«Доллары мистера Гордонса»

Доллары мистера Гордонса (fb2) - Доллары мистера Гордонса (пер. Владимир И. Никитин) (Дестроер - 18) 419K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ричард Сэпир - Уоррен Мерфи

Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Доллары мистера Гордонса

Глава 1

В последний свой день, когда его руки были еще соединены с плечами, а спинные позвонки составляли единое целое — невредимый позвоночный столб, Джеймс Кастеллано снял с верхней полки стенного шкафа в прихожей свой служебный револьвер 38-го калибра.

Оружие он хранил в коробке из-под ботинок компании «Том Макен». Коробка была тщательно обмотана изоляционной лентой — так, чтобы дети не могли открыть или проткнуть картонную крышку, если, не дай Бог, доберутся до нее, играя в небольшом фермерском домике Кастеллано, расположенном в одном из тех районов Сан-Диего, в которых проживали люди среднего достатка.

Но дети давным-давно покинули этот дом и обзавелись собственными детьми. Изрядно подсохшая за долгие годы изоляционная лента рвалась в пальцах, когда Кастеллано начал сдирать се с коробки. Это занятие не мешало ему одновременно, сидя за кухонным столом, жевать недозрелый персик и слушать жалобы своей супруги Бет Мари на высокие цены, на его низкую зарплату, на поселяющихся в их районе в последнее время «не таких» жильцов, на то, что машине требуется ремонт, а денег, конечно же, нет.

Когда Кастеллано улавливал в потоке слов паузу, он вставляют в него свое «Угу!», когда голос жены повышался, он каждый раз реагировал на это кивком головы, сопровождая его словами: «Это ужасно!»

Сняв с коробки последний слой изоляционной ленты, Кастеллано заметил доставленную на крышке цену — семь долларов и девяносто пять центов. Он хорошо помнил эти ботинки. Пожалуй, они были намного изящнее и крепче, чем те, за которые он заплатил недавно двадцать четыре доллара и девяносто пять центов. Револьвер был обложен толстым мягким слоем белой туалетной бумаги и густо смазан неким вазелиноподобным составом, который ему много лет тому назад дали на оружейном складе. В коробке лежала также карточка размером три дюйма на пять с печатными буквами, написанными от руки чернильной ручкой, с кляксой в конце.

Это была составленная им когда-то памятка по содержанию оружия, состоявшая из десяти пунктов. Она начиналась с напоминания о том, что первым делом с револьвера надо снять густую смазку, и заканчивалась словами: «Прицелиться в лицо Никольса и нажать на спусковой крючок».

Прочитав последний пункт, Кастеллано улыбнулся. Насколько он помнил, Никольс был тогда помощником районного инспектора Секретной службы, и его ненавидели все подчиненные. Это было уже в прошлом, поскольку минуло более пятнадцати лет с тех пор, как Никольс умер от сердечного приступа. Теперь, когда Кастеллано сам стал помощником районного инспектора по вопросам, связанным с изготовлением и сбытом фальшивых, или, как их называли, «веселых» денег, он понял, что Никольс, собственно говоря, был не таким уж и злыднем. Просто он был требователен. Но в этом деле по-другому нельзя.

— Угу, — сказал Кастеллано, внимательно рассматривая на свет кухонной лампы внутреннюю поверхность абсолютно чистого ствола револьвера. — Это ужасно, — добавил он наугад.

— Что именно? — спросила Бет Мари.

— То, что ты сказала, дорогая.

— А что я сказала?

— Ну, про то, как все теперь становится ужасным, — сказал Кастеллано и, прочитав в пункте восьмом памятки, что надо вложить в барабан шесть патронов, долго шарил по дну коробки, пока не нашел все шесть.

— Как жить дальше? Эти постоянно растущие цены нас просто убивают.

Просто убивают. Это ведь все равно, как если бы каждый месяц тебе понижали жалованье, — сказала Бет Мари.

— Будем, дорогая, налегать на гамбургеры вместо бифштексов. — На гамбургеры? Да мы в последнее время почти совсем перестали их покупать, чтобы сэкономить немного денег. Последнее слово заставило ее мужа насторожиться.

— Что ты сказала? — спросил Кастеллано, подняв глаза от револьвера.

— Я сказала, что мы экономим деньги на гамбургерах. Ты что, не слушаешь?

— Слушаю, дорогая, — сказал Кастеллано. Требование десятого пункта инструкции было явно невыполнимо: для этого нужно было выкопать из могилы тело давно умершего помощника районного инспектора Никольса. Вместо этого Кастеллано поставил револьвер на предохранитель и положил его во внутренний карман своего легкого полосатого пиджака. В офисе ему обещали выдать наплечную кобуру.

— А зачем тебе револьвер? — спросила Бет Мари.

— Иду в офис, — сказал Кастеллано.

— Знаю, что в офис. Конечно же, я не думаю, что ты собираешься ограбить «Бэнк оф Америка». Но револьвер-то зачем? Тебя что — понизили в должности, и ты теперь оперативник или что-то в этом роде?

— Да нет, просто сегодня у меня особое задание.

— Понятно, что особое. Если бы не особое, ты бы не брал с собой свою пушку. Впрочем, я только попусту трачу время, задавая тебе все эти вопросы.

— Угу, — сказал Кастеллано и поцеловал жену в щеку. Он почувствовал, что она обняла его в этот раз крепче обычного, и сам крепко обнял ее, давая понять, что дружеская простота их взаимоотношений вовсе не означает, что он остыл к ней, что любовь прошла.

— Дорогой, принеси домой несколько образцов. Говорят, будто они становятся лучше чуть ли не с каждым днем. Интересно взглянуть.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Кастеллано.

— Ну что ты так сразу разволновался! Я прочитала об этом в газете. Не беспокойся — ты мне ничего не говорил. Ты мне вообще никогда ни о чем не рассказываешь. В газете написано, что по рукам ходит очень много фальшивых двадцаток, причем высокого качества.

— Хорошо, дорогая, — сказал Кастеллано и нежно поцеловал жену в губы.

Когда она повернулась, чтобы идти обратно на кухню, он шлепнул ее по широкому заду, и она взвизгнула, шокированная этой фривольностью. Так было и тогда, когда они только что поженились, и она еще пригрозила, что уйдет от него, если он посмеет это повторить. Это было более двадцати пяти лет назад.

За это время шлепки повторялись не менее семидесяти тысяч раз.

Кастеллано вошел в расположенное в центре Сан-Диего здание, в котором находились правительственные учреждения, и поднялся в свой кабинет.

Поддерживаемая кондиционером благословенная прохлада была как нельзя более кстати, учитывая то, в какое пекло превращались улицы города в эти жаркие летние дни. В полдень к нему пришел посыльный из отдела снабжения, который принес кобуру и показал, как надо ее надевать.

В 16.45 позвонил районный инспектор. Он поинтересовался, взял ли Кастеллано оружие. Услышав утвердительный ответ, инспектор сказал, что позвонит еще.

В семь вечера, то есть двумя с половиной часами позже того времени, когда Кастеллано обычно отправлялся домой, инспектор позвонил ему снова и спросил, получил ли он «это».

— "Это"? — переспросил Кастеллано. — Что конкретно?

— Вы должны были уже получить...

В дверь постучали, и Кастеллано сказал об этом инспектору.

— Вот, должно быть, принесли, — сказал инспектор. — Позвоните мне, когда ознакомитесь с этим.

В кабинет вошли два человека, вручившие ему запечатанный сургучной печатью пакет из оберточной бумаги. На нем стоял черный чернильный штамп:

«Совершенно секретно». Кастеллано предложили расписаться в получении, и когда он ставил свою подпись в регистрационной книге, он заметил, что там уже стояли подписи не только его непосредственного начальника — инспектора Секретной службы, но и, как ни странно, заместителя министра финансов и заместителя министра иностранных дел. Пакет успел побывать во многих руках.

В соответствии с действующей инструкцией Кастеллано подождал, когда вручившие ему пакет люди выйдут из кабинета, и только тогда сломал печать.

Внутри находились два конверта и записка. На одном из конвертов было написано: «Открыть сначала этот конверт»; надпись на втором предупреждала:

«Открывать только после получения специального разрешения по телефону». В записке от инспектора было всего несколько слов: «Джим, что вы об этом думаете?»

Кастеллано надорвал с угла первый конверт и осторожно вытряс из него абсолютно новую пятидесятидолларовую банкноту. Подержал ее в руках: на ощупь бумага похожа на настоящую. Именно качеством бумаги чаще всего отличаются фальшивые банкноты от подлинных. Листая пачку банкнот, опытный кассир в банке может легко, иногда даже с закрытыми глазами, определить по фактуре бумаги, какие из них фальшивые. Натренированные пальцы чувствуют разницу в качестве бумаги, на которой отпечатаны деньги. Касаясь поверхности фальшивых банкнот, пальцы ощущают фактуру дешевой бумаги, при изготовлении которой используется мало ветоши.

Бумага этой банкноты производила впечатление настоящей. Он потер уголки банкноты о листок простой белой бумаги, сильно нажимая на нее. На листе остались мазки зеленого цвета. Проделывая этот эксперимент, Кастеллано проверял не столько краску, сколько бумагу. Та специальная бумага, которая использовалась правительством Соединенных Штатов в производстве денежных знаков, была недостаточно пористой для того, чтобы на ней могла хорошо держаться соответствующая краска. В общем, пока что банкнота выглядела нормально. В углу офиса, под увеличенными фотографиями знаменитых подделок таких, например, — как гитлеровские фальшивые банкноты пятидесятидолларового достоинства, которые оказались сработанными столь искусно, что было решено даже не изымать их из обращения, — стояла установка подсвечивания ультрафиолетовыми лучами. С ее помощью можно было определить структурный состав бумаги более точно, чем на ощупь. Дело в том, что многие фальшивомонетчики, принимая во внимание чувствительность кончиков пальцев банковских кассиров, применяли при производстве своих банкнот коммерческую бумагу, выделываемую из массы, в которую добавлялось относительно большое количество ветоши.

Однако коммерческая бумага изготавливается из старой ветоши, а поскольку старую ветошь хотя бы однажды стирали или промывали, то при ультрафиолетовом освещении на ней заметны следы использованных при этом химикатов. Денежные знаки Соединенных Штатов изготовляются исключительно из новой, нестиранной ветоши. Новая ветошь — вот в чем вся штука!

Кастеллано внимательно всмотрелся в банкноту, освещенную мрачным фиолетовым светом, от которого ярко засветились белые манжеты его рубашки.

Банкнота не отсвечивала, и теперь у Кастеллано не осталось сомнений — ясно, что фальшивомонетчики в данном случае отбеливали новые однодолларовые банкноты американского Казначейства, а затем наносили на них изображение стодолларовой банкноты. Бумага была настоящая.

Правда, такая операция ставила перед фальшивомонетчиком другую задачу: на этой настоящей бумаге с нужным содержанием требуемой ветоши нужно было правильно напечатать картинку. Дело в том, что правительство печатало банкноты на больших листах, которые затем разрезались. Используя метод отбеливания однодолларовых и печатания на них стодолларовых банкнот, фальшивомонетчик сталкивается с проблемой центровки наносимого рисунка, его правильного расположения. Лицевая сторона, например, может не совсем точно совпасть с обратной.

Но на этой банкноте все границы рисунка были безупречными.

Взяв увеличительное стекло, Кастеллано придирчиво всмотрелся в тончайшую штриховку лица на портрете Улисса С. Гранта. Линии гравировки были четкими и нигде не прерывались. Это была работа искусного гравера — точно такие же линии были и на подлинных банкнотах. Можно, конечно, так же точно воспроизвести этот рисунок, если изготовить фотоспособом матрицы, используемые при офсетной печати, но этот способ не годится для гладкой, с высоким содержанием ветоши бумаги, какую Кастеллано держал сейчас в руках.

Используемая при офсетной печати краска будет на такой бумаге растекаться, мазать и делать кляксы. Ясно, что в распоряжении фальшивомонетчика были добротные гравировальные пластины, а когда Кастеллано обратил внимание на то, как исполнена цифра "5" в углу банкноты, он невольно присвистнул от восхищения. Эту банкноту делал большой мастер!

Напоследок он проверил серийный номер. Бывало, что фальшивомонетчик, у которого была и пластина прекрасная, и бумага правильная, хороший печатный станок и качественная краска, делал все-таки в конце концов единственную, но довольно распространенную ошибку — нечеткое написание серийного номера.

Иной фальшивомонетчик тратил годы напряженного труда, тщательнейшим образом выгравировывал изображение банкноты, а когда все уже было как будто позади, мог взять да и написать серийный номер более коротким чем надо шрифтом! Не торопясь, скрупулезно Кастеллано проверил все цифры номера, одну за другой.

— Сукин сын! — выругался он и набрал номер телефона своего начальника. — Ну что, вы довольны? Сейчас уже половина десятого, и значит, я просидел здесь целых пять сверхурочных часов. С самого утра я таскаю свой старый револьвер, гадая, для чего, собственно, он может понадобиться, а оказывается, что все это — не что иное, как старая заигранная шутка, которую проделывают с зелеными школярами. Я давно уже не нуждаюсь ни в каких тренировочных занятиях по определению фальшивых банкнот. Более того, как вам должно быть известно, я много лет возглавляю именно отдел по борьбе с «веселыми» деньгами!

— Значит, вы утверждаете, что та банкнота, которую я вам прислал, настоящая?

— Не менее настоящая, чем моя злость.

— Вы можете в этом поклясться?

— Могу! И вы прекрасно это знаете, черт побери! Вы прислали мне подлинную банкноту. Еще в те времена, когда нас учили всем премудростям нашего дела, таким способом пытались сбить с толку новичков, чтобы потом потешаться над тем, кто попадался на эту удочку. Вы, может быть, и сами на нее попадались. Трюк нехитрый — тебе предлагают распознать фальшивую банкноту; после того, как ты это сделаешь, тебе дают другую, которую сложнее раскусить, потом еще более сложную, а потом — настоящую, нормальную банкноту, и ты в ней ковыряешься до скончания века, выискивая несуществующие погрешности.

— Вы готовы поспорить на вашу должность и уйти в отставку, если эта банкнота окажется все же фальшивой?

— Готов. — Не надо. Откройте второй конверт и помолчите. Это не телефонный разговор.

Кастеллано вскрыл конверт с надписью: «Открывать только после получения специального разрешения по телефону». Внутри него он обнаружил еще одну новую пятидесятидолларовую банкноту. Кастеллано взял ее в руки и вгляделся в четкие тонкие линии вокруг лица Гранта.

— Я открыл конверт, — сказал он в трубку, зажатую между плечом и щекой.

— Теперь сравните номера серий и идите сюда, ко мне.

Кастеллано сравнил серийные номера на двух денежных банкнотах с номиналом в пятьдесят долларов каждая, и с губ его невольно сорвалось:

— О, Господи! Не может быть!

Когда он вошел к инспектору с злополучными банкнотами, в голове у него вертелись два вопроса: был ли допущен типографский брак на монетном дворе в Канзас-Сити? Если нет, то не означает ли это, что Америке угрожает серьезная опасность?

Кастеллано не пришлось задавать свои вопросы: ответы на них стали ему ясны, как только он переступил порог инспекторского кабинета, который выглядел как армейский штаб перед началом военных действий. Никогда еще со времен окончания Второй мировой войны не приходилось Кастеллано видеть сразу столько оружия в одной комнате. Четверо в гражданских костюмах и при галстуках нянчили автоматические винтовки М-16. Они сидели у дальней стены, и на лицах у них застыло выражение подавленного страха. Другая группа лиц в гражданском сгрудилась вокруг стола с макетом перекрестка, который Кастеллано легко узнал. На юго-западном углу перекрестка был ресторанчик, в который он частенько заглядывал с женой. Как только один из толпившихся у стола людей убрал свою руку, Кастеллано тут же увидел этот ресторанчик на макете.

Инспектор, сидя за своим столом, сверил часы с худосочным блондином, державшим в руке продолговатый чемоданчик рыжеватой кожи. Кастеллано заметил, что чемоданчик закрыт на блестящий замок с цифровым шифром.

Завидев Кастеллано, инспектор дважды хлопнул в ладоши.

— Внимание, — сказал он, — прошу соблюдать тишину. У нас осталось не так много времени. Джентльмены, это — Джеймс Кастеллано из моего департамента. Именно он будет производить обмен, и пока он, и никто другой, не просигналит, что обмен состоялся, никто не трогается с перекрестка.

— Что, собственно говоря, здесь происходит? — спросил Кастеллано. Он чувствовал, что ужасно нервничает. Холодное выражение лиц этих странных людей производило на него тягостное впечатление. Хорошо еще, что они с ним заодно, по крайней мере Кастеллано на это надеялся.

Ему вдруг страшно захотелось затянуться сигаретой, хотя он и бросил курить уже более пяти лет назад.

— Надо сказать, что нам повезло, — добавил инспектор. — Здорово повезло, и я сам не знаю почему. Я не могу сказать вам, кто эти люди, но вряд ли есть необходимость объяснять, что, хотим мы этого или нет, задача, поставленная перед нами, будет решаться в сотрудничестве с другим департаментом.

Кастеллано кивнул, чувствуя, как вспотела его правая рука, в которой он держал два небольших конверта с банкнотами. Куда бы их положить? Он чувствовал, что на него смотрят все эти типы с М-16 в руках, и ему не хотелось на них оглядываться.

— Мы пока не знаем, как давно попали в обращение эти банкноты, продолжал инспектор. — Если, однако, они будут ходить по рукам еще какое-то время, то это может стать важным фактором подталкивания инфляционных процессов. Они могут обесценить нашу валюту. Я говорю «могут», потому что мы не знаем, были ли они отпечатаны и распространены в большом количестве, или это всего лишь первая партия.

— Сэр, — спросил Кастеллано, — а как удалось вообще об этом узнать?

Банкноты сработаны настолько безукоризненно, что я был абсолютно убежден в их подлинности, пока не увидел на двух одинаковые серийные номера.

— Вот именно. Нам просто повезло. Мы получили их от самого фальшивомонетчика. Это уже вторая пара. На первых банкнотах, которые он нам прислал, стояли разные номера. Для того чтобы доказать, что изготовляемые им деньги — фальшивые, он специально отпечатал и прислал нам две банкноты с одинаковыми номерами серий.

— Невероятно, — сказал Кастеллано. — Так чего он, собственно, хочет от нас? Имея такие гравировальные пластины и такое полиграфическое оборудование, можно ведь купить все что пожелаешь.

— В том то и дело, что, по-видимому, не все. Он хочет получить от нас запись сложной компьютерной программы, которая является частью нашей программы исследования космоса и не подлежит продаже. Пожалуйста, не думайте, Джим, что я обращаюсь с вами, как с ребенком, но я могу сказать вам только то и только в такой форме, что было сказано мне самому. Национальное агентство по космическим исследованиям — НАСА — требует, что когда запускаешь что-то в космос, это «что-то» должно быть очень маленьким по размерам, но рассчитано на выполнение сложнейших операций. Это называется миниатюризацией. Некоторые из этих миниатюрных вещичек способны, например, воспроизвести реакцию сетчатки человеческого глаза. Ну так вот, программа, которую хочет заполучить наш фальшивомонетчик, является подобием того, что НАСА называет творческим интеллектом. Подобие настолько близко, насколько это возможно вообще. Можно, конечно, создать и что-то, еще более хитроумное, но тогда эта штука будет размером с вокзал Пенсильвания-стейшн. Понятно?

— Значит, парень, который выпекает такие пятидесятки, хочет получить эту хреновину?

— Правильно. Он предлагает обмен и готов отдать за эту программу свои гравировальные пластины. Итак, встретимся ночью, в ноль пятнадцать, на перекрестке улиц Себастьяна и Рандольфа. Перед вами макет этого перекрестка.

Наши друзья объяснят вам ход операции. Ваша главная задача — убедиться, что будут предложены те самые гравировальные пластины.

Стоявший у макета человек в сером костюме, с безукоризненной прической сделал школьной указкой знак подойти поближе. Подойдя к макету, Кастеллано почувствовал себя как Господь Бог, взирающий с небес на один из перекрестков Сан-Диего.

— Я — руководитель группы Фрэнсис Форсайт, — сказал человек с указкой. — Вы на углу этой улицы, вот здесь, идентифицируете гравировальные пластины. Человек, с которым вы встретитесь, проверит в это время адекватность доставленной вами компьютерной программы. Вам нельзя отходить с пластинами от уличного фонаря и вообще исчезать из вида, пока имеете при себе эти пластины. Вас подберет бронеавтомобиль. Если ваш подопечный попытается по какой-либо причине отобрать их, вам разрешается его ликвидировать. Вы умеете обращаться с оружием?

— У меня с собой револьвер 38-го калибра.

— Когда вы пользовались им в последний раз?

— В тысяча девятьсот пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом.

— Да, ну и чудо нам досталось. Ладно, Кастеллано, если он поведет себя не так, просто направьте ему в лицо револьвер и несколько раз сильно нажмите на спусковой крючок. Хочу предупредить еще раз — вы не должны покидать перекресток, когда получите гравировальные пластины... Под страхом смерти.

— Вы что же — пристрелите меня, если ядам деру?

— Охотно, — сказал Форсайт и постучал своей указкой по перекрестку.

— Разумеется, я не собираюсь бежать с этим добром. Да и к чему оно мне? У меня, например, нет доступа к источнику бумаги, который имеется у того парня. На чем я буду печатать эти фальшивки? На туалетной бумаге?

— Если только вы рискнете покинуть это место, — сказал Форсайт, — то нам наверняка потребуется туалетная бумага, чтобы привести вас в божеский вид.

— А вы наверняка из ЦРУ, — огрызнулся Кастеллано. — Таких тупиц больше нигде нету.

— Будет вам, успокойтесь, — сказал инспектор. — Поймите, Джим, дело с гравировальными пластинами — не просто очередная операция по борьбе с фальшивомонетчиками. Все гораздо серьезнее. Речь идет об опасности подрыва нашей экономики в целом. Вот почему в этот раз приняты такие меры предосторожности. Пожалуйста, Джим, постарайтесь понять и помочь, о'кей? Это — не рядовая фальшивка, отнюдь. Договорились?

Кастеллано нехотя кивнул. Человек с рыжим чемоданчиком подошел к столу.

Кончик указки Форсайта уткнулся в крышу дома.

— Вот здесь будет наша основная снайперская точка, где будет находиться вот этот человек. Отсюда все хорошо видно, и здесь ему ничто и никто не будет мешать. Покажите господину Кастеллано ваше оружие.

Кастеллано отметил, что, набирая шифр замка на чемоданчике, пальцы его владельца двигались так быстро, что было невозможно уследить за тем, какие именно цифры и в какой последовательности он набирал. Чемоданчик раскрылся, и глазам присутствующих предстал прекрасной отделки толстый ружейный ствол и металлический приклад, покоящиеся на красном бархате. Кастеллано обратил внимание на восемь патронов из нержавеющей стали длиной в два дюйма.

Головная часть патрона заканчивалась чем-то металлическим и заостренным. Ему еще никогда не приходилось видеть такие тонкие патроны — не толще соломинки для коктейля.

Стрелок быстро собрал винтовку, и Кастеллано заметил, что в ее толстом стволе выходное отверстие очень маленькое. «Точность сверления такого дула должна быть просто невероятной», — подумал он.

— Я могу с пятидесяти ярдов попасть из нее в цель размером с радужную оболочку глаза, — сказал стрелок. — Ружьишко что надо. Вы, я заметил, обратили внимание на патроны. Пули в них не простые. Соприкоснувшись с любым металлом при попадании в цель, они мгновенно разлагаются, так что мы ни при каких обстоятельствах не повредим ваших пластин или каких-либо приборов. Однако они убивают, и очень даже мило. Поскольку их кончики пропитаны ядом кураре, то для поражения достаточно лишь пробить кожу. Если вы увидите маленькую, как от укола иглой, ранку на лице вашего партнера или услышите что-то вроде тихого шлепка, то знайте, что он обречен. Второго выстрела не потребуется. И не вздумайте куда-нибудь бежать после этого.

— Я посчитал, что вам следует знать, кто остановит вас в случае, если вы вдруг решите рвануть куда-нибудь с этими пластинами, — пояснил Форсайт.

— А мне начинает казаться, что вы считаете меня сообщником преступника, — сказал раздраженно Кастеллано и с удивлением услышал, что кто-то из автоматчиков засмеялся. Однако, когда он взглянул на них, ожидая, что за этим последует какое-то выражение поддержки, они отвели глаза.

Ему еще раз показали тот угол перекрестка, на котором он должен стоять, и вручили завернутую в серое сукно коробку.

— И не забудьте вот еще что — старайтесь занимать такое положение, при котором ваш подопечный находился бы все время между вами и снайпером. Из всех наших снайперов этот — самый лучший.

При этих словах обладатель супервинтовки гордо вскинул голову.

— После того, как вы убедитесь, что товар настоящий, — сказал снайпер, — сразу падайте ничком. Просто валитесь на асфальт и прикрывайте пластины своим телом.

— Значит, я подставляю его под пулю? — спросил Кастеллано.

— Вы выполняете приказ, — ответил человек с указкой.

— Делайте то, что он говорит, Джим, — сказал районный инспектор. Это очень важно.

— А я совсем не уверен, хочу ли я брать на себя ответственность за смерть человека.

— Джим, это — исключительно ответственная операция. Вы должны, наконец, понять всю ее важность, — сказал районный инспектор, и Джеймс Кастеллано, сорока девяти лет, впервые в жизни дал согласие на участие, если это потребуется, в убийстве.

Его посадили на заднее сиденье четырехдверного серого «седана» и отвезли на угол улиц Себастьяна и Латимера. За рулем был человек Форсайта.

Предназначенный для обмена предмет, находившийся внутри обернутой серым сукном коробки, был в свою очередь упакован в толстую полиэтиленовую пленку, обмотан липкой лентой и проволокой. Это сделали специально для того, чтобы у Кастеллано было больше времени на осмотр гравировальных пластин, чем у фальшивомонетчика — на изучение компьютерной программы творческого интеллекта.

На заднем сиденье машины пахло застарелыми сигарными окурками, обивка была липкой. Водитель то резко дергал машину вперед, то тормозил, и Кастеллано быстро укачало. Он знал немного о компьютерах и о космической эре и считал, что та программа, которую ему предстояло передать, предназначается для того, чтобы беспилотные космические корабли, выйдя из сферы наземного контроля, могли сами принимать в дальнейшем творческие решения в зависимости от складывающихся внешних обстоятельств. Но кому и зачем это могло понадобиться? Ведь здесь, на Земле, эта штука практически бесполезна, потому что любой нормальный человек обладает по сравнению с ней во много раз большим творческим интеллектом.

Когда машина проезжала супермаркет, Кастеллано вдруг неожиданно для себя осознал огромную значимость своей миссии. Вполне возможно, что эти банкноты Федерального резервного банка серии "А", выпуска 1963 года уже наводнили рынок и снизили зальную стоимость денежной массы страны. Массовое производство банкнот с использованием тех гравировальных пластин, которые ему предстояло получить, может стать причиной такого феномена, как инфляция в условиях экономической депрессии. В рекламном объявлении в витрине супермаркета он успел заметить цену гамбургера — один доллар и девять центов. Ровно столько стоит гамбургер сегодня. Если, однако, стоимость денег понизится, то придется платить больше, а покупать меньше. Если эти лжедоллары отпечатаны массовым тиражом, то деньги Америки уже сейчас находятся в процессе обесценения. А почему, собственно говоря, им не быть отпечатанными в больших количествах? Кто может этому помешать?

Если уж обманулся помощник директора департамента по борьбе с фальшивомонетчиками отделения Секретной службы в штате Калифорния, то разве не ясно, что во всей стране не найдется ни одного банковского кассира, который бы отказался принять эти банкноты. Они ничем не отличаются от настоящих. И с каждой, сошедшей с этих пластин, банкнотой на какую-то долю процента уменьшается реальное содержание получаемой вдовами пенсии по социальному страхованию, вырастает на сколько-то процентов цена гамбургера, каждый вклад в банке становится все менее надежным и на каждую последующую зарплату можно будет купить все меньше и меньше.

Итак, тот самый Джеймс Кастеллано, который уже больше двадцати лет не стрелял из своего табельного оружия 38-го калибра, кто редко когда шлепал своих детей, да и то если на этом уж очень настаивала жена, мысленно готовился к тому, чтобы лишить кого-то жизни. Он говорил себе, что фальшивомонетчики фактически отнимают малые частицы жизни у людей, которые в связи с инфляцией не могут купить себе жилье или хотя бы нормально питаться, и если эти частички жизней сложить все вместе, то общий урон и будет приблизительно равен жизни одного человека.

— Чушь собачья! — буркнул Джеймс Кастеллано и вынул из кармана завернутую в сукно коробку. Шоферу, переспросившему, что он сказал, Кастеллано не ответил. Его часы показывали 23.52, когда он вышел из машины на пересечении улиц Себастьяна и Латимера и медленно двинулся сквозь влажный удушливый воздух разомлевшего от жары ночного города к улице Рандольфа.

Человек должен был назваться мистером Гордонсом.

Как сказал руководитель группы Форсайт, мистер Гордонс произведет обмен ровно в 00.09.03.

— Что? — переспросил Кастеллано, предполагая, что у руководителя группы внезапно прорезалось чувство юмора.

— Мистер Гордонс сказал — в 00.09.03, а это означает: полночь, девять минут и три секунды, — А что, если я буду там в полночь, девять минут и четыре секунды?

— Это будет означать, что вы опоздали, — сухо бросил ему Форсайт.

Шагая по улице Себастьяна, Кастеллано вспомнил этот разговор и, еще раз взглянув на свои часы, невольно прибавил шагу. Когда он дошел до угла улицы Рандольфа, было пять минут первого. Он изо всех сил старался не смотреть на крышу шестиэтажного дома, на котором находился снайпер. Чтобы исключить случайность, он уставился на тот ресторан, в котором он часто бывал с женой, и не отводил от него глаз. В его залах было пусто и темно. Серый кот сидел на кассовом аппарате и смотрел на проходящего с выражением равнодушного презрения. Изрыгая облака черного дыма из подвязанного проволокой глушителя, вдоль квартала пропыхтел расхлябанный желтый «форд» с полдюжиной горланящих пьяных мексиканцев и пожилой крашеной блондинкой, призывающих весь мир наслаждаться жизнью. Начадив, машина растворилась в ночи где-то в конце квартала, но до Кастеллано время от времени еще продолжали долетать ее гудки.

Он помнил, что еще в офисе положил свой револьвер в кобуру, но никак не мог вспомнить, снял или не снял его с предохранителя. Дурацкий же будет у него вид, когда он, выхватив из кобуры револьвер, примется давить на спусковой крючок, поставленный на предохранитель! Что тогда делать? Крикнуть «ба-бах!»? А теперь, когда на крышах сидят все эти эксперты, уже поздно вынимать и осматривать револьвер.

Ночь была жаркая, и Кастеллано вспотел. Его рубашка взмокла не только под мышками и на спине, но и на груди. На губах появился привкус соли.

— Добрый вечер! Я — мистер Гордонс, — послышалось за спиной Кастеллано.

Он обернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо с холодными голубыми глазами и раскрытыми в полуулыбке губами. Человек был на добрых два дюйма выше Кастеллано, который, прикинув его рост, оценил его в шесть футов и один или полтора дюйма. Он был одет в легкий голубой костюм и белую рубашку с голубым в горошек галстуком, которые можно было назвать почти элегантными. Почти. В теории белый и голубой цвета хорошо сочетаются, да и на практике комбинация из голубого костюма и белой рубашки обычно смотрится неплохо. В данном случае, однако, это сочетание яркой белизны рубашки с сияющей голубизной костюма резало глаз и выглядело слишком пижонским. И немного смешным. Человек этот не потел.

— Ваш пакет с вами? — спросил Кастеллано.

— Да, я принес предназначенный для вас пакет, — ответил пришедший. В голосе его не было и намека на какой-либо местный диалект, как если бы этот человек учился говорить по-английски у диктора радио. — Сегодня довольно жаркий вечер, не так ли? К сожалению, не могу ничего предложить вам попить: мы находимся на улице, а на улицах ведь нет водопроводных кранов. — Не имеет значения, не беспокойтесь, — сказал Кастеллано. — Я принес для вас пакет. Вы ведь тоже что-то принесли для меня?

Дышать было тяжело. Казалось, в воздухе мало кислорода, и Кастеллано так и не удастся вздохнуть полной грудью. Странный человек с его странным разговором был спокоен, как утренний пруд. Лицо его сохраняло учтивую улыбку.

— Да, — сказал он, — у меня ваш пакет, а у вас мой. Я дам вам ваш пакет в обмен на свой. Вот ваш пакет. В нем находятся те гравировальные пластины, которые ваша страна так жаждет изъять из рук фальшивомонетчиков. Это — формы для печатания купюр серии "Е" Федерального резервного банка, изготавливаемых монетным двором в Канзас-Сити. Пластина номер 214 предназначена для печатания лицевой, а пластина номер 108 — обратной стороны купюры. Этот пакет стоит больше, чем жизнь вашего президента, поскольку, по вашему убеждению, здесь затрагиваются сами основы вашей экономики, которая обеспечивает вас средствами к жизни.

— О'кей, — нетерпеливо сказал Кастеллано, — давайте сюда ваши пластины.

«Да это же — явный дебил», — подумал он и напомнил себе, что, убедившись в идентичности гравировальных пластин, ему надо сразу падать на асфальт. Он не воспользуется своим оружием, а предоставит это снайперу, который пустит этого недоумка в расход. В конце концов, не он — Кастеллано — посоветовал этому типу стать фальшивомонетчиком.

Человек держал в правой руке две ни во что не завернутые гравировальные пластины, между которыми был проложен лишь клочок оберточной бумаги. Отметив это, Кастеллано понял, что обе они должны быть уже испорчены: для того, чтобы пластины не скользили одна по другой и их можно было удерживать в одной руке, надо было сжимать их с такой силой, что мягкие выпуклости рисунка тончайшей гравировки не могли не смяться от взаимного давления.

Когда Кастеллано протянул правой рукой коробку с программой, а левой осторожно взял гравировальные пластины, он с тревогой подумал, что руководитель группы не дал ему никаких инструкций относительно того, что должен он делать в случае, если окажется, что пластины испорчены — ведь, в сущности, если они испорчены, то это все равно как если бы их не существовало вовсе, поскольку их нельзя использовать для печатания купюр или восстановить. Ни один кассир не оставит без внимания пятидесятидолларовую купюру с изображением царапин на рисунке.

Взяв пластины, Кастеллано с силой потер их одна о другую, чтобы быть уверенным, что ими уже никогда нельзя будет пользоваться. Только после этого он поднес их к глазам и стал внимательно рассматривать. Глядя на царапину, протянувшуюся на лицевой пластине через всю бороду Гранта, Кастеллано подумал, что поступил глупо: его поступок мог разгневать мистера Гордонса.

Положив лицевую пластину с портретом Гранта на пластину обратной стороны купюры с изображением Капитолия США, он с помощью авторучки-фонарика стал разглядывать рисунок печати. Это была печать с буквой "J" в центре — печать Федерального резервного банка в Канзас-Сити. Внешняя зубчатка печати была выполнена столь искусно, что Кастеллано не мог не восхититься мастерством гравера. Услышав характерный шум, производимый мистером Гордонсом, который распаковывал коробку, Кастеллано подумал: «Как бы ты там ни шумел, а у меня все равно будет достаточно времени, чтобы как следует исследовать пластины».

Что ни говори, а этому человеку предстоит продраться через упаковочную ленту, потом размотать проволоку и снять полиэтиленовую пленку, прежде чем он доберется до компьютерной программы. Он — Кастеллано — не позволит себе спешить.

— Эта программа не соответствует спецификации, — сказал мистер Гордонс.

Кастеллано в смущении поднял голову. Мистер Гордонс держал перед ним маленькую дискету, с его рук свисали обрывки клейкой ленты, проволоки и полиэтилена. Разорванное в клочки сукно валялось у его ног. — О Боже! — воскликнул Кастеллано и замер, ожидая, когда кто-то что-то сделает.

— Эта программа не соответствует спецификации, — повторил мистер Гордонс.

Кастеллано вдруг осознал, что воспринимает эти слова, как некий абстрактный, далекий от сферы его интересов факт, не имеющий к нему никакого отношения. Человек протянул руку за гравировальными пластинами. Кастеллано не мог отдать их. Даже с царапиной поперек грантовской бороды эти пластины могли принадлежать только американскому правительству и никому больше. Всю свою жизнь он занимался тем, что защищал истинность американских денег, и отдать сейчас эти пластины было для него просто немыслимо.

Прижав их к животу, он упал ничком на тротуар. Послышался свист, который, видимо, произвела выпущенная главным снайпером пуля с ядом кураре.

И сразу после этого Кастеллано почувствовал, как что-то вроде гаечного ключа с невероятно мучительным хрустом раздробило его левое запястье, после чего возникло ощущение, будто в левое плечо вливается расплавленный металл. Он увидел, как мимо его лица промелькнула рука с зажатыми в ней гравировальными пластинами, залитыми темной жидкостью, которая, как он понял, была его кровью. Потом его обожгла боль в правом плече, он увидел упавшую рядом свою правую руку и с воплями ужаса забился на тротуаре. Наконец, на его счастье, что-то повернулось в тыльной части его шеи, будто рванули ручку рубильника, — и все погасло. Был, правда, еще мгновенный проблеск сознания, когда в глазах мелькнуло отображение окровавленного ботинка, и после этого наступила темнота...

В ходе демонстрации в здании Казначейства в Вашингтоне кинопленки, зафиксировавшей, как был четвертован Джеймс Кастеллано, руководитель группы Фрэнсис Форсайт попросил остановить проектор и коснулся своей указкой изображения оторванной окровавленной руки, сжимающей два продолговатых металлических предмета.

— Мы полагаем, джентльмены, — сказал он, — что эти гравировальные пластины были испорчены в схватке. Как многие из вас знают, в высшей степени уязвимы верхние кромки штриховых канавок на поверхности пластин. Учитывая это, представители вашего Казначейства также пришли к выводу, что наша группа ликвидировала угрозу.

— А вы уверены, что пластины поцарапаны? — усомнился кто-то из сидящих в затемненном зале.

В темноте никто не заметил, как Форсайт, выслушав вопрос, усмехнулся.

— В нашей группе мы всегда готовимся к любым неожиданностям. Мы использовали в данном случае три кинокамеры, снимающие в инфракрасных лучах на специальную кинопленку, но не только их. У нас были еще фотоаппараты с телеобъективами и пленкой, покрытой особой эмульсией, с помощью которых можно сфотографировать ноготь человека так, как если бы он был размером со стену, когда на снимке становятся видны даже отдельные клетки.

Форсайт откашлялся и громко распорядился, чтобы показали слайд со снимком пластины. Экран потемнел, а вместе с ним потемнело и в помещении.

Затем экран заполнило увеличенное во много раз изображение гравировальной пластины.

— Вот, посмотрите, — сказал Форсайт. — На бороде Гранта царапина.

Вот она.

Из глубины комнаты, из задних рядов кисло прозвучал скептический голос:

— Скорее всего, это произошло уже после того, как Кастеллано взял пластины.

— Я не думаю, что есть смысл спорить о том, кому принадлежит эта заслуга. Просто порадуемся, что страшная угроза уже перестала быть для нас угрозой. В конце концов, пока мистер Гордонс не попытался получить ту космическую программу, никто даже и не подозревал, что эти деньги находятся в обращении, — сказал Форсайт.

— Каким образом ему удалось сбежать? Я что-то не понял, — вновь проскрипел тот же голос.

— Чего именно вы не поняли, сэр? — спросил Форсайт.

— Я сказал, что мистер Гордонс не должен был уйти.

— Вы же видели фильм, сэр. Хотите посмотреть его еще раз? — спросил Форсайт. Тон, которым это было сказано, был одновременно и снисходительным, и вызывающим. Он как бы говорил, что только тот, кто не понимает, что делает, может позволить себе глупость попросить показать ему снова то, что было очевидным для всех. Этот прием уже сотни раз срабатывал у него на вашингтонских брифингах. В этот раз он не сработал.

— Да, — сказал голос, — я бы хотел посмотреть это еще раз. Начните с того места, где Кастеллано берет две пластины и трет их друг о друга, в результате чего на бороде Гранта появляется царапина. Это было в то самое время, когда он передавал Гордонсу поддельную программу.

— Покажите фильм еще раз, — приказал Форсайт. — Примерно со 120-го кадра.

— Со 140-го, — поправил его скептик из зала.

Увеличенная фотография бороды на портрете Улисса Гранта исчезла с экрана. Вместо нее пошли в замедленном темпе кадры, в которых Джеймс Кастеллано правой рукой отдавал серый сверток, а левой — брал две темные прямоугольные пластины. Тот же голос из зала прокомментировал:

— Вот сейчас он царапает пластину.

В тот момент, когда на экране Кастеллано начал рассматривать при свете авторучки-фонарика лицевую пластину, из зала вновь прозвучал тот же голос:

— А теперь мы видим и царапину.

Пока мистер Гордонс разрывал пакет — сначала с правой, а потом с левой стороны, — на его лице сохранялась легкая улыбка. Он распаковывал дискету без видимых усилий и без спешки. При всем том ему понадобилось лишь пять секунд, чтобы полностью раскрыть пакет.

— Чем его завязали? — спросил все тот же скрипучий голос.

— Проволокой и упаковочной лентой. У него, видимо, был какой-то резак или кусачки, голыми руками он не смог бы сделать это так быстро.

— Не обязательно. Некоторым рукам это под силу.

— Никогда не видел таких рук, которым это было бы под силу, — сердито сказал Форсайт.

— Что не исключает возможность их существования, — спокойно возразил лимонно-кислый голос.

Взрыв смеха прорвал удушливую пелену официозной торжественности брифинга.

— Что он сказал? — спросил кто-то.

— Если Форсайт чего-то не видел, то это еще не означает, что этого не существует в природе.

Смех нарастал. На экране между тем показались кадры расправы с Кастеллано, когда Гордонс отделил ему сначала левую руку, потом правую, потом свернул шею и отделил голову, — и так вплоть до того момента, когда на залитый кровью тротуар повалилось окровавленное туловище.

— Может быть, и теперь кто-нибудь скажет, что у него в руках не было никаких инструментов? — Форсайт обращался вроде бы ко всему залу, но было ясно, что этот вызов был адресован скептику из последних рядов. — Вернитесь к сто шестидесятым кадрам, — отозвался тот. На 162-м кадре Гордонс опять начал расчленять тело Кастеллано на части.

— Стоп! Вот здесь. Взгляните на каплю на лбу мистера Гордонса. Я знаю, что это такое. Это — одна из ваших отравленных пуль, не так ли? Вы пользуетесь ими в тех случаях, когда не хотите случайно повредить металлические части каких-либо механизмов или приборов. Правильно я говорю?

— Гм... Да, я полагаю, что именно такова была функция нашего основного снайпера, — сказал Форсайт, весь кипя от негодования, поскольку существование этого оружия считалось суперсекретным фактом, известным лишь немногим членам правительства.

— Хорошо, но если допустить, что в этого человека попала такая пуля и он был смертельно ранен, тогда как можно объяснить, что на 240-х кадрах мы видим его убегающим с этими пластинами?

Кто-то в зале кашлянул. Кто-то высморкался. Кто-то прикурил сигарету от зажигалки, огонек которой прорезал темноту зала. Форсайт молчал.

— Ну, так как же? — не унимался въедливый голос.

— Видите ли, — начал Форсайт, — мы вообще ни в чем не можем быть уверены. Но после того, как в течение долгого времени в стране увеличивался объем находящейся в обращении денежной массы и она, следовательно, обесценивалась, а в нашем Казначействе об этом даже и не подозревали, мы можем только радоваться, что гравировальная пластина, с которой печатались эти фальшивки, испорчена так, что ее уже невозможно снова использовать. С этой опасностью покончено, — Ни с чем еще не покончено! — резко возразил невидимый оппонент. Тот, кто мог сделать один идеальный комплект гравировальных пластин, может сделать и второй. Мы еще не слышали от мистера Гордонса его последнего слова.

Два дня спустя секретарь Казначейства получил личное письмо. В нем содержалось предложение. Автор письма хотел бы получить миниатюрную копию компьютерной программы по творческому интеллекту, разработанной для использования в космических полетах, в обмен на комплект из двух безукоризненно исполненных гравировальных пластин для печатания стодолларовых банкнот. О качестве пластин можно было судить по двум прилагаемым, безукоризненным банкнотам. Они были поддельные: на них стоял один и тот же серийный номер.

Письмо было от мистера Гордонса.

Глава 2

Его звали Римо. Бесшумно, но быстро передвигался он в предутренней полутьме переулка, ловко проскальзывая между деревьями и мусорными ящиками в безостановочном, стремительном полубеге. Секундная заминка у запертых железных ворот. Рука, затемненная особой пастой из бобов и жженого миндаля, нащупала замок, он лопнул под напором нечеловеческой силы, и ворота со скрипом отворились. Бесшумно положив сломанный замок на тротуар, Римо посмотрел вверх. Здание протянулось к пепельно-черному небу на четырнадцать этажей. В переулке пахло молотым кофе. Даже в районе Парк-авеню в Нью-Йорке переулки так же пахнут кофе, как в Далласе или Сан-Франциско или в африканской Империи Лони.

«Переулок, он и есть переулок», — подумал Римо. Все нормально.

Левая ладонь дотронулась до кирпичной кладки и двинулась вверх, изучая наощупь текстуру этой стены дома. Ее бугорки и расщелинки откладывались в сознании, вернее — в подсознании. На это ему требовалось не больше умственного напряжения, чем для того, чтобы моргнуть. Вообще говоря, раздумья лишают человека части его силы. Во время тренировок ему уже говорили об этом, но тогда он не был уверен, что это действительно так.

После многих лет тренировок он постепенно понял всю справедливость советов учителя. Он не помнил, когда его тело, а еще важнее — нервная система, стали отражать те произошедшие в его разуме изменения, благодаря которым он стал качественно иным человеком. Но однажды Римо осознал, что это произошло уже давно и что многое проделывается им теперь без малейших раздумий, без участия сознания.

Как, например, лазание по поднимающейся вертикально гладкой кирпичной стене.

По запаху Римо определил, что стену недавно чистили пескоструйным агрегатом. Римо прижался к стене телом и расслабил ноги, вскинул руки, ладони будто прилипли к кирпичной кладке, уперся большими пальцами ног, подтянулся, руки снова пошли вверх...

Сегодня ему предстоит очень простая работа. Вообще это задание чуть было не отменили, когда «сверху» пришло срочное послание, в котором говорилось, что в связи с какими-то неприятностями то ли с деньгами, то ли еще с чем-то Римо предписывалось посмотреть какие-то фильмы с расчленением и сообщить «наверх», использовал ли тот человек какое-то скрытое оружие, или это была особая техника исполнения. Римо посоветовал обратиться лучше к Чиуну, Мастеру Синанджу. «Верхи» отказались, сославшись на то, что когда имеешь дело с Чиуном, всегда возникает проблема правильно понять недоговорку, намеки и туманные выражения престарелого азиата. Римо с этим не согласился:

— По-моему, он выражается очень ясно.

— Знаете ли, говоря откровенно, вас, Римо, тоже теперь не сразу поймешь, — скептически заметили «сверху», и разговор на этом закончился.

Прошел уже добрый десяток лет, и может быть, он теперь действительно выражается не всегда так уж ясно. Но если для обычного человека радуга всего лишь знак того, что дождь кончился, то для других она означает еще и многое другое. Римо и его тело знают теперь такие вещи, которые он не сможет втолковать ни одному уроженцу Запада.

Его руки вспорхнули вверх, нащупав отколовшийся кусок кирпича. Римо механически пропустил его между пальцами, и камешек, не задев Римо, полетел вниз. Это не вызвало у него никаких эмоций: он и стена представляли собой одно целое; он не мог упасть, раз он был частью этой стены. Подтягивание, упор пальцами ног, взлет рук, вжатие, подтягивание...

Та подготовка, которую он прошел, могла бы изменить любого человека.

Римо приступил к занятиям почти сразу после того, как побывал на электрическом стуле — он был одним из последних приговоренных к смерти в тюрьме Трентон штата Нью-Джерси. Его звали Римо Уильямс, он был полицейским округа Ньюарк в штате Нью-Йорк. Скорый и строгий суд признал его виновным в убийстве и приговорил к смертной казни без права на помилование или амнистию. Все было сработано без сучка и задоринки, кроме электрического стула, который, как оказалось, специально «подрегулировали» так, чтобы Римо мог покинуть его живым. Когда он очнулся, ему рассказали об организации, которая официально не существует.

Организация называлась КЮРЕ. Признать, что она существует, было бы равносильно признанию того, что законными средствами Америкой управлять уже невозможно. Эта организация была создана президентом США, вскоре безвременно погибшим. Она снабжала прокуроров дополнительными уликами, содействовала разоблачению полицейских-взяточников и вообще сдерживала бурный рост преступности, в борьбе с которой слишком мягкая и слишком гуманная Конституция оказалась почти беспомощной. Предполагалось, что эта организация создается на короткий срок и, выполнив возлагаемые на нее задачи, будет вскоре распущена. Было также задумано, что организация, которой по идее не существует, будет использовать в качестве орудия человека, которого также не существует, того, чьи отпечатки пальцев уничтожены за ненадобностью — после того, как он был казнен на электрическом стуле.

Но расчеты не оправдались. КЮРЕ существовала уже более десяти лет, а подготовка, которую за это время прошел Римо, сделала из него не только высокоэффективного исполнителя, она превратила его в совершенно другого человека...

Пальцы ног упираются в кирпичную кладку. Давление не должно быть слишком большим. Руки идут вверх, вниз, пальцы прилипают к стене.

— Эй! — послышался молодой женский голос. — Какого черта ты там делаешь?

Голос был слева, но его левая щека была прижата к кирпичу, и попытка повернуться в ту сторону могла окончиться тем, что Римо, точно тяжелая гиря, отправился бы туда, откуда пришел. Вниз.

— Эй, там, на стене! — услышал он снова.

— Это вы мне? — спросил Римо, внимательно вслушиваясь и гадая, имеется ли у того металлического предмета, который женщина держала в руке, полый ствол, не пистолет ли это. Не похоже на то: в голосе не было напряжения, характерного для человека, когда он держит в руках смертоносное оружие. Луч света упал на стену. Ну вот, теперь все ясно: металлический предмет в ее руке — всего лишь электрический фонарик.

— Ну, конечно же, тебе. Разве ты не один?

— Что вы от меня хотите, мадам? — вежливо попросил Римо.

— Я хочу знать, что ты делаешь в четыре утра на высоте двенадцати этажей.

— Ничего особенного, — сказал Римо.

— Ты, может быть, собираешься меня изнасиловать?

— Нет.

— Это почему же?

— Потому что я собираюсь изнасиловать другую.

— А кого? Может быть, я ее знаю. Может быть, я понравлюсь тебе больше.

— Я люблю ее. Отчаянно и безнадежно.

— А почему ты не поднялся на лифте?

— Потому что она меня не любит.

— Ну нет, ни в жизнь не поверю. В этом черном трико твоя фигура смотрится просто изумительно. Тонкая, но по-настоящему красивая. Чем это черным покрыты у тебя руки? Ну, повернись, дай хоть взглянуть на тебя! Ну, будь хорошим мальчиком, покажи личико.

— И тогда вы оставите меня в покое?

— Конечно. Ну, давай!

Крепко сжимая правой рукой выступ стены, Римо с силой втиснул пальцы ног в шов между двумя рядами кирпичей, отстранился немного от стены и повернул голову, сощурившись под ярким светом фонарика.

— На здоровье! — сказал он. — Смотрите, наслаждайтесь.

— А ты красивый. Даже очень! Я таких не встречала — одни скулы чего стоят. А эти карие глаза! А губы! Будто вырезаны резцом — это видно даже сквозь черную дрянь на лице. Нет, вы только посмотрите на эти запястья!

Словно бейсбольные биты. Подожди, я сейчас вылезу к тебе.

— Оставайтесь, пожалуйста, на месте, — быстро сказал Римо. — Сюда нельзя: вы упадете. Это, между прочим, двенадцатый этаж.

— Ну и что? Я наблюдала за тобой, все очень просто, порхаешь себе как бабочка!

— Но вы же не бабочка!

— Ладно, я не стану вылезать. Но только если ты заглянешь сюда.

— Позже.

— Когда?

— Когда я закончу свои дела.

— Когда ты закончишь, тебе, может быть, уже больше не захочется.

— Ладно, откроюсь вам: я не собираюсь никого насиловать.

— Я так сразу и подумала. Но вдруг тебе все-таки захочется со мной встретиться?

— Может быть, — сказал Римо, — но большая любовь всегда оказывается неразделенной. Любовь к страннику в ночи...

— Красиво! Это ты для меня придумал?

— Да. Закрывайте окно и ложитесь спать.

— Спокойной ночи, дорогой. Если что, номер моей квартиры — 1214.

— Спокойной ночи, — сказал Римо.

Фонарик погас. Он увидел, как округлое женское лицо убралось внутрь комнаты и окно закрылось. Римо снова прижался к стене. Пальцы ног, руки, пальцы ног, руки... На высоте тринадцатого этажа он взял правее, ухватился за выступ подоконника, открыл окно и заглянул внутрь. Квартира, как и говорили «наверху», оказалась пустой. Прижавшись к стене, он подождал, пока не замедлятся дыхание и биение сердца. Когда напряжение спало, он продолжил движение вверх. Еще один этаж. Это окно квартиры-люкс было заперто. Большими пальцами Римо нажал на раму, шпингалеты не выдержали. Открыв окно, он скользнул внутрь, на мягкий коврик на полу комнаты. Большая выпуклость под легким белым одеялом издавала храп, напоминающий раскаты сотрясаемых недр.

Рядом с большой выпуклостью виднелась еще одна, поменьше, с копной светлых волос.

Римо осторожно поднял край одеяла. Закатав нижние концы пижамных брюк, он обнажил толстые, волосатые икры спящего. Вынув из-под своего широкого черного пояса большой моток прочной упаковочной ленты, он одним быстрым движением крепко связал ему ноги. Ноги дернулись, поскольку их владелец уже проснулся, но прежде чем он успел вскрикнуть, Римо подсунул правую руку под жирную спину, нажал на спинной нерв, и груда мяса, немного поколыхавшись, замерла. Легко подняв тело правой рукой, Римо отнес его к окну, перевалил через подоконник и начал потихоньку спускать вниз головой, подтравливая упаковочную ленту, как рыбак травит леску, опуская крючок с грузилом в прорубь. Когда тело толстяка опустилось на девять футов, Римо надежно привязал конец ленты к трубе кондиционера. Все было проделано быстро и в полном молчании.

Затем, держась левой рукой за подоконник, он выбрался за окно, повис, примеряясь, и отпустил руку. Скользнув вниз, он уцепился за подоконник на тринадцатом этаже, влез в комнату и, выглянув из окна, посмотрел на крупное, обрамленное сединами лицо, которое постепенно наливалось багровой краской.

Обладатель лица был в полном сознании.

— Доброе утро, судья Мантелл, — сказал Римо. — Я представляю группу заинтересованных граждан, которые желают обсудить ваш подход к правосудию и юриспруденции.

— О-о-о!.. Тельма! — выдавил, задыхаясь, судья.

— Тельма спит этажом выше, а вы висите над тринадцатью этажами пустоты. От падения вас удерживает упаковочная лента, привязанная к лодыжкам. Ну, а я, между прочим, специализируюсь на разрезании упаковочных лент.

— Что?! Прошу, не надо!.. Нет!.. Не надо!..

— Наша группа хочет вас поздравить с тем, как лихо вы выносите приговоры. А вернее сказать — с тем, как вы их не выносите. Общественностью было отмечено, что за последние два года вы председательствовали при рассмотрении в суде ста двадцати семи дел, связанных с изготовлением и распространением наркотиков. Но только двое из обвиняемых были признаны виновными, да и тем вы дали срок условно, заявив прессе, что не допустите давления со стороны общественности, требующей осудить якобы невиновных. Я прав?

— О-о-о!.. Да... Помогите мне!

Руки судьи Мантелла потянулись к подоконнику. Римо помешал судье.

— Лучше не надо, — сказал он, — лента может соскользнуть.

— О, Боже! Нет!..

— Боюсь, что да. Вернемся к более важным вещам. Вскоре вам предстоит разбирать дело обвиняемого по имени Джозеф Боско или Биско, или что-то в этом роде. На имена у меня плохая память. Ему полагается пожизненное заключение, поскольку один молодой пуэрториканец, арестованный за торговлю наркотиками, признал в нем главного поставщика.

— Но улики недостаточны, — простонал Мантелл.

— Более чем достаточны, — сказал Римо и слегка толкнул пальцем в подбородок судьи Мантелла.

— Но это же верное пожизненное заключение! — забормотал Мантелл. Без права обжалования или амнистии. Я не могу выносить такой приговор, основываясь только на показаниях какого-то мальчишки.

Римо толкнул Мантелла снова, на этот раз сильнее. Тот закачался над пустотой, словно маятник, а на голубых пижамных брюках начало расплываться мокрое пятно. Оно быстро перешло на куртку, и вот уже светлая струйка побежала по шее и ушам судьи Мантелла, нырнула в волосы и — капля за каплей — полетела вниз.

— Судя по тому, что адвокат этого Боско или Биско заявил, что его подзащитный отказывается от суда присяжных, они уже уверовали в вас, сказал Римо. — А теперь скажите мне: разве судья, такой состоятельный, как вы, который может позволить себе жить на Парк-авеню, не обладает достаточным опытом, чтобы определить, кто виновен, а кто нет?

— Согласен, согласен, этот мерзавец виновен как смертный грех, выдохнул судья Мантелл. — Отпустите меня, прошу вас. Виновен, виновен, виновен...

— Хорошо. Теперь делайте так, как я скажу. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили одну картину. Советую вспоминать ее каждый раз, когда у вас будет дело, связанное с героином, и кто-то предложит вам очередной толстый конверт, которые вы так любите. Я уверен, что вам предстоит еще не раз ее вспомнить, поскольку добрая половина предстоящих крупных судебных разбирательств в этом городе по делам, связанным с героином, уже вписаны в ваш календарь. А теперь поднимите-ка голову, господин судья.

Судья Мантелл прижал подбородок к груди.

— Нет, не так. Наоборот, назад, подтяните затылок к спине.

Судья повиновался.

— Откройте глаза.

— Я не могу...

— Сможете.

— О, Боже! — простонал судья Мантелл.

— Если я вас сейчас отправлю вниз, ваша смерть будет несравнимо более легкой, чем смерть тех, кто погибает от белого порошка, — сказал Римо и слегка дернул за ленту. Руки Мантелла безвольно повисли, он потерял сознание. Римо втащил его в комнату, сорвал ленту, помассировал заплывший жиром позвоночный столб, чтобы привести судью в чувство, и помог встать на ноги.

— Я на всю жизнь запомню этот переулок там, внизу, и то, как я смотрел на него сверху, — сказал, тяжело дыша, судья.

— Вот и прекрасно, — сказал Римо.

— Но мне, вероятно, осталось жить не слишком долго. Ко мне приставлен некто по имени Дон, телохранитель, а точнее — палач.

— Я знал, что вас охраняют, — сказал Римо, — потому и не пошел через парадный вход.

— Он следит, чтобы я не наделал ошибок, — пояснил Мантелл. Политика кнута и пряника. Деньги — пряник. Дон — кнут.

— У него, видимо, отдельная комната в вашей квартире?

— Точно, — подтвердил, весь дрожа, судья Мантелл.

— Дышите глубже, — посоветовал Римо. — Я сейчас вернусь. Старайтесь дышать так, чтобы легкие доставали при вдохе до самой спины. Я бы не хотел, чтобы вы умерли от шока теперь, когда вы, так сказать, встали на путь истинный. Постарайтесь представить себе, что ваши легкие соединены с позвоночником.

Тучный судья в пропитанной мочой пижаме задышал так, как было велено, и, к своему удивлению, почувствовал, что страх уходит. Он даже не заметил, как худощавый молодой человек вышел из пустой квартиры, расположенной этажом ниже квартиры Мантелла. Судья радовался, что с каждым глубоким вздохом все дальше отступает переполнявший его ужас, и не следил за временем. Ему показалось, что лишь секунду назад молодой человек был еще здесь, потом вышел и вот он уже возвращается, толкая вперед здоровенного верзилу — на целый фут выше и на добрую сотню фунтов тяжелее его самого. Худощавому, судя по всему, совсем не трудно было тащить тяжеловеса: на его лице была написана скука и ничего больше.

— Это Дон? — уточнил Римо, держа одну руку на плече, а другую на загривке пленника.

— Да, — подтвердил судья Мантелл. — Он самый.

— До свидания. Дон! — Римо швырнул его в окно.

Разведя ноги в стороны, Дон попытался зацепиться ими за стену по обе стороны окна, но в его пояснице что-то хряснуло, громадное тело, переломившись, сложилось вдвое, ступни достали до плеч, и Дон вылетел за окно.

— Надеюсь, теперь вы не забудете, кто мы и что от вас требуется, сказал Римо человеку в мокрой пижаме.

Судья отправился к себе, а Римо пошел в ванную, чтобы отмыть лицо и руки от черной краски. Снял черную рубашку, вывернул ее наизнанку и надел снова. С изнанки рубашка оказалась белого цвета. Вышедший из квартиры человек в белой рубашке и черных брюках сбежал, насвистывая, по лестнице с тринадцатого этажа и, выходя на улицу, бодро пожелал швейцару доброго утра.

Он возвращался в гостиницу пешком, что выглядело как утренний моцион по Парк-авеню. Войдя в свое временное обиталище — номер в гостинице «Уолдорф Астория», — он усердно проделал утреннюю зарядку, так что даже запыхался.

Оставалось лелеять надежду, что свернувшийся на циновке тщедушный старик спит. Чиун обладал способностью так располагать свое ложе, что он доминировал над помещением, где находился, и препятствовал какой-либо активности. Номер-люкс был достаточно просторным, но всю его площадь контролировала пегая бороденка азиата. Даже тогда, когда он спал.

Однако в это утро Чиун бодрствовал.

— Если ты так и не научился правильно дышать, то совсем не обязательно делать это в присутствии других, — проворчал он.

— Я думал, что ты спишь, папочка.

— Я спал. Но дисгармония нарушила покой моей души.

— Если бы ты спал, как все, в спальне, а не в гостиной, то тебя бы не разбудило мое дыхание.

— Никто не может быть таким, как все, так как никто по-настоящему не знает никого другого. Можно, конечно, стараться быть похожим на то, чем, судя по всему, являются другие, но, не зная точно, что они из себя представляют, достичь этого не удастся. Тот «другой», с которым я нахожусь большую часть времени, это — ты. Я не хочу походить на тебя. Поэтому я сплю здесь.

— Спасибо за разъяснение, — буркнул Римо, даже не пытаясь проследить за вязью витиеватых чиуновских сентенций, и вдруг заметил стоявшую на телевизоре разорванную коробку. Как пенная шапка над кружкой пива, поднимался из коробки спутанный клубок кинопленки. На коробке был написан номер их люкса, она была, очевидно, доставлена с нарочным, так как на ней была наклеена голубая этикетка, означавшая также и кое-что еще.

— Папочка, но ведь на коробке голубая этикетка!

— Ты прав, — ответствовал Мастер Синанджу, поднимаясь с тонкой циновки, на которой он спал в предназначенном для сна специальном желтом кимоно, — она действительно голубая.

— Но ты же знаешь, что треугольная этикетка голубого цвета означает, что это посылка от начальства.

— Да, от императора Смита, — подтвердил Чиун, который называл так их шефа — доктора Харолда В. Смита, обладавшего скрипучим лимонно-кислым голосом и возглавлявшего секретную организацию КЮРЕ.

Поскольку Смит возглавлял эту организацию, то для Чиуна он являлся императором. При этом не имело никакого значения то, что формально Смит был директором санатория Фолкрофт. Поколение за поколением Чиун и его предшественники, другие Мастера Синанджу, служили императорам. За счет их жалованья кормилось население корейской деревушки Синанджу, расположенной к югу от реки Йялу. Некоторые из этих императоров называли себя королями, другие — монархами, патриархами, царями, принцами, председателями или даже директорами санаториев. Но император есть император, и им был тот, кто платил в данное время Дому Синанджу.

— Значит, ты понимаешь, что если этикетка голубая, то посылка от Смита, — сказал Римо. — Но это означает также, что коробка предназначена мне лично. Ты не должен был ее открывать. И ты это прекрасно знаешь.

— Внутри что-то пересыпалось.

— Голубая этикетка вовсе не означает, что ты можешь открыть коробку, даже если в ней что-то пересыпается. Она означает только то, что ты не должен вскрывать посылку. Пересыпается в ней что-то или нет.

— Не все ли равно? Все равно эта штука оказалась сломанной и ни к чему непригодной. Я воткнул вилку в розетку, но никакой картинки не появилось.

Только свет да жужжание.

— Но, папочка, это же не телевизор. Это кинопроектор и пленка к нему.

— А вот об этом они почему-то забыли написать на голубой этикетке. Я не должен ее, видите ли, открывать. О! Это так важно! Кто и что будет смотреть — это тоже не менее существенно. Разве можно понять разум белого человека?

— Эта штука показывает фильм. Смит хочет, чтобы я его посмотрел.

— Это фильм о нежной любви и верности? — с надеждой спросил Чиун, сложив перед собой тонкие пальцы с длинными ногтями, словно две красивые птички в своих гнездах.

— Нет, Чиун. Там показано нападение одного человека на другого с расчленением или чем-то в этом роде. Смит интересуется техникой исполнения.

Он говорит, что смотрел этот фильм, и ему это кажется важным. Что-то там такое, связанное с деньгами.

— С деньгами для нас?

— Нет. С фальшивыми деньгами.

— Все, что не золото, — фальшивое. Я никогда не доверял этим клочкам бумаги. Как тебе известно, я никогда не соглашался, чтобы в мою деревню посылали бумажки. Только золото. Все остальное — лишь надежда или обещание.

Запомни это, Римо. Иногда можно согласиться на драгоценные камни, но ты ведь в них не разбираешься.

Римо обследовал коробку и занялся адским делом — разматыванием перепуганной пленки. Ряд за рядом он укладывал ее на полу во всю длину комнаты, пока все пленка не оказалась уложенной ровными полосами и ее можно было снова перемотать на катушку. Чиун наблюдал, ревниво следя за тем, чтобы пленка не касалась его циновки или телевизора, по которому в дневное время он наблюдал столь дорогие его сердцу мыльные оперы.

— Кому придет в голову смотреть, как работают другие? — удивлялся Чиун. — Только не мне. Когда такое показывают по телевизору, я, естественно, выключаю его. Лучше бы Смит прислал нам какой-нибудь фильм о подлинной красоте и нежных чувствах.

— Это нужно для дела. Он хочет узнать, что за техника применялась при этом нападении.

— А... Так вот почему он собирается прибыть сюда сегодня утром!

— Смит приезжает? Что же ты сразу не сказал?

— Потому что на телефонном разговоре не было голубой наклейки.

Хе-хехе!

Чиун, довольный собой, время от времени хихикал. Так продолжалось до тех пор, пока Римо не закончил возиться с пленкой и не включил проектор.

Они увидели, как на углу улицы остановился человек и стал ждать.

Подошел другой. Чиун заметил, что было бы неплохо, если бы все это шло на фоне органной музыки, поскольку его не очень интересовало то, о чем они там, собственно, говорили. Римо сказал, что у мужчины с легкой улыбочкой на лице хорошо контролируемое дыхание. Чиун высказал мнение, что Рэд Рекс из сериала «Пока Земля вертится» красивее. Римо отметил, что у этого человека странная координация движении. Чиун проворчал, что он с большим интересом смотрел бы, пожалуй, какую-нибудь рекламу. Римо обратил внимание Чиуна на то, как что-то маленькое ударило нападающего в лоб и прорвало его кожу. Чиун высказался в том смысле, что стыдно показывать такие вещи на экране. Римо заметил, что у того человека что-то не в порядке с чувством равновесия. Чиун сказал, что в фильме явно не хватает женщины или чего-либо, связанного с женщиной.

— Какое же это искусство, когда нет женщины?

Римо удивился тому, как легко этот человек расчленил другого. Он посочувствовал жертве: тот отчаянно, до последнего дыхания не выпускал из рук какие-то прямоугольные предметы и был достоин уважения. Чиуну показалось, что фильм только выиграл бы, если бы в число действующих лиц включили еще кого-нибудь, скажем, врача, или в канву событий было вплетено что-то вроде нежелательной беременности.

Но когда фильм окончился, Чиун продолжал молча смотреть на то место на стене комнаты, на котором только что светились, сменяя друг друга, кадры.

— Что скажешь, папочка? — спросил Римо.

— Скажу, что еще не встречался с этой школой. Она не имеет ничего общего с такими новинками, как карате или кунг-фу, или с другими игровыми вариантами Синанджу.

— Как ты думаешь, что это такое?

— Прежде всего, я думаю, что ничего не надо говорить Смиту. С этим шутить нельзя. Этот человек — серьезный противник, я не знаком с этой техникой боя.

— Мне все время казалось, — сказал Римо, — что то, что он делал, не должно было сработать. Мы знаем, например, как двигается тело. То, что делал он... В этом, понимаешь ли, не было жизни.

— Ты должен пока что избегать этого человека.

— Почему? — заинтересовался Римо.

— Ты знаешь его?

— Нет.

— Может быть, ты знаком с его техникой?

— Нет.

— Тогда почему ты считаешь, что сможешь одолеть его?

— Он слишком медленно передвигается. Я легко с ним справлюсь. Я могу справиться с кем угодно, за исключением, может быть, тебя, папочка.

— Неужели ты так ничему и не научился? Видел ли ты, чтобы собака нападала на льва? Или змея атаковала мангуста? Или червяк напал на птицу?

Почему ты уверен, что не окажешься червяком или змеей, или собакой, если не знаешь наверняка ни того, кто он, ни того, что он собой представляет?

— Он какой-то медлительный.

— Снежная лавина в горах со стороны тоже выглядит медленной. Волна в океане тоже выглядит медленной.

— А, чепуха! — Римо в раздражении отвернулся.

— Еще один пример типичной мудрости Запада, — промолвил Чиун.

Приехавший в полдень Смит объяснил им опасность, которую представляют собой безукоризненно выполненные фальшивые деньги. Из-за них может рухнуть экономика страны, люди будут умирать от голода прямо на улицах. Римо почувствовал облегчение, когда оказалось, что у Смита к ним только один вопрос — о технике, которую использует этот загадочный субъект.

— К сожалению, Чиун не распознал ее, — сказал Римо.

— Я принимал участие в совещании, на котором выступал человек, возглавлявший неудавшийся обмен. Он считает, что у этого мистера Гордонса был какой-то режущий инструмент, — сказал Смит кислым голосом, под стать его длинному, худому, изжелта-бледному лицу" на котором невозможно было даже представить улыбку.

Римо пожал плечами.

— Но дело не в этом, — продолжал Смит. — В настоящее время существуют уже четыре гравировальные пластины — две пятидесятидолларовые и две новые, стодолларовые. Я хочу их получить. Вам необходимо также разузнать, нет ли других. Это, может быть, самое важное задание из всех, что вам давались.

— Еще бы! Ведь речь идет о деньгах... — заметил Римо.

— Я не понимаю вашего негативного отношения к этому делу.

— Это потому, что у вас его никогда не было.

— Чего не было? Негативного отношения?

— Никакого отношения. Мы вам до лампочки. Компьютеры в Фолкрофте душа вашей организации. А мы только работаем на эти машины.

— Эти компьютеры, Римо, необходимы для того, чтобы нам не приходилось использовать людей. Если тысячи людей будут знать о КЮРЕ, то сохранять ее деятельность в тайне будет просто невозможно. В лице этих компьютеров мы имеем идеальных координаторов и аналитиков. А собирают информацию, разумеется, люди, но им совсем не обязательно знать, чем, собственно, они занимаются. В повседневной жизни многие не имеют представления о том, как в конечном счете используются результаты их труда.

— А мы?

Смит прочистил горло и поправил «дипломат», лежащий у него на коленях.

— У нас подготовлено место для встречи с мистером Гордонсом. Над этим, вместе с представителями Казначейства, работает руководитель группы Фрэнсис Форсайт из ЦРУ. Он ожидает прибытия специального агента по имени Римо Брайен. Я привез вам удостоверение личности и другие документы. Не было времени передать их вам обычным способом. Приступайте к делу незамедлительно и поскорее во всем разберитесь. Раньше я иногда высказывал неудовольствие по поводу ваших чересчур... насильственных действий. На этот раз все чересчур серьезно, и я не думаю, что при данных обстоятельствах вообще можно считать что-либо чрезмерным.

— Конечно, — съязвил Римо, — ведь мы же защищаем Всемогущий доллар!

Упаси нас Боже отвлекаться от работы и тратить усилия на то, чтобы защищать еще и жизнь американцев. — Мы и защищаем американцев. От этого задания прямо зависит, что у них будет на обеденном столе.

Выходя, Смит специально задержался, чтобы заверить Чиуна в том, что ежегодное вознаграждение за его службу — золото — отправлено в деревню Синанджу, в Северной Корее.

— Синанджу вверяет свою судьбу в руки императора Смита, а Мастер Синанджу всегда готов поддерживать и еще больше возвеличивать его славу.

— Кстати, вы видели этот фильм?

— В вашем прекрасном городе Нью-Йорке сегодня замечательная погода, не правда ли? — ответил Чиун.

Как ни старался Смит вытянуть из него ответ на свой вопрос, старик оставался невозмутимым и величавым, точно белое облако. Смиту ничего не оставалось, как пожать плечами, махнуть мысленно рукой и уйти, пожелав Мастеру Синанджу успехов в продолжающемся обучении американца.

— Почему ты не сказал, что видел фильм? — спросил Римо, когда Смит вышел из номера.

— А почему ты слушаешься Смита и не считаешься со мной?

— И все же?

— Чем меньше император будет знать о наших делах, тем лучше. Мы отправляемся вместе. Слишком много я в тебя вложил, чтобы позволить тебе бездумно рисковать своей жизнью.

И Чиун вновь величаво сложил руки на груди.

— Ты чем-то обеспокоен?

Чиун промолчал.

— Может быть, тебя беспокоит Смит? Ты так и не ответил на его вопрос и явно не хотел говорить с ним об этом фильме. Может быть, ты что-то в нем увидел?

Но Чиун — последний Мастер из древнего и великого дома наемных убийц — Дома Синанджу — не ответил. Он оставался безмолвным до конца дня.

Глава 3

Руководитель группы Фрэнсис Форсайт в охотничьей куртке цвета хаки и перламутрово-серых брюках для верховой езды, постучал указкой по трехдюймовой высоты ангару, являвшемуся частью макета аэропорта О'Хара в Чикаго. Макет был выполнен тщательнейшим образом — окна, вращающиеся двери, ангарные пролеты — все было точно так, как и у настоящего ангара. Макет стоял в изолированном подвальном помещении здания Казначейства в Вашингтоне.

Падающий сверху яркий желтый свет, совсем как солнце, освещал взлетно-посадочные полосы, пассажирские терминалы и даже миниатюрные реактивные лайнеры. Весь макет был размечен окружностями, причем цвет их варьировался от бледно-розового до кроваво-красного. Темно-красный цвет преобладал около пассажирских терминалов, а бледно-розовый — на взлетно-посадочных полосах.

— Мы закодировали все пространство цветом крови для того, — объяснял Форсайт, — чтобы знать, в каких именно местах более, а в каких менее вероятна возможность поражения случайных людей — в случае, если, стреляя в Гордонса, наш снайпер все-таки промахнется. Красным цветом более темного оттенка отмечены зоны высокой концентрации людей, а светлее — зоны меньшей концентрации. Наши основная, вторичная и третичная снайперские позиции будут расположены таким образом, чтобы их перекрестным огнем простреливались лишь те сектора, которые окрашены в цвет не темнее розового. Не темнее... Если это, конечно, устраивает Римо Брайена.

— Как это может меня устраивать или не устраивать, — сказал Римо, если я не понял ни единого слова?

— Я говорил о моделировании зон снайперского огня, мистер Брайен, — сказал Форсайт со злостью, которая могла бы заставить содрогнуться и стены.

Форсайт пребывал в состоянии раздражения с утра, когда переговорил со своим начальством в Лэнгли, штат Вирджиния, и узнал, что этот тип в слаксах и спортивной маечке с открытой шеей, у которого даже не имелось пистолета и которого, казалось, больше всего интересовало мнение хилого старика-азиата, чем самая современная технология контрразведки и антитерроризма, — назначен руководителем операции, то есть старшим над ним, Форсайтом. Приказ об этом пришел с таких «верхов», что даже непосредственное начальство Форсайта не представляло толком, кто его подписал.

— Моделирование зон огня, мистер Брайен, — повторил Форсайт, — если вы понимаете, что это такое!

— Это когда стреляют, правильно?

Тонкие длинные пальцы Чиуна потянулись к миниатюрной модели «Боинга747», стоящей на макете аэропорта. Он прокатил ее по взлетно-посадочной полосе, чтобы убедиться, что колесики шасси прокручиваются. Скользнув по полосе, самолетик в руках Чиуна взмыл над аэродромом, заложил крутой вираж и вернулся на прежнее место, осуществив безукоризненную посадку.

Руководитель группы Форсайт с побагровевшей шеей молча следил за пожилым корейцем. Потом он повернулся к Римо.

— Правильно, моделирование зон огня — это когда стреляют. Теперь вы знаете это.

С противоположного конца стола донесся сдавленный смешок.

— Нет, — твердо сказал Римо, — никакой стрельбы. Никакой вашей зауми. Я против того, чтобы ваши люди болтались с оружием в руках среди пассажиров.

— Вы просто не понимаете, насколько опасен этот Гордонс. Самое неприятное в том, что у него имеется доступ к идеально изготовленным гравировальным пластинам для печатания пятидесяти— и стодолларовых банкнот. Так можно буквально погубить нашу экономику. Не знаю, какие инструкции получили вы, сэр, но мне приказали следующее: первое — найти источник поступления этих пластин и уничтожить его; второе — ликвидировать самого господина Гордонса...

— Хватит считать, — перебил его Римо. — Слушайте новые инструкции. Что я должен передать завтра Гордонсу в обмен на эти пластины?

— Этот вопрос решается.

— Что вы имеете в виду?

Чиун тем временем покатил по дорожке макета модель «Боинга-747» компании «Пан-америкэн» и врезался в модель «Боинга-707» компании «ТВА».

Потом «семьсот седьмой» прокатился вокруг ангара и врезался носом в крыло «семьсот сорок седьмого».

Форсайт откашлялся и с отвращением отвел взгляд от торчащих из просторных рукавов кимоно старческих рук, перебирающих модели самолетов, стоящие перед макетом пассажирского терминала.

— То, что мы используем в качестве наживки, — продолжал Форсайт, — и что мистер Гордонс хочет от нас получить, это — высочайшей сложности компьютерная программа. Чтобы она не оказалась для нас навсегда утерянной, сейчас изготавливается ее дубликат.

— Очень ценная штука, а?

— Ни для кого, кроме НАСА, она никакой ценности не представляет.

Странно, что этот мистер Гордонс стремится заполучить вещь, которая может быть практически полезной только на расстоянии нескольких сотен тысяч миль от Земли.

Форсайт понизил голос. Покашливание в дальнем конце стола прекратилось.

Чиун перестал играть в самолетики. Форсайт заговорил снова:

— Итак, эта компьютерная программа, разработанная специально для беспилотных космических полетов, новейшая и очень сложная программа. Мы и русские, особенно русские, которые больше работали над беспилотными космическими кораблями, получаем иногда радиосигналы с таких кораблей через день или даже через два после того, как эти корабли прекратили свое существование. Так долго идет радиосигнал, преодолевая громадные космические расстояния. При таком разрыве во времени между отправлением сигнала и его приемом в случае непредусмотренных критических ситуаций ни из русского Центра управления космическими полетами, ни из центра НАСА в Хьюстоне невозможно никакое оперативное вмешательство. Вся беда в том, что компьютеры, установленные на космических кораблях, не умеют думать. Их можно запрограммировать любым образом, но как только создается нестандартная, не заложенная в программу ситуация, бортовые компьютеры оказываются неспособными реагировать на нее. Они не в состоянии импровизировать, у них нет творческого интеллекта. В этом смысле любой пятилетний малыш смышленее их. Способность увидеть слона в комке глины, способность сделать хотя бы то, что делали наши предки, привязавшие острый камень к куску дерева и изобретшие таким образом топор, который никогда до этого не видели, — все это за пределами возможностей компьютеров. Вот чего не хватало тем кораблям, о которых я упомянул вначале, и вот почему они погибали. Они не только не могли решать возникающие проблемы, но и запросить совета у Земли, поскольку к тому времени, когда этот запрос доходит сюда, ситуация на корабле меняется, и полученный запрос может представлять для нас к тому времени чисто академический интерес.

Чиун легонько толкнул Римо.

— Он думает, что человеческий интеллект — это то, что размещается у него между ушами. Невежда! — шепнул он Римо.

Форсайт постучал указкой по взлетно-посадочной полосе.

— Может быть, ваш напарник соизволит поделиться с нами тем, что сказал? — резко бросил он.

— Не соизволит, — ответил Римо.

Последовала секундная пауза. Римо обратился к Форсайту:

— Выходит, программа, которую хочет получить Гордонс, ни для кого на Земле не представляет ценности?

— Выходит, так, — подтвердил Форсайт.

— А в прошлый раз вы всучили ему подделку?

— Да.

— Зачем?

— Совершенно ни к чему кому-то иметь доступ к нашим государственным секретам. Это унизило бы наше национальное достоинство.

Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь хихиканьем Чиуна, возобновившего игры с самолетиками. Форсайт вспотел, его лицо покраснело.

— И все-таки я еще раз советую вам использовать снайперов, — сказал он Римо.

— А я еще раз говорю вам: «Нет!»

— Ну, согласитесь хотя бы на одного, — сказал Форсайт, и на макет лег рыжий кожаный футляр. Крышка откинулась. Появился неестественно толстый ствол винтовки с узеньким дулом, щелкнул стальной затвор. Появившаяся в луче света рука держала длинный и тонкий патрон.

— Я могу попасть из этой винтовки с расстояния ста ярдов в зрачок. Любое попадание смертельно. Пуля отравлена.

— Вы уже попали в мистера Гордонса, и что же? У него после этого хватило сил буквально разорвать на куски несчастного парня, которого вы тогда подставили.

— Это был агент Казначейства, и он знал, на что идет, — отчеканил Форсайт, вытягиваясь на военный манер и держа указку, как наездник держит хлыст.

Римо кинул на него недобрый взгляд. Снайпер положил пулю на макет и подтолкнул ее к Римо. Тут снова ожил Чиун.

— Та-та-та-та-та-та!

На этот раз модель ДС-10 авиакомпании «Америкэн эйрлайнз», которую Чиун держал в левой руке, расстреливала из пулемета главный пассажирский терминал. Правая рука разгоняла в это время по взлетной полосе модель «Боинга-747».

— Вжик! Та-та-та-та!

«Боинг», словно заправский истребитель, стремительно набрал высоту и отогнал подальше ДС-10.

— Ба-бах! Бум! Бум! Ба-бах! — воскликнул Мастер Синанджу, и ДС-10, беспорядочно закрутившись, вошел в штопор над аэропортом О'Хара.

— Тра-ба-бум! — вскричал Чиун.

ДС-10 врезался носом в ангар и рухнул на взлетно-посадочную полосу.

— Вы кончили играть в игрушки? — спросил Форсайт.

— В ваших руках и в руках ваших людей, — отвечал Чиун, — любое оружие — игрушка. В моих руках любая игрушка — оружие.

— Очень мило, — усмехнулся Форсайт. — Вот и возьмите завтра эти модельки на встречу с мистером Гордонсом в аэропорт О'Хара вместо оружия.

— В моих руках и в руках этого человека, — повторил Чиун, махнув рукой в сторону Римо, — любая вещь — оружие, более мощное, чем странное ружье, которое показывал ваш человек. Его ружьецо — действительно игрушка.

— Ну, хватит! — нахмурился Форсайт. — Это уж слишком!

— Ты, китаеза, видать последнего ума лишился! — вскипел снайпер. В лучах желтого света появилось его лицо с холодным взглядом водянисто-голубых глаз.

— Заряди-ка свое игрушечное ружье, — негромко сказал Чиун.

— Прекратите немедленно! — забеспокоятся Форсайт. — Это — приказ! Брайен, скажите своему напарнику, чтобы он перестал злить снайпера.

— Я тут ни при чем, — ответил Римо.

— Заряжай, заряжай свое игрушечное ружье, — хихикнул Чиун.

Модель ДС-10, плавно взмыв в воздух, застыла в его правой руке на уровне плеча, носом в сторону снайпера, который зарядил винтовку. Форсайт отошел от стола в тень. Лежавшие на краях стола руки обступивших его людей вмиг исчезли. Все, отпрянув, растворились в тени. Римо остался стоять на прежнем месте — между Чиуном и снайпером, выстукивая пальцами какой-то мотивчик. «Сердцем молодой» — на слух определил Форсайт название песенки.

Снайпер вогнал патрон с отравленной пулей в патронник, клацнувший с глубоким металлическим звуком, свидетельствующим о высокой точности обработки и подгонки деталей. Снайпер поднял винтовку к плечу.

Римо зевнул.

— Стреляй! — сказал Чиун.

— С такого расстояния я просто не могу промахнуться, — сказал снайпер. — Отсюда я могу расщепить пулей надвое ресницу.

— Стреляй! — повторил Чиун.

— Ради Бога, — взмолился Форсайт, — только не в подвале Казначейства!

— Ну уж нет, — злобно пробормотал снайпер, — если этот придурок сам того хочет, сейчас у него во лбу появится третий глаз.

Снайпер нажал на спусковой крючок, и рука Чиуна с тонкими длинными пальцами, освещенная ярким желтым светом, казалось, вздрогнула. ДС-10 в ней уже не было. Только один Римо уследил полет игрушечного самолетика, зато все остальные очень хорошо увидели, как он произвел посадку. Крылья модельки распластались по лбу снайпера, а нос самолета с кабиной пилотов глубоко вонзился в череп. С хвостовой части фюзеляжа закапала кровь. Снайпер упал лицом вниз. Винтовка с толстым стволом грохнулась на макет и застыла рядом с пассажирским терминалом.

Чиун отбросил ее в сторону.

— Игрушка! — презрительно сказал он.

— Что вы наделали! — вскричал Форсайт. — Не положено никого убивать в подвале Казначейства, не имея на то соответствующего приказа в письменном виде.

Римо повернулся к Форсайту и сказал:

— Нельзя допустить, чтобы это сошло ему с рук, заставьте его убрать труп. Он всегда оставляет за собой неубранные мертвые тела.

— Но он первый начал, — возразил Чиун. — Если бы начал я, тогда другое дело.

— Своими «бум-трахами» ты спровоцировал этого болвана. Тебе было скучно, — заявил Римо.

— Я всего лишь играл в самолетики, — ответил Чиун. — А вы, белые, всегда покрываете друг друга.

— Послушайте, о чем вы? Ведь у нас здесь труп, — растерянно пробормотал Форсайт.

— Правильно, — поддержал его Римо. — Не позволяйте ему уйти, не убрав за собой.

— Если бы я был белым, вы бы так не говорили, — стоял на своем Чиун.

— Как теперь объяснить убийство? Что делать? — спросил, с трудом приходя в себя, Форсайт.

— Спишите его на расовые разногласия, — посоветовал Чиун. Он подхватил эту фразу в одной из своих любимых «мыльных опер» и сейчас счел ее подходящей к случаю. — Вы, белые, не только смешно пахнете, вы глупы, и вы расисты. И никакая вы не «лучшая раса»!

— Не обращайте внимания, — сказал Римо Форсайту. — Он не любит убирать за собой... Так где, вы говорите, эта программа? Кстати, раз она не представляет ни для кого на Земле ценности, на этот раз — никаких подделок.

По дороге в Чикаго Римо, сидя в кресле самолета, обследовал коробку с непонятными надписями типа «миниатюризация», «компонент», «ввод» и тому подобное, ломая голову над тем, кому может понадобиться искусственный интеллект на уровне пятилетнего ребенка. Форсайт сообщил, что над проблемой создания искусственного интеллекта бились лучшие умы, используя сложнейшие компьютеры, но так до конца ее и не решили.

Когда Чиун прикончил снайпера, Форсайт перестал настаивать, чтобы Римо с Чиуном взяли с собой его людей в Чикаго.

— Учтите, нам не нужны ни ваши кинооператоры, ни звукооператоры или кто там еще — со всей их техникой, — предупредил его Римо.

— Но наше оборудование — самое современное и технологичное в мире, запротестовал Форсайт.

— В прошлый раз вы им пользовались? — спросил Римо.

— Да, но...

— Оно остается здесь. И вы тоже.

Форсайт хотел было возразить, но, взглянув на лежащее на носилках тело снайпера, покрытое простыней, внезапно передумал и сменил тему.

— В этот критически важный для всей операции период, — заявил он, мы должны диверсифицировать персональную инициативу.

— Мы проведем эту встречу одни, — по-своему расшифровал его мысль Римо. — И только так.

— И не вернетесь назад, — мрачно предрек руководитель группы Фрэнсис Форсайт.

Римо заметил, что Чиун подает ему знаки.

— Мой коллега хотел бы захватить с собой модели самолетов.

— Пусть берет. Господи, неужели вы думаете, что кто-нибудь из нас рискнет ему помешать?

Когда самолет пролетал над озером Эри, Чиун вывалил из рукава своего кимоно полдюжины миниатюрных моделей пассажирских реактивных лайнеров. Некоторое время он их молча разглядывал, а потом сказал:

— Не знаю, как вы, западные люди, это делаете, но машины почти идеальны для движения сквозь воздух. Не понимая самой сущности движения и тех философских основ, которым я тебя учил, эти люди, имея в своем распоряжении всего лишь свои приборы, пишущие машинки и прочую чепуху, создали эти самолеты. Я поражен.

Мастер Синанджу не удержался и высказал это же стюардессе, которая передала его слова пилоту. Заинтересовавшись, пилот подошел к Чиуну и Римо.

— Это хороший самолет, — похвалил Чиун.

— Спасибо, — сказал пилот, атлетически сложенный мужчина лет пятидесяти с чеканным загорелым лицом спортсмена, соблюдающего форму.

— Но у него есть изъян, — продолжал Чиун, указывая на хвост самолета. — Вот это место. Здесь должно загибаться внутрь, а не выступать наружу.

Пилот повернулся к стюардессе:

— Вы что, разыгрываете меня? — И добавил, адресуясь к Чиуну:

— Вы, конечно же, инженер и работаете в компании «Макдоннел Дуглас», не так ли?

— Что происходит? — заинтересовался вздремнувший было Римо.

— Да вот этот джентльмен только что пытался, будучи инженером-авиаконструктором, выдать себя за дилетанта. Он высказал мне конструктивную идею, над которой работала компания «Макдоннел Дуглас» и которую не удалось осуществить лишь потому, что пока не существует необходимых для этого современных высокотехнологичных материалов.

— Современных? — переспросил Чиун и засмеялся. — Да моему предложению несколько тысяч лет!

В аэропорту О'Хара, куда они прибыли, маленький мальчик захотел поиграть в чиуновские самолетики, на что Чиун посоветовал ему заиметь свои.

У них оставалось целых пять часов свободного времени. Было лишь начало одиннадцатого, а мистер Гордонс назначил им встречу в посадочном зале Аллегени, у восьмого выхода, на три часа. Форсайт высказал предположение, что Гордонс предпочел это место потому, что зал этот походил на длинную коробку, из которой не так-то легко быстро скрыться.

Римо и Чиун наблюдали, как люди встречают друг друга и как расстаются.

Они видели легкое волнение, которое чувствуется обычно перед посадкой в самолет, и сопереживали ему. В три часа они были начеку и должны были бы заметить Гордонса еще на подходе. Но особое чувство, которое всегда давало знать Римо, что к нему кто-то приближается, на этот раз не сработало. Чиун испуганно вздрогнул, что на памяти Римо случилось с ним впервые, его глаза широко раскрылись. Медленно, сохраняя безупречную координацию движений, как и подобает Мастеру Синанджу, он отступил назад, чтобы между ним и мистером Гордонсом оказалась билетная касса. Римо вспомнил уроки Чиуна: в критических обстоятельствах следует прятать от глаз противника свои ноги, чтобы скрыть свою технику защиты.

— Добрый вечер! Я — мистер Гордонс.

Прикинув на взгляд, Римо решил, что Гордонс был с ним почти одного роста, но тяжелее. Передвигался он со странной медлительностью. Это была не грациозная плавная замедленность движений Чиуна, а осторожное, чуть ли не спотыкающееся поочередное скольжение ног. Когда Гордонс остановился, серый костюм на нем почти не шелохнулся. Губы его раздвинулись в некоем подобии улыбки и застыли в этом положении.

— А я — Римо. Вы принесли пластины?

— Да, предназначенные для вас пластины у меня. Вечер сегодня довольно теплый, не правда ли? Я сожалею, что не могу предложить вам выпить, но мы находимся в посадочном зале аэропорта, а в посадочных залах не бывает баров с напитками.

— Еще здесь нет кегельбанов и столиков для игры в маджонг. Что за околесицу вы несете?

— Я говорю так, чтобы вы чувствовали себя спокойно и непринужденно.

— Я и так чувствую себя непринужденно. Так вы говорите, пластины у вас при себе?

— Да, у меня есть пакет с пластинами для вас, и я вижу по вашей руке, что у вас есть пакет для меня. Я отдам вам мой пакет в обмен на ваш.

— Отдай ему пакет, Римо! — крикнул из-за билетной кассы Чиун.

Римо увидел, как модель самолета — идеальное оружие в руках Мастера Синанджу — молнией устремилась к мистеру Гордонсу. Тот увернулся едва уловимым движением. Увернулся он и от второго самолетика. И от третьего...

Одна за другой модели врезались в сработанные из алюминия и стали стены посадочного зала, пробивая их насквозь и оставляя дыры, через которые виднелось ночное небо. Одна из них попала в рекламный плакат эстрадной группы «Памп рум». У изображенной на нем певицы при этом исчезла голова, и вместо нее над высокой грудью оказалось сквозное отверстие.

— Римо! — кричал Чиун. — Отдай ему то, что он хочет! Отдай!

Римо не шелохнулся.

— Давайте ваши пластины, — обратился он к Гордонсу.

— Римо, не занимайся глупостями! — крикнул Чиун.

— У меня четыре пластины, с которых печатаются пятидесяти— и стодолларовые банкноты. Пятидесятки — купюры Федерального резервного банка Канзас-Сити выпуска 1963 года, серия "Е", лицевая сторона номер 214, оборотная — номер 108. Сотенные — Федерального резервного банка Миннеаполиса, выпуска 1974 года, серия "Б", лицевая сторона номер 118, оборотная — номер 102.

— На кого вы работаете? — спросил Римо, левой рукой нащупывая под мышкой Гордонса нерв, нажатие на который парализует человека и причиняет страшную боль, которую можно усилить, если ответ задерживается. Так было раньше, много раз.

— Я работаю сам на себя. Для своего выживания, — ответил мистер Гордонс.

— Отдай ему то, что он хочет, Римо! Убери руку! — крикнул Чиун и в ажиотаже выдал целый поток корейских слов, которые показались Римо знакомыми, похожими на те, которые он не раз слышал в начальный период обучения и которые означали, что что-то идет не так. Позднее «не таким» оказывалось только то, что делал Римо, а все остальное в мире было в порядке. Но Римо понимал, что сейчас Чиун имел в виду совсем не его ловкость и умение.

— Посмотри на его лицо!

На лице мистера Гордонса застыла все та же глуповатая улыбочка. Римо усилил давление на нерв. Кожа под его пальцами подалась, затем под ней что-то хрустнуло. По звуку это была кость, но в этом месте никаких костей быть не должно.

— Не делайте этого. Вы уже нанесли мне повреждение, — сказал мистер Гордонс. — Если вы не прекратите, наступит временный паралич правой стороны моего тела. Это может угрожать моему выживанию. Я должен вас остановить.

Может быть, все дело было в этой улыбке, а может — в том странном ощущении, которое Римо испытывал от прикосновения к телу этого человека. Так или иначе, когда он удвоил нажим, причем в этот раз не пальцем, а острым и твердым ребром дискетки, то, похоже, поскользнулся. Тело его теперь уже не было сбалансировано с телом мистера Гордонса, и Римо начал падать. В этот момент мистер Гордонс схватил его за правый локоть и равномерно, со страшной силой, которую он теоретически развить не мог, учитывая положение, в котором он в этот момент находился, начал сжимать запястье Римо, вынуждая его разжать пальцы, державшие программу.

— Пусть забирает! Отдай! — кричал Чиун.

— Отдать? Черта с два! — буркнул Римо и вскинул колено, целясь Гордонсу в пах.

Колено застыло в воздухе. Будто раскаленные стальные прутья впились Римо в правое плечо и рвали сухожилия.

Словно желтое пламя, мелькнуло перед глазами Римо кимоно Чиуна, но, к своему изумлению, Римо не увидел результатов того потрясающего мастерства, с помощью которого Чиун мог стереть тонкими длинными пальцами улыбку с лица мистера Гордонса. Чиун атаковал его — Римо — руки! Длинные ногти Чиуна впились ему в правую ладонь, заставив ее раскрыться. Мгновение — и программа оказалась у Гордонса. Положив ее в карман. Гордонс бросил на пол гравировальные пластины.

— Спасибо! — сказал мистер Гордонс и пошел прочь.

Несмотря на повреждение правой стороны тела, шаги его были ровными и уверенными. Римо вскочил на ноги и рванулся было вслед, намереваясь отплатить за рану в плече. Сейчас он схватит белокурую голову и оторвет се от туловища. Однако Чиун оказался проворнее: споткнувшись о подставленную ногу, Римо грохнулся на пол и закувыркался, глухо застонав от боли в плече.

Чиун быстро забежал вперед и встал перед Римо, загораживая от него мистера Гордонса, который уже выходил из посадочного зала в центральный зал ожидания.

— Зачем ты это сделал? Он же был у меня в руках! В руках! — в бешенстве крикнул Римо.

— Уходим. Нужно срочно перевязать твою рану, дурачок.

— Ты позволил ему забрать программу! Теперь мы его больше никогда не увидим!

— Будем на это надеяться, — сказал Чиун и ощупал длинными чуткими пальцами мышцы плеча Римо. Оторвав от кимоно несколько полосок, он стянул плечо так, чтобы ограничить его подвижность, и отвел Римо к билетной кассе.

Там Мастер Синанджу поинтересовался, как попасть на самолете в такое место, где есть солнце и морская вода. Из мест, которые ему назвали, он выбрал ближайшее — остров Святого Томаса в гряде Виргинских островов, о котором Мастер Синанджу ранее не слыхал, так как он, наверное, открыт-то был совсем недавно, лет пятьсот, не более, тому назад.

Пластины, с помощью которых белые люди делают свои бумажные деньги, Чиун положил в бумажный пакет, купив специальные картинки, которые у белых называются марками и которыми оплачивается пересылка. Затем особой ручкой белого человека, которую не нужно макать в чернила и которой далеко до такой вещи, как кисточка для письма иероглифов, он сочинил послание императору Смиту:

"Дорогой господин Харолд Смит!

В течение многих лет Ваша империя прибегает к услугам Дома Синанджу, и все эти годы Ваша благодать снисходит на нашу ничтожную деревушку. Наши дети, неимущие и старики сыты и одеты, они спят в домах под крышами, которые сделаны из прочных материалов. Не бывало, чтобы империя Смита не выполнила своих обязательств. Своевременно и полностью оплачивала она золотом услуги Дома Синанджу, иначе деревня Синанджу вымерла бы от голода, так как земля там скалистая, а в холодных водах морского залива нет рыбы. Благодаря поддержке Мастеров Синанджу наши люди в течение веков, во-первых, имели пищу и, во-вторых, жили достойной жизнью.

Ваша империя точно выполняла заключенное более десяти лет назад соглашение. Выполнял его и Мастер Синанджу. По этому соглашению Мастер брался, как Вы помните, обучить искусству Синанджу обычного белого человека, дабы он не нуждался в оружии для выполнения своей работы. Молодой человек научился этому. Он научился этому в первый же год. Но он получил гораздо больше того, что было оплачено Вашим золотом. Он получил гораздо больше того, что можно купить за Ваше золото: он стал представителем Дома в большей степени, чем кто-либо, включая японцев и даже корейцев (о жителях деревни Синанджу речь не идет).

В его сердце поселилось солнце, и Вы ничего не заплатили за это. Он победил собственное тело, стал его господином и повелителем, и Вы ничего не заплатили за это. Он получил знание Синанджу в той полноте, которую только был в состоянии охватить. Вы ничего не заплатили за это, хотя Дом Синанджу никогда бы Вам этого и не продал: Синанджу не продается, продаются только его услуги.

Вот почему, с большим сожалением и благодарностью, Мастер считает себя обязанным известить Вас, что Дом Синанджу расторгает соглашение. Мы найдем в другом месте средства для существования деревни, так же как и для Римо и для меня самого.

Между прочим, поскольку Римо не просто белый человек, но еще и белый американец, то он, естественно, испытывает особые чувства привязанности к своей родине, и, если позднее Вам понадобятся его услуги, он отнесется к Вашему предложению с вниманием.

Посылаю Вам металлические предметы, которые были Вам нужны. Миссия окончена. Контракт расторгнут".

В конце послания Чиун начертал символ Синанджу — перевернутую трапецию с делящей ее по вертикали линией, что символизировало Дом и абсолютное превосходство. Этот знак заключал в себе имя и титул Мастера. Заклеив конверт с посланием Смиту, он вложил его в общий пакет, который, в свою очередь, тщательно упаковал в оберточную бумагу и наклеил марки. Посылка заняла свое место в одном из металлических ящиков, содержимое которых регулярно изымается и доставляется по адресам. Со времен Чингисхана человечество не знало столь хорошо организованной и надежно охраняемой почтовой службы. Очень нужная вещь! Для белых людей, конечно.

Вернувшись к скамейке, на которой ждал Римо, Чиун с удовлетворением отметил, что Римо так сбалансировал вес тела, чтобы здоровые мышцы брали на себя нагрузку поврежденных. Сообразительность и основывающаяся на полученных от учителя знаниях предприимчивость молодого человека зачастую не только радовала старого Мастера, но и вызывала у него чувство счастливого удовлетворения. Конечно, это удовлетворение не следовало выказывать: и так уже самонадеянность ученика была просто невыносима.

— Что ты там делал, папочка? Книгу, что ли, писал? Ты изрисовал чуть ли не весь блокнот! — сказал, завидя его, Римо.

— Я поведал императору Смиту о постигшей тебя неудаче, о ранении.

— Зачем? Все будет нормально.

Чиун нахмурился и покачал головой.

— Да, конечно. Я знаю это, и ты это знаешь, но император есть император, даже если он для тебя — директор или президент, или как ты их предпочитаешь называть. Но, независимо от достоинств убийцы-ассасина, если он ранен, то больше императору не нужен.

— И Смитти тоже?

— И ему. Это печально, сын мой. У раненого убийцы нет дома. Расположение императоров не беспредельно.

— Но я же часть его организации. Кроме Смита, я — единственный, кто знает, чем мы занимаемся.

— Ты получил сегодня один из тех печальных уроков, которые мы получаем, когда вырастаем и становимся умнее, — сказал Чиун. — Но не расстраивайся. Правда, императорам не свойственно любить таких, как мы, но верно и то, что на наши услуги всегда большой спрос. На них был спрос и в мирные годы Римской империи, и во времена правления сыновей Чингисхана, и в годы различных бурных исторических событий в мире, когда этот спрос неизмеримо возрастает. Не беспокойся. Того Рима давно уж нет, тех китайских династий — тоже, а Синанджу живет!

— Не могу поверить, чтобы мы были безразличны Смитти! — возразил Римо.

Чиун успокоил его, как мог. Молодой человек нуждался в отдыхе: приближалось время вылета. Эти перелеты только кажутся безвредными, а на самом деле они портят людям кровь не меньше, чем смена фаз Луны. Белые люди не понимают этого. Как и большинство желтокожих!

При посадке на самолет, который должен был менее чем за пять часов доставить их на остров Святого Томаса в аэропорт, названный в честь умершего императора Трумэна, Чиун заметил на одежде Римо металлическую кнопку.

Поскольку он не знал, что это такое, то не стал ее снимать. Вполне вероятно, что эту штуковину прицепил мистер Гордонс, с техникой которого не было знакомо ни одно из многих поколений Мастеров Синанджу и которому столь неразумно бросил вызов Римо. Ему это, конечно, простительно — он молод, еще и шестидесяти нет...

Римо не знал еще, что когда предстоит схватка с неизвестным, лучше понаблюдать со стороны и дождаться, когда неизвестное станет известным, то есть проявятся его слабые места, а следовательно — и то, как его можно победить. Римо не знал, что Мастер Синанджу рассчитывает на новые действия мистера Гордонса, и тогда им станут известны его приемы, как это было, например, с арабскими хашашинами, которые эффективно сочетали боевое искусство с фанатизмом. Когда один из предыдущих Мастеров Синанджу впервые столкнулся с хашашинами (они тогда еще только-только появились), то немедленно отказался от службы Исламабаду, стал работать в другом месте и год за годом ждал, наблюдал и изучал, пока не разобрался в их методах. А они, эти методы, были настолько хороши, что от них пошло и само слово «ассасин», то есть «убийца». Все, что узнал тот Мастер, он передал следующему Мастеру. Добавив к этому собственные наблюдения, второй Мастер, в свою очередь, передал познания о хашашинах преемнику и так далее. Из поколения в поколение Мастера наблюдали и выжидали, намеренно игнорируя богатый арабский рынок, хотя спрос на их услуги в этих странах был весьма велик. Понадобилось целых восемьдесят лет для того, чтобы в анналах Синанджу скопилась полная информация о том, как хашашины, используя гашиш, дурманили сознание своих последователей-фанатиков и как потом подбирали из их числа телохранителей, готовых умереть, чтобы попасть в рай.

Выяснив это, Дом Синанджу вновь предложил свои услуги исламским владыкам. Однажды ночью его люди выследили одурманенного гашишем воина из Дома хашашинов, подождали, пока появится наркотический дым, и затем перебили их всех до одного прямо в их пещерах. С хашашинами было навсегда покончено.

Та же участь ждет и мистера Гордонса. Если не в этом году, то в следующем. А если не в следующем, то наверняка в следующем за ним. Раньше или позже Чиун или Римо, или преемники Римо узнают о приемах и методах мистера Гордонса. Вот тогда Дом Синанджу вернется с предложением своих услуг правителям Америки.

Но не сейчас. Сейчас надо бежать, скрыться. Оставить этого Гордонса в покое на десять, двадцать или даже на сотню лет. Синанджу без работы не останется.

Чиун осмотрел то место, где была прикреплена кнопка, исследовал под ней кожу Римо и, убедившись, что она не повреждена и не оцарапана, снял кнопку и спрятал в кимоно для дальнейшего изучения. Вовсе не исключено, что она принадлежит Гордонсу, а если это так, то есть смысл приглядеться к ней повнимательнее.

В то самое время, когда их самолет, взревев, устремился ввысь, посылка Чиуна попала на сортировочный узел почтовой службы США, а затем, в соответствии с указанным адресом, была доставлена в санаторий Фолкрофт, в местечке Раи, штат Нью-Йорк.

Любой из сотен работавших в этом заведении техников-электронщиков мог бы подсказать Мастеру Синанджу, что если он хочет избавиться от человека, который оставил эту металлическую кнопочку, то лучше подарить ее первому встречному.

При условии, что этот встречный направляется в противоположную сторону света.

Глава 4

Моррису (или просто Мо) Алштайну принадлежал единственный во всем южном Чикаго бар, который приносил одни убытки. В 60-х годах Мо приобрел неказистую местечковую таверну, ежегодно приносившую владельцу добрых сорок тысяч долларов дохода, плюс от сорока до пятидесяти тысяч дополнительных поступлений от таких необлагаемых налогами источников, как букмекерство и ростовщичество.

Нанятые Мо Алштайном рабочие содрали со стен тронутые гнилью деревянные панели, убрав труху, оборудовали элегантный бар из красного дерева, установили скрытое освещение, перестроили туалеты и убрали часть простенков, чтобы клиентам было просторнее. В залах поменяли обои, настелили паркет, поставили красивые столики, соорудили сцену. С помощью импресарио и молодого темпераментного конферансье Алштайн ухитрился перевернуть вверх дном картину былого финансового благополучия. Первоначальный убыток составил двести сорок семь тысяч долларов. Правда, в следующем году эта цифра уменьшилась до сорока тысяч, но с тех пор не менялась. Некоторые объясняли эти убытки переменами: потеряв традиционных завсегдатаев бывшей таверны, Алштайн не смог заменить их другими клиентами. Так во всяком случае выглядело формальное объяснение, предназначавшееся для широкой публики.

Среди близких друзей, умеющих держать язык за зубами, бытовала другая точка зрения: убытки Мо являлись следствием некоторых его, если можно так выразиться, необычных привычек. Мо любил оружие, и в ресторане «Источники Эльдорадо» (новое название бывшего «Муррея») был устроен тир, где он практиковался в стрельбе каждый божий день, и все было бы ничего, не вздумай он расширить рамки тира и включить в него сцену ресторанного зала. Стрельба из пистолета вошла в программу представления. Чтобы продемонстрировать свое искусство, он отстреливал у посетительниц серьги и вышибал пулями рюмки из рук кавалеров. Даже южная сторона Чикаго не могла похвастать настолько фанатичной привязанностью клиентуры к определенным ресторанам, и, хотя Мо «никогда, черт побери, никого еще не задел», число посетителей резко сократилось.

К счастью для Мо, у него была еще одна профессия, что давало возможность компенсировать убытки, которые приносил его шикарный ресторан.

Именно об этом и желал побеседовать с Алштайном некий мистер Гордонс.

— Я вас не знаю, — сказал Мо вежливо улыбающемуся мужчине с гладко зачесанными волосами песочного цвета. Его правая рука хотя и двигалась вроде бы нормально, но почему-то казалась немного короче левой.

— Меня зовут мистер Гордонс, и я сожалею, что не могу предложить вам выпить, но это — ваше заведение, а потому именно вам надлежит предложить мне выпивку.

— Ладно, что вы хотите?

— Спасибо, я не пью. Я хочу, чтобы вы попытались кое-кого убить из вашего пистолета.

— Вы что, не в своем уме?

По сравнению с посетителем Мо был худощавее и пониже ростом, с пронзительным взглядом голубых глаз. Этим глазам не понравилась невыразительная физиономия клиента, но дело было не в этом: не в обычаях Мо было принимать такого рода предложения от первого встречного.

— Я не понимаю, что означает выражение «не в своем уме», — сказал мистер Гордонс.

— Во-первых, я никого не убиваю. Во-вторых, если бы даже и убивал, то не стал бы этого делать для первого попавшегося незнакомца. Ну, а в-третьих, кто вы такой, черт бы вас побрал?

— Я не вполне уверен, что вы используете адекватные выражения. Думаю, что вы говорите так для того, чтобы обезопасить себя, а не потому, что именно это имеете в виду. Я уже убедился, что так поступают почти все люди. Пожалуйста, не обижайтесь — те, кому я раньше говорил об этом, часто обижались. У меня для вас есть то, чего вы хотите.

— Я хочу, чтобы вы убрались отсюда, пока еще в состоянии ходить, — огрызнулся Алштайн.

— Сделаем по-другому, — сказал мистер Гордонс и, вынув из кармана пиджака пачку из пятидесяти новеньких стодолларовых банкнот, положил ее перед Мо на стол.

Затем положил сверху вторую пачку, такую же. Потом третью и четвертую.

И пятую. Мо удивился, как это с полными карманами денег пиджак этого человека совсем не топорщился. Долларовый штабель тем временем вырос до десяти пачек. Мистер Гордонс начал выкладывать второй, такой же по высоте.

— Это сто кусков, — сказал Мо Алштайн. — Целых сто кусков! Никогда еще мне за... э-э услуги не предлагали таких денег. — Я полагал, что вы так подумаете.

— Ни один из клиентов не предлагал за то, чтобы кого-нибудь пристукнуть, такие бабки.

— И это не фальшивые деньги, — кивнул на пачки мистер Гордонс. Обратите внимание на шелковистость бумаги, на линии гравировки вокруг лица Франклина, на четкость номеров серий и на то, что все номера разные.

— Да, настоящие, — подтвердил Мо Алштайн. — Но я не могу вот так, сразу, все бросить и приступить к делу. Пристрелить «капо мафиози» не так-то просто. Сперва надо понадежнее пристроить часть деньжат.

— Нет, это не та привычная для вас работа, когда вы помогаете разобраться между собой различным преступным кланам определенной этнической группы. Я вам плачу просто за убивание.

— За убийство, — поправил его Мо.

— Благодарю вас. За убийство. Я запомню, — сказал мистер Гордонс. — Убийство будет простым: я покажу вам, где находится тот, кого вам предстоит убить.

Мо Алштайн изумленно вскинул голову.

— За что же вы мне платите, если тоже будете там? Я думал, что весь смысл убийства по контракту как раз в том и состоит, чтобы в тот момент заказчика там не было! Или вы хотите посмотреть, как этот парень будет мучиться?

— Нет. Я просто хочу видеть, что вы его убили. Их там двое. Оба очень интересные люди. Особенно желтокожий старик. Его движения естественны и вполне обычны, и тем не менее гораздо более эффективны, чем движения других людей. За ним я хочу понаблюдать. Но я не смогу внимательно наблюдать за ним, если в то же самое время буду занят другим делом.

— А, так, значит, два убийства! — воскликнул Мо. — Но это будет стоить дороже.

— Я заплачу дороже.

Мо пожал плечами:

— Дело хозяйское, деньги-то ваши.

— Нет, теперь это ваши деньги, — возразил мистер Гордонс и подвинул банкноты ближе к Мо Алштайну.

— Когда их нужно прикончить?

— Вскоре. Но сначала мне нужно найти других.

— Других?

— С нами будут и другие люди. Мне нужно их найти.

— Минуточку. — Мо отодвинулся. — Я ничего не имею против, если будете присутствовать вы: перед законом вы так же виновны, как и я, если не больше. Я только выполняю контракт, а вам, я уверен, обломится пожизненное заключение. На ваш счет я спокоен. Но посторонние? Зачем мне свидетели? Да и вам тоже? Понимаете?

— Понимаю, — сказал мистер Гордонс. — Но это будут не просто свидетели, их я тоже нанимаю.

— Я не нуждаюсь в помощи. Вот еще! Можете убедиться, какой я стрелок, — обиженно пробормотал Мо и велел бармену взять в руку бокал.

Бармен — пожилой, лысеющий негр, к которому в эти часы редко кто, кроме хозяина, обращался, — стоял за стойкой с газетой «Чикаго трибюн» в руках, глубоко погрузившись в дебри кроссворда. Он вздрогнул и оторвался от своего занятия.

— Нет, лучше два бокала, — передумал Алштайн.

— Я пас, — сказал негр.

Правая рука Алштайна юркнула под пиджак и вынырнула на свет божий с изрыгнувшим пламя и грохот револьвером «Магнум-357». Сверкающее хромом чудовище напоминало небольшую пушку. Звук выстрела был сродни грохоту обрушившейся крыши. Тяжелая пуля разнесла полку с бокалами и большое зеркало над головой бармена. Осколки разлетелись по паркету, сверкая, словно капельки росы под утренним солнцем.

Бармен спрятался под стойку, выставив удерживаемый кончиками пальцев бокал для шампанского на длинной ножке.

Грянул выстрел. Со стены сорвался фанерный задник бывшего зеркала. В дрожащих пальцах бармена осталась только ножка бокала.

— Видите, мне не нужна помощь, — сказал Мо Алштайн и, обернувшись к стойке, крикнул:

— Можешь вылезать, Вилли!

— Я — не Вилли, — донесся голос из-под стойки, — Вилли уволился.

— Когда? — обиженно спросил Алштайн.

— В тот день, когда вы заказали новое зеркало. То самое, что лежит сейчас на полу.

— Чего это он?

— Некоторым не нравится, когда в них стреляют, мистер Алштайн.

— Я ни разу не попал в того, в кого не собирался попасть. Ни разу, черт возьми! Вы, антисемиты, все одинаковы, — проворчал Мо Алштайн и доверительно сообщил мистеру Гордонсу, что речь идет о воинствующем антисемитизме, который подорвал его ресторанный бизнес.

— Люди могут чувствовать себя в опасности, даже если им и не причинили боли, — сказал мистер Гордонс.

— Чепуха, — заявил Мо Алштайн, — антисемит есть антисемит. А вы не еврей? Нет, вы не похожи на еврея.

— Нет, не похож, — подтвердил мистер Гордонс.

— Вы БАСП?

— Что это?

— Белый англосакс, протестант.

— Нет.

— Поляк?

— Нет.

— Немец?

— Нет.

— Грек?

— Нет.

— Тогда кто же?

— Человеческое существо.

— Это и так понятно. Но какое конкретно?

— Творческое, — гордо ответил мистер Гордонс.

— Среди моих друзей тоже есть творческие работники, — сказал Мо Алштайн и задумался: а не связан ли антисемитизм с творчеством? И как может быть, чтобы с виду образованный человек, изъясняющийся по-английски без всякого акцента, не знал такого простого и общеизвестного сокращения, как БАСП.

Но теперь мистер Гордонс уже знал значение этого термина. Более того, он его никогда не забудет, заложив в раздел памяти, касающийся языковых особенностей английского языка, которыми американцы обозначали границы этнических групп и иногда использовали в социальных взаимоотношениях для обособления и демонстрации своей исключительности. В общем, это была активная переменная без реальной константы, заключил мистер Гордонс.

Следующим, с кем он встретился в тот день, был сержант морской пехоты Соединенных Штатов, работавший в пункте набора добровольцев, расположенном в центральной части Чикаго. Сержант был одет в синюю форму морского пехотинца, с красным, потным и одутловатым от неумеренного потребления спиртного лицом.

— Вы умеете пользоваться огнеметом? — спросил мистер Гордонс.

— Вы тоже научитесь, если станете морским пехотинцем. Сколько вам лет?

— Что вы имеете в виду?

— Когда вы родились?

— Теперь я понимаю. Я, наверное, выгляжу старше одного года?

— Вы выглядите на двадцать девять. Точно — вам двадцать девять лет. Это — отличный возраст, — сказал сержант, еще не заполнивший квоту рекрутов, которую он мог заполнить только из числа добровольцев не старше сорока.

— Да, двадцать девять, — согласился мистер Гордонс, и сержант, которому он показался туповатым, настоял на том, чтобы новобранец прошел стандартный тест на уровень умственных способностей.

То, что произошло дальше, так потрясло сержанта, что он долго сидел с отвисшей челюстью и широко открытыми глазами. Это, возможно, и сыграло роль в том, что он так легко согласился на последовавшее за сим предложение.

На глазах у сержанта этот парень молниеносно заполнил все анкеты, безостановочно, кажется, даже не читая вопросов, а сам при этом продолжал расспрашивать сержанта о его умении обращаться с огнеметом. И что самое удивительное, все ответы оказались правильными, за исключением одного, в котором требовалось опознать некоторые простейшие предметы. Сумма полученных очков была самой высокой из всех, которые когда-либо видел сержант. Еще никто и никогда не заполнял эти анкеты так быстро и вместе с тем столь аккуратно.

— Вы не ответили на один вопрос, — подытожил результат теста сержант.

— Да. Я не знаком с этими инструментами, так как никогда не видел их раньше.

— Ну, вот это, например, — обычный шприц для смазки.

— А, для смазки? Да. В мире много механизмов и машин, таких, например, как автомобили, в которых есть трущиеся поверхности, а, значит, для уменьшения трения имеется необходимость в использовании машинного масла или смазки. Смазка — это антифрикционное вещество, правильно?

— Ну да, — сказал сержант. — Вы, я вижу, знаете все, кроме того, что такое масляный шприц для смазки.

— Да. И теперь я чувствую себя в большей безопасности, потому что смог догадаться, для чего могут использоваться масляные шприцы. Неделю назад я не мог. А теперь могу. Скажите, вам никогда не хотелось разбогатеть и распрощаться с Питульскими морскими пехотинцами?

— Питульский — это моя фамилия, — сказал сержант Питульский. — Тут не название моей части, а моя фамилия.

И сержант постучал пальцем по черной пластиковой пластинке с белыми буквами, приколотой над правым карманом его рубашки.

— Ах, да... фамилия. Ну, что ж, ничто не совершенно. Так не хотите ли разбогатеть? — снова спросил мистер Гордонс, и, не успев толком поразмыслить, сержант Питульский согласился встретиться с ним завтра вечером в ресторане «Источники Эльдорадо», которым владеет Мо Алштайн. Да, он, конечно, захватит с собой огнемет. Полная гарантия! Ему ужасно хотелось, чтобы огнемет был и сейчас при нем, чтобы защитить «это самое» — то, что мистер Гордонс только что выложил перед ним в виде двух штабелей. Сержант Питульский быстро смахнул пачки денег в верхний ящик письменного стола и запер на ключ. Он был настолько ошарашен, что ему пришел в голову лишь один довольно нелепый вопрос: почему мистер Гордонс, войдя, извинился, что не может ничего предложить ему выпить?

— Но ведь так положено делать при встрече, не так ли?

— Нет, не обязательно, — ответил Питульский.

— А когда это лучше делать?

— Когда кто-то приходит к вам домой или в контору, если в вашем офисе принято подавать алкоголь.

— Понятно. А что говорят в таких случаях?

— "Привет" вполне достаточно.

Через час и семь минут мистер Гордонс входил в магазин спорттоваров в одном из кварталов Чикаго. На стенах были развешаны черные резиновые костюмы для подводного плавания и ярко-оранжевые баллоны со сжатым воздухом. За стойкой стояли ружья для подводной охоты. В стеклянном ящике лежали маски.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил продавец.

— "Привет" вполне достаточно, — поздоровался мистер Гордонс...

Двадцатью минутами позже продавец решительно воспользовался возможностью разбогатеть. Такой шанс представляется раз в жизни. Собственно говоря, он был уже богат, когда, несколько позже, заявил владельцу магазина, что тот «подонок и кретин, не умеющий отличить продаваемый товар от продукции прямой кишки». Перед тем как появиться на следующий вечер в ресторане «Источники Эльдорадо» на южной стороне Чикаго, он разместил капитал в десяти разных банках под десятью фамилиями, так как не без основания опасался, что при виде ста тысяч долларов наличными у любого клерка могут возникнуть нежелательные вопросы.

Экс-продавца звали Роберт Джеллико. Он еле дотащился до «Эльдорадо», изнемогая под тяжестью резиновых костюмов, стальных баллонов и трех гарпунных ружей: так и не сумев остановить свой выбор на одном, он прихватил все три. Сомнения его были вполне объяснимы: до сих пор он стрелял только в рыбу.

Мистер Гордонс и двое других сидели за столиком. Тишину пустого бара нарушало лишь слабое гудение кондиционера.

Вид зала удивил Джеллико. "Странно, — подумал он, — кто-то не пожалел ухлопать уйму денег на интерьер, а стенка позади бара из простой фанеры.

Кстати, на этом месте отлично смотрелось бы большое зеркало".

— У меня вопрос, — сказал сержант Питульский, на этот раз облаченный в зеленый костюм, белую рубашку и синий галстук. — Каким образом мы пронесем это через таможню? — Он похлопал по окрашенному в цвет хаки сдвоенному баку огнемета.

— И это, — сказал Мо Алштайн, похлопав по висящей под мышкой кобуре револьвера.

— Со снаряжением для подводного плавания не будет никаких проблем, сказал Джеллико. — Многие везут его с собой в отпуск. И я брал. Много раз.

— У вас с собой не будет всех этих вещей, — сказал мистер Гордонс, в их нынешнем виде.

— Но мой револьвер особый, — заупрямился Алштайн, — и другого мне не надо.

— Я к своему снаряжению тоже приноровился, — поддержал его Джеллико.

— Ну а я могу работать с любым старым дерьмом, — сказал сержант Питульский. — Я из морской пехоты. Чем хуже снаряжение, тем лучше я его использую.

Мистер Гордонс велел всем замолчать, выйти и подождать снаружи, пока их не позовут. Алштайн заявил, что это его бар и он останется здесь. Мистер Гордонс взял Алштайна за шею и за ноги, перевернул вниз головой, отнес без видимых усилий к двери, вернул в нормальное положение и знаком приказал остальным не медлить, что и было тут же исполнено. Он запер за ними дверь, а через полчаса вышел и роздал каждому по коробке.

Самая большая досталась Джеллико. По размерам она была похожа на чемодан, но весила, как сундук. А точнее — коробка весила ровно столько, сколько весило его снаряжение: баллоны, резиновый костюм и гарпунные ружья.

Упаковка полегче досталась сержанту Питульскому. Была она достаточно объемистой, и внутри что-то плескалось. Самую маленькую коробочку, величиной с футляр для ожерелья, получил Мо Алштайн.

Перед вылетом на остров Святого Томаса, предъявляя свою ношу таможеннику, Джеллико увидел в своем багаже выгравированную на металлической доске картину с маленьким оранжевым солнышком в углу. Цвет солнышка был таким же, как и цвет баллонов его акваланга. Картина была заключена в раму из черной резины, и хотя Джеллико так и не смог сдать экзамен по инженерному делу на втором курсе колледжа, он сразу же определил, что это тот же материал, из которого был сделан его костюм для подводного плавания. Только материалу этому теперь придана совсем иная форма.

Такое, конечно, невозможно, но как быть, если он видит это своими собственными глазами? Мистер Гордонс смог каким-то образом сконденсировать материалы и сжать их до размеров небольшой гравюры. Джеллико почувствовал, как в животе у него задрожало и ослабли колени. Он увидел перед собой глуповатую улыбочку Гордонса и поспешил сообщить, что с ним все в порядке.

Ожидая других возле арки металлодетектора, Джеллико видел, как изумился Алштайн, обнаружив в своей коробке отлично выполненную хромированную фигурку Авраама Линкольна, и как поднял глаза к потолку Питульский, в багаже которого оказался стальной бюст Джорджа Вашингтона и пять стальных цилиндров с жидкостью.

— Что в них? — спросил инспектор.

— Никаких горючих жидкостей, — сказал мистер Гордонс, быстро подойдя к таможенной стойке. — И что еще важнее — снижение атмосферного давления во время полета не окажет на них никакого влияния.

— Хорошо, но все-таки что это?

Когда Джеллико услышал ответ — формулы базовых химических веществ, входящих в состав горючей жидкости для огнеметов, — он едва не грохнулся на пол. Покачнувшись, он тем не менее устоял на ногах, успев опереться на высокую напольную пепельницу. Джеллико объявил, что ему нехорошо, и оба мистер Гордонс и таможенный инспектор — разрешили ему вернуться в зал через арку металлоискателя.

Он шел, шаркая ногами, словно больной, пока стальные двери таможни не скрылись из вида, после чего бросился бежать. Джеллико все еще чувствовал слабость в ногах, но надеялся, что его легкие все же выдержат, если даже он пробежит так целую милю. Он будет дышать и бежать, дышать и бежать от охватившего его невероятного страха, от ужаса, который ему внушал тот, которого он согласился убить. Он не знал, кто был тот человек, но понял, что никто на свете не сможет с ним совладать. Если даже такой человек, как мистер Гордонс, не может сам, без посторонней помощи, прикончить его, то...

Да поможет им Господь!

У стойки авиакомпании Бранифф он свернул, пронесся мимо газетного киоска, юркнул в полутемный бар, заказал выпивку и прошел в туалет. Там он забрался с ногами на унитаз и стал ждать. До вылета оставалось двадцать минут. «Как хорошо, — думал он, — что пассажиров всех пролетающих вблизи Кубы самолетов проверяют металлоискателем! Иначе я бы не догадался, во что вляпался!»

Когда до отлета оставалось всего десять минут, в дверь кабинки постучали. Это было странно, поскольку никто не мог видеть из-под двери его ноги.

— Роберт Джеллико, выходите, не то вы опоздаете на самолет!

Это был голос мистера Гордонса.

Глава 5

Над аквамарином Карибского моря и его островами сияло жаркое тропическое солнце. Острова эти — не более чем выступающие из воды нагромождения скал, на тощих землях которых борются за свое существование люди, а в кустарниках рыщут коричневые, с удлиненным пушистым телом мангусты — потомки тех хищников, которые были вывезены в свое время из Индии, чтобы очистить острова от зеленых змей. На островах уже давно не осталось зеленых змей, зато возникла проблема с мангустами.

Об этом и о многом другом размышлял Мастер Синанджу Чиун.

— Эти острова для тех, кто хочет и может выжить, — говорил он. Здешнее солнце полезно для твоего плеча, морской соленый воздух — для легких. Мы нашли хорошее место, ты быстро поправишься.

— Надеюсь, папочка, — откликнулся Римо. Он полулежал в легком кресле на веранде снятого ими дома, смотревшего окнами на залив Меджен и состоявшего из трех крытых террас и жилой комнаты. Дом из дерева и стекла стоял на скалистом уступе — куда ни глянешь, непременно видишь плещущееся внизу море. С плавок Римо стекала вода: он только что проделал под наблюдением Чиуна ежедневный заплыв на четыре мили — две туда и две обратно. Когда Римо попробовал протестовать, заявив, что его плечу для заживания нужен покой, а не упражнения, Чиун презрительно усмехнулся:

— Ты напоминаешь этого вашего... четвертинщика.

— Кто это такой?

— Четвертинщик. Тот, что каждый год повреждает себе колено, и его отправляют отдыхать, а потом он возвращается и ломает суставы пуще прежнего.

— О чем ты? Если не можешь толком ответить, лучше помолчи — хватит того, что ты наговорил.

— Я говорю об игре, которую ты смотришь по телевизору. Ну, этой, где толстяки сшибают один другого и прыгают друг на друга.

— Футбол?

— Правильно. Футбол. Четвертинщик. Он очень смешно выглядит, смешно говорит. Когда его показывали, он, по-моему, был в женских чулках.

На этом дискуссия закончилась, и Римо, как был в мокрых плавках, уселся в кресло, а Чиун высказался в том смысле, что эти острова — острова выживших победителей.

— Не знаю, не знаю, — сказал Римо. — У меня такое чувство, что я здесь чужой. Мы как будто настроены в разных тональностях. Может, мне для быстрой поправки лучше вернуться туда, где я родился?

Чиун тихо покачал головой. Его седая редкая бородка качнулась от свежего ветерка, залетевшего с дальних невидимых отсюда островов.

— На этих островах могут выжить только агрессивные пришельцы и захватчики, вроде этих мангуст. Скажи, где сейчас карибские индейцы?

— Не знаю. Должно быть, валяются пьяные где-нибудь в «Шарлотте Амалии», — предположил Римо, имея в виду торговый район на Святом Томасе, где беспошлинное спиртное, не облагавшееся налогом, стоило как газировка.

Практически в каждом втором магазине, а все они были освобождены от налогов с выручки, можно было, например, купить часы «Сейко». Эти часы были едва ли не главным, что привлекало на остров пассажиров морских круизов, которые охотно оставляли здесь свои деньги, а взамен получали бронзовый цвет кожи.

— Карибских индейцев, которые здесь обитали когда-то, уже нет, — сказал Чиун. — Они жили полнокровной и счастливой жизнью, пока сюда не заявились испанцы. Новые повелители были такими жестокими, что все карибские индейцы бросились однажды с высокой скалы и поразбивались насмерть. Вождь сказал перед смертью, что боги отомстят за них.

— Отомстили?

— Если верить истории, которую здесь любят рассказывать, то — да. Произошло землетрясение, город был полностью разрушен, погибло тридцать тысяч человек.

— Это все были испанцы?

— Нет. Потому что тот, кто ждет, чтобы за него отомстили другие, никогда не удовлетворит жажду мщения. Как тебе известно, Синанджу не имеет ничего общего с местью. Месть вообще глупость. В основе нашего искусства лежит жизнь. Наша цель — жить и выживать. Даже суть наших смертоносных услуг состоит в том, чтобы Синанджу могла выжить. Именно это и делает нас могущественными. Силен тот, кто живет. Ты посмотри на черные лица вокруг нас. Их привезли сюда в цепях. Их избивали кнутами. На голой и бесплодной земле они должны были выращивать для других сахарный тростник. И кто выжил?

Гордые карибские индейцы, надеявшиеся на то, что за них отомстят боги? Или негры, которые день за днем растили детей, строили дома и смиряли свой гнев?

Негры победили и живут. Мангусты победили и живут. А вот зеленых змей и карибских индейцев больше нет.

— У зеленых змей была гордость?!

— Эта история должна научить тебя не думать об отмщении Гордонсу. Ты должен учиться выживанию, что традиции Синанджу составляют главный смысл нашего искусства. И я говорил вовсе не о зеленых змеях.

— А мне показалось, что о них, — сказал Римо, зная наперед, что эти слова рассердят Чиуна. Он не обманулся в своих ожиданиях — из потока корейских слов, которым разразился Мастер Синанджу, он понял, что никак нельзя превратить бледный кусок свиного уха в шелк, как невозможно сделать из грязи бриллиант. Римо понял, что вечером его ожидает лекция на тему: «Бесплодность попыток передать белому человеку тысячелетний опыт Синанджу».

Но Римо не придавал особого значения словам: за Чиуна говорили — громче и яснее слов — его дела.

Старый кореец оставил в Штатах все свои пожитки — и кимоно, и, что гораздо важнее, специальную телевизионную систему, которой его снабдил Смит и с помощью которой он мог смотреть свои любимые дневные мыльные оперы, зная, что при этом не упустит и другие, которые передавались параллельно.

Эта штука записывала их на пленку, так что Чиун мог часами, не прерываясь, наслаждаться сериалами. В США осталось и фото главного героя сериала «Пока Земля вертится» Рэда Рекса с автографом. Чиун знал, что пока они с Римо прохлаждаются на тропическом острове, Рэд Рекс в Штатах мучается сомнениями: сказать или не сказать миссис Лоретте Ламонт о том, что когда ее дочери делали аборт, то обнаружили злокачественную опухоль, и это некоторым образом оправдывало Уайетта Уолтона, оставившего на Майорке жену с семью детьми, прежде чем появиться в качестве духовного наставника в доме миссис Ламонт. И Римо знал, что Чиун очень страдает от того, что не пришлось увидеть эту сцену.

И уж коли Чиун пожертвовал телевизионными мелодрамами, то и Римо в свою очередь должен не раздумывая покинуть КЮРЕ. Но Чиуна не слишком занимал этот вопрос. С тех пор, как они неделю назад прибыли на Святой Томас, Чиун ежедневно втолковывал своему ученику, что главное — выживание. И тем не менее вопрос о выходе из КЮРЕ продолжал тревожить Римо до глубины души.

А в это время на другом конце острова, в аэропорту имени Гарри Трумэна, совершил посадку реактивный лайнер компании «Америкэн эйрлайнз», в котором находился пассажир, встревоженный не меньше, чем Римо. Но по Роберту Джеллико это было, в отличие от Римо, очень заметно. Все пассажиры двинулись в переднюю часть самолета на выход, а Роберт Джеллико направился назад, в тесный туалет, где его снова стошнило. Он не запирал за собой дверь туалета.

Он не пытался спрятаться в нем. Он машинально спустил воду, вышел и побрел, спотыкаясь между рядами кресел, спустился по трапу и направился в здание аэропорта, где его ждали мистер Гордонс, Мо Алштайн и сержант Питульский.

Алштайн заметил, что из-за жары и влажного воздуха у него появилось ощущение, будто надетый на нем костюм прирос к коже. Сержант Питульский считал, что единственный способ избавиться от этого чувства — добрая порция виски «Сигрэмс севен» с бутылочкой пива, но Гордонс пить запретил.

Они остановились в гостинице «Уинуорд» в номере с видом на порт. Мистер Гордонс попросил всех троих подождать немного: ему надо было кое-что купить.

Сержант Питульский заверил, что он может за них не беспокоиться, и, как только Гордонс вышел, сразу же заказал в номер бутылку виски и ящик баденского пива. Он пил большими глотками, пока не пришел к мысли, что нынешние морские пехотинцы не имеют права называться настоящими морскими пехотинцами. Этой мыслью он поделился с остальными. Настоящие морские пехотинцы не воевали во Вьетнаме, иначе Америке не пришлось бы уйти оттуда, не доведя дело до конца. Настоящие морские пехотинцы — это те, которые служили в Сан-Диего, Японии, Черри-пойнте, Северной Каролине и на острове Паррис.

— Ага, значит, вы служили в этих местах? — догадался Мо Алштайн.

Сержант Питульский подтвердил эту догадку.

— Я так и думал, — сказал Алштайн.

Джеллико сидел тихо и молчал. Алштайн предложил ему выпить, но тот отказался.

— В чем дело, приятель? — спросил Алштайн.

— Ни в чем.

— Мне, знаете, тоже не улыбается работать с вами. Вы — сукин сын и антисемит, — сказал Алштайн, — вы дилетант. А из-за дилетантов и я могу пострадать.

— Кто дилетант, я?! — вскинулся сержант Питульский. — Я — морской пехотинец!

— Вы — болван! — сказал Алштайн.

— Вы не знаете, на что способны морские пехотинцы!

— Единственное, на что они способны, — отрезал Алштайн, — это напиваться и затевать драки. Боже, как мне не хватает моего револьвера! Если бы он был со мной!

— Еще будет, — сказал Джеллико.

— Какое там! — вздохнул Алштайн. — Он отобрал его еще в Чикаго. Странный тип этот Гордонс! Бьюсь об заклад, он притащит какое-нибудь дешевенькое дерьмо, пистолетик, который придется засовывать жертве прямо в ноздрю, чтобы был хоть какой-то толк. Вот увидите. Все смеются над калибром моей пушки и над тем, что она хромирована. А, между прочим, хром — моя идея. Со своим «магнумом» я — король!

— Да получите вы назад свою пушку, — сказал Джеллико.

— Чепуха. Не мог же он пронести револьвер через таможню! Они особенно усердствуют, когда имеют дело с рейсами, пролегающими мимо Кубы.

— А морские пехотинцы запросто могут закинуть оружие па Кубу, — сказал Питульский. — Собственно говоря, оно там уже есть, на Гуантанамо. Храни Господь американскую морскую пехоту!

Тут сержант зарыдал и стал жаловаться, что оставил единственную семью, которая у него когда-либо была, — морскую пехоту. И ради чего? Ради денег. Ради грязных, вонючих денег! Да к тому же пришлось стащить огнемет, о котором они будут очень жалеть. Это не то что ВВС, где ты можешь потерять весь воздушный флот, а правительство пришлет тебе еще пять эскадрилий.

Морские пехотинцы всегда дорожили своим оружием...

— Заткнись! — сказал Алштайн. — Ты разнылся о своей сопливой работенке за какие-то шесть сотен в месяц, а у меня от этого зависит все, вся карьера.

— Вы оба получите обратно ваше оружие, — сказал Джеллико.

— Но не то же самое, — возразил Алштайн. — Того уже не будет.

— Точно такое же.

— Номер будет не тот.

— Тот самый номер. Все будет абсолютно то же самое, включая пупырышки на хроме, — твердо сказал Джеллико.

Мистер Гордонс вернулся в гостиницу и, войдя в номер, распорядился, чтобы каждый принес свертки, полученные от него в Чикаго и прошедшие таможенный досмотр. Заметив, что Питульский нетвердо держится на ногах, он поставил свою ношу на пол.

— Негативное явление! Прекратить. Не пить так много! Это невоздержанность. Прекратить! — произнес Гордонс и дважды звонко хлестнул Питульского по лицу.

Малиновые щеки сержанта загорелись еще ярче. Подталкивая Питульского перед собой, Гордонс подвел его к туалету и, без видимого усилия перевернув вверх ногами, задвинул внутрь и запер дверь.

— Чрезмерное потребление спиртных напитков опасно, особенно когда в руках этих людей орудия, предназначенные для выживания других, — наставительно сказал мистер Гордонс.

— Но у него вроде не было никаких орудий, — заметил Алштайн.

— Я говорю в данном случае о его возможностях как об орудии, а также о моем выживании, — пояснил мистер Гордонс.

Он показал кивком на покупки. Джеллико нагнулся, ухватился за ручку и резко рванул. Чемодан остался там, где был.

— Тяжеловато, не так ли? — заметил Гордонс. — Ладно, я сам отнесу.

Легко, как если бы они были наполнены кружевами и носовыми платочками, Гордонс поднял баулы и перенес их в другую комнату.

— А вы, Джеллико, оказывается, слабачек, — заметил Алштайн.

Прошло примерно полчаса. Алштайн читал в гостиной журнал, Джеллико сидел, тупо уставившись в дверь, за которой скрылся мистер Гордонс. Дверь внезапно распахнулась.

— Что это? — спросил мистер Гордонс.

— Ничего, — ответил Алштайн.

— Я что-то слышу.

Алштайн и Джеллико пожали плечами.

— Я что-то слышу. Я в этом уверен, — повторил мистер Гордонс.

Руки его были прикрыты полотенцем. Вернее, было прикрыто то место, где должны были находиться руки, но, судя по неясным очертаниям, под полотенцем были вовсе не кисти рук, а какие-то инструменты, которыми оканчивались запястья.

— Откройте туалет!

Алштайн открыл дверь, и все увидели сержанта Питульского. Ноги его были наверху, а голова с налитым кровью лицом — внизу. Алштайн наклонился к нему и прислушался.

— Он мурлычет «Чертоги Монтецумы».

— Поставьте его на ноги, — приказал мистер Гордонс. — И с этого дня не давать ему спиртных напитков. Остальным, поскольку они могут, видимо, пить и не терять голову, это разрешается. Но не Питульскому.

— А каким образом мы удержим его от выпивки, если будем пить сами? — спросил Алштайн.

— Вы хотите сказать, что у человека возникает желание выпить только потому, что он видит, как пьют другие?

— Да, бывает и так, — подтвердил Алштайн.

— Заложите это себе в память, — сказал Джеллико.

— Сделано, — ответил Гордонс.

— С положительной вероятностью семьдесят три процента.

— А что означают эти цифры?

— Что это будет верно в семидесяти трех случаях из ста.

— Ввожу в память и это, с учетом типичной для людей погрешности в расчетах, — сказал Гордонс и снова исчез в своей комнате.

Когда он вернулся, в его руках, которые, как и ожидал Джеллико, теперь выглядели нормальными, были револьвер «Магнум-357» с патронами и гарпунные ружья. На левой руке висел на ремнях огнемет, на правой — баллоны акваланга и водолазный костюм. В огнемете что-то плескалось: он был заправлен.

Мистер Гордонс отдал Алштайну револьвер, Джеллико — его принадлежности для подводной охоты и положил огнемет к ногам Питульского, который безмятежно храпел, развалившись в мягком кресле.

Алштайн любовался сверкающим хромом револьвером. Покачал его на ладони.

Крутанул барабан. Взглянул на патроны, взял один из них и стал внимательно рассматривать.

— Это тот же самый револьвер и те же патроны, — изумился он. — Я узнаю этот патрон. Два дня тому назад я заряжал револьвер и засмотрелся на бронзовые гильзы. Ведь патроны обворожительно красивы, как настоящее произведение искусства. Я взял тогда булавку и просто под настроение нацарапал на одной из гильз свои инициалы. Еле-еле, чтобы не ослаблять гильзу. И посмотрите, вот тот самый патрон!

— Эти царапины меня озадачили, — сказал Гордонс. — Я посчитал, что это связано с какой-то вашей особой системой. Но теперь я понял, что это не так, потому что вы собираетесь вставить этот патрон в другое гнездо барабана.

— Гнезда все одинаковы, — сказал Алштайн.

— Нет, не одинаковы. Как и патроны. Все они имеют различные размеры и форму. Просто вы этого не замечаете. Давайте я вставлю патроны в прежнем порядке.

Алштайн так и не понял, как Гордонс отличал один патрон от другого. Это была, однако, не первая и не последняя странность. Алштайну предстояло первый раз работать в группе, но и это было не все. Его подключили к проводам и прикрепили на живот какую-то штуковину, которую Гордонс называл «трекером». После этого он поставил Алштайна в центре комнаты и велел медленно поворачиваться вокруг своей оси. Когда прикрепленная на животе Алштайна похожая на пуговицу штучка завибрировала, мистер Гордонс остановил его и сообщил, что обе цели находятся в данный момент в том направлении, куда обращено его лицо.

— Как... В этой комнате?

Мистер Гордонс разложил карту острова Святого Томаса.

— Нет, ориентировочно где-то здесь — в районе поместья Петерборгов или у залива Мэджен. Всякий раз, когда цель будет находиться перед вами, вы ощутите вибрацию. Чем ближе цель, тем сильнее будет вибрация.

Сержант Питульский зевнул, поморгал и попытался собраться с мыслями.

Что-то прицепилось сзади к его рубашке и царапало кожу. Засунув руку за спину, он поднатужился и выдрал из рубашки какую-то металлическую кнопку.

Сдавил ее пальцами, а затем прикусил зубами, чтобы проверить на прочность. В тот же миг Алштайн схватился руками за живот и закрутился на месте.

— Ой, жжет, жжет! — закричал он. — О, больно!

— Отойдите от Питульского! — приказал Гордонс и выхватил изо рта сержанта морской пехоты кнопку, как это делают с домашней собачкой, когда она намеревается проглотить какую-нибудь гадость.

Джеллико видел, как пальцы Гордонса восстановили прежнюю форму кнопки и как Алштайн тут же вздохнул с облегчением. Так вот каким образом Гордонс легко отыскал его в туалете в аэропорту О'Хара, догадался Джеллико. Это миниатюрные радиопередатчики для наведения на цель. Когда сержант сдуру решил попробовать кнопку на зуб, то, видимо, случайно поменял частоту своего сигнала на частоту тех, за кем им предстоит охотиться. Джеллико ощупал свою спину, и пальцы его наткнулись на шип кнопки. Он быстро отдернул руку.

Гордонс, похоже, не заметил этих манипуляций. Пусть остается на месте, пока не появится возможность сбежать. И уж тогда он не станет таскать на себе радиомаяк, а выбросит его подальше и смоется. Только бы подвернулся случай.

— Компания идиотов, — проворчал Алштайн и принялся разглядывать фотографии двух мужчин, которых ему предстояло лишить жизни.

Как сказал мистер Гордонс, одного из них «с большой степенью вероятности звали Римо», а другого — «с большой степенью вероятности Чиун». Чиуном звали азиата. Мистер Гордонс был почти уверен, что их так зовут, поскольку слышал, что так они обращались друг к другу.

Снимки походили на обычные фото, но, когда Джеллико взял их в руки, на пальцах остались следы чернил. Джеллико внимательно вгляделся в снимки. Это были не фотографии, а отпечатки с клише невероятно тонкой работы!

Кто этот мистер Гордонс? В чем его сила и откуда она у него? Мистер Гордонс — ходячая лаборатория и завод одновременно. Джеллико содрогнулся и попытался переключиться на более приятные мысли.

— Через час дело будет сделано, я вернусь, и мы отправимся по домам, — объявил Алштайн.

Но через час он не вернулся. Более того, до самого захода солнца он так и не нашел дома, в котором находились те двое. Кнопка-вибратор работала безотказно, но дороги уводили Алштайна то в поля, то на склоны Скалистых гор, и только перед рассветом ему удалось, наконец, определить нужную комбинацию дорог. Его машина стояла перед небольшим деревянным домом с красивым видом на широкий зелено-голубой залив и набегающие на берег волны.

Под банановым деревом пробежал пушистый, похожий на крысу зверек с длинным туловищем. Коричневая ящерка, висевшая на стене дома, недобро поглядывала на гостя вращающимися независимо друг от друга глазами.

Мо Алштайн взвел револьвер и постучал в дверь.

Никто не ответил. Он постучал еще раз.

— Кто там? — послышался голос.

— Компания «Уэстерн юнион», — отозвался Алштайн. — Телеграмма.

— Кому?

— Какому-то Римо.

— Минуточку!

Алштайн направил револьвер чуть повыше дверной ручки. Когда ручка повернулась и дверь слегка приоткрылась, он выстрелил. В двери появилась дыра размером с кулак. Дверь распахнулась, и Алштайн шагнул внутрь, уверенный, что увидит лежащее тело. Пол был усеян щепками, в застекленной двери в противоположном конце дома тоже зияла дыра, но нигде не было заметно ни капли крови. Старый азиат с бороденкой высунул из-за двери голову.

Алштайн выстрелил ему прямо в лицо. Опять никакой крови! Не заметно и тела, которое выстрел из револьвера такого калибра должен был отбросить к стене...

Никакого результата, только еще одна большая дыра — на этот раз в стене.

А где же тот, кто открывал дверь? Где? Мо Алштайна внезапно охватил непонятный страх, и он попятился. Лучше вернуться на дорогу и разнести их оттуда в пух и прах. Ничто в этом доме не сможет противостоять «Магнуму-357».

Но что же все-таки произошло? Он ведь наверняка кого-то ранил, но крови почему-то нигде нет. Нет сомнения и в том, что он пристрелил бородатого старикашку. С расстояния в тридцать футов Алштайн запросто отстреливал ножку от рюмки, а уж в человеческую голову, стреляя в упор, он не дал бы промаха и в темноте! Щепки от двери тоже ведь должны были зацепить того, кто эту дверь открыл!

Алштайн попятился и вдруг почувствовал в руке, держащей револьвер, легкое покалывание. К его запястью откуда-то сверху скользнула чья-то рука.

Алштайн поднял глаза: на притолоке удобно, словно в гамаке, расположился какой-то парень.

— Привет! Я — Римо. Вы принесли мне телеграмму? Так давайте ее сюда.

Алштайн попытался высвободить руку, но из этого ничего не получилось.

Револьвер с глухим стуком упал на пол. Перед пробитой выстрелом дверью появился старик-азиат. Бороденка его была на прежнем месте в целости и сохранности.

Чиун приблизился к Алштайну, его руки, точно обезумевшие бабочки, заметались, запорхали и, нащупав на животе Алштайна маленькую металлическую кнопку, не остановились, а продолжали обыск еще некоторое время, прежде чем Чиун отступил в сторону.

— Кто тебя послал? — спросил Римо, спрыгивая вниз.

— Мистер Гордонс.

— Он здесь, на острове? Где именно?

Но Алштайн уже не мог произнести ни слова. Его рот открылся и тут же заполнился кровью. Мастер Синанджу вытащил из его горла длинный ноготь, и из раны хлынула кровь, как если бы из умывальника вынули затычку.

— Зачем ты это сделал? — возмутился Римо. — Скажи, зачем? Он был готов рассказать о Гордонсе!

— Слушайте, слушайте, мистер Гордонс! — вскричал Мастер Синанджу. Мы не хотим вашей смерти. Слово Синанджу одно! В мире достаточно места для нас обоих. Да здравствует Дом Гордонсов!

— Теперь я понимаю, зачем ты его убил, — сказал Римо, — ты не хочешь, чтобы я вышел на Гордонса.

Алштайн корчился на полу. Кровь заливала его одежду, руки конвульсивно дергались. Римо отошел от растекающейся по полу темной лужи.

— Это — кровь, — сказал Римо. — Ты знаешь, как плохо отмывается кровь с сухого деревянного пола? Это очень трудно. Убери его отсюда побыстрее.

Но Чиун снова запричитал:

— У Синанджу нет и никогда не будет никаких претензий к славному Дому Гордонсов! Синанджу смиренно отступает.

— Ах ты шмук! — пробормотал Римо.

Здоровой рукой он подцепил Алштайна за брючный ремень, держа на вытянутой руке, чтобы не испачкаться кровью, отнес тело на веранду и резким броском швырнул через парапет. То, что недавно было Мо Алштайном, описав крутую дугу, плюхнулось в воду залива Мэджен.

— У нас есть что-нибудь из моющих средств типа «Комет» или «Фэнтастик»? — спросил Римо.

— Мы склоняем голову перед Гордонсами, — громко отвечал Чиун. — Мы хотим только мира.

— "Листола" тоже нет?

Небольшой телеэкран без корпуса тихо светился в одном из номеров гостиницы «Уинуорд», транслируя речи Мастера Синанджу. Последними словами была фраза Чиуна о мире. Последней картинкой был вид неба. Бледные предутренние звезды словно кинулись врассыпную, на экране появились пузырьки, и все сменилось темнотой и тишиной.

Джеллико смотрел на погасший экран. Он застонал и замотал головой.

Сержант Питульский имел озадаченный вид.

— Я толком ничего не понял, — признался он. — Сначала дверь... потом выстрел. Потом косоглазый дед, которого по идее пристрелили, и откуда-то сверху появилась эта рука. Может, у них там, в этом доме, есть какие-нибудь хитрые устройства или что-то в этом роде?

— Ладно, — сказал мистер Гордонс, — металл мы испробовали. Теперь, сержант Питульский, очередь за огнем.

— Морская пехота готова к бою! — рявкнул Питульский.

— Не подходите к ним ближе, чем на расстояние протянутой руки, предупредил мистер Гордонс. — Если отправимся немедля, то сможем застать их в доме. Бейте по дому из огнемета с расстояния двадцать пять ярдов. Судя по тому, что мы видели на экране, вокруг дома место открытое, так что им негде спрятаться и подстеречь вас. Это обстоятельство можно эффективно использовать.

Им не пришлось петлять в поисках дороги к заливу Мэджсп. Алштайну она была не известна, и он добирался туда, непродуктивно потратив массу времени.

Теперь, проследив за его метаниями по телевизору, они могли сразу выбрать наиболее короткий и удобный маршрут. Несмотря на ранний час, было уже жарко, и скоро в машине стало нечем дышать. Сержант Питульский поинтересовался, зачем понадобилось мистеру Гордонсу сопровождать его в этой поездке.

— Это оказалось необходимым, потому что вы пьете. Нет ничего менее надежного, чем человек с алкоголем в крови.

— Пьяный я воюю лучше, чем трезвый, — сказал Питульский.

— Это только иллюзия, вызванная наличием в крови посторонних химических соединений, — сказал мистер Гордонс.

Машина взбиралась по серпантину Мофоли-авеню. Позади, у подножия возвышающейся горы, в заливе белели круизные красавцы-корабли.

— Могу я спросить, для чего нам убивать тех двоих? — полюбопытствовал Джеллико. — Если это не секрет, конечно.

— У меня нет мотивов уклоняться от ответа. Тот, что без бороды и, значит, моложе другого, обладает необыкновенной силой. Он повредил мне левый бок, и если он смог это сделать, значит, он или тот, что с бородкой, или оба вместе смогут меня уничтожить. Верно?

— Верно, — ответил Джеллико. — Но ведь азиат заявил совершенно определенно, что не хочет с вами связываться.

— "Связываться" означает сражаться? — уточнил мистер Гордонс. — Да, он так сказал. Но если человек что-то обещает, это еще не означает, что именно так он и поступит.

— Но ведь не они нас ищут, а мы их, правда?

— Вы правы. Но это доказывает лишь то, что в данный момент они действительно не нападают.

— А мне кажется, что они вообще не собираются охотиться за вами. По крайней мере, этот старик точно не хочет с вами встречаться — ни сейчас, ни потом.

— Какая, к чертовой матери, разница? — сказал сержант Питульский.

— Помолчи, болван! — оборвал его Джеллико.

Не обращая внимания на Питульского, мистер Гордонс уверенно вел машину.

— Я тоже склонен считать, что с вероятностью шестьдесят четыре процента, плюс-минус восемь, тот, бородатый, будет меня избегать. По крайней мере, сейчас.

— Тогда почему же вы и мы все собираемся их убить?

— Потому что это оптимальный вариант, — ответил мистер Гордонс.

— Не понимаю.

— Мои шансы на выживание повысятся, если они будут мертвы. Поэтому я должен их убить. Покончив с ними, я к тому же научусь в дальнейшем обращаться с такими, как они.

— Хорошо, но зачем? Я хочу сказать, для чего вам убивать их и им подобных?

— Чтобы увеличить до максимума свои шансы на выживание.

— Но должна же быть более весомая причина. Вероятность того, что вам доведется еще раз встретиться с такими, как они, практически ничтожна. Вы что же, заняты только выживанием?

— Именно.

— Только выживанием и больше ничем?!

— Выживание поглощает все мое время и силы.

— А как насчет любви? — спросил Джеллико, отчаянно пытаясь вызвать у Гордонса хоть какие-нибудь эмоции вместо запрограммированных рассуждений о выживании.

— Любовь многозначна, каждый человек понимает ее по-своему, — ответил мистер Гордонс. — Любовь не поддается систематизации и программированию, добавил он, сворачивая на узкую дорогу, пролегающую над заливом Мэджен...

— Вот этот дом, — сказал мистер Гордонс, обращаясь к сержанту Питульскому.

Они остановились там, где дорога переходила в нечищенную от леса площадку. В центре ее стоял деревянный дом с большой дырой во входной двери вместо ручки.

— Я хочу, чтобы вы это сделали следующим образом, — сказал мистер Гордонс, поправляя огнемет на спине Питульского, и проверил сопло свисающей справа трубы. — Я не хочу, чтобы вы били прямо в центр дома: такой алгоритм дает возможность избежать огня. Вначале вы подожжете заднюю часть дома. Затем, не выключая огнемета, направите струю огня справа налево и замкнете огненное кольцо. После этого вы ударите огнем прямо в центр. Получится хороший погребальный костер.

Сержант Питульский возразил было, что в морской пехоте принято поступать по-другому, но мистер Гордонс ответил, что все должно быть сделано так, как он сказал. Первая струя огня прочертила арку над иссушенным солнцем деревянным домом, ударив по задней части крыши. Капли жидкого пламени, разлетаясь в стороны, зажигали все, на что попадали. Сержант Питульский замкнул огненное кольцо по периметру деревянной постройки, и дом скрылся за высокой стеной огня. Отступив назад, сержант нашел место повыше и ударил огнем наудачу — в том направлении, где по его расчетам находился центр круга пламени. Кустарник и обшивка дома были такими сухими, что пламя с ревом взметнулось до небес. Грохочущий жар смертоносного костра заставил Питульского поспешить прочь.

— Вот и все, — негромко сказал Джеллико, наблюдавший за происходящим с переднего сиденья автомобиля.

— Нет, не все, — сказал мистер Гордонс.

С ревом мотора и визгом тормозов он развернул на узкой дороге машину.

Оглянувшись, Джеллико увидел позади на фоне огненной стены две фигуры одну в дымящемся кимоно, другую — с забинтованным плечом. Они зашвырнули сержанта Питульского в центр разожженного им погребального костра.

Грузноватое тело моментально превратилось в пепел.

Пораженный Джеллико с изумлением следил, как мистер Гордонс ведет машину по узкой горной дороге. Срезая углы, на максимально возможной скорости, автомобиль вылетел на шоссе. Джеллико обернулся и с ужасом увидел, что молодой человек с поврежденным плечом не только от них не отстал, но постепенно сокращал разрыв. Он мчался с такой неимоверной скоростью, что, казалось, летел, распластавшись над бетонным покрытием.

— Наденьте костюм и акваланг. Быстро. Все на заднем сиденье, — сказал мистер Гордонс. — Это ваш единственный шанс выжить. Быстро!

Джеллико тщетно пытался натянуть резиновый костюм. Машину подбрасывало на ухабистой дороге, руки и ноги никак не попадали куда следует; в конце концов он решил обойтись ластами, маской и баллоном. С ходу, не снижая скорости, влетев в узкие ворота пляжа на берегу залива Мэджен, мистер Гордонс резко затормозил, чтобы не врезаться в административное здание.

Машина пошла юзом, но столкновения удалось избежать, и мистер Гордонс вновь нажал на газ. Раздались испуганные крики купальщиков. На пути автомобиля оказалось дерево, и мистер Гордонс резко вывернул руль, сбив при этом ребенка. В конце пляжа он резко нажал на тормоза, и машина, скользнув боком и выбросив из-под колес фонтан мокрого песка, остановилась.

— Выходите из машины! Вода — ваш единственный шанс. Быстро в воду!

В ластах на суше Джеллико был неуклюж, точно пингвин. Оказавшись, наконец, в воде, он сжал зубами дыхательную трубку, включил подачу воздуха и блаженно заработал ногами.

Залив был неглубоким, и Джеллико поплыл над песчаным дном в сторону открытого моря. В прозрачной морской воде он чувствовал себя как дома: ведь то, чего он боялся, осталось на земле. И ему подумалось: когда человек, вернее, его далекий примитивный предок впервые покинул море и вылез на сушу, то, наверное, он сделал это потому, что в воде ему что-то угрожало.

На глубине сорока футов его левый ласт за что-то зацепился.

Джеллико обернулся и увидел молодого человека с забинтованным плечом.

Лицо его было безмятежно спокойно.

В таких случаях Джеллико всегда использовал один и тот же прием удержание противника без воздуха под водой. К его удивлению, молодой человек по имени Римо не сопротивлялся, когда Джеллико обхватил руками его шею. Он был спокоен, из его рта не поднимались вверх пузырьки воздуха. Джеллико подержал его под водой для верности минут десять, потом отпустил и стал всплывать, довольный тем, что отработал свои сто тысяч долларов. Он остановился почти у самой поверхности: что-то держало его за ласты.

Это был Римо. Он тянул его вниз, и, когда его лицо поравнялось с маской Джеллико, он улыбнулся и выдернул у него изо рта дыхательную трубку, по которой поступал воздух из баллона за спиной. Когда вода хлынула в легкие, Джеллико вдруг пришла неожиданная мысль о том, что ему так и не удалось отделаться от той металлической кнопки. А потом ему послышалось, будто Римо прямо под водой произнес что-то вроде: «Вот так-то, дорогуша».

Мистер Гордонс стоял на высокой скале над заливом и наблюдал за подводным поединком, который хорошо просматривался в чистой морской воде.

— Не сработали ни вода, ни огонь, ни металл, — тихо промолвил он. — Если бы мне добавить творческого интеллекта! Необходимо усовершенствовать компьютерную программу, которую я получил в аэропорту О'Хара, но как?

В кустарнике, ярдах в пятидесяти, он услышал какое-то движение и, хотя не видел, что это было, мог проследить по звуку. Звук перемещался быстрее бегущего человека. Из кустов кто-то выскочил. В кимоно с опаленными полами перед Гордонсом появился престарелый азиат.

— Мистер Гордонс, почему вы преследуете нас? — спросил Чиун. — Чем мы — я и мой сын — вам угрожаем? Скажите — и мы избавим вас от опасности.

— Ваше существование представляет для меня опасность.

— Но каким образом? Мы не собираемся на вас нападать.

— Это только слова.

— Не только. Смотрите, я держусь от вас на расстоянии. Хотя вы сейчас и остались без презренных прислужников.

— Хотите напасть на меня?

— Нет, — сказал Мастер Синанджу. — Вы нападайте, если посмеете.

— Я уже атаковал вас. Через помощников. — Теперь попробуйте лично.

— А вы — личность?

— Да, и самая искусная.

— Я так и предполагал. А откуда вы знаете, что тот, кто нападает первым, выдает свои секреты и тактику и становится более уязвимым?

— А откуда это знаете вы — белый человек?

— Такова моя природа. В соответствии с ней я и реагирую.

— Какая же это реакция — револьвер и огонь?

— Я только испытывал свою способность действовать творчески. Мне необходимо развивать творческое мышление.

— Спасибо, — сказал Мастер Синанджу и исчез в густом кустарнике на возвышающейся над заливом горе. Им с Римо не придется перекладывать схватку на плечи следующего поколения Мастеров Синанджу: мистер Гордонс выдал себя.

Глава 6

— Мы атакуем, — сказал Чиун.

Римо удивленно пожал плечами: поблизости не было никаких врагов. Не было их, собственно, и когда они вылетали со Святого Томаса, а Чиун и тогда бурчал: «Мы атакуем», и в Центре космических исследований в Хьюстоне, где Чиун тоже бормотал: «Мы атакуем». То же повторилось в НАСА, в отделе по связям с общественностью, где им сообщили:

— В связи с сокращением ассигнований работы по созданию творческого компонента электронного интеллекта значительно сокращены. Эта тема не входит в число приоритетных программ.

— Угу, — сказал Чиун.

— На человеческом языке это означает, что лабораторию закрыли? — спросил Римо.

— В известной степени, да.

— А я сразу понял, о чем идет речь, — сказал Чиун.

— Не ври, — сказал Римо.

Судя по полученной от чиновника отдела по связям с общественностью брошюрой, тот самый интеллектуальный компонент был разработан в местечке Чейенн, штат Вайоминг. К тому времени, когда их самолет приземлился, и Римо и Чиун порядком утомились. Долгий перелет болезненно сказался на их нервных системах — более совершенных, а потому более чувствительных, чем у обыкновенных людей.

Лаборатория Уилкинса представляла собой трехэтажное здание, возвышающееся на травянистой равнине, как ящик на полу пустой комнаты.

Наступили сумерки, и во всех окнах горел свет.

— Что-то не похоже, чтобы им урезали финансирование, — заметил Римо.

— Мы атакуем, — сказал Чиун.

— Какого дьявола?! Сначала он хочет бежать, потом, когда нас преследует мистер Гордонс, он решает атаковать, а теперь я не знаю даже, кого или что, собственно говоря, мы должны атаковать!

— Его слабое место. Он выдал нам его.

— Да видел я его слабое место! Он смешно передвигается. Если бы мне не показалось, что там, в воде, в заливе Мэджен был мистер Гордонс, я бы разделался с ним еще на Святом Томасе. Ему удалось меня провести.

— Нет, — сказал Чиун. — Он воспользовался методом исключений. Против нас не сработали ни металл, ни огонь, ни вода, и об этом он узнал, ничем не рискуя. Но, будучи чересчур самоуверенным, он заявил, что не оставит нас в покое, и потому нам придется атаковать первыми.

— Но ты же говорил, что только грядущие поколения смогут обнаружить уязвимые места мистера Гордонса.

— Мы — то самое поколение. Там, на скале, он признался, что ему не хватает творческого интеллекта. Здесь строят машины с творческим интеллектом. Мистер Гордонс это знает. Потому он и хотел заполучить ту штуковину, которую ты дал ему в аэропорту. Теперь мы здесь. И мы атакуем.

Детали, конечно, ты можешь взять на себя.

— Ну, хорошо, но каким образом мы подключим к атаке творческий интеллект?

— Я в технике не разбираюсь, — сказал Чиун. — Я не японец и не белый. Это — по твоей части. Все белые знают толк в машинах.

— Если не все азиаты знают Синанджу, то почему все белые должны разбираться в машинах? Я, например, ничего в них не смыслю.

— Попроси кого-нибудь научить тебя. Ты быстро научишься.

— Я, правда, могу заменить свечу зажигания...

— Вот видишь! Я же говорю, что ты разбираешься в машинах, как все белые. А помнишь, ты сумел запустить машину, которая показывала спектакль о нападении на кого-то?

— Там всего-то нужно было заправить ленту в проектор.

— А сейчас нужно всего-то сообразить, как Гордонс собирается использовать для нападения машину, которая создает творческий интеллект.

— Чиун, это же компьютер третьего поколения, а не кинопроектор.

— Мы атакуем! — отрезал Чиун и двинулся к зданию.

— Послушай, а почему ты так уверен, что мы обязательно встретимся с этим Гордонсом?

— Ага! — воскликнул Чиун и взялся за кусок свинца, висевший на ремешке у него на шее. — Я уверен. Секрет здесь, внутри.

Но больше Чиун не сказал ничего, потому что, хотя Римо и разбирался в машинах, как все белые, но все-таки мог случайно сломать эту металлическую кнопку, по которой их отыщет Гордонс. Уж лучше подержать эту штуку в свинцовой оболочке, пока не придет время вызвать Гордонса.

Когда они подошли к парадной двери лаборатории, раздался хрипловатый женский голос, огрубевший, по-видимому, от чрезмерного потребления никотина и коктейля «Драй Мартини»:

— Кто там?

Римо огляделся, но никого не увидел.

— Я спрашиваю, кто там?

Не похоже было, чтобы голос исходил из репродуктора, но когда он прозвучал во второй раз, Чиун обнаружил источник. Да, это был все-таки динамик, но весьма качественный, без обычных для репродукторов искажений звука.

— Мастер Синанджу и его ученик, — ответил Чиун.

— Положите ладони на дверь.

Чиун прижал ладони с длинными ногтями к металлической двери. Римо последовал его примеру. Он был настороже, ожидая возможного нападения сзади.

— Ага, вы потеете. Хорошо, можете войти.

Дверь скользнула вправо, открыв идущий в глубь здания светлый коридор.

Входя, Чиун и Римо обследовали глазами интерьер. Ни над дверью, ни по бокам от нее никого не было.

В коридоре стоял странный запах, напоминающий атмосферу бара.

Дверь за ними закрылась.

— Теперь отвечайте: кто вас прислал?

— Мы насчет программы творческого интеллекта...

— Я так и знала! Крыса, значит, не посмела явиться сюда сама. Сколько он обещал вам заплатить? Я дам вам больше.

— Золотом? — осведомился Чиун.

— Наличными.

— Если бы речь шла о золоте... Дом Синанджу сейчас как раз подыскивает работу.

— Синанджу? Это, кажется, деревня в Корее? Одну секундочку... Ага, вот: Дом Синанджу, Северная Корея. Тайное сообщество наемных убийц-ассасинов, известное исключительной жестокостью и готовностью служить любому нанимателю. Считается первоисточником всех боевых искусств, но фактических данных об этом очень мало. Ничего не известно об используемых методах. Существует предположение, что это — всего лишь древняя легенда, сказка, которую китайские императоры использовали для устрашения подданных. Но ты, приятель, совсем не выглядишь таким уж страшным.

— Я — всего лишь смиренное существо перед лицом вашего славного Дома, о прекрасная повелительница машин, — сказал Чиун и шепнул Римо:

— У нее, скорее всего, нет золота. Бумажные деньги не бери.

— Я все слышала. Проходите. Похоже, с вами все нормально.

Справа от них, в монолитной на вид стене, плавно отошла в сторону раздвижная дверь. За столиком для коктейлей, спиной к полкам, заставленным всевозможными спиртными напитками, сидела блондинка с такой фигурой, ради которой любой священник в момент отречется от веры и сана. Мощные груди выдавались впереди, громогласно заявляя о молочном потенциале, до предела растягивая белый халат. Тончайшая талия. Пышные бедра. Короткая голубая юбка едва прикрывала их белизну.

Наконец, Римо взглянул ей в глаза и отметил, что они тоже голубые. И покрасневшие.

— Что будете пить? — спросила она. — Садитесь!

— О, хрупкий душистый цветок, — приветствовал ее Чиун, — встреча с которым вызывает возвышенные чувства в наших скромных сердцах!

— Рад познакомиться, — сказал Римо.

— Не ври! — ткнула она бокалом с мартини в сторону Римо. — Тебе нужна или моя грудь, или мои мозги. — И, обращаясь к Чиуну, добавила: — А вот ты не такой. Ты — настоящий. Скажи своему дружку-трепачу, чтобы он не пытался вешать мне лапшу на уши.

— Этому несчастному не доступно подлинное чувство прекрасного. Он не может оценить грациозность, воплощением которой вы являетесь, о прекрасная леди!

— Ладно. Пусть только не распускает руки. Что будете пить? Эй, мистер Сигрэмс, поспешите с выпивкой!

Из-за бара к ним выкатилась тележка с напитками и тонко позванивающими бокалами.

— Спасибо, — сказал Чиун. — Мне простой воды.

— И мне, — сказал Римо.

— Где вы откопали эту мокрую курицу? — обратилась она к Чиуну.

— Как вы правильно заметили, мне не легко с ним приходится, есть определенные трудности.

— Трудности! Уж я-то знаю, что это такое.

Среди бутылок и бокалов на тележке задвигались, засуетились металлические руки. Чтобы получить воду, они принялись растапливать кубики льда.

— Эти машины доведут меня до сумасшествия, — сказала она. Программируешь их, перепрограммируешь снова и снова, стараешься, стараешься, а они вытворяют черт знает что. Что мне нужно от мистера Сигрэмса? Чтобы он предлагал визитерам чего-нибудь выпить. Ну, я его так и запрограммировала. И что же? Приходится постоянно изменять программу. Или ты предлагаешь гостю выпить, или нет. Вот и все! Так нет же, все время возникают какие-то дурацкие проблемы.

— Как я вас понимаю! — Чиун кивком указал на Римо. — Но я считал, что машины никогда ничего не забывают.

— Собственно говоря, дело не в самих машинах. Требуется весьма гибкое, многовариантное программирование. Я — доктор Ванесса Карлтон. Возможно, вы обо мне слышали.

— Ах, так вы и есть знаменитая доктор Карлтон! — восхитился Чиун.

Римо посмотрел в потолок и зевнул. Чиун не только ничего не слышал о докторе Карлтон, но и не подозревал о существовании таких имен, как Ньютон, Эдисон или Эйнштейн.

— Мы связаны с программой беспилотных космических полетов, создаем компьютерные компоненты, которые играют в полете роль мозга. Долейте-ка еще мартини, мистер Сигрэмс, — приказала она, и с тележки протянулась сверкающая никелем металлическая рука, взяла бутылку, поднесла ее к бокалу, плеснула две порции джина и тонкой струйкой добавила вермута.

— Не хотите ли перекусить?

— Неплохо бы немного коричневого риса, — откликнулся Чиун.

— Эй, Джони Уолкер! Отварите немного коричневого риса. Сто граммов. И чтобы на этот раз не слипся! Так на чем мы остановились?

— О том, что вы — мозг программы беспилотных космических полетов, напомнил Римо.

— Любая программа беспилотных космических полетов — ничто без компоста, — добавил Чиун.

— Вы хотите сказать без компьютерных компонентов? Да, это так. Если бы НАСА поручили готовить экспедицию Колумба, то они ради экономии вполне могли выпустить в море корабли без рулей. Это точно. А мартини хорош! Ты даже вроде как стал посимпатичнее. Как тебя зовут?

— Римо. Я и трезвым нравлюсь.

— Я вовсе не пьяная, ты, придурок, — сказала доктор Карлтон и сделала еще один добрый глоток мартини. — Так на чем мы остановились?

— На том, что Колумб отправился открывать Америку без руля, — подсказал Римо.

На противоположной стороне комнаты открылась дверь, и к их столику подкатился небольшой поднос на колесах. От двух стоявших на подносе тарелок шел пар. Металлическая рука переставила их на столик.

— Черт побери! — вскричала доктор Карлтон. — Теперь рис подгорел! От удара ее ноги тележка с подносом отлетела в угол. — Проклятье! Теперь вы понимаете, почему я пью. Чертовы машины!

— Вы говорили о рулях, — напомнил Римо.

— Ах, да! Ну, с этим так или иначе все обошлось, — сказала доктор Карлтон, расстегивая верхнюю пуговицу на блузке и выставляя на всеобщее обозрение великолепную ложбинку меж грудей. — Вы знаете, что они отчудили? Сначала дали мне тонну денег, чтобы я сделала это, купила то и испробовала третье. Представляете, у меня здесь даже имеется готовая к запуску ракета. Прямо на территории. Моя собственная ракета. Прямо здесь. Они на этом настояли. Да. Так вот они дают все эти деньги, ты набираешь персонал, закупаешь материалы и приступаешь к делу. И тут они говорят, что денег больше нет, и тебе приходится рассчитать весь персонал, а материалы, которые ты успела закупить, остаются тихо пылиться на полках. И так каждый раз. Чтоб им провалиться!

— Конечно-конечно, — поддакнул Чиун.

Римо знал, что он притворяется, так как Мастер Синанджу ненавидел западную псевдонауку и знания, особенно исходящие от женщин.

— Мы здесь по поводу творческих способностей машинного интеллекта, — сказал Чиун. — Как можно научить машину мыслить творчески?

— Ага, — сказала доктор Карлтон. — Пойдемте. Вы хотите узнать, что такое искусственный творческий разум? Я вам покажу. Это связано с выживанием. — Вставая с кресла, она ухватилась за руку Римо и не отпускала ее, пока они не оказались в зале размером с хороший стадион. До самого потолка высились приборные панели всевозможных приборов, причем многие циферблаты и шкалы располагались так высоко, что Римо огляделся по сторонам в поисках подъемных устройств, без которых невозможно было бы считывать показания. Высота куполообразного зала равнялась трехэтажному дому, и Римо понял, что здесь расположены лишь приборы управления.

— Это друзья мои, мистер Даниэльс. Так я окрестила его: Джек Даниэльс. Такого в космос не запустишь, а?

Они вошли в зал. Слева, спиной к ним, лицом к приборам, стоял человек.

Доктор Карлтон подкралась к нему сзади и носком правой ноги изо всех сил ударила его пониже спины. Удар послал его к противоположной стене, где он, ударившись лицом, грохнулся на пол.

— Не стойте на дороге, мистер Смирнофф! — крикнула ему доктор Карлтон. Человек в неловкой позе остался неподвижно лежать на полу. — Ха-ха-ха!

Смех доктора Карлтон эхом разнесся по залу, как крик хищной птицы.

Обернувшись, она встретила удивленные взгляды Римо и Чиуна.

— Эй, — поспешно сказала она, — не принимайте это близко к сердцу. — Это не человек, это — кукла по имени мистер Смирнофф. Мы используем его для контроля за показаниями приборов. Кто-то оставил его здесь, посреди зала. Так о чем мы говорили? Ах, да — о творческом интеллекте.

Доктор Карлтон подошла к пульту. Римо и Чиун следовали за ней по пятам.

— Джек Даниэльс — компьютер, — сказала она. — А знаете ли вы, что такое синапс?

Римо уставился в потолок, а Чиун сказал:

— Конечно, мы не можем сравниться познаниями с вами, выдающийся и милостивый доктор. — Прикрывая рот ладонью, он шепнул Римо на ухо: — На самом деле синапс — это когда по телевизору рассказывают, о чем была прошлая серия. Но пусть болтает и чувствует себя умнее нас.

— Синапс, — продолжала доктор Карлтон, — это парное соединение клеток мозга. В мозгу человека их более двух миллиардов. От них и исходит то, что мы называем интеллектом. Господин Даниэльс — предел того, что нам удалось достичь. У него тоже два миллиарда синапсов. Если бы не транзисторы и миниатюризация, он бы не поместился и в Центральном парке Нью-Йорка.

Транзисторы помогли уменьшить его до размеров городского квартала.

— Пусть болтает, — прошептал Чиун, — но все равно синапс — это краткий пересказ.

— Чиун, ты говоришь о синопсисе, а не о синапсе, — сказал Римо.

— Вы, белые, все заодно, — буркнул Чиун.

Ванесса Карлтон смотрела вверх, на панель контрольных приборов. Ее губы сжались в линию, грудь поднималась и опускалась, точно пекущийся пудинг.

— Вы только посмотрите на него, — злобно сказала она. — Дебил размером с городской квартал. Кретин.

— Отправьте его обратно производителю, — предложил Римо.

— Я и есть производитель. В эту чертову громадину вложено все, что я знаю.

— Может быть, вы знаете маловато?

— Нет, мальчики. Я знаю очень много. Я — талант высшей категории, Менза-тип интеллект группы "А", имею сертификат. Интеллектом такого типа наделены только гении.

— Была бы она на самом деле такая умная, знала бы, что такое на самом деле синапс, — шепнул Чиун.

Ванесса Карлтон не слышала его слов. Она продолжала говорить, обращаясь больше к компьютеру, чем к визитерам:

— Знаете ли вы, что такое гений? Если что-то невозможно, гений это осознает. Высшее достижение моего разума состоит в том, что я пришла к выводу: создание искусственного творческого интеллекта невозможно.

— Не понял, — сказал Римо.

— Еще бы, это явно не твой профиль. Вот в постели ты, наверное, хорош. Неплохо бы тебя испытать. Однако выбрось из головы мысли о сексе. Господи, ну почему вас, мужчин, никогда не интересует ничего, кроме секса? Сиськи! Задницы! Это — все, о чем вы думаете. Я пытаюсь тебе что-то растолковать, а ты думаешь только об оргазме.

— Не стоит так волноваться из-за него, — сказал Чиун. — Он необразован и бестактен.

Ванесса Карлтон согласно кивнула.

— Короче говоря, — сказала она, — я капитулировала. Я программировала их на речь, на движение, на исполнительность. На приспособляемость. На способность к анализу. На выживание. Я продвинулась в этом дальше, чем кто-либо до меня. Но создать искусственный интеллект с творческими способностями так и не удалось.

— Ну и что? — спросил Римо.

Она возмущенно тряхнула головой, удивляясь тому, что она считала непроходимой тупостью.

— Ты, кареглазый, точно хорош, наверное, только в постели, поскольку в остальном, похоже, не мастак.

— Зовите меня просто Римо.

— Прекрасно. А ты зови меня доктор Карлтон. Если бы мы могли встроить творческий интеллект в компьютер космического корабля, тогда те три пробных непилотируемых корабля, которые мы потеряли, функционировали бы и теперь. Ведь компьютер, видите ли, прекрасно справляется только с запрограммированными ситуациями.

— А капризы погоды? Неисправности? Метеорные дожди и прочие губительные для космических кораблей факторы? Можно ли все предусмотреть? — спросил Римо.

— И все же они предсказуемы. Переменные факторы самые предсказуемые из всех. Требуется всего лишь запрограммировать различные варианты, и компьютер будет знать, что делать в любом из этих случаев. Однако невозможно научить машину адекватно реагировать на что-то не заложенное в программу. Заставить компьютер делать что-либо уникальное просто невозможно. Компьютер, например, никогда не сможет выбрать из двух равных или нарисовать улыбку Джоконды.

Чиун быстро шепнул Римо на ухо:

— Я знаю, это портрет жирной итальянки с глупой ухмылкой.

— Спасибо, Чиун, — поблагодарил Римо.

— Или возьмем компьютеры, которые играют в шахматы, — продолжала доктор Карлтон. — Вы можете ввести в их память миллион различных партий, сыгранных тысячью разных гроссмейстеров. Но как только компьютеру встретится соперник, который сыграет неординарно, который сделает такой ход, в котором есть блеск, ход, которого нет в их программе, они тотчас пасуют. Они не только не могут творить сами, но и не в состоянии нормально функционировать перед лицом творческого интеллекта. Ничтожества!

Разговор прервала тележка по имени мистер Сигрэмс, которая тихо подкатилась к доктору Карлтон и забрала у нее пустой бокал. Отмерив и смешав новую порцию джина с вермутом, мистер Сигрэмс протянул мартини Ванессе Карлтон. Та молча взяла бокал. Тележка дала задний ход и покатилась к двери.

Доктор Карлтон сделала долгий глоток.

— Ничтожества! — повторила она. — Мой вклад в историю науки будет, видимо, заключаться лишь в следующем утверждении: способность человека творить небезгранична. Он не может воссоздать самого себя. Интересный парадокс, правда? Возможности человека безграничны, но он не в состоянии скопировать самого себя. Это парадокс доктора Карлтон.

— О чем это она? — спросил Римо.

— Тихо! — прошептал Чиун. — Она учит нас, как бороться с мистером Гордонсом.

— Хорошо, но если вы не можете, как вы говорите, создать творческий интеллект, тогда что это была за программа, которую вы недавно скомпоновали для НАСА? — спросил Римо.

— Это было мое высшее достижение. Творческий интеллект на уровне пятилетнего ребенка, своего рода неупорядоченный интеллект. Пятилетний ребенок не в силах долго фокусировать на чем-либо свое внимание. Точно таким же недостатком страдает и моя программа творческого интеллекта. Она не годится для решения специфических проблем, поскольку никогда не знаешь, когда именно эта программа начнет проявлять свои творческие способности и начнет ли вообще.

— Зачем же она понадобилась нашему правительству?

— По принципу «Почему бы и нет?». А вдруг повезет, и эта штука решит использовать свои творческие способности в самый нужный момент — тогда, когда во время космического полета возникнет какая-то непредвиденная проблема? Ого! Это может спасти весь проект. Может, конечно, и навредить, но может и помочь.

— Вот эту программу они и отдали Гордонсу, — сказал Римо.

Бокал выскользнул из руки Ванессы Карлтон и разлетелся на каменном полу, залив мартини ее ноги, чего она даже не заметила.

— Что вы сказали? — спросила доктор Карлтон, вперившись в него взглядом.

— Что это та самая программа, на которую наложил лапу мистер Гордонс.

— Не может быть, — сказала она, как бы не веря своим собственным ушам. — Не может быть. Не настолько же они тупы, чтобы...

— Именно настолько, — беспечно подтвердил Римо.

— Да знают ли они, что наделали? Имеют ли они хоть какое-то понятие об этом?

— Не имеют, — сказал Римо. — Точно так же, как и мы. Поэтому мы и пришли поговорить о мистере Гордонсе. Что он из себя представляет?

— Мистер Гордонс — самый опасный... человек на Земле.

— Он работал здесь?

— Можно сказать и так. И если они дали ему творческий интеллект, хотя бы немного, он может выйти из-под контроля. Этот творческий интеллект может подсказать ему, например, что надо перебить всех людей на Земле, потому что любой человек может в принципе представлять для него опасность.

— И что тогда?

— И тогда погибнет много людей. Кстати, а сами-то вы кто? Вы ведь не из НАСА?

— Позволь, я скажу, Римо. — Чиун повернулся к доктору Карлтон. — Нет, милая леди. Мы — всего лишь двое ничтожных и скромных людей, восхищающихся вашим умом. Мы пришли, чтобы послушать вас, простершись во внимании у ваших ног.

— Знаете, старина, что-то я перестаю вам доверять.

— Правильно, осторожность никогда не помешает, — кивнул Чиун. — Я сам не доверяю никому моложе семидесяти. Но нам вы можете верить.

— Сперва объясните толком, кто вы такие, — твердо заявила доктор Карлтон.

Римо решил перехватить инициативу:

— Мы действуем по заданию правительства. Нам поручено выследить Гордонса и покончить с ним, прежде чем он наводнит страну фальшивыми банкнотами. Для этого понадобится ваша помощь...

Он остановился, заметив, что доктор Карлтон смеется.

— Что я сказал такого смешного? — спросил Римо.

— Вам не удастся вывести из строя мистера Гордонса, — сказала она, не переставая смеяться.

— Возможно, — сказал Римо. — Но для начала вы, может быть, расскажете нам, где находится его типография? Если мне удастся добраться до нее...

Теперь доктор Карлтон хохотала вовсю, глаза ее были полны слез. Римо попытался было вновь заговорить, но едва слышал сам себя, заглушаемый приступами смеха.

— Нам не до шуток, черт побери! — раздраженно воскликнул Римо и взглянул на Чиуна.

— Мы здесь ничего больше не узнаем, — сказал ему Чиун. — И что вообще может сообщить женщина, которая даже не знает, что такое синапс? — Он выглядел разочарованным.

Они направились к выходу, сопровождаемые взрывами хохота. Веселье доктора Карлтон приобретало уже характер истерики. Они молча тащились по коридору к металлической входной двери. Когда они подошли к раздвижной панели, Римо вдруг сказал:

— Черт возьми, Чиун, так не пойдет!

— Что ты хочешь делать?

— Атаковать, — ответил Римо. — Атаковать. Подожди меня снаружи.

Чиун пожал плечами и вышел через автоматическую дверь. Оставшись один, Римо бесшумно направился обратно в компьютерный зал.

Дверь в зал все еще была открыта, но смеха не было слышно. Вместо этого из зала доносились голоса. Женский голос принадлежал Ванессе Карлтон.

— ... поменять все комбинации кодовых замков и установить дополнительные электронные детекторы. Ты все понял?

Отвечавший ей мужской голос звучал ровно и невыразительно:

— Я понял. Как пожелаете, доктор.

— Выполняй!

Римо вошел в зал.

Доктор Карлтон стояла у контрольной панели, там же, где они оставили ее, и беседовала с каким-то мужчиной в сером костюме. Римо посмотрел налево.

Человека-куклы (тоже в сером костюме), которого она сбила с ног, там уже не было. Увидев удивленные глаза доктора Карлтон, человек в сером резко повернулся к Римо. Судорожно дернувшись, он сделал шаг вперед. У него были ясные глаза и какой-то несфокусированный, но в то же время неотвязный взгляд. Да, лицо ничего не выражало, но Римо готов был поклясться, что в глазах человека в сером горит ненависть.

— Нет, нет, мистер Смирнофф, — остановила его Ванесса Карлтон. — Займитесь замками.

Существо в сером костюме прошло мимо внимательно наблюдавшего за ним Римо. Серый двигался с осторожной неловкостью только что оправившегося после паралича человека, который обнаружил, что не так-то просто совершать самые естественные и необходимые движения. Каждый шаг, казалось, требовал от него усилия воли. Отступив в сторону, Римо настороженно следил за руками мистера Смирнофф, опасаясь нападения, пока не сообразил, что глупо пытаться предугадать намерения робота по характеру движений его рук. Мистер Смирнофф молча, даже не взглянув в его сторону, проскользнул мимо и вышел.

Подождав, пока закрылась дверь, доктор Карлтон сказала:

— И что теперь, кареглазый?

— Что хотите.

— Где твой друг?

— Ждет снаружи.

— Что вам известно о мистере Гордонсе?

— Только одно.

— Что именно?

— Он не человек.

Ванесса Карлтон кивнула головой:

— Да, он — не человек. Но для вас было бы лучше, если бы он был им.

— Вы занимаетесь производством роботов?

— Нет. Компонентов космических кораблей.

Ванесса Карлтон поставила на стол новый бокал мартини и, легко перешагнув через осколки, подошла к консоли компьютера, достала из небольшого шкафчика клубок электрических проводов и принялась их распутывать.

— Удобнее было делать их в форме гуманоидов, — сказала она. — Так лучше представляешь себе те проблемы, с которыми могут столкнуться члены экипажа в будущей космической экспедиции. Заложенную в программу небольшого металлического ящика задачу предстоит потом решать шестифутовым астронавтам. Вот я и решила делать их в виде гуманоидов.

— А почему вы не придали эту форму своему бармену на колесиках мистеру Сигрэмсу?

— Это был один из первых экспериментов по разработке систем, реагирующих на человеческий голос.

Вытягивая по одному проводку из пучка, она складывала их на длинный стол перед панелью компьютера.

— Я решила эту проблему. Постепенно удалось добиться того, что они стали не только слышать и понимать, но и говорить. Потом я начала программировать их на выполнение более сложных задач. Но... — она печально покачала головой, — в них отсутствовало творческое начало. Ясно как день, кареглазый, что любая машина без этого ни черта не стоит. Мистер Гордонс вершина того, что мне удалось достичь.

Римо присел на край стула, глядя на доктора Карлтон, раскладывающую по всей длине стола провода, на ее прыгающие при каждом движении труди.

— Какая разница между Гордонсом и, скажем, мистером Смирнофф?

— Как между днем и ночью, — отвечала блондинка. — Мистер Смирнофф запрограммирован на выполнение моих прихотей. Он обязан делать все, что доставляет мне удовольствие. Это преданный механический дворецкий. Гордонс — совсем другой.

— А именно?

— Он одновременно и ассимилятор и производитель. Гордонс — это весь американский военно-промышленный комплекс, сконцентрированный в нем одном. Он может из чего угодно создать что угодно. Поставьте, например, перед ним кресло, и он сделает из него бумагу или, если захотите, точную копию того дерева, из которого оно было сделано. Из любого сырья он может сотворить дубликат любого предмета. Кстати, свою человекоподобную форму он сам создал из металла и пластика.

Разобрав все провода, она присела на край стола, взяла один из них и с помощью липкой ленты стала прилаживать его конец себе к левому виску.

— Так в чем же его принципиальное отличие от других? — спросил Римо.

— Пока что мы знаем только, что это — очень сильный робот и что он выглядит как человек. Но почему он преследует нас?

Доктор Карлтон досадливо потрясла головой, как любой специалист, пытающийся растолковать что-то дилетанту:

— Все дело в его программе! Послушайте, как это было. Правительству потребовалась программа творческого интеллекта, а я не могла выполнить такой заказ. Тогда правительство собралось было закрыть нашу лабораторию. Нужно было что-то придумать. И я дала им все, что смогла, — выживание.

— Выживание?

— Вот именно. Мистер Гордонс запрограммирован на выживание. Его больше ничего не интересует.

Приклеив, наконец, левый электрод, она взялась за правый.

— Так вот, — продолжала она, — у него непонятно почему возникла, очевидно, мысль, что ты и твой приятель представляете угрозу его существованию, и он решил избавиться от вас. Чтобы выжить. Повторяю, это единственное, что его интересует и мотивирует все его действия.

— А как отреагировало правительство?

— Об этом я и думала и решила так: поскольку я не в состоянии создать искусственный творческий интеллект, то, может быть, сумею получить практически тот же результат, если научу робота выживанию. Собственно говоря, именно для этого и нужен творческий интеллект — чтобы помочь космическому кораблю выжить. Вот я и подумала, что механизм выживания мог бы сработать примерно так же, как и творческий интеллект.

— И?..

— И, — продолжила она с горечью, — мне не удалось убедить правительство. Они не приняли мою идею и дали мне три месяца сроку: или программа творческого интеллекта должна быть готова, или нас закроют.

Присоединив электроды к вискам, доктор Карлтон начала пристраивать третий — к запястью.

— Возвратившись сюда, я объявила персоналу, что мы в беде, что лабораторию, скорее всего, закроют. Мистер Гордонс слышал мои слова. В ту же ночь он принял человеческое обличье и убежал. С тех пор я его не видела.

— А почему вы никуда не сообщили об этом, никого не предупредили?

— О чем? Не забывайте, что мистер Гордонс в то время был просто машиной и ничем больше. И похож он был тогда на маслобойку, укрепленную на больничной каталке. Облик андроида он принял, как средство выживания, когда решил смыться. С помощью пластика и металла он полностью изменил свою внешность. Я даже не знаю, как он теперь выглядит. Вот почему я приняла здесь такие строгие меры безопасности. Я боялась, что ему может здесь что-нибудь понабиться, и он может вернуться за этим, а мне бы очень не хотелось пытаться ему помешать.

Она закончила возиться с электродами на обоих запястьях и поманила Римо пальцем:

— Иди-ка сюда, кареглазый!

Римо подошел к столу.

Ванесса, примостившись на краешке, обхватила его руками.

— Между прочим, и ты вполне можешь оказаться мистером Гордонсом. Ну-ка, сейчас мы тебя проверим...

Она притянула его к себе, крепко поцеловала и откинулась назад на стол, увлекая Римо.

— Сама не пойму, но что-то в тебе есть такое... притягательное, — сказала она. — Это, конечно, не твой интеллект, а нечто возбуждающее на уровне подсознания. Хочу быть твоей! Немедленно!

Одним движением она расстегнула все пуговицы на блузке, подняла до талии подол юбки.

— Я нравлюсь многим женщинам, они прямо-таки загораются, как лампочки, — сказал Римо. — Но вы с вашими проводами вполне можете обойтись без мужчины и включать себя прямо в сеть.

— Ничего, все эти провода — как бы контрольный пульт на случай, если у тебя что-то не заладится, как это бывает у каждого второго мужчины... Ну, поехали!

Римо пустил в ход свои опытные ласковые руки и... чуть было не свалился со стола: по залу прокатился рев басовитого голоса:

— Левее!

Римо огляделся по сторонам: в зале, кроме них, никого не было.

— Что за дьвольщина?

— Это компьютер, наш мистер Даниэльс. Он будет подсказывать тебе, если что не так.

— Черт знает что!

— Ладно, поехали!

— Воистину, перед вашей нежностью и обходительностью не устоит мужское сердце.

— Поменьше болтай и делай свое дело! Кстати, на кого ты работаешь?

— На правительство. Секретная служба, — соврал Римо. — Мы занимаемся фальшивыми долларами мистера Гордонса.

Снова пустив в ход руки, Римо решил, что не пойдет на поводу у какого-то компьютера, и поэтому повел рукой не влево, а еще правее, чем в первый раз. Компьютер промолчал и даже довольно загудел.

— Ах, левее, да? — бормотал Римо. — Ну, это мы еще посмотрим!

Он продвинул руку еще правее. Тихое мычание компьютера перешло в стон.

Римо обнял другой рукой атласные бедра Ванессы Карлтон. Стон усилился.

— Да, да, так, хорошо! — забасили динамики компьютера.

Римо слился воедино с доктором Карлтон прямо на столе, и тут же на весь зал загремел металлический рев компьютера:

— Изумительно! Изумительно! Сказка! Чудо!

Римо стало не по себе. Не всякий любит заниматься любовью на публике. К тому же мистер Даниэльс обладал баритоном, что также делу не помогало.

Разозлившись, Римо всерьез принялся за работу.

— Чудо, чудо! — продолжал грохотать компьютер. Тембр его голоса начал меняться — с баритона перешел на тенор, с тенора на сопрано, с сопрано на фальцет... Темп все убыстрялся, отдельные звуки начали терять четкость, слова становились неразборчивыми.

Слово «чудо» повторялось снова и снова, потом машина начала сбиваться:

— Чу-до-чу-до-ччу-ддо! Чу-до-чу! До-чу-до-чу!

Тут компьютер разразился резким, неприятным смехом кастрата, переросшим в визг. Римо выругался и сорвал провода с головы партнерши. Металлический вопль компьютера оборвался, сменившись нежными стонами и лепетом доктора Ванессы Карлтон:

— ...до-чу-до!А-а-а-а!О-о-о!

Она содрогнулась и так счастливо застонала, что Римо захотелось расцеловать ее. Вместе с чертовым компьютером. Высвободившись из ее объятий, он отошел от стола.

— О, Римо, — твердила она, — такое наслаждение! Чудо! Это может даже заменить алкоголь. Такое наслаждение!..

Отвернувшись, чтобы привести в порядок одежду, Римо поднял глаза и увидел в дверях мистера Смирнофф. Он стоял, молча уставившись на доктора Карлтон, которая лежала на столе, томно бормоча:

— Это было чудно, я так счастлива, мне так хорошо...

Поправив одежду, Римо снова повернулся к ней:

— Ну, хорошо, так где мистер Гордонс держит оборудование для печатания фальшивых денег?

Вопрос вызвал у нее смех.

— Я ничего не знаю ни о каких фальшивых деньгах, — сказала она.

Смех ее, однако, звучал неестественно. Римо решил до поры до времени отложить обсуждение этого вопроса.

— Посоветуй, как с ним можно совладать? В чем его слабое место?

— Запомни, Римо: его интеллектуальные способности можно сравнить с разумом пятилетнего ребенка. Он вспыльчив и непоследователен. — Она села и начала приводить себя в порядок. — В этом его слабость. Ты бы с ним запросто разделался, если бы эти кретины в Вашингтоне не передали ему программу творческого интеллекта.

Он кивнул и собрался уходить.

— Римо! — окликнула его Ванесса.

Он оглянулся.

— А как он выглядит?

— Кто? Гордонс?

Она кивнула.

Римо описал ей мистера Гордонса: рост чуть больше шести футов, светлые волосы, губы тонкие, глаза голубые. Он еще не закончил, когда она рассмеялась.

— Мне было интересно, чей облик он примет.

— Ну?

— Он взял за образец фотографию на моем столе. Гордонс скопировал облик моего отца.

Глава 7

— Мне это не нравится, — сказал задумчиво Римо, глядя в окно «Боинга747», уносящего их на восток Штатов — в Нью-Йорк.

— Что именно? — спросил Чиун, безмятежно развалившись в крайнем от прохода кресле, придерживая висящую на шее свинцовую штуковину. Внимательно следи за этим крылом, — быстро добавил он.

— Смитти опять вызывает нас в Нью-Йорк. Наверное, что-то очень важное.

— Почему ты так думаешь? Потому что нас вызывает император Смит? А что важного, собственно, это может означать? Может быть, он просто снова сходит с ума? Если помнишь, он и раньше, бывало, терял рассудок. Например, когда он был в месте, называемом Цинцинатти, а ты пытался разыскать его в месте, которое называется Питтсбург. — Ну, ладно, ладно? — сказал Римо. — Лучше не будем об этом. Во всяком случае я рад, что ты снова согласился работать на него.

— А разве в этом кто-нибудь сомневался? Мы должны атаковать. Он нам за это заплатит. А мы что, откажемся от его золота? В этом случае мы будем такими же безумцами, как и он, такими же, каким он был, когда находился в том месте, которое называется Цинцинатти, а мы в это время пытались...

Римо постарался отключиться от монолога Чиуна и снова уставился в окно.

Несколько часов спустя они встретились со Смитом и убедились, что он в здравом уме. Он ждал их в подвальном помещении крупнейшего нью-йоркского банка. Лицо его вытянулось, а выражение было еще более кислым, чем обычно.

— В чем дело, Смитти? Что произошло? — бодро приветствовал его Римо.

— Вы разузнали, где мистер Гордонс печатает свои фальшивки?

Римо отрицательно покачал головой.

— Тогда у нас серьезные неприятности.

— А когда у нас их не было? Вы не замечали, что при каждой нашей встрече вот уже десять лет оказывается, что у нас неприятности. На нас все время обрушиваются небеса. Но на сей раз неприятность, конечно же, самая неприятная: ведь опасность угрожает Всемогущему доллару!

Теперь наступила очередь Смита помотать головой.

— Нет, не доллару, — сказал он, — а вам.

— Вот видишь, — обратился Чиун к Римо, — оказывается, ничего важного. Это всего лишь ты.

По мнению Римо, это как раз и придавало делу весьма серьезный оборот.

— При чем здесь я? — спросил он.

Смит протянул ему листок желтой бумаги.

— Мы получили вот это, — сказал он.

Римо взял бумагу и, перед тем как прочитать, ощупал ее кончиками пальцев. Она была тонкая, тоньше луковой шелухи, но жесткая и прочная. Такой бумаги раньше ему держать в руках не приходилось. Римо ознакомился с содержанием:

"ТЕМ, КОГО ЭТО МОЖЕТ КАСАТЬСЯ:

«Привет» вполне достаточно. Пожалуйста, имейте в виду, что если мне не будет вручена голова того, кто в высокой степени вероятности является Римо, бумажные деньги в сумме одного миллиарда долларов будут разбросаны над одним из американских городов без предупреждения. Это серьезное обещание. Я предложил бы Вам выпить, но это невозможно по почте. С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш, мистер Гордонс".

Записка, казалось, была отпечатана на машинке, но если при машинописи правая граница текста по вертикали получается неровной, то в этой записке эта линия была абсолютно ровной, как будто текст предварительно отлили на линотипе. Римо перевернул листок и заметил бугорки на обороте в тех местах, где на лицевой стороне были отпечатаны знаки препинания.

— Что вы об этом думаете? — спросил Смит.

— Качественно исполнено, — ответил Римо. — Правое поле абсолютно ровное. Посмотри-ка, Чиун! Абсолютно ровное поле. Это машинопись, хотя я никогда в жизни не видел пишущей машинки, на которой можно было бы выравнивать правую границу текста.

— Прекратите, Римо! — рассердился Смит. — Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать, как мастерски Гордонс печатает на машинке.

— Вы просто завидуете ему, Смитти. Бьюсь об заклад: вы не сможете напечатать ни одной страницы с такими ровными полями справа, а вот мистер Гордонс может. Над этим стоит задуматься: вам это тоже должно быть по силам, так как оба вы — роботы.

Смит изумленно поднял брови:

— Роботы?!

— Да! Роботы! Бездушная нежить. Только он более совершенный робот, чем вы, поскольку в состоянии так печатать. А вы умеете только играть со своими компьютерами. У вас, видимо, что-то сломалось, а, Смитти?

— Чиун, — спросил Смит, — это правда? Гордонс — действительно робот?

— Да, — сказал Чиун. — Мы давно знаем об этом.

— "Мы" знаем?! — воскликнул Римо. — Почему это «мы»?

— Поправку принимаю, — сказал Чиун. — Правильно, не «мы», а я.

— Вот это да! — сказал Римо. — Ты, значит, знал? Расскажи ему, что это я узнал и сказал тебе!

— Римо только подтвердил мои давние догадки. Если человек ходит не по-человечески, говорит не по-человечески и поступает не по-человечески, естественно предположить, что это вовсе и не человек.

Заметив, что Смит смотрит на него, ожидая дальнейших разъяснений, Римо пожал плечами:

— Что тут скажешь? Каким-то боком ко всему этому имеет отношение доктор Ванесса Карлтон. Она делает всякие компьютерные штучки для ракет. Гордонс был у нее чем-то вроде компьютера, настроенного на выживание. Когда он случайно услышал ее слова, что лаборатория будет закрыта, потому что правительство прекращает финансирование, он принял человеческий облик и сбежал оттуда. Потому что все, что он знает и умеет, связано с единственным вопросом — как выжить? Ну, а потом наше тупое правительство передумало и снова выделило ассигнования.

— Правительство и не думало менять своего решения, — возразил Смит, — оно прекратило финансирование исследований доктора Карлтон еще два месяца назад, — Какая разница? Так или иначе этот робот сейчас на свободе, соображая, что бы еще сделать, чтобы выжить. Он считает, что это просто.

— Попробовал бы он выжить на месте домашней хозяйки — при нынешних-то ценах!

— Я думаю, — сказал Смит, — что с точки зрения технического устройства он андроид.

— Нет. Он — робот, — возразил Римо.

— Робот — это машина, которая и выглядит как машина. Андроид имеет гуманоидное обличье и действует подобно человеку.

— Ладно, пусть будет андроид. Это решает проблему?

— Проблема — в вас. Кроме меня, правда, никто не знает точно, ни кто вы, ни чем занимаетесь. Но кое-кто в Казначействе из тех, с кем вы встречались, считает, что мы должны дать мистеру Гордонсу все, что он хочет. И это мнение имеет сторонников в окружении президента.

— А Форсайт? — спросил Римо.

Смит кивнул.

Чиун играл с трехпозиционным выключателем, включая то малый свет, то большой, то выключая его вообще, так что комната периодически погружалась в полную темноту.

— А если президент согласится? — спросил Римо. Смит молча пожал плечами. Чиун выдрал выключатель из настольной лампы и зажал его в руке.

— Где предполагается вручить ему мою голову? — спросил Римо.

— Она должна быть положена в урну, стоящую возле стойки регистрации билетов компании «Истерн эйрлайнз» в аэропорту Далласа в любой день после трех часов утра. Мистер Гордонс передал это Форсайту по телефону. Если бы вам удалось найти, где он печатает деньги!

Прихватив с собой выключатель, Чиун двинулся к выходу.

— Римо, — позвал он, — оставим императора Смита наедине с его думами!

Взяв Римо за локоть, он вывел его из комнаты.

— Не стоит говорить с ним, — шепнул он Римо. — Он опять сошел с ума.

Глава 8

Чиун настаивал на немедленной встрече с Форсайтом. Римо заявил, что ему наплевать на этого Форсайта и век бы его не видеть. По мнению Чиуна, это доказывало, что Римо глуп и ни в чем не разбирается. Чего еще можно ожидать от белого с его рыхлой комплекцией, смешными большими ногами и руками с толстыми запястьями.

— Недоумки стараются поступать, как все. Они думают, что это придает им силу. Но сколько ни собирай вместе дураков, они все равно останутся дураками.

— Ну хватит, — сказал Римо. Он решил прекратить беседу и уж во всяком случае не говорить Чиуну, где находится офис Форсайта.

Когда они сели в такси, Чиун сказал водителю:

— Отвезите нас в офис мистера Форсайта.

— Куда? — переспросил водитель.

— В офис мистера Форсайта. Он — важная шишка, вы должны его знать.

Чиун наклонился к водителю и доверительно шепнул:

— Он тоже белый, как и вы.

— Слушай, приятель, не знаю я никакого Форсайта.

— А я его вам сейчас опишу. Он противный и глупый. Самый противный и самый глупый.

Водитель оглянулся на Римо, в расчете на его помощь, однако тот ничего не сказал.

— А какое в этом противном городе самое уродливое здание? — спросил Чиун.

— Ну, это легче легкого. Для Казначейства построили здание, которое выглядит, как мавзолей.

— Вот туда нас и везите, — сказал Чиун, удобно располагаясь на заднем сиденье. — Где же еще, если не там, может находиться Форсайт?

Здание Казначейства напоминало склеп-мавзолей потому, что оно было спроектировано наподобие гробницы Мавзолов, сооруженной в IV веке до нашей эры. Имя его осталось в веках, поскольку подобного типа сооружения стали называться мавзолеями.

Чиун подождал, пока Римо расплачивался с таксистом. Внутри их встретил сидящий за столом охранник в форме.

— Мы ищем мистера Форсайта, — сказал, подойдя к охраннику, Чиун.

— Не смеши человека, — сказал Римо.

— Вам назначена встреча? Он ждет вас? — спросил охранник.

— Всякий почтет за честь встретиться с Мастером Синанджу, — важно изрек Чиун.

— С кем, простите?

— Передайте ему, что прибыл Мастер Синанджу со слугой.

— Слуга — это я, — пояснил Римо.

— А я — Мастер Синанджу, — добавил Чиун.

— Ну, а я тогда — белый ферзь, — сказал охранник. — Убирайтесь!

С помощью большого пальца, нажавшего охраннику куда-то под ключицу, Чиуну удалось моментально урезонить охранника и заставить его позвонить в офис господина Форсайта.

— Сэр, — сказал страж голосом, прерывающимся от боли, — здесь внизу находится господин, называющий себя каким-то мастером. Он желает поговорить с вами... Шизоидный кранк... Да, я подожду.

— А что это означает? — спросил Чиун у Римо.

— Что?

— Ну, это, «шиферный кран», что ли...

— Это означает, что ты — псих.

Чиун впился взглядом в охранника, который вслух повторил услышанную в трубке фразу:

— Мистер Форсайт не знает никакого мастера?

Охранник беспомощно пожал плечами, подняв глаза на Чиуна.

— Скажите, что здесь находится также и Римо, — посоветовал Римо охраннику.

— Здесь находится также некто по имени Римо, — быстро проговорил в трубку охранник.

Он подождал с минуту, потом облегченно вздохнул и повесил трубку медленно и аккуратно, потому что при любом резком движении острая боль пронизала не только плечо, но и всю верхнюю половину тела.

— Он примет вас.

— Чиун, оставь его в покое! — попросил Римо.

Чиун нажал еще разок и отпустил, наконец, охранника, который тут же схватился левой рукой за правое плечо и стал усиленно массировать его, пытаясь унять боль.

— Нет будущего у страны, в которой имя Римо служит пропуском, а Мастер Синанджу не известен, — проворчал Чиун.

— Ты же знаешь белых — они всегда заодно, — сказал Римо.

— Вот именно, — крякнул Чиун, — истинная правда!

Форсайт ждал их в офисе на пятом этаже. Когда они вошли, он остался сидеть за столом в огромном кабинете, но Римо простил ему отсутствие хороших манер, посчитав это уступкой хорошему вкусу: пока Форсайт сидел, над столом была видна только его розовая рубашка с бордовыми цветами. Позже, когда Форсайт поднялся, Римо увидел такой же расцветки брюки, которые делали его похожим на уличного торговца ракушками на Багамских островах. Для полного сходства не хватало только соломенной шляпы, которую Римо тут же заметил в углу, на столике.

— Рад снова видеть вас, мистер Мастер, — сказал Чиуну Форсайт. — И вас. Римо, кажется?

Римо не сомневался, что Форсайт прекрасно помнит его имя, раз речь идет о его голове, которую требовал мистер Гордонс, угрожая в противном случае покрыть город сугробами из фальшивых банкнот.

Чиун кивнул в знак приветствия. Римо не отреагировал никак.

— Чем могу быть полезен? — спросил Форсайт.

Римо взглянул на Чиуна, который безмолвно и неподвижно стоял перед столом Форсайта.

Чтобы заполнить неловкую паузу, Римо сказал:

— Мы хотели узнать, как обстоят дела с мистером Гордонсом.

— О, мы пытаемся выйти на его след. После того, как вы получили от него в аэропорту эти пластины, мы ничего о нем не слышали, — соврал Форсайт. — Абсолютно ничего. Может быть, вам повезло больше?

Вдохновенная ложь заслуживает достойного ответа.

— Мы немного покопались в его биографии, — сказал Римо. Чиун бросил на него предупреждающий взгляд. Римо продолжал: — Родом он из небольшого городка в штате Миссури. Его отец — он давно умер — был печатником. Мать зарабатывала стиркой белья. Он учился в школе, каким-то образом избежал призыва в армию и отправки в Корею, работал учителем. Увлекается моделированием, любит смотреть по телевизору бейсбол и вышивать гарусом по канве. Не пьет и не курит. Атеист.

— Здорово! — с энтузиазмом воскликнул Форсайт. — Просто удивительно, как вы в столь краткий срок смогли узнать так много. Я просто поражен!

Римо глупо улыбался в ответ на глупую улыбку Форсайта.

Чиун продолжал молча взирать на человека за письменным столом.

— Может быть, парни, совместными усилиями нам удастся изловить этого Гордонса? — с надеждой в голосе сказал Форсайт.

— Может быть, парень, — сказал Римо. — Полный вперед! Нам это по силам, надо только дружно навалиться на весла. И так далее, и тому подобное.

— Точно, — сказал Форсайт. — Прямо мои мысли! У вас, кстати, есть где остановиться?

Римо отрицательно помотал головой.

— Минуточку! — сказал Форсайт и поднял трубку. Набрав номер гостиницы, он попросил позвать к телефону управляющего. — Алло, Фредерик! Это Форсайт. Только что в город прибыли очень важные люди... — тут он подмигнул Римо, — и я хочу, чтобы вы разместили их у себя на ночь. Дайте им особенную комнату. Второй этаж. Вблизи центрального лифта... Это подойдет! Забронируйте ее на имя мистера Мастера... Нет, лучше на имя мистера Римо. До встречи, Фредерик.

Довольно ухмыляясь, Форсайт повесил трубку.

— Итак: гостиница «Кэрол армз», номер 226. Отличное место, ребята! Передохните слегка, а вечерком встретимся снова. Я вам позвоню. Может быть, за это время появятся новости о мистере Гордонсе. — Он улыбнулся Римо ободряющей улыбкой.

Чиун продолжал молча смотреть на Форсайта.

Римо согласно кивнул.

Форсайт встал (вот тут-то и Римо увидел его штаны в цветочек) и протянул руку сначала Римо, а потом — Чиуну, но тот предпочел сделать вид, что не заметил ее, и продолжал пялиться на хозяина кабинета. Ладонь Форсайта на мгновение повисла в воздухе, а затем опустилась.

— Ладно, парни, поговорим вечерком, — сказал Форсайт. — Мне в самом деле было приятно встретиться с вами. Я уж было беспокоиться начал, что вдруг больше не увидимся. Но все же надеялся, честное слово!

Он сел, давая понять, что аудиенция окончена. Римо повернулся к двери.

Чиун бросил последний взгляд на Форсайта и последовал за Римо.

Уже на выходе Римо посмотрел в висевшее на стене зеркало: рука Форсайта змеей ползла к телефону. Пальцы выстукивали нетерпеливую дробь на столе. Он ждал, когда они выйдут, чтобы куда-то позвонить.

— Ты был очень красноречив, — заметил Римо, когда они вышли из здания. — Просто заговорил всех!

— Мне не о чем говорить с человеком, который смешно одевается.

— А тебе никогда не говорили, что неприлично так таращиться на человека? Что ты в нем нашел?

— Я смотрел на его голову.

Глава 9

Номер в гостинице был идеальным капканом. Находился он в дальнем конце коридора, возле лифта. Пожарная лестница проходила как раз мимо окна.

Выдвижной ее конец свисал над землей так низко, что любой человек мог, подпрыгнув, схватиться за нижнюю перекладину, а на площадке у окна комнаты номер 226 можно было разместить целый взвод. И дверь, и окно комнаты легко могли быть заблокированы.

— Чиун, это — ловушка, — сказал Римо, осмотрев помещение. Сбросив с ног легкие мокасины, он откинулся на кровать.

— Да, — подтвердил Чиун. Его глаза остановились на стоявшем на столе цветном телевизоре. Он быстро подошел и включил его. — Ты знаешь — я уже почти две недели не смотрю свои чудные истории!

— Лопни мои глаза, ты заметил, как он на меня смотрел?

— Конечно, — сказал Чиун. — Как на лакомое блюдо.

Из хаоса линий на экране телевизора постепенно проступило изображение.

— А зачем тебе, собственно говоря, требовалось его повидать? — спросил Римо.

— Мы атакуем мистера Гордонса. Нельзя позволять, чтобы нас отвлекала от важного дела эта обезьяна в штанах в цветочек, охотящаяся за твоей головой.

— Интересно, — подумал Римо вслух, — неужели Форсайт явится за нами сам?

Чиун щелкал переключателем каналов, питая слабую надежду, что, несмотря на позднее время, где-то возможно все-таки показывают одну из дневных мыльных опер.

— Да, он придет сам, — сказал он.

— Ты уверен?

— Уверен. Потому что твой мистер Форсайт — идиот.

Сколько ни крутил Чиун ручку переключателя, мыльных опер он так и не нашел. По всем каналам передавали либо новости, либо образовательные программы для детей. Он с силой ударил по клавише выключателя и отколол край пластмассового корпуса.

— Это — страна идиотов, — сказал он раздраженно. — И с какой стати должен мистер Форсайт отличаться от тебя или от тех идиотов в Вашингтоне, которые проводят опросы и планируют ваши телевизионные программы? Ведь ваше правительство располагается в Вашингтоне, так?

— Так.

— Почему же тогда оно ничего не дает на телевидение? Их последнее шоу, которое они передавали, было очень забавным. Помнишь, там еще был такой толстяк, который все задавал вопросы, и тот, что с Гавайских островов? Он очень смешно говорил. Это шоу должно было всем понравиться. Почему они изъяли его из программы?

— Это было не шоу, — объяснил Римо, — а трансляция заседания сенатского комитета, и когда оно закончилось, прекратились и передачи.

— Не шоу?!

— Нет.

— Они показывали, как работает ваше правительство?

— Да.

— Да поможет Америке Бог!

* * *

Руководитель группы Фрэнсис Форсайт, прикомандированный ЦРУ в помощь Казначейству, не собирался ждать, когда Америке поможет Бог, поскольку, как правильно охарактеризовал его Чиун, он был идиотом.

Как только Чиун и Римо покинули его офис, он вызвал к себе старших советников, которых взял с собой из ЦРУ, чтобы «сдать в архив это дельце о фальшивых деньгах».

Ожидая, пока соберутся ассистенты, Форсайт сидел, закинув ноги на стол и покуривая сигарету в длинном мундштуке со специальным водяным фильтром.

Вошли двое и молча сели. Третий, входя, спросил:

— Чем займемся, шеф?

— Надо кое-кому отрубить голову, — ответил, ухмыляясь, Форсайт.

Он снял ноги со стола, швырнул сигарету в пепельницу и потер руки в радостном предвкушении предстоящих ночью дел. Он знал, что именно такие непосредственные, оперативные действия у него получаются лучше всего. Они и создали ему соответствующую репутацию, благодаря которой он продвигался вверх по служебной лестнице.

Во время Второй мировой войны он числился в составе американских войск в Европе в качестве офицера-шифровальщика. Однажды нацисты решили заманить американцев в ловушку. Разведка американцев перехватила зашифрованное сообщение немцев. Командир части передал его Форсайту, который в свою очередь отдал его для расшифровки имевшемуся в его команде криптографу.

Минут через пять ему сообщили, что генерал требует немедленно представить ему расшифрованное сообщение. Форсайт буквально выдернул из рук дешифровальщика бумажку с записью перехвата и листок с его неоконченным «переводом» и поспешил в генеральскую палатку.

По дороге он попытался закончить декодирование сообщения. Представ перед генералом, он лихо доложил, что в расшифрованном им радиоперехвате немецкого сообщения говорится о том, что немцы намерены захватить два города в качестве плацдарма и, развивая успех, глубоко вклиниться в занятую американскими войсками территорию. Главный удар будет нанесен по первому, ближайшему к фашистам, городу. Так сказано в шифровке, заверил он генерала.

Генерал срочно направил подкрепления в этот город, но когда они туда прибыли, то оказалось, что ударные немецкие части захватили совсем другой, второй город. Оказавшись таким образом отрезанными от своих главных сил, немецкая группировка сдалась окружившим их американцам.

На допросе командир окруженной немецкой группировки не переставал изумляться, как все-таки американцам удалось избежать ловушки.

— Какой ловушки? — спросил через переводчика допрашивавший его Форсайт.

Фашистский офицер объяснил, что ловушка строилась в расчете на то, что американцы перехватят специально для этого составленное и легко поддающееся расшифровке сообщение.

— Мы рассчитывали, — объяснил он, — что когда вы его перехватите и прочтете, что первый город не заслуживает главного удара, то, естественно, направите свои части поддержки во второй город, где мы их, заранее там расположившись, и встретим. Вместо этого вы направили их в первый город, и они оказались у нас в тылу. Как вам это удалось?

— Военная хитрость, — ответил Форсайт, не желая признаваться даже себе в том, что он — слишком большой болван, чтобы его можно было одурачить.

В результате Форсайт получил повышение, а после войны был принят на работу в ЦРУ. Последовали дальнейшие успехи, по большей части случайные, и вот теперь, много лет спустя, он оказался за письменным столом в здании Казначейства, чтобы спасти Америку от угрозы, которую представляет для ее экономики массовый выброс в обращение фальшивых стодолларовых банкнот, с неподдельным удовольствием вспоминая славные денечки, когда он почти что в одиночку боролся с нацистской угрозой и побеждал.

Нацистов, конечно, уже не было, зато появились другие враги. Один из них — мистер Гордонс. Судя по всему, этот расхлюстанный штатский типчик Римо — тоже может быть причислен к лагерю противника. Ну, а если один враг желает получить голову другого врага, то кому от этого плохо?

Правда, у этого Римо имеются высокопоставленные покровители, но им совсем не обязательно знать, что решение о выдаче головы Римо мистеру Гордонсу было принято им, Форсайтом, единолично, без согласования с начальством. Во всяком случае сам он будет помалкивать, если только останется от этого в выигрыше. Ну, а пока суд да дело, Форсайт будет действовать так, как он считает нужным действовать в государственных интересах.

Вместе с помощниками Форсайт тщательно проработал все детали операции, назначенной на ближайшую ночь. Азиат не в счет. Если он окажется у них на пути, то его, конечно, тоже придется убрать. А вообще им нужно тело Римо, а вернее часть тела — голова.

Глаза Форсайта лихорадочно блестели, он нервно разминал ладонями заплывшие жиром щеки. Жир давно уже сгладил то, что было когда-то слегка выдающимися скулами.

— Быстрота действий очень важна, — говорил Форсайт, — но еще важнее правильный выбор времени. На нашей стороне фактор внезапности. Эти двое, как подсадные утки, ничего не подозревают. Плевое дело! Встретимся в проулке в 23.55.

* * *

— Как насчет утки на ужин? — спросил Чиун.

— Терпеть не могу утку, — ответил Римо. — К тому же может оказаться, что ее просто не успеют хорошо зажарить до того, как Форсайт начнет свою атаку.

Чиун с сомнением покачал головой:

— Он не нападет раньше полуночи.

— Почему?

— Я уже объяснял. Он — идиот, а идиоты всегда нападают в полночь.

Самоуверенность старика начинала раздражать Римо. Лежа на кровати, он старался прикинуть лучшее время для тайного нападения. Но, как ни крути, выходило — полночь.

— Так как же насчет утки? — терпеливо спросил Чиун.

— Нет. Никаких уток! — Римо схватил телефонную трубку и заказал в номер рис и рыбу.

Поужинав, Чиун предложил лечь спать.

— Завтра у нас будет, возможно, тяжелый день, — пояснил он.

Римо кивнул. Взяв со стола две пустые тарелки, он примостил одну на верхнем углу рамы окна, выходящего на пожарную лестницу, а вторую просунул вертикально в щель входной двери.

Чиун молча наблюдал за его манипуляциями.

— Это будет чем-то вроде системы раннего предупреждения, — пояснил Римо.

Чиун что-то буркнул себе под нос.

Позже, когда был выключен свет и воцарилась тишина, Римо почувствовал легкое движение воздуха, но слух его не уловил ни малейшего звука. Потом послышался недовольный шепот Чиуна:

— Тарелки... А почему не коровьи колокольчики? Или осветительные ракеты? А может быть, нанять охрану, чтобы она предупредила нас об их приходе? Фокусы! Все время его так и тянет на фокусы. Никак не может понять, что суть искусства — в его чистоте.

Вынув тарелку из дверной щели и сняв другую с окна, Чиун тихонько поставил их на краешек стола. Римо не видел Чиуна, хотя слышал его голос.

Почти не дыша, Римо молча лежал на кровати.

Удовлетворенный тем, что теперь они ничем не защищены от внезапного нападения, Чиун свернулся калачиком на соломенной циновке в углу комнаты и почти мгновенно уснул. Перед тем как заснуть, он тихо сказал:

— Спокойной ночи, Римо, я знаю, что ты еще не спишь.

— Да как тут заснешь, когда в комнате такой шум и грохот? — ответил Римо.

Нападение началось в ноль часов, ноль-ноль минут, сорок восемь секунд.

Атаке предшествовал грохот прокатившегося по асфальту мусорного бачка, на который наткнулся в темноте под пожарной лестницей кто-то из людей Форсайта. Бачок пришелся кстати — изловленный и поставленный на прежнее место, он послужил подставкой для одного из помощников Форсайта, который, взгромоздившись на него, дотянулся до нижней, выдвижной, секции лестницы.

Она подалась вниз со скрежетом, сравнимым разве что с лязгом, производимым бортом корабля, трущегося об айсберг. Сам Форсайт, правда, этого шума не слышал. Сверив свои часы с часами тех помощников, которые не забыли взять их с собой, и прихватив третьего, по имени Ал, Форсайт проник в гостиницу через черный ход и, преодолев крутые ступеньки лестничных маршей в тыльной части здания, поднялся на второй этаж.

Продвигаясь по коридору к комнате 226, Форсайт наткнулся на какой-то столик и сбил на пол вазу с пластмассовыми цветами.

Оставив ее там, куда она откатилась, они с Алом осторожно подошли к дверям комнаты 226. Форсайт стоял, молча сжимая и разжимая кулаки и чувствуя, как кровь приливает к кончикам пальцев. Все теперь зависело от кончиков пальцев. Именно они должны подсказать момент, когда он будет психологически готов к броску. Он потер кончики пальцев правой руки о левую ладонь.

— Ты не спишь, Чиун? — тихо спросил Римо.

— Сплю. Хочу, чтобы меня убили во сне.

— Чего они ждут там под дверью?

— Кто знает? Может быть, они просто потирают кончики пальцев.

Форсайт посмотрел на часы и начал потихоньку вставлять ключ в дверной замок. Он не сразу попал в замочную скважину, поскольку не сводил глаз с фосфоресцирующего циферблата своих наручных электронных часов «Таймекс».

Стоящий позади него Ал нервно переминался с ноги на ногу. Он переносил вес сначала на правую ногу, потом на левую, потом снова на правую — опять и опять. Чисто случайно ему удалось найти это единственно возможное для человека положение, при котором он находится в состоянии неустойчивого равновесия.

Когда секундная стрелка на часах Форсайта приостановилась на мгновение на цифре одиннадцать, он весь напрягся — оставалось всего пять секунд.

Вынул из пиджака пистолет 32-го калибра, изрядно поизносившийся за те несчетные часы, которые проводил с ним Форсайт на тренировочных стрельбах в тире, повернул в замке ключ, резко распахнул дверь и ворвался в комнату. За ним ринулся его помощник. Форсайт резко остановился; не ожидавший этого Ал налетел на него, и Форсайт, спотыкаясь и взмахивая руками, точно крыльями, сделал еще несколько шагов вперед. В комнате стало светло от лампы, горевшей в холле. Римо посмотрел на Чиуна и сожалеюще покачал головой. Остановившись, наконец, и восстановив равновесие, Форсайт увидел Римо в кровати и ухмыльнулся. Лежащего в Углу на соломенной подстилке Чиуна он не видел.

Форсайт снова ухмыльнулся, ожидая, что вот-вот в окне покажутся два других помощника. Капкан захлопнется, и жертву можно будет брать с двух сторон, как берут насекомое пинцетом.

Все молча ждали. В комнате висела тишина. Стоящий рядом с Форсайтом Ал чувствовал себя неуверенно и досадовал, что Форсайт не разрешил взять с собой револьвер. Шеф настоял на том, чтобы никто, кроме него, не брал оружия.

Подождали еще. Наконец секунд через тридцать, по подсчету Римо, что-то скрипнуло за окном. Поднявшиеся по пожарной лестнице агенты изо всех сил дергали окно, пытаясь поднять раму, но, будучи недавно покрашенной, она не подавалась.

— О Господи! — сказал Форсайт.

— Послушай, приятель, — обратился к нему Римо, — это смахивает на налет.

Голос Римо напомнил Форсайту о его долге и ответственности.

Посчитав, что двое на пожарной лестнице теперь не нужны, Форсайт жестом приказал им убираться. Прижавшись носами к стеклу, они пытались рассмотреть, что происходит внутри. Форсайт поднял руки над головой, замахал на пялившихся в окно агентов и заорал «Проваливайте!» Римо видел, как они, помешкав секунду-другую, пожали плечами и отлепились от окна. Через несколько секунд внизу опять раздался скрежет опустившейся выдвижной секции.

Секундой позже скрежет повторился: агенты спустились на землю, и лестница поползла вверх, на свое место.

Форсайт стоял неподвижно, глядя в окно, за которым больше не маячили силуэты его помощников.

— Давайте скорее, — поторопил Римо Форсайта, — не ждать же мне всю ночь!

— Я полагаю, вам хочется узнать, ради чего вам предстоит умереть, — сказал Форсайт. Он отвел концы губ назад, растянув рот в тонкую полоску, пытаясь изобразить улыбку.

— Разумеется, старина.

— Ваша смерть послужит на благо Соединенных Штатов Америки.

— Так это имеют в виду, когда говорят «выполни долг и погибни»?

— Правильно, — подтвердил Форсайт. Запоздало спохватившись, что кто-нибудь, проходя по коридору, может заглянуть в открытую дверь и найти подозрительным вид человека, целящегося в другого, он бросил Алу через плечо:

— Включи свет и закрой дверь.

Ал включил стоявшую на столе лампу и направился к двери.

— Сначала закрой дверь! — рявкнул Форсайт. — Свет потом. Сначала дверь!

— Извините, шеф.

Нагнувшись к лампе, Ал снова выключил ее и пошел в темноте к двери, закрыл ее, вернулся и снова включил лампу. Форсайт тем временем возмущенно сопел носом.

В тот момент, когда Форсайта и Ала ослепил свет лампы, Чиун незаметно встал с циновки. Когда Ал подошел к двери, Чиун вытолкал его в коридор, шепнув: «Иди домой, ты больше не нужен», и закрыл за ним дверь.

Ал очутился в коридоре перед запертой изнутри дверью. Для того, чтобы вернуться, надо было постучать в дверь, но если постучать, шеф может отвлечься и потерять контроль над ситуацией. Ал решил, что лучше тихонько подождать.

Чиун за спиной Форсайта подошел к столу и включил лампу.

— Молодец, Ал, — сказал Форсайт. — Теперь ты все сделал правильно. — Он посмотрел на Римо. — Ага, вы сегодня без старика-китайца...

— Нет, почему же, он здесь.

— Не ври, парень. Его постель не тронута.

— Он спит в углу, на полу.

Взглянув, куда указывала рука Римо, Форсайт увидел в углу циновку.

— Он что, вышел?

— Нет.

— А где же он?

— Позади вас.

Не оборачиваясь, с саркастической улыбкой по поводу старого и всем известного трюка, Форсайт, не сводя с Римо глаз, спросил через плечо:

— Ал, ты видишь китаезу?

Ал не мог ответить, так как находился в коридоре, за дверью, и не мог слышать вопроса.

— Черт побери. Ал, я к тебе обращаюсь!

— Здесь нет мистера Ала, — сказал Чиун.

Подпрыгнув, как от удара током, Форсайт резко обернулся и, увидев Чиуна, отскочил к окну, чтобы оказаться вне досягаемости и не выпускать обоих из поля зрения.

— О, это вы! — воскликнул он.

— Я — всегда "я", — подтвердил Чиун.

— Надеюсь, старина, мне не придется вас убить, — сказал Форсайт, но если вы шевельнете хотя бы пальцем, то я это сделаю. Без малейшего колебания разнесу вас вот из этой штуки. — Он кивнул на пистолет.

— Осторожнее, Чиун, — сказал Римо. — Ты имеешь дело с хладнокровным убийцей.

Форсайт повернулся к Римо:

— Я собирался рассказать вам, почему вы должны умереть.

— Давайте закругляться, — зевнул Римо. — Мне еще надо немного поспать.

— Вам предстоит очень и очень долгий сон, — сказал Форсайт.

— Отлично.

— Но сперва я все-таки объясню вам, почему вы должны умереть. Я обязан это сделать, — продолжал Форсайт.

Римо обреченно посмотрел на Чиуна, спокойно примостившегося на краешке стола. Если этот идиот собирается говорить вечно, это отнюдь не означает, что Чиун согласен вечно слушать его стоя.

Форсайт объяснял тем временем, что жизнь Римо — цена, которую потребовал мистер Гордонс за свой отказ от действий, подрывающих американскую экономику.

— И я пришел сюда для того, чтобы заплатить эту цену, — сказал он.

Да, он, Форсайт, в принципе против уступок шантажистам, но в данном случае приходится учитывать экстраординарные обстоятельства и жертвовать принципами.

— Я должен выполнить свой долг, — сказал он твердо. — Надеюсь, что и вы, состоящий на государственной службе, также выполните свой долг и добровольно, без лишнего шума уйдете из жизни. Это — выше нас обоих. Я уверен, что вы не станете противиться.

Форсайт замолчал, ожидая ответа. Тишину в комнате нарушало лишь легкое размеренное дыхание: Римо крепко спал.

Форсайт растерянно взглянул на Чиуна.

— Как можно убить человека, который ничего не понимает? — пробормотал он.

— Очень легко, — ответил Чиун, — вот так.

Правой рукой он взял со стола тарелку, оставшуюся после ужина.

Удерживая ее большим, средним и указательным пальцами согнутой кисти, он мягко и плавно вытянул руку по направлению к Форсайту. Тарелка словно прилипла к кончикам пальцев. В тот момент, когда она, казалось, вот-вот упадет на пол, запястье старика распрямилось с явственным щелчком, и тарелка полетела в Форсайта со скоростью, которая делала ее невидимой.

На лету тарелка вращалась вокруг своей оси, издавая высокий жужжащий звук. Это жужжание, однако, продолжалось недолго, лишь долю секунды: последовал глухой удар, и тарелка, врезавшись ребром в шею Форсайта, легко, как диск циркулярной пилы, прошла насквозь. Скользнув по спине Форсайта, тарелка, порозовевшая от покрывшей ее крови, упала на пол и разбилась.

Глаза Форсайта были все еще открыты, рот искривлен в последней попытке что-то сказать, когда его тело, в котором уже не было жизни, рухнуло на пол.

Отдельно от тела и долей секунды позже за ним последовала голова и откатилась к стене.

Римо спал.

Чиун подошел к двери и открыл ее. По коридору взад-вперед нервно вышагивал Ал.

— Шеф велел вам идти домой, — сказал Чиун. — Он остается.

— С ним все в порядке?

— Идите домой, — повторил Чиун и закрыл дверь.

Вернувшись в комнату, он подошел к голове Форсайта, поднял ее за волосы с пола и стал внимательно рассматривать. Так, лицо, правда, немного полновато, но сходство есть... Используя ребро ладони — сначала как топор, а потом как скальпель — Чиун начал обрабатывать голову, чтобы она не напоминала больше голову Форсайта и ее можно было бы принять за голову Римо.

На это ушло тридцать секунд. Когда он закончил, переносица Форсайта была сломана так, что в принципе напоминала переносицу Римо. Убрав лишний жирок из-под форсайтовских щек, Чиун добился того, что теперь они не очень отличались от щек Римо с четко очерченными скулами. Сломав кости глазных впадин, Чиун изменил посадку глаз, и они стали выглядеть почти так же, как глаза Римо.

Уши! Уши явно не те. Чиун еще раз взглянул на то, что минутой раньше было головой Форсайта, и повернулся к спящему Римо. У Римо мочек практически не было, а у Форсайта они, наоборот, были предлинные. Очень подходящие для типичного американца уши, решил Чиун, — раз они по большей части ведут себя, как ослы, то, естественно, должны иметь не только одинаковый с ослами интеллект, но и ослиные уши. Пальцами и ногтями он начал перекраивать мочки.

Откинулся назад, вгляделся — нет, не то!

Двумя ударами ладони Чиун как ножом срезал все лишнее, оставив Форсайта вообще без мочек. Сходства конечно, немного, но, может быть, сойдет.

Оставалось надеяться, что сойдет.

Сняв со стола пластиковую скатерть, Чиун завернул в нее голову, засунул узел в наволочку и, положив его на диван, огляделся. Обезглавленное тело все еще валялось посреди комнаты. Так не годится. Все сделанное потеряет смысл, подмена не удастся, если наутро здесь обнаружат обезглавленный труп Форсайта. Об этом не замедлит сообщить пресса, которая постоянно трубит о разных пустяках на потребу нации любителей всякой ерунды.

Чиун подошел к окну, выходящему на пожарную лестницу. Слегка щелкнув ногтями по раме справа и слева, он уперся в нее указательным пальцем и толкнул. Окно легко и плавно поднялось. Высунувшись наружу, Чиун посмотрел вниз. Там, рядом с пожарной лестницей, стоял металлический контейнер для мусора.

Легко подняв с пола тело Форсайта, Чиун вылез через окно на пожарную лестницу. Вынув из кармана пиджака бумажник Форсайта, он перевалил тело через перекладину лестницы и слегка подтолкнул его. Оно полетело ногами вниз и бесшумно угодило точно в контейнер, не задев его краев, — будто кто-то сплюнул в раковину умывальника.

Чиун, довольный собой, проводил тело взглядом. Если в какой-нибудь газетенке и появится заметка об обнаруженном в мусорном ящике трупе, то в ней может быть сказано лишь то, что обезглавленный труп был найден под окном гостиничного номера, который занимал господин Римо. Как раз то, что нужно.

Чиун прошел в ванную и спустил в унитаз бумажник Форсайта. Теперь на очереди был валявшийся на полу пистолет. Орудуя длинными ногтями, Чиун вспорол одну из диванных подушек и глубоко засунул в нее не пригодившееся Форсайту оружие.

Потом он поднял с дивана узел, взглянул напоследок на спящего Римо и вышел из номера, беззвучно заперев за собой дверь, чтобы какой-нибудь жулик не проник случайно внутрь и не нарушил бы отдых ученика.

— Хе-хе-хе, старикан! Что-то рановато ты начал разносить рождественские подарки!

Полицейский в аэропорту широко осклабился, обращаясь к Чиуну. В красном кимоно, с мешком на плече старик смахивал на Санта-Клауса.

— Напрасно стараетесь, это не смешно, — с достоинством сказал Чиун.

— Где здесь стол реанимации компании «Истерн эйрлайнз»?

— Стол реанимации?!

— Где выписывают целую кучу бумажек, хотя для того, чтобы сесть на самолет, нужна только одна.

— А, стол регистрации. Хе-хе! Вон там, старина! — И полисмен махнул рукой в другой конец зала.

Напротив стойки компании «Истерн эйрлайнз» Чиун заметил урну. И тут он понял, что мистер Гордонс где-то рядом. Откуда исходило это ощущение, Чиун не смог бы объяснить. Он чувствовал присутствие людей, потому что у людей был пульс жизни со свойственным ему ритмом. В отличие от людей, машины издают колебания, они вибрируют. Мистер Гордонс тоже вибрировал. Чиун не сразу понял, что это не человеческое биение жизни. Эти колебания он ощущал и сейчас и чем ближе подходил к урне, тем отчетливее.

Оглядевшись и убедившись, что за ним никто не следит, Чиун опустил мешок в урну.

Исходившие от Гордонса колебания были теперь столь сильны, что Чиун почувствовал: еще немного и начнет вибрировать его собственное тело.

Где бы ни находился Гордонс, понял Чиун, ясно, что он следит за ним.

Чиун изобразил на лице глубокую скорбь, приличествующую старому человеку при прощании со своим учеником, а затем повернулся и тихо побрел, шаркая ногами, к выходу из аэровокзала.

Отойдя метров на двадцать от стойки, Чиун ощутил, как ослабли колебания, исходящие от мистера Гордонса, резко повернулся и успел заметить спину Гордонса, который с узлом в руке скрылся за вращающейся дверью другого выхода.

Чиун посмотрел в сторону стола регистрации: на том месте, где стояла урна, теперь валялись газеты, жестяные банки из-под напитков и окурки.

Урна бесследно исчезла.

Глава 10

Вернувшись в гостиницу, Чиун сразу же разбудил крепко спавшего Римо.

— Пошли, нам следует поискать другое пристанище.

— А что с Форсайтом? — спросил Римо. Оглядев комнату, он заметил на полу запекшуюся кровь. — Впрочем, неважно. Лучше скажи, где ты был? Чем занимался?

— Определил твою голову в подходящее место, — ответил Чиун и довольно хихикнул. Расценив свою шутку, как юмор высокого класса, он решил, что она заслуживает повторения: — Определил твою голову в подходящее место, хе-хе-хе...

— Ладно, хватит! — буркнул Римо, скатываясь с кровати. Поднявшись на ноги, он увидел в углу комнаты испачканную кровью тарелку. — Похоже, тарелки все-таки пригодились? Теперь ты доволен, что я о них позаботился?

— Я передумал, — сказал Чиун.

— Насчет чего?

— Твоей голове нет подходящего места, хе-хе-хе...

* * *

Мистер Гордонс сидел на полу маленькой, лишенной мебели комнаты на другом конце города. Без каких-либо усилий, совершенно не напрягаясь, он развел в сторону руки, и на пол с глухим стуком упала окровавленная голова.

В воздухе, будто снежинки, заплясали перья из подушки, на пол стали медленно оседать пушистые ворсинки фланелевой подкладки пластиковой скатерти.

Отбросив в сторону рваную наволочку и скатерть, мистер Гордонс впился глазами в кровавый ком на полу.

— Очень хорошо, — произнес он вслух. С тех пор как он перенастроился, использовав программу элементарного творческого интеллекта, разработанную в лаборатории доктора Ванессы Карлтон, он высказывал мысли вслух. Он пытался понять, почему это делает, но полученного интеллекта не хватало, чтобы понять: пятилетние малыши разговаривают сами с собой не потому, что это непосредственно связано с их интеллектом. Развивающийся мозг позволяет им на этой стадии формирования личности осознать, что они представляют собой всего лишь пылинки в огромном непостижимом мире, и это открытие вызывает чувство одиночества.

Подобного рода мысли были за пределами возможностей мистера Гордонса. А коль скоро их у него не было, он и не догадывался о том, что они могли у него быть.

— Очень хорошо, — повторил он и дотронулся до мертвого лица.

Голова на полу, несомненно, выглядела, как голова Римо. Азиат, который принес ее в аэропорт и которого, по всей вероятности, зовут Чиуном, выглядел опечаленным. Состояние печали характерно для того, кто теряет друга или понуждает его расстаться с жизнью. Ему говорили о таких друзьях — их было много у древних греков. Мистер Гордонс не совсем четко представлял себе смысл понятия «друг», но если друг не хочет вас потерять, то разве не логично предположить, что он должен помочь вам выжить? Да, решил он, это было бы вполне логично. Эта мысль была интеллектуально творческой, и мистер Гордонс порадовался своим успехам: он явно прогрессирует. Творческий интеллект является средством выживания, а выживание — это ведь самое важное на свете. Друг тоже пригодился бы для выживания. Надо будет завести себе друга. Но это потом.

Сейчас надо внимательно изучить эту голову. Электронные системы, заполняющие его похожую на человеческое тело оболочку, выдали ему изображение человека, имя которого с высокой степенью вероятности было Римо.

Высокие скулы. У этой головы скулы тоже выступают. Глубокосидящие темно-карие глаза. Мистер Гордонс протянул руку и поднял веко. Да, глаза, действительно, темно-карие и, похоже, сидят глубоко в глазницах. Правда, его палец ощутил, что кости глазниц повреждены, так что полной уверенности быть не могло.

Пробегая пальцами по мягкому лицевому покрову лежащей меж его ног остывшей головы, мистер Гордонс сравнивал показания своих сенсоров с имевшимся в его электронной памяти анализом изображения Римо. Никакой разницы он не находил. Все данные обмеров, которые производили пальцы Гордонса, полностью совпадали с данными, которые были заложены в его механический мозг во время контактов с тем, чье имя с высокой степенью вероятности было Римо.

Со щек пальцы мистера Гордонса переместились к ушам. Они были сильно повреждены. Римо, должно быть, отчаянно сопротивлялся, перед тем как умереть. Возможно, что ему пришлось схватиться с тем желтокожим человеком, чье имя с высокой степенью вероятности Чиун. Мистер Гордонс пожалел, что не видел этого поединка. Видимо, это было стоящее зрелище.

Во время их первой встречи Римо нанес повреждения Гордонсу, и тот сперва даже предположил, что Римо тоже андроид. Теперь он считал иначе. В конце концов, вот перед ним голова этого Римо. Одним глазом она невидяще, не мигая, вперилась в Гордонса; другой глаз оставался плотно закрытым.

Мистер Гордонс ощупал те места, где на ушах у людей обычно бывают мочки.

Уши были окровавлены, изуродованы и обрезаны. Кому и зачем это понадобилось? Нанесенный в нос удар мог бы быть смертельным. Удары, сломавшие кости глазниц, тоже могли быть смертельными. Удары по мочкам ушей не могут быть смертельными. Такие удары могут иметь единственной целью обезображивание трупа. Стал бы старик, который выглядел таким печальным, обезображивать голову того, чье имя с высокой степенью вероятности было Римо?

"Нет. Они были друзьями. У меня, — мечтал мистер Гордонс, — тоже когда-нибудь будет друг. Разве стал бы я уродовать уши своего друга? Нет.

Может быть, уши Римо обезобразил кто-то другой? — Мистер Гордонс на секунду задумался над таким вариантом. — Нет. Никто другой сделать этого не мог. Его не смог бы убить никто, кроме того желтокожего старика. Только он.

Почему же тогда изуродованы уши?"

Мистер Гордонс использовал все возможности своего творческого интеллекта, пытаясь решить эту проблему. Ответа на этот вопрос он не находил. Возможно, здесь кроется какая-то опасность? Угроза его выживанию?

Надо подумать над этим еще. Больше исследований. Больше данных. Больше интеллекта.

Он подсунул два пальца под нижнюю часть правого уха, помял раздавленное в кашицу мясо и нащупал что-то инородное. Это «что-то» имело отличные от общей массы удельный вес, массу и плотность. Это «что-то», извлеченное им, оказалось кусочком кожи. Он осторожно исследовал его пальцами. На ощупь он не отличался от остальной кожи головы. Поднеся его поближе к зрительным сенсорам, он подсчитал количество пор на квадратном миллиметре этого кусочка кожи, потом, нагнувшись к голове, произвел аналогичные подсчеты в трех разных, выбранных наугад, местах на кожном покрове головы. Анализ полученных данных указывал на то, что этот кусочек кожи был частью уха на той голове, которая лежала у него между ног. Степень вероятности была весьма высокой.

Мистер Гордонс тщательно обследовал ухо, стараясь отыскать то место, где был раньше этот кусочек кожи. Ему повезло — в одном месте он заметил часть уха, очертания которой напоминали букву "V". Лоскут кожи в его руке имел те же самые очертания. Мистер Гордонс стал искать место на ухе, очертания которого совпадали бы с конфигурацией лоскутка кожи. Он приложил туда лоскуток, но если верхняя часть петли совпадала с ухом, то нижняя часть повисла в воздухе. Там было пустое место. Три с половиной миллиметра пустоты. Значит, ухо было укорочено, часть его была удалена. Он пригляделся.

Да, здесь должна была быть мочка. Но у того, кто с высокой степенью вероятности назывался Римо, на ушах мочек почти не было!

Значит, эта голова не принадлежала тому, кого с высокой степенью вероятности можно было считать Римо!

Вывод был логичным. Взглянув снова на голову, он попытался распознать, кому же она принадлежала, но у него ничего не вышло: он такого человека не знал. Это, однако, было не важно; важно было лишь то, что эта голова не была головой Римо.

Следовательно, желтокожий старик пытался его обмануть. Когда-то он заявил, что не будет угрожать выживанию мистера Гордонса, но на деле поступил как раз наоборот, и теперь он тоже должен умерен. Да, человек, которого с высокой степенью вероятности можно считать Чиуном, должен умереть — так же, как и человек, которого с высокой степенью вероятности можно считать Римо. Мистер Гордонс позаботится об этом.

Но на очереди и другие дела. Он должен разбросать, как обещал, деньги над городом.

И найти себе друга.

Глава 11

— Если вы станете моим другом, я угощу вас выпивкой. Согласны?

Пилот реактивного лайнера компании «Пан-америкэн» с изумлением воззрился на человека с невыразительной внешностью, стоявшего перед ним с большой картонной коробкой в руках.

Капитан Фред Барнсуэлл собирался на свидание. Новая стюардесса весьма прозрачно намекнула, что он ей небезразличен. Закончив отчет о рейсе, Барнсуэлл закрыл за собой дверь офиса и направлялся домой на Манхеттен: предстоял интимный ужин...

Короче говоря, у него не было ни желания, ни времени на пустые разговоры с любителями гражданской авиации, тем более — с незнакомым и немолодым мужчиной.

— Конечно, приятель, конечно. Я твой друг на всю жизнь.

Невыразительный мужчина благодарно улыбнулся, но не сдвинулся с места, загораживая капитану Барнсуэллу дорогу в узком коридорчике, соединяющем офис с главным терминалом аэропорта Кеннеди неподалеку от Нью-Йорка.

— О'кей, приятель? — улыбнулся ему Барнсуэлл. Он уже опаздывал. Говори скорее, что ты хочешь.

— Хорошо, — сказал мужчина. — Поскольку вы теперь мой друг, я могу обратиться к вам с просьбой об одолжении. Правильно?

«Ну вот, начинается», — подумал Барнсуэлл. Опять к нему привязался очередной забулдыга. Ну отчего они все время лезут к нему? Выражение лица у него такое, что ли?

— Конечно, дружок, — сказал он, однако опуская руку в карман. Сколько вам надо? Двадцать пять центов? Доллар?

— Мне нужен ваш самолет.

— Что?! — воскликнул Барнсуэлл, прикидывая, не позвать ли стражей порядка.

— Ваш самолет. Если об этом просит друг, то не так уж это, наверное, и много?

— Послушай, парень, я не знаю, что ты задумал, но...

— Так вы не дадите мне свой самолет? Значит, вы мне не друг. — Улыбка сошла с его лица. — Другу должно быть небезразлично мое выживание.

— Ну все, хватит! Тебе лучше убраться отсюда, пока не нажил неприятностей.

— Как вы думаете, найдется ли другой пилот, который захотел бы стать моим другом и одолжил бы мне самолет?

«И чего я с ним волынюсь? Наверное, я слишком снисходителен к людям», — подумал Барнсуэлл, но все же начал терпеливо объяснять:

— Послушай, друг, ведь это не наши собственные самолеты. Они принадлежат авиакомпании, а мы просто работаем на нее. Я, например, не могу одолжить тебе самолет потому, что у меня просто нет своего самолета.

На лице мужчины вновь появилась улыбка.

— Так, значит, вы все-таки мне друг?

— Да, — сказал Барнсуэлл.

— А есть такие люди, которые имеют собственные самолеты?

— Конечно, частные пилоты. Маленькие самолеты видел? Почти все они в частной собственности.

— А захочет кто-нибудь из них стать моим другом? Можно иметь не одного, а двух друзей? Или еще больше?

— Конечно, конечно, можно. Кто сможет тебе отказать? — Какую шикарную историю расскажет сегодня Барнсуэлл стюардессочке перед тем, как снять с нее трусики!

— Вы — настоящий друг, — сказал с улыбкой мужчина. — Вот вам миллион долларов. Теперь мы друзья.

Он опустил на пол картонную коробку и открыл ее. Она была до краев наполнена стодолларовыми банкнотами.

«Здесь миллионы, если не миллиарды, — подумал Барнсуэлл. — Они, разумеется, фальшивые. Мало в каком банке найдется столько наличности, сколько этот псих таскает в картонной коробке».

— Ладно, ладно, приятель, — сказал Барнсуэлл, — мне не нужны деньги, чтобы быть твоим другом. А, собственно, откуда они у тебя?

— Я их сделал.

— Сделал в смысле «заработал» или сделал в смысле «изготовил»?

— В смысле «изготовил», друг.

— Думаю, приятель, тебе лучше самому передать все это властям.

— Почему, друг?

— Они будут с тобой не так суровы, если ты явишься с повинной. Правительство не любит, когда кто-то сам печатает деньги вместо него.

— И меня арестуют?

— Ну, может быть, не сразу, но им наверняка захочется тебя допросить.

— И вы советуете мне это сделать? — спросил улыбающийся мужчина.

— Советую, дружок. Лучше пойти и во всем признаться.

— Нет, вы — не настоящий друг, — сказал мужчина с улыбчивым лицом, который вдруг перестал улыбаться. Его правая рука со свистом прорезала воздух и соприкоснулась с головой Барнсуэлла, отчего проломилась височная кость, и капитан Барнсуэлл без промедления отправился в рай для пилотов, полный очаровательных стюардесс.

Мистер Гордонс посмотрел на распростертое перед ним тело, не испытывая никаких эмоций, кроме недоумения. В какой момент и почему их дружба вдруг прекратилась?

Следующим, кого он встретил, был небольшого роста жилистый мужчина с испорченными зубами и выцветшей под солнцем всех широт пилоткой. Хозяин старенького ДС-4 с удовольствием согласился подружиться с мистером Гордонсом и не стал советовать передать деньги властям. Правда, предварительно он убедился, что в коробке полно денег и что если даже они и фальшивые — а у него имелся кое-какой опыт с перевозкой фальшивых денег, — то это самые лучшие фальшивки из всех, какие он когда-либо видел.

Ну, конечно, он с удовольствием прокатит господина на своем самолете.

Чего не сделаешь для друга! Деньги вперед. Две тысячи долларов. Когда они взлетели, мистер Гордонс поинтересовался, какой из районов города населен наиболее густо.

— Гарлем, — сказал пилот. — Они там плодятся, как кролики. Не успеешь оглянуться — хоп! — еще один зверек.

— Нет, — сказал Гордонс. — Мне нужен район, населенный людьми, а не кроликами. Я сожалею, что высказался недостаточно ясно.

— Все абсолютно ясно, приятель, — сказал пилот сидящему рядом в кресле второго пилота мистеру Гордонсу. — Следующая станция — угол 125-й улицы и Ленокс-авеню!

На подлете к Гарлему пилот поинтересовался, почему у его пассажира возникло желание поглядеть с воздуха на этот район.

— Потому что я хочу раздать деньги тем, кто живет там.

— Ничего путного из этого не выйдет, — сказал пилот.

— Почему?

— Да потому, что они понакупят новых «кадиллаков» и зеленых замшевых ботинок и дело с концом. И плакали твои денежки.

— Я должен. Я обещал. Прошу вас, друг, опуститесь пониже и пролетите на малой высоте над Гарлемом — кроличьим заповедником, как вы его называете.

— Будет сделано, приятель.

Пилот увидел, что мистер Гордонс поднял коробку и направился к правой двери дряхлого самолета, построенного лет двадцать пять назад. Если этот чокнутый откроет дверь, то может статься, что не деньги, а он сам упадет на Гарлем.

Мистер Гордонс распахнул дверь. Пилот почувствовал, как упругая струя воздуха ворвалась в самолет и заметалась по салону. Он повернул самолет правее, а затем заложил крутой вираж через левое крыло. Сила инерции должна выбросить пассажира из дверного проема за борт самолета.

Но ничего не произошло. Пассажир по-прежнему стоял перед открытой дверью. Примостив рядом с собой картонную коробку, он нагнулся и принялся пригоршнями выбрасывать за борт банкноты. Покосившись через плечо, пилот увидел, как подхваченные воздушными потоками бумажки скользнули вдоль фюзеляжа, а затем начали рассеиваться по сторонам и заплясали, постепенно снижаясь, в небе предрассветного Гарлема.

Пилот еще раз повторил маневр, надеясь сбить своего нового «друга» с ног, но тот как ни в чем не бывало продолжал утреннюю раздачу денег. Снова и снова повторял пилот свои попытки, но мистер Гордонс стоял, не меняя позы, у двери и разбрасывал деньги. Наконец коробка опустела.

Оставив дверь открытой, пассажир вернулся в пилотскую кабину. Пилот смотрел на него с благоговейным страхом.

— Сколько же денег ты расшвырял? — спросил он, изо всех сил стараясь выглядеть беззаботно.

— Один миллиард долларов.

— Надеюсь, дружище, ты оставил кое-что и для меня?

— Вы — не мой дружище, а я — не ваш. Вы пытались сделать так, чтобы я выпал из самолета, и тем самым причинить мне вред. Следовательно, вы мне не Друг.

— Друг, друг! Я — твой друг! — завопил пилот, когда мистер Гордонс стащил его с кресла и поволок к открытой двери. — Ты не умеешь управлять самолетом! Ты разобьешься! — крикнул он, вылетая из открытой двери, и, в отличие от денежных банкнот, полетел к земле напрямую.

Самолет слегка клюнул, Гордонс быстро вернулся в кабину и уселся в кресло пилота. Почему считают, что вести самолет трудно? Все очень просто, чисто механически. Во всяком случае это выглядело именно так, когда он повел самолет обратно к аэропорту Кеннеди. Правда, он ничего не знал об авиационных правилах и, проигнорировав доносившиеся из наушников тревожные крики авиадиспетчеров, без заходов приземлился на главной взлетно-посадочной полосе и подрулил к одному из терминалов. В него чуть не врезался приземлившийся на той же полосе огромный «Джамбо-джет», который пронесся рядом, подняв такую воздушную волну, что самолетик Гордонса чуть было не потерял управление. Гордонс слышал, как кто-то кричал в наушниках:

— Боже, что случилось с этим ДС-4? Герман, чтоб ты провалился, ты поплатишься своими правами!

Мистер Гордонс понял, что сделал что-то не так, и теперь власти захотят рассчитаться с ним. К приземлившемуся самолету подбежали какие-то люди. Это, видимо, были особого рода полицейские, потому что на них была синяя форма, островерхие фуражки и бляхи. Внимательно присмотревшись к деталям, он заложил данные в свой электронный мозг и оглядел салон, приспособленный под перевозку грузов — немногие оставшиеся кресла были обтянуты грубым синим сукном.

Когда трое полицейских поднялись на борт самолета, там никого не было.

Они самым тщательным образом обыскали самолет, не поленившись даже заглянуть под кресла с рваной обивкой. Позднее к ним присоединились другие полицейские, в штатском, но никто не обратил внимание на то, что полицейских в синей форме стало не трое, а четверо. А немного позже мистер Гордонс, трансформировавший синюю форму полицейского в синий же двубортный костюм, преспокойно вышел через главный вход аэропорта на улицу.

Придется написать еще одно письмо, в котором он потребует не только голову Римо, но и голову того, кого с высокой степенью вероятности зовут Чиуном. Если этих людей оставить в живых, то не известно, сможет ли он сам выжить в Америке. Надо придумать такую угрозу, которая заставит правительство выполнить его требование. Для этого потребуется весь его интеллектуальный потенциал.

И это хорошо. По крайней мере, его компьютеры переключатся, наконец, с неотвязно преследующего его вопроса: почему у него не ладится с дружбой?

Может быть, некоторым просто не суждено иметь друзей?

Глава 12

— Наша хитрость не сработала, Чиун, — сказал Римо, развернув вечерний выпуск газеты.

Через всю первую страницу шел заголовок, напечатанный огромными буквами, будто бы речь шла о конце света:

«ГАРЛЕМ ЗАСЫПАН ДЕНЬГАМИ».

В статье рассказывалось о том, как на улицах Гарлема ночью появились груды денег. Здесь же была помещена фотография с изображением нескольких стодолларовых банкнот. Пока фотокорреспондент этой газеты добрался до Гарлема, на улицах не осталось уже ни одной купюры, однако, заглянув в винный магазин, он получил возможность сфотографировать целую кучу этих банкнот. Образцы банкнот были внимательно изучены двумя управляющими банков, которые подтвердили, что они настоящие.

Автор статьи пришел к выводу: на улицы Гарлема был выброшен, по его прикидке, миллиард долларов, и за этим кроется некий заговор, коварный трюк властных структур, рассчитанный на то, чтобы отвлечь черных от борьбы за их справедливые требования.

Само появление статьи подавалось как результат достойных похвалы усилий работников редакции их настойчивости и профессионализма.

Заметка появилась уже через два часа после того, как стало известно, что «в Гарлеме какая-то заварушка». В течение этих двух часов в редакции работали над разоблачительным материалом, который должен был по идее потрясти читателя своим драматизмом. Сообщалось, что в Гарлеме началась всеобщая забастовка, что никто не вышел на работу и что, хотя никакого специального заявления пока не сделано, однако всем ясно, что акция хорошо организована и является, по сути дела, выражением массового протеста чернокожего населения против расовых предрассудков и дискриминации и всех форм показного либерализма Когда оказалось, что подоплекой гарлемской смуты были неизвестно как очутившиеся на улицах этого района кучи бумажных денег, редактор смахнул в ящик стола все то, что было написано и подготовлено к печати на тему «всеобщая забастовка в Гарлеме». Ничего, это еще очень даже может пригодиться в другой раз.

Представители Казначейства, когда их прямо спросили о гарлемских деньгах, ответили, что они изучают этот вопрос и пока не готовы ответить на него. — Мы атакуем, — сказал Чиун. — Я был почти уверен, что наша хитрость сработает и он поверит, что это — моя голова, — сказал Римо.

— Я думаю, он обнаружил внутри черепа какое-то содержимое и сразу догадался, что это голова принадлежит не тебе, — хихикнул Чиун. — Итак, мы атакуем!

Разговор этот проходил в такси по дороге в аэропорт. Через несколько минут они уже были в самолете, направляясь в Чейенн, штат Вайоминг, где располагалась лаборатория доктора Карлтон.

На следующий день на стол перед доктором Харолдом В. Смитом в его кабинете в санатории Фолкрофт легли две растревожившие его бумаги.

Первая из них представляла собой письмо, которое выглядело так, словно оно было отпечатано в типографии. Под письмом стояла подпись мистера Гордонса. Оно было направлено в Федеральное бюро расследований, где сразу же попало на стол директора, тот переслал его в канцелярию президента, а после этого оно оказалось в самом секретном из всех секретных учреждений. В письме просто сообщалось, что если мистеру Гордонсу не будут выданы головы Чиуна и Римо, то он подкупит командование американских военно-воздушных сил стратегического назначения, заплатив каждому по миллиону долларов, и использует их вооружение для того, чтобы взорвать несколько американских городов. Второй документ был вырезкой из газеты. В ней сообщалось, что руководитель знаменитой лаборатории Уилкинса, разрабатывающей различные компоненты и оборудование для космических кораблей, объявила о том, что ее сотрудниками создана абсолютно новая программа творческого интеллекта.

Впервые в истории применений компьютеров для управления космическими кораблями они смогут действовать самостоятельно.

«Новая программа творческого интеллекта несравнима с той, которая была создана в нашей лаборатории ранее, — заявила доктор Карлтон. — Это все равно что сравнивать гения с дебилом. Имея эту программу на борту, космический корабль сможет безошибочно реагировать на любые непредвиденные ситуации, которые могут возникнуть в космосе».

Доктор Карлтон заявила также, что эта программа будет установлена на борту космической ракеты, которая будет запущена через два дня.

От Римо и Чиуна не было ни слуху ни духу, но Смит знал, что они живы, поскольку Гордонс осуществил свою угрозу и сбросил на Гарлем миллиард долларов. По всей вероятности, они не поладили с мистером Гордонсом, а иначе с чего бы последний вздумал ужесточать свои условия, требуя теперь еще и головы Чиуна?

Смит повернулся вместе с креслом и посмотрел в окно со стеклом, непроницаемым для взглядов снаружи. Накатываясь одна за другой на берег залива Лонг-Айленд, волны мягко били в песок пляжа санатория Фолкрофт, в местечке Раи, штат Нью-Йорк. Он отсидел в этом кресле уже больше десяти лет.

Десять лет работы на КЮРЕ. Римо с Чиуном, так же как и он сам, неотделимы от этой организации. По его вытянутому лицу пробежала тень. Смит поднял руку и задумчиво потер гладко выбритый подбородок. Неотделимы? Римо и Чиун неотделимы? Он медленно покачал головой. Нет таких людей, которые были бы незаменимы. Даже сам президент — единственный человек, который знает о существовании КЮРЕ — тоже не является незаменимым. Президенты приходят и уходят. Остается страна, нация.

Письмо мистера Гордонса потрясло его. Именно он, Смит, должен доложить президенту альтернативные варианты решения, а ведь это новый, лишь недавно вступивший в должность президент. Кто знает, что он надумает? А что, если он просто скажет, чтобы мистеру Гордонсу заплатили запрашиваемую цену? Но это было бы неверным шагом. Уступка шантажисту лишь поощряет его на дальнейший шантаж, и так без конца. Мы все должны против этого бороться. Должны.

Но годы государственной службы давно уже научили Смита, что «мы должны» далеко не всегда означает «мы будем». Если президент распорядится пожертвовать Чиуном и Римо, то Смиту останется лишь придумать способ, как передать их головы мистеру Гордонсу.

Этого требует долг. А как же дружба? Разве она ничего не значит? Смит снова посмотрел на лижущие песок волны и принял решение. Прежде чем он сдаст Римо и Чиуна, он сам попытается уничтожить Гордонса. Вообще говоря, сказал он себе, это не имеет ничего общего с дружбой. Это лишь правильное административное решение. Однако он не мог объяснить себе, почему, приняв решение не выдавать Римо и Чиуна без борьбы, он почувствовал удовольствие, тогда как никакие из принимавшихся им ранее административных решений такого чувства не вызывали.

Он снова повернулся в кресле к столу и перечитал заново вырезку с заявлением доктора Карлтон. Программа творческого интеллекта. Ведь это то самое, что так нужно мистеру Гордонсу! Если он получит такую программу, его уже нельзя будет остановить. Зачем было объявлять во всеуслышание о ее создании? Разве доктор Карлтон, творец мистера Гордонса, не понимает, что, прочитав это заявление, Гордонс очертя голову ринется в ее лабораторию, чтобы выкрасть программу?

Он прочитал статью еще раз. Ему бросились в глаза отдельные места заявления: творческий интеллект, дебил, гений, выживание... Из этих слов сложилось нечто такое, что положило конец его раздумьям.

Харолд В. Смит подвинул к себе телефон. Через несколько минут у него на столе уже лежал список всех пассажиров, которые в этот день зарезервировали себе места на самолеты, вылетающие в штат Вайоминг, а также на те, которые совершают в этом штате транзитную посадку. Под каким именем мог бы зарегистрироваться мистер Гордонс? Он запрограммирован на выживание, а поэтому вряд ли воспользуется собственной фамилией. Выбирая себе псевдоним, люди обычно сохраняют инициалы. Поступит ли таким образом и Гордонс? Смит начал медленно просматривать список пассажиров, намеревающихся вылететь в этот день в район Чейенна. В нем было семьдесят фамилий. Его скользивший от фамилии к фамилии палец остановился почти в самом его конце, «м. Андрю». Он так и знал! Он так и знал! Ну конечно же, это мистер Гордонс! Он составил псевдоним, использовав свой единственный инициал и переделав слово «андроид» в фамилию «Андрю». Вот так!

Смит вызвал секретаршу, и она тут же заказала ему билет на следующий самолет до Вайоминга. Запуск ракеты назначен на завтрашнее утро, и Гордонс будет там к этому времени. А Римо и Чиун, наверное, уже там.

А теперь к ним присоединится и доктор Харолд В. Смит.

Глава 13

Идея использовать доктора Карлтон в качестве приманки принадлежала Чиуну.

— Нападая на человека, надо узнать, чем он особенно дорожит, наставлял Чиун своего ученика. — А дорожит он больше всего тем, в чем нуждается.

— Но Гордонс — не человек, — возразил Римо.

— Помолчи. Неужели не понимаешь? У всего есть своя потребность. Если ты захочешь перегородить реку, разве ты будешь строить плотину на равнине, где река просто обогнет преграду и потечет дальше? Конечно, нет. Ты будешь строить плотину там, где реке нужно прокладывать путь между горами. У всего своя потребность. Понял?

Римо угрюмо кивнул. Он знал по опыту, что если согласиться сразу, то можно иногда избежать очередной бесконечной истории Чиуна о вороватых китайцах. На этот раз, однако, это не помогло.

— Много лет назад, — начал Чиун, — у вороватых китайцев был император, который был просто никудышным даже для такого народа, как китайцы. Этот император нанял Мастера Синанджу, который оказал ему одну услугу, но император отказался за нее платить. Он поступил так потому, что с типичным для китайца высокомерием считал, что закон для него не писан. Он утверждал, например, что он — «Солнечный император» и что ему должны поклоняться, как Солнцу...

— Все ясно, — прервал его Римо, — твой предшественник прокомпостировал его билет по жизни.

— Не в этом суть истории, — отвечал Чиун и терпеливо продолжал свой рассказ: — Так вот, этот император жил в замке, окруженном высокими стенами, многочисленной стражей и всякими хитрыми устройствами, предназначенными для охраны покоя и жизни императора...

— Для твоего предшественника это было, конечно, детской забавой, снова перебил его Римо.

— Возможно. Но от него зависело благополучие его деревни, и поэтому мой предшественник не мог рисковать своей жизнью. Так что же он сделал, этот мой предшественник? Может быть, он вернулся домой, в Синанджу, и сказал: «О горе! У меня ничего не получилось. Шлите детей домой, в море»? Ибо так поступали люди в Синанджу, когда наступал голод. Они вывозили детей к морю и опускали их в воду, говоря при этом, что «посылают их домой». На самом деле люди знали, что они не посылают их домой, а топят, потому что их нечем кормить. Синанджу, как тебе известно, — очень бедная деревня и...

— Помилуй, Чиун! Я все это уже слышал.

— Так вот, этот предшественник не сказал: «У меня ничего не получилось». Он пораскинул мозгами и понял, какая у императора была потребность. Этот император не мог, конечно, сидеть из года в год за стенами замка. Он был тщеславен и считал, что если он будет все время отсиживаться во дворце, то его жуликоватым подданным придется туго, так как (он был в этом уверен) они не смогут сами собой управлять. У него была потребность чувствовать себя важным! И скоро наступил день, когда император открыл ворота дворца для того, чтобы люди могли приходить к нему со своими жалобами и просьбами. Тогда мой предшественник покрыл свое лицо грязью, одолжил у нищего его рваное платье...

— Не заплатив за это, бьюсь об заклад, — вставил Римо.

— Потом он вернул его. Если вещь возвращается, то за нее не нужно платить. Он проник во дворец под видом нищего, и когда император, развалившись на троне, удовлетворял свою потребность править, мой предшественник схватил его за горло и сказал, что пришел за платой.

— И одним императором стало меньше, — подхватил Римо.

— Нет. Император тут же заплатил ему. Он дал ему много драгоценных камней и большое количество монет, сделанных из золота. И у жителей нашей деревни снова была еда, и не надо было посылать детей «домой».

— И все это благодаря тому, что у императора была потребность править?

— Правильно.

— Рад за твоего предшественника. А теперь скажи, какое это имеет отношение к мистеру Гордонсу?

— Он думает, что для выживания ему необходим творческий интеллект.

Если мы ему скажем, где он может его получить, то он обязательно отправится туда. Вот тогда-то мы и атакуем!

— Ты считаешь, что это сработает?

— Слово Мастера Синанджу!

— Очень хорошо, — сказал Римо, — но я все-таки настаиваю, чтобы ты дал мне возможность схватиться с ним один на один.

— Понятно, — сказал Чиун. — Как видно, у тебя тоже имеется потребность — тебе позарез надо быть глупым.

Все остальное время Чиун молчал, пока они не оказались перед доктором Карлтон в ее кабинете, в лаборатории Уилкинса. Она обрадовалась их приходу.

— С тех пор как ты ушел, — сказала она Римо, — я только о тебе и думала. А ты, оказывается, жутко нервный. Мне пришлось потратить целых три дня на ремонт Джека Даниэльса. Боже, что ты натворил с его транзисторами! И с моими тоже.

— А, ерунда, — сказал Римо, — ничего особенного.

— Особенное тоже было, — сказала она, приглаживая па пышной груди белую нейлоновую блузку. — Можешь поучиться у этого человека, мистер Смирнофф, — сказала она, глядя мимо Римо. — Ты вроде бы считаешься машиной удовольствий, а на деле не стоишь и прыщика на его пятке.

Римо обернулся. Андроид — господин Смирнофф молча смотрел на них из угла комнаты. Наблюдал ли он? Слушал? А может быть, он просто стоял в углу, выключенный, как холодный электрический утюг? Но тут Римо заметил, что мистер Смирнофф, словно бы соглашаясь с тем, что ему говорила доктор Карлтон, кивнул. Затем его глаза шевельнулись в орбитах и встретились со взглядом Римо. Тот повернулся к Ванессе Карлтон.

— Если честно, ты, действительно, кое-чего стоишь, кареглазый...

— Да, да, конечно, — прервал ее Чиун, — но мы пришли сюда по важному делу.

— Я никогда не обсуждаю дел без выпивки. Эй, мистер Сигрэмс!

В дверь вкатилась самоходная тележка и, выполняя заказ, изготовила двойную порцию сухого, очень сухого, коктейля мартини. Доктор тут же отпила изрядный глоток. Тележка покатилась прочь.

— Теперь выкладывайте, что у вас там!

— Вы объявите о создании качественно новой программы творческого интеллекта, — сказал Римо.

Доктор Карлтон рассмеялась:

— А вы пройдетесь по потолку!

— Вы должны это сделать, — сказал Римо. Чиун поддержал его кивком головы. — Нам это нужно, чтобы заманить сюда Гордонса.

— Именно этого я и не хочу. Я больше не контролирую действия мистера Гордонса. Я не знаю, что он сделает, если сюда заявится. Мне лишняя головная боль совершенно ни к чему. Как вы думаете, почему я поменяла всю систему запоров на входах? Нет уж, спасибо!

— Вы меня не так поняли, — сказал Римо. — Мы не просим вас сделать такое объявление — мы приказываем вам.

Чиун молча кивнул, подтверждая сказанное Римо.

— Это что — угроза?

— Вот теперь вы нас поняли правильно.

— А почему вы считаете, что я испугаюсь?

— А вот почему, — сказал Римо. — Правительство перестало финансировать ваши исследования. Вы тем не менее продолжаете свою работу так же беззаботно, как и раньше. На что? На какие деньги? Готов поставить четыре цента против ваших двух, что на фальшивые деньги мистера Гордонса. Правительство очень не любит тех, кто сам печатает доллары.

Доктор Карлтон сделала еще один большой глоток и села за свой стол. Она начала было говорить, потом остановилась на полуслове, глотнула еще мартини и, наконец, сказала:

— Ну, хорошо.

— Что «хорошо»? — спросил Римо. — Возражения снимаются?

Она кивнула.

— А все-таки что навело вас на мысль запрограммировать Гордонса на изготовление фальшивых банкнот?

— Ах ты кареглазый поганец, так ты, значит, блефовал?

Римо пожал плечами.

— Я не программировала его на изготовление фальшивых денег, — запальчиво сказала Ванесса. — Однажды я проводила совещание, на котором обсуждались наши финансовые проблемы. Я сообщила, что нас собираются закрывать. Помнится, я еще сказала, что если бы у нас были деньги, то мы бы выжили. Деньги означают выживание. Что-то в этом роде.

Она сердито допила бокал и снова вызвала мистера Сигрэмса.

— Среди присутствовавших был и мистер Гордонс. Он слышал мои слова и в ту же ночь сбежал. На следующий день он прислал мне кипу фальшивых банкнот, написав в сопроводительной записке: «Это поможет Вам выжить».

— С фальшивками, выполненными столь безукоризненно, это, наверное, было не трудно, — заметил Римо.

— Вначале они были совсем не идеальны. — Она подождала, пока винная тележка наполнит ее бокал. Но я отсылала их обратно со своими критическими замечаниями, пока, наконец, у него не стали получаться банкноты, не отличимые от настоящих.

— Ну, хорошо, теперь ему не отвертеться. Сегодня же вечером вы объявите о создании новой программы творческого интеллекта. Не забудьте упомянуть, что собираетесь ее опробовать и с этой целью запускаете отсюда послезавтра ракету с программой на борту.

— Я сделаю это, — сказала доктор Карлтон, но каковы ваши шансы против него? Он ведь непобедим. Он — тот, кто выживет при любых обстоятельствах.

— Что-нибудь придумаем, — сказал Римо.

Однако и у Римо были свои опасения. Вечером, когда они с Чиуном остались одни, Римо сказал:

— Боюсь, Чиун, у нас ничего не получится.

— Почему?

— Да потому, что Гордонсу не составит труда во всем разобраться. Он поймет, что это — липа, дело наших рук. Чтобы догадаться об этом, хватит интеллекта улитки.

— Угу, — сказал Чиун, поднимая вверх указательный палец с блестящим длинным ногтем. — Я уже думал об этом. Я продумал буквально все.

— Расскажи!

— Расскажу. — Чиун приоткрыл у горла кимоно Ты ничего не замечаешь?

— Шея, кажется, стала тоньше. Ты худеешь?

— Нет, дело не в этом. Ты помнишь тот свинцовый предмет, который я всегда носил на шее? Теперь его нет.

— Ну и хорошо. Выглядел он, надо сказать, препротивно.

Чиун сокрушенно покачал головой: Римо временами все-таки был туповат.

— Эта штука принадлежала мистеру Гордонсу. Такая пищалка, которыми часто пользуется твое правительство. Они еще бибикают. Вы их, кажется, называете насекомыми.

— А, «жучок»?

— Вот именно. Насекомое. Я носил его при себе, но завернул в свинец, чтобы Гордонс не получал от него сигналы.

— Ну?

— Ну, и когда мы сюда прибыли, я снял с этой штуки свинцовую обертку, и теперь он эти сигналы получает.

— Но это же глупо, Чиун! Теперь уж он наверняка догадается, что мы здесь.

— Нет, — сказал Чиун, — не догадается. Я запечатал эту штуку в конверт и отправил по почте подальше, в то место, которое любят посещать все американцы и которое находится довольно далеко отсюда.

— Что это за место?

— Ниагарский водопад. Мистер Гордонс будет думать, что мы отправились на Ниагарский водопад и здесь нас нет.

Римо поднял брови:

— А знаешь, Чиун, это может сработать. Толково придумано!

— Спасибо. Я ложусь спать.

Когда Римо уже засыпал, Чиун сказал:

— Не переживай, Римо. Когда-нибудь и ты, может быть, поумнеешь: доктор Карлтон может сделать для тебя программу.

Чиун ехидно хихикнул.

— А пошел бы ты... — сказал Римо, но очень тихо.

На следующий день заявление доктора Карлтон появилось в газетах. Оно привлекло к себе пристальное внимание двух пар глаз: проницательных глаз доктора Харолда Смита и электронных сенсоров, спрятанных за пластиковым покрытием лицевой части головы мистера Гордонса. Оба тотчас отправились самолетом в Чейенн, штат Вайоминг.

Глава 14

День клонился к вечеру, когда доктор Харолд В. Смит подошел к стальным дверям лаборатории Уилкинса.

Римо сидел в кабинете доктора Карлтон. Раздался звонок, и Ванесса попросила визитера представиться.

— Доктор Харолд В. Смит, — последовал ответ.

Римо взял микрофон.

— Спасибо, — сказал он, — мы уже приобрели зубные щетки. Нам больше не требуется.

— Римо, это вы?

— Нет здесь никакого Римо!

— Не валяйте дурака, откройте.

— Убирайтесь прочь!

— Дайте мне поговорить с кем-нибудь, у кого все на месте!

Римо вернул микрофон доктору Карлтон:

— Должно быть, он хочет поговорить с вами.

— Ты считаешь, что у меня все на месте? — спросила она.

— Абсолютно все.

— Ты действительно так думаешь?

— Я всегда так думал.

— Ну, и что будем делать?

— Я знаю, что мне хотелось бы сделать.

— Да?

— Да, но...

— Но что?

— Но мне не улыбается любовь втроем — с вами и с компьютером.

— К черту компьютер!

— Римо! Римо! — квакал в динамике голос Смита.

Римо взял микрофон:

— Подождите несколько минут, Смитти! Мы заняты.

— Хорошо, но заканчивайте поскорее.

— Не учите его, что и как делать! — сказала в микрофон доктор Карлтон. Выключив интерком, она повернулась к Римо: — Не нравится мне этот доктор Смит.

— Узнать его, — сказал Римо, — значит не любить, а хорошо его знать — значит испытывать к нему чувство отвращения.

— Ну так пусть подождет!

Сорок пять минут провел доктор Смит перед стальной дверью, прежде чем она отворилась и он смог войти в лабораторию. Он прошел по коридору.

Отодвинулась вторая стальная панель, и он вошел в кабинет, где увидел Римо и сидящую за столом доктора Карлтон.

— Я знал, что вы здесь, — сказал Смит. — А вы, я полагаю, — доктор Карлтон?

— Да. А вы, я полагаю, — доктор Смит?

— Да. — Он посмотрел через открытую дверь на пульт управления компьютерного центра. — Вот это да!

— Это — мистер Даниэльс, — сказала доктор Карлтон. — Джек Даниэльс. Подобного ему в мире нет.

— Сколько у него синапсов? — спросил Смит.

— Два миллиарда.

— Невероятно!

— Пойдемте, я покажу вам. — Она поднялась из-за стола.

Римо подождал немного, но его начало мутить от бесчисленных «невероятно!», «изумительно!», «прекрасно!» и тому подобных восклицаний, и он ушел к себе, где чуть позже к ним с Чиуном присоединился Смит, который рассказал им о последнем требовании мистера Гордонса.

— Не беспокойтесь, — сказал Римо. — Он скоро будет здесь.

— По-моему, он уже здесь, — сказал Смит. — Один из пассажиров, прибывших предыдущим рейсом, числился в списке как господин Г. Андрю. Наверное, это он.

— Значит, мы увидим его утром.

Смит кивнул и, не сказав больше ни слова, отправился к себе отдохнуть с дороги.

— Император не в себе, — заметил Чиун.

— Я знаю. Он думает о том, он беспокоится об этом... Ты когда-нибудь видел, чтобы Смит колебался?

— Он беспокоится о тебе, — сказал Чиун. — Он боится, что его император прикажет выдать мистеру Гордонсу твою голову.

— Мою голову? А как насчет твоей?

— Если дело дойдет до этого, то ты, Римо, обязан сообщить мистеру Гордонсу, что я — единственный кормилец в большой деревне. Я совсем не то, что ты. Ты — сирота, от тебя никто не зависит. Но если я не смогу помогать своей деревне, много людей погибнет от голода и холода.

— Я постараюсь замолвить за тебя словечко, — пообещал Римо.

— Спасибо, — сказал Чиун. — Ты правильно сделаешь. В конце концов, я ведь незаменимый.

К утру, когда Смит отправился с Римо осматривать готовую к запуску ракету, настроение доктора заметно улучшилось. Пусковая шахта представляла собой громадную кирпичную трубу, обшитую изнутри сталью. Она была встроена в центральную часть основного здания. Труба поднималась на высоту трех этажей, а нижняя ее часть была заглублена на два этажа в землю. В целом ее высота составляла пятьдесят футов. Тридцатифутовая заостренная сверху ракета находилась уже в шахте.

Встроенная в стены сложная система нагнетала в двигатели жидкий кислород. В шахту смотрело окно центра управления, забранное прозрачным стеклом из толстого пластика. Рядом с окном в стене шахты была врезана стальная дверь, ведущая в центр управления.

Сидящий там Смит посмотрел в окно на ракету и спросил стоявшего рядом Римо:

— А может быть, заманить его в ракету и отправить в космос?

Римо отрицательно покачал головой:

— Поймите наконец, что он представляет собой машину, запрограммированную на выживание. Он обязательно найдет возможность спуститься обратно на Землю. Мы должны уничтожить само вещество, из которого он сделан. Это — единственная возможность покончить с ним. Единственная!

— С дороги, мальчики! — Доктор Карлтон в длинном белом халате с деловым видом прошествовала мимо них к пульту управления и защелкала выключателями, не отрываясь от показаний приборов, контролирующих давление внутри ракеты и другие параметры. За ней по пятам следовал Чиун; оставаясь за ее спиной, он все время заглядывал ей через плечо и внимательно следил за всем, что она делала.

— А как это сделать? — спросил Смит.

— Спросите у Чиуна, — сказал Римо. — Это у него творческий интеллект, а не у меня.

Смит обратился к Чиуну:

— У вас есть план уничтожения мистера Гордонса?

— Никакого плана и не требуется, — сказал Чиун, продолжая наблюдать за работой доктора Карлтон. — Он придет тогда, когда придет, а когда он придет, я его атакую, используя его потребность. Не будет никаких трудностей. Она очень приятная женщина.

— Изменяешь Барбре Стрэйзанд? — спросил Римо. — И это после того, как любил ее так долго?

— Не обязательно любить только одного человека, — ответил Чиун. Можно любить сразу многих. Взять хотя бы меня — я один, но любят меня многие. Почему бы не допустить, что возможно и обратное?

— Да перестаньте же вы! — воскликнул Смит. — Мы не можем полагаться на случай. Нам нужен какой-то план!

— Вот и составьте его, — сказал Римо. — До запуска еще три часа. Я пошел завтракать. — Он поверялся и вышел.

— Да, составьте план, — сказал Чиун Смиту и повернулся к доктору Карлтон. — Вы так мило нажимаете эти кнопки, — сказал он ей.

— Благодарю вас.

— Вы — исключительная женщина.

— Спасибо.

Смит возмущенно покачал головой, нашел в углу комнаты стул и сел, чтобы попытаться разработать план действий. Должен же хоть кто-то вести себя благоразумно!

* * *

Очень благоразумно вел себя в это время мистер Гордонс. Подойдя к дверям лаборатории, он прочитал объявление, в котором говорилось, что в связи с запуском ракеты в полдень, весь персонал лаборатории освобождается от работы.

Датчики времени сообщили ему, что до полудня осталось 172 минуты. Он подождет. Опасности никакой не предвидится. Этих двоих — Римо и Чиуна здесь нет. Прибор наведения показывает, что они находятся в северо-восточной части Соединенных Штатов. Надо подождать. Лучше всего войти перед самым запуском, когда люди из группы управления будут в таком напряжении, что им будет просто не до него.

Часы над пультом показывали 11.45. Доктор Карлтон находилась за пультом, рядом стоял Смит. Доктор Карлтон не отрывала глаз от приборов.

— Все готово, — сказала она через плечо, — можно производить запуск в любой момент — Хорошо, — сказал лежавший на столе Римо, — держите меня в курсе.

Чиун подошел поближе.

— Слышал? — спросил он.

— Что именно?

— Этот звук. Там, снаружи.

— Нет.

А Чиун слышал. И внимательно вслушивался, ожидая его повторения. Он узнал этот звук: это был хруст разрываемого металла. Стальная дверь больше не преграждала доступ в лабораторию. Над пультом управления замигала красная лампа.

— Он здесь, — сказала доктор Карлтон. Римо вскочил на ноги и подошел к ней. — Тепловые датчики показывают, что кто-то находится в коридоре, добавила она.

— Хорошо, — сказал Римо. — Нельзя ли как-нибудь затемнить это окно, чтобы он нас не видел?

Доктор Карлтон нажала на какую-то кнопку, и прозрачный пластик окна начал постепенно темнеть.

— Там, в середине, имеется поляроидный экран, — объяснила она. — Можно сделать так, что окно станет совершенно непрозрачным.

— Хватит, — сказал Римо. — Уже достаточно темно.

Мистер Гордонс медленно двигался по коридору, ведущему к пусковой шахте. Он не спешил. Времени в запасе было предостаточно — до запуска оставалось четырнадцать минут. Путь ему преградила стальная перегородка. Он прижал ладони к краю переборки. Его пальцы потеряли свой обычный вид и превратились в стальные лезвия, скользнувшие в еле заметную щель между перегородкой и стеной. Они вытянулись на толщину перегородки, потом еще немного, и вот уже их концы загнулись, зацепившись с противоположной стороны. Мистер Гордонс потянул край переборки к себе, сталь издала стонущий звук и подалась. Открылся проход в другой коридор. На ходу мистер Гордонс поменял форму своих кистей, вновь придав им вид человеческих рук. Дойдя до конца коридора, он стал подниматься вверх по лестнице.

Пройдя три пролета, он оказался на крыше лаборатории и направился к ее центральной части — туда, где находилось выходное отверстие шахтного ствола. Оттуда поднимался туман, образованный испаряющимся жидким кислородом. Подойдя к краю ствола, он заглянул в него и увидел остроконечный нос ракеты. Через край шахты была перекинута спускавшаяся вниз металлическая лестница, конца которой не было видно в густых клубах испаряющегося кислорода. Гордонс перелез через край шахты и начал спускаться по лестнице.

— Вот он, — сказал вполголоса Римо. — Двигается все так же смешно, как и раньше.

Мистер Гордонс почувствовал, что за пластиковым окном находятся люди, но это его не встревожило — он знал, что в связи с запуском там должны были находиться люди. Достигнув дна шахты, он направился к ракете и встал под ней, окутанный облаками кислородных паров.

— Уберите этот туман, — обратился Римо к доктору Карлтон, а то не видно, что он там делает.

Доктор Карлтон нажала кнопку и перекрыла поступление охладителя. Дымка начала рассеиваться, и они увидели, как мистер Гордонс поднял руки, взялся за запертую крышку люка и, вырвав ее, бросил себе под ноги. Потом, ухватившись за края люка, подтянулся и скрылся внутри ракеты.

Рука Смита потянулась к стартовой кнопке. Римо перехватил ее на полпути и накрыл своей ладонью.

— Только не это, — сказал он. — Я же говорил, что от этого не будет проку.

— А от чего будет?

— А вот от этого!

Римо открыл дверь центра управления и легко соскользнул вниз, на дно шахты. Сверху, из ракеты, до него доносились звуки разрываемых стальных листов и оборудования.

— Эй ты, беглец из психушки, вылезай оттуда! — крикнул Римо. — Там для тебя ничего интересного нет!

Шум внутри ракеты прекратился, и наступила тишина.

— Ты слышал? — крикнул Римо. — Вылезай сюда, ко мне! Я тебя вскрою, как консервную банку!

Внутри ракеты послышалось какое-то движение, и в отверстии люка показались ноги. Мистер Гордонс спрыгнул вниз и встал под ракетой, вперившись в Римо.

— "Привет" вполне достаточно, — сказал он, наконец. — Я не думал, что вы здесь.

— А ты и не должен был думать, что мы здесь, примитивный ты арифмометр!

— Я бы предложил вам выпить, но у меня нет времени. Я должен вас уничтожить.

— Попробуй.

— Желтокожий тоже здесь?

— Да.

— Тогда я уничтожу и его. После этого мое выживание будет гарантировано навсегда.

— Сначала тебе придется пройти мимо меня: я всегда делаю за Чиуна то, что полегче.

— Мне не нужны руки, чтобы расправиться с вами, — сказал мистер Гордонс, и Римо увидел, как задвигались у него под кожей кости и как его руки на глазах начали менять свою конфигурацию. И вместо рук появились два сверкающих стальных клинка, начинающихся от самой грудной клетки Гордонса.

Римо сделал резкий выпад правой ногой. В тот же момент Чиун, находившийся в центре управления, повернул регулятор, окно просветлело, и Чиун увидел, как, подняв над головой руки-ножи, мистер Гордонс бросился на Римо. Римо остановился, подождал, пока Гордонс приблизится почти вплотную, сделал финт влево, отскочил вправо и, проскользнув под свистящими в воздухе клинками Гордонса, оказался у него за спиной.

— Эй! — позвал Римо. — Поворачивайся, жестянка безмозглая! Я тут!

Мистер Гордонс обернулся.

— Эффектный маневр, — сказал он. — Могу вам сообщить, что я ввел его в свою память. Если вы его повторите, я убью вас наверняка.

— О'кей, тогда я покажу тебе кое-что другое.

Мистер Гордонс двинулся к Римо, но если до этого он рубил ножами воздух перед собой, то теперь он напоминал дирижера оркестра с той, однако, существенной разницей, что вместо дирижерской палочки воздух рассекали два обоюдоострых сверкающих лезвия. Гордонс ринулся к Римо, который, резко и высоко подскочив, оттолкнулся от плеча андроида и оказался за его спиной за какие-то доли секунды до того, как через эту зону со свистом прошел левый нож-рука. Лезвие не достало Римо, зато довольно глубоко вонзилось в плечо самого мистера Гордонса.

— Внеси это в свою программу, — услышал он позади себя голос Римо. — А не то в следующий раз сам себе перережешь глотку.

Мистер Гордонс ощутил, что в нем поднимается какое-то новое, странное чувство, никогда еще им не испытанное. Оно было незнакомым, непривычным; он хотел остановиться, чтобы совладать с ним, но оно уже не позволило ему остановиться. Это был гнев — холодный, бешеный гнев, и он заставил его ринуться на Римо со всей скоростью, на которую был способен андроид. Присев, Римо проскользнул у Гордонса между ног и снова оказался у него за спиной.

Мистер Гордонс пролетел по инерции вперед и врезался в стальную обшивку шахты; правое лезвие сломалось и с лязгом упало на бетонный пол.

Мистер Гордонс взглянул вверх, на пластиковое окно. Он увидел за ним доктора Карлтон, Чиуна и кого-то еще, кого он никогда раньше не встречал. Он понял, что доктор Карлтон была свидетельницей его неудачи, и это еще больше разожгло его гнев. Повернувшись, он снова бросился к Римо, прислонившемуся спиной к противоположной стене шахты. Тот подождал, пока Гордонс приблизится почти вплотную, а затем взлетел, ухватившись за одну из укрепленных высоко над ним опор ракеты, и перепрыгнул через голову Гордонса.

В бешенстве Гордонс резко махнул культей, лишившейся ножа, и задел левую икру Римо. Тот отпрыгнул, уходя из опасной зоны, но когда приземлялся, нога подвернулась, и он упал на пол шахты. Он попытался было вскочить на ноги, но левая нога не слушалась. Тупой обрубок, видимо, повредил мышцы.

Римо поднялся, перенеся вес тела на правую ногу, и повернулся лицом к Гордонсу.

— Вы повреждены, — сказал мистер Гордонс, — и теперь я вас уничтожу.

И тут, будя раскаты эха в шахте, как гром прогремел голос, казалось существовавший вне времени и пространства:

— Остановись, машина зла!

Это был голос Мастера Синанджу. Дверь центра управления была открыта. В проеме стоял облаченный в красное кимоно старый азиат.

— "Привет" вполне достаточно, — сказал мистер Гордонс.

— "До свидания" еще лучше, — ответил Чиун. Он скользнул из дверного проема на пол шахты и схватил осколок руки-лезвия длиною в фут.

— Теперь я вас тоже уничтожу, — сказал андроид.

Он повернулся к Чиуну, который стал медленно пятиться назад, пока не оказался у противоположной стены.

— Как ты меня уничтожишь, если не можешь соображать? — сказал Чиун. — А я, как видишь, вооружен. Римо, к двери!

Римо подскочил к двери, рывком подтянулся и тяжело перекинул свое тело в комнату. Как только он оказался внутри, Смит захлопнул за ним дверь. Римо проковылял к пульту, чтобы следить за поединком.

— Это ужасно, — тихо проговорила доктор Карлтон. — У меня такое впечатление, что я вижу своего собственного отца...

— Вы не правы. Я могу соображать, — послышался голос мистера Гордонса.

— Я сейчас нападу на тебя с этим лезвием, — сказал Чиун.

— Оценка отрицательная. Отрицательная! Вы сделаете вид, что угрожаете мне этим оружием, а сами нанесете удар другой, невооруженной, рукой. Это и есть творческий подход! Как видите, я могу соображать и предугадывать. — Он стоял, глядя на Чиуна, в каких-то восьми футах от него.

— Но я обдумал и это, — сказал Чиун. — Я знал, что ты так и подумаешь. А поскольку ты считаешь, что угроза лезвием — всего лишь отвлекающий маневр, то я именно этим лезвием и нанесу удар. Это лезвие тебя и уничтожит.

— Отрицательная оценка! Отрицательная! — завопил мистер Гордонс. — Поскольку я теперь знаю ваш план, то буду следить за тем, чтобы вы не нанесли мне удар этим лезвием.

— И это я предусмотрел, — сказал Чиун, — а потому буду все же бить не лезвием, а рукой.

— Отрицательно, отрицательно, отрицательно, — отрицательно, отрицательно! — заверещал мистер Гордонс. — Не может быть такого творческого интеллекта! Это невозможно! Меня никто не обманет!

— А я обману, — сказал Чиун.

— Я вас уничтожу! — закричал мистер Гордонс и совершил ту фатальную ошибку, которую он был запрограммирован никогда не совершать, — напал первым. С тонким свистом рассекая воздух, металась перед ним его левая рука-клинок, глаза следили за клинком в правой руке Чиуна. Молниеносно он бросил взгляд на левую руку, потом — снова на правую, опять на левую, правую, левую, правую, левую... Когда мистер Гордонс был уже совсем близко, Чиун вдруг отвел руку в сторону, глаза его противника метнулись вслед за ней, и в это мгновение Чиун метнул другой рукой лезвие. Оно попало мистеру Гордонсу между глаз и, прорезав пластиковую лицевую оболочку, вошло на четыре дюйма в голову. Дождем посыпались искры — сталь замкнула электрические цепи в голове андроида.

— Мои глаза, мои глаза! — завопил мистер Гордонс. — Я ничего не вижу!

А Чиун уже стоял над распростертым на полу андроидом. Он вытащил лезвие из головы и с силой вонзил ему в грудь. Опять посыпались искры, и тело мистера Гордонса беспорядочно задергалось на полу пусковой шахты. Чиун поднял голову и махнул рукой, давая сигнал к запуску.

Римо протестующе мотнул головой, но Смит стремительно выбросил руку вперед и ударил по кнопке с надписью «пуск». Раздался громоподобный рев. Из нижней части ракеты ударили в бетонный пол шахты тугие струи красного, оранжевого, синего и ослепительно белого пламени. Отражаясь от пола, огненные струи рассыпались, дробясь на отдельные языки, которые устремились вверх, облизывая ракету и стальную обшивку шахты.

Под извергающимся из ракеты огненным потоком лежал мистер Гордонс.

Одежда на нем сгорела почти мгновенно. Затем расплавилась пластиковая плоть, а вслед за этим проволочки, трубочки, транзисторы и металлические соединения, накалившись, засветились красным, потом оранжевым цветом и вспыхнули белым огнем. Чиуна не было видно, но дверь комнаты управления вдруг распахнулась, дохнув на всех адским жаром бушующего в шахте огня, и снова захлопнулась за Чиуном, который быстро прошел к окну. Он успел увидеть, как ракета задрожала, затем приподнялась на несколько дюймов, зависла без движения, ее двигатели бешено взревели, вырвавшееся из них ослепительное пламя высветило дно шахты, и ракета, ускоряясь с каждым мгновением, пошла вверх. Шахту залил солнечный свет — ракета ушла в небо.

На дне шахтного ствола лежала кучка дымящегося электронного мусора.

Римо взглянул на Чиуна.

— Ты был прав, — сказал Чиун. — Он и в самом деле двигался смешно.

Доктор Карлтон зарыдала и выбежала из комнаты.

— Как ваша нога? — поинтересовался Смит у Римо.

— Лучше. Просто свело мышцу.

— Это хорошо, поскольку нам предстоит кое-что доделать.

— Например?

— Например, найти полиграфическую базу мистера Гордонса и уничтожить его штампы и запасы бумаг. Если все это найдем не мы, а кто-то другой, то проблема останется.

Римо кивнул и повернулся к Чиуну, чтобы обсудить новое задание. Но Чиуна в комнате не было.

Мистер Сигрэмс только что вручил доктору Карлтон бокал мартини, когда в ее кабинет вошел Чиун.

— Вы — красивая женщина, — сказал он.

Она не ответила. Взглянув в его холодные карие глаза, она застыла с бокалом в руке.

— Но вы еще и умны, — сказал Чиун. — Вы понимаете, зачем я здесь, не так ли?

Она сглотнула и кивнула.

— Впредь никогда — ни Римо, ни я — не должны встретиться с такой опасностью. Мистер Гордонс — продукт вашего мозга. Ваш мозг больше не будет создавать такие существа.

Она снова взглянула ему в глаза, откинула голову, залпом осушила бокал и опустила голову под удар.

Рука Чиуна поднялась как раз в тот момент, когда в кабинет, прихрамывая, вошел Римо.

— Чиун! — Римо метнулся к столу. — Не надо...

Но поздно. Удар был нанесен.

Римо подбежал к доктору Карлтон.

— Проклятье, Чиун! Мы еще не все сделали...

Он присел рядом с Ванессой Карлтон и наклонился к ней.

— Где типография, Ванесса? — спросил он. — Штампы, бумага, оборудование... Где их прячет Гордонс?

Она взглянула на Римо, и слабая улыбка тронула ее губы.

— Римо, — прошептала она, — он... он...

Ванесса Карлтон была мертва.

Римо осторожно опустил ее на пол и поднялся.

— Черт тебя дернул, Чиун! Как теперь узнать, где он прячет типографское оборудование?

— Меня не интересуют бумажные деньги. Мне платят в золоте.

Пахнув длинными красными полами кимоно, Чиун вышел из кабинета. Римо последовал за ним.

В углу кабинета молча стоял мистер Смирнофф, запрограммированный на то, чтобы доставлять удовольствие доктору Карлтон. Он видел, как эти двое вышли из комнаты — один из них был тем самым, который доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Андроид посмотрел на лежащее на полу тело. Взгляд его остановился на открытых до самых бедер полных белых ногах. Мистер Смирнофф медленно двинулся к ней, расстегивая на ходу молнию на брюках...

* * *

В этот вечер Римо нашел в жилых апартаментах Ванессы Карлтон адресованный ей конверт. В левом углу конверта типографским способом был напечатан адрес отправителя: «Фермерская траст-компания, город Биллингз, штат Монтана». Ниже от руки было приписано: «От мистера Г.».

— Вот то, что нам нужно, — сказал он Смиту. — Надо искать в здании этого банка.

— Срочно отправляйтесь туда, — распорядился Смит. — А мне необходимо вернуться в Фолкрофт.

Покидая лабораторию, Римо и Чиун прошли через центр управления и посмотрели через пластиковое стекло вниз, на дно шахты. Римо с удовлетворением хмыкнул. Чиун молчал. Неужто глаза обманывают его? Ему показалось, что кучка горелого мусора стала меньше, чем была несколько часов назад...

* * *

По прибытии в Биллингз Чиун решил подождать в аэропорту, пока Римо съездит в город. Взглянув на адрес, таксист заявил, что вряд ли есть смысл туда ехать, поскольку фермерский банк прекратил свое существование.

— Сюда понаехали с Восточного побережья целые толпы этих длинноволосых хиппи, и фермеры стали один за другим покидать эти места. Ну, банк и закрылся! — объяснил таксист.

— Не имеет значения, — сказал Римо. — Поехали!

Было за полночь, когда водитель высадил его перед старым кирпичным зданием на окраине делового района города. Окна были забиты досками, дверь — металлическими листами. Римо подождал, пока такси скрылось за углом, огляделся и, убедившись, что на него никто не смотрит, отодрал край железного листа, прикрывавшего дверной замок. Потом он ударил по замку ребром ладони, дверь вздрогнула и открылась. Римо шагнул в кромешную тьму банка и закрыл за собой дверь.

Там кто-то был — Римо сразу же понял это. Он скорее почувствовал это ногами, чем услышал ушами — ноги ощутили вибрацию пола. Что-то двигалось, кто-то уже разыскал типографию мистера Гордонса. Или, может быть, у него был напарник? «Господи, — подумал Римо, — что, если это второй Гордонс?»

Римо двинулся вперед, ориентируясь на вибрацию. Лестница в конце коридора привела его в подвальное помещение. Прямо перед собой он нащупал закрытую стальную дверь банковского хранилища. Он постоял, прислушался... За дверью ощущалась вибрация работающего механизма.

Римо выждал еще немного и открыл дверь. Перед ним было ярко освещенное свисающей с потолка лампочкой небольшое подвальное помещение. Посередине стоял печатный станок. Он работал, и на полу громоздилась большая куча стодолларовых банкнот В помещении, однако, никого не было видно. Римо вошел внутрь и огляделся по сторонам. Никого. Ни единой души.

Он подошел к дальней стене. Не исключено, что она была фальшивой и скрывала другую дверь. Он мало что знал о банках. Может быть, как раз за такими вот фальшивыми стенами и хранили банкиры настоящие ценности, а также закладные и долговые обязательства, с помощью которых грабили вдов и сирот.

Он ощупал стену, надеясь найти в ее бетонной поверхности какие-нибудь швы. Их не было. Удивленный и огорченный, Римо размышлял, что делать дальше.

И тут он услышал позади себя чей-то голос:

— Вы меня повредили, Римо.

Не может быть! Римо стремительно повернулся. Печатный станок сам собой, без посторонней помощи, выкатывался в дверь. В комнате не было больше никого и ничего.

Дверь подвала с глухим стуком закрылась, наглухо отрезав Римо путь назад. Снаружи до него донесся тот же голос:

— Вы повредили меня, но я себя восстановлю и тогда вернусь за вами и за желтым человеком. Я не должен позволить выжить ни вам, ни вашему изготовителю — я научился этому в борьбе с Домом Синанджу.

Римо подбежал к двери и с силой нажал на нее, но она не подавалась.

— Как ты выжил? — крикнул он.

— Я — ассимилятор, — долетел до него из-за двери еле слышный голос. — Любая частица меня, если она останется не уничтоженной, способна восстановить все остальное из любого оказавшегося поблизости материала.

— Но зачем ты превратил себя в печатный станок?

— Доктор Карлтон сказала однажды, что если иметь деньги, то можно выжить. Я должен выжить, а это значит, я должен делать деньги. До свидания, высокой степени вероятности Римо!

Римо приложил ухо к двери. Он различил негромкий скрежет, похожий на те звуки, которые издает оборудование, когда его тащат волоком по полу. Затем наступила полная тишина.

Целых два часа потребовалось Римо для того, чтобы снять с петель дверь и выйти из подвала. Перед тем как уйти, он сжег стоявший в углу рулон чистой бумаги — точно такой, на которой печатает доллары Казначейство США.

Свежеотпечатанные стодолларовые банкноты он сгреб и запихал себе под рубашку.

На улицах Биллингза, по-ночному пустынных, не было видно ни души. Римо направился в центр города, ориентируясь по немногим освещенным окнам домов и витринам. Перед зданием, где размещалась редакция местной газеты, он увидел сидевшего прямо на асфальте заросшего бродягу в линялой тельняшке и соломенной шляпе.

Римо вытащил из-за пазухи груду банкнот и свалил ее к ногам нищего.

— Вот, бери, тут миллион долларов. Я и сам когда-то торговал газетами.

— Всего один миллион? — пробормотал бродяга.

— Ты же знаешь, — ответил Римо, — как туго нынче с деньгами.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg