«Очень тонкая сталь»

Очень тонкая сталь (fb2) - Очень тонкая сталь (Алексей Ветошкин - 2) 765K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Васильевич Самаров

Сергей Самаров Очень тонкая сталь

Пролог

Тренировочные занятия по рукопашному бою были в самом разгаре. Моя задача, которую я сам для себя определил, состояла в том, чтобы дать спарринг-партнеру «вымахаться» в попытке нанести мне удар, и не позволить ему этот удар нанести. Действовал я при этом простыми отбивами, коротко ударяя противника по предплечьям, направляя удары, нацеленные в голову, в пространство рядом с моим корпусом или головой. У нас в спецназе ГРУ это называется «работать переборами». Мне это труда не составляло, поскольку эти движения были давно и тщательно мной отработаны.

А когда он «вымахается», я начну бить. Но у противника, хотя он умеет все то же, что и я, не останется дыхания и быстроты на такие переборы. И тогда я начну. Буду бить предельно быстро, жестко и точно. Настолько быстро, что не оставлю сопернику времени на раздумья и на возможность выбрать ответный ход.

Мой противник — капитан Виктор Иванович Телегин, командир разведроты, в молодости был перворазрядником по боксу. Я знаю, что он не любит бить боковыми ударами. Его конституция, то есть строение его тела, располагает к нанесению прямых ударов. Телегин высокий и сухощавый, не имеет мощных широчайших мышц спины[1], необходимых для нанесения боковых ударов, хотя у него иногда проявляется короткий и резкий левый боковой, но он всегда следует после старательно тяжелого правого прямого, настолько заметно тяжелого, что я сразу понимаю, что за этим ударом должно последовать.

Тяжелый правый прямой Телегин намеренно бьет так, чтобы я без труда отбил его. При этом руки мои должны уходить вперед, открывая голову. Все-таки тяжелый удар одной рукой отбить сложно, приходится действовать двумя руками. А Телегина его правый прямой разворачивает для нанесения жесткого и резкого левого бокового удара. Я эту хитрость прочитал сразу, этого удара жду и легко ныряю под него. Будь этот удар помощнее, вложи в него Телегин вес тела, он просто «провалился» бы после него, и я едва бы удержался от собственного удара. Но он не «проваливался». Он не мог бить тяжелые боковые удары — сложен был не так, чтобы эти удары обретали необходимую мощь. И потому я пока его не бил.

Занятия по рукопашному бою для офицеров батальона всегда проводились без присутствия посторонних. Под посторонними подразумевались, естественно, солдаты батальона. И не потому, что офицеров обучали по какой-то особой системе, знать которую солдатам не полагалось. Конечно, у нас бывали занятия и такого уровня, но не часто. Вопрос недопуска солдат на офицерские занятия определялся просто. Случалось, что кому-то из офицеров основательно доставалось от условного противника, которым мог оказаться любой офицер батальона. И это могло уронить авторитет офицера среди солдат, которыми он командовал.

Исключение составлял штабной писарь — старший сержант Яшкин, но способствовали этому не его штабная должность и постоянное общение с офицерами штаба, а то, что старший сержант Яшкин был мастером спорта международного класса по армейскому рукопашному бою, и в армию попал, будучи уже профессиональным бойцом смешанных единоборств. То есть он сам мог при необходимости заменить старшего специалиста по специальной профессионально-прикладной подготовке личного состава подразделений специального назначения. Так длинно и мудрено официально называется инструктор по рукопашному бою.

И потому, чтобы не заглянул никто лишний, спортзал во время офицерских занятий обычно закрывается на ключ изнутри. Так было и в этот раз. Дверь была закрыта, ключ находился в кармане дежурного офицера. А дежурным по спортзалу в этот день был как раз капитан Телегин, с которым я работал в паре. Второй ключ находился у дежурного по штабу батальона, и получить в руки его каждый желающий, естественно, не мог.

Я внимательно следил за дыханием капитана Телегина. Виктор Иванович уже начал терять скорость и резкость ударов. Тут я понял, что наступает мое время. Напоследок Телегин попытался пробить ногой хай-кик[2] справа, я легко сделал шаг назад и в сторону, потому что всегда предпочитал при атаке противника, если была необходимость отступить, уходить в сторону, а не прямо назад, где была возможность догнать меня вторым ударом. Но на второй удар у Телегина уже «не хватило пороха». Но сам он после неудачного хай-кика развернулся вокруг своей оси, занял неустойчивое положение, однако смотрел при этом не на меня, а куда-то мне за спину. И из своего неустойчивого положения рявкнул:

— Встать! Смирно!

Но я уже сократил дистанцию и наносил удар… И не сумел его остановить. Удар был выверенным и точным, прямо в подбородок. А когда такой удар наносится рукой в легкой и жесткой перчатке для боевых единоборств, это серьезно. Виктор Иванович, как дежурный, успел дать команду, хотя последние слова команды звучали уже на угасании. Он рухнул на пол по стойке «смирно», которую сам, одновременно с собственной командой, пытался принять, и благополучно закрыл глаза.

Я обернулся. Дверь в спортзал была распахнута, на пороге стоял наш суровый комбат подполковник Рыков и незнакомый генерал в бриджах с ярко-голубыми лампасами и в бушлате без погон. Такие лампасы носили, как я знал, генералы ФСБ.

— Занимаетесь? — спросил комбат. — Ну-ну… А кто у вас дежурный по спортзалу?

Все взгляды устремились на капитана Телегина, который только что открыл глаза, но встать не поторопился, а лежа, снова вытянулся по стойке «смирно» и рявкнул командирским голосом:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться к товарищу подполковнику!

Все, как полагалось, по Уставу внутренней службы.

Генерал улыбнулся:

— Обращайся…

— Товарищ подполковник, группа офицерского состава батальона проводит занятия по рукопашному бою…

Положение было комичным, и даже сам суровый подполковник Рыков улыбнулся.

— Вставай, Виктор Иванович. После занятий отдохнешь…

Телегин, видимо, только-только догадался, что он лежит, и резко перевернувшись через голову, одним движением вскочил на ноги и теперь уже в стоячем положении принял стойку «смирно».

— Ладно, продолжайте занятия, — махнул рукой комбат.

— Есть, продолжать занятия. — Телегин повернулся ко мне и принял боксерскую стойку.

— Алексей Афанасьевич, мы к тебе, — кивнул мне подполковник. — Отойдем-ка в сторонку…

Я вынужден был дать капитану возможность перевести дыхание и восстановить в голове ясность мысли после пропущенного удара, то есть вся моя подготовительная работа по утомлению мышц рук и легких Телегина пошла насмарку, и позже, как я понял, придется все начинать заново. А это нелегко. Виктор Иванович хороший боец.

Я кивнул командиру разведроты, останавливая спарринг, и двинулся вслед за подполковником в дальний угол спортзала, где вдоль глухой стены стояли скамейки. Генерал пошел первым, и первым же сел, жестом показал подполковнику на место рядом, но меня сесть не пригласил. Видимо, разницу между комбатом-подполковником и командиром взвода — старлеем генерал понимал прекрасно.

Я замер перед ними. Рыков что-то шепнул генералу на ухо, и тот только после этого представился:

— Меня зовут Сергей Павлович, фамилия моя Кабаков. Я генерал Следственного управления Федеральной Службы Безопасности, головное управление. Как понимаю, я имею дело с чемпионом спецназа по «поножовщине»?

Мне всегда претил этот термин — «поножовщина». Да, я недавно стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но «поножовщина» — это что-то почти уголовное, так мне казалось. По крайней мере, так я понимал в меру своего разумения. И я не постеснялся ответить генералу так, как считал нужным:

— Я не понимаю, товарищ генерал, о чем вы говорите. Я месяц назад стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но ножевой бой — это не «поножовщина», товарищ генерал. Это искусство фехтования на ножах. И в настоящее время, насколько мне известно, готовятся документы в международную федерацию фехтования о признании фехтования на ножах такой же спортивной дисциплиной, как фехтование на шпагах, саблях и рапирах. А там, если первая инстанция будет пройдена успешно, просматривается и включение данного вида в олимпийскую программу. Ведь, если я правильно помню, когда-то на Олимпийских играх разыгрывались медали по фехтованию на штыках. Штыки ушли в прошлое, но ножи в прошлое не ушли, товарищ генерал, и сегодня в мире существует множество различных национальных школ…

Я говорил с легкой обидой и с возбуждением. Я спорил. Я выступал против употребления генералом термина «поножовщина», защищая по мере сил свой вид спорта.

— А старший лейтенант у вас не промах, — генерал посмотрел с усмешкой на подполковника, который привычно хмурился. — Такому, как я понимаю, палец в рот не клади. По локоть руки лишишься. Вот такой как раз нам и нужен…

— Взводу своему он тоже нужен, — поморщившись, ответил Рыков.

— Тем не менее я попросил бы тебя, Григорий Григорьевич, по старой дружбе откомандировать старшего лейтенанта к нам месяца на три.

— Во-первых, следует его самого спросить, во-вторых, как я уже говорил, вопрос необходимо решать через командующего войсками спецназа ГРУ. Я сам не уполномочен распоряжаться жизнью и служебной карьерой офицеров.

— Ну, что, старлей, комбат требует твоего согласия. Не желаешь попробовать себя в роли сыщика? — Генерал посмотрел на меня, и я увидел, что он вовсе не такой добренький и улыбчивый, каким хочет казаться. Взгляд у него необычайно глубокий. Но главное, что я увидел, — суровая жесткость этого цепкого взгляда. Генерал Кабаков хватал глазами, как пальцами, — больно и крепко.

— Все зависит от того, что мне следует делать, — ответил я уклончиво.

При этом на подполковника Рыкова старался не смотреть. Просто догадывался, что комбат сейчас попытается уничтожить меня взглядом. Это он умеет. По меньшей мере, попытается глазами расстрелять. В его понимании я не имею никакого права соглашаться. Это он имел право дипломатично предложить генералу поинтересоваться моим мнением. А мое мнение должно быть — категорично «против». Но я сам еще не знал, что за предложение хочет сделать мне генерал. И, даже если я соглашусь, все будет зависеть от мнения командующего войсками спецназа ГРУ полковника Мочилова. А полковник наверняка в первую очередь поинтересуется мнением командира батальона, то есть все опять замкнется на подполковнике Рыкове.

И теперь все сводилось к тому, стоит мне быть в отношении генерала податливым, и тем самым портить отношения со своим комбатом, или нет. А отношения, в случае моего согласия, обязательно испортятся. Это я по тону подполковника чувствовал.

— Вопрос этот — государственной важности, — сказал генерал. — Это я сразу предупреждаю, чтобы было понятно. Я не уверен, что могу посвящать тебя, старший лейтенант, в тонкости вопроса до того, как ты дашь согласие. Хотя, видимо, это необходимо. Это будет вынужденная мера. Только придется тебе дать подписку «о неразглашении» в случае отказа. Извини, Григорий Григорьевич, — обратился генерал к комбату, — мне необходимо побеседовать со старшим лейтенантом с глазу на глаз.

— Могу предоставить свой кабинет, — недобро предложил подполковник.

— Извини, Григорий Григорьевич, еще раз, я не знаю, какая у тебя там стоит подслушивающая аппаратура и будут ли ее глушить приборы, что находятся в моем портфеле. Потому Алексей Афанасьевич сейчас примет душ, переоденется, и мы с ним вдвоем прогуляемся и поговорим по душам. Я жду тебя на улице, старлей. Бланк стандартной подписки «о неразглашении» у меня есть, я его сам заполню…

* * *

Недовольный взгляд комбата я все же поймал, когда меня жестом, как шлагбаумом, остановил капитан Телегин, с которым подполковник как раз и разговаривал:

— Извините, товарищ подполковник. Леха, ты меня нокаутировал, когда я остановил бой и давал общую команду. Это, на мой взгляд, нечестно…

— Извини, Витя, я уже начал наносить удар, когда ты остановился, а сам остановиться просто не успевал. Я не намеренно. Честное слово.

Я говорил предельно искренне.

— Ладно. Бывает… Меня однажды самого в уже полностью выигранном бою на ринге дисквалифицировали за удар после команды «Стоп». — Капитан Телегин был по природе понимающим человеком, и никогда не держал подолгу зла на соперника. — Ты уходишь? Мы не будем продолжать?

— Да, я получил приказ генерала.

— Это не приказ, а просьба, — поправил меня комбат. Именно в этот момент я и поймал его взгляд. Рыков смотрел на меня, как Анна Каренина на паровоз. И я без труда понял, что моя дальнейшая служба в батальоне будет сопряжена с определенными трудностями. Подполковник Рыков сумеет их создать.

Но, когда на меня пытаются давить, я всегда стараюсь сопротивляться. И отвечаю на давление.

— Я, товарищ подполковник, просьбы старших офицеров, даже если они принадлежат к чужому ведомству, всегда воспринимаю как приказ. Тем более просьбу генерала… Извините…

Лицо подполковника от моих слов сморщилось, как только что скрученный пельмень. Это был знаменитый и всем известный признак. И потому капитан Телегин посмотрел на меня с сочувствием. Он сам уже давно должен был бы получить майорские погоны, и получил бы их, если бы не имел некогда неосторожность не угадать настроение комбата. Теперь пришла моя очередь. Я, конечно, всегда помнил старую армейскую истину: «Притворись дураком. Сделай командиру приятное». Но у меня это никогда не получалось. Наверное, актерских способностей не хватало. Не рожден я, чтобы лицедействовать…

Я отправился в раздевалку, быстро помылся в душе, переоделся и вышел на улицу, где уже сгущалась вечерняя темнота. Еще не полная, еще просто похожая на сумрак, но осенью темнота всегда приходит стремительно. Хорошо, что в нашем военном городке дорожки асфальтированные и вдоль них стоят фонари. Заблудиться невозможно. Под фонарями — скамейки.

На одной из них, рядом с входом в здание спортзала, сидел в одиночестве генерал Кабаков. Времени, что я собирался на выход, генералу вполне хватило, чтобы надеть очки и заполнить какой-то бланк, который он мне сразу и протянул.

— Очки не надо, — отказался я, видя, что генерал за свои очки взялся. — У меня зрение стопроцентное.

Но он, как оказалось, просто поправлял их на носу. Генерал не предложил мне присесть рядом с собой, и потому я, приблизившись к фонарю, стоя читал документ, который должен был подписать. Хотя к столбу прислониться постеснялся. Еще примут, чего доброго, за слабосильного.

Документ, по сути своей, был стандартный, я уже несколько раз такие подписывал. Разница была только в нескольких строчках, специально оставленных для ручного дополнения. Если дополнять ничего не требуется, тогда на этих строчках рисуется крупная латинская буква «Z», с черточкой посередине.

Сейчас строчки были заполнены мелким генеральским почерком, который я со значительным усилием, но все же разобрал. Я не нашел, что возразить, вытащил из кармашка на груди свою ручку, чтобы не просить ручку у генерала, и подписал бумагу на своем наколеннике. Округлость пластикового наколенника мне не помешала, главное, что пластик был жестким, и подпись получилась ровная, и даже располагалась в нужном месте. Я не забыл поставить число, а потом, на всякий случай, взглянув на часы, и время. Такие необязательные вещи иногда могут сработать. Особенно после того, как я заметил, что в заглавии документа стоит вчерашнее число. Это могло быть ошибкой, могло быть просто следствием того, что документ вчера распечатывался на принтере, но могло быть и ловушкой, в которую я не попал, благодаря своей профессиональной внимательности.

Последнее было более вероятно, потому что генерал Кабаков, посмотрев на мою подпись, показался мне недовольным. Чем-то его сегодняшняя дата не устраивала. Может быть, генерал должен был поговорить со мной еще вчера и уже доложил своему командованию, что поговорил, а еще, я допускаю, что, может быть, он увлекается числографией по системе Пифагора, и вчерашнее число, предположим, несет ему удачу, а сегодняшнее, наоборот, неудачу. Всякое может быть. Недовольство генерала может быть вызвано мыслями о доме и жене, а вовсе не моей щепетильностью в вопросе подписания. Я всегда стараюсь сначала вникнуть в суть события, а только потом делать конкретные выводы. Так меня учил наш прежний комбат, который получил полковничьи погоны, и сейчас командует бригадой в другом военном округе. Он принимал меня на службу лейтенантом после училища и много раз проводил со мной индивидуальные беседы. Впрочем, такие же беседы он проводил практически со всеми офицерами. Наверное, не зря…

— Ну, давай пройдемся по дорожке и поговорим. Я долго буду говорить. Ты домой не спешишь? Хотя, что я спрашиваю? Служба есть служба… На службе не спрашивают, спешит ли офицер домой…

Глава первая

Генерал вышагивал, как ему и полагается, заложив за спину руки с портфелем, который я не вызвался поднести, чтобы не показаться лакеем. Я не люблю людей, которые «достают» своей услужливостью, и сам стараюсь не быть таким. Кабаков еще не настолько стар, чтобы ему трудно было носить портфель! Пусть носит. Даже за спиной, даже двумя руками. Ручка крепкая, выдержит.

— Сразу попрошу тебя не пугаться того, что я расскажу, — начал генерал с предупреждения. — Ну, да ты, надо полагать, не из пугливых. Так вот, за последние четырнадцать лет в России при невыясненных обстоятельствах погибли более семи десятков крупных ученых и научных работников, плюс к тому погибли несколько ученых, которые в свое время уехали работать за границу, но уже объявили о своем намерении вернуться на Родину. Не допустил кто-то их возвращения. Таким образом, начинает прослеживаться определенная тенденция…

— А что следственные органы? — спросил я, не понимая еще, какое я лично имею ко всему этому отношение. Или ФСБ желает использовать офицера спецназа ГРУ в качестве охранника при ученых? Но это напрасная затея, потому что из разведчика-диверсанта охранник получится только среднего пошиба, поскольку мы представляем противоположный клан. Нас обучают, как обойти охрану. Это тоже, конечно, опыт, применимый в охране, тем не менее, существуют специальные службы, хорошо обученные и отлично экипированные, которые и осуществляют охрану. Раньше это было мощное Девятое Главное управление КГБ СССР, сейчас это отдельная контора, которая называется ФСО[3].

Сравниться с ними в деле охраны военный разведчик не в состоянии просто по роду специфики своей службы. Справиться при определенных обстоятельствах — да, но — не сравниться в деле охраны. Значит, такое предложение в мой адрес отпадает. Что тогда? Задействовать меня в качестве ликвидатора конкурентов? Но и для этого существуют специальные службы, например, «сектор Эль» в том же ГРУ, где служат бывшие офицеры спецназа, так или иначе провинившиеся перед государством и обществом и потому, чтобы не понести наказание, вынужденные стать пресловутыми ликвидаторами. Аналог нашего «сектора Эль» должен существовать и в ФСБ, как раньше он существовал в КГБ.

Тут я вовремя вспомнил, что генерал Кабаков представляет следственное управление ФСБ. Значит, он может привлечь меня только к расследованию. Более того, он даже спрашивал меня, не желаю ли я попробовать себя в качестве сыщика. Я, естественно, понял, что это обтекаемая формулировка, не несущая большой смысловой нагрузки, тем не менее, видимо, в ней была доля истины. Но при этом я прекрасно осознавал, что у меня нет никаких необходимых следственных навыков, поскольку спецназ ГРУ не наделен следственными функциями и мы не изучаем даже методологию следственного дела. Значит, стать сыщиком в данном случае мне не светит. У ФСБ их своих — всю Лубянку засеять можно, и ведь прорастут, в силу особенностей своей профессии, даже через асфальт…

Вспомнилась и фраза генерала про «поножовщину». Она наверняка была тоже не случайной. Вот, возможно, «где собака зарыта. Но как можно использовать мои способности к ножевому бою? А это, мне подумалось, та самая причина, по которой ФСБ и пытается меня привлечь к своей работе. Но какие здесь могут быть варианты?

Подраться на ножах с другим специалистом ножевого боя? Такое предположение маловероятно. Против любого специалиста, умеющего обращаться с ножом, всегда можно выставить несколько человек с пистолетами и даже с автоматами. Спецназовцев и в ФСБ хватает, и даже вооружены они чаще бывают лучше, чем спецназ ГРУ. И нож здесь, в противостоянии с пистолетами и автоматами, будет бесполезен. Что еще может быть?

Единственный вариант, который я сумел просчитать, — войти в доверие к человеку, который сильно увлечен фехтованием на ножах. Причем это должен быть спортсмен высокого уровня, с которым я, скорее всего, лично знаком быть не должен, иначе это может вызвать с его стороны подозрение, а с другой стороны, если я лично с человеком знаком, я могу и отказаться работать против него. Но этот человек обязан интересовать ФСБ. Чем?

Если генерал заговорил об убийстве ученых, то человек, к которому я должен войти в доверие, обязательно должен иметь отношение к ученому миру. Каким образом? Он или сам должен быть из этого мира, то есть работать в этой сфере, или вращаться около него.

Первый вариант с большой долей вероятности отпадает. Насколько я понимаю, ученые люди всегда предельно заняты наукой, как алкоголик бутылкой, и потому с этим алкоголиком сравнимы. А чтобы добиться высоких результатов в искусстве ножевого боя, следует тратить уйму времени на тренировки. Я вот трачу не только служебное время, что соответствует профилю моей работы, но и личное, чем постоянно вызываю недовольство жены, считающей, что я должен все свободное время проводить с ней и с дочерьми, а их у меня две.

Следовательно, этот человек, если он спортсмен-ножевик высокого уровня, не может быть классическим ученым, но может при этом работать в сфере обслуживания научного предприятия. Например, лаборантом или каким-нибудь снабженцем, в конце-то концов. В голове сразу промелькнуло несколько лиц и даже фигур бойцов, которых я в той или иной степени знал. И подсознание дважды показало мне одного и того же человека. Я не был с ним знаком лично, но видел его несколько раз на соревнованиях. Ходил этот человек всегда, сколько я его видел, в черной униформе с надписью «Охрана» на спине. Кто-то, помнится, говорил мне, что Валентин Немчинов работает начальником охраны в каком-то «почтовом ящике», то есть на засекреченном предприятии. Кажется, я тогда переспросил, показав свою малограмотность в этом вопросе:

— Начальник Первого отдела?[4]

Мне ответили:

— Нет. Первый отдел всегда возглавляют выходцы из КГБ или ФСБ. У них бумажная работа — допуски, характеристики и прочее… А Немчинов — начальник физической охраны.

И сразу вспомнился голос, по которому я определил, с кем разговаривал про Немчинова. Тогда я, стоя на крыльце Дворца спорта, увидел, что один из участников соревнований уезжает на «Бентли». Сколько стоит такая машина, я мог только представить. А все, что мог себе реально позволить я — это низкоскоростной внедорожник «Шевроле Нива». И там же, на том же крыльце, мне рассказывал про Немчинова главный тренер сборной войск специального назначения Василий Юрьевич Масляков, который тогда случайно оказался рядом со мной.

— Наверное, не ножом на «Бентли» заработал…

— В некоторой степени и ножом…

Оказывается, когда-то Немчинов начинал тренироваться у Василия Юрьевича, стал тогда даже чемпионом России, потом уехал к родственникам в США, тренировался там, приобрел несколько странную, на взгляд тренера, технику боя, которая называлась «техникой ножевого боя тюрьмы Фолсом»[5]. А когда вернулся, получив в США наследство, открыл свой собственный спортивный клуб. Там тренировал, и там же сам готовился к соревнованиям, приглашая по своему усмотрению на спарринги других спортсменов-ножевиков. Раз в три месяца выезжал в США, где проводил очень дорогие семинары по ножевому бою. Там представлялся как «лучший ножевой боец России», хотя в последние годы на родине лавров, как боец, никаких не снискал.

— Я сам афишу его семинара видел. У него в клубе висит, в «тренерской». Так он там и называется «Лучший ножевой боец России», — сообщил мне Василий Юрьевич. — А стоимость недельного семинара по нашим деньгам запредельная. Сейчас уже не помню сколько, но у нас таких цен не бывает. Сам он говорит, что спортзал, где он семинар проводит, всех желающих вместить не может. Однажды даже пришлось снимать маленький тренировочный стадион с полем для бейсбола. Клиентура на семинарах — в основном американские уголовники. Хорошо, что он до наших не добрался. Понимает, что наши его за такие цены мигом обчистят, и нож не поможет. Но насчет того, что он лучший, сам разберешься. Тебе с ним скоро на схватку выходить.

Однако наша встреча с Немчиновым не состоялась. Он в предварительных схватках сломал ключицу. Противник ему сломал ударом со второй руки. И Немчинов вынужден был сняться с соревнований. И как болельщик на трибуне не сидел. Посчитал, видимо, что «лучшему ножевому бойцу России» учиться здесь не у кого. Я же тогда неожиданно проиграл в предварительной сетке молодому лейтенанту полиции, которого никто в расчет не брал, и не дошел даже до призеров, хотя рассчитывал на это…

* * *

— Следственные органы… — В ответ на мой вопрос генерал поморщился так, словно литр уксуса одним глотком выпил. От такой кислятины не только лицо, но и язык, надо полагать, сморщится. Но у генерала он не сморщился. И сразу стало понятно его отношение к следственным органам, естественно, не к тем, которые он представлял. — Везде следствие вели местные органы МВД, и никакого результата добиться не смогли. А к нам дела приходили уже поздно, когда время было потеряно. Да и не все, я думаю, дела до нас доходили. Тем более началось все еще тогда, когда преступность в разгуле была, хотя предельный пик девяностых уже прошел. Про тех, что тогда погибли или сгинули, я даже говорить не буду. Им нет счета. Но…

— Я слушаю, товарищ генерал.

Хорошо, что по Уставу полагается генеральское звание ограничивать одним словом, а то ведь я не знал даже, что за генерал передо мной — генерал-майор или генерал-лейтенант, звания выше я предположить не мог. Те генералы, что званием выше, должны возрастом быть постарше, они сами не ездят в командировки, имея возможность отправить подчиненных, чтобы вербовать себе помощников.

— Для начала я хочу сказать то, что ты, вероятно, и не знаешь. В начала две тысячи двенадцатого года на праймериз республиканской партии США сразу несколько кандидатов в президенты Соединенных Штатов откровенно и публично выступали за ликвидацию российских и иранских ученых, занятых в создании и разработке ядерного и ракетного оружия. Было заявлено, что эти ученые представляют угрозу безопасности США, следовательно, подлежат уничтожению. И такие речи другие американские политики встречали аплодисментами. То есть люди, претендующие на звание главы Белого дома, по сути дела, являлись обыкновенными террористами, потенциальными заказчиками для цеха киллеров из ЦРУ. Эти киллеры до сих пор крутятся в России, пришло время их остановить. Со всей решительностью.

Но вернемся к нашим делам. Первой жертвой среди ядерщиков стал Рувим Нуреев, главный инспектор по ядерной и радиационной безопасности Минатома. Летом тысяча девятьсот девяносто шестого года Нуреев находился в командировке в Новосибирске. Его перерезанное тело нашли на железнодорожных путях. В МВД смерть представили как самоубийство, хотя родственники уверяли, что у ученого не было никаких причин к суициду. Не было ни депрессивных состояний, ни семейных неурядиц, ни серьезных болезней — ничего. Относим это, несмотря на заключение МВД, к нераскрытым преступлениям.

После этого в течение нескольких лет последовала череда загадочных смертей наших ведущих ученых-ядерщиков. Перечислять их можно очень долго, но у меня не настолько великолепная память, чтобы без бумажки все это тебе сообщить. Дело доходило даже до того, что целой группе из пяти видных ученых, вылетающих из Москвы на совещание в Петрозаводск, перед самым вылетом заменили самолет. Вместо надежного почти нового канадского «Bombardier CRJ-200», на котором они планировали лететь, в последний момент выделили старенький, отлетавший свое «Ту-134», который в итоге и разбился. Тогда даже израильская газета «Haaretz» предположила, что это была диверсия против русских ядерщиков, которые помогали Ирану и Индии в создании собственной ядерной энергетики. И это Израиль, который всеми средствами пытается не допустить Иран до создания собственного «атома»!

Причем такие акции, а наши аналитики пришли к единогласному мнению, что это, вне всякого сомнения, были целенаправленные акции, потом стали проводиться не только против ядерщиков, но и против ученых других направлений, которых объединяло одно — все они были задействованы в оборонно-промышленном комплексе. Так, в Туле был убит выстрелом в голову Вячеслав Трухачев, который конструировал противопехотные и противотанковые гранатометы. Убийство осталось нераскрытым. Было и еще несколько подобных убийств. Причем ученых несколько раз убивали даже битами для бейсбола. И все преступления не раскрыты.

Чуть позже появилась новая тенденция. Стали массово появляться люди, лишившиеся памяти. Как ни странно, они не потеряли, например, навыков вождения автомобиля, знали, куда следует обратиться за помощью, помнили номер, по которому «Скорую помощь» вызывают или полицию, или пожарных, но начисто забывали, кто они такие, чем занимались и чего сумели достичь в жизни. Это были люди до сорока пяти лет. Их находили на обочинах дорог, на железнодорожных путях, на стройках. И каждый раз — за много сотен километров от родного дома.

Многие из этих людей прошли обследование в Центре социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Как оказалось, большинство из них были сотрудниками различных научно-исследовательских институтов и лабораторий. Во всех этих историях прослеживалась закономерность. Эти люди куда-то ехали — на работу, на рыбалку, на дачу, и в дороге бесследно пропадали, а потом оказывались в сотнях километров от дома. В большинстве случаев эти люди в дальнейшем становились профнепригодными. У них были стерты целые блоки памяти, касающиеся их основного вида деятельности. Я не открою секрета, если скажу, что сегодня существуют технологии по выборочному стиранию памяти: медикаментозный способ использует наркосодержащие вещества, техногенный — предполагает использование специальных генераторов. Наиболее действенный вариант — сочетание этих методов.

— Я понял, товарищ генерал, — я уже устал слушать ненужную мне информацию, которая имела одну цель — вызвать во мне чувство противоречия и обострить патриотические настроения, чего, в принципе, и не требовалось, поскольку я сам был так настроен, почему я и нашел способ корректно прервать генерала. — Это вопрос государственной важности. И я готов в таком деле поучаствовать. Только я никак не могу понять, при чем здесь Валентин Немчинов…

Генерал опешил так, что даже остановился, и уронил свой портфель. Я, как человек более молодой и более проворный, наклонился, поднял его и с понимающей улыбкой протянул Сергею Павловичу.

— Как ты узнал?.. Это даже по документам проходит под грифом «совершенно секретно». Как узнал, старлей?

— Вычислил. Как и полагается военному разведчику… Путем умозаключения.

— И попал в точку.

— Я просто выбрал наиболее вероятный вариант. Других у меня, по правде говоря, и не было. Так что при небогатом выборе я именно его и выбрал.

— Ты что-то знаешь про Немчинова, старлей?

— Очень мало. Знаю только то, что мне рассказал его первый тренер пару лет назад.

— Масляков?

— Да, Василий Юрьевич. Он главный тренер сборной войск специального назначения. Значит, и мой тренер в период подготовки к соревнованиям. Хороший специалист по ножевому бою. Не лучший, но хороший.

— А лучший кто? Немчинов?

— Я вообще не знаком с системой подготовки Немчинова. Видел некоторые его поединки. Меня они не впечатлили. Спортивный ножевой бой отличается от боевого, хотя сходства больше, чем отличий. Немчинов пытается совместить то и другое. Это его часто подводит. Дело в том, что в боевом применении оружия «ножевик» часто дерется не со специалистом-ножевиком, а просто с человеком, который взял нож в руки. Это диктуется разницей в подготовке. А лучший тренер-специалист… И это общепризнанный факт, даже не инструктор и не профессиональный тренер. Просто офицер спецназа ГРУ, уже отставник. Есть у нас такой — майор Кистень[6], который готовит лучших бойцов в стране. Я ездил к нему тренироваться трижды. Дважды по неделе был, один раз аж на целый отпуск приехал. И все с пользой. Многому он научил, признаюсь. Но сам майор Кистень в соревнованиях никогда не участвует, хотя его победить практически невозможно.

— Но как ты Немчинова-то вычислил?! — Генерал снова показал свое удивление.

— Просто. Аналитике нас еще в училище обучили. И на службе занятия по аналитике проводятся постоянно… Я не знаю, чем он ваше внимание привлек. При дополнительной информации я и это постараюсь вычислить, а пока — не понимаю.

— Пока я тебе дополнительной информации дать права не имею. Это все позже, в процессе, так сказать, работы. Но ты уже свои способности показал, старлей. Нет, как бы Григорий Григорьевич ни упирался, я обязан тебя привлечь к операции. Я сам к вашему командующему поеду, сам с ним говорить буду. Очно. Уговорю…

— Надеюсь, товарищ генерал. Я свое согласие уже дал.

— И прекрасно. Значит, дело за мной. А я дела никогда не откладываю. Если нужно делать, я делаю. Жди теперь, когда в твой адрес персональный приказ из ГРУ придет…

* * *

Мне пришлось вернуться в спортзал, где занятия уже закончились, чтобы забрать свою спортивную сумку. К генералу я вышел без нее.

Комбата в зале уже не было. Еще когда мы с генералом Кабаковым прогуливались по дорожке военного городка, мне показалось, что я увидел его сухощавую фигуру, идущую от спортзала в сторону штаба. Значит, я не ошибся. Рыков удалился, не успев мне настроение испортить.

В раздевалке мне встретился капитан Телегин, который при моем появлении демонстративно потрогал свою челюсть.

— Не сломал? — спросил я участливо, хотя знал, что не сломал. Для перелома челюсти мне следовало бить, в первом варианте, на пару сантиметров правее, во втором — на восемь сантиметров правее. Но при втором варианте удар должен наноситься в дополнение ко всему слегка снизу, а я бил прямо и сверху. Так сломать челюсть можно только при очень мощном ударе, который я не наносил.

— Перетерплю. Я и перелом перетерпел бы. У меня вообще челюсть дважды была сломана. В первый раз еще мальчишкой на соревнованиях. Но я бой до конца довел, выиграл, хотя потом пришлось сняться с турнира. А потом в боевой обстановке. Бронетранспортер на мину наехал, а я с солдатами на броне был. Меня головой о ствол шарахнуло. Сразу и челюсть сломал, и сотрясение мозга заработал. Но я живучий. И после твоего сегодняшнего удара тоже выжил. Хотя сначала не соображал ничего, и даже доклад лежа по стойке «смирно» делать начал. В голове после такого удара, сам понимашь — каша. А на кашу тараканы в голову набегают. А что такое тараканы в голове, ты, наверное, понимаешь. Никогда не знаешь, как человек с тараканами в голове себя поведет. Он за себя в такие моменты отвечать, понятно, не в состоянии. Только ты это… Будь уж человеком: не болтай, что я доклад лежа делал. А то перед солдатами стыдно. Офицеры поймут. Они сами удары не раз пропускали. Да и попросил я всех, включая комбата.

— Я, Витя, болтуном никогда не был. Я уже забыл про это. Не переживай…

— И отлично… — Телегин пожал мне руку. — А что ты с комбатом не поделил? Он с меня, похоже, на тебя решил переключиться. Мне даже пообещал скорый перевод в другую бригаду на майорскую должность.

— Ну, это не он, это управление кадров ГРУ решает, — я сделал вид, что меня мало интересуют придирки комбата. — Когда и куда тебя переведут…

— Тем не менее управление кадров делает запрос, а комбат пишет характеристику.

— А разве не ты сам на себя характеристику писал? — удивился я.

— Писал, было дело. Только он все переписал, как мне сказали. Теперь и твои характеристики переписывать будет на свой лад. Пока он тебя назвал офицером, лишенным чувства ответственности. С чего он так взъярился?

— Мне тут генерал из ФСБ предложил на них месяца три поработать. А у меня, сам знаешь, взвод проблемный. Больше половины — молодые призывники. Возмущается комбат, что я готов взвод в такой ситуации оставить.

— Понятно. И что мы будем делать в сложившейся ситуации?

— Покупаем коньяк. Идем к комбату. Дальше импровизируем…

— Хорошенькое дельце. Я бы и от коньяка не отказался, но у меня завтра отгул, с утра жену в город нужно везти, к врачу. А я после выпивки за руль не сажусь.

— Одобрям… А мне и покупать коньяк не на что. У жены на такое дело не выпросишь…

— Ладно. Не переживай. Три месяца — срок большой. Временно поставят на твое место кого-то из резерва. В резерве в бригаде два молоденьких лейтенанта сидят, ждут, когда их пристроят. А тебе, если все удачно пройдет, думаю, и возвратиться сюда не дадут. «Капитана» кинут и на роту в другую бригаду поставят. Такое уже бывало. А что планы комбата нарушатся, это его беда. Найдет, кем и меня заменить.

— Ты о чем? — не понял я.

— А ты не в курсе?

— Не в курсе.

— Рыков планировал меня отправить, а тебя на мое место поставить. И расстраивается, понимает, что ты, если операция хорошо пройдет, в батальон уже не вернешься.

— Придется возвращаться хотя бы за семьей… Документы оформлять…

— Семья сама к тебе приедет. И дом в ХОЗО[7] сдадут. А документы начальник штаба и без тебя все по приказу оформит и в Москву отправит.

Из спортзала мы вышли вместе с капитаном Телегиным. По дороге к КПП заглянули в казарму. Мой взвод в составе роты находился на занятиях, и мне, в общем-то, делать в казарме было нечего. Я только заглянул в канцелярию, вытер рукавом пыль со стекла на своем столе и вышел. А подчиненная Телегину разведрота располагалась в той же казарме, но на третьем этаже. Виктор Иванович туда поднялся. Встретиться мы с ним не договаривались, и я пошел домой.

Жена моему сообщению о вероятной командировке в Москву месяца на три весьма даже обрадовалась. Она увидела в этом хорошее предзнаменование.

— А есть возможность там остаться и квартиру получить?

Жена вся светилась надеждой стать москвичкой. Мне подобная идея не сильно «улыбалась». Я знал достаточно много людей и из ГРУ и гражданских, которые перебрались в Москву и стали просто москвичами. А москвич — это и не русский, и не украинец, и не белорус, и даже не узбек, и не таджик. Это отдельная национальность.

— Едва ли… — охладил я ее хозяйский пыл. — Скорее всего, после операции направят куда-нибудь в другую бригаду с повышением. Могут даже роту дать…

— Капитаном наконец-то станешь… — кисло обрадовалась она. — Тоже ничего. Но Москва все же лучше. Даже при старом звании. А что за операция?

— Не надейся, не хирургическая, — коротко и строго обрезал я. — Ужин готов?

— Садись за стол. Сейчас соберу. Пока можешь себе бутерброд с колбасой сделать.

— Опять… Утомил я себя вегетарианством.

Я еще неделю назад в Интернете тщательно изучал состав любимых сосисок, котлет и колбасы, и пришел к выводу, что являюсь отъявленным вегетарианцем. Жена была в курсе моего исследования, но все это по-прежнему в магазине покупала. А что делать, если у нас ничего другого в продаже не имеется?

Глава вторая

Дни стали тянуться за днями своим чередом. И никто не замечал моего «житья на чемоданах». Я ждал изменений, новостей, даже отказа. Нужна была хоть какая-то ясность. Но никаких вестей от генерала Кабакова я не получал. И подполковник Рыков вида не подавал, что он что-то знает о моем согласии с ФСБ сотрудничать. И даже особых придирок с его стороны я не заметил.

Тем не менее я хорошо помнил, что именно привлекло ко мне внимание ФСБ, и потому усиленно тренировался в ножевом бою. По сути дела, я устроил себе предсоревновательные сборы. А тут стали готовить списки для отправки в другую командировку — в постоянно работающий в регионе Северного Кавказа сводный отряд спецназа ГРУ. Произошло то, чего я и опасался. Сам я лучше других знал, что моему взводу в нынешнем его составе еще рано принимать участие в боевых действиях, хотя солдаты и рвались в бой. С прежними составами я уже ездил в такие командировки, там мой взвод зарекомендовал себя отличной боевой единицей. И, по идее, всегда чередовалось так, что один состав взвода бывает с боевым опытом, следующий — только с учебным, в учебном многие солдаты после службы заключают контракт, но тогда они уже более подготовлены. И с тем составом уже можно снова отправляться на Северный Кавказ. Это было неписаным правилом. Тем не менее, желая сохранить меня для батальона, комбат подполковник Рыков включил взвод во главе со мной с состав отъезжающих. Но за неделю до вылета пришли документы из Москвы.

— Тебя с твоим взводом не утвердили, — сообщил мне подполковник. — Посчитали твой взвод недостаточно подготовленным. Неудовлетворительно оценили твою работу, старлей.

— Я тоже думаю, что моему взводу туда рано отправляться, — согласился я неожиданно для комбата. Он-то рассчитывал уязвить меня отказом, а получилось наоборот. Комбату лишние хлопоты — новый взвод выбирать и срочно готовить. Но это его проблемы. Мои проблемы выяснились в тот же день, только уже после обеда, когда Рыков позвонил в канцелярию роты. Разговаривал не со мной, а с командиром роты, после чего вызвал меня к начальнику штаба.

Вызов показался даже командиру роты странным. Комбат вызывал не к себе, а к начальнику штаба — это казалось непонятным. И даже выглядело так, что начальник штаба приказал комбату. Это вызывало у командира роты естественное недоумение.

Один я понял, что произошло. Пришел вызов из Москвы. Подполковник Рыков, по своему обыкновению, дал мне, наверное, отрицательную характеристику. Но генерал Кабаков сумел убедить командующего. После чего пришла шифротелеграмма. Как обычно, докладывают шифротелеграмму комбату. Но оформление всех документов проходит в штабе батальона. И Рыков, считая, что его унизили, не посчитавшись с его мнением и данной им отрицательной характеристикой, не захотел со мной встречаться. И приказал командиру роты отправить меня напрямую к начальнику штаба для оформления всех документов.

Характер подполковника Рыкова опять сыграл с ним плохую шутку. Он, видимо, написал две характеристики. Первую, по запросу ФСБ. Вторую — для отправки взвода на Северный Кавказ. Офицеры, которые получили эти документы, должны были быть, по идее, разными людьми, представляющими разные управления и отделы. И, как думал Рыков, не должны показать один другому эти характеристики. А командующий войсками спецназа ГРУ, как все командующие, подписывает те документы, которые для него готовят подчиненные, как правило, не читая их. Но, наверное, командующий в этот раз заинтересовался мной и заметил разницу двух характеристик. Согласно характеристики для ФСБ, я должен быть разгильдяем из разгильдяев, пьяницей и развратником, и вообще очень ненадежным человеком, да еще имеющим склонность к «поножовщине».

Согласно характеристике для сводного отряда, я — образцовый командир взвода, который сумел за короткий срок подготовить пригодный для боевых действий взвод. Какая из характеристик понравилась командующему больше, я не знал, но предполагал, что он прочитал обе. И, как человек опытный, сам когда-то возглавлявший и батальон, и бригаду, легко понял причину действий подполковника Рыкова. И, разумеется, не оставит без внимания готовность подполковника, ради того, чтобы сохранить в батальоне командира взвода, послать на бойню неподготовленных солдат. Думаю, это может обойтись подполковнику Рыкову досрочным выходом на пенсию. По крайней мере, я сам бы его туда за такие проделки отправил.

Я пришел к начальнику штаба вовремя. В кабинете его не оказалось. Но адъютант комбата, сидящий, как опытная секретарша, за компьютерным столом в приемной, с удовольствием сообщил:

— Сейчас освободится. Дела у комбата принимает…

— В смысле? — не понял я.

— Рыкова нашего на пенсию отправляют. Приказ из Москвы пришел. Требуют прибыть в ГРУ для оформления пенсионных документов. На его место временно начальника штаба ставят. Но нет ничего более постоянного, чем что-то временное. Дадут майору подполковника и оставят командовать. А на его место поставят, по слухам, капитана Телегина. Ему пора уже майором становиться. Вот такие дела у нас, старлей. А ты что натворил?

— Что я натворил?

— На тебя и из ГРУ, и из Военного Трибунала бумаги пришли… Какой-то приговор тебе накатали… Колись сразу, старлей. Бей себя в грудь: «Не виноватая я. Он сам ко мне пришел…»

Это было для меня, признаюсь, совсем неожиданной новостью. То есть про документы из ГРУ я догадывался. А вот Военный Трибунал меня смутил. Да еще и с приговором… Сразу в голову полезли разные посторонние мысли. Вспомнилось, как в последнюю командировку на Северный Кавказ я самолично без суда и следствия расстрелял майора-мента, парня из местных, который на бандитов работал. Дело было на глазах солдат моего взвода. Смерть мента потом на бандитов списали. И, наверное, семья его за утерю кормильца теперь пенсию получает. Но у меня не было возможности выставлять караул к этому майору, как пришлось бы делать в случае его задержания, мой взвод уже вступил в бой с превосходящим по численности противником, и каждый ствол был на счету. Я считал, что выбрал единственно правильный путь.

Но, если это дело дошло до Трибунала, меня должны были бы сначала в военный следственный комитет таскать до психического изнурения, как это обычно бывает. Потом на заседание Трибунала пригласить. Не бывает обвинения человека в его отсутствие без уважительной причины. Значит, что-то другое. А другого серьезного проступка в ближайшем прошлом я за собой не помнил.

— Не знаю… — честно признался я адъютанту.

— Сейчас Александр Васильевич освободится, он тебе объяснит.

Долго ждать и мучиться неизвестностью мне не пришлось. Неизвестность, как водится, всегда мучительнее смертного приговора.

Открылась дверь кабинета, и оттуда вышли подполковник Рыков и майор Васильков. Подполковник глянул на меня грозно, словно взглядом «рыкнул», и пошел на выход. Понимал, должно быть, причину своей скоропостижной отправки на пенсию. Но, как все авторитарные личности, всегда желал видеть причину своих неудач в других, искал происки против себя там, где их не было. Обычная вещь, с которой каждый подчиненный сталкивался.

Майор Васильков был полной противоположностью комбату, внешне мягкий, вдумчивый, неторопливый, но все всегда успевающий, умеющий и человека понять, и на своем настоять, когда требуется. Александр Васильевич Васильков раньше командовал разведротой в батальоне, и вытащил на эту должность одного из командиров взводов. А сейчас, как объяснил адъютант, готовится стать комбатом и желает Телегина видеть начальником штаба при себе. Думаю, им легко будет друг с другом сработаться. Я понадеялся, что наш адъютант, как все на свете адъютанты, знает все и не ошибается в своих предсказаниях. Меня бы такое положение весьма даже устроило. А сам я готов был по возвращении из предстоящей командировки занять место Телегина, как говорил о том сам Телегин.

Майор Васильков посмотрел на меня своими василькового цвета глазами, словно не сразу сообразил, зачем я здесь появился в такой сложный и ответственный момент. Потом вспомнил и жестом пригласил меня в свой тесноватый кабинет, длинный приставной стол в котором, как я помнил, всегда был завален картами регионов Северного Кавказа с множеством отметок и стрелок, понятных только трем офицерам батальонного оперативного отдела. Два солдата-планшетиста, что работали при оперативном отделе, значения того, что они на картах рисовали по подсказке офицеров, естественно, не знали, если этого не знал даже я, уже дважды побывавший на Северном Кавказе.

— Прошу, Алексей Афанасьевич, прошу. Проходи…

Я прошел без стеснения. Александр Васильевич только сказал что-то адъютанту, мне показалось, попросил того принести нам чай, и вошел сразу за мной. Но даже в небольшом кабинете умудрился меня обогнать и сесть за свой стол.

— Присаживайся… — показал он на ближайший к себе стул. — Мне Григорий Григорьевич вкратце ситуацию обрисовал, но он мало знает о сути твоей работы. Генерал Кабаков не пожелал с подполковником делиться, хотя они знакомы уже больше десяти лет. Может, ты мне объяснишь?

— С удовольствием бы, товарищ майор, но я суть дела знаю еще меньше, чем подполковник Рыков. ФСБ — такая контора, что раньше времени свои карты не открывает даже перед основным исполнителем задания. А генерал с мнением старшего лейтенанта считается несравненно меньше, чем с мнением подполковника. И потому объяснять ничего не стал. Хотя я, как профессиональный разведчик, попытался хоть что-то из него выудить. Но он — опытный фрукт. Все свое держит при себе и, как я понял, любит людей использовать, что называется, «втемную». Иначе люди могут о себе возомнить… Мне он именно таким человеком показался. Хотя не мне с моим званием определять характер генерала ФСБ.

Я ответил скромно, но дал субъективную информацию о личности генерала Кабакова и ничего конкретного при этом не сообщил. Все, как полагается в разведке и, наверное, в ФСБ тоже. Личность генерала я намеренно исказил, чтобы мои слова выглядели более правдоподобными. В действительности он мне показался более симпатичным человеком, чем тот, которого я описал майору Василькову. И это даже несмотря на небольшую неувязку с датой подписания документа «о неразглашении».

Васильков с улыбкой кивал в такт моим словам.

— Ладно, сам с ними встречался, знаю, что это за люди. Потому — верю. Но объясни мне, что это такое и для чего это нужно? Нам все документы предложено оформить задним числом, — майор взял со стола тонкую папку и потряс ею в воздухе.

— А что это? — спросил я с первозданной наивностью, что вынудило майора Василькова передать папку мне в руки.

«Это» оказалось выписками из приговора Военного Трибунала Южного Военного Округа, который судил меня за безобразную уличную драку, в которой я изуродовал троих людей, причем двое из них были вооружены ножами. Приказ Трибунала был, как обычно, суров, но справедлив, лаконичен и понятен: «Разжаловать в рядовые и уволить из армии». Сначала, когда я прочитал, мне кровь ударила в голову, но когда я глянул на дату судебного заседания, то сразу все понял и успокоился:

— Я так понимаю, что это моя «крыша». Иначе говоря, изъясняясь языком разведки, это моя «легенда», с которой мне предстоит работать. Другого разумного объяснения я не вижу, потому что все это — откровенная «липа». Во время судебного заседания Военного Трибунала Южного Военного Округа я, если мне не изменяет память, даже в Краснодар, не то что в Ростов-на-Дону, не выезжал. И целый день находился в расположении батальона, проводил со своим взводом плановые занятия согласно расписанию. Если мне память не изменяет, в тот день утром мы совершали марш-бросок по пересеченной местности в район Горячего Ключа и обратно, потом были занятия на «полосе разведчика»[8] и с инструктором по скалолазанию на «скалодроме». Потом были занятия по «нижней акробатике»[9]. После чего занимались минным делом — только установкой, снятие пока не изучали, а потом выезжали на стрельбище с инструктором по снайпингу. Испытывали новые оптические прицелы для автомата. После обеда сначала четыре часа было отведено на рукопашный бой. Из них два первых часа шла отработка снятия часового, а два последних часа ушло на фехтование малой саперной лопаткой. После этого до изнеможения ползали по пашне. Завершился день двухчасовыми теоретическими занятиями по блокировке средств связи штаба противника. Практические занятия по этой теме проводились уже на следующее утро. После теории у солдат был час личного времени, по завершении которого я проводил обучающие занятия по психологической разгрузке и снятию стрессовых состояний в полевых условиях. Солдаты взвода могут подтвердить, что я никуда не отлучался в тот день. Домой пришел около двадцати двух часов. И в тот же вечер был на офицерской тренировке по ножевому бою.

— Ну и память у тебя… — покачал головой майор Васильков.

— Когда вы взводом командовали, товарищ майор, вы тоже, наверное, наизусть помнили расписание, которое сами же и составляли.

— Наверное, помнил. Сейчас уже забыл, какая у меня тогда память была. Сейчас не до воспоминаний. Некогда просто вспоминать. Текучка давит… Но это все было давно. Сейчас уже точно — прочно забыл, а ведь когда-то и взводом командовал… — посмеялся над собой начальник штаба. — Я, кстати, позвонил в ГРУ по поводу материалов из Военного Трибунала. Обещали выяснить и прислать мне разъяснения в течение двух часов. Полтора уже прошло. Скоро должны прислать. В головном управлении любят пунктуальность. Их командующий приучил. Короче говоря, вот в этой папке, — майор показал и передал мне в руки голубенькую пластиковую папку с клапаном на кнопке, — все твои настоящие документы. Продовольственный аттестат, командировочное удостоверение, деньги, кстати, не забудь в бухгалтерии получить — командировочные и жалованье, как нас просили, за три месяца вперед, но в одинарном размере. Хотя твоя операция и считается боевой, в тройном размере тебе будет жалованье выплачивать ФСБ в Москве. Короче говоря, и там, и здесь получишь. Ну, и все остальные документы тоже здесь. Поедешь на своей машине. Это приказ…

— Товарищ майор, моей машине уже двенадцать лет. Она у меня до Москвы не доедет. На ходу развалится. Я ее больше ремонтирую, чем езжу.

— А ты генерала Кабакова об этом поставил в известность?

— Об этом у нас разговор не заходил. Я вообще об использовании личной машины впервые слышу. На моей колымаге только по Москве ездить. От аварии до аварии…

— Я не в курсе. Может, подполковник Рыков разговаривал с генералом по этому поводу. Просто ничего сказать тебе не могу. Но есть приказ. Как будем поступать?

— Можно дать равнозначный приказ прилететь мне в Москву через пять минут на личном самолете. Это будет так же невыполнимо.

— Я так понимаю, что твое пребывание в Москве как-то должно быть связано с автотранспортом. Хорошо. Этот вопрос мы утрясем. Я сейчас же позвоню в Москву, хотя не понимаю, откуда у этого приказа «ноги растут» — из ГРУ или из ФСБ. Но я выясню. Мне лишний раз позвонить не сложно. Иди пока в бухгалтерию. Как только придут разъяснения из Москвы по поводу Военного Трибунала, сразу начнем оформление документов. Как только будут готовы, я позвоню в ротную канцелярию и позову тебя. Иди…

Я уже встал, чтобы выйти, когда в дверь постучали. Васильков разрешил войти. Появился адъютант с подносом в руках. Принес на двоих чай.

— Поздно принес, — сказал Александр Васильевич с укором. — Ему уже бежать пора. Дела решать. Ладно, я один за двоих выпью…

* * *

Я вернулся в казарму, из канцелярии позвонил жене, сообщил, что пришли документы на командировку в Москву, и попросил подготовить мне дорожную сумку взамен привычного «тревожного чемодана»[10]. О том, что никому не следует знать о том, куда и зачем я отправляюсь, я даже предупреждать не стал. Она у меня умница, все знает и понимает, и лишнего не сболтнет.

Едва я положил трубку и встал, чтобы отправиться к своему взводу посмотреть, как идут занятия с инструктором по работе с беззвучным минометом «Галл», как позвонил майор Васильков. Я ответил бодро:

— Слушаю, товарищ майор. Пришел ответ из Москвы?

— Пришел. Как ты и предполагал, это твоя «легенда». Документы на увольнение делают. Все документы будут оформлены задним числом и внесены в компьютер делопроизводства. В Москве тебе выдадут военный билет рядового запаса и гражданский паспорт. Новенький. Но я по другому вопросу. Насчет машины. Уже разработана «легенда», согласно которой ты первое время в Москве будешь заниматься частным извозом. У тебя карточка банковская есть?

— Так точно, товарищ майор. Обычно жалованье на нее переводят. Только сегодня выдали за два месяца наличными, а за один месяц перечислили. Я сразу получил. Как я понимаю, это делается, чтобы не засветить в «мобильном банке» выплату за три месяца сразу. Мобильный банк у меня в трубке смартфона. Все поступления и снятия там отражаются.

— Это плохо. Тогда твоей карточкой пользоваться нельзя. Заскочи в штаб, я тебе свою дам. Но сначала беги в автосалон. Он у нас в поселке всего один, адресом не ошибешься. Машину выбери китайскую. Пусть готовят. Узнай цену, возвращайся, я позвоню, тебе деньги сразу на мою карту перечислят. Расплатишься. Поедешь на новой машине. Лучше машину недорогую. Просят именно китайскую. Она будет незаметна среди московских такси. Там такие в основном и ездят. Документы, естественно, оформляешь на себя. Я сейчас позвоню в автосалон нужному человеку, пусть тебе оформят покупку хотя бы двумя-тремя месяцами раньше. У меня есть канал давления на них. И в ГИБДД я тоже договорюсь. Номер сделают, и ПТС[11] оформят, как нужно. Беги в автосалон… Потом ко мне. Может, часть документов уже успеют сделать. И сейчас придет шифротелеграмма с инструкцией по первоначальному поведению.

— Моему?

— Не моему же… Я в Москву не собираюсь. У меня здесь дел хватает…

— Понял, товарищ майор. Работаю… — по-боевому ответил я…

* * *

Все дальнейшее происходило, как на выезде по тревоге, почти бегом. Да я и в самом деле, хотя и не бегал по городку, передвигался только быстрым шагом, но скорость при этом у меня была такая же, как при легком беге. До конца рабочего дня я все успел завершить. И даже к дому подъехал на новой, пока еще условно своей машине. При этом не знал, станет ли она моей в действительности, но почему-то думалось, что ФСБ может и расщедриться на такой подарок. В противном случае, если поскребу свои сбережения, отложенные на черный день, подзайму, сколько не будет хватать, при этом, естественно, избегая кредитов в банке, то смогу машину и выкупить.

На ходу машина мне нравилась, хотя всегда можно было найти к чему придраться. Без этого автомобилей вообще, как я понимаю, не бывает. Не знаю, как «китаец» будет вести себя через год-два, но пока мне, привыкшему за двенадцать лет к разбитой «Шевроле-Ниве», придираться к «китайцу» абсолютно не хотелось. Пока еще машина бегала достаточно хорошо. Я даже дочерей пять минут покатал, хотя и не разрешил старшей, которой скоро должно стукнуть четырнадцать, сесть за руль, как разрешал ей на своей старой машине.

Потом высадил девочек и зашел в дом со всеми проститься. Уехал я в ночь, захватив из дома термос с крепчайшим натуральным кофе, он меня обычно хорошо бодрит даже без смеси с какой-нибудь «колой», как часто рекомендуют интернет-вредители. Уснуть за рулем я не опасался, но бодрость сохранить желал. И сердце пока еще позволяло пить крепчайший кофе.

Шифротелеграмму с инструкцией по первичному поведению в Москве я читать не стал. Я ее просто сфотографировал глазами, и в дороге восстанавливал в памяти, изучая почти построчно.

Остановиться мне предлагалось у «старшего брата», Ветошкина Юрия Афанасьевича. Был у меня такой брат в действительности, только он был на два года меня младше. Но братья и сестры в паспорт не вносятся, и, хотя «старший» брат — это был «прокол» в работе ФСБ, уже хорошо было то, что они нашли в Москве человека, у которого полностью совпадают данные с моим настоящим братом, кроме возраста. А мой настоящий брат Юра родился тоже в Подмосковье, в Подольске, где отцу, полковнику ВДВ, дали квартиру после выхода на пенсию.

«Старший брат», как и настоящий младший, тоже был военным. Только Юра был десантником, а «старший брат» ракетчиком, и преподавал в Академии. Удобство состояло еще и в том, что жена с дочерью «старшего брата» летом жили на даче, и пока еще погода позволяла, не вернулись в Москву. Но они были в курсе моего временного пребывания в квартире своего мужа и отца и планировали возвращение только после моего отбытия. Какая связь существовала между подполковником Юрием Афанасьевичем Ветошкиным и следственным управлением ФСБ — этот вопрос меня совершенно не касался. Может, он давно сотрудничал с ними, может, просто принял просьбу генерала через командование своей Академии, может, сработал еще какой вариант. Но посвящать Юрия Афанасьевича в свои дела мне категорически запрещалось.

Поехал я, естественно, в камуфлированном костюме, но без погон, которые бережно снял и спрятал дома в шкафу, в кармане своей парадной формы. Костюм мой был от экипировки «Ратник», только без бронежилета. Камуфляж в нынешнее время никого в заблуждение не введет. Его может носить кто угодно и где угодно. Разве что при посещении театра не рискнут так обрядиться, если не думают на сцену выпрыгнуть. Но если с погонами, то можно и в театр в такой одежде сходить. Впрочем, я не театрал, и посещать театры вообще не намеревался. И хотя оставил дома большую часть полученных средств, мне, при необходимости, наличности все же хватило бы, чтобы купить себе приличный цивильный костюм, чтобы появиться в обществе, если появится такая необходимость. Хотя я всегда предпочитал джинсовые костюмы. Если уж не камуфляж. А так, в камуфляже, если с погонами, то ты — военный. Нет погон — ты кто угодно, от бомжа до министра. Сплошная демократия…

Дорога забегала под колеса весело. Ехал я на пределе разрешенной скорости и старался не нарушать правила. Дорога в ночное время была почти свободной, и мне никто не мешал. Встречные машины попадались редко. Попутные тоже дорогу не занимали, хотя пару раз меня на большой скорости обгоняли статусные солидные машины. Но с ними тягаться у меня желания не было. Только под утро откуда-то потянулось много большегрузных фур, которые дорогу занимали и ехали медленно. Но под запрещающие знаки я их все равно не обгонял, помня инструкцию — в ГИБДД по дороге до Москвы меня прикрывать не будут. Если будут неприятности в Москве, когда начну «бомбить», там прикроют. Это необходимость, поскольку МВД с частным извозом в последнее время усиленно борется.

И я был прав в своей осторожности. Обычно сразу за окончанием знака «обгон запрещен» стояла машина ГИБДД, где инспекторы внимательно всматривались в идущий мимо транспорт. Короче говоря, добирался я без приключений, поскольку сам не искал их и не наживал неприятностей на свою голову. Дорога долго позволяла чувствовать себя относительно свободным.

Тем не менее в Москву я въехал уже в плотном автомобильном потоке. Машины спешили. Все стремились добраться побыстрее до места назначения, чтобы до конца рабочего дня просидеть в офисе перед компьютером, а потом, уже ближе к вечеру, в таком же плотном потоке выбираться за пределы города, к месту жительства. Кто-то мне говорил, что почти половина работающих в Москве людей живет в Московской области. И добираются до работы, кто как может. Кто автотранспортом, кто на электричке, кто на автобусе. Но все же, когда транспорт под рукой, это большое удобство, несмотря на невозможность найти удобную для себя парковку. Вот потому, наверное, в Москве и ставят машины где попало, от тротуаров до поворотов…

Адрес, что мне был дан в инструкции, я запомнил хорошо. И автомобильный навигатор прекрасно справился со своей задачей, хотя я готов был подстраховаться и использовать свой смартфон, тоже имеющий целых три навигационные системы. Однако прибегать к услугам смартфона не пришлось. Пристроив машину рядом с другими, стоящими во дворе, я захватил с собой сумку и пошел на встречу со «старшим братом». Безошибочно определил нужный подъезд, набрав на домофоне номер квартиры, представился «брату», а еще через минуту, когда открылась дверь на третьем этаже, уже пожимал ему руку, несмотря на то, что он был подполковник, а я только старший лейтенант. Но я в настоящий момент не носил погоны, и это давало мне право не обращать внимание на армейскую субординацию…

Глава третья

«Старший брат» убегал к себе в Академию читать лекции — боялся опоздать, мне он сунул в руку связку ключей от квартиры, показал, какой ключ от нижнего замка, какой от верхнего, какой от подъездной двери — я сам догадался. Впрочем, я объяснил, что до обеда думаю отоспаться после ночной дороги, а после обеда «старший брат» пообещал вернуться. Значит, никуда выходить в его отсутствие я не намереваюсь.

— Все, что в холодильнике найдешь, можешь потреблять, — щедро предложил Юрий Афанасьевич. — После обеда в магазин сходим, купим каждый себе на свой вкус, что приглянется…

Он заговорщически подмигнул, и уже по тому, что других причин подмигивать не было, я понял, что он — человек пьющий. А когда после ухода хозяина заглянул под стол, убедился, что был прав. Пустых бутылок было немало. А вот полных — ни одной. Значит, не просто пьющий, а пьющий крепко. Утешало только то, что все бутылки были из-под хорошего вина, а не водочные. Но это слабое утешение.

Свои законные и привычные четыре часа я поспал, после чего сделал в квартире небольшую уборку. Вынес в мусоропровод все пустые бутылки и вытер пыль. При этом внимательно смотрел, чтобы по пыли не было ничего записано. После чего в соответствии с полученной инструкцией позвонил генералу Кабакову. Он, видимо, уже запомнил номер моего сотового телефона, потому что ответил сразу:

— Выспался, старлей! Ну и молодец… Я сейчас подъеду к тебе. Юрий Афанасьевич дома?

— На службе. У него до обеда лекции в Академии.

— И хорошо. Постараюсь до его приезда все вопросы решить.

Зная, как сложно ездить по Москве, когда следующая дорожная пробка начинается раньше, чем закончилась предыдущая, я не ждал генерала слишком быстро. Тем не менее он позвонил в дверь уже через двадцать минут. Не в домофон, а именно в дверь. Должно быть, подъездная дверь была открыта или у генерала был от нее ключ.

— Ну, с приездом, Алексей Афанасьевич! — сказал Кабаков и шагнул через порог.

Он был в гражданской одежде и казался в ней старше и ниже ростом. Не было военной подтянутости и обязательной привычки держаться прямо, слегка вытянувшись.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — меня камуфлированный костюм даже без погон ставил в армейскую стойку.

— Как доехал? Без происшествий?

— Я всегда аккуратно езжу. За всю жизнь ни разу в аварии не бывал.

— А давно ездишь?

— Начал раньше, чем научился ходить. Отец за рулем сидел, я у него на коленях, и за руль держался. Когда попробовал ездить самостоятельно, уже и не помню.

— Со «старшим братом» общий язык нашли?

— Мы с ним практически не общались. Я приехал, он на службу поспешил. Только ключи мне оставил. И доступ к холодильнику обеспечил.

— Позавтракал?

— Не успел еще. В случаях, подобных сегодняшнему, я предпочитаю завтрак совмещать с обедом. Жду, когда «старший брат» вернется, вместе и пообедаем…

— Не получится. Я тебя увезу.

— Тогда мы с ним вместе только поужинаем…

В этом коротком и вроде бы малозначительном разговоре проскальзывала моя готовность к работе. И Сергей Павлович, как мне показалось, остался доволен.

Он разделся, прошел в большую комнату, там открыл свой портфель, достал какой-то прибор, включил его. На мой вопросительный взгляд ответил коротко:

— «Глушилка». Не допустит прослушивания нашего с тобой разговора. Кстати, хозяин тебе ключи отдал, а у него самого ключ остался?

— Я не в курсе. Но мы услышим, если он войдет.

— Но не услышим, если будет звонить. «Глушилка» и домофон заблокировала, и электрический звонок, и даже все электроснабжение квартиры отключила. Не говоря уже о сотовом телефоне. Это вообще без проблем.

Для проверки я вытащил свой смартфон, нажал кнопку. Экран не засветился.

— Хорошая штука… — похвалил я «глушилку».

— Только воры теперь тоже такой «хорошей штукой» часто пользуются. Говорят, даже на «блошином» рынке можно «глушилку» купить. И сигнализацию отключают, и видеокамеры — все полностью блокирует. Скоро, думаю, и к вам на службу такие придут. Вам тоже они могут понадобиться. Сейчас разрабатываются модели для установки с помощью вертолета. Ударопрочные — можно их просто сбрасывать с вертолета, и будут работать. Причем включаться должны дистанционно.

— Обязательно понадобятся, — согласился я. — А питание там какое?

— Восемь «мизинчиковых» батареек. Два блока по четыре батарейки. Каждый блок работает на свой контур. Хватает на два часа непрерывной работы. Радиус действия до тридцати метров. Соседей по дому можно пугать. Можно батарейки заменить аккумуляторами. Срок работы при полной зарядке аккумуляторов увеличивается втрое.

— Придется в окно смотреть… — предложил я. — Уходил «старший брат» в сторону станции метро. Надеюсь, возвращаться будет оттуда же. Он же не «на колесах».

Генерал согласно кивнул. Я застыл, оперев руки о подоконник, и даже чуть-чуть присев на него. Но сесть на подоконник полностью возможности не было. Даже при том, что я человек достаточно худой, я понимал, что на таком узком подоконнике я явно не помещусь. Даже при том, что выпасть из окна третьего этажа не боюсь. Высота небольшая, я сумею сгруппироваться и приземлиться на ноги. На батальонной «полосе разведчика» приходится прыгать примерно с такой же высоты, и не в мягкий газон, а на бетон.

— Слушаю вас, товарищ генерал.

— Время мы тянуть не будем, и к операции приступим уже завтра. К непосредственным действиям. Но сегодня потребуется провести подготовку. Сегодня подпишем все документы, договора и прочее. Там много бумажной волокиты. Потом проведем встречу с одновременной тренировкой. Или с репетицией, не знаю уж, как правильно выразиться.

У нас есть два лжетаксиста, которые, как и ты, без лицензии «бомбят» на московских дорогах. По статистике, сорок процентов всех частных таксистов работает без лицензии, и большинство из них даже избегает официального указателя на крыше или на стекле. То есть, если их остановят, доказать, что они работают как такси будет невозможно. Ну, мало ли, взял попутного пассажира. Это же не система заработка… Короче говоря, ты это имей в виду. Их усиленно пытаются «прижать» и заставить платить налоги, но это при существующем законодательстве чрезвычайно сложно. Ерундовый штраф они могут и заплатить. Если бы вот машины у таких таксистов конфисковали, может быть, это и дало бы результат. Но они и тогда бы, думаю, рисковали. По крайней мере, многие.

Эти таксисты в день зарабатывают столько, сколько ты, старлей, — за месяц командировки на Северном Кавказе, под пулями. При таких заработках, как понимаешь, конкуренция у них жесточайшая. Просто так пробиться в их ряды проблематично. Если вообще возможно. Существует клановость, как на Кавказе. Своих пускают. Иногда, когда приезжают свои, им даже деньги на машину выделяют. Своего рода лизинг. Расплатишься постепенно, тогда машина будет твоя, а до этого часть заработка идет в счет погашения кредита.

К настоящему моменту все основные места между этими так называемыми «таксистами» распределены, и чужих они встречают «в штыки». МУР[12] уже раскрыл несколько убийств. Мотив — конкуренция. Если появляются новички, они, как правило, стоянками не пользуются, просто «ловят» попутчиков на дорогах, и все. Но так слишком велики затраты на бензин, и вообще много, как считается, не заработаешь. Да и настоящие «бомбилы» сами таких отлавливают. Бывают жестокие расправы. А стоянки такси располагаются в конкретных местах, которые и сами москвичи, и приезжие давно уже знают. Недалеко от станций метро, рядом с остановками общественного транспорта, рядом с крупными магазинами и тому подобное. То есть где людей много.

Все стоянки, как правило, распределены между этническими кланами. В одном месте работают только дагестанцы, в другом — только грузины, в третьем — молдаване, в четвертом — узбеки. Но есть пара-тройка мест, где собираются представители разных кланов. Эти места контролируются так называемыми межэтническими группировками. Но там тоже новичков не слишком охотно пускают. Обычно это самые криминогенные места.

Вот на такую стоянку мы тебя и отправим. Контролирует стоянку уголовный авторитет Алишер. И будь готов к конфликту, который возникнет сразу, уже завтра. Сегодня ты познакомишься, Алексей Афанасьевич, с двумя парнями, которые на тебя завтра «наедут». Они на нас работают, хотя и не в полную силу. Работают и на МУР, и на райотдел полиции. Со всеми стараются ладить, везде мелочь за свою работу получают. Но запомни главное. Сегодня ты отрепетируешь с ними нападение. Они за определенную плату согласны даже быть слегка побитыми. Умеешь бить слегка, чтобы не уродовать «скрытую агентуру»?

— Умею, — гарантировал я. — На занятиях по «рукопашке» с солдатами всегда приходится бить «слегка», чтобы не изуродовать…

— Вот и я также подумал. Значит, ты подъедешь на стоянку, которую я тебе укажу, встанешь среди других машин в очередь. Там живая очередь существует. Сначала будут только коситься, но ты из машины не выходи, тогда конфликт раньше времени не начнется. Потом, в нужный момент, подойдет женщина и сядет в твою машину. В очереди возмутятся. Тебя заблокируют. Вот тогда и покажешь отработанную технику. Отрепетированное действие. Оплачивать парням неустойку буду я, ты не пытайся сунуться. Ты в Москву на заработки приехал…

— А что за нужный момент? Чем он обусловлен?

— Позади тебя еще одна машина встанет. Там будет за рулем такой парень — чернявый, кудрявый крепыш, молдаванин Ивон. Это один из учеников Немчинова. Демонстрация драки будет специально для него. Чтобы Ивон уже вечером мог пересказать произошедшее Немчинову. Для того, чтобы Немчинов заинтересовался тобой, оба твоих противника будут с ножами. Как я понимаю, ты же умеешь не только фехтовать с ножом, но и от ножа защищаться. Наверное, в спецназе ГРУ и этому тоже обучают…

— Естественно, умею, товарищ генерал.

— Но все должно выглядеть естественно. Потому нападавшим на тебя придется покрасоваться с парой синяков. Обеспечишь?

— Без проблем.

— Вот и отлично. А пока давай подпишем документы. Внимательно следи за вариантом оплаты, чтобы потом претензий не было. Там все прописано, вплоть до сроков выдачи средств. И все остальные условия. Свои документы, кстати, предоставь. Мне их тоже следует сдать в ХОЗО на оформление.

Я занялся чтением и подписанием. Как обычно, подпись приходилось ставить на каждой странице под текстом и в конце документа. Меня уже предупреждали, что в ФСБ любят делать документы так, чтобы на последней странице оставалась только подпись. Это позволит сам документ подменить. Я даже готов был попросить генерала в этом случае перепечатать бумаги так, чтобы на последней странице над подписью осталось хотя бы пара строчек. Но это не понадобилось. Все было сделано правильно, и претензий с моей стороны не возникло.

Я все подписал и передал документы генералу Кабакову, которому теперь предстояло идти к своему директору, чтобы поставить вторую подпись.

Краем глаза я заметил движение на дорожке за окном. Посмотрел, и увидел возвращающегося «старшего брата».

— Вовремя, — кивнул Сергей Павлович. — Нам с тобой, кстати, уже пора ехать. Анвар с Юнусом скоро прибудут. Нехорошо заставлять людей ждать.

— А основные мои действия? Моя задача? — спросил я.

— Действия — по обстоятельствам. Задача — проникнуть в окружение Немчинова и устроиться на работу в лабораторию, где он возглавляет охрану. Охранником устроиться… Там не так давно было совершено три убийства толковых ученых. Нас смущает способ убийства. Все они совершены ножом. Значит, след может вести к Немчинову. Но есть одна странность. Удары ножом наносились ниже пояса. В спортивном фехтовании ножами, насколько мне известно, так не бьют. Все. О делах больше не говорим. Я выключаю «глушилку».

Он выключил прибор сдвижной кнопкой и сразу убрал его в портфель. Я успел налить генералу чай, когда в дверном замке зашевелился ключ. «Старший брат» вернулся со службы.

С генералом подполковник был, оказывается, хорошо знаком. Но пообщаться с Юрием Афанасьевичем нам опять долго не дали. Сергей Павлович начал собираться. Эти сборы заставили пошевелиться и хозяина квартиры. Сначала он передал генералу несколько листов принтерной распечатки.

— Просили через вас, товарищ генерал, передать полковнику Нифонтову.

— Я в курсе, передам…

— Это не все. Одну минутку… — Юрий Афанасьевич раскрыл дверцу шкафа, нажатием кнопки вытащил из прибора, внешне напоминавшего видеоплеер, компакт-диск, сунул его в пластиковый конверт и тоже передал генералу.

— И это Нифонтову?

— Так точно, товарищ генерал. Тоже полковнику Нифонтову.

А я успел заметить, что на приборе горит зеленый светодиодный индикатор. То есть прибор был включен. Честно говоря, я не искал, где в квартире установлены видеокамеры. Хотя открытых камер, судя по всему, установлено не было, но запись на скрытые велась, судя по всему, без перерыва, кроме того момента, когда генерал включил свою «глушилку».

По идее, мне это было безразлично, поскольку в шпионские игры я не играю и закон без необходимости не нарушаю. Единственное, было бы неприятно, если бы камера записи была установлена, скажем, в туалете, хотя и это ерунда. Неприятно должно быть только тому человеку, кто будет эти записи просматривать и прослушивать. Но что поделаешь, если у людей служба такая. К ней тоже должна быть определенная склонность. А идут на такую службу те, кто в детстве за папой с мамой в замочную скважину подсматривал. Встречаются среди людей, к сожалению, и такие типажи, и даже не слишком редко. В детстве у меня был такой товарищ по дому. Он даже друзьям рассказывал, как за родителями подсматривает и подслушивает…

* * *

Мы поехали на моей машине, чтобы мне как можно быстрее привыкнуть к московскому движению. Это предусмотрел генерал, хотя на квартиру к моему «старшему брату» он, похоже, прибыл на метро. По крайней мере, во двор он вошел со стороны станции, как сам показал мне жестом в ответ на мой вопрос.

Может быть, о московских генералах у меня сложилось неправильное мнение, которое произошло оттого, что наши командиры даже в условиях малюсенького поселка, в котором стоит батальонный военный городок, старались всегда передвигаться на военном транспорте. Даже завгара домой отвозил бронетранспортер. Это считалось престижным.

И я почему-то думал, что уж в Москве-то генералы ездят исключительно на персональных «Мерседесах». И весьма удивился тому, что генерал Кабаков предложил поехать на моей машине. Сначала я подумал, что его персональная машина поедет сзади нас. И хотя во дворе появилось еще несколько машин уже после моего приезда и среди них был настоящий «Мерседес», тем не менее, за нами никто не поехал.

И никто не приехал за нами на Лубянскую площадь. И в дороге, несколько раз посмотрев в зеркало, я никого не увидел. Так, впрочем, только под приглядом одного Сергея Павловича, мне ехалось легче. Хотя движение было приличное. Но я от природы и в том числе от самовоспитания человек, склонный к быстрой адаптации, и уже через десять минут езды по Москве понял, что здесь мало кто знает правила дорожного движения. А если и знает, то вовсе не считает их обязательными к выполнению. И пользуются не правилами, а собственным умением или, наоборот, неумением водить машину. То есть где влезешь, где пролезешь, где протиснешься, если сумеешь протиснуться, там и поедешь. Если у тебя «помеха справа», то ты можешь несколько лет стоять и ждать, пропуская эти помехи, и слушать вой клаксонов позади. Просто поезжай внаглую, выбрав момент, когда «помехи справа» зазеваются. Они пропустят. Свою машину «за правоту» никому мять не хочется. Особенно «прижимистым» москвичам.

Таким образом, подстроился я под московское движение быстро. И довольно быстро доехал до пресловутого здания на Лубянской площади. Генерал подсказал, где мне поставить машину. Там, правда, было обозначено, что это стоянка только для служебного транспорта. Но кто скажет, что моя машина в данный момент не является служебным транспортом, пусть и не официальным. Я с удовольствием плюну этому человеку на лысину и размажу плевок каблуком армейских берцев. Берцы я всегда, в любую погоду, предпочитаю всякой другой обуви. Они и удобны, и нога в них сидит жестко, да и сносу практически не знают. Некоторые предпочитают их летом не носить — ноги, говорят, преют. У меня такого нет. Я даже в Москву в них приехал. А тяжесть берцев чувствуют только неженки, у которых сил в ногах маловато. Я себя к таким не отношу.

Мы уже входили в подъезд, когда Сергей Павлович обернулся и махнул кому-то рукой. Поприветствовал и одновременно, как мне показалось, позвал. Движение я увидел отраженным в дверном стекле. Я тоже обернулся, но уже никого не увидел. Должно быть, человек проезжал в машине, и генерал его заприметил. А машин мимо ехало множество, и сразу понять, с кем коротко пообщался Кабаков, было невозможно.

Меня Сергей Павлович повел по мрачной многопролетной лестнице из шлифованного бетона с мраморной крошкой в глубокий подвал, и я сразу вспомнил о знаменитых лубянских подвалах тридцать седьмого года, надеясь все же, что меня здесь не закроют в камеру. В камеру не закрыли, генерал открыл дверь и запустил меня в маленький, с низким потолком спортивный зал с полом, застеленным жестким татами. Если в таком зале тренировать бросок через себя, то противник может ногами задеть потолок. Если отрабатывать удар в прыжке коленом в челюсть, то можно повредить о потолок собственную голову.

— Садись, здесь подождем…

Скамейки тут были такие же, как в нашем спортивном зале, как, впрочем, и во всех, какие я знал, спортивных залах — низкие и длинные. Для чего эти скамейки предназначаются, я никогда не знал, да это было мне и не сильно интересно. Сидеть на них было неудобно, но все же лучше, наверное, сидеть на скамейке, чем на «шконке» или на привинченном к полу табурете[13].

Я обратил внимание, как изменилось отношение ко мне генерала Кабакова. В батальонном военном городке он ни разу не предложил мне присесть. Ни в батальонном спортивном зале, ни на улице, где мы с ним потом беседовали. Видимо, на Сергея Павловича сильно действует окружающая обстановка. Настолько сильно, что меняет его характер.

— Разрешите вопрос, товарищ генерал? — Я попытался воспользоваться этими изменениями и кое-что выяснить. — Сразу оговорюсь, что это удовлетворение простого любопытства. Это вопрос моей безопасности и удачного проведения предстоящей операции.

— Спрашивай…

— Мой «старший брат» — он кто? Осведомитель ФСБ?

— Ну, это просчитать было не сложно. Здесь ты меня не удивил. Юрий Афанасьевич при тебе передавал мне бумаги для полковника Нифонтова. Если бумаги от военного человека идут Нифонтову, значит, можно сделать конкретные выводы.

— Извините, я не знаком с полковником Нифонтовым. Кто это?

— Не слышал про него? Без пяти минут генерал. На генеральской должности сидит. Скоро звание дадут. Заместитель начальника отдела в военной контрразведке. Курирует военные академии. Поступишь в Академию, будешь под его присмотром.

— ВДА[14] тоже под его присмотром?

— В первую очередь. Академии, связанные с заграницей, всегда должны контролироваться в первую очередь. А ты туда собираешься?

— Надо же, товарищ генерал, свое образование повышать. Я сейчас заочно в университете учусь, как окончу, буду поступать в ВДА. Уже привык учиться. Служба у меня такая, каждый день чему-то учиться приходится.

— Здесь тоже будешь учиться. Новым делам, новым способам ведения разведки. Хотя это по большому счету такая же разведка.

— Значит, товарищ генерал, мой «старший брат» потихоньку «стучит» на своих слушателей? — спросил я напрямую. — Нечего сказать, в хорошее место вы меня пристроили. Он же и на меня, и на вас тоже «стучать» будет. Это гарантировано.

— Потому, может быть, и пристроили именно к нему. Это называется на нашем языке «закрыто работать в открытую».

— А что он за компакт-диск передал товарищу полковнику?

— А ты не видел, что он конверт с диском «контрольной лентой» заклеил? Лента к конверту уже была прикреплена. При вскрытии она просто порвется. Впрочем, на диске все равно ничего нет. Я это обеспечил. При тебе «глушилку» включал. И запомни, старлей, на будущее… Если ты знаешь, что тебя контролируют, веди себя аккуратно. Если ты не знаешь о контроле, он все равно есть, и тебе неизвестно, когда следует проявлять повышенную аккуратность, когда можно расслабиться. И так легко «провалиться». Лучше уж пусть считают, что им о нас все известно, чем будут вести наблюдение за каждым шагом, а мы и знать об этом не будем…

— Я понял, товарищ генерал.

— Будь аккуратнее с «братом». Лишнего не говори.

— Буду… Только при чем здесь наша операция? Она имеет отношение к военной контрразведке? Тем более полковник Нифонтов курирует академическое образование…

— Ларчик просто открывается. Полковник Нифонтов пришел в контрразведку из нашей службы собственной безопасности. И, по старой дружбе, снабжает коллег отдельными материалами. А служба собственной безопасности всеми делами интересуется и на всех досье собирает. Подробнейшее… В том числе и на меня. Но меня это пока не сильно волнует. Я стараюсь быть честным. Ты посиди здесь, никуда не выходи. У нас посторонним по коридорам гулять не полагается. Я выйду встретить парней, которые к тебе приехали, Анвара с Юнусом. А то они в спортзале ни разу не были, могут не туда забрести. Подожди…

Генерал вышел. Ждать пришлось неприлично долго. Наконец, Кабаков появился в сопровождении двух крепких парней с такими физиономиями, что ночью на тихой улице с ними лучше не встречаться.

— В спортивную форму предлагаю вам не переодеваться. Работать будете в той одежде, которая на вас сейчас?

— У меня другой одежды с собой и нет, — сообщил я.

— Я всегда так хожу, — мрачно изрек Анвар, в котором я сразу определил представителя Кавказа.

— Могу, если надо, что-то и погрязнее надеть, могу в этом приехать, — согласился золотозубый Юнус. Этот был откровенным представителем народов Средней Азии, которые от российских, скажем, татар или каких-то уральских национальностей, тоже записанных в татары[15], отличаются не лицом, а манерой разговаривать. Любую фразу они произносят словно бы с вопросом. Если с кавказцами я еще бы мог как-то разобраться, определяя национальность по лицу, то с парнями из Средней Азии дело обстояло сложнее. По лицу я мог бы узнать только таджиков, особенно с Памира, где служил некоторое время. И вполне мог спутать узбека с киргизом. Но спрашивать своих будущих помощников об их национальности я не стал. Это показалось бы не совсем корректным. Да и место не располагало. Хотелось как можно быстрее эти стены покинуть. Особенно когда находишься в подвале.

Глава четвертая

— Я попрошу вас сосредоточиться и пробудить все свое буйное воображение. Буйное потому, что я даю вам возможность побуйствовать. А завтра вы будете буйствовать уже по отработанному сценарию. Даю вводную часть… Время: десять утра с какими-то минутами. Минуты роли не играют. Представьте себе, что вы на месте действия. То есть на стоянке такси неподалеку от гостиницы «Космос», через дорогу от ВДНХ. Позади остановка общественного транспорта. Там останавливаются троллейбусы, автобусы и маршрутные такси, что движутся от ВДНХ по Ярославскому шоссе к выезду из города.

Ваша стоянка обособлена небольшим дорожным «карманом», то есть расширением дороги, специально для остановки транспорта. Но все легковые машины, такси, которые ждут пассажиров, там поместиться не могут, и потому несколько машин может стоять просто на дороге, прижавшись к бордюру. Алексей Афанасьевич подъезжает и становится последним. Юнус, Анвар, вы стоите группой, вдвоем или еще с кем-то. Обсуждаете… Ваша реакция?

— Что за хрен подъехал? — спросил Анвар.

— Какой-то залетный? — задал свой вопрос и Юнус.

Генерал сделал предположение, показывая, как отработанно контролировать ситуацию:

— Те парни, что с вами стоят, хотят подойти к новичку и выяснить отношения. Ваша реакция?

— Мне вчера вечером у Алишера говорили, что какой-то новый парень из Краснодара подъехал, будет у нас работать… — сразу среагировал Юнус. — Наверное, он. «Двадцать третий» регион на номере. Это ведь Краснодар?

— Краснодар, — подтвердил Анвар. — Я там жил. Краснодарский край. Там только в Майкопе у адыгов «ноль первый» регион, и в Сочи «девяносто третий». А «двадцать третий» — сам Краснодар и вся Кубань. Он, значит. А знакомиться с нами не хочет, брезгует, что ли? Если б на «мерине» ездил, я бы еще понял, а то машина-то, как у всех…

— Только новая, — заметил Юнус. — Не хочет знакомиться, да и хрен с ним. Не мы же к нему в друзья навязываться должны…

— Стоп… — Я повернулся в сторону Кабакова. — Юнус говорит, что слышал у Алишера разговор о человеке, приехавшем из Краснодара. А если эти слова дойдут до самого Алишера? Получается, что мы Юнуса подставим?

У меня сработала естественная реакция. Я старался «прощупать» все концы, входы и выходы из ситуации и просчитать последствия.

— Обижаешь, старлей, — генерал успокаивающе поднял руку. — Конечно же, мы все это продумали. Такой человек в самом деле приезжал к Алишеру, имел с ним разговор. Он и правда из Краснодара. Из самого города. Договорился, что оплата «разрешения на работу» будет производиться еженедельно. Так что можешь какое-то время не беспокоиться о встрече с Алишером. Неделю тебя никто не спросит, когда ты расплачиваться будешь, а через неделю, надеюсь, будешь на новом месте трудиться.

Тот парень из Краснодара настраивался всерьез поработать. Но тут внезапно позвонили из дома, и он решил срочно вернуться. Что-то у него там случилось. Так что здесь придраться невозможно. Все просчитано… — Сергей Павлович дал новую вводную. — Ситуация меняется. Подъезжает Ивон, становится последним, за Алексеем Афанасьевичем. Хотя между ними, возможно, и еще кто-то остановится. Все машины мы проконтролировать не можем. В это время сразу, как Ивон подъедет, к машине Алексея Афанасьевича подбегает женщина с двумя тяжелыми сумками, с разбегу забрасывает их в машину, а сама садится на заднее сиденье, что-то говорит, торопит, жестикулирует. Алексей Афанасьевич начинает выезжать. Реакция на его действия?

— А какого хрена он пассажира без очереди взял?! — возмущается Анвар. — Я шагаю в сторону дороги и перекрываю выезд. Не поедет же он на человека. Еще не успел совсем принаглеть, надеюсь, остановится. Он только-только в Москву приехал, москвичом стать не успел…

— Я выхожу на дорогу вслед за тобой, — поддержал Юнус.

Я согласно кивнул, принимая их действия. И включился в разработку сценария.

— Я и не наглею. Мне ни к чему наезжать на человека. Останавливаюсь, ставлю машину на «ручник», выхожу на дорогу, спрашиваю, в чем дело, что им от меня надо?

— Я тебя хорошо матерю, сразу, без предварительных «базаров», — обещает Анвар. — По-русски матерю, но претензии высказываю на аварском языке.

— Я его не понимаю и нагло, с усмешкой, прошу тебя перевести.

— А я обещаю вместо перевода в морду дать, — теперь Юнус берет активную роль на себя. — Я человек южный, характер у меня горячий…

— Я еще раз усмехаюсь и предлагаю попробовать…

Юнус вместо ответа вытаскивает из-под полы легкой куртки национальный узбекский нож и приставляет мне к животу. Мои действия быстры и выверены. Я слегка изгибаюсь, чтобы направление удара ножом проходило мимо моего тела, одновременно с этой же целью разворачиваю корпус боком и в то же время захватываю Юнуса за запястье. Не хватаю за руку, а только захватываю кисть и загибаю ее «кочергой». Прижимаю нож боковой поверхностью к животу, — свои слова я сопровождал действием, — живот надуваю, и лезвие ножа работает как рычаг, который выворачивает противнику кисть. Нож падает мне в руку. Я имею возможность полоснуть Юнуса тем же ножом хоть по лицу, хоть по горлу, хоть по пузу, но я не настолько кровожадный, да и ответственности не хочу, и потому всего лишь бью его локтем в лицо.

Этот удар я только показываю, но не наношу.

— Юнус падает, как убитый! — продолжает за меня сам Юнус, падая на татами и дергая ногой, как в судороге. — Лежит и не шевелится. Судорога проходит. Юнусу не хочется получить удар ножом, который у него отобрали. Со стороны это смотрится глубоким нокаутом. Стопудово! Без оговорок. Юнус готов пострадать за дело, и такой удар переживет…

Он говорил самодовольно, и я мысленно пообещал ему, что завтра нокаут будет настоящий. Стопудово — настоящий!

— Анвар! — напомнил генерал, поторапливая дагестанца.

— Кавказцы друзей никогда в беде не бросают, — заявил Анвар. — На том весь Дагестан стоял, стоит и будет стоять.

Я возразил, но опять только мысленно. Много раз видел, как они друг друга бросают, несмотря на высокие слова, которые любят говорить.

— Действия? — напомнил я.

— Твои действия? — ответил он, требуя от меня продолжения. Я понял, что его останавливает. Нож в моей руке! Здравомыслящий человек, даже тот, кто не бросает друга в беде, на нож сам не полезет. Собственную жизнь человек обязан беречь сам, потому что посторонние это делают несомненно хуже.

— Я отбрасываю нож Юнуса в сторону. — Я же завтра не собирался никого резать, и потому мне нож был не нужен. В реальной, не контролируемой ФСБ ситуации я его, конечно же, не отбросил бы. Я бы припугнул им Анвара, а сам бы нанес ногой хай-кик или еще какой-нибудь удар. Все зависит от ситуации и от позы, в которой нахожусь я и мой противник. Но пока требовалось другое. — Я показываю, что конфликт исчерпан и я не собираюсь продолжать драку.

Я отбросил нож Юнуса в сторону.

— А я вытаскиваю свой нож. — Анвар достал черненый китайский нож, купленный, видимо, в киоске, слегка согнулся, изображая некую боевую стойку, и мелкими шагами начал приближаться ко мне. Так шагал, словно пальцами ног перебирал… Юнус по-прежнему лежал без движений, не торопясь принимать участие в продолжении «разговора». Он завтра точно не пожелает этого, решил я, и вдруг вспомнил, почему я так на него обозлился, хотя, казалось бы, серьезной причины и не было.

Когда-то в молодости я, будучи лейтенантом, служил на Памире. Наш разведцентр располагался в старинной казачьей крепости на окраине Хорога, к тому времени покинутой российскими пограничниками, долгие годы обживавшими эти старые строения.

Мы с товарищем вечером возвращались в казарму, когда на нас напало пятеро обкуренных парней. Просто так, без причины. Анаша руководила их поведением. Мне в тот раз таким же ножом, как у Юнуса, сильно порезали руку. Нож я тогда отобрал, после чего сам нанес противнику удар в шею. Но бил я машинально в самое уязвимое место — в сонную артерию. На ноже оставались мои отпечатки пальцев, и оставлять его не месте драки было нельзя. Мой товарищ воспользовался табельным пистолетом и застрелил четверых. Пятый после ранения в шею тоже не выжил. Ранение в сонную артерию всегда смертельно.

Было следствие, но никто драку не видел, и российские военные были вне подозрения. Пулевые ранения редкостью в тех местах не были, поскольку оружия на руках у местного населения хватало с избытком. Даже дети играли в войну с настоящим автоматом, я сам это видел. Правда, магазин, судя по весу, был без патронов, тем не менее сам факт такой игры говорил о многом.

Мы с товарищем, конечно, все рассказали командиру, как только вернулись в часть. И нас уже той же ночью машиной отправили в поселок Воссе, откуда мы вылетели сначала в Душанбе, а потом в Москву. Дело было закрыто, как и многие аналогичные дела того времени.

Единственное, что могло бы стать доказательством нашей вины, следы крови на земле. Моей крови, если бы ее смогли идентифицировать. А свою раненую руку я никому не показывал, и повязку долго еще прятал под рукавом. Нож я, кстати, забрал с собой. Кровь с него была смыта. Уже не помню, куда он делся. Кажется, я при увольнении подарил его кому-то из своих солдат-срочников, с которыми тренировался. Но я хорошо помню, как долго не заживала моя рана. Белый тонкий шрам на предплечье остался до сих пор. Мягкие ткани были прорезаны до кости, кость обнажена. И потому такие ножи я не люблю. Как не люблю, когда люди в городе ходят, вооруженные ножами.

Стойка Анвара меня просто позабавила. Я чуть не рассмеялся. И было от чего. Он стоял, согнувшись и слегка присев, лицом ко мне во фронтальной позе. Ноги держал намного шире плеч и опирался при этом на всю ступню. Нож Анвар держал верхним хватом, то есть лезвие смотрело из кисти вверх, но он не выставил его вперед, а прижал к боку, словно угрожал мне оттуда. Но чтобы ударить из этого положения, следовало еще со мной предельно сблизиться, чего я, естественно, ему бы не позволил.

Я, не наклоняясь, быстро шагнул вперед, нарушая дистанцию, и нанес ему удар основанием ладони в лоб. Противник тут же упал на спину — подвела неправильная стойка. А я следующим шагом наступил Анвару на руку, показал, как добиваю его, лежащего навзничь, ударом кулака в челюсть, после чего подобрал его нож.

И только после этого протянул руку, помогая Анвару встать. Он встал, энергично массируя себе запястье, на которое я наступил. Подошва моих берцев жесткая и рифленая, способна продавить мышцы до боли. Тут же поднялся и «нокаутированный» Юнус. Подобрал свой нож. Анвар поднял свой. Оружие тут же было спрятано под одежду.

— Со стороны выглядит правдоподобно… — оценил генерал Кабаков.

— Кто тебя учил так близко к телу нож держать? — спросил я Анвара и показал стойку с ножом около пояса. Ту самую стойку, в которой он стоял.

— Ивон учил. Он у нас специалист по ножевому бою. Говорит, если рука впереди будет, ее захватить легко.

— Кто попытается захватить руку с ножом, сам без рук останется, — сказал я. — Большая часть ударов ножом — режущая. А если говорить точнее — полосующая…

* * *

Я успел еще получить новенький военный билет рядового запаса, где, правда, указывалось то, что я, по решению Военного Трибунала, разжалован в рядовые из старших лейтенантов и уволен из армии — что мне лично не слишком нравилось, потому что такое событие может вызвать ненужные вопросы у того, кто возьмет этот военный билет в руки. Но военно-учетная специальность в новом военном билете была указана правильно. Знающий человек по этому номеру ВУС сразу определит, что я бывший офицер спецназа ГРУ. Этого я и не скрывал. Так говорила и моя «легенда», а изменять ее я не намеревался.

Чтобы избавить себя от похода в магазин со «старшим братом», я еще какое-то время бесцельно поколесил по Москве, дожидаясь момента, когда стемнеет. Это чтобы узнать город и при искусственном освещении обрести какую-никакую привычку. Утренней поездки до дома было мало, я присмотреться к Москве не успел.

И только после того, как я почувствовал себя за рулем уверенно и при свете фонарей, я вернулся в знакомый двор, где теперь стояло так много машин, что я с трудом нашел место для парковки. Не очень удобное место — одним колесом пришлось на бордюр заехать. Но дорожный просвет моего «китайца» позволял это сделать. По дороге, когда убивал время, я сам, без компании «старшего брата», заехал в магазин, купил пельмени, килограмм яблок, полкило винограда, яйца и колбасу, несмотря на то, что это продукт, как я уже знал, вегетарианский. Было подозрение, что пельмени тоже следует отнести к вегетарианским продуктам, хотя цена говорила о другом.

Ключами я воспользовался только для того, чтобы войти в подъезд, заходить с ключами в квартиру, где находился хозяин, я постеснялся. На звонок в дверь долго никто не открывал, и я уже хотел было все же воспользоваться ключами, когда услышал тяжелые шаги. Должно быть, Юрию Афанасьевичу было сложно подняться и подойти к двери. Но он все же себя пересилил и подошел. Уважаю людей, которые умеют себя пересиливать.

— Что, брат, так долго? Я ждал тебя, ждал… — сказал он, распахивая дверь на всю ширину проема. — Пришлось одному в магазин сходить. А я твоего вкуса не знаю. Каждый свое предпочитает.

— Я по дороге сам заехал, — ответил я, оправдываясь, и протянул ему пластиковый пакет.

Подполковник заглянул, просмотрел содержимое, поморщился.

— А это?.. — Он показал кулак с оттопыренными большим пальцем и мизинцем.

— Я за рулем. Потому не потребляю…

Спиртным от него пахло не сильно, хотя подполковник был явно в определенной кондиции. Наверное, потому, что пил он не водку, а вино, которое имеет не только алкогольный запах, но и аромат. Может быть, он пил даже хорошее вино. Я не знаю, как обстоит дело в московских магазинах, но у нас в поселке хорошее вино купить было невозможно. Даже в красивых дорогих бутылках продавали откровенный суррогат. Хотя я и не большой знаток спиртных напитков, но разницу видно сразу.

Несмотря на откровенное неодобрение «старшего брата», я поужинал под его приглядом, после чего сел рядом с ним перед телевизором. Дома я вообще телевизор не смотрел. У меня просто времени на это не было, и здесь, в Москве, удивлялся, как может Юрий Афанасьевич смотреть глупейшие сериалы, где все поступки героев нелогичны, где даже режиссер, похоже, не понимает, какие чувства должен изображать актер. А герои сплошь такие, что хочется за нож схватиться и телевизор изрубить на куски. Останавливает в этом случае только то, что есть и другая категория героев — откровенные козы и козлы, вокруг которых все и вертится. Рубить коз и козлов просто так мне показалось лишним.

Устав от такого просмотра уже через полчаса, я спросил, где меня устроят на ночлег. Подполковник Ветошкин, все же сохранивший в себе представление об армейском порядке, раскрыл шкаф, где было аккуратно разложено по полочкам постельное белье. За другой дверцей шкафа, как я помнил, находилось записывающее устройство с камер видеонаблюдения. О том, почему камеры не работали во время моей беседы с генералом Кабаковым, Юрий Афанасьевич не спрашивал. Может быть, еще и сам не знал, что отправил полковнику Нифонтову пустой компакт-диск.

«Старший брат» выделил мне, что полагается из постельного белья, и молча, слегка недовольно, показал на диван в другой комнате. Видимо, Юрий Афанасьевич рассчитывал приобрести более разговорчивого квартиранта, с которым не грех было бы побеседовать на наболевшие темы перед видеокамерой. Но, как говорится, получилось: «от винта!» Я, впрочем, не заморачивался его хмуростью и идти навстречу желаниям подполковника Ветошкина и полковника Нифонтова не желал. И вообще, мне никогда не нравилось, когда меня снимают без моего согласия. Даже фотографируют, как любит делать, например, моя жена. Она постоянно ловит моменты, когда человек чем-то увлечен, и не думает о том, как он выглядит со стороны.

— Я рано уеду, — предупредил я. — Просыпаюсь я без будильника. Завтраком не побеспокою?

— Нет-нет, все в порядке… И света я не боюсь. Можешь включать хоть во всей квартире…

* * *

Проснулся я, как и полагается, когда за окнами было еще темно и неясно, что в домах напротив люди уже встают. Свет горел только в отдельных окнах и, как мне подумалось, там, где кто-то еще не ложился. Москвичи не привыкли спать по четыре часа в сутки, как полагается в спецназе ГРУ. Наверное, из-за меня в квартире подполковника Ветошкина нагорят дополнительные киловатт/часы электроэнергии, но я думаю, что ФСБ оплатит ему издержки на содержание «младшего брат». Тем более издержки эти будут небольшие. «Младший брат» даже питаться желает самостоятельно то ли в силу природной стеснительности, то ли из нежелания кого-то обязывать и в результате быть обязанным самому.

Выехал я тоже в темноте, поколесил по Москве, сделал несколько пробных посадок — подвозил людей за скромную цену, которую они сами назначали, но эта цена каждый раз была выше дневного жалованья командира взвода спецназа ГРУ. Я просто не знал московских цен на такси, и потому спрашивал в ответ:

— А сколько заплатишь?

Мне называли цену, я соглашался и ехал. Так, тренируясь, дождался нужного времени и направился к месту, где должна была разыграться заученная сцена. На ту самую стоянку, дань за работу на которой собирал уголовный авторитет Алишер.

Дальше все было разыграно как по нотам, с той только разницей, что в дело неожиданно вмешался еще один «бомбила», что стоял вместе с Анваром и Юнусом и другими парнями возле первой машины. Он не читал сценарий и не знал, что третий в этой ситуации — лишний. Знакомить его со сценарием у меня желания не было.

Пришлось действовать «по обстоятельствам», но мне это привычно. Есть в практике спецназа ГРУ такая специальная формулировка. Парень был настоящий громила ростом под сто девяносто сантиметров и весом явно за сто тридцать килограммов. Он обладал ярко-выраженным западноукраинским акцентом. Сами Анвар с Юнусом от его вмешательства даже слегка растерялись. А парень, видимо, считал себя не просто «крутым», но и неукротимым, хотя я его неукротимость определил бы как наглость и тупое непонимание опасной ситуации.

Он громко проклинал меня, обещая все муки «паяльника в заднице» и «утюга на животе», даже тогда, когда уже лежал после моих лоу-киков[16] на газоне и не мог подняться на ноги. Добивать его я не стал. Может кому-то показаться чрезмерным, когда человек ростом сто семьдесят шесть сантиметров и весом в восемьдесят килограммов закатывает такого большущего типа в асфальт. Да и асфальт от его лексикона должно «пучить, как живот от квашеной капусты с молоком».

Позже я узнал от генерала, что одно колено я громиле все же сломал. А после громилы в дело вступили Юнус с Анваром. Юнуса я плотно уложил ударом локтя. Причем бил без жалости, по-настоящему. Анвара «уронил», как и было запланировано, ударом в лоб, после чего наступил ему коленом на локоть так, что заблокировал одну руку. Он попытался, как минувшим днем в спортзале, прикрыться другой рукой, но я выбрал для своего кулака кратчайшую траекторию и ударил прямым ударом снизу вверх.

Конечно, подействовал и дополнительный удар затылком об асфальт, но не моя вина, что Анвар ушел с газона, где почва была мягче. При этом я видел точку, в которую наносил удар. И знал, что перелом челюсти я ему обеспечиваю. И думал при этом, что хотя бы несколько дней парни с ножами не будут появляться на улицах. Местным жителям будет спокойнее. Может, я даже кого-то, сам того не ведая, спасу. Хотя я все же допускал, что ножи они носят не по природной агрессивности и не из национального колорита, а для самозащиты, поскольку профессия «бомбилы» в Москве более опасная, чем в других городах России.

В российской глубинке люди не имеют возможности так платить за такси, как москвичи, и потому «бомбилы», как я слышал, в провинции зарабатывают в три раза меньше московских. Потому в провинции их и грабят реже. А в Москве существуют, как меня предупреждали, целые банды, специализирующиеся на «бомбилах» и даже на легальных таксистах, хотя те выручку обычно сдают в кассу. А у «бомбил» все деньги в кармане. Порой это средства, заработанные за значительный период. Их просто негде больше оставить. И иметь при себе средства защиты, если не умеешь защититься руками и ногами, бывает просто необходимо.

Но это были не мои проблемы. Отбившись от агрессивных парней, я отвез женщину, что села ко мне в машину, на улицу Красной Сосны в какой-то автосалон, после чего сразу же вернулся на ту же стоянку. Никого из участников предыдущего действа я не застал. Только машина Ивона ждала в очереди уже второй. Сам он стоял в толпе других «бомбил», кивал в мою сторону, что-то рассказывая. Ему самому, видимо, уже рассказали. Травмированные парни уже уехали. Может быть, с пассажирами, хотя, скорее всего, без них. Состояние у всех троих должно быть нелегким.

Я не знал, решатся ли они обратиться в травмпункт, поскольку оттуда данные о любых побоях сразу передаются в полицию. Захотят ли они в полицию обратиться? В этом у меня было сомнение. Но я мысленно пожелал всем троим удачно добраться до кровати и хорошенько отдохнуть. При интенсивном московском автомобильном движении избитому человеку ехать за рулем не просто сложно, а опасно. Реакция уже не та, да и боль мешает сосредоточиться на дорожной обстановке.

Я сидел в машине, когда ко мне подошли двое «бомбил» — Ивон и какой-то щуплый и жилистый азербайджанец с тонкой и ехидной полоской усов на верхней губе. Меня всегда смешили такие усы, но кто-то, видимо, видел в них особый шик и потому носил. Но это дело вкуса, и моей вины в этом нет. Вкус тоже имеет право на то, чтобы быть испорченным.

— Что ты к обществу познакомиться не выйдешь? — спросил Ивон, когда я опустил боковое стекло. — У нас здесь коллектив сплоченный. А работа такая, что друг друга поддерживать надо. Без общества в этом городе никак не обойтись…

— Только чуть странное общество. Набросились сегодня на меня трое здесь же… Да еще с ножами! Еле отбился…

— Я видел. Как раз подъехал. Классно ты их отработал. Специалист, не иначе, сразу видно.

— Был специалист, да весь вышел… — вздохнул я с большущей вселенской тоской. Получилось вполне натурально. Даже я поверил бы, если бы не знал правды. А то недавно нюни распустил: нет, дескать, у меня артистических способностей. А они глубоко, видимо, заложены и только в нужный момент проявляются…

— Что так? — спросил азербайджанец с усиками.

— Ты из Дагестана? — спросил я в ответ, хотя уже определил его национальность каким-то неуловимым образом.

— Я из Азербайджана.

— Тогда, ладно… скажу…

— А если бы Раф из Дагестана был? — поинтересовался Ивон.

— Тогда не сказал бы ничего.

— Что, дагестанцев не любишь? — спросил Раф с некоторым вызовом. — Обидели они тебя, что ли?

— Я себя в обиду не даю. И сегодня уже доказал это. Только дагестанцы, мне кажется, должны ко мне относиться плохо. Я дважды по полгода в командировках в Дагестане был.

— И что ты там делал? — откровенно спросил Ивон.

— Убивал… — не менее откровенно ответил я. — Я был тогда командиром взвода спецназа ГРУ. Занимался уничтожением дагестанских банд, отлавливал парней, что от ИГИЛ на Кавказ направляются. Хорошо пострелять довелось…

Говорил я уверенно и жестко. Таким словам должны верить.

— Это биография, — согласился мой собеседник и протянул мне руку, представляясь: — Я Ивон из Молдавии. В Приднестровье ты, надеюсь, не воевал?

— Не-а… — отрицательно мотнул я головой. — Когда там война шла, я еще в школе учился. Можешь ко мне относиться с чистым сердцем.

— А что со спецназом? Почему ушел?

— Ушли… — поправил я. — Приговор Военного Трибунала Южного Военного Округа: «Разжаловать в рядовые и уволить из армии».

— За что так жестоко? Плохо воевал? Или еще в чем-то провинился?

Я поморщился.

— Говорят, хорошо воевал. Даже награды кое-какие имею. Их лишить не решились, потому что они кровью заработаны. Пусть и чужой, но — кровью. А потом подрался, троих идиотов на инвалидность отправил. Двое тоже с ножами на меня полезли, к моему счастью.

— Почему к счастью?

— Иначе меня просто посадили бы. Припаяли бы «Превышение мер самозащиты». Спецназовец ГРУ любым судом рассматривается как «человек-оружие». Это неофициально, но так оно и есть. Многие наши парни на этом погорели. Голыми руками дрались и под суд попадали. Но там еще один важный аспект учитывался. Так получилось, что при мне пистолет был. Я его даже не доставал. Одними руками обошелся. Пистолет в кобуре оставался, но его тоже учли.

— Нормально, значит, руками работаешь, — заметил молдаванин. — И ногами, я видел, тоже бьешь прилично.

Раф шагнул ближе, протянул руку и тоже представился, хотя я уже знал его имя, но смотрел он при этом на меня достаточно кисло. Моя биография даже в урезанном виде, без детализации, ему явно не понравилась. Вообще-то азербайджанцы с дагестанцами считаются родственными народами. Может быть, это сказалось, может быть, панисламское братство сработало, может, еще что. Но Раф не желал видеть во мне героя и откровенно показывал это всем своим видом.

— Значит, на службе драться научился? — спросил Ивон, который, в противовес товарищу, желал, как мне казалось, сойтись со мной ближе. Я вроде бы тоже против не был. Кроме того, сквозил в его вопросе какой-то особый интерес.

— И не только драться. На службе я много чему научился.

— Да, наверное, — согласился Ивон и мотнул черными кудрями. — Учат вас, я слышал, здорово. Ножа ты, по крайней мере, не испугался. Это я видел.

— Двух ножей… — поправил я. — Но меня еще в училище учили, если ты достаешь ствол, то стреляй. Это же касается и ножа. А доставать его, чтобы напугать — это для слабонервных. С мужиками такая показуха опасна.

— А кто тебя пугал? — спросил Раф с некоторым вызовом.

— Тот, что первым нож достал. Киргиз, как мне показалось.

— Узбек, — поправил Ивон. — Он просто нож к животу приставил. На удар не решился. Ты ловко у него нож отобрал…

— Отработанный вариант. Причем простейший. Точно так же отбирается и пистолет, если человек не стреляет.

— А если бы Юнус ударил? — продолжал Ивон свой допрос.

— Тогда последовал бы другой прием. И он просто напоролся бы сам на свой нож. А так — легко отделался.

— Он легко отделался, — согласился Раф. — Он мне пять минут назад звонил. У него — сотрясение мозга, у Анвара — сотрясение мозга и перелом челюсти, у Олеся, это третий, что с ними был, перелом коленной чашечки. Кто на них напал, они не знают. Подозревают, что скинхеды. Какие-то парни в черных куртках-косухах, бритоголовые. Подъехали на «Харлеях» без номеров. Шесть человек. Это для полиции версия. Юнус просил тебя не трогать. Они сами с Анваром будут с тобой разбираться, когда из больницы выйдут. А они обиды не прощают. Так что мотал бы ты лучше в свой Краснодар…

— Да ничего не будет, — уверенно сказал Ивон. — Не бери в голову… Договоримся с ними. Ты где в Москве остановился?

— Старший брат у меня здесь живет. Подполковник. В Академии ракетных войск и артиллерии преподает. Пока у него живу.

— Есть, короче, где жить. А как жить думаешь? Так же, на машине собираешься промышлять? Или куда на службу устраиваться будешь? Если брат тебя пропишет, можешь в ментовку податься. Там парней с такой биографией с руками возьмут. Хотя твой приговор может против тебя сыграть. Это, как ни крути, судимость…

— Не знаю еще… У меня же семья в военном городке осталась. Жена и две дочки. Дом скоро сдавать потребуется, раз меня уволили. Договор аренды через три месяца кончается. Надо думать, где семью устроить.

— Ладно… Ты сегодня до вечера «бомбишь»?

— Пока не надоест.

— Давай в шесть вечера здесь встретимся. Может быть, я к тому времени что-нибудь тебе предложу. У меня знакомый набирает себе команду. Он начальником охраны работает. Ему серьезные ребята нужны. Сам говорил. И меня хочет взять к себе. Я к нему днем заеду. Договорились?

— Договорились… — согласился я. — Постоянная работа — это серьезнее. А то ведь машина и сломаться может…

— Номер трубки своей дай, если что, я позвоню…

Первая машина уехала с клиентом. Ивон загнал мой номер в свою трубку и поспешил перегонять свою машину на первое место в очереди…

Глава пятая

Генерал Кабаков был опытным человеком и предвидел такую ситуацию, при которой у меня могут спросить номер телефона. Сам он знал, что прослушать можно любой номер. И потому выделил мне для связи совсем простенькую трубку, которую я включил на «виброзвонок» и убрал в самый дальний внутренний карман своей камуфлированной куртки. «Виброзвонок» был необходим на случай, если кто-то будет рядом со мной, когда позвонит генерал, но при этом человеке нельзя будет разговаривать. В этом случае мне необходимо будет позже, когда буду свободен, самому позвонить.

Я только отвез клиента к Ярославскому вокзалу, когда позвонил генерал. Клиент расплатился со мной, я убрал деньги и вытащил трубку, чтобы не разговаривать на ходу и не связываться с инспекторами ГИБДД, которые этого не любят.

— Как дела, старлей? — сразу спросил Сергей Павлович.

— Нормально, товарищ генерал. Познакомился с Ивоном и с Рафом. Раф — это дружок нашего Юнуса. Ивон сам идет на контакт. Чем-то я ему сильно понравился. Обещал на постоянную работу в охрану устроить. Что и требовалось.

— Юнус с Анваром сидят сейчас напротив меня. Из больницы их отпустили из-за отсутствия медицинской страховки. Говорят, что ты перестарался, бил их с жестокостью.

— Не совсем так. Я бил так, чтобы это выглядело реально, а не киношной показухой. Создавал впечатление. И Ивон оценил это. Наверное, как раз благодаря такому моему поведению он и ищет контакта.

— Подожди пять секунд… — Генерал зажал трубку ладонью, видимо, разговаривал о чем-то с моими «компаньонами» по драке. И только через минуту заговорил снова: — Ивон, мне подсказывают, помешан на боевых системах, на единоборствах. Просто болеет этим. Мечтает стать супербойцом. А насчет Рафа Юнус предупреждает, что это очень скользкий и подлый тип, который может ударить ножом в спину. Будь с ним осторожнее, не иди на контакт и постарайся ничем не обижать. Он чрезвычайно обидчив. Не подставляйся…

— Я понял, товарищ генерал. Ивон сегодня назначил мне встречу. Желает, видимо, свести меня с Валентином Немчиновым, который набирает себе в охрану людей, и самого Ивона желает привлечь, а Ивон хочет меня захватить. В восемнадцать часов мы встречаемся на той же стоянке.

— Отлично. Значит, сработало. Именно на это мы и рассчитывали, когда начинали операцию. После встречи доложи все мне в подробностях. Буду ждать твоего звонка.

— А если встреча затянется?

— Звони в любое время. Трубка у меня всегда с собой. Ночью, буду спать ложиться, рядом с подушкой положу. Не стесняйся. Время у нас с тобой — военное…

— Я понял, товарищ генерал…

* * *

До конца рабочего дня я еще трижды заезжал на ту самую стоянку такси. Мельком познакомился почти со всеми «бомбилами», хотя близкого контакта ни с кем не завел. Просто запоминал лица, да и то машинально. Ко мне уже относились, похоже, как к своему, хотя в общих разговорах и коллективных перекурах, как человек некурящий, я участия не принимал.

Красивая драка, похоже, создала мне авторитет «крутого» парня, а дружить с «крутыми» хочется всем, кто сам о себе так сказать не может. Эта истина работает не только среди «бомбил», но и в человеческом обществе вообще, поскольку люди в наше время чувствуют себя малозащищенными и всегда надеются, что с помощью кого-то «крутого» смогут при необходимости себя защитить.

При этом я и заработал вполне прилично. И даже мысль в голове крамольная появилась, что хорошо бы всегда вот так «бомбить» и не связываться больше со службой, не знать больше интенсивных и изнурительных тренировок, не рисковать жизнью в боевых операциях, за участие в которых, правда, платят тройное жалованье, тем не менее, ты всегда рискуешь потерять жизнь. Я словно забыл, что и сейчас участвую в такой же боевой операции, и именно благодаря этому стал так неплохо зарабатывать.

Но я легко отогнал от себя эти мысли. Раньше, бывало, мне случалось думать о богатых людях, которым нет нужды заботиться о завтрашнем своем дне. Денег у них хватит и на завтра, и на послезавтра, и еще детям останется. Я даже пытался представить себе таких людей, но никак не мог понять смысл их существования. Заработать больше денег? Ради чего? Зачем им столько? О чем вообще такие люди думают? Бывают ли у них заботы, которые не касаются накопительства, приобретения и развлечения? Но, видимо, деньги были такой большой заразой и одновременно таким видом энергетики, которая постоянно требовала себе подпитки. И подпитка эта могла осуществляться только за счет увеличения банковского счета.

Я очень быстро заработал небольшую сумму, но тут же прикинул, во что эта сумма может вылиться, если я буду так зарабатывать каждый день, и это уже стало «ломать» меня, прежде такого крепкого и несгибаемого. Прийти к какому-то определенному выводу, а через него — к сомнительному решению я не просто не мог, я панически не желал этого. Именно так, именно панически. И потому я отбрасывал от себя все мысли о том, чтобы кардинальным образом изменить свою жизнь.

Наверное, я все же отдавал себе отчет в том, что в настоящий момент я работаю под «крышей» такого солидного заведения, как ФСБ. Мне не приходится «отстегивать» значительную часть своего заработка уголовному авторитету за право пользоваться стоянкой для такси. Другим тяжелее. И если я ввяжусь в такой вид деятельности, мне придется жить так же, как другим «бомбилам».

Я уже слышал сегодня разговор о квартире, которую хотел купить один из них. И не в Москве, а в Подмосковье. Он жаловался, что еще пару лет придется за эту квартиру «пахать». Значит, не каждый день бывает таким удачным, как этот. Не зря же говорят, что новичкам везет.

Тем не менее потратить часть денег я все же мог себе позволить. И ближе к вечеру заехал в охотничий магазин на проспекте Мира и купил себе бронежилет скрытного ношения с защитой от ножевого удара. Наверное, я мог бы выпросить такой бронежилет бесплатно у того же генерала Кабакова, поскольку подписал с ФСБ договор о временном поступлении к ним на службу в своем прежнем звании старшего лейтенанта. Но мне это показалось неудобным.

Приобретение бронежилета скрытного ношения было вызвано, как я сам прекрасно понимал, сообщением Юнуса о Рафе, который способен нанести исподтишка удар ножом в спину. Когда меня атакуют в лицо, я не боюсь, я всегда сумею за себя постоять, даже без оружия против вооруженного. Не зря же я тренировался. Но от удара в спину никто не застрахован. У нас в батальоне заместителя начальника продуктового склада убил ножом в спину мальчишка на улице. Простой мальчишка, которому взрослый офицер сделал замечание. Лезвие ножа вошло между позвонков и перерубило спинной мозг.

Я, естественно, подготовлен не так, как заместитель начальника продуктового склада. Но на затылке и у меня глаз нет. А если человек маниакально подозрителен, если он обидчив и вдобавок к этому подл, удара ножом от него всегда можно ожидать. Тем более я не всегда мог правильно проконтролировать свои слова, и часто случалось, что обижал человека, даже не думая об этом.

Это и подвело меня к покупке бронежилета скрытного ношения. А если спрашивать такой бронежилет у генерала Кабакова, Сергей Павлович обязательно поймет, что толкнуло меня на эту просьбу. И подумает, что я боюсь. А я не боюсь, я просто предпочитаю быть осторожным, оберегая себя для полезного дела…

* * *

В половине шестого мне на мой личный смартфон позвонили с незнакомого номера. Причин скрываться от кого-то я не видел, с коллекторами мне делить было нечего, от алиментов я не убегал, поскольку имел только двоих родных дочерей, о которых всегда заботился. И потому ответил без сомнений, но не привычным армейским представлением, а только по фамилии.

— Ветошкин. Слушаю вас…

— Алексей! — услышал я голос Ивона. — Ты где сейчас?

— На проспекте Мира.

— Свободен?

— Только что от пьяного пассажира с трудом избавился. Он все не знал, куда ему ехать. Половину Москвы исколесили. Приедем, он передумает, просит в другое место. И там та же история.

— Хоть заплатил?

— Нормально. Не обидел.

Врал я вдохновенно, чтобы скрыть свои недавние мысли о бронежилете, который сейчас лежал у меня на коленях. Такой пассажир был у меня еще перед обедом. И не сильно он меня утомил, поскольку человек я — предельно терпеливый.

— Можешь сейчас к нам в спортивный клуб приехать? Наш тренер желает на тебя взглянуть.

— Говори адрес.

Ивон назвал адрес, который я без труда запомнил и даже не стал сразу загонять в память навигатора. Но в данном случае сработала не моя память, вернее, она самая, но в другом качестве. Просто я уже знал этот адрес от генерала Кабакова. Адрес был указан в инструкции, которую шифротелеграммой получил для меня майор Васильков, и с которой он меня, естественно, сразу ознакомил.

— А что за клуб? — спросил я.

— Клуб спортивного ножевого боя.

— А вот это уже интересно… — протянул я. — А какое я имею отношение к вашему тренеру, что он желает со мной познакомиться?

В трубке Ивона гуляло эхо. Голос его двоился. Это говорило о том, что был включен динамик громкой связи. То есть Ивон разговаривал со мной так, чтобы разговор был слышен еще кому-то. Видимо, тренеру.

— Ну, я же говорил тебе сегодня. Ах, это-то я и не сказал, кажется. Наш тренер имеет собственный клуб. Он же работает начальником охраны в лаборатории. И набирает охрану из надежных парней. Тренер и начальник охраны — это одно лицо. Валентин Иосифович говорит, что, кажется, знает тебя.

— Как его фамилия? — спросил я резко.

Собеседник моей резкости не испугался.

— Немчинов. Валентин Иосифович Немчинов.

— Я его тоже знаю. По крайней мере, заочно. Очно мы, если мне память не изменяет, никогда не знакомились. И в схватках не встречались. Всегда соревновательная сетка разводила. Кстати, я тренировался у его первого тренера, Маслякова. Хорошо, Ивон. Я еду. Машину там есть где поставить?

— Есть. Клуб размещается в подвале Дома культуры. Перед Домом культуры большая площадка, где все машины ставят. Приезжай, я тебя встречу. Когда будешь?

— Если не застряну в «пробке», то через сорок минут.

— Через сорок минут я выхожу на крыльцо…

Ехал я, почти не превышая скорости, вместе с идущим по дороге потоком машин. То есть ехал со скоростью, соответствующей реалиям, а не дорожным знакам. Когда все едут одинаково, даже на большой скорости, легче ориентируешься. А если будешь ехать, придерживаясь существующих правил, которых, кстати, окружающие не придерживаются, то только успевай смотреть, кто норовит тебе в бок или в багажник въехать. И кто-нибудь обязательно въедет. Лучше уж заплатить штраф за небольшое превышение скорости, чем потом ждать, когда тебе отремонтируют машину. Даже за счет страховой компании того, кто в тебя въедет, — это все равно не скоро. Особенно за счет страховой компании…

По дороге мой смартфон еще раз «позвал» меня. На сей раз с городского московского номера. Я не ответил, потому что еще не научился подключать смартфон к мультимедийному комплексу машины, чтобы разговаривать на ходу, не держа трубку в руке.

К Дому культуры я подъехал раньше, чем планировал. Машину поставил рядом с блестящим лаком «Бентли» Немчинова. Ивона на крыльце еще не было. Тогда, в ожидании его, я позвонил по номеру, который меня вызывал. И сразу узнал голос «старшего брата», который был уже сильно навеселе.

— Алексей, меня тут жена навестить приехала. Так что не пугайся, когда вернешься и увидишь ее дома. Я сам сейчас на часик убегу по делам…

— Я в течение часа еще не приеду, — пообещал я. — Вероятно, поздно вернусь.

— Все равно. Я на всякий случай решил предупредить. Такая женщина, выглядит намного моложе своих лет. С фигурой манекена…

— Манекенщицы, — поправил я неуверенно.

— Нет. Манекенщицы поголовно — дохлые уродины, которые умеют только жуткие рожи строить, что вполне в извращенном вкусе современных модельеров. У манекенов фигуры лучше, и лица приятнее… По крайней мере, не всегда на нервы действуют и не угнетают. Значит, не пугайся. Она уже утром уедет. Познакомишься, зовут ее Ирина Александровна…

— Я понял, «брат». Извини, я за рулем, а впереди машина ГИБДД. Высматривают, кто с трубками в руке ездит…

Это я так соврал, чтобы разговор побыстрее закончить, потому что на крыльцо вышел Ивон, сразу заметил мою машину и направился к ней.

— Давно ждешь? — спросил молдаванин.

— Две минуты. Успел только брату позвонить, предупредить, что задерживаюсь, — объяснил я. На всякий случай — он мог видеть трубку у меня в руке.

— Я не думаю, что ты сегодня тренироваться будешь. Так что надолго не задержишься.

— Да я и спортивную форму с собой не взял. Из дома не взял. Не думал, что в Москве тренироваться придется. Но думаю, что смогу здесь купить. Магазинов в Москве на всех хватит. И деньги, немного, но есть…

Мы поднялись на крыльцо. За тяжелыми стеклянными дверями сидела дежурная и привычно занималась тем, чем занимаются все старушки на такой работе — вязала внукам шерстяные носки. Я приветливо кивнул, Ивон, видимо, поздоровался с ней еще раньше, и мы без всяких возражений прошли сначала по коридору до лестницы, по ней спустились в подвал, который больше напоминал бомбоубежище с толстыми бетонными колоннами, подпиравшими потолочные балки. Тем не менее подвал этот выглядел более приличным, чем в спортивном зале ФСБ, хотя я видел там только специализированный небольшой зал, судя по татами на полу, для борьбы, и вполне допускал, что там же могут находиться и другие, более приличные и пригодные для занятий спортом помещения.

Народу в зале было немало. Намечалась теснота. Разбившись на пары, молодые спортсмены спарринговали с ножами.

Найти глазами тренера я сразу не смог. И только после того, как один из спаррингующих снял маску и шагнул в нашу сторону, я узнал в нем Валентина Немчинова. Я изобразил на лице приветствие и шагнул ему навстречу. Немчинов был примерно одного со мной роста, только внешне более крепкий, широкоплечий, обладающий, на мой взгляд, некоторым избытком мышц.

Я никогда не был противником атлетически развитого тела. Но тело бойца спецназа, в моем понимании, должно быть сухим и сильным, должно иметь не столько развитые накачанные мышцы, сколько хорошо работающие связки и сухожилия. Хотя мышцы тоже играют важную роль в любой схватке, но, когда они перекачаны упражнениями с тяжестями, они становятся «забитыми» и больше мешают, лишая спортсмена быстроты и резкости.

Мои собственные мышцы никого не могли поразить объемом. Они были «сухими» и крепко переплетенными, обладали определенной физической силой, которую дает работа с весом собственного тела вместо «железа». Упражнения с весом собственного тела на специально разработанных тренажерах составляют основной вид силовой подготовки бойца спецназа ГРУ. Я и мои солдаты проходим подготовку именно на таких тренажерах, а вовсе не на силовых, которые я увидел в этом зале, стоящими в стороне, у стены.

— В Москву, значит, перебрался, Алексей? — сразу перешел на «ты» Немчинов.

— Ну, как перебрался. Просто пытаюсь устроить свою жизнь после некоторых не слишком приятных событий. У меня же семья, мне о детях заботиться надо.

— Это естественное желание. Наслышан о твоих делах. Что-то похожее на сегодняшнее?

— С той только разницей, что случилось это на автовокзале в Краснодаре.

— Там и суд был?

— Нет, окружной Военный Трибунал у нас в Ростове сидит. В Ростове и судили.

— Да, у нас сейчас в стране как, если тебя изобьют и на инвалидность отправят, то ты можешь подать в суд. А если тебя пытались избить, а ты ответил адекватно, то ты виноват, что жив остался…

— Что жену свою в обиду не дал… — добавил я. — Детей защитил…

— Так что ты легко отделался. Мне рассказывали, что после таких приговоров Трибунала, как у тебя, дело обычно передается гражданским следственным органам.

— Да, — на ходу импровизировал я. — Было и такое. Но там не нашли в деле состава преступления. И дело закрыли.

— Дорого обошлось? — спросил Ивон, стоящий рядом.

— Дорого, — согласился я, — офицеры всего батальона скидывались. Сам я не потянул бы такую сумму. Тем более только перед этим машину купил…

Даты можно было при необходимости подтвердить документально. Все совпадало, и я это просчитал в голове. Я знал, что против самого Немчинова следственное управление ФСБ ничего не имеет, как и против Ивона, то есть они не состоят на подозрении, тем не менее, если кто-то будет задавать вопросы Валентину или Ивону, мои данные могут дойти до кого-то заинтересованного. Потому следовало соблюдать осторожность даже на словах.

— Ладно. Давай ближе к нашим делам… Относительно устройства на работу. Лицензии охранника у тебя, как я понимаю, нет?

— Нет. Но ее разве сложно получить?

— Раньше можно было получить за один день. Сейчас сложнее. Но у меня есть связи, помогут. Твое дело — договориться с братом относительно регистрации. Чтобы получить в Москве лицензию и работу, тебе необходимо здесь «прописаться». Если твой брать не захочет, я думаю, что смогу решить и этот вопрос. В группе у меня половина москвичей, из них половина согласится по моей просьбе зарегистрировать человека у себя. Разумеется, проживать ты будешь при этом у брата. Потом что-нибудь подыщешь. Может, снимешь квартиру, может, еще как-то выкрутишься. Тебе же семью содержать надо. И перетащить сюда их тоже нужно.

Будь готов потратить на чиновников определенные средства. Просто так в Москве дела не делаются. Даже если ты имеешь на что-то право, чтобы это право реализовать, следует платить.

— Я понимаю. И готов…

Об этом я давно уже знаю и потому не удивился. Но надеялся, что деньги, которые я зарабатываю «бомбилой», помогут мне решить некоторые вопросы. Да и другие средства у меня имеются. И в ФСБ я кое-что должен получить…

— Семья когда переезжать думает?

— Как только срок договора с ХОЗО закончится. Три месяца осталось. За три месяца надеюсь устроиться. Успею?

— Успеешь, — согласился Валентин. Тон его был деловым, и напоминал он мне совсем не тренера, а скорее руководителя предприятия, каковым он и являлся по основному своему профилю. Хотя я не знал, существует ли у Немчинова личная охранная фирма, или в той лаборатории, где он работает, есть свой отдел охраны, который он возглавляет. Но в любом случае, лицензия на осуществление охранной деятельности нужна и там, и там. Требуется только решить вопрос с регистрацией. Про «резиновые» московские квартиры не слышал и не читал, наверное, только слепой и глухой. А это значило, что вопрос с регистрацией вполне решаемый. Хотя обратиться к генералу Кабакову, видимо, все же придется. Генерал посодействует, и мне это обойдется намного дешевле.

— Тренироваться будешь у меня? — внезапно перешел Немчинов на другую тему, посчитав первый вопрос исчерпанным.

— Я бы предпочел не торопиться с выбором. Сходил бы в несколько мест, присмотрелся бы. Вообще, у нас с Масляковым хороший тандем получился. Мы друг друга понимаем. Где его зал, я знаю. На сборах там тренировался.

— Как хочешь… — вяло сказал Немчинов. — Таким бойцам, как ты, всегда предоставляется право выбора.

— Но я и у тебя попробовать хочу. Вдруг понравится…

— Надеюсь на это…

Я старался не навязываться Валентину в друзья, держался с чувством собственного достоинства, с пониманием веса и значимости, которые должны быть присущи чемпиону войск специального назначения. Немчинов это тоже понимал и ни на чем не настаивал. Только Ивон от нашего разговора слегка растерялся. Он-то считал, что привел в зал нового ученика, а этот ученик, как оказалось, сам о себе отнюдь не ученического мнения.

Мы с Немчиновым пожали друг другу руки, и он надел маску, чтобы продолжить спарринг. Ивон пошел меня провожать. Его машина стояла в стороне, но к своей машине он не пошел.

— Ты сегодня не тренируешься? — спросил я.

— В следующей группе. В последней. Сейчас вторая занимается…

— Много сюда народа ходит, — отметил я с одобрением. — Цена приемлемая?

— Восемь тысяч в месяц. Половину перечислением, половину наличными. Приемлемо…

— Ладно. Буду думать. Завтра увидимся.

— До завтра…

Глава шестая

Отъехав от Дома культуры, я прижался к бордюру, остановился. И сразу позвонил генералу Кабакову, как и обещал. Сергей Павлович ответил тут же. Видимо, ждал моего звонка. И, судя по тому, что говорил, прожевывая, был дома, ужинал.

— Слушаю тебя, Алексей Афанасьевич. Как успехи? Проблемы при встрече возникли?

— Только одна. Требуется московская регистрация. Тогда я смогу полноправно претендовать на лицензию охранника и на место в охране под руководством Валентина Немчинова.

— Ну, это проблема решаемая. Мы такой вариант даже обговаривали с твоим «старшим братом». За определенную сумму он готов все оформить. Мы заплатим, нам не сложно, тем более не из своего кармана, и даже не из твоего. А что касается лицензии, то она на тебя уже, наверное, готова, только тебе нужно сфотографироваться и предоставить мне две фотографии. Все остальное сделают за тебя.

— Фотографии какого размера?

— Придешь фотографироваться, скажешь для чего. Там знают.

— Хорошо. Немчинов предлагал свои услуги и с регистрацией, и с лицензией. Правда, предупредил, что услуги платные.

— Скажи ему, что у брата большие связи. Он все сделает. И бесплатно. Просто по-братски.

— Тогда у меня все, товарищ генерал. Еще «старший брат» звонил. Предупредил, что у него жена приехала. Завтра утром уедет.

— Она в курсе дела и не против твоего временного проживания в их квартире. Не переживай. Завтра уедет и помешать не успеет. Продолжай работу.

— У меня все, товарищ генерал. Конец связи…

— Подожди. Еще не все. Твой смартфон взят на прослушивание неизвестным нам оператором. Жена тебе не позвонит? Не скажет лишнего?

— Она знает только, что я в командировке в Москве. Может что-то не так сказать. Следует ее предупредить. Позвонить на домашний телефон.

— Боюсь, он тоже прослушивается.

Я думал недолго.

— Тогда следует позвонить комбату. Комбат у нас сменился. Новый комбат — человек, с которым можно договориться. Он к жене сам сходит, поговорит. Можно определить, кто прослушивает номера?

— Это не СОРМ[17] — абсолютно точно.

— Может, ГРУ взяло меня под охрану?

— Мы запрашивали — нет. Это что-то иностранное. Спутниковое. Но этот номер, по которому мы сейчас разговариваем, не прослушивается. Можем общаться. Но ты, старлей, осторожность соблюдай… Конец связи…

— Конец связи…

Я убрал трубку, выделенную мне генералом, далеко во внутренний карман. И поехал к «старшему брату». По дороге снова заехал в магазин, купил продукты, хотя не успел еще съесть те, что покупал вчера, но надеялся, что Юрий Афанасьевич помог продуктам не испортиться. При его габаритах это было бы естественным делом.

Машину я опять поставил там же, где и минувшим вечером. К этому времени во дворе собралось большое количество машин местных жителей, к которым я не принадлежал, и место мне опять досталось не слишком удобное. Снова пришлось заехать одним колесом на бордюр.

Включил сигнализацию, посмотрел на окно квартиры «старшего брата» и пошел в подъезд. Как и минувшим вечером, подъездную дверь я открывал ключом, но дверь в квартиру открывать не стал, позвонил. Все-таки в квартире находилась женщина. А я всегда предпочитаю избегать неудобных положений. И вообще не люблю хозяйничать в чужих владениях. По этой причине, если даже приезжаю в город, где у меня есть родственники, я предпочитаю останавливаться не у них, а в гостинице.

Жена Юрия Афанасьевича оказалась довольно милой симпатичной женщиной. Если смотреть издали, то еще достаточно молодой, и только вблизи бросались в глаза многочисленные мелкие морщины на верхней губе и на руках — основной признак возраста. Ко мне она отнеслась весьма приветливо, никак не «доставала» попытками поговорить по душам, и вообще беседовать с ней было приятнее, чем со «старшим братом», который тоже был дома, но сидел в пижамных полосатых штанах и в майке перед телевизором, смотрел очередную серию глупого сериала и потягивал вино.

Я предпочел ему не мешать, Ирина Александровна тоже не хотела мешать мужу. Она сварила купленные мной пельмени и села напротив, наблюдая, как я ем. Я, честно говоря, не пытался показаться чрезвычайно культурной личностью, не пытался, к примеру, держать вилку левой рукой — чему не был обучен с детства, тому и учиться не желал. Я предпочитал оставаться самим собой. И только после ужина Ирина Александровна сказала мне с улыбкой:

— А меня, признаться, муж напугал. Сообщил, что у нас временно будет жить чемпион всех российских спецназов по «поножовщине»… Я представляла этакого полудикого громилу. И рада, что вы не такой…

— Я только чемпион войск специального назначения по ножевому бою. По спортивному ножевому бою, если говорить официальным языком. Ножевой бой, это, грубо говоря, один из разделов фехтования, одного из самых интеллигентных и культурных видов спорта. Только со своей спецификой подготовки и соревнований. Обычно мы, ножевики, всегда обижаемся на термин «поножовщина». Но на вас я обижаться не хочу, только прошу уловить разницу между спортом и уголовной терминологией.

— Я поняла, — согласилась она.

В этот момент меня «позвал» мой смартфон, оставленный в куртке на вешалке. Звонил Ивон, который, как мне показалось, все еще находился под впечатлением от утренней драки.

— Леха, извини, что вечером звоню. У нас только-только тренировка закончилась. Я тут хотел тебе пару вопросов задать по утреннему событию. Сможешь любопытство мое удовлетворить?

— Спрашивай, — согласился я.

— Не по телефону. Скажи адрес, я приеду. Снизу позвоню, ты выйдешь…

Я назвал точный адрес. Но без номера квартиры.

— К нам кто-то в гости просится? — спросила меня хозяйка.

— Нет, ко мне человек приедет, позвонит, я выйду. Ему нужно кое-что уточнить…

* * *

Почти через час Ивон подъехал и позвонил. Я только-только нацепил на себя недавно купленный бронежилет, решив его просто померить и понять, как он будет смотреться под моей курткой. Снять его я не успел, поскольку как раз в момент нашего разговора сработала сигнализация в моей машине, следовательно, и на брелоке у меня в кармане. Я подскочил к окну и увидел, что около моей машины толпятся посторонние люди с палками, дергают за ручку, пытаясь открыть дверцу. Покушение на машину было откровенным, и это надо было пресечь.

— Извините, — сказал я Ирине Александровне, открыл окно, встал на подоконник и выпрыгнул на газон. Высота третьего этажа меня не смутила. Приземляться я умел. Зря, что ли, с парашютом больше четырехсот раз прыгал?

Ирина Александровна бросилась к окну за мной. Это я в последний миг перед прыжком заметил. А после приземления поднял голову и увидел испуг на ее лице. И подумал, что в туфлях на шпильке такой прыжок не совершить никогда. Почему про шпильки подумал, сам не понимал, хотя женщина была в домашних тапочках.

Я сделал рукой успокаивающий жест и заспешил к своей машине. Сразу отметил, что мне наперерез туда же от своей машины устремился Ивон. Он понял, видимо, что произошло, и спешил мне на помощь. Это, как я и догадался, было проявлением братства «бомбил», без которого, как говорил тот же Ивон, в этом городе не прожить. Но его путь был вдвое короче моего, и, как я ни старался, обогнать Ивона не смог. Вдвоем нам было бы легче, а так я опасался, что к моменту моего появления перед парнями Ивону уже прилично достанется. И оказался прав.

Я видел в руках троих из шестерых парней бейсбольные биты. Тяжелое и серьезное оружие против того, кто не обучен ему противостоять. Или обучен неправильно. Я сам однажды смотрел в Интернете, как один горе-учитель показывал, как надо подставлять предплечья, чтобы блокировать удар бейсбольной битой. Глупость несусветная, хотя автор ролика утверждал, что другого метода защиты нет и надо перетерпеть боль от удара. Он понимал, что будет очень больно. Но не понимал, что человек может таким образом рук лишиться.

Все зависит от того, как повернешь руку. Если удар придется по мягким тканям, мышцы будут просто повреждены, но через неделю восстановятся. А если рука подставится под другим углом, то удар примет на себя лучевая или локтевая кость. Это гарантированный сложный перелом, требующий скорой хирургической операции. И выздоровление будет длиться долго.

Но, видимо, тот ролик смотрел не только я один, и кто-то воспринял такие уроки всерьез. Может быть, кто-то стал так же других учить. Бедные люди! Сколько всякой глупости в Интернете можно встретить. У меня даже жена ругалась на кулинарные рецепты, которые только приводят к порче продуктов. А уж изучать по Интернету боевые единоборства вообще опасно.

Ивон принял размашистый удар биты именно на предплечья, и у него сразу же «отключились» обе руки. То есть он остался беззащитный, один против шестерых парней. Второй удар битой был нацелен в голову, но Ивон успел увидеть это и голову убрать, или просто бьющий не рискнул такой смертельный удар нанести, промедлил пару секунд, и потому бита обрушилась на плечо, наверняка сломав ключицу, а то и большой плечевой бугор, что гораздо хуже, потому что там есть кость, которая «любит» отрываться от сухожилий и может не встать на свое место уже никогда.

Ивон свалился на бок и получил еще несколько пинков в живот и в спину. Но тут подоспел я. Я видел, как высокий рыжий парень размахивается битой, чтобы ударить меня. Вместо того чтобы притормозить или отскочить, я увеличил скорость, совершил длинный скачок и не ударил, а толкнул парня в отведенное для удара плечо. Его развернуло вслед за битой, а я прямо с разбега нанес ему размашистый оверхенд[18]. Рыжий рухнул между моей и соседней машинами, у которой тоже сработала сигнализация.

А я уже не останавливался. Остановка была просто опасной. Парням с битами не хватало, видимо, решительности. А мне решительности хватало с избытком. Они чего-то ждали, но я ждать не стал и сразу растопыренными пальцами нанес удар в лицо тому, что стоял ближе. Он даже биту поднять не успел. Удар пальцами в глаза всегда очень болезненный, и парень, бросив биту себе под ноги, согнулся и закрыл лицо ладонями. Я видел, что именно он бил битой Ивона, и плотно сжатым кулаком трижды подряд ударил его по открытому затылку.

Я бил так намеренно, разозлившись из-за Ивона. В этом случае иногда ломается основание черепа, наступает поражение головного или спинного мозга, такие удары могут иметь летальный исход. Не случайно удар называется «хаммер», что переводится, как «молоток». Мой кулак был вполне в состоянии молоток заменить.

Третий успел поднять биту и даже размахнулся до того, как я приблизился, но ударил при этом по носу своего же товарища, стоящего позади. Тот взвыл с дикими матюками. Парень с битой замер и обернулся. Мне хватило этого момента, чтобы сократить дистанцию с разворотом и нанести ему классический бэкфест[19]. Удар свалил парня под ноги другим.

Но их еще оставалось трое против меня одного. Двое были передо мной, третий находился где-то за спиной.

Не давая налетчикам времени прийти в себя, я дал одному резкий пинок между ног — удар не из боевых единоборств, но очень действенный. Дикий вой и сморщенная физиономия убедили меня, что удар получился точным.

Второй попытался ударить меня правым прямым, который я легко направил в воздух над своим плечом легким ударом кисти в предплечье. Все точно так, как совсем недавно отрабатывал с капитаном Телегиным.

Но ждать последующих ударов, как это было с командиром разведроты, чтобы отбить и их, я не стал. Второму я тут же нанес два быстрых встречных точных удара в одну точку по центру подбородка с обеих рук. Парень посмотрел на меня с удивлением и плавно осел на землю.

Я только успел повернуться, помня, что последний противник остался у меня за спиной, когда почувствовал удар в живот каким-то предметом. И только тогда увидел нож. Но бронежилет мой выдержал, а я, сохраняя инерцию разворота тела, соединил ее с движением кулака и боковым ударом свалил парня на капот своей машины.

Нож остался в его руке, но тут раздался вой полицейской сирены, и во двор въехали сразу два «уазика». Посмотрев на них, я одновременно заметил, как от дома отъезжает красная «Митсубиши Лансер», точно такая же, как у моего нового знакомого азербайджанца Рафа. Такая же старая и грязная. Там, на стоянке, мне показалось, что у его машины было слегка помято правое крыло. Однако сейчас расстояние от меня до машины было немалое, да и темно во дворе было — фонари располагались у подъездов, а окна освещали другую сторону машины, которую мне вообще было не видно. Я не смог рассмотреть крыло. «Митсубиши Лансер» спокойно поехал навстречу двум полицейским машинам. Никто не попытался его остановить.

От дома в нашу сторону бежало трое мужчин. Только тут я заметил, что сигнализация уже работает на трех автомобилях, не считая моего «китайца». Полицейские выскакивали из «уазиков» с автоматами наперевес, хотя я не заметил, чтобы хоть один из них щелкнул предохранителем, опуская его в боевое положение.

Тут же откуда-то появилась Ирина Александровна Ветошкина. Она показала удостоверение капитану полиции и стала ему что-то объяснять. Капитан стоял по стойке «смирно» и внимательно слушал.

Снова завыла сирена, и во двор въехала машина «Скорой помощи». Я помог подняться Ивону, к которому тут же подскочили медики в зеленых халатах. Видели, что он самостоятельно даже стоять не может.

— Его дважды битой ударили, — показал один из хозяев воющих машин. — Сначала вон тот парень, потом вон тот…

До того как его увели в салон медицинского микроавтобуса, Ивон протянул мне ключи от своей машины.

— Поставь здесь, во дворе, и закрой…

— Сделаю, не переживай, — пообещал я…

Туда же, в машину «Скорой помощи», загрузили двух парней, с которыми я дрался. Одного положили на носилки, потому что стоять он не мог. Второй пополз в микроавтобус на четвереньках сам. Это тот, что получил пинок между ног. Остальных засунули в полицейские машины, одна из которых тут же двинулась вслед за «Скорой помощью».

Капитан полиции шагнул ко мне:

— Вы в состоянии вести машину?

— Даже танк или вертолет. С самолетом вот я не справлюсь по неумению.

Капитан не улыбнулся. Моя бодрость и откровенное веселье его не проняли.

— Поезжайте следом за нами в отделение. Товарищ полковник поедет с вами, — капитан кивнул на Ирину Александровну.

Он шагнул к своему «уазику».

— Товарищ полковник… — повторил я с удивлением…

* * *

— Извините, товарищ полковник, за доставленное беспокойство, — сказал я.

— Нормальная ситуация. Вы хорошо себя зарекомендовали. Не ушиблись, когда из окна выпрыгнули?

— Здесь высота небольшая, земля под ногами мягкая. У меня большой опыт десантирования с парашютом, и потому подобный прыжок не составил мне труда.

— Сергея Павловича в известность о происшествии поставьте, — подсказала Ирина Александровна. — Он научит, как вам себя вести, чтобы не раскрыться.

— Вы с ним знакомы?

— Мы с ним сидим на одном этаже, правда, в разных крыльях одного и того же здания, — так замысловато она почти представилась.

— Вы — полковник ФСБ…

— Я полковник медицинской службы, психолог управления «Альфа»…

— Понятно, — для себя я закрыл вопрос о поведении капитана полиции по отношению к Ирине Александровне. В ее удостоверении наверняка не написано, что она психолог медицинской службы, но обязательно указано, что она — полковник управления «А» ФСБ России.

Я сам, хотя очень горжусь собственной службой, к «Альфе» имею уважительное отношение. Не то чтобы «кипятком мочусь» от восторга… Но просто уважаю этих парней, зная уровень их подготовки. И полиция обязана их уважать многократно сильнее, чем делает это спецназовец ГРУ, потому что полиция никогда не имела, не имеет и не будет иметь такой подготовки, какая есть у простого солдата-разведчика. И даже спецназ полиции в сравнении со спецназом ГРУ выиграть не сможет ни в чем, даже в своих традиционных и родных областях, таких, например, как задержание. Короче говоря, я не собирался спорить с полицейскими о преимуществах той или иной службы. Главное, что и я, и они с одинаковым уважением относились к управлению «А».

Ирина Александровна давала, как я видел, показания в мою пользу. Она была права в одном. Перед полицией я не мог раскрыть себя, тем более в присутствии парней, с которыми дрался, потому что подозреваю присутствие там же, во дворе, седьмого человека из их компании — азербайджанца Рафа. А это значит, что в полицию должен поступить если не приказ, поскольку приказы ФСБ не имеют в полиции того хождения, которое имели когда-то в милиции приказы КГБ, то хотя бы указание. И это указание может дать генерал Кабаков.

Я вытащил из кармана трубку и послал вызов. На этот раз генерал ответил не сразу. Видимо, второго звонка от меня уже не ждал. Но я терпеливо слушал длинные гудки, пока Сергей Павлович не ответил.

— Да-да, Алексей Афанасьевич, слушаю. Что-то случилось?

— Случилось, но я пока не имею возможности точно сказать, насколько текущее дело имеет отношение к нашему с вами делу. Хотя иметь может. Подозрения такие у меня есть. Вот рядом со мной сидит в машине Ирина Александровна, она вам сейчас расскажет, что произошло, а потом я добавлю кое-что от себя.

Я передал трубку Ирине Александровне. Она не вела машину, и ей говорить было проще. При этом она, конечно, говоря по-военному, не докладывала, а просто рассказывала, как женщина — с эмоциями, с «охами» и «ахами», тем не менее, говорила вполне внятно и обрисовала картину, как она смотрелась со стороны. Не забыла сказать и главное, что я хотел услышать, — что она сообщила капитану полиции, что я, бывший офицер спецназа ГРУ, приехавший в гости к ее мужу, своему старшему брату, а дальше все, что она видела, кроме завершения драки — она не видела момент, когда меня ударили ножом. Нож и парня, который этим ножом меня бил, полиция забрала. Не забыла она сказать капитану и про Ивона, сообщив, что он — мой старый товарищ, который позвонил мне, когда сработала сигнализация. После чего Ирина Александровна передала трубку мне.

— Полковник Ветошкина в курсе нашей операции, — сообщил мне генерал. — Можешь при ней говорить свободно. То, что ее не касается, она быстро забудет. Что еще у тебя?

Я рассказал о красном «Митсубиши Лансер», точно таком же, как у Рафа. Не забыл рассказать и о ситуации с крылом, рассмотреть которое не было возможности.

— Я понял, — жестко сказал генерал. — И допускаю такой вариант. Дело в том, что этот Раф тоже работает у Немчинова. И только в свободное от работы время становится таксистом. Дополнительный приработок. Еще один вариант важен. Ты сказал свой адрес только одному человеку — Ивону. Он тебе звонил, надеюсь, на твой смартфон?

Этот вопрос генерала меня немного возмутил. Я не настолько «лопухнутый», чтобы давать Ивону номер второй трубки.

— Конечно. Он другого номера не знает.

— А смартфон прослушивается. Тогда становится ясно, как нашли двор, где ты ставишь машину. Об остальном можешь не беспокоиться. Я решу вопрос с руководством полиции города. На тебя ничего не повесят, а этих потрясут… Как Ивон себя чувствует?

— Я бы не сказал, что хорошо. Думаю, несколько переломов он себе обеспечил…

— Это плохо. Он, по сути дела, был твоим проводником в лагерь Немчинова. Теперь придется обходиться без него. Мы для того и устраивали первое представление на стоянке такси, чтобы ты с Ивоном сошелся. Сам сможешь?

— Думаю, что теперь смогу…

— Ладно. Сам я появляться в отделении не должен, чтобы тебя не раскрыть. Постараюсь все вопросы решить по телефону. Если что-то пойдет не так, я позвоню. Если у тебя что-то пойдет не так, пусть Ирина Александровна мне позвонит. Сам ты меня не знаешь, а менты и знать не могут, в каком управлении служит генерал Кабаков, и какими вопросами он занимается. Я уже сказал это полковнику. Она позвонит даже без твоей просьбы. Просто трубку ей оставь, и все…

* * *

Хотя генерал и предположил, что ситуация может повернуться совсем не так, как нам бы хотелось, все пошло на удивление гладко. Приехал какой-то ментовский подполковник. Судя по небольшому переполоху, что поднялся в отделении, это был сам начальник отделения. Видимо, звонком сверху его вытащили из постели, поскольку время уже было позднее, и успели проинструктировать.

Подполковник вел себя соответствующим образом. Но в какой-то момент начал задавать мне совершенно не нужные вопросы:

— А что ты, старлей, из спецназа ушел? По какой причине? С командованием не поладил?

Рассказывать начальнику отделения московской полиции о приговоре Военного Трибунала, как я догадался, было бы не самым лучшим вариантом. Ведь решение Трибунала — это, в любом случае, приговор. А если есть приговор, то я уже становлюсь человеком судимым. А к таким в полиции отношение не самое лучшее.

— Какое это может иметь отношение к настоящему делу, товарищ подполковник? — вопросом на вопрос ответил я.

— Никакого, — категорично подтвердила полковник Ветошкина.

— Это так, человеческое любопытство… — вдруг засмущался подполковник полиции, почувствовав в тоне полковника ФСБ укор за попытку сунуть нос не в свое дело.

Все остальное решалось быстро и оперативно.

Нож и бейсбольные биты рассматривались как оружие, и парням приписывалась попытка убийства. Из них только двое были гражданами России. Один, правда, из далекого Ставропольского края, то есть почти из тех же мест, откуда и я, второй из Подмосковья. Остальные четверо были иностранцами из ближнего зарубежья.

— Но «срок тянуть» вам, парни, придется в российской «зоне», — гарантировал им полицейский подполковник. А в наших «зонах» никогда не будет европейских условий. Такие условия специально не допустят, чтобы «зона» никому раем не казалась…

Глава седьмая

Мы уже возвращались домой, как я мысленно окрестил квартиру «старшего брата», когда Ирина Александровна позвонила генералу Кабакову и рассказала, как все удачно завершилось. После чего вернула мне служебную трубку.

Во дворе я поставил свою машину на прежнее место. Рядом, перед своей, чтобы не мешала никому выезжать, поставил «семерку» Ивона и только после этого поднялся к «брату» на третий этаж. Ирина Александровна сразу потребовала мою куртку и бронежилет, чтобы зашить порезы, оставленные ножом. Куртка пострадала только слегка, а на бронежилете был длинный прорез на обшивке. Из чего я сделал вывод, что удар наносился правильный. Впрочем, это еще не давало повод утверждать, что ножом бил специалист. Такой удар мог быть нанесен и случайно.

Я вообще-то бы и сам с иголкой справился, как и всегда, но полковник настаивала:

— Женские руки всегда есть женские руки. С некоторой работой они справятся лучше мужских.

Когда она вернула мне куртку и бронежилет, я и в самом деле понял, что зашить так же аккуратно, как это делает женщина, я бы просто не сумел. Я бы сделал это намного грубее, так, что при внимательном взгляде порезы все равно были бы видны. А сейчас, чтобы их заметить, нужно здорово напрячься или потрогать эти места руками.

— Спасибо, товарищ полковник.

Всегда приятно, когда старший офицер заботится о младших по званию. Наверное, моим солдатам также приятно, когда я забочусь о них.

* * *

Утром, едва я вышел из подъезда, «подал голос» мой смартфон. Определитель показан номер Ивона. Ответил я сразу:

— Привет, дружище! Как самочувствие?

— Привет! Сбежал из больницы. В гипсе и в повязках, как в доспехах. Только смысла в «отлежке» не вижу. Я уже звонил Валентину Иосифовичу, он посоветовал интенсивно мышцами работать, даже через боль. Так кровь будет бегать и оживлять проблемные места. Вот я и решил, что в постели она бегать не будет, значит, следует из постели выбираться. Со скандалом, но отпустили. Еле-еле одежду и документы вытребовал. Обещал, что наблюдаться буду, к врачу приходить. И не отпустили бы, если бы у меня была медицинская страховка. А так мне громадную сумму спрогнозировали. Я сказал, что за первичные услуги заплачу, а больше денег у меня нет…

— Куда гипс наложили? — спросил я.

— Рука… Лучевая кость в предплечье сломана… Еще «шину» и фиксирующую повязку на ключицу поставили… Руку подвесили, к телу примотали, чтобы не шевелилась, но я ее уже освободил. Без повязки мне легче…

Все, как я и предполагал. Но Немчинов дал правильный совет. Мы в спецназе всегда таким методом себя оздоравливаем быстрее, чем любыми лекарствами. Лекарства, они что? Они действуют не на лечение. Они только на симптомы действуют, снимают болевые ощущения. А другой помощи от них нет. Они не лечат. А человеческий организм, как нас учат, это мощнейшая самовосстанавливающаяся система. Необходимо только правильно себя вести, выполнять необходимые упражнения, чтобы кровообращение помогало заживлению. Касается это и ранений, и переломов. И еще бывает необходимо беречь поврежденные места от повторного повреждения. Переломы обычно бывают опасны за счет сдвига костей. Тогда приходится соглашаться на операцию. Иначе со временем, через много лет, эти переломы проявятся и скажутся на здоровье. Но если операцию даже не предлагали, значит, сдвигов костей нет, и все заживет само собой. Постельный режим здесь никак не поможет, только может помешать из-за малой подвижности организма, следовательно, и малой подвижности крови в теле. Врачи постельный режим предлагают, чтобы человек от повторных травм уберегся, и только.

— Ну, и молодец, что сбежал оттуда…

— Пришлось еще расписку дать, что я явлюсь в райотдел полиции по первому требованию. Оказывается, о каждой подобной травме обязательно сообщают в полицию.

— А с тобой же менты поехали. Они вчера что, тебя не допрашивали?

— Врачи не пустили. Ни ко мне, ни к тем парням, которых со мной привезли. Тех вчера вообще оперировали. У одного, я слышал, посттравматическая кастрация. Медсестры парня жалели. Солидно ты ему приложил…

— Сам выпросил.

— Что мне в полиции говорить? Обязательно спросят, откуда я тебя знаю? Я уж думал, сказать, что с тобой и незнаком вовсе. Просто увидел, что машину ломают, сам водитель, решил влезть… Это, конечно, не в духе москвичей, но мужики понять могут.

— Нет. Я уже сказал им, что собирался выйти на звонок товарища, который ко мне приехал. Сообщил, что ты — мой знакомый…

— Вот видишь, могла бы неувязка получиться. А в таких делах неувязок быть не должно. Не зря я к тебе приехал.

— Ты где сейчас?

— Иду к тебе от метро. Ты дома?

— Во дворе около твоей машины. Поставил ее на ночь рядом со своей. Подходи, договоримся. У меня большой опыт переломов. Может, что подскажу…

Только я убрал трубку, как увидел Ивона, выворачивающего из-за угла дома. Он тоже меня увидел, резко поднял правую руку, чтобы помахать, и тут же схватился левой рукой за правое плечо. Больно стало, Ивон даже присел. Ключицу ему сломали как раз с правой стороны, как и предплечье.

Я махнул рукой, подзывая. Ивон пошел напрямую, не пожелав обходить по тротуару.

— Выглядишь молодцом. Гипс даже не видно. Физиономия свежая. Только побриться бы не мешало.

Он от природы волосатый и чернявый, и бриться таким людям приходится порой дважды в день, чтобы всегда выглядеть аккуратными. Или же следует бороду отпускать. Гражданским это не возбраняется. Это у нас Устав разрешает военнослужащим носить бороды только тогда, когда это необходимо. Там есть какая-то странная формулировка, которую каждый может трактовать по собственному усмотрению. Я помню, наш прошлый комбат, который еще до подполковника Рыкова был, разрешил одному солдату отпустить бороду потому, что тот получил ожог лица. Борода ожог прикрывала. Но я встречал несколько раз старших офицеров с бородкой. Правда, все они представляли медицинскую службу, а среди медиков бородка — явление нередкое.

— Одеждой прикрываю. — Ивон левой рукой ощупал свою ключицу. — Специально. Только «шина» на ключице выпирает. Но не настолько, чтобы «гиббоны» придрались. Домой заеду, шарф надену, хотя не по погоде, тогда совсем не видно будет. А на руке гипс вообще под рукавом.

Согласно правилам дорожного движения, водитель в болезненном состоянии не имеет права за руль садиться. Меня самого однажды под Краснодаром за рулем «гиббоны» остановили, когда я гипс с предплечья снял и заменил тугой повязкой эластичного бинта. Инспектор увидел мою повязку и спросил строго:

— Перелом?

— Нет, — соврал я.

— А что?

— Собака укусила.

— Чья?

Это инспектор опасался, видимо, что собака была бешеная.

— Своя, — соврал я, хотя собак никогда в жизни не держал.

— Что так?

Я пожал плечами…

— Характер такой.

— Болит сильно?

— Нет. Заживает. Уже неделя прошла.

На этом подозрительность инспектора прошла.

В Москве, да еще если поймут, что имеют дело с «бомбилой», «гиббоны» будут вести себя более строго.

— Шарф не по сезону только подозрения вызовет.

— Скажу, я с юга, привык к теплу…

Я пожал плечами.

— Чтобы заживало быстрее, что посоветуешь? — спросил Ивон, получив от меня ключи и открыв машину.

— Иди в аптеку, купи аппликатор. Лучше «аппликатор Ляпко». Без разницы — пластинчатый или валик. Если такой не найдешь, купи «аппликатор Кузнецова». Прокалывай, себя не жалей. Через неделю про боль забудешь…

— Хорошо. Я вчера к тебе ехал, чтобы один вопрос задать, а сейчас еще куча вопросов накопилась. Ответишь? Не сильно спешишь?

Я открыл свою машину, сел на пассажирское сиденье, свесив ноги наружу.

— Спрашивай.

— Сначала вчерашний вопрос. Когда ты на стоянке дрался. Анвар что неправильно делал? Я сам его учил, как нужно вести себя в такой ситуации. А меня Валентин Иосифович учил. Как так получилось, что с Анваром ты так легко справился?

— Учили его неправильно. Если ты учил, то ты и научил так. А тебя неправильно научил Немчинов. Нельзя в схватке нож держать у пояса.

— Это техника ножевого боя американской тюрьмы Фолсом. Мне Немчинов давал учебник читать по этой технике. Он сам его переводил. Согласно рекомендациям того учебника, никогда не стоит нож выставлять перед собой, чтобы избежать захвата. У противника две руки… В одной у него нож, второй он может захватить твою руку с ножом. И удар от пояса бывает более сильным.

— Во-первых, соглашусь с тобой, — у противника две руки. Но свободная рука может как руку с ножом захватить, так и ударить, как в случае с Анваром. Только захват руки с ножом в состоянии выполнить опытный специалист. А если это попытается сделать человек неопытный, он сразу второй руки лишится. Простое вращение кистью при захвате за рукав поможет перерезать сухожилия. А если захват идет на предплечье, то вращательное движение предплечьем сделает то же самое. При этом моя вторая рука останется свободна и сможет блокировать удар ножом от пояса. Простой отбив предплечьем совершаю, и все. И в это же время освободится от захвата рука с ножом. Кто в этом случае будет иметь преимущество? Это вопрос однозначный.

Во-вторых, сама стойка Анвара делала его положение уязвимым. Я не знаю, что он пытался изобразить, но походил в этой позе на игрушку. Была раньше такая игрушка у детей, называлась «Ванька-встанька». Ее как ни роняй, она поднимается, но склонность к падению все равно сохраняет. Точно так же и Анвар. Ноги были расставлены слишком широко, опора осуществлялась на одну линию, по другую сторону которой уже было падение. Я же в лоб его даже не ударил, а просто толкнул. И он упал. При такой стойке любой свалится от легкого толчка, как та игрушка…

В-третьих, ты сказал, что удар от пояса бывает более сильным. Имей в виду, что при нанесении сильного удара заметно закрепощаются мышцы, теряется быстрота. А быстрота — это главный аспект ножевого боя. Не в фехтовании, а в реальном бою десять порезов на руке вызовут большую потерю крови, в результате которой противник упадет прежде, чем сумеет нанести один сильный удар. Рука с ножом должна быть быстра, должна стать молнией, наносящей как можно больше резаных ран.

Ивон согласно кивнул. И продолжил:

— Значит, школа тюрьмы Фолсом не всегда работает? Или вообще не работает?

— Я не знаком с техникой этой школы. Потому не могу говорить о ней конкретно. Кроме того, в разных ситуациях следует применять навыки разных школ, как и разных боевых искусств. Даже вчерашнее происшествие тому подтверждение… Вот ты получил перелом лучевой кости. Как ты защищался? Я на бегу это видел и одобрить не могу.

— Так нас Немчинов учил защищаться от биты. Подставлять мякоть руки. Говорил, будет больно, но боль можно перетерпеть, зато жив останешься.

— С такой техникой защиты я знаком и считаю ее глупостью. А ты видел, как я действовал? Против первого… Остальные-то испугались. Вернее, второй испугался, а третий сначала так размахнулся, что своего битой огрел, и только после этого испугался.

— Если честно, мне вчера не до наблюдений было. Мне сначала руку сломали, потом ключицу. Могли бы и голову проломить, но я уже и так ничего не видел.

Я принялся объяснять суть своих действий.

— Он размахивается, разворачивается для удара. Бита вообще такое оружие, которым следует сильно размахиваться для удара. Если простой палкой можно нанести в лицо колющий удар и он будет эффективным, то колющий удар битой толку принесет мало. Размаха не хватит. Это будет легкий толчок. И потому противник разворачивается для удара из-за плеча. Твоя задача только помочь ему развернуться намного сильнее, чем он рассчитывает. Для этого необходимы и быстрота действий, и быстрота реакции. Разворачивая противника, ты ставишь его в неустойчивое положение. При этом достаточно толкнуть его в другое плечо или в грудь, и он упадет. Я бы рекомендовал при этом наносить удар другой рукой, которая заранее должна быть оставлена за спиной. Это может быть и оверхенд, как я вчера ударил, может быть и удар локтем, если ты сблизишься с противником настолько, что оверхенд нанести будет сложно. Но приложиться ты имеешь полное право и возможность со всей силы, всем весом тела, чтобы сразу выключить противника из дальнейшей схватки. Даже навсегда. Это, по сути своей, страшно, тем не менее избегать этого не следует. Иначе и сам можешь с жизнью проститься или остаться калекой до конца дней. По большому счету это твоя борьба за жизнь, за собственную жизнь, за жизнь твоих детей, которых после тебя кормить будет некому. И бить следует с пониманием этого. Тогда удар будет более эффективным и действенным. Тогда ты в него душу свою вложишь. Если бы тебя вчера вечером успели еще раз ударить битой и попали бы в голову, то, в лучшем случае, ты остался бы на всю жизнь дураком. Вот потому я и говорю, что ты борешься за свою жизнь и за жизнь своих детей. У тебя их много, кстати?

— Трое сыновей дома осталось.

— Жена их прокормить сможет?

— Только тем, что с огорода соберет. Если бы я денег не присылал, вообще бы нищенствовали. А так еще выживать получается. Старший сын школу заканчивает. Собирается в Москву учиться ехать. Опять помогать придется. Уже здесь. Через год планирует приехать.

— И хорошо. И помогай. Еще вопросы есть?

— Общая вчерашняя ситуация… Как так получилось, что их было шесть человек, трое с битами, и ты их побил? За счет чего?

— Только за счет подготовки. В спецназ приходят служить обыкновенные люди, но, как правило, имеющие соответствующие черты характера. Их многому обучают, они себя на занятиях не жалеют. В результате становятся победителями. И за счет быстроты, напора и решительности, которым тоже учат. Я приучен думать быстрее, чем они, и воплощать свои мысли быстрее. Пока они думают, я уже действую автоматически. Мое тело само знает, в какой ситуации что я должен делать. Я не задумываюсь. И потому я действую быстрее, чем они. И еще в них сильно сомнение. Они знали, что не правы, а я знал, что прав. И бил их безжалостно, не сомневаясь, не думая ни о битах, ни о ноже.

— Там и с ножом кто-то был?

— Был один. Ударил меня… вскользь… — Я чуть было не проболтался про бронежилет. Но тогда пришлось бы и про Рафа рассказывать, и передавать слова Юнуса о Рафе. И каждое мое утверждение вызвало бы кучу дополнительных вопросов, отвечать на которые я не имел права. — Я защитился, как ты понимаешь, своей атакой. На этом все кончилось…

— А кто они такие? Что за парни? Что им нужно было? Хотя в Москве могут просто так напасть, без необходимости, просто, чтобы порезвиться. Такое уже много раз случалось. И с моими земляками, и с другими ребятами.

— Я не знаю, что им было нужно. Ни одного москвича, все приезжие. Один из Подмосковья, один из Ставрополя, четверо вообще из ближнего зарубежья…

— Откуда все это знаешь?

— Жена брата узнала. Она со мной ездила. Все в окно наблюдала и подписала показания.

— Да, я краем глаза видел, мент перед какой-то женщиной навытяжку стоял.

— Вот-вот, она и есть. Перед ней встанешь навытяжку.

— Что, суровая женщина? Или просто «клеопатра»?

Что он этим хотел сказать, я не понял, поскольку не вполне владею жаргонами.

— Она — полковник ФСБ.

— Следователь?

— Хуже, из антитеррористического управления.

— Молдаване среди нападавших есть?

— Не знаю. Ты когда в полицию поедешь?

— Хочу сегодня заглянуть, чтобы потом из графика не выбиваться.

— Поезжай сейчас. Если спросят насчет нашего знакомства, скажи, познакомились в поезде. Лет, примерно, пять-шесть назад в одном купе в Москву ехали. Я примерно тогда на учебу сюда ездил. Вполне могли встретиться, если будут проверять, хотя этого им и не нужно. Не велико дело, чтобы запрос в ГРУ отправлять. Просто познакомились, после этого иногда перезванивались. Номер ты знаешь. Здесь придраться будет не к чему…

* * *

Ивон поехал со двора медленно, осторожно. Наверное, привыкал рулить через боль. Я так же медленно выехал вслед за ним, но перед выездом на главную дорогу остановился — во внутреннем кармане куртки сработал «виброзвонок». У генерала могли быть свежие сведения, откладывать разговор я не посчитал возможным.

— Слушаю, товарищ генерал.

— Здравствуй, Алексей Афанасьевич. Как самочувствие после вчерашнего?

— На мое самочувствие подобные небольшие нагрузки не влияют. На тренировках у нас они несравненно больше. А нервная система у меня крепкая. Позволяет и не то вынести без внутреннего трепыхания.

— Что такое «внутреннее трепыхание»?

— Вы птицу когда-нибудь в руках держали?

— Конечно. В детстве, правда…

— Помните, как у птицы все внутри колотится. Не только сердце, а все, буквально.

— Да, помню.

— Вот и у людей, непривычных к экстремальным обстоятельствам, такое же состояние бывает. И случается, надолго задерживается. На несколько дней. Особенно если вокруг разговоры только об этом. И это чревато инсультом. У меня такого не бывает. Я хладнокровно отношусь и к езде на машине, и к передвижению пешком, и к стрельбе, и к «рукопашке». Нормально хожу в атаку и отбиваю атаку — с автоматом или с малой саперной лопаткой — без разницы.

— Значит, даже не переживаешь?

— Ну, слегка жалко парней, зря они со мной связались. Особенно того, у которого посттравматическая кастрация. Но они сами виноваты. Окажись на моем месте кто-то другой, менее подготовленный или хотя бы менее решительный, они человека изуродовали бы или забили до смерти. По этой самой причине я вину лишнюю на себя брать не хочу и не сильно их судьбой озабочен. Ивона жалко, но у него не такие сильные травмы, чтобы на инвалидность выходить. Он только что ко мне приезжал. Беседовали…

— Ты сказал ему про машину, которую видел во дворе. Такую же, как у Рафа…

— Нет. Подумал, передаст Рафу, и это может стоить человеку жизни.

— Ты правильно поступил. Мы навели справки. Раф находится в розыске за убийство в родном Азербайджане. Как и предупреждал Юнус, он способен убить ударом в спину. Так он убил своего подельника после ограбления магазина. За небольшую сумму, чтобы не делиться. Ударил ножом в спину. И ему одинаково страшно попасть и под следствие, и в «зону», где с ним тоже быстро расправятся. Ему уже обещали это. Есть подозрения, что он ищет защиты в ИГИЛ. Его родной старший брат уехал в Ирак, вступил в ИГИЛ, может быть, и сам Раф туда же метит. По некоторым данным, он поддерживает с братом связь, и здесь, в Москве, дружит с парнями, которые на подозрении у управления «Альфа», то есть могут быть террористами или людьми, связанными с террористами. Это тоже след ИГИЛ. В охране под руководством Немчинова он работает уже больше полугода. Я тебе говорил, что в лаборатории было совершено три убийства одинаковым способом. Однако первое было совершено, когда Раф там еще не работал. Потому под подозрение он и не попадал. Сейчас к нему присматриваются внимательнее. Возможно, вчера вечером ты видел именно его машину. Потом эта же машина или похожая на нее стояла недалеко от отделения полиции, когда вы все там находились — и ты с Ириной Александровной, и напавшие на тебя бандиты…

— Думаю, этого не может быть. Я бы увидел, когда выходил оттуда. У меня привычка замечать такое, — возразил я. — Около крыльца несколько машин стояло, в том числе и моя. Красного «Лансера» я не видел.

— Об этом говорят полицейские. Там за углом стоянка для служебного транспорта. Красный «Митсубиши Лансер» стоял там. Но в темноте не было видно, кто сидел за рулем. Но человек там был, это утверждают полицейские из патрульной машины и водитель начальника отделения. Должно быть, ждал, когда выпустят нападавших. Но никого до сих пор не выпустили. Тех, что в больнице, оттуда переведут в лазарет СИЗО[20]. Это уже вопрос решенный, как и вопрос с судом.

— А что за вопрос с судом? — спросил я.

— Будут оформлять арест сроком на два месяца. После задержания для ареста по закону требуется решение суда. Задержание-то допустимо только на семьдесят два часа — трое суток. Адвокаты, как всегда, будут настаивать на подписке о невыезде или на залоге, но поскольку среди нападавших нет ни одного москвича и все они имеют возможность скрыться, их будут арестовывать. В суде этот вопрос уже решен.

Меня заинтересовал решенный судебный вопрос, но я не стал заострять на этом внимание. Власть, она и в Африке власть, и спорить с этим бесполезно.

— Пока они не называют причину своего нападения. Говорят, просто пива перепили и пошли похулиганить. Но у троих вообще алкоголя в крови не обнаружено. Будем допрашивать поодиночке. Если не получится, применим спецсредства…

— Я понял, товарищ генерал. Держите меня в курсе дела, если возможно. Я продолжаю работать в прежнем направлении. Сегодня вечером неплохо было бы заглянуть к Немчинову. Что там, кстати, с моей пропиской?

— Ирина Александровна задержится еще на пару дней. Передай ей вечером свой паспорт и фотографии на лицензию охранника. Она в управление каждый день заезжает. Принципиально вопрос я уже решил.

— Значит, я могу это сказать Немчинову? Что документы отдал для подготовки?

— Безусловно. Пусть готовит тебе место. Тем более твой лучший друг Ивон временно из списка Немчинова выбыл по состоянию здоровья. У меня все. Конец связи…

— Конец связи, товарищ генерал…

Глава восьмая

Я поехал, как и минувшим утром, сначала в большое кольцо по городу, подвез четверых клиентов, которые расплатились щедро, и только после этого приехал на стоянку. Из знакомых мне там никого не оказалось, но были парни, которые видели меня, и даже те, что присутствовали во время первого конфликта. Я снова не вышел из машины. В этот раз, когда я стоял последним, открылась задняя дверца, мужчина с женщиной хотели сесть, но я, не желая нового, уже не запланированного конфликта, вежливо попросил их пройти в начало очереди. Все обошлось вполне культурно. Они перешли, на меня за это уже никто не косился, «бомбилы», как я понял, приняли мой жест за урок, который мне был преподнесен Анваром и Юнусом. А я прослыл среди них человеком, понимающим нормальные отношения и способным к справедливому поведению. То есть человеком без амбиций. Скоро приехал Ивон. Поставив свою машину позади меня, Ивон заглянул ко мне в салон.

— Как успехи? Нашел с ментами общий язык?

— Нашел… — усмехнулся он. — Втроем меня допрашивали. Первое, что у меня спросили, не за рулем ли я, случайно, к ним пожаловал. Я честно смотрел им в глаза, и уверил, что приехал на такси. Я же не обманул, я в самом деле ответил честно. В самом деле, на такси приехал. А за рулем или нет — это уже другой вопрос.

— Умно… — сделал я ударение на последнем слоге. Так звучало колоритнее.

Ивон продолжил:

— Описал, что и как было. Почему-то я их мало интересовал, больше ты… Спрашивали, давно ли мы с тобой знакомы. Они все хотели точно выяснить, когда мы с тобой вместе в Москву ехали. Требовали дату назвать. Наивные… Пять-шесть лет, разве ж я упомню… Я даже время года вспомнить не смог и честно в этом признался. Только показалось мне, что была не зима, и снега не было. Но бывают ведь и зимы бесснежные. Короче говоря, вспомнить я ничего не сумел.

— Я в начале осени ездил. Кажется, еще в сентябре, хотя точно не помню. Снега точно не было, и дождей не было. И «бабьего лета» тоже в тот год не было. Хмурая какая-то погода стояла. А дату, если даже я не помню со своей тренированной памятью, то тебе-то уж точно не вспомнить. Все правильно отвечал. Что там еще нового? Парней не отпустили? — Я старательно показывал свою неинформированность. — Правда, жена брата говорила, что по пятнадцать суток они получат. А то и все тридцать влепят…

— До восьми лет… — изрек Ивон авторитетно, словно итог подвел. — Если мы ментов попросим, то они постараются… Покушение на убийство двух и более лиц, совершенное группой по предварительному сговору. Только еще доказать следует, что был предварительный сговор. Парни пока на пьянку «косят» и «хулиганку» по пьянке… Убивать, говорят, никого не собирались. Побить думали, машину покрушить хотели, и не одну, а кто на них набросился, они толком и не знают, раньше этих людей не видели. Какой же тут предварительный сговор! Они тоже не дураки, похоже, понимают, что организованная группа и покушение на убийство — это уже серьезно, в «сознанку» не пойдут.

— Если будет необходимость, выбьют из них менты все, что требуется, — равнодушно предположил я. Так равнодушно, словно меня это совершенно не касалось. И жалости я при этом по-настоящему не испытывал ни к тем, на кого напали, ни к тем, кто напал. Я словно со стороны смотрел на это дело, меня уже не касающееся, хотя и чувствовал, что тороплюсь напрасно, а Ивон ведет какую-то свою игру, хотя я сразу и не смог понять, какую. Это следовало у него выпытать, но только без побоев и без целлофанового мешка на голове, это я вспомнил методы ментовских допросов. — Менты сейчас ушлые, они любые показания умеют выбивать так, что никаких следов не остается. Руки в наручники, целлофановый пакет на голову, и к шее прижимают, чтобы воздух не поступал. Говорят, стоит пару раз после этого к жизни вернуться, третьего раза никому не захочется. Мне один знакомый уголовник рассказывал, как менты работают.

— Да, — согласился Ивон. — В их потные лапы лучше не попадать. Никаких денег не хватит, чтобы от этих шакалов откупиться. Если «сядут на хвост», долго доить будут, только на них работать и придется.

— На мой взгляд, легче перебить их всех, чем отвечать на их вопросы то, что они хотят. Тогда хоть причина уважительная будет. Жить хотел — потому и сопротивлялся.

Я сам не понимал, серьезно это говорю или нет, но симпатии в моем голосе к ментам, судя по всему, не проскальзывало. Ивону, как мне показалось, это импонировало, и даже вызывало злорадство. Должно быть, достали менты своими поборами молдаванина в Москве. Но дело было в другом: он уже несколько раз задевал тему «чтобы все пошло благоприятно, следует заплатить», но не подготовившись, не развивал ее.

— Вчера вечером какой-то подполковник приехал, перед которым в отделении все стелились, наверное, начальник с проверкой. Все у меня спрашивал, почему я из спецназа ушел. До этого у меня не спросили, есть судимость или нет. Это обычно у подозреваемых спрашивают. А скажи я ему, что есть, стал бы и я подозреваемым. Ладно хоть, Ирина Александровна этого подполковника осадила…

— А что они могут тебе приписать? — спросил Ивон.

— Как и в первый раз — «превышение мер самозащиты». Есть серьезно пострадавшие, значит, превысил… Сейчас у меня пистолета не было, даже ножа не было, и ничего в свою пользу я ответить не смог бы. Да, обучен драться, и дрался. Без оружия против оружия. А там бы вопрос стоял, кто больше заплатит. А я небогатый человек. Вшестером они, конечно, больше денег наскребут…

Я сам пошел Ивону навстречу, подозревая, что он хочет поживиться за мой счет. Обострять с ним сейчас отношения в мои планы не входило, и вообще следовало выслушать все, что он думает. Хотя платить ему я не собирался.

— Мне вчера, когда меня в больницу привезли и допросить пытались, показалось, что все обошлось. Что менты в нашу сторону настроены, и мы можем не волноваться. Сегодня тоже сначала показалось так же. Хотя кое-какие намеки прозвучали.

— Какие?

— Работой, заработками интересовались. В основном твоими. Я-то официально только устраиваюсь охранником. Лицензию уже получил, регистрация есть. Дал телефон Валентина Иосифовича, они при мне позвонили, он подтвердил, что принимает меня на работу. А менты все не отпускали, все что-то выудить хотели. Спрашивали. Хотели выяснить, чем ты в Москве занимаешься, на что живешь? Могут «на хвост» плотно сесть. Ты с ними осторожнее. А то придется и машину продать…

Я вздохнул непритворно и даже как-то многозначительно то ли заворчал, то ли зарычал, как пес во сне. Актерские способности у меня снова проявились. И охладить пыл Ивона все же попытался, хотя и засомневался в его желании поживиться лично. Что-то здесь было другое. И это мне хотелось узнать.

— Да… Неизвестно, как бы все сразу повернулось, если бы Ирина Александровна не вмешалась. Перед полковником ФСБ они теряются и не наглеют. Я знал, что она полковник, только не знал, где служит. А оказалось… Но когда ее рядом нет, от ментов можно чего угодно ждать. Не будет же она меня постоянно в ментовку сопровождать.

Я намеренно разыгрывал слабую сторону, чтобы Ивон моим состоянием воспользовался и, как можно быстрее, попытался сунуть меня на службу к Немчинову. Это был один из вариантов его действий. Он, кажется, клюнул сразу и без раздумий.

— Что у тебя с регистрацией и лицензией? Валентин Иосифович мне звонил, интересовался. Брат соглашается? Если есть проблемы, Немчинов обещает их решить. Конечно, тоже через ментов, и тоже не бесплатно, но Немчинов может и свои дать. Мне он несколько раз ссуды давал, когда дома совсем туго было.

— Там не брат все решает. Там Ирина Александровна хозяйничает. Вчера вечером с ней говорил. Сегодня нужно сделать две фотографии на лицензию, вечером отдам ей вместе с паспортом. Все обещает быстро сделать, без обычной тягомотины. И бесплатно. Ей не откажут. Не подскажешь, где сфотографироваться можно, чтобы я сам себя на фотографии узнать смог?

Ивон от таких новостей слегка сник. Они в его планы, похоже, не вписывались. Так я примерно отметил одну границу его намерений.

— Без проблем. Только дорогу перейди. На ВДНХ куча фотографов работает. Любой снимок сделают за несколько минут. Поставь машину и сходи. А вечером к Немчинову. Найдешь без меня?

Наивный вопрос для офицера спецназа ГРУ. Даже бывшего, как он думает.

— Если один раз там был, уже не ошибусь…

— А ты жену брата всегда по имени отчеству зовешь?

Наверное, здесь был мой небольшой «прокол», но я удачно, как мне показалось, вывернулся из положения:

— Нет. Раньше просто Ириной звал, пока не узнал, что она в высоком звании. Тогда я еще, помнится, просто курсантом был, но армейские привычки приобретал уверенно. Сам старался приобретать. В армии не принято старших по званию звать по имени. Разве что самых близких — отца и брата. Да и то брата иногда полусерьезно по имени-отчеству величаю. Да и отца покойного обычно по званию звал. Он у меня тоже полковником был. От привычки избавиться трудно…

* * *

Я чувствовал, что Ивон набивается ко мне в близкие друзья, хотя и не понимал причины этого. Общих интересов у нас вроде бы не было. В простую симпатию я не верил. Что-то во всем этом было, был какой-то непонятный мне интерес, и его следовало определить. Возможно, это касалось службы в охране. Хотя я и не понимал, какой смысл Ивону стараться для Немчинова. Не сам же Ивон вопросами охраны занимается.

В зеркало заднего вида я увидел, как приехал на стоянку и встал последним в очереди красный «Митсубиши Лансер». Припозднился. Впрочем, он и до этого позже меня приезжал.

— Раф приехал, — сообщил я.

— Пойду поздороваюсь… — Ивон, кажется, и с Рафом хотел так же ладить, как со мной. Может, просто человек такой, всем угодить желает? Надо присмотреться к нему внимательнее.

Ивон ушел. Я осторожно, чтобы никто не видел, что я пользуюсь не своим смартфоном, вынул генеральскую трубку. По времени Кабакову положено было быть на работе, но он не отвечал долго. Потом ответил:

— Алексей Афанасьевич, я сейчас на совещании у руководства. Позвоню тебе через несколько минут. Жди…

Я, конечно, понимал, что совещание у руководства — дело почти святое, и там разговаривать по телефону — все равно что разговаривать в ту же трубку на службе в церкви. И потому смирился, хотя позже у меня может и не быть возможности для разговора.

Я продвинулся вперед на две машины, когда позвонил генерал. Разговаривать мне никто не мешал.

— Александр Афанасьевич, что хотел? — спросил генерал строго. Я понял, что он идет по коридору к своему кабинету и разговаривает на ходу. Об этом говорило его дыхание. Дышал он громко. Значит, шел быстро. Я марш-бросок совместно с генералом не проводил и не мог знать, насколько у него приемлемая для боевых условий дыхательная система, но был убежден, что моего дыхания, даже при беге, генерал не услышал бы ни за что. Впрочем, я был намного моложе Кабакова, и мне полагалось дышать легче, даже если учесть, что я ни разу не видел, чтобы генерал курил.

— Хочу запрос сделать на Ивона. Очень уж он набивается в друзья. Он только что вернулся из отделения полиции, и, как я понял из его рассказа, полицейские настроены вытянуть из меня побольше денег, иначе могут всю вчерашнюю историю переиграть и поменять местами обвиняемых и жертв. Я вижу, что врет, но не могу понять, зачем ему это нужно.

— Как у него фамилия?

— Я даже не знаю… — растерялся я.

— Ладно. Узнаем в полиции. Я так думаю, что деньги он желает выманить для себя. В полиции вопрос, как мне кажется, решен окончательно. Я сегодня беседовал с начальником отделения. Ни о каком ином варианте дела речи нет.

— Он даже предлагает взять взаймы у Немчинова. У меня складывается впечатление, что Ивон хочет, чтобы я влез в долги и предельно осложнил свое существование. Но пока я не могу понять, зачем ему это нужно.

— Просто так, старлей, от не́чего делать, даже кошки не родятся. Попытайся узнать… Это может оказаться важно. Если я что-то интересное на Ивона накопаю, сразу позвоню. Все. Конец связи. Меня люди ждут.

— Конец связи, — согласился я, тем более увидел в зеркало, как Ивон вышел из машины Рафа. Он вполне мог пойти и в свою машину, и ко мне одинаково. Но прошел мимо своей. Значит, в мою.

Ивон сразу сел на переднее пассажирское место, не закрыв дверцу.

— Раф сейчас рассказывал, вчера вечером возил какую-то девку в подмосковную деревню, куда-то под Подольск, так его там тоже «прижать» пытались. Деревенские парни тормознули. Только, говорит, ножом и спасся. Припугнул, одному по руке полоснул, другому по щеке. Они отступили, он уехал.

— В полицию обращался? — спросил я.

— Жизнь у нас, у «бомбил», такая, что в полицию лучше не обращаться. Потом платить замучаешься… Это Раф понимает. Сразу домой отправился. Да и ножом махать, как я думаю, не всем разрешается…

— Раф тоже с ножом дружит? — спросил я.

— Он одно время ходил к Валентину Иосифовичу тренироваться, потом даже как-то в соревнованиях участвовал. Но проиграл и заниматься бросил. У него выдержки не хватает, чтобы нормальным бойцом стать. Характер горячий — сразу «на рожон» лезет…

— Да, для бойца-ножевика невыдержанность — это смерть…

— Так ты фотографироваться пойдешь? — поинтересовался Ивон. — Я за машиной присмотрю. А то с документами тоже тянуть не надо.

— Дверцу закрой… — попросил я.

Он хлопнул дверцей, я выехал из очереди и поставил машину в стороне, рядом с газоном, не заезжая, впрочем, на него. Вышел из машины, Ивон — следом.

— Говоришь, на ВДНХ?

— Ну да. Это ближе всего…

* * *

Фотографов было много и на улице — сидели на скамейках, обвешанные несколькими фотокамерами, рядом стояли струйные фотопринтеры для цветной печати, соединенные с аккумуляторами, но я все же предпочел найти стационарную точку. Так мне казалось, серьезнее. Да это было и несложно. Надпись «Фотография» висела на многих павильонах.

Необходимые две черно-белые фотографии я получил сразу после съемки в отделе, торгующем фототехникой и компьютерами, и, к своему удивлению, себя на них узнал. Я уже ждал зеленого сигнала светофора на переходе, когда позвонил генерал.

— Алексей Афанасьевич, слушаешь?

— Слушаю, товарищ генерал.

— Есть интересные данные. Но это совсем не телефонный разговор. Нужно встретиться. Можешь сейчас домой приехать? Я туда прибуду.

— Лучше где-нибудь на нейтральной территории, если возможно. До дома мне далеко.

— Хорошо. Подъезжай сейчас на Лубянскую площадь. Ставь машину там же, где в прошлый раз. На запрет для чужих машин внимания не обращай, я этот вопрос согласую с дежурным. Я буду там же ждать. Сходим с тобой в ближайшее кафе, перекусим, заодно и поговорим. Серьезнее выходит дело, чем казалось.

— Еду… По времени, дороги сейчас более-менее проезжие. Долго не задержусь.

— Подъезжай…

Я поехал, привычно контролируя дорогу у себя за спиной. Никого подозрительного не заметил. А подозрительные машины определяются легко. Стоит включить сигнал поворота, один раз перестроиться в соседний ряд, заметить, кто выполнил тот же маневр позади, даже через несколько машин. Вскоре можно маневр повторить. А в третий раз сигнал поворота следует только включить, но не перестраиваться. Если машина позади перестроится сама, значит, она — случайный попутчик. Если включит сигнал и не перестроится, значит, «хвост».

«Хвоста» я не обнаружил, хотя маневры с перестроением проводил трижды на разных участках пути. И добрался на удивление быстро. Сергея Павловича на стоянке еще не было.

Он появился, как только я вышел из машины. Сразу подошел ко мне. Шел неторопливо, не по-деловому, но и не прогулочным шагом. Я проконтролировал тротуар позади генерала и не обнаружил того, кто мог бы за ним следить. Сам он, как я заметил, смотрел профессиональным взглядом не на меня, а за мою спину. Мы друг друга подстраховывали. Без предварительной договоренности.

— Блины давно не ел? — спросил генерал.

— У тещи в гостях уже лет пять, как не был…

— Тогда пойдем в блинную. Рекомендую попробовать с творогом и с грибами. На первый взгляд — несовместимо. На самом деле — вкусно. Творог чуть-чуть подсолен, грибы сушеные.

Блинная была рядом. Там мы сели за столик, сделали заказ. Генерала здесь, видимо, знали. Официантка с цыганской внешностью спросила сразу:

— Как обычно?

— Как обычно, только на двоих…

Она ушла. Генерал перешел к делу:

— Ситуация, я бы сказал, забавная. Мы тут работаем почему-то вразнобой с другими своими отделами. Хотя база данных у нас одна, но в нее же не будешь заглядывать по поводу каждого встречного. В настоящий момент пишется программа, которая будет по конкретным данным совмещать дела разных управлений. А пока… Когда начинаем что-то выяснять, только тогда и появляются данные. Хотя, появись они у нас раньше, мы могли бы совсем иначе построить работу. Вот с твоей нечаянной помощью кое-что интересное стало выплывать. Дело в том, что досье на Ивона в нашем ведомстве давно уже существует. Ивон — совсем не молдаванин, как он тебе представился и как мы раньше думали. И его уже давно «ведет» наше управление контрразведки. Правда, пока ничего серьезного за ним не замечено, и его не трогают. Считают, что он глубоко законспирированный агент. Оставляют его как объект присмотра на будущее, и только тихий пригляд осуществляется.

— То есть, товарищ генерал? У него ведь жена и дети под Кишиневом, как он говорил. Старший сын школу заканчивает, собирается в Москву приехать учиться дальше. Кто-то другой приедет? Под видом сына, как я, под видом младшего брата?

— Дом у него есть, только не под Кишиневом, а в городе Тыргу-Муреш, большой особняк с садом, бассейном и площадкой для гольфа. Жена и двое детей живут там, а старший сын учится в Великобритании. Фамилия его Ионеску. По меньшей мере раз в месяц Ивон переводит деньги на карточку сына. В валюте. Не много, сколько может. Одновременно, иногда в тот же самый день, деньги Ионеску-младшему поступают еще с одного засекреченного счета. Пока история счета не выяснена окончательно, но есть подозрение, что принадлежит он одному из финансовых подразделений управления разведки НАТО. Резонно будет допустить, что это часть офицерского жалованья Ивона. Вторая часть жалованья, основная, с того же счета поступает на карточку Илоне, так зовут жену Ивона. А у офицеров НАТО жалованье не как в национальной армии — на порядок выше. Про нашу армию я уже не говорю…

— Два вопроса, товарищ генерал. Первый. Тыргу-Муреш — это где? Я там ни разу не был. Второй. Ивон Ионеску — офицер разведки НАТО?

— Отвечаю. Тыргу-Муреш — это Румыния. То есть страна — член НАТО. Там, кстати, расположен большой разведцентр с основным профилем деятельности — радиолокационная разведка. Там же стоит мощная РЛС, оттуда только управляют различными «натовскими» РЛС на территории Румынии. Все они вскоре должны войти в создаваемую систему ПРО. То есть поступят под американское командование. Впрочем, НАТО и сейчас неофициально находится под американским командованием. Так вот, Ивон с этим прочно сросся. Правда, вырос он в Молдавии, там же окончил в свое время школу, потом Тираспольское общевойсковое командное военное училище. Но после событий в Приднестровье, когда Тирасполь отошел от Молдавии, уехал в Румынию, на свою историческую родину. Жена у него, кстати, тоже этническая румынка, родом из Молдавии. Хотя молдаван и румын различить трудно. Некоторые из числа прозападно настроенных молдаван даже склонны считать их одним народом. Короче говоря, точных данных о том, какую работу выполняет Ивон Ионеску в России, нет, но он живет под присмотром ФСБ, о чем, видимо, пока не догадывается.

— Данные-то как раз есть, — возразил я. — Ивон пытается устроиться охранником к Немчинову, а Немчинов занимается охраной лаборатории, о деятельности которой вы даже мне еще ничего сообщить не желаете. Я уже думаю, не спросить ли самого Немчинова, что мне в будущем предстоит охранять. Вопрос вроде бы естественный…

Наш разговор на какое-то мгновение прервался. Официантка принесла заказ — блины с соленым творогом и два чайника зеленого чая. В чайниках чай, насколько я помню, подавали в чайханах Средней Азии. В различных московских кафе чай обычно подают чашками. Здесь это, видимо, местный колорит или хозяин заведения — выходец из Средней Азии.

Едва официантка удалилась, покачивая тяжелыми бедрами, словно на Пляс-Пигаль[21], генерал ответил:

— Не вздумай спрашивать. Я не уверен, что начальник охраны сам в курсе работы лаборатории, но он в этом случае обязан будет сообщить в Первый отдел о твоем интересе. Кстати, майор Васильков прислал на тебя хорошую характеристику. Она нужна для оформления допуска. Уйдет к ним в Первый отдел. Случай, из-за которого состоялся Трибунал, майор описывает как недоразумение и считает разжалование тебя, образцового и опытного офицера, в рядовые большой потерей для батальона. С такой характеристикой допуск, я думаю, будет утвержден без разговоров. С тебя еще автобиографию запросят. Вместе напишем, что нужно. Но утверждать допуск будут все равно в нашем здании, хотя и на другом этаже, и мне несложно будет попросить за тебя.

Но ты сам представь положение, в которое ты попадешь после проявления ненужного любопытства. Если Первый отдел не примет против тебя мер, станет понятно, что ты не простой охранник. То есть ты автоматически раскрываешься.

Я сам, кстати, могу сказать тебе о лаборатории не много. Мне оттуда отчеты не приходят. Знаю только, что там разрабатывается какой-то шлем-интерфейс для управления роботами силой мысли. Взаимодействие между мозгом и компьютером управления. Шлем снимает что-то похожее на энцефалограмму, компьютер робота читает ее и выполняет приказы. Управлять шлем может не только роботами. По большому счету такой шлем сумеет в идеале управлять и автомобилем, и танком, и самолетом, при этом даже не роботом. Но с роботом проще — представь себе такую ситуацию: здесь, в Москве, сидит человек со шлемом на голове, он только мыслит и видит на мониторе все, что показывают ему приборы наблюдения, скажем, «беспилотного» самолета-штурмовика. И мысленно направляет высокоточные ракеты на нужные объекты где-то там, в Сирии. Причем беспилотник летит на такой скорости и выполняет такие маневры, которые человеческий организм просто не выдержит. И ракеты бьют без промаха именно туда, куда оператор хочет попасть. При этом сам он находится в полной безопасности, шлем тоже, даже при сбитом беспилотнике. В этом случае погибнет только программа, установленная на компьютер беспилотника.

Еще десять лет назад такое показалось бы фантастикой, сейчас же это — реальность. Наука не просто шагает громадными шагами, она бежит, и мы с трудом можем за ней угнаться. По нашим сведениям, работы над подобными системами ведутся и в США, и в Великобритании, и во Франции. Но они пока далеки от успеха. У американцев что-то складывается, но, как говорят в СВР[22], стоимость одного такого шлема получается выше, чем у боевого истребителя пятого поколения, который американцы никак не могут довести до ума, а он у них все рекорды по ценам бьет. И производить шлем в массовом порядке будет совершенно нерентабельно.

У нас же опытные образцы уже проходили войсковые испытания в Сирии, в условиях реальных боевых действий. И получили высокую оценку. Возможно, шлем уже был бы готов к передаче в войска для эксплуатации, если бы не были убиты один за другим три программиста, которые участвовали в создании программы-интерфейса. Сейчас работают еще два программиста. И твоя задача не только, оставаясь незамеченным и незаметным, обеспечить их безопасность, но и найти убийц, или, еще лучше, организатора убийств.

Конечно, убийцу, если мы его найдем, можно «разговорить» и заставить давать показания. И он назовет организатора. Только организатор в это время сможет сбежать. Сейчас у нас есть, с твоей, кстати, непреднамеренной подачи, подозреваемый на роль «организатора». И от тебя же мы теперь будем ждать сбора доказательств. Присмотрись внимательнее к Ивону. Пойди у него на поводу, дай ему возможность стать вымогателем. С финансами мы поможем. Это не проблема. Интересно все же, как он планирует тебя использовать. Я так думаю, что потом, когда ты увязнешь в долгах, он постарается дать тебе возможность долг отработать. Это обычный уголовный прием. Будь внимателен… Но мы с блинами покончили. Остался только чай…

— Зеленый чай, товарищ генерал, пьется медленно, со вкусом и в больших количествах. У меня еще один вопрос возник уже по ходу дела. Я все о той красной машине «Митсубиши Лансер» во дворе…

Я рассказал, что, по словам Ивона, произошло с Рафом минувшим вечером.

— У меня сразу возникает предположение, — сказал генерал, — что Ивон пытается Рафа «отмыть». Но зачем ему это делать? Его самого покалечили, лишили возможности быстро устроиться на службу к Немчинову. Если бы Ивон имел к этому отношение, его не стали бы так бить. Просто ударили бы кулаком — нокаут, и все…

Мне сразу вспомнилось, что парень с битой, который ударил Ивона в плечо, мог и в голову попасть. Удар мог оказаться смертельным. Но он то ли не решился на него, то ли стремился нанести более легкую травму. Я рассказал об этом генералу.

— Но тебя-то они пытались всерьез бить?

— В том-то и дело, что я несколько раз пользовался их нерешительностью. Они сами, мне показалось, боялись убить. Потому я и поверил сразу, что Ивона не решились по голове ударить.

— Все равно. Это может быть и так, что Раф обманывает даже Ивона, себя выгораживая. В любом случае, будь внимательнее. Если тебя один раз попытались «вывести из игры», то могут сделать это снова. Например, постараются устроить аварию на дороге. Какую-нибудь «подставу» устроят. Опять будут деньги вымогать. Будь внимателен…

Внимательность свою я проявил сразу, еще когда подходил к своей машине. Увидел, как водитель проезжающей мимо машины пристально смотрит на меня. Должно быть, узнал. И машину увидел на служебной стоянке ФСБ. Сам я этого водителя не знал, поскольку со всеми «бомбилами» со стоянки еще познакомиться не успел. Но он, вполне возможно, узнал меня. Требовалось что-то придумать…

Глава девятая

Чтобы не использовать в качестве курьера полковника Ветошкину, я передал генералу фотографии и документы для оформления «прописки» и лицензии, и на этом мы расстались. Я поехал на стоянку, где меня подозрительным взглядом встретил Ивон.

— Где тебя носило? — впечатление складывалось такое, что Ивон желал контролировать каждый мой шаг.

— Отдал документы на регистрацию и на лицензию.

— В полицию?

— Серьезнее. Я все отдал Ирине Александровне. Она попросила ее на Лубянку подбросить, чтобы документы нужному человеку отдать. Мы с ней сходили к этому человеку, тот обещал уже завтра сделать регистрацию. Лицензия делается чуть дольше.

— Она сама когда уезжает?

— Точно я не знаю. Кажется, сегодня вечером или завтра утром. Не буду же я ее торопить.

— А брат что говорит?

— Брат больше не со мной беседует, а с бутылкой.

— Пьет?

— Регулярно…

— А жена как? Ирина Александровна…

— Молчит неодобрительно.

Ивон остался доволен моим оправданием. Дело делается, и это хорошо. Видимо, он уже знал, что меня вместе с машиной видели на служебной стоянке на Лубянской площади. Но все же радости особой он не показал. Наверное, надеялся поставить меня в затруднительное финансовое положение уже самой подготовкой документов, а тут мне все делают бесплатно. Это, видимо, выбивалось из его планов. А я остался доволен тем, как удачно выкрутился. Причем выкрутился в том числе и с подачи Ивона. Он же сам просил сделать документы как можно быстрее. Вот я и стал искать пути. И мне помогли их найти родственные связи. Все естественно и правдоподобно. Все так делают, если имеют возможность. Если не имеют, ищут ее.

Дальше день шел своим чередом. Я развозил по Москве пассажиров, по дороге успел заехать в магазин спортивных товаров, купил себе спортивный костюм, кроссовки, спортивную сумку и эластичные бинты на руки, хотя их наличие на тренировках, как и на соревнованиях по ножевому бою, вовсе не обязательно.

Более того, некоторые тренеры всегда против того, чтобы руки были защищены. Считают, что боец должен уметь терпеть боль от удара по пальцам. С этим я всегда был согласен. Терпение, выработанное на тренировках, помогает терпеть боль и в боевой обстановке.

Вообще-то я не знал, как относится к бинтам Немчинов, тем не менее, купил их, поскольку руки были моим рабочим инструментом. Со сломанными пальцами рулить гораздо сложнее. А переломы пальцев у «ножевиков» — самая характерная и распространенная травма.

Водить машину со сломанными пальцами так же сложно, как и со сломанными руками или ключицами. И лучше других это, наверное, понимал Ивон, который, как я видел, морщился, даже когда в очереди за пассажирами переезжал с места на место. Ему сложно давалась не столько работа рулем, где можно было больше загружать левую руку, а правой только за руль держаться, сколько переключение коробки передач. Если бы он ездил на английской или японской машине, проблем бы не возникло. Там коробка переключается как раз левой рукой. А на машину с автоматической коробкой он еще, видимо, не заработал ни «бомбилой», ни офицером разведки НАТО. Хотя там зарплаты с нашими армейскими, как сказал генерал Кабаков, даже сравнивать смешно. Но я про его жалованье офицера спрашивать не намеревался. По крайней мере, пока…

На стоянке, когда я появился там в очередной, уже третий, раз за день в машине Ивона сидел Раф. Я поставил машину в очередь и подошел к ним.

Протянул Рафу руку.

— Тебе, говорят, вчера досталось слегка? Как Ивону?

— Не так чтобы очень, — усмехнулся азербайджанец. — Мне только кулаком в плечо и в шею. Тем парням больше перепало.

— Сколько их было?

— Четверо. Двоих я полоснул, двое умчались, как лоси. Издали грозились меня найти. Сказали, что номер запомнили… Только я прятаться не собираюсь. Пусть ищут, я добавлю. У меня нож всегда при себе…

— А где дело было?

— Под Подольском. Деревня какая-то. Никитино, что ли…

— О! Мы с братом из Подольска родом. Правда, знакомых на месте уже почти не осталось. А то можно было бы выяснить, что за парни такие. Может, Никитское, а не Никитино? — показал я знание местности. Правда, в действительности я только жил в Подольске, а родился в другом месте. Тем не менее какие-то названия помнил.

— Может, и так.

— Это большой населенный пункт.

— Нет, там маленькая деревенька была…

— Если что, звони, мне приехать недолго. Разберемся с парнями.

— Мы все приехать можем, — поддакнул Ивон. — Если мы друг друга выручать не будем, не выживем…

Я махнул рукой, изобразив жест одновременно приветствия и прощания, и вернулся в свою машину, потому что в кармане моей куртки зашевелилась от «виброзвонка» трубка. Ответил я только тогда, когда за руль сел:

— Слушаю, товарищ генерал.

— Алексей Афанасьевич, я запросил управление внутренних дел Подольска. У них никаких случаев «поножовщины» вчера вечером не зарегистрировано. Ни в самом Подольске, ни рядом. С порезом руки человек вполне может одной повязкой обойтись. Даже если мягкие ткани до кости прорезаны. Просто один другому наложит тампон, руку забинтует, и все. А вот с порезом лица вопрос сложнее. Там обязательно требуется вмешательство хирурга. Ткани лица, если их не зашивать, разваливаются на две половины, образуя шрам. У меня выводов по этому вопросу нет. Ты уж сам выводы делай. Ивону, думаю, об этом говорить не обязательно.

— Я тоже так думаю, товарищ генерал, — согласился я. — Хотя меня смущает тот факт, что Ивон, поговорив с Рафом, пришел ко мне, чтобы рассказать о случае с азербайджанцем. Не к кому-то другому, кого они с Рафом хорошо знают, а ко мне. Конечно, могло случиться и так, что он просто передал то, что Раф ему рассказал. Точно так же эту историю мог придумать и сам Ивон, когда Раф сообщил ему, что я смотрел на его машину во дворе. Смотрел, и мог узнать. Изнутри не видно, как машина освещена, и Раф не знает, видел я его помятое крыло или нет. Но заметить мой интерес к машине он мог. Если, конечно, это действительно был он. Я мог и ошибиться. Без помятого крыла идентифицировать машину в полумраке трудно. Разве что по расположению зеркал. Зеркала люди под свой рост устанавливают. Но человек в машине во дворе мог быть одного роста с Рафом, и тогда вообще никаких вариантов не остается.

— Да, я понимаю, — согласился генерал. — У меня все. Работай, старлей. Конец связи…

— Конец связи, — подтвердил я и убрал трубку.

Задержался проходивший мимо Ивон.

— Кому звонил? — спросил он как бы между делом.

— Жена звонила, — ответил я, не распространяясь, о чем шел разговор. — Тебе твоя тоже, наверное, иногда позванивает…

— Бывает… — Он посмотрел на часы, покачал головой, отвечая каким-то своим мыслям, двинулся дальше, и что-то еще спросил у водителя машины, остановившейся позади меня.

При этом, я отметил, что Ивон смотрел за мной в зеркало заднего вида. Без необходимости наблюдать за другими в это зеркало никто не будет. Значит, у Ивона была необходимость. Хорошо еще, что в это зеркало с большого расстояния, невозможно рассмотреть, что за трубка была у меня в руке. Кисти рук у меня некрупные, но мужские, и трубку они обхватывают и прикрывают полностью.

* * *

У меня появилась мысль. Следовало позвонить генералу и попросить, чтобы телефон Ивона взяли на прослушивание. Но тут же и еще одна мысль появилась. Если к прослушиванию моего смартфона причастны службы, которые контактируют с Ивоном Ионеску, то он может их запросить, с кем и о чем я разговаривал в данное время. Может быть, он не случайно на часы посмотрел, когда рядом проходил.

Это требовало каких-то действий, какого-то оправдания. Мне показалось, что я его придумал, нужно было посвятить в мои планы генерала. Но, пока Ивон находился у мня за спиной, я предпочел трубку не вытаскивать. Он, впрочем, долго в конце очереди не задержался, вернулся к своей «семерке», где все еще сидел Раф.

Не стремясь спрятаться от взгляда через зеркало заднего вида, я вытащил трубку и позвонил Кабакову. Генерал ответил недовольно:

— Привет, Алексей Афанасьевич. Давно не общались…

— Новые обстоятельства, товарищ генерал. Ивон увидел в зеркало в своей машине, как я с вами разговаривал. Посмотрел на часы, а потом спросил у меня, кому я звонил. Я вынужден был сказать, что жене. Если те, кто организовал прослушивание моей трубки, связаны с Ионеску, то ему нетрудно будет проверить, был ли мне звонок в указанное время. То есть он будет знать, что у меня есть вторая трубка, которую он контролировать не в состоянии. Наличие второй трубки может вызвать подозрение. И потому у меня есть предложение. Я сообщу Ивону, что сменил симку на московскую, все-таки экономия денег. Это должно ему, в дополнение ко всему прочему, показать, что я ограничен в средствах. Новую симку я себе куплю, как только будет готов мой паспорт, и сообщу ему номер. Кроме того, я считаю, что необходимо поставить на прослушивание трубку самого Ивона.

— Умное решение, — изрек Сергей Павлович. — Только кто тебе сказал, что в нашем здании дураков держат. Трубка Ивона давно на прослушивании. Причем прослушивание через СОРМ-4, в отличие от спутникового контроля, определить практически очень сложно. Нужна мощная программа, работающая в этой же системе. А если допуска к СОРМ не имеется, то и определить не удастся.

Здесь у генерала были данные вчерашнего дня, я хорошо знал, что контроль через СОРМ-4 спутники ГРУ определяют без проблем — сам с этим встречался на учениях меньше года назад. Но спорить не стал. Пусть Кабаков находится в счастливом неведении. Случаются моменты, когда наши структуры работают не параллельно, а сами по себе, и являются, в некотором роде, соперниками, хотя и не противниками. В этом случае очень важно, на чьей стороне техническое преимущество. И раскрывать наличие такого преимущества я не намеревался, поскольку не был уполномочен. Но этот вопрос не имел отношения к нашему делу. А на текущий вопрос генерал Кабаков ответил так, как я и ожидал:

— Ты правильный ход придумал. Сообщи Ивону о смене симки и дай ему новый номер. А паспорт тебе сегодня же вечером Ирина Александровна вернет. Уже с новой «пропиской». Все готово, я отправил за паспортом курьера еще полчаса назад. Сразу из паспортного стола курьер поедет к Ирине Александровне. А это значит, что, когда ты вернешься, сможешь считать себя почти москвичом. «Почти», потому что «прописка» временная. Но на два года. Это автоматически создает тебе условия для трудоустройства. Разрешение на трудоустройство тебе брать не требуется, поскольку оно выдается только негражданам России.

Я посмотрел вперед. К своей машине шел Раф, а Ивон выезжал со стоянки с пассажиром. Но Раф прошел мимо своего «Лансера» и подошел ко мне как раз, когда я убрал трубку в карман.

— Ивон надолго уехал? — спросил я.

— Надолго. Пассажир на Юго-Запад…

— Если без меня вернется, скажи ему, что я симку в трубке сменил. Московскую поставил. Так дешевле разговаривать. Пусть пока не звонит… Или… У меня есть старая трубка. На смартфоне я оставлю старый номер. Могут и друзья из Краснодара позвонить, они нового номера не знают. А московская симка на старой трубке будет. Скажи ему, чтобы не забыл новый номер спросить.

Таким образом, я слегка «отмазался»…

* * *

До вечера я успел заехать к Ирине Александровне, чтобы взять свой паспорт. «Старший брат» был уже дома, очень удивился, что у нас с его женой появились какие-то совместные профессиональные дела, но против этого возражать не стал. Только предложил мне «стаканчик»…

— Я же за рулем… — ответил я с укором.

И уехал покупать новую симку. Но едва я успел прочитать на конверте новый номер и запомнить, как на смартфон позвонил Ивон.

— Раф тут передал, что у тебя новый номер?

— Да, загоняй в трубку. Диктую… Загнал?

— Нет еще. Я так запомнил, — в какой-то степени Ивон «прокололся». Обычно люди не могут сразу запомнить даже свой номер сотового телефона, не то что чужой. Хотя есть, конечно, индивиды с великолепной памятью от природы. У меня мама была такая. Но это редкий дар. А чтобы сразу запоминать, нужна тренированная профессиональная память. Разведчикам ее специально тренируют. Но я старательно этого «не заметил». Просто сказал:

— Хорошая у тебя память…

— Не жалуюсь…

Во время разговора я одной рукой извлекал новую «симку» из фиксирующей упаковки. Закончив разговор, вытащил из смартфона старую sim-карту и вставил новую. И тут же раздался звонок. Опять от Ивона…

— Это я свою память проверяю. Вот теперь номер сохраню…

— У меня регистрация уже готова. Осталось только лицензию получить, — сообщил я. — Без лицензии к Немчинову ехать смысл есть?

— Разве что потренироваться.

— Да, у меня уже есть желание. Соскучился по тренировкам. Ты-то сам как? Самочувствие, я полагаю, не позволяет?

— Только левой рукой. И то на обезболивающем. Валентин Иосифович обещал мне пармедол вколоть.

— После пармедола за руль садиться рискованно, уснешь на ходу, — сам я хорошо знал действие пармедола. Дважды приходилось пользоваться шприц-тюбиком. И сонливое состояние после укола я хорошо помнил. Помнил и то, что бороться с этим состоянием было сложно даже мне, тренированному офицеру спецназа ГРУ. Тогда я держался только потому, что командиру взвода требовалось принимать решения, и ответственность за судьбу взвода была у меня сильнее, чем приступы сонливости.

— А как тогда быть?

— Или от тренировки отказаться, или терпеть боль. Другого варианта не вижу. Или какие-то более простые анальгетики принять.

— Хорошо. Я подумаю. Я раньше никогда пармедолом не пользовался, и не знаю этого состояния.

— Я пользовался и потому знаю, что говорю.

Мы договорились о времени, когда встретимся у Дома культуры, независимо от того, пожелает Ивон тренироваться или нет, и на этом разговор завершился. И уже в конце дня, когда мне надоело колесить по Москве, а пассажиров было — хоть отбавляй, мне на «свою» трубку позвонил генерал.

— Алексей Афанасьевич, ты, в очередной раз, как тогда, когда Немчинова просчитал, в точку попал. Мне остается только руками разводить и расстраиваться, что у меня в отделе нет такого сотрудника, как ты. Я просто плакать готов и буду слезно молить бога, чтобы ты согласился на перевод по службе из спецназа ГРУ в ФСБ.

— Скорее всего, я не соглашусь, товарищ генерал. И даже бог здесь не поможет, поскольку он всегда оставляет за человеком право выбора. Я так слышал. А в какую точку, товарищ генерал, я попал на этот раз? — поинтересовался я.

— Насчет Ивона. Он позвонил на какой-то номер, зарегистрированный в Румынии, разговаривал, видимо, с женой, и передал ей твой новый номер. Объяснять подробности не стал. Просто сказал, что она знает, что делать. И номер уже через десять минут подключили на прослушивание. Сомнения отпали. Что это значит, не мне тебе объяснять…

— Но это же не может означать, что Ивон Ионеску убийца всех троих ученых. Он тогда еще не был вхож в лабораторию.

— Но он тогда уже был вхож в спортивный клуб к Немчинову. А убийство мог совершить кто-то из его друзей… С кем он наиболее близок?

— Кроме Рафа, я никого не знаю.

— Значит, надо искать в спортивном клубе. Это не обязательно будут «бомбилы». Но ты присмотрись. Должны там тоже быть люди, с которыми Ивон сблизился. Возможно, они деньги ему должны… Подожди…

— Жду, товарищ генерал.

— Мне вот принесли документ. На карточку Ивону перечислена значительная сумма в рублях. Саму карточку еще не проверяли. Это данные из СМС, что пришло ему на трубку из «Мобильного банка». Значит, ему предстоят какие-то значительные траты. Он к чему-то готовится. Будь начеку…

— Понял, товарищ генерал.

— Вечером, попозже, я тебе позвоню. Ты уже тогда, наверное, дома будешь. Сегодня днем менты допрашивают тех парней, что на тебя с Ивоном напали. Если ничего из них не выбьют, передадут на допрос нам. Мы будем применять спецсредства. Знаешь, что это такое?

— «Сыворотка правды»?[23]

— Что-то типа того. Только есть более современные препараты. Фармакология на месте не стоит. Если что-нибудь станет известно, я тебе перескажу. А известно будет, это точно.

— Буду ждать, товарищ генерал. Звоните…

— У меня все. Конец связи…

— Конец связи.

* * *

Работа «бомбилой», говоря честно, мне уже начала надоедать. Тело стало уставать от постоянного сидения на мягком. Так недолго и геморрой заработать — профессиональную водительскую болезнь. А мое тело тренированное. Как же оно тогда устает у профессиональных водителей, скажем, у «дальнобойщиков»!

И потому предстоящая тренировка в спортивном клубе у Немчинова меня просто радовала — это смена вектора напряжения. Я даже решил приехать раньше Ивона, но не для того, чтобы ждать его, а чтобы пройти в зал самому, пообщаться без румынского молдаванина с Валентином и с другими парнями, кто там тренируется, подышать спортивной обстановкой вне работы, забыв про нее. Потому что работа постоянно требовала от меня сосредоточенности и подозрительного отношения ко всем, с кем мне по долгу службы приходится встречаться. И такое положение вещей меня лично утомляло. И я не завидовал профессиональным следователям, как недавно еще не завидовал профессиональным водителям, потому что следователи должны подозревать слишком многих людей. Мне такое давалось тяжело психологически. А психологическая нагрузка на пятьдесят процентов определяет физическую.

Поставив машину, как и в прошлый раз, рядом с «Бентли», я захватил новую спортивную сумку и прошел в Дом культуры. За дверью сидела уже не та дежурная, что в прошлый раз, но занималась тем же самым делом — вязала шерстяные носки. Причем довольно маленькие, совсем детские.

— Ку-уда? — спросила она меня грозно.

— К Немчинову, — коротко ответил я.

— Как пройти, знаешь?

— Конечно…

Последовал приглашающий жест, разрешающий мне пройти.

Я прошел в зал. Самого Валентина Немчинова сразу не увидел. Да и в зале никого не было. Только из распахнутой двери слышались голоса людей. Догадаться, что там раздевалка, было нетрудно. Я заглянул в дверь.

Ребята в раздевалке были больше молодые, лет шестнадцати-семнадцати, то есть в возрасте, когда многие из них мечтают стать известными ножевыми бойцами. Постарше, в районе двадцати пяти лет и больше, было только несколько человек — рыхлых и откровенно неспортивных. Этих я легко прочитал. Они недавно были где-то на улице побиты и, возможно, ограблены, скорее всего, с помощью ножа, после чего решили приобрести навыки по самозащите. Пришли, заплатили Немчинову и начали тренироваться, не понимая, что ножевой бой — это совсем не то, что им нужно.

Ножевой бой не учит самообороне на улице. Ножевой бой учит нападению. И не на улице. Владея ножом, человек сам нападает. А напасть с ножом на кого-то на улице, даже в разборке, когда на одного приходится несколько противников, — для этого следует обладать не только природной злостью, но и решимостью, потому что за каждый удар ножом следует отвечать. Нож — это смертельно опасное оружие. И отвечать придется, возможно, перед судом, что не каждому кажется приемлемым. Немчинов, как я понял, просто зарабатывал на этих людях, не объясняя им сути дела. И такие люди — вчерашние жертвы — есть везде, где обучают единоборствам.

Мне это, признаться, сразу не понравилось. Хорошие тренеры таким ученикам отказывают.

Но я пришел в зал не для того, чтобы кого-то учить жизни.

— Ребята, где Немчинова найти?

— Он в тренерской, — высокий худосочный парень с непропорционально длинными руками показал в конец зала.

Я прошел в ту сторону. На одной двери было написано «Раздевалка женская», на второй висела табличка с надписью «Тренерская». Я постучал.

— Да-да… — послышался торопливый голос Валентина. — Входи…

Я вошел. Он даже просиял от моего появления.

— Надумал, значит? И хорошо. У Маслякова был?

— Нет пока… Меня Ивон уже достал, сюда тащит…

— У нас в клубе и цена, считай, в два раза ниже, чем в других. Да и нам с тобой спарринговать можно. У Маслякова сейчас парней высокого уровня нет. И сам он, по моим данным, в Москву вернется только через две недели.

В тренерской висел плакат-афиша с приглашением на семинар, который проводит лучший ножевой боец России, многократный чемпион, владеющий всеми системами современного боя. Плакат предназначался для США. В отличие от Маслякова, я легко перевел текст на плакате-афише и слегка удивился. Насколько я знал, Валентин Немчинов только однажды в молодости становился чемпионом России. Впрочем, американцев это могло и не волновать. Самореклама у них в порядке вещей…

Глава десятая

— Сколько я должен за месяц тренировок? — сразу спросил я.

— Вообще-то у нас месяц занятий стоит восемь тысяч рублей. Но допускается оплата частями. Тебе, как бойцу известному, можно сделать пятидесятипроцентную скидку.

— Не откажусь, — согласился я, памятуя, что должен демонстрировать хроническую болезнь современного мира — недостаток средств.

— Ты уж извини, Алексей, я наводил справки насчет тебя. Что ты там натворил? Мне такие справки навести было необходимо, поскольку меня попросили взять тебя работать в охрану. У нас Первый отдел строгий, могут ко всему придраться. Ты сможешь попросить с места службы хорошую характеристику? Иначе могут возникнуть вопросы. Обычно людей с судимостью у нас в охрану не берут. А у нас объект режимный. У тебя же, как ни посмотри, приговор Трибунала за спиной. В принципе, твое дело не такое уж и серьезное. Мне сказали, у тебя был при себе пистолет, но ты им не воспользовался.

— Да, так и было. Зачем пистолетом пользоваться, если руки есть. Характеристику сделаю. Уже после моего увольнения у нас комбат сменился. С новым комбатом у меня отношения хорошие. Думаю, он напишет нормальную характеристику. Я позвоню ему. Скан-копии будет достаточно, или обязательно требуется оригинал?

— Оригинал, конечно, лучше, но и скан-копия пойдет, если нет возможности оперативно переслать. С тебя еще автобиография и подробный послужной список. Но послужной список — это уже на бланке в Первом отделе заполнишь.

— И долго допуск делают?

— По-разному бывает. Бывает, до месяца тянется. Это уже как в ФСБ расстараются.

— Я у брата остановился. У него жена — полковник ФСБ. Кажется, в «Альфе» служит. Она может поспособствовать?

— Если возьмет на себя такую работу, это вообще все проблемы снимет. Как у нее фамилия?

— Как и у меня — Ветошкина. Полковник Ветошкина. А в честь чего у вас такие строгости?

— Ну, понимаешь, у нас научное учреждение, связанное с военными заказами, и за три месяца на территории лаборатории, дважды во дворе, один раз — прямо в лабораторном корпусе, правда, в ночное время, были убиты три специалиста. Все трое одинаково — удар ножом ниже пояса. Странный какой-то удар. Тем не менее к нам особое внимание, поскольку все сотрудники охраны у нас — в большинстве своем специалисты ножевого боя. Подозрения у следствия были, но нам ничего предъявить не смогли. Я вообще подозреваю, что это намеренная попытка «перевести на нас стрелку». Своего рода маскировка, ложный след. Кроме того, у нас не существует такого понятия, как удар ножом ниже пояса. Такой удар в принципе не отрабатывается.

— Да, кто-то умно просчитал последствия такого убийства, — согласился я. — Тут не захочешь, на охранников подумаешь… Только какой смысл ниже пояса бить?

— Видимо, из опасения, что жертва бронежилет носит. Ладно… Ты сегодня заниматься собираешься? — кивнул Немчинов на мою спортивную сумку. — Сейчас у нас группа начинающих. В следующей группе ребята будут посерьезнее. Лучше на следующие занятия. Через два часа. Там и друг твой подъехать должен. Он мне звонил сегодня.

— Мы с Ивоном договаривались. Ему трудно придется — правая рука в гипсе, правая ключица — в «шине».

— Пусть левой рукой работает. Ты же, насколько я помню, двурукий, с любой руки работаешь… И даже, помнится, на «показухе» демонстрировал как-то бой одновременно двумя ножами.

— Было дело. Только «показуха», сам понимаешь, это цирк для несоображающих. Как в рукопашном бою. Там посмотришь со стороны, думаешь, да как они друг друга не поубивают… Я много раз такое слышал. А вот чтобы убивали, не слышал ни разу…

Здесь я лукавил. Двуручный бой, то есть бой двумя ножами одновременно, входит в систему подготовки офицеров спецназа ГРУ. Там существует особая специфика тактики и применения оружия, совсем не такая, как в обычном спортивном бою. Офицер, вооруженный двумя ножами, в реальной обстановке несравненно опаснее любого специалиста с одним ножом, потому что блокирование ударов производится не рукой, а остро отточенным лезвием, и «однорукий» специалист очень быстро оказывается безоружным и ослабленным от потери крови.

Однако объяснять это Немчинову я не собирался. Он обучает всех желающих. А всем такие знания давать ни к чему, как ни к чему давать, например, навыки боя стиля «ядовитая рука». Даже у нас в спецназе ГРУ этим стилем владеют единицы, в том числе, кстати, и я. И я обучен наносить одиночный удар в конкретную точку так, что это в состоянии убить человека. Только следует хорошо усвоить, когда и в какую точку удар наносится. Здесь много составляющих факторов. Сказывается и влияние фазы луны, и время суток, и еще много важных вещей. Многочисленные легенды об этой системе только «подливают масло в огонь», разжигают ажиотаж. Существует много придумок, например, про «отложенную смерть», когда человека ударили в какую-то точку, а умер он только через три дня. Это все, конечно, чепуха, сказки. Тем не менее сама система настолько опасная, что всех подряд обучать ей запрещается. Запрещается обучать даже солдат спецназа, хотя отдельные элементы солдатам приходится все же давать.

— Значит, ты дождешься основной группы? Тогда, может, поможешь мне тренировку с новичками провести?

Немчинов сразу попытался меня загрузить. Я отказался очень неуверенно:

— У нас с тобой разные системы подготовки. То, чему обучаешь ты, мне может показаться неприемлемым.

— Это ты относительно стойки и удара ножом от пояса? — Он, оказывается, был уже в курсе моей схватки на стоянке такси.

— И это тоже.

— Там был неумеха, которому только кое-что показали, но который никогда у меня не тренировался. Если бы он хотя бы неделю позанимался, тебе могло бы это не понравиться.

— Может быть, — вяло согласился я. — Но молодым бойцам я не хочу говорить того, что будет идти вразрез с принципами твоей школы. Если разрешишь, я встречу Ивона, он должен скоро подъехать, и мы с ним дождемся основной группы.

— Как хочешь… — Немчинов показал, что рассчитывал на более активное мое участие в жизни спортивного клуба и тренировочном процессе. То есть он думал, что я буду платить ему за то, что он разрешит мне помогать ему тренировать парней. Мне, честно говоря, такая идея не импонировала. И я, оставив сумку в тренерской, вышел на улицу встречать Ивона. Время уже подходило к условленному, и ему пора было уже появиться…

* * *

— Давно приехал?

— С полчаса. Уже с Немчиновым поговорил, кое-какие вопросы выяснил. По работе. Какие документы необходимы для допуска и что может сделать Ирина Александровна, чтобы допуск прошел без проблем все инстанции.

— Опять на Лубянку поедешь?

— Может быть. Я еще не разговаривал с полковником. Поговорю, может, она сама в Москве задержится, может, с кем-то договорится, кто мне поможет. Если сама, могу все документы ей дома передавать, если пошлет к кому-то, придется ездить… Сегодня позвоню своему новому комбату, попрошу прислать характеристику. Старшему брату на электронную почту. Немчинов говорит, можно скан-копию.

— Мне бы такую родню… — вздохнул Ивон. — Полковника с подполковником… Я бы на всех ментов «забил», и никто бы не придрался. Сейчас опять в том отделении был…

— То-то я смотрю, ты такой веселый приехал!

— Постарались, посмешили. Но об этом после тренировки поговорим. Пойдем в зал, что ли? Там сейчас группа начинающих тренируется. Наша — через полтора часа. Пока посидим, посмотрим, настроимся…

Я вспомнил, что Немчинов часто перед боем занимал место среди зрителей, смотрел за чужими боями и «настраивался» таким образом на свой. Этому учил его когда-то тренер Масляков. Он и меня пытался приучить к подобному, но я сумел объяснить, что лучше настраиваюсь в одиночестве, когда сосредотачиваюсь на своем физическом состоянии. Ведь сколько существует людей, столько и видов человеческой психики. И каждая психика индивидуальна.

И сейчас, наверное, Немчинов учит так же поступать тех, кто проходит у него обучение. У меня вертелось в голове понятие «школа», но «школы Немчинова» пока, насколько я понимаю, в реальности не существует, хотя сам Валентин наверняка об этом мечтает.

Масляков тогда со мной согласился и больше никогда не настаивал. Только после боя иногда звал меня в зал посмотреть на моих возможных будущих противников. Но это дело обычное в любом виде спортивных единоборств с оружием или без оружия.

Профессионалы, которые проводят по одному бою раз в несколько месяцев, изучают противников по видеозаписям и подбирают похожих на будущего соперника спарринг-партнеров. У нас, когда за один день проводится множество схваток и завершается, по сути дела, весь турнир, это в принципе невозможно. И потому на соперников приходится смотреть не в видеозаписи, а в реальном бою. Да и такого профессионального вида спорта, как ножевой бой, к сожалению, не существует.

На мой взгляд, да и на взгляд других «ножевиков», мы могли бы собрать полный зал болельщиков, если зал будет небольшим, хотя такой популярности, как, например, профессиональный бокс, ножевой бой едва ли скоро достигнет. Да никогда, наверное, не достигнет, как и другие технические виды спорта. Просто из-за недостатка зрелищности. И еще… Когда люди смотрят бокс, многие думают: я тоже мог бы так ударить. А в бою ножевиков присутствуют сложные и быстрые, не всегда уловимые простым глазом комбинации, которые только специалист сможет повторить.

Мы прошли в Дом культуры. На этот раз дежурная старушка строгости не показала, хотя внимательно осмотрела нас с головы до пят. Меня она сегодня уже допрашивала, Ивона, скорее всего, знала в лицо и потому вопросов не задавала. Первый шерстяной носок она, как мне показалось, довязала и начала второй. Первый лежал на письменном столе, за которым она сидела.

— Извините, а у вас на себя носки заказать можно? — спросил я.

— Заказать можно, — сурово ответила старушка.

— И сколько это будет стоить?

— Из натуральной шерсти или из синтетики? Какие надо?

— Конечно, из натуральной. Они теплее, а зима уже близко.

— Размер какой?

— Носков?

— Обувь, какой размер носишь?

— Сорок третий.

— Понятно. Послезавтра будут готовы.

— Сколько это будет стоить?

— Тысячу рублей.

— Деньги сразу?

— Лучше сразу. Мне еще пряжу покупать. А то куплю, свяжу, а ты раздумаешь…

Я вытащил из кармана и положил на стол перед ней тысячную купюру. Купюра сразу исчезла под рукой бабушки.

— Простите, а ваш муж кто?

— Пенсионер. Кем ему еще быть…

— А до пенсии? В полиции служил?

— В милиции. А ты откуда знаешь?

А я не знал. Просто был уверен, что человек на человека всегда влияние оказывает. И манера разговаривать властно и чуть насмешливо, присущая ментам, обычно и их женам передается. Что уж говорить, если собака на хозяина даже внешне становится похожа, и черты характера такие же приобретает — злобу или доброту. А уж человек от человека — тем более…

Мы прошли дальше.

— Как ты вычислил?

— У старухи манеры ментовские. У мужа переняла, — объяснил я коротко, чтобы Ивон ничего не заподозрил. А то может насторожиться, а это чревато конфликтом. Конфликту между нами все равно быть, но плохо, если он произойдет раньше времени. И во многом от меня, по природе своей человека неконфликтного, зависит, когда именно ему состояться. Но я все сделаю для того, чтобы он состоялся и разрешился так, как хочется именно мне, а не ему…

Мы зашли в спортзал, сели на привычную низкую спортивную скамейку, посмотрели, как проходит разминка, затем, после разминки, Немчинов показывал стандартную атаку с выпадом против выставленной вперед вооруженной руки соперника при одновременной защите своего корпуса. Началась отработка этого движения сначала в одиночном варианте, потом в парах.

Сам Валентин ходил между парами, поправлял, показывал, но я сразу обратил внимание, что он приучает молодых бойцов наносить силовые удары. А это, на мой взгляд и на взгляд уважаемого мной тренера Василия Юрьевича Маслякова, является ошибкой. Может быть, сказывалась привязанность самого Немчинова к силовым тренажерам, стоящим здесь же, в зале. Наверное, он много внимания уделял работе на тренажерах, сам накачивал себе мышцы и того же требовал от своих бойцов.

Внешне посмотреть, он выглядел намного мощнее меня, но я был быстрее. И я никогда не позволял себе силовых ударов ножом. Зачем, скажем, в боевой обстановке пытаться прорубить руку противнику до кости, если можно одним легким движением перерезать на той же руке сухожилия, и рука перестанет действовать? Но я пришел в чужой зал, где уже устоялась чужая школа, и было бы некрасиво с моей стороны лезть с советами к ученикам Немчинова и тем самым принижать авторитет учителя и тренера.

А когда начались спарринги, я все же не выдержал и подошел к ближайшей паре. Два молодых парня так старательно грозили друг другу одной рукой, что никак не успевали зафиксировать свои движения. А следить только за правильностью своих движений — это значит гарантированно обречь себя на поражение. Я не случайно выбрал ближайшую к себе пару. Лица парней были видны под защитными масками. И я видел, как они, что один, что другой, нанося удар или защищаясь от удара, старательно закрывают испуганные глаза.

— Парни, вы вообще-то мужчины или нет? Что вы жмуритесь, как коты, когда бьете! Вы видели когда-нибудь нормальных боксеров живьем? Даже вне ринга? Особенно вне ринга…

— Видели… — ответил коренастый крепыш.

— Чем все боксеры внешне отличаются от других людей. По лицу…

— Сломанными носами, — ответил второй, поправляя протектор[24].

— Нет. Сломанный нос, это частое, но вовсе не обязательное явление для каждого боксера. А общее у них другое. Они все обычно держат брови приподнятыми. Старательно их на лоб задирают. Откуда это пришло? Из боя. Они брови научились задирать еще в детстве, когда только учились драться. Чтобы видеть и куда сам бьешь, и куда противник бьет. Зрячий удар, зрячая атака — она всегда точнее и мощнее. Не закрывайте глаза. Тем более вам нечего бояться. Вы же в масках. Смотрите, куда и как бьете, куда и как бьет противник. Поднимите брови на самый лоб.

Немчинов подошел ближе, слушал, что я говорю. И поддержал безоговорочно.

— Слушайте, слушайте, что вам говорит один из лучших «ножевиков» России, чемпион войск специального назначения. Я за вами за всеми уследить просто не успеваю, а Алексей Ветошкин плохого не посоветует.

В другие аспекты тренировки я не стал вмешиваться. Во-первых, меня сильно смутила похвала Валентина. Я вообще всегда смущаюсь, когда меня в глаза хвалят. Во-вторых, он своей похвалой меня в какой-то мере обезоружил, и если я хотел сначала подсказать, чтобы активнее использовалась вторая рука и удары ногами, то после похвалы передумал. Мне теперь вообще было трудно говорить, что мне не нравилось в процессе тренировки. И когда, в завершение занятий, началась работа на силовых тренажерах, я вообще вышел из зала. Сказал Ивону:

— Пойду гляну, как там машина… Кажется, я забыл ее закрыть…

Хотя машину закрывать я никогда не забываю. Но мне было просто неприятно смотреть, как из потенциальных «ножевиков» делают «качков». Работа с тяжестями допускается в любом виде спорта, кроме шахмат и стрельбы. В шахматах это не рекомендуется, потому что по закрепощенным мышцам кровь бегает медленнее и хуже снабжает мозг, а у стрелков закрепощение мышц может вызвать дрожь в руках при прицеливании.

Но эта работа в любом другом виде спорта всегда должна быть отличной от простого «накачивания» мышц. Например, полуторапудовую гирю, что стоит в казарме нашей роты на первом этаже перед зеркалом, у нас в спецназе не просто поднимают, у нас этой гирей вертят. Кругообразные силовые движения, имитирующие удар, промах после удара, неизбежное легкое «проваливание», когда гиря тащит человека за собой вперед, и возвращение в боевую стойку вместе с гирей, идущей на следующий круг для удара с другой руки. И так несколько вращательных движений вокруг головы и каждого плеча. Но не меньше десяти кругов с гирей в общей сложности в одном подходе.

После чего считается полезным надеть снарядные перчатки или перчатки для смешанных единоборств и провести раунд на мешке или макиваре, нанося те же самые удары, только уже без гири. После гири руки летают, как реактивные. Здесь же жимы штанги в разных положениях и подъемы станков с блинами от той же штанги через систему повышающих нагрузку блоков могут только «забить» мышцы, лишить их эластичности и скорости. Я вообще принципиально против всякой работы с тяжестями, превышающими собственный вес человека. Причем даже тогда, когда превышение это идет в сумме нескольких подходов.

Когда я вернулся в зал, Немчинов давал упражнения на растяжку и расслабление, на скорость движений. Таким образом, он хотя бы частично смягчал тот вред, который наносили тренажеры молодым «ножевикам». Но своим внешним видом парни впечатляли. Они все как один казались крепкими и статными. И, кажется, даже нравились сами себе, считая, что теперь сочетают в своем теле и атлетизм настоящего мужчины, и умение бойца-«ножевика». То есть они стремились подражать самому Немчинову, а он, казалось, не понимал, почему в последние годы никак не может достичь в соревнованиях нужных высот. Но зато это понимал я…

* * *

Переодевался я на тренировку в тренерской комнате. И надел на себя, как оказалось, тренерский зеленый протектор, тогда как все в зале, кроме тренера, были в белых протекторах. Разминался потом вместе со всеми, выполняя упражнения, которые показывал Немчинов, и не внося ничего своего. При этом постоянно посматривал на Ивона.

Румынский молдаванин морщился, страдая от боли, но проявлял упорство и даже упертость, занятия не прекращал и даже не останавливался. Только иногда левой рукой придерживал и подправлял правую ключицу, зажатую в фиксирующую «шину», словно бы эту самую «шину», когда она сдвигалась, ставил на место. Но она же не должна сдвигаться ни при каких обстоятельствах, вспомнил я вдруг. Тем не менее такое поведение внушало уважение. Характера и упрямства Ивону было не занимать.

Валентин, как я заметил, тоже внимательно присматривался к Ионеску. И, когда разбивал бойцов на пары, поставил его в пару со мной.

— Ты, как я понял, нашу систему занятий не слишком одобряешь, — тихо сказал мне Немчинов. — Я буду с другими работать, а ты по своей системе позанимайся с Ивоном. Только не повреди ему ключицу.

— А руку можно? — шутливо спросил я, не понимая, как Немчинов понял мое неодобрение системы, которое я старался не показывать.

— Он гипсом тебе руку повредить может…

В этом Немчинов был прав, но только отчасти. Я сам наблюдал однажды тренировочный бой двух офицеров, у одного из которых на предплечье был гипс. Правда, тогда офицер проносил его две недели и уже намеревался снимать — за две недели перелом сросся. Но на тренировку он его оставил, опасаясь руку повредить.

Он машинально в учебной схватке выполнил бэкфест, нанеся удар как раз гипсом по голове учебного противника. Нокаут был стопроцентный, и даже из тех, которые называются тяжелыми. Противник получил сотрясение мозга. Но я подумал, что на второй день после перелома Ивон бить гипсом будет еще не в состоянии. Конечно, гипс защитит руку от повторного перелома, но, чтобы удар получился жестким и резким, руку в последний момент требуется предельно резко напрячь. Но боль при этом будет такая, что Ивон сам себя может этой болью отправить в нокаут.

Учебный пластиковый нож Ивон взял в левую руку обычным фехтовальным хватом, то есть придерживая основание лезвия большим пальцем. Я заметил уже, что Немчинов не любит этот хват, предпочитая или верхний, или нижний, но более плотный, силовой. Он вообще, как мне показалось, преклоняется перед внешне сильным телом. Но, наблюдая за нами, Валентин не сделал замечания Ивону из-за хвата, тем более я свой нож держал точно так же и тоже в левой руке.

Правда, для меня не было разницы, в какой руке держать нож, поскольку я одинаково владею им и той, и другой рукой. Более того, скажем, в простой армейской «рукопашке» я был скрытым левшой. То есть бил сильнее и резче левой рукой, что иногда давало мне возможность вставать в стойку левши.

Но в ножевом бою у меня была совсем иная стойка: я предпочитал стоять почти фронтально, вроде бы предоставляя противнику большую площадь для поражения. Но это было обманчивое впечатление, поскольку я всегда использовал в схватке обе руки и обе ноги, что правилами допускалось. Одной держал нож, второй совершал отбивы атакующей руки противника и был в состоянии делать эти отбивы многократно — у нас в спецназе ГРУ это называется «совершать переборы». Не пытался за руку схватиться и дать противнику возможность совершить вращательное движение кистью, чтобы поразить мои сухожилия, а просто отбивал руку, меняя направление удара и выгибая свой корпус. Это школа майора Александра Кистеня, к которому я несколько раз ездил на тренировку. При этом моя вооруженная рука всегда имела возможность нанести быстрый режущий удар по вооруженной руке противника.

Ивон принял стойку, пружиня на ногах, как классический фехтовальщик. Но, на мой взгляд, он слишком сильно приседал. Я даже сделал ему замечание.

— Напрасно ты так глубоко садишься. Это рискованно. Могу уронить ударом.

— Это для тебя рискованно. Так у меня выпад будет длинным. Мне это удобно. Могу тебя без проблем достать. — Ивон был уверен в себе, но это было его мнение.

— Достать можешь, но только с трудом, — пообещал я и пробил лоу-кик подъемом ноги по беззащитной задней части бедра. Активной работой ног у Немчинова, похоже, вообще не занимались. По крайней мере, я не видел даже, чтобы шла простая отработка ударов ногами и защиты от этих ударов. Возможно, это было на других занятиях, где я не присутствовал. Но в спаррингах эти удары почему-то не применялись.

И потому, когда я ударил, Ивон, как мне показалось, не умеющий защищаться от лоу-кика, сразу присел глубже, чуть не на пол. А я знал, куда бью. И, пока он не опомнился, нанес еще два точно таких же удара, коротких и резких, с одной ноги — внешний, с другой — внутренний, но в то же самое место. И уже по движениям Ивона понял, что ногу я ему «пробил», она почти не держала его, и, при попытке сделать выпад, Ивон Ионеску просто упадет.

Он тоже свое состояние сразу оценил, и даже стойку изменил. Но не стал выпрямляться, а, наоборот, присел ниже и прижал руку с ножом к животу. При этом вторую руку, ту самую, сломанную, он слегка приподнял, желая использовать ее в качестве защиты. Однако совершить полноценную защиту ему должна была помешать сломанная ключица. И при каждом движении в ключице должна была возникать боль.

Сначала Ивон от этой боли сильно морщился, и даже маска не могла спрятать его гримасу, но скоро увлекся движением вокруг меня так, что, похоже, перестал чувствовать боль.

Он двигался по кругу, выбирая момент для атаки, но я был в более подвижной стойке и мешал ему смещаться, отрезая пути. Но стоило Ивону сделать вид, что он желает шагнуть вперед и атаковать меня, я ударил очередной лоу-кик в то же самое бедро. Это вообще заставило его опереться, по сути дела, только на одну ногу, а я тут же «выстрелил» правой рукой. Удар у меня получился длинным и пришелся прямо в маску, сетка которой легко прогибалась, не давая соприкоснуться кулаку и челюсти.

Однако низкая стойка и согнутые ноги сместили центр тяжести тела Ионеску. К тому же одна нога вообще не давала ему возможности маневрировать, и он просто сел сначала на зад, а потом перекатился на спину. А дальше он перекатился, что меня удивило, через правое плечо. Человек со сломанной ключицей так перекатиться просто бы не смог. Он обязательно взвыл бы от боли. А Ивон только жутко поморщился, но встал после кувырка на обе ноги.

Тут я выбрал момент и сделал выпад. Мой пластиковый нож ударил его острием в маску. Колющий удар в область лица — это стопроцентная победа. В реальности такой удар, нанесенный боевым ножом, и не в маску, а в лицо, однозначно выведет человека из строя.

Ивон попытался защититься, отбив мою атакующую руку, но это было уже после нанесения моего удара. Тем не менее он захватил рукав моей спортивной куртки. Я сделал вращательное движение кистью, вывернул рукав и нанес ему в дополнение несколько быстрых легких режущих ударов своим пластиковым оружием. Но все они приходились строго туда, где близко от поверхности, не прикрытые мышцами, находятся сухожилия. Ивон мою руку выпустил и попытался сам ударить ножом от живота, но я не зря держал фронтальную стойку. Это значило, что моя правая рука могла совершать для защиты короткие быстрые блокирующие движения. Что она и сделала, завершив блокировку резким ударом локтя в маску.

После чего я отступил на шаг и нанес еще один лоу-кик, теперь уже мощный, в который вложил весь вес своего тела. Ивон упал на пол. На спину упал, на правый бок, потому что левая нога у него после удара приподнялась и маховым движением развернула Ивона. Но я отчетливо видел, что он в этот раз даже не поморщился от боли в ключице. То ли боли не было, то ли она была не такой острой, какой должна была быть, то ли он просто забыл это сделать в пылу короткой схватки. Это заставило меня задуматься…

Глава одиннадцатая

У меня сразу возникла мысль, что ключица у Ивона не сломана. Возможно, сломана рука, и она мешает ему проводить схватку, но при тех действиях, что он совершал, человек со сломанной ключицей должен был орать от боли или, по крайней мере, избегать повторения подобных кульбитов. А он своих движений не боялся. Когда человек опасается что-то делать, это бывает заметно не только по выражению лица, но и по движениям.

Ивон Ионеску, несомненно, имел определенные навыки ножевого боя. Но не был большим мастером владения своим телом, чтобы выполнять эти движения автоматически. Только я никак не мог понять, для чего ему было необходимо «ломать комедию» передо мной. Я для него был только проходным инструментом, материалом, который он намеревался использовать. Поведение его в спортивном зале было, по крайней мере, странным, и вызывало много вопросов…

Главный вопрос — перед кем он так старался, изображая пострадавшего? Причем пострадавшего серьезно…

— Не сильно ушибся? — спросил я, подавая Ивону руку и помогая встать.

— Таблеток обезболивающих наглотался, пока еще терплю. Острой боли нет… А тупую я переношу нормально.

— Что за таблетки? Поделись опытом…

— Понятия не имею. Подружка мне выделила. Сразу четыре штуки велела выпить. Я сам себе после этого удивился. Сюда ехал уже почти без боли.

Мне было интересно, что это за таблетки такие, что блокировали боль в переломах, но не смогли блокировать боль от моих лоу-киков. Как-то непонятно, выборочно работают. Если бы это было какое-то наркосодержащее вещество, то и на лоу-кики Ивон внимания бы не обратил. А ведь именно лоу-кики, а вовсе не нож и не удар локтем свалили Ивона с ног.

С этим требовалось обязательно разобраться, хотя вида, что обратил внимание на несоответствие, я не подал. И еще важный момент. Я впервые услышал, что у Ивона есть подруга, которая дает ему сильные обезболивающие средства. Такая подруга должна быть или медиком, или фармакологом, или провизором, то есть работать в аптеке. Если она работает в аптеке, это ни о чем не говорит. Если она медик, да еще к тому же врач-травматолог, это может говорить о чем-то, хотя тоже необязательно. Размышляя об этом, я не подавал вида, что обратил внимание на странности в поведении Ионеску…

— Леха! Ты бы с ним поосторожнее. Все-таки человек больной… — С нами рядом оказался Валентин Немчинов. — А у вас разница не только в здоровье, но, прежде всего, в классе.

— Разница в школе… — с чего-то вдруг ляпнул я и, кажется, неудачно, потому что Немчинов сразу помрачнел.

— Школы, конечно, разные бывают. Я вот считаю, что придерживаться системы одной школы неразумно. И пытаюсь объединить несколько. Но ты показываешь одну школу, которую я уже изучал и от которой когда-то отталкивался в своих поисках. Как я понимаю, это школа майора Кистеня. Я попытался ее развить и добавить то, чего там не хватает. А не хватает там, на мой взгляд, атлетики.

Школа майора Кистеня, по сути дела, является школой ножевого боя спецназа ГРУ. И не только ножевого, но и вообще рукопашного боя. И меня такое высказывание Немчинова задело.

— Самые большие твои успехи, Валентин, связаны как раз с тем временем, когда ты поисками не занимался, а тренировался под руководством Маслякова. А он как раз и представляет школу майора Кистеня.

Это был конфликт. Небольшой, но конфликт. И Валентину не хотелось при учениках, которые нас слушали, уступать.

— Школа Кистеня, как мне сказали когда-то, предназначена не для спортивного использования ножа. Майор обучает прикладному ножевому бою. Вы же там изучаете защиту с ножом как от невооруженного, так и вооруженного противника. Но там главное не спортивная подготовка, а умение. Сначала, помню, меня это не устраивало. Потом привык. Но однажды так получилось, в США попал в переделку, думал, что смогу за себя постоять, но не смог. Пострадал. Шрамы до сих пор остались, — он демонстративно почесал глубокий шрам у себя на скуле. — Мне вот, Алексей Батькович, сейчас в голову идея пришла. И, кажется, неплохая. Мы же с тобой так ни разу в официальной схватке и не сошлись, хотя возможность была. Но не повезло и мне, и тебе. Может, разрешим возможный спор сейчас? Чья школа лучше и эффективнее! Проведем схватку каждый в соответствии со своей школой…

Я уже завелся до такой степени, что не мог отказаться, хотя в глубине души понимал неразумность своего поведения.

— Давай, если есть желание.

— До пяти поражений.

Под «поражениями» в ножевом бою подразумевается не проигрыш, а поражение противника спортивным ножом. Это, как уколы в фехтовании на рапирах или шпагах. Своя специфическая терминология.

Немчинов властным жестом попросил освободить территорию в центре зала, где толпились его ученики. Те расступились сразу. Среди них я еще раньше увидел несколько знакомых лиц — «бомбилы» с нашей стоянки. У этих глаза горели сильнее, чем у других. Другие просто считали своего тренера мастером, а меня не знали. «Бомбилы» же кое-что знали обо мне, слышали о происшествиях, и, возможно, кто-то даже мог за меня болеть… Хотя в болельщиках я не нуждался, привычный к тому, что солдат спецназа, меня поддерживавших, среди болельщиков в зале нет.

В данном случае я просто хотел отстоять свою школу, к которой привык и которую честно считал лучшей. При этом в Немчинове я видел равного себе противника. Это был не Ивон Ионеску, допускающий множество ошибок даже в стойке. У Немчинова соревновательный опыт был даже богаче моего, хотя мой тренировочный опыт был серьезнее по нагрузке.

Мы вышли на середину зала. Ковра здесь не было, но на полу передвигаться привычнее и легче, чем на специальном покрытии.

— Правила стандартные, — не оборачиваясь ко мне, словно обращался к ученикам, предложил Немчинов. — Хотя стандартов сейчас существует великое множество, каждая школа норовит свой стандарт установить, тем не менее, ножевой удар — он всегда остается ножевым ударом. Я даже готов пойти противнику навстречу и предложить использовать «смарт-маркеры» [25], у меня есть несколько штук, хотя считаю, что они только имитируют настоящую ножевую атаку. Ивон, принеси из тренерской пару «смарт-маркеров». Фиолетовых. Фиолетовый цвет заметен. Еще что… Как обычно, одновременное нанесение удара или пореза оружием считается поражением обеих сторон. Судьи, как обычно, — рефери в центре и четыре судьи во бокам. Каждая пара следит не за нанесением удара, а за пропущенными ударами противной стороны. Главное решение за рефери. Леха! Выбирай пару судей, я выбираю своих. Рефери будет Ивон. Нет возражений?

— Нет возражений.

Ионеску принес маркеры и вручил нам по одному. Это была действительно сильная уступка со стороны Немчинова, поскольку в его стиле был более силовой бой, где не наносятся легкие резаные удары. А «смарт-маркеры» более соответствовали моей школе, поскольку, согласно нашей теории, легкий резаный удар, если он нанесен правильно, может оказаться таким же смертельным, как нож, вбитый в грудь по самую рукоятку. Я совершенно равнодушно выбрал двух из четверых боковых судей. Это были, как я понял, парни из «бомбил», но выбрал я их не по этому, а потому что у них глаза были умные и внимательные, почти собачьи. Мне нравятся люди с такими глазами. Признаться, я даже солдат к себе во взвод подбирал однажды не по характеристикам, указанным в документации, не по спортивной подготовке, а именно по взгляду.

— Круг шире! — потребовал Валентин. — Расступитесь. Все — к стене.

Кроме пятерки судей отошли все. Мы остались друг против друга.

Представление началось…

Я не уверен, но мне показалось, что Немчинов сильно волнуется. Все же он был на добрый десяток лет старше меня, а это уже проигрыш в скорости, то есть в том, в чем я был и без того сильнее заранее. Следовательно, мое преимущество увеличивалось дополнительно. Но он был более опытным и изобретательным бойцом.

Мы встали друг напротив друга — такие разные и внешне, и по характеру, и по желаниям. Каждый в своей стойке, изначально еще достаточно далеко друг от друга. Ивон ребром ладони разрубил между нами воздух и дал команду:

— Схватка!

Между тем я заметил, что воздух он разрубал ребром правой ладони. То есть со сломанной ключицей, на мой взгляд, он не сумел бы сделать такое резкое движение. Эти мысли слегка отвлекли меня, и я пропустил первую атаку Немчинова. Вернее, не совсем пропустил, но опоздал с защитой. Валентин подступил ко мне скачком, раскачивая корпус из стороны в сторону вместе с рукой, вооруженной «смарт-маркером». И в какой-то момент я прозевал, когда он совершил дополнительный шаг вперед. Я попытался ударить навстречу его руке, но Валентин резко изменил траекторию движения своей руки, и я почувствовал удар по предплечью, ближе к кисти. «Смарт-маркер» фиолетовой полосой подтвердил точное попадание.

Два судьи из четырех подняли руки, показывая победное очко Немчинова. Ионеску согласно кивнул:

— Счет: один — ноль.

Когда мы сошлись во второй схватке, я усиленно рисовал в воздухе «восьмерки», не давая возможности Валентину определить, в какой момент я начну атаку. И начал я ее для него совершенно неожиданно, нанеся удар по руке рядом с кистью.

Теперь взметнулись руки у двух других судей. Оба фиксировали нанесение удара по фиолетовой полосе. Ивон подтвердил и эту атаку:

— Счет: один — один.

Немчинов правильно просчитал ситуацию, сообразив, что у меня руки длиннее и в атаке издали я буду более опасен, чем на короткой дистанции, и потому пошел вперед. При этом он наносил размашистые силовые удары, часть из которых я без особого труда нейтрализовал переборами, но все же один раз он обманным движением левой руки отвлек мое внимание.

— Счет: два — один, — изрек рефери.

Следующая схватка проходила по сценарию второй, только я решил изменить тактику. Я начал больше двигаться и в движении нанес Немчинову два лоу-кика. Однако при третьей попытке использовать ногу, когда я бил мидл-кик[26] по печени, он успел захватить мою ногу, резко дернул и тут же отпустил, поскольку захваты ног в ножевом бою запрещены. Но я оказался в неустойчивом положении, и Валентин сделал резкий выпад. Это было даже туше[27]. А я не был готов защититься.

— Счет: три — один, — с удовольствием констатировал Ивон.

Я решил отказаться от пробития лоу-киков, поскольку ноги у Немчинова были по-настоящему железные. По ним можно было безрезультатно бить ломом. Ивону Ионеску такой мощи явно не хватало. Но, неожиданно для меня, сам Валентин ударил сильный лоу-кик. Я даже замер на месте, потому что нога какое-то время отказывалась мне подчиняться. У меня ноги были не слабые, но не такие мощные, как у Немчинова. А он момент не упустил и нанес с размахом резаный удар мне от середины груди до пояса. На протекторе хорошо было видно полосу.

— Счет: четыре — один…

Это уже походило на разгром.

Признаюсь, что я умею концентрироваться в самые сложные моменты. И тогда, когда мне для победы следовало нанести еще четыре укола, а Валентину было достаточно одного, я собрал в кулак свою волю, включил полное внимание и просто пошел на него.

Немчинов снова попытался пробить лоу-кик, но теперь мне достаточно было просто поднять ногу и ответить ему фронт-киком[28] в грудь. Это было несложно, поскольку он был намного медленнее меня и в каждый свой удар старался вложить весь вес своего мощного тела, что замедляло его еще больше.

Ногу я успел убрать до того, как Немчинов нанесет по ней резаный удар, но тут же сам атаковал выпрямленной рукой в маску.

— Счет: четыре — два…

Я и дальше стал действовать быстро и расслабленно, работая переборами, которые у меня хорошо получались. А против размашистых ударов Валентина они вообще оказались лучшим средством защиты. Но, защищаясь одновременно и свободной рукой, и рукой с ножом, я не забывал и о нападении, и, выбрав момент, нанес резкий режущий удар в горло, прикрытое нижней частью маски. Чем почему-то сильно разозлил Немчинова.

— Счет: четыре — три, — объявил Ивон, но даже по его голосу можно было догадаться, что он очень недоволен этим счетом. После каждого успеха Валентина голос румынского молдаванина просто звенел. А мои успехи он лишь вяло констатировал, хотя боковые судьи поднимали руки равнодушно и непредвзято.

Немчинов решил, видимо, что пора заканчивать. Я увидел его глаза через маску. Он был очень зол, то ли на меня, то ли на себя, ринулся вперед, действуя мощными размашистыми ударами. Я же вступать в «рубку» не пожелал, отступил, но не назад, а в сторону, позволив Валентину «провалиться», и атаковал его сбоку, нанеся удар в плечо.

— Счет: четыре — четыре, — теперь голос Ивона звучал даже удивленно.

Через маску на меня смотрели глаза ожесточенно-возмущенного противника. А еще я увидел в глазах Валентина глубочайшее несчастье. Бессилие и несчастье. Но сдаваться он не думал, хотя уже понимал общий итог. Опыт подсказывал ему, что я знаю, как его победить. Он снова ринулся в мощную атаку, надеясь все же додавить меня. Я думал было снова повторить вариант предыдущей схватки, то есть уйти в сторону и атаковать сбоку, но тут вдруг сообразил, что авторитет Валентина в его же собственной школе, им же созданной, висит на волоске, а мне требуется с ним еще работать. Не с авторитетом, понятно, а с самим Валентином. И я отступил, позволяя ему догнать меня и нанести решающий резаный удар.

— Счет: пять — четыре. Схватка закончена! — объявил радостный Ивон.

Валентин сорвал с себя маску и отбросил ее в сторону. Пот катился по его лицу, хотя я за этот бой даже вспотеть не успел. На его лице уже не было того отчаяния, которое искажало его только минуту назад.

Он протянул мне руку для рукопожатия.

— Ну что, помогла тебе твоя школа?

Я приобнял его и шепнул на ухо:

— Мне ничего не стоило бы в последней схватке повторить предыдущий вариант, но я решил, что в твоей школе твой авторитет должен держаться на высоте.

Он и сам, видимо, понимал это, только не знал моих мотивов. Но все же шепнул мне в ответ:

— Спасибо. Я умею ценить такие жесты…

Он обернулся к залу:

— Все! На сегодня занятия окончены…

* * *

На выходе я напомнил о себе дежурной старушке, которая сдавала смену старикашке с красными, как у кролика, глазами.

— За носками я приеду обязательно. Послезавтра, как договорились.

— Послезавтра я как раз дежурю в ночь. После занятий своих меня и увидишь.

Я вышел. Машина стояла на прежнем месте, рядом с «Бентли» Немчинова. А рядом пристроилась «семерка» Ивона. Я сначала подумал дождаться его, поскольку Ионеску обещал рассказать о своем визите в отделение полиции, но потом решил, что при необходимости Ивон может всегда позвонить, значит, я могу спокойно уехать. Тем более что я, подпитывая мысль румынского молдаванина о моих финансовых проблемах, сообщил ему, что хочу сегодня допоздна поработать.

Но перед тем как уехать, я все-таки вытащил генеральскую трубку и позвонил, желая выяснить некоторые детали.

— Слушаю тебя, старлей…

Судя по звукам хоккейного репортажа, генерал Кабаков был уже дома и отдыхал перед «ящиком». Он не опустился до уровня подполковника Ветошкина, который смотрит одни сериалы. Тем самым Сергей Павлович вызвал мое глубокое уважение.

— Товарищ генерал, можно один маленький аккуратный запрос организовать?

— Выкладывай. Обосновать аккуратность не забудь… А то мы же привыкли все в лобовой атаке решать. «Лес рубят — щепки летят».

— Меня интересует медицинское заключение о состоянии здоровья Ивона Ионеску. Он утверждает, что у него перелом лучевой кости в предплечье и перелом ключицы. Но я сегодня на тренировке по ножевому бою спарринговал с ним, и мне показалось, что нет у него этих переломов. По крайней мере, перелома ключицы нет точно. Сам он говорит, что какая-то его подруга заставила его выпить сразу четыре таблетки некоего болеутоляющего средства. Если бы действовали таблетки, он бы не был чувствителен к моим лоу-кикам…

— А это что такое?

— Удары ногами по ногам. Я его такими ударами и уронил. Не понимаю, почему какие-то медикаментозные средства действуют на переломы, но не действуют на ушибы, которые я ему обеспечил. При этом я подозреваю, что его подруга может работать в той самой больнице, куда его отвозили, и она же писала ему медицинское заключение для полиции. Здесь никак нельзя подставиться и показать интерес к Ивону.

— Я понял. Сейчас мой помощник как раз по управлению дежурит, я ему дам задание. Все одно ему ночью делать нечего, пусть хакеров управления запрягает, и они в компьютерах больницы пороются. Авось да найдут чего… Пусть рентгеновские снимки проверят… Я тебе позвонить вечером обещал. Чтобы позже не беспокоить, сразу сообщу, что парни, напавшие на тебя и Ивона, начали давать показания. Пока без спецсредств обошлось. Утром мне привезут материалы допросов. Рано привезут, у дежурного для меня оставят. Как только прочитаю, позвоню. Ты где утром будешь?

— С утра я по городу мотаюсь. В свободном поиске. Когда народ на работу опаздывает, а москвичи поспать любят, они денег на такси не жалеют. В начале одиннадцатого я на стоянке появляюсь. Там я, правда, под присмотром Ивона и Рафа. Им почему-то не нравится, когда я телефоном пользуюсь.

— Позвоню тебе ровно в десять. Постарайся в это время быть без пассажира и без присмотра. У меня все… Конец связи…

— Конец связи…

Только я убрал трубку, как появился Ивон. Он с трудом нес большую спортивную сумку, забросив ее через плечо, в сумке было что-то объемное и угловатое. Впечатление такое, что у него сильно болит плечо и он очень торопится. Я вышел из машины ему навстречу, на ходу убирая трубку. Ивон забросил сумку в багажник своей «семерки». Загремело что-то металлическое и, судя по звуку, пустое.

— Ты, я вижу, трубку из рук не выпускаешь! — Он с крыльца усмотрел, что я по телефону разговариваю.

— Хотел тебя подождать, ты что-то о полиции обещал рассказать, а тут клиент позвонил. Вчерашний. Я ему номер оставил. Просит приехать. Обещает на три часа меня поездками загрузить. Дело выгодное. Значит, завтра про ментов расскажешь…

Я поковырял пальцем розовую полосу непонятного происхождения на спортивной куртке от костюма Ивона. Полоса просто так не отчищалась. Испачкался где-то.

— Ладно. Завтра так завтра. Выгодную клиентуру отпускать нельзя. Ты, я вижу, уже такими обрастаешь? Зарабатываешь неплохо? Куда тебе столько денег?

Я усмехнулся.

— У тебя лишние есть? Дай поносить… Может, удачу принесут… У меня вот постоянно не хватает. То алименты первой жене платил, и на жизнь самому не хватало. Сейчас сын в Лондоне учится, тоже содержать приходится. Да еще спортом активно занимается. Там же не как у нас, там все дорого. У него здесь был черный пояс по карате-кекусинкай. Для изнеженных англичан, говорит, это вообще немыслимый результат. На показательных выступлениях в моем присутствии кирпичную стену в полтора кирпича толщиной ногой пробивал. В папу пошел. И сам еще группу ведет, тренирует. Это хоть небольшой, но заработок. А на собственные занятия не хватает. Еще и за основное обучение платить приходится. Мама же не заплатит. Значит, мне платить…

Ивон заметно насторожился.

— А как у тебя на службе относятся к тому, что сын за границей учится?

Что это: примитивная ловушка или небрежность речи иностранца? Скорее, второе, но взгляд Ивона горел любопытством и был явно настороженным. Так что, и первое отметать не стоило.

— Относились, ты хочешь спросить? Нормально относились. Он же оставался гражданином России и не в военном училище там учится. У членов нашего правительства дети за границей учатся. Их же не выгоняют с работы. Хотя я считаю, что напрасно…

— А твой где учится?

— В какой-то школе бизнеса в самом Лондоне… Честно, не знаю, что это такое…

Я высказался по неосторожности про несуществующего сына, чтобы спровоцировать Ивона и посмотреть на его реакцию, но не просчитал вариант, при котором он спросит фамилию сына, и через своего сына или через свою службу попытается найти человека, которого в природе не существует. Да и жена у меня была всегда только одна, и алименты я никогда никому не платил. Но Ивон словно чего-то опасался, и сам замял разговор.

— Ладно. Сына поддерживать — святое дело. Работай…

А я вдруг вспомнил, что на занятия Ивон нес свою большую сумку вполне свободно. Чем он набил ее? Но спрашивать времени уже не было. Ивон сел за руль и выехал. Пора было выезжать и мне…

Но не успел я доехать до двора, который уже считал своим, как генерал Кабаков позвонил мне уже сам. Пришлось прижаться к бордюру и остановиться, чтобы не разговаривать на ходу. Тем более пятьюдесятью метрами дальше под фонарем стояла машина ГИБДД.

— Слушаю, товарищ генерал.

— Алексей Афанасьевич, мне сейчас сообщили. Сразу нашли данные на твоего друга Ивона. У него сильный ушиб предплечья и легкий ушиб плеча. Никаких переломов вообще нет. Это официальное заключение дежурной бригады «Скорой помощи», отправленное в полицию. Потом, уже из больницы, пришло другое заключение, в котором прямо так и говорится, что заключение «Скорой помощи» было ошибочным и преждевременным. Может, конечно, переломы позже обнаружили, сейчас наши IT-специалисты пытаются что-то в больничной документации найти. Но изменений пока не обнаружено. Есть только интересный факт, записанный фельдшером «Скорой помощи» в бумаге, отправленной в полицию. У Ивона на предплечьях были толстые кожаные наручи, какие носят мотоциклисты-рокеры. Такие наручи даже собака не прокусит. И бита их не перебьет. Он словно заранее готовился принять удар. И на плече была алюминиевая пластина. Словно он готовился к тому, что его будут бить по этим местам. Пластину он снял, когда его везли в машине в больницу. Она и сейчас где-то у водителя валяется. А наручи он оставил. И госпитализацию ему, кстати, никто не предлагал. А то он тебе напел про свое тяжелое состояние.

Теперь о его подруге, с которой он в настоящее время проживает и в квартире которой зарегистрирован. Она врач-травматолог той самой больницы, что давала заключение. Но на заключении стоит не ее подпись. Врач, чья подпись там стоит, сегодня как раз дежурит, но он не помнит, чтобы писал заключение, оспаривающее заключение «Скорой помощи». Там очевидная подделка документов, причем документы подменили даже в компьютере больницы. Аккуратно работают. Просчитывают варианты.

— Я понял, товарищ генерал. Сейчас вспоминаю, как его били. Тогда еще я обратил внимание, что парень с битой мог бы по голове ударить, но, как мне показалось, побоялся убить и ударил по плечу. В самый последний момент изменил направление удара. Сейчас я понимаю, что удар изначально был намечен в плечо, а не в голову. И только в последний момент парень с битой сообразил, куда бить следует, и ударил.

— Только никак я не пойму, зачем Ивону это было нужно? Против тебя он ничего предпринимать, похоже, не планировал. Тогда — против кого и для кого?

— Будем думать, товарищ генерал…

Эпилог

Что отдохнуть мне нынешней ночью не дадут, я понял, когда въезжал во двор. Генерал позвонил снова. Пяти минут не прошло после его последнего звонка.

Голос генерала был строг и даже звенел от напряжения.

— Алексей Афанасьевич, срочная работа. Приезжай ко мне. Я в управлении. Я сам к тебе выйду и с тобой поеду. На той же стоянке останавливайся.

Спрашивать, что случилось, что за срочная работа появилась, в армии меня отучили давно. И потому я ответил просто:

— Понял, товарищ генерал. Еду…

Был вечер. Москва в это время оживает. На улицах вместе с простенькими машинами появляются такие, на которые мне, офицеру спецназа, никогда не заработать. И гоняют они в полную силу своих двенадцатицилиндровых двигателей. Если днем я стараюсь придерживаться общей скорости и чувствую себя в автомобильном потоке вполне комфортно, то вечером меня не обгоняет разве что самый ленивый.

Со скоростью сто с лишним километров в час мне на вечерних московских дорогах ловить было нечего. А на большей скорости моя машина начинала дребезжать всеми креплениями, и только тогда я начинал понимать, что езжу на «китайце».

Тем не менее до Лубянской площади я добрался довольно быстро. Днем у меня так никогда не получалось. Я заехал на стоянку и стал спокойно ждать Сергея Павловича.

Естественно, тут же сработал закон подлости — откуда-то выкатила машина ГИБДД и остановилась рядом со мной. Вышел инспектор с лицом классического деревенского сторожа. Только почему-то не в лохматом треухе. Я сделал вид, что не замечаю его. Инспектор костяшками пальцев постучал мне в окно.

Я опустил стекло:

— В чем дело?

— Здесь стоянка запрещена. Проезжайте вперед, там на улице платная парковка. На ней и останавливайтесь. — Инспектор, видимо, рассмотрел иногородний номер и потому меня пожалел, не стал сразу заниматься вымогательством.

Но я показал пальцем через стекло на знак.

— И что?

— Стоянка…

— Читать разучились? «Для служебного автотранспорта», — инспектор начинал злиться, голос его зазвенел.

— А я и есть служебный автотранспорт.

— Кого ждете?

— Генерала Кабакова…

— Из какого он управления?

— Из следственного.

— Проверим…

Инспектор вытащил трубку, подслеповато щурясь, набрал номер, отошел и стал с кем-то разговаривать. В это время из подъезда вышел сам генерал Кабаков в сопровождении трех человек. Все они быстрым шагом направились в сторону стоянки. Неподалеку от меня сразу же завелся старенький «Мерседес». Генерал сел в мою машину, трое его сопровождающих сели в «Мерседес».

— Так… Алексей Афанасьевич, у нас обострение ситуации. Два крайне неприятных случая сразу. Первое. В лаборатории, куда ты планировал устроиться, совершена кража. Серьезная кража. Похищен компьютерный внешний жесткий диск с секретной документацией. В лаборатории говорят, что это катастрофа. Кем похищен — неизвестно. Взломана система сигнализации. Работал профессионал. Вскрыты дверные замки — отмычкой, вскрыт сейф с очень сложным кодовым замком. Вынести внешний диск можно в кармане. Никто внимания не обратит. Он размерами чуть больше смартфона. Все это произошло в конце рабочего дня. Вполне возможно, что работал кто-то из сотрудников. Служба охраны тоже на подозрении, потому что кабинеты опечатывались и сдавались под охрану в присутствии сотрудников службы. Второе. В своем спортивном клубе сегодня вечером ударом ножа ниже пояса был убит Валентин Немчинов. Ты же сегодня, кажется, виделся с ним?

— Виделся. И даже, грубо говоря, спарринговал с ним.

— Почему так обтекаемо — «грубо говоря»?

— Потому что в действительности мы провели полноценный и даже не учебный бой…

— И как успехи?

— Я намеренно проиграл в момент, когда уже почти выиграл.

— Зачем? — не понял генерал.

— Чтобы не подрывать его авторитет у учеников. Он понял и поблагодарил меня.

— Ну, мне эти ваши игры непонятны. Сейчас в спортивном клубе работает следственная бригада. Поехали туда. В темпе… Дорогу ты знаешь…

Я выехал со стоянки. Инспектор ГИБДД, который уже убрал свой телефон в карман, козырнул и долгим взглядом проводил мою машину. Старенький «Мерседес» поехал за нами следом и не отставал, хотя я держал приличную для Москвы скорость, пользуясь тем, что в машине у меня сидит генерал ФСБ и он приказал мне ехать в темпе. Я понял это слово, как «быстро».

Так, в темпе, мы и доехали до места. Я поставил машину там же, рядом с «Бентли», который уже лишился хозяина, как я только что узнал. Я уже много раз отвлеченно думал, глядя на роскошные автомобили, которыми гордятся хозяева, что происходит с этими машинами после смерти их обладателя. Дети начинают ездить? Жены? Обычно, когда человек владеет машиной премиум-класса, жены и дети этих людей имеют свои машины, которые любят и к которым привыкли. В итоге любимая кем-то машина может оказаться бесхозной. Мне было жалко не хозяев. Мне было жалко автомобили, которые, как я считал, тоже имеют свои привычки и привязанности. Как, например, моя старенькая «Шевроле-Нива». Под моим руководством даже эта слабосильная машина умудрялась ездить там, где не могли проехать известные «проходимцы» японского автопрома — «Ленд Крузеры». Но стоило сесть за руль моей жене, как машина начинала капризничать и могла застрять на простейшей вроде бы дороге.

Я вышел, хлопнув дверцей так, как делал это в «Шевроле-Ниве», хотя мой «китаец» умел закрываться проще, без стука. Посмотрел на «Бентли». Мне показалось, что люксовый автомобиль уже знает о судьбе своего хозяина. Он стал грустным и уже не блестел лаком так, как раньше, словно потускнел в печали.

«Мерседес» встал там, где раньше стояла машина Ивона Ионеску. Трое пассажиров вышли и ждали нас. Впереди, прямо у крыльца Дома культуры, стояло два полицейских «уазика» и микроавтобус «Газель» со значком ФСБ на дверце. Три мента с автоматами стояли на самом крыльце.

Успокаивающе погладив «Бентли» по капоту, я пошел вперед. Генерал и его сопровождающие двинулись следом. Менты на крыльце, видимо, знали генерала Кабакова в лицо, потому что молча расступились и услужливо показали на дверь, словно мы сами ее не видели.

За столом сидел старик-дежурный с кроличьими глазами. При нашем появлении он встал, но я прошел мимо него, не останавливаясь. Через зал я провел свою группу сразу в тренерскую. Тело Валентина Немчинова лежало рядом с письменным столом в большой луже крови. Нож вошел в живот, в самом деле ниже пояса. Но из раны он не торчал.

Здесь же валялась грязная половая тряпка, испачканная кровью. Убийца, когда вытаскивал нож, зажал ею рану, чтобы не обрызгаться кровью. Когда нож из раны вытаскиваешь, кровь обычно фонтанирует. Значит, убийца опытный.

Здесь же, рядом с телом, валялся на боку стул. А в руке Валентина был зажат «смарт-маркер». Из тех, которыми мы пользовались в бою, или другой, сказать было трудно. С телом никто не работал, хотя, вертикально прислоненные к стене, уже стояли носилки, а рядом прямо на полу валялся большой черный пластиковый мешок с замком-«молнией». Наверное, патологоанатом предварительный осмотр уже завершил. Фотограф, стоящий здесь же с камерой на груди, произвел съемку. И теперь тело можно было отправлять в морг, ждали только разрешения генерала и прибытия машины судмедэкспертизы.

Кабаков молча махнул рукой — работайте. Пятеро мужчин из следственной бригады осматривали тренерскую, обыскивали полки, карманы трех висящих здесь же рабочих халатов, с интересом щупали жесткие протекторы для защиты тела на тренировках и соревнованиях.

Двое по указанию генерала сразу взялись за труп. Один из них вытащил из руки покойного «смарт-маркер» и положил на стол, рядом с монитором компьютера. Я взял «смарт-маркер», провел лезвием по пальцу и увидел розовую полосу. Не фиолетовую, какие оставляли «смарт-маркеры» в учебной схватке, а именно розовую. И сразу вспомнил розовую полосу на куртке спортивного костюма Ивона. Тут же представил себе всю сцену. Валентину нечем было ударить, кроме «смарт-маркера». Им он и отмахнулся…

— Товарищ генерал, я знаю, кто его убил…

— Кто? — напрягся Кабаков.

— Ивон. Когда Ивон уезжал, у него на куртке поперек груди была полоса от розового «смарт-маркера», — я показал учебный нож. — Я сам ее пальцем поковырял. И еще он нес какую-то большую сумку. Что-то в сумке было металлическое, кажется пустое…

— Что? Соображай…

Я напряг память и подключил воображение. Взгляд мой случайно упал на монитор, пробежался по столу, юркнул под стол.

— Где компьютерный блок?

— Не было блока. Я сразу заметил. Только один монитор, — объяснил человек из следственной бригады.

— Блок был в сумке Ивона.

— А вот это что? — спросил другой представитель следственной бригады, вытаскивая с полки из-под старенького драного в нескольких местах протектора обычный внешний диск для компьютера. Из диска торчали два провода для USB-соединения.

— Ноутбук из машины принесите… — приказал генерал.

Один из прибывших с нами убежал на улицу. Мне было интересно посмотреть, насколько быстро бегают полковники по приказу генерала, потому что этого человека называли в моем присутствии «полковником». Он выскочил за дверь, а дальше бежал или шел шагом, я не видел. Но, судя по тому, как быстро он вернулся, наверное, все же бежал.

Генерал сам присоединил внешний диск к ноутбуку, загрузил программу и в расстройстве махнул рукой:

— Пароль требует… Если с трех попыток не ввести правильный пароль, сработает программа самоуничтожения данных. Так написано. Мне интересно, если это тот самый диск, сумел его Немчинов скопировать?

— На компьютер, который унес Ивон? — спросил я. — Не набрав пароля, скопировать данные невозможно.

— Но почему он просто не снял «жесткий диск» с компьютера? — не понял эксперт.

— Ничего в компьютерах не понимает… — предположил один из офицеров следственного управления. — И такое еще встречается. — Особенно если человек в школе компьютер не изучал.

— Или просто времени на разборку не было, — предположил я. — Торопился…

Кабаков вытащил трубку и отдал распоряжение о задержании Ивона Ионеску. И не забыл сказать о компьютерном блоке, который требовалось обязательно изъять. Потом нашел другой номер и послал вызов. Разговаривал с каким-то Михаилом Юрьевичем, подчеркнуто вежливо разговаривал, узнавал пароль для внешнего диска. Михаил Юрьевич, естественно, назвать пароль отказался, но сообщением генерала очень заинтересовался, спросил адрес и пообещал скоро приехать.

Нам осталось ждать.

Тот же полковник, который убегал за ноутбуком в машину, вышел встретить Михаила Юрьевича, из сейфа которого и украли внешний диск.

Я увидел еще достаточно молодого сухощавого человека, может быть, как раз из-за сухощавости выглядящего моложе своих лет. Тот посмотрел на труп, поморщился, узнал Валентина.

— Немчинов украл? — спросил генерала.

— Вероятно, — предположил генерал.

Михаил Юрьевич мотнул головой, словно привык так убирать волосы с глаз, но сейчас волосы были короткие, а привычка, видимо, давно укоренилась, сел за стол, набрал на ноутбуке пароль и просиял лицом.

— Да, это тот самый диск. Не вскрытый, к счастью. Здесь данные экспериментов, сохраненные в единственном экземпляре. Не успели размножить. Если бы диск вскрывали, скажем, подбирали пароль, даже с помощью специальной программы и быстрого суперкомпьютера, данные были бы уничтожены. А эксперимент стоит более ста миллионов долларов. Пришлось бы его заново проводить. А кто нам даст деньги на повторный длительный эксперимент! Мы же бюджетная организация. Что нам на год выделят, то и тратим. Да и то в условиях жесточайшей экономии на всем, вплоть до бумаги для принтеров. И потому данные не размножаем. Вот этот внешний диск, я, кстати, покупал на собственные деньги, потому что у лаборатории средства на оргтехнику на год вперед исчерпаны.

— А целиком скопировать весь диск было бы возможно? Не вводя пароля?

— Исключено…

— Исключено… — согласился генерал. — Но Ивон этого не знал. Он внешний диск не нашел и посчитал, что Немчинов скопировал его на свой компьютер. Может, сам Немчинов перед смертью так сказал, желая обмануть.

Генералу позвонили.

— Еще не легче! Работайте! Я еду… — сказал он в трубку, потом обернулся к нам. — Ивон захватил в заложницы женщину-врача, у которой жил в последнее время. Едем!

* * *

Адрес мне генерал сообщил уже в машине. Мы выехали в том же составе, в каком приехали в Дом культуры. Кабаков в машине со мной, офицеры следственного управления — на своем «Мерседесе».

— Заложник — это всегда серьезно, — изрек Сергей Павлович. — Просто так, чтобы пятнадцать суток за пьяную драку не получить, заложников не берут.

— Нужно было мне на задержание ехать. Я бы его из дома выманил, — вслух подумал я.

— Сейчас поздно кулаками махать. Надо что-то придумывать.

Он помолчал, выбивая пальцами дробь на жестком пластике передней панели моего «китайца».

— Вот я и думаю, что следует «Альфу» вызывать. Они умеют такие ситуации «разруливать». — Генерал вытащил трубку, чтобы позвонить дежурному.

Я слушал его разговор, его напоминание о необходимости применения снайперов, и, как только Кабаков убрал трубку, предположил:

— Снайперы его уложат, и мы никогда не узнаем ни его сообщников, ни что он сумел разнюхать, ни какие сведения передал своему командованию. Как не сумеем узнать, на кого он работал. А я не уверен, что он работал вместе с Немчиновым. Немчинов, думаю, был завербован, когда жил в США. Мы с полгода назад участвовали вместе с морскими пехотинцами из Флориды в антитеррористических учениях. Я тогда с одним сержантом морской пехоты спарринговал на ножах. В отдельные моменты Немчинов в точности повторяет стиль ножевого боя морской пехоты США. Это я, кстати, только сейчас осознал.

— Вижу в твоих словах существенное противоречие. Если Немчинов был завербован ЦРУ или армейской разведкой США, то он должен был работать в паре с Ионеску. Ионеску — офицер разведуправления НАТО, а США в НАТО играют «первую скрипку». Зачем тогда Ивону убивать Немчинова?

— Вот я к тому же и веду разговор, товарищ генерал, — согласился я. — Если снайперы уничтожат Ивона, мы никогда не узнаем, на кого он работал, а его помощники останутся на свободе и будут продолжать свое дело.

— Его главный помощник, Раф, уже задержан час назад и ждет экстрадиции в Азербайджан по запросу МВД Азербайджана. А пока дает показания по своим делам здесь, в Москве.

— Вы сами, товарищ генерал, говорили, что первое убийство на территории лаборатории произошло, когда Раф там еще не работал.

— Да, я помню. Рафа до экстрадиции допросим еще и с применением спецсредств. Всех назовет. Пока был только предварительный, обычный допрос после задержания. Кстати, его задержание стало возможным опять же с твоей помощью.

— В смысле? — не понял я.

— Его задержали по результатам допросов парней, которых Раф привлек для нападения на тебя. Он организатор. Ты не ошибся, именно его машину ты видел во дворе. Никого он под Подольск в тот вечер не возил, и никто на него там не нападал. Это простая попытка «отмазаться». Для тебя специально придумали, чтобы сбить тебя с толку. Ивон тоже видел машину Рафа и предупредил его, что и ты мог видеть, значит, можешь подозревать.

— А роль Ивона в том нападении?

— Организовал все именно Ивон. Так Раф утверждает. Тот, что бил Ивона битой, знает его лично. И знал, куда следует бить, потому что сам ставил молдаванину защиту, которую испытывал до этого на себе.

— Я не понимаю, зачем Ивону это было нужно, — честно признался я.

— Пока я могу только догадываться… Это была сложная многоходовая операция…

— И…

— Всему виной твоя репутация.

— Чем ему моя репутация не по нраву пришлась?

— Не твоя личная, а репутация спецназа ГРУ. И она, наоборот, пришлась ему весьма даже по нраву. Ему хотелось иметь в подчинении человека, который может все, как о вас часто говорят. И предпосылки надеяться на удачу у Ивона были. Во-первых, он считал, что ты должен иметь естественную обиду на власть за то, что тебя выгнали из армии…

— А меня что, уже выгнали?

— К сожалению, пока еще нет. А то я бы тебя к себе в управление забрал с восстановлением звания и даже с повышением в должности. Вплоть до майорской. У меня как раз есть свободная майорская должность. А это автоматически означает скорое получение звания…

Периферийным зрением я видел, что генерал внимательно всматривается в мое лицо, не дрогнет ли какая-нибудь мышца. Но сумел увидеть, надеюсь, только полное равнодушие к своему предложению.

— Если бы у тебя была обида на власть, ты бы легче пошел на контакт с теми, кто против этой власти работает. Что это одновременно означает и работу против своей страны, Ивона не смущало. Мне так кажется. Патриотизм ему, как и значительной части европейцев, непонятен. Это во-первых…

— А что же будет во-вторых? — спросил я.

— А во-вторых, Ивон надеялся вогнать тебя в сложное финансовое положение, воспользоваться тем, что ты человек чести, дать тебе в долг большую сумму, которую ты не «потянешь», и, таким образом, заставить работать на себя.

Помимо этого, есть множество других средств. Например, планировалось сжечь ночью твою машину. Чтобы лишить тебя возможности «бомбить». По мнению Ивона, ты бы сам пришел к нему в руки. Я так думаю. Хотя он сумел бы это обставить красиво. Например, вместе с тем же Рафом собирал бы деньги тебе на новую машину среди других «бомбил». После можно было бы подставить тебя под аварию, которая вызвала бы «наезд» на тебя с требованием непосильной для тебя оплаты. Ты голыми руками уничтожил бы бандитов. Если это же разыгрывать дальше, то возник бы конфликт с криминальными структурами, и дело закончилось бы убийством некоего «серьезного» человека. «Прикрыл» бы тебя от неприятностей, естественно, Ивон Ионеску, чтобы потом шантажировать и управлять тобой.

Дальше — больше… Все бы шло по нарастающей, действия и угрозы становились бы опаснее. Это все я перечисляю средства давления на тебя. Так Ивон заставил бы тебя работать на себя, а сам бы стоял при этом в стороне. Два перелома ему еще понадобились для того, чтобы ты работал в охране лаборатории и выполнял его указания, а он бы, как нетрудно предположить, в данный момент не смог бы пройти медицинскую комиссию. И, будучи вне лаборатории, оставался бы в стороне, вне подозрений. Понимаешь, что было задумано?

— Понимаю, товарищ генерал. Но пока это только ваши предположения? И чтобы все это выяснить точно, тем более нельзя применять снайперов. Ивон нам нужен живым…

— Я вижу, ты что-то задумал, — Кабаков словно прочитал мои мысли.

— Есть, товарищ генерал, некоторые соображения…

— Выкладывай.

— Мне нужны все данные на сына Ионеску. Где учится, в каком городе, в каком заведении. Если возможно, чем увлекается…

— Нам данные на него давали из СВР. Но только в двух словах. Если есть хоть что-то дополнительное, я запрошу. Вопрос серьезный. Когда решается серьезный вопрос, сам знаешь, наши спецслужбы работают совместно…

* * *

Квартира в доме недалеко от станции метро «Проспект Вернадского», где устроился Ивон, была на четвертом этаже дома-башни. Двор под окнами был оцеплен полицией по большому периметру. Людей посторонних и местных жителей под окна не пускали. Была информация, что Ивон вооружен двумя пистолетами, и потому возникло опасение, что он может стрелять из окна. Правда, время было позднее, и прохожих на улицах было мало. Так что, на мой взгляд, оцепление можно было бы сделать в два раза меньше. Но освещение на улице перед домом было выключено, а в темноте подойти на опасное расстояние к окнам мог любой. Однако лишних жертв полиция хотела избежать и потому держала плотное оцепление.

Нас пытались остановить еще на подъезде к дому. Но генерал показал свое удостоверение, и полковник ДПС, козырнув, предпочел отойти в сторону. Он даже прочитать, что в удостоверении написано, не успел, видимо, хватило одного звания Кабакова. А фамилию он все равно не запомнил бы.

Я проехал к оперативным машинам, которые определяются обычно по символике на дверцах. И увидел, к своему удивлению, среди людей в касках и черных бронежилетах, Ирину Александровну Ветошкину в мундире полковника, в котором я раньше ее не видел. Более того, она, как мне показалось, распоряжалась действиями бойцов спецназа ФСБ, по крайней мере, некоторым из них давала команды. Она меня тоже заметила. Я опустил стекло. Ирина Александровна наклонилась, поздоровалась только с генералом Кабаковым, поскольку со мной сегодня уже здоровалась, спросила:

— Ваш клиент балуется, как я поняла?

— Тот самый, которого вместе со мной били, — объяснил я. — Только тогда он еще не был убийцей своего тренера и предполагаемым похитителем сведений, составляющих государственную тайну. Впрочем, это он, вероятно, думает, что тайну похитил. В действительности он ничего похитить не сумел. Так нас, кажется, уверил Михаил Юрьевич? — за подтверждением я обратился к генералу Кабакову, который согласно кивнул.

— Какие сведения на него есть? — сразу перешла к делу Ирина Александровна.

Надо сказать, мундир ей был к лицу, он превращал уютную домохозяйку в настоящего жесткого полковника.

— Я запросил досье. Сейчас доставят.

— Я в машине буду, — сообщила Ирина Александровна.

— На его сына тоже доставят? — спросил я.

— Обещали, — вяло пожал плечами генерал. — Будем ждать…

Мы находились в зоне, недосягаемой для взгляда или выстрела из окна, и потому заметить мою машину, которую он хорошо знал, Ивон не мог. Да и таких «китайцев» в Москве полно. Номер с такого расстояния различить невозможно, разве что он возьмет бинокль и заберется на крышу дома. Но в подъезде этажом выше и этажом ниже уже засел спецназ ФСБ.

Квартира была полностью блокирована.

У меня между тем появилась еще одна идея.

— Товарищ генерал, а он не может сейчас по Интернету перекачать все данные с того компьютера, который унес из тренерской? Я понимаю, что там ничего нет, но тем не менее…

Не ответив, Сергей Павлович, быстро набрал номер, назвал себя, обозначил операцию, как «захват заложника», и сообщил адрес дома.

— Дом необходимо срочно отключить от Интернета.

И только после этого ответил мне:

— Сейчас отключат…

* * *

Я точно знаю, что вопреки поговорке, хуже, чем ждать и догонять, может быть еще и невыспавшаяся жена. И потому ждал я почти спокойно, хотя генерал Кабаков, этого, видимо, не знающий, заметно нервничал. Ему уже сообщили, что Интернет по адресу отключен, а генералу отправлена с машиной «глушилка», чтобы поставить ее под дверь квартиры, тогда «отрубится» и возможность выйти в Интернет через смартфон.

Я вариант со смартфоном не рассматривал по той причине, что мой смартфон обычно выходил в Интернет через WI-FI-роутер, и у меня откуда-то появилось убеждение, что все так же делают. Но в ФСБ предусмотрели все варианты. Значит, Ивон будет полностью изолирован. Он не сможет ни с кем связаться. В данном случае, он не может рассчитывать на помощь консула Молдавии или Румынии, поскольку находится в России по поддельным молдавским документам. Это выяснится и только усугубит его положение.

Как офицер разведки НАТО он обязан знать, что захват заложников обычно заканчивается для террориста плачевно. А его после захвата уже будут рассматривать как террориста, шпиона и убийцу. Осужденные на пожизненное заключение, в отличие от заключенных даже на длительные тюремные сроки, не могут быть переданы для отбывания срока в другую страну, поскольку пожизненное заключение приравнивается к смертной казни, и смертная казнь, которая не отменена, но на которую введен мораторий, считается исключительной мерой наказания. Люди, получившие пожизненный срок, вынуждены отбывать его там, где совершили преступление. И захват заложника только утяжелил положение Ивона, хотя он, возможно, считает, что такой вариант дал бы ему шанс выкрутиться и сбежать.

Генералу привезли «глушилку» и рацию, чтобы слышать все разговоры спецназа ФСБ и «Альфы» и самому иметь возможность отдавать команды. Он послал установить «глушилку» одного из офицеров своего управления. Из тех, что приехали следом за нами на старом «Мерседесе». Но документов, которые обещали доставить, все еще не было.

— Не забудь предупредить спецназовцев в подъезде, что ставишь «глушилку», а то они будут на свои рации надеяться. Радиус действия «глушилки» тридцать метров. Впрочем, я сейчас сам предупрежу…

Сергей Павлович включил рацию, из которой сразу послышался треск. Мне, уже привыкшему к связи системы оснастки «Ратник», которая вообще без помех работает, эфирные помехи сразу по ушам ударили и заставили поморщиться. Кабаков, тем не менее, неудобства связи не почувствовал и категоричным тоном передал в эфир сообщение. И даже обосновал необходимость.

Примерно в это время из подъезда вышел офицер управления «А», который вел переговоры с Ионеску, и сразу направился к штабному «Тигру», где сидели несколько офицеров, в том числе и полковник Ветошкина.

Генерал тоже поспешил к «Тигру», чтобы узнать новости из первых уст. Я опять ждал.

В отсутствие генерала подъехала еще одна машина, на сей раз «Волга». Остановилась рядом с «Мерседесом», кто-то, не пересаживаясь в его салон, передал через окно опечатанный кейс, заставил получившего расписаться в журнале регистрации, после чего тут же уехал.

Из «Мерседеса» вышел полковник, который в Доме культуры бегом бегал за ноутбуком генералу Кабакову. Принес кейс мне в машину, положил на переднее пассажирское сиденье.

— Генерал запрашивал документы… Вот привезли…

Полковник, видимо, не слишком трепетно относился к документам, за которые расписался, оставил кейс под моей охраной и ушел в свою машину.

— Что это? — спросил Кабаков, вернувшись.

— Вам, товарищ генерал, привезли документы.

— Понял. — Он положил кейс себе на колени.

— Что там «Альфа» рассказывает, товарищ генерал?

— Ничего хорошего. Ивон требует машину. Желает выехать в Эстонию, то есть в страну НАТО. Обещает на границе отпустить заложницу. Говорит, что предусмотрит вариант со снайпером, будет держать в руке гранату с выдернутой чекой. Если его застрелят, граната взорвется, и заложница погибнет. Сама женщина разговаривать с офицером «Альфы» отказалась, и у него сложилось мнение, что она не сильно обременена ролью заложницы. За дверью был слышен разговор между ней и Ивоном, шепотом. Еще он требует, чтобы ему включили Интернет и вообще восстановили связь и электропитание — «глушилка» электричество тоже блокировала.

Ему ответили, что ФСБ к связи и электроэнергии отношения не имеет. Видимо, в доме какая-то авария, а электрики управляющей компании идти сюда категорически отказываются, говорят, восстановят все только после того, как уничтожат террориста. Про уничтожение ему намеренно сказали, чтобы понимал свою участь.

— Что ему насчет машины ответили?

— Сказали, что этот вопрос в состоянии решить только руководство, но «Альфа» будет запрашивать. Ивон дал тридцать минут. С ним поторговались и выторговали час. За час он предположительно начнет уставать и слегка рассеет внимание, так Ирина Александровна утверждает. У нее целый почасовой график составлен — когда террорист наиболее опасен, когда наиболее расслаблен, когда устает, когда возбуждается. Умная женщина… Снайперы говорят, что перед окнами Ивон не показывается, и они только один раз видели его тень — он в квартире пользуется слабым фонариком-зажигалкой. А у снайперов тепловизионные прицелы, и темнота их не смущает.

— Задачка… — подвел я итог.

— Для того мы с тобой и изучали когда-то в училище математику, чтобы такие задачи решать. А то я, еще будучи курсантом, все недовольным был — зачем, думал, мне эта математика…

— Что за документы доставили, товарищ генерал? Это не по Ивону?

— Да, — хватился Сергей Павлович, раскрыл опечатанный пластилиновой печатью кейс и вытащил оттуда три папочки. Заглянул в них, одну передал мне, вторую взял себе, третью положил на переднюю панель машины.

— Тебе данные о сыне Ивона, мне — материалы по допросу Рафа, а остальное — Ирине Александровне. Полковник уже спрашивала меня. Тоже ждет…

Генерал начал читать про себя протокол допроса. Я раскрыл свою папку и быстро прочитал небольшое сообщение.

Адриан Ионеску учится в школе бизнеса в Бирмингеме по специальности экономика и финансы. Выпуск школы приравнен к бакалавриату, значит, по окончании учебного заведения Адриан должен стать бакалавром экономики.

— Интересно. Вот как дело повернулось. Ивону, значит, делать в Эстонии уже нечего. В НАТО тоже предателей не любят. Раф должен был помогать Немчинову с похищением внешнего диска. Просто подстраховывать. При этом намеревался Немчинова убить, а внешний диск забрать себе и переправить в дальнейшем брату в Ирак. Короче говоря, в ИГИЛ. Перед задержанием Раф разговаривал с Ивоном Ионеску. И перевербовал его. Сам решил с Немчиновым не связываться, не будучи уверенным в своих силах, но натравил на него Ионеску. За диск обещал Ивону миллион долларов. Самому Рафу брат обещал пять миллионов. Но Рафа задержали на выходе из дома, и потому он на работу не вышел. Немчинов и один справился. Ивон, видимо, узнал, что Раф на работу не вышел, от Немчинова. Сам Немчинов был осведомлен, что Ионеску — офицер разведуправления НАТО, и считал его своим надежным помощником. Возможно, Валентин Иосифович проговорился в разговоре с Ионеску, что добыл внешний диск. И Ивон убил его, чтобы продать украденные данные в ИГИЛ.

— Хорошие данные, — оценил я, сразу просчитав, что из услышанного можно использовать в разговоре с Ивоном.

Кабаков ушел к штабной машине «Альфы», чтобы передать полученные материалы Ирине Александровне, но в «Тигр» даже садиться не стал, просто протянул папочку через окно. И сразу вернулся.

— Ты, я вижу, что-то надумал! Пока все твои идеи хорошо работали. Ну, давай, выкладывай…

Я коротко передал свой разговор с Ивоном о несуществующем сыне, покаялся, что хотел спровоцировать румына и проследить за его реакцией. Я же, по его понятию, о его сыне, который в Англии учится, ничего не знаю. Но теперь я могу воспользоваться этим и попробовать поговорить с ним об Адриане.

Кабаков думал недолго.

— Слушай, старлей, в НКВД ты по возрасту служить не мог, хотя их методы работы усвоил хорошо. Наверное, изучал, как действует КГБ? Они ведь на отчетах НКВД учились. Но ради освобождения человека можно и так действовать. Иди, я предупрежу спецназ на этажах, чтобы тебя встретили и до двери проводили. Говори с ним через дверь. Бронежилет на тебе есть?

— Скрытого ношения. От пистолетной пули спасает… И от ножа.

— Берегись удара ножом ниже пояса! — предостерег Кабаков. — И помни, тебе еще сегодня за руль садиться — меня отвозить. А утром, если все хорошо завершится, домой ехать. Постарайся обойтись без травм.

— Домой я планирую только послезавтра отправиться, в ночь. Мне сначала одна старушка носки шерстяные свяжет. В шерстяных зимой ногам уютно. А зима уже скоро… А нож…

Я показал свое левое предплечье, куда пристегнул рукояткой вниз ножны с боевым ножом, вышел из машины и аккуратно прикрыл дверцу. Зачем хлопать, если дверца закрывается легко…

* * *

— Ивон! — позвал я, стукнув кулаком в металлическую дверь, которую и ударом ноги не вышибешь. Дверь была обита для красоты мягким уплотнителем, но он только поверху прикрывал металл тонким декоративным слоем.

— Это ты… Я так и подумал, что это ты меня сдал, — спокойно ответил Ивон из-за двери. Голос его слышался откуда-то снизу. Похоже, румынский молдаванин сидел на полу, прижавшись к двери спиной. — Жене своего брата обо мне поведал? Полоску на куртке рассмотрел… А я к тебе еще в друзья набивался. За нормального человека тебя принял, за офицера…

— Ошибаешься, Ивон. Я тебя не сдавал. Я за тобой охотился. Как крысолов за крысой… Ты, кстати, кто по званию? Как к тебе обращаться?

— Капитан. Господин капитан. У нас принято так говорить… Не ожидал?

— Ожидал. Только меня капитаны разведуправления НАТО не впечатляют.

— Ты очень много знаешь, Алекс, очень много для разжалованного в рядовые. Выслужиться надеешься, чтобы на службу вернуться?

— Не бери в голову, господин капитан… Я никогда не был разжалован. Это для неумных олухов информация. Которые клюют на то, что им подсунут.

— Здесь ты меня не проведешь. Я делал запрос. Хакеры проверяли сайт Военного Трибунала. Все данные о заседании есть. И взломали компьютер штаба твоего батальона тоже. Все подтверждено.

— Завтра после обеда этих данных уже не будет. И сайт взломать никто не сможет. А ваши хакеры… Смеюсь я над ними. Это говорит только о том, что наши не только лучше работают, они еще умеют предвидеть ваши ходы и предпринимают ответные превентивные меры.

— Ты хочешь сказать…

— Да, я хочу сказать, что тебя уже несколько лет «ведут» наши спецслужбы. И меня специально сюда пригласили, выпросили в спецназе ГРУ, чтобы я вышел на тебя через школу Немчинова. Сам Немчинов тоже не лучше тебя. Мне его не жалко. Ну, судили бы его за государственную измену, ну, посадили бы. А ты решил дело кардинальным образом. Нет человека — нет проблемы. Только одного я не пойму, что вы с ним не поделили? Он же работал на американцев, а ты на НАТО. А америкосы в НАТО главенствующую роль играют. Или ты продался ИГИЛ? Раф дал такие показания на тебя. А это автоматически значит, что власти Эстонии, члена НАТО, тебя на границе арестуют и выдадут России. В НАТО тоже не любят предателей. Пока ты до границы доедешь, данные допроса Рафа уже будут в твоем разведуправлении. Если тебя там и примут, то только для того, чтобы арестовать.

— Раф врет, чтобы себя обелить. Поверят мне, а не ему.

— Тебе поверили бы, если бы ты данные привез. Те самые, с внешнего диска. Но ты взял только компьютер Немчинова, где нет ничего, кроме данных о его школе ножевого боя. Нет даже данных об охранной структуре, потому что они на другом компьютере. А внешний диск нашли и передали владельцу. В моем, кстати, присутствии. Значит, зря Немчинов его похищал, а ты зря его убивал. Это убийство тоже тебе дорого обойдется, если ты в Брюссель вернешься. Или хотя бы к себе в Тыргу-Муреш. Тебя везде достанут. Американцы не любят, когда убивают их агентов.

— С чего ты взял, что он на Штаты работал?

— Он в сегодняшнем бою «прокололся». У него школа ножевого боя морской пехоты США. Стопроцентная. Ну, отдельные куски он берет из разных школ, но силовая основа — из морской пехоты. Так себе, признаюсь, школа.

— Тем не менее он сегодня у тебя выиграл. Даже со своей примитивной школой.

— Ты в ножевом бое просто ничего не понимаешь. Сам Немчинов сегодня признался мне, что увидел, когда я разрешил ему победить. И понял, для чего я это сделал. Но он намного опытнее тебя. Ему легче было понять. И он даже поблагодарил меня за это. А несколько месяцев назад я проводил бой с сержантом американской морской пехоты и победил пять ноль. Там у меня не было причины подставляться.

— А какая здесь была причина? — Ивон спросил как можно ехиднее. Он мне не верил.

— Я хотел продолжить знакомство и с Валентином, и с тобой, и не хотел ронять его авторитет перед учениками. Мне нужны были вы оба, чтобы за вами присматривать. Но сам Валентин заметил, как за мгновение до последнего укола я начал уходить сначала в сторону, как перед этим, а потом назад двинулся, давая ему возможность меня догнать.

— Это и я заметил… — Так он хотел «поднять» собственный вес в моих глазах.

— Только ничего не понял… Ну да, ты многого не понимаешь…

— Что конкретно я не понимаю?

— Многого… Ну, например, что тебе, даже если ты вывернешься сегодня, уже не придется перечислять деньги сыну. И часть твоего жалованья ему тоже перечислять больше не будут.

— Почему?

— В первую очередь потому, что ты больше не будешь капитаном НАТО. Тебя больше вообще не будет. Во вторую очередь… Если мне память не изменяет, твой сын учится в школе бизнеса в Бирмингеме?

— Что ты знаешь про моего сына?

— Подожди… в подъезде темно. Я сейчас подсвечу и на часы посмотрю…

— О чем ты говоришь?

Голос Ивона стал беспокойным. Этого я и добивался…

— Да. Судя по времени, мой сын со своими друзьями уже на половине пути к Бирмингему. Через полчаса он с твоим сыном встретится. Мой сын не бьет ножом ниже пояса. Ему бывает достаточно одного удара ногой, чтобы затылок человеку по стенке размазать. А когда точно так же будут бить несколько человек, то голова будет долго скакать от стены к стене, как футбольный мяч.

— Позвони… Скажи своему сыну, что все кончилось…

— Не могу. Здесь у вас в подъезде связи нет. Я, конечно, могу позвонить, но для этого мне требуется выйти на улицу и отойти хотя бы метров на двадцать от дома. Там телефон работает нормально. Позвонить?

— Позвони…

— Пойдем со мной, господин капитан. Позвоню при тебе, чтобы ты не переживал…

Его голос звучал уже не снизу. Ивон встал. И провернул ключ в замке на один оборот. Но тут что-то громко зашептала женщина.

— Ты устраиваешь мне ловушку! — сказал Ивон.

— Да какая уж ловушка… Я просто предлагаю тебе сдаться и этим спасти сына… Меняй свою свободу на его жизнь, вот и все…

Ключ провернулся на второй оборот.

Я стал спускаться по лестнице, слыша за спиной шаги Ивона и его тяжелое дыхание. Этажом ниже я сделал знак спецназовцам, чтобы они расступились. Одновременно услышал, как те, что сидели этажом выше, вошли в квартиру, которую раньше занимал Ивон. Оттуда послышался женский плач, потом дверь захлопнулась.

Мы в полном молчании вышли из подъезда. Я отошел шагов на тридцать и повернулся к Ивону.

— Ты правильно сделал, что сдался. Только твои хакеры НАТО плохо работают. У меня никогда не было сына. У меня только две дочери и одна-единственная жена. Я никогда не платил алименты. И твоему сыну никто угрожать не собирался. Можешь успокоиться. Это не методы работы российского спецназа.

— Я успокоился, — сказал Ивон ледяным голосом. — Но теперь мой заложник — ты…

Он наставил мне в грудь пистолет. Я знал, что бронежилет выдержит эту пулю. Даже в темноте я разобрал, что это за оружие — «Браунинг» калибра 7,65 миллиметра[29]. Бронежилет выдержит, но ребра все равно будут сломаны, а это тоже неприятно. Я ломал, было дело.

— Ты слишком долго общался с женщиной-заложницей, которая стала твоей сообщницей, и сам приобрел женские привычки. Грозишь пистолетом сопернику, у которого есть только нож. Или у тебя нет ножа, которым ты убивал Немчинова? Меня сейчас, кстати, слышат по связи. И ты не успеешь выстрелить, как снайперы с разных сторон разнесут твою голову. Это я так предупредил их о готовности. Но все же я думаю, что ты возьмешься за нож, чтобы попытаться ударить меня ниже пояса.

Я рассчитал правильно, но не точно. Он не отбросил пистолет, а только сунул его за спину в поясную кобуру. Это значило, что в критический момент он может им воспользоваться. Моя задача упростилась до примитивной — сделать так, чтобы у него не успела зародиться мысль о том, что победить он меня не может. Эта мысль должна прийти к нему одновременно со смертью.

Ивон вытащил нож и прижал руку к своему животу. Такой вариант я уже видел и не оценил, как слишком опасный. Он принял низкую стойку. Я вытащил свой нож и резко сблизился с ним, стойку не принимая. С ходу, без остановки, нанес удар носком жесткого берца в челюсть. Раздался хруст кости.

Ивон успел отвести голову, и потому удар получился скользящим. Он откинулся назад, но на ногах устоял. После чего рыкнул, как зверь, почти рыгнул, снова согнулся и ринулся на меня головой вперед. Но с закрытыми от страха глазами. Он явно намеревался нанести мне удар ниже пояса. Но я легко ушел от его атаки вбок, оставив впереди только руку с оружием. Он не зря закрывал глаза, не зря боялся моего ножа и моего умения им владеть. Горло Ивона скользнуло по острию той самой стороной, где проходит сонная артерия, питающая мозг кровью.

Ивон упал лицом в асфальт…

Примечания

1

Широчайшая мышца спины — наиболее эффектная мышца спины, идет от подмышки до косой мышцы живота, подчеркивает талию и в развитом состоянии делает человека широкоплечим и внешне мощным. Отвечает за боковые удары и становую тягу. Как правило, широчайшая мышца спины развивается одновременно с мышцами плеча — бицепсом и трицепсом. Занимает основную часть мышц спины с двух сторон.

(обратно)

2

Хай-кик — боковой удар ногой в голову в единоборствах.

(обратно)

3

ФСО — федеральная служба охраны, занимается охраной высших должностных лиц государства и людей, в деятельности которых государство особо заинтересовано.

(обратно)

4

Первый отдел — на режимных предприятиях отдел, отвечающий за сохранение государственной тайны.

(обратно)

5

Тюрьма Фолсом — американская тюрьма строгого режима на окраине Сакраменто. Известна жесточайшими ножевыми разборками между заключенными.

(обратно)

6

Майор в отставке Александр Кистень, легендарная для спецназа ГРУ личность. Разработал систему рукопашного боя, при которой в бойца невозможно было попасть кулаком. Он же — автор системы ножевого боя спецназа ГРУ.

(обратно)

7

ХОЗО — хозяйственная часть.

(обратно)

8

«Полоса разведчика», «Тропа разведчика» — то же самое, что «полоса препятствий в обычной воинской части, только увеличенная по дистанции и усложненная простыми и дополненная особыми, нестандартными препятствиями. В каждой воинской части спецназа создается самостоятельно, в соответствии с выдумкой офицерского состава.

(обратно)

9

«Нижняя акробатика» — система упражнений, обучающая бойцов совершать кувырки, перекаты, перевороты, способные помочь в боевой обстановке. В основе упражнений лежит растяжка сухожилий.

(обратно)

10

«Тревожный чемодан» — каждый офицер на случай тревоги, чтобы не терять время, обязан иметь собранный «тревожный чемодан» со всеми первично необходимыми вещами.

(обратно)

11

ПТС — паспорт транспортного средства.

(обратно)

12

МУР — московский уголовный розыск.

(обратно)

13

«Шконка» (тюремн. жарг.) — кровать в камере или в тюремном бараке. Обычно бывает одноярусной или, чаще, двухъярусной. Табуреты в той же камере обычно привинчивают для безопасности к бетонному полу.

(обратно)

14

ВДА — военно-дипломатическая академия при ГРУ Генштаба. Там в основном проходят обучение офицеры ГРУ. Спецназ ГРУ имеет в ВДА собственный факультет.

(обратно)

15

В период, когда выдавались первые советские паспорта, национальность записывалась со слов получателя паспорта. На Урале в то время существовало множество больших и мелких народностей — мещеряки, нагайбаки, башкиры. Башкирам вписывали в паспорт их национальность, поскольку это был достаточно большой народ с самобытной культурой. Нагайбаки сумели настоять на сохранении своей идентичности, несмотря на свое небольшое количество, но благодаря своей былой славе — нагайбакские казаки когда-то приписывали себе взятие Парижа в 1815 году. Мещеряки же и другие малые народности Урала по приказанию Сталина были зарегистрированы как татары, что существенно увеличило количество татар в стране.

(обратно)

16

Лоу-кик — боковой удар голенью или подъемом ноги в голень, в бедро или сбоку в колено противнику. Как правило, лоу-кик наносится по конкретным, особо чувствительным участкам ноги.

(обратно)

17

СОРМ, СОРМ-1, СОРМ-2, СОРМ-3 и СОРМ-4 — изначально созданная еще в советское время система прослушивания телефонных разговоров. С освоением новых технологий совершенствовалась, и сейчас СОРМ-4 легко прослушивает сотовую связь и интернет-мессенджеры. Использовалась раньше КГБ, сейчас используется ФСБ. ГРУ имеет собственную спутниковую систему контроля телефонных разговоров, позволяющую по номеру проводить высокоточное наведение ракеты.

(обратно)

18

Оверхенд — применяемый в основном в смешанных единоборствах размашистый резкий удар сверху вниз под небольшим углом. Как правило, наносится в височную область головы или в область над ухом. При нанесении оверхенда всегда используются движение и вес тела, что при промахе грозит возможностью «провалиться» и попасть в неустойчивое положение. Поэтому такой удар наносится обычно, когда боец уверен в точности удара.

(обратно)

19

Бэкфест — удар предплечьем после разворота. Рука распрямляется одновременно с разворотом. Обычно наносится или кулаком, или предплечьем. При ударе плюсуется резкость руки и вращательное движение тела, и все это вкладывается в один мощный и резкий удар.

(обратно)

20

СИЗО — следственный изолятор.

(обратно)

21

Пляс-Пигаль — площадь в Париже, на которую выходит Монмартр. Площадь известна множеством увеселительных заведений для мужчин.

(обратно)

22

СВР — служба внешней разведки России, бывшее Первое Главное Управление КГБ СССР.

(обратно)

23

«Сыворотка правды», «развязыватель языков» — обиходные названия группы психотропных препаратов, используемых на допросах. Прямым воздействием на речевые центры мозга препараты заставляют людей говорить на тему, которую им «подводят». Суд не рассматривает такие показания в качестве доказательства, но следствие препаратами пользуется, чтобы выявить направление поиска.

(обратно)

24

Протектор — защитный нагрудник в фехтовании ножами.

(обратно)

25

«Смарт-маркеры» — специальные соревновательные и тренировочные ножи, разработанные в школе ножевого боя «Smart-knif». «Смарт-маркеры» — ножи, со специальными мягкими накладками из фетра или войлока на острие и режущей поверхности лезвий, оставляющие цветную полосу в месте «пореза» или «укола» — аналог фломастера, и могут использовать чернила для фломастера. Применяются в ряде школ ножевого боя.

(обратно)

26

Мидл-кик — боковой удар ногой в корпус. Бьется в основном в печень или в селезенку.

(обратно)

27

Туше — в фехтовании на ножах укол, наносимый в прыжке с падением, иначе называется флеш-атакой.

(обратно)

28

Фронт-кик — прямой удар ногой, наносимый навстречу противнику, чаще всего бьется всей ступней или пяткой.

(обратно)

29

По сути дела, калибр пистолета «Браунинг» составляет 7,62 миллиметра. Только фирма «Браунинг» измеряет калибр не по пуле, как в российском оружии, а по гильзе. Отсюда и разница.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg