«Золото Роммеля»

Золото Роммеля (fb2) - Золото Роммеля 1716K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Богдан Иванович Сушинский

Богдан Сушинский Золото Роммеля

© Сушинский Б. И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

Часть первая. Африканский конвой

Если правда, что деньги требуют тишины, значит, правда и то, что «сокровища Роммеля» требуют… гробового молчания!

Автор

1

Октябрь 1943 года. Средиземное море.

Африканский конвой Роммеля.

Борт линкора «Барбаросса»

…Корабли уходили на закате. Овеянное песками африканское солнце угасало на огромной жаровне пепельно-бурого перевала, неохотно уступая прибрежное взгорье и подковообразную синеву залива – прохладному морскому ветру[1].

– На шторм нарываемся, – невозмутимо проговорил командор Аугштайн, с трудом проталкивая свои слова сквозь дребезжащую хрипоту обожженной шнапсом и ливийской жарой глотки. – Не мешало бы переждать вон за тем скалистым мыском, – указал он мундштуком трубки на заползающую в залив горную гиену. – Самые сильные удары волн и ветра придутся на его оконечность.

– Какой еще шторм?! – изумился барон фон Шмидт. – Это не шторм, это всего лишь портовая встряска. По существу я был прав – этот идиотский конвой, в самом деле, составлен из списанного корабельного дер-рьма! Но если мы задержимся здесь, то завтра у этого мыска будут чернеть разве что обгоревшие остовы ваших судов.

О чем бы ни шла речь, слова оберштурмбаннфюрер фон Шмидт произносил с такой циничной брезгливостью, словно избавлялся от них, как от муторной нечисти. Кроме одного, незаменимого, которое оберштурмбаннфюрер умел преподносить миру так, как позволял себе делать это только он: «дер-рьмо!». Причем произносил он это непотребное словцо с каким-то странным подобострастием.

Выбритое, выпестованное восточными кремами лицо фон Шмидта и в самом деле не знало иного выражения, кроме все того же брезгливого, презрительного снисхождения. Весь окружающий мир барон воспринимал так, как способен воспринимать его только истинный аристократ, случайно забредший в район городских свалок.

– Вы, как всегда, преувеличиваете, подполковник, – так и не запомнил эсэсовское название его чина командор Аугштайн.

– Скорее недооцениваю. Забываете, что мы с вами не в германском порту, под прикрытием авиации и береговых батарей. Завтра англичанам уже будет известно, какой именно груз на наших линкорах и почему нас прикрывают два эсминца. И тогда могилы наши окажутся усыпанными золотом и прочими драгоценностями.

– Уверен, что они знали об этом еще вчера, – раздраженно сплюнул за борт командор.

– Если бы это было так, англичане растерзали бы вас еще до моего прибытия. Представляете: мы покоимся в могилах, усыпанных золотом и бриллиантами?!

– Могил-то как раз и не будет, – незло огрызнулся Аугштайн. – Какие могут быть могилы на морском дне?!

На борт флагманского линкора оберштурмбаннфюрер ступил только два часа назад, но его присутствие уже начинало раздражать командора. Как и вездесущесть эсэсманнов из его охранного отряда.

– И все же, все же!.. – тоном уличного повесы-мечтателя произнес фон Шмидт. – Золотая гробница моряка. Гибель, достойная рифмы поэта!

– Просто англо-американцы пока еще не поняли, сколько здесь всего. И основные силы их заняты сейчас в Тунисе. К тому же мы запустили дезинформацию о том, что будто бы сокровища уже погружены на субмарину. Часть из них – в основном картины и прочие изыски – действительно, ушла на субмарине, но… всего лишь часть.

– Кстати, команде линкора известно, что именно погружено на корабли?

– Преувеличиваете, подполковник.

– То есть хотите сказать, что никто, кроме вас, ни о чем не догадывается? – недоверчиво спросил барон.

– Если бы я заверил, что мне известно, что же в действительности находится на борту «Барбароссы» – это тоже оказалось бы преувеличением.

– Подстраховываетесь?

– Нет, – решительно парировал командор. – Что я видел, кроме тщательно заколоченных контейнеров? Слухи, конечно, гуляют, однако никакой слух блеска золота заменить пока еще не способен.

И оберштурмбаннфюреру в самом деле не оставалось ничего иного как поверить, что о сокровищах в конвое знает очень узкий круг людей.

«Тем лучше, – брезгливо подумал про себя барон. – Меньше свидетелей придется убирать, заметая следы».

Оглянувшись, он увидел подполковника Крона. Как ни странно это выглядело, официально фельдмаршала Роммеля в конвое представлял именно этот офицер. Хотя понятно, что единственным официальным представителем командующего должен был оставаться только он, оберштурмбаннфюрер фон Шмидт. Однако изменить что-либо в подобном раскладе обязанностей уже невозможно.

Так уж случилось, что, с тех пор когда командующий корпусом узнал о его, Шмидта, встрече с Гиммлером, он почему-то перестал доверять ему. И даже не пытался скрывать своего отношения. Естественно, барона это оскорбляло, ведь не сам же он напрашивался на встречу с рейхсфюрером СС. Не он потребовал Гиммлера к себе в ставку, а Гиммлер – его.

«А ведь не исключено, что думает этот вермахтовец сейчас о том же: как избавиться и от командора, и от тебя», – желчно ухмыльнулся оберштурмбаннфюрер.

– Вас не укачивает, господин подполковник? – иронично поинтересовался он, стараясь не очень-то выплескивать свою брезгливую ироничность на голову этого располневшего, безбожно потеющего коротышки.

– Н-нет, такой с-слабости я за собой не замечал. – В июне сорок первого Крон был контужен на Восточном фронте, где-то в районе Бреста, и с тех пор оставался загадочно молчаливым и ритуально немногословным. – П-по-настоящему н-нас начнет «укачивать» только в Италии, когда будем пробиваться к т-тайникам и когда за нами н-начнется охота, как за перепелами.

– Не думаю, что все завершится так уж трагически.

– Завершится. Еще т-трагичнее, нежели нам это представляется. Если только мы сами не п-перестреляем друг друга еще до высадки в Италии.

– Что значит «перестреляем друг друга»?

– Самым б-банальным образом, к-как на групповой дуэли.

– Странные фантазии у вас, Крон, – с каким-то внутренним отвращением покачал головой фон Шмидт.

– Вы, как всегда, все преувеличиваете и обостряете, подполковник, – присоединился к нему командор, безмятежно сплевывая при этом себе под ноги. Он плевался везде и всегда, причем делал это с каким-то совершенно необъяснимым наслаждением, выражая своими плевками целую гамму чувств и отношений к собеседнику, событиям, всему окружающему миру. – Никаких дуэлей! Позволю себе напомнить, господа, что вы находитесь на корабле, командовать которым поручено мне. А я не потерплю…

Этот рослый мрачный тип, с прыщеватым и мертвецки бледным, словно бы напрочь отмороженным, лицом, знал что говорил. Он уже понял, что подполковник, со своими вермахтовцами, представляет здесь интересы фельдмаршала Роммеля, а оберштурмбаннфюрер, со своими черномундирниками, – рейхсфюрера СС Гиммлера. Причем каждый из этих офицеров чувствовал за собой мощь и влияние покровителя.

Другое дело, что на кораблях конвоя оказалось по десять солдат подполковника и всего лишь по пять солдат фон Шмидта. Возможно, для отряда, который должен был отвечать за сохранность контейнеров на море и суше, этого вполне достаточно. Да только сам тот факт, что вермахтовцев отрядили в поход вдвое больше, вызывал у барона вполне естественное раздражение. Тот не мог понять логики Лиса Пустыни. Если уж фельдмаршал решил назначить его, офицера СС, начальником конвоя, то почему солдаты СС находятся здесь в меньшинстве, а главное, зачем нужно было приставлять к нему еще и некоего пехотного подполковника?

Командир линкора, и он же – начальник конвоя, конечно, сочувствовал барону, поскольку тоже не понимал, на кой черт понадобилось дробить охрану на два отряда, с двумя подполковниками, вермахтовским и эсэсовским, во главе. Но что поделаешь: у береговых крыс все делается как-то так, не по-человечески.

Ему как командиру линкора еще и повезло, что Роммелю не пришло в голову назначить начальником конвоя кого-то из своих офицеров; что позволил ему соединять эти две должности. Иначе конфликт выглядел бы еще острее.

В сущности, Аугштайн не желал вмешиваться в грызню подполковников, но в то же время был твердо намерен не допустить, чтобы они схватились еще здесь, на борту линкора «Барбаросса». Вот и теперь, во время очередной стычки, ему пришлось напомнить обоим подполковникам, кто на корабле и в конвое старший. Причем он мог бы сформулировать свое напоминание значительно резче. И, несомненно, сделает это, как только почувствует, что оба пехотинца явно преувеличивают свое значение на борту этого корабля.

2

Передовой эсминец сопровождения уже вышел за гряду мелких скалистых островков и, развернувшись бортом к «Барбароссе», начал не спеша выползать в открытое море. Сейчас он напоминал волка-вожака, который, выводя свою стаю из бора, опасливо обнюхивает окрестности. Второй эсминец, которому надлежало заключать кильватерный строй, держался пока что в сторонке, в промежутке между двумя линкорами, как бы прикрывая их с более открытой стороны бухты.

– И все же, господа офицеры, у меня такое предчувствие, будто наш «золотой» караван уходит не к берегам Италии, а в небытие, – не удержался Крон, продолжая заикаться чуть ли не при каждом слове.

– Ах, эти ваши неутолимые, нервные предчувствия! – подергал левой щекой оберштурмбаннфюрер.

– …Представьте себе, барон, жизнь не только давно приучила меня прислушиваться к своим предчувствиям, но и не раз спасительно заставляла полагаться на них.

– Судьба любого пиратского клада всегда была жестокой и таинственной, – воинственно согласился фон Шмидт.

– Почему «пиратского»? Фельдмаршал изъял эти драгоценности в виде приза победителя, в виде компенсации за наши потери.

– Будете ли вы называть эти сокровища «африканскими», «пиратскими» или «сокровищами фельдмаршала Роммеля»[2] – суть от этого не изменится.

– И все же впредь я просил бы не называть эти сокровища «пиратскими», – напыщенно потребовал Крон.

– Это ж почему, позвольте вас спросить? – с азартом заядлого дуэлянта встрепенулся оберштурмбаннфюрер.

– Уже хотя бы потому, что это задевает честь мундира фельдмаршала Роммеля и многих связанных с ним офицеров.

– Относительно «задевает честь мундира» позволю себе усомниться. Фельдмаршалу Эрвину Роммелю достался такой военно-политический «мундир», что ему уже ничто не угрожает, – хрипловато проворчал барон.

– Это не меняет существа дела.

– Только не пытайтесь представать перед нами в облике хранителя чести фельдмаршальского мундира.

– При чем здесь «хранитель чести мундира»?! – взорвавшись, Крон, похоже, взял не ту ноту и вместо командного офицерского баритона снизошел до истерического фальцета. – Фельдмаршал пока еще сам способен постоять и за себя, и за свою честь.

– Вот и я так полагаю, – хамовато признал фон Шмидт. – Он пока еще способен, в отличие от вас…

– Вы, как всегда, все преувеличиваете и обостряете, господа! – натужно прочистил глотку командор, намереваясь пресечь ссору офицеров в самом зародыше.

* * *

Когда, поднявшись на ходовой мостик, командор занялся своими корабельными делами, оберштурмбаннфюрер не спустился вслед за Кроном в каюту, а найдя укрытие от ветра в закутке между орудийной башней и палубной надстройкой корабля, мысленно прошелся по тем событиям, которые в конце концов привели его, сугубо сухопутного служаку, на палубу линкора «Барбаросса». И вспомнить начальнику охраны конвоя было о чем. Слишком уж бурно развивались недавние – в сентябре 1943 года – события там, в Ливийской пустыне, в ставке командующего Африканским корпусом фельдмаршала Роммеля.

… Фон Шмидт до сих пор помнит, что почерневшее от загара и въевшейся в кожу танковой гари лицо фельдмаршала в каких-то едва уловимых чертах напоминало в тот день африканскую маску. Массивный, отчетливо выступающий римский подбородок выпятился еще резче, а главное, воинственнее, – как было всегда, когда он решался на очередную ливийскую авантюру.

– Всякий раз, когда мы близки к победе, у моих солдат ее вырывают. Моя африканская штаб-квартира уже давно могла находиться в аристократическом районе Каира. Но нас предали. Нас предают каждый день. Причем везде – в ставке фюрера «Вольфшанце», в Берлине, в Риме…

Командующий произносил эти слова с таким ожесточением, словно вот-вот намеревался снять свои части с африканского фронта и бросить их в огневое безумие путча.

– Вот именно, и в Риме – тоже, – вынужден был поддержать его фон Шмидт, хотя ни суть обвинений, ни настроение командующего ему не нравились.

– Даже трусливые итальянские «макаронники» – и те давно перестали считаться с нами.

– Чего они вообще стоят, эти «макаронники»? Всего лишь окопное дер-рьмо, – и только! – безапелляционно объявил барон.

– Что не подлежит никакому сомнению! – почти прорычал Роммель, решительно покачивая своей «набыченной» головой. Никакого внимания на грубоватые манеры барона он старался не обращать; слишком уж важен был для него теперь этот эсэсовец.

– Однако не все так уж напропалую безнадежно, господин фельдмаршал, как может показаться.

Командующий корпусом запнулся на полуслове и недоверчиво взглянул на барона. Перед ним стоял первый офицер, которых за многие дни его «неудовольствий и негодований» решился произнести эту странную фразу: «Не все так уж напропалую безнадежно…» И при этом Роммель даже не счел нужным схватиться за пистолет.

– Что… «не так уж напропалую»?.. – все еще предаваясь собственной ярости, поинтересовался Роммель, намереваясь узнать, что же в действительности скрывается под этой фразой. – Чем вы собираетесь меня «утешить»?

– Вспомните, как всего лишь три дня тому мы разгромили чуть ли не половину английского корпуса.

– Потеряв при этом две трети собственных танков, которых уже нечем заменить, – парировал Роммель. Это было произнесено с таким ожесточением, словно Шмидт представал единственным человеком в этой пустыне, которому командующий мог предъявить претензии по поводу заката своей полководческой звезды.

– Добывать танки у штаба вермахта значительно проще, чем славу на поле боя. Так что главное теперь – не дать забыть о своей победе ни солдатам, ни верховному командованию. Не говоря уже о берлинских газетах.

– Да не слава меня интересует сейчас, черт возьми! – буквально взорвался фельдмаршал. Фельдмаршал, променявший мундир на славу, уже не фельдмаршал.

– Если не слава, что же тогда? – с наивной грустью усомнился Шмидт.

Если полководец не жаждет славы – он безнадежен, в этом барон не сомневался. Услышав от Роммеля, что его не интересует слава, фон Шмидт как-то сразу же потерял к нему всякий интерес.

– Я не способен понять логику генерального штаба верховного главнокомандования, логику самого Кессельринга, который одной рукой вручает командующему фельдмаршальский жезл, а другой подписывает приказ о переброске из Италии предназначенные этому фельдмаршалу дивизии не на побережье Сидра[3], в район Тобрука, а куда-то на берега русского Дона. При этом еще и убеждает меня: «Если мы упустим победу на хлебных полях России, то в Ливийской пустыне она будет стоить не дороже горсти песка»!

– Так ведь, может, он и прав? – не удержался оберштурмбаннфюрер.

3

…Увлекшись воспоминаниями, фон Шмидт не заметил, как ветер окончательно утих, и вся часть неба, которую он мог обозревать по курсу линкора, оказалась усыпанной голубоватыми россыпями звезд. Пенящиеся гребни волн все еще достигали фальшборта, однако теперь они налетали без былой ярости, словно стихия окончательно смирилась с тем, что африканским беглецам удастся достичь берегов Европы, увозя с собой не только презренный металл, но и святыни арабских племен.

До самого отхода «Африканского конвоя» барону фон Шмидту не верилось, что англо-американская авиация и британский флот позволят его команде завершить погрузку этих несметных сокровищ. Однако это произошло, и вот теперь, стоя на палубе загруженного сокровищами линкора «Барбаросса», барон фон Шмидт пытался осмыслить все те события, которые привели к формированию «фельдмаршальского отряда» кораблей.

– …Если фюрер тоже считает, что Кессельринг прав, – не унимался во время их тогдашней встречи Роммель, – тогда пусть перебросят мой корпус в Россию, и я пройду ее всю, вплоть до среднеазиатских пустынь.

– Но в таком случае вермахт потерпит поражение здесь, на африканских берегах. Не зря же утверждают, что опыт войны в пустыне в военных академиях приобрести нельзя. Как, впрочем, и на обычных полях сражений.

– Он потерпит это поражение в любом случае. Даже если я сумею добиться в местных пустынях еще двух-трех побед.

– Прошу прощения, господин фельдмаршал, но сегодня я не узнаю вас. Произошло нечто такое, что мне пока что неизвестно?

– Просто сегодня я понял, что в Африке нам не продержаться и полугода, – вернул его в прошлое властный, суровый голос Роммеля.

– Жаль, – все с той же голгофной грустью произнес фон Шмидт, мысленно сказав себе при этом: «А вот и подтверждение твоего диагноза: с Роммелем, как с полководцем, “который не стремится к славе”, покончено. Теперь он снова жаждет побед и славы, славы и побед!..»

– Однако наша кровь и наш пот должны быть кем-то и каким-то образом оплачены, – продолжил свою мысль Роммель.

– Англичане и американцы в этом не сомневаются. Хотя все они – тыловое окопное дерь-рьмо.

– Англо-американцы здесь ни при чем. Они, конечно же, вытеснят нас отсюда, это очевидно. Однако сами тоже будут сметены в море, как песок с прибрежных дюн. Впрочем, – резко взмахнул руками Роммель, – разговор сейчас не об этом.

Фон Шмидт насторожился: «О чем же тогда?»

– Вам наверняка известно, сколько всякого добра оказалось в наших заметно отяжелевших обозах.

– Смею предположить, что известно далеко не все. Моя фантазия, очевидно, слишком убога для этого.

– Не только ваша. Еще недавно все эти сокровища мы ценили не дороже литра горючего или фляги воды.

– Чаще всего, дешевле. Вода здесь, правда, исключительнейшее дерь-рьмо, тем не менее…

– Однако истинную цену всех этих богатств нам дано будет постичь только тогда, когда они окажутся достоянием рейха.

– И не раньше, – лаконично поддерживал монолог фельдмаршала фон Шмидт.

– Только потому, что вы понимаете это, я назначаю вас главным хранителем сокровищ Африканского корпуса.

– Меня? – по-идиотски хихикнул барон, воспринимая это, как плоскую шутку.

– Что вы так удивленно уставились на меня?

– Не пойму, почему вы остановились на моей личности?.. Я – и «хранитель сокровищ»… До сих пор я всегда гордился тем, что могу считать себя фронтовым офицером. И потом, странноватая какая-то должность – «хранитель»…

– Хотите уведомить своего командующего, что таковой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы. И в таких несметных количествах. Ни один султан не способен сравниться теперь своими сокровищами со мной. Ни один, это вам, барон, понятно?

– Тогда что мы с вами делаем в этих песках? – осторожно принялся прощупывать почву фон Шмидт. Он произносил это с ироничной ухмылкой на устах, которая позволила бы в любую минуту свести весь разговор к шутке. Однако это была всего лишь маска. – Следует сейчас же подумать, как бы получше распорядиться этими драгоценностями. Для начала значительную часть следовало бы, по пиратской традиции, припрятать, памятуя о том, что когда-то же наступят и более… скудные, хотя и более спокойные, дни.

– Пока что я памятую только о том, что во время первого же серьезного поражения мы можем все это потерять, – совершенно не воспринял его пиратский пассаж фельдмаршал. – Все эти картины, иконы, изумруды, сотни всевозможных золотых украшений, стоимость каждого из которых значительно превосходит стоимость самого золота.

– То есть хотите сказать, что все ваши сокровища следует как можно быстрее переправить в Германию?

– Иначе не затевал бы с вами этого разговора.

Шмидт рассеянно как-то кивал головой, понимая, что «пиратский абордаж» его в самом деле не удался. С этой минуты он остается наедине с «сокровищами фельдмаршала», не имея в союзниках их реального обладателя.

– Когда, куда и каким образом вы намерены переправлять эти драгоценности?

– Дату мы определим. Пока же следует сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, барон, приумножить.

– Пребывая здесь, в песках?

– Ваша команда, – не отреагировал на его замечание Роммель, – будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и, как минимум, умеющие отличить золото от надраенной медяшки.

– Что весьма существенно, – изобразил некое подобие улыбки фон Шмидт, – поскольку сам я различаю их с огромным трудом. С огромнейшим трудом, господин фельдмаршал!..

– Сначала, – проигнорировал его стенания Роммель, – будем переправлять отдельными партиями, «с корабельной оказией», старинные картины, статуэтки и прочие безделушки…

4

Октябрь 1943 года. Средиземное море.

Африканский конвой Роммеля.

Борт линкора «Барбаросса»

…Когда радист вновь сообщил командору, что конвой вот-вот может оказаться в эпицентре урагана, тот, как всегда, внимательно осмотрел горизонт и самонадеянно проворчал: «Опять эти гадалки из метеостанции лгут!»

– А если не лгут?.. – встревожено усомнился фон Шмидт, успев подняться на ходовой мостик.

– Да что они смыслят в морском климате, эти береговые лабораторные крысы?! Для того чтобы понимать море, нужно «слушать» его сердцем, как это делают по-настоящему опытные моряки. Точно так же, как опытные летчики «слушают» и понимают небо.

– И все же я поостерегся бы вон тех багрово-черных тучек, которые сгущаются где-то в районе тунисских берегов.

В бинокль командор внимательно осмотрел горизонт, открывавшийся им на северо-западе, по левому борту корабля, пожал плечами, перевел взгляд прямо по курсу, а затем снова навел бинокль в сторону Туниса.

– Похоже, что это в районе мыса Эт-Тиб, – вынужден был он наконец признать правоту фон Шмидта. – Большинство штормов, терзающих в эту пору года Сицилийский пролив, зарождаются именно там, над мысом Эт-Тиб и Тунисским заливом. Не зря же местные рыбаки называют эти шторма «Карфагенским проклятием» – вроде бы и не очень свирепые, но бесконечно долгие, а потому изматывающие.

– Вам виднее, командор: «карфагенским» – так «карфагенским». Признаюсь, что моя сугубо сухопутная душа привыкла прислушиваться не столько к морю, сколько к приказам командования; не имеет значения – морского или сухопутного. Кстати, не меньший грозовой фронт формируется и вон там, у северного прибрежья Сицилии.

– Точнее, в районе Эгадских островов, – и на сей раз вынужден был признать его правоту командор, и лишь после этого, немного поразмыслив, приказал рулевому изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.

Шмидт, основательно изучивший перед выходом конвоя в море всю карту маршрута и его возможные угрозы, прекрасно понимал: приближение ко всемирному гнездовью мафиози тоже небезопасно. И не потому, что здесь по-прежнему промышляли местные пираты; куда опаснее было то, что в любое время в проливе можно было напороться на рейдирующие между Мальтой и Сицилией английские субмарины. Однако и эту опасность Аугштайн счел слишком нереальной, чтобы тревожиться за судьбу конвоя.

И вообще, чем больше оберштурмбаннфюрер фон Шмидт узнавал этого «моремана», тем больше утверждался в мысли, что линкор «Барбаросса», умудрившийся за всю войну не получить в борт ни одного осколка, выживает не благодаря мудрости и опыту своего командира, а вопреки его безалаберности; по воле некоего небесного заступника.

То же самое происходило и сегодня. Приняв чуть южнее от курса, конвой умудрился проскочить штормовой фронт между двумя его мощными порывами и таким образом оказался лишь под слабым восточным крылом.

– А вот теперь мы двинемся строго на север, – азартно молвил командор, осмотрев в бинокль мощный, от моря до небес, вал из туч и волн, отходящий все дальше и дальше, к берегам Туниса. – По лезвию стихии, как по лезвию судьбы…

– Вы правы, отныне все мы, кто причастен к этой операции, будем ходить по лезвию собственной судьбы.

– Как всегда, преувеличиваете и обостряете, оберштурмбаннфюрер, – привычно прохрипел Аугштайн, однако тут же оторвался от бинокля и с удивлением взглянул на эсэсовца.

– Понимаю, самое время спуститься к себе, освежить продрогшие кости, – не стал вдаваться в подробности фон Шмидт.

Тем не менее, забросив на голову капюшон прорезиненного плаща, он еще какое-то время стоял на корме корабля под защитой орудийной рубки и всматривался в черноту горизонта. То, что происходило сейчас между морем и небесами, напоминало бурлящий вулканический кратер, извергающий клубы дыма и пепла. И редкие молнии, прорезающие горизонт где-то у восточной оконечности Сицилии, лишь дополняли эту картину.

От качки фон Шмидта основательно замутило, и самое время было прислушаться к словам пробиравшегося мимо него флотского унтер-офицера, посоветовавшего уйти в каюту и принять горизонтальное положение.

– Или же остаться в вертикальном, – огрызнулся фон Шмидт, – но только вниз головой.

– Такое тоже случалось, господин оберштурмбаннфюрер, – невозмутимо заверил его унтер-офицер. – Уж поверьте старому моряку.

Барон и сам понимал, что надо бы укрыться в каюте, поскольку пребывание на палубе все равно не имеет смысла. И все же продолжал оставаться там, твердо решив, что, коль уж этот, как его называли моряки, «сухопутный позор» должен случиться, пусть случается здесь, а не в каюте, где к тому же обитал подполковник Крон. Линкор явно не был рассчитан на такое количество «пассажиров», а потому с мечтой об отдельной каюте фон Шмидту сразу же пришлось распрощаться.

С того времени, когда Шмидт получил повышение в чине и был назначен командиром охранного отряда, мысли его все чаще начинались с той точки отсчета, которой он раньше попросту опасался, дабы не дразнить рок: «Вот закончится война…» Но теперь, когда он оказался причастным к появлению сокровищ Роммеля, это загадывание на будущее становилось все более тревожным.

Шмидт действительно не мог понять, как произошло, что командиром отряда «африканских конквистадоров» Роммель назначил именно его. Кажется, это случилось на следующий же день после того, как Лису Пустыни был присвоен чин фельдмаршала. Во всяком случае, сразу же после отлета из Тобрука фельдмаршала Кессельринга, «короновавшего» Роммеля фельдмаршальским жезлом.

– Послушай, Шмидт, – на «ты» Роммель обращался к нему еще с тех пор, когда барон служил в его бронетанковой дивизии-«призраке» и прославился во время прорыва французских укреплений в районе Камбре, у северо-западных отрогов Арденн. Они рвались тогда к Английскому каналу, и генерал Роммель старался замечать и награждать каждого офицера, который проявлял хоть какую-то долю храбрости и находчивости, постепенно превращая свои части, а вскоре и всю дивизию в «легион храбрецов». – Как оказалось, мы с нашими победами, никому в этих песках не нужны.

– Не может такого быть, господин фельдмаршал. Мы ведь сражаемся здесь по воле фюрера и по приказу командования.

– Относительно «воли фюрера» высказываться не решусь, а вот что касается верховного главнокомандования, то ему на нас попросту наплевать.

До этого Шмидту приходилось видеть Эрвина Роммеля в самых невероятных ситуациях. В сражении под Бенгази генерал едва не погиб от разорвавшегося в нескольких метрах от него снаряда, посланного из подбитого английского танка, экипаж которого, как предполагали, то ли погиб, то ли оставил горящую машину. Именно после этого случая, когда оказавшийся рядом командир батальона капитан фон Шмидт помог Роммелю выбраться из песчаной могилы, генерал узнал его, вспомнил и сделал своим порученцем.

Впрочем, на этом их совместные приключения не завершились. Под Бир-Хакеймом оба они чуть не задохнулись от жары и безводия в заблудившемся в пустыне бронетранспортере. Ночь, которую они провели у подножия дюны, в этом железном гробу, сама по себе показалась фон Шмидту ужасной. А под утро, придя в себя, они обнаружили, что находятся буквально в километре от разбивавшей свой лагерь колонны англичан, которые и не заметили-то их благодаря барханам[4].

Шмидт до сих пор уверен, что спаслись они тем утром только чудом: двигатель бронетранспортера, который с вечера, казалось, заглох навсегда, утром неожиданно завелся, повергнув в изумление даже своего водителя.

Видел он Роммеля и под Тобруком, когда все, что могло лязгать гусеницами и двигать колесами, оказалось без горючего. Да к тому же генштабисты Кессельринга отобрали у них единственный по-настоящему боеспособный авиаполк прикрытия, который понадобился где-то в районе Греции…

…То есть они достаточно много пережили вместе, и барону было с чем сравнивать. Вот почему теперь фон Шмидт с полным правом мог сказать себе, что никогда еще Роммель не выглядел столь озлобленным на всех вокруг, и самого себя в том числе, как в эти минуты.

– Война так не делается, барон! Нас бросили сюда на растерзание шакалам. Армия – только тогда армия, когда она знает, что от нее требуют побед. Да-да, только побед, даже если с военной точки зрения эти победы невозможны.

– Причем чаще всего – когда они в самом деле невозможны, – въедливо обронил фон Шмидт.

– От нас же требуют, чтобы мы всего лишь имитировали сражения. И это – с противником, для которого Северная Африка сейчас главный фронт.

Фон Шмидт не мог не согласиться, что Роммель прав. Однако понимал, что у берлинского командования не было ни тыловых резервов, ни свободных частей, которые оно могло снять с русского фронта. Причем в таких количествах, которые позволили бы Лису Пустыни преломить ход событий в Африке. Но, вместо того чтобы с солдатской прямотой напомнить об этом Роммелю, он с той же прямотой, смахивающей на проявление идиотизма, поинтересовался:

– Чем я способен помочь вам, господин фельдмаршал? Что мне приказано будет предпринять?

Однако Роммель уже не слушал его. Он подошел к окну, из которого веяло не прохладой, а жаром Ливийской пустыни, и придирчиво осмотрел небольшой участок опустевшего аэродрома, чуть в сторонке от которого пролегала расплавленная лента приморского шоссе. В эти минуты фельдмаршал не хотел выслушивать мнение кого бы то ни было, поскольку слушать желал только самого себя.

– Я возмущен действиями генштаба. Эти штабные изверги отняли и продолжают отнимать у нас последние резервы. Они лишили нас прикрытия с воздуха, к тому же постоянно отказывают в каких-либо подкреплениях, бросая свежие дивизии не туда, где Германию ждет военный триумф, а туда, где никакие подкрепления уже не спасут ее воинского престижа.

– Так доложите об этом фюреру, – не удержался барон, советуя командующему то единственное, что только имело смысл советовать ему, стоя посреди жестокой, безучастной Ливийской пустыни.

– Они отняли у нас все, что могли, – по существу, никак не отреагировал фельдмаршал на мудрый совет офицера. – Они предали нас и бросили в пустыне на произвол судьбы, на истребление. Причем я говорю все это, барон, имея в виду не происки предателей, а действия своего верховного командования, которому все еще по-прежнему верю.

– Командование – это всего лишь великосветское тыловое дерь-рьмо, – только и мог пробормотать фон Шмидт, исключительно из чувства солидарности с фельдмаршалом. – И мой вам совет: изложите все это фюреру. Письменно. В личном послании. Причем сделайте это немедленно.

– Своими рапортами я ничего не добьюсь.

– Как минимум, добьетесь вызова в ставку фюрера, где во время личной встречи попытаетесь убедить его в своей правоте.

– Максимум, чего я добьюсь – это гнева всего командования и репутации доносителя, – угрюмо заключил фельдмаршал, давая понять, что дальнейший разговор на эту тему бессмыслен.

5

Звездная ночь Сардинии окончательно усмирила остатки шторма, и на море снизошла насыщенная свежестью южная благодать.

Фон Шмидт понимал, что вслед за ней, утром, над караваном появятся звенья английских или американских штурмовиков, тем не менее воспрянул духом. И даже позволил себе отчитать совершенно измотанного штормом ефрейтора-эсэсовца, поднявшегося откуда-то из чрева линкора, словно из склепа, и теперь устроившегося на каком-то ящике у подножия мачты.

– Я всего лишь второй раз в жизни плыву на корабле, – оправдывался штурмманн (ефрейтор) СС, мучительно сдерживаясь, чтобы не вырвать прямо в присутствии оберштурмбаннфюрера. – К тому же предупреждал командование, что мое предыдущее плаванье проходило очень тяжело.

– И что изрек по этому поводу твой командир?

– Заверил, что для утопленника я вполне сгожусь.

Барон придирчиво осмотрел штурмманна с ног до головы, будто и в самом деле пытался определить степень его готовности перевоплотиться в утопленника…

– Вот это оно и есть, настоящее тыловое дерь-рьмо, – благодушно проворчал он, явно имея в виду не столько командира СС-ефрейтора и его послештормовые экзальтации, сколько усеянное звездами небо, убаюкивающую черноту моря, корабль и все прочее, что составляло понятие «этот мир». И никто в «этом мире» не смог бы истолковать, какой именно смысл пытался вложить сейчас в это далеко не аристократическое словцо барон фон Шмидт. – Человек – дерь-рьмо, море – дерь-рьмо, все вокруг – окопное или тыловое, но… дерь-рьмо!

Спросив на всякий случай фамилию ефрейтора, оберштурмбаннфюрер записал ее в блокнотик и отправился к себе в каюту. Он с удовольствием прилег бы там, если бы не присутствие подполковника Крона. Барон не то чтобы невзлюбил этого человека – для него невыносимым было ощущение самой близости вермахтовца. Полное невосприятие этого неврастеника, по-шутовски подергивавшего при разговоре правым плечом, давало знать о себе уже с расстояния в десять шагов.

– Кажется, все улеглось? – устало спросил тем временем подполковник.

Едва линкор отошел от пирса, как он забрался в свою «усыпальницу» и лишь изредка поднимался на палубу, чтобы хоть немного отдышаться. Шторм воздействовал на него так же губительно, как и само его, Крона, присутствие – на оберштурмбаннфюрера.

– Вы все проспали, подполковник. Мы уже давно лежим на дне.

– Несколько раз мною овладевало именно такое ощущение. Причем с каждым часом он становится все более реалистичным.

– Не наблюдаю истинно германского духа, подполковник. Море, корабль, контейнеры… – все это дерь-рьмо. Истинно германский дух – вот то единственное, что стоит внимания и уважения.

Крон тяжело вздохнул и нервно поерзал в своем лежбище.

– Как только высадимся в Генуе, следует затребовать подкрепления.

– Зачем? Нас и так слишком много. Слишком… много. Кстати, не изволите ли продиктовать мне список ваших солдат? Кажется, вы утверждали, господин Крон, что знаете их и помните поименно.

– С этим можно было бы подождать и до утра, – простонал подполковник, словно от зубной боли.

– Предпочел бы сейчас и немедленно, – приказным тоном объявил оберштурмбаннфюрер.

– Делать вам нечего, – проворчал Крон. Тем не менее тут же начал называть фамилии.

Переписав их в свой блокнотик, оберштурмбаннфюрер быстро перенес туда и список эсэсовцев. Обнаружив, что забыл фамилию оставшегося на палубе ефрейтора, фон Шмидт вдруг открыл для себя, что очень скоро ему понадобится знать не только имена всех принимавших участие в доставке сокровищ в Европу, но и все, что только можно, – о самих этих людях. И твердо решил, что утром потребует от командора предоставить списки экипажей всех четырех кораблей.

– Простите мое любопытство, подполковник, но в офицерском клубе в Тунисе вас именовали «дантистом». Довоенная профессия?

– Какая еще профессия? – неохотно отмахнулся Крон.

– Не родственник ли вы того самого Крона, который стал творцом знамени Третьего рейха?[5]

– Именно потому, что этот «краснознаменщик» был дантистом, меня тоже принимают за его коллегу.

– Флаг рейха – из рук дантиста! – брезгливо процедил барон. – Вот оно – великосветское дерь-рьмо! Кстати, у вас, подполковник, нет желания повернуть «Барбароссу» к берегам Сардинии и спрятать наши контейнеры где-нибудь в прибрежной отмели?

– Не дают покоя лавры предводителя пиратов Генри Моргана? – съязвил Крон. – Что вы предлагаете: захватить корабль? Оставить службу рейху и обречь себя на пиратскую судьбу?

– А почему бы и не рискнуть? Мы захватываем корабль. Меняем курс. Высаживаемся на пустынном берегу Сардинии, прячем золото, а сами скрываемся в горных районах острова. До тех времен, когда можно будет воспользоваться своими сокровищами.

– У меня есть только одно желание: в точности выполнить приказ фельдмаршала Роммеля. И я не желаю вести на эту тему никаких других разговоров.

– Сокровища фельдмаршала – все то же великосветское дерь-рьмо! – примирительно согласился фон Шмидт и, прихватив из своих собственных «сокровищ» бутылку французского вина, отправился в кают-компанию, бросив уже с проема двери: – Все, что только что было молвлено мною, следует воспринимать в качестве проверки на лояльность.

Блеск золота, конечно же, возбуждал его. Но еще больше возбуждало и тревожило предчувствие того, что он может уйти на дно вместе со всеми африканскими сокровищами. Уйти на дно самому – с этим он еще мог смириться. Но лечь на ил вместе со сказочными богатствами – казалось адской несправедливостью.

А тем временем тревога нарастала. Шмидт не мог простить Гиммлеру его легкомыслия. В свое время он предложил рейхсфюреру СС не рисковать. К чему морской караван? Троих солдат вполне достаточно, чтобы упрятать сокровища в укромном местечке африканского мыса Эт-Тиба, от которого до итальянской Сицилии рукой подать. Причем упрятать так, чтобы следы сокровищ потерял даже Роммель. Вот именно, даже Роммель. Хотя фон Шмидту порой казалось, что сам фельдмаршал совершенно безразличен к судьбе своих сокровищ. Как, впрочем, и к самим сокровищам.

Лис Пустыни явно относился к тем, кого следовало считать романтиком войны. Правда, в данном случае это нужно было причислять скорее к недостаткам, нежели к достоинствам, поскольку лучше уж фельдмаршал был бы «романтиком сокровищ». По крайней мере, тогда он серьезнее относился бы к той опасной операции, которую поручил ему, Шмидту. А главное, тогда с фельдмаршалом можно было бы по-деловому обсудить их дальнейшее сотрудничество. Пока же оберштурмбаннфюрер чувствовал себя цепным псом, приставленным охранять чужие сокровища. Однако все его естество восставало против столь жалкой роли. А тут еще этот тупица Гиммлер…

На подъезде к порту, в районе Хальк-Эль-Уэда, он, фон Шмидт, со своими эсэсовцами мог увести грузовик в район мыса и припрятать часть сокровищ в отрогах Тунисского хребта. Но Гиммлер упорно настаивал на том, чтобы тащиться с сокровищами через все Средиземное море, затем пробиваться к Альпам, дабы в конечном итоге припрятать их в районе ставки фюрера «Бергхоф».

Барон даже не счел необходимым вникать в детали этого плана, настолько он показался ему легкомысленным. Он прекрасно понимал: пока этот поход завершится, об операции «Бристольская дева» будет знать половина Германии. Неужели рейхсфюрер не способен был осознать этого? И вообще, кто так относится к сохранению сокровищ?!

6

Роммель, – вновь мысленно перенесся фон Шмидт в Ливийскую пустыню, в ставку командующего, – выставил появившегося в дверях с какой-то депешей в руке адъютанта, прошелся по своему, насыщенному песочной пылью шатровому кабинету и неожиданно извлек хранящуюся у него в шкафу, в небольшой бадье с водой, бутылку пива. «Фельдмаршальский бульк-орден», – так это именовалось в окружении Эрвина Роммеля, где точно знали, что, если не самой высокой, то, по крайней мере, самой искренней наградой, которой можно удостоиться от командующего, является очередная извлеченная из бадьи бутылка трофейного пива.

– Никаких особых познаний в ювелирной области от вас, фон Шмидт, и не требуется. Для этого существуют специалисты, которые обязательно будут прикомандированы к вашему морскому конвою. А пока же для меня важно знать: вы, лично вы, готовы выполнить мой приказ?

– Поскольку это… приказ, – едва заметно передернул плечами оберштурмбаннфюрер. – А я – все еще солдат. Правда, в вашем прямом подчинении я не нахожусь, поскольку после вступления в ряды СС являюсь офицером службы безопасности. Но в сложившихся условиях…

– Следует помнить, что речь идет об особом приказе, связанном с выполнением задания исключительной важности. Поэтому-то и спрашиваю: вы, подполковник войск СС, готовы выполнить этот приказ любой ценой и самым надлежащим образом?

– Поскольку это приказ, – словно бы заклинило старого служаку фон Шмидта.

– Был бы здесь Отто Скорцени, – не воспринял его состояния командующий Африканским корпусом вермахта, – или кто-либо из его людей, выпускников известной вам Фридентальской разведывательно-диверсионной школы, я, сами понимаете, обратился бы к ним.

Барон воспринял эти слова, как удар ниже пояса. Оказывается, что из-за необходимости поручить кому-то выполнение особо важного задания к нему обращаются только потому, что рядом нет Скорцени или кого-либо из его диверсантов! Но, с другой стороны, разве не сам он продемонстрировал фельдмаршалу какую-то странную неуверенность?

Шмидт внутренне встряхнулся, стал по стойке «смирно» и натужно, словно пытался взвалить на спину некую тяжесть, прокряхтел:

– Так точно, господин фельдмаршал. Ваш приказ готов выполнить самым надлежащим образом.

– Вот теперь вижу, что передо мной оберштурмбаннфюрер СС, а не вермахтовский интендант. Иное дело, что на какое-то время вам нужно будет перевоплотиться в интенданта, но что поделаешь?..

– Извините, господин фельдмаршал, я – боевой офицер СС, и к тыловой службе…

– Не утруждайтесь, барон, знаю. – Он вручил фон Шмидту причитающийся ему «бульк-орден» и прошелся по просторному шатру. – Потому и считаю, что от вас мы смеем ожидать кое-чего поважнее, нежели обычной армейской исполнительности. Например, исключительной бдительности и столь же исключительной преданности.

– В этом можете не сомневаться, господин фельдмаршал.

– Только речь идет не о преданности сокровищам и пиву, а о преданности лично мне. Иначе мы попросту не сможем выполнить то, что задумали.

– В моем чувстве долга вы не разочаруетесь, но…

– А при чем здесь ваше «но»? – резко парировал фельдмаршал, напоминая фон Шмидту, что терпеть не может, когда подчиненные произносят это свое «но».

– Очень важно знать, кто именно поддерживает нас в Германии. Из самых высокопоставленных чинов, естественно. Иначе самим нам сокровища не переправить, не спрятать, не сберечь. Даже если удастся прорваться с ними через заслоны англо-американских рейдеров, под вой штурмовиков, по партизанским тропам Северной Италии…

– Справедливо, барон, справедливо. – Роммель откупорил свою бутылку и разлил пиво по двум кружкам, одну из которых тут же протянул своему собеседнику. Этим он дал понять, что врученный ему ранее «бульк-орден» оберштурмбаннфюрер может взять с собой, утолив перед этим жажду из кружки.

Теперь он вел себя со Шмидтом не как с подчиненным, а как с единомышленником. А главное, ему понравился практицизм, с которым барон подходит к их, теперь уже общему, делу. Вот только самого барона настораживало, что фельдмаршал слишком уж долго держит паузу.

– Я так понимаю, что ни Гиммлер, ни Кальтенбруннер, ни Борман…

– Только не Борман, – поморщился командующий Африканским корпусом. – Терпеть не могу этого слюнтяя, даже несмотря на то, что он стоит во главе партии.

– Кто же тогда?

Лис Пустыни растерянно промолчал. Он вообще не ожидал подобных вопросов, полагая, что его, Роммеля, «героя нации», высокого покровительства для барона окажется вполне достаточно.

«А ведь в Берлине в этом деле покровителя у него нет! – с удивлением открыл для себя фон Шмидт. – Фельдмаршал, наивная его душа, просто отдает эти сокровища рейху, не задумываясь над тем, в чьи конкретно руки они попадут, кому в итоге достанутся».

– В таком случае, господин фельдмаршал, следует подумать не только над тем, кому мы можем довериться во время прохождения операции, но и кого следует напрочь исключить, а кого – столь же решительно опасаться.

– Хотел бы напомнить, барон, что перед вами – командующий экспедиционным корпусом, а не главарь сицилийский мафии, – помрачнел Роммель. – И мне крайне неприятно заниматься всем тем, о чем вы только что говорили.

Шмидт не сомневался, что фельдмаршал искренен с ним, однако эта его искренность лишь усугубляла сложность положения. Налаживать связи в верхних эшелонах власти, так или иначе, придется ему, Роммелю. Осуществлять общее руководство операцией тоже способен только он. И наплевать, кем он будет чувствовать себя при этом: главарем мафии или пиратствующим капитаном какого-нибудь шлюпа.

– За сокровищами начнется охота сразу же, как только они будут доставлены в порт, для погрузки. А возможно, и раньше. Причем бригады охотников станут формироваться чуть ли не во всех столицах мира. И не думаю, что прибытие конвоя в Германию само по себе обезопасит нас с вами; скорее наоборот: в самом Берлине неминуемо найдутся люди, которые захотят избавиться от нас, как от нежелательных претендентов на часть сокровищ или, по крайне мере, от нежелательных свидетелей.

– Над таким исходом операции стоит поразмыслить, – угрюмо согласился фельдмаршал, заставив фон Шмидта еще раз задуматься над тем, в какую опасную игру втравливает его этот безвольный человек.

Вода в бадье слишком плохо охлаждала пиво, и Шмидту оно показалось мыльно-горьковатым на вкус. Тем не менее оба офицера срывали губами его желтоватую пену, как лепестки с цветков райского блаженства.

– Подобрать команду вам поможет лейтенант Кремпке, – возобновил их разговор Роммель.

– Почему именно он?

– Специалист. Сын ювелира и его же ученик.

– Даже предположить не мог, что сыны ювелиров тоже «умудряются» попадать в действующую армию, да к тому же – в «африканскую».

– Не удивляйтесь, если хорошо поискать, мы найдем у себя даже двоюродного племянника английского короля. Вас это в самом деле поражает?

– Уже нет, – сладострастно употребил барон очередную порцию почти священного – в условиях этой безводной пустыни – напитка. – Мало того, я никогда не сомневался, что все ювелиры – великосветское дерь-рьмо; до той поры, естественно, пока их не превращают в дерь-рьмо окопное. Как, впрочем, и племянники королей. Однако лейтенанта этого, «ювелирного», из-под пуль следовало бы изъять, причем сделать это надо немедленно.

– Уже изъят, – охотно заверил фельдмаршал, причем в устах его это прозвучало, как в устах обывателя традиционное: «Обижаешь! Мы в этой жизни тоже кое-что смыслим».

– В нашей с вами ситуации простительнее было бы потерять половину дивизии, нежели одного такого специалиста.

– И мы ни в коем случае не потеряем его, оберштурмбаннфюрер.

* * *

Опустошив в сумеречном одиночестве каюты половину бутылки, барон так и уснул в кресле беспечным сном разбогатевшего в мечтаниях нищего. И снился оберштурмбаннфюреру тот же навязчивый шизоидный сон, который преследовал его вот уже в течение нескольких ночей: он обнаруживает себя на огромной груде сокровищ, которые медленно, но неотвратимо, словно убийственная трясина, засасывают его, угрожая погубить в своих недрах.

Барон терпеть не мог ни снов, которые обычно именовал «потусторонним бредом», ни их толкователей, тем не менее этот «потусторонний бред» почему-то казался ему по-настоящему зловещим.

Проснулся же фон Шмидт уже в те минуты, когда загрохотали зенитные орудия, а все пространство над кораблем стало изрыгать рев авиационных моторов.

«А ведь ты никогда не простишь себе того, что, доставив в Европу невиданные сокровища, так и вернешься с войны разорившимся аристократом, не имеющим за душой ничего, кроме трех орденов и двух нашивок за ранение», – молвил себе барон, вновь принимаясь за бутылку прекрасного вина.

Несмотря на налет вражеской авиации, оставлять свою каюту оберштурмбаннфюрер не торопился. К чему суетиться? Все равно более защищенного места на этом «летучем голландце» ему не найти. Да и на палубе с его пистолетом тоже делать нечего. Так стоит ли напрашиваться на третью нашивку о ранении?

– В этот раз налетали не англичане, а американцы, – презрительно сплюнул себе под ноги командор, когда налет был завершен и фон Шмидт все же явил команде свой синюшно-бледный лик.

– Вы уверены в этом? – спросил барон только для того, чтобы как-то отреагировать на слова старшего по чину.

– Как в самом себе. Отчетливо видел их бомбардировщики.

– Впрочем, какое это имеет значение: кто именно нас пытался угробить: «темпесты», «спитфайтеры»[6] или что-то там из летающего арсенала англичан? – проворчал барон.

– Все выглядит намного сложнее. Появление американцев может означать, что и они тоже знают об операции «Бристольская дева».

– Откуда им знать об этой операции? И потом, насколько мне известно, пилотов награждают за потопленные корабли, а не за содержимое их трюмов.

– И за содержимое – тоже, – не сдавался командор. – Слишком уж наша операция необычна, чтобы противник даже не догадывался о ней. Немалый куш достанется тому, кто раскроет тайну «Африканского конвоя Роммеля», поэтому-то разведки не дремлют.

– Просто пилоты увидели германские корабли и устроили нам классическую «ужиную охоту».

– А предчувствие почему-то подсказывает, что после войны америкашки начнут путаться у нас, хранителей сокровищ фельдмаршала, под ногами, конкурируя в этом не только с англичанами, но и с французами, итальяшками, и даже с русскими.

– Ну, русские-то здесь при чем?

– При сокровищах, при чем же еще?

Офицеры молча обшарили биноклями все видимое пространство вокруг конвоя, и лишь после этого фон Шмидт изрек:

– Мало нам англичан, так еще и янки эти чертовые, с их «темпестами» и «спитфайтерами»!.. Полное тыловое дерь-рьмо!

7

Небо над конвоем давно опустело, а корабельные зенитчики все еще нервно подергивали орудийными и пулеметными стволами, буквально прощупывая ими поднебесные окрестности, которые в любую минуту могли породить новую волну штурмовиков.

– Теперь все понятно: это еще там, в Тунисе, сработала английская разведка, – сплевывал командор сгустки жевательного табака. – Иначе как объяснить, что авиация союзников преследует нас от самого мыса Карбонара? Можно подумать, что, кроме нашего конвоя, ни на море, ни на суше у англичан не осталось ни одной достойной мишени.

– И все же каждая миля приближает нас к Генуе, – мечтательно произнес фон Шмидт, осматривая проплывавший мимо борта линкора какой-то крохотный скалистый островок.

– Мне почему-то кажется, что она приближает нас к небесам.

Барону было понятно настроение командора. Ведущий эсминец ушел на дно еще у южной оконечности Сардинии. Замыкающий бежал к берегам Таскании, уводя за собой английскую подводную лодку. И кто знает, удалось ли ему уцелеть? Сам «Барбаросса» получил две бортовые пробоины и несколько палубных повреждений. Двенадцать моряков и часть солдат охраны погибли или же были ранены. Не лучше обстояли дела и на линкоре «Рюген».

– Впереди, справа по курсу, в двадцати милях – остров Эльба! – доложили командору по переговорному устройству.

– Французов это, возможно, обрадовало бы, – зло сплюнул Аугштайн. – А нам нужно продержаться до темноты. – Он почти с ненавистью взглянул на зависшее справа по борту непогрешимо беззаботное солнце и, нервно сжав кулаки, прошелся по мостику. – Второго такого налета мы попросту не выдержим.

– Но его может и не последовать. Дело идет к вечеру.

– Они не успокоятся, пока не убедятся, что от нашего конвоя остались только спасательные круги на водных воронках. На всякий случай будем держаться поближе к берегам Корсики, чтобы спасти хотя бы команду.

Барон спустился в свою каюту и, воспользовавшись тем, что шторм стал постепенно угасать, тут же уснул. Снилась ему бесконечная каменистая пустыня, которой он обрел, теряя последние силы, падая, поднимаясь и снова падая. Во время одного из таких падений он и проснулся. Поняв, что мог проспать нечто очень важное в определении судьбы сокровищ, корабля и собственной судьбы, фон Шмидт тут же оставил каюту со все еще похрапывающим подполковником Кроном и по трапу метнулся наверх.

Понадобилось какое-то время, чтобы он понял, что солнце еще не зашло, а в предвечерье своем всего лишь скрылось за тучами; ну а за сумерки он принял дымку – все еще прогретую дневным теплом, однако слишком уж пресыщенную влагой.

– …Слева по борту вот-вот откроется корсиканский мыс Корс, – обратился к нему командор таким будничным тоном, словно оберштурмбаннфюрер никуда не отлучался. – Если англичане угомонятся, к ночи мы сможем подойти к островному берегу и подремонтироваться.

– У нас нет для этого времени, – резко возразил Шмидт. – Ночь должна быть использована для перехода к Генуе.

– В таком случае следовало позаботиться о прикрытии с воздуха, оберштурмбаннфюрер! – вспылил командор. – Как вы могли отправлять такой груз, не позаботившись ни о субмарине, которая вышла бы нам навстречу и отгоняла английские подлодки, ни о парочке истребителей, которые встретили бы нас хотя бы здесь, у Тосканского архипелага?

– Позволю себе заметить, командор, что я не распоряжаюсь ни подводным флотом, ни люфтваффе, – незло огрызнулся фон Шмидт. – И вообще, все, что здесь происходит, – это всего лишь великосветское дерь-рьмо. Подводный флот и люфтваффе – тоже дерь-рьмо. Эту ночь мы еще продержимся, а на рассвете вызовем суда поддержки и авиацию.

Он хотел добавить еще что-то, но в эту минуту взвыла корабельная сирена, и командору вновь пришлось объявлять воздушную тревогу. Наблюдатели доложили, что с юго-запада подходят два звена штурмовиков.

– Еще полчаса ада, – молитвенно взглянул на небо командор, – и дно морское откроет перед нами райские врата свои.

Он оказался прав, английские пилоты действительно устроили им настоящий ад. Были мгновения, когда не привыкшему к морским боям оберштурмбаннфюреру хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось, пусть даже вознесением на небеса через морское дно. Мысленно он уже поклялся, что никогда больше нога его не ступит ни на один корабль. Вот только удастся ли эту клятву осуществить?

Тем временем ничего не менялось: корабль все еще оставался между дном и поднебесьем, а британские пилоты, потеряв одну машину сбитой, вели себя еще более нагло.

В последнем сообщении, которое поступило с борта «Рюгена», говорилось: «Получил множественные повреждения. Теряю плавучесть. Разрешите уйти в сторону материка». И командору ничего не оставалось делать, как ответить: «Разрешаю. Позаботьтесь о команде».

А еще через несколько минут «Рюген» скрылся за каким-то необитаемым скалистым островком.

Сам же «Барбаросса» продолжал идти на север-запад, стараясь поскорее приблизиться к спасительному мысу Корс. Когда появившиеся в небе два германских истребителя приняли огонь на себя и распугали англичан, линкор уже еле держался на плаву. Его аварийные насосы работали, как захлебывающиеся легкие утопающего.

– Мы-то со своим золотом-серебром, командор, и на мели с пробоинами продержимся. Но если волны начнут омывать полотна великих мастеров, покоящиеся в трюмах «Рюгена»…

– Это будет оправдано обстоятельствами. Достаточно прочесть мой бортовой журнал…

– Гиммлер бортовыми журналами не интересуется.

– На сей раз – придется.

– Вот только рейхсфюрер вряд ли догадывается об их существовании. Другое дело, что, узнав о наших потерях на ниве культурных ценностей, Гиммлер вместо одного из погибших полотен захочет пришпилить к стенке своей виллы меня, – мрачно подводил итоги этой схватки оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, при всей своей осторожности умудрившийся получить легкое осколочное ранение в предплечье, – в этом можно не сомневаться. И самое страшное, что он будет прав.

– Сейчас не время предаваться философствованьям. Лучше думайте, как поступим с грузом, господин оберштурмбаннфюрер. До Генуи мы теперь не дойдем – это уж точно. Оставлять сокровища на корабле тоже опасно: если мы продержимся эту ночь на плаву, утром англичане нас добьют. Выход один – выгружать контейнеры на корсиканском берегу, в какой-нибудь укромной бухточке.

– Что тоже крайне опасно. Насколько мне известно, на Корсике сейчас партизанят и «деголлисты»[7], и местные сепаратисты. Уж они-то обрадуются. О рыбаках тоже забывать не стоит.

– Однако приставать к итальянскому берегу, где-нибудь в этом районе… – принялся тыкать пальцами в карту Италии, сначала в районе острова Капрая, затем в побережье Аппенинского полуострова, между городами Вентурина и Сан-Винченцо, – не просто опасно, но убийственно. Возвращаться к Сардинии, чтобы искать убежища где-то там, – слишком поздно.

– Судя по всему, мы опять оказались в дерь-рьме, – благодушно и самоуспокоительно констатировал фон Шмидт. Однако командора ответ не удовлетворил. Он чувствовал свою ответственность за груз, а посему требовал решения.

– С Берлином, а тем более – с «Вольфшанце», где может находиться сейчас Гиммлер, нам не связаться, – напомнил он барону. – С фельдмаршалом, воюющим где-то в пустыне, – тем более. Да и какой в этом смысл, что он может посоветовать и каким образом поддержать?

Шмидт прошелся по слегка накрененной – от перебора воды в отсеках – палубе и, вцепившись в поручни, несколько минут напряженно вглядывался в видневшуюся вдалеке гряду подводных скал.

– На чем мы сможем доставить наши контейнеры туда, в проходы между скал?

– Для баркаса они слишком тяжелы. Но море спокойное. Можем поставить их на плот, в основание которого будут подведены два баркаса. Словом, я прикажу соорудить плот.

– Штурман обязан будет очень точно обозначить на карте места, в которых мы осуществим погружение контейнеров. А припрячем мы их в разных местах, сориентировавшись по скалам.

– Только не у подножия самих скал – слишком приметные ориентиры, – посоветовал командор. – К тому же к ним легко можно будет подступиться.

– Тоже верно. Хотя, позволю себе заметить, подвели вы меня, командор. Линкор! Конвой! На что я полагался? Это не корабли, это обычное флотское дерь-рьмо!

– Ваши великосветские манеры, барон, общеизвестны, – сдержанно парировал командор, смачно сплевывая себе под ноги сгусток жевательного табака. – Следует ли демонстрировать их при каждом удобном случае?

* * *

…Вспоминать подробности всей той ночной операции по затоплению сокровищ у какого-то скального островка оберштурмбаннфюреру не хотелось. Тем более что сама ночь в памяти осталась «ночью сплошных кошмаров». Началось с того, что один из контейнеров матросы чуть было не уронили за борт еще во время погрузки на плот; хорошо еще, что эти огромные «сундуки» были соединены друг с другом тросами. Затем плот едва не подорвался на всплывшей у места захоронения мине. А закончилось тем, что во время выгрузки последнего контейнера фон Шмидт и еще один эсэсовец оказались за бортом. Спасти того, второго, моряки так и не сумели.

Но самое страшное ожидало оберштурмбаннфюрера, когда он вернулся в Берлин. Дело в том, что, прежде чем попасть к рейхсфюреру Гиммлеру, он оказался в кабинете Кальтенбруннера. И вот тут-то все и началось. Узнав о поспешном затоплении драгоценностей, – без разрешения из Берлина, без попытки спрятать их на берегу, – начальник полиции безопасности и службы безопасности (СД) так рассвирепел, что едва не пристрелил его прямо в своем кабинете. Возможно, и прикончил бы, если бы не опасался, что вместе с оберштурмбаннфюрером отправит на тот свет и тайну захоронения сокровищ фельдмаршала.

– В течение скольких часов после этого вашего «акта трусости» линкор «Барбаросса» продержался на плаву? – с ледяной вежливостью поинтересовался Гиммлер уже после того, как фон Шмидт попал к нему на прием, причем не столько для доклада, сколько в поисках спасения. Ибо не было уверенности, что Кальтенбруннер действительно оставит его в покое, а не загонит в концлагерь.

– Еще около трех часов. Но понимаете…

– Сколько-сколько?! – поползли вверх брови Гиммлера.

– Около трех часов, господин рейхсфюрер. Удивив своей плавучестью даже… командора.

На самом же деле агония корабля продолжалась не менее четырех часов, просто Шмидту страшно было вымолвить эту цифру.

– И теперь прикажете нам обшаривать морское дно вдоль всего северного побережья Корсики?

– У меня есть карта. И надежные приметы. Очень надежные. Утром британцы могли потопить «Барбароссу» или высадить десант. Наш, германский, катер наткнулся на нас совершенно случайно. Затем уже подошел итальянский торговый корабль. Если бы итальянцы узнали о контейнерах с драгоценностями, то еще неизвестно, как бы они повели себя.

Несколько минут Гиммлер зловеще молчал. Он сидел за столом, угрюмо подперев кулаками виски, и глядел куда-то в пространство мимо оберштурмбаннфюрера. Казалось, он вот-вот взорвется ревом отчаяния. Но вместо этого рейхсфюрер СС устало, не поднимая глаз и не меняя позы, спросил:

– У кого именно находится эта карта?

– У меня, господин рейхсфюрер СС.

– Кто обладатель ее копии?

– Копия с оказией была передана самолетом в Африку, фельдмаршалу Роммелю.

Услышав о втором обладателе карты, рейхсфюрер издал какой-то приглушенный рев. Казалось, он готов был простить барону все что угодно, кроме того, что карта попала к Лису Пустыни. Словно бы решение «отдавать или не отдавать карту фельдмаршалу» в самом деле зависело от Шмидта.

– И кого же еще следует причислять к счастливым обладателям этой пиратской бесценности?

– Никого больше.

– Слишком уверенно заявляете об этом, барон.

– Карт было две: у меня и подполковника Крона, которая теперь перекочевала к Роммелю. Но особые приметы знаю только я. На плоту со мной Крона не было.

– Существенно, – признал рейхсфюрер. – О копии своей карты позаботились?

– Так точно.

– Она должна находиться в моем сейфе.

Барон предвидел такой исход, извлек из кармана копию и положил на стол перед рейхсфюрером.

– Однако на нее не нанесены приметы, – предупредил он.

– На моей карте они должны быть указаны.

– Существуют приметы, которые на карту нанести невозможно. Лучше всего отыскивать их на местности.

Гиммлер долго, старательно протирал бархаткой идеально чистые стекла очков, как поступал всегда, когда затруднялся с решением. Причем в данном случае он решал для себя: «Пристрелить этого наглеца-барона прямо сейчас или же сначала милостиво пропустить его через подвалы гестапо?»

– Хорошо, приметы вы укажете лично, – подарил ему индульгенцию на бессмертие рейхсфюрер. – Я распоряжусь, чтобы на фронт вас ни в коем случае не направляли. Но вы всегда должны помнить, кому обязаны спасением, а также о том, что я на вас рассчитываю.

8

1943 год. Остров Корсика

Последний визит на остров Скорцени совершил уже в те дни, когда рисковал быть захваченным в плен англо-американцами или солдатами армии генерала де Голля. И был удивлен, что, вопреки всем военным бурям и бомбежкам, отель «Корсика», с его рестораном «Солнечная Корсика», все еще процветает. Вазонные цветы на столиках и залитая нежаркими лучами солнца терраса, «бункер Скорцени» времен его охоты на Муссолини…

– О, да, вопреки всем прогнозам гестапо и воле Господней, вы, господин Шварц, все еще живы, дьявол меня расстреляй?! – с медлительной вежливостью палача приветствовал владельца ресторана первый диверсант рейха.

– Главное, что не вопреки вашим молитвам, – сдержанно ответил баварец, прекрасно понимавший, что жив он вовсе не вопреки прогнозам гестапо, а исключительно благодаря личному заступничеству Скорцени. Об этом владельцу отельного комплекса, или, как тут его называли, «поместья», поскольку отель был окружен двумя гектарами парково-пляжной территории, уже дважды было заявлено в местном отделении гестапо открытым текстом. И сопровождавший сейчас обер-диверсанта штурмбаннфюрер Умбарт однажды был тому свидетелем.

– Вы, конечно же, решили, что раз и навсегда избавились от меня как назойливого посетителя, – продолжал словесно прессовать барона обер-диверсант рейха. – Но, что поделаешь, опять вынужден вас огорчить.

– Посетитель вы суетный, не скрою. Но я уже настолько свыкся с вами, что был бы куда сильнее огорчен, если бы вы не посетили это благословенное всеми истинными гурманами, – с монашеской смиренностью обвел баварец взглядом свой ресторан, – заведение. Так что прошу за столик, господа офицеры.

За время, которое они не виделись, очертания коренастой фигуры баварца стали еще более несуразными; белесые, почти бесцветные глаза – заметно потускнели, постепенно наполняясь старческой тоской обреченности. Зато квадратное, кирпичного цвета лицо приобрело печать мрачной решительности, в то время как тяжелый, вызывающе упрямый – словом, сугубо баварский подбородок этого «неисправимого сепаратиста» по-прежнему упирался в окружающий его мир с упорством приклада старой австрийской винтовки образца Первой мировой войны.

– Мне прекрасно известно, незабвенный господин Шварц, что из наших душевных бесед вы никаких уроков не извлекли, и вам по-прежнему глубоко наплевать на гестапо, СС, СД и саму идею Великой Германии.

Для всякого прочего корсиканца эта фраза тотчас же легла бы в основу приговора военного трибунала, но только не для Шварца, который встретил ее с поразительной невозмутимостью.

– Это всего лишь ваши предположения, господин штурмбаннфюрер.

– Но ведь нельзя же воспринимать СД как службу Христова всепрощенничества, дьявол меня расстреляй!

– Нельзя, – решительно покачал склоненной головой командир батальона «корсиканцев» Умбарт, присоединяясь к уже привычной словесной игре берлинского гостя.

– Из всего сказанного вами я понял, господа, – заключил Шварц, – что пить вы опять будете охлажденное бургундское. Из блюд могу предложить традиционную говядину в вине, курицу по-итальянски и, конечно же, спагетти, но… по-корсикански – это с очень острой, пикантной приправой.

– Вот что значит слыть завсегдатаем гнезда баварских заговорщиков, в котором тебя понимают с полуслова, – поучительно подчеркнул Скорцени специально для Умбарта. – Валяйте, Шварц: в вине и с приправой… – А выждав, пока владелец поместья удалится, вновь обратился к «корсиканцу»: – Вы недооцениваете преимущества личных отношений, штурмбаннфюрер. Это я говорю вам как австриец австрийцу.

– Считаю, что война способна многому научить, в том числе и меня, – уклончиво как-то ответил комбат корсиканских эсэсовцев. Присутствовавший при их разговоре адъютант Скорцени гауптштурмфюрер Родль по-прежнему оставался сосредоточенно молчаливым.

– Вы нравитесь мне, Умбарт, и я бы даже взял вас в отдел диверсий Главного управления имперской безопасности, – продолжал Скорцени, только теперь занимая место за своим столиком на террасе, из-за которого просматривались в бинокль очертания ближайших островков.

Зная, что Скорцени вновь появился на острове, Шварц позаботился, чтобы его персональный уголок отгородили от остальной части зала разборной деревянной перегородкой. И почти заиндевевшая бутылка кроваво-красного густого вина, которую ресторатор лично принес на вздрагивающем подносе, тоже была данью его признательности Скорцени и символом их «государственно-преступной» – как выразился однажды обер-диверсант рейха – дружбы.

– Возможно, и взяли бы, – запоздало отреагировал Умбарт, – но сначала пропустили бы через гестапо.

– При чем здесь гестапо? Мне нужен офицер, а не фарш в мундирной обертке.

– В таком случае визита в гестапо лучше избегать.

– Иное дело, что в Берлине и так всем кажется, что нас, австрийцев, собралось там слишком много. У них это называется «австрийский нарыв». Не «прорыв», заметьте, а именно «нарыв». Что вы с таким удивлением слушаете меня, Умбарт? Вы что, в самом деле решили, будто центр общеевропейских интриг давно переместился на Корсику?

– Но я могу просто входить в вашу группу. Как один из коммандос. Под вашим крылом, как я понял, собирается все больше храбрых боевых офицеров, причем преданных лично вам. Откровенно говорю: для меня это единственный способ избежать дополнительных проверок в гестапо. Особенно если учесть, что с «центром заговора на Корсике» с сегодняшнего дня будет покончено.

– Причем самым решительным образом, – иронично заверил его Отто. – Хотя помню, что ни одному французскому королю, ни одному императору такое еще не удавалось. И любимую поговорку местных сепаратистов тоже не забываю: «Невозможно покорить остров, который взрастил Наполеона, покорившего половину мира!..»

Умбарт порывался что-то сказать в ответ, но в это время до их слуха донеслось мерное гудение авиационных моторов. Прислушавшись, Скорцени определил, что самолеты приближаются со стороны Рима; очевидно, союзники использовали одну из итальянских баз, расположенных в Кампании, неподалеку от Неаполя. В то, что это могут быть выискивающие вражеские суда итальянские или германские бомбардировщики, ему не верилось. В последнее время в местных небесах резвились только асы союзников. Однако вскоре внимание Скорцени отвлек вновь появившийся «баварский сепаратист» Шварц.

– Приближается авиация противника, – объявил он голосом конферансье. Взрывы бомб ему выслушивать было легче, нежели дружеские обвинения во фюрероненавистничестве, к которым столь угрожающе прибегал обер-диверсант рейха.

– Мы в этом уже убедились, – заверил Шварца комбат «СС-корсиканцев»

– В таком случае не стоит медлить. Ближайшее укрытие находится в нескольких метрах от ресторана, на склоне холма.

– Вы найдете его еще ближе, – заверил Отто. – За нашим столом.

– Понял, – неохотно согласился Шварц, но не потому что опасался налета. – Сейчас предупрежу работников, что остаюсь. А вы, – обратился он к трем завсегдатаям ресторана, блаженствовавшим по ту сторону перегородки, в конце зала, – сами выбирайте, где погибать: здесь или по дороге в убежище.

Теперь они сидели вчетвером и были похожи на фаталистов, жизнерадостно разыгрывающих один бокал с ядом на четверых и не подозревающих, что кто-то постарался, чтобы отравы хватило на всех.

– Ни для кого не секрет, дорогой Шварц, что вы со своей навязчивой идеей отколоть великую Баварию от презренной Саксонии и прочих «германий» превратились на острове в главаря заговорщиков. Поэтому в ваших интересах правдиво ответить на несколько вопросов. В присутствии, так сказать, свидетелей и понятых.

– Все, что касается меня, – пожалуйста, – вызывающе обронил Шварц. Это уже был не тот запуганный баварец, который во время прошлого пребывания Скорцени на Корсике вздрагивал и бледнел при каждом подобном выпаде.

– Нет, мои вопросы касаются не только вас лично. Господа, вам приходилось что-либо слышать об африканских сокровищах Роммеля?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что, прежде чем ответить, баварец медленно, вопрошающе осмотрел всех трех офицеров и вновь остановил свой немигающий взгляд на главном диверсанте рейха.

– В самом деле, ко мне заходил один рыбак из ближайшего городка. Под большим секретом поведал, что где-то у берегов Корсики покоятся контейнеры с золотом, которые германцы вывозили из Африки, но, попав под сильную бомбардировку, вынуждены были сбрасывать их с тонущего корабля в море. Причем происходило все это неподалеку. Где именно – он не знает.

– Почему же поведал сию тайну именно вам?

– Пытался выяснить, какие слухи дошли по этому поводу до меня. И потом, для поисков ему нужны были надежные союзники, большие деньги, наконец база, на которой могло бы отстаиваться поисковое судно… Если я все правильно понимаю, вскоре вам понадобится такая же база.

– Считайте, что она уже понадобилась, – молвил Скорцени. – И что отныне вы зачислены в мою команду. Связь мы наладим, а поиски развернем, как только завершится война. Ваша задача – отслеживать все действия поисковиков-любителей, убеждая всех любопытствующих, что слухи о «золоте Роммеля» – не более чем вранье местных рыбаков.

9

Отель «Корсика», состоявший из трех пристроенных друг к другу корпусов и поэтому немного напоминающий улитку, расположился на высоком косогоре, подножие которого упиралось в каменистый берег моря. Окна-бойницы номера Скорцени выходили на море, которое просматривалось в просвете между кронами пирамидальных тополей, словно в прорезь прицела.

По чьей-то прихоти «Корсика» была обсажена множеством деревьев самых диковинных пород, что казалось явным излишеством, поскольку они мешали любоваться главной достопримечательностью здешних мест – морским заливом, лазурно-бирюзовая гладь которого подступала прямо к ступеням лестницы, по которым степенно вышагивали постояльцы.

Сами же «аборигены» отеля особого интереса у обер-диверсанта рейха не вызывали: отель был отдан старшим офицерам корсиканской бригады СС, а также офицерам местного отделения СД и гестапо, чьи высокостриженые затылки казались штурмбанфюреру убийственно однотипными и заунывно знакомыми еще по Берлину. Единственным достоинством этой корсиканской обители являлось то, что она охранялась множеством явных и тайных охранников, причем с такой тщательностью, что в этом отношении уступала разве что «Вольфшанце».

«Это логово отдано тебе только на ночь. А большую часть дня ты проведешь в своем бункере» – как обер-диверсант называл персональную кабинку на террасе в ресторане «Солнечная Корсика».

Умиротворив себя таким образом, Скорцени скептически осмотрел довольно скромно обставленный, хотя и двухкомнатный, номер. Именно в нем Отто останавливался во время своего предыдущего визита на остров, поэтому все здесь казалось знакомым: от старомодного телефонного аппарата, произведенного еще в начале века, до потускневшей под солнечными лучами картины безвестного художника, изобразившего тот же пейзаж, который открывался постояльцу из его окна. Воистину – венец фантазии и сервисного искусства владельца отеля.

Едва штурмбаннфюрер отвел взгляд от окна, как в ту же минуту ожил телефон.

– Надеюсь, вы хорошо устроились, господин штурмбаннфюрер? – Этот вопрос могла задать здесь только одна женщина – унтерштурмфюрер (лейтенант) СС Лилия Фройнштаг. Однако голос, пробивавшийся сейчас сквозь шумы телефонной линии, явно принадлежал не ей.

– Спасибо, великолепно. – Скорцени ответил это, будучи убежденным, что говорит с кем-то из обслуживающего персонала. Но владелица французского акцента не стала томить его неизвестностью и сразу же раскрыла ошибку:

– Я могла бы предложить вам поселиться у меня на вилле, всего в каком-нибудь километре от вашего отеля. Но боюсь, что вы не решитесь на такой шаг, опасаясь покушения или чего-то в этом роде.

– Любой другой офицер на моем месте храбро заявил бы, что ничего не опасается, и попросил бы назвать адрес. Однако я на такие провокации не поддаюсь: слишком банально. У вас возникли еще какие-то вопросы?

– Только сожаление, поскольку звоню по совету командира Корсиканской бригады СС штурмбанфюрера Пауля Умбарта. Да при этом еще и пытаюсь спасти вас от гнета вашей слишком строгой спутницы, Лилии Фройнштаг, – игриво рассмеялась незнакомка. – Меня зовут Жанной. Вас заинтересовал номер моего телефона?

– В нем нет необходимости.

– Умбарт всегда был плохим психологом. В этот раз он опять ошибся, – разочарованно молвила Жанна. – До встречи, штурмбаннфюрер. Кстати, вы заметили, что до сих пор я не назвала вас по фамилии?

– Я обратил на это внимание.

– Следовательно, умею придерживаться некоторой конспирации. Почему бы вам не оценить мой талант?

– Кто бы вы там ни были на самом деле… Убирайтесь к дьяволу.

– «Дьявол меня расстреляй»! – попыталась пророкотать в трубку Жанна, явно подражая самому Скорцени. Эта ее выходка оказалась настолько неожиданной, что штурмбаннфюрер отнял трубку от уха и с удивлением взглянул на нее, словно вместо мембраны ожидал увидеть саму нагловатую собеседницу. – Жаль, на моей вилле вы были бы в большей безопасности, нежели в любом ином здании на этом острове. – И на всякий случай запомните мое имя – Жанна д’Ардель.

– Д’Ардель? – удивленно переспросил Отто.

– Произнести по слогам? – рассмеялась Жанна. – У вас еще будет время привыкнуть к звучанию моей фамилии.

Трубку д’Ардель умудрилась повесить первой, всего за секунду до того, как это решился сделать Скорцени. Так ничего толком и не поняв, штурмбаннфюрер позвонил в штаб первого батальона корсиканской бригады и, не представляясь, попросил дежурного срочно разыскать командира.

– Он в отеле «Корсика», – последовал ответ. – Устраивает своего гостя. Не думаю, что появится здесь раньше чем через час.

– А если его уже нет в отеле, поскольку это я – его гость, и звоню из «Корсики»?

– Тогда другое дело. Значит, он – у своей красавицы. Номер телефона дать не имею права, иначе штурмбаннфюрер просто-напросто пристрелит меня. Но сейчас же попробую связаться с его соблазнительницей.

…После душа постель показалась блаженственным ложем праведника. Утонув в ее перинной мягкости, Скорцени несколько минут лежал обнаженным, не прикрывая греховное тело и не углубляясь в своих размышлениях в недра не менее греховной души. Это было сладостное ничегонеделание, которое в последнее время штурмбаннфюрер мог позволить себе крайне редко.

Где-то неподалеку появился самолет. По тому, как нервно затявкали на него зенитки, Скорцени нетрудно было догадаться, что это – разведчик союзников и что вслед за ним над городком может появиться целая туча фанерных английских «москито». Чувствуя свое превосходство в воздухе, авиация англо-американцев носилась целыми стаями и набрасывалась на германские позиции, словно свора бульдогов на беззащитную дворнягу. Одна из печальных реальностей войны, с которой приходилось мириться со все большим чувством неотвратимости.

И все же с кровати его поднял не мерный гул авиационных моторов, а жестяное стрекотание телефонного аппарата. На этот раз ему не пришлось гадать, с какой дамой он имеет честь беседовать.

– Кем вы себя возомнили, Скорцени? – с яростной невозмутимостью поинтересовалась Фройнштаг, вкладывая в слова всю накопившиеся за время их итальянского вояжа сарказм и желчь. – Долго мне еще топтаться у вашей двери, решая для себя: стучать или не стучать?

– Странно, я был убежден, что давно определились в сторону непреклонного «стучать». Неужто так и не сумели?

– Можете считать, что упустили тот счастливый момент, когда я, не задумываясь, постучалась бы в вашу дверь.

– Вся наша жизнь, уж извините за философствование, как раз и состоит из упущенных моментов, – Скорцени только сейчас вспомнил, что топчется у телефона в чем мать родила, и уже подсохшие рыжеватые волосы на его теле топорщатся, подобно клочьям шерсти на молодом, прошедшем через брачные баталии, орангутанге.

– Вы же знаете, что любые ваши слова, штурмбаннфюрер, я всегда воспринимаю, как вершину философской мысли, – возвела в абсолют свою язвительность Лилия. Что, однако, не помешало Отто почесать свою мохнатую грудь с чувством явного превосходства, уподобляясь тому, с кем только что сравнил себя. Впрочем, в этом почесывании тоже проявлялось нечто такое, что вполне могло сойти за элемент философии земного бытия.

* * *

К счастью, самолет ушел на запад, так и не атаковав отель. Решись он на это, и… – Скорцени живо представил себе, как по-горильи метался бы по номеру в поисках своей одежды.

Но и Фройнштаг, которая, как он понимал, все еще находилась на почтенном расстоянии от его двери, пока что тоже не определилась. Значит, можно еще понежиться в постели.

Корсика по-прежнему оставалась той французской территорией, которую англо-американцы и их союзники бомбили очень выборочно, и без такой мстительной ожесточенности, с какой они набрасывались на объекты в самой Германии. Так что во время налетов здесь можно было чувствовать себя в значительно большей безопасности, нежели в любой из частей рейха.

– Конечно, сейчас вы начнете ссылаться на авиацию англичан и собственную леность, – упредила его Лилия. – А тем временем я присмотрела здесь небольшую бухточку. Правда, она временно оккупирована – какой-то морской офицер развлекается в ней с пылкой корсиканкой. Но ведь мы заставим их убраться оттуда, отпугнув своим внешним видом, разве не так?

– Благодарю за приглашение и комплимент, унтерштурмфюрер, – благодушно молвил обер-диверсант рейха и тут же напрямик поинтересовался: – Кто такая Жанна д’Ардель?

От неожиданности Фройнштаг поперхнулась. Если бы прозвучало мужское имя, она, конечно же, отреагировала бы куда спокойнее.

– А действительно, кто такая Жанна д’Ардель? – медленно, по слогам, переспросила она, явно приблизив телефонную трубку к губам. – И почему вы спрашиваете об этом меня?

– Так, на всякий случай. Вдруг окажется, что это имя вам известно…

– Вот кто такая Мария-Виктория Сардони, – перебила его Лилия, – это я твердо усвоила. Хотите, скажу вам, кто такая княгиня Сардони, а, штурмбаннфюрер? – с явной угрозой в голосе поинтересовалась Лилия. – И вам совершенно нечего будет возразить.

– Убирайтесь к черту, унтерштурмфюрер, – незло проворчал Скорцени, не желая вступать в новую словесную схватку. Все равно ведь, так или иначе, а побеждала на подобных турнирах Фройнштаг. Всегда почему-то она, даже когда Скорцени начинал чувствовать себя абсолютным победителем. – Вы ведь понимаете, что интерес мой сугубо служебный.

– Попробовали бы вы не прибегнуть к подобному оправданию!

– Неплохо было бы узнать, что представляет собой эта дама и почему она вдруг заинтересовалась мною.

– Теперь меня это интригует не меньше, чем вас. Но об этом мы еще поговорим, а пока что… Жду вас у подножия лестницы, ведущей к заливу.

– По-армейски одеваюсь и выхожу.

– Одна, жду, без Жанны д’Ардель.

– В чем я абсолютно не сомневаюсь.

– Нет, все-таки… хотите, объясню вам, кто такая княгиня Сардони? Иначе вы так и будете пребывать в приятном неведении.

– Методика воздействия, к которой вы, Фройнштаг, прибегаете, – незло констатировал обер-диверсант рейха, – именуется «утонченным, сугубо женским садизмом».

10

Коренастого, по-тюленьи неуклюжего морского офицера, обхаживавшего пышнотелую корсиканку, Скорцени и Фройнштаг выживать не понадобилось. Насладившись одиночеством, купанием и ласками, которые не прерывались ни на суше, ни в воде, эти двое загорелых влюбленных поспешно оделись и уступили поле сражения без боя.

– Моя ошибка заключается в том, что в свое время не направил свои стопы в военно-морской флот, – молвил Скорцени, глядя вслед неплохо сложенному морячку, успевшему загореть так, словно не служил здесь, а наслаждался свадебным путешествием.

– Вас, штурмбаннфюрер, обязательно направили бы в Северный флот, – исключительно из вредности своей напророчествовала Фройнштаг.

Она вообще никогда не отличалась кротостью нрава, однако в последнее время характер ее стал просто-таки несносным. Судя по всему, все еще не могла простить ему флирта с княгиней Сардони.

– Вы не позволяете мне ни на минуту забыться, ни на грош пофантазировать, – добродушно проворчал обер-диверсант рейха, оставляя за собой право в любой ситуации оставаться снисходительным. Должна же когда-нибудь Лилия оценить это и простить. Как в свое время Отто простил ей страсти в бассейне, на вилле архитектора Кардьяни, когда она чуть было не растерзала бедную «смазливую итальяшку» в порыве своих лагерно-лесбиянских страстей.

А вот место Фройнштаг присмотрела удивительное. Войдя в отвоеванную бухточку, она не стала разбивать пляжный лагерь там, где нежились моряк и корсиканка, а обошла небольшую каменную россыпь и оказалась в настоящем фьорде, хотя и обращенном своим входом на север, но залитом палящим солнцем корсиканского юга. Изумрудная трава, акварель залива, высокие скалы, ограждавшие аборигенов от любопытства и ветров.

– Теперь вы знаете, где мы соорудим свою хижину, когда война наконец завершится, – мгновенно подобрела Фройнштаг настолько, чтобы хоть чуточку смягчить приказной тон, в котором довела до сведения штурмбаннфюрера свои жизненные планы.

– Вы развеяли мои последние сомнения на этот счет, Фройнштаг.

Они появились во фьорде в штатском одеянии: на Лилии было длинноватое, чуть ниже колен, легкое платье, Скорцени же облачился в серые брюки и темно-синюю безрукавку. В таких одеждах они могли появляться где угодно, и везде, по замыслу Отто, их должны были бы принимать за местных горожан.

– И все же своими шрамами, штурмбаннфюрер, вы сводите на нет всю нашу маскировку, – мрачно шутила Фройнштаг. Она успела расстелить небольшой коврик, которым пользовалась еще на лигурийском побережье Италии, и легла на спину, слегка поджав при этом ноги, ровно настолько, чтобы оголить икры и поиграть Скорцени на нервах. – Как бы вы, мой дорогой, ни наряжались, все равно в любом порядочном обществе вас станут принимать за отпетого уголовника.

– Лучше бы все-таки – за диверсанта.

– Исключено, – критически скользнула взглядом по его лицу Лилия. – Явно не тянете. Фактура не та, да и само выражение этого увенчанного шрамами лица…

– В общем-то, я и не стараюсь скрываться, – пожал плечами обер-диверсант.

Он как можно незаметнее осмотрел вершины громоздившихся вокруг их убежища утесов, полосу залива – и остался доволен тем, что все голоса доносились откуда-то из-за гребней, а единственный парус рыбацкой лодки находился настолько далеко в море, что его попросту не следовало принимать в расчет.

Убедившись, что им здесь никто не помешает, Отто опустился на колени у ног женщины.

– Только не вздумайте набрасываться на меня, штурмбаннфюрер, – игриво предупредила Фройнштаг, расстегивая халат и обнажая замысловатую итальянскую кофточку для купания, соединявшую в себе бюстгальтер и верхнюю часть купальника. – Если я закричу, вам вряд ли удастся убедить жандармов, что вы мой супруг. Коим никогда и не являлись.

– Вы забыли, что рейхсфюрер призывает солдат СС ко внебрачным связям. Что у нас это поощряется, – улыбнулся Скорцени своей чарующей «улыбкой Квазимодо».

– Ради продолжения рода, Отто, только ради продолжения рода и поддержания чистоты крови[8]. Но ведь вы и не собираетесь использовать меня для продолжения рода?

– Почему бы и нет? Что вас смущает?

– Да слишком уж роль для вас непривычная, к тому же явно неармейская.

– Ваша неопытность в этих делах меня не отталкивает. Скорее наоборот…

– Давно известно, что по части внебрачных связей вы явно переусердствовали. По-моему, это единственный приказ рейхсфюрера, который в СД выполняется с неистребимым рвением.

Однако слова женщины никакого значения сейчас не имели. Скорцени похотливо осмотрел ее шею, открытую часть груди; сдерживая волнение, провел руками по едва помеченным южным загаром ногам…

– Если я и раздеваюсь, то вовсе не потому, что решила отдаться вам, штурмбаннфюрер, – предупредила его Лилия, окончательно сбрасывая халат и принимаясь за юбку. Трусики у нее были из такой же ткани, что и кофточка-бюстгальтер, и выглядела она в этом купальном костюмчике весьма экстравагантно. Как-никак Скорцени привык к черной строгости ее эсэсовского мундира, под которым все было точно таким же строгим и неприступным. В этом итальянском купальнике Лилия представала перед ним в облике взбалмошной девицы из предместья.

Улегшись рядом с женщиной, Скорцени несколько минут молча любовался ее красотой, а Фройнштаг, с хитроватой улыбкой шаловливого ребенка, следила за каждым его взглядом, каждым движением, то и дело перехватывая привычно блуждающую по всему ее телу руку мужчины.

Как можно нежнее обхватив ладонями разгоревшиеся щеки Лилии, обер-диверсант приподнял ее голову и нежно поцеловал в губы, подбородок, шею… Лилия не сопротивлялась, наоборот, тянулась к нему и, закрыв глаза, улыбалась каким-то своим, только ей понятным и доступным мыслям и чувствам.

– Нет, Скорцени, – все же возобладал в ней дух противоречия, как только штурмбаннфюрер немного угомонился. – Тому, что вы, отпетый грубиян, предстаете здесь в роли моего любовника – тоже никто не поверит. Словом, у вас почти не осталось никаких шансов на успех, мой закоренелый диверсант, известный еще и как «человек со шрамами».

– Никаких, дьявол меня расстреляй, – легкомысленно согласился Отто, вновь ложась рядом с девушкой на краешек подстилки. Это была поза преданного хозяйке сторожевого пса. – Вам не кажется, что у нас с вами, унтерштурмфюрер Фройнштаг, и любовь получается какой-то гестаповско-эсэсовской?

– Таковой она и должна быть. Наша любовь всегда должна являться миру такой, какими являемся мы сами и каковой сотворяем ее – ни лучше, ни хуже.

Штурмбаннфюрер задумчиво потерся щекой о ее щеку и положил голову на грудь девушки, стараясь при этом не налегать на нее, дабы не затруднять дыхание. Лилия мечтательно вздохнула, погладила его слегка вьющиеся волосы, провела пальцами по губам, словно умоляла молчать. Зачем говорить сейчас о чем-либо, если им обоим и так хорошо, в этом нетронутом войной, почти райском уголке.

– Думаю, что миру она вообще не явится. Иное дело, что являться станут города, разрушенные нами в годы этой войны; концлагеря, устраиваемые обеими сторонами, в которых, как окажется, погибли миллионы людей; провокации, диверсии… Вот, что явится этому миру, когда человечество насытится войной и почувствует отвращение к ней. А почувствовав это самое отвращение, начнет изгонять и побивать камнями виновных.

– Что с вами, штурмбаннфюрер? – встревожилась Фройнштаг, приподнимаясь на локте. – К чему все эти покаянно-исповедальные речи?

Скорцени не ответил, он смотрел вдаль, на одинокий серый парус, который едва виднелся в «амбразуре» их фьорда, и ему уже самому хотелось отречься от сказанного. Нет ничего страшнее на войне, чем попытка осмыслить ее, понять причины и предугадать исход, а заодно – познать цену своей жизни. Последнее это дело для солдата – погружаться в философию войны.

– Неужели вашими устами заговорил страх, мой неустрашимый штурмбаннфюрер?

– Не исключаю, что и страх – тоже, – уклончиво ответил Скорцени.

– Нет, признайтесь, штурмбаннфюрер, это что, действительно страх? Собираясь в своей казарме, мы, охранники женского лагеря, тоже порой с ужасом загадывали, что бы случилось, если бы проиграли эту войну и в Германию ворвались бы русские варвары. Как бы они измывались, узнав, что мы – эсэсовки, да к тому же – лагерные охранники. Но тогда мы не скрывали, что это страх. Так что зря вы боитесь сознаться в нем, Скорцени.

– Сознаться в страхе? – улыбнулся Отто. – В таком случае неминуемо придется сознаваться и в наличии совести, которая посещает меня еще реже, чем страх.

– Знаете, мне тоже порой кажется, что мы натворили в этом мире чего-то такого, чего нам уже никогда не простят, – задумчиво произнесла Лилия, садясь и обхватывая колени руками. – Ни за что не простят, какими бы мы правыми себя ни считали. И коммунистам тоже не простят. Мне приходилось беседовать с арестованными – француженками, бельгийками, голландками… Наши идеи кажутся им такими же бесчеловечными, как и идеи коммунистов. Нас они называют национал-фашистами, а русских – коммунист-фашистами. И одинаково ненавидят. Вот чего мы добились в этом мире. Представляю, как вся Европа окрысится на нас, когда выяснится, что победителями в ней оказались не мы.

Скорцени ничего не ответил, быстро разделся и направился к усыпанной разноцветной галькой отмели.

«Я еще вернусь в этот мир, – зло пробормотал он про себя. – Я еще пройду его от океана до океана».

– Погодите, я – с вами, – поднялась вслед за ним Фройнштаг, не догадываясь о том, сколь странно перекликаются ее слова с девизом обер-диверсанта рейха. – Теперь я уже почему-то боюсь оставаться без вас.

Скорцени вновь промолчал. Слегка поеживаясь, поскольку вода поначалу показалась ему холодноватой, он уходил по мелководью все дальше и дальше, пока не погрузился по подбородок.

– Я еще вернусь в этот мир! – угрожающе рокотал он своим слегка хрипловатым басом. – Я еще пройду его от океана до океана!

В эти минуты Скорцени показался Фройнштаг язычником, которого разгневанная толпа фанатиков загоняет в море, а он, уже понимая, что обречен на гибель, все еще огрызается и угрожает.

Едва она подумала об этом, как услышала гул авиационных моторов и каким-то особым фронтовым чутьем осознала, что это вражеские штурмовики и что на сей раз они летят по их души.

11

Когда они поднялись на плато, большую часть которого занимал отель «Корсика», с двумя своими флигелями, на каменистых дорожках его еще дымились обгоревшие бревна западного флигеля, завывали сирены машин скорой помощи и торопливые санитары метались между руинами с носилками, на которых лежали укрытые простынями тела. Облаченные в белые одеяния, они принадлежали уже иному миру, иному бытию.

Скорцени и Фройнштаг проскочили между двумя носилками, чувствуя себя неловко оттого, что и сами они уцелели, и во флигеле их только слегка разметало часть крыши да позабрасывало балконы грудами «взрывного» щебня.

Отель все еще оставался почти совершенно пустым. Постояльцы и обслуживающий персонал покинули его, как покидают здание после первых подземных толчков, предчувствуя, что они не последние. И хотя в небе над островом вновь появились самолеты – очевидно, германские или из тех немногих, что остались верными дуче, – Скорцени и Фройнштаг уже не обращали на них внимания. Быстро переодевшись в мундир офицера СС, Лилия зашла в номер Скорцени и обессилено плюхнулась в кресло, предварительно оттянув его подальше от окна, из которого видна была часть залива и силуэт появившегося вдали судна. Судя по очертаниям, военного.

– Помнится, вы говорили о какой-то мадемуазель, осмелившейся тревожить вас, прежде чем выложили из чемоданчика свою зубную щетку, – молвила эсэсовка, прислушиваясь к тому, как Скорцени блаженствует под душем, который, несмотря на налет и разрушения, все еще функционировал.

– Не злопамятствуйте, Фройнштаг. Вам это не к лицу.

– Я ведь не упрекаю вас в том, что вы самым бессовестным образом увиливаете от прямых ответов.

– В тех случаях, когда эти «прямые ответы» мне неизвестны, – парировал Отто. – Сейчас меня куда больше интересует мой адъютант Родль. Очень хотелось бы знать, где, под крылом какой фурии, он пребывает в эти минуты.

– Да уж, господа офицеры СС, воздух Италии, как, впрочем, и Корсики, вам совершенно противопоказан. Поэтому, на всякий случай, напомните-ка мне имя той самой девицы.

– Жанна д’Ардель. Кажется. Разве я уверял, что она – девица? По-моему, голос у нее был старческим.

– Не пытайтесь оправдываться. В роли подследственного вы совершенно бездарны. Когда после войны вам придется предстать перед трибуналом – следователи будут разочарованы.

– Вы себя во время этого следствия видите в роли переводчицы?

– Не богохульствуйте, штурмбаннфюрер, не богохульствуйте. Словом, о вашей слабой стороне я уже сказала. Иное дело – в ведении допроса. Там вы по-настоящему сильны, признаю. Итак, Жанна д’Ардель… Странно, почему впервые мне пришлось услышать это имя именно от вас?

– Несчастная пока еще даже не догадывается, как ей до сегодняшнего дня везло.

«За стенами этого здания выносят из развалин трупы, – напомнил себе Скорцени. – А ты в это время оправдываешься перед любовницей. Существует некое несоответствие между этими действиями. Неужели не улавливаешь?»

Тем временем Лилия подошла к столику, на котором стоял телефон и, увидев в открытой записной книжке Отто номер штурмбаннфюрера Умбарта, не колеблясь, позвонила ему.

– Это вы, Умбарт? – строго поинтересовалась она таким тоном, будто не она его, Умбарта, тревожит, а Умбарт – ее. – Ваш штаб все еще не разнесло? То есть как это… «кто»? Унтерштурмфюрер Фройнштаг. Да, та самая… – Беседуя с командиром первого батальона «корсиканцев», Лилия краешком глаза подсматривала, как, обернувшись полотенцем, Скорцени важно прошествовал из ванной в соседнюю комнату. – Вам знакомо такое имя – Жанна д’Ардель? Даже так?! Понятно. Откуда оно мне известно? Да уж наслышана.

Скорцени все еще облачался в свой франтоватый приталенный мундир, а Лилия уже возникла в проеме двери его комнаты.

– Сколько раз я давал себе слово не раскрывать женщинам имена их соперниц! Никогда, ни под каким предлогом…

– А ведь все очень просто, штурмбаннфюрер. Жанна д’Ардель – хорошая знакомая подруги Умбарта.

– Только-то и всего, Лилия, только-то и всего… Поэтому будем считать, что вопрос со звонком мадемуазель д’Ардель закрыт.

– А нападение на наш отель? Как быть с ним? Не кажется ли вам, что противнику стало известно о пребывания в нем обер-диверсанта рейха? Так почему бы, решило их командование, не покончить с ним, да к тому же столь бескровным образом.

Скорцени застегнул френч на последнюю пуговицу и только тогда лениво, неискренне рассмеялся.

– Вы неисправимы, Фройнштаг. Ваша фантазия возводит меня в ранг наследника австрийского престола, на которого покушается вся авиация западных союзников.

– За престолонаследниками сейчас никто не охотится, – огрызнулась Лилия. – Для воюющих сторон они не представляют никакого интереса.

– Как и моя скромная персона.

– А вот что касается вас, обер-диверсант рейха и «самый страшный человек Европы», то вы как раз вполне можете сойти за человека, убийство которого способно спровоцировать третью мировую войну.

– С вашего позволения, глубокомысленный тезис этот я оспаривать не стану.

– Прежде чем оспаривать, советовала бы вам время от времени почитывать газеты, причем не только германские.

– Дельный совет, – старательно возился с галстуком Скорцени.

– Меня не оставляет предчувствие, что за вами началась настоящая охота. И не только за телом, но, судя по усилиям княгини Сардони, и за вашей душой.

– Причем в случае с княгиней – исключительно за телом, – мрачно отшутился штурмбаннфюрер. – Во всяком случае, так мне кажется.

– Вот именно, всего лишь кажется. Вряд ли княгиня стала бы польщаться вашими телесами, – вновь блеснула своей прирожденной зловредностью Фройнштаг. – Уверена, что на самом деле она отрабатывает свой хлеб ради иной цели.

«В таком случае встает вопрос: “А кто вы, госпожа Фройнштаг?” – взглянул на нее из-под нахмуренных бровей обер-диверсант рейха. – Может, вас тоже приставили ко мне? Неужели и за мной тоже пустили по следу соглядатая? Интересно знать, кто посмел? Впрочем, это бред, такого попросту не может быть».

С этой успокоительной мыслью Скорцени прекратил разматывать клубок своих подозрений. Тем более что в ту же минуту вновь ожил телефон.

12

Подняв трубку, обер-диверсант рейха, к своему изумлению, услышал теперь уже хорошо знакомый французский прононс Жанны д’Ардель. Хотя она и не представилась.

– Вам опять повезло, господин Скорцени. На сей раз небесные ангелы тоже обошли вас. А, что вы скажете на этот счет, господин личный агент фюрера?

– Сначала объясните, что вы хотите этим сказать.

– Всего лишь констатирую тот неоспоримый факт, что во время бомбежки небесные ангелы вас пощадили.

– Почему это огорчает именно вас?

– Вернее, – не отреагировала д’Ардель, – американские штурмовики оказались предельно точными: бомбы легли на западное крыло отеля. В то время как вы пребываете в восточном, более фешенебельном. Правда, они слегка зацепили центральный корпус, но это уже издержки прицельного бомбометания.

– То есть я обязан поверить, что этот налет специально был организован для того, чтобы уничтожить меня?

– Вы невнимательно слушали, Скорцени. Я ведь ясно сказала, что вражеские пилоты нацеливались на западное крыло отеля, и только поэтому ваш, восточный, корпус уцелел. Заокеанские асы оказались настолько аккуратными, что даже центральная часть отеля, отделявшая ваш корпус от обреченного западного, пострадала самую малость. Выйдите из номера и убедитесь в этом.

– Да сейчас меня не это интересует, – ужесточил тон штурмбаннфюрер. – Неужели хотите убедить меня, что все три звена бомбардировщиков были посланы специально для того, чтобы разбомбить отель, в котором остановился некий германский офицер?

– У вас появилась маниакальная мнительность, господин штурмбаннфюрер. Никто не стал бы сооружать столь сложную комбинацию, задействовав при этом чуть ли не всю американскую авиацию Южной Италии, только для того, чтобы слегка попугать вас. В действительности они стремились ликвидировать расположенную неподалеку базу катеров, ну, еще потрепать береговые укрепления. Но два пилота получили особое задание: нанести удар по отелю «Корсика», – спокойно, вежливо, словно учительница на уроке чистописания, объяснила д’Ардель. – Очевидно, эти парни отличились недавно во время учебного бомбометания на полигоне, поэтому-то на них и остановили свой выбор.

Только теперь Скорцени вспомнил, что за спиной у него все еще стоит Фройнштаг. Он оглянулся. Лицо женщины оставалось невозмутимым, однако глаза откровенно смеялись. Впрочем, обер-диверсанта это не обидело, наоборот, он подумал о Лилии с уважением. Не такая уж эта женщина – взбалмошная фантазерка, как могло показаться. Наоборот, это он выглядел наивным, когда пытался разуверить ее в интересе союзнической контрразведки, а теперь уже и авиации, к своей персоне.

– В таком случае вопрос по существу: почему меня не убивают? – Этот вопрос скорее был адресован Лилии, нежели мадемуазель д’Ардель. Однако штурмбаннфюрер произнес его слишком близко от трубки.

– Согласна, со временем ваши биографы станут ломать над этим фактом не только головы, но и перья.

– Вы слишком легкомысленно реагируете на мою просьбу прояснить ситуацию, – начали прорезаться в голосе обер-диверсанта угрожающие нотки.

– Следует полагать, что у вас появился довольно могущественный покровитель, – не стала тушеваться д’Ардель. – Который к тому же прислушивается к советам человека, очень к вам расположенного. Они-то и вступились за вас. Вовремя и решительно.

– Хотите убедить меня, что вы, лично вы, тоже представляете интересы моего покровителя?

– Естественно, представляю, – очень просто и, как показалось штурмбаннфюреру, охотно, согласилась собеседница. – Вот только убеждать вас в этом не собираюсь.

– Тогда что же вам мешает назвать имя этого высокого патрона? Вряд ли подобное покровительство должно оставаться анонимным, поскольку в таком случае оно теряет смысл.

Д’Ардель снисходительно рассмеялась.

– Человек, задающий по телефону такую массу вопросов, явно напрашивается в гости.

– К вам, в гости?! – иронией попытался Скорцени припудрить свое возмущение.

– Жду вас по адресу, который через несколько минут занесет горничная, – простила ему эту бестактность д’Ардель. – До моей виллы пятнадцать минут ходьбы, тем не менее за вами прибудет бежевый «пежо», за рулем которого совершенно случайно окажется подруга штурмбаннфюрера Умбарта – Марта фон Эслингер. Даю слово, что мы не станем надолго задерживать вас. Скажем, не более получаса. Такой временной расклад вас устраивает?

– Оказывается, вы всесильная женщина: то присылаете за мной бежевый «пежо» с австрийской аристократкой за рулем; то властным жестом полководца напускаете на меня эскадрильи бомбардировщиков… Я начинаю относиться к вам с уважением.

– Попробовали бы относиться к нам иначе, – опять употребила д’Ардель это подчеркнутое «нам». – Уже пора понять, что времена всесильности абвера и СД кончились. Перелом на разведывательно-диверсионном фронте столь же разителен, как и на всех прочих фронтах. Уж извините…

Почувствовав, что Жанна собирается прервать разговор в самом неподходящем месте, Скорцени наконец поспешил задать тот вопрос, который действительно больше всего интриговал его сейчас.

– Мое согласие или несогласие на визит к вам будет зависеть от вашего ответа.

– Как любезно с вашей стороны!

– Итак, госпожа д’Ардель, мне хотелось бы знать, связаны ли мои покровители с Римом?

Аристократка замялась. Скорцени почувствовал, что в эти минуты д’Ардель в комнате не одна и что она вопросительно смотрит на того, под чью диктовку преподносит ему урок деликатного шантажа. Из тех, которыми он и сам время от времени одаривает слушателей своих диверсионных курсов СД.

– Можете считать, что да, – как-то слишком уж неуверенно подтвердила Жанна. – Для вас это имеет какое-то значение?

– Конечно же, имеет! – камнедробильно пророкотал обер-диверсант.

«Неужели папа римский?» – задав себе этот риторический вопрос, Отто Скорцени рассмеялся. Да уж, станет вступаться за него властитель Святого престола, которого он только недавно этого самого престола чуть было не лишил. Но, стоп! Сестра Паскуалина! – вспомнил он о давней пассии папы. Паскуалина Леннарт – вот кто может оказаться тем благоразумным советником, который постоянно подсказывает мстительному патрону католиков, а главное, его кардиналам от службы безопасности Ватикана: «Не горячитесь, этот громила еще может понадобиться нам. Имейте христианское терпение, дайте возможность приобщить этого господина к всесилию ордена нищенского «гроша святого Петра»[9]

13

– Ваша пунктуальность, господин Скорцени, достойна удивления даже в среде пунктуальных германцев, – деловито молвила Марта фон Эслингер, наблюдая, как Скорцени втискивается на сиденье рядом с ней.

Ладно скроенный брючный костюм лишь подчеркивал миниатюрность и изысканность форм этой женщины, хрупкость которой могла восприниматься истинными немками как вызов общепринятой монументальности их бедер и бюстов.

– Да это же вы и звонили мне, фрау Эслингер! Теперь я узнал вас по голосу.

– Конечно, я. Стоит ли подвергать это сомнениям?

– То есть никакой Жанны д’Ардель в природе не существует?

– Не будем спорить с природой.

– И находились при этом где-то рядом с отелем.

– Ничуть не сомневаюсь в вашей прозорливости, – невозмутимо признала Эслингер, срывая с места свой ягуароподобный спортивный автомобиль, не имеющий ничего общего с обещанным бежевым «пежо». – Да, это я звонила и выманивала; и я же отвезу вас к той женщине, свидание с которой способно навеять вам совершенно неожиданные воспоминания.

– Вы так считаете? – усомнился Скорцени, понимая, что имени вновь не услышит. В эти минуты он чувствовал себя прескверно. Его самолюбие оказалось задетым. Игры, затеянные любовницей Умбарта, он, в принципе, мог бы прекратить мгновенно. Его так и подмывало сделать это. И если бы не желание добраться до «покровительницы»…

– Это не я, это она так считает, – ведать не ведала о его благородном гневе Марта фон Эслингер. – У нее есть для этого все основания.

– Речь идет о Стефании Ламбези?

– То есть имеется в виду княгиня Мария-Виктория Сардони, – с той же стоической невозмутимостью обнаружила свои познания владелица дорогого спортивного автомобиля. – Не возражаю, в этом контексте уместно вспомнить и ее имя. Но вы прекрасно знаете, что сейчас она пребывает где-то на севере Италии. Возможно, уже на своей вилле «Орнезия». Словом, немного терпения, господин штурмбаннфюрер; еще немножечко терпения…

Пока она лихо выводила своего мустанга из крутого виража, в который вошла на серпантине горы, Скорцени успел внимательно присмотреться к ее внешности. Короткий, с чуть очерченной горбинкой носик, худощавые смуглые щеки, узкий, почти не выступающий подбородок. Абсолютно ничего привлекательного! А ведь о страсти этой женщины, любовницы штурмбаннфюрера Умбарта, в Корсиканской бригаде СС ходили легенды. Вот что значит познать женщину в постели. И тем не менее… Ну, абсолютно ничего сногсшибательного.

– Пытаетесь понять, что такого особенного мог найти в этой женщине, во мне то есть, ваш коллега и земляк Умбарт… – с ироничным упреком раскрыла его терзания Марта. – Не утруждайтесь, для меня самой это тоже загадка. Злые языки утверждают, что ему льстит забавляться в постели с австрийской аристократкой. Как вы… допускаете такое?

– Я допускаю все, что угодно, пока не сумею убедиться в его ложности. Приемлемая формулировка?

…Небольшая двухэтажная вилла, обнесенная металлической оградой, словно крепостным частоколом, располагалась между тремя размытыми холмами, каждый из которых представлял собой особый природный мир – со своим ландшафтом, растительностью и даже цветом. Один представал в бутафорном подобии скалы, другой был засажен молодым садом, третий напоминал пепельный осколок кратера давно потухшего вулкана.

– Возводить виллу в такой монашеской унылости, когда в полумиле – залив лазурного безмятежья?.. – пожал плечами Скорцени.

– Местность тоже не в моем вкусе, однако же вилла, как вы понимаете, не моя. Всего лишь арендую часть ее.

– Вот почему штурмбаннфюрер Умбарт слывет человеком, погрязшим в бедности, скупости и долгах.

– По крайней мере, по этому поводу вам уже не придется прибегать к донесениям агентуры, – беззастенчиво хихикнула разорившаяся аристократка. – Другое дело, что вам непременно сообщат: «Марта фон Эслингер – австрийская националистка, сепаратистка и масонка».

– Почти традиционный набор обвинений врага рейха, – признал штурмбаннфюрер.

– Однако опыт господина Шварца, владельца отельного поместья «Корсика», свидетельствует, что с некоторых пор к подобным слабостям своих земляков Отто Скорцени относится почти с библейским милосердием.

– А еще он свидетельствует о том, что Скорцени тоже не чужды некоторые непростительные слабости.

– Так уж и «непростительные»?

– Послушайте, госпожа фон Эслингер, – сказал штурмбаннфюрер, выходя из машины и мгновенно примечая, что в беседке, просматривающейся между кустами, притаился охранник, – кажется, вы не понимаете, что ни тот амбал, который притаился в беседке, ни два дебила, которые после третьего выстрела высунут свои головы из жилого здания, не помешали бы мне пристрелить вас прямо здесь же, под венецианской аркой входа на виллу.

– Почему вы предполагаете, что я не осознаю этого? – вздрогнула фон Эслингер, совершенно не ожидавшая, что их полусветская беседа в машине завершится столь ужасным «дипломатическим разъяснением». – Просто мне казалось, что вы прибегнете к своим угрозам еще там, у отеля. А пристрелите – на одном из поворотов, у обрыва или у зарослей. Более неудачного места для зачтения приговора, чем подъезд виллы, даже трудно себе представить.

– Это пока еще не приговор, а обычная констатация реалий.

– Так, мы все же войдем в здание или будем митинговать у ворот? – Марте фон Эслингер понадобилось немало усилий, чтобы заставить себя улыбнуться, однако улыбки как таковой не получилось.

– Войдем, естественно.

– Странные вы, мужчины: одни, садясь рядом со мной в машину, начинают нервно ощупывать мои коленки, другие, столь же нервно, – кобуры своих пистолетов. Даже не знаешь, на кого из вас злиться, а кому сочувствовать. Между тем на втором этаже, в комнате для молитв и покаяний, существует здесь и такая, вас, Отто, с огромным нетерпением ожидает госпожа Леннарт.

– Простите, не понял?

– Я сказала: вас ждет госпожа Леннарт. Вот уж не думала, что, услышав имя «папессы», вы решитесь переспрашивать его.

– Но в это невозможно поверить. Госпожа Леннарт, «папесса», здесь? – с непосредственностью провинциала ткнул он пальцем в сторону виллы. – Как она могла оказаться на острове? Я спрашиваю совершенно серьезно, – повысил голос Скорцени. – Хватит с меня на сегодня мифической мадемуазель д’Ардели.

– Прекратите, господин Скорцени! – вдруг возмутилась Марта фон Эслингер. – Спрашиваете, как она могла оказаться на острове? Но ведь вам сие должно быть известно лучше, нежели мне. Кто здесь олицетворяет службу безопасности рейха: я или вы?

От неожиданности штурмбаннфюрер замялся.

– А что вы хотите от мужчины, который столько времени нервно рассматривал ваши коленки, не решаясь притронуться к ним? – наконец нашелся он.

– Вот вам урок, Скорцени: нельзя обер-диверсанту рейха менять разлагающий климат Италии на не менее разлагающий климат Корсики. Надеюсь, услышав имя «бедного, вечно молящегося монаха Тото», переспрашивать его вы уже не решитесь. И не только потому, что постесняетесь моей въедливой ухмылки.

14

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Марта фон Эслингер не лгала: там, в глубине комнаты, почти у самого окна, между огромной, на всю высоту стены, картиной «Мадонна с младенцем» – и небольшой кафедрой для чтения Библии и покаяний, действительно стояла Паскуалина Леннарт. Обер-диверсант рейха признал ее как-то сразу же, еще даже не разглядев как следует лица; признал, несмотря на то что сейчас она была одета в длинное светское платье, очень напоминающее платья придворных дам прошлого столетия.

– Да хранит вас Господь, Скорцени, – негромко и взволнованно проговорила «папесса», осеняя приблизившегося штурмбаннфюрера крестоналожным движением руки. – Уверена, что вы будете снисходительны к слабой женщине и не станете обвинять в той настойчивости, которая была проявлена мною в попытке встретиться с вами.

– Как снисходительны были и вы ко мне, когда какое-то время назад я столь же настойчиво прорывался к вам, в резиденцию папы римского «Кастель Гандольфо». Вот что значит быть дальновидно терпимым к порывам и порокам друг друга.

– Вы заговорили устами библейского мудреца, – улыбнулась «папесса». – Это уже кое о чем свидетельствует.

– Вот именно: «кое о чем», – учтиво склонил голову Отто.

Сменив одеяние, Леннарт и сама в какой-то степени изменилась: теперь перед Скорцени представала не монахиня, а вполне симпатичная светская женщина, с коротковато стриженными, крашеными рыжеватыми волосами, которые свидетельствовали о попытке скрыть возрастной налет. А щедро напудренное симпатичное лицо, со слегка расширенным вздернутым носиком, и умопомрачительные духи, создающие вокруг Паскуалины томное благоухание, – точно так же свидетельствовали о жестком намерении любой ценой понравиться мужчине. Пусть даже погрешив против канонов монашеского сана.

Впрочем, на то она и «папесса», – личный секретарь, личная медсестра и просто любимая женщина папы римского, – чтобы позволять себе то, что непозволительно другим женщинам из папского окружения.

– Все это похвально, господин Скорцени. Поэтому уверена, что вы также простите мне и то, что в разговоре с вами я представилась госпожой д’Ардель.

– Так это были вы?! Именно вы, а не госпожа Эслингер?

– Если синьора Эслингер уверяла вас в обратном, то, несомненно, взяла грех на душу, – успокоительно улыбнулась Паскуалина.

«Еще один грех, на свою несчастную, истерзанную…» – вполне реалистично представил себе Скорцени, как бы капризно пожаловалась в данном случае на судьбу сама Марта.

– Впрочем, согласитесь, что существуют женские грехи, которые способен прощать не только Господь, но и всякий великодушный мужчина.

– Теперь все прояснилось. Француженка, говорящая на немецком, с убийственным для берлинского слуха австрийским акцентом, – мягко улыбнулся штурмбаннфюрер, принимая предложение «папессы» отойти от «Мадонны» и распятия и присесть за небольшой столик. – Признаю, сногсшибательная конспирация.

Скорцени, конечно же, слегка плутовал против правды: никакого особого австрийского акцента в речи фрау Леннарт не сохранилось. Однако решил: пусть «папесса» считает, что все равно он «расшифровал» бы владелицу телефонного голоса, а его появление здесь – своеобразная игра в поддавки. Обер-диверсант еще только обдумывал, как вести себя с этой приближенной не только к папе римскому, но и к самому Господу, женщиной дальше, как неожиданно открылась дверь, и на пороге возникла Марта фон Эслингер.

«А вот и она, виновница этого “торжества”! – мысленно ухмыльнулся штурмбаннфюрер. – И, в невозмутимости своей, вновь предстает в ипостаси агнеца Божьего».

– Стол накрыт, фрау Леннарт, – объявила вошедшая, склоняя голову перед «папессой» и напрочь игнорируя присутствие Отто.

В то же время он заметил, как взгляды женщин встретились и на несколько мгновений застыли. Это был обворожительный и бессловесный сговор двух соперниц-единомышленниц. Поняв это, штурмбаннфюрер как-то сразу же почувствовал себя неуютно.

Вежливо предложив Скорцени перейти в соседнюю комнату, то есть последовать за фон Эслингер, «папесса» тем не менее позволила себе нанести очередной удар:

– Не волнуйтесь, господин штурмбаннфюрер, я не стану напоминать о том, что в резиденции папы вы представали передо мной в роли некоего доктора Рудингера, консультанта строительной фирмы «Вест-Конкордия» из, если мне не изменяет память, города Санкт-Галлена.

– Вот такой вы мне нравитесь больше, – уже откровенно рассмеялся Скорцени и с трудом сумел спохватиться, поскольку чуть было не положил руку на ее плечо. Вовремя сдержавшись, он сконфуженно взглянул на «папессу»:

– Великодушно простите, фрау Леннарт.

– А почему вы считаете, что мне не нравится… нравиться вам? – спокойно отреагировала на это Паскуалина, предусмотрительно, однако, отдаляясь от гиганта, которому едва достигала до плеча.

Стол был сервирован в сугубо корсиканском духе: две бутылки вина, три вида овощных салатов и два щедро политых вином куска жареной говядины.

– Неожиданно все это, – признал Скорцени, окидывая взглядом стол пиршества на двоих. – Все неожиданно: звонок, поездка, стол, общество…

– Война завершается, однако нас с вами по-прежнему ожидает много всяческих, больших и малых, потрясений.

Появился слуга и принялся медленно, вальяжными движениями наполнять бокалы. Обер-диверсант, возможно, не обратил бы на это внимания, если бы с первых же мгновений не признал в нем «бедного, вечно молящегося монаха Тото». Другое дело, что сам английский разведчик оставался совершенно безразличным к нему, и Скорцени вынужден был вести себя соответственно. На этой вилле они как бы находились на нейтральной территории, в которой действовало табу на любое противостояние агентов служб безопасности. Эдакая святая обитель диверсантов, в которой они очищаются под сенью неприкосновенности.

Единственное, что бросилось штурмбаннфюреру в глаза – в этот раз Тото был облачен в великолепно скроенный светский костюм, и когда он наклонялся, чтобы переставить прибор, рукоять одного пистолета выступала из-под брючного пояса, другого – из заднего кармана.

– Правда, нам стало известно, что тучи, которые сгущались над папой римским, теперь уже окончательно развеяны, – Паскуалина настороженно взглянула на Скорцени и, выждав, пока Тото удалится, продолжила: – Как известно и то, что вы не настаивали на продолжении этой антихристианской акции фюрера – похищении папы. Скорее наоборот…

– Скорее наоборот, – кротко признал обер-диверсант. – Эта акция не нравилась мне с самого начала, в самом ее замысле.

– Почему не заявили об этом сразу же, господин Скорцени? – укоризненно покачала головой «папесса».

– Выступить по радио с осуждением приказов фюрера? – саркастически подергал исполосованной шрамами щекой обер-диверсант.

– Ваше понимание юмора мне знакомо, – невозмутимо заверила его Паскуалина. – Но если на несколько минут отвлечься от него… Всего лишь следовало сообщить мне о вашей позиции. Еще тогда, во время встречи в резиденции папы.

– Не представлялось возможным, госпожа Леннарт. Ситуация была иной. Все прояснилось значительно позже.

– Вы правы: ситуация представлялась совершенно иной. Но мы чуть было не приняли против вас ответные меры. Лично против вас, – их взгляды скрестились и замерли.

– Мир не понял бы вас, если бы подобные контрмеры приняты не были. Если бы не последовала попытка… принять их.

– Но видит Всевышний, что я была… решительно против каких-либо… контрмер, – медленно, с расстановкой, произнесла Паскуалина, стараясь таким образом придать значительности каждому своему слову. – Очень решительно… выступала против идеи убрать вас еще до того, как вы со своими диверсантами подступитесь к резиденции папы.

– С чего вдруг такое сердоболие?

– Если бы я представала в другой ипостаси, то ответила бы сугубо по-женски, что в какой-то степени вы понравились мне.

– Но это было бы неправдой.

«Папесса» многозначительно улыбнулась и неопределенно как-то покачала головой.

– Ну, скажем так, не совсем правдой. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы это противостояние между вами и папой завершилось именно таким образом, как оно и завершилось.

– То есть «ни миром, ни войной».

– Чтобы Гитлер отозвал вас из Италии, – откорректировала его ответ Паскуалина, – поскольку сам отказался от своей затеи. С другой же стороны, я понимала: если вас убрать, Гитлер напустит на папу целую стаю других диверсантов и просто наемных убийц. И тогда уже все мосты, ведущие к примирению, будут, пользуясь вашей же терминологией, взорваны.

15

Они выпили немного вина и с минуту молча колдовали над салатом. Тишина, царившая в это время в комнате, как и во всем здании, была подобна тишине монастырской кельи.

Застолье начинало напоминать тайную вечеринку с дамой. Скорцени все еще не до конца уяснил для себя, почему Паскуалина решилась на приезд на Корсику и на этот странный визит. Однако уже прекрасно понимал, чем «папесса» рискует, если их встреча станет известной журналистам.

– Когда после войны по отношению к вам лично мир окажется еще более ожесточенным, чем сейчас вы – по отношению ко всему остальному миру, вы неминуемо вспомните об Италии, обо мне, о папе римском, а главное, о папской резиденции «Кастель Гандольфо». Не зарекайтесь, штурмбаннфюрер, не зарекайтесь, – с чисто женской суеверностью упредила она возражение Скорцени. – Еще неизвестно, как все сложится.

– В любом случае я буду помнить о вашем снисхождении ко мне, фрау Леннарт.

– Пока что рассчитываю на то, что и сейчас, в это очень смутное время, когда к власти на севере Италии вновь вернулся этот мерзавец Муссолини, жизнь папы будет оставаться в безопасности. Для нас не секрет, что Муссолини считает папу римского таким же врагом, как и короля, вместе с маршалом Бадольо, которые в свое время свергли и арестовали его. Хотите не согласиться со мной?

– Не вижу оснований, – передернул могучими плечами обер-диверсант рейха.

– Однако дуче вряд ли осмелится предпринимать что-либо против Святого престола без вашего, штурмбаннфюрер, одобрения и соучастия.

«Так вот оно в чем дело! Вот почему мятежная “папесса” решилась на приезд сюда и встречу с “первым диверсантом рейха”, как именовали тебя римские газеты после освобождения твоим отрядом из-под ареста самого дуче».

Скорцени с самого начала их встречи предполагал, что дело обстоит именно так. Но это было всего лишь предположение. Теперь же он как-то сразу почувствовал себя увереннее. И даже не от того, что ему ничего больше не угрожает на этой напичканной людьми «папессы» и монаха Тото вилле, из которой он теперь сможет уйти, сохранив достоинство. А скорее от осознания, что загадка, которая мучила бы его еще, наверное, очень долго, оказалась «разгаданной» самой Паскуалиной – ясно, недвусмысленно и весьма доходчиво.

– Простите за комплимент, синьора Леннарт, однако вы – мужественная женщина.

– Вот этого не нужно, – предостерегающе помахала рукой Паскуалина, пытаясь остановить его, но Скорцени почему-то вдруг решил до конца излить свои чувства к ней.

– Сие не должно смущать вас, госпожа «папесса» – слегка улыбнулся он, – поскольку речь идет вовсе не о комплименте. Я слишком хорошо изучил историю вашего знакомства с Эудженио Пачелли, то есть с будущим папой, и вашего совместного восхождения к папскому престолу, – чтобы оскорблять вас подобными комплиментами. А что касается безопасности папы римского, то я гарантирую ее лишь настолько, насколько способен гарантировать.

Взгляд Паскуалины вновь излучил признательность.

– Пока мы тут расточаем друг перед другом комплименты и заверения, союзники уже входят в Рим и движутся в направлении Флоренции, – голос «папессы» стал сухим и властным, привыкшим диктовать условия. – Вскоре Германия лишится своего самого мощного союзника. И притом, кажется, последнего, если не считать очень ненадежную Венгрию, склонную к тому, чтобы захлебнуться в собственной гражданской войне. Вот о чем вы должны подумать сейчас, господин Скорцени.

Штурмбаннфюрер молча кивнул и несколько минут с самозабвением гурмана предавался жареной говядине. Что касается Паскуалины, то она не столько ела, сколько, не стесняясь, созерцала буйство аппетита своего гостя. Ей откровенно нравилось наблюдать проголодавшегося мужчину, с благодарностью пожирающего все, что только выставлено перед ним на столе. Возможно, в эти минуты она даже не осознавала, насколько это заметно со стороны.

– Могу ли я позволить себе еще один очень важный, принципиальный вопрос? – все же нашел Скорцени мужество прервать акт утоления голода.

– Мне неизвестно, о чем вы хотите спросить меня, но твердо знаю, что неминуемо жаждете услышать, – слегка смягчила тон Паскуалина.

– И что же я жажду услышать? – принял условия игры обер-диверсант рейха.

– Сообщение о том, что папа получил твердые гарантии англо-американского командования: «Как бы ни разворачивались в будущем события вокруг Рима, обладатель Святого престола от них не пострадает, притом что Ватикан, со всеми его службами, а также находящиеся на его территории граждане сохранят свою неприкосновенность». – Паскуалина вызывающе улыбнулась, наблюдая, какое впечатление производят ее слова на обер-диверсанта рейха, и продолжила: – Из этого следует, что государство Ватикан может оказаться единственным островком, благодаря которому германцы, нуждающиеся в личной защите и в защите своих капиталов, смогут рассчитывать на покровительство папы и… даже самой «папессы».

– Особенно «папессы», – благодарственно подчеркнул штурмбаннфюрер СС. – Что очень важно для нас.

16

Осень 1944 года. Берлин.

Главное управление имперской безопасности рейха

…После африканского рейда и встречи с Гиммлером прошло более года. Порой Шмидту казалось, что в пылу военной горячки и в рейхсканцелярии и в штабе СД давно позабыли и о нем, и о сокровищах Роммеля. Служить ему теперь выпало начальником штаба полка ваффен СС, расквартированного почти на самой бывшей границе с Данией, под Фленсбургом, а поскольку командира полка вскоре должны были отозвать в Берлин, то Шмидт всерьез рассчитывал на повышение.

И вдруг этот вызов в Главное управление имперской безопасности…

«Если вслед за похищением Муссолини первый диверсант рейха, – размышлял барон, сидя в вагоне поезда, приближающегося к Берлину, – решит похитить под носом у союзников контейнеры с африканскими сокровищами и прикажет ему, барону фон Шмидту, возглавить поисковый отряд, это окажется лучшим, спасительным, вариантом исхода их встречи. Но если же Скорцени намерен всего лишь заполучить карту, то он ее не получит».

В свое время барон четко выполнил приказ Гиммлера: «На своей карте вы укажете все мыслимые ориентиры и тотчас же спрячете ее. Спрячете так, чтобы о месте знали только вы и я. Вы – и я. И никто больше. Ни под каким предлогом. Это мой приказ, оберштурмбаннфюрер. Это… мой… приказ», – чеканил он каждое слово.

Шмидт, конечно же, с удовольствием отдал бы эту карту Гиммлеру и таким образом избавился от одной из самых драгоценных тайн рейха, хранить которую с приближением мира становилось все опаснее. Но пока что рейхсфюрер не потребовал этого. Скорцени, конечно, может получить копию карты от Крона, или, точнее, уже от Роммеля. Но, увы, без ориентиров.

– Берлин! – объявил проводник, как только поезд приблизился к столичному перрону.

«Берлин… Карта… Великосветское дерь-рьмо! – молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. – Главное – уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!»

…А буквально за час до того, как оберштурмбаннфюрер фон Шмидт должен был ступить в кабинет Скорцени, начальнику диверсионного отдела РСХА доложили, что бывший командир линкора «Барбаросса» и «Африканского конвоя Роммеля» неожиданно покончил с собой.

– Нет, Родль, мы никогда не сможем смириться с потерей такого командора, – сокрушенно покачал головой первый диверсант рейха, выслушав этот скорбный доклад адъютанта. – Когда старый моряк уходит из жизни за два дня до присвоения ему чина контр-адмирала – это непостижимо.

– Уверен, что командование военно-морских сил потрясено непродуманным шагом командора Аугштайна не меньше нас.

– Кстати, кто именно сообщил вам об этом прискорбном происшествии, адъютант?

– Обер-лейтенант Кремпке.

– Понятно: тот самый сын ювелира, который был в составе охраны африканского груза…

Они оба глубокомысленно помолчали. «Кто сообщил о самоубийстве Аугштайна, – размышляли они, – тот и является организатором этого “самоубийства”. Но стоит ли напоминать об этом друг другу вслух?»

– А что сам обер-лейтенант? – поинтересовался Скорцени.

– Я подсказал его начальнику, чтобы завтра же он был отправлен на фронт. Но уже с повышением в чине. Парень явно засиделся в тылу, как, впрочем, и в обер-лейтенантах.

– Надеюсь, он не пойдет по стопам командора и не лишит себя удовольствия дождаться этого повышения?

– Опасаюсь, что волна самоубийств, образовавшаяся в кругу людей, так или иначе причастных к доставке из Африки сокровищ фельдмаршала Роммеля, может перерасти в эпидемию. Мы и так уже потеряли шесть человек. Не считая тех восьми, которые погибли не по своей воле, пусть даже и не в боях.

– Ничего не поделаешь: поиски кладов всегда связаны с легендами и потусторонней силой.

– Причем непременно с потусторонней. – Они обвели пространство вокруг себя такими взглядами, словно собирались тотчас же приняться за изгнание бесов. – Однако по стопам своего командора обер-лейтенант Кремпке не пойдет. Хотя кто знает… Они ведь познакомились еще в Тунисе.

– Это обстоятельство как-то связано с гибелью самоубийцы? – насторожился Скорцени.

– Этот обер-лейтенант явно пришелся по душе командору… Уже хотя бы тем, что обратился с просьбой помочь перевести его на службу во флот.

– Но ведь согласитесь, Родль, такое обращение не могло не тронуть заскорузлую душу старого морского волка.

– Обязано было тронуть, – уточнил адъютант. – Однако командор и пальцем не пошевелил, чтобы помочь пехотинцу обрести свои паруса.

– Что-то вы темните, Родль, – поморщился самый страшный человек рейха, напоминая адъютанту, что тот слишком отвлекся от темы. Но адъютант не смутился.

– Видите ли, господин штурмбаннфюрер, познакомившись с Кремпке, я посоветовал ему вновь обратиться к командору с той же просьбой. Тем более что после ранения Аугштайн отдыхал в своем деревенском доме неподалеку от Шведта, что рядом с местом службы Кремпке. Ну а сам обер-лейтенант, как известно, служил в гарнизоне подземного города СС, так называемого «Лагеря дождевого червя»[10].

– Вот оно что! Примечательная деталь. И что же происходило дальше?

– Получив отпуск, Кремпке сразу же отправился в гости к командору.

– Как же вы утомили меня своими подробностями… – снова поморщился Скорцени.

– Всего лишь хочу подчеркнуть заслуги Кремпке, – лукаво ухмыльнулся адъютант.

– У оберштурмбаннфюрера СС фон Шмидта заслуг не меньше. Позаботьтесь, чтобы мы встретились с ним на одной из наших городских квартир.

– Например, на квартире Лилии Фройнштаг…

– Жестокий же вы человек, Родль, – покачал головой Скорцени, давая понять, что своим предложением тот вызывает у него бурю всяческих воспоминаний и эмоций. – Но считайте, что разрешение вы получили.

«Квартирой Фройнштаг» они называли обиталище, в которое Скорцени впервые поселил свою любовницу, унтерштурмфюрера Лилию Фройнштаг, когда она только появилась в Берлине. Это была одна из секретных квартир отдела диверсий СД, которую они использовали в крайне редких случаях – когда нужно было «отдышаться» одному из агентов или провести тайную встречу.

– Кстати, как там поживает еще один хранитель сокровищ Роммеля, недавно произведенный в новый чин? Имею в виду полковника Крона?

Замешательство Родля продолжалось недолго. Он давно взял в свои руки опеку надо всеми, кто так или иначе оказался причастным к «африканскому кладу». И постепенно Скорцени с удивлением открывал в нем гениального организатора всевозможных акций «по устрашению и исчезновению». Родль умел делать это, привлекая агентов Скорцени, но так, что при этом и сам он, и шеф оставались в тени. В то время как «лишние люди» исчезали совершенно естественным образом, безо всякой огласки.

– Стало известно, что на днях Крон побывал на встрече с фельдмаршалом Роммелем.

– Напрасно вы иронизируете, адъютант. Как известно, Лис Пустыни всегда был гостеприимным хозяином.

– Особенно, когда приглашал господина Крона. Ибо его гостеприимство, как надеется Роммель, будет оплачено из корсиканских тайников.

– То есть хотите сказать, что на барона фон Шмидта Роммель не рассчитывает?

– Но ведь и мы с вами, господин штурмбаннфюрер, вряд ли станем рассчитывать на услуги Крона.

– Как не станем мириться с тем, что полковник и впредь будет путаться у нас под ногами, дьявол меня расстреляй. Да к тому же пользоваться покровительством влиятельного полководца.

Их взгляды встретились лишь на какое-то мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Родль воспринял слова шефа как приказ убрать полковника. В таких случаях Скорцени всегда недоговаривал, чтобы при необходимости сделать удивленный вид и, избежав каких-либо обвинений, спросить у того же адъютанта: «А кто, собственно, приказывал? Как вы могли решиться на такое?!»

Но Родль не роптал. Он понимал: такова уж судьба всякого адъютанта, тем более если ему выпало быть адъютантом «первого диверсанта рейха».

– Может, поручить это самому Шмидту? Или, точнее, предоставить такую возможность? Он ведь человек неглупый: зачем ему конкурент?

– Барон не пойдет на это. Да и к чему усложнять? Другое дело, что Шмидт должен одним из первых узнавать об исчезновении очередного офицера, посвященного в тайну корсиканского клада.

– Что, конечно же, будет производить на него неизгладимое впечатление, – согласился гауптштурмфюрер Родль.

17

Проснувшись в своем номере отеля, Шмидт приподнялся на локте и какое-то время всматривался в окно, занавешенное пеленой осеннего тумана, щедро замешанного на удушливом берлинском смоге. Всю ночь ему снилось, что он плывет на корабле, том самом, что увозил африканские сокровища фельдмаршала; поэтому даже теперь, проснувшись, все еще чувствовал себя так, словно, сдерживая тошнотную усталость качки, смотрит в иллюминатор своей каюты.

«Только вот подполковника Крона ни в этой каюте, ни вообще на корабле уже нет, – напомнил себе барон. – Как нет уже и обер-лейтенанта Кремпке, командора Аугштайна, а также подавляющего большинства солдат охраны и членов экипажа линкора».

– Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нем каратов, – изрек марокканский ювелир-араб, у которого Шмидт, по поручению Роммеля, консультировался по поводу двух камней, чья ценность показалась фельдмаршалу сомнительной. – Лишь после этого он приобретает свою истинную красоту и очаровательность. Вот только…

– Что «вот только»?.. – подбодрил его барон, поняв, что многозначительное молчание ювелира затягивается.

– Бриллиант – минерал небесный. Не знаю, с какими силами он связан, однако… Достигнув своего совершенства, он, как правило, достается отъявленнейшему из негодяев.

– Странная особенность…

– Скорее закономерность. Вам известно, почему Наполеон остался без короны и без империи? – спросил тогда ювелир, уже прощаясь с бароном. – Вы, конечно, скажете, что причиной явилось его поражение в битве под Ватерлоо.

– Неважно, что скажу я, важно, что говорят историки. Они же в один голос твердят именно о ней, о битве под Ватерлоо.

– Не уточняя при этом, что поражение под этим селением – не причина, а следствие. Причина же кроется в том, что императору подсунули известный своей черной силой бриллиант «Регент», которым он приказал украсить рукоять шпаги. На «Регенте» уже была кровь человека, нашедшего этот камень. Однако в нем таилось слишком много каратов, чтобы он мог удовлетвориться одной жертвой.

– Если этот ювелир прав, то сколько же тогда жизней понадобится, чтобы искупить кровью все сокровища Роммеля?! – вслух ужаснулся барон фон Шмидт, поднимаясь со своей «усыпальницы» и принимаясь за утренний туалет. – А главное, кому же они в конце концов достанутся? Кто тот «отъявленнейший из негодяев», в чье владение они в конечном итоге перейдут?!

Человек, задавшийся подобным вопросом, обязан был тут же впасть в философские раздумья, но в последнее время Шмидт старался избегать их. Особенно после того хмельного раздумья, в которое он впал, узнав о смерти Аугштайна, бывшего командира линкора «Барбаросса».

– А теперь скажи мне, – обратился он к своему отражению в мутноватом зеркале, у которого брился. – Перед судом Господа и Сатаны ты, лично ты, за такого, «отъявленнейшего», сойти смог бы?

– Задатки, в общем-то, есть, – ответил сам себе после некоторого колебания. – К тому же пока еще остается время, чтобы развить их.

Адъютант Родль оказался подчеркнуто пунктуальным: телефон ожил ровно в девять, как только Шмидт успел запить свой с вечера приготовленный бутерброд с колбасой холодным кофе из небольшой фляги. К еде он всегда старался относиться по-спартански.

– Как бы вы ни удручались по этому поводу, господин оберштурмбаннфюрер, заниматься вами поручено почему-то мне, – явно старался подражать своему командиру гауптштурмфюрер. Однако после всех тех подробностей, которые всплыли в связи со смертью командора, фон Шмидт готов был простить гауптштурмфюреру любые его вольности.

– Наоборот, это воодушевляет меня, – почти искренне заверил барон.

– Тогда спускайтесь вниз, я жду вас у машины.

Выйдя из отеля, Шмидт с опаской покосился на двух верзил в штатском, равнодушно посматривавших в его сторону.

– Это мои парни, – успокоил его адъютант Скорцени. – «Коршунам Фриденталя» порой не мешает испытать себя в роли телохранителей. Тем более – телохранителей самого барона фон Шмидта. Не возражайте, барон: все устроено так, как было приказано Скорцени, – личная охрана, эскорт мотоциклистов, «Баденвайлерский марш»[11] и прочие атрибуты…

Ни эскорта, ни марша не последовало, зато эти двое громил сели в такой же подержанный «опель», в каком прибыл Родль, и принялись неназойливо сопровождать. Вначале адъютант внимательно наблюдал за их машиной, затем попробовал оторваться, чем очень заинтриговал Шмидта, наконец выругался и заявил:

– Придется изменить маршрут и заманить их к Главному управлению имперской безопасности.

– Так это что, слежка?! – изумился Шмидт. – На самом деле это не ваши люди?

– Будем считать их «почетным караулом».

– Но это немыслимо: в центре Берлина – слежка за машиной Скорцени! Кто может позволить себе такое?!

– Ну, о том, что это одна из машин Скорцени, им еще только надлежит узнать. Точно так же, как Скорцени интересно будет узнать, кого представляют сами эти молодчики.

– Вы же сказали, что это личная охрана, приставленная самим Скорцени. Но это же… великосветское дерь-рьмо!

– Лестный отзыв об адъютанте Скорцени, – невозмутимо улыбнулся Родль.

– Я-то имел в виду не вас, – своеобразно извинился Шмидт, – а то окопное дерь-рьмо, которое преследует нас.

– Что, конечно же, смягчает вашу участь. Тем более что слежка была установлена не за машиной Скорцени и уж, конечно же, не за мной.

– То есть хотите сказать, что эти люди следят за мной?! – удивленно уставился барон на своего опекуна.

– …А вот кто именно пустил этих гончих по вашему следу, нам еще только предстоит выяснить.

В двух кварталах от здания Главного управления имперской безопасности Родль завел машину в огромный внутренний двор и, петляя по нему, остановился у одного из подъездов. Машины преследователей видно не было, но Родль не сомневался, что они где-то рядом.

На дверной звонок отозвались четверо громил, на полупьяных рожах которых выражение вины за свое существование слегка затуманивалось еще более выразительным желанием мгновенно выполнить любой приказ повелителя.

– Пьянствуете, мерзавцы? – незло поинтересовался Родль.

– Никак нет, – вяло возразил один из обитателей этого тайного лежбища СД – по-цыгански черноволосый и черноглазый.

– Как приказано, находимся в карауле, – принялся объяснять второй, приземистый, с квадратной, небрежно вытесанной Всевышним фигурой.

– То есть, конечно же, пьянствуем, – свел на нет эту попытку черноволосый. – Потому что от безделья.

– Сейчас здесь появится машина с людьми, которые следили за нами. Обоих сыщиков нужно загнать в ловушку.

Один из охранников сразу же метнулся к воротам, чтобы закрыть их, как только во двор въедет машина преследователей. Остальные пятеро, включая Родля и Шмидта, приготовили оружие и притаились за порталами маленького дворика, в котором нашел приют «опель» Скорцени. Не прошло и трех минут, как тех, из «опеля»-преследователя, заставили выйти из машины; ничего не объясняя и не выясняя, сбили с ног, оглушили и уволокли в «караулку».

– Они, красавцы, считали, что мы будем вести их с собой до здания на Принцальбрехтштрассе, а то и до нашей явочной квартиры, – воинственно осклабился Родль, вновь возвращаясь за руль и приказывая барону сесть на свое место.

– И все же что это за люди? – полюбопытствовал фон Шмидт.

– Как я уже сказал, это не моя, а ваша «личная охрана», барон, – спокойно просветил его гауптштурмфюрер, выводя машину из дворика, а затем – и из большого двора, на улицу. – А эти три соединенных друг с другом внутренних дворика, в придачу с «караулкой», – ловушка диверсионной службы СД, точнее, одна из ловушек, в которые мы заманиваем такие вот «хвосты». Ну а потом, в «караулках», начинаем основательно интересоваться всяким, кто пытается интересоваться нами.

– Что же у вас здесь происходит, черт возьми?! Они ведь тоже германцы.

– Будем надеяться, что не англичане. И тем более – не русские. Хотя все может быть. Когда речь идет о сокровищах фельдмаршала, среди преследователей могут оказаться даже кардиналы из окружения папы римского.

– Считаете, что и эти шпионские страсти тоже связаны с африканскими сокровищами фельдмаршала?

– Не пытайтесь мнить себя резидентом разведки Сталина, за которым следит половина Берлина. Конечно же, с сокровищами, а не с вашей особой как таковой. Кстати, я не зря упомянул о кардиналах. Нам уже абсолютно точно известно, что служба разведки Святого престола всерьез заинтересовалась северной частью Корсики и очень хотела бы заполучить карту с местами затопления контейнеров и наземными тайниками.

«Разве у папы римского тоже имеется своя разведслужба?! – хотелось воскликнуть фон Шмидту. – Такого просто не может быть!» И если он сдержался, то лишь потому, что не желал выглядеть в глазах Родля законченным идиотом. Тем не менее адъютанту Скорцени удалось перехватить его взгляд.

– Ваша реакция меня не удивляет, – успокоил он «корсиканского мореплавателя». – В службе внешней разведки СД привыкли удивляться и не таким вещам.

– Нет, но это и в самом деле немыслимо: разведка Святого престола, личные агенты папы римского…[12]

– Чтобы успокоить вас, замечу, что разведка Ватикана – одна из самых древних и эффективных в мире. Слишком много агентов в сутанах, слишком много исповедей им приходится выслушивать.

– И тем не менее: разведка Святого престола!.. Тогда это уже не Святой престол, а настоящее окопное… пардон.

– Так и будет доложено самому Пию XII, – изобразив послушническую мину на лице, заверил его Родль голосом боголюбивого монаха.

– Зря вы острите, гауптштурмфюрер. Лучше бы позаботились о том, чтобы меня как можно реже преследовали.

– Благоразумная просьба, которая, однако, налагает некоторые обязанности и лично на вас, оберштурмбаннфюрер. То есть требует внимательности и крайней осмотрительности, а еще – постоянной связи с людьми, которые будут приставлены для контактов с вами; умения молчать и оставаться преданным той команде, к которой принадлежите. Я ничего не упустил, барон фон Шмидт?

– И если я соглашусь на эти условия, то?..

– Полной гарантии не даст даже Господь. Но поверьте: заступничество со стороны Скорцени и его людей – вот в чем ваше спасение. Сам тот факт, что ваше имя станут связывать с имиджем «человека Скорцени», – уже многих будет охлаждать.

– Что неоспоримо.

– Другое дело, что к этому заступничеству еще нужно будет прийти, его еще нужно заслужить.

«А ведь тебя уже вербуют, – сказал себе Шмидт. – Открыто и нагло вербуют. Хотя Родль прав: если уж кто-то и способен взять тебя в этом предразгромном бедламе под свое крыло, так это Скорцени – со своими легионами диверсантов и тайных агентов».

18

Осень 1944 года. Берлин.

Конспиративная квартира резидентуры СД

…Еще через несколько минут Родль доставил оберштурмбаннфюрера фон Шмидта на одну из конспиративных квартир диверсионной службы СД.

Лестница черного хода в старинном особняке, узкая безликая дверь, мимо которой можно было трижды пройти, не заметив; две небольшие комнатушки, из одной из которых замаскированный ход вел на чердак… Все в этой квартире представало серым и неприметным. Однако озарял ее своим присутствием золотоволосый гигант с четко очерченным эллинским лицом, плечами циркового борца и могучими ручищами, которые – восстав посреди гостиной во весь свой рост, – парень властно положил на грани офицерского ремня.

– Какое знакомое изваяние! – не мог сдержать своего восхищение барон фон Шмидт, опытным глазом бывшего боксера оценивал мощь и красоту телосложения представшего перед ним полковника вермахта. Нет, Шмидт и в самом деле мысленно признался себе, что никогда не видел красавца, равного этому мужчине.

– Насколько мне известно, с полковником Курбатовым[13] вы, барон, уже знакомы, – тоном дворецкого произнес Родль.

– Имел честь. – Сняв фуражку, поскольку полковник стоял посреди комнаты без головного убора, Шмидт приветствовал русского диверсанта весьма неуклюжим кивком массивной, заметно суженной к темени головы. – Рад видеть, господин полковник.

– Корсиканские корсары Роммеля вновь сходятся под пиратскими парусами, – сдержанно улыбнулся Курбатов.

– Кем только меня после операции по захоронению сокровищ фельдмаршала, носившей странное название «Бристольская дева», не называли. В том числе и «корсиканским корсаром Роммеля».

– Обязан напомнить, что полковник, князь Курбатов – бывший командир русского диверсионного отряда, который…

– Я в курсе, Родль, – прервал его барон. – Мне приходилось слышать об этом сибирском рейде, в том числе и от самого диверсанта-полковника.

– Если бы вам представилась возможность читать русские эмигрантские газеты, там о князе – взахлеб. По просьбе Скорцени некоторые статьи были специально переведены на германский. Они впечатляют.

– Не следует акцентировать внимание на делах прошлых лет, – сдержанно предостерег гауптштурмфюрера Курбатов.

– Смею возразить, господин оберст. Время вашего знакомства тоже должно быть использовано рационально, – молвил Родль. – Представляете себе чувства истосковавшихся по родине русских аристократов, – вновь обратился он к фон Шмидту, – когда они вдруг узнают, что из глубины Сибири, с дикого Востока, к ним явился этот молодой «белогвардейский», как говорят русские, офицер, князь! Словно бы пришел из красивой легенды, из вечности. Но хватит эмоций. Садитесь, господа, разговор наш будет недолгим. Господин оберштурмбаннфюрер, – продолжил он, когда собеседники уселись в приземистые кресла, – вам придется провести в этих апартаментах еще как минимум трое суток.

Шмидт устало взглянул на Родля и красноречиво пожал плечами. После того как ему продемонстрировали арест двух типов, устроивших за ним слежку, оберштурмбаннфюрер воспринял сообщение о «домашнем аресте» с иронией человека, и не такое видевшего на своем веку. Единственное, на что он имел полное и неотъемлемое право, так это проклинать тот день, когда Роммель втравил его во всю эту историю со своими «африканскими сокровищами».

– Ясно: в течение трех суток я нахожусь здесь. Что дальше?

– Затем вновь появится полковник Курбатов, который в эти дни не станет стеснять вас своим присутствием. – Слушая эти слова, князь полузакрыл глаза: то ли от усталости, то ли от безразличия. – Он доставит вам документы и деньги. Маршрут и транспорт, которым вам надлежит отправиться в Италию, мы к тому времени определим.

– Опять в Италию?! – приподнялся Шмидт. – Уж не на переговоры ли с американцами?

– В Северную Италию, естественно, под крыло великого дуче.

– Но что нам делать в вотчине дуче? Во всяком случае, мне?

– Не пойму, с чего вдруг вы столь агрессивно настроены против Италии? Страна философов, поэтов и этих, как их там, ну да, скульпторов: Микеланджело, Роден – если только они в самом деле были итальянцами, поскольку, признаться, в истории искусства я не силен.

– Что вы валяете дурака, гауптштурмфюрер?! – побагровел фон Шмидт, вспомнив, что значительно старше Родля по чину. – Какая, к чертям собачьим, «страна философов и поэтов»?!

– Если вы решительно настроены скрываться от преследователей-кладоискателей на Восточном фронте, противостоять вашему желанию я, конечно, не смогу.

– Почему вдруг «скрываться»? – возмутился Шмидт, мысленно согласившись при этом, что Северная Италия все же лучше, чем Южная Польша или Восточная Венгрия.

– Да потому, что, спрятав вас на время в одной из разведывательно-диверсионных школ в Италии под чужим именем, мы таким образом получим хоть какой-то шанс спасти вам жизнь. Пока о вас не забудут, пока не прояснится ситуация в Италии и на других фронтах. Официально вы – представитель отдела диверсий имперской безопасности.

– А по-моему, подполковнику СС стоит сказать правду, – неожиданно вмешался Курбатов. – И состоит эта правда войны в том, что в Италии мы еще и станем использовать вас как приманку, выясняя, какие силы попробуют подобраться через вас к сокровищам Роммеля. Выяснять и истреблять.

Родль взглянул на русского диверсанта с почти гневным осуждением: эта информация явно не рассчитана на самого Шмидта. И был слегка удивлен, когда сам барон отреагировал на его искренность с абсолютным спокойствием:

– Благодарю, полковник, это уже по-солдатски. Что же касается вас, Родль… Поскольку я поступил в распоряжение Отто Скорцени… Передайте ему, что готов выполнить любой его приказ.

– Что тоже оч-чень по-солдатски. Тем более что многие офицеры СС сочли бы за честь выполнять приказы первого диверсанта рейха, – совершенно серьезно, без какой-либо назидательности молвил Родль. На сей раз он был уверен, что говорит святую правду: к Скорцени действительно стремились, к нему тянулись. Вокруг него сотворялась некая романтическая аура, становившаяся все более притягательной для всякого ослабевшего духом. – Да, господа, иные и в самом деле сочли бы за честь… «Отчаянная борьба сохраняет свою вечную ценность в качестве примера» – когда фюрер изрекал эту мысль, он, прежде всего, имел в виду Отто Скорцени или же таких воинов, как он.

– У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, – великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.

– Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам легкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на нее, как на богиню судьбы Мойру, – посоветовал Родль, направляясь к двери.

– Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, – молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. – И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что барра, оберштурмбаннфюрер, барра!

– Италия как государство – дерь-рьмо, дуче Муссолини тоже всего лишь великосветское дерь-рьмо, – процедил барон. – А вот что значит ваше «барра», этого я не знаю.

– Боевой клич легионеров Римской империи. Кое-что из истории Рима нам, по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор», все же придется почерпнуть. Барра!

Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлек из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» – вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.

– Барра! – как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая ее содержимое прямо из горлышка.

Главное, что впереди его ждали три дня состояния «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Все остальное никакого значения сейчас не имело.

19

Встреча с оберштурмбаннфюрером фон Шмидтом была предельно короткой. Когда Скорцени появился на квартире, барон уже прождал его более часа и заметно нервничал, не понимая, зачем его заманили в эту мрачную обитель – с двумя черными ходами, низким потолком и окнами-бойницами, очень напоминающими амбразуры средневековой крепости.

Он был выше Скорцени по чину, но когда тот наконец появился, фон Шмидт вытянулся перед ним так, как не вытягивался ни перед Роммелем, ни перед Гиммлером. Никогда он еще не осознавал себя столь незащищенным, как сейчас, оказавшись один на один с этим угрюмым, с исполосованным шрамами лицом, громилой.

– Кажется, вы хотели видеть меня, барон? – взорвался хрипловатым рыком первый диверсант рейха после убийственной паузы, во время которой барон чувствовал себя так, словно это молчание палача, колдующего над петлей, которую ему вот-вот набросят на шею.

– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, вышло какое-то недоразумение… Хотя в общем-то… – так и не решился барон напомнить Скорцени, что прибыл-то он в Берлин не по своей воле, а по его личному приказу.

– В этом-то и заключается ваша ошибка, барон фон Шмидт, – не давал ему опомниться обер-диверсант рейха. – Страстное желание встретиться со мной должно было преследовать вас постоянно, причем с тех самых пор, как вы погрузили сокровища известного вам фельдмаршала на морское дно у побережья Корсики.

– Но ведь я никогда не стал бы возражать против нашей встречи, – совершенно опешил фон Шмидт. Всегда самоуверенный и неописуемо наглый, он представал теперь перед начальником диверсионной службы СД, как безвольный тыловик – перед фронтовым генералом.

– Где карта?

– Простите…

– Это непростительно, оберштурмбаннфюрер. Я спросил вас, где покоится карта, на которую нанесены места погребения африканских сокровищ Роммеля. Заметьте, до сих пор я так и не поинтересовался, где и по чьей воле покоятся сами сокровища. Пока что меня интересует только карта, на которую, как мне известно, нанесены места захоронений не только морского клада, но и нескольких сухопутных[14].

– Со мной ее нет.

– Именно поэтому я и спрашиваю, где она, – налился металлом голос Скорцени, хотя внешне первый диверсант рейха вроде бы не вспылил.

– Господин штурмбаннфюрер, – наконец-то начал приходить в себя фон Шмидт, – о карте клада вам лучше переговорить с рейхсфюрером СС Гиммлером.

– Почему не с самим фюрером лично, причем прямо здесь и сейчас?

– Согласно приказу рейхсфюрера СС я не имею права предъявлять ее кому бы то ни было. Никому, кроме самого рейхсфюрера СС Гиммлера.

– Вы совершенно не вовремя озадачили меня, барон. Что с вашей стороны весьма неосмотрительно.

– Поверьте, даже вашему непосредственному начальнику, доктору Кальтенбруннеру, пришлось отступить, когда он узнал о приказе рейхсфюрера.

– Кальтенбруннер – великий стратег, барон. Слишком великий, чтобы заниматься какими-то там кладами и картами. Его замыслы столь глубоки и дальновидны, что время от времени он позволяет себе отказываться… даже от собственных замыслов. И никаких псалмопений по этому поводу, барон, никаких псалмопений!..

Шмидт покачал головой, пытаясь понять, что скрывается за словами Скорцени, но понял только одно: тот настроен агрессивно.

– И все же заставить меня предъявить вам карту может лишь рейхсфюрер Гиммлер. Причем в его отсутствие я подчинюсь только письменному приказу, подписанному рейхсфюрером, – все тверже становился и голос барона. В нем уже явно взыграли не только страх перед предводителем диверсионной службы СД, но и собственная родовая спесь.

Теперь фон Шмидту и самому уже «возжелалось» завершить свой категорический отказ любимой фразой Скорцени: «И никаких псалмопений по этому поводу, штурмбаннфюрер, никаких псалмопений!..»

Скорцени понимал, что фон Шмидт имеет все основания вести себя так, но понимал и то, что с ним, начальником отдела диверсий СД, вести себя так непозволительно никому. Не исключая Гиммлера. К тому же Отто взбесила ссылка барона на неудачу Кальтенбруннера, единственного из руководителей СД, к авторитету которого он мог сейчас апеллировать и который пока еще способен воздействовать на великого магистра Ордена СС Гиммлера.

– Если рассуждать здраво, рейхсфюрер абсолютно прав, резко сужая круг лиц, посвященных в эту тайну, – наконец находит в себе мужество Отто. – Тем более что без вашего участия в операции нам все равно вряд ли удастся обнаружить эти контейнеры, дьявол меня расстреляй.

– Вы правы: в данном случае любая карта – дерь-рьмо, – примирительно соглашается барон, сразу же вспомнив, что, спасая карту, он в то же время спасает и свою жизнь. Такая вот, почти гибельная, закономерность.

Как только карта и приметы станут достоянием этого «похитителя дуче Муссолини», он, фон Шмидт, сразу же покажется ему слишком задержавшимся на этом свете опасным свидетелем. И пусть никому не приходит в голову списывать эти страхи на его, барона, маниакальную задерганность и патологическую трусость! Он, конечно же, никогда не принадлежал к отпетым храбрецам, но и в трусах тоже до сих пор не числился.

Другое дело, что до барона уже давно доходили слухи о том, как один за другим исчезают участники «конвоя Роммеля» – и солдаты, и моряки. Особенно те, кто хоть в какой-то степени был посвящен в тайну операции «Бристольская дева».

– Что же тогда в данном конкретном случае не «великосветское окопное дерь-рьмо»? – спародировал его обер-диверсант рейха. – Просветите и проясните.

– Нужны верные приметы. Насколько я понял, вы собираетесь снаряжать экспедицию? И не только морскую. Так вот, я готов присоединиться к ней.

– И каковой же вы представляете себе эту экспедицию в наше время? Для кого, спрашивается, мы будем извлекать африканские сокровища?

– Сам не раз уже задумывался над этим – для кого конкретно рисковать жизнями будем?

– И к какому же выводу пришли?

– Что не мне решать судьбу этого клада, – покачал уже даже не головой, а всем туловищем фон Шмидт. – Кому угодно, только не мне. Даже если бы сам рок поверженного рейха остановил свой выбор именно на моей персоне.

– Благоразумная позиция. Далекая от патриотических порывов истинного германца, зато преисполненная служебной мудростью.

– Будем считать это признанием заслуг перед казнью, – мрачно пошутил барон.

– Собственно, мне нужна сейчас не карта, а гарантия того, что ориентиры расположения кладов утеряны не будут и что к ним не подберется кто-либо, кроме людей моей команды.

– Правомерное стремление.

– Поэтому поездка в Италию отменяется, хотя мы и распустим слух о том, что отправили вас к «макаронникам».

– Жаль, там я находился бы в непосредственной близости от места «морского погребения» сокровищ.

– В этом-то и вся опасность: еще, чего доброго, возомнили бы себя цербером клада фельдмаршала.

– На самом же деле кое-кто в Берлине опасается, как бы я не организовал собственную поисковую экспедицию.

Скорцени понял, что под этим «кое-кто» барон подразумевает его самого. Прежде всего, конечно же, его. И поиграл желваками.

– Какие бы планы вы сейчас ни вынашивали, оберштурмбаннфюрер, – не стал накалять обстановку «человек со шрамами», – на самом же деле вы отправитесь в Баварию, в Берхтесгаден, и до конца войны, до моего особого приказа, будете оставаться там, в районе Альпийской крепости. – Шмидт хотел что-то возразить, однако Скорцени упредил его: – Приказ о назначении вы получите завтра же, не покидая не только Берлина, но и стен этой квартиры. Там, в Альпийской крепости, вы тоже обязаны будете находиться в строго отведенном месте службы, под моим личным присмотром.

– Стоит ли прибегать к подобным мерам? – пожал плечами фон Шмидт.

– Еще как стоит!

– Тогда хотелось бы знать: меня там будут охранять или же содержать как узника?

Скорцени воинственно рассмеялся. Это был смех садиста, решившего, что в издевательствах над этой жертвой он способен превзойти самого себя.

– Теперь вы, барон, сами превратились в одну из «африканских жемчужин» фельдмаршала Роммеля. И не стану утверждать, что завидую вам по этому поводу.

– Я и сам себе уже не завидую, – пробормотал барон, и широкоскулое шелушащееся лицо его покрылось густой сетью багровых капилляров.

– Отныне вы входите в особую группу «корсиканских коммандос» и, независимо от положения на фронтах и даже от общего исхода войны, всегда, при любых обстоятельствах будете выполнять все мои приказы, причем только мои, – внушительно произнес обер-диверсант рейха. – И никаких псалмопений по этому поводу, барон! Никаких псалмопений!..

20

– Мне доложили, что к оберштурмбаннфюреру фон Шмидту вами приставлен некий русский диверсант, – Гиммлер вызвал Скорцени по совершенно иному поводу, и то, что он вдруг обратился к «африканским сокровищам» Роммеля, оказалось неожиданным для него.

– Так точно, приставил. Полковника Курбатова. Из белых русских офицеров, ни на что лично в этой операции не претендующего и множество раз проверенного.

– Это что, очередная шутка отдела диверсий?

– Существуют сведения, что сокровищами фельдмаршала уже заинтересовалась русская разведка.

– И было бы странно, если бы «птенцы Берии» не заинтересовались ими, тем более что у них достаточно коммунистов и просто агентов НКВД и в Италии, и во Франции.

– А еще становится ясно, что русская резидентура очень внимательно присматривается к личности Курбатова, отслеживая все его перемещения.

– Не для того, однако, чтобы расправиться с ним, – попытался развить его мысль рейхсфюрер, в служебном сейфе которого давно лежало обстоятельное досье на этого офицера, умудрившегося в свое время пройтись тылами красных от Маньчжурии до границ рейха.

– Так вот, русской разведке теперь уже наплевать на то, кому и под какими флагами служил Курбатов до сих пор. Там понимают, что князь-полковник не только приобрел известность в германских диверсионных кругах, но и стал кумиром для многих тысяч русских эмигрантов, особенно аристократов. А значит, можно не сомневаться, что кремлевские агенты неминуемо выйдут на Курбатова и в ходе операции «Сокровища Роммеля».

– Попытаются сыграть на его национальных чувствах, – понимающе кивнул Гиммлер, казалось бы, не отрываясь от чтения какого-то документа.

Ни для кого из окружения рейхсфюрера не было секретом, что во время бесед с подчиненными он постоянно прибегал к одному и тому же приему – делал вид, что, поддерживая разговор, занят изучением какого-то очень важного документа. И беседа с обер-диверсантом рейха исключения не составляла. Что, однако, не мешало «черному Генриху», как очень часто именовали рейхсфюрера, поддерживать разговор на вполне достойном уровне.

– И потом, всем нам известна неуравновешенность барона фон Шмидта, – воспользовался моментом Скорцени, чтобы дать реальную оценку новоявленному «хранителю сокровищ фельдмаршала». Поэтому и решено, господин рейхсфюрер, что в окружении этого оберштурмбаннфюрера, – чин фон Шмидта Отто всегда произносил с той долей иронии, которая не оставляла сомнений, что столь высокого, по меркам СС, чина барон явно не достоин, – постоянно должен находиться кто-то очень надежный. В противном случае мы потеряем фон Шмидта задолго до того, как уже в послевоенное время представится возможность вспомнить о морских сокровищах фельдмаршала.

– И затем уже – возможность «окончательно потерять» самого барона.

– Что нами тоже предусмотрено, – вытянулся по стойке «смирно» Скорцени.

Хотя Гиммлер и носил мундир фельдмаршала СС[15] и занимал должность командующего войсками этой организации, по-настоящему военным человеком он себя все же не ощущал. Вот почему рядом с такими людьми, как «первый диверсант рейха», он чувствовал себя, как гном – под могучей рукой богатыря; хоть и не слишком уютно, зато защищено.

– Кстати, барон, что – последний из тех, кто реально способен помочь нам в поисках сокровищ? – Скорцени показалось, что, спросив об этом, Гиммлер даже приподнялся со своего кресла.

– Похоже, что да.

– Вообще… последний? – вопрос показался первому диверсанту рейха совершенно нелепым, тем не менее он ответил на него со всей возможной серьезностью:

– Если речь идет о тех, кто в самом деле способен служить проводником водолазной экспедиции, а не заразным разносчиком слухов.

– Почему он? – откинулся на спинку кресла главнокомандующий войск СС, и свинцовые кругляшки его очков мгновенно потускнели. Но лишь после этого вопроса он жестом руки указал Скорцени на стул за приставным столом, слева от себя.

– Таким оказался выбор фельдмаршала Роммеля, который назначил барона начальником охраны своего Африканского конвоя.

– Я хотел спросить, почему остался только фон Шмидт, – понял свою ошибку Гиммлер. – Что с остальными? Где они?

– Увы, их уже нет. Так сложились обстоятельства. В силу разных причин все они погибли.

Гиммлер настороженно смотрел на обер-диверсанта, ожидая разъяснений. Скорцени этого не любил. Об убийствах он предпочитал не откровенничать даже с начальством.

– И кто же был заинтересован… в создании подобных «обстоятельств»?

– Наш глубокоуважаемый партайгеноссе Борман.

– Всего лишь? – От Скорцени не ускользнуло, что имя заместителя фюрера по партии особого удивления у рейхсфюрера не вызвало.

– Ну, еще в какой-то степени Геринг.

– Что более правдоподобно. Однако согласен: решения, судя по всему, принимал все же Борман.

– Используя, как это ни странно, абверовскую агентуру Канариса и, конечно же, свои старые партийные кадры. Впрочем, мы были заинтересованы в том же.

К паузе Скорцени прибег специально для того, чтобы позволить рейхсфюреру задать неминуемый в этой ситуации уточняющий вопрос: «Кто это “мы”?»

Зашел адъютант. Положив перед командующим войсками СС коричневую папочку с тесненным на нем золотистым орлом и произнеся при этом свое традиционное «Как вы приказывали, господин рейхсфюрер СС», он удалился. Однако Гиммлер так и не шелохнулся. Запрокинув голову, он ждал разъяснений.

– «Заинтересованы» в том смысле, что следовало максимально сузить число лиц, посвященных в тайну клада Роммеля. Только в этом случае мы можем со спокойной душой встречать «час икс».

– Но вы-то, Скорцени, понимаете, что речь идет о ценностях, которые, возможно, помогут нам продержаться в течение нескольких лет после того, как…

– Только это я и имею в виду, охраняя их, подобно разгневанному Церберу, господин рейхсфюрер СС.

– В таком случае на что рассчитывает Борман? На что вообще он может рассчитывать, помня, что клад охраняете вы?

Обер-диверсант рейха признательно ухмыльнулся: не каждый офицер СД мог рассчитывать на комплимент командующего «черной гвардией фюрера».

– Рейхсляйтер Борман владеет почти теми же сведениями о кладе, что и мы. Это вселяет в него надежду. Единственное, чего у него нет и уже никогда не будет, это очевидцев, которые бы помнили детали захоронения сокровищ, а главное, могли визуально определять, где именно следует проводить водолазные поиски.

– Что крайне важно, Скорцени. Нам не может быть безразлично, кто из нынешних руководителей рейха получит доступ к сокровищам Роммеля. Мы должны четко представлять себе, – почти патетически воскликнул он, словно дележ сокровищ должен был состояться уже завтра, – на какую идею он будет нацелен! И кто конкретно – Запад или Восток – будет стоять за его обладателями.

– За ними будет стоять Германия, – с убийственной непосредственностью охладил рейхсфюрера Скорцени. И тот, словно проигрывающий шахматист, вынужден был взять «тайм-аут».

– Значит, убирали этих людей все-таки вы, штурмбаннфюрер?

– Первых убрали люди Бормана. Но когда стало ясно, чем руководствуется при этой тактике сам рейхсляйтер, подключились мои парни. Ставка была сделана на барона фон Шмидта. Все остальные должны были исчезнуть, дабы не достаться какой бы то ни было группе кладоискателей. В этом наши с Борманом намерения почти совпали.

Гиммлер промычал что-то нечленораздельное, что можно было истолковывать и как недоумение, и как полное одобрение действий обер-диверсанта рейха. Понятно, что Скорцени предпочел второе.

– И вот теперь идет охота на душу бедного Шмидта?

– Идет, – кротко признал Скорцени. – И было бы странно, если наши оппоненты успокоились.

– Нападение на него в унтер-офицерской школе – тоже идея Бормана?

– Это оскорбило бы нас. Нападение в школе следует воспринимать всего лишь как имитацию. Стреляли мои люди.

– Зачем… стреляли?

Во время своего недавнего посещения Италии Скорцени понадобилось встретиться с одним из «донов» североитальянской мафии, поддержкой которого время от времени пользовался Муссолини. Контакты с ним понадобились Скорцени, чтобы лишний раз подстраховаться относительно неприкосновенности виллы «Орнезия», в районе которой как раз и действовало одно из благородных семейств, подчиненных дону Кастеллини.

Так вот, в эти минуты Гиммлер очень напоминал ему «дона»: та же вальяжная многозначительность, тот же налет снисходительной медлительности сатрапа, способного казнить и миловать… «Очевидно, – подумал он, – люди, достигающие огромной, неафишированной власти, независимо от того, в качестве кого они предстают легально, в обществе, приобретают какие-то особые, общие для всех властителей тайных обществ, черты характера и даже внешности. Магистр ордена СС – одно из подтверждений этой теории».

– В принципе, его следовало тогда же и расстрелять: настолько нагло начал вести себя фон Шмидт в последнее время. Но… для начала пришлось популярно, с помощью шмайссеров, объяснить, кто он в этом мире на самом деле, и благодаря кому все еще не числится в покойниках. А главное, наглядно продемонстрировать барону, что в безопасности он может чувствовать себя лишь до тех пор, пока остается верным нам и обету молчания.

– И обету молчания, штурмбаннфюрер, именно так: обету молчания! – угрожающе постучал указательным пальцем по столу Гиммлер, словно требовал такого же обета, причем сейчас, немедленно, от самого Скорцени. – И пусть только кто-либо осмелится нарушить его!

21

Лишь в отеле, в своем номере, куда Курбатов вошел вместе со Шмидтом, они наконец вскрыли пакет.

Удостоверение личности, на котором красовалась фотография барона, утверждало, что владельцем документа является оберштурмбаннфюрер Фридрих Лоут.

– Что ж вы скрывали, барон, что на самом деле вы – «тот самый» Лоут, а не какой-то там фон Шмидт?

– Кем только я ни был за последние несколько месяцев. Кстати, почему эти сволочи из отдела фальшивых документов не написали «фон Лоут»?

– Очевидно, опасались, что с приставкой «фон» легче выяснять личность. Аристократов в Германии значительно меньше, нежели неизвестно когда получивших свой очередной чин оберштурмбаннфюреров.

– В таком случае плевать я хотел на их удостоверения, – проигнорировал барон попытку князя Курбатова «подколоть» его.

– А между тем Скорцени особо предупреждал меня, а следовательно, и вас, что в «Орнезии» барон фон Шмидт может появиться только под фамилией, указанной в удостоверении. Так что благодарите Бога и Скорцени, что вам хотя бы оставили ваш чин.

– Я получил этот чин по приказу самого Гиммлера.

– Лишить его тоже могли по приказу все того же рейхсфюрера, – убийственно «успокоил» барона обер-диверсант.

Услышав это, фон Шмидт отпрянул, словно от автоматной очереди, и процедил, что у него не меньше заслуг перед рейхом, чем у многих других, которые давно ходят в генералах, в том числе и в генералах от СС. Однако это довод никакого впечатления на Скорцени не произвел.

– Кстати, вот еще один документ, – как ни в чем не бывало, продолжил он. – Оказывается, это медицинская справка, из которой следует, что в течение двух месяцев вы пребывали в 117-м госпитале, на излечении по поводу контузии и воспаления легких. Как это вас угораздило, господин Лоут?

– Прекратите, полковник! – поморщился барон.

– А потом еще и попали в санаторий войск СС, где заодно подлечивали печень. Завидую.

– Лучше бы эти кретины действительно направили меня в санаторий, чтобы подлечить эту самую печень.

– И, наконец, еще один документ, которым удостоверяется, что в настоящее время оберштурмбаннфюрер Лоут выполняет особое задание службы безопасности Главного управления имперской безопасности.

– Увидев эту бумажку, английская контрразведка падет передо мной ниц.

– А по-моему, вам нечего жаловаться на судьбу, оберштурмбаннфюрер, – передал Курбатов все эти бумаги их владельцу. – Чин сохранен. Болячки ваши фронтовые основательно подлечены. Задание настолько секретное, что ни вам, ни мне – не говоря уже о Сикрет Интеллидженс Сервис – сути его понять не дано. Чего еще желать офицеру, когда вокруг – война, а ему предлагают виллу на Лигурийском побережье?

– Посмотрел бы я, как бы вы чувствовали себя, если бы в течение трех месяцев вам трижды меняли фамилию, швыряя при этом из одного конца Германии в другой, а оттуда – в Италию.

– Ну, к изменению фамилий мне не привыкать.

– Черт, вы ведь диверсант. Пардон, совершенно упустил из виду. А каково чувствовать себя в своем же тылу, когда, чуть ли не каждую неделю сообщают, что кто-то из людей, с которыми ты осуществлял некую сволочную операцию, то ли при очень странных обстоятельствах погибает, то ли сдуру кончает жизнь самоубийством?

– К этому я тоже привык. Что же касается ваших знакомых… Не кажется ли вам, что все, кому по замыслу СД, положено было исчезнуть, уже исчезли? Вам пора понять, что с исчезновением каждого из них ваши шансы – лично ваши, оберштурмбаннфюрер Лоут, на то, чтобы дожить до конца войны, резко увеличивались?

– Мне порой тоже казалось нечто подобное. Но теперь вновь мерещится очередная автомобильная катастрофа или выстрел из-за угла.

– Об этом можете забыть. Если бы он должен был прозвучать, этот «выстрел из-за угла», он бы давно прозвучал. Причем в числе первых из этой серии «устранений».

Барон оторвался от повторного чтения бумаг и внимательно, недоверчиво всмотрелся в глаза Курбатова. Сейчас он казался князю жалким, как воришка, которого вот-вот должны вздернуть на городской площади.

– Вы действительно уверены в этом?

– Для Скорцени вы представляете сейчас такую же ценность, как любой из контейнеров, составляющих «сокровища фельдмаршала». Или почти такую же. И так будет продолжаться до тех пор, пока эти сокровища покоятся на дне моря, у берегов вечно пиратствующей Корсики.

Барон опустил подбородок на грудь и отчаянно помотал головой.

– Сдают нервы. Нервы сдают, нервы, нервы!.. – восклицал он, словно заклинание. – Это все – проклятые нервы!

Курбатов улегся на кровать и, забросив ноги на перила, закрыл глаза: «Нервы! Все вокруг жалуются на нервы. А что делать, на что жаловаться ему, человеку, прошедшему по тылам врага всю Евразию? Нужно жить и сражаться. Тактика боевых слонов: подняли хоботы, протрубили боевой клич – и в бой!»

Барон вновь, теперь уже бегло, просмотрел удостоверение личности, справку, еще какие-то документы, касающиеся офицерского довольствия, и швырнул все это на стол.

– Неужели опять разочарованы? – благодушно спросил Курбатов. Страхи Шмидта казались ему детским капризом. – Вы слишком усложняете себе жизнь, барон – вот что я вам скажу.

– Какими бы бумажками ни осчастливливали меня Скорцени и его парни, все равно, поверьте мне, князь, это уже не жизнь, а великосветское дерь-рьмо!

– Ну, если вам удается видеть ее в таком ракурсе, – пожал плечами Курбатов.

– Почему я вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться?

– Просто делайте вид, что ничего не происходит. Скоро мы окажемся на побережье Лигурийского моря. Вы будете загорать на пляже, дышать средиземноморским воздухом, любоваться горами… Что еще нужно человеку, когда вокруг агонизирует Вторая мировая война?

– Послушайте, полковник, вы не собираетесь еще раз отправиться в тыл к русским?

– Если бы и собрался, барон, то вас в свою группу не включил бы.

– Почему? Просто так спрашиваю, из любопытства…

– Будь вы членом моей группы, я пристрелил бы вас в первый же день. Как только услышал бы ваше неугомонное нытье.

– Оскорбляете, полковник. Барона фон Шмидта оскорбляете. И, может быть, впервые в жизни, я не могу сказать, что вы – великосветское дерьмо. Не потому, что опасаюсь, а потому что это было бы несправедливо. Я искренне уважаю вас как фронтового офицера. Видел вас в деле, там, в поселке, на дороге, в ущелье. К тому же вы – аристократ. А это особая каста, да, полковник, особая. Ну а все, чем мы занимаемся, это и в самом деле всего лишь великосветское дерь-рьмо.

– Оригинальный способ восприятия мира.

– Не оригинальный, полковник, не оригинальный. И я не понимаю, почему из-за каких-то лежащих на дне моря ящиков я вынужден буду всю оставшуюся жизнь прятаться. Причем, что самое ужасное, от своих же.

– Ибо в вашем трагическом случае, – спокойно остудил его князь, поудобнее укладываясь на кровати, – наиболее опасны именно свои. И еще – как диверсант диверсанту: как можно реже упоминайте о ящиках. Даже в разговоре со мной. Офицеру, только недавно получившему тяжелейшую, как утверждается в вашей медицинской справке, травму на Восточном фронте, подобные воспоминания крайне вредны.

– Прекратите издеваться, князь. Это не так легко переносить, как вам представляется.

– Я бы поиздевался, если бы спросил, не хотите ли в самом деле получить контузию на Восточном фронте? Чтобы в ваших документах все соответствовало действительности.

– Не знаю, может быть, на вилле «Орнезия» действительно не так уж и дурно, – благополучно ушел от этой темы барон. – Но попомните мое слово: надолго задержаться в этом раю нам не позволят.

– А я и не собираюсь задерживаться там надолго. Это не в моих правилах – засиживаться на одном месте.

22

Осень 1944 года. Северная Италия.

Вилла «Орнезия»

Родль выглянул в иллюминатор и мечтательно улыбнулся:

– Какое же оно в эти минуты красивое – море!

Поначалу Скорцени высокомерно проигнорировал восторг своего адъютанта, но тотчас же спохватился:

– Какое еще море, Родль?! Вы чем это восхищаетесь?

– Морем. Самым обычным морем, – пожал плечами гауптштурмфюрер. – Теперь мы, по существу, летим вдоль берега, даже приближаемся.

– Сидевший рядом с ним штурмбаннфюрер оттолкнул плечом адъютанта и тоже припал к иллюминатору.

– Но ведь мы должны лететь через Австрию! Откуда море, дьявол меня расстреляй?!

Родль очумело повертел головой, давая понять, что происходит нечто такое, что вышло из-под их контроля.

– Сейчас мы исправим ошибку штурмана, – прохрипел он и, расстегнув кобуру, метнулся к кабине пилота. Словно бы избегая неприятных объяснений, летчик вдруг нацелил машину вниз и пошел на разворот, так что Родль едва удержался на ногах.

«Предательство! – первое, что пришло на ум гауптштурмфюреру. – Нас предали и пытаются доставить в расположение англичан!»

Уже выхватив пистолет, он оглянулся на Скорцени. Тот отвернулся от иллюминатора и теперь сидел, скрестив руки на груди, в позе Наполеона, принявшего после битвы под Ватерлоо решение сдаться на милость своих лютых врагов.

«Что-то здесь не то, – загипнотизировало Родля спокойствие шефа. – К тому же, пристрелив пилота, ты все равно погубишь и себя, и самолет».

– А море действительно красивое! – на ухо ему прокричал Скорцени, когда адъютант – злой, взбудораженный – вернулся на свое место. – По-моему, мы где-то в районе Савоны или городка с многозначительным названием Империя, так и не ставшего столицей этой самой империи.

– А там нас ждут англичане.

– Придется заставить вас изучать карту боевых действий, Родль. С фронтовой географией у вас всегда было плоховато.

– Но когда я требовал, чтобы вас доставили в Венгрию, вас доставляли в Венгрию, а не в Югославию, – огрызнулся адъютант, удивленный тем, что Скорцени столь быстро смирился с изменением курса.

– А жаль, если бы нас вовремя доставили в Югославию, война пошла бы по совершенно иному сценарию.

– Только уже без нас, – ухмыльнулся Родль с мимикой городского юродивого. У него это всегда получалось.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что приземлились они на одном из полевых аэродромов германских люфтваффе, и это как-то сразу же успокоило обоих пилигримов. Еще больше они усмирили свой гнев, когда увидели, что к ним направляется офицер в форме СС.

– Каким образом мы здесь оказались? – резко спросил Скорцени вышедшего из самолета летчика, прежде чем эсэсовец приблизился к ним.

– Прибыли туда, куда было приказано прибыть, – невозмутимо объяснил обер-лейтенант.

– Кем… приказано?

– Моим командиром.

– Но ведь мы должны были лететь…

– В Австрию, – согласился пилот. – Однако в последнюю минуту маршрут был изменен. Мне сообщили об этом по радио, и я был уверен, что вы в курсе событий. Поэтому в подробности не вникал.

– Где же мы в таком случае приземлились?

– На полевом аэродроме «Зет-42».

– А более внятно нельзя?

Пилот пожал плечами с такой снисходительностью, будто ему приходится объясняться с несмышленым подростком.

– Этот аэродром находится неподалеку от итальянского городка Манжори. Вам показать на карте? – поинтересовался летчик, поняв, что название абсолютно ни о чем штурмбаннфюреру с исполосованной шрамами щекой не говорит.

– Убирайтесь к дьяволу со своей картой. И так все ясно.

– Мне приказано ждать вас на этом поле трое суток. Только трое.

– Ждать меня?! Это, конечно, трогательно, хотя я никого не просил о такой услуге.

– Мы, в авиации, привыкли лететь, куда нам приказывают, и не пытаемся знать то, чего знать нам не положено.

– Интересно, как это Герингу удалось добиться такого послушания? – не без ехидства спросил Скорцени, решив, что на досуге он еще разберется с этим пилотом, как и с теми, кто решается отправлять его, обер-диверсанта рейха, не туда, куда он велит, а куда им вздумается.

Оберштурмфюреру Теодориху было под тридцать. Молодцеватый вид, загорелое на южном солнце, худощавое лицо… Представившись Скорцени как руководитель местного отделения СД, он тотчас же сообщил, что в их распоряжении – трофейный английский джип, будто специально созданный для езды по горному итальянскому бездорожью.

Скорцени и Родль изумленно переглянулись, однако ни тот, ни другой не решились поинтересоваться у Теодориха, куда, собственно, им надлежит ехать по «горному итальянскому бездорожью», чтобы не выглядеть в глазах этого аэродромного щеголя законченными идиотами.

– Дождемся более удобного случая, – в полголоса поддержал молчаливую решимость своего шефа Родль, прекрасно понимая, что тот, кто решился прямо в полете изменить маршрут самого Скорцени, должен обладать очень важными полномочиями.

– Поэтому на всякий случай застегните кобуру, – посоветовал ему обер-диверсант рейха.

Джип оказался изрядно потрепанным на фронтовых дорогах, но от этого доверие к нему лишь возрастало. И то, что за рулем восседал итальянец, тоже не очень смущало Скорцени. Усевшись рядом с ним, штурмбаннфюрер проследил, как в авангард их небольшой колонны выдвинулись два мотоциклетных экипажа по три солдата в каждом, а в арьергарде пристроился итальянский грузовичок с десятком германских автоматчиков.

– Все, что смог наскрести, – извиняющимся тоном объяснил Теодорих. – И так пришлось основательно проредить аэродромную охрану.

– Наседают партизаны? – сочувственно поинтересовался Родль.

– До воздушных десантов союзнических войск пока не доходит.

– Просто в Лондоне еще не знают, что такое настоящий воздушный десант. Готовят в основном кавалеристов и шотландских стрелков в юбках.

Теодорих сдержанно улыбнулся. Это была улыбка снисходительной вежливости.

– До виллы «Орнезия» около восьмидесяти километров, я посмотрел по карте, – оглянулся водитель на усевшегося на заднем сиденье, рядом с Родлем, оберштурмфюрера. По говору его Скорцени сразу же определил, что родом этот германец из Южного Тироля. Только им, оказавшимся на территории Италии германцам по крови, еще и можно было доверять в итальянской армии. – Но если двинемся напрямик, через перевал, километров пятнадцать срежем.

– Зато, нарвавшись на партизанскую засаду, угодим прямо в ловушку, – напророчил Теодорих.

– Не исключаю, – усердно почесал затылок водитель. – В последнее время красные появились и в этих благоденствующих краях.

– Позвольте, насколько я понял, речь идет об «Орнезии»? – удивленно уставился на своего патрона адъютант Родль. – Так ведь это же вилла, в которой…

– В которой, Родль, в которой… – поспешно прервал его Скорцени, не желая, чтобы здесь упоминалось имя владелицы виллы, очаровательной княгини из древнего германо-итальянского рода Марии-Виктории Сардони, известной им обоим еще по операции «Черный кардинал», связанной с подготовкой похищения папы римского Пия XII. – Дьявол с ними, с партизанами, – обратился он к водителю. – Гоните через перевал. У нас слишком мало времени.

– Всего трое суток, – иронично уточнил Родль, явно не одобрявший подобного безумия обер-диверсанта рейха.

Он прекрасно знал, какие романтические воспоминания связаны у Скорцени с этой представительницей «черной знати» Италии. Как помнил и то, что рядом с княгиней всегда находится «бедный, вечно молящийся монах Тото», ее телохранитель и наставник, явный агент папы римского, по существу, сумевший с помощью самой княгини убедить в свое время обер-диверсанта не торопиться с похищением понтифика.

– Кстати, мы так и не смогли дозвониться до виллы, чтобы предупредить хозяйку о вашем приезде, – вдруг всполошился оберштурмфюрер, обращаясь к несостоявшемуся разорителю Ватикана. – Говорят, красивейшая итальяночка.

– Не нервничайте, Теодорих, – осадил его Скорцени. – Княгиню успели предупредить еще до моего отъезда из ставки Муссолини.

– Должны были бы предупредить, – охотно согласился оберштурмфюрер. – Не каждый день на эту виллу наведываются такие гости. Как, впрочем, и на подобные нашему полевые аэродромы.

Он говорил еще о чем-то, однако Скорцени к его словам уже не прислушивался. Ему вдруг вспомнился последний разговор с княгиней Сардони: «Если когда-нибудь, – молвила тогда Мария-Виктория, – вы почувствуете себя таким же бездомным дворнягой, каковой чувствовала себя, оказавшись вне этой виллы, я; если по всей Европе будут расклеены листовки с призывами выдать скрывающегося от правосудия военного преступника-диверсанта Скорцени, – не ухмыляйтесь так скептически, я совершенно не исключаю подобного исхода вашей диверсионной карьеры, – взволнованно покачала головой княгиня, – вспомните о существовании где-то там, неподалеку от Генуи, виллы «Орнезия». Она, пребывающая под юрисдикцией папы римского, может оказаться тем единственным местом на земле, где на вас не будут распространяться никакие иные законы, кроме законов гостеприимства».

Теперь он уже не мог ручаться за точность каждого слова, но смысл прощального напутствия княгини был именно таким.

К счастью, до листовок по всей Европе дело пока что не дошло. Тем не менее ему уже пришлось вспомнить о том, что где-то в Италии действительно существует вилла «Орнезия», пребывающая под юрисдикцией Ватикана и личным патронатом папы.

23

Осень 1944 года. Северная Италия.

Вилла «Орнезия»

– К нам прибыл эсэсовец, – объявил охранник виллы Шеридан, бывший сержант морской пехоты. – Тот самый, со шрамами на лице.

– О ком это вы, бесстрашный наш? – беззаботно поинтересовалась княгиня.

Она собиралась перейти с яхты на лодку. Двадцати пяти – тридцати минут с веслами в руках каждое утро было вполне достаточно, чтобы Мария-Виктория начинала ощущать себя физически возрожденной. Они заменяли все прочие тренировки, которые необходимы были ей и как агенту разведки, и просто как женщине, пытающейся поддерживать хоть какую-то спортивную форму. В самом деле, все прочие, кроме разве что стрельбы из пистолета и снайперской винтовки. Этим она развлекалась в своем подвале-тире каждую субботу. И для Шеридана не было тайной, что княгиня не только слыла хорошим стрелком, но и старалась относиться к оружию с той благоговейностью, которая обычно отличает всякого воина-профессионала от необученного рекрута.

– Он назвал себя Шрайдером.

– И вам почему-то не нравится его фамилия? – попыталась иронично «угадать» княгиня Сардони.

– В общем-то, я совершенно безразличен к человеческим именам, как и к лицам. Но если вам угодно выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, то я привык считать, что, коль уж иностранный офицер называет себя вымышленным именем, его лучше сразу же пристрелить.

– Надеюсь, это касается только иностранных офицеров?

– В основном. Считаю, что пристрелить – куда проще, нежели потом долго выяснять, для чего ему понадобился псевдоним и кто он в действительности.

– Тогда в чем дело? Занять пистолет, или предпочитаете пользоваться своим?

Морской Пехотинец всегда уважал княгиню Сардони за то, что она не прибегала к язвительности и насмешкам. И если сегодня ее слегка повело, то для этого, очевидно, были какие-то основания. А следовательно, должно существовать и оправдание.

– Видите ли… У меня закралось подозрение, что этот самый исполосованный шрамами Шрайдер – не кто иной, как Отто Скорцени.

– Скорцени?! – дрогнувшим голосом спросила княгиня Сардони, она же агент контрразведки Ватикана «Валерия». – Вы уверены, что это именно он?

– Как бы мы в этом ни сомневались, штурмбаннфюрер Скорцени уже у ворот виллы. Обер-диверсант рейха уже здесь – и с этим придется смириться.

– Хватит паясничать, сержант! – вдруг сорвалось у княгини. Уж она-то прекрасно знала, что фамилия Шеридан, под которой у нее на вилле появился сам сержант, тоже отцу этого американца никогда не принадлежала, однако же до сих пор не пристрелила его.

– И все же это Скорцени. Судя по всему, вместе со своим адъютантом Родлем, ну и с десятком солдат охраны, естественно.

– То есть с гауптштурмфюрером Родлем, – почти машинально уточнила княгиня. – Но они не могли появиться здесь, это совершенно невероятно, – растерянно бормотала она, стоя на краешке палубы и держась рукой за уходящий к вершине мачты канат. – Мне, конечно, хотелось бы, чтобы обер-диверсант рейха навестил «Орнезию», но не таким вот, подпольным, образом. Что вы так смотрите на меня, Шеридан, или как вас там на самом деле?..

– Я всегда смотрю на вас только с почтением.

– Однако не ответили на основной вопрос – каковой является ваша настоящая фамилия?

– Какую бы я ни назвал в эти минуты, она все равно окажется вымышленной.

– По крайней мере, откровенно, – процедила княгиня.

– Если же вам угодно выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, то я не стал бы придавать этому визиту слишком большое значение. Тем более, что, как мне кажется, настроен штурмбаннфюрер весьма миролюбиво.

– А вы подозревали, что он явился сюда, чтобы штурмовать нашу виллу?

– Главное, чтобы не пытался похитить вас, как в свое время – Муссолини.

Еще несколько секунд княгиня посматривала, то на слегка покачивавшуюся на волнах шлюпку, то на Морского Пехотинца, затем решительно направилась к трапу, соединяющему яхту с берегом.

– Вы ведь уже виделись с ним, так? Что вы ему сказали и что услышали в ответ? Чего вы молчите?

– Я не молчу, а выслушиваю вопросы.

– Так, может, хватит их выслушивать и пора отвечать?

– Если же вернуться к личности штурмбаннфюрера… Я уже сказал ему, что в столь ранние часы княгиня Сардони гостей не принимает, и оставил дожидаться приглашения по ту сторону ворот.

Мария-Виктория посмотрела на него, как великодушная мать-настоятельница на последнего защитника осажденного монастыря.

– Вы действительно решились на такое?

– Исходя из того, что вилла «Орнезия» является собственностью Ватикана, а также из того, что неприкосновенность ее гарантируется святостью дипломатической неприкосновенности и нейтралитета Святого престола.

– Да вы – Талейран! Я вот почему-то очень часто забываю о дипломатическом иммунитете «Орнезии».

– Главное, чтобы о нем не забывали обер-диверсант рейха и его подопечные. Так что же нам делать со Скорцени?

– Вечный вопрос человечества: что нам делать с Тимуром, с Македонским, с Наполеоном?..

– Ну, этот парень, допустим, на подобные сравнения не тянет, – ревниво урезонил ее Морской Пехотинец. – Не тот размах.

– И все же вы безумец, сержант! Оставить его по ту сторону ворот! Вы хоть понимаете, что через десять минут Скорцени снесет их?

– Не решится, поскольку знает, что вилла находится под патронатом Святого престола.

– В том-то и дело, что Скорцени способен снести их вместе с виллой и Святым престолом.

– Уж не прикажете ли благодарить этого эсэсовца за то, что он все еще настроен добродушно и милостиво? – внутренне вскипел Шеридан.

– Добродушие Скорцени как раз и является первым признаком того, что он готов снести их, сержант. Если только в гости к нам действительно явился сам Скорцени, а не какой-то в пьяной драке исполосованный шрамами чиновник гестапо.

– Коль уж вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты…

– Чем меньше будете налегать на то, что вы – бывший сержант морской пехоты, мистер Шеридан, – нравоучительно перебила его Мария-Виктория, – тем Скорцени больше будет подозревать вас в том, что на самом деле вы были лейтенантом разведки Военно-морских сил США. И не думаю, чтобы он слишком уж ошибался.

Шеридан затравленно как-то взглянул на Марию-Викторию. Он не желал портить отношения с хозяйкой виллы, но в то же время помнил, что до сих пор в «Орнезии» не принято было выяснять, кто есть кто. Особенно если речь шла о прошлом кого-либо из ее обитателей. Здесь каждый оставался тем, кем прибился к «спасительным вратам» виллы; кем назвался, какую роль избрал для себя.

Что касается лично его, то до сих пор он оставался Морским Пехотинцем. Точнее, волею судеб заброшенным на север Италии сержантом морской пехоты, некогда списанным по состоянию здоровья. И до сих пор эта легенда устраивала решительно всех.

– Смею утверждать, что акцентировал внимание не на чине сержанта, а на «собственном мнении».

– Выскажите его Скорцени. Больше всего на свете он любит выслушивать «собственные мнения» американизированных потомков итальянских эмигрантов, дослужившихся до чина сержанта морской пехоты США.

В ответ Шеридан лишь беспомощно развел руками: сегодня он попросту не узнавал княгиню Сардони.

– Как вам будет угодно, – пробормотал он в свое оправдание первое, что пришло на ум.

– Мне угодно, чтобы вы немедленно открыли ворота и доставили штурмбаннфюрера в мой кабинет. Надеюсь, к тому времени я хоть в какой-то степени приведу себя в порядок.

Княгиня произнесла это, уже стоя у бокового входа в особняк. Но когда Шеридан, лишь для видимости ускорив шаг, направился в обход здания, чтобы распорядиться в отношении гостей, не удержалась и пошла вслед за ним. Даже после того, как ворота были открыты и машины въехали на территорию виллы, Скорцени продолжал оставаться у ворот, словно сомневался, что его уже готовы принять.

– Первая попытка взять вашу цитадель штурмом увенчалась неудачей, – признал штурмбаннфюрер, когда княгиня приблизилась к нему. Вцепившись в поперечину металлических ворот, Мария-Виктория повисла на ней и, слегка раскачиваясь, выжидающе смотрела на диверсионного пилигрима.

– Это потому, что вы так до конца и не определились, кого хотите брать штурмом: виллу или ее хозяйку, – поучительно изрекла женщина.

– Справедливое замечание.

– Только не уверяйте, что уже определились.

– Какой ответ вас больше устроит: что я хочу «брать штурмом виллу вместе с хозяйкой» или же «хозяйку вместе с виллой»?

– Достойный ответ.

– На самом же деле вы хотите спросить, каким ветром меня занесло сюда.

– Не хочу, – кротко заверила его Мария-Виктория. В фигуре ее, в манере поведения просматривалось нечто мальчишеское, и Скорцени не хотелось разрушать это наваждение. – Вас, конечно же, занесло сюда ветрами войны, как и каждого из нас. Но кто бы мог предположить, что поход в лес, к «расстрельному» оврагу[16] закончится встречей здесь, на этой прекрасной вилле?

– Однако признайтесь: ступая по лесной тропе в ожидании расстрела, вы только о том и думали, что пройдет немного времени, и мы вновь встретимся, только уже в раю, – сдержанно предположил штурмбаннфюрер. – Так вот, ваши фантазии сбылись.

– Пока что вы всего лишь у райских врат.

– Но кто привратник! Признайтесь, что это вы сделали все возможное, чтобы мой самолет приземлился на Лигурийском побережье Италии, а не в пригороде Берлина.

– Но мы же не станем обвинять любовницу дуче Кларету Петаччи в том, что она слишком перестаралась, истолковывая мои пожелания в буквальном смысле, – подсказала княгиня ответ на мучащий обер-диверсанта рейха вопрос.

– Не станем. Причем исключительно из уважения к дуче.

– И все же я не верила, что такое возможно, – мечтательно покачала головой княгиня.

– Хотя некоторые философы утверждают, что на войне возможно все, что угодно.

– Существуют чудеса, которые, в принципе, не должны происходить даже на войне.

– …Разве что они навеяны вашими «робкими пожеланиями», княгиня Сардони.

24

Бушевавшее всю ночь море под утро настолько успокоилось, что гладь бухты казалась умиротвореннее, нежели отражающиеся в ней небеса, где голубовато-белесые тучи стремительно опускались к недалекому горизонту, сжигаемые багровым пламенем предзакатного солнца. Все пространство между Скалой Любви и раскаленным светилом превратилось в сплошное зарево, так что остров казался Скорцени последним приютом посреди полыхающей стихии, зарождавшейся в глубинах разверзшегося ада.

Штурмбаннфюрер сам сел на весла, чтобы на острове не оказалось никого, кроме него и Марии-Виктории, – княгиня настояла на этом, – и теперь подводил шлюпку к западной оконечности его так, чтобы, не зацепив выступ скалы, проскользнуть в узкую горловину миниатюрной бухточки. Они уже давно могли высадиться на Скале Любви, но Сардони с загадочным видом попросила обогнуть остров и проникнуть в этот прибрежный каньон.

– А теперь оставьте-ка в покое весла, все равно гребец из вас никакой, – молвила она, когда, слегка ободрав правый борт шлюпки, Отто все же сумел пройти это мрачное, а при малейшем шторме еще и погибельное место, – и взгляните наверх.

Бухта напоминала колодец, прорубленный в огромной, поросшей мхом и соснами скале, единственный выход из которого тоже исчезал за изгибом, маскируясь в зарослях густого кустарника. Подковообразный каньон, густая, мрачная синь воды и такая же мрачная синь неба. Было что-то во всем этом угнетающее и отпугивающее.

– Взглянул, – напомнил Скорцени, когда молчание женщины слишком затянулось.

– Видите там что-либо примечательное?

Отто старался рассмотреть там что-нибудь эдакое, бросающееся в глаза, с прилежностью «от природы невнимательного» ученика.

– Две сросшиеся сосны на небольшом скальном уступе. Такой результат моей наблюдательности вас устроит?

– Понятно: разведчик из вас получился бы еще бездарнее, нежели мореплаватель, – бесстрастно констатировала владелица виллы «Орнезия», а заодно и этой скалы; падчерица лазурного побережья Лигурии.

– Ваше мнение в подобных вопросах неоспоримо, синьора.

– Не сомневайтесь: так оно и есть. Лучше скользните взглядом на два метра вниз. Видите небольшую расщелину?

– Попробую убедить себя, что вижу.

– А под ней еще один выступ, с сосенкой на краю?

– Сосенку вижу.

– Кстати, замечу, что расщелину можно рассмотреть, лишь остановив шлюпку в пяти метрах от входа в бухту. Как только вы сделаете несколько гребков в ее сторону, она тотчас же скроется из вида. Из-за скалы, мимо которой вы прошли сюда, она тоже не просматривается.

– Следует предположить, что за этой сосенкой притаилась пещера, в которой вы храните сокровища рода Сардони? – иронично изрек Отто.

– Там действительно находится пещера, об этом уже нетрудно догадаться. Поскольку вилла пребывает под патронатом Ватикана, то и пещеру мы назвали на церковный лад – «Келья отшельника». Именно «келья», дабы избегать в общении между собой и в переписке определения «пещера».

– Название вполне диверсионное. Любую операцию известный вам бригадефюрер Вальтер Шелленберг[17] начинал оценивать, исходя из необычности и многозначительности ее названия.

– Не зря же кто-то из чинов то ли СД, то ли гестапо назвал его «диверсионным эстетом».

– Вам известны даже такие тонкости? – без какого-либо налета иронии оценил ее познания обер-диверсант рейха.

– Как только стало известно, что фюрер намерен пустить вас по следу папы римского, чтобы то ли убить, то ли похитить его, люди из ватиканской контрразведки вплотную занялись изучением не только ваших повадок, но и всего окружения еще одного вашего «диверсионного эстета» – начальника полиции безопасности и службы безопасности (СД) Кальтенбруннера.

В этот раз Отто с трудом оторвал взгляд от Марии-Виктории. Его так и подмывало продолжить этот разговор, чтобы выяснить, какими еще сведениями владеет эта контрразведывательная фурия Ватикана, хотя и понимал, что княгиня сразу же восприняла бы его «заинтригованность» как попытку устроить ей допрос. К тому же, сейчас его как начальника отдела диверсий Управления зарубежной разведки СД больше интересовали не интриги начальственной верхушки СД, в которые самому не раз приходилось окунаться, как в прорубь с дерьмом, а тайное предназначение Сторожевой скалы, пещеры и вообще всего этого скалистого островка.

– Кажется, вы хотели поведать некую притчу о местной «Келье отшельника», княгиня? Так не будем же отвлекаться. Итак, в глубине этой скалы находится пещера…

– …Спуститься в которую можно только по веревочной лестнице, закрепленной на вершине сосны, или же с помощью альпинистского снаряжения. Однако укрывать в ней собираюсь более ценное сокровище, нежели фамильные драгоценности.

– Еще одна загадка? Кого или что вы собираетесь укрывать там?

– Например, вас, штурмбаннфюрер.

– Не понял. Вы хотите прятать в этой пещерке меня?! Прямо сейчас?! И для этого доставили к ней?

– Не волнуйтесь, не сейчас, а несколько позже.

– После поражения рейха?

– Вот именно, после его капитуляции. Когда вы, лично вы, Скорцени, почувствуете себя слишком неуютно не только в Германии, но и во всей Европе.

– Вы говорите об этом всерьез? – согнал с лица ироничную ухмылку первый диверсант рейха.

– Об этом уже всерьез говорят в Лондоне, Москве, Вашингтоне и даже в Ватикане.

Скорцени развел руками, вежливо склонил голову и артистично произнес:

– Извините, княгиня, диверсанты, как и люди богемы, тоже имеют право на свою долю славы. Кому, как не вам, знать это?

– А тем временем, – не восприняла его демарша Мария-Виктория, – во всех названных и неназванных мною светских и церковных столицах высших руководителей поверженного рейха собираются отлучить от церкви, предать анафеме…

– Меня это мало волнует, поскольку…

– …Поскольку, – прервала его княгиня, – собираются «благословить» на виселицу, к которой вас приговорит международный суд как особо опасных для человечества преступников. Обратите внимание: «особо опасных для всего человечества»!

Скорцени затравленно осмотрелся, словно те, кто собирался вздернуть его, уже постепенно окружали их пристанище. Но тут же попытался взбодриться:

– Мне, конечно, трудно предположить такое, – проворчал он. – Особенно в отношении меня, солдата. Впрочем, в наше время все может быть.

– Такое как раз предположить нетрудно. Поэтому скажите честно: вы подготовили для себя убежище, в котором способны продержаться в подполье хотя бы два-три месяца? Притом что травля на вас будет объявлена вселенская, и что по вашему следу пустят целые полчища ищеек?

Скорцени так и хотелось объявить, что подобных лежек у него несколько, в разных частях мира. Сдерживало только то, что врать пришлось бы не столько Марии-Виктории, сколько самому себе. Обер-диверсант и сам только что открыл для себя, что подобных «лежек» у него нет. Да, он пользуется явочными квартирами СД; в разных регионах рейха и за рубежом существуют агентурные базы и подпольные склады-бункеры. Но, при всей секретности, о них знают десятки, а порой и сотни людей; к тому же они существуют в системе службы безопасности рейха, под ее охраной и прикрытием. А где, в каком «незасвеченном» персональном – горном, лесном или еще каком-то там – «бункере», может укрыться он после войны при его-то предательской внешности?

– И не успокаивайте себя тем, – напористо добивала его своей логикой княгиня Сардони, – что вам удастся подыскать более удачное прибежище, нежели вилла «Орнезия», с ее «Кельей отшельника». Во-первых, это уже не Германия, во-вторых, далеко от городов, а следовательно, от полиции, карабинеров и агентов вражеских разведок. К тому же это частная территория, принадлежащая подданной Святого престола, гражданки Ватикана.

– Не спорю, к вашим аргументам стоит прислушаться.

– И потом, не забывайте, что и сама вилла моя находится под покровительством Ватикана. Возможно, в ходе войны покровительство это выглядит неубедительным, но в мирное время вряд ли кто-либо решится проникнуть на территорию, пребывающую под патронатом папы римского Пия XII. Вспомните хотя бы об экстерриториальном статусе его виллы-резиденции «Кастель Гандольфо».

– О чем тоже не следует забывать, дьявол меня расстреляй.

Услышав это, Мария-Виктория победно улыбнулась, выдержала щадящую паузу, а затем вдруг произнесла то, что заставило штурмбаннфюрера совершенно по-иному взглянуть и на экскурсионную поездку к островку, и на заботу княгини о его «послекапитуляционной» безопасности:

– Но главное, – вкрадчиво молвила она, поводя ладонью по предплечью мужчины, – что какое-то время вы сможете укрываться в «Келье отшельника» вместе со своими корсиканскими сокровищами, которые нетрудно разместить в специальном подводном тайнике.

– Стоп-стоп, с какими еще… «корсиканскими сокровищами»? – мгновенно насторожился Отто.

– Предпочитаете называть их «африканскими»? Или же «сокровищами фельдмаршала Роммеля»? Не возражаю. В любом случае мы имеем в виду одни и те же сокровища, которые были переправлены с Северной Африки к берегам Корсики.

* * *

Приподнимаясь в лодке, штурмбаннфюрер чуть было не опрокинул ее. Упершись рукой в выступающую из моря вершину скалы, он ошалело смотрел на княгиню Сардони до тех пор, пока та не приказала:

– Да сядьте же вы, а то опрокинемся и потеряем нашу спасательно-спасительную шлюпку.

– К черту вашу шлюпку и вашу «Келью отшельника»! Прямой, откровенный вопрос: вам давно известно об этих сокровищах, княгиня?

Под воздействием течения лодка медленно разворачивалась носом к выходу из бухты, однако Скорцени не обращал на нее внимания. В эти минуты он вел себя, как следователь, сумевший подловить свою жертву на какой-то мелочевке и теперь упорно загоняющий ее в криминальный угол.

– Забыла сообщить, что вон из той песчаной отмели начинается подъем, по которому до пещеры можно добраться и отсюда, из бухты. Или, наоборот, при необходимости спуститься сюда. По существу, это наша тайная тропа, словно брод через непроходимое болото.

– Я задал вопрос: когда вы узнали о морском кладе Роммеля.

– Затем последуют вопросы: «От кого узнали?», «Что намерены предпринять?»… Не советую устраивать мне допрос. Лучше запоминайте подходы к пещере, очень даже может пригодиться.

– То есть все те знаки внимания, которые вы оказываете теперь бедному германскому диверсанту, обусловлены только тем, что получили задание добраться с его помощью до сокровищ Роммеля?

Княгиня взвесила его ироничным взглядом зрелой женщины, которой приходится оценивать любовные потуги влюбленного в нее подростка.

– Что в этом порочного, Скорцени? Рейх рушится, его высшие чиновники истребляют друг друга, словно пауки в банке, а между тем где-то у северо-восточной оконечности Корсики возлежат несметные богатства, которые могут оказаться брошенными на произвол судьбы, вместо того чтобы быть использованными в благородных церковных целях.

– В церковных?! – изумился обер-диверсант подобному взгляду на будущее сокровищ фельдмаршала.

– …И благородных.

– Ну да, в самых что ни на есть «благородных», – нервно поиграл желваками Скорцени.

25

«…А ведь в Берлине, в СД и гестапо, все еще считают захоронение сокровищ у берегов Корсики величайшей из тайн рейха, – подумалось штурмбаннфюреру Скорцени. – Причем даже в окружении фюрера и Гиммлера о нем известно только единицам, да и то в самых общих определениях количества награбленного Африканским корпусом и реального места его затопления!»

– В ватиканской разведке «Содалициум пианум» даже над названием операции мудрить не стали, решив именовать почти так же, как именует ее «спецгруппа Скорцени», занятая поисками этого вынужденного затопления, а также его секретная охрана, то есть «Корсиканский корсар», – окончательно добила его княгиня.

– И, как я понимаю, теперь Святой престол предлагает мне покровительство, но в обмен на статус агента его разведки?

Операцию по поиску сокровищ фельдмаршала Шелленберг в самом деле одобрил именно под этим названием. Прохаживаясь по кабинету, бригадефюрер даже несколько раз повторил его, явно смакуя непривычное словосочетание «корсиканский корсар» и наверняка пополнил им собственную коллекцию наименований разведывательно-диверсионных рейдов. Словом, он, Скорцени, мог бы посвятить этой истории отдельную страничку своих мемуаров. Но тогда еще одну пришлось бы посвящать тому, каким образом наименование этой секретнейшей операции стало известно княгине Сардони.

– А еще вам будет предложено определенную часть сокровищ, – даже не стала подслащивать свою пилюлю Мария-Виктория. – Так что вам грех обижаться на нас, корсиканский корсар Скорцени. К тому же учтите, что мы уже подступаемся и к более информированному источнику – барону фон Шмидту, то есть непосредственному участнику операции «Бристольская дева», в рамках которой и формировался Африканский конвой Роммеля.

– Это уже чувствовалось, что подступаются. Хотя, признаюсь, мне не известно было, кто за этим стоит.

– И давно завладели бы вашим бароном, но из уважения к вашему статусу личного агента фюрера решили, что действовать все же лучше через вас.

– Какая деликатность.

– Справедливо полагая, что вы то ли включите Шмидта в свою группу, то ли, выжав из него всю информацию, превратите с потустороннего «духа-хранителя» сокровищ.

– И что, сомнений в том, что я соглашусь сотрудничать, у вас и ваших покровителей не возникало?

– Почему же, возникали. Но мы проанализировали ситуацию и поняли, что в борьбе за сокровища Роммеля схлестнется множество сил. Прежде всего, к нему будет подбираться несколько сугубо германских групп, что совершенно естественно; затем подключатся ценители сокровищ из Корсики и Франции. Не забывайте также о ватиканской группе, сицилийской мафии, корсиканских сепаратистах, а также о командном составе красных партизан-гарибальдийцев, с их русскими покровителями; не говоря уже о новоявленных флибустьерах, которые решат испытать судьбу сразу же, как только отгремит война.

– Признаю: перечень вполне обоснованный.

– Можете себе представить, каким слоем костей будут усеяны места предполагаемого захоронения сокровищ?

– Моя фантазия блекнет.

– А сколько пота и крови, – не унималась княгиня, – будет пролито в связи с поисками их на корсиканско-французском, итальянском, ливийском и прочих берегах, а также на судах поисковиков?!

Скорцени помолчал. Слова княгини Сардони комментариев не требовали, они требовали глубинного осмысления. До сих пор он относился к поиску сокровищ, как к сугубо германскому делу, и всегда исходил из того, что еще до окончания войны они будут найдены и перепрятаны уже где-нибудь в Германии. Но теперь обер-диверсант рейха начинал понимать, что в Ватикане к этой проблеме относятся более расчетливо. И Мария-Виктория права: к поискам сокровищ неминуемо подключатся мафия и корсиканские сепаратисты, которым деньги понадобятся, прежде всего, для борьбы за независимость от Франции.

Причем задача обоих этих движений будет заключаться не только в том, чтобы немедленно разыскать и поднять сокровища, сколько в том, чтобы истреблять или, по крайней мере, запугивать всякого, кто решится на поиски без их разрешения или без их участия в доле.

– Кстати, если мне действительно придется прятать вас, то в миниатюрной бухточке, замаскированной вон теми зарослями, будет ждать небольшая моторка, – вновь вернулась к описанию условий их сотрудничества Мария-Виктория.

– Вы и в самом деле инструктируете меня, как будущего «монаха-отшельника».

– Ничего не поделаешь, приютив, я обязана буду проникнуться ответственностью за вашу судьбу и, прежде всего, за условия содержания.

– Почему «обязана буду»? На мой взгляд, вы уже прониклись ею.

– Еще не совсем, – озарила его своей белозубой улыбкой Мария-Виктория. – По-моему, чего-то не хватает, какой-то чувственной изюминки.

– Но тогда это уже будет не чувство ответственности, а нечто иное.

– Хотите сказать: чувство любви? – игриво подразнила его кончиком языка княгиня.

– А я вот произнести эти слова не решился. По крайней мере, вслух.

– Опасная тема, не правда ли?

Скорцени ответил не сразу, поэтому на какое-то время наступило неловкое молчание.

– Все это очень романтично, – заговорил он после подбадривающего вздоха княгини, – почти как в пиратском романе. Но вы не ответили на простой, как весло в моей руке, вопрос: когда и каким образом вы узнали об африканских сокровищах Роммеля?

– О сокровищах меня известили не так уж и давно. С тех пор, когда моим разведпокровителям стало известно о вашем предстоящем визите на виллу «Орнезию». Как вы понимаете, они решили максимально использовать наше знакомство и наши контакты.

– Звучит правдоподобно.

– Не огорчайтесь, в разведке все зиждется на правдоподобности, поскольку на этом выстраиваются все наши «легенды». К тому же убеждена, что после войны добыть сокровища Роммеля в одиночку вам не удастся. А мы – самые порядочные союзники, с которыми вам стоит иметь дело и которые намерены твердо следовать любым нашим договоренностям.

– При этом гарантом в сделке намерены выступать вы?

– Не скажу, чтобы я напрашивалась на эту роль, однако предполагала, что именно так и будет решено.

– Понимаю, шефы исходили из ваших сегодняшних связей и складывающейся ситуации. Но вопрос в том, как будут развиваться события дальше.

– О конкретных этапах операции «Корсиканский корсар» с вами будут говорить позже. Как и со мной – тоже.

– То есть вести переговоры будете не вы?

– Скорее всего нет. Вы сами определили, что меня будут использовать в качестве гаранта-заложника. Причем заложника обоюдного: и вашего, и Ватикана.

– Откровенно скажу: вам не позавидуешь, – мрачновато улыбнулся Скорцени.

– Но и тем, кто посмеет нарушить эти договоренности, тоже завидовать не придется, – вдруг сурово предупредила княгиня. – Месть гарантирована. А теперь вновь возьмитесь за весла, штурмбаннфюрер. Нам не стоит задерживаться здесь. Все равно вряд ли нас заподозрят в том, что мы целовались.

– В чем же тогда нас могут заподозрить?

– Только не в том, чего вы на самом деле пытались добиться от меня в этой островной бухточке, – насмешливо заверила его Мария-Виктория. А заметив, как, досадуя на эту подковырку, Скорцени передернул головой, добавила: – Дело в том, что никто из обитателей «Орнезии» о существовании пещеры не знает. Тайну ее открыл мне один местный рыбак, который в двадцатые годы, еще в дни своей юности, занимался здесь контрабандой. Он лично углублял эту пещеру, расширял ее, прощупывал подходы сверху и снизу, а главное, пользуясь тем, что ни при каких штормах убежище это не заливает, обустроил в нем небольшой, довольно уютный, обшитый досками и всячески утепленный бункер.

– Хотите сказать, что кроме вас об этой пещере знает теперь только этот рыбак-контрабандист?

– Существовали еще трое «посвященных», которые помогали ему в обустройстве пещеры и в кое-каких контрабандистских операциях. Но одного из них пришлось казнить из-за буйства и непостоянства характера, двое других сами благополучно отошли к праотцам, погибнув в море во время шторма. Правда, утверждают, что шторм тоже был вызван разведкой Ватикана, – лукаво ухмыльнулась Мария-Виктория, – однако лично я в подобные святопрестольные силы не верю.

– Тогда позвольте полюбопытствовать, почему не убрали самого создателя бункера?

– Это физически очень сильный и решительный человек, настоящий пират, умеющий орудовать ножом и пистолетом.

– Понятно, именно его вы используете в роли цербера, который занимается охраной этой «Кельи отшельника».

– Благодаря нам рыбак сумел отсидеться – когда на вилле, когда в самой пещере – в течение всей войны, избежав мобилизации и ни в чем не нуждаясь. И время от времени продолжает отсиживаться, прячась то от полиции, то от коллег-контрабандистов. Понятно, что из признательности он готов отправить на тот свет каждого, кто попытается проникнуть в пещеру без моего ведома. Согласитесь, что убирать такого человека – слишком расточительно.

26

Мария-Виктория погасила свет и широко распахнула окно спальни.

Десять-пятнадцать минут, которые она обычно проводила перед сном, вот так вот, у окна, глядя на бухту, посреди которой таинственной пирамидальностью восставали очертания Скалы Любви, чем-то напоминали вечернюю молитву, не знавшую, впрочем, ни покаяния за неправедно прожитый день, ни мольбы о благополучии во дне грядущем. Ибо, как всякая молитва надежды и многотерпения, была она небогобоязненной и почти бессловесной.

Ветер, еще несколько минут назад упорно прорывавшийся со стороны гор, неожиданно утих, и над бухтой Орнезия воцарился величественный, поистине королевский штиль, мгновенно примиривший гладь моря с блаженствием поднебесья и подаривший всяк обитавшему на сих берегах еще одну чарующую лигурийскую ночь.

Чуть перегнувшись через подоконник, княгиня с трудом, при едва пробивающемся свете луны, разглядела корму яхты. Подперев ладонью подбородок, она некоторое время смотрела на нее. Это был взгляд юнги, которого навсегда отлучили от первого в его жизни корабля, а значит, и от всего того мира, в котором и ради которого он до сих пор жил.

Что-то взыграло в ней. Ей вдруг захотелось связать простыни, по стене спуститься со второго этажа и, тайно пробравшись на яхту, уйти в море. Одной, держа курс на луну, в надежде, что где-то там, на краю лунной дорожки, ждет ее та земля, которая давным-давно дожидается только ее одной.

Вот только яхта уже давно стала ее собственностью, а посему похищать ее бессмысленно. Да и все окрестности бухты на много миль исхожены на борту яхты и осмотрены. Так что убегать следовало только от самой себя, что еще никому не удавалось.

«Яхта, вилла, море… Все это пока что нереально, – молвила себе княгиня, – ибо нереален сам мир войны, в котором они существуют. Единственной реальностью, которую тебе дано по-настоящему ощущать, – являешься ты сама: нелюбимая, всеми отвергнутая, уставшая от страха и одиночества женщина, которая множество раз бросалась в очередной “костер любви”, чтобы очень скоро обнаружить, что на самом деле топчется по давно остывшему пепелищу, оставленному кем-то другим, на коем уже ни сгореть, ни согреться».

В спальне было довольно душно. Распахнув пеньюар, Мария-Виктория улеглась на покрывало – нагая, открытая романтическим терзаниям и любовным грезам. Несколько минут она лежала так, разметавшись по нерасстеленной постели, со страхом прислушиваясь к эротическому пламени, постепенно разгоравшемуся где-то в недрах ее плоти, чтобы затем охватить все естество, превратить в чувственный бред, в ярость неудовлетворенности, в нечто напоминающее сексуальное бешенство…

«Господи, в этом доме полно мужчин, а ты почти каждый вечер засыпаешь в постели одна, поедаемая мечтаниями о мужской ласке и звериной мужской силе. Что за чертовщина такая, и до каких пор все это будет продолжаться?! Что в этом – роковое женское невезение или некая душевная лень, не позволяющая тебе хотя бы время от времени устраивать охоту на мужские тела?..»

А ведь и в самом деле… Все ее неожиданно вспыхивавшие в последнее время романы очень быстро заканчивались обычным женским разочарованием. Вот и привязанность к Отто Скорцени, с его стороны, не была ни взаимной, ни хотя бы сколько-нибудь соблазнительно-щадящей. Этот гигант создан был для войны, взращен на ее сражениях и когда-нибудь должен был остаться на одном из ее полей. Вот и все. Так на что же она рассчитывала?

К тому же Сардони знала о давнишнем романе штурмбаннфюрера с эсэсовкой-диверсанткой Лилией Фройнштаг. И даже успела смириться с мыслью: если уж какой-либо женщине и суждено познать родственную близость с первым диверсантом рейха, так это Фройнштаг, вместе с которой ему не раз приходилось бывать на заданиях; с которой он, любя, рискует и которую, рискуя, любит…

Так что все в этой военно-погибельной паре естественно и справедливо. Если только вообще, в принципе, можно смириться со справедливостью, заключающейся в том, что какая-то женщина имеет больше прав на любовь с избранным тобой мужчиной, нежели ты.

Конечно, даже самой себе Мария-Виктория порой неохотно признавалась, что с каждым из мужчин, обитающих на вилле «Орнезия», она уже успела вкусить запретный плод. Но всякий раз это было не любовное и даже не моральное грехопадение, а банальное усмирение плоти. Иное дело, что деление постели с каждым из них княгиня обычно пыталась превращать в некий ритуал «изгнания из рая». Например, заплывала вместе с ним на Скалу Любви, чтобы отдаваться там, в положении, при котором бедра все еще пребывали в морской воде, а грудь уже представала присыпанной золотистым песком.

Да и кто позволит себе упрекать женщину, стремящуюся хоть как-то романтизировать свои отношения с этими загрубевшими на войне и в любовных баталиях мужланами, признающими только грубую силу и столь же грубый военно-полевой секс?

Так стоит ли удивляться, что порой Мария-Виктория притворялась, будто бы яростно сопротивляется – причем то и дело увлекалась образом насилуемой – в специально возведенном для любовных утех островном шалаше. А порой пыталась превратить в некое подобие райского шалаша одну из кают яхты, после игр в которой уводила очередного избранника на горный луг ближайшей возвышенности. Или же милостиво впускала в эту вот спальню, чтобы, разбросав постельное белье по коврам, метаться по ним в поисках ласк и наслаждений, не находя в конечном итоге ни того, ни другого; ничего, кроме опустошенности пресытившейся и в то же время вечно неудовлетворенной самки.

Луна взобралась на вершину Скалы Любви, облачая в мягкое голубоватое сияние часть обрамленного окном поднебесья. На его фоне силуэт Марии-Виктории представал статуей оголенной блудницы, работы неизвестного мастера, очаровывавшей своими телесами всякого, кто оказывался допущенным в спальню княгини.

Вот и любовные забавы, которым Сардони предавалась на острове вместе со Скорцени, словно бы разбудили в ней, разбередили все то поглощающе сексуальное, что до поры до времени каким-то образом утаивалось ею, подавлялось, развеивалось по суетной обыденности.

27

Увидев, что с подносом на руке в зале появился «закоренелый баварский сепаратист гер Шварц», владелец отеля «Корсика» и ресторана «Солнечная Корсика», Скорцени застыл от удивления.

– Дьявол меня расстреляй! – только и мог сказать он, наблюдая, как масон ложи иллюминатов[18] невозмутимо проходит мимо него и, остановившись между штурмбаннфюрером Умбартом и княгиней, расставляет отдающие подвальной прохладой винные бутылки, хотя на столе их и так было предостаточно. – Где я, в конце концов: на вилле «Орнезия» или в «Солнечной Корсике»?

– У «Солнечной Корсики» на время появился другой хозяин, – сдержанно просветил его Шварц. – Мне пришлось якобы продать ее одному надежному человеку, к которому у новых французских властей особых претензий не появится и который, надеюсь, сумеет сохранить этот, как его с некоторых пор называют, «корсиканский бункер Скорцени», до лучших знамений.

– Однако вы как закоренелый баварский сепаратист в эти «лучшие знамения», конечно же, не верите, – иронично поиграл улыбкой Отто, – поскольку знамения эти будут касаться Германии.

Кирпично-пепельное лицо Шварца слегка удлинилось. Он слишком давно не общался с обер-диверсантом рейха, и теперь ему заново следовало привыкать к его манерам, способу мышления, а главное, к принципам изложения мыслей. Австриец Скорцени всегда считал его «закоренелым баварским сепаратистом», но предупредил начальника корсиканского гестапо, что пристрелит каждого, кто посмеет преследовать владельца «Солнечной Корсики» и давнего агента СД за этот «мелкий грешок юности».

Обер-диверсант, конечно же, шантажировал его «баварским сепаратизмом», за который легко можно было угодить на виселицу, но делал это со своеобразным, «расстрельным», юмором.

– Политические постулаты всегда становятся доступнее после бокала корсиканского вина, – молвил Шварц, любовно осматривая три запотевшие от холода бутылки красного вина, точно такие же, какими осчастливливал своих гостей в «Солнечной Корсике».

– И все же не представляю вас вне Корсики, – с легкой грустинкой признал Отто, прощупывая леденящую твердь бутылочного стекла. – Вы и этот священный остров – неразделимы, да простит вас Великая Бавария, горделиво возвышающаяся над погрязшими в мизерии «австриями», «помераниями», «саксониями» и прочими «германиями».

– Вам не кажется, штурмбаннфюрер, что с синьором Шварцем вы общаетесь на некоем языке символов и намеков? – не удержалась Сардони. – Что совершенно лишает всех нас, остальных, возможности принимать участие в вашей великосветской беседе?

– Вы очень точно уловили суть нашего общения, княгиня. Мы с Великим магистром ордена иллюминатов синьором Шварцем действительно общаемся с помощью символов. Будь вы, княгиня, коммунисткой, вы бы, конечно, знали… Кстати, вы все еще не коммунистка?

– Я еще окончательно не решила, – мило улыбнулась Мария-Виктория, с благоговением наблюдая за тем, как Шварц наполняет вином ее бокал. – Вполне возможно, что сразу же после войны возглавлю легион местных революционеров.

– …Тогда вы бы знали, что основной символ коммунистов – пятиконечная звезда – перешел к ним как символ всемирного масонства вместе с лозунгами: «Свобода, равенство, братство!», пионерским приветствием «Будь готов! Всегда готов!», столетиями служившим паролем масонов; а также номенклатурным утверждением при назначении на должности, которое в точности соответствует ступеням посвящения в масонские степени. Все европейские революции были организованы масонами.

– Эту «революционную тайну» я, кажется, постигла.

– И вообще, им есть чем гордиться: Кромвель, Наполеон, Ленин, сотни военачальников, политиков, монархов и прочих деятелей – все это масоны. Я не прав, гер Шварц?

– Мне кажется, назрела необходимость обсудить проблемы масонства более обстоятельно, – неожиданно парировал «баварский сепаратист», свинцово взглянув на Скорцени. – В иной обстановке, а также в ином составе.

И штурмбаннфюрер вновь ощутил, что перед ним уже не тот запуганный владелец ресторанчика, который чуть было не ронял поднос после каждого полушутливого выпада против него. Даже после того, как Скорцени добился, чтобы Шварцу выделили несколько тысяч марок для реконструкции его заведения, пострадавшего во время налета вражеской авиации, смелее вести себя тот не стал. А тем временем Скорцени явно повело:

– Какую еще великую революцию вы затеяли, брат Шварц, мастер Ложи Девяти Сестер?[19] Бастилия, как уверяет нас Мария-Виктория, княгиня де Сардони, давным-давно взята. Людовик XVI, а равно как и королева Мария-Антуанетта, казнены. Пятиконечная звезда и всемирный интернационализм восторжествовали. Я ничего не напутал во всей этой висельничной марксистско-масонской истории?

– Не масонохульствуйте, Скорцени, – в тон ему ответила княгиня. Однако лицо ее оставалось при этом предельно сосредоточенным, и было ясно, что разговор о масонах, да еще и в таком тоне, какого-то особого удовольствия ей не доставляет. – Не пытайтесь войти в историю Германии в ипостаси величайшего масононенавистника. Все равно тайные ложи в рейхе были разогнаны Гитлером, а не вами.

Скорцени едва заметно улыбнулся.

– Вы слышали, Шварц, впредь «не масонохульствуйте», – благополучно избежал Отто призыва: «не гитлерохульствуйте». – Прислушайтесь к совету княгини де Сардони, одной из мастериц местной ложи. Однако все это шутки, в то время как на самом деле вы, гер Шварц, престолоблюститель баварского королевского трона, понадобились мне для более серьезных бесед.

– Я тоже уверен, что понадоблюсь или уже понадобился, – вежливо склонил голову Шварц.

– Только поэтому сделаю все возможное, чтобы вы снова стали полноправным владельцем своего корсиканского поместья, украшением которого является отельный ресторан «Солнечная Корсика».

– Не исключаю даже, – неожиданно добавила Мария-Виктория, – что ваше поместье могло бы получить протекцию Ватикана, превратившись в некое подобие заезжего двора для христианских паломников. Если, конечно, ваш друг Скорцени сумеет повлиять на ватиканских чиновников.

– Скажем, с помощью нашей досточтимой «папессы», связаться с которой нам поможет княгиня.

Барон фон Шварц уважительно взглянул сначала на обер-диверсанта рейха, затем на резидента ватиканской и еще каких-то там разведок и снисходительно произнес:

– Вот видите, как быстро и просто рождаются в наших головах здравые мысли. Если только эти головы не источают черви высокомерия и губительных подозрений, – и степенно, как прекрасно вышколенный дворецкий, удалился.

Скорцени и княгиня удивленно посмотрели ему вслед, затем вполглаза, как провинившиеся подростки, переглянулись и, заговорщицки склонив головы, пырскнули затаенным смехом.

Еще несколько минут победный завтрак проходил почти что в полном молчании. Отдельные слова вежливости и пожеланий в счет не шли. С той минуты, когда Скорцени решил, что обмен мнениями закончен, все остальные офицеры вместе с хозяйкой и сержантом Шериданом сразу же вспомнили, что находятся в некоем аристократическом заповеднике, каким-то образом сохранившемся посреди войны.

Часть вторая. Под парусами «Крестоносца»

1

Июнь 1960 года. Италия. Лигурийское побережье.

База штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио»

Это был первый сбор группы боевых пловцов, который корвет-капитану Сантароне приказано было «созвать» после проведения операции «Гнев Цезаря»[20].

В те дни, когда европейская пресса взорвалась версиями о причинах гибели самого мощного корабля советского флота, которого русские планировали превратить в «линкор первого ядерного удара», всем «морским дьяволам Боргезе» велено было «по-тихому рассредоточиться и залечь на дно». Конечно же, князь Боргезе и корвет-капитан Умберто Сантароне были награждены орденами «за выполнение особо важных заданий»; кроме того, участники «севастопольского рейда» получили солидную денежную помощь от некоего благотворительного фонда, руководители которого предпочли не афишировать свое богоугодное заведение. Но при этом всем «морским дьяволам» настоятельно рекомендовали «все отрицать, все забыть, никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать…».

Хотя сама Лигурийская военно-морская база, как уверял ее командующий контр-адмирал Солано, «от пораженческого синдрома начала избавляться и с помощью морского лобби в стенах парламента понемногу приходить в себя», тем не менее подчиненные ей база штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио» и Школа боевых пловцов все еще пребывали в каком-то полузаконсервированном состоянии. Не удивительно поэтому, что телефонный звонок Боргезе, предпочитавшего наслаждаться газетными подробностями диверсионной атаки на «Джулио Чезаре», сидя на своей приморской вилле в Испании, заставил Солано взбодриться.

«Береговой адмирал», как по-прежнему именовали командующего базой его коллеги, прекрасно понимал: если Черный Князь вспомнил о существовании базы штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио», значит, ему снова понадобилась мини-субмарина «Горгона» с командой опытных боевых пловцов на борту. Вопрос заключался лишь в том, куда на сей раз нацелит фрегат-капитан своих «морских дьяволов»? Неужто на русскую базу в Кронштадте? А что, этот диверсионный гений-безумец Боргезе способен и на такие операции.

Как и накануне «севастопольского рейда», школа боевых пловцов, да и сама база штурмовых плавсредств, по существу, бездействовали. Однако рота морских пехотинцев, почти вся сформированная из мотористов, механиков и бывших боевых пловцов, по-прежнему делала все возможное, чтобы любая международная комиссия могла подтвердить: да, условия капитуляции выполняются, база боевых пловцов-диверсантов и школа морских пилотов-смертников бездействуют. Но, чтобы в свою очередь командующий Лигурийской военно-морской базой Солано в любое время мог доложить Главному штабу флота или военному министру: вверенная мне база штурмовых плавсредств не погибла; она законсервирована, а значит, имеющиеся в наличии сооружения и плавсредства охраняются и поддерживаются в надлежащем состоянии.

О новом тайном сборе боевых пловцов адмирал Солано – приземистый, нереспектабельно полнеющий сицилиец, с неизменно добродушным выражением лица и точно так же с неизменно скверным расположением духа – снова узнал не от Сантароне, а от Валерио Боргезе. И хотя фрегат-капитан тут же потребовал строгой конфиденциальности, само внимание героя войны к нему и его базе как-то сразу же умиротворило «берегового адмирала». Для Солано, которого злые языки по-прежнему называли «флотоводцем, никогда не командовавшим даже рыбацким баркасом», лестно было осознавать, что в его помощи нуждается сам легендарный командир морских коммандос.

Пока, уже после войны, Боргезе находился в тюрьме, многие моряки-ветераны связывали с его возвращением на флот надежды на формирование новой когорты боевых пловцов-диверсантов, когда-то прекрасно зарекомендовавших себя в операциях и против кораблей вражеского флота, и против английских и русских баз на Средиземном и Черном морях. Еще больше эти надежды укрепились пять лет назад, когда появилась молва об уничтожении отрядом «морских дьяволов Боргезе» русского линкора «Новороссийск».

Адмирал Солано понимал, что попытка вновь разжечь костер надежды, связанный с именем фрегат-капитана, ни к чему не приведет. Однако с благодарностью вспоминал, что от увольнения с должности, а значит, и неминуемой отставки его спас именно князь, который в секретном рапорте на имя высокого начальства особо отметил заслуги командующего Лигурийской военно-морской базой и даже предложил осчастливить его правительственной наградой.

До ордена дело так и не дошло, зато вот уже в течение пяти лет Солано живет под надежным покровительством предводителя «севастопольских пловцов-диверсантов».

– И чем же вызван этот ваш «великий сбор», корвет-капитан? – поинтересовался контр-адмирал, неспешно вышагивая по прибрежной, петляющей между соснами тропинке, подковой огибавшей небольшой фьордоподобный залив.

Как и раньше, все наиболее важные дела командующий предпочитал обсуждать не в служебном кабинете, а здесь, на небольшом прибрежном плато, где ему «палубно дышалось и подпарусно думалось».

– Судя по всему, фрегат-капитан решил проверить наши ряды перед пятилетней годовщиной операции «Гнев Цезаря». Почему бы еще раз не поделиться впечатлениями, не провести смотр боевых рядов и не поразмыслить над дальнейшей судьбой остатков Десятой флотилии МАС?

– И все?! – не сумел скрыть своего разочарования командующий. – Никакого плана действий, никаких идей? Смысл нынешнего сбора диверсантов – только в желании поплакаться друг другу в жилетки?

– Прошу прощения, синьор контр-адмирал, плакаться никто не намерен.

– Однако удостоить высокое собрание своим присутствием фрегат-капитан тоже не собирается?

– Очевидно, это произойдет в ближайшие дни, после моего доклада о формировании отряда и состоянии его духа.

– То есть кое-какие планы, о которых вы можете не знать, Боргезе все же вынашивает? – не желал Солано отказываться от своих иллюзий.

– Иначе зачем бы ему понадобилась диверсионная субмарина «Горгона», с командой проверенных в деле «морских дьяволов»? – алогично замкнул цепь логических изысканий корвет-капитан, явно загоняя их общение в смысловой тупик.

Понадобилась минута молчаливого созерцания рейда, на котором плавились под жарким июньским солнцем серые надстройки миноносцев и сторожевиков, прежде чем Солано простодушно признался:

– Просто визит князя Боргезе оказался бы сейчас очень своевременным. И не менее важным, чем тогда, перед походом на Крым, – медленно брели они в сторону казармы курсантов школы, у крыльца которой курили несколько боевых пловцов во главе с ее неизменным начальником – капитан-лейтенантом Уго Леннартом. – Должен признаться, что в той ситуации заместитель командующего флотом вице-адмирал Камайоре только потому и поддержал идею возрождения и школы боевых пловцов и базы штурмовых плавсредств, что за ними, словно тень командора, возникала тень Черного Князя, с его адским планом диверсионной мести.

– Я догадывался, что именно план операции «Месть Цезаря» растрогал сердце нашего не очень-то храброго на поле чиновничьих схваток адмирала.

– Но-но, – вскинул руки командующий базой. – Камайоре в самом деле не сторонник абордажных схваток в министерских кабинетах, тем не менее… Не нужно забывать, что тайное расследование причин гибели «Джулио Чезаре» русские продолжили и после официальных выводов комиссии о его подрыве на донной германской мине. Меня информировали о том, насколько активизировалась тогда агентура русских и их союзников в Италии, и в частности, вокруг вверенной мне Лигурийской базы. Кроме того, зашевелились коммунисты и бывшие партизаны-гарибальдийцы. Кое-кого там, в Риме, это обеспокоило настолько, что фрегат-капитану Боргезе деликатно посоветовали не только подать в отставку, но и скрыться на какое-то время под крылом своего испанского почитателя – генерала Франко. Естественно, все работы по восстановлению базы штурмовых плавсредств и школы боевых пловцов были свернуты. Так все-таки, – с надеждой, не предаваясь паузам и не меняя интонации, спросил Солано, – какие планы у нашего новоявленного «франкиста» на сей раз? Неужто опять Севастополь? Кое-какие из наших кораблей там ведь все еще остались на плаву.

– Вскоре Боргезе «проявится»; то ли здесь, то ли в своем поместье «Кондоре-ди-Ольбия» на Сардинии, – кротко уведомил командующего корвет-капитан. – Под пытками выведаем.

– Как бы там ни было, а вчера, под тень все того же Черного Князя, я снова подал Камайоре план восстановления базы штурмовых плавсредств и уже сегодня получил сразу два приятных известия. Во-первых, план командующий флотом одобрил, а во-вторых, отныне база штурмовых плавсредств и школа морских диверсантов будут находиться под попечительством все того же Камайоре.

– Что в очередной раз облегчит наше общение со штабом флота, – теперь уже по-настоящему воспрял духом корвет-капитан. – А также укрепит веру в окончательное возрождение базы штурмовых средств.

– Вы же знаете, что я всегда был сторонником не только возрождения, но и значительного расширения этой базы.

Сантароне прекрасно знал, что подобные настроения одолевали адмирала далеко не всегда. Он мог бы напомнить Солано об их встрече накануне развертывания операции «Гнев Цезаря». Когда, по заданию того же Боргезе, корвет-капитан явился в кабинет адмирала, намереваясь обсудить с ним идею создания группы «морских дьяволов», тот встретил его холодно и до истеричности нервно.

Да, он пылко говорил о «преданном итальянскими политиканами» линкоре «Джулио Чезаре» и еще шести крупных боевых кораблях, которые нужно будет отдать русским; о том, что база штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио» превратилась в свалку ржавеющих, дырявых и давно уже неуправляемых торпед и что вскоре флот останется не только без боевых пловцов, но и вообще без боевых офицеров, большинство из которых давно выродились в завсегдатаев портовых пивных. Однако при всем при этом корвет-капитану понадобилось немало нервов, чтобы убедить Солано дать добро на формирование отряда как раз на базе «Сан-Джорджио», а не в ближайшей портовой пивной.

Впрочем, стоит ли ворошить подобные воспоминания сейчас, когда операция по уничтожению линкора давно стала фактом истории и когда князю Боргезе, а значит, и ему, корвет-капитану Умберто Сантароне, вновь понадобилась не только благосклонность адмирала, но и военно-технические возможности его базы?

2

– …А почему, собственно, вы предлагаете мне это старье? – грубовато поинтересовался тогда бывший офицер СС, лишь недавно перевоплотившийся в моряки. Но при этом с любопытством разглядывал выцветший от времени крест, в просвете между верхними лучами которого просматривалась тщательно заштопанная отметина, судя по всему, оставленная вражеской стрелой.

– Правильнее было бы спросить, почему предлагаю именно вам, – с коварной восточной вежливостью пытался подсказывать ему араб. – Кстати, зовут меня Джамал. Да, обычно зовут именно так.

– Я всегда спрашиваю только то, что спрашиваю, – ожесточился фон Шмидт, который терпеть не мог ни арабов, ни их коварной лести. – Я не коллекционер и рыцарской атрибутикой тоже не интересуюсь.

– Вы не коллекционер, это я знаю, – согласился рослый, прекрасно сложенный сорокалетний алжирец, встретивший Шмидта у одной из припортовых лавок арабского квартала. – Но ведь и я тоже мало похож на торговца древностью. И если уж предлагаю по вполне сносной цене купить у меня эту метку бытия, то только потому, что знаю, кто именно стоит передо мной.

– И кто же, на ваш взгляд, стоит сейчас перед вами? – мгновенно побагровело лицо барона. Правда, багрец этот едва проступал на лице германца – и без того, по самой природе своей, багровом, цвета обожженного кирпича.

– Признайтесь, что куда больше вас интересует сейчас, кто стоит перед вами, а не передо мной.

– Если сие дарует вам хоть какие-то преимущества, – высокопарно произнес фон Шмидт. – Итак?..

– Мне достаточно знать, что передо мной – бывший оберштурмбаннфюрер СС, который некогда был очень близок к Лису Пустыни[21], то есть к фельдмаршалу Роммелю. Уже после войны, в течение нескольких лет, вы служили на одном из фрегатов африканской эскадры Испании, патрулировавшей западные берега континента, затем – в итальянской контрразведке.

Прежде чем как-то отреагировать на слова алжирца, Шмидт исподлобья метнул взгляд по сторонам, пытаясь оценить ситуацию. Слева от него привлекала замысловатостью своих узоров высокая, сотворенная в мавританском стиле арка, венчавшая вход на территорию, прилегавшую к островной усадьбе князя Валерио Боргезе «Кондоре-ди-Ольбия»; справа – прогревала на солнышке свою старинную брусчатку улочка, уползающая в сторону моря. И только позади, по ту сторону небольшой площади, со статуей Сан-Винченцо над давно упокоившимся фонтаном, теплилась неспешная жизнь провинциального арабского квартала.

Ни одного человека, которого бы оберштурмбаннфюрер счел подозрительным, ни у входа в ресторан «Лигурия», рядом с которым за столиком под тентом они наслаждались винной «Кровью Сардинии», ни поблизости – не наблюдалось. Но именно это и настораживало старого вояку.

– Для начала вам, господин Джамал, следовало бы запомнить, что я терпеть не могу, когда к моему армейскому чину добавляют определение «бывший», – гортанно уведомил араба оберштурмбаннфюрер СС. – Если уж кому-то приходит в голову упоминать о моем чине именно здесь, на благословенных сардинских[22] берегах.

При этом он прекрасно понимал, что уточнять, откуда этому сорокалетнему «бедуину», как Шмидт называл про себя обладателя реликвии, известен его чин и некоторые подробности биографии, не стоит, уже хотя бы ввиду бессмысленности подобного занятия.

– Это будет нетрудно, – вежливо склонил курчавую голову рослый, облаченный в светлый европейский костюм араб, сама осанка которого, как и манера вести себя, свидетельствовала о благородности его происхождения. – Хотя обычно отставные германские офицеры, давно пребывающие под патронатом Ватикана, былыми чинами своими предпочитают не щеголять.

– Особенно теми чинами, которые определялись иерархическим табелем о рангах СС, – таким же великосветским склонением седеющей головы признал фон Шмидт.

– Вот видите, согласия по одному из вопросов мы уже достигли, – сдержанно прокомментировал Джамал слова «эсэсовского барона». – Неплохое начало для более серьезного разговора.

– Это потому, что, в отличие от многих других служащих СС, я своего чина не скрывал. И уж тем более – не отрекался от него. Хотя во времена, когда вся пресса изощряется в предсказаниях, касающихся будущей войны с Россией, о минувшей стараются не думать. Или же вспоминают о ней с иронией.

– Особенно много пишут об этом в Париже, – попытался довести свою мысль до некоего информационного завершения Джамал, – предрекая при этом, что Франция и Алжир находятся на грани военного переворота, а значит, и гражданской войны.

– Вы имеете в виду действия легионеров, составляющих костяк ОАС[23], – проявил осведомленность фон Шмидт, все еще смутно догадываясь при этом, кого на самом деле представляет этот бедуин, и ради чего с помощью мальчишки-посыльного выманил его ранним утром из номера отеля. Ведь не ради же того, чтобы предложить некую поизносившуюся тряпицу с мальтийским крестом посредине!

– Я имею в виду тех бывших, простите, не «бывших», – тут же вспомнил араб о предупреждении германца, – просто офицеров вермахта и СС, которые составляют командно-диверсионную основу ОАС и которые под патронатом оберштурмбаннфюрера Скорцени готовят разведывательно-диверсионные кадры для этой организации в Испании, неподалеку от Мадрида.

– Мне хорошо известно, где именно их готовят, – все еще не мог отказать себе фон Шмидт в удовольствии хоть каким-то образом парировать высказывания бедуина. – Как и то, для чего создана ОАС.

– Странно. Мне казалось, что вы стараетесь держаться в стороне от всей этой послевоенной диверсионной суеты.

– Насколько вообще возможно держаться от нее… в какой-то там условной «стороне».

Джамал пригубил бокал с вином, демонстративно подчеркивая, что мусульманский запрет на спиртное его не касается, и терпеливо помолчал, позволяя себе и собеседнику уйти от темы, которая их обоих уже начала раздражать.

– Однако вернемся к тому, ради чего мы встретились, то есть к реликвии, – вновь развернул араб черную кожаную папку. – У нас, у берберов[24], не принято дарить то, что принадлежит роду, или то, что передано тебе по наследству. Пусть даже за глоток воды, но такую вещь следует продать.

– Я давно отвык от каких-либо подарков, – успокоил его оберштурмбаннфюрер.

– Так вот, сейчас вы приобретете этот «знак крестоносца» по сугубо символической цене, и уже завтра он станет украшать парус вашей яхты.

– Парус моей… яхты?! – вызывающе удивился барон фон Шмидт.

– Это будет вашим пропуском, вашим паролем и вашим опознавательным знаком. Любой человек, связанный с ОАС, «Иностранным легионом», или с «Германским африканским обществом», – а таковых на окрестных франко-итальянских берегах теперь великое множество, – тут же постарается прийти вам на помощь. То есть мальтийский крест на вашем парусе станет таким же международным тайным знаком, как перстень масона.

3

Шмидт шире распахнул полы кожаной курточки, наброшенной прямо на полосатую бело-синюю тенниску, в каких любили щеголять сардинские рыбаки; и только потом, саркастически глядя прямо в глаза Берберу, как решил называть его про себя барон, грубовато, по-матросски, рассмеялся.

– Вот, только яхты у меня, господин Джамал, нет и никогда не было! – произнес он таким тоном, словно поймал араба на грубой лжи. – А все это матросское одеяние, в которое я сейчас облачен, – всего лишь портовая мишура!

…В самом деле: и эта короткая, с нагрудными карманчиками курточка из грубо выделанной буйволиной кожи, и синяя косынка на шее, и белые парусиновые брюки, зависавшие своими клешами на широких коричневых башмаках, и даже широкоскулое обветренное лицо – все выдавало в Шмидте морского бродягу-итальянца, завсегдатая портовых таверн Кальяри, Ольбии и Порто-Торреса. Причем никому и в голову не приходило заподозрить в нем бывшего эсэсовского офицера. Даже отчетливый германский акцент выдавал в нем всего лишь итальянского тирольца, выходца из Альпийского Севера страны.

– Не беспокойтесь, оберштурмбаннфюрер, как видите, одеяние ваше никого из нас с толку не сбивает.

– Судя по всему, – недовольно проворчал фон Шмидт. – Хотя должно бы…

– Очевидно, вы успели заметить, что два дня назад в порту появилась прекрасная яхта гамбургской постройки с надписью на борту «Крестоносец». Так вот, уже завтра вместе со шкиперским патентом и всеми прочими документами она может принадлежать вам.

Рука фон Шмидта с остатками «Крови Сардинии» вздрогнула, застыла у самого рта и медленно поползла вниз. Предположение о том, что это могла быть шутка бербера, барон отмел сразу же; с подарками вообще шутить не принято, тем более – в среде арабов. Но тогда что, черт возьми, происходит?!

– А ведь стоило вам начать разговор с этой фразы, – с трудом приходил в себя фон Шмидт, – и вся наша встреча могла бы сложиться совершенно по-иному, во всяком случае, мы не потеряли бы столько времени.

– Она не могла быть произнесена раньше, чем мы познакомимся. Тем более что тот настоящий разговор, ради которого вас, оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, потревожили, состоится не здесь, а на вилле Боргезе, расположенной неподалеку, на территории княжеского поместья «Кондоре-ди-Ольбия», где, собственно, нас и ждут, – взглянул араб на золоченые наручные часы, – через двадцать минут.

– В таком случае представьтесь по-настоящему, господин Джамал, поскольку имя ваше мне ни о чем не говорит, – со свойственной ему «деликатностью», потребовал барон фон Шмидт. – Самое время раскрывать карты.

– Шейх Джамал аль Саллех ибн Хайраддин, – тут же невозмутимо назвал себя бербер.

Оберштурмбаннфюрер поморщился и напряг память. Увы, ни запомнить названное имя, ни, тем более, увязать с ним какое-либо воспоминание из своего прошлого он так и не смог, только поэтому примирительно проворчал:

– Возможно, возможно…

– Европейцы знают меня как шейха Джамала Хайраддина, – тут же пришел ему на помощь араб, – потомка одного из первооснователей Алжира, коим стал Хайраддин из рода Барбароссы.

Но даже столь исчерпывающее представление пока что ни о чем оберштурмбаннфюреру не говорило. Для него важно было знать, какие реальные силы Джамал олицетворяет здесь, на Сардинии, а главное, каким образом тот связан с эсэсовской элитой, превратившейся в костяк французского «Иностранного легиона» и ОАС. Само упоминание Бербером о «Секретной военной организации» уже заинтриговало барона настолько, что все остальная выданная шейхом информация как-то сразу же поблекла.

Но когда Шмидт со все той же «свойственной ему деликатностью» грубо намекнул об этом алжирцу, тот не нашел ничего существеннее, нежели объявить:

– А еще посвященные неминуемо объяснят вам, что в моих жилах бурлит благородная гордыня ливийского[25], французского, арабского и германского принцев крови.

– И что из этого следует? – въедливо поинтересовался оберштурмбаннфюрер. Даже яхта в качестве подарка не смогла умиротворить его до снисходительного восприятия Бербера, хотя бы в качестве случайного собеседника.

– …Что в определенных арабо-французских и германских кругах меня рассматривают в качестве реального претендента на пост главы будущего алжирского государства.

«Вот теперь кое-что проясняется! – мысленно процеживал фон Шмидт слова, смешивая их с красным вином. – Даже если не удастся проглотить весь Алжир, эти мудрецы-генералы из ОАС готовы удовлетвориться очередным африканским бантустаном, со столицей, скорее всего, в Оране. Прикрывшись при этом президентским балахоном местного вождя. На первый случай, конечно…»

– То есть бравые французские генералы все-таки решили, что даже при полной поддержке полков «Иностранного легиона» без аборигенного правительства им, так или иначе, не обойтись, – воинственно осклабился фон Шмидт, пытаясь достичь апогея «свойственной ему деликатности». – Пусть это будет и не весь Алжир, а всего лишь какая-то часть бывшего государства…

– Такой вариант развития событий тоже не исключен. Тем более что за правительством этого государства будут стоять воины местных племен.

– О, да, полторы сотни лихих «бедуинов Сахары», врывающихся на своих верблюдах в «нафаршированный» танками и трофейными фаустпатронами Оран или в Алжир! В город Алжир, – мечтательно уточнил оберштурмбаннфюрер СС, глядя куда-то в поднебесную даль, словно уже видел, как, вместе с песчаным вихрем из глубин пустыни возникают верблюжьи эскадроны.

– Бедуинов будет значительно больше.

– Незабываемое зрелище! – проигнорировал его замечание барон, предаваясь собственным фантазиям. – Такая атака способна впечатлить кого угодно. Узнав о ней, русские наконец-то заткнутся со своим «непокоренным» Сталинградом.

Словесной реакции не последовало: Бербер умолк и вскинул подбородок. Зато теперь во взгляде его фон Шмидт явственно уловил отблески той самой «ливийской гордыни», которой сколько угодно способен был кичиться шейх Хайраддин. Тем неожиданнее оказалось его спокойное и вполне добродушное обращение к барону:

– Утверждают, что вы – единственный, кто знает буквально все – о происхождении «сокровищ фельдмаршала», формировании его «Африканского конвоя» и захоронении на дне моря «контейнеров с золотом Роммеля».

– Вряд ли мне известно абсолютно все, – отрубил фон Шмидт своим грубоватым, нахрапистым голосом.

– Однако молва твердит…

– Молва может твердить только о том, что в этой стране и в этом мире теперь уже вряд ли найдется человек, которому известно больше, нежели мне. Во всяком случае, мне есть что вспомнить, господин шейх.

– Не сомневаюсь.

– А вы усомнитесь! – буквально взревел фон Шмидт, угрожающе налегая на ребро столешницы. – Почему бы вам не усомниться? Теперь ведь появилось много любителей всяческих мемуаров и прочих воспоминаний. Да и сами вы предстаете передо мной в облике такого себе странноватого благодетеля-дилетанта.

4

…Однако шейха совершенно не интересовало, кем и в каком облике он предстает в эти минуты перед фон Шмидтом. Взглянув на часы, он поправил все более «разнузданно» сползавший узел галстука и, вкрадчиво как-то положив на стол, для официанта, несколько итальянских банкнот, решительно поднялся из-за столика.

– Через десять минут жду вас в княжеском поместье, барон, – все еще сохраняя высокомерие тона и взгляда, произнес он. – Там и продолжим наш разговор. Охранник в курсе происходящего, – бросил он уже на ходу. – Он встретит вас и проводит.

Оберштурмбаннфюрер иронично посмотрел вслед Берберу и снова взялся за бутылку. Он прекрасно понимал, что интерес к его персоне людей, которые стоят за шейхом, продиктован только одним – желанием выйти на след африканских сокровищ Роммеля. Многие из тех моряков и эсэсовцев, которые в теперь уже далеком 1943 году состояли членами корабельных команд «конвоя фельдмаршала» или же служили в подразделениях корабельной охраны в роли морских пехотинцев, ушли в небытие еще во время войны. Остальные же один за другим при самых загадочных обстоятельствах исчезали уже в пятидесятые годы.

Сам Шмидт сразу же после гибели рейха оказался в англо-американском лагере интернированных германских офицеров. Даже теперь, много лет спустя, он мог бы признать, что это были не самые худшие месяцы его жизни: наконец-то он вдоволь отоспался, отдохнул от войны и необходимости постоянно опасаться нападения охотников на «сокровища Роммеля», которых про себя называл «фельдмаршальскими егерями».

Однако барон понимал, что долго так продолжаться не могло. И пока администрация не разобралась, кто именно оказался за оградой ее лагеря, барон сумел покинуть его с помощью подкупленного британского лейтенанта германских кровей, по документам некоего гауптмана Шмидта из тыловой службы танковой дивизии. С христианской скорбью попрощавшись с неожиданно отрекшимся от бренного мира однофамильцем, оберштурмбаннфюрер, по надежному каналу, подготовленному в свое время парнями Отто Скорцени из службы безопасности СС, вскоре оказался на одной из секретных баз в Австрийских Альпах.

Поначалу он увлекся совершенно бредовой идеей – организовать здесь, в Альпах, вместе с несколькими скрывающимися власовцами и эсэсовцами настоящий партизанский отряд, наподобие тех, которые русские организовывали во время войны на оккупированных территориях. Подтолкнули его к этой авантюре те двое из семи бывших бойцов РОА[26], которые уже имели опыт партизанских действий в белорусских лесах. Прозябая в одной из бревенчатых охотничьих хижин, барон уже видел себя в роли командующего альпийским партизанским фронтом и с помощью гонцов даже пытался создавать отдельные отряды, явки и тайные базы.

Однако вскоре появились связники из «Итальянского социального движения»[27] и передали личный приказ Скорцени: немедленно переправиться со своей небольшой «штабной группой» в Италию, где в указанном месте ждать его дальнейших распоряжений.

Попрощавшись с уже почти окончательно спившимися к тому времени русскими власовцами-партизанами, барон почти месяц укрывался в Риме, в здании германского отделения католического «Колледжо теутонико ди Санта-Мария делль Анима», из семинаристских келий которого, под покровительством службы безопасности Ватикана, вскоре был переправлен в благословенную Богом и фюрером Испанию.

О, нет, здесь уже ни от кого не нужно было скрываться, а в припортовых кварталах Барселоны, Матаро и Валенсии скопилось столько бывших эсэсовцев и офицеров германского флота, сколько в лучшие годы существования рейха невозможно было встретить даже в припортовых кварталах Гамбурга. Поэтому-то фон Шмидт очень быстро уяснил для себя: наконец-то настала пора окончательно определиться в этом сумбурном послевоенном мире. Причем делать это немедленно, поскольку время работает против него.

Да, в безликом и сумбурном!.. «Радуйтесь войне, ибо мир будет ужасным!» – дальновидно предупреждал когда-то своих соплеменников незабвенный Геббельс. Как же он, этот «рейхсфюрер имперских лжецов», как еще недавно именовал его про себя фон Шмидт, был прав!

А вскоре по протекции секретной организации офицеров СС фон Шмидт был принят на службу в испанский военно-морской флот, в котором заподозренных в сочувствии или в порочащих связях с республиканцами ненадежных испанских офицеров срочно заменяли предельно надежными германскими – «ни в чем не замешанными и никоим образом не опороченными»!

Но, куда бы ни забрасывала барона в те годы судьба, везде – в Германии, Австрии, Испании или же на лигурийских берегах Италии, – его умудрялись обнаруживать то ли те, кто, с помощью бывшего начальника охраны «конвоя Роммеля», намеревался отыскать тайники «африканских сокровищ» фельдмаршала; то ли те, кто не желал, чтобы оберштурмбаннфюрер когда-либо оказался в руках неких залетных кладоискателей. Небольшая передышка наступила разве что на борту испанского фрегата «Кордова», куда он был определен всего-то в чине старшего лейтенанта, и то лишь после того, как этот корабль стал базироваться на Гран-Канарии[28].

Впрочем, и здесь передышка выдалась недолгой, ибо оказалось, что руководитель некоего тайного рыцарско-монашеского ордена Сиона и тут сумел подступиться к нему с помощью помощника командира фрегата, заядлого, потомственного масона.

5

…Однако все это уже в прошлом. Когда калитка мощных крепостных ворот сардинского поместья Боргезе открылась, фон Шмидт почувствовал себя так, словно после долгой караванной тропы оказался в центре некоего таинственного оазиса, в котором, как ему чудилось, даже камни цвели и благоухали. Да и небольшой, но охваченный арочными верандами замок представал в виде очередного на каменистый холм вознесенного миража.

Впрочем, перед ним действительно представал замок; только итальяшкам, с их легкомыслием, могло прийти в голову называть это мощное, обнесенное крепостной стеной сооружение из дикого камня, то есть настоящий европейский «бург», – виллой. Даже официальным названием «поместье «Кондоре-ди-Ольбия» местные жители почти не пользовались, акцентируя внимание на расположенной в приморской части его вилле «Ольбия»

Охранник, в гражданском одеянии, но с эсэсовской выправкой и с хорошо поставленным мюнхенским произношением, провел оберштурмбаннфюрера на ту из веранд, что обращена была к небольшому заливу. И, прежде чем опуститься в указанное ему кресло, барон увидел заякоренную прямо посреди залива, а значит, недоступную для нескольких собравшихся у причала рыбаков и просто зевак яхту, размерами своими, очертаниями и косым парусом напоминавшую небольшую шхуну.

– Следует полагать, что это и есть «Крестоносец»? – для отчетливости впечатления поинтересовался барон, прежде чем худощавый охранник успел оставить его наедине с бутылкой вина и небольшой стопкой газет.

– Это судно, – с драконом на баке и надстроенной по образцу испанских галеонов каютой на корме, – невозможно перепутать ни с каким другим, когда-либо появлявшимся вблизи берегов этого острова, – почти умиленно потянулся к нему взглядом офицер, буквально бравируя своим неистребимым баварским акцентом. – К тому же эта крейсерская яхта построена с таким запасом прочности, что вполне приспособлена к многодневным морским блужданиям. Особенно в прибрежных водах.

– В африканских, разумеется.

– Или же в корсиканских, что более актуально, – не отрывая взгляда от яхты со свернутым парусом, предположил баварец, искоса метнув при этом взгляд на оберштурмбаннфюрера. – Кстати, если вам понадобится опытный помощник капитана, считайте, что уже нашли его в лице обер-лейтенанта кригсмарине Йозефа Дирнайхта.

– То есть в вашем лице? – вызывающе поинтересовался барон.

– Само собой разумеется, – вежливо склонил голову охранник. – Любоваться морскими берегами я всегда предпочитал, стоя на корабельной палубе.

– Где служили?

– На линкоре «Нинбург», – мгновенно подтянулся обер-лейтенант. – А сразу же после войны – на испанском тральщике «Бургос», из состава все той же Африканской эскадры Испании, в одном отряде с вашим, господин барон, фрегатом «Кордова».

Офицеры понимающе улыбнулись. Само упоминание о службе в Африканской эскадре воспринималось ими даже не как пароль, а как нечто напоминающее присягу на верность и непоколебимость.

– Это сразу же проясняет суть нашего знакомства, – заверил его фон Шмидт. – Где остальные обитатели виллы?

– В Дубовом зале.

– На втором этаже? – потянулся барон взглядом к ведущей вверх мраморной лестнице. Его удивляло, что оттуда не доносилось ни одного голоса.

– Внизу, в «личном бункере князя Боргезе».

– Значит, он все же существует – этот легендарный «личный бункер Черного Князя»? Мне почему-то казалось, что это миф.

– Существует, в этом можете не сомневаться. И даже постепенно оснащается – более совершенными воздушными фильтрами, например; очистителями воды…

– Его в самом деле можно сравнивать с берлинским бункером фюрера?

– Возможно, уступает ему и другим бункерам фюрера по размерам, но отнюдь не по мощи скального грунта, запасам автономного выживания и бытовому комфорту.

– Исчерпывающие характеристики. Значит, судьбы мира решаются теперь в бункере князя Боргезе…

– Во всяком случае, многим хотелось бы этого, причем не только в Италии.

– Хотите сказать, что бункер-сессию парламента можно считать открытой?

– Прошу прощения, барон, однако иронизировать по этому поводу я не склонен, – сухо обронил Дирнайхт. – Что же касается нынешней встречи, то… Несколько важных деловых людей из разных стран Европы обсуждают некоторые рутинные вопросы экономики с «восходящей звездой промышленников» Отто Скорцени – только-то и всего!

Услышав слова о «восходящей звезде промышленников», барон простецки хохотнул, и только после этого брови его удивленно поползли вверх.

– То есть Скорцени уже здесь?! Или же речь идет о его личном представителе?

– Он везде и нигде, – с ироничной загадочностью напомнил ему обер-лейтенант флота.

– Что совершенно неоспоримо.

– Он и в наши дни все еще остается обер-диверсантом рейха. Но это – к слову. У вас еще есть пятнадцать минут, чтобы ознакомиться с отмеченными в этих двух газетах, – указал он на столик перед фон Шмидтом, – статьями.

– Вообще-то, я не любитель газетного чтива, и не хотелось бы портить себе настроение…

– Знаем, – прервал его Дирнайхт, – однако перед встречей с «личным агентом фюрера по особым поручениям» это неминуемо взбодрит вас. Заодно припоминайте все, что вам известно о последних часах и маневрах «Африканского конвоя Роммеля», поскольку эти воспоминания способны взбодрить уже не только нас с вами, но и… самого Скорцени.

– Значит, опять речь пойдет о сокровищах Роммеля! – патетически подытожил оберштурмбаннфюрер. Однако тут же мысленно одернул себя: «Благодари судьбу, что существует нечто такое, чем ты все еще ценен самому Скорцени, а значит, и рейху. Пусть даже бесславно погибшему».

Какое-то время Дирнайхт задумчиво молчал, мечтательно поглядывая при этом на яхту. Мысленно он уже был там, и фон Шмидт прекрасно понимал его.

Барон никогда не считал себя настоящим моряком, однако морской переход в составе «конвоя Роммеля» и служба на фрегате «Кордова» успели зародить в его душе некую «тоску по палубе», так что теперь ему нетрудно было объяснить себе, почему флотский офицер с такой грустью всматривается в очертания слегка покачивающейся на прибрежной зыби красавицы-яхты.

– Можно задать вопрос, который способен возникнуть у меня только в беседе тет-а-тет? – с трудом вырвался обер-лейтенант из романтических блужданий по несбывшимся мечтам.

– Вас интересует, почему я до сих пор ничего не предпринял, чтобы реально завладеть сокровищами Роммеля или хотя бы частью их?

– …Или еще тогда, в октябре сорок третьего, не попытались захватить линкор «Барбаросса»? – спросив об этом, обер-лейтенант встревоженно посмотрел на барона.

Их взгляды скрестились и на какое-то время застыли.

Меньше всего обер-лейтенанту хотелось сейчас, чтобы этот вопрос вызвал у барона фон Шмидта вспышку благородного эсэсовского гнева.

– Считаете, что это, в принципе, возможно было?

– По праву всех людей авантюрного склада характера: «А почему бы и не рискнуть?!»

– С той горсточкой солдат, которые находились тогда в моем подчинении, вы рискнули бы захватить линейный корабль? Не верю! И потом, вам не приходило в голову, что чувство презренной человеческой алчности не всегда способно заглушить чувство офицерского долга?

– Чисто теоретически – да, не всегда.

– Почему же только теоретически? Впрочем, я увлекся. Коль уж вы заговорили о плане захвата линкора «Барбаросса»… Допустим, я решился бы на такой шаг. Как вы себе это представляете, какой план могли бы предложить? Фантазируйте, фантазируйте…

Уже по тону его вопроса Дирнайхт понял, что никакой иронии, никакой подноготной в нем не содержится. Оберштурмбаннфюрер в самом деле не может простить себе, что, оставаясь чуть ли не единственным реальным обладателем тайны подводных сокровищ, до сих пор прозябает в заурядной обывательской нищете человека, оказавшегося без дома, без родины и без какого-либо состояния.

– Если уж действительно фантазировать на эту тему, то следует учесть, – решительно передернул крепкими плечами морской офицер, – что вам не пришлось бы захватывать линкор «Барбаросса» в абордажном бою, поскольку вы уже находились на его палубе.

– Неопровержимый факт.

– К тому же вы были облачены в мундир оберштурмбаннфюрера СС и наделены полномочиями хранителя сокровищ фельдмаршала. Наконец, под вашим командованием находились вооруженные, обстрелянные солдаты.

– Но был жесткий приказ Роммеля…

– Который так и не выполнен. Разве доверенный вам конвой сумел доставить контейнеры с грузом по назначению?

– Исходя из сложившейся боевой обстановки, мне и командору пришлось пойти на такой шаг, который…

– О сложившейся тогда обстановке и предпринятых шагах нам с Отто Скорцени все известно, – неожиданно то ли проговорился обер-лейтенант, то ли специально вставил имя первого диверсанта рейха. – Вам нет смысла уточнять что-либо по этому поводу, а тем более – оправдываться.

– Уж оправдываться – в самом деле бессмысленно, – угрюмо заверил его барон, прекрасно понимая, что весь этот разговор был затеян Йозефом Дирнайхтом умышленно, по распоряжению самого Отто, которому хотелось знать, чем дышит и каково настроение «хранителя сокровищ Роммеля». А заодно, возможно, выведать что-либо такое, о чем этот хранитель все еще умалчивает.

– Так вот, речь как раз и идет о той ситуации, которая сложилась между минутами, когда вы поняли, что идти к месту назначения не имеет смысла, – и когда вы похоронили контейнеры в морской пучине. Ведь о том, что на самом деле хранится в контейнерах и куда именно направляется конвой, знало всего несколько человек.

– Если только меры по засекречиванию сведений действительно срабатывали… – пробубнил фон Шмидт.

– Зато командиры всех кораблей знали, что начальником охраны конвоя являетесь вы. Так что для захвата конвоя вам достаточно было отстранить командира, который одновременно являлся и командиром линкора, от его обязанностей, и принять командование на себя. Кто в те времена посмел бы выступить против воли и боевого духа СС? Уверен, что подчинить себе хотя бы часть офицеров «Барбароссы» было бы несложно.

– Словом, опять упрекаете, что не предал фельдмаршала и фюрера; не изменил присяге? – только усилием воли сдержал свой благородный гнев фон Шмидт, понимая, что в данной ситуации он был бы воспринят, как театральная фальшь бездарного актеришки.

– Всего лишь пытаюсь понять логику ваших действий и ваше отношение к операции «Сокровища Роммеля», или как мы станем называть ее…

– Вообще-то, операция по переброске и захоронению сокровищ именовалась «Бристольской девой», – не упустил своего шанса фон Шмидт. Уж что-что, а название столь важной военно-морской операции обер-лейтенант обязан был знать, если решил ввязаться в эту историю.

– Точно, «Бристольская дева». Мне приходилось слышать это совершенно бессмысленное название. При чем тут какая-то «бристольская дева»?

– Когда операцию пытаются основательно засекретить, истинный смысл ее названия проявляется в его абсолютной бессмысленности, – поучительно молвил барон.

– Но я-то пытаюсь выяснить, как эта операция должна именоваться в наших планах. Впрочем, понимаю, что название ее особого значения не имеет.

– В этой дьявольской круговерти с сокровищами имеет значение решительно все. Вскоре вы в этом убедитесь. А в завершение нашего разговора о наследстве фельдмаршала замечу: наверное, мне крупно не повезло, что рядом не оказалось такого морского офицера, как вы, обер-лейтенант, с вашей авантюристической жилкой.

Услышав это, Дирнайхт загадочно как-то улыбнулся. О, нет, обнаруженный бароном в его характере налет авантюризма обер-лейтенанта не смущал. Сарказма в этом признании барона он тоже не уловил, да, похоже, его и не было.

– Кстати, об авантюризме, – добродушным тоном любителя всевозможных историй произнес обер-лейтенант. – В те времена, когда я еще только начинал свою карьеру на борту испанского линкора, в Гвинейском заливе, в районе Порт-Жантиля, наш отряд столкнулся с целой пиратской флотилией, команды которой, как выяснилось, состояли из потомков освобожденных африканских рабов.

– Очень знакомая ситуация, – подбодрил его фон Шмидт.

– Так вот, одна из парусно-моторных шхун даже пыталась напасть на нашу канонерку, чтобы захватить ее в виде трофея. С молчаливого согласия командира корабля я собрал отряд из двенадцати добровольцев, в основном бывших эсэсовцев, вооруженных нашими шмайссерами и тремя ручными пулеметами, и ушел с ними на моторном баркасе к мысу Лопес. Узнав, что команды трех пиратских суденышек решили устроить себе пиршество прямо на берегу, в пригородном рыбацком поселке, мы обошли мыс и, пользуясь темнотой, заняли позиции в прибрежных скалах…

– Да-да, мне приходилось слышать об этой храброй вылазке, которая тут же стала обрастать слухами и легендами, – заинтригованно молвил барон, настраиваясь на продолжение истории. – Но с участником ее встречаюсь впервые.

– И не просто с участником, – самолюбиво уточнил обер-лейтенант. – Под оглушительный грохот тамтамов группа бывших диверсантов из числа «коршунов Фриденталя»[29], бесшумно сняла пьяного часового пиратского судна, а затем без единого выстрела вырезала часть его команды прямо на борту. После этого огнем из всех стволов мы истребили почти всю пиратскую шайку, а также ее пособников, которые веселились в ту ночь на небольшой приморской равнине. И все суденышки, кроме шхуны «Бурбон», тоже сожгли… фаустпатронами.

– Помнится, по поводу этого нападения вспыхнул небольшой политический скандал, все-таки берег находится под патронатом Франции.

– Без политических трений не обошлось – это факт. Но поскольку речь шла об ответном рейде против пиратов… Словом, шхуну в виде трофея командир линкора принял с благодарностью, но при внутреннем расследовании от организации рейда открестился, списав его на инициативу бывших германских офицеров. В подтверждение этой версии меня и еще двух участников рейда с корабля списали.

– Что совершенно несправедливо. Но… испанцы есть испанцы, что с них взять? Достаточно вспомнить, как бездарно они воевали на Восточном фронте. Это не солдаты, это окопное дерь-рьмо!

– Правда, в виде «награды» за военные труды командир все же милостиво отметил в «личном деле» мою «исключительную храбрость, продиктованную склонностью к военно-морским авантюрам». Именно так, дословно, и было написано в рекомендационной характеристике.

– Вы не правы, обер-лейтенант, такой рекомендацией стоит гордиться, – молвил фон Шмидт.

– Что я и делаю, пребывая в охранниках этой цитадели рода Боргезе, – развел руками гроза африканских пиратов.

И в ту же минуту на боку у него ожило переговорное устройство. Господина Дирнайхта просили срочно зайти в Овальный зал, куда уже успели подняться участники встречи в бункере.

* * *

«А ведь обер-лейтенант прав: у тебя действительно был шанс уже тогда, в ходе рейда, взять линкор “Барбаросса” под свой контроль. Не захватить, а именно взять под контроль», – упрекнул себя барон фон Шмидт, возвращаясь к не столь уж и давнему рейду «Африканского конвоя».

События тех дней оберштурмбаннфюрер начал переосмысливать задолго до нынешней встречи с «военно-морским авантюристом» Дирнайхтом и даже не раз упрекал себя за нерасторопность. Но только сегодня барон вдруг во всех ключевых подробностях уяснил для себя: до сих пор он рассматривал только один вариант – силового захвата «Барбароссы», который при столь огромной команде, имеющейся на всяком линейном корабле, превратился бы всего лишь в одну из форм самоубийства. А следовало бы прибегнуть к форме некоего эсэсовского путча, при котором он как начальник службы безопасности конвоя легко мог бы объяснить свои действия попыткой командира линкора сдать корабль вместе со всеми сокровищами рейха англо-американцам. Мотив командора? Выторговать себе подобным образом не только отпущение военных грехов, но и безбедственное существование где-нибудь в солнечной Калифорнии.

Впрочем, он мог просто припрятать один-два контейнера, чтобы затем, истребив ненужных свидетелей, на какое-то время уйти в подполье, обзаводясь при этом чужими документами и чужой биографией.

«Да, риск появлялся немалый, – тут же признал барон. – За тобой, конечно же, началась бы охота. Однако тогда ты, по крайней мере, знал бы, во имя чего рискуешь. Теперь же ты поддаешься не меньшему риску только потому, что присутствовал при захоронении сокровищ фельдмаршала. Но при этом вынужден всячески скрываться, уходить от преследователей и, что самое ужасное, «по нищете своей монастырской», зарабатывать на хлеб где и каким угодно способом. Что недостойно твоего аристократического титула, барон фон Шмидт, недостойно…

Другое дело, что в то время к подобному повороту событий – бунту, путчу, захвату корабля – ты попросту оказался неготовым».

Конечно, в дни «африканского рейда» фон Шмидт еще многого не мог предвидеть из того, что ожидало и сам рейд, и талантливого командующего Африканским корпусом фельдмаршала Роммеля. В частности, ни того, что Германия столь стремительно покатится к полному поражению; ни того, что фельдмаршал – вчерашний любимец фюрера и «герой германской нации», как называла его правительственная пресса, – в одно мрачное утро вдруг окажется в положении изгоя, от которого постепенно отвернется весь политический бомонд рейха…

Да и того, что, в конце концов, в роли пристанища сокровищ Лиса Пустыни предстанут прибрежные воды Корсики, острова с весьма сомнительным франко-корсиканским сепаратистским будущим, – оберштурмбаннфюрер тоже предположить не мог.

То есть оправданий и оговорок можно было найти сколько угодно. Но ведь дело в том, что в реальности он, барон, оберштурмбаннфюрер СС, начальник охраны конвоя, даже не пытался начать свою собственную игру. Не пытался – вот в чем истина! «Людей ты не подбирал, планов захвата не разрабатывал, хоть как-то влиять на ход событий не решался, – жестко упрекал себя в эти минуты фон Шмидт. – Так что все то время, которое ты мог позволить себе потерять, ты уже потерял. И рассчитывать на отсрочку не приходится.

…А тебе не приходило в голову, – неожиданно одернул себя барон, – что слегка завуалированные упреки, которыми осыпал тебя обер-лейтенант кригсмарине, рассчитаны были вовсе не на запоздалое раскаяние, а на то, чтобы заставить тебя внутренне взбодриться? Вот именно, взбодриться и понять: жизнь дает тебе еще один шанс оказаться в роли вершителя судьбы сокровищ Роммеля. Причем шанс этот появляется как бы вне твоей воли. Остается решить, как его использовать».

Шмидт уже уяснил для себя, что он должен помочь в поисках сокровищ фельдмаршала. Вопрос заключался в другом: кому именно помогать, до каких реальных пределов суживать круг новых посвященных в эту «тайну наследия Роммеля», а главное, кого выбирать в союзники, когда дело все же дойдет до дележа добытого?

6

Май 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

Владелец отеля фон Шварц обожал эти предвечерние часы, когда после ужина постояльцы отправлялись в Бухту Безмолвия, чтобы совершить – как здесь принято было считать – вечернюю купель и воспринять благость заходящего солнца. Он постоянно заботился о появлении все новых и новых традиций своего отельного комплекса, заставляя при этом сотрудников ненавязчиво пропагандировать их и всячески оберегать.

Вот и его полусонное возлежание в плетеном кресле, установленном в крохотной беседке на столь же крохотном плато, высившемся рядом с рестораном «Солнечная Корсика», тоже превратилось в одну из таких нерушимых традиций. Все знали, что в эти полтора часа хозяин «Пристанища паломника», находится там, на плоской вершине Сигнального Холма, однако никто, кроме начальника охраны туркомплекса майора СС Денхофа, не смел нарушать его безмятежное «созерцание мира». И неважно, что «мир» этот ограничивался всего лишь двумя разделенными узким скалистым перешейком бухтами да небольшой частью открытого моря за ними.

Опускаясь на свой «вселенский трон», фон Шварц всякий раз мысленно благодарил Всевышнего и… Скорцени. Всевышнего – за то, что помог его отельному комплексу, хоть и с разрушениями, но все же пережить войну. А Скорцени – за то, что благодаря его связям с близким окружением понтифика, в частности, с его любимой «папессой», а также с офицерами из службы безопасности Святого престола тот сумел добиться, чтобы ватиканские чиновники в сутанах объявили «Корсику» – как в свое время назывался туркомплекс – «паломническим пристанищем».

Да, название пришлось сменить, зато «храмовая служба» Ватикана не только не позволила бывшей «Корсике» перейти в чужие руки, но и взяла ее под свой церковный протекторат. Это сразу же позволило «Пристанищу паломника» обрести определенный статус экстерриториальности, а главное, превратиться не только в один из перевалочных паломнических центров, но и в перевалочную базу для бывших высокопоставленных чинов СС. Что уже само по себе должно было служить гарантией долгого и безбедственного существования «Пристанища», как обычно именовали его постояльцы, опуская определение «паломника».

– Разведка докладывает, что в Лунной бухте появилась небольшая яхта «Клеопатра» в сопровождении двух моторных рыбачьих баркасов, – как всегда, неожиданно и неслышно появился за спиной у Шварца начальник охраны «Пристанища».

– Притом что люди, которые находятся на этих суденышках, так же мало напоминают рыбаков, как я – благоверного кардинала, – «углубил» его мысль фон Шварц.

– По-моему, еще меньше.

– Сколько их?

– По трое бездельников на баркасах, да команда яхты состоит как минимум из шести мореплавателей.

– Это все, что твоя разведка знает о них?

– Они появились в Лунной бухте только сегодня утром.

– Теряешь нюх, Инквизитор, теряешь…

– Судя по флагу на яхте, это французы.

Среднего роста, худощавый, с узкоскулым прыщеватым лицом, Денхоф не принадлежал к тем людям, которые способны производить впечатление своей пышущей здоровьем фигурой и вообще своей внешностью. Зато никому и в голову не могло прийти, что в свое время этот человек служил начальником штабного отдела абвера, а затем возглавлял особую следственную группу Главного управления имперской безопасности, специализировавшуюся по особым методам допросов, где за жестокость и безжалостность свою приобрел кличку «СС-инквизитор», ставшую впоследствии его агентурным псевдонимом. Зато вряд ли кому-либо из непосвященных в биографию Денхофа придет в голову заподозрить в нем кадрового разведчика, штурмбаннфюрера СС, да к тому же обер-палача СД.

– Флаг может свидетельствовать всего лишь о государственной принадлежности яхты, если только он вообще способен о чем-либо свидетельствовать.

– Наша разведка выяснит, – заверил владельца «Пристанища» старый служака Денхоф.

– Забыли уточнить, что выяснит сегодня же.

– Уже выясняет. Мои люди еще не давали повода сомневаться в своем профессионализме и своей прилежности.

«Они в самом деле стараются. Еще бы: при том, почти животном, страхе перед “СС-инквизитором!”, – мысленно парировал барон фон Шварц, – который они постоянно испытывают».

Но что касается профессионализма людей, составлявших разведгруппу Денхофа, то в этом «смотритель пристанища», или просто Смотритель, как называл фон Шварца между собой обслуживающий персонал туркомплекса, усомниться не смел. Формально разведгруппа СС-инквизитора состояла всего из троих бывших эсэсовцев, которые теперь числились охранниками «Пристанища». Но каждый из этих бойцов вел пятерых-шестерых агентов, которые имелись в двух поселках и в ближайшем городке и благодаря которым штурмбаннфюрер Денхоф получал сведения из полиции, мэрии, порта, рыбацкой артели…

– Считаете, что они намерены остановиться в «Пристанище»?

– Под видом рыбака-говоруна я подослал к ним лучшего своего «дипломата».

– Лучшего из своих «варваров», – молнией передернула губы Шварца короткая резкая ухмылка.

Они оба понимали, что речь идет о местном громиле Антонио Сорби по прозвищу Варвар, потомственном контрабандисте, обладающем звериной силой и такой же звериной лютостью. Однако в поведении его наблюдалась одна странная особенность: прежде чем, взорвавшись, оторвать человека от земли и швырнуть о стену, столб или ближайшее дерево; или, прежде чем выхватить несчастного из-за стола и на весу задушить, он по часу – до заискивания, до самоунижения – мог уговаривать свою будущую жертву. Причем по любому поводу, во имя любой, самой мизерной, уступки.

– Именно Варвар и попытается ненавязчиво убедить этих людей, что намного спокойнее и престижнее остановиться в «Пристанище паломника», пребывающем под патронатом самого папы и имеющим надежную охрану, нежели в этом ветхом клоповнике, именуемом «Горной звездой».

– На этом побережье всякий уважающий себя проходимец должен оставлять деньги в нашем «Пристанище», а не сорить ими в «Горной звезде» или в каком-то там «Уставшем путнике», – признал его правоту Смотритель.

– Что касается ближайшей к нам «Горной звезды», господин барон, то я давно предлагал…

– Отставить! – резко отреагировал фон Шварц. Никогда не служивший в армии барон убедился, что с бывшими военными лучше всего общаться с помощью команд и приказного тона. – Да, «Уставшего путника» и «Горную звезду» давно можно было стереть с лица земли, но тогда всем стало бы ясно, чьих рук это дело, а значит, нами вплотную заинтересовались бы и полиция, и служба безопасности Франции. Да так заинтересовались, что и покровительство Святого престола не помогло бы.

– Давно говорю, что надо возглавить движение корсиканских сепаратистов и вывести этот благословенный остров из-под юрисдикции лягушатников, – мрачно пробубнил штурмбаннфюрер. – Не понимаю, почему Скорцени тянет с этим.

– Очевидно, по той же причине, по которой с отделением острова от Франции тянул некий великий корсиканец, именуемый Наполеоном, – неспешно обшаривал владелец «Пристанища» окрестное прибрежье окулярами мощного бинокля, без которого на Сигнальном Холме он появлялся крайне редко.

– Да плевать на этого умственного коротышку Наполеона. Я говорю о… Скорцени.

– А пока что, – спокойно возвращался фон Шварц к тому, с чего начинался разговор, – местные полиция и служба безопасности вообще предпочитают закрывать глаза на наше существование. К тому же в связи с любым серьезным происшествием власти могут подозревать владельцев и просто обитателей сразу трех постоялых дворов, трех «пристанищ», что уже облегчает нашу участь.

– В этом вы правы, барон, зачастую эти постоялые дворы подпадают под более глубокое подозрение, нежели мы.

– Нет, штурмбаннфюрер Денхоф, мы не будем ни жечь эти богадельни отельного бизнеса, ни высаживать их в воздух.

– Как прикажете, барон. Только поэтому я и сдерживаю своих «инквизиторов».

– Иное дело, что мы по-прежнему будем растаптывать их в «честной» конкурентной борьбе. Тем более что такая победа доставляет мне гораздо большее удовольствие, нежели вид руин и пепелища «Горной звезды». К тому же конкуренция не позволяет нам расслабляться. Так что «инквизиторов» своих вы пока что и в самом деле попридержите.

– Но лишь в том, что касается судьбы этих двух постоялых дворов, – выдвинул собственное условие штурмбаннфюрер.

* * *

Фон Шварц помнил, что «инквизиторами» Денхоф именовал членов группы Варвара. Барон даже толком не знал, сколько их там, четверо или шестеро. Знал, что в основном это бывшие агенты абвера и СД и что расплачивается с ними Денхоф средствами из очень небедного «Фонда поддержки ветеранов СС», корсиканское отделение которого сам же штурмбаннфюрер и возглавлял. Того самого фонда, из которого щедро подпитывается и «Пристанище паломника». Все они обитали теперь в ближайшем городке Рольяни и военную пенсию, которой наделило их правительство Западной Германии, дополняли рыбной ловлей на новом, прекрасно оснащенном сейнере «Осьминог», несущем к тому же на своей палубе две скоростные моторные шлюпки.

– Кстати, Денхоф, я так и не пойму, – поинтересовался фон Шварц, все еще всматриваясь в морской горизонт, в сероватой дымке которого медленно проявлялся силуэт большого пассажирского лайнера, следовавшего, очевидно, из Генуи, – почему старшим над твоей диверсионной группой инквизиторов оказался этот пиратствующий проходимец Сорби?

Уже собравшись было оставить Сигнальный Холм, штурмбаннфюрер на минутку задержался на его деревянных ступенях.

– Во-первых, потому что он – прирожденный моряк, а посему назначен мною капитаном сейнера «Осьминог». Кстати, он требует, чтобы к нему обращались именно так – «капитан». Во-вторых, потому, что часть команды сейнера составляют контрабандисты, а значит, все подозрения, которые могут возникнуть у полицейских, мы можем запросто отводить на этот сброд, оставляя в чистоте и невинности бывших служащих Корсиканской бригады СС. Я уж не говорю о том, что никто, кроме громилы Сорби, не способен держать в страхе и команду сейнера, и добрую половину городка, в котором обитают мои люди.

Выслушав его, барон покряхтел, давая понять, что доволен ответом, и извлек из украшенного имперским орлом портсигара папиросу, что всегда служило для Денхофа знаком: аудиенция завершена. Как никто другой, штурмбаннфюрер знал, что барон уже давно не курит, вообще. И что как только назойливый собеседник оставит его в покое, он тут же спрячет папиросу в портсигар.

7

Июнь 1960 года. Остров Сардиния.

Поместье «Кондоре-ди-Ольбия»

На сей раз охранник появился в сопровождении Бербера. Когда они возникли в холле, ведущем на веранду, Шмидт еще несколько секунд напряженно всматривался в проем приоткрытой двери, ожидая, что вслед за ними войдет и первый диверсант рейха.

– Вы ознакомились со статьей Скорцени? – сухо поинтересовался шейх на вполне сносном немецком. И, не дожидаясь ответа, почти потребовал: – Так ознакомьтесь же, пожалуйста.

– В общем-то, я пока что не успел…

– А вы постарайтесь успеть, – ужесточил свой тон Бербер, – причем основательно. Перед встречей с новым вождем европейского национал-социализма это важно.

«К этой встрече, – проворчал про себя фон Шмидт, – они и в самом деле готовят меня, словно к аудиенции с фюрером». И пока, стоя плечо в плечо, шейх и обер-лейтенант любовались красотами небольшого, охваченного ожерельем из скал, залива, взял в руки один из майских номеров боннской газеты «Фрайвиллиге».

«В последние дни немецкие газеты, – прошелся он взглядом по убористо набранным строчкам, – а в прошлую субботу и германское телевидение начали распространять обо мне всевозможные ложные сведения, которые я решительно опровергаю.

Так, сообщалось, что в 1949 году я встретил в Австрии Эйхмана и содействовал его побегу. Оба эти утверждения не соответствуют действительности. Из Израиля сообщали, что якобы я поджег в Вене пять синагог. Это утверждение также не соответствует действительности.

Согласно сообщению из Тель-Авива некто Фридман якобы заявил, что он выследил бы меня так же, как Эйхмана. С 1945 года мое местопребывание общеизвестно. Если Фридман посетит меня, я окажу ему достойный прием. Впрочем, я никогда не имел ничего общего с преследованием евреев.

Любые, уже имевшие место или последующие подобные сообщения в печати, по радио или телевидению будут преследоваться мною всеми находящимися в моем распоряжении законными средствами. Я уже предоставил своим адвокатам соответствующие полномочия.

Холленштадт, 29 мая 1960 года. Отто Скорцени»[30].

В публикациях двух других газет Шмидт прочел, что в связи с соответствующим запросом гамбургская прокуратура уведомляла общественность о том, что никакого уголовного судебного дела против оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени она возбуждать не намерена, а также о том, что генеральный прокурор Гамбурга, города, имеющего статус федеративной земли, не видит оснований для уголовного преследования этого германца. Как не видят для этого оснований и органы юстиции земли Гессен.

Кроме того, следовало напоминание, что еще в 1951 году министр внутренних дел ФРГ Роберт Лер приказал вычеркнуть фамилию Скорцени из всех списков лиц, преследуемых законом и подлежащих розыску полицией; а в ноябре 1958 года венский государственный суд прекратил производство по «делу Скорцени», который все еще числился подданным Австрийской республики. И что решением специальной комиссии бундестага, известной как «комиссия Герстенмайера», все бывшие фюреры СС, вплоть до оберштурмбаннфюрера, получают право на службу в рядах вооруженных сил ФРГ с сохранением им при этом прежних чинов и наград.

«Наверняка многие жалеют, что в свое время фюрер не удостоил Скорцени звания полковника СС, – отметил про себя фон Шмидт, – тогда планка парламентского “включительно” наверняка поднялась бы до полковничьих чинов. Впрочем, суть не в этом. Важно, что подобные публикации способны кого угодно убедить: Скорцени действует в рамках закона, а значит, с ним можно вести дела в открытую, как со всяким законопослушным гражданином».

– Что скажете по поводу всего этого, барон фон Шмидт? – отвлек его от чтения «самый страшный человек Европы», попытавшийся изобразить на исполосованном шрамами лице некое подобие доброжелательной улыбки.

Хотя они с Отто пребывали в одном чине, тем не менее барон подхватился с такой прытью, которой позавидовал бы любой ефрейтор, оказавшийся в поле зрения фельдмаршала.

– Уверен, что десятки тысяч фюреров СС с нетерпением ждали сигнала о переходе из глубокой обороны к яростному наступлению. И вот он, этот сигнал, – потряс фон Шмидт экземпляром «Добровольца», – прозвучал. Причем очень важно, что прозвучал именно из ваших уст, господин Скорцени.

Первый диверсант рейха безучастно выслушал этот политический панегирик, столь же безучастно оглянулся на сопровождавших его – явно не обладавших армейской выправкой – мужчин, и произнес:

– На этом высоком регистре мы и начнем нашу деловую встречу, господа. С шейхом Хайраддином вы уже знакомы, – представлял обер-диверсант своих спутников, по мере того как они занимали места за массивным круглым столом. – Слева от меня располагаются – вице-президент горнопромышленной компании «Дейче шахтбау унд тифбор акциенгезельшафт» господин Крич и начальник юридического отдела анционерного общества «Дефрольгезельшафт»; справа – представитель треста «ИГ Фарбен» и эссенского концерна «Эцконтор Рур», то ли забыл, то ли попросту не счел нужным называть их имена Скорцени.

Когда после официального представления возникла небольшая заминка, господин Крич – пышнотелый, вальяжный саксонец, то срывая очки с багровой гипертонической переносицы, то вновь водружая их на место, от имени «всех приглашенных», астматически покашливая, объявил:

– Собственно, ым-ым, все деловые вопросы, ым-ым, относящиеся к линии поведения наших, ым-ым, фирм в условиях надвигающегося кризиса в Алжире, мы в своем кругу, ым-ым, уже обсудили.

– Это верно, – признал Скорцени. – Причем обсуждение выдалось обстоятельным.

– Что же касается, ым-ым, вашего, барон фон Шмидт, участия в этой встрече, то она, собственно, ым-ым, продиктована появлением одного-единственного сомнительного нюанса: есть ли хоть какая-то уверенность в том, что поиски интересующих нас, ым-ым, сокровищ имеют хоть какую-то реальную, ым-ым, деловую перспективу?

– Сами же мы эту перспективу и сотворим, если только договоримся, – грубовато парировал фон Шмидт.

– Но мы хотели бы знать, подкрепляются ли они вашими, ым-ым, как хранителя сокровищ фельдмаршала гарантиями?

В этот раз, очевидно, от волнения, Крич не сумел основательно закрепить свои очки на переносице, и они упали на стол. Только их стук и помешал всем остальным замереть в ожидании ответа, а заодно подарил фон Шмидту несколько секунд для размышления.

Да, он готов был к тому, что речь пойдет о поисках сокровищ Роммеля, но рассчитывал, что это собравшиеся станут убеждать его в целесообразности таких поисков, на которых, как известно было из прессы, несколько групп поисковиков уже обожглось. Что это они станут предлагать финансовые и технические гарантии поиска подводного клада. Но пока что все происходит наоборот.

Словом, фон Шмидт сразу же уловил всю опасность ловушки, которую заготовил для него этот толстяк-толстосум. Стоит ему заикнуться о гарантиях, как вся ответственность за успех сомнительного предприятия тут же и навсегда ляжет на него, и только на него.

– Прошу прощения, господа, – сразу же ринулся в атаку барон. – При всем уважении к каждому из вас, а также к вашим фирмам позволю себе заметить, что это не я к вам обращаюсь с идеей организации поисковой экспедиции, а вы ко мне.

– Что тоже справедливо, дьявол меня расстреляй, – поневоле как-то вступился за него Скорцени.

– Мало того, без моих знаний и моей интуиции вся эта ваша экспедиция попросту теряет смысл, – усилил натиск оберштурмбаннфюрер. – Так что это вы, вовлекая меня в свою авантюру, должны источать уверенность в успехе и расточать гарантии, в которых мне, и только мне, позволительно сомневаться.

Крич беспомощно, с явной обидой в глазах, обратил свой взор на Скорцени, однако первый диверсант рейха демонстративно рассматривал что-то там, в просвете между кронами двух кипарисов. Стоявший же у входа обер-лейтенант назидательно ухмылялся и, возомнив себя рядовым охранником, даже не пытался скрывать своего ехидства под маской невозмутимости.

– Насколько я понял, ым-ым, – явно стушевался промышленник, – встреча наша изначально пошла не по тому, не по деловому пути.

– В самом деле, надо бы дипломатичнее, – как бы про себя проговорил кто-то из коллег Крича.

– К тому же никто и никогда «хранителем сокровищ фельдмаршала», как вы изволили выразиться, меня не назначал, – решил окончательно дожать его барон.

– Стоит ли придираться к терминам? – попытался охладить его юрист. – Тем более, к таким, совершенно необязательным.

– Вы правы, оберштурмбаннфюрер: официально хранителем сокровищ Роммеля вас никто не назначал, и в этом ошибка высшего руководства страны. Но если рассматривать вопрос по существу, то этим хранителем вас назначила сама история, – осуждающе заметил Скорцени. – Причем история рейха.

– Разве что история, – иронично передернул плечами фон Шмидт. – Просто некому было довести это до моего сведения.

– Словом, будем считать, что наша встреча еще и не начиналась, – пророкотал своим гортанным басом обер-диверсант рейха, все еще не отводя взгляда от вершины гранитного утеса, застывшего на северной оконечности мыса, словно полуразрушенный маяк. – И никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!

– Наверное, так и следует поступить, – признал его правоту фон Шмидт, дабы не загонять промышленников в угол. – Будем считать наш разговор предварительным обменом мнениями.

– Поскольку поиски африканского клада Роммеля – наше совместное предприятие, – продолжил Скорцени, даже не взглянув в сторону «хранителя сокровищ фельдмаршала», то сразу же условимся: никто никаких деловых гарантий требовать друг от друга не станет. Кроме гарантии порядочности и понимания того, что основная часть извлеченных ценностей будет обращена во благо возрождения рейха. Нашего, Четвертого рейха, господа!

– Пожалуй, вы правы, ым-ым, – тут же поддержал его Крич, не пытаясь при этом хоть как-то объяснить или оправдать свой предыдущий кавалерийский наскок.

– Нам нельзя ни срывать эту операцию, ни медлить с ее реализацией, – только теперь по-настоящему подключился к разговору начальник юридического отдела акционерного общества «Дефрольгезельшафт». – Помня при этом, что виды на «золото Роммеля» имеют некоторые правительственные структуры Франции, сицилийская мафия, сепаратистское движение «Свободная Корсика» и корсиканские пираты, а также сразу две конкурирующие между собой организации приверженцев дуче Муссолини, чьи поисковые водолазные боты базируются сейчас у итальянских островов Пьяноса и Капрая. Не говоря уже о всевозможных романтиках-кладоискателях и прочих проходимцах, коих в этих краях, как и в прибрежных водах все еще французской Корсики, хватало во все времена.

«Вот это уже иной разговор, – поиграл желваками фон Шмидт. – С этой минуты мы будем приближаться к деловому согласию, исходя из равных стартовых условий».

Едва он подумал об этом, как Скорцени вывел себя из состояния нирваны, обвел присутствующих добродушно-проницательным взглядом и своим хрипловатым, не ко времени свирепым голосом продолжил мысль барона:

– …А посему вдумчиво выслушаем соображения оберштурмбаннфюрера СС фон Шмидта, начальника охраны и службы безопасности того самого «Африканского конвоя Роммеля», а отныне еще и вполне официального хранителя сокровищ фельдмаршала. Вы готовы осчастливить нас своими соображениями, барон?

– Теперь, очевидно, готов.

– В таком случае поблагодарим Создателя, что барон все еще пребывает под нашим покровительством и намерен вести к тайнам сокровищ Роммеля именно нас, а не корсиканских сепаратистов, продавшихся русским гарибальдийцев или жалких последователей великого дуче.

8

Май 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

На закате солнца фон Шварц спустился со своего «командного пункта» на Сигнальном Холме и неспешно прошелся по тропинке, ведущей к отелю по самому краю прибрежной возвышенности. На отдельных участках тропинка подступала настолько близко к обрыву, что барон мог видеть внизу, прямо под собой, небольшую бухточку, отгороженную от собственно Бухты Безмолвия невысокой скалистой косой.

В свое время в этой заводи образовался прекрасный пляж, с чистым и предельно теплым мелководьем, всегда усеянный желтым мелкозернистым песком и устланный телами обитателей «Пристанища». Когда бы барон ни оказывался на этом скальном выступе, всегда останавливался, чтобы в который раз оценить этот райский, горами и морем сотворенный, закуток, или же просто полюбоваться им.

Здесь не было причала, сюда не заходили ни яхты постояльцев, ни принадлежащий «Пристанищу» рыбацкий бот, ни даже весельные шлюпки. Все они, вместе с небольшой прогулочной яхтой «Святая Елена», названной так в честь острова, давшего последний приют «величайшему из великих корсиканцев», – именно так величала Бонапарта местная пресса, – отогревались под солнцем у просторной деревянной пристани, подковой охватывавшей побережье бухты.

Дойдя до начала каменной ограды, которая в этом месте все еще не была сплошной, барон уже собирался свернуть к восточному флигелю отеля, где на втором этаже, соединенном переходной галереей с основным корпусом, размещались и его офис, и личные апартаменты. Но в это время из-за прибрежной скалы показались два поникших паруса яхты. Перейдя на двигатель, ее капитан даже не удосужился приказать экипажу – как это обычно водится – убрать оснастку.

– Да, это и есть «Клеопатра», – донесся до барона голос СС-инквизитора, возникшего на высоком крыльце флигеля.

Фон Шульц давно заметил, что начальник охраны никогда не сопровождает его и вообще вроде бы не следит за ним, но, где бы он ни оказался на территории этого большого, холмистого, окаймленного бухтами и сосновым лесом поместья, Денхоф тут же возникал перед ним с такой быстротой и необъяснимостью, словно материализовывался из горного марева. Другое дело, что «смотритель» пристанища к этим его материализациям давно привык.

Вот и сейчас, никак словесно не отреагировав на его объяснение, барон поднес к глазам бинокль и, хотя прочесть название на борту яхты не смог, поскольку она двигалась носом к нему, тем не менее штурмбаннфюреру поверил: не так уж и часто появляются в этих краях подобные красавицы.

– Судя по всему, бродяги из Лунной бухты все-таки решили нанести нам визит вежливости.

– Плевать я хотел на их вежливость, Денхоф. Лучше скажите, с чем вернулся из Лунной бухты ваш гонец.

– Жду его с минуты на минуту.

– Важно встретиться с ним до того, как эти «лунатики» появятся в ресторане «Пристанища».

– В таком случае спущусь вниз и задержу их. В конце концов, они должны знать, что, хотя запретить им появляться в Бухте Безмолвия мы не вправе, тем не менее они направляются к частному причалу.

– Если понадобится, вход в бухту тоже запретим, – воинственно вскинул тучный подбородок барон. – А пока что пойдите и попытайтесь выведать у них все, что только можно.

Едва штурмбаннфюрер приблизился к верхней площадке деревянной, «портовой», как ее здесь называли, лестницы, как на территорию «Пристанища» уже въезжал старый, всеми своими частями дребезжащий, в неестественный для машин лазурный цвет окрашенный «опель» Антонио Сорби, того самого, по прозвищу Варвар.

– Они нездешние, – известил он, с трудом выдавливая из машины свое громадное туловище. – В основном французы, причем всякий сброд.

– Французы, словом… – признал его правоту фон Шварц.

– Однако за старшего у них испанец, – скорее всего, из французских испанцев, обитающих в предгорьях Восточных Пиренеев, которого они называют доном Ламейро.

– На Сицилии его мафиозный титул «дон», возможно, и произвел бы впечатление.

– Сам Ламейро утверждает, что является титулованным испанским аристократом. Слышать о таковом когда-нибудь приходилось? – нервно вытирал Сорби огромным, давно намокшим платком вечно багровое и точно так же вечно потеющее лицо.

– Не имел «чести». И хватит расспросов! Лучше скажи, какого дьявола они здесь рыщут?

Небрежными поклонами оба они ответили на вежливое приветствие, с «вознесением шляп», двух монахов-иезуитов – «бедного, вечно молящегося», как он представился, монаха Тото, и «странствующего проповедника» Рене де Шато. Вот уже третий день эти двое пилигримов молчаливо бродили по территории «Пристанища паломников», глядя только себе под ноги, молясь и лишь изредка перебрасываясь несколькими фразами по-латыни.

И хотя их бесконечное блуждание по территории между флигелями и по прибрежной тропе слегка раздражало фон Шварца, тем не менее само присутствие монахов-иезуитов представлялось ему вполне уместным. Увы, настоящие паломники не так уж и часто жаловали свое корсиканское «пристанище», не в пример «паломникам от СС, СД и абвера», для которых международное, внеконфессионное «убежище баварского сепаратиста Шварца» казалось образцом военно-политического умиротворения.

– Дон их, этот самый, не скрывает, что интересуется сокровищами фельдмаршала. Но лишь как руководитель туристической фирмы, которая развлекает своих клиентов игрой в поиски затонувших кораблей и сокровищ.

– Да ты не труби на все поместье, – попытался остепенить его фон Шварц. – Говори деликатнее.

– То есть на самом деле добывать эти сокровища со дна испанец вроде бы не собирается. – Даже явно приглушив свой хриплый, пропойный бас, Антонио Сорби все равно проговаривал слова так, словно изрыгал звуки из иерихонской трубы.

Однажды барон стал свидетелем разговора за ресторанным столиком «Солнечной Корсики» его и Скорцени. Так вот, речь каждого из них напоминала такой грохот горного камнепада, что Шварц тут же предпочел благоразумно удалиться.

– И все же, какая непростительная наглость! – невозмутимо возразил тем временем смотритель «Пристанища». – Он, видите ли, интересуется сокровищами Роммеля. Кстати, в чем конкретно это проявляется? Хочешь сказать, что у дона обнаружилась карта с пометками? На яхте прозябает один из бывших солдат-охранников или моряков «Африканского конвоя»? Они провели водолазную разведку? Словом, какого дьявола они подались в эти края?

– По-моему, единственное, чем они обладают – это легенды о сокровищах Роммеля.

– Еще одни романтики ада, – сплюнул себе под ноги, в пространство между носками до блеска начищенных хромовых сапог, барон. Он всегда ходил только в хромовых офицерских сапогах, в темно-синих галифе и в рубашке военного образца, на которой вместо галстука красовался голубой, как у местных рыбаков, платок.

– И все же они намерены заняться поисками этих злополучных контейнеров.

– Почему же «злополучных», господин Сорби? – мягко возразил барон. – Просто пока еще не обнаруженных контейнеров с колоссальными запасами сокровищ.

– В таком случае докладываю, что на борту у них четыре водолаза-поисковика, привыкших работать парами.

– Серьезная команда. Признайтесь, что это вы порекомендовали дону Ламейро обратиться ко мне как человеку, сведущему в истории гибели «Африканского конвоя»?

– Дон Ламейро, как и капитан яхты Качелин, происходящий, скорее всего, из русских эмигрантов, интересовался, есть ли на побережье люди, которым что-либо известно о пиратских кладах в этой части корсиканского прибрежья. Я ответил, что сам ничего толком не знаю, но слышал, что искатели пиратских кладов обычно останавливаются в «Пристанище паломника». Не в «Горной звезде» или в каком-либо другом трактире, а именно там, в «Пристанище».

– Так они намерены оставаться здесь на ночлег?

– Не похоже. Эту ночь они склонны провести кто на яхте, а кто – в рыбачьей хижине. А следующей наверняка выйдут в море, на кладоискательский промысел.

– Так что, конкретно о месте захоронения сокровищ фельдмаршала никто из них так ни разу и не упомянул? – успел спросить фон Шварц, прежде чем на верхней площадке лестницы штурмбаннфюрер Денхоф появился уже в сопровождении приземистого, худощавого господина, в котором Антонио сразу же признал дона Ламейро.

– В том-то и дело. Речь шла только о пиратских кладах. Что уже настораживает.

9

Июнь 1960 года. Остров Сардиния.

Поместье «Кондоре-ди-Ольбия»

Несмотря на то, что Скорцени прямо предложил ему высказаться, а все прочие «кладоискатели» нетерпеливо ждали, барон медленно потягивал «Кровь Сардинии» и сотворял горделивую паузу. Попытка горнопромышленника Крича потребовать от него каких-либо гарантий успеха задела самолюбие фон Шмидта, и он не собирался скрывать этого.

– Полагаю, что оберштурмбаннфюрер Скорцени информировал вас, в каких условиях пребывал «Африканский конвой» фельдмаршала, оказавшись в районе Корсики, – наконец заговорил он, вскинув подбородок и стараясь не смотреть ни на кого из присутствующих. Ему достаточно было видеть вершину скалы, произраставшей прямо из залива, над которой стая чаек молчаливо вершила свою медлительную круговерть, некий ритуальный танец морских жриц.

– В общих, ым-ым, чертах, – поспешно подтвердил Крич, понимая, что именно его поспешность чуть было ни привела к срыву тайной встречи.

– Особых подробностей описание похода и не предполагает. Описание налетов англо-американской авиации и штормового ветра, под разрывы и порывы которых нам пришлось избавляться от груза изуродованного пробоинами линкора, мы оставим любителям приключенческого жанра. Карты участков морского дна, на которых покоятся контейнеры, тоже не существует. Поэтому требовать от меня каких-либо гарантий быстрого успеха экспедиции… – пардон.

– То есть?.. – удивленно откинулся на спинку кресла Крич, мельком переглядываясь с двумя другими промышленниками. – Насколько я помню, речь шла о том, что картой вы все же обладаете.

– Мало того, наличие карты стало основой нашей общей договоренности, – нервно расстегивал жилет старший юрист акционерного общества «Дефрольгезельшафт», крепкая рослая фигура которого выдавала в нем то ли бывшего десантника-диверсанта из «старой гвардии» Скорцени, то ли просто хорошо тренированного спортсмена – борца или боксера.

– Вы совершенно правы, Гольц, – поддержал его доселе отмалчивавшийся представитель концерна «Эцконтор Рур», нервно вскидывая руки с растопыренными пальцами. – Мой опыт подсказывает, что после всего только что услышанного договариваться нам придется заново.

Они вопросительно уставились сначала на фон Шмидта, затем на Скорцени, который отошел от стола и продолжал прохаживаться у веранды.

– Не стоит паниковать, господин Ингер. Карта у барона все же есть, – внес ясность первый диверсант рейха.

– Скорее условная схема, – предупредил барон.

– Конечно, это не карта расположения контейнеров на морском дне, поскольку таковую способны составить только водолазы, да и то после длительного обследования, но все же… Условно назовем ее «картой-схемой».

– …Которая составлена по памяти, – дополнил его сообщение фон Шмидт, – но с более или менее точным указанием квадрата «захоронения» и с надводной привязкой к некоему островку и прибрежным скалам.

Выслушав их, Ингер задумчиво покряхтел и вопросительно взглянул на промышленника, демонстративно предоставляя ему право решающего слова.

– Значит, кое-какие гарантии все же существуют, – не заставил себя долго ждать Крич.

– Несомненно, – согласился Отто Скорцени, – иначе не было бы смысла затевать всю эту экспедицию.

– Вероятность того, что сокровища фельдмаршала станут нашими, очень велика, – подтвердил фон Шмидт, понимая, что провала этих переговоров обер-диверсант рейха ему не простит. Как не простит и попыток навязать Кричу и его компаньонам свою собственную игру. – Скажу откровенно: в свое время я объявил себе: «Ты, барон, погружал эти сокровища, тебе же долг чести офицера СС и аристократа велит вернуть их рейху».

– Кажется, теперь мы слышим именно то, что и хотели услышать от вас, – потеплел голос Крича. – Переговоры о секретном участии наших фирм в этой экспедиции мы уже провели. Но там обсуждались принципиальные вопросы общих усилий, прежде всего финансовых.

– Кроме того, мы заложили основы технического обеспечения операции, – добавил Скорцени. – Суда, водолазы…

– Тогда каков предмет нашей встречи? – вновь позволил себе затеять собственную игру фон Шмидт.

– Прежде всего, хотелось бы знать, – взял слово Крич, как можно вежливее обращаясь к барону, – что конкретно, на ваш взгляд, теперь уже и морского офицера нужно, чтобы операция по поиску клада прошла успешно?

Барон вопросительно взглянул на Скорцени. Тот в последний раз оглянулся на бухту и тоже подсел к столу.

– Вся эта встреча, джентльмены удачи, начинает напоминать мне совещание в капитанской каюте «Испаньолы», – пророкотал он, – накануне экспедиции известных вам персонажей на Остров Сокровищ. Причем сам перед собой я предстаю в образе то ли владельца «карты пиратов» капитана Билли Бонса, похмеляющегося в трактире «Адмирал Бенбоу»; то ли одноногого Сильвера по кличке «Долговязый Джон», с неизменным попугаем на плече; вспомните: «Пиастры! Пиастры!»

– Сравнение, конечно, образное, – недовольно проворчал Крич. – Только слишком уж олитературенное.

– Так что делитесь своими планами и картами, Джон, или как вас там, делитесь – обратился обер-диверсант к барону, не обращая внимания на реакцию промышленника. – А то как бы эти джентльмены не вручили нам обоим по «черной метке».

– Не спорю, некое сходство с тайным советом джентльменов удачи наша встреча напоминает, – живо отреагировал Гольц, по-наполеоновски скрестив руки на груди. – Не хотелось бы, правда, чтобы такие же ассоциации с описаниями Стивенсона вызывали и заключительные сцены нашей экспедиции.

– Вот именно, не хотелось бы, – проворчал доктор технических наук Ингер, которого сравнение их встречи с пиратской сходкой не очень-то вдохновляло. – Однако же не исключено…

– В таком случае предлагаю обсуждать мой план по пунктам, – понял фон Шмидт, что настало его время диктовать свои условия. – Выполнение каждого из которых решает судьбу всего нашего не столь уж и безнадежного предприятия.

– Мы внимательно выслушаем все, что касается конкретного плана. Но только плана, а не общих рассуждений, – предупредил Ингер.

– Первое: случилось так, что контейнеры, которые мы погружали в водах рейха, оказались теперь в территориальных водах Франции.

– Этот вопрос решен, – молвил Крич. – С помощью известной вам княгини Марии-Виктории Сардони итальянский филиал нашей фирмы добился разрешения на поиски некоего затонувшего на корсиканском прибрежье итальянского госпитального судна.

– Речь идет о судне «Сан-Себастьян», которое в самом деле почило где-то к северо-востоку от мыса Капо-Бьянко. – Изобразил Скорцени на своем исполосованном шрамами лице некое подобие скорби. – Само собой разумеется, что Святой престол во главе с папой римским не мог остаться в стороне от богоугодного намерения найти и, по христианскому обычаю, отпеть останки итальянских моряков.

– Где-то там, рядом с сокровищами, действительно лежит на грунте госпитальное судно? – вполголоса поинтересовался Гольц. Однако доктор Ингер снисходительно взглянул на него, как на все еще живой образчик наивности, и, пожав плечами, точно так же, вполголоса, проворчал:

– Если учесть, что все дно у корсиканских берегов усеяно скелетами – корабельными и человеческими…

– Такое судно в самом деле погибло, однако никто не знает, где именно, – с той же снисходительностью разъяснил обер-диверсант рейха. Предположительно в десяти милях от клада фельдмаршала. Однако вернемся к плану экспедиции.

– Губернатор Корсики, а также начальник полиции острова, командир пограничной охраны и командир сторожевого катера «Савойя», он же командир морского погранотряда, о наших намерения извещены, – заговорил доселе молчавший шейх Хайраддин. Он сидел в избранном для себя глубоком кресле, чуть в сторонке от стола, и, закрыв глаза, молитвенно перебирал четки. – Кстати, все они, так или иначе, связаны с ОАС, а в составе экипажей погранотряда служит немало бывших моряков германских кригсмарине.

– Кроме того, мы заручились поддержкой князя Валерио Боргезе, – поддержал его Скорцени, – имя которого взбудораживает чувства моряков всех, теперь уже союзных, флотов.

Словно бы подтверждая его слова, со стороны залива Ольбия донесся протяжный гудок. Таким образом, командир эсминца медленно, с явной торжественностью проходившего створ бухты Кондоре, в очередной раз отдавал честь владельцу виллы.

– Даже если бы этот флотский офицер знал, – объяснил обер-лейтенант Дирнайхт, – что самого Черного Князя в его сардинской ставке сейчас нет, поскольку по просьбе адмирала Солано он негласно инспектирует морскую диверсионную школу «Сан-Джорджио», что неподалеку от Лигурийской военно-морской базы, – все равно гудок эсминца прозвучал бы. У итальянских военных моряков эта традиция, как дань мужеству первому морскому диверсанту Италии, сохранилась еще со времен войны.

– Второе условие экспедиции, – продолжил изложение своего плана фон Шмидт, поблагодарив начальника охраны виллы за информацию, – обеспеченность судами и водолазным оборудованием. Да, я помню, что вы, господин Скорцени, вели с кем-то там переговоры по этому поводу. Однако хочу внести ясность: нам понадобится большой водолазный бот и еще хоть какое-то вооруженное суденышко для охраны мест поиска.

– Ну почему же «суденышко»? – деликатно возразил шейх Хайраддин. – Я предоставил в распоряжение господина Скорцени прекрасную шхуну «Крестоносец», вхождение которой в бухту вы могли наблюдать сегодня. Стоит только составить команду этого судна из хорошо вооруженных морских диверсантов князя Боргезе и по поводу безопасности водолазов-поисковиков можно не волноваться.

– Тем более что они тоже будут отобраны из бывших боевых пловцов, выпускников школ пилотов управляемых торпед не только в Сан-Джорджио, но и в Сан-Россоре[31]. Которой, увы, уже не существует. Кстати, один из них, обер-лейтенант Лиондино, будет командовать водолазно-спасательным ботом «Посейдон», аренда которого оплачена компанией господина фон Крича.

– Точно так же, как итальянский филиал «Эцконтор Рур» взял на себя содержание команды и гостей шхуны «Крестоносец», – поспешил объявить доктор Ингер, определяя свой личный взносе в фонд экспедиции.

– В течение месяца бот, – замечу, самый крупный, ым-ым, из имеющихся в итальянском военно-морском флоте, будет в нашем распоряжении, ым-ым, – вальяжно проигнорировал его уточнение фон Крич. – Помощником командира бота советовал бы назначить господина Гольца, который на международном уровне возьмет на себя юридическое обоснование поисковых работ. Уверен, что обер-лейтенант Лиондино возражать против его кандидатуры не станет.

– Юриста Гольца – морским командиром? – недоуменно повел подбородком доктор Ингер. Причем спрашивал он таким тоном, словно сам претендент на должность помощника командира здесь не присутствовал.

– Извините, господа, – медлительно, вальяжно произнес фон Крич, – забыл уточнить, что в былые времена унтер-офицер Гольц служил на субмарине, а затем какое-то время был командиром отделения водолазов на судне спасательной службы.

– Это, конечно же, меняет существо вопроса, – неохотно пошел на попятную Ингер. – Но, в принципе, я за то, чтобы каждый занимался своим делом.

Барон искоса взглянул на юриста-водолаза. Его неприятно удивлял тот контраст, который возникал при восприятии спортивной фигуры Гольца и его как-то странно округленного, лоснящегося бледнощекого лица, на котором неиссякаемо блуждала угодническая улыбка клерка. Просматривалось в облике этого человека нечто такое, что заставляло старого солдата фон Шмидта относиться к нему так, как относятся к лакеям или к официантам третьесортных ресторанов: «Эй, человек, принеси-ка мне!..»

– И если учесть, – не унимался тем временем фон Крич, – что к сегодняшнему дню господин Гольц предстает в образе опытного юриста, которому придется блюсти наши интересы во всех государственных и банковских учреждениях, то становится понятно, что лучшего помощника командира поискового бота нам попросту не найти.

Выслушав эти доводы, доктор Ингер вновь иронично ухмыльнулся. Предвидя новую вспышку полемики, Скорцени снисходительно поморщился:

– Не будем тратить время на излишнее красноречие, господин Крич. Уж этот-то вопрос мы как-нибудь уладим.

10

Май 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

Дон Ламейро оказался человеком улыбчивым и благодушно настроенным. Заказав вина и угощения «для всей уважаемой компании», он охотно поведал фон Шварцу о том, что является владельцем туристической фирмы, использующей малые пассажирские суда и специализирующейся в основном на обслуживании нескольких европейских клубов морских кладоискателей.

– Оказывается, существуют и такие клубы?! – искренне удивился владелец «Пристанища». Произнеся это, он обратил внимание на появившихся в ресторане иезуитов – «странствующего проповедника» Рене де Шато и «бедного, вечно молящегося монаха» Тото. Приподнявшись, он вежливо указал им на соседний столик, за спиной дона Ламейро, и тут же приказал официанту обслужить.

– Хотите сказать, что ваш отель пользуется успехом у церковников? – подозрительно покосился на монахов кладоискатель.

– Напомню, что называется наш отель «Пристанище паломника», – смиренно объяснил дону фон Шварц. – Эти странники – двое из них. Отсюда они отбывают в Рим, точнее, в Ватикан, чтобы, получив благословение, направить стопы свои к Земле обетованной. К сожалению, в этом году пилигримов не так много, как хотелось бы.

– Странники – так странники… – с трудом дождался конца его разъяснений дон Ламейро; никакого интереса эти двое аскетов в католических сутанах у него не вызывали. – Но мы с вами вели речь о клубах кладоискателей, которые возникают в последнее время в самых разных уголках мира. Лично мне известно уже около тридцати подобных организаций.

– В таком случае у вашей фирмы перспективное направление, – поспешил признать барон, дегустируя заказанное доном испанское вино «Коста-Брава». – Можно считать, что вы сумели найти свою нишу в туристическом бизнесе.

– К сожалению, в этой нише я не первопроходец; подобные турфирмы давно существуют в Калифорнии, в некоторых странах Латинской Америки и, конечно же, на Доминикане.

– Ну, у каждой из фирм свой регион туристического «обитания». Понятно, что вам хотелось бы подчинить их, но…

– Надеюсь, лично вы не станете вторгаться в этот вид бизнеса, добивая меня конкурентной удавкой? – не сходила улыбка с худого, морщинистого лица Ламейро.

– Вас, очевидно, уже известили, что мое «Пристанище паломника» пребывает под патронатом Святейшего престола. Так вот, монашествующие отцы строго следят за тем, чтобы сотрудники отеля не забывали о главном его призвании – служить перевалочной базой для иерусалимских и ватиканских паломников.

– Значит, не вы мне, а я должен завидовать вам. Вашей нише в туристическом бизнесе. Несмотря на великое множество клубов, как правило, с очень небольшим количеством членов, все же романтиков, наивно верящих в существование пиратских кладов, становится все меньше. И уж совсем мало проявляется тех, кто в самом деле готов посвятить поиску кладов хотя бы пару лет своей жизни.

– Тем не менее кладоискатели все еще не перевелись, – решительно объявил фон Шварц. – Буквально неделю назад здесь появился некий джентльмен, бывший британский военный пилот. Из тех, кто участвовал в налете на Африканский конвой Роммеля. Вы же помните его, Денхоф?

Ни о каком британском пилоте штурмбаннфюрер не слышал; мало того, он был уверен, что владелец «Пристанища» попросту провоцирует дона Ламейро, тем не менее охотно подтвердил:

– Не так уж и часто наши края посещают рафинированные джентльмены… При всей моей нелюбви к англичанам.

– И с какими же вестями этот пилот-англичанин прибыл к вам? – обратился Ламейро к фон Шварцу, понимая, что никакой полезной для себя информации из общения с начальником охраны не извлечет.

– Человеком пилот выдался не очень разговорчивым, но уверял, что помнит: контейнеры с сокровищами фельдмаршала были захоронены неподалеку отсюда, севернее городка Пино, на подходе к мысу Капо-Бьянко.

Услышав это, дон Ламейро напрягся и настороженно переглянулся с Антонио Сорби. Но лишь потому, что Варвар оказался единственным человеком, с которым он познакомился еще до этой встречи.

– У меня другие сведения. Молва утверждает, что контейнеры находятся к юго-востоку от мыса Корс.

– Молва утверждает всякое, – уклончиво парировал барон. – А пилот имел прямое отношение к этой операции вермахта.

– К тому же у него как у пилота сохранились точные координаты, – решил усилить позиции хозяина «Пристанища» штурмбаннфюрер.

– Ну, зачем же так сразу, Денхоф? – разочарованно развел руками фон Шварц. – Помнится, джентльмен просил не распространяться по этому поводу.

– Так что, этот пилот намерен организовать поисковую экспедицию? – уже не смог сдержать своего любопытства французский испанец.

– Конечно, намерен, – охотно подтвердил штурмбаннфюрер, – иначе не околачивался бы в здешних местах почти неделю, да не шастал в окрестностях Пино и Капо-Бьянко.

– Утверждал, что прибудет в конце июля или в начале августа, – подключился к этому потоку лжи фон Шварц. – Обещал телеграммой забронировать места.

– Почему же британец не остановился в одном из отелей Пино?

– Во-первых, чтобы не привлекать внимания жителей городка, среди которых наверняка немало контрабандистов и местных мафиози. Во-вторых, ему сказали, что в деревушке у мыса Капо-Бьянко живет некий рыбак, который был свидетелем того, как английская авиация добивала германский линкор «Барбаросса», и кое-что знает о судьбе сокровищ, часть из которых со временем была перепрятана в подводной пещере острова.

– В районе Капо-Бьянко таких пещер в самом деле немало, – искренне подтвердил Сорби, так и не выяснив для себя, стоит ли верить владельцу «Пристанища», известному вруну.

Но именно его замечание окончательно развеяло сомнения дона. Во всяком случае, в отношении того, что какая-то часть сокровищ могла быть припрятанной в одном из подводных гротов.

Каждый взялся за свой бокал, и за столом на какое-то время воцарилось напряженное молчание. Теперь люди «Пристанища» вели себя, как заговорщики, и паузу они держали только для того, чтобы вынудить дона Ламейро первым раскрыть карты.

– В общем-то, специально сокровищами фельдмаршала я не интересовался, – уловил особенность своей роли гость отеля. – Слышать – конечно, слышал. Однако твердят разное. В таком деле, как поиск морских сокровищ, все строится на легендах, слухах и догадках. Если говорить честно, поиски кладов, которые устраивает моя фирма, скорее своеобразная игра для взрослых и закоренелых, эдакие романтические приключения для засидевшихся на домашних диванах. Но уж никак не настоящая охота за сокровищами.

– Не спорю, за настоящую охоту решаются только профессионалы.

– Кстати, как имя этого рыбака из Капо-Бьянко? Хотелось бы с ним поговорить.

– А как насчет конкуренции? – въедливо поинтересовался Денхоф.

– Разве кто-то из вас уже представляет интересы бывшего британского пилота?

– Пока нет. Но вдруг мы решим организовать собственную экспедицию?

– Не уверен в этом, – прибег к маске безразличия дон Ламейро. – И потом, я ведь объяснил, что «экспедиция за сокровищами фельдмаршала» будет восприниматься моей турфирмой всего лишь в качестве еще одного романтического маршрута. Это ведь не просто сокровища какого-то безликого пирата, это сокровища… Роммеля! В нашем деле само имя фельдмаршала – уже сокровище.

– Убедительно, вот только имени рыбака мы и в самом деле назвать не можем, – пришел на помощь начальнику охраны «Пристанища» фон Шульц. – Не из боязни конкуренции, конечно; по этому поводу господин Денхоф всего лишь неудачно пошутил. Просто я дал слово джентльмена, что не стану распространяться об имени и местонахождении этого морского бродяги.

– Понимаю, понимаю, – помрачнел дон Ламейро. – Слово джентльмена нарушать не стоит. Особенно, когда речь идет о сокровищах… фельдмаршала Роммеля.

Они посидели еще несколько минут, однако дальше разговор не клеился. Осушив свой бокал, предводитель кладоискателей заторопился к себе на яхту.

– Разве вы не собираетесь провести ночь в нашем отеле? – притворно удивился фон Шульц.

– Я проведу ее со своими людьми на яхте, – сухо ответил дон, подзывая официанта и рассчитываясь за всю компанию.

– Здесь или в Лунной бухте?

– Вы знаете, где мы разбили свой лагерь? – ошарашенно встрепенулся дон.

– Разве капитан сейнера «Осьминог» Антонио Сорби встречался с вами не в Лунной?

– Черт, совсем забыл… – еще более нервно отреагировал Ламейро. – Извините, господин Сорби. Это были приятные встречи – и там, в Лунной бухте, и здесь, в Бухте Безмолвия. Будем считать, что они удались. Как, впрочем, и весь наш туристический рейд на Корсику.

11

Провожать дона к Портовой лестнице отправились штурмбаннфюрер Денхоф и капитан Сорби. Сам фон Шульц задержался у столика, чтобы встретиться взглядом с «бедным, вечно молящимся монахом» Тото.

– Если вам вдруг срочно понадобится позвонить, – сказал он, – можете воспользоваться аппаратом, стоящим в комнате администратора ресторана.

– С вашего позволения, хотел бы воспользоваться вашей добротой прямо сейчас, – воспрял духом иезуит.

– Я так и предположил, – с напускной аристократической усталостью произнес барон и направился к двери ресторана, чтобы подышать свежим воздухом. – Курт, – приказал он официанту, – проведи паломника в комнату администратора.

– Уже готов провести.

– Только постарайся не мешать нашему гостю при его общении с духовником.

Лысеющий сорокапятилетний германец, с тяжелым полусонным взглядом белесых глаз, понимающе кивнул. Просьба «не мешать гостю общаться со своим духовником» была условной фразой. Услышав ее, бывший шарфюрер[32] из охранной роты Корсиканской бригады СС обязан был провести постояльца в конторку администратора и тут же направиться в соседнюю комнатушку, которую связисты-контрразведчики нарекли когда-то на свой армейский манер – «часовней капеллана».

Дело в том, что находившийся в «часовне» и спаренный с администраторским аппарат парни, некогда служившие в отделе имперской связи СД, слегка усовершенствовали. Эти армейские вундеркинды настроили его таким образом, что при подслушивании трубку снимать необязательно. Достаточно было нажать на кнопку в его нижней панели и склониться над аппаратом.

Спустя несколько минут, когда иезуит покинул «часовню капеллана» и вернулся к своему месту за столиком, официант положил на поднос бокал вина и бутерброд и направился к боссу, стоявшему на смотровой площадке, отдаленно напоминавшей капитанский мостик старинного парусника. Во всяком случае, там были установлены штурвал и корабельная рында[33], а также располагался поднятый с какого-то затонувшего судна и встроенный в каменную подставку корабельный компас.

Все, кто был знаком со Шварцем, были знакомы и с тем, что барон мог по полчаса, то есть по «склянке», простаивать у этого неподвижного штурвала, осматривая прибрежную часть моря и размышляя о чем-то своем. Да и шествие к «мостику» официанта с бокалом тоже воспринималось обитателями «Пристанища» почти как ритуал.

– В беседе речь шла о том…, – начал было пересказывать Курт подслушанный разговор, однако фон Шварц холодно прервал его:

– Лунную бухту в разговоре упомянули?

– Так точно. В том смысле, что некая группа…

– Достаточно. Судьбу поисковой группы дона Ламейро монах Тото каким-то образом определил?

– То есть последовал ли четкий, недвусмысленный приказ?

– Именно так, четкий и недвусмысленный…

– Такого приказа не последовало.

– В любом случае лично вы, Курт Зиммер, этого разговора никогда не слышали.

– И не мог слышать, – установил официант поднос на выступ в ограде, специально приспособленный для того, чтобы служить подставкой для выпивки, бинокля и портсигара некурящего барона.

– Вот именно, не могли, – сурово предупредил его смотритель «Пристанища».

Не было случая, чтобы от природы молчаливый и замкнутый шарфюрер подводил его, но точно так же не было случая, чтобы фон Шварц обошелся без своего сурового предупреждения.

Как только Курт отошел, на верхней площадке Портовой лестницы показались штурмбаннфюрер Денхоф и капитан Сорби. Вместе с фон Шварцем они молчаливо провели взглядами неспешно лавировавшую на выходе из бухты «Клеопатру». Рулевой словно бы специально демонстрировал перед обитателями «Пристанища» маневренность яхты, ее способность слушаться штурвала, и все прочие мореходные качества.

– Прикажете проследить за этими «повелителями морей», господин барон? – решительно поинтересовался Антонио.

– Считайте, что уже приказал.

– Могу послать своих людей, чтобы этой же ночью они прошлись по этой посудине и ее команде…

– Посылать на яхту никого не нужно, – почти по слогам произнес фон Шварц. – По крайней мере, этой ночью. В «лигурийские блуждания» дона Ламейро мы пока что не вмешиваемся.

– Не можем же мы допустить, чтобы эти бродяги свободно разгуливали на траверсе «Пристанища паломника», – попробовал возмутить владельца отеля начальник охраны. – Всегда можно найти способ и причины, чтобы испортить им жизнь.

– Не вижу в этом смысла, – все еще провожал взглядом яхту погрустневший барон, ухватившись руками за неподвижно закрепленный штурвал. В эти минуты он напоминал моряка, который так и не сумел смириться со списанием его на берег и на приобретенном клочке земли пытался создать свой собственный сухопутно-корабельный мир.

– Хотя бы для острастки всем прочим, – попытался помочь ему в поисках повода Антонио.

– Пусть люди поиграются в кладоискателей. Лично я всегда приветствовал безумцев, которые мечтали пройти «путем Магеллана» в старой двухвесельной шлюпке. Дон Ламейро явно из их племени.

Капитан сейнера и штурмбаннфюрер удивленно переглянулись. Они понимали: за то время, которое потратили на проводы некоего проходимца, именующего себя «доном Ламейро», то ли в «Пристанище», то ли просто в сознании фон Шварца что-то произошло. Не могли понять только, что именно.

– Но ведь раньше мы… – принялся воинственно чеканить слова начальник охраны.

– Раньше, – назидательно прервал его старания фон Шварц, – мы точно так же терпимо относились ко всем, кто уже видел себя обладателем каких-либо сокровищ, в том числе и фельдмаршала Роммеля. Поскольку всегда, слышите, всегда понимали, что ни море, ни покоящиеся на его дне сокровища Африканского Лиса нам не принадлежат.

Штурмбаннфюрер и Сорби вновь непонимающе переглянулись и, не решаясь больше отвлекать владельца «Пристанища», удалились.

– Лично проследите, Денхоф, – проговорил вслед им фон Шварц, – чтобы к двадцати трем ворота поместья были закрыты и чтобы за его пределы ваши люди этой ночью не отлучались. Вы, Сорби, тоже никакой активности не проявляйте, лучше займитесь своим сейнером, говорят, сейчас он не в самом надежном состоянии.

– А еще говорят, – ответил Антонио, уже приближаясь к своей машине, – что в скором времени мой «Осьминог» может нам понадобиться.

12

Железное правило фон Шварца – поздно ложиться и точно так же поздно вставать – было известно всем обитателям «Пристанища». Поэтому никого не удивило, что в этот раз барон вышел из своих апартаментов около десяти утра. Другое дело, что в приемной его рабочего кабинета уже нервно прохаживался начальник охраны поместья.

– Судя по выражению вашего лица, Денхоф, в полночь на Корсике вспыхнула освободительная война бонапартистов, – обронил барон, проходя мимо штурмбаннфюрера в свою «келью».

– Пока что не вспыхнула, но попомните мое слово: к этому все идет.

– Высеките свое предсказание на камне, в форме катрена, Нострадамус вы наш.

– И все же прочтите это послание, – припечатал он к столешнице, измятый, со складками, лист стандартной писчей бумаги.

«Не смейте принимать в своем “Пристанище Сатаны” тех, кто пытается искать сокровища Роммеля, – вслух прочел барон, корявой печатной готикой начертанный текст послания. – Изгоните из своих стен обоих иезуитов. Мы истребим каждого, кто усомнится в том, что сокровища принадлежат НАМ. И только НАМ!»

Фон Шульц повертел в руках бумаженцию, заглянув при этом на обратную ее сторону. Однако никакой подписи там не оказалось.

– Автор облагодетельствовал бы корсиканцев, если бы умудрился сообщить, кому это «нам» принадлежит сей клад, – отшвырнул от себя листик. – И еще… причастие к этой выходке людей дона Ламейро сразу же следует отмести.

– Почему же? – попытался возразить Денхоф. – Не исключено, что таким образом…

– Исключено, майор СС, исключено! Где вы обнаружили эту ересь?

– На штурвале. Прикрепленной резинкой.

– И каково же мнение охраны «Пристанища» по поводу серьезности этого романтического происшествия и его последствий?

– Вполне корректное предупреждение, – пожал плечами Денхоф. – Оно могло быть высказано и в более агрессивной форме.

– Я понимаю, что брошенная в окно моей спальни граната или же посланный с «последним приветом» заряд «фаустпатрона» выглядели бы убедительнее.

– Охрану придется усилить.

– Не охрану, а ее бдительность, – парировал барон. – Кстати, наши братья-иезуиты?.. Они все еще в «Пристанище»?

– Только что я встречался с «бедным, вечно молящимся»; обещал зайти к вам.

Выглянув в приемную, Денхоф обнаружил, что Тото уже покорно сидит в кресле для посетителей. Но, прежде чем фон Шварц разрешил пригласить его, в приемную, а затем и в кабинет Смотрителя ворвался запыхавшийся Антонио Сорби.

– Яхта «Клеопатра», которая стояла на ближнем рейде, а также оба баркаса искателей сокровищ ночью сожжены, – выпалил он, едва штурмбаннфюрер закрыл за ним дверь. – Судя по всему, яхту забросали бутылками с «коктейлем Молотова». С подошедшей шлюпки.

– Похоже, что работали наши парни, из бывших диверсантов, прошедшие Восточный фронт, – прокомментировал Денхоф. – Они, как никто другой, знакомы с этим изобретением русских – «коктейлем».

– Неплохое, следует сказать, изобретение, если яхта выгорела до металлического каркаса и никакому восстановлению не подлежит. Рыбацкую хижину, в которой ночевало большинство группы, диверсанты не тронули, хотя запросто могли сжечь ее вместе с кладоискателями.

– То есть погибших нет? – просветлел взгляд фон Шварца.

– Только потому, что диверсанты не стремились истреблять этих романтиков моря, а всего лишь сурово предупредили. Поэтому и погибших нет; и вообще, из всех, кто оставался этой ночью на яхте, получил небольшие ожоги лишь механик, который тоже вовремя сумел прыгнуть за борт.

– Надеюсь, ты не оказался в Лунной бухте раньше полицейских, Сорби?

– Конечно же, после, хотя позвонили мне еще на рассвете.

– Неужто посоветовали провести собственное расследование? – саркастически предположил Смотритель.

– Да нет, просто кое-кто решил, что это на рейде пылает мой сейнер, который мы перегнали поближе к поселку. Нет, я со своими людьми – вне подозрения.

– Уверен? Или кто-то уже попытался уверить?

– …Никаких заверений уже не нужно. В руках полиции оказалась записка диверсантов, которую они оставили на двери хижины.

– И там – тоже записка?! Калиграфисты чертовы! О чем же в ней молвится? – грудью налег на столешницу фон Шварц. – Тебе удалось прочесть ее?

– Самой бумажки я не видел, однако полицейский сказал, что террористы угрожают уничтожить каждого, кто попытается найти сокровища фельдмаршала Роммеля. Потому что сокровища эти принадлежат им.

– Кому «им»?» – одновременно спросили Шварц и Денхоф.

– Полицейский как раз и посетовал, что никакой подписи террористы не оставили; вообще ничего такого, что указывало бы на их принадлежность к какой-либо организации.

– И что же думают по этому поводу в полиции? – спросил штурмбаннфюрер.

– Считают, что это работа корсиканских сепаратистов, которым сокровища фельдмаршала очень помогли бы в развертывании борьбы против Франции.

– Выводы вполне логичные, – облегченно вздохнул фон Шульц, откидываясь на спинку кресла. – Вопрос лишь в том, насколько они правдивы.

Выставив обоих посетителей за дверь, барон пригласил к себе все еще терпеливо ждущего приема Тото.

– От вас, милейший, требуется один-единственный ответ, – сразу же перешел он в наступление, – но совершенно правдивый, который останется сугубо между нами.

– Если речь идет об уничтожении флотилии кладоискателей, то пока что я ничего об этом не знаю.

– Даже того, что это все-таки работа ваших людей?

– Даже этого. У наших парней другой почерк, – не стал Тото юлить и призывать в свидетели Господа.

– В том смысле, что ваши истребляли бы не суда, а самих кладоискателей?

– Можно сказать и так.

– А каким образом вы узнали об акции террористов?

– Только что случайно подслушал ваш разговор с Антонио Сорби. Как считаете, барон, логичное объяснение?

– Только странно как-то получается, – по-своему отреагировал на это объяснение фон Шварц. – Все вокруг погрязли сегодня с утра в неопровержимой логичности, и только я всякий раз выгляжу идиотом!

Потупив глаза, монашествующий контрразведчик смиренно помолчал, а затем спросил, может ли он воспользоваться телефоном. Его, барона, служебным… При этом попросил хозяина не выходить из кабинета.

– Вам что-либо известно о том, что произошло сегодня ночью в Лунной бухте? – поинтересовался иезуит, четко и жестко произнося в трубку каждое слово.

– Известно, – ответил собеседник Тото высоким, почти теноровым голоском. Монах преднамеренно встал так, чтобы барон оказался рядом с аппаратом и достаточно хорошо слышал ответы. – Кто-то неосторожно повел себя с огнем, что всегда чревато…

– Вот именно: слишком неосторожно. И какие же выводы в связи с этим?

– Хотелось бы знать, кто эти «огнепоклонники».

– Это не ответ, Глейвиц.

– Для конкретного ответа понадобится время.

– И никакие предположения вас пока что не гложут?

– Чего стоят все наши предположения, если они не подкреплены ни одним фактом?

– А что говорит источник в полиции?

– С ним пока что не связывались. После обеда увидимся и все проясним.

– Сегодня же все выяснить, Глейвиц! Я сказал: «Выяснить! Сегодня же!» – и в голосе «бедного, вечно молящегося» монаха впервые четко зазвучали командные офицерские нотки, более уместные на плацу, нежели в келье.

Иезуит положил трубку и выжидающе посмотрел на фон Шульца.

– Хотите заверить, что вас опередили?

– В течение всего времени наши люди намеревались отслеживать передвижение судов дона Ламейро и его кладоискателей. Проведение нашей, подчеркиваю, «акции устрашения» планировалось на следующую ночь.

«Значит, она все-таки планировалась, – остался доволен его ответом фон Шварц. – Уже кое-что…» А вслух спросил:

– Эта записка, которая была найдена на территории поместья, вам тоже ни о чем не говорит?

Иезуит достал из внутреннего кармана очки, бегло прошелся по тексту…

– Ни о чем.

– Жаль. На месте сожжения флотилии дона Ламейро террористы оставили записку точно такого же содержания.

– Одно могу сказать: людей, столь безжалостно истребляющих яхты, недооценивать не стоит.

– Впрочем, во всей этой истории есть и приятный момент. Все свидетельствует о том, что на нынешнем этапе мы с вами в какой-то степени предстаем в роли союзников.

– В какой-то степени – да, – признал «бедный, вечно молящийся»

13

Июнь 1960 года. Остров Сардиния.

Поместье «Кондоре-ди-Ольбия»

…Итак, понял барон фон Шмидт, пытаясь отречься от эмоций, вызванных обсуждением его плана поиска сокровищ, позиции уточнены, долевое участие каждой из сторон в экспедиции тоже строго определено… Одно остается невыясненным: что это там шейх говорил по поводу яхты? Что-то он до странности молчалив.

Едва он подумал об этом, как Джамал Хайраддин тут же оторвался от четок и произнес:

– Насколько мне известно, командование яхтой «Крестоносец» примет на себя оберштурмбаннфюрер фон Шмидт. Во всяком случае, мне так хотелось бы. Он опытный моряк, который немало лет отдал службе на военных кораблях…

– И столь же опытный, старый солдат СС, – тут же поддержал его Скорцени, обводя взглядом промышленников и не обнаруживая в выражениях их лиц ничего такого, что заставило бы усомниться в правильности решения шейха. – Кстати, руководство поисковой операцией тоже поручим ему. Барон фон Шмидт погружал сокровища Роммеля в морскую пучину, ему же и надлежит извлекать их, – твердо объявил Скорцени, решив, что ставит окончательную точку в обсуждении предложенного бароном плана.

– Простите, а вы? – тут же вырвалось у доктора Ингера. Он был явно встревожен тем, что «самый страшный человек Европы» пытается неким деликатным образом самоустраниться.

– Вы чем-то встревожены, господин Ингер?

– Мне-то казалось, что именно вы, господин Скорцени, – с вашим фронтовым опытом, влиянием в обществе и послевоенными связями…

– Не стоит волнений, господа, – хрипловато пророкотал обер-диверсант рейха. – Как и предполагалось, общее командование операцией «Сокровища Роммеля» принимаю на себя.

– Значит, все-таки общее командование… А барон фон Шмидт? – не унимался Крич.

– Оберштурмбаннфюрер фон Шмидт командует экипажем яхты и поисковым отрядом. Как вы понимаете, операция охватывает не только сам поиск сокровищ, но и дипломатическое прикрытие поисковиков, их охрану, проблемы временного, а затем и долгосрочного размещения сокровищ после их обнаружения… Словом, все всем понятно…

Промышленники облегченно вздохнули, а вместе с ними и барон фон Шмидт. Теперь все становилось на свои места: главным гарантом возврата средств, которые они намерены вложить в операцию «Сокровища Роммеля», по справедливости, был все-таки признан Скорцени.

«Высокие договаривающиеся стороны» утрясли еще несколько сугубо деловых моментов, касающихся подготовки к экспедиции, и договорились, что первые погружения должны состояться не позже чем на пятые сутки.

По предложению Скорцени, местом базирования решили избрать горное поместье «Пристанище паломника» с частным причалом в крохотной Бухте Безмолвия, неподалеку от мыса Корс. Как и «Кондоре-ди-Ольбия» на Сардинии, это корсиканское поместье, с расположенным на нем туркомплексом, именно тем и привлекало искателей сокровищ, что числилось за местным монастырем, расположенным в трех милях от бухты, и, тоже пребывая под патронатом Ватикана, по существу пользовалось правом экстерриториальности.

На этом, завершив свой тайный совет, все трое промышленников, пока еще без особой веры в успех, оставили виллу Боргезе. Причем только один из участников этой сходки, Гольц, пообещал прибыть в «Пристанище паломника» уже через трое суток, рассчитывая, что к тому времени яхта «Крестоносец» окажется в Бухте Безмолвия. Именно там он и намеревался вступить в должность помощника капитана, становясь при этом связующим звеном между поисковиками и промышленниками-инвесторами.

* * *

Несмотря на то, что от северной калитки поместья к бухте вела извилистая и довольно живописная тропинка, Скорцени предпочел избрать другой путь. Вместе со Шмидтом, Дирнайхтом и шейхом Хайраддином он спустился в подземную часть виллы, в тот самый «бункер Боргезе», о котором совсем недавно фон Шмидту говорил флотский обер-лейтенант, и уже оттуда, в сопровождении одного из охранников, они добирались до стоянки яхты.

Причем барон обратил внимание, что недолгий путь их пролегал по прекрасно освещенному, комфортабельно оборудованному тоннелю, с двух сторон и посредине перекрывавшемуся бронированными люками. А еще он заметил, что тоннель этот имел несколько резких изгибов, которые охранялись пулеметными амбразурами, нацеленными как в сторону бункера, так и в сторону бухты. К тому же в нескольких местах боковые ходы уводили куда-то в сторону, причем в конце каждого из этих небольших ответвлений виднелись бронированные двери.

– А ведь, глядя на наземные строения виллы, не скажешь, что хозяин этой обители намеревался превратить ее в неприступную крепость, – заметил фон Шмидт.

– Потому что прекрасно понимал, – холодно возразил Скорцени, – что двух выпущенных с рейда снарядов главного калибра вполне достаточно, чтобы превратить всю эту зримую мощь и красоту – в живописные руины. В то время как в подземельях его защитников не способны достать ни ядерные заряды ракет, ни «бомбы Хиросимы».

– Как я уже говорил во время прошлого посещения виллы, то, что происходило в Хиросиме, – это уже не война, это окопное дерь-рьмо. – Вслед за обер-диверсантом рейха они остановились возле дота, возникшего на развилке ходов, один из которых уводил куда-то вниз, в глубь скального массива. – В войне должен существовать шанс, должны действовать разведчики и диверсионные отряды. А бомбардировка Хиросимы – всего лишь дикая бойня.

– Которая еще имела бы хоть какое-то оправдание, если бы устроена была в Ленинграде или в Москве, – признал его правоту Дирнайхт. – Жаль, что янки сумели обойти нас на пути к «оружию возмездия»; не уложились мы в срок, отведенный нам историей, господа германские офицеры, не уложились…

14

Июнь 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

В течение всего дня две группы полицейских и карабинеров усиленно прочесывали пространство вокруг Лунной бухты и «Пристанища», опрашивали несостоявшихся кладоискателей, владельцев яхт и лодок, которые находились в ту ночь в бухте, а также местных уголовников и, конечно же, обитателей окрестных вилл и коттеджей.

Никто из них задержан полицией так и не был, никого конкретно обвинять следователи не решались, и под вечер ведший это дело капитан Фравенж, избравший на время расследования штаб-квартирой своей группы веранду ресторана «Солнечная Корсика», уже хотел было возвращаться в город.

– Какой смысл на ночь глядя покидать столь надежное пристанище? – попытался повлиять на его решение официант Курт Зиммер.

– «Пристанище» для кого? – поджав губы, вызывающе поинтересовался полицейский.

– Для всякого, кто в нем нуждается в этом нелюдимом крае, но прежде всего для паломников.

– У меня же создается впечатление, что ваше пристанище давно служит убежищем для бывших германских эсэсовцев, современных корсиканских сепаратистов и будущих оасовских путчистов. Это не пристанище для боголюбивых паломников, а сплошное криминальное недоразумение.

– Как же глубоко вы заблуждаетесь, господин капитан, – чуть ли ни проскрипел зубами бывший шарфюрер СС, окатывая «недобитого лягушатника» – коими для Зиммера оставались все без исключения французы, – взглядом, преисполненным презрения. – Вас, очевидно, не проинформировали, что, согласно особому соглашению между Святым престолом и правительством Франции, «Пристанище паломника» пребывает под юридическим покровительством Ватикана и молитвенным – лично папы римского.

– Сам этот договор тоже не что иное, как бессмысленное «криминальное недоразумение». Тем не менее только оно все еще удерживает меня от желания учинить здесь такой обыск, чтобы перевернуть все вверх дном в поисках тайников, наркотиков и оружия, а также для выявления «паломников», по которым давно плачут гильотины.

Курт помнил, что из материковой Франции на Корсику капитана Фравенжа перевели всего лишь два месяца назад, якобы для укрепления кадров местной полиции. Но ходили упорные слухи, что на самом же деле для него это стало своего рода наказанием и что в местную сепаратистско-контрабандистскую атмосферу офицер погружается медленно, неохотно, с явным желанием «дезертировать» с острова.

Возможно, у капитана и проявлялись подобные настроения, но пока что он всего лишь намеревался своевременно, до темноты, покинуть «Пристанище». Фравенж никогда не доверял корсиканцам, считая их коллаборационистами и предателями; точно так же не доверял он и местным сослуживцам-полицейским. А после всего того, с чем капитан как заместитель начальника полиции округа столкнулся за последнее время во «вверенных ему владениях», еще и начал опасаться за собственную жизнь.

Считая, что стычка с официантом ресторана исчерпала себя, Фравенж в самом деле поднялся из-за стола, чтобы попрощаться, но как раз в это время в кабинете администратора прозвучал телефонный звонок. А еще через минутку официант, и он же, по совместительству, дежурный администратор, Курт Зиммер по-военному четко доложил фон Шварцу:

– Только что позвонил неизвестный. Не представился. Просил передать представителю полиции, что яхту и баркасы сожгли люди из подпольной группы сепаратистов, которой командует Гизони.

– Почему ты докладываешь об этом сообщении мне? – притворно удивился владелец поместья, как раз в это время подходивший к столику офицера полиции. – Доложи тому, для кого оно адресовано, то есть представителю закона. Разве не понятно, что ни у меня, ни у нашего уважаемого гостя-паломника монаха Тото, – кивнул он в сторону неслышно появившегося и тотчас же усевшегося за постоянно отведенный для него столик, иезуита, – эти сведения не вызывают ничего, кроме досужего любопытства?

– Будем считать, что администратор уже доложил, – решительно направился к ним Фравенж.

– Вот видите, как неправедно вы недооценивали корсиканцев, капитан, – укорил его Курт. – На этом острове случаются даже тайные хранители закона, которые готовы бескорыстно помогать полиции в ее расследованиях.

– Относительно бескорыстности я бы не торопился с выводами, потому что на самом деле мы имеем дело с актом мести. Этот ваш информатор, господин Зиммер, сообщил еще что-либо?

– Извините, но теперь это уже не мой, теперь это ваш информатор, – заметил администратор, причем сделал это довольно недружелюбно. Всякого француза бывший шарфюрер СС все еще воспринимал как недобитого врага и даже не пытался скрывать это. – Все, что мною было услышано, я воспроизвел дословно. Добавлю также, что звонивший мужчина никак не представился и говорил по-французски с заметным корсиканским акцентом.

– Мне уже приходилось слышать о некоем сепаратисте Гизони. Но до сих пор казалось, что его отряд действует в Южной Корсике, а здесь, на территории Верхней[34], вообще не появляется.

– Насколько мне известно, – напыщенно уведомил полицейского фон Шварц, – месяц тому Гизони возглавил все боевые группы освободительного движения, действующие в центральной и северной части острова, предоставив право на южную часть одному из своих помощников.

– Об этом я слышу впервые. Информация все от того же таинственного француза с корсиканским акцентом?

– Всего лишь слухи, – безинтонационно как-то парировал фон Шварц. – Памятуя о патронате Святого престола, сотрудники «Пристанища паломника» в военно-политические игрища островитян, как и в их конфликт с материковой Францией, стараются не вмешиваться.

– Что вызывает у меня сомнения, – хитровато прищурился Фравенж, – поскольку известно, что именно вы, господин фон Шварц, являетесь неофициальным руководителем германской диаспоры на острове. Да и поместье ваше на самом деле является своеобразным центром адаптации на Корсике бывших служащих войск СС, в том числе из «Корсиканской бригады»

– Хотите сказать, что мне доверили возглавить местных эсэсовцев и вообще германцев, несмотря на то что сами офицеры СС небезосновательно считают меня «баварским сепаратистом»?

– Возможно, и так, считают, – снисходительно поморщился капитан. – Однако «призраки» баварского сепаратизма никакого интереса у меня не вызывают.

– Что тоже странно, если учесть, что под вашим мундиром полицейского бьется пылкое сердце офицера военной контрразведки.

– При чем здесь контрразведка? – резко отреагировал француз. – Перед вами офицер полиции.

– Да, к тому же контрразведчика, – невозмутимо продолжил мысль фон Шварц, – проявившего себя еще в освободительной армии де Голля, в которой вы были известны под псевдонимом «Минер», поскольку начинали свою карьеру в саперной роте.

Взгляд, который Фравенж метнул на владельца поместья, выдался настолько же встревоженным, насколько и гневным.

– Из какого источника вы получили эти сведения, фон Шварц?

– Считайте, что из того же, из которого вы только что получили сведения о группе террористов, расправившихся с флотилией искателей кладов. С той только разницей, что добытые мною сведения уже проверены. В отличие от ваших, к тому же с учетом времени, которое вы бессмысленно теряете…

– С огнем шутите, фон Шварц.

– На вашем месте, господин Минер, я сказал бы «со взрывателем» или «с динамитом».

– Не забывайте, что находитесь на французской территории и что далеко не все в нашей стране успели простить нацистам их кроваво-крематорные подвиги.

– …Приму к сведению, – хрипловато, с явной угрозой в голосе молвил фон Шварц. – Но и вам тоже придется принять к сведению тот факт, что лично я, человек никогда не воевавший и даже не служивший в армии, никакого отношения к нацистам не имел и не имею. Причем порой мне кажется, что напрасно отстранялся от этого движения.

– Вызывающее заявление, – поиграл желваками капитан.

– Всего лишь искреннее.

Фравенж попытался прострелить его своим полицейски выверенным презрительный взглядом, однако владелец «Пристанища паломника» выдержал его спокойно и со всем мыслимым достоинством.

15

Эти двое все еще выясняли отношения, когда круизное судно «Лигурия», следовавшее из «столицы» острова Аяччо в административный центр Верхней Корсики, Бастию, в очередной раз вошло в Бухту Безмолвия. Последними, вслед за желающими искупаться во всегда тихих и теплых водах этого островного закутка экскурсантами, по трапу сошли четыре монаха-иезуита в строгих черных кителях, которые только отсутствием накладных карманов отличались от кителей то ли эсэсовцев, то ли итальянских карабинеров.

Лишь немногие из поспешно разоблачающихся на берегу отдыхающих обратили внимание на то, что все они были коротко стриженными, без головных уборов, и несли к Портовой лестнице одинаково увесистые, продолговатые кожаные сумки. Да и ступать по причалу они старались гуськом, в ногу и шаг в шаг, словно шли по минному полю. Во всяком случае, контрразведчика-полицейского появление этих людей, как и их поведение, неминуемо насторожило бы, если бы только он не покинул пределы усадьбы буквально за две-три минуты до того, как фигуры иезуитов появились на верхней площадке лестницы.

– Выглядите вы как-то слишком уж военизированно, обер-лейтенант Глейвиц, – встретил их у ограды на краю плато монах Тото. – Что не может оставаться незамеченным.

– Во Франции не монашествующие по монастырям иезуиты щеголяют именно в таком одеянии, – заверил его коренастый плечистый «паломник» лет пятидесяти, со шрамами на широком выступающем подбородке и на голове, чуть выше правого виска. – Причем кителя наши – от портного, который шьет для двух монастырей, расположенных в Приморских Альпах, откуда, по легенде, мы и начали свое паломничество.

– Глейвиц прав. К тому же сработаны эти робы из плотного крепкого материала, а потому бодряще удобны и для путешествия, и во время стычек, – поддержал его Дорн, уголовник, в свое время наводивший ужас на обитателей пригородов североитальянского города Брешиа.

– Ладно, здесь не место для полемики. Наденьте на свои постные «личика» маски монашеского смирения и следуйте за мной, только не строем.

– Не так-то просто отучиться, – проворчал Глейвиц, – после стольких-то военных школ, курсов и всевозможных тренировочных лагерей.

И Тото понимал его: в самом деле непросто. Весной сорок четвертого с помощью знакомого офицера гестапо, коим оказался Глейвиц, «бедный, вечно молящийся монах» сумел вырвать этого итальянского германца буквально из камеры смертников. И до конца войны даже успел пропустить его, вместе с самим Глейвицом, через ускоренные диверсионные курсы разведшколы, так сказать, для усовершенствования мастерства их обоих.

На этих же курсах Глейвиц, которому было поручено готовить спецгруппу для работы уже в послевоенное время, завербовал двух азиатов из еще только формировавшегося тогда «Восточного рейх-батальона». К тому времени эти молодые парни уже прошли суровую школу повстанческой борьбы у себя на родине, восприняли христианство и нацизм и известны были всем окружающим под вполне представительскими прозвищами – «Перс» и «Янычар».

После войны их на какое-то время спрятали в Каталонии, в одном из испанских иезуитских монастырей, где они, действительно, приняли монашеский сан, и только потом перебросили в Италию. Там неофиты от монашества с трудом прошли курс обучения в миссионерской школе, продемонстрировав при этом абсолютную непригодность к церковным бдениям и благодеяниям, зато сумели обзавестись безупречными, в Ватикане выданными, документами.

Впрочем, монашеские бдения не мешали этим джентльменам удачи еще трижды пройти краткосрочную военную переподготовку сначала во французской разведывательно-диверсионной школе, а затем и в британских диверсионных лагерях на севере Африки.

– Размещаться будете в этом единственном оставшемся на память о некогда располагавшемся здесь монастыре Святого Антония здании, – принялся вводить их в курс дела Глейвиц, как только, пройдя вдоль прибрежной ограды, группа достигла серого двухэтажного особняка, скрытого за кронами деревьев и зарослями кустарника в северной части поместья. – Хотя теперь оно вместе с недавно восстановленной часовней входит в туристический комплекс «Пристанища паломника», но по-прежнему называется «покаянными кельями». Днем прогуливаться по двое, но ни в коем случае – группой; питаться будете в расположенной в этом же корпусе трапезной для паломников…

– Опять на монастырский харч?! – недовольно повертел головой Дорн, с тоской глядя на большое внушительное здание, выстроенное когда-то в П-образном виде из дикого, почти необработанного камня, и вход во внутренний двор которого перекрывался стенами часовни. – Мы же после него не ходим, а ползаем, как мухи. Почему бы вам?..

– Отставить! – командирским тоном прервал его Тото. – Питаться будете в трапезной, но по особой диете, вполне приемлемой для таких чревоугодников, как вы. Причем с порциями церковного вина. Просто не хочется, чтобы вы мозолили глаза посетителям местного ресторана. По легенде, вы направляетесь в Рим, а оттуда – в Иерусалим.

– А не по легенде? – напористо поинтересовался Глейвиц.

– Вам, обер-лейтенант СС, пора бы уже понять, что с того дня, когда была сформирована группа «рыцарей Христа», вся ваша жизнь превратилась в одну сплошную легенду. Ни у кого из вас собственной личной жизни уже не существует, вы обязаны и вы будете жить только по диверсионной легенде.

– Нашу группу в самом деле называют группой «рыцарей Христа»?

– Что вас не устраивает в этом названии? Могу переименовать на группу «слуг Иуды»? Что, кстати, больше соответствовало бы действительности.

– Просто мы впервые слышим это название – «рыцари Христа».

– Вам еще многое предстоит услышать. Все, идите, располагайтесь. Кельи на двоих на втором этаже. В ваших кельях ключи в замочных скважинах, проявите наблюдательность, «слуги Иуды».

– Прошу прощения, господин Тото, но мне хотелось бы продолжить этот разговор.

– Мне тоже кажется, что он назрел. Через пятнадцать минут жду вас, Глейвиц, но только вас одного, здесь, на первом этаже, в своей келье, расположенной рядом с кабинетом администратора. Причем сразу же предупреждаю, что сообщить смогу только то, что имею право… сообщить. Тем более что и мне тоже открывают далеко не все.

16

Июнь 1960 года. Остров Сардиния.

Поместье «Кондоре-ди-Ольбия»

Прежде чем направиться к стоянке яхты, Скорцени обратил внимание на небольшой грот, расположенный справа от тоннеля и вход в который перегораживала толстая якорная цепь с металлическими буями, да маскировал со всех сторон нависавший кустарник. Оберштурмбаннфюрер знал об этой частной подводной базе Черного Князя, и помнил, что именно на ней скрывалась мини-субмарина «Горгона».

– Уж не отсюда ли уходил в Россию, в «севастопольский рейд мести», наш досточтимый князь Боргезе? – поинтересовался фон Шмидт, остановившись на смотровой площадке рядом с обер-диверсантом рейха.

– Вам известно даже это? – вскинул брови Скорцени.

– Не сказал бы, что обладаю полной информацией, однако предполагаю, что той, которой все же владею, – вполне достаточно.

– Хватит изощряться в красноречии, барон. Что конкретно вам известно?

– Что именно отсюда в октябре 1955 года уходила в свой боевой рейд мини-субмарина «Горгона», которая вскоре достигла одной из севастопольских бухт. На своем борту она доставила группу боевых пловцов.

– То есть речь идет об идеальной диверсии, связанной с гибелью русского линкора «Новороссийск»?[35]

Не скрывая своего удивления, фон Шмидт в упор посмотрел на Скорцени, и на какое-то время взгляды их скрестились.

– Извините, оберштурмбаннфюрер, но я считал, что вы не просто в курсе этих событий, но и были их непосредственным участником.

Скорцени криво ухмыльнулся, снисходительно покряхтел и вновь ухмыльнулся.

– Чтобы мы уже никогда не возвращались к этой теме… Было условлено, что в течение как минимум десяти лет каждый из участников этой операции не только будет хранить суровое молчание, но и станет убеждать всяк любопытствующих, что никакого отношения к операции «Гнев Цезаря» не имеет. Так что с подробностями придется повременить.

– Когда я услышал о гибели «Новороссийска», то есть бывшего итальянского линкора «Джулио Чезаре», я так и сказал себе: «Без Скорцени в такой операции не обошлось. Как, очевидно, и без князя Боргезе. Такое попросту невозможно». Но прежде всего подумал о вас. И только потом вспомнил о вашем давнишнем друге, фрегат-капитане Валерио Боргезе. Причем только потому и вспомнил, что поверженный рейх наш на подобные морские операции пока что не способен.

– Пока что, – проскрипел зубами Скорцени, который терпеть не мог подобных «приговоров» поверженной Германии. – Боргезе действительно советовался со мной по некоторым вопросам подготовки к этой операции – только-то и всего. Но осуществляли ее коммандос из отряда «морских дьяволов», входившего в состав итальянской флотилии штурмовых средств «Децима МАС».

– В этом никто и не сомневался. Десятая флотилия штурмовых средств королевского флота, – понимающе кивнул фон Шмидт. – Мне приходилось встречаться с этими парнями во время службы на испанском флоте. Да и перед севастопольским рейдом диверсантов – тоже.

– Когда-нибудь настанет время поведать всю правду об этой атаке итальянских коммандос на базу советского флота. И тогда мир убедится, что боевые пловцы Боргезе осуществили одну из самых выдающихся диверсионных морских операций со времен появления подразделений подводных штурмовых средств.

– Жаль, что в своей книге «Десятая флотилия МАС»[36] князь Боргезе умолчал о подготовке итальянских коммандос к этой операции, – обрел дар речи доселе молчавший обер-лейтенант Дирнайхт. – Ведь известно же, что команда подводных диверсантов начала формироваться еще в 1949 году, то есть сразу же после выхода Боргезе из заключения. Я тоже имел определенное отношение к этому процессу, хотя вскоре по настоянию медиков был отстранен от водолазной подготовки, а следовательно, и от самой операции и направлен в Аргентину.

– Нам это известно, обер-лейтенант, – уловил барон в его голосе некие нотки оправдания.

– Но даже там я сумел раздобыть мемуары Боргезе в надежде, что князь хотя бы намекнет на подготовку к некоей послевоенной операции боевых пловцов, однако…

– Что значит «намекнуть», обер-лейтенант?! – осадил его фон Шмидт. – Не забывайтесь. Книга выходила в 1950 году. В то время «намекнуть» означало рассекретить. Разве не понятно, что во всех разведках мира эту книгу итальянского «морского дьявола» штудировали так, как никто и никогда не штудировал Святое Писание?

– Вы правы, барон, – поддержал его Скорцени. – Тем более что окончательный план операции «Гнев Цезаря» стал вырисовываться только в пятьдесят четвертом. До этого отрабатывалось несколько ее вариантов – с высадкой у крымских берегов десанта из подводной лодки; с вербовкой одного из офицеров; с активизацией заранее легализованной агентуры. Словом, один вариант безнадежнее другого.

– Ясно, что окончательный был связан с использованием мини-субмарины «Горгона», да только вряд ли Боргезе когда-либо решится предать огласке все подробности операции.

– Это свидетельствует о том, обер-лейтенант, что князь Боргезе прекрасно понимает: не время пока что раскрывать свои диверсионные карты. Не в том положении пребывает Италия, чтобы первый диверсант страны позволил себе ставить ее под ответный диверсионный удар коммунистов и под волну негодования – пусть даже притворного – их западных союзников. Вам, господа, тоже не рекомендую распространяться по этому поводу.

– Это понятно, господин оберштурмбаннфюрер, – стал навытяжку Дирнайхт. – Все, о чем мы здесь говорим, остается только между нами.

– Кстати, барон, мини-субмарина, которую использовал Боргезе, в самом деле называлась «Горгона», – молвил Скорцени. – Однако таковым было ее официальное название. Сам Черный Князь называл ее «Гневом Цезаря». Это же название послужило и названием всей крымской операции.

– Судя по всему, оно себя оправдало, – сказал фон Шмидт. – Прослышав об уходе «Джулио Чезаре» из военно-морской базы в Таранто, фрегат-капитан поклялся, что не позволит этому итальянскому судну долго пребывать под флагом русских коммунистов. Лучше пустит его на дно. И даже не скрывал этой своей клятвы.

– Иное дело, что тогда, в декабре 1948 года, когда линкор ушел из Таранто в Аугусту, чтобы затем быть переброшенным в албанский порт Влеру, где его ждали русская команда и русский флаг, – многие восприняли эту клятву, как всего лишь стон бессилия мужественного диверсанта; как некую разновидность проклятия.

…Барон был убежден, что Скорцени взойдет на борт яхты вместе с ним и Дирнайхтом, однако тот предложил ему как капитану сначала самому подняться на судно, осмотреть его, познакомиться с командой и только потом уже в качестве полноправного мореплавателя приглашать пассажиров. А сам, в сопровождении охранника и шейха, отправился назад в тоннель.

– С некоторых пор у меня появилось особое пристрастие ко всякого рода бункерам и подземельям, – объяснил он «мореплавателям» свое решение. – Причем связано это вовсе не с моими нечастыми появлениями в бункерах фюрера.

«Мореплаватели» заинтригованно простояли все то время, пока он артистично держал паузу, однако разъяснений так и не дождались: обер-диверсант рейха повернулся и пошел в сторону чернеющего зева тоннеля.

Просто в свое время фюрер приказал ему подготовить к сопротивлению «Альпийскую крепость», в которую должна была превратиться обширная местность в Австрийских Альпах. Конечно же, к созданию такого укрепрайона следовало приступать летом сорок третьего, а не весной сорок пятого. К тому же, отдавая приказ о формировании некоего укрепрайона в облике «Альпийской крепости», ни сам Гитлер, ни Гиммлер, который, судя по всему, должен был стать комендантом этой призрачной горной твердыни, даже не в состоянии были определить ее очертания, хотя бы по карте. Да и вообще не способны были объяснить, что она должна представлять собой.

Однако Скорцени сразу же уяснил для себя, что в условиях тотальной сухопутной и воздушной блокады укрепрайона живучесть его будет определяться состоянием бункеров, пещер, тоннелей, гротов – словом, всего того, что пребывает под толщей скальных грунтов. Тогда он успел побывать всего лишь на нескольких подобных горных объектах, однако этого было достаточно, чтобы понять: у рейха уже нет ни сил, ни средств, ни, тем более, времени, чтобы создать хотя бы некое подобие огромного, фантазией фюрера сотворенного укрепрайона. Он мог строить какие угодно иллюзии по поводу создания «Альпийской крепости» и патриотизма ее последних защитников, но реальность была такова, что даже своим иллюзиям и надеждам доверять он уже не мог.

И вот теперь Скорцени возвращался в подземный форт Валерио Боргезе с твердым убеждением, что когда-то князь намеревался создать точно такой же подземный укрепрайон, о котором в конце войны грезил он сам.

17

Июнь 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

Полицейский еще не успел дойти до своего мотоцикла, стоявшего за тыльной стороной ресторана, как Шварц подозвал стоявшего неподалеку штурмбаннфюрера Денхофа и вполголоса спросил:

– Сколько парней у вас под рукой?

– Исключая братьев-близнецов Шармеров, моих подчиненных по линии охраны поместья, числящихся у нас ночными сторожами? – переспросил штурмбаннфюрер, зная, насколько щепетилен владелец «Пристанища» в вопросах «чистоты полицейских анкет» своих сотрудников.

– К их помощи мы станем прибегать в крайних случаях, да и то лишь при непосредственной охране поместья.

– Тогда остаются двое моих – Кановски и Дорнер. Да-да, из самых новеньких.

– И вы хотите сказать, что они?..

– …Бывшие диверсанты, – уловил ход его сомнений начальник охраны поместья, – лейтенанты СС, имеющие опыт работы в Албании, Польше и Югославии. Мало того, один из них, Кановски, из ополяченных силезских немцев, умудрился дважды побывать с заданием в России.

– Впечатляющие характеристики, – фон Шварц уже привык к тому, что люди, прибывающие под опекой эсэсовского фонда и всевозможных международных эсэсовских организаций, как-то совершенно неожиданно появляются в их трехэтажном «бараке» для персонала «Пристанища», какое-то время – иногда по пять-шесть месяцев – обитают в нем, а затем точно так же неожиданно и незаметно исчезают. – Где они сейчас?

– Как обычно, в бараке для обслуживающего персонала.

– Но в моем скромном штате туристического центра вряд ли найдутся еще две вакансии.

– Согласно директиве Зарубежного центра СС эти унтерштурмфюреры-лейтенанты уже числятся у нас охранниками пристани, – успокоил его Денхоф. – С оплатой из «Фонда СС».

– Из «Фонда развития паломничества», – поморщился Шварц, – впредь называйте его именно так, поскольку под таким названием фонд и зарегистрирован.

– Кстати, вскоре стараниями этого же «Фонда СС», – не воспринял его уточнения штурмбаннфюрер, – у нас появится прекрасная современная яхта, благодаря которой паломнический центр сможет устраивать экскурсии вдоль побережья Корсики, а возможно, и круизы вокруг нее.

– У меня создается впечатление, – проскрипел зубами фон Шварц, – что «вскоре» ваш пресловутый «Фонд СС» будет чувствовать себя владельцем этого поместья, а мне и в самом деле будет отведена роль его «смотрителя».

– Если бы не этот фонд, с его средствами и возможностями, – сурово напомнил ему штурмбаннфюрер Денхоф, – руины вашего «Пристанища», господин «смотритель», давно стали бы пристанищем для бродячих собак или же превратились в пепелище.

– Не исключено, – сердито проворчал фон Шварц, – что вскоре так оно и случится.

Полицейский давно должен был оставить территорию поместья, однако рокота мотора его мотоцикла слышно все еще не было, и это заставляло баварца напрягаться: где он и чем занят.

– К тому же у нас должно появиться свое судно, свой морской транспорт, – посвящал его тем временем в замыслы эсэсовского фонда штурмбаннфюрер Денхоф. – Тем более что формирование его команды позволит дать работу еще нескольким бывшим эсэсовцам прямо здесь, на базе. С учетом, что в критической ситуации все наши служащие становятся бойцами гарнизона «Пристанища». Именно так, гарнизона Центра, для усиления обороноспособности которого мы еще в этом году возведем каменную, крепостного типа ограду, а в помещении штаб-квартиры центра будет предусмотрен бункер-бомбоубежище.

– Грандиозные планы, – молвил фон Шварц, хотя начальник охраны обратил внимание, что слушал его баварец как-то слишком уж рассеянно. – Странно, что до сих пор меня не посвятили в них.

Только теперь владелец поместья обнаружил, что полицейский так и не оседлал свой трофейный германский мотоцикл с коляской, а прохаживается по аллее парка с садовником-дворником Лемпке. Одному Господу было известно, что этот капитан полиции, этот француз, пытался выведать у угрюмого, медведеподобного саксонца, который до войны служил палачом-висельником в гамбургской тюрьме, а всю войну числился «истопником-уборщиком» крематория одного из лагерей смертников. От послевоенного смертного приговора Лемпке спасло только то, что, провинившись по своей цивильно-тюремной службе, в лагере он и сам числился заключенным, пусть и находящимся на привилегированном положении.

– В эти планы мы намеревались посвятить вас, – не унимался начальник охраны, – недели через две, после прибытия сюда Скорцени. Кстати, тоже по приглашению нашего корсиканского отделения фонда.

– Скорцени снова стремится прибыть сюда?! – мгновенно оживился фон Шварц. – Прекрасно. С этой новости вам и следовало бы начинать изложение каких-то там планов своего фонда, майор Денхоф.

– В таком случае впредь к вопросу о принадлежности поместья мы возвращаться не будем. Одно могу гарантировать: до конца дней своих вы так и останетесь формальным владельцем этого отельного комплекса. И точно так же все мы, персонал этой секретной «Корсиканской базы СС», будем находиться в вашем подчинении. То есть мы подчиняемся вам во всех вопросах, кроме тех, которые относятся к деятельности самого фонда, а значит, и к его связям с прогерманскими организациями и Зарубежным центром СС.

– Позвольте, я правильно понял: по директивам этого самого Зарубежного центра СС, мое «Пристанище» уже проходит в качестве его «Корсиканской базы»?

– Как я уже намекнул, очень скоро здесь же будет располагаться и штаб-квартира нашего Зарубежного центра. Не беспокойтесь, мы вас не стесним, поскольку она займет всего лишь два этажа в офисе «Фонда развития паломничества», строительство которого, с вашего позволения, мы намерены начать на территории поместья уже через месяц. При всем этом Зарубежный центр СС вполне устраивает тот факт, что сами вы никогда не служили не только в СС, но и в обычных войсках. По крайней мере, никто не посмеет обвинить вас в нацизме. К тому же вы все больше становитесь известным на бунтующей Корсике в образе «баварского сепаратиста». Как нам известно, в душах местных корсиканских сепаратистов это находит определенный отклик.

– Не скрою, в самом деле находит. Что приведет Скорцени в «Пристанище» на сей раз? Наверняка тоже не дает покоя клад фельдмаршала?

– В последние годы история клада вызывает такой ажиотаж, что обер-диверсант рейха решил раз и навсегда излечить местных романтиков от этой «золотой лихорадки». Но… – тут же замялся Денхоф, – как вы понимаете, ничего подобного я вам не говорил.

– Поскольку мне и в голову не приходило интересоваться планами Скорцени.

– К тому же мы, кажется, отвлеклись. Итак, у меня под рукой двое опытных диверсантов, которые не числятся в штате «Пристанища», а следовательно, их похождения не способны бросить тень на ваше богоугодное заведение. Какие будут директивы?

– Да после этого разговора я уже начинаю сомневаться, станете ли вы и ваши люди подчиняться моим, как вы любите выражаться, «директивам».

– Мы обязаны выполнять все ваши директивы, – по-военному отрубил штурмбаннфюрер. – Ибо таков приказ Отто Скорцени, которому все мы подчиняемся беспрекословно.

«Таким образом, круг замкнулся, – подытожил их диалог фон Шварц. – И снова на обер-диверсанте рейха». А вслух произнес:

– Я попытаюсь еще на несколько минут задержать полицейского, предложив ему отужинать. А вы усаживайте своих костоправов в машину и гоните к Антонио Сорби. Пусть твой «варвар» разберется с местными людьми этого, как его там… – Он пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить фамилию корсиканского сепаратиста.

– Сержа Гизони, – мгновенно подсказал ему штурмбаннфюрер.

– Я не знаю, как Сорби должен поступать с ними, но ясно, что Скорцени постарается нанести ответный удар.

– Он уже потребовал «зачистить» все подступы к «Пристанищу» и кладу фельдмаршала, – отчеканил Денхоф. – Чтобы к приезду его экспедиции ни одна стая местных или приезжих шакалов у «Пристанища» не выла и прибрежные воды не загрязняла.

– Даже так?! Прекрасно. В таком случае будем считать, что от меня лично никаких директив ни вы, ни Сорби не получали, – тут же очертил границы своей непричастности ко всему тому, что будет происходить на побережье Лунной бухты после отъезда группы Денхофа.

– Что-то вы стали осторожничать, фон Шварц, – не отказал себе в удовольствии упрекнуть его штурмбаннфюрер.

– Осторожничать люди начинают с проявлением у них мудрости, – не остался в долгу владелец поместья.

18

Судя по всему, оберштурмфюрер едва дождался, пока пройдут обусловленные пятнадцать минут, потому что постучал в дверь «кельи» секунда в секунду. Номер, который занимал Тото, по скромности своей не уступал тому обиталищу, в котором оказались они с Дорном. И представал он чем-то усредненным между закутком армейской казармы, тюремной камерой и настоящей монастырской кельей – железная армейская кровать, серое армейское одеяло, небольшая армейская тумбочка с Библией на специальной подставке, да грубо сработанное, почерневшее от времени распятие на стене.

– Так что вас тревожит, Глейвиц? Почему вдруг произошел этот мощный взрыв эмоций?

– Война давно завершилась, и всем нам важно знать, кто мы в действительности.

– Слышали уже, вы – группа «рыцарей Христа».

– Это мало о чем говорит. Важно знать, кому именно, – какой стране, какой организации, каким людям – мы служим, а главное, какова цель существования группы.

– Неужто захотелось наконец выяснить, кто и ради чего в течение уже многих лет возится с вами и вообще содержит вас, законченных бездельников, исстрачивая при этом на содержание группы сотни тысяч песо, франко, лир, фунтов стерлингов и прочей валюты?

– Нас интересовало это давно, вот только проявлять свою любознательность не хотелось, не ко времени было.

– Что же произошло теперь, что вы вдруг решили: все, это время настало?! – предложил Тото одну из двух примитивных, каким-то местным самоучкой сколоченных табуреток, стоявших у такого же грубого стола, а сам опустился на вторую.

Глейвиц вновь осмотрел отельную «келью», машинально полистал «Библию», постулаты которой никогда никаких особых эмоций у него не вызывали, и, только отложив ее в сторону, проговорил:

– Прежде всего, моих бойцов интересует их будущее. Как долго наши патроны намерены содержать их, где и каким образом использовать?

– Ваше будущее давно определено; кельи самых суровых иезуитских монастырей хоть сейчас готовы поглотить вас, превратив дальнейшее существование в молитвенно-покаянное благоденствие.

– Причем самое ужасное, что именно так, в монастырских стенах, нам и придется доживать наши скорбные дни. К содержанию особых претензий пока что нет, к службе тоже. Кроме одной – эта служба не позволяет скопить хоть какое-то количество денег на черный день, получается, что мы – люди без будущего.

– Операция, к которой вы с этого часа привлечены, очень скоро позволит вам, обер-лейтенант СС, зажить безбедно. Да и вашим парням – тоже.

– Сейчас на Корсике и во Франции много говорят о сокровищах фельдмаршала Роммеля.

– Не исключено, что со временем вы будете привлечены и к этой операции. Если, конечно, понадобится. В плане ее проведения все еще много неясностей.

– И кто же за ней стоит? Уж не Скорцени ли, при содействии Боргезе?

– Вам не следует задумываться ни над планом поисковой операции, ни над именами, которые возникают за ней, унтерштурмфюрер Глейвиц, – назидательно посоветовал Тото. – Причем это уже даже не требование, а жесткий приказ.

– Но ведь все, о чем мы здесь говорим, остается сугубо между нами.

– Тем более исключите свое любопытство из наших отношений.

– Следовательно, о том, какой стране или организации служит группа, знать мне тоже не положено, – разочарованно констатировал эсэсовец.

– Пусть вас утешит, что тайная организация эта возвышается над партиями, странами, народами и конфессиями; что она пытается объединить мир под скипетром одного правителя…

– Понятно, – скептически поморщился оберштурмфюрер, – еще один вариант идеи фикс: «Один мир – один правитель!»

– Но с существенным уточнением: впервые в истории на титул этого правителя претендует некий деятель – то ли прямой наследник, то ли кровный родственник Христа.

Глейвиц очумело взглянул на Тото, и британец обратил внимание, что левое плечо бывшего боксера нервно задергалось – верный признак того, что тот нервничает.

– Какой еще «наследник Христа»? Это кого же наши благодетели таким образом пытаются дурачить?

– Доказывают, что в самом деле им удалось сохранить династию, ведущую свое начало от Марии Магдалины. Однако мы в эту историю вникать не будем. Остается фактом, что масоны уже аккумулируют в своих кругах потенциал многих транснациональных промышленных групп, компаний и банковских объединений, а также отдельных государственных деятелей, известных политиков и политических партий. И можно лишь догадываться о ее реальном могуществе и реальных возможностях.

– Это что, какая-то новая политическая сила, новая идеология, которая приходит на смену национал-социализму?

– Название этой организации уже не имеет значения, в любом случае ни вам, ни даже мне она ни о чем не говорит. Важно только то, что теперь вам известно, какого масштаба силы возвышаются за вашими спинами.

Глейвиц медленно, грузно поднялся со стула и, приблизившись к окну, присмотрелся к вершине прибрежной скалы, очертаниями своими напоминавшей изуродованную взрывом солдатскую каску.

– Теперь кое-что проясняется, – произнес он, понимая, что подчиненным своим вынужден будет объяснить ситуацию одной фразой: «Можете не волноваться, о вашем дне грядущем позаботятся точно так же, как заботятся о дне нынешнем».

– Ваше «прояснение» должно достичь такой стадии, чтобы мы никогда больше не возвращались к только что исчерпанной нами теме.

– Считайте, что такая стадия уже наступила.

– Если вы нарушите это свое слово, Глейвиц, я пристрелю вас. Но лишь после того, как вы побываете в подвале у нашего садовника Лемпке. Вы знаете, какой он прекрасный, чувственный собеседник.

– Уверен, что до встречи с этим палачом дело не дойдет.

– Хотелось бы надеяться. А теперь о подготовке к заданию. Катер, который понадобится вам для операции, мы держим не в Бухте Безмолвия, а рядом, за горной косой, в миниатюрной бухточке, к которой можно спуститься отсюда по тропинке. Он стоит в замаскированном гроте, «прикованный» цепью к скале. Ночью к нему спускается один из наших бойцов.

– Ясно, с охраной все в порядке.

– Предусмотрено, что ходить на нем можно не только на моторе, но и под парусом, и даже на веслах. Каюта на корме – четырехместная, на баке – двухместная; еще двоих вмещает ходовой мостик.

– Да это уже не катер, а линкор. Обожаю жить на судах, во мне умирает великий мореплаватель.

– Запас продовольствия на неделю, плюс три запасные канистры с горючим. Арсенал состоит из двух ручных пулеметов, автоматов, снайперской винтовки, двух фаустпатронов и нескольких гранат. Пистолеты и метательные ножи получите здесь, у все того же Лемпке.

Глейвиц уже направился к двери, но, взявшись за ручку, неожиданно спросил:

– Я так полагаю, что у вашей масонской организации наша группа не единственная?

– Если вас интересует, создаются ли под ее патронатом некие военные силы вроде «Всемирной армии освобождения», «Тайной Армии Христовой» или что-то в этом роде, то вынужден разочаровать. Пока что масоны предпочитают использовать такие вот, как ваша, небольшие, хорошо подготовленные диверсионные группы «рыцарей Христа». Другое дело, что масонами становятся все больше представителей командного состава многих армий мира, которые формируют свои секретные штабы.

– То есть зачем создавать и содержать собственную армию, если можно использовать давно сформированные армейские контингенты, пребывающие на содержании ведущих государств мира?

– Согласитесь, что ничего подобного в тактике покорения мира история войн до сих пор не знала.

– Не спорю, диспозиция глобальная.

19

Июнь 1960 года. Остров Сардиния.

Яхта «Крестоносец»

Яхта оказалась значительно просторнее и вместительнее, нежели это представлялось при осмотре ее с берега. И достигался этот пространственный эффект не только надстройками, которые имелись на корме, и по форме своей слегка напоминали архитектурные изыски древних каравелл, но и довольно глубокой осадкой да широким днищем судна. К тому же надстройка виднелась и в центральной части яхты, где располагались кубрики для команды, а сам ходовой мостик возвышался над палубой, как на современных пароходах. Небольшая надстройка, соединенная с внутренней секцией кают, виднелась также на основательно приподнятом баке.

Фон Шмидт сразу же прикинул, что параметры «Крестоносца» не способствуют его быстроходности, зато в нем хватало места не только для нижних кают, но и для трюмных запасов воды и продовольствия. Да и вообще, вся яхта, с ее богато меблированными каютами и выступающими обзорными галереями, устроенными по обоим бортам, была рассчитана не на гонки и даже не на океанские переходы, а на вальяжный каботаж да увеселительные прогулки между материком и средиземноморскими островами.

Прежде чем зайти в кают-компанию, которая уже была превращена в штаб группы поиска, фон Шмидт молчаливо обошел шеренгу команды. И сразу же обратил внимание, что представлявший эту разношерстную публику обер-лейтенант Дирнайхт фамилии и должности моряков произносил с таким выражением лица, словно вынужден был построить перед оберштурмбаннфюрером не экипаж элитной яхты, а скопище неких отбросов общества.

Впрочем, барон тоже именами их память не засорял; достаточно было знать, что в его распоряжении находятся двое мотористов и механик, двое рулевых, а также трое матросов палубной и пятеро – камбузной команд, притом что в состав последней входили два стюарда. Отдельной шеренгой стояли семеро вооруженных карабинами и пистолетами охранников.

Однако сразу же проявилось то, что объединяло почти всех собранных на этом борту людей – им было за сорок, и они сумели сохранить вполне приличную армейскую выправку. Только охранники, как на подбор, представали более рослыми, плечистыми и безмятежно угрюмыми. В их ничего, кроме врожденной злобы, не выражающих взглядах минными фугасами таилась бездумная ярость лагерных надзирателей и тюремных палачей.

– Как я понимаю, все они – германцы, все недавние служащие СС и все фронтовики, – не спросил, а скорее вполголоса констатировал фон Шмидт, когда краткий смотр команды был завершен.

– В общем-то… – слегка поколебался Дирнайхт, – все, господин оберштурмбаннфюрер. Прежде чем зачислить в состав команды, всех их пропустили через тир и зал рукопашной подготовки унтер-офицерской школы десантников.

– Даже так?! – не скрыл своего удивления фон Шмидт.

– Исходя их важности операции. К тому же отдаем себе отчет в том, что общее руководство будет осуществлять сам Отто Скорцени. – Обер-лейтенант осмотрел пространство вокруг яхты широко открытыми глазами, словно «солнцеликий гений диверсионного ремесла» уже предстал перед ним, ослепляя своим величием, и выдохнул: – Просто не верится! Скорцени снова с нами, снова в строю. Все – как в старые добрые времена.

– Не думал, что само имя этого человека способно вызывать у вас такой прилив романтической чувственности.

– Что бы вы ни думали по данному поводу, но при одном упоминании об этом человеке, личном агенте фюрера по особым поручениям, обер-диверсанте рейха, отобранные мною для «Крестоносца» люди вздрагивали, подтягивались и клялись, что до последнего вздоха…

– Словом, первое испытание на право считаться помощником капитана этого «фрегата» вы уже выдержали. О том, что и в порту, и в районе поисков возможны стычки с нашими, ну, скажем так, недоброжелателями, команда, надеюсь, предупреждена? Причем не только охранники.

– В случае тревоги все члены команды будут вооружены пистолетами и шмайссерами. Кроме того, в трюме имеется два ручных пулемета, бронебойное ружье и пять фаустпатронов, при пятнадцати гранатах.

– Такому вооружению нашего «Крестоносца» позавидовал бы даже командир линкора «Джулио Чезаре», – снисходительно улыбнулся барон.

– Особенно после того, как, подлежа репарациям, он стал русским флагманом «Новороссийск», и коммунисты пытались приспособить орудия к стрельбе ядерными снарядами, – мрачновато поддержал его шутку обер-лейтенант. – Кстати, в операции «Гнев Цезаря» без Скорцени тоже не обошлось, – вопросительно взглянул он на фон Шмидта, пытаясь понять, согласен ли тот с его уточнением.

– Не обошлось. К тому же замечу, что даже теперь, спустя много лет после войны, кое-кому все еще кажется, что ни одна солидная диверсия без этого человека не обходится.

В створе бухты показалось круизное судно «Генуя», одно из тех, которое знакомило туристов, в основном англичан, с прибрежными красотами Сардинии. Как правило, это были англичане из колоний. Словно бы возрадовавшись, что их метрополия выстояла под натиском гитлеровцев, они теперь со всех концов света слетались на землю предков, чтобы уже оттуда, как было сказано в одном из туристических проспектов, «отправляться на поиски старой аристократической Европы». Другое дело, удавалось ли им это?

Вот и сейчас почти вся палуба была усеяна «колониальными» пробковыми шлемами, между которыми кое-где виднелись белые женские шляпки. Умом фон Шмидт понимал, что теперь англичане предстают в виде союзников, однако эсэсовский дух все еще противился этому противоестественному примирению. Германия и Англия – в роли союзников?! Уму непостижимо!

– Предусмотрено также, – вернул его на палубу яхты фальцетный голос Дирнайхта, – что в случае приближения пиратского судна мы спускаем на воду две моторные спасательные шлюпки, превращающиеся в самостоятельные штурмовые единицы. Сегодня вечером планируем провести полномасштабные морские учения.

– «Полномасштабные», говорите? Ну-ну, «господин адмирал», дерзайте. Но если отречься от иронии, – тут же спохватился барон, – то следует отметить, что наконец-то я слышу доклад истинного офицера. – Впрочем, проворчав еще нечто нечленораздельное, фон Шмидт счел необходимым сразу же четко и ясно уточнить: – И хотя современные пираты – никакие не пираты, а всего лишь отстойное гальюнное дерь-рьмо, тем не менее…

– Кроме того, неподалеку всегда будет находиться патрульный катер французской береговой охраны, с командиром которого у нас имеется секретная договоренность.

– Французской?

– Осмелюсь напомнить, господин оберштурмбаннфюрер, что Корсика по-прежнему принадлежит Франции.

– Какое непростительное упущение!

– Сам жалею, что фюреру не удалось исправить его, даже когда Франция была оккупирована нашими войсками.

– Кстати, предупредите своих бездельников, чтобы поменьше шлялись по палубе, особенно в той части яхты, на которой будем располагаться мы, – произнес фон Шмидт таким тоном, словно матросы уже разошлись и они остались на палубе одни.

– Все моряки и охранники базируются в носовой части судна. К тому же они основательно проинструктированы.

Барон обошел всю яхту, осмотрел каюты команды и ее вооружение и, довольный, вернулся на капитанский мостик. В эти минуты он чувствовал себя командиром боевого корабля, который решил дать бой целой эскадре врага.

20

Июнь 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

Солнечные лучи, которые буквально выжигали в последние дни зелень поместья, в это серое, дымное утро обещали быть щадящими. И, взойдя на свой Сигнальный Холм, фон Шварц жадно вдыхал утреннюю прохладу моря, с признательностью всматриваясь при этом в едва очерченный круг поугасшего светила. Несмотря на то, что на Корсике он прожил немало лет, к местной жаре так и не приспособился и даже не смирился с ней.

Восходя на свой «дозорный пункт», фон Шварц всякий раз ловил себя на том, что вдали ему чудился берег горного озера, за которым серели снежные вершины Баварских Альп, даже в разгар лета источавшие блаженственную прохладу. И только умевшая хранить тайны сорокалетняя Инга, вот уже в течение десяти лет представавшая перед миром то ли в виде любовницы, то ли гражданской жены, знала, почему в последние годы барон все меньше увлекался расширением своих владений на Корсике. Потому что все чаще помышлял о том, как бы продать островное поместье и, вернувшись в родной баварский Гармиш-Партенкирхен, заняться восстановлением своего родового альпийского замка Эрденбург. Того самого, почти забытого им и со времен войны пребывавшего в запустенье на одном из предгорных плато. Кстати, чем-то напоминающем корсиканское плато, на котором возвышаются теперь строения «Пристанища».

– Чем вы хотите поразить меня в этот раз, штурмбаннфюрер Денхоф? – уловил он присутствие на холме, позади себя, начальника охраны.

– Я только что из Рольяни.

– …В пригороде которого полиция все еще обнюхивает обгоревший остов яхты золотоискателей. Что дальше?

– Теперь она занята более серьезным преступлением.

– Вы превращаетесь в «черного гонца»[37], чуть ли не каждое утро приносящего грозному хану очередную страшную весть.

– Судьба всякого «черного гонца» мне известна, тем не менее… Ночью кто-то убил четверых членов экипажа, а также двух водолазов, причального сторожа и владельца одного из баркасов. Словом, всех восьмерых, кто проводил эту ночь в «Рыбачьем приюте». Кроме того, они убили полицейского, который вместе со сторожем, сменяя друг друга, охранял приют.

Последние слова фон Шварц дослушивал, уже поднявшись из своего широкого, устланного пледом кресла, и в глазах его любопытство смешивалось с ужасом.

– Там что, состоялся бой?

– Ну, боем это назвать сложно. Стычкой – тоже. Тем не менее крови пролилось достаточно.

– Не томите душу, штурмбаннфюрер.

– Террористы по-армейски, ударом ножа сзади, сняли охранявшего приют полицейского, а затем вырезали всех его обитателей без какого-либо шума, прямо в здании, спящими.

– «По-армейски», говорите? – пробормотал владелец поместья, прекрасно понимавший, что в следующую ночь такая же участь может постичь не только «паломников» из «Пристанища», но и его самого.

– Я бы даже сказал, что в действиях нападавших армейская выучка сочеталась с азиатской дерзостью и жестокостью.

– То есть хотите убедить меня, что никакого отношения к этому налету ваши люди не имеют?

– Буквально через час этот же вопрос мне задаст следователь полиции.

– И предполагаю, что являться в полицию «с повинной» вы не намерены?

– Поскольку для этого нет оснований, – отрубил Денхоф; внутренне его всегда бесило стремление барона вникать в те детали всевозможных акций, даже знать о которых ему, в общем-то, не положено. – Другое дело, что ответы вам и следователю будут звучать по-разному, с некоторыми нюансами.

– Вот это уже любопытно. Как именно они будут звучать?

– Полицейскому я скажу, что вообще не имею к этому никакого отношения, а вам, – что не имею к этому никакого… непосредственного отношения. И ни на какие уточняющие вопросы – ни ваши, ни следователя, – отвечать не намерен.

Шварц с тоской взглянул на прибрежные скалы, в очертаниях которых все еще мерещились ему очертания альпийских вершин, и тяжело вздохнул.

– Выводите мой «мерседес», Денхоф, и садитесь за руль. Едем в Лунную бухту.

– Чтобы мозолить глаза полиции и карабинерам? Какой смысл, если мы с вами к этому нападению не причастны?!

– Именно потому, что мы к этому варварству не причастны, мы и должны появиться сейчас на месте резни. В конце концов, и поджоги, и убийства происходят в соседней бухте, в каких-нибудь двух километрах от предающегося молитвам и покаяниям «Пристанища паломника». Полиция, местные зеваки и, конечно же, газетчики, – особенно газетчики – должны видеть и знать, что мы с вами огорчены, озабочены и крайне встревожены происходящим. А вместе с нами встревожены паломники, от пребывания которых зависит наш туристический бизнес; и даже ватиканские кардиналы высказывают озабоченность.

– Или же выскажут в ближайшее время. Вам не кажется фон Шварц, что пост руководителя паломнического центра для вас уже мелковат? Вы вполне могли бы возглавить корсиканскую мафию, которая под вашим руководством очень скоро дала бы фору сицилийской.

– Я подумаю над вашим суровым предположением, – сухо обронил владелец поместья. – А теперь, не отвлекаясь от руля и дороги, сообщите, кто и каким образом вдохновил резню в этом пиратском приюте Лунной бухты.

– Извините, но я решил, что вам не следует вникать в подробности этого нападения, причем ради вашего же душевного спокойствия.

– Не уподобляйте меня страусу. Душевное спокойствие я обретаю только тогда, когда знаю, что вокруг меня происходит на самом деле. И считаю это закономерным.

Денхоф подождал, пока «мерседес» преодолеет наиболее опасный – двадцать метров мелкого гравия, усеянного между скальной тесной и обрывом – участок дороги, зло выругался по поводу чиновников, которые обязаны заботиться о состоянии дорог в этом крае, и только тогда заговорил по существу:

– Тройку этих живодеров из «Корсиканского фронта освобождения» Антонио Сорби вычислил сразу же. К тому же с помощью своих информаторов определил, что они прячутся на вилле одного местного националиста, домашний бункер которого соединен подземным ходом с горной пещерой.

– Откуда тайным лазом местные контрабандисты попадали в катакомбы, – дополнил его рассказ фон Шварц, давая понять, что догадался, о чьей вилле идет речь.

– Так вот, капитан Сорби взял с собой четверых парней и прибыл на виллу. Под угрозой того, что завтра же вилла запылает точно так же, как яхта, а сепаратистов он будет истреблять прямо в катакомбах, как крыс, Антонио вызвал руководителя тройки Луку Зарана, по прозвищу Лукавый, на разговор тет-а-тет. И поставил условие: или в следующую ночь они истребят кладоискателей, после чего он со своими «варварами» забывает об их существовании, или же будут истреблены сами.

– Шантаж примитивный, в духе мафии, но, как оказалось, действенный, – промурлыкал себе под нос владелец поместья, засмотревшись на открывшийся в просвете между скалами отрезок приморской низины, с юга подступающей к Лунной бухте.

Он чувствовал, что теряет интерес к рассказу штурмбаннфюрера, как теряют его к неумело пересказываемому сюжету сентиментального фильма. Теперь им предстояло еще около километра проехать по горному серпантину, чтобы оказаться перед скальными воротами, охранявшими подступы к пристани. Пребывая за рулем, баварец обычно чувствовал, как на этом участке в нем просыпался горец, твердо уверовавший, что горные дороги только для того и существуют, чтобы испытывать на них свои нервы.

– Хотя Заран – человек пришлый, – продолжил тем временем свое монотонное повествование Денхоф, рассказчик из него в самом деле оказался никчемным, – однако ему успели объяснить, кто такой Сорби-Варвар. И когда тот потребовал, чтобы корсиканские боевики снова отправились в бухту и «доделали то, к чему поленились прибегнуть прошлой ночью», обер-сепаратист понял: бегство в Южную Корсику следует отстрочить. А поскольку и вилла, и выходы из катакомб уже взяты под наблюдение, то, наверное, проще довести дело до конца, чтобы затем доложить штабу сепаратистов о проведении крупной боевой операции.

Шульц демонстративно зевнул и, сквозь сонно прищуренные глазки взглянув на открывавшееся справа от них небольшое горное озерце, пробубнил:

– Вы меня разочаровали, Денхоф. Как и ваш Сорби-Варвар. Так все усложнить, втянуть в эту операцию массу исполнителей и еще больше очевидцев… Завтра же этих шакалов Зарана арестуют, и во время первого же допроса они сдадут Сорби вместе со всеми его варварами.

Штурмбаннфюрер мельком взглянул на барона и снисходительно улыбнулся.

– Вы не дослушали мой рассказ до конца, фон Шварц.

– Его конец предугадан, как завершение всем давно известной сказки.

– В таком случае есть смысл продолжить его на обратном пути.

– Стоит ли откладывать, Денхоф?

– Уверен, что после того, как прямо там, в бухте, вы осмотрите «поле боя» собственными глазами, мое повествование покажется вам более одухотворенным или, во всяком случае, не настолько скучным.

– Как всегда, темните, Денхоф… – угрожающе повел вскинутым подбородком барон.

Часть третья. Сокровища Роммеля

1

Июнь 1960 года. На борту яхты «Крестоносец».

В прибрежных водах Корсики

Овеянный утренней дымкой, отель «Пристанище паломника» возрождался на вершине безлюдного плато, словно заброшенный горный монастырь, декоративные башенки которого напоминали шпили давно не знавших ни молитв, ни покаяния храмов.

Несмотря на то, что тридцатиметровая яхта «Крестоносец» была оснащена мощным двигателем, шкипер[38] фон Шмидт, приказал матросам поднять белый парус с нашитым на него красным мальтийским крестом посредине, как повелел делать это всякий раз, когда приближался к любому побережью.

Согласно легенде, поведанной бедуином-продавцом, этот лоскут материи, с вышитым на ней крестом, некогда был частью плаща одного из предводителей испанских рыцарей-крестоносцев, захваченного в плен далеким предком алжирца. И сохранился он только потому, что в свое время отец бедуина наклеил его на кусок резинового плаща эсэсовского офицера из корпуса фельдмаршала Роммеля.

…Шмидт иронично взглянул на «священный символ крестоносцев», только вчера освеженный малиновой краской, и хотел вернуться к воспоминаниям о своей недавней, поистине судьбоносной встрече с шейхом Джамалом, но в это время дверь из кормовой, расположенной под капитанским мостиком, каюты распахнулась и в проеме ее появилась рослая, плотно сбитая фигура обер-диверсанта рейха.

– Какова обстановка в прибрежных водах, шкипер? – поинтересовался обер-диверсант рейха.

– Командир французского пограничного катера с любопытством рассматривал мальтийский крест на нашем парусе, наверняка принимая «Крестоносец» за английскую яхту с Мальты.

– Это потому, что французам сейчас не до вашей шхуны, Шмидт, – с яростным каким-то презрением прошелся Скорцени взглядом по приближающимся берегам Корсики.

– В самом деле, хотелось бы чем-то основательно отвлечь их, – неуверенно процедил шкипер.

– Теперь они со все большим опасением посматривают в сторону алжирских берегов, где именно в эти дни, по непонятным для властей, – интонационно выделил Отто слово «непонятным», – причинам, резко активизировали свою деятельность коммандос из подразделений ОАС. Но еще больше парижских демократов настораживает влияние оасовцев на солдат 1-го парашютного полка «Иностранного легиона»[39], который уже сейчас рассматривается нами в качестве ударного десантно-диверсионного кулака.

Шмидт отдал распоряжение штурвальному, из бывших моряков вспомогательного судна кригсмарине, и только после этого заметил:

– Если учесть, что в состав полка вошло несколько сотен бывших коммандос из германского парашютного корпуса генерала Штудента, вместе с которыми вы участвовали в операции по освобождению Муссолини и что костяк разведки полка состоит из «коршунов Фриденталя»… Кто способен усомниться в его боеспособности и в том, чьи приказы станут выполнять десантники-легионеры во время путча?

Несмотря на то, что солнце уже окончательно взошло, предвещая жаркий и по-корсикански ясный день, очертания скал на северо-восточном окончании побережья острова постепенно растворялись в мерцающей голубоватой дымке, а на смену им, слева по борту «Крестоносца», все отчетливее зарождались невысокие, самых причудливых форм, скалы мыса Корс. В то же время прямо по курсу уже отчетливо просматривалось серповидное окончание какой-то каменистой косы, в прибрежных водах которой, как обычно, испытывало себя на удачу множество мелких рыбачьих суденышек.

– А ведь лихие были времена, оберштурмбаннфюрер. Именно так: лихие, – мечтательно ухмыльнулся Скорцени, решительно, словно борец перед выходом на ковер, поводя могучими плечами.

– Это вы все еще о войне, оберштурмбаннфюрер? – недоверчиво покосился на него шкипер яхты.

– О войне, барон, естественно, о войне!..

И фон Шмидту лучше было бы не знать, что в эти благостные минуты воспоминаний в памяти свирепого на вид офицера СС почему-то возрождались не штурмовые схватки под русской Ельней, где его дивизия СС «Дас рейх» потеряла почти половину личного состава, и не погибельные морозы, преодолевая которые вместе с другими эсэсовцами, ему приходилось отражать яростные контратаки русских всего в нескольких километрах от северо-западной окраины Москвы…

Нет, его пленяли воспоминания о былых, как раз в годы войны происходивших, визитах на Корсику. Те вечера, которые он проводил в отстраненном от всего бренного мира отеле «Корсика», за своим персональным столиком в отельном ресторане… И те любовные игры, которым он предавался вместе с княгиней Марией-Викторией Сардони.

– Мы, германские офицеры, оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, должны быть признательны фюреру уже хотя бы за то, что он подарил нам эту войну. Что он подарил ее истинным германцам.

– Не знаю, лично я всегда считал, что война – это окопное дерь-рьмо! – проворчал фон Шмидт. – Впрочем, вопрос, конечно, философский…

– В связи с операцией по освобождению Муссолини, – не обращая внимания на эту «недостойную германца» реакцию, продолжил Скорцени, – я, тогда еще обычный гауптштурмфюрер, только-только начинавший свою карьеру в СД, был вызван в ставку фюрера в Восточной Пруссии. Не скрою, сам вид ставки неприятно поразил мене своим военно-полевым примитивизмом, но беседа с фюрером… Такое не забывается. – Он умолк и вновь несколько секунд покачивался, переваливаясь с носков на пятки и впиваясь взглядом в палубу перед собой. – Даже дату помню: это было 25 июля 1943 года.

– Сорок третий год… – проговорил барон, думая при этом о чем-то своем и ни к кому конкретно не обращаясь. – Потом его назовут переломным годом в истории Второй мировой. В моей жизни он тоже был переломным: один морской конвой фельдмаршала Роммеля чего стоит.

– …И, конечно же, помню слова фюрера, – продолжил обер-диверсант рейха, уже будучи не в состоянии вырваться из потока своих воспоминаний. – «У меня есть для вас важное задание, гауптштурмфюрер Скорцени. Вчера Муссолини, мой друг и наш верный боевой союзник, арестован по приказу короля. Дуче нужно немедленно освободить, пока карабинеры не выдали его союзникам. Эту операцию, имеющую важнейшее значение для всего дальнейшего хода войны, я поручаю вам…» Всего несколько фраз, фон Шмидт, всего несколько фраз, но… произнесенных фюрером. А значит, высеченных штыками наших солдат на скрижалях истории.

Дорогой костюм и строгий деловой галстук этого рослого, с обвисающими плечами германца слишком плохо гармонировали с глубоким шрамом, рассекавшим его левую щеку от мочки уха до уголка рта, чтобы затем, двумя багровыми жалами, расползтись до края широкого подбородка и в сторону шеи. Впрочем, и так всем было ясно, что все это гражданское одеяние – лишь маскарад, из-под которого явственно просматривается мундир офицера СС.

– В том, что наши «лягушатники» все меньше доверяют некогда беспредельно преданным солдатам своего хваленого «Иностранного легиона»[40], я могла убедиться лично, во время недавней поездки в Париж, – еще пребывая на верхних ступеньках трапа, вмешалась в их неспешный диалог спутница Скорцени, Лилия Фройнштаг.

– И ради этого наблюдения стоило омрачать себе долгожданную поездку в Париж?! – артистично развел руками обер-диверсант рейха, уже в который раз восхищаясь фигурой этой красивой женщины и ее военно-полевым одеянием.

– Причем странно: даже людям из французской разведки не верится, что именно они, их прославленные «иностранные легионеры», способны составить ударный костяк африканских штурмовых рот путчистов. И что алжирский путч станет началом возрождения рейха, только теперь уже на берегах черного континента. Но ведь станет же – к этой мысли вы хотите подвести нас, а, синьор Лерно?[41]

– Пока что к этой сакраментальной мысли пытаетесь подвести всех присутствующих здесь вы, оберштурмфюрер Фройнштаг.

2

Июнь 1960 года. Остров Корсика. Лунная бухта

После небольшого отрезка дороги, проложенной когда-то по руслу почти исчезнувшей речушки, гладь бухты открывалась в конце узкого скального пролома, словно лазурный свет в конце поросшего мхами, травой и мелким кустарником «тоннеля».

Этой горной, «ослиной», как именовали ее в старину горцы, тропой современные обитатели городка пользовались редко, предпочитая вполне сносное по состоянию своему шоссе, проложенное вдоль побережья. Зато «тропа» подползала к «Рыбачьему приюту» из-за большого каменного лабаза, склада рыбачьих снастей и шлюпочной мастерской, так что появление в бухте владельца паломнического поместья и Денхофа, которые оставили машину у скальных столбов, оказалось для полицейских полной неожиданностью.

– Как это предусмотрительно с вашей стороны, мсье фон Шварц, что вы сами прибыли на место трагедии, – тут же поспешил им на встречу капитан Фравенже. – В противном случае я вынужден был бы снова трястись к вам по этой Богом проклятой «ослиной тропе».

– На самом деле эту дорогу проложили римские легионеры, – объяснил Денхоф, – галеры которых стояли в Лунной бухте, рядом с лагерем Первого корсиканского легиона; а северный пост римлян базировался на берегу Бухты Безмолвия, между рыбачьи поселением, храмом и маяком.

– Не сбивайте меня своими историческими экскурсами с мысли, Денхоф, нашли время. Что вы молчите, мсье Шварц?

– «Барон фон Шварц», – вежливо уточнил владелец, – и желательно без «мсье».

Накрытые простынями тела убиенных лежали на песчаной лужайке, у россыпи гранитных валунов, однако от баварца не скрылось, что на некоторых из валунов отчетливо просматривались большие бурые пятна, с извилистыми струйками, которые могли быть оставлены только запекшейся кровью.

– Вот я и спрашиваю вас, барон фон Шварц, не наталкивает ли вас это зрелище на какие-то трезвые размышления?

– Самое трезвое из них заключается в том, что не мешало бы выпить чего-нибудь умопомрачительного, причем прямо здесь и сейчас.

– Согласен, выпить не мешало бы, однако разговор все равно должен вестись на светлую голову.

– Я прибыл сюда, чтобы знать, что здесь вторую ночь подряд происходит, – кивнул он в сторону чернеющего на мелководье остова сожженной яхты. – Причем на море и на побережье.

– А почему это событие заинтересовало вас настолько, что вы решили несколько километров гнать машину по «ослиной» тропе?

– Потому, – решительно приблизился фон Шварц к офицеру полиции, – что завтра эта же шайка нагрянет в Бухту Безмолвия, чтобы сжечь мой сейнер и превратить в пепелище мое поместье. Считаете, что этого недостаточно, чтобы я имел право знать, что здесь происходит, чего ждать и способна ли местная полиция, заместителем начальника которой вы являетесь, навести на этом клочке суши хоть какой-то, хотя бы призрачный порядок.

И, не дождавшись ни ответа начальника городской полиции, ни хотя бы какой-то «внятной» реакции, столь же решительно повернулся к нему спиной и зашагал в сторону несуразного строения «Рыбачьего приюта», по какой-то прихоти террористов, все еще не сожженного. Нападавшие словно бы оставляли этот из дикого камня сварганенный барак в качестве смертельной ловушки для следующей партии кладоискателей. Впрочем, пройти в средину барака полицейские ему не позволили. И не потому, что фон Шварц мог затоптать следы. Полицейский-кинолог, уже в который раз пытавшийся взять посыпанный «табачной трухой», излюбленным средством контрабандистов, след, устало, но без какой-либо раздраженности, с пастырскими нотками в голосе, предупредил его:

– А вот входить туда незачем. Зрелище не для прохожих. Сама мертвецкая атмосфера этого здания «непокаянно вопиет душами убиенных».

– По-моему, точно так же «непокаянно вопиет» весь этот дьяволом и пиратами благословенный остров, – угрюмо предположил давно соскучившийся по своим безмятежным Альпам баварец.

Тем временем судмедэксперт, выходец из семьи швейцарских французов, завершил осмотр последнего тела и, разрешив санитарам грузить тела в машины «скорой помощи», отошел к стоявшей чуть в сторонке группе медиков, следователей и представителей городских властей. Однако, заметив появление начальника охраны «Пристанища паломника», с которым давно был знаком, тут же заторопился к нему.

– Как фронтового офицера я попросил бы вас взглянуть на тело полицейского, вон оно, чуть в сторонке. У всех остальных перерезано горло; то есть их убивали в «Рыбачьем приюте» сонными, как опьяненных опиумом «жертвенных язычников, посланников к богам». Он же был убит снаружи, на берегу, у этих валунов, а главное, ударом кинжала в грудь. Так вот, мне кажется, что нападающий наносил свой удар сзади. Об этом могут свидетельствовать сила и «рисунок» раны.

– Если вы, господин Вердан, считаете, что это имеет какое-то значение, – пессимистически передернул плечами штурмбаннфюрер, – как именно наносили удар: спереди или сзади…

– Я достаточно долго проработал в своей распроклятой должности, чтобы иметь право изречь: «Расследование любого убийства зиждется на трех постулатах – безрассудстве убийцы, рассудительности судмедэксперта и профессионально доказанной вменяемости следователя».

3

Июнь 1960 года. На борту яхты «Крестоносец», в прибрежных водах Корсики

Когда команде «Крестоносца» казалось, что заход в Бухту Безмолвия неизбежен, из люка появилась курчавая голова радиста, который сообщил, что господина Скорцени срочно просят подойти в радиорубку.

Как обер-диверсант рейха и предполагал, на связи оказался Денхоф, рация которого, замаскированная под старый радиоприемник, была установлена на чердаке «Пристанища», прямо над мансардой, в которой он обитал. Причем сделано это было втайне от всех, даже от владельца поместья – фон Шварца, которого и оберштурмфюрер, и Отто считали «своим».

– Господин оберштурмбаннфюрер, докладываю: со стороны мыса Капо-Бьянко к Бухте Безмолвия вот-вот должен подойти большой военно-водолазный бот «Ломбардия», с командой, нанятой на Сардинии за деньги некоего арабского банкира из числа приверженцев идеям дуче Муссолини. Настроены они воинственно; на судне целый арсенал оружия, и цель у них – опередив вас и Боргезе, любой ценой заполучить клад. Именно так, любой ценой.

– То есть им известно о подготовке нашей экспедиции…

– Утечка информации могла произойти из штаба Лигурийской базы или даже из штаба флота, где все еще много муссолинистов.

– Которые должны быть признательны мне за то, что в свое время спасал их непотребного дуче.

– Когда на кону сокровища фельдмаршала, эти проходимцы готовы забыть даже такую услугу.

– В таком случае придется напомнить, – словно ударами по жести, прогрохотал Скорцени.

– Кстати, уточню, что через сутки команде «Ломбардии» должно подойти подкрепление в виде то ли яхты, то ли буксирного катера. Впрочем, не исключено, что соратники «ломбардийцев» прибудут сразу на двух судах. Причем есть сведения, что костяк этих бродяг набран из давних обитателей Маки[42], часть из которых в свое время оказывала сопротивление еще войскам вермахта, а после войны провозгласила себя борцами за независимость Корсики.

– Каков ваш план, Денхоф? Появились какие-то конкретные предложения?

– При встрече «ломбардийцы» запросто могут атаковать вас из крупнокалиберных пулеметов и фаустпатронов. Причем у военного бронированного бота значительно больше шансов уцелеть в подобной стычке, нежели у вашей прогулочной яхты.

– Предлагаете срочно сменить ее на крейсер?

– Спрячьтесь на сутки за ближайшими прибрежными скалами или за каким-нибудь островком. Лучше всего проведите это время в одной из бухточек острова Жираглиа[43], божественные места! Мы же попытаемся выяснить, сколько на боте «Ломбардия» людей, каково их вооружение, а также когда они намерены приступать к поискам.

– Хотите призвать на помощь катер французской береговой охраны?

– Бессмысленно, организатор экспедиции наверняка получил право на поиски в прибрежных водах Корсики.

– Точнее, купил это право, вместе с водолазным ботом и катером местной береговой охраны. Может быть, просто избавиться от него?

– Вопрос лишь в том, каким образом это сделать.

– Разве германские мины времен войны у корсиканских берегов уже не всплывают? – спросил Скорцени, решив, что вряд ли их разговор кто-нибудь прослушивает сейчас на избранной специалистами волне, у северного побережья Корсики.

– Здесь объявился один «бедный, вечно молящийся» монах-иезуит.

– Уже сообщили, – молвил Скорцени, не дожидаясь, пока Денхоф произнесет имя.

– Так вот, вчера к нему прибыло еще трое единоверцев, и тоже в монашеских одеяниях, но с прусской выправкой.

– Попытаетесь предоставить этим рыцарям плаща и кинжала право первого удара в спину?

– Причем они с благоговением воспримут такую возможность. Нужно знать амбиции местных иезуитов.

– Но каким образом вы намерены спровоцировать их на атаку?

– Придется рассекретить для нашего иезуита мою рацию, предоставив ее для связи с кем-то из высшего руководства ватиканской службы безопасности.

Обер-диверсант рейха на несколько мгновений впал в раздумья. И дело не только в том, что ему не хотелось рассекречивать рацию «Пристанища». Сам выход некоего чина ватиканской службы безопасности на Денхофа покажется Тото слишком подозрительным, ведь наверняка у того есть свои каналы связи с ватиканской разведкой.

– Нужный человек в Риме отыщется, – оправдал обер-диверсант свое молчание. – Однако по рации свяжется не с вами, Денхоф, а с одним из помощников-телохранителей корсиканского епископа, а уж тот отдаст приказ вашему «бедному, вечно молящемуся».

– Будем считать это идеальным вариантом. Связь через каждые три часа, если только не случиться чего-то непредвиденного.

Когда, не объясняя своего решения, обер-диверсант приказал шкиперу фон Шмидту сменить курс и вести яхту к берегам недалекого Жираглиа, барон был поражен. Неподдельное изумление в его глазах могло соперничать разве что с такой же подозрительностью.

– Я не смею требовать от вас имени вашего радиособеседника, оберштурмбаннфюрер.

– А посему советую не только не настаивать на его произношении, но и вообще продолжать свой вопрос.

– Однако я – шкипер яхты и, как мне казалось, полноправный участник экспедиции к сокровищам Роммеля.

– Это оговорено нашим соглашением, барон. Вы не только полноправный, но и самый ценимый участник нашей операции.

– Тогда могу я знать, почему вместо курса на Бухту Безмолвия мы должны идти курсом на Жираглиа?

– Что вас так взволновало, шкипер? Горные вершины островка – вон они, – указал он на виднеющийся под недалеким горизонтом хребет, который туловищем огромного ящера пролегал с юга на север, через весь островок. – Ночь, проведенная командой яхты у причала тихой гавани; ваше личное вечернее бдение с местной красавицей за бутылкой вина и, наконец, утреннее солнце, которое будит вас не через просоленный иллюминатор в крохотной каюте, а сквозь окно лучшего номера в лучшем отеле островка… Неужели все это вы хотите променять на монастырскую скуку «Пристанища паломника»?

– Вы уходите от прямого и ясного ответа, которого я требую и как партнер по экспедиции, и как равный вам по чину в войсках СС. Коль уж мы условились не забывать о своих эсэсовских чинах.

Скорцени прошел вслед за бароном до трапа, ведущего на ходовой мостик и, лишь когда тот взялся за поручни, вполголоса произнес:

– Только что меня предупредили, что в Бухте Безмолвия нас ждет опасность. И поскольку соперники наши находятся на борту военного бронированного судна и вооружены до зубов, нам посоветовали, не засвечиваясь у причалов «Пристанища», провести эту ночь в тихой бухточке Жираглиа, у одноименного, если не ошибаюсь, городка.

– Причина только в этом? – остановился барон на первой ступеньке трапа.

– Других не вижу.

– Почему же вы пытались засекретить это банальное на фоне нашего дела обстоятельство, эту причину изменения курса?

– Потому что намерен потребовать от вас, оберштурмбаннфюрер СС, впредь выполнять любой мой приказ без каких-либо объяснений и обоснований. Я сформировал эту экспедицию, снарядил ее, а потому имею полное моральное и юридическое право взять на себя командование ею.

4

Барон угрюмо взглянул на обер-диверсанта рейха и, словесно никак не отреагировав на вспышку его эмоций, поднялся на мостик, чтобы отдать приказания рулевому. Подождав, пока матрос развернет яхту, фон Шмидт еще несколько минут постоял рядом с ним, созерцая россыпь медленно приближающихся прибрежных, прямо из моря произрастающих скал, и только потом снова спустился на палубу.

– Кажется, мы оба погорячились, Скорцени.

– Удобная форма извинения, – без какого-либо налета обиды заметил тот. – Не скрою, ваше поведение, бывший начальник охраны «Африканского конвоя фельдмаршала…», меня озадачило.

– А по-моему, мы не довели наш разговор, нашу стычку, даже до элементарной ссоры.

– При чем здесь ссора? Я обратил внимание, как вы занервничали, когда я потребовал вести яхту к Жираглиа. С чего бы это?

Фон Шмидт как можно безразличнее передернул плечами и попытался изобразить на своем обветренном, цвета выжженного кирпича, лице полнейшее непонимание.

– Не пойму, о чем вы, господин Скорцени.

Обер-диверсант осмотрелся, нет ли кого-либо поблизости, под руку отвел барона в сторону от трапа, на одну из смотровых площадок и вполголоса, чтобы никто не расслышал, объяснил:

– …О том, что сокровища Роммеля, скорее всего, покоятся не возле побережья Корсики, как вы всех, вплоть до рейхсфюрера Гиммлера, уверяли в этом, а где-то у берегов острова Жираглиа. Возможно, у одной из прибрежных скал. Услышав, что я требую идти к этому островку, вы сразу же забеспокоились, решив, что самая большая из ваших тайн каким-то образом раскрыта. Признавайтесь, фон Шмидт, признавайтесь, пока у вас еще есть возможность сделать это не под пытками и не под дулом пистолета.

Барон многозначительно покряхтел, еще с минуту помолчал, вперив взгляд в какую-то точку на горизонте…

– Гиммлер был единственным, кто решительно не поверил ни моим словам, ни моей карте. Но правды потребовал от меня не сразу, а через сутки после нашей официальной, так сказать, встречи. Причем с теми же угрозами, что и вы.

– Не будем тревожить дух «магистра Черного Ордена СС», – как теперь принято именовать Гиммлера в демократической прессе.

– Вся так называемая «демократическая пресса» – не что иное, как дер-рьмо.

– Мы доведем ваше оригинальное умозаключение до воротил мировой прессы. Они будут приятно удивлены глубиной проникновения. Однако с этой минуты – ни слова лишнего. Где покоятся сокровища фельдмаршала Роммеля, барон? Только теперь уже не лгать.

– Вы правы, у одной из скал. Рядом с ней, как следовало из лоцманской карты, должна быть обширная, хотя и мелководная, банка[44], которую этот Перст Дьявола, собственно, увенчивает.

– Как я понимаю, Перст Дьявола – это название скалы? Ее официальное название?

– Ходят слухи, что когда-то эта вершина, которая только в штиль едва выступает из воды, в самом деле напоминала изогнутый палец, словно часть руки утопленника. Правда, со временем очертания ее изменились. Если верить рассказам, однажды в нее врезалось какое-то судно, которое хотя и дало течь, но с пропоротым бортом сумело дотащиться до островного мелководья, где было взято на буксир. Как утверждают, блуждающее течение, которое буйствует в том районе, сорвало его вместе с частью изуродованной ветрами скалы.

– Но водолазы, очевидно, сотни раз прошлись по ее основанию.

– Как потом выяснилось, из-за этого блуждающего течения и сильных водоворотов, которые время от времени образуются у стенок банки, Перст Дьявола пользуется очень дурной славой у рыбаков, ныряльщиков и любителей «подпарусных гуляний». К тому же «перст» расположен довольно далеко от острова.

– Никаких сведений о внезапно разбогатевших кладоискателях тоже не появлялось, – изыскал очередной спасительный аргумент уже сам Скорцени. – Хотя должны были бы, такую удачу не скроешь.

– В том-то и дело, что никому и в голову не приходило целеустремленно искать сокровища Роммеля у берегов Жираглиа. Исходя из нашей дезинформации, все «внебрачные дети фельдмаршала», как я их называю, устремлялись к северной оконечности Корсики.

– И впредь будут устремляться туда же.

– Сомневаюсь. Вряд ли нам удастся скрыть поисковую операцию у Перста Дьявола от глаз любопытствующих, особенно тех, кто неминуемо станет следить за нами.

– А мы попытаемся. Тут уж игра пойдет по-крупному, без утешительных бокалов шампанского. Мы будем проходить мимо этой дьявольской скалы?

– Нет, поскольку направляемся к южной оконечности острова с юго-западной стороны. А Перст Дьявола появляется из морской глади в трех милях восточнее Жираглиа. Даже если прикажете изменить курс, чтобы обойти остров, при таком волнении, как сейчас, мы вряд ли сумеет разглядеть его.

Все еще не сводя глаз из береговой линии острова, Скорцени азартно потер ладонью о ладонь, как игрок в рулетку, в очередной раз намеревавшийся ставить на «стопроцентно выигрышный» номер. Теперь, получив сведения о погибельной скале, обер-диверсант рейха, как никогда раньше, почувствовал, насколько близко он подступился к заветному кладу.

– Но если и в этот раз, барон фон Шмидт, вы попытаетесь вводить нас в заблуждение, ваш скелет останется на вершине Перста Дьявола вместо бакена.

– Уже не попытаюсь; поздно, да и нет смысла. Так что, меняем курс «Крестоносца»? – спросил барон как раз в ту минуту, когда ветер, прорывавшийся со стороны корсиканских гор, неожиданно стих.

– Не меняем, движемся в сторону портового городка. Остальные детали обсудим за картой. За мной, в каюту.

– Что произошло, почему мы уходим от Корсики? – попыталась встать на их пути Фройнштаг, однако Скорцени попросту отмахнулся от нее: – Не время сейчас, оберштурмфюрер, не время. Наслаждайтесь пейзажами Жираглиа.

– Да, собственно, сегодня никаких особых планов на Корсику я и не строила, – обиженно поджала губы Лилия.

* * *

Каюта Скорцени оказалась чуть побольше остальных на этой яхте, к тому же обшитой красным деревом и увешанной моделями старинных парусников. Шмидт уже знал, что она предназначалась для владельца яхты или особо почетных гостей, именно поэтому представала даже более просторной, нежели капитанская, а роскошь убранства определяли – удивительной красоты напольный персидский ковер, два кресла и богато инкрустированный столик.

– Характерная деталь, – вспомнил фон Шмидт, пока обер-диверсант раскладывал на столике карты Лигурийского моря и прибрежных вод Корсики. – Каждый из трех обшитых металлом контейнеров находился в «неводах» из рыбачьих сетей. Покрытые илом, они наверняка превратились в маскировочные сети и на вид напоминают заиленные валуны.

– В самом деле, существенная деталь, – согласился Скорцени.

На военно-морской карте прибрежных вод Корсики он, с помощью барона, быстро нашел банку, проходившую у флотских картографов под 121-м номером и увенчанную безымянной почему-то скалой. Какое-то время оба завороженно всматривались в нее, словно ожидали, что картографические воды вот-вот расступятся, открывая перед кладоискателями тайны своих глубин.

– Покрытый морскими водорослями, Перст Дьявола издали почти невиден, поэтому-то многие и наталкиваются на него, не замечая опасности. Но выйти на него несложно, – окончательно раскрывал свои тайны барон, – если сориентироваться в бинокль на створ между вершиной этой островной, – указал он на карте – горы и шпилем стоявшей у ее подножия сторожевой башни.

– Вот видите, какое количество всевозможных примет вы преступно утаивали от командования СС и СД, от руководства партии во главе с легендарно проницательным партайгеноссе Борманом и, что уже совершенно недопустимо, – лично от меня.

– Что решился утаить даже от вас – это, конечно, непростительно, – не скрывая иронии, признал фон Шмидт. – Но только потому и дожил до нынешнего дня, что никому и никогда до конца не раскрывал тайну африканского клада фельдмаршала.

– В таком случае вопрос: что пытаетесь утаить в этот раз?

– Уже ничего, а посему рассчитываю на вашу порядочность, оберштурмбаннфюрер. Исключительно на вашу порядочность.

– Вы растрогали меня своей покладистостью, барон.

– При вашей-то сентиментальности… Но давайте говорить серьезно. С того же створа, на который станем ориентироваться мы с вами, очень даже легко могут наблюдать за работой нашей экспедиции.

– Если мы не лишим их подобной блажи, – Скорцени достал из настенного бара над столиком бутылку корсиканского вина и, откупорив, отлил понемногу в тяжелые корабельные кружки, скопированные, очевидно, с «пиратских» кружек восемнадцатого века.

– Уж не собираетесь ли вы бросить на прочесывание Жираглиа подразделения Корсиканской бригады СС? Понимаю, что 1960 год на календаре и французская юрисдикция островов – помехой вам стать не могут.

– С удовольствием прошелся бы с этими подразделениями не только по Жираглиа, но и по самой Корсике. Но это всего лишь бредовые офицерские фантазии. На самом же деле появился особый план организации экспедиции. Идея его возникла значительно раньше, но только ваша привязка клада к Персту Дьявола окончательно позволила отшлифовать ее.

– Так поделитесь же своим планом, диверсант Скорцени.

– Не сейчас. Нужно все основательно обмозговать.

– Надеюсь, вы не станете утаивать от меня подробности в отместку за то, что кое-что умудрился утаивать я?

– Хотя, согласитесь, имею право и на такую месть. Точно так же, как имею право на свои собственные «маленькие тайны».

…Ну а первым тостом своим неофиты-кладоискатели помянули всех когда-либо погибших у подножия Перста Дьявола.

5

Июнь 1960 года. Остров Корсика. Лунная бухта

Для бывшего инструктора абверовской разведывательно-диверсионной школы даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить: действовал профессионал, причем по классической схеме снятия часового. В броске сзади, диверсант двумя – большим и указательным – пальцами левой руки наверняка зажал ноздри, а ладонью – рот часового, чтобы не прозвучало ни крика, ни всхлипа; тут же завалил его на себя ударом в ноги в подколенный изгиб и «отработанно» всадил штык-нож под сердце жертвы.

О том, что нападавший снимал полицейского сержанта-часового привычным для себя оружием, вермахтовским штык-ножом, свидетельствовали ширина раны и недостаточная острота лезвия, рвущего ее края. Однако, воспроизводя свои наблюдения полицейскому эксперту, Денхоф так и не решился произнести главного – что убивал германец, фронтовик, наверняка пропущенный через одну из армейских разведшкол, а посему обладающий сильным, выверенным ударом «полкового коновала».

Впрочем, судмедэксперт Вердан и сам понял, с каким оружием имеет дело, потому что тут же решился предположить:

– А ведь снимали часового вермахтовским штыком.

– По фронтовому опыту знаете?

– Поскольку служил хирургом в одном из госпиталей армии генерала де Голля. Орудовал этим штыком тоже, судя по всему, германец.

– Среди корсиканцев и прочих французов, полагаю, немало обладателей этого оружия. Хотя не исключено…

– А что вы скажете о резаной ране на горле полицейского сержанта, уже нанесенной после того, как он был убит?

Судмедэксперт оказался прав. Сразу бросалось в глаза, что горло перерезал другой террорист, орудовавший традиционным для корсиканских горцев кинжалом, с узким, по-восточному слегка изогнутым, острием и до остроты бритвы отточенным лезвием. И в том, что прибег он к ритуальной «мести неверным», уже видя перед собой бездыханное тело, проявилась его ожесточенная религиозным фанатизмом сущность убийцы, не удовлетворившегося гортанями зарезанных им в «Рыбачьем приюте».

– По кадыку полицейского, – завершил свою трактовку происшествия, – он полоснул уже, очевидно, завершив свой «сатанинский танец» в бараке; во всяком случае, после того как тело сержанта истекло кровью и мертвецки остыло.

– Вот видите, сколько информации можно почерпнуть из уст диверсанта-профессионала, – расплылся в благодарной улыбке судмедэксперт.

– Иначе они лишились бы права принадлежать профессионалу, – заметил Денхоф, уже по собственной инициативе осматривая тела еще нескольких убитых. – Кстати, горлорезов было двое. Один из них вел кинжал слева направо, опуская его к предплечью; второй, левша, – справа налево, подводя лезвие до мочки уха.

– Так, может быть, в одном из них вы сразу же узнаете почерк кого-то из своих коллег?

– Даже если бы узнал, то не спешил бы сдавать полиции, особенно окажись он германцем. Таким профессионалам еще хватает работы на воле, главное, умело распорядиться их навыками. В петлю палача им всегда успеется.

– А не опасаетесь, что следующий вызов по поводу налета этих наемных убийц приведет меня к «Пристанищу паломника»?

– В таком случае, – деликатно осадил его Денхоф, – считайте, что консультацию относительно следующего налета вы уже получили – бесплатно и с явным упреждением.

Вердан порывался как-то парировать штурмбаннфюреру, но в ту же минуту был окликнут начальником полиции. Ждать его возвращения Денхоф не стал; напомнив фон Шварцу, что самое время возвращаться в «Пристанище», направился к «мерседесу».

– Мне понравились, штурмбаннфюрер, и ваши диверсионные выводы о «горлорезах», и тем более – ваш последний ответ судмедэксперту, – признался барон, когда машина начала медленно, натужно подниматься на плоскую вершину прибрежной возвышенности. – Но вы обязаны дополнить их обещанным рассказом.

– Куда интереснее было бы выслушать самого Антония Сорби. Но капитан сейнера занят сегодня поисками людей, которые совершили все то, что вы только что видели.

– Это будет непросто, – прикрыл сонные глаза фон Шварц. Он допоздна засиделся над своей коллекцией всевозможных шевронов, погон и прочих армейских знаков различия, после бдения над которыми спалось ему очень плохо. Человек, ни одного дня не прослуживший ни в одной армии мира, он еще в юности начал собирать различные знаки германских, швейцарских, австро-венгерских и прочих вооруженных сил, и теперь коллекция его насчитывала более пяти тысяч всевозможных экспонатов. – Допускаю, что Лука Зоран уже бежал в южную часть острова, где у сепаратистов целая сеть явочных квартир и секретных баз.

– В том-то и дело, что к этой расправе Лукавый со своими людьми никакого отношения не имеют. Мало того, они тоже пытается выяснить, кто эти «горлорезы» – откуда прибыли, кому служат и какие у них виды на клад фельдмаршала в дальнейшем.

Свое объяснение Денхоф завершал уже под пристальным взглядом владельца поместья. Фон Шварц попросту не понимал, о чем тот говорит; ему вдруг показалось, что он попросту отвлекся и теперь не в состоянии уловить хода мысли штурмбаннфюрера.

– Но вы же сами уверяли меня, что под натиском Варвара сепаратисты отправились ночью в Лунную бухту.

– Так все и было, отправились. На рассвете сепаратисты из группы Лукавого, действительно, прибыли к «Рыбачьему приюту», но были потрясены увиденным. Тела кладоискателей, с перерезанными глотками и вспоротыми животами, оказались разбросанными чуть ли не по всей бухте. Причем следы крови свидетельствовали, что их, уже мертвых, выносили из приюта и раскладывали по окрестным валунам. Зрелище было настолько ужасным, что кое-кого из сепаратистов прямо там же стошнило.

– Зачем же нужно было прибегать к такой дикости? – тягостно произнес фон Шварц, набожно крестясь.

– Для устрашения всех прочих конкурентов, естественно. Знать бы только, кто за этим нападением стоит.

– Вы даже не представляете себе, Денхоф, насколько это важно, если учесть, что вчера я получил телеграмму из Сардинии, извещавшую о скором прибытии Скорцени.

– Значит, он все же прибывает. И наверняка тоже для того, чтобы организовать поиски клада фельдмаршала? – вопросительно взглянул штурмбаннфюрер на владельца поместья.

– Исхожу из того, что цель визита в телеграмме умалчивается, – ушел от прямого ответа фон Шварц.

6

Июнь 1960 года. Лигурийское море.

Борт яхты «Крестоносец» в окрестностях острова Жираглиа

Получив от барона фона Шмидта ценнейшую информацию о нахождении клада, Скорцени решил, что теперь нужно действовать быстро и решительно. «Операция “Сокровища Роммеля”, – сказал себе оберштурмбаннфюрер, – вступает в завершающую фазу, при которой нельзя медлить ни часа».

– С этой минуты, барон, вы неотлучно находитесь при мне, – жестко предупредил он шкипера. – Во время пребывания в порту на берег не сходить. По рации ни с кем не связываться. На палубе появляться в самом крайнем случае. Ни один посторонний человек на борт «Крестоносца» ступить не должен.

– У меня тоже создается впечатление, что страсти будут накаляться, – миролюбиво воспринял его наставления хранитель сокровищ фельдмаршала. – Именно потому, что в определенных кругах только и говорят что о предстоящей «объединенной экспедиции Скорцени и Боргезе».

– Радуйтесь, барон, тому, что мы прекрасно поняли друг друга, – процедил Отто вслед покидавшему его каюту шкиперу.

Насладившись еще одной порцией вина, он тоже поднялся на палубу и сразу же вызвал к себе Антуана Джернеля.

– Вы еще не забыли, что являетесь офицером французской полиции, майор?

– Такое забыть невозможно.

– В таком случае прощайтесь с шортами и колониальным шлемом и немедленно облачайтесь в мундир с пистолетом на ремне. Службу нести с самым грозным видом, представителей погранзаставы, таможни, полиции и прочих властей встречать на причале. Всем любопытствующим объяснять, что наша научно-исследовательская яхта находится в здешних водах по распоряжению итальянского и французского правительств и академий наук, а также командования военно-морского флота Франции и под патронатом лично папы римского.

– Это действительно так? – усомнился Джернель. – Имею в виду папу. – Я ведь никаких бумаг не видел, – с укором напомнил он.

– Зато вам хорошо известно, что впредь яхта будет базироваться в Бухте Безмолвия, у «Пристанища паломника», которые находятся под юрисдикцией Ватикана.

– Что общеизвестно, – потер пальцами худое, прыщавое, вечно зудящее лицо майор.

– И потом, если бы у нас были абсолютно все нужные бумаги, зачем бы понадобился на борту яхты старший офицер французской полиции, да к тому же высокооплачиваемый мною сотрудник министерства внутренних дел?

– Что общеизвестно, – заметно стушевался Джернель.

– Впрочем, если вы вдруг сошлетесь на покровительство апостола Петра, это вам тоже простится. А еще можете свободно потрясать бумагами, кулаками, пистолетом…

– Как только причалим, сразу же свяжусь по телефону с начальником местной полиции, потребую взять безопасность яхты под свой личный контроль, – избрал майор более миролюбивый и надежный способ обеспечения охраны. – И обязательно приставить местного полицейского.

– Вот видите, как быстро мы научились понимать друг друга с полуслова.

Не случайно пароль и позывной, которыми совсем недавно одарил его один из руководителей службы безопасности Ватикана, обер-диверсант рейха считал своими ценнейшими приобретениями последних лет. Уже несколько раз они выручали его в самых сложных ситуациях. Вот и на сей раз он связался по рации с дежурным радистом этой службы, а тот, в свою очередь, воспользовался технической новинкой, которая позволяла соединить Скорцени с телефонной линией полковника Карла Менца.

О намечаемой экспедиции старый абверовец, которого даже в верхних эшелонах военной разведки считали «человеком адмирала Канариса», знал со слов самого первого диверсанта рейха, поэтому дважды объяснять суть своей просьбы Скорцени не пришлось.

– Однако замечу, что «бедный вечно молящийся» работает теперь не столько на нас, сколько на одну весьма призрачную организацию.

– Настолько «призрачную», – парировал оберштурмбаннфюрер, – что наш «вечно молящийся» убежден: тайным патроном ее является не дух Марии Магдалины, а наместник святого Петра на земле. Поэтому смело выходите на известного вам человека из окружения корсиканского епископа. Причем время не терпит.

– Что я и сделаю, помня при этом библейскую заповедь относительно трудов, за которые нам воздастся, – прозрачно намекнул полковник. Отто знал, что Менц еще год назад собирался уходить в отставку, но удержала его от этого судьбоносного шага слишком скромная сумма на личном банковском счету.

– Можете не сомневаться, господин полковник, в самом деле воздастся. На этом этапе, главное, отсечь конкурентов, причем сделать это быстро и жестко. К тому же не следует забывать, что наследием фельдмаршала должны завладеть те, и только те, кому оно в действительности завещано, то есть мы, германцы.

Яхта еще только подходила к бухте, в глубине которой, у пристани, виднелось несколько небольших судов, когда радист доложил Скорцени:

– Из Рима получено условное сообщение: «Паломники уже на Корсике».

«Пока что все идет строго по плану, – вновь азартно потер ладонью о ладонь Скорцени. – Все дальнейшие действия – исходя из ситуации». А вслух, хлопнув радиста по плечу с такой силой, что тот поморщился от боли, произнес:

– Мы еще вернемся в этот мир, боец! Мы еще пройдем его от океана до океана! И никаких псалмопений по этому поводу, боец, никаких псалмопений!

Так ничего и не поняв из сказанного, радист, бывший ефрейтор пятого батальона гитлерюгенда, устало покачал непривычно рано поседевшей головой:

– Как будет приказано, господин оберштурмбаннфюрер.

Прошло еще около часа, прежде чем яхта неспешно пробилась сквозь стайку прогулочных парусных лодок и моторных баркасов и плавно пришвартовалась у одного из причалов.

«Это хорошо, – подумалось Отто, пока он осматривал некрутые зеленые склоны некоего подобия получаши, образовавшейся над гладью залива и вобравшей в себя все местные атрибуты средиземноморской цивилизации, – что во время атаки на спасательный бот кладоискателей, меня и команды «Крестоносца» в «Пристанище» не будет. Какие бы злодеяния в Бухте Безмолвия в ближайшие два-три дня ни совершались, сколько бы крови пролито ни было, ни малейшей тени подозрений на нашу экспедицию пасть не должно. Будем считать, что свою дань кровью и жизнями сокровища Роммеля уже получили».

В эти минуты разработанный им план организации поисковой экспедиции казался Скорцени почти идеальным. Во всяком случае, ничего подобного ни в одном приключенческом романе о кладоискателях ему не встречалось. Теперь слово за Боргезе. Если этот «аристократ морей» действительно сумеет завладеть мини-субмариной «Горгона» и доставить ее к здешним берегам в специальном бункер-шлюзе парохода «Умбрия», можно будет считать, что основная подготовительная часть операции прошла успешно.

7

Как только Скорцени и Фройнштаг опустились на заднее сиденье старенького потрепанного местным бездорожьем «опеля», водитель тут же решил проявить смекалку:

– Время обеденное, и я так понимаю, что везти вас следует в ресторан «Арена гладиатора»? – спросил он на вполне сносном германском, по произношению своему очень напоминающим язык швейцарских швабов.

– Неужто самый дорогой в вашем городке? – поинтересовался Скорцени.

– Ни дорогих, ни роскошных здесь не водится. Их нужно искать на Корсике, скажем, в Бастии, а еще лучше – в Аяччо… Что же касается «Арены гладиатора», то он самый высокогорный на острове. Из его веранды открывается вид на залив, хребет и красивейшую горную долину. Назовите мне еще один ресторан мира с такими видами, и я целый день буду катать вас по острову бесплатно.

– Считайте, что нам таковые не встречались, – сухо отрубила Фройнштаг. – К тому же с нас хватит дороги до вашей несравненной «Арены».

Не желая встревать в их стычку, Скорцени, по привычке, оглянулся: хвоста не наблюдалось. Да и откуда ему взяться на этом островке? Тем не менее обер-диверсант рейха еще несколько раз настороженно оглядывался.

Это и в самом деле была обычная горная дорога, с выбоинами, крутыми поворотами на некоем подобии серпантина, и, конечно же, со следами камнепада по обочинам. Какое-то число своих клиентов ресторан из-за нее, очевидно, терял. Однако тех, кто все же добирался до него, вознаграждал видами, открывавшимися из застекленной веранды, которые действительно впечатляли, причем каждый по-своему.

Скорцени так увлекся этим зрелищем, что не только не торопился с едой, но и не обратил внимания на вошедшего в зал мужчину лет сорока пяти, одетого в традиционное для иезуитов черное одеяние. Зато Фройнштаг заметила его сразу же, как только монах переступил порог. А пока он приближался, оберштурмфюрер успела одну руку положить на руку Отто, а другой сжать рукоятку лежавшего в приоткрытой сумочке вальтера.

– И я тоже рад приветствовать вас, госпожа Фройнштаг, – мельком оценил ситуацию иезуит, на несколько мгновений задержав взгляд на стоявшей на краю стола сумочке. – Ваш спутник понадобится мне всего лишь на два слова.

– Насколько мне помнится, нас друг другу не представляли, – настороженно следила за ним Лилия.

– Это упущение легко исправить. Климент, монах ордена Василиан. Нам, господин Скорцени, приказано передать радиограмму и сопровождать вас до возвращения на яхту.

– Вы сказали «нам»? – попытался уточнить оберштурмбаннфюрер, ну тут же боковым зрением зафиксировал еще одного такого же крепыша, оставшегося у входа в ресторан, в котором, кроме нескольких пожилых туристов, трапезничавших в отделенном стеклянным перегородкой зале, никого не было. И решил, что никакие объяснения уже не нужны.

«Отбываю на переговоры по поводу привлечения судов для организации туристического маршрута, – говорилось в радиограмме. – Уверен, что особых проблем возникать не будет. Жду вашего выхода на связь. Фрегат-капитан».

Прочтя этот текст, обер-диверсант рейха удивился вдвойне. Во-первых, наивности «великого шифровальщика» – князя Боргезе, который таким образом решил сообщить ему о переговорах относительно мини-субмарины «Горгона» и парохода «Умбрия». А во-вторых, тому, что кто-то уже сумел «засветить» его рейд к острову Жираглиа, и что радиограмма сумела настичь его даже в этом горном ресторане.

– Я хочу знать, фрау Фройнштаг, есть ли на этой планете такая местность, где бы я мог скрыться, затеряться, раствориться в обыденности бытия?

– До тех пор, пока рядом с вами нахожусь я, мой оберштурмбаннфюрер, – состроила хитроватую рожицу Лилия, – это невозможно. Моя популярность настолько велика, что рядом со мной время от времени «рассекречивают» и никому не известного, совершенно неприметного, почти двухметрового «человека со шрамами», фотографии которого растиражированы сотнями газет и журналов всей Европы. Спутницу неудачно подобрали, обер-диверсант рейха, вот в чем ваш просчет!

Восприняв ее подковырку, Скорцени лишь иронично прищурился в ответ и тут же поинтересовался у Климента:

– Кто был последним в цепи посредников между мной и автором этой радиограммы?

– Хорошо известный вам брат Тото из монашеского ордена василиан, пребывающий сейчас на Корсике.

– Все тот же «бедный, вечно молящийся монах» Тото… – после каждого слова кивал головой Скорцени.

– В свое время он уже связывался с представительством на Жираглиа корсиканского епископата, поэтому здесь все ясно. А вот кто и каким образом выходил на него из Рима или откуда-то еще, на этот вопрос я ответить не способен.

– Да я и не требую каких-либо разъяснений, – мягко улыбнулся обер-диверсант рейха.

– Но если уж на Корсике знают, что вы прибыли сюда, значит, вам стоит поостеречься. Далеко не все французы, и здесь, и на Корсике, в восторге от того, что бывшие офицеры СС, особенно запятнавшие себя службой в СД и гестапо, по-прежнему разгуливают городами Франции. Считайте эти мои слова цитатой.

– С вашего позволения, брат Климент, я не стану ни записывать эту цитату, ни тем более – заучивать. Но хотел бы узнать у вас как у знатока подобных цитат: кто просил брать меня под свою опеку? В радиограмме об этом нет даже намека.

Иезуит немного замялся, ему явно не хотелось говорить на эту тему.

– Мне запрещено сообщать вам об этом, оберштурмбаннфюрер, но…

– Не тушуйтесь, брат Климент, – подбодрила его Фройнштаг. – Большего греха, нежели скрывать правду от, цитирую, «самого страшного человека Европы», все равно не существует. И если уж сам Скорцени позволяет вам нарушить данное кому-то слово, – считайте, что святости этого слова уже не существует.

Скорцени трудно было понять, что именно повлияло на решение иезуита – то ли его суровый тон, то ли философские рассуждения Лилии, но тот признался:

– Просьба об этом содержится в другой радиограмме, пришедшей из Рима, точнее, из службы безопасности Ватикана.

– Причем охрана была поручена именно вам?

– Понимаю, что первому диверсанту рейха не пристало полагаться на опеку и опыт некоего монаха из ордена иезуитов. Но, может быть, вас успокоит тот факт, что, люксембуржец по национальности, я не так уж и давно служил командиром взвода разведки 1-го полка «Иностранного легиона», а затем был инструктором по диверсионной подготовке в разведывательно-диверсионной школе, базировавшейся в алжирском Оране.

– Такое «рекомендательное письмо» из вашего армейского прошлого заставляет несколько по-иному взглянуть на вас.

– Как и на брата Креза, у которого приблизительно такой же армейский послужной список, – кивнул иезуит в сторону своего коллеги, присевшего за столиком у самой двери.

– А два пистолета носите потому, что приучены стрелять «по-македонски», с двух рук, – решила проявить свою наблюдательность Фройнштаг, указывая взглядом на пистолеты, спрятанные под мышкой и сзади, за брючным ремнем, – или потому, что не доверяете этому типу оружия?

– Все просто: чем больше при мне оружия, – почти молниеносно извлек иезуит из брючного кармана нож с «выстреливающимся» лезвием, – тем я чувствую себя увереннее. Увы, банальный фронтовой синдром. Кстати, – без какой-либо паузы молвил Климент, – с вами, господин оберштурмбаннфюрер, хотел бы встретиться один человек.

– Из корсиканских сепаратистов? Насколько я знаю, после своей победы над французскими завоевателями вожди сепаратизма хотели бы видеть остров Жираглиа в составе «Великой Корсики», – уже явно блефовал обер-диверсант рейха.

– Что вы, местные сепаратисты считают этого человека по кличке Мачете своим врагом.

– Значит, он германец, из тех, кто служил в Корсиканской бригаде СС, и тех, на кого сейчас рассчитывают вдохновители подпольных подразделений ОАС.

– Да вы и в самом деле «самый страшный человек Европы», – сдержанно поразился его догадливости Климент.

8

Июнь 1960 года. Корсика. «Пристанище паломника»

С группой Глейвица «бедный, вечно молящийся монах» Тото встретился в часовне во время предобеденной молитвы. Монашествующие диверсанты стояли у небольшого почерневшего от времени и услышанных исповедей иконостаса и, поддерживая подбородки сомкнутыми на груди руками, умиротворенно дремали.

– В общих чертах мне уже известно, что произошло этой ночью в Лунной бухте, – остановился Тото рядом с унтерштурмфюрером и тоже полусонно сомкнул веки, – а в подробности мы вникать не будем.

– Какой в этом смысл? Тем более что даже Дорн и Перс подробностей, как всегда, не помнят.

– Аминь! – нестройным хором повторили все четверо вслед за Тото.

– Стоит ли требовать каких-либо воспоминаний от левши Янычара, который тоже почему-то решил поупражняться, только уже на гортани убиенного полицейского?

– Уверяет, что тот еще проявлял признаки жизни, и потом, к слугам закона у этого слуги Божьего особое пристрастие.

– Как и у всех из того мира, в который к нам пришел этот осман.

– По-моему, у него особенное, – то ли вздохнул, то ли недовольно прокряхтел Глейвиц.

На сей раз «аминь» у диверсантов прозвучало чуть слаженнее, словно у только что созданного квартета, который постепенно начинал «спеваться». Оценив их успехи, Тото тем не менее заметил:

– Плохо только, что Денхоф сразу же сумел определить его «почерк», а следовательно, сообразить, что резней занимались сразу два приверженца восточных методов «внушения».

– Он должен стать следующим?

– Зачем торопиться? Пусть пока что посоревнуется в дедуктивных стараниях с Шерлоком Холмсом. Подозрений своих он никоим образом не афиширует. К тому же его люди уже успели навести полицию на след группы корсиканских сепаратистов, которые в самом деле сожгли яхту морских кладоискателей и которых теперь нетрудно заподозрить в истреблении самих этих романтиков.

– Это укрепляет нашу диспозицию, – признал Глейвиц, воспользовавшись своим любимым словечком.

– Будем надеяться. Пока их обнаружат где-нибудь в окрестностях Аяччо, пока следственная колымага будет наращивать обороты, здесь, в поместье фон Шварца, произойдет много чего такого интересного…

– Именно поэтому возникает вопрос: каковы наши дальнейшие действия?

Сверившись со временем, Глейвиц предложил покинуть часовню и продолжить разговор на смотровой площадке у Портовой лестницы, той самой, что обустроена была по образцу капитанского мостика старинных парусников.

– Через час-полтора в бухту войдет большой водолазный бот «Ломбардия», – произнес он, как только диверсанты полукругом сгрудились возле закрепленного посреди площадки старинного штурвала, стоя за которым в самом деле нетрудно было представить себя на капитанском мостике каравеллы. – Капитан портового пункта прикажет его команде пришвартоваться у причала, что слева от нас и примыкает к гористой косе. Той самой, что отделяет Бухту Безмолвия от Монастырской, в которой, как вы, Глейвиц, помните, стоит наш катер.

Словно бы поняв, что монахи всуе упоминают его имя, Хромой Джо, – как называли местные этого старого моряка-корсиканца, когда-то давно искалечившего ногу во время штормового рейса на сейнере, – сильно припадая, вышел из своей сторожки-каюты и, козырьком приложив ладонь к челу, взглянул наверх. На какое-то мгновение Тото вскинул руку в приветствии, давая понять, что прежняя их договоренность остается в силе, и тот вновь вернулся в свою хижину, которая с ранней весны до поздней осени служила ему и капитанской каютой, и обычным жильем.

– Если я правильно понимаю диспозицию, – молвил Глейвиц, – водолазный бот привезет сюда очередную группу кладоискателей?

– Из каких-то источников стало известно, что этим летом свою поисковую экспедицию организовывают обер-диверсант рейха Отто Скорцени и обер-диверсант Италии фрегат-капитан Боргезе. Притом что никто толком не знает, когда именно начнется прочесывание дна и на каком участке прибрежных вод.

– В данных вопросах ясности не существует, это правда, – поддержал его Дорн. Одни толкуют, что контейнеры с драгоценностями затопили к северо-западу от мыса Капо-Бьянко, другие считают, что искать следует у островка, расположенного севернее мыса Корс, а то и возле западного побережья итальянского острова Капрая.

– Уж не намерены ли вы сформировать собственную команду кладоискателей, а, монах Дорн?

– Не скрою, мысль такая возникала. Да только не с моими финансовыми и прочими возможностями. И вообще, я считаю, что окончательно кладом завладеет не тот, кто поднимет его со дна, а тот, кто сумеет перепрятать его в собственные сундуки.

– Или в банковские сейфы, – угрюмо дополнил его Перс.

Тото самодовольно хмыкнул, и на холеном аристократическом лице британца вырисовалась загадочная улыбка.

– Теперь вы понимаете, джентльмены, почему мы с вами втягиваться в эту корсиканскую рулетку не станем?

– Прекрасное название нашей операции – «Корсиканская рулетка», – как бы про себя отметил Глейвиц.

– Так вот, джентльмены, – продолжил свой монолог Тото, – судя по всему, именно слухи о соединении усилий этих двух разведывательно-диверсионных китов – Скорцени и Боргезе – как раз и пробудили от летаргического сна всех тех, кто когда-то мечтал добраться до африканских сокровищ фельдмаршала. Они тут же занервничали, засуетились, принялись наспех сколачивать свои собственные экспедиции. Хотя каждому здравомыслящему понятно, что к таким экспедициям наспех не готовятся. И вообще, тут дело случая.

– Потому и говорю: «корсиканская рулетка» – вот что такое эти поиски на самом деле, – оживился унтерштурмфюрер.

– Вы что-то там проворчали по поводу операции, Дорн. Имелись в виду события прошлой ночи?

– Скорее будущей.

– Правильно мыслите. Строители, которые возводили каменные стены, на коих покоится деревянный настил пристани, замуровали и вход в пещеру, уходящую в глубь этого небольшого хребта. Как потом обнаружили монахи, она всего лишь метров десять не дотягивалась до грота, в котором прячется наш катер. Пригласив бывшего сержанта-взрывника, они с помощью небольших зарядов довольно быстро соединили эти две подземные полости.

– Теперь понятно, куда ведет ход, проложенный с сухой части Монастырской пещеры, – нарушил «обет молчания» Янычар. – Я даже несколько метров прошел по нему.

– Этой ночью вы пройдете по нему все. Ранцы с легкими водолазными костюмами, фонариками и магнитными минами найдете на катере. Оказавшись у стены, разберете ее и войдете в пустоту под настилом. Там двое из вас наденут водолазное снаряжение и по пролому во внутренней стене, появившемуся чуть левее капитанской хижины, войдут в воду. Действовать нужно будет предельно осторожно, поскольку на борту и на причале наверняка появятся часовые.

– Однако пускать это корыто на дно, очевидно, следует не у причала, а в открытом море? – решил уточнить Перс, который прошел самую основательную саперную подготовку и считался в группе главным минером.

– Только поэтому все три мины, которые вам придется установить в носовой части, в центре и под кормой, – с радиодетонаторами. Кстати, прекрасно зарекомендовали себя в деле.

– Во время атаки в Севастополе на линкор «Джулио Чезаре»? – не упустил возможности полюбопытствовать Глейвиц. Но, как всегда в подобных случаях, Тото реагировал резко и жестко:

– Этого вопроса не было, Глейвиц. Он попросту не прозвучал.

– Инцидент исчерпан, господин полковник, – впервые обратился к нему унтерштурмфюрер с наименованием чина, заставив при этом Тото удивиться. Британец настолько давно не слышал, чтобы кто-то обращался к нему по армейскому чину, что и сам уже стал забывать о нем.

– После минирования вы, джентльмены, сразу же возвращаетесь на катер, переодеваетесь в монашеские одеяния и поднимаетесь в свои кельи, чтобы остаток дня провести в искренних молитвах.

– И в покаянии, – не забыл подсказать ему Дорн.

– Или в раскаянии. Надо бы поинтересоваться у кого-то из святош, как будет точнее. Только вы, Глейвиц должны будете занять удобную позицию, желательно где-нибудь за пределами поместья. О предполагаемом времени выхода из бухты Хромой Джо уведомит нас по телефону. Взрывы должны прозвучать с интервалом в две минуты, причем на таком расстоянии от берега, чтобы обитатели «Пристанища паломника» могли наблюдать его.

– Еще один акт устрашения?

– Хотелось бы, чтобы Скорцени, если только он в самом деле прибудет сюда на яхте «Крестоносец», имел возможность лично полюбоваться вашей работой, джентльмены.

– Будьте уверены, она впечатлит даже совершенно невпечатлительного обер-диверсанта рейха.

Полковник уже приказал группе отправляться в «покаянные кельи», чтобы отдохнуть перед ночной операцией, когда, немного задержавшись, Глейвиц вновь предался своему непростительному пороку – любопытству:

– А что за люди будут на этом водолазном боте? Кого они представляют?

На удивление, в этот раз Тото отреагировал спокойно, с какой-то неизгладимой усталостью в голосе:

– Насколько мне известно, это будут итальянцы, из муссолинистов, которых финансирует некий арабский банкир.

– Интересно, много ли их еще появится, этих ревнителей «корсиканской рулетки»?

– По данным ватиканской службы безопасности, готовится еще как минимум три большие экспедиции – одного из донов сардинской мафии, вслед за которой нагрянет, наверное, и сицилийская; некоего Ливийского освободительного движения, которое, скорее всего, сколотит группу из европейцев. А также итальянских красных, так называемых «гарибальдийцев», за которыми, конечно же, просматривается разведывательно-диверсионная служба русских.

– Не их ли представители – уже немолодая, но все еще пылкая пара, – маются сейчас в номерах «Пристанища»?

– Если вы имеете в виду этого красавца-гренадера с паспортом реюньонца и его милую спутницу, то не ошибаетесь. В этом и сомнений никаких быть не может.

9

Июнь 1960 года. На борту яхты «Крестоносец».

В прибрежных водах Корсики

В своем, песочного цвета, брючном костюме военного покроя и в лихо, почти на самый затылок водруженном, желтом берете, оберштурмфюрер Фройнштаг напоминала бойца то ли некоей испанской интернациональной бригады, то ли отряда итальянских партизан-гарибальдийцев.

– Во время общения с островным оасовцем вы, Фройнштаг, снова высказали ту же мысль, которой пару дней назад озадачили меня.

– …Что «оасовский» путч в Алжире, в котором принимает участие множество бывших служащих германских СС, может стать началом возрождения Третьего рейха. Или зарождением четвертого по счету… Для островного оасовца Мачете мои слова стали «елеем на душу».

– Тем более что ваши прошлые заявления выглядели более оптимистично, без этого сомнительно сомневающегося «может».

– Этот путч, которого вскоре, по примеру советских партайгеноссе, германские историки нарекут «Великой Африканской революцией», конечно же, станет началом такого возрождения, оберштурмбаннфюрер, если вас это утешит.

– Просто мне кажется, что пройдет немного времени, и с этой же, только что выраженной вами, мыслью проснется весь мир, – осенил свой лик исполосованной шрамами ухмылкой главный пассажир яхты Отто Скорцени.

– Проснется и… вздрогнет, – подыграла ему Лилия. – Причем без каких-либо «кажется».

Из бухты Жираглиа они вышли еще на рассвете, и теперь почти при полном штиле приближаясь к северной оконечности Корсики, наслаждались всеми возможными красками зарождающегося дня. Даже старый, с облезлыми, поржавевшими бортами пассажирский пароход, который, очевидно, держал курс на Специю или Геную, в лучах утреннего солнца мог показаться обитателям яхты белоснежным лайнером.

– А ведь благое это дело, – вернулся обер-диверсант рейха к словам Фройнштаг, – время от времени заставлять мир вздрагивать. Ибо, вздрогнув от ужаса, он самым естественным образом умиротворяется и неминуемо начинает стремиться к обновлению.

– Вы все больше напоминаете мне фюрера, – сдержанно улыбнулась Лилия.

– В ваших устах, Фройнштаг, подобное сравнение комплиментом никогда не звучало.

– О, нет-нет, – признала его правоту оберштурмфюрер, – напоминаете не обликом, а характером своих философствований. Вы же знаете, что как мужчина никаких иных чувств, кроме чувств разочарования и замешательства, Гитлер у меня не вызывал.

– Увы, этого я знать не мог, – с загадочной вежливостью улыбнулся Скорцени.

– Не юлите, оберштурмбаннфюрер, все вы прекрасно знали.

– Не уверен.

– Знали уже хотя бы потому, что время от времени я сама же и напоминала вам об этом.

– «Порой, конечно, догадывался, вот только полагаться на свои догадки не решался», – такая деликатная формулировка вас устроит?

– Вполне. Чтобы не казаться вам ханжой, замечу: фюрер представал достаточно сильной личностью для того, чтобы идти к своим целям, не прибегая ни к советам, ни к поддержке столь же сильных женщин. Другое дело – поддержка, любовь, благоговение толпы…

– Но, в свою очередь, замечу: чтобы ощущать свое величие, Гитлеру в самом деле время от времени нужна была толпа. Однако величие его в том и заключалось, что на площадях рейха он появлялся только тогда, когда точно знал: сейчас толпе нужен именно он, Гитлер!

– Не вздумайте бросать эти слова в толпу, мой оберштурмбаннфюрер. Особенно здесь, на земле Франции, где и так утверждают, что такие, как мы, ничего не поняли за годы войны и ничему не научились.

* * *

Те пятнадцать лет, которые прошли после завершения войны, ничуть не состарили Фройнштаг – ни внешне, ни внутренне, разве что окончательно сформировали ее, скандинавского облика, германские черты лица, да очертания нешироких, но как-то по-особому развернутых бедер, увенчанных оттопыривающимися ягодицами.

– Насколько мне помнится, вы никогда и не пытались скрывать своего субъективно женского восприятия фюрера.

– Что всегда делало мне как женщине честь.

– Кстати, два уточнения, – не стал ни оспаривать, ни развивать эту мысль ее собеседник. – Во-первых, мы сделаем все возможное, чтобы в скором будущем Черный континент, Фройнштаг, стал нашим, «коричневым». По крайней мере, вся более или менее приспособленная к цивилизованной жизни северная, приморская часть Африки.

– Прекрасная мысль, оберштурмбаннфюрер, – манерно покачала запрокинутой головкой Лилия, которую офицеры службы безопасности вполне оправданно именовали «фурией СС».

– Вот только, далеко не новая, ибо в свое время высказана была еще командующим «Африканским корпусом» фельдмаршалом Роммелем.

– …А во-вторых, – невозмутимо продолжил Скорцени, – когда мы находимся в своем кругу, не утруждайте себя воспоминаниями о моей «настоящей» фамилии – Лерно. Уверенно пользуйтесь «агентурной кличкой» отдела разведки и диверсий СД – «Отто Скорцени».

– Учту, мсье с агентурной кличкой «оберштурмбаннфюрер Скорцени», конечно же, учту. Только вы забыли еще о двух пунктах программы своего восхождения, – запрокинув голову, Лилия всматривалась в пейзаж, составленный из морских скал и склонов прибрежных возвышенностей.

Солнце уже поднялось довольно высоко, однако лучи его с трудом пробивались сквозь дымку горного марева и все еще оставались прохладными. Разве что оголенные склоны прибрежных скал постепенно вспыхивали мириадами разноцветных «светил», вкрапленных природой в их гранитные тела. И неспешное движение яхты превращало их в естественные гигантские калейдоскопы.

– Ни о каких других пунктах я не знаю. И вообще, я не собираюсь садиться за новый вариант нацистского «Майн кампф».

– Ну и напрасно. Кому, как не вам, с вашей известностью, храбростью и популярностью среди бывших служащих СС, следует позаботиться о восхождение на трон рейха? Понятное дело, уже Четвертого.

– Что вы все заладили: «трон рейха», «трон рейха»?! Я всего лишь солдат, ну, еще диверсант, но уж никак не престолонаследник.

– Можно подумать, что Адольф Шикльгрубер родился с короной на голове, да к тому же – прямо в кресле премьера. И заметьте, Лерно-Скорцени, что восхождение свое будущий фюрер начинал, располагаясь в то время на десять ступеней социальной лестницы ниже, чем вы сейчас.

– Если вы, Фройнштаг, намерены объявить себя фюрершей рейха, то ставить следует на кого-либо другого. Если только вообще есть смысл мечтать о новом рейхе и новом фюрере в наши дни и в том положении, в котором находится расчлененная Германия.

– Но ведь принимаете же вы участие в подготовке «оасовского» путча во Франции, нацеливая на него тысячи бывших служащих СС. Надеюсь, не ради благополучия Франции вы намерены жертвовать лучшими солдатами рейха? Значит, вопрос только в том, чтобы уже сейчас определиться с главной целью, создать свою, новую партию, объединить в ее рядах единомышленников и юридически закрепить свое лидерство.

– И вообще, даже во французском Алжире рассчитывать на французов особенно не стоит, – отреагировал исключительно на название страны шкипер фон Шмидт. – После наполеоновской Старой гвардии у французов не было настоящих солдат, – процедил он сквозь почти полностью сжатые, потрескавшиеся губы. – Вояки де Голля – это не солдаты, это всего лишь окопное дерь-рьмо! Как и макаронники дуче, или трусы из испанской «Голубой дивизии».

– Почему же, а солдаты «Иностранного легиона»? Я слышала о них неплохие отзывы даже от офицеров корпуса Роммеля.

– Они хорошо проявляли себя при подавлении восстаний в колониях да при ловле беглых рабов, – твердо стоял на своем фон Шмидт. – Притом что в полках «Иностранного легиона» воевали не французы, а исключительно иностранцы, как правило, уже имеющие опыт войны.

– Достаточно вспомнить, сколько германских ветеранов, в том числе и эсэсовцев, служит в легионе в наши дни, – продолжил его мысль Скорцени.

– Голову на отсечение, что даже эти хваленые французские легионеры не достойны той войны, через которую прошли мы с вами, оберштурмбаннфюрер.

– Во всяком случае, мы в это должны верить, – проговорил Скорцени, настороженным взглядом прощупывая прибрежные скалы, которые, казалось, буквально вырастают из воды.

– Извольте знать мое мнение, господа – не достойны, – завершил барон свой спич с таким пафосом, словно выступал перед огромной аудиторией единомышленников.

Скорцени помолчал, а затем, не обращая внимания на присутствие шкипера, напомнил Фройнштаг:

– Вы так и не назвали те два пункта моего восхождения, о которых я как будто бы забыл.

– После той полемики, которая только что между нами разгорелась, я готова предложить сразу три пункта. Во-первых, вам следует найти клад фельдмаршала и швырнуть его к моим ногам. Во-вторых, вы на корню должны скупить или завоевать этот блудный, между Францией, Италией и собственной независимостью мечущийся остров, – жестом полководца указала она на приближавшийся берег Корсики. – И, в-третьих, давно пора подумать о собственном родовом замке, который прекрасно смотрелся бы где-нибудь в Баварии, а то и прямо здесь, на месте «Пристанища паломника», поскольку это и так уже в некоем роде частная территория баварца.

– Притом что баварский сепаратист фон Шварц будет назначен камердинером замка, – мечтательно рассмеялся Скорцени.

– Ваш родовой замок точно так же хорошо смотрелся бы и где-нибудь на побережье Алжира, – неожиданно увлекся фантазиями Лилии фон Шмидт. – Если эта страна окажется в руках отрядов СС, то почему мы должны отдавать ее французам, пусть даже под властью ОАС? Как минимум часть этой территории может стать германской. Ведь назвали же мы в свое время большую территорию Антарктиды Новой Швабией. Так почему в Алжире не может появиться территория, которая станет именоваться Новой Баварией или Новой Австрией?

– Бог ты мой, даже предположить не могла, какого мудрого и дальновидного единомышленника сумею найти в вашем лице, барон фон Шмидт! – почти вполне серьезно возликовала Фройнштаг. – Не теряйте времени, Скорцени, формируйте команду правителя нового рейха. Рядом с вами на палубе «Крестоносца» уже стоят два стойких бойца.

– Впрочем, стоит ли сейчас об этом?.. – вдруг стушевался барон, всегда убеждавший себя и всех вокруг, что он – солдат рейха, а не его политик.

– Вы правы, фон Шмидт, – прогромыхал обер-диверсант своим походным басом прямо над ухом у шкипера. – Ведь мы приближаемся к берегам благословенного острова Корсики, чтобы со временем поселиться в отеле «Пристанище паломника» и наслаждаться жизнью в ресторане «Солнечная Корсика» моего старого друга, неисправимого баварского сепаратиста господина Шварца.

10

Июнь 1960 года. Италия. Лигурийское побережье.

База штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио»

Путь к базе боевых пловцов пролегал по пологому склону берега, которым адмирал Солано и корвет-капитан Сантароне спустились к устью небольшой, впадающей в бухту речушки, чтобы затем подняться на соединяющий ее берега каменный арочный мостик. И хотя коменданту базы довелось побывать на нем несчетное множество раз, все равно вид, который открывался отсюда, по-прежнему продолжал изумлять его.

В самом деле – две окаймленные корабельными соснами и заползающие далеко в залив гористые косы; скалы, восстающие по оконечностям этих кос в виде то ли геркулесовых столбов, то ли изуродованных маяков; парусные яхты и лодки, возникавшие в створе каньона, словно бы на кадрах кинохроники… И, конечно же, россыпи замшелых валунов по берегам, которые издали казались бетонными, но уже основательно искореженными осколками снарядов, колпаками дотов…

Не зря же в начале войны Боргезе предлагал командованию базы привлечь специалистов из саперной роты, чтобы те с помощью взрывчатки превратили пространство между валунами в своеобразные блокпосты, которые очень помогли бы защитникам базы во время высадки вражеского десанта.

– Помнится, сеньор контр-адмирал, вы говорили о намерениях некоего военного промышленника Эрдинга, этнического германца из Швейцарии, прибавить к скупленной им половине предприятий нашей Ломбардии еще и территорию базы. Причем не только «Сан-Джорджио», но и самой Лигурийской военно-морской…

– Скажите прямо: – снисходительно молвил адмирал, – вам стало известно, что недавно у меня побывал Курт Эрдинг, сын и единственный наследник старого, безнадежно разболевшегося промышленника.

О визите этого «младопромышленника» комендант базы штурмовых плавсредств слышал впервые. Другое дело, что, как и накануне операции «Гнев Цезаря», оживились слухи по поводу гибели не только обители боевых пловцов, но и самой Лигурийской базы, местность которых должна была пойти под туристический центр, с аттракционом в виде «диверсионного заплыва на управляемых торпедах времен войны». Так вот, особую ярость вызывал у ветеранов Десятой флотилии МАС именно этот гипотетический аттракцион с «диверсионной атакой коммандос-смертника» на списанный боевой корабль.

Узнав тогда о желании Эрдинга каким-то образом выкупить-выманить землю базы у военно-морского ведомства, Сантароне так и заявил: «Да посадить бы эту сволочь, этого продажного “аттракциониста”, в настоящую боевую торпеду, и с полным зарядом взрывчатки!..»

Однако, мысленно переварив эти воспоминания, комендант не стал ни объяснять мотивы своей догадки, ни оправдываться.

– Нам с вами хорошо известно, – жестко парировал он, – что, пока жив князь Боргезе, ни один аттракционный самоубийца на священную землю боевых пловцов посягать не решится.

– Вот и моя мысль пошла тем же курсом и по тому же фарватеру, – неохотно поддержал его «береговой адмирал», которому надоело отводить от себя подозрения в сговоре то с одним, то с другим промышленником.

Поняв, что прелюдия знакомства с новым отрядом коммандос князя Боргезе исчерпана, они, теперь уже взглядами союзников, умиленно осмотрели просторную долину, в которой по одну сторону речушки располагались ангары для хранения и ремонта управляемых торпед, по другую – казарма и учебные классы школы пилотов.

Причем особое внимание их привлекала бухта Сан-Джорджио, которая и дала название базе боевых пловцов. Узкая, извилистая, скрытая от любопытствующих глаз и отгороженная от залива изгибом скалистой косы, она словно бы самой природой создана была для расположения на своих берегах чего-то сверхсекретного. И лишь по чистой случайности этими не столь уж, по нынешним временам, и секретными объектами стали школа диверсантов-смертников и база не менее секретных управляемых торпед.

Другое дело, что густо усеянная металлическими буями якорная цепь, которой бухта была отгорожена от остальной части залива, делала ее почти неприступной со стороны моря. Что само по себе придавало базе налет некоей флотской избранности.

– Похоже, что «морские дьяволы», как обычно, ждут нас в кают-компании курсантской казармы, – напомнил Умберто о событии, ради которого он пригласил адмирала на «Сан-Джорджио».

– И каковой же численности окажется ваша команда на сей раз, корвет-капитан?

– Конечный ее состав станет определять сам Черный Князь.

– Это уж как водится. Список боевых пловцов вы с фрегат-капитаном приложите к рапорту на мое имя, и если у меня не возникнет замечаний к его персоналиям…

– Вы же знаете, насколько мы щепетильны в выборе этих самых «диверсионных персоналий».

– Только потому, что и сам круг претендентов не столь уж широк, – въедливо заметил командующий Лигурийской базой. – Помнится, в прошлый раз вы рекрутировали в свои ряды сразу десять бывших пилотов управляемых ракет, которые с решимостью истинных камикадзе готовы были приступить к осуществлению операции «Гнев Цезаря».

«Именно той операции, – мысленно напомнил ему Сантароне, – которую вы, контр-адмирал, назвали “самой бессмысленной авантюрой, на какую только способна была сумбурная фантазия нашего Черного Князя”. Однако вслух вежливо доложил:

– В этот раз мне удалось собрать девятерых, причем все они были участниками севастопольского рейда. Младший лейтенант Луиджи Кирассо, кстати, прекрасный механик, как выяснилось, болен, и уже вряд ли способен будет прорваться к водолазному снаряжению через минные заграждения медицины.

– Речь об одном из тех двоих механиков, которых вы называли «техническими гениями», – размеренно, в такт каждому слову, кивал контр-адмирал. – Ну, заменить его будет не так уж и сложно. К тому же второй «технический гений», как я понимаю, по-прежнему в строю.

– Так точно, вольнонаемный, лейтенант запаса Витторио Абруццо. Этот все еще держится.

– Для меня главное – знать, что для новой операции князю Боргезе понадобилось столько же диверсантов, как и для севастопольского рейда. Отсюда – и предположения…

– Прошу прощения, синьор контр-адмирал, но, по-моему, в вашем сознании оживает дух шефа абвера адмирала Канариса. Слишком уж «деликатно» вы пытаетесь выведать у меня тайну новой, предстоящей операции, раскрыть которую имеет право только Черный Князь Боргезе. Если, конечно, ему позволено будет… раскрыть ее.

– В свое время, – приосанился «береговой адмирал», ничуть не обидевшись на подозрение в шпионаже, – под влиянием личности Канариса, я тоже вынашивал планы создания военно-морской разведки нового типа, техническое оснащение которой включало бы в себя разведывательные корабли, самолеты и субмарины. К тому же наш, итальянский, «абвер» был бы насыщен специальными разведывательно-диверсионными частями морской пехоты и, конечно же, флотилией штурмовых плавсредств…

– Даже так?! Впервые слышу о подобных планах.

– Верю, что впервые. И не только вы. Хотя о них уже давно мог услышать весь мир, – обиженно передернул плечами Солано.

– Наверное, вам следовало обратиться за поддержкой к Боргезе.

«Береговой адмирал» коротко, безнадежно хохотнул.

– Ваш Боргезе оказался первым, кто решительно выступил против моих планов.

– В это трудно поверить. Мало того, я отказываюсь в это верить. Но… если уж, по каким-то соображениям, Черный Князь в самом деле выступил против этих планов… Предпринимать какие-то дальнейшие шаги не имело смысла.

– В его неприятие подобных планов легко поверить, если знать, что фрегат-капитан Боргезе сам мечтал создать особую диверсионную армию. Да-да, целую армию – с теми же десантными и сторожевыми кораблями, с морской авиацией, штурмовыми плавсредствами и школами боевых пловцов, а также с двумя – лигурийской и адриатической, то есть привязанными к побережьям двух морей, – десантными бригадами морской пехоты.

– Он всегда отличался грандиозностью планов, – только и мог пробормотать Сантароне, понимая, как мало ему известно о своем кумире.

– Справедливости ради уточню, что я, со своими намерениями, был ближе к успеху. Хотя бы потому, что для их реализации требовалось меньше средств и усилий, чем для плана Боргезе. Однажды я так и сказал ему, тогда еще корвет-капитану: «Не пытайтесь поднимать паруса при полном штиле, не дождавшись хоть какого-то ветерка. Это безнадежно». Правда, не исключаю, что мысленно он ответил мне теми же словами. А тут еще в самом рейхе абвер-империя адмирала Канариса начала катастрофически рушиться…

– Группа морских дьяволов ждет вас в кают-компании школы, синьоры, – встретил их на пороге капитан-лейтенант Уго Ленарт, упреждая тем самым неловкую паузу, которая неминуемо возникла бы в разговоре двух командиров.

11

Июнь 1960 года. Корсика. Бухта Безмолвия

Войдя в как-то неожиданно открывшуюся из-за крутого утеса небольшую извилистую бухту, шхуна «Крестоносец» буквально «заполонила» ее своим корпусом, однако, несмотря на появление столь приметного судна, плато, на котором восставал отель «Пристанище паломника», по-прежнему оставалось безлюдным. Мало того, в легкой дымке оно представало в виде гигантского ландшафтного полотна, написанного кистью Создателя прямо на перевале приморской гряды.

…И вновь, как и во время первого посещения этой миниатюрной бухты, Скорцени обратил внимание, что по чьей-то прихоти отель был обсажен множеством деревьев самых диковинных пород. Это казалось ему явным излишеством, поскольку кроны всегда мешали любоваться главной достопримечательностью здешних мест – морским заливом, лазурно-бирюзовая гладь которого подступала прямо к ступеням лестницы, с медленно вышагивающими по ним постояльцами и гостями Шварца, передвижение которых «человек со шрамами» предпочитал бы наблюдать.

Вот и сейчас, эти заросли не позволяли Скорцени рассмотреть, что происходит на плато между рестораном и тремя невысокими корпусами отеля, выстроенными на прибрежных склонах таким образом, что издали они напоминали улитку.

– А ведь в бухте уже находится какой-то водолазный бот, – обратил Дирнайхт внимание шкипера и Скорцени. – Если быть точнее, малое спасательное судно, некогда принадлежавшее военно-морским силам Франции. Правда, сейчас оно стоит без какого-то ни было флага…

– Почему вы решили, что бот этот… водолазный? – прервал его аналитические рассуждения вслух обер-диверсант рейха, присматриваясь к суденышку, которое приютилось в небольшом скалистом ответвлении бухты, напоминающем уменьшенную копию норвежского фьорда.

На борту его красовалась надпись «Ломбардия», однако видно было, что наносили ее по свежей грунтовке, под которой скрывалось какое-то другое название.

– Вы забыли, что в моем лице пред вами предстает офицер кригсмарине и испанского военного флота.

– И все же? – сухо потребовал Скорцени.

– Определил по характеристикам, которые свойственны этому типу военных судов, – пожал плечами Йозеф. Теперь яхта проходила совсем близко от «спасателя», так что у оберштурмбаннфюрера было достаточно времени, чтобы внимательно рассмотреть его. – Они специфичны – низкая осадка, шканцы для погружений, рядом с которыми виднеется рубка водолазного оборудования…

– Он прав, – мрачно заметил фон Шмидт, как раз в то время, когда на палубе, словно бы по команде «свистать всех наверх!», один за другим стали появляться крепкие, оголенные по пояс загорелые парни, к ремням которых были подвешены пистолетные кобуры. А когда их набралось пятеро, с теми же нотками прискорбия констатировал: – Судя по всему, нас опередили.

– Хорошо еще, что поднялись на палубу без автоматов, – проворчал Дирнайхт.

– Главное, что они не ожидали нашего появления. Во всяком случае, сегодня и сейчас, – как бы про себя пробубнил обер-диверсант.

– И как же вам удалось выяснить это? – вскинул брови Дирнайхт.

– По тем же признакам, по которым вы определяли тип и предназначение бота «Ломбардия», – столь своеобразно напомнил он обер-лейтенанту, кто перед ним.

– Убедительно, – признал тот. – Хотелось бы знать, сколько их здесь. Очевидно, командование бота и самой операцией пребывает сейчас в отеле.

– Самое надежное, господа, – отправить этих водолазов на дно вместе с их ботом, – презрительно сплюнул за борт фон Шмидт. – Причем как можно скорее и не реагируя на мольбы о спасении.

– Как, по-вашему, господин оберштурмбаннфюрер? – обратился Дирнайхт к Скорцени. – Кто они такие?

– Не столь важно, кто они; важно, кто за ними стоит. Впрочем, кое-что нам должен будет прояснить владелец этого пиратского гнезда, – потянулся взглядом бывший личный агент фюрера по особым поручениям вверх, к вершине плато. Кстати, мог бы и встретить своего давнишнего знакомца, ведь предупрежден же… Во всяком случае, меня в этом заверили.

Лишь когда матросы закрепили швартовые, определив место яхты рядом с шестивесельным баркасом, на верхней площадке деревянной лестницы неожиданно появилась рослая фигура владельца – в неизменном черном жилете и с двумя бутылками шампанского в руках.

Как только Скорцени и трое его спутников оказались на предпоследних ступеньках, он приветствовал их высоко поднятыми бутылками и так, никаких вопросов не задавая и объяснений не произнося, с шампанским в вытянутых руках, повел на веранду ресторана «Солнечная Корсика». Где их поджидал еще один давнишний знакомый обер-диверсанта рейха – бывший командир первого батальона Корсиканской бригады СС штурмбаннфюрер Умбарт.

– О, да, вопреки всем прогнозам гестапо и воле Господней, вы, господин Шварц, все еще живы, дьявол меня расстреляй?! – с медлительной вежливостью палача, приветствовал обер-диверсант рейха владельца «пиратского гнезда». – Меня всегда удивляло, почему гестапо столь снисходительно щадило вас, закоренелого баварского сепаратиста…

– В самом деле: почему? – неожиданно поинтересовался владелец отеля и поместья.

Они оба вели себя так, словно после их последней встречи не прошло почти полтора десятка лет и сейчас они попросту продолжают начатую вчера беседу. Однако раньше Шварц не решался прибегать к подобным уточнениям, а покорно терпел добродушные поддевки личного агента фюрера и, как его называла в те годы пресса, «самого страшного человека Европы». Вот только времена явно изменились…

– Объясняйте это упущение гестапо тем, что почти все высшие посты в рейхе, включая начальника Главного управления имперской безопасности и фюрера, занимали австрийцы, которые точно так же недолюбливали берлинцев, саксонцев и прусаков, как и вы, баварцы.

– Если бы вы произнесли это признание, господин Скорцени, в сорок четвертом, все мы сочли бы его чрезмерно смелым. Впрочем, и по нынешним временам выслушивать нечто подобное из уст офицера СД непривычно.

– Привыкните, Шварц, привыкните. Вы, конечно же, решили, что раз и навсегда избавились от меня, как от назойливого посетителя. Но, что поделаешь, опять вынужден вас огорчить.

– Посетитель вы суетный, не скрою. Но я уже настолько свыкся с вами, что был бы куда сильнее огорчен, если бы вы не посетили это благословенное всеми истинными гурманами, – с монашеской смиренностью обвел баварец взглядом свой ресторан, – заведение. Так что прошу за столик, господа офицеры.

За время, которое они не виделись, очертания коренастой фигуры баварца стали еще более несуразными; белесые, почти бесцветные глаза – заметно потускнели, постепенно наполняясь старческой тоской обреченности. Зато квадратное, кирпичного цвета лицо приобрело печать мрачной решительности, в то время как тяжелый, вызывающе упрямый – словом, сугубо баварский, подбородок этого «неисправимого сепаратиста» по-прежнему упирался в окружающий его мир с упорством приклада старой австрийской винтовки образца Первой мировой войны.

– Мне прекрасно известно, незабвенный господин Шварц, что из наших душевных бесед вы никаких уроков не извлекли, и вам по-прежнему глубоко наплевать на гестапо, СС, СД и саму идею Великой Германии.

Всякий прочий корсиканец баварских корней воспринял бы эту фразу, как один из пунктов приговора военного трибунала, но только не Шварц, который встретил ее с поразительной невозмутимостью.

– Что вы, оберштурмбаннфюрер?! – вполне радушно возразил он, жестом повелевая официанту сдвинуть столы, и расставить стулья на пять персон. – Ко всем названным вами институциям рейха я всегда относился с должным почтением. Другое дело, что сами они взаимностью мне не отвечали. Во всяком случае, не все и не всегда.

Смех Скорцени прозвучал, как грохот небольшого отдаленного камнепада. Выслушивая фон Шварца, он всегда, во все времена пытался понять, чего в нем больше – наивности, наглости или презрительно-мелочной неблагодарности.

– Но ведь нельзя же, господин барон, воспринимать СД как службу Христова всепрощенничества, дьявол меня расстреляй! Не говоря уже о восприятии гестапо.

– Нельзя, – решительно покачал склоненной головой штурмбаннфюрер Умбарт, командир батальона «корсиканцев», постепенно втягиваясь в уже привычную словесную игру берлинского гостя. – Даже имея такого покровителя, как вы, оберштурмбаннфюрер.

– О! – подняла вверх указательный палец Лилия Фройнштаг. – Вот вам, господин Шварц, и разгадка вашей неприкосновенности.

– Значит, мне попросту не дано постичь ее глубину.

– Ничего, я просвещу вас. Причем прямо здесь и сейчас. Вас, фон Шварц, потому никто из СД или гестапо и не смел трогать, что все знали: за этим сепаратистом стоит… сам Скорцени, который считает его своим лучшим другом.

– Вот они – слова, которые сам я так никогда и не решился бы произнести в вашем присутствии, Шварц, – как можно дружелюбнее произнес «человек со шрамами» и даже чуть было ни обнял баварца. Но как раз в эту минуту со стороны бухты донесся рокот корабельного мотора.

12

Июнь 1960 года. Италия. Лигурийское побережье.

База штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио»

Войдя в здание школы боевых пловцов, или, как ее называли сами курсанты, «школы смертников», Сантароне вдруг почувствовал, что время потекло вспять.

Несколько лет тому они с адмиралом Солано точно так же входили в кают-компанию этой школы, и он как комендант базы «Сан-Джорджио» точно так же, официально, представлял своих боевых пловцов. Командующий Лигурийской военно-морской базы, конечно же, давно знал этих коммандос по фамилиям, чинам и в лицо. Тем не менее терпеливо выслушивал представление Сантароне, поскольку этого требовали уставной ритуал и флотские традиции.

Правда, в прошлый раз особую атмосферу этому представлению создавало осознание адмиралом того, что все эти моряки готовятся к выполнению крайне опасной диверсионной операции. Причем не где-то там, в африканском бантустане, а в России, на главной базе ее Черноморского флота. Не зря же, расчувствовавшись в разговоре с ним, заместитель командующего военно-морскими силами вице-адмирал Роберто Гранди вдруг произнес: «Эти люди хотя бы понимают, что, садясь в свою мини-субмарину “Горгона”, берут билет в один конец? Притом что войны давно нет, им никто не может приказать идти на смерть и что они добровольно решаются на гибель ради уничтожения какого-то там корабля, который давно следовало списать как морально и технически устаревший?»

«Истинные итальянские моряки и диверсанты по духу, – последовал ответ, – они считают бесчестием для себя тот факт, что бывший флагман, линкор “Джулио Чезаре”, должен служить нашим врагам, да к тому же под названием “Новороссийск”. Стремление их командира фрегат-капитана Боргезе уничтожить “преданный правительством корабль”, каждый из них воспринимает как дело чести».

…Вот и сейчас, завидев адмирала и старших офицеров, все восемь «морских дьяволов», неохотно, с демонстративной ленцой людей, которые, избрав для себя судьбу камикадзе, получили право игнорировать все условности, в том числе и уставные, этого мира, поднялись из-за стола.

– Унтер-офицеры Джино Корвини и Николо д’Аннуцио, – с той же служебной ленцой представлял героев севастопольского рейда Сантароне. – Это они испытывали все конструкции управляемых торпед и диверсионных катеров. У берегов Франции они сумели навести управляемую ими торпеду на германский эсминец, а когда тот ушел на дно, еще два часа держались на специальных поплавках, пока их…

– Подробности этой операции мне известны, – перебил его контр-адмирал, едва заметно поморщившись. – Как и подробности их участия в операции «Гнев Цезаря», о которой предпочтительно не упоминать даже в этих стенах.

– Предпочтительно, – тут же согласился корвет-капитан. – Позвольте представить: Ливио Конченцо, унтер-офицер, который в свое время был инструктором школы пилотов управляемых торпед по подводным диверсиям. Лично принял участие в шести диверсионных морских операциях. В том числе и в таких нашумевших, как…

– Перед севастопольским рейдом, о котором мы здесь решили не упоминать, – перебил его в этот раз уже сам Конченцо, – было обещано возвести меня в офицерский чин.

– Не время сейчас, – сквозь зубы процедил комендант, пытаясь остановить его.

– А что, представится еще какой-то случай? – огрызнулся диверсант. – Тогда, перед рейдом, вы, синьор контр-адмирал, так и сказали: «Странно, Ливио, что до сих пор вы так и не удостоены офицерского чина». Но, как видите, я все еще прозябаю в унтер-офицерах. Даже после все того же нигде не упоминаемого севастопольского рейда.

– Все оказалось не так просто, Конченцо, – проворчал корвет-капитан, заметив, что контр-адмирал попросту растерялся. – Во-первых, у тебя нет необходимого образования, да и вообще числишься у командования не на лучшем счету. Словом, давай поговорим об этом позже…

– Просто хотелось напомнить командующему базой о моем ходатайстве, – миролюбиво передернул плечами Ливио.

– Вам пора бы уже знать, унтер-офицер, что чины раздаю не я, – столь же миролюбиво прояснил положение дел и контр-адмирал. – Согласен, я высказал удивление по поводу вашего чина. Однако обещаний тоже не раздавал.

Дабы не обострять конфликт, Сантароне тут же принялся представлять двух невысоких, коренастых, очень похожих друг на друга парней, обер-лейтенантов Марка фон Гертена и Элио фон Штаубе, из итальянских немцев, которые к тому же приходились друг другу двоюродными братьями.

– Прежде чем по личной рекомендации Отто Скорцени попасть в нашу школу, – решил проявить совершенство своей памяти контр-адмирал, – эти парни прошли обучение во Фридентальской диверсионной школе под Берлином, где специализировались по минированию мостов, судов и портовых сооружений.

– Поразительная память, синьор контр-адмирал, – бесстрастно отметил фон Штаубе.

– В годы войны они дважды высаживались в тылу русских, – проигнорировал его похвалу командующий, по-прежнему обращаясь к Сантароне, – и после выполнения задания возвращались через линию фронта. Вот только в боях за Италию прославиться так и не успели.

– Если помните, я уже объяснял, что мы готовились организовать такую же, как в «Сан-Джорджио», школу боевых пловцов в Восточной Пруссии. Точнее, именно к этому нас и готовили в Италии, – холодно молвил фон Гертен, лоб которого наискосок перечеркивал неглубокий, по касательной, осколочный шрам. – Так что поначалу служба в рядах «морских дьяволов» оставалась для нас всего лишь прекрасной стажировкой.

– Но когда вы объявили о готовности основать свою школу, командованию в Восточной Пруссии уже было не до вас. Как и командованию в Берлине. Кажется, так вы завершили свой печальный рассказ во время предыдущего представления? – и на сей раз не подвела память командующего. – Только поэтому вы и продолжили службу под командованием князя Боргезе.

– Именно так все и было, господин контр-адмирал.

– И, наконец, самое время представить нашего технического гения, механика Витторио Абруццо. К тому же водолаза-спасателя и ремонтника. Ну, а рядом с ним – лейтенант Антонио Капраре, тоже известный всем нам по операции «Гнев Цезаря»…

Сантароне уже готов был направиться к стоявшему чуть в сторонке военфельдшеру Винченцо Гардини. Этот самый «пожилой» в их диверсионной команде боец, лишь недавно получивший чин младшего лейтенанта, в довоенном прошлом становился призером первенства Европы по плаванию и теперь соединял в себе ипостаси инструкторов по плаванию и по оказанию первой медицинской помощи.

Но как раз в ту минуту, когда корвет-капитан намеревался напомнить командующему об этом офицере, раздался телефонный звонок, и ближе всех оказавшийся к аппарату капитан-лейтенант Ленарт, едва справляясь с замешанным на удивлении восторгом, объявил:

– Это все-таки случилось: на базу прибыл фрегат-капитан Боргезе!

– Прибыл или еще только обещает прибыть? – счел необходимым уточнить Сантароне.

– Это звонил дежурный по штабу. Фрегат-капитан уже на территории Лигурийской базы, побывал в штабе и теперь направляется сюда.

– Бар-ра! – встретили пловцы это сообщение боевым кличем римских легионов.

– Боргезе?! – не смог удержаться контр-адмирал. – Сюда?! Без предупреждения? Кто так ведет себя?

– Очевидно, он пытался дозвониться до вас, – попробовал оправдать своего наставника Сантароне, однако унтер-офицер Конченцо бестактно прервал его:

– Фрегат-капитан Боргезе имеет право появляться на нашей базе, когда пожелает, а не когда ему будет кем-то позволено.

– Передайте фрегат-капитану, – вновь демонстративно проигнорировал его мнение командующий, – пусть ждет меня в штабе Лигурийской базы.

– Есть передать, – разочарованно ответил капитан-лейтенант, недовольный тем, что командующий может отобрать у князя слишком много времени. – Уже звоню. Только вряд ли дежурный успеет перехватить князя.

Но адмирал уже не слушал его. Почему-то вдруг занервничав, он поспешил к выходу, увлекая за собой и Сантароне.

Никто из боевых пловцов не сомневался, что с «отцом морских диверсантов Италии» контр-адмиралу общаться будет куда труднее, нежели с нахрапистым унтер-офицером Конченцо, поэтому вслед ему посмотрели с ироническим сочувствием.

– Не расходиться! Всем ждать! – уже из-за порога предупредил диверсантов комендант «Сан-Джорджио». – Капитан-лейтенант, – обратился он к Леннарту, – проследите за порядком.

13

Июнь 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

…Когда тишину Бухты Безмолвия взорвал мерный рокот судового мотора, все, кто находился рядом с оберштурмбаннфюрером, подошли к северному краю длинной веранды и пронаблюдали за тем, как водолазный бот «Ломбардия» задним ходом выползает из глубины фьорда. Затем на глазах у весьма удивленной «публики» этот же неуклюжий с виду бот неожиданно резво развернулся и стремительно, словно сторожевой катер, ушел в сторону скалистых ворот, предстающих в виде морской триумфальной арки.

– А ведь мотор на этой «Ломбардии» значительно сильнее тех, которые обычно стоят на медлительных водолазных ботах, – заметил Дирнайхт.

– Тем более – на суденышках столь давней, довоенной постройки, – подлил масла в огонь штурмбаннфюрер Умбарт.

– Похоже, что его основательно модернизировали, да с таким рвением, что проще было бы заказать новый бот.

– Словом, кто эти люди? – жестко поинтересовался Скорцени у Шварца, завершая «свободный обмен мнениями».

– Трудно сказать со всей определенностью…

– Только не пытайтесь убеждать меня, что они заняты здесь рыбной ловлей.

– Рыбой тоже порой увлекаются, – передернула губы фон Шварца кривая ухмылка, – но разве что от безделия.

– А поскольку мне нужно знать правду, то никакие псалмопения по этому поводу приниматься в расчет не будут.

Баварец настороженно оглянулся на окно-витрину, за которым чинно завтракала чета – лет под пятьдесят – французских подданных. По официальной версии-легенде, по которой они обитали в «Пристанище паломника», Виктор Денни представал в лике «потомственного», как он себя называл, «банкира-бонапартиста», с далекого, не знавшего войны острова Реюньона. Здесь, на Корсике, он, видите ли, воплощал в жизнь мечту далекой юности – хотя бы недельку-другую провести на «острове Наполеона».

Так вот, его фон Шварц «сдал» сразу же, объявив, что на месте мсье Денни он с таким же успехом мог бы выдавать себя за губернатора острова Маврикий.

– Вам, фон Шварц, лучше не знать, под каким количеством имен, паспортов и «верноподданств» приходится путешествовать по Европе мне, – вступился за Денни обер-диверсант рейха. – Так что приглушите свою экспрессию.

– И все же в этом рослом, статном красавце-банкире из Реюньона за километр угадывается потомок русского гренадера.

– Вот как?! – мгновенно оживился обер-диверсант рейха. – Это сразу же меняет нашу «диспозицию». Выкладывайте, фон Шварц, выкладывайте. На самом деле этот реюньонец – из русских, и наверняка из белогвардейцев. Сегодня утром я так и намекнул этому Денни, что для него было бы лучше не скрывать своих русских корней.

– Надеюсь, вы не стали пугать этого эмигранта, что заявите на него в гестапо, – въедливо поинтересовалась Лилия Фройнштаг, – как на человека «порочащей его» крови?

– …Как не скрывает этих корней, – проигнорировал ее владелец поместья, – и швейцарская подданная графиня Анна фон Жерми, его спутница.

Едва заслышав ее имя, Скорцени округлил глаза и присвистнул от удивления.

– Накануне передачи линкора «Джулио Чезаре» в албанском порту Влера она уже умудрилась засветиться. Однако там было понятно: она прибыла с одним любовником, военным атташе Волынцевым, чтобы повлиять на другого любовника, начальника охраны русского конвоя, некоего подполковника Гайдука. Но каким образом эта русская шпионка оказалась здесь?

– Напомню, что она – дочь графа Альберта фон Подвашецки, генерал-адъютанта казненного русского императора Николая II.

– Если бы мне не было известно, кто такая «товарищ Жерми», ваша информация показалась бы мне бесценной. Но, боже ж ты мой, неужели на Корсике, в скромном «Пристанище паломника», горделиво восседает сама графиня фон Жерми собственной персоной?! – саркастически возликовал Скорцени. – Внебрачная дочь всех разведок мира – и вдруг в таком островном захолустье?!

– Вот и мне хотелось бы знать, какую из разведок представляет эта странница в нашем «Пристанище».

– Какую именно разведку она представляет в каждом конкретном случае, не так уж и важно. Лично для меня эта амазонка скифских степей представляет интерес сама по себе.

– Вы не знаете, почему моя рука вдруг потянулась к тому месту на талии, где обычно находилась кобура с вальтером? – угрожающе подалась к обер-диверсанту Лилия Фройнштаг.

– Уверен, что теперь это уже не от ревности, а от нервов, – осадил ее Скорцени, прекрасно зная, что все свои сцены ревности Лилия разыгрывает по сугубо женской привычке, без особых чувств, а следовательно, без вдохновения.

Впрочем, случались в истории их долгих любовных связей моменты, когда оберштурмфюрер Фройнштаг способна была пристрелить соперницу все безо всяких чувств, игнорируя всякое вдохновение. Просто в такие минуты в сознании ее возрождался инстинкт охранницы женского лагеря смерти.

– Сказали бы уж просто – «из вредности», – проворчала Лилия.

– Да и к личности самого бонапартиста, с его «сагой о странствующем реюньонце», мы еще вернемся, – пообещал обер-диверсант владельцу «Пристанища», стараясь демонстративно не обращать внимания на Фройнштаг. Причем тоже «из вредности». – А пока что… Кажется, вы что-то хотели сообщить о кладоискателях?

– Мне запрещено распространяться по этому поводу. Причем запрет введен под угрозой смерти.

– Считайте, что эта угроза не только прозвучала, но и вот-вот будет «приведена в исполнение», – вновь обратил внимание Скорцени на плечистого черноволосого реюньонца-бонапартиста, которого даже подернутые сединой виски не очень-то старили. В самом деле, что-то очень знакомое почудилось ему в облике этого человека.

– Ладно, уговорили: вам скажу, – наконец поддался фон Шварц с тем легкомыслием, с каким обычно ведут себя люди, решившие, что хватит набивать себе цену, как бы ни вспугнуть заказчика. – Вы, оберштурмбаннфюрер, не ошиблись, они – именно те, за кого вы их принимаете.

– Не разочаровывайте меня, фон Шварц, – угрожающе надвинулся на хозяина поместья обер-диверсант. – Отвечайте четко и ясно: кому на сей раз не дают покоя сокровища Роммеля, дьявол меня расстреляй?!

– Людям, уверенным в том, что золото Роммеля должно принадлежать именно им, точнее, организации, которую они представляют.

– И это вся информация?!

– Пока что – вся. Ничего не поделаешь, у причала «Пристанища» бродяги с «Ломбардии» ошиваются всего лишь вторые сутки, причем ведут себя крайне сдержанно и скрытно.

– Все-таки вы решились не только разочаровать, но и злостно огорчить меня, фон Шварц. Терпеть этого не могу. За двое суток ваши люди обязаны были повытряхивать из них души.

– Кажется, вы немного запоздали с этим требованием, – загадочно как-то произнес владелец поместья и, взглянув на часы, долгим взглядом провел уходящий на северо-запад, в сторону мыса Капо-Бьянко, водолазный бот.

– Разве эти искатели сокровищ не вернутся сюда?

– Верю, что им бы этого очень хотелось, – неопределенно как-то отмахнулся фон Шварц. – Да только вряд ли…

– Если продолжите говорить со мной загадками, вздерну, – теперь уже почти всерьез пригрозил обер-диверсант рейха. И тут же, не меняя тональности, поинтересовался: – Бедный, вечно молящийся монах Тото в ваших краях не объявлялся?

– Конечно же, благоденствовал здесь вместе с неким господином Рене де Шато. Таким же иезуитом, как и он.

– И с чем же пожаловали сюда эти «паломники» от контрразведки?

– Ясное дело, изредка они молились.

– Время от времени даже молились?! Интригующе.

– Но мои люди проверили. К сожжению, к гибели в Лунной бухте яхты и баркасов кладоискателей, группа Тото не причастна, если вас интересует именно это.

– «К сожалению», не причастна? – решил таким деликатным образом уточнить сказанное бароном.

– Всегда важно знать, кто стоит за бандой террористов, которая завтра таким же образом способна сжечь твое собственное поместье, вместе с твоей собственной яхтой.

– То есть агентура сумела убедить вас в таком раскладе, при котором люди Тото остаются вне подозрения?

– А полиция еще и сумеет доказать вам, что Тото и его люди пребывают под защитой его величества алиби. Кстати, убеждала меня не столько агентура, сколько сам Тото.

– Ну, это не аргумент.

– Еще какой!.. Тото и сам готов щедро заплатить всякому сведущему, чтобы знать, кто именно совершил ночной рейд на флотилию этих кладоискателей. Но еще щедрее отблагодарил бы тех, кто назвал бы ему имена террористов, которые следующей ночью почти всю эту группу «погорельцев» истребили.

– Считаете, что в этих двух нападениях действовали разные группы?

– Так считают полицейские эксперты. Да и мои спецы из бывших диверсантов – тоже. Согласитесь, что этот факт еще больше запутывает ситуацию. Если так пойдет и дальше, скоро вся Верхняя Корсика будет предана убийствам и пожарам.

– Неплохо бы, – машинально вздохнул Скорцени, но, тут же спохватившись, миролюбиво спросил: – Так где он сейчас, этот ваш «бедный, вечно молящийся»?

– Он, как всегда, «везде и нигде». Его спутник неожиданно убыл из «Пристанища» вчера под вечер, а сам Тото странным образом исчез сегодня на рассвете.

14

Отсюда, с высоты горного плато, оберштурмбаннфюрер метнул взгляд на резко уменьшившую ход «Ломбардию», словно на ней и в самом деле решили заняться рыбной ловлей. Больше всего ему хотелось сейчас знать, почему бот ушел в сторону мыса Капо-Бьянко. Неужели организаторы этой экспедиции считают, что сокровища фельдмаршала следует искать где-то там, между мысом и городом Пино?

– Может, у них и карта соответствующая имеется, – сочувственно ухмыльнулся Скорцени. – Одна из тех, по которым клады можно искать в любом уголке планеты? Нужно было бы подкинуть им парочку таких, вместе с «черной меткой» в виде магнитной мины с радиовзрывателем. Кстати, о «черной метке»… Ты так и не выяснил, что сумел предпринять Тото, чтобы сорвать этот рейд неудачников, а главное, удалось ли ему подложить под днище золотоискателей хотя бы один из своих «корсиканских сюрпризов».

– И все же присутствие здесь этих аборигенов Острова Сокровищ огорчать вас не должно, – попытался хоть в какой-то степени умиротворить обер-диверсанта рейха фон Шварц, останавливаясь чуть в сторонке от него и тоже выжидающе всматриваясь в очертания судна. – Составить вам реальную конкуренцию они все равно не способны.

– Наоборот, их пиратские потуги лишь облагораживают те цели, к которым стремимся мы с вами, барон.

– Ну, я, скажем… – чуть было, в горячке, не отмежевался фон Шварц от кладоискательских потуг самого оберштурмбаннфюрера, но вовремя опомнился и тут же подтвердил: – Собственно, вы правы: появление на горизонте вражеской эскадры или Веселого Роджера всегда призывало рыцарей океана к тому особому мужеству.

И даже обрадовался, что Скорцени решил не продолжать этот диалог, а неожиданно обратил свое внимание на «реюньенскую пару»…

Перехватив его взгляд, Виктор Денни сдержанно, с достоинством кивнул, а фон Жерми, наоборот, насмешливо взглянула на него сквозь бокал кроваво-красного вина. Гримаса, которой «украсила» свое личико бывшая охранница концлагеря, со временем переквалифицировавшаяся в диверсантку, Лилия Фройнштаг, спутница князя должна была воспринять в качестве «волчьего оскала взаимности».

– Один из моих людей, немного владеющий русским, случайно уловил, – тут же поспешил выложить еще одну тайну реюньонца хозяин поместья, – как, общаясь на этом языке с Денни, графиня называла его то князем, то полковником…

Услышав это, Скорцени вскинул брови и в очередной раз метнул взгляд на реюньонца. Тот иронично улыбнулся, как бы упрекая при этом обер-диверсанта: «Стареем, оберштурмбаннфюрер, стареем: полковника Курбатова узнать не в состоянии!» А затем удивил самого фон Шварца тем, что демонстративно сорвал с головы и положил на край стола свой черноволосый, с подсеребренными висками парик, под которым открылась короткая стрижка светло-русых, правда, тоже щедро усыпанных сединой волос.

Поначалу всем показалось, что никакой реакции обер-диверсанта рейха на это действие не последует, слишком уж инертно воспринял он его. Тем неожиданнее прозвучали слова обер-диверсанта: «Полагаю, что при нашей встрече можно было бы обойтись и без “парикового стриптиза”», – с которыми тот направился к своему русскому коллеге.

В общем-то, к более близкому знакомству с реюньонцем он намеревался приступить со временем. Однако теперь вдруг решил, что более удачного момента для возобновления когда-то давно самой войной прерванного знакомства не представится.

– Просто для князя-рыцаря Курбатова, – пошла вслед за ним к столику полковника Лилия Фройнштаг, – снять парик равносильно поднятию забрала перед поединком.

– Именно так я и воспринял это действо, – признал Скорцени. – Кстати, известно ли вам, господа, что в годы войны князь Курбатов с небольшой группой русских «белых» казаков совершил рейд по тылам сталинской России, с диверсиями и боями пройдя от Маньчжурии, через всю Сибирь, Урал и половину Европы, до нашей восточной линии фронта?

– Лично от меня этот факт ему пока что удавалось скрывать, – тут же объявила фон Жерми.

– Честно признаюсь, какое-то время я попросту восхищался этим диверсантом и даже завидовал ему. Зная, как много разведчиков и диверсантов, подготовленных нами в те годы из русских пленных и перебежчиков, оказывались в застенках советской контрразведки уже на второй-третий день своего пребывания в тылу красных, я попросту не мог не восхищаться им[45].

– Я так понимаю, – слегка стушевался полковник, – что только что вы процитировали фрагмент из своих новых военных мемуаров, один из разделов которых будет называться, ну, скажем, «Мои встречи с истинными рыцарями войны» или просто с «людьми войны»… Словом, что-то в этом роде.

– А что, кажется, князь Курбатов подает прекрасную идею, Скорцени, – мгновенно взбодрилась Лилия Фройнштаг. – Почему бы вам не подготовить очередной том мемуаров, одна из глав которого в самом деле будет посвящена рейду полковника Курбатова и вашему знакомству с ним[46], а другая – вашему визиту на Корсику? Разве предыдущая ваша книга не стала своеобразной сенсацией?

– Попытаюсь осмыслить ваши идеи, коллеги. И достаточно об этом. В принципе, я должен был бы спросить, что привело вас, князь Курбатов, на Корсику с далекого острова Реюньона, но боюсь нарушить традицию, согласно которой в «Пристанище паломника» не принято интересоваться такими мелочами бытия.

– Вот и я, – аристократически склонил голову Курбатов, – помня о вашем пристрастии к паломничеству, не стал бы выяснять, что привело вас в это горное, почти монастырское захолустье. И, конечно же, не стал бы связывать появление здесь обер-диверсанта рейха в компании с бывшим начальником охраны «Африканского конвоя Роммеля» фон Шмидтом с той «корсиканской золотой лихорадкой» кладоискательства, которая неожиданно охватила сразу несколько стран.

– …И через Россию, – парировал Отто, – докатилась до хранимого богами некоего затерянного посреди океана островка Реюньона. Разве я не прав, господин Денни, и вы, госпожа бывшая советскоподданная, а ныне графиня фон Жерми?

– То есть вы хотели сказать, что беседа с полковником Курбатовым состоится чуть позже, – деликатно осадила его Анна. – И, желательно, наедине.

– Надеюсь, господин полковник такого же мнения?

– Не сомневайтесь.

– Будем считать, что ваше предложение принято, – завершил эту сценку возобновления знакомства Скорцени, давая русским понять, что на время теряет интерес к ним. И, в подтверждение, садясь вместе со своими спутниками за сдвинутые официантом столики, вполголоса поинтересовался у фон Шварца: – Так что, есть предположение, что истреблением пиратов-неудачников из Лунной бухты занималась не та группа, которая сжигала яхту и баркасы?

– У поджигателей была прекрасная возможность расправиться с ними в ночь «великого пожара». Как показали и полицейское, и неполицейское расследования, ничто не мешало налетчикам сделать это. Почему же понадобилось ждать следующей ночи, которую полицейские вынудили большую часть золотоискателей проводить во все той же рыбачьей хижине?

– Очевидно, нападавшие хотели использовать второй налет для большего устрашения всех последующих охотников на сокровища фельдмаршала.

15

Владелец поместья хотел ответить сразу же, однако мощный взрыв, прозвучавший в той стороне, куда ушел водолазный бот «Ломбардия», заставил его запнуться на полуслове; официанта – уронить лихо державшийся на кончиках пальцев поднос, а всех остальных, кто находился в эти минуты на веранде ресторана, – броситься к перилам ограждения.

Еще через несколько мгновений прозвучал второй взрыв, и мощный султан из воды, дыма и останков судна возвестил всех свидетелей этой катастрофы, что на сей раз кроме мины рванули имевшиеся на борту боеприпасы и все прочее, что только могло взорваться в его трюме и в машинном отделении.

– Странно, – проговорил «реюньонец» на германском, но с едва заметным русским акцентом, – столько лет прошло после войны, а прибрежные воды Корсики все еще напичканы минами.

– Прекрасная версия, полковник, – согласился Скорцени, не отводя взгляда от того места, над которым о трагедии водолазного бота свидетельствовал теперь лишь медленно рассеивающийся столб черного дыма. – Во всяком случае, вполне приемлемая и для обитателей «Пристанища паломника», и для местной полиции.

– Чем только занимаются французские минные тральщики? – входил в роль случайного зеваки-свидетеля полковник Курбатов.

– Их и в лучшие времена во французском флоте никогда не существовало, – подыграл ему Скорцени, – настоящих военных тральщиков. Потому-то рыбаки все еще вытаскивают мины сетями вместе с мелкой рыбешкой.

– Стоит ли удивляться минам у берегов Корсики? – непонятно как и когда возник между обер-диверсантом рейха и полковником «бедный, вечно молящийся монах» Тото. – Все прекрасно помнят, что несколько лет назад русский линкор «Новороссийск» умудрился подорваться на одной из донных германских мин во сто раз пройденной минерами и прекрасно защищенной бухте севастопольской военно-морской базы.

– И тут уж не скажешь, что у русских не водится тральщиков, – согласился Отто.

– Не забудьте молитвенно помянуть и только что почивших, – посоветовал иезуиту фон Шварц, – и тех, что полегли в севастопольской бухте. Только сделайте это в присутствии полицейских, если, конечно, им придет в голову появиться в связи с этим происшествием в наших святых местах.

– Это мой монашеский долг, – смиренно склонил голову паломник.

– Вы забыли упомянуть погибших в бухте Лунной, – напомнил им, всем троим, бывший офицер белоказачьей армии атамана Семенова полковник Курбатов. И, не ожидая реакции, отправился к своему месту за столиком.

– С официальной версией гибели водолазного бота, подорвавшегося на мине времен войны, мы определились, – проговорил, ни к кому конкретно не обращаясь, оберштурмбаннфюрер. – А как быть с неофициальной? Хотелось бы знать, кто вызвался столь решительно и кроваво охранять сокровища фельдмаршала. Барон фон Шульц, вы не могли бы прояснить ситуацию?

– Мне не раз приходила в голову мысль о том, как было бы хорошо, если бы африканское золото Роммеля оказалось в распоряжении движения за независимость Баварии, за восстановление ее монархии – если вы имеете в виду именно это.

– А что, существует уже целое «баварское освободительное движение»? Созданы отряды «национального фронта» или что-то в этом роде? – непроизвольно как-то поинтересовался Скорцени.

– Название уточнять не стану, однако сообщу, что костяк его составляют бывшие офицеры СС и люфтваффе, среди которых немало баварских аристократов и новых, послевоенных уже, промышленников.

– Почему же они никак не проявляют себя? Кто, кроме меня, любопытствующего, знает о баварском сепаратизме?

– Согласен, в мире о нем почти ничего не известно. А еще справедливости ради отмечу: дальше великосветских мечтаний о возрождении баварской короны дела у нас так и не подвинулись. Так что брать на себя ответственность за акции по охране клада фельдмаршала – не имеем ни основания, ни чести.

– Уж не хотите ли сказать, что за этими диверсионными подчистками стоят наши русские «реюньонцы»?

– Лично я утверждать нечто подобное не берусь, однако предполагаю, что томятся они в стенах «Пристанища» не зря.

– Кто бы мог в этом усомниться? Другое дело, что для такого красавца, как этот кавалергард, графиня фон Жерми немного старовата.

– Не вам судить об этом, оберштурмбаннфюрер, – агрессивно восприняла его слова такая же стареющая Лилия Фройнштаг.

– Это я так, не в осуждение… – тут же попытался оправдаться Отто. – Как бы взгляд со стороны. И вообще, речь сейчас не о русской паре.

– Вот и мне тоже кажется, что теперь уже речь идет не только о невесть откуда появившейся здесь русской паре, – воинственно подтвердила Лилия, которая до сих пор в каких-то бурных порывах ревнивости замечена не была. – В особенности же – о давно знакомой вам и, к величайшему вашему сожалению, стареющей графине фон Жерми.

Оберштурмбаннфюрер и в этот раз намеревался оправдаться или хотя бы огрызнуться, но в это время прозвучал третий взрыв, уже из морской пучины, в которую погрузились остатки судна.

Прохаживавшиеся у ограды обитатели «Пристанища» поначалу вздрогнули от неожиданности, а затем еще с минуту молчаливо наблюдали, как рассеивается и оседает очередной султан воды.

– Вам, господин Тото, не кажется, что третий взрыв уже был излишним?

– Вдруг первые две магнитные мины оказались бы обнаруженными экипажем? – невозмутимо повел подбородком Тото. – Насколько мне известно, при минировании линкора «Новороссийск» боевые пловцы из базы штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио» на заряды тоже не скупились.

И, не желая ни обсуждать тему гибели «Ломбардии», ни отвечать на последующие вопросы, тоже направился к заказанному для себя столику. Вслед за ним подалась к веранде «Солнечной Корсики» и задетая за живое Лилия Фройнштаг.

* * *

Оставшись наедине с фон Шварцем, обер-диверсант рейха взглянул на него с такой суровостью, что озвучивать вопрос уже не понадобилось.

– Одно твердо известно: большинство команды бота составляют…

– Составляли, – резко поправил его Отто, – Божьи покойнички.

– …Составляли германцы.

– Только не пытайтесь взывать к моим национальным чувствам, Шварц. Вы же знаете, насколько я сентиментален в вопросах этнической принадлежности своих врагов.

– Еще могу сказать, – выдержал и этот натиск владелец «Пристанища», что в команде были замечены один француз и два итальянца. Эти выступали в роли водолазов.

– Вот водолазов можно было бы и поберечь; наверняка они слыли настоящими профессионалами своего дела.

– Наконец, можно сделать вывод, что германцы, которые нанимали этих профессионалов, явно не пребывали в «Организации лиц, принадлежащих к СС»[47].

– Какое глубокомысленное наблюдение! Может, объясните, почему вы так решили?

– Те ведут себя как-то по-другому.

– В чем легко убедиться, глядя хотя бы на нас со старшим лейтенантом СС Лилией Фройнштаг, – передернулся багровый шрам на щеке обер-диверсанта, что следовало воспринимать как попытку улыбнуться.

– Судя по тому, что во главе этих наемных кладоискателей стоял араб-ливанец Демайель, можно предположить, что за поиски сокровищ фельдмаршала взялись боевики из ливанской партии «Фаланга».

– Сам Демайель был сегодня на «Ломбардии»?

– Предполагаю, что был, иначе его не пустили бы на дно именно сегодня. В течение двух последних дней какие-то люди несколько раз приближались к боту на катере, не исключено что среди них был и наш фалангист-ливанец.

– И что, есть какие-то основания причислять его к фалангистам?

– Да, кое-какие уже появились. Мои люди постарались. К тому же фалангисты уже основательно окопались не только на севере Италии, где у них появилось немало сообщников[48], но и на Корсике. Вы не согласны с моими рассуждениями, Скорцени?

– Что вы?! Радуюсь, что наконец-то слышу нечто похожее на членораздельную речь, – проворчал себе под нос обер-диверсант.

– Вот и я считаю, что эти наглецы-«фалангисты», именно так, эти наглецы, способны дотянуться и до «Пристанища паломника», и до сокровищ фельдмаршала. Мне уже приходилось иметь с ними дело.

– Ну-ну, – сдержанно осадил его оберштурмбаннфюрер, – в суждениях о «Фаланге» следует вести себя корректнее. Во-первых, в партии много европейцев и, в частности, германцев, во-вторых, во главе ее стоят солидные, состоятельные люди, но самое главное, что это партия наших союзников.

16

Шварц не мог знать, что не далее как в апреле нынешнего года именно при содействии «Фаланги» Скорцени сумел провести в Бейруте встречу многих бывших генералов СС и вермахта, разбросанных после войны по разным странам мира[49].

Обладание уже одним этим фактом заставило бы Сепаратиста, как называл его про себя Скорцени, осторожнее высказываться по поводу не только фалангистов, но и представителей некоторых других организаций.

Впрочем, он понимал: даже самые тесные связи «Фаланги» с европейскими эсэсовскими центрами не исключали того, что кто-то из верхушки этой партии, одного из ее «крыльев», решил действовать на свой страх и риск. Тем более что в средствах они, как правило, не стеснены, а на кону – огромный куш, в том числе и в ювелирных изделиях, что на Востоке всегда оценивалось с особым пристрастием.

– И все же… Кроме того, что во главе поисковиков стоял араб Демайель, еще какие-то сведения об этой группе имеются? – поинтересовался обер-диверсант, вспомнив, что их собственные поиски тоже взялся финансировать араб, Джамал Хайраддин. Да, отправляться с ним на Корсику на борту «Крестоносца» шейх не захотел, но обещал прибыть двое суток спустя, то есть от участия в операции не отмежевался.

– Как я уже говорил, никакими другими сведениями не владею.

– Мне не раз приходилось быть свидетелем того, как вы меняете свои показания.

– Простите, господин оберштурмбаннфюрер, но вы уже давно не в том положении, когда кто-то обязан давать вам «показания», – словно по щеке наотмашь, ударил его словами фон Шварц. – Только из уважения к вам сообщаю, что никаких других сведений об этих заблудших в «золотостяжательстве» душах не поступало.

– Ладно, в протоколе так и будет указано… – мелочно отомстил ему бывший высокий чин СД.

Но и на этот раз владелец поместья отреагировал по-своему. Он покосился на молчаливо сидевших за соседним столиком спутников Скорцени, которые все еще пребывали под тягостным впечатлением от гибели водолазного бота, и неожиданно спросил:

– Как считаете, оберштурмбаннфюрер, все то, что происходит в наши дни в Европе, в частности в Западной Германии, способно хоть как-то повлиять на судьбу Баварии?

– Я так и знал, господин Шварц, – вполголоса, но со снисходительной иронией объявил обер-диверсант рейха, – что вы, закоренелый баварский сепаратист, все еще не отказались от своей идеи создания «Великой Баварии», причем на польский лад, «от моря до моря».

– Отказываться от этой священной для каждого истинного баварца идеи?! Причем отказываться именно сейчас, когда Третьего рейха больше не существует, Австрия вновь обрела независимость, а сама метрополия расчленена на Восточную и Западную Германии?! Побойтесь Бога, Скорцени!

– Как сообщают мои источники, вы даже видите себя на баварском троне, – произнес Отто и, поднявшись со своего места, подошел к узорчатому деревянному ограждению веранды. Отсюда открывался прекрасный вид на горную косу, восстававшую между морем и Бухтой Безмолвия.

– …Порывы у меня намного скромнее. Хотя, обладая такими агентурными связями, вы уже могли бы знать, что на баварский трон я имею полное династическое право, – со всем возможным в его положении достоинством напомнил Сепаратист бывшему шефу отдела разведки и диверсий СД. – Впрочем, я готов принять портфель любого из баварских министров.

– Почему бы не портфель «отца нации», Великого фюрера Великой Баварии?!

Шварц с огромным трудом сумел прочистить судорожно слипшуюся гортань, и конвульсивно повертел шеей, словно на ней уже затягивалась петля палача из тюрьмы Плетцензее[50]. В самом деле, давно не существовало ни рейха, ни фюрера, ни даже СС – с ее службой безопасности и политической полицией… Но, как и в душе каждого германца, страх перед этими фетишами национал-социализма все еще продолжал терзать душу баварского сепаратиста.

Даже сейчас, спустя много лет после «кончины» рейха, пребывая на территории свободной Франции, барон фон Шварц все еще с ужасом думал о том, что жизненный путь свой неминуемо придется завершать в газовой камере одного из лагерей гестапо.

– Ну, относительно «фюрера» я бы поостерегся. Нынешняя пропаганда настолько очернила личность Гитлера, что и через сто лет слова «фюрер Германии» европейцы будут произносить, как самые страшные проклятия. А вот что касается возрождения Баварского королевства…

– Вы что, в самом деле убеждены в реальности его возрождения? – резко прервал Сепаратиста обер-диверсант рейха.

– А какое это имеет значение, – с той же резкостью парировал фон Шульц, – в чем я убежден, а в чем нет?

– Хочу иметь четкое представление о ваших нынешних идеалах и вашем способе мышления.

– Разве в ураганной ненависти к рейху всего остального мира мои личные убеждения способны что-либо изменить? – ничуточки не стушевался Сепаратист. – А вот что касается возрождения независимой Баварии с ее вполне респектабельной, в духе «Британского содружества наций», конституционной монархией…

Только теперь Скорцени отвел взгляд от скалы, прикрывавшей от северных ветров вход в бухту, с высоты своего роста пронзил Шварца испепеляющим взглядом и процедил:

– Тогда что вам мешает создать Фронт национального освобождения Баварии? Что вам мешало сформировать такую организацию еще тогда, в сорок четвертом? И действовать, действовать, а не прибегать к своим традиционным псалмопениям.

– Но ведь вы же и расстреляли бы меня. Прямо здесь, на Корсике… Несмотря на все то ироническое благодушие, с которым воспринимали мои национальные чувства баварца.

– Хотите, открою вам величайшую из тайн вашей судьбы, Шварц? – камнедробильно прогромыхал обер-диверсант рейха.

– Если таковая существует, – с явной дрожью в голосе согласился владелец поместья.

– Только благодаря моему саркастическому восприятию ваших сепаратистских бредней мне просто чудом удалось уберечь вас от тех подземелий гестапо, которые все еще мерещатся вам во время ночных кошмаров! Если бы в свое время вам позволили полистать досье на баварского сепаратиста Шварца…

– И что произошло бы? – воспользовался некоей словесной заминкой барон.

– На этот щепетильный вопрос вам куда убедительнее ответили бы в гестапо.

– Мне известны методы воздействия «костоправов» гестаповского Мюллера. Но что касается досье… Уверяю вас, ничего нового для себя в этом досье не обнаружил бы.

И оберштурмбаннфюрер СС еще раз убедился, что перед ним уже не тот перепуганный «баварский сепаратист фон Шварц», которого, забавляясь, он сколько угодно мог словесно терроризировать в годы войны. Хотя стоит ли удивляться? После крушения рейха их появилось великое множество – таких вот «бесшабашных храбрецов».

– Если бы вы его все же прочли, – решительно помахал пальцем перед носом одного из них обер-диверсант рейха, – не теперь, а тогда, в годы войны, то… сами старательно намылили бы себе веревку под окнами этого отеля, дабы не утруждать тюремного палача.

– Э-э, господин оберштурмбаннфюрер! – неожиданно вклинилась в их диалог Лилия Фройнштаг. – Всевышний никогда не простит вам, если толкнете на самоубийство господина фон Шварца раньше, чем мы отведаем лучшее из его корсиканских блюд!

17

Июнь 1960 года. Италия.

Штаб Лигурийской военно-морской базы

В свои еще далеко не старческие пятьдесят четыре года князь Валерио Боргезе вдруг начал сдавать. Бледноватая серость его худощавого аристократического лица дополнялась теперь коричневатыми мешочками у глаз, а за уголками губ стали вырисовываться глубокие, жесткие складки. Впрочем, эти внешние атрибуты старения никак не отразились ни на его спортивной фигуре, ни на подвижности и темпераменте.

– Прежде всего, корвет-капитан Сантароне, – приступил он к главному вопросу своего пребывания на базе, как только они с адмиралом поприветствовали друг друга, – меня интересует, в каком состоянии наша мини-субмарина «Горгона»?

– При внешнем осмотре никаких особых изъянов не обнаружено. Механики считают, что капитальный ремонт, проведенный пять лет назад, позволит ей продержаться на плаву еще лет пять-шесть.

– Согласен, наши ремонтники, действительно, постарались, – со всей мыслимой серьезностью подтвердил командующий военно-морской базой.

Они сидели в венских креслах, расставленных вокруг журнального столика, в лишь недавно оборудованной комнате для неофициальных приемов. Именно эта «обстановка под старину», да еще серый штатский костюм князя, создавали иллюзию того, что неспешную беседу в комнате ведут не боевые офицеры, а знающие себе цену военные промышленники.

– Важно, чтобы субмарина не просто уверенно держалась на плаву, но и столь же уверенно «чувствовала себя» на отведенных ей глубинах, – четко выставил свои условия Боргезе.

– Завтра же, после технического осмотра, совершим пробное погружение.

– Причем на расчетные сто метров глубины, – тут же усложнил требования Черный Князь.

– Даже при ходовых испытаниях субмарины, то есть сразу же после заводского ремонта, мы старались избегать максимального погружения.

– Потому что я сам этого требовал, корвет-капитан: не рисковать! Для операции «Гнев Цезаря» вполне хватало и пятидесяти метров погружения; главное, чтобы «Горгона» держалась на плаву. Теперь же придется рискнуть. Мы должны точно знать пределы возможностей нашей субмарины.

– А вы, фрегат-капитан, уверены, что Главный штаб флота и на сей раз позволит вам использовать мини-субмарину в диверсионных целях? – усомнился адмирал Солано.

– По существу, вы задали сразу несколько вопросов, причем все они разведывательно-провокационные. В этот раз субмарина понадобилась нам не для диверсии в русском порту, а для научных изысканий, в частности, для изучения останков одного из старинных судов, название и нахождение которого, по понятным причинам, не разглашаются.

– Кто бы мог предположить! – не отказал себе в удовольствии контр-адмирал. – Оказывается, вы еще и морской археолог?

– Диверсанты тоже не лишены человеческих слабостей, – иронично улыбнулся Боргезе. – У них тоже случаются хобби. К тому же субмарина все еще пребывает под патронатом Академии наук, поэтому разрешение военно-морского ведомства не понадобится. И, наконец, по известному вам договору с финансистами операции «Гнев Цезаря», владельцы субмарины обязывались предоставлять субмарину нашим благодетелям для поисков погибших судов по первому их требованию.

– Но существуют еще и национальные интересы, международные обязательства, вопросы государственной безопасности… – попытался адмирал втянуть Боргезе в дипломатические рассуждения.

– И если учесть, – не дрогнул князь, продолжая свое изложение сути проблемы, – что мы уничтожили линкор «Новороссийск», который русские рассчитывали использовать в качестве корабля ударных ядерных сил… То не кажется ли вам, господа военные, что Италия, как и весь прочий мир, должны чувствовать себя обязанными нам? Хотя бы настолько обязанными, чтобы не устраивать чиновничьих игр по поводу использования субмарины после операции «Гнев Цезаря».

Когда Боргезе завершил свой монолог, адмирал изобразил на располневшем, с отвисающими щеками, лице такую саркастическую ухмылку, что любая словесная трактовка уже казалась излишней. Тем не менее Солано счел необходимым кое-как объясниться.

– В научность вашей экспедиции, фрегат-капитан, позвольте не поверить. Однако вынужден признать, что к любопытству военных чиновников вроде меня, «берегового адмирала», – дал понять командующий, что ему известно, с чьей легкой, но коварной «руки» за ним приклеилось это прозвище, – вы приготовились основательно.

– Знал, с какого уровня чиновниками имею дело, – не стал предаваться любезничанию Боргезе, хотя и вежливо склонил при этом голову. – Завтра же, – обратился он к корвет-капитану, – вы проведете ходовые испытания и, если особых замечаний к судоходности субмарины не возникнет, послезавтра в подводном состоянии уведете ее в сторону Сардинии.

– На базу вашего поместья «Кондоре-ди-Ольбия», – проявил свои познания Сантароне.

– Которую впредь так и станем именовать – «база «Кондоре-ди-Ольбия».

– Одного дня для ходовых испытаний мало.

– А разве переход на Сардинию не станет для субмарины и его экипажа продолжением этих самых испытаний?

– Справедливо. Кстати, пора бы сформировать команду субмарины. Каковы ваши соображения?

– Командиром по-прежнему остаетесь вы, корвет-капитан. Во время операции «Гнев Цезаря» ваши действия были безупречными.

– На самом же деле моя заслуга в успехе этого рейда оказалась очень скромной, – объяснил Сантароне контр-адмиралу. – Ее можно сравнить с заслугой таксиста, доставившего важных персон в нужное время и в указанное место; всего лишь таксиста…

– В действительности она проявилась в предельном хладнокровии командира субмарины, – согласился Боргезе воспринять командующего базой в роли арбитра, – и в таком же предельном профессионализме.

– Командиру всегда виднее, корвет-капитан, – поучительно молвил Солано. – Так было и так будет.

– Помощником командира и механиком назначаю Витторио Абруццо, – продолжил фрегат-капитан формирование команды субмарины, – а водолазами-исследователями уходят обер-лейтенанты Марк фон Гертен и Элио фон Штаубе.

– В принципе, у нас есть более опытные боевые пловцы, нежели названные вами «тирольские братцы», как мы их называем.

– Знаю, что есть. Однако этих парней назвал Отто Скорцени. Стоит ли оспаривать его условия? К слову, Марк фон Гертен прошел усиленную подготовку радиста, прекрасно владеет ключом.

Услышав имя первого диверсанта рейха, адмирал и Сантароне многозначительно переглянулись.

– Значит, роковая тень обер-диверсанта рейха зависает и над этой операцией «морских дьяволов», – поделился своим безрадостным «открытием» Солано.

– Что в очередной раз служит дополнительной гарантией успеха, – парировал комендант базы «Сан-Джорджио». – Любопытно, «человек со шрамами» как-то объяснил свой выбор?

– К поискам будут привлечены еще два германских водолаза, которые войдут в команду «Горгоны». Охрану поисковых работ тоже берут на себя бывшие офицеры из службы СД. Наконец, финансируют эту операцию промышленники – германцы. Они-то и опасаются, как бы внутри поисково-водолазной команды не возникли этнические трения, как это не раз происходило во время войны. Если учесть, что поиск может длиться несколько суток, такое предостережение не лишено смысла. Кроме того, нам снова понадобится пароход «Умбрия».

– Предоставить который может только владелец судна господин Крафт, то есть австро-германский земляк Скорцени, – продолжил его мысль контр-адмирал, внимательно рассматривая при этом на свет содержимое своей коньячной рюмки.

– Вот видите, как с полуслова мы начинаем понимать друг друга, – остался доволен понятливостью обоих своих собеседников князь Боргезе.

– Точнее, начинаем понимать Отто Скорцени, – обронил корвет-капитан.

– Что одно и то же, – осадил его Валерио. – Замечу, что именно Крафт берет на себя и расходы по содержанию субмарины, в частности оплату горючего. Да, обязанности штурмана вы, Сантароне, примете на себя, тем более что услуги его окажутся чисто символическими.

– В любом случае для каботажного плавания штурманского опыта моего окажется достаточно.

– И еще… Никто, кроме вас четверых, то есть членов команды «Горгоны», не должен знать, на какую базу направляется субмарина и на какой курс ляжет после ухода из «Кондоре-ди-Ольбии».

Умберто непроизвольно как-то перевел взгляд на контр-адмирала, который оказывался человеком вне команды мини-субмарины.

– Никаких лишних сведений по моей воле из этой комнаты не уходит, – с ленивым безразличием заверил их обоих Солано, отглатывая солидную порцию коньяка.

– К тому же вы невнимательны, – пристыдил князь командира субмарины. – Я ведь ясно сказал: «После ухода “Горгоны” из базы “Кондоре-ди-Ольбия”».

– Вот теперь многое прояснилось, – невозмутимо признал Умберто. – Правда, возникает щекотливый вопрос: как быть с остальными членами нашей севастопольской группы боевых пловцов, которые ждут нас в кают-компании школы? Они что, оказываются не у дел?

– Они будут находиться на поисковой яхте «Крестоносец», которая уже готова принять их на борт.

– То есть кроме субмарины и парохода «Умбрия» в поисках будет задействована еще и яхта… – как бы про себя пробубнил Сантароне, стараясь окончательно уяснить ситуацию. – Стоит привлечь еще какой-нибудь водолазный бот, и под вашим командованием окажется целая флотилия.

– Если нам понадобится флотилия – у нас будет флотилия. Мы привлечем десятки яхт и ботов. А пока что на «Крестоносце» ваших «морских дьяволов» ждет самое современное американское водолазное снаряжение.

– Если учесть, что наше морально устарело и физически поизносилось…

– Вот и заверьте своих парней, что работы всем хватит. Поощрение тоже будет достойным. – По тому, какими рублеными фразами и каким гортанно-клокочущим голосом Боргезе проговорил это, корвет-капитан понял, что князь не просто повторяет сказанное первым диверсантом рейха, но и старается подражать своему кумиру.

– Сами вы разве не встретитесь с ними, фрегат-капитан?

– Не сегодня и не здесь.

– Значит, вы остаетесь на базе? – спросил контр-адмирал.

– Через три часа, на вилле известной вам Розанды Лукании, мне предстоит встреча с нужными для нашего дела людьми. В том числе, возможно, и со Скорцени.

Вскинув руку, он взглянул на циферблат и поспешно встал, давая понять, что время пошло.

– Когда мы приступаем к ходовым испытаниям субмарины и ее экипажа? – поинтересовался Сантароне.

– Зачем терять время? Проведите здесь два-три погружения, чтобы убедиться, что во время экспедиции субмарина не даст течь и не ляжет на грунт. А настоящие испытания уже будут проходить во время рейса к берегам Сардинии.

18

Поднявшись вслед за Боргезе, контр-адмирал и комендант Сантароне выдержали приличествующую в таких случаях паузу.

– Признаться, фрегат-капитан, я так толком и не понял, что именно вы собираетесь доставать со дна и в какой части Мирового океана это будет происходить, – заискивающе как-то пожаловался адмирал Солано, дескать, «я – ведь свой, зачем от меня-то скрывать?».

– Может, это и к лучшему, – охладил его любопытство князь Боргезе.

– Как я должен воспринимать ваши слова?

– Как индульгенцию, избавляющую вас от всего того шлейфа грехов и рисков, которые потянутся вслед за командой мини-субмарины.

– То есть ни о каких академических исследованиях, на которые первоначально ссылалась Академия наук и ради которых она приобретала субмарину, речи не идет, – не спросил, а скорее подытожил результат своих расспросов и размышлений контр-адмирал.

– Из моих слов следует нечто другое – что в любом случае, при любом исходе задуманной нами операции вы со спокойной совестью сможете сказать себе и высокому начальству: «Но я ведь даже представления не имел о том, для каких целей собирались использовать “Горгону” Боргезе и команда субмарины».

– Вот только найдется ли идиот, который способен поверить моим оправданиям?

– Сразу же соглашусь, что не найдется. Однако все, что я имел право сказать вам, уже сказал. А с учетом намеков, даже чуть больше, притом что организатором поисков выступаю не я.

Пока Солано перемалывал этот отказ своими заржавевшими, как старые якорные цепи, мозгами, они успели выйти из здания штаба и направиться к выходу из базы, у которого на стоянке Боргезе ждала машина.

– Понятно, что идея была подана обер-диверсантом рейха Скорцени, – вернулся адмирал к прерванному разговору как раз тогда, когда князь решил было, что никакому продолжению он уже не подлежит.

– …Если подобная разгадка способна что-либо изменить в вашем представлении об операции, – иронично пожал плечами фрегат-капитан.

– А значит, и возглавлять экспедицию тоже возьмется он, – воспринял адмирал его слова, как подтверждение своих предсказаний.

– Там не так все очевидно, как может показаться на первый взгляд. Во всяком случае, лично я не уверен, что за всей этой операцией действительно возвышается обер-диверсант рейха. Не исключено, что он тоже предстает всего лишь в роли исполнителя.

– Хотите сказать, фрегат-капитан, что и вам доверяют не полностью? Но вы же не кто-нибудь, вы – Боргезе! Как можно? Нет, это уже прискорбно.

Поняв, что при этом доверительном разговоре он лишний, Сантароне попрощался с Боргезе и направился в сторону школы. Глядя вслед ему, контр-адмирал и князь с облегчением подумали, что присутствие в эти минуты корвет-капитана было бы неуместным.

– Я и не стремлюсь знать больше того, что мне было сообщено, – и дальше «темнил» Боргезе, хотя прекрасно понимал, что командующий базой все еще не верит ему.

– Как это на вас не похоже, фрегат-капитан, – иронично ухмыляясь, покачал головой Солано.

– Просто давно усвоил правило: от тайн и всевозможных операций, которые патронирует первый диверсант рейха, лучше держаться подальше. Причем мудрость этого правила проверена горьким опытом.

– Так ведь, командуя Лигурийской базой, в подчинении которой находится и база штурмовых плавсредств, «держаться подальше» не получается. Мы – люди военные, а значит, подчинены уставам и приказам.

– Понимаю ваше огорчение, синьор контр-адмирал.

– Сомневаюсь, что и в самом деле понимаете. Командование уже предупредило, что я обязан знать обо всем, что происходит на базе штурмовых плавсредств: как ведется подготовка боевых пловцов, какие операции намечены и кто их поощряет, финансирует, проще говоря, заказывает. После уничтожения линкора «Джулио Чезаре» во флотских и армейских кругах появилось много слухов, распространители которых подозревают вас в самых… странных, мягко говоря, намерениях и приготовлениях.

– Намекните хотя бы на одно из них, адмирал.

– Намекаю не я, намекают во флотских и армейских штабах. Кто – на подготовку к новым диверсиям, причем не только в России, а кто – чуть ли не на ваше стремление возглавить антиправительственный заговор или путч с дальнейшим приходом к власти. «Лавры дуче Муссолини покоя не дают, видите ли…» – адмирал испытующе взвесил Боргезе хищным, с заметной хитринкой, взглядом, как бы призывая своего подчиненного, тут же, немедленно, признаться и покаяться, – вот какая мысль муссируется в этих слухах!

– Странно, – как можно безразличнее парировал князь, – мне почему-то казалось, что для подобных инсинуаций никаких оснований нет.

– Не обольщайтесь, фрегат-капитан, кое-какие все же существуют. Во-первых, военная контрразведка узнала о том, что передачу русской стороне кораблей по репарациям вы истолковали как предательство со стороны правительства.

– Разве только я один? Именно так истолковывали этот акт все офицеры флота, и не только… А какие страсти разгорались в парламенте и в прессе!

– Но ведь ни один из этих офицеров флота или политиков не решился хоть как-то реально мстить бывшим врагам за это военно-политическое унижение, а вы, фрегат-капитан Боргезе, решились. Притом что вы так и не получили разрешения высшего руководства страны на проведение диверсии в русском порту.

– Но вам хорошо известно, что никогда и не получил бы его. К тому же после операции вся наша группа была отмечена наградами королевства.

– За «былые заслуги», как было сказано в их обосновании чиновниками военного ведомства, исключительно за былые заслуги. И потом, о наградах и вашем мужестве все давно забыли.

– Что так свойственно итальянцам…

– Увы, не только нам. Зато наши земляки все чаще фантазируют на тему того, что в случае провала операции ваши действия могли привести не только к международному скандалу, но и к внутриполитическому кризису, спровоцированному левыми силами. И вообще, кое-кому в военном ведомстве крайне не нравится, что базу «Сан-Джорджио» давно стали именовать «диверсионной базой Боргезе». Они, видите ли, стоят перед выбором: то ли полностью ликвидировать «Сан-Джорджио», выполнив, таким образом, один из пунктов капитуляции, требующий избавиться от диверсионных школ, баз и подразделений; то ли уволить всех постаревших, а главное, все еще «муссолинистски настроенных» боевых пловцов и инструкторов.

– Все-таки зря я не осуществил свою давнишнюю мечту, – буквально простонал Боргезе, – ворваться со своими «бессмертными» в правительственные кварталы Рима и перестрелять всю эту свору трусов и предателей.

– В том-то и дело, что в правительственных офисах прекрасно и, я бы даже сказал, мстительно, помнят об этой вашей мечте, – тут же воспользовался его эмоциональным срывом командующий Лигурийской базой. – Поскольку вы слишком часто и простодушно делились ею. Потому и настаивают, чтобы отряд ваш расформировать и «распылить» по стране. Что позволит затем сформировать команду из молодых добровольцев, не запятнанных фашистским прошлым, а инструкторский корпус набрать из опытных английских и американских диверсантов, то есть наших, теперь уже вечных, союзников.

Дальше, до крыльца штаба, они шли молча, и лишь у самого входа Боргезе с угрюмой решительностью спросил:

– Все, что вы мне только что изложили, адмирал… Это способно повлиять на процедуру получения нами субмарины и водолазного оснащения?

– Пока что нет. Но мой вам совет: как можно скорее уводите и свою диверсионную субмарину, и свою команду. Потому что ситуация накаляется. Там, наверху, все большее количество людей желает знать, на какие вражеские базы нацелится Боргезе в этот раз.

– Весьма признателен вам, синьор контр-адмирал. Как только операция завершится, тут же посвящу вас во все допустимые подробности.

– «Во все допустимые…» – почти оскорбленно уловил адмирал основной нюанс обещания Черного Князя.

– Вам ведь хорошо известно: все, что связано с операциями боевых пловцов, должно проходить под грифами «совершенно секретно» или «государственная тайна».

Но и это объяснение командующий Лигурийской базой воспринял с печальной самоиронией человека, которому снова «указали на его место».

19

Июнь 1960 года. Отель «Пристанище паломника» на северо-восточном побережье Корсики

Первое, что ощутил Скорцени, проснувшись на рассвете в одном из номеров «Пристанища паломника», запах духов, которым, как ему показалось, была пропитана не только вторая подушка и его левая рука, на которой Лилия имела обыкновение засыпать, но и вся атмосфера этой обители.

Минувшая ночь представлялась ему сейчас одной из тех теперь уже нечастых «ночей взрывной любви и убийственной страсти», как называла их Фройнштаг, которым они с воистину взрывной, убийственной страстью предавались когда-то во времена пылкой молодости. И тот факт, что пришлись эти «времена» на безумные ночи войны, ничего в их восприятии не меняло.

Скорцени давно сознался себе, что все в этой женщине – сотканное из упругих, налитых мышц тело и безграничная постельная раскованность; какой-то особый сексуальный артистизм, запах волос, да и вообще, настоянный на букете из духов и плоти запах самого тела – то есть решительно все, казалось приемлемым, а потому совершенным.

К тому же разговор на любую тему Лилия умела поддерживать в постели таким образом, чтобы никогда не касаться ни его, Скорцени, слабостей или неудач, ни «узаконенно неудавшегося» брака на дочери известного финансиста. И такая манера поведения Лилии «самого страшного человека мира»[51] вполне устраивала. Как и то, что всегда вооруженная и достаточно хорошо обученная экс-диверсантка в любой ситуации могла выступить еще и в роли его телохранительницы. Причем оберштурмфюрер сама напросилась на эту роль, объясняя свою ретивость именно тем, что таким образом ей «представится возможность стать неусыпной хранительницей драгоценнейшего тела повелителя».

Отто намерен был еще минут пятнадцать-двадцать понежиться в постели «в обнимку» с приятными воспоминаниями, но внимание его вдруг привлекли легкий скрип двери, которые оставались незапертыми на замок после ночного ухода к себе в номер Лилии, и быстро удаляющиеся, приглушенные шаги человека, очевидно, старавшегося передвигаться как можно тише.

Он явно упустил момент, позволявший задержать этого любопытствующего странника, а когда, укутавшись простыней, метнулся к двери, в коридоре второго этажа, на котором он обитал, уже никого не было. Да и с лестницы звуки шагов тоже не доносились. Возможно, он так и бросился бы вниз, в простыне, наброшенной на совершенно нагое тело, но от носка его тапочка неожиданно отлетел незапечатанный конверт.

– «Скорцени, – прочел он по-немецки, – немедленно убирайся из Корсики, если не хочешь, чтобы с тобой и твоими людьми произошло то же самое, что произошло с кладоискателями и их судами в Лунной бухте и на борту водолазного бота! И неважно, кто это совершил. Важно, что сокровища Роммеля принадлежат тем, кому вскоре будет принадлежать весь мир».

Бежать нагишом в поисках курьера, доставившего это письмо, уже не имело смысла; скорее всего, это был случайный человек, возможно, даже подросток или работник поместья, которому заплатили за услугу несколько франков. А вот поразмыслить над этим происшествием стоило. Во-первых, Отто готов был вздрогнуть от одной только мысли, что несколько минут назад его жизнь самым бесславным образом могла оборваться под ударом ножа или в удавке наемного убийцы. А потому возникает вопрос, почему опытная диверсантка Фройнштаг ушла из номера, не разбудив его, то есть не позаботившись о том, чтобы он закрыл дверь?

Версию ее сговора с «властелинами мира» Скорцени пока что не рассматривал, поскольку стало ясно: курьер не знал, что дверь не закрыта на ключ, и подсунул свою «черную метку» под нее. И потом, разве, имея своей союзницей Лилию, эти бандиты стали бы угрожать ему убийством? Проще было бы просто убить.

Скорцени решил, что по поводу того, дежурит ли внизу ночной портье и чем он, черт возьми, занимается, душу из владельца отеля еще вытряхнет. А пока что внимание оберштурмбаннфюрера привлекла неосторожная фраза «владетеля мира». Говоря о расправах над кладоискателями, он вдруг написал: «…И неважно, кто это совершил». Похоже, что люди, от имени которых составлялось это послание, пытались дистанцироваться от уже совершенных нападений, то ли признавая свою непричастность, то ли, наоборот, заметая следы.

Уже принимая душ, он решил, что о появлении «черной метки» ни с кем из обитателей «Пристанища» говорить не станет ввиду бессмысленности этого занятия, но с этого дня всем участникам экспедиции предписано будет ночевать на яхте, отведенной на середину бухты. Притом что пристань и причалы придется взять под вооруженную охрану, поскольку «Крестоносца» могут заминировать точно таким же способом, как заминировали водолазный бот.

«И самое удивительное, – спонтанно как-то подытожил эту мысль обер-диверсант рейха, – что осуществить новую операцию могут те же самые боевики. – И тут же ухватился за эту странноватую мысль: – А что, всякое может быть. Не исключено, что “бедный, вечно молящийся монах” Тото работает сразу на двух или трех хозяев, главная цель которых – не столько завладеть сокровищами Роммеля, сколько не допустить, чтобы ими завладел кто-либо другой».

Как ни странно, эта мысль нисколько не встревожила старого диверсанта. Предположив, что в этом мире «возможно все, что только возможно», он, с этой глубокой мыслью, закрыл дверь на защелку, положил пистолет под подушку и снова уснул. Только спал он теперь уже безо всяких там любовных видений, сном эротического праведника. Другое дело, что разбудил его голос все той же Лилии Фройнштаг.

– Господин Скорцени, – услышал он из-за двери, – откройте, принесли радиограмму!

– Судя по всему, этим утром поспать мне так и не дадут, – попытался ворчать обер-диверсант рейха, поспешно одеваясь, но, взглянув на часы, ужаснулся: около десяти утра! – Какая еще радиограмма? – поспешил он к двери.

– В последние дни вам адресуют только самые обнадеживающие, как, например, эта.

– Вы под утро, точнее, на рассвете, ничего подозрительного не видели, не слышали?

– Спала сном прощенной блудницы, – беззаботно заверила его Фройнштаг. – А что, кроме меня вас решился побеспокоить еще кто-то? Покажите-ка мне ее, – изобразила эдакую «фурию в ярости», – ту, которая посмела…

– Посмели, на рассвете, поскольку дверь оказалась незапертой.

Лилия на несколько мгновений замерла, осмысливая сказанное, после чего тут же повинилась:

– Это непростительный просчет, причем, прежде всего, мой.

– Теперь это уже неважно.

– Неужто потребовали отменить экспедицию еще до ее начала?

– Пока что предупредили.

– Хотя следует помнить: тот, кто в самом деле намерен убить, предупреждать не станет.

– Тогда что же это было?

– Не исключено, что кто-то элементарно «набивает себе цену» или повышает акции, – истолковывайте, как хотите. По-моему, этот доброжелатель находится где-то рядом, и очень скоро явится к вам, чтобы убедить, что без его поддержки африканских сокровищ фельдмаршала вам не найти.

– Вы, как всегда, безутешно мудры, Фройнштаг.

– Вот именно, «безутешно». Надеюсь, после этого бесподобного комплимента вы не потребуете еще и назвать имя вашего «добродетеля»? – процедила Лилия, только теперь отдавая Скорцени радиограмму.

Как оказалось, ее принес вахтенный матрос «Крестоносца». Убедившись, что дверь заперта, он какое-то время в нерешительности топтался под ней, не осмеливаясь нарушить сон самого Скорцени. И кто знает, сколько это продолжалось бы, если бы матроса не заметила Фройнштаг, которая как раз намеревалась снова напомнить разоспавшемуся оберштурмбаннфюреру о своем существовании.

Из текста же самого послания, только уже после повторной дешифровки его, точнее, после истолкования содержащихся в нем намеков, следовало, что мини-субмарина испытание прошла, находится сейчас на Сардинии, на вилле князя Боргезе, и ждет прибытия парохода «Умбрия». Кроме того, фрегат-капитан убедительно просил Скорцени срочно прибыть на известную ему виллу «Витторио», на которой их гостеприимно встретит хозяйка, Розанда Лукания.

20

– Если я все правильно понимаю, мы с вами приступаем к завершающей стадии операции «Сокровища Роммеля»? – поинтересовалась Лилия. Еще в коридоре она прошлась взглядом по составленному из намеков тексту радиограммы, однако поняла далеко не все.

– Ну, завершающая начнется лишь после того, как сокровища окажутся в наших тайниках, причем как можно дальше от Корсики.

– Как можно дальше, – с этим я согласна. Впрочем, с такими сокровищами можно просто скупить весь этот остров, вместе со всеми его горными отарами овец и стаями сепаратистов? Может, так и поступим?

– Уймитесь, Фройнштаг. Я и сам порой люблю пофантазировать, однако всему же есть предел. Матрос, который принес эту радиограмму, все еще в отеле?

– В коридоре мается, ему велено ждать вашего решения.

– Передайте, пусть отправляется на яхту и предупредит, чтобы готовились к отплытию; через час двадцать снимаемся с якоря. – И, пока Фройнштаг выполняла это поручение, связался по внутреннему телефону с администратором отеля и попросил разыскать реюньонца Виктора Денни, с предложением о встрече с ним через пятнадцать минут в ресторане.

– Он уже в ресторане, – последовал ответ, – и, судя по поведению, высматривает вас.

«Ничего не скроешь в этом дьявольском «Пристанище»: все и везде прослушивается и просматривается!» – ужаснулся собственному открытию Скорцени, что, однако, не помешало ему галантно пригласить Лилию в ресторан.

– А вы, оберштурмбаннфюрер, уверены, что вам удобно будет вести беседу с русским полковником в моем присутствии?

– Не уверен, – честно признал «самый страшный человек мира». – Особенно в присутствии этой приблудившейся к «загнивающему Западу» коммунист-аристократки Анны фон Жерми.

– Вот и я того же мнения.

В зал ресторана можно было попасть и по крытому переходу, но Скорцени вывел женщину на улицу, чтобы не отказывать себе в удовольствии пройтись по узенькой парковой тропинке, которая пролегала в обход холма, почти по кромке берега. Конечно, расстояние до входа в ресторан увеличивалось при этом вдвое. Зато на каком-то отрезке у всяк бредущего по извилистой тропе сотворялась видимость единения с природой при полной отстраненности от всего прочего мира, с его суетой, соблазнами и опасностями.

Вот и сейчас Отто уже готов был впасть в некую эйфорию умиления, как вдруг Лилия резко оттолкнула его к стволу ближайшего дерева и с криком: «В укрытие, засада!» присела у этого же ствола, только уже выхватив пистолет. Одна из трех пуль, выпущенных наемным убийцей, срезала кору дерева буквально у виска оберштурмбаннфюрера, который так и не успел спрятаться за ствол. А еще через мгновение прозвучал выстрел Фройнштаг, вслед за которым она, словно спринтер с низкого старта, бросилась к тому же пролому в ограде, к которому метнулся и нападавший.

Чтобы оказаться в безопасности, злоумышленнику следовало преодолеть оставшуюся часть каменной стены где-то на уровне полутора метров. Но как раз в ту минуту, когда, взбежав по лежавшим на земле камням на пролом, наемник – в легком сером плаще, и с капюшоном на голове, – пытался протиснуться между остатками стены, эсэсовцы двумя выстрелами в спину заставили его «вернуться» на каменную россыпь.

Обогнав Фройнштаг, обер-диверсант рейха первым достиг стены, однако, пытаясь обойти бездыханное тело террориста, оступился на камне и возле пролома, словно возле амбразуры, оказался, лишь в те мгновения, когда от руин какого-то складского помещения, высившихся метрах в двадцати от ограды, на дорогу, ведущую в сторону города, выскочил мотоцикл. Скорцени трижды выстрелил ему вслед, но это уже представлялось «стрельбой из ярости», поскольку попасть на таком расстоянии было нереально.

– Все-таки ушел, сволочь! – прорычал оберштурмбаннфюрер, так и стоя в слишком узкой для его плечистой фигуры «амбразуре».

– Этот мотоциклист и должен был подобрать убийцу, – оказалась у него за спиной Лилия, уже успевшая определить, что наемник мертв.

– Да замысел теперь, в общем-то, предельно ясен; жаль только, что с самим «охотником за скальпом Скорцени» мы слегка перестарались.

– Точнее, нас вообще здесь не было, – проговорила Лилия и, подхватив мужчину под руки, буквально силой стала уводить вдоль ограды к кустарнику. Пробежав под его прикрытием несколько метров, они метнулись за угол котельной, которая в это время года пустовала, чтобы уже оттуда походным шагом направиться к Сторожевому холму, на котором, как предполагала Фройнштаг, в это время уже должен был восседать барон фон Шварц. – Если мы и слышали некое подобие выстрелов, то лишь отсюда, из этого райского уголка.

– Вы, как всегда, поступили мудро, – согласился явно запыхавшийся обер-диверсант. Вновь взявшись под руки, они чинно направились к Сигнальному холму, к «сторожевой башне» барона фон Шварца. – Сейчас сюда понаедет полицейских, а нам это ни к чему. Кстати, только что получен ответ на заданную мне этой ночью загадку.

– Мне-то казалось, что в течение всей ночи вы разгадывали только одну загадку, сотворенную вашей любимой женщиной.

– Сейчас не время для сюсюканья, оберштурмфюрер, – всякий раз, когда Скорцени намеревался приструнить Лилию, он прибегал к напоминанию о ее эсэсовском чине, а значит, о той армейской повинности, которую, как он однажды объявил, никто не отменял. – Речь идет о том, что теперь известно, кто подсунул под дверь моего номера «черную метку».

– Значит, метка эта все же была?

– Как видите. Мне, собственно, всем нам, предложили убраться из «Пристанища паломника» и Корсики, а главное, забыть о сокровищах Роммеля.

– И вы не только преступно пытались скрыть от меня сам факт угрозы, но и палец о палец не ударили, чтобы выяснить, кто этот предутренний визитер.

– Предчувствовал, что тот проявится сам по себе.

– Считайте, что предчувствие вас подвело. Люди, которые еще, очевидно, глубокой ночью прибыли к поместью, чтобы убивать, не стали бы за три часа до покушения угрожать вам, то есть предупреждать о своих преступных намерениях.

– Хотите натолкнуть на мысль, что покушавшиеся принадлежат не к той организации, которая занимается почтовой доставкой «черных меток»?

– Не хочу, – язвительно парировала Фройнштаг. – Причем сугубо из вредности. Если уж вас не способны натолкнуть на эту мысль разворачивающиеся здесь события, то я, со своей «кухаркиной», как вы однажды осмелились назвать ее, логикой, в этом деле бессильна.

– Всегда считал, что единственный недостаток, от которого вы никак не желаете избавиться, оберштурмфюрер, – злопамятство.

– Напомню, что до этого случая вы успели ткнуть меня носом еще как минимум в десяток точно таких же «единственных», причем сугубо женских, недостатков.

21

За суетой бойцов, выскакивавших из «охранной казармы», – как именовали в поместье небольшое караульное помещение, в котором охрана жила и несла «привратную» службу, – Скорцени и Фройнштаг наблюдали уже с аллеи, ведущей от холма к Портовой лестнице. Вооруженные пистолетами, Денхоф и двое его подчиненных неспешно, осторожно прочесывали парк.

– На всякий случай возьмите мой вальтер, Фройнштаг, – передал Скорцени оружие своей спутнице, заметив, что у верхней площадки лестницы стоят полковник Курбатов и графиня фон Жерми.

Демонстративно не замечая суеты, зарождавшейся на территории поместья, князь и его спутница безмятежно созерцали в небольшие, смахивавшие на театральные, бинокли, то ли яхту «Крестоносец», то ли открывавшееся за ее мачтой дальнее прибрежье.

– Если нагрянет полиция, – уясняла свою роль Фройнштаг, – мне следует отойти на яхту и в крайнем случае выбросить оружие за борт, дабы оно не досталось криминалистам.

Даже услышав голос начальника охраны поместья, зачем-то громогласно извещавшего о том, что ими обнаружен труп вооруженного мужчины, они продолжали неспешно, как ни в чем не бывало, прогуливаться аллеей. Хотя обоим было понятно, что после поджогов и резни в Лунной бухте, а также подозрительного подрыва на мине водолазного бота «Ломбардия» полиция способна озвереть в своих поисках преступников.

– Прежде всего, – вполголоса проговорил Скорцени, – вы, Фройнштаг, должны отвлечь от нашего с полковником разговора эту «графиню фон…».

– Понятно, – ответила та. – Уверена, что отвлечь или окончательно увлечь женщину, в поведении которой за версту угадывается прирожденная лесбиянка, особого труда для меня не составит, – и, освободив руку оберштурмбаннфюрера, устремилась к спутнице русского диверсанта.

«Графиня – лесбиянка?! – не ко времени удивился обер-диверсант рейха. – С чего она взяла, ведь Анна прибыла сюда не с подругой, а с одним из самых импозантных мужчин континента? А может, и всего мира, – это следует признать. Впрочем, – тут же вспомнил давние лесбиянские забавы самой Фройнштаг, – кому, как не ей, бывшей охраннице женского лагеря, знать толк в этом виде сексуальных страстей и сексуальных игрищ?»

– Кажется, там кого-то подстрелили? – первым заговорил с ним русский полковник.

– Важно бы уточнить: где, когда и кого? – бесстрастно отреагировал Скорцени, наблюдая, как, держа руки в карманах, хитроумно замаскированных между складками черной армейской юбки, оберштурмфюрер неспешно увлекает Анну в сторону импровизированного «капитанского мостика».

– В последнее время вокруг этого «Пристанища паломника» разворачивается настоящая партизанская борьба.

– Террористическая вакханалия – так будет точнее.

– Так, может, фон Шварцу стоит переименовать свое заведение на «Пристанище террориста»?

– Это его проблемы. Главное, что мы с вами никакого отношения к происходящим здесь событиям не имеем. Или все-таки?..

– Не имеем. Особенно к сегодняшнему, – с маской прискорбия на лице признал бывший «белоармейский» диверсант.

– Вот и мы с Фройнштаг тоже давно отвыкли от партизанщины и пальбы, не говоря уже о минных атаках.

– Только все это по-прежнему сопровождает нас почему-то… – в том же тоне посетовал князь Курбатов. И тут же, казалось бы, не меняя ни тона, ни даже темы разговора, произнес: – Было бы глупо скрывать, что на Корсику вас, оберштурмбаннфюрер, привел блеск затонувшего золота Роммеля.

– Германского фельдмаршала Роммеля, – как бы между прочим, уточнил Скорцени, – который формировал свой конвой под эгидой службы имперской безопасности. Поэтому неминуемо возникает вопрос: а почему этими же сокровищами заинтересовались вы, князь? Кому служим, господин бывший белоармейский полковник? Неужто классовым врагам – коммунистам, некогда ненавистным вам «красным»?

– Не слишком ли прямолинейно вы задаете свои вопросы?

– А чего темнить? К слову, подвалы в этом «Пристанище» сохранились еще с монастырских времен. Причем они мало отличаются от подвалов СД или гестапо, – жестко уведомил реюньонца бывший начальник отдела диверсий Главного управления имперской безопасности. – И если эту ночь вы провели не в одном из местных казематов, то лишь благодаря тому, что я все еще помню о нашем фронтовом братстве и даже ценю его.

– Стоит ли так расстраиваться из-за нескольких диверсионных акций и неудавшегося покушения, Скорцени?

– Я не знаю, о каком покушении идет речь. Может, проясните, кто и на кого покушался? А заодно укажете источник своих сведений. Впрочем, охрана поместья имеет право задержать вас до прибытия полиции, чтобы ваши признания сразу же ложились строчками протокола.

Едва он произнес это, как приближавшийся к ним начальник охраны еще издали спросил:

– Дамы и господа, кому-либо из вас хотя бы что-нибудь известно о происшедшем?

– Ровным счетом ничего, – ответил за всех Скорцени. – Да и почему оно вас так взволновало? Ведь покушение произошло за пределами поместья барона фон Шварца. Тело, насколько нам известно, нашли у руин, в трех десятках метров от ограды «Пристанища».

– Вы так считаете? – неуверенно уточнил Денхоф.

– Все об этом говорят. Где-то там, очевидно, стоял и мотоцикл, на котором убийца скрылся. Вы обязаны были слышать звуки его мотора.

– Возможно, несчастный и пытался спастись бегством, – чтобы укрыться на территории «Пристанища», – поддержал эту версию обер-диверсанта рейха Курбатов, – да только не суждено.

Последних слов русского полковника Денхоф уже не слышал, поскольку изо всей прыти мчался назад, к пролому в ограде, где рядом с телом убитого все еще оставались его подчиненные. Переглянувшись, Скорцени и Курбатов заговорщицки ухмыльнулись. Они не сомневались, что бывший майор СС прислушается к их мудрому совету и буквально через несколько минут тело окажется возле руин, рядом с которыми «удачно» обнаружатся и следы мотоциклетных колес.

– Так что вы, полковник, делаете в «Пристанище», – без водолазного бота, без группы поисковиков и даже без личной охраны?

– Я прибыл на остров только для того, чтобы побыть с любимой женщиной. Нелюдимое «Пристанище» вполне устраивает нас обоих.

– В качестве официальной версия вполне приемлема. Только напрасно вы произнесли ее в моем присутствии. Тем более что в глазах корсиканских полицейских именно вы оказались бы в качестве главного подозреваемого, пытавшегося организовать покушение на… Скорцени. Я прибыл сюда, имея испанский дипломатический паспорт, и вполне мог бы дать ход этому делу.

– Неужели вы решили подозревать меня?..

– Судя по всему, – резко прервал его оберштурмбаннфюрер, – вы не способны оценивать благородство человека, в свое время несколько раз спасавшего вас от агентов гестапо, которые подозревали, что на самом деле трансконтинентальный диверсионный рейд князя Курбатова – всего лишь неплохо спланированная операция советской разведки по внедрению агента, которому надлежит работать на Западе уже после войны.

– Мне известно и об этих подозрениях, и о вашем заступничестве, – сдержанно подтвердил Курбатов, однако от слов благодарности воздержался.

Заметив на причале двух моряков с «Крестоносца», Скорцени приказал им подняться и велел идти в его номер отеля, чтобы забрать чемоданы, его и госпожи Фройнштаг.

– …Благородство человека, который, – вновь обратился он к полковнику, – жестоко пресекал попытки избавиться от вас, как советских, так и белогвардейских недоброжелателей. Нет, в самом деле, почему вы не способны ценить подобные жесты, князь? И потом, не собираетесь же вы с Анной фон Жерми выуживать контейнеры с драгоценностями спиннингами, с рыбачьей лодки?

Курбатов пропустил мимо себя моряков, один из которых уточнил у Скорцени, в каком номере находятся вещи, и только тогда неожиданно признался:

– Организации, которая финансировала наш вояж, важно знать, будут ли обнаружены и подняты на поверхность сокровища Роммеля этим летом.

– Поскольку этим летом сама она снарядить подобную экспедицию не успевает. И эту наивную тайну, полковник, вы собирались утаивать от меня даже под пытками в подвалах «Пристанища» или в трюме «Крестоносца»?! – спросил Скорцени, всем гигантским телом содрогаясь при этом от смеха.

– На предательскую выдачу тайны это и в самом деле не похоже, – мрачно признал его правоту Курбатов. – Как и то, что экспедиция, к которой причастна была не названная мною организация, совсем недавно погибла в Лунной бухте.

При этих словах Скорцени мгновенно согнал с лица остатки улыбки и удивленно уставился на полковника.

– Неожиданный поворот в этой мрачной истории.

– Должен же и я хоть чем-то удивить вас, оберштурмбаннфюрер, – человека, который, как уверяла нас одна германская газета, «ничего не боится и ничему не удивляется».

– Давно возненавидел бы газетчиков, если бы в свое время сам не входил в общественную жизнь со стези газетного репортера[52]. Вырезанные кем-то «лунатики» из Лунной бухты были наняты итальянскими красными, скорее всего, гарибальдийцами, – не спрашивал, а как бы вслух размышлял обер-диверсант рейха.

– Что нетрудно предположить.

– Следовательно, финансировала эту «политическую голытьбу» Москва. Нетрудно предположить и то, что и вы…

– …Направлен сюда, на Корсику, советской разведкой? – настала пора смеяться теперь уже Курбатова. – Ни в коем случае.

– Объяснитесь, полковник, – явно смутился Скорцени.

– Если в общих чертах, то сейчас в Европе активизировалось русское монархическое движение, связанное с членами императорского двора Романовых. Естественно, этот круг людей не может не заинтересовать белоармейский полковник-диверсант из княжеского рода Курбатовых.

– То есть вы инспектировали и финансируемую Москвой экспедицию итальянских красных, и мою.

– Что нетрудно предположить, – вновь прибег к своей дипломатической формуле князь.

– Притом что твердо знаете: графиня фон Жерми работает не столько на русских монархистов, сколько на русских же коммунистов.

– И это тоже предположить нетрудно. Самой появляться в «Пристанище» фон Жерми крайне опасно. Другое дело – в моем обществе. Притом что сама она является гарантией моей безопасности перед лицом зарубежных советских мстителей, вспомните историю гибели Троцкого, Бандеры и прочих. К тому же она получила право делиться со мной кое-какой информацией, добытой для нее кремлевской агентурой в Европе.

– Так, может, из этих же источников вам известно, или станет известно в будущем, какая из «высоких террористических сторон» подослала сегодня убийцу ко мне?

– Покушение на вас для меня с фон Жерми – полная неожиданность.

– И никаких предположений?

– Считаю, что это неудавшаяся месть гарибальдийцев, которые уверены, что в Лунной бухте их сообщники уничтожены по вашему приказу.

– Хотите сказать, что графиня такого же мнения?

Курбатов на несколько мгновений задумался, пытаясь припомнить реакцию Анны.

– Кажется, по этому поводу она не высказывалась.

– Так внушите же своей спутнице, графине фон Жерми, – буквально взорвался Скорцени своим камнедробильным басом, – что это крайне опасное заблуждение: никакого отношения к нападению в Лунной бухте я не имею!

– Хорошо, попытаюсь убедить.

– Нет, вы в самом деле попытайтесь! И не сомневайтесь в том, что для ее хозяев эта информация тоже окажется, ну, скажем так, неожиданно ценной.

Курбатов немного поколебался и неуверенно как-то произнес:

– Видите ли, Скорцени, для меня куда важнее уверенность в том, что к резне в Лунной бухте вы действительно не причастны. Если, конечно, в реальности непричастны.

– Уезжали бы вы отсюда, полковник. Садитесь с графиней на яхту, и к ночи мы уже будем на материковой Италии.

– Это исключено.

– Напрасно. Информацию о судьбе сокровищ Роммеля вы смогли бы получить от меня. Притом что более надежного источника у вас все равно не появится.

– Именно поэтому исключено, – загадочно как-то отмахнулся от него Курбатов.

* * *

Несколько минут спустя они с князем уже находились на причале, у стоянки «Крестоносца». Лилия тут же поднялась на борт яхты, а фон Жерми умышленно осталась у верхней площадки лестницы, словно бы намеревалась прикрывать их отход, отстреливаясь от полиции. Зато к ним присоединился фон Шварц.

Владелец поместья уже знал о покушении на Скорцени, как известно ему было и то, от чьих пуль погиб террорист. А посему он несказанно удивлялся счастливой развязке утренней трагедии: и труп охранники унесли подальше от поместья, и Скорцени со своей эсэсовкой поспешно покидает Корсику.

– Вы напрасно радуетесь, барон, что так скоро и неожиданно избавляетесь от меня, – попытался омрачить его сдержанное веселье оберштурмбаннфюрер. – В Италию мы отбываем только потому, что мне нужно встретиться с моим другом – князем Боргезе. – Произнося это, обер-диверсант рейха демонстративно смотрел не на фон Шварца, а на Курбатова. Понимал, что и ему, и фон Жерми придется как-то объяснять своим разведцентрам причину его ухода с острова.

– Я был бы счастлив, если бы это произошло уже после эпопеи с кладом Роммеля, – без обиняков объяснил ему барон. – Так было бы спокойнее и всем обитателям «Пристанища», и местной полиции.

– Вот цена вашего гостеприимства, барон. Притом что я почти простил ваши сепаратистские порывы.

– Опасаюсь, как бы цена моего гостеприимства не оказалась значительно суровее. Вам проще, Скорцени, вы можете носиться по Европе, меняя страны, подданства и континенты; не зря же вас называют «человеком, которому не нужно паспортов». А я прикован к своему поместью, как Прометей к скале, и всякий, кому не лень, норовит выклевать мое сердце или хотя бы печень.

– Не такой уж вы беззащитный, как может показаться, – вмешался в их диалог полковник, – если все еще числитесь в лучших друзьях самого Скорцени.

– Кстати, о ваших друзьях из монархического кружка Романовых, князь, – охотно сменил тему обер-диверсант рейха. – Не пытайтесь служить потомку императора столь же проникновенно, как самому императору. Эти, из династии, хотя бы отдают себе отчет, что, согласно вековым монархо-династическим традициям, никто из рода Романовых наследственного династического права на российский трон не имеет, ибо последний император из этой династии Николай II от престола отрекся. И родственник, которому он пытался передать корону, тоже от своего права на трон отрекся. А поскольку отречение столь же необратимо и священно, как и коронация, то все наследственные претензии Романовых на трон бессмысленны.

– Странно, я над этим династическим казусом не задумывался. Как и вы – о праве на титул фюрера германской нации.

– Фюреры не ждут, когда им вручат корону хранители династии, они сами берут ее, причем из рук народа.

…Ну а целая стая полицейских нагрянула на поместье как раз в тот момент, когда яхта «Крестоносец» выходила за створ скальных ворот Бухты Безмолвия.

22

Июнь 1960 года. Италия. Лигурийское побережье.

Вилла «Витторио» в окрестностях Виареджо

Еще на подъезде к вилле Розанды Лукании князь обратил внимание на двух парней. Один из них, с фигурой циркового борца, лишь слегка подкорректированной офицерской выправкой, прохаживался вдоль приоткрытых чугунных ворот. С этим все было ясно: у него на лбу красовалась надпись «охранник-телохранитель». Скорее всего, он происходил из бывших коммандос Скорцени, поэтому особого интереса у Боргезе не вызывал. Зато насторожило появление другого типа – худощавого, аскетического вида, который смиренно, в позе монаха, предстающего перед святыней, застыл у калитки.

Правда, пальцы рук этого монашествующего аскета, вместо того, чтобы молитвенно покоиться у подбородка, сурово впивались в ремень, которым был подпоясан его короткий, песочного цвета и явно не монашеского, полувоенного покроя, плащ. Или халат. Скорее всего, на нем виднелось нечто среднее между европейским плащом и восточным халатом. И если «тяжелоатлет», лишь мельком взглянув на Боргезе, тут же бросился распахивать обе половины райских врат; то «монах», не меняя ни позы, ни выражения лица, продолжал все так же невозмутимо стоять в шаге от узорчатой чугунной калитки, в проеме между стволом дуба и «привратным» столбом. То есть в том единственном месте, где он мог чувствовать себя хоть в какой-то степени защищенным.

Впрочем, присмотревшись к нему, старый диверсант обратил внимание на любопытную деталь. Хотя во внешнем виде этого охранника, в его одеянии и даже в манере вести себя просматривалось нечто восточное, или, во всяком случае, характерное для адепта восточного образа жизни и приверженца восточных единоборств, то черты лица выглядели вполне европеизированными.

Всякий раз, когда Валерио приближался к этой вилле, он ловил себя на том, что архитектурно она напоминала нечто среднее между рыцарским замком и укрепленным монастырем, если только то и другое воспринимать в крайне уменьшенном виде. Вот и сейчас Боргезе готов был остановиться посреди внутреннего дворика, чтобы полюбоваться архитектурой этого строения. Да только полюбоваться не получилось. Розанда – смуглолицая черноволосая красавица, над телом которой не властны были «ни годы, ни роды», встретила его на крыльце, бесцеремонно подхватила под руку и, минуя небольшой полуовальный холл, за которым виднелась дверь гостиной, сразу же повела на галерею, с трех сторон охватывавшую квадратную сторожевую башню.

– Как же я соскучилась по близости с вами, князь Боргезе! – потянулась к его ушку Лукания.

– Если бы я не боялся выглядеть банальным, то сказал бы то же самое.

– А вы не бойтесь выглядеть банальным, князь! – ухватилась Розанда за это признание. – Сколько можно бояться? И потом, все отношения между мужчиной и женщиной, сама наша так называемая «любовь», как и сексуальная жизнь, держатся исключительно на банальности. Что-то я не припоминаю, чтобы, пребывая со мной в постели, вы пытались изобрести что-либо эдакое новенькое.

– Это ваше наблюдение, княгиня Лукания, следует воспринимать как упрек?

– Скорее как грустную констатацию фактов.

– Вот оно, истинно женское великодушие…

– И все же, – вновь потянулась Розанда к ушку князя, – если б вы знали, как я соскучилась по близости с вами; пусть и по самой банальной, но… близости.

Галерея была открытой, если не считать того, что сверху она прикрывалась покатой черепичной крышей, да по периметру своему разделялась дубовыми перегородками на три балкончика, но с таким расчетом, что переходить из одного в другой можно было по узеньким проходам, проложенным вдоль стен. Причем с любого из этих балкончиков фрегат-капитан мог любоваться пологими буро-зелеными склонами предгорий, а также многоцветными коврами приморской низины, словно огромными грибами усеянной красными черепичными крышами разноликих – от скромных рыбачьих хижин до настоящих дворцов в стиле расцвета Римской империи – строений. И, наконец, венчало всю эту красоту золотистое ожерелье прибрежных отмелей, уходивших на северо-западе в сторону Ривьеры-ди-Леванте, а на юго-западе – до скалистого мыса у Марины-ди-Пизы.

Случилось так, что после освобождения из тюрьмы князь какое-то время обитал на вилле Розанды. Так вот, он до сих пор помнил, что почти каждый день осматривал эти скалистые бухточки взглядом юнги, мечтавшего о том, чтобы когда-нибудь вернуться в одну из них бывалым, через все океаны прошедшим моряком.

– Если учесть, что на вилле «Витторио» я не впервые, – произнес Боргезе, не отрывая взгляда от одного из таких прибрежных уголков, – то следует предположить, что вы, княгиня, умышленно оттягиваете момент моей встречи не только с Отто Скорцени, но и с неким другим, восточно-монашествующим, как мне показалось, гостем.

– Считайте, что экзамен на право перевода из подводно-диверсионного подразделения – в разведывательное вы, фрегат-капитан Боргезе, в очередной раз провалили. Красавец, сыгравший роль привратника, на самом деле никакого отношения к питомцам Фридентальской разведывательно-диверсионной школы не имеет. Как, впрочем, и к самому СД. Зовут его Рикко, он – профессиональный телохранитель, родом из швейцарских итальянцев, который не прошел по конкурсному отбору в члены папской гвардии Ватикана.

– То есть в числе гвардейцев он не оказался по вашему настоянию, – решил исправить свое реноме разведчика-аналитика Валерио.

– Его появление на вилле в качестве нового охранника можно истолковать и таким образом, – с легкомысленной поспешностью признала его правоту Лукания, давая понять, что никакой особой роли в их встрече этому человеку отведено не будет. Кроме, разумеется, роли соперника, способного разбередить основательно подзажившую душевную рану князя. – Но куда больший интерес вызывает у вас второй охранник, который лично мне представился как Рене де Шато и в котором вы узрели чуть ли ни шаолиньского бойца-монаха. Хотя он больше напоминает европеизированного азиата, с неким налетом восточного аскетизма.

– Насколько я понял, вы решили создавать собственную гвардию и комплектовать ее по тому же принципу, по какому французы комплектуют свой «Иностранный легион».

– Вот, о французах вы заговорили как раз вовремя. А пока что замечу, что Скорцени на виллу еще не прибыл.

– Значит, мы ждем Скорцени…

– Мы с вами – да, Скорцени. Однако на самом деле вам хотелось уточнить, кого ждет наш несостоявшийся «боец Шаолиня», кого он пытается охранять.

– Так ждет или уже пытается охранять? – иронично поинтересовался Валерио, все еще стараясь мелко мстить Розанде за ее собственные колкости, точно такие же мелкие.

– Охраняет, Боргезе, охраняет. И называет себя этот человек – которого охраняют – «бедный, вечно молящийся монах Тото». – Розанда выждала несколько секунд, пытаясь выяснить, какое впечатление произвело на князя названное имя, но поняв, что никакого, продолжила: – Как и следовало ожидать, вам это имя неизвестно. Впрочем, ко встрече с ним я и пытаюсь вас подготовить.

– Внемлю каждому вашему слову, княгиня Лукания.

– Я понимаю, что в истории рыцарских орденов и масонских лиг вы не сильны. Теме не менее… Вы когда-нибудь слышали о таинственной королевской династии Меровингов?

– Утверждают, что она связана с Марией Магдалиной и некими, рожденными ею от Иисуса Христа, «царя Иудейского», наследниками, которые были спасены, бежали во Францию и теперь оберегаются адептами Общества Сиона, а также порожденного им монашеско-рыцарского ордена Меровингов.

– Вы меня поражаете, фрегат-капитан. Только что вы отвечали, как нерадивый ученик, впервые в жизни старательно зазубривший один-единственный параграф учебника истории.

– Стараюсь, как видите.

– Нет, я, как всегда, немного съязвила. На самом же деле вы облегчили мою просветительскую задачу; словом, похвально, – тоном учительницы, подбадривающий не очень старательного ученика, проговорила княгиня Розанда. – Когда господину Тото станет известно о глубинах ваших познаний, он будет душевно растроган.

– Или же основательно насторожится.

– Но все равно – душевно растроган. Как и Скорцени.

– Только, ради бога, не произносите этих слов о «душевной растроганности» в присутствии Скорцени.

– Тем более что он даже не догадывается об их значении, – согласно кивнула Лукания.

– Если не ошибаюсь, в седьмом веке на небольшой территории Франции правил один из представителей этого рода – король «меровингских франков», то есть король отдельного государства франков, Святой Дагобер. И все известные ныне наследники этого престола ведут свою родословную от него и племянницы короля вестготов, Жизели.

– Я действительно потрясена, – уже без какого-либо притворства призналась княгиня. – Опомнитесь, фрегат-капитан, не доводите меня до инфаркта.

– Не знаю, насколько можно доверять подобным сведениям, – невозмутимо продолжил свое изложение Боргезе, доказывая, что «зазубрить» ему удалось не один, а сразу несколько абзацов. – Но последователи Святого Дагобера утверждают, что имя нынешнего наследника престола Меровингов, как и все усилия по его защите, настолько засекречены, что, возможно, и сам этот наследник не знает, какова его истинная миссия в Ордене Сиона и в мире. Хотя именно под его личность формируется Всемирное Правительство будущего Всемирного Государства. Под него же общественное мнение ведущих европейских стран готовят к идее Объединенных Штатов Европы.

– Можете считать, что никаких слов относительно вашей ученической нерадивости я не произносила, – с приглушенным дыханием молвила Розанда, стараясь смотреть на флотского офицера как на новоявленного гения. Судя по всему, артистические задатки у нее действительно были.

– Тем не менее, княгиня Лукания, позволю себе завершить свой «профессорский доклад». Как известно, конституционная привилегия некоторых современных монархов «царствовать, но не править», выступая в роли символа государства и гаранта его политических устоев, ясное дело, не нова. Принципиально новое в тактике поведения главы Династии Меровингов и главы Всемирного Правительства в том, что личность его остается глубоко законспирированной. Никому, кроме небольшой группы посвященных, не известно, что представляет собой этот правитель как личность, каково его имя и каковы реальные полномочия. Мало того, даже имя человека, который представляет будущего Всемирного Правителя в этом таинственном правительстве, самим министрам тоже неведомо. Как, впрочем, и имена этих министров – широкой общественности.

23

Понадобилось несколько мгновений, чтобы, выслушав его, Лукания хоть в какой-то степени пришла в себя.

– Одного понять не могу: что именно вы скрывали от меня до сих пор: что являетесь членом масонской ложи Сиона и рыцарского Ордена Сиона; или же тот факт, что вы умудрились поступить на историко-философский факультет Парижского университета?

– Просто накануне отъезда на базу «Сан-Джорджио» ко мне явился некий странный человек, вручил брошюрку под названием «Тайны всемирного королевства Меровингов» и от имени ордена Меровингов настоятельно посоветовал проштудировать. Настоятельно… посоветовал. Не забыв намекнуть, что кроме ордена Меровингов, существуют еще орден Сиона и Общество Сиона и что под «Сионом» подразумевается Иерусалим.

– Боже мой, как все до примитивности просто! – все так же артистично демонстрировала свое разочарование Розанда. – Еще минуту назад я чувствовала себя потрясенной вашей ученостью, и вы даже не догадываетесь, сколь велики были ваши шансы в борьбе за мое тело, и даже за мое сердце. А что оказалось на самом деле? Рыцари Сиона всего лишь решили слегка просветить вас еще до того, как вы попадете на мою виллу, то есть еще до встречи с монашествующим контрразведчиком Тото.

– Позвольте, я не зря старался. Мои познания вам уже известны. Теперь же меня интересует: вам как дипломату, сотруднице Министерства иностранных дел, об Обществе Сиона и Династии Меровингов что-либо известно?

– Практически ничего. Под большим секретом удалось выяснить, что нынешним Великим магистром ордена Сиона является некий француз Жан Кокто[53]. Но, как оказалось, в политическом и общественном смыслах личность эта настолько безликая, что можно не сомневаться: при всей своей законспирированности она явно подставная. Очевидно, рассчитанная на особо любознательных и настойчивых, скажем, таких, как я или вы, мой ученый фрегат-капитан.

– Из этого следует, – разочарованно развел руками Боргезе, – что пробиться через него к истинному обладателю трона Меровингов нам тоже не удастся.

– А вы что, задались такой целью? – насторожилась Лукания.

– Почему бы не встретиться с повелителем мира, который даже не догадывается, что на самом деле он – повелитель? Какие-то подступы к этому Жану Кокто вы уже прощупали?

– Нет. Но мне успели сообщить, насколько это опасно. К тому же я не уверена, что Кокто известно имя будущего реального повелителя мира, который, как мы уже выяснили, и сам, возможно, не догадывается о своей миссии.

– Ну, уж папа римский наверняка знает, о ком идет речь.

– Тоже сомневаюсь. Кому-то из его чиновников известно имя все того же Кокто, скажем, начальнику ватиканской контрразведки прелату Бенини. Это в лучшем случае. Я не пытаюсь доказывать, что проникнуть в этот секретный масонский орден невозможно.

– Просто понадобятся «нужные» люди, понадобится немало времени и немало денег.

– Не могу не восторгаться быстротой вашего прозрения, мой фрегат-капитан. Если в самом деле понадобится моя помощь в этом «рейде», обращайтесь.

– А что, возможно, когда-нибудь воспользуюсь этой вашей добротой.

– Но лишь после того, как популярно объясните мне, зачем вам понадобились подступы ко всемирному престолу. Лично вам это… зачем понадобилось? Если бы речь шла о Скорцени, я бы еще поняла… Стоп, так, может, вы и пытаетесь подступиться к этому самому «правителю из будущего» в интересах обер-диверсанта рейха?

– Если бы это нужно было Скорцени, он использовал бы вас напрямую, не прибегая к моей помощи.

– Вы, что, в самом деле считаете, что это так легко: «использовать меня напрямую», – вмиг окрысилась Лукания. – Я что, давала вам повод для такого мнения о себе?

И Боргезе понадобилось трижды просить у нее прощения, прежде чем хозяйка виллы угомонилась и сама примирительно предложила: «Ладно, забудем об этом». И, как оказалось, вовремя. Почти в ту же минуту появилась ее служанка Маргарет, которая сообщила, что у ворот остановился автомобиль Скорцени.

– В присутствии этого диверсионного Квазимодо – никаких разногласий, – тут же определила стиль поведения хозяйка виллы. Но, прежде чем оставить лоджию, все же решила уточнить: – Не сомневаюсь, что, если бы мы не повздорили, следующий ваш вопрос касался бы личности самого «бедного, вечно молящегося монаха Тото».

– О котором вам известно еще меньше, нежели о нынешнем представителе Династии Меровингов, – попытался ослепить ее вежливой улыбкой Боргезе.

– Не заставляйте меня жалеть обо всех тех тайнах, в которые я уже посвятила вас сегодня.

– Насколько помнится, все это время посвящал и просвещал в основном я.

– Как только я терпела вас до сих пор, мой фрегат-капитан? – на ходу обронила Розанда, поспешно оставляя лоджию, дабы лично встретить первого диверсанта рейха.

– Для моих биографов это останется загадкой.

– И все же к личности Тото мы еще вернемся, но уже после вашей «ялтинской встречи большой тройки» или «переговоров на высшем уровне».

– И только при условии, – подался вслед за ней Валерио, – что сумею доходчиво объяснить, зачем он мне понадобился. Разве не так?

– Поверьте, в той смутной фельдмаршальско-масонской истории, в которую вас втягивает бывший обер-диверсант рейха, это немаловажно.

24

В домашний кабинет княгини они со Скорцени вошли вместе.

– Извините, что заставили вас так долго ждать, господин Тото, – еще с порога произнесла Розанда дежурную в таких случаях фразу. И была немало удивлена, услышав:

– Я никогда никого не жду, – с холодной вежливостью парировал иезуит.

– Тогда почему я по-прежнему вижу вас перед собой? – поинтересовалась Лукания в том же тоне. Обычно она, профессиональная дипломатка, вела себя сдержанно; только не сегодня и не сейчас, когда она еще не остыла после словесной схватки с Боргезе – своим некогда таким любимым мужчиной.

– Вы превратно поняли меня, княгиня. Всего лишь хотел сказать, что мне не свойственен процесс ожидания, ибо все свободное от мирских дел время провожу наедине с собой, в покаянии и в молитвах.

Ничего монашеского ни в одежде, ни в фигуре Тото не наблюдалось: прекрасно пошитый темно-синий костюм с накладными боковыми и нагрудными карманами на пиджаке-френче, короткая стрижка, лишь слегка припорошенная инеем седины, и широкоскулое, предельно европеизированное лицо с непростительным для всякой духовной особы контрастным загаром…

– Вы сказали: «Наедине с собой». А разве в такие минуты – молитв и покаяний – вы проводите не наедине с Господом? – не удержался Боргезе, которого все еще одолевал дух противоречия, зарожденный беседой с хозяйкой виллы.

– Господь обычно предпочитает видеть перед собой другие лица и выслушивать другие молитвы, – смиренным голосом, богочестиво потупив глаза, произнес Тото, прежде чем усесться на один из предложенных стульев.

И только теперь Боргезе обратил внимание на тон, которым «то ли британец, то ли ирландец» не говорил, а благоговейно наставлял. Этот человек почти в совершенстве овладел голосом и тоном монаха-миссионера, кафедрального проповедника или, возможно, циркового гипнотизера… Причем овладел настолько, что Боргезе поневоле восхитился его умением.

Лишь когда они уселись за большой овальный, из кедра сработанный, стол, Боргезе, как и Скорцени, бросилось в глаза, что позади и чуть в сторонке от Тото пристроился на таком же высоком стуле-троне тот самый человек, который еще недавно исполнял роль привратника. Вот только имени его Боргезе припомнить не мог. Зато монашествующий контрразведчик Тото сразу же заметил интерес, проявившийся во взглядах германских офицеров.

– Господин Рене де Шато представляет ту же богоугодную организацию, что и я, – поспешно объяснил он, не оглядываясь на своего компаньона. – Для меня важно, чтобы он присутствовал при нашей встрече, поскольку де Шато выступает не только в роли советника, но и… человека, которому предстоит докладывать…

– Нам достаточно знать, – прервал его Скорцени, – что присутствие этого господина важно для вас.

На худощавом аскетическом лице самого де Шато не дрогнула ни одна жилка. Он сидел, скрестив руки на груди, и невозмутимо смотрел на единственную присутствовавшую здесь женщину, только на нее. По застывшему лику его трудно было понять, что заставляет его концентрировать внимание на княгине – ее зрелая красота и благородство осанки или же он попросту использует практику всех иезуитов – сосредотачивать внимание на таком объекте, который позволяет доводить себя до состояния «сиюминутного небытия», до «выпадения» из окружающей реальности.

На его месте Скорцени, ясное дело, предпочел бы первый вариант.

– Вы мудро отреагировали на мое невнятное объяснение, – все с той же смиренностью и вселенской скорбью в голосе признал тем временем Тото.

– Хотелось бы, чтобы и вы столь же мудро реагировали на мои, как правило, предельно внятные объяснения, – голос обер-диверсанта рейха становился все более жестким.

– А кто способен усомниться в этом?

…Что же касается Боргезе, то, лишь услышав из уст «монаха» Тото имя второго «меровинга» – Рене де Шато, он вспомнил, что именно оно напомнило, будучи впервые произнесенным княгиней Луканией. Это имя ассоциировалось с названием французской горной деревушки Рене-ле-Шато. Да, написание его было именно таким «Рене-ле-Шато», но все же некие ассоциации с именем таинственного советника резидента английской разведки Тото неминуемо возникают.

Если верить автору предложенной ему недавно брошюрки, селение это в какой-то степени является роковым. По предположениям некоторых исследователей, в седьмом веке на его месте располагалась таинственно возникшая в отрогах Пиренеев и точно так же затем таинственно исчезнувшая могучая крепость вестготов Иреда. В которой после смерти в 679 году короля Дагобера Святого нашел себе укрытие наследник его трона Зибберт.

Как сложилась судьба самого Зибберта, когда и кем была разрушена твердыня вестготов Иреда и где следует искать руины загадочной столицы правителей Династии Меровингов – историкам и археологам выяснить так и не удалось.

– Тропы войны уже неоднократно сводили нас, бедный, вечно молящийся… – произнес тем временем обер-диверсант рейха.

– Не отрицаю, сводили. Но вы сами уточняете, что речь идет о «тропах войны», с которых мы с вами давно сошли.

– И ни для меня, ни для фрегат-капитана и княгини Лукании не является тайной, что до сих пор вы представляли английскую военную разведку.

– Если отбросить все легенды, которыми окружено мое имя, то голая правда заключается в том, что я принадлежу к древнему валлийскому роду, который в свое время вел упорную борьбу с предками нынешних англичан как с враждебными пришельцами, поработителями нашего народа, – за независимость Уэльса.

– Этот факт уже кое-что проясняет.

– Однако в эту войну размежевываться по каким-либо этническим канонам было бессмысленно. Вот и получилось, что, до тех пор, пока британская Сикрет Интеллидженс Сервис делала вид, будто нуждается в моих скромных услугах, я, в свою очередь, делал вид, будто нуждаюсь в ее, не менее скромных.

– По-моему, с британским следом все ясно, – вклинилась в их диалог владелица виллы, опасаясь, как бы офицеры некогда враждующих армий не погрязли в давних фронтовых обидах. И Скорцени прекрасно понял ее.

– В конце концов, теперь мы союзники, – примирительно передернул он широкими, обвисающими, но все еще не сутулящимися плечами. – Враг у нас в перспективе тоже общий.

И тут иезуит поделился признанием, на которое сам обер-диверсант рейха никак не рассчитывал, но которого с нетерпением ожидал уже достаточно посвященный в историю Общества Сиона князь Боргезе:

– К тому же не следует забывать, что уже лет десять я принадлежу к тайному обществу и к рыцарскому ордену Меровингов. Мало того, и в ордене, и во Всемирном Правительстве мне выпало отвечать за связь с секретными службами европейских стран.

– Вы – член Всемирного Правительства?! – тут же поползли вверх брови Скорцени. По возможности, князь Боргезе пока что старался не мешать их общению, больше напоминающему «интеллектуальную стадию» допроса в СД. – Дьявол меня расстреляй: вы говорите об этом всерьез?

– О, нет, до министра мне далеко, я всего лишь служащий одного из ведомств.

– Да к черту подробности! Вот уже в течение нескольких лет я пытаюсь выяснить, существует ли такое правительство в реальности, или это всего лишь бредни репортеров? И ничего толком. То, что доказывается в одних публикациях, тот час же отрицается в других.

– Просто, как и многие другие любопытствующие, вы оказались в информационной ловушке Ордена Меровингов, действующей по принципу: «Человечество обязано верить в существование Всемирного Правительства, но при этом не проявлять никакого интереса к его происхождению и уж тем более – к его деятельности».

25

Монашествующий контрразведчик Тото намеревался поведать еще кое-что такое, что вполне могло бы заинтересовать бывшего офицера СД, но, уловив какое-то неуловимое для остальных участников встречи движение или какой-то исходивший от советника Рене де Шато звук, неожиданно запнулся на полуслове.

– Собственно, все, что надлежало сообщить о своей персоне, я, господа, уже сообщил.

– Ни словом не обмолвившись при этом о цели нашей встречи или хотя бы о причине своего появления на вилле княгини Лукании, – напомнил ему обер-диверсант рейха.

– О, в этом вопросе никаких неясностей не возникает. И мое появление здесь, и сама встреча связаны с вашими, оберштурмбаннфюрер СС, намерениями найти сокровища фельдмаршала Роммеля.

– А какое отношение к ним имеете вы? – сурово спросил Скорцени.

– В самом деле, – как можно вежливее поинтересовалась Розанда Лукания. – Попытаетесь утверждать, что имеете какое-то отношение к происхождению контейнеров с фельдмаршальским «золотом пустыни»?

– Какой в этом смысл? – почти осуждающе возразил монашествующий контрразведчик.

– Любые вопросы, связанные с вашим притязанием на сокровища Роммеля, обязан задавать я, – решил окончательно поставить его на место оберштурмбаннфюрер.

– Кстати, сам Роммель именовал награбленные им в Северной Африке драгоценности «слезами пустыни», – ничуть не смутился «бедный, вечно молящийся». – Образно, не правда ли?

– Склонность ко всяческой образности как раз и погубила фельдмаршала, дьявол меня расстреляй, – «камнедробильно» прогромыхал своим басом Скорцени.

– На самом деле его погубило неумение распорядиться ни своей собственной судьбой, ни судьбой доставшихся ему сокровищ, – неожиданно прорезался голос у Рене де Шато.

И все сразу же обратили внимание, что, как и у Тото, он тоже был негромким, внушительным, однако же без присущих монаху-контрразведчику фальшивых ноток смиренности и лжепокаяния. Это был голос человека, привыкшего изрекать и повелевать.

– Просто фельдмаршал был убежден, – заметил Скорцени, – что не имеет права распоряжаться этими сокровищами рейха.

– Теперь уже неважно, какие убеждения одолевали во время формирования «Африканского конвоя» фельдмаршала Роммеля; важно, какими убеждениями проникаетесь вы, отправляясь на поиски его золота, – попытался и дальше наставлять его иезуит.

– После этих слов, господин де Шато, вам все-таки придется объяснить, кто вы на самом деле и каковы ваши полномочия. Причем полномочия не только на этой встрече.

– Мне выпала честь принадлежать к тому узкому кругу посвященных, которые именуют себя «хранителями королевской Династии Меровингов», династии правителей мира.

Услышав это, Скорцени обвел присутствующих таким взглядом, словно пытался понять, кто и с какой стати намеревается разыгрывать его.

– Это какой еще «правитель мира»?! Кем избран, кем назначен?

– Из ведущей свое начало от Христа и Марии Магдалины династии Меровингов. Назначенный Всевышним.

– Уж не хотите ли сказать, что представляете здесь Всевышнего?

– Мне жаль, что господин Скорцени не был предварительно ознакомлен с историей Династии Меровингов и Всемирного Правительства, – все с тем же миссионерским спокойствием произнес де Шато, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Согласен, это просчет, – вежливо склонил голову Тото, поневоле раскрывая тайну того, кто здесь у кого числится в советчиках. – Наши люди не смогли встретиться с оберштурмбаннфюрером. Однако будем считать, что все необходимые объяснения он только что получил.

Для человека такого склада характера, как у Скорцени, это было немыслимо: в его присутствии о нем говорят с такой отвлеченностью, будто самого его здесь не существует! С тех времен, когда он был назначен личным агентом фюрера по особым поручениям и обер-диверсантом рейха, такого не позволял себе никто. Но как раз в тот момент, когда он готов был взорваться праведным гневом поверженного, де Шато тихо, вкрадчиво вернул его к суровой реальности:

– …И потом, я ведь не пытаюсь выяснить, кого представляете сейчас вы, бывший офицер давно несуществующей организации, столь же давно капитулировавшего рейха.

Оберштурмбаннфюрер буквально задохнулся от гнева и осознания наглости своего собеседника, но именно этим воспользовалась владелица виллы:

– Все, господа, все, – властно хлопнула она ладонью по столу, – хватит! Мы собрались не для того, чтобы в гневе выяснять, «кто есть кто». На кону у нас несметные – если верить слухам – сокровища фельдмаршала Роммеля. Самого фельдмаршала давно нет, рейх тоже приказал долго жить. Сокровища эти, несомненно, награблены, однако владельцы его судом не определены и вообще, никакого судебного решения по этому поводу не существует. Следовательно, на данном этапе сокровища будут принадлежать тому, кто сумеет найти клад. Я правильно изложила суть проблемы?

– Как юрист могу засвидетельствовать, что, с точки зрения международной юриспруденции, идеально, – признал де Шато.

Лукания тряхнула прядью черных волнистых волос и вопросительно взглянула на Скорцени, как бы напоминая: «Ваш выход на сцену, господин обер-диверсант…»

– Вопрос к вам, господа хранители трона: у Династии Меровингов существуют какие-то претензии на право владения сокровищами? – откинулся Скорцени на спинку стула с такой силой, что едва не разнес его. – Кто-то из этой династии решится претендовать на «сокровища Роммеля» после их извлечения из морских глубин?

Теперь уже вопросительно переглянулись масоны.

– Основной тезис хранителей династии изложен вот в этом послании, – положил Тото перед обер-диверсантом листочек, на котором золотистой готикой на черном фоне, типографским способом, на английском, германском, французском и итальянском языках были начертаны две фразы: «Сокровища Роммеля принадлежат Короне Мира, в лице Хранителя Династии Меровингов. Кто не согласится с этим – погибнет!»

– Знакомая «черная метка», дьявол меня расстреляй, – проворчал Скорцени.

– Именно таковой она и задумана – «черной меткой», – невозмутимо признал Тото.

– Ее уже дважды предъявляли поисковым группам, расстрелянным в Лунной бухте и на траверсе корсиканского мыса Корс.

– Еще три такие же метки получили группы искателей смерти в районе корсиканского мыса Капо-Бьянко и в окрестностях итальянского острова Капрая. Не говоря уже о тех морских бродягах, которые были уничтожены, прежде чем сумели организовать свои экспедиции и выйти в море. Они оказались еще словоохотливее и беспечнее, нежели дилетанты, отправлявшиеся, по воле писателя Стивенсона, из Бристоля на поиски Острова Сокровищ на известной вам «Испаньоле».

– С угрозами в «черной метке» все ясно. Честно говоря, никакого особого впечатления на нас они не производят. Зато совершенно очевидно: никаких аргументов в пользу того, что Династия Меровингов, или Общество Сиона, имеют право на владение сокровищами фельдмаршала, в ней не содержится.

– Право на сокровища Роммеля имеет Всемирное Правительство.

– Возможно, я и готов был бы согласиться с вашим утверждением, господин Тото, да только говорите вы как-то слишком уж неубедительно. О каком правительстве идет речь, где оно базируется, кем уполномочено и кому подотчетно?

– Вам хорошо известно, что до поры до времени все эти сведения строго засекречены, – вступил в разговор де Шато. – Я помню, что в молодости вы пробовали свои силы в журналистике, поэтому сейчас вашими помыслами овладел инстинкт репортера, охотника за сенсациями. Однако порыв этот следует считать запоздалым и неуместным. Собравшимся здесь достаточно знать, что только Всемирное Правительство может распорядиться драгоценностями «Африканского конвоя» таким образом, чтобы они оказались вложенными в акции, способные приносить пользу всему человечеству. В том числе – династии Меровингов и всевозможным объединениям воинов-ветеранов рейха.

Пока они вели эту «светско-пиратскую» беседу, Боргезе взял у Скорцени «черную метку» и, внимательно присмотревшись, обнаружил, что, если верить автору брошюры, приблизительно с таким же текстом получали послания от гонцов смерти искатели сокровищ ордена тамплиеров. Причем последним пристанищем несметных богатств «бедных рыцарей Христа», как предполагают, стала крепость Иреда, перевоплотившаяся в горную деревушку Рене-ле-Шато.

Но когда он напомнил контрразведывательному монаху Тото о судьбе сокровищ тамплиеров, тот, все с той же убийственной невозмутимостью, парировал:

– Как уже сказано, одна из функций Ордена Хранителей Династии Меровингов как раз и состоит в том, чтобы сокровища, подобные тем, которые содержатся в кладах тамплиеров, «Африканского конвоя Роммеля» и некоторых других, становились достоянием Всемирного Правительства и Династии.

– В таком случае последний вопрос: боевики какой из известных мне организаций помогают «хранителям Династии» в достижении столь щекотливой цели?

– В основном мы полагаемся на силы собственных коммандос. Для этого и была создана тайная организация «Гладиаторы Династии», которая ныне способна отстаивать интересы Короны Меровингов, или Короны Мира, в любой точке мира. В том числе, естественно, у берегов Корсики.

26

После того как Валерио Боргезе прямо поинтересовался у монашествующего контрразведчика Тото, следует ли воспринимать его слова о способности коммандос из «Гладиаторов Династии» действовать в любой точке мира, в том числе и в районе Корсики, как угрозу, в домашнем кабинете княгини Лукании воцарилось напряженное молчание.

– В принципе, – нарушил его валлиец, – я должен был бы заверить, что в моих словах не содержится ни угрозы, ни даже предупреждения, а что это – всего лишь приглашение к переговорам.

– Так что же мешает вам прибегнуть к подобному заверению? – с надеждой спросила Розанда, которой очень не хотелось, чтобы встреча оказалась проваленной. Как хозяйка виллы она чувствовала себя обязанной довести ее до успеха. К тому же в данном случае в сознании княгини возрождались амбиции профессионального дипломата.

А еще Лукания прекрасно понимала, что перед лицом угрозы «Гладиаторов Династии», в рядах которых оказалось немало иезуитов, агентов ватиканской разведки, абвера и даже Сикрет Интеллидженс Сервис, фрегат-капитан окажется беззащитным. А терять такого мужчину и такого аристократа (все знали об особой привязанности Розанды к представителям древних аристократических родов) ей не хотелось.

– Приглашение к переговорам всегда ценится выше любых заверений.

– Форма приглашения, правда, странноватая, – обронил Скорцени.

В досье, которое предоставил бывший сотрудник СД штурмбаннфюрер Штубер, содержались все собранные с помощью агентов, внедренных в корсиканскую и итальянскую полиции, данные о гибели, обстрелах или жестком запугивании искателей сокровищ фельдмаршала. Причем сам же Штубер и предположил, что выудить у полицейских удалось далеко не все. Тем более что многие «пиратские истории» остались вне поля зрения самих полицейских, поскольку ни кладоискатели, ни «Гладиаторы Династии», корсиканские сепаратисты и прочие «хранители клада Роммеля» действия свои не афишировали. Так что у обер-диверсанта рейха были все основания взвешивать и слова Тото, и свои собственные, учитывая при этом реальность угрозы, исходившей от «Гладиаторов Династии».

– Однако на самом деле заверить, – пропустил Тото замечание оберштурмбаннфюрера мимо ушей, – могу только в том, что и на сей раз орден Меровингов не остановится перед воплощением своих угроз в жизнь.

– Считайте, что прямо здесь и прямо сейчас создан «Орден хранителей сокровищ Роммеля», породивший организацию «Гладиаторов фельдмаршала», – почти торжественно объявила Розанда.

Монах-контрразведчик и Рене де Шато медлительно, лениво переглянулись. Это были взгляды людей, уставших от наивности своих собеседников.

– Создавать вы можете все, что угодно, – в том же духе проговорил Тото. – Все равно поймете, что на самом деле нам лучше договориться. Причем сделать это следует немедленно, до того как «сокровища фельдмаршала» начнут собирать очередную дань, на сей раз – жизнями ваших СС-хранителей.

– Считайте, что вы нас убедили, – вновь вмешалась Лукания, чувствуя себя, как дипломат, полноценной участницей переговоров. – Что вы предлагаете?

Тото вопросительно взглянул на Скорцени.

– Считайте, что этот вопрос задал я, – произнес оберштурмбаннфюрер.

– Мы уже внесли свою долю в организацию экспедиции тем, что передали вам вполне надежную, комфортабельную яхту «Крестоносец».

– То есть вы хотите сказать, что бербер Джамал?..

– Он же шейх Хайраддин, – продолжил его догадку Тото, – представляет «Орден Хранителей Династии». К слову, рыцарский символ крестоносца был передан ему одним из адептов Династии Меровингов.

– В таком случае вы решили начать осаду членов экспедиции издалека и на раннем этапе подготовки.

– Наша обычная тактика. Причем давно испытанная. Даже если вам и удастся поднять те контейнеры с драгоценными изделиями, которые затоплены где-то к северо-востоку от Корсики, распорядиться ими вам не позволят. Ни Роммель, ни хранители его сокровищ не скрывали, что основная масса драгоценностей изъята спецкомандами фельдмаршала у североафриканских евреев – банкиров, торговцев, ростовщиков, промышленников, но… евреев.

– Не только. По свидетельству командира одной из спецкоманд, некоторые шейхи и купцы-арабы тоже пострадали.

– И все же многие авторы исследований, юристы и газетчики, без каких-либо обиняков называют клад фельдмаршала – «еврейскими сокровищами».

– Мне понятно, почему вы акцентируете внимание на «национальной принадлежности» драгоценностей.

– А какой смысл говорить обиняками или вообще замалчивать этот факт? Стоит учесть, что Общество Сиона, Орден Меровингов, Общество Марии Магдалины, Орден Хранителей Династии, Всемирное Правительство и некоторые другие известные и неизвестные широкой публике организации формировались и продолжают поддерживаться одним и тем же Всемирным Сионистским Центром, с привлечением таких профессионалов-иноверцев, как мы с господином Рене де Шато… Поэтому становится понятным, что эти организации неминуемо завладеют добытыми вами сокровищами, независимо от того, придется им ограничиться только вашим юридическим уничтожением или же нужно будет доводить дело до физического истребления.

– Все та же тактика шантажа и запугивания, дьявол меня расстреляй! – притворно изумился Скорцени, апеллируя к Боргезе.

– Фрегат-капитан как сугубо боевой офицер может этого и не понимать, но вам-то, бывшему офицеру СД, одному из руководителей Главного управления имперской безопасности рейха, прекрасно известно, с какой мощной, разветвленной и всемогущей силой вы сталкиваетесь; против интересов какого международного спрута восстаете.

– Но согласитесь… – угрожающе подался Боргезе через стол к монаху-контрразведчику, – вместо того, чтобы выдвинуть конкретные условия сотрудничества, вы опять прибегли к запугиванию. Забывая при этом, что перед вами тот самый «человек со шрамами», которого пугали многие, и не один раз. Чтобы, в конечном итоге, всю оставшуюся жизнь бояться его самого.

– Я всего лишь попытался словесно воспроизвести некоторые особенности той атмосферы, в которой вы разворачиваете свою операцию «Сокровища фельдмаршала», будем называть ее так…

– Мы приняли к сведению, – сочла необходимым еще раз вмешаться в конфликт мужчин княгиня Лукания, – что яхта «Крестоносец» имеет прямое отношение к Ордену Хранителей Династии, или кого-то там еще, кого вы здесь, собственно, представляете. Но фрегат-капитан прав. Во все века в основу переговорного процесса закладывался принцип: «Отвергая, предлагайте…»

– Именно так господин Тото и поступил бы, – вновь раздался сухой, дребезжащий, как жесть под ножовкой, голос Рене де Шато, – если бы в самом деле решился осуждать ваши намерения найти сокровища фельдмаршала или хотя бы подвергал сомнению ваш план операции. Но ведь этого не произошло.

– Наоборот, мы постараемся всячески поддерживать ваш план, – решил вернуть себе инициативу Тото.

– К тому же условия наши предельно просты, – не позволил ему этого Рене, опасаясь, как бы монашествующий контрразведчик опять не завел переговоры в тупик. – Во-первых, вы резко сужаете круг лиц, причастных к операции «Сокровища фельдмаршала». – Произнеся это, хранитель династии обвел группу княгини тяжелым, свинцовым взглядом, слово прошелся по ней очередью из ручного пулемета.

– Условие принимается, – первой пришла в себя Лукания, давая понять «высоким договаривающимся сторонам», что всю дипломатическую составляющую этих переговоров принимает на себя, единственного здесь профессионального дипломата.

Когда Тото мельком взглянул на масона, то прочел в его глазах: «Вот видите, как нужно договариваться с этими людьми». И тут же поспешил выставить следующее условие:

– Во-вторых, вы в обязательном порядке обеспечиваете участие в операции барона фон Шмидта как чудом уцелевшего начальника «Африканского конвоя Роммеля».

– Принимается. Кстати, именно люди Скорцени взяли на себя охрану бывшего оберштурмбаннфюрера СС.

– В таком случае мы не станем напоминать, – все же решил подстраховать своего коллегу Рене де Шато, – что, в свою очередь, наши коммандос предотвратили три покушения на барона фон Шмидта и не менее пяти попыток захватить его в качестве заложника. Цель захвата – использовать его при поисках сокровищ, а затем избавиться от него прямо там, у берегов Корсики.

– Чтобы обеспечивать безопасность этой «живой карты погребения клада», – продолжил его рассказ Тото, – пришлось создать специальную группу «хранителей клада», коммандос которой уже удалось нейтрализовать около двух десятков слишком ретивых кладоискателей, пытавшихся работать под самым разным прикрытием.

– И не стоит заблуждаться по поводу того, – жестью задребезжал голос Рене, – кто именно снимает для давно промотавшего свое скромное состояние барона резиденцию недавно умершего кардинала Курта Даммера. Кстати, усиленно охраняемую и расположенную всего в тридцати километрах от виллы княгини Лукании, – вежливо склонил голову масон, отдавая дань уважения хозяйке этого пристанища. – Как мы и предполагали, именно вилла Даммера станет штаб-квартирой искателей «группы Скорцени». Почему поисками штаб-квартиры пришлось заняться нам? Да потому, что, как и всегда в подобных ситуациях, Ватикан ограничился лишь скупым благословением на то, чтобы «осиротевшая» резиденция кардинала на какое-то время приютила мающегося барона.

27

Июнь 1960 года. Италия. Лигурийское побережье.

Вилла «Витторио» в окрестностях Виареджо

Теперь масоны вели себя, как пара давно сработавшихся следователей – во время перекрестного допроса. Забрасывая подозреваемого фактами и аргументами, психологически прессуя его, эти «псы Фемиды» пытались сломить волю своей жертвы, а значит, заставить ее принять условия дальнейшей игры.

– Из сказанного вами следует, что служба безопасности Святого престола не станет путаться у нас под ногами? – неуверенно как-то спросил обер-диверсант рейха. В эти минуты он и в самом деле чувствовал себя дилетантом, столкнувшимся с мощной организацией профессионалов.

– Ее тоже представляет наш досточтимый господин Тото, – решил окончательно добить «человека со шрамами» расчетливый переговорщик Рене де Шато. – То есть на данном этапе она нейтрализована.

И только теперь обер-диверсант рейха по-настоящему осознал, что непростительно переоценивал свои усилия по обеспечению операции «Сокровища фельдмаршала». Во всяком случае, в той части, которая касалась сохранности «живой карты погребения клада».

– Вы, господин Скорцени, – со смиренной безжалостностью подытожил Тото, – принимаете на себя техническое обеспечение экспедиции, а также непосредственную охрану яхты «Крестоносец» во время поисков. Если точнее, поднимаете контейнеры с сокровищами и обеспечиваете безопасность экспедиции на ее базе и непосредственно в море. По ходу операции вы нейтрализуете каждого, кто сумеет прорваться сквозь «внешнее оцепление», которое будет осуществляться людьми из ордена хранителей династии.

– Такое распределение обязанностей тоже принимается, – неохотно согласился Скорцени, хотя и понимал, что предложение разумное, да и выбора у него нет.

– Но хотелось бы знать, откуда следует ждать удара? – ожил фрегат-капитан. – Мои боевые пловцы привыкли видеть перед собой конкретную цель.

– Основные претенденты на сокровища фельдмаршала вам уже известны: корсиканские и сардинские сепаратисты, прогерманское движение ОАС в Алжире, всевозможные арабские освободительные движения; организация бывших красных партизан-гарибальдийцев, просто любители острых ощущений. Новостью оказалось разве что желание русской разведки прорваться к сокровищам фельдмаршала с помощью итальянских красных, в частности, бывших гарибальдийцев.

– Только «русского ивана» нам здесь и не хватало, – проворчал Скорцени, но, вспомнив, что рядом с ним сидит итальянский офицер Валерио Боргезе, который, благодаря жене-русской, вынужден воспитывать «русских иванов» в собственной семье, раздосадованно покряхтел.

– К слову, мы усиленно распускаем слух о том, что свои поиски начнем в начале августа. Кажется, итальянские коммунисты, как и русская агентура, уже клюнули на эту дезинформацию.

– А когда начинаем на самом деле? – спросил оберштурмбаннфюрер.

– Этот вопрос мы и хотели задать вам обоим, господа офицеры. Особенно вам, фрегат-капитан Боргезе. Когда отряд ваших боевых пловцов будет готов появиться на «Крестоносце»?

– Тут дело не столько в пловцах, сколько… – начал было Валерио, однако сидевший рядом германец впился пальцами ему в коленку и, не глядя на него, ответил:

– Фрегат-капитан хотел сообщить, что готовность водолазов наступит через две недели, но я хочу заверить, что уже завтра они продолжат свои тренировки на борту яхты, а послезавтра могут приступать к подводным поискам.

– Вот это уже деловой подход, – признал Тото.

Боргезе порывался сказать еще что-то, но Скорцени вновь вонзил пальцы в его коленку.

– Состав поисковой группы и прочие технические детали мы, фрегат-капитан, обсудим отдельно. Не будем отнимать время у господ масонов. Осталось выяснить два вопроса: как мы будем поддерживать связь с орденом хранителей династии, а главное, каковым будет вознаграждение участникам экспедиции?

– Связь через меня, – уточнил Тото. – Я постоянно буду присутствовать в «Пристанище паломника» или где-то возле него и, по возможности, пользоваться услугами радиста. Вопрос о конкретных суммах оплаты мне велено не обсуждать.

– Как же так?! – вырвалось у Боргезе. Но иезуит снова сумел вовремя успокоить и его, и Скорцени.

– Все расходы экспедиции Орден Хранителей берет на себя. А после завершения операции на банковские счета ее участников, – счета вы предоставите мне в первый же день поисков, – будут перечислены вполне приличные суммы, которые заставят их обладателей уважать и самих себя, и тех людей, которые одаривают такими деньгами.

– Пардон, мы не оговорили один очень важный вопрос, – напомнил Боргезе, заметив намерение масонов подняться со своих мест. – Каковой будет оплата труда поисковиков в случае неудачи? Если обнаружить контейнеры членам экспедиции не удастся, будут ли оплачены их усилия?

Уже поднявшись со своего места, монашествующий контрразведчик вновь опустился на стул и только тогда хищно улыбнулся.

– Если найти клад морским искателям не удается, они обычно получают то, что в реальности нашли на морском дне – то есть по горсти песка.

– Но речь идет о найме на работу высокопрофессиональных водолазов и членов судовой команды…

– По горсти песка, – решительно прервал его Тото. – Увы, таковы жестокие правила бытия, господин фрегат-капитан, и не нам их менять.

– Не думаю, чтобы эти условия вызвали прилив энтузиазма у наших водолазов.

– Нам глубоко плевать на степень их энтузиазма, – еще решительнее утверждал иезуит позицию тех людей, которых он здесь представлял. Их труд будет оплачен так же, как обычно оплачивают труд экипажа всякого частного судна во время каботажного плавания. Уверен, что на большее – с горстью песка в руке – эти морские бродяги претендовать не решатся.

28

Стоя у окна, офицеры и Лукания молчаливо наблюдали, как охранник открывает ворота и выпускает из внутреннего двора машину Хранителей Династии.

– Только теперь я понял причину вашей нервной реакции во время моего диалога с иезуитами, – неожиданно заговорил Боргезе.

– Сомневаюсь, фрегат-капитан.

– Они ни разу не упомянули ни о нашей мини-субмарине, ни о пароходе «Умбрия».

– Я тоже обратила на это внимание, – поддержала его Лукания. – Хотя была убеждена, что Тото обязан поинтересоваться состоянием «Горгоны» и парохода, их готовностью к поискам. Наконец, он вынужден был бы признать, что в ответ на взнос Хранителей Династии в виде яхты «Крестоносец» ваша группа выставила субмарину и пароход.

– Неужели до сих пор не знают об их существовании? – провел Валерио удивленным взглядом уползающий по склону предгорья, в сторону шоссе, «опель» Рене де Шато.

– Теперь вы понимаете, фрегат-капитан, – решил Скорцени нанести решающий удар по самолюбию итальянца, – что в порыве благодарственной словоохотливости чуть было не выдали конкурентам самую хранимую нами тайну?

– Понимаю, – раздосадованно покачал головой Черный Князь. – С моей стороны это было бы непростительным головотяпством.

– Спасибо, что избавили меня от необходимости произнести эти же слова.

– И все же… Не может такого быть. Ведь они же наверняка слышали об операции «Месть Цезаря», а значит, им известен способ ее осуществления.

– Не сомневаюсь, что тайной для них севастопольский рейд не остался, – молвила Розанда. – Другое дело, что масоны не увязали средства его осуществления – с техническим обеспечением операции «Сокровища Роммеля».

– В любом случае, – поддержал ее Скорцени, – мы должны принять все меры для того, чтобы не напоминать им ни о «Горгоне», ни об «Умбрии». Так что позаботьтесь, князь, о молчании ваших боевых пловцов.

– Словом, все внимание масонов будем концентрировать на работе экипажа «Крестоносца».

– Поэтому условимся: с самого начала операции исходим из того, что в ней принимают участие две экспедиции. Одна станет базироваться на «Умбрии» и субмарине и будет вести тщательный поиск в реальном квадрате залегания обоих контейнеров, а другая, ложная, базирующаяся на «Крестоносце» и водолазном боте, станет столь же усердно трудиться в районе, где сокровищ фельдмаршала нет и быть не может. Она-то и окажется под контролем масонов.

– Прекрасный ход, – признал вожак морских камикадзе. – Непонятно только, почему я узнаю о нем после встречи с масонами.

– Если честно, я и сам утвердился в нем только после беседы с этими самозваными «хранителями», непонятно каких династий и правительств.

– С той же честностью могу признаться, что считал иезуитов нашими партнерами и единомышленниками.

– Только поэтому я и не торопился выкладывать свои замыслы, опасался вашей экспрессивности.

– Жаль, вырисовывался прекрасный тандем, в составе которого мы способны были противостоять любым недоброжелателям. Напрасно вы не доверяете этим «хранителям». Их желание финансировать экспедицию выглядит вполне порядочным.

Обер-диверсант никак не отреагировал на слова князя, после чего все трое впали в задумчивое молчание. При этом Боргезе выглядел мрачнее остальных. Ему и в самом деле не нравилось, что Скорцени решил вступить в контрфронтацию с «хранителями династии». Фрегат-капитан отдавал себе отчет в том, насколько это опасно – лишаться единственного, да к тому же столь могучего союзника. Притом что врагов и конкурентов у них действительно хватает.

– Допустим, нам повезло, – первым заговорил он, решив, что молчание слишком непродуктивно, – мы обнаружили контейнеры с сокровищами…

– На этом и прервите свои размышления, фрегат-капитан, – похлопал его по предплечью Скорцени. – Это же так прекрасно звучит: «Нам повезло: мы обнаружили контейнеры с сокровищами!» Какое «послесловие» к этому вы пытаетесь придумать, мемуарист вы наш?

– Не превращайте меня в розовощекого романтика, оберштурмбаннфюрер. Я требую детализировать ваш план, поскольку завтра же этого потребуют от меня подчиненные.

– Какой же вы неуемный, Боргезе.

– Итак, мы незаметно прикрепили контейнеры к торпедным отсекам субмарины и ушли с ними… Что дальше? Каким образом и куда именно вы намерены тайно их перебросить, где хранить и как переводить драгоценности в деньги, чтобы скрыть эти манипуляции от финансового мира? Наконец, кто и как намерен распоряжаться этим состоянием дальше, и в чем будет заключаться, скажем, мое личное участие в этой грандиозной финансовой афере?

– Хорошо, что вы задались этим вопросом, фрегат-капитан. Правда, немного запоздало, тем не менее…

– Думаю, вам, господа офицеры, не стоит рассчитывать на мою виллу, как на перевалочную базу для контейнеров, – сразу же отсекла подобного рода надежды Лукания. – Во-первых, это слишком опасно и для меня, и для моего имущества. Во-вторых, я все же предпочла бы поделиться этими сокровищами фельдмаршала с настырными масонами, дабы и в самом деле не остаться с горстями морского песка, вечным символом неудачников-кладоискателей.

– Нам и в голову не приходило рассчитывать в таком опасном деле на вашу прекрасную обитель, – заверил ее оберштурмбаннфюрер, однако тут же умолк, так и не прояснив своих собственных намерений.

– Вы до сих пор не ответили на мой вопрос, господин Скорцени, – как можно официальнее напомнил ему итальянец, уже явно демонстрируя признаки «бунта на корабле».

– Окончательный вариант спасения «сокровищ Роммеля», их возрождения из небытия, еще только разрабатывается, – объяснил ему обер-диверсант рейха, с трудом скрывая раздражение, вызванное нетерпеливостью фрегат-капитана. – Можете не сомневаться, что вы станете первым, кто ознакомится с его подробностями.

– Хочется верить, – откровенно не поверил ему Боргезе. Не мог Скорцени довести поисковую группу до первых морских погружений, не позаботившись о дальнейшем, земном, пути драгоценностей. – Но предупреждаю, что в подобном деле неопределенности быть не должно.

– Разве до сих пор она каким-то образом проявлялась?

– До сих пор определенность существовала только в том сегменте операции, обеспечивать который приходится мне и контр-адмиралу Солано. Да, и командующему Лигурийской военно-морской базой – тоже, – голос командира итальянских диверсантов становился настойчивее, но в то же время в нем начали проявляться некие оттенки «обделенности», обиженности или чего-то в этом роде.

Во всяком случае, чувствовалось, что в условия, связанные с участием в операции контр-адмирала Солано, князь хотел вложить и собственную неуверенность в справедливом дележе добытого.

– К составлению списка участников корсиканского рейда мы еще, кажется, не приступали.

– Поэтому заранее объявляю, что в списке участников экспедиции, обладающих специальными банковскими счетами, имя контр-адмирала должно стоять одним из первых. Это принципиально.

– Если я правильно воспринимаю ситуацию, – камнедробильно рассмеялся Скорцени, стараясь разрядить атмосферу, – процесс дележа золота капитана Флинта на нашей «Испаньоле» начался задолго до того, как шхуна пристала к Острову Сокровищ. Он формировался еще в бристольской гостинице «Старый якорь». Осталось только запеть:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца, Йо-хо-хо, и бутылка рому! Пей, и дьявол тебя доведет до конца, Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Выслушав его, Розанда мило, хотя и крайне неуверенно, улыбнулась. Представить себе двух асов диверсионных служб Европы в роли пиратов было не так уж и просто. Особенно во время дележа пока еще ненайденных сокровищ. Впрочем, за пистолеты эти джентльмены могли схватиться, и не перевоплощаясь в роли «джентльменов удачи».

– Простите, оберштурмбаннфюрер, однако «детскими» повествованиями о пиратах не зачитываюсь, – остался непоколебимым князь Боргезе. – В то же время требую ясности во всем, что касается операции «Сокровища Роммеля». Если уж мы решили, что поведем масонов по ложному пути, то и переговоры, которые мы только что провели, стоят не больше горсти все того же морского песка, а точнее, донного ила.

– Что вы предлагаете, странник морей?

Боргезе давно было известно, что первым признаком раздраженности личного агента фюрера служило его стремление говорить медленно, раздельно произнося каждый слог. Теперь эти признаки проявлялись все очевиднее, но фрегат-капитана это не остановило, он чувствовал ответственность перед теми бойцами, с которыми встретится завтра в Сан-Джорджио, на базе штурмовых плавсредств.

– Полагаю, нам следует начинать переговоры с самого начала, выясняя, кто становится реальным владельцем сокровищ, кто и сколько платит членам экспедиции, кто и каким образом гарантирует нашу безопасность. Причем гарантирует не только во время поиска контейнеров «Африканского конвоя», но и после нее, когда на каждого из нас масоны, «хранители» и прочая береговая нечисть начнут охотиться, как на перепелов…

– Давай сначала найдем сокровища, а потом уже сядем на сундуки с золотом да бриллиантами и решим, кому и сколько. Операция окажется настолько секретной, что ни о какой особой гарантии безопасности речь не пойдет. В войну у вас, фрегат-капитан, появилось множество врагов, но ведь личной охраны при вас я почему-то не замечал.

– Как и при вас, – вяло огрызнулся Боргезе.

– Да и вряд ли охрана способна спасти кого-либо из нас от банды наемных убийц, если таковая будет пущена по нашим следам. Так что самое время, фрегат-капитан, вспомнить о таком понятии, как профессиональный риск.

– Но вы обратили внимание, – вклинилась в их пикировку Розанда Лукания, – что, перечисляя организации, претендующие на «сокровища фельдмаршала» и на роль наших конкурентов, масоны почему-то не упомянули о довольно мощной и влиятельной «Организации лиц, принадлежащих к СС». Неужели только потому, что она создана под покровительством Ватикана?[54]

– Еще, может, и потому, что создана была эта организация по инициативе оберштурмбаннфюрера Скорцени, – обронил князь, делая вид, что сам обер-диверсант при их разговоре не присутствует.

– Как не назван был и «Союз бывших солдат войск СС», – не сдавалась Розанда.

– …Основанный все тем же Скорцени.

– Прибавьте к ним еще и «Организацию Гелена», – охотно присоединился к их рассуждениям сам обер-диверсант, – кадры которой, выпестованные в свое время германским абвером, уже в 1956 году послужили костяком для формирования западногерманской разведки, – и на этом, сеньор Боргезе, можете успокоиться. Ей-богу, вы меня разочаровываете.

– Вот и я не устаю твердить, что русская жена тлетворно влияет не только на политические взгляды князя Боргезе, но и на его характер, – шутливо заметила Розанда. Она так и не выяснила для себя, знает ли Отто об их любовной связи.

– Что и на характер – да, убежден. Опыт общения Боргезе с настоящими, то есть красными, русскими в Севастополе, в бухте Северной, пять лет тому назад показал, что при встрече с ними князь попросту звереет, – в том же тоне поддержал ее оберштурмбаннфюрер, возвращаясь к столу, где его ждала рюмка с недопитым коньяком. – А что касается названных вами организаций СС, в которых состоит и большинство сотрудников западногерманской разведки, то очень скоро масоны поймут, как губительно они ошибались, недооценивая их влияние и связи.

29

Июнь 1960 года. Средиземное море.

Борт мини-субмарины «Горгона»

Сбои в работе двигателя подводной лодки стали появляться сразу же, как только она покинула бухту Лигурийской базы и оказалась за внешним обводом скальной косы, отделяющей военный порт от моря. До этого выхода двигатель запускали десятки раз, и никаких сбоев после капитального ремонта его не происходило. В том числе и во время выхода за пределы базы боевых плавсредств «Сан-Джорджио». Теперь же, когда прозвучал приказ Боргезе следовать на Сардинию, на стоянку в его поместье «Кондоре-ди-Ольбия», судно словно бы воспротивилось этому. На старости лет его, видите ли, потревожили!

– И как это следует понимать? – угрожающе поинтересовался командир субмарины Умберто Сантароне, заглядывая в отсек механика.

– Что эта «ржавая карликини» решила показать свой норов – вот как, – проворчал Абруццо, тут же направляясь в машинное отделение. – А вот какого дьявола она заартачилась, это еще нужно выяснить.

– Безумие какое-то, – проворчал водолаз-радист Марк фон Гертен. – Представляю, что было бы, если бы мотор заглох на глубине.

– Вряд ли у вас хватит фантазии, обер-лейтенант, – спокойно парировал механик, – вообразить, как чувствуют себя моряки, оказавшись в такой вот миниатюрной подводной душегубке на дне моря. Впрочем, и моего воображения тоже маловато. И вообще, господа, занимайтесь своими делами, не стойте у меня над душой.

Поняв, что механик прав, корвет-капитан велел водолазам-германцам не отвлекать его, а сам поднялся на ходовой мостик и открыл входной люк. Качки не ощущалось, поскольку на море царил почти идеальный штиль, притом что безмятежное утреннее солнце, едва просматривавшееся из-за косматых горных вершин, уже пыталось прогревать и прибрежное мелководье, и миниатюрную палубу субмарины.

Всякий раз, когда Сантароне оказывался в этой рубке, в нем возрождался дух боевого командира, которому трудно было смириться с тем, что его корабль по-прежнему находится посреди мирного моря, у безмятежных итальянских берегов. И что на этих берегах подрастает духовно новое, послевоенное, поколение сограждан, большинству из которых глубоко плевать на то, что там происходило на континенте пятнадцать лет назад, во времена фюрера, дуче, премьера Черчилля и «вождя всех времен и народов» Сталина.

В такие минуты в нем возрождался дух офицера, не смирившегося не только с поражением своей армии, но и со всем ходом давно минувшей войны, которую, в интересах возрождения Римской империи, следовало затевать не тогда, не против тех, а главное, не в союзе с теми, с кем она была затеяна.

– Эй, Сантароне! – окликнул его командир сторожевого катера береговой охраны, лихо, уже на «стоп машине», развернувшегося почти у самой кормы мини-субмарины. – Ты на какого врага нацелился на своей подводной громадине?

– Для начала торпедирую твою ржавую баржу, капитан-лейтенант, – лениво огрызнулся Умберто. Шли годы, а язвительные, беспутно замусоленные подковырки, передававшиеся моряками из поколения в поколение, по-прежнему заменяли офицерам Лигурийской базы слова приветствия. Причем пускались они в ход невзирая на чины.

– Но пока что молишься механику, чтобы не отправиться на дно самому, вместе со своей «Горилой», «Горгоной» или как ее там!

– Такое тоже случается! – миролюбиво признал корвет-капитан, обращая внимание на то, что по правому борту катера постепенно скапливаются свободные от вахты моряки.

К берегам Сардинии субмарина обязана была идти, соблюдая строгую секретность, и всякое проявление любопытства кого бы то ни было к ее фарватеру должно было нервировать Умберто. Но пока что этого не происходило; выход «Горгоны» из залива можно было объяснить ее ходовыми испытаниями.

– Кстати, правда, что пять лет назад на этой же субмарине вы?..

– Нечего повторять, а главное, распространять всякую чушь, капитан-лейтенант! – буквально взревел Сантароне, перебивая младшего по чину, поскольку прекрасно понимал, к чему он клонит. Впрочем, по поводу слухов о «севастопольском рейде» субмарины корвет-капитану не раз приходилось осаживать даже старших себя по чину и должности.

– Не знаю, на вашем месте я бы этим рейдом гордился. Особенно теперь, когда прошло несколько лет.

– В том-то и дело, капитан-лейтенант, что на моем месте вы оказаться не могли. Как и на месте любого из боевых пловцов моей команды. Всегда прошу помнить об этом при встрече с любым коммандос из базы «Сан-Джорджио».

Командир сторожевика хотел то ли каким-то образом возразить, то ли извиниться, но в это время снизу, из чрева субмарины, донесся голос механика Абруццо, доложившего, что неполадка устранена и «Горгона» может следовать дальше. Услышав это обнадеживающее сообщение, Сантароне тут же спустился на несколько ступенек вниз, проследил, как боевой катер взбурлил винтом воду у борта субмарины, и закрыл за собой люк.

– Погружаемся! – приказал он механику. – Глубина семьдесят метров, курс – на северную оконечность Сардинии.

– Советовал бы пойти на двадцати метрах, – возразил Абруццо. – Семьдесят все-таки многовато.

– У нас еще хватит миль для того, чтобы идти и на двадцати метрах, и на перископной глубине. Но следует помнить, что максимальная глубина погружения субмарины – сто метров, и еще неизвестно, на какой глубине нам придется вести поиск в заданном квадрате.

Поняв, что возражать бесполезно, опытный механик сделал вид, что подчиняется приказу, но почти с милю шел в надводном положении и лишь после этого погрузился на перископную глубину. Понимая, что после недавней поломки им и в самом деле следует быть осторожными, корвет-капитан сделал вид, что столь демонстративного неподчинения вольнонаемного механика попросту не заметил.

– Насколько я понимаю, об участии в операции по поиску сокровищ Роммеля нам тоже до конца дней своих придется молчать, – появился Абруццо в командирском отсеке лишь когда, старчески поскрипывая всем корпусом, «Горгона» в самом деле оказалась на «приказной» глубине.

– Что вы, синьор Абруццо, – вальяжно откинулся в жестком тесноватом кресле корвет-капитан, – вам будет позволено лично доложить обо всех наших приключениям на сходке предводителей сицилийской и корсиканской мафий. Слушая ваши откровения, «доны» и «крестные отцы» искренне позавидуют вам. Вот только всем прочим, в тайну этой операции посвященным, завидовать вам уже не придется.

– С подобными доводами, синьор корвет-капитан, конечно, трудно не согласиться, однако же…

– Ведь не завидуют же участи большинства тех офицеров, которые были посвящены в тайну «Африканского конвоя фельдмаршала», – все-таки завершил свою мысль Сантароне.

При этом он хотел уточнить: «кроме участи начальника охраны конвоя оберштурмбаннфюрера фон Шмидта», но вовремя спохватился. Вряд ли Абруццо догадывается о существовании этого германца, взятого под личную охрану самим Скорцени. Так стоит ли посвящать механика субмарины в тайную миссию барона, чудом уцелевшего в том массовом «отстреле» моряков и охранников конвоя, к которому прибегли сначала высшие чины рейха, а затем – соперничающие кланы мнимых «правонаследников» клада фельдмаршала и просто жаждущие обогатиться за счет награбленных им сокровищ. Вот уж воистину, «грабь награбленное!» К тому же неизвестно, как сложится его судьба после этой экспедиции. Причем независимо от ее исхода.

– Я, собственно, веду к тому, – ничуть не смутился Абруццо, – что и поиск этот, и наше молчание, должно быть должным образом оплачено.

– А более подходящего времени и места для изъявления своих финансовых амбиций вы найти никак не могли?

– В том-то и дело, что конкретную цену участия в этом походе каждого из нас так никто и не назвал. А все мои попытки выяснить, что почем в этой операции, почему-то всегда оказывались не к месту и не ко времени. Завтра или послезавтра мы уже приступим к поискам, а ничего, кроме общих обещаний, я так и не услышал.

– Как и я, механик, как и я, – поспешил заверить его Сантароне, давая понять, что озабочен этим обстоятельством не меньше его. – Что за работу нам заплатят, причем неплохо, в этом я не сомневаюсь, поскольку на кону честь князя Боргезе и обер-диверсанта рейха. А вот что касается платы за молчание… – выдержал многозначительную паузу корвет-капитан.

– Да, и платы за молчание – тоже! – горделиво подтвердил «технический гений».

– Вы же прекрасно понимаете, Абруццо, в какую историю «втравливают» нас организаторы этой экспедиции. Когда речь идет о таких сокровищах, только наивный человек готов верить, что всю оставшуюся жизнь кто-то обязан платить ему за молчание. Наоборот, это ему до конца дней своих придется платить гробовым молчанием за… право жить.

Их милая беседа была прервана появлением Марка фон Гертена, который вручил командиру текст только что принятой радиограммы, поступившей от имени Боргезе. Поход на Сардинию фрегат-капитан благоразумно отменял. По его приказу, пароход «Умбрия», с которым субмарина должна была встретиться у виллы «Кондоре-ди-Ольбия», на всех парах двигался теперь в сторону острова Капраи. Команде субмарины, не всплывая, надлежало обнаружить его в пяти милях к юго-западу от этого итальянского острова и ввести свою «Горгону» в предназначенный для нее бункер-шлюз. Дальнейшие указания командир подлодки обязан получить, уже находясь на борту парохода.

– Кажется, что-то у них пошло не по плану, раз уж Черный Князь решил отменить и проверку готовности субмарины в тихой бухте Кондоре, и безопасные репетиции ее захода в бункер-шлюз у причала родовой виллы, – высказал свое мнение обер-лейтенант фон Гертен, пока Сантароне во второй раз вчитывался в смысл радиограммы.

– Важно, что указания даны предельно четкие, – задумчиво парировал Сантароне. – Что же касается решения Скорцени ускорить операцию, а скорее всего, приказ поступил от него… Может, это и к лучшему; зачем тянуть, позволяя своим врагам действовать на опережение? Да и крови наверняка прольется меньше.

– С каких это пор Скорцени стал оценивать успех своих операций по количеству крови? – горделиво повел массивным подбородком тирольский аристократ.

30

Июнь 1960 года. Средиземное море.

Борт парохода «Умбрия»

Еще издали «захватив» перископом знакомые очертания парохода, Сантароне какое-то время не сообщал о своем прибытии по рации, а вел субмарину с такой неспешной осторожностью, словно подкрадывался к вражескому судну.

Жена Умберто давно устала просыпаться от кошмарных ночных криков своего корвет-капитана, от команд, типа, «первый торпедный аппарат, готовсь! Пли!». Не зная, как противостоять этому, она как-то в сердцах заметила: «Кажется, война оказалась для тебя слишком короткой; на ней ты так и не навоевался или попросту “не довоевал!”»

В эти минуты, все еще не обнаруженным приближаясь к беззащитному судну, Сантароне, как никогда раньше, понимал, что Элеонора в самом деле права: он явно «не довоевал» и теперь готов был «довоевывать» где угодно и каким угодно способом. Будь на вооружении его боевой субмарины хотя бы одна торпеда, наверняка не удержался бы и лично нажал на «пуск».

– Передайте на судно, обер-лейтенант, – обратился он к фон Гертену, не отрываясь от окуляра перископа, – что приближаюсь с северо-востока. Пусть откроют бункер-шлюз и намертво «заякорятся», дабы «Горгона» не вспорола им днище. Будем причаливать.

Получив это сообщение, капитан Мадзаре вышел на площадку трапа, ведущего к капитанскому мостику, и стал прочесывать морскую рябь окулярами бинокля.

– Слишком долго шаришь, капитан, – воинственно молвил Сантароне, вместо торпедного аппарата, нацеливая на «Умбрию» свое единственное «орудие морального возмездия» – перископ. – Считай, что ты уже на дне, вместе с обломками своей посудины!

Так и не отыскав, как показалось Сантароне, перископ субмарины, Мадзаре буквально швырнул бинокль на грудь и вернулся на мостик, чтобы связаться по переговорному устройству с радистом. Ветер, а вместе с ним и волнение моря усиливались, поэтому с причаливанием командам обоих судов следовало поторопиться.

– Командир, – вновь послышался голос радиста, – капитан Мадзаре сообщает, что бункер-шлюз открыт и просит быть предельно осторожным.

– Передай, что буду еще осторожнее, нежели во время первого секса с юной студенткой.

В последний раз Сантароне вводил субмарину в этот необычный бункер-шлюз пять лет назад в нейтральных водах Черного моря, после атаки на линкор «Новороссийск», тем не менее кое-какой опыт все же сумел сохранить. Во всяком случае, он умудрился завести субмарину в створ шлюза уже со второго захода, хотя рассчитывал как минимум на три попытки. Да и скрежета особого при сближении не появлялось.

Когда воду из этой секретной «пристани» откачали и боевые пловцы оказались за пределами субмарины, Боргезе и группа офицеров парохода, во главе с капитаном Мадзаре, встретили их с такой радостью, словно те вернулись после спуска в глубины Бермудского треугольника.

– Ваш удачный переход, синьоры-коммандос, от базы штурмовых плавсредств «Сан-Джорджио» до острова Капраи и не менее удачное вхождение в бункер-шлюз засвидетельствовали: субмарина к экспедиции готова, – почти официально объявил фрегат-капитан, когда они собрались в кают-компании парохода. – Сейчас это очень важно, поскольку уже завтра, к девятнадцати ноль-ноль, «Горгона», с поисковой группой на борту, должна оказаться в квадрате, который нам вскоре будет указан.

– Когда именно он будет указан?

– Этого я пока не знаю, – с легкой досадой в голосе ответил Боргезе. – Кстати, синьор Мадзаре, будет разумно, если вы отправите офицеров судна, – кроме двух своих помощников и начальника охранной группы, – на места несения службы. Лишние волнения им ни к чему. После завершения экспедиции мы соберемся здесь все вместе и основательно выпьем за удачу, которая нам выпала.

– Пожалуй, вы правы, – согласился с ним капитан парохода.

Вместе с офицерами поднялись и двое коренастых крепышей лет тридцати пяти. Боргезе на несколько минут задержал их и представил как имеющих боевой диверсионный опыт моряков, ныне флотских водолазов-спасателей, Теодора и Карла, без указания фамилий и чинов. Судя по тому, что оба они были германцами, следы их боевого опыта тоже, очевидно, уводили к истории диверсионной службы СД.

– Как вы уже поняли, в состав нашей группы поисковиков эти парни включены по приказу Скорцени, – уточнил фрегат-капитан.

– Как мы уже поняли, – проворчал командир мини-субмарины, который и не собирался скрывать, что недоволен явной «германизацией» их экспедиционного отряда.

Если включение в него «тирольских братцев» еще можно было объяснить тем, что эти офицеры зарекомендовали себя во времена «севастопольской мести Цезаря», то появление еще каких-то двух «братьев-германцев» могло свидетельствовать только об одном – теперь уже «морским дьяволам» из базы «Сан-Джорджио» обер-диверсант рейха откровенно не доверял. Оказывается, руками итальянцев топить итальянский же линкор «Джулио Чезаре» – это, как, очевидно, считал Скорцени, одно; а вот, полагаться на них при спасении сокровищ Роммеля… германских сокровищ германского фельдмаршала, кровью воинов Африканского экспедиционного корпуса добытых, – совершенно другое.

Впрочем, обострять сейчас этот вопрос командир «Горгоны» не решился. Да и Боргезе, почувствовав его настроение, тоже поспешил выпроводить новую водолазную пару германцев из кают-компании, обнадежив тем, что у них еще будет время познакомиться со своими коллегами из состава боевых пловцов.

– Позвольте, насколько меня информировали, поиск мы будем вести в прибрежных водах корсиканского мыса Корс, – нарушил воцарившееся после этого неловкое молчание обер-лейтенант фон Гертен, который еще на «Сан-Джорджио» был назначен старшим водолазной группы. – Почему же теперь мы должны будем вести работы в другом районе, в неизвестном нам квадрате? – решил, что самое время возобновить обсуждение деталей операции «Сокровища Роммеля».

– В свое время всех нас информировали точно таким же образом. Однако ситуация меняется.

– Так, может, и цель операции тоже меняется? – на сей раз уже попытался завуалировать свою иронию Сантароне. – Вдруг мы будем искать теперь не контейнеры с золотыми безделушками, а хранилище Чаши Грааля, об очередной экспедиции к которому Скорцени так долго мечтал?

– Цель нашей экспедиции остается прежней, – отчеканил князь Боргезе, чувствуя, что теряет выдержку и вот-вот нахамит корвет-капитану.

– В таком случае напомню, – не желал угомониться и фон Гертен, – нас уверяли, что базироваться будем в Бухте Безмолвия, у поместья барона фон Шварца «Пристанище паломника».

– Выражайтесь яснее, обер-лейтенант. К какой мысли вы нас подводите? – недовольно поморщился Валерио Боргезе.

– К той, что отправляться к Корсике следует немедленно. Качка усиливается, а по-настоящему отдохнуть перед работой водолазы смогут только на тихой воде полностью закрытой Бухты Безмолвия, а еще лучше – в номерах «Пристанища паломника».

– С коньяком, а главное, в обществе жгучих корсиканок, – легкомысленно дополнил его двоюродный брат, обер-лейтенант Элио фон Штаубе.

– Ну, во-первых, с этих минут и до завершения всей операции никто из нас сходить где бы то ни было на берег не имеет права. Это оговорено в нашем контракте с организаторами экспедиции. А во-вторых, мы не должны стремиться к походам на берег, исходя из нашей же собственной безопасности. В этом нас убеждает судьба сразу нескольких десятков наших предшественников.

– Странно, мы этого контракта не видели, – пожал плечами фон Штаубе.

– Вы – всего лишь наемный персонал, который никакой ответственности за судьбу операции не несет, и каждый из которого будет поощрен сразу же после завершения операции. Таково условие главного финансиста экспедиции.

– Оспаривать которое, конечно же, бессмысленно, – заключил механик Абруццо. Как у вольнонаемного у него уже появился свой собственный опыт налаживания отношений с работодателем.

– Мудрейший вывод, – признал Боргезе. – Действительно, предполагалось, что поиск мы будем вести в районе мыса Корс, а базироваться, естественно, в известном вам поместье барона фон Шварца. Да только в последние дни территория поместья и ее окрестности все больше напоминают поле боя. Там действует сразу несколько противоборствующих террористических групп, каждая из которых представляет неизвестных нам претендентов на право владения кладом фельдмаршала.

– Где же мы тогда будем базироваться? – спросил теперь уже командир субмарины.

– Здесь, на пароходе. Да и клад, как оказалось, покоится не у западной оконечности мыса Корс, хотя до недавнего времени руководство экспедиции придерживалось именно этой точки зрения.

– То есть вести поиск мы вообще будем далеко от берегов Корсики? – попытался уточнить фон Штаубе.

– Я уже сказал, – нервно хлопнул рукой по столу фрегат-капитан, – что квадрат поиска нам укажут чуть позже. Где именно он может быть расположен, этого я не знаю. Зато предполагается, что поиск будет произведен быстро, всю операцию следует провести в течение нескольких часов, в обстановке строгой секретности. Иначе нас потопят вместе с пароходом и субмариной.

– Разве нас никто не станет охранять? – забеспокоился теперь уже капитан «Умбрии».

– О какой охране идет речь?

– Мы вправе рассчитывать на полноценное боевое охранение. Скажем, на пограничный катер или какой-нибудь кораблик береговой охраны.

– На борту у нас уже находится несколько коммандос, вооруженных автоматами и двумя ручными пулеметами. Часть команды мы тоже сумеем вооружить. Считаю, что этого вполне достаточно. До орудий дело, надеюсь, не дойдет.

– Чего при нынешней «золотой лихорадке» исключать нельзя, – недовольно проворчал Мадзаре, даже не пытаясь скрыть своего разочарования. – Кстати, я так и не уяснил для себя, каким образом водолазы намерены поднимать контейнеры с сокровищами на борт парохода.

– Их и не станут поднимать на борт, – спокойно парировал фрегат-капитан.

Как только Боргезе произнес это, в кают-компании судна вновь воцарилось гробовое молчание.

31

Июль 1960 года. Лигурийское море.

Борт парохода «Умбрия»

Сообщение князя Боргезе о том, что контейнеры с сокровищами фельдмаршала Роммеля на палубу «Умбрии» подниматься не будут, застало врасплох всех присутствовавших в это время в кают-компании парохода. Но особенно команду субмарины, ее водолазов. Не зря же почти с минуту офицеры-подводники удивленно переглядывались, пытаясь понять, что на самом деле происходит, а главное, определиться, как вести себя дальше.

– Тогда, может быть, и нет смысла задействовать во всей этой операции мой пароход? – угрюмо поинтересовался капитан «Умбрии».

– Но он уже задействован.

– Нет, в принципе, я не против, – поспешил разъяснить свою позицию Мадзаре, – ибо речь идет о финансовой компенсации всему составу команды. Хотя и понимаю, что судно может стать объектом нападения местных пиратов.

– Опасаетесь, фрегат-капитан, – въедливо ухмыльнулся фон Гертен, который все еще скептически был настроен и по отношению к организаторам экспедиции, и по отношению к самой операции «Сокровища Роммеля», – как бы, заполучив кучу сокровищ, команда парохода не взбунтовалась и не подняла над мачтой пиратский Веселый Роджер? Пора говорить начистоту.

– Пиратский вариант бунта команды или захвата судна чужаками тоже не исключается, – без какой-либо иронии просветил его Черный Князь. – Тем более что буквально на днях несколько судов таких же кладоискателей, как мы, были уничтожены.

– Значит, это не байки местных рыбаков? – искренне удивился капитан «Умбрии». – Первая кровь уже пролилась и первые суда погибли?

– Причем все это происходило рядом с поместьем «Пристанище паломника». Хотя эти экспедиции еще даже не приступали к поиску сокровищ.

– Но успели проболтаться местным мафиози относительно цели своего появления в районе мыса Корс, – осуждающе поддержал его Абруццо.

– Наверняка мафия позаботилась о том, чтобы в поместье барона фон Шварца появились ее агенты, – ничуть не усомнился в правильности его предположения обер-лейтенант фон Штаубе.

– И возглавляет эту агентуру сам владелец поместья, – еще больше оживился Витторио Абруццо, – который уже оговорил свою долю добычи.

– Словом, кроваво замешивается, – помрачнел капитан «Умбрии», которого судьба его «допотопного» судна всегда волновала острее, чем своя собственная. – Как бы рядом с кладом фельдмаршала не появился еще один «клад», именуемый «пароходом “Умбрия”».

– Замешивается, – не стал разубеждать его Боргезе, – по все тем же пиратским канонам, согласно которым, как утверждает известный вам «хранитель сокровищ фельдмаршала», каждый бриллиант должен быть оплачен столькими жизнями, сколько в нем каратов.

– Мудрая притча, – вновь подключился к разговору фон Гертен, который с куда большим энтузиазмом согласился бы на любую операцию против не только врага рейха, но и своего личного врага – России. – Во всяком случае, весьма поучительная.

– А бриллиантов в этих контейнерах немало, – уверил собравшихся фрегат-капитан. – И нам еще очень повезло, что оказались под покровительством коммандос Отто Скорцени, а не в числе их соперников.

На несколько мгновений в кают-компании воцарилось гнетущее молчание, в коем уже угадывалось предчувствие заговорщиков, ступивших на тропу очередной «необъявленной войны с невидимым врагом».

– Механик, – попытался вывести их из ступора фрегат-капитан, – вы обратили внимание, что у торпедных отсеков появились специальные блоки для поднятия контейнеров и крючья для их крепления?

– Командир даже постарался испытать их. Не могу знать, какого веса эти контейнеры на самом деле, но, поскольку в воде они кажутся более легкими, то думаю, что и эти приспособления, и сама субмарина с ними справятся.

– Наконец-то появилась хоть какая-то утешительная информация…

– Хотелось бы знать, сколько там контейнеров.

– Как сообщает известный вам «хранитель сокровищ», на дне оказались три объекта, охваченных цепями таким образом, что их можно подхватывать крючьями кранов, лебедок и всего прочего. Этот способ уже использовали во время погрузки на армейские машины, затем – на борт корабля, а также во время «предания» сокровищ морю.

– Надеюсь, это достаточно большие объекты? Все-таки речь идет о состоянии каждого из нас.

– Два контейнера одинаковы по объему, в виде кубов, с длиной грани в два метра. Третий – значительно меньший в объеме, с размером в обычный фамильный сундук. И последнее, что о них известно, – все контейнеры были соединены нетолстыми трехметровыми цепями, с таким расчетом, чтобы при обнаружении одного из них можно было установить местонахождение двух других.

– Предусмотрительно, – признал Абруццо. – Сразу чувствуется, что при организации «Африканского конвоя» люди Роммеля все продумывали до мелочей.

– Ни у кого из обладателей и охранников этих сокровищ не было уверенности, что контейнеры все-таки удастся доставить до побережья Северной Италии.

– Руководители нынешней операции тоже не очень-то уверены в этом, хотя, казалось бы, что их настораживает, если операцией командует сам Скорцени?

– Поэтому-то барон фон Шмидт и его подопечные предусматривали различные варианты. Даже те, предусмотреть которые практически невозможно.

– Но такая сцепка трех крупных объектов затруднит их подъем и переброску на борт судна, – заметил фон Гертен.

– Именно это я имел в виду, когда говорил о стремлении хранителей сокровищ предусмотреть даже те нюансы их спасения, которые обычно в расчет не принимаются.

– И какие же именно… в данном случае?

– Соединительные цепи были оснащены нержавеющими альпинистскими карабинами, так что разъединить контейнеры не составит особого труда. Эти же карабины можно использовать при транспортировке контейнеров и для закрепления их на палубе судна с низкой осадкой и невысокими бортами.

Обер-лейтенант фон Гертен вальяжно развел руками, давая понять, что ответ князя исчерпывающий и что он услышал все, что хотел и мог услышать.

Когда Боргезе уже собирался объявить, что «военный совет» завершен, в кают-компанию вошел вахтенный офицер и доложил, что поступило сообщение по радио: к судну приближается большой водолазно-спасательный бот «Посейдон», на борту которого находится Отто Скорцени.

– Странно. Каким образом он оказался на «спасателе»? – механически вырвалось у Черного Князя. – Где яхта «Крестоносец», которая, как предполагалось, должна стать штабным судном экспедиции? И вообще, появление в составе экспедиции еще одного судна связано с появлением массы других посвященных…

– …И оплачиваемых, – вставил механик Абруццо, – что тоже немаловажно.

– Да, и оплачиваемых… людей, с которыми придется поделиться общей суммой вознаграждения.

– Прошу прощения, господа. Никаких других сведений, кроме уже сообщенных мною, в радиограмме не содержится, – по-военному четко разъяснил вахтенный, не сообразив, что вопросы уже были сугубо риторическими.

– Это понятно, – отмахнулся от него Боргезе. Да и капитан Мадзаре тут же отпустил его. Однако, уходя, вахтенный все же счел необходимым просветить всех собравшихся:

– Если уж Скорцени решил, что следует обойтись без яхты, значит, что-то в его планах изменилось.

– Вы свободны, – раздраженно повысил голос капитан, едва сдерживаясь, чтобы не отчитать вахтенного офицера за умничанье. Но как только зардевшаяся физиономия молодого моряка скрылась за дверью, вынужден был реабилитировать его:

– Впрочем, разгильдяй этот, устава корабельного не знающий, прав: что-то в планах обер-диверсанта рейха изменилось, он явно начал темнить.

– Знать бы только, что именно… изменилось, – проворчал Сантароне, который при подготовке операции агрессивно не воспринимал какие бы то ни было неожиданности. – Сомневаюсь, что обер-диверсант рейха решится посвятить нас в тонкости своих замыслов.

32

В зоне видимости команды «Умбрии» бот появился примерно через полчаса. Это был настоящий боевой корабль, с орудийной башней, двумя – кормовым и носовым – пулеметами на турелях и бронированным ходовым мостиком.

После сближения моряки с переполненной вооруженными людьми палубы «Посейдона» ловко метнули в сторону парохода «крючья-кошки», словно намерены были брать его на абордаж, и, подтянувшись к борту, переправили на него по канатному трапу обер-диверсанта рейха.

– Вы удачно вошли в бункер-шлюз, корвет-капитан, – обратился тот к Сантароне, как только ступил на палубу парохода и увидел перед собой Мадзаре, Боргезе и командира субмарины.

– Удачнее не бывает, – отдал честь Умберто, хотя Скорцени прибыл на судно в штатском.

– Тем не менее сегодня вам придется повторить испытание.

– Если возникает такая необходимость… – удрученно пожал плечами Сантароне, не поняв его замысла. – Хотя, честно говоря, не вижу надобности в подобном риске.

– Эта необходимость возникает. Уже возникла. План таков…

– Простите, – осмелился прервать его Мадзаре, – не лучше ли нам пройти в мою каюту?

Скорцени оглянулся и, увидев рядом несколько лишних любопытствующих людей, согласился. Однако тут же заметил, что капитанская каюта слишком тесна для столь высокого собрания, и предложил Мадзаре пригласить их в кают-компанию, где они смогли бы провести свой по-настоящему «тайный совет». Причем вместе с ними в члены «тайного совета» вошли только Боргезе и команда «Горгоны».

– Так вот, – вернулся оберштурмбаннфюрер к прерванному изложению плана, как только они уселись за «компанейский» стол, – в дальнейшем события станут разворачиваться таким образом. Через десять минут я возвращаюсь на «Посейдон», и бот берет курс на мыс Корс, а затем – на «Пристанище паломника». Спустя час ваше судно, Мадзаре, вновь следует старым курсом.

– Задача ясна, хоть смысл ее пока что не понятен, – честно признался капитан парохода.

– А вам и не нужно вникать в смысл моих приказов, Мадзаре, – внушающе объяснил Скорцени. – Просто делайте то, что велено.

– Понял, господин Скорцени, больше разъяснений не потребуется, – невозмутимо погасил Мадзаре назревавший конфликт. – Продолжайте излагать свой план.

В ту же минуту в кают-компанию почти бесшумно вошел стюард с подносом, на котором стояли две бутылки вина и две тарелки с бутербродами. Наполнив небольшие металлические бокалы членов «тайного совета», он так же бесшумно удалился.

Скорцени первым осушил свой бокал, отметил прекрасный букет сицилийского напитка и только потом продолжил:

– Оказавшись в пяти милях северо-восточнее названного мыса, вы открываете бункер-шлюз, выпускаете субмарину и следуете вот в этот вычисленный штурманом квадрат. – Он достал сложенный вдвое листик из записной книжки и вручил ее капитану «Умбрии», предупредив, что написанное в нем разглашению не подлежит. – Там вы ждете субмарину, на борту которой, скорее всего, окажусь и я.

– Будет исполнено, господин оберштурмбаннфюрер.

– Тогда же вас ознакомят с планом дальнейших действий основной группы экспедиции.

– В секретной операции секретным должно оставаться решительно все. Особенно планы.

– Ничто так не облагораживает капитана гражданского судна, как умение отвечать по-военному коротко и четко. Теперь о вашей задаче, Сантароне. Из чрева «Умбрии» выходите, имея на борту механика и радиста.

– Поскольку в Бухте Безмолвия четвертым членом команды должны стать вы, – разъяснил сам себе корвет-капитан суть этой просьбы, – фон Штаубе останется на пароходе.

– Я всегда был убежден, что с логикой у вас все в порядке, Умберто. В бухту вы должны войти в двадцать три ноль-ноль, на перископной глубине. Всплываете у борта «Посейдона» и со мной на борту отправляетесь на встречу с «Умбрией». После этого мы уходим на поиски сокровищ.

Скорцени умолк, и все присутствующие тоже молчали, неотрывно глядя на него. Все они мысленно сходились на том, что обер-диверсант рейха преднамеренно усложнил план поисковой экспедиции настолько, что и сам теперь уже запутался. Но, как бы члены «тайного совета» ни язвили про себя по этому поводу, на самом деле они понимали, что все равно действовать придется по тому плану, который предложит обер-диверсант рейха, поскольку отменить его некому.

– В Бухте Безмолвия вы появитесь только для того, чтобы сбить с толку наших врагов, я правильно вас понимаю? – решился нарушить их заговорщицкое молчание Боргезе.

– Только для этого, – решил устроить ему экзамен на смекалку обер-диверсант рейха.

– Вы намерены создать две поисковые партии – настоящую и ложную. В настоящую войдут пароход «Умбрия» и субмарина, в ложную – яхта «Крестоносец» и водолазный бот «Посейдон». И поскольку Скорцени будет замечен на боте и яхте, которые пришвартуются в порту «Пристанища паломника», то враги решат, что именно этот отряд является основным.

– Прекрасная задумка, – сдержанно похвалил его Скорцени, причем никто так и не понял: иронизирует ли он по этому поводу или же говорит вполне серьезно.

– А значит, – решат эти береговые шакалы, – сокровища следует искать в том районе, в котором станут вести поиск суда, пребывающие под командованием «самого страшного человека мира».

– «Самый страшный…» – это вы обо мне? – умиленно удивился оберштурмбаннфюрер СС. – Всем известно, что я давно подобрел.

– Эти же суда и должны будут принять на себя основной удар истребителей поисковиков, – дополнил его рассказ корвет-капитан Сантароне.

– На боте и яхте достаточно оружия и людей, чтобы отбить любую атаку наемных убийц, – вновь заговорил автор плана. – Ну а сами поиски у мыса Корс будут продолжаться в течение трех суток, после чего вернувшиеся в Бухту Безмолвия моряки объявят обитателям «Пристанища», а значит и всему миру, что сокровища фельдмаршала так и не обнаружены. Мало того, они под любым благовидным предлогом позволят барону фон Шварцу и еще нескольким обитателям поместья побывать на судах, чтобы лично убедиться в том, что никаких контейнеров в их каютах и трюмах нет.

– То есть все кладоискатели мира и дальше должны пребывать в уверенности, что сокровища фельдмаршала по-прежнему покоятся на дне Лигурийского или Средиземного моря? – первым отреагировал на его план Мадзаре. – Неплохой ход, господа, который охладит пыл многих пиратствующих конкурентов, намеренных завладеть золотом Роммеля уже на суше. Пока что они сидят на своих базах, подобно коршунам, которые терпеливо ждут появления добычи.

– Предвижу, что не так-то и просто будет доставить эти три контейнера с сокровищами на сушу, спрятать их там, а затем распорядиться содержимым, – заметил Боргезе. – Причем все это придется делать в строжайшей тайне, резко ограничив круг лиц, посвященных в особенности операции.

– К тому же следует заранее продумать пути и способы их сухопутной транспортировки, складирования, а также банковской оценки и легализации, – дополнил его сомнения капитан парохода.

– И что же, возникают какие-то соображения по этому поводу? – оживился Скорцени.

– В виде варианта можно было бы какое-то время держать контейнеры в трюмах «Умбрии», предварительно загнав ее на территорию какого-то хорошо охраняемого судоремонтного завода, якобы для замены двигателя, который в самом деле стоило бы заменить или основательно реставрировать; да к тому же выставить охрану на самом судне. Понятно, что к тому времени на пароходе должен остаться минимальный состав команды, собственно, самые проверенные и… молчаливые.

После того как Мадзаре завершил изложение своей идеи, обер-диверсант рейха еще с полминуты молчал, откинувшись на спинку стула и задумчиво глядя в потолок.

– А ведь вполне приемлемая мысль, – наконец вынес он окончательный вердикт. – Признаюсь, подобный вариант временного наземного хранения сокровищ почему-то даже не рассматривался. Мы с Боргезе и финансистами все время пытались «привязывать» контейнеры фельдмаршала то к одной части материковой Италии, то к другой, всякий раз полагаясь на возможности той или иной виллы и надежность ее хозяина.

– В том числе рассматривалась и моя вилла, – признался князь Боргезе. – Сам предложил ее в качестве перевалочной базы. Но она не прошла по конкурсу, хозяин оказался ненадежным.

– Как и всякий, связанный с операцией «Сокровища Роммеля», – подтвердил обер-диверсант рейха. – Именно поэтому вилла вождя итальянских диверсантов должна оставаться вне подозрения. Как и некоторые другие виллы.

– Мотивация воспринята, – заверил его фрегат-капитан.

– Теперь я почти убежден, что воспользуюсь вашим вариантом, капитан, – вернулся Скорцени к разговору с Мадзаре. В конце концов, на хранение сокровищ в таком первобытном состоянии финансисты экспедиции отводят не более трех суток. К тому же вряд ли кто-либо решится нападать на охраняемое судно, стоящее у причала сурово охраняемого завода.

* * *

Капитан «Умбрии» оказался достаточно самолюбивым для того, чтобы, выслушав такую похвалу от самого обер-диверсанта рейха, победно и почти высокомерно, осмотреть присутствовавших. Тем более что за предложенный способ хранения он потребует отдельную плату, ничуть не меньшую той, которая причитается за участие в поиске клада.

Словом, расставались они в тот день со Скорцени вполне довольные друг другом. И Мадзаре не мог знать, что, улучив момент, уже у трапа, ведущего на водолазный бот, обер-диверсант рейха продолжил этот разговор уже только с Боргезе и Сантароне.

– Вы, корвет-капитан, сегодня же сообщите членам команды субмарины, что, прощаясь, я подтвердил: сокровища в самом деле будут храниться в трюме «Умбрии», поэтому потребуете, чтобы никто из них не смел проболтаться кому бы то ни было об этом плавучем тайнике.

– Будет сообщено, оберштурмбаннфюрер.

– Все, вы свободны. Готовьте команду и субмарину к плаванью. Что же касается вас, фрегат-капитан, – обратился обер-диверсант к князю Боргезе, как только командир субмарины удалился, – то, сразу же после завершения экспедиции, вам следует организовать утечку информации о том, что, по сведениям, поступившим от членов поисковой группы, контейнеры с кладом находятся на борту «Умбрии», спрятанной на одном из судоремонтных заводов. Подчеркиваю: «одном из…», для большей достоверности.

– Но ведь только что вы объявили: основная версия будет заключаться в том, что сокровища попросту не найдены, они все еще остаются на дне моря.

– Этой версии мы и станем придерживаться в качестве официальной. Появится даже несколько публикаций в прессе, о чем с репортерами уже договорено.

– Тогда в чем фишка?

– В том, что обязательно найдутся люди, которые нам не поверят и пустят по нашему следу гончих.

– Они действительно найдутся, – решительно повертел головой Боргезе. – Сколь бы убедительно мы по этому поводу ни врали.

– Так вот, не исключено, что именно версия с хранилищем в трюме «Умбрии» станет спасительной и для вас, и для вашей виллы.

– Считаете, что в вопросах безопасности все зайдет настолько далеко?

– Что значит «настолько далеко»? Обычное развитие событий, связанных с подобными операциями. К слову, последние новости из «Пристанища паломника» убеждают нас, что охотники за кладом фельдмаршала ни перед какими жертвами не остановятся.

33

Июль 1960 года. Верхняя Корсика.

Бухта Безмолвия

Когда с борта яхты, которая дрейфовала в центральной части Бухты Безмолвия, заметили приближение «Посейдона», там сразу же подняли паруса, на одном из которых красовалась «метка крестоносца». Это было знаком того, что на причале, как и в самом «Пристанище паломника», все спокойно. Во всяком случае, пока что…

В сознании немногих обитателей поместья, собравшихся на пляже и на верхней террасе, именуемой здесь «Приморским бульваром», вхождение в небольшую бухту вооруженного, бронированного спасательного бота было равносильно вхождению линкора. Сравнение усиливалось еще и тем, что во время швартовки зеваки и Денхоф, со своими двумя охранниками, могли созерцать на баке «Посейдона» знакомую фигуру «самого страшного человека мира», которому «не нужно виз и паспортов».

– Это правда, господин Скорцени, – поджидал его у трапа «случайно» оказавшийся именно в это время и именно в этом месте репортер издаваемой в Аяччо корсиканской газеты, – что вы прибыли сюда, чтобы раз и навсегда положить конец легендарной эпопее, связанной с сокровищами Роммеля?

– Это ж кто посмел ввести вас в такое беспросветное заблуждение? – артистично возмутился обер-диверсант рейха. – Я прибыл сюда только для того, чтобы подышать горным воздухом Корсики и порыбачить.

– И для этого вам понадобился спасательный бот итальянских военно-морских сил?

– Снятый с вооружения и начисто списанный бот, который приобретен одной солидной фирмой, чтобы превратить его в туристический объект для тех, чья нога никогда не ступала на военное судно, а также для любителей подводной охоты и морских кладоискателей.

– И наверняка речь идет о созданной и возглавляемой вами мадридской фирме «Штайнбах»?[55]

– Ах, эта непостижимая журналистская проницательность, в свете которой вы предстаете просто-таки непревзойденным!

– О самой фирме вы сказать ничего не хотите? Хотя бы о том, что фирма «Штайнбах» является генеральным представителем «Объединения металлургических и сталелитейных заводов» не только в Испании, но и во всех странах Южной Америки.

– Что лишний раз свидетельствует о ее престижности и международном признании.

– Может быть, может быть… Однако прибыли вы сюда не как бизнесмен, а с дипломатическим паспортом на имя Пабло Лерно и с удостоверением комиссара испанского административного управления, которое позволяет приравнивать вас к сотрудникам дипломатического ведомства.

– Испанские законы не запрещают своим гражданам менять имена и фамилии, – невозмутимо просветил журналиста обер-диверсант рейха. – Тем более – сотрудникам дипломатических ведомств.

– Но я обратился к вам как к Отто Скорцени, и вы даже не поправили меня.

– Это потому, что не скрываюсь, а всего лишь пользуюсь служебным псевдонимом.

– В таком случае вернемся к сокровищам Роммеля. Я потому и примчался сюда из столицы Корсики, что, по моим сведениям, вы, господин Лерно, намерены вплотную заняться поисками клада фельдмаршала.

Оберштурмбаннфюрер знал, что и наняли этого репортера, и слили ему сведения о прибытии бота «Посейдон» с господином Лерно на борту двое его, Скорцени, парней, некогда служивших в «Абвере-II», являвшемся диверсионным сектором военной разведки верховного командования вермахта. Причем именно этот дуэт агентов считался непревзойденным в порождении провокационных и панических слухов, а также в распространении дезинформационных сведений об уже удавшихся диверсиях.

По замыслу Отто, островитяне официально, из газет, должны узнать о прибытии в Бухту Безмолвия экспедиции Скорцени по поиску клада, а затем, благодаря этой же газете, убедиться, что сокровища Роммеля по-прежнему остаются на дне моря. Оплачено было даже то солидное количество номеров газеты, которые затем будут доставлены в «Пристанище паломника» и бесплатно розданы его обитателям, как бы в благодарность за право на получение этого интервью, а также обитателям ближайшего городка.

Ну, а то, что в беседе с журналистами оберштурмбаннфюрер не признался в истинных намерениях своего отряда, лишь обостряло интерес к его действиям вблизи северной оконечности острова, заодно усиливая доверие к слухам. Обер-диверсант рейха в самом деле относился к организации этой экспедиции с той же ответственностью и замысловатостью, с какими привык относиться ко всякой боевой операции.

С Лилией Фройнштаг он встретился уже в ресторане «Солнечная Корсика», где женщина терпеливо ждала его за столом, сервированным на двоих. По приказу Скорцени, оберштурмфюрер ночевала не в отеле, а на яхте, хотя по ночам ее почему-то укачивало, даже при таком незначительном волнении, которое вообще могло когда-либо наблюдаться в Бухте Безмолвия. И лишь после сообщения радиста, что невидимый с палубы «Крестоносца» из-за высокого хребта бот приближается к поместью, женщина решилась нарушить приказ, чтобы подняться на верхнюю террасу и дожидаться Отто уже за столиком ресторана.

Правда, было еще одно обстоятельство, которое заставило оберштурмфюрера пойти на это нарушение, – в поместье неожиданно появились шейх Джамал аль Саллех ибн Хайраддин, тот самый, который одарил экспедицию яхтой «Крестоносец», а также «бедный, вечно молящийся» монах Тото, со своим неизменным спутником-иезуитом Рене де Шато.

Что привело этих господ в «Пристанище», она знала. Оставалось выяснить главное – на что они рассчитывают? Не особо церемонясь, Фройнштаг так и спросила «контрразведывательного монаха» Тото – не собирается ли он лично принять участие в экспедиции. На что тот ответил как-то слишком уж неопределенно:

– Нам не безразлично, – поднялись из-за своего столика монахи, из вежливости склоняя головы, – кто именно покушается на клад Роммеля, какие люди стоят за этими морскими бродягами, а главное, каковой будет дальнейшая судьба сокровищ.

– Когда вы говорите «покушается», то к оберштурмбаннфюреру Скорцени, как и ко всякому другому германцу, это не относится.

– Прошу прощения, мадам, но и к нему – тоже. Возможно, в первую очередь.

– Всем вам, «наблюдающим и хранящим», пора бы запомнить, что речь идет о сокровищах германского фельдмаршала, на которые могут претендовать только германцы, представляющие высшие командные круги Третьего рейха. Каковым, конечно же, является известный вам старший офицер СД, – безоглядно ринулась Лилия на защиту Скорцени, вызывая своим рвением внутреннюю, под смирение замаскированную, ухмылку контрразведывательного монаха.

– Оставим эти юридически-моральные споры нашим адвокатам, – понял Тото, что Фройнштаг пока еще не знает о секретных переговорах, которые состоялись между ним как агентом «хранителей всемирного престола», и обер-диверсантом рейха.

Впрочем, эсэсовка и не собиралась выслушивать его возражения и последние слова британского контрразведчика, каковым она все еще считала иезуита, догнали ее уже по пути к столику в углу, давно известному как «столик Скорцени». Тем более что за соседним горделиво восседал шейх Джамал Хайраддин. Едва Лилия обменялась с ним приветствиями, как в зал ресторана вошли четверо верзил – одинакового роста, одинакового телосложения, облаченные в легкие, оловянного какого-то цвета, костюмы, под пиджаками которых легко угадывались – тоже, следует полагать, одинаковые – пистолеты…

Бросилось в глаза Фройнштаг еще и то, что, по типу лиц и по одежде они выглядели полноценными европейцами. Тем не менее в том, с какой острасткой и с каким почитанием они приблизились к Рене де Шато и как, склоняя головы, расступались, когда, выслушав что-то, вполголоса произнесенное одним из «оловянных солдатиков», иезуит поднялся, чтобы идти к выходу, – угадывалась некая азиатская вышколенность.

– И что бы это значило? – довольно громко поинтересовалась Фройнштаг, одновременно обращаясь и к шейху, и к иезуиту от контрразведки, который провожал Рене, стоя почти что навытяжку. Хотя до сих пор все считали француза подчиненным Тото. – Куда этого человека пригласили или повели?

– Скорее повели, – по-германски ответил шейх. – Причем загадка заключается не в том, куда именно его повели, а в том, как ему позволили оказаться здесь?

34

Фройнштаг выждала несколько мгновений, надеясь услышать от наследного арабского принца хоть какое-то разъяснение, но поняла, что его не последует.

– Он что, какой-то важный тип? – резко приглушила свой женский «казарменный полубаритон» бывшая охранница концлагеря смерти. – Кроме того, что он монах-иезуит и повсюду покорно следует за Тото…

– Опять вы все не так истолковали, – отпил шейх айвовой настойки, фирменного напитка «Солнечной Корсики». – Это англичанин-иезуит везде следует за Рене де Шато. Что он сейчас и сделает, – проследил за тем, как, бросив на стол несколько франков, контрразведчик поспешил вслед за монахом и его свитой.

Фройнштаг повертела головой так, словно только что вынырнула из водоворота, в котором чуть было не задохнулась.

– Так, может, вы все-таки простыми человеческими словами ответите на мой очень простой вопрос: кто этот человек? Вы же понимаете, что сейчас это очень важно.

– Если вы ответите на мой тоже очень простой вопрос: Скорцени лично будет принимать участие в экспедиции по поиску сокровищ Роммеля?

– Естественно. Должен же он осуществить мечту своего детства – найти пиратский клад.

– Я не воспринимаю иронии, – процедил шейх. – Причем тоже с детства. Особенно женскую иронию. Он, Скорцени то есть, будет находиться на яхте?

– …Или на водолазном боте. Какое это имеет значение?

– Разве команды бота и яхты будут вести поиски в одном квадрате, здесь, у мыса Корс?

– Ни о каком другом квадрате слышать мне не приходилось.

– В таком случае передайте Скорцени, что завтра ему лучше оставаться на берегу. А еще лучше – на любом другом берегу, кроме Бухты Безмолвия и мыса Корс, – резко поднялся Хайраддин, намереваясь оставить ресторан через выход, который вел не в сторону бухты, а во внутренний двор. И Фройнштаг нетрудно было догадаться, почему он так поступает: со стороны пристани к веранде ресторана уже приближался Скорцени со свитой, в составе которой находился и репортер. – Поверьте, это очень серьезное предупреждение.

– И, как я понимаю, исходит оно не от вас?

– В данном случае я всего лишь выступаю в роли «черного гонца». Надеюсь, вам знаком этот термин времен монгольских орд и походов Тамерлана?

– Можете не сомневаться, за казнью дело не станет, традиции следует уважать.

Воспользовавшись тем, что Скорцени задержался возле верхней площадки Портовой лестницы, шейх хотел выскользнуть из веранды, однако Лилия опередила его:

– Пардон, вы так и не ответили на главный вопрос: кто этот Рене де Шато? Кого он в действительности представляет и к чему стремится?

– До сегодняшнего дня де Шато только потому и чувствовал себя счастливым, что представления не имел о том, кто он на самом деле, – загадочно улыбнулся Хайраддин.

– Однако сегодня ему придется узнать о себе нечто такое?.. При этом не стану выяснять, почему именно сегодня.

– Выяснив, на какую вершину его вознесли, Рене тут же поймет, что лично для него откровение это означает неминуемую гибель.

– Как и для всякого «черного гонца»?

– Да нет, в данном случае роль «черных гонцов» отведена как раз тем четверым, кем-то присланным «оловянным солдатикам».

Фройнштаг непонимающе уставилась на шейха.

– В таких случаях, шейх Хайраддин, любопытствующих одаривают хотя бы туманным намеком или прозрачным наводящим вопросом, – упрекнула его оберштурмфюрер.

– Сам жду этого намека, поскольку все, что сказано мною до сих пор, только одному термину – «туманный намек» – и подчинено.

«Попался бы ты мне где-нибудь в подвале СД, – мысленно вскипела Фройнштаг, с ненавистью и презрением глядя вслед удаляющемуся шейху. – Я бы страсть к иносказанию из тебя мигом изгнала! И никаких псалмопений по этому поводу, – тут же вспомнила любимую “военно-полевую” фразу Скорцени. – Никаких псалмопений!»

А как только сам обер-диверсант рейха, избавившись от свиты, оказался за ее столом, тут же известила его о дружеском предупреждении шейха. Добавив от себя, что к нему и в самом деле следует прислушаться.

– Понимаю, – со снисходительной улыбкой прокомментировал это сообщение обер-диверсант рейха, – что всякая попытка возвести араба в ипостась джентльмена не вызывает у истинных джентльменов-англичан ничего, кроме раздражения. Тем не менее шейх поступил по-джентльменски.

– Вы так считаете? А я вот почему-то никак не пойму: в его устах это прозвучало как вежливое предупреждение или как наглая угроза?

Все с той же блаженной улыбкой на лице обер-диверсант рейха поблагодарил официанта за поставленную на стол бутылку красного корсиканского вина «Жгучая кровь», в окаймлении тарелок с тоненькими полосками копченой баранины и ломтиками по-особенному приготовленной местной брынзы; выждал, пока тот наполнит бокалы, и только тогда объяснил своей милой собеседнице:

– В устах шейха Хайраддина, досточтимая Фройнштаг, это прозвучало как сухое уведомление. «О чем именно?» – спросите вы. Да всего лишь о том, что, возможно, в особе монаха Рене де Шато мы имели удовольствие лицезреть тайного наследника всемирного трона, принца крови и тернового венца самого… Иисуса Христа.

Даже поперхнувшись вином, германка еще несколько секунд сидела, судорожно сжимая зубками кончик бокала. Женщину так и прорывало воскликнуть: «Не может такого быть! Вы, конечно, шутите!..» или что-то в этом роде. И наверняка воскликнула бы, если бы не знала, что Скорцени терпеть не может подобных возгласов и вообще каких бы то ни было «сугубо женских» проявлений неверия.

– Так нечестно, Скорцени, – то ли смутилась, то ли сдержанно вспылила Фройнштаг. – Почему вы не сообщили мне об этом раньше? Получается, что я так и не сумела, – ну, чтобы так, по-настоящему, полноценно, – пообщаться с наследником всемирного трона!

– Зато просто пообщаться как с мужчиной… – все же получилось.

– Если бы вы представали передо мной в облике пастора, возможно, я не только призналась бы в кое-каких грешках, но и покаялась в них. А пока что всего лишь предположу, что фон Шварц умышленно поселил монаха Рене по соседству со мной и свел нас в своем кабинете, позволяя познакомиться поближе.

– Лучше сразу же признайтесь, Фройнштаг: задание вы провалили. Какая же вы разведчица, если за всю ночь так и не разобрались, кто блаженствует рядом с вами?

– Да, в общем-то, я разобралась… По крайней мере, сразу же поняла, что как мужчина этот ваш Рене де Шато ровным счетом ничего собой не представляет. Возможно, рядом со мной он и блаженствовал, только я от его близости не то что блаженства, а даже каких-либо проблесков удовольствия не ощутила.

– Вы неисправимы, Фройнштаг, – с нарочитой безнадежностью вздохнул Скорцени. – Из-за таких, как вы, дискредитируется сама идея женщины в роли агента международной разведки. На кого только я потратил столько лет своих разведывательно-диверсионных усилий?!

– Ну, не все обстоит настолько плохо, как вам кажется, мой повелитель. Например, я всегда помню, что, согласно вашим наставлениям, сходясь с мужчиной, разведчица должна ставить перед собой три цели: определить, кто перед ней на самом деле, к чему он стремится и в какой тайне можно признаться ему, прежде чем отправить в мир иной. Причем, если первые два пункта не срабатывают, следует немедленно осуществлять требование третьего пункта, не вдаваясь при этом ни в какие признания. Честно говоря, я так и не поняла, зачем нужны признания перед казнью.

– Во-первых, способ вызвать ответное доверие, во-вторых, должны же мы проявлять хоть какое-то великодушие по отношению к врагам своим. Кстати, вы не знаете, куда столь спешно увели вашего подопечного эти четверо камикадзе в сером одеянии?

– Вот! – почти торжествующе уловила момент Фройнштаг. – Теперь настал мой черед в течение нескольких минут изменить ваше мнение о моих собственных способностях и о заслугах женщин перед разведкой.

Пересказ Лилией того, что ей поведал шейх Хайраддин, обер-диверсант рейха выслушал с несвойственным ему вниманием и с еще более несвойственной серьезностью.

– Я недавно встречался с этим иезуитом на вилле «Витторио» Розанды Лукании, во время переговоров. Там действительно шла речь о хранителях династии Христовой крови, о Всемирном Правительстве, сплошь составленном из масонов… Но поскольку олицетворял эту организацию «бедный, вечно молящийся монах Тото…», мне и в голову не приходило, что Рене де Шато способен занимать во всемирной масонской своре сколько-нибудь высокую ступень.

И вот тогда Фройнштаг победно улыбнулась; представился случай отыграться.

– Как жаль, господин Скорцени, что по чину и статусу мне не положено объяснять вам, почему есть все основания считать ваш разведывательный рейд на виллу княгини Лукании полностью провальным. Имея в своем полном распоряжении столь информированную светскую львицу-дипломата, вы так и не сумели выудить у нее ту главную информацию, ради которой были направлены в ее прелестное логово.

– Но-но, Фройнштаг, не забывайтесь, – недовольно проворчал обер-диверсант рейха. – Вы же прекрасно знаете, что на вилле Розанды я находился по совершенно иному поводу.

– Вот видите, вы всего лишь говорите о поводе для посещения виллы, я же говорю о результате, которого вы, в принципе, могли бы достичь, однако так и не достигли, всячески, – с особой интонацией произнесла Лилия это свое «всячески», – эксплуатируя эту внебрачную дочь разведки.

35

Июль 1960 года. Борт мини-субмарины «Горгона»

В полночь субмарина в надводном положении вошла в бухту, и механик Абруццо, зацепившись «кошкой» за борт стоявшего на якоре «Посейдона», перебросил туда канатный трап. Поначалу решено было, что подлодка остановится за пределами бухты и Скорцени доставят к ней на резиновой шлюпке. Однако волнение в море и даже у пристани оказалось таковым, что рисковать не имело никакого смысла. К тому же Скорцени и корвет-капитан Сантароне решили, что навыки надводного причаливания к судну могут понадобиться во время совместной с пароходом «Умбрия» поисковой операции.

А чтобы субмарина не выдала себя, в том числе и гулом мотора да работой винта, двигатели на боте и яхте тоже были запущены. К тому же корабельное освещение сведено до минимума, а начальник-сторож пристани после неожиданно щедрого коньячного угощения, доставшегося от кого-то из команды яхты, безмятежно спал в своей сторожке. Словом, возможность обнаружения «Горгоны» с берега была сведена до минимума.

– Действовать строго по плану, оберштурмбаннфюрер, – приказал Скорцени барону фон Шмидту еще до того, как трап из субмарины оказался на палубе бота.

– Тем более что он несложен, – без особого энтузиазма признал барон. – Однако я был уверен, что понадоблюсь там, на пароходе «Умбрия», во время поиска.

Если бы фон Шмидт смог видеть в темноте выражение лица Скорцени, то понял бы, что тот смотрит на него с высокомерным сочувствием. И вопрос, который прозвучал из уст обер-диверсанта, был подобен удару ножом в спину:

– Понадобитесь… в качестве кого?

– Помнится, совсем недавно вы называли меня «хранителем сокровищ фельдмаршала».

– Вот уже в течение многих лет истинным хранителем сокровищ Роммеля является море, – сухо напомнил ему Скорцени. – И никто не имеет права игнорировать этот факт.

– Как не имеет права игнорировать и тот факт, что я – единственный из всей экспедиции, кто присутствовал при захоронении контейнеров с сокровищами, – явно стушевался бывший начальник охраны «Африканского конвоя».

С того момента, когда обер-диверсант рейха прибыл сюда на «Посейдоне», они виделись довольно часто, но барон даже мысли не допускал о том, что субмарина и пароход могут уйти к берегам острова Жираглиа без него.

– Уверен, что до конца дней своих вы никому из окружения не позволите забыть об этом, – даже не пытался скрыть своей иронии первый диверсант рейха.

– То есть ошибка моя состояла в том, что я поспешил вывести вас на место настоящего захоронения клада.

– Самая страшная ваша ошибка, барон, вскроется тогда, когда окажется, что вы попытались обмануть нас и клада в районе Перста Дьявола не окажется. Но для того, чтобы мы могли убедиться в подобной неискренности, ваше личное участие в экспедиции у Жираглиа не обязательно.

– Тогда в чем смысл моего присутствия здесь?

– Да хотя бы в том, что само ваше пребывание на яхте или на «Посейдоне» способно кого угодно убедить: клад в самом деле покоится у мыса Корс.

– А наши финансовые договоренности? – поумерил свою горячечность фон Шмидт.

– Великодушно добавляю к ним еще и должность капитана яхты «Крестоносец», которая сразу же после завершения экспедиции станет собственностью моей фирмы «Штайнбах». Поскольку никакой особой недвижимости у вас не наблюдается, на какое-то время судно способно заменить вам виллу у моря.

– В самом деле выглядит щедро.

– К тому же, господин капитан «Крестоносца», вы назначаетесь также начальником этой «ложной» экспедиции.

– Позвольте, а разве фрегат-капитан Боргезе уходит с вами? – спросил барон так, словно бы сам князь не находился в двух шагах от них.

– Не… уходит, – отчеканил Скорцени.

– В таком случае было бы правильнее назначить начальником экспедиции его.

– Самое разумное, что в создавшейся ситуации способен сделать князь Боргезе, так это сразу же после отхода субмарины покинуть борт «Посейдона» и сойти на берег.

– К этому совету я и прислушаюсь, – на удивление охотно согласился фрегат-капитан, не изъявляя никакого желания трое суток болтаться на одном из малых судов. И не только потому, что опасался нападения на них местных корсаров.

В последнее время Боргезе все болезненнее переносил качку, и как ни пытался он скрыть эти унизительные для командира боевых пловцов признаки «морской болезни», при каждом выходе в море они становились все очевиднее.

– В целях безопасности, фрегат-капитан, советовал бы вам в течение всех трех суток поиска не оставлять пределы отеля, где кроме охранников майора Денхофа у вас появится еще и личный… телохранитель, оберштурмфюрер Фройнштаг. Как вы понимаете, от себя, от сердца отрываю.

– Надежнее телохранителя даже трудно себе вообразить.

– Учитесь, как следует воспринимать приказы, барон фон Шмидт. В том числе и приказ о назначении вас начальником экспедиции.

– Благодарю за доверие, конечно, хотя…

– В шесть утра, – прервал Скорцени попытку фон Шмидта снова впасть в пространные изъяснения, – спасательный бот и яхта уже должны находиться в квадрате поиска. Операцию проводить в течение трех суток, точнее, до моего приказа о прекращении таковой. Представителей прессы к судам не подпускать, никаких сведений обо мне и квадрате поиска водолазов с «Горгоны» кому бы то ни было не предоставлять.

– Все предельно ясно, – заверил его фон Шмидт. – Если вдруг понадобится моя помощь, то я готов…

– Именно поэтому рацию не выключать, – отрубил Скорцени и по трапу перебрался на субмарину. Еще через несколько минут она погрузилась на перископную глубину и направилась в сторону открытого моря.

«Получить бы частицу этих сокровищ, – мечтательно смотрел барон в ту сторону, куда удалялась уже не видимая с бота «Горгона». – И тогда окажется, что все остальное в этой беспутной жизни – окопное дер-рьмо!»

36

К тому времени, когда субмарина приблизилась к «Умбрии», порывы ветра усилились настолько, что, не желая рисковать при вхождении в бункер-шлюз, корвет-капитан увел ее на глубину около тридцати метров, на которой волнения почти не ощущалось. И хотя до утра, когда шторм утих так же внезапно, как и разыгрался, команде пришлось дважды всплывать, чтобы, прикрываясь от волн высоким корпусом парохода, продувать отсеки свежим морским воздухом, все же испытание стихией «малютка» выдержала успешно.

Правда, во время первого же погружения Скорцени почувствовал себя дурно. Он попросту задыхался от сильно повысившегося давления и какого-то странного, почти астматического удушья. Другое дело, что, поторопившись со всплытием, Сантароне переправил резиновой лодкой на «Умбрию» не только обер-диверсанта рейха, но и водолаза фон Гертена, справедливо решив, что делить запасы кислорода на двоих с механиком Абруццо будет значительно проще.

Словно бы извиняясь за ночную нервотрепку, утреннее море подарило кладоискателям озаренный яркими лучами штиль, оттененный по береговой линии золотистым величием островных пляжей, суровой готикой храмовых шпилей и поднебесной безмятежностью вершин, склоны которых словно бы сотканы были из малахитовых горных лугов.

Приказав капитану парохода застопорить машины почти на меже французских территориальных вод с нейтральными, Скорцени велел команде субмарины и водолазам предаться пятичасовому сну. Всем им надлежало восстановить силы после изнурительного шторма, чтобы потом в три смены, попарно сменяя друг друга, поисковая группа смогла заняться исследованием скалистой «банки» у Перста Дьявола, видневшегося буквально в миле от места их стоянки.

– У вас какие-то проблемы? – прокричал в рупор командир катера французской береговой обороны, который патрулировал воды вокруг острова Жираглиа. Заметив, что пароход под итальянским флагом остановился в открытом море, вдали от портовых рейдов, он попросту решил выяснить, в чем дело.

Понимая, что немедля должен ответить, капитан Мадзаре тоже взялся за рупор, но, прежде чем произнести хотя бы слово, метнул вопросительный взгляд на Скорцени. Мгновенно сориентировавшись, тот высунулся из ходового мостика и по-французски прокричал:

– Эту плавучую ржавчину давно следовало бы сдать на металлолом! Но пока что придется в очередной раз подремонтировать ее. Мотор барахлит, руль заклинивает, того и гляди на какую-нибудь подводную скалу напоремся…

– Вот уж действительно, только вы, итальянцы, можете выходить на таком судне в море! – не отказал себе в праве на иронию французский лейтенант.

– Нам возразить нечего: корыто – оно и есть корыто. Но что поделаешь, хозяин судна требует выходить в море. К тому же в порту заработки не водятся.

– Это точно. Кстати, мой отец – капитан танкера, техническое состояние которого, признаться, не намного лучше. Может, вызвать буксир, чтобы отвел вашу «Умбрию» в порт или же доставил на борт ремонтную бригаду?

– Увы, все это лишние расходы. Впрочем, – замялся Скорцени, – вы подсказали неплохую мысль. Мы свяжемся со спасательным ботом, который находится сейчас у мыса Корс.

– Вам виднее, капитан.

– Объясните своим береговым службам, почему мы стоим здесь, пусть не беспокоятся!

– Мы ведь теперь союзники, – радушно развел руками командир сторожевика. – У нас общий враг.

– Вы правы: с общим врагом нам теперь основательно повезло, – вежливо согласился оберштурмбаннфюрер СС. Беседуя с французским офицером, он стоял в проеме двери вполоборота, всячески пытаясь прятать левую, иссеченную шрамами, щеку от его взора. К фронтовикам этот «морской волчонок» явно не принадлежал, но как пограничник вполне мог знать приметы «самого страшного человека мира».

– Кажется, я понял ваш замысел, – произнес Мадзаре, с кривой усмешкой наблюдая за тем, как сторожевик разворачивается у самого борта парохода. – Вызвав сюда спасательный бот «Посейдон», мы все водолазные работы можем проводить под видом обследования подводной части корпуса корабля и его частичного ремонта.

– Почему бы не предусмотреть и такой вариант? – сдержанно отметил его прозорливость Скорцени. – Тем более что спасательный бот может понадобиться нам и по совершенно иному поводу.

37

Июль 1960 года. Средиземное море.

В прибрежных водах мыса Корс

Едва яхта и спасательный бот вышли в открытое море, как у северо-восточной оконечности появился довольно большой прогулочный катер, на борту которого фон Шмид насчитал шестерых бездельников. Их можно было бы принять за рыбаков, поскольку двое и впрямь баловались удочками. Но, заведя свое суденышко, на борту которого красовалось гордое название «Легионер», в некое образованное тремя скалами озерцо, рулевой его тут же взялся за мощный бинокль и, сидя у дверцы ходового отсека, принялся внимательно следить за тем, что происходит в квадрате поиска.

Когда же фон Шмидт и Лиондино умышленно развели борта своих судов почти на милю друг от друга, появился еще один наблюдатель, укрывавшийся со своим биноклем у входа в кормовую каюту.

– Как считаете, капитан Шмидт, – спросил по рации командир бота Лиондино, – они решатся напасть прямо сейчас или же подождут, пока мы добудем сокровища?

– Они ведь не идиоты, понимают, что, как только водолазы обнаружат нечто подобное контейнерам, нами тут же будет вызвано подкрепление.

– Вот и мне кажется, что они поведут себя так же, как и во время двух предыдущих экспедиций, то есть попытаются запретить нам вести поиск. И я не уверен, что во внутренних каютах «Легионера» не томится еще как минимум шестеро любителей приключений.

– Тогда не понятно, чего это окопное дер-рьмо выжидает?

– Наверняка хотят пометить на карте места наших погружений. В любом случае мы на боте уже объявили боевую тревогу и приготовились к абордажному бою.

Хотя официально «Посейдон» был выведен из списка итальянского военно-морского флота, однако Скорцени как его новый, теперь уже частный, владелец приказал старшему лейтенанту поддерживать на нем жесткую военно-морскую дисциплину, сохранив и воинские чины, и форму обращения, словом, все, к чему его экипаж привык и что предписывалось корабельными уставами.

– Представляю себе, какой «приятной» неожиданностью оказалось для наших оппонентов появление в составе экспедиции, пусть и без действующего тяжелого вооружения, но все же настоящего боевого корабля.

– Пока они пребывают под этим впечатлением, самое время растормошить наших обленившихся водолазов, которые и так уже рвут удила, как застоявшиеся кони.

Они еще дважды меняли дислокацию, вызывая тем самым недоумение и злобу у рыбаков-наблюдателей, и лишь часа полтора спустя, почти вплотную, борт к борту, сблизившись, «благословили на глубину» первого водолаза. Итог его подводной экскурсии оказался неожиданным: на склонах подводной горы обнаружились останки расколовшегося корабля.

Заинтригованные этой находкой, фон Шмидт и Лиондино тут же отправили под воду сразу двух водолазов. Те обследовали кормовую и носовую части судна и доложили, что речь идет о самоходной английской барже, перевозившей военное снаряжение. В доказательство этого они подняли на борт «Посейдона» бинокль, несколько истлевших кожаных портупей, каску и прочие армейские атрибуты, которые могли поместиться в их поисковых, к специальным поясам прикрепленных «неводах».

Но к тому времени у созерцателей их поиска появились свои агенты на вершинах холмов, венчавших мыс Корс. Они-то и доложили на катер: у поисковиков наметились первые находки. Что именно извлекли водолазы из глубин, этого они разглядеть не могли, но обратили внимание, что экипажи обоих судов явно засуетились, там наблюдается какая-то возня.

– Доложите обстановку, фон Шмидт, – потребовал Скорцени как раз в ту минуту, когда под воду ушла вторая пара водолазов.

– Английская самоходная баржа в виде боевого трофея вас устроит?

– Если она перевозила часть королевской казны или сокровища капитана Флинта.

– Всего лишь армейскую амуницию, теперь уже пришедшую в полную негодность.

– Никогда еще я не испытывал такого разочарования в ремесле искателя сокровищ, оберштурмбаннфюрер, – пророкотал в микрофон Скорцени. – Считайте, что лишили меня профессии.

– Понимаю, что контейнеры с золотом Роммеля подобный груз не заменит…

– Тем не менее хлеб свой водолазы отрабатывают честно, – признал обер-диверсант рейха. – А главное, наши враги имеют возможность любоваться подъемом со дна каких-то там грузов.

– А как… обстоят дела у вас? – неуверенно поинтересовался фон Шмидт, поскольку понимал, что открытым текстом о своих находках начальник экспедиции не заговорит.

– С амуницией нам, увы, не повезло. Во всяком случае, пока что.

– Пусть водолазы особое внимание обратят на подступы к скале со стороны острова.

– Без подробностей, барон. Однако совет ваш учтем. Будьте готовы к тому, что в двадцать три ноль-ноль бот покинет ваш квадрат поиска, чтобы перебазироваться к известному нам обоим ориентиру. Причем уходить следует с максимальной скрытностью, с погашенными бортовыми огнями.

– Понятно, хотите оставить яхту одну и совершенно беззащитной.

– Усилив ее охрану двумя бойцами и пулеметом из «Посейдона». Не забывайте, что корпус яхты сварен из укрепленной «крупповской» стали. С боевыми кораблями ей тягаться трудно, так ведь и она тоже во фрегатах не числится. И потом, не думаю, что местные пираты бросят против вас торпедные катера и флотилию сторожевиков.

– Как знать, как знать… – разочарованно пробубнил барон, как-то сразу же погрустнев. – Они ведь понимают, с кем имеют дело на сей раз.

– К тому же не сомневаюсь, – вел свою линию Скорцени, – что утром ваши враги ринутся на поиски «Посейдона», решив, что тот ушел с интересующим их товаром.

* * *

Возможно, план Скорцени сработал бы идеально, если бы фон Шмидт не решил подстраховаться. Намереваясь провести ночь в Бухте Безмолвия, он приказал командиру бота сопровождать его до причала, чтобы уже оттуда уйти в сторону Перста Дьявола.

Пиратам это намерение явно не понравилось. Они решили, что какую-то часть сокровищ людям Скорцени все же удалось поднять на поверхность и теперь они пытаются перепрятать их в одном из подводных гротов бухты или в подземельях «Пристанища паломника». Два катера и четыре моторные лодки ринулись наперерез судам поисковиков. Двумя пулеметными очередями пираты прошлись по надстройкам яхты, однако, вооруженная ручными пулеметами и фаустпатронами, команда ее успела залечь на палубе и открыть ответный огонь.

Потеряв двух человек убитыми, нападавшие в конце концов позволили «Крестоносцу» зайти за гористую косу, а значит, прорваться к бухте. Взамен они блокировали спасательный бот, решив то ли взять его на абордаж, то ли заставить команду капитулировать.

– Господин Лиондино, не хотите ли избавить свой трюм от лишнего груза? – спросил в рупор капитан «Легионера», предусмотрительно прячась за надстройку.

– Порядочные люди для начала представляются, – парировал старший лейтенант, тоже не решаясь выходить из-за приоткрытой дверцы бронированного отсека.

– Дон Фернандо, – такое имя вас устроит?

– Я знаю только одного дона Фернандо, больше известного по кличке Лютый Сицилиец, который два года назад оставил Сицилию, чтобы возглавить «семью итальянских эмигрантов-мафиози» в Верхней Корсике.

– Среди которых, как я понимаю, обитает и ваш сицилийский родственник.

– С прискорбием признаю этот факт.

– Так вот, дон Фернандо-Сицилиец – к вашим услугам, синьор Лиондино. Не знаю, кому пришло в голову назвать меня «лютым», поскольку на самом деле со мной всегда и по любому поводу можно договориться. Если только человек не потерял чувства реальности, то есть не забыл, в какое время и в каком мире он живет.

– И что же вас привело сюда, почему вы обстреляли нашу яхту?

– Собственно, нас интересует не яхта, а ваш бот. Яхтсменов мы попросту вспугнули, а за вас примемся всерьез. Вы вторглись на чужую территорию и завладели тем, что вам никогда не принадлежало и принадлежать не может. Эти земли и воды находятся под защитой нашей «семьи».

– Впервые слышу, что на наших морях появился новый вид пиратства – «мафиозный», – храбро уведомил командир бота Лютого Сицилийца.

– Реи, на которых мы вздергиваем своих врагов, у всех пиратов одинаковые, – еще более грозным тоном попытался заговорить с ним Фернандо.

– Насколько мне известно, на реях обычно вздергивали пиратов, коими вы сейчас и предстаете, поскольку, в отличие от вас, право на поиски в этом районе мы получили от французских властей. Однако дело не в исторических нюансах.

– …А в том, что разрешение вы получили на поиски останков какой-то ничего не стоящей галеры, а не клада фельдмаршала Роммеля, – продемонстрировал плоды своей любознательности Фернандо.

Командир «Посейдона» выдержал небольшую паузу, давая понять, что не намерен доказывать пиратам законность своего пребывания у берегов Корсики, а затем вдруг совершенно иным, примиряющим тоном объявил:

– В любом случае мы не подняли со дна моря ничего такого, что бы могло представлять для вас хоть какой-то интерес.

– Вот мы и хотели бы в этом убедиться, синьор капитан.

– Мы позволим убедиться в этом кому угодно, кроме вас, – отрубил командир «Посейдона» и так и не приказал механику сбавить обороты, а рулевому – изменить курс.

38

Июль 1960 года. Борт парохода «Умбрия»

Водолазы уходили под воду парами, по два – с парохода «Умбрия» и подводной лодки. То, что являлось взору всякого, кто направлялся к острову Жираглиа с юго-востока, в виде скального шпиля Перста Дьявола, на самом деле представало в виде вершины горного массива, эдакого скрытого волнами Монблана, усеянного множеством валунов, гротов и таких чтимых альпинистами горных карнизов или «полок».

– Так что скажете, наш великий кладоискатель? – с какой-то не понятной начальнику водолазной группы ироничной суровостью поинтересовался Скорцени, когда капитан Корвини появился в каюте обер-диверсанта рейха.

– Пока не обнаружено никаких следов, ничего такого, что указывало бы…

– Можешь не продолжать, – устало махнул рукой Отто и, взглянув на беспомощный вентилятор, который уже не спасал его пристанище от почти сорокаградусной жары, спросил: – Ночью водолазы могут продолжить погружения?

– В принципе, конечно, могут, – неуверенно ответил Корвини. Он как раз намеревался просить Скорцени прекратить поиски еще до захода солнца.

– Но за дополнительную плату, это вы хотите сказать? Хотя знаете, что она и так немыслимо высока.

– Мы начали поиск на рассвете, поэтому лучше позволить водолазам отдохнуть, чтобы завтра с восходом солнца снова начать поиски.

– Пусть и думать об этом не смеют: ни об отдыхе до захода солнца, ни о дополнительной плате. – Скорцени сидел, положив ноги на столик, – привычка, доставшаяся ему от «американского бытия»[56], – и разнеженно потягивал сквозь трубочку содовую воду.

– Некоторые поисковики настолько устали, что водолазные костюмы и скафандры воспринимают, как саваны.

– «Скафандры воспринимают, как саваны…» Неплохо сказано, капитан, очень даже неплохо. Но послушайте, что я вам скажу: притом что я всегда ценил меткое сравнение, сегодня мне не до вашего «водолазного» остроумия.

Во время первых погружений «человек со шрамами» нервно прохаживался по раскаленной палубе парохода, первым бросался к поднимавшимся на поверхность водолазам и всякий раз требовал доклада от командира субмарины. При этом следил, чтобы «Горгона» всегда оставалась прикрытой со стороны Жираглиа корпусом парохода, а на время прохождения неподалеку какого-либо судна обязательно опускалась на перископную глубину. Но теперь следить за ходом поисков и положением субмарины Скорцени поручил командиру сводной группы водолазов, а сам, чувствуя себя физически и морально разбитым, отсиживался в отведенной ему каюте, опустошая специально для него завезенные бутылки с содовой водой.

– Мне тоже начинает казаться, – по-своему истолковал его реакцию Корвини, – что никаких контейнеров у Перста Дьявола нет. А вот почему нет – это загадка. То ли их вообще здесь не было, а значит, барон фон Шмидт попросту лгал, то ли их давно подняли на поверхность.

– Не думаю, чтобы этот офицер СС решился лгать мне, – решительно покачал головой «самый страшный человек мира».

– Но ведь врал же он до сих пор! Наша экспедиция далеко не первая, которую он консультирует как бывший начальник охраны конвоя.

– Вы невнимательно выслушали меня, капитан. Я сказал, что этот офицер СС вряд ли решится лгать… мне. Причем по нескольким причинам. В том числе и по той, что знает: только попав ко мне, сокровища станут служить возрождению рейха, как того требовал в своем завещании фельдмаршал Роммель.

– Даже если я полностью соглашусь с вашими доводами, господин Скорцени, – проявил свое прирожденное упрямство Корвини, к тому же далеко не впервые за время их короткого знакомства, – на результатах наших поисков это никоим образом не отразится.

– Что вы предлагаете, капитан?

– То единственное, что окажется уместным, – немедленно вызвать сюда этого самого Шмидта и пригрозить, что один из моих водолазов использует его тело вместо грузила.

Скорцени мрачно промолчал. Превратить барона в грузило он всегда успеет. Тому, какими угрозами и пытками следует воздействовать на «клиентов», его тоже учить не нужно.

– Вы уверены, что водолазы придерживаются последовательности, прочесывая территорию вокруг Перста Дьявола, капитан?

– Световые буйки установлены на начальном участке поиска, и такие же ориентиры передвигаются теперь по мере расширения поисков, в том числе и на глубину.

– Судя по карте здешних глубин, мы имеем дело с предельно высоким подводным плато.

– …Именуемым на языке моряков «банкой». Только банка эта обладает очень обширной, со всевозможными отрогами и подводными «островками», территорией. Основной массив, как подтверждают водолазы, в самом деле расположен неглубоко, но поиски усложняет большое количество уступов, пещер и гротов, куда контейнеры могло занести сильным в этих местах течением или штормами. К тому же в нескольких местах явственно просматриваются настоящие пропасти, которых на карте нет; очевидно, это последствия недавних землетрясений. Но во всех доступных местах, – тут же упредил Корвини неминуемый вопрос Отто, – мы устанавливаем световые буйки, помечая пройденные глубины.

Капитан ушел, а Скорцени еще минут двадцать сидел в каком-то оцепенении, которое время от времени взрывалось одной-единственной мыслью: «И все же в этот раз фон Шмидт врать не мог. Ошибаться – тоже. Тогда что же происходит? Неужели кто-то опередил нас?»

С трудом прервав эту хандру, «человек со шрамами» поднялся и, прямо из бутылки взбодрившись несколькими глотками коньяка, направился в радиорубку. Выйти на связь с бароном удалось довольно быстро. Вот только на вопрос, ничего ли он не перепутал, направляя их в тот квадрат, в котором они находятся, уверенно ответил:

– Даже предположить такое невозможно. Прекрасно помню это место. Известный вам ориентир много раз снился мне по ночам, так что никакой ошибки…

– А если без лирики, барон? – сурово повторил свой вопрос обер-диверсант рейха. – Получается, что нас опередили?

– Чего я тоже допустить не могу.

– Зря, – басовито проворчал Скорцени. – Кроме вас на корабле находилось множество людей – из команды, охраны… Да и лет прошло немало.

– Именно поэтому не верю. За столько лет золото Роммеля неминуемо блеснуло бы своим убийственным блеском.

Еще через час, уже после того, как на палубу «Умбрии» поднялась последняя вахтенная пара водолазов, Шмидт сам вышел на связь. Однако ничего нового сообщить он не мог. Наоборот, испуганно поведал, что на них нападает целая флотилия пиратствующих корсиканцев, решивших, что сокровища фельдмаршала уже находятся на борту то ли яхты, то ли спасательного бота.

– Так, может, они уже действительно оказались на вашем борту? – жестоко пошутил «человек со шрамами», со свойственной ему свинцовой иронией в голосе. – А, барон фон Шмидт? Признавайтесь, признавайтесь!

– Я ведь не самоубийца, чтобы играть в такие игры с вами, «самым страшным человеком» то ли Европы, то ли всего мира.

– Вот и мне казалось, что превращаться в утопленника накануне восхождения в миллионеры – глупо.

– Так ведь нас все равно сейчас потопят.

– Не будьте идиотом, Шмидт. Кто решится топить судно, уверовав, что на его борту находятся только что найденные сокровища?

– Хотелось бы, конечно, полагаться на благоразумие этих «джентльменов удачи», но весь исторический опыт…

– Мне наплевать и на ваш личный опыт, и на опыт истории, оберштурмбаннфюрер. Прекратите это нытье! Главное, не позвольте взять себя на абордаж. У вас, как и на «Посейдоне», достаточно людей и оружия. Огонь на поражение изо всех видов оружия, и курс на Бухту Безмолвия. Сейчас я свяжусь с майором Дейнхофом и прикажу поддержать вас уже с территории «Пристанища паломника».

39

Июль 1960 года. Средиземное море.

В прибрежных водах мыса Корс

Бронированный корабль надвигался на мельтешившие на его пути моторки, словно акула – на стайку анчоусов. Поняв, что заблокировать вход в бухту им не удастся и что «Посейдон» попросту подомнет под себя и потопит всякую лодчонку, которая окажется на его пути, «пирато-мафиози» убрали свои суденышки с курса, но тут же открыли предупредительный огонь.

Однако нападавшие явно не учли решительности команды «Посейдона». Военные моряки повели себя так, как и должны были вести себя во время нападения пиратов. Никакой предупредительной пальбы они открывать не стали. Прозвучала зычная, гортанная команда – и с палубы бота, из открытых иллюминаторов и люков ударили десятки пулеметных и автоматных очередей, прозвучали выстрелы снайперов, а главное, четырьмя выстрелами из фаустпатронов «посейдоновцы» всерьез повредили оба катера.

Не стал терять времени и барон фон Шмидт. Воспользовавшись тем, что баркасы дона Фернандо преследовать его яхту не стали, он приказал спустить на воду две резиновые шлюпки и два спасательных плота, высадив благодаря им солидную десантную группу. Даже тем трем морякам, которые остались на борту «Крестоносца», он приказал вооружиться и, развернув яхту на сто восемьдесят градусов, под прикрытием косы, ударил вместе с ними в тыл пиратам.

Главарь местных мафиози, очевидно, решил, что яхтой займутся девять его подручных, которых он заслал на причал со стороны поместья барона фон Шварца. Но им так и не удалось подавить сопротивление группы Денхофа. Потеряв при прорыве этих диверсантов двух бойцов, майор все же сумел «призвать» под свои «знамена» почти всех обитателей «Пристанища», включая князя Курбатова и оберштурмфюрера Фройнштаг, вооружить их карабинами из тайного арсенала и занять оборону по «припортовому» гребню. И способствовали этому «призыву» наглые угрозы бандитов сначала расправиться с командами судов, а затем перевешать всех, кого обнаружат на территории усадьбы. Для острастки они прострелили автоматной очередью ноги начальника порта и забросили его на нижнюю площадку лестницы дожидаться своей очереди на повешение. Именно его сторожку бандиты намеревались превратить в свой основной опорный пункт.

Ничуточки не усомнившись в намерениях этой стаи, одного из охранников поместья, поляка Витольда, майор отправил вместе с Курбатовым и Фройнштаг по подземному ходу, под настил причала. Именно эта тройка, упражняясь в стрельбе сквозь щели между досками, сумела вывести часть диверсантов из строя еще до того, как яхта оказалась в пределах бухты. Остальных охрана поместья добивала уже перекрестным огнем, к которому подключились и пулеметчики «Крестоносца».

– Вот уж не думал, что спустя пятнадцать лет после войны придется принимать участие в настоящем бое и вступать в рукопашную с диверсантами, – проговорил полковник после того, как всадил в живот одного из бандитов у него же отобранный нож.

Бывший русский диверсант так и не выяснил, почему этот боевик полез через боковой пролом в пристани под ее настил – то ли намеревался выбить оттуда защитников поместья, то ли попросту спасался от пуль. Курбатов сумел выбить у него из рук автомат, однако тот схватился за нож, и сразу же стало ясно, что в подобных схватках он не новичок. Уже после того, как лезвие ножа вошло в трещину деревянной опоры, пройдя в каком-нибудь сантиметре от бедра полковника, он – приземистый, худощавый – попытался сломить противника в рукопашной схватке, однако явно не понял, с кем имеет дело, да и сил своих попросту не рассчитал.

– Воспринимайте эту стычку, как тренировку перед новым разведывательно-диверсионным походом, – «успокоила» его Фройнштаг. – Но если в свой первый евразийский поход вы, господин полковник, прошли от Маньчжурии до Берлина, то теперь придется идти в обратном направлении.

– Разве что вместе с вами, – отшутился Курбатов.

Лилия уловила какое-то движение по настилу над собой и тотчас же отреагировала на него автоматной очередью. Приглушенный, на боли замешанный рев, который прозвучал в ответ, мог свидетельствовать только об одном: она умудрилась добить одного из раненых бандитов.

– О, нет, в таком походе я вам не попутчица, – без какого-либо налета игривости ответила Фройнштаг. – Не тот возраст, не та подготовка… Да и вы, полковник, пока что к нему не готовы.

– Все, уходим отсюда, по подземному ходу, как пришли, – вмешался в их разговор охранник, который до этого стоял на насыпи в дальнем углу этого «причального подполья». – Двое, те, что в сторожке, еще огрызаются, однако надолго их не хватит.

– Так, может, взберемся на причал и прикончим их? – предложил Курбатов.

– В русскую рулетку сыграть не терпится? – приближался к нему Витольд.

– Почему бы не рискнуть?

– Да потому что взбираться на причал нужно будет прямо под окнами сторожки, а значит, под пулями мафиози. Какой смысл? Хотя понимаю: для белогвардейского офицера главное – показать свою удаль да презрение к смерти.

– Насколько я знаю, в игре со смертью польские белые офицеры, в отличие от «красных», нам не уступали, – пошел Курбатов на свет фонарика Витольда, уводившего их с Фройнштаг назад, в подземелье.

– Ничего странного, если учесть, что почти все они были такими же дворянами – с присущими им традициями, пониманием чести и достоинства, – как и ваши. Разве что у поляков явственнее проявлялся сугубо наш, польский, гонор.

– Чего-чего, а гонора у польских офицеров всегда хватало, – согласился князь, однако про себя добавил: – «При отсутствии надлежащей подготовки, особенно диверсионной, и, конечно же, боевого опыта».

Когда они выходили из подземелья по ту сторону хребта, никакой пальбы со стороны моря уже не долетало. Одиночные выстрелы доносились разве что со склонов Северной косы, которую десантники с «Крестоносца» очищали от бандитов, сумевших выбраться на сушу с затопленных или поврежденных катеров и баркасов. В самой же бухте сопротивление последних корсиканцев было подавлено, как только с палубы рейдировавшей в проливе яхты прозвучал меткий выстрел из фаустпатрона.

40

Июль 1960 года. Средиземное море.

Борт парохода «Умбрия»

Доклад командира военно-спасательного бота о настоящем сражении, развернувшемся у мыса Корс, еще больше омрачил и без того мрачного начальника экспедиции. В полный разгром катеро-баркасной флотилии корсиканцев Скорцени не верил, зато не сомневался: направляясь к Персту Дьявола, «Посейдон» обязательно приведет за собой хвост в виде катера или моторного баркаса. Поэтому приказал Лиондино к месту поиска не торопиться, а начать поиск в любом из квадратов, чтобы затем, выявив преследователей, увести их в итальянские воды, в район острова Капри.

– Ваш замысел понятен, – тут же отреагировал командир бота. – Неясно только, остаются ли теперь в силе наши договоренности по поводу участия команды «Посейдона» в операции.

– Моряки работали там, где им было приказано, разве не так? Поэтому успокойте их, и пусть молятся, чтобы в конце концов поиски завершились успешно. Это в их интересах.

– Такого рода сообщение в самом деле успокоит их, – ответил командир бота.

Выходя из радиорубки, Скорцени напомнил радисту, чтобы тот сразу же доложил о выходе на связь корвет-капитана Сантароне, и почти на полчаса застрял у фальшборта, любуясь высоким звездным небом, подсвеченным бортовыми огнями штилем и освещенной бледным лунным сиянием вершины Перста Дьявола. Прекрасный вечер, удивительно тихое море, пьянящий влажноватой свежестью воздух; еще бы удочку в руки…

Очевидно, «человек со шрамами» так и счел бы этот вечер идеальным для отдыха, если бы не одно скверное обстоятельство: находился-то он здесь явно не для развлечений. Как и масса людей, которых он увлек своей приключенческой романтикой и надеждой на легкую наживу.

– Господин Скорцени, – появился на палубе радист, – на связи корвет-капитан Сантароне.

– Наконец-то… – выдохнул Отто, явно подустав от праздного сидения в каюте да скитаний по палубе и отсекам. – Что он сообщает?

– Просит подойти к аппарату, и как можно скорее.

– Очевидно, опять проблемы с герметичностью субмарины, – тут же подсказал ему объяснение Скорцени.

Знал бы этот плешивый, почти карликового росточка итальянец, сколько надежды почудилось только что в его словах обер-диверсанту рейха. Водолазы, базировавшиеся на «Умбрии», уже успели поужинать в камбузе и теперь отдыхали в своих каютах. Ждала перехода на судно и пара водолазов-диверсантов, работавших на «Горгоне», в тесноте которой никаких особых условий для отдыха не предполагалось. Сама же, невидимая с палубы парохода, субмарина находилась теперь по ту сторону Перста Дьявола, в каких-нибудь метрах сорока от скалы.

– Что там у вас опять случилось? – с напускной суровостью поинтересовался «человек со шрамами», интуитивно предчувствуя при этом смысл ответа.

– Субмарина нуждается в серьезном ремонте, оберштурмбаннфюрер. На базу «Сан-Джорджио» придется идти в надводном положении.

Прежде чем хоть как-то словесно отреагировать на это сообщение, Скорцени блаженственно закрыл глаза: наконец-то! Фраза, которая только что прозвучала в его наушниках, была условной. Если бы на «Горгоне» в самом деле возникла серьезная поломка, в ней не прозвучало бы название базы. Не прозвучало бы – вот в чем дело! Причем оно не только служило кодовым словом в обычном, «ходовом», сообщении со старой, давно подлежащей списанию, подлодки, но и наводило всякого, кто мог оказаться нежеланным свидетелем этого разговора командира субмарины с начальником экспедиции, на ложный курс «Горгоны».

– Продолжайте ремонтные работы. Буду у вас через двадцать минут.

Пока матросы «Умбрии» готовили к спуску на воду мотобот, Скорцени решил встретиться с капитаном судна.

– Вы молча выслушаете только то, что я скажу, и никаких лишних вопросов задавать не станете, – сразу же предупредил он Мадзаре, выставив перед этим из ходового мостика вахтенного офицера и рулевого.

– Я никогда не задаю вопросов, на которые способен получить ответы без чьих-либо разъяснений, – горделиво повел головой итальянец, в котором время от времени оживал дух римского патриция.

– Как только что доложил Сантароне, на субмарине опять забарахлил мотор.

– Как она вообще держится на плаву, – вскинул плечи, словно встряхнул с них четырехпудовый груз, Мадзаре. – А корвет-капитан еще и решается погружаться на этой ржавой «галоше» под воду.

– Тем не менее с места поиска субмарина уйдет на перископной глубине. Для подстраховки вы станете сопровождать нас до итальянских территориальных вод, где подводники будут чувствовать себя в большей безопасности, нежели здесь, во все еще французских владениях.

Мадзаре признательно улыбнулся. Это «все еще» ему, итальянскому националисту, – как бальзам на растерзанную душу.

– Курс на Сардинию, в вотчину Боргезе?

– На остров Горгону, в честь которой и получила свое название субмарина. С общим направлением на Лигурийскую военно-морскую базу, точнее, на «Сан-Джорджио».

На сей раз капитан рассеянно как-то кивнул и выжидающе уставился на «человека со шрамами». Но лишь когда вахтенный офицер прокричал с палубы, что мотобот спущен на воду, Скорцени продолжил:

– По моему приказу вы вновь входите в территориальные воды Франции, возвращаетесь к мысу Корс и еще как минимум сутки продолжаете поиски сокровищ.

– Не к Персту Дьявола, а к мысу?..

– …И еще как минимум сутки, – назидательно прервал его Скорцени, – со старательностью гробокопателей продолжаете поиски сокровищ вблизи Бухты Безмолвия, присоединившись при этом к уже работающей там яхте «Крестоносец». Притом что известный вам бездельник из «Пристанища паломника» майор Денхоф усилит охрану экспедиции своими людьми. В нужное время с вами свяжутся, и вы получите все необходимые инструкции.

Скорцени спустился на палубу и направился к трапу, у которого, почти не покачиваясь на штилевой глади, стоял мотобот с матросом «на руле».

– Значит, водолазы «Горгоны» контейнеров так и не обнаружили? – подался вслед за ним капитан судна.

Обер-диверсант рейха недовольно взглянул на него, покряхтел, но все же довольно вежливо ответил:

– Скажу больше, радист субмарины получил условный сигнал. Из него следует, что, если к утру мы отсюда не уберемся, нас атакуют. Причем на сей раз угрожает не мафия, а отряд местных, с Жираглиа, корсиканских сепаратистов, так называемых «маки». Хотя какая разница, кто они и как именно называются?

Скорцени уже взялся за поручни аварийного трапа, когда Мадзаре вновь не удержался:

– Так все-таки, в каком квадрате покоится клад фельдмаршала: у этой скалы или у мыса Корс?

– В начале разговора вы решительно «угрожали» не задавать мне лишних вопросов, капитан.

– Не задавать тех вопросов, на которые сам способен найти ответы, без чьих-либо разъяснений.

– А какие еще разъяснения требуются вам в данном случае? – прогромыхал своим камнедробильным басом Скорцени. – И впредь, никаких псалмопений по этому поводу, капитан Мадзаре; никаких псалмопений!

41

Июль 1960 года. Корсика. Бухта Безмолвия.

Борт яхты «Крестоносец»

К тому времени, когда над островом угасали последние проблески закатного солнца, вся команда яхты, включая двух легкораненых охранников, снова получила возможность собраться на ее борту. Причалив судно к пристани, фон Шмидт сначала проследил, с какой небрежностью коммандос Денхофа забрасывают в баркасы тела погибших бандитов, чтобы предать их морю уже за территорией бухты, и только потом обратил внимание на поднявшихся на яхту Курбатова и Фройнштаг. Они все еще не расставались с автоматами, хотя и без оружия вид этой рослой, по-военному подтянутой и физически крепкой пары способен был внушать уважение.

– Если я правильно понял, вы, господа, появились на «Крестоносце», чтобы полюбоваться сокровищами фельдмаршала?

– Вы же решитесь разочаровать нас, – продолжила мысль барона оберштурмфюрер Фройнштаг, поигрывая шмайссером с опустевшим патронным рожком.

– Наоборот, – въедливо ухмыльнулся барон, – оптимистично уведомлю, что завтра команда яхты продолжит свои поисковые работы.

– Но уже без Скорцени, который ушел от вас, вместе с военно-спасательным ботом, профессиональными водолазами и хорошо вооруженной охраной.

Капитан яхты нервно рассмеялся. Сам тот факт, что не он один чувствует себя в эти минуты обманутым; что в таком же состоянии пребывают и эти, не менее близкие к первому диверсанту рейха, люди, – уже в какой-то степени развлекал его. Он решил спуститься в кают-компанию, и гости вынуждены были потянуться вслед за ним.

– Скорцени волен поступать, как ему заблагорассудится, – недовольно пробубнил барон, усаживаясь за стол в небольшой, в арабском стиле обставленной каюте и движением руки приглашая вошедших присоединиться к нему.

– Но почему вдруг ему «заблагорассудилось» продолжать поиски в другом квадрате, не привлекая к консультациям вас, единственного в наше время человека, способного по каким-то там ориентирам указать, где именно были затоплены контейнеры?

– Наверное, этот вопрос я должен был задать вам, оберштурмфюрер, – процедил фон Шмидт. – Разве в «Пристанище», в этом всеевропейском религиозно-диверсионном отстойнике, найдется человек, более приближенный ко «зловещему Отто», нежели вы?

Фройнштаг и полковник растерянно переглянулись. Независимо от того, решатся они произнести это вслух или нет, во взглядах явственно прочитывался один и тот же смысл: «Неужели в этой игре обер-диверсант рейха сумел скрыть свой истинный замысел даже от бывшего начальника “Африканского конвоя” барона фон Шмидта, который, казалось бы, оставался ключевой фигурой во всем этом “пиратском водевиле?”»

– Мы не ваши враги, барон, – подался Курбатов к оберштурмбаннфюреру фон Шмидту. – Во всяком случае, не кровные, поэтому всего два вопроса, – он мельком оглянулся на дверь. – Несмотря на то, что экспедиция за экспедицией стараются организовать поиски сокровищ в районе мыса Корс, на самом деле они покоятся в другом квадрате?

Эсэсовец повел подбородком, словно бы намеревался отрицать этот факт, затем, для убедительности, передернул неширокими, основательно ссутулившимися плечами и только потом изрек:

– Замечу, что это всего лишь ваше предположение, полковник, которое очень легко поддается сомнениям.

– Скорцени знал о месте захоронения клада задолго до организации поисков, поэтому создал две экспедиционные группы? Причем ваша – ложная, или отвлекающая? И пока здесь, у мыса Корс и Бухты Безмолвия, разыгрывалась кровавая драма вокруг никем пока что не найденных сокровищ Роммеля, та, основная группа, усиленно вела поиски африканского золота Лиса Пустыни в другом квадрате, другими силами и, возможно, у другого острова.

– Замечу, что и эта версия соткана исключительно из ваших предположений.

– Однако логически она вполне допустима, – только теперь вклинилась Лилия в слишком осторожный, а потому почти бессмысленный разговор двух мужчин.

– Где именно происходит эта «ловля жемчугов»? – дожимал барона Курбатов. – Неужто у берегов Жираглиа?

– Возможно, там, а возможно, и нет. По-прежнему одни предположения, – мрачно ухмыльнулся фон Шмидт.

42

Июль 1960 года. Средиземное море.

Борт парохода «Умбрия»

Прибыв на субмарину, Скорцени приказал рулевому мотобота ждать, а сам спустился вслед за корвет-капитаном внутрь ее и потребовал доклада.

– Первые два контейнера водолазы обнаружили еще два часа назад.

Скорцени почувствовал, как рука его инстинктивно потянулась к тому месту, где в течение стольких лет на несуществующей теперь уже портупее у него висел пистолет. И лишь убедившись, что его там нет, сумел побороть себя.

– Интригующее начало, Сантароне! – оскалил он основательно пожелтевшие, но все еще крепкие зубы. – Предполагали уйти с сокровищами германского фельдмаршала «втихую», по-английски, не попрощавшись?

– Такой вариант тоже не исключался, – невозмутимо признал корвет-капитан. – Однако же водолазы ваши – сплошь германцы, преданные вам и долгу.

– Поэтому-то к черту псалмопения. Какова ситуация на эти минуты?

– Почти идеальная. Можно считать, что сокровища уже наши. Поначалу Элио фон Штаубе решил, что покрытые илом и погребенные краем горной лавины контейнеры – всего лишь валуны на одном из уступов плато. Однако второго «тирольского братца», Марка фон Гертена, чутье не подвело. Как истинный боевой пловец он воспользовался малыми глубинными минами и вскоре один за другим освободил два контейнера, а еще одним взрывом рассоединил их.

Скорцени уселся в командирское кресло и, запрокинув голову, молчал. Оберштурмбаннфюрер пока еще с трудом подпускал к себе веру в то, что это он со своей экспедицией сумел обнаружить клад Роммеля, что именно он, а не кто-либо другой, более удачливый, спустя несколько минут станет его полноправным обладателем.

– В каком они теперь состоянии? Мы способны поднять эти сундуки с арабскими бриллиантами или пока еще?..

– Все волнения позади. Лебедки, – те, специальной конструкции, которые были установлены в торпедных отсеках, – дело свое сделали. Оба контейнера подняты, закреплены тросами за крючья и заведены в специальные канатно-троссовые неводы.

Услышав это, Скорцени посмотрел на командира субмарины с искренним восхищением. В эти минуты он чувствовал себя генералом, который очень жалеет, что явился на передовую, не имея при себе нескольких «подвернувшихся под руку» орденов, которыми мог бы осчастливить своих бойцов.

– Что с третьим контейнером?

– Тоже обнаружен. Он оторвался от общей связки, пролетел метров десять вниз и лишь по чистой случайности оказался среди останков погибшего в прошлой войне парохода, груженного какими-то истлевшими тюками. С минуты на минуту «тирольские братцы» должны захватить его неводом. Как оказалось, по размерам он значительно меньше двух предыдущих. Однако закреплять его придется уже на верхней палубе субмарины, погруженной как минимум на перископную глубину.

– То есть нужно убрать отсюда моряка, сидящего в мотоботе?

– Вместе с парой водолазов. На всякий случай следует облегчить подлодку от лишнего груза, – произнося это, Сантароне критически окинул громадную, грузную фигуру оберштурмбаннфюрера, пытаясь выяснить, можно ли облегчить корабль и на этот «лишний груз».

– На это рассчитывать не советую, – уловил смысл этого молчаливого выпада Скорцени. – Иду с вами.

Он тут же велел двум свободным от погружения водолазам переходить на мотобот вместе со своим снаряжением. При этом, поблагодарив за службу и пообещав увеличенное вознаграждение, с интеллигентской вежливостью офицера СД, пригрозил: если кто-нибудь из них проболтается по поводу находки, будут уничтожены не только они оба, но и семьи, со всей мыслимой родней. Бывшие морские диверсанты понимающе кивнули и принялись переправляться на резиновый челн.

– Как думаешь, субмарина с таким грузом справится? – с плохо скрываемой тревогой поинтересовался оберштурмбаннфюрер, когда «тирольские братцы» без особых проблем закрепили третий контейнер на небольшой внешней палубе субмарины.

– Если учесть, что в воде все грузы теряют значительную часть своего веса… – тоже не совсем уверенно ответил Сантароне.

– И все же на борту нас окажется пятеро членов экипажа вместо предусмотренных четверых.

– В общем-то, мы уже оказывались в подобной ситуации во время операции «Гнев Цезаря».

– Если я затребую снова прислать мотобот, чтобы забрать хотя бы одного водолаза, матрос-итальянец неминуемо обнаружит контейнер на палубе всплывшей субмарины.

– Говорю же: какое-то время мы спокойно сможем продержаться впятером, – рассудил корвет-капитан. – Причем даже в погруженном состоянии.

– Единственно правильное решение, – признал Скорцени.

– Учитываю горький опыт известного вам пилота «Физелер шторьха», – улыбнулся командир подлодки.

– Какого еще пилота? – поморщился Скорцени.

– Того самого, который, снимая вас после похищения дуче с вершины Абруццо, заупрямился, заявив, что лететь может только один человек – либо вы, либо Муссолини. Потому что при таком маленьком разбеге по каменистому лугу и такой перегрузке, да к тому же при разреженном горном воздухе, самолет взлететь не в состоянии. Было такое, а, господин бывший гауптштурмфюрер Скорцени?

– Было, дьявол меня расстреляй.

– А чем закончилась эта стычка, помните? Тем, что вы не только взгромоздились в легкий двуместный самолетик третьим, но и прихватили с собой увесистый чемодан с письмами и прочими бумагами дуче. Оказывается, против такого аргумента, как пистолет, приставленный к виску пилота, ни один закон аэродинамики устоять не способен. Уверен, что и закон судоходства – тоже.

– Не предавайте меня приятным воспоминаниям дней минувших, Сантароне, – благодушно вздохнул обер-диверсант рейха и тут же попросил фон Гертена, выступавшего еще и в роли радиста, связаться с «Посейдоном».

Когда обер-лейтенанту это удалось, Скорцени сообщил командиру военно-спасательного бота, что теперь ему надлежит вести свой корабль к итальянскому острову Горгона, именем которого и была названа субмарина, и ждать там дальнейших указаний. О том, что сокровища уже находятся на борту субмарины, Лиондино знать пока что не полагалось.

43

Июль 1960 года. Лигурийское побережье

Северной Италии. Вилла «Орнезия»

В бухту Орнезия субмарина входила уже на закате дня, когда на западе последние лучи солнца едва освещали безлесные вершины Лигурийских Апеннин, а на востоке – безуспешно пытались развеять тени от прибрежных скал, окаймлявших пляжи Ривьеры-ди-Поненте.

Еще на траверсе Специи, то есть до входа в воды Генуэзского залива, командир военно-спасательного бота получил по радио приказ Скорцени: срочно изменив курс, возвращаться на юг, в район порта Ливорно, чтобы после небольшого ремонта последовать к острову Эльбе. Именно там один из причалов Порто-Аццуро должен был стать местом постоянного базирования «Посейдона».

Получив эту радиограмму, Лиондино пришел в полное замешательство. Он так и не понял, какого дьявола самым малым ходом тащился сначала к острову Горгона, затем к Эльбе и, наконец, сюда, к берегам Северной Италии. Как и не узнал того, что все это время позади бота и чуть северо-восточнее его курса шла субмарина с фельдмаршальскими сокровищами и оберштурмбаннфюрером Скорцени на борту. То есть, по существу, его корабль служил резервным бортом на случай аварии мини-субмарины и боевым подкреплением подводников – на случай нападения на них.

Как только субмарина приблизилась к Скале Любви, из грота ее, в боковине которого размещалась пещера «Келья отшельника», вышел на узкой, похожей на каноэ шлюпке молчаливый, угрюмый верзила. «Это и есть тот самый рыбак-хранитель скального подземелья, о котором когда-то рассказывала Мария-Виктория Сардони, – понял “человек со шрамами”, теснившийся на площадке ходовой рубки вместе с командиром судна, – но с которым так и не свела меня. Кажется, будет повод познакомиться с этим хранителем тайного подземелья?»

Бросив фон Гертену, уже облачившемуся в легкий водолазный костюм, конец троса, увенчанного толстым альпинистским карабином, он попросил освободить один из контейнеров, и вскоре откуда-то из глубины скалы донеслось едва слышимое поскрипывание лебедки. Таким же банальным образом были переправлены в «Келью отшельника» и два других контейнера.

– А теперь поскорее уводите субмарину, – хриплым баритоном приказал рыбак-хранитель. – Нечего светиться здесь.

– Вы уверены, что сумеете защитить это груз? – вдруг усомнился Скорцени, почувствовав себя нищим, у которого обманным путем отобрали только что найденные сокровища.

– Вот это уж не твоя забота, СС-офицер, – дал хранитель понять, что прекрасно знает, с кем имеет дело, потом вдруг пронзительно свистнул и еще через несколько мгновений исчез. Причем Скорцени далеко не сразу сообразил, что из седловины, венчавшей вершину морской скалы, кто-то ловко сбросил брезентовый полог, мастерски оформленный художником под задник театральной декорации, точно соответствующий фактуре горного склона. Он-то и скрыл от любопытствующих глаз и величественную арку грота, и фигуру хранителя «Кельи отшельника».

А еще через несколько минут рядом с подлодкой, уходившей от скалистого островка в надводном положении, появился катер, прибывший из бухты, расположенной на территории виллы «Орнезия».

– Надеюсь, вы не станете считать мое опоздание проявлением бестактности, господин Скорцени?! – прокричала единственная его пассажирка Мария-Виктория Сардони, она же – хозяйка виллы.

– При любом, даже самом невероятном, опоздании вы все равно появляетесь… вовремя.

– Подобные комплименты я всегда перевариваю очень долго, поэтому не теряйте времени, прошу на борт!

«Человек со шрамами» приказал Сантароне вести субмарину на базу «Сан-Джорджио» и тут же перебрался на катер, чуть не опрокинув его при этом из-за своего веса и собственной неловкости.

– Странно, вы даже не поинтересовались, княгиня, сколько контейнеров нам удалось обнаружить, что в них и весь ли груз «Африканского конвоя» поднят? – задела Скорцени за живое удивительная неразговорчивость княгини. В самом деле, она молча доставила его на причал, ввела в здание, сухо приказала принять ванну, предоставив при этом всю власть над ним средних лет служанке-австрийке, и, даже когда он уже сидел за щедро сервированным столом, продолжала метаться между телефоном в своем кабинете и расположенной в одной из мансардных комнат радиорубкой.

– Донесение об этом я получила сразу же, как только контейнеры были обнаружены у Перста Дьявола, – без особых интонаций, с маской безразличия на лице поведала княгиня.

– От кого?! – буквально взревел обер-диверсант рейха.

Мария-Виктория выждала, пока служанка наполнит тарелки ее любимой грибной ухой, которой уже не раз угощала своего «гостя со шрамами», и только тогда ответила:

– От корвет-капитана Сантароне, естественно.

– Так вы знакомы?! Он что, уже пребывает у вас на агентурной службе?

– А вы, следует полагать, считали себя единственным «агентом влияния» в моей секретной картотеке? – расплылась в мстительной улыбке обычно сдержанная в подобных ситуациях Мария-Виктория.

– Лично я в картотеке службы безопасности Ватикана никогда не состоял, – процедил Отто, прислушиваясь к тому, как во внутренний двор виллы въезжает несколько легковых машин.

– Да при чем здесь эти дармоеды из Ватикана, оберштурмбаннфюрер?.. – почти брезгливо поморщилась княгиня, делая вид, что во дворе ничего особенного не происходит. – Для меня они такое же прикрытие, как итальянская или британская спецслужбы.

Произнеся это, Мария-Виктория намеревалась продолжить их чинный «ужин на двоих» – в небольшом, обставленном в стиле прошлого столетия зале, но без свечей и без какого-либо налета романтической недосказанности. Однако в это время появился атлетического сложения мужчина в кожаном жилете, наброшенном на голое тело, и протянул ей листик бумаги – чего-чего, а тривиальной разведывательно-масонской «недосказанности» на этой вилле всегда хватало.

– Вот и первая реакция общественности на нашу блестяще проведенную операцию, – ровным, спокойным голосом поведала Мария-Виктория, пододвигая радиограмму поближе к обер-диверсанту рейха. И «человек со шрамами» не мог не обратить внимания, что княгиня сказала: «на нашу блестяще проведенную…» – Только что, подорвавшись на мине, – будем считать, что блуждавшей у Перста Дьявола еще со времен войны, – ушел на дно пароход «Умбрия». Капитан погиб, а спасателям удалось подобрать живыми только трех членов экипажа.

– Вы сказали: «будем считать»… То есть на самом деле?..

– На самом деле по приказу начальника экспедиции две магнитные радиомины под корпус парохода подложил наш агент, боевой пловец Марк фон Гертен.

– Обер-лейтенант?! Водолаз из «Горгоны»?! Пардон, от меня такого приказа не поступало!

– А кто это сумел убедить вас, господин Скорцени, что начальником экспедиции являетесь вы? – взялась за бокал с шампанским Мария-Виктория. – Вы меня разочаровываете, оберштурмбаннфюрер.

– Прервите поток своих глупых шуточек, – отшвырнул от себя столовый нож Отто. – Это мои люди обнаружили клад, они подняли его на поверхность и доставили в «Келью отшельника». Пусть только кто-нибудь попытается!..

Скорцени, очевидно, мог бы еще долго, причем не только словесно, рвать и метать, однако, наткнувшись сначала на презрительно-насмешливый взгляд владелицы виллы, а затем – на вновь почти неслышно появившегося крепыша в кожаном жилете, приумолк.

– Особенность этой операции заключается в том, – приняла княгиня очередную радиограмму от этого «черного гонца», который тут же исчез за дверью, – что, по подсказке барона фон Шмидта, местонахождение контейнеров нашими водолазами, известными вам «тирольскими братцами», было установлено и обследовано еще за трое суток до официального прибытия к Персту Дьявола вашей экспедиции. Проблема заключалась лишь в том, что без субмарины, ее лебедок и неводов, которые к тому времени еще только устанавливались и испытывались на «Горгоне», незаметно поднять со дна моря и транспортировать эти контейнеры было бы невозможно. Кстати, вы могли бы обратить внимание, что Сантароне сразу же избрал для своих поисков юго-западный склон подводного массива. Ну а потом, в течение какого-то времени, попросту разыгрывал спектакль с кладоискателями-неудачниками в главных ролях.

– Этого не может быть! – буквально взревел Скорцени, который, хотя и не мог не верить сказанному, но решительно отказывался воспринимать изложенные факты в качестве реальности. – Кого же тогда, по-вашему, следует считать руководителем всей этой операции – «Сокровища Роммеля»? Неужто вас, княгиня?! Не стесняйтесь, примеряйте лавры.

Вздох, которым осенила себя княгиня, казался сродни вздоху учительницы, отчаявшейся втемяшить в башку своего бездарного ученика суть элементарной математической задачки.

– От самого замысла им был голубых франко-арабских кровей шейх Джамал аль Саллех ибн Хайраддин, по кличке «Шейх Бербер». Это он предоставил вам свою яхту, он на некое подставное лицо зафрахтовал пароход «Умбрия», он через все то же подставное лицо сдал вам в аренду недавно приобретенный военно-спасательный бот «Посейдон». Лично вам, Скорцени, была отведена всего лишь роль, ну, скажем так, подрядчика, бригадира непосредственных исполнителей замысла Шейха Бербера. При помощи нашего давнишнего агента Розанды Лукании мы использовали вас, по существу, втемную. Ну а мне, как всегда, отводилась роль координатора и тайной связной между династией Меровингов и Шейхом Бербером.

– Почему же тогда шейх приказал взорвать пароход? – мрачно поинтересовался первый диверсант рейха, только теперь понимая, как лихо и подло его обыграли в этой, на первый взгляд, вроде бы успешной для него операции. – Неужели решил сэкономить на гонораре его команды? Скорбь по невинно убиенным мы, диверсанты, как всегда, оставим священникам.

– Полковник Курбатов и Анна фон Жерми только для того и прибыли в «Пристанище паломника», чтобы проследить за операцией «Сокровища Роммеля» и пустить на дно пароход «Умбрия» вместе с субмариной в его чреве.

– В отместку за гибель линкора «Новороссийск»?!

– Пустив на дно пароход, Шейх Бербер, во-первых, преподнес русским его гибель в качестве «откупного»; во-вторых, за эту ржавчину он получит солидную страховку и, наконец, сведет к минимуму участников операции по подъему сокровищ Роммеля. Не удивлюсь, если и спасшиеся моряки тоже вскоре покинут этот мир.

«А ведь не исключено, что и над тобой тоже нависла реальная опасность, кладо-иска-тель!» – швырнул себе в лицо «человек со шрамами».

– Кстати, вот еще одно эхо нашей операции, – умиротворяюще проговорила тем временем Мария-Виктория, только теперь наконец пробегая взглядом текст следующей радиограммы. – Оказывается, сегодня, при весьма загадочных обстоятельствах, погиб некий господин Рене де Шато, которого посвященные считали «коронованной тенью» верховного хранителя династии Меровингов.

– Двойником, что ли? – из чистого любопытства поинтересовался Скорцени, понимая, что теряет способность удивляться чему-либо, услышанному в этом доме.

– Точнее будет сказать, жертвенным бараном, тем подставным лицом, к которому время от времени подбираются службы безопасности, полиция и просто враги династии Меровингов, Династии Христа. И тогда его голову швыряют к ногам публики, чтобы тут же избрать новую «коронованную тень».

– И кто же теперь станет ею?

– Могли бы и догадаться, что все тот же полуфранцуз, христианин, неистовый французский националист Шейх Бербер, чья личность способна объединять, как минимум, европейский, африканский и арабский миры. Его назначение пройдет, – она взглянула на часики, – ровно через полчаса. Вот только мы с вами на коронацию этого «нецарствующего и неправящего» псевдомонарха не приглашены.

– Кого же тогда следует считать настоящим, действующим монархом, Правителем Мира?

Запрокинув головку, Мария-Виктория какое-то время всматривалась в электрические свечи люстры, словно в загадочное звездное небо.

– С абсолютной уверенностью могу сказать только то, что ни один из семи «высших посвященных», которые будут канонизировать сейчас в подземном храме этой виллы новую «коронованную тень», этого не знает. Все они – люди, в лучшем случае второй от вершины ступени этой загадочной пирамиды.

* * *

Утром от жесточайшей головной боли Скорцени спас только преподнесенный ему служанкой бокал спиртовой настойки из каких-то колдовских горных трав. Она же поведала «человеку со шрамами», что вечером, усыпленный снотворным, он отключился прямо за столом, и в отведенную ему комнатушку его отнес на себе «черный гонец».

– Мне наплевать на то, что тут у вас происходило ночью, – как можно увереннее и жестче произнес первый диверсант рейха, когда после завтрака под присмотром все той же служанки он был допущен «черным гонцом» до княгини Сардони. В белом, «дворянского пошива» прошлого столетия, платье, Мария-Виктория стояла на высокой, нависающей над бухтой лоджии, овеянной легким морским бризом и освещенной лучами все еще блуждающего среди горных вершин солнца. – Но сейчас мне хотелось бы взглянуть на вожделенные всеми нами «сокровища Роммеля» и обсудить их дальнейшую судьбу.

Прежде чем княгиня произнесла хотя бы слово, из-за спины обер-диверсанта появился Черный Гонец, в руках которого, на серебряном, старинной работы подносе, лежал чек.

– Не сомневайтесь, указанная в нем сумма, – холодно произнесла владелица виллы, когда слуга удалился, – вполне достаточна, чтобы компенсировать все ваши моральные и финансовые стенания. Во дворе вас ждет машина, за рулем которой будет сидеть «черный гонец». Он доставит вас в аэропорт Генуи. Уезжать советую немедленно. Причем лучше всего – за пределы Италии.

– Вы не поняли меня, княгиня, – прогромыхал «человек со шрамами» и, так и не взглянув на чек, положил его во внутренний карман пиджака. – Я требую доступа до «Кельи отшельника»; требую, чтобы мне предоставили возможность ознакомиться с добытыми сокровищами, и чтобы именно со мной обсуждали…

– Это вы так ничего и не поняли, оберштурмбаннфюрер, – прервала его княгиня. – Никаких сокровищ на островке уже нет. Я забыла вам сообщить, что после войны его соединили подводным, в скальной гряде проложенным, ходом с берегом залива. Контейнеры ночью вскрыли, сокровища перенесли, и где они сейчас находятся, этого нам с вами лучше не знать.

– Да я со своими коммандос, – рассвирепел первый диверсант рейха, – разнесу и эту вашу виллу, и «Келью отшельника»!

– Не будьте идиотом, Скорцени, нет у вас больше никаких «коммандос», как нет СД и гестапо. Кроме всего прочего, здесь, на вилле, «черный гонец» числится еще и «исполнителем приговоров коронованной тени правителя». И ночью мне с огромным трудом удалось убедить новопосвященного в «коронованную тень правителя» Шейха Бербера, чтобы вместо «черной метки» в виде подвешенного к ногам груза его палач вручил вам чек на серебряном блюдечке. Все, Скорцени, ваше время истекло, причем еще тогда, в сорок пятом. Мой вам настоятельный совет: немедленно уезжайте отсюда.

Услышав это, Скорцени несколько мгновений пребывал в каком-то странном оцепенении, а затем, запрокинув голову, долго, призывно хохотал, словно выл на луну, созывая всю свою развеянную по полям войны волчью стаю.

– Вот уж не думала, что Скорцени способен впадать в подобные истерики, – снисходительно ухмыльнулась Мария-Виктория.

– Это не истерика, княгиня. Только теперь я понял, что имел в виду хранитель сокровищ Роммеля барон фон Шмидт, когда, впервые демонстрируя мне Перст Дьявола, со свойственной ему «деликатностью» произнес: «На самом деле сокровища фельдмаршала – всего лишь давнее окопное дер-рьмо! И вообще, эта странная торчащая из воды скала напоминает мне не Перст Дьвола, а его, – всем нам, с фельдмаршалом Роммелем включительно, показанную, – дьявольски убедительную… фигу!»

Примечания

1

Ради полноты воссоздания истории появления «сокровищ Роммеля» в данном романе интерпретируются некоторые события, о которых шла речь в предыдущих романах о Роммеле – «Жребий вечности» и «Фельдмаршал должен умереть». – Прим. авт.

(обратно)

2

В основу описываемых здесь событий положены реальные факты. Весной 1943 года, когда стало ясно, что германским войскам в Африке не удержаться, фельдмаршал Роммель погрузил на корабли огромные сокровища, награбленные в странах Северной Африки – золото, деньги, картины известных мастеров, – и несколькими конвоями попытался переправить их в Германию. Кстати, оберштурмбаннфюрер (подполковник СС), который возглавлял команду охраны основного конвоя, тоже носил фамилию Шмидт, однако в романе образ этот собирательный. – Прим. авт.

(обратно)

3

Сидр – залив Средиземного моря в районе Бенгази в Ливии.

(обратно)

4

Здесь интерпретируются реальные факты из фронтовой биографии Роммеля. – Прим. авт.

(обратно)

5

Речь идет о Фридрихе Кроне, зубном враче по профессии, который в мае 1920 года предложил фюреру идею нацистского флага (красное полотнище со свастикой).

(обратно)

6

«Темпест» – бомбардировщик ВВС США среднего радиуса действия. «Спитфайтер» – истребитель ВВС США, часто использовавшийся американцами во время Второй мировой войны в качестве штурмовика.

(обратно)

7

Приверженцы генерала де Голля, возглавлявшего в годы Второй мировой войны борьбу французов против германских оккупантов.

(обратно)

8

Имеется в виду приказ рейхсфюрера СС Гиммлера от 28 октября 1939 года, который не только призывал эсэсовцев к внебрачным половым связям ради продолжения рода, но и прямо обязывал позаботиться о наследниках. Это делалось в целях «сохранения и дальнейшего развития чистокровной германской расы».

(обратно)

9

«Грош святого Петра» – так на церковном сленге именуются отчисления, осуществляемые церковными приходами в фонд Ватикана.

(обратно)

10

«Лагерь дождевого червя» – такое название получил подземный лагерь, собственно, целый подземный город СС, созданный немцами на территории нынешней Польши.

(обратно)

11

В Третьем рейхе «Баденвайлерский марш» был официально объявлен «маршем фюрера» и его предписывалось исполнять в особо торжественных случаях, даже если сам фюрер на торжествах не присутствовал.

(обратно)

12

Во время Второй мировой войны в Ватикане (папой римским был тогда Пий XII) действовала «специальная церковная сыскная служба», которая носила название «Содалициум пианум» и во главе которой стоял яростный приверженец фашизма прелат Бенини. Создана была эта служба еще папой Пием X для выяснения настроений среди церковников-«модернистов», пытавшихся ревизовать некоторые христианские догмы, и для их «нейтрализации», однако вскоре она приобрела все признаки классической разведслужбы. И сила ее заключалась в том, что, во-первых, она опиралась на всемирную церковную организацию, а во-вторых, в том, что большинство ее агентов составляли иезуиты – прекрасно вышколенные, приученные хранить и верность, и доверенные им тайны, а главное, умеющие прекрасно использовать и слово, и яд.

(обратно)

13

С этим героем читатели могли познакомиться на страницах романа «Маньчжурские стрелки».

(обратно)

14

Часть переброшенных в Европу сокровищ Роммеля, в виде картин и всевозможных изделий, была захоронена в различных горных районах Германии и Австрии.

(обратно)

15

Чин «рейхсфюрер СС», которого в рейхе удостоился только один человек – Генрих Гиммлер, соответствовал чину генерал-фельдмаршала в вермахте. По должности он являлся главнокомандующим войсками СС и руководителем самой военной организации СС.

(обратно)

16

В романе «Черный легион», действие которого во многом предшествуют описываемым здесь событиям, Скорцени чуть не расстрелял княгиню как агента вражеской разведки, которая действовала против него, но в последнюю минуту сжалился над женщиной и попросту прогнал ее с места предполагаемой казни. – Прим. авт.

(обратно)

17

Бригадефюрер (генерал-майор) СС Вальтер Шелленберг являлся начальником Управления шпионажа и диверсий Главного управления имперской безопасности.

(обратно)

18

Орден иллюминатов был основан в 1776 году в Баварии профессором канонического и естественного права Ингольштадтского университета Адамом Вейсгауптом. Иллюминаты проповедовали свободу, равенство и братство между людьми всех рас и сословий, стремились к всемирной революции.

(обратно)

19

Ложа Девяти Сестер (первоначально называлась Ложей Наук) была основана в 1769 году во Франции. Среди ее членов в разное время числились такие известные масоны, а также философы и политические деятели «по совместительству», как Вольтер, Монтескье, Руссо, Дидро и пр.

(обратно)

20

Подробностям этой операции, связанной с выведением в октябре 1955 года из строя в одной из севастопольских бухт линкора «Джулио Чезаре» («Новороссийск»), посвящен роман «Гнев Цезаря».

(обратно)

21

Лис Пустыни – известная кличка фельдмаршала Роммеля, которой он удостоился за бои в Ливийской пустыне, во время командования Африканским корпусом вермахта.

(обратно)

22

События, описываемые в связи с историей приобретения фон Шмидтом «знака крестоносца» и самой яхты, происходят на итальянском острове Сардиния.

(обратно)

23

ОАС – созданная в конце 50-х годов ХХ столетия профашистская «Секретная вооруженная организация». Стремясь захватить власть во Франции, она в апреле 1961 года организовала военный путч в Алжире, во главе которого стоял генерал Рауль Салан. Основная цель – не допустить обретение Алжиром независимости от Франции, которая все-таки была провозглашена в 1962 году. Естественно, со временем ОАС рассчитывала установить контроль и над самой метрополией.

(обратно)

24

Берберы – некогда кочевое арабское племя, которое составляет значительную часть населения Алжира. Берберский язык является одним из государственных языков этой страны.

(обратно)

25

Ливийцы – древнее название коренных жителей Алжира и Туниса, известных теперь под названием «берберы». Исходя из письменных свидетельств, история цивилизованного мира знакома с этими покорителями пустыни уже в течение пяти тысяч лет.

(обратно)

26

Речь идет о бойцах союзной Германии Русской освободительной армии генерала Власова, так называемой «армии предателей».

(обратно)

27

В пятидесятые годы прошлого века неонацистская партия «Итальянское социальное движение» (MSI), тогда уже под формальным предводительством князя Боргезе, имела своих представителей в итальянском парламенте. Кстати, в годы войны кое-кто даже решался сравнивать Боргезе со Скорцени, во всяком случае, в тех вопросах, которые касались подготовки итальянских морских диверсантов, особенно «людей-торпед» и прочих видов «камикадзе по-европейски».

(обратно)

28

Гран-Канария – один из островов Канарского архипелага Испании.

(обратно)

29

В замке Фриденталь, неподалеку от Берлина, располагалась элитная разведывательно-диверсионная школа СД, которая в свое время находилась под патронажем Отто Скорцени. Именно в ней проходили усиленную подготовку представители эмигрантских кругов многих стран, в том числе будущие руководители профашистских восстаний и претенденты на титулы военных диктаторов.

(обратно)

30

Здесь цитируется известная публикация Отто Скорцени, которая появилась 29 мая 1960 года в ФРГ, в столичной боннской газете «Фрайвиллиге» («Доброволец»). В кругах бывших офицеров рейха она в самом деле была воспринята как сигнал к «выходу из окопов», из подполья, из психологического состояния преследуемых.

(обратно)

31

Речь идет о школе пилотов управляемых торпед, которая в годы войны действительно базировалась в районе городка Сан-Россоре и пребывала под патронажем князя Валерио Боргезе. Известно, что в свое время ее инспектировал Отто Скорцени, живо интересовавшийся опытом подготовки итальянцами «морских камикадзе».

(обратно)

32

Шарфюрер – унтер-фельдфебель войск СС.

(обратно)

33

Рында – небольшой корабельный колокол, которым вахтенный «отбивал склянки», отсчитывая, таким образом, время. Каждый удар колокола соответствовал получасу.

(обратно)

34

Официально остров делится на две исторические области (территории) – Южную и Верхнюю (в северной его части) Корсики.

(обратно)

35

Имеется в виду диверсия, совершенная 30 октября 1955 года против самого мощного корабля тогдашнего Военно-морского флота СССР «Новороссийск», который достался советскому флоту в виде репарации при разделе флота союзников рейха. Во время пребывания в итальянских ВМС линкор носил название «Джулио Чезаре», то есть «Юлий Цезарь».

(обратно)

36

Первое издание книги Валерио Боргезе «Десятая флотилия МАС» увидело свет в 1950 году в Милане. После этого она выдержала несколько изданий. Это были мемуары, раскрывавшие тайны многих операций боевых пловцов флотилии.

(обратно)

37

По восточной традиции, как только «черный гонец» докладывал правителю о каком-то неприятном событии, например о поражении, полученном одним из полководцев, ему тут же рубили голову.

(обратно)

38

В данном случае термин «шкипер» предстает в значении «капитан – владелец небольшого невоенного судна». В старину на больших морских кораблях «шкиперами» назывались также лица, ответственные за их палубное имущество, в первую очередь – за состояние парусной оснастки.

(обратно)

39

Так оно и произошло, именно 1-й парашютный полк и стал главной ударной силой во время алжирского путча оасовцев.

(обратно)

40

Известно, что к моменту путча около восьмидесяти процентов личного состава французского «Иностранного легиона» составляли бывшие военнослужащие германских СС-формирований.

(обратно)

41

В послевоенные 1950–1960 годы в Италии, Франции и Швейцарии оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени обычно появлялся, имея при себе документы на имя Пабло Лерно.

(обратно)

42

Маки – горная, поросшая густой растительностью центральная часть Корсики, которая во все века была пристанищем повстанцев и разбойников, коих тоже называли «маки». В наши дни эта часть острова объявлена национальным парком. Однако сепаратистски настроенные «маки» по-прежнему закладывают там свои базы.

(обратно)

43

Небольшой обитаемый островок, расположенный в нескольких милях севернее корсиканского мыса Корс, у берегов которого проводятся парусные регаты, а окрестные воды – рай для исследователей погибших кораблей.

(обратно)

44

«Банками» моряки называют подводные скалы или плато, которые скрыты на небольшой глубине. Как правило, они представляют опасность для судоходства, поэтому нанесены на морские карты.

(обратно)

45

Этот рейд, основанный на исторических фактах, описан в романе «Маньчжурские стрелки». – Прим. авт.

(обратно)

46

Незадолго до описываемых событий в гамбургском издательстве «Ганза» появилась и с успехом разошлась книга мемуаров обер-диверсанта рейха «Секретная команда Скорцени».

(обратно)

47

Речь идет о международной организации, известной под аббревиатурой ODESSA. Одним из руководителей этого полуподпольного формирования, созданного в Италии при содействии службы безопасности Ватикана, как раз и являлся Скорцени.

(обратно)

48

Руководство ливанской профашистской партии «Фаланга» поддерживало в те годы самые тесные отношения с руководством организации ODESSA.

(обратно)

49

Такое многодневное совещание, в котором принимали участие руководители профашистских организаций из нескольких стран Европы, США и Латинской Америки, действительно проходило в Бейруте в начале апреля 1960 года. Штаб-квартирой ее Скорцени избрал тогда хорошо охраняемый отель «Гордон».

(обратно)

50

Тюрьма, во дворе которой проходили массовые казни «высокопоставленных предателей рейха» после провала заговора и покушения на Гитлера в 1944 году.

(обратно)

51

Именно так, «самым страшным человеком мира», в 1950 году назвал Скорцени главный редактор мюнхенского журнала «Квик» в своем предисловии к публикации отрывков из мемуаров обер-диверсанта рейха. В годы войны в некоторых изданиях его называли «самым страшным человеком Европы».

(обратно)

52

Известно, что до войны Отто Скорцени сотрудничал с нацистской газетой округа Веринг (Австрия) «Национал-социалистише нахрихтен».

(обратно)

53

Известно, что Великий магистр Ордена Сиона Жан Кокто умер в 1963 году, то есть три года спустя после описываемых событий, и похоронен в Париже. Предполагаемым преемником его называют Пьера де Сен-Клера, личность столь же невзрачную и лишенную публичной популярности, как и Кокто.

(обратно)

54

Следует уточнить, что учреждение эсэсовской организации, известной в мировой прессе под латинской аббревиатурой ODESSA (Organisation der SS-Angehorigen»), состоялось в 1950 году в здании итальянского католического коллегиума «Колледжио Теутонико ди Санта-Мария дель Анима». Кроме Отто Скорцени вдохновителем ее создания выступил также обергруппенфюрер (генерал-полковник) СС Гартман Лаутербахер, бывший сотрудник штаба Гиммлера и гаулейтер Вестфалии.

(обратно)

55

Реальный факт: будучи в 1950-х годах генеральным представителем государственного предприятия «Объединенные австрийские металлургические и сталелитейные заводы» в Испании и Южной Америке, Отто Скорцени основал в Мадриде фирму «Штайнбах», превратившись таким образом в крупного бизнесмена, обладателя фирмы с огромными доходами.

(обратно)

56

В США Отто Скорцени оказался после побега из Дармштадтского (Западная Германия) «денацификационного» лагеря военнопленных 25 июля 1948 года. В США он служил инструктором по подготовке десантников-парашютистов, в частности, по методам их спасения или эвакуации с вражеской территории, с помощью специальных приспособлений на летательных аппаратах.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Африканский конвой

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

Часть вторая. Под парусами «Крестоносца»

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

Часть третья. Сокровища Роммеля

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg