«Скованные намертво»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КОНВЕЙЕР СМЕРТИ

Аверин постучал воблой о стол и умело, несколькими движениями очистил ее. Потом отхлебнул глоток холодного тверского пива, положил на язык кусочек вяленой рыбы и блаженно прикрыл глаза.

В полутьме комнаты светился экран телевизора, в его глубине что-то приглушенно вещал диктор. Аверин потянулся к дистанционному пульту и прибавил звук. Говорящая голова невесело зудела что-то о Верховном Совете — главном рассаднике антирыночных настроений. Аверин нажал кнопку переключения программ. По второй показывали новый фильм, повествующий о жизни отделения сумасшедшего дома, где проходят реабилитацию самоубийцы. Отечественная пленка «Свема» придавала предметам мутновато-зеленые оттенки. На экране героиня билась в истерике, ее пытались насиловать двое санитаров. Это было новое кино — даже не чернуха, а нечто такое, что не умещалось ни в какие этические и эстетические рамки — полет освобожденного от всех оков болезненного духа.

Щелк — третья программа.

— О, знакомые лица, — Аверин хлопнул ладонью по столу.

В студии учил любить родину и людей, заботиться о старших не кто иной, как Председатель фонда футбола, известный спортсмен, знатный благотворитель и главарь московской мафии Отари Квадраташвили.

Аверин выключил телевизор и отхлебнул еще глоток пива. Он любил пить пиво маленькими глотками и отщипывать от воблы узкие полоски, неторопливо посасывая их. Он ловил маленькие радости жизни, наслаждался ими сполна, поскольку привык пренебрегать радостями большими.

За окнами сгущалась синяя тьма. Гудели автомобили, взвыла милицейская сирена, прозвенел трамвай. Квартира располагалась в девятиэтажном доме в Медведкове. В этом районе возвышались ряды похожих друг на друга домов — верх экономии и стандартизации. В домах зажигались огни. Люди жили своей жизнью — смотрели телевизор, сгорали от любви или изнывали от ненависти, сыпали соль на раны друг другу или лили бальзам на душу, пили горькую или кололись наркотиками, смотрели телесериалы или выступление Отари. И в этот вечер Аверину не было никакого дела до них. Он замкнулся в пространстве своей комнаты — эти владения принадлежали только ему, и он не пускал сюда чужие проблемы, чужую боль. Это пространство было свободно от забот. Здесь полностью отсутствовал терпкий запах насилия и крови, к которому он должен был давно привыкнуть, но пока никак не получалось. Один из спокойных вечеров, который удалось вырвать из череды будней. Сегодня Аверин один, наедине с собой. У него есть вобла, есть пиво. Ему не хочется включать свет. Ему хочется сидеть вот так и пить маленькими глоточками холодное тверское.

Он сделал глоток побольше. И тут услышал приглушенный писк. Звукоизоляция в девятиэтажках оставляет желать лучшего, поэтому даже через стены в этом писке явственно различался жалобный плач.

— Черт-те что, — Аверин нехотя отодвинул пол-литровую кружку с изображением Будапешта — ее в прошлом году привез из командировки в Венгрию, — поднялся с кресла, прошел в прихожую, распахнул входную дверь, вышел на лестничную площадку, огляделся.

Там царила полная темнота — какой-то подъездный вредитель опять вывернул лампочку.

Что-то прошуршало по брюкам и метнулось в прихожую.

Аверин захлопнул дверь, включил в прихожей свет.

— Это еще что? — проворчал он, нагибаясь.

В мягком, пушистом тапке устроился не менее мягкий и куда более пушистый котенок. Аверин вытащил котенка из его убежища. Малыш был крохотный, полосатый, со смазливой мордашкой.

— Ты ошибся адресом, кроха.

Аверин выставил котенка обратно на лестничную площадку. Задумался на миг. Полез в холодильник, нарезал колбасу, положил на газетку, налил в пластмассовую крышку молочка и открыл входную дверь. На этот раз он успел среагировать и заслонил вход, не давая нахаленку ворваться внутрь.

— Нет, кроха, так не пойдет. Вот тебе пособие по бездомности, — он разложил на ступеньках кошачий ужин. Котенок замяукал отчаянно и жалобно.

Неторопливо, с пронзительным петельным скрежетом дверь тридцатой квартиры распахнулась. Аверин поморщился. Послышался энергичный женский голос:

— Развел котов, сволочь! Везде мафия!

Дверь захлопнулась с такой силой, что стены дрогнули. У соседки из тридцатой началось очередное весеннее обострение шизофрении, и от нее в таких случаях лучше держаться подальше.

Котенок ухватил кусочек колбасы побольше и, не выпуская его из зубов, неожиданно ринулся в квартиру. Он устроился в полюбившемся ему тапке.

— Ну, настырный, — покачал головой Аверин.

Он взял на руки котенка. Тот посмотрел на него огромными глазищами и мяукнул так беспомощно, что у Аверина что-то екнуло в груди. Он никого не терпел в своем доме длительное время — ни женщин, ни котов. Его дом был его крепостью. Обителью одиночества.

Котенок еще мяукнул и вдруг замурлыкал, прикрыл глаза.

— Что же с тобой делать? — Аверин поморщился. — Ладно, поживи, пока хозяева найдутся.

Котенок был явно не дворовый, а домашний. Скорее всего сбежал откуда-то. Завтра нужно развесить на подъездах объявления: нашелся усатый-полосатый.

Аверин снова разложил перед котенком еду.

— Набирайся сил. Чтобы потом не говорил, что тебя в гостях плохо принимали. На. Как тебя назвать-то? Будешь Пушистик.

Пушистик набросился на еду.

Аверин устроился опять в кресле и потянулся к кружке. Спокойное одиночество вечера нарушилось, Аверин сделал большой глоток и закусил воблой. И тут послышался резкий телефонный звонок.

— Не, ну сколько можно, — Аверин поднял трубку.

— Мне майора Аверина, — послышался далекий, искаженный помехами голос.

Аверин взглянул на табло автоматического определителя номера. Определитель не показывал ничего. Значит, звонили или из автомата, или с телефона, оснащенного защитой, или из родного ведомства. Хотя нет, судя по шуму в трубке, звонили все-таки с улицы.

— Я майор Аверин.

— Мне необходимо встретиться с вами.

— А вы кто?

— Я попытаюсь объяснить при встрече.

Аверин поморщился. На его крепость обрушивались новые удары. Он не любил, когда ему звонят домой, особенно вечером. Не любил незнакомых голосов в трубке. И уж совсем не терпел, когда его застают в лирическом настроении с кружкой пива в руках.

— С какой стати я должен бежать к вам? — недружелюбно осведомился он.

— Думаю, могу кое-что предложить вам. Ну, например, офис фирмы «Парус» расстрелял Пузырь с двумя подручными — Голиком и Тумбой.

Аверин сжал трубку. У него засосало под ложечкой. Что это за черт болотный ему звонит? И как он узнал номер, если номера сотрудников министерства закрыты?

— Ладно, встретимся. Называйте место и время.

— Послезавтра. Три часа. Метро «Китай-город». Там дворик тихий есть недалеко.

Незнакомец объяснил, в каком дворе и на какой лавочке должен его ждать Аверин.

— Только не стоит использовать ваши ментовские штучки. Слежка, диктофоны, микрофоны… Разговора не будет, а вам он нужнее, чем мне.

— Хорошо.

— Даете слово?

— Даю.

— Мне этого достаточно.

В трубке послышались гудки.

Аверин задумался. Что бы это могло значить?

С кухни послышалось кошачье «мяу».

Аверин застал котенка сидящим около пустого блюдца.

— Ну ты и жрать горазд, — он полез в холодильник за новой порцией.

Если подняться по эскалатору станции «Октябрьская-радиальная» и выйти из здания метро, то слева будут ворота, за ними — дверь в десятиэтажное белоснежное здание. Табличка на его стене гласит — «бюро пропусков МВД РФ». Открываешь дверь, поднимаешься по мраморным ступеням. Справа располагается помещение бюро. Там у окошка толпятся за разовыми пропусками посетители, некоторые названивают по внутреннему телефону. Вам туда не надо, если у вас в кармане удостоверение с тисненной золотом надписью «МВД РСФСР», а надобно вам налево, где стоит стеклянный «стакан» с сержантом, стерегущим вход.

— Это проход для посетителей, — нахмурился сержант.

— А я кто? — спросил Аверин, останавливаясь перед металлическим турникетом.

— А вы — сотрудник. Для сотрудников — главный вход.

— А. Это где ковровые дорожки. Спасибо.

— У меня инструкция.

— Я понимаю.

Спорить с «вертухаями» бесполезно. Это особый генотип. Им приказано — и все. Время от времени в комендатуре начинается службистская лихорадка, и тогда изобретаются новые трудности типа этой. Теперь придется обходить вокруг всего здания — крюк неблизкий.

— Ладно, служи, родимый, — сказал Аверин. — Старшиной будешь.

Сержант пожал плечами и демонстративно отвернулся.

Пришлось как белому человеку идти через главный вход, через вращающиеся тяжелые двери. Начало рабочего дня — подъезжали «Волги» и иномарки с мигалками, из них вылезали генералы и полковники — руководители подразделений и управлений, расположенных в здании. Народ чином поменьше, типа Аверина, брел пешком.

Аверин прошел через вестибюль, кивнул белой статуе Фемиды, оглядывающей приходящих и уходящих уже не один год. Двери одного из лифтов слева были открыты, но никто из толпящегося народа туда не рвался — он поднимался только на четвертый этаж, а там, как известно, расположены кабинеты министра и его заместителей. Простые смертные обитали на других этажах. Аверину требовался шестой — там находилось Главное управление уголовного розыска.

— Привет… Здорово… Как жизнь?.. У меня нормально… — Аверин здоровался, перекидывался ничего не значащими фразами со знакомыми и полузнакомыми людьми у лифта, пожимал руки. Ежедневный ритуал в начале рабочего дня.

Вот и шестой этаж. Длинные коридоры. На стене стенд с приказами министра, вырезками из газет, посвященными работе уголовного розыска, расписания стрельб. Все выглядело скучно и обыденно. Трудно представить, что здесь, в этих кабинетах, работает около двух сотен лучших оперативников России, отсюда осуществляется управление борьбой с преступностью на территории всей страны, сюда сходятся нити расследования самых серьезных уголовных дел. Здесь все было подернуто паутиной тишины и скуки — никакого намека на океан страстей, в центре которого находится это ведомство.

— Привет коллегам, — кивнул Аверин, заходя в кабинет.

— Привет, Слава, — кивнул начальник отделения четвертого отдела ГУУР подполковник Ремизов. Внешне он чем-то напоминал Бельмондо — такое же морщинистое, топором рубленное, но преисполненное обаяния лицо. — Выспался?

— Выспался, Анатолий Иванович, — произнес Аверин с кислым выражением на лице. Если начальник отделения начинает разговор с подначки, значит, приготовил сюрприз. — Что случилось?

— Глобуса завалили.

— Ого-го!

— Вчера вечером у дискотеки ЛИСС.

— В спорткомплексе «Олимпийский»?

— Точно так. Двигай в территориальное отделение, там штаб по раскрытию. Ознакомься, какие перспективы.

— А оперативка?

— Я с шефом договорился, что тебя не будет. Работай. Паши.

— Мы пахали — я и трактор.

— Отзвонись, как сориентируешься. Обрисуй обстановку.

— Понял.

Штаб по раскрытию располагался в кабинете зама по розыску отделения милиции. В кресле хозяина кабинета, положив ногу на ногу, скучал старший оперуполномоченный по особо важным делам убойного отдела МУРа подполковник Григорий Савельев. Вид у него был самый мирный — мужчина хрупкого телосложения, тридцати восьми годов, жидкая шевелюра, сильные очки. Никак он не походил на боевого опера и первого бабника в муровской деревне. Второй присутствовавший в кабинете тоже ничем не напоминал сотрудника правоохранительных органов, скорее его можно принять за киллера или вышибалу в мафиозном кабаке — двухметровый бритозатылочный детина, его литые плечи обтягивала модная кожанка. Но это был не киллер, а начальник отдела Московского РУОПа майор Никита Долгушин. Его грудь украшала золотая цепочка с палец толщиной, считавшаяся золотой, но на самом деле изготовленная из похожего на золото сплава. Она прекрасно отводила глаза при опермероприятиях — уркам в голову не могло прийти, что милиционер станет гулять с такой вещицей. Он пил кофе из большой синей кружки и тоже зевал. Аверин прекрасно знал обоих, имел с ними приятельские отношения. Сколько дел вместе поднято!

— Здорово, орлы, — кивнул Аверин. — Сонное царство. Никакого намека на трудовую активность. Кто пахать будет?

— Народ в поле уже пашет, — отмахнулся Долгушин. — Отрабатывают версии. А мы тут руководим.

— Кофе пьем, — поддакнул Савельев.

— Наши ребята свидетелей пытают. Но пока ничего конкретного. Только стон — какой великий человек из жизни ушел.

— Введите в курс.

— Погиб Глобус. Скончался благодетель, душа воровского мира, — с деланной горечью вздохнул Долгушин. — Только позавчера грузовик с продуктами к Бутырке подкатил — гуманитарная помощь. Порадовал братанов. И вот — вражья пуля.

Александр Дулгачев — вор в законе по кличке Глобус, авторитетнейшая фигура московского криминального мира. Под ним ходила половина подмосковных группировок. Он курировал солнцевские бригады и казанцев, поддерживал прекрасные отношения с кавказцами, чем вызывал большое неудовольствие воров-патриотов. Он был из тех воров, которые держали нос по штормовому ветру перемен и без особых терзаний отказывались от многих воровских принципов. Одним из первых в Москве он начал накладывать лапу на кооперативы. В последнее время обеспечивал прикрытие крупным СП и казино, занимался третейскими судами между бригадами, получая хороший куш, имел долю от автобизнеса, в том числе и от теневого. Он одевался у лучших портных в костюмы с золотыми пуговицами, а в гараже стояло больше десятка иномарок. У него одного из первых в Москве появился «Линкольн» — представительная черная машина длиной с троллейбус, оснащенная спутниковой связью.

Ночью Глобус, уже немолодой человек, веселился на дискотеке ЛИС'С в спорткомплексе «Олимпийский» — излюбленное место бандитов и бизнесменов. К полчетвертому он притомился и решил, что пора заканчивать. Выйдя из здания спорткомплекса, он с телохранителем направился к своему белому «Шевроле». Били в него из винтовки с оптическим прицелом с пандуса здания. Срикошетившая пуля пробила ногу дежурившему у выхода с дискотеки сержанту милиции.

— Какие версии? — спросил Аверин.

— Очередной разбор между ворами, — сказал Долгушин. — Многим не нравилось, как высоко вознесся Глобус, как вызывающе себя ведет. Натянутые отношения складывались с воровской элитой.

— Жди новых разборов, — удовлетворенно произнес Савельев. — Глобусовские братаны уже обещали кровную месть устроить.

— Если найдут заказчика, — сказал Долгушин.

— Они найдут. А если не найдут, все равно кого-нибудь завалят, чтобы не обидно было.

— Работаете, как похоронная команда, — проворчал Аверин. — Только знаете, что трупы собирать и описывать.

— А что их, солить прикажешь? — хмыкнул Долгушин.

— Что по оружию? — спросил Аверин.

— Карабин «СКС». Убийца бросил его на месте преступления. Естественно, пальчиков не оставил.

— Надо устанавливать, откуда карабин.

— От военных.

— Кстати, по расстрелу офиса МП «Парус». Помните? — осведомился Аверин.

— Еще бы, — хмыкнул Долгушин.

— Прошел слушок, что сделал дело Пузырь с подручными — Голиком и Тумбой.

— Откуда ветер принес? — напрягся Долгушин.

— Есть знатоки.

Долгушин и Савельев переглянулись.

— А что, вполне вероятно, — кивнул Савельев. — У нас есть два человечка, которые могут опознать убийц. Эта информация меняет дело.

— Ну вот, работайте.

Аверин переговорил со следователем городской прокуратуры, с оперативниками. Убийцу никто не видел. Зацепок никаких нет. Возможно, удастся установить заказчиков. Но что с ними делать без исполнителя? При раскрытии наемных убийств нужно цеплять сразу всю цепочку: заказчик — посредник — исполнитель. Если хоть одно звено выпадет, дело не устоит.

Домой Аверин вернулся в десятом часу. Едва открыв дверь, он почувствовал специфический острый запах. Включил свет. И смог полюбоваться лужей в самом центре комнаты.

— Что ж ты, злодей, творишь? — он вытащил из тапка котенка и легонько встряхнул его.

Пушистик посмотрел на него очаровательными огромными глазищами и виновато мяукнул.

Аверин пошел во двор. У черного входа в магазин валялись ящики. Он нашел ящик покрепче, наполнил землей.

— Вот сюда будешь ходить, — ткнул Пушистика в землю. — Понятно?

Котенок мяукнул.

— Плохо себя ведешь. Молока не получишь. Пушистик фыркнул и устроился в тапке. Тренькнул дверной звонок. Аверин посмотрел в глазок и нехотя отпер замки.

— Проходила мимо, решила заглянуть, — затараторила Света, бросаясь Аверину на шею с решимостью самбиста, идущего в атаку на чемпионате мира. Послышался звонкий «чмок» — губы впились в шею, оставив на ней отпечаток сиреневой помады. — Я зайду?

— Ты уже зашла.

— А, точно, — рассеянно произнесла Света и скинула туфли. Она была высокая, худая, изящная, с длинными черными волосами, работала корреспондентом «Вечернего мегаполиса», обладала немножко вздорным, экспансивным характером и где-то раз в месяц объявляла о полном разрыве с Авериным, но потом заявлялась на ночь глядя и утверждала, будто проходила мимо. — Что это у тебя за соседка?

— А что?

— Увидела меня. Обозвала неприлично. Пожелала мне сдохнуть.

— Она сумасшедшая.

— Правда?

— Со справкой.

— Ух ты. А тебе не страшно с такими соседями?

— Страшно.

— Киска! — торжествующе воскликнула Света, нагибаясь и подхватывая Пушистика.

— Это кот.

— Ты сам кот. А это — кошечка. — Света погладила замурлыкавшего котенка. — Хорошая киска. Мале-енькая.

— Тебе кофе?

— Ага. И поесть чего-нибудь… Кисонька, — она прижала котенка к щеке.

— Нравится? Забирай.

— Да ты что? У меня две собаки!

Действительно, у Светы были две борзые, к цвету которых она постоянно подбирала одежду. Надо отметить, что когда она выгуливала свою псарню, то смотрелась весьма изящно и чем-то становилась похожей на этих борзых.

— А тебе их сегодня выгуливать не надо? — осведомился Аверин.

— Я договорилась, что их выгуляют.

"Значит, ко мне собралась на ночь», — вздохнул Аверин. Дом — крепость, и в этой крепости пробита снова брешь. Ох, женщины. Аверину сегодня хотелось одиночества. Он устал. Но от Светы отделаться невозможно. Вообще у него никогда не получалось отделываться от женщин.

— Пойду, пожарю отбивные, — сказал он.

— Я на диете. Мне йогурт.

— Нет йогурта.

— Ну так купи.

О Господи, подумал Аверин и кивнул:

— Ладно.

Внизу находилась палатка, в которой торговали свежими йогуртами. Спорить бесполезно — если Свете что-то втемяшилось в голову, то ее с мысли не собьешь.

Зазвонил телефон.

— Вячеслав Викентьевич? — послышался голос вчерашнего незнакомца. — Вы не забыли о завтрашней встрече?

— Нет.

— Я рад. Помните, ваше слово насчет конфиденциальности?

— Помню.

— Надеюсь на вашу порядочность.

Послышались частые гудки.

Что делать? Он обязан доложить обо всем руководству и попросить разрешения на установление контакта. Однако есть одно «но». Его обещание. Тот, кто звонил, знал, что Аверин никогда не нарушает данного слова.

— Где мой йогурт? — осведомилась из кухни Света.

— Будет тебе йогурт, — он нагнулся и начал зашнуровывать ботинок.

Человека убивали. Сосредоточенно, серьезно, без дураков. Слышалось шарканье ног, пыхтение, сдавленные вскрики. Это была не обычная пьяная драка — Аверин, большой специалист в уличных потасовках, сразу определил это.

Он на миг замер, потом вздохнул и нехотя шагнул, вперед, за угол.

С улицы в крошечный глухой дворик падал слабый свет, в котором едва различались мечущиеся темные силуэты. Трое прижали одного. Они молча пытались одолеть его, а он молча отбивался. Аверин понимал, что лезет не в свое дело. Но у него с детства сложилась такая судьба — влезать не в свои дела.

— Э, братки, — воскликнул он.

— Вали, поц, — прошипел один, согнувшийся у стены в стороне. Ему уже перепало в драке, и он еле стоял на ногах.

— Да ладно вам. Давайте жить дружно, — процитировал Аверин слова известного мультика. Часто это восклицание позволяло загасить конфликт. Но только не сейчас.

Жертву почти дожали. Человек, скорчившийся за мусорными баками, еще пытался отбиваться. Он отмахнулся зажатой в руке палкой. Палка вылетела из его рук. В отблеске фонаря тускло мелькнуло лезвие ножа.

— Братва, ментов позову, — сказал Аверин. Стае оставалось совсем немного, чтобы достать добычу. И она не собиралась ее выпускать.

— Напросился, поц, — крикнул прижавшийся к стене. Он продышался и ощущал себя готовым к делу. И ошибся. Аверин с треском засветил ему кулаком в лоб. Хватило удара, чтобы завалить тщедушного противника на землю и чтобы нож, который он держал в руках, отлетел в сторону.

— Ты чего, поц? — прохрипел он, вставая на колени, и, получив ногой по ребрам, покатился по земле.

Двое оставшихся переглянулись и рванулись к Аверину. У того екнуло в груди. Как всегда — легкий озноб перед дракой. Но нерешительность длилась недолго. Он привычно вошел в ритм площадного мордобоя. Один из нападавших оказался на голову выше его, хотя и худой, другой — «колобок» с руками-кувалдами, и в одной руке была зажата финка. «Колобка» Аверин встретил ударом ноги — получилось удачно, носок угодил по кисти руки, и нож звякнул о мусорный бак.

А потом — пошло-поехало. Замелькали руки, ноги. Аверин действовал на автомате. Длилось все недолго. Вскоре противники попадали на асфальт.

— Э, жив? — он наклонился над мужчиной, лежавшим за мусорными баками, не теряя из виду стонущих на земле противников.

— Подрезали слегка, суки. Пришить бы их, — он поднялся на ноги, нагнулся и поднял финку.

— Да ты что?

— А, ладно… — мужчина сплюнул на длинного, который начал приходить в себя после того, как его шарахнули мордой о стену. — Срываемся. Сейчас менты нагрянут.

— Встретимся, поц, — донесся крик в спину Аверину.

Они прошли несколько кварталов. Мужчина свалился на лавку. Он прижимал руку к левому боку. Рука окрасилась чем-то темным. Аверин понял, что это кровь.

— К врачу надо, — сказал он.

— А, как на собаке заживет. Привычный.

В свете неонового фонаря Аверин рассмотрел спасенного им человека. Невысокий крепыш, лет двадцати пяти, с белыми волосами. Присмотревшись, Аверин с удивлением понял, что он не белобрыс, а сед — в редких местах сохранился еще старый, темный цвет волос.

— Молодец, пацан, выручил, — произнес, морщась, седой и погладил бок, застонав.

— Да, с кем не бывает, — отмахнулся Аверин.

Он привык выручать людей. Он рос в провинциальном окраинном рабочем поселке со стойкими хулиганскими и воровскими традициями. Молодежь там привыкла к приключениям. «Селяне», так называли пацанов из пригородного поселка, ходили драться с химмашевцами и городскими. Кастет, цепь, нож — с детства Аверин видел эти вещи не на картинках. Слабости в этих местах не прощали. И соплей не прощали. Нередко шпана беспредельничала. В школе на малышей наезжали старшие, выворачивали карманы. В классе Славы училось несколько закоренелых второгодников — стойких клиентов инспекций по делам несовершеннолетних, кандидатов в спецшколы для начинающих преступников. Шпана около школы после уроков подстерегала пацанов. Доставалось и Славе. Его, как и многих других, поколачивали, выворачивали карманы. Долгие годы ему вспоминались тупые лица тех шпанят — эдаких безжалостных мутантов, обожавших запах насилия, которым нравились не столько медяки из карманов жертв, сколько ощущение своей силы и власти. Слава нередко приходил домой с разбитым носом, но никогда не жаловался. Он набирался справедливой злости. И однажды, было ему тринадцать лет, решил — хватит. Его встретили после четвертого урока. Трое пацанов — на три года старше, из тех отпетых шпанят. Привычно вытряхнули портфель. Привычно пошарили по карманам. Ударили по лицу. И тут Слава почувствовал, что именно в этот миг решается многое. Решается, кем ему быть дальше — или Человеком, который умеет постоять за себя, или беспрекословным «несуном» побоев, оскорблений.

Сопротивляться шпане было не принято. К тем, кто имел старших братьев или друзей, не лезли. Лезли к таким, как Слава, которые никому не жаловались и которых некому было защитить — он рос без отца. Родному дяде, заменившему ему отца, пожаловаться немыслимо. С детства воспитывался в правилах, что жаловаться грех.

Слава ударил в ответ. Физически он был развит не по годам, так что удар получился ощутимый. Шпанята обалдели на миг, но Слава не дал им передышки. Он кинулся на одного, вцепился пальцами в горло и начал рвать зубами его руку. Его тщетно пытались отодрать, били, но ничего не получалось. Весь в крови, избитый, он наконец отнял руки от дылды, тот хрипел, глаза его закатились.

— Я убью. По-настоящему, — прошипел Слава. — Убейте, или я вас убью… Все равно убью.

Произнес спокойно. И шпанята ему поверили. Слава увидел в их глазах страх. В этот миг все четко встало на свои места. Он понял, что со злом можно бороться. И понял, что ненавидит зло. И еще понял, что никогда никому не даст унижать и бить себя безнаказанно. И не даст унижать других.

Шпанята больше к нему не приставали. Но над другими продолжали издеваться. И через полгода Слава организовал одноклассников для отпора мучителям. Когда у очередных бедолаг отнимали мелочь на мороженое, навалились пацаны. Шпана ретировалась — силы были неравны. Но Слава понял, что на этом не закончится. Их начнут подстерегать по одному и бить. И вообще все может кончиться плохо. И тогда сделал то, что считал недопустимым раньше, пожаловался своему дяде. Тот, человек в городе известный, руководитель самбистского клуба, выслушал и кивнул:

— Придумаем что-нибудь.

На следующий день Слава пришел в школу. Его ждали старшие ребята. Отвели во двор, в укромное место, где обычно проходили школьные разборки. Слава понял, что разговор предстоит серьезный. Врагам было по пятнадцать лет, сопротивляться им бесполезно. Тут и появился дядька. Как щенков оттаскал их за уши и отвел для разговора в сторонку. О чем говорили — Слава не слышал. Но после этого шпана обходила его и его ребят за милю.

— Слава, это не решение, — сказал дядя. — Я не смогу всегда стоять за твоей спиной. Вот что, приводи своих друзей ко мне в секцию. Я как раз создаю клуб для мальчишек.

— Придем.

Пришли. Потом осталось из четырнадцати человек шестеро. Но все они научились стоять друг за друга и жить по правилам чести, будто списанным со старых времен.

Дядя говорил не раз на тренировках:

— Сила — средство отстоять себя, своих друзей. Отстоять справедливость. Я хочу, чтобы вы поняли это раз и навсегда. Мужчина должен драться за правое дело.

И Слава дрался. Сколько приключений имел на этой почве, но никогда не давал издеваться над людьми. Он помнил себя — беспомощного, с разбитым носом, с вывернутыми карманами, перед смеющейся шпаной. Он знал, что людей надо защищать от тыкающей шпаны. И защищал. Удачно. Повзрослел, стал заводилой той компании, которую сколотил однажды для борьбы со шпаной.

Когда он учился в девятом классе, учащиеся из СПТУ-9, рассадника местного хулиганства, переломали ему четыре ребра. В десятом классе ему пропороли руку ножом. Аверин привык преодолевать свой страх. Знал: этой нечисти никогда не одолеть человека, который их не боится и который их презирает.

В семнадцать лет Аверин стал кандидатом в мастера спорта по самбо и человеком в поселке весьма известным. К нему и его компании стали присматриваться криминальные авторитеты, они видели, что пацаны подают надежды, у них есть организованность и сила. Переманить такую группу на свою сторону — и можно делать хорошие дела. Тем более ребята не исповедовали пацифизм и толстовское смирение, не привыкли подставлять левую щеку, получив кастетом по правой. Кое-что авторитетам удалось — переманили к себе пару парней из секции, купили легкими деньгами, блатной романтикой, привлекательностью воровской идеологии, особенно действующей на молодежь. И эти парни потом попались на разбое и навсегда ушли по большому кругу: отсидки — дела — зарабатывание криминального авторитета. Угроза сойти с прямого пути не обошла и Славу. А тут еще дядя переехал в Ленинградскую область.

Ближе к окончанию школы Аверин едва не встал на учет в милицию. Во время одного из очередных выяснений отношений с химмашевцами последние стали сильно притеснять ребят из района, одного подрезали. После большой драки Аверин оказался в отделении милиции. Его допрашивали. Он молчал, понимая, что начались настоящие неприятности. Задерживали его и до этого, но на сей раз дело оказалось серьезное — на Славу показывали как на заводилу драки. А кому объяснишь, что он защищал себя и своих друзей, что поступал так, как его учили.

Плохо бы кончилось, но вмешался начальник райотдела милиции. Он представлял примерно раскладку сил.

— Прав по совести, Слава, — сказал он, угощая чаем. — Не сносить тебе твоей буйной головушки, если так дальше будешь жить. Не знаешь компромиссов. Сломя голову бросаешься к черту в пасть.

Аверин молчал.

— Я не враг тебе. Вообще путей у тебя два — или в блатные…

— Только не это.

— Или к нам. В милицию.

— Да вы что, издеваетесь?!

— Посмотрим.

Слава окончил школу, подался в институт международных отношений — и понес его туда черт, соблазнился романтикой дальних странствий, решил, что пригодится отличное знание немецкого языка, и, естественно, без лапы не прошел. В разнарядку для детей рабочих и крестьян он не попал. Поэтому путь его лежал на завод — слесарь второго разряда, низшая квалификация, полученная в школе. Работал, продолжал заниматься спортом. И вляпывался в разные неприятные истории. Влез и на этот раз. И теперь сидел на лавочке и разговаривал с человеком, который сегодня родился во второй раз.

— Шантрапа, — процедил седой. — Петухами им работать, а не волков загонять.

— А за что тебя? — спросил Аверин.

— Сучьи происки, скажем так. Хорошо ты их сделал. Спортсмен? — седой посмотрел Аверину в глаза. Славу передернуло. Даже в полутьме от этих глаз мороз пробегал по коже. Было в этом взоре что-то необычно сильное.

— Да. Самбист.

— Мастер?

— Кандидат.

— Чемпионом будешь. Как зовут?

— Слава.

— Откуда?

— С поселка Сельхозмаш.

— Понятно… Эти петухи слов на ветер не бросают. Могут найти. Будут проблемы — заходи на улицу Ватутина. Там спросишь Леху Ледокола. Меня каждая собака знает. Понял?

— Понял.

— На, за меня выпьешь.

Ледокол вытащил из кармана мятую пачку денег — сумма казалась немалой.

— Не надо, — Аверин помахал головой.

— Ладно. Деньги нужны, работа — заходи, посодействую. Спортсмены нам нужны. Давай, самбист. Не кашляй.

Кашлять, впрочем, было впору самому Ледоколу — он неуверенно встал, качнулся, прижал руку к порезанному боку и побрел, шаркая, по улице.

— Пока, — прошептал Аверин.

Самбисты были нужны не только Ледоколу, но и Вооруженным Силам. Через два дня Аверина призвали в армию, и он оказался на Севере в конвойных частях. Так началась немыслимая еще недавно для него карьера сотрудника правоохранительных органов. Там постигались азы работы, ставшей для него всей его жизнью.

Как спортсмен, он оказался в группе по розыску беглых заключенных. Им разрешали отпускать длинные волосы и драли как Сидоровых коз на занятиях по стрелковой подготовке, рукопашному бою, тактике оперативных мероприятий и задержаний преступников. Там он увидел впервые, что такое человек, полностью утративший человеческий облик, превратившийся в бешеного пса. Он помнит лицо, искаженное лютой ненавистью, помнит, как заточка касалась шеи заложника, как дрожал в руках его, сержанта внутренних войск Аверина, пистолет…

Десять лет минуло с той поры. Сегодня Аверин — старший оперуполномоченный по особо важным делам ГУУР МВД. Из его цепкой памяти, как из хорошего сейфа, не пропадало ничего. И он сразу вспомнил незнакомца, назначившего по телефону эту странную встречу.

— Добрый день, Аверин, — произнес седой мужчина, поднимаясь с лавочки, на которой сидел, мирно почитывая газету.

— Здравствуй, Леха Ледокол.

— Запомнил?

— Запомнил.

— Глаз — алмаз. Молодец. Настоящий опер, — он присел на скамейку, похоже, не слишком опасаясь испачкать дорогой плащ.

Видел его Аверин только один раз, да и то при свете фонаря. Тогда это был обычный приблатненный парень в потертом костюмчике. Сегодня он превратился в солидного джентльмена, одетого с иголочки. «Такой прикид должен влететь в копеечку», — подумал Аверин, мазанув взглядом по золотым с бриллиантами запонкам, по тысячебаксовым туфлям из крокодиловой кожи и скромному плащу — только за этой скромностью скрывался большой шарм и большие деньги. Руку седого оттягивали часы — Аверин видел такие у одного клиента, по заключениям экспертов, они тянут на одиннадцать тысяч долларов. Судя по всему, Ледокол круто пошел в гору. Но внешне он изменился не слишком сильно. Волосы, правда, стали совершенно белые — редкие черные пряди исчезли. И на лбу пролегли две глубокие морщины. Но осталось главное — глаза, в которых застыло какое-то сумрачное понимание, нечто такое, что познал этот человек. Какая-то темная мудрость. От этого взора становилось не по себе.

— Ничего не забываешь, самбист. В этом мы похожи. Я тоже не забываю ничего, — в этих словах прозвучала некая многозначительность. Он критически осмотрел собеседника. — А ты не особо процветаешь. Плохо тебя в милиции кормят.

— Мне хватает.

— Не скажи. Таких волкодавов надо кормить от пуза. Дерьмовое государство. Никогда не ценили настоящих людей. Предлагал я тебе со мной контачить. Сегодня бы на «Линкольне» рассекал.

— Как Глобус?

— Глобусу теперь катафалк положен.

— Вот именно.

Аверин чувствовал, что начинает тонуть в разговоре. Они трепались, как старые приятели, и постепенно на второй план отступала необычность этого рандеву.

— А я следил за тобой. Смотрел, как карьеру делаешь. Я людей сразу вижу. Честный человек. Слово блюдешь. Под ветром не гнешься, не ломаешься. Не продаешься. Не люблю вас таких, но уважаю.

— Это комплимент?

— Ну, ты же не фрейлина французского короля. Это логическое заключение.

— Спасибо, Ледокол, — улыбнулся кисло Аверин. — Так чем обязан?

— Пока еще ничем. Но, может, будешь… Время такое пришло. Надо платить долги. И возвращать их.

— Предложения?

— Элементарные. Я могу давать консультации по некоторым щекотливым вопросам из жизни преступного мира. Только со стукачом меня не путай. Определим наши взаимоотношения как сотрудничество.

— В чем твоя выгода?

— Я верну долг тебе. А ты поможешь вернуть мне долги.

— Каким макаром?

— Есть несколько человек, которых мне хочется повстречать. Скажем так, нужно местоположение.

Аверин внимательно посмотрел на него.

— Что за люди? Зачем они тебе?

— Во всяком случае, не последователи Матери Терезы. Один из них — Александр Калачев. Калач. Не помнишь?

— Помню. Один из достаточно крутых авторитетов. Подозревался в общей сложности в четырех убийствах. Одно из них — сотрудника милиции. Потом взяли его за рэкет.

— Оправдан. За сто тысяч баксов.

— Горсудом Санкт-Петербурга.

— Один из должников. Другие — люди такого же плана.

— Ты должен понимать, что ничего против интересов конторы я делать не буду.

— Я понимаю. Я хорошо тебя изучил.

Аверин задумался. У него возникло ощущение ирреальности происходящего. Контакты с представителями уголовного мира для оперативника такая же обыденность, как для артистов — со зрителями, для журналиста — в прошлом с передовыми рабочими и в настоящем со знатными бизнесменами. Такова сфера профессиональных интересов — никуда не денешься. Но от этой сделки отдавало какой-то чертовщинкой.

— Не хочешь дать задаток? — усмехнулся Аверин.

— Что интересует?

— Можешь просветить насчет истории с Глобусом?

— Попытаюсь. За Глобусом в последнее время тянулась заслуженная слава не правильного вора, уделяющего большое внимание роскоши, слишком близкие отношения с черными.

Лез не на свои территории. Поджимал шоу-бизнес. Отмазывал всяких негодяев. Решал не по совести конфликты, на которые его приглашали третейским судьей. Не давал людям работать.

— Кому?

— Петрухе.

— Мазуткинский босс.

Мазуткинская группировка формально входит в Таганскую. Еще на заре перестройки она прославилась своими разборками в столице, часть лидеров, в том числе Петруха, были привлечены к ответственности. Петрухе отсидка пошла на пользу — он приобрел в зоне связи, авторитет, был коронован на вора в законе самим Япончиком. Резко набирал силу в последнее время.

— Мазуткинские — у них в числе прочего шоу-бизнес, — сказал Аверин.

— Да.

— Тут и пересеклись интересы с мазуткинскими?

— И здесь тоже. Япончик и Петруха приглашали Глобуса на сходку. Тот приглашения не услышал. Кстати, Глобус держал крышу Лисицыну.

— Хозяину ЛИС'Са?

— Именно. Дискотека на Олимпийском проспекте и весь спорткомплекс находились под протекторатом Глобуса. На одного из знакомых Лисицына наехала команда Петрухи. Лисицын двинул к Глобусу с просьбой помочь уладить конфликт. Глобус на этой почве схлестнулся с Петрухой. И с Росписью.

— Лидером таганских? Но у Росписи и Петрухи в последнее время конфликт.

— Да. Но главный враг у них — Глобус.

— Дальше?

— Дальше? Скорее всего исполнителя взяли со стороны. Из тех, кто умеет стрелять. Человек десять на всю Россию способны так играючи провести акцию. Оплата их — десятки тысяч баксов.

— Что это дает? Где исполнитель?

— Смотри. Если договор будет в силе, что могу — узнаю. Кстати, за убиенного начнут мстить. Подручные Глобуса грешат на кавказцев, хотя это чушь.

— Глобус же друган с Кавказом.

— С кем-то друг. А с кем-то и наоборот. Жди событий.

— Кого завалят?

— Увидим. Многие подручные Глобуса на волоске. Они залезли в слишком крупные коммерческие дела. И наезжают на слишком крупных людей.

— Кто следующий?

— Бубон. Ближайший подручный Глобуса. Его смерть — вопрос дней или месяцев.

— Ты знаешь больше, чем братва?

— Знаю. Слишком много связей. Слишком специфический род деятельности.

— Так-так, — Аверин потер пальцами кожаную папку, с которой не расставался — она придавала респектабельности.

Интуиция подсказывала ему, что надо соглашаться. Судя по всему, Ледокол без труда ориентировался в запутанных отношениях в преступном мире, сравнимых разве только со знаменитыми интригами Мадридского двора. Аверин обладал сверхъестественной способностью просекать ситуацию — выгодна она или нет. Сейчас ему казалось, что это шанс. Есть несколько вариантов. Ледокол затеял комбинацию с целью вербовки Аверина — бросает ему крючок, а когда его заглотят, хвать — и на бережок. Но Аверин был готов поклясться, что это не так. Он понял, что Ледокол помнит, кому обязан жизнью. Так что же, ему нужен Калач? И ряд других типов. Зачем? Для сведения каких счетов? И готов ли Аверин платить таким образом за информацию? Аверин давно в работе переступил через многие грани. И понял: если дело стоящее, можно перешагнуть через многое.

— Договор? — задумчиво протянул Аверин. — Ты должен понимать, что я спрыгну с поезда, как только посчитаю нужным.

— Я понимаю. У меня такая же возможность.

— Если ты хочешь вести нечестную игру, Леха, я найду, как тебя наказать. Меня не удержит ничто.

— Я понимаю. То же самое скажу и о себе. Ну что, самбист, по рукам?

— Угу, — Аверин хлопнул по протянутой ладони…

Как и предсказывал Ледокол, события не заставили себя долго ждать. В эту же ночь был убит грузинский вор в законе Орехошвили, подозреваемый в организации покушения на Глобуса, — расстреляли его тоже на Олимпийском проспекте на дискотеке ЛИС'С — месте постоянных разборок. При этой танцплощадке давно пора открывать бюро ритуальных услуг.

— Кто следующий? — спросил начальник отделения Ремизов на утреннем совещании.

— Сегодня увидим, — сказал Аверин.

Вечером грохнули Рэмбо — еще одного соратника Глобуса. Война не на шутку разгоралась. Милиция собирала трупы и писала протоколы осмотра места происшествия. Как обычно…

Аверин проснулся от противного звука. Ему показалось, что ожесточенно драли материю. Он нехотя разлепил веки и скосил глаз. Драли его любимое кресло. Пушинка (такое имя получил котенок после уточнения пола) действовала сосредоточенно.

— Что ж ты творишь? — осведомился Аверин, но Пушинка не обратила на него ровным счетом никакого внимания.

Аверин встал, отодрал котенка от кресла. Это оказалось не так просто, поскольку когти намертво вцепились в обивку.

— Нельзя уничтожать мою собственность, — назидательно произнес Аверин. Пушинка растерянно моргнула.

Кряхтя, Аверин прошел в коридор, извлек из-за вешалки гладильную доску, поставил ее в комнате.

— На, дери вдоволь.

Пушинка презрительно фыркнула, направилась к креслу и вцепилась в него когтями.

— Ничего не понимаешь? — Аверин снова взял котенка, легонько встряхнул, подтащил к гладильной доске, зацепил за нее когтями. — Дери здесь.

Пушинка жалостливо мяукнула.

— И смотри мне, вредительница, — Аверин погрозил пальцем и посмотрел на часы. Будильник все равно скоро должен был прозвенеть. Забираться в постель не имело смысла. Он помочил лицо холодной водой, встряхнулся. Начинался очередной рабочий день. И ничто не говорило о том, что он станет менее сумасшедшим, чем предыдущие и будущие рабочие дни. Он привык жить в сумасшедшем доме. Привык мчаться вперед, высунув язык, как борзая за зайцами.

Он умылся, сделал зарядку — привычно потягал пудовую и двухпудовую гири, поколотил о боксерский мешок. С утра нельзя давать большую нагрузку — вредно для здоровья. Когда выдавался свободный вечер, он устраивал себе тренировку по всем правилам — с пробежкой, с тяганием тяжестей, иногда заглядывал в культуристский зал или в динамовскую секцию самбо, где возил по ковру соперников, с удовольствием отмечая, что пока еще кое-что может и звание мастера спорта носит не зря. Где-то раз в месяц появлялся в тесном спортзале в Колобовском переулке, где тренировались бойцы отряда милиции специального назначения — там спарринги были иные, жесткие, боевые, и тут Аверин тоже ощущал себя достаточно уверенно. Но такие вечера в последнее время выдавались не слишком часто.

Он позавтракал, наказал Пушинке вести себя пристойно и собрался отправиться на работу, как прозвенел дверной звонок. Аверин посмотрел в глазок. И распахнул дверь.

— Здорово, Слава.

— Привет, Егорыч, — кивнул Аверин. — Заходи.

Егорыч шагнул в прихожую.

— У тебя пивка не найдется?

— Есть бутылка. Чего с утра?

— Вчера перебрали с ребятами.

Егорыч внешне походил на профессора — худое интеллигентное лицо, сильные очки, мягкий говор. Его правильная литературная речь время от времени разбавлялась не менее литературным матом. Но профессором он не был. Имел звание лишь старшего научного сотрудника, кандидата наук в какой-то физико-химии, да и то в прошлом. В институте деньги перестали платить. Теперь Егорыч чинил машины в своем гараже — благо руки золотые, — зарабатывал на этом немного из-за патологического неумения торговаться и набивать цену, пил в меру, уважал пивко, на чем сошелся с Авериным. Он слыл квартирным философом, сильно помешанным на политике, притом не один десяток лет. В застойные времена зачитывался Александром Солженицыным и Львом Копелевым, часами клял на кухнях с друзьями советскую власть. С приходом демократов постепенно перекочевал сначала к центристам, потом к христиан-демократам и окончательно прикипел душой к «Трудовой России» и либерально-демократической партии Жириновского. Теперь посещал все митинги и мечтал о тех временах, когда «этим дерьмократам устроим кузькину мать».

— Смотри, чего наше «телявививиденье» вчера показало. Сванидзе видел?

— Не видел… Егорыч, ну их всех знаешь к какой матери. Держи свое пиво. Где моя машина?

— Ты заездил своего мустанга до крайности, Слава. Так нельзя… Если кто его и поставит на колеса, только я.

— Уже месяц слышу.

— Через три дня будет.

— Годится.

— Кота завел? — Егорыч посмотрел на Пушинку.

— Завел.

— Дрессировать надо.

— Это же не собака.

— Все равно надо.

Аверин натянул куртку, повел плечами.

— Пошли, Егорыч. Служба.

— Везет. А мой институт «ебелдосы» окончательно догробили. Только директор и заместители остались. Секреты продали японцам, часть помещений сдали под линию по разливу напитка «Байкал». И живут припеваючи.

"Ебелдосами» Егорыч называл всех сторонников реформ. Название пошло от плакатов защитников «Белого дома» в девяносто первом: «Ельцин. Белый дом. Свобода» — сокращенно «ебелдос».

Егорыч так и не починил «Жигули», так что опять придется добираться на метро. Впрочем, на метро получалось у Аверина куда быстрее. До «Октябрьской» — прямая линия. Если не обращать внимания на то, что тебе топчут по ногам, ездят по ним колесиками сумок, что приходится в антисанитарной близости делить пространство с другими пассажирами, то до работы не так уж и далеко — полчаса езды.

Отметившись в отделе, Аверин направился в городскую прокуратуру. Там заслушивали список нераскрытых заказных убийств. Возникла привычная перепалка. Замначальника МУРа ссылался на то, что прокуроры отпускают задержанных по подозрению в совершении преступлений представителей преступных сообществ. Прокурорские работники отвечали, что милиция приносит сырые материалы, без единого доказательства, а задерживать ныне исходя только из соображений целесообразности никто не позволит. И все дружно хаяли суды за судебную практику. Как раз позавчера был вынесен очередной уникальный приговор: не желая делить имущество, жена заказала убийство мужа и получила пять лет лишения свободы, а исполнитель — десять. Во всем мире заказчики признаются гораздо более серьезными преступниками и получают больше исполнителей. Настолько не в Стране Чудес.

— Что по убийству Глобуса и Орехошвили? — осведомился заместитель прокурора Москвы.

— Два вероятных заказчика. Вор в законе по кличке Петруха и преступный авторитет Росписной, — доложил Аверин.

— Где они?

— Где положено. Первый — в Германии. Второй — во Флориде.

— Как? Убийство позавчера произошло.

— А вчера они уже летели в самолетах.

— Что в Москве творится! — в сердцах воскликнул зампрокурора. Его чувства разделяли все присутствующие. В Москве творился невиданный бардак. Москва знала разгулы преступности и похлеще. После революции бандиты захватывали пароходы, поезда и дома, а то и Главпочтамт — было дело. Но такой беспомощности, пассивности правосудия, как ныне, Россия не знала никогда.

У Аверина всегда начиналась головная боль после подобных пустопорожних бдений. И сегодняшнее совещание не составило исключения.

После обеда Аверин засел во втором отделе на Петровке, 38, — ознакомиться с оперативными делами. Вечерело. Пора было заканчивать. Стрелки часов преодолели восьмичасовой рубеж и поползли на девятый круг.

— Ты здесь поселиться собрался? — спросил Григорий Савельев.

— Все, отчаливаем, товарищ подполковник, — Аверин захлопнул папку и протянул ее Савельеву. — Ни черта не сделано. План мероприятий по оперативному делу «Душегубы» не реализован.

— Да что ты?.. Слава, на черта тебе это министерство? — спросил Савельев. — Чего тебе у нас в отделе не работалось? Какие мы дела вместе поднимали! Киллеры, маньяки! А теперь ты сидишь и, как чернильная крыса, шебуршишься в бумагах. Претензии предъявляешь. Стыдно-с, молодой человек.

— Я провинциальный карьерист, шагающий по головам к вершинам власти.

— Верится с трудом. Ладно, пошли…

Тут позвонили из дежурной части. Лицо у Савельева вытянулось.

— Понял. Еду.

— Что там?

— Моню грохнули.

— Каганова?

— Его самого.

— От Глобуса ниточка?

— Вряд ли. Дежурную группу отправили. Я ответственный по отделу. Еду туда. Поедешь?

— А что, поехали.

На «Жигулях» шестой модели — служебной машине Савельева — они добрались до Орехова за полчаса. Савельев гнал как сумасшедший, нацепив магнитную мигалку на крышу.

По залу игровых автоматов фирмы «Агат» будто прошелся смерч. Однорукие бандиты и автоматы для игры в покер, где любители прогуливали огромные суммы и выигрывали не так уж и часто, были разломаны на куски. На полу в осколках лежали три трупа. Работала опергруппа МУРа, с умным видом человека, который вот-вот родит ценное указание, прогуливался начальник угрозыска округа, с хрустом давя рифлеными подошвами ботинок куски стекла и пластмассы.

— Что тут произошло? — спросил Савельев у следователя прокуратуры.

— Толпа ворвалась. Разгромили зал, уложили из пистолетов трех человек. В запале настучали прохожим на улице.

— Большая толпа?

— Человек пятнадцать. Обычное дело. Пора привыкнуть.

— У Каганова была война с ореховскими и нагатинскими, — сказал Савельев. — Молодняк, отморозки. С начала года не проходило месяца, чтобы то с одной, то с другой стороны кого-нибудь не завалили.

— Надо всех в трюм прятать. И работать, — сказал Аверин.

Оперативники рыскали по окрестным улицам. Но очередь записываться в свидетели не выстраивалась. Город продемонстрировал в очередной раз оскал беспредела. К обывателю будто взывали — не высовывайся, проглоти обиду, если хочешь уцелеть. Москвичи привыкали жить по меркам военного времени — как при артобстрелах: главное — выжить.

Подъехал «Мерседес», откуда вылезли четыре руоповца во главе с начальником отдела Долгушиным. Тот поздоровался с Авериным и Савельевым, почесал бритый затылок, покачал головой:

— Минус три.

— Что? — спросил Аверин.

— Тремя ублюдками меньше, — пояснил Долгушин.

— Да, кавалергарда век недолог, — хмыкнул Савельев.

— Нагатинские потрудились. Отморозки. Их стиль. Не только грохнуть несчастного человека, но так, чтобы все видели, принародно. Да еще и карманы у случайного прохожего вывернуть, — Долгушин рубанул воздух ладонью. — Надо всю братву собирать и на нары рассаживать. По списку. Кто-то да расколется.

В отделе милиции муниципального округа Орехово-Борисово сотрудников разбили на группы и отослали собирать нагатинскую братву. К забаве присоединился и Аверин, обожавший такую работу. За ночь он с группой вломился в три квартиры. На одной нашли сопливого отморозка — после первого удара по уху он размазал сопли, но колоться не собирался.

Наутро в трюме — в ИВС — собралось семь человек нагатинских. Брали достаточно жестко, многих было грешно предъявлять на опознание. Но бандиты упорно молчали. «Не был, не знаю, без адвоката не буду говорить». Уголовники преступного мира боятся куда больше, чем закона. Закон — добр. Закон — что дышло: куда повернешь, туда и вышло. Закон можно обойти, его блюстителей можно купить. Ответственности можно избежать. Умные адвокаты отыщут отмазку. Даже если загремишь в тюрьму, отделаешься небольшим сроком и скоро выйдешь. А преступный мир жесток. Он карает смертью. У преступников пропал страх перед правосудием. И Аверин в очередной раз убеждался в этом. Сопляки вообще отказывались говорить или наглели, начинали сыпать угрозами, пока не получали резиновой дубинкой по ребрам. Тумаки проглатывали безропотно. Воспринимали их как одну из тягот бандитской службы.

Следователь не был уверен, стоит ли задерживать отморозков. Он что-то долдонил о нехватке доказательств. Свидетельская база — нулевая. Вешдоков практически нет. Со следами эксперты поработали привычно плохо. Совершенно очевидно, следователю неохота ничего расследовать. Убили и убили трех авторитетов. Еще лет пять назад убийство для правоохранительных органов приравнивалось к небольшому землетрясению — все на борьбу с ним. Сегодня в прокуратуре и МВД каждый делает свое дело ни шатко ни валко. В результате расследование почти не продвигается. На благоприятный исход Аверин не рассчитывал. Вообще в последнее время он все решительнее избавлялся от груза надежд. Россией правила безнадега.

Домой Аверин попал лишь на следующий вечер. Пушинка встретила его требовательным мяуканьем.

— Голодная, кошка? — он налил молочка и отмахнул приличный кусок колбасы. Пушинка схарчила все быстро.

— Что кошке принесли, а? — спросил он, беря ее на руки. В ответ прозвучало вопросительное «мяу».

— На, — Аверин вынул из кармана подобранный на месте происшествия пластмассовый шарик. Бросил, шарик начал подпрыгивать на полу, и Пушинка завороженно следила за ним. А потом бросилась в атаку. Аверин минут десять смотрел, как котенок носится по комнате, бьет лапами, прыгает, как сумасшедший.

— Баскетбольная команда, — прошептал он.

Усмехнулся, представив, как он выглядит — битый час смотрит на играющего кота. Но зрелище веселое — терапия после рабочего дня. Он потянулся к пульту и включил телевизор.

— Мы должны поддерживать поколения, которые идут за нами. Думать о будущем и одновременно не заботиться о стариках невозможно. Поэтому и создан наш фонд помощи футболистам, — твердил по телевизору знаменитый мафиози Отари Квадраташвили.

— Анафема, — покачал головой Аверин и выключил телевизор.

— Лапуля, ты меня совсем забыл? — послышался в телефонной трубке воркующий женский голос.

— Нет, не совсем, — со вздохом ответил Аверин, испытывая желание нажать на рычаг. Он устал. У него было плохое настроение.

— Забыл, не притворяйся, — ворковала Наташа.

— Не буду притворяться.

В трубке послышалось нечто, похожее на возмущенное фырканье.

— Я тебя хочу увидеть.

— Но…

— Сколько сейчас? Девять вечера? В полдесятого буду.

— Но…

— Никаких но, лапуля. Я тебя люблю.

Послышались гудки.

Почему ему попадаются только бесцеремонные женщины? Сначала они скромные, но постепенно начинают хозяйничать в его доме все больше и больше, и однажды он понимает, что с ними надо расставаться. А расстаться не может.

Через полчаса будет. Надо осмотреть до этого времени квартиру, поискать, не осталось ли чего после визита Светланы. Наташа страшно ревнивая. Она считает, что имеет на него какие-то права. Она прекрасно знает свои возможности — водит машину на предельной скорости, курит по пачке в день, тягает штангу, сгоняя излишний вес. И любовью занимается по-хозяйски, напористо, как будто берет вес на помосте. Если Светлана — изнеженная декадентка, то Наташа — эдакая амазонка. Она появилась как обещала — минута в минуту. Поставила авоську с продуктами на пол. Деловито кивнула, прошла в комнату, распространяя запах дорогих духов. Она была одета в скромный костюм, обтягивающий крепкое, немного полноватое тело. Разложила на столе пакеты с сыром, ветчиной, шампиньонами, извлекла бутылку джина и пластмассовый двухлитровый баллон с тоником.

— Сейчас тяпнем по маленькой, — она потерла ладонями.

— Ты уже тяпнула. Не хватит? — осуждающе произнес Аверин.

Наташа, в отличие от Светы, любившей только йогурты, испытывала слишком большую симпатию к спиртным напиткам. Она работала в туристической фирме, каталась по всему свету, после второй рюмки начинала хвалить «этот долбаный Запад», после третьей ругала «этот драный совок», после пятой шло: «все мужики — сволочи», после шестой: «а ты, Аверин, первая сволочь».

— Немного, лапуля… А это кто? — она кивнула на Пушинку, которая вскочила на стол и потянулась к колбасе.

— Новый жилец.

— Брысь, поганка!

— Не груби котенку. Она впечатлительная.

Пушинка фыркнула и тяпнула Наташу за руку, а потом спрыгнула и исчезла за креслом.

— Ты посмотри на нее, — возмущенно произнесла Наташа.

— Нечего животину тиранить.

— А, — отмахнулась Наташа и притянула хозяйским жестом к себе Аверина, влепила ему поцелуй в губы и проворковала жарко:

— Я тебя обожаю, лапуля.

В голове у него все начало наполняться каким-то вязким туманом. Жаркий поцелуй — один из коронных номеров Наташи.

Она оттолкнула его и отправилась в ванную.

— Где мой халат, лапуля?

— Не знаю.

— Я у тебя оставляла, — она вышла из ванны и вопросительно уставилась на Аверина.

— Не у меня.

— А, точно, — на лице появился отблеск воспоминания, возможно, приятного. — Обойдемся.

Через пять минут Наташа выпорхнула из ванной в форменной рубашке, которую Аверин выстирал с утра в связи с предстоящим строевым смотром.

— Мне идет?

— Идет.

Она козырнула.

— Честь тебе отдаю.

— Воинскую?

— Девичью, дурак… Давай пить.

— Давай, — нехотя согласился Аверин.

Надираться на полную катушку в Наташины планы не входило. Ограничилась она тремя стопками. А потом все началось. Что-то треснуло под рукой Аверина — он понял, что отлетела пуговица от его форменной рубашки, но в тот миг это казалось незначительным. Он сорвал рубашку с Наташи, и они повалились на диван. Его рука привычно пробежалась по ее твердеющим соскам, скользнула ниже. Наташа часто задышала. Она заводилась мгновенно.

В самый сладкий момент она заорала так, что звякнули окна.

Утром она исчезла еще до того, как Аверин проснулся. Когда зазвенел будильник, Наташи и след простыл. Осталась только вымытая посуда и полный холодильник продуктов. На зеркале было написано помадой: «Славик, i love you».

Он уже собрался уходить на работу, как послышался звонок.

— Слушаю.

— Здорово, служивый, — прозвучал голос. Секунду Аверин не мог сообразить, кому он принадлежит, но потом вспомнил — Леха Ледокол!

— Доброе утро.

— Надо встретиться. Есть чем порадовать.

— Договорились. Где?

— В два. Александровский сад.

Они уточнили место. Аверин повесил трубку. Им овладело неприятное чувство неопределенности. Какая-то зыбкая, непонятная связь с первых секунд знакомства крепла с этим человеком.

Он захлопнул дверь квартиры и привычно запер два замка на тяжелой металлической двери. И попался. Дверь тридцатой квартиры с привычным скрипом отворилась. На пороге возникла сумасшедшая соседка.

— А, придурок, доброе утро.

— Здрасьте, — как назло нижний замок заело, он проворачивался с трудом. Аверин потянул на себя дверь.

— Кого, кровопийца, вчера зарезал? — осведомилась, уперев руки в боки, соседка.

— Да никого.

— Врешь. Девушку убил. Как она, бедная, кричала. Ая-яй, — хихикнула соседка и с размаху стукнула своей дверью. Аверин покачал головой.

— Шизуха, — прошептал он, справился наконец с дверью и кинулся вниз по лестнице.

На работе полдня потратил на справку по наемным убийствам.

"В последние годы отмечается устойчивая тенденция к росту убийств, совершенных по найму. В 1992 году таких преступлений выявлено 102, за три месяца текущего года уже более восьмидесяти. Наибольшее их количество в прошлом году совершено соответственно: Московский регион — 96, Санкт-Петербург и Ленинградская область — 68, Свердловская область — 50, Тюменская — 47, Самарская — 41. В структуре зарегистрированных убийств данная категория составляет чуть больше полутора процентов… Они представляют особую общественную опасность… Раскрываемость в прошлом году составила 22 процента. Особую сложность в раскрытии представляют убийства межрегионального характера. Слабая раскрываемость объясняется тем, что организаторы и непосредственные исполнители предпринимают чрезвычайные меры предосторожности и изощренности при разработке и выполнении преступного замысла, неосведомленностью милиции о мотивах преступлений, чаще всего связанных с финансово-коммерческой деятельностью потерпевшего или конфликтами из-за раздела сфер влияния».

В конце Аверин обосновал необходимость создания специализированных подразделений — создать структуру начиная с ГУУР и кончая районными отделами, чтобы были сотрудники, отвечавшие за эту линию. Деньги — на все нужны деньги. И это в трещащем по швам государстве с обвально падающим производством. Никому ни до чего нет дела. Власть имущие и денежные мешки считают, что их сбережет охрана, что сильные правоохранительные органы и порядок им излишни и вредны. Но слишком редко охрана спасает от пуль профессионала.

Аверин закончил справку. Просмотрел поступившие материалы. Все как обычно — конвейер смерти работал без сбоев.

Десногорск Смоленской области. Несколько дней назад ушли и не вернулись двадцатичетырехлетний лидер преступной группировки Десногорска Харламов и его приятель Риттер. Вечером у кинотеатра «Нейтрино» произошла драка с представителями конкурирующей группировки. Обгоревшие, без голов трупы обоих обнаружены в лесу недалеко от Десногорска. Двое убийц из конкурирующей бригады задержаны. Драка, возникшая у кинотеатра, переместилась в лес. Убили. Разборка — на почве взаимной ненависти и озлобления. Головы отрезали и утопили в водохранилище. Оперативное сопровождение — контроль.

Дальше что там?

Краснодарский край. 6 февраля 1993 года в станице Динская Динского района в доме по улице Революционной с огнестрельными ранениями обнаружены нафаршированные дробью трупы Жукова и Масловой — жителей Бердска Новосибирской области. Били в упор из обреза, чтобы наверняка. В ноябре пара приехала в Динскую подыскать жилье — потянуло к теплу из Сибири. Супруги Сушко продавали квартиру по улице Октябрьской — ее оценили в 12 миллионов. В счет стоимости Жуков купил хозяевам «Форд» — остальное пообещал после оформления. Хозяин дома договорился с тремя жителями совхоза «Агроном» за миллион убить покупателей. Стало жалко квартиры. И денег жалко. А людей не жалко. Мало ли их еще в Сибири? А сколько их еще на этот дом могут позариться? И тоже с деньгами. Нет, просто так отдавать дом никак нельзя. Сушко привел жертвы в свой дом, отлучился якобы по делам и дал сигнал по-дельникам. Убийцы вызвали Жукова на улицу поговорить, застрелили из обреза. Зашли в дом и прикончили жену. Были задержаны через несколько дней. Контроль оперативного сопровождения.

Приморский край. 23 января сего года, село Стретенка Дальнереченского района. Несколькими выстрелами убит председатель рыболовецкого совхоза Стретенский, учредитель кооператива «Блок». Установлены трое — два исполнителя и заказчик. Заместителя руководителя кооператива перестала устраивать зарплата. Нашел двух убийц, которые, сделав свое дело, получили одну машину на двоих и по двести тысяч рублей на каждого. Оперсопровождение…

Разделавшись с этими делами, он отпросился у Рагозина. И отправился на встречу с Лехой Ледоколом.

Март девяносто третьего года заканчивался. Потеплело. Светило яркое весеннее солнце. Куртку можно было не надевать. В назначенное время Аверин входил в Александровский сад. Ледокол появился на пять минут позже, одетый в скромный серый костюм. Часть лица закрывали солнцезащитные очки.

— Глаза слезятся от солнца, — сказал он, поздоровавшись. — Не выношу яркий свет.

— Привык жить в полутьме? — усмехнулся Аверин. Ледокол снял очки, протер стекла и кинул какой-то странный взгляд на Аверина.

— Я привык ко тьме, самбист. И еще к какой. Тебе трудно даже представить это.

— Ладно, замяли.

— Знаешь, что в Москве прошел большой сходняк воров?

— Слышал что-то такое. Но о чем совещались — не знаю.

— Две вечные темы — кавказ и беспредел молодежи.

— Неудивительно.

— Такого еще не было никогда. Воров убивают одного за другим. Любой сопляк, набравший бригаду и разжившийся оружием, может ни в грош не ставить авторитетов. Слышал о Гноме?

— Его бригада год назад забила стрелку чуть ли не всем преступным структурам Москвы.

— Правильно. И разговор со всеми начинали с автоматной очереди.

— Их всех в течение года вывели в расход.

— Но дурной пример заразителен. На сходняке воры жаловались, что нет сейчас в Москве по-настоящему сильного воровского лидера. Сетовали на ментов, что не дают вернуться на столицу Япончику.

— А что Иваньков сделал бы?

— Шорох навел бы. Единственный, кто смог бы призвать к ответу отморозков. Вроде бы воры хотят через своих людей протолкнуть прощение грехов Япончику и вернуть в Москву.

— Такое может быть?

— Не знаю. Сегодня все возможно. Заключат с властями договор — прощение грехов Япончику и разрешение действовать в определенных рамках в ответ на обещание борьбы с беспределом и снижения уровня общеуголовной преступности.

— Япончик никогда не согласится работать под контролем.

— Я тоже так считаю. Поэтому, думаю, договориться с ним не удастся. И он в ближайшее время покинет Родину.

— Скатертью дорога.

Многие воры уже на Западе. Россия и Америка — родственные страны. «Холодная война» позади — первым это понял Япончик. Он достиг взаимопонимания с американской мафией, и, по решению главных мафиозных кланов, в знак уважения и сотрудничества ему отстегивается процент с лас-вегасского игорного бизнеса — что-то около тридцати тысяч долларов в день. Мелочь, но душу греет.

— С отморозками надо бороться жестко. Они не только гражданам, но и ворам жить не дают спокойно, — сказал Ледокол. — Могу продать одну группу.

— Какую?

— По квартирам. Серия убийств. Семья в Мытищах. Старик в Медведкове. Полтора десятка трупов за ними.

— Излагай, — внутренне подобрался Аверин в предчувствии добычи.

— Есть такая фирма «Милосердие». Помогает старичкам решать свои проблемы, наследует их квартиры, занимается сделками с недвижимостью. Приватизирует квартиры. Оформляет перепродажу. Хозяева плохо кончают. Их убивают.

— Кто?

— Толик Новицкий. Бывший инструктор райкома комсомола. Фирма «Милосердие» зарегистрирована в Северо-Восточном округе. Только поторопитесь. Он собирается разделаться с исполнителями и отвалить в США.

— Кто исполнители?

— Какие-то недоноски из Железнодорожного. Два восемнадцатилетних дегенерата. Новицкий их на чем-то зацепил на крючок.

Придя на работу, Аверин уселся за телефон. Выявил, что действительно есть фирма «Милосердие», зарегистрированная на Анатолия Викторовича Новицкого. Пробил по центральному адресному бюро самого Новицкого — потратил на это минут сорок: до ЦАБ дозвониться нелегко. Потом набрал номер Савельева.

— Посмотри, у вас зарегистрированы такие убийства, — он перечислил все, о которых ему говорил Ледокол.

— Что-то припоминаю.

— Проверь. Через час позвоню.

Через час Савельев подобрал материалы.

— Да. Все числятся нераскрытыми.

— Считай, зашевелились трупы.

— Излагай.

— Жди, к вечеру буду. И обговорим все.

Аверин отстучал на машинке рапорт по полученной информации, сославшись на анонимный источник, подбил данные и направился к Ремизову.

Начальник отделения прочитал рапорт, внимательно посмотрел на Аверина.

— Откуда информация?

— Мои каналы, — неопределенно ответил Аверин.

Ремизов не стал требовать подробностей. Он понимал, что оперативник может располагать источниками, о которых необязательно знать начальству. Он доверял Аверину как себе и признавал за ним право работать в свободном полете. Кстати, когда выдергивал его из МУРа, это было одно из условий — свободная работа на конечный результат. И пока все получалось. За год в ГУУРе Аверин поднял несколько очень крутых групп.

— Хорошая бригада, — кивнул Ремизов.

— Если получится.

— Что на Петровке творится? Как они упустили из виду? Год люди умирают вокруг одной фирмы.

— Бардак. Координация и обмен информацией между подразделениями на нуле. Вот и просмотрели.

— Если реализация получится, кому-то в ГУВД придется очень плохо, — нахмурился Ремизов. — Совсем от рук отбились.

— Вал замучал. Тысяча убийств в год — такое поднять мало кому под силу.

— Ознакомься с материалами. План мероприятий мне на стол, — приказал Ремизов.

Уже наступил вечер, когда Аверин приехал на Петровку.

— На, подготовил тебе материалы, — сказал Савельев. — Не моя зона.

— Почему?

— Не видно, что заказные убийства. Никто не относил их к этой категории.

— Именно заказные, Гриша… Шеф обещал устроить вам кузькину мать. Все убитые передали квартиры «Милосердию». Неужели неясно? А это что? — он хлопнул по документу.

— Новицкого опускали в изолятор на трое суток за махинацию с квартирами.

— И выпустили?!

— Следователь дурак. И прокурор тоже.

Аверин просмотрел материалы. Обычные справки. Опердела находятся у оперативников в округах. Завтра надо их собрать. Был одиннадцатый час.

— Группу создаем по этим делам, — сказал Аверин. — С прокуратурой договоримся — из отдела по особо опасным выделят следака. Четырнадцать убийств, дорогой мой. Четырнадцать!

— Да, многовато.

— Завтра к двум часам всех оперативников с ОД на разбор. Будем шею мылить.

— Будет сделано. На Пасху в церковь не собираешься? Чай крещеный?

— Крещеный-то крещеный. Но сил нет.

Когда Аверин возвращался домой, совсем сгустилась тьма, но народу на улицах было полно. Люди шли в церковь. Крестный ход, служба, одним словом — Пасха. На Русь возвращались христианские традиции, но приобретали, как и все вокруг, нездоровый оттенок. Бывшие атеисты, распекавшие на бюро райкомов и обкомов подчиненных за снижение уровня атеистической работы и за рост количества крещений, ныне держали свечки, а иные из них на Рождество радостно лезли к батюшкам с криком: «Христос Воскресе».

Аверин прошел в квартиру, включил свет и покачал головой. Пушинка нагло расположилась на его подушке.

— Совсем от рук отбилась, — сказал Аверин, беря кошку. — Воспитывать тебя пора.

— Мяу, — отозвалась Пушинка.

— Нельзя спать на моей подушке. Это моя подушка. Понятно?

Пушинка чихнула и окинула недоуменным взором Аверина.

— Вот твое место, — он положил Пушинку на подушку на полу.

Пушинка мяукнула. Аверин пошел на кухню. Нарезал бутербродов, заварил чай. Когда вернулся в комнату, Пушинка мирно спала на его подушке.

— Нельзя, — он опять сбросил ее на пол.

Он быстро провалился в тяжелый сон. Его разбудил будильник. Перед лицом маячило что-то мохнатое. Пушинка спала на подушке прямо перед ним.

Утром Аверин просматривал суточные сводки. Взор сразу упал на сообщение из Калужской области. Внутри стало как-то холодно и жутко. На пасхальную ночь в монастыре в Оптиной Пустыни были зарезаны трое монахов. На месте происшествия обнаружен нож с тремя шестерками — число Зверя, самый знаменитый сатанинский символ.

— Читал? — кивнул Ремизов на сводку.

— Теперь начнется, — сказал Аверин. — Шуму будет.

— Уже шум идет.

— Раскроем?

— Шеф туда Малютина и Петрова направляет. Но есть подходы. Дело раскроют.

— Неужели правда сектанты?

— Черт знает. Возможно.

Об убийствах на религиозной почве время от времени заходили разговоры. В России все больше и больше действовало сект, и изможденные, издерганные неурядицами люди стремились найти не правду, но силу и защиту, переходили на сторону зла, отдавались во власть дьявола — некоторые своими мерзкими делами, другие принимали участие в сатанинских обрядах. Были ли человеческие жертвоприношения — вопрос оставался открытым. Год назад в одной из областей раскрутили дело. Мать и дочь — женщины в возрасте, с несложившейся личной судьбой — взяли из приюта на воспитание десятилетнюю девочку. А потом зверски ее убили. Мотив был совершенно непонятен. Дело продвигалось туго. Его неоднократно пытались прикрыть. Но розыскники и следователь прокуратуры пошли на принцип, проявили исключительный профессионализм и раскрутили клубок. Однако мотив так и остался за пределами уголовного дела. А убили ребенка во время проведения ритуала. Две женщины посвящали себя сатане и приносили жертву, чтобы он обеспечил им процветание. Возможно, были и еще случаи. Даже когда преступник установлен, мотивы часто остаются за кадром. А сколько пропадает без вести, сколько мрет бомжей — может, некоторые тоже становятся жертвами черных месс?

Настроение у Аверина испортилось. Возникло ощущение, что ему, русскому человеку, опять плюнули в лицо ядовитой слюной. Хаос наступал. Зло завоевывало все новые пространства. Он физически ощущал, как происходит это.

К двенадцати часам сотрудников отдела погнали в министерский тир на еженедельные стрельбы. Аверин привычно вогнал пули в десятку — почти одна в одну. На него удивленно посмотрел новый начальник тира.

— Где учились?

— Были места.

Учили Аверина стрелять в армии — по всем правилам, при этом патронов не жалели. Командир подразделения по розыску говаривал: «Шевелись, неучи! Рука дрогнет — или своей, или чужой жизнью заплатите». Учили стрелять не по дурацким наставлениям — выставить вперед ногу, вполоборота, мягко жать на спуск. Чепуха. Учили стрелять из разных положений — лежа, стоя, запыхавшись после марш-броска или после спарринга, на время, на точность. По появляющимся мишеням и по стационарным. С двух рук и каждой рукой в отдельности, а также одновременно двумя пистолетами. Командир был немного помешан на этом деле. Но вскоре Аверин убедился, насколько капитан прав. Настал миг, когда от твердости руки Аверина зависела его жизнь и жизнь невинного человека. Оскаленное лицо беглого зека, заточка у шеи заложницы — восьмилетнего ребенка. И мягко скользящий по спуску палец. Аверин попал в десятку…

Пообедав, он отправился на Петровку. Туда начали подтягиваться оперативники с делами по квартирным убийствам. Аверин уселся их листать. Очередной лопоухий, нахальный, одетый с иголочки, лет двадцати пяти опер сидел перед ним, положив ногу на ногу, и рассеяно изучал что-то на потолке. Он имел вид человека, которого ничего в этой жизни уже не трогает.

— Ты зачем в милицию пришел? — поднял на него глаза Аверин.

— С преступностью бороться, — со скрытой усмешкой произнес оперативник.

— Хорошо борешься… Версии не отработаны. Поквартирный опрос не закончен — месяц со дня убийства прошел! Мероприятия намечены формально. Тут же все на поверхности — за что надо цепляться.

Оперативник пожал плечами.

— На мне этих дел — тьма тьмущая. Восемь человек в отделении по убийствам на весь округ. Какие там версии? А на территории всем до лампочки — у них учет по палкам. Им легче двадцать краж, чем одно убийство раскрыть. Прокуратуре до фонаря. У суда одна задача — дело довалить. А я с преступностью не борюсь? Крайний?

— Крайний, — кивнул Аверин. — Если не нравится, иди в ГАИ — поборами заниматься. При деньгах — и забот никаких.

— Спасибо за пожелание.

— Пожалуйста…

Полдня Аверин потратил на изучение дел. Пролистав последнюю папку и сделав выписки, Аверин отодвинул ее и сказал Савельеву:

— Давай к твоему начальнику отдела. А потом к Федосееву.

Триста двадцать пятый кабинет, за дверью — небольшая приемная, там за столом пожилая секретарша, достопримечательность МУРа — пережила многих руководителей. Аверина, Савельева и начальника отдела по тяжким преступлениям против личности принял Федосеев — обаятельный, интеллигентный человек, мощный профессионал. Он неоднократно по всем вопросам занимал непримиримую жесткую позицию и поэтому имел конфликты с руководством — и с прошлым начальником ГУВД политиком-вредителем Мурашовым, и с нынешним гаишником Панкратьевым.

Выслушав от Аверина короткий доклад, Федосеев моментально въехал в суть дела.

— Людей предоставим. С прокуратурой договорюсь, — кивнул он. — Все оперативные мероприятия гарантирую вне очереди.

— Идет, — удовлетворенно произнес Аверин.

Аверин устал. Голова гудела. Еще один рабочий день прошел в трудах праведных.

Пушинка спала. Рядом с ней лежал изодранный тапок. Она, похоже, билась с ним отчаянно. Постаралась хорошо — тапок был изжеван и исцарапан основательно.

Аверин положил две бутылки пива в холодильник. Там лежала вобла.

Тут заявился Егорыч.

— Здорово, Славик.

— Привет.

— Где пиво?

— В холодильнике.

— Я тебе воблу принес.

— У меня есть.

— Отлично. Я твой бронепоезд на колеса поставил. Будем праздновать.

— Будем, — Аверин посмотрел на часы, стрелки подползали к десяти, но у Егорыча некоторое смещение дня и ночи. Днем он ремонтирует машины, вечером спит, ночью читает Толстого, Гегеля и Жириновского. А к одиннадцати ходит в гости.

— Сколько должен?

— Только за запчасти, да и то по бросовым ценам достал. Очень я тебя, Славик, люблю и уважаю. Ты мне как внук.

— Внук, — усмехнулся Аверин. — Тебе немножко за сорок.

— Неважно. У меня огромный жизненный опыт — я старше тебя на тысячу лет. Вот так-то. Ты еще молодой человек с неокрепшей психикой и неопределенной политической позицией, — усмехнулся Егорыч, и Аверин со страхом подумал, что гостя снова занесет на политику. Так и произошло.

Отхлебнув пива, Егорыч завелся.

— Представляешь, Славик, смотрю телевизор. Вижу знакомую паскудную рожу. Из третьей лаборатории — младший научный сотрудник. Я его хорошо знал. Дуб дубом, ничего не соображал. Полчаса по телевизору рассказывал, какая у нас была отсталая наука и как он, талантливый ученый, страдал при застое. Как КГБ донимало его самого и знакомых. Представляешь, теперь функционер «Демроссии», учит всех жить по совести. Пригрелся в каком-то комитете. Участвовал в конференции «КГБ — вчера, сегодня и завтра», где предлагал признать Комитет, как и СС, организацией преступной.

— Тебе-то что?

— Слав, он же стукачом был. На содержании. Он нас всех закладывал. В том числе и меня лично. Меня по его милости в Польшу не пустили на конференцию. Но почему так получается? Стукачи опять наверху. И опять нас топчут.

— Потому что они стукачи.

— Супостаты. Сели на нашу шею. Ничего, устроим кузькину мать. Скоро. Скинем их к е… матери.

— Тебе это не поможет.

— Почему?

— Ты опять в диссиденты попадешь. Ты диссидент по природе. При любой власти. И опять тебя в Польшу не пустят.

— Слав, ты не прав.

— Прав.

— Скоро покажем супостатам. Первого мая такое шествие устроим.

— Не ходил бы туда. Время видишь какое.

— Ебелдосы во все тяжкие пустились. Ничего — врежет по ним рабоче-крестьянский кулак. Зубки-то треснут.

— Егорыч, кончай ты в эти игры играть. Плохо кончится.

— Хорошо кончится… Давай, — Егорыч поднял кружку.

Выпили. Пиво оказалось неплохое.

Аверин добрался до кровати только в третьем часу. Егорыч извел его рассуждениями о судьбе России, которая якобы сейчас стоит на перепутье и якобы сейчас решается, быть русскому этносу или сгинуть в геенне огненной. Он цитировал Гумилева, а также трактат «Государство» Платона и что-то твердил об «охлократии» — власти плебса и жуликов. Аверин еле избавился от него. Заснул он моментально.

— Годится, — Ремизов расписался на плане оперативно-розыскных мероприятий и поставил «Утверждаю». — С Федосеевым обговаривал?

— Да. Все в порядке.

— Прокуратура?

— Обещали утрясти.

— Давай, работай.

Оперативное дело «Жильцы».

Каждый оперативник имеет свои ОПД. Пятнадцать трупов — уровень годится для старшего оперуполномоченного по особо важным делам ГУУР МВД России.

У подъезда городской прокуратуры Аверин встретился с начальником второго отдела МУРа. Они вместе убедили заместителя прокурора по следствию объединить дела по убийствам в одно производство. На дело назначили сильного следователя. Тот пообещал подключиться с момента реализации оперативной информации, так что возникала уверенность, что на стадии следствия преступники не соскочат и не уйдут от ответственности.

Из прокуратуры Аверин отправился на Петровку. Там принялся за Савельева.

— Группа наружного наблюдения. Заявку сделал?

— Сделал. Завтра примут его.

— По двойке — на прослушку телефонов?

— Тоже.

Прослушивание телефона осуществлялось только через Министерство безопасности — это их вотчина еще со времен Комитета. Во второй отдел начнут поступать ежедневно распечатки переговоров Новицкого. В случае срочной информации исполнитель прозвонит непосредственно заказчику — Савельеву.

— Ну все, беремся за негодяев, — хлопнул по столу Аверин.

Завтра к Новицкому прилипнут бригады наружного наблюдения. Каждый день проиллюстрированные фотографиями будут ложиться отчеты «наружки», и станет вырисовываться круг знакомых фигуранта. Нужны по горло исполнители. Нужно оружие, которым совершались убийства. Из четырнадцати жертв семеро расстреляны из автомата.

— Сколько тварей развелось, — покачал головой Савельев. — Совершенно никакого чура.

— Откуда у них чур возьмется, если их все по головке гладят? — сказал Аверин.

Зазвонил телефон. Савельев поднял трубку.

— Шеф вызывает, — сказал он, кладя ее на место. Он появился через три минуты.

— Чуму взорвали, — сообщил с усмешкой.

— Кого? Вора в законе?

— Его, родимого. Его, золотого. Во дворе собственного дома. Съездишь со мной?

— Что ж, можно.

"Мерседес» последней модели, принадлежавший знаменитому вору в законе, был разворочен. А сам Чума превратился в обезображенный кусок мяса.

К Савельеву и Аверину подошел заместитель начальника уголовного розыска округа.

— Что у вас тут? — спросил Савельев.

— Да девчонка видела какого-то типа, который крутился возле «Мерседеса».

— Хорошо видела?

— Говорит, словесный портрет составить может.

— Как нам с ней побеседовать накоротке?

— Она в отделении. Прокурорский следователь работает с ней.

В отделении милиции в тесном кабинете молоденькая девушка — следователь прокуратуры допрашивала девчушку лет восемнадцати. Савельева следователь знала. Аверин представился. Оперативники уселись в уголке.

— Ой, а правда он машину взорвал? — воскликнула свидетельница.

— Пока неизвестно, — ответила следователь.

— Ничего парень такой. Видный. Прикид такой не хилый. Высокий такой. Симпатичный такой. На руках перстни такие золотые.

— Могла бы его узнать?

— Могла бы. Ну, он такой…

— А портрет составить?

— Я художник… Точнее, буду художником. Дизайнером. Могла бы… Слушайте, а меня потом не взорвут?

— Вряд ли.

Следователь закончила писать протокол.

— Теперь попытаемся составить композиционный портрет, — сказал Савельев. — Вы не против?

— Нет, — пожала плечами свидетельница. — А это что?

— При помощи компьютера воссоздадим внешность лиходея. Очень интересная процедура для художника.

Компьютеры для изготовления композиционных портретов имелись в экспертно-криминалистическом отделе округа. В просторной комнате стояли два компьютера, за ними сидели две девушки. Одна — полноватая блондинка в форме капитана милиции, выглядевшая лет на двадцать пять-двадцать семь, в ней замечалось что-то лихо-разбитное, свойственное женщинам, служащим в милиции. Ее напарница — воздушное существо, брюнетка лет двадцати, походившая больше на гимназистку. Что-то наивно-небесное в ней сразу трогало за душу.

— Привет, девчонки, — с видом опытного кота заулыбался Савельев. — Как вы тут без меня?

— Лучше, чем с вами, — ответила блондинка.

— Ну, это ты, Ольга, погорячилась. Знакомьтесь. Этот импозантный мужественный человек хоть и молод, но дослужился до старшего важняка ГУУРа.

Экспертши подозрительно покосились на Аверина. Для важняка он выглядел слишком молодым.

— Любите и жалуйте, — заявил Савельев.

— Всех любить, кого ты приводишь, — нас не хватит, — фыркнула блондинка.

— Ну, если постараться… А это Инна, — кивнул он. — Сподобилась быть свидетелем по убийству. Нужно составить композиционный портрет.

— Присаживайтесь, — кивнула «гимназистка», пальцы ее забегали по клавишам компьютера. Свидетельница села на стул рядом.

— Начнем.

— Да, — кивнула Инна.

— Рост.

— Ну, бугай такой.

— Метр восемьдесят — метр девяносто?

— Сто восемьдесят пять — сто восемьдесят семь.

— Телосложение?

— Бугай.

— Плотное, — «гимназистка» загоняла в компьютер данные, печатала она очень лихо.

Пока она работала, Савельев кивнул блондинке:

— Оль, пошли пивка в буфет проглотим. За жисть переговорим.

— Да? — блондинка задумалась. — Угощаешь?

— Угощаю.

Страсть к пиву и кофе у сотрудников милиции профессиональная. Как для мужчин, так и для дам.

Тем временем «гимназистка» продолжала работать. Она произнесла:

— Лицо восстанавливаем по элементам. Лоб и прическа. На экране стали появляться виды причесок.

— Это, — ткнула Инна в экран. — Точно. Перешли к глазам.

Вскоре на экране появилось угрюмое, совершенно несимпатичное лицо.

— Похож где-то, — неопределенно повела пальцами Инна. — А нельзя брови сдвинуть?

— Нет, компьютер эту операцию не выполняет. Инна пожала плечами.

— Ну тогда глаза чуть поуже.

— Глаза только такие есть.

— А…

Напоминало торг в магазине — того, что хотите, нет. Забирайте, что дают. Программа была достаточно дрянная, поэтому все композиционные портреты выходили похожие один на другой и найти по ним еще никого не удалось. Да и вообще — для розыска композиционный портрет обычно совершенно не нужен. Задумано прекрасно — патрульный на разводе получает фоторобот подозреваемых, в толпе выявляет подходящего человека, а то и граждане в милицию сообщат — мол, видели такую морду, которую по телевизору показывали. Но Аверин ничего подобного не припомнит на своей практике. В таком городе, как Москва, по композиционному портрету, да еще сварганенному на таком компьютере, можно задержать сотню-другую тысяч граждан, и ни один из них не будет причастен к преступлению. Другое дело если имеешь круг лиц, тогда эта штука может сыграть.

— Ну что, похож? — осведомилась «гимназистка».

— Ага, — неуверенно произнесла Инна. «Гимназистка» включила лазерный принтер, и оттуда медленно поползло изображение лиходея. Инна посмотрела критически на него.

— Нет, я лучше нарисую, — сказала она. Она взяла листок бумажки и уверенно изобразила лицо. С фотороботом оно имело не слишком много общего.

— Теперь ближе, — сказала она.

— Подпись поставьте. Напишите — «рисунок мной исполнен собственноручно». Спасибо, — Аверин забрал у Инны ручку.

— Я еще нужна? — спросила она.

— Пожалуй, нет. Сами до дома доберетесь или подвезти?

— Доберусь.

Свидетельница вышла из кабинета.

— Не годится ваша аппаратура ни на что, — усмехнулся Аверин.

— На Петровке программы получше, — пожала плечами «гимназистка». — Работаем на старье. Ни на что денег не хватает. Нищета.

— Не буду спорить, — он положил в папку рисунок и композиционный портрет. И тут его взор пересекся со взором «гимназистки». И в этот момент его будто током пронзило. Девушка опустила глаза, на ее щеках выступил румянец — как у красных девиц в прошлом веке. Тургеневская девушка — настоящая. И у Аверина как-то сразу пошла голова набок. Будто искра ударила, и взаимное притяжение потянуло их друг к другу. Он раньше не верил, что так бывает. Но на него налетела пьянящая волна, и он понял, что многие годы искал именно эту девушку.

— Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Вячеслав.

— Рита.

— Маргарита. Мастер и Маргарита.

— А вы Мастер?

— Можно сказать, в чем-то мастер… Ну кто бы мог подумать, что в этих серых стенах расцветают такие лилии.

Аверин почувствовал, что его несло. Он не мог сдержаться. Слово за слово, разговор завязался. Маргарита краснела и производила впечатление воплощенной невинности, и Аверин окончательно утонул в этих волнах.

— Маргарита, с вами очень интересно. Не могли бы мы продолжить этот разговор? Телефончик.

— Зачем?

— Ну…

— Ладно.

Она черкнула телефон на клочке бумаги и, когда протягивала его Аверину, зарделась, как красное солнышко, и не могла поднять глаза.

Аверин не знал, что сказать, но тут появился Савельев с Ольгой. Он заливал ей очередной анекдот достаточно фривольного содержания.

— Ладно, охальник, — она ткнула его в бок. — Уходите?

— А как же! — произнес Савельев. — Пошли, Слава. Они вышли из управления.

— Тебя до дома подбросить? — спросил Савельев.

— Не надо. До метро.

Он вышел из машины у метро, попрощался с Савельевым. Остановился, купил «Вечернюю Москву» с телепрограммой на неделю. Присел на парапет. Задумался. Пунцовый румянец на щеках девушки — внутри стало сладостно холодно. Он помассировал виски.

— Долбаный ты бабник, Вячеслав Викентьевич, — прошептал он.

И направился в метро.

Утром Аверин нехотя поднялся с кровати. Потянулся, зевнул. Побрел в ванну. И попал в засаду. С мяуканьем Пушинка кинулась из-за кресла и вцепилась передними лапами в ногу хозяина, а задними лапами истово заколотила по ней. Экзекуция была болезненной.

— Э, озверела? — спросил Аверин, беря котенка на руки.

— Мяу.

— Кормильца извести хочешь? Котенок замурлыкал, как работающий на малых оборотах мотор иномарки.

— Дикий зверь ты, а не кошка.

Налил молочка. С чавканьем, подходящим более крупному существу, Пушинка жадно залакала.

Аверин сделал зарядку. Залез под холодный душ. Потом разбил два сырых яйца, посолил, перемешал их, побросал туда хлеб, взболтал. С утра он ел мало, а это было его обычное блюдо. Наташа всегда морщилась и кричала: «Ты какой-то всеядный. Как можно лопать такую дрянь?!»

В дверь позвонили.

— Ты за машиной чего не приходишь? Заржавеет, — сказал Егорыч.

— Замотался.

— Может, она тебе вообще не нужна?

— Нужна.

— Значит, не подаришь. Вон она.

Аверин выглянул из окна. Его старенький, видавший виды «жигуль» третьей модели стоял внизу. Егорыч его чисто вымыл, местами даже отполировал. Машина выглядела вполне пристойно.

— И что, сама ездит? — недоверчиво спросил Аверин.

— Толкать не надо.

— Ну, пошли посмотрим.

Он считал, что эта машина ездить уже не в состоянии. Там все время что-то ломалось, что-то с хрустом отлетало.

Он распахнул дверцу, взял у Егорыча ключи, сел на водительское кресло. Повернул ключ, выжал сцепление, включил скорость и нажал на газ. Внизу что-то застучало, машина затряслась, как в лихорадке, и заглохла. Больше на повороты ключа она не реагировала.

— Далеко не уедешь, — покачал он головой.

— Как же это? — забормотал Егорыч, открывая капот. Он покопался там минут пять, не переставая чертыхаться. — Заводи.

На этот раз завелась она без труда. Сделав почетный круг, Аверин остановился.

— Егорыч, ты гений.

— Что ты. Скажем так — талант.

— Не, заглохнет где-нибудь в ста милях от города.

— Нет, гарантия… Но я бы за город на ней не катался.

— Не буду.

Дома Аверин перебрал содержимое тощего кошелька, убедился, что на бензин должно хватить, поэтому можно сегодня поехать на работу на собственных колесах. Сильно утомил общественный транспорт. После метро голову будто обручами сдавливает. Другое дело — собственная машина: у светофора подождешь, в пробочке постоишь, в результате всюду опоздаешь, но зато на мягком сиденье, на свежем воздухе (последнее, впрочем, сомнительно — на шоссе воздух далеко не свежий).

На работу Аверин еле успел. На метро действительно получалось куда быстрее. На оперативке начальник отдела порадовал, что с 30 апреля по 2 мая — усиленный вариант дежурства. Значит, всем торчать на работе и ждать указаний. Атмосфера в столице накалена до предела, не сегодня завтра начнется открытое противостояние. Так что каждый должен находиться на своем месте.

Аверин не возражал против своего мягкого крутящегося кресла перед компьютером. Но не более того. Никого бить резиновой палкой по голове он не собирался — не то воспитание. Других сотрудников отдела тоже ничто не заставит заниматься подобным. Угрозыск — вне политики. Для него есть только такие понятия, как преступление и наказание. Все остальное от лукавого. Политика, вельможные разборы, власть — все мимо. Защищать людей от преступников — и баста, на большее пусть никто не рассчитывает.

Аверин уселся разбирать бумаги.

14 марта сего года во Владивостоке взорвана квартира лидера городской оргпреступности Петракова. Крестный отец не пострадал. Разрушен подъезд. Погибли четыре посторонних человека. Заказчики установлены — братья Ларионовы. Исполнители тоже установлены — три негодяя. Но тут никаких судов не надо. Все трое убиты членами своей же банды.

К гибели бандитов Аверин относился вполне спокойно. Туда им и дорога. Совершенно иное — гибель мирных людей. В Москве девочка взяла оставленную в подъезде коробку из-под молока. Это оказалось взрывное устройство, предназначенное для «крутого», живущего в квартире. Ребенок погиб. В Воркуте мать вскрыла посылку на имя своего сына — известного своей нечистоплотностью коммерсанта, и взлетела на воздух. В Ростовской области заложили заряд в дом, где проживал авторитет, дом дал трещину, и жильцов пришлось выселять.

8 марта в лесополосе у Хабаровска обнаружен с огнестрельными ранениями труп Кравченко. Несколько недель как вышел из тюрьмы, пришел к своему приятелю Кочневу, дослужившемуся до местного бандитского авторитета. Напились, поругались — святое дело, чего корешам встречаться, если не драться? Кравченко пообещал приятелю устроить Хиросиму, поубивать и его, и его семью. Как же так — насиловали вместе, а сел в тюрьму он один? А кореш еще не хочет платить за то, что его дело взяли на себя. Кочнев признавал правомерность постановки вопроса, но проблему решил проще. Первого марта четверо неизвестных усадили Кравченко в машину. Нашелся только его холодный труп. Исполнителей пока установить не удается.

Пермь — задержан киллер. Заказчик дал ему пистолет, подвез на машине к дому и указал на человека, с которым надо расправиться. Киллер пошел расстреливать, но, видимо, только начинал свою трудовую деятельность по этому профилю, так что руки дрожали. Убрать он должен был генерального директора акционерного общества «Уральский меридиан», но телохранитель не зря получал деньги. В броске он обезоружил преступника. Последний признает факт покушения. Заказчик — неизвестен. Причина может быть любая — отказ платить рэкетирам, невозврат долгов, месть, происки конкурентов, разборки внутри АО.

На Петровке Савельев сидел в своем кабинете и глушил кофе с беляшами из буфета.

— Что по ОД «Жильцы»? — осведомился Аверин.

— Кажется, «наружка» вычислила связи Новицкого.

— Ну?

— Пожалуйста, — Савельев протянул папку с рапортами наружного наблюдения и отчетами по прослушке. — Вот два отморозка из Железнодорожного. Алексей Прохоров, кличка Карась, Иван Олежко по кличке Каратист. По приметам вполне подходят.

— Они… Что делать будем?

— Надо брать с поличным.

— Нацепить им «наружку»?

— Слишком шикарно… Я думаю, они не угомонятся. Пойдут на дело — и хапнем. С оружием.

— Смотри, как бы не лопухнуться.

— Не лопухнемся. Читай…

Аверин просмотрел распечатку телефонных переговоров. Новицкий: «Лехе скажи, что скоро дельце будет». Олежко: «Ты за прошлое еще бабки не все заплатил». Новицкий: «Заплачу, не бойся. Да и вообще — что-то по телефону разговорился». Олежко: «Когда рассчитывать?» Новицкий: «Неделька-другая. Все будет, Леха, все будет. Будут тебе деньги, гобсек». «Кто гомосек?» «Гобсек. Книги читай, дурак. Пока».

— С него глаз спускать нельзя, — Аверин отложил распечатки.

— Не спускаем.

— Что у вас на Первое мая готовится?

— Чует мое сердце — что-то будет. На базу ОМОНа заходил. Их на разгон инструктируют. С красными сцепятся.

— Плохо кончится все это, — вздохнул Аверин.

— Осточертели эти игры в политику. Самое главное — как не повернись, мент всегда крайний. — Савельев покачал головой. — Как на вулкане сидим и не знаем, когда взорвется. Революция начнется, за кого первых примутся?

— За нас.

— Верно. Бей ментов!

— Ничего. Прорвемся.

Пушинка значительно прибавляла в весе. Аверин битый час провел, играя с ней бумажкой на веревочке, и почувствовал, что уходят все черные мысли последних дней. Кошки — отличный инструмент психотерапии.

А вот соседке из тридцатой сеансов психотерапии явно не хватало. Она как чувствовала, что Аверин собирается на работу. Когда он вышел из квартиры, она открыла дверь.

— Передай тем негодяям, которые у меня мысли воруют, что я вам скоро устрою.

— А может, не стоит?

— Весь дом взорву. Вы у меня поплатитесь. А то моду взяли — на демонстрации ходить! Власть им не нравится! Мыслекрады хреновы!

При чем тут демонстрации, Аверин уточнять не стал. Чужая душа, барахтающаяся в пучине шизофрении, потемки.

Он начинал привыкать к московским пробкам. Егорыч действительно кудесник — «жигуль» бегал хоть и натужно, но вполне прилично.

Как всегда, рабочий день начал с перелистывания сводок. В Екатеринбурге по кабинету РУОПа долбанули из армейского гранатомета «муха». Это был знак предупреждения — мол, нечего сильно усердствовать в исполнении служебных обязанностей, граната может влететь и в кабинет, полный народу. Тогда не обижайтесь — мы же предупреждали. Столица Урала ныне — горячая точка. Оплот нового бандитизма. Регион, не признающий старых воровских авторитетов. Шпана, киллеры, афганцы и еще незнамо кто — все в авторитете, все вооружены, все без тормозов. Все готовы за деньги порвать горло кому угодно. А деньги там крутятся большие. Идет дележ уральских самоцветов. Однажды война закончится, и выяснится, кто из отморозков, заказчиков наемных убийств, подонков станет владельцем львиной доли предприятий по добыче и обработке драгкамней. Не далее как позавчера по телевизору показывали заместителя главы администрации Свердловской области — тот с комсомольским энтузиазмом вещал, как им удалось отстоять идею приватизации предприятий по драгкамням. Так держать! Мафия на марше! А неделю назад первый в России «Роллс-Ройс» за полмиллиона зеленых — приобрел двадцатитрехлетний сопляк из Екатеринбурга, из бандитов, держащих руку на самоцветах. Этот факт прошел по всем телепрограммам чуть ли не как свидетельство очередной победы рыночных отношений.

— Не дорого? — спросил телерепортер счастливого покупателя «Ролле-Рейса».

— Не дороже денег. Что такое полмиллиона долларов? Всего-навсего горсть изумрудов.

В истории не так много людей мерили драгоценные камни горстями. Аверин мог припомнить только князя Потемкина.

Идет перекраивание собственности, накопленной Россией за столетия. Идет перекраивание моральных ценностей, перекраивание душ, судеб. Перекраивание всего. Великий портной не устает работать ножницами, притом режет по живому.

Аверина вызвал Ремизов.

— Справку по предложениям в новый Уголовный кодекс. И в Верховный Совет по мерам, необходимым для предотвращения и раскрытия наемных убийств, — велел он. — И слезу выжми побольше. Страху напусти.

— А толк?

— Фонды, должности, личный состав. Мы задохнемся в этих проблемах, если что-то не предпринять.

— У них сейчас другие заботы, — отмахнулся Аверин. — Они друг с другом счеты сводят.

— А вот это не наше дело. Паны пусть дерутся. Нам нужно, чтобы наши чубы уцелели. От нас слишком много зависит в России, чтобы нас выбили из седла в связи с властными разборами. Я не прав?

— Правы.

— То-то. Как у тебя по «Жильцам»?

— Выявили исполнителей.

— Реализовывать когда будешь?

— В ближайшее время.

Аверин провозился с бумагой до вечера. Он не любил писать справки, но в последнее время все лучше и лучше овладевал этим жанром. Он умел играть на нервах и эмоциях тех, кто их читает, создавать напряг, как автор детективного жанра. И часто достигал желаемого эффекта.

Ближе к вечеру он начал испытывать беспокойство. Он еще с утра решился на этот шаг. Знал, что тяжело. Волновался, как мальчишка. Поэтому твердо решил — как стрелки подползут к пяти часам, снять телефонную трубку и набрать номер.

К пяти часам он как раз закончил допечатывать восьмистраничную справку, являвшуюся своеобразным шедевром бюрократического искусства. Она вопила: если не принять меры по укреплению данной линии как в кадровом и техническом отношении, так и с точки зрения соответствующих нормативно-правовых актов, будущее страны неопределенно и плачевно. Пока есть еще время принять меры — смотри по списку, — но завтра уже будет поздно. Все, жирная точка!

— Мне сейчас прослезиться или когда ты уйдешь? — усмехнулся Ремизов, ознакомившись с творением. — Круто сработано. Молодец.

— Премию бы за усердие.

— Обойдешься.

Вернувшись к себе, Аверин сел у телефона. В помещении он находился один. Сотрудники разъехались по всей стране, так что кабинет остался в его распоряжении.

Аверин всегда нравился женщинам. Их тянуло к нему, как бабочек на свет, хотя он не прилагал никогда к этому особых усилий. Лицо у него не особенно привлекательное — широкое, такое называют пачкой. И вообще — весь квадратный, мощный, как бульдозер. Но было в нем нечто, какая-то сила, которую женщины чувствовали. Это инстинкт — женщин тянет к сильным мужчинам.

Аверин всю жизнь влюблялся, терял голову — естественно, не слишком серьезно. Потом отходил от предмета своего увлечения. Былые связи тащились за ним, как шлейф за кометой. Время от времени он встречался с прошлыми объектами обожания. Некоторые из дам, правда, немногие, рассчитывали на возможные брачные узы, но тут он четко ощущал границу. Другие чего-то требовали, в чем-то упрекали. Никого из них он не мог отшить — всегда в общении оставался предельно мягким, особенно с женщинами. Будучи человеком сильным — и физически, и в волевом отношении, привыкнув преодолевать себя и обстоятельства, он боялся поранить окружающих, всегда при возможности старался уступить и не задеть человека, но порой получалось, что именно этим ранил людей. Запутанные отношения со слабым полом сильно действовали на нервы. Он понимал, что так жить нельзя. Что надо учиться порывать с людьми. Клялся завязать с таким образом жизни, но однажды находил очередную пассию и терял голову. Но такого чувства, как Маргарита — та самая «гимназистка» из экспертного отдела, не вызывал у него никто. В ней было нечто, убивающее наповал.

— Ты отпетый бабник, — прошептал Аверин и стал решительно набирать номер. — Извините, мне Маргариту, — произнес он, когда трубку подняли на том конце провода.

— Сейчас, — послышался грубоватый женский голос, явно принадлежащий напарнице Маргариты Ольге.

Через некоторое время послышались хрустальные переливы.

— Лейтенант Семенова слушает.

— Майор Аверин, — прокашлявшись, произнес он.

— Кто?

— Вячеслав. Неужели не помните? Из ГУУРа.

— Помню.

— Маргарита, мне тяжело. Я погибаю.

— Почему?

— Мне хочется еще раз увидеть вас. А там можно и умереть.

— Не стоит.

— Чего не стоит? Умирать или увидеть вас?

— Умирать не стоит.

— Я могу надеяться увидеть вас, прекрасная дама?

— Можете, — после секундной заминки произнесла Маргарита.

— Когда?

— Если подъедете в полседьмого к управлению, у выхода.

— Думаю, что смогу.

— Жду.

Аверин вытащил кошелек, критически изучил его содержимое, остался им не слишком доволен и отправился стрелять деньги до получки. Народ в Главке небогатый — в этой конторе не держали людей, занимающихся сомнительными приработками. С трудом удалось настрелять денег на ужин в кафе.

В полседьмого он ждал в машине около входа в управление. Маргарита выпорхнула из подъезда, попрощалась со своей напарницей Ольгой, огляделась.

— Вперед, — произнес Аверин. Пригладил волосы перед зеркальцем заднего вида, скорчил себе страшную рожу, глубоко вздохнул, распахнул дверцу, вышел из машины и направился к ней.

Недалеко от Арбата в подвальчике располагалось неплохое тихое кафе. Его хозяин, по гроб жизни обязанный Аверину, готов был кормить его всю жизнь бесплатно. Но того это не устраивало. Он никогда ничем не пользовался на халяву, в особенности если это зависело от его служебного положения. Он удовлетворялся тем, что в кафе его всегда ждал столик и уверенность, что не обвесят, не обсчитают, обслужат лучшим образом.

Они уселись в углу.

— Как вам здесь? — спросил Аверин.

— Очень мило, — произнесла Маргарита.

Лился мягкий слабый свет, на столах горели свечи, играла приглушенная музыка в стиле ретро. Действительно, здесь было очень мило.

Через минуту появился сам хозяин — крупный мужчина с пышными усами, в черном смокинге с бабочкой.

— Здравствуйте, Вячеслав Викентьевич, — слегка поклонился он. — Мне очень приятно видеть вас снова. А красотой вашей дамы я просто поражен. В самое сердце. В моем заведении мне не доводилось видеть ничего подобного.

— Спасибо, — Маргарита потупилась и покраснела.

— Могу я угостить вас ужином на правах старого знакомого? — как обычно, осведомился хозяин.

— Нет, спасибо, я еще пока зарабатываю, — усмехнулся Аверин, добавив про себя: «гроши».

— Мне очень жаль, что не могу проявить гостеприимство. Если что-нибудь понадобится — зовите. Хозяин удалился.

— У вас много друзей, — улыбнулась Маргарита.

— Три года назад похитили его ребенка. Требовали совершенно несусветный выкуп, набрать который не представлялось никакой возможности. Но если бы и набрали — вряд ли ребенка оставили в живых. Я знал это. Был уже третий подобный случай.

— И что? — Маргарита заинтересовалась.

— Я нашел их.

— Интересно. Как?

— Долго рассказывать. Похитители не могут существовать в безвоздушном пространстве. Чтобы получить деньги, вести переговоры, необходимы контакты с жертвой. Действовали они на редкость квалифицированно. Звонили с телефонов-автоматов. Говорили не больше двух-трех минут и тут же снимались с места. Уже потом выяснилось, что банду консультировал офицер уголовного розыска из Грузии. И все же они прокололись. Позвонили два раза в течение пятнадцати минут с одного автомата. На втором звонке их засекла «наружка».

— А дальше?

— Дальше мы понимали, что выработали лимит их доверия. Что вскоре они прекратят переговоры, а ребенка просто убьют и начнут искать новую жертву. На проработку версий не хватало времени. Поэтому мы взяли выявленных связников.

— Они вывели на место.

— Да. Но пришлось постараться. Расколоть их оказалось очень непросто.

— Как раскололи?

— Как в кино. Дал очередь над головой. Сказал — следующая пойдет в лоб.

— И они поверили?

— Поверили.

— Почему?

— Поняли кое-что.

— Что именно?

— Они поняли, что я не шучу.

— Вы бы пристрелили их?

— Одного — точно. На глазах у подельника. А из второго бы выбил место нахождения ребенка.

— Вы серьезно? — Маргарита удивленно посмотрела на него.

— Понимаете, жизнь ребенка — это святое. Я готов на все, чтобы сохранить ее. Бывают моменты выбора, когда ты должен переступить через все, чтобы сберечь нечто более важное.

Маргарита внимательно посмотрела на него.

— Маргарита, что мы все о работе да о работе. Кстати, сколько дней уже знакомы, а все «на вы». На брудершафт пить не призываю. «На ты»?

— «На ты», — потупив глаза, произнесла Маргарита. По-видимому, им предстояло провести чудесный вечер.

Кухня была отменная. Лилась ненавязчивая музыка. Никто не орал, не буянил, все вели себя прилично.

Официант принес бутылку вина со словами:

— От заведения.

— О, — ознакомившись с этикеткой, произнесла Маргарита. — «Шато Марго» — французское вино.

— Хорошее?

— Считалось самым известным вином прошлого века. Но в этом удачный урожай был только восемьдесят второго года. Как раз этого, — она постучала по бутылке ножом.

— Ты разбираешься в винах.

— Да, — кивнула она. — Я разбираюсь в хороших вещах.

— Как эксперт?

— Выросла среди хороших вещей. Отец — дипломат. Я из золотой молодежи.

— Почему школа милиции?

— А почему бы и нет?.. Сама не знаю. Протест какой-то. Вырваться из привычного круга. Надоели эти золотые мальчики и девочки. Все расписано — школа, МИМО, МИД или КГБ. Все приелось. Мне хотелось сделать нечто. Совершить такой поступок, чтобы у всех глаза полезли на лоб. Не в хиппи же идти. Пошла в Волгоградскую школу милиции.

— Тяжелая юность.

— Из упрямства поступила. Из упрямства закончила.

— Не жалеешь?

— Жалею, — сказала она. — Иногда упрямство — плохой советчик.

— А я поступал в МИМО после школы.

— Тоже хотел вырваться из круга, попасть в элиту?

— Нет, не думал об этом. Меня тянул большой мир. Мечтал легко сбегать по трапу самолета — Лондон, Конго… Романтика.

Она орудовала столовыми приборами со знанием дела, в каждом жесте чувствовалось воспитание.

Вечер действительно удался на славу. Маргарита преодолела стеснительность. Щеки все еще краснели время от времени, но чувствовала она себя все более раскованно. Аверин тоже раскрепостился. Ушла куда-то необходимость строить значительные мины, острить натужно. На остротах весь вечер не продержишься. В какой-то момент возникает напряжение, ты понимаешь, что подобный тон начинает утомлять, а нечто важное не сказано, не сделано. Сейчас же ему было легко и хорошо. Благо, общих тем для разговоров оказалось немало. Имелись общие интересы — живопись, современная литература. Опровергая обыденное представление о сотрудниках МВД как непроходимых тупарях, Аверин был достаточно образованным человеком, с прекрасным вкусом и широкими интересами. То же самое можно сказать и о Маргарите.

— Ну все, мне пора, — произнесла она, взглянув на часы.

— Дома ждут?

— Завтра рано на работу.

— Конечно.

В голове ощущалась необыкновенная легкость от выпитого. Но пьяным он себя чувствовал не от алкоголя. Его пьянила близость Маргариты.

— Ох, попадусь гаишникам, — усмехнулся он, трогая машину.

— Отмашешься удостоверением.

— На кого нарвешься.

Маргарита жила в новом десятиэтажном доме недалеко от метро «Беговая».

— Вот здесь, — указала она на двор. Машина остановилась перед подъездом.

— Маргарита, мы еще увидимся?

— Как скажете, майор.

— Я скажу, что увидимся.

— Так и быть.

Он погладил ее руку. Маргарита зажмурилась. Он хотел поцеловать ее, но не решился, боясь разбить нечто хрупкое, возникшее сейчас между ними.

— Мне было очень хорошо, — произнесла она и погладила его по плечу.

— До свиданья.

— До встречи.

Он посмотрел, как она дошла до подъезда. Постоял еще, облокотясь на капот. На третьем этаже зажегся в квартире свет. Значит, одна. В окне появился женский силуэт. Аверин махнул рукой, вздохнул и сел в машину.

— Коты дома не кормлены, — произнес он.

— Смотри, вот он! — Аверин ткнул пальцем в экран. Черно-белое изображение. Через вестибюль гостиницы шел подтянутый молодой человек.

Киллеры действовали предельно нагло и уверенно. Они не знали, что все фиксируется на видеокамеры службы безопасности — и то, что творится в вестибюле гостиницы «Савой», и то, что происходит перед ней. За столиком уличного кафе перед отелем сидели двое кавказцев — братья Сахоевы из Осетии, приехавшие в Москву по коммерческим вопросам. Через вестибюль спокойно прошел джигит, подошел к ним. Первому — в подарок пулю. Второй бросился бежать, но был сражен выстрелом в спину. Киллер вернулся к первому, хладнокровно добил его и направился прочь.

— Отличный фильм. На «Нику» не потянет, но заработать на нем можно, — сказал Савельев, нажимая на клавишу обратной прокрутки.

Поражали нахальство и бесцеремонность исполнителей. Все произошло в самом центре столицы, центральнее не бывает — от «Савоя» до Кремля пешком десять минут, а до Лубянки и Петровки — и того меньше.

Через несколько минут после убийства на место происшествия прибыла оперативная группа Петровки, чуть позже подъехали начальники ГУВД Москвы и МУРа, заместитель начальника Управления Министерства безопасности по столице и области. Савельев и Аверин были еще раньше их и теперь в кабинете шефа службы безопасности отеля просматривали видеозапись.

Сразу после убийства рядом с отелем сорвалась с места белая «Шкода». Ее тормознули на трассе сотрудники ГАИ, поставили под стволы. Пассажиры послушно вышли, и на их запястьях удобно устроились наручники. Задержанные оказались приезжими из Сибири, судя по всему, достаточно близкими к криминалитету. Но никакого отношения к убийству они не имели.

— Ну у вас в Москве и дела творятся, — покачал головой водитель «Шкоды». — Как в американских фильмах. Уложил он их качественно. Мы решили не напрашиваться на лишние встречи с милицией и уехали.

Первая нить оказалась оборванной.

— Очень красиво сработали, — покачал головой Аверин, постукивая пальцем по экрану видеодвойки. — Новое поколение бандитов — получили закалку в горячих точках. Стреляют без предупреждения и метко. За свою шкуру не боятся. От вида крови в обморок не падают, она их, наоборот, пьянит.

— Свидетели показывают, что перед убийством с потерпевшими за столиком сидел кавказец. Слышали обрывок разговора. «Мы там воюем, а вы тут деньги делаете», — сказал оперативник местного отделения.

— Действительно, аморально бабки делать, когда народ воюет, — кивнул Савельев. — Кстати, прошел шелест, что эти двое — крупные ростовщики. Давали деньга в рост. Запутались в расчетах, сами влезли в долги.

— Вот что, сиди, просматривай пленки, — велел Аверин местному оперу. — Ищи. Наткнешься на убиенных, может, они с кем в компании — сообщишь. А мы — в восемнадцатое.

В восемнадцатом отделении милиции было не протолкнуться от сотрудников различных служб и ведомств. Обычная работа — конвейер по опросу свидетелей, попытка извлечь из показаний крупицы информации.

К вечеру картина стала прорисовываться. В кабинете густой сизой стеной стоял сигаретный дым. Туда набилось человек восемь. Сотрудниками РУОПа руководил начальник отдела Никита Долгушин — он вел линию по нацменам и прекрасно ориентировался в их деятельности. Было трое оперов угрозыска. В уголке сидел сотрудник Министерства безопасности. Он занимал самое выгодное положение — ни за что не отвечаешь, лишь раздаешь ценные советы. Во главе стола сидел старший важняк из городской прокуратуры. Слава Богу, высокое начальство очень быстро испарилось, так что работать никто не мешал. Руководство и координацию раскрытием скинули на Главное управление уголовного розыска, а конкретно — на Аверина.

Следователь разложил на столе найденные в карманах убитых предметы.

— Смотри, — сказал Аверин, тыкая в доверенность на «Мерседес». — На имя потерпевшего. Какой-то абрек подписал.

— Надо проверить, — сказал следователь.

— По спискам — нет ли такого в гостинице, — предложил Аверин.

Через пять минут позвонил оперативник из местного отделения и сообщил:

— Есть такой.

— Где сейчас?

— В номере, кажется. Кстати, я нашел запись, где этот тип с убитыми о чем-то беседует.

— Отлично. Проконтролируйте, чтобы не исчез. Мы сейчас будем, — сказал Аверин.

Он, Савельев и двое сотрудников РУОПа двинули опять в «Савой». Поднялись на третий этаж. Подошли к дежурной.

— Ключ вон от того люкса.

Дежурная протянула ключ. Аверин встал сбоку от двери — привычка, чтобы не получить пулю с той стороны. Руоповцы и Савельев прижались к стене. Аверин выдохнул, быстро сунул ключ, повернул, толкнул дверь и ринулся внутрь. Пролетел через коридорчик, ворвался в комнату. Кавказец, сидящий в кресле, вскочил. Аверин обхватил его, перебросил через бедро, распластал на полу и завел руки за спину.

— Лежи, сучий кот!

— Э, не надо, — прохрипел кавказец.

— Лежать.

— Я лежу.

Савельев нагнулся и помог защелкнуть наручники.

— Нарушаете закон! — воскликнул кавказец.

— Помолчи.

Вскоре в номере появились двое понятых. Начался обыск. Через пять минут Аверин извлек из-под кровати автомат. Осторожно, чтобы не стереть отпечатки пальцев, положил его на стол.

— Хорошая штука, — сказал Савельев. — Импортная. Откуда?

— Не мое! — воскликнул хозяин номера.

— Прошлый постоялец оставил? — сочувственно произнес Аверин.

— Да!

— Ага, — иронично поддакнул Савельев. — А то номера здесь не убирают… Признаваться будем?

— В чем?

— В том, что братьев Сахоевых по твоей милости замочили. Не знаешь этих братьев?

— Нет.

— А доверенность на «Мерседес» кому подписывал? — спросил Аверин.

— Знаю. Они мерзавцы! Они мне автомат подбросили!

— Чего врать-то? — поинтересовался Савельев.

— Вам это так не пройдет! Я гражданин США.

— Вижу, — произнес Аверин, держа паспорт. Он встречал такой документ однажды. Такие паспорта выдаются ООН особо важным персонам и дают большие права.

— Я позвоню президенту США о нарушении прав гражданина Соединенных Штатов.

— Извини, братан, связи с президентом пока нет, — похлопал кавказца по плечу руоповец. — Придется тебе в изоляторе подождать.

Грузина препроводили в ИВС. На вопросы следователя он отвечать отказался. У него изъяли записную книжку, и оперативники начали отрабатывать адреса и телефоны.

Ближе к ночи из допросов стала возникать более менее четкая картина. Братья-процентщики задолжали крупные деньги своим партнерам и отдавать их отказывались. Также возникли какие-то нерешенные вопросы, касающиеся средств, идущих на осетино-ингушскую войну, а в таких случаях людей не щадят. Национально-освободительное движение — штука жестокая. Кровушки ничьей не жалко. Обрубить поток денег — это приостановить поставки оружия. Нет оружия — нечем воевать. А нечем воевать — враг убьет тебя, вырежет твою семью, детей. Так что в таких делах нечестности не терпят. Братьев погубила жадность, и теперь ими занимаются судебные эксперты в морге. Между тем дело пошло. Через три часа оперативники из РУОПа наткнулись еще на одну связь погибших.

— Съемная квартира. Некто Виктор Дзигоев. Из Осетии, — услышал Аверин в телефонной трубке голос Долгушина. — Что дальше, Слава?

— Подумаем, — произнес Аверин и закашлялся. В комнате, отведенной под штаб, дым стоял такой, что можно топор вешать.

Аверин положил трубку на стол, изложил следователю ситуацию и спросил:

— Что делать будем?

— Надо задерживать его, — сказал следователь. — И обыск на хате производить.

— Вот что, вы двигайтесь к той хате одним экипажем, — сказал Аверин Долгушину. — Сориентируйтесь на месте. Я подъеду с постановлением о производстве обыска и с группой ОМСНа.

— Идет, — сказал Долгушин.

Аверин позвонил в спецназ, располагавшийся в Колобовском переулке недалеко от Петровки. По согласованию с начальником МУРа спецназовцы по указанию Аверина готовы были немедленно выехать на место и броситься хоть к черту в пасть.

— Группа — четыре человека, вооружение тяжелое, — сказал Аверин дежурному по ОМСНу . — Встречаемся у восемнадцатого отделения через двадцать минут.

— Принято.

— Так, сделано, — Аверин набрал новый номер. — Але, Егорыч. Привет. Слава беспокоит… Слушай, у тебя ключ от моей квартиры есть. Будь другом — покорми Пушинку. Она с голодухи воет. Меня сегодня не будет.

— О чем разговор., — сказал Егорыч. — А чего ей? Мяса жареного?

— Воблы и пива… Ты что, котят не кормил?

— Нет.

— Молока. Рыбки вареной — в холодильнике.

— Сделаю.

Через двадцать минут серая «Ауди» с четырьмя здоровяками из спецназа стояла во дворе отделения. В багажнике машины лежали бронежилеты, щитки, светошумовые гранаты, альпинистское снаряжение.

Искомая хата располагалась в Текстильщиках. Дверь вылетела от удара кувалдой. Спецназовцы ворвались в квартиру и разложили огромного осетина на полу. На убийцу он по внешнему виду явно не походил.

На квартире обнаружили два Калашникова и ящик с гранатами.

— Кто Сахоевых расстрелял? — осведомился Аверин.

— Не знаю таких, — прохрипел осетин.

— Все ты знаешь. Лучше тебе признаться.

После получасовых уговоров осетин махнул рукой:

— Это не мое дело. У меня к Сахоевым претензий не было. Это Аслан и Гогия.

— Где живут?

— У подстилок своих. Телефоны знаю. Они шакалы. Мы с ними не в одной упряжке.

По телефонам установили адреса через Центральное адресное бюро. К утру знали, где живут две девушки — связь боевиков. Одна проживала в Химках. Другая — в Марьине.

В полдевятого Аверин с группой ОМСНа стоял перед дверью в шестнадцатиэтажном доме в Химках. Два удара кувалдой — дверь слетела с петель, и спецназовцы ворвались в квартиру. Послышался женский истошный визг и мужские матюги.

Аверин залетел в комнату. Голая, едва прикрытая простыней девушка съежилась на кровати. Обнаженный верзила лежал, уткнувшись лицом в ковер, и стонал. Аверин нагнулся, перевернул его. Физиономия — русская, на кавказца никак не походил.

— Ты кто?

— Сема, — жалобно произнес верзила.

— А что ты тут делаешь, Сема?

— К бабе пришел. А че, не положено?

Начался обыск. С антресолей извлекли автомат Калашникова.

— Рыбонька, это что за штука? — спросил Аверин хозяйку квартиры, которая успела накинуть на себя халат.

— Не знаю, — заскулила она.

— Это называется автомат. И за его хранение — два года тюрьмы.

— Не мое! Аслан оставил!

— А где он сам?

— Когда хочет — приходит. Позавчера видела!

— Ясно…

Аверин отзвонился в штаб:

— Нашли ствол. Клиента нет.

— В Перове обнаружили два трупа, — произнес следователь. — Один похож на убийцу.

Ну вот. Дела шли все круче и круче.

— Давай адрес, — Аверин раскрыл блокнот и вытащил ручку. — Я двигаю туда.

Действительно, в лесополосе в Перове лежали на земле два трупа. Молодые ребята, расстрелянные из пистолета. С привычным контрольным в затылок. Около них суетился эксперт.

Аверин нагнулся, посмотрел в свете фонаря на искаженные лица. Оскал смерти — сотни раз виденный, но от того не менее страшный. К смерти не привыкаешь с годами. Лишь убеждаешься в очередной раз, как страшен человеку человек. И как нужно ценить жизнь.

— Не они, — покачал головой Аверин.

Это оказались совершенно другие трупы. С какой-то другой разборки. Результат какого-то другого конфликта — смертельных обид, долгов, ненависти. Аверин прекрасно ощущал, что вокруг — океан ненависти, поверхность его вскипает и лопается кровавыми пузырями. И в этом океане тонут потерянные, изможденные, бесполезные, иссохшие от зла души.

— Грехи наши тяжкие, — вздохнул Аверин и направился к машине.

— Извлек пользу из информации? — спросил Ледокол, когда они встретились в скверике около метро «Таганская».

— По приватизаторам квартир?

— Да.

— Есть кое-какая.

Ледокол был одет совсем просто — джинсы, куртка, кроссовки. Похоже, на сей раз он назначил встречу не между раутами в посольстве.

— Вот тебе еще наводка. Есть такой чемпион-боец и знатный бригадир Артем Смолин. Ты не ошибешься, если потрясешь его по расстрелу на Кронштадтском бульваре. Расстреляны молодые братаны — Боба и Спортсмен. Вечером. Зашли в подъезд и получили по пуле.

— Смолин исполнитель?

— Да. Вдвоем с неким Питоном.

— Это из команды Росписного?

— Артем — помощник Росписи. — А доказательства?

— После того как всадили по восемь пуль в жертвы, оружие утопили в Большом Головинском пруду, прямо у водопада.

— Ты там что, за спиной стоял?

— Нет, не за спиной. Но знаю достаточно.

— Ледокол, ты меня все больше поражаешь.

— Не одного тебя… Я сам не могу разобраться в себе. Человек-загадка. Эх, самбист, сложись судьба по-иному, быть бы мне министром или секретарем обкома. Или шефом Абвера — способности есть, — он покосился на собеседника и усмехнулся. — Один хороший знакомый, профессор-психолог, прогнал меня по тестам, измерял коэффициент интеллекта. Зашкалило. Такие, как я, — штучные экземпляры.

— Не скажешь, что тебя в подворотне шпана резать собиралась.

— Давно это было, самбист. Очень давно.

— Такие бы таланты да на благое дело.

— А где оно сегодня, благое дело?.. Времена железные. Однажды, коснувшись креста на груди, понимаешь, что живешь не просто так. Бесится антихристово воинство, и надо принимать чью-то сторону.

— И из христианской добродетели идешь в братву?

— Именно, самбист. Получается, что у каждого свой крест. И каждый должен сделать что-то там, где его поставил Господь.

Аверин покосился на Ледокола — не издевается ли, не смеется. И к удивлению своему, понял, что тот говорит на полном серьезе. И верит в свои слова. В этот момент приоткрыл Леха Ледокол часть своей души. Аверин вдруг с ясностью понял, что однажды в жизни этого человека произошло нечто очень страшное.

— Ничем не хочешь порадовать старика? — спросил Ледокол.

— Хочу… — Аверин замялся. Он долго думал, следует ли передавать сведения своему источнику. И наконец решил, что хуже не будет. — Месяц назад Калач возникал в Тель-Авиве. Выходил на связь с вором в законе Гоги Колотым в Москве. Беседовали с час по телефону — что-то о цветных металлах. Через фирму «Траст-инвест» договорились о переправке как низкосортного лома партии меди на восемь миллионов долларов. И закидывали удочку о поставке российских вертолетов по демпинговым ценам.

— В Тель-Авиве, — Ледокол прищелкнул пальцами. — Израиль. Вот черт!

— Помог?

— Еще как… Ты никуда не срываешься в ближайшие дни?

— Нет.

— Будет тебе работенка. Хорошая работенка…

Сидя за рулем своего «Жигуля» и глядя в спину Ледокола, неторопливо бредущего по улице, Аверин думал, в какую же игру ввязался со своим источником. И каковы перспективы этого странного союза. Как ни странно, он, обладающий чутьем на зло, не ощущал в Ледоколе этого самого сконцентрированного черного сгустка зла, которое ощущается во многих его коллегах по «перу и топору». Странная тирада насчет промысла Господня поразила его какой-то искренностью, непонятной откровенностью. Аверин привык видеть странных людей. Но Ледокол занимал в этой шеренге одно из первых мест. Откуда такая информация? Какая цель ее передачи угрозыску? Ничего непонятно.

— А, видно будет, — произнес Аверин и тронул машину.

Двигатель, восставший благодаря Егорычу из пепла, продолжал работать вполне прилично.

Аверин посмотрел на часы — четверть одиннадцатого. Обернулся он быстро. Сегодня суббота. Первый выходной за последний месяц, когда можно предаться безделью и неге. Никуда не нужно мчаться, никаких допросов, рапортов, мероприятий, отчетов. День, предоставленный лично ему.

С момента убийства в «Савое» прошло пять дней, и дело обещало затянуться. Удалось установить еще несколько адресов, по которым могли появиться боевики. Два из них были на Украине и в Прибалтике. Ни хохлы, ни латыши пальцем не пошевелят, чтобы помочь угрозыску России. Скорее всего, наоборот, продадут бандитам информацию. Так что связываться с ними бесполезно. Российские же адреса оказались пустыми. На одном обнаружен курьер. Два других взяли под контроль, но пока никакого движения там не наблюдалось. Следователь заочно вынес обвинение и объявил фигурантов в розыск. Но сегодня всероссийский розыск — это уже не то, что раньше. Россия для беглых преступников ныне — благодатный край. Огромные возможности — были бы деньги. Можно купить чужой паспорт и жить по нему припеваючи на съемных хатах. Можно уехать воевать в ту же Осетию, и ни одна милиция тебя не найдет там. Можно отправиться в Чечню и вступить в тамошние вооруженные силы — Дудаев испытывает особую слабость к беглым душегубам. Можно просто купить билет и улететь в Америку или Европу, наняться во французский иностранный легион. А сколько находящихся в розыске живут под своей фамилией, доставляются для проверки в милицию и отпускаются, поскольку сотрудникам лень проверить их по учетам или просто хочется хапнуть легкие деньги. Всяко бывает. И иллюзий на то, что в ближайшее время расстрельщиков удастся обнаружить, Аверин не имел.

Дома Аверина ждала засада.

Как только он открыл дверь и ступил за порог, Пушинка бросилась на его ногу и вцепилась в нее зубами. Аверин поднял котенка, который набирал вес не по дням, а по часам и превращался в шикарную, пушистую полосатую кошку.

— Совсем вызверилась.

Он прижал Пушинку к щеке, и та замурлыкала.

— Зверь, — покачал он головой, взвесив на руке кошку. В Пушинке явно чувствовалась кровь сибиряка. Кстати, в Сибири котов именуют уважительно — зверь. Они этого достойны — огромные, спокойные, уверенные.

Аверин плюхнулся в кресло, положил Пушинку на колени, включил телевизор. Там пел Иосиф Кобзев.

— Ну, конечно, куда без него?

После очередной песни на сцену вышел Отари Квадраташвили и произнес речь о таланте великого русского певца и о том, что он вносит огромный вклад в благотворительную деятельность. Кто знал суть проблемы, прекрасно представлял, что Отари и Кобзев — старые и верные друзья. У профессиональных преступников — это относится ко всем странам — почему-то особая тяга к представителям артистической элиты, и особенно к певцам. Вспомнить Фрэнка Синатру — знаменитого американского певца, лучшего друга американских гангстеров, которого несколько десятилетий ФБР пыталось уличить в связях с оргпреступностью. Иосиф повторял его путь с той лишь разницей, что в его друзьях числились не только мафиози, но и представители высших эшелонов власти, в том числе и правоохранительных органов. Иосиф служил своеобразным мостиком между двумя этими мирами.

Кобзев был членом всех общественных советов — МВД, ГУВД Москвы, постоянно отирался в генеральских кабинетах и ходатайствовал о «невинно пострадавших», просил разобраться с какими-то делами и часто достигал успеха. Особенно его позиции укрепились с назначением нового начальника ГУВД Панкратьева, с которым он поддерживал достаточно теплые отношения. Неплохие отношения у генерала были и с самим Отари — начальник ГУВД и знаменитый гангстер вместе занимались спортом, вместе ездили на чемпионаты. Если разобраться, между полицейскими и ворами не всегда существует антагонизм, на некотором уровне они сосуществуют в одной плоскости очень уютно. Аверин воспринимал это философски, не уставая повторять: ничего, воры наводят контакты с генералами, а сажают-то их лейтенанты. В отличие от досужих представлений, дело, которое закрутилось, спустить на тормозах даже начальникам с большими звездами порой оказывается невозможно.

В «Новостях» рассуждали о коррупции. Продолжался скандал вокруг пресловутых одиннадцати чемоданов Руцкого, в которых якобы содержались доказательства взяточничества в высших эшелонах власти. Президентские структуры в долгу не остались, и появилась на свет антикоррупционная комиссия, в которую входили совершенно уникальные люди. Один из них, тянущий по весу куда больше центнера, прославился участием в качестве адвокат-прокурора по делу партии, где он доказывал преступность «организации, именующей себя КПСС». Доходили слухи, что еще во время работы в МВД этот человек был завербован КГБ на почве увлечения существами одного с ним пола. Говорят, еще в восьмидесятом году тогдашний министр внутренних дел Щелоков, узнав об этом, сказал: «Мне в ведомстве ни педерастов, ни стукачей не надобно», — и на том карьера этого человека в ведомстве закончилась. Комиссия клеила Руцкому участие в каких-то махинациях, но липа просматривалась очень явно. Впрочем, к чемоданам Руцкого Аверин относился не лучше, зная, что реальные данные о коррупции перемешаны там с огромным количеством дезинформации, что давало возможность острую, смертельно опасную для государства проблему с коррупцией опять перевести в плоскость взаимообвинений, обсуждений, переобсуждений.

Представитель администрации президента обвинил Верховный Совет в аморальности и полном отсутствии принципов, в желании столкнуть Россию с пути обновления. День за днем нагнеталась истерия. У Аверина возникало ощущение холода. Что-то должно случиться. Страна балансировала на грани, и он подозревал, что эту грань скоро переступят.

Он выключил телевизор. Посидел молча. Пушинка начала тереться о его ладонь мордой.

— Не буду с тобой играть, ясно?

— Мур-р.

Аверин задумался. Потом взял телефон. Набрал номер.

— Але… Маргарита. Это Вячеслав.

— Здравствуй, — послышался милый голос.

— Я хочу тебя видеть.

— Ты обещал позвонить еще два дня назад.

— Работали по «Савою». Просто не мог.

— Понятно.

— Мы встретимся?

— Встретимся, — после замешательства произнесла она. — Приглашаю тебя в Пушкинский музей.

— Отлично. Когда?

— Через полтора часа у музея. Годится?

— Годится…

Через полтора часа Аверин взял Маргариту под ручку и провел в Пушкинский музей.

— В Египетский зал, — с воодушевлением произнесла Маргарита. — В прошлой жизни я наверняка была египтянкой. Внутри что-то подводит, когда я вижу египетские произведения искусства. Хотя, конечно, коллекция здесь ни в какое сравнение не идет с Каирским музеем.

— Ты была в Каирском музее?

— Была. В тринадцать лет. Отец два года работал в Каире… Жутковатое ощущение. Наверное, миллионы статуй. Потрясающее золото Тутанхамона. Длиннющие коридоры, вдоль которых в несколько ярусов идут саркофаги — только саркофаги.

Жутковато.

Аверина тоже завораживали витрины со статуэтками странных египетских богов. Не по себе становилось при взгляде на саркофаг и лежащую в нем мумию. Ему исполнилось десять лет, когда он впервые попал в Пушкинский. И Египетский зал поразил его до глубины души. В нем ощущалось что-то ирреальное, чувствовалось, как нигде, что наша действительность — лишь островок обыденности в великом океане тайн истории. В египтянах Аверину чудилось что-то чуждое и вместе с тем притягательное. Какая-то странная, бездонная, непонятная духовность, противоположная плотскому миру греков и римлян. Будто это инопланетная цивилизация, ничего общего не имеющая с земной. «Вы, греки, как дети», — говорили египетские жрецы Солону. И это было действительно так.

— Красавицы, — сказала Маргарита, стоя перед витриной и рассматривая статуэтки изящных египетских кошек. — Египтяне знали толк в красоте. Кошка для них была священным животным. Это европейцы в средние века жгли кошек, считая их порождением дьявола. Кошек обвиняли в том, что на Европу обрушилась чума, хотя именно кошки боролись с ней, уничтожая крыс. А египтяне кошек боготворили. Они их мумифицировали, тем самым выказывая им уважение. Тысячи и тысячи мумий кошек.

— У меня живет одно такое священное животное, — сказал Аверин.

— Я без ума от кошек, — улыбнулась Маргарита.

— Это ты мою не видела. Царапается, скандалит. Капризничает. Хозяина не уважает.

— У кошек нет хозяев. Кошки сами хозяева в доме. Так что это ты живешь в ее квартире, а не она в твоей. А у меня — пер Котик. Ленивый. Первое место на Московской выставке в этом году.

— Ну вот. Выясняется, мы два кошатника… — Неожиданно, поражаясь своему нахальству, Аверин спросил:

— Покажешь мне своего медалиста?

— Покажу, — Маргарита покраснела и опустила длинные ресницы.

— А когда?

— Да хоть сегодня…

Потом Аверин ощутил себя как бы разделившимся на две части. Одна часть его существа поддерживала беседу, острила, изрекала бесспорные и спорные истины. Другая жила предвкушением чего-то прекрасного, что обязательно должно случиться сегодня.

Маргарита жила в небольшой двухкомнатной квартире — евроремонт, белые стены, минимум мебели, глубокие кресла, огромный диван, телевизор «Сони», видеомагнитофон, две полки с видеокассетами. Судя по всему, в средствах она не стеснялась.

— Папа купил квартиру, — сказала Маргарита. — Уютное гнездышко.

— Действительно, — не мог не согласиться Аверин.

— Мне здесь очень нравится. Я обожаю уют… Михалыч, иди сюда, у нас гости.

С кухни неторопливо вышел здоровенный абрикосовый перс. Он двигался лениво, и казалось, его не волнует ничто на свете.

— Вот какие у нас коты. Мордатые. Красивые, — заворковала Маргарита, ставя Михалыча на стол и распушая пальцами баки. — Вот он какой. Не вороти нос. Познакомься с человеком.

Михалыч что-то пискнул и попытался спрыгнуть со стола.

— Никакого воспитания, — покачала она головой. — Вроде вовсе и не призер, а обычный помойный кот. Ест только вареную треску. От остального воротит нос. Это его папа разбаловал.

— А «Вискас»?

— На дух не переносит… Так, где у нас марочное вино? Слава, только для тебя. Отец из Испании привез.

Красное вино лилось в высокие бокалы, и Аверин зачарованно глядел на тонкую руку; держащую красивую фигурную бутылку. Солнце играло в хрустальных гранях.

— За тебя, — Аверин поднял бокал.

Тонко звякнул хрусталь.

После второго бокала в голове приятно зашумело. Аверин давно не пил такого хорошего вина. Но голова пошла кругом не от него, а от близости желанной женщины.

Он положил свою широкую руку на ее узкую ладонь. Маргарита потупила глаза и зарделась. Осторожно, боясь все испортить, он приблизился к ней, откинул прядь с ее лба, поцеловал легонько в лоб. Она вздрогнула и поежилась, залилась краской.

Прикрыла глаза. Их губы соединились. И время изменило для Аверина ход.

Все было как в сладком сне. Она прильнула к нему всем своим телом. Он гладил ее волосы, ощущая свое прерывистое дыхание. Легко расстегнулось платье. Небольшие точеные груди легли в его широкие ладони. Соски затвердели. В этой твердости он ощутил рвущееся наружу желание.

Они дрожащими руками сорвали друг с друга одежду, дурея все больше от нахлынувшей страсти. Они оба потеряли голову. В Маргарите в этот миг очень немного оставалось от скромной тургеневской девушки. На диване раскинулась пылкая, горячая, полная страстного желания женщина. Тело ее было прекрасно, податливо, губы чувственны. Их тела свивались в клубок. Кровь стучала в висках. Блаженство пронизывало всю Вселенную. Нежные его прикосновения отзывались стонами блаженства.

На улице стемнело. Утомленные, они лежали, прижавшись друг к другу.

— Это было прекрасно, милый.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— Мне ни с кем не было так хорошо. Ты останешься на ночь?

— А ты хочешь?

— Да.

— Только позвоню соседу, чтобы покормил кошку.

— Святое дело. Кошек надо кормить. И любить, — многозначительно произнесла она и прижалась мягкой грудью к его груди. И на них опять накатило неземное блаженство…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЛИК БЕСПРЕДЕЛА

В понедельник Аверин отправился на Петровку — поднимать дело по расстрелу на Кронштадтском бульваре. Он изучил ОД, которое висело на одном из оперативников второго отдела. Боба, лидер новой рэкетирской бригады, и его напарник Спортсмен, двухметровая, откормленная стероидами и анабо-ликами тумба, зашли в подъезд. Ребята были из молодых, да ранних, авторитетов признавать отказывались, считали, что достаточно иметь хорошие кулаки и несколько стволов, чтобы держать жар-птицу, за хвост. И сильно ошиблись в своих умозаключениях. Попытки взять контроль над вещевым рынком закончились плачевно — их расстреляли из «ТТ», все пули попали точно в цель, били с двух стволов. Но убийцы проколо-лись. Свидетель видел двух человек, выходивших из подъезда после того, как отгрохотали выстрелы. Притом одного из них он мог опознать — судя по всему, это был сам Артем Смолин.

Аверин положил ладонь на папку с материалами:

— Артем Смолин, правая рука Росписного, и его напарник Питон стреляли.

— Артем? — спросил Савельев. — Чемпион России по вольной борьбе?

— Да.

— Зачем ему самому понадобилось идти на дело? Мог бы и «шестерок» послать.

— «Шестерки» они и есть «шестерки». Надежды на качество — никакой. А нужно сработать на уровне.

— Двумя отморозками меньше стало, — сказал Савельев.

— Надо сделать так, чтобы двумя бандитами на свободе поубавилось.

— Как доказывать собираешься?

— Опознание. Пистолеты они выбросили в пруд недалеко от места убийства.

— Что за пруд?

— Большой Головинский пруд.

— Понятно. Найдем стволы — и что?

— Попытаемся установить, откуда они. Возможно, как-нибудь привяжем к хозяевам.

— Уж следов рук-то точно не найдем.

— Неважно.

Большой Головинский пруд оказался достаточно глубоким. Пришлось вызывать водолаза. Часа через полтора он извлек первый «ТТ».

— Там столько мусора, — отфыркиваясь, произнес водолаз.

— Ищи, браток, там еще один ствол должен быть, — сказал Аверин.

Еще через сорок минут извлекли на свет Божий второй «ТТ».

— Желтая сборка, — сказал Савельев. — Дерьмовая машинка. Всего на несколько выстрелов хватает.

— А им и нужно было несколько выстрелов, — сказал Аверин, упаковывая пистолеты.

Для ближнего боя убийцы пользуются с большим удовольствием оружием иностранного производства, изготовленным по советским лицензиям в Китае и других соцстранах. Качество оружия достаточно невысокое, надежность — тоже. Но первые несколько выстрелов оно производит достаточно точно, что и необходимо. Стоит оно недорого и без всякого сожаления оставляется на месте убийства или сбрасывается в каком-то тихом месте.

Потом оперативники отправились в окружную прокуратуру. Следователя, ведшего дело по расстрелу Бобы и Спортсмена, они застали в его крошечном кабинетике. Он с остервенением долбил на машинке постановление. На полу валялись отпечатанные листы.

— Здорово, Коля, — сказал Савельев.

Осторожно, чтобы не наступить на бумаги, он подошел к следователю и протянул руку.

— Привет, брат опер, — кивнул следователь, оторвавшись от машинки.

Не было человека в московской правоохранительной системе, которого Савельев не знал бы и по-приятельски не похлопывал по плечу.

— Какими судьбами? — осведомился следователь, мужчина лет тридцати пяти. На нем ладно сидел синий мундир с майорской звездой в петлицах. Под глазами пролегли тени. Он походил на человека крайне уставшего, зашившегося в многочисленных делах. Все столы и стулья были завалены папками, на сейфе стояли коробки с вещдоками, которым не нашлось места в камере хранения.

— На тебе подарочек, — Савельев извлек пистолеты.

— Это что за железо?

— Это стволы, которыми уделали Бобу и Спортсмена.

— Бобу? — Следователь задумался, потом щелкнул пальцами — А, вспомнил. Знаешь, после того расстрела столько народа угрохали. Вон, смотри, — он потянулся и распахнул дверцу сейфа. Сейф весь был забит папками с уголовными делами. — Ничего не успеваем. Только и делаем, что приостанавливаем следствие.

— Оформи поручение на производство осмотра, — потребовал Савельев. — И приобщай к делу, направляй на экспертизу.

— Слушаюсь, — сказал следователь.

— У нас есть два фигуранта, — объяснил Савельев. — Надо подвести под арест.

— Как с доказухой?

— Попробуем провести опознание.

— Это можно. А если не опознает? Свидетель — существо капризное. Сегодня он дает показания, а завтра насмотрится криминальной хроники, наслушается о бойне в Москве и решит, что жизнь дороже абстрактных интересов правосудия.

— Нам их нужно опустить в камеру, — сказал Савельев. — Хотя бы на трое суток.

— Это можно… Но лучше, если вы их с начинкой возьмете. Анаша, оружие. Тогда запрем на два месяца минимум, если суд не выпустит. И за это время подведем под убийство.

— Попробуем, — кивнул Савельев. — Хоть и нелегко.

— Кто хоть фигуранты?

— Братва московская. Авторитеты.

— Тогда адвокаты, как мухи на дерьмо, слетятся. Сразу подмазка в прокуратуру и в суд пойдет. Судьи сейчас всем меру пресечения меняют, кто подмажет. Им зарплату перестали платить, вот они и добирают недостающее на жизнь.

— А вам платят?

— Мало. Но в нас пролетарская злоба тлеет. Я бандюков из классового чутья в трюм опускаю.

— Молодец, Колян, давай твою руку, — Савельев пожал руку следователя.

В машине Аверин сказал:

— А он прав. Цеплять их надо сразу. Иначе слетят моментом. К Долгушину. — Савельев крутанул руль и обогнул троллейбус. — Поспрашиваем, вдруг он нам поможет их флажками, как волков, обложить.

— Давай.

Еще только ходили слухи о том, что РУОП выселят на Шаболовку. Долгушин обитал через несколько кабинетов от Савельева. Начальник отдела РУОПа сразу въехал в ситуацию.

— Понятно… Артем Смолин любит со стволом ходить. Можно подгадать момент и принять его. Двести восемнадцатая статья.

— И постановление об изменении меры пресечения за подписью народного судьи, — кивнул Савельев.

— Попробуем нейтрализовать такие гадские помыслы, как говорят урки, — сказал Долгушин. — А ты уверен, что вы его расколете?

— Никакой уверенности. Но попытаться можно. С экспертами посоветуюсь — может, привяжем как-то к нему ствол.

— Глухое дело. Сколько в воде пролежал… Ладно. Считайте, я включился в работу. Как чего — свистну. Запишем как совместное раскрытие.

— Вымогатель, натуральный, — возмутился Савельев.

— Что поделаешь! Жизнь сурова. У нашего начальника истерия — раскрытия требует. Орут благим матом — в РУОПе палок нет.

— Ладно, решим… Артема если опустим в изолятор — это хороший удар Росписному по зубам…

Вечером Аверин зашел в магазин. Одурманенный рекламой, он купил банку «Вискаса». Дома открыл ее, отложил немного содержимого в блюдце, которое поставил на пол. Потом позвал Пушинку, сосредоточенно гонявшую новую игрушку — пластмассовую собачонку.

— Иди, Пушинка. Папа тебе вкусненького принес. Пушинка чинно прошла в кухню, понюхала «Вискас» и брезгливо мяукнула.

— Ты чего ж не ешь? Столько денег стоит, привереда несчастная. Мне самому это есть, что ли?

Ответное фырканье можно было расценить как согласие. Пришлось варить рыбу и наливать молока.

— Заелась, животина.

Едва он подобрался к телевизору и сел с ногами в кресло, как затренькал звонок и появился Егорыч. Его сумку оттягивали четыре бутылки с пивом.

— Не, ну ты представляешь, чего эти супостаты творят, — начал он очередную политическую дискуссию, расставив бутылки на столе.

— Егорыч, отстань.

— Но они совсем от рук отбились. Неужели думают, что Россию проглотят с хвостом и чешуей и не подавятся.

— Кто?

— Да необольшевики эти. Ебелдосы.

— Брось ты, Егорыч, давай поговорим о прекрасном.

— Ницше писал — любовь и голод правят миром. Он ошибался. Миром правит телевидение.

— Егорыч. Пить мешаешь, — Аверин отхлебнул из кружки пиво, блаженно зажмурился.

Послышался звонок. Егорыч пошел открывать.

— Слава, к тебе такая женщина!

В комнате возникла Светлана. Она критически осмотрела стол с пивом, кивнула:

— Привет.

— Садитесь, Наташа, — вежливо пододвинул к ней стул Егорыч, и Аверин едва не подавился. Егорыч мельком видел всех его женщин и постоянно путал их имена.

— Я не Наташа, а Света, — произнесла Света возмущенно. — Который раз, Егорыч, видимся. Мог бы запомнить.

Аверин зажмурился, представив, как Егорыч возьмет и ляпнет сейчас: «Извини, все время тебя с Наташей путаю». Егорыч, видимо, и хотел ляпнуть что-то вроде этого, но прикусил язык, а потом бодренько произнес:

— Тьфу, с детства склероз на имена. Светочка, вам говорили, что вы прекрасны?

— Да? — Она окинула Егорыча серьезным взором.

— Вы прекрасны.

— Говорили, и не раз.

Света отхлебнула немного пива. Она не испытывала страсти к спиртным напиткам. А йогурт как раз оказался в холодильнике. Кроме йогуртов, она не ела ничего. Блюла фигуру, хотя и без того выглядела весьма воздушным созданием. Егорыч сделал попытку навести антиправительственную пропаганду, но Света отрезала:

— Вам бы все о совке мечтать, когда всем одинаковую долю из кормушки отмеривали и электрички за колбасой ездили.

— Это лучше, чем поезда с гробами. Мы вымираем.

— Кто должен вымереть, тот и вымирает. По партсобраниям соскучился, Егорыч?.. Оставь, надоела на работе политика.

Егорыч поскучнел. Он быстро допил пиво и исчез. Когда Света затащила Аверина в постель, он почувствовал себя похотливой двуличной скотиной, пользующейся доверчивыми женскими сердцами и лицемерно говорящей даме о любви. А ведь совсем недавно лежал в постели с другой и терял голову.

Впрочем, это был еще не предел. Вскоре он почувствовал себя уже трехличной сволочью. Они выключили свет. Светлана начала осыпать поцелуями его шею, а он лениво ласкал ее спину и его руки скользили все ниже. И тут раздался звонок в дверь.

— Это кто? — подозрительно спросила Света.

— Наверное, с работы, — прошептал, пытаясь подавить лживые нотки в голосе, Аверин.

— Врешь?

— Не вру.

— Зачем ты им нужен?

— На место происшествия поволокут. Опять кого-то грохнули.

— Черт их возьми.

— Будешь лежать тихо — сделаем вид, что меня нет дома.

— А можно.

— Нельзя. Но куда же я тебя оставлю?

— Ах ты мой котик, — она лизнула его шею.

Он на носках подошел к двери, поглядел в глазок. Ну, так и есть. Там стояла Наташа. И даже в глазок было видно, что лицо у нее злое. Она рассержена и слегка под мухой.

Он направился к кровати и нырнул под одеяло.

— С работы, — произнес он.

Звенел звонок минут пять. Потом в дверь зло пнули три раза, после чего все стихло.

— Нервные у тебя коллеги, — с еще большим подозрением произнесла Света.

— Работа тяжелая. Недостаток витаминов. Ночные смены.

— Ох, Аверин, — она впилась в его плечо острыми зубками. И Аверин в ближайший час смог убедиться, что она женщина очень ничего. Но и у него есть еще порох в пороховницах.

В Татарстане был убит депутат Верховного Совета республики. Преступники разделались с его водителем, при отходе расстреляли пост ГАИ, потеряли одного из своих подельников. Через несколько дней труп депутата нашли. Киллеров вычислили еще спустя какое-то время. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения татарских властей. Срочно приняли закон о чрезвычайных мерах по борьбе с преступностью. По нему лиц, подозреваемых в совершении преступлений, разрешалось в административном порядке задерживать на тридцать суток — без предъявления обвинения и процессуальной тягомотины, способной свести на нет любые потуги в борьбе с преступностью. Новый закон находился в вопиющем противоречии с законодательством России, но центральные власти, занятые борьбой друг с другом, закрыли на это глаза, позволив Казани самой решать подобные проблемы. Преступники решили продемонстрировать свое презрение к предпринимаемым против них усилиям. Через пару дней после принятия закона в городе Альметьевске на территории нефтекомплекса из автоматов были расстреляны четыре человека. Но татарская братва не правильно оценила ситуацию. Закон заработал. Результаты не заставили себя долго ждать. Преступники перестали ощущать себя дома уютно. Начались повальные задержания лидеров преступных группировок. И как следствие — пошли одно за другим раскрытия опасных преступлений. Стало очевидно, что государство, проявив хотя бы минимальную волю, способно в корне изменить криминогенную ситуацию. У Москвы такой воли не было с самого начала. Центр легко и просто оставил свой народ лицом к лицу со звереющей уголовной братвой. На совещании Ремизов сказал:

— Взялись за братанов в Казани крепко. Что это значит? Бандиты их двинут сюда.

— Уже двинули, — сказал Аверин, получивший вчера информацию о прибытии очередной бригады из Татарии.

По закону сохранения вещества, если кого-то откуда-то выдавливают, то эта же биомасса должна переползти в другое место. Братва из всей эсэнговии предпочитала устраиваться в России — эдаком громадном заповеднике для бандитов. Во многих странах СНГ тамошние царьки начинали предпринимать какие-то меры по борьбе с преступностью. В Грузии ввели наказание за угон автомобилей — пятнадцать лет. Куда двинули профессиональные автоворы? Конечно, в Москву. Там легко затеряться, можно откупиться от милиции и суда. Там можно жить припеваючи. За угон машины в России вообще проблематично получить реальный срок. А ведь можно сколотить бригаду из малолеток, которых вообще не привлечешь по статье, и заставить их заниматься угонами. В Москве преступный автобизнес безопасен. Результат налицо — до сотни угоняемых машин в сутки только в столице. То же касается и головорезов всех мастей, тоже обожающих российские города. Ведь закон наш больше озабочен защитой бандюг, чьи права все якобы мечтают нарушить, а не защитой прав потерпевшего, которому на роду написано стать потерпевшим, ибо с детства он занимался не тем, чем надо, — получал образование в институтах, а не в тюрьмах, качал мозги, а не мышцы, соблюдал законы, вместо того чтобы их нарушать, в результате стал никчемной, слабой фигурой, созданной для того, чтобы ее грабили, убивали.

— Пойдут жестокие разборки. Казанцы начнут отхватывать все новые куски, — закончил Ремизов, — действуя с привычной жестокостью.

Казанский феномен. Еще в семидесятые годы в Казани сложилось положение, когда значительная часть городской молодежи оказалась втянута в так называемые моталки — банды, живущие по волчьим законам, списанным с взрослых блатных законов. Даже в тихие застойные времена в Казани творилось нечто невообразимое. При попустительстве казанской милиции, прославившейся чудовищными укрывательствами преступлений (иногда умудрялись не регистрировать даже убийства), молодежные банды набирали силу. Огромное влияние на подрастающее поколение оказывали воровские авторитеты. Моталки были первой ступенью в бандитском образовании. Казань стала одним из самых страшных рассадников организованной преступности. И в постперестроечное время лидерами татарских преступных группировок, боевиками и профессиональными киллерами стали по большей части воспитанники моталок — они привыкли к бандитской дисциплине и насилию, умели бороться за место под солнцем. Они прекрасно вписались в воцаряющийся в стране хаос и заняли почетное место в структуре российской оргпреступности.

В Москве казанские организованные преступные группировки действовали где-то с восемьдесят восьмого года. По оперативным данным, число только активных участников составляло около двухсот человек. Впрочем, речь о единой казанской преступной структуре в Москве не шла. В столице существовало несколько таких формирований. Самая крупная из этих группировок была борисковская. Под ее контролем находился ряд малых предприятий, ресторан «Золотой дракон» на Плющихе. Кировско-тукаевская группировка контролировала малое предприятие «Земля», кооперативный банк «Восток-Запад». Группировка «Теплоконтроль», преемница знаменитой молодежной группировки «Тяп-ляп», прославившейся лет пятнадцать назад массовыми беспорядками и убийствами в Казани, контролировала в столице несколько малых предприятий и имела некоторое влияние на станцию техобслуживания «АвтоВАЗ» в Балашихе. Кроме того, казанская мафия держала в своих руках часть поставок автомашин «КамАЗ» и поставки нефти из Альметьевска. Обеспечивала крышу многим коммерческим палаткам, контролировала гостиницу «Узкая» на Новоясненской улице, охранную фирму на улице Гиляровского, казино «Арбат» и многие другие объекты. Кроме того, казанцы хорошо зарекомендовали себя в роли ландскнехтов — участвовали за плату в разборках между московскими преступными группировками. Казанцы имели своего вора в законе — недавно вышедшего из зоны авторитетнейшего преступника по кличке Антип, — он нередко выступал в роли судьи и примиренца в возникающих между различными казанскими бригадами склоках. А склок таких возникало немало — эти преступные группы не только не взаимодействовали между собой, но и нередко становились на путь открытой конфронтации. Часто причинами разлада были еще казанские обиды. Как и на родине, эти конфликты нередко заканчивались кровью. Только за последнее время погиб ряд казанских лидеров. Среди павших — двадцативосьмилетний лидер группировки «Борисово» Француз, авторитет по кличке Гитлер, лидер группировки «Теплоконтроль» Кондрашин. Ко всему прочему Казань радовала Москву и некоторые иные города молодежными десантами — они занимались преимущественно уличными разбоями и грабежами, а также просто битьем местных жителей интереса ради…

Лето входило в свои права. Июнь жарил африканским солнцем. Жарко было и в политике, и в криминальном мире. Продолжались взрывы, расстрелы. Сотрудники милиции несли потери в войне с преступниками. Преступный мир привычно уничтожал сам себя в разборках, но на место выбывших бандитов приходили новые и новые — еще более злые, отвязные, агрессивные. Продолжала рваться наверх молодежь, требуя старых воров подвинуться и дать им место под солнцем.

А Аверин ощущал, что им овладевает тягучая усталость. Мучили обострившийся радикулит, мигрень и безденежье. Зарплата за такую работу больше выглядела насмешкой. Не хватало на бензин и на цветы Маргарите.

С Маргаритой у него начали складываться постоянные, но какие-то немного странные отношения. Они встречались раз в три-четыре дня. Ходили по городу — в музеи и на выставки, сидели в ресторанчиках и кафе, от чего бюджет Аверина пищал предсмертным писком. Несколько раз оставался ночевать у нее, и это было безумие. Ему никогда и ни с кем не было так хорошо. Маргарита признавалась, что и она испытывала схожие чувства. Но на каком-то этапе, когда, казалось, достигнуто полное единение тел и душ, она как бы отстранялась от него, прикрывала распахнувшуюся дверь в своем сердце. Она боялась окончательного сближения. Как между двумя кораблями опасная близость может окончиться столкновением, помятым корпусом и поцарапанной обшивкой.

— Не любишь ты меня, — как бы для смеха сказал однажды Аверин, прижимая ее голову к своему плечу.

— Почему. Иногда люблю.

— Нет, ты меня уважаешь.

— А ты?

— А я тебя обожаю… Как рифма.

— Ты у меня поэт, — она впилась своими губам и в его губы…

С деньгами становилось совсем туго. Аверин как-то договорился посидеть в пивной со старым приятелем Сережей Палицыным.

— Как бы заколотить деньги? — спросил Аверин, отставляя полупустую кружку.

— Продавай информацию в газеты, — ответил Палицын, разделывая воблу.

— Да ты что?

— А ничего! На Петровке многие так поступают. Лучше всего «Московский комсомолец» платит. «Коммерсантъ» неплохо.

— Нет, так не пойдет.

— Тогда пиши сам.

— Не умею.

— А ты попробуй. Буду твоим творческим консультантом. И литературным агентом.

Аверину этот разговор запал в память. Однажды он подобрал справки, посидел вечер. И обнаружил, что слова ложатся на бумагу необычно легко. Когда он прочитал свое творение, то убедился, что получилось, в общем-то, неплохо. Статья рассказывала о разоблачении банды, занимавшейся нападениями на водителей-дальнобойщиков, — на ее счету было четверо убитых.

На следующий день Аверин встретился с Палицыным, показал написанное. Журналист вычитал, пожал плечами.

— Для первого опыта ничего. Текст изобилует канцеляризмами, специфическими оборотами, милицейским и уголовным жаргоном. Но в принципе годится. Главное, есть проблема. Есть некоторые эмоции. Впредь побольше размазывай в статьях соплей и причитаний — народ это любит. Подбавь чуток крови, размешай со щепоткой страха, намекни, что преступность стучится в каждый дом, поругай власти за бездействие, попеняй на народ за падение моральных устоев, распиши парочку эпизодов пострашнее — и статья готова… И еще — ты привык в школе сочинения писать: вводная часть, основная, вывод. Уходи ты от этого. Статья — это нечто другое и выстраивается она совсем по-иному.

— Как?

— Статья начинается с убойной фразы. Типа — оторванная голова закатилась за плиту. На голове виднелись следы зубов неведомого существа.

— Ага. На кухне лежал труп и еще дышал.

— Можно и так… Давай, попытаюсь пристроить.

Через неделю статья вышла в «Криминальной хронике». Аверин ее почти не узнал. Вымученные, пережитые фразы и выражения были выкинуты или переделаны, взамен них вписано несколько совершенно ненужных сентенций. В одном месте переврали факты — слава Богу, не слишком сильно. Но в целом, как ни странно, произведение получилось вполне достойным. Вынесенный на первую полосу анонс свидетельствовал — материал номера.

— Давай еще, — сказал Палицын, — редактору понравилось. А то все думают — менты не только писать, но и читать не умеют.

— Ладно тебе издеваться.

— Напиши про маньяков. Горячая тема.

Про маньяков Аверин написал уже с учетом рекомендаций. И Палицын с уважением произнес:

— Старик, растешь на глазах.

Вторая статья вышла через две недели в «Очной ставке», Аверину позвонил редактор этой новой забойной газеты и призвал сотрудничать впредь, пообещав платить больше, чем в других местах. Там Аверин получил гонорар, приостановивший его падение в финансовую пропасть.

— Теперь надо тиражировать статьи в других изданиях. Мелькать почаще, — сказал Палицын. — Попытаюсь пристроить еще в два места.

Обещание он свое выполнил. Статьи приняли еще в двух газетах. Пообещали рассмотреть и в «Огоньке» — они только что начали издаваться вновь и платили по два — два с половиной доллара за машинописную страницу, так что средняя статья тянула на полторы-две сотни — половина ежемесячной зарплаты сотрудника центрального аппарата МВД.

— Пиши больше, — посоветовал Палицын.

Но Аверину вскоре стало не до всего. Небольшая передышка закончилась, и опять обрушился шквал событий.

Аверин приехал в ГУВД к Савельеву подбивать итоги по совместным делам. Пролистал сводки и ткнул пальцем в раздел «без вести пропавшие».

— Так. Пропал без вести Георгий Отариевич Паридзе, 19441 года рождения… Гоги Колотый? — обернулся он к Савельеву.

— Он, родимый.

— Как исчез?

— Позавчера утром вышел из своей квартиры. Спустился своим скромненьким «Жигулям». Тут к нему подошли люди в милицейской форме, усадили в машину с мигалкой. Поднялись к жене, отдали ключи от «Жигулей». Больше Гоги никто не видел. Никаких известий.

— А может, милиция прихватила?

— Я посылал людей — проверили все. Обзвонил МБ, прокуратуру. Никто Гоги не задерживал.

— И что все это значит?

— Тайна сия велика есть.

— Крутой авторитет.

— Личность известная. Поговаривают, наставник Отари Квадраташвили.

Аверин задумался. Исчез Гоги Колотый. Что этому предшествовало? Не разговор ли с Лехой Ледоколом? Аверин прекрасно помнил, как обмолвился ему, что так интересующий его Калач вел из Тель-Авива какие-то переговоры с Гоги. Что творится? Какой обвал вызвал звук этих слов?

— Что делать будете? — спросил Аверин.

— Я — ничего, — сказал Савельев. — Пусть окружной оперативно-розыскной отдел объявляет Гоги в розыск как без вести пропавшего. Своих дел полно.

— Что по ОД «Жильцы»?

— После того как месяц назад у них сорвалось очередное дело, они легли на дно. До недавнего времени.

Сделка, на которой рассчитывали взять шефа фирмы «Милосердие» и его подручных киллеров, сорвалась. Решили группу пока не трогать, подождать, когда они проявятся. Савельеву удалось подвести в фирму «Милосердие» своего агента, который сошелся достаточно близко с Новицким. Так что теперь держали руку на пульсе этой бригады. Но как назло Новицкий временно свернул деятельность. Савельев даже предложил подставить для сделки своего человека, но вариант отвергли как слишком сложный и опасный. Было решено начинать реализацию исходя из имеющихся данных, если бандиты не затеют новой акции в ближайшие дни.

— Что с нашим человечком в «Милосердии»?

— Говорит, на послезавтра намечается отработка очередного клиента. Новицкий его пас три месяца. Большая квартира у метро «Семеновская».

— Думаешь, хозяина после договора будут глушить?

— Семьдесят тысяч долларов. Еще как будут, Слава… На, читай.

Савельев протянул распечатку телефонных переговоров. Опять Новицкий обещал Каратисту новое денежное дело и списание всех долгов.

— Надо им снова навешивать «наружку», — предложил Аверин.

— С завтрашнего дня…

Аверин открыл дверь, прошел в прихожую, включил свет. Пушинка висела, вцепившись когтями в плащ на вешалке. Что она там делала — никому не известно.

— Мой новый плащ, — укоризненно произнес Аверин, снимая кошечку. Пушинка мяукнула, беззлобно укусила его за руку и замурлыкала.

Пушинка испытывала в последнее время какое-то нездоровое стремление к акробатическим номерам. Она то карабкалась на шкафы, то лазила по шторам, от чего те лохматились, а теперь решила взяться за плащ.

Аверин прошел на кухню. Пушинка рванула следом и начала тереться мордой о брюки. Это означало, что она канючит свою порцию.

— Не получишь. Нечего по плащам дорогим лазить, — произнес он.

Пушинка на миг растерянно посмотрела на него, а потом тяпнула за ногу. Аверину порой казалось, что она понимает русский язык так же свободно, как он сам.

— А это уже уголовщина, — погрозил он пальцем котенку. — Ладно, что с тобой поделаешь.

Вытащил из холодильника кусок колбасы и кинул на блюдце, поставил варить рыбу. Прошел в комнату. Набрал номер квартиры Маргариты. Она подняла трубку.

— Здравствуй, дорогая моя, — произнес он.

— Привет, — в голосе звучал холодок.

— Ты не хочешь встретиться?

— Я на этой неделе не могу. Извини.

Судя по тону, извинение подразумевалось чисто формальное. Обменявшись еще несколькими ничего не значащими фразами, Аверин закруглил разговор. Держа трубку в руке и слушая гудки, он вздохнул. Он привык к переменам настроения у Маргариты. Кто поймет этих женщин? Перебрал в памяти — может, сделал что-то не так? Вроде все нормально. Возможно, он просто наскучил ей. Девушка привыкла с детства играть с разными игрушками, выбрасывая их, когда они надоедают. На миг он почувствовал себя несчастным, заброшенным.

— Мяу, — донесся с кухни требовательный зов. Пушинка намекала, что рыбе уже пора бы и свариться…

— Первый, ответь Бархану-один, — донеслось шуршание из рации.

— Первый слушает, — произнес Артемьев.

— Объект вышел из ресторана. Сел в контейнер. С ним — его секретарша.

— Где терпила?

— Вышел из ресторана. Хорошо поднабрался. Идет к троллейбусу.

— Провожайте «Мерседес». Бархан-четвертый — провожает терпилу.

— Бархан-четыре понял.

— Бархан-один принял.

Аверин посмотрел на часы на панели «Жигулей». Они показывали двадцать два пятнадцать.

— Скоро будут, — сказал Савельев. Зашуршал эфир.

— Бархан-восемь на связи. Первый, ответь, — послышалось из рации.

Третья группа «наружки» вошла в зону радиослышимости.

— Первый, слушаю.

— Ведем клиента вдоль бульвара.

— Контейнер?

— Зеленые «Жигули». Квитанция «а22-18мк».

— Понял. Присматривайте.

Через пять минут зеленые «Жигули» появились в зоне видимости. Машина была старая, потертая, битая-перебитая. Она остановилась в двух кварталах от дома.

— Объект два вышел из контейнера. Объект три остался в салоне, — сообщил оперативник из «наружки».

Ясно — Каратист отправился к дому, а Карась сидит за рулем и ждет возвращения подельника.

— Не упускайте. Пятый, по сигналу начнете брать. Союзники пусть подстрахуют.

Союзниками обычно называют сотрудников «семерки» — разведки. Они не имеют права участвовать в силовых мероприятиях. Их дело — наружное наблюдение. Они живут под чужими именами, имеют вымышленные места работы и документы прикрытия. Оперативник «наружки» — это тень. Он напоминает о своем присутствии лишь тихим шелестом и не должен никогда материализовываться ни в материалах уголовных дел, ни при задержаниях. Но в жизни часто происходит иначе. При мероприятиях часто просто не хватает оперативников для проведения захватов, и «семерка» занимается несвойственным делом — выламывает руки, защелкивает браслеты.

— Значит, все сработало, — сказал Савельев. — Они решили убрать клиента.

— Значит, решили, — произнес Аверин. На него обычно накатывало легкое возбуждение, когда операция входила в основную стадию.

— Смотри, вот он. С сумкой.

— В сумке — автомат Калашникова?

— Скорее всего. Привычный инструмент.

— Стрелки хреновы.

Каратист пристроился в сквере так, чтобы держать подъезд в поле зрения. Он нервничал. Вскакивал, суетливо прохаживался. Аверин рассматривал его в бинокль. Летом темнело поздно, на Улице было совсем светло.

— Четырнадцать трупов, — сказал Аверин. — Пора бы уж и перестать нервничать.

— Работа тяжелая. Боится еще.

— Может, зря не взяли спецназовцев?

— Обойдемся своими силами.

— Первый, ответь Бархану-один, — прозвучал голос опера «семерки».

— Первый на линии, — сказал Аверин.

— Терпила выходит из троллейбуса.

— Ну все, начинается. — Аверин сказал в рацию:

— Приготовиться.

По направлению к подъезду направился шатающейся походкой мужичок. Он шел прямиком к своей смерти. По планам Новицкого этому человеку надлежало через несколько минут умереть.

Каратист высмотрел клиента и заерзал на скамейке.

— Вперед, — сказал Аверин. Савельев тронул машину.

— Здесь притормози. Когда я сближусь с Каратистом, командуй захват. И подкатывай. Подстрахуешь.

— Понятно, — Савельев вынул «стечкина» и передернул затвор, положил пистолет между сиденьями.

— Если что не так пойдет и он выхватит автомат, сразу вали его, — велел Аверин, вылезая из салона.

— Сделаем.

Жертва зарулила к подъезду. Каратист встал со скамейки и быстрым шагом направился туда же. Аверин зашел за дом, бегом преодолел расстояние, перепрыгнул через газон, расстегнул рубаху на груди, приспустил ремень и нырнул за угол. Он рассчитал траекторию так, чтобы пересечься с Каратистом в нескольких метрах перед подъездом и столкнуться нос к носу.

Аверин рассеянно смотрел по сторонам, шатался, гнусавил под нос песню. Он вполне прилично научился изображать пьяных. Главное, не встретиться взглядом с глазами клиента. Это многих доводило до беды. У преступников существует какое-то шестое чувство. Некоторые чуют опасность и без видимых причин. Другие читают по глазам опера, если тот, дурак, пялится куда не следует.

Аверин смог теперь рассмотреть Каратиста получше. Высокий, симпатичный парень с длинными волосами, с набитыми по-каратистски руками. Ничего порочного в лице, во взоре.

Обычный молодой человек. Никто бы не подумал, что на его душе четырнадцать безвинных жертв.

Каратист прибавил шаг. Он вскользь и с видимой досадой посмотрел на Аверина — свидетель. Впрочем, в такой стадии опьянения, что вряд ли сможет потом сказать что-то членораздельное.

— Напрасно старушка ждет сына домой, — занудил Аверин, споткнулся и неожиданно ринулся вперед. Рывком преодолел три метра. Каратист отпрянул, но сделать ничего не успел. Аверин подсек его. Вырвал сумку, отбросил ее. Каратист махнул ногой, попытался подняться, и Аверин обрушил на него страшный удар кулаком. Голова стукнулась об асфальт, и Каратист потерял сознание. Сзади послышался визг тормозов. Из салона выскочил Аверин со «стечкиным».

Две машины блокировали зеленый «жигуль», в котором сидел Карась. Оперативники ринулись к дверям, распахнули их. Вытряхнули, как куклу, Карася, и впечатали его лицом в асфальт, слегка прошлись из чувства классовой ненависти злодею по ребрам.

— Допрыгался, гаденыш, — прошипел опер из второго отдела.

— За что, мужички?! — захныкал Карась.

— За дело, сученыш.

Далеко отсюда сотрудник ГАИ остановил «Мерседес», направлявшийся по шоссе.

— Ваши права, — произнес лейтенант.

— Пожалуйста, командир, — Новицкий протянул инспектору дорожно-патрульной службы водительское удостоверение. — За что остановил?

— Плановый досмотр.

К Новицкому подошли двое скучавших молодых людей, автомобиль которых досматривал второй инспектор. Новицкий кинул на них рассеянный взгляд. Обычные товарищи по несчастью.

Тут его и стиснули с двух сторон. Он напряг молодецкую силушку, пытаясь вырваться, но получил коленом в живот. Руки его завели за спину.

— Вы чего? — захрипел Новицкий.

— Мы из МУРа, Толик, — произнес оперативник.

— За что?

— Сам знаешь. Будь моя воля, я бы тебя здесь в расход пустил.

Через сорок минут все задержанные и спасенный хозяин жилья сидели в разных кабинетах на Петровке. Старший важняк из прокуратуры города оформлял все документы.

Аверин и Савельев говорили с Каратистом. Тот сидел согнувшись. Взор у него был тусклый. Он еще не совсем отошел от удара. Его слегка мутило. И он пребывал в шоке.

В сумке у него обнаружили короткоствольный автомат с глушителем. Аверин был уверен, — это тот самый, из которого были убиты и другие жертвы.

— Ну что, Ваня, говорить будем? — спросил Аверин.

— Я ни в чем не виноват. Вы ошиблись, — долдонил угрюмо Каратист, постанывая и держась за затылок, на котором запеклась кровь.

— За что взяли, знаешь?

— Не знаю…

— Понятно, — Аверин встал, прошелся по кабинету, сел напротив Каратиста, положил ладонь на его плечо. — Ты мне одно скажи, зачем было тогда, у площади Ильича в доме, через сумку стрелять? Так красивее показалось или вынуть автомат побоялся?

— Само собой получилось, — вздохнул Каратист. — Я не хотел… Я не думал, что все так получится…

— А как ты думал?

— Это все Карась… Ему все баксы и баксы.

— Бизнесмен вас на долгах ведь поймал.

— Поймал. Мы с Карасем вместе учились. Школу закончили. От армии сами знаете сколько стоит отмазаться. Деньги большие. Но заплатили. Решили дело свое завести. Взяли у Бизнесмена два «лимона» на раскрутку фирмы… Шмотье перепродавали, продукты. Пролетели быстро.

— Дело нелегкое.

— Вот именно… А Бизнесмен стал угрожать. На счетчик обещал поставить. А чего, у нас это быстро. Не знаете, что ли, что такое Железнодорожный? Тогда бы кабала на всю жизнь. Или рельс на шею.

— Действительно.

— А что делать-то было? Что?! — Каратист шмыгнул носом. — Жизнь на волоске зависла.

— А тут жизнь старика, которому сто лет в обед, только небо коптит, — кивнул Аверин, внимательно смотря на Каратиста.

— Ну да… Позвонили мы с Карасем в дверь. Открыл старикан. Опойный, под мухой — уже не человек, а животное, мусор под ногами. Я его обхватил, а Карась веревку накинул. Придушил. Взяли паспорт. Бизнесмен задним числом его квартиру на себя оформил. У него все в кармане — и нотариусы, и менты. Он знает, как такое делать.

— А потом?

— Потом в Мытищах. Там старикан и старуха жили. Божьи одуванчики.

— Зарезали.

— Да.

— Интересно человека резать?

— Противно.

— Но надо было попробовать.

— Да, — задумчиво произнес Каратист. — Потом на лестничной площадке еще двоих расстреляли. У метро «Площадь Ильича».

— Через сумку стрелял.

— Да. Бизнесмен дал автомат. Бесшумный. В лесу его опробовали… А потом на тех двоих. Из автомата и мужичка одного. Маклер он был. Вместе с Бизнесменом дела делали. Новицкий ему крутые бабки задолжал.

— А потом?

— Квартира в Текстилях.

— Зачем было хозяину железный штырь в ухо забивать?

— Это Карась. Ему показалось интересно… Ему понравилось убивать. Мне-то отвратительно, а он каждого дела как праздника ждал.

— Почему же сегодня ты пошел стрелять?

— Он стреляет плохо. Он вообще ничего не умеет делать, гад. Только подзуживает — бабки нужны, бабки…

Каратист вытер ладонью слезы. Плечи его дрогнули.

— Ваня, а не жалко людей? — спросил Савельев, вставая сбоку от стула, на котором сидел допрашиваемый.

— Жалко? — Он задумался, потом закивал:

— Конечно, жалко.

— А зачем соглашался? Долг же с первого раза отработали, — произнес Аверин.

— Зачем? Понимаете, с одной стороны жизнь всякого мусора — алкашей, стариканов, которым уже ничего не нужно. А с другой — тысячи баксов…

Он заплакал. Потом взял себя в руки.

— Пиши собственноручное объяснение, — Аверин протянул ему листок бумаги. — Пиши, пиши, тебе же будет лучше Чистосердечное раскаянье, сам знаешь…

Каратист сел писать объяснение.

Через два часа раскололи Карася.

Бизнесмен держался двое суток. Сломался уже на второй очной ставке. Его допрашивал следователь прокуратуры вместе с Авериным в тесной комнате для допросов ИВС на Петровке.

— Черт побери, — произнес он, поглаживая тонкими музыкальными пальцами подбородок. — Знал же — пора заканчивать. Думал, еще несколько месяцев.

— И в Штаты, — кивнул следователь. — В Вашингтон.

— И это знаете?

— Все знаем, Бизнесмен, — сказал Аверин. — Все.

— И что теперь? Расстрел?

— Может, отвертишься. У нас сейчас кровососов миловать любят, — вздохнул Аверин.

Он задумчиво разглядывал Бизнесмена. Пытался рассмотреть на его лице какую-то печать зла. И не видел ее. Не было ни надрыва, ни терзаний, ни маньячного блеска глаз. Не было отголоска темных страстей. Перед ним сидел экономист. Он умел высчитывать нормы прибыли, проценты, знал, куда вкладывать деньги, как перекачивать их за границу. Он умел хорошо считать. Это был новый биологический тип, венец рыночной эволюции, вершина сознания, не затуманенного лишними эмоциями. В четкой системе ценностей на самом верху пирамиды стояла она — госпожа прибыль. Чужие жизни, честь, совесть — все это находилось где-то внизу. Вряд ли Бизнесмен испытывал восторг от того, что приходилось вычеркивать кого-то из списка живых. Он общался с жертвами, уговаривал их на сделки, обмывал с ними договоры в ресторанах. А после застолья отсылал на смерть. В его системе приоритетов это значилось как неприятная необходимость, но в целом событие не слишком значительное. Значительны только деньги. Значительна цель — владеть деньгами. Имея деньги, можно зажить «белым человеком» — на теплых берегах в далеких странах. Там скинуть с себя, как ненужные одежды, все воспоминания, смахнуть со стоп пыль родной земли. С деньгами можно сменить родину, круг общения, забыть все и жить размеренной жизнью. Угрызения совести для экономиста не более чем блеф. В маньяке, которого Аверин выловил в Смоленской области в прошлом году и на счету которого числилось одиннадцать жизней, было куда больше человеческого.

Дьявол двадцатого века — это не истеричное яростное существо. Это такой вот экономист-математик, ас расчетов прибылей, акула дебетов и кредитов, знаток процентов, для которого человеческие жизни — лишь второстепенный элемент в уравнении. Экономисты везде. Ярость, ненависть, злоба — все это в патриархальном милом прошлом. Расчет и выгода — сегодняшние темные боги.

Дьявол-экономист — вся Россия на твоей ладони, она — поле твоей игры. Он пожирает все — заводы, полезные ископаемые, государственные кредиты и займы. Он везде — начиная от крошечной артели и кончая гигантскими компаниями. Дьявол смотрит на обобранных, обнищавших людей. Что можно взять с них еще? Что имеют нищие, лишившиеся работы, накоплений? Что тянет на многие тысячи долларов? Недвижимость. Квартиры.

Старичок, получающий нищенскую пенсию, живет в квартире за сто тысяч долларов. Для дьявола-экономиста это нарушение логики, попрание его системы ценностей. Это пропадающие деньги, нужно только нагнуться и подобрать их, устранив незначительное препятствие — человеческую жизнь.

До Аверина доходила оперативная информация, что черные квартирные деляги разделили столицу на сектора. Три месяца назад было поднято дело — там речь шла о пятидесяти трупах. Квартирным киллерам доказали, правда, всего два убийства. Оперативно-розыскной отдел ГУВД Москвы недавно проверил, куда делись люди, отдавшие фирмам свои квартиры. К новому месту прописки не прибыло больше тысячи человек! Примерно такая же ситуация и в других городах России.

Технологии, как лишить человека жилища, просты. Первый путь — грубое насилие, убийство. Чистенький и вежливый хозяин фирмы заключает с хозяином квартиры договор купли-продажи, вместо денег человек получает нож под сердце. Или еще вариант — квартира завещается «милосердной» организации, которая обязуется ухаживать за старичком, после чего жизнь хозяев длится считанные недели. Путь второй, более изощренный — хозяина квартиры, горького пьяницу, начинают обхаживать фирмачи, и тот спьяну подписывает генеральную доверенность на распоряжение жильем, квартира продается, а хозяин выбрасывается на улицу. Некоторым везет — по договору Фирма все-таки предоставляет жилье взамен продаваемого. Но чаще люди видят не обещанный загородный дом, а в лучшем случае покосившуюся халупу. На контроле у Аверина было дело, когда фирмачи, чтобы не возиться с поиском нового жилья клиентам, просто за две тысячи долларов передавали их на обустройство цыганам. Некоторых цыгане пристраивали в своем поселке в семьи, те приживались, работали по хозяйству. Были и такие, которых отказывались брать из-за хронического алкоголизма — их душили и хоронили на цыганском кладбище. Сентиментальные убийцы не забывали о том, чтобы положить убиенным на могилку венок.

Как только разрешили приватизацию и куплю-продажу квартир, криминологи забили тревогу: «необходимо создать антикриминальный механизм». Но в стране, которой владеет дьявол-экономист, где никто не собирается отвечать ни за что — кого интересует пяток тысяч безвинно загубленных душ. Погибали самые беззащитные, самые безответные люди, вся вина которых заключалась только в том, что они стояли на чьем-то пути к наживе. Экономистов не терзают раскольниковские комплексы: совесть, можно или нельзя преступить черту. Они беззаботно, с обаятельной американской улыбкой, зажав под мышкой папку из крокодиловой кожи и стараясь не запачкать модельные туфли кровью, перешагивают через чужие жизни. После допроса Бизнесмена Аверин вернулся домой совершенно больным. Без света он просидел в кресле два часа. Его сковывала вялость, нежелание шевелиться. Ему хотелось зарыться в землю, найти место в бункере и жить, не выглядывая на поверхность. Он ненавидел этот мир, которым правят экономисты. Он ощущал свое бессилие перед ними. Понимал, что не в состоянии остановить мясорубку, перемалывающую зазевавшихся, слабых, больных или просто попавших под нож. Хотелось все бросить к чертовой матери.

— Эх, Пушинка, — он погладил кошку.

Он сознавал, что проигрывает, как и другие его коллеги, битву с дьяволом. Что с каждым днем тот чувствует себя все вольготнее. Он покоряет души людей. Приучает жить по процентам и доходам, переступать через все. И душа Аверина сотрясалась от отчаянья.

— Выдюжим, Пушистик? — спросил он. Ничего. Есть еще сила в руках, чтобы обламывать рога таким, как Бизнесмен, Каратист и Карась. Еще посмотрим, чья возьмет.

Аверин встал, включил свет. Надо работать, а не распускать нюни. Он просто еще раз убедился, что идет война и надо вести себя как на войне.

— Слава, — послышалось в телефонной трубке.

— Аверин слушает, — произнес он, скашивая глаза на двух своих коллег, с которыми делил кабинет.

— Это Маргарита.

— Я понял.

— Извини.

— За что?

— Я разговаривала с тобой, как дура.

— Да ничего.

— Может, я действительно дура… Ты не понимаешь…

— Ты же ничего не говоришь. Я бы понял.

— Я знаю… Ладно, не о том. Хочу тебя увидеть, дорогой.

— Когда?

— Сегодня сможешь заехать после работы?

— Думаю, что да.

— В полседьмого у Управления?

— В полседьмого. Если что-то изменится, я позвоню.

— Я хочу тебя видеть…

Уже третью неделю Аверин не мог встретиться с дамой своего сердца. С каждым его звонком ее голос становился все более холодным и отстраненным. Аверин понимал, что все идет к разрыву. С ней было слишком хорошо, чтобы это длилось долго. Ему нечем удержать такую женщину. С каждой встречей он все больше осознавал, что она далеко не такая наивная тургеневская девушка, которая опускает глаза и краснеет по любому поводу, какой казалась с самого начала. Она гораздо более сложное существо. У него возникало ощущение, что в ее душе происходит борьба. Кажется, найти к ней ключик, одно-два слова — и все изменится. Но он не знал этих самых слов. Не мог понять, что творится с ней. Он был отличным психологом, умел колоть людей, не повышая голоса, находил подход к самым отпетым типам. Но перед Маргаритой пасовал. Он не мог взглянуть ни на Маргариту, ни на ситуацию со стороны. Не мог объективно понять, где прошла трещина, не видел причин. Похоже, Маргарита решила переломить ситуацию сама.

— До встречи, — он положил трубку и просидел с минуту, положив ладонь на телефонный аппарат. Потом встряхнул головой и углубился в поступившие документы.

Несмотря на то что журналисты твердили, будто ни одно наемное убийство не раскрыто, они продолжали раскрываться.

Каждый день Аверин получал бумаги о раскрытии очередного преступления.

Краснодарский край. 5 марта в Геленджикский ГОВД поступило заявление об исчезновении сотрудницы центральной горбольницы Христофориди, двадцати лет от роду. Две недели назад ее труп нашли в пруду у поселка Архипо-Осиповка. Уголовный розыск быстро решил задачу. По решению горсуда она с сыном должна была вселиться в квартиру, где проживал ее бывший муж Христофориди со своей любовницей. Его это не устраивало, он заручился помощью пары знакомых уголовников. На такси все трое прибыли в больницу, Христофориди вызвал жену на беседу. Она села в машину — там ее удушили.

13 мая в автомашине на шоссе Казань — Набережные Челны убит активный член местной преступной группировки Гафиатулин. Сотрудники розыска вышли на организатора — преступного лидера и двух исполнителей. Дележ сфер влияния. Один из исполнителей убит при задержании.

По нескольким делам, которые контролировал Аверин, наметились подвижки. ОД «Перевертыши» — дело о ряде вооруженных нападений на водителей. Четыре убийства на Западной трассе. Похищено несколько дорогостоящих иномарок. Очер-тился круг фигурантов. Выяснилось, что работала организованная группа, в которую входили двое бывших и один действующий сотрудник милиции, а также несколько отпетых головорезов. К ним удалось внедрить своего человека. Последняя акция — на Минском шоссе на территории Белоруссии взяли фуру с тремя новенькими «Мерседесами». Так же занимались перегоном из-за рубежа ворованных автомобилей. Используя связи в Госавтоинспекции и набив руку на подделке документов, они весьма лихо ставили на учет и перепродавали краденый транспорт. Черный автобизнес приносит огромные барыши. Один шестисотый «мерс» стоит около сотни тысяч долларов, а «перевертыши» угнали их пять штук. Естественно, такие деньги не делаются без крови, а кровь лить они не страшились. Разработка проводилась совместно с МУРом. На совещании у начальника четвертого (разбойного) отдела МУРа решили по прибытии новой партии ворованных машин реализовывать информацию. Расклад был более-менее ясен, и оставалось только нанести удар в подходящее время. Шестнадцать фигурантов надлежало задержать одномоментно, чтобы не дать им возможность оказать противодействие следствию.

Ни шатко ни валко шло дело по классическому борцу и не менее классическому бандиту Артему Смолину, подозреваемому в расстреле на Кронштадтском бульваре. Будто почуяв опасность, тот отчалил из Москвы, но должен был появиться — ожидался очередной дележ-разбор с горцами.

Аверин подготовил документы на подпись и отправился к Ремизову. Тот сидел в кабинете в одиночестве и слушал радио.

Верховный Совет затеял очередное обсуждение проблемы с преступностью. Примерно то же самое обсуждали и в администрации президента. Обе ветви власти обвиняли друг друга в бездействии и коррумпированности. Шел заунывный нудеж: граждане лишены защиты, в городах навсегда утеряно спокойствие. Но, похоже, никто не собирался зреть в корень. Кто способен взглянуть правде в глаза и без увиливаний рубануть: «Уже поздно — ситуация вышла из-под контроля. Нужны экстраординарные меры». Законы и постановления последних лет все больше развязывали руки преступникам. Порядок в государстве был выгоден всем только на словах. Что у депутата, что у чиновника хоть немного, но рыльце в пушку. Или общаются они с людьми, у которых рыльце в пушку. А то и просто получают деньги от преступных структур. Все кого-то лоббируют, кого-то отмазывают, занимаются протекциями, протаскивают какие-то дела. А как же иначе? В противном случае близость к власти теряет свое очарование. Старый принцип — зачем сидеть у кормушки и не наворачивать из нее за обе щеки. Жирная рыба водится только в мутной воде, а государственные мужи тоже любители хорошей жирной форели. Сильные правоохранительные органы никому не нужны, как не нужна законность, порядок. Примешь жесткий закон — так сегодня прокуратура посадит при его помощи маньяка-убийцу, завтра доберется до основателя финансовой пирамиды, а послезавтра придет к тебе, государственному мужу, с вопросом: откуда подмосковные дачки и импортные тачки? Так что легкий властный треп о «мобилизации всех сил на борьбу со злом, бескомпромиссной борьбе и широком наступлении на преступность» очень удачно сочетается с разглагольствованиями типа «важно не наломать Дров, нельзя вернуться к тридцать седьмому году и нарушать права человека».

— При словах «права человека» моя рука тянется к пистолету. — Ремизов потянулся к радио.

— Моя тоже, — согласился Аверин, усевшись напротив начальника отделения с папкой на коленях. — Почему подразумеваются права воров и убийц?

— Загадка сия велика есть. Вся кутерьма вокруг прав человека — это гигантская политическая афера, помогающая США и ее союзникам перекраивать мир на свой лад. Янки трактуют эти права так, как им удобно, и используют их как таран, разламывая неугодные режимы. По большому счету за этим трепом ничего нет. Главное право человека — жить спокойно и достойно в спокойной стране и не подвергаться уголовному террору. Там же, где правочеловеки берут верх, начинается именно криминальный террор.

— Вам нужно писать статьи на эти темы, — усмехнулся Аверин.

— Или выступать в Верховном Совете, — добавил Ремизов.

В тот день Аверин освободился пораньше. В полседьмого он ждал Маргариту у Управления. Она села рядом с ним на сиденье. Вздохнула. Поцеловала его.

— Я скучала… Ты мне нужен, Слава. Правда.

— И ты нужна мне.

— Я не знаю. Я ничего не знаю. Я устала.

— Отчего?

— Мне кажется, все не так… Надоела эта работа. Надоели эти серые будни. Мне хочется вырваться из этого круга.

— Из упрямства? Так же, как вошла в него?

— Ты не понимаешь. Ты плоть от плоти этого кошмара. Это какая-то сырая, склизкая тьма. А мне хочется света. Красивых людей. Самолетов. Вечерних платьев. Пойми, я привыкла. Я хочу.

— Я понимаю.

— А, я несу какую-то полную ерунду. Ты меня меньше слушай. Хорошо?

— Хорошо.

— Я иногда говорю то, чего не хочу. И даже не думаю… Поехали.

— Куда?

— Ко мне…

В прихожей она сжала его руку. Он почувствовал, как все плывет в какое-то иномирье.

А потом было неземное блаженство потрясающей ночи. Было прекрасное тело, податливое его пальцам. Была безумная страсть.

Они лежали усталые и счастливые, а часы отсчитывали время, оставшееся до момента, когда выплеснутся на улицы первые солнечные лучи и в Москву придет новый день.

— Я хочу быть с тобой всегда, — сказал Аверин, сам не веря своим словам. Он всегда сомневался, что есть такие женщины, которым он может отдать себя на долгие года, если не до конца жизни. Но сейчас такой момент пришел.

— Что такое всегда?

— И в этой жизни. И в будущей.

— Ты веришь в будущие жизни?

— Верю. И готов поверить в эту жизнь с тобой.

— Слава, а ведь я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— И что?

— И это знание меня пугает… Ты инопланетянин.

— Правда?

— Правда, — вдруг засмеялась она, переводя разговор в шуточную сферу. — Ты гипнотизируешь людей и кажешься не тем, кто есть на самом деле, — она ткнула его локтем.

— И какой я на самом деле?

— Ну, например, зеленый, в пупырышках, у тебя восемь рук.

— Да-а? А тех частей тела, ну, сама понимаешь, сколько?

— Судя по твоим возможностям, не менее десятка.

Она привалилась к нему и легла на него, провела языком по его груди, и он почувствовал, что опять теряет голову. «Опер без головы» — новая эпопея, усмехнулся он про себя. И сжал Маргариту в объятиях.

На этот раз Ледокол назначил встречу в тихом кафе на Тверской улице.

Они сидели в отдельном кабинете и пили легкое вино. Аверин подумал, что Ледокол, как и Маргарита, любит марочное отменное вино и, похоже, неплохо в них разбирается.

— За успех наших предприятий, — Ледокол поднял бокал. Звякнули бокалы. Аверин почувствовал на губах вкус изумительного ароматного вина, мягкого, слегка туманящего голову.

— Очаровательно.

— Горчит. Не слишком удачный урожай, — поморщился Ледокол.

— Не боишься, что нас увидят вместе?

— Не боюсь.

— Или запишут на магнитофон.

— Я наобум ничего не делаю, самбист… Все под контролем.

— Как с Гиви Колотым?

— О Гиви забудь. Он заработал то, что получил.

— Все вы заработали по исключительной мере наказания — этого не отнимешь.

— Но что-то незаметно, чтобы вы многим душегубам лоб зеленкой намазывали. Незаметно. Наше правосудие ни к чертям не годится, ты это прекрасно знаешь.

— Тут мы и приходим к мысли о том, что нужны санитары леса. Такие, как я.

Аверин кивнул. Что-то присутствовало в логике Ледокола, с чем он готов был согласиться.

— Приятное место, — сказал Аверин.

— Отличная кухня. Гигантские цены. Полный сервис. Хочешь, через полчаса здесь появятся лучшие девочки Москвы? А, давай вздрогнем? — лукаво посмотрел на него Ледокол.

— Нет, спасибо.

— Ты правильный опер. Поэтому ездишь на машине, которую неудобно на приличную свалку свести.

— Нормальная тачка.

— Предложи я «Мерседес» тебе — а это мне раз плюнуть, — откажешься.

— А ты предложишь?

— Считай, что предлагаю. Не как взятку, а из уважения. Или любую другую машину — хоть нашу, хоть их.

— Откажусь.

— Правильно. Ты опоздал родиться. Тебе бы быть рыцарем христианского ордена.

— Или монахом, — усмехнулся Аверин.

Его позабавила мысль — монах с целым гаремом.

— Ты боец. В тебе есть правое неистовство. Ты не ломаешься, самбист. Еще по одной, — Ледокол поднял бокал. Они пригубили вино.

— А теперь к делам. Знаешь такого Акопа Дадашева?

— Глава пушкинской группировки.

— Уникальная личность. Под ним ходит армия отморозков. Воюет с Кавказом. Коллекционирует видеозаписи развлечений высоких чиновников и милицейских начальников, поэтому считает себя неуязвимым… Надо его тряхнуть.

— Зачем?

— Во-первых, если ты его тряхнешь через несколько дней, когда у него дома будет сходняк, задержишь двух человек, объявленных в розыск как исполнителей заказных убийств — Бубу и Батона. Мне сдается, ты их искал давно и безуспешно.

— Искал, — поморщился Аверин.

— И будет еще один человек — Игорь Нигманов по кличке Басмач. Авторитет из Узбекистана. Прибыл наводить контакты.

— Ну и что?

— Мне нужно, чтобы его задержали, а потом выпустили.

— В честь чего?

— Он иностранный гражданин. Ничего вы против него не наскребете. Вы его выпустите.

— А потом?

— А потом — мое дело, — Ледокол помолчал и протянул Аверину пакет с фотографиями истерзанных тел. — Это семья в Караганде. Муж, жена и двое детей. Его работа. И еще такие же дела. Его отпустили за недоказанностью.

— Зачем он тебе?

— Долги…

Аверин задумался.

— Санитары, самбист, — улыбнулся Ледокол. — Иначе не сделать ничего. Ты же сам знаешь это.

Аверин вздохнул. Он неожиданно вспомнил холодные глаза Новицкого, вспомнил его отморозков, расстреливавших стариков и женщин. Вспомнил многих других негодяев, с которыми сводила судьба. Подумал о том, что они считают, будто эта земля безвозвратно принадлежит им и они могут гулять по ней, как оккупанты по завоеванной территории.

— Я попытаюсь.

— Твои коллеги из Главного управления по оргпреступности давно собирались тряхнуть Акопа. Найди с ними общий язык.

— Откуда ты все знаешь?

— От верблюда. Давай еще выпьем.

— Давай.

Аверин пришел домой поздним вечером. Хмель выветрился из головы.

Пушинка сидела на серванте, рядом с фарфоровой фигуркой кошки.

— Картинка, — усмехнулся Аверин. — Пошли есть, кошка.

Ремизов выслушал соображения Аверина по поводу того, чтобы слегка растрясти Акоповку — так называли деревню в Пушкинском районе, где свил уютное гнездышко Акоп Дадашев.

— Насколько реально, что там появятся эти два киллера? — спросил начальник отделения.

— Они там будут. Через пять дней в Акоповке большой сход для обсуждения стратегических вопросов. Дела у них в последнее время идут неважно.

— Одни не поднимем.

— Не поднимем. Надо идти на поклон в ГУОП.

— Только этого не хватало, — поморщился Ремизов. Подразделения по борьбе с организованной преступностью создали не так давно. Сперва действовали специализированные шестые отделы в угрозыске — легендарные «шестерки», которым была придана самостоятельность. Через некоторое время они начали называться странно и маловразумительно — оперативно-розыскные бюро. Потом — управления по оргпреступности. Министр внутренних дел Виктор Ерин почему-то на дух не переваривал слово «борьба», поэтому управления приобрели достаточно странные названия: по оргпреступности, по обороту наркотиков, по экономическим преступлениям. По этому поводу давно потешалась оппозиционная печать.

Угрозыск считал своих коллег из РУОПов бездельниками. С самого начала было заложено, что управления по оргпреступности работают не от конкретного преступления, а от лица. Когда совершается убийство, на место происшествия выезжает угрозыск и ищет убийцу. РУОП же сначала находит убийцу, а потом выясняет, кого именно он убил и как это доказывать. Вот и получалось, розыск, как и встарь, драли за расследование конкретных преступлений, а бойцы с оргпреступностью слыли свободными художниками, творили «полотна», которые им нравились, и вместе с тем им выделяли огромные средства, проблемы с транспортом, вооружением, техникой там стояли гораздо менее остро, чем у любой другой службы. Идея создать мощную организацию типа ФБР, которая сумеет прищучить мафию по всем линиям, не обращая внимания на чины и звания, провалилась — какая власть позволит существовать монстру, который в конечном итоге ударит по ней? Энтузиазм сотрудников по выявлению преступлений века и высоких коррумпированных связей быстро загасили различными орг-мерами. Но информацию о преступной среде РУОПы стали собирать достаточно лихо и иногда работали весьма эффективно. Особенно это касалось использования силовых методов — тут у руоповцев равных не было и их страшилась самая отпетая братва.

Идти друг к другу на поклон или сотрудничать в этих двух ведомствах не особенно любили. Неприязнь давала себя знать, хотя часто между отдельными структурными единицами и сотрудниками складывались отличные отношения. Большинство оперов перекочевало в РУОП из того же уголовного розыска. В отличие от своего начальника, Аверин не испытывал к коллегам никаких сословных предубеждений.

"Бездельники чертовы» — это самые мягкие слова, которые можно было услышать от Ремизова по поводу своих коллег.

Последняя попытка наладить добрые отношения ГУУРа и ГУОПа закончилась плачевно. Сотрудник из оружейного отдела ГУУР выступал в роли мафиози-покупателя крупной партии оружия. В момент передачи руоповцы и сотрудники уголовного розыска намечали произвести задержание. Перед мероприятием внедренного сотрудника показали собровцам и сказали — этого не трогать, когда начнете брать всех после передачи оружия. Получилось все с точностью до наоборот. Прошла передача денег, сотрудник ГУУРа перегрузил несколько ящиков с оружием, тут последовала команда «фас», и первым спецназовцы измолотили именно оперативника, так что тот получил возможность отдохнуть от забот праведных в госпитале. «Напутали, с кем не бывает», — развели бойцы руками. После этого отношения между службами стали еще прохладнее.

— Ладно, попробуем созвониться, — сказал Ремизов. — Дружок у меня есть в Главке. Он как раз Акопом занимался. Акоп — это его хобби. Он его пытается посадить уже два года.

К вечеру Ремизов вызвал Аверина, корпящего над очередной справкой в Генеральную прокуратуру о фактах не правомерного освобождения из-под стражи лиц, подозреваемых в умышленных убийствах.

— Зайди к этому человеку, — сказал Ремизов. — Василий Николаевич Сидоров. Заместитель начальника отдела ГУОПа.

— Хорошо, — кивнул Аверин.

Сидоров оказался крупным мужчиной лет сорока, лысым, как колено, с борцовскими плечами и вытатуированным на запястье якорем. Изучив удостоверение гостя, он указал на стул:

— Садись. Мне Ремизов звонил. Излагай суть.

Аверин в двух словах обрисовал ситуацию.

— Ты как раз в точку попал, — сказал Сидоров. — Мы готовим мероприятие по Акоповке. Там склад оружия.

— Принимаете в долю? — улыбнулся Аверин.

— Принимаем. Давай свои соображения.

— У них через пять дней большой сходняк. Там бы их всех и прибрать.

— Что ж. Мысль недурная. Обдумаем… Что ты вообще об этой братве знаешь?

— Держат Пушкино, Ивантеевку, Правду.

— Верно. На, почитай, — он вытащил из сейфа папку с материалами и протянул Аверину.

Тот раскрыл ее и углубился в чтение бумаг.

"Справка.

Пушкинская организованная преступная группировка является одной из наиболее опасных и жестоких в Московской области. Насчитывает более 250 активных участников. Отличается высокой мобильностью. Практически все члены ОПГ имеют автомашины. Могут также пользоваться мотоциклами. Широко используют радиосвязь, современные технические средства. На вооружении имеется огнестрельное, в том числе автоматическое, оружие.

Начавшая свою деятельность к концу восьмидесятых годов, к нынешнему моменту группировки как единого целого не существует. Сегодня она оформилась скорее как пушкинско-ивантеевская, в ней особо выделяется так называемое правдинское отделение.

Зоны и сферы влияния: Пушкино, Ивантеевка, поселок Правда, Сергиев Посад. ОПГ контролирует изготовление фальсифицированных спиртных напитков, в частности водки «Распутин» (завод в Хотькове), игорные дома, казино, поставку товаров народного потребления из-за рубежа (холодильники, велосипеды), автосалоны (туда поставляются краденые иномарки), дачное строительство и деревообрабатывающие предприятия. Совместно с солнцевской ОПГ контролирует выпуск и реализацию изделий народного промысла, имеет позиции в аэропорту Шереметьево. Нетрадиционным промыслом для одной из групп явились грабежи водителей-дальнобойщиков на Ярославском шоссе недалеко от кольцевой дороги. На столь необычный шаг эти лица пошли, чтобы быстрее добыть деньги для оплаты «штрафа», назначенного одним из лидеров ОПГ.

Пушкинская ОПГ имеет развитые связи с зарубежьем — США, Германия, Таиланд. Она курировала доставку героина из Таиланда. Лидеры выезжали в страны Восточной Азии. В Таиланд выезжал и скончавшийся недавно от болезни держатель пушкинского воровского общака «Зека».

Лидеры: крестным отцом группировки является Акоп Дадашев — кличка Папа. Известен как крупный коммерсант, является руководителем фирмы «Торпродакшен», имеющей связи на самых верхах российских властных структур. По некоторым оперативным данным, дает «наверх» отчисления в деньгах и автомашинах. С 1992 года в Ногинске на ликеро-водочном заводе (в целом завод контролируется лидером балашихинской ОПГ Фролом) Дадашеву принадлежит одна из линий. В поселке Лесном на территории завода «Промсвязь» действует цех по производству водки «Столичная». Также владеет «цехом уникальной мебели» на Коровинском шоссе, продукция которого поступает в квартиры высокопоставленных представителей государственного аппарата.

Братья-близнецы Соколовские (Соколята) — одни из изначальных организаторов и руководителей группировки. Ранее судимые. Им вменяется незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия и организация похищения дочери Дадашева. Они же руководят правдинским отделением. Специализация Соколят — захват заложников, вооруженный разбой, скупка земли, заказные убийства, перепродажа похищенного автотранспорта. Контролируют ресторан на Дмитровском шоссе, автостоянки.

Особенностью Соколят является активное участие в приобретении связей в экономических структурах, органах местного самоуправления. Преступления выполняют чужими руками. Ведут тихий и скромный образ жизни, в области появляются редко. Одно из мест встречи — ресторан «Сказка». Во многом такое поведение объясняется тем, что возбужденное против них дело до сих пор не прекращено.

Григорий Жаворонкин (Жора). Бывший офицер и спортсмен, выпускник Ленинградского военного института физкультуры. Судим за рэкет. Входил в ОПГ, состоящую из жителей Москвы, Подмосковья и Ленинграда.

Пушкинская ОПГ имеет устойчивые связи с преступными группами подмосковного Калининграда, с солнцевской и люберецкой ОПГ. Имеет хорошие отношения с ворами в законе — Горбатым, Ростиком, Жидом, Захаром, Савоськой, Цирулем.

Руководство ивантеевской группировкой осуществляется через Ивана Зубровина (Зубра). Начинал с рэкета, был рядовым членом группировки, недавно выезжал в США для укрепления деловых контактов с местной мафией.

11 мая 1993 года были расстреляны из автоматического оружия активные участники ОПГ Николай Рябов (Незнайка), Дмитрий Губарев. Ранее в ходе борьбы за передел сфер влияния также уничтожено несколько авторитетов. В начале июня сего года после освобождения городским судом Ивантеевки «по состоянию здоровья» под залог в пятьсот тысяч рублей убит автоматной очередью вместе со своим подельником неоднократно судимый за убийства и захват заложников один из авторитетов ивантеевцев Петр Родионов — ближайшая связь Дадашева…»

Дальше шли документы такого же плана. Большинство фактов были Аверину известны. На некоторые места убийств он выезжал. По убийству Родионова готовил докладную о странном поведении народного судьи, отпустившего под залог отпетого рецидивиста — как всегда, без ответа и привета. Судьи все чаще превращались в соучастников преступной деятельности, и никого это не волновало, только по радио и телевидению с утра до вечера депутаты и журналисты заученно долдонили о необходимости дальнейшего развития их независимости — и никого не интересовало, что в последнее время эта независимость все больше превращалась в откровенную неподконтрольность никому.

— Понятно, — Аверин отодвинул папку.

— Они давно всем как бельмо на глазу, — сказал Сидоров, убирая папку в сейф. — Настала пора дать им хорошенько по зубам… В общем так, налет мы на них организуем. Если возьмем там твоих убийц, то и прекрасно. В любом случае, даже если больше ничего не найдем, будем иметь отмазку. Так?

— Угу.

— А мы пока подработаем связи Дадашева. Там интересная картина намечается… Естественно, напоминать не стоит, что акция высокой степени секретности. Мы не ставим в известность даже региональное управление, чтобы не улетела информация. Постараемся обойтись своими силами.

— Правильно.

— В общем, считай, тебя приняли в нашу компанию, — Сидоров крепко пожал Аверину руку…

Где-то к одиннадцати часам вечера Аверин добрался до дома, поужинал на скорую руку и занялся чтением газет, скопившихся за последние дни. Времени на это много не нужно.

Политикой он не интересовался принципиально. Сплетнями из жизни высшего света — тоже. Оставалось читать прогноз погоды и программу телепередач. Тут послышался телефонный звонок. Звонила Светлана.

— Аверин, я не спрашиваю, любишь ли ты меня, — это бесполезно. Но ты меня уважаешь?

— Уважаю, — произнес Аверин.

— Если ты меня уважаешь, в четверг я тебя жду на свой день рождения.

— У тебя день рождения?

— Ты хочешь, чтобы я обиделась? Мне исполняется тридцать лет.

— Ну и стара ты, — хмыкнул Аверин.

— Козлик, посмотри на себя. Я выгляжу, как девчонка. И уж гораздо моложе тебя. Ну так будешь?

— А куда я денусь? Если только по работе ничего не случится.

— Ищешь отговорку?

— Я просто предупреждаю.

А на работе как раз случилось. Правда, не в день рождения Светланы, а накануне…

— Скоро должны появиться, — сказал начальник отдела РУОПа Долгушин.

— Припозднились, — Аверин забарабанил пальцами по приборной панели «Жигулей». Слипались глаза, хотелось спать, но спать было нельзя.

— Четверть первого, — кивнул Долгушин. — Но им на работу не идти. Имеют возможность.

— Вышли из подъезда, — глухо прошуршал динамик.

— Отлично, — кивнул Долгушин и проговорил четко в рацию:

— Приготовиться к задержанию. Начинать по приказу. Будем принимать, когда они подойдут к машине…

Утром Долгушин позвонил Аверину и сказал, что сегодня надо брать Артема Смолина — того самого подручного Росписного, исполнителя убийства на Кронштадтском бульваре, наводку на которого дал Ледокол. Артем будет сегодня вечером с напарником на хате в доме у Рижского моста. Оба при стволах — что и требуется, чтобы забить их в задержку и начать работать. Так и порешили — Смолина с приятелем брать. Выписали заявку на группу отряда милиции специального назначения — спецназовцы по правилам задерживают вооруженных преступников. И теперь сидели, ждали, когда объявятся бандиты.

От дома к стоянке направились две амбалистые фигуры. Чемпион России Артем Смолин обладал мощным телосложением и необычайной физической силой. Но ему вряд ли помогут его великолепные спортивные качества. Спецназу приходилось брать и чемпионов мира по боксу, и черных поясов по контактному карате. Как поется в песне Высоцкого: «Супротив милиции он ничего не смог». Спецназовцы владеют тактикой задержания на пять баллов и умело используют все факторы — и психологические, и силовые. Это только в фильмах задержания проходят с получасовыми перестрелками, красивыми драками. В жизни этот процесс занимает считанные секунды. Резкий бросок вперед людей, секундная свалка, а потом — распластанные на земле фигуры.

Напарник Артема распахнул дверцу «Мерседеса» и приготовился сесть за руль. Артем тоже открыл дверь.

— Захват! — резко приказал Долгушин. Спецназовцы рванулись вперед. Они возникли будто из ниоткуда.

— Милиция, стоять! — послышался громкий крик. — Стоять на месте!

А потом все пошло наперекосяк. Артем обернулся, рука его нырнула под мышку. Секунда — и в ней возник пистолет. Щелкнул предохранитель. Ствол начал движение в сторону мчащегося командира спецназовской группы. Прогремел выстрел…

Артем лежал на асфальте. Пуля вошла ему в грудь. Спецназовец, подстраховывавший своего командира, выстрелил первым.

— Мужики, «Скорую» давайте, — прохрипел Артем. — Е-мое, ноги холодеют… Что же вы так?.. — всхлипнул он. В горле его забулькало. Его уложили на сиденье. Долгушин нервно требовал по рации «Скорую».

— Глупо, — прошептал Артем. — Зачем вы так?..

— Зачем за ствол хватался? — произнес спецназовец, придерживавший голову раненого.

— Все зря, — глаза Артема закатились. Грешная душа покинула тело…

— Артем! — заорал его напарник. — Волки, за все заплатите! Полной монетой!

— Что за голос из унитаза? — осведомился Долгушин.

Один из спецназовцев хряснул бандиту под ребра, и тот завалился на заднее сиденье милицейского фургончика.

"Скорая» прибыла слишком поздно. Потом приехала следственно-оперативная группа ГУВД. Всю ночь Аверин писал рапорта, потом объяснения, потом собственноручные протоколы допроса для дела (хотя по уголовно-процессуальному кодексу это есть нарушение, но на подобные моменты все смотрели снисходительно, следователю сильно облегчалась работа).

— Что же будет? — спросил спецназовец. Вид у него был подавленный. Он нервничал. На душе лежал камень.

— Ничего не будет, — махнул рукой Аверин. — Правильно действовал.

— Жалко все-таки мужика… Не хотел.

— У них всегда преимущество. Им никого не жалко… Это такая жизнь. Или ты его. Или он тебя.

— Я понимаю…

— Не горюй. Я сам находился в такой ситуации. Нужно пережить ее. Грех, конечно, большой. Но грехи солдата, защищающего свою родину, списываются. И этот грех тебе спишется, лейтенант.

— Ох, хреново, — вздохнул спецназовец.

Утром у Аверина страшно раскалывалась голова. И хотелось спать. Сказывалась не только бессонная ночь, но и стресс. Это только в кино полицейский, прокрутив револьвер вокруг пальца, с суперменской улыбкой изрекает над телом расстрелянного им наркоторговца: «Это мое правосудие». На самом деле подобные моменты достаточно тяжелы для любого человека. Смерть — это всегда страшно, будь то даже смерть врага. Но, с другой стороны, и причин особенно убиваться по этому поводу Аверин не видел. Все-таки это естественный процесс — бандиты сначала убивают сами, потом их убивают конкуренты или полицейские. Бандита век недолог, и потому так сладок он — с Шикарными машинами, пятизвездочными отелями, длинноногими проститутками. Люди сами выбирают свою судьбу. Они не верят, что придется расплачиваться, надеются, что время платить по счетам для них не настанет, но однажды приходит некий контролер и выписывает штраф в виде свинцовой примочки или удавки.

В своем кабинете Аверин выпил две чашки кофе. Потом е вызвал Ремизов, полчаса пытал, кого и за что они вчера под стрелили, потом кивнул:

— Теперь дело по убийству на Кронштадтском бульваре так и останется зависшим.

— Не на нас же висяк. На ГУВД.

— И то верно… А что с его подельником, с которым они вместе расстреливали отморозков? Его можно выдернуть?

— Выдернем. И на трое суток опустим. Но он вряд ли поплывет. В лучшем случае, все станет валить на убиенного.

— Глухарь, Слава. На веки вечные глухарь.

— А, одним больше, одним меньше. Все равно в народе не верят, что наемные убийства раскрываются. И незачем переубеждать.

— Вам бы острить, а не работать… Ладно, готовься.

— К чему?

— К награде.

— Это в каком смысле? — спросил Аверин, предчувствуя подвох.

— В середине сентября по обмену опытом в Германию направляется группа сотрудников МВД. Ты же знаешь немецкий.

— Знаю. Даже неплохо.

— Тебя, видимо, и пошлют.

— Серьезно?

— Вполне.

— С трудом верится.

— Поживем — увидим. Покупай белые рубашки и бабочки, запасайся смокингом. Будешь представлять нашу многострадальную службу в Мюнхене.

— Дожить еще надо.

— Доживешь. Ты везучий. Только до отъезда больше никого не убивай.

— Да это не я убил.

— Знаешь анекдот: то ли он украл, то ли у него украли — какая разница…

Днем Аверин отправился на совещание к начальнику ГУВД Московской области, посвященное проблеме заказных убийств. Совещание проходило стандартно — говорили о том, какие глобальные проблемы стоят и насколько мизерно оснащение. Деньги маленькие, квалифицированные кадры уходят работать частные охранные предприятия, транспорта нет, оргтехники нет скрепок нет, бумаги нет, микрофонов нет — ничего нет. Есть только оперативник и еще теплящееся в нем чувство долга. Зато у мафии все под рукой — деньги на технику и снаряжение, на подкуп чиновников. На нее работают представители (бывшие и ныне действующие) правоохранительных структур, на них пашут бывшие бойцы спецподразделений, прошедшие войны и привыкшие убивать… Подобных стенаний Аверин наслушался предостаточно. Правоохранительная система продолжала проваливаться в какую-то яму. Но это не значило, что надо опускать руки. У настоящего русского человека подобные трудности — только повод для того, чтобы засучить рукава. Если бы не это качество, от России уже осталась бы вмятина, на территории ее дымились бы развалины и догладывали бы ее останки уголовная братва, «новые русские» и клептоманы-чиновники.

В семь часов Аверина ждали на дне рождения Светы. Вышел с Белинского, 3, он без четверти семь, без подарка и цветов. Особого желания идти туда он не испытывал, но игнорировать приглашение неудобно — Света обидится, а он не любил обижать женщин.

В магазине на Тверской он купил духи (явно не по его средствам), у метро приобрел несколько гвоздик, с грустью посмотрел на почти опустевшее портмоне.

Гости собирались в банкетном зале в кафе у бывшей площади Ногина. Откуда у Светы деньги на такие банкеты? Скорее всего зал, учитывая особые ее заслуги, оплачивала редакция.

Встретила его на пороге сама Света в длинном темно-красном вечернем платье, которое ей очень шло.

— Выглядишь на пять баллов, — сказал он.

— Аверин, негодяй, ты опоздал на мой юбилей, — покачала она головой, втянула его в прихожую, протянула цветы стоящему рядом бородачу. — Подержи-ка, — впилась губами в губы Аверина. — Ты мой лучший друг, — произнесла она торжественно.

Она уже успела опрокинуть пару стопочек — и алкоголь сразу на нее подействовал, поскольку она почти не пила. Щеки ее раскраснелись, а на лице цвела улыбка.

— Знакомься, — кивнула она на бородача с цветами. — Это мой муж.

У Аверина полезли глаза на лоб.

— Да не бойся, — засмеялась Светлана. — Бывший муж.

Аверин пожал бывшему мужу руку.

В зале было накрыто два длинных стола. Праздник только начинался. И хотя гости уже успели тяпнуть, но не настолько, чтобы разрядить официальную и скованную атмосферу. Народу собралось человек тридцать. Света коллекционировала разных забавных и известных индивидуумов. Аверин никого не знал лично, но некоторые лица видел по телевизору. Он не любил компаний, где почти нет знакомых — создается напряжение: приходится держать марку, каламбурить и балагурить, демонстрировать свою значительность, надувать губы, делать комплименты — в общем, заниматься скучной праздной рутиной. Он органически не переваривал приемы, фуршеты, презентации и дни рождения. Если и пить, то в тесной компании, где все знают, чего друг от друга ждать, кого посылать за выпивкой.

— Помню, как к нам в редакцию пришла очаровательная наивная девушка. И буквально на глазах она превратилась в львицу журналистики. В пантеру, — вещал жидковолосый мужчина, сжимая, как гранату, фужер с длинной ручкой. — За тебя, Светочка. Чтобы ты радовала своими статьями еще долгие и долгие годы.

— Почему годы? Века! — донеслось с другой стороны стола.

— Пусть даже тысячелетия, — кивнул жидковолосый. — За тебя.

Слева от Аверина сидела высокая крашеная блондинка, — баскетболистка или манекенщица. По правую его руку устроился сосредоточенный курчавый тип с салфеткой на колене — он, не дрогнув, проглотил целый фужер водки.

— Люблю маслины. — Причмокивая, произнес курчавый. И осведомился:

— Кто догадался принести маслины?

Вопрос остался без ответа.

— Очень хорошие маслины. Правда? — спросил он Аверина.

— Несомненно.

— А вы положите себе.

— Спасибо. В другой раз.

— Сергей, — протянул руку курчавый. — Литератор.

— Владислав, — Аверин пожал руку. — Кооператор.

— Простите, кто?

— Цветами на Даниловском рынке торгую.

— А-а-а, — интерес собеседника заметно поблек. — И много наторговываете?

— На сто пятьдесят баксов в день чистыми.

— У-у-у, — интерес заметно прибавился, но тут в Аверина вцепилась девица.

— Мила, — представилась она.

— Очень мило. Вячеслав. Кооператор.

— Ну что это такое? — капризно произнесла она. — Или «новые русские», или литераторы?

— Почему? Я раньше работал шахтером.

Он думал, что блондинку это добьет и она отвалит, но случилось почему-то наоборот.

— Правда?

— Правда.

— Слава, я вас люблю. Давайте выпьем на брудершафт.

— Да рано вроде.

— В самый раз.

Кто-то говорил очередной тост, а Аверин выпил с Милой на брудершафт.

Гости тоже причастились.

— Нет, ну кто догадался купить такие маслины? — вновь забубнил Сергей. — Хорошо-о.

Потом опять пошли тосты. Пили, ели, славили женщин, родителей виновницы торжества, родителей всех присутствующих. Через некоторое время кое-кто начал выпадать из седла, и вот уже первая голова ткнулась со стуком о стол. Зазвучала музыка, и гости пустились в пляс. Мила вытащила Аверина. Танцевал он не очень хорошо. Мила прижималась к нему всем телом, и это вызывало сладостное чувство. Он был не пьян — не собирался надираться. Поймал на себе негодующий взор хозяйки и слегка пожал плечами — мол, куда денешься, прирожденная интеллигентность не позволяет выбросить блондинку за борт.

Потом гости начали кучковаться, и Мила заявила:

— Пошли знакомиться. В твоей шахте ты и представить не мог, что попадешь в отпадный бомонд Москвы.

Рядом с бородатым бывшим мужем Светы франтоватый лысоватый мужчина, выглядевший по-мальчишески легкомысленно, хотя на деле прожил минимум лет сорок, с обаянием бормашины жужжал:

— Ах, а помните эти строки Мандельштама:

Я блуждал в игрушечной чаще

И открыл лазоревый грот…

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придет?

— Помню, — кивал бородач, хотя по его виду было понятно, что ничего он не помнит.

Блондинка представила Аверина любителю Мандельштама.

— Фима, это Вячеслав. Он шахтер.

— Я тоже шахтер. Добываю словесную руду, — улыбнулся томно Фима.

— Он критик, — сказала Мила, — и работает со Светкой в газете. Пишет всякую муру.

— Мила, как ты можешь? — возмутился критик.

— Лицемер, — вздохнула Мила.

— Вы действительно шахтер? — с видимой скукой осведомился критик.

— По секрету? — пригнулся к нему Аверин. — Конечно, нет.

— И кто же вы?

— Я хранитель фондов общества «Память».

Критик вытаращил глаза, а Мила потащила Аверина дальше. В него вселился какой-то веселый бес.

— А это большой человек, — сказала Мила. — Депутат… Зуб даю — он долдонит вон тому скучному зануде, нашему ответственному секретарю, какую-нибудь чепуху про политику. Вспоминает свое героическое прошлое. Как боролся с КГБ. Хочешь послушать?

Аверин издал неопределенный звук.

— Пошли-пошли.

Худосочный бородач держал за пуговицу двухметрового амбала и вещал:

— Пропавшие сбережения, кризис, смертность, преступность — все это сущая безделица, не такая большая плата за избавление от того кошмара, в котором мы жили семьдесят лет.

Ответсек кивал. Ему хотелось прорваться к горячительным напиткам, но депутат его не собирался туда отпускать. Он впился в журналиста мертвой хваткой.

— Государство — монстр. Государство — убийца. Государство, перемалывающее своих подданных. Всю историю на Руси народ жил в рабстве. Всю историю русских пороли — царь Иоанн Грозный, император Петр I. Нас приучили жить рабами. Нужно ломать все в русских. Весь менталитет. Переписывать заново все в сознании — чувства, воспитание, мысли. Нужно избавляться от гирь рабской памяти предков. И пусть часть погибнет. Это плата за избавление от рабства. За цивилизацию. Из феодализма в капитализм еще никто не перешагнул без жертв.

— Да, конечно, — протянул ответственный секретарь.

Мимо проскочил Сергей с маслиной в зубах. Он держал под руку полную женщину и вещал о том, какие маслины лучше.

— Я имею право на эти слова. Они выстраданы, — вздохнул депутат. — Эта страна погубила Сахарова, Вавилова. Эти садисты из КГБ — за что они мучали меня? За то, что я думал иначе, чем другие.

— Вилен Митрофанович, — решила вмешаться Мила, подводя Аверина к депутату. — Разрешите представить. Это Владислав. А это Вилен Митрофанович, депутат Верховного Совета от «ДемРоссии».

— Очень приятно, — пожал руку депутат. Ответсек вновь попытался вырваться, но депутат ухватил его за руку.

— Подождите, сейчас договорю свою мысль… — обернулся к Аверину. — Вместе с Милой работаете?

— Не, я бизнесмен.

— А, новые люди, — депутат сделал движение носом, будто почуяв запах денег. — Чем занимаетесь? Нефть? Металлы?

— Водка.

— А… Прибыльно?

— Пол-лимона в баксах в месяц. Чистоган. Если налоговой инспекции вовремя взятки отстегивать.

Глаза депутата загорелись.

— Конечно, молодой человек, вы сочувствуете переменам, происходящим в стране.

— Угу.

— И состоите в партии?

— Ага.

— В какой, если не секрет?

— Мы — фашисты. Знаете, взять всех — и на фонари…

— А, — задохнулся депутат.

— Митрофаныч, вспомнил, — хлопнул обрадованно депутата по плечу Аверин. — Корешок мой с вами сидел. В одной камере. Кликуха его Дубиноголовый. Рассказывал про вас, рассказывал.

Депутат подавился бутербродом, от которого только что откусил кусок.

— Что же он говорил, — Аверин повел рукой. — Сейчас вспомню…

— Извините, должен вас оставить, — депутата повело куда-то в сторону, как корабль, лишившийся управления.

— Чего это с ним? — спросила Мила.

— Не знаю.

Аверину показывали уголовное дело на этого депутата. Правда, прекращенное, но там было написано, что сидел он по знаменитой статье, карающей за гомосексуализм. Вину доказали, но пожалели убогого. Посадили за другие грехи, тоже далекие от политики.

Мила познакомила Аверина еще с несколькими людьми, потом ее подхватил под руку отделавшийся от депутата ответственный секретарь, и он остался один. Тут к нему и подошел критик — знаток Мандельштама.

— Разрешите, — критик преподнес бокал. — А вы действительно из «Памяти».

— Угу.

— Интересно… И как, действительно вы собираетесь громить евреев?

— А как же. Вот с силами соберемся, следующим месяцем и начнем.

Они перекинулись еще несколькими вопросами, и критик исчез, страшно довольный. Тут появился Сергей.

— Какие хорошие маслины!

Аверин так и не напился, чего не скажешь об остальных. Мила потребовала проводить ее домой. Он сказал Свете:

— Отвезу твою подругу.

— Ах ты, бабник… Не смей только…

Что «только», было понятно.

Аверин дотащил Милу до дома — благо жила она неподалеку. Доставил к дверям квартиры.

— Зайдешь, шахтер? — осведомилась она, прижавшись к нему соблазнительной грудью и шаря руками по его плечам.

— Не могу. На меня ребенка оставили. Трехлетнего. Кормить надо.

— Ну ладно. На, — она протянула ему свою визитку.

Аверин поцеловал Милу в губы. Провел руками по голым плечам. С сожалением оторвался от нее и отправился восвояси в приподнятом настроении. Повеселился он от души.

Рано утром позвонил Ледокол и назначил срочную встречу на лавочке, на старом месте — у метро «Китай-город».

— Здорово, самбист, — сказал Ледокол, пожимая руку.

— Привет.

— За что вы Артема Смолина грохнули?

— За дело. Он пытался пристрелить командира спецназовской группы.

— Теперь ждите ответа.

— А что?

— Братва Росписного решила объявить кровную месть. Не слышал?

— Что-то слышал.

Вчера днем позвонил Долгушин и сообщил, что таганские братаны в ярости и продумывают ответные меры. Хотят показать милиции, кто в городе хозяин.

— Сперва сидели, проливали горькие слезы. Потом порешили объявить месть ОМСНу, — заявил Ледокол.

— Ну?

— На рекогносцировку выезжали вечером.

— Насколько реально?

— Старички против. Но отморозки чуру не знают. Могут что-то предпринять. Это тебе на заметку.

— Будем разводить ситуацию.

— Да уж… Что с Дадашевым порешили?

— Думаем.

— Что думать-то?

— Я пока ничего сказать не могу.

— Смотри. Хороший шанс упустишь братву тряхнуть. А то они вас совсем перестали уважать. Скоро на шею сядут — слабым всегда садятся.

— Это верно.

— И продажным.

— Ты о ком?

— О многих… Ладно, давай…

Расставшись с Ледоколом, Аверин отправился к Долгушину. Зашел в кабинет. В отделе царила суета. Сновали возбужденные сотрудники. На тумбочке в зарядном устройстве торчало несколько радиостанций. Долгушин сидел и заботливо протирал свой пистолет.

— Подтверждение получил твоей информации, — сказал Аверин. — Братаны обсуждают, стоит ли бойцов ОМСНа мочить.

— Они совсем с катушек съехали, — покачал головой Долгушин. — На кого лапу поднимают!

— Это ведь только раньше у воров милиционера считалось западло валить.

— Кстати, не из каких-то гуманных соображений, — сказал Долгушин, загоняя шомпол в ствол. — А потому что знали — дорого обойдется… А сегодня обнаглели. Каждый день стреляют друг друга. И почему-то считают, что с нами то же самое пройдет. Что мента можно замочить так же, как братана, и при этом живым остаться. И забывают одну вещь.

— Какую, интересно?

— Что они у нас вот здесь, — Долгушин сжал кулак. — И если мы их начнем мочить, то им придется ох как несладко.

— Только они не верят, что мы их начнем мочить.

— Поверят. Не бойся. Я уже слушок запустил, что эту акцию провели не случайно, а запланированно и теперь приказ — создавать ситуации и уничтожать лидеров преступных формирований в момент проведения мероприятий.

— Ну и что?

— Посмотрим. По-моему, скоро посмеемся.

Во второй половине дня Аверин подъехал к начальнику отдела ГУОПа полковнику Сидорову.

— Ну чего, опер? — спросил тот. — Готов?

— Всегда готов.

— Завтра мероприятие. Наш спецотдел подключаем. Врежем по супостату?

— Врежем.

— В десять ноль-ноль завтра на Огарева в расположение СОБРа. Оттуда двигаемся. Понял?

— Понял.

— Бумаги на твоих клиентов — о розыске, о заочном обвинении и избрании меры пресечения — будут?

— Сделано…

— Давай. До завтра.

Возвращаясь домой, Аверин увидел, что сумасшедшая соседка обклеивает стекла своей квартиры бумажными крестами, как при артобстреле. Когда он поднялся на этаж, соседка выглянула и торжествующе прошипела:

— Попляшете вы у меня. Стекла заклеила, теперь ни одна нежить порчу не наведет. Понял, недоносок? — Она с размаху захлопнула дверь.

Аверин прошел в квартиру. Включил свет.

— Кошка. Выходи, шпроты принес.

Недавно он обнаружил, что Пушинка поедает шпроты, закатывая глаза от удовольствия, и теперь время от времени радo вал ее.

Но Пушинка не выходила.

— Э, кот?

Сердце екнуло. Стало дурно, как представил, что Пушинка куда-то делась.

Искал он ее минут десять. Нашел мирно дремлющую в щели между шкафом и стеной — она чувствовала себя там вполне уютно.

— Ну что за характер! Совершенно не думаешь обо мне. А, кошка?

Пушинка замурлыкала и ткнулась в ладони.

— И ты мне нервы трепать, — Аверин почесал ее за ухом. — Так же нельзя…

Зазвенел телефон.

— Здорово, Слава, — услышал Аверин голос Долгушина. — Как живешь?

— Изумительно.

— А ты знаешь, что дело по гибели Артема Смолина стащили?

— Как стащили? — не понял Аверин.

— А так. У следователя и стащили.

— Как такое может случиться?

— Нагрянула толпа в кабинет. Две девицы и двое парней. Просили, чтобы тело выдали для захоронения. Знаешь, какой бардак у следователей в кабинетах. Пока он бумагу готовил, одна из девиц куда-то исчезла. А потом остальные быстро попрощались и ушли. Бедолага огляделся, а дела нет.

— А зачем оно им?

— Будут решать, за дело Артема застрелили или по ментовской прихоти.

— Не соскучишься.

Преступники совсем потеряли совесть. Уже никого не удивляло, что вор лезет в помещения ОВД и крадет оттуда компьютер. Что угоняют оперативную машину с рацией и проблесковым сигналом. В одной из областей из горпрокуратуры вынесли сейф с семьюдесятью уголовными делами, среди которых одно — о коррумпированных связях отцов города.

— Скоро они будут базу ОМОНа арендовать для бандитских разборок, — хмыкнул Аверин.

— А я бы им полигон Таманской дивизии отдал, — сказал Долгушин. — И оружие бы выдавал за плату. Разбор готовится, пущай туда едут и друг друга мочат. Лишь бы посторонние люди не страдали.

— Предложение дельное… Что делать-то?

— Ничего. Будем проводить мероприятия, просить дело отдать.

— А что в деле есть такого, что им знать не надобно?

— Да дело-то в тридцать страниц, из которых большинство — объяснения и постановления о экспертизах. Переживем. Просто бесцеремонность поражает. Совсем от рук отбились.

Аверин повесил трубку и бросил взгляд на часы. Пора двигаться в ГУОП.

СОБР ГУОПа располагался в здании Огарева, 4, в подвале под Главным управлением ГАИ. Место, совершенно не приспособленное ни для жизни, ни для тренировок. Подразделение было лишь недавно создано, ничего за душой не имело, проводило тренировки, используя возможности учебных центров ГУВД Москвы и дивизии имени Дзержинского. Во дворике министерства ребята повесили грушу и поставили деревянную тумбу, она была вся измочалена — по ней колотили кулаками и ногами и в нее метали ножи.

Аверин предъявил удостоверение бойцу в черной форме «ночь», стоявшему у входа в коридор. Тот позвонил по внутреннему телефону начальнику и получил распоряжение пропустить гостя.

— Здорово, вояка, — Аверин зашел в кабинет и пожал руку заместителю начальника СОБРа подполковнику Сергею Завьялову, которого знал еще, когда тот работал в подмосковном ОМОНе. — Работаем сегодня по Акоповке?

— Работаем, — кивнул тот.

— Как живешь?

— Ничего.

— Переходи к нам. Начальником отделения. Чего ты в этом убойном отделе куксишься?

— Полковничья должность. Сияющие перспективы. А у вас тут что — с автоматом бегать?

— Так для тебя работа. Ты же любитель захватов с шумом и стрельбой.

— Преувеличиваешь.

— Ну, как хочешь.

— Когда выдвигаемся?

— Просчитали еще раз. Будем брать их ближе к вечеру.

— Хотели на три часа.

— Тут кое-какие обстоятельства. Мы ударим сначала по связям.

— И переполошите всю Акоповку.

— Нет, тут другая история. Давай пока кофе выпьем, о жизни поговорим.

— Рассказывай, как воюете.

Воевал СОБР, как всегда, отменно.

Когда было создано Главное управление по организованной преступности, в его составе сформировали отдел тактических операций, который в конце 1992 года был преобразован в специальный отдел быстрого реагирования. Такие же отделы стали создаваться и в региональных управлениях по организованной преступности. Как значилось в приказе, задачи подразделения: «поддержка и оказание силового содействия в проведении специальных, оперативно-розыскных и следственных мероприятий, пресечение деятельности вооруженных преступных групп, изъятие оружия и предотвращение его распространения, обеспечение личной безопасности сотрудников Главка, членов их семей, свидетелей, потерпевших в случае угрозы их жизни, проведение специальных и оперативно-войсковых операций по захвату, ликвидации вооруженных преступных групп, задержанию вооруженных преступников, освобождению заложников». В МВД имелся хороший опыт по подготовке подобных отрядов. Это и ОМОНы, и отряд спецназначения ГУВД Москвы, и спецподразделение Дзержинки, и многие другие. Школа была. СОБР ГУОПа во многом образован на базе подмосковного ОМОНа — одного из лучших отрядов в России.

Раньше участковый шел на катран (притон для карточных игр), где собиралась куча уголовников, и спокойно производил задержание. В девяностых годах преступность резко изменилась — стала вооруженной, наглой и признавала только силу. Ну, а силу СОБРы демонстрировать умели. Сперва бандиты задирались на собровцев, пытались вступать в рукопашные схватки и перестрелки, но длилось это недолго. Преступники поняли, что новое либеральное российское мироустройство на собровцев не распространяется и при малейшем сопротивлении гуляют по бандитским ребрам и физиономиям кованые десантные ботинки, хрустят косточки под прикладами. К братве начало возвращаться утерянное чувство страха. Суда, следователей, прокуратуры бандиты не боятся. А собровцев боятся. И уважают, поскольку действует СОБР с ними безжалостно, без сюсюканья и без разговоров.

— Как у тебя? — спросил Аверин.

— Недавно с Кавказа, — сказал Завьялов. — В Осетии обеспечивали деятельность следственно-оперативных групп,

— Ну и?

— Пострелять пришлось. Там же ад. Резня порой такая шла… Засады организовывали. Уничтожили группу террористов.

— Как уничтожили?

— Они на нашу засаду нарвались. Мы вычислили пути, по которым они продвигаются к своей базе. И завалили пятерых.

— Черт-те что в стране творится, — покачал головой Аверин.

— Война идет, Славик. И, попомни мои слова, это только начало. Скоро по-настоящему в крови умоемся. Дай только время.

— Типун тебе на язык… А здесь чем занимаетесь? Бездельничаете?

— Ага, бездельничаем. Вон, справку за полгода готовлю. Читай — спецотделом совместно с другими подразделениями Главка изъято семьдесят шесть единиц огнестрельного оружия, одиннадцать килограммов золота, денег и ценных бумаг на одиннадцать миллионов долларов, двадцать иномарок, 52 грузовика, два слитка кадмия, 80 тонн цветных металлов, почти на миллион долларов мехов… И двадцать пять тысяч бутылок спирта. Вот, — он хлопнул ладонью по бумаге. — Впечатляет?

— Впечатляет.

— Мы тут наработали на бюджет ГУОПа на несколько лет вперед. А сами нормальные бронежилеты и спецтехнику закупить не можем. Где справедливость?

— «Чеченскую базу» вы брали?

— Мы. Кто же еще! Трехметровый забор. За ним база, где награбленного добра — на несколько миллионов баксов. Мы хотели сперва на вертолете высаживаться, но ПВО Московское не дало разрешение — правительственная зона, нельзя. Так что пришлось штурмовые лестницы использовать. Как Измаил брали. И ничего. Чурбаны даже рыпнуться не успели.

— Герои.

— Заметь, работаем и есть не просим. Каждая неделя по операции. В Австрии знаменитая «Кобра» — они заложников восемь последних лет не освобождали. А оснащение — вплоть до комбинезонов и ножей — все ручной подгонки. Вертолеты, машины, денег тьма.

— Ладно плакаться. Эмигрируй в Австрию — получай там по пять тысяч марок.

— Не поверишь — к нам тут из ЮАР клинья подбивали. Переманивали ребят. Говорят, в роскоши будут жить. Такого слаженного подразделения у них нет… И египтяне. Наши туда по обмену опытом ездили. Ихние спецы — по нулям все. Наши как раз в заваруху там попали и приняли участие в операции. Не для передачи — но террористов наши заглушили. Там египтяне любые деньги предлагали, лишь бы их у себя оставить.

— Ну?

— А они у меня за две сотни долларов в месяц пашут. Злые, цепкие, своего не упустят, если надо — и на нож, и на пулю. А почему?

— Почему?

— Потому что мы, русские люди, живем не за деньги, а за идею, Слава. И поэтому на таких, как мы, волах всегда ездить будут. А мы всегда будем тянуть воз, пока копыта не отбросим.

— Мы — вымирающая порода. Скоро тебе стакан воды без чаевых не подадут.

— Увидим…

В первом часу в кабинете появился высокий, в черном комбезе с кобурой боец — командир собровской группы.

— Ну? — спросил Завьялов.

— Все в порядке, Сергей Владимирович. Взяли.

Он положил на стол искореженные наручники, выгнутые дикой силой.

— Это чего? — приподнял бровь Завьялов.

— Это Чернокопытов порвал.

— Не фига себе.

— А что, лось здоровый. Мы его на улице брали. Наручники защелкнули. Он растерялся, потом напрягся. Представляете — наручники хрясь, слетели.

— Дерьмо потому что, а не наручники. Английские раза в два крепче, — сказал Завьялов.

— Сорвал наручники и по улице припустил. Три метра и пробежал. Стал отмахиваться… Потом сопливился — мол, грубо берете.

— Ничего ему не сломали? Все-таки иностранный гражданин.

— Ничего?

— А как с Хрустером?

— Там комедия. В офисе брали. Секретарша его пыталась у опера удостоверение вырвать. А Хрустер орал во всю мочь: «Это не милиция, а бандиты». Но мы им пасть быстро заткнули.

— В изоляторе?

— Да, ребята сейчас с ними работают.

— Ну вот, Слава, — повернулся Завьялов к Аверину, — Чернокопытов и Хрустер — ближайшие связи Дадашева. Граждане США. Сюда приехали левые компании организовывать. Миллионы баксов закапали. У нас законы такие — можно эти миллионы воровать. А в США нельзя. Так что нам ФБР бумагу на них прислало. Им там по двадцать лет тюрьмы светит. Сейчас опера отработают их на связь с Дадашевым… Николай, сорок минут на отдых, затем в полном снаряжении строиться в коридоре. Тяжелый вариант — сферы, бронежилеты, штурмовое снаряжение. Там, возможно, будет горячая работа.

— Есть.

Через сорок минут оперативно-боевая группа стояла в коридоре в полной экипировке — автоматы, снайперские винтовки, бронежилеты. Часть снаряжения уже загрузили в машины.

Завьялов поставил боевую задачу, уточнил радиопозывные, порядок действий.

— При вооруженном сопротивлении оружие применять на поражение, — закончил он. — Жизнь товарища важнее жизни бандита.

Это объяснять никому не надо было.

«Форд» — фургон с занавешенными окнами, с откатывающимися в бок дверьми (необходимо, чтобы выскочить быстрее из машины, когда идет задержание) и двое легковых автомашин вырулили с министерского двора и устремились по московским улицам…

Акоп обустраивал свои владения на века. Власть и земля в поселке неумолимо переходили к нему. Он скупал окрестные участки — один за другим, платил громадные деньги хозяевам, сносил их дома и благоустраивал свои владения. Поверху высокого бетонного забора с автоматически захлопывающимися железными воротами таращились зрачки видеокамер. Акоп панически боялся покушений, поэтому оснастил владения системами безопасности, а чтобы наблюдать за шоссе, откуда могут нагрянуть боевые группы, прорубил в лесу просеку.

— Потише, — сказал Завьялов, когда «Форд" — фургон свернул с шоссе и устремился к Акоповке.

Перед воротами на территорию стояла пара десятков машин, кучковалось более десятка «быков».

— Действительно, у них сегодня сходняк, — сказал Завьялов.

— Этих Папа не пускает. Это челядь, мелочевка. А бригадиры и люди посерьезнее сейчас там, — сказал Аверин.

— Папа суров, — хмыкнул Завьялов. — Скорость скинь, — велел он водителю.

— Надеешься, нас за своих примут? — спросил Аверин.

— У них столько народу в группировке, что они всех своих не знают, — отмахнулся Завьялов.

Фургон и легковушка неторопливо приближались к стоянке. Судя по всему, подозрений они пока не вызывали. Когда до ворот оставалось чуть больше двадцати метров, по толпе прошло движение — «быки» заподозрили неладное.

— А теперь жми! — прикрикнул Завьялов.

"Форд» рванулся вперед. На ходу распахнулись двери. Машина затормозила, и оттуда посыпались собровцы. На их черных комбезах сияли шевроны «МВД России». Плечи оттягивали бронежилеты. Аверин прыгнул вслед за ними. Броник весил шестнадцать килограммов, стеснял движения, но Аверин не слишком обращал на это внимание. Что такое для него каких-то шестнадцать килограммов?

Все пришло в движение, смешалось, замелькало. Слышались крики, специфический хряст — это приклады гуляли по спинам и ребрам. Аверин увидел рядом атлетическую фигуру, налетел всем телом, подсек, врезал по загривку пистолетом.

— Лежать!

Семь человек сразу улеглись на землю. Пятеро, успев сориентироваться, ворвались на территорию и бросились к трехэтажному дому.

Собровцы ринулись за ними. Бандиты служили живым щитом — из дома палить не станут, чтобы не попасть в своих. Сотрудники ГУОПа пролетели несколько десятков метров и ворвались в дом буквально на плечах боевиков.

— Лежать, милиция!

Аверин с собровцами влетал в комнаты, переворачивал мебель, сшибал людей с ног и размазывал по собранному из дорогих пород деревьев паркету, топил отъевшиеся морды в толстых коврах. Он с треском влепил схватившемуся за автомат бандюге рукояткой пистолета по зубам, так что челюсть хрустнула, и «бык», залившись кровью, завалился на пол. Послышались выстрелы — собровец выстрелил поверх головы другого бандита, а потом ногой впечатал его в стену.

— Лежать! Иначе постреляем! — закричал Завьялов. Вскоре все было кончено.

— Готово, — сказал Завьялов. Взял рацию. — Первый говорит. Как?

— Нормально. Упакованы, — послышалось в ответ.

— Отлично.

Один из «быков» приподнял голову, лежа на спине, и разбитыми губами прошамкал:

— Братаны, а вы кто?

— Милиция мы, — прояснил Аверин.

— Ни хрена себе… Мы и забыли, что милиция есть.

— Есть, бандитская рожа, — сказал Завьялов, нагибаясь над бандитом и похлопывая его по мясистой шее железной ладонью. — Еще как есть.

А потом началась нудная работа — обыск, оформление документов. Ошарашенных, лишившихся дара речи «быков» — а их оказалось около сорока, — сковав наручниками по двое, рассадили в огромном зале, под стать помещичьей усадьбе. В соседние три комнаты стали таскать на разбор.

— Ну, есть твои? — спросил Завьялов.

— Есть, — кивнул Аверин. — Вон двое морд отпетых. Они по расстрелу в Челябинске проходят.

Он рассмотрел в толпе задержанных и гонца из Узбекистана — того самого Нигманова по кличке Басмач, о котором говорил Ледокол.

Аверин и Завьялов вышли из залы и направились в помещение, где работали с каждым из задержанных.

— Одно непонятно, где сам Папа? — спросил Завьялов.

— Сейчас узнаем, — ответил Аверин.

В комнате на стуле перед оперативником сидел низколобый бугай, тянущий по весу на полтора центнера. Это был один из бригадиров, отвечавший за рэкет с вещевого рынка. С подобным лицом не стоит долго думать над выбором профессии. Таким самые суровые приемные комиссии приветливо раскрывают двери и предоставляют право трудиться на почетном поприще рэкетирства.

— Где Папа? — спросил Завьялов бригадира.

— Обещал быть, — на миг замявшись, произнес тот. — Назначил встречу. Но куда-то исчез.

Аверин и Завьялов вышли в коридор. Завьялов длинно матерно выругался. А потом осведомился у Аверина:

— Понимаешь, что это значит?

— Откуда-то информация ушла.

— И это не в первый раз. Его кто-то предупредил из наших коллег.

— Скорость стука превышает скорость звука, — выдал Аверин распространенную милицейскую поговорку.

Обыск грозил затянуться надолго. Жил Папа не просто на широкую, а на очень широкую ногу. На территории возвышались два здания (помимо гаражей и хозяйственных построек) — три этажа вверх и два вниз. Фактически две пятиэтажки, обставленные с неприличной роскошью. Импортная резная мебель, фигурный паркет, мрамор, в каждой комнате по видеомагнитофону и телевизору. Во дворе — бассейн.

— Арсенал нашли, — сказал Завьялову подошедший собровец.

Они спустились в подвал, где находилась комната охраны и светились голубые экраны мониторов.

— Склад солидный, — кивнул Аверин. — Не трогайте. Понятых надо позвать.

Действительно, склад был хоть куда. Десять автоматов — из них три немецких спецназовских с глушителями, снайперская винтовка с ПБС (прибором для бесшумной стрельбы), восемь пистолетов, ящик гранат, двадцать бронежилетов.

— Они бы нам хорошую войну могли устроить, — сказал Аверин.

— Обгадились бы, — презрительно процедил Завьялов. — Мы были готовы ко всему.

В гараже стояли три машины. Одна — шестисотый «Мерседес».

— Смотри, Слава, это не просто вещь, — кивнул Завьялов на «мерс». — Это знак любви и внимания.

— В смысле?

— Прочитай.

Аверин наклонился и прочитал выведенную вязью на лобовом стекле надпись: «Дорогому другу Акопу Дадашеву от Дэвида Хрустера».

— Международные преступные связи крепятся и развиваются, — произнес Завьялов.

Сюрпризы продолжались. В кабинете нашли коробку с бумагами. В ней лежало шесть заграничных паспортов: на разные имена, но с похожими фотками — с них задумчивым умным взором смотрел сам Папа.

Аверин пролистал паспорта и кивнул:

— Коррупция на марше. Все паспорта выданы МИДом России. Все подлинные.

— Ничего себе, — оперативник ГУОПа взял один из паспортов. — Ты смотри. Дипломатический паспорт. Натуральный.

Паспорт давал Акопу Дадашеву дипломатическую неприкосновенность. Его багаж при отъезде за границу нельзя было досматривать. Этот документ предоставлял огромные возможности для передвижения по всему миру.

— Что, сволочи, творят! — с чувством произнес Аверин. Он нашел очередное подтверждение тезису — в нынешней России продается и покупается все! Лет десять назад после обнаружения у бандита подобного документа вылетела бы с работы половина управления МИДа, отвечающего за предоставление паспортов. Сегодня же назначат расследование, объявят кому-то выговор, кому-то поставят на вид. Никому ничего не надо. Всем уютно живется в теплом болоте всеобщей продажности. Всем хорошо, кроме честного человека, которому грустно и противно. Но честный человек — вид в России хоть пока и многочисленный, но никому не интересный…

Тем временем находки множились. В одной из пристроек обнаружили небольшой цех по производству фальсифицированной водки. Здесь же находились готовые этикетки и пустые бутылки, предназначенные для розлива. У Папы к водке была давняя и пламенная страсть. Во всем мире гангстеры так или иначе участвовали в торговле спиртным. Эта традиция пошла со времен сухого закона в США и воспрянула в новой России.

Темнело. На подходах к дому собровцы выставили засады. До двух часов ночи в расставленные сети исправно попадались ехавшие к Папе по разным вопросам громилы. Один оказался сотрудником Ивантеевского отделения милиции. А два последних — офицерами Министерства безопасности.

— За произвол ответите, — сказал майор госбезопасности, поправляя помятый в короткой схватке костюм и потирая зашибленный бок.

— Вы тут чего делаете, коллеги? — осведомился Завьялов насмешливо.

— Служебная необходимость.

— К Папе за получкой? — хмыкнул Аверин.

— И за это ответите, — продолжал гнуть свое майор.

— Как дедушка Дзержинский говаривал? — произнес Завьялов, рассматривая майора как назойливое насекомое. — Что там у чекиста должно быть? Горячая голова, липкие руки и холодное сердце?

— Эх, коррупция, кому злодейка, а кому мать родная, — сказал Аверин.

Работа в Акоповке кипела до самого рассвета. Аверина интересовали двое по челябинскому расстрелу — Буба и Батон. Он уединился с Батоном — худым невысоким парнем с жилистыми руками и светлыми мутными глазами. Батон протянул свой паспорт:

— Вот. Я тут случайно оказался. Просто знакомого подвез.

— Казанин Андрей Викторович, 1970 года рождения… Дерьмо это все.

— Что?

— Не Казанин, а Казаков. И не Андрей Викторович, а Андрей Вадимович. И не привез приятеля, а к Папе за указаниями прибыл. И вообще ты во всесоюзном розыске. Так-то, Батон.

Парень побледнел.

— Чего скривился? Я тебя уже год ищу. Киллер ты наш челябинский. Колоться будем?

— Я ничего не делал.

— Расколешься, Андрюша… Ведь это из-за тебя и твоего подельника мы сюда нагрянули. Прозвон устрою, и тебя сильно накажут за то, что ты на хвосте СОБР притащил. Выживешь, думаешь? Кстати, тебя опознали свидетели на месте убийства, знаешь это…

К утру Аверин додавил Батона. Тот начал писать дрожащей рукой явку с повинной.

Папины работники долдонили одно: «никаких стволов в глаза не видели, нас Акоп нанял для охраны здания, платят копейки, мы не при делах». Сдвинуть их с этого было нелегко. Но это дело будущего. На многих из них имеются кое-какие данные, ребята пойдут в раскрутку, некоторых, возможно, удастся привлечь к уголовной ответственности, если самое объективное следствие и самый гуманный суд в мире опять чего-нибудь не напортачат. Под утро братаны немного расслабились, некоторые затеяли с сотрудниками ГУОПа дискуссию.

— Круто вы нас сделали, — сказал один верзила, потирая Ушибленную руку. — Подготовка — класс. Нас даже в армии так не учили.

— А где служил? — спросил собровец.

— В десантуре… Эх, вы русские, мы русские. Чего нам воевать? Нам бы объединиться и вместе черных мочить.

— А ваш Акоп что — немец, что ли? — хмыкнул собровец. — Чистокровное лицо кавказской народности.

— Не, вы Папу не троньте. Папа мужик хороший.

— Только подставил вас и свинтил, — усмехнулся Завьялов.

Когда все было закончено, Аверин подошел к инициатору операции начальнику отдела ГУОПа полковнику Сидорову, который подкатил, когда боевая часть операции уже была завершена.

— Часть братвы отпустят, — сказал Аверин. — Пусть с ними уйдет Нигманов.

— Это который из Узбекистана?

— Да.

— Заметано.

Зачем это нужно — спрашивать не принято. У оперативника имеется свой резон. Любой из задержанных может оказаться элементом оперативной комбинации, поэтому полагается подобные просьбы выполнять.

Утром часть акоповских аскеров отпустили на свободу, поскольку закона об организованной преступности еще не изобрели, оружия на кармане у них не обнаружили, а просто так держать в кутузке никто не позволит. Среди вышедших на свободу был и Игорь Нигманов по кличке Басмач. Аверину все это не нравилось, но информация, полученная у Ледокола, стоила подобной услуги.

В пятницу у Аверина был отгул. Естественно, на полный свободный день он не рассчитывал — во второй половине дня надо встретиться с Долгушиным. Но первая половина — целиком его, и он честно продрых до одиннадцати часов, проснулся как новенький — отдохнувший, выспавшийся, с хорошим настроением и понял, как хороша праздная нега.

Пушинка заползла ему под одеяло, улеглась на груди хозяина и замурлыкала. С каждым днем она становилась все тяжелее.

— Кошка, а может, из тебя тигр вырастет? — спросил Аверин, гладя котенка. — Будешь меня по углам гонять. Или схрумкаешь… Нет, не схрумкает Пушинка. Пушинка меня любит. А?

Пушинка заурчала, потянулась.

— Эх, котяра. Пошли есть.

Аверин поднялся. Сделал зарядку, потягал гирю. Залез под душ. И почувствовал себя совсем хорошо.

Потом спустился к почтовому ящику. Взял газеты. Пришли «Правда» и «Вечерний мегаполис» — газета, где работала Светлана. Выписал он ее, желая польстить своей даме. Не желая расстраивать ее, он обычно не заикался, что более пошлая и бесполезная газетенка вряд ли найдется. Правда, это его сугубо личное мнение опровергалось огромным тиражом «Вечернего мегаполиса», сравнимым разве что с тиражом «Московского комсомольца».

Сварил себе пельмени, сделал кофе. Иногда, по воскресеньям, выходным и отпускам, он любил посидеть спокойно и пролистать за столом газету. Слышал, что читать за едой вредно. И теперь смог убедиться в этом, поперхнувшись, когда его взор упал на одну из статей.

Зазвонил телефон. Аверин нехотя поднял трубку. Легка на помине — звонила Света.

— Здравствуй, Светочка, — елейно и заискивающе проворковал он.

— Привет, негодяй.

— За что же ты меня так, дорогая?

— Ты нашу сегодняшнюю газету читал?

— Ага.

— Мне она только утром на глаза попалась… Ну, Аверин. Ну, трепло.

— Это ты про заговор?

— А про что же еще?

Взгляд Аверина скользнул по первой полосе газеты, аршинные буквы вопили: «Погромы будут», — говорит казначей фашистской организации. Читайте статью Ефима Кашина».

Статья начиналась на первой полосе и уходила на третью.

"Мы встретились с ним случайно. На одном из многочисленных фуршетов, которыми так богата сегодняшняя Москва и которые превратились в обязательную, хоть и порядочно наскучившую часть жизни московского интеллигента. Его можно принять за кого угодно — за лесоруба, вышибалу из ресторана, «нового русского». Он уплетал за обе щеки дармовое угощение, ничуть не стесняясь окружающих, и был вполне доволен собой. Обычный человек — не отмеченный ни интеллектом, ни образованием. Только в глазах его царил жестокий холод, а в повадках проскальзывало нечто неуловимо первобытное, звериное. Он пил, крякая, фужерами все что попало — водку, шампанское, заедая бутербродами с осетриной и колбасой. Он не хотел упускать дармовое угощение. И при взгляде на него рождалось смешанное чувство жалости и брезгливости. Не знаю, что толкнуло меня разговориться с ним. Видимо, участие к человеку, оказавшемуся одним в незнакомой компании. Не помню, с чего началась беседа. И о чем мы говорили — да так ли это и важно? Но на вопрос, чем он занимается, он вдруг неожиданно ответил:

— Я казначей.

И назвал одну из известных ура-патриотических организаций, прославившуюся крестными ходами, угрозами «некоренным», истово борющуюся с «мировым сионизмом». Я несколько опешил, мне не верилось в правдивость этого утверждения, но следующие минуты разговора развеяли мои сомнения. Этот человек был тем, за кого себя выдавал.

Мы говорили несколько минут. Он твердил набившие оскомину идеи о всемирном масонском заговоре, о евреях, продавших Россию, а заодно правящих ею (как можно править тем, что продал?). «Тель-авивское телевидение», рука Израиля — все это слышано не раз и воспринимается интеллигентными людьми только со смехом, тем более интеллект у собеседника оказался невысок, доводы избитые. Мне было бы скучно, но тут я напоролся на его взгляд. Ах, эти глаза. Они горели яростной уверенностью в своей правоте. В нем будто восстала дикарская, нецивилизованная, не признающая всего остального мира Россия.

— Ну, а как с погромами? — неожиданно спросил я его.

— Будут. Еще какие, — ответил он.

В его азиатских чертах таилась жестокая уверенность. И в этот миг мне стало по-настоящему страшно»…

— Как тебе? — спросила Света.

— С душой написано.

— Он в «Русскую мысль» во Франции уже намылился отсылать эту статью. Утром сегодня звонил. Спрашивал, не боюсь ли я общаться с такими типами.

— А ты что сказала?

— Что теперь уже боюсь… Ладно. А депутат?

— Это который? Митрофаныч?

— Он. Ему после разговора с тобой стало плохо с сердцем, и он уехал.

— Жалость какая. Не подох случаем?

— Как ты можешь?

— Значит, живой.

Аверин не стал спрашивать, где она набрала такое количество сумасшедших. Один маслины жует. Другой антисемитов ищет. Третий — на зоне гомиком работал. Склад достопримечательностей.

— А Мила твой телефон спрашивает, — закончила Светлана. — У тебя, правда, с ней ничего не было?

— Ей-Богу.

— Ох, врешь.

— Ну да. Посмотри в мои честные глаза.

— По телефону?

— Женское сердце чуять должно.

— Оно и чует, что ты мерзавец и кот.

— Ну и?

— Ну и я все равно тебя хочу.

— Ага.

— Вот тебе и ага.

Аверин вздохнул…

— Увидимся.

Повесил трубку.

Ему стало грустно и как-то неуютно. Запутался он с женщинами окончательно. Он привык к Свете и где-то даже любил ее. Где-то любил и Наташу. Был без ума от Маргариты. И получилось, что он винтик в общем механизме дурдома. Патологический бабник и сексуальный террорист.

Он посмотрел на телефон. Ему захотелось позвонить Маргарите. Услышать ее спокойный голос. Но он знал, что этого не получится. Маргарита уехала на повышение квалификации в Ленинград. И без нее, с одной стороны, тяжело, а с другой — облегчение. Она высасывала его силы. Что-то странное наблюдалось в их взаимоотношениях.

— А ну вас всех, — махнул он рукой. — Не нужен нам никто, а, Пушинка.

Пушинка мяукнула и стала тереться о его ноги. Потом дружески тяпнула за руку.

Он взял две бутылки с пивом и отправился к Егорычу. Тот открыл дверь. Его серый рабочий халат и руки были заляпаны краской.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил Аверин.

— Плакаты пишу, — сказал он.

— Зачем?

— Очередная демонстрация у телевидения.

— Так. «Телявивидение — опиум для народа». Примитивно.

— Предложи получше.

— Пожалуйста. Если хочешь быть здоров, то наплюй на дикторов.

— Еще глупее. И ударение не правильное.

— Выпьем по глотку?

— Давай. У тебя отгул?

— Ага… Про меня в газете написали, — Аверин протянул Егорычу газету. По мере того, как тот читал, его лицо становилось все угрюмее.

— А когда ты в «Память» вступил?

— Это шутка, Егорыч…. Это страна психбольных. Здесь нельзя острить. Ведь любая самая абсурдная шутка и самое абсурдное предположение может оказаться реальностью. Здесь шутки воспринимают всерьез.

— Или серьезное как шутку, — кивнул Егорыч. — Это охлократия по Платону.

— Ладно. Давай дернем… А этому критику я набью морду.

— А он заявит, что это и был долгожданный погром…

— Пошли они все.

— Как он пишет — дикарская Русь. Это про тебя, Славик. На дикаря ты похож…

К пяти часам Аверина ждал Долгушин.

Начальник отдела РУОПа сидел в своем кабинете. Он играл в нарды с Савельевым, символизируя дружбу между РУОПом и МУРом. Долгушин был зол, как черт. Шашки он переставлял на доске с треском. Кидал кости так, что они часто слетали с доски и падали на пол.

— Да не злись ты, — успокаивал его Савельев.

— Скоты, — сказал Долгушин.

— Чего вы такие мрачные? — поинтересовался Аверин.

— Максура, помнишь, мы задерживали? — Долгушин бросил кости, выпал дубль «шесть-шесть».

— Известная личность, — кивнул Аверин.

— На, посмотри, — Долгушин протянул листок.

На нем довольно неплохо изображался грустный субъект в полосатой арестантской одежде, сидящий в камере с гирей на ноге. А ниже шли стихи, суть которых сводилась к тому, что поганые руоповцы шьют Максуру дело. Хотят обидеть невиновного. Но следователь Слава не дурак. Следователь Слава разберется. Следователь Слава решит по справедливости.

Максур контролировал рынок в ЦСКА. Хозяева рынка, как положено, платили ему мзду, пока тот не начал требовать все больше и больше, а затем и вообще выживать их и рассаживать своих людей. Директор рынка написал заявление, и в момент передачи денег Максура взяли. Все было запротоколировано, задокументировано, заснято на пленку.

— Ну? — спросил Аверин.

— Что ты думаешь? Следователь Слава действительно не дурак. Он взял у Максура десять тысяч баксов и отпустил его под подписку о невыезде. Вольноотпущенник в тот же день заявился на рынок, заявил, что торгаши поганые опозорили его перед всем городом. Наложил на них контрибуцию — десять тысяч на подкуп следователя и еще больше за позор.

— Отдали?

— А куда денутся? Кто из потерпевших после таких фортелей к нам пойдет?

— А где этот сукин кот — следователь?

— Черт его знает. Выпустил Максура и без всякого спроса куда-то снялся. Кажется, в Крым — деньги пропивать.

— М-да. Надо дело по нему возбуждать, — посоветовал Аверин.

— Ага, кому надо? Прокуратуре? Где доказательства? Кто видел передачу денег? Его даже с работы за прогул не выгонишь, поскольку следователей не хватает и некому работать.

— Лучше вообще следователей не иметь, чем таких.

— Эх, его счастье, что он уехал. Клянусь, если бы вчера его застал — он бы уже в больнице лежал. Изувечил бы сволочь! — Долгушин начал щелкать шашками и под конец зло произнес:

— Марс тебе!

— Давай новую, — предложил Савельев.

— Вот, Слав. А вчера взяли Арсена.

— Грузинского законника?

— Да. Взяли у ресторана «Ханой». Он выступал судьей в споре между солнцевскими и грузинской группировкой. На кармане граната и анаша — все как положено. Так народный судья его отпустил. Меру пресечения изменил. Говорит, мы подбросили все это богатство. Мне больше делать нечего, как гранаты на такое дело расходовать?

— Продажные шкуры, — согласился Аверин.

— Если я гранату и подброшу, то в народный суд. И без чеки. Совсем ополоумели. Не дают, сволочи, работать. Долгушин расставил шашки и опять стал кидать кубики.

— Что с делом по расстрелу Артема Смолина?

— Нашлось дело, — сказал Долгушин.

— Как?

— В урну подкинули около прокуратуры. Перед этим бандюки копии со всех документов сняли, изучили.

— И что решили с ОМСНом делать?

— Мы вчера парочку ихних крутых выдернули, объяснили им что к чему. Они утихли. Решили, что милиция была права… Кстати, помнишь, я слушок им пустил, что авторитетов мочить приказано по списку? Что ты думаешь — трое тут же уехали в Штаты.

— А если их на самом деле мочить начать — они пешком до границы бежать будут, — поддакнул Савельев.

— Будут, — закивал Долгушин. — Только кому это нужно? Никому ничего не нужно.

— Значит, можем спать спокойно. Объявленная московской мафией кровная месть отложена на неопределенное время, — заключил Аверин.

— Точно так. Когда-нибудь мы устроим этим тварям Варфоломеевскую ночь. Всем — бандитам, взяточникам, ворам. И тогда они поймут, как были не правы, испытывая наше долготерпение, — Долгушин устремил злой взор куда-то за окно.

— Твоими бы устами. Как бы нам Варфоломеевскую ночь не устроили.

Сотрудник милиции живет в боевой обстановке. Его жизнь — война. Естественно, на войне бывают и потери. Триста человек ежегодно — потери при исполнении служебных обязанностей. Слетевшие с тормозов преступники все чаще перешагивают через жизни сотрудников МВД, что раньше считалось недопустимым. Аверин недавно готовил справку об убийствах сотрудников милиции. Статистика и примеры удручали. Девяносто раз ударили ножом сотрудника прямо в помещении отделения милиции метрополитена Санкт-Петербурга. В подмосковной Щербинке братва во главе с местным авторитетом Фиделем замучила до смерти оперуполномоченного МУРа, а когда их поехали задерживать, Фидель подорвал гранату, которой убило еще двух сотрудников угрозыска. В Долгопрудном воры, недовольные опером, который копал под них, подстерегли его — убивали долго: сперва били с гестаповской жестокостью, потом застрелили из обреза. В Москве в Печатниках заживо сожгли в помещении опорного пункта участкового инспектора. Балашиха — бандиты расстреляли поджидающую их милицейскую засаду, убили оперативника и постового.

Преступный мир доходит уже до того, что объявляет войну целым подразделениям — притом войну явную. В Санкт-Петербурге кавказцы, недовольные действиями ОМОНа, пытавшегося навести порядок на рынках, подстерегли двух бойцов, подрезали ножами и попросили передать, что на следующий день назначают разборку всему ОМОНу. Ошарашенные сотрудники отряда сперва потеряли дар речи. Потом заявили, что объявляют забастовку или пишут все как один рапорта, если их не пустят на эту стрелку. Вызов был принят. Подключили РУОП. В назначенное время на место грядущей разборки начали стягиваться кавказцы. Их встретили достойно. Выместили всю накопившуюся злобу. Машины «скорой помощи» только успевали увозить пострадавших детей Кавказа. Урок пошел на пользу. Бандиты поняли, что существуют не только закон писаный и закон гор. Есть еще неписаный милицейский закон. И по нему бандит всегда останется в проигрыше. Погром в Питере кавказцы запомнили надолго. После присылали ходоков в ОМОН мириться: «Не правильно нас поняли. Мы с теми, кто это устроил, разберемся». И, видимо, разобрались, поскольку людей, придумавших забивать стрелку милиции, больше никто не видел. Случай не единичный. В других местах мафия пробовала идти на такие же шаги, но всегда оказывалась в проигрыше, поскольку бороться в открытую, силовыми методами пусть и с сильно ослабевшей, но все-таки еще достаточно мощной правоохранительной системой ни одна банда, как бы велика, богата и влиятельна она ни была, не в состоянии. Ну, а там, где не действует сила, действуют адвокаты, путаные законы, подкуп.

— Марс, — сказал Савельев.

— Ты смотри, играть научился, — покачал головой Долгушин. — Давай еще?

— И давно вы в нарды режетесь? — спросил Аверин.

— С утра, — сказал Долгушин. — Японская забастовка. Люди сидят на рабочих местах, работают, но спустя рукава… Слава, я же говорю — всем до фонаря. А нам больше других надо?

— Получается, что больше.

— Ты прав, — Долгушин кинул кости и начал быстро переставлять шашки.

Голова у Аверина была как налитая чугуном. Спал он плохо. На соседку нашел очередной бзик, и начиная с восьми вечера до восьми утра с периодичностью в полминуты она распахивала дверь своей квартиры, а затем с размаху захлопывала ее. Псих-больные отличаются большой физической силой, Аверин в очередной раз смог убедиться в этом. Била дверью она так, что дом, казалось, рухнет. К двум ночи Аверин уже созрел для того, чтобы вызвать «Скорую», но потом передумал. Стало жалко соседку. Ее уже забирали в дурдом, она выходила оттуда высохшая, тихая, какая-то пришибленная, от былой неистовости и агрессивности не оставалось и следа, и такая она вызывала у Аверина куда большую жалость, чем во время приступов. Но если так дальше пойдет, придется организовывать ей путевку в скорбное заведение.

Утром он отправился сразу на Петровку. Савельев планировал задержание бригады из Астрахани, которую некая коммерческая структура пригласила убрать банкира. Информация пришла из Астраханского угрозыска, и Аверин занимался ее реализацией. Савельев сидел в своем кабинете, злой и угрюмый.

— Чего скучаешь? — спросил Аверин. — Как с астраханцами?

— Заказ отменили. Они утром встретились с представителем заказчика и укатили обратно. Тормозить мы их не стали — бесполезно. Оружия у них при себе, естественно, не было.

— Плохо.

— Вот, посмотри, — Савельев протянул сегодняшнюю «Правду».

На всю последнюю полосу шла статья известной журналистки КРИМ-ПРЕСС-ТАСС Ларисы Кислицыной, посвященная ее излюбленной теме — противоправной деятельности Отари Квадраташвили и связям с мафией народного артиста СССР Иосифа Кобзева. Писала она достаточно откровенно, факты о деятельности оргпреступных группировок, о связях мафии с высшими чиновниками никто ни подтверждать, ни опровергать не собирался. Квадраташвили, правда, неоднократно звонил Кислицыной, говорил с ней предельно вежливо. «С женщинами не воюю, — обмолвился он. — Но если такая махина, как я, сдвинется с места, вы сами понимаете… Все эти публикации напоминают взаимоотношения Слона и Моськи. Когда Слону это надоест, он раздавит Моську». И в этих словах известного мафиози была своя правда. Мол, собака лает, караван идет. А в народе лишь укреплялось мнение, что мафия бессмертна. В новой России разоблачения не интересуют никого. В стране не существует понятия репутации, одиозные криминальные деятели откровенно демонстрируют свои связи с госчиновниками, и ни у кого не возникает даже вопроса — как же такое возможно? Компрматериалы неинтересны никому, кроме любителей жареного. Их даже нет смысла выкрадывать, за них не надо убивать, достаточно лишь процедить на все обвинения — да что вы, какая чепуха. Все привыкли ко всему. И что может сделать журналист, вскрывающий общественные язвы?

Значительная часть статьи в «Правде» посвящалась странным взаимоотношениям Отари Квадраташвили, Иосифа Кобзева с руководством Петровки, 38. Кобзев открыто призывал милицию и мафию сосуществовать на взаимовыгодных условиях. Он являлся председателем благотворительного фонда «Щит и муза», занимавшегося благотворительностью и поддерживающей сотрудников правоохранительных органов. Ни у кого в этих самых органах не возникало естественного желания дистанцироваться от человека с такой репутацией — ведь деньги не пахнут. Иосиф свободно чувствовал себя в кабинетах высоких милицейских боссов, в том числе и нынешнего начальника ГУВД Панкратьева. Последний, мастер спорта по борьбе, поддерживал добрые отношения и с Квадраташвили, который долгое время был тренером «Динамо». Да и сам Панкратьев — личность несколько странная. Еще в застой он, работая начальником ГАИ Москвы, имел большие неприятности с инспекцией по личному составу по поводу злоупотреблений служебным положением. Ветер перемен девяносто первого года вознес в кресло начальника ГУВД вечно улыбающегося глупой и наивной улыбкой функционера «ДемРоссии» Аркадия Мурашова. Гаврила Попов в бытность свою мэром после августовской революции хотел назначить типов, подобных Мурашову, и на должности заместителей начальника ГУВД, курирующих все службы. Тогда с милицией можно было бы попрощаться — она просто перестала бы функционировать. Но у кого-то хватило ума немножко опустить воспарившего победителя. Ограничились назначением Мурашова, к которому прилепилась кличка Аркашка. Аркашка в дело вникать не хотел, прославился попытками Приватизации собственности ГУВД, а также рядом своих интервью, в которых назвал себя «пофигистом» и утверждал, что разборки между преступными группировками — это нормально, с этим надо смириться, это результат рыночных отношений. Сменивший его Панкратьев, конечно, был профессионалом, но связи с личностями типа Квадраташвили и Кобзева и некоторые моменты его деятельности в ГАИ вызывали у сотрудников подозрения и недоверие к новому начальнику. Однако начальников не выбирают.

В статье Кислицына писала, что Отари и Кобзев толкутся в кабинете у Панкратьева, как у себя дома.

— Ну и что? — спросил Аверин, кладя газету на стол.

— Ноги Ларисы не будет в этом кабинете. По-дружески сказал ей — видел Отари и Кобзева, заходящих в кабинет начальника ГУВД… И пожалуйста — утром все в газете.

— Подальше надо от журналистов держаться. Про меня вон написали, что я казначей общества «Память».

— Что?!

— А ты как думал.

Просматривая сводки Петровки, Аверин почувствовал, как выступил холодный пот. На окраине обнаружен труп с удавкой на шее, в котором опознан гражданин Узбекистана, авторитетный преступник Игорь Нигманов по кличке Басмач. Тот самый, за которым охотился Леха Ледокол и которого повязали в Акоповке. Аверин опять задумался — а вообще, чем он занимается? Одолевали философские рассуждения о пределах допустимого в деле борьбы за справедливость. Но фотографии с мест происшествия, семья в Караганде, убитая лично Басмачом, списывали это все. Одной ядовитой гадиной на земле стало меньше.

Вторую половину дня Аверин провел на ковре в прокуратуре России — заместитель прокурора страны драл следователей и оперативников по громким нераскрытым заказным убийствам. А весь вечер просидел за справкой о помилованных преступниках. За год в стране выносится полторы сотни смертных приговоров при тридцати тысячах убийц — понятное дело, сдерживающий фактор смертной казни при таких цифрах невелик. Но и этого кому-то показалось много. При президенте России была создана комиссия по помилованию под председательством завсегдатая политтусовок и состоящая из нескольких человек, впадающих в религиозный экстаз при словах «общечеловеческие ценности» и бьющихся в истерике при упоминании о смертной казни. Комиссия состояла из поэтессы, психическая полноценность которой вызывала сильные сомнения, из батюшки, которому Бог не велел быть жестоким, из адвоката и еще нескольких человек подобной ориентации, как правило, если и видевших живых преступников, то только на тех же тусовках. Они не имели ни малейшего представления о предмете, единственный, у кого был кое-какой опыт в данной области — глубокий старик-писатель, полжизни проведший в ГУЛАГе. Нужно ли говорить, что они, как ангелы небесные, раздавали милосердие маньякам, киллерам, которые уже ни на что не надеялись, прекрасно осознавая тяжесть содеянного. За текущий год они оставили в силе лишь два смертных приговора. При голосовании о деле Чикатило лишь одного голоса не хватило, чтобы заменить ему смертную казнь. Аверин ознакомился с материалами и приступил к перечислению оеененных милостью комиссии преступников. Среди них находился магнитогорский маньяк Гридин — на протяжении нескольких месяцев он убивал в лифтах четырнадцати-пятнадцатилетних девушек. Нашумевшее ОД «Лифтер». Весь город грозил всеобщей забастовкой, если преступник не будет пойман. Помилован… Так, а вот типы помельче. Ганин — убил своего собутыльника. Отсидел восемь лет по другому преступлению. Вышел. Убил другого собутыльника. Жил у сожительницы. Она налила ему меньше водки, чем себе, — убил и ее. Потом, скрывая следы преступления, убил ее соседку… Тюмень — Кузьмин, Панов и Шляпников — нападения на владельцев автомашин, жертв убивали с особой жестокостью. Помилованы… Александр Сидоров — в Тобольске у дощатого туалета на улице дождался пожилую женщину, изнасиловал, задушил. Через несколько месяцев таким же образом разделался с еще одной старушкой. Помилован… Рецидивист Судариков и его приятель Суворинов решили заняться лихим делом, изготовили обрез и пошли на большую дорогу. Убили водителя и завладели его машиной. В ресторане познакомились с двумя женщинами и мужчиной, напросились к ним в гости, всех троих удушили телефонным шнуром. Дожидаясь рассвета, пока пойдет общественный транспорт, уютно попивали винцо около трупов и слушали музыку. Утром забрали ценные вещи — золото и штук двадцать томов беллетристики — и подались восвояси. Смертная казнь заменена… Ахмеднабиев — изнасиловал пятнадцатилетнюю девочку, та сообщила родителям, он выждал момент, завлек ее за город, заставил написать письмо, что та не имеет к нему претензий задушил. Через некоторое время вечером поймал машину, чтобы доехать до дома, не сошелся в вопросе оплаты и зарезал водителя. В камере набросился на своего сокамерника, избил, прыгал по нему ногами, а затем задушил. Расстрел заменен на лишение свободы… Иванов из Подольска — по пьяни лишился водительских прав. Сосед пообещал устроить его на работу. Иванов на последние деньги купил водку соседу, но взамен ничего не получил. Запил. Потом взял нож побольше и пошел мстить. В коридоре он и убил его. Жена несчастного попыталась выбежать из квартиры, втащил ее с лестничной площадки, зарезал на глазах у пятилетней дочки, а затем взялся и за нее — двенадцать ударов ножом. Несмотря на то что буквально искромсал ребенка, та выжила. Помилован… Рецидивист Семионов из Архангельска. Увидел работавшую на огороде гражданку, семидесяти пяти лет от роду, напал, изнасиловал, придушил. Через месяц вновь вышел на охоту, проник в дом, женщина, гладившая белье, ударила его утюгом — не помогло, оружие отлетело в сторону. Забил насмерть. Еще через месяц опять проник в дом, где жила пожилая женщина. Изнасиловал, забрал бутылку водки. Следующую женщину убил. Очередная жертва чудом осталась жива. Помилован… Ленинградская область — Антонов подрался с соседом, не долго думая, прирезал сначала его, а потом его знакомую. Задержали. В камере на двоих с сокамерником занимались мужеложеством с другим товарищем по отсидке. Показалось мало — стали избивать. Били три часа, подвешивали несчастного вверх ногами, опускали головой в унитаз и добили до смерти. Помилованы… Норильск — Бурлак. Привел в свою квартиру двоих игравших во дворе маленьких девочек. Набросил им веревки на шеи и удушил. Помилован… Кемеровская область — Геннадий Казутин изнасиловал тринадцатилетнего мальчика и убил. Помилован… Томская область — некто Сухинин пришел к своей тетке, напились оба, слово за слово, скандал — зарезал сначала ее, а затем двоих ее малолетних детей. Облил трупы растворителем и поджег. Помилован…

Закончив печатать справку, Аверин переиначил ее и за час написал статью «Гуманные упыри». Под псевдонимом. Изложение мыслей на бумаге затягивало его все больше и больше.

На следующий день Аверин укатил на два дня на совещание сотрудников уголовного розыска в институте повышения квалификации в Домодедове. Выступали первые люди Главка и МВД. Была устроена выставка новой оперативной техники и оружия — экземпляры, которые на местах суждено увидеть нескоро, только после того, как ими затоварятся все бандформирования и бандиты опробуют их в полевых условиях. Вернувшись вечером домой, нос к носу во дворе столкнулся с Наташей, выходившей из своей машины.

— Слава, куда ты, сукин сын, делся? — она цепко взяла его под локоть.

— Был в командировке.

— В командировке он. А девушка соскучилась. Все глаза на крылечке выплакала.

— Какая девушка?

— Дурак. Это я про себя.

— А. Ну, пошли…

Наташа была в своем репертуаре. Она притащила три бутылки марочного вина и собиралась их осушить до последней капли. Спорить с ней в таких случаях бесполезно — в этом Аверин убедился на практике. Так что все пошло по обычному сценарию. Наташа рассказывала какие-то истории о мужском коварстве и изменах, жаловалась на своих прошлых любовников и мужей. С Авериным она говорила вполне откровенно. Он ловил себя на мысли, что закопал в землю один из главных своих талантов — исповедника. Никто лучше него не мог сочувствующе слушать исповеди. Потом Наташу опять повело ругать «проклятый совок».

— Жду не дождусь — через неделю в Италию. Поехали со мной.

— На какие шиши?

— На мои.

— Ага. Я альфонс?

— Да ладно тебе… Сволочи вы все, мужики, — она опрокинула стакан вина, вздохнула.

— Ладно, я пошла спать. Можешь присоединиться.

Отказываться он не собирался.

Когда она привалилась к нему жарким и желанным телом, запел дверной звонок — протяжно и противно.

— Что за черт, — выдохнул Аверин.

— Кого нечистый принес? — раздраженно произнесла Наташа.

— Не знаю.

Он подошел к двери и посмотрел в глазок. За дверью ждала Света. Он устало прислонился лбом к стенке. И принял волевое решение — никого нет дома.

— Кто? — спросила Наташа.

— С работы.

Эта объезженная и прокатанная ложь срабатывала безотказно. Помнится, несколько недель назад то же самое он говорил Свете, только в тот раз перед дверьми стояла Наташа.

— Ну и что теперь? — осведомилась Наташа.

— Не будем открывать. Этот вечер наш.

— Да? — Наташа подозрительно посмотрела на него. Ей тоже вспомнилось, как она стояла перед дверью, и в душу закрались подозрения. — Баба там?

— Да что ты.

— Врешь… Ты же бабник. Посмотри на себя. Бугай здоровый. Руки, как грабли, а лицо наивно-трогательное. Ей-Богу, вызываешь материнские чувства. И никто из женщин не строит на тебя далеко идущие планы. Ты хорошо устроился, Слава.

— Все-то ты фантазируешь.

— Фантазирую? А вот сейчас посмотрим.

Она поднялась, Аверин попытался ее удержать.

— Не суетись. Заметят, что здесь, и мне тогда придется тащиться на работу.

— Врешь, Аверин.

Она вырвала руку и подошла к двери. Он поморщился, представив, какая сейчас будет сцена. Он терпеть не мог сцен. А кто любит проблемы, возникающие с женщинами, особенно когда число дам сердца переваливает за определенную цифру?

— Никого нет, — сказала Наташа. — Ушли.

— Ну вот видишь.

Света, будучи человеком интеллигентным, не стала трезвонить полчаса и бить каблуком в дверь, как это делала в прошлый раз Наташа.

— Когда-нибудь ты жестоко поплатишься за черепки женских сердец, которые ты походя разбил, — она навалилась на него и укусила за ухо.

И они растворились друг в друге…

Заканчивалось горячее лето девяносто третьего года. Продолжалась политическая истерия, разрастался конфликт между ветвями власти. В средства массовой информации просочились данные о деле Дадашева. Живо припомнили, что вице-президент Руцкой был знаком с ним, и это расценили как факт коррупции, хотя глава пушкинской мафии знавал многих крупных чиновников. А корреспонденты одного желтого листка разнюхали, что в записной книжке Акопа Дадашева есть телефон начальника Московского областного РУОПа генерала Карташова. Это тоже преподносилось как свидетельство очевидных связей преступного мира с правоохранительными органами и тоже было ложью. Карташов действительно контактировал с Дадашевым, но лишь как с потерпевшим по делу о похищении его дочери. Вообще к Карташову у прессы возник нездоровый интерес. Был растиражирован миф о существовании тайной организации «Белая стрела», состоящей из представителей милиции и госбезопасности, которая занимается отстрелом преступных авторитетов. В руководители этого тайного ордена почему-то опять записали Карташова.

Политические скандалы сыпались как из рога изобилия. Генеральный прокурор вошел в Верховный Совет России с представлением о возбуждении уголовного дела в отношении вице-премьера Шумейко, в действиях которого усматривались признаки злоупотребления служебным положением. Был произведен обыск у министра печати Михаила Полторанина. Власть, которая недолго правила на Руси, уже проржавела, покрылась коррозией коррупции, ее разъедали взятки и всеобщая растащиловка. В Санкт-Петербурге был взорван катер, на котором совершал прогулку серый российский кардинал, загадочная и зловещая фигура российской политики Геннадий Бурбулис. По случайности никто не пострадал.

Криминальный мир жил своей обычной жизнью. Привычно лилась кровь. Волки продолжали драть друг друга без жалости и без остановки. Взрывались машины, валились сбитыми кеглями продырявленные автоматными очередями тела. Гибли воры и бандиты, хозяева фирм, казино. Происходили покушения на депутатов и чиновников. В лефортовском следственном изоляторе скончался Сво — старый и уважаемый вор в законе, за плечами он имел тридцать четыре года заключения, в конце восьмидесятых годов был одним из региональных кураторов воровского союза честных арестантов, руководившего ворами в колониях и на воле. Полгода назад его задержали в Москве с автоматом, который используется только западными спецслужбами, — где он его взял, одному черту известно. Почил в бозе один из старых столпов уголовного мира, одна из мощных фигур, который сумел найти себя и в перестроечное время.

Время от времени вспыхивали массовые беспорядки. В Астрахани, после того как в результате затеянной кавказцами перестрелки было ранено несколько человек и один погиб, местные потребовали выселения горцев, устроив образцово-показательный погром рынка. Во Владимирской колонии прошел бунт. Спецназу пришлось применить оружие, погибли шесть заключенных. В Москве вновь обострились отношения кавказских и славянских преступных бригад. У кинотеатра «Казахстан», в котором расположился автомобильный салон, произошло сражение между славянами и чеченцами. Хозяин автосалона обратился к одной из преступных группировок, чтобы его защитили от наезда чеченцев. В результате двое чеченцев и трое русских погибли.

В Нижнем Тагиле во время очередных выяснений отношений с кавказским элементом братаны захватили следующий на ремонт танк «Т-90» и отправились на нем на разборку. Этот случай не привел к каким-то серьезным последствиям: разборку загасили и залпы башенных орудий не прозвучали, но он явился символом — для мафии теперь нет преград.

К главным сенсациям августа, несомненно, можно отнести расстрел родного брата Отари Квадраташвили Амирана — известного вора в законе, члена Союза писателей России, бывшего карточного шулера. Амиран с одним из лидеров казанской группировки самарским вором в законе Бешеным в тот день отправился в офис фирмы «Водолей», что на Якиманке. Фирма стояла под чеченцами. Чеченские боевики расстреляли преступных авторитетов, попытались скрыться, но под днищем их машины взорвалось самодельное взрывное устройство, один из киллеров был убит, другой ранен. Отари, сраженный гибелью брата, самого дорогого для него человека, произнес: «Довольно крови. Хватит мести». И эти слова обошли все газеты.

Просматривая в РУОПе видеозапись похорон Амирана — а на них собралось около двух тысяч человек, Аверин смог насладиться видом всей преступной и культурной элиты. Здесь присутствовали самые известные законники, рядом с ними стояли Иосиф Кобзев, певец Зураб Соткилава и другие не менее уважаемые личности. Могила Амирана на Ваганькове находилась недалеко от могилы Высоцкого.

После этого убийства Ледокол назначил встречу Аверину. Встретились они опять в ресторанчике, в уютной комнате.

— Басмача нашли, — сказал Аверин. — Мертвого.

— Неужели? — наигранно удивился Ледокол.

— Что это значит?

— Это значит торжество правосудия. Истинного, а не вашего, беззубого, — Ледокол произнес это холодно, так что от него действительно повеяло арктическим льдом.

— Что скажешь по поводу убийства Амирана?

— Отари в глубоком трауре. Думаешь, только брата оплакивает?

— А кого еще?

— Он напуган… Он набрал слишком большие обороты, залез очень высоко. Здоровается за руку с политиками, выступает по радио, имеет свои газеты, контролирует почти весь центр Москвы.

— И?

— И понимает, что кончит плохо. Это один из последних звонков… Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Что в ближайшее время на Ваганьковом состоятся еще более пышные похороны.

— Это реально?

— Отари боится. Он окружил себя телохранителями. Но кого они спасли, если за тебя взялись серьезно?

— А он не собирается остановиться?

— Надо знать Отари, чтобы понять — никогда. Он разогнался на полную скорость. Летит вперед и понимает, что остановиться уже не сможет. Он познал вкус большого и не удовлетворится малым.

Вечером, придя домой и просматривая газеты об убийстве Амирана и комментарии, Аверин никак не мог отделаться от чувства какой-то подвешенности, вызванной словами Ледокола. Насколько ему можно верить? Пока еще не ошибался ни разу.

Маргарита вернулась со своих курсов повышения квалификации. Аверин купил букет цветов и отправился на встречу. Она стала еще лучше. Отрастила подлиннее волосы, немножко сменила имидж. Выглядела совсем девчонкой. Но в глазах снова голубел лед.

Они провели вечер в ее квартире. Под конец Аверин опять почувствовал — что-то не то. Трещина между ними, казалось, уже замазанная бетоном, начала расползаться вновь.

— Что с тобой, дорогая? — спросил он.

— Ничего. Совсем ничего, — отрезала она грубо.

Расстались почти холодно.

Аверин уходил от нее с решимостью заканчивать все это. Двойственные отношения, непонятные перспективы. Точнее, он чувствовал, что перспектив у них никаких нет. Но к вечеру решимость куда-то испарилась. Выдержав пару дней, позвонил Маргарите домой. Перебросились несколькими ни к чему не обязывающими словами. Холод в их отношениях усиливался.

Аверин ощущал себя мальчишкой, на которого не хочет смотреть девочка с первой парты и даже не читает его записочки.

На этот раз он поклялся больше не звонить. Надо учиться обрубать концы и рвать тяготящие отношения.

В начале сентября он на неделю вылетел для реализации информации в Нижний Новгород. Взяли банду в шестнадцать человек. Нити их преступной паутины протянулись на всю Россию. Она состояла преимущественно из азербайджанцев. Возглавлял ее некий Ильгар, входивший ранее в прибранную несколько месяцев назад РУОПом группировку Бушуева. Двадцатидвухлетний профессиональный боксер Петр Бушуев сколотил серьезную группировку, ввел строжайшую дисциплину, запретив своим подельникам употреблять не только наркотики, но и спиртное. Тренировал банду в спортклубе. Занимались рэкетом и разбоями. РУОП взял восемь человек, их осудили, но Ильгар и еще несколько азербайджанцев сумели скрыться. Ильгар сбежал в Баку, совершил там столько преступлений, что был объявлен в розыск азербайджанской полицией. Вернулся в Нижний Новгород, сколотил свою группу. Попались на рэкете. Аверин двое суток без сна и отдыха допрашивал Ильгара и его подельников. А допрашивать он умел. Сначала поплыл один. За ним другие. В результате удалось выявить несколько убийств и создать перспективы доказания. В Нижнем Новгороде в квартире на улице Первомайская бандиты убили пятерых членов семьи лидера конкурирующей группировки вместе с ним самим, не пощадив малолетних детей. Бедолага хотел получать дань с председателя фирмы «Молдова» в десять миллионов. Это была не его территория, и он поплатился жизнью. Затем застрелили должника Ильгара. Потом в автомашине «Опель» обнаружили расстрелянный труп с перерезанным горлом — следствие разборки по собственности кооператива «Кавказ». Ильгар претендовал на нее и послал двух подручных разобраться с хозяином. Те, высадив в жертву несколько пуль, пытались отчленить ей голову. Они убили еще одного мужчину — нанесли двадцать четыре ножевых ранения. Ряд убийств совершен и в других городах России и СНГ.

Вернулся из Нижнего Аверин вполне довольный. В это время в газетах вышли еще две его статьи. Он встретился со своим приятелем-журналистом Сергеем Палицким. Тот сказал:

— Старик, растешь. Когда доживешь до мемуарного возраста, станешь мастером.

— Я в школе отличником был, — произнес Аверин.

— А я троечником. Потому и журналистом стал.

Женщины решили, похоже, забыть о его существовании. Он позвонил Наташе. Ответил грубый мужской голос, звучавший вызывающе. Аверин не любил мужчин с голосами, в которых проскальзывали нотки превосходства над всем миром и неприкрытого хамства. А Света укатила в командировку в Словакию.

По ОД «Дорожники» наметился сдвиг. Партия краденых машин пришла-таки в Люберцы, притом одна из этих машин была обагрена кровью. Новое уродливое порождение времени — ментовско-воровская мафия. Главарь — бывший гаишник, в банде действующий опер и несколько воров. Кто чем занимается, тот то и имеет. Гаишники воруют машины. Оперативники сколачивают банды из своей агентуры. Агенты берут на содержание своих оперов и происходит все наоборот — не опер получает информацию, а источник использует опера. Все трещит по швам, и не найдешь ничего четкого в этом тумане, ни за что не уцепишься — все размыто, ускользает, очертания предметов неровные. Мир стал ирреальным.

Аверин, начальник четвертого отдела и Савельев отправились обсуждать мероприятия к начальнику МУРа Федосееву.

— Надо бить сразу по всем позициям, — сказал начальник четвертого отдела МУРа Федосееву.

— Несколько десятков адресов, — задумчиво произнес тот.

— Всех и бомбить, — сказал Савельев.

— Силы? — спросил Федосеев.

— Ну уж не люберецкой милиции, — покачал головой Савельев. — Нашими силами.

Такое практиковалось в МУРе постоянно. Когда идет особенно серьезная операция, требующая привлечения значительных сил, к/ней подключаются сотрудники всех отделов. В назначенное время собираются несколько десятков оперативников, разбиваются по группам, каждой дается задание, адрес для обысков и задержаний — и в путь. Брать бандитов лучше ранним утром — они еще в теплых кроватках, не думают ни о чем дурном, тут их и ставят под стволы.

— Когда хотите? — осведомился начальник МУРа.

— Послезавтра, — сказал Аверин.

Был произведен расчет сил и составлен план действий. Закончили с этим к концу рабочего дня. Аверину почему-то стало грустно. У него возникло чувство — в который уже раз, — будто ложкой черпаешь Черное море. Добываешь информацию, реализовываешь, отправляешь преступников в кутузку. А лиходеев не убавляется, только все больше и больше. Конца и края не видать.

Вечером он сидел с Егорычем на своей кухне. На того напала очередная политическая лихорадка. Он бредил демонстрациями, митингами и картинами освободительного движения.

— Покажут вам движение, — поморщился Аверин. — Сейчас в стране хоть какое-то равновесие. Представляешь, если в России все взорвется к чертям собачьим.

— Взорвется, но потом что-то опять создастся. Перспектива. А то, что сейчас, — это тупик. Это неторопливая гибель.

— С тобой дискуссии о политике вести, — Аверин махнул рукой. — По стопке коньячку?

— Давай. Выпили.

— А все-таки наш главный пахан всея Руси нам что-то устроит, — сказал Егорыч.

— Это ты о президенте?

— О нем родимом. — Егорыч опрокинул стопку коньяка, закусил соленым огурцом и крякнул. — У них пути назад нет. Им там, супостатам, виселица за все сотворенное. Они будут биться.

— Чего ты несешь?

— Точно… Кровь прольется. Мне на себя плевать, мне жить в таком дерьме глубоко противно и неинтересно. Только вот хочется взглянуть, как и чем все закончится.

Затренькал телефон.

— Полпервого. Кому не спится? — Аверин нахмурился.

Звонила Маргарита.

— Слава?

— Он самый, Маргарита…

— Я… Ну, в общем, извини. Я себя веду как дура… Знай, ты мне очень дорог.

Все шло по десятому кругу. Аверин уже слышал от нее нечто подобное. Каждое очередное охлаждение отношений заканчивалось ее самобичеванием.

— Ты серьезно?

— Да… Ты злишься и считаешь меня дурой.

— Нет, что ты.

— Считаешь. И правильно. Когда мы увидимся?

— Послезавтра.

— Так долго.

— У меня завтра очень серьезные дела.

— Дела. У всех дела. Весь мир состоит из череды никому не нужных, дурацких дел!

Похоже, она была на грани истерики.

— Хочешь, я приеду сейчас?

— Нет. Только не сейчас. Я не хочу сейчас… Послезавтра.

— Договорились… Я счастлив, что ты позвонила.

— Спасибо…

Люберецкая группировка в своем роде уникальна. У люберов богатые традиции. Практически все тамошние лидеры вышли из первой команды культуристов, организованной в Люберцах в 1981 году. С того времени все они побывали в местах лишения свободы, приобщились к воровскому братству и влились в эту недружную семью. Сила, наглость, способность перешагивать через ближних и дальних — эти качества очень пригодились на переломе эпох. Вчерашняя шпана превращалась в криминальных авторитетов, а одновременно и в бизнесменов. Из культуристских качалок вырос свой вор в законе Мухамедов — Муха. Кроме него, кураторами от воровского мира у люберецких считались раменский вор в законе Шишкан, авторитеты Рауль и Негодяй.

К девяносто второму году люберецкая группировка как единое целое перестала существовать. Насчитывающая более ста пятидесяти активных членов, она разделилась на десять кланов и еще несколько банд поменьше. Сказались активность милиции, нанесшей ряд ощутимых ударов, а также злые происки конкурентов и внутренние расхождения. После распада наиболее влиятельными группами стали — собственно люберецкая, малаховская, лыткаринская, дзержинская. Их специализация — кражи, наркотики, грабежи, вымогательство, мошенничество, торговля огнестрельным оружием. Под их контролем девятнадцатый таксопарк в Москве и Раменский автосервис, казино и ресторан «Рита» и казино «Виктор», торговые палатки и малые предприятия. И много чего другого. Тесные отношения у люберов сложились с СЩА, Израилем, Венгрией. Любимыми местами сбора являлись люберецкий стадион «Торпедо» и люберецкие карьеры.

Бригада, которую брали в то утро, относилась к одной из люберецких — средней величины. Она прекрасно вписывалась в существовавшую структуру, пользовалась уважением — даром что ядро составляли сотрудники милиции.

Автомобиль — предмет роскоши и предмет преступления.

По доходности черный автомобильный бизнес ненамного отстает от таких китов всемирного криминала, как наркотики, оружие, торг живым товаром. Организовал банду бывший сотрудник ГАИ, которому однажды больше не смогли доверять махать жезлом — слишком зарвался. Используя связи в родном ведомстве, сначала он помогал ставить на учет украденные машины. Потом постепенно начал подбирать под себя всю цепочку, начиная с процесса изъятия автомобиля, то есть с краж, разбоев, а потом и убийств. Оперативное дело вели уже полгода. Настала пора реализовать информацию.

Коронный трюк у бригады такой: в Германии человек покупает дорогой «Мерседес», застраховывает его, потом от русских мафиози получает треть стоимости машины, передает им ключи и через сутки заявляет о похищении. Тем временем машина уже где-то в России, на ней перебивают номера и пускают в продажу. Чистый доход огромен. Были наработаны способы переправки автомобилей, методика, как обойти таможню, кого подмазать. Все отлажено как часы, система выстроена с любовью, текут огромные деньги. Вот только есть еще уголовный розыск, который решил положить конец идиллии.

— Сегодня у них сход, — инструктировал инициатор операции Аверин в зале на четвертом этаже Петровки.

Лица у оперативников сонные. Всем хотелось спать. Недавно рассвело. Необходимо со всем управиться до девяти часов.

— Пахан их приезжает сегодня в Москву из Германии. По телефону пробил большой сбор своей шайке, значит, съездил удачно. В группировке имеется оружие. Система оповещения у них отлажена, так что надо брать их быстро и крепко, пока не предупредили остальных. Начинаем в точно определенное время. Группы производят обыски по адресам. По главному адресу мы выставляемся и задерживаем всех, кто прибывает на сходняк. Вопросы?

Ответив на вопросы, Аверин раздал старшим групп постановления о производстве обысков и чистые бланки протоколов.

Кавалькада машин отчалила от стоянки перед Петровкой, 38. По пути потеряли друг друга из вида. В Люберцы проникали по отдельности, чтобы не пугать народ. Аверин помнил случай, когда с ОМОНом громили братву в подмосковном городе. Автобус со спецназовцами проехал через пост ГАИ, через пятнадцать минут все кабаки, где гудели бандиты, опустели. Кто дал прозвон, догадаться нетрудно.

"Рафик», в котором ехали Аверин, Савельев и группа спецназа, остановился.

— Вон тот участок, — Аверин показал командиру спецназовской группы на невысокий забор. Участок занимал соток десять, половина отведена под гаражи. Возвышался аккуратный островерхий одноэтажный дом из красного кирпича. За гаражом стояла банька — как раз сегодня и собирались здесь попариться бандиты. На участке приткнулись четыре машины — «Бьюик», два «Мерседеса» и «Фиат».

Спецназовцы выбрались из фургона и рванулись вперед, прижимаясь к забору.

— Никого не видать, — прошептал командир спецназовцев, смотря в щель в заборе. — Хотя вон кто-то мельтешит в окне.

— Пошли, — велел Аверин.

Спецназовцы перемахнули через забор, быстро рассредоточились. Мгновенье — они уже за гаражом. Еще миг — прикрывая друг друга, пробрались под окна. Приблизились к крыльцу.

— Давай, — кивнул командир.

Хрясь. Дверь дома вылетела. Бойцы ворвались внутрь.

— Лежать! — послышались оттуда крики. Когда Аверин и Савельев зашли в дом, в большой комнате распластался квадратный мужичонка лет сорока.

— Где Гоша? — спросил Аверин, глядя на лежащего мужичка.

— В Германии.

— Когда будет?

— Сегодня обещал.

— А сходняк во сколько?

— Вы о чем?

— Ты чего здесь делаешь?

— Дом охраняю.

Аверин махнул рукой, спецназовцы оттащили сторожа в комнату, усадили на диван. Потом с понятыми начался обыск. В доме было пять комнат. В спальне стоял высокий сейф.

— Сделаем сейчас, — двухметровый атлет-спецназовец взял лом.

За десять минут при помощи лома и кувалды бойцы справились с сейфом. Внутри лежали несколько охотничьих ружей и пневматическая винтовка.

— Арсенал-то хиленький, — поморщился спецназовец.

— Должно быть еще, — сказал Аверин.

Под домом находился большой подвал. Аверин при свете сорокасвечовой лампочки под потолком разглядел на полу бурые пятна.

— Смотри, — кивнул он Савельеву. — Кровушка.

— Чья? — заинтересовался тот.

— Они тут пытали заложников, чтобы те переписали на них два «Мерседеса».

В подвале Аверин надышался пыли, которую не переносил, и расчихался. Обыск продолжался. В ящиках буфета нашли пачку таможенных документов на автомобили.

— Чего делать? — спросил Аверина командир группы спецназа.

— Будем брать всех, кто приезжает на сходняк. Скоро нагрянут. Всех впускать и никого не выпускать.

— Это без проблем.

Гости не заставили себя долго ждать. Сперва появился «Фиат» с двумя «быками». Они забарабанили в ворота. Им открыли бойцы в пятнистой форме, уложили лицом наземь, прошлись по ребрам башмаками для урока и кинули в подвал. Следующим подъехал «жигуль». Хозяин его тоже устроился в подвале. А через два часа подвал уже заполнился народом, как трюм брига, используемого для перевозки невольников. Время от времени там слышалась сдавленная ругань. Братва выражала недовольство таким обращением, но поделать ничего не могла. По поселку прошел слушок — что-то в этом доме не то творится. На разведку прислали сначала опойного красномордого детину, которого тоже отправили в подвал, а потом двух пацанов лет десяти. Детей в подвал прятать не стали, повелели сидеть на кухне, где они содержательно проводили время, сжигая спички из хозяйских запасов.

Поток гостей иссяк. Делать было нечего, кроме как ждать главаря шайки. Спецназовцы скучали и опустошали запасы хозяйского кофе. Аверин обшаривал все уголки дома, стараясь отыскать оружие. Спецназовец-атлет и его коллега зевали на кухне, не обращая внимания на жгущих спички пацанов. Во дворе взвыла собака.

— Лает жучка, — вздохнул атлет. — Голодом ее бандюганы морят. У самих полон холодильник, а собака голодная.

— Жалко животину, — поддакнул его приятель. Атлет залез в холодильник, вытащил огромную курицу, взвесил ее в руке и бросил в окно собаке.

— На, жучка, кушай.

Курица была примерно размером с собаку. Дворняга отскочила, недоверчиво глядя на подачку, принюхалась и впилась в ножку зубами. Взвизгнула, почувствовав холод, легла, обхватив добычу лапами и подозрительно оглядываясь вокруг — кабы не покусились на свалившееся с неба богатство.

— Ладно дурью маяться, — сказал Аверин, заходя на кухню. — Пошли, нашел вам дело по душе. В гараже здоровенный сейф. Скорее всего там стволы. Взломать надо.

В гараже стояли еще две машины — «Форд» и «Волга». А так же там оказалось полно запчастей и огромный двухкамерный сейф. Спецназовцы, поплевав на ладони, принялись за работу.

Ковырялись с полчаса. Наконец лом отскочил и врезал с размаху по капоту «Волги».

— Крепкий, гад, — атлет подналег посильнее и нижняя часть сейфа с лязгом отворилась. — Запчасти, — разочарованно протянул он. — Стволы, наверное, в верхнем отделении.

Верхнее отделение оказалось покрепче. Спецназовцы до крови стерли руки, одному шарахнуло ломом по бедру, другому по руке. Но настала минута победы. Хрустнуло, скрипнуло — и дверца распахнулась. По закону справедливости там должны лежать стволы, иначе зачем тратить столько сил?

— Ну, там оружие? — спросил Аверин, глядя на развороченный ящик.

— Ага. Там, — кивнул атлет.

Аверин заглянул в сейф. Там на видном месте лежала рогатка.

— Двести восемнадцатая, — усмехнулся Аверин.

— Ах ты, — выругался витиевато спецназовец, потирая стертую руку…

Через некоторое время появился отец хозяина дома. Он обалдело смотрел на собаку, дохрумкивающую курицу, на детей, дожигающих спички, и на бардак после обыска.

— А что это? — только и смог он сказать.

— Где сынуля? — спросил Савельев, провожая его в большую комнату.

— В Германии. Должен сегодня приехать.

Но главарь так и не появился. Когда стемнело, решили трогаться. Больше ловить там было нечего. Остальные группы сработали успешно — вскрыли двенадцать адресов, задержали фигурантов, нашли два автомата и гранатомет «муха».

— Где же этот баран? — спросил Савельев, когда кавалькада машин — изъятых и милицейских — мчалась по ночному городу.

— Почуял что-то, — предположил Аверин. — И в Германии остался.

— А продать информацию ему не могли?

— Вряд ли. У бандитов развито шестое чувство. Теперь ищи его по всему свету.

— Найдем, — сказал уверенно Савельев, но подумав, добавил:

— Или не найдем.

Аверин съездил в «Огонек», получил там сто пятьдесят долларов — гонорар за статью о поимке маньяков, купил букет роз и отправился за Маргаритой.

Она поцеловала его в щеку, уселась на переднее сиденье.

— Прекрасно, — она закатила глаза, нюхая благоухающие розы. — Ты истинный джентльмен, Слава.

— А как же!

— Но таким бываешь редко. Куда теперь?

— Теперь мы едем в ресторан. Я буду тебя кормить и развлекать.

— В ресторан? Ты победил бедность? — как-то недобро усмехнулась Маргарита.

— Нет, просто попросил ее на вечерочек отодвинуться.

Как в тот первый раз, они в подвальчике пили хорошее вино. Маргарита что-то рассказывала. И опять у Аверина возникло ощущение, будто Маргарита хотела сказать что-то важное. Но что? Казалось, она ждала помощи.

— Маргарита, а не связать ли наши несчастные судьбы воедино? — вдруг брякнул Аверин.

— Это как расценивать?

— Как полуофициальное предложение.

— А почему полуофициальное?

— Чтобы потом без всякого зазрения совести отказаться.

— Ах ты змей, — она ударила его ладонью по колену под столом. — Вот твои манеры. Твое воспитание.

— Кстати, это уже второе мое предложение. Так как с ответом?

— Никак… Я не хочу думать об этом. Я живу этим вечером. Мне хорошо с тобой. Что тебе еще надо?

— Мне нужна ты.

— Ты мне тоже нужен. Но…

— Какие могут быть но?

— Многие… Ты знаешь, я купила машину.

— Какую?

— «Фиат».

— Дорого встало?

— Восемь тысяч баксов.

— Ничего себе. Откуда?

— Хорошо происходить из богатой фамилии.

— Подержанная?

— Не сильно. Но нужно кое-что подрегулировать.

— Давай, у меня приятель, мастер на все руки. Поставит тебе ее. Из металлолома тачки поднимает.

— Договорились.

Он проводил ее до дома. И остался до утра. Это был их миг, вырванный из тьмы будней, остров в океане пустых и страшных событий, потрясающих окружающий мир. Аверин подумал, что ему хотелось бы эмигрировать в этот уютный тихий мирок. Забыться в нем. Снять с себя ответственность за все. И знал, что это лишь мечты. Такой вечер — это подарок судьбы, но судьба не привыкла делать бесплатных подарков. И когда-то за него тоже придется заплатить. Аверин это чувствовал.

— Когда увидимся вновь? — спросил он, одеваясь утром и проводя рукой по небритому лицу. Это дело поправимое — на работе держит бритву на случаи, когда не удается заглянуть домой. Кабинет оперативника приспособлен для того, чтобы просуществовать в нем какое-то время в автономном режиме.

— Я на две недели уезжаю в отпуск. Взяла часть его.

— И куда ты собираешься?

— В круиз по Средиземноморью.

— Мне бы твои трудности.

— Слава, такие женщины, как я, просто обязаны ездить по круизам, строить глазки мужчинам.

— И носить бриллиантовые колье.

— Совершенно верно, товарищ опер.

— Век живи, век учись… Я украду тебе бриллиантовую диадему.

— Это уже интереснее.

— Из Алмазного фонда.

— А еще что?

— А еще вскрою банк.

— Нет, Слава, — неожиданно серьезно произнесла Маргарита. — Ничего ты не украдешь. И не ограбишь банк. Ты на это не способен. Это против чего-то главного в тебе.

— Это плохо?

— У всех времен свои герои.

— А я не герой нашего времени?

— Правильно… Но я все равно тебя люблю.

Она прижала его голову к себе. И вздохнула.

Напряжение росло. Помощник президента выступил по телевидению и назвал поведение парламента верхом аморальности. Парламентарии в долгу не остались.

Егорыч заявился с тортом «Птичье молоко», который ему дали как дополнительный презент за отремонтированный «Ниссан». Клиент держал заводик по производству этих самых тортов. Аверин как раз пришел с работы и разогревал Пушинке рыбу.

— Ты смотри, наш всенародный ездил в Кантемировскую.

Знаешь зачем? — осведомился Егорыч.

— Понятия не имею. Наверное, крепить боеготовность.

— Ни фига. Он умасливает их. Слышал — деньги, квартиры, решение бытовых проблем наобещал. Ну?

— Что ну?

— Танки в городе. Это знакомо.

— Да брось ты.

— Подумай, голова твоя дубовая. Шарада для первоклассников.

— Брось ты, очернитель.

— Ну правильно, госбезопасности на меня нет.

— Нет.

— Так ведь ее ни на кого теперь нет. Вот цэрэушники и развлекаются.

— Отстань, — Аверин заварил чай «Пиквик» и пододвинул чашку Егорычу. — Пей чай.

— Ты знаешь, сколько грибов уродилось сейчас в лесах?

— Понятия не имею. Не люблю грибы.

— Грибов огромное множество. И по приметам это — к большой крови.

— Кончай зудеть, философ! На работе предостаточно дерьма всякого, ты еще нервы тянешь со своими пророчествами Я устал, понимаешь! Люди сошли с ума. Они забивают друг друга на колбасу без всякой жалости.

— Вот и я про это.

Накормив Пушинку, они принялись за «Птичье молоко»

Торт оказался превосходным.

Аверин день провел весело. В этот год на самом деле все сорвались с цепи. Такого количества бандитских разборок на Руси не было никогда. А сентябрь начался особенно лихо.

Вновь затлела великая славяно-кавказская мафиозная война. Кавказцы время от времени делали заявления типа — Москва наш город, русским тут делать нечего. Возможно, так оно и есть, учитывая количество кавказского элемента. Если русские бригады насчитывали сотни человек, то кавказские — по несколько тысяч. Многие из них не нуждались в организующей силе воровских законов, а жили по своим первобытным родовым законам, по правилам кровной мести. Кавказцы учились воевать в горах, поджигать бронемашины и сбивать вертолеты. Они привыкли видеть смерть и умели ее приносить. Они были серьезными противниками, но получить им такой город, как Москва, — это слишком жирно.

Отметились в сводках происшествий любера. Они очухались после нанесенных им МУРом потерь. Через несколько дней после той операции в Люберцах разгорелся жестокий бой между противостоящими группировками. Закончилось четырьмя убитыми, оставленными в изрешеченных пулями машинах. А в одной московской квартире на почве раздела автобизнеса расстреляли четырех человек, среди них двух женщин. Часом позже из автоматов на улице изрешетили микроавтобус, один человек погиб, трое — тяжело ранены. Бесконечная череда новых убийств. Новые трупы. Война на уничтожение — без жалости, без правил, по беспределу. Если у западной мафии пистолет — это последний довод, то у российской он становится первым. Русские бандиты все больше привыкали сначала стрелять, а потом начинать выяснение отношений. Уходил страх не только перед законом, но и за свою жизнь. Отморозки в каком-то безумном раже лупили друг друга, не задумываясь о последствиях. Дьявол толкал людей вновь и вновь нажимать на спусковые крючки автоматов, подкладывать бомбы, работать удавками и ножами. Россия забылась в кровавом угаре. И она готовилась к еще большей крови. Аверин подумал, что, может быть, не так не прав Егорыч, когда говорит о грибах как примете большой крови.

— Я в Германию собрался, — сказал Аверин.

— Куда? — изумился Егорыч.

— К немцам.

— Нормально… Надолго? — На месяц.

— Неплохо. Меня не возьмешь как телохранителя?

— Вряд ли. Ты меня в Шереметьево отвезешь?

— Какие вопросы. Когда?

— Послезавтра.

— Договорились.

Аверину еще неделю назад не хотелось ехать ни в какую Германию. Дела на контроле, справки, информация, которую нужно отрабатывать. А тут еще Леха Ледокол наколол группу наемников по Волгограду. Как всегда, информация подтвердилась, взяли их с оружием перед очередной акцией. И тут буквально за два дня он выдохся. Ему уже не верилось, что существует мир помимо этого бесконечного кошмара. И ему захотелось вырваться из этого круга. Пусть ненадолго. Пусть на несколько недель.

— Будешь шнапс тринкать, — сказал Егорыч.

— И колбаски эссен… Кстати, ключи оставлю. Животину мою не обижай. Подкармливай.

— Какой разговор. Пушинка, мы с тобой друзья? — Егорыч протянул руку к сидящей рядом на стуле Пушинке. Та обнюхала руку и беззлобно цапнула ее.

— Во, кусает дающую руку, — кивнул Егорыч. — И где таких манер набрала?

— Зверюга. Уважения требует…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ МОСКОВСКАЯ БОЙНЯ

Объявили начало регистрации на мюнхенский рейс. Аверин пожал руку Егорычу.

— Ну, давай. Веди себя прилично. На митинги не ходи.

— А ты на немок не засматривайся.

— Не буду.

— Возвращайся, Слава.

— Посмотрим. Вдруг там останусь.

— Ну и правильно. Неча тут делать.

Аверин прошел на таможенный контроль. А Егорыч махнул рукой и отправился на стоянку, где оставил свою машину.

Аверин летел с группой, состоявшей из двух сотрудников ГУУР и пятерых человек из разных регионов России. В последнее время подобные обмены опытом стали в порядке вещей.

Не верилось, что сейчас он усядется в кресло, самолет взмоет над Подмосковьем и вскоре приземлится в Германии. Но так все и произошло.

Аверина поместили в одноместный номер в отеле в центре Мюнхена. Принимали немцы вполне прилично. Криминальная полиция выделила сопровождающих и переводчика, но Аверин неплохо владел немецким, мог объясняться свободно. Аверина интересовали аспекты работы подразделений по борьбе с убийствами. Он сошелся с инспектором убойного отдела Дитрихом Вайсом — растолстевшим от пива и немецких колбасок бюргером. Впрочем, на поверку Дитрих оказался любителем классической музыки, философом, к тому же увлекался русской литературой. Дед его сгорел в «Тигре» под Прохоровкой, но зла инспектор за это на Россию не держал. Он был не совсем типичным немцем. В нем начисто отсутствовала присущая нации бережливость, порой доходящая до скупости. Он вполне искренне угощал Аверина в барах, приговаривая:

— Пей. Я понимаю. Россия великая страна. Но бедная. Мы содержим наших полицейских куда лучше.

Через три дня Дитрих пригласил русского гостя к себе домой. Вечер проходил в немецком стиле — с пивом, сосисками. По манере разговора и по взглядам инспектор чем-то напомнил Аверину Егорыча, даже внешне в них было что-то общее. Ничего удивительного — Аверин притягивал к себе людей определенного склада.

Потекли рабочие будни. Группу водили на экскурсии в полицейские участки и учебные заведения, где готовились офицеры полиции, в дежурные части, на патрулирование. Все представляло достаточный интерес. Но интереснее всего была сама Германия. Как и в прошлый визит, Аверина поражала стерильность окружающей среды. Чистота и порядок — символы Германии. Немцы мыли мылом тротуары перед своими домами, разбивали цветники с розами, которые никому не приходило в голову срывать посреди бела дня или ночью. В этом обществе ощущалась изначальная отлаженность, притертость элементов общественного механизма. Все занимались своими делами. Немцы чем-то напоминали роботов. Они приходили на работу, в них включалась определенная программа, и они добросовестно, без перекуров, точения лясов, анекдотов и обязательного у русских стаканчика для разогреву, работали как заводные — на полную выкладку. Зато заканчивали работу секунда в секунду. Дома в них включалась другая программа, и они оказывали знаки любви и уважения своим домочадцам. Когда наступали праздники и выходные, включалась программа «отдых», и немцы выполняли ее с той же серьезностью. Они с такой же полной отдачей веселились, пели мелодичные немецкие песни, опрокидывали кружки пива и рюмки шнапса, порой напивались и вели себя безобразно, но это тоже укладывалось в программу.

Полиция работала точно так же — все в рамках положенного. Немцы, как волки, не могли шагнуть за флажки. Возвращались после рабочего дня — Аверин со своими русскими коллегами и пара немецких офицеров. По улице шла компания молодежи — увешанные цепями, в коже и железяках юнцы. Вели они себя вызывающе, ругались, перевернули пару урн. Шпаны в Германии тоже хватает.

— Разгоним? — предложил Аверин.

Немецкий полицейский посмотрел на него удивленно:

— Зачем? Наше рабочее время кончилось. Время кончилось, программа переключена. Все выполняли свои отведенные по программам роли. Даже воры воровали как-то отлаженно, механически, без должного надрыва, дикарский напор и азиатскую агрессивность привнесла в Германию русская мафия.

Русские в ФРГ славились кражами автомашин и разбойными нападениями на бензоколонки, наемными убийствами и контрабандой предметов искусства, а также такими финансовыми махинациями, от каких немцы успели поотвыкнуть с послевоенных времен. Больше всего головной боли оказалось, конечно, на территории бывшей ГДР, где распродавалось, раздавалось, передавалось за взятки имущество группы войск, за бесценок уходили огромные материальные ценности. Немцы смогли ощутить, что такое русские шальные деньги, смогли не только увидеть, как из пустоты материализуются огромные состояния, но и поучаствовать в этом. Такого не могло быть в совершенной немецкой системе. И такое стало нормой у вырвавшихся на свободу русских.

— Вы как швейцарские часы. Ваше общество самодостаточно. Оно упорядоченно до скуки, — говорил Аверин Дитриху в баре за кружкой пива. Хмельные пары гуляли в его голове, и тянуло на диспут.

— У нас порядок в крови, — сказал Дитрих, поднимая кружку пива. — У нас одно время входили в моду общественные движения против этого довлеющего порядка. Создавались организации, преимущественно молодежные, которые ставили своей целью научить людей плевать мимо урн, переходить улицы на красный свет.

— Они имели успех?

— Конечно, нет… Знаешь, наш четкий, размеренный мир — квинтэссенция западной цивилизации. Это тебе не худосочная, высокомерная и жадная Франция. Не жалкие торгаши-янки, возомнившие о себе слишком много. Не спесивая Англия. Не суматошная, с инквизиторским прошлым Испания. Это Германия — мощное созидающе-разрушительное ядро, некое сосредоточие сумрачного духа Европы. И, возможно, последний оплот белой цивилизации, трещащей под напором варваров.

— Варваров?

— А что, не видно, что идет мягкое нашествие? Такая тихая оккупация, — пожал плечами Дитрих. — Ты был в Париже? Нет? Ничего не потерял — захолустный городишко. Половина населения там — арабы. Белые сидят по домам, арабы проводят время на улицах. Париж — это Алжир в центре Европы. В Амстердаме негры торгуют белыми женщинами и героином. Современный дикарь не приходит с копьями и стрелами. Он просачивается через границы, оседает плесенью в наших городах. Они выгодны нашим капиталистам — выполняют черную работу за малую плату. Их становится все больше. Сегодня они работают мусорщиками в Париже, завтра — французы будут работать мусорщиками при них. И никого это не волнует.

— А в Германии — турецкий фактор.

— Да… Но немцы, так же как и русские, позволяют ездить на своей шее только до определенной степени. А потом просыпаются и сметают все. Поэтому мы — великие нации. Мы — надежда Европы. А не жалкие макаронники и не лягушатники…

Аверин знакомился с работой полиции. И все больше убеждался, что по большому счету учиться у немцев нечему. Тот же правильный мир, раз и навсегда определенная система взаимоотношений между преступниками и полицейскими. Избыток компьютерной техники, прекрасные банки данных, мощные экспертно-криминалистические центры сочетались с полным завалом в оперативно-розыскной деятельности. Агентурная работа была почти на нуле. Квалификация инспекторов оставляла желать лучшего. Дежурный по городу не смог назвать точного количества имеющихся в его распоряжении сил, хотя в России это отскакивает от зубов, поскольку жизненно важно для обеспечения общественного порядка. Преступность в Мюнхене была достаточно высока, хотя по озверению, конечно, сильно отставала от российской. В основном у преступного мира пользовались популярностью дела вне насилия. Автомашин в Германии крали в три раза больше, чем в России, но разбойных нападений на водителей насчитывались единицы. То же касается квартирных краж и квартирных разбоев.

Возили русских на полигон полицейской группы специального назначения. Немцы показали отличное шоу, продемонстрировали тактику освобождения заложников, захвата преступников, выполнили упражнения в тире с поднимающимися мишенями. А потом предложили «русским полицейским» показать класс. Тут Аверин и припомнил, чему учили на спортивной арене и в спецгруппе по поиску зеков. В тире он уложил все мишени, и глаза у командира спецгруппы полезли на лоб. На татами в жестком спарринге он уложил подряд двух бойцов.

— Русский медведь, — сказал командир группы.

— Умеем, — усмехнулся Аверин.

— Я бы хоть сейчас взял вас на работу.

— Ловлю на слове, — кивнул Аверин.

Дни проходили в суете и экскурсиях. Многое его заинтересовало. Но вскоре ему стало ни до чего.

В номере отеля стоял телевизор. Аверин не поверил своим ушам, когда услышал об указе президента о разгоне Верховного Совета. Внутри стало как-то пусто, а на душе гадко. Вспомнились и разговоры Егорыча об изобилии грибов в подмосковных лесах, которые, говорят, к большой беде, и мрачные пророчества политологов. Дело шло к крови. Крови большой.

— Ну что за сволочи, — прошептал Аверин, всматриваясь в экран.

События в Москве развивались в самом худшем направлении. Аверин каждый вечер прилипал к телевизору и с ужасом ждал самого худшего. События не могли разрядиться сами по себе. Что-то должно случиться. Немцы кидали на русских сочувствующие взгляды. Они в очередной раз убедились, что Россия — дикая, варварская страна. В Германии даже Гитлер пришел к власти через выборы, законным путем. Разгон представительного органа власти для Европы представлялся чем-то немыслимым.

Все складывалось очень плохо. Аверин вспомнил свою шутку — мол, останусь в Европе. А сейчас ему действительно захотелось замереть, застыть в этом уютном, просчитанном до мельчайших подробностей мире. Ему не хотелось в хаос. Аверин ненавидел человеческие страдания. Он и в милицию пришел из-за этой ненависти. Он чувствовал, как тень наползает на его город — столицу России.

Четвертого октября он не пошел на объявленное мероприятие — визит в тюрьму, где кормят бананами и деликатесами несовершеннолетних бандитов и где имеется прекрасный спортзал и бассейн, а в каждом номере (то есть камере) — телевизор. Он сидел, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и, закусив губу, не веря своим глазам, наблюдал, как на экране танки бьют по «Белому дому», в окнах вздымается пламя. «Что же вы творите, мерзавцы?» — прошептал он. На его глазах невольно выступили слезы. Он знал, что сейчас в Москве убивают русских людей. Убивают их тоже русские люди. И это уже не разборки между бандитами — у бандита судьба такая, чтобы пасть в разборке. Это гибнут нормальные, отстаивающие свои убеждения граждане своей страны. Можно соглашаться с ними или нет, но они гибли под снарядами. По ним лупили из крупнокалиберных пулеметов.

С еще большим ужасом Аверин смотрел на зрителей. Их было много — на мосту, на улицах. Люди смеялись, показывали пальцами на места, где рвались снаряды. Им нравилось зрелище. Они собрались на развлечение. Они наслаждались смертью, и это стало самой большой победой этой самой смерти. Люди получали удовольствие, наблюдая, как убивали сограждан.

— Ненавижу, — прошипел Аверин.

Он спустился к магазинчику, купил бутылку русской водки и уже собрался оприходовать ее в номере, но появился Дитрих. Он с пониманием посмотрел на Аверина, потом на бутылку и сказал:

— У меня сегодня выходной. Поехали ко мне.

— Поехали, — согласился Аверин.

Аверин второй раз посещал чистенький домик на окраине Мюнхена, где Дитрих жил со своей женой. Аверин решил напиться, но водка не брала его. Они сидели за столиком на лужайке перед домом. Дитрих от выпитого раскраснелся, расстегнул рубаху. Сегодня выдался не по-октябрьски теплый и ласковый денек.

— Плохо, Дитрих, — вздохнул Аверин. — Очень плохо.

— Да, — кивнул он. — Но все изменится. Россия сегодня — больная страна. Мы тоже были больны. Но выздоровели.

— Нам такое не светит. Слишком много зла. Слишком огромна ненависть.

— Русские — великие солдаты. Вы умеете, как никто, восстанавливать разрушенное.

— Разрушенное нами же.

— Загадочная русская душа… Какой у немцев любимый вид искусства? Классическая музыка. Германский дух — это великий музыкальный созидательный аккорд. Это музыкальная гармония. Россия же — она вся выражена в вашей литературе. Это мечущийся между хаосом и созиданием дикарский дух. Он способен взлететь высоко, но может и низко пасть. Однако он взбирается все выше.

— А у американцев какое искусство? — Аверин улыбнулся. Его заинтересовала своеобразная градация.

— Кино. Голливуд. Да и вообще, какой у американцев дух? Они прекрасно обходятся слезливыми сантиментами. Они давят на слезу. Сентиментальность — это не доброта. Они выдумали права человека и проливают над ними слезы — это сентиментальность. Но не забывают считать баксы, которые извлекают из этих прав человека. Это практицизм. Они — страна без будущего. В них и близко нет того торжества души, которое есть у немцев и русских. Вам надо быть жестче. И не забывать, что русские, как и немцы, великие воины.

— Кому это сегодня нужно в России, где все только и делают, что торгуют — Родиной, жизнями чужих людей, полезными ископаемыми. Дешевая распродажа. Все мировые старьевщики и людоеды слетелись на нашу свалку.

— Русский воин победит. Русский торговец уступит ему. А русский бандит будет в Сибири. А, Слава?

— Будет.

Дитрих засмеялся и ткнул локтем Аверина в бок. Аверин так и не смог напиться, чтобы заглушить боль. Вечером он позвонил в Москву.

— Слушаю, — донесся близкий, будто с соседней улицы, голос.

— Егорыч, — выдохнул Аверин.

— Здорово, — голос у Егорыча был усталый. — Рад тебя слышать.

— Ты жив, Егорыч… Я так счастлив, что ты жив.

— Я-то жив.

— Как там?

— Потом объясню. Приезжай… А лучше оставайся там. Ну ее к чертям, эту помойку, — последние слова казались криком души.

— Как же, нужен я здесь.

— А в Москве нужен? Кому? Этим сволочам, которые стреляли в народ из пулеметов? Им нужен?

— Кому-то нужен, Егорыч… Хорошо, что ты жив. Корми Пушинку.

— А куда я денусь?..

В Москве было полно войсковиков и милиционеров. Нагнали добрых молодцев со всей России.

Встретил Аверина в Шереметьеве Валерьян Карпов — старший оперуполномоченный из их отдела.

— Спасибо, что встретил, — сказал Аверин.

— От греха подальше. Ремизов направил. Ты не в курсе, что в Москве творится.

— А что?.

— Гоблины распоясались.

— Омоновцы?

— Ага. Освободились от оков цивилизованности. Самое дерьмовое, что было в системе нашей, — наружу полезло. А самое лучшее куда-то задевалось.

— Черт знает что.

— Колотят кого хотят. Слав, представляешь, мне вчера дубинкой досталось в центре города. Какому-то балбесу в милицейской форме показалось, что я на него не так посмотрел. Я ему представился как майор милиции. И получил дубинкой по плечу.

— Бред какой-то.

— Вот и я так думал… Ну, в ОМОНе много ребят со странностями.

— Да уж.

Аверин вздохнул. Сколько мероприятий проводил с омоновцами. Видел людей, которые шли на пули, рисковали своими жизнями, спасая других людей. Видел, как шагали на амбразуры. В Осетии омоновцы заслоняли своими телами мирных людей, спасали их от расправ. Там было множество мужественных и честных сотрудников. Но ведь находились и такие, кто мечтал заехать хоть кому-нибудь дубинкой. Оказывались и любители ездить на обеспечение массовых мероприятий с сумками — пока одни охраняли фанатов на рок-концертах, другие вытряхивали из ларечников выпивку и еду. Две стороны одной медали. Такая работа — грань между добром и злом особенно резка. И среди людей, служащих бок о бок, одни совершают подвиги, а другие подлости.

— Давай крюк сделаем, — предложил Карпов — Покажу тебе «Белый дом».

Они проехали мимо Верховного Совета. Обгорелое величественное, похожее на атлантический суперлайнер здание почернело и обгорело, было осквернено снарядами, вокруг него стояло оцепление из милиции и армии. Аверин нахмурился. Ему стало стыдно и противно.

Карпов довез Аверина до дома и напоследок сказал:

— Сегодня Ремизов приказал отдыхать. Завтра на службу.

— Буду… Возможно….

— Э, ты что-то раскис, Слава. Что с тобой?

— Да так…

— Не нравится? А кому нравится.

Аверин открыл входную дверь. Пушинка встретила его обрадованным мяуканьем. Кошки тоже умеют ценить дружбу. Он бросил чемодан и уселся в кресло. Пушинка прыгнула ему на руки.

— Ну, тебя Егорыч откормил, — покачал головой Аверин, взвесив на руке Пушинку. — Тигра настоящая. Пушинка лизнула его в щеку, заурчала.

— У, котяра, — он погладил ее, и она протянула лапы, блаженно впилась в хозяина когтями, вытянулась.

Он положил котенка на диван. Вышел из квартиры. Поднялся двумя этажами выше. Позвонил в дверь.

Егорыч выглядел вполне прилично, если не считать того, что левая рука была перевязана.

— Чего, ранили? — спросил Аверин, кивая на перевязанную бинтами с пятнами крови руку.

— Привет, Слава. Пулей зацепило.

— Ты уже ветеран боев с правящей верхушкой.

В доме Егорыча царил беспорядок. В углу стояло несколько пустых бутылок. На столе высился ополовиненный «Абсолют», но Егорыч не выглядел пьяным. Они уселись за стол. Егорыч разлил водку по рюмкам, произнес:

— За тех, кто погиб.

Аверин опрокинул обжигающее содержимое.

— Слава, ты не представляешь, что это было. Четвертого октября я у «Белого дома» находился. Вокруг него шел постоянный крестный ход. Подошли броники. И первую пулю получил священник, возглавлявший крестный ход. Пуля прошла через икону.

Аверин передернул плечами.

— А потом… Я-то выбрался. Чиркнуло, — Егорыч потянулся к бутылке, но отставил ее. — А сколько погибло людей! Хороших людей, Слава. Которым не было все равно… Они выбили тех, кому не все равно. А быдло на мосту стояло и смеялось. Оно смотрело на представление…

Егорыч покачал головой, отгоняя от себя страшные воспоминания.

— Представляешь, Слава, бьет пулемет. Вокруг стоят зрители. Один падает, сраженный пулей. Его оттаскивают, и тут же его место занимает другой любопытствующий. Это что-то совершенно необъяснимое.

— Да.

— Слава, я ненавижу это быдло. Ненавижу этот город. Чтоб он провалился!

— Да ладно тебе.

— Сколько людей ушло! Каких людей…

Егорыч хлопнул ладонью по столу. И заплакал. У Аверина тоже встал ком в горле.

Они проговорили полночи. Егорыч сбивчиво рассказывал о пережитом. Иногда снова закипали слезы.

— Я не хотел после этого жить. Они расстреляли нас. Теперь они владеют всем. Они и те, кто смеялся на мосту. Разве это справедливо, Слава?

— Нет.

— А знаешь, не могли найти людей, согласных сесть за рычаги танков. Предлагали офицерам квартиры, деньги и отыскали нескольких гадов. А еще афганцы помогли. Ветераны хреновы. Захотели отличиться перед демократией. Одни афганцы защищали «Белый дом», а другие били по нему из пушек. Что же это делается, Слава? Как такое возможно?!

— Что теперь причитать?

Ночью Аверин так и не заснул. Только под утро на несколько минут забылся в тяжелом сне. Встал, покормил Пушинку и отправился на работу.

— Это что? — Ремизов снял очки и положил их на бумагу, которую только что прочитал.

— Рапорт на увольнение, — сказал Аверин.

— Вот я и спрашиваю, как сие следует расценить?

— Как нежелание продолжать службу в нашей организации.

— Да? И куда ты пойдешь?

— В охранники, в бандиты. Куда угодно.

— Да?

Ремизов посмотрел на Аверина с горькой усмешкой, потом встал, подошел к шкафчику, вытащил бутылку с коньяком.

— Настоящий грузинский. Не какой-то суррогат. Храню несколько бутылочек с еще тех времен.

Он налил стопочки себе и Аверину.

— Почему все последние дни меня пытаются упоить? — пожал плечами Аверин, беря рюмку.

— Чтобы уберечь от необдуманных решений.

Коньяк действительно был настоящий. Грузинский. Без дураков.

— Чем тебе контора наша не по душе? — спросил Ремизов.

— И вы спрашиваете после того позора четвертого октября? — Аверин рассеянно посмотрел в окно. Внизу виднелся антикварный магазин и метро «Октябрьская».

— Да. Ты прав… На десять процентов… Не все так просто. Кто-то бил из пулемета. А кто-то из наших и вытаскивал людей из-под обстрела.

Ремизов вздохнул. Ему этот разговор был крайне неприятен.

— Некоторые подразделения отказывались выполнять приказания. И наши, и группа «Вымпел» Минбеза.

— А что это меняет?

— В первые дни почти весь аппарат Следственного комитета перешел на сторону Верховного Совета. После этого разбора их всех выперли с работы… Лучших следователей по политике разом выгнали. Обезглавили следственный аппарат министерства.

— Ну?

— Некоторых оперов повыгоняли за отказ участвовать в штурме «Белого дома». Тебе повезло — ты оказался вне этих разборок. Это подарок тебе.

— Не нужно мне подарков.

— Нужно… Ты что хочешь? Уйти? Ты, один из лучших оперов, которых я видел. А кто будет раскрывать убийства? Или мир перевернулся и убийство это уже не убийство? Кто будет защищать людей?

— Дозащищались.

— Все, считай, ничего не было. Забудь. Жизнь продолжается. И ты нужен людям. Ты — милиционер. Твое дело ловить преступников. А не предаваться стонам и охам с ахами… Я тебя прошу, Слава. Не делай этого. Тебе нельзя уходить.

— А, — Аверин протянул руку и взял рапорт.

— Ну вот и ладненько, — Ремизов налил еще коньяку. — Включайся в работу.

— Что у нас происходит?

— То же самое. Чрезвычайное положение ввели — в Москве взрывов поубавилось. А перед самыми событиями на Рэмбо покушались. Еле жив остался.

— Ну-ка. Кто?

— Кто на Рэмбо мог покушаться? Конечно же, дети горных народов.

Рэмбо был коронован на вора в законе самим Японцем, поговаривают, что для борьбы с кавказцами. На его счету ряд дерзких акций в этой войне. Доподлинно известно, что он собственноручно расстрелял минимум двоих кавказцев, хотя на деле цифра выходила куда более значительная. Его неоднократно задерживала и отпускала милиция. При этом он выражал явное свое неудовольствие операм: «А что я плохого делаю? Только папуасов отстреливаю».

На него постоянно покушались. Один раз пуля застряла в его бронежилете. На этот раз взорвали его автомашину.

— Выжил? — Аверин постучал пальцем по рюмке из-под коньяка.

— А что с ним сделается? — пожал плечами Ремизов. — Как на собаке все заживает.

— И где он сейчас?

— В США поехал лечиться. За казенный счет.

— То есть?

— Направили лечиться как защитника демократии, пострадавшего во время октябрьских событий.

— Отлично.

— А чему еще ты можешь удивляться?

— Уже ничему.

— В общем, приступай к работе. Я несколько материалов на контроль отписал.

— Я понял…

Чрезвычайное положение немножко сбило волну заказных убийств в Москве. Столичная встряска сказалась и на других регионах. Людей продолжали отстреливать, но с несколько меньшим напором.

Аверин встретился с Маргаритой. Она разговаривала довольно сухо, но на встречу согласилась. Все закончилось как обычно. К утру, в постели, прижимаясь к плечу, она прошептала:

— Я тебя люблю, Слава.

— Я тебя тоже.

— Но…

— Что но?

— Ничего.

Затем она спросила:

— Ты говорил, у тебя вроде есть мастер по машинам?

— Есть.

— Не мог бы посмотреть?

— Какие вопросы.

В тот же вечер Маргарита подкатила на своем «Фиате» в сопровождении Аверина к гаражу Егорыча. Егорыч, завидев гостей и окинув восхищенным взором хозяйку машины, прищелкнул языком:

— Ну, Слава, я поражен. Прекрасная незнакомка.

Аверин усмехнулся, представив, как Егорыч брякает: «Даже лучше, чем прошлые девахи».

Действительно, Маргарита смотрелась чрезвычайно эффектно в кремовом костюме около новой машины. Хоть сейчас в журнал «Метрополитен».

— На каком фешенебельном курорте ты познакомился с такой дамой? — спросил Егорыч.

— В УВД округа. Она эксперт.

— Ха, тогда я папа римский. Что у вас, прекрасная дама, с машиной?

Егорыч открыл капот, что-то подвинтил, подкрутил, подогнал.

— Все, будет работать, как часы, — сказал он через полчаса. От денег, естественно, отказался.

— Я должен сам заплатить за удовольствие лицезреть вас, уважаемая Маргарита, — он наклонился и поцеловал ей руку.

Порой запасы галантности в Егорыче поражали Аверина. Его манеры никак не вязались с промасленным халатом, немного потертым видом и родом занятий.

— Забавный человек, — сказала Маргарита, трогая машину. Водила она уже вполне прилично.

— Да. Порой даже чересчур.

В те же дни Аверин, чувствуя себя законченным бабником, созвонился с Наташей и Светой. Света сидела дома.

— Приезжай, навестишь меня на смертном одре.

— Это почему на смертном?

— Придавили. Репортаж делала, а тут красно-коричневые с омоновцами сцепились. Загнали демонстрантов в подземный переход на Пушкинской. Красно-коричневые прыткие, сбежали, а омоновцы отделали тех, кто не успел, — там как раз проститутки оказались и ларечники. И я не успела.

— Бегать лучше надо.

— Так вы бы сначала спросили, прежде чем бить.

— Приеду.

Он выбрал свободную минуту и заглянул к ней домой. Света выглядела нормально. Больничный, по мнению Аверина, она получила совершенно зря.

— Ну и чего ты добилась своим героизмом? — спросил он.

— Вот, — она гордо показала статью в американской газете.

Аверин прочитал ее фамилию и рассмотрел фотографию пылающего Дома Советов. И еще — на этот раз статья была на немецком языке.

— Много заплатили?

— Нормально.

Аверин пробежал глазами статью на немецком, со вздохом произнес:

— Молодец.

— Котик, ты сам не свой. Не смотри волком. Это моя работа — писать.

— Правильно, у всех своя работа. Отлично пишешь: «за переход к демократии надо платить». Заплачено. Полновесной монетой.

— Ой, не надо.

— А сколько еще придется платить?

— Дорогой, у меня и так голова тяжелая от политики. Кстати, Фиму ранили.

— Кого?

— Который про тебя как лидера общества «Память» написал.

— Он что, в ОМОН записался?

— Нет, смотрел со стороны, тут его пулей и задело.

— Жить будет?

— Будет.

— А зря.

— Злобный ты, Аверин. Ох, злобный. Ладно, заканчиваем об этой чертовой политике. Лучше давай поговорим о призах и подарках.

— На, — Аверин протянул изящную глиняную фигуру, изображавшую сапожника в сапожной мастерской. Все было исполнено необычайно тонко — каждый сапожок, каждый инструмент. Света захлопала в ладоши.

— Прелесть.

Она коллекционировала статуэтки, занимавшие все полки в ее квартире.

Несмотря на полученные ранения, Света оказалась вполне годной для определенного рода занятий. К вечеру очухались в постели, и Аверин в очередной раз подумал, насколько аморальным выглядит его образ жизни со стороны. Раньше бы за подобное его вышибли из партии и разжаловали до сержанта.

— Мне пора. Завтра тяжелый день.

— Не забывай, — усмехнулась Света.

Домой он добрался, когда уже стемнело. Вошел в подъезд. Поднялся на этаж.

— Стоять! Стой, говорю, сволочь! — послышался дикий крик.

Он резко обернулся, отпрянув в сторону. Увидел двоих. На рукаве сержанта в сером комбезе сиял шеврон «ОМОН ГУВД». А старший лейтенант был в обычной милицейской форме.

— Руки за голову, — заорал омоновец.

Аверин приподнял руки, медленно. Увидел яростные испуганно-агрессивные глаза омоновца. Автомат был снят с предохранителя и затвор взведен.

— Поосторожнее, сынок, — произнес Аверин.

Омоновец подскочил, занес приклад для удара. Аверин просчитал траекторию, понял, что сейчас сшибет омоновца с ног, потом даст в нос старшему лейтенанту. Омоновец что-то почуял, его смущала массивная фигура, от которой исходила физическая сила. Смутила уверенность, с которой держался этот человек, и отсутствие какого-либо смятения. Сержант нахмурился и отступил на шаг. Старший лейтенант подошел к Аверину, обшарил карманы и торжествующе произнес:

— У него, гада, ствол. Вытащил пистолет Макарова.

— Отоварить надо, бандюка, — омоновец шагнул и снова занес автомат.

— Я тебе отоварю, сопля, — произнес Аверин. — Старлей, заодно и удостоверение посмотри.

— Чего? — агрессивно подался вперед омоновец.

— Удостоверение в правом кармане, — повторил Аверин, ошпарив сержанта взглядом.

Старший лейтенант полез к нему в карман и вытащил удостоверение.

— Старший оперуполномоченный по особо важным делам ГУУР МВД РФ, — вслух прочитал он и неуверенно добавил. — Таких ксив за три рубля десяток.

— Да? А таких старлеев на каждом углу сотня, так что без одного милиция обойдется. Сегодня же будешь у начальника Управления на ковре. А завтра в рэкете работу станешь искать.

— Ну, это… — старший лейтенант задумался. Омоновец молчал, с трудом пытаясь сообразить, что же происходит.

— Что, не устраивает? Пошли в квартиру, позвоним дежурному по ГУУРу. Он бригаду пришлет, — продолжал напирать Аверин.

Старший лейтенант повертел в руках удостоверение, козырнул:

— Извините.

— Вы вообще чего приперлись?

— Ваша соседка позвонила в отделение, сказала, что в этой квартире живет боевик, участвовавший в защите «Белого дома».

— Боевик, да?

— Да…

Тут дверь тридцатой квартиры распахнулась, выглянула соседка, захихикала:

— Повязали урода… У, бандит. Президента убить хотел. Нашего президента.

Она заговорщически захохотала. И с размаху захлопнула дверь.

— Это она вызвала? А вы знаете, что она на учете в психдиспансере?

Старший лейтенант затравленно огляделся. Ему сейчас хотелось оказаться подальше отсюда.

— А теперь брысь отсюда, пока я добрый. А ты, пацан, меньше своей железякой маши. Дернулся бы, сейчас сопли по полу развозил.

— Ну, эта… — протянул омоновец.

— Что вы еще хотите возразить, товарищ сержант?

Омоновец нахмурился. Но промолчал.

Аверин зашел в квартиру. Упал в кресло. Истерия всеобщая. Поиск мифических снайперов, которые якобы обстреливали военных и милиционеров. Поиск врагов народа. Поиск защитников «Белого дома». Угрозы разобраться со всеми. Аверину было противно. Он с трудом представлял, что всего три дня назад пребывал в тихой Германии. Возвращение в Россию напомнило возвращение на фронт.

— Вот раскладка по достаточно серьезной бригаде, — сказал Леха Ледокол, протягивая дискету. — Шифр к информации «д-Тайга-4000».

— Понял, — Аверин положил дискету в карман.

— Где-то в России появился Паленый. Помоги мне его найти.

Паленый входил в перечень лиц, которых жаждал отыскать Ледокол.

— Чтобы как с Басмачом получилось?

— Ты же знаешь, что это за человек.

Аверин задумался.

— Хорошо. Попытаюсь.

— Попытайся. И Калача имей в виду.

— Ладно.

В Главке Аверин послал запросы по всем лицам, которыми так интересовался Ледокол. Он уже наводил кое-какие справки, но так и не мог понять этого интереса. Аверин знал, что. Ледокол уничтожает этих бандитов. Что и говорить — выбирал он далеко не лучших представителей человечества. Аверин не видел греха в таком сотрудничестве. Опер в том аду, в который превратилась страна, при параличе правосудия получает моральное право использовать средства, в нормальной обстановке представлявшиеся не просто противозаконными, но и преступными. Ничего не поделаешь. Слишком жестокий бой идет, чтобы размениваться на душевные терзания.

Аверин просмотрел дискету. Расклад оказался по разборкам в Тюмени. Там шла мафиозная война. В течение года были ликвидированы руководители самых серьезных преступных группировок. Дело грозило зависнуть, хотя в принципе совершенно ясно, кто кого как и за что валил. Информация Ледокола давала возможность произвести аресты. Аверин доложил Ремизову и на следующий день вылетел в Тюмень. И на три недели застрял там, отрабатывая информацию.

В нефтяном центре России он бывал уже не раз. Грань между роскошью и нищетой ощущалась куда больше, чем в Москве. Нефтяные бароны — директора объединений и хозяева фирм — держали свои мини-армии, именуемые службами безопасности. Регион будто проваливался в прошлое, к каким-то феодальным отношениям. Преступность распоясалась поболе, чем в столице. Беспредел царил везде — начиная от подъезда дома и кончая кабинетами в администрации области.

Первые две недели Аверин с начальником уголовного розыска и РУОПа наметили основных фигурантов. Все это время Аверин сидел как на иголках, боясь, что информация уйдет и все сорвется. А потом врезали по группировке Ганса. Провели повальные аресты. Изъяли два автомата Калашникова, тысячу патронов, штатовскую пехотную винтовку «М-16», гранаты, пистолеты и девять машин.

Тюмень делили три преступные организации: «десятка», состоявшая из спортсменов, под руководством некоего Антипина, группа Рашида и группа Ганса.

Гансу осточертели бесконечные разделы сфер влияния. Он решил сразу срубить головы конкурентам. Будучи человеком умным, понимал, что делать все торопливо, без подготовки нельзя. Для приобретения оружия, транспорта через подставных лиц он взял кредит на сотню тысяч долларов. Его «наружка» до минут изучила распорядок дня конкурентов, места их появления.

К акциям готовились тщательно. Приобрели радиостанции, машины, разработали роли, пути отхода, алиби. У кавказцев купили несколько «АК-74». И в один прекрасный день был расстрелян Рашид. Потом Антипин. Всего завалили пять человек. Двоих вне Тюмени.

Убедившись, что дело закрутилось на все обороты, Аверин вернулся в Москву.

— По итогам года орден получишь, — заявил Ремизов, когда Аверин появился в его кабинете.

— Как Толик Ненашин?

— Нет, такой орден тебе не светит, — сказал Ремизов. — У него звезда Героя.

Ненашин, опер с Петровки, 38, недавно получил Героя России за штурм «Белого дома». В документе было сказано, как он первым, преодолевая шквальный огонь противника, ворвался в здание Верховного Совета. На деле он вообще отказывался идти туда, но ему пригрозили увольнением. На штурм он шел, прилично поддав и зарекшись в кого-либо стрелять. В здание проник первым, застал там троих защитников с одним автоматом, в магазине которого оставалось три патрона.

— Мужики, бросайте оружие, — предложил оперативник.

Противники драться не хотели. И убивать друг друга тоже. Все четверо забрались за угол. Ненашин угостил защитников американскими сигаретами, которые раздали штурмующим перед началом акции.

— Сейчас придурки отмороженные появятся, — сказал он. — Я вас выведу.

Вывел, как обещал. Уберег людей от больших неприятностей. И получил звезду Героя России. Когда он обмывал ее, спьяну хотел отдать в переплавку, но его остановили.

— Зачем мне орден? — сказал Аверин. — Я согласен на медаль.

— Кстати, пришло подтверждение — похоже, Глобуса действительно завалил Александр Македонский.

— И какой же Аристотель его уму-разуму учил?..

Октябрь закончился, к середине ноября повеяло морозами. Маргарита уехала в Сочи догуливать отпуск. И Аверину было одиноко и холодно. В квартире почему-то перестали топить. Что-то где-то лопнуло и за два дня квартира прилично вымерзла. Аверин ходил дома в старом тулупе, пытался соорудить нечто вроде одежды и Пушинке, но та холод переносила прекрасно. Все-таки в ее жилах текла кровь сибиряков, а сибирским котам, как известно, не страшны даже самые трескучие морозы, они спят в снегу, как на перине.

— Вот, приучайся, — сказал Егорыч, грея на своей кухне руки над газом. — Это будущее всей России. Скоро везде отключат отопление.

— Начнем газом греться.

— И газ отключат.

— И электричество?

— Тут уж какие сомнения!

— Ага, и водку отнимут, так что не согреешься.

— Будем жить в пещерах. Все естественно. Народ скатывается в первобытное состояние. И тому масса свидетельств.

— Какие?

— Например, посмотри на наш подъезд. Исписан от первого до последнего этажа/английскими словами, изрисован похабными картинками. Это, дорогой мой, наскальная живопись. В сознании обывателя всплывают загнанные в глубину первобытные архетипы. В древности дикари разрисовывали пещеры. Сегодня — подъезды.

— Да ну тебя.

— Радуйся, если к весне отопление включат, — усмехнулся Егорыч.

Но отопление все-таки включили. Как раз в тот вечер, когда Аверин с трудом заволок в квартиру электрический радиатор, который выпросил на работе. Пушинка разлеглась на горячей трубе в ванной и проспала там несколько часов, пока квартира окончательно не прогрелась.

Отдел Долгушина начал отрабатывать долгопрудненскую группировку. У Аверина был там свой интерес — замаячил кончик четырех убийств в Московской области и во Владимире, и он подключился к работе. Тут-то и показала подмосковная мафия в очередной раз свой оскал.

Шестеро сотрудников вели наблюдение за Коптевскими банями — излюбленным местом встреч долгопрудненцев. Сработали топорно. Наблюдение засекли. Братва направилась к руо-повцам. Один сотрудник продемонстрировал удостоверение МВД и потребовал предъявить документы. И на них навалилась вся толпа с бейсбольными битами. У одного оперативника вырвали пистолет, но в схватке он вернул его обратно и выстрелил, ранив нападавшего. После этого бандиты чинно удалились с поля боя, оставив шесть раненых руоповцев.

Обалдевшее от такой наглости руководство РУОПа объявило охоту на долгопрудненцев. Тактика привычная — работа по адресам. Руоповцы врывались в квартиры и кабаки, считали зубы. Бандиты должны были понять, что такие вещи делать — это себе дороже.

Долгопрудненская преступная группировка снискала заслуженную славу одной из самых отпетых в Москве и области. Под ружье могли встать две сотни бойцов, как правило, из судимых или из бывших спортсменов. В нее входили жители Коптева, Долгопрудного, также подрабатывали заезжие уголовники из Архангельска и Красноярска. Впрочем, единой группировкой ее вряд ли можно было назвать. Состояла она из трех организаций — долгопрудненской, лобненской и коптевской. Они хорошо разжились похищенным из войсковых частей оружием и чувствовали себя вполне уверенно на фронтах мафиозных войн. География их интересов простиралась достаточно широко. Они работали не только в Москве и области, но гастролировали в Санкт-Петербурге, Киеве. Специализировались по большей части на рэкете, разбоях и заказных убийствах. Лидеры — Потем, Лысый, Старшой и Батупа — держались особняком от традиционных преступных структур, и хотя находились с ворами в неплохих отношениях, старшинства их над собой не признавали. Вместе с тем воры не оставляли надежд взять группировку под контроль.

Долгопрудненские бойцы прославились особенно бесцеремонными расправами над конкурентами, рядом жестоких кровавых дел, совершавшихся открыто, не таясь. Естественно, они не могли оставаться вне поля зрения милиции. В бегах находились два активных члена группировки, в девяносто первом разгромивших кафе «Виктория» в Москве. Искали еще одного, убившего двух кавказцев. А один из отморозков разыскивался за убийство сотрудника муниципальной милиции.

У долгопрудненцев сложились теплые отношения с теми сотрудниками юстиции, которым наскучило жить на зарплату. Например, в Железнодорожном РУВД за взятку было прекращено дело в отношении двух долгопрудненских лидеров, в «Мерседесе» которых нашли «ТТ» и «маузер».

Долгопрудненская мафия отличалась четкой внутренней структурой, имела отлично работавшие разведку и контрразведку. Ее щупальца опутали многие коммерческие структуры. Но главным источником ее дохода считалось «Шереметьево-2». Там под ней стояли извозчики, наркоторговцы, женщины наилегчайшего поведения, а также казино. Контролировала она художественные промыслы в Сергиевом Посаде, Коптевские бани. Крепли зарубежные связи. Долгопрудненские создали ряд совместных российско-германских предприятий, вместе с Гонконгом осуществляли торговлю наркотиками и ширпотребом. Добрые отношения у долгопрудненских сложились с солнцевской и зеленоградской оргпреступными группировками.

Вскоре сотрудники РУОПа установили лиц, принимавших участие в бою у Коптевских бань. Среди них оказались Заикин — управляющий маркетинговой службой ТОО «Альтаир», Титов — находившийся в розыске за ряд преступлений, изобличенный в убийстве, он скрывался в Германии, но был оттуда депортирован. И еще несколько «шестерок» — их удалось отыскать быстро и сунуть в задержку. После этого начался обычный концерт, именующийся торжеством гуманизма. Сбежались адвокаты, посыпались жалобы. И дело стало принимать фантастический оборот.

После очередного разбора бандитских подметных писем дело предстало так, будто в возникшем конфликте виноваты работники милиции, превысившие свои полномочия, избившие бедных коммерсантов при задержании, явно незаконном. Кончилось тем, что старший следователь прокуратуры задержала на трое суток сотрудников РУОПа.

— Ну что за скоты, — кричал Долгушин, мечась по кабинету. — По своим же бьют.

— Ты для прокуратуры не свой, — сказал Аверин. — Ты — враг номер один.

— К е… матери их всех. — Долгушин ударил кулаком о стену. — Пишу рапорт, и пусть они что хотят, то и делают. Пускай прокурорские бандюкам зад свой подставляют, пусть петухами у них работают. Пускай оперов сажают. Пускай бандиты своего прокурора назначают. Пусть. Я в этом дерьме больше копаться не намерен.

— Утихни, — поднял руку Аверин. — Может, все утрясется.

— А что утрясется? Сегодня они безнаказанно избили моих ребят. И их же усадили за решетку. Завтра они нас убивать начнут… Слушай, Славик, а давай банду организуем, — усмехнулся Долгушин. — У меня такая информация и такие крутые ребята есть — мы всю Москву подожмем. Если не можем обычную законность установить, так по беспределу их задавим всех, гадов. И мафия, и прокуратура у нас начнут по струнке ходить! На цырлах бегать перед нами! А мы их валить всех будем! И при баксах, при власти и при авторитете. А?

— Возможно, скоро придется этим заняться.

— А, шучу. Мы же с тобой менты. И скорее небо упадет в море, чем такие, как мы, станем бутерброды с икрой лопать.

— Тут ты прав.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что мы идиоты!..

— Где раскрытия? — спросил Аверин, усаживаясь за письменный стол, по праву принадлежащий Савельеву.

— Какие? — осведомился Савельев, зевая сладко и томно.

— Ни одного дела из серьезных не подняли за последние месяцы.

— Почему? А дело Мареева?

— Жена-коммерсант избавилась от мужа-алкаша и тунеядца, наняв двух киллеров с топором. Дело века.

— Нет, еще есть. Вот, — Савельев протянул папку со справками и вырезками из сводок.

— По-моему, всем все до фонаря, — покачал головой Аверин.

— А что не до фонаря? — пожал плечами Савельев. — С какого черта мы вообще их ищем? Бандит с трехклассным образованием убил вора с четырехклассным, а весь розыск и следствие, кстати, из людей, окончивших МГУ, притом нередко с красным дипломом, на ушах стоят. Честно говоря, и искать их нет ровным счетом никакого желания.

— Настроения знакомые, — кивнул Аверин. Его все чаще посещали подобные мысли.

— Кстати, слышал новость, — сообщил Савельев. — Борода пропал.

— Как пропал? — заинтересовался Аверин.

— Прилетел из Америки. Братаны из бригады его встретили. Усадили в машину. Больше его никто не видел.

— Что за братаны?

— Из его команды.

— Решили избавиться от него?

— Потеря небольшая.

— Что думаете делать?

— Ждать, пока труп объявится. Нет трупа — нет преступления.

— А если есть труп и есть преступления, то чего не хватает?

— Наказания?

— Точно, — улыбнулся Аверин. — Соображаешь.

— Борода получил то, на что напрашивался. У самого руки по локоть в крови. Знаешь, новый закон природы — круговращение бандитов в природе — гласит: сегодня ты убьешь, завтра — тебя.

— А не много мы на их откуп отдаем? Что, происходит отделение преступности от милиции? Каждый занимается своим делом? Милиция — лакирует отчетность. Бандиты — убивают. Арбитраж не нужен — вор разберет финансовый спор. Обидели тебя, зачем идти к участковому — вор помирит. Убили кого — это внутренние дела преступного мира, мы ни при чем. У нас зарплата маленькая, дети голодают, суды преступников отпускают. Так что нам лучше с бандитами по отдельности, так?

— Истину глаголешь, друг мой.

— Вот, еще один пан философ на мою голову.

Борода был достаточно крутым авторитетом. Имел за спиной большой опыт межклановых стычек. Летом прошлого года таганский авторитет Росписной и его товарищи Сухой и Гера получили какой-то серьезный компрматериал на Бороду. Кроме того, тогда же в микрорайоне Бутово произошла разборка между балашихинской, Измайловской и подольской бригадами. Инициаторами конфликта выступали те же самые Сухой и Гера — дернул их черт пойти наперекор всесильному балашихинскому лидеру Пролу. Конфликт закончился стрельбой с несколькими трупами, и братва поклялась отомстить Сухому и Гере. Исполнить решение взялся именно Борода. Сухой ни на миг не расставался с оружием, но киллеры достали его в гостинице «Волга» и продырявили из автоматов. Геру настигли на Истринском водохранилище на пляже пансионата «Песчаный берег» и на глазах у его подружки расстреляли из двух «Макаровых». Так что, смерть Бороды — месть за этих бандитов? Трудно судить. Борода знал, что на него существует приговор. Окружил себя охраной, нигде не появлялся без нее. За месяцы высох, потерял в весе, стал нервным и раздражительным. Он боялся смерти. Ждал ее. И скорее всего дождался. Ничем иным объяснить его исчезновение нельзя.

Через несколько дней произошло еще одно убийство — крутого грузинского авторитета тридцатитрехлетнего вора в законе Пипия. Он жил на широкую ногу, имел гараж из четырех иномарок, в их числе и «Порше» стоимостью 700 тысяч долларов. Он снимал квартиру в Москве и вовсю занимался торговлей наркотиками. Тела Пипия и его младшего брата с простреленными головами нашли в «девятке» на Зеленоградской улице, рядом с гаражным кооперативом «Малино». Причина так и осталась непонятной.

20 ноября Аверину позвонил Леха Ледокол и попросил о встрече. Встретились в Останкинском парке.

— На завтра большой разбор затеян, — сказал Ледокол. На нем были мягкий кожаный плащ, фетровая шляпа, и выглядел он, как всегда, элегантно.

— Что за разбор?

— Между таганскими и видновскими. Делят прибыль от обмена трех миллиардов рублей старых денег.

— Ну?

— Что ну? Стрельба будет.

— Где?

— Артековская улица. ТОО «Старт». Через него они и меняли деньги.

— Да, где деньги, там дружба врозь.

Аверин, приехав в Главк, поднял документы на противоборствующие группировки. Наиболее влиятельная из них — таганская.

СПРАВКА

Таганская группировка сформировалась в 1989 году из спортсменов и уголовников, насчитывает более ста участников. В ней большое количество молодежи. Лидер группировки — некто Губа, ближайшие помощники — Третьяк, Чек, Бес, Игнат. Группировку держали под контролем Росписной, мазуткинский вор в законе Петруха. Первоначально зарабатывали деньги на кражах машин и торговле наркотиками. Еще в период становления имели конфликт с Сильвестром — одним из лидеров солнцевских, в результате у него отбили кафе «Радуга», что способствовало росту их авторитета. Постепенно власть ее распространилась на Таганский район, установили контроль над торговыми рядами, коммерческими структурами. Группировка курирует одиннадцатую секцию автомагазина в Южном порту, автосалон в Кунцеве, часть коммерческих структур на Курском, Павелецком и Киевском вокзалах, а также китайских коммерсантов в «Шереметьеве-2» и на Ярославском вокзале. Кроме того, в сферы влияния входят игровые автоматы в Видном и у метро «Алексеевская», магазин «Весна» на Новом Арбате, автосервис у метро «Авиамоторная», коммерческие магазины на Волгоградском проспекте. В последнее время занялись квартирными кражами по наводкам. Наводки на квартиры давали сотрудники Внешэкономбанка, вычислявшие жертвы по их валютным счетам. Группировка имеет связи с Германией и Турцией, туда выезжают ее представители для продажи контрабандных драгоценных металлов и ювелирных изделий. Вооружены автоматическим оружием. У всех участников есть иномарки, которыми они пользуются по доверенностям. Отмечены вооруженные стычки с чеченской общиной — несколько разборок на Таганской площади у ресторана «Закарпатские узоры».

Видновская группировка поддерживала тесные связи с солнцевской и с таганской. Но отношения были подпорчены дележом денег с афер.

Аверин написал рапорт и положил на стол Ремизову. Тот подписал бумагу у заместителя начальника Главка, и Аверин отправился с ней в Московский РУОП.

— Будем работать, — сказал лысоватый, худощавый, с холодным взглядом, чем-то напоминавший Гиммлера начальник РУОПа полковник Рушайло.

На следующий день в назначенное время к месту встречи стали подкатывать иномарки. Нужно прибыть в назначенное время — опоздавшая сторона считается проигравшей. Это кавказцы имеют дурную привычку — забивают «стрелку» славянам, потом прозванивают в милицию, что готовится бандитская разборка, и издалека наблюдают, как спецназовцы колошматят конкурентов, изымают у них оружие. Но подобное нарушение этики обычно обходится дорого.

Обычно «стрелки» заканчиваются мирно, но иногда переходят в открытое столкновение. Поэтому «быки» были готовы к любому развитию событий. Они находились около своих машин и наблюдали за ситуацией — миг, и они выхватят стволы или ринутся к оружейным тачкам (на оружейных тачках перевозится к местам разборок огнестрельное оружие, чтобы боевики не попались случайно со стволом на кармане милиции).

Только главари спорщиков сблизились друг с другом на улице, чтобы обсудить проблему, нагрянул спецназ. Большинство бандитов сразу подняли руки вверх. Но нашлись непонятливые, один из них угомонился, простреленный пулей. Спецназовцы упаковали всех — изъяли гору огнестрельного оружия. Мероприятие прошло успешно, но никаких шансов, что хоть одно дело дойдет до суда. Через несколько часов появятся адвокаты, начнутся жалобы, залоги, подписки. Станут угрожать судьям и прокурорам или подмазывать их. В результате все разойдутся на исходные позиции. Единственный убыток — стоимость изъятого оружия. Самое худшее, что ждет бандюков, — кто-то из них получит год-два условно за незаконное ношение оружия. Это простому человеку, в первый раз попавшемуся с пистолетом в кармане, отвесят на полную катушку. С бандитами так не обращаются. Судьи нередко с бандитами не борются, а сосуществуют во взаимовыгодных сферах. Так что все опять закончится пшиком.

Благодаря Аверину и Ледоколу стрельбу в те дни в Москве удалось предотвратить. Чего не скажешь о других регионах. Через два дня в Рязани разгорелась настоящая война — в баре завода «Сельмаш» боевики из автоматов убили восемь и ранили девять человек из группировки Айрапета. В Краснодаре при разборе погибли двое. Разборки загремели по России с новой силой, и конца-края этому не видно. То, что гибли бандиты, не страшно — туда им и дорога. Хуже, что они снова и снова утверждались в мысли: можно убить — и остаться безнаказанным. Можно убить — и откупиться от судей и следователей. Можно убить — и жить спокойно.

В министерстве царила легкая истерия. Средства массовой информации подняли привычный вой: с одной стороны, о том. что не раскрываются громкие преступления, наемные убийства, а с другой — что милиция жестоко относится к задерживаемым, наделена слишком большими полномочиями и от нее больше вреда, чем пользы. И кому объяснишь: «или-или». Или, господа журналисты и высшие чиновники, вы хотите иметь сильную милицию, нормальное законодательство и как следствие минимум преступлений. Или вам нужны суды присяжных, всевластные адвокаты, неподконтрольные судьи, оправдательный уклон в судебной практике и, соответственно, море крови и безнаказанность отпетых кровопийц.

Так или иначе Аверину приходилось отчитываться, писать справки, ответы. Он такую работу ненавидел, будучи оперативником, для которого главное действие, а не бумажная волокита и не тысяча первый ответ на тысяча первую жалобу.

Холодало. В тот вечер он пришел домой, чувствуя, что где-то его просквозило. Обычно никакая зараза не липла к нему, но усталость, разболтанные нервы снижают иммунную защиту, и к человеку начинают цепляться всякие болячки. Нос хлюпал не слишком сильно, но одолевал кашель. Самое интересное, когда отключали отопление, он пережил это без проблем, а легкий сквознячок по ногам — и пожалуйста.

Аверин поужинал, включил телевизор. Пушинка прыгнула на колени. По телевизору показывали председателя Комиссии по помилованию писателя Приступкина, который долго и нудно вещал, какими гуманными соображениями руководствуется его комиссия, состоящая из лучших людей.

— Ну не зараза? — покачал головой Аверин, слушая, как председатель комиссии объясняет, что они не милуют настоящих бандитов, а милуют оступившихся. — Смотри, Пушинка, врет и не краснеет.

Пушинка, приоткрыв глаз, глянула на экран. Говорят, кошки не видят изображения на телеэкране. К Пушинке это не относилось. Она любила смотреть телевизор, а порой Аверину начинало казаться, она понимает все, что там говорят.

Пушинка вытянулась, замурлыкала, и Аверин погладил ее по мягкому пузу.

— Хорошая кошка.

На него напал новый приступ кашля. Положив Пушинку на кресло, он начал выворачивать все ящики в поисках лекарств, но ничего не нашел. В холодильнике тоже не обнаружилось ничего подходящего от простуды.

Оставалось идти или в ночную аптеку, что далеко. Или к Егорычу. Аверин выбрал второе.

Егорыч был дома, он пропустил позднего посетителя и сказал:

— Заходи. Меня таскали в прокуратуру на допрос.

— В честь чего?

— Я оказался в каких-то списках защитников «Белого дома». Теперь пытаются выяснить, много я оружия украл оттуда.

— И много?

— Слушай, вам что, делать нечего? На улицах мало убивают? А там столько морд сытых — следователи. И занимаются какой-то ерундой.

— Ты, Егорыч, государственный преступник, — хмыкнул Аверин.

— Это ваша контора — государственные преступники…

Ладно, пивка холодненького, как?

— Ты что. Я и так заболел.

— Выглядишь неважно.

— Дай что-нибудь от простуды.

— Лучше всего водочки.

— Не надо.

Егорыч покопался в ящиках, извлек баночку меда, банку малиновогоо варенья и несколько таблеток от кашля.

— На.

— Спасибо.

Аверин спустился пешком на два этажа. Тут все и началось. Перво-наперво он увидел Наташу, трезвонящую в дверь его квартиры. Когда ей это занятие надоело, она ударила ногой по ней.

— Чего двери ломаешь? — спросил Аверин. Наташа обернулась.

— Где тебя носит?

— Ты бы позвонила сначала.

— Еще чего, — хмыкнула Наташа. И чмокнула Аверина в щеку, на которой остался, как рубец, след помады.

Аверин отпер замок.

Двери лифта неторопливо открылись. И из него вышла Света. Увидев Аверина и повисшую на его плече Наташу, она замерла, закрывающиеся двери ударили ее по плечам и разъехались снова в стороны. Потом еще раз.

— Ты… Это кто? — произнесла Света, прожигая глазами соперницу.

— А, познакомьтесь, — начал было Аверин.

— Это что, твоя новая девка? — осведомилась Света с плохо сдерживаемым бешенством.

— Ну, — Аверин представил, каким идиотом сейчас выглядит.

— Это что за вобла сушеная? — осведомилась Наташа. — Это ты на нее меня променял?

— Ах ты, жеребец чертов! — воскликнула Света, шагнула в лифт, двери закрылись.

— Я к тебе спешила, вон, еду понакупила. А ты… — покачала головой Наташа. — Подстилку какую-то нашел! Сволочь ты!

Она развернулась и попробовала залепить Аверину пощечину, но тот боксерским нырком ушел.

— Чего вы так разнервничались? — пожал плечами Аверин и невинными глазами посмотрел на Наташу.

— На!

Наташа кинула о кафель сумку, там что-то звякнуло и расколотилось, повернулась и побежала вниз по лестнице.

Аверин вздохнул, нагнулся, поднял сумку. Из нее что-то текло. Судя по всему — красное вино. Он начал вновь открывать захлопнувшуюся дверь.

— Так тебя. Так. Чтоб неповадно было, бандит, ха-ха-ха, — замогильно засмеялась возникшая на пороге соседка, видимо, наблюдавшая весь скандал в глазок.

— Исчезни! — кинул Аверин!

— Ах ты, — мат пошел длинный и забористый. Ругаться соседка умела.

Аверин вошел в квартиру.

— Ну, Пушинка, такого давно не было, — произнес он усмехаясь.

— Слава, здравствуй, — послышался из телефонной трубки Маргаритин голос.

— Здравствуй, — сказал Аверин. — Я никак не мог тебя найти. Дома никто трубку не берет. На работе говорят — на больничном.

— Приглашаю тебя в ресторан, дорогой. Сегодня я расплачиваюсь.

— Что празднуем?

— Я развязалась.

— С чем?

— С милицейской службой.

Аверин опешил.

— Так сразу?

— Я плохая девчонка, Аверин. Я сразу разрубаю узлы. Мне надоело.

— Ну что ж… Где встречаемся?..

Вечером они сидели в небольшом кафе у метро «Парк культуры».

— Ну, давай, за мою новую жизнь, — она подняла фужер. Аверин выпил.

— Думаешь, эта жизнь будет лучше старой?

— Уверена, Слава…

— Где будешь работать?

— Сидеть на крепкой мужской шее.

— Чьей?

— Отцовской, конечно, — улыбнулась Маргарита как-то отстраненно.

— А по специальности?

— Пойду в нотариусы. Ты не представляешь, какие они имеют деньги.

— Представляю. Последний раз видел нотариуса — его взяли за то, что он делал доверенности на квартиры, хозяева которых умерли. Действительно, деньги приличные.

— Что за мрачный взгляд на вещи. Пойду… — она задумалась.

— В фотомодели?

— А что. Какая-то болонка Клаудиа Шиффер может миллионы зарабатывать. А мы, рязанские, что, хуже? — она улыбнулась и чмокнула Аверина в щеку. Как раз в то место, где вчера красовался Наташин поцелуй.

— Да в наших деревнях вообще девки лучше, — согласился Аверин.

— Вот за это и выпьем. За русских женщин. Никакие французские профурсетки с нами, Слава, не сравнятся. А вы, русские пропойцы, бездельники и менты, этого не понимаете. И не поймете никогда.

Вечер закончился в квартире у Маргариты. Она немножко напилась, так что румянец сиял на ее щеках. Такой она Аверину нравилась не меньше.

— Слава, а ты мог бы бросить все и уехать со мной куда глаза глядят?

— Куда? В тайгу?

— Нет, в тайге холодно.

— Значит, в Узбекистан.

— Нет, на Ямайку.

— А что? Грабили бы золотые галеоны.

— Тебе все шутить. А я серьезно.

— Серьезно про Ямайку?

— Нет, серьезно про то, чтобы бросить все и заняться мной. Смог бы?

— Ну… — протянул Аверин.

— Ясно.

— Наверное, смог бы.

— Ничего бы ты не смог. Ты привязанный гирями к своей жизни. К работе. К этим подонкам, которых ты ищешь. И пути тебе назад нет.

— Зря ты так, — буркнул Аверин. Он знал, насколько Маргарита права.

— Я тебя люблю, Слава… Но этого мало.

— Почему?

— А, не обращай внимания, — она поцеловала его в шею и задышала в ухо. И он почувствовал, как на него накатывает желание…

Утром она приготовила на скорую руку завтрак. На американский манер взбила какую-то бурду в кухонном комбайне, плюхнула смесь на сковородку. Получилось нечто вроде омлета.

— У меня отпуск за этот год не использован, — сказал Аверин. — Я мог бы его взять, и мы бы куда-нибудь съездили.

— Вряд ли. Я уезжаю.

— Куда?

— В Египет. Там как раз сезон. На три недели.

— Зачем?

— Чтобы смыть в Средиземном море ту грязь, в которой я возилась три года.

— Желание хорошее. После круиза, Сочи только Египет.

Она села, положила на плечи Аверина руки.

— Славик дуется, как барышня, — она засмеялась.

— Славик не дуется.

— Дуешься… И правильно делаешь. — Она в этот момент выглядела какой-то рассеянной. И Аверин в очередной раз подумал, как тяжело будет ее потерять. А что они расстанутся — это абсолютно ясно.

Зима вошла в свои права. Холод, немного отступивший в Первые зимние дни, овладел Москвой, он проникал и в души людей. Хмурое низкое московское небо давило на сознание.

Оно отзывалось чувством какой-то обреченности. Казалось, что и низкое небо, и холод — все это навсегда.

Начало декабря ознаменовалось новыми высокопоставленными жертвами киллеров. В подъезде своего дома был убит председатель Россельхозбанка Лихачев. Банк практически считался монополистом по распределению инвестиций для агропромышленного комплекса, по объему активов занимал второе место в России, ни в каких серьезных махинациях замечен не был. За 1993 год Лихачев стал седьмым убитым крупным банки ром. Ассоциация российских банкиров сделала очередное заявление. Личный контроль обещал осуществлять сам президент. И все бесполезно. Дело застопорилось с самого начала. Прикрываясь коммерческой тайной, товарищи убиенного не допустили следствие к банковской документации. На препирательства, перепалки тратилось много времени. Оперативники упускали дни, которые могли стать решающими при раскрытии. Аверин в первые дни занимался этим убийством, но потом отвлекли другие дела.

Представители крупного бизнеса не надеялись на милицию. Они создавали мощные структуры безопасности. В одной Москве было восемьдесят тысяч вооруженных частных охранников — несколько дивизий. Многие службы безопасности из охранных структур превращались в разборные команды, начинали заниматься выбиванием долгов, устранением конкурентов, предотвращением угроз противозаконными методами, так что бандиты теряли монополию на убийство из-за угла. Банки, собиравшие под своей крышей бывших работников КГБ, МВД, подразделений специального назначения, превращались в мини-комитеты госбезопасности со своей разведкой и контрразведкой, притом их техническое оснащение, профессиональная подготовка личного состава, связи и рычаги воздействия на властные структуры оказывались порой куда выше, чем у правоохранительных органов. Страна атомизировалась на феодальные империи — на регионы и республики, на банды и коммерческие структуры, владевшие своими «вооруженными силами». Само государство становилось все более безвольным, неспособным управлять обстановкой. Оно мобилизовывалось лишь тогда, когда возникала угроза самой власти, как у «Белого дома», и демонстрируя безжалостность, готово было идти до конца.

— Мы сами будем себя защищать, — сказал Аверину на встрече один из крупных банкиров. — Нам не нужны ваши правоохранительные органы. Дешевле тратить деньги на собственную безопасность.

— Нет, в беспределе и развале государства, в шторме, который начнется, вас, господа капиталисты, не спасут никакие службы безопасности. В таком шторме СБ — это лишь утлые суденышки. А государство — мощный пароход, но его торпедируют все, в том числе и вы. Его разваливают всеобщими усилиями, потому что при таком бардаке легче зарабатывать деньги.

— Вы неверно оцениваете обстановку, наши цели и задачи, — сказал банкир.

— Может быть. Я не спорю, — пожал плечами Аверин. — Но результат налицо.

Сумасшедший месяц. Не щадили пули и осколки взрывоустройств никого. В Москве на автобусной остановке под случайные пули мафиозной разборки угодили две женщины. Снова гибли банкиры, бизнесмены, депутаты и кандидаты в депутаты. Бандиты не боялись поднимать руку ни на кого. В Мордовии воры вынесли приговор члену тамошнего Верховного суда за то, что он приговорил к смертной казни преступника, расстрелявшего начальника оперчасти следственного изолятора. Заодно приговорили бандиты и руководящего работника МВД. Мафиози не скрывали своих планов. Они чувствовали себя хозяевами и считали, что власть в республике принадлежит им. Если они и ошибались, то не во многом. Московские же чины невнятно шепелявили о необходимости дальнейшего укрепления прав человека, между делом создавая все новые лазейки, в которые уходили от ответственности отпетые преступники. Дела на крупных киллеров, мошенников и мафиози или не доходили до суда, или рассыпались в судебных заседаниях.

Между тем последовал очередной удар по правоохранительным органам. Было уничтожено Министерство безопасности России. Не стало мощной, серьезной структуры, способной бороться с преступностью, терроризмом и проникновением в страну спецслужб стран традиционных и новых противников. На ее месте образовался жалкий обрубок — Федеральная служба контрразведки, лишенная следственных органов, с усеченными полномочиями и сферами деятельности. В результате этой перетряски пошел очередной вал увольняющихся сотрудников госбезопасности. Они прекрасно устраивались в службах безопасности компаний, в мафиозных структурах. Оперативники КГБ, видящие, как на их глазах все шло прахом, быстро расставались с принципами и переходили к дележу пирога и вскоре тоже погрязали в махинациях, покупали виллы с колоннами и «Мерседесы»,

В Ростове-на-Дону террористы захватили несколько десятков школьников, потребовали десять миллионов долларов и предоставления возможности вылететь за границу. Это тоже начало становиться нормой.

Близился Новый год. Подходил к концу девяносто третий — один из самых тяжелых годов в жизни Аверина.

Тридцать первого декабря ему дали отдохнуть — в прошлый Новый год он дежурил по Главку, и теперь его решили оставить в покое. На елочном базаре он отыскал елку — небольшую, но пушистую и красивую. Дома нарядил ее, развесил игрушки и электрические гирлянды. Новый год был его любимым праздником. И наряжал елку он до сих пор с детской искренней радостью. Новогодняя елка была будто дверью в другой мир — сказочный, сладостно-красивый, добрый. В том мире не взрывают машины, не добивают людей выстрелами в затылок. Там нет следственных изоляторов и наемных убийц. Там только детская радость и легкая приятная томящая грусть, ожидание чего-то таинственного и прекрасного. Вот только задержаться в этом мире никогда не удавалось надолго.

Больше всего елке обрадовалась Пушинка. Она прыгала, как коза, вокруг нее, играла с шариками, изжевала нижние ветки и, наконец, улеглась за ней и внимательно глядела оттуда. Из зарослей попыталась охотиться на хозяина, с мяуканьем кинулась на его ногу, но потом окончательно поселилась за елкой. А вечером расколотила-таки большой шар, как баскетболист, лупя по нему лапой.

Аверин настроился справлять Новый год в одиночестве. В гости напрашиваться ни к кому не хотелось. Все знакомые справляют этот праздник в кругу семьи.

А может, собраться с духом и позвонить кому-нибудь? Например, Наташе? Или Светлане? А еще лучше собрать всех — Маргариту, Свету, Наташу? Любопытное получилось бы зрелище. Тогда бы точно очнулся поутру в реанимации, истыканный вилками и столовыми ножами, как приправленный хреном поросенок.

Аверин положил в холодильник бутылку шампанского, приготовил салат, индейку, разложил апельсины. К десяти часам пришел Егорыч.

— Ты будешь Новый год справлять? — осведомился он.

— Видишь, елку нарядил. Стол накрыл.

— А я вот не знаю. Вроде никому и не нужен, старый пень. Не знаю.

— А чего туг знать? Заходи ко мне.

— Надо подумать.

— Нечего думать…

Около полуночи Аверин открыл банку шпрот, вывалил ее содержимое в блюдце и поставил его перед Пушинкой.

— У кота тоже праздник, — сказал он.

— Любит шпроты? — спросил Егорыч.

— Еще как.

Хлопнуло открытое Авериным шампанское и полилось в бокалы. Часы пробили двенадцать. Звякнул хрусталь.

— Ну, Слава, за Новый год. Чтобы все было Лучше, чем в старом. Нехай сгинут наши недруги и процветают друзья, — торжественно произнес Егорыч.

От бокала шампанского в голове слегка зашумело.

— Плохой был год, — Егорыч вздохнул горько. — Хуже некуда.

— Ну ты чего, Егорыч?

— А, не обращай внимания, Слава… Выживем. Есть человек, есть надежда.

Пушинка подошла и лизнула руку Егорыча. Потерлась о его ногу, мурлыча.

— Вот самая лучшая из твоих особ женского пола, — сказал Егорыч, беря Пушинку и поглаживая.

— Знал, как выбирать, — хмыкнул Аверин.

— Наливай еще. Новый все-таки год настал…

Новый год удалось пережить далеко не всем. Балашихинский авторитет Прол, гроза Подмосковья, некоронованный король, контролировавший половину региона, получил пулю в живот от своего ближайшего друга и помощника Гриши Соломина.

В 1986 году в Балашихинском районе сформировалось несколько преступных группировок. Промышляли рэкетом, мошенничеством, грабежом, разбоем, кражами. Лидерами самых значительных из них были Проклов — Прол и некто Муха. Однажды между ними возник конфликт, связанный с переделом сфер влияния. В результате перестрелки между их боевиками в 1987 году оказалось ранено несколько человек — событие по тем временам невиданное. В тот раз никто не стал победителем. Прола остановить не удалось, он резво карабкался на вершину. Благодаря природному уму и хитрости, коммуникабельности, волевым качествам он обходил конкурентов и наконец добился лидерства в преступном мире Балашихи. Он держал руку на пульсе времени, прекрасно разбирался в политических течениях, заводил связи в государственных органах. В 1988 году он вовремя подсуетился и создал в Ногинском районе кооператив «Стяг» по производству и пошиву одежды. Этот кооператив и явился тем фундаментом, на котором было возведено монументальное строение, именуемое Балашихинской организованной преступной группировкой.

Между тем конфликты с конкурентами, в том числе с Мухой, не кончались и грозили обернуться большой кровью. Муха был настроен решительно и намеревался отвоевывать утраченные позиции, с которых его выбил Прол. Но Муха сделал роковую ошибку — со своими подельниками Манохиным и Чистовым во время пьяного конфликта убил грузинского вора в законе Тимура, притом жестоко, подло — затоптали ногами в пьяном угаре. Воры приговорили их к смерти. Исполнение приговора поручили тогда правой руке Прола Грише Соломину, впоследствии ставшему убийцей и самого Прола. 14 февраля 1990 года средь бела дня в поселке Пятой фабрики Соломин всадил в Манохина пять пуль. Но тот выжил. Его поставили на ноги и отправили по делу об убийстве Тимура в сизо в Серпухове. По воровским законам человек, убивший вора в законе, подлежит смерти, и тем, кто сидит с ним в одной камере, надлежит его убить, иначе они сами понесут подобное наказание. Традиция была соблюдена. Когда Манохина посадили в камеру, долго он там не протянул. Его забили насмерть сокамерники. Муха бежал за рубеж, но пули киллеров достали его и там. Плохо кончили и остальные конкуренты Прола, и уже ничто не мешало ему подобраться к полному контролю над Балашихой.

К началу девяностых «Стяг» и дочерние предприятия стали приносить большие доходы. Часть из полученных средств Прол направлял в воровской общак, а часть пускал на развитие производства. Он расширял свое влияние, укреплял связи с другими преступными сообществами. Выезжал в республики СНГ налаживая там отношения — как преступные, так и коммерческие. К Пролу потянулись люди, освобождавшиеся из мест лишения свободы, не знавшие, чем заняться на свободе. Некоторым он находил работу легальную, другие входили ч преступные бригады. Вскоре влияние Прола стало простираться не только на Балашиху, но и на Электросталь, Калининград, Орехово-Зуево. Прол активно искал людей в правоохранительных и административных органах. Кроме того, нашел покровительство влиятельных воров в законе — Захара, Шакро, Цируля и самого Япончика, короля российского преступного мира.

Некоторое время лидерство Прола в районе еще оспаривалось. Имели свои планы на район кавказцы, в основном чеченцы. При разделе сфер влияния с ними в южном квартале Балашихи Прол выставил сотню вооруженных бойцов. Этой демонстрации оказалось достаточно, чтобы чеченцы отказались от своих претензий и отправились искать более доступные куски пирога. Возник конфликт с реутовскими авторитетами — Парамоновым, Шитовым, Коровкиным. В результате на обочине шоссе у деревни Афанасьеве в занесенных снегом «Жигулях» обнаружились их трупы. У каждого было по пуле в голове.

Между тем разборки продолжались и становились ожесточеннее. Был убит Марфик, контролировавший автотехобслуживание в Балашихе, — он отделился от Прола и перестал платить деньги в общак. Боевики дважды безуспешно наезжали на него, наконец тело его с простреленной головой обнаружили в его собственной квартире. В микрорайоне Бутово в разборе схлестнулись балашихинская, подольская и Измайловская бригады, они выставили более сотни боевиков, закончилось все автоматной стрельбой. Трое бойцов скончались на месте, еще несколько получили тяжелые ранения. После этого лидеру Бороде, тому самому, убитому перед Новым годом, дали задание расправиться с инициаторами конфликта Герой и Сухим, что он с блеском выполнил.

Прол стал заметной фигурой в Московском регионе. Его люди внедрялись в торговлю недвижимостью, налаживали контакты с Прибалтикой, включались в торг нефтепродуктами и цветными металлами. Прол выезжал в Новороссийск для переговоров по поводу нефти. Группировка уже насчитывала до двухсот активных участников. Под их влияние попал весь местный автобизнес, ряд предприятий и фирм. Прол имел свои точки на Северном Кавказе, в странах Балтии. Ему принадлежали кафе «Тополек» в Калининграде, казино в Мытищах, перевалочная база АвтоВАЗа.

Правоохранительные органы дважды задерживали Прола с оружием на кармане, и оба раза он без видимого труда избегал уголовной ответственности. Последний раз, пользуясь связями в правоохранительных органах, он вышел, заплатив залог в пять миллионов рублей. Старые сыскари знают простую истину — чем крупнее вор, тем меньше у него шансов угодить за решетку. На Прола работали заместитель главы администрации, один из народных судей Балашихи, сотрудники местного ИВС. Прол спонсировал выборы в депутаты своего кандидата и содержал принадлежавшую тому адвокатскую контору.

В девяносто третьем году Прол стал нервничать. Ухудшились отношения с ворами. Возникли проблемы с чеченцами. Произошло несколько вооруженных конфликтов, во время которых боевики Прола были тяжело ранены. И, наконец, дом Прола кто-то обстрелял из гранатомета. Прол волновался и за себя, и за семью. Его постоянно сопровождали восемь телохранителей. В ночь с 30 на 31 декабря владелец сети казино и залов игральных автоматов «Империал» Тимошенко справлял день рождения. Праздновали его в тесном кругу в казино «У Александра» в Железнодорожном. Прол был самым почетным гостем. Сидели тихо и пристойно, но тут заявился Соломин в сопровождении своего телохранителя и затеял драку. Телохранитель Соломина сломал челюсть боевику Прола. Тогда Прол отозвал своего старого приятеля и второго главного лидера балашихинской группировки на разговор с глазу на глаз. О чем говорили, теперь уж не узнаешь. Только Соломин в конце выстрелил в своего благодетеля. Скрыться ему не удалось. Под его «БМВ» бросили гранату. Потом охрана забила насмерть ногами обоих — Соломина и его телохранителя. Прол умер по дороге в больницу.

В УВД Московской области Аверин переговорил с начальником второго отдела уголовного розыска.

— Перспективы? — осведомился он.

— Никаких. Кто Прола убил — знаем. А где его лучший кореш и его охранник? Мне кажется, их закатали в асфальт. Нет трупа — нет преступления.

— Прекрасно, — кивнул Аверин.

— А что вы предлагаете?

— Надо думать.

— Каждый день — по убийству. Хотите правду — слава Богу, что погиб. Спасибо Грише Соломину за работу. И спасибо охранникам, что Соломина грохнули.

— Есть сермяжная правда. Главное, можно не работать.

— А, — отмахнулся начальник отдела. — У нас вот пара реализаций на подходе. Там — да. Реальные преступники. А тут — все, концы в землю…

Разговор сильно напомнил Аверину его беседу с Савельевым после убийства Бороды. Что удивительного? При таком отношении высших госструктур к борьбе с преступностью и к правоохранительным органам, при таком разгуле оргпреступности что может заставить опера не спать и искать киллера, отправившего на тот свет очередного бандита? Опер только рюмку поднимет за здоровье этого киллера, чтобы он и дальше так же поступал. Полгода назад в одном из российских городов тамошняя крутизна достала одного паренька бесконечными наездами, тот обиделся, собрал деньжат на оружие, пришел на сходняк, там и положил девять человек, после чего подался в бега. Оперативник, вышедший на убийцу, задерживать его не стал, а посоветовал уехать подальше. И никто в этом городе этого киллера ловить не собирается, поскольку благодарны ему все. После него оргпреступность в городе осталась обезглавленной и появилась возможность бороться с ней — «шестерок» и бригадиров, оставшихся без пахана, брать можно без рукавиц, обезглавленные группировки разваливаются достаточно быстро. «Шестерки» не обладают ни хитростью, ни жизненным опытом, ни связями с коррумпированными чиновниками, как паханы. Поэтому все внутренние распри, как правило, заканчиваются распадом бригад. С той же балашихинской группировкой, как предполагал Аверин, должно случиться нечто подобное. Оставшись без Прола и Соломина, она развалится минимум на тридцать частей и полностью попадет под власть воров в законе.

Маргарита объявилась только к концу января. Сперва она позвонила и дышала в трубку, не решаясь начать разговор, затем дала отбой. Аверин пожал плечами, решив, что не туда попали. Второй звонок закончился тем же. На третий Аверин взорвался:

— Э, охота по телефону хулиганить?

— Слава, это я.

— Маргарита? Господи, куда ты пропала?

— Я не знала, стоит ли…

— Опять возвращение к пройденному? Сколько можно и себя, и меня мучить?

— Ты ничего не понимаешь. Я хочу тебя видеть… Очень Хочу.

— Хоть сейчас подъеду, — Аверин посмотрел на часы — они показывали двадцать два часа одиннадцать минут.

— Подъезжай… К метро «Кропоткинская». В одиннадцать. Выход к Пушкинскому музею.

— Зачем?

— Я тебя жду на выходе. Я не могу сидеть дома. Хочу пройтись.

— Буду.

Начала барахлить в «Жигулях» передача. Придется показать Егорычу. Но движок продолжал работать безупречно.

Аверин остановил машину, не доезжая нескольких метров до метро. Захлопнул дверцу. Вышел, потянулся. Маргариты не было. Присел на парапет.

— Привет, — Маргарита появилась сзади. Одетая в норковую короткую шубку, песцовую шапку, и походила на гимназистку румяную, от мороза чуть пьяную, из известной песни. Она поцеловала Аверина в щеку.

— Куда пойдем?

— Никуда. Просто пройдемся по городу. Посмотрим на Москву.

— Прямо перед нами, — тоном заправского гида произнес Аверин, — неработающий бассейн «Москва». Когда-то здесь возвышался храм Христа Спасителя, возведенный на народные деньги, взорванный в период очередного обострения национально-государственного маразма. Здесь должен был вознестись Дом Советов с гигантской статуей Ленина наверху, десницей указывающего незнамо куда, а от здания, по замыслу, расходились бы проспекты новой Москвы. Технически из-за болотистой почвы возвести Дом Советов не удалось, и провалом здесь образовался бассейн «Москва».

— Аверин, ты все знаешь.

— Знаю… Двадцатый век — каждое поколение приносило свою долю маразма, безумств и разрушений в Москву… И каждое поколение считало, что времена на дворе плохие… Пошли в машину.

— Нет, оставь ее здесь. Пешком пойдем.

Аверин отогнал машину во дворик в переулке неподалеку. И они отправились гулять.

Было прохладно. Забирал морозец. Но Маргариту это не пугало. Ее охватила какая-то странная нервная лихорадка. Она будто чего-то ждала от Аверина.

Они пешком неторопливо шли по ночной Москве. Столица жила своей жизнью. В центре работали ночные клубы и казино, в ларьках продавали спиртное. В городе стерлась грань между днем и ночью. В ночных клубах и казино гудели бандиты, шлюхи, «новые русские» — ночные существа. Как нетопыри, они с наступлением темноты сбрасывали с себя шелуху забот и усталости, отрешались от сует мира и начинали жить своими странными интересами — тусовались, вели унылые разговоры в кабаках, глазели на стриптизы, проигрывали состояния в рулетку и в карты. В относительно недорогих молодежных ночных клубах и дискотеках «отрывалось» целое поколение. Молодые ребята и девчонки чувствовали здесь себя людьми: тряслись под рев динамиков, слушая безголосых и агрессивных певцов. Звезда тяжелого рока, как обычно, разбрасывал в трясущуюся толпу синтетикнаркотики. В бандитских кабаках тоже текла своя потусторонняя жизнь — решались какие-то проблемы, делились деньги, разрабатывались планы или братаны просто развлекались с дамами легкого поведения.

— Стрип-бар «Огонек», — сказала Маргарита, останавливаясь недалеко от входа в заведение, которое сторожили два атлета-вышибалы.

У стриптиз-бара множество машин. Народ съезжался на ночное представление. Из «Мерседеса» выкатился лысый и жирный колобок лет пятидесяти с двумя девахами, которым он был чуть ли не по пояс. Из «БМВ» вышли два мутноглазых «быка», честно зарабатывавших на стрельбе, разборках и рэкете деньги и прогуливающих их так же странно, как и заработали. Рядом с дверьми курили трое одетых в стильные костюмы кавказцев: для этой публики ночной кабак — эталон жизни.

— Ночная Москва — город нечистой силы, — сказал Аверин Маргарите.

— И мы мечемся по ней, как неприкаянные души, — Маргарита взяла его под локоть крепко, и они отправились дальше.

На Тверской стояли проститутки. Аверин знал, что их пасет дагестанская мафия, но в последнее время к бизнесу стали подключаться сотрудники милиции из местного отделения. Дойные коровы стреляли глазами. Но ночью их количество явно поубавилось.

— Заглянем? — спросила Маргарита, останавливаясь перед входом в ночной ресторан.

Аверин поморщился, прикидывая, хватит ли содержимого его кошелька на это заведение.

— Я угощаю, — сказала Маргарита.

— Я что, похож на человека, живущего за счет женщин?

— Скажи еще, за счет пожилых женщин… Пошли.

Они расположились за столиком в углу небольшого ресторанчика. Там было немноголюдно, типичный набор публики: два горца с двумя блондинками, четверо бритозатылочных со шлюхами и молодняк в зелено-красно-желтых пиджаках. Есть особенно не хотелось ни Аверину, ни Маргарите, поэтому они ограничились легкими закусками и бутылкой вина. Но посидеть спокойно им все-таки не дали. Горцы четверть часа в четыре глаза пялились на Маргариту, один, не обращая внимания на гладящую его по руке блондинку, решительно поднялся со стула.

— Э, можно на танец? — жадно пожирая Маргариту глазами, осведомился он с таким видом, будто выбирал отары овец у себя дома. Он был весь, как дикарь, увешан золотом — цепи, перстни. И здорово навеселе.

— Извините, нельзя, — покачал головой Аверин.

— Слушай, я ее спрашиваю.

Маргарита пожала плечами:

— Нет.

Горец обдал их злобным взглядом, хотел что-то сказать, постоял несколько секунд, но потом удалился. Хоть Аверин и одет не по-бандитски, но мало ли кто он — уж слишком сильная уверенность ощущалась в этом человеке, да и комплекция внушительная — костоломная. Горец знал, что немало разборок начинается с таких вот конфликтов.

— А теперь идем к машине и на Ленинские горы, — велела Маргарита, когда ей наскучило в ресторане.

Уже занималась заря над холодной Москвой, когда они добрались до Ленгор. Стояли, опершись о гранит.

— Моя Москва — это такой холодный город на рассвете, — сказала Маргарита, зачарованно всматриваясь в прекрасные очертания города.

— Почему? — спросил Аверин.

— Он переполнен холодом и злобой. Я люблю этот город.. Но ненавижу еще больше. Я бы уехала отсюда.

— Куда? — усмехнулся Аверин. — На Ямайку?

— Не знаю… В Испанию. Там свет, праздник… Или в Италию — красота… А здесь холод… И хмурое небо… Ненавижу, — с чувством произнесла она. — Поехали, — добавила с неожиданной резкостью.

— Поехали.

Он достаточно промерз. В машине печка гнала по закоченевшим ногам теплый воздух, блаженство разливалось по телу.

В Маргаритиной квартире Аверин снял с ее плеч шубу. Маргарита прошла в комнату и скинула платье прямо на пол.

Привычно нахлынула страсть. Маргарита будто доказывала что-то сама себе. В самый захватывающий момент Аверин почувствовал в ней какую-то отстраненность.

— Я понимаю, что нам пора расставаться. И не могу, — вздохнула она, откидываясь расслабленно на подушку.

— Это почему мы должны разойтись?

— По многим причинам… Знаешь, не надо звонить больше. Я не беру трубку. Я не хочу никого видеть… Я позвоню. Может быть.

Аверин вздохнул.

— Я обязательно позвоню, — Маргарита притянула его голову к своей груди и поцеловала его в затылок. И в этом поцелуе чувствовалась скорбь.

Аверин зарылся в своем кабинете в бумаги, наводил в них порядок, рассылал корреспонденцию. День посвятил этой рутине.

В Москве, как и прогнозировал Ледокол, правда, с некоторым запозданием, грохнули правую руку покойного Глобуса Бубона — Вячеслава Викнера, лидера бауманской группировки. Предполагалось несколько версий: заканчивается зачистка ближайших связей Глобуса; смерть Бубона связана с серией инициированных им убийств известных бизнесменов и мафиози; за Бубоном числилась смерть некоего лидера по кличке Людоед, осиротевшие соратники последнего тоже вполне могли сподобиться на подобное дело; кроме того, под Бубоном зашаталось «кресло», ходили слухи, что братва хочет его сместить. Так что причин для расстрела хватало. Прибрали его классически. Мафиози, заботившийся о своем здоровье и привыкавший жить по европейским стандартам, отправился поиграть в теннис на корт на Волоколамском шоссе. Когда его «Форд» зарулил на стоянку и он вместе со своими «шестерками» вышел из машины, киллер через специально пробитую в стене дыру повел беглый огонь. Бубон с соратниками кинулся во двор, под прикрытие. Там их встретил автоматным огнем второй киллер, прятавшийся на крыше гаража. Расчет убийц был четкий и ясный, и сработали они на пять баллов.

В Салавате взяли очередную шайку. Ее главарь создал отлично вымуштрованный отряд, занимались обычным промыслом — вымогательствами, разбоями. Все боевики были поделены по экипажам, вооружены пистолетами и автоматами, имели рации и бронежилеты. Жили бы и не тужили, да привычно замучали конкуренты. Главарь нанял для их устранения двух киллеров из нижневартовской бригады. Те убрали паханов конкурентов. За хорошую работу с киллерами расплатились расхожей монетой — по девять граммов свинца в голову. Трупы их откопали только сейчас, больше года спустя, когда на следствии бандиты стали вспоминать о старых грешках. «Контроль» — подпись начальника ГУУРа. «Аверину на исполнение» — это уже начальник четвертого отдела. Аверин созвонился с Салаватом, выяснил ситуацию, потребовал подробную ШТ об обстоятельствах совершения преступлений и рапорт на награждение отличившихся.

В Твери мужчина проиграл родному отцу в карты машину и квартиру. Чтобы не отдавать, нанял для любимого папаши киллера. Раскрыто.

Алтайский край — в городе Майма из ружья для подводной охоты убит начальник следственного отдела республиканской прокуратуры Омаров. Не раскрыто. Дело на особом контроле.

Псковская область. В Порхове в личной автомашине выстрелами из пистолета убит некто Никонов. Преступление раскрыто. Установлены заказчик — заместитель главы администрации Порховского района и исполнитель — житель Санкт-Петербурга, изъят пистолет «зауэр». Особый контроль. Морока предвидится большая, как всегда, когда замешаны власти.

В Нью-Йорке на Брайтон-Бич застрелен бывший чемпион СССР и Европы по боксу Олег Каратаев. Свою судьбу он давно и прочно связал с преступным миром, был неоднократно судим, в последний раз за нанесение тяжких телесных повреждений. Обладал потрясающей физической силой и феноменальной памятью, помогавшей ему в карточных играх. Нес знамя русской оргпреступности по всему миру, имел связи с ассирийской и сицилийской мафией, подторговывал оружием. Жена его постоянно проживает в США. Одним авторитетом меньше. Но Аверину стало грустно. Каратаев — известный спортсмен, человек, на которого в свое время мечтала походить пацанва по всей России. Герой был, а стал мафиози. Что-то донельзя не правильное виделось в такой постановке вопроса. Но люди сами выбирают свои судьбы. Каратаев выбрал путь преступления, позора, смерти.

Закончив с отписанными документами, он засел за очередную справку по итогам года. Выявлено около двухсот наемных убийств. Из них раскрыто — шестьдесят. Не такие уж плохие показатели. В тех же Штатах больше чем о двенадцати процентах раскрываемости по подобным преступлениям и не мечтают. Но картина все равно удручающая…

Возвращаясь вечером домой, он заглянул в рыбный магазин. Рыба резко подорожала. Пушинка в последнее время нагло ела только ее. Рыболовецкий флот, как и торговый, привычно расшакален и распродан. В Приморье на дележе флота уже несколько банд изничтожили друг друга и своих же членов. В одной начался бунт изнутри, одного из главарей убили, второй взял ситуацию под контроль, нескольких бунтовщиков спрятали в подвал и пустили газ от выхлопной трубы. Это называется душегубка — отработанный еще эсэсовцами прием сокращения поголовья врагов и военнопленных. Так что рыбы станет меньше — с этим придется смириться. Зато «Вискаса» больше, ибо его поставкой занялась подольская группировка. Но «Вискас» Пушинка есть наотрез отказывалась.

Аверин сварил рыбу, остудил ее на балконе и положил кусок перед Пушинкой.

— На, гурманка несчастная… Сама деньги не зарабатываешь, только тратишь, а? На улице тебя подобрал, а ты привередничаешь.

Пушинка мяукнула и вцепилась зубами в кусок рыбы.

Аверин обнаружил, что высыпал последнюю соль в кастрюлю с рыбой. И теперь антрекот и мороженую картошку из пакета приправить нечем. Пришлось подниматься к Егорычу.

— Кто там? — послышался из-за двери настороженный голос Егорыча.

— Открывай. Дверь открылась.

— Заходи…

Аверин прошел в комнату и ошарашенно огляделся. Все было раскидано, на полу валялось несколько раздавленных машинок — богатство и коллекция хозяина. Лицо Егорыча заплыло, на правой стороне пылал фингал.

— Это что? — осведомился Аверин. Егорыч вздохнул.

— Пойдем, посидим, поговорим.

Егорыч вытащил из холодильника лед, приложил его к щеке застонал.

— Они же сволочи с размаху по лицу. Человека, который им не сделал ничего плохого…

— Кто?

— Твари эти… Слава, у меня ничего нет. Я за всю жизнь гвоздя не украл. Жил честно. Смотри, есть у меня что?

— Ничего.

— Правильно. Пустая квартира. Не банкир, не спекулянтская рожа. Почему им нужен именно я? Все, что у меня есть, — это машина и квартира. Почему так?

— Рассказывай.

— А что рассказывать. Подставили передо мной на дороге мятый «Мерседес». Банка консервная, ничего не стоит. В салоне — четыре богатыря. Забрали права, паспорт, сказали, что я их подрезал и на разбор приедут. Днем заявились. Избили, все переломали, насчитали убытка на пять тысяч долларов.

— Откуда?

— Вот и я им — откуда? А они говорят — вещи продавай, машину. Или квартиру на меньшую меняй. Иначе пришибут. В милицию ходить запретили. Тогда ничего не спасет.

— Кто такие?

— Да пацаны лет по двадцать. Двое по виду — наркоманы. Остальные — качки.

— Не сказали — откуда взялись?

— Нет. Разве скажут.

— Номер «Мерседеса» запомнил?

— Куда там. Заляпан грязью.

Новый бизнес — подставляют машину на дороге, а потом вымогают деньги. Что устраивает бандитов: обирать можно не только богатых — там и нарваться можно, неизвестно, какая крыша их стережет, но и бедных. Бедные — беззащитны, запуганы, безответны. У них есть квартиры, которые можно продать.

— Когда звонить будут?

— Послезавтра. До этого времени деньги должен собрать.

— Ясно… Завтра идешь в травмопункт, снимаешь побои. Потом мы едем с тобой в нашу контору, напишешь заявление. А потом посмотрим, кто кому и сколько должен.

— И что, защитите меня, да? Что вы можете? Каждый день людей убивают на улицах — и хоть бы что. Банкиров убивают. А вы защитите простого безработного? Ты это серьезно, Слава? Вы же обычное пугало, которого вороны давно не боятся.

— Этих ворон я распугаю…

— Хотелось верить.

— А ты поверь, Егорыч.

На следующий день Аверин зарегистрировал заявление Его рыча, отправился к Ремизову.

— РУОПа компетенция, — сказал тот. — Бумагу надо туда передавать.

— Имеем право организовать совместное мероприятие.

— Подумаем, — кивнул Ремизов. — Хороший твой знакомый?

— Да.

Через полчаса Ремизов вызвал в свой кабинет.

— Ладно, готовь бумагу в РУОП, — сообщил он. — Дело чистое, палка и им, и нам пойдет. Не так плохо. Ты затеял, тебе и тащить.

Аверин взял бумагу и отправился в РУОП. Сначала зашел к Долгушину. Тот был взвинчен, взволнован. Вокруг него все суетились, бегали.

— Что случилось? — спросил Аверин.

— У меня старший опер пропал.

— Кто?

— Леха Денисенко. Ты его знаешь.

— Знаю.

Денисенко — оперативник старой закваски. Дотошный, серьезный, предельно честный, несговорчивый с начальством — поэтому не сделавший карьеру. Один из тех, на ком держится система.

— Каким образом исчез?

— Работал по заказному убийству. Поехал встречаться с каким-то своим человечком. И исчез.

— Что за человек?

— Не знаю. Ничего не знаю. Всех на уши ставлю.

— У меня тоже проблемы, — Аверин обрисовал ситуацию.

— Это в отдел к Кравченко, — махнул рукой Долгушин. — Он подобными делами занимается.

После переговоров с начальником РУОПа решили, как и было задумано, провести совместную акцию. Все ложилось на отдел подполковника Кравченко.

Аверин переговорил с ним.

— Они наехали на моего друга. Простой человек, понимаешь. Не крутизна, не бизнесмен, не упырь — обычный очень хороший человек. У него нет крыши, нет знакомых бандитов, н в этой стране никто — жертва, из которой можно вытряхивать последнее. Разве это правильно?

— Простой человек сегодня — это как приговор, — усмехнулся Кравченко. — Он живет спокойно, пока на него не обратят внимания хищники. И дальше ему остается одно — быть съеденным.

— Верно. Но ведь есть еще и мы, Василий. Я, ты, наша долбаная система… Нужно отвадить негодяев. Чтобы пожалели, что мысль пришла таким промыслом заняться.

— Пожалеют… Адвокаты, суд, условные наказания — это все потом, — сказал Кравченко. — До этого времени пожалеют.

Дальше все шло по отлаженной схеме. К телефону в квартире Егорыча приладили аппаратуру для звукозаписи и определения номера. И стали ждать.

Ждать долго не пришлось. Бандиты позвонили в тот же вечер. Они были совершенно отмороженными, дикими и глупыми. Они сами лезли к черту в пасть.

— Ну ты, педрила, баксы насобирал? — осведомился тонкий петушиный голос, нарочито бесцеремонный.

— Ну… Почему должен платить, я не понял.

— Потому что ты козел. Потому что ты не хочешь, чтобы твою козлиную рожу снова били.

— Но…

— В общем, ты понял. Завтра — последний день. Потом будешь должен каждый день на две сотни баксов больше.

— Я достану.

— Когда.

— Завтра.

— Точно?

— Да. Я займу деньги.

— В двенадцать.

— Где?

Вымогатели назначили место передачи на окраине Москвы. Прямо перед входом в большой универмаг.

— Приведешь кого — разбор другой состоится. Понял, педрила?

— Понял.

Егорыч повесил трубку. Номер удалось засечь. Звонили с квартиры.

— Они полные идиоты, — покачал головой Кравченко. — Шпарили открытым текстом. И разговор вели с хаты.

Оперативники отправились отрабатывать адрес. Действительно, на квартире находились люди. К вечеру их выпасли — трое молодчиков, по описанию те, кто терроризировал Егорыча.

— Ну все, теперь они наши, — сказал устало Аверин.

— Наши. На стрелке их рубим, — сказал Кравченко. — Из пускаем по полной программе… Ни опыта, ни расчета — одна наглость и жажда денег. Ничего лучше не нашли, чем пасти простых людей. Скорее всего из новых бригад, которые накачали мышцы, обзавелись оружием и теперь ищут сферы применения своей бычьей силе.

— Завтра возьмем их, — Аверин потер руки. — Посмотрим как соплями исходить будут.

— Будут, не бойся…

В полпервого ночи Аверина разбудил телефонный звонок.

— Але.

Звонила Наташа, прилично поддатая.

— Ну что, бабник, ничего мне не хочешь сказать?

— А что?

— Я на тебя потратила лучшие годы своей жизни, а тебе мне нечего сказать.

— Лучшие годы? Ты меня с кем-то спутала.

— Мерзавец! — хлоп трубкой об аппарат. Гудки.

— Господи, — вздохнул Аверин. — Все помешались…

Кравченко поглаживал пальцами «Мотороллу», лежавшую на автомобильном щитке перед ним.

Универмаг располагался в людном месте. Перед ним была автостоянка, стояли ларьки. Толпились цветочники, торговцы газетами, перед машиной, с которой продавался хлеб, выстроилась длинная очередь.

— Ну, где они? — спросил Кравченко.

Аверин огляделся. С одной стороны, большое количество народа — это неплохо, легче вести наблюдение. Но с другой — можно прошляпить преступников.

— Вон, — Аверин показал на подкативший белый «БМВ». — Они, гады.

Из машины вышли трое. Первый — в дубленке, низкорослый, в темных очках. Второй — плотный амбал в меховой кожанке. Третий — двухметровый, лысый, похожий на реликтового гуманоида, которого смеха ради обрядили в длинный пуховик белого цвета. Все — без головных уборов.

— Клиенты на месте, — произнес Кравченко, нажав на кнопку рации. — Приготовиться.

Низкорослый подошел к Егорычу. Тот выглядел не лучшим образом — рука перевязана, на лице пластыри. Бандиты могли порадоваться на результаты своих заплечных дел.

— Ну, давай, — Кравченко включил приемник, настроенный на волну, на которой работал микрофон, спрятанный в пальто Егорыча. И нажал на кнопку записи.

— Принес бабки? — послышалось довольно четко.

— Принес, — сказал Егорыч.

Движения у бандитов были неторопливо вызывающими, руки в карманах. Озирались так, что каждое движение сочилось презрением к окружающему миру — повадок набрались из западных фильмов. Именно так, по их представлению, выглядели крутые парни — неторопливо-солидные, готовые выпустить кишки, и в каждом движении — угроза. Надо заметить, на некоторых действует. И все равно ребята обучались явно не в лучших бандитских вузах. Эта неторопливая солидность отдавала настороженным страхом. Они боялись засыпаться.

— Может, подстраховка у них есть? — спросил Аверин, оглядываясь.

— Вряд ли. На фига? — пожал плечами Кравченко.

— Мне та тачка не нравится, — сказал Аверин, указывая на приткнувшийся к стоянке «Москвич». В салоне маячили двое. — Может, прикрытие?

— Черт знает, — произнес Кравченко. — При задержании тормознем их. Мы к ним ближе. А ребята пускай работают. Из приемника послышалось шуршание, потом голос Егорыча:

— Деньги отдаю, но где гарантия, что больше не наедете?

— Гарантия — мое хорошее настроение, козел, — презрительно процедил бандюган в черных очках. — Скажи спасибо, что еще мало взяли.

— Но за что?

— За обиду, за наглость.

— Вы же сами машину подставили.

— А ты смотри, куда рулишь. Отодвинуться должен, когда хозяева Москвы едут… Ладно, что за базар. Деньги?

— На, — Егорыч протянул целлофановый пакет, бандюган приоткрыл его, провел пальцем.

— Не бойся, — сказал Егорыч. — Все пять тысяч долларов.

— Ну ладно. Лишние бабки появятся — заходи…

— Наши они, — хлопнул ладонью Кравченко и крикнул в микрофон. — Задержание!

Собровцы, находившиеся неподалеку, рассматривавшие газеты, маячившие у ларьков, рванули к бандитам. Ударом под колени подсекли главаря, ткнули его с размаху мордой в сугроб, и темные очки отлетели в сторону, хрустнули под тяжелым башмаком. Амбал попытался отмахнуться от опера, оттолкнул его, бросился прочь, но наперерез выскочили двое собровцев, один обхватил его, приподнял и опрокинул, второй саданул ногой по ребрам, потом кулаком в лицо и защелкнул за спиной наручники. Долговязый получил по загривку пистолетом, ногой в живот и завалился на асфальт.

— Ну, — Кравченко рванул вперед машину, прикрывая отход «Москвичу», но реакция у сидевших там сработала. «Москвич» подался назад (похоже, «быки» в нем действительно осуществляли прикрытие), с визгом тормозов развернулся и ринулся в переулок.

— Они, — кивнул Аверин. — Одна команда.

— Возьмем, — Кравченко вжал педаль. — Лихач хренов, — он заложил вираж, выскочил на тротуар.

Колесо стукнулось о бордюр, крыло со скрежетом проехалось по урне.

— Ух, е… — Кравченко выровнял машину и еще наддал газу.

"Москвич» лихо уходил по улице. Аверин по рации запросил помощи. Еще минута — и они выйдут из зоны радиослышимости. ГАИ не успеет перекрыть преступникам трассу — уйдут.

— Сейчас подрежем, — Кравченко рванул руль, «жигуль» влетел во двор жилого дома, пересек его и выскочил на улицу, едва не ткнувшись в «Москвич» бампером. «Москвич» вильнул, чиркнул крылом о встречный автобус и, пролетев на красный свет, едва не сшиб женщину.

Кравченко притормозил, а потом опять наддал газу.

Гонка продолжалась несколько минут, пока на очередном повороте «Москвич» не поцеловался со столбом. Капот обнял столб, от радиатора шел пар. Пассажир стоял на коленях рядом с искореженной распахнутой дверцей, тряс головой и размазывал кровь по лицу. А водитель улепетывал.

— Займись, — Аверин кивнул на пассажира и кинулся за убегающим.

Где-то рядом прогудела электричка. Аверин перемахнул через невысокий забор, очутился перед железнодорожной платформой, заскочил туда. Водитель, здоровенный бугай, с ревом «разойдись, суки» бежал через толпу. Люди отскакивали в стороны.

Он сбил с ног старуху, подвернувшуюся некстати, потом толкнул женщину, ухнувшую массивным телом на сумку на колесиках. И спрыгнул с платформы перед несущимся товарным составом.

— Черт! — Аверин рванулся вслед. Уже за рельсами он упал, раздирая локоть, покатился по гальке. Ветер прошелся по волосам. Сзади неудержимо, могуче стремился вперед товарняк. Пролетел локомотив, застучали вагоны. Всего несколько сантиметров отделяли Аверина от смерти.

Он пробежал через узкую лесополосу. За ней была стройка. На территории валялись покрытые мхом плиты и арматура, разбросан мусор, стояла уродливая двухэтажная постройка. Возвышался кран. И ни души.

Аверин огляделся. Не мог беглец никуда деться. Где-то здесь — бежал к вагончику. Аверин двинулся к дощатому строительному вагончику. И тут с визгом «на, сука» из-за штабеля панелей выскочил верзила.

В последний момент Аверин отпрыгнул в сторону. Грохнул выстрел, и в дверь вагончика рядом с Авериным впилась пуля. Ответного выстрела не последовало. У Аверина сработал рефлекс — внутренний компьютер, просчитавший ситуацию. В таких случаях все поведение строится на рефлексах, а ему вдолбили в подкорку — если можешь взять живым — бери. Верзила проводил рванувшегося ему навстречу оперативника стволом, но на курок нажал слишком поздно, как и было рассчитано. Бухнул выстрел — пуля опять ушла в сторону. Аверин захлестнул запястье противника левой рукой, сделал резкое движение — пистолет упал на землю. Бандит махнул рукой, пытаясь попасть в шею. Аверин отклонился и ударил с размаху ногой в пах. Потом припечатал рукояткой пистолета по голове. Не со всей силы, стараясь не убить, а просто отключить. Рукоятка впилась в череп с бильярдным треском. Верзила повалился на землю. На время полноценного нокаута.

Аверин пригнулся над ним. Верзила был лет двадцати на вид, здоровый, откормленный, с вздымающимися буграми мышц. Из качковской команды — вскормленный на протеинах, привыкший жрать за обе щеки и ничего не делать. Для таких бандитская вольница — это предел мечтаний. Они довольны сегодняшней жизнью. Им нравится отнимать чужое, играть мышцами, забирать деньги, обкладывать данью. Им только не нравится, когда их настигают и бьют пистолетом по голове.

Аверин прислонил качка к вагончику спиной и направил в лоб ствол пистолета. Грех не воспользоваться ситуацией, не разыграть небольшое представление, чтобы выудить у задержанного информацию. Какую именно информацию — Аверин не знал, но попытка не пытка. Что-нибудь в таких случаях обязательно обломится.

— Ну, сука, даже помолиться времени не дам, — прошипел Аверин.

Верзила зачарованно глядел на дрожащий на спусковом крючке палец.

— Ты чего, мужик?

— Ты в меня стрелял. Я тебя убил в перестрелке. Свидетелей нет — место глухое. Все по закону. До встречи на том свете…

— Не надо, — вдруг севшим голосом заныл культурист. — Ну ты чего. У меня ребенок… Жена, в натуре. Не надо.

— Надо.

Аверин встал, пхнул качка в грудь ногой и поднял пистолет на уровень лба.

— А… Не убивай.

— Почему?

— Прошу тебя, бабки дам. Немного, но дам, — качок затрясся, и Аверин увидел, что между его ног растекалась лужа.

Аверин вдавил спусковой крючок. Пуля впилась в деревяшку над головой качка.

— Поздно.

— Но…

— Выкупай жизнь, подонок. Что можешь предложить?

— Эта, напишу, как Вован этого мужика обуть предложил. Все напишу.

— Маловато.

— Ну… Тюфяк, Слоняра и Бульбаш мента замочили. Два дня назад. Я знаю.

— Какого мента?

— Из Москвы. Он приехал по убийству. Одного козла они замочили за тачку. Ну, а мент на них вышел. Они и его замочили.

— Милиционер из Москвы?

— Ага.

— Как замочили?

— Он в тачку подсел к Натахе. Они сели в машину, по голове его. В лес. Там попытали. И закопали.

— Пытали, значит?

— Да, Тюфяк говорил. У него пистолет мента. Денисенко — неужели он?

Аверин встряхнул головой. Вот Удача подвернулась.

— Давай, где живут, адреса, имена…

— Под Москвой.

Качок назвал поселок в Подольском районе.

— Их в бригаду не взяли. Мы с ними вместе договаривались дела вести.

— Кто еще в команде?

— Свинота, Бич, Парамон.

Аверин вытряс все, что надо, — места сборов, адреса родных, близких. Можно работать.

— Руки протяни, — потребовал он.

Культурист протянул руки. Аверин защелкнул наручники. Засунул пистолет ему за пояс.

— Пока забудем, что ты в меня стрелял. Если будешь вести нормально и показания давать. Подумаем, может, и о стволе забудем.

— А как?

— Как будешь себя вести…

— Значит, Подмосковье? — произнес Долгушин, стуча пальцами по своему рабочему, заставленному сувенирами, касающимися военно-морского флота, столу. Долгушин служил на Северном флоте и до сих пор был болен морем и кораблями.

— Подольский район, — сказал Аверин.

— Все, снимаемся и туда — шорох наводить, — Долгушин поднял трубку. — Только с областниками созвонюсь.

Долгушин созвонился с отделом РУОПа, который занимался Подольским районом. Закончив переговоры, повесил трубку и произнес:

— Они подключат своих людей. Встречаемся с ними у поста ГАИ. К месту нас проводят. И фигурантов, пока мы доедем, попытаются установить.

Собровцы, оперативники — полтора десятка человек — выдвинулись в Подмосковье. На развилке у гаишевского поста их ждали «Жигули» под управлением замначальника отдела областного РУОПа.

— Вот, — он протянул список. — Все находятся в поле нашего зрения. Новая шпана. Набирают силу, ищут работу. Слоняра, сын одного из шишек в районной администрации, тот его несколько раз отмазывал, когда он за грабежи залетал. А это — шушера, занимались одно время кражами машин. Недоносок Бульбаш получил условный срок за угон. Вот адреса.

Сотрудники разбились на группы.

— После задержания в отдел не спешите. На природе с каждым перешуршите, так лучше будет, — сказал Долгушин.

— Понятно, — оперативники ловили указания на лету и им не надо подробно объяснять, что такое переговорить на природе.

Час понадобился, чтобы выяснить — никого из фигурантов дома нет. И в кабаках, в которых они любили просиживать, — тоже.

— Ну, хорошо, — нахмурился Долгушин, когда оперативна группа собралась в условленном месте у шоссе. — Тогда отрабатываем город по полной программе. Все кабаки и малины выставляем. По жесткому варианту.

— Запросто, — собровец кивнул на подогнанный броне транспортер областного СОБРа.

Через два часа как цунами прошлось по барам и ресторанам по квартирам и домам авторитетов, по местам концентрации преступного элемента. В отделение милиции провели местного преступного главаря Рудика с подрихтованным собровскими кулаками лицом. Его ждали Аверин и Долгушин.

— Вы чего, мужики? За что? — ошарашенно спрашивал Рудик, держась за живот и съежившись на лавке в узкой полутемной комнате. — За что взяли.

— Мы не взяли. Мы на беседу, — усмехнулся Долгушин, наклоняясь над авторитетом.

— А чего мы такого сделали?

— Опера замочили. Из РУОПа Московского. Теперь мы — враги по жизни, — Долгушин присел и взял пахана за шею. — И пока вас до последнего урода не выведу, не успокоюсь. И адвокаты не помогут.

— Это почему? — встрепенулся он.

— Поскольку мы решили вас мочить без адвокатов. При попытке к бегству.

— Наши не могли мента замочить. Мы с ментами не враги, — забормотал Рудик.

— Это твоя земля. Ты на нее поставленный. А отморозки здесь ментов мочат.

— Кто?

Аверин перечислил.

— Молодняк, на них никакой управы нет.

— Где они?

— Не знаю.

— Да?

— Но узнаю. Всех своих подниму. Это не по закону так ментов мочить.

— Подними.

Через полтора часа, уже ночью, Рудик позвонил.

— Бульбаш в Элеваторном поселке, у девки своей. Дом тридцать шестой по Чкалова.

— Понятно.

Через несколько минут собровцы оцепили дом. В окнах горел свет. Бойцы тенями скользнули вперед. Вылетели стекла. Послышался женский визг и глухие удары.

— Э, уймитесь, — сказал Аверин, когда с Долгушиным зашел внутрь. Собровцы уже добивали размазавшегося по доскам пола отморозка. Девчонку лет шестнадцати, прикрытую простыней, увели в другую комнату.

— Убьете урода, — отозвал их Аверин и поднял размазавшего кровавые сопли бритозатылочного крепыша. — Ты убил опера?

— Нет. Я ничего не знаю.

— Добивайте, — кивнул Долгушин. — Пленных не берем, урод.

— Это Слоняра. И Тюфяк. Я только в машину подсаживался! Чтобы мент не дергался. А потом они уехали. А мы с Натахой остались. Мы не думали, что они его убьют. Они только поговорить с ним хотели — что он против нас имеет.

— Кто водителя «Ниссана» грохнул? Ну?

— Тюфяк. Слон. Я ни при чем, — Бульбаша била мелкая дрожь.

— Пиши объяснение.

— Здесь?

— Не отходя от места.

— А?

— Непонятно, прыщ? Где твои кореша?

— Тюфяк в Москве. У него девка там. Людмила — манекенщица. У метро «Щелковская» живет.

— Адрес?

— Не знаю. Дом следующий от метро за баром «Саяны». Она манекенщица.

— Опиши ее. Боба описал.

— Ладно. А Слоняра?

— О нем не знаю.

Была уже середина ночи.

— Ну? — обернулся Аверин к Долгушину.

— Поедем туда, — произнес он.

— Как ее найдешь? Манекенщица?

— Все манекенщицы на проверку оказываются проститутками. В шесть утра они подъехали к отделу милиции, который обслуживал территории у метро «Щелковская».

— Чей участок? — осведомился Долгушин у дежурного.

— Лейтенанта Мартынова.

— Сюда его.

— Время-то?

— Вам непонятно? — внимательно посмотрел на майора Аверин.

Через полчаса невыспавшийся участковый прибыл на место.

— Ваш дом? — спросил Аверин.

— Да.

— Наталья. То ли манекенщица. То ли проститутка, — Долгушин описал внешность.

— Скорее второе, — сказал участковый. — Больше на проститутку тянет.

Он покопался в бумагах.

— Во, квартира восемнадцать.

— Туда, — велел Долгушин оперативникам. — Присмотритесь. Ждите указаний по рации.

Через пятнадцать минут старший группы сообщил по рации: «Квартиру нашли. Но там глухо». Аверин посмотрел на часы, кивнул:

— А, попробуем, — и набрал номер телефона, который дал участковый.

Ответил мужской грубый голос:

— Але.

— Мне Наташу.

— Нет ее.

— А где?

— Уехала. Еще вопросы?

— Нет.

— Тогда пока, мужик. И не буди меня больше. А то уши оборву.

— Не буду, — Аверин повесил трубку. — Там он. Поехали. Они вышли из машины, не доезжая до дома, во дворе встретились со старшим группы и поднялись на этаж.

— Вот дверь, — указал оперативник.

— Не выбьешь, — покачал собровец головой. — Придется через пятый этаж штурмовать. Сам вряд ли откроет. У него может быть оружие.

Аверин приблизился к двери. Прислушался. За дверью было тихо.

Неожиданно послышался лязг щеколды, дверь открылась, на пороге показался двухметровый «бык» с мусорным ведром. Глаза мутноватые, как у всех наркоманов.

Аверин рванулся навстречу и с ходу впечатал ему кулак в лоб.

Тюфяк хрюкнул и начал сползать по стенке вниз, Аверин помог ему, подсечкой сшиб с ног, зарыл мордой в ковер и с кряканьем опустил локоть на спину. Там что-то хрустнуло. Наручники щелкнули.

— Как живешь, Тюфяк? — прошептал он. Тот застонал, приходя в себя.

— Вы что, ох…ли?

Подошедший собровец двинул ему ботинком промеж ребер.

— Выбирай слова, сопля.

Пригласили понятых. Через несколько минут Долгушин воскликнул:

— Нашли, — он двумя пальцами вытащил «ПМ», посмотрел на номер, и глаза холодным бешенством налились. — Лехин пистолет… Откуда, браток? — нагнулся над Тюфяком.

— Не знаю. Наташкин, — даже сквозь боль нагло усмехнулся Тюфяк.

— Я верю, — кивнул Долгушин.

После обыска Тюфяка усадили в белую «Ауди», принадлежавшую Московскому СОБРу. Машина тронулась. По обе стороны задержанного сидели Аверин и Долгушин.

— Как милиционера убили? — спросил Долгушин.

— Никакого мента я не грохал. Понятно? Чего вы мне шьете, я не понимаю. Понятно? И вы за все ответите. Понятно, да, менты?

— Понятно, — кивнул Долгушин. — Что же, больше вопросов не имею.

В салоне царило гробовое молчание. Машина выехала за кольцевую дорогу.

— Домой везете? Обыскивать? — не выдержал Тюфяк, ерзая на сиденье.

— Нет, обыск уже сделан, — сказал Долгушин. — Зачем тебя обыскивать? Мы все, что хотели, нашли. Машина свернула на боковую дорогу.

— Коля, здесь направо, — сказал Долгушин собровцу, сидевшему за рулем.

"Ауди» съехала с обочины. Место было глухое. Снега навалило по колено. В одном месте ясно отпечатались волчьи следы.

— Пошли, — сказал Долгушин, распахивая дверь,

— Куда? — Тюфяк поежился от холода.

— Приехали, — Долгушин обернулся к собровцу за рулем. Прихвати лопату. В багажнике.

— Буде сделано.

— Э, не пойду.

— А кто же тебя спросит? — сказал Долгушин и ударом выбил Тюфяка из салона. Тот упал на колени, прикрыв голову рукой.

— Бить не буду, — успокоил его Долгушин и поднял за шиворот на ноги.

Вся компания прошла в лес. Долгушин отщелкнул наручники. Вручил Тюфяку лопату. Отошел на три шага в сторону, ткнул пистолетом «ТТ», вытащив его из наплечной сумки:

— Копай.

— Что копай? — недоумевающе спросил Тюфяк.

— Могилу.

— Э, вы что?

— Лучше сам копай. Еще полчасика поживешь. И сдохнешь без мучений.

— Вы охерели?.. — он отбросил лопату. — Так не бывает… Менты так не поступают.

— Теперь поступают, Тюфяк. Это война. Не мы ее начали. А где это на войне ты видел адвокатов?

Глаза Тюфяка встретились с глазами Долгушина. Он увидел в них нечто такое, от чего его ноги подкосились. Он уселся на снег.

— Все побоку, — продолжил Долгушин. — Не будет тебе правосудия. А будет суд Линча. Этот «ТТ» я кину в твою могилу. Он неучтенный. И рапорт начальству — Тюфяк сбежал по дороге. Все, нет человека.

Тюфяк замер. Потом, не замечая холода, закачался в снегу из стороны в сторону, обхватив плечи руками. Долгушин ударил его легонько носком ботинка в спину.

— Я все расскажу! — воскликнул Тюфяк. — Это не я. Слоняра предложил.

— Ну…

— Мы мента не сильно пытали. Так, подпалили немножко.

— Зачем?

— Он на нас информацию скопил. Мы думали, у нас его стукач работает. Мы хотели, чтобы он нам стукача назвал… Мы не хотели убивать… Почему он заупрямился? Почему? Сказал бы — и жив остался. А так… Тоже мне, партизан.

Долгушин прищурил глаза, скривился, будто от боли, передернул плечами и поднял пистолет. Палец пополз на спусковом крючке.

— Э, охерели? Вы охерели?!

Аверин положил руку на плечо Долгушина.

— Не надо.

Долгушин опустил пистолет.

— В машине напишешь собственноручно, как все было. Подробненько. Пока не напишешь — не уедем.

— Напишу.

— Живи…

Тюфяк строчил признательные показания, руки его ходили ходуном, на бумагу капали сопли и слезы. Он испортил уже два листа.

— Ты готов был его убить, — сказал Аверин. — По-настоящему.

— И убил бы, — кивнул Долгушин. — Леха — у него трое детей. Отличные дети. Мальчонка и две дочки. Старшей — одиннадцать лет… Он же был простой русский мужик. Честный до безумия. За ним — как за каменной стеной. Таких мало. И таких розыскников — раз-два и обчелся. Собирался на пенсию уходить — двадцать лет в прошлом году уже вышло. Знаешь, я его уломал остаться. Сказал ему: «Леха, так надо. Ты мне нужен. Ты нужен всем». А для него это было святое — долг. И вот…

Слоняру нашли через два дня. Через некоторое время убийцы очухались и начали писать заявления о том, как из них выбивали показания. Дело грозило затянуться. Но на свою беду они показали место, куда закопали труп старшего оперуполномоченного по особо важным делам РУОПа Москвы Алексея Денисенко.

Аверин продолжал просматривать документы, поступающие на лиц, фигурировавших в черном списке Лехи Ледокола. Басмач, Паленый, Калач, Коля Американец. Что их роднило? Во-первых, более мерзких и отъявленных подонков трудно себе представить. На всех, с кем они общались, они нагоняли страх. Они перешагнули через все человеческие и божеские законы. Возраст их разнился лет на пять-семь, но все они были чуть старше Ледокола.

На досуге Аверин занимался этой головоломкой. Он вычислил, что двое из них — Калач и Американец — пересекались в одно время в Краснодарском крае. Он начал тянуть краснодарскую нить. И однажды выяснил — Леха Ледокол тоже был там. Все они принадлежали к воровскому миру. Леха, тогда еще восемнадцатилетний пацан, только начинал делать карьеру в воровском мире. А кто тогда ходил в тех местах главным паханом?

Перед Авериным лежала шифротелеграмма. Список авторитетов преступного мира. Среди них вор в законе Щербатый — легендарный воровской авторитет. Пятнадцать лет назад он сгинул где-то в Ростовской области.

Аверин направил запросы по всем делам Щербатого. И ждал ответов.

Сам Леха Ледокол куда-то исчез. Он не напоминал о себе достаточно долго. Но возник снова и сдал ленинградскую бригаду, совершавшую разбои и убийства зажиточных коммерсантов. Питер слыл краем авторитетов, ни одного серьезного вора в законе, который выполнял бы свои функции, там не было. Жили бандиты не по воровским законам, а по «Понятиям» — своеобразному своду правил взаимоотношений между шайками. Банд, не знающих чура, развелось много.

— Меня чем порадуешь? — спросил Ледокол Аверина.

— Объявился один из твоих клиентов.

— Кто?

— Американец.

— Где? — возбужденно спросил Ледокол.

— А стоит говорить?

— Джентльменский договор.

— Леха, что у тебя было со Щербатым?

Впервые Ледокол потерял самообладание, побледнел. Потом собрался, встряхнул головой, засмеялся:

— Со Щербатым? Слышал о таком. Ничего. У меня с ним не было ничего… А, — он задумался, будто решаясь на что-то, потом махнул рукой. — Неважно.

— Что неважно.

— Ничего неважно… Где Американец?

— Его позвали разводным в Новосибирск. Спор большой. Две бригады делят банковские кредиты, которые направили на погашение задолженности ВПК.

— Когда развод?

— Через три дня. Место и время точно не знаю. Прошел шелест.

— Достаточно. Остальное узнаю сам… Ваши намерены эту стрелку прибрать?

— Не знаю. Видимо, смысла нет. Они без оружия. Мирный разбор.

— Все верно. Нечего трогать мирно собирающихся людей. Значит, Американец будет там. Большая хоть сумма, если он из-за бугра прикатил?

— Достаточная.

Воры в законе, являющиеся арбитрами в спорах между бандами и даже коммерческими структурами, получают до половины от суммы спора. И это не кажется чрезмерным. Таковы правила. Зато выплата долгов гарантируется авторитетом всего воровского сообщества. И мало кто отважится не выполнять их решения. Кому охота ставить себя вне закона? Единственно, что плохо для воров в законе в этой работе, — появляется масса недовольных, особенно когда, как и в гражданской жизни, решение принимается не по справедливости, а из мзды и взаимных услуг, которые оказывают более хитрые спорщики вору в законе. В таких случаях обиженные нередко призывают ЕГО — киллера с оптикой, или с тротилом, или просто со шнурком-удавкой.

— Американец — шакал, — будто прочитав мысли Аверина, произнес Леха Ледокол. — Не удивлюсь, если кому-то не понравится его справедливый суд.

— И?

— Не знаю. Посмотрим…

Американца расстреляли, когда он ехал в аэропорт. Убийцы врезали очередью по скатам. Разнесли вору в законе голову двумя выстрелами, прихлопнули двоих сопровождавших от принимающей стороны. Черный список убавился на одного человека.

Егорыч уже очухался после наезда и мероприятий по задержанию. Вымогатели сели железно — доказательств на них собралось выше крыши, но почему-то судья решила выпустить двоих из них под залог. Через день они заявились к Егорычу мириться. Начали названивать в квартиру. Егорыч позвонил Аверину. Тот прихватил пистолет, поднялся на два этажа, поставил их на колени, настучав по хребту рукояткой.

— Такова твоя поза по жизни, ублюдок, — сказал он Шкафу, тыкая ему пистолетом в лоб.

— Мы же хотели по душам. Мириться. Ущерб бы возместили. Еще бы денег нашли, — загнусил Шкаф.

— Твоя душа по жизни должна быть в пятках. Еще раз заявишься, я тебя или самолично отправлю за кольцевую могилу рыть. Или Рудика подключу, чтобы он из вас дурь выбил. Надо вас, отморозков, лечить.

Рудик был тем самым авторитетом, которому устроили шмон по последнему делу и который сдал отморозков, убивших Денисенко. При упоминании о нем лица вымогателей стали кислыми.

Пинками Аверин спустил их с лестницы. С Егорычем сели пить пиво.

— Ну, а выйдут они через год. Забуреют в зонах. Придут рассчитываться, — сказал Егорыч. — Им тогда уже будет плевать на твоего Рудика, и на тебя.

— Нет, с годами поумнеют, — сказал Аверин. — Поймут, что нельзя наступать на одни грабли. Пока случаев, чтобы выжидали, точили нож пять лет, а потом выходили и резали свидетелей, я не припомню.

— А, — махнул рукой Егорыч. — Вот такая жизнь. Они владеют нашим страхом. Мы, простые граждане, их боимся, Слава. У нас нет ни стволов, ничего. У нас, обычных людей, только милиция и суд, которые отпускают их после задержания. Это правильно?

— Не правильно.

Аверин мог много сказать по этому поводу. В США, например, сразу после такого визита к потерпевшему вся компания тут же очутилась бы снова на нарах. Сидели бы они там, если бы приблизились к нему даже на расстояние меньше пятидесяти метров. А в Китае бандиты с грустью размышляли бы в кутузке — что им будет, двадцать лет тюрьмы, если повезет, или расстрел. В России можно все. Россия — бандитский заповедник. Страна непуганых киллеров…

Аверин на полтора месяца с группой сотрудников МВД засел в Новгородской области — проверяли работу УВД. Жизнь в области протекала в лучших традициях сюрреализма. В некоторых районах на бескрайней Новгородчине осталось по семь-восемь тысяч жителей. Целые города были под угрозой вымирания. Многие городки целиком работали на предприятия ВПК, но поддерживать оборонную мощь у государства не хватало ни средств, ни желания. В совхозах люди зарплату не получали, испытывая нужду в деньгах, зацепляли трактором телефонный кабель и продавали прибалтам-контрабандистам — двести долларов километр. Так что связь с районами постепенно пропадала. На заводе, где выпускали электронику, разворачивался цех по производству жвачки. Расползалась проказой нищета. Страна замирала, останавливалась, она тяжело болела. Зато с бандами царил полный порядок. В киллерах, разборках недостатка не наблюдалось. Пусть до Москвы трехсоттысячному Новгороду было далеко, но соответственно масштабам страсти там кипели нешуточные.

— Это же надо умудриться так поставить, — сказал вечером в гостинице за рюмкой полковник Шаповаленко из оргинспекторского управления, руководивший комиссией. — Смотри, государство наше родненькое сегодня ни негров, ни Кубу не кормит, недоразвитым странам не помогает, союзников на три буквы послало. На оборону денег почти не тратим. Где новая техника в армии? Кукиш вам, а не техника. Где здравоохранение, культура? Фиг вам, а не здравоохранение и культура. Где пенсии? Накрылись пенсии. Север не осваивают, на БАМ, Афганистан деньги не расходуют. Квартиры гражданам не строят. Всю собственность, которая еще остается, распродают — а это не миллиарды, а триллионы «зелени». И ни шиша нет — в долгах, как в шелках. Зато только и слышно, что при красных очереди за колбасой стояли и шмотья, видиков и прочих радостей не было.

— Так ведь не было, — вставил слово Аверин.

— Не было, точно… Но если бы все те расходы, которые сегодня порезали, да на благо народное пустить лет десять назад — мы бы при коммунизме за год жили и каждой семье по вилле бы построили. Икру бы ложками жрали, а япошки и американцы нам бы зад лизали. Представляешь, поганый америкашка лижет наш русский зад, поскольку ты ему платишь за это его погаными долларами. Двести миллиардов на западные счета ухнули, демократы сраные, мать их растак, — полковник ругался долго и со знанием дела, потом опрокинул стакан водки. — В два раза производство упало… Экономисты хреновы. Нам бы Кремлем заняться, а не этими несчастными киллерами, грабителями и разбойниками.

— Кто ж мешает? — хмыкнул Аверин, думая, что полковник сильно напоминает ему Егорыча.

— Кто?.. А ты не знаешь?.. Они чего, ворюги, за власть держатся? Знают, сколько на них компры. Знают, какие судебные процессы пойдут, стоит им на миг руль выпустить. Из них же каждый на несколько пожизненных наработал, мать их растак-перерастак. А я, старый полковник, должен этим голубым младшим научным сотрудникам служить, едрить их.

— Кто просит служить?

— Потому что все мы трусы, так нас растак. Все боимся за борт выпасть, чтоб нам всем пусто было. Потому что мы менты, и наше дело служить. То партхамам, то демшизам. Мы — служебное прилагательное, ясно? Оцени каламбур… Что, не оценил? Ну и тудыть твою через коромысло… Ладно, еще по маленькой.

Он донимал Аверина до полтретьего ночи. На следующее утро полковник был хмурый — сработала гэбэшная закалка. Выходец из пятого управления КГБ, он задумчиво смотрел на Аверина, вспоминая, что же наболтал вчера. Впрочем, даже если бы Аверин и решил заложить полковника, вряд ли это кого-то заинтересовало бы. Никого не волновали умонастроения сограждан, их политические взгляды. Времена пятого идеологического управления КГБ канули в вечность безвозвратно. Кто какие анекдоты про кого рассказывает, никого теперь не занимало. На совещании у начальника УВД полковник очень убедительно обрисовал задачи, которые ставит правительство в этот нелегкий момент, и призвал стойко переносить временные трудности, заверил, что Москва делает все, чтобы нормализовать ситуацию, спасибо правительству и лично всенародно избранному.

Вернулся в Москву Аверин лишь в конце марта. Там произошла масса событий.

К телу, всплывшему из пучин Москвы-реки, были привязаны две двадцатичетырехкилограммовые гири. Но распухший труп поднял и их. В трупе опознали Бороду — авторитета, пропавшего в ноябре. В глотку был засунут галстук, которым его удушили. Естественно, преступление попало в разряд нераскрытых. Наконец пришла пора тряхнуть братву, которая встречала Бороду в Шереметьеве, когда тот прилетел из Штатов. Но братва стояла на своем — доставили драгоценное тело живое и здоровое до места. Куда потом делся — никому неизвестно.

Первого марта было совершено покушение — которое уже по счету — на Росписного. Он вылечился как защитник демократии в Америке от ранения, полученного в октябре, вернулся снова наводить порядок в Москве, получив от находившегося в бегах Япончика подробные инструкции. Вор в законе и его телохранитель вышли к стоящей у подъезда «девятки» (Роспис-ной принципиально не признавал роскоши, и в то время как тот же Глобус рассекал улицы на «Линкольне», пользовался скромной, видавшей виды «девяткой»). Телохранитель распахнул дверцу машины, и прогремел взрыв. Почти кило тротила было заложено в моторный отсек — взрывное устройство активизировалось радиозврывателем. Телохранитель погиб сразу же. Роспись по привычке выжил. На его теле прибавились шрамы, заработанные в мафиозных войнах и многочисленных славянокавказских конфликтах.

По прибытии из Новгорода Аверин выезжал с муровской бригадой на место происшествия. Пожилой армянин приехал в Москву пережить зиму. Ему позвонила женщина из соседнего номера и сказала, что зашли чеченцы, плохо себя ведут. Понадеявшись на горское уважение к старикам, армянин перешагнул дверь номера… Восемнадцать ножевых ранений, а под конец ему отрезали голову. Чеченские бандиты утрачивали все человеческое, все хорошее, что свойственно этому народу, исчезало в этой толпе безумных и кровожадных отверженных, которых не терпели даже свои земляки и которые подались на промысел в чеченское «Эльдорадо», где деньги и золото валялись под ногами, — в Москву.

Многие представители чеченского народа гуляли в Москве, как захватчики, которым дали город на откуп, — насиловали кого им хочется, убивали людей по своей прихоти. Кроме того, время от времени они ставили вопрос о пересмотре, казалось, окончательно установившихся сфер влияния, так что снова открылись боевые действия.

Чечены набирали все большую силу. Фактически многие их преступные организации являлись придатком режима, сложившегося в самой Чечне. За многими террористическими акциями и убийствами, совершавшимися чеченцами и нанятыми ими людьми, стояли спецслужбы Чечни. К тому же из Чечни в короткое время могли прибыть отлично вооруженные боевые группы, после совершения акций они уезжали в горы. Чечня стала любимой страной для беглых убийц. Разборки с чеченцами затруднялись тем, что они, как в крепости, прятались в своей Ичкерии, куда славянские киллеры доступа не имели, сами же «нохчи» ощущали себя в российских городах как дома.

В Москве преступное сообщество, больше известное как чеченская община, насчитывало три тысячи человек. В короткое время под ружье могло встать триста вооруженных горцев, для которых пролить кровь неверного доставляло одно удовольствие.

Чеченское преступное сообщество одно из первых с началом перестройки приобрело характер организованной структуры с жестким централизованным управлением. К 1987 году уже можно было говорить о наличии единой чеченской мафии.

В 1988 году чеченская община под руководством преступных лидеров Руслана, Лечо-лысого и Хоза провела ряд разборок со славянскими группировками, потеснила люберецких, солнцевских, балашихинских. Но главенствующее положение удержать им не удалось. На чеченскую мафию обрушилось общественное мнение. Да и руководство Чечни пошло на открытую конфронтацию с Россией и заявляло, что готово воевать до последнего чеченца ради независимости. В 1991 году все перечисленные чеченские мафиозные лидеры были арестованы, произошел распад единого организованного преступного сообщества на отдельные банды. Потом такие уважаемые лидеры, как Старик, Ваха, предприняли попытки объединить их, но успеха не имели из-за внутренних противоречий, тейповых разногласий. Кроме того, Старик, пытаясь ужиться с русскими ворами, начал платить деньги в общак, в результате чего растерял во многом свой авторитет. Арест Вахи и основной части его группы лишили Старика и силовой поддержки. В то же время из тюрьмы вышел Руслан и стал предъявлять претензии на власть. Теряющий авторитет Старик обратился за помощью к грузинским ворам в законе. Этот шаг стал ошибочным, чеченцы не признавали законников, так что Старик проиграл и вынужден был эмигрировать в Грозный.

Но несмотря на разногласия и взаимную ненависть, при серьезных разборках чеченская община продолжала действовать как единое целое. В последнее время чеченцы все больше переключались с вульгарного вымогательства и краж автомашин на экономические аферы. Наличие свободной пиратской территории, на которой, с одной стороны, правили преступные структуры и которая, с другой стороны, считалась территорией России, создавало возможности для проведения гигантских махинаций. Например, как-то так получилось, что Чечня экспортировала нефти в три раза больше, чем производила. А афера с авизовками, когда по фальшивым платежным документам в Чечню переводились, а потом снимались, гигантские средства, вошла в классику мировых афер. В ней были задействованы высшие лица российских банковских структур. Повальным стало получение гигантских кредитов в банках под липовые договора. Под полный контроль чеченской группировки попало более десятка крупных банков — Мосстройэкобанк, банк «Российское кредитование», «Созидатель», Токмабанк и многие другие. Концентрировались бандиты в гостиницах «Россия», «Золотое кольцо», общежитии Академии народного хозяйства.

В конце марта как гром прогремел среди ясного неба. 21-го числа застрелили единственного чеченского вора в законе Султана. Он много делал для того, чтобы нейтрализовывать конфликты между чеченцами и славянами, искать компромиссы, не доводить до вооруженной конфронтации. Он считал, что чем меньше конфликтов, чем лучше отношения с конкурентами, тем больше доходы, тем меньше возможностей у правоохранительных органов бороться с преступным миром. Султан был признанным миротворцем, на его счету оказалось множество пресеченных в самом зародыше мафиозных войн. Многие земляки его не принимали, поскольку чеченцы традиционно не признавали воровских традиций и не терпели никакого диктата над собой. Среди друзей Султана были солнцевский лидер Сильвестр, вор в законе Авил, лидеры пушкинской группировки братья Соколята. Шутка судьбы, но одного из братьев Соколят убили в тот же день — 21 марта, он получил восемь пуль из пистолета, его смерть связывали с конфликтом с Акопом Дадашевым.

Султан, его телохранитель Саша Дерябин и помощник Ислам утром 21 марта подъехали в офис фирмы «Интеррос» в Балашихе. Саша и Султан вошли в офис, вскоре там загремели автоматные выстрелы. Боевики ударили и по джипу, но Ислам сумел стронуть машину, и через два квартала его остановила милиция. На месте разборки сотрудники балашихинского УВД обнаружили «девятку», в ее салоне находились три молодых человека, в их числе и главный администратор «Интерроса». Они были вооружены пистолетом «ТТ». В багажнике лежал тяжело раненный Саша Дерябин — он умер через четыре часа. А через три часа в лесу у деревни Новая нашли труп самого Султана.

Задержанные валяли дурака и ни в чем не собирались признаваться. Дело опять грозило перерасти в обычный фарс.

Через три дня после смерти Султана состоялось покушение на его друга — люберецкого авторитета вора в законе Авила. Он вышел из своей квартиры на прогулку с собакой. Тут его и настиг киллер. Прозвучало несколько выстрелов из «Макарова».

На третий день по приезде Аверин встретился с Ледоколом в излюбленном кафе.

— Пей красное вино, самбист. Совсем ты бледный стал. Измотался, — Ледокол насмешливо осмотрел Аверина, поправляя салфетку. — Заботы тебя сгубят.

— Вы же не даете отдыхать. Никакого продыха — все убиваете друг друга.

— Да, не без этого.

— Вон сколько нахлопали в последнее время.

— Кто тебя интересует?

— Султан.

— У него был конфликт с балашихинским законником Захаром. Приближенный Захара Яша пытался вымогать деньги у человека, находившегося под покровительством Султана. Султана это разъярило, он заявился в офис «Интерроса», качая качать права. Присутствовавший там Захар встал на защиту своего помощника. Дело грозило серьезными конфликтами. Утром Султан явился для дальнейшего разбора. И получил пулю.

— А Авил? По этому же делу?

— Нет, Авил по другому погорел. Тут корни поглубже — в восемьдесят девятом году. Султан и Авил гуляли в ресторане «Старый замок» в Конькове. За соседним столиком гудели грузины.

— Кто именно?

— Сванская группировка. Один сван попытался пригласить женщину из-за стола Султана. Получил отказ. Повел себя нагло. Слово за слово — драка. На следующее утро Авил послал своих ребят на разбор. Потрепали сванов хорошо — одного убили. Нескольких человек арестовали. Авил сперва ушел в сторону. Его арестовали по этому делу в 1992 году, но опять выпустили.

— Кровники достали?

— Точно. Кровная месть.

— И где концы искать?

— Если тебе охота к сванам в горы съездить — можешь попытаться. Сам понимаешь — власть сейчас в Грузии соловецкая. Грузией правят законник Джаба Иоселиани и бывший министр внутренних дел Шеварднадзе. Единство и борьба противоположностей.

— Да уж.

— Министр его схрумкает. Мне Джабу жалко. Он не в той весовой категории, чтобы тягаться со старым тертым волком.

— Бог с ними… — Аверин постучал пальцем по бокалу. — Значит, Султана — Захар. Авила — кровники.

— Да.

— И все тихо опять. До следующего убийства.

— Это вы так работаете.

Кабацкие ссоры — одна из причин, по которым зачастую начинаются мафиозные войны. Воры испокон веков любили гулять в тавернах, кабаках, ресторанах — в зависимости от эпохи. Добытые не праведно деньги должны быть частью пущены на замаливание грехов в церквах, а частью прогуляны в дыму — иначе какой смысл разбойничать? Разное случается в кабаках. В конце восьмидесятых самый молодой вор в законе Калина, сын небезызвестной крестной матери Кали, жены нескольких подряд воров в законе, в ресторане поругался с известным законником Мансуром. Тот сделал замечание, что Калина ведет себя слишком громко. Мансур — серьезный каратист, физически сильно превосходивший противника. Но Калина просто вынул финку и вогнал ее по рукоятку. Как обычно бывает, это убийство, совершенное на глазах у всего ресторана, никто не видел. Нашлись свидетели, что Мансура ударил кто-то посторонний. Через год Калину расстреляли около гостиницы «Космос».

— Калач возник — сказал Аверин.

— Где?

— По телефону вышел на связи в Москве. Он сейчас продолжает по загранкам слоняться.

— Помоги вытащить его в Москву, — глаза Ледокола холодно загорелись.

— Ты что мне предлагаешь?

— Самбист, это вампир.

— Нет. Сначала я должен кое-что понять. Если ты мне объяснишь все, мы сэкономим массу времени.

Ледокол задумался, потом встряхнул головой:

— Нет, не стоит.

— Калач где-то в Канаде. Они организуют аферу с угольными кредитами.

— Через какие фирмы?

— Не знаю.

Ледокол задумчиво смотрел на свечу. Свет ее играл в бокалах. Взяв бокал, осушил его махом.

— Он будет мой, — что-то тяжелое и мутное загорелось в его глазах…

Соседка-шизофреничка привычно хлопала дверью своей квартиры уже который час подряд. Аверин смотрел телевизор. По телевизору снова показывали Отари Квадраташвили. В последние месяцы он появлялся на телеэкране чуть ли не ежедневно. Его преподносили как нового Рябушинского и Третьякова. Только те помогали художникам, а Отари — старым и беспомощным, оставшимся никому не нужными спортсменам.

На этот раз Отари долго рассуждал перед камерой о том, как нехорошие люди пытаются представить его неким мафиози, хотя к преступным структурам он не имел никогда никакого отношения. Особенно, по его словам, усердствуют в очернительстве его кристально честного имени такие одиозные милицейские чины, как начальник Московского РУОПа Рушайло. Отари по-отечески попенял полковнику на такую необъективность и под конец посоветовал, чтобы тот подумал о детях. В этих словах звучала неприкрытая угроза. Ясно, что начальнику РУОПа предлагали подумать о его собственных детях, а не о голодающих бродяжках в Африке или в Индии.

— Совсем с тормозов слетел, — прошептал Аверин, поглаживая разлегшуюся на диване Пушинку, и выключил телевизор.

Потом он набрал номер Маргариты. После десятого длинного гудка положил трубку. Он никак не мог дозвониться по этому номеру уже две недели. Однажды вечером подъехал к ее дому, но увидел лишь темные окна.

— Не хотят с нами общаться, Пушиночка…

Утром на работе его ждала длинная летучка у начальника отдела, на которой в сто десятый раз обсуждали пути раскрытия громких преступлений. Никто, естественно, не говорил главного — чтобы шли раскрытия, надо меньше бить по рукам. Впрочем, говорить об этом бесполезно. Все и так прекрасно все понимали.

После летучки в своем кабинете Аверин вытащил из сейфа папку с материалами, которые ему было необходимо просмотреть и обобщить. Тут из секретариата принесли новую кипу, и он углубился в их изучение.

В Калининграде пошли раскрытия. В конце прошлого года там во дворе собственного дома выстрелами из пистолетов иностранного производства убит местный авторитет Сахибгареев. Угрозыск наконец установил заказчика — другого местного бандитского главаря Байрамкулова. Вычислены и исполнители — три бандита.

Обнаружили концы и еще одной разборки. Реализация прошла отлично. В ноябре в поселке Пионерский расстреляны еще два представителя криминалитета — Кожевников, Федоров, тяжело ранен некий Скребец. Арестованы Богатое, Дюков и Бурмистров — из шайки лидера саранской группировки Травкина. Последний объявлен в розыск. Эта же компания в июне девяносто второго в Удмуртии убила двух человек, а в июле девяносто третьего настигла еще одну жертву. Все расстрелы — разборочные: дележ денег, сфер влияния. Изъято шесть пистолетов, автомат, фанаты.

Пришла информация и из Твери по оперативному сопровождению громкого дела. Там 11 ноября прошлого года киллеры напали на заместителя главы администрации города. Выстрелили в него из пистолета, а когда тот упал, пытались добить рукояткой. В первые дни убийство раскрыть не удалось. Через две недели в Бежицке несколько громил связали продавца коммерческого ларька, забрали вещи и исчезли. Вскоре в Твери взяли эту шайку. Хечеяна из Рустави, Бородина, Годуненко, Кузнецова, жителей Тверской области, все как один — лица хорошо известные в преступном мире. Через два дня в Конаковском районе у деревни Артьемово был обнаружен труп администратора ТОО «Роза Ветров» с огнестрельными ранениями. По информации взяли человека, якобы исполнившего убийство, — ранее судимого Цвылева с «наганом». Он пояснил, что убил Радаева за шесть миллионов рублей, обещанных Хечеяном, Бородиным и Кузнецовым.

Когда всех бандитов рассадили по камерам, начали выясняться интересные подробности. Появились данные, что Хечеян и Бородин покушались на главу администрации. Бородин выстрелил в него, а после осечки стал добивать пистолетом. Годуненко и Кузнецов сидели в это время в автомашине. Пистолет с глушителем спрятали в гараже. И заказ, и оружие получили от лидера организованной преступности Твери Карелина через его помощников. Самое интересное — мотивы убийства. Карелин вручил взятку заместителю главы администрации в шесть миллионов рублей за то, чтобы фирме «Ринг» достался для застройки участок под торговый комплекс в микрорайоне «Юность». Однако такое наглое решение было отменено, землю дали другим. Вот и взыграло в главаре чувство справедливого негодования, а потом и жажда мести. Фигуранты арестованы. Что будет дальше с делом? Когда завязаны крупные бандиты и высокие чины, правосудие начинает скрепеть несмазанной телегой, и куда эта телега заедет — одному черту известно.

Аверин отодвинул бумаги от себя. Прикрыл глаза. Потом импульс толкнул его руку к телефону. Он настучал номер Маргариты.

— Але, — крикнул он поспешно, поняв, что трубку на том конце провода подняли. — Але!

Секундное замешательство. Показалось, что там раздумывают, стоит ли отвечать. В трубку дышали.

— Это я! — крикнул он.

Ответом были короткие гудки.

Больше трубку никто не брал. Аверин в ярости хлопнул ладонью по телефонному аппарату.

В середине дня ему предстояло встретиться с источником, который давал информацию о наемном убийстве — под Москвой нашли в автомашине два трупа. Когда опергруппа пыталась осмотреть их, прогремел взрыв — труп оказался с сюрпризом для милиции, заминированный. Один сотрудник был тяжело ранен.

Расставшись с татуированным бандитом, Аверин решил перекусить. Просмотрев содержимое кошелька, подумал, что на скромный обед в кафе должно хватить. Как раз вчера он получил гонорар за статью в одной газете, а сегодня дали-таки премию за раскрытие — не так много, но хоть что-то. Он зарулил в китайский ресторанчик. Стены обиты шелковыми обоями с драконами. Китайские светильники бросали мягкий свет. А среди официантов даже нашлись два настоящих китайца.

Аверин взял меню, оглядел зал. И глаза его полезли на лоб. В другом конце зала сидела Света. Она держала бокал с вином и о чем-то весело беседовала с другой женщиной, расположившейся с ней за одним столом. Со стороны вряд ли кто мог усомниться, что это хорошие подружки, собравшиеся посидеть в ресторанчике, посплетничать, обсудить свои дела. Самое пикантное заключалось в том, что собутыльницей Светы являлась Наташа.

— О, Господи, — прошептал Аверин.

Совершенно абсурдная ситуация. Дело в том, что они раньше знакомы не были. Откуда узнали друг друга? Ответ напрашивался сам собой — познакомились у дверей его квартиры.

Света посмотрела на Аверина, сказала что-то Наташе. Та обернулась, презрительно поджала губы и махом осушила бокал.

На сегодня аппетит пропал безвозвратно. Аверин без всякого удовольствия проглотил вкусный, со специфическими приправами китайский суп, запил минеральной водой. Встал и направился к выходу. У двери он оглянулся. Светлана жгла его глазами. Неожиданно она показала ему язык.

— Детский сад, — покачал головой Аверин, надевая свой видавший виды плащ…

Вечером Егорыч на своей кухне, выслушав сетования Аверина на разгул преступности, завел очередной философский Диспут, потягивая пиво.

— Хаос пришел к нам. Когда хаос приходит, все звенья системы начинают разбалтываться, совершать беспорядочные, неслаженные движения. Система перестает существовать как единое целое, делится на множество подсистем, которые в свою очередь тоже начинают разбалтываться. Все больше сил набирает антисистема, чьи элементы исконно враждебны самой системе. Если к системе отнести государство, то антисистема — это твои любимые поборники мифических свобод, расшатывающие государственный механизм принуждения, и радетели полных экономических свобод, угробившие хозяйственный механизм, творческий люд со средствами массовой информации, внедряющий в сознание элементы антисистемного мышления, и коррумпированные чиновники.

— И чего дальше нам с этим хаосом делать? — усмехнулся Аверин. — Твоя антисистема побеждает.

— Хаос дойдет до определенной степени, и система развалится — это будет ад. Антисистема никогда не займет место системы, поскольку направлена только на разрушение. Погружение во тьму: войны, мор, тьма египетская, саранча — все что угодно. Хаос многолик.

— Многолик, — кивнул Аверин…

Апрель ознаменовался охотой на кавказских воров в законе. В начале месяца грузинский законник Арсен был изрешечен на пару со своим приятелем в собственном «Мерседесе» — они возвращались из гостей с юбилея народного артиста Вахтанга Кикабидзе. За несколько месяцев до этого Арсена задерживал РУОП, когда тот выступал в роли третейского судьи в споре между грузинской группировкой и солнцевской у ресторана «Ханой».

Двенадцатого апреля, в День космонавтики, убит лидер кутаисской преступной группировки, контролировавшей гостиницу «Академическая», Квежо. Его расстреляли в собственной постели в квартире на Ленинском проспекте. Вместе с ним застрелили и его супругу. Убийцы спешили, поэтому не успели добить девятилетнего сына вора — ранения его оказались не смертельными. На месте происшествия была обнаружена россыпь гильз от «АК» и «ПМ». Квежо входил в пятерку наиболее влиятельных воров в законе в Московском регионе, а это немало, если учесть, что на последней сходке, собранной покойным Бубоном, присутствовали 499 законников. В преступлении настораживал исключительно низкий профессионализм киллеров — расстреляна семья, оставлен свидетель, применено громкоговорящее оружие. Это наталкивало на мысль, что поработали отморозки из молодежных группировок. Тем же вечером шестидесятисемилетний вор в законе Гога Ереванский вышел из квартиры, спустился до первого этажа и получил две пули из «ТТ» — киллер прятался за лестницей. Раненного в спину и голову вора доставили в реанимацию. Киллер, как и положено, бросил на месте пистолет. Но действовал он тоже непрофессионально — армянский законник остался жив.

Число дел, связанных с покушениями на известных людей, возросло еще на одно. В машине известного певца Владимира Мигули взорвалась радиоуправляемая бомба. Водитель погиб, сам Мигуля остался цел. В ночь на тот же День космонавтики перед квартирой Мигули был застрелен его охранник, рядом с ним обнаружили неразорвавшуюся гранату «Ф-1». По одной из версий, покушения на артиста явились результатом не слишком честного его отношения к вопросам торговли недвижимостью. Дело обещало зависнуть, как и многие другие.

В Москве произошло неприятное событие — уволили в связи с выходом на пенсию Юрия Федосеева, молодого, энергичного, полного сил начальника МУРа. Он не скрывал своей общественной и политической позиции, критиковал создавшееся положение. С начальником ГУВД у него сложились неважные отношения, так что при первом случае от него избавились. 15 апреля Ледокол вызвал Аверина на срочную встречу. Встретились у метро «Парк культуры» и пошли неторопливо по улице.

— Хочешь отличиться? — спросил Ледокол.

— Не против.

— По одному адресу у метро «Таганская» расцвела малина грузинская. Хату снимает грузинский вор в законе Кэтмо. Его телохранитель Гоги Берадзе — участник расстрела во Владивостоке — выбили семью коммерсанта. Насколько я знаю, Гоги засветился, его могут опознать свидетели.

— Откуда ты все знаешь?

— Есть откуда… Сам Кэтмо — лидер «Белого орла».

— Грузинская террористическая организация?

— Да. Тебе чекисты именной маузер подарят, если ты его спрячешь за решетку.

— А на него что?

— Он наркоман. Целый дом полон анаши, опиума, оружия. Ну что, займешься?

— У тебя есть интерес здесь?

— Есть… Но это неважно.

— Будем решать…

На работе Аверин подготовил рапорт начальнику.

— Что за источник? — осведомился Ремизов.

— Один из случайных людей. Но я полностью доверяю ему.

— Отписываем МУРу бумагу. Ты держишь на контроле. Понаблюдайте.

— А потом?

— Взламывайте эту малину к чертовой матери и задерживайте и этого убийцу Гоги, и его шефа, — сказал Ремизов. Он был раздражен и угрюм. С утра ему начесали холку на совещании у заместителя министра. Пресса шумела о том, что заказные убийства по банкирам не раскрываются. И почему-то никто не шумел о том, что банкиры укрывают значимую для следствия информацию, размахивая, как щитом, указом, в котором регламентировалось понятие «коммерческая тайна».

С Савельевым Аверин организовал контроль над квартирой, где проживал Кэтмо.

— «Наружку» бы. И на двойку, — сказал Савельев.

— Да чего мудрить? Без этого дел полно, — отмахнулся Аверин. — Сориентируемся и завтра взломаем хату.

— ОМСН заказывать?

— Ну их к черту. Сами обойдемся…

Год назад Аверин по одному деликатному делу добрался до Грузии. Ему предстояло провести несколько встреч, при этом не афишируя, что он является представителем МВД России. Долетел туда на расшатанном, доживающем последние месяцы «Ту-154». Весь полет его волновало одно — как бы самолет не отбыл в мир иной, находясь в воздухе.

То, что он увидел в Тбилиси, некогда одном из любимейших его городов, потрясало воображение. За считанные месяцы после распада СССР Грузия превратилась в запущенную банановую державу, по уровню жизни больше напоминающую Республику Чад. Некогда уровень жизни там можно было считать эталонным. Получая практически бесплатно энергоносители и промышленную продукцию из центра, республика втридорога торговала продукцией сельского хозяйства, в основном фруктами, выкачивала из всего Союза деньги через курорты. В результате редкая семья обходилась без машины, одевались в Тбилиси не хуже парижских модниц. Проблемы с жильем, автотранспортом, дорогими вещами там никогда не стояли.

"Вы по деревьям лазили, когда у нас Шота Руставели был, вы вообще низкая нация» — это не раз еще в застойные времена Аверин слышал от многих в Грузии. Самих грузин он всегда уважал — народ этот в большинстве состоял из порядочных, добрых, гордых, талантливых людей, знающих толк в дружбе. Прекрасная литература, лирическое кино — кого все это не очаровывало? Но перестройка и социальные потрясения за считанные годы искорежили, вывернули психику людей, подняли из глубин сознания и выплеснули наружу самое худшее — злобу, подозрительность, агрессивность, пещерный национализм.

Пустившийся в свободное плавание корабль грузинской государственности быстро получил такие пробоины, что начал черпать бортами воду. Конфликты с абхазами и осетинами, политики оголтелого фашиствующего националистического толка или просто обыкновенные воры и бандиты, надевшие смокинги и галстуки, рост преступности — все это превратило республику в некое место на карте, где жизнь постепенно становилась невозможной. Закрывались предприятия, уничтожалась промышленность. Дорвавшиеся до власти удельные князьки быстренько распродавали остатки полезных ископаемых и национальных богатств. Вековые сосны уникального заповедника — Боржомского ущелья — были под шумок наполовину вырублены, лес продан Турции, деньги, как положено, испарились. С приходом относительной стабилизации министр путей сообщения втихаря загнал в Азербайджан все более-менее современные вагоны.

Аверин по делу съездил в поселок в десяти километрах от Тбилиси. То, что он увидел там, повергло его в шок. Простому человеку добраться туда практически невозможно — бензин стоил безумно дорого, автобусы не ходили, так что крестьяне были предоставлены сами себе, живя как бы в натуральном хозяйстве. О том, что творится в большом мире, они знали приблизительно, поскольку электричество давно выключилось и телевизоры, радио не функционировали, зато иногда из города наведывались шайки на бронетранспортерах, как продотряды, выметали все запасы продовольствия, до которых могли дотянуться. Пенсионеры получали по пять-шесть долларов в месяц, не многим больше зарабатывали рабочие и служащие. Люди начинали умирать от голода.

Из Грузии потекли беженцы. Оставшиеся без крова люди из Цхинвали и из Сухуми покидали земли предков, оглядываясь на сожженные, разрушенные артобстрелами дома. Куда податься? В родной стране их не ждали. Оставалась Россия. Тяготели они к Москве. Русские беженцы расселялись в медвежьих краях. Националы, поддерживаемые финансовой мощью своих общин, имевших, как правило, разветвленные коррупционные связи, обосновывались в столице. И многие из них начинали делать деньги. А самый лучший способ делать деньги — преступление.

Вместе с беженцами двинули в Россию из Грузии воры в законе. К 1994 году их проживало в Москве более пятидесяти. В основном они прибыли из исконно воровских грузинских городов — Кутаиси, Тбилиси. По рангу и влиянию немного ниже их стояли воры из Абхазии и Мингрелии.

Вообще в СССР больше всего воров в законе обитало именно в Грузии. Так получилось, что республика стала в какой-то мере рассадником этой заразы. В России к началу семидесятых годов авторитет воров в законе, их влияние резко упали, возрождение этого исконно российского института началось с Грузии. Этому способствовали некоторые национальные особенности взглядов — издавна абрек, разбойник пользовался там особенным уважением. Снискали уважение и законники. Эта стезя стала популярной, иметь среди знакомых вора в законе считалось за честь. Огромные деньги, которые скапливались в общаках и лично у воров, открывали им дороги к властным структурам, славившимся своей продажностью с дореволюционных времен. Коррупцию там не смог перебороть и даже железный Иосиф, хотя попытки были — после войны терпение его истощилось и он велел выселить в Сибирь без разбора большую часть чиновников. Воры в законе к середине семидесятых годов удачно вписались в систему власти в Грузии. Многие вопросы люди шли решать к ним, а не к официальным властям. Доходило до абсурда: в некоторых районах секретари райкомов — власть высшая и непререкаемая — вызывали на ковер и взгревали за состояние правопорядка в районе начальника милиции и вора в законе. Но то, что в СССР, стабильном государстве, выглядело скорее сбоями в общем порядке, шалостями, приобрело сатанинский размах в свободной Республике Грузия. Получили что хотели — абреков во власти, абреков на улицах. Бандиты, входящие в какие-то полуправительственные формирования, врывались в дома, вытряхивали сундуки и выворачивали карманы, выкидывали на улицах из машин хозяев, реквизировали транспорт на «дело свободы Грузии». Они казались куда страшнее иноземных завоевателей — от них никуда нельзя скрыться, это были свои захватчики. Недаром власть в республике делили вор в законе Джаба Иосселиани и бывший министр внутренних дел Шеварднадзе.

В России грузинские преступные группировки действовали достаточно жестко, эффективно. Круг их интересов традиционно был весьма обширен. Они зарекомендовали себя всеядными и делали деньги любыми способами, лишь бы шел доход и преумножалось состояние. Узкая специализация имелась лишь у немногих, например, у сванов, которые избрали полем своей деятельности похищение, заложников с целью выкупа.

В Москве среди опорных грузинских точек оказались такие гостиницы, как «Россия», «Москва», «Академическая», кафе «Гурия», «Локомотив», «У Пиросмани», ресторан «Иверия». Группировки контролировали коммерческие структуры, рынки, палатки, несколько банков — стандартный набор объектов обычных мафиозных сообществ.

Преступный мир никогда не признавал деления на национальности. С обострением межнациональных конфликтов в начале перестройки было принято решение большого сходняка считать национализм в воровской среде за гадское дело и карать вплоть до смерти. И все равно национальные различия ощущались. Среди грузинских воров в законе стали частыми внутренние разборки, связанные с разборками большими, — Грузии с Абхазией, с Южной Осетией.

В Москве грузинские воры приобрели некий странный статус. Тесно связанные с государственными структурами, с органами госбезопасности Грузии, они часто просто представляли интересы своего государства, встречаясь с высшими представителями российской государственной элиты. Такие переговоры больше походили на сговор между шайками. Аверин был убежден, что власть не имеет права идти на переговоры и на раздел сфер влияния с организованной преступностью. А если идет на это, автоматически переходит на их поле игры.

Тандем грузинских властей и воров четко прослеживался в истории с Кэтмо, являвшимся крупным преступным авторитетом и лидером боевой организации «Белый орел». Отличились эти головорезы, преимущественно из уголовников Абхазии, расстрелами заложников, вырезанием целых селений, тем, что топили корабли с людьми. Кстати, еще Гамсахурдиа в бытность свою руководителем Грузии продемонстрировал опыт привлечения уголовников для решения политических проблем. Во время войны в Южной Осетии он объявил амнистию тем, кто согласится воевать на стороне свободной Грузии. Выпущенных из тюрьмы уголовников зачисляли в отряды МВД Грузии. Так что после боевых действий нередко находили трупы людей, у которых к удостоверениям сотрудников МВД прилагались справки об освобождении из колоний. Погуляли они в Осетии хорошо, специализировались больше на стрельбе из-за угла и на карательных акциях против мирных жителей, привнеся ряд своих изобретений, которые пополнили всемирную энциклопедию пыток и казней — например, заваривали людей живьем в трубы. Или тоже живьем варили в котлах — это практиковалось большей частью на русских офицерах, правда, втихую, чтобы никто не узнал. Наши военные, прознав про это, таким «милиционерам» пощады не давали, били жестоко — как и положено обращаться с бешеными псами.

В общем, в Москве грузинские воры пользовались почетом и уважением. Чувствовали себя прекрасно, а главное, до недавнего времени безопасно. Но вот начались отстрелы. Да и Аверин с товарищами тоже решили подорвать это ощущение безопасности, показать его тщетность.

— Ну что? — спросил Аверин шепотом, стоя на лестничной площадке в стороне от двери съемной бандитской хаты.

— Надо входить, — Савельев погладил железную дверь, которую с ходу не взломаешь.

— Предлог?

— А, чего гадать, — Савельев встал перед дверью и нажал на кнопку звонка.

Оперативники прижались к стене, готовясь к броску.

— Кто? — послышался голос.

— Мне Гоги.

— А это кто?

— Григорий я.

— Не знаю такого.

— Да открой, перекинуться словечком надо. Ты что, боишься, да?

Эти слова оказали волшебное действие. Дверь открылась. На пороге возник крупный седоватый грузин — лучший образец породы. Савельев съездил ему по лбу пистолетом, впечатал в стену и ринулся вперед. Шедший за ним оперативник окончательно сшиб встречающего с ног. Ворвались в комнату, ураганом снесли еще двоих.

Дверь ванной около входной двери распахнулась, на пороге появился невысокий, в черной рубашке грузин. В руке он держал пистолет Макарова.

Оперативник в коридоре среагировал быстро. Он ударил ногой по двери ванной, и дверь захлопнулась, сметя вышедшего мужчину — вора в законе Кэтмо.

Аверин проскочил дверной проем и прижался к стене. На лестничной площадке, передернул затвор.

— Милиция! — крикнул он. — Кэтмо, выходи с поднятыми руками.

Никакой реакции.

Аверин прижимался к стене. В любой момент мог прогрохотать выстрел. У вора могли сдать нервы.

— Считаю до трех! — крикнул Аверин. — Потом стреляю Раз!

В ванной никто не шелохнулся.

— Кэтмо, не шути! Два!

Прошла секунда. Другая. Дверь ванной распахнулась. На пороге появился Кэтмо. Оперативник дернул его, припечатал к стене, ударил локтем по ребрам и сшиб с ног, защелкнул наручники.

— Фу, — Аверин вытер выступивший на лбу пот.

В квартире на полу валялись трое грузин — телохранители Кэтмо. Один из них — Гоги Берадзе, засветившийся на расстреле в Приморье. Кроме них оказалось еще несколько человек: грузинка лет тридцати, хриплая, с нахальной физиономией — чистейшая воровская мурка; сын Кэтмо — ангелоподобное существо лет восьми; девушка лет восемнадцати, плотная, черно-косая — сестра вора в законе и младенец в кроватке — сын вора.

Муровские опера второго отдела, бывшие спецназовцы, ребята нервные, к тому же прочитавшие справки о похождениях Кэтмо, немного позлобствовали.

— Ты нас, скот, убить хотел. Ты, погань, — нагнувшись над ним закричал оперуполнолмоченный.

После второго удара по загривку Кэтмо вздрогнул. Его била дрожь. Он выгнулся, зашипел. И зашелся в припадке. На губах выступила пена.

— Нэ бейте! Он эпилепсик! — с акцентом заорала грузинка. — Фашисты! Нэгодяи! Сволочи, чтоб вы сдохли.

— Э, подруга, не ори, — Савельев толкнул ее на кресло. — Чего причитаешь?

— Нэ трогайте его! У него от следствия два раза голова пробита.

Кэтмо было тридцать три года, и почти десять лет он носил титул. Он застал ту пору, когда грузинские воровские традиции и рост вооруженного бандитизма в республике стали волновать Центр и была спущена жесточайшая директива — давить авторитетов. Партийное и милицейское руководство рассудило, что кресла дороже добрых отношений с ворами. Вышли из подполья честные сотрудники МВД, долгие годы мечтавшие устроить вендетту воровскому сообществу. И пошли аресты. Воров брали с оружием, с наркотиками: значительная часть грузинских воров — наркоманы со стажем. Пошли раскрутки, при этом угрозыск в средствах не стеснялся, часто показания по делам, особенно связанным с бандитизмом и убийствами, просто выколачивались самыми жестокими мерами. На такую кампанию и угодил Кэтмо в молодости. Его едва не забили на допросе. После этого начались припадки, усугубленные давней наркоманией.

На Кэтмо вылили стакан воды, он немножко пришел в себя и лежал, уткнувшись лицом в ковер в коридоре.

Квартира состояла из двух комнат, обставленных скупо. На столе красовалась видеодвойка. Лежало в шкафу штук пятьдесят видеокассет. Большинство — каратистские и гангстерские боевики.

— Вот, — Аверин ткнул в видеокассету с надписью — юбилей Гиви.

— Запись юбилея Гиви Кутаисского. Там собрались все известные воры. Хорошая находка, — Аверин подержал кассету и вернул ее на место.

Пригласили понятых и начался обыск. Он сопровождался криками Лии — жены Кэтмо:

— Вы посмотрите на них. Как они мучают чэстных людей! Через две минуты в ванной, где решил оборудовать огневую точку Кэтмо, нашли пистолет, с которым он встретил опергруппу.

— Это что? — спросил Аверин.

— Подбросили, — заорала хозяйка. — Подбросили пистолет, тоже мнэ, милиция! Провокаторы!

Пистолет внесли в протокол. К нему прибавились несколько пакетов анаши — два из шкафа, остальные на кармане у телохранителей Кэтмо.

— А это что? — спросил Аверин.

— Нэ знаю, — заорала Лия, укачивая расплакавшегося грудного ребенка. — Но тоже подбросили.

Пока составлялся протокол, стоял непрекращаемый гвалт. Лия орала: «Подбросили, все подбросили». Ей вторила сестра Кэтмо. И восьмилетний мальчишка тоже в хор им кричал:

— Подбросили, все подбросили!

Семья вора прекрасно знала, как действовать в таких ситуациях. Аверин вздохнул, погладил по голове воровского сына.

Ребенок — могло выйти из него что угодно. Но что ждать, когда растет в такой семейке? Тоже вор будет. Тоже скурится наркотой. И умрет на нарах.

Пацаненок встряхнул головой и, всхлипнув, произнес:

— Все папе подбросили…

Потом замолчал, кивнул на оперативника, у которого на плече висел пистолет-пулемет «кедр».

— А что это за автомат вон у того?

— «Кедр», — пояснил Аверин.

— Ну и что, у моего папы тоже есть пистолет!

Сестра Кэтмо, находившаяся рядом, задохнулась от ярости и обрушилась на мальчонку с тирадой на грузинском языке. Пацаненок понял, что сказал что-то не то.

Шмыгнул носом:

— А почему вот ему можно автомат иметь, а моему папе нельзя пистолет иметь?

— Не положено.

Пацаненок вздохнул и привычно протянул:

— Подбросили…

Грудной малыш разревелся окончательно. Лия укачивала его, но успокоить никак не могла. Савельев, человек добрый и участливый, спросил:

— Помочь чем?

— Как же, поможэте, — скривилась Лия. — Вам только пистолэты подбрасывать. Дэтское питание. Бутылочка вон на той полке.

Савельев схватил двухлитровую бутылку из-под «Пепси-колы», до половины наполненную какой-то коричневой жидкостью.

— Возьми.

Лия ошарашенно посмотрела на бутылку, ее передернуло, и она нервно заорала:

— Да нэ эту!

— Ну-ка, — Аверин взял бутылку, открыл пробку, принюхался. — Григорий, ты знаешь что это?

— Что?

— Опийная настойка.

В руках он держал почти литр сильнодействующего наркотика.

— А там что? — Аверин открыл ящик стола на кухне, наполненного шприцами, в одном из них еще осталось такое же коричневое вещество.

— Эх вы, — покачал головой Савельев, разглядывая разлегшихся на полу людей. — Исколовшиеся, искурившиеся анаши. И нравится вам так жить, гадости всем делать?.. Какие-то животные.

— Это вы, менты, животные, — подал голос Гоги. — Мы вас не трогаем.

— А мы вас трогаем, — один из оперов пнул Гоги башмаком по ребрам. — Вам тут нечего делать, шакалы. Нам своих бандитов хватает. А вы уж у себя дома кровь из своих земляков пейте.

Грузин что-то пробурчал на своем языке.

— Принимайте, к вам гость, — послышалось из рации. — На «Форде» подкатил.

Двери лифта открылись. Из него вышел крепкий, в годах кавказец в кожанке, больше походивший на жителя Азербайджана. Его схватили за руки. У него сработала реакция, он сумел вырвать одну руку, потянулся под мышку, получил коленом в живот и скорчился на полу.

— Нет ствола, — сказал опер, решивший, что азербайджанец тянулся за оружием.

На лице вора играла улыбка.

Аверин понял, почему. Когда ощупал его, почувствовал, что карман влажный. Понюхал палец.

— Вот собака. Он ампулу с наркотиком раздавил.

— Вот дьявол, — сказал оперативник.

— Крепче надо было держать…

Прибывший усмехнулся. И получил по физиономии от нервного опера.

— А вам не говорили, что бить задержанных некрасиво, — встряхнув головой, произнес азербайджанец.

— Говорили, — сказал Аверин и кивнул оперативнику. — Оставь его.

Обыск закончился. Всех отвезли в отделение милиции. Уже стемнело. Аверин отправился к дежурному следователю договариваться о задержании.

— А почему задерживать? — пожал плечами следователь. — Ну и что — немного анаши нашли и пистолет на полу.

— Это вор в законе Кэтмо, сынок, — произнес зло Аверин. разглядывая тощего очкастого следака.

— У него в паспорте записано, что он вор в законе? — осведомился следователь.

— Ну так отпусти. И загубишь раскрытие по делу на министерском контроле. Давай.

— Да ладно, — пожал плечами следователь. — Посмотрим, что можно сделать.

Предварительные допросы, оформление бумаг — все было закончено глубокой ночью. Аверин писал за столом протокол, напротив него сидел телохранитель Кэтмо Гоги.

— Гоги, знаешь, зачем мы пришли к Кэтмо?

— Мне неинтересно.

— За тобой… Светит тебе обвинение в убийстве.

— Я не убийца.

— А кто?

— Беженец. Мой дом находился в Сухуми. Он сгорел. Абхазы, поддерживаемые вами, жгли наши дома… Зачем вы пришли на нашу землю?

— Это не политический диспут. Тебе будет предъявлено обвинение в убийстве.

— В каком убийстве?

— А ты подумай. В каком из многочисленных дел ты засыпался… Тебе колоться надо…

Двое суток Аверин работал с Берадзе. Наконец у вора началась ломка. Он прочно сидел на игле. В грузинских группах к этому относятся снисходительно, тогда как славяне знают — с наркоманами связываться нельзя. Наркоман тебя заложит, продаст. Ему нужна доза. Так случилось и с Берадзе. И он раскололся в совершении убийства за эту самую дозу.

— Все равно не посадишь, — прохрипел он, загоняя шприц в вену.

— Почему?

— Потому что вор в вашей стране ценится куда больше мента с его провокациями…

Видеоаппаратура, которую изъяли в квартире, проходила в банке данных в списке похищенных вещей. Ясно, притащили с кражи. Происхождение восьми тысяч долларов Кэтмо не собирался объяснять, а по поводу видика заявил, что купил на барахолке.

На третьи сутки Кэтмо и его подельники, за исключением Гоги, были выпущены под подписку о невыезде. Бежать из Москвы Кэтмо не собирался. Он тоже не верил в силу российского правосудия. За ним охотился уголовный розыск. За ним охотилась контрразведка, которая знала, что такое «Белые орлы» и что они творили в Абхазии. А Кэтмо плевал на всех и продолжал жить в столице России.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ КОНЕЦ КОРОЛЯ МАФИИ

Благостные объятия морфея. Уютно и тепло, интересно и спокойно в них. Аверина никогда не мучали кошмары. Ему снились красивые цветные сны, от которых оставалось ощущение прикосновения к волшебному миру. Ему часто не хотелось спускаться оттуда на грешную землю. И уж совсем он не терпел, когда из объятий морфея вырывают посредине ночи.

Телефон надрывался. Он звонил и звонил. Аверин с трудом разлепил веки, пошарил рукой и нащупал трубку. Приподнял ее и случайно уронил на рычаг.

— Черт, — он встряхнул головой, скосил глаз на часы. Светились цифры — два ноль-ноль.

Тот, кто звонил, не счел за труд перезвонить. И неудивительно — ему по должности положено быть настырным и поднимать людей посредине ночи.

— Аверин? Чего трубку бросаешь? — послышался голос постоянного дежурного по Главку старшего опера майора Василенко.

— Тебе чего, с умным человеком захотелось поговорить?

— Собирайся. Тебя ждут на Полянке в бывшем здании УВД. Знаешь, где это?

— Знаю. А что стряслось?

— Пол-отдела вашего поднял. Крутого человека завалили. Будете искать.

— Кого?

— Вся информация на месте.

— Чтоб вам всем пусто было…

Аверин оделся, ополоснул лицо холодной водой и вышел во двор, где царили холод и пустота. В безлунную московскую ночь все становится странным, приобретает загадочные очертания. Ночью город выходит из-под власти людей.

Мотор «жигуленка» почихал, но наконец разогрелся. Аверин посидел, прикрыв глаза, на миг опять задремал, очнулся уже окончательно и вырулил со двора.

То, что он застал в здании УВД на Полянке, поразило его до глубины души. Никогда он не видел такого количества руководящих работников правоохранительных органов вместе, если не считать заседаний в Кремле. Тут и начальник Главного управления уголовного розыска, и заместитель Генерального прокурора, и начальник ГУВД Москвы, масса чиновников помельче, среди которых начальник четвертого отдела ГУУРа, начальник отделения Ремизов, половина четвертого отдела, куда входил и Аверин.

Аверин нашел Ремизова в тесном кабинете.

— Прибыл, — отрапортовал он.

— Молодец.

— Что, Ельцина застрелили?

— Нет. Застрелили Отари Квадраташвили.

Аверин издал нервный смешок.

Объект стоял в неудобной позе. Первым выстрелом киллер развернул тело, а два других послал точно в цель. Три выстрела за полторы секунды. Работал профессионал экстра-класса. Таких снайперов — считанные единицы. А этот не просто умел нажимать на спусковой крючок и попадать в цель. Он умел работать с живыми мишенями.

Эти три выстрела, прозвучавшие у Краснопресненских бань, потрясли весь преступный мир. Был убит один из главных его столпов — благодетель, меценат, телезвезда, председатель фонда социальной защиты спортсменов имени Яшина, заслуженный тренер РСФСР Отари Квадраташвили.

Но не меньше они встревожили властную верхушку. Такого ажиотажа Аверин еще не видел. Ни одно убийство не вызывало такой реакции. Штаб по раскрытию возглавил начальник ГУВД Москвы. Каждый день составлялся отчет о проделанной работе, раз в неделю проходило заседание штаба — его вел Панкратьев и обычно присутствовали начальник ГУУРа, заместитель Генерального прокурора и прочие шишки. И раз в неделю отсылался подробнейший отчет в администрацию президента. Дело находилось на их контроле, и лично глава администрации мылил всем холку, требуя принять все меры.

Отари был застрелен, когда в сопровождении друзей и телохранителей выходил из Краснопресненских бань. Стреляли с чердака дома № 29 по Пресненскому валу из немецкой винтовки калибра 5, 6 миллиметра с оптическим прицелом. Киллер вел огонь с расстояния семьдесят метров, из положения лежа, оперев оружие на четыре стопкой сложенных кирпича. Напоследок он разбил приклад винтовки и без труда ушел по заранее разработанному маршруту. Отари умер в реанимационном отделении Боткинской больницы. Через несколько минут после происшедшего на место подъехал народный артист Кобзев, покрутился и отчалил в США, через некоторое время обмолвившись, что следующим в черном списке — он.

На похоронах присутствовало несколько тысяч человек — представители артистической элиты, спортсмены, боссы практически всех московских преступных группировок. Похоронили Отари на Ваганьковском кладбище рядом с его братом.

Группу ГУУРа, занятую раскрытием этого преступления, возглавил Ремизов. В нее вошло еще несколько оперативников, в том числе и Аверин. Работать приходилось в состоянии постоянной нервозности. С утра до вечера все требовали результат.

Сил и средств не жалели. Была задействована вся агентура уголовного розыска и других служб на отработку связей и образа жизни Квадраташвили. В регионы вокруг Москвы разослали указания завести контрольно-наблюдательные производства и сообщать в Москву любую информацию касательно Отари. Подняли так и остававшееся нераскрытым убийство Амирана Квадраташвили.

Отари называли королем преступного мира Москвы. Это не совсем соответствовало действительности. В ряду авторитетов он занимал не первое место. Но и далеко не последнее. Он был весь на виду. Его не удовлетворяла роль человека, находившегося в тени. Воры считали его неким представителем преступного мира как в госструктурах, так и в глазах общественного мнения, и он как нельзя лучше подходил на такую роль. Обаятельный, со знаменитым спортивным прошлым, очень неглупый, он привлекался к уголовной ответственности всего один раз. «Союз спорта и криминала» — Отари одним из первых бросил этот лозунг и воплотил его в жизнь. Будучи признанным криминальным авторитетом, он не мог стать вором в законе. Слишком много преград стояло на этом пути — статья за изнасилование, работа в государственном учреждении, притом связанном с МВД.

Как всегда, при масштабном расследовании возникали и отпадали версии, отрабатывались на возможную причастность к убийству десятки людей. Через две недели Аверин положил на стол Ремизову очередную справку для администрации президента. В ней бьии подбиты некоторые итоги по связям Отари и по его личности.

"Родился Отари Квадраташвили в городе Зестофани в 1948 году, мастер спорта международного класса по классической борьбе. В 1966 году Московским городским судом осужден за изнасилование, но в 1970 году направляется в психиатрическую больницу общего режима в Люблино с диагнозом вялотекущая шизофрения. В начале восьмидесятых работал тренером «Динамо», объединил вокруг себя известных спортсменов — борцов, штангистов, боксеров. Большинство из тех, кого он сплачивал вокруг себя, впоследствии вошли в состав преступных группировок — люберецкой, бауманской, домодедовской, балашихинской. Поддерживал дружеские отношения с такими мощными фигурами воровского мира, как Япончик, Писо, Сво.

Свой первоначальный капитал заработал на руководстве группой «ломщиков» — мошенников, работавших у магазинов «Березка» на обмене чеков «Внешпосылторга» на рубли. Также брал налог с проституток, промышляющих в центре Москвы. Эта деятельность приносила значительные доходы. О них можно судить хотя бы по тому факту, что на кону во время карточных игр, к которым испытывали слабость братья Квадраташвили и их друзья, порой стояло по полмиллиона рублей в дореформенном исчислении.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов стали появляться так называемые центровые — люди, имеющие авторитет в преступном мире, зарабатывающие незаконным путем большие деньги и тратящие их в «Метрополе», «Интуристе», «Космосе». Таковых насчитывалось около двухсот человек. В этой среде начал вращаться Квадраташвили, зарабатывая свой авторитет.

В 1985-м он бросил тренерскую работу и активно занялся бизнесом. По его рекомендациям представители преступных группировок внедрялись в коммерческие структуры с целью отмывания денег или проведения различных махинаций.

Через своих друзей-спортсменов ему удалось взять под контроль ряд преступных группировок — люберецкую, солнцевскую, балашихинскую, долгопрудненскую. Начинал он с бауманской группировки — она располагалась в центре Москвы, где находится институт физкультуры, в ней было много бывших спортсменов. В тот период, середины восьмидесятых, сблизился с олимпийским чемпионом по вольной борьбе Мамукашвили, лидером группировки Юго-Запада, контролировавшей Центральный Дом туриста. Во многом благодаря Мамукашвили Отари удавалось подчинять себе спортсменов.

В то же время начал устанавливать связи с артистической элитой, сошелся с Иосифом Кобзевым, который входил в концертно-зрелищную дирекцию «Москва». С помощью одного из руководителей дирекции в конце восьмидесятых годов занимался вымогательством денег у певца В. Кузьмина, в результате чего удалось получить 75 тысяч рублей (стоимость семи автомашин «Волга»). Чуть позже с его подачи в Саратове началось вымогательство денег у коммерческого директора одной из вокально-инструментальных групп, бывшего сотрудника ОБХСС. Когда тот отказался платить, его зарезали.

На протяжении 1985-1986 годов МВД СССР привлекло к уголовной ответственности около ста пятидесяти человек из окружения Отари Квадраташвили, но до него самого руки не дошли, так что власть его в преступном мире только укреплялась, а с началом перестройки, созданием кооперативов достигла апогея. Не без помощи Квадраташвили из концертно-зрелищной дирекции «Москва» было образовано АО «Московия», президентом которого стал Иосиф Кобзев, после чего дружеские и деловые отношения Кобзева и Квадраташвили только укрепились. Позже Квадраташвили и Анзор Каташвили образовали ассоциацию «XXI век», однако друзья поссорились, и Отари утерял влияние на ассоциацию. Поэтому организовал фонд имени Яшина.

В этот период через известных артистов и спортсменов Квадраташвили постепенно проникает в высшие властные структуры.

Через подставных лиц он владел казино в ресторане «Гавана», гостиницах «Ленинградская», «Интурист», «Университетская». Сам неоднократно заявлял: «Я занимаюсь этим очень давно. Деньги я добывал на бегах. Я не любил зарабатывать плохие деньги. Я к человеку подходил и просил дать денег. Только просил, но хватало и этого. И мне платили так по двадцать-тридцать человек. Они у меня выстраивались в цепочку. Сейчас могу позвонить и сказать, что неудобно, арбитражный суд может быть, вы отдадите деньги? Они отдают сами друг другу. Я не могу быть бездушным человеком. Когда идут ко мне два бандита на третейский суд, я их прошу помириться. Я не могу, когда людей убивают»…

Ремизов ознакомился со справкой, вопросительно посмотрел на Аверина:

— Это что такое?

— Информация в администрацию президента.

— Ты хочешь, чтобы нас размазали по стене? Ты пишешь открытым текстом, что человек, гибелью которого интересуются на самом высоком уровне, не кто иной, как бандит, рэкетир. Ты представляешь, какую бурю это вызовет?

— Но ведь все правда.

— Они сами прекрасно знают правду. Они любят, когда с ними играют в жмурки.

— Тогда чего они так переполошились? Обыкновенный пахан, и не больше того. А хай стоит непристойный.

— Не простой пахан. Видимо, очень большие деньги через него шли. И, естественно, те, кто их заряжал, не прочь знать их судьбу, а заодно причину убийства Квадраташвили.

— Так, может, грохнули его те, кто теперь с нас справки требует?

— Вряд ли так все просто. Нарушен какой-то баланс интересов и сил. И наверху хотят разобраться, что к чему.

— И они желают раскрытия убийства?

— Возможно, установить убийцу. А раскрыть — не уверен.

— И чего мне в этой долбаной справке писать?

— А ты не знаешь, что писать? Есть основания полагать, что среди знакомых Квадраташвили находились лица, близкие к криминальным структурам. И дальше все в том же духе. Не нужен нам этот живой реализм. Немножко импрессионизма, абстракционизма.

— И кубизма.

— Вот именно. Кстати, меня опять вызывали к начальнику Главка и драли по этому делу. А завтра в штаб по раскрытию.

— Тут движение наметилось кое-какое, — сказал Аверин.

— Что именно? — заинтересовался Ремизов.

— Я тут толковал с источником — он говорит, будто один из знакомых Отари — Гиви Качидзе. Старый товарищ. Он ему доверял, как себе. Гиви может знать многое. Он раздавлен смертью своего друга.

— И может навести на след?

— Возможно.

— Давай соберем на него информацию, присмотримся, что за человек. И готовь встречу.

— Будет сделано.

— Хоть что-то.

Между тем, пока все внимание и силы были сосредоточены на убийстве Квадраташвили, преступники продолжали заниматься изничтожением друг друга. В Пушкине началась война за сферы влияния, за несколько дней там перебили двенадцать человек. Дошло до того, что по радио жителям советовали меньше появляться на улицах, поскольку киллеры расшалились. Настоящая война развернулась в Балашихе. Когда милиция подоспела по вызову, бой шел вовсю. Несколько боевиков было убито, погиб сотрудник РУОПа.

— Чего такой с лица опавший? — спросил Егорыч, заглянувший в пол-одиннадцатого вечера в гости. Аверин как раз пришел с работы, злой и усталый.

— Ищу все.

— Находишь?

— Не нахожу.

— А чего ищешь?

— Кто одного вора убил. Крупного вора.

— Квадраташвили?

— И ты слышал.

— Да только в яслях про него не слышали. А детсадовские уже все знают о Квадраташвили.

— Вор обычный. А дело на контроле в администрации президента.

— А чему ты удивляешься? Ленин опирался на бедняка-голодранца и пропойцу. А эти — на бандита.

— Злопыхатель ты неисправимый.

— Скоро ваше МВД разгонят. Тут один политикан предложил в каждом районе МВД свое создать на самофинансировании. Читай — банду, которая начнет порядок наводить. Мудро?

— Мудро.

— То-то… Мне коньячок принесли. Настоящий армянский.

Хочешь тяпнуть?

— Нет, — покачал головой Аверин.

— А кто тебя спрашивает? — Егорыч полез в сумку, которую притащил с собой, и поставил на стол бутылку марочного конь яка.

— За что пьем? — спросил Аверин, глядя на фарфоровые чашки, в которые Егорыч налил коньяк.

— За выздоровление.

— То есть?

— Понимаешь, наша страна больна. А эти все: «новые русские», занятые воровством, политики, бандиты, занятые тем же, шизоиды, занятые шизухой, одуревшие злобные обыватели, — это бациллы. За то, чтоб против них антибиотик нашелся. — Думаешь, найдется?

— Умом понимаю — ни шиша. А сердцем верю — найдется. Аверин проглотил коньяк. Стало теплее. Егорыч смотрел на него улыбаясь, и улыбка была доброй, понимающей.

— Ну чего, легче?

— Легче.

— Вот и хорошо…

— Подготовил очередной отчет президенту? — спросил Ремизов Аверина утром.

— Подготовил. Ничего не сделано. Задержаны две рэкетирские бригады — в Москве и Саратове по информации.

— Вот, а говоришь ничего не сделано.

— Но к убийству отношения не имеют… И направление расследования…

— Совсем глухо?

— Только приятель этот Отарин — Качидзе. Если только его растрясем, что маловероятно.

— Вероятно, маловероятно. Пиши — установлен источник информации, который может дать сведения касательно мотивов убийства. Так?

— Черт знает… Не хотелось бы.

— А если выяснится, что мы скрывали информацию? Что тогда? В порошок сотрут.

— Ладно.

— Когда планируешь контакт с Качидзе?

— Послезавтра.

— Приглашать сюда не стоит. Давай на одну из наших квартир. Я тоже приму участие.

Справка ушла наверх. И у Аверина возникло ощущение, что они сделали большую ошибку…

Следующий день Аверин провел в отделе по расследованию бандитизма и умышленных убийств Московской прокуратуры. Дело по убийству Квадраташвили вела Нина Николаевна Камышова — убеленная сединами, в возрасте женщина с напористыми манерами, желтыми от никотина зубами, умная, циничная, цепкая, любившая матюгнуться, способная опрокинуть после удачного мероприятия стаканчик водки — иного не признавала. Таких профессионалов Аверин видел на своем веку не так много. Если есть зацепки, можно не сомневаться, она доведет дело до ума. Она относилась к вымирающему племени Важняков (с большой буквы) — следователей по особо важным делам, достигших профессиональной вершины, готовых идти в выполнении долга до конца, умеющих сплотить вокруг себя хороших работников и зарядить их своей силой, энергией, желанием установить истину. В застойное брежневское время, когда прокуратура нередко являлась эдаким придатком к партийным органам, такие спецы в ней водились. В постперестроечной прокуратуре они начали исчезать. Их место стали занимать следователи с двух — трехлетним стажем, а в районах засели мальчишки и девчонки вообще без высшего образования, быстро научившиеся отписываться по нераскрытым делам, коряво оформлять дела раскрытые, но не имевшие никакого представления о том, что же такое настоящее, без дураков, по всем правилам следствие.

Аверин углубился в изучение материалов, изъятых в связи с финансовой деятельностью Квадраташвили.

— На, — Камышова поставила перед ним кружку с черным чаем.

— Это же чефир.

— Просто крепкий чай. Прочищает мозги. Нужны оперу мозги?

— Нужны.

— Далеко не всем, по-моему. Такие материалы в последнее время приходят, — она покачала головой. — Вырождается ваша контора. Пей, служивый.

Аверин отхлебнул чая, походившего на чефир не только по внешнему виду, но и по вкусу, и поморщился.

Следствие крутилось вокруг финансовой деятельности фонда помощи спортсменам имени Яшина, АО «Московия» и еще нескольких коммерческих структур, связанных с Отари. Но пока ничего путного узнать не удалось.

В томах лежали ксерокопии. Аверин листал их.

— Вот оно, — произнес он, ткнув в бумагу.

— Оно самое, — кивнула Камышова усмехнувшись.

— Для служебного пользования. Распоряжение Президента Российской Федерации.

— Почти секретно… В прошлом году создан некий спортивный центр в форме акционерного общества закрытого типа. Президент наделил его огромными льготами.

— «Освободить от уплаты экспортно-импортной таможенной пошлины в 1993-1995 годах», — процитировал Аверин документ, подписанный высочайшей особой.

— Да. А кроме того, для поддержки спорта из госрезерва выделено для продажи сотни тысяч тонн цемента, миллионы тонн руды, алюминий. Вот она — истинная причина убийства, — Камышова подошла к столику, за которым сидел Аверин, и положила ладонь на распоряжение.

Отрабатывались самые разные версии: «мецената» убили воры, недовольные, что он постоянно мелькал в объективе телекамеры, на светских и политических фуршетах и проворачивал свои дела часто в ущерб воровскому сообществу. Убили недовольные ростом его влияния. Убили те, кто был не согласен решениями Отари в качестве «третейского судьи». Влез не в те сферы влияния. Отомстили бизнесмены, на которых он наезжал или которым перебегал дорогу в коммерческой деятельности. Нашли даже одного фарцовщика, наказанного Отари за обиду проститутке еще в восьмидесятые годы — тот обещал жестоко отомстить.

— Льготы — миллионы и миллионы долларов, — сказала Камышина, отхлебывая чай из своего стакана в массивном серебряном подстаканнике. — Они, родимые. Если создать фонд помощи бездомным собакам и разрешить на его нужды беспошлинный ввоз водки, то назавтра вся водка будет ввозиться в Россию через этот фонд. Паре псин купят «Пэддигри», хотя на деле денег выручат столько, что каждую бездомную жучку можно обеспечить квартирой. Кажется, все понимают, что дешевле всего — не давать льготы, а из бюджета целенаправленно выделять средства тем же спортсменам. Но вот только как тогда строить чиновникам виллы по всему миру и отправлять детей в Оксфорды?

— Да, тяжеловато будет, — не мог не согласиться Аверин.

— У чиновника ребенок должен учиться в Оксфорде. И виллой он обзаводится, чтобы подчеркивать величие державы за рубежом — на зависть драным иностранцам. И вор не желает от него отставать.

— Кто-то ему эти льготы давал?

— А ты, служивый, не видишь, что Отари — это уже не просто авторитетный вор. Это нечто гораздо большее. Это явление совершенно иного уровня. Это пример нового взаимовыгодного симбиоза высоких властей и бандитов.

Отари действительно перерос рамки обычного мафиозного главаря. В последнее время он вымогал деньги, добивался контрактов, решения коммерческих вопросов чаще не столько угрозой разобраться по всем правилам — взорвать офис, убить семью. Все это в прошлом. Он, как рычагом, пользовался властными структурами. Натравит налоговую полицию, решит вопрос в правительстве, умоет с помощью прокуратуры, устроит разгром при помощи милиции. Новый рэкет — бандитско-государственный. Все знали — у Отари все и везде схвачено. И тот интерес кремлевских шишек к этому убийству лишний раз подтверждал это.

Аверину вспомнился его разговор с Егорычем.

— Вор — помощник власти.

— Идет нескончаемый фуршет, где преступники, политики, артисты подкладывают друг другу икорки и обсуждают, что неплохо было бы помочь бедным спортсменам или голодающим афганцам, и обещают поделиться, если благодетели согласятся выделить льготы. Расчувствовавшиеся чины подписывают бумаги. Естественно, с расчетом на будущую дележку.

— Кто состряпал бумагу Отари? — спросил Аверин.

— А нас туда не пустят. Мы-то знаем, что это наиболее реальное направление расследования. Но президента не вызовешь и не спросишь, кто его надоумил на такое распоряжение.

— Не вызовешь.

— У меня такое впечатление, будто он подмахивает такие бумаги не читая. Не в нем дело. Кто подсунул ему бумагу?

— Тайна.

— С такими льготками это АОЗТ за солидные проценты выступало посредником в крупных сделках по экспорту сырья, — сказала Камышина, ставя на стол ополовиненный стакан с чаем. — Слишком многие серьезные люди были недовольны таким положением вещей. Слишком большие убытки терпели. Вот первый мотив убийства.

— Реально, — произнес Аверин.

— А второй — у Отари началась звездная болезнь. Предположим, он перестал отстегивать деньги своим благодетелям.

— И что?

— Благодетели решили от него отделаться:

— Точно. Из-за кремлевских стен свистнули, гикнули — и вот результат.

— Кремлевскую версию не отработаешь, — кивнул Аверин.

— Посмотрим. Есть еще такая штука, как случай, — сказала Камышина. — А он чаще на нашей стороне… Чует мое сердце, вытащим мы это дело…

Интуиция ее не обманывала.

Прошел первый месяц лета. Жару сменяли дожди и холод. Аверин с некоторых пор заметил за собой, что перестал обращать внимание на погоду. Его не волновало — слякоть или солнце на дворе. Раньше ждал лета, ненавидел зиму, терпеть не мог холод. Наслаждался солнечными весенними деньками, любил съездить за город, погонять мяч, искупаться. Сегодня нет на это ни времени, ни желания.

Переписка через Интерпол по поводу оружия, из которого был убит Отари Квадраташвили, наконец дала результат. Винтовка немецкого производства пришла из Эстонии, из военизированного ополчения «Кайселит». Ничего удивительного, равно как и Чечня, страны Прибалтики служили перевалочной оружейной базой. Эдакий центральный европейский рынок, где можно приобрести что угодно — хоть гаубицу, хоть партию пистолетов, хоть малокалиберную винтовку с оптическим прицелом для того, чтобы убить главаря московской мафии. Естественно, получить ответ из Прибалтики никто не надеялся, учитывая зоологическую ненависть тамошних хозяев к России и привычку поддерживать любые силы, которые расшатывают Россию, будь то чеченские сепаратисты или московские киллеры.

Между тем дело Квадраташвили начало приобретать все более зловещий оборот. Продумав тактику беседы с приятелем Квадраташвили Качидзе, от которого надеялись получить информацию об убийстве, набрав достаточно материалов, которыми можно надавить на него, Аверин попробовал выйти на связь с ним… И ничего не получилось. Качидзе исчез. Семья пребывала в истерике.

И самое любопытное — исчез он на следующий день после того, как администрация президента получила информацию о готовящейся с ним встрече.

Аверин заглянул к Ремизову в кабинет. Начальник отделения встретил его угрюмо.

— Что это означает? — спросил Аверин. — Случайность?

— Ты веришь в такие случайности? — пристально посмотрел на него Ремизов.

— С трудом.

— Свидетель исчезает сразу же, как только некие лица узнают о нем. Значит, информация сливается заказчикам убийства непосредственно откуда?

— Из администрации Президента Российской Федерации.

— Получается.

— Черт, куда же они его дели? — спросил Аверин. — И вообще, в живых ли он?

— Или его попросили уехать из России, чтоб не мозолил глаза. Или попросту ликвидировали. Понимаешь, куда идет дело?

— Понимаю.

— Ах, сукины дети, — Ремизов поднялся из-за стола, подошел к шкафу, налил воды из графина, стоявшего там, проглотил одним махом.

— Что нам дальше делать? — спросил Аверин.

— Копать. Еще глубже и активнее! — Ремизов ударил кулаком по столу. — С сегодняшнего дня вся информация, которую мы посылаем наверх, должна быть скорректирована.

— Раньше об этом следовало думать, — пробурчал Аверин.

— Да — наша вина. Просчет ценой в человеческую жизнь… Ох, мерзавцы, — Ремизов вздохнул и отхлебнул еще глоток воды…

У Аверина было ощущение, что его вываляли в грязи. Он не мог успокоиться. Одна бумага наверх — и обрублена перспективная линия. И, вероятно, погиб человек.

Аверин насмотрелся на многое. И в принципе мог допустить всевозможные шутки. Но когда увидел все наяву, это повергло его в шок..

Через несколько дней он встретился с Ледоколом. Вечером пересеклись в излюбленном кафе.

— Чего, самбист, невесел? — спросил Леха, уминая из горшочка грибы с мясом.

— Дела заели.

— Бывает.

— Квадраташвили — какой шелест идет?

— Идет шелест. Идет. Но никто ничего не знает. Одного подмосковного авторитета уже грохнули на всякий случай — У него конфликты были с Отари, братва решила, что не мешает его наказать, а виноват он или нет — потом выяснится.

— Кого?

— Васю Паркина.

— Но он ни при чем.

— Вот и я говорю… Там какие-то финансовые завязки вокруг фонда Яшина и фирм.

— Льготы?

— Они.

Аверин кивнул. Ледокол подтверждал еще раз то, что уже знали.

— Хочешь подарок? — осведомился лениво Ледокол.

— Ну.

— Не прочь узнать, кто Глобуса и Бобона убрал?

— Кто? — Аверин подобрался.

— Есть такой уникум. Саша Македонский. Александр Салоников.

Аверин озадаченно посмотрел на Ледокола.

— Не помню что-то.

— Бывший мент. В патруле служил. Потом в высшей школе милиции учился. Уволили. Сел за изнасилование. В зоне его пробовали опустить по морали — и как мента, и как насильника. Дрался со всей камерой — насмерть. Заработал уважение. Стал спецом по наемным убийствам. Физически силен. Стреляет потрясающе. Уникальный человек. Поговаривают, еще Калина на нем.

— Ага, а президента Кеннеди не он застрелил?

— Нет. Кстати, воровской приговор на него тянется еще с зоны.

Получается, что Саша Македонский расстрелял без суда и следствия значительную часть павших известных преступных авторитетов. Знаменитого Глобуса и его правую руку Бубона. Самого молодого вора в законе Калину — провинившегося тем, что в гостинице «Космос» по пьяному делу и по беспределу зарезал вора в законе Мансура. Выходит, везде тень этого самого Саши.

— Под кем ходит?

— Говорили, имел хорошие отношения с солнцевскими. С Сильвестром. Сейчас сблизился с курганскими. Подрабатывает тем, что держит крышу кому-то в артбизнесе.

— Кому?

— Не знаю… Интересно, что воров ненавидит печенкой. И глушит их с самым искренним чувством правоты.

— Понятно, — Аверин постучал пальцем по бокалу, прислушиваясь к звону. Потом произнес:

— Калач объявился.

— Где?

— Гонцы приезжали в Кемерово. Все те же угольные дела. После его визита там троих человек грохнули. Один из них — директор шахты.

— А сам где?

— Сам где-то в Штатах сейчас.

— Когда было?

— Три дня назад. Аверин выложил расклад.

— Черт, время упустили, — покачал головой Ледокол.

Возвращался со встречи с Ледоколом Аверин в восьмом часу. У продуктового магазина остановился. Пушинка ныла без молока, а молоко как раз кончилось. Кроме того, будет скандалить, если не купить положенную порцию шпрот. Он взял сумку и вышел из машины. Цены в магазине, как и везде в центре, оказались высокие, но ему некогда выискивать, где подешевле. На контрольных весах лежал толстый, чем-то похожий на Пушинку кот. Он равнодушно посмотрел на Аверина, как и положено смотреть хозяину этой территории на каких-то двуногих, шатающихся тут с утра до вечера и не дающих спать спокойно.

— Хорош, — Аверин почесал его за ухом, и кот благосклонно мяукнул басом.

Аверин вышел из магазина, распахнул дверцу машины, бросил сумку на сиденье и замер на месте.

На противоположной стороне улицы располагался итальянский бутик, безумно дорогой и очень модный в Москве. Немногие могли отовариваться здесь — только очень престижные, принадлежавшие к высшему обществу покупатели.

Охранник предупредительно распахнул дверь бутика, на улицу ступила тонкая красивая женщина. За ней семенил с кипой пакетов мужчина в темном костюме, облегающем могучее тело. Он подбежал к пятисотому «мерсу», отпер переднюю дверцу, положил пакеты на переднее сиденье, распахнул заднюю дверцу, женщина, не глядя на него, села в салон. Здоровяк уселся за руль. «Мерседес» тронулся.

— Встретились, — Аверин скривился. Он узнал Маргариту.

— Опять со своим «Вольво» директор фабрики приходил, — сказал Егорыч. — В машине стеклоподъемник полетел. «Птичье молоко» — в нагрузку к плате. С изюмом.

Он поставил на стол коробку с тортом.

— Готовь чай, — сказал Аверин.

— Я же гость, — возмутился Егорыч.

— Вот и я про то же.

Егорыч пожал плечами и подставил под струю воды чайник.

— В тебе все задатки бездельника, Аверин, — покачал Егорыч головой, глядя на рассевшегося на стуле приятеля.

— Но задатки неразвитые, — он зевнул.

— А ты знаешь, у меня родственники объявились по отцу.

— Где?

— В Израиле.

— С чего это?

— Сестра родная отца — она моложе его на двенадцать лет — замуж за еврея вышла. При Брежневе уехали. А теперь объявились. Приглашают туда.

— Ну, а ты?

— А я что? Может, поеду.

— Скажешь там, что у тебя сосед — казначей «Памяти».

— Они обещают мне с гражданством подсобить. В свои записать, представляешь!

— Врут.

— Может, и нет. Останусь там, а, Слав. Ермолку куплю. Заживу спокойно.

— Ага, в секторе Газа…

— Зато ОМОН на демонстрациях бить не будет.

— Тебя арабы там подстрелят.

— Все не по тебе.

— А что, езжай. Поглядишь, как люди живут. Себя покажешь.

— А кто будет плакаты писать для демонстраций?

— Да, это серьезно…

— Поможешь с загранпаспортом? Сейчас в ОВИР очереди страшные.

— Попытаюсь, — кивнул Аверин. В дверь позвонили.

— Сейчас открою, — Егорыч ринулся в прихожую.

— Посмотри в глазок, — крикнул Аверин.

— А, — отмахнулся Егорыч. Звякнул засов.

— Здравствуйте, — это слово далось Егорычу нелегко. Аверин напрягся, не представляя, кто же это мог заявиться в одиннадцатом часу.

На кухне появилась соседка из тридцатой квартиры. Глаза ее лихорадочно горели. Улыбаясь заискивающе и с сумасшедшинкой, она уселась на стул.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — скривился Аверин.

— Я пришла извиниться.

Аверин удивленно посмотрел на нее. Рядом с ней присел Егорыч, озадаченный не меньше.

— За что? — спросил Аверин.

— Я к вам относилась незаслуженно сурово, — выговор и правильное построение сложных фраз у сумасшедшей были как у университетского преподавателя-филолога. Она действительно что-то где-то преподавала, пока не свихнулась бесповоротно. — Но события последних дней сильно поколебали мое отношение к вам.

Аверин удивился еще больше. Он не помнил в последнее время случая, чтобы при встрече она не обругала его самыми последними словами. А теперь выражалась не просто деликатно, а с изысканностью.

— Я, кажется, выяснила суть происходящего… Вы не считывали мои мысли и не замышляли мое смертоубийство, как мне казалось.

— Неужели?

— А также не готовили убийство президента и соседа из двадцатой квартиры.

О соседе из двадцатой Аверин слышал впервые.

— Не готовил.

— Это оказалось галлюцинацией.

"Неужели вылечилась?» — ошарашенно подумал Аверин.

— Не более чем галлюцинацией. Аверин кивнул.

— Вот, — она положила на стол свернутую газету. — Здесь все написано.

Газета называлась «На грани невозможного».

— Психотронное оружие… Я задалась вопросом, почему наш подвал постоянно закрыт. И поняла, что там стоят источники СВЧ-излучения.

— Чего? — Егорыч расширил глаза.

— Высокочастотное излучение, которое используется для воздействия на мозг и меняет поведение человека, — она ткнула в отмеченные желтым фломастером строчки. — Несколько лет назад я сталкивалась с КГБ, полковник этого ведомства имел на меня определенные виды как на женщину. После моего отказа он установил в нашем подвале психотронный излучатель.

— Что ж, возможно, — кивнул Аверин.

— Но я знаю, как бороться. Медитация. Тантристские упражнения. — Она развернула журнал «Путь к себе». — Здесь все есть про это.

— Это полезно, — согласился Аверин. — Чайку с тортом не попробуете?

— Без стрихнина? — подозрительно осведомилась соседка.

— Конечно.

— Тогда можно немножко.

Она сосредоточенно дожевала кусок, чуть ли не ласково распрощалась и удалилась.

— Тантристские упражнения, — хмыкнул Аверин. — И медитация…

Утром Аверин засел за бумажную работу. По убийству Квадраташвили пришло несколько сообщений — ничего, за что можно уцепиться. Некоторая информация представляла ценность с точки зрения других дел. Когда работает столько народу-а группа насчитывала в общей сложности человек восемьдесят, — когда закидывается такой невод, обязательно вытащишь какой-нибудь хлам, который может пригодиться. Еще одну рэкетирско-разбойничью бригаду накрыли. Больше ничего.

Между тем исправно поступали сообщения о раскрытиях по другим делам. Аверин листал почту, отмечая карандашом интересующие его моменты.

Город Шахты. Расстреляны из ружья народный целитель семидесяти лет и его жена. Заказчица — пациентка целителя. Лечилась у него, снимая сглазы и порчи, выторговывая при помощи амулетов удачу. А здоровье только ухудшалось, и дела шли все хуже, а под конец и личная жизнь рассыпалась — бросил муж. Кто виновник? Целитель — обещал, не сделал, сглазили. Разогрела в себе злобу, собрала девятьсот долларов, взяла золотые изделия, нашла троих исполнителей, и те выполнили задание. Все задержаны.

Краснодарский край. В реке Кубань у станицы Елизаветинской обнаружен труп Юрия Пискунова, пропавшего ранее без вести. Он был хозяином фирмы «АВВА», но потом фирму закрыл, давал валюту в рост и жил припеваючи. Роковыми стали пять тысяч долларов, которые одолжил молодому бизнесмену Швалеву на полгода. Тот деньги вовремя не вернул, и через год Долг составлял уже тридцать тысяч. Швалев уговорил своего приятеля за два миллиона прибить ростовщика. Назначил встречу для возврата долга товаром, завел в свой гараж, где хранилось импортное пиво. Там киллеры накинули удавку и задушили процентщика, запаковали труп в два мешка, обклеили липкой лентой и выбросили в реку. Автомашину убитого разобрали на запчасти — чтобы добро не пропадало, деньги к деньгам. Всех троих сгубила жадность.

Калужская область. В феврале ночью на четвертом километре дороги Перемышль — Козельск обстреляна «шестерка», водитель Морозов скончался. Морозов, физически сильный, решительный бычара, до девяносто третьего года входил в группировку Юсупа Рабаданова, контролировавшую Козельск. Потом отошел от нее и примкнул к калужской группировке, через которую хотел влиять на Козельск и давить на своих бывших друзей. На этой почве имел с Рабадановым затяжной конфликт. Били в Морозова с двух «ТТ». Экспертам удалось установить, что стреляли из «ВАЗ-2109». В шайке Рабаданова «девятки» были только у двоих. Один из них, когда на него надавили сотрудники угрозыска, раскололся. Рассказал, что летом на рынке купил пистолет, и стал думать, как лучше грохнуть Морозова. Вечером увидел его в городе, нашел своего приятеля, взяли пистолеты, стали следить. На пустынном отрезке дороги пошли на обгон. С правого переднего сиденья стали палить по Морозову. Его автомашина съехала в кювет и застряла в снегу. Киллеры вышли, всадили еще девять пуль и уехали. Разборки катятся все дальше в глушь. В любой деревне сегодня имеется свой авторитет и свои киллеры. Иначе что это за деревня?..

Потом Аверин засел за телефон и где-то за два часа выяснил все об Александре Салоникове. Получалось, что биографические данные на него Ледокол изложил достаточно точно. Салоников, уроженец Кургана, тридцати четырех лет от роду, находится во всесоюзном розыске — в 1990 году бежал из ИТК-8. Это был его второй побег. Первый он совершил в зале суда, когда ему давали срок.

Аверин созвонился с Савельевым.

— Тебе ничего не напоминает такая кликуха — Саша Македонский?

— Слышал. У братвы прошел слушок, что какой-то киллер с такой кликухой работает. Но кого он убил — без понятия.

— А я тебе расскажу…

Как только Аверин закончил разговор, позвонил Ремизов и вызвал к себе в кабинет.

— Готовь новую бумагу по делу века, — велел он. — Завтра отправлять.

— Игрушки какие-то.

— Вся жизнь — игра.

— Жизнь — театр, а люди в нем — актеры.

— Шекспир… Работать надо, товарищ майор. Вкалывать.

— Без отпуска, — кивнул Аверин. — Мне за прошлый год положен.

— Да? — Ремизов озадаченно посмотрел на него. — Но не сейчас. Кстати, ты за прошлый год диспансеризацию не прошел, ты знаешь. А уже середина этого года.

— Когда мне ее проходить?

— Двигай сейчас.

Разделавшись с бумагами, Аверин отправился в поликлинику на Петровку, 25. Два дня убил на это. К удивлению своему, обнаружил, что здоровье еще есть. Давление, пульс, сердце, все остальное — в пределах нормы.

— Нервишки пошаливают, — заявил пожилой невропатолог. — Следите. Это путь к сердечным заболеваниям.

— А что делать?

— Меньше волноваться.

— Работа тяжелая.

— А у кого она легкая? Меньше волнуйтесь. И смотрите на мир через розовые очки. Вы, кажется, пессимист.

— Я оптимист. Из анекдота.

— Расскажите.

— Пессимист говорит: дальше все будет только хуже и хуже. А оптимист: нет, не будет. Хуже некуда.

— И то верно, молодой человек… Всего доброго.

Отпуск Аверину так и не дали. Он и сам не настаивал. Постепенно актуальность дела по убийству Квадраташвили стала утрачиваться. Появлялись новые дела — смерть без устали махала косой и жить спокойно уголовному розыску не давала.

Лето подходило к концу. У Аверина начался какой-то темный беспросветный период. Ничего не получалось. Разработки горели синим пламенем. Реализации срывались. Никто из его женщин не объявлялся, что, впрочем, в последнее время перестало трогать. Он замотался, ему было ни до кого. Только при воспоминаниях о Маргарите что-то кололо в сердце. Он пытался звонить ей домой, в трубке слышались щелчки, характерные Для автоматического определителя номера. Никто не подходил.

Но в целом без этих запутанных отношений и любовного четырехугольника ему было гораздо легче.

Аверину все-таки удалось провести удачное мероприятие. В лесополосе в Догобужском районе Смоленской области лежали два изрезанных трупа местной крутизны, из тех, кто работали на чеченцев. Были установлены подозреваемые — жители Москвы. Одного из них, некоего Геворкяна, конкуренты взорвали в собственной машине. Второго МУР взял во время сходняка преступной группировки. Аверин собственноручно размазывал по стенам во время мероприятий «братанов», среди которых, к его удивлению, оказались сотрудники ФСК.

Представители спецслужб в последнее время все активнее пробовали свои силы на бандитском поприще. В озере Селигер в районе деревни Климова Гора нашли обнаженный мужской труп, связанный канатом, с двадцатилитровой канистрой на ноге. Погибший оказался серьезным московским авторитетом. Установили и убийцу — бывшего капитана госбезопасности, оперуполномоченного спецподразделения «Альфа», уволившегося оттуда три месяца назад. Капитан прибился к преступной группировке и включился в борьбу за лидерство. Когда главарю шайки это не понравилось, он и оглянуться не успел, как упокоился на дне озера с канистрой на ноге. Убийцу задержали. Для специалиста его уровня сработал он на редкость топорно.

Дело по Квадраташвили висело мертвым грузом. Контроль оставался. Следователей постоянно взгревали, но к тому времени появились новые сиятельные жертвы.

Отрабатывались люди и группировки, которые ходили под Отари.

Аверин просматривал справку об очередном отрабатываемом подмосковном сообществе, входившем в число тех, кто курировал Отари. Знаменитые подольские.

"Группировка одна из наиболее крупных в Подмосковье. Насчитывает до пятисот активных участников. Из них двадцать — известные авторитеты. Начала действовать с середины восьмидесятых и является одной из самых стабильных по кадровому составу. Влияние распространяется на Подольский, Чеховский, Серпуховской районы, а также на некоторые точки в Москве. Главным лидером считается авторитет по кличке Лучок, уроженец Подольска, 1956 года рождения. Свою трудовую деятельность он начинал на овощной базе, где и получил свою кличку, занимался мошенничеством в самой преступной среде, рэкетом. В настоящее время решает исключительно крупные организационные моменты. После конфликтов с ингушской группировкой выехал за рубеж. Ближайшие сподвижники Лучка — Поп, Ротан, братья Губины (один недавно застрелен), Николай Павлин — последнего хотели короновать на вора в законе, но он увлекся наркотиками.

В течение 1993 года группировка понесла ряд серьезных потерь — было убито несколько авторитетов.

Подольские начинали с рэкета и игры в наперстки. Многие участники осуждены за вымогательство. В настоящее время группировка специализируется на рэкете, похищении людей, наемных убийствах. Боевики неоднократно выезжали в США для совершения заказных убийств, стандартная такса — десять тысяч долларов.

В легальном бизнесе группировка контролирует практически все крупнейшие коммерческие структуры, занятые экспортом-импортом товаров народного потребления, автосервис на Варшавском шоссе и в городе Чехове. Под их влиянием находится большинство банков в Подольском районе. Другие сферы легального вложения денег — торговля землей и недвижимостью. При этом имеются хорошие связи в администрациях подконтрольных районов и в правоохранительных органах.

У группировки самый большой в Московской области об-щак, она считается одной из богатейших. Прекрасно вооружена, располагает богатым автопарком, многие машины оснащены радиотелефонами. Основное место встреч — «Рус отель» при выезде на кольцо с Можайского шоссе.

Налажены связи с заграницей, в основном — с Бельгией. Прекрасные отношения сложились с Япончиком. Лидеры имеют записанные на подставных лиц коммерческие банки в США и Европе и владеют там значительной недвижимостью»…

— Кровопийцы, — покачал головой Аверин, отодвигая бумагу.

Нет, не могли они убить Отари. Это был их благодетель и перст, указующий правильный путь в штормовом океане организованной преступности. И не знают они ничего — РУОП и Угрозыск подняли всю свою агентуру там, и по нулям.

Дальше. Разборы в других городах, в которых стороны пользовались как жупелом именем Отари. Месть? Нет, тоже отметается…

В тот вечер он оказался дома в десять часов. Телефонный звонок он услышал еще у лифта. Пока отпирал дверь и добирался до телефона, упрямый абонент не опускал трубку.

— Слушаю, — произнес он.

В ответ — тишина. На табло автоматического определителя номера ничего не высвечивалось.

— Але!

— Здравствуй, Слава.

Сердце ухнуло. Голос был желанный и прекрасный. Звонила Маргарита.

— Не прошло и года, — сказал он.

— Всего несколько месяцев. Но я о тебе помнила.

— Мило с твоей стороны. Главное, имя запомнила.

— И многое другое тоже.

— Как ты живешь?

— Прекрасно. Настолько прекрасно, что скучно.

— От скуки не умирают. Зато пятисотый «мерс» и шофер в ливрее.

— Откуда ты знаешь? — насторожилась она.

— Я все знаю.

— Это, наверное, прекрасно — все знать, — в голосе появилась сухость. — Тогда пока.

— Подожди.

Затренькали короткие гудки.

— Вот черт! — Аверин ударил кулаком по стене.

Дверь с треском вылетела. Аверин рванулся в квартиру. Он несся вперед, зажав пистолет на боевом взводе. Тот, кто проживал в этой квартире, был опасен, как королевская кобра. Сотрудники опергруппы надеялись застать здесь суперкиллера Сашу Македонского.

Получилось все быстро. Аверину позвонил источник, сказал, где находится сейчас Салоников и что он может оттуда сорваться. Заказывать группу спецназа не хватало времени. Решили, что возьмут его сами. С Савельевым и его тремя оперативниками подъехали по адресу. Кувалда имелась — от ее удара вылетела дверь.

Аверин знал: необходимо стрелять не мешкая. Он не собирался давать киллеру ни единого шанса. Он хотел взять его живым — тогда бы удалось раскрутить многие висящие гирями дела. Но подставляться под пули тоже ни к чему.

Он пролетел одну комнату, влетел в спальную. Опера неслись следом. Ванна, кухня, туалет — отработано.

— Нет! — воскликнул Аверин.

Он подошел к распахнутому окну. Посмотрел на пожарную лестницу.

— Через окно ушел, сволочь! — воскликнул он.

Салоников в последний момент что-то почуял (о его чутье ходили легенды), и когда опергруппа готовилась штурмовать квартиру, сиганул на пожарную лестницу.

На квартире обнаружился набор вещей человека, всерьез и надолго решившего заняться излюбленным делом — уничтожением себе подобных. Автомат «АКС» с подствольным гранатометом, две гранаты, два «ТТ», пистолеты «глок», «астра», «браунинг», «таурус», малокалиберная французская винтовка с оптическим прицелом.

— Круто, — сказал Савельев.

— Еще как круто, — Аверин посмотрел на изъятое. — Где нам теперь его искать? Как бы не свинтил из России.

— Объявится, — успокоил его Савельев. — Такие люди не могут уйти в тину. Они обязательно объявляются. С шумом и стрельбой.

Он как в воду глядел. Салоникову в скором времени предстояло объявиться вновь. Да еще с какой помпой.

— Получил паспорт, — сообщил вечером Егорыч, заглянувший на огонек.

— Покажь.

— Во, — Егорыч извлек из нагрудного кармана заграничный паспорт. — «Краснокожая паспортина». Как, по словам Маяковского, берут их на Западе: «Как змею двухметроворостую». Все в прошлом. Теперь все не так.

— Правильно. Теперь принюхиваются, не несет ли наркотой или порохом.

— «Проникновенье наше по планете известно чуть не в каждом уголке. В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке», — процитировал Егорыч Высоцкого.

Егорычу, несмотря на содействие Аверина, паспорт делали Достаточно долго. Еще при бровастом царе Горохе Егорыч имел отношение к какой-то оборонной тематике, и затянулась тягомотина по поводу допуска.

Егорыч погладил паспорт, потом кинул его на кухонный стол.

— Когда в Тель-Авив? — спросил Аверин.

— Не знаю… А может, черт с ним, с Израилем. Вот эмигрирую в Ирак.

— Ага, оплот антиамериканизма, — хмыкнул Аверин. — Правильно мою мысль уяснил.

— Тогда в Ливию лучше.

— Или в Северную Корею.

— Там-то твой язык быстро обрежут, когда ты скажешь, что Солнце Нации товарищ Ким Ир Сен был вовсе не таким умным и красивым, как его рисуют. С таким длинным языком, как у тебя, можно жить только у нас.

— Ты опять не прав, Славик… Кошка, ты его не слушай, — Егорыч подхватил ставшую неподъемной и ленивой Пушинку. — Напраслину он возводит.

Пушинка презрительно зевнула, демонстрируя полное отсутствие интереса к теме разговора.

— Ты мне лучше скажи вот что. Раньше в этом доме розами цвели женские улыбки, — произнес Егорыч. — Где они?

— Розы, женщины или улыбки?

— Женщины.

— Женщины нашли себе других мужчин.

— А ты не нашел себе других женщин.

— Точно.

— Путь аскезы похвален, Слава, но тяжел. Не все проходят по нему, сохранив чистоту помыслов, — хмыкнул Егорыч.

— Егорыч, если ты так будешь нудить, тебя в Израиль не пустят.

— Почему это?

— Потому что ты нудишь не по делу… Открывай холодильник, там пять банок «Гроссера». Приучайся к иностранному.

— Кто бочковое пил, тому уже ничего не страшно. — Егорыч вынул банку, открыл, зашипело. Он приник к ней и потом удовлетворенно крякнул:

— Конечно, не «Жигулевское». Но пить можно…

— Ну, что у вас там? — крикнул Аверин. Слышимость была отвратительная.

Он беседовал с начальником убойного отдела МВД Башкирии.

— Плохо слышно.

— Что по Усову?

— Четыре года лишения свободы.

— Двести восемнадцатая?

— Да.

— А исполнители?

— Работаем.

— Долго будете работать?

— Пока не найдем.

— Ага, значит, правнукам дело оставите…

Мелкий бизнес начинал защищаться от бандитов специфическими средствами. В одном из сел Дуванского района Башкирии предприимчивый человек Усов со своим односельчанином открыл малое предприятие «Спартак». Естественно, тут же наехала местная крутизна: «Делись, буржуйская морда». «Морда» сперва исправно делилась. Но аппетиты братвы росли — видимо, дойных коров в районе развелось пока не так много. Наконец стали вымогать главное богатство предприятия — автомашину «КамАЗ». Рэкетиры били сначала родственников и знакомых деревенского коммерсанта. Потом взялись за него. Измученный Усов подсчитал, прикинул, подумал, отстегнул деньги киллерам. Те собрали троих вымогателей, усадили в их собственную «Мазду», вывезли в лесок, расстреляли и сожгли в машине. В глубине души Аверин мог понять заказчика…

Листая поступившие бумаги, Аверин сразу натолкнулся на схожий случай. В Бежецке Тверской области оперуполномоченный при дежурстве на патрульной машине заметил несущуюся на всех парах автомашину директора акционерного общества «Ригель», по совместительству местного авторитета Сербы, и попытался преследовать ее. Но за рулем находился не хозяин, а его убийцы. Сам Серба в это время лежал дома расстрелянный. В течение суток задержали двоих убийц. А потом вычислили и заказчиков — двое местных коммерсантов, уставших от наездов мафии. Они сделали заказ еще на двух крутых, но не судьба.

В Новороссийске в подъезде дома в восемь утра задержали жителя Воронежа, его карман оттягивал пистолет Макарова. Он быстро поплыл и заявил, что готовился убить генерального директора общества «Черномортранснефть», его он и ждал в подъ-езде. Взяли вместе с ним еще двоих соучастников — воронежцев. Раскололись на убийство — в гостинице «Бизнесцентр» в Москве в прошлом году убили англичанина Грега Купета. «Контроль» — отписано Аверину. Надо созваниваться с Петровкой и прокуратурой и организовывать взаимодействие по расследованию.

Продолжались семейные трагедии. В Прикубанском районе Краснодара в зарослях обнаружен труп преподавателя кафедры Филологии Политехнического института. Выяснили: организовал убийство драгоценный сын — электрик одного из заводов. Нанял бомжа за миллион рублей.

Аверин отвлекся от бумаг и посмотрел в окно. Погода начинала портиться. Лето прошло, осень заявила о себе дождями и резким похолоданием.

Он с грустью подумал, что опять остался без нормального отпуска. Почему так выходит, что все отпуска у него зимой? Куда можно поехать зимой, спрашивается? Может, сделать, как Егорыч, загранпаспорт и махнуть в Египет или Анталию, а то и в Таиланд? А что — в принципе возможно. Как начал писать статьи, с деньгами стало полегче. А тут еще все женщины куда-то исчезли — так что расходы сведены до минимума. Нет, ничего не выйдет. Махнуть в санаторий «Эльбрус» в Кисловодске? Никакого желания.

— Что-то ты зеленый стал, — сказал Ремизов.

— Истощен на работе. Два года без отпуска.

— Серьезно?

— А вы не знали?

— Знал.

— Ну?

— Дело по Отари зависло. У тебя какие-нибудь реализации предвидятся?

— Нет.

— Плохо… Ладно, пиши рапорт.

— Да уж напишу…

Аверин признавал правомерность слов врача-невропатолога. Нервы у него действительно расшалились. Начинала мучать бессонница. Он засыпал мертвым, как казалось, сном где-то в одиннадцать, в полпервого просыпался и маялся до шести утра, чтобы потом провалиться в черный сон и в полвосьмого вскочить от звона будильника, звучащего в такое утро особенно мерзко. Нормально выспаться получалось через две ночи на третью.

Как раз и вышла такая ночь, когда он заснул нормально и собирался проспать до самого утра. В два часа его поднял настойчивый и длинный телефонный звонок. Аверин сперва не мог понять, что это такое. Потом, не открывая глаз, дотянулся до трубки.

— Аверин? — послышалось оттуда.

— Угу.

— Привет, ты чего не спишь?

— Что?!

— Говорю, ночь, а ты не спишь.

— Тебе не стыдно? — укоризненно произнес он.

— Не-а, — протянула Наташа. Она была прилично навеселе и, как всегда в таких случаях, становилась несносной. — Мы тут со Светкой немножко загуляли. Сидим у меня. И обсуждаем твои достоинства.

— Чего?!

— Пришли к выводу, что с точки зрения морали и отношения к женщинам ты негодяй.

— Так.

— Психика у тебя инфантильная.

— Угу.

— Поступки у тебя аморальные.

— Что еще?

— К современной жизни ты не приспособлен — деньги не зарабатываешь, а только тратишь.

— Дальше.

— А в постели мы и получше кого видали.

— Спасибо.

— Не за что, дорогой.

— Правду истинную глаголет, — послышался в трубке Светин голос… — Котик мой, все правда.

В медицинском отделе недалеко от Центральной поликлиники на Петровке Аверин выторговал себе путевку в пансионат на озере Долгом под Москвой. Пансионат был не из лучших, но выбирать не из чего. С завтрашнего дня он считался в отпуске. В связи с этим как раз обещали дальнейшее ухудшение погоды — ливневые дожди. Конец сентября выдался на редкость противным.

Перед отпуском у Аверина оставалось одно дельце. В Москву вчера прилетел бывший оперуполномоченный из Краснодарского УВД Виктор Славин. Аверину никак не давала покоя загадка Лехи Ледокола и тех, кого он ищет. Он установил, что все эти люди имели отношение к авторитетнейшему вору в законе Щербатому — ныне покойному. Что-то говорило Аверину, что разгадка кроется именно в личности Щербатого. А Виктор лавин когда-то сажал его и, говорят, неплохо изучил это чудище. Аверин отправился в гостиницу «Россия», где обосновался авин. Бывший оперативник, ждавший его в однокомнатном номере, оказался подтянутым энергичным человеком, одетым с иголочки. Всем своим видом он символизировал процветание. На пенсию сотрудника МВД в гостинице «Россия» долго не проживешь.

— Присаживайтесь, — Славин указал рукой на кресло. На столике стояла бутылка коньяка и лежала закуска — открытая банка красной икры, масло, хлеб, шоколад. — Как гостю, — он показал на коньяк.

Аверин неуверенно пожал плечами.

— Бросьте. Я из уважения.

— А, — Аверин махнул рукой. — Годится.

Они чокнулись стаканчиками. Коньяк оказался неплохой.

— Я почти не пью, — сказал Славин. — Вообще веду здоровый образ жизни. Йога, купание в холодной воде, строгая диета. Но иногда, в командировках, позволяю себе немножко оттянуться.

— Немножко — не страшно, — произнес Аверин.

— Я три года назад на пенсию ушел, — Славин откусил от бутерброда с икрой. — Может, на ты?

— Согласен, — кивнул Аверин.

— Так вот — знаешь, так все надоело. Двадцать пять лет отдано розыску. Двадцать пять! Страшно подумать. Сердце — шалит. Нервы — ни к черту. И осточертело все на свете. А как сдал оружие, удостоверение, обнялся-распрощался со всеми, огляделся — пустота. Рыба, которую выбросили на берег, ей-Богу. Времени — полно. Забот — никаких. И что дальше? В миг будто воздух выкачивают. Становишься никем. Нет больше азарта, этой ненавистной карусели. Ничего нет. И ты понимаешь, что на этой работе сидел, как на игле…

— Знакомо.

— Недаром в течение первых двух-трех лет после пенсии столько оперативников играет в ящик. И я понял, что сыграю. А еще здоровье… Осмотрелся, сказал себе — не ной. Организовал частное охранное предприятие «Афганец». Бросил пить, хотя сперва сильно увлекся. Теперь жесткий распорядок, диета, размеренная жизнь.

— И нет пустоты?

— Есть. Но как-то заполняю. Поэтому когда просят помочь наши ребята или вот ты — я рад. Ощущаешь, что ты еще в седле, что-то собой представляешь…

Аверину вдруг стало грустно. Он представил себя через несколько лет. Тоже с обтрепанными, как гнилые канаты, нервами, уставшего от жизни. И тоже зависшего, как на наркотиках, на этой работе.

Они разговорились. Двум операм всегда есть о чем поговорить. И до Щербатого и его компании добрались только через час.

— Немного есть людей, которые своим присутствием навевают ужас — притом на всех, — сказал бывший оперативник. — Щербатый как раз из таких.

— А в чем это выражалось?

— Вроде и не говорил ничего особенного, и не угрожал никому… Но что-то было в нем. Ей-Богу, в нечистую силу хотелось поверить. Я с ним сколько времени провел. Будто к пауку прикасался.

— Чем он занимался?

— Чем и все. И общак держал. И пацанов уму-разуму учил. И шайки организовывал. И инкассатора его подручные взяли — два трупа оставили. «Шестерок» нашли и расстреляли, а он выскользнул. И много еще чего за ним имелось. Перед концом жил в огромном доме за бетонным забором, с кольцом охраны. В деньгах купался.

— Это в те годы, когда больше шести соток не давали? — удивился Аверин.

— А что ты хочешь? Краснодарский край. Юг России. Воры и цеховики всегда в почете были, в хозяевах жизни числились. И всегда на них сквозь пальцы смотрели. Со временем Щербатый вел все более замкнутый образ жизни. Допускал к себе только несколько человек. Вот эти, — он указал на список тех, кто интересовал Леху Ледокола. — Они, родимые.

— Все?

— Их я помню. Они в приближенных ходили. Но вокруг него еще много «шестерок» вращалось — начиная от охранников и кончая теми, кто улицу мел и в гараже гайки крутил.

— Даже так?

— Я же говорю — Щербатый как сыр в масле катался. С цеховиков какой-то процент имел — деньги ломились очень большие. Я ему своего человека пытался внедрить — почти получилось. Но…

— Что но?

— Человек этот утонул в речке. Помогли утонуть… А чего удивляешься? Руки у Щербатого по локоть в крови. Знаешь, лесопилки такие, в десять метров высотой, кидают туда зека — что от него останется? — Знакомо. — Любимый его инструмент на зоне был. Когда вором стал — вору западло самому с кем-то разделываться. А он свои же приговоры и исполнял. Ему нравилось. Настоящий маньяк. — Славин налил минералки в стакан и одним глотком опустошил его. — Поговаривают, у него была редкая болезнь.

— Какая?

— Есть какое-то очень сложное заболевание, смертельное. Человек, чтобы жить, должен постоянно получать новую кровь.

— Ну? — у Аверина подвело внутри.

— Кровь свежую…

Не так давно пансионат на озере Долгом считался вполне приличным и в нем можно было отдыхать. Последние годы он активно хирел. В первый вечер, когда Аверин с трудом добрался туда и устроился в двухместном номере, там выключили свет, горячую воду, а заодно и холодную. Ужин задержался и в конце концов состоялся в романтической обстановке — при свечах.

Аверин успел познакомиться с соседом по комнате — майором патрульно-постовой службы из Санкт-Петербурга. Когда они после ужина на ощупь добирались до своей комнаты, майор вдруг остановился и сказал, показывая рукой в угол:

— Там чье-то тело.

— Да брось ты, — возразил Аверин. — Это мешки с матрасами.

— Я же профессионал. Ей-Богу, тело. Прав оказался патрульный майор. Это действительно было тело.

Майор наклонился над ним.

— Живой? — осведомился Аверин. Здесь уже начиналась сфера его профессиональных интересов.

— Живехонек, — произнес удовлетворенно майор. — Пьяный только слегонца.

На следующий день воду и электричество дали. Оказалось, У своего номера дремал пожарный из Новокузнецка. Он приехал в дом отдыха с сослуживцем, они привезли две сумки с водкой и, похоже, задались целью выпить все до последней капли.

В дом отдыха съехались сотрудники МВД со всех концов страны. Отдыхали на полную катушку. Сбрасывали напряжение по всем правилам — закручивали флирты, сбивались в компании, многие предавались пьянству — часто дикому и безудержному. Почему-то особым влечением к спиртным напиткам славились пожарные. Соседи из номера рядом демонстрировали тому наглядный пример. Утром на завтрак они не ходили, поскольку не могли встать после вчерашнего. На ужин они тоже не ходили, поскольку к этому времени уже были хорошенькие. Иногда они заглядывали на обед, и тогда смотреть на них стекались все отдыхающие. Один пожарник сидел, придерживая пальцами закрывающееся веко, и удивленно смотрел в свою тарелку. У его приятеля тоже произошла полная расфокусировка зрения, и он хлебал суп не из своей тарелки, а из тарелки напарника. Гудели огнеборцы в номере не переставая, они постоянно уговаривали Аверина и патрульного майора вместе с ними послужить Бахусу, пару раз затащили к себе. Пили они чинно, много и профессионально — ни один стакан не опрокидывался без должного тоста, притом тоста нового. Аверина занимало, как можно пить две недели и не повторяться.

— Итак, братья, — пожарник поднял стакан, наполненный «Распутиным», — я хочу выпить за большое и чистое.

— За любовь? — поинтересовался патрульный майор.

— Нет. За кита.

Неплохо зашибали и некоторые представители иных служб. В том числе и коллеги Аверина. Старший опер из Питера, вцепившись в стакан с шампанским, взахлеб рассказывал о своей профессиональной деятельности:

— А начальник грит — там рэкетиры будут. А мы уже того — засосали, пьяные. И начальник того — тоже пьяный. И ехать на задержание некому. Ну, мы в дежурную машину, водитель еще не пьяный. Приезжаем кабак бомбить. А там уже все загазованные. Мы грим — стоять, гады. А они уж и на ногах стоять не могут. Ничего — взяли. Потому что когда я пьян, у меня рука не дрогнет.

Отдыхающие вскоре перезнакомились друг с другом, разбились на группы. Выявились законченные алкаши и трезвенники, бабники и доступные женщины. Люксовский номер завоевала толстенная московская адвокатесса. У нее были какие-то шкурные завязки в МВД, Аверин не мог мечтать о люксе, но адвокатесса обосновалась там без труда. Она прикатила на «Мерседесе» вместе с любовником — милиционером-водителем из вытрезвителя, тоже хроническим алкашом. Адвокатесса старательно искала, с кем бы изменить водиле. И нашла парочку желающих.

Покой отдыхающих охранял милицейский пост. Ребята знали, что отдыхают здесь свои — одной крови, поэтому выполяли весьма странные функции: вечером растаскивали по номерам тех, кто идти уже не мог, и гоняли местных жителей приходивших на дискотеку поклеиться к девчонкам. А молодых девчонок — следовательниц, сотрудниц инспекций по делам несовершеннолетних — было достаточно.

Впрочем, нашлись отдыхающие и без явных вредных привычек — несколько молодых пар, пожилые люди или чудаки типа Аверина, которым не нужно ничего, кроме расслабления и ничегонеделания. Пристойнее всего вели себя ребята из спецподразделений — пили мало, долбили с утра до вечера по грушам ногами в спортзале, тягали гири. Аверин зарулил однажды в спортзал, вызвал тяжеловеса-собровца из Орла на борцовский поединок и уложил его, после чего на него стали смотреть с уважением.

Аверин первые пару недель отдыхал вполне прилично. Читал книжки Тургенева, Толстого и Клифорда Саймака, качался в спортзале, немножко спарринговался с собровцами в руко-пашке, играл в настольный теннис, принципиально не смотрел ни одной программы по телевизору. Вечера проводил в баре, где подавали неплохое сухое вино и немецкое пиво, достаточно дешевое. Правда, всегда почему-то получалось так — чтобы выпить одну банку, приходилось покупать еще одну или две поиздержавшимся новым знакомым. Но к числу недостатков Аверина жадность не относилась. Время от времени он заглядывал в разные компании. Убеждался в который раз, что сотрудники МВД по большей части люди достаточно контактные и порядочные. Никаких особых склок, скандалов и мордобоев не наблюдалось. Только доставали неизменные разговоры о работе. Но это как по анекдоту — на работе все о женщинах, а у женщин все о работе. Аверин подобные разговоры не поддерживал. Вообще никому не сказал, что является сотрудником ГУУРа. Конечно, без скандалов обойтись полностью нельзя. Кто-то спьяну выбил дверь, кто-то после литра качал права — я подполковник, а ты кто такой? Молодые, сопливые, обаятельные и глупые опера из оперативно-поискового отдела (по карманникам и сбыту краденого) спутались с девахами из персонала, были изобличены угрюмым и недружелюбным директором дома отдыха. Девах с работы выперли за аморалку, оперов обещали выдворить из пансионата, но так и не выдворили.

Аверин затеял легкий флирт с молодой миловидной дознавательницей из Калининграда. Впрочем, дальше нескольких жарких поцелуев не пошло. Он еще перед отъездом для себя решил: никаких романов, новые связи — новые проблемы, новая нервотрепка. Отдых, отдых и только отдых. Его сосед по номеру не разделял подобной целомудренности и связался с блондинкой — выводной сизо из Челябинска. Она жила в номере одна, и вскоре он просто переселился к ней, появлялся время от времени довольный и измотанный, предлагал Аверину выпить немножко сухого вина, а когда тот отказывался, исчезал опять в любовном гнездышке.

У Аверина прошла бессонница. Сердце снова работало как часы и нервишки подуспокоились. Расслабиться удалось. Но к третьей неделе вдруг стало необычайно скучно. Надоело отдыхать, предаваться безделью. Даже книжки надоело читать. Деятельная часть натуры взяла свое. Душевные раны зажили, усталость прошла. Аверину снова требовалось действие. Он вспомнил старого опера из Краснодара, с которым беседовал о Щербатом. Любой порядочный опер болен работой — это факт.

Вечером младшие инспектора с Петровки, которые очухались после скандала с директором и заливали душевные травмы пивом, затащили Аверина к себе в гости. Одна деваха из обслуги, выгнанная с работы, сидела в углу, завернувшись в простыню. А молодой желторотый омоновец из Ростова в коридоре твердил своему приятелю — инспектору поискового отдела:

— А на Алене я женюсь. Она мне нравится. Сказал — женюсь.

— Ты чего, дурак, что ли? — удивился инспектор.

— Женюсь. Папаньке позвоню и скажу, что нашел женщину. Отвезу в Ростов. У меня там дом — во…

Алена, видимо, сразила омоновца в самое сердце.

— А ежели кто на нее заглядываться будет, так в лоб, — сообщил омоновец.

— Да ладно тебе…

Аверину вручили несколько банок с пивом. Народу в номере набилось человек восемь.

— Смотрели телевизор? — спросил двадцатилетний сержант, младший инспектор из поискового отдела. — Наших ребят вчера постреляли.

— Жалко мужиков, — вздохнул его напарник. — Плохо мы их знали, но жалко.

— Как поубивали? — спросил Аверин.

— На Петровско-Разумовском рынке взяли двоих для проверки. В отделении те выхватили оружие и начали палить. — Обыскивать надо, когда задерживаешь, — раздраженно кинул опер из Питера. — Я даже когда шары водкой и коньяком залью, перво-наперво ощупаю жулика — нет ли чего.

— Надо, — кивнул младший инспектор. — А бандюгу взяли крутой какой-то. Фамилия странная — Салоников.

— Чего? — подался вперед Аверин.

— А что? — спросил инспектор.

— Салоников, — кивнул Аверин. — Есть такая фамилия.. Саша Македонский. Попался.

Из вестибюля по московскому телефону Аверин дозвонился домой Ремизову.

— Македонского взяли?

— Взяли, — произнес Ремизов.

— А черта до меня не дозвонились?

— Отдыхаешь — и отдыхай. Он пока на больничной койке.

— Что вообще творится?

— Много чего. Горячий месяц.

— Оставить вас нельзя. Все сразу рушится, — усмехнулся Аверин. — Послезавтра буду.

— Отдыхай.

— Уже отдохнул.

На следующий день Аверин взял чемодан и на автобусе отправился до Долгопрудного. Потом на электричке до Москвы. Егорыч раскормил Пушинку еще больше.

— Здорово, кошка, — сказал Аверин, заходя в прихожую. — Как ты тут?

Она с мяуканьем бросилась ему на руки и замурлыкала блаженно.

Сотрудники ОПО — по борьбе с карманниками и барыгами — обычно люди с достаточно приличной квалификацией. Карманника взять — целое искусство. Но в тот день ошиблись они по-крупному. И поплатились.

К зданию фирмы «Импульс» рядом с Петровско-Разумовским рынком подъехали три машины, из которых вывалили десять «быков». Двое остались стоять у входа. К ним и подошли оперативники из ОПО. Салоников и его напарник, боевик курганской группировки, знали, что даваться в руки милиции им нельзя. Пока их сопровождали для досмотра по территории рынка, вели себя сдержанно, вежливо, не возражали, чем притупили подозрения. Понимали, что нужно ждать момента, когда представится шанс. Переступать через жизни они умели — да и жизни сотрудников милиции их волновали меньше всего. В отделении милиции Салоников скинул висящий на руке плащ и открыл пальбу из пистолета. Ранили троих сотрудников милиции и охранника рынка, выскочили из отделения и бросились бежать в сторону железной дороги. По дороге подстрелили еще двух охранников, перемахнули через забор. Напоролись на двоих сотрудников милиции, одного застрелили, второй открыл ответный огонь. Салоников рухнул как подкошенный. Его напарник перемахнул через ограду и скрылся в Ботаническом саду.

Одного из лучших киллеров Москвы врачи откачали. Чтобы представить пред очи следователей. Когда он пришел в себя, ему начали задавать неприятные вопросы. И Салоник поплыл. Некоторые стволы, изъятые на его квартире, проходили по конкретным убийствам.

Саша Македонский взял на себя убийство Глобуса. Потом Бубона. Поплыл по Калине. Он отступал, припираемый доказательствами, постепенно становясь еще одним завсегдатаем газетных полос. Журналисты упрекали сотрудников уголовного розыска в том, что они вешают на него все нераскрытые преступления.

На следственные эксперименты его водили в бронежилете, помня многочисленные приговоры преступного мира и обещание помощников Глобуса поквитаться. Он достаточно четко воспроизводил обстоятельства убийств, так что крепла окончательная уверенность — все это дела его рук. Он совершил все эти убийства.

Из документов, допросов свидетелей вырисовывался образ в своем роде человека уникального. Родился Салоников в Кургане, отслужил в армии, пришел в милицию. Дисциплинированный, исполнительный, отлично подготовленный, смелый сотрудник — вот его характеристики тех лет. Не пил, не курил. Единственная слабость — женщины. На них и горел всегда. Развелся с одной женой, женился повторно. Поступил в высшую школу милиции, но там что-то не заладилось, ушел. Работал шофером. В восемьдесят четвертом был объявлен комсомольский набор в милицию, и Салоникова как честного и принципиального работягу направили туда. На этот раз попал Работать во вневедомственную охрану, на офицерскую должность. Работал отлично. И опять — сгорел на женщине. Подвозил на служебной машине знакомую продавщицу. Сначала с ней побаловался Салоников. Но когда того же захотелось напарнику, дама взбрыкнула. Разразился скандал. Салоникова снова поперли из милиции. Он устроился на кладбище копать могилы. Пошли легкие деньги. Но это длилось недолго. Через полгода всплыло на свет какое-то замшелое заявление о изнасиловании. Дело было тухлое, обстоятельства какие-то малопонятные, но отвесили Салоникову на полную катушку — дали восемь лет. И выпустили на свет монстра. После приговора он попросил разрешения попрощаться с женой, шагнул ей навстречу, сшиб с ног обоих охранников и выпрыгнул из окна.

В бегах пробыл полгода. Взяли его в Тюмени. Он явился в кабинет косметолога — избавляться от особых примет. Заложила его тюменская братва. Кому нужен находящийся в бегах бывший мент? В милицию его — пускай разбираются со своим коллегой. И братаны просчитались очень сильно. Но поняли это поздно.

Салоникова направили в Пермскую зону. Перспектив ему там не светило никаких. Статья — изнасилование, биография — бывший мент. Быть ему опущенным — и никаких гвоздей. Его и попытались опустить. Вся камера — десять человек. Он бился с ними, сжав в руке железный штырь. Оказался в больнице — но туда же отправил почти всех, кто наседал на него. Опущение отсрочили, но бывшему милиционеру воры вынесли смертный приговор, отложив его исполнение до лучших времен. Между тем он стал набирать очки у администрации — стал гнать план, его начали отмечать, поставили бригадиром. Потом просочились сведения, будто он готовит побег, от греха подальше его отправили в другую колонию. Он пришел туда с бумагой — склонен к побегу. Еще пришла информация о воровском приговоре ему. И когда однажды он не стал на поверку, никто не сомневался — его убили.

Но его не убили. Он газосварочным аппаратом разрезал решетку и с километр прополз по канализационной трубе. Собаки отказались брать след из-за вони.

Салоников вышел на оперативный простор. Чем занимался, что делал — сведения доходили обрывочные. Гулял он на всю катушку. Перво-наперво отправился в Тюмень, заявился на сходняк к местной крутизне, заявил, что они сдали его милиции, и потребовал возмещения ущерба в сто тысяч баксов. Обалдевшая от такой наглости братва потеряла дар речи. Сашу послали на три буквы. Он ушел. Но появился через некоторое время.

— Двое ваших братанов вверх ногами в лесу висят, — заявил он — Морозец ныне. Замерзнут ведь до утра. Жалко. За сто тысяч скажу, где вы их найдете.

Уголовники прозвонили своим старшим, получили ответ, что с Сашей связываться бесполезно, надо делать как говорит. Он получил свои сто тысяч долларов.

Потом пошли годы скитаний. Прятался на блатхатах, ждал ареста. Завязался с крупными авторитетами, выполнял специфические задания.

Из-за остервенения, с каким он валил авторитетов, появилась легенда: Салоников — агент КГБ. Даже прилепили ему якобы его сексотовскую кличку — Мухомор. Но прижилась другая кличка — Александр Македонский. Он прекрасно стрелял по-македонски, с двух рук.

В ту ночь он находился на съемной хате, когда туда завалился его знакомый — самый серьезный авторитет Тюмени Причина и его помощники. Они сорвались с ресторана, где устроили поножовщину, им требовалось срочно уходить из города.

— Давай ключи от твоей машины, — потребовал Причина. — Быстрее.

— Куда тебе ключи? На ногах еле стоишь, — возразил Саша Македонский.

И тогда вся попробовавшая в тот вечер человеческой крови стая набросилась на него. Избить, унизить, изувечить, уничтожить — они хотели этого. Завалил Саша их всех.

И подался в стольный город Москву. Что делал — до конца не узнает никто. Его стараниями переселились в мир иной Глобус, Калина, Бубон.

Говорили, что Салоников работал под солнцевскими, под курганскими, якобы считался их человеком. Это было не совсем так. Салоников работал только на себя. Он выполнял отдельные заказы. Менял одну квартиру за другой. Не зависел ни от кого. И являл собой пример, как одинокий волк способен держать в напряжении весь лес — огромное преступное воровское сообщество. На нем продолжали висеть приговоры воровских сходок, а он плевал на всех — ходил где хотел и валил кого хотел. И боялись его все как огня. И становилось понятно, что не такая уж и всесильная она, ее величество мафия, что жестокий и умный головорез может вить веревки из самых крутых ее представителей.

На допросах Салоников держался отлично — уверенно, независимо, не сопливился, не вымаливал прощения, но и не хамил, не угрожал. Но когда с ним говорил Аверин, на миг расслабился, на лице появилась печать обреченности. С Авериным у него вообще установился какой-то близкий психологический контакт, сложились доверительные отношения, и оперативник не раз ловил себя на том, что жалеет киллера, пытается его если и не оправдать, то хотя бы понять.

Салоников был ростом где-то сто шестьдесят пять, но очень плотный, крепкий, в прекрасной физической форме, на поддержание которой тратил немало времени и сил, даже находясь в следственном изоляторе.

— А знаешь, я ведь хорошим ментом был, — грустно произнес Салоников. — И работа мне нравилась. Ни ворья, ни хулиганов не боялся. Один на задержания ходил. И начальству в рот не смотрел. Может, призвание это мое… Что теперь, все в прошлом.

— Ты встал не на ту сторону, Саша.

— Но ничего теперь не изменишь. И жалко, что те менты на мне. Не хотел этого, но так получилось — или они, или я.

— А ведь знал, чем такая жизнь кончится.

— А меня это не пугало. Жил я взаймы. Осудили меня не по совести. Не было на мне того изнасилования, мне терять нечего и врать резона нет. Пока в милиции работал, нажил себе врагов. Как споткнулся, накинулись. Ты думаешь, мне восемь лет дали? Нет. Мне смертную казнь тогда дали. Меня в колонию для обычных уголовников — что это значило? Мент да еще по такой статье в колонии восемь лет не проживет. И когда меня опустить пытались, я знал, что никому не позволю этого. И что скорее всего умру. Отбился чудом. И после этого мне уже все равно стало. Считай, я умер, а это время смерть просто подождала. Зато пожил красиво, — скривился Салоников кисло.

— Красиво, — задумчиво произнес Аверин.

— А, мне все равно конец. Что ваши судьи вышак дадут. Что в тюрьме ничего не светит — вон сколько авторитетов на мне.

— Вспомни еще раз, как с Бубоном получилось.

— Бубон лидером бауманцев был. Правил ими неважно. Авторитет его падал. Курганцы решили поставить на группировку своих ребят — братьев Черновых. Те приехали в Москву на переговоры. Мне поручили их сопровождать на стрелку с Бубоном… Эх, братья неплохие парни были, но провинция, не знали, что такое с московскими волками жить. Я на хате оставался, а они без меня на улицу поперли. Меня будто что-то дернуло. Почуял неладное. Выскочил на лестничную клетку. А тут автоматные очереди. Братья до первого этажа доехали, двери лифта раскрылись, их там встретили — свинца не жалели. Курганские решили Бубона за такие дела в распыл. Я взялся — дело чести. На корте его и завалили. Просчитал-то я как четко все.

— Куда уж лучше.

— Умею. Компьютер, — Салоников похлопал себя ладонью по лбу.

— А Отари — не твоя работа? — спросил Аверин, зная, что минуты, когда человек приоткрывается, надо ловить. Иногда в такие моменты люди говорят то, чего не сказали бы никогда.

— Отари? — улыбнулся Салоников. — Нет. Не моя. Мне того, что есть хватит. Не то что я боюсь — хуже уже не будет. Но мне чужой славы не надо.

И Аверин поверил ему. Почерк убийцы Квадраташвили чем-то напоминал почерк Салоникова, но Аверину казалось, что там действовал профессионал гораздо более высокого уровня.

Между тем дело по убийству Отари Квадраташвили, которое продлевалось несколько раз, наконец приостановили за нерозыском лица, совершившего преступление. Казалось, все следственные возможности для установления истины исчерпаны, отработано гигантское количество материала, выявлено и задержано несколько преступных групп. Старший важняк Мос-горпрокуратуры Нина Николаевна Камышова копала глубоко, но, как обычно, все начало буксовать там, где дело касалось больших денег. По поводу предоставления Отари льгот, откуда дул ветер и кто к этому причастен — так и не удалось получить более-менее вразумительных ответов.

Оперативная работа по раскрытию продолжалась, но шла тоже ни шатко ни валко. Время от времени возникала информация, заслуживавшая внимания, отрабатывалась и откидывалась. Было несколько явок с повинной. Но таковые случаются при расследовании любого крупного дела. Во-первых, пишут их те, кто хочет снискать геростратову славу, покрасоваться на полосах газет. Есть и душевнобольные, действительно уверенные, что совершили это. Но в массе своей признаются заключенные, которым надо из колонии, где они сидят, прокатиться в московский сизо. По убийству священника Меня выстроилась целая очередь желавших взять это богомерзкое преступление на себя. По Квадраташвили желающих оказалось поменьше, но Все равно встречались.

У Аверина надежда, что дело сдвинется с мертвой точки, была очень мала. Но оно сдвинулось. Неожиданно сдвинулось, да так, что покатилось лавиной, сметая на своем пути причастных к нему людей.

Аверин вышел из машины у метро «Каширская». Недалеко от выхода раскинулся небольшой, привычно грязный, с разбросанным бумажным мусором, картонными ящиками и овощными ошметками рынок.

Он подошел к ларьку. У окошка сидела девушка лет восемнадцати, в углу, положив руки на похожий на арбуз живот, расположился тучный азербайджанец — наверняка хозяин ларька. В торговых точках кавказских лиц поуменьшилось — после рыночных погромов, после того как отношение к ним все холодеет, они предпочитают сажать за прилавок русских женщин. Это удобно во всех отношениях — получают те не очень большие деньги, зато в рабочие обязанности нередко входят интимные услуги как хозяевам, так и их многочисленной родне и знакомым. На проститутках по миру пойдешь, а тут своя подчиненная. Нередко наезжает милиция или торговая инспекция, а то и санэпидемстанция, изымают за нарушения продавщицами многочисленных правил торговли товар, и его стоимость автоматически ложится на виновную — вот такую молоденькую девушку. Все, отныне она раба хозяина. Долг ей не выплатить никогда.

Аверин купил три банки пива, положил их в портфель. Поймал на себе хмурый взгляд азербайджанца.

— Чего сказать хочешь? — осведомился оперативник.

Азербайджанец пожал плечами и отвернулся.

Аверин начал прохаживаться у метро. Без двух минут двенадцать. Назначено к двенадцати. Ледокол, как обычно, припозднится. Привычка.

Но он подъехал вовремя. Остановилась тридцать первая «Волга». Леха сидел за рулем. Он кивнул Аверину, и тот уселся на переднее сиденье. Машина рванула вперед, разбрызгивая лужи.

— Как дела, самбист? — спросил Леха Ледокол.

— Отлично.

— У меня данные, что или в этом, или в следующем месяце Калач собирается в Москву, наводить разбор с кем-то.

— С кем?

— А черт знает… Я могу его упустить. Помоги.

— Пристрелить? — усмехнулся Аверин.

— Нет, такие услуги не требуются.

— Калач — любимый ученик Щербатого… Кровососы, а?

Ни один мускул не дрогнул на лице Ледокола.

— Леха, ведь вы вместе были при Щербатом. Что там произошло?

— Как тебе сказать, — Ледокол прижал машину к тротуару и остановил. — Скажу так — нечто неописуемое… Тебе спокойнее не знать.

— У меня нервы крепкие.

— У меня тоже. Теперь крепкие… Ладно, все это в пользу бедных треп… — Ледокол задумался. — Есть одна наколка. Помнишь Отари?

— Забудешь его.

— Я могу тебе сдать посредника по убийству.

— Что?

— Аж задрожал весь, как гончая, зайца учуявшая, — усмехнулся Ледокол. — Ты сперва подумай, оно тебе надо?

— Мне — надо.

— В Лефортове сидит некий Сергей Викторович Шкляр. Прохиндей, каких свет не видывал. Прибрал в различных фирмах где-то с пол-лимона зеленого. В тюрьме ему не нравится. Сидеть он долго не намерен, думает, как бы избежать ответственности. Найдете с ним общий язык — он расколется. Если увидит, что это выгодно.

— Исполнитель, заказчик?

— Заказчик кто-то очень высокий… И исполнитель тоже не слабый. Кто — не знаю.

— А ты уверен, что он посредник?

— Самбист, что значит уверен. Я знаю — и точка.

— Ну, спасибо, Ледокол.

Аверин задумался. Все это походило на очередной пустопорожний треп. Но Ледокол прав — пока вся его информация била в точку.

Прибыв на работу, Аверин доложил о раскладе Ремизову.

— Источник заслуживает доверия? — осведомился тот.

— Заслуживает.

Ремизов задумался. Потом сказал:

— Зайди через час, попытаюсь разузнать, что смогу. Через час он сообщил:

— Сидит такой в Лефортове. Этот орел парил очень высоко.

— Как высоко?

— На самом верху, — Ремизов поднял глаза. — Личность занимательная… Вот что, бросай все дела. Бери Алексеева и Карпова — и занимайтесь. И чтобы ничего не вышло из этих стен.

— Понял.

Аверин с двумя оперативниками из его отдела принялись за исследование личности загадочного Шкляра. Между тем на концерте к Дню милиции Иосиф Кобзев неожиданно заявил — эта песня посвящается памяти ушедшего друга. Кто такой ушедший друг — все в зале понимали очень четко. И на следую-щий день по радио Кобзев сетовал, что Отари так и остался неотмщенным. Так и сказал — неотмщенным, и намекнул, что милиция работает из рук вон плохо.

— Если бы она хорошо работала, ты бы в тюрьме давно сидел, — сказал старший опер Карпов, слушая эти откровения по радио в машине Аверина, когда они ехали по Москве.

— Да ну их, — Аверин протянул руку и выключил радио.

— Куда теперь?

— В прокуратуру. Мне там обещали некоторые бумаги на Шкляра. Там его давно знают.

За три дня получили более-менее полное представление, что собой представляет объект. Очередной феномен времени. Всем стали известны похождения генерала Димы Якубовского — непревзойденного проходимца, за несколько лет ставшего человеком, жизненно необходимым руководителям всех силовых структур, повязавшего их какими-то общими делами и делишками, в результате едва не назначенного в возрасте тридцати лет координатором всех российских правоохранительных органов, проворовавшись перед этим на всех предыдущих местах работы (последнее место — завхоз прокуратуры Москвы). Руководитель службы безопасности президента Коржаков, говорят, ознакомившись с досье Димы, просто-напросто отобрал у него пропуск в Кремль и приказал того на порог не пускать.

Есть такое понятие — услуга. Будь ты хоть министр, хоть глава администрации, хоть какая шишка — все равно ты не всемогущ, а в некоторых вопросах вообще беспомощен, как ребенок. Притом в основном в вопросах, касающихся таких тонкостей, как обналичивание и переброска доставшихся по случаю денег, обустройство серьезных дел личного порядка. Купить недвижимость за границей, открыть валютный счет за рубежом, да еще на десятого человека и чтобы тебя не надули. Встретиться с представителями коммерческой структуры и организовать взаимовыгодное дельце. И ты понимаешь, что тебе просто необходимы конфиденциальные услуги. Вот тогда и появляется он — прохиндей, человек, который оказывает их. Он перед этим втерся в доверие к таким же шишкам, повязан с ними общими делишками, он надежен и не продаст. Но, помогая тебе, он сажает тебя на крючок. А в его ведерке плещется уже не один десяток таких выловленных в мутной воде крупных номенклатурных рыбешек. И на каком-то этапе получается, что этот человек незаменим. И он перестает довольствоваться малым, он требует большего. Мелкий жулик и отъявленный негодяй Дима Якубовский, друг и соучастник по уголовно наказуемым делишкам одного из столпов демократии Владимира Шумейкера, замахнулся на одну из ключевых должностей в системе безопасности России, притом должность была создана под него. Шкляр летал куда ниже, не имел пока возможность диктовать свои условия. Но тоже стал фигурой незаменимой.

Молодой парень, он еще студентом начал вращаться в самых различных кругах, охватывая все большие пространства. Он слыл своим и среди криминальных лидеров, и в правительственных кругах. «Человек-услуга», потрясающего обаяния и верткости, живого ума, цепкий, он идеально научился пользоваться всеми прорехами в административной системе, как на флейте, играть на человеческих амбициях, жадности, себялюбии и вообще всех пороках. Когда закрутилось дело, у него изъяли массу удостоверений — начиная от сотрудника ФСК, ФАПСИ, МВД и кончая депутатскими. Ящики его стола ломились от дипломатических паспортов и прочих бумажек такого плана. Уровень людей, к которым он чуть ли не ногой открывал двери, поражал. Подвела его жадность и необязательность. Когда работаешь человеком-услугой, ты должен выполнять свои обязательства и не замахиваться на то, что тебе не принадлежит. Но такова уж природа этой категории людей. Как Дима Якубовский погорел на излишней роскоши и жажде легких денег, так и Шкляр очутился в долговой яме по тому же поводу. У него зашкалила самооценка, он решил, что может все, и нагрел достаточно влиятельные фигуры на большую сумму. И очутился в Лефортове, теперь хлебал баланду.

Взяв в прокуратуре России некоторые материалы по делу Шкляра, Аверин вернулся в министерство и отправился к Ремизову. Пришла пора что-то решать.

— Что полагаешь делать дальше? — спросил Ремизов.

— Шкляр сейчас в состоянии, близком к депрессии, — сообщил Аверин. — Ему не нравится в тюрьме, а перспектива прожить так лет пять вообще приводит его в исступление. Если на него хорошенько надавить, он может поплыть.

— А если нет?

— А что кроме того? Отрабатывать его связи мы не имеем никакой возможности. Нас даже в прихожую к тем людям, с которыми он общался, не пустят.

— Ладно, попробуем. Постараюсь добиться разрешения с ним переговорить.

Следующим вечером Аверин и Ремизов находились в комнате для допросов следственного изолятора в Лефортове — еще недавно он принадлежал госбезопасности, здесь сидели самые знаменитые шпионы, самые крупные расхитители социалистической собственности, члены ГКЧП, и если что-то изменится в обществе, будут сидеть крупные деятели времен нынешних. И сегодня в нем содержались наиболее серьезные преступники, он выгодно отличался от других сизо, где переполнены камеры и люди спят в три смены. Это был «Хилтон» среди сизо, обитель комфорта и спокойствия.

Шкляр по виду оказался типичным мошенником — симпатичный, лучащийся доброжелательностью, глаза умные, таким людям прямо-таки хочется сделать приятное, в том числе дать деньги взаймы.

Ремизов с Авериным выстраивали разные планы беседы. Настроились на долгую работу. Доказательств против Шкляра никаких, так что оставалось давить на психику и запугивать. А это они умели. Решили — не уходить, пока не добьются своего, сколько бы на это ни потребовалось времени.

— Здравствуйте, — поздоровался Шкляр.

— Добрый день, — Ремизов кивнул на привинченную к полу табуретку. — Присаживайтесь.

— Я не видел своего следователя уже три недели. С ним ничего не случилось?

— Вроде нет, — усмехнулся Аверин.

— Я думал, вы будете вести следствие. Это меня бы устроило.

— Почему? — удивился Ремизов.

— Мне сразу показалось, что вы люди, способные непредвзято и объективно оценить ситуацию. Я разбираюсь в людях.

Шкляр говорил с такой подкупающей искренностью, что ему хотелось верить. Он начал использовать свой мошеннический инструментарий. Видимо, не слишком надеялся на успех, но привык использовать все возможности.

— Я — начальник отделения Главного управления уголовного розыска. И нас не интересует ваше дело.

— Странно. Какое отношение я имею к вашей системе? Никого не убил, ничего не украл.

— Ну уж так и никого, — вдруг кинулся в прорыв Аверин.

Он оценил ситуацию и решил не ходить вокруг да около, а врубить сразу в лоб. — Почему согласился Отари киллера найти?

Шкляр выдержал удар достойно. Только на миг согнулся, как если бы на плечи наложили тонну груза. Но весом он овладел.

— Какому Отари?

— Отари Квадраташвили.

— Ясно… — он задумался.

— Слушай, — Аверин встал и нагнулся над Шкляром. — Мы тебе можем сделать жизнь не только трудной, но и короткой.

— Что вы имеете в виду?

— Светит тебе срок. Долго ты проживешь в колонии, если станет известно, что ты заказал убийцу крупнейшему авторитету?

— Все верно, — кивнул Шкляр. — Проживу недолго. Что из этого вытекает?

— Что надо с нами сотрудничать.

— Верно. Но на каких условиях? В тюрьме мне не жить, как вы сказали. Значит, из тюрьмы мне не выйти. Какой вывод следует?

— Ну?

— Разговор состоится только в случае гарантии моего освобождения.

— Мы не вправе дать такие гарантии, — подумав, сказал Ремизов.

— Вот когда будете вправе, тогда и вернемся к этому разговору… Выгодная сделка. Я отдам вам и убийцу. И заказчика. Представлю доказательства. Но мне нужно выйти из этого вонючего тараканника.

Сотрудники угрозыска переглянулись.

— Ну что ж, надеюсь, мы еще продолжим этот разговор, — сказал Ремизов.

Шкляра вывели из комнаты для допросов.

В машине Аверин включил зажигание, потом выключил, обернулся к Ремизову.

— Он не скажет ничего, если не получит гарантий. Решается вопрос о его жизни, и он понимает это прекрасно.

— У нас же не Штаты, — сказал Ремизов. — По закону мы не можем гарантировать его освобождение в случае дачи показаний.

Существует мировая практика — бандит, дающий показа-ия на преступную организацию или более крупного бандита, не карается лишением свободы. Но и в России что-то можно сделать. Пусть не совсем законно, но можно.

— Я доложу руководству. Попробуем решить, — сказал Ремизов.

— Если там высокие лица замешаны, — произнес Аверин. — Пока мы будем вести переговоры, Шкляр скончается от сердечного приступа. Или от ожирения.

— Или от облысения… Посмотрим. Все равно другого пути нет…

Следующим утром Ремизов доложил ситуацию руководству Главка. Потом информация ушла министру.

Все затягивалось. Постепенно информация распространялась все шире и шире, все больше народу получали к ней доступ. Аверин сидел как на иголках. Ждал, когда позвонят и сообщат о безвременной кончине так и не допрошенного официально посредника. У него возникло ощущение, что он ступил на нетвердую почву. Вполне возможно, он и Ремизов забрели в зыбучие пески, которые засосут их.

— Что-то ты с лица опал, — сказал вечером Егорыч, к которому Аверин заглянул в квартиру. — Из отпуска ведь недавно.

— Опять нервотрепка.

— А ты машинки собирай, — предложил Егорыч. — Успокаивает. Будем обмениваться. Вон, смотри, новое приобретение, — он показал на крохотную искусно исполненную модель.

— Не притягивает.

— Ну и зря… Тут по телевизору девушку твою показывали.

— Какую именно?

— Которой я машину смотрел.

— Маргариту?

— Да.

— В какой программе?

— Что-то из жизни света. Для «новых русских». Я иногда смотрю.

— Классовой ненависти набираешься?

— Еще какой. Новости из жизни упырей… Фуршет по поводу трехлетия нефтяной компании. Она там рука об руку была с каким-то лысым торгашом. Вечернее платье у нее, я тебе скажу… А может, не она?

— Ты же знаешь, какая у меня память на лица.

— Фуршет, — усмехнулся Аверин.

— Ты что, расстроился? — озадаченно осведомился Егорыч.

— Да нет.

— Плюнь. Китайцы говорят, что у каждого свой «дао» — жизненный путь. У нее — в вечернем платье ходить по фуршетам. У тебя — сидеть со мной на кухне и пить пиво. — Тоже верно, Егорыч…

В России продолжалась стрельба. Киллеры на время оставили в покое банкиров и принялись за нефтебизнесменов. Если учесть, что после каждой средних объемов операции с черным золотом на западные счета ложится по двадцать-тридцать миллионов неучтенных долларов, понять, за что убивали людей, совсем несложно.

А в Красноярском крае делили русский алюминий. Уже год тянулся конфликт между двумя группировками, борющимися за контроль над Саяногорским алюминиевым комбинатом. Одну бригаду поддерживали преступный лидер Красноярска Быков и лидер Саяногорска Татарин. Другая группировка опиралась на воровского авторитета Толмача и воровского поло-женца, поставленного на Красноярск, — Ляпу. Когда конфликт зашел настолько далеко, что о мирном урегулировании уже не могло быть и речи, Татарин объявил охоту на конкурентов. 22 октября 1993 года в подъезде дома в Красноярске из пистолета застрелили воровского положенца Синего, который временно замещал Ляпу на посту положенца. Через месяц киллеры настигли и самого Ляпу — на проспекте Красноярский рабочий его изрешетили из автоматов и для верности рванули гранатой. Через полгода из автомашины в ходе перестрелки расстреляли преемника Ляпы Толмача. Дальше разборки перенеслись в Минусинск. Около дома на улице Крупской найден труп Тереха — ставленника Ляпы с огнестрельными ранениями из «ТТ». Через месяц в подъезде дома тоже из «ТТ» расстреляли двоих друзей Тереха. А через несколько дней у кафе «Кондор» из того же «ТТ» были убиты еще два боевика. Не прошло и месяца — на улице Абаканской убит местный авторитет Мустафин с телохранителем. Через два дня киллер решил навестить на квартире Никиту, заменившего Тереха на должности положенца города, и по недоразумению расстрелял двоих гостей. Сам Никита перед этим вышел из квартиры.

Аверин созвонился в очередной раз с краевым уголовным розыском. Спокойствие у тамошних сотрудников было олимпийское. Процесс самоуничтожения авторитетов их не волновал. Они, как и многие опера, жили по принципу — чем больше бандиты друг друга отстреляют, тем меньше их останется. Самозачистка.

А вот в Чите удалось раскрыть убийство преступного авторитета. В поселке Бакачача пропал коммерсант, претендовавший на роль воровского положенца. И это при том, что положе-нец на поселок уже был поставлен. Как и положено, истинный правитель организовал избиение самозванца. Труп оттащили в тайгу и сожгли. Арестовано четверо.

Грызлись воры на Кавказе. Во Владикавказе из автомата расстреляли джип, на котором ехал держатель воровского общака Гасанов со своим подручным. Каждому досталось по двадцать пуль. В последнее время у Гасанова возникали постоянные конфликты с ворами из-за нарушений финансовой дисциплины. Он жил на широкую ногу — часто ездил за границу, купил джип, дом на курорте в Анталии. Шиковать за счет общака категорически запрещено. Решением сходняка Гасанова обязали отдать кассу новому держателю Каратаеву, после чего на последнего было совершено покушение. Грешили на Гасанова. Он переполнил чашу терпения. И отправился на тот свет. Воры рассюсюкивать не любят, особенно со своими коллегами.

В начале месяца произошла еще одна разборка во Владикавказе. На квартире был убит житель Гори Кердикашвили. Его продырявили четырьмя выстрелами из его же собственного пистолета. Дело раскрыли в течение нескольких часов. Выяснилось, что он со своим родственником в Гори похитил ребенка, не получив выкупа, убил его и уехал в Осетию к своей знакомой. Между тем отец жертвы поймал подельника, пообещал вырезать всю семью и добился обещания разделаться с Кердикашвили. Во Владикавказе похитители ребенка пили три дня, на четвертый главарь шайки получил от своего родственника четыре предательские пули. Поделом.

Между тем прокуратура и МВД никак не могли прийти к выводу, что же делать со Шкляром.

Однажды Ремизов вызвал Аверина.

— Все, получено согласие по Шкляру.

— Его освобождают от ответственности? — удивился Аверин.

— Скажем так — при содействии изобличению убийцы будут предприняты меры для того, чтобы не назначать меру наказания, связанную с лишением свободы.

— Это реально?

— В принципе реально.

— Письменное подтверждение? — осведомился Аверин.

— Джентльменское соглашение. Все на словах, — вздохнул Ремизов.

— Значит, отвечает тот, кто вел разговор с человеком, и никто иной?

— Мыслишь.

— А предлагать будете вы?

— Да.

— Скоты, — покачал головой Аверин. — Всем охота иметь все, не платя ничего. В случае удачи они загребут награды. А в случае неудачи повесят на нас все.

— Верно мыслишь. Но выход?

— Нет.

— Тогда поехали в Лефортово.

Шкляр выслушал их и, естественно, тоже задался вопросом:

— А где гарантии?

— Скажем так — мое слово, — сказал Ремизов.

— А кто пообещает, что кто-то, чье слово повесомее, не скажет что-то иное?

— Нет гарантий, — кивнул Ремизов. — Но я сделаю все, чтобы этого не произошло. Прокуратура и МВД дали добро.

— Тухлятиной пахнет все это, — поморщился Шкляр.

— А у тебя есть выход? — спросил Аверин.

— Нет.

— Тогда рассказывай.

— Ладно… В общем, заказчик — Аркадий Самохин.

Вслед за этими словами повисло гробовое и тревожное молчание.

Ремизов поморщился, как от зубной боли. Потом произнес:

— Только этого нам и не хватало…

Из рассказа Шкляра получалась следующая картина. Однажды вечерочком в просторном кабинете в здании Совета Министров собрались вице-премьер Правительства России Аркадий Самохин, его брат, еще одно неизвестное лицо и сам Шкляр. Вопрос стоял остро — что делать с королем московской мафии Отари Квадраташвили.

— Он стал совершенно неуправляем, — сказал Самохин. — Не выполнил ни одного обязательства. И выполнять не собирается.

Стараниями Самохина и его команды через фонды, работающие под Отари, решались некоторые финансовые и экономические вопросы, крутились очень серьезные деньги. И существовало много адресатов, по которым эти деньги должны растекаться. Отари изменило чутье. Он решил, что эти деньги могут принадлежать лично ему.

Обсуждали этот вопрос в кабинете долго. Наконец Самохин подвел итог:

— Ничего с ним не получится. Терпение исчерпано. Выход один — он должен умереть.

Повисло молчание. Но весь разговор шел к этому.

— Сергей, ты должен найти исполнителя, — повернулся Самохин к Шкляру. — Несколько условий. Первое — высокий профессионализм: Отари нужно убрать сразу. Второй — киллер не должен принадлежать к преступной среде. Сделаешь?

Шкляр задумался. Он понимал, что, приняв участие в этой беседе, отрезал себе все пути назад.

— Найдем, — пообещал он.

— Этот человек, — Самохин показал на незнакомца, — отвечает за техническую часть — за передачу денег. Он же предоставит оружие.

— Уже легче, — кивнул Шкляр.

— Теперь деньги. Во сколько это обойдется?

— Тридцать процентов мои, — сказал Шкляр. — Думаю, за сто тысяч найду человека.

— Приемлемая цена.

Задача найти исполнителя, не связанного с преступным миром, оказалась нелегкой. Но Шкляр знал в Москве, кажется, всех. Осторожно, стараясь не засветиться, он начал выискивать кандидатов. Шайка собиралась еще несколько раз все в том же кабинете. Шкляра трясли с одним вопросом:

— Когда?

Тот отвечал, что за такие деньги никто работать не соглашается, пока не накрутил сумму до трехсот тысяч долларов. И наконец нашел через посредников исполнителя. Ни имени, ни фамилии его он не знал. Они встречались на подмосковной железнодорожной станции и обговаривали детали. Естественно, триста тысяч долларов Шкляр платить ему не собирался. Договорился на сотню. Исполнитель потребовал три загранпаспорта на разные фамилии и визы в несколько стран на случай, если ситуация обострится и придется уходить.

Паспорта и визы Самохин сделал без труда. Шкляр получил от неизвестного, присутствовавшего на совещаниях, малокалиберную винтовку, деньги и паспорта. Через несколько дней

Отари хоронили. Киллер выполнил свою задачу с потрясающей четкостью. Судя по исполнению, это была не первая его акция. Об исполнителе Шкляр знал, что он офицер госбезопасности. База у его спецподразделения под Москвой. Предположительно где-то в районе подмосковной станции, где они встречались. Он очень подробно описал внешность исполнителя, малейшие подробности его поведения. Память у Шкляра оказалась фотографической.

— А не свистит он? — спросил Аверин после окончания беседы, когда допрашиваемого увели.

— Не похоже, — сказал Ремизов. — Правду говорит. Истинную правду — это же видно.

— И что с правдой этой делать прикажете?

— Как в дерьме выкупался, — покачал головой Ремизов. — Кто нами правит, а?

— Киллеры.

— Даже дело не в том, что Самохин заказал убийство Отари — тот получил, на что всю жизнь напрашивался. Но государственный деятель такого уровня делит деньги с бандитом. Это что?

— Анекдот есть такой. Это каюк, а каюк не лечим.

— Вот именно… Ну что, майор, сыграем в русскую рулетку? — усмехнулся Ремизов. — Бывают случаи, когда приходится на кон ставить все, что имеешь. Такой момент настал.

— Мы что, реально сможем привлечь вице-премьера России?

— Не знаю, но попробовать надо…

О результатах беседы они доложили руководству. Производство по делу возобновили.

Старший важняк прокуратуры Нина Камышова, ознакомившись с материалами, загорелась.

— Поднимем дело. Кто мы — специалисты или поганки, а? — она взглянула на Аверина.

— Специалисты.

— Что нам нужно для начала? — спросила она.

— Для начала нам нужен исполнитель.

— Точно… Как считаешь, служивый, реально его установить? — она отхлебнула чаю-чифиря из своего стакана с подстаканником.

— Попытаемся.

— Без исполнителя мы дело не поднимем. А так поимеем всю цепочку, — она улыбнулась. — Устроим мы шорох.

— Устроим, — Аверин энтузиазма не разделял. Его обуревали дурные предчувствия.

— Сколько под Москвой баз, принадлежащих спецподразделениям госбезопасности? — спросил Ремизов.

— Думаю, немало, — ответил Аверин.

— Два нуля секретности. И никаких шансов пробиться через бюрократические рогатки, так?

— Так.

— Значит, надо подключать свои связи в этих ведомствах.

— Будем бороться с госбезопасностью?

— А что, не впервой.

Несколько раз Аверин сталкивался с представителями этого ведомства. По расследованиям некоторых дел они работали рука об руку, крупно помогали друг другу и не имели никаких претензий. Но бывали случаи, когда чекисты занимались прямо противоположным — пытались закопать очевидные дела. Особенно когда это касалось их агентуры или лиц высокого полета. Сфера чекистов — политика и грязь. И цели их тоже чаще политические. Так что особой симпатии к ним Аверин не испытывал. А работать на полулегальном уровне против госбезопасности — хорошего тут мало.

Ремизов обещание выполнил. Через день сообщил:

— В этом районе есть база спецподразделения одной из гэ-бэшных служб. Если исполнитель принадлежит к ведомству, то только оттуда.

— И что вы предлагаете делать? — невесело осведомился Аверин.

— Организовать за объектом наблюдение.

— За гэбэшниками?

— Да, — Ремизов с силой хлопнул ладонью по столу, будто обрубая все сомнения.

— «Наружка» не станет работать. Они не имеют права проводить подобные мероприятия.

— Вот именно. Значит, обойдемся своими силами.

— Мы не сможем организовать квалифицированное наблюдение. У нас нет ни людей, ни соответствующей техники.

— Что значит не сможем? Сможем. Как в старину. Будем ножками топтать. Телогрейку на плечи — и в лесок, хворост собирать. Жалко, грибы уже сошли.

— А у них там нет системы контрнаблюдения? — осведомился безрадостно Аверин. — Все-таки секретный объект.

— Вряд ли. Обычная база, даже не слишком хорошо охраняемая.

Затея Аверину не нравилась, но он понимал, что иного выхода у них нет.

Вечером он нашел в кладовке телогрейку, резиновые сапоги. Утром нацепил их. Пушинка, увидев хозяина в новой одежде, возмущенно мяукнула и укусила его за руку.

— Что, не нравлюсь? — усмехнулся Аверин. — Привыкай. Скоро меня выпрут с работы, пойду в сантехники.

Он отправился делать рекогносцировку. Машиной решил не пользоваться. На электричке, как положено. Удостоверение оставил дома — на всякий случай, чтобы всегда можно было прикинуться свалившимся с Луны простачком. Если засекут и выявят сотрудника МВД, можно представить, какой они поднимут хай — до облаков.

Оказалось все не так плохо. Место было не такое безлюдное — там шастал народ. База располагалась за высоким бетонным забором. К КПП подъезжали машины. Из них выходили люди. Похоже, система контрнаблюдения у них отсутствовала. Пялились, правда, по сторонам видеокамеры, но толку-то с них никакого.

— Работать можно, — сообщил Аверин Ремизову, когда вернулся на работу.

Через несколько дней по приметам они вычислили исполнителя. Он действительно бывал на базе, каждое утро приезжал на разных машинах — похоже, его подбрасывали до работы коллеги. Для того чтобы убедиться окончательно, из изолятора взяли Шкляра. Тот из толпы прибывающих сразу выделил искомое лицо:

— Вот он.

Круг замкнулся…

Аверин, лазая по лесам, продрог, промерз и в результате простудился. Егорыч вечером приготовил ему какую-то дикую смесь — Аверин так и не понял, что он пил, но вроде бы там было молоко, водка и еще черт-те что. Он бы никогда не поверил, что можно выпить такую гадость. Но никуда не делся — выпил.

— Тебе пару дней в кровати надо полежать, — сказал Егорыч, глядя на градусник, показывающий тридцать восемь.

— Не получится, — покачал головой Аверин.

— Где ты так простудился?

— В лесу.

— Черт тебя туда понес в такую погоду.

— Они понесли, Егорыч. Черти, которые нам жить спокойно не дают.

— Всех чертей за хвост не ухватишь.

— А хочется…

Камышова работала как зверь. Дело пухло не по дням, а по часам. Она была следователем высочайшей квалификации. Она вывернула из Шкляра все возможные подробности и теперь искала им подтверждение. Результаты не заставили себя ждать. Количество косвенных доказательств росло. Совершенно точно установили, что в те дни, на которые ссылается Шкляр, ему действительно выписывались пропуска в здание правительства. Находили подтверждение другие его показания. Все бы хорошо, но пока не будет исполнителя, говорить о каких-либо перспективах бесполезно.

Из администрации президента до сих пор продолжали требовать отчеты о работе по делу. Пришлось немало потрудиться на ниве дезинформации. Пока это получалось. Похоже, реальная информация пока до противника не дошла, иначе сегодня стоял бы уже оглушительный шум и начались разборы на всех уровнях: что это за ерундой занимается следственно-оперативная группа? И все равно они двигались по тонкому льду. В любой момент за них могли приняться всерьез. Так, как это всегда умели делать на Руси. Поэтому терять время было нельзя. Ни дня.

И вот больной, простуженный Аверин опять отправился в опротивевший лес. Возникла идея — проследить фигуранта от базы. Но тот куда-то запропастился. Его ждали уже четвертый день. Аверин сомневался, что удастся проследить его. Пока не получалось ничего. По своим каналам удалось установить приблизительный круг лиц из гэбэшного спецподразделения, которые могли сойти на роль исполнителя. Но работать с ними не представлялось возможности.

Дни шли за днями без всякого толка.

Наконец Ремизов сказал:

— Все, нет возможности тянуть. Мы и так на грани фола работаем. Исполнитель может вообще больше там не появиться.

— Что вы предлагаете?

— Шлем запрос чекистам. Подготовь. Лицо, подозреваемое в совершении преступления, с такими-то приметами, служит в таком-то подразделении.

— Дадут ответ?

— Должны дать. Это же не бандформирование, а государственная организация. Им что, нужны обвинения в укрывательстве преступников? Да и что делать?

— Не знаю.

— Вот именно.

Ответ от чекистов они получили. На какой-то затертой бумаге, катридж принтера был не первой молодости, так что текст читался с трудом. «Сотрудника, соответствующего приметам, у нас не имеется».

— Все, — покачал головой Ремизов. — Спеклись мы.

— Ну не скоты? — возмутился Аверин.

— Нет, — возразил Ремизов, разглядывая полученную бумажку. — Не скоты. Это нечто похуже… Самое поганое, если они выведут исполнителя из игры.

— Каким образом?

— Могут предупредить, и он навострит лыжи… Могут решить проблему радикально.

— Или могут сделать вид, что ничего не произошло, — развил мысль Аверин. — Под шумок уволить его из органов… Е-мое, они не понимают, что под их крылышком работает профессиональный киллер?!

— А ты уверен, что он единственный? И вообще, какие у них взаимоотношения с киллерами? Всегда у них противоречия? Это гэбисты, Слава.

— Суки… Дело-то гибнет.

— Гибнет, — кивнул Ремизов. — Сегодня начальника отдела с начальником Главка вызывали на ковер к министру по этому делу. Они решают, что делать.

— А что они могут сделать?

— Узнаем… Как твое здоровье?

— Кашель привязался. Простуда вроде прошла.

— Давай-ка на больничный. Все, что могли, мы сделали. Теперь будем ждать.

Аверин кивнул — ждать так ждать.

Его одолела какая-то слабость. Преследовал противный кашель. Температура сперва спала, потом поднялась и зафиксировалась где-то на тридцати семи и трех. Чувствовал он себя неважно.

В поликлинике он поднялся на пятый этаж к терапевту, очередь была небольшая. Пожилая врач выслушала его. Покачала головой.

— Давно это?

— Несколько дней. Простуду на ногах перенес.

— Воспаления легких, кажется, нет, но бронхит сильный Вам нужно отлежаться и попить лекарства.

— Даже не знаю…

— Работа? Здоровье дороже, молодой человек. С годами вы поймете это.

— С годами пойму, — согласился Аверин.

— Ох, легкомысленные вы люди, — покачала головой врач выписывая рецепт. — Две таблетки три раза в день. Побольше горячего питья. И меньше нервотрепки.

Аверин усмехнулся.

— Напрасно улыбаетесь. Еще пара дней, и вы доходились бы до воспаления легких. На месяц в госпиталь не хотите?

— Может, и не против.

Он взял рецепты, затоварился в аптеке на первом этаже таблетками и пузырьками — набил ими полпортфеля и отправился домой.

Егорыч снова напоил его своим суррогатом, и Аверин должен был признать, что эта народная фармацевтика ему помогает.

— Не пил бы ты этих таблеток, — Егорыч посмотрел на разложенные на столе коробочки, пакетики, желтые пузырьки. — Химия сплошная.

— Что поделаешь.

— Пей. Зажмурься и пей, — Егорыч протянул чашку с дымящимся пойлом.

Аверин зажмурился и выпил.

— Если чего нужно — в магазин или аптеку, — свистни, — сказал Егорыч.

— Свистну.

Утром Аверин дозвонился до Ремизова.

— Ну, что решили?

— Материалы президенту на стол. Пусть решает.

— Понятно.

Аверин вытащил термометр. Тридцать шесть и семь. То ли таблетки помогли, то ли пойло Егорыча, но озноб и жар ушли. И кашель смягчился. И вообще чувствовал себя куда лучше.

Он нажал на пульт дистанционного управления телевизора, зажегся экран. Попал в десятку.

— Отставки в российском правительстве, — сообщила дикторша. — Вице-премьер правительства России Аркадий Самохин подал в отставку. Он прокомментировал свое решение состоянием здоровья и желанием заняться научной работой.

— Ньютон наш драгоценный, — покачал головой Аверин.

Все, информация пошла к президенту. Скорее всего через администрацию. Решили убрать убийцу с глаз долой. Навсегда ли? Вряд ли. Такие люди не пропадают. Замазанный подчиненный куда лучше незамазанного. Ему всегда можно скомандовать — место.

И что дальше будет? Что они собираются делать с распухшим уголовным делом? С имеющейся в нем информацией? Не сопрут же из кабинета следователя…

События не заставили себя долго ждать. У Камышовой дело забрал зампрокурора Москвы на ознакомление. А на следующий день Шкляра отправили на судебно-психиатрическую экспертизу.

Аверин заглянул к Камышовой. Она была в бешенстве.

— Вот, пожалуйста, смотри, служивый, — она протянула Аверину бумагу. — Это указания по делу Квадраташвили. Следствие, оказывается, вместо того чтобы отрабатывать перспективные версии, увлеклось явно нереальными, пошло на поводу у обвиняемого по другим преступлениям, который стремился будто бы таким образом избежать уголовной ответственности.

— Что дальше? — спросил Аверин.

— А дальше — я на прием к Генеральному прокурору. С замечаниями по делу. С указаниями надзирающего прокурора не согласна.

— Нина Николаевна, по-моему, это бесполезно. Все уже решили за нас, — вздохнул Аверин. — Мы проиграли.

— Проиграли, да? А ты игрок, служивый? — она зло посмотрела на него. — Я тридцать лет на следствии, ни одного дела на дослед, ни одного оправдания. И меня, как девчонку-первокурсницу, трут носом о батарею! И кто? Выскочки-бюрократы. Отмазывают воров и убийц. Прикажешь молчать? Проиграли, Да? Подавятся!

Аверин пожал плечами. Они битый час просчитывали с Ремизовым возможные варианты развития событий и не нашли ни одного, способного привести к удаче. Придется расходиться на исходные позиции.

— Это ничего не даст, Нина Николаевна, — Аверину стало Жаль эту женщину, всю жизнь отдавшую борьбе с преступностью. — Они раздавят вас.

— Пусть…

Между тем события шли по налаженной колее. Через несколько дней Шкляру дали заключение, что он болен шизофренией, не способен отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Следовательно, данные им показания — продукт воспаленного воображения. Все, Шкляр больше никого не интересовал. Через пару месяцев по приговору суда его отправят в психбольницу специального типа, где он будет жить под присмотром. Опасности он больше не представляет. Может, через несколько лет он выйдет оттуда и примется за старое.

Самохин на следующий день после отставки отправился в Европу — преподавать экономику в каком-то университете. Русский реформатор будет учить уму-разуму студентов. Конечно, таких денег, чтобы платить киллерам по три сотни тысяч долларов, он там не заработает. Но вряд ли его потомки даже в десятом поколении будут нуждаться в средствах к существованию после того, как он проработал пару лет на высшей должности. Власть и деньги в России — близнецы.

Интересно, что после отъезда Самохина интерес у администрации президента к раскрытию убийства Квадраташвили моментально испарился.

Пришла опять зима. Не трескучая, а какая-то вяло расхлябанная, как и все вокруг. Под ногами хлюпал снег с водой, на Москву накинулся грипп: для него такая погода — подарок судьбы. Шел декабрь 1994 года.

Аверин взял неделю от отпуска и отправился в Питер к своему дяде — единственному оставшемуся родственнику. Годы не сказывались на нем. Он оставался таким же подтянутым, скорым в движениях и словах. Таким же энтузиастом. Он занимался тем, чем и остальное население, — борьбой за выживание. Только заботило его не столько его личное материальное благополучие, а существование его детища — борцовской школы, вырастившей немало чемпионов.

— Знаешь, подбивал итоги, за все годы из моих учеников только трое пошли в преступный мир. И те с самого начала были с гнильцой, — сказал он вечером, когда сидели на кухне и пили особый чай, приготовлением которого так славился тренер.

— Правильно, — кивнул Аверин. Запах чая был изумительный. Он будоражил и поднимал из глубины души оттенки каких-то воспоминаний. С дядей на кухне чувствовалось хорошо, спокойно. Как встарь. — Потому что ты, дядя Сережа, учил их не ломать друг друга на матах. А учил жить. Показывал, что такое добро и что такое зло.

— Ну, ты из меня Макаренко не делай, — хмыкнул дядя Сережа. — Просто хотелось донести до вас то, что сам знаю… И из ребят получался толк… А ты — моя гордость. Из тебя-то толк вышел.

— Ну правильно, майор МВД, — криво улыбнулся Аверин. — Но только перешел кому-то дорогу — и нет майора. Без погон и работы.

— Неприятности?

— Есть немного.

— Крупные?

— Не столько крупные, сколько отвратные. В очередной раз как цуциков ткнули носом в лужу и сказали — нельзя, не ваше дело… И что теперь?

— Не знаю ситуации.

— И лучше не знать.

— Отступи.

— Как?

— На время. Боец должен уметь отступить, но ни в коем случае не согнуться. И ждать, когда настанет час. Делать все, чтобы приблизить его.

Неделю Аверин провел в Питере. Он наслаждался мрачным очарованием этого города. Его мистикой, чем-то, что поднято из потаенных глубин человеческой цивилизации. Недаром в Питере так много египетских мотивов и мудро взирают на горожан старинные гранитные сфинксы. Мрачная сакральная тайна присутствовала в этом городе. За последние годы по нему погуляла разруха, имя которой — новая городская власть. Городской голова — краснобай, обожающий порассуждать об общечеловеческих ценностях, — так запустил город, как не удалось Даже в блокаду. Развелись толпы туберкулезных бомжей, беспризорников, тенями скользили в темных закоулках наркоманы, горела распутная кабацкая жизнь, влажные фасады уникальных домов не ремонтировались давным-давно. Некая болезненность города, так хорошо подмеченная Достоевским, превращалась в злокачественную болезнь.

Когда Аверин вернулся домой, у него оставалось еще два Дня отдыха. В квартире он застал Егорыча, который мыл тарелку Пушинки.

— Чем ты ее кормишь? — спросил Аверин, кивая на разомлевшую, лежащую у батареи, разжиревшую еще больше Пушинку. — Она скоро в бегемота превратится. Видишь, даже не играет.

— Взрослая кошка, станет она тебе играть, — возмутился Егорыч. — Чем кормлю — рыбой, сметаной и огурцами.

— Какими огурцами?

— Свежими. Со сметаной наворачивает за обе щеки.

— Ну ничего себе, — покачал головой Аверин.

— Нормальная диета.

— Я тебе пива балтийского привез. На вокзале купил. Вон, целая сумка.

— Ну что тебе возразишь на это, друг мой? Наливай. У меня угорь копченый.

— С каких шишов?

— Презент.

— Как «Птичье молоко»? Только от капитана сейнера?

— Почти.

Аверин не ел угря лет двадцать.

— Ну как? — спросил Егорыч после дегустации.

— Угорь как угорь, — пожал плечами Аверин…

Уголовное дело по убийству Отари Квадраташвили досталось в производство стажеру городской прокуратуры, который его быстро приостановил.

Камышова отправилась в Генеральную прокуратуру. И тут как-то само собой вспомнилось, что у ней несколько дней назад наступил пенсионный возраст. И уже через несколько дней в ее кабинет, где она провела столько лет, допрашивая маньяков и расхитителей, где распутывала неподъемные дела, заселялся другой хозяин — из молодых, сговорчивых, четко знающих грань между можно и нельзя.

Как-то вечером Ремизов позвал Аверина к себе в кабинет. Второй раз за совместную работу вытащил коньяк, разлил по рюмкам.

— За что пьем? — спросил Аверин.

— Поминки по уголовному делу Отари Квадраташвили.

— За это нельзя не выпить.

Запасы старого коньяка у Ремизова слегка поубавились-Аверин блаженно расслабился, ощущая, как горячей волной прокатывается по жилам божественный напиток.

— Интересно, у нас имелся какой-нибудь шанс с самого начала? — спросил он, постукивая ногтем по рюмке.

— Привлечь Самохина — никакого. Но мы могли бы вычислить исполнителя. И официально вызвать на допрос вице-премьера. Обвинение потонуло бы в пучинах правосудия, но тогда в глазах общества Самохин стал бы убийцей, вину которого не сумели доказать. А не как теперь — чистый агнец, решивший посвятить себя воспитанию молодежи в Англии.

— Хоть в отставку подал.

— Ну да — подал… Года не пройдет — опять усядется в какое-нибудь кресло.

— Я единственно чего не понимаю — как так получилось? Ведь все как по нотам — и прокуратура сдала назад, и психиатрическую экспертизу подготовили, и госбезопасность подсуе-тилась. Не повязаны же они в одну шайку.

— Есть такое понятие, Слава, — партия власти. Внутри они могут ненавидеть друг друга, подсыпать в стаканы яд, мечтать, чтобы их боевые товарищи сдохли в муках. Но когда возникает угроза одному из них — система начинает защищаться. Темные делишки одного — свидетельство порочности всей системы, козырь для оппозиции. Кто позволит выплыть наружу такой компре?.. Не знаешь, как на Руси все творится? «Шестерки» Самохина звонят прокурору и министру здравоохранения — мол, какой-то псих наговорил, что вице-премьер — убийца. Не мог нормальный человек такого сказать. «Шестерки» министра прозванивают в экспертное учреждение — мол, шизофреники порочат существующий строй. «Шестерки» прокурора звонят в Московскую прокуратуру — что у вас там за нарушения закона? У нас сложилась система, где все понимают все с полуслова, ибо остаются в ней на вершинах только люди понятливые. Если ты не поймешь пару раз, на третий окажешься на улице.

— А мы — непонятливые.

— Ну так все же до единого умными быть не могут.

— И подлыми — тоже… Что теперь?

— А ничего. Работаем, как работали. Может, настанет время, когда мы начнем умывать весь этот сброд.

— Боец обязан выждать момент. Прямые пути не всегда самые короткие. Но воин должен достичь цели.

— Цитата?

— Мой дядя сказал.

— Что ж, можно и согласиться. По последней? — Ремизов Показал на коньяк.

— Если только по маленькой…

На работе продолжалась свистопляска. Кого-то опять отстреливали, кого-то душили, кого-то выбрасывали из окон кто-то просто исчезал. Некоторые дела зависали, некоторые раскрывались.

В Ростове-на-Дону расстреляли коммерсанта. Заказчик установлен — его конкурент, руководитель индивидуального частного предприятия «Смирнов и компания» — за пятнадцать тысяч долларов нанял исполнителей…

Там же — в дежурную часть ОВД обратился гражданин. Сообщил — видел, как два его случайных знакомых в парке завели в заброшенный павильон какого-то армянина, а вышли без него, но в крови. Через несколько часов розыск задержал двух белгородцев, убивших армянского коммерсанта Меликяна. Заказали им убийство в Белгороде за десять миллионов рублей. Используя удостоверение работника милиции, киллеры вывели Меликяна из дома, привезли в парк на такси, там расправились. Удостоверение взяли за сто долларов на прокат у сотрудника УВД Ростова-на-Дону…

В Пермской области двое с пистолетом и обрезом увезли из дома свидетеля, проходившего по делу о взятках, которые брал местный следователь. Труп свидетеля нашли с огнестрельными ранениями на кладбище.

В Хабаровске коммерсант-рецидивист поссорился с корешем из-за дележа прибылей. Нанял убийц. Когда потерпевший вышел из дома погулять с собакой, затолкали в иномарку. Перед смертью пытками вынудили написать записку матери, чтобы она отдала заказчику две тысячи долларов в счет каких-то долгов, и переписать гараж. С этой запиской на следующий день коммерсант и отправился за деньгами к матери только что убитого по его указанию человека…

В Самаре установили исполнителя по расстрелу на улице Демократической (!) средь бела дня двух боевиков из группировки Беса. Группировка контролировала перегон автомашин по трассе Самара — Тольятти. Киллер был из группировки Большого, с которой у Беса вражда. Обычное дело. Конвейер смерти. Бандит, кажется, рождается, чтобы вырасти, накачать мышцы, погулять с проститутками, пограбить, поубивать всласть, поколоться наркотиками и пасть в мафиозной войне.

"У каждого свой путь» — пришли в голову Аверину слова дяди Сережи.

Время шло. Дни за днями. Прошел год. Наступил новый — 1995-й, и никаких признаков, что в обществе что-то становится дучше, не наблюдалось. Экономика продолжала падать. Промышленность останавливаться. Чиновники все так же брали взятки, воры — воровали, киллеры — убивали, милиция пыталась ловить их.

Аверин начал замечать, что давить по делам с каждым месяцем начинали все больше. Похоже, кого-то не вполне устраивала независимая политика уголовного розыска. Давление по делам становилось уже нормой. Случай с Отари явился каким-то переломом.

Приключения у Аверина начались неожиданно. Один источник сообщил, что в Россию на днях пожалует из-за рубежа вор в законе Калач. Тот самый, которого искал Леха Ледокол и посчитаться с которым давно мечтал.

Аверин долго думал, что предпринять. Того, что он знал о Калаче, хватило бы на несколько расстрелов.

Аверин вышел на связь с Лехой и назначил ему встречу.

Они встретились в ресторанчике, ставшем постоянным местом встреч.

— Когда прибудет? — Ледокола взволновало известие о Калаче.

— Дня через два, — сказал Аверин.

— В прошлый раз так и не появился, сволочь. На этот раз точно будет?

— Точно, — кивнул Аверин.

— Под какой фамилией?

— Не под своей. Он у нас в розыске.

— А, ваш розыск. Что ты собираешься делать?

— Арестую его.

— Он выкрутится. Все обвинения ему яйца выеденного не стоят.

— Стоят.

— Самбист, ты должен сдать его мне.

— Я должен его арестовать…

— Если вы его арестуете, он сорвется. Он слишком хитер, — Ледокол нервно провел рукой по седым волосам. — Как с Басмачом с ним не выйдет. Ты ничего не понимаешь.

— Ничего не понимаю. А ты объясни.

Ледокол задумался.

— Пора все точки над «I» ставить, Леха, — сказал Аверин. — Мы сделали друг для друга немало. Нужно доверие.

Леха ничего не ответил.

— Все началось с того, что вы были в шайке Щербатого.

— Мы уже об этом говорили, — кивнул Ледокол.

— Но только одно упустили. Ключевое слово.

— Какое слово?

— Кровь.

Ледокол поморщился.

— Кровь, настоящую… Ты же говорил, что они вампиры. Это не иносказание, так?

— Так, — кивнул Ледокол. — Все так…

Ледокол хлопнул целый стакан вина.

— А, ладно, чего теперь… Пацаном я был, при ворах. Отпетый сорванец. Половина разбитых в школе стекол — мои. Воровал. Со шпаной водился. Все атрибуты гадкого мальчишки. Знаешь, когда ты пацан, ты еще не ведаешь, в какое дерьмо вляпываешься. И нюх у тебя на дерьмо не работает. То, что на самом деле свинство, кажется геройством… Ну, Калач на меня глаз и положил… Мне четырнадцать лет стукнуло, когда я на стреме стоял, а они магазин чистили. Так началась моя трудовая биография.

— Богатая биография?

— Еще какая… Первый срок по малолетке. Три года. Колея-то накатанная, с нее не сойдешь, да и желания особого сходить не наблюдалось. Вышел, опять к Калачу. Но только Калач-то фраером был при настоящем воре.

— При Щербатом?

— Точно… Первый раз привели меня к нему. Огромный дом на окраине, обстановочка по тем временам — только большие торгаши могли себе позволить: стенки, японская аппаратура. И дом с подвалами. Отличная малина. В бандитском районе, туда милиция редко совалась, а если и совалась, так чтобы у Щербатого с руки поесть. И вот я там — весь такой собранный, серьезный, сердечко стучит, как у абитуриента перед экзаменом: как же, одному из главных паханов представляют. Вижу Щербатого — такая вязкая, оплывшая, белокожая туша. Сало лоснится. Лысый абсолютно… Это воспрянул самый дрянной кошмар из моих снов. Мне вообще не верилось, что он человек.

— Но он был человеком?

— А кем же еще?.. Но каким человеком… Паленый, Басмач, Американец — все при нем вертелись. И еще несколько «шестерок» на подхвате и на охране. Хозяин слишком много врагов нажил и слишком много имелось, что приходилось скрывать от посторонних глаз. Охрана ему ох как требовалась. Я тогда в первый раз автомат увидел. Ты же знаешь, тогда оружия у нас почти не было. Огромная проблема. Вооруженных банд — считанные единицы.

— Было время.

— А у Щербатого арсенал — и сегодня не грех похвастаться. Посмотрел на меня пахан. «Кровь с молоком, — процедил презрительно. — На волка-то не потянет. Так — дворняга»… «Пацан из правильных», — сказал Калач. «Посмотрим, какой правильный. На крови проверяется настоящая правильность, Калач. На крови»…

— Он был болен, — сказал Аверин.

— Да, редкая болезнь. Он нуждался в крови… Первую помню. Девчушка — лет пятнадцати. Из подземного города.

— Откуда?

— Подземный город — туда со всего края съезжались. В самом Краснодаре такого не было. Там в канализации несколько тысяч человек жили. По всей России слава гремела. Бомжи, беглые преступники, хиппи да еще черт знает кто… Люди годами на свет Божий не появлялись. Свои законы сложились. Можно все приобрести — женщину, оружие. Женщина стоила, как сейчас помню, пузырь. В канализации дочь председателя исполкома исчезла — ушла к хипарям жить… Милиция туда совалась редко. Плохо кончалось, несколько раз обстреливали… В общем, девчушка была явно оттуда… В комнате постелили клеенку. В углу медицинские инструменты разложены. Американец, как сейчас помню, он, сука, нож держал… Я видел, как по вене полоснул. И кровь хлынула, а Щербатый руки под нее подставил, и выражение на лице — упыря!.. Что дальше было — не видел. Отключился. Как красная девица в обморок грохнулся…

— А что потом?

— Очнулся. Щербатый с презрением смотрит. Тело уже убрали. Он весь в крови. «Слаб. Малохольный. Не годится», — произнес он. Что-то хотел сказать, потом махнул рукой: «Ладно, поглядим»…

— Так что, Щербатый кровь пил?

— Нет. Это концерт, на меня рассчитанный, проверка на Шивость. Ему постоянные переливания крови требовались. Он есь гнил изнутри. На крови этой свежей и держался. У него

Шприц был — доктор свой, по-моему, слегка помешанный, что, впрочем, неудивительно. В подвале несколько человек томилось, «собаки Шприца» их прозвали — с них постоянно кровь Щербатому качали.

— Что с ними делали?

— Когда высасывали кровь — они помирали. Закапывали их. Но это для жизни. А еще Щербатый любил развлечения для души. Ему нравилось, когда на его глазах убивали. Он не вставал с постели, лежал, как разложившийся вздувшийся труп. Только слабое дыхание говорило, что он жив… Разные развлечения практиковались. Нравилось ему, когда у его ног сношаются — притом чем моложе пацан и девчонка, тем лучше. Потом их Шприцу отдавали или забивали.

— А ты?

— Не доверял он мне с самого начала. Сперва я под замком сидел. Потом выпускать стали, приставили за мной Басмача. Пытались приучить, нож в руки совали, требовали — убей. Мальчонку из бродяг — только таких брали, кого не хватятся — я должен был запороть. Не стал. «Или ты, или тебя», — сказал Щербатый… А я не мог. Я в бездну глядел и понимал, что этот шаг — страшнее смерти. — Леха Ледокол замолчал, в его глазах появилось странное выражение.

— Что потом было?

— Мне казалось, кровь дает Щербатому абсолютную власть над своей компанией. Они делали все, что прикажет… Сказать, что его боялись, — значит ничего не сказать. Он паническое ощущение у всех вызывал… А самое страшное — они втянулись. Они будто взяли кусок его власти, угождая ему… Знаешь, посвящение своеобразное такое. Хлопнуть стакан человеческой крови.

— Говорят, после этого предрассудки как рукой снимает, — кивнул Аверин.

— Именно. Переступивший через это становится готовым на все.

— Сколько народу они порубили?

— Не знаю… Под домом погреба, ямы кругом вырыты. Дом на костях, как на кладбище, стоял. Не завидую тем, кто сейчас там живет.

— Дом на костях, — по спине Аверина побежали мурашки. Он слишком многое видел и слишком многое знал, но такое слышал впервые.

— Знаешь, самбист. Я тогда понял — есть он, водораздел для душ. Есть тот выбор — одни к Богу, другие к дьяволу… И еще — есть что-то в нас, что тянет на ту или иную сторону… Я не смог прийти к ним.

— И должен был погибнуть?

— Да. Но сперва, когда я отказался мальчонку зарубить, меня оставили в покое. Я тогда не понял почему, а потом дошло — Щербатый видел меня насквозь. Он играл со мной, как кошка с мышкой. Он знал, что я приду его убивать.

— Ты намеревался его убить?

— Еще как. Дождался часа, пробрался к нему в комнату. Он спал. Я взял молоток. И получил по черепу сзади. Как дурачок попался. Щербатый все просчитал. Он смеялся. Я очухался связанный. И рядом смеющаяся слабо — сил на хохот не хватало — туша. И его помощнички смеются.

— И тебя приговорили?

— Приговорили. На цепи держали в подвале, как кота пушкинского. Калач, мой наставник, за мной присматривал. Он, гад, наслаждался. Не бил, ничего. Он питался моими страданиями. Моим ожиданием смерти. Ему это нравилось. Он со мной разговаривал. Это был его коронный номер — изводить беседами. Как кошка с мышкой — даст надежду, пообещает у Щербатого жизнь мою выпросить, отпустит чуток, а потом опять когти выпускает. Чего объяснять. Это все необъяснимо.

— И сколько все это длилось?

— Может, неделю, может, месяц… В этом чертовом погребе я потерял счет дням… А потом я сбежал.

— Как?

— Сумел подточить крюк, на котором цепь висела. И выбрался наружу… Мне казалось, что выбрался. А пробрался в соседнюю камеру. Там «пес Павлова» жил — доходяга обескровленный. Я видел, что осталось ему немного. Он почти сбрендил. Я ему предложил бежать.

— Это тяжело?

— Невозможно. Охранники толк в своей работе знали… И я пустил парня вперед. К воротам, чтобы он отвлек на себя внимание охранников. Я воспользовался им как обманкой. И они клюнули… До сих пор просыпаюсь, вспоминая его лицо — изможденное, но с лучом надежды. Но у меня не было выхода. Мы бы погибли вместе…

— Что потом с домом стало?

— Это как замок Дракулы. Не знаю. Щербатый оттуда съехал. В Ростов. Там ему и конец пришел.

— Сам помер?

— Убили — какие-то старые счеты в воровском мире, да упыри его в свет вышли. Начали вращение. Им Щербатый вроде как с кровью и удачу дал. Все поднялись. Все в авторитете Через детскую жизнь, через мать родную перешагнуть — пожалуйста. Кровь просто так не пьют. Кровь от оков освобождает Так-то, самбист.

— А ты что?

— А мне куда? Я к ворам прикипел. Мне только там и оставалось жить. Тем более цель у меня появилась.

— Всех подельников Щербатого извести?

— Точно… Где был, что делал — не скажу. Тебе неинтересно. Но своего достиг… Один остался — Калач. Тертый Калач. Опытный Калач. Умный Калач… Ты, самбист, мне его отдай. Он вам без надобности — с доказательствами у вас плохо, вывернется.

— Не знаю, — сказал Аверин.

— А что тут знать? Я его все равно достану.

— Я пока ничего не знаю, Ледокол. Буду думать…

— Думай. Но прав все равно я…

Оперативники ГУУРа, крутя наемные убийства в нефтебизнесе, вышли на одного из заказчиков — генерального директора фирмы «Тантал». Антона Свиридянского. А оперативная группа ГУОПа под руководством полковника Сидорова (с кем Аверин брал штурмом владения Акопа Дадашева) уличила шефа «Тантала» в банковских аферах и махинациях с поставками нефти. Прошла информация, что тот в ближайшие дни улетает в Израиль.

— Будем брать ворюгу, — сказал Сидоров, к которому Аверин заехал согласовывать мероприятия.

— Когда? — спросил Аверин.

— В аэропорту, — Сидоров улыбнулся и щелкнул пальцами. — Лучше всего на нервы действует. Он уже одной ногой там — за бугром. И знает, что за бугром его никаким ментам не достать. Подходит в таможенную зону, а ему говорят — пройдемте, кое-что утрясти надо. И тут возникаем мы. Стресс рухнувшей надежды. Клиент готов к разговору. И сразу начинаем его грузить на две линии — на организацию наемного убийства и на махинации. Хоть по какой-нибудь разговорится.

— Логично.

— Значит, договорились. Силовая часть и наблюдение за нами.

— Договорились.

— Билет, кстати, у него на завтра. Бабу свою с собой берет.

— Жену?

— Да нет. Вроде невесты. Девчонке чуть за двадцать.

— А ему пятьдесят пять.

— Разница в возрасте вполне залечивается миллионами баксов на счету…

Утром Аверин с Сидоровым были в аэропорту «Шереметьево-два». Они отправились к начальнику УВД, обслуживавшего аэропорт. Объяснили ситуацию, обоговорили детали мероприятия.

— Сделаем, — обещал начальник УВД. — Людей дать в помощь?

— Нет, не надо. Но пускай под рукой будут на случай осложнения ситуации, — сказал Аверин.

— Все сделаем, — кивнул начальник УВД.

Свиридянский подкатил на длинном черном «Линкольне», за ним следовал пятисотый «Мерседес». Провожали его два «быка" — телохранителя и невысокий худой очкарик, которому на лоб хотелось налепить табличку — „брокер“. Брокер в России — это не банковский игрок. Это генотип — люди с определенной внешностью, замашками и мопалью. Рядом со Сви-ридянским находилась женщина, с которой он улетал. Действительно, красивая, молодая, изящная, тонкая, в ней ощущалась порода, в ней присутствовал шарм, она нисколько не походила на пустоголовых и унылых „мисс Вселенной и Московской области“. Когда Аверин увидел ее, у него засосало под ложечкой.

— Третий первому, — прошуршала рация.

— Первый на проводе, — ответил Сидоров. — Привели клиента, — сообщил главный группы наблюдения, которая пасла Свиридянского.

— «Хвоста» — конкурентов или прикрытия — не заметили? — осведомился гуоповец.

— Нет.

— Готовьтесь. Когда объект пройдет на пограничный контроль, на автостоянке берите «быков» и очкастого. Подошлю к вам двух тяжелых[1]. Хватит?

— Сделаем, — ответил третий…

До отлета оставалось еще достаточно времени. Свиридянский с сопровождающими отправился в бар. Телохранители-барбосы, отлично выдрессированные, взяли себе по банке спрайта и по бутерброду и сидели, настороженно озираясь. Под их кожаными, будто форменными утепленными куртками проглядывались утолщения, специфические для кобуры. Свири-дянский, «брокер» и женщина заказали бутылку шампанского за триста долларов. Наполнили бокалы. Могли бы раскошелиться и побольше — ведь хозяин «Тантала» оставлял родину надолго. В ближайшие годы возвращаться он не намеревался — слишком длинный шлейф за ним тянулся, чтобы лезть сюда снова.

Они неторопливо распили бутылку. Тут мелодичный женский голос из динамика объявил регистрацию на тель-авивский рейс. Улетающие направились на регистрацию и на таможенный контроль.

— Ты смотри, они не педики? — усмехнулся полковник Сидоров, глядя, как горячо Свиридянский целуется с «брокером». — Хотя с такой женщиной голубым грешно быть.

— Это точно, — угрюмо согласился Аверин.

Все, Свиридянский отправился на таможенный контроль и преодолел его без досмотра. «Брокер» и охранники побрели к своим машинам. Их там уже ждут.

Лиц с дипломатическими паспортами, понятно, пускали без очереди — в отдельный проход. А именно такой паспорт имелся у Свиридянского. МИД за деньги в последнее время выписывал их пачками. Все уважающие себя воры обзавелись такими паспортами, которые запрещали их досмотр и предоставляли дипломатические льготы при пересечении всех границ на Земле.

Перед будкой погранконтроля Свиридянский протянул паспорт. Женщина-прапорщик в отлично подогнанном форменном кителе изучила его, внимательно посмотрела.

— Что, непорядок? — Свиридянский обдал прапорщика обаятельнейшей улыбкой.

— Не совсем. У нас указание проверять паспорта этой серии.

— Почему? — улыбка оставалась такая же обаятельная, но в ней появился оттенок беспокойства.

— Обычная формальность. Это бывает, — прапорщик тоже умела улыбаться. — Пройдемте в отдельное помещение. В кабинете Свиридянского уже ждали. С Сидоровым он был знаком неплохо.

— Я так и знал, что это ваши происки, полковник, — произнес Свиридянский.

— Мои, — согласился Сидоров.

— Ну и что вы хотите? Поиграть в игрушки и испортить мне настроение перед отъездом?

— Какой отъезд? — улыбнулся Сидоров. — Вы задержаны, господин Свиридянский.

— Шутите?

— По подозрению в совершении преступлений.

— Вы играете с огнем… Дайте мне позвонить.

— В другой раз.

— Полное беззаконие. Через три часа, как только позвонит ваш министр, вы будете извиняться.

— Напрасно надеетесь. Ваши покровители сделают вид, что вас не знают. Вы представляли для них интерес, пока безопасно отстегивали им деньги. Больше вы им не нужны.

— О чем вы говорите, Василий Николаевич? Сидоров сделал жест, и Аверин с оперативником ГУОПа шагнул к бизнесмену. Защелкнулись наручники.

— А это зачем? — кивнул Свиридянский на наручники.

— Так преступник вы особо опасный, — усмехнулся Сидоров. — И терять вам нечего.

Нефтебизнесмен посмотрел на него с нескрываемой злобой.

— Посмотрим, кто будет смеяться последним… В другой комнате ждала женщина Свиридянского. Она сидела молча на стуле.

— Здравствуй, Маргарита, — сказал Аверин, заходя в комнату. Она удивленно посмотрела на него. В миг она побелела, как полотно.

— Ты?.. Что происходит? — воскликнула она нервно. — Где Антон?

— Задержан.

— Что ты говоришь?

— По подозрению в совершении хищений и в организации заказных убийств.

— Какая ерунда!

— Это правда, Маргарита…

Она помолчала минуты две, уставившись на свои намани-Кюренные пальцы. Потом воскликнула:

— Ты виноват во всем! — На ее глаза навернулись слезинки. — с того момента, как ты возник в моей жизни, все не так! Ты во всем виноват.

— Маргарита, твой воздыхатель — убийца и вор таких масштабов, каких мало…

Маргарита вздохнула глубоко, стиснула зубы.

— А что ты думаешь — «Линкольны», «Мерседесы», ожерелья бриллиантовые — это просто так… Ты связалась с бандитом, Маргарита. Мне грустно, но ты знала это…

— Он не хуже и не лучше, чем другие, — слезы текли по ее щекам, но она не пыталась их смахнуть.

— Да, бывают и похуже.

— Аверин, а ведь ты завидуешь ему! — вдруг в ней прорвалась злость. — Сегодняшняя жизнь его, а не твоя.

— Понятно.

— Видишь ли, есть стиль жизни. Не вещи, видики, машины — это все сущая ерунда. А стиль. Одни живут на помойке, беззубые, отвратные, вонючие и вполне довольные этим положением. Другие — в красивых домах, общаются с красивыми людьми. Они не смогут жить на помойке. Это иной стиль.

— Все понятно. Мой стиль — помойка.

— Хуже, Слава. Ты весь другой. Ты считаешь, что мир — это куча дерьма, тебе это не нравится, и ты сам вызвался это дерьмо разгребать. И стал частью этого мира, этого стиля. Ты не ощущаешь себя в ином качестве. Это твой стиль.

— Каприз девчонки, — горько произнес Аверин. — Сперва — пойти в милицию. Потом — связаться с ментом. Но все вернулось на круга своя. Стиль жизни — сильнее.

— Ты не способен любить. Все — семья, дом, чувства — останется на втором плане. А на первом — эта куча дерьма, которую ты разгребаешь. Ты ущербен. Ты — раб этой жизни. А он — хозяин жизни. Умный, обаятельный, с железной хваткой. С деньгами… Он смог удержать меня. То, что не смог ты.

— Все верно. Это герой нашего времени. Пожилой жулик, сидящий у нефтяного крана и заказывающий расстрелы неугодных людей.

— В тебе злость кипит.

— Во мне? — удивился Аверин.

— В тебе! — она шмыгнула носом.

— Кстати, рейс еще не отправлен. Можешь лететь.

— Уйди. Или я ударю тебя.

— Прощай, любимая, — в эти слова он попытался вложить как можно больше иронии, но почему-то получилось так, будто сказаны они вполне серьезно…

Все оказалось очень просто.

Калач приехал на встречу. У него имелся ключ от квартиры, на которой он должен был давать указания одному из своих главных подельников. Только получилось, что этот подельник сдал своего босса Аверину, поскольку у него имелись веские основания бояться оперативника куда больше, чем хозяина. Калач должен был явиться на место без охраны, дабы не вовлекать в свои дела хотя бы на одного человека больше, чем необходимо.

В квартире Калача ждал Аверин.

Щелкнул замок, дверь начала приоткрываться. Калач шагнул на порог, Аверин рванулся ему навстречу, с кряканьем ударил в солнечное сплетение. Калач пришел в себя и восстановил дыхание только через четверть часа.

Аверин обыскал его. Нашел паспорт на имя гражданина Аргентины Хуана Годизицкого. В рукаве пиджака обнаружилось зашитое лезвие — воровской трюк, помогает в разных ситуациях.

Аверин бросил вора на кресло, уселся напротив него. И стал рассматривать.

Ничего особенного — невысокий, худой, с отечным лицом человек, на вид — лет сорок пять. На руках едва заметные белые полосы — такие остаются, когда хорошие пластохирурги сводят татуировки. Как только он отдышался, на его лице появилась скучающая мина, глаза стали какие-то снулые, как у хватившего дозу токсикомана.

Он выдал тираду на испанском языке.

— Что, русский позабыл? — спросил участливо Аверин, разглядывая Калача.

— Не забыл. Родом из России. Я гражданин Аргентины.

— Кончай дурака валять, Калач. Я тебя давно ищу.

Калач откинулся на спинку кресла и расслабился. Он вдруг успокоился. Понял, что ждали именно его. И теперь нужно искать выход.

— Ты кто такой? — спросил он.

— Опер я.

— И что тебе, опер, надо?

— В розыске ты, Калач.

— Ах, в розыске… Так это пустое. Ничего у вас не выйдет.

— Подделка документов, незаконный переход границы.

— И условный срок.

— А за старое отвечать не собираешься?

— Ничего не докажете. Ситуация разрешена в мою пользу опер.

— Умный ты человек, Калач.

— Еще какой умный… Ты сколько хочешь?

— У тебя столько нет.

— Значит, меньше чем на полета тысяч зеленых не согласен?

— Не согласен.

— Шестьдесят. По рукам?

— Подумаю…

— Пятерку набавлю — не больше. Опер, жадность часто во вред идет.

— Ты прав… Слушай, а каково оно, стакан крови хлопнуть? Правда, все комплексы как ветром сдувает?

Глаза Калача утратили нарочитую снулость. В них будто зажегся какой-то отвратный, мутный огонь. Они жгли Аверина гамма-лучами, взгляд пронизывал, от него хотелось зарыться в землю.

— Ты о чем?

— О тебе. О Щербатом. О вас всех…

— Дуру-то не гони, опер. Считай, я ничего не слышал.

— Хорошо.

Аверин снял трубку, позвонил. Назвал адрес.

— Когда будешь? — спросил он.

— Через полчаса, — ответил Ледокол.

— Минута в минуту.

— Понял.

Он повесил трубку.

— Ты чего, опер? — заерзал Калач. — Ты кому звонил?

— Опергруппу вызывал. Торг не состоялся.

— Тебе же хуже, — пожал плечами Калач. Через двадцать минут Аверин приковал наручниками Калача к батарее. Для верности стянул руки ремнем.

— Пока.

— Э, ты куда? — Калач заволновался.

— Стрелять вас, как бешеных собак, надо.

Он налепил пластырь на лицо Калача, протер все предметы, которых касался, — на всякий случай — и вышел из квартиры. За пять минут Калачу с наручниками не справиться.

Выезжая, видел, как во двор заворачивает джип с черными стеклами.

Когда вечером в девятом часу появился Егорыч, Аверин вручил ему коробочку.

— На, по случаю досталась.

Егорыч развернул пакет, открыл коробочку.

— Ты меня в самое сердце поразил. «Форд» 1908 года. Фирменная коллекционная модель. Прекрасно!

Аверин выменял машинку у Долгушина на бутылку коньяка. Ему коньяк куда нужнее, машинками он никогда не увлекался.

— Сколько отдал? — осведомился Егорыч. — Я заплачу.

— Да ты что, какие счеты? — отмахнулся Аверин. — Давай лучше по пивку.

— Давай.

Оприходовали пару банок. Потом еще парочку.

— Ну что, собираешься в Тель-Авив? — спросил Аверин, поднимая свою любимую кружку с изображением великого города Будапешта.

— Да с деньгами пока туговато. Билет недешево стоит. Родственники предлагали оплатить проезд, но как можно? Неприлично.

— А на моих глазах два билета туда пропали. По моей вине. Надо было тебе их отдать, — усмехнулся Аверин.

— Плевать, — отмахнулся Егорыч. — Нам и тут хорошо. Нас и здесь неплохо кормят, как говорят в мультике. Выпили еще.

— Неважнецки выглядишь, — сказал Егорыч.

— На пределе. Все очень плохо, Егорыч. Хуже некуда.

— Что так?

— Воюю с ветряными мельницами — вот что. У этой шоблы бандитской, которая саранчой на нас накинулась, все — власть, деньги. У них орды боевиков, готовых стрелять кого угодно, лишь бы деньги шли. Хищные, беспринципные — у них все схвачено. У них в кармане чиновники, судьи.

— Дерьмократов добавь, — кивнул Егорыч.

— Знаешь, Егорыч, они на пьедестале, и их оттуда не скинуть. Они побеждают. Празднуют победу.

— Ага. Но одно забываешь — на них всегда найдется такой опер, как ты. Найдется свой Аверин. Тот, которого им никогда Не сломать. Это, брат мой, русский характер. Русский человек однажды понимает — все, отступать некуда. И жизнь, все остальное — не так важно. И восстает против силы. И нечисть боится именно ЧЕЛОВЕКА.

— Это ты о ком?

— Это я тебе дифирамбы пою.

— Да ну тебя, — отмахнулся Аверин. И приложился к кружке. Посидеть им спокойно не дали. Заявилась соседка из тридцатой. После того как она решила, что идет психотронная агрессия, она перестала видеть в Аверине врага, а, наоборот, приходила советоваться.

— Я решила поднять всех на ноги, — заявила она. — Куда мне писать заявление? В милицию? Черномырдину?

— Да нет, у психотронщиков все схвачено, — отмахнулся Аверин.

— А кому? Может, президенту?

— Не поможет, — встрял Егорыч.

— Что, и его?

— Зазомбировали, — со знанием дела кивнул Егорыч.

— Но…

— Тут только международная общественность.

— В Совет Европы?

— Ну, для начала сгодится, — произнес Аверин.

— Спасибо, я сделаю так, как вы посоветовали. Можно на вас сослаться?

— Не стоит, — поспешно воскликнул Аверин.

Соседка ушла писать заявление в Совет Европы о психотронном оружии. Егорыч отправился домой. Аверин улегся на диван. Но сегодня спокойно провести вечер ему было не суждено.

В первом часу прозвучал звонок в дверь!

— Не, ну кого черт принес!

Он посмотрел в глазок, пожал плечами и распахнул дверь. С одной стороны у него повисли на плече, с другой — щелкнули прямо в лицо.

— Здорово, негодный!

Ошарашенный, он отступил на шаг. На его щеке отпечаталась сиреневая помада. Любимый Светин цвет.

— Мы мириться пришли, бабник несчастный, — воскликнула Наташа, протягивая торт, Светлана держала пакет с выпивкой и едой.

— Ну тогда заходите, — пожал плечами Аверин.

Примечания

1

«Тяжелыми» называют бойцов СОБРа

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ . КОНВЕЙЕР СМЕРТИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ . ЛИК БЕСПРЕДЕЛА

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ . МОСКОВСКАЯ БОЙНЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ . КОНЕЦ КОРОЛЯ МАФИИ . .