«Все, что смог»

— Хватит! Я прошу тебя, не надо!

Наташа всхлипнула и отползла в сторону, придерживая разорванную на груди блузку. Губа распухла и неприятно покалывала, но девушка старалась не обращать на нее внимания. Матвей уже сделал свое дело, почему же он никак не отвяжется? Будто не понимает, что лежа в углу, в грязи, она не сможет заработать денег, чтобы вернуть ему долг.

— Я сказал, сучье рыло, чтоб завтра утром у меня в кармане было 200 баксов, — презрительно сказал Матвей и сплюнул на пол. Наташу передернуло от отвращения, но она благоразумно промолчала.

— Че ты молчишь, дура? — Матвей начинал закипать, но девушка прекрасно понимала, что она тут не при чем. Когда Матвей находился под кайфом, с ним еще можно было говорить, так сказать, по-человечески. Потому что тогда он был словно рыба, которая ни черта не понимает, да и не желает понимать. Когда ему не хватало на дозу, Матвей становился редкой сволочью. Многие его боялись, хотя особого авторитета среди местных воротил он не имел. Но если бы Наташа раскрыла рот и пожаловалась своему сутенеру, тот бы и пальцем бы не пошевелил. Все они, девочки у метро, были конвеерным товаром.

А Матвей запросто мог бы задушить ее, и это сошло бы ему с рук. Как покупателя и распространителя «дури» его ценили.

Не дождавшись ответа, Матвей со злостью пнул ее в бок ногой. Наташа постаралась сдержать крик боли, готовый сорваться с губ. По опыту знала, что это лишь удвоит его ярость.

Послышался звук шагов, и Наташа с Матвеем замерли, чуть дыша. Свидетели обоим были ни к чему.

Шаги становились все ближе, и уже сейчас вполне можно было определить, что у прохожего были трудности с ходьбой. Наконец, из-за угла показалась высокая сгорбленная фигура человека с гитарой, перекинутой через плечо.

— Чеченец, — с облегчением прошептала Наташа. Матвей услышал ее шепот и замахнулся было рукой, но девушка успела спрятать лицо в ладонях.

Чеченец — это хорошо. Хоть он слаб и практически беспомощен, рядом с ним она почему-то чувствовала себя в безопасности.

Чеченец хорошо пел, с душой и чувством, и вокруг него в метро нередко собиралась толпа. Многие любили его, хотя на уродство бродяги нельзя было смотреть без содрогания.