«Фартовое дело»

Фартовое дело (fb2) - Фартовое дело (Мародеры - 2) 2522K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Игоревич Влодавец

Часть первая ЭХО «ЧЕРНОГО ПОЛИГОНА»

КОРОННЫЙ НОМЕР

По тротуару оживленной, шумной московской улицы, в потоке вечно торопящихся пешеходов, опасливо поглядывая на проезжую часть, где с ревом и гулом проносились многочисленные автомобили, грозившие забрызгать грязью все и вся, шли двое. Если б среди граждан Первопрестольной и гостей столицы был некто, кому незагруженность делами и заботами о хлебе насущном позволяла тратить время на сравнения, то таковой неизбежно стал бы сравнивать их с Дон Кихотом и Санчо Пансой, Патом и Паташоном, Тарапунькой и Штепселем, наконец, Лолитой и Сашей из кабаре-дуэта «Академия». Конечно, это было не совсем корректное сравнение. Хотя разница в росте между этими людьми была примерно такой же, как у всех вышеназванных, следует помнить, что вышеперечисленные пары состояли из одного «длинного и худого» и одного «маленького и толстенького». Та пара, что прогуливалась в этот зимний, но теплый и слякотный день по Москве, состояла из высокого и толстого, настоящего великана, и маленького и худого, по росту на полторы головы ниже, а по объему и вообще уступающего спутнику раза в четыре. Тем не менее чувствовалось, что между этими господами, гражданами или товарищами существуют равноправные отношения, непохожие на те, что складывались между преуспевающим Толстым и прозябающим Тонким из известного рассказа А. П. Чехова.

Если судить по одежке, граждане не относились к сильно прозябающим. На обоих были норковые шапки кубиком, на высоком — солидное коричневое кожаное пальто, на мелком — ладно пошитая дубленка. Брюки с ботинками тоже гляделись недешево. Морды (за исключением пышных усов белоказачьего образца, оставленных великаном) были гладко выбриты и источали аромат «Old spice». Должно быть, мужики поверили рекламе, убеждавшей, что этот одеколон — «для сильных духом мужчин». Головы были не просто аккуратно подстрижены, но и помыты каким-нибудь «Head & Shoulders», опять же приобретенным по совету рекламы.

Вообще-то, если б тот гипотетический товарищ, не обремененный делами, продолжил анализ состояния этого дуэта, то непременно удивился бы, отчего эти господа не едут в «Мерседесе-600» или «Линкольне», а портят свою дорогую обувь на растаявшем от тепла и соли московском снегу, напоминающем какао, если не сказать хуже. Впрочем, если б он посмотрел внимательно, то сразу бы понял, что финансовое положение этих господ несколько хуже, чем кажется на первый взгляд.

Дело в том, что из тридцати двух зубов, которые каждому из них были положены по штату, граждане сохранили в исправном состоянии не более половины. По-видимому, потому, что вовремя не посмотрели ни рекламу «Дирола с ксилитом и карбамидом», ни рекламу зубной пасты «Blend-a-med» с фтористой системой «Флуористат», и проклятый кариес (наряду с мордобойными ударами и падениями рожей об асфальт) нанес им изрядный ущерб. Конечно, будь эти граждане по-настоящему состоятельны, они бы уж давно заменили остатки натуральных зубов на полноценные фарфоровые.

Конечно, с точки зрения правоохранительных органов, граждане выглядели не самым подозрительным образом. Во-первых, потому, что не принадлежали к пресловутой «кавказской национальности», во-вторых, потому, что шли прямо и не шатались, а в-третьих, потому, что сохранили на лицах не только следы давних повреждений — у крупного был, правда, шрам на щеке, полученный, видимо, несколько месяцев назад, — но и некое особое выражение, которое сохраняется у людей, долгое время прослуживших в силовых структурах и привыкших определять свое место в жизни по должности и званию или по числу просветов и звезд на погонах. Наверно, немало милиционеров, поглядев на этих людей и мысленно сверив их лица с фотороботами тех граждан, которые на сегодняшний день числились в ориентировках, принимали их за своих коллег, либо несущих службу в штатском, либо отдыхающих от этой службы на законном основании. А господа и товарищи офицеры Вооруженных Сил России, спешащие по делам службы, скользнув взглядом по физиономиям крупного и мелкого, тоже прикидывали: «Наш брат! Хотя уже в запасе, пожалуй…»

Но в потоке москвичей и гостей столицы не было никого, кто мог бы отвлечься от дел, чтобы как следует приглядеться к данным господам. Все нынче сильно озабочены, у всех дела…

Однако сами они так не считали. Малорослый в дубленке заметил какого-то поджарого паренька в кепочке и кожаной турецкой куртке, который вот уже два раза сворачивал вслед за ними. И этот пока еще ни о чем не говорящий факт показался мелкому очень неприятным.

— Закурим? — предложил он высокорослому товарищу.

— Как скажешь… — с готовностью отозвался тот, останавливаясь и доставая «Золотую Яву», которая, согласно рекламе, является главным элементом стратегического сдерживания американской агрессии — «Ответный удар!».

— Чуть скоси глаз налево, — тихо предложил мелкий. — Не всю морду поворачивай, а только глаза. Видишь киоск с иконами и библиями?

— Вижу…

— Там парень стоит, в кожаной кепке с ушами и пуговкой.

— Вижу.

— По-моему, он за нами хвостом тянется.

— Не показалось?

— Мне редко кажется. Сворачиваем в переулок.

— Понял…

Они повернули налево, в короткий переулок, выводивший на менее широкую, но не менее оживленную улицу. Паренек, делавший вид, что его интересуют образки и крестики, постоял чуть-чуть и двинулся в этот же переулок. Крупный, стряхнув пепел в лужу, на секунду скосил глаза.

— Мех, а ты был прав. Точно ведь, гаденыш этот за нами стеклит.

— Я всегда прав. Не оборачивайся, а то он почует, что мы его раскололи. К тому же он не один, как мне кажется. Его спугнем — он отстанет, а другой вперед выйдет. Опять придется приглядываться, кто да что.

— Думаешь, менты?

— Не знаю. Но ментам мы с тобой ничего не задолжали. По крайней мере московским. А вот если это от Серого или Булочки — будет скучно.

— Неужели вычислили?

— Все может быть. Если Булка в области села на трон — все связки Хрестного, царствие ему небесное, пришли к ней. А это не шутки. Короче, валим влево. Там метро, может, оторвемся.

Свернули налево. Теперь они двигались как бы в обратную сторону, но по параллельной улице. Мелкий сделал вид, что заинтересовался объявлением о продаже щенков ротвейлера, приклеенным к фонарному столбу. На самом деле он ждал, когда появится из-за угла «знакомый» паренек. Тот не заставил себя ждать. Появился, прошел чуть-чуть и перебежал на другую сторону, а когда крупный и мелкий продолжили движение, он пошел в том же направлении, но по другой стороне улицы.

— Заволновался… — заметил мелкий. — Увидел, что мы остановились. Похоже, он один.

— Может, и один, да с рацией… — предположил крупный. — Может, уже и стучит сейчас помаленьку. Как думаешь, Механик?

— Сейчас такие рации под плейеры маскируют. Удобно! Половина пацанов по городу с наушниками ходит. Хрен поймешь — только слушает или говорит тоже. Идем в метро, пан Есаул. — Тот, кого назвали Механиком бросил сигарету в урну.

Усач послушно двинулся на лестницу подземного перехода, ведущую в метро. Спустившись в переход, Есаул и Механик прошли мимо пестрых витринок многочисленных ларьков и быстро свернули в метро. Сунули в турникеты жетоны, съехали вниз по короткому эскалатору, стали к ближайшему столбу, справа от выхода с лестницы. Есаул стал спиной к эскалатору, прикрыв собой Механика, а тот стал поглядывать на людей, спускающихся к поездам.

— Не туда смотришь, — неожиданно сказал Есаул вполголоса. — Эта падла уже тут. Раньше нас сюда заскочил. На той стороне перрона пасется, четвертый столб от эскалатора.

— Молодец, — похвалил Механик не то Есаула, не то топтуна. — Сориентировался.

— И встал ловко, — Есаул не отнес эту похвалу на свой счет. — Куда бы мы ни поехали — он либо в наш, либо в соседний вагон сесть успеет.

— Ты приглядывай, не перемигивается ли он с кем-нибудь. Очень может быть, что его сменят сейчас.

В тоннеле послышался гул поезда. Механик сказал:

— На следующей станции перескочим перрон и поедем в обратную сторону. Точно за секунду до закрытия дверей!

— Понял.

Друзья вошли в достаточно свободный вагон. Через стекло было видно, как соглядатай — теперь они уже в этом не сомневались — быстро перебежал перрон и очутился в соседнем вагоне. Он уселся на диванчик рядом с окном в хвосте вагона. Вынул какую-то газетку и стал делать вид, что читает. Через два стекла ему были прекрасно видны объекты наблюдения.

— Вот это он, пожалуй, зря сделал, — заметил Есаул, нагнувшись к уху Механика, — слишком на виду уселся. Сразу засветится, если за нами выскочит.

— Ни фига он за нами не выскочит, — возразил Механик озабоченно. — Ошибся я, он не один… Следом за нами второй спустился. В вязаной шапке и сером пуховике. У двери, спиной к нам стоит. За нами пойдет этот, а тот, что в кепке, поедет дальше.

— Чтоб мы, значит, подумали, будто оторвались, а они нас дальше потянут.

— Правильно. Поэтому насчет выхода на следующей — отбой. Покатим до конечной. Интересно, как они сработают.

На следующей остановке вышло много народу и Механик с Есаулом смогли присесть.

— О! — обрадованно шепнул Механик Есаулу. — Угадал я! Видел, тот, что в шапочке, чуть голову повернул? Знака ждал: выходить или нет. А тот, что в кепке, чуть руку приподнял. В стекле отражается, и этот, в пуховике, понял: стоп, не рыпайся.

— Может, все-таки выскочим через одну остановку? — предложил Есаул. — То, что их пара, мне уже ясно. И ясно, что до конечной они вдвоем доедут. А на фига это нам надо? Может, лучше, чтоб этот, в пуховике, один за нами пошел?

— Хрен его знает… — задумчиво сказал Механик. — Хоть бы знать, кто нас водит! Уже легче было бы.

— Так у одного же проще узнать, чем у двух сразу…

Механик посмотрел на приятеля с интересом:

— А что, можно рискнуть… Ладно! Выходим сейчас.

Это было сказано очень вовремя, потому что поезд уже замедлял ход, подкатывая к остановке. Механик и Есаул поднялись с мест и чинно вышли из вагона. Механик успел увидеть, как парень в кепочке сделал легкое движение пальцами правой руки, будто поправлял газетный лист, и тот, в пуховике, словно бы спохватившись, быстро вышел из вагона. Поезд уехал дальше, увозя «кепочку», а его напарник, сделав вид, будто рассматривает указатель с номерами автобусов, к которым можно выйти с этой станции, дождался, пока Механик с Есаулом направились к выходу и пристроился за ними.

— Так, — прикинул Есаул, — по-моему, «прихвостился». Чего дальше?

— Дальше будем наверх подниматься. Не оборачивайся, а то спугнем.

Поднялись по эскалатору и вышли в такой же подземный переход с киосками, из какого садились в метро.

— Тут, я помню, неподалеку была заброшенная стройка, — сказал Механик. — Если он умный, то не пойдет за нами, и мы от него оторвемся. Если же дурак…

Миновав несколько вполне достроенных и даже заселенных домов, вышли к стройплощадке, обнесенной деревянным забором, в котором было, как водится, немало дыр и проломов. Впрочем, были и ворота, разумеется, никем не запертые и не охранявшиеся. Похоже, стройка была заброшена уже несколько лет. Из-под снега торчали штабеля бетонных плит для перекрытий, стеновые панели, лестничные марши и прочие конструкции, предназначавшиеся для монтажа скорее всего жилого дома. Его довели до четвертого этажа, а потом работы свернули и даже кран увезли. Пара панелей успела потрескаться, а это означало, что тут могли проявиться всякие неблагоприятные геологические условия.

Верные привычке срезать углы, москвичи протоптали тропинку через стройку, от ворот до дыры в заборе на противоположной стороне. Правда, этой тропкой пользовались днем, а сейчас был вечер. Фонари на стройке не горели, и далеко не каждый рискнул бы сунуться в это мрачное место. Но Есаул с Механиком были ребята не очень робкие.

Они решительно повернули с тротуара в сломанные ворота и двинулись по тропке, петлявшей между штабелями железобетонных изделий.

Изредка оглядывались, но парня в пуховике не было видно.

— Похоже, умный оказался, — заметил Механик, пролезая в дыру на противоположной стороне забора стройплощадки. Есаулу пришлось выбить дополнительную доску — иначе не протиснулся бы.

— Теперь влево вдоль забора и обратно в метро! — сказал Механик.

За забором располагался здоровенный пустырь, украшенный только кучами снега, мусора и земли. Снег насыпался сам, а основу куч в свое время нагребли бульдозеры, расчищавшие площадку под следующий дом. Тропинка уходила за пустырь. Там, метрах в двухстах от забора, светились огоньки и темнели громады достроенного микрорайона. А вдоль забора, в том направлении, куда собирался топать Механик, тянулась только цепочка следов, оставленных, должно быть, пару дней назад заблудившимся алкашом.

Так что идти пришлось по щиколотку в снегу. Довольно быстро, хотя и с оглядкой, дошли до угла. Никого позади себя не заметили. Свернули к метро. Шли с осторожностью, посматривая и назад, и по сторонам. Нет, не было этого, в пуховике и шапочке.

— Оторвались, — сделал вывод Механик. — Ну, теперь домой.

Вполне спокойно сели в вагон, прокатились до Кольцевой линии, пересели, проехали до следующего радиуса, опять пересели и отправились до конечной станции, на одну из московских окраин, вплотную примыкавшую к МКАД. От метро пришлось еще три остановки на автобусе проехать.

— Ну вот и дома… — с облегчением вздохнул Есаул, когда они наконец вылезли из плотно забитого трудовым народом «Икаруса»-«гармошки». — Зайдем за пузыриком, Мех?

— Дома есть, — отозвался тот. — А два — слишком до фига будет. Не забудь, нам послезавтра за товаром ехать.

— Так то послезавтра… Завтра-то все одно не хрена делать. Давай лупанем по пузырю?

— Я тебе сказал: один дома есть, а два — уже перебор. На подвиги потянет. И так уже пропили до фига. А нам, между прочим, еще билеты покупать надо.

— Да чего там, три сотни каких-то…

— А у нас на все про все — бывший «лимон». Ты ведь ацетон за пятнашку пить не будешь? Тебе надо за полтинник, не меньше. А если разохотишься, побежишь ночью добавлять. Вот она и сотня. Потом похмелка… Нет, это все отказать и забыть.

— Жмот, — миролюбиво произнес Есаул. — Неужели ты и впрямь думаешь, что нас за кордон выпустят?

— Пока денег мало — не выпустят. А будет больше — прорвемся. Не знаю, как тебе, а мне надо тубик лечить. Здесь меня в гроб вгонят, а там, глядишь, зарубцуюсь.

— «Эхма, кабы денег тьма!» — пропел Есаул, когда они проходили между рядами гаражей во двор блочной девятиэтажки, где снимали квартиру у одной бабульки. Но тут Механик дернул великана за руку и вполголоса произнес:

— Ну, блин! Как же это мы зеванули?!

— Чего? — спросил Есаул.

— «Кепочка» у столба стоит, видишь? Приглядывает…

— Похожий кто-то… — не поверил Есаул. — Глюки у тебя, братуха.

— Нет, на фиг, пойдем-ка еще петельку крутанем, неохота сегодня гостей принимать. Ты за пузырем сходить хотел? Ну, пойдем, допустим, я согласен.

— Да, жди-ка, согласишься ты, япона мать… Думаешь, хмырь опять за нами потянется?

— Думаю. И надеюсь, что мы его маленько пощупаем.

И они прошли мимо «своей» девятиэтажки, миновали снежную горку, где резвились ребятишки, по заснеженной лесенке поднялись к соседней кирпичной пятиэтажке.

— Ну как? — спросил Есаул.

— Тащится, гад, — проворчал Механик. — Второго, правда, не видно.

— Как, интересно, они нас на стройке обштопали? — задумался Есаул. — Никого ведь не было?

— Либо их еще больше, — наморщил лоб Механик, — допустим, трое или даже четверо, либо тот, в пуховике, нашу задумку просчитал. От метро пустырь за стройкой просматривается. Он увидел, что мы на стройку пошли, и отстал. Подошел к тому углу, который мы обходили, когда со стройки обратно к метро повернули. Увидел, как я вылез, а ты стал доску вынимать, и шастанул за угол. Темно ведь, не углядишь с такого расстояния. Ну а когда он увидел, что мы не на пустырь пошли, а обратно, — сразу сообразил, что в метро возвратимся. И побег туда. Мы-то, дураки, все назад оглядывались, а он впереди был.

— А «кепка» откуда взялась? Он же дальше поехал…

— Откуда я знаю? Наверно, доехал до следующей станции, сел на обратный поезд и через пять минут уже был там, где мы вылезли. Даже меньше, может быть. Может, поднялся наверх для подстраховки. А «пуховик» с ним по рации мог связь держать…

Пройдя мимо трех пятиэтажек, у торца четвертой спустились в подвальчик, где размещался маленький магазин.

Есаул хищно повел малиновым носом при виде стройных рядов многочисленных водок — до сих пор еще не привык, бедняга, что так много и совершенно без очереди! — и стал с видом знатока приглядываться к этикеткам. А молоденькая продавщица Инна — Механик с Есаулом за четыре месяца проживания в столице стали тут постоянными и горячо любимыми клиентами — уже лучезарно улыбалась. Магазинчик был дороговатый, алкаши предпочитали брать что попроще в киосках или у бабок с ящиков. Поэтому тут отоваривалась либо состоятельная публика, либо такая, которая жаждала шикануть на последние. Механик и Есаул числились состоятельными, иногда в особо теплом настроении даже сдачу не брали.

Пока Есаул любезничал с Инной, годившейся ему в дочки, Механик присматривал за улицей, скромно покуривая на ступеньках. «Кепочку» оказалось не так-то легко обнаружить. Фонарей на улице было не много, висели они в основном над проезжей частью, а тротуары были отгорожены от нее хоть и безлистыми, но деревьями. Тень от них какая-никакая, а была, и разглядеть лица и одежду пешеходов было трудно. Тем не менее Механик все-таки углядел. «Кепочка» расположился в тени закрытого табачного киоска на противоположной стороне улицы. Изредка он выглядывал, дожидаясь, пока Механик с Есаулом произведут свои закупочные операции.

Наконец Есаул вышел из заведения, счастливо прижимая к сердцу пластиковый пакет с оскалившимся тигром и надписью «Happy New Year!». Новый год, правда, давно миновал, но пузырь и закусон, набранный на остаток сотни, создали для усача ощущение праздника. Опять же Инна так поулыбалась ветерану большого секса, что на душе потеплело. Он даже позабыл о таких мелких неприятностях, как «хвост», и, поднимаясь из подвала следом за мрачным маленьким Механиком, фальшиво промурлыкал свою любимую:

— «Есаул, есаул, что ж ты бросил коня? Пристрелить не поднялась рука…»

— Опробовал, что ли? — ворчливо произнес Механик.

— Как можно, Мех?! Даже пробку не отвинчивал. Вон, видишь, акцизная марка целехонькая…

— Ладно, топаем. Вон туда, в проходной двор.

— Как скажешь… Что, не отвязался этот?

— У киоска, видишь?

Есаул нахмурился. Кайф сломался.

— И долго мы так мотаться будем? — спросил он. — Жрать охота. Да и ноги все оттопал по Москве этой гребаной…

— Ничего, еще малость потопаешь, не рассыплешься. Сворачиваем!

Свернули. Все нормальные люди ходили тут по дорожке, мимо подъездов и палисадников очередной кирпичной пятиэтажки. По другую сторону дорожки был скверик с детской площадкой, на которой возвышалась грубо сляпанная снежная баба, торчала воткнутая в сугроб, на три четверти осыпавшаяся, но до сих пор не убранная новогодняя елка с обрывками серпантина и каких-то бумажных игрушек. Чуть дальше размещалась дощатая хоккейная коробка, обнесенная проволочной сеткой. На льду мотались десяток пацанов с клюшками, азартно переругиваясь сорванными голосами. А дальше стояло какое-то неправильной формы скопище «ракушек», «хлебниц» и других разномастных гаражей. Людей тут не было, владельцы этих машин зимой не ездили и оставили свою технику отдыхать до весны, поснимав с нее аккумуляторы, приемники, магнитолы, зеркала и даже резину. Вообще-то все скопище можно было миновать, никуда не сходя с дорожки, но Механик решительно свернул в ближайший проход между двумя ржавыми гаражами. Есаул едва протиснулся вслед за ним.

— Теперь быстро за «ракушку»! — отрывисто бросил Механик. — Присядь, блин, верста коломенская! Ниже, шапку видно.

Есаул, не обидевшись, присел. Механик тем временем юркнул за какую-то зачехленную и заметенную снегом машину.

Прождали не более полминуты. Парень в кепке неторопливо и с явной опаской прошел за гараж и в недоумении остановился. Видно было, что он колеблется — то ли выскочить из явно опасного автомобильного лабиринта, который тянулся метров на пятьдесят, то ли продолжать поиски. На свою беду, он выбрал второе, причем сунулся как раз в тот проход, где прятались Есаул и Механик. Он вот-вот должен был оказаться рядом с «ракушкой», за которой сидел богатырь, прижимавший к себе пакет с бутылкой. А вот машина, за которой прятался Механик, оказалась у него за спиной. Малый неслышно, как кот, выскользнул из-за машины и негромко спросил:

— Ищем кого-то, молодой человек?

Парень вздрогнул, обернулся, а в это время Есаул с неожиданной для такой махины прытью выскочил из-за «ракушки» и саданул его кулаком под дых.

— Х-ха… — «кепочка» согнулся, потерял дыхание, и Есаул одним тычком сшиб его на снег в проход между машинами. Еще мгновение — и Есаул насел на парня верхом, прижав ему коленями руки к бокам, а Механик, ухватив горе-сыщика за подбородок левой рукой, правой показал ему жутковатого вида самодельное оружие: увесистый кастет с четырьмя шипами-пирамидками на ударной части и ручкой, из которой после нажатия кнопок в одну сторону высовывалось отточенное, как бритва, ножевое лезвие, а в другую — тонкая трехгранная заточка, сделанная из штыка от мосинской винтовки.

— Усек? — прошипел Механик. — Говори тихо, но четко. Кто послал за нами стеклить? Менты?

— Нет, братаны… — еле ворочая языком, в ужасе пробормотал парень. — Я не мент, бля буду! Просто так зашел, побрызгать… Чего надо — берите, не режьте!

— Врешь, сука! — Механик приставил лезвие ножа к шее незадачливого топтуна. — Ты за нами еще в центре тащился, в метро ехал, а потом тому, что в пуховике, передал. Пять секунд на то, чтоб сознаться!

— Не мент я… — глаза у придавленного к земле мотались из угла в угол. — Меня братаны послали. Валера Гнедой.

— Не знаю такого. Дальше. Еще пять секунд имеешь на отдышку. Зачем послали?

— Хату вашу отследить. Вас у барыги засекли… — прохрипел парень. — А нам с Тимоном велели застеклить, где живете.

— Что еще про нас знаешь?

— Ничего…

Механик нажатием кнопки убрал ножевое лезвие в рукоять. В глазах парня на какую-то секунду промелькнула искра надежды. Но Механик знал, что жить пацану нельзя. Коротким и точным ударом сверху он вонзил штыковую заточку в угол глаза рядом с переносьем, по самую рукоять. Посланец Валеры Гнедого судорожно дернулся и затих. Выждав немного, Механик выдернул заточку. Крови из ранки вытекло не много — вся внутри осталась.

Есаул тем временем ловко выворачивал карманы. Бумажник у парня оказался тощий. Паспорт, права, записная книжка, 40 тысяч старыми и 250 рублей новыми. И еще какая-то ненадежного вида, то ли размокшая, то ли фальшивая, купюра в 100 баксов. Оружия не было, но плейер во внутреннем кармане куртки нашелся. Механик быстро оглядел его и сказал:

— Так и есть — рация. Самоделка, по-моему, но толковая. Вот здесь, в этой бляшке, в которую провода сходятся, — микрофон. В кнопках позже разберемся… Сейчас вроде выключена.

— С этим-то что делать?

— Под тент! — Есаул понял с полуслова, и они с Механиком проворно запихнули труп под машину, укрытую тентом. На снегу даже капли крови не осталось.

— К весне найдут, — прикинул Механик.

— Или к оттепели, по запаху… — заметил Есаул. — Пошли поскорее. А то еще зайдет кто-нибудь… побрызгать.

Отряхнув снег, налипший на одежду, торопливо вышли из-за гаражей, выбрались из проходного двора на улицу. Здесь Механик рассмотрел рацию-плейер. Есаул немного нервничал — все-таки труп позади оставили. Мог кто-нибудь случайно в окошко их возню увидеть. Да и вообще, хрен знает, может, второй, в пуховике и шапочке, Тимон этот, где-то близко и по рации братву скликает…

Механик, однако, не провозился с хитрой машинкой и полминуты. Талант, одно слово!

— Вот этот рычажок — как и на обычном плейере — выключатель. Это — настройка на волну, только вместо длинных и средних тут два УКВ-диапазона. Кнопка записи — на самом деле кнопка передачи. Нажал — и уже будет слышно, как мы с тобой ля-ля разводим. Микрофон, похоже, жутко чувствительный. А сейчас можно послушать, — Механик пристроил в уши наушники-пуговки, — о чем базар идет.

— А ты волну-то не сбил с настройки? — поинтересовался Есаул.

— Уж постарался… — отмахнулся Механик, вслушиваясь в трески и хрипы эфира. Пока ничего толкового оттуда не доносилось. Братаны не спеша пошагали в направлении своей родной девятиэтажки. Есаул утешал себя тем, что изредка приоткрывал пластиковый пакет и проверял целостность пузыря. Но пузырь даже при поимке неудачливого пацана не раскокали, и Есаулова душа только и жила мечтой о содержимом этой стеклотары.

Механика такая романтика не тревожила. Он беспокоился по другому поводу. Ему очень хотелось поймать вызов Тимона, того, в шапочке и пуховике. Он был явно похитрее и поосторожнее, чем его ныне покойный корефан. А потому наверняка был в этой паре старшим, если, конечно, их еще какой-нибудь друган поопытнее не курировал…

До девятиэтажки оставалось всего ничего, когда в наушниках затрещало и прорвался голос:

— Сом, хрен ли молчишь?! Скажись! Время связи.

Механик машинально глянул на часы — 19.30. Похоже, ребятки через каждые полчаса контачить обязались.

— Тимон, ты? — постаравшись говорить голосом, немного похожим на голос убиенного, осторожно спросил Механик.

— Я, блин, а кто же! — отозвался Тимон, видать, не из дальнего далека. — Чего, пива, что ли, глотанул, хрипатишься?

— А чо, нельзя?! — возрадовавшись, что Тимон не усек подвоха, ответил Механик.

— Где торчишь-то?

— За козлами этими иду. Похоже, рассекли они нас. Опять не в тот район привезли.

— Ну, Сомяра, ты чувак… Если мы их потеряем — нам яйца оборвут, усек?!

— Ты чем слушал, блин?! — обиженно прохрипел Механик. — Я чо, сказал, что потерял?! Просто они опять не домой идут. Точнее, к автобусу. Примелькался я, понял? Давай кати сюда, меняй на хрен. А то, если я в автобус сяду, они точно меня просекут.

— Е-мое, на чем я покачу-то? На яйцах, что ли? А три остановки на автобусе — это до фига! Ваш-то раньше прийти может, дурья башка! Секи дальше, до метро. Оттуда я их возьму.

— Хрен с тобой, золотая рыбка! До связи.

— Ладно, только, блин, не отключайся, будь на приеме.

Есаул, прислушиваясь к переговорам, беспокойно оглядывался, нет ли кого поблизости. Когда Тимон отключился, спросил:

— Ну, Мех, ты, биомать, орел! Радиоигру устроил… А на хрена? Смотри, засекут вашу трепотню менты…

— Не их диапазон — это раз. А во-вторых, УКВ-аппаратуру замучаешься пеленговать. Да и некому за этими трепами следить, как мне кажется, раз половина народа с незарегистрированными УКВ-рациями бегает — и ничего.

— А вдруг он тебя расколол?

— Не расколол. Пацан, такой же, как Сом. Чуток поумнее, может быть.

— Однако сюда ехать не захотел, — заметил Есаул, — может, все-таки заподозрил чего-то?

— Ни фига! — мотнул головой Механик. — Он по делу отказался. Думаешь, я надеялся, что он к нам приедет? Хрен ты угадал, товарищ капитан! Я просто проверял, на тачке он или пехом. И где находится. Теперь знаем: он у метро и без тачки.

— Прямо Штирлиц! — иронически восхитился Есаул. — А если он, допустим, соврал? Ты его вообще-то хорошо слыхал?

— Прилично.

— И он тебя тоже. Я лично, который от этого Сома несчастного всего пару слов слыхал, ни за что тебя с ним не перепутал бы. Даже по радио. В Афгане, помню, весь батальон на одну волну налезал, но я, блин, никогда своих взводных с чужими не путал.

— То ты, а то пацан.

— Ну ладно. Домой идем?

— Зачем? Пойдем второго делать. Надо ж все-таки разобраться, кто такой Валера Гнедой…

НИКИТА ВЕТРОВ

Все! Никита решительно захлопнул учебник. Надо дать мозгам передохнуть, остыть и помаленьку забыть о том, что завтра — последний экзамен зимней сессии. Башка сама все приведет в порядок, разложит по полочкам нужные сведения. А утречком, на экзамене, глядишь, позволит что-то сообщить. Если даже шибко не повезет и попадется какой-нибудь кислый билет — на трояк у Никиты ума хватит. А сейчас надо расслабиться. Телик посмотреть или какую-нибудь безобидную беллетристику почитать, чтоб не загружать мозги.

Никита улегся на диван, включил свой маленький телевизор — 14-дюймовую «Сони» — и, вооружившись пультом ДУ, стал нажимать кнопочки: «ОРТ», «РТВ», «Столица», «НТВ», «Культура», «TV-6», кабель, «СТС-8», «МузТВ», «RenTV», «31»… Одиннадцать каналов — смотри и любуйся. А можно еще и видачок подключить. Кассет вон полная полка. Только отчего-то Никите это было в лом.

Подложив под голову подушку и устроившись поудобнее, Никита остановил свой выбор на каком-то старом советском фильме, где бодрые морские пехотинцы и примкнувший к ним сухопутный радист вдевятером разгромили две фашистские батареи, взорвали какую-то плотину и уничтожили целую эскадрилью гидросамолетов. Пятеро погибли, но немцев перебили целую тучу. Весело так, с шутками-прибаутками, не паникуя и не закатывая истерик. Почти как их штатовские аналоги в современных американских боевиках, которых нынче показывают несравненно больше. Но, в общем, для башки, перегруженной знаниями, очень полезная разрядка.

Никита уже досматривал фильмушку, когда в дверях комнаты появилась мама.

— Ты уже не занимаешься? — строго спросила она.

— Все, — ответил Никита, — завершил!

— Когда я училась в институте, — назидательно произнесла мама, — то зубрила до тех пор, пока не засыпала за столом. А иногда наливала большую кружку крепкого кофе и вообще работала до утра.

— У каждого своя система, — проворчал Никита. — Дай отдохнуть, мам!

— Правильно, правильно! — поощрительно поддержал сына отец, появившийся на пороге комнаты. — Всякая метода должна быть экспериментально проверена. А он, между прочим, уже третий семестр сдает. И тьфу-тьфу — пока без «хвостов». Так что это говорит в его пользу. Мы-то с тобой учились в тоталитарную эпоху и заставляли себя учиться тоталитарными методами. А сейчас демократия, иной подход к делу. У тебя, Лидусик, была одна цель — получить диплом с отличием. Ты его получила? Получила. Какая у тебя была зарплата после вуза? Сто двадцать рублей. Сколько ты сейчас получаешь, на сорок пятом году жизни? Триста пятьдесят новыми. Что примерно семьдесят рублей доперестроечной эпохи. Да и то все правительство сбилось с ног, чтоб выплатить тебе эту сумму до 31 декабря прошлого года, а не мурыжить без зарплаты еще четыре месяца. Стоило ли мучиться, вызубривая все на пятерки?

— Стоило, — сказала мама, — у меня были очень хорошие знания. Просто их тогда не ценили… Надо было подхалимничать, активничать в комсомоле, лезть в партию — и тогда карьера была обеспечена. Мне все это было противно.

— Хорошо, допустим, что тогда знания не ценили. А сейчас ценят? Когда кандидаты и доктора наук моют стекла в небоскребах или разводят кошек на продажу?

Мама с папой опять завелись на политические темы и отправились в кухню, чтобы совместно покурить и перемыть кости большим начальникам, которым, разумеется, от этого даже не икалось.

Никита остался один, на экране уже показывали какую-то рекламу, то есть нечто, не вызывавшее у него интереса. Стремясь очистить голову от назойливо лезущих в голову сентенций из учебников и конспектов, он попытался думать о каких-то далеких от учебной программы вещах. И как-то само собой башка у него повернулась на воспоминания.

Прошло уже почти четыре месяца с той поры, когда он в одну прекрасную пятницу вернулся сюда, в эту знакомую комнату родительской квартиры, хотя по идее не должен был вернуться.

Тогда он второй раз в жизни — первый раз нечто подобное Никита испытал после Чечни — ощутил некую нереальность происходящего. То есть он некоторое время не мог поверить в то, что все уже кончилось, все позади, он дома и ему больше не угрожают те опасности, которые были совсем близко. Самое удивительное, что в этот, второй, раз ощущение нереальности было намного сильнее и острее, чем в первый.

Наверно, эта острота объяснялась тем, что время выхода из экстремальной ситуации было намного короче. Да и вхождение в эту ситуацию было пологим. Сначала просто призвали в армию, потом перебросили в сводный батальон на Кавказ, стали натаскивать к боевым действиям и только потом послали на штурм… В Чечне Никита пережил пик экстремальности в самый первый день, когда начались бои за Грозный. Потом в общем и целом его восприятие ситуации как экстремальной стало снижаться. Хотя, конечно, были дни, в которые шансы не вернуться резко увеличивались. Но, когда начались дежурства на блоках, сопровождавшиеся ночными перестрелками, это был уже совсем иной уровень экстремальности. А потом, когда Никиту отправили в родную часть, далеко отстоявшую от места заварухи, ощущение опасности стало отступать. Валяясь в казарме вместе с другими дембелями-«чеченцами» в ожидании, когда им оформят документы на увольнение, Ветров уже довольно четко представлял себе, что шансы погибнуть у него минимальны. Хотя, уже добираясь домой с вокзала, Никита отгонял непрошеные мысли о том, что это возвращение домой ему только снится…

В этот, второй, раз, осенью прошлого года, все развивалось во много раз быстрее — прямо как цепная реакция. И ведь уезжал-то отсюда, из этой комнаты, с относительно спокойной душой: не на войну ехал, не в чужие заморские края, а всего-навсего в одну из соседних областей. И не по коммерческим делам, которыми отродясь не занимался, а просто для того, чтобы повидаться с одиноким старичком, сыном тамошнего героя Гражданской войны Михаила Ермолаева, Василием Михайловичем. Собрать материал об антибольшевистском восстании, поднятом в 1919 году неким белым капитаном Александром Евстратовым, которое председатель губревкома Ермолаев успешно подавил. Единственным скользким местом было то, что у Никиты был дневник этого самого Евстратова, который он еще в доармейские годы похитил из государственного архива. Этот дневник содержал ценные материалы по истории восстания, но никогда не использовался, потому что многие годы пролежал в деле какой-то военной сенопрессовальни. Более того, дневник по описи не числился и не был подшит к делу по всем правилам, а просто подколот булавкой. Кто угодно мог проверить дело — в нем осталось именно столько листов, сколько значилось в заверительной записи. Но не будешь же использовать в курсовой работе и научной статье ворованный документ?! И Никита, узнав, что жив сын Ермолаева, решил «легализовать» свой «трофей» — представить дело так, будто документ этот нашелся в бумагах семейного архива Ермолаевых. Списался с 80-летним Василием Михайловичем, взял отпуск на фирме, где подрабатывал грузчиком, получил «добро» деканата на недельный пропуск занятий и поехал…

Он проездил даже меньше, чем собирался. Но то, что происходило с ним в течение той сумасшедшей недели, разительно отличалось от того, на что он рассчитывал.

Там, в этой чертовой области, он оказался втянутым в страшную, смертельную и невероятно жестокую схватку между бандами, мечтавшими захватить клад, зарытый еще в 1670 году одним из есаулов Степана Разина — Федькой Бузуном.

Смешно, но Никита даже в детстве, когда мальчишки любят читать про всякие таинственные истории, про разбойничьи и пиратские клады, особо этим не увлекался. Конечно, он с удовольствием смотрел все четыре советские версии фильма «Остров Сокровищ» (включая мультипликационную) и одну импортную. Занятно все-таки. Но никогда не мечтал принять участие в чем-либо подобном. И о том, чтобы стать возлюбленным бандитки-миллионерши, не мечтал. Даже во сне такое не снилось… А вот надо же — наяву произошло. Рассказать кому-то — поднимут на смех: во трепач-то! Впрочем, рассказывать о своих похождениях Никита не собирался. Это могло плохо кончиться, а Ветров не торопился на тот свет. Он и отцу с матерью словом не обмолвился. Когда рассказывал о поездке, придумал скучноватую историю о том, как общался со стариком Ермолаевым и его соседкой Степанидой Егоровной. Но ни о том, что ему там пришлось стрелять и убивать, ни о том, что несколько суток просидел в комфортабельном заточении у Светки Булочки, Никита не рассказал бы даже священнику на исповеди. Он, правда, к исповеди не ходил вообще.

Меньше чем за шесть дней Ветров испытал столько, что, казалось, прожил какую-то вторую, параллельную жизнь, которая вполне могла закончиться смертью, поставившей точку и на этой, относительно спокойной и даже скучной, жизни одинокого и замкнутого в себе студента, сосредоточенного на всяких научно-учебных делах, на добывании средств к существованию.

Сейчас, четыре месяца спустя, все происшедшее там, в областном центре и его окрестностях, а особенно в неразминированном со времен войны Бузиновском лесу, представлялось Никите каким-то кошмаром. А тогда, в ту самую «прекрасную пятницу», все было наоборот — казалось, что возвращение в Москву живым и невредимым есть сладкий сон.

Впрочем, даже тогда, когда разум перестал воспринимать московскую реальность как иллюзию, когда Никита перестал ждать, что с минуты на минуту к нему явятся милиционеры для того, чтоб арестовать, или бандиты для того, чтоб застрелить, ощущение беспокойства оставалось. Причину его Никита отыскать не мог, точнее, определить, что его, собственно, тревожит. Никто подозрительный не появлялся у его подъезда, никто не шел за ним по пятам, когда Никита отправлялся в университет или на подработку. Никаких писем с угрозами или телефонных звонков. Никаких визитов участкового или вызовов в милицию и прокуратуру. Ничего! А ведь там, в этой проклятой области, за его спиной остались минимум два трупа. Да плюс третий, который при большом желании можно было спокойно записать на него. И еще кое-какие деяния, которые находились в противоречии с УК.

Вернее всего главной причиной его беспокойства было ощущение вины и отсутствие не то чтобы возмездия, а хоть каких-то последствий содеянного. Все словно кануло в Лету, точно эта страшноватая неделя действительно приснилась или события происходили в ином измерении, куда Никита перенесся каким-то фантастическим способом и столь же невероятным образом вернулся обратно.

Но разум, вопреки душевным фантазиям, говорил: «Нет, дружок, все было наяву. Твоя косуха, которая сейчас висит на вешалке, дожидаясь весны, совсем не та, в которой ты уезжал из дому. И джинсы не те, и даже сапоги-опорки другие. Те, в которых ты отправлялся из дому, сгорели в камине на даче, которую подарил своей любовнице Люське крутой, ныне покойный, коммерсант Балясин. И берет не тот, и рубашка, и носки — все это тебе подарила Света Булочка. Только рюкзачок со сменой белья да диктофон с кассеткой, на которой записался разговор с бабкой Егоровной, — вот и все, что вернулось из этой твоей „командировки“. Не считая тебя самого, конечно.

А вот святая троица — телевизор, видак, видеокамера — появилась после этой поездки. Нет, конечно, ты купил в Москве. Но пачка из сотни старых стотысячных купюр приехала с тобой из области. Это тебе Светка заплатила. То ли как наемнику, за то, что помогал ей убивать ее врагов, то ли как проститутке, за то, что спал с ней. Не стыдно?»

Все зависело от настроения. Иногда Никите было стыдно, иногда — нет. А иногда даже охватывало странное чувство: хотелось вернуться… Хотя он вовсе не был любителем острых ощущений. Он их еще в Грозняке нахлебался по горло. Но к чечикам ему не хотелось категорически, а туда, в область, где над топями и минами Бузиновского леса сейчас лежал глубокий снег, где по ночам бродили призраки непохороненных, манило. И на хлебозавод, где правила Булочка, хотелось заглянуть. В общем, человеческая психология вещь очень странная.

Никита вспоминал одно за другим все события четырехмесячной давности. Приезд к Ермолаеву, которого к тому времени уже похитил Сережка Корнеев и увез в Бузиновский лес. Поездку с Егоровной на опознание трупа, одетого в одежду Ермолаева. Гибель Сережки, забравшегося в дом Ермолаева, чтоб раздобыть документы и напоровшегося на свой же нож при попытке зарезать его, Никиту. Дурацкий побег от милиции, которую сам же и вызывал. Случайное убийство Юрика — верного человека Хрестного и заклятого врага Булочки. Сумасшедшие ночи с Булочкой и Люськой. Страшный поход через заминированный лес и перестрелка с друзьями Геры — ловкача, пытавшегося кинуть всех, но нарвавшегося на Светкину пулю… Наконец, трагикомический конец всей экспедиции за кладом, когда два бомжевидных мужика воспользовались ситуацией и угнали гусеничный тягач с тракторным прицепом, где стояли четыре здоровенных сундука, наполненных драгоценностями.

Да, это было очень смешно. Ведь минимум два десятка людей — а может, и больше — отправились на тот свет, пытаясь отыскать сундуки. Хрестный — крупнейший бандит в области, пал жертвой своей алчности. Светка Булочка потеряла своего телохранителя Петровича и десятерых охранников. Одиннадцать человек полегли с Герой на заброшенном хуторе. И все это для того, чтоб два алкаша, одуревших от вида золота, утопили баснословный куш в болотной прорве.

Телефон зазвонил тогда, когда Никита уже начал засыпать. Аппарат стоял в прихожей, вставать и брать трубку Никита не собирался. Ему лично никто по вечерам не звонил. Да и совсем никто не звонил, если быть полностью откровенным. А вот отцу звонили часто, поэтому он, прервав свою долгую и бесплодную дискуссию с матерью, подбежал к телефону.

— Алло! — отозвался в трубку старший Ветров. — Здравствуйте, здравствуйте…

Поскольку слово «здравствуйте» прозвучало очень нежно и приветливо, Никита догадался, что на том конце провода находится дама. Обычно из этого следовало, что Сергей Петрович — то есть Ветров-папа — заведет беседу длинную и лично ему приятную, которая, однако, очень не нравилась маме. На сей раз, как ни странно, прозвучали слова, которые выбились из привычного звукового ряда:

— Никиту?! — удивленно переспросил отец. — Пожалуйста, сейчас позову…

Никита, позевывая, лениво встал с дивана и подошел к телефону.

— По-моему, девушка… — лукаво прокомментировал папа.

Никита, наверно, мог бы спросить, как отец смог определить такие нюансы по телефону, но не стал. Потому что никакой девушки у него по-прежнему не числилось.

— Я слушаю, — произнес он в трубку.

— Привет. — Никите и секунды не понадобилось, чтоб узнать Светкин голос. — Слушай внимательно и не задавай вопросов. Через десять минут подойдешь к магазину «Хлеб», который рядом с аптекой. Прямо ко входу. Родне скажи, что вернешься утром. Жду.

И в трубке запищали гудки. Никита, с несколько обалделым видом, вернулся к себе в комнату, провожаемый очень заинтересованным отцовским взглядом.

Нет, игнорировать этот звонок нельзя. Булочка говорила так, будто Никита все еще сидит у нее на хлебозаводе в «тюрьме гостиничного типа», где она, выражаясь по-японски, сделала из него «сексуального раба». Что у нее на уме сейчас, неизвестно. В принципе Никита никаких леди-джентльменских соглашений не нарушал, нигде языком не трепал, но… Все-таки он — потенциальный свидетель. А их терпят лишь до поры до времени. Холодок прошел по коже… Но не идти нельзя. Светка знает точный адрес и может появиться здесь. Мама с папой ему не защита. Нечего им страдать из-за непутевого сына, который вляпался во все эти дела.

И Никита решительно стал натягивать брюки.

— Гм… — удивился отец. — Никак, на свидание собрался?!

— Какое еще свидание? — в дверях комнаты возникла еще и мама. — У тебя же завтра экзамен!

— Ну и что? — пробурчал Никита. — Мне развеяться надо. И потом, сами говорили, что я мало бываю на воздухе. Вот и проветрюсь немного.

— В девять вечера? — взволнованно вопросила мама. — Когда же ты собираешься быть дома, интересно?

— Завтра утром, — ответил Никита, нахлобучив шапку.

— Та-ак… — с легкой завистью произнес папа. — Это что, серьезно?

— Да, — ответил Никита, завязывая шнурки, — это очень серьезно…

— Господи, да ты хоть скажи телефон! — завопила мама. — На улицах стреляют…

Никита мог бы ответить, что тут покамест не Чечня, но решил на это времени не тратить и быстро выскользнул за дверь.

На то, чтобы добраться до магазина «Хлеб» около аптеки, ему потребовалось не более пяти минут. Встал чуть в стороне от дверей, огляделся. Магазин был уже закрыт, народу на улице почти не было, и ни справа, ни слева никого похожего на Светку не просматривалось. Никита взглянул на часы. Нет, если он и опоздал, то не сильно, минуты на полторы-две.

Но в это время за его спиной послышался легкий щелчок, и дверь магазина «Хлеб» приоткрылась. Незнакомый мужской голос негромко, но требовательно сказал:

— Заходи!

Никита миновал стоявшего за дверью крупного парня в униформе какой-то охранной службы и прошел в торговый зал, освещенный неярким дежурным светом. Охранник задвинул засов и молча указал Никите на дверь, ведущую в подсобные помещения. Потом подвел к выходу на пресловутое заднее крыльцо, выводившее во двор, и кивком указал на «Мерседес-600» с тонированными стеклами, урчавший мотором перед самыми ступеньками. Правая задняя дверца приглашающе открылась, и Никита влез в салон.

Булочка, одетая в пышную меховую шубку темного цвета, с распущенными по плечам пышными, несколько взвихренными волосами, выглядела шикарно. Никита робко уселся на краешек сиденья и закрыл за собой дверь.

— Молодец, — похвалила Светка, — хороший мальчик. И ждать не заставил, и «хвостика» за тобой нет… Ну, поцелуй тете ручку.

И она с царственной элегантностью протянула Никите запястье левой руки, на котором тикали маленькие часики из червонного золота, сделанные в форме ажурного ларчика. А на пальчиках с остренькими ноготками, покрытыми темным лаком, оттенок которого в полутьме был почти не различим, мерцали перстенек и колечко с камушком. Никита осторожно взялся за эти пальчики и легонько прикоснулся губами к надушенному запястью.

— Поехали! — скомандовала Булочка, нажала какую-то кнопочку, и заднее сиденье оказалось отделено от остальной машины непрозрачной и звукоизолирующей перегородкой.

— Не бойся, — сказала Светка, выдвигая пепельницу, — это не похищение. Просто захотелось тебя увидеть…

— А я думал, у тебя ко мне дело, — произнес Никита довольно спокойным голосом.

— Дело тоже есть. Кури! — Светка угостила Никиту сигаретой и дала огоньку с какой-то штучной зажигалки. Когда Никита затянулся, Булочка стряхнула пепел и произнесла задумчиво:

— И все-таки что-то не то…

— Что «не то»? — спросил Никита.

— Не так я себе нашу встречу представляла. Не так!

— А какой ты ее хотела увидеть?

— Понимаешь, когда ты мне руку целовал, я поняла, что ты меня боишься. И прибежал не потому, что ждал, а потому что испугался, верно?

— Раб должен бояться госпожу… — попробовал отшутиться Никита, но потом сказал вполне серьезно: — Конечно, Свет, я тебя боюсь.

— Спасибо, что не соврал. Жаль, а я думала, тогда, на «Черном полигоне», у нас что-то настоящее начинается… Ошиблась, да? Я всегда ошибаюсь…

— Не совсем, — потупился Никита. — Там действительно что-то началось. Только я еще не понял, что. И когда пойму — не знаю.

— Ладно, — вздохнула Светка. — Отношения можно и потом выяснить. Может, и правда сначала о деле побеседуем?

— О деле так о деле.

— У тебя сейчас каникулы начинаются?

— Завтра, если разрешишь, сдам последний экзамен — и свободен.

— Разрешу я тебе экзамен сдать… Если еще подзубрить надо, могу даже домой отвезти.

— Нет, я в последний день перед экзаменом только до семи вечера учу. И родителей предупредил, как ты сказала, чтоб ночевать не ждали.

Светка хмыкнула, пустила дымовое колечко:

— Послушный — сил нет… Ну, об этом после. Короче, послезавтра ты — вольная птица?

— Да. На две недели.

— Совсем здорово. Ехать куда-то собирался?

— Нет, дома сидеть. А что, надо куда-то поехать?

— Пока не знаю. Возможно, и придется. Но сначала надо будет съездить вот по этому адресу. — Светка подала Никите розовый квадратик бумаги для заметок. — Живет там довольно молодой дедушка, шестидесяти восьми лет, генерал-майор авиации в отставке Белкин Юрий Петрович. Надо будет представиться корреспондентом нашей областной газеты — удостоверение у меня для тебя уже готово, можешь полюбоваться. Ксива солидная: «Постоянный корреспондент по Москве и Московской области»…

— Что-то не слыхал, чтоб у областных газет были свои посткоры в Москве.

— Ты много чего не слыхал. У всех нет, а у нашей — будет. Не бойся, проверять этот дед вряд ли станет, а если, допустим, все-таки позвонит туда, в газету, ему ответят то, что надо. Потому что газета эта — моя. Я ее купила. Называется она по-старому — «Красный рабочий».

— Надо же! Я когда-то ее подшивку за тысяча девятьсот девятнадцатый год читал, когда о Михаиле Ермолаеве сведения собирал.

— Ну вот, а теперь поработаешь в ней для пользы общества: встретишься с товарищем Белкиным и побеседуешь с ним о том, как он партизанил, будучи совсем еще мальчишкой. Когда спросит, откуда у тебя такие сведения, скажешь, что в редакцию пришла гражданка Иванова Зоя Михайловна и рассказала интересную, но уж больно неправдоподобную историю о том, как три девушки и один мальчишка захватили и уничтожили секретный объект фашистов на озере Широком. Это на западе нашей области, на границе с соседней. По словам этой бабули, весной сорок третьего года, в марте, она вместе с будущим генералом и еще двумя девушками совершила сей подвиг.

— Да уж… — хмыкнул Никита. — Правдоподобия тут мало.

— Может быть. Но только объект такой был и обломки от него остались.

— А чем тебе этот объект интересен? Ты же не мемориал там собралась возводить…

— Почему? Может, я теперь такая?

— Ну, допустим. А что, эта Иванова, конечно, на звание Героя России претендует?

— Иванова сейчас на кладбище. Уже два месяца как умерла…

— Своей смертью? — Никита знал, что такие вопросы лучше не задавать, но задал.

— Своей, своей… Рак у нее был, очень запущенный, неоперабельный, к тому же старухе семьдесят седьмой год шел.

— Она действительно к вам в газету приходила? — спросил Никита.

— Никуда она не ходила. Она три года вообще с постели не вставала, жила на обезболивающих.

— Свет, а зачем вам все это? Можешь, конечно, не отвечать, если нельзя, но, наверно, будет лучше, если я буду не просто о всяких героических подвигах расспрашивать, а о чем-то конкретном.

— Хм… — сказала Светка. — Насчет того, что люди, желающие много знать, быстро старятся, ты слышал?

— Я ж говорю: можешь не отвечать.

— Это я и сама знаю, что могу. Но с другой стороны, твое замечание, прямо скажем, в масть попало. Меня не просто рассказ о «подвигах, о доблести, о славе» интересует, а кое-что совершенно конкретное. Просто мне тебя не хочется лишними знаниями загружать, и не потому, что я тебя треплом считаю. Ты язык за зубами держишь нормально. Дело в другом… Есть опасность, что к этому генералу может еще одна контора наведаться. И не дай Бог, если ты с ней встретишься. Или генерал им о тебе сболтнет. В общем, если ты им попадешься и начнут они тебя колоть — не завидую. Самое страшное — если ты при этом скажешь, что это я тебя послала. Тогда они из тебя все жилы вымотают.

— Может, было бы лучше кого-то из своих послать? А то я могу по неопытности и сам влипнуть, и тебя подставить…

— Как раз своих я послать не могу. Во-первых, нет у меня таких ребят, которые хоть чуть-чуть на интеллигентов похожи. Генерал их и близко не подпустит. А во-вторых, в той конторе, которая может на генерала выйти, есть люди, которые всех моих знают назубок. А тебя они не знают совсем. Почему, ты думаешь, я тебя не прямо из дома увезла и даже не на улице в машину посадила, а во дворе булочной? И не в свой джип, который уже приметили, а в «мерс», на котором добрые люди покататься дали. Все думают, что я сейчас в одном месте, а я совсем в другом. Но все не предусмотришь. Так что учти — верти головой на сто восемьдесят градусов.

— Постараюсь, хотя она так отвинтиться может. И все-таки давай поконкретнее: что надо узнать у генерала?

— Прежде всего был ли он на этом объекте и не придумала ли все это старушка под воздействием обезболивающих препаратов. Это ж наркотики, строго говоря.

— Очень здорово! — криво усмехнулся Никита. — Прямо, черт побери, по Горькому: «А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было?!»

— Мальчик, в смысле генерал Белкин, был. Во всяком случае, адрес его у бабки нашелся. И еще нашлась открытка, в которой он ее с Восьмым марта поздравляет. Прошлогодняя, девяносто седьмого года. Стало быть, десять месяцев назад он был жив.

— Ага, значит, ты даже не знаешь, жив он или нет?

— Увы, все смертны. Бывает, вчера живой, а сегодня мертвый.

— «Цвел юноша вечор, а нынче умер…» — процитировал еще одного классика Никита и слегка поежился, примеряя ситуацию на себя.

— Ладно, стихи ты мне как-нибудь в постели почитаешь! — проворчала Светка. — Хотя, конечно, подметил верно. Значит, первое — жив ли сам генерал, второе — была вся эта заваруха на озере в сорок третьем году, третье — кто там был, кроме него и Зои Ивановой, четвертое — что там был за объект и из чего состоял, ну и пятое — как они в этот объект попали.

— Свет, а не проще ли съездить и посмотреть на месте? — сказал Никита вполне серьезно.

— Нет. Этот район похлеще Бузиновского леса. Потому что там Гера и его коллеги много лет паслись, немалую часть мин и снарядов сняли. А тут — целина. Представляешь себе, даже областная ФСБ понятия не имеет, что там у немцев было…

— А на самом деле там «Янтарная комната» хранилась? — иронически предположил Никита.

— Не знаю, была ли там «комната», — мрачновато ответила Светка, — но есть подозрения, что Федькин клад теперь там лежит.

— Погоди… — опешил Никита. — Это тот, что провалился в болото?

— Ни хрена он не провалился, — нехотя ответила Светка. — Эти два засранца, Есаул с Механиком, обдурили нас, как котят. Почти сразу же, как ты уехал, я решила все это дело из болота вынуть. Денег вбухала — лучше не вспоминать… Водолазов наняла, тягачи нашла, кран пришлось подгонять — все деньги, между прочим. А взяток раздала, чтоб не интересовались, зачем хлебопекарная контора такую технику арендует, — вообще умереть! Месяц возились — и все впустую. Нет, и тягач, и прицеп мы где-то за три дня вытянули. Хотя это — как из болота бегемота тащить. Вынуть-то вынули, а сундуков нет. И мне, дуре, взбрело в голову, будто они там были, но, когда прицеп тонул, из него выпали. И даже подтверждение тому нашла. В первый же день водолаз из ила вытянул не то диадему какую-то, не то гребешок золотой. Нет бы сообразить, что раз твой капитан Евстратов и прочие находили золотые вещицы в ручье, то один из сундуков был худой! И этот самый гребешок просто в кузов вывалился, когда сундук снимали с прицепа…

— Снимали? — переспросил Никита. — Так их что, вообще в прицепе не было?!

— Конечно! У тех, что с Герой и этим самым Махмудом приехали, была еще одна машина, которая их дожидалась у опушки. От того места, где тягач с прицепом провалились, — двести метров по прямой. Там еще двое эту машину караулили. Скорее всего это «ЗИЛ» бортовой был. Ну а когда Есаул с Механиком застряли, эти обормоты подумали, будто это их друганы золотишко везут. И сами за своей смертью приехали, потому что Есаул с Механиком их почикали. После чего краном тягача перекидали ящики с прицепа на грузовик — и сделали ноги. Этих олухов, которые Есаулу и Механику грузовик подарили, мы только на второй неделе из болота вынули. И уже начали сомневаться. Но все равно — меня ж, дуру, не убедишь! — до морозов провозились. Только потом стали соображать, куда эти гады могли такую кучу добра вывезти. Если списать килограммов сто на вес самих сундуков, все остальное — верных четыреста кило драгоценностей. А это не четыреста кило муки! Так просто по России не повезешь и за кордон не вывезешь. Верно? Тем более что у этих мужиков, по данным Серого, даже российские паспорта отсутствовали, не говоря о заграничных. В Украину, конечно, еще можно проехать или в Беларусь, но дальше — ни фига.

— И вы решили, что они сундуки перепрятали?

— Справедливо. Конечно, я сразу стала выспрашивать Серого, кто они, откуда и все прочее. Он ничего мужик оказался. Машины мне помог из соседней области вернуть — фургон и джип. Конечно, пришлось тамошним ребятам отстегнуть, но никто в обиде не остался. И вообще мы с ними скорешились, нашли взаимный интерес. Серый теперь на место Петровича стал. Крутоват, правда, побаиваюсь, как бы он все дело под себя не прибрал, но это так, к слову. Короче, Серый назвал мне настоящие имена и фамилии Есаула и Механика. Но тебе они не нужны, грузить не буду. Да и паспорта они сделали новые. Но сейчас они в Москве. Их видели. Правда, где они обитают, еще не отследили. Очень хитрые и осторожные. Но зато известно, что они минимум два раза ездили на озеро Широкое. Во всяком случае, в этот район. Один из парней Серого случайно увидел их на станции Лузино. Одеты были по-рыбацки, с рюкзаками, ящиками, коловоротами и лыжами. Знаешь, такие широкие, охотничьи называются. Там есть река Снороть, на ней зимой много рыбачат. В основном, правда, из облцентра на электричке приезжают, ну и местные, конечно. Но эти с московского поезда сошли. И не в автобус сели, а частника взяли. А Саня, этот друг Серого, сам был на машине. Ну и просто, ради понта, проехал за ними. Оказалось, что они повернули на Малинино. Оттуда до этого озера — рукой подать. Насчет клада Саня был не в курсе, но насчет озера представление имел. Он подумал, будто Есаул с Механиком решили самостоятельное дело открыть по типу того, что было в Бузиновском лесу. Частник этот был сам из Малинина, а Саня, чтоб тебе было понятно, поставлен в Лузине, на станции, этих частников «подстригать». Он с этим мужиком душевно поговорил, даже пообещал пару взносов простить, и тот ему рассказал, что эти двое вылезли у просеки, которая ведет к озеру. Он им сказал: дескать, вы куда, ребята, там на мину нарваться можно! А они ответили, что, мол, знаем, не боись, это наши проблемы. Зато, дескать, никто на озере рыбу не ловит, вся наша будет. И ушли в лес по этой просеке на лыжах. В общем, Саня велел этому мужику из Малинина присмотреться к этой парочке и, если увидит на вокзале, сообщить, куда и когда уехали. Сам Саня там нечасто появлялся, чтоб ментам глаза не мозолить. Станция маленькая, всех хорошо видно.

— И этот «извозчик» их отследил?

— Ну, он только узнал, что они уехали через сутки и билет брали до Москвы. А самое главное — уезжали с полными рюкзаками. Из них, правда, рыбьи хвосты торчали, но фиг его знает, что там под рыбой лежало. Этих судаков и щук они могли из Москвы привезти, а потом наверх положить, для маскировки.

— Занятно… Я не рыболов, но могу догадаться, что за сутки рюкзак рыбы не наловишь.

— Не то слово. Это было в декабре. Я прикинула: если они в октябре клад сперли и перепрятали, то с собой много взять не могли. У них тогда даже вещмешка не было. Только какой-то ящичек для инструментов. Даже если и раздобыли где-то, все равно — золото оно тяжелое. И ясно, что цены настоящей не знали, толкали побыстрее. В общем, к декабрю на мель сели и поехали «рыбку» ловить.

— За товаром, на базу… — пошутил Никита.

— Мы поначалу решили, будто они сундуки где-то зарыли в лесу. Причем для этого им надо было сначала все вынуть, потому что полный сундук им даже вдвоем не сдвинуть, не то что перенести куда-нибудь. Пустой-то сундук килограммов двадцать пять — тридцать весит. Стало быть, далеко от просеки они их унести не могли. Максимум метров на пятьдесят утащили. Яму под четыре сундука надо рыть большую. Но закапывали они осенью, копать было еще легко. И замаскировать было проще. А зимой земля мерзлая, если раскапывать, надо отогревать костром — правильно?

— Наверно…

— Ну вот, мы и думали, что легко доберемся. Тем более что собрались на озеро быстро, через два дня после того, как Есаул с Механиком в Москву уехали. Еще и лыжню от них застали, не замело.

— И ничего не нашли? — удивился Никита.

— Ровным счетом. Лыжня шла точно по просеке, до берега озера. Уперлись в берег, потоптались немного и ушли. Конечно, кто-то решил, будто они прямо на берегу и закопали. Поковыряли снег — нет ни головешек, ни пепла, ни земли.

— Чудеса… Ну а при чем здесь этот немецкий объект?

— Не спеши. Мы решили подождать, пока они снова приедут. Кроме Сани, подключились еще и Серый, и Маузер, тоже его друган. Как на службу ходили к московским поездам — через сутки. В Лузине на хате «группу захвата» держали с джипом и рацией на приеме. В Москве один мужичонка на вокзале торчал — тоже из Гериного отряда, в лицо их знал. Думали все сделать попросту: дать им выехать на частнике в Малинино, а там, в лесу, у просеки, зажать. Где-то сразу после Нового года Серому мужик из Москвы звонит. Мол, выехали, встречай, вагон девятый. Наши подобрались, дождались поезда — а их нет. Решили, что они либо раньше вышли, либо дальше проехали. Но уж к озеру-то, думаем, наверняка прибудут. Отвезли трех парней и посадили их в засаду напротив выезда на просеку. И что ты думаешь? Мужики себе чуть все полезные места не отморозили, но их так и не дождались.

— Может, этот ваш московский осведомитель на них работал? — предположил Никита.

— Думали и такое. Но он не врал, они на самом деле приезжали. И уехали, можно сказать, на глазах у Сани. Впритык к отходу, за две минуты, подкатили и бегом в вагон. Саня только ахнуть успел, но сделать ничего было нельзя. Есаул здоровый, как кабан, Механик хоть и мелкий, но ловкий. Да и заводиться на вокзале опасно. С ментами там напряг, а если б всех повязали и золото нашли — кому это надо? Саня, конечно, отловил бомбилу, который их подвозил, начал его расспрашивать, где он их подобрал. Оказалось, что вез он их аж от Дорошина! А это, если смотреть по карте, совсем с другой стороны озера. От Малинина по прямой тридцать километров. С той стороны тоже просека обнаружилась. И на ней тоже лыжня была. Точь-в-точь как на первой — дошла до озера и оборвалась. Ни вправо, ни влево никто не ходил. Только опять натоптано у выхода на лед. А на льду — никаких следов. Здорово, да?

— Да, тут голову сломаешь… — согласился Никита.

— А мы не сломали и все-таки докопались, в чем дело. Серый такой сыщик оказался — обалдеть! Посмотрел вправо, увидел, что там, у края просеки, стоит сосна. Лыжные следы к ней вплотную подходят. Серый подошел и рассмотрел, что на ней кора покорябана. Он определил, что на сосну лазили в «кошках». А метрах в пяти над землей, там, где ветки начинаются, на коре какие-то вертикальные потертости заметил.

— Ну и что?

— Вот и я так же спросила. А Серый, не ответив, взял бинокль и стал смотреть на остров…

— Какой остров? — изумился Никита. — В лесу?

— Не в лесу, а на озере. Там, посреди озера, остров есть, а на нем как раз бывший немецкий объект и находится… А я разве не сказала?

— Не-ет…

— Ну, извини, память-то девичья! В общем, Серый пригляделся и говорит: «Посмотри, вон там, на острове, тоже сосна стоит. И там из нее чего-то торчит». Подошел Маузер — он вообще снайпер настоящий. Поглядел своим орлиным взором и говорит: «Это стрела торчит. Не иначе Механик опять чего-то изобрел». Они с Серым подумали и решили, что с помощью этой стрелы они на остров тросик перекидывали и потом туда переезжали на ролике.

— А сколько там метров между соснами? — спросил Никита.

— Ну, я точно не мерила… Сто пятьдесят — двести, наверно…

— Далеко… — усомнился Никита. — Стрелу, да еще с тросиком так далеко не запустишь. Может, она и долетит, но силу потеряет. А она должна не только воткнуться, но тяжесть выдержать. Механик, конечно, маленький, но килограммов с полсотни в нем есть. Про Есаула и говорить нечего — в нем за сотню с гаком. И еще — эта стрела должна быть стальная, закаленная. Ну, что ж вы на ту сторону не пошли?

— Почему? Пошли… — помрачнела Светка. — Точнее, парень один пошел, ты его не знал… Серый с ним пошел. Но Серый решил сначала вокруг острова на лыжах обойти, а тот, дурак, прямо сунулся. В ельник… Помнишь, как в Бузиновском лесу двое погибли?

— И тут «лягушка» прыгнула? — догадался Никита.

— Хорошо еще, что Серый на другой стороне острова был. Подъехал, посмотрел и сразу назад. Парень там и остался. Хорошо, что отца у него нет, а мать в дурдоме, — никто не хватится… И нам сматываться пришлось побыстрее. Пока ментов или еще кого-нибудь не принесло. Вот после этого мы и стали интересоваться, что там было, на этом острове. В Дорошине вообще никто ничего не сказал, кроме того, что там был какой-то немецкий объект и просеку, по которой мы шли, старики называют Немецкой дорогой. А в Малинине нашелся дед Василий Петрович Марьин, который в войну был партизаном. Зою Иванову и Юрку Белкина он помнит, а кто были остальные — не знает, потому что их вроде бы с парашютами сбросили. У него, деда этого, там же, около озера, старший брат погиб. В общем, сначала мы нашли эту старушку Зою, а по открытке вышли на генерала.

— Неужели, кроме них, никто и ничего не знает?

— Может, только в каких-то центральных органах ФСБ, но туда мы не вхожи. А в областном управлении у нас есть один парень, но он сказал, что у них знают только одно — там мины, вокруг озера хозяйственная деятельность запрещена. Там выставлены предупредительные знаки, въезд автотранспорта на просеки перекрыт завалами…

— Ничего себе! А как же Механик с Есаулом на грузовике проехали?

— На Немецкой дороге завал есть. А вот на той первой — никакого. Пень там какой-то валяется, отодвинь — и езжай. МЧС в связи с недостатком средств работы по разминированию на текущий год не планирует. И администрация области ничего не знает…

— Значит, вся надежда на этого генерала?

— Пока да. Конечно, мы пытались искать партизан, которые в том районе действовали. Но их осталось с гулькин хрен. И из тех, кто жив, никто про этот объект ничего не помнит. К тому же тут два отряда действовали. Один — из чекистов, которых специально подготовили и забросили для разведки и диверсий — ими командовал какой-то Сергеев без имени и отчества, — а второй — из местных и бывших окруженцев под командой какого-то Майора даже без фамилии. Комиссар у него был по кличке Климыч — имя и фамилия тоже неизвестны. В общем, эти два отряда с немцами воевали, но друг с другом контачили плохо. Это я поняла. Потому что сергеевцы никого из майоровцев не знают, наоборот. И ругают друг друга по-черному. Круто, да?

— Небось пенсии разные получают… — предположил Никита.

— Бог его знает. Ну, хватит тебе загрузки?

— Только одно еще спрошу. Какую контору надо бояться?

— Ну, если я сейчас об этом расскажу, тебе от этого легче не станет. В лицо ты их все равно не знаешь, если я тебе имена и кликухи назову — это ничего не изменит. Пока мы постарались, чтоб у них в области было побольше других проблем. Думаю, что на этой неделе они сюда не выберутся. Главное — постарайся все сделать побыстрее. Тогда я тебя оставлю в покое… — вздохнула Светка с легким сожалением и поглядела в сторону, куда-то за тонированное окошко. «Мерседес» выворачивал по лепестку на МКАД. Справа от дороги, внизу, под насыпью и путепроводом, тянулись длинные ряды гаражей…

ДОПРОСЫ С ПРИСТРАСТИЕМ

Именно в одном из этих гаражей, который по неизвестной причине пустовал, и именно в тот момент, когда неподалеку проезжал «Мерседес», находились Есаул и Механик. Здесь же, в бывшей смотровой яме, сидел Тимон, тот самый парень в вязаной шапке и сером пуховике. Он явно не понимал, как дошел до жизни такой. Это было вполне объяснимо, поскольку Есаул нанес Тимону аккуратный, но отнюдь не освежающий память удар по голове.

Это мероприятие состоялось в тесном промежутке между двумя железными коробками. Именно туда, в этот проход, Механик заманил Тимона в результате своей «радиоигры». Он же и вскрыл за пять секунд простенький замок, на который был заперт пустой гараж. Механик придирчиво осмотрел гараж и убедился, что машину сюда уже давно не ставили — год, а то и два: то ли хозяин разбил машину, а на новую не хватало, то ли машину продал, а на гараж не мог покупателя найти — и то верно, далеко не всех гараж у Кольцевой устраивает. В общем, сюда давно не заглядывали и все, что тут было движимого, давным-давно увезли. Поэтому для беседы с Тимоном место было удобное и тихое.

— Ты чего такой робкий, братан? — участливо спросил Механик, видя, что Тимон приходит в сознание. — Целый день бродил за нами, а близко подойти стеснялся. Какая у тебя проблема, а? Может, ты это самое… «нетрадиционный»? Так ты скажи — мы обслужим в два счета.

— Хм… — многозначительно произнес Есаул, и у пацана появились самые неприятные предчувствия.

— Что-то восторга не слышу, — сказал Механик. — Надо понимать, что ты нормальный. А раз нормальный, так сообщи нам, пожалуйста, с какой стати мы понадобились Валере Гнедому? Быстро!

— Мужики, — пролепетал Тимон, — не знаю я точно… Нам сказали до хаты вас поглядеть, до подъезда, а если выйдет — до квартиры. Приметить — и назад.

— У барыги тоже ты стеклил? — спросил Механик.

— Нет, там Пимен был, у него квартира снята напротив. Он всех залетных, кто к Делону ходит, стучит Валере. А тот решает…

— Что решает?

— Ну, это… Брать процент или все… Или вообще не брать.

— Конкретнее!

— Ну, если Делону на комиссию мелочевку приносят, то не трогаем. Если что-то получше — предлагаем сорок процентов отстегнуть. Ну а когда совсем интерес или упрямые… — Тимон уже понял, что говорит лишнее.

— Толково объяснил, юноша, — поощрительно улыбнулся Механик. — Нас вам тоже Пимен показывал?

— Ага…

— Делон с этого навар имеет? Ну, быстрее, быстрее! Есаул, выдерни его из ямы!

Есаул сгреб Тимона за шиворот и одной рукой вытащил из ямы, а другой несильно, но чувствительно сдавил кадык.

— Ну, в доле Делон?! — сузив глаза, произнес Механик и, поскольку Тимон не поспешил с ответом, резко ткнул его под ребра кулаком. — Быстро!

— В доле… — прохрипел Тимон.

— Жить охота? — спросил Механик, вынув из кармана свой хитрый кастет и выставив из него ножевое лезвие. — Или здесь до весны поваляешься?!

— Жить… — еле повернув в пересохшем рту язык, пробормотал парень.

— А по-моему, лучше, чтоб ты тут остался, — произнес Механик. — Или еще что-то сказать хочешь? Адрес Гнедого, например?

— Не знаю.

— Телефон?

— Нет…

— А кто знает?

— Пимен.

— Поедешь с нами к Пимену. Он один живет?

— Один.

— Дома он сейчас?

— А где ж еще? Он же без ног…

— «Афганец»? — спросил Есаул. — Сколько лет?

— Не знаю, по виду к сорока…

— Несущественно, — махнул рукой Механик. — Падла есть падла. Значит, так, Тимоня. Пойдешь тихо и размеренно, рядом с господином Есаулом. При любом неправильном движении или лишнем слове — ты труп. Уловил, корешок?

— Да…

— Пошли.

Есаул был не восторге от маневров своего приятеля. Его бутылка в пакете все еще оставалась нераспечатанной. Да и вообще тащиться к этому Пимену в десятом часу вечера было как-то стремно. Если это действительно напротив того барыги Делона, пилить придется по меньшей мере час.

— До метро пойдем?

— Нет, частника поймаем. Очки надевай.

Есаул вытащил очки в солидной оправе, надел на нос и стал выглядеть намного интеллигентнее. Во всяком случае, ночной бомбила не испугался бы брать его в тачку. Механик со своим ростом вообще ни у кого опасений не вызывал, а Тимоня сам выглядел очень испуганным.

Покинули гараж. Механик не поленился даже висячий замок на дужку защелкнуть. Не спеша дошли до дороги, и очкарик-Есаул проголосовал. Первый же «жигуль» притормозил.

— ВДНХ, пожалуйста. — Механик произнес это таким тоном, будто был минимум кандидатом наук.

— Полтинник, — предупредил шеф без особой скромности.

— Что ж, не мы диктуем условия! — все тем же воспитанным голосом произнес Механик. — Садитесь, коллеги!

Есаул вежливо пропустил Тимоню на заднее сиденье, а затем влез сам, со своими очками. Механик уселся спереди, рядом с водилой. Посмотрел назад, на Тимоню. Тот слишком уныло и непристойно-перепуганно выглядел.

— Ну, что вы насупились, Тимофей? — ободряющим, мягким голосом научного руководителя из увиденного когда-то фильма «про ученых» произнес Механик. — Извините, но у меня создается впечатление, будто вы собираетесь покончить с собой. Подумаешь, трагедия — отложили предзащиту! Это еще не защита. Сами виноваты — неуверенно держались. Вы же не агнец Божий, предназначенный на заклание. Вы хотя бы это понимаете?!

— Нет, — солидно произнес Есаул, поправляя очки, — он не адекватно оценивает ситуацию.

— Совершенно с вами согласен! Поймите, коллега, в науке не бывает легких путей. Естественно, что шипов всегда будет больше, чем роз. И косность мышления, которую проявил ученый совет, — тому подтверждение. Анатолий Аркадьевич, вы меня поддерживаете?

— Вне всякого сомнения, — пробухтел Есаул, вовремя прикусив язык, на который вот-вот готово было выпрыгнуть что-то вроде «биомать» в завершение произнесенной фразы.

— Не переживай, мужик, — присоединился к «утешителям» бомбила. — И вообще пошли-ка ты всю эту науку к едрене фене. Никому она теперь не нужна.

— Очень пессимистичное мнение! — произнес Механик.

— Не надо б… (здесь у Есаула едва не прорвался «блин») делать поспешные выводы.

— Поспешные? — усмехнулся водитель. — Какие ж поспешные, когда у нас в институте третий год зарплату платят от случая к случаю. И ставки такие, что передо мной любой дворник — миллионер.

— А вы что, там шофером работаете? — поинтересовался Механик.

— Я — мэнээс, кандидат технических наук, кстати. Тоже, блин, когда-то думал, что главное — степень. А вот хрен… Хорошо хоть на «жигуль» успел накопить, теперь с голоду не помру, если не зарежут…

— Печально, — произнес Механик, внутренне хихикая над самим собой. Еще чуть-чуть, и правда попал бы пальцем в небо. Вот оно каково из себя интеллигента строить. Забыл, е-мое, в какое время живем! Нынче даже некоторые членкоры, говорят, подрабатывают извозом. Этот частник, правда, выглядел рабоче-крестьянски, но как ему еще выглядеть на такую зарплату плюс извозные?

— А вы сами-то в какой области трудитесь? — спросил водила.

— В гуманитарной… — осторожно ответил Механик, полагая, что раз водила кандидат технических наук, то лучше представляться именно так.

— А конкретно?

— Экономико-юридической, — ответил Есаул, в очередной раз сглотнув слово «бля».

— Понятно, — сказал водила и больше вопросов не задавал. Это устроило и Механика, и Есаула, и даже Тимона, который очень боялся вякнуть что-либо невпопад, справедливо полагая, что при всякой разборке его попишут первым и с гарантией.

Так помаленьку и добрались до нужного района. Механик выдал водителю стольник и сказал на прощание:

— Осторожнее ездите, коллега! На улицах небезопасно!

— Сдачи нет… — вывернул карман тот.

— Оставьте. Считайте, что это гуманитарная помощь техническим наукам.

Есаул, бережно придерживавший за локоток Тимоню, уже сворачивал в проходной двор. Механик догнал их у арки.

— Ну что, коллега, — сказал он, обращаясь к Тимоне, — в машине вел ты себя прилично, не плакал, маму не звал, дяде шоферу тоже мозги не пудрил. Теперь осталось проводить нас к Пимену. Позвонишь в квартиру, когда спросит — кто, ответишь, и миссия окончена.

Кажется, Тимон в это поверил. Он провел чужих братанов на третий этаж и позвонил в звонок обшарпанной двери.

Послышался легкий шум катящихся колес, поскрипывание пружин и позванивание спиц — звуки, сопровождающие движение инвалидной коляски. Сиплый голосок пьяненько спросил:

— Кто?

— Это я, Тимон, открой…

— Какого хрена надо?

— Дело есть…

Когда замок щелкнул, Механик быстро втолкнул Тимоню в квартиру, а Есаул тут же захлопнул за собой дверь. Пимен оказался обрюзглым, свекольнорожим от постоянного запоя мужиком, не имевшим ног аж по колено и находившимся в средней степени опьянения. Однако Есаул и Механик ему чем-то не понравились.

— Ты кого привел, падла? — мутно поглядев на Тимоню, спросил Пимен.

— Сейчас выясним, кого он привел… — Механик еще раз толканул Тимона, чтоб тот не загромождал прихожую, и впихнул в комнату. А Есаул одним движением руки развернул коляску с Пименом и вкатил в комнату. Одного взгляда на окно и письменный стол Механику хватило, чтоб понять: Тимоня не соврал. На столе стоял некий оптический прибор, к которому была приделана фотокамера «Практика» производства бывшей ГДР, а на полу у окна — еще одно мощное оптическое сооружение, но уже для визуальных наблюдений. Шторы на окне были темные, но как раз напротив объективов в них были проделаны круглые дыры.

— Астрономией занимаемся? — спросил Механик у явно перетрухнувшего Пимена, который узнал в незваных гостях клиентов барыги Делона. — Созвездие Стукачей высматриваем? А заодно, конечно, Млечный Путь, сиськи Венеры, марсианский прибор… Романтика! Всю жизнь таким завидовал. Удовольствие получает, и бабки капают…

Есаул между тем одним толчком усадил растерянного Тимона на диван. Тот сидел ни жив ни мертв, должно быть, прикидывая, что хуже будет: самому попасть на перо или остаться живым, если эти отвязанные припорют Пимена.

— Так что у нас тут в телескоп показывают? — Механик отодвинул инвалида поближе к Есаулу и заглянул в объектив. — Ага, никак, подсматриваем за Делоном? А шторы тот нарочно не задергивает… Черт побери, здорово видно! Та-ак… А вот тут, надо полагать, и прослушка стоит.

Механик чуть сдвинул вперед одну дощечку на боковине тумбы стола, и под ней обнаружились наушники и встроенная панель диктофона.

— Надо было уж и телекамеру с видаком поставить, — усмехнулся механик. — Что ж не расщедрился Гнедой?

— Не заработал еще… — огрызнулся калека.

— И хрен заработает, — пообещал Механик, — хотя такая оптика, как твоя, намного дороже стоит.

— Вы чего, на эту тему поговорить пришли?

— Разговор будет очень короткий, — сказал Механик. — Ты, дохлятина безногая, мне не нужен. Сам сдохнешь от водяры. Мне нужен Гнедой.

— Не знаю такого… — буркнул Пимен.

— А ты дурак, оказывается! — Механик удивленно поднял бровь. — Думаешь, мы постесняемся? Или тебе Тимоня мешает? Есаул, уполовиньте число клиентов.

Есаул, еще секунду назад вальяжно сидевший на диване, с неожиданной быстротой повернулся к Тимоне, даже не успевшему понять, что означает для него слово «уполовиньте». Огромные лапищи сгребли Тимоню и бросили животом на диван. В следующее мгновение Есаул насел на Тимоню и, ухватив руками за подбородок, со страшной силой рванул его голову на себя. Крак! Тот и пискнуть не успел, оставшись лежать с неестественно запрокинутой шеей, оскаленным ртом и выпученными глазами…

Глаза из орбит полезли и у Пимена, хотя его никто не душил. Наверно, он хотел бы закричать, но не мог — разучился с перепугу. Из-под него потекло, все тело стала бить дрожь.

— Ну, — спросил Механик, — теперь скажешь телефончик?

— С-скажу… — сглотнул слюну Пимен.

— А может, сам наберешь? И скажешь, что, мол, те двое, которых Тимоне поручали, к Делону пошли, понял? Не иначе, дескать, пацанов раскололи и разбираться приехали. Не бойся, не соврешь. Сколько Гнедому досюда добираться? Быстро!

— Десять минут на машине. Опасно шутите, братаны… Он же с бригадой приедет, не один…

— Спасибо, мы не знали. Набирай! И помни, обрубок: если его через пятнадцать минут у Делона не будет, мы тебя еще мельче пошинкуем. На, звони! Говори с повешенной трубкой, чтоб я ответы слышал.

Механик приметил, что телефон у Пимена не простой, а хитрый — АОН «Русь-23» в корпусе «Панасоника», со всякими наворотами, в том числе и динамиком громкоговорящей связи.

Пимен дрожащей рукой набрал семь цифр, нажал кнопку со значком «*», и телефон стал издавать писки. Потом пошли длинные гудки. Наконец хрюкнуло:

— Алло!

— Валера, это Пимен, — явно волнуясь, что очень порадовало Механика, произнес клиент, подбородок которого холодило ножевое лезвие, выставленное из кастета. — Эти двое, которых Тимоня искал, только что к Делону пошли… По-моему, разбираться приехали.

— Когда приехали? — спросили из динамика.

— Только что в подъезд зашли, — одними губами подсказал Механик.

— Только что в подъезд зашли, — послушно озвучил Пимен.

— Хорошо, сейчас будем. Молодец!

Едва в динамике запищали короткие гудки, как Механик нажал кнопку «#» — «сброс».

— Хорошо сработал, — похвалил он Пимена. — Пока!

И нажатием кнопки убрал ножевое лезвие в рукоять кастета. Даже одобрительно потрепал Пимена по щетинистому подбородку. Пимен еще не успел испустить вздох облегчения, как небольшая жесткая ладошка экс-прапорщика вдруг крепко подхватила его под нижнюю челюсть. Вслед за этим Механик другим нажатием кнопки выставил из кастета штык, молниеносно размахнулся и коротким, страшным ударом вогнал его в висок инвалида. Тот с намертво зажатым ртом даже хрипа не сумел издать. Механик еще немного подержал голову Пимена на руке, а затем, почувствовав, что тот окончательно обмяк, осторожно вытянул штык. Почти так же, как из глаза у Сома. Кровь выкатилась капелькой, прочертила бордовую змейку по щеке. Механик вытер штык об рубашку и убрал его в рукоять.

— Теперь к Делону. У нас десять минут на все про все…

— Как скажешь…

Есаул следом за Механиком сбежал с третьего этажа. Они быстро перескочили двор и вошли в полутемный подъезд, минуты за полторы поднялись на второй этаж, остановились у металлической двери, оклеенной дерматином. Механик нажал кнопку звонка.

— Он хоть дома? — спросил Есаул вполголоса, навинчивая глушак на «ТТ».

— Дома, я в телескоп видел. И свет в «глазке» дверном просматривается.

Зашаркали шаги, и недовольный голос спросил:

— Кто там?

— Неужели в глазок не видно? — миролюбиво отозвался Механик. — Это мы, Делон. Открой, не пожалеешь.

Глазок на двери погас, лязгнуло два или три замка. Дверь приоткрылась на цепочку, выглянула немного напуганная плешивая башка, на морде которой не только черти горох молотили. Ясно, что такого красавца Делоном прозвали с издевкой.

— Что так поздно, корешки? — прошептал он, оглядываясь на соседские двери.

— Да мы ненадолго, — пообещал Механик самым успокоительным тоном. — Вещицу одну хотим показать…

И он многозначительно потряс рукой в кармане дубленки, где лежал кастет.

Жадность фраера сгубила. Делон снял цепочку и пропустил Есаула с Механиком в квартиру. Механик остался сзади, а Есаул без долгих преамбул приставил глушитель «ТТ» прямо ко лбу Делона. Другой рукой он прочно взял барыгу за горло.

Механику не надо было долго осматривать помещение, он хорошо помнил планировку барыгиной квартиры. Что и как делать, он еще там, у Пимена, прикинул.

— Стало быть, сука, тебе нормального навара мало? — сказал Механик. — Придется наказать. Сам сдашь кассу или тебе помочь немного? Потом все равно вынем. Она у тебя в той комнате.

— Ну! — Есаул немного стиснул кадык Делону. Тот все понял и пошел в спальню. Молча отодвинул кровать, вынул кусок плинтуса, открыл, как люк, квадрат из нескольких паркетных плиток. Достал «дипломат», открыл. Там, в тугих пачках, стянутых резинками, лежали баксы.

— Все, что есть… — всхлипнул он.

Механик тем временем увидел свет фар во дворе. К дому подкатили две «девятки».

— Сюда его! — приказал он Есаулу, и тот, держа «дипломат» левой рукой, а пистолет — правой, тычком ствола указал барыге путь.

— Подойди к окну, — в руке у Механика появился его собственный, самодельный двуствольный револьвер, нижний ствол которого стрелял патронами 9-миллиметровыми, от «ПМа», а верхний — 7,62-миллиметровыми, от «ТТ». — Это не Валера Гнедой случаем?

Механик прятался в простенке, а Делон, завороженно косясь на странное оружие, поглядел в окно и пробормотал обреченно:

— Да…

— Сколько с ним?

— Вышли трое. В наш подъезд идут… — Язык его к нёбу присох. — Не убивайте! Я вас спрячу!

— Зачем? — улыбнулся Механик. — Ты просто открой дверь, когда позвонят. Только не на цепочку, а сразу настежь. А сам — влево, в угол между дверью и стеной. Есаул, ты задачу понял? «Феней» поработаешь.

— Без слов! — кивнул тот.

Минуты через полторы в дверь позвонили. Делон, в спину которому глядели три ствола двух пистолетов, не без робости пошел открывать. Есаул тихо выудил из-под пальто гранату Ф-1, разогнул усики…

— Кто там? — отозвался Делон и точно по инструкции распахнул дверь, сам отскочив в угол. Лязг открываемой двери и щелчки выдернутой чеки и отпущенного рычага слились в один звук. Есаул, выждав пару секунд, несильно, но очень ловко пробросил гранату прямо под ноги тем, кто стоял на лестничной площадке… Есаул отскочил за угол коридора и столовой, Механик — за угол коридора и кухни. Бу-бух! — рвануло! Фр-р! — осколки зачиркали и заискрили по стенам. Дзын-ля-ля! — стекла посыпались из окон и шкафов, свет на лестнице погас.

— Ой! Мамочки! — завизжала какая-то баба в одной из соседних квартир.

— «Ноль два» набирай! Газом не пахнет? Гори-им! Это милиция?! Как не милиция? Да я понял, понял, что «Скорая»! Милиция?!

— Уй-я-а! — вопил кто-то на площадке.

— Шухер! Подстава! Валим! — заорали у машин.

— Туда! Туда надо! — не согласился кто-то. Но с ним не посчитались. Захлопали дверцы, зарычали моторы…

Механик в это время выдернул из-за двери оглушенного и контуженого Делона, выпихнул его впереди себя на площадку. Один, тот, что выл, катался по плиточному полу, зажимая живот, из которого ручьем текла кровь, остальные лежали неподвижно.

— Который Гнедой? — Подскочивший Есаул тряхнул Делона за шиворот.

— Тот, раненый… — пролепетал Делон.

Дут! Дут! — Есаул обезболил раненого контрольным, а затем чпокнул в затылок Делона. Подхватил чемодан с баксами и загромыхал вниз по лестнице.

Механик в это время проскочил до первого этажа — там никого не было. Через десять секунд Есаул спустился вниз, и приятели бегом перебежали двор, но помчались не к арке, в которую уехали машины, а к узкому проходу между двумя блоками кирпичных гаражей. И правильно сделали, потому что за аркой уже мерцали синие мигалки. Не иначе как эти машины уже перехватили «девятки», выезжавшие со двора. А вот эту дыру между гаражами не учли. Через нее Механик и Есаул выскользнули в соседний двор, потом, попетляв между мусорными баками, выскочили на улицу. И прямо к автобусной остановке, куда — как по заказу! — подкатил автобус. В принципе ехать было все равно куда, но востроглазый Механик и тут успел углядеть, что автобус идет к метро.

Туда они добрались без приключений, сели в полупустой вагон, и тут Есаул с горечью вспомнил:

— Е-мое! Пакет с бутылкой забыли!

— Голыми руками не лапал? — строгим тоном спросил Механик.

— Не-а… — растерянно пробормотал Есаул. — Кажется…

— Во! — назидательно произнес Механик. — Если «кажется», то твои пальчики к ментам в картотеку попадут. А все — пагубная страсть!

— Неужели у Пимена осталась?! — с тоской пробормотал Есаул, будто знал, что мертвый Пимен этот пузырь на том свете выпьет.

— Не осталась она нигде, разгильдяй мамин! — хихикнул Механик, выдернув из внутреннего кармана дубленки и показав Есаулу бутылку, закрученную в мятый пакет.

Часам к двенадцати они добрались до своей съемной квартиры, распили пузырь под соленые огурцы с черным хлебом и повалились спать. Заснули крепко и наглухо, без тревожных сновидений.

НОЧЬ ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ

— Достаточно, — сказал профессор, поощрительно кивнув Никите. — Чувствуется основательная подготовка. Давайте зачетку, я вам ставлю «отлично».

Когда Никита забирал зачетку с приятной закорючкой «отл.» и профессорским автографом, экзаменатор пожал ему руку и произнес:

— Поздравляю с успешной сдачей зимней сессии, господин Ветров. Отдыхайте, набирайтесь сил. А то выглядите очень утомленным. Небось до утра зубрили?

— Не совсем, — скромно сказал Никита, забирая зачетку.

Когда он вышел из аудитории в коридор, где толпился народ, спешно дозубривающий то, что казалось недоученным, и проверяющий, что еще отсутствует в шпорах, им овладело приятное ощущение горы, сползшей с плеч. И это совершенно естественно отразилось на лице, что заметила почтеннейшая публика.

— Доволен, как слон, — завистливо прокомментировали в толпе. — Что попалось? Списывал? Подари шпоры!

Никита провел обычную в таких случаях летучую «пресс-конференцию», пересказав общественности, о чем его спрашивали и как, сообщил, что он не списывал и шпор у него нет. Потом вышел кто-то еще, в не менее радужном настроении, ребята отстали от Никиты и перескочили к следующему счастливчику. А Ветров потихоньку пошел домой.

Проходя мимо телефона-автомата, Никита вспомнил, что со вчерашнего вечера не сообщал родителям о своем местопребывании. Надо было все-таки как-то их успокоить. Отец скорее всего был на работе, а мать должна была быть дома.

Темно-коричневый пластмассовый жетончик у Никиты был, и аппарат оказался исправным. Мама тоже оказалась на месте и взяла трубку.

— Алло!

— Мама, это я. У меня все отлично. Экзамен сдал. Пять баллов, — торопливо выпалил Никита, чтоб не дать маме времени для лишних воздыханий и стенаний. Но все же успел услышать:

— Совесть у тебя есть? Где ты был?!

— Гулял… — пробормотал Никита, на несколько секунд превратившись в маленького мальчика.

— Где? С кем? — посыпались вопросы кучей, но Никита уже сообразил, что надо ответить.

— Мама, это не телефонный разговор. Я сейчас приеду и все объясню. — Вымолвив таковы слова, достойные не мальчика, но мужа, Никита повесил трубку и вышел из университета.

Настроение несколько ухудшилось. Дома предстоял не самый приятный разговор, который надо было продумать как следует, ибо, несмотря на его полную бессмысленность, он мог отнять массу времени. Конечно, «отлично» в зачетке должно ослабить мамин напор, но какие-то объяснения давать придется. Потому что иначе она придумает их сама. При этом будет волноваться, пить валокордин и задавать дурацкие вопросы. А если ей просто сказать, что у мужчины на 24-м году жизни могут быть небольшие тайны, касающиеся личной жизни, то это может вылиться в истерику, которая все семейство Ветровых приведет в напряженное состояние. Например, ни за что ни про что достанется папе, которого мама обзовет «бабником» и будет утверждать, что в образе жизни, который ведет Никита, сказываются его дурные гены.

Самое смешное, что с момента поездки в злополучную область осенью прошлого года Никита ночевал исключительно дома и вообще никогда не приходил домой позже девяти вечера. Никакой девушки он так и не завел, домой ему никто не звонил, и он не посещал никаких заведений, кроме библиотек, архивов и книжных магазинов. Ни одной рюмки с момента возвращения из своей жутковатой «командировки» он не выпил и даже пива не хлебнул ни глотка. Ни разу он не заглядывал на Арбат и не навещал друзей-тусовщиков. Была ли спокойна мама? Нет! Сперва ей казалось, что у Никиты развивается вялотекущая шизофрения, потом она стала подозревать его в нарциссизме и намекать, что, с ее точки зрения, ненормально, когда молодой парень никуда не ходит, не общается с девушками и не занимается спортом. И конечно, во всем этом был виноват папа и дурная наследственность, от него проистекающая. Папе ставилось в вину, что он целыми днями пропадает на работе, а в выходные ездит на рыбалку и не берет с собой Никиту. Папа отвечал, что на работу он ходит не развлекаться, а зарабатывать деньги, что рыбалка для него — единственная возможность укрепить нервную систему, которую в 46 лет уже надо беречь. Наконец, он утверждал, что охотно взял бы с собой Никиту, если бы знал, что Никите это нужно.

Никите эта самая рыбалка была без разницы. Он вовсе не находил ничего приятного в том, чтобы сидеть с мормышкой на промерзшем ящике, наживая радикулит, и дергать из лунки несчастных окуньков размером с кильку или чуть больше. Все папины уловы, как правило, поедались за один присест котом Барсиком. Единственный раз ему крупно повезло в прошлом году, когда он вытащил из какого-то водохранилища трехсотграммового судака, из которого у мамы получилась кастрюля ухи. Однако Никита был на сто процентов уверен, что если бы он по субботам и воскресеньям ездил с отцом на рыбалку, то маме это тоже не понравилось бы.

Именно поэтому Никите казалось, что и сейчас если хоть намекнуть на то, как он провел ночь перед экзаменом, то маме станет дурно и эта прогулка станет поводом для мелких, но изнурительных ворчаний в течение всех каникул. Кроме того, говорить родителям о таком знакомстве, как Света Булочка, — верный путь довести их до инфаркта. Да и себе дороже — не дай Бог, у кого-то из них появится идея навести о ней справки. Могут быть очень большие неприятности. Если б еще отец не слышал женского голоса, можно было придумать, будто звонил какой-нибудь дружок по Чечне, который был проездом в Москве. Но тут, наверно, мать могла бы додуматься до обвинений в гомосексуализме…

В общем, над тем, что сказать дома и надо ли вообще что-то говорить, следовало поразмышлять. Когда Никита уселся в вагон метро, то хотел этим заняться, но вместо это ему не без приятности стали вспоминаться реальные события, которые он пережил в ночь перед экзаменом. Бедный профессор! Никитин усталый вид был вовсе не следствием ночной зубрежки. Он вообще вспомнил о том, что у него сегодня экзамен, только утром.

…Когда выезжали на Кольцевую и Светка отвернулась к окну, Никита подумал, будто разговор закончен. Инструкции даны, чего тянуть дальше, тем более что их встреча должна была носить конспиративный характер. Он предполагал, будто его сейчас довезут до ближайшего пересечения МКАД с какой-нибудь магистралью, ведущей к центру города, а потом — до ближайшей станции метро, откуда он доберется домой.

Но вышло не так.

Светка, смотревшая на мелькавшие с правой стороны разноцветные огоньки спальных районов, светящиеся вывески и рекламные щиты, вдруг чуть слышно всхлипнула.

— Ты что, плачешь? — тихо и удивленно спросил Никита.

— А что ж мне, смеяться, что ли? — огрызнулась Булочка. — Хотя над такой дурой, как я, точно поржать стоит… Вообразила себе хрен знает что. Как пятнадцатилетняя… С ума сойти!

— Ты это серьезно? — пробормотал Никита.

— Нет, кривляюсь! — осклабилась Светка. — Мозги тебе, сопляку, заполаскиваю… Во, опять глаза испуганные стали! Что я в тебе нашла?! Ты же трус несчастный! Небось все поджилки затряслись, когда я позвонила…

— Да, затряслись! — неожиданно окрысился Никита. — Потому что я все эти дела, которые в октябре были, уже привык считать кошмарным сном. И тут ты появляешься, звонишь, и я понимаю: нет, все было взаправду. Опять какие-то ваши делишки. Чистой воды бандитские. Я не знаю, может, ты и привыкла так жить, но я-то нет! Мне вся эта романтика без надобности. Но куда денешься?! Себя-то жалко… И отца с матерью тоже.

— Понятно… — презрительно усмехнулась Светка. — Приехала зараза и спокойную жизнь нарушила. Работенку решила подкинуть. И выполнять страшно, и отказаться нельзя — зарежет… А ты не подумал, Никитушка, почему баба, которая несколькими сотнями людей командует и перед которой иногда бугаи по сто килограммов на коленках ползают, следы от моих каблуков целуют, жизнь себе вымаливая, вдруг сама к тебе приезжает и к себе в «Мерседес» сажает? Ты думаешь, я бы не могла к тебе Серого прислать или даже Ежика? Они бы тебе не хуже все объяснили. Я думаю, что Серый бы наверняка внушительнее и толковее моего задачу поставил. Прямо в магазине «Хлеб», не отходя от кассы. И ты бы уже завтра помчался исполнять, даже не спросив, заплатят тебе за это или просто в живых оставят… Я правильно говорю?

— Правильно, — произнес Никита. Он уже понял, куда гнет Булочка, и ему очень хотелось ей поверить. Но какая-то перегородка, неизвестно из чего сделанная, однако на вид очень прочная, стояла между ними.

— Неужели не понял?! — Светка взяла его за плечи и повернула к себе лицом. В углах глаз блеснули слезинки.

— Понял… — отводя глаза, пробормотал Никита. — Только не верится…

— Почему? — надушенная Светкина ладошка легла Никите на шею и подбородок, почти насильно вновь повернула его лицо так, чтоб он посмотрел ей в глаза. — К чему мне тебе врать?

— Понимаешь, я боюсь, что ты сама себе врешь. Может быть, просто не можешь понять чего-то, придумала, нафантазировала немножко. У меня тоже что-то такое чувствуется… Я, наверно, не так говорю и не то.

— Может, и не то… — вздохнула Светка. — Несмышленыш ты все-таки. Зачем я с тобой связалась? Кошка с мышонком играла-играла — и доигралась… Можешь, конечно, что хочешь думать, но это так. Мне не стыдно сказать — да, я тебя люблю. Фитюльку какую-то, мальчишку сопливого, ни кожи ни рожи — а люблю. У меня дел — вот так, по горло, мне о них надо думать, а я ночью в подушку реву. И так четыре месяца!

— Прости… — выдавил Никита, чувствуя какой-то стыд. Не он все это закручивал, а получалось, будто виноват. И надо было как-то оправдываться, чего-то говорить, но он не знал. А потому просто взял Светку за мягкие ладошки и прикоснулся к ним губами. К остреньким косточкам на пальцах, к ноготкам, к запястьям с часиками, потом подушечкам пальцев…

— Что ж ты делаешь, дьяволенок бесстыжий?! — прошептала Светка, прикрывая глаза веками и откидывая голову на подушки сиденья. — С ума меня свести хочешь, да? Ну давай, давай! Вей из меня веревочку! Всегда готова, как юная пионерка…

— Ты сама кого хошь сведешь с ума. — Никита почувствовал во всем теле жар и озноб одновременно. Он порывисто придвинулся к Светке, Светка повернулась к нему. Обхватив друг друга руками, они с силой прижались, сладко спаяли губы в долгом поцелуе…

— Заморочка ты моя! — выдохнула Светка, едва они оторвались друг от друга. — Сдохнуть можно…

Никита жадно гладил ворсистый мех шубки, из-под которого шло возбуждающее, нежное тепло. Все, что составляло «стенку», отделявшую его от Светки, таяло, растекалось, исчезало. Ему было плевать на то, где они находятся, слышат ли их с переднего сиденья Светкины парни, видят ли их через стекла пассажиры машин, несущихся рядом по Кольцевой. Чуть дрожащими от возбуждения руками он принялся расстегивать пуговицы на шубке, в то время как Светка, притянув его лицо к себе, медленно водила губками по щекам, носу, ушам, глазам.

Наконец шубка распахнулась. Ш-ших! — это Светка одним движением расстегнула «молнию» Никитиной куртки, просунула руки под свитер, стала выдергивать рубаху из брюк… А Никита, пробравшись под шубку, расстегнул обнаружившийся там некий деловой жакет, всунул под него руки, ощущая сквозь тонкую ткань блузки гибкую горячую талию, спину, плечи.

— Светик, Светуля, Светулечка… — вышептывал Никита, чувствуя необыкновенный прилив нежности к этому невероятному, опасному, умопомрачительному существу. Потом блузка как-то сама собой выпросталась, ладони проскользнули под нее, прикоснулись к волнующей трепетно-жаркой коже и плавно покатились вверх, от талии к плечам… А Светкины ладони уже ластились к Никитиной спине и бокам.

— Тепленький мой мальчик… — потираясь щекой о Никитино ухо, бормотала Светка каким-то хмельным голоском. — Я так ждала… Ты не поймешь…

— Я уже все понял. Все-все-все… — Никита одной рукой продолжал ласкать Светке спину, а другой осторожненько расщипывал пуговки на вороте блузки. — Я тебя люблю…

— Повтори еще разик, а? — Светка жадно прижала к себе Никиту.

— Хоть тысячу… Люблю! Люблю-люблю-люблю-люблю! — горячечно шептал Никита, осыпая Светкино лицо градом поцелуев.

— Ты серьезно матери сказал, что ночевать не придешь? — спросила Светка.

— Как просила, — кивнул Никита.

— Тогда я тебя к себе ночевать отвезу… Не возражаешь?

— Издеваешься, что ли?! Как я могу возражать?

— Покорного раба изображаешь? — прищурилась Светка. — Смотри, выпорю! А ну-ка быстро скажи, как настоящий мужик: «Булка! Я хочу с тобой спать!» Громко, во весь голос!

— Булка! Я хочу с тобой спать! — заорал Никита во всю глотку. Светка расхохоталась.

— Брюки застегнул? — спросила она, поправляя прическу. — Я сейчас переборку открою. Надо ребятам сказать, чтоб с Кольцевой сворачивали…

— А куда поедем?

— Дачку я тут приобрела под Москвой… Для подобных случаев.

В каком районе Подмосковья обосновалась Светка, Никита так и не усек. Похоже, это входило в ее планы. По размерам она была, как показалось Никите, намного крупнее той, которую подарил Люське в Ново-Сосновке Вальтя Балясин. Впрочем, он успел разглядеть не так много. Немного двора, подземный гараж, лифт, кусок коридора и спальню.

— Ты ужинал? — заботливо спросила Светка.

— Дома, — кивнул Никита.

— Со мной не поешь? А то я голодная, как волчица. Подкрепись, может пригодиться…

Она вызвала какую-то черноволосую девицу, одетую, как Никите показалось, несколько вызывающе для служанки: в коротенькую красную юбочку до середины бедер, черные сетчатые чулки, алые туфельки с розочками из тесьмы и розовый передник с вышитой клубничинкой. Этот самый передничек играл заодно и роль бюстгальтера, а спина у служанки была вообще голая. К тому же у нее были масляные, прямо-таки, переполненные любовью карие глаза, которые с одинаковым обожанием и готовностью смотрели то на хозяйку, то на гостя.

— Здравствуйте, Светлана Алексеевна! Жду ваших указаний… — произнесли ее чувственные губки с не очень заметным украинским акцентом.

— Здравствуй, Маричка… — Булочка нежно улыбнулась.

Когда эта девица, демонстрируя неплохую технику виляния попкой, удалилась, получив указания принести ужин, Никита спросил:

— У вас тут, конечно, не холодно, но…

— Это ее вечерняя униформа, — ухмыльнулась Светка. — Возбуждающе выглядит, верно? За то и держу. Специально, чтоб у вас, кобелей, слюнки текли. Венгерка закарпатская, между прочим. Иностранка, так сказать. Но гулять не в Будапешт поперлась и даже не в Киев, а в Москву. Хорошо снималась, но немножко жадничала. Сутенер просек, что она левачит, отлупил ее немножко для острастки и пообещал ноги переломать. Деньги отобрал, паспорт. А она сдуру сбежала, на электричках до нашей области доехала. Там ее менты хватанули. В общем, она сидела в обезьяннике, а я как раз в эту ментуру приехала разбираться по поводу одной драки в «Квинте». Вижу: сидит такая кралечка рядом с бомжихами вшивыми. Пожалела, выкупила. Теперь она обожает меня, как кошка. С ней все, что хочешь, можно делать… Рабыня!

— Любишь ты, Светка, рабовладение! — заметил Никита.

— Люблю. Я, когда в школе училась, очень любила читать всякие книжки о Древнем Риме, о феодализме… И воображала, будто я — римская матрона, а все мальчишки — мои рабы. Я их даже драться заставляла, как гладиаторов. Только за то, чтоб мой портфель до дома донести.

— Неужели дрались?

— До крови.

— А девчонки тебя за это не били?

— Девчонки вокруг меня на цыпочках бегали. И на ушко шептали, кто обо мне что говорит.

— Значит, ты с самого детства такая?

— Выходит, что так. А вот с тобой я попалась… Второй раз в жизни.

— А первый раз когда?

— Давно. Пятнадцать лет назад.

— Ты это имела в виду, когда говорила, что влюбилась, как пятнадцатилетняя?

— Это самое. Рассказать?

— Расскажи, если это нужно…

— Конечно, нужно. Если б ты мне был никто, я бы об этом умолчала. Но ты должен понять, до чего меня, дуру старую, довел. И если я тебе о своей первой любви не расскажу, ты будешь думать, будто все, что между нами, — игрушки. А ты не должен так думать, иначе все это плохо кончится…

Изящно вышагивая длинными ножками, вошла Маричка и прикатила столик с горкой бутербродов, каким-то замысловатым салатом и бутылкой марочного вина.

— Свободна, — кивнула ей хозяйка и, когда служанка удалилась, налила вино в бокалы.

— За откровенность! — чокаясь с Никитой, произнесла Светка. — А теперь ешь и слушай. Я еще в школе училась. В девятом классе. И хотя могла любого парня выбирать, никто мне не нравился. Половина девчонок уже вовсю трахалась, а я чистая и непорочная ходила, представляешь? Они мне все о себе рассказывали по старой памяти, а мне и завидно, и стыдно — в общем, это надо девчонкой быть, чтобы понять. Были и такие, которые предлагали с ними полазать по кабакам — уже просекли, что за удовольствие можно бабки иметь. Если б тогда пошла — была бы сейчас вроде Марички этой. Только хуже, потому что если в пятнадцать начать, к тридцатнику истаскаешься… Но Бог уберег. В наш подъезд переехал режиссер из областного драмтеатра. Когда-то, говорят, в Москве играл, даже надежды подавал. А потом то ли сболтнул что-то не то, то ли подписался не под тем — короче, ему сказали: вали из Москвы, пока не посадили. Вот он и нашел себе место у нас. Сам по себе театр у нас лажовый, конечно, но на безрыбье и рак — рыба. А у этого Владислава Константиновича, наверно, талант был какой-то. В общем, он сделал пару постановок, которые стали смотреть, в областных газетах о нем начали писать, начальство городское зауважало. О старых грехах небось только в КГБ помнили. В общем, он стал в городе знаменитостью.

— И такая знаменитость у вас в подъезде поселилась… — с легкой иронией произнес Никита. Странно, но именно сейчас у него впервые возникло в душе какое-то чувство, похожее на ревность.

— Конечно, более того, на нашей площадке. Прямо напротив нашей двери. Один в трехкомнатной квартире жил. Но у него каждый вечер какой-то народ толпился. Музыка играла, стихи читали — в общем, культурный центр на дому. И вот как-то раз он звонит к нам в дверь — то ли спички кончились, то ли соль — уже не помню. А кроме меня, дома никого не было. Как сейчас вижу: стоит на пороге седой, высокий, поджарый, с орлиным носом… И глаза — глубокие, задумчивые. Голос — с ума сводит, рокочущий, но ласковый… Я ему спички или что там надо было отдала, он ушел, но вот тут — Светка указала пальчиком туда, где у нее было сердце, — остался. В общем, это и есть — с первого взгляда.

— Он же, наверно, старый был, — прикинул Никита, — раз седой.

— Сорок четыре ему было. Почти тридцать лет разницы. Моему отцу тогда сорока не сравнялось, а матери — тридцать пять еще не исполнилось. Но мне все это было по барабану. Я же и тогда была упрямая. Сейчас смешно кажется, а я тогда такие глупости делала! Само собой, что на все спектакли бегала, где он хоть раз на сцену выходил. Услышу, что он из квартиры выходит, — сразу выбегаю и иду следом. За утлы прячусь, чтобы не увидел. Ну и любой повод ищу, чтоб с ним заговорить или хоть на минутку к нему в квартиру зайти. У него жены не было, он сам себе и варил, и стирал, а мелкое белье на балконе вывешивал. А балкон — почти рядом с нашим. Так вот, ты только не смейся, но я у него оттуда трусы и носки воровала. К себе под матрас спрячу, а ночью достаю и нюхаю…

— Ну и ну… — удивился Никита, приканчивая салат.

— Видишь, как я откровенна! Я это даже ему не рассказывала. Он все думал, будто их ветром с веревки срывало. Но то, что я в него влюбилась, понял. И как-то раз, когда я за ним до магазина бегала, взял да и подошел. Начал спрашивать, хожу ли я в театр, что нравится, каких актеров люблю, хочу ли сама стать актрисой… В общем, он меня в гости пригласил, чаем напоил, начал мне рассказывать, как он в Москве работал, каких знаменитостей знал, с кем на одном курсе в ГИТИСе учился. Потом стал мне из разных спектаклей читать монологи про любовь, да так, что получалось, будто это все мне…

— А потом он тебя трахнул? — спросил Никита с не свойственной ему грубостью.

— Отчего ж не взять, что само в руки идет? Конечно, он, наверно, боялся, что я кричать начну или потом родителям проскажусь. Но мне до того хорошо стало, что я даже боли не почувствовала. И в два счета весь стыд потеряла. Ночью, в одной рубашке, через площадку бегала. В постели все позволяла, даже когда неприятно было. Тогда еще никаких «Камасутр» и прочего не издавали, а у него самиздатовская была. Про всяких там джульетт-лолит рассказывал. Порнуху по видаку крутил — тогда видак только у него был.

— А родители твои ничего не заметили?

— Заметили, когда оказалось, что я залетела. Но я его не выдала. Наврала про каких-то хулиганов, которые меня изнасиловали. Между прочим, я тогда очень хотела родить. Правда! Чтоб был маленький и на него похожий. Я Владиславу об этом сказала, а он начал деньги на аборт предлагать, болтать какую-то чушь. И так трусливо, похабно, противно, что у меня глаза открылись… «Господи, — думаю, — на кого же я молилась! На кота облезлого, на мразь седую, слизняка вонючего!» Он тут же квартиру обменял и съехал куда-то. Ну а когда мне аборт делали, я аж вся злорадством исходила — пусть его отродье на клочки раздерут!

— А сейчас он где?

— В Москве где-то толчется. Видела в какой-то газете упоминание. Вроде бы он диссидентом был, с коммунистами боролся. Но так, особо не прославился. Один раз как-то думала: а не замочить ли его? Но потом решила — начхать. Пусть сам сгниет.

— Неужели ты после этого ни в кого не влюблялась? — недоверчиво спросил Никита.

— Нет. Дальше у меня не сердце, а голова работала. Я все романы крутила так, чтоб что-то с этого иметь. Не одно удовольствие, а всякие там нужные знакомства, справки, визы, компроматы. Когда постарше стала — иногда позволяла себе просто оторваться. Вот, например, тогда, когда вас с Люськой к себе в подвал затащила. Потому что у меня жизнь — очень даже мужская. И опасная, скажем так. Сегодня жива — значит, надо все, что можно, из этой жизни выжать. Потому что завтра меня могут грохнуть или повязать. Насчет того, что грохнут, это все проблемы снимет, а вот если повяжут, то минимум лет двадцать я огребу. С конфискацией имущества, знаешь, как в «Интернационале», только наоборот: была всем, а стану — никем. И выйду в полста годов больной старухой. Одни воспоминания останутся… Так пусть их будет больше!

Они чокнулись бокалами с ароматным вином. Никита почувствовал легкий хмель и волнение от выслушанной исповеди.

— А меня ты тоже хочешь выжать на все сто? — спросил он.

— Да! Но тут случай особый. Потому что со мной творится то же, что пятнадцать лет назад, но я уже другая, понимаешь? Я на семь лет тебя старше и взяла тебя мальчиком, верно? Тогда, когда я втюрилась в этого старого козла, у меня была пустая голова. Сейчас — нет. Голова соображает, а сердце хочет своего. Если делать все как положено, по уму, ты еще в октябре должен был нырнуть в болото. Там, в Бузиновском лесу. Ты четыре месяца живешь только потому, что вот тут — Светка опять постучала себя по груди — все переворачивается при одной мысли об этом… У тебя есть девчонка? Только не ври!

— Нет, — сказал Никита. — Так и не нашел пока. Честно!

— А искал? — настырно спросила Светка.

— И не искал.

— Только не говори, что к шлюхам не бегал.

— Не бегал. Во-первых, я просто не знаю, как к ним подойти, во-вторых, на это деньги нужны. Ну а в-третьих, я по ночам дома спать привык.

Светка с сомнением посмотрела на Никиту.

— Ладно, я тебе поверю. Хотя, судя по тому, как ты трахаешься, верить не стоит. Так же как тому, что ты мне про любовь говорил, когда пуговицы расстегивал. У тебя еще и страсть-то не разгорелась. Потому что тогда ты бы не просидел эти четыре месяца в Москве, а прибежал бы ко мне. Даже зная, что это тебе жизни будет стоить. Но и это еще не любовь…

— А что?

— Может, когда-нибудь поймешь. Хотя не так все это просто. Знаешь, когда я могу поверить в то, что ты меня полюбил? Например, если госпожу Булочку когда-нибудь запрут на зоне, а ты ради того, чтоб меня просто увидеть и пару ночей в комнате свиданий провести, пару тысяч километров проедешь. Но мужики редко так любят. Так только бабы умеют. Поэтому я от тебя этого и не требую. Это из другой мыльной оперы. Лучше ложись со мной спать и не забивай себе голову…

Светка вызвала Маричку, которая укатила столик с посудой. Потом заперла дверь, выключила верхний свет и включила розовый ночник — почти такой же, какой был у нее на хлебозаводе, в подземной «гостинице».

— Забудь обо всем… — прошептала она, взяв Никиту за руки и подняв его из кресла. — Ты слишком молоденький, чтобы понимать всю эту фигню. Тебе ведь другое нужно, верно?

— Точно, — кивнул Никита, — но загрузила ты меня здорово. Я над всем этим думать буду.

— Думай, пожалуйста, только не сегодня. Лучше обними меня…

И Никиту опять обжег прилив острой нежности и даже жалости к Светке. Мягко припав губами к ее хмельному ротику, он вдруг почувствовал, что общение с этим маленьким чудовищем волнует не только тело. Больше того, целуясь со Светкой и понемногу снимая с нее одежду, он подумал, что, когда завтра его отсюда отправят домой, ему будет жалко уходить… Потому что ему будет не хватать этой золотистой гривки, этого столь изменчивого личика, то хитренького, то дурашливого, то жуткого и сулящего смерть. И он уже знал, что не позже чем к завтрашнему вечеру начнет тосковать по этим дерзким ручкам, которые сейчас столь прытко его раздевали, по этим грудкам-булочкам, по бесстыжим ножкам… И по всему остальному.

Поэтому оказавшись со Светкой под одеялом, на свежей похрустывающей простыне, он повел себя так, будто завтра на рассвете ему должны были как минимум отрубить голову.

Бормоча что-то бессвязное и самому непонятное, он целовал Булочку в полузакрытые глаза, в губы, в уши, в шею, рылся пальцами в волосах, жадно гладил плечи, груди, спину, бока…

Когда все кончилось и стон Булочки слился в единый звук с Никитиным стоном, она опять не отпустила его до самого финала.

С чувством блаженной усталости Ветров откинулся на подушку и заснул до утра. А утром схватил в объятия расслабленную, только что пробудившуюся Светку. И снова были жар, буйство, ожидание и восторг…

Уезжал Никита не на «Мерседесе», а в каком-то фургончике с надписью «Хлеб». Светка проводила его до подземного гаража и сказала:

— Не тяни с генералом. Лучше всего, если ты подъедешь к нему уже завтра. Во всяком случае, позвонить ему надо. В десять вечера подойдешь к той станции метро, на которой тебя сегодня высадят. Запомни машину и шофера, они будут те же.

Фургончик довез Никиту до метро «Каширская». Оттуда было неудобно ехать домой, зато очень удобно — в университет. Что Никита и сделал, явившись на экзамен с одной лишь авторучкой. И вытянул счастливый билет.

ЗВОНОК ГЕНЕРАЛУ БЕЛКИНУ

Как ни странно, когда Никита добрался домой, то общий план объяснений с родителями по поводу своего ночного отсутствия у него успел сложиться.

Во-первых, надо было похвалиться отличной отметкой. Это должно было резко снизить остроту момента.

Войдя в квартиру, где аппетитно пахло борщом, Никита, едва сняв куртку и ботинки, пожаловал на кухню. Мама посмотрела на него мрачновато.

— Явился, гуляка?! — произнесла она сурово, но с радостью, что сын пришел живой, здоровый и даже не похмельный.

— Так точно! — доложил Никита с улыбкой. — Замечаний не имел. Вот зачетка, убедись.

— Везет дуракам, — сказала мама, внимательно посмотрев на отметку и подпись экзаменатора, будто подозревая, что Никита их мог подделать. — Что спрашивали?

Это тоже уводило разговор в сторону от ночных похождений, и Никита не без удовольствия стал пересказывать весь ход экзамена во всех подробностях. Рассказ занял почти столько же времени, сколько сам экзамен, и за это время мать успела закончить приготовление обеда. Поэтому Никита завершал свое повествование, уже поглощая борщ.

Тем не менее, хотя рассказ об экзамене и изложение ответов на вопросы (на самом экзамене Никита сказал гораздо меньше, чем сейчас) в общем успокоили маму, она все-таки не успокоилась по поводу ночного отсутствия сына. Вот тут настала пора реализовывать то вранье, которое Ветров придумал на пути домой.

— Мам, — сказал Никита. — Ты зря беспокоилась. Я себе нашел новую работу. Видишь, какие у меня есть корочки?

И он вынул из кармана темно-алую книжицу, на лицевой стороне которой было золотистыми буквами написано «Красный рабочий», а на обороте большими буквами — «ПРЕССА».

Мама так и села.

— Господи! — воскликнула она. — Зачем тебе эта политика?! Хватит того, что ты едва-едва в девяносто третьем году не затесался к баркашовцам! А теперь к Анпилову потянуло? Или к Андреевой?! У тебя ум есть?!

— Мамочка! — вскричал Никита. — Ты посмотри на разворот? Видишь, печать стоит с орлом? И надпись мелким шрифтом: «Газета областной администрации». Я ж там был осенью, разве не помнишь? А «Красный рабочий» — просто старое название. Все у них в области привыкли к такому. Не называть же ее, допустим, «Белый капиталист»? Подписчики потеряются.

Тут надо заметить, что удостоверение было отпечатано еще в те времена, когда газета действительно принадлежала областной администрации, доставшись ей в наследство от бывших обкома и облисполкома Совета народных депутатов. После того как она, печатая официозную информацию, окончательно прогорела, ее выставили на торги, и Светка приобрела ее, превратив на три четверти в рекламное издание. Орленая печать тоже еще не была заменена, и Светкины люди, выписывавшие Никите эту ксиву, с удовольствием пришлепнули ее для солидности.

— Все равно, — убежденно произнесла мама, — журналистом быть очень опасно. Их стреляют или берут в заложники. Тебе опять захотелось в Чечню? Но уже без автомата, а «с лейкой и блокнотом»? Боже ты мой! Что за сын!

— Ну что ты, мама! Какая Чечня?! Видишь должность? «Постоянный корреспондент по Москве и Московской области»? Дальше Серпухова, Можайска или какой-нибудь Шатуры меня никто не пошлет!

— Допустим. Но почему ты убежал из дому вечером и пришел только после экзамена?! Это что, редакционное задание? И почему тебе звонила женщина?

— Мама, это не женщина, а редактор, — согласно путевой заготовке объявил Никита. — Она была здесь в командировке, и ей поручили со мной связаться, потому что им надо ставить в номер мою статью о Ермолаеве, а заодно сообщить, что я принят в штат редакции.

— И ты всю ночь провел у нее в гостинице!

— Вовсе не в гостинице. У нее здесь родственники, и мне пришлось остаться ночевать, потому что мы слишком долго правили статью. Я написал так, как надо для научного журнала, а им нужно для массового читателя.

— Но позвонить оттуда было нельзя?

— Нет, — сказал Никита, чувствуя, что несет околесицу, ибо все начиналось как раз с телефонного звонка. И конечно, мать задала ему вполне логичный вопрос:

— Но ведь она же тебе звонила?

— Она звонила из автомата от метро, а я бегать в час ночи в поисках телефона не собирался.

Как ни странно, это почему-то маме понравилось. Она почти успокоилась и, выставляя на стол второе, сказала:

— Тебе, между прочим, утром звонили с фирмы. Интересовались, как ты сдаешь экзамены, и напомнили, что твой отпуск на сессию через два дня кончается. Как ты все это будешь совмещать? Дневной вуз, работу грузчиком и газету?

— Жизнь обязывает, мама! — сказал Никита. — Зато теперь буду иметь две тыщи новыми в месяц. Разве плохо? При том, что у папы восемьсот, а у тебя — триста пятьдесят. Вполне можно жить.

— В провинциальной газете платят тысячу? — удивилась мама.

— Представь себе! — объявил лже-корреспондент. Никита точно не знал, сколько платят посткорам провинциальных газет, но у него имелся приличный остаток от тех десяти миллионов старыми, которыми его снабдила Светка при отправке в Москву, и он мог выплачивать себе «зарплату» еще примерно полгода.

— Ужас! — вздохнула мама. — Что за ерунда?! Мальчишке с полутора курсами университета платят тысячу, а специалисту с двадцатилетним стажем — триста пятьдесят!

— Рынок! — важно произнес Никита, довольный тем, что успешно погасил мамин стресс. Теперь можно было спокойно звонить генералу Белкину.

Вытащив полученную от Светки бумажку, Ветров подошел к телефону и набрал семь цифр. Номер оказался занят.

— Куда ты звонишь? — насторожилась мама, ибо привыкла, что Никита почти никуда не звонит. — Опять этой редакторше?

— Мама, она уже уехала, — отмахнулся Никита. — Просто мне надо выполнять редакционное задание.

— Боже мой, какая важность! — саркастически пробормотала мама. Было похоже, что она переживает по поводу того, что Никита будет зарабатывать две тысячи в месяц, а она по-прежнему 350 рублей.

Никита снова набрал номер и услышал длинные гудки. Через полминуты трубку сняли, и девичий голос отозвался:

— У аппарата.

— Можно попросить Юрия Петровича?

— Извините… — девушка осеклась, поскольку, видимо, не предполагала услышать незнакомый голос. — Разве вы не знаете? Дедушка умер.

Никита растерялся, но только на минуту.

— Печально… — произнес он с глубоким прискорбием. — И давно это случилось?

— Перед Новым годом. 27 декабря. А вы, простите, кто?

— Я из газеты «Красный рабочий», — Никита довольно уверенно объявил свой новый статус, — Ветров Никита Сергеевич, постоянный корреспондент по Москве и области. Понимаете, ваш дедушка в молодости, скорее в детстве, партизанил на территории области, которую я здесь представляю. Причем, по некоторым данным, совершил подвиг, о котором сейчас рассказывают легенды. Вы об этом что-нибудь слышали?

— Честно говоря, нет. А что ж вы раньше-то не интересовались?

— Ну, во-первых, я только-только приступил к работе, и мне дали это задание. У нас в области, — Никита произнес это так, будто был не коренным москвичом, а «тамошним», — проживала Иванова Зоя Михайловна, которая была с ним в одном партизанском отряде. Но она, к сожалению, сильно болела последние годы, у нее были нарушения памяти, и достоверность ее рассказа вызывает сомнение. К тому же она тоже умерла два месяца назад. Известно, что с ними тогда были еще две женщины. Но их имен и фамилий мы не знаем. Может быть, дедушка вел с ними какую-то переписку?

— Никита Сергеевич, — сказала генеральская внучка, — я вам ничем помочь не могу. Но через два часа придет папа, может, он вам что-то подскажет. Его зовут Андрей Юрьевич.

— Хорошо, я перезвоню…

Мама, которая прислушивалась к разговору, была явно довольна, что сын получил такое мирное задание. Времена давнишние, милые добрые старички и старушки. Опять же как будущему историку — полезно. Это не копаться в грязном белье политиков, не кататься в «горячие точки», не лезть мордой в дела мафии.

У Никиты, напротив, настроение упало. Обычно все деды, как ему представлялось, даже те, которые ближе ста километров к фронту не подъезжали или были в таком нежном возрасте, когда ничего, кроме пустышки, удержать не могли, страсть как любят вспоминать о войне. Или хотя бы о том, как 9 мая 1945 года громко кричали «у-a! у-a!» вместе со всем советским народом. При этом, конечно, собственная роль дедов в достижении победы заметно гипертрофировалась. Все зависело от количества принятых граммов.

А уж авиаторы известные любители рассказывать байки. Соперничать с ними могут только моряки. Поэтому, если покойный Юрий Петрович ничего не рассказывал внучке о своем партизанском детстве и некоем фантастическом подвиге на немецком объекте, то и рассказывать скорее всего было нечего. Если ему, как говорила Светка, должно было 68 исполниться, значит, он 1930 года рождения. То есть в 1943 году ему было 13 лет. Пионер-партизан, стало быть. Никита припомнил, как когда-то, ужас как давно, в 1985 году, его принимали в пионеры и он слушал на сборах рассказы о Вале Котике, Лене Голикове, Марате Казее, Зине Портновой и еще о ком-то, кого он уже позабыл. Честно сказать, он и о тех, чьи фамилии сохранились в памяти, уже ничего не помнил. Чем они прославились, когда погибли, сколько им было лет… В нынешней истории этим ребятам места не было.

Что же касается рассказов старушки Ивановой, то если ей долго кололи обезболивающие, да еще и склероз был, то у нее вполне могли какие-то галлюцинации пойти. К тому же небось бабка, пока лежала, смотрела телевизор. А там что ни час — боевик со стрельбой и взрывами. Все это намешалось, переплелось в голове, вот она и выдала это все в качестве воспоминаний. А Светка на полном серьезе решила искать проходы на «остров Сокровищ». Лучше бы Есаула с Механиком искала. Наверняка, если б она их сумела перехватить, то, попав в подвал на хлебозаводе, эти два гада долго не продержались бы.

Тем не менее Никита через два часа вновь набрал номер. На сей раз трубку снял мужчина:

— Белкин слушает.

— Андрей Юрьевич? — спросил Никита на всякий случай.

— Так точно, — отозвался Белкин-младший, и Никита прикинул, что сын у Юрия Петровича тоже в немалом чине. Намного менее уверенным тоном, чем при беседе с внучкой, «собственный корреспондент» «Красного рабочего» изложил суть дела. Андрей Юрьевич его не перебивал и слушал внимательно.

— Я про всю эту историю мало что слышал, — ответил сын пионера-партизана. — Но могу сказать, что нечто такое место имело. Хотя, насколько мне помнится, рассказывать об этом он не любил и подвигом не считал. Помню, я, еще когда сам был пионером, предлагал ему сходить к нам в школу на сбор и рассказать, как он в детстве партизанил, а он отказался. Заявил, что правду сказать не может, а врать — не хочет. Уже под старость, года два назад, стал что-то писать. Но так и не закончил. Вообще-то отец оставил довольно большую рукопись. Но его почерк читать очень трудно. К тому же я знаю, что он писал не мемуары, а повесть, и насколько она, как говорится, документальна — вопрос сложный. Опять же я ее толком и не читал — глаза устают.

— А он никогда не называл вам имена тех девушек, которые были с ним там, на этом немецком объекте?

— Ну, во-первых, конечно, Зоя Иванова. Она была у них в партизанском отряде фельдшером. Вы ее мне называли сами. Он с ней переписывался до последнего времени. Потом отец упоминал какую-то Клаву, но она погибла в 1945 году. А еще он несколько раз говорил о Дусе. Фамилий ни той, ни другой не помню.

— А вы бы не могли мне дать рукопись посмотреть? Ну и рассказать, конечно, все, что знаете об этой истории?

— Посмотреть, конечно, можно. Тем более что я как раз сегодня свободен. Ну и рассказать, что знаю, мог бы. Адрес знаете?

— Знаю.

Никита прихватил с собой диктофон и записную книжку с ручкой, для солидности.

На сей раз мама довольно спокойно перенесла Никитин выход из дома. Во-первых, было еще светло, а во-вторых, она была убеждена, что он идет не к женщине. К тому же Никита не стал говорить, что он и сегодня скорее всего ночевать не придет. Правда, сейчас было всего два часа дня, и Никита предполагал, будто часа за три он успеет обернуться туда-сюда и заскочит домой прежде, чем поедет к десяти на «Каширскую».

Добравшись до «Сокола», найдя нужный дом и поднявшись к квартире, Никита нажал кнопку звонка.

Открыл ему усатый, коротко подстриженный, седоватый, но крепкий мужик среднего роста, в спортивном костюме.

— Здравствуйте, я — Ветров, из «Красного рабочего», — и Никита с удовольствием показал свою краснокожую книжицу.

— Понятно, — кивнул хозяин, мельком заглянув в «ксиву», — а я Белкин Андрей Юрьевич. Заходите.

Квартира была большая, четырехкомнатная, но никак не скажешь, что там до недавнего времени жили аж два генерала. Почему два? Потому что в столовой, куда Андрей Юрьевич провел Никиту, на стене висела большая цветная фотография, где были изображены отец и сын в полной форме, при всех регалиях. Только отец в старой — советском кителе, а сын — в российской.

— Вы очень похожи на Юрия Петровича, — заметил Никита.

— Еще чуть-чуть поседею, — усмехнулся Белкин, — совсем не отличить будет. Присаживайтесь!

Никита сел, достал диктофон. Андрей Юрьевич усмехнулся.

— Давайте пока без этой штуки. Для начала надо определиться, о чем будет разговор.

— В общем-то, я почти все по телефону сказал, — заметил Никита. — Нам в редакцию написала письмо Зоя Михайловна Иванова. Она попыталась рассказать о том, что весной сорок третьего года вместе с вашим отцом и еще двумя девушками, которых вы назвали Клавой и Дусей, уничтожила секретный немецкий объект на озере Широком. Но у нее был рак на последней стадии. Жила на одних обезболивающих. К тому же то, что она рассказала в письме, очень сбивчиво и непонятно. Даже неясно, что был за объект, из чего состоял, чем он был важен. И не очень понятно, почему такое, видимо, очень сложное, задание выполняла группа из трех девушек и тринадцатилетнего мальчика.

— Как раз это самое простое, — ответил младший Белкин. — Их просто-напросто никто туда не посылал. Они туда попали случайно.

— Как это «случайно»?

— Убегали от немцев и хотели спрятаться. А потом оказалось, что попали на секретный объект. Правда, недостроенный. Ну а потом им как-то удалось перебить охрану и захватить этот бункер или что там еще было. Подробно он не рассказывал.

— Но согласитесь, что если объект был секретный, то его даже в недостроенном виде, наверно, не бабка с клюшкой охраняла… И даже не два эсэсовца…

— Понимаете, Никита, я и сам много раз спрашивал, но отец не очень любил говорить. Хотя, если по правде сказать, разговоры у нас с ним на эту тему были очень давно. Когда я еще в школе учился. У него не было привычки говорить: «Вот я в твои годы…» Мать так иногда говорила, когда я баловался или двойки получал, а он — нет. Она скажет: «Как тебе не стыдно! Отец в твои годы уже немцев убивал, а ты стекла в школе бьешь!» Я, конечно, спрашиваю: «Папа, а как ты немцев убивал? Они же большие, а ты маленький был?!» А он мне не отвечал, только на мать ворчал: «Нечего ему, дураку, об этом рассказывать!» Да и дома он бывал не много. Особенно пока в войсках служил. А когда на испытательную работу перешел — я службу начал. Виделись раз в год, а то и реже. Вот только последних три года вместе. Он — в отставке, а я — на службе. Оба нелетающие. Да и меня на сокращение наметили… Так что о войне мы с ним мало говорили. Тем более что он как летчик не воевал, партизаном был, потом в пехоте, а я в Афгане двести пятьдесят четыре боевых вылета сделал. Войны разные. А о том, во что наши ВВС превратили, приходилось беседовать. Я боюсь, эти разговоры его и доконали. А у него, согласно летной книжке, за время службы было четыре вынужденных посадки, три катапультирования… Даром это не проходит. Да и война в детстве не шутка. Успокоить его пытался, но разве уговоришь? Вот на этой фотографии мы улыбаемся, даже обнялись, а его тогда полчаса пришлось упрашивать. «У тебя, — говорит, — советская форма есть?» На полном серьезе не хотел фотографироваться. «Лучше б ты остался советским полковником, — сказал, — чем до власовского генерала дослужился!» Трехцветный флаг не переносил. «Белые под этим флагом Антанте Россию продавали, Власов — Гитлеру, а вы — натовцам! А при царе под ним только купеческие суда ходили! Продажный этот флаг!» Я, конечно, про то, что служивый человек живет по приказу и по уставу, а не выбирает, какую форму носить и какому Государственному флагу России честь отдавать. А он свое: «Ты присягал кому?! СССР. Обязывался его защищать, не щадя крови и самой жизни? Обязывался! Хрена ли ты его не защитил?!» Ну что тут скажешь? Так вот и жили… Это я все, конечно, не для печати говорю.

— А когда ваш отец книгу начал писать?

— Давно. Сперва хотел только про испытательскую работу написать, но потом сказал, что лучше, чем у Галлая, не получается. Бросил и даже сжег, кажется. А потом начал писать эту. Начинал как мемуары, а после решил переделать в повесть. Нам не читал и не показывал. «Помру, — говорил, — тогда и прочтете». Отчего, почему — не комментировал. Запирал в ящик стола и ключ уносил, чтоб Анютка не подсматривала. Это дочка моя. Он вообще-то на нас с женой здорово сердился, что мы парня так и не завели. Обрубили авиационную династию. Дед был летчиком, отец и я. А вот этот мышонок у нас ничего общего с авиацией иметь не захотел, — Белкин посмотрел за спину Никиты, слегка подмигнув.

Никита обернулся. Вообще-то он не стал бы называть такую девушку «мышонком». Это папа, который, наверно, помнил, как она в колясочке пищала, мог ей такое ласкательное прозвище придумать. Но теперь-то, лет в двадцать, этот ребенок был ростом почти с Никиту даже в домашних шлепанцах. А если ее еще поставить на каблучки, такие, как у Светки, то получится на полголовы выше. И вообще смотрелась неплохо даже в домашнем грубошерстном свитере водолазного образца и спортивных брюках с лампасами. Длинные гладкие темно-русые волосы, поблескивая, ниспадали на плечи. Прямо как в той рекламе: «Wella. Вы великолепны!» Но самое занятное — на бело-розовенькой овальной мордашке не было даже миллиграмма косметики.

— Вам чаю поставить? — спросила она, равнодушно поглядев на Никиту.

— Ну, организуй, похозяйничай! — поощрительно кивнул папа.

Анюта пошла в кухню, а Никита почему-то припомнил, что с отчеством она будет Анна Андреевна, как гоголевская городничиха из «Ревизора». Очень подходит к этой воображуле.

— Юристом собралась быть, — сказал отец. — Говорят, теперь это престижно. Особенно жуликов защищать.

— Наверно, — согласился Никита, — правда, юристы же их и ловят.

— Плохо ловят, — усмехнулся Белкин, — а вот защищают надежно. Конечно, насильно летать не заставишь. Да и вообще не женская это профессия. Так что прав был батя: это я, бракодел, виноват.

— Андрей Юрьевич, — произнес Никита, — давайте насчет рукописи поговорим. Вы же, наверно, прочли там хоть что-нибудь?

— Конечно, кое-что прочел. Но мало. Я же говорил: написано от руки, почерк у него ужасный, рука под старость ослабела. Пока все закорючки разберешь — глаза устанут. Некоторые места вообще пропускал, ничего не поймешь. Отец ведь, кроме того, что написал неразборчиво, так еще и позачеркивал все вдоль и поперек. Там вставка, здесь вставка, наверху, внизу, сбоку, на оборотах листов. Пока разберешься, что куда, — забудешь, с чего начиналось. Ну и написано, в смысле стиля — хоть я и не специалист, — не больно здорово.

— Ну а суть-то понять можно?

— Понять можно, но сложно. Тем более что я и до середины не дочитал.

— А мне вы ее не дадите на денек? Я бы ее отксерил и подлинник вам вернул, — предложил Никита.

— Ну, допустим, дать ее вам на сутки я могу. Вопрос только в том, как вы ее использовать собираетесь?

— Расскажем читателям в области, что был такой подвиг в годы войны… — сказал Никита.

— Думаете, интересно будет об этом читать?

— Конечно. Вообще-то, — Никита решил, что можно рискнуть и пообещать то, что было весьма сомнительно, — наверно, можно было бы подумать и об издании самой повести. Отдельной книгой или у нас в газете. Если там что-то действительно интересное — ее раскупят.

— Вы это серьезно? — спросил Белкин.

— Конечно! — вошел в роль Никита. — Я, правда, ее еще не видел, поэтому совсем определенно обещать не могу, но в принципе, имея в основе такой сюжет, должно получиться…

В это время явилась Анюта и принесла чай.

— Садись с нами, мышонок, — предложил папа дочке.

— Спасибо, но мне некогда, у меня завтра экзамен, — объявила Анна Андреевна и величаво удалилась.

ТРЕЗВАЯ БЕСЕДА С ПОХМЕЛЬЯ

— Привет с большого бодуна! — сказал Механик, когда Есаул продрал наконец опухшие глаза. — Прими сто грамм, поправься!

И протянул товарищу похметологическую дозу в чайном стакане.

Есаул поморщился, перекрестился и жадно плеснул водяру в глотку.

— Который час, а? — спросил тот, поглядев на свои остановившиеся часы.

— Пятнадцать десять, — доложил Механик. — Клево дрыханули? Особенно ты. Я лично только до полудня вытерпел.

— Слышь, Мех, — ощущая, как болиголов помаленьку растворяется и душа обретает стремление к жизни, поинтересовался Есаул, — а это правда все было?

— Чего? — удивился тот.

— Ну, вчера…

— Вчера — было, — кивнул Механик. — Раз сегодня наступило, значит, вчера — было.

— Не… — помотал головой Есаул. — Мы вчера Делона сделали?

— Сделали. Ты лично и сделал. Через затылок сквозь мозги.

— И баксы взяли?

— Взяли.

— Сколько?

— Не считал пока. Я за похмелкой ходил и пожрать организовал. Если он нам перед смертью фальшивые не впарил, то жить можно.

Есаул слез с дивана, тяжко ступил на пол и, почесывая волосатое пузо, пошел в угол, где стоял «дипломат». Он был заперт только на защелки. Усач открыл и обалдел.

— А я думал — приснилось, блин! Во фартануло! По сто гринов в пачке — десять тыщ. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Восемь, десять, двенадцать… е-мое! Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Двадцать! И еще неполная. Чуешь, Мех?! Даже за товаром в область ехать не нужно. Десять лет, если не шиковать, протянем.

— Если не шиковать, а жить, как люди живут, — хмыкнул Механик, — тут до старости хватит. Но за товаром ехать надо. Мы еще и один сундук не уполовинили.

— Стремно это, Мех. Булка и Серый нас уже просекли.

— Если б просекли, то мы бы давно в Москву-реку смайнали, кореш. И сейчас уже к Нижнему подплывали бы, может быть.

— Все равно, место они знают. И подловят нас там, как пить дать. Не на одной просеке, так на другой. Либо у Малинина, либо у Дорошина. Третьей дорожки нет, а обе, по которым мы ходили, они знают. К тому же и прямо на острове могут ждать.

— Ну, насчет прямо на острове ты, братан, пережал. Во-первых, насчет острова они еще догадаться должны. А даже если и допетрят, как мы туда попадаем, то сразу не полезут. Не сунутся они туда, не зная броду. И разминировать до весны не смогут. Серый же не дурак, понимает кое-что, хоть и замполит. А это, учти, не Бузиновский лес, где за все уплачено. Здесь, если даже один раз грохнет, шухер начнется. ФСБ нагрянет, другие великие люди… Даже если отмажутся — клад уплывет. А им этого очень не хочется. Я думаю, они сейчас начнут копошиться, искать, что там за бункер, кто строил, зачем минировал, где там входы-выходы. А нас будут либо здесь искать, либо на подходах.

— Но подходы-то они наши знают! А все бомбилы у них в руках. Саня нас, можно сказать, на поезд проводил. И когда мы поехали — сразу к тому парню, который нас подвозил, бегом бросился — разбираться. Я в окошко видел. Сам же сказал, что теперь они и про дорошинскую просеку узнают, а потом и на остров выйдут.

— Так и будет. Может, уже и есть. Вполне возможно, что дотумкали как-то. Время-то прошло. Но пойми, пан Есаул, что они на этих просеках постоянные посты держать не будут. И дороги все перекрыть пока еще не сумеют. Зато мы главное знаем: через Курский вокзал, как раньше, ездить нельзя. То, что Колуна, который нас застучал Серому, как ты сразу предлагал, можно замочить, проблему не решит. Во-первых, он уже не один там ошивается, а во-вторых, засвеченный стукач то же самое, что отобранный ствол.

— В смысле? — заинтересованно спросил Есаул, надевая штаны.

— В смысле что нам даже выгодно будет, если Колун нас опять на вокзале приметит. И опять стуканет Серому.

— Почему? Они же теперь не только в Лузине, но и в Дорошине на станции ждать будут.

— Правильно. Ждать будут, и наверняка на обе просеки ребят пошлют, но хрен дождутся. Потому что мы проедем только до Тулы, а оттуда махнем на Калугу.

— Ни фига себе! Это ж совсем не туда.

— Правильно. На Киевской дороге нас искать никто не будет. — Механик вытащил и раскрыл перед Есаулом затрепанный «Атлас железных дорог». — А мы вот здесь вылезем, тут ветка на юго-восток идет. И проедем чуток в том направлении. Крюк сделаем, но зато их с толку собьем.

— А почему сразу с Киевского не поехать?

— Потому что в Москве они могут и на Киевском пеленговать, и на Павелецком. Уж лучше мы им ложную тревогу устроим. Колун отстучит, что, мол, выехали. Эти все напрягутся, будут утром ждать-дожидаться. Прежде всего на станциях в Лузине и в Дорошине. А заодно будут держать группу или две, которые, как только получат сигнал о том, что мы приехали, возьмут на контроль просеки. Но оцепление вокруг всего леса они не смогут выставить, верно?

— Надо думать, — покрутил ус Есаул. — Если, конечно, милицию не привлекут.

— Покамест Булка еще не дожила до такого. Хотя, даже если предположить, что договорится и выставит, на круглосуточное дежурство в течение нескольких суток у нее денег не хватит. Короче, в тот день, когда они напрягаются и ждут, что мы вот-вот приедем, нас нет. Что бы ты сделал?

— Проверил бы Колуна, — сказал Есаул. — Уточнил бы, не стучит ли он в обе стороны.

— Верно и логично. Если б, конечно, Колун у них был один. Но это уже вряд ли. После того прокола в прошлый раз они наверняка с ним кого-то держат для страховки. Того товарища, которому они больше, чем Колуну, доверяют. И этот товарищ им по телефону говорит: «Ребята, все путем, они точно выезжали таким-то поездом и в таком-то вагоне». Стало быть, начинается нервотреп. Начнут они метаться по всей линии, возможно, с фальшивыми ксивами ура и искать, где мы сошли. Может быть, догадаются позвонить на конечный пункт прибытия этого самого поезда — а там уже Украина, между прочим! — и поинтересоваться у проводников, где вышли граждане, внешне похожие на нас. Если, конечно, у них с настоящими ментами все обойдется гладенько.

— Ну а, допустим, что они все-таки это узнают? Подскочат к проводнице прямо в Лузине и спросят. А мы приметные — один большой, другой маленький. Она им и скажет.

— Что мы вышли в Туле?

— Именно! Что тогда будет?

— Да распрекрасно будет! Проводница расскажет, что вышли в Туле, и первая мысля у них родится такая, будто мы на следующем поезде приедем. Помяни мое слово. Поэтому они нас еще до вечера встречать будут. Ну а когда устанут, то решат, будто мы вообще сюда не собирались, а именно в Тулу, допустим, за самоваром или за самопалом. Главное — они за день издергаются, изнервничаются, а потом расслабятся. И ночкой, часика в два, мы запросто проскочим. Причем не пешочком, а на грузовике.

— Где ж ты его возьмешь?

— У нас на эти поиски несколько часов будет. Либо сговорим кого-то, либо так приберем. — Механик выщелкнул из кастета ножевое лезвие.

— Рисковый ты… — покачал головой Есаул. — Неужели все сразу решил вывезти?

— Само собой. Времени мало остается. Сам же сказал, что они рано или поздно туда доберутся. И нас здесь, в Москве, найти могут. А если мы, как раньше, будем по рюкзачку вывозить, нас рано или поздно сцапают. Примелькаемся. Даже менты заинтересоваться могут.

— Но ежели вывозить, то ведь надо прятать по новой?

— Правильно. По первости отвезем их одному другу, он склад имеет в тамошнем райцентре. Недельку подержим, а потом перекинем в одну деревеньку в соседней области.

— У тебя там корешки есть?

— Никого у меня там нет. И вообще никого там нет.

— Так туда ж небось и не проехать будет…

— Посмотрим. Надо еще сперва с острова вывезти. Это самое трудное.

— Так когда поедем? Завтра, как хотели?

— Нет, — сказал Механик, — пока притормозим. Дня на три.

— Почему?

— Потому что нашухерили много. С Гнедым, Делоном, остальными… Ментам дел подкинули — вот так. Могли наши хари где-то сверкнуть, и какая-нибудь падла по ним фоторобот намалевала. И из тех, гнедых, кто-то мог быть живым. Самого ты уконтролировал, а тех оставили. Вполне мог один живым остаться или двое. Если расколется, могут связи Делона поднять. Стало быть, дотопают до Перебора.

— Так сразу?

— Могут, конечно, вообще не дотопать. Если Делон его телефон в голове держал, а не в книжке. Но если все-таки в книжке, значит, доберутся. А мы у Перебора были, днем заходили. Он ведь нас на Делона вывел.

— Да уж, подобрал барыгу, биомать! — проворчал Есаул. — Мочить надо Перебора, он, сука, тоже мог в доле быть с Делоном и Гнедым. А теперь еще и застучит.

— Опасно к Перебору соваться. У ментов времени было много, могли уже до него достучаться. К тому же он нашей хаты не знает, телефона тоже у него нет. Так что пусть живет, падла, какое-то время. Но описание наше он дать может. И даже наверняка даст, если менты его уведомят насчет того, что мы Делона с Гнедым почикали. Потому что поймет — ему тоже не жить.

— Валить надо с этой гребаной Москвы, — буркнул Есаул.

— Вот этого-то, корефан, от тебя менты и ждут. У них первая идея, что после того, как мы такой тарарам учудили, начнем сваливать. На выездах, вокзалах, аэропортах — приглядывают. Туда все наши фотороботы и уйдут. Денька три побегают, потом остынут. Тогда можно будет и на вокзал.

— Понятно. Опять на психологию берешь? Смотри не ошибись.

— Вся наша жизнь что? Игра. Русская рулетка.

— Только там один патрон, а остальные гнезда пустые. А у нас наоборот — весь барабан полный, окромя одного пустого гнезда, — философски изрек Есаул и снова почесал пузо.

— Ну это ты зря. У нас шансов фифти-фифти. Как в нормальной рулетке, когда ставишь на цвет, а не на цифру.

— Бог с ней. Ты лучше скажи, что мы с этим самым золотишком делать будем? Если все у нас получится, как ты тут распланировал?

— А хрен его знает. С кашей съедим и в туалет спустим…

— Ладно балабонить-то…

— Можно подумать, ты не знаешь, что мы с ним делали! Толкнем помаленьку…

— Спасибо, не знал! — обиделся Есаул. — А толкать куда? Делона-то нет уже.

— Не один он такие вещицы берет. Найдем барыгу получше.

— Прямо так? Что-то я, братан, еще не видел по Москве рекламы: «Скупка краденого. Барыга энд компани».

— Плохо смотрел. Конечно, можно и проколоться, как мы с Перебором и Делоном прокололись. Опять же — в масть и в цвет не всегда попадаешь.

— А баксы-то вот они! — сказал Есаул, хищно втянув воздух. — По сто тыщ с лихвостом на рыло…

— Хошь, я их тебе подарю? — неожиданно окрысился Механик. — Только с одним условием: отвалишь отсюда в любом направлении и позабудешь меня, как страшный сон. Ксива для России у тебя есть, страна большая, есть места, где тепло, светло и мухи не кусают. А я сам поверчусь, если тебе в лом.

— Да ладно тебе, Мех! — примирительно сказал Есаул. — На фига ты залупаешься? Знаешь же, что я без тебя никуда.

— Ну вот и не хрен нудить… — успокаиваясь, произнес Механик. — Ладно, проехали базар. Давай пожрем, что ли, от скуки? Можно и по стопарю, для души.

— Эх, Мех! — возрадовался Есаул. — Душевный ты мужик!

Общими усилиями соорудили какое-то жорево из продуктов, которые с утра затарил Механик. Раздавили под этот хавчик пузырь, и Есаул высказал предположение, что надо бы еще.

— Ладно, — согласился Мех. — Три дня тут проторчим, надо запас взять. И жратвы не забыть. Пошли к метро.

— А может, и прикид поменяем? — предложил Есаул. — Там поблизости одежонка неплохая продавалась.

— Чую, что тебе охота баксы отоварить… — хмыкнул Механик. — Ладно, возьми пять бумажек из неполной пачки.

И они отправились к метро.

Зашли в приятный, хотя и дороговатый магазинчик, закупили шесть бутылок по 750 граммов, а также всякого закусона из разряда мясных деликатесов. Потом сходили за прикидом, но что-то не приглянулось ничего. Когда вышли из магазина и направились к автобусной остановке, Есаул решил наконец-то завести свои часы, стоящие со вчерашнего дня. А Механик вспомнил, что свои забыл на кухне. Они у него были простые, водобоязненные, и он их снял, когда мыл посуду. Решили спросить у народа. Народ, видя двух поддатых, особенно Есаула с его сотней с лишним кило веса, старался к ним не приближаться. Наконец мимо них прошел какой-то паренек в кожаной куртке с пакетом, где лежало нечто прямоугольное.

— Который час, не подскажете? — вежливо спросил Механик. Юноша остановился и поглядел на дешевые тайваньские часишки:

— Пять минут шестого, — но при этом как-то странно взглянул на Есаула и Механика.

— Спасибо! — поблагодарил Механик и, когда паренек двинулся дальше, тоже как-то странно на него посмотрел. Паренек дошел до автобусной остановки и, прежде чем всунуться в толпу, залезающую в турецкий «Мерседес»-автобус, еще раз поглядел в сторону Есаула и Механика.

— Вспомнил! — щелкнув пальцами, произнес Механик как раз в тот момент, когда толпа и вместе с ней парнишка втянулись в салон. — Это ж Булкин пацан!

— Точно! — подхватил Есаул. — Мы с ним Герину шпану мочили… На «Черном полигоне».

— Рожу я плохо запомнил, а вот голос… Е-мое, неужели застеклили нас, а?

— Автобус ушел, — вздохнул Есаул, поглядев вслед покатившему «Мерседесу».

— Номер не углядел?

— Нет…

— Ладно! — Неожиданно резко Механик сорвался с места. Около метро остановилась «Волга» без шашечек, но из нее вылез дядя, который, как было видно через стекло, что-то заплатил водиле. Пока грузноватый Есаул догонял прыткого приятеля, тот успел договориться. Механик сел на «штурманское» место, Есаул сзади. О том, что надо ехать за автобусом, видимо, уже было оговорено.

— И много пацан вытянул? — спросил водила.

— Долларов пятьсот, — произнес Механик. Есаул сообразил, что преследование автобуса его сметливый товарищ объяснил карманной кражей.

— Шпаны развелось! — посочувствовал шофер.

— Точно, — поддакнул Есаул, — со всего Союза дерьмо в Москву съехалось. Во что, понимаешь, столицу превратили!

Проехали три остановки, четвертую, пятую… Ни на одной из них искомый паренек не выходил. Наконец, на шестой вылез.

— Вот он! — сказал Механик и сунул водиле полсотни. — Спасибо, родной!

— Может, помочь? — предложил водила. — Я и в свидетели готов пойти, если что…

— Спасибо, спасибо! Сами разберемся! — торопливо вылезая из машины, произнес Механик. Есаул по-медвежьи выбрался вслед за ним.

— Осторожней смотрите, — посоветовал «извозчик», — сейчас и шпанята, бывает, при пушках ходят…

Очень вовремя он это сказал. Сам себя напугал и, газанув, покатил дальше. Но напугал он не только себя.

— Блин, — заметил Есаул, — мы ведь пустые, Мех… Ты даже кастет не прихватил.

— Ты думаешь, он с пушканом? — спросил Механик.

— Запросто. Когда ты его окликнул, он подошел, не побоялся — это раз. И потом, по-моему, у него куртка слегка топорщилась. Может, и показалось, но мне лишние девять граммов не нужны — и так толстый. Короче, зря мы за ним дернулись. Тем более он мимо нас проехал. А теперь того гляди засветимся.

— Да он просто живет здесь, — облегченно вздохнул Механик, увидев, как паренек входит в подъезд одного из домов. — Ладно, пошли нах хаузе! И три дня на улицу — ни ногой!

И они торопливо перебежали проезжую часть, поскольку к остановке на противоположной стороне подкатывал автобус.

НА ДОКЛАДЕ У БУЛОЧКИ

Парнем, которого не рискнули преследовать Есаул с Механиком, был Никита Ветров. Конечно, никакого пистолета у него не было. Был только пакет с рукописью, которую ему дали на сутки для того, чтоб он снял с нее ксерокопию.

Есаула и Механика он сразу не узнал. Во всяком случае, в тот момент, когда они интересовались, который час. Просто голос Механика показался ему знакомым. Морды он почти не помнил, потому что там, в Бузиновском лесу, было слишком темно. И даже когда, садясь в автобус, обернулся, все еще не мог припомнить. Вспомнил он о них, только выходя из автобуса и увидев через стекло, что метрах в десяти от остановки притормозила «Волга». И углядел Механика на переднем сиденье.

За то, что они не отслеживали его от дома Белкиных, Никита мог бы ручаться. Он помнил Светкины наставления насчет «еще одной конторы», которой нежелательно попадаться, и присматривался к публике. Кого другого он, конечно, мог бы и не заметить, но этих двоих спутать с кем-то было трудно. С другой стороны, Никита вполне мог допустить, что за ним следили несколько человек, а эти двое были последней инстанцией. Поэтому Никита решил на всякий случай пойти не в свой родной подъезд, а в соседний дом. Краешком глаза он поглядывал назад и заметил, что машина уехала, а Есаул с Механиком остались и посматривают ему вслед.

У него не было никакого плана действий на тот случай, если бы они пошли следом и, допустим, зашли в подъезд. Правда, в этом подъезде у Никиты когда-то жил школьный товарищ. Можно было постучаться к ним в квартиру, хотя Никита догадывался, что если у Есаула с Механиком намерения серьезные, то они не остановятся перед тем, чтоб пострелять и свидетелей. Однако когда Никита взлетел на площадку между первым и вторым этажами и поглядел в пыльное окно, то увидел, что экс-мародеры все еще стоят и о чем-то беседуют.

В это самое время на втором этаже хлопнула дверь, и послышались шаги. Никита обернулся.

— Ветров? — улыбнулся ему рослый парень в длинном пальто и светлом кашне. — Привет!

— Здорово, Вова! — обрадовался Никита. Парень был тот самый школьный товарищ.

— Что ты напуганный такой? — полушутя спросил Вова. — Квартиру грабануть решил?

— Да тут привязались двое каких-то. — Никита решил быть откровенным. — Вон стоят.

— Задолжал небось пару миллиардов? — хмыкнул школьный друг.

— Нет, просто прицепились от метро. Я уж не знаю, может, перепутали с кем-то. Я на всякий случай в свой подъезд не пошел.

— Может, и перепутали, — кивнул Вова. — Вон на обратный автобус побежали садиться. Меня испугались! А вообще-то я рад. Года три не виделись, да? Мне уж кто-то сболтнул, что ты в Чечне был?

— Сподобился… — проворчал Никита.

— Ты никуда не спешишь? — спросил Вова.

— Особо нет.

— Давай скатаем в одно место? Я тебе свою «Сонату» покажу. Не «мерс», конечно, но и не «жигуль».

Никита взглянул на часы — без четверти шесть, время терпит — и согласился. Вова выглядел крутовато, может, с ним дружить полезно.

Темно-синяя новенькая «Соната» и правда выглядела приятно. Конечно, вчера Никиту на «600-м» катали, но то была Булочка. А здесь такой машинкой обзавелся ровесник. Да еще такой, которому классная руководительница в свое время предсказывала карьеру грузчика. Однако на самом деле грузчиком работал Никита, которого та же классная ставила другим в пример.

Вова быстро завел машину, должно быть, она у него на морозце недолго стояла, и, вывернув на улицу, покатил в ту же сторону, куда за пять минут до этого отчалил автобус с Есаулом и Механиком.

— Какой ход, а? Подвесочка! Пух! — похвалялся Вова. Пользуясь тем, что транспорта было немного и гаишники не просматривались, он даванул сто двадцать и мигом достал автобус, стоявший на третьей от Никиты остановке. Однако тут пришлось притормозить у светофора.

— Нормально, да? — произнес Вова. — А вон, кстати, твои, с автобуса в девятиэтажку пошли.

Никита машинально поглядел на большой черный номер девятиэтажки — 29. Действительно, Есаул с Механиком направились в ее единственный подъезд.

— По-моему, они что-то перепутали, — сказал Никита, когда его знакомые скрылись в подъезде. — Зря паниковал.

— Ладно, — хмыкнул Вова, — лишних вопросов не задаю. Сам иногда, как пуганая ворона, куста боюсь. Ну а вообще-то как жизнь?

После этого завязался длинный разговор о том, кто чего слышал о бывших одноклассниках, кто где учится, кто где работает, кто женился и так далее. Потом он продолжился в баре, где Никита чувствовал себя не очень своим, а Вова, наоборот, был знаком со всеми. Пили коктейль, названия которого Никита, конечно, не запомнил. Вова все пытался расспросить о Чечне, но Никита отвечал неохотно. Единственное, что Никита рассказывал с удовольствием, так это о том, как накачали в тару для компота двадцать литров шампанского и как жрали домашнюю колбасу с вишневым вареньем. Хотя хмель на Ветрова наплыл, он все время держал язык под контролем и не терял из виду пакет, в котором лежала рукопись генерала Белкина. Конечно, хотелось похвастаться тем, что стал «корреспондентом», но удержался. Ограничился сообщением о своей учебе в университете. Вова, как выяснилось, успел окончить какие-то курсы менеджмента и теперь подвизался коммерческим директором некой фирмочки, содержавшей десяток ларьков.

В девять Никита вспомнил, что ему надо на Каширку, и собрался к метро, но Вова решил его подвезти и, несмотря на поддатость, довольно лихо прокатил Никиту по Москве.

Приехали они туда без десяти десять, и Никита, которому не хотелось, чтобы Вова стал свидетелем его посадки в фургон с надписью «Хлеб», объявил, что у него встреча на перроне, и юркнул в метро. Выждав минут пять, он поднялся наверх и, убедившись, что приятель отчалил, прождал еще пять минут, пока фургон не подкатил к тротуару. Точно в 22.00 и точно на то же место, где высаживал Никиту утром. Водитель был тот же самый и вежливо предложил Никите забраться в кузов, где вкусно пахло сдобными булочками. Уже через полчаса он был в подземном гараже, где его встретила Светка.

Булочка была в облегающих спортивных брючках, свитере и теплых зимних кроссовках. Румяная, немного раскрасневшаяся, без косметики — не иначе только что пробежала несколько кругов вокруг дачи.

— Привет! — улыбнулась она. — Поехали наверх, там поговорим…

И нежненько подцепив Ветрова под руку, потянула его к лифту. В лифте они оказались одни, и Никита решил порадовать Булочку поцелуем. Однако радости на ее лице не увидел.

— Ты никак выпивши? — спросила госпожа Фомина так, будто прожила с Никитой в законном браке лет десять.

— Школьного друга встретил, — виновато произнес Ветров. — В баре посидели. Потом он до метро подвез…

— Машину нашу он видел?

— Нет, он раньше уехал.

— Смотри у меня… Что это за пакет?

— Это рукопись генерала Белкина…

В уже знакомой Никите спальне Светка внимательно выслушала весь рассказ о семействе Белкиных и о том, что рукопись выдана Никите на сутки, для ксерокопирования. И лишь под конец Никита сообщил о том, что видел Механика и Есаула.

— Блин! — воскликнула она. — С этого начинать надо было! А ты мне полчаса долдонишь про дедовскую писанину. На хрен она нужна, если мы их самих отловим. Так, говоришь, они в дом двадцать девять зашли? По вашей улице? Ладно. Завтра пошлем туда кого-нибудь присмотреться. Сходит по этажам под видом коробейника, может, и наткнется на них. Но вот тебя мне что-то не хочется домой отпускать. Если ты еще раз с ними встретишься на родной улице — так легко не отделаешься. Они тут уже такого начудили, что с ума сойти. И ментов на уши поставили, и бандитов. А гуляют по городу как ни в чем не бывало… Спьяну море по колено, чувствуется. Самое ужасное, что они могут в ментовку влететь или на корешей тех, кого порезали. Тогда они могут клад отдать во имя спасения шкуры. Шкуры им, конечно, вряд ли оставят, а вот клад приберут.

— Я вообще-то сегодня родителям ничего не сказал, — проворчал Никита. — Даже о том, что ночевать не приду. Волноваться будут.

— Вот это зря. — Светка подала Никите сотовый. — Звони. У вас дома аппарат без определителя?

— Без, а что?

— Можешь сказать, что звонишь, допустим, из Серпухова и пробудешь тут еще три дня. Корреспондентское задание.

Никита нажал нужные кнопочки и очень порадовался — к телефону подошел отец.

— Папа, это я, Никита! — Ветров-младший постарался говорить быстро и не делать пауз. — У меня мало времени — из автомата звоню. Я в Серпухове. Задание от редакции, срочное, три дня меня дома не будет, ясно? Скажи маме, чтоб не волновалась. Привет и пока!

Света погладила Никиту по щеке.

— Ладно, показывай, что это за писанина.

Никита вынул сверток, развернул газету, в которую была упакована пухлая картонная папка зеленого цвета. Развязал тесемочки, и перед Булочкой предстала толстая пачка листов бумаги, исписанной где перьевой, где шариковой ручкой.

— Нда-а… — протянула Светка. — Сейсмографы понятней пишут. Да еще если ксерокопию снять, вообще хрен разберешься. Значит, ты пообещал сыну, что книжку издать можешь?

— Нет, я просто намекнул, что если это окажется возможным, то попробую… Надо же было ее как-то выпросить. Этот младший Белкин очень неохотно рукопись отдал. И всего на сутки. Так что как хочешь, а я должен ее завтра отвезти.

— Отвезешь. Пошлю с тобой пару пареньков и дам машину. Но эти три дня будешь тут сидеть. И читать это писание. У меня до фига дел завтра, заниматься тобой до самого вечера я не смогу. Ксерокопию сделают сегодня, завтра с утра отвезешь рукопись. А потом читай и расшифровывай это сочинение. Главная задача — вытянуть все, что касается этого объекта и тех мест, откуда на него можно проникнуть.

— Знаешь, — Никита решился поделиться сомнениями, — ты учти, Юрию Петровичу Белкину было всего тринадцать. Он мог ничего и не запомнить. Тем более что он генерал авиационный, а не инженерный. Ну и, наконец, это же повесть, а не мемуары, он мог просто-напросто что-то придумать.

— Все может быть. Но ничего лучшего у нас в руках нет. Белкина с того света не вернешь. Зою Михайловну и эту Клаву — тоже. Можно поискать Дусю, но это станет возможно, если там, в рукописи, о ней что-то есть. Так что читать все равно надо. Конечно, сейчас ты нам дал хороший хвостик к Есаулу и Механику, а потому, может быть, твои хлопоты здесь будут зряшными. Но этих козлов надо еще взять. А они — ребята, которые могут и не попасться. Живыми особенно. Помирать им не страшно — по данным Серого, Механик — туберкулезник, если не на последней, то на предпоследней стадии. У Есаула с печенкой и почками проблемы, да и сердце от такой пьянки не в лучшей форме. Но вооружены они крепко, даже гранаты имеют. Одну вчера употребили.

— Где?

— Не важно, не загружай голову, она тебе нужна для другого. Знай только то, что я считаю возможным тебе сообщить. Правда ведь, так спокойнее?

Никита кивнул. И правда, зачем знать лишнее?

— Будешь читать и сразу же записывать на дискету. С компьютером справишься?

— Вообще-то да, но я медленно печатаю.

— Ничего. Читать, я думаю, ты тоже быстро не сможешь. Но на всякий случай я тебе дам в помощь девочку, которая может под твою диктовку набирать. Но учти, эта девочка — только для набора, а не для других целей… — хихикнула Светка.

— Ясно, — улыбнулся Никита. — Для других целей — только ты.

ПРОКОЛ

Есаул и Механик в то утро проснулись рано. Трубы горели. Из шести бутылок они за вчерашний день усидели две. Могли бы и больше, если б Механик не удержал своего напарника. Убедил, что дневной лимит исчерпан, а за сверхплановыми бегать не стоит, чтобы, не дай Бог, опять не нарваться на Булкиного пацана, который тут поблизости живет. От него самого, конечно, особой беды, может, и не будет, но хату их он засветить может.

Для опохмелки приняли по стопарю, закусили. Жить стало лучше, жить стало веселее. Есаул вспомнил, что вчера звонил сын той самой бабульки, у которой они снимали квартиру. Сама бабулька была слишком старенькая, чтоб вести такие дела самостоятельно. Она проживала у своего сынули возрастом под полтинник и передоверила этот бизнес ему.

— А ведь сегодня, по-моему, хозяин прийти должен. Мы ведь за этот месяц вперед не платили.

— Ерунда, — сказал Механик. — Пятьсот баксов сунем в зубы — и без проблем.

— Не люблю, когда в дверь звонят. Хрен знает, ждем одного, а заявится кто-то другой…

— Спросить «кто там?» всегда можно, — благодушно сказал Механик.

— Ну да, уж лучше вовсе не отзываться. Может, кому только того и надо, чтоб узнать, дома мы или нет.

— Тогда позвони хозяину, спроси, собирается ли он сегодня к нам. А еще лучше — пошли его на хрен, скажи, что, мол, сегодня бабок нет, будут через неделю.

— Сообразил, е-мое! Он эту неделю ждать не будет. Зарядит ментов, и будет нам тут «один раз сигаргам — тридцать лет каторгам».

— Не пойдет он к ментам, пан Есаул. Себе дороже — они ему там столько вопросов захотят задать, что ему сдохнуть проще будет. Опять же налоговой полиции могут стукнуть. А он с этих баксов налоги не платит.

— А если просто с друганами приедет? Базар может получится…

— Да, базар нам, конечно, не в масть! — помрачнев, согласился Механик.

— То-то и оно…

И тут, словно по заказу, раздался звонок.

— Во, легок на помине! — хмыкнул Механик.

— Открой, я подстрахую на всякий пожарный…

— Нет уж, корефан, открой-ка ты. У тебя рожа повнушительней.

— Ага, хоть сразу в каталажку…

Механик махнул рукой, подошел к двери, поглядел в глазок: на площадке стояли паренек и девушка с большими сумками.

— Коробейники… — хмыкнул Механик. И открыл дверь.

— Здравствуйте! — лучезарно улыбнулась девушка. — Вам необыкновенно повезло! Канадско-российская фирма проводит распродажу бытовой техники по небывало низким ценам! Позвольте предложить вашему вниманию «говорящие часы» — будильник…

Парень достал из сумки красивую картонную коробочку и извлек оттуда некую штуковину в форме красно-белого полушария и с окошечком, где просматривались цифирки — 10.43. Поставив штуковину на ладонь, он нажал на нее сверху, и штуковина произнесла женским голоском:

— Десять часов сорок три минуты!

— Здорово! — порадовался Есаул, показавшись из-за спины Механика.

— Это еще не все! — сказал коробейник. — Тут можно установить на нужное время, и будильник просигналит в одном из трех режимов. Вот, пожалуйста…

Он нажал одну из кнопочек, послышалось:

— Пи-пи-пи-пи!

— Это мышка пищит, — прокомментировал паренек. — А вот кукушечка…

«Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» — отчетливо прокуковала хреновина.

— Классно! — Есаул был в детском восторге.

— Ну а это петушок… — продолжал демонстрировать паренек, и будильник довольно громко прокричал:

— Ку-ка-ре-ку-у!

— И почем? — спросил Механик, которому тоже понравилась симпатичная игрушка.

— Совсем дешево — пятьдесят рублей! — Девушка заглянула Механику в глаза, подняла их на Есаула, который от этого взгляда растаял.

— Берем, Мех! — сказал он и вытащил из кармана старую пятидесятитысячную купюру. Просиявшая девушка и очень довольный паренек выдали Есаулу будильник с коробочкой и инструкцией, поблагодарили и пошли куда-то вниз.

— Странно, — пробормотал Механик, захлопнув дверь.

— Чего странного? — нажимая на кнопку и заставив будильник пропищать мышью, прокуковать и прокукарекать, произнес Есаул. — Торгуют ребята… Жить-то надо.

— У них в этих сумках небось штук сто таких фигулин, — прикинул Механик. — Наверно, надо было и наверх подняться. Поспрошать, поторговаться. А они уже раз — и вниз… Нездорово это.

— Да, может, они сначала наверх проехали на лифте, а уж потом стали вниз спускаться. Так же быстрее, — не согласился Есаул.

— У нас на площадке шесть квартир, — напомнил Механик. — А они только в одну позвонили. Кроме нас, никто не вышел.

— Может, они и звонили, только никого дома нет. Сегодня ж будний день. Кто работает, кто на базаре… — произнес Есаул. — На их месте я бы часиков в шесть прошелся, а не сейчас.

— Во! — Механик поднял вверх указательный палец. — Думаешь, челноки этого не знают? Знают! Стало быть, это не коробейники, а хрен знает кто. Может, мусора, а может, и от Булочки с Серым. Пацан вчерашний мог и отследить нас.

— По-моему, Мех, ты уже до мании дошел. Мы его где вчера видели? У метро. Он оттуда выходил, а мы туда и не заходили. Опять же стал бы он к нам так просто подходить, когда мы время спрашивали, если б был «хвостом»? От нас все прочие шарахались, а он подошел.

— Потому что при пушке был. Считал, что завалит нас, если что.

— Все равно. Пошел не он за нами, а мы за ним. Зашел в дом, даже не обернулся. Из окон, если даже они у него на улицу выходят, в какой дом зашли, не увидишь.

— Он мог быть приманкой — это я только вчера вечером допер. Мы на него зырим, а что за спиной — не замечаем. Пока мы на этого пацана пялились, другой нас вел.

— Мы вчера из автобуса на остановке выходили одни, — ухмыльнулся Есаул. — Автобус уехал сразу, стало быть, из автобуса никто не успел увидеть, куда мы пошли! Чего ты, е-мое, проблемы создаешь, башку забиваешь? Ну, выйди на площадку, позвони в соседние квартиры — проверь, был ли кто дома. Или сходи на этаж выше, спроси, не заходили ли челноки…

— А что? И пойду! — решительно произнес Механик, открывая дверь.

Выйдя на площадку, он, однако, услышал снизу, со второго этажа, бодренький голосок девушки:

— Здравствуйте! Вам необыкновенно повезло!..

Это успокоило Механика, а потому он не стал звонить в соседние квартиры, подниматься этажом выше и так далее. Он даже не стал выглядывать в окно.

Между тем челноки, не сумев впарить очередной будильник на втором этаже, быстро спустились вниз и вышли из дома. Во дворе их ожидала «шестерка».

— Здесь они, оба, — торопливо сообщила девушка мужику, сидевшему за рулем. — И большой, и маленький. Третий этаж, квартира пятнадцать.

— Не взволновали их? — спросил мужик, доставая из кармана рацию.

— Нет, — ответил парень. — Даже игрушку продали.

— Ладно, — мужик нажал кнопку передачи. — Антрекот, я — Пончик, на связь!

— Я — Антрекот, слышу вас.

— Делай два три пятнадцать, как понял?

— Понял, два три пятнадцать!

— Время пошло, конец связи.

Мужик убрал рацию и спросил:

— У них окна куда выходят?

— На ту сторону, — уверенно сказал парень. — Нас они сейчас не видят.

— Мы тоже не увидим, если они в окна прыгнут.

— Тут почти шесть метров, — парень прикинул высоту окон третьего этажа. — Высоко лететь-то…

— Жить захочешь — прыгнешь. Надо переехать к углу. Народу в доме много?

— В пяти квартирах нам открывали, начиная с девятого этажа.

— Второго выхода из подъезда нет?

— Нет. В квартирах на первом этаже какое-то ТОО размещается, двери железные, отпирают по звонку через видеодомофон.

— Ладно, передвигаемся к углу. — Мужик завел мотор, и машина задом откатила к углу девятиэтажки. Отсюда хорошо просматривались и вход в дом, и пространство между забором, отделявшим тыльную сторону девятиэтажки от детского сада и хоккейной коробки.

В это время во двор въехал желто-красный микроавтобус «УАЗ» с большими цифрами 04 и надписью «Аварийная».

— Быстро, — заметил паренек.

— Нормально, все по времени, — спокойно произнес мужик. — Теперь наше дело — окна.

Из задней дверцы «аварийки» довольно быстро выпрыгнули семеро крупных мужиков в брезентовых робах, тяжелых ботинках, в черных строительных подшлемниках и с противогазами в сумках. Некоторые тащили что-то вроде ящичков с инструментами. У двух были большие газовые ключи, один нес кувалду. Шестеро двинулись в подъезд, седьмой, сказав что-то водителю, не спеша пошел к «шестерке».

— Ну что, все нормально? — спросил он у водителя. — На месте?

— На месте. Страхуем окна.

— Ладно. Работаем!

«Ремонтники» на первом этаже разделились: трое поехали на лифте, а трое стали подниматься по лестнице.

В это самое время Механик обнаружил, что в доме хлеба нет.

— Колбас и ветчины набрали, биомать, а про хлеб забыли, — проворчал он.

— Вчера полторы буханки было, — сказал Есаул, — неужели сожрали?

— Сам вчера пластал его кусманами по полтонны… Ладно, сиди, я схожу. — Механик надел ботинки и полез в рукава дубленки. Собрался было выходить, но вдруг что-то вспомнил и вернулся в комнату.

— На фига ты это берешь? — спросил Есаул, развалившись на диване и приготовившись включить телевизор. Механик положил в боковой карман дубленки свой хитрый кастет, а во внутренний — самодельный револьвер с двумя стволами.

— Так спокойнее. Вдруг опять этого пацана встречу…

— Смотри, чтоб тебя случайно менты не прибрали, — произнес Есаул.

И тут опять раздался звонок в дверь.

— Хозяин, наверно, за деньгами пришел… — проворчал Есаул.

Механик, держа руку за бортом дубленки, подошел к двери.

— Кто там? — спросил он, прикладываясь к глазку. Увидел мужиков в робах.

— Аварийная газовая, — ответили ему.

— Мы не вызывали, — сказал Механик.

— Правильно, не вы вызывали. Но у вас на лестнице газом пахнет. Закурите — можете на воздух взлететь.

— У нас все нормально, — пробормотал Механик. — Ничем не пахнет.

— Все равно проверить надо, где-то труба травит.

Есаул, выдернув из-под подушки «ТТ», сунул его под ремень брюк, слез с дивана и подошел к двери, отодвинув Механика.

— Мужики, — сказал он басовито, — вам сказано: у нас газом не пахнет.

Механик услышал хорошо знакомый со времен службы скрип противогазов, натягиваемых на морды, и понял: что-то тут не то. Понять-то понял и даже назад попятиться успел, но вот сказать Есаулу — забыл.

Тр-рах! — мощный удар кувалды, обрушившийся на замок, разом распахнул дверь, и тут же что-то звонко хлопнуло — сработало газовое бесствольное устройство «Удар», плеснувшее струей газа прямо в морду Есаулу, а в следующее мгновение мощный пинок ботинка вышиб из его руки выхваченный было «ТТ». Правда, пистолет отлетел влево, в комнату, куда шарахнулся Механик. Механика газом не достали, поэтому он, выдернув из-за пазухи револьвер, навскид три раза бабахнул вдоль коридорчика по двери, куда уже вломилось двое или трое. Один, истошно взвыв, повалился навзничь, поверх сползшего по стене Есаула, другой отскочил вправо, в кухню, третий — влево, назад во входную дверь.

Механик не долго думая изо всех сил толкнул к двери, ведущей из коридора в комнату, диван, на котором только что кайфовал Есаул, а затем свалил на диван еще и тяжеленный книжный шкаф. И очень вовремя сделал, потому что «аварийщики» уже вломились в коридор и первый удар кувалды уже обрушился на дверь, мигом выворотив верхнюю петлю. Механик бахнул еще три раза прямо по двери, заставив «аварийщиков» шарахнуться от опасного места, подхватил с пола Есаулов «ТТ» и сунул в карман. Заодно переключил регулятор бойка на верхний ряд револьверного барабана своей самоделки — до этого бил 9-миллиметровыми патронами, теперь мог еще шесть раз отоварить супостата.

Тут снова долбанули по двери, она была практически снесена и держалась только за счет дивана и книжного шкафа — старинного, дубового, составлявшего, должно быть, гордость бабульки, которой принадлежала квартира.

Механику было плевать, кто эти люди: ментовская группа захвата, жаждущие мести ребята Гнедого или Булочки. Ему ни к кому не хотелось попадать живым. Он уже подумал было вытащить из рюкзачка, в котором лежали всякие полезные инструменты, последнюю остававшуюся у них с Есаулом гранату, чтобы рвануть себя вместе с теми, кто вломится в комнату, но внезапно раздумал. Он изо всех сил запустил тяжелым, полным металла рюкзачком в оконное стекло… Дзынь-ля-ля!

Большая часть стекол вместе с рюкзачком вылетела наружу, часть посыпалась на пол.

— Уходит! Вниз давай! Здесь ломай, биомать! — заорали в коридорчике и навалились всей толпой. Механик, однако, успел схватить чемодан с баксами, вскочить на подоконник и солдатиком прыгнуть с третьего этажа. Это произошло за пару секунд до того, как в комнату ворвались «аварийщики», окончательно выворотив дверь, расшибив шкаф и отпихнув с дороги диван.

Механик, хоть и был по военной специальности не то сапером, не то танкистом, приземлился не хуже десантника. Не напоролся на кусты, не сломал себе ничего и даже в снег втоптался неглубоко.

Но главное везение было в том, как ни странно, что те двое из «шестерки», парнишка-«челнок» и водила, резко сдав свой «жигуль» назад и подкатив почти вплотную, слишком быстро выскочили из машины и подбежали слишком близко к сугробу, в который приземлился Механик. Точнее, мужик все сделал правильно: хотел заскочить Механику за спину, пока у того ноги были в снегу по колено, подмять под себя (мужик ростом и весом был почти с Есаула), а потом долбануть по голове пистолетом. Дальше Механика оставалось только скрутить. Но парнишка оказался дурак дураком — пистолет и то забыл с предохранителя снять, да еще и заскочил спереди, схватив Механика не за руки, а за плечи и, дернув его на себя, невольно помог выскочить из сугроба. Свалил на лопатки и думал, что ему «чистую победу» присудят, как в греко-римской борьбе. Но тут не олимпиада. Механик левой рукой перехватил правое запястье парня, чтоб пистолетом не ударил, а правой, прямо через карман дубленки, стрельнул из «ТТ». Секунды не хватило большому мужику, который уже находился в полуметре от них. Может, даже десятой доли. Второй выстрел снизу вверх отшвырнул его назад и усадил задом в сугроб, из которого его дурак помощник выдернул Механика.

Экс-прапор выхватил из рук обмякшего парня «Макаров», подхватил лежавшие на тротуаре «дипломат» и рюкзак и не раздумывая прыгнул через распахнутую дверцу прямо на водительское сиденье пыхтящих на холостом ходу «Жигулей». И, благо они стояли на задней передаче, покатил не туда, куда опрометью мчались спустившиеся с третьего этажа «аварийщики», то есть на то место, где его поддежуривали «челноки», а в узкий промежуток между ржавым ограждением хоккейной коробки и мусорными баками. И ведь втиснулся, развернулся, переключил передачу и дунул по дорожкам через проходные дворы…

Механик первым делом посмотрел на бензомер. Горючего было много, почти полный бак. Поэтому он решил, пока еще не поднялся шухер, гнать куда-нибудь за город, благо до Кольцевой было всего ничего. Преследования со стороны «ремонтников» он не опасался. А вот милиции ему следовало бояться. Задержать могут и случайно, но у Механика с собой столько всякого барахла, что пришить статью большого времени не понадобится. Во всяком случае, на посадку в СИЗО хватит. А там, в Бутырке или «Тишине», его запросто найдут братаны Гнедого или Булочки. Не говоря уже о тубике, который может доконать гораздо мучительнее, чем нож.

Есаула, конечно, было жалко, хороший мужик, а главное — мощный. С ним Механик чувствовал себя уверенно, даже когда в кармане кастета не было. Мозгов у Есаула, правда, было поменьше, чем на такую тушу положено, но они ему и не требовались, — согласно русской поговорке: «Сила есть, ума не надо».

Уже вывернув на оживленную трассу и проскочив под путепроводом, ведущим из города, Механик начал думать о том, в каком он, собственно, виде оставил Есаула неприятелю и что за этим может последовать.

Выходило, что Есаул попался живым. Механик прекрасно понимал, каких неприятностей можно ждать. Конечно, Есаул сразу не расколется, но допрашивать его будут очень серьезно и без соблюдения прав человека, доведут его до такого состояния, когда он будет рад рассказать все-все-все, даже точно зная, что после этого его убьют. Сколько он сможет продержаться? День? Два? Неделю?

Стоит Есаулу просказаться насчет того, как они с Механиком попадали на остров, — и все. Правда, там тоже есть кое-какие заподлянки, но Серый вполне способен их преодолеть.

Конечно, сейчас надо не о кладе думать, а о том, как шкуру спасти, куда нырнуть, чтобы отлежаться на дне, пока все кому не лень его ищут. Правда, потеря Есаула имела одно полезное следствие. Слишком приметной была эта пара. Здоровенный Есаул и маленький Механик. А теперь стало проще. Механик малорослый, неприметный, на таких ни бабы не обращают внимания, ни менты. Одеться попроще, отпустить бороденку и можно затеряться, исчезнуть в толпе, как в лесу. У Есаула была хорошая — для ментов, конечно! — примета. Шрам на щеке, полученный тогда, когда Серый сшиб его с ног и ткнул мордой в колючую проволоку. А у Механика ничего похожего нет. Конечно, не скажешь, что у него чистое лицо, рябинок и всяких отметин хватает, но такой «визитки», как Есаулов шрам, не имеется.

Но куда же все-таки кости бросить? Машина есть, деньги есть, инструмент — и тот прихватил. Все это вещи полезные и вредные одновременно. Машина — угон, деньги — разбой, инструмент — незаконное хранение оружия. Да еще вон сумки челноковские на заднем сиденье — кража. Статьи 166, 162, 222, за самодельный револьвер еще и 223 плюс 158. Ну а 164 — за разграбление бузиновского клада, и 105 — за множество мокрух докажут потом. На пожизненное уже набралось, если теперь действительно не расстреливают. Конечно, на долгое пребывание за решеткой рассчитывать не приходилось, тем более что до суда дожить тоже было проблемой, но Механику даже на день не хотелось садиться.

Он уже это проходил. И туберкулез был оттуда, и седина в неполных сорок два, и морщины, и еще много всякого. Хотя ему еще повезло. Такого, как он, мелкого, могли придавить, как клопа, и не заметить. Или навеки превратить в тряпку для вытирания ног. Помогли только вот эти руки, которые могли из дерьма сделать конфетку, запустить любой мотор, отладить то, что казалось безнадежно поломанным. За это и паханы уважали, и начальство. А сидел Механик всего-навсего за то, что продал списанный движок со своей БМР в соседний колхоз, где часто отключали электричество. Движок все равно пошел бы в переплавку, но у нас, как известно, сам не гам и другому не дам. И что обидно, другие, в офицерских, а не в прапорщицких погонах, воровали куда крупнее, но на два года сел Механик. И все после этого покатилось, рассыпалось… Жена с детьми сбежала, никто и не вспомнил, как он утюжил минные поля и горные дороги, сколько раз его при этом глушило до крови из носа и ушей. Никто и не вякнул ни про медали «За безупречную службу» второй и третьей степеней, ни про «Красную Звезду» за Афган. Рваный комбез и старый шлемофон — вот и все, что осталось «на память». Да и то потому, что завалялось на чердаке у матери в деревне. Теперь и матери нет, и дома… Комбез и шлем на дне рюкзачка остались. А еще ненависть осталась и готовность убивать.

Механик проскочил километров с полста от Кольцевой. Машин стало меньше, а потому вероятность, что тормознут, повышалась. С магистрали пора было сворачивать. Куда-нибудь на проселки, которые по зиме становятся похожими на нормальные дороги, только без сервиса и гаишников. Если, конечно, их не заметет начисто.

Один такой незаметенный проселок открылся справа. «Кирпича» не было, дорога по идее не должна была упереться в забор воинской части, режимного предприятия или правительственной дачи, а потому Механик без долгих размышлений свернул на извилистую дорожку, ведущую куда-то в лес.

ДУРА

Проехав около километра, Механик ощутил, что ему надо малую нужду исправить, притормозил у обочины, куда грейдер или бульдозер нагребли полуметровые сугробы.

Машины время от времени урчали только на большой трассе, а здесь, в лесу, было тихо. Даже ворон не слышно было и дятлы не стучали. Тихо, душевно, нервы успокаивает…

И вдруг: «Ап-чхи!» Буквально за спиной. Механик резко обернулся, сунул руку в карман за «ТТ». Заодно заметил, что, когда стрелял в пацана у девятиэтажки, дырку в кармане прожег солидную.

Присмотрелся.

Никого. Дорога пуста с обоих концов, между деревьями никого не видно, снег чистый, только какие-то мелкие птичьи следы.

Уши у Механика были профессионально глуховаты, несколько раз барабанные перепонки повреждал. Если б кто-то чихнул метрах в пятидесяти или даже в двадцати, вряд ли бы услышал. А лес — это ж не тайга все-таки! — просматривался если не на полста, то уж на двадцать метров точно. Правда, бывало, что в минуты опасности слух обострялся, но сейчас не тот случай. Опасность должна была как-то по-другому себя проявить.

Механик был готов поверить, что с перепугу до глюков дожил, но тут вновь раздался какой-то легкий шум. На сей раз Механик четко усек: это у него в «Жигуле» что-то происходит. Обошел вокруг, постукал по резине — нет, все нормально.

И тут, как-то краем глаза, Механик заметил, что челноковские клетчатые сумки, наискось привалившиеся с заднего сиденья к спинке переднего, чуть-чуть ворохнулись…

«ТТ» в руку, дверцу настежь!

Первое, что увидел, — утепленные женские сапожки. Отвалил сумки на заднее сиденье и увидел насмерть перепуганное личико… Та самая, с лестничной площадки: «Вам необыкновенно повезло!..» Трясется как осиновый лист, даже крикнуть боится от страха.

— Вставай! — скомандовал Механик. — Пересадка!

— Нет! — скорее прохрипела, чем выкрикнула «коробейница».

— Вылазь! — произнес он, крепко сцапал девку за ворот куртки и выдернул из машины. Пистолет, поднесенный к носу, сделал ее более послушной. — Открывай переднюю дверцу и садись! — Подчинилась тут же.

Механик, беспокойно поглядывая то на девицу, то на дорогу, обежал капот и уселся за руль. Вытянул ремень безопасности и пристегнул свою пассажирку. Нажал кнопку и заблокировал правую переднюю дверцу.

— Так, — произнес Механик, трогаясь с места. — Как ты попала в машину, не спрашиваю. И так ясно. Испугалась, когда я твоих мальчиков положил, выскакивать из машины, когда было можно, побоялась, а потом завалилась сумками и не дышала? Верно?!

— Да… — пробормотала девица.

— Про оружие не спрашиваю — у тебя его нет, слава Богу. Вопрос единственный: кто послал?

— С Темой была… — неопределенно пробормотала девица.

— Это тот, что помоложе, или тот, что постарше?

— Тот, что к вам на этаж поднимался… Часы продавали.

— Только не говори, что вы мирное челночье, ладно? И не ври, что дяденька бандит пообещал вам головы открутить, если не пойдете! Сколько обещали?

— Не знаю я! — взвыла девица. — Ни черта не знаю! Дуриком затянули…

— Всех вас дуриком затягивают… — прошипел Механик. — Ну и как затянули?! Рассказывай, рассказывай — подольше проживешь!

— Убить хотите?! — Глаза девчонки округлились от ужаса.

— А что еще с тобой делать? — сказал Механик. — Отпустить, что ли, чтоб опять навела?

— Я не скажу! — забормотала девица. — Никому не скажу!

— Поверил я… — хмыкнул Механик. — Сучка!

Мозги у Механика, однако, работали. Надо было прикинуть, что делать в новой ситуации. Здесь, конечно, на лесной дорожке можно было без особых проблем заделать эту опасную дуру. Стрелять не стоит — выстрел могут услышать, но если приколоть заточкой или придушить — проблем не будет. В сугроб заметать — до весны пролежит, если собаки не разроют.

Но что-то мешало. Женщин Механик еще никогда не убивал. Тем более таких молоденьких. Жену когда-то хотел убить, когда узнал, что она сбежала, но потом подумал: на фига из-за стервы опять в тюрьму садиться? Какая-никакая, а мать его детишек. Может, нормального мужика подцепила. Он и ее поправит, и ребятне при нем лучше будет… В общем, не решился он, хотя от жены, кроме крика, ревности и измен, ничего не видал. И именно она, зараза, подбила его на продажу движка. А сковородкой как по роже огрела, когда он чуть-чуть выпивши пришел? На службу надо было идти, а он с фингалом… Эти воспоминания даже отвлекли его от девицы. Даванул на газ, позабыв, по какой дороге едет. Чуть в сугроб не улетел. Но сбавил вовремя, а тут и лес кончился.

Открылось просторное поле, пересеченное двумя или тремя линиями электропередачи, справа, слева и прямо — не то деревни, не то дачные поселки. Лыжники какие-то, человек пять, поднимаются на холм. Тут на десять верст все просматривается. И встречная машина появилась, цистерна какая-то… Нет, здесь она, дура эта, пожалуй, поживет.

Валить надо, а западло. Ей еще двадцати нет. Вряд ли старше, чем Механикова старшая. Той девятнадцать, кажется, должно исполниться. Только видел ее Механик десять лет назад. Совсем сопливой! В третий класс ходила, когда он сел. Тоже темненькая была, черноглазая… На него похожая. Тут Механика аж передернуло!

— Как зовут? — спросил он.

— Юля… — шмыгнула носом девушка.

Нет, не его, слава Богу! У него Лида была. Но все равно, зараза, немножко похожа.

— Лет сколько?

— Двадцать два.

— Ого! Пора бы умней быть! — проворчал Механик. — Замужем? Дети есть?

— Нет…

— Родители есть?

— Есть. Что вы все спрашиваете?! Пристали…

— Да вот думаю, может, отвезти тебя к отцу с матерью?! — саркастически произнес Механик. — Чтоб они тебя выпороли как следует, а мне за доставку пару кусков отстегнули…

— Далеко везти, — сказала Юля. — Я из Новосибирска.

— Ни хрена себе! — вздохнул Механик. — И какого лешего тебя в Москву понесло? Да еще к бандюгам…

— Сами-то вы кто, мент, что ли? — Эта сибирская девочка приободрилась и начала наглеть. Соображала, должно быть, что здесь, в чистом поле, он ее не пристрелит, а если въедут в деревню, то и подавно.

— Убийца, — сказал Механик. — Серийный. Хватаю девок на дороге, а потом режу. Для удовольствия…

И угрожающе ощерился…

— Правда? — Юля вновь почувствовала страх. И такое у нее стало личико, что Механик пожалел о своей шуточке. Вдруг представил себе, будто его Лидуська сидит вот так же в машине, рядом с вооруженным дядей, а он думает, как и где ее прикончить. Тошно стало. Он спрятал пистолет. Юля поглядела на него с удивлением.

— Вот что я тебе скажу, дура! — посерьезнев, произнес Механик. — Тут где-то поблизости электричка ходит. Довезу я тебя до ближайшей платформы — и катись в Москву. Лучше всего прямо на Ярославский вокзал. Садись на новосибирский поезд и вали к папе-маме. А еще лучше — в Домодедово, на самолет. Деньги есть?

— Вы это вправду? — В глазах вспыхнула недоверчивая надежда.

— Абсолютно. Деньги дать?

— Не знаю… — пробормотала Юля.

— Соображай быстрее, а то выкину как есть. Ты в Москве где жила?

— У Темы… О-ой! — Она закрыла лицо руками. — Чего ж будет-то?

Механик, вспомнив, что всадил этому Теме пулю в живот, угрюмо спел отрывок из своей любимой бронетанковой песни:

В углу заплачет мать-старушка, Слезу рукой смахнет отец, И дорогая-а-я не узна-ает, Какой танкиста был конец!

— Ужас! — пролепетала Юля. — Вы ж его убили, да?!

— Шансы есть, — сказал Механик тоном лечащего врача. — Мне лично в это место два раза попадали. До сих пор живу. Только тебе, блин, дочка, надо не этого бояться. Об себе подумай. Привезут его в больницу и начнут справляться, при каких это обстоятельствах он получил огнестрельное ранение. И не на таджикско-афганской границе, и не на чеченско-дагестанской, а в родной, совсем мирной и безопасной Москве. И что он скажет?! А скажет он, что шли они с другом по двору, никого не трогали, и вдруг с третьего этажа прямо им на голову выпадает человек. После чего не долго думая начинает их шмалять неизвестно за что и почему. А затем нагло угоняет их любимую машину с особо ценным грузом тайваньских будильников, которые кукарекать умеют. И пойдут граждане менты, естественно, разбираться в дом номер двадцать девять. А тут бабушка Нюра из десятой квартиры со второго этажа вспомнит, что мальчик Тема, который пытался впарить ей будильник, был не один, а с симпатичной девочкой из канадско-российской фирмы. А потом наехали, понимаешь, странные ремонтники-газовики, которые, вместо того чтоб чинить газовую сеть, вышибли дверь в пятнадцатой квартире, вынудили мирных квартирантов открыть огонь на поражение. Отчего у бабульки аритмия началась и давление до 220 на 180 подскочило… После чего менты начинают выяснять, что за девушка была с Темой. И почти сразу же нащупают тебя. Прокурор возбуждает дело по статье 162 «Разбой», а ты идешь в качестве пособника, согласно 33-й статье Общей части УК-97, поскольку помогала преступникам предоставлением информации. Семь лет не хочешь?!

— Семь?! — ужаснулась Юля.

— В натуре! Тут минимум 162-я, часть вторая просматривается, — сказал Механик так уверенно, будто полжизни проработал в прокуратуре, — от семи до двенадцати. Если вашу шоблу признают не организованной преступной группой, а группой лиц по предварительному сговору. А если запишут в ОПГ, то там 162-я, часть третья идет, от восьми до пятнадцати…

— Господи! — растерянно пробормотала девчонка. — Что же будет?

— Не знаю, — вполне серьезно сказал Механик. — Если улетишь домой, может быть, не сразу найдут. Ты с Темой не расписана была?

— Нет…

— Паспорт с собой?

— Да.

— Вещей твоих много у него?

— Сумка.

— Метки какие-нибудь есть? Типа пионерлагерных: «Попкина Юля, третья отряд»?

— Я не Попкина, а Громова. Нет там никаких меток.

— Адрес в Новосибирске твой парень знает?

— Не-а…

— Родители у него кто?

— Пьянь. Как и у меня…

И опять Механика будто прижгли чем-то. А кто он для своих детей? Вор и пьянь… Еще хуже.

Механик притормозил у крайнего дома, где какая-то старуха деревянной лопатой расчищала дорожку от крыльца до калитки.

— Мамаша, — спросил Механик, — до станции мы так проедем?

— Ась? — Бабка слышала, должно быть, хуже Механика.

— Доедешь, доедешь до станции! — вдруг раздалось с другой стороны улицы. Механик обернулся. Голос был очень знакомый. А вот морду признать было трудно.

С крыльца домишки, что напротив бабкиного, Механику помахал рукой какой-то старикан в телогрейке. Седобородый, одноногий, на костылях… Механик обошел машину, подошел к калитке. А дед покултыхал к нему, улыбаясь щербатым ртом.

— Так как доехать, папаша? — спросил Механик.

— Папаша, биомать! — вздохнул аксакал. — Разуй глаза, Ерема!

Механик понял — это кто-то из пыльных братанов. Еремой — от фамилии Еремин — его звали только «за речкой».

— Неужели мозги вышибло, а? Ты ж механик, отрегулируй! — почти зло произнес мужик, похожий на деда. У него правой ноги не было выше колена и левой руки по локоть.

— Стах? — выдернул из памяти Механик, вспомнив один страшный день, когда волок вниз по каменистой сопке обрубок, отдаленно напоминающий человека. И доволок до «вертушки», где ему заорали: «Перегруз! На хрен твой „двухсотый“!» А он визгливо, сипато, дико — глотка сорвана была! — заорал: «Убью, падлы! Живой он!» И Стаха взяли…

— Я ж говорил! — восторженно произнес Стах. — Механик! Подшурупил, покрутил — и вспомнил. Ерема! Браточек! Я ж за тебя и Бога, и Аллаха молил! Где б я сейчас был, а?

Механик обнял навалившегося на него и плачущего Стаха, стараясь при этом, чтоб тот не ощутил пистолеты под дубленкой, но тот не чуял ничего.

— В Ташкенте, когда лечили, — сказал Стах, — один козел сказал, что ты накрылся. Мол, духи тебя из «РПГ» сожгли.

— Машину сожгли, — кивнул Механик, — но меня в ней не было. За камнем оправлялся. Воздухом ударило, а так ничего.

— Слушай, ты торопишься, а? — смахивая слезы, произнес Стах. — Зайди на часок. Я ж тебя сто лет поить должен, понимаешь?

— За что? — вздохнул Механик. — Я вообще думал, что ты меня еще проклянешь, если живой останешься…

— Нет! Ерема, ты не прав! — воскликнул Стах. — Да, было поначалу, думал — лучше бы сдох! Но сейчас — фиг. Живу! Жизнь чую, понимаешь? Жена, дети есть, аж двое…

— Извини, братан, — похлопал по его по плечу Механик. — Тороплюсь… Как-нибудь заеду, честно. Знаю теперь, где тебя искать. По-нормальному заеду, чтоб и выпить, и поговорить обещаю.

И он торопливо отбежал к машине, сел за руль и погнал дальше, торопясь скорее оставить позади деревню.

Бабка, расчищавшая дорожку, перешла улицу и спросила у Стаха:

— Неужто он тебя раненного вытащил?

— Он, теть Даш.

— Да ведь он тебе под мышку будет! Как донес-то?!

— Сам не знаю. Но точно, он вынес. А я-то, дурак, за упокой ему свечи ставил… Грех какой!

— Не со зла же ставил, а по незнанию. Простится тебе; милостив Господь Всевышний, милостив! И ему прощение будет… — и с этими словами бабка перекрестила удаляющуюся «шестерку».

Там этого благословения не заметили. Механик молча и зло крутил баранку, изредка тер глаза. Что-то было не так, слезились, да и в горле слегка першило. А Юлька сидела как мышка, боялась лишний раз вздохнуть. Она всю сцену у калитки наблюдала, разинув рот. И все слышала.

Механик наконец справился с собой и сказал:

— Смотри, в городе не вздумай заходить за вещичками! Сразу в аэропорт! Поняла?

— Поняла… А вы в Афгане были, да?

— Тебя это не касается. Может — были, а может — нет. Ты об себе думай. А про меня забудь, все, что узнала. Внешность, во что одет и так далее. И про Стаха забудь начисто!

Юлька посидела-посидела, чего-то соображала своей головенкой, а потом вдруг охнула и пробормотала:

— Нельзя мне ехать!

— Это почему? — грозно спросил Механик.

— Я письмо у Темки забыла…

— Какое письмо?

— Надьке Алексеевой написала. Школьной подруге, в Новосибирск. Вчера написала, а сегодня на столе забыла. В конверте с адресом. Она в соседнем доме живет. А я там сказала, чтоб она к матери зашла и объяснила, что у меня все в порядке.

— Уф-ф! — сказал Механик. — Хорошая мысля приходит опосля! И что теперь делать? Резать тебя?!

— Не знаю… — пролепетала Юля.

— Ты хоть там, в письме, не похвасталась, что на дело идешь? — иронически спросил Механик.

— Ничего я не хвасталась… Что я, дура, что ли?! Мы же с Темкой так давно ходим. Берем товар, садимся в эту машину к Лехе и едем торговать.

— А Леха вам показывал, кого в доме вычислить надо, верно?

— Не всегда, — поежившись, ответила Юлька. — Иногда просто узнавали, есть кто в квартире или нет.

— Тоже ясно… Если никого нет, то следом за вами приходили граждане и эту квартирку чистили. Лишние вещи выносили.

— Этого я не знаю… Не говорили.

— Правильно делали. Меньше знаешь — больше проживешь. Ну а скажи-ка мне, родная, как вы меня и моего друга узнали? Мы ведь с тобой, извиняюсь, на одной параше не сидели?

— Фотку вашу дали… — нехотя призналась Юля.

— Интересно… — прищурился Механик. — И где она, эта фотка?

— Вот… — потупилась Юлька и вытащила из кармана куртки помятый черно-белый отпечаток.

Механик поглядел на снимок. На нем были изображены он и Есаул у палатки в Бузиновском лесу. Есаул в затертом бушлате и пилотке стоял, вытянув руку горизонтально вправо, а Механик в черном комбезе даже ребрами шлема не мог до нее дотянуться. Это сказало Механику очень многое. Снимок был сделан прошлой осенью, вроде бы ради хохмы, и сделал его себе на память не кто иной, как Серый. Стало быть, вчерашняя встреча с тем Булкиным пацаном бесследно не прошла. А если Есаул действительно попался, то он уже сейчас мог угодить пред ее светлые очи. И опять оставалось надеяться только на то, что он не расколется слишком быстро.

Да, теперь не было никаких сомнений. Честно говоря, Механику гораздо приятнее было бы знать, что Есаул попал в лапы к дружкам Гнедого. Во-первых, от тех у Есаула были бы кое-какие шансы удрать. Может, и не очень большие, но гораздо большие, чем в настоящем случае. Во-вторых, гнедым надо еще долго выяснять, что да почему, даже если они заинтересуются тем, откуда Есаул и Механик приносили Делону такие занятные вещички. Наконец, в-третьих, для них, поди-ка, главное — месть. Поэтому они могут просто-напросто затерзать Есаула и вообще ни хрена не узнать. Не позавидуешь, конечно, братану, но везуха бывает не на всех.

А с Булочкой все гораздо хуже. У нее полно народу, которые знают Механика в лицо. И связей до фига. Вполне может и с ментами договориться, по крайней мере, у себя в области. Ну и, конечно, она не даст Есаулу помереть раньше, чем тот расскажет, как попасть на бывший немецкий объект.

А тут еще эта дура, которую отпускать уже никак нельзя, потому что ее могут и в Сибири найти, да и в аэропорту сцапать, если, допустим, ее пацаненка или этого великовозрастного Леху Механик все-таки замочил плохо. Правда, до Механика так сразу не доберутся, но на хвост сядут, и номер машины — если она, допустим, еще не числится в угоне! — попадет в розыск. В общем, самый резон — мочить эту Юльку, бросать машину и садиться на электричку. Естественно, в сторону от Москвы.

Но Механик слишком хорошо знал, когда он может убить, а когда нет. Он бы сейчас мог много кого убить, но только не Юльку. Лучше и не пытаться.

— Вот что, — произнес он, когда впереди появился поселок, а справа, за безлистными деревьями, замаячили опоры контактной сети железной дороги. — Поскольку тебе уже вот так хватит для отсидки, и ты это сама поняла, отпускать тебя нельзя. К тому же публика, с которой ты связалась, лишних свидетелей не любит и при удобном случае они тебя замочат. Улавливаешь момент?

— Ага…

— Мне вообще-то тоже надо тебя мочить. Поскольку так оно проще. Но жалко — больно сопливая. Остается одно: оставить тебя при себе. Хотя это — самое хреновое, что только можно выбрать. Соображаешь?

— Пытаюсь…

— Ты не пытайся, а соображай. Охота самой крутиться — крутись, вон станция рядом. Катись в обе стороны без проблем. Сядешь так сядешь, замочат так замочат. Ну, тормозить?

Юлька помотала головой.

— Стало быть, едешь со мной?

— Еду.

— Соображаешь, что надо делать все, как я скажу? Учти, по острию ножа пойдешь. Я тем, что тебя с собой тащу, подставляюсь. Просто из жалости. Но если мне навредишь хоть чем-то — со зла или от дури, без разницы! — не пощажу. Усекла?!

— Да. Спросить можно?

— Можно.

— Вы меня с собой берете, чтобы трахать?

Механик от такой простоты аж поперхнулся и чуть не въехал колесом в сугроб.

— Умней ничего не придумала? — проворчал он, проезжая поворот к станции и въезжая на улицу поселка.

— А чего тут такого? — удивленно похлопала глазами Юля. — Вы же сами сказали, чтоб я делала все, как вы прикажете. Чего ж тут не понять?

— Каждый в меру своей испорченности все понимает… — проворчал Механик. — Без надобности мне это.

— Вы что, гомик? — додумалась дура. — С тем толстым жили?

На сей раз Механик вынужден был притормозить у тротуара, чтобы не задавить кого-нибудь. Ну и дети пошли!

— Девушка, — сказал он строго, — ты слышала такое слово: им-по-тент?

— Совсем-совсем? — спросила Юля. — Может, вылечить можно?

— Может, и можно. Но мне это не к спеху.

— Это отчего?

— От жизни! — произнес Механик. — Контузий было до фига. Опять же туберкулез у меня, поняла? Сейчас пока в скрытой форме. Так что, если ты развлекаться хочешь, это не ко мне. Давай беги на станцию, пока не заразилась.

Юля осталась сидеть.

— Учти, — еще раз предупредил Механик, — ты все сама выбрала!

ТРУДЫ НАШИ ТЯЖКИЕ…

Никита сидел в Светкином рабочем кабинете, за ее рабочим столом и разбирался с рукописью Белкина-старшего. Точнее, с ее ксерокопией. Сам оригинал он вернул, правда, не утром, как предполагала Светка, а в середине дня. Произошло это потому, что бурная ночь, которую ему накануне устроила Булочка, закончилась поздним пробуждением. Никита проснулся часов в девять, совершенно один, без похмельного синдрома, но с очень пустой и ничего не помнящей головой. Разбудила его служанка в униформе и официальным голосом автоответчика напомнила, какие задания ему следует исполнять. Никита пожевал какие-то бутерброды, принесенные на завтрак, попил чайку и принялся за работу. Сперва позвонил Белкиным. Он застал дома лишь жену Андрея Юрьевича и узнал, что она с минуту на минуту уходит на работу, а генерал-майор Белкин-младший будет вечером, но после часу должна появиться Анюта, и рукопись можно будет отдать ей. Чтоб не тратить время, Никита начал работать со стариковской писаниной. Служанка открыла ему Светкин кабинет и посадила за компьютер какую-то молчаливую и сердитую девицу. Эта девица, которую звали Оля, должна была под диктовку Никиты набирать текст на дискету.

За первые два часа Никита сумел разобрать совсем немного. В общем, этого и следовало ожидать. Ветров помнил, как ему, при первом взгляде на скоропись XVII века, которую они читали на лабораторных по палеографии, сначала показалось, будто это он не научится читать никогда. Но потом, попривыкнув к тому виду, который имеют вполне русские буквы в текстах, написанных приказными подьячими — а это и близко не походило на то, как теперь пишут! — стал читать не хуже других и даже лучше многих. Почерк старого Белкина был похож на современный, но к его начертанию букв тоже надо было привыкнуть.

Ровно в час дня Никита снова позвонил Белкиным и убедился, что Анюта действительно пришла. На сей раз генеральская дочка была очень довольна тем, что сдала на «пятерку» свой последний экзамен, а потому сказала, чтоб Никита приезжал поскорее, ибо после пяти ее не будет — в кафе с ребятами собралась. Поскольку Светки все еще не было, служанка — она за оперативного дежурного сработала — именем Булочки отдала команду водителю, и Никиту отвезли на «Сокол». Там он, не заходя в квартиру, вернул Анюте дедушкин труд и еще через полчаса вернулся на Булочкину дачу. Служанка усадила его обедать и заявила, что после обеда, согласно распоряжению Светланы Алексеевны, он имеет право на час отдыха. Никита этим правом воспользовался, повалялся на диване с закрытыми глазами, чтоб они получше отдохнули.

После обеда дело пошло заметно быстрее: постепенно наступало привыкание к почерку Юрия Петровича.

Светка появилась в одиннадцать, злая до невозможности.

— Не спишь, дожидаешься? — спросила она. — Извини дуру, ладно? День был — хуже некуда. Все из рук валилось.

— Может, вчера перегуляли? — спросил Никита.

— Нет, — мотнула головой Светка. — Вчера — это ерунда. Бывало и круче. А вот сегодня — ни в звезду, ни в Красную Армию… Такую лажу спороли — офигеть! Ну дал же Бог помощничков! Один ты, можно считать, молодцом оказался. Хоть и случайно, но засек этих оглоедов. Точно, в доме двадцать девять они были, в пятнадцатой квартире. И «челноки» тоже нормально сработали. Нет же, блин, Леха решил поучаствовать! Во лопухи, а?! Хотя там и без них обормотов было — до фига и больше, я специально напоминала, чтоб окна страховали «захватчики». Приехали «захватчики» — и оставили там Леху с каким-то пацаном и девкой, которые только на то и годятся, чтоб наводить. А сами, толпой — наверх! Ну, тут пошло! Вместо того чтоб выйти на площадку вдвоем, не показаться в глазок кучей, они всей толпой выползли. Конечно, заболтать этих они не смогли. Маленький этот, Механик, сразу стрему почуял. Оделся, вооружился… Толстого другана Есаула послал вперед. А наши — сила есть, ума не надо — бу-бух кувалдой по замку! Потом газом шарахнули в Есаула — еще больше грохоту наделали… Механик понял, что терять нечего, и пошел шмалять напропалую. И добро бы одного нашего дурака завалил, а еще и Есаулу в брюхо попал. Потом завалил дверь в комнату, прихватил вещички какие-то — и как парашютист с третьего этажа! А там — только эти «челноки» с Лехой. Да еще и на машине прямо к нему подкатили! Зла не хватает! Леха с Артемом по пуле получили, не знаю, сдохнут или нет, а «жигуль» с девкой Механик угнал. И хрен его знает, где теперь искать. Потому что он в одну сторону покатил, а «захватчики» — в другую. Еле-еле успели с ментами разминуться. Хорошо еще, что всех раненых забрали и убитого. Есаула живым до места довезли — а толку? Сказать ничего не смог, часа три еще побормотал — и помер. А на их хату теперь ментов понаехало, разбираются, кто да что. О том, что «жигуль» был, — жильцы сказали. Приметы девки у ментов тоже есть… Леху с Артемом мы, конечно, в неплохую больничку пристроили, может, менты и не доберутся, но родителям пацана сейчас все по фигу, искать начнут… Кошмар! Как бы еще не пришлось расходы делать… В квартире, кстати, эти двое могли кое-чего из бузиновского барахла забыть. Если менты найдут и начнут копать, да еще и Механика отловят — пропало наше дело.

— Я думаю, — сказал Никита, — что теперь Механик покатит к вам в губернию. Поймет, что клад вынимать надо и перепрятывать.

— Ну, это вряд ли, — усомнилась Светка. — Если они сразу после того, как мы их два раза чуть не поймали, не стали перепрятывать, значит, не так это и просто. Ты вспомни, какие сундучищи были.

— Однако же они их как-то на остров затащили.

— Затащили. Но ты ж помнишь, какой был Есаул? А Механик — замухрышка, дохлятина туберкулезная.

— Тем не менее Механик всех мочит как хочет. И всякие хитромудрые приспособления делать умеет.

— Точно. Серый сказал, что он вообще гений по этой части. Но золото он, так или иначе, один не вывезет; даже если «шестерку» не задержат, в нее и двух сундуков россыпью не влезет.

— Ну, я думаю, ему и «КамАЗ» угнать не проблема.

— Это все теория, — помрачнела Светка. — Если он туда уедет, ребята его в момент перехватят, и он это знает. Нет, он заляжет где-нибудь, подождет, пока все уймется.

— Неужели Серый не знает, где он может укрыться?

— Нет, тут он пас. К жене и детям точно не поедет, а кто у него друзья, где — неизвестно. А самое главное — без Есаула его отловить в два раза сложнее. Есаула за версту видно было, а этот в любой толпе затеряется.

— Если его менты в первый же день не сцапают…

— Свят, свят, свят! Это ж конец всему. У областных его еще можно выкупить, а здесь — никаких денег не хватит. Ладно. Ты лучше расскажи: много прочесть сумел?

— Не очень. Страниц двадцать.

— Нда-а! — покачала головой Светка. — А там больше двухсот, по-моему? Десять дней, что ли, провозишься?

— Может, и поменьше. Мне главное к почерку привыкнуть. Дальше быстрее пойдет.

— Ничего из того, что нас интересует, не было?

— Пока нет… Может, зря стараюсь?

— Может быть, но пока не убедимся, буду надеяться. Вкалывай, одним словом, не беспокойся. Думаю, что десять дней — это терпимо. Сейчас самое главное — чтоб Механика менты не отловили.

— Вообще-то мы с тобой на три дня у родителей отпрашивались, — напомнил Никита. — Надо бы хоть забежать домой.

— Правильно подметил. Кстати, можешь посмотреть свою статью о Евстратовском мятеже. Мне сегодня привезли «Красный рабочий».

— Серьезно? — удивился Никита. — Я ж не писал…

— Ничего, тот, кто писал, в суд не подаст. Двойной гонорар получил.

Никита развернул газету и обнаружил на второй полосе солидный «подвал» под заголовком: «Капитан против унтера» и с подписью: «Никита Ветров».

— Солидно… — произнес «автор». — А кто писал?

— Какая разница? Ты писал, вот подпись, не отвертишься… Гонорар тоже тебе пришлют.

Конечно, Никита знал, что врать нехорошо. Но давно уже врал по-крупному. Что ж, можно и еще разок. Тем более что родителям показать такое солидное издание — на месяц радости хватит.

— Устала я, как собака, — сказала Светка, начиная раздеваться. — Глаза слипаются. Дай мне сегодня поспать, ладно?!

Никита был и сам не против, наоборот, порадовался…

Часть вторая ОБЪЕКТ «ЛОРА» (рукопись генерал-майора Ю. П. Белкина)

Глава I

Вторая военная зима шла к концу. На юге наши уже расхлебали всю кашу из сталинградского «котла» и пинками вышвыривали пришельцев с Восточной Украины, пока не уперлись в Харьков. А на другом фланге пробили дыру в ленинградской блокаде, и городу на Неве стало легче. Об этом слышали люди в сводках Совинформбюро. Слушали их те, кто был по одну сторону фронта — жадно устремив лица к репродукторам, висящим на площадях и улицах, и те, кто был по другую сторону — теснее прижав наушники, чтобы дальний, приглушенный голос Левитана, упаси Бог, не был услышан немцем или полицаем…

В Энском партизанском отряде, который в сводки Совинформбюро так до конца войны и не попал, радио слушали не так, как на Большой земле, потому что репродуктора не было, но и не так, как в оккупированном немцами райцентре, потому что до ближайшего полицая или фашиста было верст десять леса, озер и болот. Здесь слушали сводку, собравшись к комиссарской землянке. Там работал трофейный ламповый приемник, взятый за полгода до описываемых событий при удачном налете на немецкую автоколонну. От той же колонны достался и патефон с пластинками. Три пластинки были с речами Гитлера, и их без сожаления расколотили. Расколотили и пластинки с залихватским маршем «Хорст Вессель», и с «Лили Марлен». Оставили только свои, советские, которые у немцев тоже были трофейными: «Рио-Риту», «Брызги шампанского», «Вальс-бостон» и еще что-то. Случайно между ними попалась изготовленная в Риге эмигрантская пластинка Лещенко: какие-то дурацкие, смешные частушки вроде: «Трынцы-брынцы, ананас, красная калина, не житье теперь у нас, а сама малина!» Контры в ней вроде бы не было никакой…

Вот под эти самые «Трынцы-брынцы» в одно прекрасное утро из расположения Энского партизанского отряда выехали самые что ни на есть обычные крестьянские сани-розвальни, запряженные старым, умным, но очень добрым мерином Серко, а на розвальнях этих отправились в соседний партизанский отряд два человека: разведчик Юрка Белкин и медсестра Зоя Иванова. Задание у них было по мирному времени совсем простое: проехать пять километров по еще не растаявшей дороге, взять в соседнем партизанском отряде медикаменты и перевязочный материал и привезти в свой отряд. Ехать надо было по старой, полузаросшей кустами просеке, осторожненько объехать по краю озеро, где уже начал подтаивать лед, и не нарваться при этом на фашистов. И Юрка, и Зоя ехали без оружия, с вполне надежными липовыми аусвайсами, на розвальнях лежало для маскировки несколько охапок сена и пара деревянных вил-рогатин. Страшно было встретиться с фашистами и показаться им похожими на партизан. Зоя была девушка хорошенькая, а немцам таких нравилось задерживать. Наконец, хуже всего было налететь на какого-нибудь сволочугу-полицая из местных, да еще такого, который в лицо знал медсестру-комсомолку из райбольницы и пионера, сына красного командира-летчика…

Вроде бы ехать в соседний отряд надо было ночью — темнота партизану друг. Однако отправились розвальни с утра, и были тому причины. Во-первых, местные жители довольно часто ездили в лес за сеном, стоявшим с прошлого лета на лесных прогалинах в стожках. Немцы еще не успели перевести всех коров на мясо и поэтому не удивлялись, что жители возят сено. Насчет молочка, «млека», они тоже были не дураки. А раз так, то подозрений особых сани с сеном, девчонкой и мальчишкой не вызовут. А вот когда обратно поедут с медикаментами, тут уж лучше ехать ночью.

Юрке Белкину было тринадцать лет, точнее, двенадцать с половиной. Он, конечно, был еще пацан, но довольно рослый, хоть и питался, особенно последние два года, не Бог весть как. Он говорил хриплым баском, ловко матюгался и считал себя бывалым партизаном. Собственно, так оно и было: Юрку подобрали в сорок первом, летом, после бомбежки эшелона, который вез на восток эвакуированных из Белоруссии. В двух вагонах ехали семьи комсостава одной из летных частей, где служил Юркин отец. Именно по этим вагонам и шарахнула стокилограммовая немецкая бомба. Убило почти всех, даже колеса от вагонов улетели метров на пятьдесят от насыпи. Как Юрка уцелел — никто не знал. Взрывной волной его забросило в глубокий, залитый водой кювет. Там его и нашли — оглушенного, контуженого, но без единой царапины. Нашли случайные люди: бабка Аксинья и дед Иван, которые пошли поискать на железке какие-нибудь вещички от разбомбленных эшелонов.

Вначале ничего особенного после прихода немцев не произошло. Войска прошли стороной, через райцентр. Никаких гарнизонов или даже постов в этом селе немцы не поставили. Приезжал какой-то офицер и четыре солдата, с ними какой-то штатский тип в мятой шляпе, говоривший по-русски. Солдаты в темно-зеленых шинелях и низко надвинутых на лбы касках вроде тех, что Юрка видел у кнехтов в фильме «Александр Невский», прошлись по всем сорока шести дворам. Рослые, чисто выбритые, с квадратными увесистыми подбородками, в коротких сапогах, с воронеными новенькими автоматами на груди, они выгнали всех на площадь к сельсовету, где висел пожарный рельс. Заодно осмотрели сараи и погреба, чердаки, подклети, курятники… Искали красноармейцев, но так, спустя рукава, заранее зная, что здесь их нет.

На площади офицер лаял по-немецки, отрывисто, резко, по-хозяйски, а переводчик блудливо зыркал глазами, очень боясь, что вдруг здесь, в толпе, среди мужичков прячется тот, кто запомнит его поганую физию и потом, когда придут красные — а в это, как ни странно, и переводчик верил, — сдаст его в НКВД… Переводил он, явно смягчая немецкий лай, это Юрка хорошо помнил… Старостой немцы назначили какого-то нездешнего мужика, а вскоре в помощь ему из райцентра привезли двух верзил-уголовников, получивших от немцев русские карабины и повязки с надписью «полицай» немецкими буквами. Все трое устроились в бывшем сельсовете, гнали из картошки вонючий самогон, «реквизировали» кур, яйца и сало. Формально их заставляли это делать немцы, но троица и себя не обижала. Юрка, встречая их на улице, всегда сжимал кулаки и прятал их в карманы… Ух как он проклинал себя за то, что был таким маленьким и что не было у него оружия… Вот они, настоящие предатели, враги народа, мало их до войны перестреляли! Юрка себя успокаивал, представляя, что вот-вот немцев разобьют, прискачет красная конница, пролетят в небе «ястребки» «И-16», грозно зарокочут моторы десятков «СБ» и «ТБ» и вернутся его мама и папа…

В том, что оба они вернутся, Юрка не сомневался. Он не знал, что его отец уже на вторые сутки после их отъезда из городка был насмерть сражен очередью с «Мессершмитта» на земле, в двадцати шагах от самолета, так и не сбив ни одного фашиста… И он не знал, что всего в трех километрах от села, в большой воронке от немецкой бомбы похоронена его мать… Даже если бы старики знали Юркину мать в лицо, они не сумели бы опознать ее среди той страшной кровавой мешанины из обломков вагона, тряпья, чемоданов и человеческих тел. Они, конечно, предполагали, что мать Юрки погибла, но Юрке этого не говорили. Поэтому для Юрки его погибшие родители все еще представлялись живыми, такими, как он их запомнил. Они были там, за фронтом, и Юрка первые несколько дней после прихода немцев напряженно вслушивался в отдаленный гул канонады. Иногда ему начинало казаться, что фронт приближается, он чувствовал приподнятое, озорное настроение, словно накануне дня рождения или перед Новым годом. Но это был самообман. Через несколько недель фронт так далеко ушел на восток, что его не стало слышно. Напрасно ждал Юрка, что появится в воздухе краснозвездная армада. С самого начала войны Юрка еще не видел наших самолетов. «Куда же они подевались?» — думал он по ночам. Одно только утешало: ночами, тяжело урча, на восток волна за волной шли немецкие «Юнкерсы». Днем тоже на разных высотах летели куда-то немецкие самолеты. Значит, где-то еще был фронт, где-то была Красная Армия.

Однажды Юрка видел, как на поле, сжатом еще до прихода немцев, разбился фашистский самолет, не дотянув до своего аэродрома. Семь «Юнкерсов» выплыли тогда из-за леса, возвращаясь с бомбежки. Шесть летели стройно, двумя тройками-«клиньями», а седьмой шел гораздо ниже и медленнее, все больше отставая от группы, и оба его мотора чадили черным дымом. Его пилот, видимо, хотел посадить самолет на брюхо, начал планировать на поле, но чего-то не рассчитал и врезался в землю. Полицаи вызвали по телефону немцев, приехал грузовик с солдатами, которые потушили самолет землей и ноябрьским снегом, а потом погрузили в грузовик обгорелые трупы летчиков. Юрка и еще несколько мальчишек бегали смотреть на самолет вблизи. Его дюралевая туша была не только смята и искорежена при ударе о мерзлую землю, но и крепко издырявлена со всех сторон пулями и осколками. Значит, было кому грохать по этому бомбовозу из пушек и пулеметов. Значит, держалась еще Москва…

Уже в сентябре стали поговаривать о том, что в лесу появились партизаны, которые нападают на немецкие посты и обстреливают по ночам грузовики на шоссейке. Потом на железной дороге, километрах в двадцати от того места, где разбомбили Юркин поезд, взорвали только что восстановленный немцами мост, и в реку загремело штук двадцать вагонов и паровоз… А через три дня после того, как разбился немецкий самолет, на Октябрьский праздник, староста и все его подручные полицаи оказались повешенными на воротах бывшей колхозной свинофермы, а над сельсоветом был поднят большой кумачовый флаг. На стене сельсовета было приклеено несколько отпечатанных на машинке листовок, в которых партизаны поздравляли жителей с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Через сутки в деревню прибыла на четырех грузовиках рота немцев в шинелях с черными петлицами. Прибыл с ними и тот, в мятой шляпе, переводчик. Всех выгнали из домов, не дав даже как следует одеться. Офицер в высокой фуражке с черепом на околыше шел вдоль толпы и коротко вылаивал слова команды. После этих команд солдаты выдергивали из толпы человека, скручивали ему руки за спину и бросали в грузовик. Брали мужиков, что помоложе, и парней, что постарше. После этого переводчик объявил, что те, кто видел партизан или хоть что-то о них знает, могут выйти из толпы. Никто не вышел. Тут офицер со спокойным лицом, будто в тире, вытащил пистолет, заложил левую руку за спину и девять раз выстрелил в толпу из «парабеллума»… У Юрки и поныне стоял в ушах тот стон, плач и крик, который поднялся в толпе… Немцы больше не стреляли. Они сели в грузовики, уехали, дав толпе разбежаться по домам, и увезли с собой двадцать парней и мужиков. На снегу остались лежать девять человек, застреленных офицером. Среди них были и дед Иван с бабкой Аксиньей… В Юрку офицер не попал только потому, что мальчика закрывали собой другие люди. Флаг с сельсовета немцы сняли и сожгли.

Юрка остался один в доме. Народишко в деревне стал испуганный. Ходили слухи, что немцы хватали не абы кого, а по доносу. Юрка жил как мог. Наконец сжалилась над ним молодая и бездетная вдова финской войны, жившая со свекром и свекровью, но не уживавшаяся с ними. Вдова сперва помогала Юрке, а потом переселилась к нему в опустевшую избу и стала ему вроде матери. Звали ее тетя Нюра. Она привела в порядок дом, пекла вкусный ржаной хлеб, который Юрка ел за обе щеки, словно пирожное или торт, а уж от жаренной на сале картошки Юрку и за уши оттащить было трудно. Нюра перешила из рубах и пиджаков деда Ивана кое-какую одежонку для Юрки и даже состряпала ему новое зимнее пальто с подбивкой из ваты и тряпок. Но, к сожалению, все это продолжалось недолго.

В декабре через село прошли несколько частей какой-то немецкой дивизии, крепко потрепанной в боях под Москвой и отведенной зализывать раны на большое расстояние от фронта. Одна из этих частей встала на ночлег в селе. Это были немцы, непохожие на летних или на тех, что забирали заложников. Это были немцы плохо бритые, в драных и прожженных шинелях, с обмороженными до коричневого цвета ушами, с лохмотьями кожи на обветренных щеках, со шрамами, ссадинами и голодными злыми глазами. Они впятером ввалились в чисто вымытую горницу, натаптывая снег со своих сапог, обмотанных поверху мешковиной, полезли к печи, выдернули ухватом чугун с картошкой, достали из шкафа полкраюхи хлеба, соль и стали жрать торопливо, жадно, словно их плеткой подгоняли. Потом, видно заморив червячка, потребовали: «Шнапс! Шнеллер! Водка!» Нюра притащила им от свекра четверть самогона, думала, что немцы, выпив, подобреют… Юрка залез тогда на печь, тихонько подсматривал…

Сперва немцы поднесли стакан Нюре, проверяли, не отравит ли их русская баба, а потом выпили сами, развеселились, разгоготались, но добрее от этого не стали. У них и веселье было какое-то злое, страшное. Каждый раз они, перед тем как выпить, наливали Нюре. Она боялась и пила… Юрка видел, что немцы все чаще хватают ее, прижимают, тискают, щиплют… Спьяну ей, видно, это было не очень противно, она вяло отбивалась и даже хихикала. Только когда один из немцев, самый рослый, скинув на спинку стула шинель, рявкнул утробно: «Ком, хир!» — и сгреб ее лапами, Нюра поняла, до чего она дошутилась…

Когда утром Юрка проснулся, Нюры на прежнем месте не было. Он стал искать ее, залез на чердак и увидел… Нюра повесилась на потолочной балке и висела голая, заледеневшая, страшная… Дико заорал тогда Юрка и бросился прочь из дома, в метель, в тридцатиградусный мороз, в утренний декабрьский сумрак. Он бежал, не зная куда, не зная зачем, молча, изо всех сил, словно за ним гнались. Он не помнил, как очутился в лесу, в густом ельнике. Тут он упал в снег и стал медленно замерзать. Он и замерз бы, если бы не разведчики того самого Энского партизанского отряда… Юрку отогрели, вылечили от жестокого воспаления легких, подкормили чем могли. Так он стал партизанить.

Сперва при кухне, потом разведчиком. Наверно, Юрка неплохо поработал. Прилетевший из Центра представитель штаба вручил ему медаль «За отвагу». Теперь за Юркой числилась целая куча оружия: трофейный автомат «МР-38» (который он, как и все, по неграмотности называл «шмайссером»), «парабеллум» (из которого он мог стрелять, только держа его двумя руками), маленький «вальтер», старая русская финка и большой парадный эсэсовский кинжал. Было у него и четыре гранаты: три наших «РГД-42», а кроме них, здоровенная немецкая дура на длинной ручке, названия которой Юрка не знал.

Зое Ивановой было двадцать два года, она в сорок первом окончила медучилище в областном центре и вернулась к себе на родину. Возвращаться ей пришлось уже после начала войны. Она еще из училища просилась на фронт, но директор, старый фельдшер, воевавший в империалистическую и Гражданскую, грозно сказал: «У медиков фронт один — раненые! А их и в тылу довольно. Считайте, что едете на фронт!» Действительно, очень скоро на базе райбольницы и школы-десятилетки возник госпиталь.

Эвакуировать этот госпиталь не успели. Главврач райбольницы, он же начальник госпиталя, он же единственный врач, собрал семь подвод и, посадив на них раненых, нагрузив сколько можно медицинского имущества и медикаментов, пошел на свой страх и риск. Лошади были старые, бракованные, телеги расхлябанные, да и дорога была запружена беженцами. Далеко уйти не успели — сзади залязгали гусеницы прорвавшихся через райцентр танков. Люди кинулись с дороги врассыпную в неубранную осыпающуюся рожь. С танков и бронетранспортеров немцы густо строчили из пулеметов и били осколочными снарядами. Рожь загорелась как порох, все поле объял черный дым и багровое пламя. Лошади, запряженные в двуколку, на которой ехала Зоя, понесли. Осколки свистели, разрывы вставали у самых копыт коней… Зоя свалилась в телегу поверх раненых, двуколка докатилась до леса и оказалась на ухабистой просеке. Из шести раненых остались только двое. Возница исчез. Куда девались остальные шесть подвод, никто не знал. Зоя осталась одна с двумя тяжелоранеными, без медикаментов, если не считать литровой бутыли касторки, каким-то чудом уцелевшей. На большой дороге были немцы, оттуда долетал рокот моторов и лязг гусениц, и Зоя, взяв измученных коней под уздцы, пошла по просеке в глубь леса. Единственное, чем могла она помочь раненым, так это напоить их водой из фляжки. У обоих был сильный жар, гноились раны, надо было сменить повязки, дать жаропонижающее, что-то надо было делать… Зоя же могла только идти и идти. Ей повезло, она вышла к вечеру на кордон — избушку одинокого и очень старого лесника. Раненых укрыли на чердаке сарая, где лесник держал сено. Лечить их дед взялся сам, при помощи трав, которых знал великое множество. Он и Зою научил, где и как собирать эти травы и как ими пользоваться. Кое-что Зоя и сама знала, но многое дед открыл ей впервые. Оба раненых выздоровели, хоть и промаялись больше месяца.

Гитлеровцы не беспокоили лесную сторожку. В конце сентября сюда пришли остатки батальона, которым командовал Майор. Здесь и началась партизанская жизнь, которая мало чем отличалась от той, что была в госпитале. Только не было врача, стерильной операционной, лекарств, инструментов, белых халатов и чистых простыней. Но раны, кровь, гной, пули, осколки, стоны и мучения были те же, да еще прибавлялись желудочные расстройства от плохой пищи и сырой воды, простуды от ночевок на стылой земле, вши от грязи и фурункулы от недостатка витаминов. Дед-лесник помогал недолго. В ноябре партизаны ходили рвать мост и напоролись на засаду. Дед первый заметил фашистов и швырнул в них гранату, от которой не уберегся…

Зоя иногда выла от бессилия, но сражалась со смертью как могла. Когда отряд нашел себе постоянную базу, ту самую, на которой Юрка принял свой первый бой, Зоя сочинила целый план медико-санитарных мероприятий, который с шумом положила на стол в землянке Майора. Из имевшихся в отряде семнадцати женщин она сколотила банно-прачечный взвод, который одновременно был и медико-санитарным. Раз в неделю весь личный состав обязан был ходить в баню и менять белье. В жилых землянках она заставляла наводить порядок, потребовала сколотить нары, регулярно перетряхивать самодельные тюфяки, всех вшивых без различия пола и возраста обрила наголо. Для нее разведчики собирали по деревням и воровали у фрицев медикаменты, шприцы, клизмы, грелки, градусники, скальпели, пинцеты, бинты… После отхода с базы, на новом месте, Зоя вновь завела те же порядки, и скоро уже все, даже самые упрямые партизаны, готовые «застрелить фершалку» по случаю посягательств на право ходить немытым и небритым, воспринимали всю эту профилактику как должное.

Их дневная поездка, помимо доставки медикаментов, имела еще одну цель. Климыч сообщил ее только Юрке. Надо было поглядеть, как охраняется дорога и охраняется ли она вообще. Кроме того, Климыч посоветовал Юрке по возможности проехать мимо озера Широкого и приглядеться к тому, что творится на его берегах. Из Центра пришло сообщение, что в этом районе немцы что-то сооружают. Надо было приглядеться, рассмотреть, что там и как, и прикинуть, с какой стороны к этому объекту лучше подойти. Две разведгруппы уже ходили на Широкое и донесли, что работы ведутся на острове, отделенном от берегов двумя сотнями метров воды. Зимой фашисты соорудили по льду озера дорогу и забросили на остров инженерную часть с техникой и стройматериалами, которая под охраной роты эсэсовцев строила что-то бетонное, глубоко закопанное в землю. Весной лед подтаял, по дороге ездить стало опасно, работы были временно прекращены. Немцы дожидались, пока сойдет лед и закончится половодье, чтобы навести понтонную переправу и продолжить строительство. Инженерную часть с техникой убрали с острова и отправили в другое место, а из эсэсовцев оставили на острове взвод-два. На остров пока еще можно проехать на санях. Полицаи из окрестных сел возят на лошадях яйца, масло, молоко в бидонах, сало и муку для охраны, пользуясь остатками немецкой дороги. Когда же начнется половодье, остров останется на какое-то время полностью отрезанным от земли и туда можно будет проехать только на лодке. При этом, пока не стает лед, и на лодке-то туда не добраться. Вот эсэсовцы и торопятся запастись продовольствием, чтобы не сидеть впроголодь. И появилась у Климыча идейка: а нельзя ли забраться на остров, покрошить охрану, взорвать, что немцы понастроили, а заодно выяснить, что там такое сооружалось. Дело это хитрое, нельзя ни спешить, ни медлить. Поэтому Климыч желал использовать любые оказии, чтобы пообстоятельнее все разведать.

Глава II

Юрка с Зоей ехали за медикаментами, которые должен был забросить в соседний отряд самолет с Большой земли. Аэродрома у отрядов не было, грузы сбрасывали на парашютах. Ночью на небольшой прогалине у оврага зажигали три костра и ждали, когда заурчат в небе моторы «Дугласа». В последнее время чаще делали наоборот: сперва ждали, когда заурчат, а уж потом зажигали, потому что один раз вместо «Дугласа» прилетел «Юнкерс» и выбросил вместо парашютов с грузом несколько бомб. В этот раз прошло благополучно, партизаны сумели собрать весь груз. Однако командир был недоволен. Еще месяц назад он просил у штаба инструктора по снайперской подготовке — без дела стояли немецкие вагоны с оружием, недавно захваченные в железнодорожном тупике. Карабинов, автоматов, ручных пулеметов набрали столько, что еле-еле донесли до лагеря, а снаряды и авиабомбы взорвали на разъезде вместе с вагонами. Самым интересным немецким подарком были отличные маузеровские винтовки со снайперскими прицелами. Их набралось больше двух десятков, новеньких, свеженьких, прямо с завода. Однако винтовочки эти надо было пристрелять, установить прицелы и обучить бывших полеводов и трактористов, как ими пользоваться. У командира были планы: снимать издалека часовых у мостов и складов, разбивать прожектора и фары, тормозить колонны автомобилей, одним выстрелом убивая водителя головной машины… Но пока винтовки лежали мертвым грузом. Командир велел отстучать в Центр шифровку, требуя прислать инструктора.

Центр подобрал, инструктора звали Клавдией Матвеевной Таракановой, было ей двадцать шесть лет, и на счету у нее было сорок девять убитых немцев и семь белофиннов. Был у нее орден Красной Звезды за финскую, медаль «За отвагу», ордена Красного Знамени и Отечественной войны. Звание у Клавдии Матвеевны было высокое и грозное — старшина. Клава недели две покрасовалась со старшинскими лычками, ей велели переодеться в штатское и наскоро ознакомили с заданием.

— Приказано отправить вас этой ночью, — сказал сопровождавший Клаву майор. — Комполка «Дугласов» сказал, что из-за одного человека двухмоторную машину через фронт не погонит. Кричит, что без приказа высокого начальства не поведет сам и других не пошлет. У него все вылеты расписаны… Злой как черт, вчера у него два самолета не вернулись…

— А вы в штаб звякните! — предложила Клава. Они с майором сидели в прокуренном и натопленном домике, где ожидали своей очереди на вылет летчики.

— Мне уже звякнули! — в сердцах сказал майор. — Объясняй им про снег… Отправить, и точка! Буквоеды!

— Клава! — раздалось вдруг за спиной у Таракановой. Голос был знакомый, но уж очень давно забытый. Клава обернулась. На нее из-под теплого, на меху, летного шлема глядели удивительно знакомые карие глаза.

— Дуська… Чавела… — неуверенно произнесла Клава.

— Я-a! — басом взвизгнуло коренастое существо в комбинезоне, с кобурой на ремне и планшеткой у бедра. — Сколько лет, а? Ты чего тут? Партизанишь?!

— Не орите, гражданка, — косясь на играющих в шахматы летчиков, строго сказал майор. — Вы кто? Документы!

— Младший лейтенант Евдокия Громова! — сказало существо и вытащило из комбинезона удостоверение…

С Дуськой Чавелой Клава последний раз виделась еще в детдоме. А знала она ее лет с четырех. Обе они остались без родителей в двадцать первом году, после великого голода в Поволжье. И обе были с одного года, с 1917-го. Только Клава родилась в марте, а Дуська — в ноябре. Их даты рождения почти совпадали с февральской и Октябрьской революциями, и заведующий детдомом даже хотел их в целях политического воспитания переименовать в Февралину и Октябрину, но потом почему-то раздумал. Они жили в одной группе, их койки стояли рядом — четырнадцать лет. Они знали все друг о друге, и не было такой девчачьей тайны, которую Клава не могла бы поведать Дуське или наоборот. Пути их разошлись, когда Клава поехала на Метрострой, а Дуська — в Комсомольск. Дуська в детстве мечтала сбежать к цыганам и путешествовать с ними в кибитке. Она прямо-таки бредила этой цыганской жизнью, и ее прозвали Чавелой. Сбежать она, конечно, не сбежала, но, видимо, страсть к перемещению в пространстве у нее осталась и взяла верх над привязанностью к подруге. Клава сильно обиделась, что Дуська не поехала за ней на Метрострой, и с тех пор не писала ей писем. Дуська тоже писем не писала, потому что, как и у Клавы, у нее было мало времени на выяснение отношений с подругами. Она решила стать летчицей, записалась в аэроклуб и действительно летать научилась.

Когда началась война, Дуська долго пыталась добиться направления в действующую армию, но ей отказывали — налет часов у нее оказался мал, а доучивать было некогда. В конце концов, во время очередного безуспешного посещения штаба, унылую Дуську встретил веселый, энергичный и бесшабашный подполковник и предложил отправиться с ним на фронт. Этот авиатор был из той славной породы сталинских соколов, которые пролетали под мостами, делали «мертвые петли» вокруг крыла «Максима Горького», крутили по двести пятьдесят «бочек» за один вылет, летали, не пристегиваясь к сиденьям, и вообще считали себя бессмертными. Подполковник принял командование остатками полка «И-16», в трех эскадрильях которого было семь машин. Дуську подполковник хотел было пристроить в штабе, но не тут-то было. Она потребовала самолет. Самолетов в полку было семь, а летчиков — двенадцать, не считая Дуськи, поэтому, разумеется, подполковник сделать этого не смог. С большим трудом выкрутился он из щекотливого положения (Дуська обещала ему крупный скандал, вплоть до письма к жене, которая у подполковника жила в Новосибирске). Он посадил Дуську на связной самолет, знаменитый «У-2», аттестовал на младшего лейтенанта и распрощался с ней, поскольку она со своим аэропланом оказалась в распоряжении командира авиакорпуса. Дуська возила офицеров связи, почту, военных корреспондентов, а один раз даже связанного по рукам и ногам фашистского аса. Летала она и за линию фронта, к окруженным немцами частям, к партизанским отрядам, расположенным близко от линии фронта.

После неудачного опыта с подполковником, который здорово разочаровал ее, Дуська принципиально перестала следить за своей внешностью, подстриглась под полубокс, редко умывалась и вечно ходила в замасленном комбинезоне. Она деловито, по-мужски материлась, вставляя матюги для связи слов в предложении. Летчики стали именовать ее Евдокимом и даже в докладах начальству, хоть и устно, но вполне официально, называть ее — Громовым. Поскольку летный состав обновлялся часто, то некоторые новоприбывшие пилоты месяцами не догадывались, что «младший лейтенант Громов» — женщина. Узнав же, произносили сакраментальную фразу из оперетты «Давным-давно»: «Корнет, вы — женщина?!» — и удивлялись, как это можно дойти до жизни такой.

Зимой 1942/43 года у Дуськи появился странный «ухажер». Однажды, когда она везла в штаб корпуса документы, за ней увязался «мессер». Такое уже бывало не раз, хотя и не часто. Один раз немца отогнали «ястребки», в другой раз спасли сгущающиеся сумерки, в третий — выручил лес, которым прикрылась Дуська, удрав на бреющем полете. А в этот день Дуська подумала, что ей хана. Небо было морозное, чистое, до темноты далеко, своих самолетов близко нет, внизу ровная, как стол, заснеженная степь. «Ой, мамочка! — пискнула Дуська в ларингофоны. — Пропала!» Мальчишеский басок, которым она говорила в нормальных условиях, превратился в самый что ни на есть девичий писк. Видимо, приемник у пилота «мессера» донес до ушей фашиста этот крик души, потому что Дуська услышала в наушниках раскатистый хохот и сытый, сочный баритон:

— О-о-о! Медхен! Фрейлейн! Девошка, ком цу мир! Вильст ду мит мир флиген? Давай, давай! Одер верде их пупу! Ха-ха-ха-ха! Ком цу мир, плен… Водка, музик, танцен, яа? Ха-ха-ха! «Мессершмитт» — гут, «Поликарпофф» — капут!

— Хоть бы пулемет был! — сказала Дуська. «Мессер», не открывая огня, промчался над самым «кукурузником», развернулся и, описав круг по горизонтали, снова вышел в хвост Дуськиному аэроплану.

— И я тибья луплю! — сказал немец на втором заходе.

— Да лупи ты, идол! — с отчаяния сказала Дуська, чтобы кончилось наконец это издевательство. Но немец опять не выстрелил. Гогоча, он пролетел над ней, да еще выпустил зачем-то шасси. Обутое в синтетическую резину колесо просвистело всего в паре метров над верхним крылом биплана.

— Их гее нах хаузе, — сказал немец, — бензин малё… Абер их ком видер!

И «мессер» отвалил. Дуська заметила на его фюзеляже пикового туза.

Всего полмесяца спустя Дуська встретилась на аэродроме со своей детдомовской подругой.

Майор, сопровождавший Клаву, устал слушать болтовню на детдомовские темы и отправился еще раз побеседовать с командиром полка.

— Четыре часа до света осталось, — сказал он скорее уныло, чем настойчиво.

— Дорогой ты мой партизан! — проворчал комполка, у которого была перевязана голова, а на скуле был налеплен пластырь, закрывавший пулевую ссадину. — Я не баба, рожать не умею… Да и бабы тоже самолетов не рожают.

— Ты пойми, мне же трибунал будет! — взвыл майор.

— Если всех разгильдяев судить, воевать будет некому! — буркнул комполка. — Получишь строгача, да и только. Ну, может, вместо одной большой звезды четыре маленькие дадут… Всего и делов-то! Что у тебя за телуха в полушубке? Разведчица?

— Не твое дело, — буркнул майор. — Ну найди тарахтелку, а?

— У меня «Дугласы», едрить тебя некуда, а не тарахтелки! За них золотом уплачено, не как-нибудь… Подарок доблестных союзников. У ребят и так по три-четыре вылета в сутки. На коньяке и шоколаде держатся, понял?!

— Вон у тебя дуреха сидит, с моей треплется.

— А, Евдоким… Ну, это не мое хозяйство. У нее через пять минут вылет в штаб штурмового полка. Почту везет из штаба корпуса.

— Секретную? — спросил майор.

— Нет, домашнюю. Газеты еще из политотдела. В задней кабине тесновато будет, но доехать можно.

— Ну а черта мне в этом штурмовом полку?

— Туда два часа лету на «У-2», а оттуда еще пара часов до твоих партизан… Возвращаться, конечно, придется засветло… Ну, поговори с ней.

— Погоди, а как же штаб корпуса?

— Ну, тут я не хозяин. Тебе как, приказ выполнять надо или по инстанциям бегать? Хочешь — бегай…

Майор решительно вышел из комнаты комполка и подошел к девушкам.

— Товарищ Громова! — сказал он официально. — У меня есть к вам предложение. Если вы хотите продолжить разговор с подругой, заберите ее с собой на этот вылет…

— Я бы забрала, — удивленно сказала Дуська. — А зачем?

— Карта есть?

— Есть. — Дуська подтянула планшетку и, расстегнув ее, развернула перед майором.

— Вот мы, — майор царапнул грязным ногтем по целлулоиду. — А вот райцентр. Километров шестьсот… Напрямую ведь не долетите?

— Ни Боже мой… — ухмыльнулась Дуська. — А потом, мне во-от сюда надо, в Горынцево. Туда-то еле-еле горючего хватает!

— Прекрасно! — просиял майор. — А оттуда хватит?

— Оттуда… — Дуська прикинула. — До райцентра, может, и хватит…

Она не успела сказать, что обратно придется идти на соплях и к тому же засветло, так как время три часа утра, на дворе март и светать будет совсем скоро. Не успела сказать, потому что явился техник и доложил:

— Товарищ младший лейтенант, машина к полету готова!

— Ну, все! — сказала Дуська, хватая мешок с письмами. — Я пошла… Догоняйте, что ли…

…«Ушка» стояла на слабо расчищенной площадке, обутая в смешные самолетные лыжи. Морозец был еще февральский, хоть март уже кончался, ветер тоже был достаточно колючий, и поземка струилась по взлетной полосе.

— Бр-р… — сказала Дуська, ставя на крыло обутую в унт ногу и забрасывая другую в кабину. Перекинула мешок с письмами и крикнула Клаве:

— Ну, чего стала? Садись! Довезу как-нибудь… Не чужая ведь.

Клава, одетая в дубленый «романовский» полушубок, валенки и ватные штаны, толстый пуховой платок и ушанку на три размера больше, неуклюже вскарабкалась на самолет и втиснулась в кабину. Ей бы это не удалось, если бы майор галантно не подпихнул ее под зад. Затем подал ей вещмешок, укутанную в чехол снайперскую винтовку, пожал руку. Техники взялись за винт, послышались команды: «Контакт!» — «Есть контакт!» — «От винта!» — и мотор «ушки» радостно затарахтел. Дуська махнула руками, чтобы освободили лыжи, и дала газ. «Ушка» встрепенулась, заскользила по снегу, разбежалась и словно бы подпрыгнула в небо…

До штурмовиков они долетели без приключений и даже раньше, чем думала Дуська. Еще в воздухе подруги условились, что и как говорить. Впрочем, врать не пришлось. Штурмовики, едва получив письма, были готовы расшибиться в лепешку. Баки «ушки» залили до отказа и даже не спросили, куда она отправляется. Перед самым отлетом явился пожилой оружейник и притащил пулемет «ДП» с четырьмя дисками.

— На вот, Евдокея, — сказал он, по-вологодски окая, — кавалеров-то отгонять… Бронебойно заряжено, и зажигательно есть. Просила раз, дак я и сделал…

«ДП» пришлось взять не Дуське, а Клаве, у которой освободилось место сданного штурмовикам мешка.

— Эх, успеть бы до света! — прямо-таки помолилась Дуська, поднимая «ушку» в воздух, который стал заметно светлее…

…Партизаны тщетно ждали самолет до самого рассвета. Где-то неподалеку что-то гудело и тарахтело, они разжигали костры, но напрасно. Самолет не пришел. Вместо него уже утром пришла радиограмма из Центра, просили подтвердить прибытие инструктора. Ответ был разочаровывающий: «Скрипач не прибыл». Майор, вынужденный доложить все, как было, был понижен до капитана и отправлен на фронт командиром разведвзвода; командирам полков штурмовиков и транспортников навесили по строгачу. Штаб стал спешно искать нового инструктора по снайперской подготовке… В землянке связной эскадрильи сняли занавеску, которой была отгорожена от мужских глаз Дуськина койка. Пилоты открыли тощенький чемоданчик «Евдокима», увидели весь нехитрый девичий скарб: довоенное в горошек летнее платье, туфли, открытки, флакончик «Тэ-жэ», нетронутый тюбик помады — и не смогли удержать слез…

Похоронки, как выяснилось, ни на Дуську, ни на Клаву посылать было некуда.

Глава III

Зоя и Юрка ехали неторопливо. Серко был старый конь, он впрягся в работу еще во времена коллективизации и рысаком никогда не был. К нему цепляли косилку, плуг, дровни, розвальни, телеги, брички, «сорокапятки», «эмки», оставшиеся без бензина, и все это он тянул, вытаскивал из грязи, волок куда велели. У него было несколько легких ранений, его много и нещадно нахлестывали и вожжами, и кнутом, натирали хомутом холку, а он все таскал и таскал, тянул и тянул, неторопливо, но неуклонно.

Дорога круто свернула вправо. На ней стали попадаться свежие клубочки конского навоза и сенная труха.

— Ездят мужики… — заметил Юрка, легонько подтолкнул Серка по крупу вожжами и причмокнул:

— Н-но! Не спи, милай!

— По-моему, самолет гудит, — прислушавшись, сказала Зоя, — наверно, в Дорошино пошел…

— Командиру Дорошино давно надоело. Все время «рамы» оттуда летают.

— Это «мессер», по-моему…

— Ух, гад! Они, сволочи, иногда просто так пуляют… Хорошо — дорога узкая.

Внезапно в вой «Мессершмитта» вплелось знакомое стрекотание «У-2». Над деревьями очень низко и очень медленно шел зеленый самолетик с далеко заметными красными звездами.

— Да что же он, псих? — ахнул Юрка. — Чего же он днем-то?! Собьют ведь!

Словно в подтверждение его слов намного выше советского самолета мелькнул крестообразный, узконосый силуэт «Ме-109». Он хищно, по-змеиному сверкнул в воздухе, обогнал биплан, и гул его стал удаляться.

— Ушел, что ли? — с надеждой произнесла Зоя, но в это время гудение истребителя вновь стало приближаться.

«У-2» ушел за кромку леса, и почти сразу же вслед за ним туда же унесся «Мессершмитт». Оттуда, из-за леса, донеслось усиленное и размноженное эхом «та-та-та-та» пулеметных очередей.

— Сшибет, — тоскливо вздохнул Юрка. — Впустую съездим, угробит «мессер» твои микстуры…

— Бух! — гулко ухнуло за лесом, земля вздрогнула, и стало тихо.

— Ух, сволочь! — скрипнул зубами Юрка. — Гад фашистский, дерьмо вонючее, с-сука!..

Из-за леса в небо поднимался черный бензиновый дым…

— Юрка! — воскликнула Зоя. — Надо туда! Скорее! Может, он только ранен…

— Ты что, — испуганно сказал Юрка, — а задание? Туда же сейчас фрицы понаедут… Да и не по дороге нам, туда километра два в сторону…

— Да ведь там, может быть, как раз те медикаменты, из-за которых мы едем!

— Это я так сболтнул, — отмахнулся Юрка, — медикаменты еще ночью сбросили. Стал бы нас командир посылать, если бы их не было…

— Но там же человек! Может, двое! Может, там папка твой!

Это был решающий аргумент. Хоть и знал Юрка, что отец его летает на истребителе, но ему отчего-то вдруг очень захотелось, чтоб именно отец его оказался на этом «кукурузнике». Пусть даже раненый, лишь бы живой! Вот здорово было бы! Они бы стали воевать в одном отряде, он бы с отцом тут такую кашу заварил фрицам! Юрка вытянул Серка вожжами, гикнул, свистнул, и Серко, поняв ситуацию, прибавил ходу, перешел на рысь. Сани свернули с наезженной колеи и вкатились на совсем узкую тропинку-просеку, оставшуюся, наверно, еще с тех времен, когда мужики тайком рубили деревья в помещичьем лесу…

— Там должна быть поляна, лог такой, — сказал Юрка не оборачиваясь. — Где-нибудь там он и упал. Не дальше! Если дальше, то — все, там озеро Широкое. А на озере — эсэсовцы…

— Давай гони! Не разглагольствуй! — Зоя была готова подстегивать Юрку так же, как он подстегивал мерина.

Дорога пошла под горку, и Серку стало бежать полегче. Юрка даже придерживал его вожжами. Запах бензиновой гари становился все ближе, в деревьях замелькали просветы, и вскоре Юрка осадил усталого мерина, немного не доехав до опушки. Он соскочил с розвальней и крадучись, от дерева к дереву, добрался до чистого места.

Лог представлял собой большую, с гектар, поляну, окруженную со всех сторон лесом. С юга и севера лог был зажат некрутыми холмами, а на дне его, между склонами холмов, имелась ровная, плоская площадка протяженностью почти в сто метров. Дорога, по которой к логу подъехали Юрка и Зоя, спускалась по склону южного холма и поворачивала на запад уже по дну лога.

Юрка сразу же увидел чадный бензиновый костер на белом снегу посреди северного склона. Приглядевшись, он даже вскрикнул от радости. Там, посреди закопченного снега, валялось оторванное крыло. Длинное, черно-желтое, с крестом. Здесь, в логу, разбился «Мессершмитт». Спустя несколько секунд после этого Юрка увидел и советский самолет. По дну лога тянулся след его лыж, упираясь в западную опушку лога. Позабыв об осторожности, Юрка бегом добежал до саней и, хлестнув Серка, скатился в лог, в считанные минуты преодолев спуск. Зоя даже взвизгнула, испугавшись, что сани перевернутся, но Юрка лихо развернулся и натянул вожжи в тот момент, когда Серко чуть-чуть не ткнулся мордой в хвостовое оперение «У-2».

— Кто такие?! — резко, словно кнутом, стегнул Юрку недоверчивый голос.

Из-за самолетного хвоста на Юрку и Зою грозно глядели пулеметное и винтовочное дула.

— Свои! — воскликнула Зоя. — Мы партизаны!

— Да что ты, Клавка, не видишь, что ли? — сказал коренастый, невероятно замурзанный человек, вставая из снега с ручным пулеметом. — Может, еще и документы спросишь?

— И спрошу! — сказала женщина в ватных штанах, теплом полушубке, валенках и шапке-ушанке, под которой виднелся пуховой платок. — Ездят тут всякие… Угодишь к полицаям — и прощай Родина! Какого отряда?

— Допустим, Малининского, — сказала Зоя.

— А к товарищу Сергееву куда? — спросила женщина.

— Сперва налево, потом направо, а потом опять налево и опять направо! — сердито рыкнул Юрка. — Если вы, тетенька, такая недоверчивая, то ищите сами или ждите здесь, пока вас полицаи или фрицы прищучат! А если торопитесь, так мы вас отвезем. Без самолета, конечно… Сжечь его надо, чтоб фрицам не достался…

— Сже-ечь? — взревел тут человек в летном комбинезоне. — Да он целехонький, в нем только бензина нет! Его хоть сейчас заправляй и взлетай!

— Дяденька, а это вы немца сбили? — спросил Юрка, приглядываясь к летчику и прощаясь с надеждой увидеть отца.

— П-ф-ф! — неожиданно фыркнула женщина в полушубке. — Дяденька Евдоким!

Зоя и Юрка недоуменно посмотрели на нее: дескать, чего удивительного, что мальчик назвал мужчину дяденькой?!

— Отставить смех, товарищ старшина! — сурово сказал «дяденька Евдоким». — Некогда смехуечки разводить! Распрягайте, хлопцы, коней, запрягайте самолет!

— Куда же мы его потащим? — спросил Юрка.

— Подальше в лес.

— Да ведь его по следу видно будет, — сказал Юрка, — напахали лыжами. И снег талый, скользить будет плохо… Не увезти его. Бросьте его, дядя Евдоким!

— П-ф-ф! — снова фыркнула Клава. Юрка решил, что неправильно обращается, не по-уставному, и решил поправиться:

— Виноват, товарищ командир! Я вашего звания не знаю, поэтому и говорю по-штатскому… А вы полковник, да?

— Нет, — ответил «Евдоким», тоже еле удерживаясь от смеха, хоть и смеяться было не ко времени. Дуська уже прикинула, что самолет действительно не увезти, так как крылья не прошли бы между деревьями… Эх, как же жалко ей стало бедную «ушку»! Из-за дурацких крыльев придется сжечь… После того как из такой переделки выкарабкались…

Действительно, переделка у Клавы и Дуськи вышла основательная. Ветер, который ближе к утру усилился здорово, снес легонькую «ушку» с первоначального курса. Никаких костров в назначенное время Дуська не увидела, а ориентироваться по местным предметам в сумерках было еще сложно. Пробарахтавшись в воздухе до самого рассвета и израсходовав часть бензина, который был предназначен уже на обратный путь, она решила сесть хоть где-нибудь, а там уж, может быть, разобраться. Километрах в двадцати от райцентра Дуська приземлилась на поляну между копнами. Место было выбрано так шикарно, что первая же «рама», вылетевшая утром на поиски партизан, сразу же заметила «ушку» и передала ее координаты на аэродром в Дорошино. Дуська, едва «рама» умотала, сразу же раскочегарила свою машинку и полетела низко над лесом, стремясь найти новую площадку и спрятаться там. Но уже через десять минут полета на хвосте возник силуэт «мессера», а в наушниках заурчал баритон Эриха Эрлиха:

— Майне пупхен, их грюсе дихь! Нох айн маль видерзеен! Абер ди летцтен! Ферштейст ду, пуппи? Ком цу мир, одер их верде шисен! Нах Дорошино! Тали!

— Давай-давай! — ставя «ДП» на фюзеляж «ушки» и пытаясь поймать на мушку быстро вырастающий силуэт немца, пробормотала Клава. Она отстегнулась от сиденья и встала на колени в кабине. В это время немец открыл огонь, но Дуська сбросила газ и «провалилась». «Мессер» пронесся всего в полсотне метров над «ушкой», обдавая Дуську и Клаву вонючими выхлопами своего мощного мотора. Клава даже не успела нажать на спуск. Она была все-таки наземным, а не воздушным стрелком.

— Дай сюда! — мужицким басом проревела Дуська, и Клава отдала ей «ДП». — Кор-рова деревенская! Ложись на дно, может, не заденет!

Клава послушно скорчилась на полу, хотя понимала, что для крупнокалиберных пулеметов «мессера» многослойная фанера не броня. В это время Дуська, обезумев от ярости, круто развернула самолетик и направила его «Мессершмитту» в лоб. Эрлих открыл огонь издалека, со всех пяти огневых точек. Трассы густо обвили «ушку», но она была как заколдованная, ни одна пуля в нее не попала. Дальше сближаться с «русфанер» Эрлих боялся, так как при лобовом ударе его машина неизбежно разбилась бы об эту фанеру. Он отвернул, уверенный в том, что, пользуясь быстротой и маневренностью, снова выйдет в хвост этой упрямой русской девке. Но не тут-то было. Дуська среагировала мгновенно, хотя стреляла с самолета первый раз в жизни. Она на какую-то секунду оторвала руки от управления и навскидку, прямо через борт, чудом не изрешетив крыло и расчалки, трахнула по отвернувшему «мессеру» длинной очередью бронебойно-зажигательных пуль. Вообще-то она не рассчитывала, что попадет, да по идее и не должна была попасть. Ей просто надоело быть мишенью, добычей для этого фрица, который играл с ней точно кошка с мышкой: то отпуская, то хватая в когти. Хоть чем-то, да ответить! — вот о чем она мечтала, не больше.

Поэтому, когда оранжевая вспышка блеснула на крыле с черным крестом, когда крыло это отвалилось и закувыркалось отдельно от «мессера», тоже кувыркающегося, Дуська открыла рот от удивления, уронила пулемет на дно кабины и судорожно ухватилась за ручку управления. Горючего оставалось совсем немного, и Дуська сквозь дым, оставшийся от «Мессершмитта», увидела прогалину, лог и посадила «ушку». Когда она заглушила мотор, то первое, что ей попалось на глаза, — это горящий «Мессершмитт». Схватив пулемет на изготовку, Дуська побежала туда. Поодаль от полыхающей машины лицом вверх валялся Эрих Эрлих, почти не обожженный, но мертвый, поскольку одна из бронебойных пуль пронзила ему бок и вышла через другой. Взрывом его выбросило из кабины, сорвало шлемофон, немного опалило усы и брови… И тут, как это ни странно, у Дуськи на глаза навернулись слезы. Ей стало невероятно тошно от того, что этот русоволосый, с голубовато-серыми, совсем не страшными глазами парень — враг, фашист, сволочь и прочая, прочая. Не умом, конечно, а сердцем Дуська пожалела, что именно такого фрица ей довелось угробить на этой войне… Она представляла всех немцев такими, как в алма-атинских кинофильмах и боевых киносборниках: толстыми, обрюзглыми, злыми, похожими на кабанов. Таких она бы настреляла хоть тонну, было бы чем и во что стрелять… Но этого, совсем непохожего на врага парня она жалела. Где-то, в самом потайном уголке души, она чувствовала, что такого парня она даже могла бы полюбить… Может быть, она уже его полюбила? Ведь он три раза отпускал ее живой, хотя мог сбить ее еще месяц назад… Играл? Издевался? А может быть, жалел?! Может быть, из этих зверей еще не все стали бездушными придатками смертоубийственных машин?! Может быть, у некоторых еще сохранилось что-то людское?!

— Спекся, сучий сын! — восторженно сказала Клава, подбегая к Дуське с расчехленной винтовкой в руках. — Харя фашистская! Лихо ты его, Чавела!

И она пнула убитого носком валенка. Прямо в лицо. Дуське стало стыдно, что она чуть ли не выть по фашисту собралась, и она бодренько сказала:

— Отлетался, голубок!

— Документы надо забрать! — сказала Клава деловито и отстегнула у немца планшетку, а потом без брезгливости полезла немцу под комбинезон и вывернула внутренние карманы.

— «Обер-лейтенант Эрих Эрлих»… — прочитала Клава. — Тут не поймешь… Фотки, смотри-ка!

На одной из фотографий был изображен сам обер-лейтенант в парадном мундире с двумя крестами, орлом люфтваффе на груди и еще какими-то регалиями. На другой был изображен очень благообразный пожилой мужчина и элегантная седая дама. На обороте было написано аккуратным каллиграфическим почерком:

«Liebe Sohn! Deine Vatti und Mutti senden ihre Herzlichen Grüsse zum Geburtstag! Heil Hitler! 2. Juli 1942».

— Ладно, рассмотрим после! — сказала Клава. — Надо бы мотать отсюда…

Они сняли с убитого кобуру с «вальтером» и вернулись к «ушке». Вот тут-то и вылетели из лесу сани… И хоть снайперское око Клавы и летчицкий глаз Дуськи издали увидели, что на санях, кроме сена и вил, ничего нет, из предосторожности заняли оборону…

И вот теперь жечь «ушку»?! Крылья мешают, видишь ли… Дуська отошла от самолета подальше, вскинула «ДП» и прицелилась в бензобак…

— Немцы! — вдруг ахнул Юрка. — Танк!

В логу пока никого не было, только с просеки доносилось надсадное гудение мотора и лязг гусениц.

— С опушки, быстро! — крикнула Клава и, выхватив из кабины самолета свой вещмешок и пулеметные диски, бросила их на сани. Затем она тычком пихнула в сани рассопливившуюся из-за «ушки» Дуську вместе с пулеметом. Юрка хлестнул мерина. Серко дернул сани и понес. Старая лошадь боялась танкового мотора, она знала, что может последовать за его ревом и рычанием… Оглянувшись назад, Клава увидела, как по склону лога на малом газу скатывается танк. «Нагонит на дороге — разотрет в порошок!» — мелькнула у нее мысль.

— Надо бы в лес… — сказала она Юрке.

— Надо бы! — бросил тот через плечо. — Только вожжей не удержать! Несется как угорелый! Начнешь дергать — расшибет!

— Может, спрыгнем, не с самолета же… — предложила Дуська.

— К фрицам в лапы?! — сказала Зоя. — На такой дороге конь быстрее танка!

— Держи карман шире! Вон он, гад, ползет!

Танк мелькал за поворотом дороги, грюкая траками и скрежеща фрикционами. Серко храпел, но несся, не сбавляя шагу…

— А «ушку» он, гад, раздавил, наверно… — вздохнула Дуська.

— Черт с ней, с «ушкой», у нас фанеры хватит… — пробурчала Клава. — Нас бы не расплющил… «ПТР» бы сюда или гранату хоть…

— Или «Т-34», — сказала Дуська, — оно совсем надежней было бы…

Дорога внезапно резко пошла под уклон, впереди замаячило открытое пространство, и Юрка ахнул: как же он, дурак, с перепугу забыл, что дорога эта выводит на обрыв озера Широкого! Зимой, по льду, там проезд есть, а весной по тонкому льду не проехать… Или нет, ведь Климыч говорил, что мужики и полицаи возят продукты немцам на остров… Да, но по немецкой дороге! Она совсем с другой стороны… Мысли мелькали быстро, как деревня у обочины… Секунда, другая, третья… Серко вылетел на снежный спуск и с разгона скатился на тонкий, полупрозрачный лед… Противно скрипнуло, но лед не провалился. Серко остановился, шевельнул ушами…

— Стал… — охнул Юрка, чувствуя, как захолонуло в груди и посолонело во рту. — Все…

Танк уже подкатывал к берегу…

— Бросаем эту колымагу! — взревела Дуська и вместе с пулеметом соскочила на лед. Еще раз хрустнуло, треснуло, но Дуська, не останавливаясь, побежала к острову. За ней, топая неуклюжими валенками, поскальзывая, но не падая, побежала Клава с вещмешком и снайперской винтовкой.

«Там же немцы!» — хотел было крикнуть Юрка, но в это время у выезда на снежный спуск появился танк, небольшой, приземистый, квадратный, с укороченной зевластой пушкой. «Как на ладони все! — охнул Юрка про себя. — Всех постреляют! Дуры бабы!» Но в это время Серко, услышав рев танка совсем близко, вновь рванул и понесся к острову. «Сейчас вдарят, — подумал Юрка, — либо с острова, либо с танка…» Он бросил вожжи и испуганно прижался к Зое.

Они были уже на середине пролива между островом и коренным берегом, когда вдруг вместо выстрела послышался странный грохот и треск. Юрка, превозмогая страх перед танком, оглянулся и увидел, что снежного спуска, по которому они въехали на лед, больше нет, и танка, еще минуту назад подъехавшего к спуску, тоже нет, а есть глубокая черная полынья, где что-то бурлит и клокочет. Еще несколько секунд — и Серко влетел в прибрежные кусты, где Юрку и Зою уже дожидались Клава и Дуська.

— Накрылся! — восторженно пискнул Юрка. — Булькнул, гад!

— Ни один не выплыл, — с сожалением сказала Клава, держа на мушке полынью, — все под лед ушли.

— Там, под берегом, вода и летом ледяная, ключи бьют, — сказала Зоя, — судорогой сводит…

— Должно быть, тут и лед от этого потолще… — согласилась Клава. — Что делать будем, славяне?

— Тихо надо теперь сидеть, — сказал Юрка, — на этом острове немцы есть, два взвода, а то и рота… Эх, вот теперь бы командиру сообщить, что с этой стороны подойти можно… Они-то думают, что, кроме той дороги, где они из шлангов лед намораживали, больше негде подойти… А здесь даже поста не поставили… Ночью уйдем!

— Ну, ты стратег! — с немного ироническим восхищением произнесла Дуська. — Прямо Суворов! А кой тебе годик?

— Шестой миновал! — нахально ответил Юрка. — Дядя Евдоким… Виноват, товарищ командир, я не маленький!

— Не дядя я! — проворчала Дуська, понимая, что здесь не место для водевилей. — Я младший лейтенант Громова Евдокия, женщина…

— Понятно! — восхитился Юрка, причем совершенно искренне. — А Михаил Громов, он ваш муж, да?

— Троюродный… — сказала Клава.

— Чего? — не понял Юрка.

— Муж троюродный… — как ни в чем не бывало сказала Клава.

— Врете, — усмехнулся Юрка, — троюродных мужей не бывает…

— А просто однофамильцы бывают?

— Ну, бывают… — вздохнул Юрка.

— Жрать что-то хочется… — сказала Клава. — Ударим по второму фронту?

— Прежде чем жрать, — сказал Юрка, — надо бы разведать, где противник и что он делает…

— Сиди здесь, — сказала Дуська, — нарвешься на немцев и на нас выведешь!

— Ты его не обижай, — сказала Зоя строго, — он уж полгода в разведку ходит… Это у вас там, за фронтом, он — ребенок, а у нас он воюет, может, лучше иных военных… Ты немцев до сих пор только с воздуха видела, а он тут, под немцем, два года без малого…

— Какие вы тут суровые… — сказала Дуська, ища поддержки у Клавы, но та заметила:

— Ладно, не гоношись… Ты и правда с воздуха мало видишь… Да и верно пацан говорит, нельзя пока рассупониваться… Эти кусты не больно здорово маскируют… Надо бы местечко получше подыскать.

— Странный у вас этот остров, — заметила Дуська, — как пупырь…

— Ничего странного, — пожала плечами Зоя, — карта есть?

Дуська вытащила планшетку, раскрыла и подала Зое.

— Масштаб мелковат, остров-то даже на карте не обозначен. Как вы с такими картами летаете? Ну да ладно… Вот, глядите, это Широкое озеро, а тут река Снороть. Тут холмы, вот Снороть между ними петляет. Вот она петляет-петляет и подмывает берег… Давным-давно случился вот в такой, как здесь, излучине оползень, и всю луку от реки отрезало. Потом песку намыло, дерн разросся, подсохло малость — и получилось озеро. Талые воды стекают и ключи. Холм водой обтекло, получился остров…

— Понятно, — сказала Дуська. — А ты тут раньше бывала?

— До войны… У меня в Малинине бабка жила, отсюда три версты, вон туда. Купаться сюда ходили, на остров рыбу ловить ездили… Хорошо было…

— С ребятами?

— Да нет, я еще маленькая была, с отцом приезжала… Низ у него весь заболочен, только с другой стороны, где «Немецкая дорога», там посуше и песок, мы там загорали. Мы вот сейчас на болоте сидим, только оно не оттаяло еще. Метров так тридцать от берега будет уже настоящий лес, он по склону вверх идет… Там грибов — уйма! Только под камнями гадюки…

— А здесь их нет? — опасливо спросила Дуська. — Я их с детства боюсь!

— Летом дополна, а сейчас они все спят, холодно еще… — хмыкнула Зоя. — Тут двуногих гадюк бояться надо, а не ползучих… Ну вот, сбила с толку…

— Про лес говорила, — напомнила Клава.

— За лесом, на самой верхушке, проплешина, там была избушка, для себя рыбаки поставили, а к избушке дорога от самого берега. Там летом причал был для лодок.

— А зимой?

— Зимой сюда никто не ездил. Сено здесь на зиму не оставляли, дрова рубить здесь запрещалось, лес не заготовляли… На кой черт здесь торчать кому-то? Я вот не знаю, на что он немцам-то понадобился!

— Никто не знает, — сказал Юрка, — это секретная тайна! Климыч мне велел подходы разведать, больше ничего, конечно, но уж раз на остров занесло, так побольше надо бы узнать… Я пойду… Тетя старшина, «вальтер» дайте, на случай чего.

— Один не пойдешь… — сказала Дуська, — всем идти надо!

— Не надо столько народу, — отмахнулся Юрка, — шуму наделаете… Давайте пистолет!

Клава дала ему «вальтер» Эриха Эрлиха, и Юрка почти неслышно исчез за кустами.

— Одного я только не пойму, — задумчиво сказала Клава, — почему это у немцев танки по лесу гуляют? Не за «ушкой» же они его послали?

— Может, по вашу душу? — Дуська кивнула в сторону Зои.

— А почему только один? — спросила Зоя. — Да еще легкий! Ему через чащу не продраться, застрянет…

— А за «ушкой» проще было пехоту на санях послать, — прикинула Дуська.

— Это точно, — согласилась Зоя, — только мне кажется, что танк этот на разведку ходил, проверять, хорошо ли остров водой отгорожен. На грузовике сейчас не проедешь, даже бронетранспортер застрянет, пожалуй, а на санях медленно и опасно… Только танк, такой, как этот, пройдет…

— Вот он и прошел — буль-буль! — сказала Дуська.

— Это он не рассчитал, — пояснила Клава. — Мы-то как на лед съехали? По снежному козырьку, что к берегу намело. А так-то, без козырька, тут обрыв метра три высотой… Танкист на козырек выкатился, а козырек под ним поехал… Он уж и рад бы назад, а снег его на лед вывез… Вот и вышел буль-буль… Еще тремя фрицами меньше… Богатый день у нас сегодня: один самолет и один танк да четыре ганса…

— После считать будем, — заметила Зоя.

— Послали разведчика! — проворчала Дуська. — Сопляк ведь… его мать! Чего он там разведает? Это не в пионерах: «красные» против «синих»!

— Не суйся, — сказала Клава, — он, по-моему, уже не ребенок…

— Нет, — возразила Зоя, — он дитя еще, только уж очень много насмотрелся… При нем стариков убили, женщину изнасиловали… Сам уже убивал…

— А ты убивала? — спросила Дуська, и перед глазами у нее возник образ Эриха Эрлиха…

— Одного убила… — сказала Зоя. — Он в землянку ворвался и из пулемета по раненым… Я стрельнула, он и упал.

— А я вот только сегодня первого… — сказала Дуська, хмурясь, чтобы прогнать навязчивую картину.

— Неужели? — удивилась Клава. — А я-то думала, что ты уж десяток фрицев сбила! Я, честно говоря, чуть не обделалась со страху, когда на нас «мессер» навалился… И стрельнуть, думаю, не успеешь, как срежет… Целилась долго, а нажать не успела. А ты его с руки — р-раз! — и вдрызг! Ну и нервы у тебя, Чавела! Я-то, когда первого финна тенькнула, ревела… Хоть и далеко, а в оптику его лицо видно было. Белобрысый такой был, совсем как русский…

— Не наше это дело, убивать… — тихо сказала Зоя. — Я вот фашистов терпеть не могу, убью — плакать не буду, но радости от этого никакой… Вот если мне раненого отходить удается, тогда радуюсь. В прошлом году Вальку Хомутова навылет в грудь прошило, в трех местах… Синел уже было, а ожил…

— А ты что, военврач? — спросила Клава.

— Сестра медицинская… Врача у нас нет. Обещали прислать, но пока нет. Надо, чтоб он с парашютом прыгать умел. Аэродром у нас немцы отбили в феврале еще.

— Да, если вам врача будут так же, как меня, отправлять, то вы его долго ждать будете. Дурак какой-то в штабе, чинуша, приказал на чем хошь отправлять. Ну подождали бы дня три, подумаешь, спешка! А вот теперь еще неизвестно, доберусь я до этого Сергеева или нет…

— Что-то Юрка задерживается… — сказала Зоя.

— А тебя-то как зовут? — вспомнила Дуська.

— Зоя.

— Партизанское у тебя имя… — заметила Клава. — А меня Клавдия. Тараканова…

— Ух ты! — удивилась Зоя. — Я такую картинку видела: стоит женщина в черном, в темнице, а в окошко вода заливается. Называется «Княжна Тараканова». Она в восемнадцатом веке жила и говорила про себя, что дочка императрицы Елизаветы. А Екатерина ее арестовала, посадила в тюрьму, и там она утонула. Наводнение в Петербурге было, а ее из камеры не вывели…

— Ну, это не про меня… — сказала Клава. — Хотя я в прошлом году тоже чуть не утонула. Мы через Волгу под Сталинградом переправлялись на барже. «Лапотник» спикировал — шарах! — и наших нет… Октябрь, водичка уже та… На бревне доплыла почти от середины.

— Сидят как курицы, квохчут! — раздалось сердитое шипение Юрки, неслышно появившегося из-за кустов. — Ляля разводят! А если б я немец был?

— Ты как черт из коробочки, — с заметным удивлением сказала Клава, — не учуяла…

— В общем, так, — сказал Юрка, — я приглядочку сделал. Они тут целую оборону поставили. Болото все чистое, они только начали кусты срубать, берег расчищать. Свежая рубка, вчера рубили, может, и сегодня придут… Но рубят лениво, понемногу, видно, их никто не подгоняет… Они от леса кусты всего шагов на десять порубили, и огрехов еще полно. По самой опушке у них проложена проволока с колючками, как пружина. Климыч говорил, такая штука называется… Зой, как того мужика звали, что попы сожгли?

— При чем тут он? А потом, попы много кого сожгли, ты о ком?

— Ну, он говорил, что на других планетах люди живут…

— А, Джордано Бруно!

— Вот-вот! Вот эта штука называется спираль Бруно! Так Климыч говорил… А за этой самой спиралью, наверно, мины поставлены.

— Почему ты так думаешь?.. — спросила Клава.

— Потому что следов на той стороне не видно. Все следы фрицевские идут вдоль спирали, с внешней стороны… А уже в самом лесу, метров тридцать вверх по склону, еще проволока, и не простая, а электрическая. Она прямо между деревьями натянута, а изоляторы прямо в стволы ввинчены, с ихней стороны, от нас их не видно…

— А как же ты увидел?

— Проволока-то вокруг всего острова идет, поворачивает… Прямо посмотришь — не видно, а вбок, если приглядеться, разглядеть можно. Дальше склон круче и деревья пореже, там простая проволока, на кольях, в три ряда, без электричества. От этой проволоки еще пятьдесят метров вверх по склону лес вырублен под корешок, и вокруг всей верхушки — траншея. Но с берега озера ее не видать, у сосен верхушки пышные — закрывают. Отсюда тоже не видно, кусты мешают, только от самого края кустов можно рассмотреть. С этой стороны в траншее видел три бронеколпака, вроде бы для пулеметов, а выше их — дот, он почти весь в землю закопан, сеткой замаскирован, а выхода из него не видно, должно быть, он на самой верхушке холма. Этот дот построен уголком, амбразур штуки четыре, наверно, тоже для пулеметов, строчить можно и на восток, и на север…

— Так что же они по нас не стреляли? — удивилась Клава.

— А их там нету никого, — сказал Юрка. — В бетоне просто так сидеть холодно, надо топить, да и не протопишь… Да и чего бояться? Лед тонкий, как они думают, три проволоки да мины… Они днем небось и ток в проволоку не включают. Горючего им не завозят, а если завозят, то бочками, понемногу, зачем зря движок гонять? Ночью они наверняка еще прожектора светят, так что солярки много тратится… Сейчас ночи еще долгие.

— Ну, что-то это на немцев непохоже… — сомнительно покачала головой Клава. — Они же знают, что тут партизаны поблизости!

— Знают, — кивнул Юрка, — только они всегда на свою технику надеются. И потом, они партизан днем не ждут… Вот это-то и плохо…

— Ты думаешь, ночью они нас засекут? — с полуслова поняла Клава.

— Как пить дать! На ночь они наверняка дежурных в доты выставляют и прожекторами светят… На открытом льду даже ночью можно и без прожектора заметить. Маскхалатов у нас нет… Не успеем добежать, скосят…

— Значит, сейчас надо уходить?

— Надо бы… — сказал Юрка нерешительно, словно бы сомневаясь.

— Так чего ж мы ждем? — встрепенулась Дуська. — Пошли!

— Сиди ты, торопыга! — проворчала Клава. — Мы сюда-то бежали, весь лед потрескался… Надо вдоль острова пройти, может, где лед покрепче…

— Нет, — сказала Зоя, покачав головой. — Крепче нигде не будет. Мы ведь с южной стороны холмом закрыты, тут солнца меньше всего бывает. Да и ключи холодные, я же говорила…

— Тихо! — вдруг прошипел Юрка, указывая пальцем на противоположный берег. Оттуда доносился слабый отдаленный гул мотора. Через пять минут гул усилился, превратился в рев, и еще через несколько минут на обрыве у полыньи, в которую провалился танк, остановился полугусеничный транспортер. Из его кузова высыпало человек пятнадцать немцев с автоматами. Офицер в кожаном пальто с меховым воротником и каске с подшлемником подошел к краю обрыва и расстроенно покачал головой. К офицеру подошел один из солдат, указал на полынью и что-то сказал. Офицер каркнул что-то, отрицательно покачал головой и повелительно рявкнул. Солдаты рассыпались в цепь и углубились в лес.

— Прочесывают, — сказал Юрка. — Тут нам не пройти… Там, наверно, не одна эта группа… Вот влипли так влипли! Ни туды и ни сюды…

— Так и будем тут сидеть? — прошептала Дуська.

— Подумать надо, — сказала Клава. — Это тебе, Чавела, не «Цыганочку» бацать!

— Додумаемся, пока ночь настанет…

— Еще и полудня нет, между прочим. — Клава поглядела на свои хромированные часы, полученные еще от Осоавиахима за отличную стрельбу.

— Скрипит… — сказал Юрка, хватая с саней какую-то тряпку и заматывая Серку морду. — Не захрапел бы…

— Что скрипит?

— Снег. Немцы сюда идут! — Юрка передернул «вальтер». Зоя просяще посмотрела на Дуськин «ТТ», пристегнутый к поясу комбинезона. Дуська расстегнула кобуру и подала ей пистолет. Сама она сменила диск на пулемете, откинула сошки, легла в снег. Клава тоже залегла с винтовкой на изготовку. Теперь уже отчетливо слышался шорох шагов по подтаявшему, шелушащемуся снегу. Долетали обрывки разговора, невнятного и непонятного. Шорох шагов приблизился, затем послышался плюхающий звук, кто-то ступил в лужу и ворчливо рявкнул:

— Химмельхерготт! Вассер…

— Мюлля, эс ист хальб эльф, вир мюссен арбайтен шнеллер!

— Унд дас вассер ин майнен шуе?! Их виль нихт реуматизмус криген!

— Арбайтен, швайншмерц, одер кригст ду айн апперкот!

— Найн, найн, ротенфюрер!

— Бегиннен!

Звонко ударили топоры о твердые, еще не начавшие набухать ветви. Затрещали кусты.

Юрка неслышно переместился к Клаве и прошептал:

— Тетя старшина, они сейчас кусты рубят, значит, автоматы либо за спину надели, либо вместе с шинелями положили. Двое их всего…

— Это ж эсэсовцы, — шепнула Клава, — с ними врукопашную — как с нашими сибиряками… Здоровые кабаны, откормленные… Они нас четверых скрутят вдвоем.

— Надо того, что орет, пристукнуть, а второй у них разгильдяй. По голосу слышно.

— Ну, положим, сниму я его… Услышат ведь, винтовка жахает громко… А тут тишина. Набегут…

— А вы финочкой… Есть она у вас?

— Финкой я не умею… Дали мне ее, конечно, — сказала Клава, подтягивая к себе валенок и вынимая из его голенища длинный тонкий нож с наборной рукоятью из трехцветного плексигласа, упакованный в ножны из толстой кожи. — Но резать не умею…

— Дадите? — спросил Юрка.

— Ты что! — Клава испуганно поглядела на Юрку. Она два раза или три видела рукопашную на фронте, где дрались лопатами, прикладами, ножами здоровенные мужики. Видела она издали; ужаснее, как ей казалось, быть ничего не могло.

— Тебя, как цыпленка, придушат! — сказала Клава. — И думать не смей…

Она всего на секунду отвернулась от Юрки, а тот уже сцапал финку и бесшумно отбежал от нее. Клава ругнулась про себя, но пошевелиться боялась. Дуська, Клава и Зоя, сжимая оружие, напряженно следили за тем, как Юрка, прислушиваясь к стуку топоров, осторожно продвигается вдоль берега, обходя немцев с фланга. «Господи! — думала про себя Клава. — Да куда ж ему с ножом против этих громил! Дура я набитая! Зачем финку ему показала? Немцы же звери, изрежут его этой финкой самого…»

Между тем немцы работали споро.

— Нун гут, Якоб! — сказал ротенфюрер. — Фюнф минутен раухен, унд данн вайтермахен!

— Гебен зи мир, битте, айне цигаретте, ротенфюрер!

— Ди дритте цигаретте, каналие! Альзо, гут… Раухен, майн швайнхен!

Юрка отошел вдоль берега метров на десять, а затем осторожно приблизился к краю кустов, ползком, по-змеиному, подобрался почти к самим немцам. Немцы сидели на куче срубленных кустов и курили. Оба были крупные, массивные мужики, килограммов на восемьдесят каждый. Ремни надвинутых на лбы тяжелых касок глубоко врезались в грубошерстяные подшлемники. Шинели были надеты внапашку, а на черных петлицах ярко выделялись серебряные молнии (Юрка не знал, что это молнии древнегерманского бога Вотана) — СС. Автоматы их были повешены на куст, а в руках, точнее, на коленях, немцы держали небольшие стальные топорики с резиновыми рукоятками. Немцы сидели к Юрке спиной и мирно пускали колечки сигаретного дыма.

— Фрюлинг… — задумчиво произнес тот, у кого одна петлица была просто черная, без всяких обозначений. Юрка по голосу определил, что это и есть Якоб Мюллер, разгильдяй, как он его определил.

— Оне сентиментен, керль! — сказал другой. — Эс ист руссише фрюлинг, доннерветтер! Эс шнейт — эс регнет, эс шнейт — эс регнет… Найн, дизер фрюлинг ист дреклих! Их либе айн францёзишер фрюлинг: айне блонде — айне брюнетте, айне брюнетте — айне блонде… Дас ист гезунд, нихт вар?! Охо-хо-хо!

— Ха-ха-ха-ха! — засмеялся и другой.

Пока они ржали, Юрка прикидывал, как их взять. Ротенфюрера надо было убить первым. Можно было, конечно, дотянуться до автоматов, беспечно повешенных на куст. Обоих Юрка изрешетил бы в секунду. Да и из «вальтера» с трех метров промахнуться было нельзя. Но шум во всех случаях будет большой. Надо бить ножом, тихо. Было бы два ножа да два парня, хотя бы такие, как Колька Марьин или Сашка Сидоров… Юрка несколько раз видел, как они режут фашистских часовых. Бесшумно подскакивают сзади, левым локтем за горло, валят на себя и — нож под кадык… Чисто, ни один не пикнул… Но у Сашки рост почти как у этих фрицев, а Колька хоть и не сильно рослый, но коренастый, как бык. Его не стряхнешь… А вот его, Юрку, с его тридцатью девятью килограммами, каждый из этих Гансов одной рукой может на дерево закинуть… Одна надежда — на испуг и на удачу! Юрка уже хотел было очертя голову прыгнуть из-за кустов, ткнуть ротенфюрера ножом в медно-красную бычью шею, торчащую из-под воротника шинели, а потом — будь что будет… На такое, конечно, мог бы пойти этот мальчик, привыкший жить среди смерти и с безрассудством, истинно детским, готовый отдать жизнь, которая, по сути, еще не началась… Но тут его взгляд зацепился за один, ничем вроде бы не примечательный предмет. Примерно на полпути между ним и немецкими спинами лежала срубленная под корень немецким топором молодая гибкая березка, которой уже не суждено было распуститься в эту весну. У нее был довольно длинный — метра в три — ствол толщиной с Юркину раскрытую ладонь и густые гибкие ветви, от комля до верхушки. План родился мгновенно, как это бывает у мальчишек в игре. Юрка встал, сделал осторожный шаг. Немцы не услышали, они по-прежнему гоготали. Ротенфюрер рассказывал Мюллеру о том, как он веселился в парижских борделях и спал с тремя проститутками одновременно. Юрка сделал еще шаг, потом еще и был уже на совершенно открытом месте. Он осторожно, чтобы не лязгнуть зубами о металл, взял финку в зубы, тихонько нагнулся и плавно, нежно, чтобы не зашуршать ветками, приподнял березку на руки. Потом он сделал еще шаг, подойдя к эсэсовцам так близко, что уже чувствовал не только запах дыма, но и тяжелый шинельный дух от их вспотевших тел. Ветви березы едва-едва не касались их спин…

«Ну, мать вашу!..» — Юрка, не выпуская березку из рук, перебросил ее через немецкие каски и изо всех сил рванул березку на себя. Ротенфюрер и его подручный, не успев ничего сообразить, полетели с кучи хвороста на снег. Накинутые на плечи расстегнутые шинели не свалились с них, а сковали движения. Юрка не давая опомниться, верхом уселся на березку и всей слабой тяжестью своих почти сорока килограммов вдавил березку в бычьи шеи здоровяков эсэсовцев.

— Х…хильфе… — прошипел ротенфюрер, дико выпучив от удушья бесцветные глаза, ощущая, как на кадык его навалилась смертная тяжесть. Он еще пытался выпростаться из-под шинели и ветвей, когда Юрка, животом лежа на березке, поперек ее гибкого прогнувшегося ствола, изо всех сил вонзил ему нож в шею, в промежуток между квадратным подбородком и корой деревца.

— У-х-х-кл… — то ли икнул, то ли заклохтал немец, и едва Юрка выдернул нож, как яркая кровь фонтаном плеснула вверх, почти в лицо Юрке. Он уже через секунду сместился налево, где барахтался Мюллер. Юрка правильно определил его как разгильдяя. Самая нижняя толстая ветка, придавленная березкой и Юркой, обогнула шею эсэсовца и захлестнула ее как петлей. Этого даже Юрка не ожидал. К тому же Мюллер, оказывается, не только накинул на себя шинель, не продев руки в рукава, но и застегнул несколько пуговиц. Должно быть, боялся застыть… Его ноги угодили в кучу хвороста, и он беспомощно дрыгал ими, пытаясь выдернуть, но только стащил с себя один сапог. Наконец, на груди у него, поверх шинели, лежал его же собственный топорик с острым лезвием, который от судорожных движений скатывался к горлу и уже давно бы вонзился в него, если бы не комель березки. Топор схватил Юрка. Он вдруг решил, что этого немца можно взять как «языка». Он с силой хватил обушком топора по каске, и этого хватило, чтобы и без того полузадушенный Мюллер потерял сознание.

— Сюда! — полушепотом крикнул Юрка, и девушки, треща кустами, подбежали к нему. Втроем ухватились за бессильно обмякшую тушу и выволокли из хвороста. Финкой Юрка отхватил полу шинели ротенфюрера и, разжав Мюллеру рот, запихал туда скрученное в трубку эрзац-сукно. Руки Мюллеру скрутили его же собственным поясным ремнем, а ноги — ремнем ротенфюрера.

— К саням его! — скомандовал Юрка, и ему подчинились, словно он был командиром разведгруппы. Пока девушки, пыхтя, тащили немца через кусты, Юрка наскоро завалил труп ротенфюрера хворостом, снял с куста оба автомата и подобрал топорики — в хозяйстве все сгодится. Подобрал и подсумки — в них было шесть магазинов. Когда он, более-менее убрав бросающиеся в глаза следы схватки, вернулся с трофеями к саням, немца уже уложили в сено и привязали веревкой к розвальням. Мюллер уже очнулся, но то ли еще не совсем понял, что произошло, то ли, наоборот, уже поняв, что сейчас лучше не рыпаться, лежал тихо и только вертел испуганными, поросячьего образца глазками и хлопал белесыми ресницами.

«„Язычок“! — размышлял про себя Юрка. — Как бы его в отряд переправить? Климыч небось на сахарок расщедрится! Ведь он наверняка больше про всю эту систему знает… Эх, если б на том берегу фрицев не было… Уж давно бы ушли! Ведь вся драка была на глазах, что называется… Никого в доте нет! А что, если сейчас уйти как-нибудь за проволоку?» Юрке стало немного страшно и одновременно весело, как в довоенное время, когда он затевал какое-нибудь баловство. «Проволока, дот — это все ерунда! — рассуждал Юрка. — Вот если там мины, то это плохо… А за спиралью Бруно наверняка мины! А может, еще и силки…» Силками Юрка именовал так называемые МЗП — малозаметные препятствия — проволочные петли-удавки, которые летом прячут в траве, а зимой — в снегу. Попади в них ногой — и застрянешь, а пока будешь выкарабкиваться — наступит каюк…

С того берега, где у воды все еще стоял бронетранспортер, долетело несколько автоматных очередей. Юрка подобрался поближе к выходу на лед, пригляделся. «Так, друг друга пугают!» — решил он. Офицер, стоявший у бронетранспортера и куривший сигарету, поманил пальцем солдата с радиостанцией за спиной и что-то ему приказал. Тот поднес ко рту микрофон и забубнил в него, должно быть, вызывал ушедшую в лес группу. Из леса долетело еще несколько автоматных очередей, и, как показалось Юрке, в кашляющий стрекот «шмайссеров» ворвался глуховатый низкий говорок «ППШ». «Кого же это они прищучили? — подумал Юрка. — Климыч сегодня никого на озеро посылать не хотел… Может, Сергеев кого-то послал?» Через секунду он услышал еще одну очередь из «ППШ», потом другую. И снова закашляли многочисленные «шмайссеры». И вдруг откуда-то издалека послышался нарастающий шелест летящей мины, постепенно переходящий в оглушающий свист. Бу-бух! — рванула мина совсем близко. М-я-а-у! — по-кошачьи мяукая, разлетелись осколки, срезая крупные ветки и кусты.

— М-м-м… — проскрежетала зубами Дуська, хватаясь за плечо. Серко дико, не по-обычному заржал, встал в оглоблях на дыбы, прянул в сторону, чуть не опрокинув сани, и вылетел на лед вместе с лежащим в санях Мюллером.

— Вожжи перебило! — прошептал Юрка, глядя на обрывок вожжей, которыми был привязан к кусту Серко.

Немцы у бронетранспортера уже увидели Серко, и выскакивать за ним на лед было нельзя. К тому же со свистом прилетела еще одна мина и грохнулась в лед. Столб воды и ледяного крошева взвился метра на три и обвалился с плеском и шумом. По льду защелкали мелкие и крупные ледышки. Серко рванул в галоп, тяжело трюхая по трескающейся ледяной поверхности. От попадания мины образовалась здоровенная полынья, во все стороны зазмеились трещины. «Пропадет коняка! — с тоской подумалось Юрке. — Провалится!» Серко несся как угорелый, но не поперек пролива, а вдоль, потому что там, на коренном берегу, слышалась стрельба и стоял бронетранспортер, чужой, немецкий, пахнущий вонючим синтетическим бензином из угля, а запаха этого Серко боялся как огня. Немцы, стоявшие у бронетранспортера, уже после первой мины кинулись в снег, поэтому им было не до лошади. Серко скрылся из виду, и Юрке стало как-то легче на душе, потому что мерина он очень любил, почти как человека. Если бы он провалился у Юрки на глазах, то мальчик не смог бы удержаться от плача… А так оставалась хоть какая-то надежда — может, проскочит. Черт уж с ним, с эсэсовцем-разгильдяем, пусть радуется, что не зарезали…

— О-о-ох… — услышал Юрка стон за спиной. Стонала Дуська, зажимая раненое плечо. Зоя подползла к ней и пыталась расстегнуть комбинезон. Еще одна мина грохнулась в лед, потом еще одна. «Кто же это лупит? Куда?! — сжимаясь в комочек при каждом новом свисте мины, думал Юрка. — А ведь так перекурочат они все кусты, и с того берега мы будем как на ладони. Эти свяжутся с теми, что на острове, — и нам амба с музыкой… Да уж и так, наверно, тревогу объявили… Наверняка уже в доте пулеметчики сидят, взяли проволоку на прицел».

— Уходить надо, — сказал он, — пропадем тут! На другую сторону надо! Перебежками…

Неизвестный миномет следующую мину положил точно в немецкий бронетранспортер, стоявший на берегу. Грохнуло гулко, по-железному, лопнул бак с горючим, и из машины повалил черный, с сажей, дым, воняющий резиной… Из леса ударило сразу несколько «ППШ», сухо треснули выстрелы трехлинейных карабинов, огрызаясь, затарахтели «шмайссеры».

— Куда «на другую сторону»? — спросила Клава. — Не видишь, как лед искрошили?

— Да не туда! — с досадой сказал Юрка. — Остров обогнуть надо…

Сверху, с островного холма, послышалось басистое «ду-ду-ду-ду» крупнокалиберного пулемета. Трассирующие пули свистели высоко над кустами и вонзались куда-то в лес, сшибая по пути сосновые ветки и с треском расщепляя стволы деревьев… Юрка вскочил и, пригибаясь, побежал по кустам вдоль берега, напряженно ожидая услышать приближающийся шелест очередной мины. За ним, поддерживая шатающуюся Дуську и навьючив на себя автомат и пулемет, побежала Зоя и наконец Клава с винтовкой и вещмешком. Мина рванула где-то далеко позади, в кустах, но все четверо все равно упали в снег, хотя на сей раз их даже не обсыпало ветками. Несколько шальных пуль с того берега свистнули над головой Юрки, но он бежал не останавливаясь. Совершенно неожиданно за очередным кустом, который обегал Юрка, оказалась глубокая и широкая канава, заполненная талой водой и мокрым снегом. Тяжелый «шмайссер», висевший у Юрки на груди, потянул его вперед, и мальчик, потеряв равновесие, скатился на дно канавы, по колено провалившись в ледяную воду. В теплой одежде и валенках он не сразу почувствовал холод, но все равно ощущение было не из приятных. Юрка попробовал выбраться, но склоны канавы были крутые и скользкие. Подбежали девушки.

— Винтовку давай! — крикнул Юрка Клаве. — Ремень от верхней антабки отстегни!

Но тут из дота, что был на холме, застучал еще один пулемет. Вряд ли эсэсовцы заметили кого-нибудь, должно быть, просто решили подстраховаться. Первая очередь крупнокалиберных пуль хлестнула по верхушкам кустов. Клава шарахнулась в сторону и тоже слетела в канаву. Зоя и Дуська съехали туда уже сознательно, потому что пули стали полосовать снег уже совсем близко от них, а канава была какое-никакое, а укрытие.

Когда все четверо оказались в воде, Клава первая нашла выход из положения. Она увидела, что канава с небольшим уклоном поднимается вверх, а следовательно, там, где повыше, воды должно быть меньше. Сверху в канаву стали падать ветки и даже целые кусты; должно быть, пулеметчик решил взять на себя работу, которую делали ротенфюрер и Якоб Мюллер. Несколько пуль просвистели и в самой канаве, но никого не задели… Все четверо, обжигаясь наполнившей валенки водой, полубегом двигались вверх по канаве. Она становилась глубже, но воды в ней действительно стало поменьше. Канава шла не прямо, она почему-то все время сворачивала вправо, и конца ее не было видно. Пробежав по канаве метров пятьдесят, они увидели конец, а точнее — начало этой канавы. За поворотом они увидели несколько бетонных колец диаметром не меньше полутора метров, лежавших по берегам канавы, а сама канава начиналась от точно такого же кольца, уже уложенного в грунт и засыпанного сверху землей. Когда подошли, то из огромной трубы, не трубы, а прямо-таки тоннеля, дохнуло сыростью и пронизывающим холодом.

«Приехали!» — чувствуя, что ноги в промокших валенках и штанах начинают деревенеть, подумал Юрка.

— Немцы! — сказала Зоя, услышав через трескотню пулеметов и автоматов лающие слова команды:

— Форвертс! Нах уфеа! Шнеллер лауфен! Тали!

— В дыру, его мать! — прошептала Клава, дергая Юрку за руку и втаскивая его в кольцо, откуда в канаву тихо и безмятежно выливался небольшой мутноватый ручеек. Все так же, полубегом-полушагом, все четверо вбежали в трубу и, не обращая внимания на темноту, устремились вперед, подальше от солнечного света, подальше от немецких голосов…

Глава IV

…В час дня командир Малининского отряда, Майор, связался по рации с Сергеевым и поинтересовался, прибыли ли посланные за медикаментами люди. Сергеев ответил, что еще не прибыли, и обещал, что сообщит немедленно, как только появятся, если появятся вообще… В том, что Юрка с Зоей появятся, Сергеев сомневался. Мужик из деревни Савки принес известие о том, что над озером Широким был воздушный бой между «мессером» и нашим «У-2». Хотя Сергеев прекрасно знал, чем должен был закончиться такой бой, он все-таки спросил, чем он закончился. Мужик ответил путано, поскольку из-за деревьев толком не разглядел: «Кажись, кого-то сбили, а кого — не понял…» Сергеев решил, что сбили, конечно же, «У-2», и догадался, что это и был тот самый самолет, на котором ему собирались отправить инструктора по снайперской подготовке. Была, однако, надежда, что инструктор и пилот «ушки» выпрыгнули с парашютами. Мужик, правда, говорил, что никаких парашютистов он не видел. Вся надежда была на разведгруппу, высланную прошлой ночью к озеру Широкому. Задача у них была такая же, как та, которую поставил Климыч перед Юркой: изучить подходы к острову и постараться рассмотреть немецкий объект. Сергеев думал, что, если кто-нибудь спрыгнул с «У-2», то разведгруппа поможет найти дорогу в отряд…

Разведгруппа вернулась затемно, в седьмом часу вечера. Из десяти партизан только пятеро. Командир ее погиб, и докладывал Сергееву результаты поиска боец, который хоть и был толковый разведчик, но еще неопытный. По его словам, немцы вокруг озера ведут какие-то подготовительные работы, на всех дорогах усилены патрули, причем механизированные, на легких танках или бронетранспортерах, они двигаются по лесным дорогам. В двух или трех местах под охраной эсэсовцев ведут работы военные топографы, явно привязывают что-то к местности. Особенно сильно патрулируется и охраняется дорога, ведущая на самый остров. Фашисты искусственно намораживают лед, поливая дорогу из шлангов по ночам. Ночью с острова светят хорошо замаскированные днем прожектора. Их шесть, и они очень мощные, скорее всего — зенитные, потому что дают очень широкие полосы света и высвечивают практически все озеро со всех сторон, причем рассмотреть что-нибудь на острове из-за их слепящего света нельзя.

О воздушном бое над озером никто из разведгруппы ничего толкового сказать не мог. Самолеты они слышали, слышали взрыв и видели дым, который поднимался примерно от Федюлькиного лога. Парашютистов, даже если бы они были, разведчики не смогли разглядеть.

Немцев у машины с минометом было немного, человек шесть, и командир решил уничтожить их и перейти дорогу здесь же, не обходя машину. Но тут вышла загвоздка: к минометчикам подошел бронетранспортер с двумя десятками солдат, и его водитель по приказу офицера подцепил к своему тарантасу грузовик. Партизаны вынуждены были прождать еще какое-то время, а когда перебрались на другую сторону дороги, обнаружили, что по шоссе движется целая колонна грузовиков и бронетранспортеров, которые через равные промежутки времени останавливаются и высаживают солдат. Похоже было, что немцы решили провести прочесывание местности. Разведчики вынуждены были уходить дальше, к озеру, надеясь проскочить через Федюлькин лог. Однако от лога и от берега озера уже двигались цепи фашистов. Оставалась еще одна возможность — выскочить с востока, выйдя на дорогу, по которой ехали утром Юрка и Зоя. Немцы были и тут. Как раз на этом месте оказался злополучный грузовик с минометом. Бронетранспортер тоже стоял, но солдаты из него уже выгрузились, и в машине оставались только шофер и какой-то унтер. Разведчики сумели без выстрела, притаившись под корнями вывороченной когда-то сосны, пропустить мимо себя цепь автоматчиков, а вот на грузовик и бронетранспортер им пришлось потратить немало патронов, а кроме того, потерять трех человек. Немцы, услышав стрельбу у себя в тылу, развернулись и стали, загибая фланги, вновь окружать разведчиков. Командир группы был ранен еще в перестрелке с минометчиками, понимал, что из-за него может попасться вся группа, и приказал уходить. С ним остался, как ни матюгался на него командир, еще один парень, здоровенный бугай, которого до войны даже быки боялись. Группа оторвалась от немцев и долго слышала за спиной стрельбу, причем заменивший командира разведчик божился, что слышал взрывы мин, выпускаемых из миномета… Так оно и было.

Командир вместе со своим детинушкой вдвоем установили миномет на опорную плиту и двуногу, разбили ящик с минами и стали без прицела, наугад бросать мины в сторону немцев. Миномет был батальонный, и плевался он довольно далеко. К тому же детинушка наводить не умел, и все мины летели в перелет. Именно эти мины долетали до озера Широкого и даже падали на остров. Лишь случайно — детинушка, бедный, так и не узнал об этом, — одна мина накрыла на берегу озера немецкий бронетранспортер и уложила двух фрицев. Пока детинушка бросал мины, командир бил из «ППШ» до тех пор, пока подобравшиеся к кювету немцы не забросали партизан гранатами… Впрочем, последнее слово в этой схватке сказал детинушка, который, будучи весь искромсан осколками гранат, ударил последней миной об опорную плиту и взорвался вместе с минометом и четырьмя набежавшими немцами…

Сергеев ничего этого не знал. До войны он был уполномоченным по хлебозаготовкам, потом был направлен в НКВД и привык недоверчиво относиться к людям. Он знал, что в тридцать седьмом на пропавшего ныне без вести командира разведгруппы были «сигналы». Делу тогда хода почему-то не дали, но Сергеев сейчас, когда этот человек пропал, не мог об этом не вспомнить. Кто знает, что тут у фашистов за объект, и если пропавший разведчик расколется где-нибудь у гестаповцев, неизвестно, какие последствия это может иметь… Он представил себе, как где-то там, в самом логове Гитлера, какой-нибудь находящийся вне подозрений советский чекист, невероятно рискуя, добыл для Родины какие-то сведения, имеющие, быть может, огромную важность для всего хода войны. Может быть, за эти сведения уже кто-то заплатил жизнью, переправляя их в Центр. А может быть, все сошло гладко, и чекист в немецком тылу остался цел, работает дальше, уверенный, что информация в надежных руках, что Родина его не подведет… Родина же доверила эту информацию товарищу Сергееву, старшему лейтенанту госбезопасности, командиру партизанского отряда, а кому доверил ее он?! Человеку, на которого были «сигналы»… Пусть он полтора года партизанил прекрасно, но все же… Ведь многие до войны слыли героями, а потом оказывалось, что они втирались в доверие и были немецкими шпионами, как Тухачевский, или японскими, как Блюхер… И вот, может быть, сейчас этот тип сидит где-нибудь в гестапо и выкладывает все, что знает и об отряде, и о Сергееве, и о полученном от Центра задании… И может быть, отсюда, от этого захваченного у озера разведчика, потянется ниточка, которая выведет гестапо на чекиста, глубоко законспирировавшегося в германском тылу, а может быть, и не на одного его, а на целую группу… Было Сергееву над чем призадуматься.

После семи вновь пришла шифровка от Майора, запрашивавшего, нет ли сведений о Юрке и Зое. И Майору нельзя было сообщить ничего утешительного…

…Майор тоже знал, что вокруг озера немцы затеяли какую-то возню. Ребята могли совершенно случайно попасть в облаву. Успокаивало то, что у них с собой не было ни оружия, ни вообще чего-то подозрительного. Но кто его знает, что может быть: случайно оговорились, сбились в легенде, наткнулись на какого-нибудь полицая, знавшего их… Майор видел перед глазами насупленное, серьезное, не по-детски суровое лицо Юрки, немного мечтательное, курносенькое личико Зои, и у него тоскливо сжималось сердце от того, что именно он, если что, первопричина того, что эти молодые жизненки пропадут вот так, ни за понюх табаку… После того как Сергеев сообщил, что сведений о посланных за медикаментами у него нет, Майор сел за стол в штабной землянке и свернул из трофейной русско-фашистской газетенки солидного калибра самокрутку. Дым ему помогал в таких случаях, которых за эти военные месяцы, за без малого два года, было уже так много, что в пору уж было совсем зачерстветь душой. Вроде бы за это время отряд потерял уже не менее сотни человек, сотни и тысячи людей были перебиты немцами в деревнях, в райцентре. Среди них были десятки людей, которых Майор хорошо знал, с которыми он дружил… И все же привыкнуть к тому, что посланные им люди не возвращаются с заданий, Майор не мог… А особенно тяжко ему бывало, когда погибали такие вот молоденькие мальчишки и девчонки… Майор пускал дым, сизые кольца медленно расплывались в воздухе, но тоска не уходила.

Внезапно в землянку ворвался ночной холод. Дверь распахнулась, и появился партизан Колька Марьин, невысокий, коренастый, довоенный чемпион района по гиревому спорту.

— Товарищ командир! — сказал он взволнованно. — С заставы Серко привели…

— Так, — сказал Майор спокойным внешне голосом, одновременно собирая в кулак все нервы, чтобы не сорваться… Он уже понял, что если Марьин говорит, что Серко привели, значит, ребят в санях либо вообще нет, либо…

— Значит, Серко пришел, а их нет… — сказал Колька несколько растерянно. — Стали шуровать, а под сеном — немец, живой… Связан ремнями, с кляпом в пасти, да еще и к саням привязан. Одна нога в сапоге, а другая так…

— Что ты мелешь? — Майор вскинул брови на лоб. — И с ним никого?

— В том-то и дело! — воскликнул Марьин. — Эсэсовец здоровеннейший, прямо боров… А Юрки и Зои нет…

— Тащи его сюда, а заодно давай зови Климыча и Арона Семеновича. Немец не обморозился?

— Да нет, сейчас тепло, к тому же в сене был… На ноге у него носок да еще портянка…

Колька выбежал, и через несколько минут в землянке появились Климыч, бывший бухгалтер райфо Арон Семенович Фишман, исполнявший обязанности переводчика, а следом эсэсман Якоб Мюллер, шкардыбавший в одном сапоге, под присмотром автомата Кольки Марьина. Всем присутствующим было ясно, что немец основательно промерз, а кроме того, слабо соображает, как он дошел до жизни такой. Он испуганно, непонимающе озирался, вертел головой со сползшей на нос каской. Поправить он ее не мог, потому что руки у него за спиной были все еще крепко связаны, а издать удивленный возглас ему мешал кляп во рту. Колька Марьин довольно невежливо содрал с немца каску и подшлемник и бросил их на командирский стол, где уже усаживались Майор, Климыч и Фишман. Затем он подставил под зад Мюллера табурет и, взяв его за плечи, легко усадил, а затем, разжав немцу рот, помог ему вытащить оттуда кляп.

— Ну что, начнем? — спросил Майор спокойным, деловым тоном, и никому бы даже в голову не пришло, как он жаждет поскорее узнать, откуда в санях, на которых уехали Зоя и Юрка, взялся этот немецкий кабан в одном сапоге.

— Ваше имя, чин, должность? — спросил Майор. Климыч в это время обмакнул в чернильницу-непроливайку ученическую ручку-вставочку с остреньким стальным пером № 11 и аккуратным писарским почерком вывел на чистом листе надпись: «Протокол допроса». Климыч до войны был следователем районной прокуратуры, и каждый допрос «языка» был ему до странности приятен, словно бы он выполнял свою прежнюю мирную работу. Правда, стандартных бланков у Климыча не было. Ему приходилось писать на обороте немецкой листовки, которые «костыли» и «рамы», взлетавшие с Дорошинского аэродрома, разбрасывали над лесами, призывая партизан убивать комиссаров и сдаваться в плен.

… На переведенный Фишманом вопрос Мюллер ответил быстро и четко, как будто перед ним сидел не враг, а его собственный командир взвода унтерштурмфюрер Хесслиг.

— Мюллер Якоб, рядовой СС, автоматчик, — перевел его ответ Фишман.

— Войсковая часть?

— Специальный охранный батальон СС, первая рота, второй взвод.

— Кто командует батальоном?

— Штурмбаннфюрер Клаус Бергман.

— Где размещается батальон?

— Штаб в райцентре, там же и все подразделения, кроме второго взвода первой роты. Второй взвод первой роты размещен на острове посреди озера Широкого.

— Какова задача взвода?

— Не допускать проникновения партизан на остров и осуществлять охрану строящегося объекта.

— Какого объекта? Конкретно!

— Этого я не знаю, господин партизан…

— Кому известно о назначении объекта?

— Может быть, командиру батальона, а может быть, инженерному батальону, который работал на острове, пока техника проходила по льду…

Климыч удивленно, если не сказать сердито, поглядывал на командира, успевая записывать ответы на все вопросы. Среди них все еще не было того, который Климыч, будь он сейчас на месте Майора, задал бы в первую очередь. Но вот, наконец-то, Майор спросил:

— Опишите обстоятельства вашего пленения…

Мюллер помолчал, прислушиваясь к тому, что переводил Арон Семенович, и ответил:

— Я плохо помню, господин партизан, меня ударили по голове, а сперва, кажется, душили за горло… Меня под начальством ротенфюрера Байова отправили рубить кусты. Наш командир взвода, унтерштурмфюрер Рильке, заставляет часть солдат, свободных от службы, рубить кусты. На двух человек выделяется участок берега длиной в сто метров, и до обеда мы должны были вырубить полосу в три метра шириной. Мы уже сделали больше половины и присели отдохнуть. И вот тут на нас накинулись… Я не знаю, сколько их было, но они придавили меня и душили за горло, а потом ударили по каске чем-то тяжелым… Потом я попал в эти сани, уже связанный, но, как меня связывали, я не помню. А потом я видел нескольких человек. Один был, кажется, парашютист, мужчина, потом женщина в платке и большой шапке, кажется, какая-то старушка и мальчик. Больше я ничего не запомнил, потому что начался обстрел. Лошадь поскакала, а на меня воздушной волной набросало сено… Я хотел кричать, но во рту у меня был кляп. Развязаться я тоже не мог, и ваша лошадь привезла меня сюда… Можно вопрос, господин партизан… меня расстреляют?

— Об этом пока еще рано говорить… — дипломатично ответил Майор. — Покамест опишите-ка, какие сооружения находятся на острове, режим охранения, размещение личного состава, а потом посмотрим, что с вами делать… Учтите, у нас есть кое-какие сопоставимые данные, и если вы, упаси вас Бог, попадетесь на вранье, то ваш вопрос будет решен не в вашу пользу…

— Я буду правдив, господин партизан! — испуганно завертел глазками Якоб Мюллер. Три человека, сидевшие перед ним, заросшие до ушей бородищами, с воспаленными глазами и жесткими морщинами, пугали его своим видом. К тому же тот, что переводил, был чистокровный еврей, а Якоб Мюллер слышал, что партизаны-евреи с особой жестокостью относятся к таким истинным арийцам, каким был он. Мюллер начал говорить. Бедный Арон Семенович даже не всегда успевал с переводом и заставлял немца повторять одно и то же. Климыч отмечал на своей трехверстке все немецкие объекты, о которых рассказывал «язык»… Наконец Мюллер выдохся. Он сказал все, что знал, как на духу. Впрочем, недоверчивый Климыч решил продержать его еще какое-то время, чтобы потом проверить, заставив пересказать все еще раз… Колька Марьин взял финку и срезал с немца все пуговицы на штанах, после чего освободил ему руки. Каску немцу не отдали, а оставили только подшлемник. На босую ногу немцу выдали лапоть с портянкой и отправили на «отсидку». Тюрьму партизаны соорудили простую, на манер азиатского зиндона, в которую как-то раз сажали даже немецкого полковника. Это была яма глубиной три метра, с отвесными стенками, а сверху закрывали ее решеткой.

Внизу была набросана солома, так что пленник даже не очень замерзал. Туда же иногда сажали и своих за служебные проступки.

Когда Колька доложил, что пленный «оприходован» и получил питание — ломоть хлеба и тарелку супа из общего партизанского котла, — в штабной землянке оставались уже только двое: Климыч и Майор. Арона Семеновича отпустили отдыхать, а сами принялись строить догадки насчет того, что и как получилось.

— Ясно, что не могли Юрка с Зойкой такого бугая одолеть, — сказал Климыч, — наверняка это десантники высадились…

— Почти наверняка, — осторожно сказал Майор, упирая на слово «почти». — Во-первых, почему нас не предупредил о них Центр? Допустим даже, что это какая-нибудь сверхзасекреченная группа, но все равно так и так предупредить должны были, потому что отходить им в случае чего все равно к нам…

— …Или к Сергееву… — заметил Климыч с ехидцей. — Вот ему, может, и сказали… Сергеев — чекист, его здесь с заданием оставляли. А ты кто? Окруженец. Кому веры больше? Только ты не злись, это я ситуацию объясняю…

— Может быть, — кивнул Майор, — я не обижаюсь… Опять же допустим, что эта группа шла к Сергееву. А на чем они прилетели? На помеле?! Самолеты в том районе не появлялись. И потом, на кой черт выбрасывать их на объект без разведки, нахрапом?! Не проще ли было сбросить их к Сергееву, а там с чувством, с толком, с расстановкой, с отвлечением и привлечением ударить?

— Вот, смотри, — сказал Климыч, показывая командиру обслюнявленный кляп, вынутый из пасти Мюллера. — От чего это, как, по-твоему?

— От шинели фрицевской, — пожал плечами командир, немного недоумевая.

— Верно! А заметил ты, Майор, что шинелька-то на нашем фрице целехонька?

— Нет… — наморщил лоб Майор.

— А я приметил, привычка довоенная. Я ведь до прокуратуры и в угрозыске поработал… Значит, срезано это с другой шинели. А вот здесь, приглядись, пятна. Кровь это, я тебе без анализа скажу. Резали эту тряпку ножом, который был в крови, впопыхах и торопливо, раз даже нож не успели обтереть. Значит, немцев было двое. Одного зарезали, а другого повязали.

— Ну, он и говорил, что с ним был ротенфюрер… — заявил командир.

— Да ты представь себе, что такое ротенфюрер, если у него солдат верзила! Неужели же те люди, что он нам описал, могли с ними сладить? Один парашютист их бы не взял…

— Но ведь был же там мальчишка!

— Был… Только вот как он туда попал?

Глава V

Кружок света от выхода стал уже совсем небольшим, но на его фоне довольно четко были видны фигуры немцев. Эсэсовцы, потревоженные перестрелкой и минометным обстрелом, решили выставить у тоннеля охрану. Беглецы остановились перевести дух. Зоя, взяв у Клавы из вещмешка индивидуальный пакет, на ощупь бинтовала Дуське плечо. Юрка от бега вверх по уклону согрелся, но знал, что это ненадолго.

— Уйдут они оттуда или нет? — прошептал он Клаве в ухо, указывая на фигурки эсэсовцев у входа в тоннель…

— До темноты не уйдут, так, значит, и вовсе не уйдут… Потревожили их. Теперь наверняка и днем, и ночью будут в дотах сидеть… А тоннель этот на коллектор похож. Наверняка у них тут подземные бункера есть, и они грунтовые воды от них через этот коллектор отводят… Я метростроевка, милок, соображаю кой-чего…

— Ух ты! — забыв о серьезности момента, восхитился Юрка, вспоминая, как за два года до войны отправлялись они на юг через Москву и прокатились от «Парка культуры» до «Сокольников». Они выходили на каждой станции и, задирая голову, рассматривали подземные дворцы, катались на эскалаторах вверх и вниз и садились в ярко освещенные блестящие вагоны, двери которых сами открывались и сами закрывались… Юрка словно побывал в сказке. Да что Юрка, когда и отец его, давно не бывавший в Москве и увидавший метро впервые, сказал, восхищенный красотой и техническими новинками: «Вот так везде при коммунизме будет!» И с тех пор каждый раз, когда Юрка слышал слово «коммунизм», он совершенно непроизвольно представлял себе московское метро, гранит, мрамор, самодвижущиеся лестницы и автоматические двери. И вот, оказывается, что эта тетя старшина строила все это великолепие… Эх, сколько «как», «почему», «зачем» и так далее вырвалось бы у Юрки, если бы не ситуация! Ведь так интересно узнать, почему громадные каменные дома, стоящие над подземными дворцами, не проваливаются? И почему Москва-река не заливает метро? Но некогда, некогда было задавать эти вопросы!

— А куда он ведет? — спросил Юрка, имея в виду тоннель.

— Не знаю, — сказала Клава, — чертежа мне не выдали… Похоже, что ведет он только к немцам, что в одну сторону, что в другую…

— Надо бы его пройти до конца, — сказал Юрка, — может, выберемся, так потом нашим скажем. Они залезут сюда и взорвут эту нору…

— Верно, — сказала в ответ Клава, — пойдем поглядим. А вы, — она с трудом разглядела в темноте Зою и Дуську, — тут сидите!

Шли ощупью, касаясь ладонями осклизлых, леденящих кожу стен. Вдруг рука Юрки нащупала пустоту.

— Боковой ход какой-то, — прошептал он, хватая Клаву за локоть.

— Не заплутать бы, — опасливо сказала Клава, оглядываясь на выход из главной трубы. Он был теперь еле виден. «Метров на десять по уклону поднялись… — отметила про себя Клава. — Достану-ка фонарик! Может, не заметят?!» Она вынула из кармана полушубка маленький плоский фонарик с кнопочкой и выключателем, похожим на застежку чемодана. Тусклый свет осветил круглую дыру в стенке коллектора. Из этой дыры неспешно струилась вода в главный тоннель. Дыра была диаметром больше чем в полметра, и Юрка вполне мог бы пролезть в нее на четвереньках.

— Давай слазим? — предложил Юрка. Клава поколебалась, а потом кивнула. Мокнуть так мокнуть… Освещая себе дорогу фонариком, Клава вползла в трубу, предварительно закрыв своей огромной шапкой оптический прицел винтовки, чтобы не раскокать его невзначай. За ней в трубу пролез Юрка. В этой трубе ощущался уклон, хоть и не такой крутой. В трубе чувствовалось легкое движение воздуха.

— Где-то есть выход, — не оборачиваясь, сказала Клава. Слабый свет фонарика высвечивал стенки трубы на расстояние не более чем метров пять-шесть, а дальше была чернота. Проползли эти пять метров, потом еще и еще, а казалось, что они не сдвинулись с места. Холод все больше и больше проникал под одежду, ледяная вода сводила руки. Но они ползли. Клава не хотела показать свою слабость Юрке потому, что была старшина, вояка, воевавшая уже вторую войну, а Юрка не хотел показать этой «тетке», что он маленький мальчик, а не партизанский разведчик. Нечего и говорить, что и у одной, и у другого то и дело возникало жуткое ощущение, что они все глубже и глубже забираются в собственную могилу. Лишь ветерок, дувший в лицо, давал эфемерную надежду…

Тем временем Дуська и Зоя, оставшиеся в главном тоннеле и следившие за входом, где маячили фигуры немцев, увидели, что количество этих фигур увеличилось, а затем засветилось два или три мощных фонаря. Лучи еще не достигали девушек, но было ясно, что немцы собираются проверить коллектор. Поддерживая ослабевшую, отяжелевшую Дуську, Зоя стала медленно подниматься вверх по тоннелю, стараясь не делать шума.

— Оставь меня, — пробормотала Дуська, — дай пулемет, я им врежу…

— Потом, потом, милая… — шепнула Зоя, — может, еще и не заметят…

Свет фонарей приближался. Шестеро эсэсовцев двигались медленно, держа на изготовку автоматы. Свет все еще не дотягивался до девушек, а журчание воды, текущей по коллектору, заглушало шум их осторожных шагов, поэтому немцы все еще шли наугад.

— Где же ребята? — спросила Дуська, приваливаясь к плечу Зои. — Где ж эта труба кончается?

Изнемогая под тяжестью Дуськи, автомата и пулемета с дисками, Зоя привалилась к стене и совершенно неожиданно ощутила сзади себя пустоту.

— Сюда! — шепнула Зоя, впихивая Дуську в дыру. — Ползи, если можешь…

Дуська поползла, постанывая и скрипя зубами. Зоя влезла в дыру задом, так, чтобы, если немцы подойдут к трубе и начнут ее высвечивать, всадить в них очередь из «ДП». Дуська упиралась унтами в пятки Зоиных валенок и отталкивалась. Так ползти было легче…

В это время Клава и Юрка уползли по трубе далеко вперед, почти метров на сто. Клавин фонарик высветил изгиб, труба уходила вправо.

— Прямо лабиринт! — сказала Клава, и ей опять стало не по себе. Тем не менее она полезла в изгиб. Проползли еще метров шесть и тут совершенно явственно услышали голоса, доносившиеся откуда-то сверху.

— Эс ист айне фальшалярм! — сказал какой-то ленивый, сочный голос. — Кайне партизанен ам уфер… Нур айне руссише флугцойг им вальд хат геландет — цвайплатцен «русфанер»…

— Унд дас пферд ам зее? — возразил кто-то более недоверчивый.

— Абер кайне кавалери дивизион? Нихт вар?! Хо-хо-хо! — победоносно загоготал первый.

Клава нащупала под полушубком увесистую ребристую «лимонку». Она была у нее всего одна, и гранату эту ей дали, главным образом, чтобы взорваться, если будет безвыходное положение. Она осторожно переложила гранату в боковой карман полушубка, подтянула к себе Юрку и прошептала:

— Дай автомат! Попробую выскочить… В случае чего… Ладно… — Клава, взяв Юркин автомат и отдав ему свою «снайперку», решительно поставила ногу на скобу, зацепилась рукой и неторопливо стала подниматься вверх…

Эсэсовцы миновали боковую трубу, даже не посветив в нее фонарем…

…Юрка услышал сзади себя тихий шорох, повернул фонарик и увидел измученное лицо Дуськи, а дальше — торчащие из-за Дуськиной спины валенки и тулупчик Зои. Юрка молча указал пальцем вверх и прижал палец к губам. Клава уже подобралась к самому люку, выводящему из колодца. Она уже потрогала осторожненько крышку и убедилась, что при необходимости сможет ее приподнять и даже отбросить. Немцы по-прежнему о чем-то болтали. Клава чуть-чуть приподняла головой крышку и, напрягая всю силу мышц шеи, смогла поглядеть в узенькую щелочку. Она сразу же увидела бетонный пол, одну пару сапог, потом другую. Сапоги были повернуты к ней пятками, значит, немцы стояли к ней спиной. Клава приподняла крышку повыше, подтянула к щели автомат и увидела двух немцев, стоящих спиной к ней у амбразур дота… Они переговаривались, глядя, должно быть, на озеро, держа руки на гашетках двух крупнокалиберных пулеметов. Клава с величайшей осторожностью приподнялась еще выше, напряглась, рванулась вверх и изо всех сил рванула крышку люка. Крышка со звоном и грохотом откинулась, немцы обернулись, ахнули, но большего сделать не успели: Клава в упор расстреляла их из «шмайссера».

Очередь протарахтела гулко, ее эхо громом отдалось в колодце. Клава выскочила из колодца и нервно осмотрелась. Дот был построен из бетона на мощной стальной арматуре и сделан был в виде буквы Г, прямым углом, только обе палочки буквы были равновелики. Именно об этом доте рассказывал Юрка. Две амбразуры смотрели на восток, на дорогу, ведущую к Федюлькиному логу, где еще курился дым над разбитым «мессером», а две другие — точно на север. Лес, точнее верхушки сосен, почти скрывал дот от наблюдателя с противоположного берега озера, однако отсюда, с холма, было ясно, что лес не такой уж и густой, к тому же, как уже раньше заметил Юрка, на несколько десятков метров перед дотом был вырублен. Поэтому те, кто решился бы атаковать дот, были вынуждены подходить к нему по открытому пространству, под огнем четырех пулеметов. Сквозь амбразуры, через маскировочную сетку, были видны все хитрости немецкой обороны: и спираль Бруно, и проволока под током на ввинченных в стволы сосен изоляторах, и траншея, которая, судя по всему, опоясывала кольцом всю вершину холма, и бронеколпаки для ручных пулеметов, врытые в траншею… Но самое главное — весь берег острова, за исключением кустов у самой воды, прекрасно просматривался и простреливался. Если бы эти немцы, что валялись сейчас на бетонном полу дота посреди небольших луж крови, находились на своих постах, когда Серко, спасаясь от танка, перескочил через озеро на остров, то вряд ли кто-нибудь из четверых остался бы жив. И тогда, когда Юрка напал на Байова и Мюллера, тоже здесь никого не было. Они прибежали сюда только тогда, когда начали рваться мины. Потом отвели душу, постреляв для очистки совести по кустам и по противоположному берегу. Кстати, после этого обстрела, когда пули тяжелых пулеметов посекли кусты, из дота стало видно и дно канавы, по которой Клаве и ее товарищам удалось проникнуть в коллектор. Если бы они задержались хоть на несколько секунд, их наверняка бы заметили… Клава только сейчас поняла, как им повезло. По крайней мере пока повезло. Немцы успокоились, расслабились — и вот результат… Клава не любила таких легких удач, потому что именно они и приводят к той самой расслабленности и успокоенности, которая погубила валяющихся на полу эсэсовцев.

Из дота, кроме канализационного люка, был только один выход — массивная стальная дверь со штурвальчиком, вероятнее всего, уводящая куда-то внутрь холма. Она была закрыта, и Клаве подумалось, что через такую дверь ее автоматную очередь могли и не услышать… Она подошла к люку, зиявшему в полу, и вполголоса позвала:

— Лезь сюда, живей давай!

Она ожидала, что вылезет Юрка, но первой из люка выбралась Дуська, которую подталкивали сзади и поддерживали остальные. Клава подхватила Дуську под мышки и вытащила наверх. Затем вытащили «ДП» и диски, потом с великой аккуратностью Клавину винтовку с прицелом, укутанным шапкой, а потом выбрались и Зоя с Юркой. Крышку люка накатили было на место, но Клава, поглядев на трупы немцев, решила, что в доте без них будет уютнее.

— Давайте этих туда скинем, — предложила она.

— Надо бы обыскать, — сказал Юрка, бестрепетно подходя к немцам. Он с усилием перевернул одного из немцев на спину, расстегнул шинель, мундир, вывернул карманы. Потом точно так же он просмотрел и другого немца.

— И как тебе не противно, — морщась от боли и брезгливости, спросила Дуська, присаживаясь на аккуратно выкрашенный немецкий табурет и приваливаясь спиной к холодной стенке дота. Она потеряла довольно много крови, ее бил озноб, и шумело в голове.

— В разведке без этого нельзя… — сказал Юрка, и Клава, убившая вот уже пятьдесят седьмого и пятьдесят восьмого фашистов, только вздохнула, подивившись тому, как же закалился этот мальчик за два года войны. Зоя этому не удивилась. Она рассматривала внутренность дота, и ее поразило, что немцы, похоже, хотели обеспечить тут для себя какие-то удобства. У стены стояли табуреты, имелся столик, а на столике кофейник со спиртовкой, несколько эмалированных кружек и сахарница, где лежали аккуратные глыбки-кубики пиленого сахара. На одной из стен был налеплен вырезанный из иллюстрированного журнала цветной портрет Марики Рёкк, рядом — зеркальце, явно украденное из какого-то дома.

Юрка между тем выложил на столик немецкие вещи. Сначала спихнули в колодец трупы, а потом, закрыв колодец крышкой, стали разглядывать вещи. Зоя смотреть не стала, она поглядывала в амбразуры, чтоб не подошел незаметно какой-либо фриц. Дуська тоже поглядывала, но сонно, ей было плохо. Клава налила в немецкую кружку холодного кофе и дала Дуське. Юрка раскрыл бумажники немцев. Там было несколько рейхсмарок, зольдатенбухи, письма, написанные аккуратными ровными почерками, несколько фотографий. Еще у немцев нашлись сигареты, перочинные ножи, зажигалки, какие-то ключики от квартирных замков. Еще нашлась колода карт, упакованных в картонную пачку с черным пиковым тузом. Юрка вытащил карты и ахнул. Там, на глянцевых черно-белых фотографиях, были изображены вовсе не короли, тузы и дамы, а голые мужчины и женщины.

— Ну-ка дай сюда! — сказала Клава, тоже увидев эти картинки. — Нечего на похабство глядеть!

— Что я, маленький? — проворчал Юрка. — Фашисты это любят…

Клава уже хотела было подпалить всю порнографию немецкой же зажигалкой, но тут зазвенел зуммер полевого телефона.

— Елки-палки! — вырвалось у Клавы, она бросила пачку на стол. Она подняла трубку и, стараясь огрубить до невозможности свой женственный голос, сказала, подражая немецкой манере говорить:

— Халлоу…

В трубке что-то нервно кашлянуло, а потом какой-то испуганный голос пробормотал:

— Хир ист унтершарфюрер Блитц, гнедиге фрау… Их мельде гехёрзам, хауптштурмфюрерин, их вайс нихт, варум…

— Ферфлюхтес швайн! — оборвала эту тираду Клава, причем с таким кондовым немецким акцентом, что в трубке послышалось чуть ли не щелканье каблуков вытянувшегося по стойке «смирно» унтершарфюрера. Юрка в это время уже распихал по карманам изъятые у немцев вещи, в том числе и колоду. Зоя, наблюдавшая из амбразуры за обстановкой, между делом нашла автоматы убитых пулеметчиков и запасные магазины, висевшие на стволе одного из «северных» пулеметов. Нашла и ящик немецких гранат с длинными рукоятками. Гранат нашлось штук двадцать, не менее, и их стали распихивать за пояса, за голенища, в карманы. Стало тяжело, но как-то уютно.

— Вышли из коллектора… — заметила Зоя. — Те, что нас искали…

Шестеро эсэсовцев вылезали из канавы и цепочкой шли вдоль спирали Бруно, вдоль порубленных кустов. Навстречу им, тоже вдоль берега, шли еще четверо, тащивших на плечах какие-то ящики. Следом шел офицер. Он знаком остановил уходивших от коллектора солдат и приказал им, очевидно, помочь четверым, тащившим ящики.

— Коллектор хотят взорвать! — догадался Юрка. — Если взорвут, нам отсюда не выйти…

— А вон — дверь, давай выходи… — сказала Клава с грустной улыбкой.

Солдаты тем временем стащили ящики в канаву и продолжали готовить взрыв. Размотали провода, отбежали подальше и…

Холм содрогнулся. Над канавой встал столб земли, камней, дыма и пламени. Когда все это осело и дым разошелся, на месте входа в коллектор оказалась груда земли. Бетонные кольца, еще не уложенные в канаву, далеко отбросило в сторону. Эсэсовцы подошли к завалу. Офицер одобрительно похлопал одного из солдат-подрывников по плечу и поднял вверх большой палец.

— Вот так, — вздохнула Клава, — теперь только через эту дверь!

Она положила руки на штурвальчик и повернула его против часовой стрелки. Лязгнул замок, и дверь подалась. Она была толстая, из пятнадцатисантиметровой брони, не меньше. Открывали вдвоем, Юрка и Клава. За дверью оказался узкий коридор с полукруглым сводчатым потолком и бетонированными стенками. По потолку шли провода; горели красновато-желтым тусклым светом лампы в матовых стеклянных колпаках, защищенных стальными сетками. Коридор был короткий: уже через пять метров он упирался в точно такую же дверь, как та, что только что открыли. Юрка и Клава, крадучись, неслышно ступая валенками по бетону, подошли к двери, прислушались… Затем вновь, как и в доте, осторожно повернули штурвальчик и открыли дверь, готовые тут же открыть огонь. Но и за этой дверью никого не оказалось. Здесь на специальных стеллажах лежали коробки с уже снаряженными лентами для пулеметов и отдельно — патронные ящики с аккуратной фабричной маркировкой. Лежали и ящики с гранатами. Это был склад боеприпасов. На стеллажах и стенах по трафарету были сделаны одинаковые аккуратные надписи готическим шрифтом: «RAUCHEN VERBOTEN!» — и нарисован череп с костями. Коридор, начинавшийся от двери дота, проходил через дверь склада между стеллажами с патронами и гранатами и упирался в узкую металлическую лестницу, которая вела к третьей двери, родной сестре первых двух.

— Такого даже Маннергейм не напридумывал! — заметила Клава тихо и тут услышала, как с лязгом открывается дверь, ведущая на лесенку. Юрка и Клава торопливо шмыгнули за стеллажи, по разные стороны от прохода. «Если заметят, — подумала Клава, сжимая в руке немецкую гранату, — дерну, и все… Тут боеприпасов тьма… Вместе взлетим…»

Дверь открылась, и через высокий бетонный порог переступил рыжий веснушчатый немец в белой курточке и берете, тащивший в руках два составных судка с обедом. Он был весел и что-то мирно напевал. Песенка его была, должно быть, очень сентиментальной, потому что в ней фигурировали и голубые глаза, и алые розы, и золотые волосы… Клава немецкий знала плохо, но про глаза, розы и волосы поняла. Немец поставил судки на верхнюю ступеньку лестницы и стал завинчивать штурвальчик двери. В это время гулко хлопнул выстрел из «вальтера» — и песенка оборвалась. На белой накрахмаленной куртке солдата медленно расплылось небольшое темно-красное пятно. Веснушчатый обернулся, поглядел стекленеющими глазами на стеллажи, на Юрку с дымящимся пистолетом, а потом покачнулся и рухнул ничком, скатившись по загремевшей лестнице на бетонный пол. Судки остались стоять там, где он их поставил. От них тянуло вкусным запахом горячего супа и тушеной капусты… Юрка проворно перескочил через убитого, скорчившегося на полу, и деловито схватил судки.

— Надо тетю летчицу накормить! — сказал он. — Полегчает ей… Да и нам пожевать не мешает…

Клава посмотрела на мертвого солдата в белой куртке с красным пятном на спине, на судки, которые держал в руках Юрка, и поняла, что есть не сможет. Она говорила себе: это враг, фашист, эсэсовец, может быть, палач, сам хладнокровно убивавший, — но поверить в это не могла. Она ведь не видела, как убивает этот рыжий, конопатенький, так похожий на русского парень. Она видела только, что он был весел, мурлыкал песенку, должно быть, ему было приятно, что он будет долгожданным гостем у пулеметчиков в доте, что голодные земляки будут есть да похваливать… «Они же люди! — вдруг с какой-то страшной силой ударило Клаву. — Они живут, едят, пьют, им бывает весело и грустно, им бывает больно… Как хорошо, что Юрка этого не понимает… Или как плохо?..»

— Мы две порции на четверых разделим, — сказал Юрка. — Вы пока ешьте, а я здесь постою, у второй двери, прикрою в случае чего. А вы там тоже в амбразуры поглядывайте, ладно?

— Давай лучше ты поешь, а я потом… — сказала Клава. — Надо этого тоже убрать, нечего ему тут валяться.

— Верно, — согласился Юрка, даже не подозревая, как сейчас мучается Клава. Он потащил судки в дот, потом вернулся и помог Клаве перетащить рыжего к колодцу. Когда тот мягко шлепнулся поверх трупов пулеметчиков, которым нес обед, и крышка над этой братской могилой закрылась, Клава пошла в коридор, соединяющий дот со складом боезапаса, и, приоткрыв дверь, выставила в щель дуло автомата. Она страстно желала, чтобы кто-нибудь еще пришел, вооруженный, злой, ненавидящий, чтобы надобно было стрелять в стреляющих, стрелять, обороняясь, рисковать своей жизнью в обмен на жизни врагов… Но никто не приходил, аккуратисты-немцы точно соблюдали время обеда. Вернулся Юрка, сытый, довольный, и сказал:

— Идите, тетя старшина, поешьте… Фрицы здешние жратву нормально готовят… Суп с клецками, котлеты с капустой, компот из сливы… Будь здоров! Идите, я покараулю… Вы вон какая здоровая, вам есть много надо…

— А девушка… ну, Зоя, поела? И Дуся? — спросила Клава, чувствуя тошноту при одной мысли о том, что ей придется есть еду, которую для убитых ею людей принес убитый Юркой повар. И только чудовищным усилием воли она подавила эту тошноту, пошла в дот и стала доедать из судков остаток обеда. Она ела, словно бы отгоняя от себя видение убитого в белой куртке, ела, борясь с собой, и от того, что пища действительно была вкусной, почти домашней, ей было еще больше, еще сильнее ЖАЛЬ убитого Юркой немца… Ей почему-то думалось, что теперь в семи финских и пятидесяти одной немецкой семье недосчитаются кого-то из мужчин, и женщины в этих семьях будут рыдать, когда до них дойдут похоронки, и не одна об одном, а может быть, по три-четыре женщины о каждом из убитых. Ведь есть не только жены, но еще и матери, бабушки, сестры, племянницы, любовницы… А сколько детей осталось сиротами? А сколько детей вообще никогда не родятся от этих мужчин? И во всех этих немецких и финских семьях уже много лет спустя, показывая желтые фотокарточки детям, внукам или племянникам, будут говорить: «Это твой дядя Петер (или Пекко), его убили русские на войне». И дети, поглядев на карточку, где изображен такой симпатичный улыбающийся молоденький парень, как сбитый Дуськой Эрих Эрлих, или тот самый первый финн, или тот рыжий повар, инстинктивно, сердцем, а не разумом, возненавидят русских. И потом им можно будет долго и упорно объяснять, за что сражался симпатичный дядюшка и за что его убили русские, — они все равно не поймут и останутся при своем, даже племянники, не говоря уж о родных детях.

— Слушай, Зой, — спросила Дуська, чувствуя прилив сил и приятное тепло, изгнавшее озноб, — а Юрка этот, он тебе брат?

— Нет… — сказала Зоя. — У меня брат в тридцать третьем году от голода умер. Он и родился слабенький, и кормить нечем было. Молоко у матери пропало, а толокно он есть не стал… Так и помер. Сейчас бы почти как Юрка был, на три года всего моложе.

— Выходи за него замуж, — на полном серьезе сказала Дуська, — если не убьют вас, так не пропадете…

— Ты что?! — сказала Зоя, улыбаясь. — Он же маленький еще… Я его на одиннадцать лет старше!

— Ну и что? — усмехнулась Чавела. — Знаешь, сколько после войны вековать будут? Тысячи! Вот у нас, в авиации, скажем. Прибывает укомплектованный полк: тридцать «петляковых» — девяносто человек летсостава. Один к одному парни, шестьдесят офицеров, тридцать сержантов. Молодые, красивые, смелые… И — наступление! Девятка ушла — пять пришло, шестерка ушла — три пришло, четверка ушла — пришел один. К концу наступления — семь машин, все в дырах, десяток парней в строю, человек пятнадцать в санбате и госпиталях, а остальные… Иногда приходят, иногда у вас зимовать остаются, иногда в плен попадают, а большей частью — того… Сколько таких полков на моих глазах сменилось — ужас! Мужиков будет недохват, это факт… Это тебе у партизан кажется, что мужиков много, а их, родимых, столько повыбивало, что тоска берет… Тут уж не только на одиннадцать лет моложе, а и на двадцать лет старше сгодится…

— Что же ты не нашла? — спросила Зоя.

— Ты на мою рожу погляди, поймешь… Именно на рожу! Меня вон твой малец дядей назвал. Так бы и звал, если бы не объяснили! И летчики меня Евдокимом прозвали. У меня ведь в землянке койка, можно считать, рядом с мужиками стояла, только занавесочка и вся стена… Хоть бы один за эту занавеску переступил! Даже пьяные и то не приставали! Небось военторговских или подавальщиц в столовой — ни одной не пропускали, а на меня — ноль внимания… Евдоким да Евдоким!

— Надо сперва дожить, а потом личные дела устраивать, — сурово сказала Клава, вычищая судок ломтем невкусного немецкого хлеба.

Клава встала, взяла автомат и пришла к Юрке. Тот сразу встрепенулся, вскочил и сказал:

— Надо дальше попробовать пройти… Может, где-то есть у них выход на поверхность?!

— Должен быть… — рассеянно сказала Клава.

Они поднялись по лесенке, повернули штурвальчик и осторожно толкнули дверь. Оттуда, из открывшегося проема, на них дохнуло теплом. На полу поверх бетона был настлан линолеум, а стены были покрашены масляной краской голубоватого цвета. Через десять метров впереди виднелась еще одна дверь, к которой подводила такая же лесенка, как в складе боеприпасов, а в боковых стенах, на равном расстоянии от обеих дверей, виднелись два боковых выхода.

— Прямо как в сказке, — прошептала Клава. — Налево пойдешь — богатому быть, направо пойдешь — женатому быть, а прямо пойдешь —…

— …Убитому быть! — подхватил Юрка. — Только Илья Муромец всегда прямо ходил — и ничего…

Они, прижимаясь к стенам, подошли к боковым проходам. В обе стороны вели лестницы, уводившие куда-то вниз, где виднелись опять-таки двери со штурвальчиками. Юрка принюхался. От правой двери тянуло мазутным духом.

— Тут у них котельная, наверно…

— А слева электростанция, — кивнула Клава, — слышно, как дизеля урчат…

Действительно, сквозь стальную дверь долетал мерный тяжелый рокот.

— Там и там — наверняка фрицы, — прошептал Юрка, — нельзя вперед идти, пока они тут есть…

У Клавы болезненно екнуло в груди. Это означало одно: надо идти, нападать врасплох, убивать не готовых к обороне, безоружных, быть может, совершенно благодушно настроенных людей… Это совсем не то, что с дальней дистанции выстрелить по амбразуре дота или дзота и уничтожить пулеметчика, прижимающего огнем к земле атакующую роту… Но она пошла. Несколько осторожных поворотов штурвальчика — и дверь приоткрылась. Пахнуло соляркой, ударило по ушам мощным рокотом. Помещение было довольно большое, с волейбольную площадку, но с низким, всего около двух метров высотой, потолком. Посреди помещения стояли два больших работающих дизеля и третий — неработающий. Дизели были сочленены с мотор-генераторами, от которых отходили толстые кабели к железной двери с молниями, пробивающими череп. Там нудно гудел трансформатор. Неподалеку от трансформатора находился пульт с рубильниками и выключателями, а также амперметрами, вольтметрами и другими приборами. К дизелям откуда-то сверху, с потолка, подходили трубы с вентилями. Должно быть, там, наверху, располагались емкости с дизельным топливом.

У приборов сидел тощий плешивый унтершарфюрер СС, а около третьего дизеля, низко наклонив головы, стояли двое в рабочих комбинезонах и замасленных кепи с длинными козырьками, которые разбирали что-то, копались измазанными в солидоле и тавоте пальцами в кишках машины. Они были так увлечены своим делом, что даже не обратили внимания на то, что в машинный зал вошли Юрка и Клава.

Тра-та-та-та! — хлобыстнул Юркин автомат. Пули ударили по станине дизеля, по стене, с мяуканьем отрикошетили от них; дико вскрикнул пораженный в спину унтершарфюрер, который, нелепо взмахнув руками, свалился с табурета.

— Партизанен! — вскричал один из тех, кто копался в дизеле, и рванулся к автоматам, висевшим на вбитом в стену стальном крюке. Второй, зажимая руками живот, оседал на пол и открывал рот, силясь глотнуть воздух.

Та-та! — короткая очередь Клавы на бегу остановила того, кто хотел схватить автомат, и он, словно разбившись о невидимую стену, споткнулся и упал на спину с пробитым виском…

— Господи! Пятьдесят девятый! — простонала Клава. Юрка подскочил к корчащемуся на полу раненому дизелисту и в упор выстрелил ему в затылок. Тот судорожно дернулся и затих. Клава, стараясь не глядеть на расплывавшиеся по полу кровь и мозги, подошла к немецким автоматам и отцепила от них магазины. Теперь их у нее было уже восемь штук. Из кобуры убитого унтершарфюрера Юрка выдернул большой «парабеллум» и засунул его за пояс, рядом с гранатами.

— Теперь в котельную! — скомандовал он решительно. Клава еще раз ужаснулась. Теперь ее ужас относился к Юрке. Что они делают? Мальчик, едва ли окончивший больше четырех классов, убивает хладнокровно, безжалостно, едва ли не с удовольствием… как фашист! Но она тут же отогнала эту непрошеную мысль. Кровь за кровь, смерть за смерть! Если бы этот мальчик не видел, как расстреливают, как насилуют, как убивают, тогда его, может быть, можно было обвинять в жестокости…

В коридоре все было так же чинно, как и раньше, никто не появился, и Юрка, быстро пробежав вверх по одной лестнице, скатился по другой. Клава тяжело, как медведица за медвежонком, следовала за ним. Снова дверь открылась почти бесшумно, потому что щелчок заглушало гудение пламени в форсунках. Это было точно такое же по площади помещение, только вместо трех дизелей стоял один большой паровой котел, а над ним, очевидно, помещались не солярочные, а мазутные емкости. Вместо кабелей тянулись по стенам трубы с горячей и холодной водой, работали насосы, гудело под котлом пламя. Вместо электрораспределительного щита были манометры, водомерные стекла, ротаметры. Тут было жарко и душно, как в бане. Один человек, сразу попавшийся на глаза, крутил вентиль над котлом. Очередь — и он рухнул со стремянки, и голова его треснула, ударившись об острый угол станины котла.

— Герберт! — ахнул кто-то невидимый. — А-а-а-а!

Одна из пуль, выпущенных Юркой, пробила трубу, в которой под большим давлением находился горячий пар. Струя этого пара ударила в человека, находившегося за котлом, и он сварился заживо. Клава и Юрка стремглав вылетели из котельной, начавшей заполняться горячим паром, и закрыли за собой дверь. Тот, второй человек, остался там. Но он еще был жив, метался там в облаках пара, пока не потерял сознание… Клава и Юрка не видели его ужасных мук, которые, вероятно, искупили бы все его земные грехи, но в ушах Клавы все еще стоял тот душераздирающий вопль, который он издал, попав под струю пара.

— Бр-р! — сказал Юрка, выбегая на лестницу. Теперь можно было идти прямо, но дверь заскрипела сзади. Юрка отпрыгнул на лестницу, ведущую к дизелям, а Клава осталась на лестнице, ведущей к котельной. В дверях появилась Зоя с «ДП» на изготовку, а за ней Дуська с Клавиной винтовкой за спиной и автоматом на шее. У Зои за спиной тоже висел автомат.

— Там холодно, — сказала Дуська с мученической улыбкой.

Клава молча кивнула и пошла к двери. Там, за этой дверью, оказался еще один коридор, длинный, почти в полсотни метров, и с каждой стороны коридора было по три двери. Ближние двери, и левая, и правая, были самые обыкновенные, деревянные, без штурвальчиков, с обыкновенными дверными ручками. Здесь виднелись следы строительства, должно быть, незаконченного. Двери были не побелены, на полу не было линолеума, лежали кусочки цемента, известки, шпаклевки… Стояли ведра с краской, малярные кисти, штукатурные терки. Когда Юрка сунул нос в левую дверь, он обнаружил там недостроенный туалет с семью унитазами и умывальниками, к которым еще не была подведена вода, а Клава, заглянувшая в дверь напротив, обнаружила там то же самое. Клозеты оказались и у дальней двери. Средние двери в боковых стенах были вообще не навешены, хотя предполагалось, очевидно, что там должны быть двери со штурвальчиками. Там тоже царил хаос прерванного строительства. Это были просторные казарменные помещения, расположенные выше уровня земли, но без окон. Было полутемно и пусто, свет поступал через узкие щели под самым потолком. Здесь было намного холоднее, чем в коридоре между котельной и электростанцией.

— Каждая казарма не меньше чем на две роты, — заметила Клава.

Двинулись прямо, дверь открыли с трудом, видно, заедало замок. Тут оказался квадратный подземный зал с четырьмя дверями, выходящими на все четыре стороны света. Из одной двери вышли Юрка и девушки. На ней по-немецки было написано: «Bunker № 4». На противоположной двери было написано: «Bunker № 2», на двери, что справа, — «Bunker № 3», а на той, что слева, — «Bunkern № 1 und № 5».

— А это, похоже, — лифт! — указывая на решетчатую конструкцию, заметила Клава. — Да куда же они все подевались?

Они подошли к решетчатой конструкции. Это действительно был лифт, точнее — временный подъемник, какие бывают на стройплощадках. Клава забралась на площадку и заглянула вверх. Сверху сквозь решетчатые фермы проглядывал кусочек голубого неба. Вслед за Клавой на площадку взгромоздились остальные. Клава нажала черную эбонитовую кнопку с надписью «Auf», тихо зажужжал электромотор, и площадка стала подниматься вверх. Она поднималась медленно, и каждый из стоявших на ней людей, сжимая оружие, понимал, что стоит какому-то немцу оказаться поблизости, и… Но все обошлось. Площадка вынесла их на уровень поверхности земли и встала. Кругом были кучи вывороченной бульдозерами земли, Перемешанной с талым снегом, какие-то времянки, сарайчики, разборные домики, загородки. Виднелись следы колес и гусениц, поломанные доски, железобетонные балки, трубы, кольца. Всю эту территорию площадью не менее гектара окружал высокий — метров пять-шесть — земляной вал, а по верхней кромке вала тянулась колючая проволока: два ряда глубоко забитых кольев, густо оплетенных ржавыми колючками. По четырем углам вала стояли деревянные вышки, но часовых на них не было.

Соскочив с площадки, все четверо молниеносно залегли за кучами рыхлой земли, ощетинившись оружием. Выход с территории, огороженной валом, был только один, через ворота из досок и колючей проволоки. Но вот там-то, у этих ворот, и стоял часовой. Сразу за воротами начиналась дорога, полого уходящая вниз, к озеру. Внизу маячили серые приземистые глыбы двух дотов, нацеленных на озеро. Дорога проходила между ними и выходила уже на лед озера. Часовой у ворот не заметил появления «гостей».

Непросто было осмотреться как следует, поэтому самого важного даже Юрка сперва не заметил. Он пролежал уже больше минуты, когда обратил наконец внимание на большую утепленную палатку с двумя трубами, из которых поднимался дым, и на другую палатку, поменьше, но тоже утепленную, с одной трубой. Чуть подальше Юрка увидел сооружение, по всем габаритам напоминавшее солдатский нужник… Именно оттуда долетали неразборчивые слова, хохот, ругань. Около сортира прохаживался офицер, тот самый, что перед обедом велел взорвать выход из коллектора. Со стороны большой палатки к нему озабоченно шел солдат в белой куртке, похожей на ту, в какую был одет конопатый, застреленный Юркой на складе боезапаса. Он подбежал к офицеру и ворчливо стал что-то говорить, показывая на часы. Офицер тоже поглядел на наручные часы, что-то коротко каркнул, и повар вытянулся в струнку. Потом офицер что-то резко сказал повару, и тот со всех ног побежал в пищеблок. Офицер еще раз поглядел на часы и зычно крикнул, из сортира и из малой палатки высыпали немцы, на ходу застегивая шинели и подтягивая штаны. Их набралось человек тридцать, и они четко, слаженно встали в строй, в три шеренги. Офицер стал что-то выговаривать. Юрка понял только одно слово: «Дисциплин…» Должно быть, офицер был недоволен тем, как несут службу его солдаты.

— Сними его, Клава! — попросил Юрка.

— Нельзя, — спокойно прошептала она, видя, что немцы стоят в строю с автоматами и пулеметами, — искрошат! Отползаем вниз!

Тихонько отползли к лифту, на площадку. Предварительно поглядев вниз и не обнаружив поблизости никого, нажали красную кнопку «Nider». Внизу соскочили с площадки и бегом, торопливо бросились к дверям.

— Поспешишь, людей насмешишь! — сказал Юрка, когда они влетели в дверь с надписью: «Bunker № 3», — это же не та дверь…

Клава высунулась было обратно, но услышала голоса немцев, подходящих к шахте лифта поверху. Плотно закрутив штурвальчик, она присоединилась к Юрке и остальным. Здесь тоже были какие-то недостроенные помещения, и неясно было, для чего они предназначены. Немцев здесь не было. Добежав до следующей двери со штурвальчиком и отворив ее, Клава оказалась в коридоре, где слева была всего одна дверь, а справа — три. Над левой дверью горела красная лампочка. Кроме того, помимо штурвальчика, на этой двери был еще и телефонный диск. Юрка подскочил было к этой двери, но Клава удержала его и оттащила в сторону: черт его знает, что там? В это время стал поворачиваться штурвальчик двери, через которую они попали в эту часть коридора. Одна из правых дверей была не навешена, и все четверо не сговариваясь юркнули туда. Отступив от проема двери и прячась за бидонами с краской и олифой, затаив дыхание, они ждали. Через минуту дверь отворилась, и мимо дверного проема торопливо прошагали три солдата. Они открыли противоположную дверь и ушли из коридора. Юрка осторожно выглянул и тут же отпрянул, потому что дверь, через которую ушли солдаты, снова начала открываться. Прячась за проем ненавешенной двери, Юрка увидел, как дверь медленно открылась и через порожек переступила рослая полная женщина в мундире и пилотке, на которой серебрился череп. «Эсэсовка!» — отметил Юрка.

Звонко цокая каблуками черных, до блеска начищенных сапожек, немка подошла к двери с телефонным диском и начала набирать номер наманикюренным пальцем. «Шесть… — отмечал про себя Юрка, глядя на действия немки. — Четыре… Один… Один… Три!» После этого что-то щелкнуло, и немка спокойно стала поворачивать штурвальчик. В тот момент, когда она приоткрыла дверь, Юрка выскочил из-за проема, намереваясь выстрелить ей в спину, но споткнулся о какую-то деревяшку и растянулся на полу вместе с автоматом. Немка повернулась и быстро нырнула в дверь. Клава прыгнула к двери и ухватилась обеими руками за штурвальчик, не давая немке закрыть дверь. Зоя подбежала к ней на помощь, а Юрка, вскочив с пола, сунулся к двери с автоматом, чтобы выстрелить, как только дверь откроется… Однако немка была здоровенная, и, чтобы пересилить ее, потребовалась даже помощь Дуськи.

Неожиданно дверь легко подалась и распахнулась. В ту же секунду грохнули выстрелы… Немка в упор стреляла из «парабеллума». Клава и Зоя со стонами осели на пол, а Юрка выпустил в немку длинную очередь, от которой она упала на пол как подкошенная. Дуська здоровой рукой подхватила худенькую Зою, а Юрка волоком втащил в дверь Клаву. Он еще выбежал, чтобы забрать пулемет и диски, заскочил в помещение, где они прятались, и тут одновременно с двух сторон открылись двери. С одной стороны вышли три солдата — очевидно, разводящий вел отслужившую смену из бункера № 3, а с другой стороны — офицер и целых пятеро, взволнованных и встревоженных, с автоматами на изготовку. У Юрки промелькнула мысль, что немецкая смена пришла в бункер № 4 и нашла там трупы пулеметчиков и повара… Но долго думать было уже нельзя, он рванул из-за пояса немецкую гранату, дернул кольцо и швырнул ее в тех, кто шел из третьего бункера. Она рванула точно под ногами у немцев, осколки свистнули по коридору. Почти сразу же грохнул и второй взрыв, потом и третий: Дуська, выхватив гранаты из-за пояса у лежавшей на полу Клавы, бросала их из-за прикрытия двери. Юрка из-за косяка дверного проема полил щедрой очередью немцев, валявшихся у двери, ведущей в бункер № 3. Офицер и пятеро солдат, ворвавшиеся с другой стороны, были искромсаны осколками гранат и кучей лежали в коридоре. Юрка подхватил под мышку тяжелый «ДП», диски и, задыхаясь, ввалился в дверь комнаты с телефонным диском, которую Дуська сразу же захлопнула за ним.

Глава VI

…Когда Юрка оказался за захлопнувшейся дверью, он нервно поглядел на часы. Было около половины четвертого…

В дверь некоторое время долбили прикладами, даже, кажется, подкладывали под нее гранату, но толку от этого не было. Скоро все стихло. Комната эта была совсем непохожа на все прочие помещения подземной крепости. Это была жилая комната. Стены были оклеены розовыми новенькими обоями с изображениями ярко-алых тюльпанов. Сбоку от железной двери имелась вполне обычная дверь, через которую было хотела выскочить Дуська. Она открыта ее и увидела в полутьме ванную, отделанную глазурованной плиткой, с кафельным полом и душем, а за узенькой дверцей в глубине ванной обнаружился туалет с унитазом, сливным бачком и рулоном пипифакса. В самой же комнате имелись платяной шкаф, полки с книгами, мягкие кресла, диван, круглый полированный стол, на котором стояла ваза с бумажными цветами, трюмо и тумбочка с водруженным на нее мощным ламповым приемником и патефоном. Часть комнаты была отгорожена ширмой. Юрка заглянул туда и увидел широкую двуспальную кровать из полированного дерева с подушками, закрытыми кисейным покрывалом, простынями и одеялом, укрытыми шелковым нежно-зеленым полотнищем. На полу поверх линолеума лежал большой ворсистый ковер.

Такого великолепия Юрка еще никогда не видал. О таком он читал только в книгах о буржуях. В другое время можно бы было поглазеть, поудивляться, но тут было некогда: Клава и Зоя лежали на полу рядом с немкой, и надо было что-то с ними делать, да и у Дуськи в плече сидел с утра небольшой осколок.

— Куда ее? — наклонившись над Клавой, спросил Юрка. Дуська одной рукой — второй ей было трудно пошевелить — потянула к дивану Зою. Юрка смог дотянуть Клаву до кровати, но уложить не сумел и оставил пока на полу, чтобы помочь Дуське уложить Зою.

— М-мм-о-ох, — простонала Зоя, и полузакрытые ее глаза открылись. — Больно…

— Где больно? — спросила Дуська, расстегивая пуговицы на шубке Зои.

— Живо-от, — простонала Зоя, — и сзади…

— Юрочка, — прошептала Дуська, — что ж делать-то? Ведь помрет!

— Не каркай, — прошипел Юрка уже запросто, на «ты». — Вон у этой стервы шкапчик с крестиком — аптечка… Если навылет в живот да ничего не повредило, то ерунда, выживет…

Юрка побежал к аптечке, раскрыл дверцы шкафчика и торжествующе крикнул:

— Есть! Тут и йод, и перекись, и стрептоцид, по-моему… Индивидуальные пакеты, бинты, вата — что хошь!

— Не напутал бы… — озабоченно пробормотала Дуська, неловко, одной рукой вытаскивая Зою из шубы. От движений раненой было больно, и Зоя хоть и помогала Дуське, но постанывала. Дуська и сама держалась на одной злости да на желании помочь подруге. Стянув кое-как шубу, размотав платок, она увидела, что серое холщовое платье Зои на животе словно разрезано ножом и почернело от крови.

— Ох! — вскрикнула Дуська и навзничь упала на ковер, в обморок.

— Тьфу! — сказал Юрка, выхватывая из аптечки картонную коробочку с ампулами. Он видел трофейные медикаменты в Зоином партизанском лазарете и знал, что в таких коробочках — нашатырный спирт. Он сломал тонкий носик ампулы и, намочив каплей нашатыря ватку, сунул Дуське под нос. От резкого запаха летчица пришла в себя и, осоловело хлопая глазами, с помощью Юрки села на пол… Юрка помог ей взобраться в кресло и сказал: — Посиди, очухайся… Попробую разобраться…

Юрка подошел к Зое, посмотрел на ее разорванное и окровавленное платье и просиял, словно ему довелось увидеть не рану, а какое-то украшение.

— Ну и повезло тебе, Иванова! Наверно, Бог помогает, которого нет.

— Ты что… — простонала Зоя. — Боль ужасная…

— Пуля-то тебя по животу только чиркнула, внутрь не вошла… Только платье поперек живота располосовала… Сейчас завяжу…

— Не надо… — стыдливо отталкивая Юркины руки, потянувшиеся к подолу ее платья, сказала Зоя. — Пусть лучше Дуся…

— Вот дуры бабы! — проворчал Юрка. — Дуська только глянула — и с копыт! Она крови еще не видела… Я Ваську Корнева бинтовал, помнишь? Лучше, чем у тебя, вышло! Руки я сейчас ополосну, не бойся, и спиртом протру, тут есть…

— Все равно не надо… — пробормотала Зоя, и даже на побледневшем лице у нее появилась краска стыда. — Я стесняюсь…

— Кровью истечешь, дура! — рявкнул Юрка, стаскивая полушубок и швыряя его на пол. — Я руки пошел мыть, а ты сама открой рану, а чего стыдно — закрой, больно интересно мне разглядывать… А ты, Евдокия, погляди, как у Клавы дела, не сомлей опять, пожалуйста, держись… Не кисейная барышня, командир все-таки…

Юрка, проходя мимо стальной двери в ванную, прислушался. Вроде бы было все тихо. В ванной он обнаружил, что в умывальнике два крана: один с холодной, а другой с горячей водой. Соорудив умеренно горячую воду, Юрка начисто, до нежно-розового цвета, отмыл свои руки пахучим немецким мылом, а затем, взяв в аптечке спирт, простерилизовал пальцы. Немка, в которую он всадил очередь, лежала на полу в двух шагах от двери ванной, но натекшая из-под нее лужа крови, как показалось Юрке, увеличилась. «Неужели еще дышит? — подумал он. — А хрен с ней, все одно сдохнет!» Он вернулся к Зое. Та лежала на спине и Юркиного приказа не выполнила.

— Ну чего ты? — пробормотал Юрка. — Нашла время стыд изображать! Убери лапы с живота, анаэробов нанесешь!

Лишь этот знакомый медицинский термин возымел на девушку нужное действие. Она позволила Юрке приподнять юбку, а затем и нижнюю сорочку.

— Ну вот, — усмехнулся Юрка, — а ты боялась! Всего-навсего пуп показать! У меня такой же… А рана у тебя, красавица, — пустяк! Поперек живота чиркнуло, выше пупа, кожи немножко снесло да чуть мяса…

— Правда? — прошептала Зоя. — И живот не распорот?

— Нет! — сказал Юрка.

— Так чего же я лежу? — Зоя встрепенулась, села и тут же издала болезненный стон. Юрка глянул и увидел, что сзади на юбке тоже краснеет кровяное пятно.

— Ах ты, стыдобушка! — проворчал Юрка, однако с жалостью в голосе. — И задницу тебе эта кикимора окрестила! Придется трусы спускать, хоть лопни.

— Не задницу, а глютеус! — поправила Зоя обиженно. — Дусь, может, ты все-таки поможешь?

— Да отвяжись ты со своим стыдом! — буркнула Дуська, расстегивая дубленку на груди у Клавы и прислушиваясь, стучит ли сердце. — Не слышно…

— Ты только в отряде не рассказывай, что видал… — встав с дивана, сказала Зоя. — Ладно?!

— Обязательно, — иронически сказал Юрка, — как выберемся живые, так я всему отряду расскажу, что видел, какая у санинструктора задница… то есть глютеус этот самый и эта самая, как это ты говорила по-латыни: вулька?

— Вульва… Тьфу, дурак! Бинтуй и не болтай! Сзади мажь, а спереди я сама… И не заходи спереди, а то по шее дам!

— Ладно, — согласился Юрка, и Зоя, тихонько вздохнув, спустила трусы до колен. Юрка накапал на ватку йода и стал осторожно обрабатывать края пулевой ссадины, чуть наискось пересекавшей обе тощенькие бледные ягодицы девушки. Насыпав на вату порошок стрептоцида, Юрка приложил вату к ссадинам и решительно стал прибинтовывать ее широкой полоской марли. Он действовал как заправский санитар, и Зоя даже внутренне возгордилась, что ее ученик на практике доказывает свою медицинскую зрелость. Поэтому, хоть и пообещала она дать Юрке по шее, если он зайдет спереди, не стала этого делать. Она даже не стала закрывать ладонью кустик волосков внизу живота, тем более что Юрка его вроде бы совсем не замечал. Качество перевязки было высокое, и Зоя сказала:

— Ну, не зря я тебя учила! — и после этого осторожно, чтоб не бередить раны, подтянула свои разорваные трусики из голубой фланели.

— Ты бы их поменяла, — сказал Юрка. — Глянь у фрицевки в гардеробе!

— Верно! — кивнула было Зоя и сделала шаг к гардеробу, однако тут же остановилась. — А вдруг она венерическая?

— Какая? — удивился Юрка.

— Ну, это вряд ли… — успокоила себя Зоя, поглядев на лежавшую в углу немку. — Вроде бы она опрятная была…

Она заковыляла к гардеробу, а Юрка подскочил к Дуське, только-только сумевшей освободить от романовского полушубка лежащую на полу Клаву. Она была без сознания, бледная, и Дуська дрожащими руками пыталась прощупать пульс.

— Не там щупаешь, Чавела! — вдруг пробормотала Клава, не открывая глаз. — М-м-м-а… х-х-х…

На новенькой коверкотовой гимнастерке без погон и наград, которые Клава оставила в штабе партизанского движения, Юрка увидел небольшую дырочку с правой стороны, а потом, повернув Клаву на бок, увидел рваное выходное отверстие. Кровь небольшой струйкой текла из входного отверстия и расплывалась по гимнастерке. В груди у Клавы что-то хрипело и булькало, а на губах пузырилась кровавая пена.

— Кончай наряжаться, — вскричал Юрка, — симулянтка! Иди сюда, Клавке худо!

Зоя надела какую-то длинную бледно-розовую хламиду, попавшуюся ей на глаза, и, путаясь в ее подоле, пошла мыть руки… Вернулась она быстро.

— Похоже на пневмоторакс! — важно сказала Зоя. — Нужно подушечки с целлофаном и давящую повязку… Гимнастерку надо снять…

Юрка вытащил финку, на которой еще виднелись следы крови ротенфюрера Байова, и распорол новенькую гимнастерку от подола до ворота.

— Такая хорошая была… — прошептала Клава. Осторожно приподняв, с нее сняли и гимнастерку, и нательную рубаху. Юрка, на которого нагота Зои не произвела никакого впечатления, тихонько ахнул, когда обнажились высокие, полные, похожие на дыньки-«колхозницы» Клавины груди. Подоспела Зоя, втроем кое-как перевязали и уложили на постель…

— Что я могу? — оправдывалась Зоя. — Я ж не профессор… Даст Бог, жива будет… Давай-ка, Дусь, тобой займемся, а то ты с осколком да с нестерильной перевязкой сколько бегаешь… Заражение может быть…

Дуська улеглась на выпачканный Зоиной кровью диван, сбросила унты и стянула при помощи Юрки комбинезон. Гимнастерка уже была распорота, когда Зоя бинтовала рану в тоннеле. Повязка присохла, ее пришлось замочить горячей водой, чтоб не делать Дуське излишней боли. Зоя нашла спиртовку и шприц, прокипятила его, уложив в стальную коробочку, а затем нашла ампулы с новокаином. Пока она протирала Дуськино плечо спиртом, а затем вводила ей новокаин для местной анестезии, Юрка кипятил на той же спиртовке скальпель и маленькие маникюрные ножницы, поскольку никаких пинцетов, к сожалению, не нашлось.

— Возьми-ка ее за руки, под мышки, — велела Зоя, — а то дернется, упаси Бог…

— Да ничего, — сказала Дуська, опасливо поглядывая на скальпель. — Резать будешь?

— А как еще твой осколок выудить? Он в плечо сантиметра на два ушел. Терпи, казачка, атаманшей будешь!

Юрка сел на диван за спину Дуське и, просунув руки ей под локти, стал держать. Когда Зоя осторожно сделала надрез, Дуська, несмотря на анестезию, все же скрипнула зубами. Зоя руками чуть растянула кожу на Дуськином плече и ловко выдернула небольшой, с наперсток, осколочек. Наложив на рану свежую повязку, Зоя сказала:

— Полежи теперь, не вороши руку…

Глава VII

И тут Юрка вдруг услышал стон. Это стонала не Дуська, не Клава и не Зоя. Стонала немка, все так же лежавшая на полу, в промокшем от крови черном мундире.

— Добить надо, — глухо сказал Юрка, выдергивая «Вальтер».

— Не смей! — остановила Зоя. — Пленных убивать нельзя!

— А она в плен не сдавалась, — заметил Юрка. — Она тебе из «парабеллума» на всю жизнь заметки поставила… И Клаву… дай Бог, чтобы выжила!

— Все равно! — непреклонно сказала Зоя. — Раз жива, добивать не будем! Может, она какие секреты знает?

— Верно… — поддержала Дуська, — гляди, как ей тут квартирку оборудовали! Должно быть, не маленькая шишка!

— Ну, раз так, — согласился Юрка, — давайте лечите…

Вдвоем с Юркой Зоя выволокла немку из угла и уложила на ковер, подсунув под голову скомканную шубу Клавы.

— Ну ты и прострочил ее… — покачала головой Зоя, приподнимая немку и стаскивая с нее мундир. На белой рубашке с черным галстуком было три кровавых пятна: одно на правой руке, второе на боку справа, а третье на боку слева у самого бедра. Еще одна пулевая дырка обнаружилась на юбке, на правом бедре.

— Толку-то, — сказал Юрка, — четыре пули, а все без толку…

— Придержи ее под спину, я рубашку с нее сниму… — морщась от собственной боли, произнесла Зоя. Юрка с брезгливостью, которой раньше не ощущал, схватил немку за бока и ощутил под тонкой рубашкой теплое, мягкое, приятное на ощупь тело. Пахло от немки как-то особенно, какими-то нерусскими духами и мылом. Рубашку и галстук тоже сняли, и перед глазами Юрки появилось белое, холеное тело, гладкое, привыкшее к заботе. Первая пуля перебила немке предплечье, рядом с локтевым суставом. Кровь из вен текла густо, но артерии, должно быть, каким-то чудом остались целы. Зоя ловко накрутила жгут, наложила повязку.

— Шину бы надо… — сказала она, озираясь по сторонам. Юрка нехотя поднялся, взял из Клавиного вещмешка немецкий топорик, отобранный у ротенфюрера Байова, и несколькими ударами разбил в ванной табурет. Из обломков Юрка вытесал дощечку и дал Зое, которая занималась уже другими ранами немки. Обе раны на боках были почти такие же, как у Зои, пули только рассекли тело вскользь и пролетели дальше. Чтобы перебинтовать рану на правом боку, Зое пришлось снять с немки красивый атласный бюстгальтер нежно-голубого цвета, и Юрка увидел теперь и немецкие груди. Они были не меньше Клавиных, белые, с розовыми длинными сосками. Зоя забинтовала и рану на левом боку, а потом наложила шину на руку. Оставалась рана на бедре. Зоя недовольно посмотрела на Юрку:

— Отойди! Мне надо с нее юбку снять…

— Подумаешь… — покраснел Юрка. — Ты уж и за эту корову стесняешься! Как будто я не видел! Сама только что…

— Там необходимость была! — сказала Зойка сердито. — А зря пялиться нечего… Лучше приготовь, на что ее уложить…

— Да на полу поваляется! — сказал Юрка. — Может, Клавдию с кровати скинем, а эту стерву положим?

— Приставь два кожаных кресла к маленькому столику, возьми…

— Ладно, придумаю… — ворчливо оборвал Юрка. В нем боролись два человека: народный мститель и разведчик. Первый был всецело против того, чтобы немку лечить и выхаживать. По его разумению, все лечение можно было провести одним пистолетным выстрелом. Разведчик же был сторонником, хоть и не очень горячим, попытки выходить немку. Действительно, по всему получалось, что немка эта — персона непростая, а раз так, то польза от нее могла быть. Юрка соорудил немке постель из кресел, столика и Зоиной шубки, а кроме того, приволок из ванной толстое махровое полотенце размером с простыню. Оно было сухое, и немку решили положить на половину полотенца как на простыню, а из другой сделать как бы одеяло. Зоя попыталась было одна уложить немку, но это было ей не под силу: и немка была тяжелая, да и напрячься Зоя не могла, живот начинал болеть…

— Иди уж, помогай, — сказала Зоя Юрке, который, закончив сооружение постели, стоял у двери, демонстративно отвернувшись… Юрка подошел, взялся за немкины бока, и на пальцы его накатились зыбкие, теплые, нежные полушария… Юрке было приятно, но очень стыдно, он тащил немку, нарочно отвернув голову. Немку уложили на импровизированную кровать, подложили под голову одну из подушек с той кровати, где хрипло дышала и постанывала Клава, завернули в полотенце, а сверху набросили на нее Клавину шубу из романовской овцы.

— Много она крови потеряла, — сказала Зоя, осторожно присаживаясь на краешек кресла. — Переливание бы сделать… У эсэсовцев группа крови под мышкой нататуирована. Я думала, у бабы не будет, а у нее тоже. Вторая группа. Как мы все тут опохабили! Так хорошо тут было, а теперь повсюду кровь, тряпки, щепки…

— Ты хоть помнишь, что немцы за дверью? — сказал Юрка. — Думаешь, почему они нас в покое оставили? Потому что у нас ихняя баба осталась. Они боятся, что мы ее ухайдакаем, если они полезут. Да и сами могут невзначай зацепить! Начальству небось докладывают, а в коридоре засаду оставили… Дверь им эту надо взрывать, а это дело хитрое, тем более что тут все подземное можно порушить, если заряд неправильно подобрать. Может, саперов ждут…

— Где я? — раздался вдруг слабый незнакомый голос. Юрка нервно обернулся. Говорила немка. По-русски!

— По-человечески говорит… — пробормотал Юрка от неожиданности, словно вопрос задала змея или жаба.

— Хе-хе… — слабенько хихикнула немка, на ее бескровных губах появилось что-то похожее на улыбку, — кажется, я дома…

— Лежи да помалкивай, пока не пришили… — грубо сказал Юрка.

— Откуда вы русский знаете? — спросила Зоя, подходя к немке.

— Я русская, милая барышня… Русская немка. Я родилась в Петербурге, и меня зовут Анна Михайловна фон Гуммельсбах. Я крещена в православную веру, но в Германии меня перекрестили, и я теперь Ханнелора фон Гуммельсбах… Я гауптштурмфюрер СС… И я хочу умереть… А вы мешаете!

— Вы не умрете! — твердо сказала Зоя. — Вы в плену!

— Вот этого-то мне и не хочется, барышня, как вас там… Фрося?

— Зоя… — сказала девушка, разглядывая с удивлением новоявленную Анну Михайловну.

— «Зоя» по-гречески — жизнь… Вы говорите так, будто в ваших руках и смерть, и жизнь… Как я вас не убила?

— Скажи лучше спасибо, что я тебе мозги не вышиб, б… фашистская! — рявкнул Юрка.

— Великий и могучий русский язык… — Немка прикрыла глаза и застонала тихонько, а потом произнесла с каким-то особым, барским, никогда не слышанным ни Юркой, ни Зоей произношением: — В восемнадцатом году в нашу квартиру пришли матросы. Мне было восемь лет, но я отчетливо помню, как уводили отца. Его взяли заложником, когда был объявлен красный террор, а потом расстреляли в отместку за какого-то комиссара… Когда его уводили, отец был спокоен, а матушка и я рыдали… И тогда один матрос сказал громко: «Заткнитесь, б… буржуйские!» Я это прекрасно помню… О Боже, до чего же дошла наша бедная Россия!..

— Не ваша, — сказал Юрка, — и никуда она не дошла! Вам крышка, вам!

— Всем, как вы изволите выражаться, крышка… Нас взорвут здесь. Всех! — В голубых, со стальным отливом глазах Ханнелоры блеснул злорадный огонек. — Едва унтерштурмфюрер Рильке свяжется с командиром батальона и депеша пойдет дальше, прикажут: всех партизан и меня уничтожить… Не надейтесь, я не обеспечу вашей безопасности, господа то-ва-ри-щи!

— Стрельнуть ее? — спросил Юрка. — Она еще и белогвардейка недобитая!

— Дурак! — сказала Дуська. — Ей же, сучке, этого и надо!

— Тихо! — вдруг резко крикнул Юрка. За дверью, через пол слышался какой-то скрежет.

— Это взрывники, милый мальчик, — проговорила Ханнелора, — если не веришь, можешь взглянуть. Справа от двери в шкафчике маленький перископ. Прекрасно видно все, что делается у двери…

Юрка сорвался с места и подскочил к маленькому шкафчику, вделанному в стену. Открыв дверцу, Юрка увидел металлическую трубку с окуляром и резиновым наглазником. Трубку можно было поворачивать вокруг продольной оси, и в окуляр можно было увидеть все, что творится в коридоре, на полу и даже на потолке. Мимо двери торопливо шли эсэсовцы, неся на плечах плоские ящики. Эти ящики Юрка однажды видел — партизаны принесли в лагерь трофейный немецкий тол. Повернув трубку, Юрка увидел, что солдаты тащат эти ящики в сторону бункера № 3. Потом пробежали два солдата, разматывая катушку с проводами. «Так, — быстро соображал Юрка, — значит, они решили здесь все подорвать… Сколько ящиков протащили! Верно эта сука говорила! И провода… Все минируют! Значит, скоро и сюда подложат… Лишь бы не заметили перископ… Да еще бы не забыть, как номер набирается… Шесть-четыре-один-один-три! Шесть-четыре-один-один-три!»

— Что там? — встревоженно спросила Зоя.

— Рвать будут… — сказал Юрка. — Тол таскают ящиками и провода тянут.

Эсэсовцы, взмыленные от напряжения, подтащили к стене один ящик, потом другой, третий, четвертый… Один вставил в прямоугольную шашку запал, присоединил провода и, махнув рукой, выбежал из коридора. За ним выскочили и все остальные. «Так! — Юрка оторвался от окуляра, схватил финку, автомат и вернулся к двери. Сердце его колотилось, как пулемет при стрельбе. — Скорее набрать, открыть дверь, успеть!» Юрка вставил палец в цифру «шесть» на телефонном диске. Шесть! Четыре! Один! Один! Три!!! — щелкнуло! Юрка навалился на штурвальчик, крутнул, дверь нехотя подалась. И тут тряхнуло! — «Нет, это еще не здесь, это они рвут другие помещения…» — Юрка выскользнул из двери. Полоснул ножом по проводам, ведущим к шашке. Есть! Срезал! А вдруг сдетонирует от остальных?! Проводов было больше десятка, Юрка кромсал их, не глядя на приоткрытую дверь коридора, откуда могли появиться немцы. А вдруг там еще есть? Юрка, перерезав последний провод, бросился в соседнее помещение. Так и есть, там тоже ящики… Ножом по проводам — и дальше. Тут еще взрыв, опять глухой — наверно, в бункере № 4 или еще где-то…

Он выбежал в зал, к лифту. Лифт и своды были обрушены, но выход наверх оставался. Черное небо со звездами было подсвечено красноватым заревом — горело топливо котельной и электростанции… Перелезая через бетонные глыбы, Юрка выбрался на поверхность. Немцы подожгли палатки и гуськом уходили по дороге к берегу озера. Только двое еще возились при свете пожара около развалин дотов номер 1 и 5. Около них лежал какой-то ящик, и солдаты с яростью и спешкой копали землю. «Мины ставят!» — подумал Юрка мгновенно. Перебежками, прячась за вывороченными из земли пластами и обломками железобетона, Юрка выбрался за земляной вал… и только чудом не взлетел на воздух. Он вовремя заметил плохо замаскированную немцами проволоку, протянутую ими вдоль въездных ворот. Зацепи ее — и тут же выпрыгнула бы из земли мина-«лягушка», начиненная стальной шрапнелью… Дальше идти было опасно. Немцы не замечали Юрку на темном фоне земляного вала, но мины, которые они уже успели поставить, преградили Юрке дорогу… Зачем лезть на рожон? Уходят так уходят… Юрка уже хотел было вернуться за вал, но тут над озером взлетела красная ракета. Дивизия полковника Ротенбурга закончила свертывание позиций. Ракета означала сигнал к началу движения колонны. На дивизию Юрке было наплевать, но ракета высветила его из темноты. Эсэсовцы, возившиеся с миной, упали на землю, и стрекот автоматов вплелся в гудение пожара.

Юрка упал в снег, передернул затвор и стегнул по немцам в ответ. Пули во всех трех автоматах были без трассеров, и противники наугад лупили по вспышкам. С Юрки словно ветром сдуло шапку, и он, уже не боясь попасть на мину, перекатился метра на два в сторону от дороги. Здесь был ровный шероховато-почерневший наст, и при свете пожара Юрке было хорошо видно, что здесь мин нет, наст не имел на себе ничьих следов, и нигде не виднелось свежевывороченного снега. Немцы ставили мины только на разъезженной дороге, где среди проталин и борозд следы их работы заметить было трудно. Сменив позицию, Юрка не открывал огня. Он затих и ждал. Немцы дали еще несколько очередей наугад, пули взрыли снег в том месте, где вначале лежал Юрка, а затем, лежа на снегу, принялись доделывать свою работу. Юрке было их видно, и он тщательно навел автомат… «Шмайссер» коротко кашлянул, и тут же рядом с немцами ярко блеснула вспышка и грохнул взрыв… Очередь Юркиного автомата ударила в ящик с минами. Когда дым от разрыва рассеялся, Юрка, поглядев вперед, увидел, что оба немца валяются довольно далеко от прежнего места и лежат в неестественных позах, которые живой человек, даже раненный, долго выдержать не сможет. Юрка осторожно, перебежками, двинулся через наст и через минуту благополучно преодолел метров пятьдесят, отделявших его от разметанных взрывом немцев. Оба минера были мертвы, их одежда была изорвана стальными шариками и осколками, на закопченном снегу лежали автоматы, обломки ящика, клочья шинелей.

Сзади, над земляным валом, словно над кратером вулкана, клокотало и извивалось чадное соляро-мазутное пламя. Оно стояло как ало-золотистое знамя, высокое и яркое, освещавшее не только руины объекта «Лора», но и почти все озеро Широкое. Юрка видел, что немцы, уже спустившиеся с холма к озеру, услышав на острове взрыв, остановились. Юрка стоял в тени от обломков дота № 5 и, осторожно выглядывая, ожидал, что предпримет противник. Немцы напряженно всматривались некоторое время, переговаривались о чем-то, а затем пятеро из них с автоматами на изготовку осторожно стали двигаться обратно. Они, возможно, различили тела своих товарищей на снегу и решили выяснить, живы они или погибли. Тут Юрка мысленно обругал себя за то, что выскочил без запасных магазинов к автомату. После перестрелки с немцами у него осталось не больше полмагазина, а у шедших на него немцев магазины наверняка были полные. Юрка решил не принимать боя и, заметив в стене разрушенного взрывом дота № 5 узкую для взрослого человека, но вполне достаточную для него, мальчишки, трещину, протиснулся внутрь. Тут было очень темно, и только отсветы пожара проникали в щели между глыбами железобетона.

И тут Юрка совершенно неожиданно увидел целехонький немецкий пулемет. Точно такие же тяжелые пулеметы стояли на станках в доте № 4. Немцы рассчитывали, что его раздавит обвалившаяся кровля дота, и рассчитывали правильно. Однако по чисто случайному стечению обстоятельств, толстая бетонная крыша разломилась пополам именно над пулеметом, и два плоских неправильной формы обломка встали, опираясь друг о друга, как карты в карточном домике. В этом домике и остался станок с пулеметом. В приемнике пулемета лежала заряженная лента, а кусок стены дота с амбразурой перед пулеметом сохранился в неприкосновенности. Немцы, поднимавшиеся на холм, были видны прекрасно. Пулемет с этой точки мог простреливать всю ледяную дорогу и даже подходы к ней на коренном берегу озера. Немцы были уже метрах в пятидесяти, когда Юрка, подставив для удобства под ноги бетонный обломок, взялся за ручки пулемета и, наведя его на эсэсовцев, дал длинную очередь… Очередь сшибла с ног троих, а двое плашмя шлепнулись в снег, задом стали отползать с дороги. Юрка чуть опустил дуло, и снег вокруг отползавших немцев взметнулся фонтанчиками. На Юркиных глазах крупнокалиберная бронебойная пуля ударила одного из эсэсовцев прямо в каску, он как-то нелепо, по-лягушачьи подпрыгнул и распластался на снегу. Другого пуля ударила в плечо, перевернула на спину, и он остался лежать, запрокинув голову. Немцы, остававшиеся внизу, их было двенадцать человек, стали бегом уходить на ледовую дорогу. Сзади бежал пулеметчик и с роста бил по доту трассирующими пулями, прикрывая своих. Но Юрка уже переставил прицел повыше, и пули стежками стали бить в лед на дороге. Пулеметчик, которому разрывная пуля ударила в живот и перешибла позвоночник, сломавшись пополам, упал ничком. Юрка злорадно заржал и стал строчить в упор по бегущим, бормоча:

— За тетю Нюру! За деда Андрея! За деда Ивана! За бабку Аксинью! За тетю Марфу! За партизанку Таню! За деда из Малинина!

Немцы падали один за другим, укрыться на льду было некуда. Нельзя было даже сойти с дороги. Один, ополоумев, попробовал — и мгновенно провалился. Ползти, ложиться было бесполезно. Юрка сверху видел черные фигурки как на ладони, никто из них не добежал и до середины двухсотметровой дороги. Юрка бил и по лежачим, видел, как уже распростертые тела подпрыгивали от попадания пуль, и не останавливался до тех пор, пока не щелкнула железка подошедшей к концу пулеметной ленты. Пятеро лежали на откосе, одиннадцать на льду озера, чуть в стороне от дороги маслянисто поблескивала черной водой полынья, через которую отправился под лед еще один. Гарнизон объекта «Лора» был уничтожен до последнего человека.

Юрка вылез из расщелины в бетонной стене и крадучись подошел к тем пятерым, которые шли на выручку минерам. У одного из них он приметил фонарь и решил его взять, так как в хаосе обломков найти путь в уцелевшую часть объекта, к тому же лишившуюся освещения после взрыва электростанции, было невозможно. Немцы лежали как кули, неподвижно, и показалось Юрке, что они никогда и не были живыми, а всегда были какими-то оловянными солдатиками или заводными игрушками… Он взял только фонарь и неторопливо, уверенный, что никто не выстрелит ему в спину, пошел к валу, обходя минированную часть дороги, стараясь точно идти по своим следам, оставленным на насте…

…Когда он пришел к железной двери и собирался набирать номер, дверь открылась сама. На пороге его встретила Зоя с автоматом на ремне и, с жаром притиснув к груди, сказала:

— Юрчик! Ну разве так можно! Мы же с ума сошли от волнений…

В комнате горела свеча, вставленная в самый настоящий медный подсвечник, и ее пляшущий, красноватый свет озарял комнату каким-то зловещим светом. Дуська склонилась над Клавой и поила ее кипяченой водой. Немка лежала тихо, но дышала, и видно было, как колышется ее грудь под покрывавшей ее шубой.

— Ну, чего тискаешь! — нарочито грубо сказал Юрка. — Живой, видишь… Ты хоть в перископ-то глядела, прежде чем двери отворять? А то, может, я немец был…

— Ну, конечно, глядела, не дура же! — обиделась Зоя. — Я и подумала, что немцы тебя убили и по нашу душу пришли. Да еще фонарь увидела, а ты ведь без фонаря уходил… Да и вообще ты бешеный! Убежал в одной кацавейке, без шубы…

— Ага! — проворчал Юрка. — Пока бы я одевался, нас бы уже рванули… Там наверху и внизу, везде все перекорежено, в котельной и электростанции они емкости рванули, прямо как этот… Ну, у Рима такая гора была, где спартаковцы прятались… Которая потом взорвалась и город сожгла…

— Везувий?

— Во-во!

— А мы и не чувствуем, только гарью воняет…

— А оно провалилось вниз и горит сверху, на воздухе, а наверху ветер весь дым за озеро уносит… Ничего, не задохнемся… Лишь бы только от сотрясения трещины не пошли… Замок-то наборный работает?

— Работает… — послышался голос немки, страдальчески сморщившей лицо от боли. — Он механический, ему не нужно электричество…

— Чего не спишь? — грубо спросил Юрка. — Своих ждешь? Не дождешься! Ни один не ушел, все на озере остались… дохлые!

— Фуй, какой грубый мальчик! — сказала немка. — Ты разве не знаешь, что нельзя грубо говорить с женщиной? Сколько тебе лет? Есть тринадцать?

— Сколько есть, все мои! — буркнул Юрка, неприятно пораженный тем, что эта фрицевка угадала.

— Вряд ли тебе больше… — сказала немка. — А мне тридцать три. Я могла бы быть твоей мамой…

— Что-о-о?! — Юрка дернул с плеча «шмайссер», совершенно теряя голову от ярости. — Ты… Зараза… Сука… Мамой?!

Зоя схватила его за руку и удержала.

— Не видишь, она тебя опять провоцирует?! Думает, что мы ее сгоряча пришибем, так и не узнаем, что у них тут за лавочка была…

— А чего же она? — Юрка весь дрожал. — Мамой называется! Да ты мамы моей плевка не стоишь!

— Водички попей… — предложила Дуська. — Тут я валерьянку нашла, Зойку отпаивала, когда она по тебе уже и панихиду отслужила…

Юрка жадно хлебнул воды с запахом валерьянки и сел на диван. Ханнелора то ли притворялась, то ли вновь впала в забытье. Клава на кровати заметалась, заворочалась, крикнула в бреду:

— Шестьдесят! Шестьдесят! М-м-м… — и Дуська побежала к ней.

— Поесть бы надо… — сказал Юрка. — Обедали-то во-он когда…

— Вон там, — словно во сне произнесла немка, приподнимая здоровую руку и показывая на привинченный к стене шкафчик.

— Чего там? — спросил Юрка.

— Там есть бульонные кубики, консервы, кофе, еще что-то… — пробормотала немка. — Берите… Тут, в этой же секции, должен быть склад… как это, по-вашему? Неприкосновенный запас… И склад медикаментов…

— Отравить хочешь? Яд подсунуть хочешь, стерва? — опять напряг нервы Юрка, но немка совершенно неожиданно сказала:

— Когда наши солдаты боятся, что их отравят продуктами, они заставляют мужиков кушать первыми. Я могу кушать первой, если вам угодно.

— И будешь! Помереть ты уже сейчас согласна! — заорал Юрка.

— Ну ты и псих, — сказала Зоя. — Разведчик, называется! Что же она, знала, кто к ней придет? Думаешь, она специально для нас у себя в комнате их держала?

— Не для нас, так для себя! — возразил Юрка. — Чтобы живой не даться! Она же за Гитлера готова хоть удавиться, разве по роже не видно?! А у гестапы всегда яд имеется… Мне Зайцев Максим рассказывал, что когда он в гестапо сидел, то там мать одну с ребенком приводили, чтобы она его узнала как партизана. Фюллер, который там заведовал, дает мальцу шоколадку с начинкой и говорит: «Гут, буби! Гут!» Пацан голодный, проглотил… И тут его как пойдет корчить! Он визжит, бьется, а фюллер говорит мамаше: «Мы будем спасать ребенка, если ты скажешь, кто этот партизан и чего он должен тут делать». Ну, не знаю точно… Мать, конечно, с перепугу да сдуру Максима заложила… Да он и не в претензии, раз такое дело… Но фриц-то, зараза, все записал, что мать пацаненка говорила, а после этого говорит: «Я раздумал, ты слишком долго молчала, баба, не будем спасать ребенка!» И стоял, и ржал, пока ребенок не помер… А мать из ума вышла, на него кинулась, он ее из «вальтера», в упор…

Зоя сделала над собой усилие, чтобы не вскинуть автомат и не всадить весь магазин в немку. Ее затрясло так, как несколько минут назад Юрку. Но справилась она с собой сама, без посторонней помощи.

— Я не гестапо, — сказала Ханнелора, — я просто СС…

— Все равно сука! — сказал Юрка. — У Клавы тушенка была, сварим бульон, а? Хоть и консервы, но все же мясные… Американские…

— Что бы вы без американцев делали! — сказала Ханнелора, опять-таки выпрашивая пулю. Но Юрка и Зоя уже привыкли. Для этой стервы жить было мучительнее, чем умирать, так пусть живет, пусть мучается…

Бульон сварили на спиртовке. Пили его из кружек, разделив тушенку на пять частей. Клаву поили с ложечки, как ребенка. Этим занималась Дуська. А немка есть отказалась.

— Подите вы прочь со своим пойлом! — сказала она, но Юрка и Зоя насильно разжали ей рот и ложка за ложкой влили в нее бульон, да еще и заставили съесть тушенку. От горячего ее разморило, и она впала в забытье, на сей раз уже не прикидываясь. Клава тоже уснула.

— Надо будет дежурство установить, — сказал Юрка деловито. По два часа.

— Тебе надо выспаться, — сказала Зоя, — ты сегодня помаялся… Поспи четыре часика, а мы с Дусей вдвоем подежурим. До рассвета как раз…

— Тут, в подземелье, все равно, рассвет или ночь, — усмехнулся Юрка. — Ладно, посплю…

На ночлег он устроился основательно: положил на диван подушку, под подушку положил «парабеллум», «вальтер», автомат пристроил рядом с собой и лишь после этого накрылся своей шубейкой и заснул…

— Выстудится подвал, — поеживаясь, сказала Дуська, — рванули фрицы котельную…

— Эх, перебраться бы сейчас в ту избушку, что здесь раньше была! — вздохнула Зоя. — Там печка русская, никакого мазута не надо. Там даже банька есть!

— Да-а… — сказала Дуська, — хорошо бы…

— Плечо не сильно болит? Жара не чувствуешь? Или озноба?

— Нет, вроде ничего… Я просто чую, что похолодало. В бетоне без отопления нельзя…

— Утром разведаем избушку, а то ночью тут на мины налететь можно…

— Хорошо, если бы она уцелела! — Дуська прикрыла глаза мечтательно, сладко. — Я тут себя уже наполовину мертвой чувствую… И как Клавка под землей работала?!

— А Клавка небось думает: как это ты в самолете летаешь? — усмехнулась Зоя.

— А она и сама умеет, небось с парашютом-то она точно прыгала! Эх, была бы сейчас «ушка», да был бы бензин… Мигом бы довезла! В такую ночь никакой «мессер» не вылетит…

— Мы бы в твою машинку не поместились… — развеяла Дуськины фантазии Зоя. — У тебя два места только…

— Верно… Хотя, конечно, с перегрузом можно было бы попробовать четверых взять… В тебе килограмм пятьдесят есть?

Одна из книжных полок была полностью заставлена фотоальбомами в одинаковых бархатных переплетах. На каждом из альбомов в белых кружках были тушью нанесены аккуратные цифры: 1, 2, 3, 4, 5, 6 и 7.

— Глянем? — спросила Дуська. Зоя не ответила, вытащила альбом № 1. Сразу под обложкой был титульный лист, на котором каллиграфическим почерком было написано по-немецки: «Санкт-Петербург. 1910–1918». На первом листе красовались два одинаковых по размеру фото: мужчина лет сорока, в черном фраке и крахмальной рубахе с «бабочкой», с моноклем в глазу и аккуратно подстриженной бородкой, и женщина много моложе возрастом, в светлом платье с многочисленными пуговками на длинном закрытом вороте, с аккуратно уложенной волнами прической и камеей на черной ленточке. Под фотографиями были надписи на русском языке, сделанные по старой орфографии: «Барон Михаил Карлович фон Гуммельсбах» и «Баронесса Лидия Антоновна фон Гуммельсбах». На следующем листе была изображена баронесса с ребенком на руках в окружении каких-то пожилых женщин в простой одежде, явно прислуги. Рядом была более крупная по формату фотография: группа мужчин во фраках с цепочками на животах, с поднятыми бокалами шампанского, а посередине — барон фон Гуммельсбах. Здесь была подпись только одна: «Крестины. 12 февр. 1910 г.» Перевернув этот лист, девушки увидели большую фотографию младенца, голенького, лежащего на животике поверх атласного одеяльца и испуганно повернувшего голову к объективу. Большущие глазенки таращились так уморительно, что у Зои вырвалось:

— Ух ты, какая клопышечка…

А под фотографией было написано по-русски: «Я» и по-немецки: «Ich».

— Вот она какая была… — оглядываясь на спящую Ханнелору, произнесла Зоя. — Такая хорошенькая…

— Маленькие все такие, — равнодушно заметила Дуська, — крути дальше.

Дальше пошли фотографии, на которых обязательно фигурировала Ханнелора. Вот ее, годовалую, ведут за ручки две няньки, вот она сама подбрасывает вверх мяч, вот она сидит за маленьким столиком в окружении огромных кукол. Вот она у елки, увешанной блестящими игрушками, и подпись: «Рождество Христово. 1916 г.»

— А ведь тогда война была… — заметила Дуська. — Ишь, буржуйка!

— А может, и помещица, — сказала Зоя. Словно подтверждая ее слова, на следующей странице открылась фотография, сделанная на фоне загородного особняка с крыльцом и колоннами, у небольшого фонтана. Вокруг стояли, как-то странно, неестественно обнимаясь, люди: мужики в косоворотках и смазных сапогах, с картузами на голове, солдаты с георгиевскими крестиками, сестры милосердия в длинных платьях и косынках с крестиками на лбу и, наконец, барон и баронесса фон Гуммельсбах, он в полувоенном френче, она в черном платье с повязкой на рукаве, а также маленькая Ханнелора в сестринском наряде и с большой прямоугольной коробкой в руках. Хоть на этой фотографии надпись на коробке была едва заметной, слишком мелкой, все же можно было прочесть: «Жертвуйте в пользу больных и раненых воинов!», само собой, со всякими «ятями», твердыми знаками и прочим.

— Это, выходит, она для наших солдат деньги собирала? — удивилась Дуська.

— Не для наших, а для царских… — сказала Зоя наставительно, но тут же поняла, что выразилась неточно: под фотографией была дата: «19 августа 1917 года». Царя уже на престоле не было. Жить ему оставалось меньше года.

Больше в этом альбоме фотографий не было. Девушки открыли второй альбом и увидели надпись: «Берлин. 1918–1933». На первой из них Ханнелора была изображена вместе с матерью, обе в черном, сгорбленные, похожие на старух, под большой фотографией барона, затянутой в правом верхнем углу черной лентой. «Годовщина смерти отца», а дальше по-немецки: «14. September 1919». На следующей фотографии рядом с матерью и дочерью стоял какой-то крупный подтянутый мужчина в пиджаке и фетровой шляпе, с усами, закрученными вверх, как у кайзера Вильгельма. Здесь подписи не было, но стояла дата: «17. Juli 1921». В детских чертах лица Ханнелоры уже угадывалось что-то от той, которую увидели девушки. Потом пошли фотографии, где Ханнелора выглядела все более и более взрослой. Школьные подруги сидят рядом на лавочке — 1925 год. Юноша в мундире обнимает уже сформировавшуюся девушку за талию — 1928 год. Ханнелора в купальнике и шапочке на тумбе в плавательном бассейне — 1930 год. Ханнелора с девушками, одетыми в униформу, на фоне большого фашистского флага — 1933 год. Наконец, последнее фото в альбоме: Ханнелора под руку с юношей в черном костюме выходит из церкви в длинном белом платье с фатой и в туфлях на высоких каблуках.

— Замуж вышла… — констатировала Дуська. — А мужик у нее ничего, красивый.

— Здоровый парень, — прикинула Зоя. — Она меня на голову выше, а ему — по плечи…

Под свадебным фото стояли сразу две надписи, обе по-немецки, одна — почерком Ханнелоры: «Der erste Tag: ich liebe dich!», а другая — более острым, мужским почерком: «Ein Nachtigal und eine Rose». Была и дата: «8. Juni 1934».

Отложив второй альбом, Дуська и Зоя стали разглядывать третий. Заголовок у него был не обычный, не такой, как в двух первых. Он был сделан не черной, а алой тушью и гласил: «Meine Liebe. 1934–1936». Вокруг заголовка были яркой гуашью нарисованы алые розы и сердечки. На каждом сердечке были изображены свастики в белом кружочке. На первой странице была большая фотография свадебного пира с женихом и невестой на заднем плане. Все стоят, улыбки, уже немного хмельные морды, штатские черные костюмы с белыми рубашками, эсэсовцы в черных мундирах, какие-то военные, штурмовики с повязками на рукавах. Бутылки, хрустальные бокалы, какие-то суповницы, масса ложек и вилок, а над головой молодоженов огромный портрет Гитлера с чаплинскими усиками и косой челкой. Под портретом — лозунг: «Alles für Faterland und Nation!» На следующей фотографии была изображена большая, с отвернутым одеялом, постель, вокруг которой стояли букеты цветов…

— Хм! — сказала Дуська. — Ну и намек!

Но когда она повернула следующий лист, то у нее вырвалось уже совсем лихое:

— У, мать твою!..

А Зоя покраснела. На постели, теперь уже совершенно раскрытой, лежала Ханнелора в чем мать родила. Она лежала на животе, обнимая подушку и прижимаясь щекой к ней, а зад ее, большой, белый и гладкий, так прямо и лез в глаза зрителю.

— Бесстыдница! — по-старушечьи прошипела Зоя. — Как же это снимали-то?

— Муж, наверно, — предположила Дуська, переворачивая следующую страницу альбома. Тут уж у обеих вырвалось одно и то же:

— Ух ты!

Эта фотография была почти точной копией предыдущей, только вместо Ханнелоры в той же позе, в обнимку с подушкой и голым задом вверх был изображен ее муж, мускулистый, голенастый, с коротко стриженной головой и квадратным подбородком. «Heinz ist allein» — написано было под этим фото. Зоя сказала, морщась от отвращения:

— Может, отложим этот альбомчик? Там дальше наверняка еще похабнее…

— Да поглядим, чего там… — сказала Дуська, которую изображенное на фотографии явно привлекало.

— Ну и смотри, а я не буду, — сказала Зоя и отошла от стола на шаг. Дуська открыла следующую страницу и как-то очень уж пошло хихикнула:

— Уй, Зойка, не могу… Как уж это они обесстыжели?! Глянь!

Зоя поглядела. Снимок был сделан сбоку от кровати, в профиль. Хайнц лежал на Ханнелоре. Ее ноги обнимали его бедра. Дуська долго не закрывала эту картинку и сопела, глядя на нее, а Зоя хоть и возмущенно отвернулась, но все равно эта вопиющая своей откровенностью картинка стояла у нее перед глазами.

— Ведь снимал их кто-то… — произнесла Зойка сердито. — Я бы со стыда умерла, если бы кто-нибудь хоть краешком глаза увидел! А тут сама снимается, да в альбом…

— А все-таки интересно — сказала Дуська. — Наверно, думала, что для памяти надо и это дело снять. У них, у буржуев, моральное разложение и общий кризис… Там за деньги этакое и в кино показывают…

— Они буржуи, пусть и разлагаются, — заметила Зоя, — а нам нечего глядеть, мы комсомолки! Спалить это все надо!

— А вот это не дело! — возразила Дуська. — Смотреть, может, и не надо, а взять их надо с собой, если уходить будем. Тут вся ее биография в картинках! Может, особистам зачем-нибудь понадобится. Муж или еще кто-то… Вон, на свадебной одних эсэсовцев штук десять, может, из гестапо есть или СД. Нет, жечь нельзя! Давай лучше книжки поищем?

— У нее, у этой шлюхи, и книжки небось все похабные… — сказала Зоя.

— Надо бы у Клавы часы взять да посмотреть, через сколько времени Юрку будить… — сказала Дуська, захлопывая альбом. Она подошла к Клаве, убедилась, что она дышит, хоть и с хрипами, но более-менее нормально, и осторожно сняла у нее с руки наградные осоавиахимовские часы. Стрелки на них показывали половину второго ночи…

Глава VIII

Ровно в четыре утра Юрка проснулся, хотя его никто не будил. Он слез с дивана, забрал оружие и сказал, зевая:

— Ложитесь. Я заступил.

— Ладно, — сказала Зоя и осторожно, чтобы не бередить раны, улеглась на правый бок. Она заснула быстро, едва прикоснулась головой к подушке. Дуська сказала:

— А я еще с тобой посижу, можно?

— Спать надо… — сказал Юрка. — Думаете — маленький, не укараулю? Вы у вчерашних фрицев спросите, какой я маленький…

— Да мне просто спать не хочется, — сказала Дуська, покосившись на спящую Зою. — Мы тут немкино прошлое изучали по альбомам. Она всю свою жизнь на карточки засняла, хошь поглядим?

— Глянем… — зевнул Юрка. Они с Дуськой подошли к столу, где лежал альбом № 3. Они пролистали все же альбомы № 1 и 2, которые на Юрку не произвели особого впечатления. Он только сказал сердито:

— Из белогвардейки фашистка выросла…

Третий альбом он тоже начал смотреть без интереса. Во всяком случае, первые две фотографии… Третья сработала. Юрка впился в нее глазами.

— Ну и задница! — сказал он, хихикнув, дернув Дуську за рукав.

— Бесстыжая она, верно? — горячо дыша Юрке в ухо, прошептала Дуська.

— Куда там! — сказал Юрка, чувствуя, как его охватывает приятное возбуждение. Дуська сидела рядом с ним, и ее крепкое бедро грело его ногу сквозь толстую ткань летного комбинезона. Юрке совершенно непроизвольно захотелось прижаться к ней потеснее, но он боялся это сделать… Фотография голого Хайнца ему показалась неинтересной. Голых мужиков он и в бане видал. Но зато следующее фото его поразило под корень.

— Дусь, — хихикнул он, — это они чего… По правде?

— Не знаю… За ноги не держала… — сказала Дуська, тяжело дыша, и как бы невзначай обняла Юрку за плечи здоровой рукой. Ей не терпелось увидеть, что же там дальше… Но следующая фотография их разочаровала. Там была изображена яхта под парусом, а на ней одетые в купальные костюмы Хайнц и Ханнелора. Подписано было так: «Ostsee. Kurisches Nehrung. 24. Juni 1934». Потом была еще одна карточка с яхтой, где Хайнц и Ханнелора были одеты в костюмы пиратов и потрясали бутафорскими ножами и саблями.

— Большие, а дурью маются! — усмехнулся Юрка, оглянувшись на немку, тяжело сопевшую под шубой. Ему показалось странным, что вот эта самая женщина, одетая в форму, которая была для Юрки символом чего-то ужасного, почти адского, оказывается, была в свое время веселой и могла шутить, смеяться и очень любить своего мужа. После карточки с «пиратами» была фотография на теннисном корте, потом фотография в турпоходе: Ханнелора и Хайнц лезут на какую-то каменистую гору. Их проглядели не задерживаясь.

— Во! — шепнул Юрка, когда Дуська перевернула лист. Фотография была сделана на природе, на какой-то полянке, заросшей высокой травой и цветами. Ханнелора лежала в траве, под головой ее был рюкзак, светлые волосы распущены, руки и ноги разбросаны в стороны. На ногах у нее были спортивные штаны, а клетчатая рубаха на груди расстегнута, и наружу, на обозрение Юрки и Дуськи, были выставлены большие груди. Хоть Юрка уже и видал их мельком в натуре, но здесь, на фотографии, они казались какими-то особенно привлекательными, и Юрка их рассматривал, сопя, чувствуя, как напрягается его тугая, молоденькая плоть, его великая тайна… Как раз в это время Дуська пододвинулась ближе к нему и, перенося руку, неожиданно коснулась этой самой плоти…

Женщины из универсального Зоиного взвода относились к Юрке по-матерински или по-сестрински. Юрка, конечно, иногда задерживал взгляд на голых плечах или икрах женщин, стирающих белье, но никогда бы ему не пришло в голову, как Сашке Сидорову, например, подсматривать за бабами в бане. Юрка прекрасно представлял себе, что его время еще не настало. «Вот победим, тогда…» — думал Юрка.

…Когда Дуська его коснулась, он необыкновенно смутился и от этого напустил на себя невероятную суровость и грубость.

— Ишь, сиськи выставила! — ткнув пальцем в фотографию Ханнелоры, сказал он грубоватым баском, словно не замечая прижавшейся к нему Дуськи. А между тем не фотографическая, а самая что ни на есть натуральная грудь Дуськи, хоть спрятанная под комбинезон, пахнущий порохом и авиабензином, заляпанный маслом, была совсем рядом и прижималась к его лопаткам все теснее и теснее.

Следующая картинка была еще отчаяннее. На ней Ханнелора лежала на спине, совсем голая, с запрокинутой головой и раздвинутыми ногами. Это было тоже снято в траве, но с более низкой точки…

Юрка рассматривал фотографию, а Дуська, прижимаясь грудью к Юркиной спине, чувствовала, как колотится его сердце и как часто, возбужденно он дышит. Дуська воровато оглянулась: Клава, немка и Зоя спали как убитые. «Господи! — пронеслась у Дуськи отчаянная мысль. — Ведь завтра не ровен час убьют! Сегодня ранили, еще неизвестно, как от этой раны выживу… Неужто так и пропаду?» Все Дуськины инстинкты забурлили у нее в душе, а по телу прошла тугая, горячая волна желания… «Как ему сказать? — мучилась Дуська. — Ведь пацаненок еще, испугается, девки проснутся — сраму не оберешься! Удавиться охота!»

Третья картинка из серии «На природе» изображала Хайнца и Ханнелору на той же полянке, только теперь Ханнелора лежала на своем супруге, по-лягушачьи подтянув ноги, согнутые в коленях, и выставив прямо в камеру голый зад… Дуська от этого уже не могла себя сдерживать.

— Слушай, Юрчик, — прохрипела она, — не надо все это глядеть…

Юрка поглядел на скуластое, обветренное, красноватое, как у пьющего мужика, Дуськино лицо, обтянутое кожаным шлемофоном на меху, совсем мужское, если бы не слезы в уголках карих глаз, и спросил изменившимся голосом:

— Ты… чего… тетя Дуся… Чего ты плачешь?..

— Отчего-отчего! — злясь на самое себя, всхлипнула Дуська. — От того, что родился ты поздно, вот отчего… Вот завтра еще неизвестно, вернутся сюда фрицы или нет… Может, «Юнкерсы» придут объект добивать… Сдетонирует тол — каюк всем нам! А я еще напоследок любви хочу… Хоть чуточек.

— Какой любви? — Юрка покраснел с ушей до пят, но Дуська, не жалея раненого плеча, обняла его обеими руками и прижалась к нему, обдавая пороховой и бензиновой гарью, жарко забормотала ему в ухо:

— Ляжь со мной, Юрок, ляжь! Бери, мне не жалко, не отворачивайся… Хочешь, разденусь, как немка на картинке?

— Ты что… — Юрка ошалел. — Шутишь… Стыдно ведь… Тут девки и немка эта!

— Не бойся! — бормотала Дуська, чувствуя, что попала в цель, и Юрка не столько не желает сближения с ней, сколько стесняется и боится… — Не бойся, мы потихонечку, тут ковер толстый, все звуки глушит… И лежать на нем не холодно… Ну! Обними меня, родненький…

Тихо, очень тихо, на глазах ошеломленного Юрки Дуська сбросила с головы шлемофон, и он впервые увидел ее коротко стриженную под полубокс голову, а потом стянула с ног унты и выбралась из комбинезона в гимнастерке, галифе из полушерстяной ткани, без ремня. В толстых шерстяных носках она шла по ковру, держа под мышкой свернутый комбинезон и осторожно обнимая другой рукой Юрку, который был ей едва до плеча. Они отошли в дальний угол ковра, за стол, отделявший их от спящих, и там Дуська, преодолевая смущение перед Юркой и перед самой собой, осторожно, чтобы не наделать шуму, постелила комбинезон поверх ковра и тихонько опустилась на него и потянула к себе Юрку…

— Дунь на свечку! — попросила Дуська…

— М-милый! Кисанька мой, голубочек… — бормотала Дуська словно в бреду, гладя Юркин тощенький зад, забираясь к нему под рубаху, прокатываясь ладонями по его ребрам…

— О-о-о-ох! — вырвался у нее из груди непроизвольный стон, а затем она, как безумная, притянула к себе Юркино лицо и стала целовать его в глаза, в щеки, в губы, в нос.

— Спасибо, спасибо, родненький! — захлебываясь от благодарных чувств, шептала Дуська. — По гроб не забуду… Умру, а помнить буду! Родименький ты мой! Еще! Еще давай!

Наконец, у Юрки завертелись перед глазами круги, молнии, золотистые блики… Обессиленный, он упал щекой на распахнутую гимнастерку Дуськи и лежал, слушая, как колотится ее сердце…

— Ну вот… — поглаживая его по голове жесткой, не девичьей рукой, сказала Дуська, — ты теперь у нас мужичок, не мальчишка… Сколько тебе лет-то? По правде, конечно?

— Тринадцать, — глухо сказал Юрка, не поднимая головы. Он чувствовал необычайную усталость во всем теле, и это было немудрено, если учесть, что спал он всего четыре часа. Дуська же, которая спала еще меньше, а по сути, только дремала, напротив, чувствовала прилив сил.

— Поспи у меня на грудке, — предложила Дуська, — я мягкая, верно?

— Мягкая, — согласился Юрка сонно и действительно заснул.

Постепенно Дуське стало холодно лежать с голыми ногами, и она осторожно сняла с себя Юрку, уложила его на ковер. Потом она, все еще не веря в свою удачу, во все совершившееся, подтянула кальсоны и галифе, влезла в комбинезон и унты. Поглядев на спящего Юрку, легко подняла его на руки и отнесла на кровать, уложив его рядом с Клавой. Она поправила все в его одежде, аккуратно укрыла и подложила под голову подушку. Потом она села к столу, зажгла свечку немецкой зажигалкой и вновь стала рассматривать фотографии в альбоме Ханнелоры. Теперь они уже не возбуждали ее, но рассматривала она их с удовольствием, вспоминая то, что было совсем недавно…

Фотографии были разные. Ханнелора представала то кокетливо полуобнаженной, то совсем голой, то безукоризненно одетой, то в объятиях мужа, то без него. На фотографиях она то целовалась, то отдавалась, то скакала на лошади, то стреляла из пистолета, то гордо позировала на туше кабана в охотничьем костюме, то плавала в бассейне, то играла в крокет, то взбиралась на гору. И Хайнц все время был рядом с ней. На всех фотографиях он был одет в штатское, и Дуська долго не могла понять, кто он по профессии, пока наконец не увидела уже в самом конце альбома его фотографию в полной форме офицера люфтваффе. Под фотографией была надпись: «Spanien. 1936». Дуська сразу догадалась, что он, Хайнц, был одним из тех, кто сражался с нашими пилотами еще за пять лет до войны. На последней странице было приклеено извещение о смерти обер-лейтенанта Хайнца Штейнгеля, которое Дуська прочесть толком не смогла, но о содержании более-менее догадалась. «Овдовела… — подумала Дуська. — В двадцать шесть лет… Как мне сейчас!» Под извещением была подпись черной тушью, толстыми траурными буквами: «Mein Lieber ist tot, meine Liebe immer lebt! 25. December 1936».

Дуська вытащила альбом № 4. Он назывался «SS-Schule». Тут не было ничего, с точки зрения Дуськи, интересного. Здесь мелькали одиночные и групповые фото эсэсовцев и эсэсовок: на парадах, на строевых занятиях, в классах, под портретом Гитлера, с аккордеоном, на волейбольной площадке, в бассейне, на стрельбище. Завершался альбом поясным портретом Ханнелоры в форме, с пилоткой, под которую были аккуратно заправлены волосы, и подписью: «Ich bin Untersturmführer der Schutz-Staffeln! Heil Hitler! 7. Juli 1939».

Альбом № 5 назывался немного непонятно: «KL-Gross-Grühndorf. 1939–1940», но Дуська очень скоро догадалась, что так называлось учреждение, в котором начала службу Ханнелора. Сперва появился общий вид этого учреждения: низкие приземистые строения, выстроенные рядами, ровно, как по линейке, какие-то башенки, колючая проволока. «Концлагерь!» — сообразила Дуська и вспомнила, что об этих особых фашистских лагерях ходили всякие ужасные, кровь леденящие слухи. Первые фотографии не были особенно ужасными. Строй женщин в одинаковых полосатых куртках и юбках, мимо строя идет Ханнелора, а за ней пожилая толстенькая эсэсовка с овчаркой. Потом фотография рослой, очень некрасивой женщины в полосатом с плеткой в руке, угодливо улыбающейся перед Ханнелорой. Женщины за работой, таскают песок на носилках. Оркестр из женщин-евреек дует в трубы. Колонна женщин, окруженная автоматчиками с собаками, движется по дороге. После этой — фотография, озаглавленная «Exekution». Голая женщина, привязанная к столбу за руки и за ноги, и Ханнелора с хлыстом. На спине женщины, ляжках и ягодицах — темные полоски, лицо, повернутое к аппарату, искажено болью, рот открыт, она, несомненно, кричит, а Ханнелора, улыбаясь в объектив, заносит хлыст для нового удара. На следующем фото — еще одна порка: женщина со скрученными за спиной руками привязана за запястья к чему-то вроде виселицы, а ноги забиты в доски с отверстиями. Женщина с плеткой, тоже в полосатом, стегает первую по заду и по ногам. Потом была фотография уже настоящей виселицы, но пустой. На следующем фото к этой виселице вели женщину и ребенка, рядом — другое фото, где женщина и ребенок на табуретах с петлями на шеях. Наконец, третье — Ханнелора стоит у виселицы и обнимает за талию повешенного ребенка с вывалившимся изо рта языком.

«Вот сволочь! — подумала Дуська. — Изгалялась как над людьми!»

Еще одна виселица — на ней пять женщин со скрученными за спиной руками, со свалившимися набок головами. Потом ров, перед ним раздеваются женщины и дети — их несколько десятков, Ханнелора с хлыстом в руках что-то кричит, должно быть, подгоняет. Далее — тот же ров, до половины забитый голыми трупами…

«Прав Юрка, убить ее мало! — свирепея с каждой фотографией, думала Дуська. — Таких сжигать надо на кострах, как ведьм жгли!»

На следующей странице была фотография, где Ханнелора позировала на фоне огромного костра. Костер был сложен из поленьев вперемешку с человеческими телами. Потом снова фото Ханнелоры в парадной форме с подписью: «Ich bin Obersturmführer. 6. VII 1940». Потом фотография пирушки, несколько эсэсовок с разных сторон обнимают и целуют Ханнелору. Еще одно фото, Ханнелора в штатском с каким-то лысым верзилой в эсэсовской форме. Подписано было так: «Er ist Schwein, aber ich war glücklich». Потом постельное фото: Ханнелора лежит на спине поверх лысого, оба голые. Оба улыбаются, а лысый обеими лапами тискает груди Ханнелоры. Опять фото в лагере: Ханнелора стоит с хлыстом, а перед ней огромная овчарка грызет отбивающуюся женщину в полосатом. Снова порка: женщину, лежащую животом на каком-то столике с ногами, пристегнутыми к кандалам, и руками, привязанными к кольцу, вцементированному в стену, бьют резиновыми палками по голому заду, покрытому темными полосами и пятнами. Ханнелора с пистолетом у стены целится в женщину, стыдливо закрывающую руками груди и низ живота, а две другие женщины лежат около стены скорчившись, в лужах крови. Снова оркестр женщин-евреек на плацу, и Ханнелора перед каким-то важным эсэсовцем воздевает руку в фашистском приветствии. Фотография этого эсэсовского туза была и на следующей странице с подписью: «Mein Protektor Standartenführer Steingel». Заканчивался альбом № 5 фотографией Ханнелоры с подписью: «Hauptsturmführer SS Hannelore fon Gummelsbach».

Дуська взяла альбом № 6 под наименованием: «Berlin. 1940–1942».

Здесь мало было фотографий на служебную тему, пожалуй, только две. На одной Ханнелора стояла около большого бюста Гитлера рядом с какими-то эсэсовцами, и среди них был штандартенфюрер Штейнгель, а на другой Ханнелора стояла навытяжку перед каким-то очень важным чином в тонких очках, с крысиными усиками и злыми маслянистыми глазками. Подпись: «Zu Befehl, Herr Reichsführer!» «Это же Гиммлер! — Дуська припомнила карикатуры и узнала рожу чина. — Ну и ну! Ишь куда залетела, стерва растакая-то!»

Все остальные фотографии ровно ничего не говорили о том, чем Ханнелора занималась в Берлине. Несколько фотографий прогулок с каким-то штатским толстяком в роговых очках, поездки на автомобиле, Ханнелора на шезлонге в каком-то загородном доме читает книгу. Красивый верзила в спортивном костюме бегает с Ханнелорой кросс. Она же вместе с верзилой в бассейне брызгается водой. Рождество 1941 года, рожи у всех довольно кислые, должно быть, уже дошли слухи о неудаче под Москвой. Постель, Ханнелора сидит верхом на верзиле и гладит ему волосатую грудь. Опять постель, раздвинутые мужские ноги, между ними лицо Ханнелоры…

— Тьфу, прости Господи! — сплюнула Дуська, которую от этой картинки чуть не вырвало.

Заканчивался альбом, как и два предыдущих, фотографией Ханнелоры по случаю присвоения ей звания штурмбаннфюрера 14 ноября 1942 года. Последний альбом оказался совсем пустым. Его, видимо, Ханнелора еще не начала заполнять фотографиями. Название у него было: «Rußland. „Lore“ 8. 1942 —…»

Дуська поставила альбомы на полку и поглядела на Клавины часы. Было уже около семи утра.

Глава IX

Подъема никто не объявлял. Юрка и Зоя проснулись одновременно, а Клава и немка чуть позже, от начавшейся ходьбы и разговоров.

— Я тут подумала, — сказала Зоя, поеживаясь от холода. — Надо нам искать избушку, что тут была для рыбаков. Может, ее немцы не спалили? А то здесь мы все пневмонию заработаем…

— Ваша избушка цела, — заявила со своего ложа Ханнелора. — Мы ее оставили на прежнем месте…

— Гутен морген, — сказал ей Юрка, — не сдохла еще?

— Никак нет, ваше благородие, — ответила Ханнелоpa, — к сожалению, я чувствую себя получше. Правда, я желала бы сходить в туалет. По-большому.

— Отвернись, Юрка, — сказала Зоя, вспомнив, что немка лежит под накинутыми на нее одежками совершенно голая. — Мы вас отведем.

— Осторожней гляди, — предупредил Юрка, — а то треснет тебя шиной по башке, а потом сама удавится… Двери не давай закрывать!

Ханнелора, обутая в сапоги, в наброшенном на голое тело махровом халате, взятом из ванной, отправилась в туалет, опираясь на плечи Дуськи и Зои. Юрка подошел к Клаве, лежавшей с открытыми глазами, и спросил:

— Как вам, тетя старшина?

— Ничего, — сказала она, — печет в груди, но не очень… Может, и не помру…

— Есть не хочется?

— Нет. Терпимо.

— Надо есть, а то не поправитесь… — сказал Юрка, — вы полная, вам много кушать надо. Может, взять у немки продукты? Попробуем на ней, да и съедим, если не помрет…

— Она про склад продовольствия говорила, — вспомнила Клава. — Может, найдете, так там уж наверняка неотравленное…

— У них везде отрава может, быть, — сказал Юрка, — народ такой поганый! Проверим…

Минут через пять Дуська и Зоя, брезгливо морщась, вывели Ханнелору из клозета и уложили ее на прежнее место.

— А вода в кранах еще идет, — заметила Дуська с удивлением. — Горячей, правда, нет, но холодная течет.

— Емкость для воды не повреждена, — объяснила снисходительно Ханнелора, — вода идет в краны самотеком… Через час-другой она кончится. Кстати, рекомендую пить ее кипяченой, потому что биологической очистки вода не проходила…

— Ладно, молчи!.. — буркнул Юрка. — Ну что, пойдем избушку искать?

— Пойдем… — Дуська уж была тут как тут, но Зоя сказала:

— Без меня долго проищете. Ты, Дусь, лучше останься… Покормишь Клаву… И эту тоже…

— Ладно… — сказала Дуська, сообразив, что ей не надо слишком уж упираться: вдруг еще Зойка поймет, что у них с Юркой было…

Юрка сменил магазин в автомате, сунул в валенок финку, в карман шубы — «вальтер», за ремень засунул «парабеллум» Ханнелоры. Зоя тоже взяла автомат, повесила на ремень подсумок с запасными магазинами и заткнула за него пару гранат.

— Не больно будет? — спросил Юрка, зная, что на животе у Зои рана.

— Ничего, уже проходит… — сказала Зоя. Этот короткий обмен фразами, совершенно обыкновенными, просто участливыми, подействовал на Дуську очень неприятно. Ее вдруг охватили подозрения, может быть, нелепые, но для нее вполне допустимые: а что, если и у Зои что-то было с Юркой? Напустить скромность всякая может… А парнишка уж больно ловок для первого раза… Вот уйдут сейчас в избушку, а там… У Дуськи даже слеза навернулась от этой выдуманной обиды, но она постаралась не показать ее уходящим.

— Осторожней там… — сказала она. — На мины не напоритесь…

Быстро открыв железную дверь, Юрка и Зоя стали выбираться на поверхность. Путаясь в проводах, протянутых немцами, и обходя ящики с толом, они добрались до центрального зала и, словно альпинисты по каменной осыпи, выбрались наверх по обломкам провалившейся кровли. Здесь, после мрачной черноты подземелья, сырости и холода, их встретило яркое утреннее солнце и голубое небо. Было прохладно. Пейзаж казался прекрасным: яркое солнце и голубое небо. Земляной вал окружал развороченную площадку, как лунный цирк — лунный кратер. Юрке даже показалось удивительным, как это он тут бегал ночью, не боясь провалиться. Действительно, ямы и колдобины, кучи вывороченной земли и железобетона, обгорелые остовы палаток и сарайчиков, копоть на почернелом снегу — все это было страшновато видеть. Пламени над взорванными хранилищами горючего уже не было, только курился черный дымок да летали хлопья сажи.

— Ну и наворотили… — сказала Зоя. — Может, они и избушку сожгли?

— А где она была?

— Там, — Зоя махнула рукой в сторону леса.

— Вроде бы там ничего не горело, — припоминая вчерашние события, сказал Юрка. — Пошли! У ворот — мина, поосторожней…

Кое-как перевалив через кучи земли и обойдя провалы, они дошли до ворот. Отсюда была хорошо видна вся дорога, спускавшаяся к озеру и пересекавшая его по льду. Там, на дороге, темнели трупы немцев.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть… — считал Юрка, — четырнадцать, пятнадцать… восемнадцать… А вон полынья, туда девятнадцатый нырнул…

— Это все ты? — изумилась Зоя.

— Повезло, — сказал Юрка солидно, без хвастовства, — вон те двое, ближние, — взорвались… Ящик с минами взлетел, я в него попал случайно. А остальных я из дота перестрелял, там большой пулемет стоит, его не взорвали, даже не испортили и ленту не вынули — шибко торопились… А ледок-то за ночь совсем не намерз… Надо бы сбегать туда, может, у них там на дороге документики какие остались…

— Я с тобой, — сказала Зоя тоном, не терпящим возражений.

— Пошли, — сказал Юрка, — только идем вот здесь, через наст, вон мои следы… И чтоб не сворачивать!

Они осторожно перешли по Юркиным следам к убитым минерам, а потом миновали тех пятерых, которых Юрка перестрелял первыми, и наконец осторожно, перебежками, вышли к самому озеру. Юрка внимательно поглядел на противоположный берег, убедился, что там все тихо, и сказал:

— Ну, я пошел. Если оттуда, — он указал на противоположный берег, — начнут пулять, то ты не отвечай, слышь?! Из автомата все равно не достанешь, а внимание к себе привлечешь…

Юрка выскочил из кювета и выбежал на озеро. Ледовая дорога была уже серая, в лужах, а по бокам, где лед не намораживали специально, уже давно, пожалуй со вчерашнего вечера, ходить было нельзя: зияли проталины, лед истончился местами так, что не выдержал бы и зайца.

Пригибаясь скорее инстинктивно, чем по необходимости, Юрка добежал до самых дальних немцев, лежавших на середине дороги на равном расстоянии от берегов. Сняв с одного из убитых ранец, он выбросил из него подштанники, полотенце, мыло, портянки, носки и оставил только сухой паек в картонной упаковке. Вывернув солдату карманы, Юрка, не раскрывая, бросил в ранец бумажник, а потом снял с солдата часы, тикающие и показывающие правильное время, и надел их себе на руку. Из подсумка он выдернул запасные магазины, снял с ремня сумку с гранатами, пихнул в ранец. Потом перешел к следующему солдату… Зоя сбежала вниз и стала помогать… От немцев уже шел тяжкий дух гниения, глядеть на их искаженные лица, многие из которых были донельзя изуродованы попаданием крупнокалиберных пуль, было тоже нелегко, но Зоя, превозмогая омерзение, ворочала их, лезла за пазуху мокрых, осклизлых шинелей и мундиров, вынимала окровавленное оружие и боеприпасы…

Все трофеи стащили к обломкам дота № 5. Собрали пятнадцать автоматов, три ручных «машиненгевера» MG-43, четыре «парабеллума», три ракетницы, два цейсовских бинокля, лопатки, противогазы в ребристых алюминиевых футлярах, сухие пайки, фляги с кофе и шнапсом, компасы, часы, планшетки, несколько ножей, ложек и кружек. Нашлись и документы: около убитого обершарфюрера валялась папка из толстой свиной кожи, в которой были какие-то чертежи, кальки, графики, ведомости. Без немецкого их было не прочесть, а Юркиных и Зоиных познаний не хватало. Набрали и солдатских книжек, фотографий… Все могло пригодиться.

— Оставим покуда здесь, — сказал Юрка, — если сейчас все это вниз таскать, а потом обратно, когда избушку твою найдем, — мартышкин труд получится…

Они вернулись к земляному валу и, обойдя его с внешней стороны, оказались у кромки леса.

— Вот тут, — сказала Зоя, указывая на просвет между деревьями. — Тут небольшой спуск был, с деревянной лесенкой и прямо на полянку, к избушке.

Юрка неторопливо оглядел пространство между лесом и земляным валом. Здесь тоже был наст, почерневший, закопченный ночным пожаром и вроде бы нетронутый. Но Юрке отчего-то стало не по себе. Какой-то инстинкт подсказывал ему, что здесь, на тылах объекта, наверняка поставлены мины. У дороги с южной стороны снег вытаивал быстрее. Мины, заложенные в снег и заметенные им, уже наверняка бы вытаяли на поверхность. А здесь, с севера, прикрытая от солнца земляным валом, лежала намного более глубокая снежная корка, и ее глубина могла хранить железные банки, начиненные смертью…

— Не спеши, — сказал Юрка, останавливая Зою, уже готовую пойти вперед. — Полезли-ка на вал… Или нет, стоп! Обратно надо идти!

Юрка испугался, что на внешней стороне вала тоже могут быть заложены мины. Они вновь обошли вал и вернулись к воротам. Юрка сосредоточенно думал, а потом сказал:

— Гранатами надо дорожку проделать. От взрывов, если что в снег заложено, сдетонирует… Пошли к доту, там мы из трофеев наберем.

Среди собранного у немцев на дороге барахла набралось двадцать с лишним гранат, ручных и противотанковых. Сложив их в шинель одного из немецких минеров, Юрка и Зоя вернулись в пространство, окруженное валом. Пыхтя и чертыхаясь, проклиная свой тяжкий взрывоопасный груз, они добрались до противоположной стороны вала и выбрались на его гребень, измазавшись в раскисшем от солнца суглинке (внутренняя сторона вала в этом месте находилась на солнце, и снега на ней уже не было). Юрка достал из кармана небольшие кусачки, подобранные неподалеку от ящиков с толом у комнаты, где они ночевали, и перекусил в нескольких местах проволоку, напутанную на колья. Этот проход, или, точнее, окошко, выходил точно напротив того места у подножия внешней стороны вала, до которого они дошли с Зоей.

— Попробуем? — азартно сказал Юрка и изо всех сил метнул гранату через пространство между валом и опушкой леса. Граната упала в пятнадцати метрах от вала у самого просвета между деревьями, за которым, как утверждала Зоя начиналась лесенка, ведущая к избушке… Спустя несколько секунд там грянул взрыв, взметнулись вверх комья земли и снега, а спустя какие-то доли секунды чуть ближе к валу грохнул еще один, более сильный взрыв…

— Ага! — торжествующе вскричал Юрка. — Есть тут мины!

Он примерился и метнул вторую гранату, целясь так, чтобы она легла ближе к валу и была на одной линии с дымящейся воронкой от сдетонировавшей мины. Бу-бух! — рванула граната. Бу-бах! — отозвалась мина, находившаяся в стороне от прокладываемой Юркой «дороги». Едва Юрка хотел высунуться, как раздался еще один взрыв, необычный, скрежещущий, будто шел из-под земли, раздирая ее недра, какой-то подземный злодей.

— Лягушка! — взвизгнул Юрка и сдернул Зою с кромки вала. Звонко лопнула шрапнельная часть «прыгающей» мины, и стальные шарики вроде тех, что искромсали немецких минеров, с визгом засвистели по кромке вала, засыпая Юрку и Зою сырой землей.

— За малым не угробились! — помогая Зое влезть обратно на вал, проворчал Юрка и осмотрел «поле сражения». Воронки от гранат и мин уже почти смыкались в цепочку, но Юрка был человек основательный и метнул еще три гранаты, чтобы окончательно подстраховаться. Взорвалась на сей раз всего одна мина. Зоя уже хотела было съехать вниз по внешнему скату вала, но Юрка удержал ее.

— Еще не все, — сказал он, утянул Зою за гребень вала и ловко кинул одну за другой две гранаты к подножию вала. Убедившись, что во внешнем скате вала мин нет, по крайней мере в этом месте, Юрка сперва слез сам, а потом, приняв от Зои шинель с оставшимися гранатами, помог ей спуститься вниз. Неторопливо, с опаской они пошли по взорванным кучам земли и воронкам, внимательно поглядывая под ноги, не торчит ли где предательская проволока. Но проход был проделан капитально, без огрехов, и Юрка с Зоей благополучно дошли до начала длинной, узенькой, заметенной когда-то, а теперь облепленной смерзшимся и заледенелым снегом дорожки. Юрка в нерешительности остановился.

— Ты что, думаешь, и тут мины? — спросила Зоя.

— Тут какие ступеньки? — спросил Юрка. — Под снегом не видно…

— Земляные, — сказала Зоя, — а поверх земли дощечки положены… А что?

— Худо, — наморщив лоб, сказал Юрка по-стариковски. — Видишь, воронки от мин глубокие какие?! Значит, их летом ставили или осенью, до снега еще, а раз так, то могли и под деревяшки мин понатыкать. Ямку в ступеньке отрыли, сверху дощечку — иди не хочу! А наступишь — крышка! Дощечка над миной прогнется, нажмет на усик — и хана! Вот что, Зой, отойди-ка вон к той воронке да полежи, пока я тут разберусь…

— Я с тобой! — возразила Зоя, но Юрка властно и вместе с тем мягко, как раньше никогда не говорил, повторил:

— Отойдешь и полежишь… Нечего двоим соваться! Ты мне мешать будешь… В случае чего наших предупредишь… Иди, Зоенька, пожалуйста…

Юрка между тем снял автомат, выложил на снег все, что могло помешать, вытащил из валенка финку и внимательно осмотрел проступающую через наледь дощечку. В принципе здесь он не рассчитывал найти мину. Граната, взорвавшаяся самой первой, наверняка бы подорвала мину, если бы она была под верхней ступенькой лестницы. Ему надо было просто уяснить порядок работы. Осторожненько, кончиком ножа Юрка отскреб ледяную корку с боков дощечки и тихонько, нежненько подковырнул ее с одной стороны и с другой. Лишь после этого Юрка осторожно приподнял дощечку и отложил ее в сторону. Под дощечкой была мерзлая, гладкая земля. Тем не менее Юрка на всякий случай аккуратно сдул снег, бережно соскреб немного земли и убедился, что ничего опасного под этой ступенькой не содержится. Юрка положил дощечку на место, наполз на нее грудью и начал отскребать снег от другой ступеньки, пониже. При этом он поглядел на трофейные немецкие часы и засек время. Когда он проделал все те же работы и убедился, что под этой ступенькой тоже нет мины, то вновь посмотрел на часы и определил, что возился десять минут. Юрка сосчитал ступеньки: их было сорок пять. «Значит, четыреста пятьдесят минут. Если будет мина или несколько, то можно спокойно считать, что десять часов потрачу… Опять же вниз головой работать — это не сахар! Долго!» Юрка встал, отряхнулся и огляделся. С обоих боков от лесенки между стволами деревьев паутиной была наплетена проволока. Острый глаз Юрия заметил, что от этой проволочной путаницы в снежную корку уходят какие-то гладкие проволочки. «Тут тоже мины, — догадался Юрка. — Ну и нашпиговали, колбасники несчастные! Нет, лесенку не обойти…»

— Ну как? — окликнула его Зоя.

— Вот что, — велел Юрка. — Иди-ка к нашим и скажи, чтоб пожрать чего-нибудь сделали, а то на голодный желудок не посаперишь!

— Так пойдем поедим, — облегченно вздохнула Зоя, но Юрка сказал:

— Нет, тащите лучше сюда, а я еще покопаюсь… За дорогой посмотрите, на всякий случай… Все-таки можно еще по ней пройти…

Зоя встала и, не вступая с Юркой в спор, пошла. Когда она шла, то ей все время хотелось оглянуться, но она боялась. Ей почему-то казалось, что именно тогда, когда она оглянется, и грохнет… Пусть грохнет за спиной, чтобы не видеть своими глазами… Однако она дошла до поворота вала, вернулась к воротам, но взрыва не услышала. От ворот она поглядела на дорогу, просто так, невзначай, и… ахнула. На том берегу, у кромки льда стоял немецкий грузовик. Около кабины стояли несколько офицеров в кожаных пальто с меховыми воротниками, время от времени посматривая на трупы эсэсовцев, лежащих на дороге…

Один из офицеров зычно распорядился. Минометчики быстро установили на плиту маленький 50-миллиметровый миномет и открыли огонь. Первую мину они уложили в самый центр дороги, вторую — ближе к берегу острова, третью — еще ближе… Мины раздробили дорогу в ледяное крошево. Грузовик отъехал от берега озера, минометчики переместились на позицию, более далекую от воды, и расстреляли оставшуюся часть дороги. Затем все погрузились в грузовик и торопливо двинулись к дороге Малинино — райцентр…

— Чего они тут бухают? — раздался сбоку от Зои шепот Юрки. Зоя вздрогнула от неожиданности, но ответила:

— Дорогу разбивают.

— Ну и слава Богу! — сказал Юрка, разглядывая раскрошенные взрывами льдины. — Теперь сюда хода не будет… До вечера лед подтает… Ни на лодке сюда, ни пешком. Только с парашютами если, да и то на мины можно попасть… Они специально… Чтобы наши сюда не пришли…

— А вдруг понтоны наведут? — предположила Зоя.

— Их еще сюда завезти надо, а им небось некогда будет… Слушай!

Он поднял вверх палец, и Зоя услышала дальние глухие удары с северной стороны.

— Пушки это, фронт, понятно?! — улыбнулся Юрка.

— Неужели?! — ахнула Зоя. — Неужели дождались?!

— Может, и остановятся, — вздохнул Юрка. — А хотелось бы, чтоб дошли!

— Еще как! — Зоя увидела, что грузовик с немцами отъехал от берега и скрылся за поворотом дороги, в лесу.

— Драпанули! — сказал Юрка, вставая. — Теперь они на этом острове крест поставили… Не сунутся!

— Даже солдат не похоронили… — сказала Зоя презрительно. — Своих, не наших…

Несколько эсэсовцев еще плавали на поверхности озера, держась на воздушных пузырях под заледенелой одеждой. Постепенно шинели промокали и трупы погружались в воду.

— Нелюди они, — сказал Юрка, — сволочи! Своих не жалеть — это даже хуже, чем чужих…

— Ну, что будем дальше делать? — спросила Зоя.

— Я ж тебя пожрать просил принести… — напомнил Юрка.

— А ты что ж, опять пойдешь к лестнице?

— Пойду, куда же деться! На лесенке немцы могли штук десять мин заложить, а на откосе, через проволоку, — там не один десяток, может, даже и сотня не одна!

— Осторожно, ладно? — Зоя погладила Юрку по щеке. Он отстранился и сказал:

— Давай-давай, побыстрее обернись, а то… А! Ладно, пошли вместе!

И они двинулись к брошенной за обломками дота № 5 куче оружия и снаряжения, где остались немецкие пайки. Юрка распечатал картонную упаковку и вытащил из нее банку мясных консервов, заклеенные в целлофан галеты и плитку шоколада, кроме этого, несколько упаковок с сахаром, похожих на медицинские таблетки.

— Так, — сказал Юрка, — пожую-ка прямо здесь! Долбанем паек на двоих? Банка тут почти на четверть кило, одному не сожрать…

Зоя положила один на другой два немецких ранца и осторожно присела.

— Болит? — спросил Юрка, тоже усаживаясь на ранцы, которые сверху уже успели просохнуть.

— Саднит немного, — ответила Зоя, — надо будет часика через два сменить повязку…

— Сменим, — сказал Юрка.

— Обойдешься, — сердито потупилась Зоя. — Нечего… Дуся поможет…

— Чего я там не видел! — ухмыльнулся Юрка. Он подумал, что после вчерашней ночи — если она ему, конечно, не приснилась, — эта самая Зойка против него — девчонка!

— Ну… Понимаешь… — Зоя покраснела. — Я стесняюсь…

— Хм! — сказал Юрка, приставляя финку к крышке консервной банки и точным сильным ударом кулака по рукояти пробивая жесть. — А как же ты это… ну, замуж?..

— При чем здесь это? — сказала Зоя. — Ты же мне не муж!

— Ну и что? — вскрывая банку консервов, заметил Юрка. — У тебя что, муж не мужик будет?

— Замуж я только за любимого выйду, — сказала Зоя строго, — а любовь — это такое чувство, когда… Да ты не поймешь, ты еще маленький!

— Ну да, — ухмыльнулся Юрка, — куда уж нам!

— Конечно, не поймешь… Для этого самому любить надо. А ты наслушался, что Колька Марьин и Сашка Сидоров болтают, и думаешь, что это похабное что-то… Когда любишь, то ты не представляешь, что может быть человек лучше, красивее, добрее, умнее, храбрее… Он для тебя, этот человек, как весь мир — вот как небо или солнце. Вот ты смотришь на небо, а у тебя сердце радуется — до чего голубое, до чего чистое… Так и любимый человек… Он может быть далеко-далеко, а ты знаешь, что он есть, живет, и ты счастлив. Ну, это как бы туча нашла — все равно рано или поздно солнце покажется…

Юрка подковырнул ножом несколько волоконцев мяса и жира и попробовал.

— Гут тушенка! Отведай, не пожалеешь… Бог с ней, с любовью!

Юрка разорвал пакет с галетами, жирно намазал на галетину тушенку и подал Зое, а затем соорудил себе подобный же бутерброд.

Зоя, чьи рассуждения о любви были прерваны на самом возвышенном месте, рассеянно поглядела на тушенку, надкусила галету с мясом и довольно быстро съела. Намазали еще один бутерброд, другой, третий… Банка опустела, галеты кончились…

— Пить охота, — сказал Юрка, разламывая шоколад на две равные половинки и деля четыре облатки немецкого сахара на двоих, — сладкого поешь — еще больше захочется…

— Там фляги были, — сказала Зоя, вставая и подходя к куче трофеев. — Вот в этой, я помню, кофе был холодный…

Они выпили кофе, поочередно прикладываясь к фляге, доели шоколад и сахар.

— Ну, заправились! — сказал Юрка, поглаживая живот. — Теперь и за дело можно. Перетаскай-ка ты покуда все это снаряжение в наш подвал. Нечего оружию на улице ржаветь! А я пойду на лесенку, надо же мне ее уделать!

— Гонишь?! — спросила Зоя.

— Гоню, — подтвердил Юрка, — не люблю, когда за спиной торчат. Мина любит, когда не волнуешься… Если рванет, тогда приходи, соберешь что останется… А так — сиди там, девок лечи и… задницу свою! Давай… Оружие протрите и смажьте смотрите!

Последнюю фразу Юрка выкрикнул, уже уйдя метров на двадцать…

— Помоги ему, Господи! — прошептала комсомолка Зоя, надевая на свои худенькие плечи сразу по три ремня с тяжелыми стальными автоматами и двигаясь вслед за ним, чтобы у земляного вала пойти в другую сторону. Украдкой поглядела ему вслед, когда он шел вдоль вала. Уверенно, не по-мальчишечьи тяжеловато шел Юрка со «шмайссером» на правом плече, чуть сутулясь от привычки пригибаться.

Юрка вернулся на исходную, к лестнице. До того момента, когда он услышал разрывы мин на ледовой дороге и прекратил работу, он проверил всего пять ступенек. Осталось еще сорок. Темнело еще рановато, уже около шести часов вечера работать было бы нельзя. Можно принести фонарь, но Юрка не хотел, чтобы кто-нибудь заметил свет на острове, береженого и Бог бережет. Юрка решил работать до тех пор, пока будет различать глазом отдельные соринки и веточки на досках. Он лег животом на лестницу и стал продолжать свой опасный труд…

Первую мину Юрка нашел под девятой ступенькой. Это была хитрая деревянная мина, которую миноискатель не взял бы. Юрке к этому времени пришлось привязаться за ремень к перилам, чтобы не съехать ненароком вниз. Он отстегнул ремень от автомата, обмотал его о балясину перил, привязал, а затем другой конец ремня привязал к ремню, стягивавшему его шубейку. Оставив автомат на четвертой сверху ступеньке, Юрка уперся ногами в пятую, шестую и седьмую оставил под животом и грудью, локти поставил на восьмую и начал осторожно счищать снег и наледь с краев девятой. Впервые он подумал, что под этой ступенькой может быть мина, тогда, когда увидел, что дощечка более новая, чем предыдущие, и заметно тоньше, чем остальные. Юрка прикинул, что под тяжестью наступившей на нее ноги эта дощечка, если сделать под ней ямку, неминуемо должна была прогнуться и надавить на взрыватель. Юрка припомнил, какие могут быть взрыватели, и решил, что безопаснее всего снять дощечку, не двигая ее, а поднимая вертикально вверх, стараясь не наклонять ее резко. Но тут возникло осложнение: подтаявшая вода, может быть еще во время февральских оттепелей, залилась между дощечкой и земляной основой ступеньки, потом подмерзла и приморозила дощечку к земле.

На первых ступеньках Юрка просто подковыривал дощечку ножом, но при этом дощечка наклонялась и могла как-нибудь ненароком чиркнуть по взрывателю… Кроме того, фрицы могли прибить к внутренней стороне дощечки гвоздик, а к гвоздику привязать проволочку. Накрени дощечку, — проволочка натянется, дернет какую-нибудь чеку, ударник выйдет из зацепления, ударит по капсюлю и… пойдут клочки по закоулочкам! Юрка сперва подумал: может, стоит сбегать к девушкам, попросить нагреть воды, облить кипятком эту дощечку, а потом, когда оттает, — снять. Подумав, он, однако, решил, что вся эта беготня займет много времени. Юрка набрал полную грудь воздуха, нагрел его в легких, а потом стал осторожно дышать на щелки между землей и дощечкой. Потом он бережно взялся руками за оттаявшие края и, вися вниз головой на ремне, приподнял дощечку чуть-чуть, едва-едва… Убедившись, что дощечка ни к чему не привязана, Юрка отложил ее в снег сбоку от лестницы и тут увидел мину. Посередине земляной части ступеньки была вырыта не очень глубокая ямка, прямоугольная, примерно 30 на 15 сантиметров. В этой ямке лежала деревянная коробочка вроде ларчика с ввинченной в крышку медной гайкой. В отверстие гайки, внутрь коробочки, уходил штырек. Вот этим-то штырьком, напоминавшим обычный гвоздь со шляпкой, и приводился в действие механизм мины. Между стенками ямки и миной было мало места, только-только для Юркиных пальцев. Скорее всего солдат, минировавший лестницу, ставил сначала мину, а потом уж ввинчивал взрыватель. Раз так, то гайка должна была в принципе вывинчиваться, но ключа на двенадцать или разводного у Юрки не было. Рукой же вертеть позеленевшую гайку было трудно и опасно. Поэтому Юрка аккуратно вынул мину вместе со взрывателем, предварительно проверив, нет ли на ней проволоки, ведущей к донному взрывателю. Отцепившись от перил, он взял мину и поднялся на верх лестницы, а затем аккуратно поставил мину на снег чуть в стороне от проделанного гранатами прохода…

…Когда Зоя с шестью автоматами на плечах, перемазанная грязью, вошла в дверь, которую перед ней, посмотрев предварительно в перископ, открыла Дуська, то в нос ей ударил вкусный, давно не нюханный ею, но такой родной запах манной каши. Дуська кормила с ложечки Клаву, а Ханнелора, как это ни неожиданно было видеть, полулежала на спинке кресла и ела сама, положив на колени тарелку и чуть придерживая ее своей забинтованной рукой в шине. У нее, судя по всему, был неплохой аппетит, но вид Зои явно его испортил. Зоя устало уронила автоматы на ковер и сказала:

— Покормишь их, протри и смажь, вот масленка… Разберешь немецкие?

— Я расскажу, — сказала Клава, — мне-то они знакомы.

— Где Юрка? — испуганно спросила Дуся, чуть не попадая ложкой вместо Клавиного рта в ее глаз.

— Ты что, Чавела! — сказала Клава. — Осторожнее…

— Ничего с Юркой не случилось, — сказала Зоя, мысленно сплевывая три раза через левое плечо, и ухватилась за первую попавшуюся деревяшку — спинку стула, — чтобы не сглазить… — Дорогу он разминирует…

— Господи! — ахнула Дуська. — Как же это он?

— Некогда мне, — сердито сказала Зоя, — пойду еще автоматов принесу…

— Я с тобой! — кинулась Дуська, но Зоя остановила:

— Сиди здесь, приглядывай за фрицевкой…

Зоя вновь пошла наверх, нагрузилась еще шестью автоматами и с трудом добрела обратно.

— Тяжелые, сволочи… — сказала она, бросая их рядом с первыми. Ханнелора изумленно смотрела на гору оружия, и в глазах ее было не только удивление, но и самый настоящий страх. Зоя, передохнув еще немного, отправилась за очередной партией оружия. На этот раз она притащила два ручных пулемета и «парабеллумы». Потом она сходила еще раз десять, с короткими перерывами, и принесла все до последней упаковки с пайками…

— Все, — сказала Зоя хрипло и устало села на диван. Дотянувшись до фляги, она отвинтила пробку и понюхала: шнапс. С отвращением сделала глоток, завинтила крышку и понюхала рукав полушубка. Дуська тем временем усердно разбирала, протирала и смазывала немецкое оружие.

— Вы уничтожили всех? — недоверчиво спросила Ханнелора, нарушив наконец свое изумленное молчание.

— Вроде бы нет, — сказала Зоя, кивая в сторону Ханнелоры.

— Я пленная… — испуганно прошептала Ханнелора. От манной каши и сытости, а также от сознания того, что она одна среди врагов и уже никто не узнает, умерла ли она во славу фюрера или пыталась вымолить себе прощение предательством, фанатизм ее испарился…

— Ага, — заметила Зоя, — а за немецко-фашистские злодеяния знаешь что бывает? Чрезвычайная госкомиссия работает… Вот туда и сдадим тебя…

— Точно! — сказала Дуся. — Она ведь в лагере женщин вешала, порола и мучила, я в альбоме видела… Такая сволочь!

— Вы еще сперва доставьте меня туда, хамки! — истерически выкрикнула Ханнелора.

— Ничего, — сказала Дуська, — даст Бог, доставим!

— Фронт на подходе, — сказала Зоя, вспомнив гул пушек, долетавший с севера. — Наши на райцентр идут…

Неожиданно в разговор вмешалась Ханнелора:

— Скажите, э… Зоя, так кажется? Вы профессиональная медсестра?

— Профессиональная, — ответила Зоя. — Не бойся, раньше смерти не уничтожим.

— Я это сразу поняла, вы ловко работаете… Боюсь, что вы мне не дадите умереть спокойно… Скажите, а почему вы меня не допрашиваете? Ведь разведчик, взяв пленного, обязан его допросить, такой порядок во всех армиях…

— Пока вы на излечении и ваша жизнь еще в опасности, — сказала Зоя мягче, меняя повязку на плече Дуськи. — Когда придете в форму, тогда и допросим.

— Но информация может устареть, — усмехнулась Ханнелора, — я уже почти сутки в ваших руках, а вы еще мало обо мне знаете…

— Почему же, мы уже кое-что знаем, — важно сказала Дуська, придавая своему голосу несколько более интеллигентное звучание. — Вы Ханнелора фон Гуммельсбах, родились в десятом году, папашу вашего расстреляли в восемнадцатом, вы с мамашей драпанули в Германию, там нашли родню, пригрелись, вступили в фашистскую партию, вышли замуж за Хайнца Штейнгеля, — тут Дуська хихикнула, вспомнив, какие она видела картинки, — потом его убили в Испании… Вы поступили в эсэсовскую школу, работали в концлагере, там вешали заключенных. Вас все время повышали, перевели в Берлин, а потом отправили сюда…

— Вы хорошо изучили мои альбомы… — усмехнулась Ханнелора. — Но из альбомов вы ничего не можете узнать о том, зачем я здесь…

— Ну вот и расскажите нам! — сказала Дуська. — Если так уж не терпится…

Ханнелору это бесшабашное заявление немного, а скорее всего изрядно, озадачило. Что значит «не терпится»? Это им, русским, должно быть очень нужно узнать о ее работе, а тут впечатление, что их это не интересует… Если так, то они могут ее «шлепнуть», как выражались эти морды в семнадцатом году… Может быть, они уже все знают? Бригаденфюрер когда-то говорил, что существуют специальные средства, которыми можно развязать человеку язык. Сделать укол, привести в сомнамбулическое состояние, задавать вопросы — и допрашиваемый будет отвечать как на исповеди, все без утайки… Ханнелора напряженно вспоминала, были ли ей сделаны какие-то уколы, но припомнить не могла.

— Знаете, — сказала она на всякий случай, — я могу подождать…

— Ну и мы подождем, фрау… — сказала Дуська. — Мы ведь не фашисты, чтоб раненых пытать…

Ханнелора задремала.

— Пойти надо проверить, что Юрка не идет! — заволновалась Дуська.

— Не ходи, — сказала Зоя, — ему нельзя мешать…

…Вторую мину Юрка нашел и обезвредил под восемнадцатой ступенькой, и закончил работу, потому что уже стемнело. Он воткнул у последней проверенной ступеньки сухую ветку, поднялся наверх и вернулся в спецпомещение. Когда его впустили, Клава и Ханнелора спали, съев по второй порции манной каши с немецкой пайковой тушенкой, а Зоя и Дуська заканчивали чистку оружия.

— Живой, слава Богу! — воскликнула Дуська, обнимая его. — Черт бы с ними, с этими минами… лишь бы живой был!

— Ну, чего ты… — сказал Юрка, виновато и смущенно отстраняясь. Ему почему-то было стыдно, что Зоя глядит на их с Дуськой объятия. С другой стороны, ему было неловко оттого, что непрошеные Дуськины объятия пробудили в нем воспоминания о ночи, и, не будь в комнате посторонних, то есть Зои, он скорее всего попытался бы еще раз пережить вчерашние впечатления…

— Две мины я снял, — сказал он нарочито равнодушно, — меньше чем пол-лестницы проверил… Неудобно, вниз головой висеть надо. Пожрать бы чего!

— Кашки манной поешь! — охотно засуетилась Дуська, наваливая Юрке полную тарелку каши с немецкой тушенкой. Налили ему и кофе.

— Спать не будешь! — предупредила Зоя. — Оно очень уж сон отгоняет…

— А я и не буду, — сказал Юрка. — Надобно изучить, что еще осталось, кроме нашего подвала… Я так прикинул, вроде бы бункер номер три по азимуту твоей избы находится. Опять же продсклад, если немка не врет… Манку откуда взяли?

— У Лоры в шкафу нашла… — сказала Дуська. Она не хотела, конечно, чтобы Зоя или даже Клава догадались о ее близости с Юркой, но все же ей было неприятно, что этот сопляк несчастный, один раз попробовав, так запросто отпихивает ее, женщину, которая его приняла ночью… И снова у Дуськи возникло подозрение: ходили Юрка с Зойкой долго, мало ли как могло быть… Впрочем, подозрение это тут же ушло в тень, потому что Юрка, пообедав, взял один автомат, подал другой Дуське и сказал:

— Пойдем проведаем склад… А ты, Зой, отдохни, посиди здесь. Оружие от немки подальше отодвинь.

Он взял фонарь, подобранный вчера на дороге, и, включив его, вышел в коридор. Дуська тоже взяла фонарь, из тех, что принесла Зоя, и пошла вслед за Юркой.

— Тола они богато натащили! — сказал Юрка, освещая сложенные в коридоре ящики, в которые были вставлены электрические запалы с обрезанными проводами. Миновали ящики, подошли к железной двери, ведущей в направлении бункера № 3. Поворот штурвальчика, и в свете фонаря возникла лестница, ведущая вбок от коридора и вниз. Прямо была еще одна стальная дверь. В пустом коридоре, освещаемом лишь двумя фонарями, гулко отдавались шаги и похрустывала под ногами штукатурка. Однако и здесь на полу были проложены провода, которые, несомненно, вели к ящикам с голом. Часть проводов уходила под стальную дверь, а часть сворачивала по лестнице вниз.

— Налево пойдем, — сказал Юрка, и Дуська пошла за ним беспрекословно. Они спускались по лестнице, путаясь в проводах, и Дуська воспользовалась этим, чтобы не слишком ловко споткнуться и вновь обнять Юрку.

— Юрчик… — обвивая парня руками, благоговейно прошептала Дуська. — Соскучилась я… День без тебя прожила и соскучилась.

— Чего ты… — нежно припадая к ее груди, пробормотал Юрка. — Ничего же не случилось…

— Еще б не хватало… — вздохнула Дуська, целуя его в щеку. — Ты хоть понимаешь, что бы тогда было?

— Мало ли убивают, — произнес Юрка, — от мины смерть быстрая, долго бы не мучился…

— Ой, дурачок ты, дурачок! — покачала головой Дуська, прижимая Юркину голову к груди. — Ты бы не мучился, а я бы после этого сто лет мучилась… Мой ведь ты теперь, мой!

И Дуськины губы, влажные, горячие, жадные, стали целовать Юрку в лоб, в щеки, в нос, неустанно, бешено, яростно, словно хотелось Дуське выпить его без остатка… Наконец, она припала к губам мальчика, стиснула его в своих сильных руках, обхватила и сжала коленями…

Продолжив путь по лестнице, они наконец подошли к стальной двери. В эту дверь уходили провода. Она была только затворена, но не завинчена штурвальчиком. Отворив дверь, Юрка посветил фонарем внутрь помещения, из которого веяло ледяным холодом. Там по стенам шли трубы с намерзшим на них толстым слоем льда, а на стеллажах стояли ящики, картонные коробки, большие жестяные банки.

— Ну, тут и жратвы! — восхитился Юрка. — Консервов — на три полка!

— Масло, — сказала Дуська, заглянув в картонную коробку. — Десять кило, не меньше… Эх, пропадет ведь!

— Почему? — спросил Юрка.

— Тут ведь лед от холодильника-рефрижератора, насосы по этим трубам специальную жидкость гоняют… Электростанцию-то взорвали, значит, насосы не работают. Вон, с трубы капает… Дня два постоит еще и оттает…

— А мы льда с реки наносим! — сообразил Юрка. — У деда Ивана лед в погребе от весны до зимы лежал, и продукты не портились…

— И тут тола наложили… — высвечивая два ящика с подведенными к ним проводами, сказала Дуська.

— С толом тоже надо разобраться, — озабоченно сказал Юрка. — А то немцы не ровен час захотят свой объект с воздуха добить, чтобы нашим не достался. Положат тоннку — конец всем нам тут настанет! Сдетонирует… Даже если своды не пробьет.

Поднявшись по лестнице, Юрка, а вслед за ним и Дуська пошли не в сторону спецпомещения, а к железной двери, ведущей в противоположную сторону. За ней тянулся прямой коридор до другой такой же двери. В правой стене по ходу Юрки и Дуськи оказалась еще одна дверь, белая, с большим красным крестом.

— Медпункт, — сказал Юрка, высвечивая фонарем помещение за белой дверью. Там стояли стеклянные шкафчики с медикаментами и инструментами, висела на стене кружка Эсмарха, стоял кожаный топчан, закрытый белой простыней. Пол был заклеен линолеумом.

— Зойку бы сюда… — сказал Юрка, — тут медицины тоже на полк, не меньше.

«Ох уж ему эта Зойка!.. — проворчала про себя Дуся. — Не забывает…»

— А тут не сильно выстудило, — сказал Юрка и присел на топчан. Он протянул Дуське руку и сказал тихонько, грешным шепотком, чувствуя, как медленно пробуждается в нем вчерашнее, лихое…

— А здесь, Дусенька, удобнее, чем на лестнице…

Взявшись за протянутую Юркой руку, Дуська подошла к топчану и, присев, обняла его за плечи…

— Надо еще дальше сходить, — сказал Юрка, застегивая штаны.

— Пошли, с тобой — хоть на край света! — застегивая гимнастерку и подтягивая комбинезон, сказала Дуська. Удовлетворенная, она сладко потянулась и от признательности еще раз поцеловала Юрку. Подобрав фонари, они вышли из медпункта и прошли к следующей железной двери.

— Здесь как в доте номер четыре, — освещая лучом фонаря стеллажи с патронными коробками и ящиками, отметил Юрка. — Значит, будет дальше короткий коридорчик и дот…

Действительно, миновав склад боеприпасов, Юрка и Дуська оказались в доте, точно таком же, как тот, через который они проникли в объект. Только здесь на стене вместо Марики Рёкк была какая-то другая кинозвезда в купальнике. Юрка осветил и канализационный колодец. Пулеметы стояли целехонькими, с заправленными в приемники лентами, уставившись в черные прорези длинных горизонтальных амбразур. На столе у двери дота лежала ракетница, коробка с толстыми картонными ракетами и ящик с гранатами. Около пулеметов виднелись ящики с толом и подведенными к ним проводами. Посреди дота стояла лестница-стремянка.

— Зачем она здесь? — задумчиво спросил Юрка, освещая потолок. В светлом пятне мелькнула круглая, завинченная двумя гайками-барашками металлическая крышка. В доте № 4 такого люка не было.

— Посвети, я попробую открыть, — сказала Дуська, взбираясь по стремянке.

Барашки были смазаны тавотом и поворачивались мягко, без усилий. «Это хорошо, — подумал про себя Юрка, — значит, сверху их ничто не прижимает! А то могли бы ведь додуматься, сволочи, мину на крышку поставить и чеку на веревочке подвязать. Снимешь крышку — и бубух! Хотя зачем? Вон тола понатаскано, все равно, думали, взорвут…»

Свинтив барашки, Дуська сняла крышку и передала ее Юрке. Она была не тяжелая, скорее всего дюралевая. Положив крышку на пол, Юрка подал Дуське фонарь и спросил:

— Ну, что там?

— Колодец какой-то вверх идет… — ответила она, — скобы, а там, наверху, вроде бы крышка… Может, завтра слазим, а то меня чего-то в сон клонит…

— Ладно, — сказал Юрка, — пошли обратно. Продовольствие и медикаменты нашли, патронов и оружия теперь на сто лет хватит…

Глава X

Вернувшись в спецпомещение, Юрка и Дуська застали Зою в полудреме. Она уже еле-еле удерживалась от того, чтоб не заснуть. Ханнелора и Клава спали и сопели совершенно одинаково, точно были родными сестрами. Подальше от немки, отгороженные от нее столом, за которым сидела Зоя, на ковре лежали протертые и смазанные автоматы, пулеметы и пистолеты. Зоя не поленилась смазать и магазины для автоматов, сложив их отдельно, на полоске. Там же лежали и диски к «ДП», и коробки к немецким «MG». Ровненько, как солдатики, стояли немецкие гранаты с длинными ручками. Около гранат были положены ножи, бинокли, фонари и прочие мелочи. Продовольственные пайки были убраны в шкаф, кофе из всех фляг был перелит в одну кастрюлю, а шнапс — в пустой графин для воды, который Зоя обнаружила в комнате. В довершение всего Зоя подмела весь мусор, натоптанный валенками и унтами, выкинула грязные бинты и обрывки одежды.

— Ложись-ка ты спать, трудяга! — сказал Юрка Зое. — Смена кончилась, а ты прямо как Стаханов!

Зоя сонно кивнула, встала из-за стола и, едва доплетясь до дивана и улегшись на него, заснула. Юрка заботливо укутал ее шубой и сказал:

— Ты тоже ложись, Евдокия, прошлую ночь ведь всю не спала…

— А ты спал?

— Спал, конечно, часа четыре припух нормально… Ложись к Клавке, спокойной ночи тебе…

Дуська и правда здорово устала. Улегшись рядом с Клавой, она уснула немедленно. Юрка остался караулить.

Он проверил, плотно ли заперта дверь на кодовый замок, завинчен ли штурвальчик, положил на стол, где горела свечка, автомат с полным магазином и после этого уселся за стол так, чтобы немка была у него перед глазами. Эта ночь обещала быть холодной, ведь вчера какое-то тепло шло от горящих баков с топливом, а сегодня они уже не горели. На столе — это был письменный стол Ханнелоры — стоял маленький термометр-безделушка. Гном с длинной бородой тащит за спиной мешок, опираясь на палку. В эту самую палку и была вделана трубочка со спиртом, крашенным в красный цвет. Термометр этот показывал плюс восемь градусов. На улице, в смысле наверху, вряд ли было больше. Пар, выдыхаемый людьми, конденсировался на холодном бетонном потолке, и оттуда изредка срывались мелкие капельки. Трофейные немецкие часы на Юркиной руке показывали половину одиннадцатого. Выпив кружку немецкого эрзац-кофе с сахаром, Юрка почувствовал себя малость бодрее, хотя спать ему хотелось не меньше, чем Дуське. Силы у него были все-таки детские. Юрка понимал, что если он будет сидеть за столом и ничего не делать, то наверняка уснет. «Надо бы укрыть баб, а то простудятся, — подумал он, — Клавка и Дуська еще ничего, друг друга греют, а вот Зойка может застыть…» Он открыл гардероб Ханнелоры, поглядел. В нижнем отсеке лежало теплое стеганое одеяло из зеленого атласа, а пониже второе. «Ишь, корова, — подумал Юрка, — с удобствами на войну приперлась, все приданое с собой захватила…» Кроме одеял, имелась еще беличья шуба и кожаное форменное пальто с пристегивающейся к нему меховой подкладкой. Юрка накрыл одеялами Зою и Дуську, поверх имевшегося у Клавы одеяла набросил беличью шубу. Кожаное пальто он хотел было отдать Зое, но тут заворочалась немка. Во сне она сдвинула с себя Клавину дубленку и ежилась теперь, завернутая в махровое полотенце и купальный халат. Спеленутая шиной рука наискось скатила с груди Ханнелоры полотенце, и из раскрывшегося халата на Юрку глядела белая, гладкая грудь с большим красно-коричневым соском. Нога немки с перевязанным бедром тоже выползла из-под «одеяла», и Юрке было заметно, что под халатом на немке никакого белья нет… «Ишь, сисястая… — вспомнил Юрка одно из обиходных выражений Сашки Сидорова, — вдуть бы ей…» Но тут же смутился. Ведь тут, совсем рядом, была Дуська… Ему до сих пор еще слышался ее жаркий, упоительный любовный шепот. Такая женщина его, малого, полюбила — летчица! Это ведь и расскажи кому — не поверят! А он тут на немецкие телеса пялится! Нарочно ведь небось выставила, чтобы простудиться и помереть! Ну, шалишь, зараза! Юрка, стараясь не приглядываться к немкиным прелестям, запахнул на ней халат, завернул ее в махровое полотенце, потом накинул на верхнюю часть туловища кожаное пальто, а ноги укутал в Клавину дубленку.

— Спасибо, — сказала Ханнелора, приоткрывая глаза. — Как тебя зовут, мальчик? Юрий? Это прекрасно… В мое время так называли детей только в очень культурных семьях…

— А у нас все семьи культурные, — буркнул Юрка.

— О да! — сказала Ханнелора. Если у вас даже маленькие дети и женщины нецензурно ругаются, то ваша культура уже шагнула достаточно далеко.

— Зато у нас не фотографируются голышом с мужиками, — ответил Юрка, — как у вас.

— До Петра в России не было ни обнаженных скульптур, ни картин с изображением наготы, — сказала Ханнелора, — однако сейчас все это показывают публике. Я слышала, что Эрмитаж сохранили… Будет интересно поглядеть его, когда мы возьмем Петербург…

— Хрен вы его возьмете! — зло, но негромко, чтоб не разбудить спящих, сказал Юрка. — Полтора года в кольце держали — не могли взять, а теперь-то и вовсе не выйдет! Колечко-то наши пробили!

— Ну и что? — спокойно произнесла Ханнелора. — Это маленькая брешь, наши пушки по-прежнему расстреливают город, а население все так же дохнет от голода. Летом мы его снова захлопнем, вот увидишь… Юрий!

— Заткнись! — сказал Юрка. — Летом мы вас не меньше чем до Днепра отгоним. И вообще дрыхни! Живешь покуда — скажи спасибо.

— Я же не хочу жить, мне это невыгодно, — усмехнулась Ханнелора. — Я хочу, чтобы вы меня убили.

— Ничего, помучаешься… — брякнул Юрка. — Ваши теперь небось у райцентра, если еще пятки не смазали. Целый день с той стороны канонада, и все ближе… Так что на них не надейся. Они сегодня приезжали на грузовике да из миномета дорогу расстреляли, так что мы теперь, как Робинзон, на настоящем острове. Озеро растаяло — ни пройти ни проехать. Потом еще половодье будет — озеро вдвое шире станет и воды метра три подымется, до самой спирали вашей дойдет… Дороги развезет — на танке не проедешь. Понтоны не подвезут. А лодок на озере нет… Плоты придется ладить, топорами тюкать, а это дело заметное.

— Вот ты какой… — сказала Ханнелора с неподдельным изумлением, — ты, я смотрю, бывалый человек, анфант террибль!

— Чего? — спросил Юрка. — Какой инфантерист? Это у вас инфантеристы, а у нас — пехота…

— Ха-ха-ха! — тихонько засмеялась Ханнелора. — Адорабль!

— Сама дура! — бросил Юрка, и немка засмеялась еще раз. — Чего ржешь?!

— Пардон, миль пардон, мон шер! — отдуваясь от смеха, сказала Ханнелора. — «Анфант террибль» — это по-французски «ужасное дитя». А ты, как видно, учил в школе немецкий?

— В жизни бы не учил, — прошипел Юрка, — только из-за войны… Я в школе еще и не начинал немецкий учить, я вообще вон скоро два года как не учусь… Немецкий — это для дела: «Цурюк! Ваффен хинлеген! Хенде хох! Нидер! Ауф! Панцер, флюгцойг, каноне, машиненгевер, машиненпистоле».

— Иностранные языки надо знать, дружок! — сказала Ханнелора. — Как говорил уважаемый вами еврей Карл Маркс, они являются оружием в жизненной борьбе…

— А ты что, Маркса читала? — спросил Юрка.

— И Энгельса тоже. Между прочим, Энгельс в свое время терпеть не мог Россию. Многие его выражения очень импонировали фюреру. Кое-что я помню наизусть: «Нация, которая может выставить максимум двадцать-тридцать тысяч человек, не может иметь голоса»… Это он о Польше. Прекрасно сказано! Это из письма Марксу в Лондон двадцать третьего мая тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Или вот образец его рассуждений о России: «Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку. Несмотря на свою подлость и славянскую грязь, господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар»… Письмо было издано еще в тринадцатом году, еще до Первой мировой войны, в Штутгарте.

— Врешь ты все! — воскликнул Юрка. — Фашисты их в огонь бросали и жгли! Книги, конечно…

— Это штурмовики, они тупые и некультурные лавочники. В Петербурге их называли черносотенцами, а в Москве — охотнорядцами. Все их идеи не поднимаются выше пива, сосисок с капустой и толстой Гретхен с вот таким бюстом. Это человеческий материал, на котором должен возрасти сверхчеловек, тебе это, конечно, не понять… Ты сколько лет учился в школе?

— Четыре года, — буркнул Юрка, — вы, сволочи, помешали, немцы!

— Да, тогда ты еще ничего не понимаешь… Для тебя война — это игра… Отчаянная, опасная, но всего лишь игра… Когда мне было семь лет, я мечтала уехать на фронт и лечить русских солдатиков, которых поранили немцы! Хотя при всем этом я не переставала чувствовать себя немкой. Из-за вас, большевиков, я не успела стать смолянкой. Батюшка хотел отдать меня в Смольный институт… Тот самый, где большевики устроили свой штаб… А ведь еще в пятнадцатом году он привозил меня туда и показывал: «Вот здесь ты будешь учиться, Аннушка!» Как это противно, когда не сбываются мечты…

— Противно? — сказал Юрка. — Значит, ты окончила бы Смольный институт, стала бы баронессой или там графиней, а мой батька должен был батрачить как батрачил? Он тогда мечтал всего-навсего на приказчика в городе выучиться! Я уж и не знаю, что это такое за должность… А после революции он летчиком стал, офицером, можно сказать по-вашему…

— Значит, твой отец летчик? — довольно равнодушно отреагировала Ханнелора. — Офицер… Где же он сейчас?

— На фронте воюет, долбает вас с воздуха! — зло и весело ответил Юрка. — Может, уже и полковник…

— Полковник… — задумчиво рассматривая Юрку, произнесла Ханнелора. — Во время Гражданской войны из России в Германию изредка приезжали беженцы, дети полковников, генералов. Они были плохо одеты, может быть, даже хуже, чем ты сейчас, но они были образованны, знали иностранные языки, они никогда не позволили бы себе сказать при женщине неприличное слово…

— Надоела ты с этими разговорами… — плюнул Юрка. — Все равно мы вас, фашистов, расшибем, и духу вашего вонючего тут не будет. И в Германию придем, разочтемся!

— Да… — приглядываясь к мечущим молнии Юркиным глазам, сказала Ханнелора. — Если вы туда придете…

— Придем! — уверенно сказал Юрка. — Не мы, так другие…

— И вы будете расстреливать немцев, жечь дома, топить детей и насиловать женщин?

— Отплатим, — сказал Юрка, — за все сосчитаемся! Товарища Тельмана из тюрьмы выпустим, других коммунистов. Социал-предателей перевоспитаем, а кого надо, если он и так честный рабочий, — сразу отпустим… А фашистов к стенке всех поголовно.

— За список национал-социалистов голосовало большинство немцев. Гитлера выбрал народ…

— Знаем, — насмешливо заявил Юрка, — голосования всякие буржуйские… Там надули, там подкупили, там запугали… Если б тогда коммунисты с социал-демократами у вас объединились в Народный фронт, как у французов, так и не прошли бы ваши гитлеры…

— Откуда ты это знаешь? — удивилась Ханнелора. — Тебе же тогда трех лет не было?!

— Да это у нас комиссар объяснял, еще в позапрошлом году. Дед Андрей его спросил, когда в Германии пролетариат поднимется, а комиссар сказал, что в настоящее время пролетариат идейно расколот и в значительной степени одурманен демагогией…

— Господи… — воскликнула Ханнелора. — Какая наивность! Пролетарий продает рабочие руки… Слышал такое сочетание слов? Между прочим, вполне марксистское. Продает! Получает деньги, копит их, и главная его цель — получить побольше денег, а вовсе не социализм. Он работает ради того, чтобы суметь открыть собственное дело, вот зачем! А вы, большевики, украли эту мечту, уничтожили ее и заменили какой-то еврейской утопией о коммунистическом рае, где всего у всех будет поровну: у гения и у кретина, у недоразвитого негритоса и у белого европейца…

— Нечего тут агитировать! — сказал Юрка в сердцах. — Вот так небось и своим рабочим мозги забили… Вон Пушкин на четверть негром был, а что же он — недоразвитый? А его прадед вовсе черный, а как прославился! А царь Николашка был немец больше чем наполовину — и дурак!

— О, да ты сведущий человек! — усмехнулась Ханнелора. — Это ты помнишь с четвертого класса? Я смотрю, что ты ненавидишь немцев даже больше, чем следует правоверному марксисту… Так ненавидели немцев лабазники, которые в четырнадцатом году разгромили германское посольство в Петербурге…

— Лабазников и кулаков мы уж давно ликвидировали… — сказал Юрка. — А коммунистов немецких я как братьев люблю!

— Ну хорошо, значит, всех немцев, кроме коммунистов, ты решил истребить?

— Почему? — возмутился Юрка. — Ты не передергивай! Фашистов! Фашистов истребить надо. Что от вас, польза нам какая-то была?!

— Если строго говорить, была России от немцев польза. Кто первым из русских обошел вокруг света? Крузенштерн! Кто открыл Антарктиду? Беллингсгаузен! Кто исследовал моря в тех местах, где проходит ваш знаменитый Севморпуть? Литке и Врангель! Кто написал самые известные комедии восемнадцатого века в России? Фон Визин! Кто построил укрепления Севастополя в Крымскую кампанию? Тотлебен! Кто был одним из героев тысяча восемьсот двенадцатого года? Фигнер! Кто сменил Кутузова в тысяча восемьсот тринадцатом году? Витгенштейн! Кто, наконец, был руководителем челюскинцев? Шмидт! Кто поднял в пятом году бунт в Севастополе? Другой Шмидт! Кто написал «Последний день Помпеи»? Карл Брюллов! — Ханнелора сыпала немецкими фамилиями, как из дырявого мешка. Юрка даже опешил.

— Да у твоего Пушкина любимого были два лучших друга: Дельвиг и Кюхельбекер! — еще раз ударила Ханнелора и посмотрела на Юрку с презрением, как на существо низшей расы. «Пристрелит! — мелькнула у нее торжествующая мысль. — Конец всем мукам! Боже пресвятый, не оставь рабу твою, болярыню Анну!»

— Я же тебе, дуре, — с неожиданным спокойствием ответил Юрка, — говорил, что немцев ненавижу только фашистских, а другие пусть себе живут… если я буду в бою думать, что на меня с автоматом бежит Шуман или там Гёте, так и воевать нельзя…

— Ты что, читал Гёте?

— Не… — сказал Юрка, — но комиссар нам один документ читал, где говорилось, что Германия дала миру не только Гитлера и Геринга, но и Бетховена, Баха, Гегеля, Гёте, Шиллера, Шумана и еще кого-то…

— А чье вот это стихотворение? «Горные вершины спят во тьме ночной…»

— Лермонтова…

— А это, между прочим, перевод стихотворения Гёте «Ночная песнь странника», написанного еще в тысяча семьсот восьмидесятом году, за тридцать четыре года до рождения великого русского поэта, правда, шотландца по происхождению…

— Так ты что, у нас и Лермонтова забрать хочешь? — прорычал Юрка.

— А у вас нет ничего своего, — издевалась Ханнелора. — Вы не нация, а совокупность наций, самых разных: германцев, иранцев, финнов, тюрков… Вы Иваны, не помнящие родства! Ваше государство основано викингами, варягами, то есть северогерманцами. Ваши обычаи — смесь скифской дикости, восточной деспотии и германского порядка…

Шума от этой дискуссии было много. Должно быть, Дуська давно к ней прислушивалась, но вмешаться решила только сейчас.

— Значит, мы, по-твоему, черт-те кто? — спросила она очень сурово, даже угрожающе.

— Нет, вы — русские… — Ханнелора захотела раздразнить и Дуську. — Россия смешала и русифицировала массу племен. Где ясы, касоги, половцы, печенеги, хазары, дулебы, меря, весь, обры, древляне, поляне, северяне, кривичи, вятичи, чудь белоглазая? Есть ли сейчас хоть один человек в вашей сверхмногонациональной державе, который писал бы в графе «национальность» — печенег? Нет, сто процентов гарантии! Уважаемый вами Фридрих Энгельс писал, что Россия славится умением русифицировать немцев и евреев. Даже у евреев в России отрастают славянские скулы…

— Что же ваш фюрер не побоялся в Россию лезть, а то вдруг скулы вырастут! — хмыкнула Дуська.

— А у него они и так увеличились, когда ему по морде надавали… — заметила Клава, которая тоже проснулась.

— Фюрер, — спокойно сказала Ханнелора, — такой же человек, как и все. В Германии все это знают, но убеждают себя в том, что он гений, потому что иначе будет не на что надеяться! Война между нами и вами — его фатальная ошибка.

— Если б ты так в сорок первом думала, — прищурилась Клава, — когда вы под Москвой стояли и Кремль в бинокли разглядывали… Или в прошлом году, когда на Сталинград перли… Или, может, скажешь, что думала?

— Я не буду лгать, я так не думала. Потому что тогда еще не было таких потерь. У нас еще есть шанс выиграть войну, тотальная мобилизация, новое оружие… Но ошибка, которую допустил фюрер, теперь несомненна: наша победа будет слишком дорого стоить. Мы не сможем, по крайней мере, лет десять вести крупные наступательные кампании. Кроме того, мы не сможем использовать ваши людские ресурсы…

— Ох, и дура ты все-таки! — вздохнула Клава.

— Нет, я не дура! — возразила Ханнелора. — Британцы сумели обмануть фюрера, представить дело так, что он решил, будто захват каких-то жалких островов обойдется для Германии дороже, чем война с Россией. Между тем ему надо было сделать все, чтобы мы были союзниками. Во время финской войны надо было решительно взять сторону России, признать права России на возвращение территории… Да что говорить!.. Мы еще и Первую мировую войну могли бы вести вместе, если бы не два идиота — Вильгельм и Николай Вторые. И всей этой вашей революции не было бы и в помине… На кой черт нужно было сталкиваться лбами людям, которые, в сущности, оба были немцами?

— Да, занятно придумала! — Клава даже улыбнулась. — Насчет Первой мировой я не знаю… Может, и правда, что просто по случайности два волка в одной упряжке не оказались… А вот уж насчет этой — шалишь! У вас коммунистов и до войны казнили, сажали, избивали… Как же бы мы с такими людьми, которые кровью по локоть залиты, вместе пошли? Пусть против капиталистов, но вместе с теми, кто коммунистов убивает, идти нельзя. Не по-пролетарски получится.

— Ох, этот пролетарский интернационализм! — иронически усмехнулась Ханнелора. — Немцы все сплошь лабазники, а все германские рабочие упрятаны в тюрьму! Вы так рассуждаете? А между тем в нашей партии процент рабочих от станка, возможно, даже больше, чем в вашей!

— Рвачами вы своих рабочих сделали! — сказала Клава. — Мы таких повывели, а у вас социал-предатели их воспитали. Зарплата высокая — гут! Работа — есть! Грабить — пожалуйста! А буржуй по-прежнему сидит и деньгу гребет! Других — грабить, своих — подкармливать — вот весь национал-социализм!

— Хайль Гитлер! — осатанело выкрикнула Ханнелора.

— Не выпросишь, не убью, — сказал Юрка, совсем успокоившись. — Легкой смерти не дождешься… В тебе-то, заразе, русского больше, чем немецкого! Это ты не нашу войну воюешь, а Гражданскую довоевываешь, думаешь переиграть? Не выйдет, не такие пробовали… Думаешь, если ваши Ленинград забрали бы, так ты бы в свой особняк обратно въехала? Примазаться ты к фрицам решила, вот что… Откреститься, как будто ты нерусская… Вон, Зоя рассказывала, был один тип, предатель, который на Россию польских панов привел… Так знаешь, чем он кончил?

— Знаю, — ответила Ханнелора, — зарядили в пушку и выстрелили в западном направлении… Григорий Отрепьев — это моя слабость. Но я не хочу сесть в Москве царицей, хотя у нас в роду найдутся династические связи и с Романовыми, и даже с более древними Рюриковичами. Я хочу только одного — свержения большевиков, возвращения России на европейский путь под эгидой Германии.

— Нет уж, — сказал Юрка, — нам ни эгиды, ни ига, ни ярма на шею не наденешь! Мы — русские, а ты —… тьфу!

Ханнелора уснула, а Юрка, разглядывая ножи, думал о том, что, кроме мата и окриков, ничегошеньки он против немки не смог. Вот был бы он в Германии, когда фашисты еще не были у власти, и тоже, глядишь, прошляпил бы, как тамошние рабочие лидеры… А почему? Потому что у него четыре класса, а у фрицевки небось университет за плечами… Маркса читала… Пионер Юрка Белкин Маркса не читал, даже Ленина не читал, а вот эта фашистка читала… Вот она и кроет! Поймай ее, попробуй, если она вон наизусть шпарит… А немцев, оказывается, сколько в России было! В семилетнем возрасте Юрка еще играл в челюскинцев и был Шмидтом, не задумываясь, что Шмидт — немец. И про лейтенанта Шмидта Юрка тоже слыхал, у них даже выступал в школе один матрос-очаковец, партизан Гражданской войны. А сколько еще фамилий! И никого из них Юрка не знает… Или не помнит… Эх, скорей бы раскрошить этих гадов ползучих! Тогда бы Юрка в учебу и руками вцепился… вроде как в Дуську! Наверно, много читать нужно… Ух как Юрка читать не любил! А ведь было что. Они с собой из городка в городок целый книжный шкаф возили… Только в последний раз не смогли увезти… Мать только штук десять взяла: Пушкина, Горького, Толстого, Тургенева и Лермонтова, однотомные-двухтомные. Да и те пропали, когда поезд разбомбило. Нет, надо учиться! Учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил Ленин. Только вот сколько война продлится? Год? Мало… Десять лет? Много… Уж очень много! Если еще десять лет воевать, так, пожалуй, и учиться опоздаешь… Сколько же ему тогда будет, в 1953 году? Двадцать три! Тут уж работать надо, а не учиться… Нет! Десять лет — это долго, надо гитлеровцев раньше перещелкать! Хоть лет пять… Даже лучше два с половиной года…

…Юрка клюнул носом и попытался сбросить дремоту. Часы показывали уже пятый час утра…

Глава XI

В шесть утра Юрка наконец заснул. Дуська и Зоя проснулись, и он с легким сердцем сдал свою вахту.

— Надо мне твою рану посмотреть! — сразу же объявила Зоя, едва протерев глаза. Дуська спросонок кивнула и, сполоснув заспанное лицо под умывальником, подошла к Зое и уселась на стул.

— Так, — сказала Зоя, разглядывая Дуськино лицо, — что-то ты очень бледная, мешки под глазами… Расстегнись!

— Да ну! — вспыхнула Дуська, вспомнив об отпечатке прошедшей ночи, оставшемся на груди. — Завтра поглядим, холодно сейчас!

— Что, болит?! Признавайся… — с истинно медицинской подозрительностью спросила Зоя. — Покажи немедленно! Знаешь, что может быть? Сепсис! Нарывает, да? Нарывает?!

«А чего мне ее стесняться? — вдруг с легкостью подумала Дуська. — Я у нее мужа не уводила… Могла бы и сама к нему приласкаться, если б хотела…»

И Дуська не спеша расстегнула комбинезон, сняла гимнастерку, рубаху, обнажила перевязанное плечо и лиловое пятно на груди.

— Вот! Я же говорила! — воскликнула Зоя почти торжествующе. — Это у тебя что? Гематома!

— Что-о? — испугалась Дуська, которая, как всякая здоровая и редко ходившая к врачам женщина, боялась непонятного медицинского термина. — Это чего?

— Ну, синяк, — объяснила Зоя. — Это последствия осколочного ранения… Подкожное кровоизлияние… Надо повязку давящую наложить…

— Ох, — обрадовалась Дуська, — а я уже черт знает что подумала…

Пока Зоя бинтовала ей плечо, Дуська думала про себя, что среднему медицинскому персоналу доверяться нельзя, если они обычный засос не могут отличить от последствий ранения. Правда, сама рана, откуда Зоя позавчера вырезала осколок, уже вполне затянулась коркой, нагноения никакого не было, и температура у Дуськи тоже была нормальная, хотя по идее она давно должна была простудиться. Закончив обследование Дуськи, Зоя приступила к осмотру Клавы и Ханнелоры. Обе они, по оптимистическому мнению Зои, были на пути к выздоровлению. Спустя несколько минут после того, как Зоя поменяла повязки всем раненым, Дуська сказала:

— Надо поглядеть, куда люк ведет, который мы с Юркой нашли… Ты посиди тут, а я слазаю.

— Осторожно, у тебя плечо! — предупредила Зоя.

— Ладно… — Дуська повесила на шею автомат, впихнула в унты пару магазинов и вышла за дверь, освещая себе дорогу фонарем.

Проходя мимо медпункта, она сладко поежилась, припоминая о грешном деле, и еще раз усмехнулась по адресу Зои, никогда не видевшей на своем теле лиловых синяков от мужских поцелуев… «Ран небось навидалась, а такой безобидной штуки не знает! — Дуська даже и представить себе не могла, что можно быть настолько невинной… — Ох, да ведь она и правда нецелованная! Бывают, оказывается, такие!»

До дота № 3 Дуська добралась без приключений. Она уже долго не вылезала на поверхность и привыкла к тусклому свету свечей и фонарей, поэтому яркий дневной свет из амбразур дота резанул ее глаза. Поморгав, Дуська приспособила глаза к свету и влезла на стремянку. Затем, осторожно, чтобы не слишком нагружать больное плечо и не разбередить рану, она уцепилась здоровой рукой за скобу колодца в потолке дота и стала подниматься по скобам наверх. Очень скоро фонарь высветил наверху крышку, похожую на ту, что Юрка с Дуськой отвинтили накануне. Разница была только в том, что эта крышка была завинчена изнутри колодца. Дуська осторожно отвинтила точно такие же гайки-барашки, как и ночью, а затем, осторожно упершись головой и плечами, сдвинула крышку вбок. На нее пахнуло свежим лесным весенним воздухом, к которому, однако, примешивался уже недальний привкус пороховой и толовой гари, бензина, горелого масла и еще чего-то сугубо военного… Солнце уже поднялось из-за леса, его золотисто-розовые косые лучи ударили по глазам Дуськи, выползшей из полумрака дота. Дуська поднялась на ноги и осмотрелась. Ее ноги стояли на небольшой бетонной площадке, почти свободной от снега и талой воды. Площадка имела шестиугольную форму, и на каждом из шести углов возвышались четырехметровые стальные фермы, сваренные из уголков и швеллеров. Наверху у ферм виднелись прожектора с подведенными к ним кабелями, а у подножия стояли лебедки с электромоторами. Кабели от прожекторов и лебедок сходились в толстую трубу, уходившую в лес, сплошной стеной окружавший площадку. Только как следует приглядевшись, можно было заметить ниже по склону холма маскировочную сетку, прикрывавшую амбразуры дота № 3. Здесь была, очевидно, самая высокая точка острова. Фермы, на которых стояли прожектора, были раздвижные, и с помощью лебедок их можно было поднимать выше верхушек деревьев и освещать прожекторами озеро. При необходимости их можно было опускать обратно. Сверху над площадкой была натянута маскировочная сетка, а к прожекторам привязаны верхушки елок.

«Хитры бобры! — уважительно отметила Дуська немецкую предусмотрительность. — Надо бы поглядеть, куда труба ведет…» Она сняла автомат с предохранителя и с опаской шагнула на узкую тропку, проложенную в снегу рядом с трубой. Спустя несколько метров труба стала спускаться по уклону вниз, а тропинка превратилась в лесенку, почти такую же, как та, которую разминировал Юрка. На счастье беспечной Дуськи, которая бежала вниз, не соблюдая никаких мер предосторожности, мин на этой лесенке не оказалось. Внизу в лощине стояла избушка, а около нее сарайчик, банька и еще какие-то постройки. Виднелся также довольно большой стожок сена, притулившийся к стене сарайчика. Тропка, которая началась снова, едва кончилась лестница, была протоптана немцами и вела туда же, куда и труба с кабелями, а именно — к избушке.

— М-му-у! — раздался вдруг истошный рев несколько дней не доенной коровы. Дуська даже вздрогнула. Рев исходил из сарайчика. Дуська с опаской подошла к сарайчику, открыла скрипучую дверцу и увидела большую черно-пеструю корову, уныло пожевывавшую сено из большой охапки, набросанной у стены. Навоз, судя по всему, давно не убирали, и соломенная подстилка была просто-напросто утоплена в навозном море. Вымя у коровы было невероятно разбухшее, но доить Дуська не умела и вообще коров боялась. Она закрыла дверцу и пошла вдоль трубы к избушке. Труба нырнула прямо под крылечко, и Дуська, собравшись с духом, толкнула дверцу.

В бывших просторных сенях был устроен пульт управления прожекторами. Кабели подводили к пульту и от площадки, и снизу, из-под пола. Очевидно, они шли от подземной электростанции. Миновав сени, Дуська вошла в избу. Там стояло шесть аккуратно застланных коек немецкого образца, русская печь с лежанкой и чугунками, ухватом и кочергой, а также деревянной лопатой для выпечки хлеба. К стене был прибит плакат, изображавший какую-то озабоченную рожу, подносящую к губам палец. На плакате было написано: «Psst! Feind hört mit!» Дуська как-то сразу догадалась, что это означало что-то вроде нашего: «Тс-с! Враг подслушивает!», должно быть потому, что под плакатом стояла тумбочка с полевым телефоном. Имелся и портрет Гитлера, где фюрер имел удивительно бледную рожу человека, давно уже морально подготовившегося к предстоящему повешению. Неподалеку от Гитлера обворожительно улыбалась какая-то кинозвезда с голыми плечиками, а в углу демонстрировал мускулатуру некий атлет в узеньких плавках. Под атлетом лежала двухпудовая гиря советского производства, а над гирей на стене был приколот маленький транспарантик красной тушью по белому ватману: «Kraft durch Freude!» На середине противоположной от коек стены у окна стояли стол и четыре табурета, причем на столе лежал недописанный листок бумаги. На листке было написано только три слова: «Meine liebe Mutti!» Должно быть, получив приказ уходить, какой-то эсэсовец забыл прихватить начатое письмо.

…Пока Дуська осматривала избу, в спецпомещении поспела каша. Зоя разбудила Юрку, оставив под его присмотром Ханнелору, сводила Клаву в туалет, потом отвела в туалет немку, а затем начала кормить.

— Где Евдокия? — спросил Юрка, закончив трапезу.

— Пошла смотреть… Колодец вы там ночью нашли какой-то! — сказала Зоя.

— Вот дура! — проворчал Юрка и стал собираться. — Подорвется еще!

Он успел вовремя. Дуська, осмотрев избу, уже направлялась по тропинке к заминированной лестнице.

— Назад, дура! — Дуська вздрогнула и обернулась.

— Ты как сюда попал?

— Как и ты, через дырку… На лестнице мины еще не сняты, а она лезет!

— Испугался за меня? — растроганно произнесла Дуська, подходя к Юрке и кладя ему руку на плечо.

— Не чужая ведь… — сказал Юрка с нарочитой грубоватостью.

— В избе был?

— Нет еще, мимо пробежал, за тобой. А что?

— Мне тут подумалось, что, может, нам в избу лучше перейти, пока мы в этом могильнике еще не замерзли… Как думаешь?

— Пойдем посмотрим… солидно ответил Юрка, хотя уже прекрасно знал, что эта изба — именно то, что им сейчас нужно для жилища. Они вернулись к избе, и Юрка первым делом глянул в дровяной сарай, пристроенный сбоку к бане. Дрова были, их было кубометра четыре.

— До тепла, может, и хватит… — прикинул Юрка.

— Лес кругом, — усмехнулась Дуська. — Еще напилим!

— Тут лес такой, — хмуро сказал Юрка, — что лучше в него лишний раз не лазать. Мины понатыкали… Война кончится, а тут еще долго не погуляешь…

— Да что мы, тут навовсе останемся? — тряхнула головой Дуська. — Не сегодня-завтра наши сюда придут!

В полутьме дровяника Юрка разглядел большую железную бочку. Он подошел, деловито попробовал пошатать.

— Полная! Налито что-то…

— Керосин небось, — сказала Дуська равнодушно.

— Глянем? — Юрка, поднапрягшись, свинтил крышечку с отверстия в верхней крышке бочки. Остро пахнуло нефтяным духом.

— Угадала… — сказал Юрка.

— А вот и нет! — воскликнула Дуська. — Это не керосин, а бензин натуральный! Наш, авиационный! Ух, родной душок! Эх, «ушку» бы мою сюда!

— Вспомнила бабушка Юрьев день! — хмыкнул Юрка. — «Ушку» твою фрицы давно на растопку пустили…

— Да я знаю… — вздохнула Дуська. — На черта он им здесь, интересно?

— Печку растапливали, — предположил Юрка, завинчивая крышку, — дрова сырые небось… Или печку русскую топить не умели… А может, еще для чего нужно…

Юрка заглянул в баню. Судя по всему, фрицам она была не нужна и никак ими не использовалась. В пристройке к предбаннику обнаружился колодец, на обледенелом срубе которого стояло жестяное ведро. Колодец немцы, видимо, использовали.

— Глубокий, метров пять будет, — сказал Юрка, заглядывая в холодную пасть колодца.

Войдя в предбанник, они ощутили уютный веничный, не выветрившийся с довоенных времен запах. Следы грязных эсэсовских сапог, хорошо знакомые Юрке, виднелись на полу предбанника и самой бани. Их было немного, а грязь на них была старая, земляная. Должно быть, в баню немцы не заглядывали с осени. Это же подтверждала паутина и пыль на полу, на печи, на отброшенной в угол крышке котла, на деревянном корыте и шайках, на гладко струганной лавке.

— Если печка тянет, — заметил Юрка, — можно и попариться! Зойка уж наверняка обрадуется! Она гигиену любит… Дай Бог, чтоб тут машинки не нашлось для стрижки, а то всех обкорнает…

— Я бы попарилась… — мечтательно произнесла Дуська, присаживаясь на банную лавку и откидываясь к темно-желтой бревенчатой стене из стесанных на три канта сосновых бревен.

— Му-у-у! — напомнила из-за стены корова.

— Это что, молоко, что ли? — спросил Юрка.

— Не видел? — усмехнулась Дуська. — В сарае стоит!

— Ну?! — Юрка вскочил. — Сейчас парного молочка сообразим!

Юрка зашел в сараюшку, отвязал корову и вывел во двор, поглаживая по шее и придерживая за рога.

— Хорошая, хорошая, — приговаривал он ласково и, отыскав в кармане надломанную немецкую галету, сунул ее в теплый коровий рот. Завоевав доверие коровы, Юрка привязал ее за рога к остаткам забора между сараем и баней, ополоснул вымя и ловко, как заправская доярка, взялся за коровьи титьки. Молоко зазвенело в чистенький, с клювиком подойник, который Дуська обнаружила в избе, пока Юрка привязывал корову.

— Хоть молзавод открывай! — восторженно бормотал Юрка, нежно поглаживая розоватое, пульсирующее коровье вымя. — Ну еще, хорошая… Ну еще, Ноченька!

— Чего ты ее, как бабу, уговариваешь?! — усмехнулась Дуська. — Я так и ревновать тебя стану!

— А она и есть вроде бабы, — сказал Юрка, хотя фраза эта принадлежала не ему, а покойной тетке Марфе. — Приголубишь — даст, не приголубишь, будешь рвать или тискать, больно делать — лягнет, а молока не получишь…

— Ишь ты! — съехидничала Дуська. — Значит, ты и по бабам, и по коровам спец!

— Кой-чего понимаю! — подмигнул ей Юрка, и Дуська громко бесстыдно хохотнула. Корову Юрка загнал обратно в сарай, а десятилитровый подойник, заполненный почти до краев, Дуська понесла в избу.

— Так, — сказал Юрка, по-хозяйски оглядывая помещение, — жить можно! Перво-наперво растопим печку!

— А молоко? — спросила Дуська, ставя подойник на пол.

— Его вскипятить надо, — сказал Юрка. — Скиснуть оно не скиснет, но холодное парное Клавке и немке нельзя — простыть могут…

Юрка настрогал финкой лучинок, принес охапку дров, а Дуська в это время выставляла из печи чугуны и сковородки, выгребала на заслонку кочергой пепел и горелые головешки. Не прошло и десяти минут, как печь разгорелась, пламя стало нежно лизать сводчатый под, греть кирпичи и лежанку.

— Во печь! — вскричал Юрка. — Не дымит, греется быстро… Мастер клал, точно!

Дуська тоже, пока суд да дело, не теряла даром времени. Она принесла ведро воды из колодца и налила в чугунок, самый большой, ведерный. Взяв его на ухват, она ловко поставила в печь. В остальные чугунки она разлила молоко из подойника и тоже отправила их в печку. В печь полетел портрет унылого Гитлера, «Feind hört mit»… Затем Дуська решительно шагнула к немецким койкам.

— Раскидывай! — велела она Юрке.

— Зачем? — Юрка не понял. — Одеяла, может, сгодятся…

— Все сгодится, только пропарить надо. Сейчас стащим все это в предбанник, в баню воды наносим, прокипятим капитально, чтобы всех фашистских вшей передушить…

— Ты прямо как Зоя… — усмехнулся Юрка.

— Про вшивость я, милок, и без всякой Зои знаю, и в детдоме с вошками воевали, и в армии… Как после фрицев на аэродром садимся — первое дело все ихнее из землянок долой, сено-солому — сжечь, хлорочки, карболочки, песочку сухого на пол… День прожили — санитарный осмотр по форме номер восемь, на вшивость. А бабам, у кого волосы, — особо сильный. Поварихе и подавальщицам — тройной. Вот так! Со вшой мы знакомы… А теперь еще, говорят, немцы какую-то туляремию завезли…

Юрка даже почесался. Когда он потащил к бане первую фашистскую постель, ему все время казалось, что на него уже напрыгало вшей и «туляремий», которые представлялись ему какими-то страшными ядовитыми и грызучими гусеницами. В предбанник он немецкое барахло не понес, свалил рядом с баней на снег и побежал за следующей постелью. Дуська тащила ему навстречу второй комплект белья, закатанного в тюфяк. Сделав по три ходки, они перетаскали немецкие постели к бане, а потом, отделив спинки от пружинных панцирных сеток, выволокли во двор койки. Потом Юрка начал вытряхивать сено из немецких тюфяков, а Дуська отправилась в бункер поискать хлорки или карболки. Пока она путешествовала по подземелью до медпункта и рылась там в немецких ящиках, пытаясь найти нужные средства по запаху, Юрка вытряхнул из тюфяков все сено, до последней трушинки, и поджег кучу трухи немецкой зажигалкой. Потом он натаскал в банный котел двадцать ведер воды и принялся растапливать печку. Наконец появилась Дуська, которой удалось обнаружить большую коробку с хлорамином. Часть хлорамина отправили в котел, куда Юрка стал впихивать немецкое белье, а основную массу забрала Дуська, которая промыла горячей водой и хлоркой всю избу: пол, потолок, стены, протерла пороги и подоконники, всю мебель. Пока она драила избу, Юрка придумывал, куда повесить прокипяченное белье. Наконец, после безуспешных поисков подходящей веревки, Юрка срезал кабель, ведущий, к одному из прожекторов, распорол его вдоль и вытянул из него несколько «жил» — полусантиметровой толщины медных проводов в резиновой изоляции. Из этих проводов Юрка соорудил шесть бельевых веревок, протянув их от избы до бани и забив в стены нужное число гвоздей. Вода кипела, кипела и работа…

В спецпомещении бункера № 3 ничего об этом не знали. Дуська, когда ходила за хлорамином, в спецпомещение не зашла, торопилась, и Клава с Зоей были в полном неведении, куда запропастились Юрка и Дуська. Зоя начала волноваться первая. Началось ее волнение с того, что каша, оставленная Дуське, остыла, а Зоя хорошо помнила, что Дуська ушла сразу после перевязки, не позавтракав.

— Куда ж ее унесло? — задала она вопрос в пространство, поглядывая на Клавины часы. — Что там три часа можно вдвоем делать?!

— Мало ли чего, — отозвалась Клава. Ей заметно полегчало, и ее охватило некое благодушное, безмятежное настроение, которое приходит к раненым, уверившимся в том, что все худшее позади и они непременно выздоровеют. «Не пропадут, — думала Клава уверенно, — Чавела, да еще вместе с Юркой…»

— Хоть бы там мин не было… — вздохнула Зоя, — а то Юрка разминировать возьмется…

— Они, если я правильно поняла, пошли через люк из дота? — произнесла Ханнелора. — Там прожекторная площадка, а неподалеку избушка, где жили прожектористы. Очень уютное место. Там нет мин. Скорее всего они задерживаются по другой причине…

Последнюю фразу Ханнелора произнесла с плохо скрытой иронией, и на лице ее появилась улыбочка, которую Зоя мысленно охарактеризовала как «похабную».

— Ты что имеешь в виду? — зло спросила Зоя.

— Маленькое предположение: сегодня утром вы увидели на груди вашей товарки синяк, верно? Могу сказать вам совершенно точно, хоть я и не специалист, — такие кровоподтеки получаются от очень сильных поцелуев в грудь…

— Что? — спросила Зоя ошеломленно. — Почему поцелуев?

— Очевидно, ваш мальчик созрел раньше, чем следует, а у вашей подруги доброе сердце… — усмехнулась Ханнелора. — Впрочем, это только предположение…

— Слышала? — воскликнула Зоя яростно, обращаясь к Клаве. — Слышала, что она болтает?

— Слышала… — сонно произнесла Клава. — Врет, ерунду городит…

Зоя попробовала не верить, но это не получалось. Немка попала в больное место. Вчера, когда Зоя сама себе призналась в том, что любит Юрку, она и в мыслях не имела, что Дуська может найти к Юрке ту дорожку, по которой сама Зоя ни за что бы не решилась пойти. Но сейчас ее память услужливо подбрасывала один за другим эпизоды и эпизодики, в которых содержались какие-либо подтверждения слов Ханнелоры. В первую ночь, позавчера, Юрка и Дуська оставались наедине — так! Потом, когда они с Юркой сидели и закусывали на немецких ранцах трофейными консервами, он так говорил, будто уже все знал о любви, даже то, что Зоя еще не знает… Так! Как испугалась Дуська, когда Зоя вернулась в бункер без него — чуть Клаве кашу в глаз не впихнула! Так! А как она обняла Юрку, когда тот наконец вернулся? «Черт с ними, с минами, лишь бы живой был!» Так! А как не понравилось Дуське, что Юрка отстранился от нее! А как торопливо она побежала за ним, когда они вчера ночью пошли искать продсклад! И сегодня Дуська явно не хотела, чтобы Зоя осматривала ей грудь… И как она обрадовалась, что Зоя приняла засос за гематому! Не-ет, Ханнелора, похоже, в чем-то права… А если права, то Дуська — последняя сука! Развращает малого… Зоя даже не могла найти нужных по этому случаю точных, ясных определений: «Бесстыжая… Проститутка… Курва! А еще небось партийная!»

— Клав, — спросила Зоя, — а Евдокия в ВКП(б) состоит?

— В комсомоле раньше была, — ответила Клава, — а сейчас как у нее с партийностью, не знаю… Я ведь ее с самого детдома не видела, а за всю войну первый раз увидела, когда сюда летели… А ты чего, половую распущенность ей пришить хочешь? В партбюро полка жаловаться?

— Ничего я еще не хочу… Я просто хочу у нее спросить, как у комсомолки, напрямую: было у нее что-нибудь с Юркой или нет!

— А зачем? — спросила Клава. — Что это изменит, кому это будет нужно? Ты случайно не сама ли в Юрку влюблена?

— Да что ты! — покраснела Зоя… — Я же соображаю… Он мне как брат!

— Брат… — Клава только усмехнулась. — Ну а если брат, так ревновать не надо. Всегда братья от сестер уходят к невестам…

— Да ты что! — ахнула Зоя. — Какая она ему невеста — вдвое старше! Она ему без малого в матери не годится… Он же ей под мышку!

— Вырастет… — сказала Клава, вновь улыбаясь, а затем, посерьезнев, добавила: — Не переживай особенно. Спору нет: не очень Чавела моральная. Не слишком тут красиво выходит. Пацан малолетний от ранней грязи портится, он потом на всех баб будет глядеть как на возможную подстилку… А все-таки душой Чавелу понять можно… Вот тебе бы хотелось любить?

— К чему это?

— Ну, хотелось бы или нет?

— А кому не хочется?! — сердито сказала Зоя. — Но ведь это не любовь!

— Откуда ты знаешь? — прищурилась Клава.

— Какая может быть любовь, если они двое суток как увидели друг друга?

— А ты в любовь с первого взгляда не веришь?

— Почему? Все может быть… Только если и с первого взгляда, то сразу… это самое — нельзя… Надо чувство проверить… Убедиться…

— Это в мирное время… — заметила Клава. — А не на войне, тем более здесь. Здесь люди быстро живут и умирают быстро. Времени нет. Вот был у меня Саша, молодой, застенчивый, хотя на фронте — орел, ничего не боялся. В двадцать два — уже капитан. Мы с ним были всего ничего, а мне кажется, что я сто лет с ним прожила, всю жизнь… И кажется, что было это давным-давно, а еще и года нет, как его убили…

— Женщина испытывает физиологическую потребность, — с презрительной ухмылкой вмешалась в эту беседу Ханнелора. — Не больше и не меньше… Это такая же жизненная потребность, как еда и питье. Вы же материалисты! Если ваша Дуся удовлетворяет свою потребность с этим мальчиком, то так об этом и надо говорить… При чем тут любовь? Любовь — это другое…

— Лежала бы ты… — оборвала Ханнелору Зоя, ненавидя немку за то, что та подбросила ей повод ревновать Юрку к Дуське.

— Значит, любовь — это другое? — спросила задумчиво Клава, обращаясь к Ханнелоре. — А ты сама-то любила?

— Любила, — невозмутимо ответила Ханнелора. — Вы же видели мой альбом…

— Там похабность одна! — презрительно сказала Зоя. — Одна потребность…

— Вовсе нет, — ответила Ханнелора. — Своего мужа, Хайнца Штейнгеля, я любила безумно, хотя я пришла к нему физиологически невинной девушкой, ничего в половой любви не понимала и смотрела на половые сношения лишь как на неприятное дополнение к счастью быть вместе…

— А голой в брачную ночь фотографировалась, да еще под мужиком! — вновь перебила ее Зоя.

— Да! — с вызовом сказала Ханнелора. — Потому что я его любила и ради него готова была голой пройти по Александер-плац! Еще до свадьбы он сказал мне: «Лорхен, я бы очень хотел, чтобы сам момент начала нашей семьи был запечатлен навеки! Когда-нибудь, через несколько десятков лет, мы станем стариком и старухой, начнем брюзжать и надоедать друг другу… И тогда мы достанем этот альбом, глянем на это старое фото, и нам будет во сто крат легче встретить старость и смерть, потому что мы вспомним это…» Я была невероятно смущена, но он просил, мой любимый, и я сказала: «Да, мой дорогой, это будет так!» Тайком он привел на свадьбу фотографа и спрятал его в спальне так, чтобы не знали родители и гости. Фотограф снял сперва пустую постель, потом постель отдельно со мной и с Хайнцем, а потом нас вместе, в самый первый момент. Фотограф снимал с применением магния, мне было очень стыдно, но я вытерпела. Сняв нас, фотограф тотчас же убрался и больше нам не мешал… И я, несмотря ни на что, в первую же ночь испытала все самое прекрасное, что есть в половой любви…

— Хм… — произнесла Клава с некоторым удивлением. — Похоже, что ты не врешь… А я вот, знаешь ли, как-то не верила, что вы, немцы, любить можете… То есть не немцы, а фашисты! Вы же всех, кто не немец или не фашист, хотите перебить, поработить, заставить прислужничать… А любовь… это совсем другое…

— А мне вот кажется, что Хайнц этот ее и не любил вовсе! — проворчала Зоя. — Свинья он, истинный фашист, если заставил девчонку голышом сниматься! Если уж охота сохранять память о первом дне, так держи ее в душе, а не в альбоме! Этот альбомчик он потом небось дружкам по пьянке показывал…

— Неправда! — воскликнула Ханнелора, встрепенувшись и пытаясь приподняться. — Он любил меня… Он говорил мне столько красивых слов, он не расставался со мной почти два года… Господи, да я до самой Испании, пока он не уехал, чувствовала, как он заботлив и ласков!

По тому, как она утратила спокойствие, Зоя поняла, что отквитала полученный от Ханнелоры удар. Зоя не знала, конечно, что уже после смерти Хайнца, вскрывая запертые ящики его письменного стола, Ханнелора нашла в них не один десяток фотографий, где Хайнц обнимал разного рода голых дам и девиц. Все они были аккуратно датированы и подписаны, было указано место и время съемки, а также имя дамы, снятой на фото. Многие из этих фото были сделаны и после свадьбы Хайнца и Ханнелоры…

В дверь ударили прикладом. Зоя сорвалась с места и, подбежав к перископу, увидела освещенное фонарем лицо Юрки. Открыв дверь, Зоя впустила в комнату улыбающихся, очень довольных собой «дезинфекторов», от которых на сто верст разило хлоркой.

— Ну, бабы, — деловито сказал Юрка, — меняем дислокацию! Пора из этого погреба на вольный воздух!

— В чем дело? — удивилась Зоя.

— Избу нашли, к которой я вчера с той стороны подбирался. Вымыли, выскребли, белье прокипятили, сейчас сохнет…

— Мы вам топленого молочка принесли! — сказала Дуська. — Угощайтесь!

Разговор на темы любви и морали сразу ушел куда-то в сторону. Теплое, желтоватое топленое молоко разлили по кружкам, с удовольствием выпили, даже Ханнелора снизошла до того, чтобы похвалить:

— Прекрасное молоко, почти как когда-то у нас в имении…

Дуська съела оставленную для нее порцию каши и сказала:

— Надо будет весь гардероб немкин туда перенести, с кровати, где Клава, тоже все перенести и устроить, а потом туда обеих неходячих поднять…

— Как поднимать будем? — озабоченно потер подбородок Юрка. — Веревка нужна толстая… Провода лопнуть могут… Да и тягать их тяжело через люк… Больно здоровые… В общем, так: пошел я веревку искать, а вы потихоньку переезжайте. Не найду — попробуем на проводах. Ну, я пошел?

Выбравшись наверх через завалы и очутившись на перепаханной территории внутри земляного вала, Юрка метр за метром осматривал ямы и провалы, вывороченные и перевернутые взрывами бетонные плиты, кучи земли, обломки строений, но веревки найти не мог. Потом он вышел за ворота и прошел к доту № 5, где тоже веревки не нашлось. Юрка малость притомился и присел на корточки у бетонной глыбы, привалившись к ней спиной. Стояла ясная, солнечная погода, и здесь, в затишке, солнце припекало очень сильно. Юрка прислушался. Орудийного гула не было слышно. Изредка откуда-то долетали приглушенные звуки одиночных винтовочных выстрелов и коротких автоматных очередей. Стреляли вроде бы не очень далеко, но с какой стороны — понять было нельзя. Юрка отошел от стены и решил спуститься к воде, чтобы узнать, с какой стороны стреляют.

Разумеется, перед тем как выходить на дорогу, где по-прежнему валялись убитые позавчера эсэсовцы, Юрка внимательно посмотрел на противоположный берег озера. Обломки льда, оставшиеся от ледовой дороги через озеро, еще громоздились на середине между островом и коренным берегом, но на озере уже проблескивали значительные окна чистой воды. Самой воды в озере тоже заметно прибыло. Из многих мест, с горок и лесных прогалин, по лесным оврагам и логам вода стекала в озеро. Когда Юрка подошел к самому краю озера, то увидел, что вода местами доходит до спирали Бруно, опоясывающей весь остров по периметру. Кусты, которые немцы так и не успели вырубить, уже были залиты водой. Юрка пошел по оплывшим немецким следам, оставленным, наверно, позавчера, той группой, которая взрывала коллектор. Веревку он найти не надеялся, но очень хотел определить, откуда доносится перестрелка. Кроме того, из-за выступа берега слышался какой-то необычный шум и треск. Прячась и пригибаясь, хотя на коренном берегу вроде бы никого не было, Юрка обогнул выступ и очутился совсем недалеко от того места, где они впервые высадились на берег.

Да, это было именно то место. На противоположном от Юрки берегу стоял обгорелый бронетранспортер, а на этом, островном, виднелись воронки от мин, посеченные пулеметом кусты. Трупа Байова не было, но следы крови на снегу оставались. Воронка от мины приходилась почти на то самое место, где лежал убитый ротенфюрер, и Юрка сообразил, что немцам, по сути, и хоронить от Байова было нечего. Но самое интересное было в том, что между двумя берегами в этом месте была ледовая перемычка. Прямо от просеки, на выезде из которой стоял сгоревший бронетранспортер, тянулась через озеро полоска льда. Льдины достаточно прочно и твердо наползли в этом месте друг на друга, сюда же придрейфовали толстые льдины от ледовой дороги, разрушенной вчера немецкими минометчиками. Получилось нечто вроде наплавного моста… Юрка в нерешительности поглядел на эту перемычку. Первой мыслью было бросить в эту перемычку гранату и уничтожить ее, чтобы немцы не смогли пролезть на остров. Потом Юрка подумал, что, может, немцы уже ушли из этих мест, раз так тихо и стреляют только из стрелкового оружия, да еще и далеко. В нем проснулся азарт разведчика. Юрка с опаской поставил ногу на ближнюю от берега льдину, сделал шаг. Льдина колыхнулась под ногой, но удержалась. Еще шаг, еще… Юрка ставил ноги осторожно, неторопливо, предварительно пробуя, твердо ли держится льдина. Несколько раз ему казалось, что льдины начинают расходиться, но он все-таки делал следующий шаг, снова чувствовал сильное желание вернуться на остров и вновь делал шаг вперед… Так он добрался наконец до коренного берега, прошмыгнул к сгоревшему бронетранспортеру, а потом юркнул в лес.

Дорогу до партизанского отряда Юрка знал. Если он никуда не ушел, то Юрка добрался бы до него часа за три. То есть уже к вечеру. Поэтому, очутившись на берегу, Юрка решил идти к отряду. Эта идея запала в голову, и как-то забылось, что оставленные на острове девушки будут волноваться и искать его. Вначале об этом Юрка и не подумал. Он шел параллельно просеке, ведущей к Федюлькиному логу, избегая вылезать на просеку. Вот только тут, по дороге, до Юрки стало доходить, что по отношению к своим спутницам он поступил непорядочно.

«Реветь будут! — озабоченно подумал он. — Дуська и Зойка уж точно… Подумают, что утонул или подорвался… Искать пойдут… Еще угораздит нарваться на что-нибудь!» Юрка замедлил шаг, но по-прежнему шел вперед, увязая в подтаявшем почернелом снегу и петляя между деревьями. Наконец он вышел к Федюлькиному логу. Тут он остановился, не выходя на открытое место, и окончательно решил возвращаться. Но совершенно неожиданно на глаза ему попалась темно-зеленая краснозвездная «ушка», третий день уже стоявшая в снегу неподалеку от обломков сгоревшего «мессера». Еще виднелась проталина на месте, где лежал убитый Эрих Эрлих. Его, видно, убрали: то ли немецкие похоронщики, то ли русские волки. В логу никого не было видно, ни немцев, ни русских. «Ушка» стояла себе на своих глубоко втаявших в снег лыжах и, судя по всему, никого не интересовала. Держа автомат на боевом взводе, Юрка подошел к самолету, заглянул в кабины — сначала в переднюю, Дуськину, потом в заднюю, Клавину. Наклонив вперед Клавино сиденье и заглянув в фанерный фюзеляж «У-2», Юрка увидел большую бухту крепкой веревки… «Вот смех! — подумал Юрка. — Дуська-то обрадуется!» Он перекинул бухту через плечо и решительно зашагал обратно к перемычке…

…Вернулся он в подземелье уже тогда, когда Зоя и Дуська почти полностью перетаскали все белье в избушку и действительно начали волноваться по поводу его отсутствия.

— Где тебя носит? — спросила Зоя сурово.

— Веревку искал, — усмехнулся Юрка и потряс бухтой.

— Постой… — сказала Дуська ошеломленно. — Это ж моя веревка! Она под задним сиденьем «ушки» лежала… Я ее прибрала для чего-то и забыла… Ты что, там был?

— Стоит твоя «ушка» и тебя дожидается! — выпалил Юрка. — Привет передавала!

— Во радости-то! — сказала Дуська, еще не веря, что ее машина цела. — Выходит, не раздавил ее танк?

— Нет, побоялся, — усмехнулся Юрка. — След еще виден, он ее объехал, наверно, подумал, что у тебя бомбы на борту. Если бы были и если б рвануло, ему бы не поздоровилось…

— А ведь у нас бочка с бензином есть! — вспомнила Дуська. — Ведь ее же только заправить, развернуть — и хоть сейчас лети!

— Лети! — сказала Зоя недоверчиво. — Как вы туда бочку вашу доставите?

— Да, — спохватилась Дуська, — а как ты туда добрался?

— Льдины перемычку сделали, — сказал Юрка нехотя, — по ним и перешел… Если ночью подморозит — может, и до завтра продержится. Ключи ведь там холодные, придержат…

— Пошли за бочкой! — загорелась Дуська. — К ночи обернемся… Заправим драндулет и попробуем покамест немку отправить…

— Уж и торопыга ты, Евдокия, — заметила Клава. — Как вы эту бочку дотащите через лед? В бензинной бочке дай Бог, чтоб не сто килограмм…

— Может, и больше, — согласился Юрка, — лед не выдержит.

— А там открытая вода есть? Чтоб от берега до берега?

— Есть, — кивнул Юрка.

— Тогда прекрасно! — вскричала Дуська. — Спихнем бочку на воду, обвязав веревкой, — и на буксире приведем. Бензин легче воды, не потонет…

— Вдвоем нам ее сюда не спустить… — сказал Юрка, — а немку без присмотра оставить нельзя…

— Я присмотрю, — сказала Клава, — не волнуйся.

— А мы ее привяжем, — сказала Дуська азартно. — Вон ремней сколько от фрицев осталось…

И, не теряя времени, Дуська начала отстегивать ремни от немецких автоматов. Юрка не колеблясь бросился ей помогать, а за ним сдвинулась с места и Зоя. Несмотря на ворчанье и протесты Ханнелоры, ее прикрутили ремнями к столику, на котором она лежала, связали руки и ноги.

— Вам бы в гестапо работать! — процедила она, после того как поняла, что не сможет пошевелить ни рукой, ни ногой. Клаве дали на всякий случай «вальтер» и втроем двинулись к люку, ведущему на прожекторную площадку. Солнце уже шло к закату, когда Юрка, Зоя и Дуська подошли к дровяному сарайчику. Раскачав бочку и вращая ее вдоль продольной оси, толкая друг друга в тесноте дровяника, бочку выволокли во двор и повалили набок. До лестницы бочку докатили быстро, а затем дело пошло труднее. Уклон был большой, ступеньки довольно высокие, и катить по ним бочку было неудобно. К тому же лесенка была узкая, и стоять на ней втроем было нельзя. Выручила веревка: ее обвязали вокруг обоих концов бочки, Дуська поднялась на самый верх лесенки и стала тянуть веревку на себя, а Юрка с Зоей раз за разом накатывали бочку на все более высокие ступеньки. Наконец, через час упорной работы, бочку втащили на самый верх лестницы и, подкатив к люку, уселись передохнуть.

— Вот чертова дура! — сказала Зоя, отдуваясь. — Втравила ты нас, Евдокия!

— Да пойми ты, — чуть ли не крикнула Дуська, — завтра мы эту бочку, может, и не переправим… А стоит она, «ушка», совсем открыто… Это чудо, что она за три дня уцелела… Не уведем ее сегодня — и спалит ее кто-нибудь! А то хуже — фрицы увезут…

— Может, уж сбежали они… — с надеждой сказала Зоя. — Вот здорово было бы…

— Ладно, — сказал Юрка, — работать надо.

Бочку обвязали веревкой так, чтобы она висела на веревках вертикально, и осторожненько стали спихивать в колодец, держа на коротком поводке. Критический момент наступил, когда бочка сорвалась было вниз, но тут все трое оказались начеку и, вцепившись в веревку, удержали бочку на весу. Затем, потихоньку отпуская веревку, ободрав себе кожу на руках, бочку смогли опустить в дот. Она немного помялась, потому что, раскачиваясь в колодце, несколько раз ударилась о скобы, но уцелела. Немало мучений вызвал и участок пути по темным лестницам и коридорам до полузаваленного выхода из бункера, на который пришлось потратить не меньше часа, но самым сложным был участок пути через завалы и развороченный двор до ворот в земляном валу. Бочку довольно спокойно вытащили из бункера и за веревку втянули по обломкам наверх, но тут стала осыпаться земля, и, только до боли в ладонях вцепившись в веревку, Юрке, Зое и Дуське удалось удержать свою добычу. Прошло два часа, на темном небе появилась тоненькая, серпиком, луна, но свет от нее шел довольно яркий. Пейзаж приобрел фантастический вид.

— Прямо как на Луне! — сказала Дуська. — Будто мы на ракете прилетели на Луну… Я такую фантазию читала перед войной. «Звезда КЭЦ» называется…

— И я читала, — сказала Зоя. — Беляев написал… Интересно… Только когда такое будет!

— А я кино видел, «Космический рейс», — сказал Юрка, — там тоже похоже…

— А давайте думать, что мы это горючее не для «ушки» катим, а для звездолета! — предложила Дуська. — Представляете? Мы на чужой планете, ни одного человека кругом, а нам надо горючее на звездолет привезти, иначе мы никогда не сможем на Землю вернуться…

— На другой планете лучше, — сказал Юрка, — там немцев нет, да и мин, наверно, тоже…

Пыхтя, бочку выкатили за ворота и спокойно, легко, даже чуть-чуть придерживая, покатили под уклон.

— Дуська, — продолжил Юрка разговор на космическую тему, — а ты бы смогла на Луну и на Марс полететь?

— Дадут такую матчасть, чтоб долетела, и полечу, — сказала Дуська. — На «У-2» не долететь…

Где-то в глубине леса, на том берегу протарахтела пулеметная очередь.

— Километра два отсюда, — заметил Юрка.

Скатив бочку к воде, в очередной раз обвязали ее веревкой и спихнули в воду, стараясь наделать поменьше шума и плеска. Бочка довольно глубоко осела в воду, но не поплыла, и Дуське, Юрке и Зое пришлось стать бурлаками. Вода тихо журчала, обтекая бочку, шуршали шаги по берегу. Веревка изредка цеплялась за притопленные кусты, ее приходилось перебрасывать через ветви. Несколько раз над озером раздавалось негулкое «бумм» от столкновения бочки со льдинами. Молча дошли до перемычки. Юрка первый, посвечивая фонариком, ступил на колеблющиеся льдины, за ним пошла Зоя, замыкала Дуська.

— Ух, не хотел бы я искупнуться! — пробормотал себе под нос Юрка.

На сей раз бочку тянули поперек озера, и она то и дело цеплялась за льдины, прибившиеся к перемычке. Дергать было опасно, можно было невзначай разрушить всю перемычку. Приходилось немного отпускать веревку, отпихивать прикладом автомата льдину, потом снова протаскивать бочку. Наконец все трое и бочка оказались на коренном берегу, возле бронетранспортера.

— Сейчас пойду вперед, — прошептал Юрка, — вы ждите, пока я не гукну совой, вот так: у-ху! у-ху! Тогда катите за мной. Если стрельба — кидайте бочку и ходу обратно, через перемычку; как перебежите — рвите гранатой, а прибегу я или нет — все равно.

Юрка мигнул на прощанье фонариком и исчез в темноте. Примерно через минуту над лесом прозвучал крик совы.

— Вперед! — сказала Дуська, и девушки покатили бочку по просеке. Бочка была полная и шуму производила не много, но все равно нельзя было сказать, что девушки двигались бесшумно. Несколько далеких винтовочных выстрелов встревожили было Дуську, но Зоя сказала:

— Это далеко… Юрка совсем близко. Не волнуйся…

Дуська не ответила, она только засопела. «Не волнуйся» в устах Зои прозвучало уж слишком участливо. Дуська сразу заподозрила, что Зоя либо точно знает, либо догадывается о ее отношениях с Юркой.

Катить бочку по неровной, раскисшей дороге, да еще вверх по уклону, было, конечно, не очень легко, но все же проще, чем протаскивать ее вверх по лестнице или через рытвины и завалы, поэтому Дуська и Зоя не сильно устали к тому моменту, когда просека наконец вывела их на Федюлькин лог. В темноте неясно маячили контуры биплана и фигурка Юрки, мигавшего фонариком. Девушки подкатили бочку к самолету, и Дуська кинулась к «ушке».

— Цела! — сказала она. — Неужто цела!

Дуська пошатала расчалки, рули и элероны, забралась в кабину и подергала ручку, педали, а уж после этого направилась к мотору.

— Масла хватит! — пробормотала она с восторгом, посветив фонариком на иглу, вынутую из картера мотора. Потом, соскочив с крыла и обежав вокруг него, взялась за винт. Зойка с Юркой тоже подошли к винту, попробовали провернуть… Винт прокрутился, хоть и с трудом.

— Примерз чуть-чуть… — ласково сказала Дуська. — Ну, ничего, раскрутишься…

— Как же мы ее заправлять будем? — озаботился Юрка. — Бак-то у тебя вон где! Мы туда эту бочку ни в жисть не затащим…

— У меня ведро есть, с клювиком, — пояснила Дуська. — Нагнем бочку, нальем в ведро, а из него — в бак…

— Ложись! — вдруг прошипел Юрка, толкая Дуську в снег. Зоя тоже упала. Все трое взяли автоматы на изготовку… Сверху, с дороги, по которой Юрка и Зоя в свое время приехали в Федюлькин лог на Серке, доносился шорох приближающихся шагов, а кроме того, неясный говор.

— Немцы? — прошептала Дуська вопросительно.

— Не поймешь… — пробормотал Юрка. — Без команды не стрелять…

И хоть не был Юрка по званию даже рядовым, младший лейтенант авиации Дуська ему подчинилась и признала за командира.

В слабом свете луны на фоне снега показалась сначала одна, а потом — другая темная фигура. Света было явно недостаточно, чтобы понять, кто это, немцы или свои, партизаны или полицаи? Юрка прикинул, что в тени от самолета их не должно быть видно. Обе фигуры стали быстро перебегать по дороге: сперва одна пробежит несколько шагов и упадет наземь, потом другая. Вот они уже совсем близко… Спустившись в лог, идут прямо к самолету. Ближе, еще ближе… Уже видно, что в руках у них — немецкие автоматы. Силуэты фигур были непохожи, однако, на немецкие: без касок, в коротких полушубках и шапках-ушанках. Это могли быть либо партизаны, либо полицаи. Надо было это проверить, но Юрка крикнуть: «Стой, кто идет?» — не мог. Даже если эта пара — свои, «Стой, кто идет?» могут услыхать немцы. Черт его знает, где они, далеко ли отсюда. Фигуры остановились в пяти метрах от машины, по-прежнему не замечая укрывшихся под самолетом.

— Смотри-ка, Колюха, самолет-то целый… — произнес ломкий юношеский басок.

— Ты кто, инженер, чтоб разбираться? Был бы целый, так летал, а не стоял тут без толку, — пробасил второй.

— Колька! Васюха! — шепотом позвал Юрка. — Марьины!

Фигуры дернулись, вскинули автоматы, но Юрка уже выскочил из-под «У-2» и, закинув автомат за спину, бросился к партизанам.

— Белкин! — восторженно вскричал Колька Марьин, подхватывая Юрку на руки и подбрасывая в воздух.

— Здорово, шпана! — радостно хлопнул Юрку по спине младший Марьин, Васька. — А мы думали, вас уже того… Серко пришел один, так все переживали.

Ваське было шестнадцать, но он лишь немногим уступал старшему брательнику по росту, весу и силе.

— Как же ты фрица-то повязал, карапуз? — спросил Колька. — Да еще и второго зарезал, говорят?

— Кто говорит-то? — удивился Юрка.

— Да сам фриц Фишману с Климычем сказал. Его же Серко к нам привез, живого.

— Да ну?!

— Хватит вам болтать! — проворчала Дуська, которая вместе с Зоей под шумок выползла из-под самолета. — Помогли бы лучше…

— О, медицина! Наше почтение, — сказал Колька, узнав Зою. — А это что за гражданин?..

Дуську, как мы помним, с первого взгляда за гражданку принять было трудно. Она, конечно, не обиделась, но сказала:

— Не гражданин, а офицер Красной Армии, товарищ партизан!

— Все, виноват, товарищ офицер! — шутливо вытянулся Колька.

— Я пилот этого самолета, — важно представилась Дуська, — младший лейтенант Громова Евдокия. Мне нужно самолет заправить и вывезти за фронт нашу тяжелораненую и пленную эсэсовку. Очень ценную!

— Ясно! Чего делать надо?

— Горючее из бочки в ведро наливать. Удержите?

— Как-нибудь не прольем. Трактористы все-таки, — солидно сказал Васька, который вообще-то до войны успел только прицепщиком поработать.

— А вы давайте на остров! — Дуська повернулась к Юрке и Зое. — Сперва за Клавой сходите, потом немку принесете.

— Немку надо первой брать, — возразил Юрка. — Нельзя ее одну оставлять. Поймет, что вывозим, — может с собой чего-то сделать.

— Что она сделает? Связанная ведь…

— Вы, товарищ лейтенант, — полушутя заявил Колька. — По части разведки Белкина слушайте. Специалист — крупнейший!

— Ладно, — отмахнулась Дуська, — вы бочкой занимайтесь лучше… Времени в обрез, мне надо до света взлететь!

Юрка и Зоя заспешили к ледовой перемычке.

— Куда же она их запихнет, обеих-то? — размышлял Юрка. — Они же толстенные обе, что Клавка, что немка. Самолет не поднимет. И кабина только одна свободная…

— У нее в фюзеляже место есть, — сказала Зоя. — И даже боковой люк имеется, чтоб носилки ставить. Ты не смотри, что самолет маленький. Я еще в сорок первом, помню, из госпиталя ездила в Дорошино, на аэродром, так на таком сразу четверых привезли. Один был в задней кабине, другой — в фюзеляже, а еще двоих в люльках под крыльями привезли. И там мужики были, между прочим, каждый килограмм по восемьдесят. Генерал и три полковника… Немцы где-то дивизию нашу окружили, вот их и вывезли самолетом.

Через перемычку перебрались довольно быстро и почти бегом пробежали вдоль берега до дороги. В это время над лесом, довольно далеко от Федюлькиного лога, взлетело несколько осветительных ракет.

— Фрицы ползают! — проворчал Юрка, поспешая вверх по дороге. — Что они там высвечивают, интересно?

— Черт с ними! Лишь бы до наших не добрались, — отозвалась Зоя.

Благополучно добравшись до провала, ведущего в то, что осталось от лифтового зала, они пробежали по коридору до спецпомещения.

— Ну, как немка? — спросил Юрка вбегая.

— Молчит, не дрыгается, — вяло доложила Клава. — Но сопит, значит, жива вроде.

— Тебе хуже? — спросила Зоя озабоченно.

— Вроде жарок есть, — ответила та.

— Лишь бы не нагноение… — вздохнула Зоя. — Ну ничего, ничего! Вывезем тебя, недолго осталось!

Юрка помрачнел. Если б знать, что немцы не успеют добраться до самолета! Чтоб дотащить одну из раненых, нужно не меньше чем полчаса. А за это время многое произойти может… Может статься, второй рейс сделать не дадут. Кого ж выбрать-то: свою или эту ценную гадюку?!

Но рассуждать долго времени не было.

— Пошли за носилками, туда, в ихний медпункт! — сказал он Зое.

Носилки из немецкого медпункта были удобные, Зоя, которая этих носилок вдоволь натаскалась, сказала, что полегче наших будут. Быстро дотащили до спецпомещения, разложили. Теперь осталось только выбрать, кого укладывать…

— Чего стоишь? — видя Юркину нерешительность, спросила Зоя. — Берем Клаву и укладываем…

— Нельзя эту здесь одну оставлять, — упрямо пробормотал Юрка, как бы извиняясь перед Клавой. И указал на Ханнелору.

— Пристрели ее тогда! — рявкнула Зоя, хотя еще пять минут назад не решилась бы произнести такие жестокие слова.

— Нельзя! Она знает много. И про этот объект, и вообще… Мало ли что немцы тут придумали! Может, такое, что тыщи наших погибнут!

— Он дело говорит, — произнесла Клава. — Она тут так дергалась, зараза, что только держись. А я потерплю. Подумаешь, час какой-то!

— Давай живее! — встрепенулся Юрка, подтолкнув Зою к немке. — Чего рассуждать, шевелиться надо!

— Сволочи краснопузые! — прошипела Ханнелора. — Большевицкие ублюдки!

— Надо ей хайло заткнуть, а то орать будет на весь лес! — сказал Юрка, бросаясь к гардеробу и вытаскивая несколько носовых платков. Немка отчаянно дергалась, пока Зоя с Юркой разжимали ей рот и запихивали платки, а потом еще завязывали рот полотенцем…

— Ее еще от стола отвязать надо… — пробормотал Юрка, переводя дух, — во дрыгаться-то будет, пока к носилкам прикрутим! Сука откормленная!

— То-то и оно, — проворчала Зоя. — Пока возимся, небось давно бы Клаву отнесли!

— Тихо! — Юрка схватился за автомат. — Шаги!

Действительно, со стороны лифтового зала послышались неясные звуки… Потом кто-то отчетливо спел:

— Трынцы-брынцы, ананас, красная калина…

— Колька! Давай сюда! — Юрка выскочил в коридор вернулся в сопровождении Марьиных.

— Товарищ лейтенант нас прислала, — с небольшой иронией в голосе произнес Колька. — Самолет заправлен, тарахти сколь хошь!

— Как же вы добрались-то? — удивилась Зоя.

— Разведка дорогу найдет, — приосанился Марьин.

— Особенно к бабам! — хохотнул шпанистый Васька и тут же огреб нежный подзатыльник от братца.

— Вовремя пришли! — порадовался Юрка. — Фрау эту надо прикрутить к носилкам, чтоб не дрыгалась. А мы за другими пойдем, для Клавы…

Пока Юрка и Зоя бегали в медпункт, Колька с Васькой уже успели отвязать Ханнелору от стола и прикрутить к носилкам. А пока устраивали на других носилках Клаву, работа была закончена.

— Ну вот, — отдуваясь, произнес Колька, — готова, стерва!

— Хоть прямо сейчас! — спохабничал Васька, сделав характерный жест, и ловко увернулся от подзатыльника.

— Ух, Васюха! — погрозил старший брат. — Распустился ты, сукин сын! Извиняюсь, девушки, за некультурность. Васька — он и есть Васька. Кот шкодливый!

— Эх и оружия же здесь! — позавидовал Васька, рассматривая Юркины трофеи. — И пулеметы даже!

— Тут и тола до фига! — похвастался Юрка. — Ящиков десять! Все мосты в районе пошарашить можно!

— Коль, можно я «парабеллум» возьму? И пулемет тоже… — заискивающе попросил Васька.

— Не облизывайся, шкодник! — буркнул брат. — Возьми магазинов штуки три да гранат пару. Завтра, если перемычку не растопит, забежим с мужиками, остальное прихватим… Беремся!

— Стой! — спохватилась Клава. — Винтовку мне положите, снайперку мою! Записана на мне, не хочу потом отвечать за утрату…

Юрка с Зоей понесли Клаву, а Марьины — Ханнелору, та глухо мычала и дергалась. Парни убежали вперед, для них увесистая немка была нипочем. А вот Юрка и Зоя устали здорово. Особенно когда через перемычку тащили. Хорошо еще, что Марьины успели вернуться и помогли им.

Немку, прямо с носилками, Марьины уже запихнули в фюзеляж, а Клаву общими усилиями подсадили в заднюю кабину.

Колька взялся за винт «ушки».

— Контакт!

— Есть контакт!

— От винта! — Колька отскочил, мотор чихнул и весело затарахтел. Дуська из кабины показала большой палец — во!

— Чего она не летит-то? — крикнул Васька, пытаясь переорать мотор.

— Прогревает! — проорал Юрка, считавший себя сведущим в авиационных делах.

— Надо отсюда мотать побыстрее! — озаботился Николай. — Сейчас сюда все фрицы сбегутся! Такой маленький — а тарахтит, как эскадрилья целая!

Дуська, однако, не торопилась взлетать. Не только потому, что мотор недостаточно прогрелся. Просто до нее дошло, что сейчас она улетит, а Юрка останется. В немецком тылу, где его могут убить или схватить и замучить. А она будет далеко и ничем ему помочь не сможет… Ну неужели эта «ушка» несчастная еще сорок килограммов не утянет?! Он же маленький совсем! Вполне в фюзеляж поместится вместе с немкой.

— Юрчик! — крикнула она во всю глотку. — Залезай! Место есть!

И показала на санитарный люк в фюзеляже.

— Вот еще! — мотнул головой Юрка. — Я тут останусь! Меня там в детдом запрут!

— Ты что, дурак?! — крикнул Васька. — Лети на фиг! У тебя ж отец на фронте! Найдешь запросто!

— Да что с ним разговаривать! — заорал старший Марьин, прочно хватая Юрку в охапку. — Васюха, отворяй этот ящик!

Юрка, в общем, уже и не упирался. Во-первых, потому что с этими братовьями справиться он не сумел бы. Во-вторых, потому что его все-таки тянуло к Дуське и то, что она его с собой позвала, здорово обрадовало. Но самое главное — Васька его упоминанием об отце зацепил. Верил ведь Юрка, что он жив!

Так или иначе, но не успел он опомниться, как Марьины запихнули его в фюзеляж и закрыли створки люка.

— Мягко будет! — хихикнул Васька. — Немка то-олстая! Дуська дала полный газ, «ушка» взвихрила облака снега из-под лыж, скользнула по поляне и прыгнула в ночное небо.

Глава XII

Марьины пихнули Юрку в самолет вместе со всем снаряжением, которое на нем было, то есть с автоматом за спиной, с «парабеллумом» и немецкой гранатой за ремнем, с финкой на ремне, а также с трофейным фонариком-коробочкой, пристегнутым к пуговице шубейки. Ни сидеть, ни лежать со всем этим барахлом Юрка не мог. Когда самолет набирал высоту, Белкину пришлось уцепиться за немку, чтоб не укатиться в хвост. «Парабеллум» и граната при этом больно вдавились ему в ребра и заодно в ватное одеяло, которым Марьины спеленали немку. Ханнелора заворочалась, замычала чего-то. Юрка обнаружил, что под одеялом лежит что-то твердое. Оказалось, что там лежат банка тушенки и две фляжки. В одной оказался кофе, в другой — шнапс. Как они туда попали — черт его знает, но Юрка решил, что скорее всего их стырил из спецпомещения Васька, положил на носилки, а после погрузки забыл забрать.

Минут через пять Юрка приспособился. Пристроил все так, чтоб не мешало и не болталось, когда самолет качало и ворочало. Даже засветил фонарик, подвесив его на какой-то болтик, торчащий из фюзеляжного шпангоута. А сам улегся на бок, подтянув под себя край Ханнеллориного одеяла.

Сколько придется лететь, он не знал, а есть хотелось. Вскрыл финкой банку тушенки, вытащил из кармана пару галет и, пользуясь лезвием ножа как ложкой, слопал полбанки, запивая из фляги холодным кофе с сахаром.

Конечно, в фюзеляже была не Африка. То есть просто холодно. «Я-то не замерзну! — уверенно размышлял Юрка. — Лишь бы не заснуть! Кофе я напился, тушенки нажрался… Ежели совсем будет пробирать, шнапс пригублю, его надо понемногу, а не сразу, тогда он согревает…» Он поймал себя на том, что клюнул носом… «Тьфу, черт! Когда думаешь, вот бы не заснуть, — обязательно спать хочется!» — Юрка только сейчас почуял, как сильно он устал. Мышцы ныли, ноги гудели, голова кружилась, клонило в сон…

Вообще-то он не столько боялся сам замерзнуть во сне, сколько боялся проспать немку. Ханнелора вовсю ворочалась. А ну как распутается как раз тогда, когда Юрка заснет? Вытащит у него, сонного, гранату, да и дернет за шнурок! Эту фанеру в клочья разорвет… Сама угробится и их троих угробит. С другой стороны, задохнуться может, стерва. Полотенце, конечно, дышать позволяет, только фиг его знает, какие еще повороты Дуське придется делать… Наползет на нос — может задохнуться. Да и кляп теперь не нужен — пусть орет хоть во всю глотку! И Юрка размотал полотенце, а потом выдернул изо рта у Ханнелоры ее носовые платки.

— Спасибо… — пробормотала она, выпихнув языком последний кусочек батиста. — Это очень вовремя! Когда самолет нырял, я боялась, что платок заткнет мне дыхательное горло.

— Не надейся, живая долетишь! — пообещал Юрка.

— Я хочу есть… — пробормотала Ханнелора, словно стесняясь, и опять Юрка отнесся к этому спокойно. Он взял банку с остатками тушенки, намазал на галеты и стал кормить Ханнелору. С некоторой опаской, так, как незнакомую собаку — вдруг укусит?!

— Спасибо! — снова сказала Ханнелора и внимательно посмотрела на Юрку.

«А ведь он принадлежит к арийской, даже, вероятнее всего, к одной из ветвей нордической расы, — подумала Ханнелора. — Фюрер явно недооценил наличие и массовость этой расовой группы в России! Необходимо было жестче проводить отбор! Этих сероглазых остролицых мальчиков мы сами толкнули в лагерь большевиков! Если бы в сорок первом году мы набрали в России хотя бы миллион таких мальчиков, сделали их немцами, показали им, что они избранные, что им суждено великое будущее, то уже к пятидесятому году мы получили бы миллион солдат, с которыми можно было идти в любую страну: в Америку, в Африку, в Антарктиду, в Австралию — куда угодно! Коренные немцы изнежены, они плохо воюют зимой, им нужен достаточно высокий уровень комфорта. Кроме того, если не считать СС, в немецких войсках все-таки мало солдат, по-настоящему готовых на все ради идеи. Берлинский слесарь-механик уверен, что после этой войны он сможет открыть автомастерскую и иметь собственный „Фольксваген“. Рурский горняк убежден, что после войны он будет командовать иностранными рабочими и ему не надо будет лезть самому в шахту и орудовать отбойным молотком. Бауэр из Саксонии уверен, что ему дадут на Востоке имение с послушным человекообразным скотом и ему останется только подстегивать его плеткой… Болваны! Великая идея нации разваливается на какие-то пошлые низменные идейки, приземленные мечты! Убивать во имя таких идеек вполне возможно, но рисковать, умирать — только из-под палки! Свиньи! Вонючие свиньи!» Ханнелора застонала и повернула голову в сторону от тускло светящего в фюзеляже фонарика, словно там стояла двухсотваттная лампа с рефлектором, как в гестаповской комнате для допросов.

— Болит, что ли? — спросил Юрка, услышав стон.

— Нет, — проскрипела зубами Ханнелора. «Да! — думала она. — Мы упустили шанс! Время упущено! Теперь фюрер набирает какие-то битые горшки в Русскую Освободительную Армию… Тухлые вонючки! Их вытаскивают из лагерей, где они дрожали за свою шкуру, надевают мундиры с андреевскими крестами на рукавах и думают, что дело в шляпе! Большая часть наверняка вступит в эту армию, намереваясь удрать к русским… Конечно, можно найти способы предупредить это, например, предложить солдатам РОА расстреливать своих соотечественников. Те, кто откажется, разоблачат себя, остальные будут надежно замараны. Но все это мелко, примитивно, пошло… Это — пушечное мясо, не больше. Это не бойцы за идею. Эти будут убивать, только чтобы выжить, у них даже не будет того, что согревает сейчас души немцев — надежды на имения, автомастерские, „Фольксвагены“… Только выжить!»

— Юрий, — спросила Ханнелора, повернувшись снова к свету, — можешь не отвечать, если не желаешь, но я хотела бы спросить: если бы мы, немцы, не пришли сюда первые, ты бы ненавидел нас так же сильно?

Юрка подал ей галету с тушенкой и ответил не сразу.

— Если бы у вас был социализм, то я бы вас, немцев, любил, наверно… — произнес он. — Пролетариев, конечно, а не буржуев. А буржуев все равно бы ненавидел… Даже если они, как нэпманы при Советской власти, мирно жили и налоги платили… Я сам не помню их, мне мать рассказывала, что такие были… Потому что у них — все себе, все для себя, даром другому — ничего!

— Почему? — сказала Ханнелора. — Когда мы в России помогали раненым солдатикам, мы делали это бескорыстно… А в двадцать девятом году, когда был кризис, многие безработные умерли бы с голоду, если бы буржуи не кормили их бесплатным супом…

— Ты еще про милостыню вспомни! — усмехнулся Юрка. — Есть чем попрекнуть… И вообще дрыхни! Неохота с тобой болтать… Это если б войны не было, тогда можно было бы рассуждать: хорошие буржуи или плохие… А сейчас вы сами нам все объяснили. Вон у нас в отряде один мужик есть, бывший раскулаченный, сидел, говорят, даже… Власть не любил, это все подтверждают. В прошлом году пришел, так Климыч было без разговора хотел его шлепнуть: «Я его-де знаю, он кулак, немцы его подослали!» А Майор сказал: «Пусть в бой без оружия идет, пока автомат не заслужит…» Там дело одно было, так этот «кулак» двух ваших голыми руками придавил! Спросили его потом, что это он так за Советскую власть воюет, раз она его обидела? А он говорит: «Потому что увидел, до чего можно дойти, ежели только свое уважать!» Сознался, что немцев ждал прямо-таки как родных. Думал, что они только затем и идут, чтобы ему три гектара земли отрезать и разрешить батраков держать. Увидел, что они вытворяют, вы то есть, и в лес ушел! И воюет, будь здоров как воюет! А предатели и среди коммунистов бывают… Один тип в райпо работал, а когда немцы пришли — билет немцам отдал и в ногах валялся, лишь бы его пощадили… Те живенько организовали собрание, согнали народ, и этот гад при всех свой билет сжег… Повесили его наши!

— Холодно мне… — пожаловалась Ханнелора, и это была правда, в фюзеляже за полчаса полета тепла не прибыло. — У меня руки и ноги немеют. Отвяжи, я не убегу отсюда!

— Шнапс пей! — подсовывая немке фляжку, сказал Юрка. — Пей, а то закоченеешь, сука! Хоть ты и сволочь, но помереть я тебе не дам… Только много не глотай!

Последнюю фразу Юрка произнес потому, что Ханнелора жадно припала к фляге.

— Закуси хотя бы! — проворчал Юрка, убирая фляжку и подавая галету с тушенкой. — Пьянь несчастная!

— Ха-ха-ха-ха! — залилась в ответ Ханнелора. — Ты боишься, что тебе не достанется! Ха-ха-ха-ха! Нох айн шнапс, битте!

«Окосела, курва! — подумал Юрка, накрепко завинчивая флягу. — Еще блеванет с перепою, убирай потом за ней!»

— Скажи, — спросила Ханнелора, — твои девушки не будут ревновать?

— Не мели, дура пьяная! — проворчал Юрка.

— О, у нас утром был такой разговор! — хихикнула Ханнелора. — У этой мужеподобной девицы в летном комбинезоне на груди оказался след поцелуя…

— А тебе какое дело? — вспыхнул Юрка.

— Мне?! Ха-ха-ха-ха! Мне — никакого! Но вот ваша медсестра, кажется, была очень шокирована… Так это действительно был поцелуй или нет?

— Не твое дело… — буркнул Юрка.

— Значит, был! — снова хихикнула Ханнелора. — Как это романтично! «Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж!»

— Какой там паж… — сплюнул Юрка. — Заткнись!

— Это стихи о любви, подобной вашей. Их сочинил Игорь Северянин, которого вы выгнали из России!

— Опять контру разводишь?! Белогвардейка фашистская!

— А что, застрелишь?! — вызывающе спросила немка.

— Сволочь… — не поддаваясь на провокацию, процедил Юрка. — Болтай, гадина, сколько влезет! Все равно не пристрелю!

— А как прекрасно писал Гумилев?! Гений был! — произнесла Ханнелора, видимо намереваясь спьяну высказать все. — Но вы его расстреляли! Вы, которые изображаете защитников искусства от варварства и называете нас вандалами!

— Мы зря никого не стреляем! — уверенно заявил Юрка. — Стихи он, может, и хорошо писал, я не читал, не знаю… А если его наши расстреляли, значит, за дело!

От этой неотразимой логики она сразу остыла и поникла.

— Я очень пьяная? — спросила Ханнелора, сонно закрывая глаза.

— С тебя хватит… — буркнул Юрка. — Свинья свиньей…

— Отвяжи меня, — опять попросила немка. — Честное слово, одной рукой мне тебя не задушить! У меня отмерзнут пальцы!

— Ладно, — сказал Юрка и отвязал ее руки от носилок.

— Слава Богу, — скорее капризно, чем благодарно, произнесла Ханнелора, выпростала из-под одеяла здоровую руку и, закладывая ее ладонь под голову, прищурилась:

— Так ты спал с ней?

— С кем? — спросил Юрка.

— С Дусей или как там ее…

— Отвяжись… Если скажу, что да, отстанешь?

— Мож-жет… ик… быть! — икнула Ханнелора. — Значит, ты уже умеешь…

— Умею, умею! — усмехнулся Юрка против воли.

— И она была довольна?

— Ну чего ты пристала?! — сказал Юрка, но его злость на немку как-то ослабла. — Довольна она была…

— А я ей завидую, — сказала Ханнелора. — Я бы готова была продать душу черту, лишь бы напоследок побыть с мужчиной… Даже с таким, как ты…

— Вот дура! — сказал Юрка. — Тебе сейчас надо другому завидовать! Она тебя в плен везет, а не ты ее… Она воевать, летать будет, а ты по своим делам под вышку как раз подойдешь…

— Вышка? Думаешь, лагерь?! — встрепенулась Ханнелора, не поняв советского жаргона.

— Вышка — это расстрел, — сказал Юрка. — Или виселица, тебе, пожалуй, могут и веревку сосватать, чтоб помучилась и перед смертью поняла, каково было тем, кого ты вздергивала…

— А, — махнула рукой Ханнелора, — все равно это не долго! У меня нет выбора. В России меня сперва вылечат, потом будут мучить, потом убьют. Как ни странно, если даже вы дадите мне сейчас парашют и сбросите прямо домой, в Германии будет то же самое… Я не имела права попасться живой, понимаешь? Это был приказ фюрера!

— Покричи: «Хайль Гитлер!» — он простит, — хмыкнул Юрка.

— Обреченная! Я обреченная! — истерически выкрикнула она и зарыдала.

— Если сдашь все, что знаешь, — сказал Юрка, — может, и дадут четвертак… Двадцать пять лет… А потом…

— А потом можно будет спокойно умереть, так? — сказала Ханнелора, хлюпнув носом. — Мне будет пятьдесят восемь!

— А ты считаешь, что ты вообще чистенькая? — Юрка криво усмехнулся. — Вон у нас был в отряде мужик из уголовных, в облцентре в тюрьме за грабеж шесть лет собирался сидеть, а садился до этого раза три. Так вот, с него, когда в отряд принимали, взяли подписку, что после войны или даже раньше, сразу, как наши придут, он явится к властям и доложит, что готов продолжать отбывать наказание, если власть сочтет нужным. А отряд, если надо, подтвердит, как он воевал… И воюет он — будь здоров!

— А если я, когда спросят, расскажу все-все, что знаю? — пробормотала немка.

— А что ты знаешь? — усмехнулся Юрка.

— Много, много! — горячо забормотала Ханнелора. — Очень много!

— Наврешь с три короба, — сказал Юрка. — Ты мне тут скажешь, что знаешь, где у Гитлера ночной горшок стоит и как туда бомбу положить, а я, дурак, и поверю!

— Дай водки! — Ханнелора дернулась на носилках, пытаясь привстать. — Я скажу, ты поверишь! Я докажу, что это не вранье! Я знаю!

— Черт с тобой, — Юрка дал ей фляжку, и немка выпила все до последней капли… Юрка сунул ей под нос галету с тушенкой, немка слизнула мясо, а галету оставила. Лицо ее от выпитого покраснело, глаза блуждали.

— Там, где мы были, в углу, имеется книжный шкаф! — торопливо сообщила Ханнелора. — Вынешь вторую сверху полку. После этого можно будет поднять и откинуть одну из досок в задней стенке шкафа. Она замаскирована под бетон и неотличима от остальной стены. За этой доской — стальной сейф. Ключ от него лежит в пенале, спрятанном в полке, которую ты снимаешь в самом начале. Полка, кажущаяся цельной, на самом деле полая… Внутри сейфа — стальной чемодан. В чемодане — эбонитовая герметизированная коробка, а в ней — три кроваво-красные папки с оттиснутыми на них золотом орлами. На каждой папке — надпись: «Streng geheim!» — «Совершенно секретно!». Папки толстые, и в них должны быть отпечатанные на машинке документы, схемы сооружений, фотографии различных аппаратов, наклеенные на картон, карты и чертежи. Содержание у всех папок разное, но все они связаны друг с другом. И я бы рассказала какое, если б мне гарантировали жизнь. Понимаешь?

Юрка задумался. Заманчиво! Если завтра Колька Марьин собирается снова навестить объект «Лора», то вполне может и папки прихватить, если ему вовремя передать по радио такие указания. Кто его знает, какие фашистские тайны сокрыты в этих папках? Может быть, надо, не теряя ни секунды, доставить их нашим, «умереть, но допереть», как выражался Климыч…

— Ну и что там? — хрипло спросил Юрка.

— Без меня это никто не прочтет! — сказала Ханнелора. — Все самые существенные вещи написаны шифром, который я сама разработала… Если я умру, даже сам фюрер не будет знать, что именно там написано!

— Значит, решила поторговаться?

— Да! Я вдруг захотела жить! Жить! Уже за то, что я рассказала про эти папки, меня повесят! Мне надо продать документы и шифр в обмен на жизнь!

— Знаешь, — сказал Юрка по-взрослому, — я не Верховный Совет, миловать не имею права. В смысле, я ничего обещать не могу, кроме одного: сдохну, а доставлю тебя к нашим. Но там, на объекте, вместе с папками и твои альбомы лежат. Вот что там, на суде, перетянет, папки или альбомы, от того и зависеть будет, жить тебе или нет…

— Я буду надеяться, — вздохнула эсэсовка, устало откидываясь на подушку, лежащую в изголовье носилок… — что перетянут папки…

«А я, — подумал про себя Юрка, — хотел бы, чтоб альбомы перетянули…»

— Спи, — сказал Юрка. Ханнелора лежала, открыв глаза, и тяжело дышала…

— Жить хочу! — взвизгнула она, рванувшись. — Жить!

— Спи! — приказал Юрка и украдкой потрогал высунувшуюся из-под одеяла ногу Ханнелоры. Она была холодная, как лед. «Может и замерзнуть! — подумал Юрка. — Спьяну это бывает!» Он откинул одеяло с ног немки, сдернул сапожки, стал растирать ей пальцы ступни, а затем укутал поплотнее, но отвязывать не стал.

— Мартышкин труд! — сказала Ханнелора вяло. — Бессмысленно… Есть одно средство быстро согреть меня… и себя… Когда-то я читала рассказ о золотоискателях в Северной Америке, писателя не помню… Там один золотоискатель простудился, попал в метель, стал замерзать и замерз бы, если бы его не нашла молодая эскимоска и не согрела своим телом… Они голые грелись друг о друга в спальном мешке…

Юрку как огнем обожгло.

— Сволочь… — пробормотал он, — сучка…

Отогревать ее телом! Ишь, чего захотела, гадина! Ненависть на несколько секунд вновь забушевала в Юрке. Стало жарко, а потом бросило в холод. Но уже появилась мысль: а что, если да? Неизвестно еще, сколько лететь придется и где они сядут. Мучайся, три ей пятки, может, дотянет до места, а не дотянет, что тогда? Конечно, никто тебя не обвинит, что нарочно уморил, но самого злость заест… Папки эти, может, помогут на год раньше войну кончить! Очень удобное, благородное оправдание. Но ежели откровенно, то вовсе не забота о благе Отечества подталкивала Юрку к немке и звала его откинуть одеяло, влезть, прижаться… Юрка чувствовал, что в нем, несмотря на усталость, пробуждается стыдное, жадное влечение.

— Ты боишься… — прошипела Ханнелора, шумно вдыхая воздух, ее голос был похож на голос какой-то сказочной змеи-вещуньи. — Не бойся, я не задушу тебя, у меня не хватит силы… Иди ко мне… Иди, не пожалеешь…

— Я тебя ненавижу, — пробормотал Юрка, — ты не думай, что рассопливлюсь…

— Я тебя тоже ненавижу. — Ханнелора уперлась локтем в подушку. — Я бы растерзала тебя зубами, красный ублюдок, если бы были силы! Но я хочу жить! Я не хочу замерзнуть, закоченеть! Если нужна живая — лезь ко мне, свинья!

Она бессильно откинулась на изголовье, и Юрка, воровато оглянувшись, словно кто-то мог подсмотреть, выключил фонарик. Он отодвинул одеяло и лег поверх немки. Ханнелора глухо сказала:

— Так-то лучше… Осторожней, у меня рука на шине…

— Ну что, — спросил Юрка, — теплей?

— Немного… — Левая рука немки обняла его за плечо. — Какой ты худой… Что, у вас там, в лесу, плохо кормят?

— Издеваешься, сука? — прошипел он.

— Ударь меня… Обзови матом… Укуси, как Дуську! — страстно выдыхала Ханнелора, в то время как ее пухлая рука шарила под одеялом, жадно лаская тощенького партнера.

— Молчи, — Юрка положил голову на мягкое немкино плечо, — молчи, ради Бога… Спасибо скажи, что лежу…

Ханнелора, чувствуя на своей груди его горячее дыхание, произнесла:

— Обними меня за шею, а то ты отлежишь себе руку. (Левая рука Юрки лежала у него под боком, а правую он вытянул вдоль другого бока.)

Так действительно было неудобно лежать, и Юрка переложил левую руку на подушку, просунул ее под шею Ханнелоры сквозь мягкие, все еще душистые волосы. Другую руку он опустил на обтянутую халатом пухлую грудь немки. Она чуть сильнее прижала его к себе рукой и тут же ослабила нажим.

— Послушай, — сказала она тихо, хватая воздух ртом и сглатывая слюну. — Я, безусловно, старая шлюха, но если я лежу в постели с существом мужского пола, меня тянет ему отдаться… Тем более что у него, этого существа, как мне кажется, есть желание меня взять… Зачем мучить друг друга попусту?!

— Не знаю… — пробормотал Юрка, сгорая от стыда. Он силился преодолеть, уговорить, отбросить эту физическую, инстинктивную тягу к лежащей рядом женщине, так хорошо говорящей по-русски и остающейся при этом до мозга костей врагом… Он припал к ее пышной груди, обдавшей его сложной смесью запахов пота, мыла, духов, кремов, разных других, менее приятных, но все равно дурманящих…

И, перескочив через всякие табу, существовавшие в мозгах юного пионера Белкина, Юрка распутал семьдесят семь одежек, своих и чужих, и нащупал нечто пухлое, липкое и волосатое…

В течение тех долгих минут, пока продолжалось это странное, почти противоестественное, не было сказано ни слова. Все творилось молча, тяжело, со злостью и презрением друг к другу и к себе. Одновременно оба чувствовали какое-то странное, необычное удовлетворение. «Вот тебе, вот, вот! — мысленно повторял Юрка. — За тетю Нюру! Чтоб у твоего Хайнца на том свете рога росли! Получи! Получи еще, зараза! Замерзнешь? Черта с два, я тебя согрею! Пар пойдет! Ишь, корова… Я тебя выдою!» А Ханнелора злорадно ухмылялась: «Я захотела — и он взял! Взял, потому что все ваши идеи — чушь! Я украла его у вас! Эй вы, Машки, Фроськи или как вас там, Дуськи! Я лежу с вашим мальчишкой, который будет вас теперь презирать… Он не будет писать вам стишки, не будет целовать руки, нежно глядеть в глаза… Теперь он будет знать, что́ главное в любви для мужчины… И дети его, если он когда-нибудь женится, будут такими же…» Ханнелора застонала, на лице ее, невидимом в темноте, играла бешеная, жадная гримаса… «Так, так, пусть! — задыхаясь, думала она. — Пусть озвереет, пусть поймет, что весь мир состоит из свинства и грязи! Пусть живет грязным, жадным, злым, пусть привыкнет брать, не давая… Пусть наделит всем этим своих детей! Это моя победа!»

Юрка, уткнув нос между грудями Ханнелоры, терся об них лицом, тиская округлые плечи. «Вот сволочная природа! Такой бабе досталась красота, а Зойке — ни шиша!» — думал он. Почему он подумал не о Дуське, а о Зое? Этого Юрка и сам не понимал. Тиская женское тело, физически очень приятное, ласковое, податливое, гладкое, он все-таки не мог забыть, что в красиво оформленной златовласой голове сосредоточены злые, ненавидящие мысли, которые управляют этим телом. Та нога, которая сейчас согревала Юркин бок, быстрым пинком выбивала табурет из-под человека, стоящего под виселицей с петлей на шее… Это тело ласкало арийских жеребцов, которые потом сыпали бомбы на людей, пытали, жгли, вешали… Но все-таки Юрка продолжал. Убить эту гадину пока было нельзя, но можно было ее унизить…

Потом они лежали просто так, рядом, касаясь друг друга горячими, вспотевшими животами. Холода совсем не чувствовалось. Пришел сон, запоздалый, тяжелый, без сновидений. Заснули оба. Во сне Юркина голова уютно легла на грудь немки, а Ханнелора, положив ладонь Юрке на затылок, уткнула нос в его лохматую макушку.

Сон, конечно, продлился недолго. Все-таки они в самолете находились, и не в более-менее устойчивом «Дугласе», а в маленькой легкой «ушке», которую здорово болтало. Но разбудила их не обычная болтанка, а трескучие разрывы зенитных снарядов.

— Фронт! Фронт перелетаем! — восторженно вскричал Юрка.

Он торопливо стал приводить себя в порядок, будто нужно было уже вот-вот вылезать из самолета. Ханнелора тоже заворочалась, одновременно бормоча молитвы то по-немецки, то по-русски…

Разрывы сперва грохали где-то в стороне, к тому же гораздо выше, и воздушные волны от них лишь немного встряхивали самолетик. Но потом бухать стало громче, а «ушку» мотать — крепче. Тюк! Что-то ударило по фанерному фюзеляжу, но где-то далеко от санитарного отсека. Шарах! Шарах! — эти два снаряда легли еще ближе, самолет бросило влево, Юрка стукнулся башкой о фанеру, на секунду ему показалось, что «кукурузник» переворачивается. Еще через пару секунд голубовато-белым светом вспыхнули щели санитарного люка — зенитный прожектор мазнул лучом по самолету. И тут же Юрку перебросило от правого борта к левому — это Дуська, чтоб выскочить из прожектора, заложила вираж со снижением. Еще несколько раз бабахнуло, но уже не так громко.

Некоторое время самолет летел ровно, не слышалось почти никаких звуков, кроме тарахтения мотора. Потом через щели санитарного замерцала цепочка красноватых огоньков, тянувшихся снизу вверх, сквозь назойливое «тыр-тыр-тыр» мотора послышалось отдаленное «бу-бу-бу» зенитного пулемета. Еще одна мерцающая строчка отметилась слева. Под другим, более пологим углом, как показалось Юрке. Откуда-то спереди донеслось несколько легких трескучих ударов по самолету — позже выяснилось, что три пули пробили нижнее крыло биплана.

Ханнелора не то молилась, не то материлась, Юрка не понимал. Сам он, конечно, старался не трусить, но, неприятно было, потому что в тебя лупят почем зря, а ты ничем ответить не можешь. Люк снаружи закрыт, ствол автомата не выставишь, гранату не сбросишь.

Когда красные «зайчики» — отсветы трассирующих пуль — перестали мелькать на противоположном от люка борту отсека и исчезли все звуки, кроме тарахтения мотора, Юрка сказал:

— Ну все, проскочили!

— Знаешь, за что я молилась?! — спросила она вызывающе.

— За то, чтоб живой остаться, наверно?

— Нет! Я просила Бога, чтоб нас сбили!

— Ну и дура, — усмехнулся Юрка, — Бога-то нет. Молись — не молись, что получится, то получится. А вообще-то вредная ты тетка, Анна Михайловна.

— О, ты запомнил мое русское имя… — усмехнулась немка. — Какая честь! Хоть и в сочетании со словами «вредная тетка».

— «Вредная» — потому что нарываешься все время. Знаешь, что тебя убивать не будут, вот и лезешь.

— Да! Я знаю, что меня не убьют сразу. Но это-то и страшно. Гнить в НКВД?! Уж лучше сгореть в самолете!

— А может, тебя просто совесть замучила? — спросил Юрка.

— Фюрер освободил нас от этой химеры, — хмыкнула Ханнелора. — И потом, совесть моя чиста! Я все делала для Германии, хотя иногда было страшно это делать!

— Женщин и детей убивать?

— Там были еврейки и их неполноценные ублюдки! — усмехнулась Ханнелора зло и бесстыдно. — Я помню, как в двадцать первом году, когда мы с матерью голодали и никак не могли отыскать своего дядюшку, а деньги, привезенные из России, уже совершенно кончились… Моя мать, баронесса фон Гуммельсбах, нанималась в прачки к владельцу какой-то мебельной фабрики, еврею Хаиму Либерману. Моя мать тогда была еще очень молода, ей было всего чуть-чуть за тридцать, у нее были тонкие белые руки, она знала машинопись, счетоводство, иностранные языки, она вполне могла бы работать в конторе… Но этот гнусный Либерман, хотя у него было место в конторе, взял туда какую-то Сарру, а мою мать принял только прачкой! Ему было приятно, что он, вонючий еврей, может унизить дворянку с баронским титулом. Ведь моя матушка происходит из старинного рода графов де Шато д’Ор, участников крестовых походов… Немецкая ветвь этого рода носила баронский титул и именовалась фон Гольденбургами, а прибалтийское ответвление — фон Гольденбург цу Остзее…

— Заладила! — буркнул Юрка. — Рада будь, что хоть принял, а то бы и вовсе сдохли… Надо было с ним не как с евреем бороться, а как с буржуем! Расплевалась бы твоя мать со своим классом, стала бы пролетаркой, и ты была бы не фашисткой, а большевичкой! Какие ж вы темные оказались… Не понимаю!

— Где вам понять… — проворчала Ханнелора. — Быдло! Впрочем, даже не это главное… Моя мать ходила с мозолями от вечной отжимки, с распухшими пальцами, с ожогами от кипятка почти полгода, пока не встретили наконец дядюшку… А денег все равно не хватало, этот проклятый жид при малейшем пятнышке велел перестирывать белье и за двойную работу ничего не платил! Ух, это веймарское болото! Евреи чувствовали себя как рыба в воде. Они три раза разоряли дядюшку, втягивая его в разные шахер-махеры! Он постоянно был в долгах и тяжбах с ними, сколько на это уходило средств! Эти масляные улыбочки, бегающие глазки, пархатые головы…

— Нечего болтать, ваши буржуи не лучше… — перебил Юрка. — И дядюшка твой такой же выжига был… А из-за того, что в каком-то народе буржуи есть, весь народ ненавидеть нельзя. Даже вас, немцев… Дурачья у вас оказалось много, это верно, но это пока… А потом, как всыплют, поумнеете…

— Поумнеем! — вызывающе сказала Ханнелора. — За одного битого двух небитых дают… Я эту пословицу знаю. Эту войну мы проиграли, ладно… Но в следующей — сочтемся!

— А ее не будет, следующей-то, — уверенно предсказал Юрка. — Ты что думаешь? Мы ведь не просто так воюем. Если мы в Германию придем, то вы живенько в социализм попадете… Мы ведь Красная Армия, революционная, понятно? Пролетарии всех стран объединятся — и воевать будет не с кем.

— Тогда вам придется драться с Америкой! — зловеще ухмыльнулась Ханнелора. — А там еще неизвестно, чья возьмет…

— С чего нам с ними драться-то? — удивился Юрка. — Они ж наши союзники. Тушенку посылают, грузовики какие-то. Может, еще и второй фронт откроют…

— Это потому, что они боятся нас! — хмыкнула немка. — Но если, не дай Бог, случится то, о чем ты мечтаешь, то они будут против вас, эти империалистические плутократы!

— Не будет войны, — упрямо сказал Юрка. — В зародыше придавим… У американцев свой рабочий класс есть, он поддержит. И вообще нечего тут напоследок фашистскую агитацию разводить!

— Но ведь американцы империалисты, это верно? — съехидничала Ханнелора. — Или вы готовы это забыть? А может, считаете, что Рузвельт уже вступил в компартию?

Юрка разозлился. Вроде бы насчет того, что американцы перестали быть империалистами, комиссар ничего не говорил. Но насчет того, что союзники, — повторял часто.

— Пока они за нас, значит, не империалисты… — пробормотал он. — Товарищу Сталину виднее…

— Хорошая логика! А если б Сталин сказал: «Гитлер — за нас!», он перестал бы быть национал-социалистом?

— Товарищ Сталин так бы не сказал!

— Но ведь у нас с вами был договор тысяча девятьсот тридцать девятого года! «О дружбе и границах», между прочим!

— Вы сами договор нарушили! — припомнил Юрка. — Вероломно притом!

— Хорошо, а если б не нарушили?!

— Хватит меня путать! — разъярился Юрка. — А то как двину пистолетом!

— А ты лучше застрели меня, это надежнее! — ухмыльнулась Ханнелора.

— Все-таки ты, стерва, русская! — почти с сочувствием произнес Юрка. — Есть в тебе русский дух, никакой фюрер не вышиб… Немцы, когда в плен попадают, в первую очередь заботятся, чтоб их не сразу шлепнули. А ты, падла, сама нарываешься. Беляцкая в тебе кровь, офицерская!..

— В бозе почившей болярыне Анне ве-е-ечная па-а-мять… — пропела Ханнелора и нервно расхохоталась. — Нет, назло вам не помру! Буду жить и радоваться жизни…

— Радуйся, радуйся… — сказал Юрка, вновь обозлившись, — вот сядем у наших — там и порадуешься! В Особом отделе особенно…

— Может быть, — без видимого волнения кивнула эсэсовка. — Только и ты немного порадуешься, голубчик! А что, если я скажу, что между нами было час назад, а?! Там, в вашем Особом отделе. Думаешь, тебя похвалят за это?

Юрку аж в жар бросило. Вот ударила так ударила! Он сразу представил себе, как в Особом отделе какой-нибудь строгий чекист, похожий на товарища Сергеева из Дорошинского отряда, глядя прямо в глаза, спрашивает его: «Пионер Белкин, вы можете дать честное слово под салютом, что штурмбаннфюрер СС Ханнелора фон Гуммельсбах говорит неправду?» Разве соврешь? Рука в салют не подымется… «Значит, не можете дать честного слова?! — с горечью скажет чекист. — То есть подтверждаете, что эсэсовка говорит правду?» И что тут скажешь?! Только «да»… Ох как стыдно-то! Позорище на весь Советский Союз! Юрка вспомнил, как комиссар рассказывал насчет того, что в соседнем районе одна баба водила к себе немецких офицеров, а тамошние партизаны ее за это утопили в выгребной яме. А Юрка чем лучше?!

— Не скажешь ты никому! — Белкин навел на Ханнелору «парабеллум».

— Скажу, скажу, милый мальчик! И распишу во всех красках… Ха-ха-ха-ха! И не только про меня и тебя, но и про тебя с Дусей… Ей тоже не поздоровится за связь с малолетним! О, как ты испугался! Первый раз вижу тебя таким испуганным! Зо шён! Скажу! Обязательно скажу!

И Юрка не сдержался:

— Не скажешь, зараза!

«Парабеллум» будто сам по себе бухнул, и пуля, продырявив одеяло, наискось вонзилась немке в живот и ушла, должно быть, в грудную полость.

Но наповал не получилось. Через полминуты Ханнелора открыла глаза и пробормотала:

— Надо бить в голову. Нох айн шусс, битте! Иначе ваши доктора вылечат меня, и я все скажу…

Только тут Юрка понял: перехитрила его эта фашистская белогадина! Заставила пальнуть!

А самолет уже начал, кажется, заходить на посадку…

— Нельзя! — отчаянно заорал Юрка. — Не помирай, стерва! Ты должна про шифры рассказать, сука!

— Auf Deck, Kameraden, alle auf Deck![1] Последний парад наступает! — вызывающе пропела Ханнелора, приподнимаясь и пытаясь встать, но захлебнулась кровью, хлынувшей изо рта, и бессильно упала на носилки. — Все…

Глава XIII

Через десять минут «ушка» благополучно приземлилась на аэродроме Горынцево.

Должно быть, Дуська сумела связаться по рации со здешним КП и вызвать на летное поле санитарную машину. В нее сперва погрузили Клаву, а уж потом открыли бортовой люк. Юрка вылез, жмурясь от света автомобильных фар, отошел в сторону, жадно хватая воздух ртом, веря и не веря, что все кончено, что он уже по другую сторону фронта, что кругом свои, и только свои.

После того как вытащили носилки с Ханнелорой, военная врачиха пощупала ей пульс, поглядела в зрачки и закрыла с головой одеялом. А Юрку с Дусей усадили в «Виллис» и отвезли в штаб полка. Там их накормили и напоили, особо ни о чем не расспрашивая, а потом велели отдыхать.

Ночь они проспали в землянке у летчиков, а утром перелетели дальше от фронта, туда, где базировалась Дуськина часть. Вот там-то, в штабе авиакорпуса, за них крепко взялись особисты. Не то чтоб они совсем были убеждены, что младший лейтенант Громова совершила преступление, подпадающее под статью 58-1б (измена Родине военнослужащим), но очень сильно не верили тому рассказу, который Юрка и Дуська порознь изложили. Вообще-то и Юрка, если б был на их месте, тоже не больно поверил бы в то, что Дуська на «кукурузнике» сбила «Мессершмитт», даже после того, как она предъявила документы, изъятые у Эриха Эрлиха. Тем более что этот самый Эрлих, оказывается, был асом, у которого числилось на боевом счету 34 сбитых самолета. Ну а тому, что три девушки и мальчишка захватили укрепленный объект «Лора», и вовсе поверить было трудно. Правда, было одно доказательство — мертвая Ханнелора. Но как сказал один из чекистов, переодеть в эсэсовскую форму можно кого угодно… Особенно труп.

Конечно, подтвердить личность Юрки и частично достоверность его объяснений могли партизаны Майора. Они и подтвердили, конечно. Однако отряд из бывших окруженцев и местных жителей прочным доверием Центра не пользовался. Тем более что от командира соседнего отряда товарища Сергеева нередко поступали сведения о том, что «майоровцы» этого доверия не заслуживают. А Сергеев как-никак был человеком, которому доверяли намного больше.

О том, что Юрка узнал от Ханнелоры в самолете, он не сказал ни слова. По многим причинам. Прежде всего потому, что, пообщавшись с особистами и почуяв недоверие, испугался, будто и вовсе сам себя утопит, да и Дуське проблем наделает. Ведь если сказать «а», то есть о сейфе с секретными папками, то придется сказать и «б», то есть о том что он, Юрка, застрелил эсэсовку, готовую сообщить шифр, да еще и объяснить почему. К тому же Юрка подумал, что Колька Марьин со своими разведчиками сам по себе проберется на остров и все там найдет, а шифровальщики в Центре как-нибудь и без Ханнелоры все расшифруют. Наконец, когда на одной из «бесед», которые здорово напоминали допросы, особист как бы невзначай намекнул Юрке, что немцы, бывает, очень хитрые дезинформации организуют, Белкин вдруг подумал, будто Ханнелора и впрямь решила подбросить такую «дезу» через него.

В общем, не очень ясно, чем все могло кончиться, если б особисты не начали проверять личность Клавдии Таракановой, которую увезли в тыловой госпиталь. А проверка эта показала, что она лично известна аж самому Калинину и даже, как ни странно — Клавка об этом ничего не говорила! — лично товарищу Сталину. Поскольку Клавин рассказ по делу все подтвердил, во всяком случае, в основных деталях, то контрразведчики отстали. По крайней мере от Юрки. Его, как он и предполагал, решили отправить в детдом. И отправили вообще-то. Даже на станцию привезли с сопровождающим. Но на станцию налетели «Юнкерсы». Куда делся сопровождающий со всеми выписанными на Юрку документами — Белкин так и не понял, потому что его крепко оглушило и слегка контузило. А когда пришел в себя, то сообразил, что оказался на свободе, и залез в проходящий эшелон с маршевым пополнением.

Даже не столько сам залез, сколько угодил туда неожиданно. Поскольку перед отправкой в детдом Юрку постригли наголо, помыли в бане, выдали чистое, пропаренное в дезкамере солдатское белье, а также ватник, ботинки с обмотками, ушанку со звездочкой и обмундирование без погон. То есть он внешне мало чем отличался от 17-летних свежепризванных солдатиков, которые, помаявшись месяц в запасном полку — многие и меньше, — ехали на фронт Отечество защищать. Очень многие из этих пацанов-недокормышей были лишь чуть-чуть выше его ростом. А уж по силе, ловкости, умелости и нахальству Юрка многих превосходил. И лицо у него было взрослее, чем у многих. Вот и гаркнул ему какой-то командир, когда эшелон стал отходить: «Садись, разгильдяй, пока не отстал!» Юрка и залез, после чего через сутки оказался на передовой. Документов у него, конечно, не было, ни в каких списках он не значился, но таких, как он, в эшелоне оказалось едва ли не пятая часть. Одних в списки вписали, но красноармейских книжек не выдали, другим книжки выдали, а в списки не вписали. Так наскоро в бой и послали, не успев оформить. Только распихали по боевым подразделениям с вечера, а на рассвете уже в атаку.

Навоевался Юрка всласть. Правда, не очень долго. Месяца четыре. Потом его ранило в ногу, и угодил он в тыловой госпиталь, где работала медсестрой Зоя Иванова. Она-то и рассказала ему, что на остров так никто и не попал. Колька Марьин с группой разведчиков нарвался на немцев и погиб, а Ваську и ее ранило. К тому же наши начали наступление и оттеснили в район озера целую немецкую дивизию, а она в свою очередь вынудила отряд Майора прорываться на восток и уйти из этих мест. Сергеев тоже ушел. Впрочем, и немцы там не задержались надолго, заминировали все вокруг озера и драпанули, когда их зажали с флангов.

Однако же эта самая Зойка и настучала лекарям, что на самом деле Белкину нет еще четырнадцати. Несмотря на то что у него уже медаль «За боевые заслуги» имелась. И отправили Юрку в тыл, но не в детдом, а в суворовское училище.

А дальше все пошло уже совсем спокойно — в авиационное училище поступил, потом стал испытателем и дослужился до генерала. Женился на хорошей девушке, завел сына Андрейку — еще лейтенантом был тогда. А теперь сам Андрейка уже при лампасах, и внучка Анютка деда переросла…

Клава до Победы не дожила. По архивной справке, в Венгрии погибла, в 1945-м. А с Дуськой получилось так неудобно, что Юрка и сейчас, когда ему пора место на кладбище подбирать, очень стесняется. Родила она, и представьте себе, как раз под Новый, 1944 год. Сама по себе, так сказать. В Новосибирске жила, инструктором в аэроклубе работала. А вот сын у нее непутевый вышел. Безотцовщина. И сам пьет, и жену споил, и внучка Дуськина очень бестолковая вышла. А все почему? Потому что с Юркой шутки шутила. И себе хлопот наделала, и Юрку на старости лет совесть заедает. Дуське ведь 80 сравнялось, а опоры никакой. И он, Юрка, с третьим инфарктом, не помощник, хоть и вдовый уже.

Зойка Юрке и сейчас письма пишет, только чуется, что худо ей. Рак не инфаркт, от него так просто не отделаешься. Верил бы в Бога, так спросил бы, за что он ее карает муками такими? Если бывают святые — так только такие. Нет, нету его ни хрена, опиум для народа. Был бы, как бабки говорят, Бог милостив — пожалел бы Зойку. Или здоровья дал бы побольше, или прибрал бы побыстрее.

Юрку-то он тоже мог бы поменьше мурыжить. Нет бы в 1985-м прибрать, когда еще ничего не ясно было. Скажем, к 40-летию Победы. Но у Юрки в 55 лет все тюкало, как часы, еще летал вовсю. Что стоило тогда гробануться? Или еще раньше… Нет же, дал Господь увидеть всю срамотищу! И доживать век под насмешки да прибаутки, которые со всех сторон как бы походя сыплются. А от кого эти плевки летят? Да большей частью от тех, кого немцы в первую очередь на мыло перерабатывали… Вот благодарность-то вместо «спасибо»!

Тут ведь того и гляди думать начнешь, что права она была, Анна Михайловна, Ханнелора то есть…

Все вроде, господа-товарищи, покаялся во всем Юрка Белкин перед всем прогрессивным человечеством, исповедался по-советски.

Не поминайте лихом!

Часть третья ПОДСИДЕТЬ И ПОДДЕЖУРИТЬ!

ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ

В дачном кабинете Булочки мерно тикали большие напольные часы, похожие на башню какого-то рыцарского замка. Светка сидела в солидном кресле, за письменным столом, на котором лежала приведенная в порядок рукопись генерала Белкина, распечатанная на принтере. Никита стоял сбоку от грозной возлюбленной и не без волнения следил за тем, как госпожа Фомина перелистывает последние страницы. Очень непросто было понять, какое у нее отношение к результатам Никитиной работы. Восторга и ругани не было, но все это могло последовать позже. Восторги Никита перенес бы спокойно и с достоинством, а вот ругани опасался. Обидно все-таки: неделю пыхтел, глаза портил. Но вот наконец Булочка перевернула последний лист. Теперь следовало ждать вердикта. Правда, у Никиты было оправдание: он предупреждал, что работа может оказаться бесполезной и бесперспективной, объяснял малограмотной в вопросах источниковедения Светлане Алексеевне, что изучать реальный объект в его нынешнем состоянии даже не по мемуарам, а по приключенческой повести, сочиненной отставным генералом, довольно легкомысленно. Но все равно было чуть-чуть жутковато.

— Хороший труд, черт побери! — сказала Светка с нескрываемой иронией. — Дедушкины сказки. Трах-бах, все враги убиты, наших пули не берут. Ну а финал — вообще для мексиканского сериала.

— Я ж предупреждал, — осторожно заметил Никита, — зря время потратили.

— Нет, почему же? — изменила тон Светка. — Кое-что тут наверняка правда. И если вчитаться, то об объекте «Лора» можно многое узнать. Только все это надо, как говорится, «привязать к местности». Не хочешь еще разок к нам прокатиться?

— У меня только неделя от каникул осталась… И на фирме, где грузчиком работаю, уже сказали, что в моих услугах может исчезнуть необходимость, если я «болеть» буду.

— Ну, на фирму можешь начхать и положить с прибором. Тебе там тыщу платили? За то, что ты, хиленький такой, им ящики таскаешь? Я тебе буду две платить. Как посткору «Красного рабочего». Хочешь?

— А с университетом как?

— Думаешь, за неделю не управимся?

— Кто его знает… А вообще-то зачем я там, на озере, нужен?

— Страшненько стало?! — осклабилась Светка. — Боишься?!

— Боюсь, конечно, — кивнул Никита. — Мин нельзя не бояться. Они взрываются. Но я не очень понимаю, что я там делать буду. Неужели вы без меня с Механиком не справитесь?

— Ты мне там нужен. Для моральной поддержки. Понял?

— Понял. Что родителям соврать?

— Статьи им показывал?

— Конечно. Видели, радовались. Читали даже, кажется.

— Не сомневались в том, что это ты писал?

— Нет. Наоборот, папа даже сказал, что мне надо над стилем поработать.

— Скажите на милость! Спец нашелся… — хмыкнула Светка. — В общем, ты считаешь, что они убеждены в твоей газетной деятельности?

— Как дважды два.

— Тогда скажешь, что тебя в газету приглашают на совещание посткоров. На неделю как раз. Ну а если придется задержаться — сделаем тебе бюллетень какой-нибудь, для универа. И для родителей тоже. Типа ОРЗ.

— Ты так все просто решаешь…

— А я вообще очень простая, пора бы заметить. И почему я радости в твоих глазах не вижу, а? — Булочка поддела ладошкой Никитин подбородок, заставляя его смотреть в глаза. — Что-то мы кислые какие-то сегодня…

— С чего ты это взяла? — сказал Никита. — Ничего я не кислый.

— А по-моему, я тебе надоела, — поставила диагноз Светка. — Домой хочется, к папочке с мамочкой. В родную пустую кроватку, где никто от тебя ничего не требует… Где нет этой старой бабы, у которой шарики за ролики заехали. Верно?

— Ну чего ты мелешь? — сказал Никита, привлекая Светку к себе. — Просто я сегодня доделывал эту работу над «повестью Белкина» и немного устал. Ты ведь тоже устаешь, целыми днями где-то бегаешь, ездишь. Вечером плюх — и заснула. Будить-то жалко.

— Правда? — спросила Булочка, укладывая голову Никите на грудь.

— Чистая…

Наверно, разговор мог перейти в нечто нежно-интимное, но Светкин телефончик, лежавший на письменном столе, назойливо затюлюкал, и его обладательница, отстранив Никиту, ухватилась за говорящую фигулину.

— Слушаю. Привет, Сергей! Так… Понятно. Хорошо, придется приехать еще сегодня.

Никита догадался, что звонит Серый, и понял, что с минуты на минуту ему прикажут куда-то ехать.

— Неприятности? — поинтересовался Никита. Булочка выглядела озабоченной.

— Пока только осложнения. Но могут перерасти в неприятности. Поблизости от озера несколько раз появлялся один из бывших подручных Хрестного. Третий раз проехался. Это тревожит. Но главное — Серый увидел одного мужика, который может иметь отношение к Парвани. Слышал о таком?

— Да, когда-то Люська рассказывала. Потенциальный покупатель. — Никита из скромности не стал напоминать Светке, что о Парвани она узнала от него.

— Правильно. Конечно, этот товарищ не стал на каждом шагу орать, что он от Парвани. Тем более что он человек не совсем восточный, а почти западный. Короче говоря, французский армянин. Открыл в нашем городе представительство некой парижской фирмы. Косметику продает. Но при этом активно пытался заводить шашни с АОЗТ «Прибой». Там сейчас командует Веня, за которым наблюдает Люсенька. А этот самый месье Жак Саркисян пользуясь тем, что там никто не знает французского, кроме переводчика Миши — того самого, который больше всех знал о переговорах Балясина и Парвани, помнишь? — постоянно пытался с ним пообщаться, так сказать, сепаратным образом. И все время заводил разговор о том, что Парвани готов возобновить контакты.

— А Миша вас проинформировал?

— Миша очень хитрый тип. Он понимал, что если мы сильно засомневаемся в его откровенности, то уберем сразу и быстро. Нам ведь его не надо с поличным брать, как чекистам. У нас все проще и надежнее. Поэтому он нас сразу поставил в известность: Парвани хочет знать, как вышло, что он еще не получил этот клад. Для чего и прислал этого самого Жака. Все это произошло примерно через неделю после того, как ты уехал, и мы еще не знали, что сундуки увезены, а не лежат в болоте. К тому же я была зла на Парвани, который через своего Махмуда нас пытался объехать. В общем, пока суд да дело, Миша — если он, конечно, правду говорит — пытался Жака отшить, утверждая, что ничего не знает. Потом Саркисян стал интересоваться мной — должно быть, собрал кое-какую информацию. А я тогда думала, что мы вот-вот клад вынем и что продавать его все равно кому-то надо. Велела Мише потянуть время. А потом, когда стало ясно, что впустую роемся, решила, что с этим Жаком пора завязывать, а Мишу от этих разговоров отучать. Но тут этот Жак совершенно неожиданно закрыл свое представительство у нас и перекатил в соседнюю область.

— У вас же там друзья теперь… — припомнил Никита.

— Не только они, — хмыкнула Светка. — Там теперь некий Шмыгло прописался, бывший кореш Хрестного, точнее, «шестерка». Нам от этого Шмыгла никакого вреда не было. Он там какую-то фирмочку держит типа автосервиса, разные мелкие делишки делает, грузы развозит, водкой приторговывает, но в особой цене не числится. Вот он-то и появился у нашего озера. Первый раз пять дней назад, потом два дня спустя, а вот сегодня еще раз прокатился. И если первый и второй раз приезжал с другом по кличке Мурзила, то на третий с месье Жаком. Причем переодетый в какое-то рванье. И не подумаешь, что солидный бизнесмен.

— Наверно, приметили, что вы около озера крутитесь, — предположил Никита.

— Мы там крутимся давно, но их это не интересовало. А неделю назад, как ты знаешь, мы Механика упустили. Уже через сутки после этого Шмыгла первый раз прокатился в Малинино и Дорошино.

— Ты считаешь, что им Механик помогает?

— Считаю. Добровольно или нет — неизвестно, но без него они бы туда не стали соваться — это точно. Механика пока никто не видел, но от кого еще Шмыгло мог узнать об озере?

— От ваших ребят, например.

— Кроме Серого, Сани и Маузера, никто не в курсе дела. А они Шмыглу на дух не переносят. Но знают, что, когда еще в Бузиновском лесу работали, Механик пару раз со Шмыглом виделся. И даже помог ему, когда у Шмыгла мотор забарахлил на просеке.

— Как я понял, надо будет уже сегодня к вам ехать?

— Конечно. Прямо сейчас.

РАЗМЫШЛЕНИЯ МЕХАНИКА

Время близилось к полуночи, но Механику не спалось. Все, что произошло с момента бегства из Москвы, прокручивалось вновь и вновь, а голова напряженно обдумывала и осмысляла происшедшие события, пытаясь разобраться, что было сделано правильно, а что нет, какие перспективы свернуть себе шею и есть ли шансы благополучно выкрутиться.

Наверное, за то, что он прихватил с собой Юльку, его многие знакомые посчитали бы дураком. Даже Есаул скорее всего. По уму-разуму девку нужно было придавить сразу же, как только обнаружил в машине, а потом зарыть в сугроб, отъехать, как можно дальше и бросить угнанную машину. Пересесть на электричку и добраться до какой-нибудь станции, через которую ходят дальние поезда. Или на автобус, который отвезет куда подальше. Все это было, возможно, куда более правильно, но почему-то не хотелось упрекать себя за все эти явные ошибки.

На самом деле он прокатился на чужой «шестерке» аж 700 с чем-то километров, имея на борту деваху, которой не должен был верить уже потому, что она со своим пацаном наводила на него Булкиных костоломов и несла ответственность за Есаула. Жив ли Есаул, Механик не знал, но понимал, что если он попался, то проживет недолго. Хотя Механик и убедил Юльку, что, попадись она ментам, ей тут же накрутят кучу статей, особой уверенности в ее хорошем поведении он не испытывал. Потому что эти убеждения действуют на зрелых мужиков, а не на баб, тем более таких молодых, как Юлька. Ведь бабы — Механик считал это непреложной истиной — думают каким угодно местом, только не головой. В любой удобный момент — а таких было сколько угодно! — эта дура могла заорать: «Держите его, это бандит!» Впрочем, она могла вытворить нечто подобное и в каком-нибудь «неудобном» случае. Просто от какой-нибудь внезапно нашедшей тоски по маме или — что еще хуже! — от тоски по своему парню, которого Механик как минимум тяжело ранил.

Тем не менее ничего такого не случилось. Механик спокойно проехал не только по проселкам, но и по солидным шоссе, успешно миновал многие и довольно большие населенные пункты, пообедал и поужинал вместе с Юлькой в придорожных заведениях, пару раз заправился на бензоколонках и даже обменял тысячу долларов в обменном пункте. Сделал он это для того, чтоб заменить свою дубленку с прожженным карманом на менее приметное темно-синее пальто. А потом подумал-подумал и приобрел новую куртку для Юльки. Она обалдела, потому что куртка в отличие от ее старой, обошедшейся в 400 тысяч старыми, стоила почти тыщу рублей новыми, но жеманиться не стала и с удовольствием напялила новый прикид. По ходу путешествия оказалось, что Юльку можно безбоязненно отпускать в туалет не только в лесу, но и в населенных местах.

В общем и целом, прокатавшись больше десяти часов, они приехали в крупный областной город, до которого могли бы по нормальной дороге добраться часа за четыре. Время было позднее, но Механик, героически борясь со сном, все-таки сумел доехать до вокзала. Здесь он скрепя сердце бросил машину и сел с Юлькой в поезд, который привез их рано утром в столицу соседней области. Для удобства и маскировки забрали с собой челноковские сумки, внутри которых оказалось достаточно места, чтобы спрятать рюкзачок и «дипломат». Таким образом, немалая часть примет, которые могли бы дать ментам Тема и Леха — об их судьбе Механик не знал, но был убежден, что недострелил их, а потому опасался, что они дадут показания, — отпадала. Свою простреленную дубленку и потертую куртку Юльки Механик, тщательно проверив карманы, чтоб не оставить ничего лишнего, неподалеку от города бросил в подарок бомжам, гревшимся у костра. А теперь и еще две приметные вещички — «дипломат» с деньгами и рюкзачок, в котором было много всяких интересных для милиции вещей, исчезли с глаз долой. А с клетчатыми клеенчатыми сумками ехал чуть ли не каждый второй. За паспорта, которые предложили предъявить при покупке билетов, Механик немного поволновался, но никто их всерьез не смотрел. Что же касается «шестерки», то Механик оставил ее на стоянке, где стояло десятка три автомобилей, принадлежавших самодеятельным «извозчикам». Можно было не сомневаться, что на нее обратят внимание самое раннее к вечеру.

В поезде с самолетными креслами умудрились даже немного поспать. А рано утром прибыли в другую область. Здесь Механик и Юлька некоторое время просидели на вокзале, дожидаясь автобуса. Пожалуй, это был самый неприятный момент, потому что Механик заметил пристальный взгляд милиционера, дежурившего в зале ожидания. Нервишки заиграли, тем более что милиционер хоть и был в зале один, но был парнем крупным, которому ничего не стоило скрутить маломощного Механика, даже если б тот воспользовался своим кастетом. А поблизости прогуливались еще несколько. Поэтому вариант со стрельбой мог кончиться тем, что они бы в Механике дыр навертели. Слава Богу, что Механик сладил со своими нервами даже тогда, когда заметил, как мент забубнил в рацию, поглядывая в их сторону. Но ничего не случилось. Просто-напросто милиционер загляделся на Юльку.

На автобусе Механик с Юлькой доехали до райцентра, где обитал его друган, о котором он рассказывал Есаулу, излагая свой план вывоза клада с острова. Однако тут их ожидал легкий облом.

Облом происходил от того, что друган, как выяснилось, месяц назад капитально сел и теперь пытался дожить до суда в СИЗО. А легким этот облом оказался потому, что супруга другана, Инга, оказала Механику очень теплый прием. Особенно после того, как он отстегнул ей малость на прожитье и в течение нескольких дней отремонтировал все, что в доме не работало. В частности, насос, которым подавалась вода из колодца. Инга, которой надоело таскать ведра, не только поставила Механику бутылку, но и предложила проживать, пока не надоест. Механику это было без надобности, потому что ему нужен был сам друган, а не его баба и пацанята (таковых было три, один наглей другого, от девяти до тринадцати лет). Тем более что баба, возможно, рассчитывала не только на техническую помощь Механика, но и на его конкретные, мужские услуги. А Механик их оказать не мог в силу известных причин. Правда, баба, была не «прости господи», а относительно скромная, дожидавшаяся, когда Механик сам попросит. Кроме того, она поначалу не могла понять, кем ему доводится Юлька. Механик периодически обзывал Юльку «дочкой» — за время путешествия из Москвы она к подобному обращению привыкла и не возражала, но Инга в это дело поверила только тогда, когда вечером Механик улегся спать в кухне, на раскладушке, а Юльку оставил на диване в гостиной. Конечно, Механик понимал, что ночевать на квартире у жены подследственного стремно, но он здорово утомился, слегка поддал и не боялся, что местные менты захотят проверить личности гостей.

Однако еще до этого состоялась важная встреча, которую теперь Механик оценивал неоднозначно, хотя поначалу даже очень обрадовался, увидев знакомую рожу.

Дело в том, что Ингу решил навестить гражданин Шмыгло. Первоначальная цель визита его была не очень понятна, но, как представлялось теперь Механику, он явился на квартиру к общему знакомому, не зная о приезде Механика. Шмыгло приехал не то передать Инге привет от мужа из тюряги, не то для того, чтоб выяснить, не задавали ли ей каких-либо новых вопросов о жизни и деятельности супруга, а если задавали, то что она на них отвечала. Впрочем, может быть, какая-нибудь добрая душа и сообщила ему о том, что неизвестные, хорошо одетые мужчина и девушка, приехав утром, до сих пор торчат у Инги. Так или иначе, но Шмыгло явно не ожидал встречи с Механиком.

Знакомство у них было, по правде сказать, шапочное. Механик раза два или три видел Шмыгла в свите Хрестного, когда тот посещал мародерский отряд в Бузиновском лесу. Но одна из этих встреч заставила Шмыгла зауважать Механика. Дело в том, что в один из визитов Хрестного на джипе сопровождения «Ниссан-Патрол» что-то полетело. Джип застрял на просеке и запер на ней весь эскорт пахана. А за этот джип отвечал Шмыгло. Хрестный куда-то торопился и пообещал, что отвернет Шмыглу голову, если через полчаса машины не смогут уехать. Шмыгло скис и готовился к большим неприятностям. Но тут из леса вышел Механик, который покопался в кишках самурайской машины, и через десять минут она заработала. Хотя реальное отворачивание головы Шмыглу вряд ли грозило (Хрестный своих людей попусту не изничтожал), у него осталось чувство глубокой благодарности к чахоточному недомерку, который избавил его от крепкого мордобоя и перевода на какую-нибудь малопочетную работу.

Механик первым узнал Шмыгла. Сейчас он сомневался, стоило ли это делать и не стало ли это первым по-настоящему ошибочным шагом в послемосковской эпопее. Но тогда Механик даже обрадовался, увидев, что гражданин, явившийся к Инге, ему знаком и даже кликуху его он помнит. В свою очередь Шмыгло тоже порадовался, что повстречал не какого-то хрена с горы и не переодетого мента, а того самого человечка, который его очень крепко выручил. Лобызаться, конечно, не стали, но вполне дружески поручкались. Шмыгло выставил на стол бутылку, стал утверждать, что должен ее Механику. Конечно, ни от нее, ни от той, что хозяйка принесла, к вечеру ничего не осталось. Пили вчетвером, закуска была хорошая. Пилось и елось душевно, разговор шел бойко и весело, хотя казалось, лицам, сидевшим за столом и видевшим друг друга почти в первый раз, общаться сложно. Ничего серьезно не затрагивали, о делах не говорили, о героическом прошлом не вспоминали. Шмыгло уже поглядывал то на Юльку, то на Ингу, когда появился тоже знакомый Механику мужик по кличке Мурзила (он теперь был у Шмыгла водителем-телохранителем), сообщивший, что Шмыгло срочно нужен. Шмыгло стал прощаться и напоследок сказал, что готов найти Механику жилье в более спокойном месте. А Механик, расчувствовавшись — он уже дошел до хорошей кондиции, — с трудом проворачивая язык, взял да и сболтнул Шмыглу, что, мол, готов с ним, хорошим и душевным человеком, поделиться «Федькиным кладом», который лежит на озере Широком. Никто, кроме «злодейки с наклейкой», за язык не тянул. Да и Шмыгло вроде бы никакого внимания на это не обратил. Он только дал Механику свою визитную карточку с телефоном и адресом офиса. Но самое смешное, что Механик даже утром не вспомнил о том, что проболтался.

Вспомнил он об этом только тогда, когда они с Юлькой, благополучно переночевав у Инги, вернулись на автобусе в город и явились в автомастерскую Шмыгла. Да и то вспомнил не сам, а с подсказки владельца автосервиса. Юля осталась в приемной, где под присмотром секретарши читала журнал «Лиза», а Механик в кабинете Шмыгла вынужден был уже на трезвую голову вести очень конкретный разговор.

Оказывается, вчера, возвращаясь после пьянки, Шмыгло велел своему водиле прокатиться вокруг озера Широкого. У него даже мелькало желание свернуть на просеку и доехать до берега. Но в отличие от Шмыгла водитель соображал, что они при этом могут наехать на мину или, в лучшем случае, увязнуть в снегу. Поэтому водитель просто провез шефа вокруг озера через Малинино и Дорошино. Здесь-то их, кстати, и засек один из ребят Серого. Он, конечно, ничего о кладе не знал, но просто счел нужным доложить, что представитель одной из соседских контор мотается по чужой области. А и Шмыгло, и Мурзила в друзьях у Серого не числились. Серый тут же велел взять Шмыгла на контроль.

По ходу разговора в офисе Шмыгло открыл перед Механиком ужас какие широкие перспективы сотрудничества. Просил он, в общем, немного — 50 процентов. Но за это обещал взять на себя и транспорт, и охрану, и даже переговоры с оптовым покупателем. Механик не был наивной девочкой и хорошо понял, что Шмыгло замочит его сразу же, как только доберется до сундуков. Но упираться не стал. Хорошо понимал, что лучше прикинуться доверчивым дурачком и не выступать раньше времени, тем более что мог с уверенностью предположить, как поступит Шмыгло, если Механик начнет открещиваться от вчерашних слов или откажется сотрудничать. Ясно, что тогда его — а заодно и Юльку — отсюда не выпустят. Затащат в какой-нибудь подвал и начнут помаленьку кости ломать, добиваясь подробного рассказа о том, как забраться на остров и заполучить сундуки, не взлетев при этом на воздух. Потом, конечно, все равно замочат, но только в порядке поощрения за откровенность.

Поэтому Механик сделал вид, будто принял все за чистую монету, и начал объяснять Шмыглу, насколько сложное это дело — доставать клад со здешнего «острова Сокровищ». Он с удовольствием рассказывал малограмотному Шмыглу о немецких противопехотных минах «пильц» и «хольц», которых на острове до фига и больше, о многочисленных МЗП (малозаметных препятствиях), прячущихся под снегом, о ямах-ловушках с бетонным дном, в которое вцементированы полуметровые стальные острия, о стальных плитах, которые могут обрушиться на голову в подземных сооружениях. Кроме того, Механик рассказал Шмыглу о том, как за ним и Есаулом охотились ребята Серого.

От всего этого Шмыгло понял, что дело не такое уж простое, как ему поначалу казалось. Поэтому его первоначальная идея простая и серая: выспросить у Механика, как добраться до золотишка, а потом тихо придавить его вместе с девчонкой и спихнуть в ближайшую прорубь на Снороти, показалась ему до жути наивной. Шмыгло решил, что Механика надо обязательно взять на остров, а также сохранить его до того момента, как сундучки займут должное место в кузове грузовика. После этого от него можно и отделаться. Поэтому Шмыгло, как прикидывал Механик, не стал его торопить по поводу полного раскрытия всех тайн, а пристроил на жительство в уютный пригородный поселок. Там Механику и Юльке отвели теплую рубленую дачку с водопроводом и канализацией, с хорошей печкой и даже с баней. Именно здесь они находились в настоящее время. Хозяин дачи работал в конторе у Шмыгла, и ему особых объяснений давать не требовалось, тем более что на даче он не появлялся с тех пор, как Механик с Юлькой там поселились.

Поселок по зимнему времени был почти пустой, что Механика вполне устраивало. Конечно, он догадывался, что Шмыгло не оставил его тут без присмотра и без охраны, но при таком малолюдстве всех этих граждан оказалось легко вычислить. В первые же два дня Механик рассмотрел, что Шмыгло рассадил своих ребят на трех дачах, граничивших с участком, где обитал Механик, и на даче, находившейся на другой стороне улицы, напротив. Кроме того, на соседней улице на всякий случай периодически дежурила машина. Всего за Механиком приглядывали человек десять, но одновременно на дачах и в автомобиле больше пяти-шести человек не было.

Механик сперва удивился такой постановке дела. Не проще ли было поселить сторожей прямо на даче, ведь тогда можно было вообще ограничиться парой мужиков поздоровее? Обдумывая, отчего Шмыгло так нерационально использует свои кадры, Механик пришел к выводу, что его новый «друг» проверяет «компаньона» на искренность. Формально Механик пользовался полной свободой, мог в любое время сесть в автобус и поехать в город, не говоря уже о том, чтоб прогуляться в поселковый магазин, располагавшийся у автобусной остановки. Тем не менее, едва он выходил за калитку, как кто-либо из обитателей соседних дач тут же собирался прогуляться. Точно так же присматривали и за Юлькой. С другой стороны, Шмыгло опасался вызвать подозрения в собственной искренности, которые неизбежно возникли бы у Механика, если б «охрана» поселилась прямо в доме. Кроме того, Шмыгло, возможно, побаивался и того, что Механик может перевербовать этих охранников, если будет жить с ними в одном доме.

Вся эта система Механика больше забавляла, чем раздражала. Бежать он не собирался, во всяком случае сейчас. Потому что ему не хотелось менять эту симпатичную дачку на какой-нибудь сырой и холодный подвал, где ему начнут без толку кости ломать. Не собирался он и корефаниться с Серым — в этом его Шмыгло тоже мог подозревать, хотя Механик ему откровенно рассказал про то, как они с Есаулом облажали Серого и Булку на «Черном полигоне». Серый этого не простит, а Булка — тем более. Правда, Механик не стал говорить, что Серому для того, чтоб добыть клад, надо узнать от Механика намного меньше, чем Шмыглу.

Вообще-то Механик, на данном этапе, гораздо больше опасался Серого, чем Шмыгла. Хотя Серый и Булка оставались в другой области, по данным Шмыгла, здесь у них были свои ребята. И Шмыгло при неаккуратном ведении дел мог запросто посадить их себе на «хвост». Особенно если будет мотаться вокруг озера. Более того — и это Механик оговорил, отправляясь на дачу, — Шмыглу не стоит часто появляться в поселке, а лучше туда не ездить. Потому что так можно засветить местонахождение Механика. Сам Механик, несмотря на отсутствие формального запрета, тоже не собирался ездить в город, а тем более отпускать туда Юльку.

Эта самая Юлька все больше заставляла Механика испытывать беспокойство. Нет, ничего подозрительного в поведении девчонки он пока не замечал. Она не порывалась убежать, не ныла и достаточно прилично выполняла те хозяйственные поручения, которые на нее возлагались: прибиралась, помогала Механику готовить — полностью доверить ей это дело Механик не решался, — а также стирала и гладила. Словом, вела себя как послушная дочка.

Тем не менее Механик ощущал, что все не так хорошо, как кажется. Девчонке было явно скучно. 22 — это возраст, когда сидеть на заснеженной даче в обществе пожилого и мрачного, к тому же малоразговорчивого мужика — удовольствие ниже среднего. Ясно, что этой удравшей из дому попрыгушке хотелось туда, где шумно и весело, где много бойких и беззаботных пацанов, где можно вволю потанцевать, поорать и повизжать, выпить чего-нибудь не слишком крепкого в баре, потрепаться с такими же юными дурочками, наконец, — в этом Механик почти не сомневался — Юльке надо с кем-то целоваться и трахаться. Жила же она с этим Темой несчастным, стало быть, уже знает, что к чему, и бабская потребность у нее имеется. Недаром еще в самом начале спрашивала, будет он ее трахать или нет. Наверно, если б у Механика все было в порядке, он вполне мог бы эту проблему снять. Хотя бы на время проживания за городом. И было бы меньше беспокойства, если б он часть дурной энергии из этой телки выдоил, а не стал бы размышлять над разницей в возрасте, над тем, что можно ее своим туберкулезом наградить и другими нюансами. Точнее, самого себя за мужское бессилие оправдывать. Однако, увы и ах, он тут был полный пас. Оставалось изображать папочку.

Конечно, никакого рационального объяснения для себя, почему эта дура до сих пор живет, у Механика не было. Только одно — жалко. Шмыгло при встрече в офисе подробно расспросил Механика о том, кем ему доводится эта ссыкуха и не пора ли ему от нее избавиться. Механик вынужден был рассказать почти все как было и приврать, что живет с Юлькой как с бабой. Потому что иначе Шмыгло бы ни хрена не понял, насторожился и повел бы себя как-нибудь не так. Насчет Механиковой импотенции Шмыгло был не в курсе, а насчет прорыва отцовских чувств к чужой девке он просто не способен был врубиться. Конечно, Шмыгло предупредил Механика, что за девку и ее поведение ему, если что, придется ответить, но Механик это и сам знал.

Все зависело от того, сколько еще Юлька вытерпит здешнее скучное сидение. Единственной причиной, по которой она еще не пыталась сбежать, Механик считал страх. Все-таки он достаточно крепко запугал ее тюрьмой, которая ей грозила при попадании в ментуру. Кроме того, он и сам был для нее неплохим пугалом. Наконец, Механик постарался ей доходчиво объяснить, что они тут живут не просто так, а под присмотром и что с ней сделают ребята Шмыгла, если им только покажется, будто она собирается сбежать. Про клад он Юльку, конечно, не просвещал, но она и сама с лишними вопросами не лезла. Все из того же страха.

Тем не менее Механик понимал: эта козявка живет не по уму, а по чувствам. И если сейчас тяга «на волю, в пампасы» у Юльки пересиливалась чувством страха, то только потому, что еще не набрала полной силы. Знай Механик точную закономерность нарастания этой тяги, он бы, наверно, подсчитал на калькуляторе, когда она пересилит страх. Но никаких формул на этот счет не было, а заглядывать в душу Механик не умел. Юлька могла еще месяц сидеть и не рыпаться, но могла и нынешней ночью рвануть отсюда куда глаза глядят. Причем запросто ума хватило бы и с повинной явиться.

Именно поэтому Механик в первый день, когда они только прибыли сюда, отправил Юльку спать на печку, а сам занял старинную никелированную кровать поблизости от выхода из комнаты. Здесь к утру, когда печка остывала, становилось очень даже свежо, что Механику, при его туберкулезе, здоровья не прибавляло, но все же было спокойнее. И Юльку не проспишь, если вдруг в бега ударится, и ежели кто посторонний сунется, тоже. Входную дверь на терраску, пристроенную к дому, Механик держал на запоре, дверь в комнату запирал на ключ, который ночью держал под подушкой. Там же Механик и почти весь свой арсенал прятал — «ТТ», револьвер-самоделку, кастет и гранату. Только финки и сюрикены в рюкзачке оставил. Все три окна с того угла, где стояла кровать, хорошо просматривались, и при любой попытке в них сунуться Механик был готов палить на поражение. К тому же рамы были двойные и на крепких шпингалетах — не разбив стекол, не залезешь.

Опасался Механик, конечно, не бомжей и не шпану, которые не прочь пограбить дачные поселки. Во-первых, побаивался Шмыгла. У того вполне могло проявиться излишнее самомнение — дескать, сам найду сундуки. Остров небольшой, деться им оттуда некуда. А Механика с его девкой удобнее замочить по-тихому. Во-вторых, гораздо серьезнее Механик беспокоился насчет Серого. Этот может отследить дачку и прийти по грешную душу. Наконец, оставались менты, о которых тоже не следовало забывать.

Правда, Механик считал, что Шмыгло прилично организовал связь и отследить ее Серому было бы непросто. Ее осуществляли через жену хозяина дачи. Сам хозяин, как уже говорилось, работал в конторе Шмыгла, и его наверняка могли знать. А вот баба, которая не работала, а моталась по городу и пригородам, торгуя с рук, ни ментам, ни Серому не приглянулась бы. В течение прошедшей недели она дважды приезжала на дачу якобы за картошкой, которую хранили в подвале, а заодно привезла Механику с Юлькой кое-какое бельишко — надо было поменять. Ну а кроме того, передала на словах последнюю информацию от Шмыгла, которая до нее дошла через мужа. Само собой, что ни она, ни муж понятия не имели, о чем речь идет, когда передавали заученные фразы, хотя в них ничего таинственного не было. Например: «Шмыгло просил передать, что покупателя нашел». Или: «С тачкой все на мази. На рыбалку поедем послезавтра». Как говорится, догадайся с трех раз, о чем речь, а Механику все ясно.

О том, кто покупатель, Механик не волновался. А вот о том, что Шмыгло уже послезавтра намыливается на озеро, стоило призадуматься. Потому что именно такой срок, как представлялось Механику, Шмыгло отвел ему для продолжения личной жизни. Хотя кое-какой план действий на случай поездки у Механика имелся, очень многое в нем было писано по воде вилами, так как зависело от обстоятельств, которые можно уточнить только непосредственно на озере. То есть от того, сколько людей поедет со Шмыглом, потащит ли Шмыгло на озеро Юльку или оставит здесь, так сказать, в «заложницах», разоружат ли Механика еще до поездки или сразу по приезде на озеро, в какой машине поедут и так далее. Наконец, было еще одно обстоятельство, которое при одном раскладе могло помочь Механику, а при другом — сработало бы против него.

Обстоятельство состояло в том, вмешается в это дело Серый или нет. Механик был почти убежден, что конспираторских талантов Шмыгла не хватит на то, чтоб обдурить Серого. Если люди Шмыгла начнут крутиться вокруг озера, их запеленгуют. Это может произойти, даже если у Серого нет в команде Шмыгла никаких «засланных казачков». А наличие их вполне вероятно.

Механик просчитывал и этот случай. Вариантов действий Серого было два: выкрасть Механика с дачи или организовать засаду на озере. Второй вариант был предпочтительней. Во-первых, все трудоемкие и опасные работы можно было переложить на плечи Шмыгловой команды, а самим взять готовенькое. Во-вторых, действовать пришлось бы в родной области, где значительно проще найти общий язык с правоохранителями. Наконец, третье и самое важное — не надо было тратить времени на допрос Механика, а просто шлепнуть его вместе с остальными, после того как он передаст Шмыглу клад. Первого варианта Механик, однако, тоже не исключал — человек предполагает, а Господь располагает. У Серого могли найтись свои аргументы в пользу нападения на дачу. А вот самого Механика этот вариант устраивал меньше всего. Тут у него практически не было шансов выкрутиться. Если, конечно, Серому удастся сцапать его живым. Впрочем, если и не удастся, Серый просто подождет до весны. Когда снег сойдет, а трава еще не подымется, он легко разминирует берег, а там, глядишь, и найдет нужную дыру, через которую проберется к сундукам. Шмыгло до этого уже не доживет. Маузер или Саня сделают его из тех самых винтарей, которые им когда-то помог восстановить Механик, или, может быть, достанут что-то поновее.

Естественно, что Механика все это мало успокаивало, он курил, добивая остатки легких, и напряженно ворочал мозгами…

ЗДРАВСТВУЙ, СЕРЫЙ!

Никита Ветров благополучно проснулся на Люськиной даче в Ново-Сосновке, там же, где четыре месяца назад провел одну ночь перед поездкой на Светкин хлебозавод. Только тогда спал один, а сейчас — с Булочкой. Приехали они поздно, около двух часов ночи, пять часов проведя в джипе. Поэтому, едва добравшись до койки, заснули как убитые. А утром Светка куда-то смылась. Поэтому проснулся он в одиночестве. Правда, хорошо выспался и ощущал легкую и приятную лень — не хотелось вылезать из-под одеяла. Никаких тревог Никита не испытывал. Было только непонятно, почему Светка привезла его сюда, а не на хлебозавод. Почему Булочка не притащила его на свою хату, которая, надо полагать, у нее имелась, Ветров догадывался: должно быть, ее расположение было засекречено даже от него. Люськину дачу и хлебозавод он знал с прошлого раза, а расширять его представления о Булочкиной «империи», видимо, пока считалось излишним.

Наверно, если б Никита подольше провалялся в постели, то нашел бы повод чем-нибудь озаботиться. Например, тем, что его, может быть, уже сегодня, потащат туда, где партизанил Юрка Белкин. Туда, где мины, заложенные 55 лет назад, все еще дожидаются своего часа.

Но поваляться подольше не позволили. Появилась Светка, которая скомандовала «подъем».

— Есть хочешь? — спросила она и, дождавшись, пока Никита оденется, потащила его завтракать на первый этаж. Время уже приближалось к одиннадцати. Никита слопал сосиски с кетчупом и выпил чашку кофе. Все это притащила сама Булочка. Светка сидела молча, только изредка поглядывала на часы. Никита так и не понял: то ли ей хотелось показать ему, что он отнимает у нее драгоценное время, то ли она дожидалась кого-то, кто задерживался.

Когда Никита покончил с едой, Светка произнесла:

— Ну, слава Богу!

И опять же Никита не усек: то ли это относилось к тому, что он одолел сосиски, то ли к тому, что во двор въехал «Чероки», на котором, как позже выяснилось, приехал Серый.

Через пару минут он уже поднялся из гаража на первый этаж, оставил кожаное пальто и шапку в гардеробе и прошел в зал. Видно было, что он тут хозяин.

Никита, когда вспоминал Серого, все время видел перед собой крепкого оборванца в «песчанке» нараспашку (несмотря на осень), в мятой армейской панаме, линялой тельняшке и с ушаночной звездой, повешенной вместо креста. К тому же с рукой на перевязи.

Сейчас Серый смотрелся другим человеком. При дорогом галстуке и свежайшей рубашке, в светло-коричневом клетчатом пиджаке и черных брюках, в желтоватых итальянских ботинках, гладко выбритый и по-модному стриженный, он напоминал кого угодно, кроме самого себя прежнего.

— Честной компании! — сказал Серый, протягивая руку Никите. Поручкался он и со своей хозяйкой, почтительно, но без подобострастия.

— Здравствуй, Серый! — не очень приветливо отозвалась Булочка. — На тебя жалоба от Люсеньки поступила. Говорит, что дома не ночуешь, ссылаясь на мои распоряжения. А я что-то не припомню, какие ты вчера вечером получал от меня инструкции. И сегодня с утра по всем телефонам не могла тебя найти. Ты случайно не загулял, а?

— Светлана Алексеевна, — невозмутимо ответил Серый, — сами знаете: моя работа носит такой нехороший характер, что сообщать о ней «всем, всем, всем» вовсе не обязательно. Я ж октябрьских революций не делаю и временные правительства не свергаю.

— Правильно. Но я должна знать, где ты находишься и чем занимаешься. Особенно в ночное время. Поэтому будь добр проинформировать.

— Если можно, с глазу на глаз. Никите Сергеевичу, по-моему, эта информация не должна быть интересна.

— Ладно. Никита, поднимись наверх, подожди в кабинете.

— Лучше наоборот. Мы поднимемся, а он внизу подождет, — возразил Серый.

И Светка согласилась:

— Хорошо. Никита, посиди здесь.

Никита, не обижаясь, потому что отродясь не хотел перегружать голову излишней информацией, остался сидеть за столом. Не прошло и нескольких минут, как появилась Люська. Увидев Никиту, заулыбалась. Вчера, когда Никита со Светкой сюда приехали, Люська встречала, но все были слишком сонные, чтоб вести какие-то беседы.

— Ну, как спалось? — спросила она.

— Здорово, — поспешил сообщить Никита. — Тихо, за окнами снег, воздух чистый, сосны… Вообще классно. Даже не заметил, как Светка убежала.

— Она с утра сама не своя, — доверительно сообщила Люська. — Серый где-то всю ночь мотался. И мобильный отключил. А она еще вчера его требовала на доклад. Сейчас мимо меня прошли, так этот гад даже не поздоровался. Ну, ничего, ему Светка мозги прочистит. А я потом от себя добавлю.

Никита покивал из вежливости. Вообще он чувствовал себя как-то неудобно. Люська, конечно, ему в любви не признавалась, но пара хороших ночей между ними была. И хотя все началось из-за Светкиной прихоти — нравилось Булочке выпендриваться, — Никите с Люськой очень понравилось. А теперь она, стало быть, при Сером состоит. Тоже, наверно, не просто так. Осведомительство Светкой оплачивается.

— Ты на каникулах, да? — спросила Люська.

— Да, — ответил Никита, — отдохнуть приехал.

— Отдохнешь… — хмыкнула Люська. — Светка кого хошь загоняет.

В это время вернулась Светка и, не удостоив Люську взглядом, обратилась к Никите:

— Поднимайся. Будем разговаривать.

Когда Ветров стал подниматься по лестнице, Светка обернулась и сказала строго:

— Крутить с ней — не вздумай! Ноги выдерну! И все остальное тоже. Да еще и Серый морду начистит.

— С чего ты взяла? — проворчал Никита.

— Потому что ты на нее пялился влюбленными глазами. Что было, то прошло, усек? Тогда приказала, а сейчас запрещаю. Смотри у меня!

Дальше объясняться было некогда — дошли до кабинета, должно быть, принадлежавшего покойному Вальте Балясину. Там, перед хозяйским столом, сидел Серый. Морда у него выглядела пасмурной. Похоже, что и впрямь Светуля ему крепко всыпала.

Госпожа Фомина, впустив Никиту, заперла за собой сначала одну дверь, а потом вторую. Обе они были хорошо обиты и не пропускали звук.

— Садись, — Булочка указала Никите на стул напротив Серого. — Будем обсуждать ситуацию. Докладывай, Сергей, не тяни резину, Никита в курсе дела.

Никита именно сейчас подумал, что всем россказням о том, что капитализм помогает людям «выдавливать из себя раба», — цена медный грош. Ни хрена подобного. Может, тем, у кого большие деньги, он и помогает, но тем, у кого их нет, совсем наоборот. Там, на «Черном полигоне», оборванец со звездой на шее был, конечно, не очень приятным, но вполне свободным человеком. А здесь сидел прилично одетый, может быть, еще не потерявший остатков достоинства, но раб. Потому что тем же тоном, каким были произнесены слова: «Докладывай, Сергей», Светка могла бы ему же и приказать: «Эй, Сережка! Рюмку водки, живо!» А вообще-то могла бы и на «вы» обратиться, и даже по отчеству назвать. Потому что Серый, между прочим, был ее лет на семь, а то и на десять старше. И пару лет в Афгане отвоевал, кстати. Надо же какое-то уважение иметь…

Тем не менее Никита вслух ничего не стал говорить. Потому что сам ощущал себя мальчиком на побегушках. Таким, каких просвещенные барыньки то по головке гладили, то пинками гоняли.

— В общем, так, — сказал Серый пасмурным тоном, — Жак Саркисян, по нашим данным, оформил документы на вывоз пятидесяти тонн черного металлолома. Заказаны вагоны транзитом через Азербайджан до станции Астара. Оформил через подставную фирму в соседней области. Потому что нескромно торговцу косметикой заниматься ржавыми железяками. Какой-то сложный бартер получается. Особо занятно, что в нашей области нормальное железорудное сырье гораздо дешевле металлолома. И еще более интересно, что груз направлен для комбината в Исфахане. Потому что тащить его туда из Астары можно только на грузовиках. А это не ближний свет… Короче, похожий заказ был только в октябре месяце, и делал его некий Аскеров Махмуд. Фирма-посредник — та же.

— На какое число был тот заказ? — спросила Светка.

— На следующий день после того, когда нас Есаул с Механиком кинули. А нынешний — на послезавтра.

— Значит, они уже достали сундуки? — удивился Никита.

— Никак нет, — мотнул головой Серый. — У меня патруль вокруг озера мотается на машине с периодичностью в два часа. Кроме того, мы поперек просек бревна положили. Их снегом присыпало, так что сразу видно будет, если кто-то в лес сунется. Да и колеи бы сразу заметили. Снегу там много. За последний год никто на просеки не заезжал. Даже на «Буранах».

— А на лыжах? — прищурилась Светка.

— Четыреста кило? — с сомнением переспросил Серый.

— Десять мужиков по сорок килограмм утянут? Утянут. Сундуки им не нужны. Распихал по рюкзакам — и вывез. Твои гаврики за лыжнями смотрят?

— Нет там никаких лыжней… — Голос Серого прозвучал неуверенно, и Светка тут же вцепилась:

— Уверен?!

— Не ходят через лес. Ни местные, ни приезжие тем более.

— Но ты не ответил: смотрят твои ребята за лыжнями или нет? Или только на просеки глядят?

— Я сам с ними не езжу, — пробормотал Серый. — Могли и просмотреть, конечно…

— Ах, могли все-таки? Так вот, товарищ бывший майор: свой ночной рейд надо было не по моим казино проводить, а у озера. Если они сняли кассу и сумеют ее увезти без нас — стреляйся сам. А сейчас садись в джип, катись туда и проверяй, нет ли там каких следов. Лыжных, санных, собачьих — каких угодно.

— Может, разрешите досказать, Светлана Алексеевна? — мрачно произнес Серый.

— Что тебе надо досказывать? Только быстро!

— Вчера Шмыгло встречался с Саркисяном у него в офисе. Полтора часа беседовали.

— О чем? У тебя же там подслушка поставлена?

— А у них — заглушка… — произнес с досадой Серый. — Французы все-таки. Но кое-что записалось…

Он включил диктофон. Послышались какое-то монотонное гудение, через которое с большим трудом прослушивались звуки, чуть-чуть похожие на человеческую речь: «Бу-бу! Бу-бу-бу-бу бу-бу-бу…»

— Ария клопа из оперы «Не боюсь я ДДТ!» — процедила Светка. — И что из этого поймешь?

— Один парень говорит, что сможет отчистить шумы, — сказал Серый.

— Когда?

— Сегодня к вечеру. Он уже работает…

Светка поднялась:

— Хорошо. Но на озеро ты все-таки поедешь. Все, полный вперед! Жду с отчищенной записью. Но, если окажется, что они эти четыреста килограмм послезавтра на поезд погрузят, будешь станцию штурмовать, понял?!

— Понял, — отозвался Серый и торопливо вышел, пока взбалмошной хозяйке еще что-нибудь в голову не взбрело.

Никита проклинал себя за то, что сдуру брякнул, будто сундуки уже достали, и тем завел Светку. Он только удивился, что у Серого хватило терпения выдержать самодурство Булочки.

— Что, жалко его стало? — произнесла она, должно быть заметив на Никитиной физиономии некую неприязнь к себе. — Скот он, и скот порядочный! Расслабиться, видите ли, решил! Я ему две тыщи в месяц плачу, а он побалдеть собрался. Нас, между прочим, вчера без прикрытия оставил. Вчера сошло, а завтра может не сойти. Потому что против нас не только этот недоделок Шмыгло, но и ребята покруче. А он уверовал, будто вся область наша… Хрестный тоже в это верил, пока Петрович, царствие ему небесное, не разубедил. Гонять их надо, «командоров», чтоб служба медом не казалась.

— Жуткая ты баба, Светка! — произнес Никита. — Ну то, что ты так со мной, — понятно. Я — мальчишка, жизни не знаю, к тому же многим тебе обязан. Но он-то тебя постарше, могла бы и повежливее.

— Скажите, пожалуйста, — проворчала Светка, — святая мужицкая солидарность! Вояки чертовы!

— Ну ты не обижайся, ладно? Я ж просто объясняю… А то разозлишь его, припрешь — пожалеть можешь.

— Это, кисуля, мое дело — как командовать. Я знаю, когда и кого припирать, а когда — ласкать. Да и вообще, мы на эту болтовню зря время тратим… Ладно! Я тебя звала за тем, чтоб ты посмотрел вот эти картинки.

Светка выложила на стол склейку из восьми черно-белых фотографий и три фотографии отдельно. Никита догадался, что все они изображали остров на озере Широком. Но ничего похожего на сооружения объекта «Лора» Ветров при первом взгляде на снимки не увидел. Снег да снег, мохнатые елки-сосны, голые березки-осинки и кусты. Только в одном месте проглянуло что-то напоминающее спираль Бруно, присыпанную снегом.

— Да-а, — разочарованно протянул Никита. — Что-то не очень похоже. По «повести Белкина» я это себе как-то по-другому представлял. А кто снимал?

— Серый со своими ребятами. Помнишь, я рассказывала, после того как здесь Есаул с Механиком побывали, у нас парень подорвался? Ну, Серый решил не рисковать и все обстоятельно изучить. Они прошлись на лыжах по льду вокруг острова и сделали снимки, проявили, отпечатали, склеили — получился круговой вид. Потом Серый сговорился с одним вертолетчиком из областного аэроклуба, тот его провез над островом, и сделали снимки с воздуха. Вот эти, которые отдельно лежат.

— Светик, у тебя карта этого района есть? — спросил Никита. — А то я пока не очень ориентируюсь.

Светка достала из папки лист карты-полукилометровки, наклеенный на марлю, чтоб не рвался на сгибах, а также увеличенный в несколько раз фотоотпечаток с той же карты, изображающий озеро с островом и прилегающую к нему местность. На этом отпечатке, внутри контура, очерчивавшего озера, были тушью отмечены восемь точек, около каждой стояли цифры.

— Вот видишь, — объяснила Булочка, переворачивая склейку, — тут на оборотах проставлены номерки от одного до восьми. Стало быть, фото с номером один снято с точки, помеченой цифрой «один», фото с номером два — с точки номер два, и так далее. Уловил?

— Ага, — кивнул Никита, который в таких подробных комментариях не нуждался. Он больше заинтересовался картой, дававшей возможность как следует представить себе весь район, о котором шла речь в повести Юрия Петровича. То есть разобраться наконец, где находятся Дорошино, Малинино, Лузино и прочие населенные пункты, а заодно рассмотреть все дороги, просеки, речки, болота, располагавшиеся вокруг озера.

Никита сразу нашел Дорошино. Он почему-то думал, будто около этого села должен быть аэродром, и очень удивился, когда обнаружил, что его нет. Поэтому сначала даже спросил у Светки:

— А другого Дорошина нет?

— Нет… — удивилась Булочка. Никита рассказал ей про аэродром, с которого взлетел на перехват Дуськиного «У-2» и навстречу собственной смерти Эрих Эрлих. Светка хмыкнула:

— Вспомнила бабушка Юрьев день! Это ж полевой аэродром был. Запахали его давным-давно.

— Точно! — сокрушенно произнес Никита. — Ну и лопух же я!

Дальше пошло получше. Никита обнаружил Малинино и разобрался в дорогах и просеках.

— Так… — произнес он. — Вот это Немецкая дорога, по которой Механик с Есаулом во второй раз на остров ходили. Сразу видно, что немцы делали, — и сейчас прямая, как линейка. А вот та, которая от малининской дороги, — видишь, извивается?

— Погоди, — спросила Светка, — а тут что за плешка?

— Это, по-моему, тот самый Федюлькин лог. Только тут не показано ответвление…

— Какое ответвление? Это ты в повести вычитал?

— Ну, там же как начинается? Юрка и Зоя ехали на санях через лес по малининской дороге, а потом увидели, как немец напал на советский самолет, и решили, что наш самолет сбили. Они свернули в этот Федюлькин лог…

— Точно! И встретили там Клаву и Дусю. А немцы пригнали танк, и они от этого танка стали удирать. Стоп! Выходит, что через Федюлькин лог можно выбраться к озеру?!

— Ну, это тогда можно было выбраться. А сейчас все это зарасти могло.

— Верно подмечено.

— В общем, можно предположить, что они выбрались к озеру где-то здесь.

— Тогда, выходит, надо посмотреть как это место сейчас выглядит. На схемке это точка номер семь. А вот сама картинка…

Никита поглядел на фотографию. Это была та самая, где между деревьями просматривалось что-то похожее на припорошенную снегом спираль Бруно.

— Да, это где-то тут, хотя неизвестно, куда их конь вынес, может, и немного в стороне. Тут теперь уже здоровенные елки растут. Хотя Белкин писал, что немцы их вырубали.

— За пятьдесят пять лет успели вымахать.

— Но ведь часть ельника немцы порубить не успели… — задумчиво произнес Никита. — Значит, тем елкам должно быть побольше лет, верно?

— Правильно. А вот, смотри, на шестом снимке. Правда, эти больше?

— Точно! — Никита заметил, что елки, сфотографированные с шестой точки, образовывали как бы ступеньку. Словно бы рядом с пятым классом на школьной линейке выстроился девятый.

— Ведь немцы эти елки не дорубили потому, что их этот самый Белкин порезал? А это было недалеко от того места, где они прятались.

— Правильно! Но потом началась стрельба, и они побежали в ту сторону. — Никита указал на снимки 7 и 8. — А позже залезли в канализационный коллектор. Уже потом его немцы взорвали.

— Погоди. Коллектор ведь лежал в траншее, так? Это была такая здоровая труба, они по ней даже не ползли, а шли. Значит, и траншея была никак не меньше, чем два метра глубиной… Вряд ли ее могло замыть…

— Ее могло взрывом засыпать. Немцы взорвали ту часть коллектора, которая уже в земле лежала. А грунт, что прикрывал трубу, сполз в отрезок траншеи, куда еще не успели уложить кольца. Ну а потом все заросло кустами и заровнялось.

— Давай снимки с воздуха посмотрим. Может, там что-то обозначилось…

На первом же снимке Никита разглядел несколько мест, выделявшихся на общем фоне.

— Смотри, по-моему, это доты. Их, конечно, снегом замело, да и кусты наросли, но какие-то прямоугольные контуры просматриваются… Как буква Г. Ясно, что это что-то искусственное.

— Да, правда… — присмотрелась Светка. — А со стороны озера ни черта не разглядишь.

— А вот тут еще и вал видно, — Никита показал на другой снимок. — Вертолет сбоку от острова прошел и снимал как бы сверху наискось. Он тоже зарос со всех сторон. На том снимке, где доты, он незаметен, потому что снимали почти под прямым углом. Сосны здоровые стоят со снегом, и его совсем не видно. Со льда озера тоже ничего не замечается. Снизу вверх просматривается только склон горки и елки. И не видна тень, которую отбрасывает вал. Вот она, видишь?

— Вижу. Только мы эту воздушную съемку затевали не для того, чтобы тени разглядеть. Следы этих друзей искали, Есаула и Механика. А их, как ни странно, незаметно.

— Может быть, замело уже?

— Тогда два дня стояла хорошая, морозная погода. Тень увидел, понял, наверно, что солнце ярко светило.

— Может, просто не разглядели? Или они их замаскировали как-нибудь?

— Вряд ли. Вон, тут даже проволока заметна. Пленка будь здоров, сильная. Вот видишь, это наш парень следы оставил, когда подорвался. Отлично видно. Не говоря уже о воронке и копоти на снегу.

— Стоп! Ты ж говорила, что ваш Маузер там стрелу какую-то в дереве видел? И что предполагали, будто они трос через озеро перебрасывали, а потом на ролике через озеро переезжали?

— Да. И Серый сначала прикидывал так. Однако ты ведь сказал, что стрела не сможет прочно воткнуться в дерево.

— Только забыл, что стрелу можно не только из лука выпустить.

— Думаешь, ее из винтовки выстрелили? Тогда бы наши ребята, которые со стороны Малинина их поджидали, выстрел должны были слышать.

— Винтовки, между прочим, бывают с глушителями.

— Но у них ее с собой не было. По крайней мере когда в поезд садились.

— Разобрать могли и в рюкзак положить.

— Ладно. Но все это относится к переходу через озеро. А дальше?

— Так они если могли сто пятьдесят метров через озеро проехать, то и там, на острове, могли какие-то веревки между деревьями протянуть.

— Но ведь где-то они должны были спуститься? Ведь если не спускаться, то получается, что они клад на деревьях спрятали? Но мы тогда заметили бы хоть что-нибудь. И потом, как же они четыре сундука общим весом в полтонны туда, на деревья, затащили?

— Во-первых, они могли их и не затаскивать, а вытащить оттуда все, разложить в пластиковые пакеты и распихать в дупла.

— Как белочки орешки… — иронически произнесла Светка. — Наивно, по-моему. Судя по тому, какие они в Москве вещицы продали. Там такие фигулины были, которые в сосновое дупло не спрячешь. Тем более что и дупла у сосен не так часто встречаются, как кажется.

— Хорошо, тогда допустим, они спускались прямо с дерева в какой-нибудь люк. Я точно помню, что у Белкина написано, будто они там на какую-то прожекторную площадку через люк поднимались.

— И где эта площадка была?

— Если вот эта загогулина — дот номер четыре, а эта — номер пять, то площадка должна была быть вот тут.

— Ну и где же здесь люк? Тут кусты какие-то…

— А может, он под кустом замаскирован? — не сдавался Никита.

— Но тут дерева нет, дорогой мой. Как же они сюда могли спускаться?

Никита почти сразу нашелся:

— Зато можно было веревку от одной сосны до другой перекинуть. Потом съехать на середину и еще одну веревку привязать вертикально.

— Что-то ты намудрил, по-моему, Никитушка! — усмехнулась Светка. — Неужели эти алкаши тут такой эквилибристикой занимались? Не верится. К тому же Есаула надо краном поднимать — никакая веревка не выдержит.

— Выдержит. Альпинисты знаешь какие здоровенные бывают?!

— Это я пошутила. Просто Есаул неуклюжий как бочка. Не верится, чтоб он мог так лазать по деревьям.

— А Механик?

— Механик, по сведениям Серого, жилистый и ловкий, но тоже не альпинист и не воздушный гимнаст. Зарезать или сюрикеном запустить — точно, он еще может, но чтоб четыреста кило драгоценностей по веревкам перетащить, у него здоровья не хватит. Дыхалка туберкулезная!

— Даже если он эти четыреста килограммов, допустим, на сорок мешочков по десять килограммов разложил? Или на двадцать по двадцать?

— Ты сам-то лазал по веревкам? Знаешь, сколько это сил отнимает? Да еще если больной?! А сколько времени все эти ходки потребуют, даже если их не сорок, а двадцать?!

— Постой! — улыбнулся Никита. — С чего это мы с тобой все о веревках да о веревках? Они же клад когда прятали? Осенью! Еще ни льда, ни снега не было, в озере вода плескалась. А на ней следов не остается…

— Ты, часом, не забыл, что у них грузовик был, а не амфибия? Или, может, Механик со своим туберкулезом в воду нырнул? У нас бы сейчас с ним проблем не было… Я и то удивляюсь, как мы все тогда, как на плоту поплавали и под дождем промокли, воспаление легких не получили. Даже дед Ермолаев выжил.

— Понимаешь, — сказал Никита, — ты не задумалась, отчего они, которые клад уперли, так сказать, внезапно для самих себя, просто сдуру, и уж точно без всякой подготовки, вдруг потащились именно в такое хитрое место, о котором в районе даже местные ни черта не знают?

— «Вопрос, конечно, интересный…» — хмыкнула Светка, процитировав кого-то из эстрадных юмористов. — Может, их Гера просветил?

— Не думаю. Он даже Серому, который был его первым замом, ничего не сказал. И потом, тогда бы они не стали сидеть-дожидаться в палатке, когда Серый приплывет на плоту и погонит их пинками на «Черный полигон».

— Логично. Ну а тебе как это представляется?

— Очень просто. Они же, как ты говорила, грузовик у ребят Тугрика увели, правильно? И тех двоих, что при грузовике, убили — точно?

— Был такой момент… — наморщила лобик Булочка.

— А если они их не сразу убили? Или, допустим, там еще и третий был, которого они с собой взяли, и он им рассказал все, что надо, про это место?

— Тех двоих допросить не могли. Времени было мало. Мы с тобой самое большее через час пришли туда. Но им надо было четыре сундука с прицепа на грузовик перегрузить, а это даже при помощи крана не так уж быстро. Но вот насчет третьего, который мог быть при грузовике, — мысль неплохая.

— Так вот, если этот «третий» был и им показал, куда ехать, то, наверно, мог рассказать, как на остров пробраться, как туда сундуки переправить. А кроме того, я думаю, у них там, в машине, было что-то, на чем можно было груз перетащить. Лодка надувная, например. А может быть, у них плот на берегу озера был заготовлен.

— Ладно… Допустим, что они все это добро перегрузили в мешки, положили на плот, сундуки утопили, а сами переехали на ту сторону. Дальше что?

— А дальше проводник им безопасную тропу показал. И место, где собирались все это прятать. После чего они его ликвидировали. Потом набрали с собой ценностей, сколько могли унести, вернулись в грузовик, угнали его подальше от этих мест и бросили где-нибудь, а сами в Москву махнули.

— Понятно… — пробормотала Светка. — Все толково, кроме одного: как это они решились в чужую нычку добро прятать? Ведь та контора могла об этом узнать? От которой Тугрик приезжал, естественно. Не всех же их на «полигоне» повалили…

— Во-первых, могли и всех. Четырнадцать человек — это не много. А во-вторых, если кто и остался, то мог в панику удариться. «Все пропало, спасайте двор и архивы!» — как сказал Фридрих Второй, король прусский, когда наши наваляли ему при Кунерсдорфе. Ну и наконец: если они узнали, допустим, что их машину обнаружили в Тамбовской области, то они туда разбираться поедут. Уж ни за что не подумают, что это золото у них же и спрячут.

— Но они ведь могли насчет того, третьего, догадаться.

— Если трупа не нашли, то скорее подумали, будто он с Есаулом и Механиком удрал. А они его могли там же на объекте «Лора» и спрятать.

Света еще раз улыбнулась:

— Все-то у тебя просто. Кажется, будто сам с ними воровал. Ладно. Теперь главное — не прозевать на этот раз…

БАННЫЙ ДЕНЬ

Механик проснулся утром с больной головой и тяжким настроением, будто после большой пьянки, хотя не выпил накануне ни грамма. Все от того, что прокурил и промаялся со своими дурными мыслями хрен знает до которого часа. И проспал совсем немного. Никто не будил. Никакого шума и тревоги не было. Юлька мирно посапывала на печке, за окнами только-только начинало светать. Никто по двору не шастал, снег не скрипел, в дверях никто не ковырялся. Тишина и спокойствие. Живи да радуйся.

А Механику отчетливо хотелось застрелиться. Такая тоска напала, такая пустота наехала, что все, начиная с самого себя и кончая всем белым светом, казалось мерзопакостным и не заслуживающим дальнейшего существования. Ненависть, вместившаяся в этот больной и очень маленький организм, была воистину вселенской. Если б под рукой была какая-нибудь кнопка, которая одним нажатием могла бы уничтожить все человечество и даже больше — всю Метагалактику, например, он давно бы ее употребил в дело. Потому что все тут, в этом материальном мире, по мнению Механика, было устроено совершенно не так, как ему хотелось, по каким-то идиотским законам, которые придуманы были исключительно ему во зло. И ничего он, при своих золотых руках и еще не полностью пропитом уме, с этими законами поделать не мог. Они же, эти писаные и неписаные, субъективные и объективные законы делали с ним все, что хотели. Барахтаясь, как муравей в широкой реке, Механик плыл в ту сторону, куда тащило течение. Можно было чуть-чуть сместиться вправо или влево, чуточку приблизиться к недостижимому берегу, но любое дуновение ветерка или совсем незначительная смена течения могли свести на нет все эти усилия.

Все бессмысленно! Можно еще побарахтаться, подрыгать ручками-ножками, побегать по стране. Можно потешить себя мечтой, что удастся выбраться из этой чертовой, хотя и родной страны, где все делается не по разуму, а по маразму. Той страны, которую когда-то был готов защищать, не щадя своей крови и самой жизни. И защищал, между прочим, хотя и за тридевять земель от дома, но понимая, что это надо делать там, если не хочешь, чтоб пришлось воевать у себя на пороге. А его продали, предали, оплевали, обманули и вообще сделали палачом в собственных глазах. И всем стало по фигу, что он человек и хотел жить, как человек. Даже женщине, которую он любил и чьи дети теперь поминали его только плохими словами. Тем более Шмыглу, который сейчас уже подсчитывает бабки, которые получит, перешагнув через Механика. И ведь даже капля совести у гада не шевельнется! Конечно, Механик — одиночка. Ни одна контора за него не вступится, никто не припомнит Шмыглу, что его крутые бабки пришли через заподлянку. Кто такой Механик, кто его видел? Да никто, пустое место.

Но стреляться Механик все-таки не стал. Потому что его смерть опять же ничего не изменит. Ну застрелится, ну чуть-чуть осложнит жизнь Шмыглу. Не сможет с ходу добраться до клада, доберется позже. Заплатит покупателю неустойку, получит навар поменьше. Какая разница? Все равно он, гад, жить будет, а Механика зароют без гроба и памятника. «И никто не узнает, где могилка моя…» Нет, дудки, Механик хотел еще чуток побарахтаться и, если подфартит, как минимум покуролесить.

А потому, пересилив дурное настроение, он встал с кровати, оделся и внезапно решил затопить здешнюю баньку. Отмыться, отпариться и завтра в чистом бельишке выйти на игру. Может, и на последнюю, но с бойцовским настроением, а не готовым покойником.

Когда Механик уже собирался выходить из комнаты, проснулась Юлька и свесила с печки заспанную мордашку.

— Доброе утро… Вы куда?

— Баню топить, — объявил Механик. — Банный день сегодня. Раз чистое белье нам притащили, значит, мыться надо.

— Ух ты! — порадовалась Юлька. — Это хорошо.

А Механик, закрывая за собой дверь, подумал, что ей, дуре, все-таки живется лучше, чем ему, потому что она ни черта не знает и живет одним днем. Знала бы она, что ей завтра предстоит, наверно, не улыбалась бы. И так только благодаря ему эта кукла прожила лишнюю неделю. А могла бы уже неделю пролежать в сугробе у дороги. Может, Шмыгло все-таки помилует ее? Вряд ли. Много знает девка, и отпустить ее никто, кроме Механика, не решится. Но Механик ей уже не хозяин. Раньше надо было отпускать, точнее, гнать в шею. Еще там, в Подмосковье, когда к станции подъехали после встречи со Стахом. Надо же, блин, этот Стах на старика похож, руки нет, ноги нет, а рад тому, что живет… За Механика, бандюгу и убийцу, молится, свечки ставит! Только за то, что тот дал ему возможность не сразу умереть, а калекой остаток жизни доживать. Смех и грех! Сам Механик без всякой балды, сейчас ругал того духа, который плохо целился и попал не в башку, а в ребро шлемофона. На ладонь бы ниже взял — и записали бы Механика в список павших на той войне. И в родной части, где-нибудь в клубе или в штабе, его портрет висел бы на траурной доске вместе с фотографиями остальных пяти офицеров и прапорщиков, которые прибыли в Союз «грузом 200». И сопливые солдатики, глядишь, посматривали на его фотку с уважением. Может быть, кто-нибудь и выпил за упокой души, а Стах с полным правом ставил бы свечки за упокой, как он это делал из-за неверной информации. И жена-стерва, может, была бы о нем лучшего мнения. Во всяком случае, не говорила бы сейчас о нем всякие гадости, и дети росли хоть и при чужом дяде, но с доброй памятью об отце.

Механик рвал бересту с поленьев, раскладывал дрова в топке, чтоб хорошо грели печку и котел. Но в голове продолжали крутиться мысли, такие ненужные сейчас, но отогнать их не представлялось возможным.

Нет, надо было сдохнуть раньше! Опоздал умереть Механик, бывший старший прапорщик Еремин Олег Федорович. Даже имя стал забывать настоящее. Есаул, царствие ему небесное, так и не узнал, хотя был настоящий друг, а не портянка. Все Мех да Мех. Небось думал, что Михаилом зовут, как по липовому паспорту. Что ж за скотская жизнь, а? Почему всех людей, которые Механику жить помогали, валят почем зря, а всякое дерьмо плавает и не тонет? Вот Юлька — глупое сопливое существо, казалось бы, никакой пользы, одни проблемы. Но лично для Механика — очень нужное. Просто потому, что сопит ночью на печке и вообще живет, хоть и не с ним, а около него. Скучает, мается, должно быть, поскольку Механик ей никто, но живет, не убегает, не шипит, не болтает, когда не просят. Как кошка или собачонка, она нужна для уюта. Чтоб Механик не ощущал одиночества. Даже если не знает, о чем с ней говорить.

И вот это существо завтра могут уничтожить. Пристрелить, приколоть, придушить. Просто так, на всякий случай, чтоб Шмыгло мог не беспокоиться о лишних свидетелях. Механику, конечно, тоже мозги должны вышибить, но по делу. Строго говоря, Механик три вышки заслужил, а может, и больше. Правда, все укантованные, если по делу, не лучшие люди были, и может быть, без них на этом свете чище стало. Но жить они хотели и, возможно, вполне добрых и хороших родственников имели, которые потом плакали. Кроме того, Механик их судьбу решал не по идейным соображениям, а по шкурным. Просто жизнь так сводила, что надо было одному гаду загрызть другого. Везло ему, значит, он был прав.

Эх, дернул же черт тогда, в доме у Инги, проболтаться! Ведь знал же, пока трезвый, чем можно щелкать в кругу друзей, а чем нельзя. И в общем, можно было догадаться, в какую петлю сунулся, когда со Шмыглом собрался корефаниться. Лучше было язык себе откусить. Или ментам где-нибудь попасться. Хотя нет. Ментам лучше не попадаться.

Нет, жаль все-таки, что он ум еще не пропил. Был бы совсем дураком — легче было бы. Считал бы сейчас, что Шмыгло — друган до гроба, что он не кинет, не зароет, верил бы ему, как себе или хотя бы как Есаулу. Жил бы сейчас и в ус не дул, считая, что ни ему, ни Юльке ничто не угрожает. И ждал завтрашнего дня с алчным нетерпением, думая, что ему честно отстегнут половину суммы.

Конечно, Шмыгло по-прежнему думает, будто Механик и впрямь алкаш, которому элементарной подозрительности не хватает. Но по жизни сам всех подозревает. И может подстраховаться…

Выгнать, что ли, Юльку? Может, повезет ей убежать отсюда? Нет, ничего не выйдет. «Соседи» добрые не спят. Если даже успеет нырнуть в автобус, то в городе поймают или на вокзале. И уж точно припорют без лишних слов. Да еще и изнасилуют напоследок, чтоб «добро не пропадало». Ну и Механику, как говорится, «режим содержания» изменят. А главное, разоружат.

Нет, видно, Механик сам себе судьбу выбрал, когда посадил эту мартышку в машину. Либо в один день умрут, либо в один день выкрутятся.

Шансов выкрутиться не много. К тому же Юльку скорее всего с ним на остров брать не захотят. Здесь оставят и тихо уберут, едва Механик уедет. Как сделать, чтоб взяли? Что придумать, как соврать? Ничего в голову не приходило. Никаким боком Юлька на этом объекте не нужна. Разве что подсказать Шмыглу, что ее, мол, лучше урыть именно на острове, поскольку там ее никто не найдет лет сто. Может, конечно, он и сам до этого додумается, потому что здесь, в поселке, ее куда труднее спрятать. С другой стороны, там, на острове, тоже никаких гарантий не будет.

Может, рискнуть все-таки? Оставить печку топиться, а самим сбежать? Вдвоем, напролом, белым днем? Фиг получится. Машина на соседней улице стоит и ждет. Мигом достанут. Конечно, Механик может и пострелять от души, но проблемы это не решит. Положат обоих. Ночи дождаться? Тоже не светит. Эти козлы караулят еще сильнее. Нет, кое-какие шансы будут только тогда, когда на остров поедут. Дело будет ночью, место, кроме Механика, никто не знает. Там, и только там.

…Механик пошуровал кочергой, растолок рдеющие поленья в ворох ало-оранжевых жарких углей, отметив с глубоким удовлетворением, что ни одного язычка синего пламени не пробивается, и закрыл вьюшку. Пусть теперь печка греется.

Вернулся в дом. С удивлением отметил, что пахнет кофе и яичницей с ветчиной. Юлька похозяйничала.

— Кушайте, папа Ерема, — сказала она, улыбаясь.

Папа! Черт его дернул тогда припомнить свою малышку, которая вот такой уже стала, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Надо было другое вспоминать: про то, что она на него Булкиных костоломов навела, что из-за нее в конечном счете Механик накрылся. И рука бы поднялась, и не ходила бы тут, не щебетала, не травила душу. Теперь вот самому сдохнуть охота, лишь бы эта птичка еще попорхала по белу свету. А отчего? Самому непонятно.

Юлька выставила на стол сковородку, чашку. Хлеба нарезала.

— Сама-то ела? — спросил Механик.

— Конечно. Баню протопили?

— Так точно. Нажарил здорово. Подожду еще малость и пойду. Буду кости греть.

Механик ел медленно, даже вяло. Все мысли одолевали. Ну почему все против него? И туберкулез хренов, и немощь эта, и рост, и возраст, и жизнь?

— Папа Ерема, — неожиданно произнесла Юлька, — а я вам нравлюсь?

Механик не нашелся поначалу, чего сказать, минуту подумал и пробурчал:

— Когда глупые вопросы задаешь, не нравишься.

— Но зачем вы меня тогда держите?

— Сам не знаю. Для мебели.

— Женщин не для всякой мебели держат. Для кровати прежде всего.

— Мне с тобой в кровати делать нечего, — проворчал Механик, — я тебе в первый день сказал.

— Я помню. Тогда для чего?

— Для печки. Дров не хватит — в топку пихну.

— Не пихнете! — уверенно сказала Юлька. — Пожалеете.

— Вот из жалости и держу. — Произнеся эти слова, Механик уже понял, что произошло то самое, чего он опасался. Заскучала, надоело взаперти сидеть. И то спасибо, что неделю вытерпела.

— А я слышала, — совершенно нахально произнесла Юлька, — что полных импотентов не бывает.

— Бывает. И давай завязывай болтовню. Не дергай меня, а то прирежу на фиг, — пробормотал Механик раздраженно.

— Не верю.

— Приткну — поверишь… — буркнул Механик, понимая, что даже оплеуху ей дать не сможет. Он торопливо доел яичницу, осушил кружку кофе и встал из-за стола.

— Посуду помой, приберись и телик смотри. Я в баню пошел.

Механик прихватил чистое белье и потопал. Душу воротило и перекручивало, вязало узлами и дергало в разные стороны.

Ну вот, дождался! Все-таки прорвало ее. И ведь не стала, стервочка, нудить и говорить, что ей скучно. Начала Механику мозги пудрить. Это под самый финиш, можно сказать. За сутки до того, как им хана наступит. Предчувствует, что ли? Может, послать ее к тем, что напротив? Или к тем, что справа или слева? Пусть трахнут ее от души, если у дуры свербит! Но те могут не понять, подумать на подставу, Механика заподозрить в том, что он их отвлечь хочет или выведать чего-нибудь. Да и самому будет тошно, если они не откажутся…

Протопил он баню и впрямь на совесть. Жар аж в предбаннике чуялся, тем более что на улице морозно было.

Разделся и шагнул из предбанника в самодельную Африку. Эх, парок, ковш на вьюшку! Пш-ш! Сел на лавку, поглядел на себя… Да уж, куда там, герой-любовник! Кожа да кости… Еще вены есть. Мослы торчат на боках, мышцы хоть и крепкие еще, а куриные. Вообще немного до скелета осталось. В Бухенвальде народ упитаннее был. Дистрофик! На ребрах, как на стиральной доске, играть можно. Да еще рост. Юлька-то ведь выше его на полголовы. И крепенькая, сибирская все-таки. Ну что там могло быть, даже если б у него поднималось? Только под угрозой убийства.

Механик с ожесточением принялся мылиться и тереться мочалкой. Какой там к черту веник, еще сдохнешь! И так небось весь этот горячий пар, который он запустил себе в легкие, ему не совсем на пользу.

Намылил голову над тазом, стал скрести ногтями. Плеши не нажил, слава Богу, а толку что? Седину не отмоешь, да и на фиг это нужно. Да, Мех, старый ты хрыч. И нечего слушать то, что эта губошлепка болтает. Она небось даже не соображает, по каким больным местам коготками царапает. Сердце она ему задела. И ноет оно, хоть и не как у инфарктника, но в душевном смысле, пожалуй, больнее…

Из предбанника донесся слабый скрип двери. Не затворил, что ли? Или ветром приоткрыло? Нет, шажки слышны. Ее, Юлькины. Белье себе, что ли, решила принести загодя? Да, что-то зашуршало. Механик, сидя с намыленной головой и зажмуренными глазами, прислушался, ожидая, что вот-вот скрипнет дверца и Юлька уберется из предбанника. Но тут на какую-то секунду холодком повеяло. И дверца скрипнула совсем другая. Не та, что из предбанника на двор, а та, что из предбанника в баню. Неужели?! Ну, бесстыжая!

Шлеп-шлеп-шлеп — босые ножки по мокрому полу. Механик наскоро плеснул себе водой в лицо. Открыл глаза на секунду и тут же зажмурил. Стыдно стало. Нет, не за то, что на голую девку посмотрел, а за себя. За то, что она его, такого как есть, старого заморыша, увидела. Потому что, хотя Механик видел ее всего-навсего пару секунд, самое большее — пять, она словно бы намертво впечаталась в мозг. И даже с закрытыми глазами он продолжал видеть чуть ли не во всех деталях это юное, вовсе не для него предназначенное тело: розовато-белое, гладенькое, с крепкими яблочками грудок, округлыми плечикам, гибкой талией, плавно перетекающей в покатые бедра.

— Зачем пришла? — пробормотал Механик. — Подождать было лень?

— А вам противно, да? Я страшная? Даже глаза зажмурили…

— Ничего я не зажмурил, просто мыло в глаза попало.

— Давайте я вам голову помою? Я осторожненько…

Тут Механик уже не сердитым, а скорее плаксивым голосом взмолился:

— Юлечка, доченька, оставь ты меня в покое, а?! Неужели не понимаешь, когда можно играть, а когда нельзя?

— Я все понимаю. Мне просто жалко вас. Очень-очень. Может, даже больше, чем вам меня… — и Юлька, мягко примостившись на лавку рядышком с Механиком, нежно обвила его мягкой ручкой, положила ему голову на плечо.

Тепло стало Механику. Не коже, конечно — в бане и без того жарко было, — а на душе потеплело.

— Старый я… Старый и злой… — выдавил он. — И пользы от меня никакой. Чего тут жалеть? Ты ненавидеть меня должна. Я твоего Тему ранил. А может, и убил. Я тебя в такое дело втравил, откуда тебе выхода, может, и не будет. Понимаешь?

— Понимаю. Но все равно жалко. Маленький, больной, одинокий… — и Юля провела ладошкой по волосам Механика.

— Вот-вот, — кивнул Механик, — ты еще скажи — старенький! А мои сорок два — это еще не возраст. Другие мужики еще детей вовсю делают…

— Ты ж не виноват в этом, — Юлька потерлась щекой о щетину на щеке Механика. — Это жизнь такая…

— Не ластись ты ко мне. Я ж туберкулезный, дурочка!

— Наплевать… Зараза к заразе не пристанет. Тебе же нравится, верно? Ну скажи, нравится? Только честно!

— Да… — сознался Механик. — А кому такая, как ты, не понравится? Но когда видишь такое яблочко, а ничего не можешь… Конченым человеком себе кажешься.

— Ничего ты не конченый! — жарко шепнула Юля. — Просто голову себе забил. Я тебя вылечу!

— Лучше спину мне потри, — вздохнул Механик сокрушенно.

— Хорошо. Только ты ляг животиком на лавочку, ладно?

Механик послушно улегся, а Юлька — р-раз! — и перекинула через лавку правую ногу. А потом уселась Механику на тощие ноги, привалилась к его костистому заду и мочалкой стала вовсю тереть ему спину.

— Нормально! — похвалил Механик. И хотя у него были опасения, что добровольная банщица не только протрет ему кожу на лопатках, но и мясо до костей сдерет, благо сдирать было всего ничего, но все равно было приятно.

— А теперь вот этой мочалочкой пройдусь… — произнесла Юля, и прежде, чем Механик успел что-то сообразить, уселась ему на спину, уперлась в плечи и стала быстро-быстро тереться низом живота о его позвоночник. Механик охнул. Позвоночник у него, после нескольких подрывов на БМР, был отнюдь не самым здоровым местом. Механик даже услышал, как ему показалось, какой-то хруст. Но уж больно приятен был такой массаж. Каждая клетка в теле Механика на него отзывалась, каждый нерв ему радовался.

Однако Юльке он был, оказывается, еще слаще. Механик и не догадывался, что его позвонки могут быть кому-то в радость. Разыгравшаяся бабенка сперва только дышала жадно, а потом стала повизгивать и стонать. Наконец, особенно громко охнула и упала на Механика животом, крепко стиснув его с боков.

Тут что-то чудесное произошло, хотя и имело скорее всего какое-то материальное, точнее, нейрофизиологическое объяснение. То ли какой-то нерв защемленный освободился, то ли вообще в спинном мозгу чего-то наладилось, то ли, может, в самой башке у Механика что-то сдвинулось в нужном направлении, но только он неожиданно почувствовал, что пропавшая несколько лет назад мужицкая силушка постепенно возрождается! И тот природный инструмент, который, как полагал Механик по неграмотности, наглухо усох на веки вечные, вдруг стал ощущаться! Механик значительно лучше разбирался в железках, моторах и схемах, чем в собственном теле, а потому рассматривал это явление как чудесное.

— Ох ты ж, мать честная! — изумленно пробормотал он.

Юлька между тем, лежа на спине Механика, стала осторожно целовать его шею, плечи, лопатки, поглаживать седоватые волосы и бормотать:

— Маленький мой… Бедненький… Седенький…

Механику было хорошо от этих уже давно позабытых ощущений. Все глупости, переполнявшие башку, будто ветром выдуло. Так и лежал бы сто лет, так и помер бы тут — до того сладко было все это ощущать. Но он очень боялся, что загоревшееся угаснет, и потому попросил каким-то не своим голосом:

— Ну-ка, привстань чуть-чуть, девочка!

И когда она выполнила эту просьбу, перевернулся на спину…

— Ой! — воскликнула Юлька и захихикала.

— Оживила ты меня… — вперив в Юльку отчаянный взгляд, пробормотал Механик, притягивая ее к себе за скользкую спинку. — Я теперь еще поживу! Долго поживу!

ТАИНСТВЕННАЯ ЛЫЖНЯ

«Чероки», в котором сидели Серый и сопровождавшие его Маузер, Саня и Ежик, не торопясь катил по заснеженной дороге. Шел небольшой снег, свободно кружившийся в безветренном воздухе и постепенно оседавший на дорогу, кюветы, на две стены леса по обе стороны от проселка. По правую руку сразу за кюветом стояла изгородь из колючей проволоки в один ряд, и через каждые пятьдесят метров просматривались прибитые к кольям желтые плакатики: «Стой! Опасная зона. Осторожно, мины!» Слева такой проволоки не наблюдалось.

Серый выполнял приказ Булочки — проверял, нет ли какой лыжни или иных следов, ведущих к озеру. Все, кроме Ежика, который вел машину, косили глаза направо, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки «нарушения границы». Проехали уже почти двадцать километров из тридцати, составлявших периметр запретной зоны, но никаких следов не обнаружили. Не только тех, что уводили бы за проволоку, но даже тех, которые хотя бы подходили к ней. Сразу за сугробами, которые отгребли на обочину грейдеры, периодически расчищавшие дорогу, снег имел девственную чистоту и белизну. Должно быть, желающих поискать приключений и пощекотать нервы, катаясь на лыжах по заминированному лесу, было не много. А точнее — совсем не было.

— Ни хрена тут нет, — зевнул Маузер, — у меня аж глаза устали красотами этими любоваться. Дурная у тебя хозяйка, Серега. Не ценит тебя.

— Я этого не говорил, — мрачно произнес Серый. — И от тебя не слышал. Понял, братан?

— Понял… Готов взять обратно. Но работу мы сейчас дурную делаем, это точно. Между прочим, даже если кто-то прошел на лыжах, то мы это можем и не разглядеть. Через полчаса все снегом завалит.

— Не завалит, снег мелкий. А мы уже почти кольцо замкнули. Последние километры проверим — и хватит. Зато могу честно сказать, что ни одного следа не видел, ни одна лыжня в лес не ушла. И спать буду спокойно. Между прочим, я со вчерашнего дня не ложился. За то, кстати, и погорел сегодня.

— Ничего, еще выспишься… — подбодрил Саня. — Мне эта лыжная версия смешной кажется. Если б я хотел вывезти все по-быстрому, то договорился бы с грейдеристом, дал бы ему рублей двести новыми, и он бы мне за полчаса просеку сделал проезжей. Особенно Немецкую дорогу — она как по линейке. Ну а если Шмыгло на это пойдет и кто-то просеку расчистит, мы уже точно знать будем, что он собрался на озеро по делу. А эти лыжные походы по десять человек с сорока килограммами — фигня. Булка мандражирует.

— Дай Бог, — неуверенно произнес Серый.

Дорога в очередной раз стала подниматься в горку и забирать влево, огибая выступ леса. Серый сказал:

— Ну, еще два поворота, и выйдем к исходной.

— Встречная! — предупредил Ежик, увидев легковую машину, выскочившую из-за поворота дороги.

— Из Лузина едет. Нездешняя, — пригляделся Саня. — Чего он тут делает, интересно? Надо номерок на всякий случай запомнить…

— Ты пока свои станционные дела оставь, — посоветовал Серый. — Лучше по сторонам гляди… Если просмотрим и окажется, что они действительно все рюкзаками на лыжах вывезли — Булка не простит.

Когда встречная «девятка» проскочила мимо, Саня сказал:

— Номер-то из соседней области. По-моему, это опять Шмыгло крутился.

— Ты серьезно? — встревожился Серый.

«Чероки» вывернул за поворот, откуда выехала «девятка». Серый уже подумал, а не скомандовать ли ему Ежику, чтоб разворачивался и догонял «девятку», но тут Маузер очень спокойно сказал:

— Вон она, лыжня-то!

— Что ты мелешь? — недоуменно произнес Серый. Он лично никакой лыжни не видел.

— Где? — спросил Саня.

— Сейчас увидишь. Тормози, Ежик!

Ежик затормозил. Серый вопросительно посмотрел на Маузера:

— Братан, за глюки мы не платим. Где ж твоя лыжня?

Вдоль дороги за окаймлявшими ее грейдерными сугробами простирался все тот же чистый снег. Только коготки какой-то птицы оставили цепочку маленьких следов, напоминающую замысловатый китайский иероглиф.

— Не туда смотришь, командир, — невозмутимо произнес Маузер. — Давай выйдем из машины. Малец чуть дальше проехал, отсюда не увидим.

Серый и Саня вышли следом за Маузером. А тот уже шагал по дороге в обратном направлении. Метров в пятнадцати от «Чероки» Маузер остановился. Дождавшись, пока подойдут приятели, он повернулся к обочине, чуть наискосок к тому направлению, куда ехали на машине.

— Смотри по моей руке, — сказал Маузер, — теперь видно? Если по прямой от дороги, будет метров пять. От нас — пятнадцать или двадцать.

— По-моему, тебя зрение стало подводить, — недоверчиво разглядывая синеватую полоску в промежутке между елями, произнес Серый. — Там просто деревце под снегом лежит.

— Деревца обычно с ветками бывают, — не согласился Саня, — разве что кол какой-то отесанный…

— Ну, значит, кол.

— Ни фига, командир! — помотал головой Маузер. — Лыжня это, и, кстати, довольно свежая. Сегодня ночью торили, самое раннее. Снег взрыхленный еще не раздуло.

— Ладно, допустим, лыжня, — порассуждал Серый. — Но где ты, друг дорогой, видел, чтоб лыжня начиналась прямо с чистого места и никаких следов кругом не было? Тут, за проволокой, снега по колено, если без лыж топать. Перед проволокой, может, чуть поменьше, но тоже не асфальт. Либо этот лыжник веса не имел, либо ты обознался.

Аргументы Серого произвели впечатление на Маузера, но тот упрямо продолжил:

— Все равно глянуть надо. Сам же сказал, что хочешь спать спокойно.

— Глянуть, конечно, недолго, — произнес Серый. — Ладно. На коньяк спорим, что это просто кол под снегом?

— На ящик, что это лыжня, — сделал ставку Маузер.

— Санек, разбей! — потребовал Серый.

— За разбивку, между прочим, бутылка полагается, — хмыкнул Саня. — Коньяк какой, армянский?

— Французский, — сказал Серый. — Подлинный! Учти, Маузер, он денег стоит.

— Ладно. Достаем лыжи?

— Достаем. Я валенки снегом набивать не подписывался.

Три пары охотничьих лыж с креплениями на валенки вынули из-под сидений джипа.

— Ежик, сиди в машине, поглядывай. Мы далеко не уйдем, — сказал Серый.

Лыжи, перетащив через «снежный бордюр», нацепили на ноги. Пока не надели их, ноги увязали в снегу по колено. Да и с лыжами погружались в свежую порошу по щиколотки.

— Вот теперь точно лыжня будет! — усмехнулся Серый.

— Лишь бы не воронка… — процедил Саня, в очередной раз бросив неприязненный взгляд на табличку: «Осторожно, мины!»

— Не шути так, ладно? — Серый похлопал его по плечу. — Вероятность почти нулевая. В валенках, конечно, можно до минных усиков провалиться, но на лыжах пройдем и не заметим.

— Ладно, — произнес Маузер нетерпеливо. — Завели политбеседу! Пять метров от дороги пройти, а собираемся, как на неделю.

— Точно. Пройти и убедиться, что ты ящик коньяку проиграл, — ухмыльнулся Серый. — Проволоку проходим, как обычно — две верхние поднять, две нижние прижать.

Так и поступили. Первым прошел Маузер, следом Серый, замыкающим Саня. Маузер довольно уверенно вкатился в один из промежутков между елями и торжествующе сказал:

— Так! Где мой коньяк?

Серый подошел и глянул. Французский коньяк он явно проиграл. С небольшой полянки куда-то в глубь леса, в сторону озера уходила лыжня. Но выглядела она очень странно: лыжня начиналась прямо с ровной снежной целины.

— С парашютом он, что ли, сюда приземлился? — удивился Саня. И даже задрал голову, должно быть, для того, чтоб увидеть парашют, повисший на елке.

— Новый вид спорта, — ухмыльнулся Маузер. — Скайсерфинг на двух лыжах.

— Между прочим, это даже не ночью шли, а утром. Или даже днем, — сказал Серый. — Совсем недавно. И шел один. Трое или даже двое ее бы плотнее накатали.

— Значит, это не Шмыгло, — прикинул Маузер. — Не иначе Механик пожаловал.

— Ну, если Механик, тогда все ясно, — усмехнулся Саня. — Опять придумал чего-нибудь.

— А не сбегать ли за ним, господа предприниматели? — предложил Серый. — Время еще светлое, пожалуй, двух часов хватит, чтоб до озера добраться. По крайней мере такого свежего следа у нас еще не было. Можем и достать…

— Ну да, мы за ним, а он через озеро — и на остров. Пока мы здесь копошимся, он очередную порцию рыжевья снимет — и через Немецкую дорогу на Дорошино. Ищи свищи, — сказал Маузер.

— Надо мужиков на станциях предупредить, — предложил Саня. — Хотя бы в Лузине и в Дорошине.

— Правильно, — одобрил Серый. — Ты у нас за это отвечаешь — тебе и ехать. А мы с Маузером все-таки сходим. Через пару часов подъезжай сюда. У Ежа там рация есть, стоит на моей волне. Отсюда достанет даже до острова, наверно. Если нас тут не будет, вызови меня, мы постараемся далеко не забираться.

— Смотрите аккуратнее. Механик хоть и маленький, но кусачий…

— Постараемся. Если не отзовемся, собирай ребят и по лыжне ищите.

— Догадаюсь как-нибудь. — Саня отправился к машине, а Серый и Маузер двинулись по рыхлой, чуть присыпанной свежим снежком лыжне.

Лес стоял довольно густо, неизвестный лыжник, который пробивал лыжню, вынужден был то и дело сворачивать в сторону, огибая кусты и ельники, а потому лыжня постоянно меняла направление. Серый с Маузером начали ощущать от этого беспокойство.

— Слышь, Серый, он тут такого напетлял, что в темноте не разглядим. Эта ночь, на фиг, без луны будет, а фонарей у нас нет. Так что давай прикинем, может, часок пройдем, а потом обратно?

— Мы еще четверти часа не катаемся. Не торопись. Все равно раньше чем через пару часов Санька не приедет. А скорее всего в Лузино и в Дорошино они только за три часа и успеют. Дорога-то скользковата, быстро не погонишь. А заплутать, если по большом счету, тут негде. Я другого боюсь. Этот Мех, сукин сын, в темноте опасней черта. Той осенью он Гериных корефанов сюрикенами крошил, будто всю жизнь ниндзей проработал. Лысого тоже сюрикеном пришиб — прямо в плешь. У Светки одного пацана зарезал…

— Вот и я про то же.

— Ну ладно. Ровно час идем в ту сторону, а потом обратно. Интересно, удалось твоему пацану отчистить запись?

— Фиг его знает! Но я сказал ему, чтоб он, если что, сразу звонил на хлебозавод по связному и докладывал: «Слоеная рецептура готова».

— Ну, добро…

— Смотри-ка, Механик конфетку сожрал! — Маузер указал лыжной палкой на зеленовато-желтую бумажку, валявшуюся на снегу.

— Ни хрена это не Механик, — задумчиво произнес Серый, — во-первых, он конфет не ест, а курит, как паровоз. А во-вторых, он нигде и ничего не бросает. Бычки особенно. Собирает в карман, а потом потрошит, когда курить нечего, и самокрутки крутит.

— Ты это по Бузиновскому лесу вспомнил? Тогда у него был комбез драный. А он сейчас в дубленке ходит. Может, он как разбогател, так и курить бросил?

— Ну, насчет бычков, конечно, может быть, и так. Но в то, что он курить бросил, — хрен поверю. Такие сперва помирают, а потом бросают.

Прошли еще немного и неожиданно оказались на берегу озера. След лыж по уклону уходил вниз, на заснеженный лед.

— Нет, это точно не Механик! — убежденно заявил Серый. — Тот с Есаулом ни разу по льду не ходил. Специально для того, чтоб следов не оставлять.

За неровной поверхностью озера, покрытой какими-то буграми — не то сугробами, не то торосами, — за призрачно-мутной пеленой снега маячил остров. Большой холм посреди ледяного поля, густо заросший смешанным лесом и кустами, снизу доверху засыпанный снегом. Конечно, никаких сооружений с берега рассмотреть было невозможно. Но лыжня шла в ту сторону. Конечно, был соблазн продолжить путь, но стало заметно темнее.

— Не пора ли нам обратно? — скромно спросил Серый.

— Пора, командир. Ровно за час сюда докатили. По-моему, если ты сейчас госпоже Булочке об этой лыжне доложишь, она на тебя не обидится.

— И я о том же. Ей настолько приятно будет, что она права оказалась, — мигом снисхождение проявит. Разворачиваемся, дуст шоурави!

И они отправились в обратный путь. Дошли за час и с некоторым удивлением увидели, что «Чероки» с Ежиком и Саней стоит на том же месте.

— Вы что, не уезжали, что ли? — спросил Серый.

— Обижаешь, начальник! — осклабился Саня. — Пять минут назад прибыли. В Лузине и Дорошине Механика никто не видел. Если он и приехал, то не с этих станций. Но я ребят предупредил.

— Очень может быть, что это вовсе не Механик, — вздохнул Серый. — Но все равно молодец. Теперь едем к тому пацану, который запись отчищал.

ОПЕРАТИВНЫЕ ДАННЫЕ

Через полтора часа на Люськиной даче в Ново-Сосновке, в бывшем кабинете Балясина, Серый, недовольно косившийся на Никиту, присутствие которого считал излишним, прокручивал отчищенную от шумов и помех запись вчерашней беседы между Шмыглом и Жаком Саркисяном.

Начало беседы было неинтересным. Здоровались, обменивались комплиментами, разговаривали о погоде и о здоровье. Саркисян угостил Шмыгла коньячком. Светка буркнула:

— Туфта! Нашли они твой микрофон и мололи вздор…

— Не спеши, а? — зло сказал Серый. — Я б тебе не стал приносить эту кассету, если б сам ее до конца не прослушал. Сейчас хлебнут по рюмочке и начнут по делу говорить…

Действительно, через пару минут разговор перешел в деловое русло.

— Хорошо сидим, Акоп, верно? — прозвучал голос Шмыгла.

— Верно. Душевный ты человек, приятно общаться. Но, наверно, и делом пора заняться, а? Как думаешь?

— Пора, пора. У меня все на мази. Трейлер готов. Проводник под контролем. А вот как у тебя, я не в курсе. Даже аванса пока не видели.

— Аванс можешь получить сегодня. Он вот в этом «дипломате», — из динамика донесся легкий стук, должно быть, Жак Саркисян, он же Акоп, постучал по крышке кейса.

— И сколько там, если не секрет?

— Сто тысяч гринов, дорогой. Больше господин Парвани давать не хочет. Извини, но я только служащий. Не могу патрону приказывать.

— Ты ему говорил, что мне миллион аванса нужен? — голос Шмыгла был явно раздраженный.

— Говорил, конечно. Но я могу сказать, а он может не согласиться. Верно?

— Верно. Неужели твой шеф не понимает, что может так вообще мимо денег проехать?

— Видишь ли, дорогой, Парвани в глаза не видел, что там лежит, а его уже два партнера на этом кинули. Хрестный кинул, Гера кинул. Ты — третий. Он мне сказал: «Жак, если третий раз меня кинут, лучше сам умри, не заставляй меня жестокости делать!» Уловил, а?

— Не, Акоп, я тебя не понял, что ли? — возмутился Шмыгло. — Было ж ясно договорено — зеленый «лимон». И что это нижняя сумма. Как так можно переигрывать?! У меня, между прочим, этот аванс уже на братву расписан. И на людей, которые нам дело облегчали. А у нас за слова отвечают, не говорю уж — за деньги. То, что тебе здесь крутиться позволяют, это, между прочим, тоже в счет нормального аванса. Я, учти, здесь не Хрестный. Тут выше меня люди есть и много-много круче, такие, которые меня в область вписали только под хорошие гарантии. А ты тут вообще всего ничего — и уже такие фени кидаешь.

— Я понял тебя, Шмыгло. Парвани тоже все понимает. Будет твое добро лежать передо мной — увидишь остальные девятьсот тысяч. Не будет — оставишь себе эту сотню на похороны.

— Акоп, ты странный какой-то, ей-Богу. Я привожу тебе все добро оптом, можно сказать, на вес. Прошу в общей сумме два «лимона». Ты обещал половину вперед или нет?

— Обещал, конечно. Но товара пока нет. Мне его посмотреть надо. Верно? Ты как штаны в магазине покупаешь, а? Сперва цвет, покрой смотришь, размер, потом меряешь и говоришь: «Подходят, выпишите и заверните!» Даже если они всего пятьдесят баксов стоят. А тут — ценности. Может, там одни стекляшки и медяшки лежат. У тебя эксперты есть? Цены знают? Если скажешь, что есть, я тебя нечестным человеком буду считать.

— Механик с друганом без всякой экспертизы в Москве пятьдесят килограмм этих вещей продали и двести тыщ заработали.

— Знаю я, как они заработали. Барыгу застрелили и чемодан унесли. У меня в Москве тоже друзья есть… Короче, дорогой: или ты берешь сто тыщ сейчас, девятьсот получаешь, когда трейлер с барахлом будет у меня в гараже стоять, а остальную половину тебе потом переведут, или считай, что наши дела закончены.

— Не круто ли, Акоп? — спросил Шмыгло с заметной угрозой в голосе.

— Совсем не круто. Ты дилетант. Слышал такое слово, а? Так называют людей, которые не в свои дела суются. Не обижайся, слушай! Ты что, всю жизнь антиквариатом торговал? Нет. Ты запчасти воровал, машины угонял, немножко рэкетом баловался, а главное — Хрестного охранял. И так фигово, что его убили. Допустим, тебе случайно повезло, нашел Механика, он тебе клад обещал показать. Ты даже не знаешь, что в нем лежит, верно? Ты не знаешь, продавец! Ха! И просишь два миллиона баксов у меня, которые за золотой антиквариат еще в советское время два срока сидел. Но и я не эксперт, я только первый оценщик. Могу сказать на глаз, какой пробы золото, настоящий камушек или нет, настоящая жемчужинка или стеклянная. После этого могу прикинуть, сколько стоят эти камни и финтифлюшки, как ты сказал, на вес. А это еще не все. Потом их у Парвани будут совсем умные люди смотреть. Скажут, где сделано, когда, есть ли такие вещи где-то еще или они уникальные, откуда их могли украсть и кто, наконец, сколько за них лет тюрьмы можно получить и сколько денег за них на аукционе можно взять. Может быть, они миллиард стоят, а может, и миллиона за них дать нельзя, понимаешь?

— Нет, — возмущенно произнес Шмыгло, — ну народ, а? Я и так иду на риск, прошу самый мизер. Конечно, я в этом деле лох и меня облапошить можно без проблем. Я даже знаю, что, окажись там все древнее и золотое, редкостное и брильянтовое, хрен от вас дождусь второго «лимона». Даже если сундуки два миллиарда стоят. Но один миллион мне нужен, как хочешь. В руки и уже сейчас.

— Нетерпеливый какой! — прищелкнул языком Саркисян. — Сто тысяч — это очень много. Может, для Парвани не много, а для тебя — очень много. Их тебе сейчас в руки дают, хотя знают, что ты можешь выйти отсюда и мне ручкой помахать. Тебя после этого еще искать десять лет придется. Россия большая, а СНГ еще больше. То, что Парвани разрешил сто тысяч дать, — большое доверие, понимаешь? И я, когда их тебе даю, свою голову подставляю. Между прочим, Булка уже меня ищет, слышал про такую?

— Слышал… — упавшим голосом пробормотал Шмыгло.

— Очень серьезная женщина. И деловая. Хрестный с ней не справился, потому что слишком тебе доверился, верно?

— Там все отлично было! — возмутился Шмыгло. — Просто мои козлы Петровича недорезали. Он и шмальнул по Хрестному. Повезло тогда Булке. И все равно с носом осталась.

— Так вот, дорогой, сейчас ты можешь с носом остаться. Если будешь упираться и ставить условия, я тебе даже ста рублей не дам. Конечно, с Булкой торговаться хуже, у нее в области первый номер, а не шестнадцатый, как у тебя. Но с ней можно договориться. По крайней мере, можно быть уверенным, что она на пустяки не разменяется. Да, ей придется больше заплатить, это точно. Но зато туфту мне не подкинут. А ты, милый, сам от тоски удавишься, если с нулем останешься. Ну, будем дальше говорить или закончим? Берешь сто тысяч в аванс?

— Беру, хрен с тобой… — проворчал Шмыгло.

— Теперь давай согласовывать работу. Трейлер должен прийти ко мне в гараж не позже чем в четыре часа утра послезавтра. Час, может, полтора, буду с тобой вместе смотреть вещи. Затем, если все будет в норме, получишь остаток аванса. А потом, когда товар дойдет до места и эксперты его по-настоящему оценят, получишь еще один «лимон». А может быть, и больше.

— Больше? — иронически спросил Шмыгло. — «Лимон» с копейкой, да?

— Почему? — усмехнулся Саркисян. — Может, два миллиона, а может — десять. Смотря какая настоящая цена у этих вещей окажется. Парвани — если я хорошо попрошу, конечно! — очень щедрым человеком может быть.

— Ты это всерьез говоришь, Акоп?

— Только так, джан.

— А сколько надо, чтоб ты его попросил?

— О! Слушай, ты за всю беседу первый хороший вопрос задал. Приятно услышать было. Отвечаю тоже с удовольствием: если я пробиваю у Парвани чек на пять миллионов — один из них мой. Если на десять — два мои. Двадцать процентов, короче.

— Заманиваешь?! — недоверчиво спросил Шмыгло. — Ты привезешь этот чек, по которому надо получать в каком-нибудь «Хрен-банке» неизвестно за каким бугром, а я посмотрю на него как баран на новые ворота, и отстегну тебе «лимон» в нале. Так, что ли?

— Зачем? Я тебе сделаю приглашение в Париж, возьмем этот чек, спишем с Парвани сумму, потом восемьдесят процентов положим на твой счет, а двадцать — на мой. Простенько и со вкусом.

— Мягко стелешь…

— Я понимаю, не очень верится. Пусть тебя пока эта сотня греет. Ну, давай за то, чтоб тебе завтра «лимон» на руках иметь!

Серый выключил диктофон.

— Дальше ничего интересного. По делу не говорили.

— А о чем? — спросила Светка настырно.

— Так… О женщинах, о вине. Саркисян рассказывал, как четыре дня прожил в борделе, где за ним баба, как за маленьким ребенком, ухаживала. Пеленала в простыни, подгузники наворачивала, из соски кормила. А он, черт мохнатый, «уа-уа» кричал, когда трахаться хотел.

— Маразм какой-то. Значит, завтра в четыре утра Саркисян ждет трейлер у себя в гараже. Вот и вся самая полезная информация. Не густо.

— Ни фига себе! — обиделся Серый. — Да это же все, что надо. До города от озера ехать часа полтора. Стало быть, они должны отвалить с острова где-то в два тридцать. Ну а явятся туда около полуночи. Или чуть раньше.

— Вот именно, — заметила Светка с явным сарказмом, — «чуть раньше»! А ты уверен, что это «чуть» не окажется сегодня вечером? Часиков в семь или в восемь, например? То есть уже через час или два. Да и сейчас уже вполне могут поехать. Ты ж сам сказал, что видел «девятку» с «соседским» номером? И лыжню кто-то на озеро протоптал. Вполне безопасную, должно быть, если вы с Маузером прошли и не подорвались. Может быть, это Механик сделал, раз вы говорите, что эта лыжня как-то по-хитрому начиналась и, если б не Маузер, ее не приметили. А ночкой по этой лыжне носильщики пройдут. Вы их в полтретьего на просеках ждать будете, а они со своими рюкзачками выскочат вот здесь еще часиков в девять! А потом часам к десяти привезут это добро Саркисяну. Я ж четко слышала, он сказал: «Не позже четырех утра», но ведь это может быть и раньше, верно? У тебя сейчас там, у озера, много народу? Не прозевают они, а?

— Во-первых, в городе за конторой Шмыгла отдельно наблюдают, — сказал Серый. — Большая часть его команды сейчас там. Мы их почти всех в лицо знаем. Никого, хотя бы близко похожего на Механика, там не было. А Шмыгло с Акопом говорили про Механика. Значит, он им дорогу указать должен.

— Механик небось уже давно на острове, — сказала Светка. — А ребята твои там попусту торчат. Шмыгло может сам и не поехать, а трейлер и группа, которая на озеро поедет, могут в другом месте собраться. А если засекли твоих ребят, то и обмануть могут. Выведут со двора трейлер и погонят хрен знает куда. Твои обрадуются, попрут за ним, а на самом деле на озеро не трейлер поедет, а какая-нибудь «Газель»-полуторка или вообще «Москвич»-«каблук». Четыреста кило вполне потянет. Ты лучше скажи, что там у озера делается.

— Я же говорил, там три машины и шесть ребят. Саня у своих подопечных бомбил из Лузина технику позаимствовал. Номера местные, сами водилы — тоже. Ментами и близко не пахнет. ГАИ и ДПС на эти проселки приезжают, только если кто-то расшибется и им об этом сообщат. А такое бывает два раза в год, не чаще. Дорог из города — только две. Фактически одна, если на то пошло. Карту можно?

— Пожалуйста, — Светка развернула полукилометровку. Серый взял карандаш и указал:

— Вот это шоссе в город ведет, его самого тут не видно. Вот поворот на Малинино. Недалеко от озера дорога раздваивается. Налево поедешь — попадешь в Малинино, потом в Лузино, на станцию. Направо — выедешь к Дорошину. Но есть дорожка и из Малинина в Дорошино напрямую, с другой стороны озера. Вот тут эта дорога смыкается с той, что мимо Немецкой дороги идет. Получается такое дорожное кольцо вокруг озера. Конечно, из Дорошина можно доехать до города, не выезжая на шоссе. Но только летом, по проселкам. А зимой их никто особо не расчищает, на лошадках ездят в основном. Но все равно, одна машина в Дорошине стоит. Там у Саниного приятеля гаражик теплый, а улица вся на виду. Ездят сейчас не много. Грузовики местные все известны, так что, если чужой через село пройдет, сразу запеленгуют. А вот с другой стороны пришлось машину поставить у выезда на шоссе. Там магазинчик небольшой есть и заправка. Их тоже Санины корефаны держат. По шоссе движение приличное, но все, что сворачивает на Малинино, берут под контроль. А третья машина в Лузине, у станции дежурит. Там Саня сам торчит.

— А Маузер где?

— В городе, за офисом Шмыгла присматривает.

— Связь у тебя с ними есть? Надежная?

— У них между собой — по УКВ. Вполне хватает. А со мной — по радиотелефону с удлинителем. На семьдесят километров достает только так. Но пользоваться аккуратно надо — менты их пеленгуют. Вот он, у меня под правой подмышкой, на приеме. Пока, как видишь, все тихо.

— То-то и оно… — пробормотала Светка.

— Но есть и еще один момент, который резко ослабляет надежду на то, что Шмыгло туда вот-вот пожалует. Если он действительно захочет трейлер или еще какой-то транспорт подогнать к озеру, то может это сделать только по просеке. А на просеках, между прочим, снега по колено. Никто по ним не ходит и не ездит. Плюс поперек них лежат лесины с ветками и сучьями, которые вручную очень трудно сдвинуть. Стало быть, прежде чем загонять на просеку транспорт, они должны эту просеку расчистить. А расчистить ее может только грейдер, которых в районной дормеханизации осталась всего только пара. И оба они работают с базы, находящейся в Лузине, под надзором у Сани. Рядышком со станцией. Как только один или оба куда-то выедут — он поинтересуется, куда и зачем, по наряду или за бутылку.

— А снегоуборочную из города или тот же грейдер Шмыгло не пригонит? — засомневалась Светка.

— Ну, снегоуборочной тут делать нечего, она только с асфальта хорошо скребет. А грейдер из города — это, во-первых, долго, а во-вторых, его ребята с бензоколонки запеленгуют.

Никита во время разговора помалкивал. Во-первых, не хотел вновь подбросить Светке какую-нибудь идейку, из-за которой Серый на него обидится, а во-вторых, ему казалось, что лучше вообще не обращать на себя лишнего внимания. Он поймал себя на том, что откровенно трусит. Ему очень не хотелось сегодня выбираться с этой дачи в темный заснеженный лес, где есть вероятность налететь на мину, а затем ночью переходить по льду — вдруг провалится, хрен его знает?! — наконец, возможно, лезть на остров, где шансов на что-нибудь нарваться больше. Ну а об участии в столкновении со Шмыглом и Кº Никита не мечтал совершенно. Ему романтики в жизни уже хватило по горло.

— Вот увидишь, — услышал он уверенный голос Серого. — Ребята позвонят не раньше полуночи…

Едва Серый произнес эти слова, как у него под мышкой затюлюкало.

— Сглазил… — пробормотала Светка.

— Алло! — отозвался Серый. — Привет, Маузер! Как жизнь?

— У меня — нормально. А вот друзья наши отчего-то сели в джип и поехали. В дачный поселок Знаменку.

— Отдыхать, наверно… — пробормотал Серый недоуменно. — На чем поехали?

— На «Ниссан-Патроле». Впятером, с основным.

— Ладно, присоединись к компании. Только веди себя прилично.

— Я и веду.

— А на хозяйстве остался кто-нибудь?

— Остался, не беспокойся.

— Тогда — счастливо отдохнуть…

Разговор был хорошо слышен и Светке, и Никите.

— Зачем его в Знаменку понесло? — спросила Светка.

— Отвлекает небось, как ты сказала, — проворчал Серый. — А может, они оттуда ехать собираются. Маузер осторожный, не нашухерит.

— Может, они за Механиком заехать решили? — предположил Никита наудачу.

«АХ, ЗАЧЕМ ЭТА НОЧЬ ТАК БЫЛА ХОРОША…»

Трям-м! Трям-м! Трям-м! — ох и досталось же в этот веселый вечер старой пружинной кровати, на которой всю прошлую неделю Механик спал в гордом одиночестве.

На сей раз бедной кровати пришлось взвалить на себя двойную тяжесть — Юльку, а поверх нее еще и Механика. И не просто выдерживать их вес, но еще и испытывать бешеную тряску, которую они производили.

Механик словно переродился. Он ощущал, будто ему не сорок два, а на двадцать лет меньше. Будто он не седоватый, тощий и малорослый мужичонка с больными легкими и сгнившими зубами, с землистым и морщинистым лицом, с торчащими ребрами и мослами, а эдакий молодой бугай с гладким и крепким телом, с румяной откормленной рожей и белозубой улыбкой. Ну и ростом по меньшей мере метр восемьдесят (Механику это казалось очень большим ростом). А все почему? Потому что вернулась к нему по неведомой и загадочной причине самая главная мужская способность. Та, без которой Механик, при всей своей умелости, ловкости и хитрости, помогавшей выживать самому и отправлять на тот свет других, ощущал себя уже наполовину трупом.

Странно, но Механик, ни грамма не выпив, чувствовал себя в том самом приятно-поддатом настроении, которое появлялось у него на непродолжительное время после трех-четырех стопок водки, а затем быстро сменялось апатией или агрессивностью. Он и пил-то только из-за того, чтоб хотя бы пять минут пробыть в этом неустойчивом кайфе. Но в компании с Есаулом было невозможно удержаться от пятой, шестой и так далее. Потому что к Есаулу, при его габаритах, тот же кайф подходил только после бутылки, которая Механика уже валила с ног.

Нет, все было просто прекрасно. У Механика, жадно ерзавшего на сладко стонущей Юльке, мелькали перед глазами разные веселые картинки из того, что совсем недавно было пережито в бане. И как Юлька ему спину терла, и как он ее на себя верхом усадил, и как на четвереньки поставил, и как они вениками друг друга хлопали… Уж никак не думал Механик, что, выбравшись из бани полуживым и разварившимся, как рак в кипятке, он ближе к вечеру еще чего-то захочет. Ан нет, захотел и, не дождавшись ночи, повлек Юльку на кровать. Неторопливо раздел, вдоволь нацеловал и наласкал чистенькое молоденькое тело, перетрогал и перещупал все самое приятное и гладкое, а уж потом осторожно воткнулся в розетку.

И вот теперь Механик, разогнавшись, стремился к финишу. Несся вовсю, словно впереди была золотая олимпийская медаль. А заодно, как это ни странно, мечтал. О том, как вылечится от туберкулеза, отожрется и накачается, вставит себе фарфоровые зубы, а на остатки от тех двухсот тысяч баксов, что лежали в «дипломате», купит себе автомобиль с прицепом-дачей и будет гонять на нем по странам СНГ, а может — и дальнего зарубежья. Само собой, с Юлькой, которую оденет как куклу и увешает золотишком…

Даже забыл, что надо еще как-то пережить поездку на остров, до которой оставалось всего ничего.

Вспомнил об этом Механик только после того, как его вынесло из жаркого безумия в прохладную реальность. Нет, ему не поплохело резко и сразу. Поначалу по-прежнему было хорошо и уютно под теплым одеялом. Он лежал на боку, приятно грея грудь и живот о гладкую спинку голенькой Юльки, положив ладонь на одну из ее припотевших грудок. И вроде бы можно было разнежиться и заснуть, но вот фиг! Откуда-то приползло тревожное и беспокойное ощущение опасности. Оно было хорошо знакомо Механику. Однако раньше Механик переживал только за себя. Бывали случаи, конечно, когда он волновался за жену, детей или подчиненных, но это было так давно, что казалось неправдой. В более близком прошлом Механик приучился к тому, что все против него, что каждый друг может стать врагом. Даже дружа с Есаулом, Механик побаивался, что приятель в один прекрасный момент, под воздействием перепоя или острой алкогольной недостаточности, свернет ему шею из-за того самого клада или вырученных за него баксов. А потому всегда был настороже. И когда Есаул остался там, на московской квартире, в лапах у Булкиных молодчиков, Механик хоть и пожалел другана, но где-то и порадовался — теперь надо только врагов бояться.

Еще утром Механик, размышляя о том, как выкручиваться от Шмыгла, исходил из того, что ежели удастся прихватить с собой Юльку на озеро, то сумеет ее спасти, а если нет — ну что ж, судьба такая. Сейчас все было не так. Механик был готов скорее сам сдохнуть, но Юльку уберечь. И мозги у него стали напряженно, хотя и безуспешно работать, выискивая хоть какую-то зацепку, чтоб можно было уговорить Шмыгла. Но ни фига они додуматься не успели.

Из-за окна донесся приближающийся гул мотора. По вечерам машины в поселок приезжали редко, и это насторожило Механика. Осторожно выбравшись из постели — Юлька уже вовсю посапывала, — Механик, не зажигая света, подобрался к окну, выходившему на улицу, и посмотрел в тот конец улицы, откуда пробивался свет фар. Машина ехала со стороны шоссе, ведущего в город.

Из этого же окна был виден и двор соседнего дома, где обитали Шмыгловы подручные. В нем зажегся свет, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел мужик. Похоже, он дожидался эту машину.

Механик все же решил для страховки одеться и разбудить, как ни жалко было, задремавшую Юльку. Отчего-то ему пришла на ум немного тоскливая фраза из некоего романса или песни, которую он когда-то слышал, но ничего, кроме одной строчки, не запомнил: «Ах, зачем эта ночь так была хороша…» Очень жалко будет, если на этой машине их общая смерть приехала.

Сам он оделся быстро, а вот разнежившаяся девка не торопилась.

— Ну, чего там? — произнесла она обиженно.

— Вставай, кулема сибирская! — проворчал Механик. — Гости к нам едут.

— Какие еще гости? — спросила Юлька. — Среди ночи?

— Время детское, девяти нет… — поглядев на часы, произнес Механик. Следующий взгляд он бросил на окно. Автомобиль остановился у соседнего дома, и мужик, дожидавшийся на крыльце, выбежал за калитку. Водитель погасил фары, но и света подфарников оказалось достаточно, чтобы рассмотреть Шмыгла, который вылез из «Ниссан-Патрола» следом за охранником. Из другой дверцы появился Мурзила, морда которого была Механику отлично известна.

Механик думал, что вся эта делегация двинется к нему, однако ошибся. Шмыгло, Мурзила и охранник направились в соседний дом, водитель остался за рулем, а еще один охранник вышел и встал у калитки, привалившись спиной к забору. Мотор машины продолжал работать, должно быть, водитель опасался его заморозить.

— А говорил, к нам… — пробормотала Юлька. — И чего я одевалась?

— Помолчи, а?! — сердито сказал Механик. Его башка напряженно соображала, что это за «необъявленный визит». Тем более что Шмыгло при личной встрече говорил, будто здесь он появляться не будет. Дескать, когда поедем на остров, за тобой заедут. Хозяйка дачи, это Механик точно помнил, передавала, что на «рыбалку» Шмыгло собирался ехать послезавтра. Правда, то «послезавтра» начиналось уже через несколько часов, но Механик никак не предполагал, что его намылят на озеро уже этой ночкой. Рассчитывал на следующую. Впрочем, и сейчас никто не говорил, что приехали ради того, чтоб отвезти его на озеро. Но то, что Шмыгло появился самолично, заставляло думать о каких-то серьезных событиях, которые то ли грядут, то ли уже стряслись. И тут Механику, должно быть, от излишнего напряжения, пришло в голову, будто сейчас Шмыгло прикажет, чтоб Юльку почикали, а его, Механика, повязали и разоружили. И сейчас он зашел к своим «наблюдателям», чтоб проинструктировать, как это проделать без разрушений.

В таких случаях, когда его жизни угрожала опасность, Механик не медлил.

— Пальто надевай, живо! — прошипел он ошеломленной Юльке. — Быстро, дуреха, иначе нам кранты настанут!

Юлька перепуганно сорвалась с места, надела платок, шапку, запахнула куртку. Механик тоже влез в свою обновку, сунул во внутренний карман самодельный револьвер, пихнул за брючный ремень «ТТ» с навинченным на ствол глушителем (он так и под подушкой лежал), проверил кастет, выдернул из рюкзачка (он вместе с Делоновым кейсом, набитым долларами, по-прежнему находился в чреве челноковской клетчатой сумки) гранату «Ф-1» и сюрикен-треугольник. Этого должно было хватить…

— Бери сумку, — прошептал Механик перепуганной Юльке, — и топай следом за мной. Наверно, придется нам еще разок на чужой машине покататься…

— Стрелять будешь? — пролепетала Юлька. — Боюсь…

— Ворочайся быстрее! — оборвал Механик. — Нам секунды остались…

Они не спеша вышли на крыльцо, Механик для спокойствия взял Юльку под руку и медленно вывел за калитку. Охранник, подпиравший забор в пяти метрах от них, посмотрел в их сторону, но позы не изменил. Потому что слышал, как Шмыгло перед высадкой из машины сказал:

— Сперва к нашим зайдем, а потом этих заберем…

Как именно «этих» будут забирать, Шмыгло не сказал, но и не распорядился, чтобы их стрелять при первой попытке выйти со двора на улицу.

Механик неторопливо сделал несколько шагов к машине. Поравнявшись с охранником, спокойным, даже каким-то по-старчески заискивающим голоском спросил:

— Скоро поедем, сынок?

— Не знаю, — лениво отозвался тот, — когда скажут, тогда и поедем.

— Садись в машину, дочка, чего на морозе стоять, — Механик подчеркуто медленно открыл дверцу салона и слегка подтолкнул Юльку, которая при этом очень кстати хихикнула. Может, от того, что Механик ее «дочкой» обозвал, а может, от нервного напряжения. Но это хихиканье сыграло положительную роль. Потому что ни у шофера, сидевшего в машине, ни у охранника, стоявшего у забора, не появилось никаких подозрений. Так или иначе, но и охраннику, и водителю показалось, что от людей, таким образом хихикающих, никаких заподлянок ждать не следует. Что же касается Механика, то каждый из этих двух шмыгловцев мог одной рукой перекинуть его через забор, а то и забросить на крышу той самой дачки, где в данный момент находился сам Шмыгло. Опять же двигался Механик не спеша и говорил по-стариковски. Ну чего опасного от такого ждать? Тем более что он такую симпатичную девчоночку в машину посадил. Правда, водитель все-таки спросил, с улыбкой обернувшись к Юльке и не глядя на Механика:

— Девушка, вы уверены, что вам сюда? Садитесь в машину к незнакомым людям, не страшно?

— Сюда, сюда… — произнес Механик, захлопнув за собой дверь. Кряхтя и бормоча что-то по-стариковски невнятно, Механик примостился за спинкой водительского сиденья, а потом поглядел куда-то вперед, то есть за спину водителя, все еще смотревшего на Юльку, и сказал:

— А лобовое стекло-то треснуло вроде…

Водитель машинально обернулся. В следующую секунду страшный удар кастета проломил ему висок. Юлька испуганно, но приглушенно охнула, а Механик, в момент перевалившись через спинку сиденья, очутился рядом с водителем. Вот он, малый росточек, и пригодился! Правда, случайно надавил на кнопку стеклоподъемника, и стекло правой дверцы поползло вниз… Сдернув кастет на пол кабины, Механик перегнулся через водителя, дотянулся до ручки. Щелк! — левая передняя дверца настежь открылась, и Механик одним толчком выпихнул бедолагу на снег. Краем глаза Механик увидел, что охранник, стоявший у забора, рванулся к машине. Удара, нанесенного водителю, он не заметил — злую шутку сыграли тонированные стекла, — а вот того, как братан выпал, не заметить не мог.

— Э, ты чего! — заорал охранник, подскакивая к дверце с уже опустившимся стеклом, но Механик уже успел выдернуть из-под пальто «ТТ» с глушаком. Дут! Удар пули в лицо отшвырнул охранника к забору. Должно быть, что-то увидели сразу из двух дач — и с той, где находился Шмыгло, и с той, которая была напротив бывшего обиталища Механика и Юльки. Там загомонили и затопотали, но Механик уже круто выворачивал баранку. Хруп! — заднее колесо проехало по выброшенному из кабины водиле, но Механик это за грех не посчитал. В открытое правое окно задувало, и Механик попросил Юльку нажать кнопку. Та, ошеломленная всем происшедшим, сидела ни жива ни мертва.

— Давай нажми! Не дотянуться мне!

Только со второй команды Юлька поняла, что надо делать.

Машина, дежурившая на соседней улице, прозевала. Механик на полном ходу проскочил мимо тех, кто в ней дремал.

— Привет родителям! — злорадно проорал Механик, когда «Ниссан-Патрол» вывернул на шоссе, ведущее в город, и понесся по пустой дороге. Когда Механик проскочил мимо поселкового магазина, где они с Юлькой покупали продукты, то краем глаза увидел еще одну машину — белую «шестерку».

В этой «шестерке» сидели Маузер и трое ребят, незаметно прихвостившиеся к «Ниссану» еще в тот период, когда Шмыгло ехал на нем в эту злополучную Знаменку. Они не разглядели, кто в кабине, но решили последовать за своим объектом.

А Шмыгло, Мурзила и еще трое выскочили за калитку только тогда, когда красные огоньки «Ниссана» уже исчезли за поворотом.

— Падла! — вне себя от ярости заорал Шмыгло. — Ушел! Где тачка?! Тачку давай, скоты!

— Там, за поворотом! — бросил Мурзила, кидаясь на соседнюю улицу, где стояли проспавшие «Жигули»-«копейка».

— Вы двое, — Шмыгло обернулся к «местным», — жмуров приберите! Чтоб ни кровинки на снегу не осталось!

И побежал следом за Мурзилой, а за ним потрюхал уцелевший охранник. Добежав до дежурной «копейки», торопливо втиснулись на заднее сиденье.

— Гони за ним! — прорычал Шмыгло. — Достань его!

— Командир, ты в порядке? — спросил водила «копейки». — «Ниссан» достать на этой жестянке?

— Жми! Может, у переезда встанет, — сказал Мурзила.

«Копейка» выкатила на шоссе. «Ниссана» уже и видно не было, зато просматривалась белая «шестерка».

— А это еще кто? — удивился Шмыгло. — Нездешняя какая-то…

— Может, кто из дачников обзавелся? — прикинул Мурзила. — А прет тоже мощно — под восемьдесят!

— Можно и под сто переть, — заметил водитель. — Только кувыркаться неохота.

— Ни хрена, — яростно выпалил Шмыгло, — лучше, на фиг, кувырнуться, чем их упустить! Ну, Механик, ну, падла! Я к нему как к человеку, а он, сучара, такой финт отломал! Кишки вытяну из гаденыша!

— Ладно болтать, — пробурчал Мурзила. — «Как к человеку…» Мех не дурак, сразу просек, что с ним будет, когда мы товар с острова снимем. Надо было не разводить эту сюсю масю, а конкретно брать его в работу. Прижгли бы пару раз паяльничком — сразу раскололся бы.

— Понимал бы ты, е-мое! — огрызнулся Шмыгло. — Меха надо было именно так делать, как я задумал. Конечно, нажать на него было проще простого. Ну, допустим, скажет он, биомать, как до рыжевья добраться. А как проверишь?! Только на месте. Под стволом туда повести? Нет. Потому что загодя бы знал, что он — труп. Он, может, и согласился бы, но нас на мины завел. Взлетели бы вместе с ним, понял?! Мочить его можно только тогда, когда все золото будет в трейлере лежать.

— А что теперь делать? — ехидно спросил Мурзила. — Он же расколол тебя, как лесной орех, япона мать! Даже если словим его и скажем: «Мех, родненький! Мы на тебя, засранца, за двух братанов зла не держим, только сделай нам золотишко!» — хрен поверит! А под стволом — ты сам сказал, чего будет.

— Попробуем девкой его зажать. Он на эту ссыкуху чуть ли не молится. Если догоним, конечно…

— А если не догоним?

— Тогда сами, без него полезем, понял?!

— Может, без психляндии, а? — поднял бровь Мурзила. — Подождем до весны, когда снег стает и будет видно, что там лежит… Ну а заодно покараулим, что Механик туда без нас не бегал. Может, и попадется где-нибудь.

— Спасибо, корефан, я не знал! Там уже есть сторожа, между прочим, сегодня днем мужики там Серого видели на «Чероки». А это их область, они нам могут такую «стрелку» заделать, если что…

— Так они и сегодня могут заделать, — резонно заметил Мурзила.

— Е-мое, ты еще не понял, что сегодня или никогда?! — раздраженно отмахнулся Шмыгло. — Парвани с Саркисяном просто-напросто с Булкой договорятся, если мы будем тянуть, усек? А Серый ей все это достанет.

— Серому тоже непросто будет. Он тоже дороги не знает.

— Серый, между прочим, в минах кое-что понимает. И Саня, и Маузер. И еще из своего Бузиновского отряда могут подобрать спецов. Если они возьмутся, то за весну там все разминируют. А нас близко не подпустят. Но даже не в этом дело. Мне бабки нужны — и срочно. Я в долгах как в шелках. А мы здесь не свои. Нам крутиться разрешили под вступительный процент, понял? Местная братва до весны не подождет. Счетчик с той недели капать будет, уловил? На счетчике тут месяц держат, не больше. Потом начнут выбивать помаленьку. Голыми в Африку отпустят, а если и тогда не сойдется — на куски порежут.

— Сколько тебе в аванс Акоп дал?

— Мизер. Даже за офис не рассчитаться.

— Меньше двухсот?

— Сотню.

— И все?

— Сказал, что будет полный «лимон», если успеем к четырем утра.

— Во жмот армянский! И ты молчал?

— А толку? На него не наедешь. Себе дороже — мигом потеряем этот заказ… Ну что, Шумахер? — Это уже относилось к водителю. — Достанем мы их или нет?

— Тебе же сказал Мурзила — у переезда. Не раньше.

— Все-таки чья это «шестерка», а? — нервно спросил Шмыгло. — Ты хоть ее достать можешь, Шумахер?

— Ты сам сядь за баранку и погоняй по скользятине! — проворчал Шумахер. — Тем более под горку идем и насыпь впереди. Заюзить и так можно, не разгоняясь. Видел, как впереди шоссе лоснится — сплошняком гололед.

— А чего «шестерка» прет?

— Ты еще спроси, почему твой «Ниссан» не слетел. Резина свежая, шипованая. Вот они и носятся. Хотя гарантии тоже не больно много. Не таких заносило…

…Маузер с беспокойством поглядел назад.

— По-моему, зажимают нас, — заметил он.

— Не похоже, — возразил его водитель. — «Ниссан» идет в отрыв, а «копейка» — за нами. Если б решили зажать, «Ниссан» бы сбавил.

— Хрен поймешь, что у них на уме… — произнес Маузер. — Нелогично все как-то. Если «Ниссан» пошел для отвода глаз, то на хрена за нами машину гнать? Ты как считаешь, Колян?

Колян, сидевший рядом с водителем, хмыкнул:

— Может, у них там свои разборки пошли?

— У Шмыгла это запросто. Бардак, а не контора.

— То-то и оно. С дурной головы еще устроят стрелялку.

— Уж лучше пусть здесь устроят, чем в городе.

— Мне она и здесь без мазы. Может, свернем в сторонку?

— А если это специально, чтоб нас отжать?

— Сейчас горку перевалим, поймем…

Перевалили. Впереди показался переезд, освещенный тусклыми фонарями. Дальше виднелось множество мелких разноцветных огоньков, черные коробки зданий, смутно рисовавшиеся на фоне лилового неба, в котором изредка просверкивали трамвайные искры. А справа от шоссе, там, где в паре километров от переезда мерцали синеватые ртутные лампы на железнодорожной станции, медленно двигался поезд, напоминавший в темноте какое-то светящееся животное.

— Не успеем, — сказал Маузер. — «Ниссан» проскочил, а мы как раз в шлагбаум упремся.

— Зато эти, которые за нами, как раз подскочат.

— Ну, может, у них ума хватит, чтоб не стрелять в трех шагах от ментуры?

… Шмыгло тоже увидел поезд. Шлагбаум уже закрыли, и «шестерка», пыхая белесым выхлопом, стояла, дожидаясь поезда, которому еще метров сто пройти оставалось. «Копейка» осторожно скатилась с горки и очутилась за багажником машины Маузера.

— Булкины, мать их! — с легким испугом произнес Шумахер.

— Четверо, — задумчиво произнес Шмыгло. — Много шума будет.

Маузер через заднее стекло приветливо помахал рукой Шмыглу. А затем в поле зрения экипажа «копейки» как-то невзначай появился стволешник — ворончатое дуло «АКС-74у».

— Если чесанут, запросто всех попишут… — пробормотал Шумахер, понимая, что ему-то, сидящему за баранкой, гарантии выжить не даст никто.

— Надо побазланить немного, — предложил Мурзила.

— Не будут они здесь стрелять, — уверенно произнес Шмыгло. — Тут мусорка в двух шагах. Мигом заловят.

Поезд прогромыхал мимо, но шлагбаум не подняли. Очевидно, с другой стороны должен был подойти встречный.

— «Ждем-с…» — нервно процитировал старую рекламу банка «Империал» Маузер. — Как Александр Васильевич — первой звезды.

— А можем получить… — неинтеллигентно срифмовал Колян.

— «Это вряд ли». — На сей раз Маузер процитировал товарища Сухова. — А вот «Ниссан» оторвался капитально. Нужен он нам или нет, вот в чем вопрос?

— По-моему, если Шмыгло тут, то на хрен не нужен, — убежденно произнес Колян.

— Шмыгло в «копейке», а его «Ниссан» сам по себе катается. Как это понимать? — наморщил лоб Маузер.

— У тебя же корефан есть, который с гаишниками контачит. Пусть тормознут и разберутся, — посоветовал Колян. — Звякни, не поленись!

— Западло это… — произнес Маузер, но все-таки вытащил мобильный.

В «копейке» разглядели, что Маузер взял в руки телефон.

— По-моему, он своих вызывает, — опасливо заметил Шумахер.

— Ладно, — поменял решение Шмыгло, — плохой базар лучше хорошей стрельбы. Крикни им!

— Понял, — отозвался Мурзила и, опустив стекло задней дверцы, высунулся в окно. — Братаны! Может, поговорим в натуре, а?

— А что, проблемы есть?! — тоже высунувшись, спросил Колян.

— Да так, по мелочам, кой-чего… В ста метрах за переездом, устроит? А то тут шумно очень…

— Годится… — отозвался Колян, прежде чем поезд, подкативший к переезду, сделал переговоры невозможными.

К этому времени Маузер уже набрал номер и обменялся приветствиями со своим знакомым.

— Я по делу, Кузен. Тут один дружок меня побеспокоил, не очень хороший, но нужный. У него полчаса назад машину угнали. «Ниссан-Патрол». Номер 23–79. Последний раз видели на переезде, который по дороге на Знаменку. В сторону города ехал. Ладно. Жду звонка.

Встречный поезд удалился, шлагбаум подняли, и обе машины, перекатив через рельсы, проехали метров сто до поворота на пустынную улицу, зажатую между двумя бетонными заборами. «Шестерка» развернулась и притормозила у одного забора, «копейка» остановилась у другого, чуть наискосок от «друзей-соперников».

— Так об чем разговор, мужики? — спросил Колян, выбравшись из «шестерки» и положив локоть на крышу автомобиля.

— Чего на всю улицу орать? — ответил Мурзила, занявший примерно такую же позицию. — Пусть основные сойдутся на центр и тихо потолкуют.

Шмыгло и Маузер неторопливо вылезли из машин и приблизились друг к другу на середине улицы.

— Привет! — сказал Маузер. — Какими судьбами, а?

— Вашими молитвами… — произнес Шмыгло. — Проблемы у нас, гражданин Маузер. И похоже, на сей раз общие.

— Да? Это какие же, корефан? Просвети. Я лично насчет общих проблем еще не слышал. Считал, будто они у нас разные.

— «Ниссан» видел?

— Ну, видел. Угнали, что ли? Сочувствую. Надо было ставить «Клиффорд». Или клизму — тому, кто караулил.

— Тем, кто караулил, уже не поставишь.

— Печально. Но это не ко мне, корефан. Угоны — это твоя специальность. А если у тебя чего-то угнали — плохо.

— А знаешь, кто угнал?!

— Понятия не имею.

— Механик. Твой зема из Бузиновского леса. С девочкой, которую из Москвы привез. В курсе?

Маузер немного изменился в лице. Насчет того, что Механик все это время находился у Шмыгла, он был совсем не в курсе. Наоборот, во время лыжного похода на озеро они с Серым думали о том, что Механик сам по себе действует. А записи переговоров Шмыгла с Саркисяном он не слышал, и Серый, когда он с ним связывался по радиотелефону, на этот счет Маузера не просвещал.

— Так, — сказал Маузер. — Значит, мы с тобой здесь калякаем, а Механик с девочкой на твоем джипе уже полгорода проехал?

— В этом-то и состоит наша общая проблема, браток, — сказал Шмыгло. — Особенно в том, что на этих драндулетах мы его не догоним. А Механик — общечеловеческая ценность.

— Понятно. Стало быть, предлагаешь мне сотрудничество? — спросил Маузер. — И в аванс кладешь Механика?

— Это ж полдела. Я знаю, что у тебя есть хорошие друганы среди местных. Некоторые здесь намного полезнее, чем Серый там. Если ты им Механика тихо сдашь, то дружбу укрепишь и себя выше поставишь. Ну и меня малость поднимешь.

— Мысль хорошая, но сложная. По-моему, ты ее малость не продумал, — сказал Маузер. — Конечно, жест доброй воли шикарный, но уж очень не от хорошей жизни. Думаешь, тебе по счетчику все спишут?

— Скромно надеюсь. Если ты поможешь.

Маузер хотел ответить, но тут Колян высунулся из кабины и сказал:

— Тебя к телефону, кореш! Кузен.

— Извини, Шмыгло. Звонок по делу, срочный. Пять минут. Может, и по твоему делу прояснится…

Шмыгло отошел к своей машине, а Маузер забрался в «шестерку». Колян выдал ему телефон.

— Слушаю. Ага… Так… Понятно. Сейчас порадую. — Маузер гораздо больше слушал, чем говорил. Остальные напряженно прислушивались.

— Ну, что там? — спросил Колян.

— «Ниссан» на Волковысской нашли. Пустой. Насчет Механика с девкой слышали?

— Долетало до ушей… И куда, ты думаешь, он подался? К озеру?

— Понятия не имею. Но Шмыгла надо порадовать, может, и правда, какая-то польза будет.

Маузер вылез, Шмыгло подошел к нему.

— Позаботился я о твоем джипе. Нашли его уже.

— Так быстро? — изумился Шмыгло.

— На Волковысской стоит. В трех шагах от поста ГАИ. Не захотел, видно, на твоем «Ниссане» кататься. Он больше гусеничную технику уважает.

— Поехали, а? — почти заискивающе предложил Шмыгло. — Мне с гаишниками туго толкуется…

— Говорили же тебе — завязывай с угонами. Несерьезная работа. Для мальчиков… Ладно, поехали! Приготовь, однако, тысчонку новыми. Для простоты общения.

Через минуту «шестерка» и «копейка» дружно помчались на Волковысскую.

ТОРМОЗИ ЛАПТЕЙ!

Вначале Механик и не думал бросать «Ниссан». Он даже рассчитывал проскочить на нем через город, а потом рвануть, как говорится, куда глаза глядят. Мощный мотор, крепкая подвеска, свежая шипованая резина, запросто державшая гололед, — Механик давил на газ и не боялся заюзить. И переезд пролетел, что называется, соколом. Юлька всю дорогу молчала, сидела тихо, как мышка.

Но в городе Механик вынужден был сбавить. Опьянение скоростью и силой мотора как-то быстро сошло, подступили трезвые мысли. Он толком не знал, что предпримет Шмыгло, но то, что до переезда за ним гнались две машины, видел. «Ниссан-Патрол» — машина приметная. Таких в городе не так уж и много. И очень может быть, что их водителей и владельцев гаишники наперечет знают. Все-таки тут не Москва, где таких джипов десятки и сотни. Поэтому могут и тормознуть, хотя бы для проверки личности. Задержание обеспечено, учитывая отсутствие прав и доверенности на машину. А если обыщут… Жесткая посадка. К тому же у Шмыгла и его коллег могли быть связи с ГАИ. И в СИЗО могут найти запросто — полная хана.

В общем, проехав пять минут после переезда, Механик решил, что пора спешиваться. Очень кстати он увидел грязноватый полупустой автобус, подкатывающий к остановке, где было с десяток пассажиров. Обогнав его, Механик проехал еще метров триста и остановился неподалеку от следующей, приткнувшись к довольно длинному ряду автомобилей, парковавшихся у какого-то ресторанчика. А после этого, вместе с Юлькой и клетчатой сумкой, которую они несли вдвоем, ухватив за ручки, небыстрым шагом прошел до остановки. Тут и автобус подъехал, куда они с Юлькой благополучно уселись и поехали в неясном им самим направлении. К тому же, когда автобус уже тронулся, Механик обнаружил, что оставил «Ниссан» совсем недалеко — метрах в тридцати от перекрестка, рядом с которым стояла машина ГАИ.

Поэтому Механик в течение всей поездки на автобусе ощущал некую нервозность. Ему казалось, что гаишники из машины могли заметить, как они с Юлькой, выбравшись из джипа, сели в автобус. Да еще и с большой сумкой. Подозрительно, хотя бы на предмет квартирной кражи. Правда, это не совсем по профессии для ГАИ, но сцапать могут. И Механик все поглядывал в окно, не догоняет ли автобус машина с мигалкой. Наконец ему надоело нервничать, и он потянул за руку Юльку.

— Выходим, маленькая!

Юлька покорно вылезла и зашагала рядом с Механиком по темной и пустынной улице. А Механик еще и в проходной двор свернул, очень темный и противный. Чувствовалось, что девчонке страшно и немного дрожь колотит, но она шла, держась рукой за левую ручку сумки. Механик держал правую ручку левой рукой, а правую оставил свободной, чтоб при случае выхватить либо кастет из бокового кармана пальто, либо револьвер из-за пазухи, либо «ТТ» из-за ремня. Тут можно было на шпану нарваться, да и преследователей Механик все еще опасался.

Проходной двор кончился, Юлька облегченно вздохнула. Улица с тусклыми и редкими фонарями, подвешенными на тросах над проезжей частью, показалась ярко освещенной.

Времени было еще немного — девять часов, но народу не наблюдалось. Только на противоположной стороне стояла «Газель» с брезентовым кузовом, около которой, опасливо оглядываясь по сторонам, ходила какая-то толстая баба в пуховом платке и зеленом китайском пуховике, а мужик в потертой кожаной куртке, вяло матюгаясь, копошился в моторе. Что-то у него явно не клеилось.

Странно, но Механик, у которого были все основания не остановиться и топать своей дорогой, отчего-то испытал желание помочь. Может быть, потому, что не мог спокойно смотреть на то, как люди мучаются с техникой.

— Что, хозяин, искра в землю ушла? — спросил он.

— Да хрен его знает! — отозвался мужик. — Не фурычит — и все.

— Разреши взглянуть? — Механик поставил сумку на землю, оставив около нее Юльку, и сунулся к двигателю.

Баба в пуховике, обрадовавшись возможности посудачить, подошла к Юльке и заговорила:

— Час уже стоим тут, в городе этом! Хоть бы кто помог… Мой-то чудик вроде и понимает кой-чего, а вон колупается сколько! Отец-то у тебя соображает в этом или так?

— Он механик, — ответила Юлька, про себя отметив, что баба безоговорочно признала ее за дочку. От этого ей стало как-то и смешно, и немного обидно…

— Инженер? — понастырничала баба.

— Лучше, — ответила Юлька, поскольку точного представления об образовательном уровне Механика не имела.

Возможно, баба и усомнилась бы в этом заявлении, но тут — и десяти минут еще после вмешательства Механика не прошло! — мотор заурчал.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась селянка. — Вот же дал руки человеку.

— Ну, теперь доберешься, — сказал Механик, сунув руки в сугроб и оттирая их снегом. — За город едешь?

— Ага, — сконфуженно произнес мужик. Неисправность была какая-то жутко пустячная, и ему было очень стыдно, что он сам не додумался.

— В Малинино мы едем, — вмешалась баба. — Полста километров отсюда.

Бабу никто за язык не тянул! Но Механик, который еще секунду назад и не вспоминал о кладе, даже больше того, хотел на него по-чапаевски наплевать и забыть, подумал: это судьба!

— Надо же! — просиял он. — А в Дорошино случайно не подвезете?

— Запросто! — щедро предложил мужик, должно быть, прикидывавший, не стребует ли с него Механик бутылку за техническую помощь. — Только в кузов садиться придется.

— Мы не гордые! — сказал Механик. — Полезай, дочка.

Юлька влезла, Механик подал ей сумку, забрался сам.

Устроились на какой-то самодельной скамейке из доски. Хозяйка уселась в кабину к супругу, и «Газель» тронулась с места.

— У тебя там что, родня — в этом Дорошине? — спросила Юлька.

— Нет, — ответил Механик, — дело у меня, немного не доезжая дотуда.

— А-а… — протянула Юлька, будто что-то поняла.

— Страшно было? — участливо спросил Механик, обнимая ее за талию.

— Не успела испугаться. Очень быстро все получилось. А за что ты их? — спросила Юлька. — Они нас убить приезжали?

— Да… — сказал Механик, хотя, по правде говоря, немного сомневался теперь. Черт его знает, ведь не говорил же ему Шмыгло напрямую, что убьет! И в поведении у него особой подлянки не ощущалось. Очень может быть, что он просто забрал бы клад, отстегнув Механику вместо полста процентов десять… Но теперь, как говорится, «снявши голову, по волосам не плачут». Механик приобрел еще одного врага, и даже не одного, а целую кодлу. И теперь, похоже, собрался голову в петлю сунуть. Ведь наверняка Шмыгло первым делом примчится на озеро. У Механика сейчас есть выигрыш во времени. Успеть на озеро раньше Шмыгла, пока тот свой «Ниссан» ищет. Если эта таратайка не поломается, глядишь, за час доберется до озера. Если мобилизовать этих деревенских на погрузку, можно перетащить все с острова за один заход, то есть еще за один час, не больше. А Шмыглу еще долго «Ниссан» искать…

Механик ошибался. Как раз в этот момент «шестерка» и «копейка» подкатили к посту ГАИ на Волковысской. Обе команды скромно остались сидеть в машинах, а Шмыгло с документами на «Ниссан» и тысячей (десятью бумажками с Большим театром) в сопровождении Маузера отправился к ментам.

— Здравствуйте! — вежливо и скромно улыбаясь, произнес Маузер. — Мы по поводу угнанной машины. Нам замначальника городской ГАИ звонил, подполковник Степанов.

— Инспектор ГАИ старший лейтенант Малюгин Алексей Иванович, — представился плотный гаишник. — Вы владелец?

— Нет, вот он, — Маузер пододвинул вперед Шмыгла. — Григорий, не скромничай.

— Попрошу документы на машину, права и паспорт.

Шмыгло подал бумаги, Малюгин поглядел и сказал:

— Так, гражданин Шмыгло… Документы ваши у меня кое-какие вопросы вызывают. Наверно, стоит в отдел проехать и кое-что уточнить. Ну а потом надо еще ряд вопросов задать, по обстоятельствам угона.

— Может, можно обойтись без формальностей? — спросил Маузер. — Стоит ли бумагу переводить? Машина нашлась, стоит целехонькая, даже с ключами… Нашлась быстро. Между прочим, мы вам очень благодарны душевно. А в материальной форме… Техпаспорт поглядите внимательней.

— Ясно, — кивнул инспектор, вынимая тысячу из техпаспорта. — Вижу. Ладно, забирайте машину.

— Кстати, а угонщика не заметили? — спросил Шмыгло.

— Сложный вопрос… — задумчиво произнес гаишник, сунув тыщу в карман, кроме одной сотенной бумажки. Этой бумажкой он слегка пошлепал себя по руке, и Шмыгло достал еще одну такую же.

— Вообще-то видели тут двоих, — сказал инспектор, убрав в карман «Большие театры». — Мужчина ниже среднего роста и девушка с клеенчатой сумкой в синюю клетку. Швейцар ресторана видел, как в автобус садились.

— В какой? — поинтересовался Маузер.

— Вроде бы в четырнадцатый. А может, в двадцать восьмой… — опять задумался гаишник.

— Может, есть более точные данные? — слегка подмигнул Малюгину Маузер. Шмыгло понял и достал двенадцатую сотню.

— Есть такие данные. Автобус четырнадцатого маршрута, а водитель его Семенов Костя. Бортовой номер 89–97. Он, наверно, уже обратно едет. Прокатитесь за ним, может, вспомнит, где их высадил.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант!

— Рады помочь! Долг службы! — козырнул Малюгин.

Шмыгло уселся за руль «Ниссана», к нему перелезли Маузер, Колян и Мурзила. Дружная колонна ринулась от Волковысской по маршруту 14-го автобуса.

— На вокзал он поперся! — прикинул Шмыгло. — Четырнадцатый на вокзал идет.

— А с вокзала куда? В Москву? — спросил Маузер.

— Ну нет! Он наверняка сперва хоть пару кило с острова снимет! Слушай, наверно, тебе надо своим позвонить, а? Чтоб остров прикрыли…

— Смотри, какой ты заботливый стал, Гриня! — порадовался Маузер. — Что ж ты, братан, так долго от нас Механика прятал?! Ведь не поймет нас Серый. И Саня может не понять. А уж Булка тем более.

— Я ж сам сказал…

— Конечно, потому что без нас тебе хрен что светило. Я лично еще войду в понимание, но за других гарантию дать не могу. Ведь если я сейчас позвоню, то через полтора часа на Широкое такой шалман съедется, что лично тебе уже ни хрена не хватит. Боюсь, что и мне тоже. Усек?

— Усек… — с затаенной радостью пробормотал Шмыгло. Он понял главное: Маузер не прочь поиграть сам за себя.

— Так вот. Если мы с тобой своими силами возьмем эту дребедень, то я беру полста процентов от того, что ты получаешь от Жака. Не делай кислую рожу, это очень мало. Мог бы и семьдесят взять, и даже все сто. Но я в отличие от тебя не жадный. Зато ты получаешь отмаз по всем долгам с отключением счетчика. Приятно? Вижу, вижу, что приятно. Ведь сам просил. Во-вторых, постараюсь, чтоб здешний народ тебя поменьше доставал и разрешил играть пошире. В-третьих, сведу с хорошими парнями, которым такие, как ты, нужны. Считай, что кандидатский стаж кончился, и ты в области прописался окончательно. Ну, может, пару банкетов на десять-пятнадцать рыл организуешь.

— Ты это серьезно?

— Вполне. А теперь выкладывай от и до, когда и как ты собирался доставлять Жаку свой груз.

— Этой ночью до четырех утра… — все еще немного сомневаясь в искренности Маузера, произнес Шмыгло. — Ну, мы в Знаменку за Механиком заехали. Он, сука, обещал нас туда провести. Тоже, как и ты, из расчета фифти-фифти. Не знаю, что ему в голову взбрело, только он двух пацанов замочил и упилил на «Ниссане».

— А я знаю, Гриня, что ему взбрело. Ты ведь его, наверно, очень хотел замочить после того, как товар тебе загрузят. Видно, это Меху по телепатии передалось. Кстати, на чем товар везти хотели?

— Условно говоря, на трейлере. Но вообще-то это дача-прицеп. По дешевке купили. Правда, один корпус на шасси, внутри все поломано. Мы ее, конечно, думали восстановить у себя в сервисе, но ближе к лету, сейчас спроса не будет. А тут Механик подвернулся. Сам, сука, предложил половину… Я и не думал его мочить, зря ты мне западлуху шьешь. Это у него мозга за мозгу зашла, как видно…

— Ладно. Хотел ты мочить его или нет — ментам расскажешь, когда отловят. Меня другое интересует. Мы, когда сегодня с Серым и Саней вокруг озера катались, видели, что обе просеки не расчищены и по ним только на танке кататься можно. Из чего Серый сделал такой вывод, что покуда ты грейдер из Лузина не пригонишь, то никаких рейдов за золотишком ждать нечего.

— Ты ж досказать нормально не дал! Я про дачу начал объяснять. Которая трейлер. Так вот, она совсем легкая, если вся начинка вынута: мебель там, плита, умывальник. Фанера и пластик на дюралевых уголках. Колесики от «жигуля», причем только два. Но пол крепкий. Вполне хватит, чтоб триста пятьдесят кило перевезти… Короче, мы под нее поверх колес пристроили два старых виндсерфера, конечно, без мачт и без килей. У Шумахера на даче валялись. Получились классные лыжи. А главное — съемные. Чуть поддомкратил, три гайки завернул — одну надел, то же самое вторую. «Буран» дачу тянет только так по самому рыхлому снегу. Всю эту неделю делали.

— Молодцы! — на сей раз Маузер порадовался почти без иронии. — Ну, допустим, заехали вы на просеку, добрались до острова, сняли кассу, замочили Механика — и на «Буране» в город?

— Нет, конечно. Мы бы этот трейлер к «Ниссану» прицепили, а «Буран» и все остальное — в кузов. Должны были отвезти на дом к Саркисяну. Там он обещал девятьсот тысяч выдать.

— Всего-то? Да ты лох, по-моему…

— Ну, вообще-то он говорил, что после того, как там посмотрят… Добавит малость.

— Добавит он тебе, жди-ка. Разве что девять грамм в подъезде, — хмыкнул Маузер. — Опять ты, Шмыгло, не своим делом занялся. Шел бы лучше на завод, стал бы слесарем хотя бы. Ну что делать, а? Каждый тупарь норовит бандитизмом заняться!

— Слышь, Маузер, — заметил Мурзила, — я все понимаю и крутизну уважаю, конечно, но не надо людей обижать, наверно?

— Тебе слова не давали, — прервал его Колян. — Не обостряй ситуацию.

Мурзила посмотрел на Коляна очень сурово и хотел было то ли сказать, то ли сделать что-то, что прекратило бы спокойное течение беседы, но в это время Шмыгло заорал:

— Автобус! 89–97! Обратно идет! Разворачиваюсь!

Действительно, по встречной полосе мирно шел своим 14-м маршрутом автобус с номером 89–97 на борту.

Без слов поняв маневр Шмыгла, водители «шестерки» и «копейки» сделали, выражаясь по-морскому, поворот «все вдруг», даже, точнее, разворот и за шесть секунд — благо на этой улице ни гаишников, ни ППС не наблюдалось — прижали автобус к тротуару. Конечно, Костя Семенов не очень хотел открывать двери, но, когда ему через стекло показали пушку, решил, что жизнь не стоит выручки за книжечки и проездные билеты. Их общая сумма за эту смену еще и полста тысяч не составила. Пассажиров было всего четверо, и им тоже, мягко говоря, поплохело. Потому что у влетевших в автобус Маузера, Шмыгла, Мурзилы и Коляна было слишком мало интеллекта на рожах.

— Граждане пассажиры! — опасаясь лишнего визга, поскольку трое из четырех были дамами среднего возраста, заорал Маузер. — Это не ограбление и даже, к сожалению, не изнасилование! Просто зададим пару вопросов водиле и тут же отправим машину. Костя Семенов — на выход!

Костя вылез через водительскую дверцу, Мурзила и Колян остались блокировать салон, а Маузер и Шмыгло подошли к Семенову.

— Так, — строго спросил Маузер, — ты не бойся, мы тебя бить не будем. Вспомни, только быстро, где вылезли мужик и девка с клетчатой сумкой, которых ты вез этим рейсом от Волковысской?

— Маленький такой мужик? Метр с кепкой?! — обрадованно припомнил Костя. — Да вот тут и вылезли! Напротив же остановка, если в ту сторону. Вон в тот проходной двор ушли.

— Когда? Сколько времени прошло?

— Полчаса с небольшим…

— Смотри! Не ошибся?

— Ни Боже мой!

— Свободен. По машинам, братва!

«Ниссан», «шестерка» и «копейка» сорвались с места, лихо пересекли улицу, благо, кроме автобуса, других машин не было, и вкатили в проходной двор.

— Ни хрена мы не найдем! — сокрушенно произнес Шмыгло, когда проехали двор. — Ну, забегут они сейчас в подъезд — и шарь по ним, пока кто-нибудь ментов не вызовет.

— Соображалка у тебя неважная, кореш. Думаешь, он знает, что мы за ним погнались? Да ни фига. Просто маханул через двор, и все. Наверно, испугался гаишников на Волковысской. Слишком уж нахально тачку оставил — прямо у них под носом. Наверно, пересядет где-нибудь на другой автобус. Скорее всего попрет в ту же сторону. Ходит он не быстро, дыхалка плохая. Короче, «шестерка» поедет вверх по улице до упора, «копейка» — вниз. А мы тут покрутимся, может, кто-то видел их. Пара приметная, народу не много. Если кто чего увидит — докладываем по рациям и съезжаемся туда.

Так и сделали. «Жигулята» поехали в разные стороны, а «Ниссан» подкатил к ближайшей подворотне, где кучковалось человек пять пареньков, судя по дымку, пыхавших анашу.

— Э, пацанва! — окликнул Маузер. — Ну-ка быстро подошли сюда! А то сам подойду…

Пыхалы не воспротивились. Подошли.

— Какие проблемы, командир? — спросил один, помордастей.

— Не видели тут мужика метр с кепкой и девку?

— Гони стольник — скажем! — Мордастый паренек под кайфом явно не врубился, с кем дело имеет.

— Такой устроит? — Маузер показал «ТТ».

— Понял! — кивнул мордастый. — Уважаю! Говорю забесплатно: мужик и девка были. Помогли какому-то козлу машину завести и поехали вниз. Вот так!

И он махнул рукой в том направлении, куда уехала «Газель».

— Что за машина была?

— Грузовик. Маленький такой. «Уазка», а может, «РАФ».

— Не, Епиха, ты не прав! — вмешался другой пацан. — «Бычок» это был. «ЗИЛ» такой маленький.

— Ты чо, тормоз, что ли? — разобиделся мордастый. — «Бычок» тупорылый, прямо как ты! А это острая морда. «РАФ» это был, братан.

— Может, «Газель»? — спросил Шмыгло.

— Точно! Синяя «Газель»… Или голубая!

— Сам ты голубой, пидор! — Пацаны уже схватились за грудки, и любоваться на их разборку у Маузера не было настроения.

Сперва запросили «копейку», выяснилось, что ей никаких мелких грузовичков не попадалось, а она находится у выезда на Привокзальную площадь. «Копейке» приказали остановиться и подождать, «шестерке» велели возвращаться и ехать к Привокзальной.

Там, на углу, все три машины собрались.

— На вокзале он их высадил, точно говорю! — бормотнул Шмыгло.

— Проверим. Тут Санин корефан бомбил пасет, можно спросить. Если его кадр подвозил, значит, сейчас достанем.

«Ниссан» подкатил к стоянке частников-«извозчиков», и Маузер уверенно выпрыгнул из машины. Шмыгло хотел вылезти, но Маузер его остановил:

— Посиди. Не надо этим мужикам близко показываться, ладно? Вопросов много будет.

Маузер обошел рядок коммерческих ларьков, трижды брякнул в заднюю железную дверцу какого-то торгового павильона. Открыли, однако, не сразу, а поглядев в глазок.

— Здорово, Крым! — Маузер поручкался с небритым детинушкой, загородившим дверной проем.

— Привет! — оскалился тот. — Такие люди — и без охраны!

— С охраной, с охраной! — хмыкнул Маузер. — Дело небольшое есть.

В небольшом помещении, похожем не то на склад, не то на бытовку, на дачном пластиковом столике стояло десяток пивных бутылок и валялось не меньшее число голов от воблы. Три крупных, очень некультурного вида дяди резались в буру, а еще один по-тихому исполнял нечто на гитаре.

— Садись, прими пивка! — радушно предложил Крым. — Ты что-то редко захаживать стал. С Попом, что ли, разошелся?

— Нет, — мотнул головой Маузер, — извини, но я еще на работе. У тебя кто сейчас на воздухе, Свист?

— Так точно, — пробухтел Крым. — А чего надо?

— Сходи к нему со мной, пару вопросов хочу задать. Без тебя неудобно.

— Молодец! Люблю, когда меня уважают.

Крым накинул куртку и вышел с Маузером на площадь, к стоянке.

Свиста нашли быстро, он мерз, но службу нес справно. Приглядывал за водилами, записывал, сколько ходок каждый сделал. Соответственно потом вычислялся объем «профвзноса». Увидев бригадира, торопливо подошел сам.

— Так, — солидно сказал Крым, — сообщи товарищу Маузеру все, что спросит.

— Понял.

— Сюда «Газель» или другой грузовичок такого же класса не подваливал? — спросил Маузер.

— Не-а, — ответил Свист. — Проезжала одна «Газель» мимо.

— Когда проезжала?

— Минут двадцать назад.

— Какого цвета?

— Голубоватая такая. Тент синий.

— Куда поехала?

— На Андреевскую, — указал Свист.

— Не свистишь? Точно здесь не парковалась?

— Какой резон? Поезд только через час. Видишь, бомбил почти нет.

— Спасибо, граждане! — поклонился Маузер и побежал к «Ниссану». Вся автоколонна дружно выкатила на Андреевскую.

— Что за шухер, а? — спросил Свист.

— Не знаю. Мне это по фигу, кореш. И ты не волнуйся.

В «Ниссане» между тем разгорелась дискуссия.

— Надо было вокзал прошмонать, — заявил Шмыгло. — Ну на фига Механику на эту Андреевскую? Ему из города валить надо.

— Поезд только через час, усек? А болтаться по вокзалу он не дурак. Морда протокольная, паспорт хрен знает какой, а по карманам — сплошной криминал. Да и мы достать можем. Он знает, что тут все станционные бомбилы под нашей конторой. Поэтому он транспорт получше нашел. Может быть, прямо до места. Андреевская на шоссе выводит, а оттуда до поворота на Малинино и Дорошино полчаса езды.

— Думаешь, он туда рванул?

— Думаю. Вы хоть там, в Знаменке, нормально за ним приглядывали?

— А что?

— Не мог он загодя все это проработать? С местными скорешиться и прочее? Чтоб машину куда надо подогнали?

— Да что ты! — возмутился Шмыгло. — Наши мужики с четырех сторон сидели. Но самое главное — он же не знал, что я сегодня к нему приеду.

— Вот это последнее — солидно. А насчет «с четырех сторон» — это я уже понял. Механик вас только так уделал.

— Бог с ним. Значит, на озеро едем?

— Так точно. Но сразу хватать не будем. Пусть сперва пройдет на остров, тропочку протопчет. А если он и транспорт себе какой-нибудь надыбает, то дождемся, пока все заберет и уложит в кузов. А потом, как выражались в старину: «Четыре сбоку — и ваших нет!»

— А Серый не помешает?

— Серый ждет от меня доклада насчет того, где ты и что ты делаешь. Для него я покамест из Знаменки не вернулся…

— Через Кузена не доберется? — спросил Колян.

— Кузена он не знает, — ответил Маузер. — А телефончик я отключил. Вот пусть и едет разбираться в Знаменку. Ну а мы тут разберемся по малости…

— А если поедет не в Знаменку, а сюда? — опасливо спросил Шмыгло.

— Тогда будет так, как завещал товарищ Маяковский. «Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ Маузер!»

ВСЕ БОЛЕЗНИ — ОТ НЕРВОВ

Светка, сидя за столом, курила уже десятую кряду «Мальборо-лайт». Никита скромно и молча, стараясь не обращать на себя внимание, перечитывал «повесть Белкина». Серый, постукивая карандашом, смотрел на радиотелефон для «дальней связи». Тот молчал.

— Вызови его еще раз! — потребовала Светка.

— Я же сказал: нельзя по нему часто трезвонить. Это ж нелегалка. И так уже четыре раза выходили. Запеленгуют — не расплатишься. Ребята с машин говорят, нынче здесь — завтра там. А мы тут, в поселке, с места треплемся. Запросто засечь могут.

— Ну и что делать?

— Не знаю. В Знаменку ехать, наверно…

— Очень здорово! — буркнула Булочка. — Ни хрена ничего не зная, за полста километров пилить. А вдруг там Маузера уже пошмаляли?

— Очень может быть… — вздохнул Серый. — Жизнь — она такая… Ну а ты что предложишь? На озеро рвать?

— Не знаю я… — проворчала Светка. — С озера тоже никто не докладывает.

— Да я десять минут назад Сане звонил. Все нормально, никто не появлялся. Даже местные машины. А у Сани прямая связь по УКВ с Дорошином и поворотом с трассы. Мышь не проскользнет.

Светка придавила сигарету и сказала:

— Терпеть не могу торчать где-то далеко и ни черта не знать! Хрен с ним, поехали в Знаменку!

— Не волнуйся ты так! — произнес Серый. — Все болезни от нервов, только сифилис от удовольствия. Возьми своего Никитку, потрахайся, сними стресс!

— В лоб получишь, трепло! — огрызнулась Булочка. — Делать мне больше нечего. Бери два джипа, десять ребят. В Знаменку поедем.

— Убедил на свою голову! — произнес Серый. — Я вообще-то так, от балды насчет Знаменки сказал. Нечего там ловить. Почти три часа прошло, и мы туда по проселкам меньше чем за час не доползем. Маузера действительно могли зажать. Если зажали по-крупному, там уже не поможешь. А вот менты туда, если стрельба была, как раз успели подвалить. Поскольку если Маузера на сухую сделали — минимум четыре трупа. Может, и ОМОН прискакать, а с ними в войнушки играть — я, извини, не подписывался. У Никиты опыта больше — это они в Чечне с ментовскими блоками друг по другу палили…

— Брехня это, — отозвался Никита. — Журналюги наврали. Я такого не видел.

— Ты лучше скажи, как человек с боевым опытом, — насчет «боевого опыта» Серый явно издевался, — куда, по-твоему, ехать надо?

— И скажу, — неожиданно набрался духу Никита. — Наш главный объект — озеро. Стало быть, надо его сторожить.

— Военная кость! — саркастически-одобрительно съязвил Серый. — Вот так вы, блин, «конституционный порядок» и восстанавливали. Сторожили небось любимый город Грозный, а по селам чечены шашлыки кушали и солдатских матерей трахали…

— Ты там был? — сузил глаза Никита. Он чуял, что у него тоже нервы не железные. Сейчас его резанули по живому.

— Я в Афгане был, — рявкнул Серый, — когда ты еще в горшок писал! Я майор, понял? У меня таких ссыкунов, как ты, под началом триста штук в батальоне было!

— Ну и как? — Никиту повело. — Нормализовал ситуацию? Интернациональный долг выполнил?! Небось как замполит мозги всем полоскал, а сам пороха не нюхал?!

— Заткнись! — заорала Светка, обращаясь к Никите, потому что увидела, как лицо Серого багровеет, а глаза наливаются кровью. — Куда ты лезешь?! Он же тебя по стенке размажет! А ты (это уже к Серому относилось) тоже хорош! Зачем пацана теребишь?! Тебе сколько в Афгане было?! Под тридцать, наверно? Тебя пять лет в училище учили, ты уже отслужил до фига, когда туда доехал. А его прямо из школы — в мясорубку! Вояки, е-мое!

— Да что б я позволил недоноску меня, офицера, порохом попрекать?! — Кулачищи у Серого сжались, вены вздулись, глаза стали бычьи, бешеные. В обычное время Никита точно застучал бы зубами со страху, но тут что-то нашло. Такое, как там, в грозненском подъезде, когда он шестерых расстрелял в упор. Разница в весовых категориях между ним и Серым была как между сибирским котом и сибирской лайкой. Но все же не всякая лайка сунется к прижатому в угол коту. Иной раз и глаза побережет от когтей.

— Завязывай, я сказала! — сказала Светка стальным голосом. И в руках у нее откуда-то возник пистолет. Серый поглядел и понял: это не шуточки.

— Садись в кресло! — не сводя дула с Серого, произнесла Булочка. — Сел? Молодец. А теперь повторяй вслух: «Я остыл, я не сержусь, я добрый человек…» Ну!

— Я остыл, я не сержусь, я добрый человек… — повторил Серый и улыбнулся. — Ну ты, Светлана Алексеевна, кого хошь остудишь…

— Ты тоже остыл? — строго спросила Светка у Никиты.

— Остыл… — ответил он извиняющимся тоном. Волна злобы сошла на нет, ему стало стыдно, что он, который всего несколько часов назад внутренне осуждал Светку за то, как она помыкает Серым, сам резанул словом этого мужика. У него ведь такая же боль, как у Никиты, только на десять лет постарше…

— Извини, Серега! — произнес Никита, понимая, что должен сделать это первым. И протянул руку.

— Какое там… — Серый, должно быть, тоже что-то понял. — Ты тоже не обижайся, это я с дури и от нервов. Базар был не по делу.

— Ладно! — подвела итоги Светка. — Самозванцев нам не надо, атаманом буду я. На все, что тут говорилось, — наплевать и забыть. Едем на озеро. Серый, готовь джипы и ребят. Полчаса на сборы! Давай на завод, мы позже подъедем.

— Есть! — ответил Серый почти не в шутку и вышел из Светкиного кабинета. Светка, едва за ним закрылась дверь, тут же заперла ее на замок. Никита удивился.

— Зачем это?

— Не догадываешься?! — подмигнула Светка.

— Догадываюсь… — пробормотал Никита. — Только ты же сама говорила, будто тебе не до этого… Да и я не больно готов.

— Дельную мысль Серый подал, между прочим, — усмехнулась Булочка, обнимая Никиту и поглаживая по спине. — Нервы у всех разыгрались. Вы из-за ерунды чуть не сцепились, на меня ярость нашла… Дернулся бы он на тебя — точно впаяла бы между глаз. Ишь, зверюга афганская, на такого маленького-хорошенького полез!

— Я сам звереныш… — произнес Никита. — Чеченский…

— Ну-ну, не петушись… Вообще оставь эту тему. Сейчас я тебе нервишки успокою. Стой смирненько, ладно?

Светка опустилась на колени, распахнула ширинку на Никитиных брюках, ловко и осторожно вытянула на свет Божий все, что можно. И принялась за известную бабскую работу. Жадно, азартно, посапывая и поглаживая. Никите сразу стало все равно, что еще сегодня успеет приключиться. Он нежно гладил Светку по золотистым волосам, по ушкам с сережками, по щечкам, по шейке и трепет ощущал, волнение, желание, страсть… Даже покачиваться стал чуть-чуть вперед-назад…

— Все, — сказала Светка, поднимаясь с колен. — Готов к труду и обороне!

Она не долго думая сдвинула все со стола на один край и легла спиной на освободившееся место.

— Действуй, действуй! — поторопила сердито. — Времени не вагон!

Никита торопливо задрал ей юбку, спустил тонкие черные трусики с кружевами, растянул коленки, втиснулся…

— Не так немножко, — хихикнула Светка и подняла ноги так, что сапожки с каблучками оказались у Никитиных щек. — Ну, давай! Так! Ухвати меня за ноги, а то скользить буду… Крепче! У-ух! У-ух! Нормально-о…

Все, что стояло на столе, да и сам стол, начало брякать, скрипеть и ходить ходуном. Никите чудилось, будто их возню тут, в кабинете, не только на всей даче слышно, но и на хлебозаводе за километр отсюда. Сначала было как-то неловко, даже стыдно, но потом стало наплевать. Какой-то предел перескочил, когда уже срам срамом не кажется. И, напротив, даже гордость петушиная пробивалась. Мол, все вы, здешние, эту жуткую Светку боитесь, а я ее трахаю, да так, что весь дом трясется!

— Жарь! Жарь! Жарь! — неистово выдыхала Светка, аж зубами поскрипывая и извиваясь на столе. Она взбила свою черную водолазку с кулоном-черепушкой выше грудок, спихнула с них бюстгальтер и стала крутить себе соски, безжалостно мять свои бедные «булочки». И от этого зрелища — свет-то в комнате вовсю горел! — Никита еще крепче распалился.

— А-я-я-а! — Светкины ноги на несколько мгновений напряглись, Никита почуял под руками вместо расслабленно-нежной плоти крепкие мышцы, Булочка выгнулась дугой, чуть ли не на мостик встала, судорожно сжала себе грудь, а Никите — сапогами! — шею. Потом расслабленно раскинулась на столе, ноги сползли вниз и бессильно свесились, а Никита навалился на нее грудью, схватил за плечи и яростно, несколькими страстными рывками и толчками все закончил…

— Ты извини… — пробормотал он, — я опять туда стрельнул…

— Дурачишка ты! — вздохнула Светка. — Неужели еще не понял, а?

— Нет… — удивился Никита.

— Раньше насчет этого надо было соображать, понимаешь? Четыре месяца назад. Осенью, в подвале, на хлебозаводе…

— То есть… Ты залетела, что ли? — вырвалось у Никиты.

— Когда залетают, то аборты делают. А я — забеременела. Рожать хочу, почувствуй разницу. Так что тут у нас, — Светка нежно провела ладонью по потному животику, сделав заметное ударение на словах «у нас», — маленький живет! Ты чего, испугался, да?! Не бойся, я тебя в загс не потащу, алиментов не спрошу. Я сама богатенькая. И вообще мне это пора. У других в тридцать — уже по трое.

— А на животе почти не видно.

— Конечно. Потому что он или она еще совсем клопышечка. Масенький-масенький… Вот такой! — Светка показала согнутый мизинец. — Но потом вырастет, и будет у меня вот такое пузо!

Тут Светка, не поскупившись, обрисовала ладонью такой объем, что в нем на четверых места хватило.

— Ну а пока вот это поцелуй, — приказала она, и Никита приложился губами к пупочку. Булочка погладила его по голове и легонько отпихнула:

— Так. Все, собираемся! Торжественная часть окончена, начинается праздничный концерт!

НЕМЕЦКАЯ ДОРОГА

Механик, провернув в тенте «Газели» аккуратную и очень небольшую дырочку, выставил в нее объектив наблюдательного прибора собственной конструкции. Есаул, впервые увидев эту хреновину, которую Механик изготовил от скуки, когда они обитали в Москве, от щедроты чувств утверждал, что Механику за этот прибор надо присудить аж Нобелевскую премию или хотя бы Государственную (бывшую Сталинскую). К сожалению, пожелания Есаула Нобелевскому комитету остались неизвестными. А прибор был действительно занятным и представлял собой некий гибрид из перископа и фонендоскопа. То есть внешне он был немного похож на фонендоскоп, а по начинке — на перископ. Состоял он из гибкого гофрированного шланга, вроде того, что бывает в душе, только намного тоньше. Внутри шланга располагалась хитрая система линз и призм, самолично отшлифованных Механиком. На одном конце шланга находился окуляр с резиновым наглазником, похожим на лупу, с эластичным ремешком, надевавшимся на голову наискось, как повязка у одноглазого пирата. Этот ремешок удерживал окуляр на глазе, если у Механика были руки заняты. На другом конце шланга имелась стальная насадка с резьбой, на которую навинчивались разные объективы, которых у Механика было штук пять на всякие случаи жизни.

Вообще-то Механик придумывал свой прибор на тот случай, если потребуется заглянуть внутрь какого-нибудь сложного механизма, в такое место, куда трудно добраться и разглядеть, чего надо открутить или закрутить. К одному из объективов он даже присобачил малюсенькую лампочку от какого-то медицинского зонда, так, что можно было подсвечивать. А еще был сверхмалый объективчик, который можно было пропихнуть через замочную скважину. Но на сей раз Механик употребил самый большой объектив.

Юлька чуть-чуть вздремнула. Даже не проснулась, когда грузовичок проехал мимо бензоколонки и небольшого магазинчика, а затем свернул в направлении Малинина, Лузина и Дорошина. При этом кузов заметно накренило, Механика с Юлькой тряхнуло.

После того как поворот остался позади, Механик довольно долго был в напряжении, несколько раз поворачивал объектив своей оптики назад, посматривал, не маячит ли сзади машина. По мере того как грузовичок стал приближаться к развилке, откуда одна дорога шла на Малинино и Лузино, а другая — на Дорошино, Механик вновь почувствовал дискомфорт. Теперь он повернул объектив вперед и напряженно рассматривал дорогу, освещенную только фарами «Газели», пытаясь разглядеть, нет ли чего подозрительного.

Но вот развилка осталась позади, машина свернула на Дорошино. Сейчас должен был наступить самый что ни на есть критический момент. Механик предполагал, что около Немецкой дороги, которая должна была открыться слева, их обязательно будет кто-нибудь ждать.

До просеки оставалось километров пять. Механик поглядывал по сторонам, и ему казалось наивным то, что он задумал. Снегу полно, «Газель» по самый бампер сядет. Да и просека наверняка бревном завалена.

Механик вовсю ругал себя за поспешное решение. И вдруг увидел в свой монокуляр странную картину. Впереди, наискось и поперек дороги, стоял трактор «Беларусь» с бульдозерным ножом и ковшом. Мотор его уныло тарахтел, оглашая тишину леса дребезжащим эхом. Поскольку трактор находился меньше чем в двухстах метрах от Немецкой дороги, у Механика поначалу аж сердце защемило — подумал, что это Шмыгло его просчитал, и сейчас придется последний парад устраивать. Но это только на несколько секунд, потому что уже в следующее мгновение, когда «Газель» остановилась, а ее водитель вылез из кабины, Механик услышал слова водителя «Газели», резко поднявшие ему настроение:

— Вась! Ты чего тут делаешь, япона мать? — спросил водитель.

— С-стою! — сипло ответил некто в телогрейке, хотя на самом деле сидел в придорожном сугробе, комкая в руках ушанку. — Имею п-право! Ик! Б-борис, т-ты н-не п-р-рав!

— Имеешь, имеешь, Вася! — успокоительно произнес владелец «Газели». — Только к обочине бы встал, а то не объедешь тебя никак.

— Д-думаешь, я п-прос-сто т-так?! — Вася попытался привстать, но снова сел в ямку, которую продавил задом в снегу. — Я н-не п-просто т-так… Я ак… Ик! …цию д-делаю! Ик! П-понял?!

— Чего? — удивился «газельщик».

— Ак… Ик! …ц-цию! — ответил Вася. — П-протес-ста… Д-дорогу п-пере… Ик! …крыл. З-зарплату д-даешь! П-понял, Б-борис?!

— Так зарплату ж дали!

— А я ее в-видел?! Н-нинка, п-падла, отобрала! И щ-щеткой — в морду! Ик! С-сука! П-права ч-челове… Ик! …ка г-где?!

Механик понял, что пора вмешаться. Снял свой наблюдательный прибор, спрятал в сумку и сказал Юльке, тряхнув ее, чтоб проснулась:

— Вылезай!

— Приехали уже? — сонно пробурчала Юлька.

— Нет, пересадка будет…

Механик помог Юльке вылезти, выгрузил сумку, подошел к хозяину «Газели» и борцу за права человека. Последний свалился на бок и храпел.

— Вот еще незадача! — из кабины вылезла и хозяйка. — Ну и чего делать теперь?

Муж только развел руками:

— Хрен его знает… Трактор-то я сдвину, конечно, мотор работает. А самого-то куда? Замерзнет Васька-то!

— Чего ему сделается? — поджала губы баба. — Алкаш чертов! Нинку ругает! Да он бы пропил все, если б она зарплату не унесла. Да еще и растеряет, гадский гад!

— Человек все-таки, — заметил Механик. — Жалко будет, если застынет. Может, вы его в кузов заберете?

— Так он наш, малининский, а мы ж в Дорошино едем.

— Да ладно, — умело сыграв благородство, сказал Механик. — Вы уж езжайте домой. А я на тракторе в Дорошино доберусь.

— Верно! — порадовалась хозяйка, довольная тем, что попадет в Малинино раньше. — Сдадим его Нинке, да и дело с концом. А завтра за трактором съездить успеете. Как Васька протрезвеет.

— Не разденут трактор-то? Может, ты его к нам в Малинино лучше отвезешь?

— А ночевать пустите? — не растерялся Механик.

— Запросто! — радушно пригласил мужик. — И сто граммов найдем! За выручку!

— Тебя как звать? — спросил Механик.

— Марьин Борис Васильевич.

— А меня можно просто Олегом называть.

— И в-все р-равно т-ты н-не п-прав! — произнес Вася из сугроба.

— Ладно, решили вопрос! Поднимай! — Марьин с Механиком подняли Васю на руки и затащили в кузов. Сперва было усадили на скамью, но Вася все время норовил сползти на пол.

— Свалится, — заметил Механик, украдкой глянув на светящийся циферблат часов. Время шло неумолимо. Вот-вот мог Шмыгло появиться.

— Тут у меня матрац лежит, — сказал Борис. — Когда под машину лазаю, кладу. Валим его туда.

Когда вылезли, Юлька забралась в кабину трактора и затащила туда сумку, а мадам Марьина заняла законное место в кабине «Газели».

— Ты меня не дожидайся, — сказал Механик Борису. — Кати побыстрее, не мучай машинку. А я не спеша доберусь.

— Дорогу знаешь?

— Не спутаю. Давай с Богом, мы за тобой.

«Газель» зафырчала, развернулась и поехала в обратном направлении.

Когда грузовичок укатил за поворот, Механик стронул с места «Беларусь», развернул ее и потарахтел в сторону Немецкой дороги. Двести метров проехали довольно быстро, но Механику колымага показалась до жути тихоходной. Не проще ли было и впрямь прокатиться в Малинино? Переночевали бы в тепле по крайней мере. А то еще застрянет этот чертов механизм. Опять же очень не хотелось наехать на какую-нибудь противотанковую. Хоть и знал Механик, что вероятность этого очень мала, но все-таки внутренне ежился.

— Мы куда едем? — спросила Юлька, когда Механик, опустив бульдозерный нож, стал разворачиваться поперек дороги.

— Туда! — лаконично ответил он, указывая на заметенную снегом просеку. Откатил немного назад, а затем даванул вперед.

Сугроб, крепко слежавшийся и проледенелый, «Беларусь» спихнула удачно. Мало того что отодвинула с обочины аж до лесины, перегораживающей въезд на просеку, но развалила его, разровняла, да так ловко, что передние, маленькие колеса смогли по этому твердому снегу вкатиться на бревно, когда Механик, опять отъехав назад и подняв нож бульдозера, разогнался и проскочил препятствие. Юлька только ойкнула, когда их пару раз тряхнуло, но здоровенные задние колеса не подвели, а передние не увязли.

— «Гремя огнем, сверкая блеском стали…» — запел Механик, опьяненный успехом, и трактор покатил по Немецкой дороге, освещая ее фарами.

Она и вправду была прямая, провешенная, как по линейке. Даже зарастала, похоже, как-то равномерно, не теряя этой прямолинейности. Словно бы даже деревья и кусты боялись, будто вернутся те любители прямых линий, которые эту просеку прорубили, и начнут изничтожать все, что не вписывается в этот лесной Ordnung.

Механик об этом особо не думал. Ему нравилось, что снег оказался крепче, чем ему казалось, что тракторишко прет, как танк, не увязая и не зарываясь в снег. Он уже думал о том, что впереди, об озере. Лед должен быть крепкий, а трактор не такой уж тяжелый. Вполне можно рискнуть и проехаться по заснеженному льду до самого острова. Конечно, можно оставить трактор на берегу, так оно спокойнее. Но уж больно ловко и быстро можно все прибрать, если подогнать трактор прямо к острову! А если еще выкатить с озера через малининскую просеку, то получится совсем здорово! Можно даже действительно переночевать у Марьиных. Сказать, например, что трактор слегка забарахлил и пришлось лишних полчаса повозиться. Кстати, возможно, лучшего места, чем их домишко, и не найдешь для того, чтоб временно перепрятать вещички.

Надо сказать, что у Механика с того самого времени, как он сел в «Газель», решив, что «это судьба», и до самого последнего момента никакого законченного плана действий не было. Он сегодня, можно сказать, с самого утра делал все по впечатлениям или эмоциям. И с Юлькой все вопреки логике пошло, и захват шмыгловского джипа он осуществил от неосознанных подозрений, переросших в твердое убеждение. И бросил он этот джип, на котором, возможно, здесь, в лесу, удалось бы проехать не хуже, чем на тракторе, тоже от впечатления, что такая опасность угрожает. И в «Газель» сел, толком не зная, что делать с этим грузовиком и с его хозяевами, если они, допустим, упрутся и не захотят ехать на озеро. Связать, прогнать, пристрелить, уговорить? Ну а о том, что «Газель» в лесу должна увязнуть, Механик с самого начала должен был подумать. Но не подумал. Будто наверняка знал, что пьяного тракториста Васю именно в этот час и именно у Немецкой дороги пробьет на «акцию протеста» с «перекрытием» дороги.

Наверно, так получалось потому, что Механик на каждом этапе действовал по известному принципу: «Главное — ввязаться в бой, а дальше увидим, что получится». При этом, «ввязываясь», он был почти уверен, что ни черта из этого не получится.

Так или иначе, но он благополучно проскочил несколько таких этапов. Теперь цель стала очень близкой и почти достижимой. Можно было подумать о том, как, например, погрузить 350 килограммов «вещичек» на трактор, не имеющий прицепа, как это вытащить по малининской просеке, учитывая, что ехать придется не с горы, а в горку, наконец, куда все это везти и где прятать… Ну и совсем малость — как при этом не угодить в лапы ни к Шмыглу, ни к Серому.

Обо всем этом Механик напряженно размышлял, но никаких гарантирующих успех планов не составил. Впрочем, наверно, даже профессиональный аналитик ему ничего подобного не предложил бы. Потому что уж очень много всяких альтернатив было.

— Куда мы едем-то? — спросила Юлька, нарушив течение мыслей Механика. Она, похоже, окончательно проснулась и теперь испытывала большое беспокойство. Механику представилось, что может подумать эта девчонка, и он поспешил успокоить:

— Не бойся. Убивать тебя не собираюсь. Теперь я скорее сам сдохну, чем тебя кому-то отдам. Поняла? Просто сейчас надо будет кое-какие вещички погрузить, а потом отвезем их в Малинино.

— Ворованные?

— Конечно, — ответил Механик. — Нынче, дочка, все ворованное, честно нажитого не бывает.

— Перестань меня дочкой называть, а? Неудобно как-то. Трахаешь меня — и дочкой зовешь…

— Вообще-то, — вздохнул Механик, — в дочки ты мне больше годишься. Наверно, не надо мне было, как говорится, из пепла возрождаться.

— Почему?

— Так. Не поймешь, маленькая еще. Ладно, кончаем разговор. Похоже, мы приехали.

Впереди, метрах в ста от трактора, фары высветили заснеженную поверхность озера.

— Это что, полянка или болото? — спросила Юлька.

— Озеро, — ответил Механик. — А на нем — «остров Сокровищ», там четыре сундука золота, брильянтов, жемчуга и еще хрен знает чего. Правда, пересыпанных в мешки из-под картошки.

— Опять кривляешься, да?

— Сама увидишь… — Механик сейчас думал об одном: съезжать на лед или не съезжать. Ведь даже если лед выдержит сейчас, нет гарантии, что не провалится на обратном пути, когда на тракторе будет еще 350 килограммов. Куда эти килограммы пристроить, Механик уже придумал, а вот крепость льда его смущала. Нет, не хотелось ему ухнуть вместе с трактором и золотишком метра на три под воду. Да еще в морозец, который, чувствуется, уже за минус 20 забрался. В кабине-то тепло, но выходить из нее придется. Сибирячке, которая у него тут сидит, этот мороз, может, и плевым покажется, но Механику не хотелось судьбу испытывать. Его тубик при нем, никуда не делся. А тонуть вовсе не хотелось.

С другой стороны, если оставить трактор здесь, то придется надрываться и таскать эти мешки — их всего пять, но в четырех примерно по 75 кило веса, а в одном, неполном, — 50. Взвалить их на себя тяжко — Есаул-верзила и то кряхтел. А Механик с Юлькой если и сумеют приподнять, то пупки надорвут. Так что придется их волоком волочить с острова, топая по нескольку сот метров туда и обратно. Да не по гладкой дорожке, а по неровному заснеженному льду. Во-первых, можно мешок порвать — в них ведь не только монетки, но всякие там блюда, кувшины, кинжалы даже. А во-вторых, каждая ходка может полчаса времени отнять. Если ходки налегке будут вдвое меньше времени отнимать, все равно получится по 45 минут на мешок. Можно спокойно округлить до часа, потому что еще надо грузить будет, крепить и так далее. Сейчас половина одиннадцатого… Нет, если так — он точно дождется здесь Шмыгла или Серого. Да и горючего у трактора не хватит, чтоб стоять с работающим мотором. Придется глушить, а за пять часов на морозе тарахтелка с гарантией застынет. Дергай потом пускач на здоровье! Нет, надо рисковать!

И Механик стал осторожно съезжать с горы.

— А лед не провалится? — спросила Юлька.

— Типун тебе на язык! — прошипел Механик, потому что передние колеса уже оказались на льду. И бульдозерный нож, в котором несколько сот кило, тоже нависал. Пока ничего. Но выдержит ли лед задние колеса? Да еще ковш с гидравлическими прибамбасами… Ну, Аллах акбар! Въехали и не провалились. Правда, тут, под берегом, может, и мелко. Это со стороны малининской просеки сразу под берегом глубина. Нет, тихо! Лед не трещит, трактор идет, как по бетону. Механик покатил быстрее, но не очень успокоился. Лед, похоже, прочный, но вот снег кое-где целыми барханчиками лежит, и завязнуть в них недолго… Если бы с этой стороны к острову подъезжать — не рискнул бы. Под берегом метрах в пяти от первых кустов сугробы сплошные, а вот с малининской стороны поменьше. Стоп! А это что такое?

Механик увидел в свете фар заметенную поземкой лыжню — две синеватые параллельные полоски, тянущиеся от берега к острову. Ту самую, которую под вечер засекли Серый, Маузер и Саня.

В течение нескольких мгновений у Механика несколько раз сменилось настроение: стало сперва страшно, потом смешно и, наконец, тревожно. Страшно стало от того, что он легко определил, куда подходит лыжня. А подходила она точно к тому месту, куда он сам направлялся. Потом стало смешно, потому что теперь на земном шаре был только один живой человек, который знал, где оно и что там интересного, — сам Механик. Раньше знали Есаул, Гера, Тугрик и Марат. Гера и Тугрик были зарыты в яме, оставшейся от клада на «Черном полигоне», а Марат, с привязанной к ногам ржавой железякой, лежал где-то здесь, на дне озера. Может быть, даже непосредственно под тем местом, где сейчас проехал трактор. Насчет Есаула Механик достоверных сведений не имел, но почему-то был убежден, что его тоже нет на свете. Теперь это убеждение поколебалось.

Неужели Есаул жив? И не только жив, но и раскололся перед подручными Булки? А почему бы и нет? Ведь Механик тоже проболтался Шмыглу, хотя тот его вообще ни о чем не спрашивал. Есаул же попал в крутые руки, в конце концов, он только человек. Вполне мог не выдержать и сломаться. Если тебе неделю подряд будут устраивать пытки с прижиганием сигаретами или паяльником, окунать мордой в наполненную дерьмом парашу или просто лупить по мордасам, запас стойкости может исчерпаться.

Лыжня, однако, была проложена очень странно. Есаул, если б попался, скорее всего повел бы «булочников» через просеки. Теми известными им с Механиком путями, которыми они ходили на остров прежде. И «булочники» уже знали их. Даже ежели б Есаул захотел в Сусанина поиграть, ему бы этого не позволили. Самый удобный путь был через малининскую просеку — он выводил прямо к нужному месту. Немецкая дорога была короче и прямее, но путь по льду до острова был длиннее, к тому же надо было еще и остров обходить. Если, конечно, не пользоваться тем хитрым приспособлением, которое придумал Механик для того, чтоб не оставлять следов на льду озера. И уж если Есаула раскололи, то интересовались бы не тем, как пройти к озеру, а как пробраться на остров, не взлетев на воздух. Соответственно, заставили бы его идти по просеке, а уж потом пустили бы на лед, чтоб он указал «то самое» место. А потом по той же просеке Подогнали бы технику для перевозки клада.

Из всего этого Механик сделал вывод, что лыжню проложил кто-то неучтенный, скорее всего не очень соображающий, что он делает. Потому что этот гражданин прошел за проволоку с надписью «Осторожно, мины!» и шел через лес, где лыжи запросто могли проехаться по какому-то взрывоопасному предмету. Либо он был пьян, либо неграмотен, либо был просто самоубийцей.

Механик остановил трактор и сказал Юльке:

— Сиди здесь и никуда не вылезай. Когда понадобишься, я скажу. Если что случится, бери сумку и иди обратно по нашему следу. А дальше — как Бог даст.

Он вытащил из сумки свой рюкзачок и спрыгнул на лед.

Первым делом Механик подошел к лыжне. Почти сразу понял — на остров прошел кто-то один. Хоть лыжню уже припорошило порядочно, лежала она глубоко, края были почти не заглажены и снег оставался рыхлым не только сверху. Больше того, Механику стало ясно — человек этот прошел здесь не далее чем прошлым утром и… обратно не вернулся. Во всяком случае, не по этой лыжне, потому что острия носков лыж, отпечатавшиеся на краях лыжни во многих местах, указывали только в сторону острова.

Над этим стоило задуматься. Конечно, этот человек мог уйти и не по этой лыжне, пройдя через остров и вновь спустившись на лед с другой стороны. С западной стороны острова ее точно не было, потому что там Механик проехал на тракторе и ничего не заметил. Да и с восточной стороны не просматривался только узкий сектор. Пеших следов, ни свежих, ни заметенных снегом, тоже не наблюдалось. Если за этим типом не прилетел вертолет и не снял его с помощью лестницы или троса, то можно было с уверенностью сказать, что он до сих пор где-то там, живой или мертвый.

Мертвым этот человек мог оказаться по нескольким причинам. Например, по самой простой — заснул и замерз спьяну. Но мог и подорваться на мине. Или в яму-ловушку со стальными остриями угодить. В принципе причины гибели данного гражданина Механику были по фигу, мертвый уже никаких неприятностей причинить не сможет. Кроме одной, которую уже причинил, проложив лыжню через лес и лед озера точно к тому месту, которое Механик и Есаул считали только своим. С тех пор, когда впервые сюда приехали прошлой осенью…

Тогда идея угнать тягач с прицепом и сундуками родилась именно так, как сегодняшняя идея съездить на озеро, — от балды. Увидев, что все побежали помогать Серому, Механик подумал — это шанс. И все! Даже о том, куда везти добычу, не прикидывал. Опять же под газом были. Есаул бутылку в тягаче нашел. Отхлебнули по глотку и сразу подумали, будто им от этого золотишка будет одна прибыль — пуля в лоб. А после второго Механик уже за рычаги ухватился. Наверно, если б Булочка и Серый со своими парнями за ними сразу погнались, Механик с Есаулом далеко бы не укатили. И может, если б их догнали, то они сказали бы, что просто мотор пробовали. И даже сами поверили бы в то, что сказали. Но чем дальше отрывались, тем сильнее хотелось подальше уехать и не возвращаться. О том, почему их не догнали, они не догадывались. Но, когда увидели впереди грузовик, с которого соскочили трое парней, решили, что отдавать им клад не будут. И сделали их: одному Есаул свернул шею, другому Механик горло располосовал, а третьего — Марата — скрутили. И после двух ударов по печени, полученных от Есаула, Марат стал очень разговорчивый. По-быстрому перегрузили сундуки на грузовик, а потом, поскольку время было, решили надурить голову Булке — разворошили гать тягачом и утопили сцепку. Ну а позже Марат указал им дорожку на малининскую просеку. Доехав до воды, перегрузили содержимое сундуков в шесть мешков из-под картошки, а сундуки утопили в озере, благо сразу под берегом было метра два глубины. Надули две резиновые лодки и за два рейса перевезли все на остров. Ну а потом, когда Марат стал не нужен, Механик оглушил его кастетом, а затем добил ударом штыка в глаз. Привязали ему к ногам груз и спихнули с лодки в озеро. Дальше все было проще. Прокатились на грузовике до станции Дорошино, заползли в товарный вагон, добрались до какой-то подмосковной станции, оттуда на электричке — до столицы. Там нашли давнего Есаулова другана по кличке Перебор — ему когда-то в очко очень не везло. Перебор им здорово помог, сделал приличные ксивы, нашел хату, свел с Делоном. Поскольку они тогда, в первый раз, привезли с собой кое-что по малости…

Но все это было в прошлом. Держать клад на засвеченном острове уже нельзя. Надо его забирать или сегодня, или никогда. А там, на острове, кто-то есть. Если он мертвый, то проблем не создаст, но ежели живой… Конечно, алкаш, случайно забредший в лес, — это успокаивающий вариант. Только вот алкаши очень редко на лыжах катаются. Им чаще всего и на ногах стоять трудно.

Механик проверил оружие. Все на месте, никуда не делось. Вперед! Прошел пешочком до того места, где неизвестный лыжник между двумя елочками прошел со льда на берег острова. Фонарика у Механика нет, но дорожку он помнит с осени. Когда снег выпал, другим путем ходили, более хитрым. И сейчас та штука, с чьей помощью они с Есаулом проходили на остров, не оставляя следов, при нем, лежит в рюкзачке, разобранная на части. Только сейчас она не нужна. Следов все равно уже до фига и канителиться с ней незачем, да и некогда. Сейчас главное — все выдернуть побыстрее. Пока Шмыгло или Серый не появились…

ТАМ, ЗА ПОВОРОТОМ…

«Шестерка» Маузера шла впереди, следом катил «Ниссан-Патрол» с трейлером-дачей на буксире, а замыкала эту мощную колонну «копейка». Всех, кто был на этих автомобилях, одолевали то радужные предчувствия, то страхи, то сомнения. И у всех, без исключения, было очень муторно на душе. Почти всем казалось, будто слишком много времени потрачено на то, чтоб забрать этот самый трейлер, который Шмыгло держал не у себя в конторе, а на даче. К тому же оказалось, что «Буран» в него еще не погружен, и пришлось делать это в спешке. Все понимали, что эти лишние сорок пять минут.

Приближался первый, самый сложный момент путешествия на озеро: поворот с большой трассы на Малинино, Лузино и Дорошино, когда предстояло проехать мимо бензоколонки и магазинчика, где располагались Санины ребята.

Все понимали, что если проехать мимо них в едином строю, то ничего хорошего не получится. Поэтому решили, что Шмыгло со своей техникой немного приотстанет, а Маузер возьмет на себя забалтывание наблюдателей.

Все вышло именно так, как задумывалось.

«Шестерка» подкатила к «объекту». Маузер и Колян вышли из машины и неторопливо направились к здешним бойцам, которые сидели в небольшом кафе, размещавшемся напротив поворота на Малинино. Просторные окна кафе выходили на две стороны, и обозревать и сам поворот, и большую дорогу в обоих направлениях было удобно. Сами соглядатаи — четыре крупных молодца из числа охранников здешнего «комплекса» (заправки, магазина и кафе) — приятно проводили вечер. Сидели за столиками, прихлебывали кофеек с мороженым, болтали с симпатичной хозяйкой, лениво поглядывали на дорогу. Их «девятка» стояла рядом с крыльцом кафе, тоже находясь в поле зрения наблюдателей. Так что молодцам не надо было особо утруждаться, чтобы службу нести. Кроме них, в кафе сидели за одним столиком трое поддатых девок из числа так называемых «плечевых» проституток, поджидавших, не заглянут ли в кафе какие-нибудь проезжие «дальнобойщики». Конечно, за неимением клиентуры курвы были не прочь сняться хоть с кем, а потому регулярно подкадривались к бойцам. Но те себя ценили высоко, и лишний сифон им был ни к чему. В общем и целом глядели за дорогой внимательно.

Конечно, приезд Маузера они заметили. Поэтому, когда он появился в кафе, неожиданностью это не стало. Здешний старшой был готов встретить «инспектора».

— Все нормально? — пожимая руку командиру, спросил Маузер.

— Так точно. Проблем нет.

— Много машин на Малинино прошло? Я имею в виду последние два часа?

— Только одна. Борька Марьин с бабой на «Газели» проехал.

— Когда?

— Где-то час с небольшим назад. А за последний час никого не было.

— Ладно, — сказал Маузер, покосившись на «плечевых». — Колян здесь побудет, а мне со всей командой погутарить надо. Тут подсобка есть?

— Сделаем…

Хозяйка пропустила братков за прилавок, открыла небольшую комнатушку без окон. Маузер и четыре молодца прошли в подсобку, а Колян остался на крылечке. Он вытащил рацию, настроенную на Шмыгла, нажал кнопку, вполголоса напел в эфир:

— «И в тот день, когда прощались на вокзале…»

— «…Я тебя до гроба помнить обещал», — отозвался Мурзила с джипа.

— Усе, Гриня, ку-ку! — дал сигнал Колян. «Ниссан» с прицепом и «копейка» рванулись вперед.

В это время Маузер, напустив на себя жуткую строгость, вправлял мозги наблюдателям:

— Ловко вы устроились, пацаны! Сидите в тепле, кайфуете, кофеек пьете… Небось и пивко посасываете, а? Может, и по сто грамм принимаете, раза три в час? Смотрите у меня! Если проскочил кто-то типа Шмыгла или иных козлов, ответите! Надо четко рисовать, когда и кто ехал, на чем. Вот сейчас спросил Безмена, кто проезжал в последние два часа. Кто проехал, он сказал, но на вопрос: «Когда?» — ответ придумал явно от балды, потому что точного времени не записал. Так нельзя, братаны! На сто процентов уверен, что, сидя здесь, ни один из вас номеров разглядеть не может. И за то, что на той «Газели» был Марьин, а не какой-нибудь дядя Вася с автобазы, никто из вас поручиться не может. Я уж не говорю, что вы насчет кузова совершенно не интересовались. А в кузове, между прочим, может находиться кто-нибудь нежелательный. Короче, один из вас должен стоять на повороте и приглядывать. Номера всех машин, сворачивающих с шоссе, — записывать. Морды — просматривать. При каких-либо сомнениях — заводите тачку, догоняйте и досматривайте. И прогревайте ее почаще, пока не замерзла.

Тем временем машины Шмыгла проскочили поворот и умчались в направлении Малинина. Колян, воровато оглядевшись, подошел к «девятке» и быстро впихнул в выхлопную трубу скомканную тряпку, постаравшись затолкать ее как можно глубже. После этого он не спеша поднялся на крыльцо и перенастроил рацию на волну для связи с Саней.

— Поп, Поп, как слышишь? Ответь! — произнес он.

— Нормально слышу. Привет, Колян!

— Маузер сейчас с тобой говорить будет.

— Блин, где вы там шастаете? Булка и Серый связь оборвали. Собрались сюда ехать. Где Маузер?

— Сейчас, подожди секунду, на удобное место перейдем.

Колян прошел в подсобку, где Маузер прочищал мозги охране, и сказал, как было условлено:

— Саня на проводе!

Для Маузера это означало: все в порядке, Шмыгло проехал. Он взял рацию и отозвался:

— Саня, все нормально. Я у поворота на Малинино. Немного посмотрел, как твои тут службу несут…

Безмен и его приятели встревоженно поглядели на рацию.

— Ну и как? — прохрипел Санин голос через эфирные трески.

— Нормально, в общем и целом, — подмигнув Безмену, сказал Маузер.

— Ты сам-то где носишься? Светка обыскалась. Серый сказал, что они сюда едут разбираться.

— Давно?

— Полчаса назад. Приедут сначала в Лузино. Минут через сорок скорее всего. Максимум через час.

— Я у тебя раньше буду, — сказал Маузер, — сейчас выезжаю! Жди!

Поручкавшись с Безменом, очень порадовавшимся, что его не сильно вздрючили, Маузер с Коляном вернулись в «шестерку» и покатили следом за Шмыглом. Согласно уговору, тот должен был ждать их у развилки.

Шмыгло действительно ждал. Они с Мурзилой сидели в джипе, покуривали.

— Нормально вышло… — произнес Шмыгло.

— А не наколет он нас, Гриша? — с опаской спросил Мурзила. — Что-то он больно быстро к нам перекинулся?

— Ни хрена он не перекинулся. Он на себя играет, — уверенно сказал Шмыгло. — Думает, что мы совсем дураки. Рассчитывает, что подловит нас, когда золотишко погрузим. Зря, что ли, насчет Жака интересовался?

— А ты думаешь, Саркисян возьмет у него?

— Как нечего делать! Саркисяну по фигу, ему лишь бы получить все и отправить, чтоб зря за эшелон не платить. А с деньгами еще проще — отдаст ему девятьсот тысяч и забудет, что такой был. Все эти посулы насчет того, что после оценки добавит, — лажа. Но Маузеру и того хватит. Схавает денежки и рванет отсюда подальше.

— Так что, мочить будем?

— Обязательно. Но не здесь, а там, на озере. После того, как с Механиком разберемся. А может, и раньше. Даже лучше чуть-чуть раньше. Если там джип пройдет, поедем на «Ниссане». Колян рядом с тобой поедет, а я рядом с Маузером. Ты с левой хорошо стреляешь, значит, замочишь Коляна, пока он за твоей правой смотреть будет. Остальные — соответственно. Нас больше, сможем «разыграть лишнего», как в хоккее. Ну а если джип не пройдет, то Шумахер поведет «Буран», а мы с тобой и Маузер с Коляном поедем в трейлере. У машин оставим пару ихних и пару наших. Объясни им, что к нашему возвращению маузеровских быть не должно. Как только они начнут стрелять, мы должны сделать Маузера с Коляном.

— А они с собой тех, что на бензоколонке, не прихватят?

— Не прихватят. На фига делить девятьсот на девять, когда можно на четыре?

— Вон, едут, кажется… — Мурзила высунулся в окно и поглядел назад. — Ты прав, кореш, одна машина.

Да, так и было. Маузер в это время раздавал последние ЦУ:

— Это ничего, что их на одного больше. Главное — самим не подставляться. В лес поедем мы с Коляном. Шумахер будет на «Буране», в даче — Мурзила и сам Шмыгло. Мы их точно завалим. А вы должны успеть раньше «своих», если жить хотите. Смотрите за руками: пока они их в карман или под куртку не сунули — они мишень. Валите без угрызений совести, в спину, в затылок — куда придется. Ну и сами, конечно, старайтесь не поворачиваться этими местами. Свалите — долбите в башку контрольные. Чтоб никаких подранков не осталось. Потом берете нашу «шестерку» и ихний «Ниссан», жмете к малининской просеке. Выходить будем оттуда. Если подвалит Булка с Серым и с хорошей кодлой, запомните, как «Отче наш»: мы работали на нее. Конечно, это плохой вариант, но ничего не поделаешь. Тысяч по десять-пятнадцать получим, а может, и больше. Но если кто сдуру вякнет, будто мы сами на себя пахали, — и на себя, и на меня, и на всех остальных решку наведет.

«Шестерка» притормозила слева от «Ниссана». Маузер вылез и пересел к Шмыглу.

— Значит, так, информация к размышлению: «Газель» проехала где-то за час-полтора перед нами. Значит, Механик уже на озере. На какую просеку поехал, неясно. Но есть осложнение. Булка и Серый где-то через полчаса будут в Лузине, а еще через полчаса — здесь. С командой, естественно. Так что надо поторопиться!

— Знать бы, на какую просеку ехать… — произнес Шмыгло.

— Пошлем «шестерку» на малининскую, а «копейку» — к Немецкой. А мы с Коляном здесь вместе с вами останемся.

— Может, наоборот? — предложил Мурзила. — Ваших на Дорошино отправить?

— Нет, — сказал Маузер. — Прикинь: Булка сюда едет с Лузина, так? А если ваша «копейка» ей на дороге попадется, что будет?! По-моему, ни хрена хорошего.

— Ладно, не фига думать, — решительно буркнул Шмыгло. — Ваши — налево, наши — направо.

Когда «жигулята» разъехались, началось напряженное ожидание. Минуты казались часами и даже больше. Первой доложила «шестерка».

— На малининской все чисто. Только лыжня запорошенная поблизости.

— Ладно, возвращайтесь быстрее, — распорядился Маузер.

— Лыж у него не было, — заметил Шмыгло. — Вряд ли успел по дороге купить и крепления поставить…

— Может, он и вовсе не пошел на озеро? — предположил Маузер, но тут из рации послышался голос Шумахера:

— Командир! На Немецкой дороге трактор отметился!

— А «Газели» нет? — спросил Шмыгло.

— Нет.

— Дожидайтесь! — бросил Шмыгло. — Трогай, Мурзила!

— Может, «шестерку» подождем? — спросил Маузер, которому оставаться вдвоем против пятерых шмыгловцев не очень нравился. Но и Шмыглу не хотелось оставаться вдвоем против четверых ребят Маузера. Поэтому он благодушным тоном произнес:

— Да чего там! Догонят…

Маузера это немного успокоило. Тем более что у них с Коляном была в автомобиле более удобная позиция. Мурзила сидел за рулем, Шмыгло рядом с ним, а Колян и Маузер — сзади них. В случае разборки двумя пулями в затылки можно было все прекратить. Маузер даже подумал: а не поторопить ли события? Но Мурзила уже разогнался и стрельбу заводить расхотелось. На шальную можно было грохнуть водителя, а на подмерзшей и слегка обледенелой дорожке лишнее движение рулем могло привести к вылету с трассы вместе с трейлером. Сцепка увесистая, сразу не тормознешь.

К тому же с малининской просеки уже поторапливалась «шестерка». В общем, к Немецкой дороге подкатили вполне дружно.

Следы работы трактора нельзя было не заметить.

— Во напахал! — сказал Шумахер, указывая на свороченные сугробы.

— Где ж он, сукин сын, бульдозер раздобыл? — удивился Шмыгло.

— Это у него проще узнать, — хмыкнул Мурзила.

— Может, поторопимся? — заметил Маузер. — На джипе, пожалуй, не пройти… А до появления Булки сорок минут осталось.

— Верно! — согласился Шмыгло. — Сгружаем «Буран», ставим прицеп на лыжи.

Работа закипела. Откинув заднюю стенку колесной дачи, вшестером вытащили снегоход, домкрат и лыжи. Пока Шумахер опробовал технику, двое шмыгловцев споро установили трейлер на лыжи, сделанные из виндсерферов. Наконец, подцепили дачу к «Бурану» и попробовали сдвинуть с места. «Буран» легко потянул за собой эту пластиковую коробку на лыжах. Правда, через бревно, перегораживающее просеку, их пришлось перетащить на руках дружными усилиями обеих команд.

— Всех не потянет, — сообщил Шумахер. — Максимум четверых. А обратно вообще пешком пойдете.

— Ясно, — кивнул Шмыгло. — Мы с Мурзилой пойдем точно.

— Ну, и мы с Коляном, естественно, — заявил Маузер. — Остальные при машинах останутся.

Четверо остались, четверо влезли в кузов, Шумахер дал газ, и «Буран», выбрасывая снег из-под гусеницы, поволок трейлер по Немецкой дороге. Он катил по промежутку между колеями, оставленными колесами трактора, а лыжи дачи удачно вписались в колеи, даже с четырьмя пассажирами она скользила довольно быстро, пожалуй, побыстрее, чем катилась «Беларусь» Механика.

Те, кто оставался у машин, некоторое время смотрели в ту сторону, откуда виднелся свет фары.

— Ребят, закурить не будет? — спросил один из шмыгловцев, засунув руку под куртку. — По-моему, мои кончились.

— Сейчас закурим! — улыбнувшись, ответил подручный Маузера и выдернул из кармана пистолет. Оранжевая вспышка озарила исказившиеся лица — бах! Снег посыпался с ближних деревьев. Шмыгловец, просивший закурить, ударом пули был отброшен к бамперу «Ниссана», шмякнулся спиной о сварную «бодалку» и осел на снег, судорожным движением выдернув из-под куртки пистолет. Но стрелять он уже не мог, и оружие выпало из руки. Выстрелить успел второй шмыгловец, вовремя отскочив за капот джипа. Пуля вонзилась в грудь того, кто только что сам убил, и он мешком повалился в сугроб. Второй выстрел из-за джипа пришелся в пустоту, потому что уцелевший маузеровец нырнул за багажник «шестерки»… Бах! Бах! — противники обменялись выстрелами. Дзынь! Дзынь! — боковое стекло на левой передней дверце «шестерки» разлетелось на куски, а правая фара «Ниссана» высыпалась наземь, превратившись в осколки.

Эти выстрелы послужили как бы сигналом для тех, кто ехал в трейлере.

— Пошла разборка! — взревел Мурзила, выхватывая сразу два пистолета. Но Колян, сидевший сбоку от него, молниеносным движением бросился вперед и пригнул ему руки к полу. «ТТ» в руках Маузера молниеносно пролаял — и Шмыгло с дырой в середине лба сполз на пол. Почти в ту же секунду Мурзила, выдернув одну рук из Колянова захвата, выпалил ему в живот. Еще через мгновение две пули из «ТТ» разнесли Мурзиле башку. Все произошло так быстро, что Шумахер, сидевший на «Буране», даже не успел отреагировать на стрельбу в трейлере и остановиться. К тому же выстрелы слышались глухо, и за рокотом двигателя Шумахеру они показались такими же далекими, как те, что доносились со стороны дороги.

Маузер, приподняв заднюю стенку дачи, выпрыгнул на дорогу. Мягко, по-кошачьи, приземлился в снег. За тарахтением мотора водитель «Бурана» не расслышал легкого хруста снега под ботинками, но задняя стенка после прыжка Маузера захлопнулась со стуком. Вот только тут Шумахер решил притормозить и, держа в руках пистолет, осторожно двинулся к трейлеру. Но Маузер, дождавшись, когда Шумахер выйдет из-за заднего угла мобильной дачи, вскинул «ТТ» двумя руками — бах! И водила, охнув, ничком упал в снег. Поэтому Маузер без особой опаски подошел к Шумахеру и вогнал ему в затылок пулю. Тот даже не дернулся.

Заглядывать в трейлер Маузер не стал. Хотя, наверно, Колян к тому моменту был еще жив. Потому что несколько раз Маузеру то ли чудились, то ли действительно слышались какие-то звуки, похожие на стоны. Но все равно помочь Коляну Маузер не мог. Разве что бросить все к чертовой матери и отвезти его в больницу. Что тоже не гарантировало его спасения, зато гарантировало внимание ментов.

В общем, Маузер ограничился тем, что подобрал из снега «Макаров» Шумахера и подбежал к «Бурану». Выстрелов со стороны дорошинской дороги больше не слышалось. Маузер не знал, чем там все кончилось, но знал, что теперь у него есть шанс взять все одному. А там — как Бог укажет.

Стрельба на дороге закончилась не потому, что последний шмыгловец был убит, и не потому, что был убит последний соратник Маузера. Просто у шмыгловца остался всего один патрон, а у маузеровца — вообще ни шиша. Но ни тот, ни другой не считали, сколько раз стрелял противник, и к тому же не знали, есть ли у врага запасная обойма. Каждый только знал про себя, что у него такой обоймы нет. А потому и шмыгловец, у которого был его последний шанс, и маузеровец, у которого шансов не было вообще, притихли. Шмыгловец ждал, что его противник высунется из-за продырявленной в нескольких местах «шестерки», а маузеровец рассчитывал, что сюда рано или поздно подъедет Булка. И молил уже об одном — чтоб побыстрее. Ему было уже глубоко плевать на то, сколько ему лично отстегнут, пусть даже и вовсе не отстегивают — лишь бы живым остаться.

Но тут соратник Маузера неожиданно вспомнил, что в «шестерке», на заднем сиденье, всего на расстоянии вытянутой руки, можно сказать, лежит автомат с полным магазином. Его не стали вынимать, чтоб раньше времени не тревожить шмыгловцев, рассчитывая, что можно будет заболтать их, а потом, выбрав момент, покосить одной очередью. Но все пошло другим путем… И вот теперь нужно было достать этот автомат.

Казалось бы, чего проще: открыть дверцу, протянуть руку — и оружие добыто. Но для этого надо было на несколько секунд показаться противнику через стекла машины или в промежутке между передними и задними колесами «шестерки». Чуть-чуть, но обязательно. И это очень не нравилось бойцу Маузера. Тем не менее он все же решился. Взялся за ручку дверцы и осторожно стал ее приоткрывать. Однако замок ее издал-таки предательский щелчок.

А шмыгловец мигом навострил уши. И почему-то подумал, что его противник перезаряжает оружие. Решил, что неприятель произвел щелчок, когда вставлял магазин в рукоять пистолета, и понял, что с последним патроном ему будет нечего делать. Но поскольку рисковать и перебегать от капота джипа к багажнику «Жигулей», чтоб пристрелить противника до того, как он передернет затвор, шмыгловец не решился, то с отчаяния бросился бежать. Но не по дороге, а на просеку, в сторону озера. Может быть, надеясь на то, что где-то там, впереди, Шмыгло с Мурзилой, которые, конечно же, успешно почикали Маузера с Коляном…

Увидев, что «враг бежит, бежит, бежит», маузеровец быстро выдернул из кабины автомат и дал вслед короткую очередь.

— Уй-я! — вскрикнул шмыгловец, раненный в бедро. Он повалился на снег, но пистолета не выпустил. Боль была сильная, но он все же сумел отползти на пару метров от просеки.

Боец Маузера, убежденный, что патронов у противника нет, смело вбежал на просеку. Но тут грохнул пистолетный выстрел. Пуля свистнула мимо, однако сильно напугала маузеровца, и тот в отместку высадил в раненого чуть не треть магазина. А потом, памятуя указания патрона, решил сделать контрольный. Только забыл одно обстоятельство: снег под ползущим проваливается меньше, чем под тем, кто идет по нему в рост. А добираться до трупа ему пришлось, проваливаясь по колено, а на третьем шаге он по пояс ухнул. И для того, чтоб выбраться, ухватился рукой за ближний куст, немного потянув его на себя… Через секунду оглушительный грохот разорвал ночную тишину.

Грохот этот был слышен даже в Лузине. Конечно, не так сильно, как в Малинине или в Дорошине, а поглуше. Даже дежурный районной пожарной охраны его услышал. И подумал, что в каком-то из сел газовый баллон взорвался. Ждал, что кто-нибудь по 01 позвонит. Но никто не звонил. Ни из Малинина, ни из Дорошина. Дежурному райотдела милиции тоже звонков не было. Оба участковых уже крепко спали, и взрыв их не разбудил. Уполномоченный ФСБ по району тоже ждал звонков, но не дождался. У большинства граждан в селах не было телефонов, а те, у кого они были, хоть и слышали не только взрыв, но и предшествующую ему стрельбу, предпочитали не встревать и не искать лишних приключений. Мало кому вздумалось ночью пострелять или повзрывать что-нибудь. Тем более где-то в лесу, а не прямо под окнами у данного гражданина. И уж понятно, никому не хотелось, чтоб этот возможный телефонный звонок стал бы причиной взрыва собственного дома или хотя бы стрельбы по его окнам. Ну а поскольку звонков не было, то все районные службы решили, что произошел самоподрыв взрывоопасного предмета на озере Широком, которые происходили и прежде, примерно раз в полгода. В ЦРБ по поводу взрывных травм никто не обращался, а в сельские фельдшерско-акушерские пункты — тем более. Стало быть, можно считать, что жертв и разрушений нет. Ну и в область докладывать незачем. Тем более среди ночи. Утро вечера мудренее…

В общем, никакая сторонняя сила не могла вмешаться в эту разборку на озере Широком.

ДОТ № 3

Этот взрыв Механик и Юлька услышали, находясь под землей, в бывшем доте № 3.

Хоть Механик и приказал Юльке сидеть в тракторе, она этот приказ не выполнила по самой уважительной причине — сильно напугалась, когда услышала стрельбу и шум мотора с Немецкой дороги. Эти звуки долетели до ее ушей всего через полчаса после того, как Механик исчез за прибрежными деревьями.

Хотя Юлька и затряслась как осиновый лист, но не столько от выстрелов, которые были достаточно далекими, а от нарастающего тарахтения снегохода. Ей было все равно, кто на нем едет, ибо и бандиты, и милиция были одинаково опасны. Юлька не стала дожидаться, пока машина объедет остров и наткнется на нее, у которой много-много денег в сумке. Поэтому она вылезла из трактора, ухватилась за сумку, сильно полегчавшую после изъятия из нее Механиком рюкзачка с железяками, и пошла по его следам на остров.

Вначале лыжня, оставленная неизвестным посетителем острова, и следы Механика шли в одном направлении. Примерно через двадцать метров следы ботинок Механика отвернули вверх по склону, а лыжня продолжилась в прежнем направлении, вдоль берега. Юлька, конечно же, двинулась по следам Механика.

Она благополучно поднялась вверх по склону и добралась до того, что 55 лет назад было прожекторной площадкой, под которой располагался дот № 3. Она увидела открытый люк — круглую дыру посреди пригорка, чья некогда шестигранная форма давно уже не просматривалась через наросшую за полвека почву, толстый слой нетронутого снега и множество кустов, выросших здесь за это время. Следы Механика вели именно туда, к этой дыре. Подойдя ближе, Юлька разглядела рядом с дырой маскировочную заглушку — не то донце, отпиленное от большой бочки, не то специально сооруженную приземистую кадку, в которую был не то посажен, не то просто воткнут, довольно разлапистый куст. С помощью двух прочных проволочных ручек кадку можно было вытащить из шахты, что, должно быть, и сделал Механик.

Преодолев робость, Юлька вытащила зажигалочку, посветила на жерло шахты и увидела скобы, уходящие в бетонную трубу. Внизу тоже был виден тусклый, красноватый свет. Осторожно уцепившись одной рукой за верхнюю скобу, а второй — за край шахты, она слезла в люк, и начала спускаться вниз, стараясь нащупывать ногами нижние скобы.

Юлька очень боялась, когда лезла в шахту. Она ведь не знала, какой она глубины. Но оставаться на тракторе одной, когда где-то тарахтят моторы и грохают выстрелы, было куда страшнее…

В это самое время Механик только-только вытащил первый мешок из канализационного люка, находившегося в доте № 3. Услышав шорох за спиной, он быстро выхватил свой самодельный револьвер, привернул фитилек керосинового фонаря, который они когда-то нашли с Есаулом, отремонтировали и приберегли на всякий случай. Он был готов пристрелить любого агрессора.

— Это я! — очень вовремя пискнула Юлька, уже переставив ногу с нижней скобы на металлическую лесенку, доходившую до пола.

— Ты зачем приползла? — прошипел Механик. — Я тебе где сидеть велел?

— Там стреляют где-то… И машины урчат. Страшно!

— Далеко?

— Где-то на той просеке, через которую ехали…

— Не иначе Серый со Шмыглом встретился… — предположил Механик. — Ну и хрен с ними. Пусть разбираются, нам некогда. Раз уж пришла — помогать будешь!

— А чего делать надо?

— Еще ниже полезешь, — Механик показал Юльке открытый канализационный люк. Над ним возвышалось некое сооружение на четырех ногах, похожее на каркас пирамиды. К вершине этой пирамиды снизу была приделана система блоков по типу морских талей. Через блоки была пропущена капроновая веревка, а лебедку Механик соорудил из катушки для полевого телефонного кабеля, которой когда-то пользовались немецкие связисты. Она хоть и поржавела, но была вполне пригодна для того, чтоб наматывать веревку. Механик только оборудовал ее храповиком и стопором, а кроме того, накрепко привинтил к вцементированной в бетонный пол дота станине от немецкого пулемета.

— Так, — сказал Механик, критически оглядывая при свете фонаря Юлькины дорогие сапожки и куртку. — В этом снаряжении там делать нечего. Измажешься вся. Там хоть и подмерзло все, но грязи до фига.

Юлька только-только разглядела, что Механик, повесив свою приличную одежку на крюк, вцементированный в стену дота, переоделся в свой комбинезон, под который надел ватник, на голову напялил танковый шлемофон, а на ноги обул валенки с галошами. Он решительно расстегнул комбез и приказал:

— Надевай ватник и все прочее.

— А ты?

— Здесь почище. А там в трубу придется метров на пять заползать… Не бойся, не застрянешь. Сам бы полез, но тебе мешок с крюка не снять, да и лебедку медленно крутить будешь. Поживее одевайся!

Пока Юлька копошилась, Механик успел не только переодеться, но и подняться наверх по скобам, глотнуть свежего воздуха и прислушаться. Да, со стороны Немецкой дороги рокотал снегоход, а от дороги донеслось несколько пистолетных выстрелов.

— Работа простая и легкая, — сообщил Механик, когда Юлька стала похожа на такого же маленького танкиста, каким он сам был. — Спустишься по скобам вниз, я тебе туда потравлю вот эту веревку с крючком. Проденешь крючок через горловину любого из мешков, отползешь подальше и скажешь: «Вира!»

— Зачем отползать?

— Чтоб мешком по башке не стукнуло… Отставить! — внезапно оборвал свою речь Механик. Он заметил багровую вспышку, отсвет которой сверкнул в люке, и через несколько секунд над лесом раскатился гул взрыва.

— Ой, что это?

— По-моему, кто-то на мину наступил, — прикинул Механик. — На гранату не похоже, слишком уж грохоту много. Поспешать нам надо, короче, а то небось менты проснулись. Давай лезь! Фонарь тебе на крючке спущу.

Юлька сумела благополучно слезть на пятиметровую глубину и тут же обнаружила, что следом за ней спускается на веревке «летучая мышь», подцепленная за дужку большим крючком.

— Слезла? — гулко спросил Механик сверху.

— Ага! — отозвалась Юлька.

— Лицом к скобам стоишь?

— Да-а! — донеслось со дна колодца.

— Мешки в дыре, которая справа от тебя. Недалеко совсем. Если примерзли — дерни на себя или толкани вперед.

При свете фонаря Юлька увидела, что находится в месте соединения двух горизонтальных бетонных труб и вертикального колодца диаметром примерно по полметра. Стоять в рост можно было только в самом колодце, а в трубы — только ползком заползать. Это было очень страшно. Тем не менее Юлька быстро нашла мешки и цепко ухватилась за горловину ближайшего.

Чтобы выдернуть первый мешок, ей пришлось проползти почти метр по обледенелой темной трубе, а потом еще и крепко дернуть — он действительно примерз к стенкам трубы. Потом, упираясь локтями и коленками в стенки трубы, Юлька вытянула 75-килограммовый мешок в колодец и даже сумела, не разбив головой висящий на крюке фонарь, поставить мешок вертикально. Затем сняла фонарь, поставила его в ту трубу, из которой вылезла, и подтянула веревку с крюком пониже. Проколов острием крюка два слоя мешковины, она подцепила мешок и крикнула:

— Вира!

Механик начал крутить лебедку. В это время Юлька полезла в трубу за вторым мешком. Теперь ей потребовалось пролезть несколько дальше, и возни прибавилось почти на пять минут. Механик помаленьку процесс хронометрировал. Он в одиночку сумел вытащить первый мешок за 35 минут. При помощи Юльки первый мешок он вынул за 20 минут, а второй — за 15. Конечно, Механик в трубе, наверно, орудовал бы побыстрее, но зато лазил бы вверх и вниз с каждым разом все медленнее, поэтому ему казалось, что оставшиеся два мешка, из которых был один совсем легкий — 50 кило, они перетащат за полчаса.

Периодически Механик — пока Юлька цепляла мешки — подходил к люку и прислушивался. Стояла какая-то жутковатая тишина. Никто не стрелял и не взрывал ничего, моторы не урчали. Стало быть, разборки закончились и вот-вот сюда кто-нибудь пожалует… Впрочем, Механик догадывался, что вряд ли кто-то рискнет сунуться в подземелье. Его если на то пошло, будут ждать наверху. А может, уже и ждут там, у трактора. Но Механик не такой человек, чтоб задаром пропадать…

Подняли, с Божьей помощью, и предпоследний мешок. Оставался только маленький, 50-килограммовый. Механик уже прикидывал порядок дальнейших действий, как вдруг из колодца, где только что возилась Юлька, послышался испуганный визг. Причем Механику показалось, будто этот визг быстро удаляется, словно бы девчонку куда-то утаскивают… Механик на секунду растерялся, что с ним бывало крайне редко. Четыре мешка уже лежат тут, наверху. Крышка-кадка с колодца, выводящего на воздух, снята, и поставить ее Механик сумеет только снаружи. Подходи и бери все, что хошь, если он, Механик, сейчас побежит спасать эту дуреху… Тем более что на нее, возможно, напали те, кто через какой-то иной, неизвестный Механику ход пробирались…

Впрочем, растерянность у Механика длилась недолго. Он вытравил до конца всю веревку из своей самодельной лебедки, чтоб крючок лег на дно колодца и не впился ему куда-нибудь, покрепче ухватился за нее руками и ногами, а затем просто съехал вниз. Он надеялся, что все ерунда, просто мешок крепко примерз, и девка испугалась, что не сможет его вытащить. Или неловко повернулась, зацепилась за что-нибудь, а ей показалось, будто она застряла. Испугалась, заорала, фонарь свалила — короче, вся паника выеденного яйца не стоит.

Фонарь стоял на дне как ни в чем не бывало. Но когда Механик, наплевав на свою чистую одежку, улегся ногами в одну трубу и головой в другую, а затем подтянул «летучую мышь» и заглянул туда, куда должна была уползти Юлька, то ничего не увидел. Ни Юльки, ни мешка… По крайней мере там, куда доставал тусклый свет керосинового фонаря. Не испарилась же она в самом деле?! И Механик, разом позабыв о том, что наверху, в доте № 3, лежат 300 килограммов драгметаллов, пополз неведомо куда через трубу полуметрового диаметра…

НА ПОВЕРХНОСТИ

Три черных джипа дружно остановились у въезда на Немецкую дорогу. Трупы на снегу и машины с множеством пулевых отметин положительных эмоций не вызвали.

— Н-да-а… — протянул Серый. — Прохоровка какая-то…

— Только машины не горят, — заметил Никита, сидевший рядом со Светкой.

— Сидите здесь, — сказал Саня, высовываясь из своего «Чероки». — Мы пошарим малость. Моторы не глушите на всякий случай.

Саня с четырьмя бойцами осторожно приблизились к «жигулятам» и «Ниссану», оглядели мертвецов, подобрали стволы. Потом заглянули на просеку, увидели воронку и разодранные тела на том месте, где взорвалась мина. Потом Саня вернулся и подошел к «флагманскому» джипу:

— Живых нет. Трупов четыре. Здесь, на дороге, один наш и один шмыгловский. В лесу еще двое, на мине подорвались. Шмыгла и Мурзилы нет, Маузера с Толяном тоже. На дороге — следы трактора «МТЗ-80» с бульдозером, «Бурана» и какой-то волокуши.

— Машины на ходу? — спросил Серый.

— Вообще-то да, только дырок много. Но шины целы.

— Сможешь их в Лузино отогнать? И вообще тут, на дороге, порядок навести?

— Элементарно, — кивнул Саня. — В Лузине у меня с ментурой все на мази. Лишь бы область не наехала. Там сложнее.

— Поспешай, а то уж больно сильно грохнуло.

— Понял. Надо бы еще малининскую просеку блокировать.

— Сделай. Хотя это, может быть, и лишнее. Народу хватит?

— Вполне. Вряд ли у Шмыгла еще пять человек осталось.

— А мы на озеро сгоняем. По-моему, можно рискнуть — дорожку уже прикатали. Согласны, Светлана Алексеевна?

— Согласна, — произнесла Булочка. — Только не спешите на лед выскакивать. Рано мне еще джипы топить, не по карману.

Серый подмигнул Ежику, сидевшему за рулем «флагманского» «Чероки», и тот решительно направил джип на Немецкую дорогу. За ним последовал второй, а третий с ребятами Сани остался на большой дороге — порядок наводить…

…Маузер сразу после взрыва заглушил мотор «Бурана». Сцепка уже стояла метрах в двадцати от озера. Даже при слабом свете луны след от трактора был хорошо заметен на фоне снега, покрывающего поверхность озера. И Маузер без труда разглядел, что «Беларусь» объехала остров и ушла в направлении малининской просеки. На какое-то время возникла мысль, что на тракторе был вовсе не Механик, а какой-нибудь местный алкаш, решивший спьяну покататься по просекам. А Механик на самом деле укатил на «Газели» в Дорошино, где уже спит давно без задних ног со своей девчушкой.

Проверить можно было только экспериментально. Но Маузер понимал, как просто влететь в неприятности, если имеешь дело с таким типом, как Механик.

Поэтому Маузер слез со снегохода и зашагал вперед по тракторному следу. Но не прошел он и десяти метров, как услышал гул сразу нескольких моторов, прокатившийся где-то за лесом.

Вообще-то это могли быть и менты, и подкрепление, которое кто-то из шмыгловцев, если им, конечно, повезло, мог вызвать по рации. Но, поразмыслив, Маузер отмел оба варианта.

Самое вероятное — приехали Серый и Булка.

В общем, ничего плохого это не предвещало. Если, конечно, не осталось никого, кто смог бы доложить Булке о том временном сговоре, в который вступил Маузер со Шмыглом. Такой мог найтись только среди шмыгловцев. За своих можно было не беспокоиться, сами на себя стучать не будут. Но если и впрямь попался шмыгловец…

Маузер решил, что лучше всего немного подождать. Если что — отцепить трейлер и уйти на «Буране» через озеро и малининскую просеку. А если все нормально — деньги от него не уйдут, хотя теперь, несомненно, придется делиться.

Минут через десять Маузер увидел свет фар. Теперь он уже почти точно знал, что это Серый и Булка, — на крышах «Чероки» стояли блоки с четырьмя малыми фарами, которых не было на «Ниссане» Шмыгла.

Конечно, его несколько раз так и подмывало оседлать «Буран» и дунуть отсюда подальше. Но удержался. Побег — это уже признание вины. Ну а если он и бежать не попытается и рассказать Булке о его измене будет некому? Что тогда могут поставить в вину? То, что не откровенно говорил с поста у поворота на Малинино, — это раз, и то, что притащил с собой шмыгловцев. Но самое главное — то, что не доложил о своем решении идти на озеро… Сейчас, уже после того, как был убит Шмыгло, пришлось немного призадуматься…

Джипы довольно уверенно поспешали по Немецкой дороге. Не увязая и не буксуя. Несколько минут — и Ежик затормозил, не доехав десяти метров до трейлера. Фары неплохо осветили заднюю стенку передвижной дачи, внизу которой отчетливо просматривались заледеневшие потеки крови.

— Выходит, были и тут дела… — произнес вполголоса Серый. — Зря мы, однако, вперед пошли. Надо будет местами поменяться.

— Не сумеем уже, — усмехнулась Светка, — раньше надо было соображать. Просека узкая, не разминуться.

В это самое время из-за прицепа, окончательно убедившись, что это не шмыгловцы подъехали, а свои люди, вышел Маузер.

— Все нормально, — сказал он. — Из моих кто-то еще остался?

— Если только Колян… — дипломатично ответил Серый, выпрыгнув из машины.

— Колян там, — Маузер показал на прицеп-дачу, — вместе со Шмыглом и Мурзилой. В холодном состоянии. А из ихних тоже никого?

— Никого. Может, расскажешь, что и как?

— Я думаю, позже. Механик уже на острове. Протелимся — сбежит.

— Не сбежит. Саня перекроет малининскую просеку. А больше ему на тракторе нигде не проехать. Но вообще-то ты прав. Разбираться будем позже. Заводи «Буран»!

Маузер вернулся к снегоходу, завел мотор и потянул за собой прицеп. Следом малой скоростью потянулись джипы.

— Лед-то выдержит? — спросила Светка с легким опасением в голосе.

— Трактор с бульдозерным ножом и ковшом выдержал, значит, и нас выдержит, — уверенно произнес Серый. — Дистанцию только надо держать. Метров двадцать. Понял, господин Ежик? Не спеши, дай Маузеру оторваться.

Колонна довольно быстро огибала остров.

— Вон, эта самая лыжня! — Серый указал на тонкую темную полоску, пересекающую снежную гладь озера.

— А вот и трактор! — Светка первая увидела неясный силуэт под берегом острова.

Вся техника остановилась рядом с «Беларусью». Маузер слез с «Бурана», подбежал к трактору, для порядка глянул в кабину, а затем потрогал мотор.

— Недавно остановился, — заметил он, когда подошел Серый. — По-моему, Мех еще не успел до своих капиталов добраться.

— …Или уже слинять успел, — предположил кто-то из бойцов.

— Навряд ли… — возразил Серый. — Малининская просека видна, следов в ту сторону не идет. Но на всякий случай кружок объехать надо. Сгоняем на «Буране», Маузер?

— Как скажешь…

Серый подошел к «флагману», из которого вылезли Светка, Никита и Ежик.

— Вы пока побудьте здесь, Светлана Алексеевна. И особо не гуляйте по льду. Механик, конечно, не снайпер, но стрелок отличный. Так что спокойнее будет, если вы в джипе посидите. А мы прокатимся, посмотрим, нет ли тут еще отметок каких-нибудь.

— Ладно, — разрешила Светка. — Только поживее.

Никита с удовольствием залез в джип, где было гораздо теплее, чем на воздухе. Однако настроение у него было тревожное. Вовсе не потому, что он ожидал, будто Механик вот-вот откроет огонь из гранатомета или тяжелого пулемета. Пожалуй, он даже вовсе Механика не опасался. Что-то не нравилось ему в окружающей атмосфере, а вот что конкретно — понять не мог.

Между тем Серый сел на «Буран», за спину к Маузеру, и снегоход, посвечивая фарой, унесся на другую сторону острова.

— Притормози-ка! — крикнул Серый в ухо Маузеру. Тот послушно остановился, подкатив почти вплотную к островному берегу, туда, куда Серый указал взмахом руки.

— Поговорить надо… — Серый вытащил сигареты.

— О чем? — насторожился Маузер.

— О деле, братан. Большом и хорошем, как ни странно. Скажи, дорогой, ты сегодня не на себя случайно работать хотел?

— Хорошо подумал? — спросил Маузер, сжимая в кармане рукоять пистолета. — Я ведь обидчивый.

— А зря обижаешься. У меня тоже появилось желание небольшую самодеятельность организовать. Но в отличие от тебя слегка поделиться со старыми друзьями.

— Серый, — произнес Маузер с недоверием, — может, ты с этими замполитскими приколами завяжешь, а? Булка, что ли, намылила кадровую проверочку устроить? Так зря. Даже если б я и прикидывал заподлянку, то на такую дешевизну не купился бы…

— Недалекий ты, корефан, ей-Богу. Неужели думаешь, что я тебя перед Булкой подставить хочу, а потом с вашей областью, а значит и с Саней в какой-то степени, иметь напряги? В гробу я это видал.

— Трезвая мысль. Только не пойму, что ты вдруг так резко против Булки решил пойти? Это ведь стремно, дорогой. К тому же не западло ли, а? Баба тебя, можно сказать, круто подняла, а ты ее так резко — и через хрен…

— Подняла… Зашестерила она меня, а не подняла.

— Плохо трахал, наверно.

— Я ее вообще не имел ни разу, между прочим. Она мне в этом деле капитально обрубила. Люську подложила в качестве стукачки, а сама вон с недоноском московским лижется. Сегодня, когда я его так слегка воспитать хотел, чтоб борзоту унять, пушку на меня наставила.

— Короче, ты весь в обиде, — сказал Маузер. — А потому решил с ней расплеваться. И жаждешь со мной в долю войти.

— А что, нам надо на эту лярву корячиться? Получить по двадцать тысяч и униженно туфли целовать? Когда там только аванс от Саркисяна за девятьсот заваливает. Да и то это Шмыгло, фуфлыжник, выторговал. По-нормальному поторговаться — можно миллиона три баксов прикупить.

— Ты сколько стволов с собой привез? В смысле тех, которые не в тебя шмалять будут, а в Булку?

— Вопрос по делу. Значит, из тех, кто сейчас на самом озере, — моих пятеро. С Саней на малининской просеке четверо его личных, которые, как он скажет, так и сработают. Он сам на Булку зуб имеет, а если почует, какая деньга прийти может, — однозначно наш. С Булкой остаются трое, не считая этого московского.

— Я бы и московского посчитал. Как-никак парнишка с Чечней дело имел и пару трупов осенью сделал.

— Не возражаю, считай. Хотя он, по-моему, пустой. Общий план такой. Сначала на остров пойдешь ты. С тобой пойдут этот самый москвич, поскольку он этот остров теоретически изучал и много о нем знает, а также двое парней. Один наш и один Светкин. Парень, который с тобой, — в курсе. Покажешь ему большой палец — во! — и он сделает хоть одного, хоть сразу обоих. Но это, само собой, только после того, как общими усилиями найдете Меха с его прошмондовкой и, само собой, — с рыжевьем. По первому выстрелу мы здесь, у машин, делаем остальных, включая Светку. Дальше — все просто.

— Добро… — соображая, насколько искренен Серый, кивнул Маузер. — Ну, давай, гоним туда, а то Светуля заволнуется…

Заволноваться Светка еще не успела. А вот Никите не понравилось, что звук мотора пропал на несколько минут. Что там за остановка такая? Механика, что ли, ловят? Но тут мотор снова заурчал, и меньше чем через пять минут снегоход, обогнув остров, вернулся к тому месту, где стояли машины.

— Нет никаких следов, — доложил Серый. — Ни пеших, ни лыжных. Все, кто на остров заполз, — сейчас там.

— Я даже насчет троса надо льдом прикинул, — добавил Маузер. — Посвечивал на воздух. Похоже, на этот раз Механик не стал канатку сооружать, наверно, решил все забрать, поскольку трактор подогнал.

— Предложения такие, — объявил Серый. — Маузер с Никитой и двумя бойцами пойдут в разведку. Мы с вами, Светлана Алексеевна, и с Ежиком останемся здесь, а еще остальные будут патрулировать вокруг острова на «Буране» и втором «Чероки». На случай, если Механик удрать попытается, ну и на случай ментов.

— Я сама тоже пойду, — тоном, не терпящим возражений, заявила Булочка. — А ты, Серый, останешься здесь.

— Нечего вам там делать, — заметил Маузер. — Вы у нас — как генерал. А генералы в разведку не ходят.

— И правда, — сказал Никита смущенно и вполголоса, — побереги себя…

Светка привлекла к себе Никиту, чмокнула и тихонько проворчала:

— И дернул же черт за язык… Не сказала бы тебе — не переживал бы теперь…

— Но ведь сказала же. Куда теперь денешься? — и Никита тоже поцеловал Светку. Пока обнимались, Светка незаметно для публики сунула Ветрову пистолет и шепнула:

— Аккуратнее, ухо востро держи!

— Давайте поторопимся, — с легким раздражением произнес Маузер. — Все-таки это еще не война. Не надо таких долгих проводов, а?

Впереди, с фонариком, пошел один из тех, кого Серый считал Светкиными охранниками, то есть тех, кто помнил Петровича. Следом двинулся Маузер, за ним — Никита, а замыкающим — один из тех охранников, которых Серый считал «своими», то есть набранными уже после того, как Серый возглавил охранную службу АОЗТ «Света и Кº».

Начали с того, что подошли к трактору и поглядели, где что натоптано. Сразу рассмотрели след от ботинок Механика 38-го размера и примерно того же размера женских сапожек.

— Как, интересно, она в них на острове гулять будет? — искренне удивился Маузер.

— А что сделаешь, когда других нет? — сказал охранник с фонариком.

От трактора направились туда, куда повели следы, все в тот же промежуток между елками, где, кроме следов Механика и Юльки, просматривалась лыжня.

— Старайтесь по топтаному идти, — предупредил Маузер, — и за деревья руками не хвататься. С Механика станется — запросто мог растяжку прицепить где-нибудь.

Никита внутренне с этим согласился. Не завидовал он тому, что шел впереди. Впрочем, чувствовалось, что нервничает не только головной, но и сам Маузер, и даже тот, что шел за спиной у Никиты. Наверно, если б они знали, что после Механика тут благополучно прошла Юлька, то волновались бы поменьше. Но такой информации у них не имелось, думали, что ботинки и туфельки оставили следы в одно время.

Неторопливо дошли до того места, где следы Механика и Юльки свернули на подъем, а лыжня пошла прежним курсом вдоль берега.

— Серый, отзовись! — сказал Маузер в рацию. — Здесь развилка намечается. Мех с бабой в горку полезли, а лыжня прямо идет. Как мыслишь, отработать эту лыжню или нет?

— Не трать время. Лыжник небось просто с дури зашел и на мину налетел где-нибудь. Идите за Механиком, это надежнее. А то еще сами нарветесь. Тем более что вы без лыж и крепче на снег давите. То, что под ним не сработало, под вами хряпнуть может. Да и просто увязнете, время потеряете. Короче, топайте наверх.

— Понял, спасибо. До связи!

Никита порадовался мудрости Серого. Правда, насколько он помнил из сочинения Белкина, вдоль берега, до спирали Бруно мин не было. Но вспоминались ему и лекции ныне покойного Геры из Бузиновского леса насчет тех мин, которые сползают по склону или «выплывают» из-под земли с вешними водами. К тому же спирали он пока не видел и не был уверен, что она сохранилась. А потому черт его знает, где они сейчас находятся — по «эту» или по «ту» сторону…

Впрочем, когда стали подниматься в горку и Никита уже через три-четыре метра пути увидел припорошенный снегом обрывок спирали, ему подумалось, будто и это не четкая граница. За 55 лет эту проржавелую «пружину» могло куда угодно передвинуть. Тем более что извилистая тропка шла то через кусты, то через елки, все время меняя направление, а иногда и спускалась чуть-чуть вниз. Фиг тут поймешь, где чего. Никита мог бы только посмеяться над Светкиной наивностью насчет того, будто можно по старым писаниям генерала Белкина разобраться в здешнем хозяйстве. Слишком уж все изменилось.

Тем не менее по тропке они благополучно добрались до бывшей прожекторной площадки. То есть до зарослей кустарника, посреди которых обнаружилась кадка-крышка с фальшивым кустом и люк, ведущий в дот № 3.

Первым люк обнаружил парень, шедший впереди. Но, естественно, соваться в него он не решился. Маузер знаками показал, что надо отодвинуться от люка подальше и, грубо говоря, не «стоять у Механика над душой». Стараясь не производить лишнего шума, все четверо спустились по тропе вниз, и здесь, в окружении обсыпанных снегом елочек, Маузер решил проконсультироваться с Никитой:

— Это что за дыра?

— Люк, — сказал Никита. — Там у немцев когда-то был дот в форме русской буквы Г, а поверх него — площадка с прожекторами. Сам дот по идее должен быть примерно тут, где мы сейчас стоим. Только он небось уже весь землей зарос, да и снегом его, наверно, капитально засыпало.

— Другого выхода нигде нет?

— Понимаешь, тут под землей порядочно всего понарыто. Что-то взорвано, а что-то осталось. В общем, не угадаешь…

— А надо угадать, кореш. Тебя, как я понял, сюда за этим и взяли. Не больно клево будет, если мы будем здесь над люком торчать, а Мех в это время из какой-то дырки за озером выползет и помашет нам ручкой.

— Про такой ход ничего не известно. Я знаю, что в дотах были канализационные люки, а от них шли трубы, которые сходились в главный коллектор. В общем, через коллектор, трубы и люки можно было попасть в доты. Но коллектор еще немцы взорвали. В сорок третьем году.

— А где этот коллектор был?

— Где-то там, — сказал Никита, — между третьим и четвертым дотами примерно.

— Этот дот под площадкой третий или четвертый?

— Третий.

— А четвертый где?

— Если стоять лицом к горе, то левее по склону. Почти напротив малининской просеки.

— На одном уровне с этим?

— Ты меня спрашиваешь так, будто я тут сам был… — проворчал Никита. — Я только по чужому описанию прикидываю.

— Да чего вы мудруете, пацаны? — вмешался в разговор охранник с фонарем. — Колодец нашли? Нашли. Фуганем туда гранату для страховки — и вниз. Там скобы есть, я приметил.

— Умный, блин! — вздохнул Маузер. — Если дот действительно буквой Г построен, а люк не в самом углу этой буквы находится, то осколки только в одной «палочке» поработают. А другую даже волна не потревожит. Если Механика не заденет, он тебя на этих скобах как куренка заделает. Туда прыгать надо сразу после гранаты. Сколько там глубины на прикид?

— Метра четыре, не меньше, — наморщил лоб Никита, — но даже если б два было, я б с гранатой экспериментировать не стал. Там, внизу, могли случайно ящики с толом остаться…

— Приятно слышать… — буркнул Маузер. — Ну и что можешь предложить в таком разе?

— Я думаю, надо оставить двоих у люка, а нам с тобой сходить по лыжне. По-моему, она может проходить через то место, где был коллектор.

— Ты ж говорил, что его взорвали?

— Понимаешь, тогда немцы взрывом завалили сток, но ведь его и промыть могло, верно?

— Хорошая мысля приходит опосля… Ладно. Усекли момент, братки? — Маузер обратился к охранникам: — Берете люк на контроль, что делать — знаете… А мы — вниз, на лыжню…

Пока спускались по тропке, Маузер вновь вызвал Серого:

— Нашли люк, куда спустились Механик с бабой, оставили там ребят для присмотра. Идем с Никитой на лыжню.

— На фига она вам сдалась?

— Никита считает, что там может еще ход обнаружиться. На месте бывшего коллектора.

— Осторожнее топайте, раз уж надо, — озаботился Серый.

— Возьми фонарик, — Маузер выдал Никите нечто размером с толстую авторучку. — Первым пойдешь, раз такое дело предложил. Опять же ты в валенках, а я в ботинках, тропу топтать удобнее.

Когда Маузер и Никита дошли до лыжни, то первый шаг сделали с опаской. Сделал его Никита и сразу ушел в снег по колено.

— Тут, пожалуй, поглубже, чем на горке, — заметил он.

— Конечно, — согласился Маузер, — все ведь сюда сползает помаленьку… Без лыж тут хреново.

Тем не менее они шли дальше, утопая в снегу, с усилием выдергивая ноги и вновь ставя их на ломкий наст, под которым было сантиметров сорок сыпучего, как сахарный песок, льдистого снега. Маузеру, конечно, было попроще, потому что он топал по следам Никиты, но он был потяжелее и проваливался глубже.

В общем они прошли по лыжне метров двадцать минут за пять. Если мерить по прямой, то, наверно, и на пятнадцать метров не переместились вдоль берега, поскольку лыжник тоже не прямо шел, а то и дело чего-нибудь объезжал, причем, как показалось Никите, постепенно уклоняясь влево, то есть на горку.

Тем не менее, пройдя всего двадцать метров по лыжне через довольно высокий, хотя и не очень густой ельник, Никита и Маузер оказались на краю совсем неглубокой и узкой ложбинки, резко отличавшейся от этого ельника по составу и возрасту деревьев. Тонкие осинки и березки, заполнявшие эту ложбинку, а также совсем маленькие елочки, местами выглядывавшие из-под снега, как бы разрезали монолитный строй больших елок и узкой, неровной полоской тянулись с горки к озеру.

— По-моему, — сказал Никита, — вот это и есть канава бывшего коллектора.

— Что-то не похоже, чтоб по ней можно было в подземелье зайти, — с явным сомнением произнес Маузер. — А где лыжня-то?

Никита посветил и тут же увидел не только продолжение лыжни, но и сами лыжи. Одну целую, вертикально воткнутую в снег, а вторую сломанную, брошенную с досады под куст. Тем не менее, потерпев очевидный крах, лыжник пошел не к берегу озера, а вверх по ложбинке, на горку. Именно в том направлении тянулась борозда глубоких следов.

— Упрямый мужик, однако! — заметил Маузер.

— Смотри, — сказал Ветров, указывая на косое продолговатое углубление на стволе одной из ближних больших елок. — Пуля отметилась в сорок третьем. А вон еще такое же. И на вон той елке — тоже.

— Ну и что?

— А то, что в писанине, которую я читал, про этот обстрел было написано. Из дота номер четыре стреляли вон с того направления, — Никита показал рукой наискосок влево. — А те, в кого стреляли, прятались в этой канаве. И по ней пролезли в коллектор. Улавливаешь?

— Погоди, погоди… — произнес Маузер. — Стало быть, ты хочешь сказать, что мужик, который сюда полез и лыжи поломал, обо всем этом знает, так?

— Я этого еще не говорил, но похоже, что так и есть.

— Ну, тогда стоит за этим корешком прогуляться…

Они спустились в ложбину и двинулись по следам спешившегося лыжника. Здесь снегу было почти по пояс, и тот товарищ, который тут прошел первым, проламывался сквозь наст как ледокол. При этом он помогал себе лыжными палками. Никите и Маузеру здесь пришлось существенно легче, но и они на этом пути потратили немало пота и мата.

— Смотри! — сказал Никита, переводя луч фонарика вправо.

Там, на склоне ложбинки, сквозь ветки кустов и деревьев, из-под снега просматривалась темно-серая железобетонная конструкция, потрескавшаяся от времени и температурных перепадов.

— Это ж кольцо, из которых был коллектор сделан! — Никита вспомнил, что у Белкина было написано насчет этих колец. — Коллектор немцы достроить не успели. Хотели прямо до озера дотянуть, траншею выкопали, но кольца полностью не смогли завезти. А из тех, что завезли, пару штук не успели уложить. Значит, мы уже близко подошли к тому месту, где был вход в трубу…

— Которую, как ты говоришь, немцы подорвали… — хмыкнул Маузер, поглядев на высвеченное Никитой кольцо. — Здоровая хреновина! Полтора метра в диаметре. Механик по такой почти не сгибаясь протопает…

Тропинка-борозда, проторенная лыжником, стала понемногу мельчать. Уже через пять шагов глубина ее уменьшилась до уровня колен. Если б не четко наметившийся подъем, идти бы стало попроще. Сама ложбинка тоже стала сходить на нет. Она все больше сужалась и одновременно сглаживалась. Елки со снежными шапками на ветвях обступали ее все теснее.

Вскоре ложбинка исчезла вовсе, а Никита и Маузер оказались на невысоком пологом бугорке, обросшем молодыми елками и сосенками, явно народившимися не более двадцати лет назад. А вокруг этого бугорка, на склоне большого холма, стояли могучие сосны и ели, которые росли тут и в войну, и задолго до нее. Настоящий столетний товарный лес, а то и перестойный, как выражаются лесники.

— По-моему, это здесь, — сказал Никита. — То место, где немцы коллектор взорвали. Этот бугор — завал.

— Да, похоже… — прикинул Маузер. — Но этот вроде все-таки дальше пошел.

Действительно, след того, кто прошел здесь сутки или больше назад, продолжился и никуда не повернул. Когда прошли еще шагов пять, луч фонарика выдернул из темноты некое бесформенное нагромождение хвойных веток, заваленных снегом. Когда подошли вплотную, то оказалось, что нагромождение образовала огромная ветка высоченной сосны, должно быть не выдержавшая тяжести налипшего снега. Обломившись, ветка вместе со снегом рухнула на молодые елочки. Одни примяла, а другие вовсе поломала, плотно вдавив все это в наст.

— Завал полнейший… — пробормотал Никита.

— Да… — задумчиво произнес Маузер. — Не хотел бы я быть на месте того мужика.

— Ты думаешь, что он там? — Никита указал фонариком на кучу.

— Так точно. След-то дальше не идет. Ни вправо, ни влево, да и если б он напрямик через кучу перелез, то следы бы под завал не уходили.

— А может, он раньше успел пройти? — предположил Ветров.

— Можно глянуть, — сказал Маузер, взял у Никиты фонарик и, ловко взобравшись на груду ветвей и снега, перелез через нее на другую сторону завала и исчез за елочками. Свет фонарика немного пометался где-то там, за мохнатыми заснеженными лапками, а потом Маузер уверенно сказал:

— Нет, пусто. Дальше никто не прошел…

Через секунду после этих слов там, за елками, сверкнула красно-оранжевая вспышка…

ТРОЕ

Механик сидел на пятидесятикилограммовом мешке с драгоценностями, прислонив к себе совсем упавшую духом Юльку, и рассеянно гладил ее по плечику. Думал он, правда, совсем не о Юльке, а о том, как выбраться из того дурацкого, но почти безвыходного положения, в которое они угодили.

До сих пор Механик в подобные положения не попадал. Как правило, все безвыходные ситуации, из которых ему доводилось выкручиваться, сводились к тому, что его крепко зажимали какие-нибудь, условно говоря, «физические лица», которые стремились к тому, чтобы его, Механика, угробить. Так, как, например, было на московской квартире, откуда Механику пришлось уходить, прыгнув с третьего этажа и угнав машину с Юлькой. А были еще и другие истории, где для того, чтоб уйти, надо было кое-кого перевести из живого в мертвое состояние. Так или иначе, но был какой-то реальный противник, с которым требовалось разобраться.

Сейчас никакого противника не было. В смысле такого, которого можно было бы застрелить или зарезать. И даже просто виноватого в том, что Механик с Юлькой так по-дурацки влипли, было найти трудно.

Проще всего, конечно, было обвинить Юльку. Оказывается, когда она полезла за последним, неполным, самым легким мешком, то выяснилось, что мешок этот примерз ко льду, находившемуся на дне трубы. Не намертво, конечно. Просто чуть-чуть прихватило сырую мешковину. Но, когда Юлька ухватилась за горловину и потянула мешок на себя, он не поддался. Наверно, если б Юлька догадалась покрепче упереться коленями в стенки трубы, то следующим рывком отодрала бы мешок ото льда и благополучно утянула бы его в колодец. Однако она решила поступить проще, и укорять ее за это Механик не мог, — взяла да и уперлась в мешок руками, чтобы толчком сдвинуть его с места, а уж потом потащить обратно. И действительно, мешок она сдвинула. От сильного толчка он оторвался от льда и плавно заскользил вниз по трубе под уклон. Юлька, по ее словам, подумала, будто мешок проедет немножко и остановится. Но не тут-то было. Мешок не только не остановился, но, наоборот, заскользил все быстрее и быстрее. Оказывается, уклон трубы стал круче. А фонарь Юльки остался в колодце, у нее за спиной, и разглядеть это ускорение она не сумела. Ни черта не видя, она поползла по трубе, вытянув руки перед собой, так как рассчитывала, что рано или поздно наткнется на остановившийся мешок. Однако она не только до мешка не дотянулась, но и прозевала тот момент, когда уклон трубы увеличился и Юлька сама заскользила следом за мешком. Только завизжать успела с перепугу, но сделать ничего не смогла. Ни зацепиться за что-либо, ни растопырить руки-ноги. Так и съехала следом за мешком в какую-то темную преисподнюю, точнее, в более широкую трубу, где было жутко, холодно и ни зги не видно. К тому же Юлька, разогнавшись, пробкой вылетела из узкой трубы и больно стукнулась коленками о тот самый мешок с драгоценностями, из-за которого все началось. Могла бы и вовсе убиться, если б не ребра танкового шлемофона, которым ее снабдил Механик. Тюкнулась, конечно, головой, но не очень сильно.

Да, Юлька — дура и растяпа. Но разве сам Механик умнее?

Наверно, можно было не соваться очертя голову в трубу, а малость подумать. Сообразить, например, насчет льда и крутого уклона. Например, привязать к веревке лебедки, на которой поднимали мешки, дополнительных двадцать метров шнура, а второй конец — обвязать вокруг пояса. Вполне хватило бы на всю эту искривленную трубу, по которой он, как дурак, съехал следом за Юлькой и мешком. Конечно, сгоряча попробовал сунуться обратно в трубу и полезть вверх. Шиш! Как ни растопыривался, как ни цеплялся — ни хрена не вышло. Уклон-то почти сорок пять градусов. Всего-то метров пять таких. Выше, то есть ближе к колодцу, труба имела намного меньший уклон. Если б удалось туда добраться, зацепиться, выползти наверх, Механик сумел бы все поправить. Привязался бы длинной веревкой, вытащил бы сперва Юльку, потом мешок… Но, увы, все это выглядело почти невозможным. Единственный шанс взобраться на эту подземную горку — попробовать сколоть или хотя бы расцарапать лед в трубе. Конечно, будь при себе у Механика крупная соль — полкило хотя бы! — все можно было бы проделать очень быстро. Но соли, естественно, не было. Правда, был кастет с четырьмя острыми шипами и штыковой заточкой. Но сколько времени уйдет на это ковыряние? Пожалуй, не один час. А здесь, в промерзшем, обледенелом бетоне, долго не высидишь. К тому же четыре 75-килограммовых мешка с ценностями могут и не дождаться. Убегут на ножках. Да еще и растяжку на люке оставят, на случай если Механик все-таки выберется… Эти полста кило ему подарят. В качестве похоронного венка.

«Летучую мышь» Механик, соскользнув по трубе, сумел не разбить. Теперь она благополучно стояла на дне широкой трубы и озаряла неярким красноватым светом пространство диаметром в полтора метра. То есть в эту освещенную полусферу попали только мешок с усевшимися на него Механиком и Юлькой, соответствующий отрезок трубы да еще овальная дыра — выход из трубы, ведущей в дот № 3.

Конечно, Механик подумывал и о том, что не худо попробовать найти другой выход. По большой трубе в принципе можно было прогуляться, чуть-чуть пригнувшись. Только вот куда же топать?

Большая труба тоже имела уклон, хотя и очень незначительный. Механик, хоть и не имел высшего инженерного образования, обучался в школе прапорщиков инженерных войск и имел кое-какие представления о том, как строятся и из чего состоят подземные сооружения. То есть понимал, что находится в канализационном или дренажном коллекторе. А раз так, следовало идти вниз, где этот самый коллектор должен был выйти к озеру.

В общем, Механик решил, что, сидючи на месте, все равно ничего не высидишь. А потому решительно встал с места и сурово сказал Юльке:

— Хватит реветь! Берись за мешок, пошли!

— Куда? — шмыгнула носом Юлька.

— Прямо! — объявил Механик. — Туда, откуда на воздух вылезают.

Он взялся правой рукой за стянутую веревкой горловину мешка, левой за дужку фонаря, подождал, пока Юлька возьмется за горловину с другой стороны, и двинулся вперед.

Шли они, разумеется, пригнув головы, мешок, конечно, тащили волоком. Само собой, топать по льду, намерзшему на дно трубы, надо было осторожно и не спеша, мелкими короткими шажками. Юльке в валенках было немного полегче, чем Механику в ботинках. Иногда ноги все же скользили, но Механик все-таки умудрился поддержать равновесие и не шлепнуться.

Прошли метров двадцать, и справа обнаружилась почти такая же дыра, как та, через которую они угодили в коллектор. Только та была на левой стенке.

Именно тут до ушей Механика долетел слабый, очень тихий звук, пришедший откуда-то издалека. Правда, поначалу Механику показалось, будто это Юлька застонала.

— Не ной! — проворчал он. — Соплями горю не поможешь…

— Да я молчала! — обиженно пробормотала спутница.

— Тогда тихо! Постоим послушаем…

Остановились, навострили уши. Тишина стояла прямо-таки гробовая. В этом насквозь промерзшем подземелье даже вода не капала и крысы не шуршали. Минуту молчания выдержали, две, три… Механик уже подумал, будто его глюки посещают, когда вдруг услышал снова все тот же тихий и отдаленный стон.

— Слышал? — с некоторым трепетом в душе и дрожью в голосе пробормотала Юлька.

— Слышал, слышал… — Механик присел на корточки перед дырой. — По-моему, это отсюда шуршало… Ну-ка еще помолчим!

Еще чуть-чуть выждали — и из боковой трубы долетело нечто более членораздельное.

— С-сюда-а… — именно так воспринял Механик то, что услышал.

— Ой, — пролепетала Юлька совсем испуганно, — а вдруг это… Ну, короче, нечистая…

— Какая ж может быть чистота в канализации! — хмыкнул Механик. — Хотя тут, в общем, особо не пахнет. За полвека отмылось. Ладно, посиди-ка ты тут, а я слазаю на разведку. Садись на мешок, если черт явится — крестись и плюйся во все стороны. Опробованное средство. А фонарь я у тебя заберу, пожалуй…

— Зачем тебе туда? — проныла Юлька. — Там тоже круто, все равно не вылезти, труба небось такая же…

— Понимаешь, девушка, раз кто-то зовет, значит, хотя бы посмотреть надо, кто и что.

— Оле-ег, я с тобой! Страшно…

Механик хотел отматерить Юльку за настырность, но пожалел.

— Ладно. Когда я вползу в трубу, будешь меня в подметки подталкивать. Уловила? А когда обратно поползем, задом наперед, просто вытянись в струнку, голову и задницу не поднимай, руки не растопыривай. Я тебя вытолкну.

Механик вполз в трубу с «летучей мышью» в руках. Лед здесь тоже был, но уклон был совсем небольшой, ползти вверх можно было вполне. Тем более опираясь на Юлькины руки. Она, правда, скорее держалась за ботинки Механика, но все равно какую-то опору создавала.

Труба, однако, оказалась ужас какой длинной. У Механика создалось впечатление, будто она чуть ли не стометровой длины. К тому же никого и ничего, способного издавать членораздельные звуки, фонарь не высвечивал. Впрочем, и самих звуков долгое время не слышалось. Возможно, потому, что Юлька все-таки охала и попискивала, а сам Механик гулко пыхтел и все чаще кашлял. В глубине души он хорошо понимал, что эти переползания по заледенелым трубам ему еще крепко аукнутся, но гнал прочь червивые мысли.

Но сомнений по поводу целесообразности движения по трубе неизвестно на чей голос у него с каждым метром становилось все больше.

Во-первых, раз этот гражданин или гражданка призывает «сюда» неведомо из какой дали, то скорее всего сам влип в неприятность и тоже не знает, как отсюда выбраться. Во-вторых, Механик никаких добрых друзей (за исключением Юльки, конечно) в здешних местах не имел. Зато врагов имел по горло и выше. Вполне могло оказаться, что душевный порыв Механика, как и всякое доброе дело, не останется безнаказанным. Наконец, все эти звуки могли все-таки просто почудиться, а труба заведет их с Юлькой в такую даль от коллектора, что они так и заледенеют в этой трубе, но никогда из нее не выберутся. А то, что бетон и лед все больше выстуживают организм, Механик ощущал вовсю.

Он уже решил, что пора давать задний ход и пятиться, пока силы есть, обратно к коллектору, где хоть не так тесно, как в этой чертовой трубе, как вновь услышал голос.

— Я здесь! Сюда! — на этот раз уже совсем четко и намного громче, чем в прошлые разы, позвал женский голос.

Фонарь Механика для начала осветил поворот трубы вправо. Потом, когда проползли через этот изгиб, тот же голос с явной радостью воскликнул:

— Сюда! Сюда! Я тут! — Должно быть, неизвестная дама или девица разглядела в темноте огонек «летучей мыши».

Механик не любил, когда его видят, а он нет, потому что прекрасно понимал: там, впереди, может быть, его та самая жуткая Булка поджидает, которая Юльку подсылала в качестве разведчицы-наводчицы. Ничего хорошего эта встреча не сулила. Но что-то подсказывало ему — бояться нечего.

И он был прав. Продвинувшись еще метров на пять или шесть, Механик осветил фонарем вертикальный колодец, точно такой же, как в доте № 3. А в колодце, сжавшись в комочек, сидела какая-то соплюха, совсем непохожая на Булку. Хоть и длинная, а на морду даже моложе Юльки. Совсем детеныш какой-то.

— Ты кто? — спросил Механик голосом строгого участкового.

— Анюта… Анюта Белкина… — всхлипнуло дитё и разрыдалось от счастья. Когда Механик протиснулся в колодец, а затем еще и Юлька вылезла — эдакий танкистик чумазый! — Анюта повисла у них на шеях и вовсю разревелась.

Механику фамилия Белкин кое-что говорила. Правда, Белкиных в общем и целом почти столько же, сколько Зайцевых или Сидоровых. Но когда он приподнял лампу — главным образом спасая ее от угрозы быть раздавленной в объятиях, дитё-то было здоровенное, оказывается! — волей-неволей рассмотрел заплаканную мордаху и разглядел какие-то знакомые черты.

— У тебя отчество как? — спросил Механик.

— Андреевна… — прохлюпала носом Анюта.

— А папа случайно не вертолетчик? Не майор Белкин?

— Вертолетчик, — удивленно похлопала глазками Анюта и даже плакать перестала. — Только он уже не майор, а генерал-майор…

— Но в Афгане-то майором был, верно?

— Я не помню, маленькая была. Но он там был, это правда…

— Ладно. После разберемся. Как ты сюда попала-то, а?

— На лыжах пришла…

— Вот оно что! — Механик вспомнил лыжню, которую видел с трактора. — Одна?

— Одна…

— И давно тут прописалась?

— По-моему, вторые сутки.

— Как же ты не замерзла тут?

— У меня чай был в термосе и грелка химическая… Только все уже кончилось… — И Анюта опять заплакала.

Черт побери! Вот уж не думал — не гадал… Должок ведь у него, старшего прапорщика запаса, перед этим генерал-майором нынешним. Именно этот вертушечник снял тогда с сопки Механика и полуживого Стаха с обрубками конечностей, наспех стянутыми самодельными закрутками. Стах вон сейчас за душу Механика свечки ставит, а надо бы — за майора Андрюху Белкина. Механик что, только дотащил до вертушки да поорал диким голосом, что, мол, это не «двухсотый», а еще «трехсотый», — и все. А ведь мог этот Белкин послать его по известному адресу? Мог. Имел полное право, потому что перегруз был четкий. Но он и Стаха увез, и Механика прихватил. Рисковал, горы ведь все-таки, воздух не больно плотный, могли лопасти не потянуть, а духари совсем близко…

Конечно, девка у него, видать, с придурью, небось забаловал батяня-генерал. Механик бы своей Лидуське за такие путешествия точно задницу напорол, не пожалел бы. Даже несмотря на совершеннолетний возраст.

— Ты хоть объяснить можешь, зачем сюда приперлась? — строго спросил Механик.

— У меня тут дедушка партизанил. Они тут целый взвод немцев перебили, — ответила Анюта. — Он об этом книжку написал, только ее еще не издали. А рукопись я прочитала, вот и решила сходить…

— Ты где живешь-то?

— В Москве…

— И батя с дедом тебя сюда пустили?! — изумился Механик. — За четыреста верст с гаком? На заминированный остров?!

— Я сама взрослая, — проворчала девица. — И у меня каникулы… Конечно, надо было папу предупредить. Не сообразила.

— А то, что ты тут загнуться могла, соображала?!

Анюта не успела ответить, потому что бетон колодца ощутимо дрогнул и откуда-то с поверхности донесся тяжкий гул взрыва… Того самого, что прогремел на бугре у заваленного коллектора.

БЕСТОЛКОВЩИНА

На тех, кто оставался у джипов и дожидался вестей с острова, взрыв нагнал страху.

— Господи! — вскричала Светка, выскакивая из джипа и глядя на снежную пыль, клубящуюся там, где только что грохнуло. У машин в это время, кроме Булочки и Серого, находились Ежик, шофер второго джипа и четыре охранника. Все повернули головы в сторону взрыва и принялись тревожно переглядываться.

— Там Маузер и Никита… — пробормотал Серый. — Налетели, похоже…

Он знал, что рация была у Маузера, и очень надеялся, что тот сообщит, что случилось. Разумеется, если это не он подорвался. Здесь, около машин, Серый имел полное преимущество. Против Светки и двух «старых гвардейцев», выученных Петровичем, у него было четверо, считая Ежика, который, правда, еще не был посвящен в заговор.

— Громко шандарахнуло… — сглотнув слюну, произнес Ежик. — Это, пожалуй, и в Малинине, и даже в Лузине слышно было…

— Сматываться надо, — тоном доброго совета заметил один из тех охранников, которых Серый считал «своими». — Один взрыв нам менты простили, а насчет второго и побеспокоиться могут.

— И ФСБ тоже… — поддакнул другой охранник, которого Серый намечал к уничтожению.

— Надо на остров бежать немедленно! — рявкнула Светка. — Серый! Командуй тем, что у люка остались, чтоб лезли вниз! Возьми двоих — и туда же.

— С ума сошла? Механик их по одному положит и не чихнет…

— Ты что, оборзел? — вскинулась Булочка. — Быстро делай, что сказали!

Распалившаяся Светка не шутила, в ее руках молниеносно появился пистолет.

— Остынь! — заорал Серый. — Можешь ты иногда, кроме себя, еще кого-то послушать? Подожди паниковать! Сейчас вызову Маузера, может, это само по себе грохнуло… Не волнуйся, все нормально будет, во!

И он совершенно непроизвольно, безо всякого злого умысла, поднял вверх большой палец. То ли позабыл, что сам установил такой условный знак, то ли решил, будто бойцы, которым он его указал, поймут, что еще рано начинать разборку… А может быть, подумал, что никто из тех, кому он сообщил этот сигнал, его жест не заметит. Действительно, поблизости от него в этот момент находились только Светка и Ежик. Ежика в свой замысел Серый не успел посвятить, а Светку, естественно, и не собирался.

Жест этот действительно разглядели не все. Два охранника, один из которых был Светкиным, и шофер второго джипа все еще глядели в сторону острова. Шофер даже автомат с собой прихватил.

Увидели этот жест те двое, которые стояли лицом к «флагманскому» джипу. Они заметили, что беседа Булочки и Серого резко перешла на повышенные тона. Один из них был «посвященным», отчего решил, что это прелюдия к разборке. И пристально поглядывал на жестикуляцию Серого, уже сжимая в кармане куртки рукоять пистолета. А потому мгновенно отреагировал на «сигнал»…

Выхватив пистолет, он в упор выстрелил, но не в Булочку, а в «старого гвардейца» Светки, которых Серый намечал уничтожить.

«Гвардеец», еще несколько минут назад мирно беседовавший со своим будущим убийцей, только удивленно распахнул глаза и без крика плашмя упал на снег.

Серый был, выражаясь по-футбольному, «не готов к приему мяча». Его пистолет стоял на предохранителе, да и достать его он не успел. Потому что Булочка, мгновенно оценив обстановку, тут же нажала на спуск, и мозги перемудрившего заговорщика брызнули на заснеженный лед…

Тот, что застрелил «гвардейца», такого поворота не ожидал. Он думал, будто Серый все просчитал и тут же после подачи сигнала завалит Булку. Дальше оставалось застрелить еще одного упертого сторонника Светки здесь, а с тем, который на острове, должен был разобраться напарник. Потом все становилось четко и ясно: Серый — пахан, ему и слово, и дело. А тут все пошло наперекосяк. Серый, которого Булкина пуля отшвырнула метра на два и бросила на лед, ничего подсказать уже не мог. Должно быть, его слишком исполнительный подручный успел сообразить, что ошибся и напортачил, но вернуть пули в магазин уже не мог. Теперь надо было шмалять до конца, идти ва-банк…

Тем не менее он замешкался. Светка навскид выпалила в него метров с пяти, промахнулась, но и ему прицелиться не дала. Дзынь! В боковом стекле «флагманского» джипа появилась дырка, окруженная паутинками мелких трещинок, а в обшивке одного из сидений — вмятая пробоина. Ежик ошалело нырнул на пол, не понимая толком, что случилось, но догадываясь, что башку лучше всего убрать.

Светка отскочила за капот «Чероки», и очень вовремя, потому что вторая пуля, которую послал в нее охранник, просвистела как раз там, где она находилась за секунду до этого. В тот же момент коротко протарахтел автомат. Это шофер второго джипа завалил последнего Светкиного «гвардейца». Тот, когда началась стрельба, ни черта не понял и бегом метнулся к острову, но очередь достала его в спину. Булочка осталась одна против троих, не считая Ежика, который выдерживал нейтралитет, лежа на полу кабины.

Однако трое сторонников Серого хорошо понимали, что Булку так просто не возьмешь, и высовываться не спешили, тем более что сам Серый, распростершийся на льду и уже закоченевший, служил хорошим напоминанием, что баба без тормозов. Решили отвлечь ее внимание базаром.

— Светуля! — заорал шофер с автоматом. — Завязывай шмалять, поговорим лучше, а?!

— Пошел ты!.. — огрызнулась Светка и, выставив из-за капота ствол, бабахнула на голос.

Ответили очередью, но тоже не высовывая головы, а потому пули пошли вразброс: пара чиркнула по капоту, одна провернула дыру в боковом стекле и, просвистев над баранкой, вылетела через ветровое. Четвертая пуля, наискось просверлив водительскую дверцу, пролетела в нескольких сантиметрах над Ежиком и впиявилась в любимый Ежиков музон — автомагнитолу «SONY», причем раскурочила не только ее, но и кассету, стоявшую в приемнике. А кассета была личная, не хозяйская, в отличие от джипа и музона. Причем записана на ней была наилюбимейшая для Ежика попса — группа «Балаган лимитед». Он ее всегда ставил, когда хозяйки не было на борту, потому что Светка все эти «Чо те надо…» не переваривала и требовала всяких там «Shampoo» или «Spice girls».

В общем, именно из-за этой кассеты Ежик озверел и решительно перешел на сторону Светки. Выдернув из-под сиденья автомат, он тычком ствола выбил потрескавшееся стекло и от всей души даванул на спуск: та-та-та-та!

Хотя Ежик высмолил по соседскому «Чероки» чуть не полмагазина, среди тамошней публики жертв не оказалось. Зато разрушений — будь-будь! Жалобно зазвенев, рассыпались фары, правый борт украсился десятком дыр, в лобовом стекле тоже парочка отметин засветилась, наконец, передняя покрышка печально засипела. Но самое главное — все трое бойцов за денежные знаки резко нырнули вниз, и даже после того, как Ежик перестал молотить, головы подняли не сразу. А потому не разглядели, как Светка перескочила от джипа за прицеп-дачу и оседлала «Буран». Очень кстати для Ежика в это время на луну нашла очередная тучка, и когда он, прихватив из джипа пару магазинов, кинулся следом за Светкой, попасть в него оказалось не так-то просто. Шофер дал очередь, двое других жахнули из пистолетов — мимо.

Светка завела мотор, но «Буран» пополз еле-еле, в темноте Булка не разглядела, что он все еще прицеплен к трейлеру, — Серый так и не осуществил свою идею насчет патрулирования вокруг острова. Но нет худа без добра — Ежик успел добежать и выдернул шкворень из самодельной сцепки, сооруженной, должно быть, на базе шмыгловского автосервиса. Затем он еще раз стреканул в сторону вражеского джипа, чтоб не слишком торопились, и прыгнул на сиденье за спину к хозяйке. Фыр-р-р-р! Светка крутанула газ до упора, и снегоход резко рванул с места. Сзади запоздало простучала очередь, хлопнуло несколько одиночных выстрелов — но уже все, тю-тю, без толку. «Буран» обогнул остров и оказался там, где его уже не могли достать.

— Они твой джип не заведут? — крикнула Светка Ежику сквозь рев мотора.

— Не-ет! — отозвался тот. — Я свой личный противоугон включил. Час искать будут!

Через несколько минут «Буран» оказался неподалеку от Немецкой дороги. Светка притормозила.

— Куда ж дальше-то? — пробормотала она.

— Как куда? — расслышал этот риторический вопрос Ежик. — К Сане надо ехать, сказать, что эти гады скурвились…

— Сдается мне, что эта троица — Серый, Маузер и Саня — одна компашка! — проворчала Светка. — Паскуды! А я им, дура, поверила… И связи нет, на завод не позвонишь, и менты здесь от Сани кормятся. Черт меня дернул с этим кладом связаться! Будто другого дела нет, япона мать!

Тут она вспомнила, что за всей этой кутерьмой и бестолковщиной про взрыв и про Никиту забыла.

— Нет, — произнесла Светка сквозь зубы, — пока его мертвым не увижу — не уйду отсюда!

— Ты куда? — напугался Ежик, увидев, как Булочка разворачивает снегоход в сторону острова. — Там же мины! Взлетим на фиг!

— Нет там мин! — уверенно произнесла Булочка, отчетливо припомнив то, что было написано про объект «Лора» в повести Белкина. Точнее, тот эпизод, где Юрка расстрелял отступающих немцев из взорванного дота № 5. Правда, она точно помнила, что мин не было на самой дороге, а про то, что по краям, — не знала. К тому же где эта самая дорога пролегала и осталось ли от нее хоть что-нибудь, Светка понятия не имела. Но что поделаешь — любовь зла…

Трое оставшихся при двух искореженных джипах, прицепе с тремя мерзлыми трупами, тремя свежими жмурами и неуклюжем тракторе, который далеко не сразу заведешь, почуяли себя хреново.

— Чего делать-то? — нервно спросил один из охранников, безуспешно пытаясь извлечь огонек из мокрой зажигалки.

— Ноги надо делать… — буркнул шофер с автоматом. — И поживее, пока Булка сюда Саню не привела… Хорошо еще, что с перепугу не на ту просеку рванула, если б через малининскую погнала, то нам и времени на смыв не оставила… А все ты, блин, Кабанище! «Серый „во!“ показал, шмаляй!» А Серый сам и ухом не вел… Булка его в два счета на нас запишет, а Саня нам Серого не простит.

— Ладно тебе! — огрызнулся тот, кого назвали Кабанищем. — Разглядеть можно, кто в кого стрелял…

— Ну да! — саркастически хмыкнул его коллега. — Будет тебе Поп баллистическую экспертизу проводить… Булка с ним натурой рассчитается — он на Серого наплюет.

— Надо, братаны, трактор раскочегарить! — решительно предложил водила. — Может, если дернем напрямки, раньше Булки успеем.

— Ты его два часа заводить будешь, Клизменштейн! — Кабан покрутил пальцем у виска.

— Тогда давай, на хрен, баллоны менять на джипах. Еж, недоделок этот, напоследок и свой прострелил. Что рот раззявил, Щелбан? Работать надо!

— Тихо! Не базлань! По-моему, рация пищит…

Стихли. И в тишине, сквозь отдаленный рокот «Бурана», послышалось слабенькое:

— Серый, Серый, ответь Попу! Прием!

Подбежали к трупу Серого. Рация шуршала из-под куртки. Кабан схватил ее так жадно, будто это был мешок с золотом:

— Поп! Саня! Это Кабан. У нас хреново.

— Где Серый? Дай его…

— Нету Серого, понял? Булка, сука, его уделала.

— А Маузер?

— Хрен поймешь. На остров ушел с москвичом, похоже, накрылись. Грохот был.

— Е-мое! Вы что за фигню развели, козлы?! — прорычал из эфира Саня. — Слышал я ваш грохот! И стрельбу слышал. Меня уже сваты навещали, усек? Десять «лимонов» сняли как с куста… Короче, сидите там тихо, попробую к вам подъехать. Все!

Кабан матернулся и поглядел на товарищей:

— Слыхали? Ща приедет.

— Ну да, — хмыкнул Щелбан, — и наведет всем решку за родных друганов-братанов. Чтоб никому обидно не было.

— Слышь, корефаны, — произнес Клизменштейн, — а где Сыч с Капитоном?

— Их Маузер на горке оставил, Механика поддежуривать. Само собой, когда Механика прищучат, Сыч должен был Капитона мочить…

— Там вроде стрельбы не было. Значит, не разбирались еще.

— А перышки на что? Стрельбу-то нашу они слышали… Ну и сообразили, что разборка пошла…

На самом деле все было совсем не так. Сыч и Капитон в своей засаде уже через десять минут после ухода Маузера и Никиты замерзли как цуцики, несмотря на валенки, ватные штаны и теплые, авиационного образца, меховые куртки. Само собой, что за те полчаса, что прошли до взрыва, они периодически вставали и начинали приплясывать, думая уже не о том, как бы Механика не прозевать, а о том, как бы дуба не врезать.

— Давай на хрен, костерок разведем? — предложил Капитон. — На озере пацаны хоть в машинах греются…

— А что? — согласился Сыч. — Запросто! Пускай Механик увидит… Все равно, если он тут, под люком, давно засек, что мы здесь. Пускай, падла, другой выход ищет или добровольно сдается. Там, в бетоне, небось похолоднее, чем здесь…

Вот тут-то и грохнуло где-то внизу. Холм слегка тряхнуло, воздушная волна смахнула с елок снег, в воздухе закрутилась льдистая метельная круговерть.

— Ни фига себе… — пробормотал Капитон, у которого от близкого грохота заложило уши и посолонело во рту.

Сыч только ошарашенно помотал головой.

Они еще не успели отойти от взрыва, как с озера, где стояли машины, послышались сперва одиночные выстрелы, потом автоматные очереди.

— Во, блин, шмаляют… — с некоторой тревогой произнес Сыч.

— Не иначе, Механик на прорыв пошел, — предположил Капитон. — Он, говорят, хоть и маленький, но крутой до обалдения.

Сыч в отличие от Кабана, по вине которого вся эта мочиловка разыгралась, был мужик более осторожный. У него, конечно, проскочила мыслишка, будто Серый начал разбираться со Светкой и ее людьми. Но он четко помнил, что Серый каждого из своих персонально предупредил: сначала надо взять Механика и выгрузить ценности. Чтоб не мочить народ попусту, очевидно. Поэтому Сыч решил, что пальба все-таки началась из-за Механика. А заодно подумал: не пора ли слазать в эту дыру, из-за которой они с Капитоном мерзнут, и поглазеть, не забыл ли Механик какой-либо товарец.

— Слышь, Капитон, раз такое дело, может, нырнем? — предложил Сыч.

— Чур, ты первый! — ухмыльнулся тот. Хотя, похоже, не очень боялся застать внизу этого жуткого Механика.

— На спичках игранем? Чья короткая — тот лезет.

Капитон вытянул длинную. Сыч перекрестился, взял оружие, фонарик и осторожно слез на скобы. Поначалу, конечно, сердце малость екало. Но когда слез, осветил интерьер бывшего дота, в том числе четыре здоровенных мешка, в которых даже на ощупь чуялся благородный металл, успокоился и крикнул наверх:

— Нету никого, лезь!

Пока Капитон спускался, Сыч разглядел люк, ведущий в дренажную систему, и установленный над ним подъемник. Сразу появилась мысль, что там, внизу, таятся еще какие-то ценности.

— Видал? — горделиво произнес Сыч, указывая Капитону на мешки — будто свое показывал, кровное, трудами нажитое! — и щелкнул по грязной мешковине ногтем. — Звенит!

— Медяшка тоже звенит, — с легким недоверием пробормотал Капитон. — Развяжем один, а?

— А что? Запросто! — Сыч довольно ловко развязал узел, стягивающий горловину мешка…

— Бли-ин… — сдавленно вырвалось у обоих, когда под лучом фонарика тускло блеснул тяжеленный красновато-золотистый чеканный сосуд, похожий не то на вазу, не то на кофейник. А ниже, ребром к горловине мешка, лежало здоровенное блюдо, украшенное бирюзой и еще какими-то камушками.

— Завязывай обратно, — вздохнул Капитон. — А то, ей-Богу, свистну чего-нибудь.

— Точно! — кивнул Сыч, с сожалением завязывая мешок. — Я тоже могу не удержаться. А Серый нам за это сиктым сделает. Давай лучше еще глянем, вон туда…

И он указал на колодец с подъемником.

— А у этого Механика соображалка работает! — уважительно сказал Капитон, разглядывая подъемный механизм. — Ведь эту фигулину ни хрена не стоит сложить, вытащить наверх и над верхним люком установить. И поднимай себе эти мешки дальше тем же макаром. Вдвоем это вообще без проблем.

— Интересно, куда же он отсюда ушел? И мешки бросил… — сказал Сыч недоуменно. — Неужели в эту преисподнюю вылез?

— Может, вон в ту дверь? — предположил Капитон, указывая в самый конец «ножки» буквы Г, форму которой имел дот. Сыч посветил фонарем на облупившуюся краску и ржавчину, на потрескавшийся бетон. Подошли ближе, попробовали покрутить штурвальчик.

— Нет, — покачал головой Сыч, — ни фига это не открыть. Приржавело намертво. И Механик ее тоже не открывал. Сразу чувствуется. Небось с тех пор, как фрицы отсюда свалили, так все и осталось.

— Слышь, а давай попробуем отвернуть, а? — азартно предложил Капитон. — Может, там оружие или барахло какое-нибудь осталось?

— Не смеши. Если что и было, то сгнило и изоржавело все. Да и как откроешь? Это ж броня, биомать, ее и взорвать-то сложно. Граната не возьмет точно.

— Ну, тогда давай вниз слазаем? Может, там еще десять таких мешков лежит?

— Лезь, не возражаю, — ухмыльнулся Сыч. — Если охота мерзнуть… Да и застрять там можно запросто. Механик мелкий, тощий, он где хошь просклизнет. А как ты пролезешь — не знаю.

— Да там труба не уже этого колодца.

— Тебе виднее… Я лично не полезу.

— Хрен с тобой, золотая рыбка. Дай фонарь тогда, что ли?!

— А я тут как буду? Надо к Серому идти доложить насчет рыжевья.

— Луна светит, е-мое, дорожка топтаная, дойдешь.

Тут Сычу отчего-то подумалось, будто Капитону в этот раз фартанет. Хрен его знает, может, тут Механик и впрямь не одну нычку заделал?! Правда, Капитон был человек обреченный, но одному оставаться и гулять по этому чертовому острову не хотелось. Во-первых, еще неизвестно, чем там дело кончилось и кто кого замочил. Не так уж там много народу, чтоб у Механика патронов не хватило. Тем более что он, по слухам, настоящий ниндзя — сюрикены в темноте кидает, подкрадывается бесшумно и горло режет. Хрен его знает, может, он уже почикал там всех? Стрельбы не слыхать уже четверть часа, а сюда, на горку, никто не поднимается. Тут же не Эверест, в конце концов, на который надо две недели забираться?!

— Ладно, — изменил мнение Сыч, — полезем вместе. Бери фонарь, я за тобой…

КОМУ ВХОД, КОМУ ВЫХОД

Никита очнулся от холода. Шапку с него сорвало при взрыве, и снег крепко морозил затылок. Стояла какая-то странная, непривычная тишина. В небе желтел, периодически скрываясь за облаками, серпик луны, отчего здесь, под елками, где лежал Никита, становилось то темнее, то светлее. Когда Ветров пошевелился, то обратил внимание, что не слышит шороха снега. Попробовал встать, отряхнулся. Тоже никаких звуков не расслышал, даже когда охлопывал снег с бушлата. Тело эти хлопки ощущало, а уши не чуяли. Стало быть, оглох. Только что-то вроде звона в ушах прослушивалось. И где-то внутри головы какой-то «трансформатор» гудел, монотонно и нудно.

Вроде бы ничего не болело, крови не наблюдалось. Ноги держали, руки двигались, пальцы шевелились. Поясница гнулась, и Никита смог поднять валявшуюся на снегу шапку. Постепенно в голове начали появляться картинки, кое-что припоминалось, связывалось, склеивалось, выстраивалось в последовательный ряд. Через пару минут или чуть побольше Никита уже достаточно четко понимал, как дошел до жизни такой. Вспомнил, как лазали на горку, на бывшую прожекторную площадку, как нашли люк, ведущий в бывший дот № 3, как спустились вниз до лыжни вместе с Маузером и как добрались сюда по бывшей траншее, отрытой для дренажного коллектора, превратившейся за 55 лет в заросшую лесом ложбинку. Потом нашли брошенные лыжи, пошли по следам лыжника, нашли завал, образовавшийся от падения большущей сосновой ветви с налипшим снегом, на молодые елочки. Кажется, пришли к выводу, что где-то под этим завалом должен лежать и лыжник. Точнее, к этому выводу пришел Маузер, который перелез через завал… А вот потом, должно быть, и грохнуло… Впрочем, грохота Никита не слышал, только вспышку помнил.

Еще через некоторое время до Ветрова дошло, что взрыв был в той стороне, куда ушел Маузер. Скорее всего, подумал, Маузер подорвался на мине.

Лишь после этого Никита сделал несколько шагов, увязая в снегу. Сначала он удивился тому, что наст вокруг ровный и никаких следов, кроме отпечатка его тела, на снегу не просматривается. Потом дошло, что, должно быть, прежде, чем упасть, метров пять пролетел по воздуху, отброшенный воздушной волной. Повезло, что во время этого полета не приложился башкой о дерево и на сучья не напоролся.

Потом Никита выбрался туда, где уже было натоптано. Тут и следы лыжника были, и его с Маузером. Сделав еще пару шагов, увидел на снегу что-то темное, нагнулся, рассмотрел и подобрал фонарик, который был у Маузера. Целехонький, даже стекло не треснуло. Нажал выключатель — горит.

Со светом стало попроще. Ветров двинулся вперед по следам, которые вроде бы сам и оставил, но что-то не узнавал местность. То ли потому, что снег со всех елок сдуло, то ли потому, что сами елки помяло, поломало и забросало ветками, сорванными с других деревьев. А на одной елке увидел человеческую руку со скрюченными пальцами, обрывками обугленной одежды и кусками плечевого сустава… Мозг Никиты как-то спокойно констатировал, что с Маузером, если это его рука, все уже ясно. Впрочем, это могла быть рука и того лыжника, что, по предположением Маузера, лежал где-то под завалом. Завала теперь не было, его разметало в стороны и сосновая ветвь теперь стояла вертикально, навалившись на другую группу елок метрах в десяти от прежнего места. Но все это Никиту не очень удивило.

Гораздо больше его удивило другое. Там, между острыми пеньками от сломанных елочек, просматривалось нечто вроде воронки. Странно, но Никита, несмотря на то что голова еще туго соображала, как-то сразу догадался, что это воронка не от нынешнего взрыва. Тот должен был произойти гораздо дальше отсюда, иначе Ветрову тоже не поздоровилось бы и полетом в снег он бы не отделался.

Никита подошел к воронке, посветил на нее и увидел, что это не просто яма в снегу и мерзлой почве. На дне была неправильной формы дыра, достаточно крупный пролом в нетолстом бетонном своде. Тут Никита почти мгновенно вспомнил о том, что находится над главным дренажным коллектором бывшего объекта «Лора». Мозги начали соображать быстрее, одна мысль потянула за собой другую. Вспомнилось, что следы того, кто поломал лыжи, обрывались именно здесь. Дальше он не пошел, а полез в эту дыру, потому что тогда сюда еще не грохнулась эта огромная сосновая ветвь с доброй сотней килограммов снега, не примяла маленькие елочки и не завалила пролом. Все это произошло уже тогда, когда гражданин, господин или товарищ спустился в коллектор. Наверно, думал, только посмотреть и сразу вылезти, а тут произошел в буквальном смысле «облом» — ветка обломилась, — и экс-лыжник остался там, будучи не в силах распихать то, что закупорило пролом. Конечно, он мог выползти через тот самый люк на прожекторной площадке, но судя по тому, что у люка не было никаких следов, кроме как от ботинок Механика и сапожек его спутницы, посетитель все еще был внутри подземного сооружения. В каком виде, то есть в живом или в свежемороженом, — вопрос другой.

Возможно, именно большое желание уточнить это последнее обстоятельство и привело Никиту к решению спуститься в пролом. Он помнил по описанию Юрия Петровича, что коллектор бы примерно полутораметрового диаметра, а потому не боялся, что придется прыгать туда с большой высоты. Однако он опустился в пролом всего-навсего по грудь, когда ноги уже нащупали довольно прочную опору. Оказалось, что на дне коллектора лежит обломок бетона, поверх него куча смерзшейся почвы, а еще выше — обледенелый спрессовавшийся снег. Должно быть, сперва в бетонной трубе появилась трещина, потом ее разломал лед, проточили дожди, раздвинули корни деревьев, и в конце концов этот кусок бетона провалился вниз. Потом на него обрушилась подмытая дождями почва, а зимой еще и снег насыпался.

Когда Никита слез с этого напластования и огляделся, то увидел, что находится совсем неподалеку от того места, где немецкие саперы взорвали коллектор. Всего в трех-четырех метрах от пролома, бетонная труба была словно бы расколота ударом молота и наглухо завалена осевшим грунтом. Возможно, летом, через этот завал помаленьку фильтровалась вода, собиравшаяся в коллекторе, но сейчас вся она накрепко замерзла.

Как раз в то время, когда Никита спускался в коллектор, к нему вернулся слух. По крайней мере когда он, пригнув голову, двинулся по коллектору, то услышал звук собственных шагов, несмотря на то что валенки, в которые он был обут, особого шума не производили. Правда, идти нужно было осторожно, потому что дно коллектора было покрыто слоем льда, и требовалось кое-какое искусство, чтоб не поскользнуться.

Коллектор уходил вверх с небольшим уклоном, который почти не ощущался при движении. Никита держал фонарь в левой руке, а правую оставил свободной. Во-первых, чтоб схватиться за стенку трубы, если поскользнется, а во-вторых — чтоб побыстрее выхватить пистолет в случае необходимости. Он понимал, что на этот раз встреча с Механиком не обойдется так мирно, как в Москве. И чем дальше уходил от пролома, тем больше ощущал желание вернуться. Фонарь светил не очень ярко, и где-то там, в дальнем конце трубы, кто-то, укрывшись во тьме, мог взять его на мушку. Конечно, мог бы помочь слух, но Никита боялся, что он пропадет опять, и поэтому надеяться на то, что удастся раньше услышать противника, чем тот его увидит, не мог.

Пройдя примерно тридцать метров по трубе, Ветров подумал, что надо возвращаться, идти к Булочке и докладывать ей насчет пролома. В конце концов, даже если ему удастся одолеть Механика, то это все равно придется сделать позже.

Но тут в световое пятно от фонаря попало темное углубление в стенке коллектора. Подойдя ближе, Никита увидел полуметровое жерло сточной трубы. Память перелистала сведения, полученные из сочинения Белкина. Вспомнилось, что Юрка и Клава, которые первыми добежали до этой трубы, проползли по ней чуть ли не сто метров — тут Белкин мог и преувеличить! — и оказались в колодце, выводящем в дот № 4. Именно оттуда они начали уничтожать немцев во всех остальных помещениях объекта «Лора». Но сейчас этот путь, несомненно, вел в тупик. Никита хорошо помнил, что дот № 4 немцы взорвали, так же как и все остальные, кроме дота № 3, который спас от взрыва будущий генерал, перерезав провода, ведущие к электрозапалам, едва ли не за несколько секунд до взрыва.

Никита решил, что надо искать выход из дренажной трубы дота № 3. Если Механик еще не выполз из него, то окажется между двух огней. Правда, из дота № 3 есть еще третий выход, через несколько стальных дверей и коридор, мимо спецпомещения, где прятались Юрка и все его дамы. Ветров попытался припомнить, как выглядела центральная часть острова на тех снимках, сделанных с вертолета, которые ему показывала Булочка. Само собой, что эти картинки выглядели в его памяти очень размытыми и неконкретными. В 1943 году там, если верить Белкину, оставались только груды земли, перемешанной с обломками бетона, да еще земляной вал с колючей проволокой. На снимках с вертолета, сделанных несколько недель назад, просматривались только лес и снег. Только доты кое-как удалось разглядеть из-за их характерной Г-образной формы. Остатки вала тоже рассмотрели. Но все остальное так заросло кустами и елками, что даже зимой, при отсутствии листвы рассмотреть хоть какую-нибудь ямку не удалось. Может быть, если б Никита посидел над этими снимками пару недель или если б на его месте сидел специалист по аэрофоторазведке, то какие-нибудь подозрительные места обнаружились. Но могли и не обнаружиться вовсе. Потому что покалеченные в 1943 году подземные сооружения могли еще в 1950 году завалиться по собственной инициативе, а потом покрыться слоем почвы, обрасти лесом и полностью исчезнуть с лица земли. Соответственно и выход через завал, по которому проскочил Юрка Белкин перед тем, как перестрелять взвод эсэсовцев на льду у Немецкой дороги, мог уже сорок с лишним лет не существовать. Но мог и существовать, только прятаться под какими-нибудь елочками или наметенным на него сугробом. А раз так, то, пока Никита будет подсиживать Механика у дренажной трубы дота № 3 — ее, кстати, еще отыскать надо! — Механик культурно перетащит свои вещички куда ему надо. Может, у него тут еще какой-нибудь транспорт припрятан, кроме «Беларуси».

Ветров пораздумывал немного, посомневался. Наверно, умней всего было топать отсюда обратно, идти по старым следам к озеру и возвращаться сюда с подмогой. Потому что связываться с Механиком один на один — при нем, кстати, еще и девочка есть, которая тоже, возможно, не подарок! — слишком рискованно. Никита здешние места только по детским воспоминаниям генерала знает, которые отражают реальность 55-летней давности, а Механик тут небось все облазил. Кстати, тут еще и лыжник не обнаружился. Вовсе не обязательно, что он тут замерз или от голода помер. Вполне возможно, что он старый друг Механика, с которым они тут рандеву назначили.

В общем, Никита стал снова склоняться к возвращению. И он бы наверняка вернулся, если б его слух полностью не восстановился. Более того, здешняя мертвая тишина этот слух очень сильно обострила.

Сперва Ветров услышал только шорох, долетавший из трубы, около которой он остановился. Поначалу показалось, будто что-то осыпается или просто сквозняк шелестит. Однако уже через секунду стало ясно, что это не так. Кто-то явно ворочался в трубе, скорее всего полз по ней. Правда, очень далеко отсюда.

Никита тут же погасил фонарик, присел на корточки и навострил уши. Рука как-то сама собой ухватилась за пистолет.

Шорохи долетали все отчетливей. И Никита уже совершенно не сомневался, что по трубе кто-то ползет. Несколько раз он слышал какие-то кхекающие звуки, похожие на кашель. А пару раз даже почудилось нечто похожее на голоса. Правда, слов разобрать не сумел.

Все это было очень неожиданно и неприятно. Эта труба, поскольку она находилась слева от Никиты, сидевшего спиной к выходу из коллектора, не могла быть той, что выходила из дота № 3. Дот № 3 нашелся там, где ему и полагалось быть, коллектор тоже. Стало быть, его дренажная труба должна находиться справа от Никиты. А эта ведет к взорванному и заваленному доту № 4, там нет никакого выхода на поверхность. Кто ж там ползает? Духи убиенных эсэсовцев?!

В нормальное время и в нормальном месте Никита, может быть, и похихикал над этой мыслишкой, но тут, в темной бетонной трубе, в нескольких метрах под землей, что-то не хихикалось. Хотя он и понимал, что запросто может добежать до пролома и вылезти из этого замогильного места, все-таки невольная жуть брала. Вместе с тем не было уверенности, что, побежав, он себя не обнаружит. А известно, что стрелять в спину убегающему значительно удобнее, чем тому, кто отстреливается. Эту азбуку Никита помнил.

Неизвестные ползуны явно приближались. То, что они между собой переговариваются, правда, по-прежнему неразборчивым шепотом, было несомненно. И в том, что кхеканье есть не что иное, как сдавленный, но неудержимый кашель, Никита убедился окончательно. Что Механик — запущенный туберкулезник и заядлый куряка, Ветров знал. Здесь, в обледенелых бетонных трубах, и здоровяк, пожалуй, раскашляется, а уж больной-то тем более. Так что шансов на то, что по трубе, все ближе подбираясь к нему, ползет Механик и, соответственно, приближаются самые серьезные неприятности, было больше чем достаточно.

Но тут внимание Никиты отвлек куда более близкий шум. Он долетел из противоположного пролому конца коллектора. Сперва послышался некий резкий, испуганный вскрик, возможно, даже с матом, потом какой-то шелестящий звук, как будто нечто тяжелое съезжало по наклонной плоскости, — Никита, работая грузчиком на фирме, что-то подобное не раз слышал. Правда, он сразу почуял, что съезжает нечто живое, сопящее и матерящееся. Похоже было, что этот гражданин вовсе не собирался никуда ехать, а его насильно спихнули, и он всеми силами пытается упереться, но это у него не получается. Судя по производимому шелесту, его движение ускорялось, а этот мужик уже прямо-таки выл от ужаса, поскольку не представлял себе, насколько глубоко проваливается.

Ветрову было недолго прикинуть, что шум раздается с той стороны, где, по его предположениям, мог находиться выход в коллектор из трубы дота № 3. Метрах в тридцати, может быть, в пятидесяти отсюда.

Это его сильно смутило. Если Механик кашляет в трубе, ведущей от четвертого дота, то кто же скатывается от третьего?

Впрочем, уже через пару секунд он увидел именно там, где ожидал, сноп неяркого света, вырвавшийся из отверстия трубы. Этот свет метался из стороны в сторону, потому что человек, съезжавший по трубе в пустоту, никуда специально не светил, а просто пытался изо всех сил затормозить движение, растопыривал руки-ноги, упирался локтями. Так или иначе, этого у него не получилось, и еще через несколько секунд он вылетел из трубы в коллектор, уронив фонарь и инстинктивно выставив вперед руки. Шлеп! Мужик крепко ткнулся руками в противоположную от дыры стенку коллектора и, наверно, прилично ушиб колени об лед, намерзший на его дне, потому что «уй, бля-а!», которое он испустил при падении, было самым нежным из всего потока слов, которые он произнес после.

Фонарь при падении не разбился, и луч его неплохо осветил всю внутренность коллектора, по крайней мере, на участке от вывалившегося из трубы гражданина до Никиты. Как ни странно, обнаружилось, что, кроме них, в коллекторе, всего в пяти метрах от Ветрова, лежит увесистый мешок из-под картошки с горловиной, туго стянутой веревкой. Должно быть, Никита выключил фонарь еще до того, как смог разглядеть мешок. Кроме того, обнаружилось, что у свалившегося в коллектор человека при себе имеется автомат. Правда, покамест воспользоваться оружием он не собирался и, похоже, просто не мог.

Лицо человека, выпавшего из трубы, оставалось в тени, и Никита его рассмотреть не успел. А потому выхватил пистолет и навел его на нежданного пришельца. Однако тот первым его узнал и обрадованно заорал:

— Москвич! Это я, Капитон, от Булки! Не стреляй!

Теперь Никита вспомнил, это был один из тех парней, которые оставались у люка на прожекторной площадке.

Ветров, обогнув мешок, добрался до Капитона, который, морщась от боли, потирал колени.

— А где второй?

— Не знаю… — простонал Капитон. — Там, в трубе где-то… Ты-то как сюда попал? Где Маузер?

— Подорвался… — ответил Никита.

— А стрельба отчего была?

— Разве была? Я не слышал…

— Ни фига себе! Такая шмалялка завернулась, а он не слышал.

— Я после взрыва оглох, только сейчас отошел, — ответил Никита, косясь назад, на трубу, ведущую к доту № 4. — Слушай, там, в трубе, кто-то есть. Кашляет, слышишь?

— Думаешь, Механик? — Капитон перешел на шепот, а потом навострил уши. Но вместо кашля из трубы четвертого дота донесся вполне отчетливый голос сверху из трубы третьего:

— Капитон! Ты живой, а?

— Сыч! — Капитон заорал в трубу, должно быть не боясь спугнуть или потревожить гипотетического Механика. — Не лезь дальше, там уклон под сорок пять, сорвешься, как я!

— Ты где?

Капитон с досады ответил в ту же рифму, а потом сказал:

— В большой трубе, тут со мной москвич. И еще один мешок. Механик вроде бы где-то кхекает.

— Мешок, говоришь? — Сыч в трубе заворочался, а потом охнул:

— Е-мое! Поехал! Ловите!

— Коз-зел! — заорал Капитон. — Говорил же тебе!

Через десяток секунд Сыч вылетел из трубы, но Никита с Капитоном подхватили его на руки…

…Механик находился уже в двадцати метрах от коллектора. Следом за ним ползла Анюта, а замыкала эту ползучую компанию Юлька. Возню в коллекторе они услышали как раз вовремя.

— Люди! — радостно пискнула Анюта. — Там люди!

— Заткнись! — прошипел Механик. — Там такие люди, что хуже зверей! Тихо!

Само собой, Механик и Юлька никаких комментариев по поводу своего появления в трубе и колодце дота № 4 не давали. Ну мало ли, лазают люди по дренажам в свободное от работы время. Спасатели-любители, спелеологи-самоучки, вольные диггеры планеты Андерграунд. Анюта, впрочем, никаких вопросов типа «А вы-то как здесь оказались?» и не задавала. После того как она в течение полутора суток отсидела в коллекторе и тщетно пыталась выбраться через трубы, ей было хорошо уже от того, что ее хоть кто-то нашел. Сама она тоже толком ничего про себя не рассказывала, да и Механику это было откровенно по барабану. Он и без того имел полон рот проблем, но ими, как говорится, не закусишь.

Он как-то боялся себе признаться, что вся затея вывезти с озера барахлишко накрылась известным местом. Из-за растяпости Юльки и собственной несообразительности. Все-таки еще была какая-то надежда успеть выбраться отсюда, перетащить мешки, прежде чем нагрянет Булка или еще кто-нибудь. Взрыв, грянувший на острове, мог означать только одно: не успел. Кто-то уже залез, подорвался, но, должно быть, чисто по собственной глупости. Более толковые наверняка уже дотопали по следам до люка и нашли мешки, которые Механик словно бы для них поднял из колодца. А сейчас спустились вниз и найдут последний. Все! Механик, конечно, читал роман «Золотой теленок» и мог бы обеими руками подписаться под исторической фразой насчет того, что графа Монте-Кристо из него не получилось и надо переквалифицироваться в управдомы. Смех, но ведь если по большому счету, Механику все эти 350 кило драгоценного антиквариата были на фиг не нужны! У него ж был полный кейс баксов — 250 тысяч без малого! Остался наверху, в сумке. Рюкзачок с инструментами и разными полезными вещами тоже там остался. Юлькино пальто, шапка, дорогие сапожки — опять же там. Зла нет! Остались Механику только «ТТ», револьвер-самоделка, кастет с шипами и лезвиями да еще граната «Ф-1». Чтоб не мучиться. А что? Самое оно! Уткнуться мордой в бетон, положить гранату к макушке, выдернуть колечко и отпустить рычажок. Через четыре секунды — никаких проблем и никаких обид. Ему башку разнесет, девок избыточным давлением достанет с гарантией. «И никто не узнает, где могилка моя…»

Но тут Механику стало очень противно. Ему не себя жалко стало и даже не Юльку. В конце концов, оба они перекати-поле. Поди-ка, отец и мать у Юльки алкаши, про нее и через год не вспомнят. А вот эту, Анютку Белкину, он пожалел. Скорее не ее самое, а Андрюху Белкина, нынешнего генерал-майора. Все-таки Механик и Стах ему были жизнью обязаны. Хоть и паршивой, в общем-то, перекошенной и покалеченной, но жизнью. И, наверно, эту свою дуреху Анну Андреевну он вовсе не для того кормил и воспитывал, чтоб ее какой-то козел от тоски душевной взорвал ни за что ни про что. Тем более если он, Белкин, этого козла с душманской сопки снял и благополучно привез до места.

Механик прикинул. Взрыв был крепкий, громкий. В принципе, должны были его и в Малинине, и в Дорошине, и даже в Лузине слышать. И скорее всего какие-нибудь менты, а то и чекисты сюда нагрянут. Могут, конечно, и полениться, но по идее должны. Все-таки второй взрыв подряд в течение двух часов. Да и стрельба на дороге была (перестрелки на озере Механик не слышал). То есть шухеру больше чем достаточно для заведения уголовного дела. Соответственно те, кто нашухерил, вряд ли здесь захотят задержаться. Не станут они дожидаться, играть в чет-нечет — приедут менты или нет. Скорее всего постараются в течение ближайшего часа отсюда слинять. А что, если попробовать…

Между тем Никита, Капитон и Сыч попритихли. Выслушивали Механика, но из трубы долетали только неясные шорохи.

— Надо идти к машинам, — прошептал Никита. — Из этой трубы ему одна дорога — сюда. Если вы тут покараулите, я сбегаю, приведу ребят, объясню, что в третьем доте никого и можно брать мешки.

— А ты не хитришь случаем? — с подозрением спросил Сыч.

— В каком смысле? — удивился Никита.

— Да в прямом! Мы тут будем Механика караулить, ревматизм наживать, а вы мешочки погрузите — и тю-тю!

— Чудак, — сказал Ветров. — Если такое будет, вы радоваться должны. Вон мешок лежит, видишь? В нем примерно пятьдесят кило. Кто его вам оставит?! Светуля не такая уж щедрая.

— Может, в нем опилки лежат, в мешке этом, — упорствовал Сыч.

— Пошли глянем! — с азартом предложил Капитон.

Подошли к мешку, развязали…

— Бли-ин! — в один голос взвыли Сыч с Капитоном. — Да тут брюлики!

Пока они рассматривали и шевелили при свете фонарика драгоценные камни, жемчужины и золотые монеты, туго наполнявшие мешковину, Никита торопливо побежал к пролому.

— Не, корефан, — сказал Сыч, бросив вслед Никите взгляд, — нас здесь точно не оставят. В тех мешках что — посуда какая-то. А здесь камушки… Их и притырить легче, и вообще…

— Сыч, — осторожно предупредил Капитон, — ты учти, у нас Светуля строгая. Если ты чего-то надумал заныкать — выруби это из башки, понял? Она шмон сделает не хуже, чем на зоне. Поймает хоть с одним камушком — плохо будет.

— Ладно… — Сыч не захотел обострять отношений. О том, что против Булки устроен заговор, он еще не забыл. Капитону так и так выпадает решка. Но сейчас, когда где-то там в трубе прячется Механик, который небось при себе еще мешок брюликов имеет, Капитоша пригодится. Пускай Булкин хахаль бежит побыстрее, докладывает. Там, у машин, их с подругой и чикнут.

РАЗГОВОРЫ ПО-БЫСТРОМУ

Кабан, Щелбан и Клизменштейн шибко нервничали и к тому же мерзли. Они уже успели убрать трупы со льда и забросить Серого с Булкиными «гвардейцами» в трейлер, где отдыхали от бурной жизни Шмыгло, Мурзила и Колян, а Саня Поп все еще не прибыл. Хотя, по правде сказать, ему еще было рано приезжать. Если бы он не стал рисковать, а поехал вокруг озера на Немецкую дорогу, то прибыл бы минут за двадцать, максимум за полчаса при самом фиговом раскладе. Все-таки Немецкую дорогу уже более-менее укатали и прочистили. Но Саня решил поспешить и дунул через малининскую, где «Чероки», не проехав и десяти метров, зарылся в сугробы.

Санина спешка объяснялась одним обстоятельством. Дежурный Лузинского РОВД, которому не понравился второй взрыв, связался по рации с патрульной машиной и велел им съездить к озеру, поглядеть, что и как. Около малининской просеки ментовские «Жигули» притормозили возле Саниного «Чероки». Вот это и были те самые «сваты», о которых шла речь. Саня ментам был хорошо известен, и разговор с ними не носил острого характера. Насчет десяти «лимонов» Саня малость покривил душой. «Сватам» районного масштаба, тем более в таких малых чинах, как эти, он отстегнул по двести долларов на рыло, а рыл было всего четверо. Плюс пришлось, конечно, написать записочку в кафе при бензоколонке — то самое, куда заезжал Маузер перед роковой для него поездкой на озеро, — чтоб стражей порядка обслужили бесплатно и по высшему разряду. Такая щедрость предусматривала, что менты обеспечат Сане три часа невмешательства и спокойной работы, хорошо отдохнут и периодически будут докладывать из кафе в райотдел о том, как они осматривают озеро, выясняя причины взрыва. Ежели Саня не успеет, то придется доплачивать. Вот он и торопился.

Но не зря говорят: поспешишь — людей насмешишь. Саня увяз, и в то время как граждане Кабан, Щелбан и Клизменштейн мерзли, не имея возможности согреться в изрешеченных пулями джипах, от Попа и его бойцов только пар шел — машину вытаскивали, надрывались.

Однако Кабану и прочим все это было по фигу, они устали прыгать вокруг разбитых джипов. «Флагманский» не заводился потому, что «противоугон», который пристроил на нем хитроумный Ежик, ни Клизменштейн, знавший кучу всяких шоферских хитростей, ни тем более остальные найти не могли. А «Чероки» самого Клизменштейна завестись не мог при всем желании — в его мотор попало несколько пуль, которые, удирая, напоследок выпустил Ежик. Что же касается трактора, то оказалось, что Механик унес ручной пускач с собой, и завести «Беларусь» тоже не сумели.

Поскольку в промерзлых машинах с разбитыми стеклами было так же холодно, как на открытом воздухе, решили было разжечь костер. Но это оказалось не так просто сделать.

Во-первых, никому не хотелось соваться в лес, где, разыскивая сушняк, можно было зацепить мину. Во-вторых, не было топора, а были только финки, которыми колоть в живот и резать по горлу удобно, а дрова рубить — нет. Наконец, на льду все больше ветрило, и удержать пламя было большой проблемой.

Троица, поняв, что может и вовсе не дождаться Серого, попробовала решить проблему проще. Сняли с машины Ежика две покрышки, содрали чехлы с сидений, полили их из канистры бензином и уложили под берег. Нарезали веток с прибрежных елок и пихнули их вместе с пробензиненными чехлами внутрь покрышек, после чего подожгли. Бензин загорелся жарко, от покрышек и чехлов пошел чад, стало чуточку теплее…

— Кайф! — возрадовался Кабан, но тут же услышал испуганный вопль Клизменштейна:

— Затаптывай! Затаптывай, блин!

Кабан и Щелбан как завороженные поглядели в ту сторону, куда показывал Клизменштейн. А потом как угорелые рванули на тропу, протоптанную между елок.

Оказалось, что горючее с политых бензином чехлов стекло на лед и загорелось вместе с костром из покрышек. Фук! — и огонь побежал по этой бензиновой дорожке к «флагманскому» «Чероки». Как раз там чехлы поливали бензином из канистры, которую оставили рядышком с бензобаком.

Клизменштейн, сделал несколько неуверенных шагов следом за стремительно бегущим пламенем, понял, что не успеет, и бросился наутек. А огонь уже пробежал свою дистанцию…

Банг! — звонко лопнула канистра, пылающий бензин расплескался под днищем «флагманского» «Чероки», через десяток секунд послышалось гораздо более громкое бам-м! — это взорвался бензобак. Огненная речка проплавила снег и лед, но не потухла и покатилась к «Чероки» Клизменштейна, лизнула покрышки, заплясала под бензобаком, и снова гулкое бам-м! эхом разнеслось по лесу. А от второго «Чероки» поток бензина хлынул в сторону трейлера — ныне колесного морга. Сперва загорелась правая лыжа, потом пламя лизнуло стеклопластиковый борт…

Кабан, Щелбан и Клизменштейн как завороженные смотрели на горящие машины. Костерчики в покрышках казались жалкими свечками по сравнению с буйством огня, которое вызвали незадачливые истопники.

Горели краска кузовов, салоны, сиденья, запаски — все. Огонь топил лед, вода, шипя, превращалась в пар…

— Да уж, наделали фейерверк! — пробормотал Щелбан. — А Булка ведь жива, припомнит… Машинки-то дорогие были.

— Вот именно! — произнес Кабан. — Как говорят — «корабли сожжены», надо срочно идти за Механиковым рыжевьем. Иначе Булка Саню перехватит, и тогда нам точно не жить.

— Может, она его уже и перехватила… — мрачно предположил Клизменштейн.

— Все равно, — упрямо сказал Кабан, — если сейчас возьмем, хоть будет какой-то козырь. Может, Сыч уцелел. Вчетвером даже против шестерых возиться можно…

— Их семеро будет, если с Булкой и Ежом, — поправил Щелбан. — Может, и москвич жив или Капитон.

— Ладно, чего хороните раньше времени? Пошли! Уже согрелись небось!

Решимость Кабана произвела впечатление. Бежать все равно было поздно, да и не на чем. И все трое дружно двинулись в горку…

Никита к тому моменту, как на льду озера взорвались баки автомобилей и заполыхал пожар, шел по старым следам, не рискуя сворачивать. Взрывы и пламя, которое он увидел через просветы между деревьями, зарево, вставшее над верхушками елей, заставили остановиться… Что стряслось? Механик не мог этого сотворить, если он действительно спрятался в трубе, у выхода из которой его поджидают Сыч с Капитоном. Значит, еще кто-то вмешался. Или, может, между своими разборка? Ух, эти бандитские дела! Ух, эта Светка!

Ветров на минуту позволил себе подумать, что, может, будет лучше, если он вернется обратно в коллектор. Ему ужас как не хотелось снова переживать на чужом пиру похмелье. Если Светка снова разругалась с Серым, хотя вроде бы перед поездкой сюда они мирились, то Серый Никиту будет однозначно считать врагом. И должно быть, какие-то верные ему люди здесь тоже есть. Маузер погиб, но есть Саня, а за Саней, надо полагать, вся лузинская группировка. Эх, махнуть бы отсюда подальше.

Вообще-то ему никто не мешал. Можно было попробовать пешочком пройти до Немецкой дороги, а оттуда по шоссе добраться до Дорошина. Там станция, наверно, есть какой-нибудь ночной поезд на Москву. Ехать недолго, к утру дома будет. Хрен с ними, со всеми здешними волками. Пусть сами себе горла перегрызают.

Тем не менее ноги несли его все по той же лыжне, все по тем же следам, которые они с Маузером протоптали. И вот он уже свернул из ложбинки, двинулся к тому месту, где начинался подъем на горку, к бывшей прожекторной площадке и доту № 3…

— Идет кто-то, — прошептал Кабан, жестом приказывая остальной братве присесть за елки. Метрах в десяти слышался скрип снега. Клизменштейн первым увидел идущего с фонариком человека и даже узнал его.

— Москвич! Мочить будем? — прошипел он.

— Не спеши, — осадил Кабан шепотом. — Сперва поговорим немного. Может, и прогуляемся с ним, пусть дорогу покажет… Кто знает, как его зовут?

— Никита, кажется, — припомнил Щелбан.

— Запомните, братки! — Кабан явно захватил лидерство. — Пока я не скажу — на него не дергаться. Насчет пожара объясняем так…

Ветров тоже заметил какие-то шевеления за елочками. Он погасил фонарь и присел за дерево. Пистолет приятно похолодил руку…

— Никита! — позвал Кабан. — Не бойся, мы свои!

— На свет выйдите, — попросил Никита, вновь зажигая фонарь.

Кабан вышел в световой кружок не без опаски, пальцем показав Клизменштейну, чтоб взял на прицел фонарь. Но Никита узнал охранника и убрал пушку, а затем вышел из-за кустов и приблизился к Кабану.

— Что случилось? — спросил Никита, указывая на огонь.

— Разборка вышла… — извиняющимся тоном произнес Кабан. — Серый против Булки возбух, не пойму из-за чего. Должно быть, долю не поделили… В общем, Серый накрылся, а у нас теперь ехать не на чем. Светка поехала на «Буране» с Ежиком. Саню вызывать.

— Ни фига себе… — вздохнул Никита, но, как ни удивительно, всему поверил.

— A у вас-то как? — заботливо спросил Кабан. — Где Маузер? Сыч?

— Маузер подорвался. Взрыв слышали?

— Мать честная… Насмерть?

— На куски разнесло. А Сыч и Капитон Механика караулят. Он в трубе сидит. Прячется.

— А это, из-за чего приехали? Нашлось?

— Нашлось. Четыре мешка наверху, в доте, а один тут, в коллекторе, под землей… Я вообще-то к Светке шел, доложить, что все нашлось.

— Так она, наверно, вот-вот приедет! — расплылся в улыбке Кабан. — Проводи наверх, заберем барахлишко, стащим не спеша, а потом сразу погрузим. Светка только спасибо скажет, возиться-то меньше!

Никита согласился, никакого подвоха он не почувствовал…

На самом деле Светка и Ежик находились вовсе не на пути к Сане и даже не на обратном пути, а совсем в другом месте.

Несмотря на все Ежиковы страхи по поводу мин, Булочка лихо и вполне благополучно въехала на вершину острова-холма. Естественно, от бывшей дороги, по которой немцы возили на остров разные грузы, за 55 лет ни шиша не осталось, кроме неглубокой выемки, заросшей лесом. Тем не менее «Буран» успешно протиснулся между деревьями и проехал между бывшими дотами № 1 и № 5, которые выглядели как вполне естественные бугры, заросшие кустами и елочками. Конечно, никаких следов от ворот, вышек и каких-либо иных сооружений не просматривалось. Может быть, летом и удалось бы разглядеть что-нибудь эдакое, но сейчас, когда все было заметено снегом, даже остатки земляного вала казались всего лишь следствием каких-то естественных процессов. Тем более что эти пять с половиной десятилетий их очень сильно сгладили. И вал, и то пространство, что находилось внутри его, заросли точно таким же лесом, что рос по склонам острова-холма, только, может быть, менее густым и более молодым. Если долго присматриваться, то, может быть, и можно было углядеть среди деревьев какие-то бугры и бугорочки, оставшиеся с того дня, когда немцы подорвали большую часть подземных сооружений и пытались заминировать эту территорию, но им помешал Юрка Белкин. Тогда в этих местах — если верить описаниям из повести — все было разворочено и раскурочено, пожар полыхал. Сейчас — тишь да гладь, елки со снежными шапками да голые кустики. И еще снег, по которому метался луч фары снегохода.

И вдруг снизу, от озера, донеслось и гулко раскатилось: Банг! Бамм! Бамм! После чего над верхушками деревьев засветилось зарево от полыхавших на льду машин. Светка от неожиданности резко дернула руль и, чудом не врезавшись в довольно толстую сосенку, на хорошей скорости вкатилась в здоровенный сугроб.

Тут произошло и вовсе странное: вместо того чтоб просто зарыться в снег, «Буран» прорвал наст и, прежде чем Светка и Ежик успели что-то сообразить, внес своих седоков в темное подземелье. Обледенелое, увешанное здоровенными сосульками, оно напоминало карстовую пещеру, хотя, конечно, сразу было видно, что это не пещера, а бетонированное сооружение.

Снегоход съехал вполне благополучно по пологой горке, скорее всего состоявшей из обросших землей бетонных обломков, поверх которых был наметен солидный слой снега, пропитавшегося водой, просочившейся вниз во время оттепелей, а после снова схваченного морозом. При этом он проехал мимо обледенелого и потрескавшегося, но все еще поддерживающего какую-то плиту бетонного столба и сумел не врезаться в стену.

— Уф-ф! — пробормотала Светка. — Во дела!

— П-повезло… — неверным языком произнес Ежик. Хотя это положение — «повезло» — нуждалось в серьезном доказательстве.

Светка тряхнула головой, чтобы избавиться от испуга и растерянности, а потом наморщила лоб и стала вспоминать, что было на этот счет написано у Белкина.

Именно здесь когда-то располагался лифтовый зал, в который выходили четыре коридора из пяти дотов-бункеров (Светка даже помнила, что у первого и пятого бункеров был общий выход). Сейчас зал был почти полностью завален обрушившимися бетонными плитами и землей. За столбом плиты держались на ржавой арматуре, наклонившись под 40 градусов к земле и упираясь в нее обломанными и искрошившимися краями. Местами через разломы просыпался грунт, за многие годы крепко слежавшийся и даже окаменевший. Свободной осталась лишь небольшая площадка перед стальной дверью со штурвальчиком, ведущей в бункер № 3. То, что именно в этот, а ни в какой другой, можно было прочитать на самой двери. Надпись, конечно, здорово пооблупилась, но разобрать: «Bunker № 3» — оказалось вполне по силам.

Дыра, через которую Светка и Ежик приехали в подземелье, представляла собой метровой ширины и полутораметровой высоты провал, должно быть, тот самый, через который 55 лет назад вылезал после взрыва Юрка Белкин. В него за зиму намело кучу снега и практически заровняло, так что на фото, сделанных с вертолета, разглядеть его было совершенно невозможно.

— Надо вылезать отсюда поскорее! — опасливо поглядывая на здоровенные, заполненные льдом трещины в железобетонных перекрытиях, сказал Ежик. — Тут чихнешь, блин, и все завалится… Раздавит, на хрен, в лепешку.

— Ничего, — с преувеличенным оптимизмом произнесла Светка. — С сорок третьего года продержалось и сейчас не упадет. Давай попробуем дверь открыть…

— На фига? — Ежик, если честно, не знал толком даже того, с чего госпожа Булочка, вместо того чтоб удирать поскорее с озера, где расклад явно не в ее пользу, помчалась на остров, рискуя подорваться. И уж тем более на кой хрен соваться в эти катакомбы?

— Если мы через эту дверь пройдем, сможем добраться до третьего дота. Туда, куда Механик залез.

Ежику только этого не хватало. Соваться в темень, где тебя не только обвал подстерегает, но и пуля с ножиком, — удовольствие маленькое.

— Ты посмотри, — сказал Ежик, указывая на трещины, — тут все на соплях висит. Начнем дверь дергать — столб может хряпнуть, а те плиты, которые сейчас наискосок стоят, так на нас и лягут.

— Ничего, — решительно слезая с «Бурана», упрямо сказала Булочка. Она потушила фару снегохода, зажгла фонарик и пошла к стальной двери. Ежик, чтоб не показаться самому себе трусливой бабой, двинулся следом.

Штурвальчик, когда Светка за него взялась, конечно, не провернулся, но когда Ежик, повесив автомат за спину, решил помочь и не очень сильно дернул за проржавелую железяку, то послышался мерзковатый скрежет, и дверь подалась. Дружно потянули — она открылась. Штурвальчик, оказывается, был не завинчен.

Из черноты открывшегося потянуло стоялым, гниловатым воздухом.

— Ну и местечко! — вздохнул Ежик, когда фонарь осветил коридор. Справа и слева просматривались пустые дверные проемы, заледенелые бетонные стены. Впереди следующая стальная дверь была открыта настежь.

— Идем, не дрейфь! — бодро произнесла Булочка, перешагивая через порог. — Видишь, и дальше ворота открыты…

Ежик двинулся за ней. Они уже подходили к порогу второй двери, когда сзади послышалось гулкое «бумм!», а затем еще и что-то вроде громкого лязгающего щелчка. Это вроде бы сама по себе, то ли от порыва ветра, то ли просто под действием собственной тяжести, захлопнулась первая дверь. Причем не просто захлопнулась. Когда заволновавшийся Ежик вернулся к двери и попробовал ее толкнуть, оказалось, что она не открывается…

Никита в сопровождении Кабана, Щелбана и Клизменштейна довольно быстро добрался до бывшей прожекторной площадки. Тут ничего не изменилось, кадка с фальшивым кустом стояла в стороне, а люк оставался открытым. Никаких следов, указывающих на то, что Механик и его спутница вылезли из дота, не просматривалось. Отличить их было легко: Сыч и Капитон оставили следы от валенок, как и Никита, а у Маузера были ботинки 45-го размера. Механик же имел на шесть размеров меньше, не говоря уже о Юльке, чьи каблучки, на которых она сюда притопала, и вовсе ни с чем нельзя было перепутать.

— Ну что, лезем? — спросил Кабан. — Рискнешь первым, москвич?

— Запросто! — Никита, правда, чуть-чуть сомневался, но все-таки был убежден, что Механика тут нет. И довольно уверенно стал спускаться в люк по скобам. Через пару минут находившиеся наверху услышали:

— Нормально! Нет тут никого, спускайтесь…

Первым спустился Кабан, потом Клизменштейн, Щелбана оставили на стреме.

— Вот они, мешки! — сказал Никита, наводя фонарь. — Эти, по-моему, побольше того, что внизу.

— Да-а, — Кабан попробовал поднять один из мешков. — Пуп надорвешь, пожалуй!

— А это что? — Клизменштейн поднял с пола клетчатую Юлькину сумку и открыл «молнию». Никита посветил, Кабан вытащил из сумки кейс.

— «Дипломат», смотри-ка! И на код не заперт… — Кабан подставил колено и открыл кейс.

— Баксы! — восхитился Клизменштейн.

— Ладно, покамест делить не будем, — решил Кабан. — Надо все вытащить наверх, а там видно будет.

— Между прочим, можно вот эту штуку использовать, — заметил Никита, осмотрев подъемник, стоявший над люком, ведущим в дренажные трубы. — Его сложить можно и поставить там, на площадке, а лебедку здесь крутить. Продеть крючок и без надрыва вытянуть. Наверху двое примут.

— Толково! — похвалил Кабан. Он быстро разобрался в конструкции, сложил подъемник и стал подниматься по скобам. Затем, когда он вновь расставил подъемник, но уже над верхним люком, Клизменштейн, отмотав с лебедки веревку, подцепил на крюк первый мешок. Никита начал крутить ручку, мешок плавно поехал вверх, его подхватили Кабан и Щелбан, оттащили от люка, уложили на снег и отцепили от крюка. Крюк снова спустили вниз, Клизменштейн подцепил второй мешок, Никита вновь взялся за лебедку. В общем, работа пошла.

Когда они поднимали уже четвертый мешок, снизу, от озера, послышался шум мотора.

— Никак, Саня подъехал… — озабоченно пробормотал Кабан.

— Ну, теперь держись! — тихо, чтоб Никита внизу не услышал, пробормотал Щелбан. — Если Булка до него успела доехать — нам хана…

— Не боись, еще не вечер.

— Ага, — хмыкнул Щелбан, — но утро вот-вот наступит.

Действительно, к тому месту, где уже догорали оба джипа и стоял покоробившийся остов трейлера с обугленными скелетами шести человек, источавших освенцимские ароматы, подкатил целехонький, хотя и здорово утомившийся проездом через снега малининской просеки «Чероки» Сани Попа.

— Е-мое-е! — выдохнул Саня, увидев сгоревшие джипы. — Еще делов наделали! Мне точно с ментами не расплатиться.

— Слышь, Поп, — опасливо произнес один из лузинских братков, — а не давануть ли нам на газ? Эти Булка с Серым и Шмыгло с Маузером на весь район шухер навели. «Ниссан», «шестерку» с «копейкой», в которых дырок наверчено, мы отогнали к себе, жмуров по сугробам распихали — ладно. Теперь что, еще одну Прохоровку зачищать? Ради твоего другана старого?! Все это — не наше дело. Это их дела. Пусть сами развязываются.

— Если Булка и вправду Серого почикала — я ее урою, падлой буду! — сказал Саня непреклонно, и браток мигом стих. — Остаешься при машине, а мы на остров, разбираться…

Прежде чем соваться в елки, Саня с тремя коллегами заглянул в машины, в трактор, поглядел на то, что лежало в прицепе.

— Вот он, Серый! — вздохнул Поп, увидев закопченную браслетку с выгравированной фамилией и группой крови. — Да… И черепок насквозь! Ну, сучонка! Попадись ты мне!

Он первым двинулся по натоптанной тропинке. До развилки дошли быстро.

— Куда теперь?

— Я с Джоном наверх, а Лука с Винтом — прямо. Смотрите со следов не соскакивайте, тут мин до фига…

Сыч и Капитон после ухода Никиты стали замерзать.

— Надо было мне идти, — проворчал Капитон, — этот сопляк московский увяз где-нибудь.

— А чего мы тут вообще сидим? Ждем, пока про нас вспомнят? — буркнул Сыч. — Или Механика высиживаем? Тебе он нужен? Мне нет. А мешок — вот он. Дыру, через которую москвич вылез, я запомнил. Берем, выносим — и нет проблем.

Капитон подумал-подумал, посомневался и решил, что жизнь дается человеку один раз, а потому прожить ее надо без ишиаса и радикулита. Здесь, в трубе коллектора, их можно было заработать очень быстро.

— Хрен с тобой! — кивнул он. — Беремся!

Они подхватили мешок и поволокли его по коллектору к пролому, через который двадцать минут назад вылез Никита. Сыч выбрался первым, Капитон, поднапрягшись, поднял мешок, Сыч наверху подхватил, и общими усилиями они выдернули эти полста килограммов из дыры. Затем взялись за горловину мешка и не спеша потащили его по Никитиным следам.

Механик, после того как Сыч с Капитоном протащили мешок мимо устья трубы, в которой он прятался, подобрался вплотную к коллектору и, выставив «полглаза», наблюдал за тем, как они выбираются из пролома. Убедившись, что братки на поверхности, перебрался в коллектор и свистнул в трубу:

— Вылезайте поживее!

Аня и Юлька проползали минут десять и вылезли еле-еле. Механик уже особо не волновался насчет того, что сокровища увезут и все его труды пропадут даром. Наоборот, ему хотелось, чтоб эти козлы побыстрее забрали все и отвалили. Он еще наживет себе, если надо. Сейчас его заботило одно: чтоб девки остались целы. Особенно Анютка. Юлька — это его, ему в случае чего и оплакивать, а вот перед Андрюхой Белкиным даже чисто мысленно и заочно ответ держать не хотелось.

— Вот что, девушки, — сказал он сурово. — Выход отсюда есть, но там, наверху, может быть, очень опасно. Поэтому первым пойду я, а вы следом, на дистанции двадцать метров. Уловили? Тут банда ходит, большая, с автоматами. Пока они отсюда не свалят, нам на озеро лучше не выходить. А на глаза им вовсе попадаться не стоит. Так что не базарить и не пищать. Пока посидите около дыры, а после я вам вот так каркну.

И Механик очень похоже изобразил крик вороны.

Подошли к дыре втроем.

— Откопали, значит, — сонно пробормотала Анюта. — А я только слезла в нее, и — бух! — ее завалило…

— Смотрите не засыпайте, если долго ждать придется! Щиплите, кусайте друг дружку, но не задремлите ради Бога! Иначе не проснетесь, замерзнете намертво. Ясно?!

— Ладно, — кивнула Юлька. — Мы ж не глупые…

В это самое время на бывшую прожекторную площадку подняли клетчатую сумку с «дипломатом» и остатками будильников, Механиков рюкзачок с железяками, Юлькины шикарные сапоги и куртку.

— На фиг вам они? — произнес Никита с неприязнью.

— Как зачем? — в свою очередь удивился Клизменштейн. — Это ж новье! Не ношенное почти. Сапожки — новая тыща, если не больше. Куртка — шестьсот минимум, а то и на девятьсот потянет. Лишние они, что ли?

— Понятно… А что, Клизменштейн — это твоя настоящая фамилия?

— Не-а, — братан тонкого юмора не понял. — Это кликуха такая. Со двора еще. Я после восьмого в медучилище поступил, на медбрата учиться. Рассказал сдуру пацанам во дворе, как на практике клизмы ставить учили. Ну а там был один чувак, прикалываться любил на немецком: «Ванья, вифиль хойте клизмен штеен?» Или как-то в этом духе, я уж забыл, как правильно. Так и оно и прилипло: Клизменштейн да Клизменштейн. Иногда просто Клизмой зовут, для краткости. Раньше обижался, а теперь по фигу.

— Училище-то кончил?

— Выгнали… — Клизменштейн стал подниматься по скобам, а Кабан со Щелбаном в это время тихо обсуждали Никитину судьбу.

— Надо его было там и оставить, — тихо прошипел Щелбан. — На фига он нам теперь?

— А мешки таскать? В них по семьдесят кило, а то и больше. Какая разница, когда и где?

Снизу послышался скрип снега и невнятные голоса.

— Ложись! — Кабан первым залег в сугроб.

— Да это Санька Поп… — угадал Щелбан.

— Заляг, говорю, еще неизвестно, что да как.

Клизменштейн выполз из люка и тут же пристроился с автоматом за кустиком. Никита тоже выбрался наверх и постарался замаскироваться.

Саня и его подручный по кличке Джон поднялись к люку довольно быстро. Кабан их сразу узнал и заторопился навстречу. Поп был явно встревожен и даже вид четырех мешков его не успокоил. Поэтому первый вопрос он задал сердито и с пылу с жару:

— Что у вас за бардак?

— Поговорить надо… — вполголоса сказал Сане Кабан. — Тет-на-тет. Пусть мужики мешки вниз снесут, а мы здесь покараулим…

— Ладно, — холодным голосом произнес Саня. — Может быть, это и правильно.

Джон со Щелбаном ухватили за углы один мешок, Никита с Клизменштейном — другой и поволокли вниз по тропе.

— Так с чего вы там завелись, япона мать? — спросил Саня у Кабана.

— Не знаю, — очень убедительно произнес тот. — Светка базарила с Серым, а потом — шарах его в лобешник! Навылет, мозги по льду размазала. Потом двое мужиков, из тех, что еще при Петровиче ее обслуживали, начали шмалять в нас. Мы — в них. Короче, их завалили, а Светка с Ежиком на «Буране» удрали. Машины пожгла. Они у нее застрахованы, много не потеряет.

— Ладно. А что московский этот, знает?

— Нет, конечно.

— Еще кто-то из ненадежных здесь есть?

— Капитон. Но он тоже пока не в курсе.

— Хреново все это. Если Светуля до хлебозавода доберется и основную кодлу подымет — придется из этой области валить, пока не поздно. Она этот закидон не простит.

— Ну и что? Рыжевье-то у нас! Видишь, какие мешочки! Разве не греют душу?

— Греют, греют… Только, братан, проблем от них будет слишком много.

Рация Сани хрюкнула и доложила:

— Поп, слышишь нас? Это Лука. Мы тут Капитошу с Сычом встретили. Они мешочек несут…

— Понял. Пусть дальше несут и грузят в джип. А вы по-быстрому сюда, наверх чапайте. Поможете вещички таранить. Жду. Да! И еще передайте Капитону, чтоб он, когда груз донесет, поднимался наверх с москвичом. А то у нас на все рук не хватит.

— Сделаем.

Кабан ухмыльнулся и спросил:

— Насчет Капитона с москвичом это по поводу сумки?

— Это по поводу… — Саня нежно провел ребром ладони по горлу.

Механик был вне себя от ярости, когда навстречу Сычу и Капитону вышли еще двое. Ему уже удалось подкрасться к похитителям мешка почти на десять метров, и при свете луны их спины так и просились на мушку «ТТ» с глушаком. Положил бы без проблем, пикнуть не успели бы. Хоть один бы мешок вернул. Как раз тот, в каком было всякое мелкое, но удобное: монеты, камушки, колечки, жемчужинки. И вещички неприметные, и цену имеют. С блюдами, кубками, кумганами и прочей посудой возни много. Громоздкие, тяжелые да и приглядистые. Залететь можно только так. А колечко — поди докажи, что его бабуля в наследство не оставила. Гораздо проще.

Но тут вышли эти двое. С автоматами, с рацией. Внаглую, будто ни ментов, ни каких иных государственных сил уже не водится. И что особенно противно — встали так, что если Механик пальнет в спину первой паре, то его точку мигом засекут. Стеганут пару очередей по елочке, за которой залег Механик, — и срежут под самый корешок. И елочку, и Механика. Защиты за ней никакой, одна маскировка.

Разговор по рации Механик слышал. Немного отлегло от сердца, когда те двое, что вышли навстречу носильщикам, помахали им ручкой и побежали обратно. Если б пошли вперед, разминувшись с теми, кто волок мешок, нарвались на него. У них мешка нет, оружие на изготовку — худо пришлось бы. Одного, может, и завалил бы, но второго — уже навряд ли. Опять же эти носильщики подбежали бы. А у них тоже автоматы. Сделали бы из Механика сито-решето, а потом и за девок принялись, которые в двадцати метрах за Механиком ползут. Этих, может, сразу и не застрелили бы, но жизнь устроили веселую…

Те, что вышли навстречу, скрылись из виду, носильщики пошли вперед, Механик, стараясь не шуршать громче, чем они со своим мешком, перескочил за следующую елочку. Юлька с Анютой перебежали на его место…

Щелбан с Джоном и Никита с Клизменштейном порядочно упрели, пока дотащили с горки тяжеленные мешки и погрузили в джип. Шофер, услышав жалобный писк рессор, заныл:

— Пацаны, если там еще такие — абзац! Пешком пойдете. Не пройдет «Чероки» по просеке… Сколько всего-то?

— Еще три, — сообщил Никита, отдуваясь, — два таких же, а один поменьше.

— Да вы чего? Самосвал нашли, что ли?

— Разбирайся с Саней, наше дело — дотащить, — проворчал Щелбан. — На эту горку гребаную я больше не пойду. Одни горбатятся, а другие, блин, рессорки щупают!

— Без этих рессорок вы хрен уедете! — обозлился водила.

Никита, переведя дух, беспокойно огляделся. Насчет сгоревших машин, стоявших посреди вытопленных пожаром и уже затянувшихся льдом луж, он был в курсе. Насчет того, что Серый какую-то бучу устроил, — помнил. Но все-таки кое-какие сомнения начали грызть и терзать душу. Ему вроде бы объяснили, что Светка с Ежиком поехали за Саней на «Буране». Санин джип стоял здесь, но «Бурана» не было. И Светки с Ежиком тоже. Куда ж они подевались?

— А где хозяйка? — спросил он самым невинным тоном. Хотя и держал при этом взведенный пистолет в кармане.

— Какая хозяйка? — удивился шофер. — Она ж удрала…

Щелбан в отличие от водилы быстро сообразил, что москвича пора мочить.

— Понимаешь, братан… — начал он, тихонько приближаясь к Никите и пытаясь своим ленивым голосом усыпить его бдительность. — Тут такое дело, сразу не объяснишь, в натуре…

Щелбан, конечно, не очень знал, как отнесутся к его инициативе Кабан и особенно Саня. Но они были далеко. А вот реакцию водилы и Джона надо было угадать, поскольку они, толком не зная всех здешних хитросплетений, могли чего-нибудь не понять или понять не так. Например, подумать, что Щелбан жаждет покосить всех присутствующих, хапнуть 150 кило презренного, но очень ценного металла и сделать ноги на здешнем «Чероки». Клизменштейн, конечно, был в курсе, но он стоял слишком близко от Никиты. Поэтому строчить из автомата было попросту стремно. Завалишь москвича, но и Клизме достанется. А Джон, который стоит со спины, врубит очередь Щелбану, да и водила, у которого за ремнем «стечкин», в стороне стоять не будет. История их оправдает, а Щелбан и объяснить ничего не успеет. Именно поэтому Щелбан приближался к Никите, повесив автомат за спину, стволом вниз, а в рукаве держа, до поры до времени, надежную и провереную «выкидуху». Тонкую, отточенную как бритва. Только еще не очень решил, как ее применить: то ли вогнать ее Никите под ребра, то ли полоснуть по шее…

Механик увидел, как те двое, что тащили мешок, остановились у развилки — там начиналась хорошо протоптанная тропка в гору. Там, наверху, слышались голоса. Те, что встретились с «носильщиками», налегке поднимались по тропке и уже отошли достаточно далеко. С озера, кроме урчания мотора «Чероки», доносились неясные разговоры.

«Если не сейчас, то уже никогда! — прикинул Механик, наводя „ТТ“ с глушителем на освещенную луной спину Сыча. — Дальше елки реже стоят, глушак не поможет — услышат».

— Перекурим! — сказал Капитон Сычу. — На хрен спешить? Все равно Лука с Винтом еще не скоро обратно пойдут.

— Да уж дошли почти, — проворчал Сыч. — Донесем до места — отдохнем.

— Это ты отдохнешь, а мне с москвичом еще наверх переть за сумкой какой-то… — Капитон прикурил сигарету.

Дут! — долетело откуда-то сзади.

— И! — Сыч, тоже было сунувший руку в карман за куревом, издал какой-то непонятный горловой звук, а затем сделал попытку повернуться, но почему-то завалился на бок. Капитон не успел еще ничего понять, когда его крепко тюкнуло в лоб и бросило спиной на снег. Пару раз его валенки судорожно дернулись — и замерли. Второго «дут!» он даже не услышал.

Механик выждал секунд десять, не больше. Он молча махнул рукой девчонкам — мол, догоняйте! — а затем сорвался с места и, проскочив десяток метров по утоптанной тропинке, оказался около убитых. Первым делом сдернул с мертвецов автоматы, повесил себе на шею, потом проворно оттащил с тропки Сыча, следом — Капитона. Быстро набросал несколько горстей снега на темные пятна крови.

В это время подбежали Юлька и Анюта. Они, похоже, даже не разглядели, что тут натворил Механик, потому что увидели только мешок, оставшийся на тропе.

— Быстро волоките его за елки! — Механик указал девкам на мешок. — Вон туда! И сидите там тихо!

На льду, около целого «Чероки» и сгоревших джипов, хлопки выстрелов почти не расслышали, а вот короткий вскрик в промежутке между ними внимание привлек.

— Что это? — забеспокоился Джон. — Кто шумнул?

Щелбан, который уже прикинул, что удобнее будет полоснуть Никиту ножом по шее, потому что под ватной курткой у москвича может быть броник, услышав тревожный голос Джона, повернулся лицом к острову. Но при этом Никита краем глаза разглядел, что Щелбан держит пальцы как-то странно, будто придерживает что-то в рукаве. Конкретно неясно что, но, должно быть, такое, чего Никите видеть нельзя…

Лука и Винт были уже на горке, когда туда долетел крик Сыча.

— Капитону передали, чтоб поднялся сюда с москвичом? — спросил Саня.

— Передали. Они там с Сычом надрываются — мешок волокут.

— Сейчас и вы помаетесь. Забирайте вон тот — и вниз!

— Е-мое! В нем сто кило небось!

— Ничего, дотащите! Волоком хотя бы, если шибко хилые…

— Кто-то орал внизу, не слыхали? — спросил Кабан, когда Лука и Винт уже ухватывались за мешок.

— Слышали, — отмахнулся Винт, — по-моему, Капитон Сычу на ногу наступил.

— Осторожнее там, — напутствовал Саня, когда Лука с Винтом стали спускаться по тропке.

— Не боись, не рассыплем! — хмыкнул Лука.

Когда они скрылись за ближними от люка елками, Кабан присел на мешок.

— Всегда мечтал на золоте посидеть! — хмыкнул он.

— Слезь, помнешь чего-нибудь! — буркнул Саня, и тут снизу, из люка, отчетливо донесся металлический лязг и звон.

— Слыхал? — вполголоса спросил Кабан. Саня молча кивнул и навел автомат на люк…

Ежик еще раз безуспешно двинул прикладом по штурвальчику двери.

— Оставь! — проворчала Светка. — Надо искать лом какой-нибудь или монтировку хотя бы. Пошли пошуруем по комнатам.

Они находились в коротком коридорчике-тамбуре, ведущем из склада боеприпасов в дот № 3. Перед тем прошли весь бункер по коридору, миновав четыре открытые бронированные двери. Пятая, выводящая непосредственно в дот, откуда, как помнила Светка, можно было вылезти на прожекторную площадку, оказалась закрытой. На языке у нее уже вертелось: «Мышеловка!» Другая дверь, самая первая из шести, та, через которую они вошли в бункер, тоже не открывалась и открыться не могла, даже если б удалось провернуть штурвальчик. От сотрясения, когда дверь захлопнулась, рассыпались в ржавую пыль какие-то заслонки, удерживавшие в бетонной притолоке толстые, закаленные стопоры. Когда-то эти стопоры, должно быть, можно было убрать нажатием кнопки на каком-нибудь пульте, но теперь, когда электросети в бункере не было, вся эта механика не работала. Ни срубить, ни перепилить их возможности не было.

На последней двери, ведущей в дот, стопоров не было, и потому был шанс открутить штурвальчик.

— Ты по левой стороне, я — по правой, — объявила Светка. — Ищем!

Механик уже слышал шаги и кряхтение тех, кто волок вниз очередной мешок. Он лихорадочно соображал, надо ли их пропустить или замочить. Наконец решил пропустить. Два мешка им не упереть. Тем более что неизвестно, удастся ли трактор завести и оставят ли ему этот трактор… А повалить сразу обоих удастся только из автомата, то есть с шумом и громом. Под глушак эти двое могут и не подставиться, два раза так не везет, как с теми, которые сейчас неподалеку от Механика под елочкой лежат. Ну а коли шумно, так набегут и с озера, и с горки, прополосуют очередями елки — и хана. На себя наплевать, а девок жалко. Пусть тащат. Теперь лишь бы девки не пискнули.

Затаился, дождался… Вот они, волокут мешок. Один из тех, 75-килограммовых. Пыхтят, матюгаются, сами себя только и слышат… Ну вот и прошли мимо, ничего не заметив. Прямо по тому месту, где несколько минут назад лежали трупы. Натоптано было порядочно, разбираться еще в этих следах, делать им больше нечего. Надо его, Механиково, золотишко тащить. Ладно, подавитесь, суки!

У машин напряглись, когда услышали шорох снега и шелест раздвигаемых веток на тропе. Даже автоматы нацелили.

— Да это мы! — гаркнул Лука. — Не дергайтесь! Свои!

Стволы опустились. Лука с Винтом затащили свой мешок в джип.

— А где Капитон с Сычом? — удивился Лука. — Не приходили, что ли?

— Нет, — ответил Щелбан удивленно. — Не было их тут.

— Ну и сачки, япона мать! — сплюнул Винт. — У них мешок совсем легкий, а они его еще не доперли.

— Там кричал кто-то, между прочим, — заметил Никита.

— Точно?

— Конечно! — подтвердил Джон. — Коротко, но громко. И даже хлопало, по-моему, что-то.

— Слышь, москвич! — объявил Винг. — Вас с Капитоном Саня наверх приглашал. Раз Капитона нет, иди один. Там всего один мешок остался и сумка какая-то со шмотками. Донесете втроем. А мы пойдем этих козлов искать… Небось втихаря перекуривают где-то.

— Давай я с москвичом пойду? — предложил Щелбан. Ему было ясно, что Капитона и Никиту приглашали на горку для тихой и не вызывающей лишних пересудов замочки. А у Щелбана отчего-то рука зудела зарезать этого московского. Он очень надеялся, что Саня и Кабан дадут ему возможность отличиться. Любил он это дело, ножом пырять и полосовать. Удовольствие получал.

— Иди, если охота, чтоб припахали! — хмыкнул Винт.

— А я работы не боюсь! — ухмыльнулся Щелбан.

На берег вошли вчетвером и той же группой дошли до развилки тропок. Никита и Щелбан стали подниматься на горку, а Лука с Винтом двинулись дальше, в сторону траншеи коллектора…

Саня Поп и Кабан сидели с автоматами над люком и ждали, напряженно вслушиваясь в тишину.

— По-моему, перестали стучать, а? — сказал Саня.

— Вроде бы. Одно не пойму, кто туда пролезть мог?

— Механик, конечно. Больше некому. Разве что Булка?

— Ну, это навряд ли. Булка с Ежом даванули на Немецкую дорогу. Небось надеялась, что доедет до тебя и по-быстрому на нас натравит. Не хрен бабам в таких делах мужиками командовать!

— Правильно, — согласился Саня. — Я и то капитально удивился на Серого, что он, бедняга, пять месяцев терпел. Понимаю, если б он ее еще трахал от души или имел надежду ее миллионы заполучить. А она гоняла его, как пацана, и спала со всеми, окромя него. Подстилку балясинскую подложила, чтоб та на него ей стучала. Он мне душу открывал, я знаю…

— По-моему, опять стучат… — перебил Попа Кабан.

— Точно-точно… Похоже, будто с отчаянья.

— Понял я, откуда долдонят! — осенило Кабана. — Там, внизу, стальная дверь есть. Похоже, изнутри кто-то ломится.

— Из дота?

— Нет, тогда б звончей грюкало. Наоборот, в дот из двери кто-то ломится.

— Глянем? Если уверен, что в самом доте пусто…

— Чего глядеть, все обшарили…

— А вдруг Механик еще кое-что заныкал? Может, у него еще баксы были?

Тут на площадку поднялись Никита и Щелбан.

— А где Капитон? — спросил Саня.

— Фиг его знает, пропал куда-то, — ответил Щелбан.

— Ну, раз пропал, значит, потащишь мешок с Никитой на пару. А мы тут проверим кое-что, заберем сумочку и догоним. Обратно не возвращайтесь.

Щелбан понял, что заместо работенки перышком ему придется еще один мешок перетащить, и заскучал. Конечно, можно было попробовать припороть москвича и без санкции, но тогда придется одному мешок тащить… Опять же у Сани насчет него свои планы могут быть, скажем, если со Светкой придется торговаться, Никита этот может быть живьем полезен. Поэтому лучше не торопиться. Паханам виднее…

Когда Никита и Щелбан поволокли последний мешок вниз, Саня сказал Кабану, продолжая прерванный разговор:

— Как я понял, корефан, ты не уверен, что внизу пусто?

— Почему? Уверен.

— Ну, тогда полезай.

Кабан понял, что, назвавшись груздем, надо лезть в кузов. То есть в дот, где опять начали стучать по стальной двери. Не без холодка в душе он встал на скобы. Даже подозрение возникло: а не захочет ли Саня исключить из дележки и его с Сычом, Щелбаном и Клизменштейном? Ведь на пятерых побольше получится, чем на девятерых?

Но внизу никого не было. Стук действительно доносился с той стороны ржавой бронедвери.

— Никого, Сань! — поднявшись на лесенку, сообщил Кабан.

Саня быстро спустился вниз и подошел к двери.

— Механик! — заорал он. — Ерема, блин!

Стук не прекратился и даже не изменился. Похоже, там, за дверью, ни фига не слышали. Саня попробовал крутануть штурвальчик, но только руки в ржавчине извозил.

— Подрычажить надо, — посоветовал Кабан, — только вот чем, не знаю…

— А я знаю! — сообразил Саня и, быстро поднявшись по скобам, выдернул одну из четырех стальных ножек раскладного подъемника. — Не хуже монтировки!

Он просунул железяку через штурвальчик, резко дернул… С первого раза ничего не получилось.

— Подмогни! — скомандовал он Кабану. Тот тоже уцепился двумя руками за железную палку.

— И-и — раз! — рявкнул Саня. Послышался ржавый скрежет, и штурвальчик сдвинулся против часовой стрелки. — И-и — два!

— Провернулся, падла! — вскричал Кабан.

— Спокуха! — Саня чуточку качнул уже открывшуюся дверь. — Автомат возьми! Открываю!

— Саня! — обрадованно заорал из-за двери знакомый голос. — Это я, Ежик!

— Отзынь! — тихо шепнул Кабану Саня. — Не маячь пока… Бери сумку с кейсом и топай вниз. Я либо здесь разберусь, либо приведу их к машине.

Кабан вспомнил, что пальбу, в итоге которой были убиты два Светкиных «гвардейца», начал все-таки он, а потому, увидев его персону, Булка и Ежик с ходу начнут стрелять. Он послушно отступил в глубь дота, а затем быстро взобрался вверх по скобам.

Саня открыл дверь и осветил фонариком счастливо улыбающегося Ежика.

— Здорово, корешок! — Саня изобразил приветливую улыбку. — Ты никак сам себя на кичу оформил? Броня крепка — тут он постучал своей «монтировкой» по толстенной двери, — не выломать ни фига! Один паришься?

— Светка тоже здесь, — сообщил Ежик с удовольствием. — Ты ничего не знаешь?

— В смысле? — прикинулся шлангом Саня.

— Разборка получилась… Кабан ни с того ни с сего по своим шмалять начал, Булка Серого грохнула в упор…

— Ладно, — перебил Саня, — ты лучше хозяйку мне покажи, она толковей твоего расскажет.

— Она где-то там… — Ежик неопределенно махнул рукой в сторону лесенки и железной двери, выводящей из бывшего склада боепитания в коридор.

Механик пропустил Никиту и Щелбана, которые тащили очередной мешок. Лука и Винт в это время копошились в лощинке, бывшей траншее коллектора, довольно далеко от того места, где прятались Юлька и Анюта. Механик не мог понять, чего они там ищут и по какой логике. Казалось бы, надо было шуровать там, где следы, а не ворочаться по целине, рискуя нарваться на мину. Он не догадывался, что этим ребятам взбрело в голову, будто Сыч и Капитон нашли еще один мешок и решили его заныкать. В результате они дошли аж до самого пролома, слазили в коллектор пробежались по нему метров двадцать, но потом испугались, что их тут забудут, и стали возвращаться обратно.

Пользуясь тем, что поблизости никого не было, Механик решил поглядеть, что творится на озере, и потихоньку подобрался к берегу, укрываясь за елочками.

Как раз в это время Никита и Щелбан затаскивали в джип четвертый мешок. Луна освещала остовы сгоревших машин и прицепа, действующий джип и фигуры людей. Джон и Клизменштейн покуривали на воздухе, водитель все охал насчет своих рессор, для которых еще 75 кило слишком много. Никита и Щелбан, не обращая внимания на эти стенания, поставили мешок и вышли на воздух.

— Не, Москва, — почти по-дружески произнес Щелбан, — нам с тобой замерзнуть не дадут! Капитально поработали. Аж пар идет. Закурим?

— У меня нету, — сказал Никита.

— Угощаю, — Щелбан выдал Ветрову «мальборину» и щелкнул зажигалкой.

— Кабан идет, по-моему… — заметил Никита.

— Сачок, е-мое, — сплюнул Щелбан. — Сумку тащит с пальтом и сапогами… И «дипломат» с баксами.

Кабан подошел, забросил вещи в джип и подошел к курящим.

— Ну, — сказал он с деланной улыбочкой, — сейчас Саня, Ежик и Булка подвалят. Отдыхать поедем!

— А что они там делают? — скромно спросил Никита.

— Дот немецкий шмонают. Может, найдется что приличное…

— Сыч-то с Капитоном и Лука с Винтом еще не пришли, — заметил Щелбан. — А у Сыча с Капитоном пятый мешок был…

И тут откуда-то из прибрежных кустов послышался истошный женский визг…

ВСЕ ЧЕТКО!

Лука с Винтом наткнулись на Анюту и Юльку совершенно случайно. По-малому делу захотели с устатку. Решили прямо с тропы оросить елочки. А потом увидели следы и сунулись в ельник, осветили фонарем и увидели девчонок, сидящих на мешке и трясущихся от страха. Если б Юлька не заверещала с перепугу, ее бы сразу убили. Она была одета в Механиков комбез и танковый шлем. Запросто могли принять за самого Механика и грохнуть без разговоров. Но, когда она подняла визг, планы у Луки и Винта резко изменились.

— Какие кысочки! — сладострастно взвыл Винт. — И без охраны!

— Где ж ваш кавалер, а? — издевательски спросил Лука. — Слинял и бросил? Ай-яй-яй!

— Не шутят с вами! — резко сменил тональность Винт. — Быстро колитесь, где Мех?

— Здесь! — раздалось у них из-за спины, и прежде чем Санины бойцы успели хоть что-то сообразить, ночную тишину расколола очередь…

У машин все аж подскочили.

— Что за фигня? — испуганно вскрикнул Клизменштейн.

Джон сорвался с места и побежал к прибрежным елочкам, Клизменштейн, чуть помедлив, тоже дернулся за ним. Кабан выразительно мотнул головой Щелбану: мол, мочи москвича, самое оно!

Щелк! — Щелбан выхватил из кармана выкидуху, и из ее головки выскочило тускло блеснувшее в лунном свете отточенное лезвие. А у Никиты в правой руке была только сигарета. Сунул бы руку в карман за пистолетом — и не успел бы вынуть. Но среагировал — отпрыгнул вбок, вправо, и лезвие только наискось резануло по плечу ватной куртки, не достав до тела.

— Порежу! — заорал Щелбан, разъяренный промахом, — он-то на горло нацеливался. Но эффект внезапности уже миновал. На Никиту нашло то припадочное озверение, которое мгновенно превращало его из мирного и опасливого студента в жестокого и беспощадного бойца.

Левая рука наотмашь отшибла в сторону нож, а правая тычком вонзила в глаз Щелбану заостренный уголек сигареты.

— Уй-я-а-а! — взвыл тот, отшатываясь на Кабана. Бац! — у Щелбана от удара в челюсть звонко клацнули зубы, и он слетел с ног, плюхнувшись на лед. Кабан дернул было пушку из кармана, но Никита с разворота долбанул его по руке правой ногой, и пистолет улетел в сторону. Хрясь! Костяшки правого Никитиного кулака крепко чухнули оторопелого Кабана по роже, и он отшатнулся к «Чероки», треснувшись спиной о запаску.

— Братаны! — завопил водила, выскочив из кабины и не врубившись в ситуацию. — Завязывай! С чего завелись-то?

Если б Никита поддался искушению еще разок врезать Кабану, то мог бы поплатиться. Сзади уже вскочил на ноги обезумевший от боли в глазу полуослепший Щелбан и с ревом кинулся на Никиту, выставив вперед двумя руками выкидуху. Ветров отпрыгнул, и Щелбан, не успев притормозить, впорол острие в брюхо Кабану.

— Ы-ы-ы! — разинув рот и скорчившись от боли, захрипел тот и сполз на лед у заднего колеса джипа.

Щелбан, похоже, уже вообще плохо соображал от боли.

— Всех поканаю! — орал он истошно, размахивая ножом из стороны в сторону.

— Козел! — заорал водила. — Своих пишешь!

И наотмашь шибанул Щелбана автоматом по голове. Тот выронил нож и трупом повалился наземь.

— Психи! — произнес Никита, уже начиная было отходить от драки. Но тут откуда-то с острова, в той стороне, куда ушли Джон и Клизменштейн, ударило несколько коротких и еще одна, длинная, очередь. Зеленовато-оранжевые трассеры узким веером прошуршали чуть выше крыши и джипа. Ветров успел плюхнуться на лед, а водила не успел. Его ударило в затылок и в спину, и он грузно повалился на лед.

Никита выдернул пистолет из кармана, перекатился к заднему колесу, около которого выл с пропоротым брюхом Кабан:

— С-суки! Козлы гребаные! Паскуды! Добейте-е-е!

— Что вы полезли-то, обормоты? — спросил Никита.

— Пописать тебя хотели, понял?! Уй-я! — простонал Кабан с искореженным от боли лицом. — Добей же, падла! Не будь садюгой!

— Что я вам сделал-то? — удивленно и даже без особой ненависти спросил Никита.

— Ба-абки, бля-а! Все ба-абки! Клад этот гребаный! Надоело Серому, Маузеру и Сане на вас с этой Булкой пахать! Понял?!

— Понял! — Ярость, уже угасшая было в Никите, закипела с новой силой. — Где Булка?! Говори, рыло, а то скоро не сдохнешь!

— Там они, наверху, в доте… — прохрипел Кабан злорадно. — Беги, может, живой застанешь! Саня ее напоследок трахнуть собирался…

— Понятно… — прошипел Никита и подхватил автомат, который выронил водитель.

Снова протрещало несколько коротких очередей, но на сей раз пули над машиной не свистели. Никита вскочил и рывком перескочил освещенное месяцем пространство. В него не стреляли, он благополучно добежал до начала тропы. Краем глаза увидел справа от себя, поблизости от сожженного джипа, распростертый труп, но не разглядел, чей.

Это был Клизменштейн. Он угодил под огонь Механика. А тот, завалив Клизменштейна, вступил в перестрелку с Джоном, который укрылся за сожженным джипом Ежика и дал несколько очередей по ельнику. Механик не сомневался, понимал, что войнушка, начатая им, — это его агония, возможно, более приятная, чем та, которую ему доведется испытать, умирая от туберкулеза. Надежда была одна — быть убитым раньше, чем Санины головорезы начнут насиловать девок. Ну и, конечно, перестрелять этих гадов побольше, прежде чем патроны кончатся. Вообще-то, перебегая к озеру, Механик приказал Анютке и Юльке бежать обратно в коллектор и прятаться там в длинной трубе дота № 4. Побежали они или нет, Механик не знал минут пять, до тех пор, пока слева от него не послышалась длинная очередь и он не увидел Юльку, которая, отвернув мордочку назад, да еще и зажмурившись, нажимала на спуск автомата, который подобрала после того, как Механик застрелил Луку и Винта. Но именно этими шальными пулями и был убит водитель джипа, вступившийся за Никиту… Механик этого не знал и отобрал у дуры оружие. Патроны были ему самому нужны.

— Я тебе задницу надеру! — прошипел Механик. — Куда я тебе велел идти, засранка?!

— Я с тобой… — пропищала Юлька. — Анька убежала, а я с тобой…

— Смотри, — предупредил Механик. — Если что — пристрелю, как сучку!

Но тут Джон из-за сгоревшего джипа дал несколько очередей, и Юльке с Механиком пришлось прижаться к земле, вдавиться в снег.

В эти-то несколько секунд Никите и удалось сделать перебежку. Если бы Никита собирался воевать с Механиком и Юлькой, то мог бы запросто подобраться к ним с фланга и даже с тыла. Если б, конечно, Механик прохлопал ушами. Но Ветров намеревался не разбираться с ними, а спасать Булочку от Сани. Поэтому он торопливо полез в горку.

А Механику показалось, будто у него больше шансов нет. Он выхватил из кармана гранату, выдернул чеку и кинул между сожженными джипами.

Бу-бух! — грохнуло, конечно, потише, чем та мина, на которой подорвался Маузер, но тоже солидно. Ших! Ших! — несколько мелких осколков, посшибав верхние ветки с елок, долетели аж до горки, просвистев над головой Никиты. А Джона искромсало насмерть.

Механик, едва просвистели осколки, бросился вперед — на полном серьезе рассчитывая, что его тут же и срежут! — но стрелять в него было некому. Когда он обежал изуродованные джипы и подбежал к целехонькому, то еще не верил в удачу. Слишком невероятной она ему казалась, просто невозможной.

Водила, в которого случайно угодила Юлька, вмерз головой в кровавую лужу. Щелбан, которому водила сгоряча проломил голову, уже застыл со скрюченными пальцами. Только Кабан еще дергался в судорогах, но уже и говорить не мог — только хрипел. Механик нажал спуск и вбил умирающему две пули в голову — из милосердия. После этого глянул в джип — четыре мешка, сумка с кейсом, где доллары лежали, Юлькины куртка и сапожки, даже Механиков рюкзачок с инструментами и другими полезными вещами — все это было здесь, в салоне! И ключ был в щитке. А от берега уже бежали Юлька и Анюта. Девчонки тащили последний, тот самый злополучный пятый-проклятый мешок. Да еще и автоматы Винта и Луки несли.

Механик побежал навстречу, помог. Втроем они забросили мешок в салон.

— Ну, лишь бы мотор не застыл! — перекрестился Механик, садясь за руль. А когда мотор завелся, заорал, подняв вверх сжатый кулак: — Аллах акбар!

Развернув джип, Механик газанул в сторону Немецкой дороги, помахав рукой острову:

— Арривидерчи, Рома!

Юлька хихикнула первой, а затем неведомо с чего закатилась не то хохотом, не то истерикой Анюта… Они и не подумали спрашивать, куда и зачем едут. Лишь бы подальше от этого жуткого острова. И что будет потом — их тоже не интересовало.

А вот Механик смеяться не спешил. Сперва потому, что боялся застрять на просеке, после — потому что боялся нарваться на людей Маузера или Шмыгла на дорошинской дороге. И лишь когда джип пронесся мимо бензоколонки, Механик понял: да, ему удалось! Он сделал это! Теперь ему было четко и ясно, куда путь держать — в ту самую мертвую, забытую Богом и людьми деревушку, куда он еще в Москве, вместе с ныне покойным Есаулом, намечал перепрятать клад. Лишь бы эта штатовская скотина, то есть «Чероки», в снегу не завязла!..

…Никита услышал шум джипа, уже находясь метрах в пяти от люка. Но возвращаться не стал — и не потому, что в приметы верил. И в люк полез не раздумывая, не страшась пули.

В самом доте никого не оказалось, но через распахнутые броневые двери откуда-то издалека доносился шум возни, неясные сдавленные крики, и световые отблески.

Еще раз Никита поблагодарил валенки, выданные Светкой для экспедиции на остров, — по гулкому бетону он шагал бесшумно. Он знал, что у Сани тут вряд ли найдется много соратников, но сколько б их ни было, не торопился объявлять им «иду на вы». К нему возвращались расчетливость и здравый смысл.

Ветров проскочил через короткий коридор из дота в бывший склад боеприпасов — тут даже стеллажей теперь не было, — поднялся по ржавой металлической лесенке, прошел мимо бывшего медпункта и продсклада — все это хорошо помнилось по сочинению генерала Белкина.

Дальше должен был находиться коридор, куда выходила дверь того самого «спецпомещения», где проживала штурмбаннфюрер Ханнелора фон Гуммельсбах. А напротив должны были располагаться три двери. Тогда Юрка и его спутницы шли от лифтового зала, поэтому дверь спецпомещения от них находилась слева, а двери недоделанных комнат — справа. Никита шел от дота и потому увидел дверь спецпомещения не там. Во времена Белкина две из трех дверей были навешены, сейчас это были три проема без дверей, да и без косяков.

Впрочем, на долгие воспоминания у Никиты не было времени. Там, в коридоре, шла отчаянная драка не на жизнь, а на смерть. На бетонном полу сиротливо валялись два фонарика, светившие в разные стороны, а прямо перед дверью с телефонным диском на полу ворочалась куча мала из трех тел. Саня, всей тушей навалившись на Ежика, кулаком левой руки колотил Женьку по и без того разбитой морде. Ежик визжал, матерился, но не отпускал рук, крепко стиснувших Сане горло. Саня хрипел, но еще не задыхался. В правой у него была финка, которую он наверняка уже всадил бы Ежику в глаз, в бок или в горло, если б в эту руку не вцепилась руками и зубами рычащая, как пантера, Светка. По руке у Сани текла кровь — похоже, зубастая Булка ему вену надкусила.

Никита долбанул Саню по макушке автоматным прикладом. Крепко, но не насмерть. Поп обмяк и выронил финку, звякнувшую о бетонный пол. В ту же секунду Светка подхватила ее, цапнула за рукоять, левой откинула Сане голову вверх и с яростью полоснула ему по горлу выше кадыка. Ежик еле успел откатиться в сторону от потока хлынувшей крови. А Светке этого было мало. Опрокинув уже бездыханного Саню на спину, она с размаху всадила ему финку сперва в один глаз, потом в другой… С визгом и сладострастным сопением!

— Сучий потрох! Падла! Ублюдок! — выкрикивала она и кромсала лицо Попа ножевыми ударами. — Коз-зел!

— Уймись! — заорал Никита. — Не сходи с ума! Он уже дохлый, соображай!

Светка еще раз ударила труп, всадив нож прямо в рот, и прошипела:

— Отсоси, паскуда!

Потом она оторвалась от своей жертвы, медленно встала на колени, уперлась руками и привалилась лбом к холодной стене. Ее затрясло, а потом начало рвать.

— Отвернитесь вы, недоноски! — простонала она. — Не пяльтесь!

Никита подобрал с полу фонарь, который слишком хорошо освещал Светку, и навел его на Ежика, с трудом поднявшегося на ноги и запрокинувшего голову, чтоб унять кровь, струившуюся из носа.

— Во гад! Во сука! — бормотал Женька. — Подлюка!

Все остальные слова, что у него, что у Светки, были одним сплошным матом.

— Пошли наверх! — предложил Никита. — Снег приложишь, уймешь кровянку…

— Стойте, — сказала Светка, утирая рожу и поднимаясь на ноги. — Надо забрать отсюда кое-что.

— Куда забирать-то будешь? — вздохнул Никита. — Санькин джип угнали, а все остальные сожгли…

— Как в прошлый раз, прямо! — шмыгнув разбитым носом, усмехнулся Ежик, несмотря на свое невеселое состояние. — «Угнали?! Надо было ставить „Клиффорд“!» У меня на «Чероки» стоял… Капитально выгорел?

— Напрочь, оба. И твой, и Клизменштейна.

— Козел! Предатель! — прорычала Светка. — Все продали, все! Так верила им: офицеры, «афганцы», честь и совесть… Суки!

— Когда есть честь и совесть, — хмыкнул Никита, — офицеры в бандиты не идут…

— Тоже верно, — заметил Ежик. — Но так скурвиться — даже по-блатному, по понятиям — западло.

— Золото все позастило… — вздохнула Светка. — Ладно, все-таки надо забрать отсюда один ящичек. Тут, вот за этой дверью. А поедем на «Буране». До Дорошина горючки хватит. Там на какой-нибудь грузовой порожняк сядем или на электричку. В городе звякнем на завод, пришлют машину…

Она вошла в спецпомещение и вынесла плоский стальной чемоданчик форматом с «дипломат», покрытый остатками серо-зеленой масляной краски и ржавчиной, но явно не проржавевший насквозь.

— Где ты это выкопала?

— Там, — махнула Светка в сторону спецпомещения, — в стене был замаскированный сейф. Маскировка от времени обвалилась, стала видна бетонная ниша. А в ней вот эта штука.

— Это не мина? — спросил Ежик опасливо.

— Не похоже, — сказал Никита, — по-моему, просто чемоданчик для секретных документов. Тут даже есть скважина для ключа.

Только после того, как он произнес эту свою предположительную фразу, ему вспомнилась предпоследняя глава из повести генерала Белкина.

— Там, где мы были, в углу, имеется книжный шкаф! — торопливо сообщила Ханнелора. — Вынешь вторую сверху полку. После этого можно будет поднять и откинуть одну из досок в задней стенке шкафа. Она замаскирована под бетон и неотличима от остальной стены. За этой доской — стальной сейф. Ключ от него лежит в пенале, спрятанном в полке, которую ты снимаешь в самом начале. Полка, кажущаяся цельной, на самом деле полая… Внутри сейфа — стальной чемодан. В чемодане — эбонитовая герметизированная коробка, а в ней — три кроваво-красные папки с оттиснутыми на них золотом орлами. На каждой папке — надпись: «Sireng geheim!» — «Совершенно секретно!». Папки толстые, и в них должны быть отпечатанные на машинке документы, схемы сооружений, фотографии различных аппаратов, наклеенные на картон, карты и чертежи. Содержание у всех папок разное, но все они связаны друг с другом. И я бы рассказала, какое, если б мне гарантировали жизнь. Понимаешь?

Конечно, Никита не вспомнил все наизусть прямо по тексту, но основные моменты из этого отрывка запечатлелись четко. Помнил он и о том, что разобраться во всем этом могла только Ханнелора, которую сгоряча застрелил Юрка.

— Ключа, конечно, не нашла? — спросил Никита.

— Почему? Нашла, — ухмыльнулась Светка. — Валялся в трухе среди гнилых досок. Сейф был замаскирован шкафом. Шкаф черви и гниль разъела, а ключ уцелел. Наверно, был из нержавейки. Поржавел сверху, конечно, но вполне крепкий.

И показала парням ключик.

— Может, это как раз, чтоб часовой механизм заводить?! — засомневался Ежик. — Повернем — а оно и бахнет!

— Ладно тебе, — отмахнулась Светка. — Посмотрим…

— Золота там, конечно, не будет, — сказал Никита, подержав чемоданчик за ручку. — Легкий. Для взрывчатки — тоже. Наверняка бумаги, какие-нибудь секреты стародавние. Правда, навряд ли они уцелели. Чемодан не герметичный, тут сырость жуткая, так что давно их плесень съела. Ну а если что-то осталось, то сдашь ты это в особый архив, туда, где челюсть Гитлера лежит. Тебе там скажут «спасибо», но ничегошеньки не заплатят. Потому что все это жутко устарело и абсолютно никому уже не нужно, кроме военных историков. А они у нас народ бедный и неплатежеспособный.

— Все равно возьму, — буркнула Светка, — не хочу с пустыми руками уходить… С паршивой овцы — хоть шерсти клок!

— Да, — хмыкнул Ветров, — клевая логика. Все четко!

ЭПИЛОГ

Через два дня Никита садился в поезд на знакомом вокзале в областном центре. Подстриженный, свежевыбритый, даже наодеколоненный — Светка заставила, он был одет приличней, чем обычно. Правда, на сей раз его просто отвезли к вокзалу, без долгих провожаний и церемоний. Поезд был проходной, стоял всего двадцать минут, и вообще нечего было рассусоливать — не на фронт провожали, а домой.

Поднявшись в вагон, Ветров нашел свое купе, где у столика сидели две бойкие старушки. Они, должно быть, возвращались в столицу с каких-то похорон, потому что весело и оживленно обсуждали, кому и что теперь отойдет из наследства покойного. А на одной из верхних полок, прикрыв ноги одеялом, лежала девица, читавшая, судя по обложке, Жоржа Сименона. Из-за этой книги лицо просматривалось плохо, и поэтому Никита узнал попутчицу только после того, как, повесив пальто на крючок у двери, совершенно неожиданно услышал за спиной слегка ехидное:

— Здравствуйте, господин «Красный рабочий»!

Никита обернулся. Там, на верхней полке, скромно улыбалась Анюта Белкина. Генеральская воображуля, какой он ее запомнил. Само собой вспомнилось, что эта девица знает его как корреспондента здешней областной газеты.

— Здравствуйте! — отозвался он удивленно. — Отдыхать ездили?

— Да, каникулы провожу… — произнесла Анюта. — На деревню к дедушке ездила…

А сама подумала: «Жаль, что нельзя этому придурку-писаке ничего рассказать! Хотя бы про остров, коллектор и ползанье по трубам… Небось заслушался бы, рот разинул, сдох от зависти!»

Конечно, рассказывать о том, как она, заинтересовавшись дедушкиной рукописью лишь после того, как Никита вернул ей оригинал, прочитала ее, припомнила то, что когда-то слышала от Юрия Петровича, и, прихватив рюкзачок с бутербродами да охотничьи лыжи, отправилась в поход «по местам боевой славы», Анна Андреевна, даже если бы можно было, не стала бы. И как лыжу поломала, и как в трубе замерзала — уж слишком нелепо себя вела и невыигрышно выглядела. А вот о том, как они с Юлькой и Механиком бегали и на краденом джипе с крадеными сокровищами катались — рассказала бы с удовольствием. Но на это было наложено самое строгое табу.

Анютин дедушка был покойный Юрий Петрович Белкин, но Никита знал, что у всякого гражданина бывает по два дедушки и никакого несоответствия не почуял.

— Понятно. А я вот в редакцию ездил за новыми ценными указаниями…

И подумал: «Жаль, что этой дуре нельзя ничего рассказать… Небось перестала бы нос задирать!»

Никита залез на свободную полку, поезд тронулся, и они поехали в Москву, каждый со своими тайнами, каждый со своим враньем, рядом, но не вместе…

Примечания

1

Строка из оригинального стихотворения «Варяг», написанного немецким поэтом Рудольфом Грейнцем в 1904 г., переведенного на русский язык Евгенией Студенской и ставшего текстом русской песни «Варяг». Дословный перевод: «На палубу, товарищи! Все на палубу!» — соответствует «Наверх вы, товарищи! Все по местам!» в русском тексте.

(обратно)

Оглавление

Часть первая ЭХО «ЧЕРНОГО ПОЛИГОНА»

  КОРОННЫЙ НОМЕР

  НИКИТА ВЕТРОВ

  ДОПРОСЫ С ПРИСТРАСТИЕМ

  НОЧЬ ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ

  ЗВОНОК ГЕНЕРАЛУ БЕЛКИНУ

  ТРЕЗВАЯ БЕСЕДА С ПОХМЕЛЬЯ

  НА ДОКЛАДЕ У БУЛОЧКИ

  ПРОКОЛ

  ДУРА

  ТРУДЫ НАШИ ТЯЖКИЕ…

Часть вторая ОБЪЕКТ «ЛОРА» (рукопись генерал-майора Ю. П. Белкина)

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

Часть третья ПОДСИДЕТЬ И ПОДДЕЖУРИТЬ!

  ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ

  РАЗМЫШЛЕНИЯ МЕХАНИКА

  ЗДРАВСТВУЙ, СЕРЫЙ!

  БАННЫЙ ДЕНЬ

  ТАИНСТВЕННАЯ ЛЫЖНЯ

  ОПЕРАТИВНЫЕ ДАННЫЕ

  «АХ, ЗАЧЕМ ЭТА НОЧЬ ТАК БЫЛА ХОРОША…»

  ТОРМОЗИ ЛАПТЕЙ!

  ВСЕ БОЛЕЗНИ — ОТ НЕРВОВ

  НЕМЕЦКАЯ ДОРОГА

  ТАМ, ЗА ПОВОРОТОМ…

  ДОТ № 3

  НА ПОВЕРХНОСТИ

  ТРОЕ

  БЕСТОЛКОВЩИНА

  КОМУ ВХОД, КОМУ ВЫХОД

  РАЗГОВОРЫ ПО-БЫСТРОМУ

  ВСЕ ЧЕТКО!

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg