели «содержательную беседу». Военнослужащего звали Кайло Топпинен, он был молод и больше всего на свете хотел жить. Финны были храбрые, когда воевали плечом к плечу, ощущали поддержку соседа, а поражения Красной Армии только укрепляли их боевой дух. Оставшись наедине со смертью, они испытывали панический ужас и готовы были продать хоть мать родную. Сколько у него детей, какими болезнями страдают родственники, разведчиков мало волновало, хотя солдат и пытался это донести до их сострадательных и милосердных душ. Он сообщил, что к востоку от деревни располагался замаскированный узел связи. В штате — восемь связистов, включая трех офицеров и караульное отделение. Объект осуществлял бесперебойную телефонную и радиосвязь между подразделениями в данном районе. Войска готовились к нанесению контрудара, но случилась заминка, про которую Топпинен ничего не знает. Офицеры были расстроены и получили нагоняй от начальства. («Наша работа», — не без удовольствия пробормотал Карабаш.) В самой деревне войск не было — осуществлялся режим маскировки. Войска дислоцировались в окрестных лесах и перелесках. До противника, насколько знал рядовой, отсюда километра четыре, но у Красной Армии здесь только кордоны и пулеметные заграждения, а порой — и вовсе ничего, можно прогуляться хоть до Ленинграда. Деревня заброшена, за восточной околицей бывшая конюшня, в помещении которой и прорыт бункер. Раньше там был подвал, финские специалисты его расширили, углубили, усилили бетоном. Стоит старая завалюха — и никто не догадается, что там важный военный объект. Бдительность — не на должном уровне. До текущей ночи русская разведка не проявляла активности, и военные расслабились. В карауле — двенадцать душ, не считая капрала и начальника караула лейтенанта Лапсалы. Узел функционирует круглосуточно — связисты спят по очереди. Караульное помещение — бревенчатая изба, примыкающая к конюшне. В левой части — непосредственно караулка, справа — угловая комната, где проводит время лейтенант Лапсала. Четыре поста — один в деревне, другой в поле на востоке, третий — у входа в бункер, четвертый — на крыльце у бревенчатой избушки. Служба размеренная, печка, теплая одежда, необременительная компания…

Никита отвернулся — «милосердный и сострадательный» Карабаш ликвидировал часового с одного удара. Мерцающий в поле «часовой» Иванченко поднял руку, и через минуту подползли остальные разведчики, сосредоточились вокруг тропки. Никита кратко донес до личного состава свежие разведданные.

— Наш случай, — хмыкнул Латкин.

— Перережем кабель? — не сообразил Данилов.

— Перережем узел связи, — поправил Мечников. — Упустить такую возможность мы не можем — это будет преступлением. Войска находятся далеко, прибудут не сразу, и у нас останется время вырваться в южном направлении. До конюшни метров четыреста, максимум пятьсот. Складки местности позволяют подойти незаметно. В общем, слушай мою команду, взвод…

Преображение в финского офицера стало входить в привычку. Никита возник из темноты и уверенно шагал, делая отмашку правой рукой. Восемь пар глаз смотрели в спину, и лопатка яростно чесалась. Нечего таращиться, должны ползти и занимать позицию! Копошился в глубине сознания мерзкий червячок, сверлил черепную коробку, вопрошал: а уверен ли старший лейтенант Мечников, что удача всегда будет рядом? Он гнал червячка, думал только о деле. Небо на востоке начинало сереть — еще часок, и рассветет. Справа остался завалившийся в овраг сарай. Возникло большое приземистое строение, за ним еще какие-то постройки, но они интереса не представляли. Слева в здании конюшни проявлялись приоткрытые ворота. Справа к объекту примыкала избушка — маленькая, два окна, дверь, крыльцо. У крыльца часовой в тулупе. Напротив — пустырь, растоптанный сапогами и валенками, здесь происходили построения. Доносился глухой, словно из-под земли, гул генератора. Хотя почему «словно»?

Часовой насторожился, стащил на всякий случай автомат с плеча. Вблизи проявилось лицо — немного удивленное, с большими заспанными глазами.

— Стой! — окрикнул часовой.

— Проверка караула из штаба полка, — представился Мечников. — Капитан Тыноярве. Где я могу найти лейтенанта Лапсала?

Фразу он заготовил заранее, несколько раз повторил ее вполголоса, чтобы жуткий акцент не бросался в уши. Он продолжал идти, игнорируя автомат и его обладателя. Часовой посторонился, чуть не споткнувшись о ступень, и смущенно произнес:

— Лейтенант Лапсала здесь… Справа дверь… Но сейчас он, наверное, спит, так положено по уставу. Вы можете поговорить с капралом Уарту…

К черту капрала Уарту! С ним поговорим позднее. Никита поднялся на крыльцо, постучал сапогами, сбивая снег. Часовой растерянно смотрел в спину — хотя должен был предупредить командира о визите постороннего. Главное, все делать быстро. Наглость города берет! Маленький коридор, наполовину загроможденный еловыми чурками. Слева за дверью — богатырский храп, спали свободные от смены караульные. Дверь справа была не заперта, но прочно держалась в дверной раме. Пришлось хорошенько ее рвануть, а потом закрыть за собой — с натягом и скрипом. В маленькой комнате имелся топчан, стол со стулом, подобие шкафа, у которого отсутствовала дверь. На столе горела керосиновая лампа. А кто это тут в неглиже? Из-под шинелей, перепутанных с армейскими одеялами, выбралась заспанная физиономия. Офицер до пояса был в нижнем белье, босой — отдыхал с комфортом, насколько это было возможно в полевых условиях. Он быстро поднялся, увидев старшего по званию с нахмуренным, явно не предвещающим ничего хорошего лицом. Играть с ним в игры и вести беседы Никита не собирался. Тот сразу все поймет по чудовищной речи! Он выхватил нож, приставил к животу офицера, слегка надавил, чтобы не осталось сомнений, а левой рукой схватил за отворот нательной рубахи, скомкал и крепко сжал. У офицера от страха чуть глаза не лопнули. Он попытался вырваться, но тут же рухнул на топчан и открыл рот, чтобы заорать. Скомканное одеяло оказалось под рукой очень кстати. Никита кинул его человеку на голову и чуть верхом на него не уселся! Офицер извивался, мычал. Пришлось отложить нож и засадить кулаком в живот. Лейтенант подавился, звуки мычащей коровы сделались глуше, а затем вообще сошли на «нет». Мечников отбросил одеяло, схватил его за горло, сжал, чтобы тот не усердствовал с шумовым сопровождением, снова схватился за нож, упер острие лезвия в живот и надавил. Тонкая сталь проткнула кожу, проникла внутрь. Офицер был багровый от боли и страха. Он прекратил сопротивляться, стал вялым и покорным.

— Лейтенант Лапсала, жизнь одна, какие бы мнения по этому поводу ни существовали, — процедил Никита. — Объект окружен двумя взводами полковой разведки Красной Армии. Малейшая ошибка с вашей стороны, и я буду вынужден вас убить. У вас нет ни единого шанса. И вы никогда не вернетесь в свой дом, не увидите родных и близких. Спасти вас может только одно: полное подчинение. Кивните, что понимаете.

Офицер лихорадочно закивал. Багровость на лице сменилась бледностью, принимающей зеленоватый оттенок.

— Отлично! — сказал Никита. — Тогда сейчас ты подходишь к окну, открываешь его и обращаешься к часовому, стоящему на крыльце. Говоришь то, что я скажу. Я буду стоять сзади, и если что не так, всажу нож в спину. То, что я сильнее, ты уже убедился. Часовому скажешь следующее: пусть передаст капралу, что важная проверка из штаба с донесением до каждого солдата ценной информации касательно несения службы. Через пять минут весь личный состав караула должен стоять на пустыре перед крыльцом. Весь — это значит ВЕСЬ. Часовые снимаются с постов… ведь за несколько минут ничего не случится, верно? Весь состав бодрствующей и отдыхающей смен, часовой от бункера, с крыльца… До деревни далеко?

— Нет, она рядом… — выдавил лейтенант.

— Отлично, пусть крикнут парню — и он прибежит.

— Но есть еще один пост — в поле на востоке…

— Ладно, оставим этот пост в покое, до того парня уже все донесли. Остальные через пять минут должны построиться во дворе. Людей на узле связи это не касается — пусть занимаются своим делом. Сможешь все сделать правильно? Я верю в тебя.

Этот парень мог выкинуть любой фортель. Вся надежда только на страх. Военные могли что-то заподозрить — особенно капрал, среди которых не часто встречаются дураки. Никита подтащил офицера к окну, держа его сзади за шиворот. Лезвие ножа проникло под лопатку, и нательное белье пропиталось кровью. Офицер тяжело дышал, спина дрожала, срывалась рука, воюя с оконной задвижкой. Со скрипом приоткрылась рама, и в комнату устремился морозный воздух. Никита ногой отодвинул стол с керосинкой — лишнее освещение ни к чему. Но пока все шло гладко. Лейтенант Лапсала кричал правильные слова, привлекая внимание часового. Голос дрожал, но в меру. Проверка из штаба, важное сообщение, передать капралу, чтобы собрал людей! Поняли приказ? Тот крикнул, что все понял. К тому же он уже знал, что прибыл «проверяющий». Никита оттащил офицера от окна, локтем прикрыл раму. На входной двери запора не было — это плохо. За дверью топали солдаты, чинно покидая караулку, бряцало оружие. Никому из них — тому же капралу — ничто не мешало постучать для уточнения приказа или войти без стука! Но субординация в этом войске все же была, в избушке стало тихо. Вышли все. Перекликались люди на улице, горластый мужик звал часового из деревни. Скрипели ворота конюшни. Самый трепетный момент: вдруг что-то пойдет не так, даже маленькая оплошность чревата катастрофой… А ведь еще люди на узле связи… Никита волновался не меньше офицера, которого он взял за горло, продолжая всаживать в тело клинок. Что происходило у этого парня в сознании? Они ведь все принимали присягу, имели представление, пусть и ложное, об офицерской чести, о солдатском долге…

Текли минуты. Он не мог больше рисковать. Офицер вдруг дернулся, собрался что-то выкрикнуть. Никита ударил его по ноге, выводя из равновесия, и швырнул лейтенанта на топчан. Клацнули зубы, заскрежетали древние пружины. Лейтенант вскинулся, но Никита навалился на него и сжал горло. Он продолжал бить правой, забыв про нож — тот выскользнул, валялся на полу. Челюсть у офицера была в крошку — и кулак разбух. Наконец Никита остановился — противник был очень плох, лежал без сознания, вроде дышал, мог даже выжить, но что это за жизнь? И это не считая ответственности, которую он понесет за потерю своего караула… Круги плясали перед глазами. Моргал, расплывался свет керосиновой лампы. Пальцы, потерявшие чувствительность, вытащили пистолет из кобуры. Ствол дрожал, хорошо, что затвор уже оттянут. Никита на корточках подобрался к подоконнику, медленно приподнял голову. Правая створка почти закрылась, и он потянул ее на себя. На улице светлело, чернота сменялась серыми тонами. Метрах в двадцати от крыльца выстроились в две шеренги солдаты — поправляли амуницию, затягивали ремни. Задняя шеренга была неполной — все правильно, одного там не хватало. Шесть солдат в первой шеренге, пять во второй. В стороне прохаживалась одинокая рослая фигура — капрал, он же разводящий, он же заместитель начальника караула. В этом плане все, как в Красной Армии, и вряд ли здесь придумаешь что-то лучше и эффективнее…

Солдаты глухо переговаривались. Что происходит? Ну, собрались, что дальше? Из конюшни никто не выходил — все шло по плану… Никита упер рукоятку в подоконник, вытянул руку, ладонью левой руки сжал кулак правой. Рослая фигура неплохо помещалась в прицел. Мешал струящийся по лбу пот, мешал предательский озноб, охвативший все тело. Совсем недавно он не чувствовал никакого озноба… Капрал нетерпеливо переминался, посматривал то на часы, то на приоткрытое окно. Терпение лопнуло, и он зашагал к дому. Это было правильно — чем ближе человек, тем легче в него попасть…

Выстрел швырнул капрала на спину, когда он прошел половину дистанции. Дальше не было смысла искушать судьбу. Чем не сигнал для своих ребят? Никита рухнул на пол, закрыл голову руками. Дружно ударили девять автоматов. Он не видел, что там происходит, но зримо представлял. Орали в панике люди, пули летели как попало. Разбилась оконная рама, посыпалось стекло, из бревен вылетали щепки. Никита лежал, стиснув зубы, ждал, когда закончится вакханалия. Все оборвалось через несколько секунд. Когда он выглянул в окно, дело было сделано. Часть тел лежала дружно в ряд, кто-то выбивался из общего строя — видимо, самые сообразительные. Кто-то еще стонал, бился в агонии. Из полумрака обрисовались бегущие разведчики — сперва фантомы, потом конкретные фигуры, даже лица.

— Не стрелять, свои! — проорал Никита, седлая подоконник. Некогда использовать двери, так быстрее. Он выпал наружу, припустил вдоль крыльца. Трое бегунов свернули к конюшне. Короткая очередь, добили раненого. Остановился Леха Данилов, согнулся пополам, выплеснул содержимое желудка. Зрелище, конечно, не самое кулинарное.

— Да все нормально, Леха, — подтолкнул товарища Карабаш. — Вспомни, как они наши батальоны косили, сволочи…

— Камбаров, Данилов, остаться здесь! — крикнул Никита. — Следить за обстановкой!

Двое разведчиков подбежали к воротам конюшни и начали стрелять внутрь, предусмотрительно отстраняясь от проема. Двое пустились в обход строения — на случай неучтенных выходов. Изнутри гремели рваные выстрелы — поздновато опомнились связисты. Кто-то из разведчиков забросил туда гранату. Вздрогнули дощатые стены, истошный крик забился в перекрытиях потолка. Пошли по одному — Александров, Анкутдинов, Мечников… Забегали в конюшню, перекатывались, хлестали в пространство короткими очередями. С улицы проникал зыбкий свет, и стало видно, что здесь ничего лишнего — все давно сломано и вынесено. Пустое пространство, только в углу штабеля затянутой брезентом аппаратуры, их кромсали автоматные очереди. Увесистая крышка металлического люка была распахнута, возле нее корчились два израненных тела. Из подземелья доносились испуганные крики. Не такие уж там вояки… Перебежали двое — Максимов, Александров, — распластались в метре от створа. Из подземелья вылетела граната, запрыгала по тщательно подметенному полу. Ее заметил Максимов — эта штука свалилась прямо ему под нос. Он схватил ее, швырнул обратно и рухнул плашмя. Боеприпас взорвался в подземелье, и оттуда вырвались клубы дыма и пыли. Максимов перевернулся на спину, начал яростно сверлить пальцем ушную раковину.

— Что, огорчили мы вас, господа?! — проорал Александров. Он решил не останавливаться на достигнутом, подполз к створу, бросил вниз еще одну гранату и откатился, зажав уши.

Подземелье снова тряхнуло. Что-то ломалось, выстреливал дым. Разведчики встали в полный рост, открыли огонь в затянутое дымом пространство. Обозначилась стальная лестница, под углом сбегающая вниз, от взрывов она не пострадала. Максимов первым загремел по ступеням, стреляя в клубы дыма. Ответного огня не было. Мечников полез за ним и видел, как в дыму Максимов ушел влево, за простенок. Никита спрыгнул с лестницы, метнулся вправо, споткнулся о какую-то тумбу, поднял голову. Из дыма проступали очертания стен, столы с радиостанциями, ворохи проводов, опутывающие аппаратуру. Перевернутые стулья, несколько тел в живописных позах. Трепетали на стене обрывки географической карты. До прихода «вандалов» здесь было чисто и даже уютно. В нише что-то вроде камина, небольшая тахта для отдыха. Прямо по курсу — очертания коридора — за ним еще одно помещение (а то и не одно). Слева двигался Максимов, спотыкался о разбросанные тела, обломки мебели, добивал автоматным огнем уцелевшую аппаратуру. «Пришли слоны в посудную лавку», — мелькнула мысль. По лестнице еще кто-то скатился, люди рассредоточились в узком пространстве. Короткий коридор, плавающий в дыму, подвергли плотному обстрелу. Из дальнего конца бункера прозвучало несколько выстрелов, послышался сдавленный хрип. Потом забился в припадке автомат «Суоми» — две длинные очереди, и магазин иссяк, стрелок лишь бесполезно щелкал спусковым крючком. Гремели какие-то шкафы, скрежетало железо.

— Чего мы возимся? Времени нет! — зло выкрикнул Карабаш и отправил гранату по касательной к полу. Она промчалась через пространство коридора, рванула в смежном помещении. Никита ворвался туда первым, закашлялся в дыму. И здесь аппаратура, столы, все обустроено с финской основательностью. Вернее, было — пока не началось… Горло скрутило от едкого дыма. Никита отбросил ногой обломки. Справа бойцы обнаружили еще пару дверей — в подсобку, в жилые помещения. Гремели выстрелы, кого-то вытаскивали из-под кровати, добивали. Оборвался тонкий фальцет, взывающий о пощаде. Никита добрался в дыму до металлических кабинок, с которых оторвало дверцы. Под одной из них кто-то стонал, вздымалось переломанное железо. Валялись личные вещи — сумки, бумаги, обрывки теплой одежды. Он ногой отбросил дверцу, вскинул автомат. Прислонившись спиной к кабинке, сидел мужчина в обожженном обмундировании. Лицо измазано кровью, но ничего смертельного, глубокая царапина на щеке. Его контузило, возможно, сломал руку, когда вокруг все стало падать. Он неловко поднял автомат, прижимая правый локоть к телу, физиономия исказилась от боли. Ствол дрожал, палец срывался со спускового крючка.

— Ну и что ты на меня свою «дуру» наставил? — проворчал Мечников. — Нет там у тебя ничего.

Автомат выскользнул из ослабевших рук, клюнул стволом. Никита направил «МР-28» ему в голову. Парню было слегка за двадцать, и вряд ли он был кадровым военным — мобилизованный связист. Может быть, бывший студент. Глаза подслеповато щурились, видимо, потерял очки. Но своего палача он видел и смотрел прямо ему в глаза. У парня были светлые волосы, серые глаза, из которых текли слезы. Никита колебался, клял себя за малодушие и все не мог решиться нажать на спуск. Этот парень был похож на его друга детства Серегу, утонувшего в реке накануне выпуска из детдома. Такие же глаза, такие же взъерошенные светлые волосы…

Финн глубоко вздохнул, поднял голову, в глазах его не было ни злости, ни ненависти, лишь какая-то грусть. Никита сплюнул, опустил автомат и забросил его за спину. Схватил парня за шиворот и поволок в подсобное помещение. Связист даже не пытался сопротивляться. Помещение было крохотное, там царил бедлам. Никита показал кивком подбородка: давай туда. Финн сообразил, заработал всеми конечностями, полез на гору мусора, при этом все озирался, не понимая, что происходит. Его хотят пристрелить в этой кабинке? Никита в сердцах захлопнул дверцу, замкнул задвижку.

— Духу не хватило, командир? — буркнул Кочергин, пробираясь мимо к выходу. — Думаете, зачтется на том свете? Ну, конечно, мы же такие добренькие. Только им позволено нас убивать…

— Заткнись! — огрызнулся взводный и прокричал: — Все наружу, уходим!

Узел связи перестал существовать, и это было очень хорошо.

Вдруг в конюшню ворвался взбудораженный Камбаров и, коверкая от волнения слова, доложил:

— Товарищ старший лейтенант, финны идут! Они в овраге за деревней находились, успели быстро подойти… Их Данилов пока держит, но они уже близко…

В горле перехватило — он давно подозревал, что удача — штука переменчивая! Никита заорал: все на лыжи, к лесу через поле, никакого промедления! Со стороны караулки подбежал Александров, таща на плече английский ручной пулемет.

— Александров, прикрываешь! — сразу среагировал Мечников.

Со стороны деревни приближались солдаты. К счастью, это не был отряд лыжников — обычные пехотинцы в серых полушубках. Уже достаточно рассвело, пятна на снегу рисовались отчетливо. Данилов поливал из автомата, а когда кончились патроны, вскочил на лыжи, активно заработал ногами. Обливался потом Александров — пулемет оказался не пушинкой, он взгромоздил его на грудь, насилу втиснул ноги в лыжные крепления. До леса было полкилометра, а такое ощущение, что неодолимая бесконечность! Разведчики понеслись кто как, каждый сам по себе, ухитряясь на бегу вести огонь. Повалился Иванченко — но нет, неуклюже поднялся, разъезжались лыжи…

Озноб уже потряхивал, но о таких мелочах Никита не думал — он гнал людей зычным матом. Группа спешила к дальней опушке. Люди теряли лыжи, палки. За спиной загремел пулемет, прижав финнов к земле. Поднялся командир, призывая своих солдат в погоню, вскинул руку с пистолетом. Жест был красивый — и последний: очередь прорезала торс, и офицер свалился замертво. Поднялись еще несколько человек — пули вспахали снег у них под носом, и солдаты предпочли опять залечь. Александров опустошил свой магазин и побежал догонять своих. Пулемет боец не выбросил, бежал, пригнувшись, с перекошенным лицом. Упали в снег отставшие Карабаш с Максимовым, стали его прикрывать. Очередная попытка финнов подняться тоже не удалась: двое были убиты, остальные зарылись в снег. Ветер свистел в ушах, колючий снег обжигал лицо. Мечников остановился, когда до кустов в низине оставалось метров сорок. При неловком повороте подвернулась нога — слетела правая лыжа. Да и черт с ней! Он упал на колено, припал к прицелу. Трое промчались мимо, трещали кусты за спиной, кто-то уже вонзился в них, с руганью выпутывался. Финны от хутора далеко не ушли — лежали в снегу, вели огонь. Мимо промчались несколько человек. Александров вытаращил глаза и закричал — он разогнался, но выронил палки, ехал по инерции, а впереди маячил бугорок, и свернуть он никак не мог… Последними бежали Максимов и Карабаш.

— Командир, не прикрывай, мы сами! — крикнул Семен. — Вали к лесу, мы уже здесь!

Вдруг Максимов споткнулся и как-то шумно выдохнул. Карабаш подхватил его под локоть, но он продолжал падать, ноги заплетались. Мечников ахнул, бросился к ним, схватил Максимова под другую руку, и они поволокли товарища к кустам. Пришел в себя Александров, не разминувшийся с бугорком. Руки-ноги остались целы, он подхватил упавший пулемет, начал лихорадочно прилаживать ленту с патронами. На помощь пришел Данилов, еще не нырнувший в кусты, вдвоем управились быстро, и пулемет заработал. Спуск в низину был уже рядом. Люди скатывались вниз, а Камбаров с Анкутдиновым лежали на пригорке и стреляли одиночными. Остальные копошились где-то рядом. Никита никак не мог прокашляться, кружилась голова, предательски немели ноги. Карабаш что-то бурчал, вился вокруг Максимова. Случай был безнадежный — две пули в спине. Но он еще не умер, вздрагивал, пальцы тянулись к друзьям, он пытался что-то сказать, делал умоляющее лицо.

— Максимка, не умирай, мы вытащим тебя… — бубнил Карабаш. — Бинты, давайте бинты, у кого есть аптечка, вашу мать?!

Остальные сидели на корточках, потрясенно смотрели на умирающего. Максимов вцепился в плечо Карабаша, рука в последний раз вздрогнула и упала. Семен ругнулся, погрозил зачем-то кулаком небу.

— Он умер, товарищ старший лейтенант… — потрясенно пробормотал Кочергин. — Неужто здесь его оставим?

— Товарищ старший лейтенант, лыжники валят! — чуть не хором вскричали Камбаров с Анкутдиновым. — Много их, свежий отряд подошел!

Проклиная все на свете, Мечников бросился к пригорку. Бинокль не требовался, все и так прекрасно видно. Лыжников было десятка четыре, они неслись, рассыпавшись по полю. Мобильные, обученные, в зимних маскхалатах. Серые полушубки остались у них за спиной — солдаты кричали вслед товарищам, уже безбоязненно поднимались. Две минуты в запасе, не больше. Никита обернулся. Жалкая горстка разведчиков под ружьем — от маскхалатов одно название, дико устали, боеприпасов — с гулькин нос. Неподвижное тело Максимова — скрюченные пальцы, искаженный скорбный лик, лужа крови под телом. С собой не взять, все должны понимать… Бойцы угрюмо смотрели на командира. Половина из них потеряла лыжи, о палках и говорить нечего. Только на своих двоих…

Глава 9

Финны нашли лазейку в чаще — перекликались где-то справа. Разведчики бежали дружной кучкой, берегли дыхание. От лишнего избавились — вещмешки, пустые фляжки, лыжи, которые только мешались. Оставили и боеприпасы. Группа рвалась через лес. На минуту показалось, что финны их потеряли, ушли правее. Но возобновились крики, пули застучали по стволам деревьев.

— Туда! — махнул рукой Мечников. — Смещаемся на юго-восток!

Деревья пошли реже, но сделался глубже снежный покров — ноги увязали в снегу, приходилось тужиться, чтобы их извлечь. Принимать последний бой пока еще не хотелось — верили в призрачные шансы. Небольшой пригорок, бежать стало легче. Разведчики скатились с него, давя стелющийся молодняк. Но впереди их ждал новый сюрприз — плотная стена кустарника, через который не пробиться даже с мачете. Люди заметались, матерясь от отчаяния.

— Сюда! — закричал Данилов. — Здесь просека!

Вряд ли ее специально прорубали — кому это надо? Но растительности на двухметровом пространстве почти не было — сквозь дебри тянулся коридор. На заднем плане высились мощные ели, но до них еще предстояло добраться… Кучка бойцов устремилась в проход. Он уже был рядом — двадцать метров, десять… Но тут на пустое пространство выскочили лыжники в маскхалатах и стали кричать, созывая товарищей. Эти люди знали местность, все обходные пути, им не было необходимости снимать лыжи.

Сзади прогремела очередь. Это Александров, привалившись спиной к снежному бугорку, открыл огонь из пулемета. Кого-то положил, остальные рассыпались, откатились обратно в лес. Пулеметчик перевернулся, чтобы встать. Пробегающий мимо Кочергин схватил его за шиворот, оказал посильную помощь. «Коридор» завершался поваленным деревом — оно застыло под углом, раскоряченное, опиралось на ветки, которые не желали ломаться. Кто-то пролезал под ним, другие переваливались через ствол, ныряли в снег. Пронзительно закричал Анкутдинов — пуля перебила ногу в районе бедра, когда он брал преграду. Так и застыл на дереве с кровоточащей конечностью. Товарищи бросились на помощь, перевалили его. Анкутдинов мычал, стиснув зубы. Кочергин, источая проклятья, спешил к нему с выдранным из штанов ремнем. Разведчика бросили в снег, затянули ремень выше раны. Он корчился, пыхтел, бешено вращал глазами. Александров с пулеметом распростерся за деревом, стал стрелять в глубину «коридора», где уже мельтешили фигуры в маскхалатах. Последних как ветром сдуло, остались в снегу два бугорка. Но это временное явление, врагу надо было лишь перегруппироваться. Данилов перехватил Анкутдинова под мышку, и оба упали, раненый взревел от боли. Подбежали еще двое, схватили его втроем — он продолжал кричать и закатывать глаза от боли.

— Уносите Рената, мужики! — выкрикнул Александров. — Я прикрою, давайте живо! Не бойтесь, догоню!

Не мог он никого догнать, и все это прекрасно понимали. Задержать — да, а вот выжить под таким огнем…

— Вы еще здесь? Ждете, пока всех прикончат?! — продолжал он ругаться.

Внезапно взвился раненый Анкутдинов, упал на живот рядом с Александровым.

— Ребята, уходите, мы с Шурой их задержим… — повернул он к разведчикам тоскливый, обреченный взгляд. — Товарищ старший лейтенант, скажите им… Мы их на самом деле задержим… А если повезет, еще повоюем… Со мной вы пропадете — я ходить не могу, все равно кровью истеку, только вас за собой к Аллаху утащу… А стрелять могу — правда, товарищ старший лейтенант…

Сердце обливалось кровью, когда Никита смотрел на своих бойцов. Было стыдно, неловко, люди отворачивались. А противник за кустами уже накапливался, лез, подтаскивал пулеметы. Взметнулась рука — от нее отделилась граната, полетела в кустарник. Взрывом разбросало несколько растений.

— Уходите, мать вашу!!! — взревел Александров и открыл огонь — бил экономными очередями.

Анкутдинов лежал рядом с ним, упирался в снег локтями, стрелял из «Суоми», при этом испускал пронзительные крики — то ли от боли, то ли от кипящей ярости. Скоро забросают гранатами, накроют пулеметным огнем…

Никита отполз, рыча на тормозящих товарищей. Голова кружилась уже всерьез, колотил озноб. Он поднялся, схватился за дерево, когда мир куда-то поплыл, перевел дыхание и побежал на юг…

Состояние ухудшалось. Мечников бежал, сжимая волю в кулак. И вдруг прояснилось в голове, озноб исчез, он вырвался вперед и остановился, дожидаясь отстающих. В этой местности было бессмысленно принимать бой. Редкий лес, как назло, лыжники обойдут и всех положат.

Перестрелка в тылу продолжалась недолго. Автомат Анкутдинова выдал несколько очередей и замолк. Пулемет стрелял гораздо дольше, Александров спешил выработать боеприпасы. Взорвалась граната, и все закончилось…

Люди карабкались на пригорок, задыхаясь, а за косогором упали в снег. Но осталась еще тяга к жизни, снова дружно подались наверх.

И тут из леса показались лыжники. Трое сразу попали под кинжальный огонь. Первый повалился на спину, лыжи, совершив эффектный круговорот, разлетелись в разные стороны. Второй схватился за простреленный бок, завалился в сторону. Третьего до определенного момента пули не брали. Разогнавшись, он не мог остановиться — катился с горки и орал от страха, сверкая выпуклыми глазами и являя собой идеальную ростовую мишень. Пули поразили грудь, он упал коленями на собственные лыжи, еще немного проехал, потом уткнулся носом в загнутые концы лыж, да так и остался в странной позе.

Опушка ощетинилась беспорядочным огнем.

— Отдохнули, товарищи? — прохрипел взводный, переворачиваясь на спину. — А теперь руки в ноги, и бежать! Эти черти знают местность, могут обойти и перекрыть дорогу!

Бег с препятствиями продолжился. Изначально разведчиков преследовал крупный отряд. Сколько их осталось? Половину точно перебили, часть рассеялась. Может, не все так плохо? Оборвался черный ельник, возникли скалы — нелепое нагромождение камней, целое каменное царство! Люди изумленно вертели головами — куда бежать? Две массивные гряды вздымались справа и слева, голый кустарник прибился к скалам, оставалось только пространство между ними — там можно было бежать, прокладывая витую дорожку между камнями. Завязли очень быстро — все свободное от камня пространство наполнял снег. Приходилось растаптывать участки, потом ступать в них, и все равно ноги проваливались. Но лыжники тоже не пройдут, брезжила утешительная мысль, им придется идти пешком, нести на себе свои чертовы лыжи…

— Командир, надоело… — прокряхтел Кочергин, перебираясь через гладкий валун. — Что мы бежим, как зайцы, не люди, что ли? Занимаем круговую оборону и отбиваемся до последнего… Все равно ведь не выберемся, ежу понятно…

— Разговорчики, Кочергин! — прорычал Мечников. — Отставить это упадничество! Голова перестала работать? Нас же с фланговых скал перестреляют! Заберутся на макушку и набьют свинцом по самую душу… Вперед, болезные, эти скалы скоро кончатся!..

Разведчики полезли дальше. Вроде легче становилось, реже спотыкались, не только у Никиты открылось «второе дыхание». Проход между скалами стал сужаться, и взводный поторапливал: быстрее, товарищи, самая малость осталась…

Спешили, словно чувствовали… Справа с гряды посыпались камни. Все дружно вскинули автоматы. И все же враг опередил. Разразилась стрельба. Трое ухитрились взобраться наверх — похоже, им пришлось хорошо пробежаться по лесу! Мелькали каски в белой материи, сосредоточенные лица над прицелами автоматов. Разведчики бросились врассыпную — благо укрытий тут было с избытком. Вскрикнул Иванченко — подставился под пулю. Но успел добежать, скорчился в три погибели за камнем. Только Леха Данилов не успел. Пуля попала в голову, он даже не понял ничего. Тело отбросило на массивный валун — он то ли сидел, то ли лежал, странно вывернув голову. Кровь сочилась из глазной впадины. Дружный рев вырвался из луженых глоток — все, кто остался, не считая выбывшего Иванченко, вскочили и открыли ураганный огонь по гребню скалы. Финнам не повезло, они считали, что владеют ситуацией. Двух сбили, как городошные биты, — они катились по обратной стороне гряды, а за ними катились камни. Третий схватился за живот, клюнул носом, зацепился носком за острый выступ. Разведчики продолжали стрелять — орали что-то в ярости, хотя боеприпасы были на исходе.

— Прекратить огонь! — приказал Мечников. — Все, хватит, уходим…

Они побрели мимо мертвого Лехи Данилова, выкручивали шеи, не в силах оторвать взгляды. Стонал Иванченко, держась за простреленное плечо. Некогда врачеваться, потом… Потом разведчики убыстрились, перешли на бег. На флангах чисто, только трое смогли их обойти, основная масса преследователей была сзади, они кричали и упорно лезли, в разрывах между скалами мелькали их шлемы. Разведчиков засекли — и захлопали выстрелы. С такого расстояния они попасть не могли, но когда подойдут ближе… Проход действительно сужался, «выпускной клапан» был метра полтора шириной, а сразу за ним — пригорок и лес. В том месте, где все кончалось, справа возвышалась громоздкая, изрытая трещинами скала. Словно опухоль, ее венчал тяжелый изогнутый козырек — весом не меньше тонны. Первым местечко покинул Иванченко со своей рукой — она висела плетью, и из нее сочилась кровь. За ним Камбаров с Латкиным, Карабаш.

— Товарищ старший лейтенант, постойте, — вдруг схватил Никиту за плечо Кочергин. — Быстро гранаты давайте — все, что есть… Латкин, ты парень прижимистый, у тебя «лимонка» заныкана, я знаю, давай сюда…

— Кочергин, не выдумывай… — выдохнул Никита. — Уходим все вместе…

— Да вы не понимаете… — горячился командир отделения. — Я не самоубийца, хочу жить долго и с пользой для страны. Я задержать их хочу… Смотрите, сколько тут щелей — набросаю гранат, сверху «лимонку», чеку выдерну — и бежать за вами… Там все сдетонирует, не сомневайтесь, такая потеха будет… Эта «дура» ухнет, дорогу им закроет — не пройдут они, понимаете?.. Да чего вы время тянете, мужики? Живо давайте гранаты! Они через минуту здесь будут! А сами уходите как можно дальше, в лес…

Идея была безумна, но вдруг получится? Кочергина стали загружать гранатами — набрали три штуки, включая ту самую «лимонку». Никита обернулся, когда группа перебралась за косогор. Кочергин развил активность — заталкивал гранаты в расщелину под козырьком. «Лимонка» осталась в руке, он сунул ее в карман — не время еще, сдернул с плеча автомат. Потом присел за камень и начал стрелять длинными очередями, отгоняя зарвавшихся преследователей…

Мощный взрыв потряс округу секунд через тридцать, когда деревья полностью закрыли скалы. Финны закричали, снова разразилась огненная вакханалия. Никита кусал губы — все пошло как-то не так!

— Уходите! — заорал он растерянным разведчикам. — Бегите, к чертовой матери, туда, прямо! Помогу Кочергину, догоним вас! Это приказ, выполнять!

Мечников стряхнул с плеча «шмайссер» и уже на бегу выбросил магазин, хотя в нем что-то осталось, и вбил для пущей гарантии полный. Он бежал обратно, задыхался, проваливался в снег, страшное предчувствие гнало вперед. Ведь не верил же, что все пройдет как по маслу! Он рухнул за дерево, растущее на косогоре, зарычал от обиды и бессилия, дергая заклинивший затвор. Почему именно сейчас?! Взрыв прошел, как и задумывал Кочергин, вырвал часть скалы, повалил несколько финских солдат. Но глыба не упала. С чего она должна была упасть? Она лишь казалась неустойчивой, а на деле могла выдержать даже падение самолета! Но взрыв смешал порядки финнов, кого-то убил, кого-то контузил. Кочергин находился за камнем метрах в десяти — успел до него добраться за четыре секунды. Он сидел на коленях и держался за голову. Догнала взрывная волна парня. Финны поднялись, устремились в проход. Кочергин с ревом вскочил, стал стрелять. Бежали человек семь — видимо, все, что осталось. Остальные погибли, были ранены, кого-то разбросало по лесу. Явление младшего командира Красной Армии они проворонили — и двоих Кочергин успел повалить. Кончились патроны в автомате, он хищно оскалился, выхватил нож, бросился на вооруженных до зубов автоматчиков. Картина была дикая, сюрреалистическая. Финны опешили и даже попятились, не понимая, в чем подвох. Да не было никакого подвоха! Кочергин почти добежал, когда они с опозданием открыли огонь. Боец извивался, пытался дотянуться хоть до кого-то! Он упал на колени, потом лицом в снег, и бледный финский солдат всаживал пули уже мертвому в спину — как будто он мог очнуться и снова взяться за свое…

Мечников справился с затвором. Халтурная немецкая поделка! Пули ложились густо, именно туда, куда нужно. Финны столпились в узком проходе. Двоих Никита прибил сразу, третьему прострелил ногу, и тот упал. Четвертый пустился наутек, но ушел недалеко — красочно взмахнул руками и грянул мордой в снег. Раненый зажимал рукой простреленное бедро, тянулся к выпавшему автомату с мукой на позеленевшем лице. Еще две пули бросили его к скале, избавили от необходимости совершать усилия. И больше никого, все тихо, свои ушли…

Мечников недоверчиво смотрел по сторонам, слушал. Ветер гудел в кронах зимнего леса. Сыпал мелкий колючий снег. Взгляд приковался к мертвому Кочергину. Никита смотрел долго, впадая в оцепенение… Потом развернулся и побежал в лес по следам своих людей.

Он столкнулся с поредевшей командой, выкатившись из-под пышной ели! Карабаш вскинул автомат, облегченно выдохнул:

— Это вы, товарищ старший лейтенант…

Все были здесь, но бежали в другую сторону! Смертельно-бледные Латкин с Камбаровым, Иванченко, который на бегу перетягивал руку ремнем.

— Вы куда? — возмутился взводный.

— Так это, товарищ старший лейтенант… — смутился Карабаш. — Вас спасать с Пашкой… А где?.. — Он осекся и сглотнул, глядя зачем-то Никите за спину.

— Нет больше Пашки, умер как герой… — Никита закачался, оперся о дерево. — Но есть и хорошая новость — всех финнов, что шли за нами, мы, кажется, перебили… Но расслабляться не стоит, быстро уходим…

Непонятно, откуда брались силы. Ноги вели себя, как деревянные ходули, невероятная тяжесть тянула к земле. Люди брели, сбившись в кучку, выплевывали рвоту вперемешку с кровью. Никита в двух словах рассказал, что случилось с Кочергиным и чем закончилась последняя схватка. Разведчики подавленно молчали. Светлая полоса закончилась давно, а в черной погрязли так глубоко, что уже не верили в хорошее. Иногда вставали, припадали к деревьям, слушали. Шум был слабый, неотчетливый. Вроде кто-то кричал, но это могло и померещиться — органы чувств отказывали, голова бастовала. На краю бора Мечников разрешил сделать привал — двигаться дальше было невозможно. Измученные разведчики повалились в снег, надрываясь от кашля и рвоты. Латкин сунул в зубы папиросу — куда же денешься от дурной привычки? Затянулся — и рвотные спазмы затрясли парня. Он выбросил ее, схватился за горло. Других желающих покурить не нашлось. Камбаров отрывал полосу от исподней рубашки, а Карабаш, терпеливо выслушивая ругань, стаскивал с Иванченко верхнее обмундирование, резал ножом рукав, чтобы добраться до раны. Медикаментов не было, пришлось перевязывать так. Семен в шутку поплевал на перевязку — мол, слюна у него ядреная, все микробы убивает.

— Столько парней потеряли… — потрясенно прошептал Латкин. — День назад нас было девятнадцать, осталось пятеро…

— А четыре дня назад нас было двадцать шесть… — вторил ему Карабаш. — Полностью укомплектованный взвод полковой разведки. Забыли про нас, никто не ищет…

— Да кто нас искать будет, Семен? — вздохнул Латкин. — Посмотри, что на фронте творится, целые части гибнут и пропадают, а командование не знает, где и сколько и что за местность вообще вокруг…

— Не вздумай кому-то еще такое сказать, — предупредил Никита. — Сказал разок — и заткни варежку, пока не привлекли за распространение антисоветских слухов.

Латкин пристыженно замолчал, опустил голову. Он был на тысячу процентов прав, но нельзя такое говорить. Красной Армии и так нелегко, только разложения в ней не хватает!

В районе полудня пятеро разведчиков вышли из леса, таща ноги по заснеженной опушке. Боеприпасов почти не осталось, шли налегке. К югу простиралась безрадостная панорама. Метрах в тридцати — извилистое озеро, небольшой обрыв, голые заросли на берегу. Правее — еще один водоем, а между ними узкий перешеек, заросший стелющимися растениями. Эта часть суши петляла змейкой, повторяя очертания береговых линий, убегала в далекий лес за синей дымкой. Справа метрах в пятистах возвышался покатый лесистый холм с плоской вершиной. Возникло ощущение, что где-то впереди — свои. Пусть не крупная часть, какие-то разъезды, дозоры, сторожевые посты. Здесь не было строго очерченной линии соприкосновения. Здесь черт ногу сломит — в этих озерах, болотах, которые только схематично обозначены на картах советского командования!

Группа двинулась к перешейку, но не прошла и пятнадцати метров, как взводный крикнул:

— Ложись!

Все упали, не сказав ни слова. Сдавленно выражался Иванченко, еще не привыкший к своему печальному статусу. Как же такое проглядели! Справа на плоской вершине холма мелькали головы. Высота господствовала над округой, позволяла вести обстрел во все стороны, и неудивительно, что ее оккупировали финны! Тем более о прорыве группы русских солдат они наверняка знали. Поздно, беглецов засекли! Из ниоткуда образовался надрывный, угнетающий свист, и на озере, что находилось справа, взорвалась мина. Разлетелись обломки льда, брызнула во все стороны вода. Пока не критично — большой недолет, цели еще не пристреляны…

— Командир, обратно в лес? — повернул искаженное лицо Карабаш. — Попали в переплет, мать их так! Местность открытая, на куски ведь порвут…

«А что у нас сзади? — лихорадочно размышлял Мечников. — В чаще бродят поисковые группы неприятеля — финны уже в курсе, что пытается вырваться группа, уничтожившая штаб полка и узел связи. Безнаказанно это дело не оставят, привлекут все силы. Прорываться надо именно сейчас, пока не пристрелялись…»

Обстрел оборвался, едва начавшись. Возможно, финны не были уверены, могло и показаться…

— Ползем к тому озеру, — кивнул влево Никита. — Там обрыв, попробуем укрыться и пройти кромкой. Ползти медленно, на лед не выходить — хрен его знает, насколько он прочный…

Они поползли, дрожа от нетерпения, сползли в обрыв, корчась в месиве камней и снега. Недобрые предчувствия сжимали грудь. Снова опасность была повсюду, и оставаться на одном месте было крайне рискованно. Нас точно увидели, колотилась под черепушкой подлая мысль, засекли, готовят свои минометы — расстояние небольшое, и бинокли у них, конечно же, есть…

Мина взорвалась в том месте, где они первоначально залегли! Останься там, мокрого места бы не осталось! Вторая и третья рванули примерно там же, взрывы больно отдавались по ушам.

— Забрались же, мать ее, в ловушку… — чертыхнулся сквозь зубы Карабаш. — Что делать, командир?

— Не двигаться! — выкрикнул Никита. — Слышали про выдержку и хладнокровие? Постреляют и перестанут!

— Дым же, товарищ старший лейтенант! — вдруг встрепенулся Камбаров. — Смотрите, сколько дыма! Давайте на озеро, вот же оно! До того берега успеем добежать, прежде чем он развеется…

Нервы сдали у парня — никогда не сдавали, и вдруг такое. Нет звука невыносимее, чем вой падающей мины. Всю душу выворачивает — ведь не знаешь, где упадет. Даже самые хладнокровные теряют контроль. Взводный и рта не успел раскрыть, а Камбаров уже прополз между камнями и на четвереньках выскользнул на лед. Мины наверху продолжали рваться, разведчиков осыпало смерзшейся глиной.

— Камбаров, назад!

Дальше был какой-то ад. Дымовую завесу действительно сносило ветром к озеру. Камбаров бежал по льду, махал руками, звал товарищей, удивлялся, почему они не идут. Все дружно кричали: «Камбаров, назад, дубина стоеросовая!» Лед треснул под ногами, а он даже не понял, что происходит. Продолжал бежать и, даже когда мина взорвалась посреди закованной в лед глади, не остановился. Пробежал метров двадцать, когда бездна разверзлась под ногами! Он провалился, и все пространство вокруг него покрылось сетью морщин. Уходя под воду, извернулся, схватился за острые кромки. Дикий ужас застыл в глазах. Попытался подтянуться, но вода засасывала, как болото, да и сил в руках не оставалось. Никита что-то проорал, рванулся на выручку непутевому товарищу. Карабаш и Латкин последовали за ним. Очередная мина упала с ювелирной точностью — как раз туда, где находился Камбаров! Полетели обломки льда, вода рванула, как из ушата. Разведчики отпрянули, вжались в лед. Звон в ушах, круги перед глазами. Мечников не слышал своего голоса, кричал, что нужно бежать по перешейку, уходить из зоны, которую финны уже пристреляли. Теперь мины рвались на озере, ломая лед. Уцелевшие разведчики выбирались из-под обрыва, вытаскивали мычащего Иванченко…

Они бежали по перешейку, сбившись в кучку. Уж коли умирать, то всем, а не поодиночке. Отрылось «второе дыхание», за ним «третье», «четвертое». «Поднажмем, мужики, — хрипел Никита. — Не видать им наших трупов, пусть подотрутся…»

Замысел удался — они вырвались из зоны обстрела. Финны по инерции разносили озеро, потом, обнаружив, что русские уходят, перенесли огонь. Полоска суши была извилистой, неровной. Она всегда находилась на ветру, и снег здесь не задерживался. Стелился кустарник, мешал бежать, ноги путались в перехлестах ветвей. Взрыв прогремел справа — окатило водой, по ноге сильно стукнул кусок льда. Потом слева — в спину попала ударная волна. Синий лес на дальней стороне вроде приближался, но не спешил. Взрывы сливались, делались ближе, громче — их могло накрыть в любую секунду. Но уже нельзя было останавливаться — только вперед. Боль в ушах была пронзительной. Споткнулся Иванченко, грянул оземь на больную руку, взревел так, что заглушил разорвавшуюся по курсу мину. Его подняли, погнали дальше, несколько шагов — снова тряхнуло землю. Иванченко перебило вторую руку, он упал на колени, но поднялся самостоятельно, белый как мел, шатко переставлял ноги, обе руки висели плетьми. «Вперед, служивые, ерунда осталась…» — бормотал взводный. Нет, не померещилось, навстречу бежали люди — серые шинели, малиновые петлицы… Батарея на холме выдала целый залп. Все мины ухнули сзади! Взвизгнул Латкин, покатился по земле с перебитой осколком ногой. Застонал Карабаш, завалился как-то боком, выпустив из рук автомат, схватился за голову, между пальцев сочилась кровь. Взрывная волна ударила по ногам. Никита поднялся, царапая ногтями землю — перчаток на руках уже не было, пальцы побелели, превратились в негнущиеся отростки. Почему перестали бежать?! Он схватил за шиворот Иванченко, который опять собрался падать, — вперед, направление прежнее! Взрыва он не слышал, только адская боль возникла справа под ребрами. Дыхание перехватило — словно бомба внутри взорвалась, земля ушла из-под ног. Никита махал руками, чтобы не упасть, но земля угрожающе приближалась. Упал он неудачно, треснула грудная клетка. Теперь горело все тело. Попытка подняться не удалась. Никита задыхался, вонзал ногти в негостеприимную финскую землю, пытался ползти. Сознание выскакивало из головы, он заталкивал его обратно — словно кишки из вспоротого живота. Минометный обстрел усилился, но стреляли теперь не с холма, а с противоположной стороны! Значит, не миражом оказалась Красная Армия, добежали… Это было последнее, что Никита осознал сравнительно четко. Но он еще дышал, куда-то полз — а может, вообразил себе, что ползет. Люди в буденновских шлемах уже подбежали, путаясь в полах длинных шинелей, куда-то тащили израненных разведчиков. Никита шептал, теряя сознание: «Мы свои… Старший лейтенант Мечников, полковая разведка, рота капитана Покровского… Выполняли задание в тылу врага…» Но вряд ли кто-то вслушивался в этот бессвязный лепет…

Глава 10

Военный госпиталь находился в северной части Ленинграда, в районе Пискаревки. Городские кварталы здесь обрывались, и за ними тянулся небольшой частный сектор. Раньше в здании помещичьего имения располагалась больница — теперь назначение медучреждения поменялось. В госпиталь свозили офицеров с Карельского перешейка — раненых, больных, обмороженных — тех, кто был способен вынести дальнюю дорогу. Площадей не хватало, использовались окрестные здания, подсобные строения. Военно-медицинских кадров тоже не хватало, привлекали гражданский персонал. Никите повезло — скончался после операции капитан-артиллерист с ампутированной ногой, и это койко-место досталось ему. У него был осколок в печени и переломаны ребра. Как проходила операция, Никита не помнил, неделю валялся в беспамятстве, а в редкие моменты прояснения загибался от боли. Инородное тело из организма удаляли не очень деликатно. С течением времени он все чаще приходил в себя, поворачивал голову и обводил палату мутным взором. Обстановка была нехитрая, железные скрипящие кровати, забинтованные тела на соседних койках. Кто-то умер, его унесли, доставили другого — мертвецки бледного, с перебинтованным торсом. Бегали медсестры и санитарки. Однажды прибыл офицер в наброшенном на плечи халате, возмущался, орал громовым голосом: что за безобразие, товарищи медики?! Люди в подвалах лежат, на чердаке, все коридоры уставлены кроватями, а у вас тут в палате в футбол играть можно! Немедленно уплотнить, сюда еще четверых положить можно! Робкие возражения он и слушать не хотел, грозился отправить всех под трибунал Ленинградского военного округа — даже гражданских! Никиту сдвинули в угол, внесли новые кровати, а когда он очнулся, в палате было тесно, как в трамвае, — духота, стоны, отвратительные запахи…

Майор медицинской службы, проводивший операцию, объявился через четыре дня. Возможно, приходил и раньше, но этот факт в сознании не задержался. Осунувшийся, с опухшим лицом, он осмотрел пациента, помял бока — чем вызвал нестерпимое желание врезать ему по лицу, после чего озадаченно поковырял пальцем в ухе и угрюмо оскалился:

— А знаете, все очень неплохо, любезный. Когда вас привезли, вы были практически мертвец. Думали, что не выживете. Но организм молодой, крепкий, справился. Ребра срастутся, осколок из печени удалили, она восстанавливается. Другие живут и не с такими ранениями. Да, забыл сказать, у вас попутно обнаружили прогрессирующее воспаление легких — хотя на фоне всего остального это можно и не замечать, гм… К сожалению, с противомикробными препаратами у нас пока не очень, но будем ставить уколы. А высокую температуру, если не собьем аспирином, придется потерпеть…

— Я потерплю, доктор, — пробормотал Никита. — Скажите, а что с другими?

— С другими? — нахмурилось медицинское светило окружного масштаба. — С какими еще другими?

— Нас было четверо, когда вытащили… все, что осталось от взвода… Они были живы, я это помню… Рядовые Карабаш, Латкин, Иванченко… Все трое получили ранения…

— А это не ко мне, любезный, — отрезал доктор. — Солдатский госпиталь находится на улице Камышинской, туда и обращайтесь. Есть еще госпиталь на улице Высокой, в деревне Шпагино… К сожалению, мы не можем делать туда запросы, это вне нашей компетенции. Возможно, они проходили лечение в полевых госпиталях, я не знаю. Что вы хотите, любезный? Лишь с одного Карельского перешейка солдат ежедневно доставляют сотнями. И это невзирая на то, что на фронте установилось некоторое затишье…

Мечников снова метался в бреду, бросало то в жар, то в холод. В критические моменты просто не хотелось жить. Пару раз он пытался подняться, куда-то пройтись, но падал замертво. Явился офицер со шпалой в петлице — представительный, с деловым лицом. Долго мялся на пороге, запахивая наброшенный на плечи халат, озирал плотные ряды кроватей, затем обратился за разъяснением к санитарке. Та показала пальцем, и капитан, протиснувшись к Никите, присел на край кровати.

— Старший лейтенант Мечников?

— Я что-то сделал не так? — простонал Никита.

— О нет, совсем наоборот, Никита Сергеевич, — сухо улыбнулся посетитель. — Вы и ваши люди вели себя мужественно, оказавшись в окружении, проявили инициативу, нанесли значительный урон врагу и нарушили его планы по нанесению контрудара. Забыл представиться, простите. Капитан Чаплыгин Борис Иванович, разведотдел 99-й стрелковой дивизии 7-й армии. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, я почти здоров… — Никита попытался приподняться. — Не припомню, чтобы я отчитывался о проделанной работе, товарищ капитан…

— Лежите, не вздумайте вставать… — остановил его посетитель. — Да, это так, вы были не в том состоянии. Но мы уже знали, что в тылу у финнов что-то происходит, хотя не могли взять в толк, кто там вносит разлад в их планы. О ваших приключениях рассказал красноармеец Карабаш — у него сильнейшая контузия, и все же из всей вашей группы он оказался наименее пострадавшим. По этим сведениям были немедленно приняты меры, в брешь между частями подтянули полк полевой артиллерии, местность регулярно осматривается с самолетов…

— Простите, что перебиваю, товарищ капитан… — Мечников снова норовил подняться. — Вы должны знать, что с моими людьми…

— Не волнуйтесь, все живы. Ваши люди проходят лечение в госпитале под Шпагино. После выздоровления вернутся в строй. Карабаш, как я уже сказал, перенес контузию, несколько дней был фактически неподвижен, отсутствовала реакция на раздражители… хотя он находился в здравом уме и памяти. Испытывает сильные головные боли, заново учится ходить. У Иванченко — повреждения верхних конечностей, левая рука пока неподвижна, правая немного работает. Красноармеец Латкин получил осколок в бедро, вовремя прооперирован, кость не задета — думаю, месяца через полтора забудет о своем ранении и продолжит службу.

— Спасибо, товарищ капитан, просто груз с души сняли… — Никита облегченно откинулся на подушку. — Вы их еще увидите?

— Думаю, да.

— Передавайте привет, лучшие пожелания, скажите, я бесконечно рад, что они остались живы… Что случилось с полком Уматова — можете рассказать?

— Стрелковый полк был фактически уничтожен, — нахмурившись, ответил Чаплыгин. — К этому привели грубейшие ошибки в управлении подразделениями и полное незнание местности командованием полка. Батальоны были отсечены, окружены, наладить оборону не удалось… В Путоярве вернулись меньше ста человек — с командиром полка Уматовым и полковым комиссаром Решетовым. Часть была расформирована…

— Что… с командирами?

— Полковник Уматов застрелился, не вынеся позора. Решетова и еще трех офицеров судили на следующий день — фактически в полевых условиях, выездной сессией трибунала Ленинградского военного округа. Рассмотрение не затянулось, приговор в отношении всех обвиняемых привели в исполнение в течение часа. Бывший полковой комиссар Решетов просил пересмотреть дело, но его ходатайство отклонили.

Никита сглотнул, в горле просто зверски пересохло. У полковника Уматова не было никакого выбора, не было пространства для маневра, а только одно — выполнять приказ…

— Какое сегодня число, товарищ капитан?

— 29 декабря, Никита Сергеевич. Скоро Новый год.

— Наше наступление продолжается?

— Увы, войскам пришлось остановиться на занятых позициях, а кое-где перейти к обороне — впрочем, попытки финских войск оттеснить нашу армию ни к чему не привели, и белофинны с большими потерями отошли. Ожидается подход подкреплений, пополнение материальных запасов. Многие части и соединения ждет переформирование. Думаю, не открою военной тайны — для штурма линии Маннергейма создается особый Северо-Западный фронт под командованием командарма 1 ранга Тимошенко и члена военного совета Ленинградского округа товарища Жданова. Туда войдут 7-я и 13-я армии. Будут исправлены отдельные ошибки и учтены недочеты. Возобновление зимней кампании начнется не сегодня и не завтра — успеете еще выздороветь, Никита Сергеевич.

— Да уж, хотелось бы поскорее отсюда уйти… — Никита не стал комментировать услышанное. Под «отдельными ошибками и недочетами» скрывался полный разгром Красной Армии в первые полтора месяца баталии, десятки тысяч убитых, раненых, пропавших без вести — то есть лежащих где-то под снегом в труднодоступных местах…

— В январе и феврале на Карельском перешейке сильные морозы… — пробормотал он.

— Согласен, — кивнул Чаплыгин, — прогнозы синоптиков на начало января не утешают — минус тридцать и даже ниже. Но разве существуют трудности для советского человека? А вам и вовсе незачем волноваться — проведете это время в теплом госпитале… Странно у нас складывается, Никита Сергеевич, — вздохнул он, пристраивая на колени планшет. — Я пришел получить ответы на свои вопросы, а вынужден отвечать на ваши. Вы не слишком утомились? Рассказ рядового Карабаша — это одно, но хотелось бы выслушать командира взвода. Давайте пройдемся заново, не возражаете? Желательно с упоминанием званий, фамилий офицеров финской армии, номеров частей и их расположения. В общем, все, что вы запомнили в эти непростые два дня…

Новый год прошел незаметно. Поздравлял офицеров майор медицинской службы с оплывшим лицом. Произнес дежурные слова, пожелал всем победы под знаменем родной Коммунистической партии, а также большого человеческого счастья. «А еще дожить хотя бы до следующего Нового года», — пробормотал, уткнувшись в подушку, раненный в голову сосед по палате. Он умер через день — просто не проснулся утром.

Никита все еще был прикован к кровати. Излечение проходило медленно, мучительно. С пневмонией он как-то справился, заживали ребра, но зашитая рана продолжала саднить, приступы тошноты становились повседневностью. Он начал есть — но пока редко, маленькими дозами. Информация о событиях на фронте поступала скудно — в основном от тех, кто прибывал в палату. Войска топтались, на отдельных участках фронта переходили к обороне. Начиналась позиционная война, не приносящая ничего, кроме дополнительных потерь. Никита уже пробовал вставать, ковылял по палате. Как-то вышел в коридор, заблудился, где-то плутал, а когда вернулся, рухнул без сил и сутки не поднимался с кровати. «Если хотите, Никита Сергеевич, можем похлопотать о вашем увольнении из армии, — сказала во время очередного обхода заместитель начальника госпиталя майор Березина Галина Викторовна. — Для этого имеются все основания. Вы славно послужили Родине — пусть теперь это делают другие». — «Не надо, прошу вас! — испугался Никита. — Со мной все будет хорошо, уже иду на поправку». — «Серьезно? — удивилась Березина. — А кого мы вчера два часа приводили в чувство после бесславного падения в туалете? Только не надо мне рассказывать, что у вас закружилась голова». Но она действительно закружилась, он ничего не помнил.

После этого дня Никита стал следить за собой, усилил рацион — с большими сложностями, но в целом успешно заталкивал в себя еду, делал примитивные физические упражнения. В двадцатых числах января его перевели в палату выздоравливающих. Компания подобралась мрачная, нелюдимая, поговорить по душам было не с кем. Да и не хотелось говорить. Через неделю выписался старший лейтенант Курепов — получил четыре дня реабилитационного отпуска и направление в действующую армию. Его сменил прихрамывающий капитан Осипов, из которого извлекли несколько минных осколков. Пару дней он ни с кем не разговаривал, волком смотрел на людей в белых халатах. Человека прорвало после прочтения свежего номера газеты «Правда». Лицо перекосилось, и стоило больших усилий сложить газету, а не скомкать.

— Сволочи корреспонденты… — процедил Осипов. — Они на фронте хоть бывали? Все у них хорошо, финны в замешательстве, многие выходят с поднятыми руками, вот-вот закончится освобождение финских трудящихся от капиталистов и эксплуататоров… А они в курсе, что эти самые трудящиеся успешно воюют против нас и меньше всего на свете хотят, чтобы их освободили? Мы с пленными разговаривали — там и рабочие с заводов, и крестьяне, и инженерная интеллигенция… Все уверены, что инцидент в Майнилле, когда они якобы обстреляли наши позиции, — дело рук советского командования! И не потому, что они такие добрые и миролюбивые, а потому, что у них и артиллерии-то в тех краях не было! И только сумасшедший отдал бы приказ стрелять по русским — неужто не понимают, во сколько раз превосходит их Красная Армия? Полным кретином надо быть…

— Так, может, кретин и отдал такой приказ? — робко предположил раненный под мышку молодой лейтенант.

— Да черта с два, — проворчал Осипов. — Финны бы ковриком расстелились, чтобы вымолить у нас прощение, сгладить этот инцидент. Больно им хочется земли-то терять? Но ничего такого, и мы уже Хельсинки бомбим… Знаете, что пленные рассказывали? Летчики ошиблись, сбросили бомбы на рабочие кварталы, было много погибших — из тех, кого мы освобождать идем… Западная пропаганда истерила, обвиняла нас во всех смертных грехах. Товарищ Молотов официально выступил: дескать, мы хлеб на Хельсинки сбрасывали — для голодающих финских рабочих. Так финны теперь эти бомбы называют «советскими хлебными корзинами»…

— Осипов, прекращай, а? — буркнул из другого угла капитан с перевязанным глазом.

— Обидно просто, — скрипнул зубами Осипов. — Пошли на Финляндию, не имея представления об их войсках, системе управления, связи, ничего не зная про их укрепления, не имея даже простейших топографических карт… Наша бригада неделю под Охве замерзала — только обмороженных 150 человек, потом пошли в атаку, взяли пустой город — молодцы. От обозов оторвались, финны наутро в тыл ударили — из минометов, которые на санках подвезли… Прорываться назад? Так это триста метров чистого поля! Там места не было свободного от наших трупов… В бригаде 60 процентов невозвратных потерь. Из остальных — половина обмороженных, раненых — почти у всех осколочные раны, а полевой госпиталь под удар нашей же артиллерии попал, представляете? В моей роте сорок человек выжили, ушли оврагом, оставили финнам всю технику, потом под шрапнелью бежали, еще половину потеряли… Это безграмотное руководство, товарищи офицеры, — горячился он. — Непродуманные приказы, бездарное исполнение — только бы начальству угодить да о выполнении отчитаться… Сколько хороших парней потеряли — просто так, не за хрен собачий… Скажи, старлей, разве я не прав? Ты же сам с этим сталкивался, все прекрасно знаешь… — Осипов приподнялся и требовательно уставился на Мечникова.

Капитан был прав, но он зарвался, голова перестала соображать — ведь такое на фронте пережил. Никита не стал ему отвечать, отвернулся к стене.

Вечером следующего дня в палату вошли двое военных с синими петлицами и каменными физиономиями. «Капитан Осипов? — спросил один из них. — Просьба следовать за нами». Капитан побледнел, но держался. Он поднялся с кровати и, стараясь не хромать, направился к двери. Больше его не видели. Обитателей палаты не допрашивали. Кто «накапал» — неизвестно, в палате на тот вечер находились пятеро. За целые сутки никто не произнес ни слова, люди хмурились, прятали глаза.

Постепенно Мечников возвращался к жизни. Но случались рецидивы, ухудшалось самочувствие, обострялись боли. В один из таких дней, когда все плыло перед глазами, и он задыхался от боли в боку, над ним склонился призрачный ангел в медицинской шапочке и с короткими вьющимися волосами.

— А вы кто? — прошептал Никита. — Не имею удовольствия знать… Вы вообще существуете?

— Да, я существую, больной, — отозвалось существо в шапочке, — и сейчас вколю вам болезненный обезболивающий укол…

Он тихо засмеялся — почему болезненный, если обезболивающий? Какой в этом смысл? — и начал извиваться, когда тонкая игла всадилась в чувствительную мышцу.

— Какой же вы нежный и слабохарактерный, — посетовала девушка. — Почему мужчины так боятся этих уколов? Не могу понять, как они на поле боя справляются?

— Да, у женщин получилось бы лучше… — проговорил Никита, покрываясь испариной. — Ошиблось человеческое общество — еще у истоков своего существования… Женщинам бы на мамонтов охотиться и ловушки саблезубым тиграм ставить, а мужикам — еду готовить, детей воспитывать…

Теперь рассмеялась медсестра. Из пелены выплывало привлекательное лицо, печальные глаза, морщинки усталости на лбу.

— Вы кто? — шепотом повторил он.

— Ваша новая медсестра… Меня Елизаветой зовут, со вчерашнего дня работаю в этом госпитале. Живу в Ленинграде, учусь на последнем курсе медицинского института, а на работу в госпиталь записалась добровольно… Здесь не хватает медицинских работников. А таких, как вы, у меня два десятка в трех палатах.

— Вы еще придете?

— Конечно, приду, буду ставить вам уколы и поить пилюлями.

— Можем, погуляем когда-нибудь, Лиза?

— Погуляем, — решительно кивнула она, и смешные кудряшки под шапочкой вздрогнули. — По коридору — взад и вперед. С препятствиями. На улицу, извиняюсь, вы не пойдете — там зима.

Потом он видел эту девушку еще несколько раз — она мелькала, как белка, ставила уколы, общалась с больными, выслушивала глупые комплименты. Это было что-то новое в лазаретной жизни. Женщины тут были, но смотреть на них, за малым исключением, не хотелось. От Лизы же он не мог отвести глаз. Неизвестно, была ли она отличницей, в какой семье воспитывалась, но неженкой и слабовольной точно не была. С ее появлением в палате затихали матерки, лица офицеров становились задумчивыми, глаза затягивала поволока. Они прекращали стонать и предпочитали сидеть, а не лежать. По губам Лизы блуждала улыбка Джоконды, а глаза были грустными и какими-то недосягаемыми. Когда она входила в палату, казалось, что живительный ветерок влетает. Иногда Никита ловил на себе ее взгляд, и в животе возникал вакуум. Давненько он не испытывал таких странных чувств…

— Не болит ничего? — спрашивала Лиза. — Вот и славно, товарищ старший лейтенант… ой, простите, Никита Сергеевич… Ну, хорошо, еще раз простите — просто Никита… Тогда, извините, должна бежать, в другой раз поговорим — у меня в четвертой палате очень проблемный больной — капитан Архипов, он так матерится — увы, не столь голубых кровей, как вы… — и девушка убежала.

— Эй, старлей, ты никак запал на эту дивчину? — захихикал подстреленный в ягодицу капитан Курочкин. — Думаешь, выгорит? У нее ведь таких, как ты, тут — море разливанное…

Мечникова не смущали ухмылки, колкие замечания. Он отмечал про себя: входя в палату, девушка первым делом искала его взгляд, украдкой улыбалась и только потом приступала к работе. И рядом с ним задерживалась дольше, чем у других. Никита уже был в курсе, что ей 24 года, живет в Петроградском районе, родители преподают философию с историей в Ленинградском университете и в свое время были крайне расстроены, узнав, что дочь решила посвятить свою жизнь медицине. Увы, она не отличница — оценки хорошие и даже пара посредственных, но свое призвание она нашла и отступать не намерена. В глазах у девушки стояла затаенная печаль — она, по-видимому, не все о себе рассказала.

— Вы каждый день уезжаете в Ленинград? — спросил Никита.

— Ну что вы, это невозможно физически, только на крыльях. Временно живу в Пискаревке — в общежитии текстильной фабрики. В комнате четыре девушки из Ленинграда…

Раньше дни тянулись, а теперь летели. Кончился январь, забрезжила на горизонте долгожданная выписка. «Середина февраля, не раньше, — отрезал лечащий врач. — Посмотрите на себя, уважаемый, — вы исхудали, у вас постоянные головные боли и головокружения. Благодарите нашу доброту, что не турнули из армии. И прекращайте, наконец, курить на лестнице у входа в полуподвал. Вы делаете это каждый час, радуясь, что вас никто не видит. Во-первых, там сквозняки, во-вторых, не припомню ни одного случая, чтобы курение помогло встать на ноги после тяжелой болезни…»

Но ему это помогало! Теперь он разминал ноги, много ходил. Однажды вечером, дождавшись, пока испарится врачебный персонал, натянул найденную в подсобке фуфайку и рискнул выйти на улицу. В эти дни мороз спал, доходило чуть не до оттепели. От избытка свежего воздуха закружилась голова. Никита добрел до решетки, опоясывающей бывшее имение «эксплуататоров и кровопийц», припал к ней и не мог надышаться. Воздух был напоен свежестью, за решеткой темнел лес. Все было мирно, и не верилось, что где-то идет война и каждый день гибнут люди. Лиза налетела, как вихрь! Никита не заметил, как она бежала — с непокрытой головой, в распахнутом пальто на рыбьем меху.

— Больной, вы с ума сошли! — заголосила девушка. — Что вы делаете? Мы вас лечим, лечим, а вы раздетый выходите на улицу!

— Так я же в фуфайке, — растерялся Никита.

— А на ногах что? Только тапки! — Она схватилась за голову, потом поволокла его за руку к зданию. — Ей-богу, Никита, вы пользуетесь моей добротой! Я на вас пожалуюсь! А ну, бегом в больницу!

— А вы пообещайте, что погуляете со мной… — упирался он.

— Хорошо, обещаю. Но не сегодня и при условии, что вы тепло оденетесь.

— Честное комсомольское?

— Да, честное комсомольское!

Следующим вечером они и в самом деле выбрались на улицу. Мечников был закутан, как малое дитя после простуды. Погода способствовала — с крыши даже капало. В беседке курили больные, с интересом на них поглядывали, и Никита ловил их завистливые взгляды. Они бродили по плохо очищенным от снега дорожкам. Лиза поскользнулась, ойкнула, схватила его за руку, потом сказала: «Здесь очень скользко, я буду за вас держаться, ладно?» — и, взяв под руку, уже не отпускала. Он, конечно, не возражал. Украдкой поглядывал на женский профиль — чуть вздернутый носик, тонко очерченную линию губ — и снова чувствовал вакуум в желудке, что-то тянущее…

— Вы точно собираетесь вернуться в армию? — спросила Лиза. Вопрос ее действительно волновал, хотя ответ был однозначен и не являлся для нее секретом. — Вы ведь можете найти себя в гражданской жизни, Никита? Не все служат в армии — как бы странно это ни звучало. Кто-то пашет, сеет, работает у станка, стоит у кульмана…

— Я должен, Лиза, — вздохнул он с покаянным видом. — Неважно, хочу я этого или нет, просто должен. Эту войну надо быстро закончить — затянулась она. После нее все будет хорошо, Ленинград вздохнет с облегчением, когда граница отодвинется от него подальше. И финской военщине стоит указать ее место — а то уж больно распоясалась…

— Это странная война, — вздохнула Лиза. — В газетах пишут, что мы наносим белофиннам поражение за поражением, уверенно продвигаемся вперед, но теперь вынуждены остановиться, перегруппировать войска, потому что линия Маннергейма оказалась чрезвычайно мощной — на ее строительство финны потратили не одно десятилетие, вложили в нее много миллионов своих финских марок…

Никита не стал ей говорить, что мощь финской обороны сильно преувеличена советской пропагандой, чтобы нивелировать собственные ошибки и промахи. Да, укрепления серьезные, но не всегда и не везде, войск у Финляндии недостаточно, вооружение слабое, современная техника отсутствует — воюют на хитрости и чистом энтузиазме…

— А в госпитале я увидела такое количество раненых, обмороженных — это просто жуть… — передернула плечами Лиза. — Нет, я не падаю в обморок при виде крови, все-таки медик, но здесь такое количество пострадавших… И это только один из многих госпиталей — причем офицерский, что тогда говорить о солдатских лазаретах… Иногда мне кажется, что в ста километрах отсюда идет настоящая война и против нашего государства бьется весь капиталистический мир…

— Можно я вам напишу? — осмелившись, резко сменил тему Никита.

— О, господи, конечно же… Обязательно пишите, пишите каждый день, когда найдется свободная минутка… Я буду здесь, и если все затянется, боюсь, придется перенести весеннюю сессию — но мне разрешат, потому что причина уважительная…

— Все закончится за месяц, — заверил он. — В этом нет никаких сомнений. Вам не придется переносить сессию. Но подтянуть хвосты, конечно, надо… Скажите откровенно, Лиза, почему вы пришли в этот госпиталь? Да, вся страна в едином порыве, никто не остается равнодушным, к тому же прекрасная возможность закрепить полученные на лекциях знания. И все-таки, Лиза, в чем особая причина?

— Да просто разозлилась, — выдохнула девушка. — Такая боль, обида, желание хоть какой-то вклад внести… Брат Максим служил в Ленинградском округе, полгода оставалось до увольнения. Он письма писал, мама радовалась, что скоро вернется… И вот Максим вернулся… — У нее задрожали губы. — Даже раньше, чем положено, вернулся… Их еще в октябре на границу отправили — усиливать какую-то часть, хотя он в Гатчине служил… А после того как финны провокацию устроили — ну, у той деревни, не помню ее названия… В общем, их сразу в бой бросили, и мина под ногами взорвалась… Нет, он выжил, — поспешила добавить она, — но обе ноги ампутировали почти полностью, а через неделю перевезли в больницу по месту жительства, потому что полевые госпитали были переполнены… — Лиза как-то сжалась, в глазах заблестели слезы. — Он почти неделю был без сознания. Мама с папой убивались, чуть инфаркт не подхватили… Потом открыл глаза, молчит, ни с кем не разговаривает… Долго рядом с ним не посидишь, врачи гонят… Как же так? Почему? За что? — всхлипнула она. — Потом нам сообщили, что два его одноклассника погибли — один в нашем дворе жил, другой на соседней улице. А четвертому руку оторвало, и слух потерял, потому что снаряд в соседнем окопе взорвался… Во мне будто переключилось что-то, написала заявление, согласовала свое решение с руководством кафедры. Родители опять в истерику — но я же не на фронт собралась, людям помогать хочу, раненых лечить. В общем, все поняли, согласились… Господи, Никита, мы совсем забыли про время! — опомнилась Лиза. — Вы замерзнете, меня накажут, а еще ночью придется в общежитие возвращаться. Пойдемте, мне очень хорошо было с вами, но нужно уходить, правда. Мы еще когда-нибудь погуляем, вас ведь не завтра выписывают…

До выписки оставалось полторы недели. Рассчитывать на что-то более раннее не приходилось — лечащий врач сказал, как топором отрубил. И поменьше перекуров под лестницей и прогулок под луной — иначе все станет еще сложнее…

Бравая троица заявилась в госпиталь на следующий день. Санитарка сообщила, что внизу его дожидаются люди. В груди как-то екнуло — ну, что еще? Продолжение истории с капитаном Осиповым? Особые основания органам НКВД не нужны — события в армии годичной давности это наглядно показали. Впрочем, вряд ли. Органы НКВД не стали бы мяться в «предбаннике» — им даже халаты не нужны, чтобы пройти куда нужно…

Спустившись в фойе, Никита обнаружил своих бывших подчиненных — одетых по-зимнему, с вещмешками за плечами. Все трое дружелюбно улыбались, разглядывали командира с еле скрываемой иронией.

— Смирно! — шутливо скомандовал Карабаш. — Да ладно, мужики, вольно, разойдись, он же в пижаме…

Никита обнимался с ними, жал руки — чертовски рад был видеть! Рты разведчиков расплывались в улыбках, хотя сдали они, конечно, сильно. Не помогли обильные казенные харчи — глаза запавшие, кожа серая, осанка уже не та.

— Исцелились, парни?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — отчитался Латкин. — Полтора месяца на государственной койке — всю хворь как рукой сняло. В действующую армию направляемся. Вы с нами?

— Ага, штаны сейчас подтяну, — проворчал Никита. — Мне еще, как медному котелку… Не рановато вас выписали? Неважно выглядите, хотя и корчите тут из себя былинных богатырей.

— Руки еще побаливают, — сказал Иванченко, осторожно покрутив своими верхними конечностями, — больше всех досталось. Этим-то что? У Женьки осколок в ноге — он и на одной ноге допрыгает. У Семена голова — на что ему эта голова? Он и без нее прожить может.

— А есть я чем буду? — возразил Карабаш.

Разведчики засмеялись.

— Ладно, парни, рад за вас, — сказал Никита. — Дуйте на фронт, но особо там не геройствуйте — появлюсь через десять дней, к себе выпишу, надеюсь, начальство не станет возражать. Куда вас — уже известно?

— Едем в Охту, на сборный пункт 13-й армии, — пожал плечами Семен. — Она соседка нашей 7-й. Что дальше, посмотрим. А и верно, товарищ старший лейтенант, выписывайте нас к себе. Что нам эта 13-я, мы там никого не знаем. Подождем, пока вы тут отдохнете, повоюем еще. А сейчас бежать нам надо, товарищ старший лейтенант, на минутку заскочили, проведать, нас машина ждет.

— Ну, давайте, мужики, ни пуха ни пера…

И снова были обнимания, твердые рукопожатия, щемило в груди, когда он смотрел им вслед…

Противоречивые чувства бились в душе смертным боем. Быстрее покинуть эти осточертевшие стены, пропахшие карболкой и смертью. Но как же Лиза? Его тянуло к этой девушке, тянуло страшно, по-взрослому. Когда ее не было, душа металась, не находила покоя, а когда появлялась, он не мог оторвать от нее глаз — и плевать, что думают и говорят другие! «Не смотри так на меня, — шептала Лиза. — Ты смотришь, а люди потешаются. И у меня все из рук валится, потому что мне тоже на тебя смотреть хочется…»

Они опять гуляли по парку, Никита позволил себе приобнять девушку, когда оказались в безлюдном углу, и как бы «понарошку» поцеловать ее в щеку. Лиза не вырвалась, не убежала, только втянула голову в плечи, а потом до самого конца прогулки не могла выйти из задумчивости.

Дни летели, менялись даты на календаре. «А вдруг дождется? — все чаще посещала мысль. — Тебя не убьют, война закончится — она не может не закончиться, это же не мировая война 14-го года! Да это даже не война, а локальный конфликт! Еще эта чертова ревность!» Он лежал в кровати, угрюмо смотрел, как заигрывает с Лизой выздоравливающий майор бронетанковых войск Поляковский — рослый, осанистый, с блеском в глазах, от которого млеют все неопытные девушки. Лиза кокетливо улыбалась, отводила взгляд, зачем-то делала вид, что ей приятны эти ухаживания. Никита ненавидел майора Поляковского! Дылда бестолковая, как он в танк-то помещался? Погубил свой танковый батальон, нарвавшись на минное поле, да еще под артобстрел. Часть машин успела выйти, а «Т-28» Поляковского нарвался на мину. Полез же, кретин, во главе войска как Чапаев, в бурке, на белом коне! Получил контузию, компрессионные переломы, смещение позвоночника. Из танка башню с орудием практически вывернуло. А еще бахвалился, что до последнего вел огонь из пулемета, а потом умудрился задним ходом увести с поля боя поврежденный танк. Подумаешь, какая доблесть. Парней только жалко, что с ним в одном танке погибли…

Никита понимал, что это глупо, нельзя ревновать. Ревность — самое гадкое, что может возникнуть в отношениях двух человек. Но не мог вырваться из этого порочного круга. Что такое с ним происходит? Четыре дня до выписки, уедет на войну, а она тут останется, будет заигрывать с героями «а-ля майор Поляковский». Да сдалась она ему! Стоит пальцем щелкнуть — все красавицы Ленинграда сбегутся и в очередь встанут! Никита отвернулся к стене и пыхтел от злости, слыша, как воркуют эти «голубки». А когда надоело лежать на боку, Лизы в палате уже не было, а майор Поляковский, тоже чем-то недовольный, гнездился на своей кровати и кусал губы…

Это произошло поздним вечером, когда до выписки оставалось два дня. Ужин переварили, офицеры лежали в кроватях, кто-то читал, кто-то писал письмо. Заглянула Лиза, поискала кого-то глазами, уперлась в Мечникова, и того от волнения пот прошиб.

— Никита Сергеевич, можно вас на пару минут? — сказала девушка. — Вы уже практически здоровый… Галина Викторовна просит принести тумбочку из подвала в ее кабинет. Я сама не справлюсь, все-таки второй этаж. Вас не затруднит?

— Давайте, я! — с готовностью сбросил ноги с кровати Поляковский.

— Ну что вы, Николай Ильич, — поморщилась Лиза, — куда вам с вашими компрессионными переломами и позвоночником? Лежите уж. Забыли, что Галина Викторовна строго-настрого запретила вам переносить тяжести? И вдвоем там делать нечего, мне нужен один человек. Прошу вас, Никита Сергеевич. — Она отступила, и Никита протиснулся в коридор.

Почему сердце так забилось? Девушка шла впереди него, стучали каблучки сменных осенних ботинок. Пост дежурной медсестры, санитарки в приемном покое, лестница вниз. У ее подножия, рядом с приоткрытой дверью в подвал, курили два паренька в больничных пижамах. Испугались, стали прятать окурки.

— Ага, попались! — вскрикнула Лиза, и голосок ее как-то странно завибрировал. — Почему вы здесь курите? Я немедленно сообщу начальнику госпиталя, и вас накажут! А ну, брысь отсюда!

Молодые лейтенанты побросали окурки и захромали вверх по лестнице.

— Спускайтесь в подвал, Никита Сергеевич, — строгим голосом сказала она. — Пять ступеней вниз, повернете направо, будет тумбочка. Поднимайте ее и несите сюда. Свет не включайте — там все равно лампочка перегорела…

Никита спускался на ощупь, держась за стену, беспомощно шарил руками. Где эта окаянная тумбочка? Со скрипом закрылась дверь в подвал, он услышал шаги — девушка спускалась за ним.

— Лиза, здесь нет никакой тумбочки…

— Да господи, кому нужна эта тумбочка… — Она тяжело дышала, он ощущал на лице ее горячее дыхание. Девушка прижалась к нему, и теплые руки стали ощупывать его лицо — вот ведь удача, свежевыбритое! Он обнял ее за плечи, прижал к себе. Такие эмоции нахлынули, что Никита чуть не захлебнулся. Лиза потянулась, стала жарко его целовать — немножко неумело, но так искренне, с таким чувством, что он окончательно поплыл. Голова перестала соображать. Что можно, а что нельзя? Бурные события происходили в темноте, сплелись два тела и две души. Очень неудобно, тьма — хоть глаз выколи, какие-то острые углы, холодные стены… Но кто бы все это замечал! Руки Лизы забрались под больничную пижаму, и он не остался в долгу, стал расстегивать ее халат…

— Лиза, можно?

— Боже мой, он еще спрашивает! Конечно, можно, родной мой, сегодня все можно… Давай сюда, здесь стол, будет удобнее… Полюбился ты мне, Никитушка, сильно полюбился, сдерживаюсь кое-как, всю себя обругала за то, что постоянно о тебе думаю, фантазирую разные глупости. Ты не обижайся, что с другими разговариваю, улыбаюсь другим, нет мне до них дела — все лишь затем, чтобы на тебя поменьше смотреть да меньше о тебе думать… Так страшно, ты уедешь через два дня, мне очень страшно, Никита…

Все произошло сумбурно, как-то впопыхах. В голове стреляли молнии, энергия бурлила, как кипяток в паровом котле. Никита тоже задыхался и, когда все кончилось, боялся ее отпустить, снова прижимал к себе, целовал.

— Какое грехопадение, Никитушка… — стонала Лиза. — И как нам не стыдно, это просто невероятно… Подожди, родной, не уходи, не отпускай меня, прижмись…

Потом она стала приводить себя в порядок, и Никита занялся примерно тем же — одежд, слава богу, было меньше.

— А как же тумбочка? — тупо спросил он.

— Забудь, нет никакой тумбочки, — тихо засмеялась Лиза. — А может, есть, не знаю, это не важно…

— Придем сюда еще раз? — спросил он. — Завтра или, может быть, послезавтра? Поищем эту тумбочку — она обязательно должна найтись…

Лиза засмеялась, он держал ее за плечи, вздрагивало худенькое девичье тельце.

— Давай не будем загадывать, Никита, хорошо? Мы еще сегодня должны из всего этого выкрутиться, чтобы никто не заподозрил… Я выйду первой, а ты — не раньше, чем через две минуты. Сделай нормальное лицо, а не такое, как сейчас… Что это за лицо, Никитушка? Это не лицо, а лист признательных показаний… о, боже… Возвращайся в палату спокойно, здоровайся с санитарками, ни от кого не шарахайся…

…Вот и настал этот день, он не мог не настать, как бы ни пытались его оттянуть. Все бумаги были оформлены, в кармане лежало предписание к определенному часу прибыть в военкомат Красногвардейского района Ленинграда. Лиза проводила его до фойе, вместе с ним вошла в тамбур, где в эту минуту никого не было. Девушка неплохо держалась, внешне была спокойной. Никита тоже держался, хотя в душе царила полная муть. Они припали друг к другу, и Лиза прошептала:

— Никита… Не вздумай погибнуть, слышишь меня? Помни, что тебя ждут и всегда будут ждать. Мне не нужен никто другой. Вот возьми, это мое фото… — Она сунула ему в руку сложенный пополам конверт. — Я не очень хорошо там вышла, но другого не нашла… Пиши, Никита, постоянно пиши, а я буду отвечать. Если несколько дней не будет письма, начну нервничать, делать запросы во все воинские части… Вот черт, я же не знаю адреса твоей полевой почты…

— Я тоже не знаю, но какой-то будет… Зато я знаю твой адрес в Ленинграде, твой местный адрес… Все будет хорошо, Лизонька…

— Ладно, уходи, я не пойду за тобой на улицу, это очень тяжело — смотреть тебе вслед… Нет, подожди… — Она прижалась к нему, покрыла поцелуями. — Все, уходи, я буду ждать… — вытолкала его из тамбура, развернулась и побежала назад, глотая слезы.

Никита вышел в морозный двор, испытывая ни с чем не сравнимые щемящие чувства…

Глава 11

Десять дней на всем протяжении фронта велась мощная артиллерийская подготовка. Сотни тысяч снарядов обрушились на финские позиции, перепахивали блиндажи, окопы, ходы сообщений. 11 февраля, когда затихли орудия, началось новое наступление Красной Армии. Это была уже не прежняя голодная, плохо обученная и плохо одетая армия. Командование учло ошибки, появились новые военачальники, части и соединения перегруппировали и усилили. В ходе тяжелых трехдневных боев части 7-й армии прорвали главную полосу обороны линии Маннергейма. Авиация утюжила позиции противника. В прорыв вводились танковые соединения — они развивали успех, двигались дальше. Финские части отходили, чтобы не попасть в окружение. Наступающие войска приближались ко второй полосе обороны, закреплялись, затыкали все дыры, где мог просочиться враг. Теперь у штабистов имелись подробные карты, бесперебойно работала разведка, добывая сведения о теряющих боевой запал финских подразделениях. В наступающие части поступало подкрепление, подвозились продукты, горюче-смазочные материалы…

Полуторка тряслась по расчищенной дороге. В кузове подрагивали какие-то бочки, стальные ящики, здесь же сидели, прислонясь к борту, связисты с катушками и телефонными аппаратами. Никита мостился на картофельном мешке, держась за борт. Недавно проехали памятный Путоярве — настолько памятный, что при одном упоминании кровь застывала в жилах. «Дорога смерти», по которой шел полк Уматова и по которой потом откатывались к Путоярве его остатки… Знакомый лес, где уже ничто не напоминало бойню двухмесячной давности. Слева — разрыв между лесными массивами, в низине — деревня Каллела, где под снегом валялись разбитые минометы финской армии…

Никита поежился. В последние дни резко похолодало. Февраль разгулялся не на шутку — зима не сдавалась, мороз крепчал. Осадков почти не было, но часто налетали порывы колючего ветра, сбивали с ног, замораживали. Бывало, свирепствовала пурга, вилась поземка. Дневные температуры держались в районе минус двадцати, по ночам отметка ртутного столбика могла упасть и до тридцати пяти. Ветер и сейчас не оставлял в покое, забирался за воротник, за отвороты рукавиц. Он натянул ушанку, поднял воротник полушубка. Привычка опасаться леса никуда не делась, и Никита настороженно смотрел, как вдоль дороги проплывают скопления елей и сосен, лощины и овраги с голым подлеском. Чаща вскоре оборвалась, потянулись заснеженные поля и перелески. Под откосом валялся перевернутый танк «Рено», небольшой грузовик, расколотый снарядом на две половины. Трупы финских солдат, выпавших из кузова, присыпало снегом — наружу торчали только скрюченные руки и сапоги с загнутыми носками. Несколько раз финны пытались контратаковать, чтобы сдержать наступающие части Красной Армии, но большинство этих попыток завершались неудачей. По дороге в северном направлении шли колонны пехотинцев — водителю приходилось их объезжать. Это явно была другая Красная Армия — короткие полушубки, ватные штаны, валенки, ушанки из серой овчины. Все поголовно вооружены самозарядными винтовками Токарева, принятыми на вооружение в феврале 39-го. Впереди покачивался лес лыж — шла рота в белых маскировочных халатах. Теперь «летучие» лыжные отряды имелись и у Красной Армии. Егерские подразделения свозили с Кавказа, из далекого Забайкалья. Водитель чертыхался, объезжая колонну. «Куда ты прешь? — кричали ему лыжники. — Не видишь, мы тут идем!» — «Да пошли вы все, — огрызался ворчливый водитель, — напылили тут…» Объехать колонну тяжелых танков «КВ-1», следующих в том же направлении, было невозможно, водитель смирился с потерей времени и пристроился колонне в хвост. Танки рычали, испускали тучу смрада. Кашляли люди в дыму, плевались.

— Эй, рулила, мать твою! — заколотил по кабине долговязый связист. — Отстань от танков, совсем не соображаешь? Сидишь там у себя в кабине, как в подводной лодке, а тут люди, между прочим!

Несколько минут протекала словесная перепалка с использованием всех возможностей «великого и могучего». Потом водитель приотстал. Показалась опушка леса, у которой красовался взорванный финский дот — один из элементов растянутого по опушке узла сопротивления. Качество бетона было так себе — плиты крошились от прямых попаданий, из груды обломков торчали изувеченные стволы крупнокалиберных пулеметов. Снова лес, теперь уже недолгий, вновь открытое пространство. Полуторка взобралась на возвышенность. Слева между холмами виднелись крыши — видимо, Кохтла. Здесь недавно шли бои. Воронки в поле, перевернутые рогатки, спутанная колючая проволока. Противотанковые надолбы возводились из того же низкосортного бетона: они валялись в расколотом виде и в том же шахматном порядке, как были установлены. На вершине холма возвышались серые руины — целые бастионы полегли под залпами фронтовой артиллерии. Здесь работала и авиация — утюжила с неба построенные «на века» фортификации. За черным ельником и парой перелесков показалась деревня — очевидно, Варкса, конечный пункт путешествия. С холма просматривался дальний лес — до него было две версты. За лесом начиналась вторая линия финской обороны. Пока ее не брали, только прощупывали. Полуторка свернула с основной дороги и через несколько минут въехала в деревню. Пару дней назад здесь хозяйничали финны, теперь деревня отошла Советскому Союзу. Дзоты на южной околице тоже лежали в развалинах, но большинство жилых домов остались целыми. В деревне располагался штаб 16-го полка 7-й армии, действующей на Выборгском направлении. Здесь кипела жизнь. Дымили полевые кухни, стучали топоры — солдаты заготавливали дрова. Палатки с печками-буржуйками ставили во дворах — для всех жилого пространства не хватало. Ревели тягачи, вытаскивая за северную околицу батарею 76-мм орудий. Полуторка въехала в расчищенный от снега двор и остановилась неподалеку от солидной избы из очищенных от коры бревен. Шофер заглушил двигатель. И сразу стали различимы звуки дальней канонады — гремело на востоке за холмами и хвойными чащами.

— Эй, водила, спасибо! — Никита первым спрыгнул с кузова и зашагал к избе, надеясь, что там получит все необходимые справки.

Распахнулась от толчка тяжелая дверь из сосновых чурок. Из избы пыхнуло теплом. Что удивительного? Дым из трубы валил такой, словно это пароходная труба.

— Разрешите?

— Да, кого там принесло? — Лысоватый мужчина с двумя шпалами в петлице сидел на колченогом табурете у стола и пристально разглядывал оперативную карту. В кулаке он сжимал алюминиевую кружку, из которой поднимался густой пар. Очевидно, руки были из стали — не обжигались.

— Старший лейтенант Мечников, прибыл из Ленинграда в ваше распоряжение, — козырнул с порога Никита.

— Ага! — встрепенулся мужчина. Он был один в помещении, поставил кружку, поднялся. У офицера была крупная голова и кулаки под стать — такими орехи колоть удобно. — Ждем не дождемся, товарищ старший лейтенант, — протянул он руку, и Никита осторожно ее пожал — кисть утонула в мясистой ладони. — Майор Макеев Вячеслав Харитонович, командир 16-го стрелкового полка. Ждали к вечеру, старлей, а ты уже нарисовался. Наслышаны о твоих предновогодних похождениях по вражеским тылам — мое уважение. Надеюсь, подлечили тебя? Почему, кстати, не капитан?

— Понятия не имею, товарищ майор, — пожал плечами Мечников, — очевидно, маловато заслуг для присвоения очередного воинского звания.

— Так это мы исправим, — ухмыльнулся комполка. — Парочка заданий на грани невозможного — и будет тебе очередное звание.

«Если живым вернусь», — добавил про себя Никита.

— Чаю хочешь?

— Не отказался бы, товарищ майор. Больше часа в кузове полуторки…

— Что, не теплый госпиталь, верно? — подмигнул Макеев. — Кормят на убой, работой не загружают, и симпатичные медсестры туда-сюда бегают.

Про Лизу он знать не мог. Но попал.

— Сам иди готовь, — кивнул майор на пухлый чугунок посреди печки, — лакеев нет, и денщики в Советской армии не положены. В чугунке чай на травах, сам варил. В шкафу стакан, там же жестянка с кусковым сахаром… в общем, справишься. И не стесняйся. Нет сегодня никого. Начштаба, полковой комиссар — все в разъездах. — И он снова погрузился в созерцание карты.

Никита, немного смущаясь, хозяйничал на кухне, потом пил, обжигая горло, душистую жижу, отдаленно напоминающую чай.

После этого майор Макеев проинформировал его:

— Принимаешь роту полковой разведки. Ну, формально это рота, а фактически — два неполноценных взвода, сорок шесть человек. Выбило больше половины бойцов, сам понимаешь. Тяжелые бои шли последнюю неделю. Погибли комроты Стариков, политрук Жаркович, комвзвода Щеглов, все до одного командиры отделений… впрочем, один из них жив, увезли в госпиталь, но состояние так себе. Остатки роты объединили в два взвода. Взводные — лейтенанты Скорин и Голубев. Молодые офицеры, недавно из училища, опыта маловато, но хоть выжили. Познакомишься, старлей, нормальные парни…

— Разрешите перебить вас, товарищ майор? Со мной получили ранения три товарища, тоже лежали в госпитале, выписались раньше меня, сейчас в 13-й армии. Можете похлопотать о переводе? Люди испытанные, готовые командиры отделений. Мы с ними в декабре хлебнули по полной, каждый десятка стоит. Подразделение от этого только выиграет…

— Не вижу причины для отказа, — пожал плечами майор. — С толковыми людьми в разведроте — просто беда. Не осталось никого. Гибнут наравне с бестолковыми… Позднее напишешь их личные данные, координаты — попробую сделать доброе дело, пока ты у начальства на хорошем счету. Теперь смотри на карту. Позавчера мы взяли Кохтлу, вчера — эту горем убитую деревеньку Варкса, где сейчас находимся. Финны отошли в организованном порядке. Дальше за лесом — их основные укрепления второй линии обороны. Городок Малуярви. С кондачка теперь не действуем, каждую операцию тщательно готовим. В составе каждого полка — несколько штурмовых групп. Их создают для блокирования и уничтожения дотов, которых тут у финнов как грязи. Наша цель — вот тут. — Майор обвел пальцем участок севернее леса. — Серьезный опорный пункт — часть мощного узла обороны. Здесь финны построили целую крепость. Если верить пленным, это мощный дот фланкирующего огня, там десяток крупнокалиберных пулеметов, батарея полевых орудий, минометы, имеются казематы — в них арсенал и казармы для личного состава. На опорном пункте — не меньше роты. Знаешь, что такое фланкирующий огонь, старлей? Могут стрелять не только прямо, но и вдоль своей же линии обороны — тем самым контролируют зону диаметром порядка шести верст. А это много. Местность сложная, завязнем, только зря людей потеряем. В полку создаются шесть штурмовых групп. В каждой группе — три танка, один стрелковый и один пулеметный взводы, пара «сорокапяток», взвод саперов и один химик. Химичить что-то должен по замыслам командования… — скривил он выскобленный бритвой подбородок. — У саперов — двести килограмм взрывчатки, миноискатели, ножницы для резки колючей проволоки, фашины для преодоления танками рвов. Формируются также группы разграждения, восстановления… Но самое неприятное, старлей, что до рубежа в районе Малуярви надо еще дойти. Вот этот лесок — довольно протяженный. Согласно показаниям пленных, в его глуши находится партизанская база, а при ней как минимум три десятка штыков. Эти люди не дадут нам пройти, будут минировать дороги, расставлять ловушки. Отряд мобильный, имеет на вооружении минометы и достаточное количество фугасных зарядов. База должна быть уничтожена завтра на рассвете.

— Без подготовки? — удивился Никита. — Позвольте возразить, товарищ майор, такое мы уже проходили.

— Возразить ты можешь, — усмехнулся Макеев, — но выполнять придется. Поговори со взводными — им есть что сказать. Последней ночью ребята малыми силами провели разведку — подбирались с востока, перелесками. Скорин убежден, что они остались незамеченными. Не буду с тобой играть в испорченный телефон, старлей, сам у них все выясни, и составьте план. Две головы хорошо, а три — все же лучше. Все, ступай. Избу тебе покажут, с ребятами сработаетесь. Познакомься с личным составом, встань на довольствие…

Дрова в печке стреляли с сухим треском — и каждый раз приходилось вздрагивать. Темноволосый лейтенант Голубев — недавний выпускник Ленинградского училища, выживший в начале финской кампании и получивший бесценный опыт, поворошил их кочергой, затолкал в огнедышащую пасть несколько бревен и закрыл дверцу.

— Надеюсь, вы поняли, товарищ старший лейтенант. — Комвзвода Скорин, уроженец Архангельска, обладатель светлых волос и поблескивающих голубых глаз, оторвал взгляд от карты. Роль последней выполнял обрывок серой бумаги, на которой Скорин чиркал карандашом. — Пройти незаметно восточными перелесками — задача непростая, но выполнимая. Прошли трое — пройдут и сорок. Складки местности — на нашей стороне. Открытое пространство — метров семьдесят, уж как-нибудь осилим. База в лесу, подходы к лесу финны не контролируют. Нарваться — можем, но в качестве случайности, которую следует устранить. До базы от опушки — километра полтора, она в низине. С этой базы финны контролируют обе дороги, проходящие через лес…

— Выступаем в четыре утра, — приказал Мечников. — До рассвета окружим этих партизан, а как рассветет, начнем операцию. Подъем — в три часа, построение, постановка задачи. До трех часов можно спать.

С бойцами своей роты Никита уже познакомился. Всех не запомнил, да это и не важно. Не рота, а слезы. От штатного состава уцелела треть. Только вчера в госпиталь отправили двадцать человек — у большинства осколочные ранения. Дважды напоролись на минное поле — как узнаешь, что зарыты мины под полуметровым слоем снега? Для этого волшебником надо быть или с миноискателем в разведку ходить. Дважды подвергались снайперскому обстрелу — и те, кто выжил, стремительно умнели. Мрачные, неразговорчивые, они разглядывали исподлобья нового командира, и хотелось верить, что большого отторжения его личность не вызывала. Парни в основном молодые, уже обстрелянные, пережившие горечь потерь. Шуток и острот не позволяли, по крайней мере сегодня. Не пришли еще в себя после вчерашней мясорубки, не отдохнули. Призыв 39-го года, часть людей из Ленинградского военного округа, другие призывались с северных областей РСФСР — Кострома, Архангельск, Мурманск. Декабрьскую мясорубку никто из них не застал — в район боевых действий прибыли только в январе. Но даже за это время повидали всякого. Компания пестрая, работяги, сельская и городская молодежь, вчерашние студенты и даже два выпускника средних механико-строительных училищ. Рабочие с литейных, судостроительных заводов, стеклодув, слесарь-моторист с маслобойного завода, студент консерватории, работник охотничьей артели с Дальнего Востока. Большинство — комсомольцы, четыре члена партии…

Никита вертелся на жестком топчане. Потрескивала печка. Иногда поднимался кто-нибудь из лейтенантов, подбрасывал дрова, снова ложился. За окном крепчал мороз, и избушка без растопки быстро остывала.

— Товарищ старший лейтенант, вы спите? — подал голос Голубев.

— Пытаюсь.

— Вы женаты?

— Нет.

— Но планы есть?

— Планов — громадье… — Образ Лизы сразу всплыл перед глазами, и на душе потеплело. — Война закончится — сразу в загс, тут двух мнений быть не может…

— Рискну предположить, — засмеялся Скорин, — что время в госпитале вы даром не теряли и что-то там подхватили. Это ведь оттуда такие планы, верно?

— Тебе бы в уголовном розыске работать, Скорин, — хмыкнул Никита. — Выявлять агентов мировой контрреволюции и прочую блатную шелупонь.

— Так я и собирался, — признался взводный, — передумал в последний момент — вместо школы милиции в офицерское училище пошел.

— Сам-то женат?

— А то, — с гордостью признался Скорин. — Из-за Светки и пошел в училище, уж больно ей военные нравились. А как окончил, свадьбу сыграли. Грешно, конечно, но она уже на шестом месяце была — живот из-под свадебного платья вываливался.

— Поспешишь — людей насмешишь, — глубокомысленно заметил Голубев.

— А сам-то как, Константин? — спросил Никита.

— Да никак, — неохотно отозвался Голубев. — Холостякую, с мамой живу на Фонтанке. Чуть свободный день, увольнение или еще что — сразу туда. Она еще бодрячок, 53 года, только смерть отца сильно подкосила… — Он немного замялся, потом добавил: — В 37-м он умер, начальником цеха был на Кировском заводе. Новое руководство пришло, проверки, разборы на партсобраниях, а тут еще план, который никто не отменял. Работал сутками, спал по четыре часа, вот сердце и не выдержало… Есть у меня романтическая связь с одной не очень легкомысленной особой, — как-то витиевато изрек лейтенант, — но пока не спешу обзаводиться семьей. Только после войны, иначе нельзя, убить же могут. А если еще и дети, не дай бог?

— Ты сейчас на что намекаешь? — насторожился Скорин.

— Сам знаешь, на что, — буркнул Голубев, — не впервые дискутируем. Война маячила, а ты семьей обзавелся, да еще и ребеночка сострогал. У меня другие представления. Вот прижмем к ногтю Финляндию, начнется мирная жизнь, тогда и подумаем.

— Считаешь, другой войны не будет? — спросил Мечников.

— Другой войны? А с кем воевать? Нам чужих земель не надо. А к нам кто в своем уме придет? Дурных нема, как говорится. Знают же капиталисты, что Россия в обозримой истории ни одной войны не проиграла — особенно те, что на своей земле вела, вот и с финнами расправилась, можно сказать, играючи.

«Играючи — это точно, — подумал Никита, — не одна сотня тысяч из рядов выбыла, кто их вернет? Да и не сказать, что воюем на своей земле…»

Он закруглил беседу, приказал всем спать. Но через час нарисовались гости. Голубев проснулся от стука и побрел открывать, выражаясь при этом весьма неакадемично. На миг почудились знакомые голоса, хотя с чего бы? Сновидение навеяло?

— Товарищ старший лейтенант, там к вам, — вернувшись в комнату, доложил он. — Три таких орла — и драть их некому, что в такое время шастают…

Никита спрыгнул с лежанки, заспешил в сени, прихватив керосиновую лампу. Еще бы не орлы! Сумели парни выжить за нелегкие десять дней. Он смеялся, хлопал их по плечам. Все трое — Иванченко, Латкин, Карабаш, на плечах пожульканные полушубки, за плечами упитанные вещмешки — все свое носили с собой.

— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! — приветствовал его Карабаш. — Надеемся, что разбудили?

Все трое засмеялись.

— Вы почему так быстро, парни? — не мог поверить Никита. — Прямо мановение волшебной палочки какое-то…

— Никакого волшебства, товарищ старший лейтенант, — усмехнулся Латкин. — Двадцатый век на дворе — есть такая штука под названием «телефон».

— А еще есть штука под названием «самолет», — добавил Иванченко.

— Вас что, на парашюте выбросили? — засмеялся Никита.

— Вы скажете… — поежился Латкин. — На земле-то холодно, а что в небе… Кукурузник шел из Кексгольма в штаб 7-й армии — вез штабных офицеров. Ну и нас в него определили. Попутный груз, так сказать. Не штабные офицеры — попутный груз, а мы… Это был большой «кукурузник», — зачем-то добавил он. — А сюда полуторка шла — в кузове тряслись…

— Замерзли?

— Отогрелись уже, — заверил Карабаш. — При штабе полка палатка с буржуйкой, сжалились добрые люди, отогрели, накормили, объяснили, где вас искать.

— Нам отделенных командиров дали, — похвастался Иванченко, — в смысле мне и Анатолию. А Семен теперь — целый младший комвзвода. Из госпиталя выписывались — бумаги пришли…

— Отлично! — оценил Мечников. — Будете командирами отделений, а то эти должности у меня рядовые замещают. Проходите, парни. Кроватей лишних, правда, нет, зато печка в полном порядке.

— Под дверью положите? — засмеялся Латкин. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, нам уже выделили койко-места. Поспим немного, не возражаете?

— Сбор в три часа ночи, — огорошил Никита, — по полной форме и с оружием. Не забудьте получить лыжи и смазать их жиром. Я еще должен представить вас личному составу.

— Ничего себе, — озадачился Карабаш. — Прямо вот так — с корабля на бал?

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить… — Карабаш не успел договорить. Рядовой Беседин, залегший за деревом, произвел выстрел из снайперской винтовки с глушителем. И прицел, и глушитель, да и сама винтовка были обернуты светло-серой мешковиной. Свой первый глушитель для нагана инженеры братья Митины изобрели еще в 29-м году. Вариант для установки на винтовку Мосина стали разрабатывать в начале 30-х. Последний вариант был самый удачный — по крайней мере, после использования не возникало желания прочистить ухо. Затряслись ветки развесистой ели, дрожь пошла по дереву. Свившая гнездо «кукушка» рухнула не сразу, билась о ветки, цеплялась маскхалатом. Потом свалилась в снег, осталась лежать — вполне упитанная такая «кукушка».

Послышался отдаленный вскрик, завозилось что-то на соседнем дереве. Лежащий за пригорком рядовой Ветренко — выходец из Юзовки, бывший шахтер, с блеском отучившийся в армии на курсах снайперов — произвел выстрел из своей винтовки. История повторилась. Дрожь пошла по разлапистой ели — тело падало не быстро, тормозили ветки. Вблизи земли подбитый господин зацепился за что-то ногой, повис вниз головой. Но долго в таком положении не продержался — ветка сломалась, и финский снайпер рухнул на землю — теперь уже точно мертвый.

— Разорили кукушкино гнездо, — сдавленно хихикнул рядовой Юдин. — Вперед, товарищ старший лейтенант?

— Всем лежать, — прошептал Мечников. — Передать по цепи — вперед только по сигналу.

В лесу было тихо и как-то торжественно. Уже светало. Снег лежал на пушистых лапах. Лес был смешанный — сосны, ели. Он не был сплошным массивом, в нем хватало полян и прогалин. «Кукушек» едва не проворонили. Группа лейтенанта Голубева вырвалась вперед — и залегла, обнаружив припорошенные следы от снегоступов. Рядовой Коротков, избороздивший на лыжах весь родной Дальний Восток, обследовал отпечатки и сделал вывод, что шли двое. А также вычислил примерное место их залегания. Люди Голубева отползли назад, застыли в ожидании, а вперед пошло отделение со снайперами. Слева от этого места проходила лесная дорога, ее и держали стрелки под наблюдением, прячась за ветками. Малые силы неприятеля они могли остановить самостоятельно, а что похуже — послать бойца на базу. Стало быть, база неподалеку…

— Логинов, Панчехин, обойти их справа, прояснить обстановку по курсу, — приказал Никита. — Да без шума, невидимками…

Двое стали отползать, пробежали, пригнувшись, по тылам залегших разведчиков, растворились в гуще молодого ельника. Снова стояла подозрительная тишина. По сигналу заскользили между деревьями силуэты в зимних маскхалатах. Никита первым добрался до подстреленных финнов, перевернул тела и убедился, что с ними все кончено. Первому пуля попала в сердце, второму размозжила височную кость. Это были молодые еще мужчины, лет по тридцать, светловолосые, похожие на капусту в своих многослойных одеждах. У первого пуля разорвала маскхалат, ватную телогрейку, виднелся свитер домашней вязки с затейливым узором. Подтянулся Карабаш, за ним еще пара бойцов. Убитая пара прибыла на снегоступах (чтобы не связываться с громоздкими лыжами) — их закопали под елкой. Разведчики задрали головы. В переплетениях ветвей виднелся вещмешок с провизией и запасными патронами — он зацепился лямкой за ветку.

— Вроде не обезьяны, а ведь как-то ухитряются вить себе гнезда и сидеть на ветках сутками, — озадаченно прошептал Ветренко. — Я бы так не смог, не птичка же…

— Получил бы приказ — сидел бы как миленький, — хмыкнул Никита. — И опыт бы пришел, и птичкой бы стал…

Чего не сделаешь, если Родина прикажет… Он махнул рукой, и светлые пятна, сливающиеся со снегом, устремились дальше. Сорок метров на север, и команда «залечь» пошла по цепи. Разведчики зарылись в снег, терпеливо ждали. Горький опыт уже имелся. Лучше лишний раз проявить осторожность, чем всем дружно очнуться на том свете. Скопления ельника остались по бокам, впереди был косогор, увенчанный приземистыми соснами. Не внушал доверия Никите этот бугорок, с которого можно контролировать изрядный кусок леса… Справа из мрака пространства выскользнули двое на лыжах, присели, вытряхнулись из креплений и поползли к своим.

— Товарищ лейтенант, опасность… — зашипел подползший первым Логинов — студент-недоучка технического вуза, кандидат в мастера спорта по лыжным гонкам. — Это хорошо, что вы остановились… За косогором овраг, там трое — похоже, пост… Мы с Панчехиным справа зашли, он наверху остался, а я вниз спустился… и чуть не напоролся на них, еле выбрался. Один периодически вылезает, смотрит вокруг, потом возвращается обратно… Они таблетку жгут на штуковине вроде примуса, руки греют, воду для чая. Вот же гады, во всем удобства им подавай… Я один бы не справился, товарищ старший лейтенант, и с Панчехиным бы не справились — кто-то успел бы пальнуть…

— Все правильно, Логинов, показывай дорогу. Карабаш, пойдешь с нами. Можно к ним подобраться?

— Можно, товарищ старший лейтенант. Скат оврага неровный, можем подойти… Но делать их надо быстро, и чтобы в кучке сидели…

Лыжи пришлось оставить. Иногда Никита жалел, что не взял снегоступы — те легче и не столь громоздки. Но тоже как сказать — у снегоступов концы не загнуты, будешь постоянно спотыкаться, и снег к ним липнет, словно это снежная баба какая-то… Часть пути они ползли, а когда молодые сосны заслонили косогор, пошли согнувшись, по очереди сползли в лощину. Скат был крутой и изобиловал выступами. Кривые ветки торчали из-под снега. Встать здесь было невозможно — сразу провалишься. Приходилось ползти, чтобы уменьшить давление на снег. Никита обернулся. Трое слезли в лощину за ним и тихо ползли следом. Карабаш уже стиснул нож, глаза плотоядно поблескивали. Соскучился по нормальной боевой работе? Передвигаться склоном было невозможно — глыба земли, облепленная снегом, зависла, как гигантская опухоль. Бойцы подползли, скопились за выступом, а Никита подался вбок, съехал в падь и затаился за растопыренными ветками. У финских дозорных все было хорошо, они вели беззаботный образ жизни. Пятачок посреди пади был расчищен от снега, из ямки в земле струился голубоватый дымок. Двое на подстилках сидели у миниатюрного костра, приглушенно говорили. Речь была не финская — какая-то ломаная, картавая, возможно, датская или норвежская. С косогора на «пятой точке» съехал третий — провел осмотр местности, присоединился к товарищам. Дозорные что-то жевали — слышался хруст.

— Жуйте, сволочи, жуйте, — процедил подползший Карабаш, — сейчас удобрения из вас делать будем…

Укрытий на дне оврага хватало — камни, ершистый кустарник.

— Как отвернутся, — прошептал Никита, — ползем до расчищенного участка — сколько здесь, метра четыре? Потом налетаем и… что ты там говорил про удобрения?..

Солдаты приглушенно засмеялись. Потом один из них повернул голову — взгляд заскользил по кронам деревьев. Снова увлеклись беседой. Дымок над примусом стал расплываться, шипело сухое горючее. Солдат подтянул к себе вещмешок, стал рыться в нем. А невнятные «снежные» бугорки подбирались все ближе…

Процесс ликвидации занял не больше пятнадцати секунд. Накинулись втроем — Мечников, Карабаш, Логинов. Тот, что рылся в вещмешке, успел отпрянуть, но это не спасло. Удар прикладом обрушился под каску, в основание шеи. Он словно подавился, а прийти в себя уже не смог — сильные пальцы сжали горло. Боль плеснула из глаз, а в следующий миг они помутнели, движения сделались судорожными. Логинов боролся со своим, оба пыхтели, вражеский солдат тужился, багровел, разведчику не хватало сил его удушить. Карабаш бил ножом перепуганного блондина. С того слетела каска, жесткие светлые волосы торчали дыбом. Карабаш наносил удары в грудь — один за другим, выдергивал нож из тела, снова бил. Солдат хватался за его руку, пена вытекала изо рта, потом прекратил сопротивляться, раскинул руки, тяжело задышал. Удар в сердце стал последним. Бедолагу выгнуло, потом швырнуло обратно.

— И какого ты тут возишься? — прошипел Карабаш Логинову, переваливаясь через умирающего. Он оттащил за шиворот его «соперника», погрузил лезвие в бок, потом еще раз и отшвырнул очередного покойника. Разведчики тяжело дышали, смотрели друг на друга, нервно ухмылялись.

— Надо было живым брать, — выдавил из себя Логинов, — пусть бы рассказал, где тут база…

— Неважно, яблоки от лошади недалеко падают… — затрясся в припадке беззвучного смеха Семен. — Не дури, Логинов, база рядом, по следам найдем, они же не на крыльях сюда прилетели…

Мечников вскарабкался на косогор, махнул рукой. Сигнал увидели и заскользили между деревьями, кто-то на лыжах, другие уже «спешились». Красноармейцы съехали в овраг, вскарабкались на противоположный склон. Самые выносливые затащили пулеметы, объемистые подсумки с дисками. Часть разведчиков пошла в обход по заранее оговоренному плану.

— Голубев, придержи своих архаровцев, — бросил Никита. — Всем рассредоточиться, к базе подбираемся скрытно, охватываем полукругом…

На позиции выдвигались тихо, заключительный отрезок пути освоили пешком. Партизанская база находилась в обширной природной чаше, окруженной густым хвойником. Растительности внизу было немного — отдельные кусты, несколько деревьев. Разведывательная авиация над этой местностью не летала, поэтому финны чувствовали себя вольготно. Разведчики лейтенанта Голубева выползли на косогор, зарылись в снег. «Открывать огонь после первого выстрела», — передали по цепи. Мечников всматривался в смутные очертания вражеского логова. Все становилось более-менее понятно. Внушительные бугорки на ровном месте — это землянки. Если присмотреться, можно различить утопленные в землю входы и тонкие трубы дымоходов. Несколько бревенчатых строений, брезентовый навес, дровяник, печь открытого типа под навесом. К торцевой части двери были приставлены лыжи, там же сани, вполне пригодные для перевозки пулеметов, какие-то заковыристые лопаты для уборки снега. База не спала — по крайней мере, спала не вся. У печки под навесом возился человек в телогрейке. Топились все строения, включая землянки — завихрения дыма вились над трубами и бесследно исчезали в атмосфере. Кто-то курил у входной двери. Из землянки выбрался мужчина без зимней одежды, втянул голову в плечи, засеменил к отхожему месту, вынесенному на «закорки». С крыльца спустились двое — в пышных ушанках, в длинных полушубках — и вышли на пустырь. Слева обозначилось движение, тряслись еловые лапы. Никита насторожился, стал всматриваться. Из леса выходили лыжники, спускались в низину. Их было около десятка. Светлые маскхалаты сливались со снегом. Люди выезжали на пустырь, снимали лыжи. На спинах висели автоматы «Суоми» с круглыми магазинами. Зажглись огоньки сигарет. Двое, что вышли из избы, приблизились к старшему группы, выслушали доклад. Ничего экстраординарного, похоже, не случилось. Они покурили и повернули обратно. Никита перехватил вопросительный взгляд Голубева — не пора ли? Мерзнем, товарищ комроты, подвигаться бы надо…

Из вытянутой бревенчатой избы вышли трое в тулупах, побрели на косогор, забрасывая автоматы за спину. Первый заразительно зевал. У второго ходуном ходила челюсть, он что-то дожевывал. Третий запоздало отыскал в кармане варежки, натянул их. Мечников напрягся. Троица направлялась в их сторону — очевидно, менять мертвецов в овраге.

— Эх, не знают мужики, что им лучше туда не ходить… — прошептал лежавший рядом Ветренко. — Товарищ старший лейтенант, а ведь мимо точно не пройдут…

Никита выстрелил из трофейного «шмайссера», когда до головного караульного оставалось метров пятнадцать. Тот, отдуваясь, взобрался на косогор, оперся о дерево. И повалился навзничь, не меняясь в лице, — смерть мгновенная, вряд ли что-то осознал. Сигнал прекрасно поняли. Шквал пулеметного и автоматного огня обрушился на базу! Первыми упали караульные — их так набили свинцом, что места живого не осталось. Попадали с крыльца курильщики. Солдат в фуфайке с круглыми глазами выпрыгнул из-под навеса — очередь забила его обратно. Поднялись красноармейцы, двинулись вперед, ведя непрерывный огонь. Разлетались стекла в бревенчатых избах. Из землянок выскакивали полуодетые люди и падали в снег под шквальным огнем. Группа лыжников, прибывшая с задания, попыталась оказать сопротивление — стреляла из окон, из дверного проема, и разведчикам пришлось залечь. Тут же затрясся пулемет Дегтярева в массивных лапах красноармейца Вахрушева. Жилистый Ганелин первым подбежал к избушке, прижался спиной к стене. Красноармейцы оборвали огонь, чтобы не задеть своего. Он оторвал спину от стены, забросил гранату в истерзанный оконный проем, отпрянул и рухнул в снег. Избушка подпрыгнула, с хрустом переломилось перекрытие кровли. Из распахнутой двери вырвалось облако дыма. Бойцы перешли на бег и ворвались на базу. Сопротивление в ближайших землянках сломили быстро, хватило нескольких гранат, брошенных внутрь. Из постройки, где обитали офицеры, лаял автомат. Вахрушев перенес огонь, с остервенением заливал постройку свинцом. Там кто-то охнул. Из двери выпрыгнули двое — в офицерских френчах, в наброшенных на плечи полушубках. Пробежали несколько метров и упали один за другим. В строениях разгоралось пламя, валил дым. Красноармейцы шли валом, оставляя за собой огонь и трупы врагов. Посреди базы пришлось остановиться, разведчики разбежались, спрятались за укрытия. В северной части лагеря тоже имелись землянки, из них выскакивали люди, бросали гранаты, уходили в лес. Яростно долбил пулеметчик, заняв позицию за деревом. Израсходовав ленту, он отполз назад, потом поднялся и побежал в сторону леса.

— Не вставать! — крикнул Мечников. — Пусть лейтенант Скорин поработает!

Взвод Скорина обошел базу с севера, обложил все входы и выходы. Там разразилась яростная стрельба, и вряд ли кто-то вырвался. Пули свистели над головой. Никита кричал, чтобы не высовывались. Нет ничего глупее — погибнуть от рук своих товарищей. Финны, угодившие в ловушку, побежали обратно. Пятеро или шестеро скатились со склона, ища пространство, свободное от пуль. Справа заговорил «дегтярев», и вся компания полегла в одно мгновение. Последний рухнул на колени, вскинул руки. Но поздно опомнился, пули уже порвали телогрейку, бросили в снег…

Перекликались командиры — все в порядке, не стрелять! Никита облегченно вздохнул. Из леса показались люди Скорина, и подчиненные Голубева, поднявшись, пошли им навстречу.

— Товарищ старший лейтенант, никто не ушел! — крикнул возбужденный Скорин. — Был дозор на севере, мы его сняли! Еще несколько лыжников шли на базу с востока, мы их остановили, притворились своими, а потом всю компанию — к прадедушкам…

— Молодцы, Алексей! — отозвался Никита. — Потери есть?

— У меня один! Рядовой Жиганов, не повезло парню!

— У меня двое, — буркнул Голубев, — Ищенко и Косачев…

— Семину ногу прострелили, товарищ старший лейтенант! — выкрикнул кто-то. — Сейчас его перевяжем, но в госпиталь надо мужику, много крови потерял!

Потери все же были, без этого никак. Мечников отправил посыльного на южную опушку — сигнализировать ракетой, что можно подтягиваться, седлать лесную дорогу. В этом лесу была лишь одна база, только с нее могли ударить в тыл наступающей части. Разведчики кашляли в дыму, разбредались по лагерю. Трупы погибших красноармейцев вынесли на пустырь. Несколько человек возились с раненым.

— Товарищ старший лейтенант, здесь еще одна землянка, она замаскирована! — прокричал из-за кустов малорослый Коротков. — Тут арсенал нехилый — мины, пулеметные патроны! Хорошо, что не стреляли в эту сторону, — вся база на воздух взлетела бы!

— Голубев, отправь людей охранять арсенал! — приказал Мечников. — Не хватало, чтобы какой-нибудь выживший герой-одиночка выискался… — проворчал себе под нос.

Он задумчиво разглядывал лежащих в снегу офицеров. С одним все было ясно, кровь под телом растопила снег. У второго крови не было. Никита увидел, как дернулся палец отброшенной руки, и, усмехнувшись, перевернул ногой лежащее ничком тело. Хитрец какой, вылежаться собрался! У финского офицера обмерзло лицо, цвели белые пятна на щеках. Он съежился, смотрел со страхом, рыжая окладистая борода стояла колом. Он что-то бормотал, заикался, защищался руками.

— Добрый день, господин офицер, — вкрадчиво поздоровался Никита. — Неплохая сегодня погодка, верно?

Офицер затрясся, услышав далекую от идеала финскую речь.

— Ух ты! — обрадовался Беседин, оказавшийся поблизости. — Рыжий-рыжий, конопатый! Как удачно вы его обнаружили, товарищ старший лейтенант. Смотрите, это капитан! Вот в штабе обрадуются!

— Эй, Голубев, — позвал Никита лейтенанта, — мы тут нашли кое-что, вручаю под твою ответственность. Не бить без необходимости, обращаться уважительно — офицер какой-никакой. Щеки ему натрите жиром… если не поздно. Как прибудут свои, сразу передайте штабным. Не похож он на партизана, хоть и бородатый — те покрепче будут, а этот слабоват, явно не кадровый вояка… Скорин, расставить людей вокруг базы! Остальные выходи строиться на дорогу!

Возникла заминка, поняли умные головы в верхах, что брать Малуярви нахрапом — только полк обречь. Части скапливались напротив укрепленного узла обороны, подтягивалась артиллерия, танки. В штабах велась кропотливая работа. К вечеру второго дня Никиту вызвал Макеев. Майор был бледен, напряжен, нервно расхаживал по избушке — и было видно, как бьются в нем противоречия.

— Получай очередной приказ, Мечников. Тянуть с наступлением нельзя. Опорный пункт под Малуярви надо отбить не позднее завтрашнего вечера. Требуется разведка боем, а значит, задействуем всех твоих людей. При благоприятных обстоятельствах — взять часть фортификаций и закрепиться до подхода главных сил. Штурмовые группы уже готовы, будут ждать сигнала. Возьмешь с собой рацию и радиста. Смотри сюда. — Он пристроился на край табурета, развернул карту: — Дот, как я уже говорил, — целая крепость, долговременное каменно-бетонное оборонительное сооружение с собственной дизельной электростанцией. Местность скалистая — камни, гранит. Парень, которого ты захватил, не имел отношения к партизанскому отряду. Это офицер для связи партизан с руководством гарнизона местного укрепрайона. Прибыл днем ранее, утром собирался отъезжать, да вот незадача… Пленный хочет жить, поэтому трещал, как сорока. Все, что он сказал, мы в принципе знали. Этот дот — так называемый «миллионник», стоимость такой махины зашкаливает за миллион финских марок. Внизу казематы с казармами и электростанцией, выше — батарея полевых орудий, амбразуры для пулеметного огня. Стены железобетонные, толщина два метра — никакое орудие не пробьет. На крыше установлены минометы… вернее, могут быть установлены, а что там сейчас — бес его знает. Думаю, разведка у финнов тоже работает, знают, что мы готовимся к штурму. Но в последние дни, ты сам видел, мы роем окопы на краю поля, возводим блиндажи — то есть пускаем пыль в глаза, притворяясь, что готовимся к обороне. Купятся ли на это финны, неизвестно… Затосковал ты что-то, старлей. — Макеев посмотрел на Никиту и невесело засмеялся:

— Согласен, поставленная задача выглядит смертоубийством, но есть пара утешающих моментов. Уже две ночи саперы скрытно роют сапу в направлении противника — так что в полный рост до их крепости идти не придется, пойдете «тихой сапой», так сказать. Половину пути можете двигаться прогулочным шагом. Дальше сложнее, но местность неоднородная, укрытий хватает. В нужный момент вот здесь, на востоке, — ткнул он пальцем, — мы затеем артобстрел — да такой, что их чертям тошно станет. Создадим видимость, что собираемся прорвать участок фронта. Под шумок вы и проскочите — уверен, финны отвлекутся. А теперь самое занятное. Под обрывом, в западной части переднего края, есть вентиляционная отдушина, это примерно здесь… Крепость — сложный организм, в ней есть все, вплоть до канализации. Добытый вами финский офицер любезно предоставил эти сведения. Он знает тамошнюю структуру и, кстати, до войны был инженером по подобным коммуникациям. Поговори с ним — его еще не увезли. Пусть подробно распишет, что и как. Наобещай ему что-нибудь. Уверен, такого маневра финны не ждут. Задача ясна?

— Странное место для вывода коммуникаций, — озадаченно потер переносицу Никита.

— Говорю же, везде гранит и камни — рыли там, где позволяла почва. Поговори с пленным, старлей, не поленись. Выступаешь после полуночи. Удачи тебе! Береги себя и людей…

Глава 12

— Вперед, вперед, ребята… — торопил Мечников. — Голову не поднимать, шутки и прибаутки отложить пока…

Разведчики выползли из окопа, прорытого саперами, скрылись за противотанковыми рогатинами. Впереди маячили бетонные надолбы, расставленные в шахматном порядке, за ними метровый обрыв, по верху которого вилась колючая проволока. Артподготовка на востоке началась почти без опоздания. Заговорила полковая артиллерия. Били наобум, но густо, покрывая разрывами большую площадь. Опушка на востоке тоже ощетинилась огнем. Из леса выползли танки, стреляли из пушек. Танкисты получили приказ пройти пятьдесят метров, остановиться, потом пятиться обратно, продолжая вести огонь. Предполагалось, что эти действия отвлекут финнов. Возможно, фокус сработал. Противник беспорядочно стрелял, ожил монументальный дот, открыла огонь артиллерийская батарея. Разразилась огненная дуэль.

Люди переползли под обрыв. Прожекторы в этой части поля не работали. Мечникова трясло от возбуждения. Кажется, все успели проскочить, рассредоточились под обрывом. Выход вентиляции, по уверению пленного, находился метрах в тридцати левее западной части фортификации. «Вы не сможете его не заметить», — волнуясь, уверял офицер. Опыт общения с пленными подсказывал, что субъект не врет. Больше всего на свете ему хотелось жить. Вентиляционную решетку наполовину замело снегом, оттого и провозились. Пленный утверждал, что этот канал не работает, из него давно удалили вентилятор…

Скрипело, гнулось ржавое железо. Пыхтел здоровяк Вахрушев. Не поленились взять с собой ломик и гвоздодер, так что решетка все-таки поддалась. Трое схватили ее, осторожно отложили в сторону.

Завершился артобстрел, отползли в лес танки. Через несколько минут замолчала финская артиллерия. По лазу ползли, как муравьи, и Мечников карабкался первым — не мог доверить посторонним столь важное дело. Работал карманный фонарик. Лаз в разрезе представлял собой квадрат со стороной шестьдесят сантиметров — не разгуляешься, но достаточно. Стены каменно-земляные, во многих местах осыпались, но сплошных завалов не было. Воздух поступал, но слабо, порой наваливалось головокружение — задерживаться не стоило. Лаз расширился, появилась возможность встать на колени. На пути попалась еще одна ржавая решетка — в ней когда-то был вентилятор, и люди вкручивались, как сверла, в резко сузившееся пространство. Нора забирала вниз — значит, выход глубоко под землей. Назад пути не было, попробуй тут развернись! Сзади тихо скулил кто-то из разведчиков — паршиво стало, когда оказался в замкнутом пространстве. У всех свои затаенные страхи — о многих и не знаешь, пока не столкнешься с ними. Дальше пространство снова расширялось — слава богу! Судя по всему, они уже находились под бункером. Внутри — земляная яма, по дну которой пролегала мощная труба с вентильным устройством. В яму спускалась лестница, такая же — на противоположной стороне. Там нора продолжалась, но, от силы, на метр. Никита спустился в яму, поводил фонарем по сторонам, оценивая габариты. Яма не маленькая, но послужить временным убежищем для сорока солдат…

Впрочем, советский человек не барин, может и потесниться!

— Вылезаем по одному, — гулким шепотом возвестил он. — Плотнее садимся, товарищи красноармейцы, и ждем дальнейших распоряжений. Не шуметь — противник рядом. Карабаш, Беседин, Коротков, идете со мной, нужно осмотреть хотя бы этот уровень…

Вентиляционную решетку плавно расшатывали — словно колыбель качали. Она застряла в пазах, издавала скрежет. Протиснулся Коротков, стал смазывать гусиным жиром места контакта решетки с рамой. Воистину, голь на выдумки хитра… Рама уже не скрипела, как столетний острожный замок. Ее осторожно выставили, положили на каменный пол и выползли. Над головами висела мощная бетонная плита, не позволяющая даже встать на корточки. Впереди маячил рассеянный свет. Они находились на самом нижнем уровне. Под ними — ничего. Что здесь — арсенал? Поскрипывали подошвы, потом в поле зрения образовались сапоги. По-видимому, часовой. Разведчики застыли. Сапоги недолго помаячили и удалились в неизвестном направлении. Мечников подтянулся на руках и выполз в тускло освещенный коридор, обложенный красным кирпичом. За стенами работал генератор, доносилась глухая речь. По потолку тянулась гирлянда из маломощных ламп. Забрались в самое логово, а что дальше? Малейшая ошибка, и сорок человек, сидящих в яме, просто прекратят свое существование… За спиной сопел Коротков. Никита высунулся на полкорпуса, разглядел стальные запертые двери, ниши в стенах — очевидно, шахты с подъемниками. На этом уровне находились склады, возможно, и оружейные. Открытая дверь в глубине коридора. С обратной стороны такой же проем, только ближе. Никита отполз назад, шепотом отдавал команды. Первым выбрался Беседин, устремился на цыпочках к ближнему проему. За ним колобком выкатился Коротков — смешной мужичонка с носом-кнопкой, — припустил в обратную сторону.

— Думаешь, справятся? — спросил в спину Карабаш.

— Справятся, — уверенно кивнул Никита, — невелика хитрость.

Первым вернулся Беседин, вполз в нишу, зашептал:

— Дальше за коридором ничего нет, товарищ старший лейтенант… Каменная лестница наверх. Я поднялся на один пролет — она крутая, зараза… Там люди разговаривают, табачный запах, похоже на казарму… Их подняли по тревоге, когда наши обстрел начали, а сейчас вернулись и все успокоиться не могут. Смеются, наверное, думают, что мы испугались и отступили…

Показался Коротков. Парень летел по коридору с выпученными глазами, но при этом ухитрялся не шуметь, закатился в нишу и выдохнул:

— Шухер, мужики, часовой идет… За проемом лестница наверх, а прямо коридор продолжается, там тоже закрытые двери, и часовой один на весь этаж…

Коротков осекся, вцепился пальцами в пол, подался вперед. Часовой действительно вышел из дальнего тамбура и брел, никуда не спеша. Зачем часовой в этом замкнутом пространстве, было непонятно, но, видимо, по уставу положено — охранять любые ценные или опасные предметы. Сапоги приближались. Мечников стиснул зубы, лихорадочно думал. Эх, кто не рискует…

— Давай! — прошептал он, обращаясь к Короткову.

Боец подтянулся — и в тот момент, когда солдат проходил мимо, схватил двумя руками за сапог и сильно дернул. Солдат ахнул от резкой боли, упал, и его втащили в нишу за нижние конечности. Навалился Беседин, заткнул солдату рот. Допрос не затянулся. Парень отвечал — правда, часто невпопад, не понимал, кто они такие и чего хотят. Но уже имелись все основания не плутать в потемках. Длина оборонительного сооружения — не меньше пятидесяти метров. Территория опутана ходами сообщения, гарнизон — сто с хвостиком, до соседнего опорного пункта — метров четыреста. На нижнем уровне — арсенал, продуктовый и вещевой склады. Смена караула — минут через пятнадцать…

Долго беднягу не мучили, избавили от страданий. А теперь надо было действовать стремительно. Карабаш попятился назад и забрался в люк. Весть разведчиков обрадовала — надоело сидеть в тесноте и почти без кислорода. Потянулась под бетонный козырек человеческая змейка. Люди распределялись в коридоре, стаскивали маскхалаты, без которых воевать не на «пленэре» было гораздо удобнее. В коридоре становилось многолюдно. Мелькнула смешная мысль: вот удивится финский солдат, который придет на смену часовому…

Наверх вели две лестницы. Бойцы заскользили по ступеням, уселись на корточки.

Казарма размещалась в восточном крыле, там царила тишина, только часовые перекликались. На дежурстве, согласно показаниям часового, находился взвод. Остальные отдыхали — впрочем, обувь и одежду не снимали, с оружием не расставались. Казармы временно обошли стороной, оставив лишь заслоны с гранатами. Двух солдат, поимевших глупость нарисоваться в проеме, сняли без шума. На нижнем уровне, в той же плоскости, что и помещения для личного состава, стояли орудия, стволы их выглядывали из амбразур, теснились штабеля ящиков со снарядами. Освещение отсутствовало, только мглистый лунный свет проникал сквозь орудийные амбразуры. Трое с ножами просочились внутрь, остальные ждали на лестнице. Разведчики бесшумно двигались мимо орудийных лафетов. Дежурная смена полегла с перерезанными глотками — даже пикнуть не успела. Никита недоверчиво поглядывал на орудия. Финны не гнушались ничем. Собственная промышленность артиллерию не производила. Армия забирала то, от чего избавлялся Запад. Горные пушки 75-го калибра на тумбовых установках, русские орудия образца 1900 года, оставшиеся со времен царского владычества, несколько противотанковых пушек «Бофорс» 36-го года на казематных установках — оставалось лишь гадать, как все это добро сюда подняли…

— Панчехин, пулей вниз, скажешь Латкину, что начинаем через минуту… — прошептал Мечников. — Действовать синхронно, чтобы не оставлять этим гадам шанса…

Выше был еще один уровень — и там без шума не обойтись. Вахрушев с пулеметом поднимался первым, остальные — за ним, приготовив оружие. Еще один «гараж», амбразуры, бойницы — на все четыре стороны света. Отсюда можно было вести огонь даже в тыл — в отличие от орудийного сектора. Пулеметные расчеты были на местах, моргали огоньки сигарет, доносилась приглушенная финская речь. Здесь находилось не меньше десятка военнослужащих! Вахрушев запрыгнул на последнюю ступень и начал стрелять от бедра, злобно хохоча и водя стволом. Полезли остальные, открыли огонь из автоматов. Разразился ад кромешный! Финны метались, катились по полу, брызгая кровью. Кто-то пытался оторвать пулемет от турели, но затея была изначально обречена на провал, да и времени у пулеметчика не было — его отбросило к стене, и он задергался, как марионетка в руках неумелого кукловода. Вся смена дружно полегла, успев произвести лишь пару выстрелов. Бойцы разбегались по пространству оборонительного каземата, добивали раненых. Отделение Карабаша еще до первых выстрелов пошло на крышу, огороженную двухметровой отбортовкой. Там тоже были финны, стояла минометная батарея. Бросили туда гранаты, чем усилили панику, потом сквозь дым пошла штурмовая группа…

Одновременно события происходили уровнем ниже. Группа Латкина сняла часовых у спальных помещений, а когда загремели первые выстрелы, распахнула дверь и забросила внутрь гранаты. Бросили обильно — не жалели, гранат было много. В дыму истошно орали люди, стонали искалеченные осколками. Потом в дым ворвались автоматчики, стреляли налево и направо, натыкаясь на тела, на перевернутые и изломанные кровати…

В этом аду упустили из вида караульное помещение на среднем уровне. До зачистки дело еще не дошло. Из каморки выбежали трое караульных отдыхающей смены, стали беспорядочно стрелять. Под раздачу попали радист и зазевавшийся разведчик из взвода Скорина. Оба погибли, рация сорвалась с плеча, запрыгала по каменным ступеням и разбилась! «Виновников торжества» нашпиговали свинцом, отправили вниз той же дорогой. Мечников схватился за голову!

— Командир, все нормально… — пробормотал взбудораженный Скорин. — Они поймут по нашему фейерверку, что мы уже в укреплении, начнут действовать…

Да черта с два они начнут! Обожглись уже в декабре. Если и начнут, то слишком поздно, когда никого в живых не останется. «Проверить рацию!» — закричал Никита, прыгая по ступеням. Проверять было нечего — разлетелась на мелкие кусочки.

В отдельных местах фортификации еще гремели выстрелы, но они не имели значения. Очаги сопротивления быстро подавили, финнов, даже вскидывающих руки, расстреливали без пощады. Железобетонную махину зачистили за несколько минут. Вход в опорный пункт располагался на северной стороне — тяжелая металлическая дверь была распахнута настежь.

— Латкин, давай своих людей в траншеи! — надрывался Мечников. — Перекрыть ходы сообщений, взорвать траншеи, чтобы не пролезли через завалы! Скоро пойдут финны с соседнего опорного пункта, не пропустить! Иванченко, своих людей наверх, развернуть пулеметы, контролировать местность на 180°! Карабаш, что по минометам? Живо наверх, и выяснить! Сигнализируйте нашим, чтобы подводили подкрепление! — Он сам не верил, что это возможно. Ночь глухая, на той стороне ничего не поймут. — Муренич, бегом в полк! Ты же у нас мастер по бегу с препятствиями? Чтобы через полчаса был там! И не вздумай под пулю подставиться! Выполнять!

Попятился побледневший боец, растерялся, стал коситься по сторонам — мол, а вы тут как без меня? Потом забросил автомат за спину и запрыгал по ступеням.

Сколько их осталось? Никита не мог пересчитать людей. При захвате укрепления погибли пятеро или четверо. Выходит, уже меньше сорока. Как мило! И удерживать такую махину! Пока добежит Муренич (если добежит), пока отправят оперативное донесение в штаб дивизии, получат разрешение на операцию (если получат) — гора времени пройдет!

Он побежал на первый уровень, в орудийный отсек, и стал смотреть через амбразуру. Никакого движения на советской стороне! Чернели головы подчиненных Латкина. Бойцы устанавливали пулеметы, перетаскивали мешки с песком. Их было так мало, черт возьми! Прогремел взрыв — засыпало траншею. Надолго ли это остановит? На западе финских укреплений не было — небольшое утешение. На востоке — еще парочка опорных пунктов, соединенных траншеями. И там вовсю работала сирена! Включились мощные прожекторы, их разворачивали в сторону потерянного опорного пункта. Финны еще не знали, что здесь произошло, но долго ли узнать?

— Командир, два миномета в порядке! — подлетел Карабаш. — Правда, мин с десяток наберется.

— Приготовиться к стрельбе! — встрепенулся Мечников. — Есть у тебя в отделении люди, знакомые с этим делом? Дистанция — метров сто от позиции Латкина, пусть высчитают, да только своих не накройте!

— Ага, — сообразил Карабаш. — Сделаем. Да не кусайте вы локти, товарищ старший лейтенант, — расплылся он в улыбке, — прорвемся, и не такое видали! Мы же в обороне, у нас ого какая крепость!

— Выдели трех бойцов для Латкина. Нечего вам всем на крыше торчать. Для стрельбы достаточно двоих.

— Тоже сделаем, — не стал возражать Карабаш и испарился.

Людей катастрофически не хватало. Сирена на финской стороне продолжала надрываться. Мимо пробежали трое красноармейцев. Затем, по ходу сообщения, еще трое с лейтенантом Скориным. Уже лучше. Никита заспешил наверх. На последнем уровне было человек пятнадцать, покрикивал лейтенант Голубев. Пулеметы выкрутили из турелей, перетащили на северную и восточную стороны. Парочку оставили в резерве — вдруг пойдут с другой стороны.

— Товарищ старший лейтенант, сейчас финны атаковать будут, — оторвался от амбразуры Иванченко. — Движение наблюдаю на их стороне…

Никита прижался к амбразуре. Обзор был круговой, местность просматривалась на все 360°. Финны все поняли, и было бы странно, не попытайся они все вернуть. Время пять часов утра, скоро светать начнет.

Минометный обстрел обрушился, как снег на голову! Мины перепахивали траншеи, вырывали бревна. Дым вставал до неба — за ним мутнел и расплывался свет прожекторов. Обстрел продолжался несколько минут, оставалось только терпеть. Тем, кто находился в крепости, он не нанес вреда. Потом вдруг стало тихо.

— Латкин, Скорин, вы живы? — проорал в амбразуру Мечников.

— Землей засыпало… — прохрипел Латкин. — А так нормально, полны сил и энергии… Товарищ лейтенант, вы с нами?

— С вами, орлы, где же мне быть… — отплевывался Скорин. — Товарищ старший лейтенант, мы двоих потеряли — Головаш и Крюков убиты! Остальные вроде шевелятся…

Никита стиснул зубы. Цинично так думать, но двое — еще ничего.

— Идут! — воскликнул Беседин, обладающий отменным зрением. — Гадом буду, идут, товарищ старший лейтенант!

По траншеям извивались цепочки — головы финских солдат. Они приближались и уже не делали тайны из своего присутствия. Прогремел взрыв — одна из цепочек замерла и стала как-то короче.

— Молодец, Латкин! — обрадовался Иванченко. — Устроил им сюрприз!

Еще один взрыв — во второй траншее. Солдаты противника продолжали движение. Прибывало подкрепление, голов становилось больше. Они стреляли — пока что для острастки. Одна из групп уперлась в завал, несколько человек выбрались на поверхность. Заговорил ручной пулемет Вахрушева. Двое остались лежать, остальные спрыгнули обратно. Засвистели, заулюлюкали защитники крепости. Но через завал противник худо-бедно пробился, солдаты в траншеях пошли быстрее. Никита кинулся к лестнице, задрал голову:

— Семен, огонь!

Ухнул залп из двух минометов. Высчитали примерно правильно, хотя могли и лучше. Разрывы накрыли траншею. Второй залп, третий. Минометчики спешили выработать боезапас — если враг подойдет ближе, от минометов толку не будет. Пара мин взорвалась в расположении атакующих. Там началась сумятица. Но, несмотря на это, наступление продолжалось, потрепанное войско пошло на приступ. Еще два залпа — и мины закончились. Красноармейцы, оставшиеся не у дел, скатились с крыши. Очередной взрыв в траншее повалил несколько солдат. Финны пришли в замешательство, но офицер грозно кричал на них, требуя продолжать бой. Солдаты вылезли из траншеи, побежали верхом. Загремели пулеметы с верхнего уровня. Никите показалось, что он оглох. Сыпались отстрелянные гильзы, грязно ругались пулеметчики. Атакующую толпу накрыло свинцом. Потери у финнов были ощутимые — передний ряд разбросало, кто-то падал в траншеи, кто-то залег. Бежало подкрепление со стороны второго опорного пункта — не все резервы еще исчерпались. Там тоже были пулеметы — горячий ливень обрушился на амбразуры. Закричал пулеметчик, хватаясь за лицо, повалился на спину. Охнул второй, сполз по стенке. На смену павшим пришли другие, застрочил красноармеец Лямышев, входил в раж — видимо, боялся, что и его сейчас убьют, а он так много еще не сделал. Финны снова поднимались, упрямо шли в атаку. Лямышев выругался — пулемет заклинило, вот же проклятая буржуинская техника! Красноармейцы припали к амбразурам, вели огонь из автоматического оружия. Снова ожил Вахрушев, рассыпал в пространство трескучую очередь.

— Молодцы парни Скорина, держатся! — прокричал Логинов.

— Да и мы не на базаре семечками торгуем! — нервно засмеялся Беседин.

Финны предприняли последний рывок — кинулись вперед, не считаясь с потерями. Им навстречу поднялись красноармейцы — меньше, чем пальцев на двух руках.

— Сомнут же парней! — ахнул Мечников. — Все вниз, отбросим, к чертовой матери, эту нечисть!

Полтора десятка бойцов загремели по ступеням. Никита первым вылетел в распахнутую дверь. Кто-то оттолкнул его, обогнал. Жидкая цепочка кинулась в дым, покатилась, перепрыгивая через траншеи. Кто-то боролся в дыму, двое пятились, отстреливаясь. Мелькали полушубки финнов, они тоже что-то орали. Яростно работал прикладом рыжий Юдин, засмеялся, раскроив череп финну, но тут же схватился за живот, согнулся пополам. Вахрушев боролся с двумя, отмахивался ножом. Подбежал финский офицер, выстрелил в него из пистолета, потом еще два раза для верности… Этого офицера Никита повалил с первой же пули!

Орущая ватага ворвалась на поле боя, разгорелась рукопашная. Бились кулаками, прикладами, брызгала кровь из разбитых ртов. Никита стрелял из пистолета, пока не кончились патроны. Потом схватил за грудки зазевавшегося финна, подсечкой выбил почву из-под ног, выхватил нож, воткнул в ключицу, а дальше уже не смотрел…

Финны дрогнули, стали откатываться, исчезать в траншеях.

— Не преследовать! — крикнул Мечников. — Всем в укрытия!

Обвалилась земля под ногами, он съехал в траншею, только чудом не повредив ногу, и потрясенно уставился на Латкина. Боевой товарищ сидел, подогнув ногу, откинул голову на стенку и пристально смотрел вбок. На груди расплывалось пятно, а струйка крови, вытекшая изо рта, уже подсохла.

— Лейтенанта Скорина убили! — пронзительно закричал Голубев.

— Товарищ старший лейтенант, они опять идут! — выдавил сорванным голосом Лямышев. — Мать честная, и откуда их столько!..

Очевидно, важен был для финнов этот незначительный в масштабах фронта пункт. Снова мелькали головы над ходами сообщений, трещали автоматы. Охнул и повалился замертво красноармеец Ганелин — такой, казалось, ловкий и неуязвимый.

— Все назад, в дот! — взревел Никита. — Держать оборону до последнего!

Порой мелькала мысль: почему он еще жив? Люди вокруг гибли пачками — и свои, и чужие. Никита кричал: все наверх, к амбразурам, видел, как люди перебегают к лестнице, прыгают через ступени. Кажется, все проскочили. Удивительно, но в этой огненной вакханалии выжила одна лампочка — моргала с потолка, озаряла пространство. Дверь запиралась на массивный стальной засов, навалились вдвоем с Бесединым, замкнули и посмотрели друг на друга, переводя дыхание. Здесь валялись трупы финских солдат при полной амуниции. Не сговариваясь, кинулись к ним, стали набивать подсумки гранатами. Потом побежали к лестнице. Карабкались тяжело, с одышкой. Первое, что увидели наверху — раненого рядового Савицкого. Тот сидел, прислонившись к стене, тяжело дышал, держался за простреленный бок. Как вскарабкался, уму непостижимо. Остальным было не до него, люди припали к амбразурам, вели огонь. Снаружи тоже стреляли. Отшатнулся красноармеец Курченко, упал замертво. Мечников забрал автомат у павшего бойца, двинулся, пошатываясь, к амбразуре. Все было плохо. Финны проявляли странные стойкость и упорство. Они опять лезли, позабыв про страх. Кто-то догадался прижаться к стене дота. Затем и другие оказались в «слепой зоне». Красноармейцы ругались. Находчивый Коротков высунул наружу «шмайссер», стрелял вниз с одной руки. Бойцы отваливались от амбразур, мрачно переглядывались. Сил стоять уже не было, падали, не чуя под собой ног.

— Вот и приплыли, товарищ старший лейтенант, — грустно вздохнул Голубев. — Обидно, конечно, но ладно, хоть продержались немного…

— Да не, еще не вечер, — оскалился Иванченко. — Мы еще навалим тут кучу дерьма…

— Где Карабаш? — мрачно спросил Никита.

— Не знаю, командир… Черт, а ведь впрямь, где он? — Иванченко завертел головой.

— Убили его, — мрачно вымолвил чумазый, как черт, Логинов. — Граната рядом взорвалась, ногу мужику оторвало, крови потерял чертову уймищу… Сам видел, товарищ старший лейтенант…

К раненому Савицкому подполз Ветренко, стал рыться в вещмешке, отыскивая бинты. И тут финны подорвали стальную дверь связкой гранат, она рухнула с протяжным дребезжанием. Вбежала группа солдат, затопали сапоги.

— Гранаты к бою, — вздохнул Никита.

И чем Панчехин слушал — уши оторвало? Красноармеец с ревом вскочил, метнулся с автоматом к лестнице. Откуда только прыть взялась? Скатился на первую ступень, расставил ноги и, когда вражеские солдаты повалили к лестнице, открыл огонь. Очередь не пропала даром — судя по тому, как он захохотал. Но пуля сбила его с ног, и он покатился вниз…

Иванченко и Коротков побежали к лестнице, одновременно выбросили гранаты и подались обратно. Потолок из мощного армированного бетона даже не вздрогнул. Внизу стонали раненые.

— Говорил же, что навалим, — хмыкнул Иванченко.

Не время было расслабляться. Снизу влетела граната, запрыгала по полу. Лямышев отбил ее ногой, как футбольный мяч. Граната взорвалась, не долетев до нижнего уровня, и, похоже, осколки порвали всех, кто имел глупость приблизиться к лестнице.

— Так и будем перебрасываться? — спросил Ветренко. Он уже заканчивал перевязку. Савицкий закрыл глаза, лицо выражало спокойствие и какую-то библейскую обреченность.

— А что нам делать? — хохотнул Лямышев. — Потеряют еще десяток — думать начнут. Не сразу будут бросать, а выждав пару секунд. Тогда хрен мы ее отобьем…

— Да пошли они все… — проворчал лейтенант Голубев, подтаскивая к лестнице целую связку гранат. Он стал швырять их по одной, и физиономия была такая блаженная, словно внизу не взрывы звучали, а Первый концерт Рахманинова!

Тихо стало в здании. Ругались люди за пределами укрепления. «Ничего, они что-нибудь придумают», — подумал Мечников. Разведчики без сил укладывались на пол, от усталости закрывались глаза. Лямышев подполз к лестнице, чтобы быть начеку. Внезапно снаружи зазвучали тревожные крики. Забегали люди. В отдалении прогремела очередь из крупнокалиберного пулемета. Где-то очень далеко, словно в другом мире, затрещали скорострельные пушки, глухо заухали орудия. Несколько взрывов прогремели совсем рядом, посыпалась штукатурка с потолка. Попыток проникнуть на верхний уровень никто не предпринимал. Лямышев подполз к лестнице, осторожно глянул вниз и пробормотал:

— Ни хрена себе, поработали… — Потом перекинул ногу на ступень, затем вторую, начал спускаться, сжав в кулаке гранату. Через полминуты снова показался, растерянно моргнул: — Нет там никого, товарищ старший лейтенант…

Зато на востоке все гремело и плавало в дыму. Никита поднялся, держась за отбитые ребра, доковылял до амбразуры, выходящей на южную сторону. Словно тени, поднимались остальные — оборванные, измазанные своей и чужой кровью: лейтенант Голубев, отделенный командир Иванченко, красноармейцы Беседин, Логинов, Ветренко, Коротков. Подумав, поднялся Лямышев… Пошатываясь, люди подходили к амбразурам, всматривались в даль. Начинало светать. Как быстро пролетела ночь…

— Мужики, что там? — простонал раненый Савицкий.

— Да все нормально, Миша, наши в городе, — пробормотал Ветренко.

Возможно, Муренич дошел, поставил в известность майора Макеева о событиях на опорном пункте. Командование решилось — не упускать же такую возможность! Артиллерия долбила по переднему краю, но в районе крепости снаряды не взрывались. На поле возились саперы, взрывали противотанковые надолбы, резали колючую проволоку. Подходили танки, с ревом устремлялись в проломы. За танками бежала пехота — серые пятна на белом снегу. Из леса выходили новые машины, неслись вперед по протоптанным дорожкам…

— Отойдите, мужики, — сказал Мечников, — а то не ровен час свои пристрелят…

Подкосились ноги, и он сел, прислонившись к стене. Падали другие, стонали. Лямышев что-то тихо затянул — слушать было невозможно, боец фальшивил в каждой ноте.

— Слышь, музыкант, ты бы заткнулся? — попросил Никита. — Песня ему, видите ли, строить и жить помогает… Шабаш, мужики! — вздохнул он. — Посидим еще, потом выходим строиться. Красная Армия в гости пожаловала, встречать надо…

Хрюкнул Ветренко. Издал горловой звук лейтенант Голубев — и смущенно закашлялся. Улыбнулись остальные, и вскоре сумрачные казематные стены огласил какой-то утробный зловещий смех…

Эпилог

Март, 1940 год.

— Придется подождать, товарищи военные, — сообщила военврач, выходя из палаты, — больной лишь неделю назад пришел в сознание, пока очень плох и почти не разговаривает. Сейчас медсестра сделает ему укол, и вы сможете войти.

— Благодарю, — сказал Никита.

Военврач с достоинством кивнула и медленно пошла по коридору.

— Что там у тебя? — сунул нос в сумку, висящую у командира на плече, Иванченко.

— Клюв убери, — огрызнулся Никита, — любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

— Проходите, пожалуйста, — открыла дверь медсестра с темными волосами.

Они вошли осторожно, двигались, как по минному полю, стараясь не дышать. В палате остро пахло лекарствами и чем-то еще — не ассоциирующимся с приятными вещами. Здесь лежали двое — один был без сознания или спал, закутанный в одеяло. Глаза второго были открыты, по небритым губам скользила вялая улыбка.

— Вот, лежит и ничего не делает, — посетовал Иванченко. — Тьфу, бездельник!..

Карабаш заулыбался, сделал попытку что-то сказать, но не вышло, и он шумно выдохнул. Семена подобрали той самой ночью, когда финны отступили от укреплений под Малуярве. Мечников с потерянным видом блуждал по траншеям, заваленным трупами, и внезапно услышал стон. Кинулся — и под телами финских солдат обнаружил окровавленного товарища. Правая нога была всмятку — ее размозжило осколками. Он потерял много крови, и оставалось лишь недоумевать, почему еще жив. Санитары прибежали на призыв, доставили пострадавшего в санчасть, оттуда — в госпиталь под Ленинградом. Признаться честно, Никита не рассчитывал, что Карабаш выживет, однако это случилось. Ногу ампутировали по самое бедро. Организм сопротивлялся, черпал силы непонятно откуда — очевидно, из космоса. Две недели Семен метался в бреду, потом состояние стабилизировалось, он начал приходить в себя, узнавал окружающих, вспомнил, кто он такой и что с ним случилось.

— Еле откачали вашего друга, товарищ капитан… — За спиной снова возникла военврач, и Никита вздрогнул. — Лишь несколько дней назад стал в сознание приходить, шепчет что-то. Мы не представляли, что с такой потерей крови можно выжить. Но теперь все несчастья позади, выкарабкается. Правда, с питанием пока еще плохо, не ест ничего. Раньше из трубочки кормили, а теперь с ложечки — отказывается, выплевывает, приходится силой кашу впихивать…

— Получается, я напрасно это принес? — Никита посмотрел на сумку.

— А что там у вас? — Военврач тоже с любопытством вытянула шею.

— Яблоки.

— Вы шутите? Какие яблоки в его состоянии? — снисходительно улыбнулась она. — Медсестрам отдайте, а если хотите, можем в кашку ваши яблоки перетереть, пусть теперь их выплевывает…

Мечников подошел к кровати, склонился над товарищем. За спиной с адской смесью ехидства и сочувствия ухмылялся Иванченко.

— Все в порядке, Семен, — вкрадчиво проговорил Никита. — Ты выжил, теперь все будет нормально. Полежишь еще, подлечишься. Правда, с армией, по-видимому, придется завязать… — Он смущенно кашлянул и добавил: — И ладно, война все равно кончилась. Наши Выборг взяли, теперь на всех законных основаниях это наш город. Финны мира запросили — эти чертовы буржуины боятся, что мы их страну своей союзной республикой сделаем… Нас тогда человек десять осталось, всех в тыл вывезли, к наградам представили, и тебя тоже. А когда снова на войну запросились, она возьми, да и закончись. Так что все теперь, дружище. Мне отпуск дали на десять дней, Иванченко в часть поедет — шиш ему, а не отпуск… Что ты говоришь? — склонился он над больным. Тот что-то шептал, слова с трудом разбирались. Но Никита услышал, заулыбался: — Хорошо, приятель, я обязательно это сделаю…

— Вам пора, — подняв руку, предупредила врач. — Больному нужен отдых, нечего ему тут улыбаться.

— Что он тебе сказал? — пытал Иванченко, когда они вышли из палаты. — Я точно видел, он что-то сказал тебе, командир…

— Попросил дать тебе в лоб — от своего имени и от имени пролетариев всех стран, — засмеялся Мечников. — Ладно, не буду, люди смотрят…

Они расстались в больничном дворике, пожали друг другу руки, пообещали писать и разбежались. Иванченко спешил на службу — увольнение не вечное. Мечников проводил его глазами, присел на лавочку, закурил. Время оставалось, он отгулял лишь половину отпуска. С наслаждением затягиваясь, Никита смотрел по сторонам. Весна еще только начиналась, кое-где проседал снег, темнел. Активизировались воробьи — что-то почувствовали, расчирикались, прыгали с ветки на ветку. Он не стал рассиживаться — почти всегда, когда наступало состояние покоя, память распахивала дверцу, перед глазами стройными шеренгами проплывали лица — улыбчивые, хмурые, но такие живые, и невозможно было представить, что их больше нет и никогда не будет… Выбросил окурок в урну, со вздохом поднялся и двинулся к решетчатым воротам.

Все кончилось, другой войны не будет. С кем воевать? Англия с Францией Антанту высадят? Ага, сейчас. Светлое будущее впереди. Лиза вернулась в свою квартиру на Петроградке, форсирует учебу. Плакала, висела у него на шее, когда он вломился в квартиру, напугав мать. Потом огорошила: дескать, беременна, и догадайся, от кого. Он только обрадовался, все равно жениться собрался. Надо же, в больничном подвале ребеночка заделали. Никому об этом нельзя рассказывать! Летом отпуск догуляет, но вряд ли на курорт с женой рванет — шесть месяцев, какой курорт с таким пузом? А вот на следующее лето, в 41-м, уже можно. Махнуть, например, в Крым, и маленького с собой взять, чтобы приобщался к земным радостям. Там в июле — августе самый разгар сезона, не жизнь, а загляденье…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg