«Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв»

В Гарлеме — полночь. Стоял ужасный холод, и гарлемские сурки, в каковых превращались на время холодных зимних месяцев теплокровные обитатели, забились в свои норы.

Все, кроме одного.

На улице Конвент-авеню, протянувшейся через весь город и выходящей к монастырю, от которого она и получила свое название, какой-то человек снимал колесо с автомобиля, стоящего в тени монастырской стены. Он был одет в темно-коричневый комбинезон, поношенную армейскую куртку и клетчатую охотничью шапку, опушенную мехом.

Он поднял автомобиль домкратом, отчего тот опасно накренился на покатой обочине. Но это его не беспокоило. Он работал быстро, без света. В почти непроницаемом мраке его лицо было неразличимо. Только иногда белки его глаз поблескивали как светящиеся полумесяцы. Его дыхание превращалось в бледные белые гейзеры, выходящие из невидимого рта.

Он прокатил снятое колесо вдоль машины, уложил его на тротуар, быстро осмотрелся в обе стороны улицы и принялся отворачивать второе, внешнее, колесо.

Он вновь поднял автомобиль домкратом, сдвинул шапку назад и принялся быстро стаскивать с себя куртку, когда огни машины, свернувшей на Конвент-авеню, заставили его отпрыгнуть в тень.

Автомобиль приблизился и покатил мимо, ни быстро и ни медленно.

Его глаза чуть не вылезли из орбит. Он знал, что он трезв. Он не выпил ни капли виски и не выкурил ни крошки табаку. Но он не мог поверить в то, что увидел. Это был мираж, но здесь — не пустыня, и он не умирал от жажды. Правда, он продрог так, что его кишки словно промерзли насквозь, и единственное, чего ему хотелось — это выпить горячего рома с лимоном.

Он видел, как мимо проехал «кадиллак», подобного которому он никогда не видывал. А машины были его бизнесом.

Этот «кадиллак» выглядел так, словно весь изготовлен из сплошного золота. Весь, кроме верха из какой-то светлой, сияющей ткани. Он выглядел таким большим, что был в состоянии, казалось, пересечь океан, если бы мог плавать. Он горел в уличном мраке как движущийся костер.