«Парализатор»

Парализатор (fb2) - Парализатор (UNICUM) 909K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Павлович Бакшеев

Сергей Бакшеев Парализатор

Copyright © Sergey Baksheev, 2013

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (), 2014

Пролог

Инкассаторский фургон несется с бешеной скоростью по темной извилистой подмосковной дороге. Сзади улюлюкает цветомузыкой полицейский автомобиль. Ревут двигатели, визжат тормоза, хлопают выстрелы. Пули дзинькают о броню, чиркают по асфальту. Фургон виляет, мешая обгону. Типичная погоня — грабители убегают, полиция догоняет. Кто кого? Я бы тоже к этому относился с отстраненным любопытством, если бы не находился в отсеке для денег инкассаторского фургона.

Да, черт возьми! Я шестнадцатилетний пацан среди грабителей!

Мы только что захватили фургон. Инкассаторы собрали субботнюю выручку в крупном торговом центре — и тут я со своими способностями. Теперь крепкие парни в брониках лежат на земле, а меня мотает среди мешков с деньгами. Денег много, отсек забит, хочешь приподняться — вязнешь в мешках, как в сухом бассейне с цветными мячиками. И тут же упираешься в жирное тело грабителя Мони. Его тяжело ранил инкассатор. Кажется, Моня отходит.

За рулем угнанного фургона брат Мони Кабан. Рядом разъяренный Тиски. Он главный. О чем он рычит сейчас, я не слышу, а когда пихал меня в фургон, пообещал Кабану, что прикончат меня, как только смоются.

Вы думаете, мое спасение — полиция? Как же!

У ментов негласный уговор шлепнуть меня при задержании. И всё из-за дурной славы. Меня называют Парализатором. Менты панически боятся, что я обездвижу навек их мужское достоинство.

Я в полной заднице! Что же делать?

Я опираюсь на бесчувственного Моню и приподнимаюсь на локтях. Вижу мощный загривок Кабана и рысканье фар на поворотах. Боковое зеркало взрывается осколками от удара пули. Кабан даже не вздрагивает. Природа обделила его нервами, а заодно и мозгами. За него думает Тиски. Вот он рявкает «Гони!» — Кабан жмет на газ. Прикажет свернуть мне шею — Кабан крутанет ручищами, словно банку огурцов открывает.

Терять мне нечего, будь что будет!

Я сосредотачиваюсь. Мозг формирует податливую глиняную копию Кабана. Внутренним огнем ненависти я могу обжечь и превратить в керамику любую часть мысленного образа, чтобы парализовать ноги или руки реального Кабана. Если напрягусь, могу целиком обездвижить тупого борова. Но скорость дикая, машина неминуемо разобьется. И что в итоге?

Фары выхватывают предупреждающий знак железнодорожного переезда. Мигают красные огни светофора. Как выпученные глаза пьяницы фонари удивленно пялятся на несущийся автомобиль. Опускается шлагбаум. Слышен гудок приближающегося локомотива. Кабан сейчас инстинктивно ударит по тормозам, но я принимаю безумное решение и фиксирую его ногу на педали газа.

Кабан орет. Фургон мчится на шлагбаум. Скошенное бронированное рыло нашей машины принимает удар на себя, полосатую трубу как щепку подбрасывает над крышей. Мы проскакиваем перед носом несущегося локомотива.

Фу, пронесло!

Но радость преждевременна. Волна плотного воздуха от состава бьет по фургону. Машину сносит, она становится неуправляемой и, кажется, уже летит. А впереди фура, остановившаяся перед светофором. Нас разворачивает и несет на нее.

Удар!

Бампер многотонной фуры соревнуется в прочности с бронированной кабиной. Оба противника в проигрыше. Бампер в расход, а наш фургон, кувыркаясь, летит на стволы вековых елей. Я зажат между толстым Моней и рыхлой массой денег. Долго ли мне осталось? Секунды, минуты? Вряд ли часы. Я многое узнал за последний месяц. Надо успеть объяснить, как я, Павел Соломатин, воспитанник провинциального интерната для инвалидов, докатился до такого бесславного конца.

1

Большой черный джип с московскими номерами нагло въехал на тротуар под тусклые огни мерцающей вывески «Голубая лагуна». Это было единственное заведение в Верхневольске для мужчин, избегающих женских прелестей. Из джипа вышел кряжистый угрюмый дядька слегка за сорок с седым ежиком волос.

— Мне по делу, — объяснил он двум молодым спутникам с золотыми цепями на толстых шеях.

Охранник кафе перехватил тяжелый взгляд гостя и посторонился. Ступени из состаренного кирпича привели посетителя вниз. В полумраке подвального помещения пахло потом, выпивкой и духами. Нежная музыка сочилась из кирпичных стен, как липкая влага. Гость подошел к барной стойке, выложил тысячную купюру и двумя пальцами за воротник подтянул к себе худосочного бармена:

— Где Голубок?

Бармен мельком оценил купюру сквозь протираемый бокал, поперхнулся от крепкого захвата и просипел:

— Вторая ниша слева.

Посетитель вальяжно похлопал бармена по щеке.

— На эти деньги принесешь мне коньяка, лучшего.

В следующую минуту его рука отодвинула голубую портьеру с изображением стайки очаровательных рыбок, пристроившихся в хвост друг другу. Появление в приватной нише нежданного гостя нарушило ласковое бормотание смазливого юноши в леопардовых лосинах, вьющегося около тридцатилетнего стильно одетого Дениса Голубева.

— Привет, Голубок. — Кряжистый мужчина плюхнулся на мягкий диванчик. Сильная рука подтолкнула удивленного юношу. — А ты погуляй, рыбка. Скройся!

«Рыбка» хлопнул накрашенными ресницами и бесшумно выскользнул.

— Юрий Николаевич! — Денис Голубев изобразил радость, узнав бывшего школьного учителя физкультуры Савчука.

Когда-то в детско-юношеском лагере Савчук стал первым наставником однополой любви для четырнадцатилетнего Дениса. Не все мальчики оказались такими же покладистыми как Денис Голубев, и через год Савчука посадили за причинение тяжких телесных повреждений несовершеннолетним. За стальные руки бывший борец получил на зоне прозвище Тиски. После освобождения он перебрался в Подмосковье, где застал закат эпохи беспредела. Крепкое рукопожатие до перелома косточек делало многих неуступчивых коммерсантов сговорчивее. Однако радикальная смена власти в Кремле заставила бизнес платить налоги, денег на бандитов у предпринимателей не осталось.

Пришлось Тиски вплотную заняться теневым бизнесом. Он подмял под себя сеть борделей, где оказывались услуги на любой вкус. В этом был и личный расчет. Животную тягу к мальчикам осторожный Савчук скрывал. Чтобы не отличаться от корешей, ему приходилось преодолеть брезгливость и демонстративно пользоваться услугами проституток. Но природу не обманешь. Положение босса позволяло ему предаваться тайным страстям с малолетками.

Денис Голубев за минувшие годы стал учителем английского. Его репетиторские занятия с мальчиками сопровождались двусмысленными скандалами, и молодому специалисту пришлось оставить школу. Голубев устроился преподавателем в интернат для сирот-инвалидов, где испытывали острую нехватку кадров, закрывали глаза на странности персонала и даже к смерти подопечных относились философски. «Отмучился, бедняжка».

— Сами приехали? — удивился Голубев. Он периодически отправлял воспитанников интерната в бордели Савчука. Одни поддавались уговорам о сладкой жизни, к другим применялась сила.

— Тебя давно не видел, — осклабился Тиски.

Денис потупил взор, придвинулся к наставнику, коснулся рукой его колена.

— Убери клешню! Ты стар для меня. — Тиски понюхал недопитый коктейль с ломтиком лимона на засахаренном крае, поморщился. — Дрянь!

Бармен принес бокал коньяка. Тиски залпом опустошил бокал, впился зубами в лимонный ломтик, снятый с коктейля, вытер салфеткой пальцы.

— Теперь перейдем к делу, Голубок. Новые ампути есть?

— Есть одна, без руки.

— Лучше бы без ноги, на них спрос больше.

— Можно устроить. Толкну девчонку машиной — к нужному хирургу, ампутация…

— Сами сделаем, если понадобится. Девка стоящая?

— Класс! — поднял большой палец Денис. — Но не объезженная, с гонором.

— Со мною Кабан и Моня. Дашь знать, где можно будет взять девчонку. Они объездят. И в хвост, и в гриву!

В ответ на сальный оскал гостя Голубок вежливо улыбнулся.

— Я вижу в столице ампути в моде. У нас до такой фигни еще не дошло.

— У местных мужиков мозги на водку заточены, а в Москве есть фанаты Венеры Милосской. Слышал о такой?

— Статуя без рук.

— Во-во! Ученые перцы пришли к выводу, что у греческой бабы рук по жизни не было. А она, между прочим, эталон женской красоты. Стандартные киски с длинными ножками — это ширпотреб. Только потеряв что-то, женщина становится неповторимой. Вот такая мулька в башке у тех, кто называет себя девоти.

— У кого?

— У девоти! Они открыли для себя непревзойденную красоту женщин ампути.

— Москва, блин! — уважительно причмокнул Голубок.

— Человеческая похоть не имеет границ, ты же знаешь. А в Москве умеют любое дерьмо в красивую обертку завернуть. Грех на чужих грехах не зарабатывать.

Голубок покорно кивнул. Спорить с бывшим зэком о грехе и вере, себе дороже.

— Но приехал я не только за девкой. — Тиски наклонился и посмотрел в глаза Голубку. — Есть заказ на паренька-инвалида.

— Для этого дела? — понимающе улыбнулся Голубок.

— Нет, чтобы задачки решал! — заржал Тиски.

— Не проблема. У меня есть славный, покладистый, обученный децепешник. Четырнадцать лет, а выглядит на двенадцать. Грезит о Москве.

— В этот раз нужен колясочник.

— Колясочник? Кто с ним возиться будет?

— Я же говорил про безграничную похоть. Беспомощность тоже возбуждает. Иначе не было бы наручников и повязок. И с чего ты взял, что с колясочником будут долго возиться?

Голубок задумался, потянул коктейль через трубочку. Он никогда не брал в голову, как долго используют, поставляемых им мальчишек и девчонок, и что с ними происходит потом.

— Подберу кого-нибудь. Есть варианты.

Тиски покачал головой.

— Нет у тебя вариантов. Мне нужен Павел Соломатин.

Голубок не понимающе уставился на Тиски.

— Да ему уже шестнадцать. У него пушок на губах!

Тиски не стал объяснять, что есть заказ на убийство парня. И по отработанной технологии, жертва должна загнуться в качестве продажного мальчика от передозировки наркотой.

— Не твоего ума дело! Я приехал за конкретным уродом. Натаскаешь за три дня? Чтобы знал, что к чему.

— Я думаю…

— Да хрена тут думать! Обещай золотые горы и трахай во все дыры. — Тиски встал. — Короче так! Даю три дня, потом забираю мальчишку. Девку безрукую можешь передать раньше, чтобы мои быки не скучали. И сработай чисто. Усек?

— Я всё сделаю. Объявлю их беглецами, как обычно. Интернатских все равно не ищут. Не первые, не последние, — испуганно хихикнул Голубок.

2

— Солома, ты словно с луны свалился! Тебе уже шестнадцать! Через год тебя выпихнут из интерната — и живи, как хочешь! Думаешь, инвалидного пособия тебе на жизнь хватит? Фиг! Кому ты нужен, сирота убогая! А я тебе дело предлагаю.

Солома — это я, Пашка Соломатин. А кричит на меня Женька Киселев по кличке Кисель. В интернате у всех клички. Солома и Кисель вполне сносные. Есть, например, у нас Вонючка — худой тринадцатилетний пацан с тяжелой формой ДЦП. Он, как и я, колясочник, но даже говорить не может, а руки его такие кренделя выделывают, что пока ест вечно изляпается. Одежду каждый день не поменяешь, вот от него и воняет.

Я смотрю на раскрасневшегося от пылкой речи Женьку Киселева. Его голубые глаза блестят, светлая челка растрепалась, и красивое лицо приобрело ореол одухотворенности. Хоть сейчас на обложку журнала. Только снимать надо по пояс. Ниже у Киселя искривленные тяжелой болезнью ноги. Но я все равно завидую ему. Кисель довольно бодро передвигается на костылях, а я никуда без расшатанной инвалидной коляски. Скрипучие колеса и продавленное сиденье между ними — это мои ноги, моя надежда и мое проклятие.

Кисель младше меня на два года, но нас приняли в интернат в один день, поэтому мы скорешились. Сегодня утром он прервал мои лежачие упражнения на кровати и вытащил на задворки в укромное место для разговора. Кисель глотает пиво из прозрачной бутылки, давится пеной. Пиво теплое и шибает в нос. Бутылки Кисель припер, так же, как и сигареты. В последнее время у него денежки водятся.

— Я не врубаюсь, ты на что намекаешь? — интересуюсь я.

— Есть одна фигня, через которую нужно переступить. — Кисель вытирает ладонью рот и неожиданно срывается: — Надо думать о будущем, о деньгах, а не корчить из себя недотрогу!

— О будущем? Или о деньгах? — подкалываю я приятеля.

— Без денег нет будущего! — отрезает он.

— Ты можешь говорить прямо, Кисель?

— Эх, Солома. Что ж тут непонятного. — Женька с опаской зыркает по сторонам и, хотя рядом никто не вертится, переходит на шепот. — Дэн меня кое-чему научил.

Наш преподаватель английского тридцатилетний Денис Голубев выгодно отличается от матерых воспитателей интерната. Он не кричит, загадочно улыбается, а выглядит так, словно только что сошел с круизного корабля, где царит вечный праздник. В общем, клевый чувак, свой в доску! Любит по душам поболтать, и моим здоровьем интересуется.

— И чему же он тебя научил? Английскому мату? — ухмыляюсь я.

— Дурак ты, Солома. Забудь об английском, хотя он тоже нам пригодится. Дэн обучил, — и Кисель шепчет мне на ухо: — как делать приятное мужчинам.

Ни хрена себе! Я шарахаюсь и пялюсь на приятеля.

— Чего?!

— Того! Тому самому, что им делают женщины!

— Но ведь ты… у тебя не как у женщин.

— Какой же ты дремучий, Солома. — Кисель смачно обсасывает пивное горлышко и затягивается сигаретой. В уголках его губ дрожит похабная улыбка. — Секс понятие многогранное. Есть куча мужиков, которые предпочитают юношей и платят за это.

Он отклячивает задницу и игриво вертит ею. Я потихоньку въезжаю, к чему клонит Кисель. Он всегда цеплялся за любой способ заработка, но чтобы такое! О, боже! Многое еще не укладывается в моем куцем сознании.

— Но ведь мы…

Я смотрю на свои обездвиженные ноги, на скрюченные коленки Киселя между костылей, и не могу произнести очевидное. Я урод! Калека! Инвалид! Или, как придумали люди из телевизора, ЧОВ — человек с ограниченными возможностями. А некоторые приторно добренькие чиновники лыбятся на телекамеру и убеждают: «с неограниченными», или нахваливают: «это особенные дети». Их бы под поезд, а потом в мое кресло. Наслаждайтесь «неограниченными» возможностями «особенные»!

Кисель прекрасно понимает меня.

— В том-то и фишка, Солома. Есть чокнутые, готовые платить за уродство реальные бабки. Во! — Возбужденный приятель демонстрирует в кулаке свернутые купюры. Это впечатляет.

— И что же ты делаешь?

Женька допивает пиво, бросает пустую бутылку в помойку и под звон бьющегося стекла вытирает губы.

— Ты «Бейлиз» пил?

— Что это?

— Обалденный ликер, сладкий, вкусный. Дэн угостит, когда к нему приедешь.

— Зачем мне к нему?

— Для обучения, дурачок. Дэн натаскает, а после сведет с богатым дядькой.

— Дэн будет меня трахать?

— Не дрейфь, Солома! Как говорится, больно будет только вначале. — Женька нервно хохочет пока по его лицу не пробегает судорога. — Ты главное выпей побольше, чтобы башка отключилась. Представь себя куклой с дырками, расслабься и потрепи…

— С дырками…

Ох, ни фига себе! Вот это перспектива!

Я пытаюсь пошутить:

— Моей самой прекрасной в мире попки ему будет мало?

Но Кисель не замечает иронии. Он воплощение серьезности.

— Дэн сегодня мне шепнул вот что. Если ты не будешь корчить недотрогу, через три дня он нас переправит в Москву. Там шизанутых гомиков с баксами пруд пруди. Будем жить на квартире. По вечерам ублажать голубых, а днем тратить бабосы и наслаждаться новой жизнью. Это наш шанс, Солома! Нам надо держаться друг за друга!

Я с ужасом понимаю, что его планы могут исполниться. Меня ждет счастливое будущее в объятьях похотливых извращенцев.

Хрен тебе! Сегодня я докажу Киселю, что меня ждет другая судьба!

3

Я делаю ход слоном и нажимаю кнопку шахматных часов. Я впервые играю с контролем времени, сначала это жутко нервировало. В нашей школе-интернате шахматных часов отродясь не видели. Тринадцатилетний мастер спорта Даниил Бардин приехал со своими. Он только что провел сеанс одновременной игры на восьми досках, и всех разделал под орех! Я тоже у наших ребят выигрываю, и договорился сразиться с юным мастером один на один. Это ради меня Валентина Николаевна пригласила своего одаренного племянника. Она знает, что я мечтаю стать гроссмейстером. Ведь инвалидность шахматам не помеха, а гроссмейстеры участвуют в коммерческих турнирах с хорошими призовыми.

Даниил Бардин продвигает слона на две клетки вперед. Он разыграл сицилианскую защиту. Но я не тупой валенок, и знаю этот дебют из книжки. Сейчас игра перешла в эндшпиль. Бардин уверенно теснит моего короля, однако, по фигурам у нас равенство, и я не думаю сдаваться. Я вообще никогда не сдаюсь и сражаюсь до последнего.

Вокруг тяжело дышат воспитанники, все с нарушением опорно-двигательного — такая у интерната специализация. Децепешники с гиперкинезами дергаются, их ходунки и костыли то и дело задевают друг о друга. Миопаты, спокойнее, с ними, порой, я и играю в шахматы. Децепешников у нас большинство, кого в роддоме бросили, кого после. Еще есть ампутанты или, как я, с травмой опорно-двигательного: спинальники и шейники. Мне повезло, я спинальник. У меня только ноги не двигаются. Еще башка периодически трещит, но это мелочь.

Мое инвалидное кресло, несмотря на стояночный тормоз, давно припечатали к столу. После ошеломляющего поражения нашей команды никто не осмеливается давать советы. Валентина Николаевна ободряюще подмигивает мне, а Кисель провис на костылях и скептически кривит рот. Он не верит, что я стану гроссмейстером. У него другой план — работать не мозгами, а мягким местом.

Наша игра идет полтора часа. Каждый сделал по сорок ходов, я, как будущий профессионал, записываю партию. Бардин милостиво предлагает ничью, я отказываюсь и слышу дружный вздох изумления. Бардин тоже недоумевает, посматривает на свою тетушку. Но мне не нужна ничья. Я хочу доказать Киселю, что я не кукла с дырками!

Еще пара осторожных ходов. И вот Бардин ставит ладью под моего коня. Во дела! Что это: хитроумная жертва мастера или мальчишка устал и сделал ошибку? Я лихорадочно перебираю возможные варианты. И так и так хорошо. Где подвох? Часы тикают необычайно громко, а сердце вообще колотится молотком под горлом. Я поднимаю коня и потными пальцами снимаю с доски ладью соперника. Слежу за Бардиным. У него дергается глаз, лицо бледнеет. Через два хода он останавливает часы и, глядя в пол, жмет мне руку.

Ура!!! Я победил! Я выиграл у мастера спорта!

Гул удивления наполняет комнату. Среди возбужденных лиц я ищу самое желанное.

Как же так, ее нет!

Марина Андреева по кличке Марго не видит моего триумфа. Самая клёвая девчонка не интересуется шахматами. Я сделал такое, а ей фиолетово! Она ушла, не дожидаясь окончания партии.

Горечь обиды возвращает меня к реальности. На что я рассчитывал? Кто я, а кто она! Я беспомощный инвалид-колясочник, а у нее только правой руки нет. У нас даже кликухи разного уровня. Солома и Марго — чувствуете разницу? А какая у нее фигурка. А глазищи! Вы бы видели, как плавятся под ресницами ее серые льдинки, когда она мечтает.

Валентина Николаевна привычно подавляет шум голосов:

— За эту победу Соломатин награждается поездкой в Москву. Поздравляю!

Ох, ни фига себе!

Валентина Николаевна вручает мне особую открытку с печатью и подписью директрисы. На ней изображен собор Василия Блаженного и Красная площадь. Обладатели таких открыток через месяц поедут на экскурсию в Москву в специальном автобусе для инвалидов. Там всего двенадцать мест, которые достанутся лучшим из лучших. Я буду в Москве!

— А сейчас состоится чаепитие! Перемещаемся в столовую. Колясочников пропускаем вперед.

Когда-то Валентина Николаевна пришла работать в интернат физиотерапевтом, а потом стала еще и воспитателем. Здесь многие крутятся на двух ставках. Она помогает мне выбраться и направляет коляску по коридору. В столовой нас ждут сдобные печенья, которые крошатся и оставляют масляные следы на пальцах. Мне достаются целых три, остальным по два, но ребята не ропщут, все-таки я победитель.

Я запиваю сладкое лакомство теплым чаем и вдруг…

Голос у Валентины Николаевны командирский. Его слышишь, даже когда она говорит шепотом на ушко своему племяннику.

— Спасибо, Данька. Для тебя это ничего не значит, а у калеки, глянь, какая радость.

Тринадцатилетний мастер спорта бурчит:

— Я мог победить еще на двадцать втором ходу.

Его слова, как удар под дых. С минуту мир кружится перед глазами темными пятнами. Я разворачиваю листок, читаю партию. Так и есть, на двадцать втором ходу вместо убийственной вилки конем Бардин двинул пешку. Грудь сжимается от обиды. Печенье застревает в горле. Я кашляю, выплевываю крошки и сжимаю веки. Бесполезно. Слезы просачиваются из-под ресниц. Я дергаю обода колес, и давлюсь искусственным кашлем. Все уверены, что я подавился из-за жадности.

У калеки, глянь, какая радость.

Да пошли все к черту! Скорее отсюда, пока не разревелся как обиженная девчонка. Я почти мужчина, мне уже шестнадцать, в этом возрасте плакать не полагается! В шестнадцать многие совершали подвиги, устанавливали рекорды, ходили в бой.

Ходили… Когда вы слышите, как по коридору шаркают тапочки, у вас какая реакция? У меня жутко чешутся ноги ниже колен. И выступают слезы. Чешутся — это хорошо, а слезы… Тоже неплохо, реже в туалет с коляской тыркаться.

Колеса скатываются с шершавого асфальта в траву. Я прячусь в укромном месте — в кустах за помойкой. Сейчас знойное лето, но ржавые баки не пахнут. В них практически нет пищевых отходов, интернатские глотки, как желторотые птенцы, глотают всё подряд. Я растираю слезы, перемешанные с соплями, и беззвучно реву. На что я рассчитывал? Гроссмейстер, победы на турнирах. Как же! Крамник в шестнадцать уже был гроссмейстером, а у меня нет даже разряда. Тринадцатилетний мальчишка мне проиграл из-за жалости. Всегда будут тысячи шахматистов, которые играют лучше меня. А мне останется лишь уповать на жалость. Как и любому инвалиду.

Я тут же представляю, что лежу мертвый. Бросился с крыши или утопился. Нет, лучше отравиться, чтобы тихо и без боли. Со мною прощаются наши. Многие плачут, Валентина Николаевна говорит хорошие слова, а одна самая красивая девочка вдруг закричит от горя и упадет без чувств на мою грудь. И вот тут я открою глаза, обниму ее, а она…

Черт, ну что за бред! Я же не девчонка!

Я рыскаю пальцами в щели бетонного забора и достаю припрятанные окурки. Чиркаю спичкой, затягиваюсь. Это по-мужски. Как только заканчивается один бычок, прикуриваю следующий. Сигареты разные. Я их подобрал в урне на автобусной остановке. Для этого пришлось ехать аж к кинотеатру, около интерната всё подчищают наши ходячие малолетки.

Под забором что-то пискнуло, зашевелилось. Ничего себе, мой окурок угодил в рыжего котенка! Да он тут неплохо устроился в коробке из-под обуви.

Меня отвлекает шорох веток. Кто-то лезет на мою заветную территорию. Я оборачиваюсь и вижу стройные ноги в джинсовых шортах и укороченную обтягивающую футболку, открывающую пупок. Даже не поднимая глаз, я знаю, кто это. Та самая девочка из моей похоронной фантазии. Гордячка Марго!

Не глядя на меня, она бросается к котенку. Выбрасывает из коробки окурок, и рыжий пушистый комочек оказывается прижатым к ее груди. Марго поддерживает его культей правой руки, а полноценной левой ласково гладит.

— Ты изверг, Солома!

— Я случайно.

— Каждый случайно, а потом вот. — Она поднимает кошечку, я замечаю, что передняя лапа плотно перебинтована между расщепленным обломком карандаша. — Вчера ее машина сбила.

Марго опускается на колени, раскрывает перед котенком упаковку творога и крошит туда таблетку.

— Это зачем? — спрашиваю я.

— У нее кость сломана, нужен кальций. — Ее голос теплеет. — Я назвала ее Атя.

— Атя? Что за дурацкая кликуха?

Марго не отвечает. Обиделась, что ли?

Пока котенок жадно ест, она встает, сдувает завиток со лба и поправляет непокорную прядь гладкой культей. Дерзкие глаза ехидно смотрят на меня.

— Чего ныл, Солома?

— Я?!

— Да вон, под глазами мокро. А говорят, ты выиграл.

Глубокая затяжка, дым в сторону и плевок сквозь зубы — вот что надо, чтобы выглядеть невозмутимым. Я отмахиваюсь.

— Это от дыма.

— Что от дыма? Выиграл или ноешь?

— Да не ною я! Отвяжись!

— И то, правда. Мне бегать пора. — Марго возвращает котенка в коробку, подозрительно смотрит на меня. — Если ты обидишь Атю, или кому-то расскажешь про нее…

— Больно надо!

Марго делает шаг к кустам. Самая красивая девчонка, доверившая мне свою тайну, собирается уходить!

— А чего ты бегаешь? — торопливо спрашиваю я.

— К олимпиаде готовлюсь.

— Офигеть! К какой олимпиаде?

— К паролимпийской. Слышал о такой?

— Кто тебя возьмет, Марго?

— Будут результаты — возьмут.

— Ага, разбежалась.

Марго шагает ко мне, наклоняется, ее сузившиеся серые глаза ранят презрением.

— Ты прав, Солома, не напрягайся, плыви по течению, как дерьмо! Кури, пей, забей на учебу! Всё равно станешь попрошайкой, на большее ты не способен. Привезут, на точку поставят, и каждый вечер нальют водки. Не жизнь — сказка! Жаль, что ноги тебе не ампутировали. Ампутантам больше подают.

Я опускаю взгляд на мои никчемные ноги в вечно новых тапочках. На коленях в пожелтевших пальцах тлеет сигарета, огонек жжет, я вздрагиваю и отшвыриваю окурок. Сейчас я отвечу дерзкой девчонке, брошу в лицо что-нибудь гадкое и обидное. Уж чему-чему, а ругаться в интернате жизнь научила.

Марго поворачивается так резко, что хвостик русых волос взлетает параллельно земле. Я замечаю подошву стоптанных кед. Мягкая поступь бегущей девушки удаляется. Счастливая, у нее есть цель. А моя мечта оказалась блестящим ледяным скакуном, растаявшем на солнце. Я оседлал его, и очутился в луже, да и та уже испарилась.

Я кусаю обожженный палец, чтобы не заплакать. Оскал всегда похож на улыбку.

Гляньте, какая радость у калеки!

4

Денис Голубев затолкал колченогого Женьку Киселева в «Комнату творчества». От обычной аудитории она отличалась наличием расстроенного пианино, с нацарапанной нецензурной частушкой, и мольберта с засохшими красками, торжественно подаренного бородатым художником с нерусской фамилией.

— Ты уболтал Солому?

— Он ни в какую. Но я еще попробую.

— Так я и думал.

Дэн без осуждения смотрел на Киселя. Его терзало двойственное чувство: щекочущая радость, что милый мальчик с нежной кожей и пухлыми губками пока останется с ним, и некоторая нервозность, что придется обламывать неуступчивого Соломатина. С ним он достаточно беседовал и понял, что тот будет противиться мужским ласкам. Время упущено. Сексуальные ориентиры мальчика можно сбить лет с двенадцати до четырнадцати. Что и проделано с Киселем, а до него с другими. А Соломатин переросток. Ему уже шестнадцать, на девичьи сиськи заглядывается. Однако Тиски требует в московский бордель именно этого воспитанника.

«Туда Соломе и дорога! — неожиданно обозлился учитель английского. — Надоел за три года упрямый колясочник».

Спустя месяц после появления Павла Соломатина в интернате к Голубеву по электронной почте обратился московский нотариус. Он предложил деньги за ежемесячные отчеты о состоянии мальчика-инвалида. Дэн согласился. С тех пор приходилось изображать дружбу с мальчишкой, из физиотерапевта сведения вытягивать и тайно копировать заключения врачей из медицинской книжки подростка. В прошлом месяце Дэн сообщил в письме, что Соломатин впервые назвал имена родителей и вспомнил, что часто играл с маленькой девочкой. Недавно физиотерапевт сделала пометку, что зафиксировала слабую чувствительность ног. Сегодня, когда Дэн копировал медицинское заключение, его застукала Валентина Николаевна. Пришлось наплести какую-то ерунду. Получилось неубедительно.

Но ничего, скоро лишняя нервотрепка закончится. Для этого нужно выполнить поручение Тиски, и сплавить мальчишку.

— Чего Солома боится больше всего? — спросил Голубев.

Худенький Кисель, подпертый костылями, умудрился пожать плечами.

— Остаться на всю жизнь инвалидом.

— Эта неприятность ему уже гарантирована.

— Солома упертый. К спинке кровати фанеру приставил, ногами пытается давить, упражнения разные делает. Я с рождения такой, свыкся. А Солома помнит себя на ногах.

— По-моему ему память отшибло после аварии.

— Чего-то, может, и вылетело из башки, а живые ноги никто не забудет.

— А что он любит?

— Смотреть в окно, когда идет снег.

Дэн откинул крышку пианино, прошелся длинными пальцами по клавишам. Инструмент ответил невнятно. Дэн покачал головой, привычные ориентиры — боль и любовь, ничем не помогли ему. И как с таким колясочником работать, где его болевые точки? Хорошо, что существуют другие покладистые дети.

Дэн ласково погладил Киселя по щеке.

— Ладно, ступай. На днях прокатимся ко мне на квартиру.

5

У меня сильные руки, потому что они мне заменяют ноги. У вас на пятках грубая кожа? У меня такая же на ладонях. Им вечно приходится толкать шершавый обод.

Я еду по коридору. Манжеты рубашки трутся о колеса, одежду бесполезно стирать. Сейчас еще ничего, сухое лето, а вот по весне, когда грязища — караул!

На кой нам выдают светлые рубашки, если рукава все время черные? Зимой я вообще не могу выбраться на воздух, сижу у окна и любуюсь чистым снегом. Когда-то я радостно бегал по сугробам и даже — подумать страшно — катался на горных лыжах! Как же давно это было, в другой нереальной жизни.

За две зимы в интернате я только раз проехал по заснеженной дорожке. Мне помогала Валентина Николаевна. Она добрая. И шахматная подстава тоже от ее безмерной доброты. Хоть я и цеплялся изо всех сил за холодный обод, тяжелое дыхание пожилой женщины за спиной давило на совесть. Когда мы вернулись, в моих глазах был восторг, а в ее усталость. В следующий раз я отказался от зимней прогулки. Детей-инвалидов в нашем интернате около ста, а воспитателей, желающих помочь, раз-два и обчелся.

Три года назад я ехал с родителями по загородному шоссе, и в наш автомобиль врезался «камаз». Родители погибли, а я оклемался после недельной комы. Ребра и руки срослись, а вот ноги отказали. Врачиха убеждала — счастливчик! Ну не дура, а? Так я остался сиротой и загремел в интернат для инвалидов. В момент аварии еще башкой капитально приложился — прежняя жизнь с тех пор, как в тумане.

Говорят, я из Москвы. Может и так. У меня нет ни одной фотографии из прошлого. Отдельные события являются, словно из полузабытого сна. То ли это было на самом деле, то ли всё нарисовала больная фантазия. Автокатастрофа отобрала у меня не только здоровье, но и прежнюю жизнь. Я силюсь вернуть ее, но память отпускает прошлое по крупицам.

Многим новоиспеченным колясочникам снятся сны, в которых они могу всё — гонять мяч, крутить педали и бегать по лужам, поднимая живыми ногами тучи брызг. Подобные сны у меня тоже бывают. Но чаще меня преследует один и тот же кошмар. Оранжевая морда «камаза» медленно движется на меня. Я пытаюсь отбежать, но ноги не слушаются. «Камаз» увеличивается, заслоняет весь мир, я дергаюсь, кричу и в ужасе просыпаюсь. Очнувшись, я понимаю, что этот тот самый «камаз» — убийца моей семьи. И чтобы понять, что произошло, я должен досмотреть кошмар до конца.

Сейчас я еду на физиотерапию. Массаж нужен, чтобы поддерживать кровообращение в мертвых мышцах ног. Врачи говорят, что всегда остается надежда на чудо. Так они утешают. Ног я почти не чувствую, но пару раз, когда Валентина Николаевна сгибала мои колени, словно паук пробегался по дряблым икрам, всаживая ядовитые клешни. Было приятно. Порой меня мучат спонтанные головные боли. Но про это лучше не жаловаться. Рецепт один — горсть успокаивающих таблеток, после которых стремительно превращаешься в овощ. У нас и такие есть.

Что тут добавить. В интернате быстро понимаешь, что в жизни нет справедливости: одним здоровье и деньги, другим ущербное тело, боль и нищета. А граница ужасно хрупка — неосторожный поворот руля, идиотский толчок приятеля, выпендрежный нырок на мелководье или мыльная лужа в ванной. Здесь каждый второй расскажет подобную историю, но чаще промолчит. «Угу… Ага… Да пошел ты!» — типичный лексикон большинства интернатских, когда им лезут в душу. Лучше читайте по глазам. В них грусть и боль. И капелька надежды.

Я толкаю дверь кабинета физиотерапии. У нас почти все двери качаются туда-сюда. Вы не представляете, как это удобно. И классно, когда порогов нет.

— Здравствуйте, Валентина Николаевна! — бодро приветствую я, помня о ее словах, что оптимизм — это тоже лекарство. Я уже простил ее за спектакль с шахматами. Она ведь хотела, как лучше.

Из-за ширмы появляется улыбающийся Дэн Голубев.

— А где? — невольно дергаются мои губы. Какого хрена он здесь делает!

— Ты заезжай, Солома, не стесняйся. Валентина Николаевна на больничном. Здоровые тоже болеют.

За моей спиной щелкает задвижка входной двери. Я останавливаюсь напротив топчана, на котором делают массаж. В голове переполох, я не понимаю, как поступить.

— Тогда в следующий раз, — выдавливаю я.

— Зачем же. Процедуру нельзя отменять. Ты ведь знаешь, каждый из преподавателей имеет медицинскую подготовку. Я — очень хороший массажист, необычный. Сейчас я тебе это докажу. Давай, Солома, не робей, снимай штаны и ложись.

Я цепенею, вспоминаю слова Киселя: «Дэн классный! Он научит тебя делать приятное мужчинам».

Голубев подходит к столу, плескает в стакан из красивой бутылки густую жидкость, похожую на кофе со сливками, и подносит к моим губам. Стекло стучит о сжатые зубы.

— Ты что? Это «Бейлиз». Да пей же, дурачок!

Он запрокидывает мою голову, кремовый вкус обжигающим ручейком просачивается в глотку, но большая часть ликера стекает на подбородок. Я в отчаянии. Что мне делать?!

Голубев стаскивает с меня штаны, заключает в объятия и укладывает на топчан. Я на миг задыхаюсь его приторным парфюмом, и плюхаюсь носом в пахнущую хлоркой простынь. Спасительная коляска откатывается к окну, я отрезан от безопасного мира. В голове злой смех Киселя: «Представь себя куклой с дырками!»

Руки Дэна гладят мои ноги. Я не столько чувствую, сколько слышу его движения. Он шарит по ногам, жадно тискает их. Его ладони обхватывают мои бедра, сжимают и отпускают их, затем раздвигают и пробираются выше. Его метод совсем не похож на процедуры Валентины Николаевны. Дэн странно сопит. Он дышит тяжело и часто, к сопению добавляются какие-то внутренние рычащие звуки. По моей спине бегут мурашки, как стадо сытых мух. Холод сжимает сердце, озноб пробирается к вискам, страх сковывает руки.

Я слышу новый звук. Его трудно перепутать.

Какого хрена!

Я все-таки надеюсь, что ошибся, и поворачиваюсь к Дэну. Так и есть, он расстегнул молнию и снял с себя брюки. Его глаза блестят, он возбужден.

— Отпусти! — требую я.

— Тебя разве Кисель не предупреждал? Это для твоей же пользы, дурачок.

Дэн припечатывает мое беспомощное тело и с суетливым энтузиазмом накидывается на меня. Его пальцы замирают на ягодицах, ногти впиваются в мою плоть. Он громко сопит и стягивает с меня трусы.

Вот сволочь! Что он делает!

Я цепляюсь за последнюю преграду, Дэн бьет по рукам и безжалостно выкручивает пальцы. Прелюдия закончена, я обнажен. Дэн раздвигает мои бедра и наваливается, на шею капает его слюна. Ниже пояса, я не чувствую боли, но ужас от происходящего от этого не меньше. Толчок сотрясает мое тело.

«Нет! Я не хочу! Только не это!» — возмущается мое сознание. Из уст вырывается лишь жалкая просьба:

— Не надо.

Я слышу свою беспомощность и возмущаюсь. Я не такой! Я не хочу быть куклой! Я человек и должен бороться!

Я брыкаюсь плечами и приподнимаюсь на локтях. Дэн удивленно смотрит на меня.

— Потерпи, придурок, потом спасибо скажешь.

Потерпи. Какое знакомое слово, как я его ненавижу! Нас, «особенных» с «неограниченными» возможностями, вечно призывают терпеть. «Терпение, терпение и еще раз терпение», — твердят врачи. «Бог терпел и нам велел», — причитает директриса. И даже Валентина Николаевна часто вздыхает: «Вам столько еще предстоит натерпеться». Вот и Дэн прибег к циничному заклинанию.

Он ласково треплет меня за ухом и говорит:

— Это лучший выход для тебя, дурачок. Доверься мне. Я сделаю так, что тебе понравится. Я буду ласков.

Новый толчок. Это кошмар! Мне противно. Я ненавижу здорового красивого Дэна. Почему он полноценный, а я инвалид? Почему не он, а я оказался на пути ужасного «камаза»? Почему меня не убило сразу, как папу и маму? Зачем я выжил, если всю жизнь предстоит быть получеловеком!

— Ты боишься, хороший мальчик. Боишься, что будет больно. Но боль бывает сладкой.

— Нет! — Я ору и брыкаюсь изо всех сил.

— Тише. Есть и другой способ удовлетворить мужчину, — решает Дэн и шепчет мне в ухо: — Ты ведь догадываешься, о чем я. Согласен?

Я отдергиваю голову от его слюнявых губ. Дэн воспринимает это по-своему.

— Вот и хорошо.

Его рука заползает мне на затылок, становится жесткой. Он с силой дергает меня. Я сваливаюсь на пол. Дэн нервными движениями усаживает меня перед собой. Мое лицо напротив его обнаженного паха. Он возбужден и надвигается.

— Ну же! Не томи, малышка. Я весь на взводе. Закрой глаза и представь конфету. Теплый сладкий «чупа-чупс».

Твою ж мать! Как мне его остановить?

Мои руки сильны, но не настолько, чтобы одолеть здорового мужчину. Я ЧОВ, и сейчас выхолощенный стерильный термин показывает свою грязную изнанку. Ограниченная возможность — это безграничная зависимость, в данном случае от насильника. Ему предначертана жизнь, а мне прозябание. Ему удовольствие, а мне унижение.

В голове разрастается огненный шарик. Спонтанные вспышки боли преследует меня с момента катастрофы. От нее нет лекарств. Чтобы справиться с болью я обычно обхватываю голову, стискиваю зубы и сгибаюсь к коленям. Под черепом жжет, а тело колотит озноб. Голова заполняется злыми дергающимися фигурками, их не изгнать, можно только перетерпеть. В такие моменты я становлюсь еще более беспомощным.

Нет! Ни за что!

Сегодня я не буду закрывать глаза. Пусть Дэн знает, как я его ненавижу. Он может меня сломить, но не победить. Я смотрю в лицо Дэну, и внезапно чертик в голове становится уменьшенной копией насильника. Он гибок, словно сделан из мягкой глины. Я не могу уничтожить большого Дэна, но чертик в моей власти. Я уже проделывал такое. Это единственное, что мне остается наедине с болью.

Огненный шарик боли атакует копию Дэна в моем сознании. Глина твердеет под натиском огня, превращается в керамику, и фигурка становится каменной. С внутренним врагом я разобрался. Я желаю, чтобы и внешний гад окаменел и почувствовал себя жалким и беспомощным. Он на своей шкуре должен познать, что такое быть парализованным, когда тебя каждый может унизить. Я хочу встать, обрести силу в ногах и дать подонку полноценный отпор. Он храбр только с заведомо слабыми.

Злость, помноженная на желание, концентрирует энергию. Моя голова тяжелеет. Чтобы избавиться от внутреннего жжения, я выплескиваю сгусток ненависти сквозь зрачки. По телу Дэна пробегает судорога. Мой взор на миг мутнеет. Я слышу звук падающего тела и не соображаю, кто из нас упал?

Пелена рассеивается. Вот дела! Я вижу лежащего перед собой Дэна. Он словно окаменел. Как глиняный чертик в моем сознании.

Я опираюсь о топчан, поднимаюсь, цепляю свои штаны, делаю несколько шагов и сваливаюсь в родную коляску. В голове боль и пустота. Боль отпускает медленно.

Я перехватываю испуганный взгляд Дэна. Глаза единственное, что двигается в его теле. И тут я понимаю, что произошло невероятное. Дэн парализован, а я каким-то образом добрался от топчана до коляски! Я трясу головой, ощупываю себя. Нет, это не сон. Это явь! Мое желание исполнилось!

Мы потрясенно смотрим друг на друга. Проходит полчаса. Дэн начинает шевелиться. Я надеваю штаны, тараню коляской дверь и выкатываюсь из кабинета.

6

С этого момента я обрел надежду. Что произошло в кабинете физиотерапии? Каким чудом я встал и сделал несколько шагов? Почему Дэн свалился под напором моего взгляда? Я четко помнил, что хотел остановить его, и страстно желал, чтобы подонок оказался в моей шкуре. До боли в голове, до рези в глазах.

На расспросы Киселя я отвечал туманно. Мне самому предстояло разобраться в новых ощущениях. Что это было, чудо или наваждение? Теперь, щипая свои ноги, я чувствовал их, и эта колющая боль окатывала теплой волной счастья. Даже не знаю, с чем сравнить. И напрягаться не буду! Если вы не гадили под себя в инвалидном кресле и не плакали от беспомощности, то всё равно не поймете.

А еще меня мучил вопрос: нужно ли благодарить за чудо Всевышнего?

В нашем интернате нет спортзала, зато есть комната с иконами. Ее называют молельня. Там детские души, каждая на свой лад, просят об одном и том же: об исцелении. В интернате я убедился, что страдание самый быстрый путь к Богу. Если ты сирота, инвалид, а врачи бессильны, то остается лишь одна опора — вера.

Многие наши, особенно девочки, посещают храм. Местный бизнесмен с русой бородой на сытом лице присылает для этого по воскресеньям автобус. Он же организует нашу экскурсию в Москву. Один раз я ездил в храм, но мне там не понравилось. На входе ступеньки, внутри копоть от сотен свечей, а сочувствующих взглядов, как на похоронах. Лишь любопытный мальчишка с восторгом разглядывал мою коляску, пока его не отдернула мамаша: «Не лезь к безногому! Он маму не слушался, вот его Бог и наказал».

Неужели это правда? Неужели так наказывают за то, что я не ел кашу и бегал в школу зимой без шапки?

Я пытался, но не смог полюбить Бога. Если он всесильный и справедливый, то почему наша машина не разминулась с «камазом»? Ведь дело всего в секунде! Один миг божьих трудов — и моя семья осталась бы жива!

На следующий день после чуда в массажном кабинете я все-таки подкатил к молельне. Дверь приоткрыта, внутри тихо, но я чувствую флюиды знакомого запаха. Вкатываюсь. Так и есть — Вонючка! По его футболке можно определить, чем нас кормили накануне. Но это не главная его проблема. Вонючка с рождения не может произнести ни слова. Для общения у него на столике, прикрепленном к коляске, есть карточки со словами и буквами. Сначала ему подготовили всего два слова — «Да» и «Нет». Воспитатели посчитали, что для дебила, каким выглядит Вонючка, этого достаточно. Но огромные глаза мальчишки кричали, что он жаждет большего, и я постепенно написал ему много разных слов.

Вонючка замечает меня и смешивает на столике свою просьбу к Богу. Тоже мне секрет! Будто я не знаю, о чем он может молиться.

Вонючка суетится с карточками. Он хочет общаться, но мало у кого хватает терпения, дождаться пока его дергающиеся руки сложат что-то путное.

«Все умирать. Смерть не больно», — появляется на столе.

Я догадываюсь о знаке вопроса в конце фразы, потому что знаю, о чем думает Вонючка. Когда только сошел снег, он умолял меня толкнуть его коляску под грузовик.

«Смерть — это не больно?» Что ему ответить? Я вспоминаю слова Валентины Николаевны.

— Умирает только тело, а душа бессмертна.

Вонючка пыхтит от усердия, помимо рук дергаются и мышцы лица. Он составляет ответ. Я вижу «Быстро тело умирать», но Вонючке не нравится фраза из готовых слов. Он добавляет буквы. «Быстрее бы тело сдохло!»

Я отвожу взгляд, чтобы не видеть слез в глазах тринадцатилетнего мальчишки, брошенного мамой еще в роддоме. Натыкаюсь на скорбный лик на иконе. Сколько больных к нему взывают по всему свету? Только в нашем интернате около сотни остро нуждающихся в чуде. Даже если Бог работает без выходных, когда еще очередь дойдет до дурно пахнущего Вонючки из Верхневольска. А утешить его надо сейчас. Валентина Николаевна в этом случае обязательно упоминает, что есть кто-то кому еще хуже, чем тебе. Мне она говорила про Вонючку.

— Я достану тебе учебник нотной грамоты, — выпаливаю я.

Глаза Вонючки загораются. Весной каждое воскресенье весь интернат прилипал к экранам во время конкурса певцов «Фактор-А». Среди многих красивых эффектно передвигающихся по сцене исполнителей была девушка в инвалидной коляске. Она не могла танцевать, она не могла даже держать микрофон. Она могла только петь. Ее глубокий обволакивающий переливчатый голос проникал в наши сердца. Надо ли говорить, что мы все дружно переживали за нее. Юля могла быть одной из нас, незаметной и ненужной. Но она пробилась туда, по ту сторону экрана на центральный телеканал, и теперь вся страна могла убедиться, что инвалиды тоже люди, достойные всеобщего внимания.

Когда Юля пела, мы замирали. У наших децепешников успокаивались руки и ноги. Мы не могли говорить, у каждого перехватывало дыхание, и только сердца колотилось чаще, переживая за Юлю. Когда музыка смолкала, девчонки не сдерживали слез, а мальчишки тратили последние деньги, чтобы отправить СМС-сообщения с цифрами 09 в поддержку смелой и талантливой девушки Юли.

Однажды пунцовый Вонючка признался мне с помощью карточек, что он сочинил песню для Юли. Я посмеялся. Вонючка раз за разом убеждал меня, что его голове рождаются удивительные мелодии, но он не в силах их напеть. Вот если бы он выучил ноты и записал партитуру. Освоить нотную грамоту стало его заветной мечтой. Поэтому я и ляпнул про учебник.

«И где я только достану эту книгу», — злюсь я на себя, но продолжаю обещать:

— Когда прочтешь учебник, я нарисую таблички с нотами. Ты составишь мелодию, а Дэн сыграет.

Подонок Дэн действительно умеет тренькать на пианино. Вспомнив о нем, мне становится тошно. А если он снова захочет приласкать меня? А вдруг ему будет помогать Кисель?

Злая решимость гонит меня во двор. Я уединяюсь за помойкой и заставляю себя встать. Я опираюсь руками о кресло, приподнимаю худое тело и сверлю взглядом беспомощные ноги. Ну, давайте же, напрягитесь, станьте послушными и твердыми! Я согласен хромать, ходить на костылях, держаться за воздух зубами, только бы приблизиться к состоянию нормального человека! Черт! Ведь я же был им когда-то! Я ловко бегал на этих проклятых ногах и даже не задумывался, как это делать.

Но чуда не происходит. Руки каменеют от усталости, я сваливаюсь в постылое кресло. Неужели то, что произошло в кабинете физиотерапии, больше не повторится?

Я смахиваю пот со лба и слышу ехидный голос Киселя. Выследил все-таки дружочек.

— Ты чё напрягаешься, чудило. Не напрягаться надо, а расслабляться.

— Отвали! — огрызаюсь я.

Кисель закуривает, сует мне сигарету. Мы дымим, глядя в разные стороны.

— Дэн тобой недоволен. И на меня окрысился.

— Козел он.

— Первый раз стремно, я понимаю. Ты бухни ликера для храбрости, и всё пройдет как по маслу. — Кисель панибратски похлопывает меня по плечу. — Ладно, Солома, не дури. Сейчас Дэн тебя ждет. Помочь добраться?

— Не лапай. — Я грубо спихиваю его ладонь.

— Идиот! Я тебе выход предлагаю, а ты… Придурок! Ты что думаешь, у тебя есть выбор? Конечно, есть. Я даже скажу, какой! Стать алкашом и загнуться в подворотне. Вот твоя перспектива, вшивый гроссмейстер!

Я молчу, крыть нечем. Я сам рассказал ему правду о мнимой победе. Кисель терпеливо ждет и меняет тон.

— Да хрен с ними, с дурацкими шахматами… — В его голосе заискивающие нотки: — Ну чё, поехали?

— Да пошел ты!

Женька выплевывает окурок, давит огонек костылем. Во взгляде смертельная тоска.

— Думаешь, мне приятно с Дэном… У меня план — денег скопить на операцию. В Швейцарии таких как я вылечивают, я читал. Ну, как мне еще заработать?!

Вечная надежда инвалидов: где-то далеко за большие деньги с ним сотворят чудо.

— Ну, хочешь, я буду рядом? Пусть он сначала со мной, а ты посмотришь. Это не страшно, — с надеждой спрашивает Женька.

Я качаю головой.

— Ну и оставайся нищим, колченогий придурок!

Он злобно стучит костылями, унося тощий зад навстречу светлой мечте. Кажется, я потерял единственного друга.

— По какому поводу ругачку устроили?

Я вздрагиваю от неожиданности и тут же расплываюсь в улыбке. Раздвинув ветки, на меня смотрит Марго.

— Сигареты не поделили? — усмехается она. — Я неподалеку окурок видела. Принести? Свеженький, еще не затоптали.

Горькая обида слизывает улыбку с моих губ. Я совсем не такой, как она думает, я совершенно другой. Сейчас докажу! Она должна это видеть! Я напрягаю руки, приподнимаюсь и отталкиваю коляску. Ноги, как сухие палки, пару секунд держат равновесие, а потом ломаются в коленях. Я рухнул бы на четвереньки, если бы Марго не подхватила меня.

— Ты чего? — пугается она.

— Я буду ходить.

— Серьезно?

Она держит меня подмышки, я чувствую ее вздымающуюся грудь, а теплое дыхание оставляет влажный след на моей шее. Сейчас или никогда!

— Буду. Помоги. — Я обнимаю девушку за плечи, опираюсь и делаю шаг. Потом еще один.

— Вот это да. Ты же безнадежный.

— Кто сказал?

— Да так, слышала где-то.

— Я не безнадежный. Я докажу.

— Тогда вперед.

Я стискиваю зубы, пот катится по напряженной спине. Ноги отказываются подчиняться, но я не могу признаться в беспомощности.

— Ты тяжелеешь, Солома. Давай к коляске.

— Нет. Еще! — И я шагаю. Но сил совсем не осталось. Кажется, это всё.

Марго усаживает меня в коляску, переводит дух и улыбается.

— Ты меня удивил, Солома.

— Мышцы, — я ожесточенно мну свои ноги, — они еще слабые. Мне надо тренироваться.

— Я тоже тренируюсь. Хочешь, буду помогать тебе, Солома?

— Нет, Марина.

— Почему?

— Потому что я не Солома. Меня зовут Паша!

Она фыркает и передергивает плечи. Я вижу ее спину.

— Вообще-то я к Ате пришла.

Она ухаживает за котенком и рассказывает о себе. Я узнаю, что у нее была мама и младшая сестренка Катя. Они впервые поехали в Египет, приземлились ночью, но до отеля не добрались. Автобус врезался в опору моста. Катя умерла спящей. Она еще не умела говорить, и когда ее спрашивали, как тебя зовут, отвечала: Атя.

Марго нежно гладит рыжий живой комочек.

— Сестренка была рыженькой? — догадываюсь я.

— Катя была золотой.

Сестренка, котенок — эти слова рождают неясные воспоминания. Я уже видел в своем кошмаре маленькую девочку. Она была рядом со мной, когда надвигался самосвал. На ее руках был…

К черту кошмар! Я отгоняю мрачные мысли.

— А мама? Что с ней?

— Мама тоже погибла. А мне повезло. — Марго иронично показывает на то, что осталось от руки. — И вот уже пять лет, как я здесь.

— А я грохнулся об «камаз». Его долго чинили, — пытаюсь шутить я.

— Слышала. — Марго поворачивается ко мне без тени улыбки. — Я помню, как ты появился. По глазам вроде сильный, а по ночам ревел.

— Это было давно!

— Я тоже ревела. Помню, проснусь среди ночи и понимаю, она уже никогда не вырастет.

Мы смотрим друг другу в глаза, не улыбаемся, не моргаем, словно играем в игру «кто кого переглядит». Я поднимаюсь на руках, переношу вес тела вперед и отпускаю коляску. Ноги распрямляются. Марго стоит на моем пути.

— Уйди, — говорю я, стараясь держать равновесие.

— Ты в праве сам набивать шишки, но со мной дело пойдет быстрее. — Она ловко подныривает под мою руку и обнимает за талию. На ее другой, короткой руке примостился котенок. — Давай, Паша.

Круг из двадцати шагов, пройденный за пять минут, стал моим Эверестом.

7

Звонкий смех девушки катится по коридору, втискивается в стеклянные плафоны, пытаясь превратить их в гулкие колокольчики. С давно немытых светильников даже пыль слетает.

Свернуть было некуда. Преподаватель Денис Голубев отвел хмурый взгляд и прошел мимо смеющейся парочки.

Ну, чем этот урод мог рассмешить девчонку? Он жалкий колясочник, а она телка с упругими ляжками. Неделю назад орбиты их интересов не пересекались, как Венера и Марс, а сейчас Марго помогает Соломе выехать на прогулку. И хохочет, будто это ей в радость.

После неприятного случая в кабинете физиотерапии Дэн избегал смотреть в глаза Соломатину. Он мучился вопросом. Что это было: его микроинсульт или дьявольское колдовство упрямого чертенка? Так или иначе, подросток разрушил его план и победил, а этого нельзя прощать. Иначе даст трещину оточенная система, которую создал он, Денис Голубев! Солому надо унизить и растоптать, чтобы другим не повадно было! Еще раз переломать его упрямое тело. А то инвалид, похоже, умудрился даже встать с кресла. Недаром Валентина Николаевна говорила о каком-то прогрессе у Соломатина. Этого нельзя допустить!

«Всё должно идти так, как задумал я! Пять лет мои планы в этих стенах не давали сбоя».

Дэн юркнул в пустой класс и затаился у окна. Мстительный взгляд прощупывал двор. Так и есть. Парочка свернула в кусты за помойкой. Как и вчера. По два раза в день туда ездят. Чем они там занимаются? Почему так расцвел Солома? Парень сияет, словно его поцеловала радуга счастья? Калеку надо грохнуть об землю, пока у него не выросли крылья. Кисель, тоже хорош, не смог уболтать дружка отдаться в умелые руки. И что теперь делать? Время поджимает, Тиски ждет и скоро проявит недовольство. Колясочника ему подавай. Не сломленного Вонючку, а упертого подростка со странным пугающим взглядом. И Марго не по делу дорожку перешла. Пора телку сплавлять быкам на обкатку.

Дэн набрал телефонный номер Кабана.

— Привет Кабан, это Голубев, из интерната, — тихо сказал в трубку Дэн.

— А-а, Голубок, — отозвался насмешливый голос.

Дэн в сотый раз проклял свою фамилию. Наградил же папаша клеймом! Устроить, что ли, фиктивный брак с какой-нибудь Орловой или Волковой и взять фамилию жены? Надоели откровенные намеки. Хотя таким, как Кабан, с большой колокольни на закорючки в паспорте.

— Чего тебе, Голубок?

— Новую ампути, надо объездить, — спохватился преподаватель. — Длинноногая девчонка без руки.

— А на мордашку как?

— Хорошенькая.

— Сам так решил? Ты же специалист по юнцам.

— Я в красоте разбираюсь! — обиделся Дэн, но тут же перешел на заискивающий тон: — Телка клеевая, в самом соку.

— Лады. Мы порезвимся. Правда, брат? — На заднем плане эхом заржал Моня.

Дэн знал, что мало похожие друг на друга Кабан и Моня на самом деле, известные в Верхневольске родные братья Саша и Дима Ручкины. Пьющая мать нагуляла их от разных мужиков. Старший Кабан прошел тюремные «университеты», там не облажался, и Савчук забрал земляков под свое крылышко в Москву.

— Когда передашь, телку? — спросил Кабан.

— Да хоть сегодня. Надо подъехать после восьми вечера с заднего двора. Девчонка будет там. Ее зовут Марина Андреева, откликается на Марго.

— Телка в теме?

— Была бы в теме, заранее не сплавлял. Пару деньков ее у себя подержите, а я пока паренька приготовлю. Потом обоих переправите в Москву.

— Подержим за все места, если девка стоящая. В прошлый раз ты такую мымру подсунул. Без ноги, да еще, дрянь, кусается. Пришлось ей зубки проредить.

— Марго фэйс не трогайте. Зачем товар портить.

— Как получится, Голубок. Если с нами нежно — на кой нам грубить.

Дэн замялся:

— Есть маленькая просьба.

— Чего еще?

— Пустяки. Для вас — раз плюнуть.

— Ты не финти, излагай.

— Парнишка попался упертый.

Дэн посмотрел на кусты, за которыми скрылся взбрыкнувший Соломатин, и объяснил, что требуется с ним сделать.

8

Рыженькая Атя упрямо хромает на трех лапах и повсюду тычет любопытную мордочку. Отлеживаться в коробке котенку надоело.

— А кость у нее срастется? — спрашиваю я.

— Должна, — отвечает Марго с некоторым сомнением.

Девушка идет впереди. Я вращаю колеса инвалидной коляски и наблюдаю, как бронзовая кожа ее ног то и дело касается края юбки. Сколько же томящей красоты в простых движениях.

— А как твои ноги? — Марго оборачивается.

Я в смущении перевожу взгляд на свои колени. Я только что протопал за кустами несколько кругов и с гордостью ощущаю теплую ломоту в бедрах. Еще неделю назад это казалось несбыточным счастьем, а сейчас я мечтаю бежать за смеющейся девушкой по луговой траве, как в фильмах про любовь.

Котенок издает жалобный писк. Марго подхватывает Атю, свалившуюся в канаву. Благодарная мордочка жмурит глазенки и ластится к ее груди. Эх, мне бы так! Как я завидую несмышленому животному.

— Показать бы ее ветеринару, — вздыхает девушка, гладит Атю по шерстке и чмокает в носик.

О, боже! Теперь я готов поменяться с котенком судьбой.

В наш тихий мир врывается рокот двигателя, с дороги сворачивает большой черный джип. Машина нагло расталкивает вечерние сумерки и неожиданно останавливается рядом с нами. Хлопают дверцы. По бокам джипа вырастают две фигуры в черных футболках и кожаных куртках. Один высокий жирный увалень, другой кряжистый крепыш с мышцами вместо шеи.

— Опаньки! Вроде про них болтал Голубок, — лениво изучает нас крепыш с лицом, похожим на помятое ведро. Ему около тридцати. Его пустые глазки над сломанным носом упираются в меня.

— Ничего киска, — сплевывает жирный, рассматривая отнюдь не котенка, а Марго. Он моложе напарника, улыбается слюнявыми губками и вежливо интересуется: — Марина Андреева?

Мечты наших малолеток начинаются именно с этого. Подъезжает добрый дяденька на дорогой машине, зовет ребенка по имени и говорит: «Я твой отец. Прости, что раньше не мог приехать». Это в детдома к памперсникам заглядывают усыновители с конфетами, а к нам школу-интернат для инвалидов фиг кто пожалует. Разве что заблудший папаша. Марго даже подалась навстречу приоткрытым стеклам автомобиля, но тут же остановилась. Во-первых, перед нами стояли молодые мордовороты, а во-вторых, она помнит, что ее папашу алкаша упекли в тюрягу за постоянные избиения жены и дочерей.

«Помятое ведро» уловил ее первую реакцию и качнул ладонью высокому:

— Пакуй телку. А я пацана обработаю, как Голубок просил.

Осклабившийся увалень с явным удовольствием грабастает Марго и тащит в машину. Котенок шлепается на асфальт и пищит от боли. Марго брыкается, отбивается и сыпет ругательствами.

— Заткни ее, Моня! — раздраженно приказывает крепыш.

Высокий по имени Моня накрывает толстой лапой рот девушки. Не тут-то было! Марго впивается в него зубами, Моня взвизгивает и жалуется старшему:

— Кабан, она меня укусила!

— Что ты цацкаешься! — Кабан накручивает на кулак девичьи волосы и пригибает Марго к земле. — Тащи скотч, лепи пасть и клешню.

Нет! Хрен вам!

Я что-то кричу и разгоняю коляску, метя в толстые бедра Кабана. Попадаю колесом. Тому хоть бы хны. Он отталкивает меня и заклеивает Марго рот.

— Займись калекой, Моня!

Я снова хочу ударить коляской, но меня перехватывают длинные руки. Моня бурчит под нос, словно вспоминает инструкцию: «Переломать ноги, но не портить фейс». Он оценивающе смотрит на мои ножки-палочки, хмурится от непонимания. «Зачем калечить калеку? Это не по понятиям», — слышу я. Моня поднимает правую ногу, и огромный ботинок толстой подошвой обрушивается на мою коляску. Я отлетаю, опрокидываюсь и скатываюсь в канаву. Сверху шлепается груда железа, еще недавно служившая мне единственным средством передвижения.

От страха я не понимаю, что происходит. Почему они упомянули Дэна Голубева? Куда тащат Марго?

— Оставьте ее! — кричу я.

Кабан даже не оборачивается. Моня ухмыляется и помогает ему запихнуть девушку в машину. Марго отчаянно сопротивляется. Ей залепили рот, примотали к телу здоровую руку, но она продолжает брыкаться. Я выползаю на обочину, проклиная собственное бессилие. Раздается какой-то особенно злой удар. Марго затихает, и я слышу лишь сопение и ругань бандитов.

— Сегодня мы на ней за всё отыграемся, — решает Кабан.

— Кинем на пальцах, кто первый? — предлагает Моня.

— Остынь, братан, вместе начнем. Поимеем во все дырки, — обещает Кабан, садясь за руль.

Хлопает дверца, урчит двигатель. Сейчас они увезут Марину, она исчезнет из моей жизни и достанется похотливым ублюдкам! Ни за что! Я не хочу, чтобы это произошло! Я не допущу этого!

Тяжелый автомобиль трогается и начинает разворачиваться. Над опущенными стеклами видны ухмыляющиеся рожи. Я сверлю взглядом их затылки и чувствую, как вскипает ненависть. Сознание формирует податливые копии бандитов. Огненный шарик в голове накидывается на их глиняные образы и превращает в керамические фигурки.

Застыньте!

Машина, делая разворот, не вписывается в узкую дорогу и ухает передними колесами в канаву. Двигатель глохнет. Я стою на четвереньках и жду появления мощных озлобленных противников. Но в салоне автомобиля лишь глухо бумкает шансон.

Я плетусь к джипу, дергаю дверцу. Никаких окровавленных тел. Двое врагов застыли оцепеневшими, как я и хотел. Девушка безвольно покоится на заднем сиденье.

— Марина, — зову я, срывая скотч с ее губ.

Девушка не шевелится. Я замечаю пластиковую бутылку в дверце и плещу ей воду в лицо. Марго вздрагивает и открывает глаза. Я радуюсь, освобождаю ее руку. Она приподнимается и испуганно озирается. Двигающиеся зрачки Кабана показывают, что он видит нас и понимает происходящее.

Марго толкает Кабана, тот заваливается на дверцу.

— Что с ними? — удивляется она.

Я догадываюсь, что, как и Дэн, они парализованы. Однако это временный паралич, скоро оцепенение спадет, и они обрушат на нас удесятеренную ненависть.

— Нам пора уходить. Давай, я помогу.

— Ты? Мне?

Марго выходит, опираясь на мою руку, слышит писк Ати и спешит к котенку. Когда я выбираюсь на дорогу, она тискает его и сокрушается:

— Атя упала и снова повредила лапку. Она только-только начала срастаться. Изверги. Почему они напали на нас?

— Они упоминали Дэна. Это он их подослал. Он мстит мне.

— Тебе? Но при чем тут я?

Мне было всё понятно, но как объяснить ей? Как передать словами то, что Марина для меня значит?

— Дэн видел нас вместе и понял.

— Что он понял?

Я нахожу сравнение.

— Ты ценишь котенка, а я тебя. Только в сто раз сильнее.

Серые глаза удивленно смотрят на меня. Странные девчонки, даже то, что бандиты обездвижены, производит на нее меньшее впечатление, чем признание в очевидном чувстве.

— Ты ценишь меня. Как это понимать?

— Да так и понимай! — Я не смог подобрать другой синоним слову «люблю».

Марина смущается, смотрит на джип.

— Надо рассказать про этих козлов.

— В интернате? Бесполезно! Они напали с ведома Дэна. Так уже было. Помнишь, как исчезли Плюха и Белочка.

— Объявили, что они сбежали.

— Белочка без ноги, как она может сбежать!

— Говорили, что она напросилась к водителю-дальнобойщику.

— Про тебя бы тоже подобное сочинили.

— И что нам делать?

— В интернат нельзя. Там сволочь Дэн, бандиты скоро очухаются, и он снова нас сдаст. Надо спрятаться в городе.

— Бежать?

— А тебе понравилось в их лапах?

В машине кто-то зашевелился.

— У нас мало времени. — Я топаю по дороге, удаляясь от интерната, и прикидываю, надолго ли хватит моих сил.

— Подожди! — Марго сует мне котенка и спускается к машине. Возвращаясь, она хлопает дверцей, но удар какой-то мягкий. Из ее ладони торчат денежные купюры. — Вот, у высокого забрала. А квадратного дверью приложила, он гад мне чуть волосы не выдрал.

Марго шагает размашисто и упруго, а я с трудом переставляю плохо гнущиеся конечности. Мы порвали с прежней жизнью и удаляемся в неизвестность. Хотя, цель есть. Вот до того поворота бы успеть, пока бандиты не пришли в себя. Там где-нибудь спрячемся.

Мои ноги сначала тяжелеют, потом становятся ватными. Я падаю на колени. Марго с Атей впереди. Марина оборачивается.

— Что с тобой?

— Беги одна.

— А как же ты?

— Я не могу. Я обуза.

Ее глаза с тревогой смотрят поверх меня. Я слышу волнообразный рокот джипа, пытающегося выехать из кювета.

— Мы будем вместе.

Марго подхватывает меня единственной рукой и тащит. Мои ступни цепляются за дорогу, я теряю тапочки и шлепаю в носках. Быстрее, умоляю я свои полусогнутые ноги. Хотя бы до поворота! Неужели мы не успеем спрятаться! Мы, наконец-то, сворачиваем за угол, и рев джипа стихает. Но это не из-за преграды. Бандиты выбрались на дорогу и скоро будут здесь.

— Сюда! — показываю я на щель под забором, заросшую бурьяном. Инвалидность приучила меня смотреть на грязную землю, а не в просторное небо.

Марго ловко юркает в щель, я за ней. Уж чему-чему, а ползать за три года инвалидности я научился. Мы прячемся за ржавой бочкой и невольно прижимаемся друг к другу. За забором слышен джип. Он останавливается. Щелкает открытая дверца. Кто-то идет и замирает у примятого бурьяна. Я задерживаю дыхание, а под моей рукой колотится сердце Марины. Я не заметил, как обнял девушку.

Ползут томительные секунды, ее сердце стучит вдвое чаще. И тут Атя издает тонкий писк! Я с ужасом смотрю, как котенок выкручивается из руки Марго, готовясь выразить недовольство всей силой своих крохотных легких. Нам конец! Бандиты услышат. Они помят, что у нас котенок.

Атя втягивает носиком воздух, сжимает пасть, чтобы спустя миг разверзнуть челюсти в диком писке. Я готов свернуть шею глупому животному, и видит бог, это единственный выход. А Марина нежно целует рыжую мордашку. И это срабатывает! Котенок молчит! Я потрясен. Ласка, оказывается, не менее эффективна, чем грубая сила.

— Я не врубился. Что это было, Кабан? — пугливо спрашивает Моня.

— Блин, у меня ноги еле ходят, — жалуется «помятое ведро».

— По ходу калеки смылись.

— Им некуда деться, мы их найдем. Теперь сучата мои должники. Особенно колченогий. В следующий раз он пожалеет, что родился.

Джип уезжает. Можно перевести дух. Я задерживаю свою ладонь подмышкой у Марины, слушая, как утихомиривается ее сердце. Даже в самой плохой ситуации есть капля хорошего. Разве посмел бы я так смело обнимать девушку, если бы на нас не напали.

9

В грязное окошко, размером со сложенную газету, протискивается лунный свет. Луна в открытую, а я украдкой наблюдаю, как юбка Марины спадает с ее стройных ног, открывая взору обтягивающие трусики на круглой попке.

Ох, ни фига себе! В метре от меня раздевается самая красивая девушка. Луна видит подобное тысячи лет, а я впервые.

Мы так и остались на заброшенной стройке. Нашли строительную бытовку, убедились, что ею не пользуются, и решили переночевать в ней.

— Душно, — ворчит Марина, плюхаясь на нижнюю полку двухъярусной кровати, сбитой из досок. — Но дверь лучше не открывать.

Бытовка внутри напоминает купе поезда. Я сижу напротив, на симметричном топчане и вижу темную ямочку пупка на втянутом животе девушки. Между задранной футболкой и резинкой трусиков открывается обольстительный участок тела шириной с мою ладонь. Протяни руку и…

Ух! Действительно жарко. И ничего бы не изменилось, даже если бы сейчас за окном завывала вьюга.

— Как тебе это удалось, Паша? Как ты их положил? — Марина опирается щекой на здоровую руку. В ее глазах мерцают угольки любопытства.

Я ложусь на спину и смотрю на струганные доски над головой, пытаясь избавиться от провоцирующего видения гибкого девичьего тела.

— Сам не знаю.

— Но ведь ты и Дэна так же! А я не верила.

— Может они сами съехали в кювет?

— Ну да, скажешь! Чтобы два здоровых лба разом отрубились. Что ты сделал?

— Толком не помню. Хотел, чтобы они застыли. А потом голова сильно болела.

— Надо вспомнить. Это прикольно! — Марина вскакивает и дергает меня за рукав. — Давай тренироваться! Попробуй меня парализовать.

Я поворачиваю взгляд. О, боже! Если до этого доски не смогли завладеть моим вниманием, то сейчас даже яркая молния не отвлекла бы меня от выступающих бусинок сосков под девичьей футболкой.

— Ну, давай же! — Марина нетерпеливо трясет меня. Ее маленькая грудь колышется, а я густо краснею.

— Я не смогу.

— Ну, почему?

— Тогда мне было очень страшно. За тебя. А их я ненавидел.

Марина садится ко мне. Ее обнаженное бедро касается меня и обжигает. Я не знаю, куда деть руки. Кажется, любое дополнительное прикосновение к девушке выведет их из подчинения.

— Бедный. — Она накрывает единственной ладонью мои две. Я с трудом унимаю дрожь. — Ты боялся потерять меня?

Она проводит рукой по моим волосам, и у меня отказывает речь. Да и что я могу сказать? Ответ равносилен признанию в любви. А что такое любовь? Горячее желание, огнем раздирающее мое тело, или та внутренняя боль, которую я почувствовал, когда схватили Марину?

— Ты хороший. Ты настоящий.

Она наклоняется, наши тела соприкасаются еще теснее, я чувствую ее влажное дыхание.

Господи, неужели это не сон! Я никогда не был так близок с девушкой.

Марина чмокает меня в нос и вскакивает с веселым смехом.

— Ты так смешно тянулся ко мне, как Атя!

Она приседает в углу, где в ворохе тряпок спит котенок. Сонному рыжему комочку опять достается вся ее нежность. Черт! Неужели я ревную? А может когда-то Марина и меня также прижмет к груди. С мечтами о настоящей нежности, которую видел только в кино, я засыпаю.

Но сон приходит все тот же. Мне говорили, что при черепно-мозговой травме, часто выпадают несколько часов до трагедии. Организм словно не желает пускать боль даже в виде воспоминаний. Однако кошмар никуда не исчез, он продирается невинными кусочками, постепенно формируя страшную картину.

…Я сужусь в черный автомобиль. Это наш БМВ. Папа предупреждает, что ехать долго, а мне всё рано. В моих руках кубик Рубика! В век айфонов и планшетов это по-настоящему круто! Классика не стареет. У меня специальная модель для скоростной сборки. Кубик вертится так легко, что его можно собрать даже одной рукой! Я выучил нужные алгоритмы и тренируюсь на скорость. Каждый раз после сборки надо вернуть кубику прежний хаос. Я прошу об этом маму, ей надоедает, и вот папа из-за руля возвращает кубок мне.

Я кручу его долго, головоломка не поддается. Я злюсь и нервничаю, ведь обычно мой результат меньше трех минут. А папе весело.

— Ну что, хвастун, не получается? — Он забирает кубик и показывает, как оттянул и провернул на месте угловой элемент. Такое вмешательство делает сборку невозможной!

— Так не честно! — возмущаюсь я, отнимаю кубик и ударяю папу по спине.

Он шутливо отмахивается, а мама паникует:

— Не отвлекайся от дороги!

Мы мчимся по загородной трассе. Папа зудит про нестандартные ситуации, когда надо включать голову. Обида заставляет меня спорить. Отец предупреждает, что в реальной жизни далеко не все играют по правилам, и если тебя обложили флажками, надо найти силы перепрыгнуть через барьер условностей. Я поднимаю взгляд, чтобы возразить и…

С этого момента и начинается мой бесконечный кошмар.

…Я вижу грязный оранжевый самосвал, несущийся навстречу, и понимаю, что сейчас произойдет непоправимое. Самосвал виляет на нашу полосу. Я сжимаюсь и пытаюсь увернуться от предстоящего удара. Я так концентрируюсь на сновидении, что иногда даже сваливаюсь с кровати. Но это не помогает. Каждый раз черный бампер оранжевого «камаза» влетает в салон нашего БМВ.

Крик, боль и мрак! Последнее, что я вижу — это яркий кубик Рубика, лежащий на белом снегу.

Этот сон ко мне приходит часто, порой высвечивая новые детали. Я теряюсь в догадках — это сохранившееся воспоминание, или игра воображения? Но папа с мамой настолько реальны, и мне верится, что память постепенно возвращает правду. Всякий раз я пытаюсь разглядеть человека в кабине «камаза». Я убежден, что мы ехали правильно. Это он свернул на нашу полосу.

Кто был за рулем?

Мне кажется, если я досмотрю кошмар до конца, я получу ответ на этот вопрос…

— Кто это? — Хриплый голос и резкие запахи вязкой грязью вторгаются в мой сон.

— Девка. Охереть. Голая!

10

Я вздрагиваю и просыпаюсь от крика Марго. Три бомжеватые фигуры вытеснили из бытовки чистый воздух. Один из них с выбитым зубом силой придавил Марго. Она визжит, ее пятки беспомощно колотят по настилу. Я вскакиваю, пытаюсь вступиться.

— Какого хрена занял наше место? — хрипит заросший бородой мужик, отбрасывая меня к стене.

Я вцепляюсь в него и получаю удар по виску от молчаливого третьего. Туман вязкой грязи возвращается, болото сна затягивает меня, звуки глохнут, я не разбираю слов, погружаясь в холодную топь забвения.

И вдруг, раскаленная стрела крика вонзается в мое угасающее сознание:

— Пашааа!!!

Марине затыкают рот. Я слышу животный смех двух бомжей, которые глумятся над моей подругой. Я разлепляю непослушные веки. Какой ужас! Беззубый всем телом навалился на Марину, а бородатый придавил ей руку и накинул на голову куртку. Молчун сидит спиной ко мне и наблюдает, хлебая водку из бутылки.

Трещит разорванная ткань, на пол летит лоскут футболки, я вижу, как обнаженную грудь Марго сжимает грязная рука. У меня нет сил, чтобы дать отпор троим негодяям. Зато есть ненависть и колоссальное желание спасти любимую. Беззубый расстегивает штаны, приятель подбадривает его, но их образы уже сидят в моем сознании, а топка ненависти обрабатывает уродливые глиняные фигурки. Они твердеют, корчатся от мышечных спазм и сваливаются, поверженные силой моей ненависти. Мне кажется, я могу раздробить фигурки на осколки.

А что в действительности?

Бородатый дергается, как от удара током, и грохается на пол. Парализованное тело беззубого ублюдка застывает на Марго. Я протягиваю руку и тащу его за волосы, пока не слышу звук упавшего тела. Молчун удивленно взирает на меня. Его фигурки нет в моем сознании, он может двигаться. Я внутренне измотан. Мне не хватит сил, чтобы одолеть его физически, и если сейчас он замахнется той бутылкой, что держит в руке…

Молчун заглядывает в мои глаза, меняется в лице, роняет бутылку и пятится к выходу. Хлопает дверь. Хруст гравия между толчками ног становится чаще, пока не затихает вдали. На полу остаются два обездвиженных тела.

Вот это да! Неужели я победил!

Марина испуганно осматривается. Ее лицо мокро от слез. Культей руки она прикрывает голую грудь, пока здоровые пальцы пытаются соединить обрывки, оставшиеся от трусиков. Бесполезно. Ее колотит крупная дрожь. Она встает и лупит ногами по лежащему насильнику. Ей становится легче, а я впервые вижу пушок на женском лобке, и мне кажется, что полная нагота проигрывает недоговоренности одежды.

Моя рука тянется за брошенной бутылкой водки. Я глотаю обжигающую жидкость. Алкоголь, как гвоздь, прошивает язык насквозь. Ух! Я первый раз пью водку. Алкоголь растапливает ледяной холод, пришедший на смену огню ненависти.

Пока Марина одевается, я опустошаю остатки в бутылке. Она садится рядом и плачет, уткнув голову мне в плечо и прижимая котенка. Иногда сквозь всхлипы я слышу: «Паша, если бы не ты…»

О господи, сколько же слез у девчонок!

А потом меня тошнит. Марго вновь превращается в сильную девушку и зудит что-то о вреде пьянства. Она помогает мне выйти, находит на стройке кран и сует мою раскалывающуюся черепушку под струю ледяной воды.

Ух, это что-то!

Охладившись, я жадно припадаю к ржавому крану. Вода наполняет дергающийся желудок, и меня опять выворачивает. Однако становится ощутимо легче. Вскоре мы брызгаемся и смеемся в первых лучах восходящего солнца.

Начинается второй день нашей новой самостоятельной жизни. Продолжился он ограблением магазина.

11

Мы протискиваемся сквозь дыру в заборе и выбираемся на улицу. Перешагивая через канаву, я наступаю на бутылочный осколок и матерюсь от режущей боли.

— Солома, язык попридержи! — возмущается Марго.

— Тапки потерял.

Я рассматриваю порез на ступне, морщусь от досады. Кроме дырявых носков на моих ногах нет ничего. В интернате мне не полагалась обувь. Только тапки — летом обычные, зимой войлочные. К чему лишние траты, если парализованные ноги-палки вечно покоятся на подножке инвалидного кресла.

— Да-а, мы влипли, — вздыхает Марго.

Она с кислым выражением лица поправляет клок разорванной футболки. Лохматый треугольник, величиной с ее ладошку, не хочет торчать вверх и сваливается, обнажая дивное плечо. Уныние на лице девушки царит недолго, она сводит брови и изучает мои ноги.

— Какой у тебя размер?

Я пожимаю плечами, с таким же успехом можно спросить собаку о вкусе морковки. Не дождавшись ответа, Марина обламывает куст, требует наступить на ветку, и укорачивает ее по размеру моей ступни.

— За мной! — в ее глазах какая-то цель, и она как умная ракета, вырвавшаяся со старта, обязательно ее накроет.

Мы едем в автобусе. Пассажиры узнают в нас интернатских и сторонятся. Наружная детвора разглядывает рваную одежду и босые ноги с брезгливым интересом. А нам с ярлыками ЧОВ по барабану правильные манеры и чье-то неудобство. Нас не волнуют тарифы ЖКХ и курс доллара. Когда проблема опорожниться в туалете, всё остальное мелочи, поверьте.

Мы сходим около магазина «Одежда — обувь». Я вспоминаю про деньги, которые Марго тиснула у бандитов и одобряю ее намерение. Но Марго меня удивляет:

— Иди к вокзалу и жди меня там. — Она передает мне котенка и, пресекая возражения, веско добавляет. — В магазин я пойду одна. Так будет лучше.

Я долго пялюсь на закрывшиеся за ней стеклянные двери. В житейских делах Марго дока, это факт. Но почему мне нельзя в магазин, и на кой нам вокзал? Ответ не заставляет себя ждать. Я слышу крик.

Ну, ни фига себе!

Из распахнутой двери выскакивает Марго, прижимая единственной рукой ворох одежды. Она проносится мимо меня, отгоняя меня взглядом, а сзади грузно топает нерасторопный охранник. Рвущиеся из его глотки ругательства мешают дыханию, а правильное дыхание — это главное в беге. Он отстает. Марго прыгает через кусты и скрывается за домом. Запыхавшийся охранник подбирает упавшую кроссовку и плетется обратно.

Я злой, как черт, но делать нечего, и я тащусь на вокзал. Марго уже там. И как выглядит!

Она в обтягивающих голубых джинсах, приталенной майке и модной курточке. Всё новенькое, на пустом рукаве нитка от этикетки болтается. Не сомневаюсь, что и о нижнем белье она позаботилась.

Марго сияет и кокетничает:

— Ну, как тебе?

— Ты с ума сошла!

Марго виновато улыбается и протягивает мне единственную кроссовку.

— Прости, уронила.

Я в бешенстве.

— Зачем ты украла?!

— Остынь, Солома. Мне что, на витрины облизываться?

— Тебя могли схватить!

— А для чего я бегаю?

— Ты говорила про паролимпийские игры.

— Это когда еще будет. А жить надо сейчас.

— Но у тебя были деньги, Марго!

— Их я тоже украла, забыл? С твоей помощью, и ты не возражал.

— То были бандиты, а в магазине…

— Да какая разница! Есть я и ты — и есть все остальные! Как общество к нам, так и мы к нему! На нас напали, порвали одежду, меня лапали грязные ублюдки, и после этого я не имею права получить компенсацию?

— Если так будут действовать все…

— Мне наплевать на всех! И знаешь почему? Потому что всем вокруг наплевать на меня! — Она оборачивается и кричит прохожим: — Эй, вы! Моя жизнь — дерьмо, я брошусь под поезд! Помогите!

Прохожие шарахаются от нас.

— Вот видишь, — успокаивается Марго. — Нам никто не поможет.

Я насупился и молчу.

— Захотел вернуться к Дэну? — ехидничает Марго. — Катись! Он тебя заждался! Думаешь, я не знаю про его делишки? Он совращает мальчишек. И меня хотел продать, сука! А ведь Дэн еще не самый плохой. Он из тех, кто хоть что-то для нас делает, предлагает варианты. Иди! Может тебя устроят его сладкие перспективы.

Марго бросает мне под ноги кроссовку и забирает Атю. Она уходит и садится на дальнюю скамейку. Ее губы что-то шепчут рыжему котенку. Наверное, бездомный котенок со сломанной лапкой одобряет ее слова.

Я пинаю кроссовку. Получается неумело, сто лет не играл в футбол. Ноги гудят, я сажусь на скамейку. Меня и Марго разделяют сорок ее шагов и сто сорок моих, десять секунд ее бега и пара минут моего ковыляния. А что еще? Она целеустремленна, и действует, как думает. Я думаю точно также, но затеняю реальность верой во что-то светлое и благородное. Но вера удел слабых, а Марго хочет быть сильной. Сильнее полноценных с двумя ногами и руками, сильнее сверстников с мамой и папой, сильнее богатеньких в дорогих автомобилях. Для этого она заменила зыбкую веру сильной волей.

Я с волнением осознаю, что не могу быть один. Мне нужна Марго! Пока сорок шагов не превратились в пропасть, надо преодолеть их и извиниться. Я готов это сделать первым, чтобы не потерять ее.

Я поднимаюсь и сталкиваюсь с Марго. Ух, ты! Я не заметил, как девушка оказалась рядом с моей скамейкой. Марго смущается, отводит взгляд и поднимает кроссовок. Ей приходится сначала опустить Атю внутрь обуви, а затем поднять кроссовок, как лодку с рыжим путешественником. С одной рукой жить непросто.

— Кроссовок подойдет Цапле, — говорит Марго. — У него же правая нога, и этот правый.

Я расстроен. Она подошла только потому, что вспомнила об одноногом однокласснике.

— Его размер, — соглашаюсь я. — Правильно, что взяла. Цапле никто такой не купит.

— Чего расселся, Солома? Пошли.

Обалдеть! Обыденное слово «пошли» приобрело для меня прямой смысл.

Марго тянет меня куда-то, мы не смотрим друг на друга, но я верю, что на ее лице сейчас такая же теплая улыбка, как и у меня. Я надеюсь, что я тоже ей нужен.

Мы оказываемся на привокзальном рынке. Помимо продуктов здесь продают поношенную одежду. Марго находит мокасины. Я примеряю, мне нравится, что они растоптаны и без шнурков. Мои руки забыли, как зашнуровывать обувь. Марго торгуется, платит, а потом мы покупаем горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой, и пьем сладкий чай из пластиковых стаканов. Жизнь налаживается!

И тут я замечаю «помятое ведро» на мощных плечах. Кабан идет по рынку, крутит башкой, как перископом, и опрашивает торговок. За ним на некотором расстоянии топает Моня и лузгает семечки.

Надо срочно смываться!

Я тащу Марго за торговую палатку. Сзади вздымается высокая стена железнодорожного склада, бежать некуда. А Кабан уже рядом. Мы в полной заднице!

Кабан останавливается около тетки, торгующей пончиками.

— Мы пацана ищем из интерната. Он инвалидом был, сейчас ковыляет потихоньку. С ним еще девчонка без руки. Видела?

Бандит буравит угрюмым взглядом торговку. Она напугана. Я понимаю — мы пропали! Женщина не только нас прекрасно разглядела, пока мы ели около ее палатки, но успела выяснить, что мы из интерната. Она заметила, куда мы спрятались. Сейчас она скажет — и нам конец! Бандиты не будут церемониться. Они что-то просекли и специально держат расстояние между собой, чтобы я мог сконцентрироваться только на одном из них.

Я смотрю сквозь щель на губы женщины и умоляю — молчи! Не говори ни слова! Она приоткрывает рот. Нет! Ты немая! Ты разучилась говорить! Молчи! Мышцы ее лица каменеют. Торговка вздергивает руку, дотрагивается до щеки и испуганно ощупывает подбородок.

— Ты чего дергаешься, старая, видела или нет? — повторяет вопрос бандит.

Губы женщины продолжают оставаться гипсовыми, она испуганно мельтешит пальцами, жестом предлагает пончики.

— Кабан, ну чё? — спрашивает, подоспевший Моня.

— Немая дура! — сплевывает Кабан, цапает пончик и топает дальше.

И только тут до меня доходит, что в моем сознании плавает глиняная модель женского лица, я обжигаю пламенем мысли ее рот, чтобы он окаменел, и мне это удается! Я парализовал отдельные мышцы! Голова трещит, я устало закрываю глаза и опускаюсь на корточки.

Марго трясет меня за плечо:

— Пронесло. Сваливаем.

Когда боль отпускает меня, мы выходим. Марина оставляет кроссовок продавщице пончиков.

— К вам приходят интернатские? Передайте им. Скажите, от Марго для Цапли.

Женщина кивает, ее губы дергаются. Она осеняет нас крестным знамением и шепчет:

— Бог миловал, не выдала.

12

Денис Голубев прижал восковую полоску к бедру, прикрыл глаза и рванул ее от себя. Десятки волосков вместе с луковками вырвались из ошпаренной кожи. Яркая вспышка боли плавно превращалась в тепло блаженства. Он провел ладонью по ноге — вот то ощущение нежности, к которому он стремился.

Дэн был уверен, жизнь неполноценна без двух вещей — любви и боли. В идеальном случае эти два самых сильных чувства сливаются вместе. Ведь настоящая любовь — это особая боль. Он был доволен, что работает в интернат, где боли в избытке. Жизнь инвалидов-сирот переполнена болью души и тела. Им не хватает только любви, той самой грубой любви, которая разрывает юную плоть новой удивительной болью, переходящей в сладкую муку. Такие моменты счастья и горя он дарил избранным мальчикам, делая их жизнь богаче и полноценнее. Или хотя бы сытнее. Кто не разделял его чувств, получал боль унижения, боль отчаяния, боль страха, которая вечным капканом выдавливала из непокорного тела остатки человеческого, превращая мальчишку в кусок непотребной плоти. Не способен любить — довольствуйся только болью. В любом случае ты должен подчиняться правилам Дениса Голубева.

Так будет и с упрямцем Соломатиным. Парнишка думает, что победил. Наивный. Когда ему переломают ожившие ноги, удвоенная боль накроет его. На этот раз без любви, от которой он отказался.

Раздался настойчивый звонок в дверь. Кого в такую рань принесла нелегкая?

Дэн припал к глазку. Савчук! Неясная тревога сменилась теплым предчувствием. А вот и денежки за живой товар. Обычно Тиски передавал их через братьев Ручкиных, а тут решил поблагодарить сам. Что ни говори, а Марго — особая конфетка. Торчал бы он от девиц, она бы досталась Тиски надкусанной и обмусляканной.

Щелкнул замок. На лестнице стояли еще двое. Тиски затолкнул Дэна в комнату и пихнул на диван. Коридор заполнили фигуры Кабана и Мони. Тиски заметил средства для эпиляции, оставшиеся на журнальном столике, и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил:

— Ну что, Голубок, поведай, кого ты ребятам сосватал?

— Лучшую ампути. Марина Андреева, шестнадцать лет. Вроде ее никто не успел… А что, она уже порченная? Я ничего такого… Я не знал.

— Я тоже пока не знаю. Речь сейчас не о ней, а о колченогом юнце. Говори!

— Солома? Юрий Николаевич, вы сами его выбрали.

Савчук сжал губы, ему не понравился скрытый упрек. Он приехал за Павлом Соломатиным, потому что получил конкретный заказ на него. Одни московский денежный мешок пожелал, чтобы мальчишка-инвалид загнулся от наркотического угара на его глазах. Желание странное, но мало ли у кого какие тараканы в голове. Вскрытие должно было показать, что сирота получал наркотики в обмен на сексуальные услуги. Типичная история, которую не будут расследовать. Минимальный риск за хорошие деньги. Одно непонятно, почему чокнутый бизнесмен хочет увидеть смерть именно этого подростка?

— Голуба, ты не забылся. Я спрашиваю, ты отвечаешь. И никакой отсебятины.

— Да. А что вы спрашивали?

— Расскажи про Соломатина.

— Обычный инвалид-колясочник…

— Обычный? Ты фуфло не гони, Голубок. Братья видели, как он ковыляет без коляски.

— Солома из безнадежных. Так считали. Но…

Савчук смял халат на груди Дэна, приподнял его и стиснул правую руку железной хваткой. Давление нарастало, Тиски оправдывал свое имя.

— Так бывает. — Тараторил перепуганный Дэн. — У Соломатина тяжелая травма позвоночника. Возможно, что-то растянулось или срослось, ноги стали двигаться. Но это легко исправить. Удар в поясницу битой — и он снова калека!

— Пацан не только ходит.

Тиски довел давление руки до предела и неожиданно отпустил. Декоративные подушки посыпались с дивана из-под тела рухнувшего Дэна. Сморщенный от боли Дэн ощупывал освобожденную руку, уже понимая, что фокус с обездвиживанием Солома проделал не только с ним.

— Рассказывай про пацана. Что он может и почему? И без фуфла!

— Павел Соломатин. Инвалидность после автокатастрофы. Уже три года. До последнего времени ничего примечательного, но однажды он посмотрел на меня и….

— Договаривай!

— Он парализовал меня. Временно. Я ничего не мог поделать. Только смотрел и всё!

— Во-во! И с нами такая же фигня! — поспешил оправдаться Моня. — Это не наш косяк, Тиски. Если бы педик предупредил, мы бы пацана сразу по кумполу!

— Как ему это удается? — обратился Тиски к Голубеву.

— Я не знаю.

— Как это может быть вообще?

— Ну… Разряд электричества, электрошокером. Он парализует, — вспомнил Дэн.

— Парень к вам притрагивался? — Савчук обернулся к помощникам.

— Нет, — затряс головой Кабан. — Мы в машине сидели, в натуре. А он на дороге валялся.

«Неужели Солома смог обездвижить таких амбалов?», — ужаснулся Дэн.

— Еще гипноз, — торопливо предположил он. — Гипнотизеры умеют подавлять волю и управлять телом.

— Они сначала зубы заговаривают, а этот молчал по ходу.

— Посмотрел, как в панцирь заковал, — подтвердил Кабан. — А Одноручка бабки увела. Ощипала, сука, как обдолбаных.

— Я думал, что только со мной у него получилось. Случайно, — лепетал Дэн.

— Только с тобой, — передразнил Савчук. — Предупреждать надо, петушок. А думать буду я. О чем еще ты умолчал?

— Всё! Это было только один раз!

— Один, говоришь. — Савчук опустился в кресло. — Выкладывай, как пацану это случилось?

Оказавшись на расстоянии от Тиски, Голубев счел возможным принять достойную позу хозяина квартиры, который безмерно уважает своего гостя. Он рассказал о происшествии, немного приукрашивая свою беспомощность.

— Выходит, в первый раз пацан спасал себя, а во второй — девчонку, — задумался Савчук. — Он уложил вас, когда оказался в безвыходной ситуации.

— Сверхспособности! Они пробуждаются при сильном стрессе! — ухватился за мысль Дэн. — А Солома головой ударенный, в коме лежал. Некоторые после такого начинают болтать на неизвестном языке, а этот стал гипнотизером.

— Он не гипнотизер. Он — парализатор.

Савчук нахмурился. Незнакомый парень интересовал его всё больше и больше. Жизнь научила опытного преступника, что из любого таланта можно извлечь криминальную выгоду. Вот Голубок ловко соблазняет мальцов, Тиски в свое время немало денег выдавил железным рукопожатием, а тот, кто обладает даром парализации, способен на большие дела.

Как бы проверяя свои способности, Тиски подхватил медную вазочку с искусственным цветком и сдавливал ее до тех пор, пока она не превратилась в морщинистую трубочку. Он с удовлетворением отшвырнул ее.

— Где Солома может быть сейчас?

— Я думал, они оба у вас. В интернат они не вернулись.

— Не зли меня, Голубок.

— Обычно наши беглецы зависают на вокзале. День-два поторчат и возвращаются. Если не надумают из города свалить.

— А если надумают? Куда они направятся?

— Как правило, ищут родственников.

— Вот и дай мне их адреса. Парализатора и его девчонки.

— Они сироты, но я могу уточнить. У нас хранятся личные дела.

— Подготовь. Братья приедут к тебе и заберут.

— Без проблем, сегодня же.

— И если ты увидишь мальчишку, Голубок, сразу звони мне. А то я тоже умею парализовывать. Навечно. В цементе. — Тиски говорил, не повышая голоса. Он убедился, что угрозы, произнесенные спокойным тоном, действуют эффективнее.

Незваные гости ушли. Дэн подобрал испорченную вазу, попытался вынуть из нее зажатый цветок. Тщетно. Дэн подумал, что лучше бы ему столкнуться с Соломатиным. Против странного инвалида у него еще есть шансы, а против Тиски — никаких.

13

Весь день мы с Марго кантуемся у вокзала, там и бросаем на ночь кости на жесткие скамейки. Интернатских сирот служащие не гоняют. Я отрубаюсь, как убитый, а Марго спит чутко, это нас и спасает. Под утро на вокзале появляются бандиты, мы еле ускользаем, успевая затаиться под платформой на железнодорожных путях.

— Злопамятные попались. Хотят нас достать по любому, — сокрушается Марго.

— Хрен им! — храбрюсь я, бросая тревожный взгляд на уходящих бандитов.

Следующую ночь мы коротаем на крайней скамейке длинной платформы. Здесь не работает фонарь, и набухающий сумрак наваливается на наши плечи. И чем плотнее темнота, тем резче звуки. На дальних путях ухают и гремят сцепками тяжелые товарняки. На первом звонко пересчитывают стыки пассажирские. Некоторые останавливаются, и тогда гукающий голос вверху наталкивается на собственное эхо и забивает уши ватными обрывками фраз. А самые чистые поезда проходят без остановки, мелькая вереницей белых табличек с названиями городов, которые не успеваешь прочесть.

Я пью пиво, курю и сплевываю. Настоящий мужик на свободе! Марго играется с Атей. Котенок ловко двигается на трех лапах за бумажным бантиком на нитке.

— Ну что ты как верблюд, Солома. Котенку негде погулять.

Я быстро уяснил: когда Марго недовольна, мое имя — Солома. Как звучит из ее уст ласковое Паша, я уже и забыл.

— Больше не получишь пиво. Нам деньги на еду нужны.

— Не пропадем. Будем собирать бутылки, — бахвалюсь я.

— И ради этого я сбежала из интерната? — сверлит меня взглядом Марго.

Вот черт! Она права! Мы сбежали, чтобы выжить. Мы выжили, но этого мало. Как жить-то дальше?

— До интерната ты где жила? — спрашиваю я.

— В Солнцево, это в Москве. Пока в Египет с мамой не поехала…

Дальше я знаю. Перевернутый автобус, зачуханная больница, ампутация раздробленной руки, и наш интернат.

— А папа у тебя есть?

— В тюрьме сидит. Или вышел… Считай, что нет. А ты откуда?

— Кажется, из Москвы.

— Кажется?

— После катастрофы у меня с головой проблемы были. Кое-что помню, а многое, как в тумане. Вот ты сказала «Солнцево», мне это слово знакомо. Эх, если бы кто-то мне рассказал про прежнюю жизнь, я бы наверняка всё вспомнил.

— Забей! Какая разница, что было раньше. Ты в интернате, значит сирота.

— В интернате… — Я опускаю бычок в пустую бутылку, отряхиваю штанину. — А наши сейчас сериалы смотрят.

— Они всегда в экран пялятся.

Это точно. Мозги у благотворителей затесаны одинаково, как приедут — вот вам деточки телевизор! И сами собой любуются. Им так удобно, не каждому ребенку по компьютеру, а дешево — и для всех. У нас телевизоры в любом фойе, самые лучшие растащила администрация интерната. Ну не в сортир же их ставить! И всё свободное время наши детки и воспитатели тупо смотрят сериалы про наружную жизнь. Девчонки любят мелодрамы, мальчишки мордобой. Только песенный конкурс «Фактор-А» с Юлей колясочницей объединил всех.

— Атя! Атя! — Марго вскакивает и тревожно озирается по сторонам.

Она бежит к темному углу пакгауза. Видимо туда исчез котенок вслед за оторвавшимся бумажным бантиком. Мне не нравится мрачный закоулок, и громкий крик Марго меня беспокоит, ее могут услышать. Я встаю, иду к краю платформы, старясь заглянуть в черноту прохода между стеной и железной дорогой. Сзади нарастает гул рельс, слышится протяжный гудок. Приближается проходящий, он не снижает скорость. Марго уже за углом, она смотрит вниз и не видит, как от стены отделяется черная фигура. Человек выставил вперед руки, он неудержимо прет на нее! Мою спину толкает упругая масса, мчащийся поезд гонит перед собой воздушную волну. Прожектор выхватывает профиль человека.

Твою ж мать! Это толстый бандит по имени Моня. На его лице оскал. Сейчас он толкнет Марго под поезд!

Я кричу: «Маринаааа!». Но грохот колес накрывает мой голос, как водопад щепку. Я ничего не успеваю придумать, просто несусь вперед. Остановить! Помещать! Сбить!

Бандит уже около Марго, а она нагнулась за котенком. Моя голова наклонена, и я, как бешенный бык, врезаюсь башкой в подбородок Мони. Мы падаем на платформу. Поезд проносится, кромсая горячими колесами ошметки холодной ночи.

— Пашка, — замечает меня Марина. — Ты цел?

Ну, наконец, заметила!

Я поднимаюсь с поверженного Мони, трогаю лоб. Наверняка будет шишка.

— Это он! — Марго узнает оглушенного бандита. — Ты его парализовал?

— Не успел. — Помимо головы гудят ноги. Не помню, чтобы бегал так быстро. — Надо сваливать. Рядом может быть Кабан.

Мы удаляемся от вокзала по темным улицам.

— Рано или поздно они нас достанут. Нам надо уехать из Верхневольска, — решает Марго.

— Давно пора, — соглашаюсь я.

— Но у нас мало денег. Нужны еще, чтобы купить билеты.

— Да.

— Что значит «да»! — Марго останавливает меня. — Ты готов?

— К чему?

— Достать деньги.

— Как?

Марго толкает меня к стене и целует в губы.

Офигеть! Это что-то!

От неожиданности я не успеваю почувствовать себя счастливым. Только сжимается живот и стучит сердце. Она отпускает меня. Мои глаза расширены, щеки заливает краска.

— Конспирация. Чтобы она не заметила наши лица, — шепотом объясняет девушка.

Я окончательно растерян. Марго кивком показывает на женщину, только прошедшую за нашими спинами.

— Останови ее!

— Зачем?

— Нам нужны деньги. Парализуй!

— Но…

— Ради меня, ради нас. — Ее ладошка скользит по моему лицу. — Быстрее, она уходит!

Я перевожу взгляд на затылок прохожей и напрягаюсь, пытаюсь представить ее глиняный образ в своем сознании. Чувствую, что не могу сконцентрироваться. Раньше моей энергией служили страх или ненависть, но что плохого сделала мне эта незнакомая тетка.

— Утром поезд в Москву. Мы должны уехать, — подталкивает меня Марго.

Я делаю несколько шагов вслед за женщиной, глаза уперты в ее прическу. Она что-то чувствует и оборачивается. К этому моменту глиняный образ из подсознания обретает нужную твердость. По телу женщины пробегает судорога. Ее мышцы каменеют, и она оседает, закрывая глаза. Марго сует мне котенка, подбегает к упавшей и роется в сумочке. В руке Марго деньги, кошелек летит на тротуар.

— Смываемся! — Марго дергает меня.

Я смотрю на раскрытый кошелек. Под пластиком фотографии двух малышек. Кто эта женщина? Скорее всего, продавщица, спешащая после долгой смены к уснувшим детишкам. Сколько она зарабатывает? Судя по старой одежде и стоптанным туфелькам, она всё тратит на детей.

Я догоняю Марго.

— Сколько взяла?

— Еще одна такая дура — и на билеты хватит.

— Покажи.

— Вот! Всего три тысячи.

Я выхватываю деньги и возвращаюсь к женщине. Убираю их в кошелек, привожу в порядок сумочку. Женщина открывает глаза.

— Вам стало плохо, но скоро пройдет. Извините.

Я увожу за угол готовую взорваться Марго.

— Идиот! — вскипает она.

— Она ничего нам не сделала.

— Она целая! Еще заработает! А что делать нам?

— Успокойся.

— Не лечи меня, Солома. Может, ты мне руку вернешь? Давай! Как ей деньги!

— Не кричи, нас могут услышать.

— Они нам должны по жизни. Все! Они здоровые, а мы калеки. Они угробили нас, мою маму и сестру, и пусть теперь платят!

— Тебя угробили в Египте.

— А тебя здесь, и что?

— И то! В нашей сегодняшней проблеме виноват Дэн. К нему мы и пойдем, — неожиданно решаю я.

— Ты сам говорил, что Дэн с бандитами заодно.

— Поэтому он и заплатит. — Я стараюсь успокоиться. — Марго, лучше Атю уйми.

Котенок пищит в дергающейся руке Марины. Она прижимает его и сюсюкает что-то ласковое. Девушка-взрыв, думаю я. Может обжечь, а может приголубить. А если при новом ограблении, она опять для конспирации поцелует меня? Может, стоило согласиться?

— Я знаю, где живет Дэн. Кисель рассказывал.

— Кисель тоже из его гарема? Вот сволочь! А к девчонкам завхоз пристает. Видел, кому одежду чаще меняют?

— А ты? — пугаюсь я. Марина всегда неплохо одевалась.

— Подкатывал, сука! Получил баклажан между ног. А шмотки я в магазинах беру.

— Должны по жизни?

— Молодец, усвоил.

Вспоминая тех, кто прошел через лапы Дэна и сгинул, мы подходим к его дому. В мой мокасин попал камушек, но я долго его не вытряхивал. Меня радовала эта позабытая боль.

Мы поднимаемся по лестнице, я встаю напротив квартиры Дэна, сморю в глазок с покорной невинностью. Виновато улыбаюсь и давлю на звонок. Марго держится так, чтобы ее не заметили.

— Ты? — раздается удивленный голос за дверью.

— Я согласен, Дэн. Сделаю всё, что захочешь, только накорми, — умоляю я.

Дверь распахивается. Улыбка Дэна наталкивается на мой изменившийся взгляд. Он замечает Марго, вытягивается от удивления и хватается за телефон. Не тут-то было! Мы мешаем ему захлопнуть дверь перед нашим носом, и вваливаемся в квартиру.

— Тиски, он здесь, — успевает крикнуть Дэн, прежде чем сваливается обездвиженным под напором моей ненависти.

— Про какие тиски он болтал? — спрашивает Марина, отключая выпавшую трубку.

— Тиски — это инструмент, — успокаиваю я, потирая разболевшуюся от напряжения голову. Сеансы парализации не проходят для меня бесследно.

14

— Как только увидишь его, сразу бей в лоб! Усек? — наставлял Тиски Кабана, пока шел от ресторана к джипу. — Чтобы он отключился и ничего не успел предпринять.

— Врежу.

— Только совсем не пришиби, мальчишка мне нужен живым. И ломать ему ничего не надо.

— А Голубок, вроде, базарил, что…

— Ты чё, под Голубком ходишь? — Тиски остановился. Кабан ошалело замер под напором жесткого взгляда Тиски. — Тогда слушай меня. Оглушить, шапку на голову и удавку на шею.

— Какую шапку?

— Любую, лишь бы ему глаза закрыть.

Около машины сплевывал кровавую слюну угрюмый Моня.

— А с девсонкой, сто делать? — спросил он.

— Ты что сипишь? — удивился Тиски.

— Девку однорукую на вокзале застукал, хотел под себя подмять. А фраерок колченогий ему в подбородок лбом саданул. Моня, чуть язык не откусил, — заржал Кабан.

— Я девку заметил, а его нет.

— Надо глаза разуть и соображаловку включить, братан, когда на дело идешь!

— Да кто ж знал, что хмырь рядом.

— Хорош базар. Погнали! — приказал Тиски, садясь в машину.

Марго без тени сомнения переступает через безвольную руку свалившегося Дэна и бросается к тумбочке в прихожей.

— Чего застыл? Ищи деньги! — шурует ящиками она, опустив котенка на пол.

Вот дела! Еще утром я возмущался кражей в магазине, а сейчас участвую в ограблении квартиры. Назовем это справедливым возмездием.

— Ух, ты! Это же наши паспорта, Пашка. Смотри! — потрясает Марго найденными документами. — Лежали сверху. Да теперь мы, куда хочешь, умотаем. А это что? Ничегосеньки! Личные дела. Твое и мое. Для чего он их приготовил?

Марго сует паспорта в джинсы и исчезает в комнате. Слышно, как она бесцеремонно обыскивает квартиру.

Я с волнением открываю папку со своим именем на обложке. На первой странице анкетные данные. Я родился в Москве шестнадцать лет назад. Значит, все-таки, я из Москвы! Тут же имена родителей: Алексей Викторович и Наталья Олеговна. Леша, Наташа! Эти имена недавно вернула мне память, теперь буду знать отчества. А ниже… Кто это? Неужели та малышка, которая порой всплывает из подсознания моя сестренка?

Я закрываю глаза, память медленно прорывается через пласт забвения. Звонкий смех, пухлые ножки, торчащие из-под розового платьица, сваливающийся на лоб белый бант. Точно! Я вспомнил! У меня есть сестра Лена! Совсем маленькая, ей только три годика, но сейчас она должна вырасти.

Листаю дальше. Краткие сведения об автокатастрофе. 29 декабря, Московская область, Дмитровское шоссе, заснеженная дорога. «Камаз» по неизвестной причине выехал на встречную полосу, водитель сбежал. Мои родители погибли на месте, а сестра… Я нахожу нужную строчку, и сердце обрывается.

Ну почему так несправедливо!

Леночка не выросла. Она так и осталось трехлетней.

Из папки вываливается конверт с московским адресом. Он не запечатан. Внутри свежая выписка из моей медицинской книжки. Что за дела, кому его хотели отправить? Внимательно читаю адрес — нотариальная контора на проспекте Вернадского. Название проспекта мне кажется знакомым. В конверте записка Дэна. Он сообщает, что я вспомнил, как катался на горных лыжах, гонял на велосипеде, а в школу меня мама возила на машине.

Кисель трепло! Об этом я рассказывал только ему!

Еще Дэн пишет о прогрессе в лечении моего паралича.

Кого интересуют подробности моей жизни в интернате?

— Пашка, ты где застрял? Сюда! — зовет Марго.

Я захожу в комнату. Марина сидит около работающего ноутбука.

— Дэн вел видеозапись своих извращений. Полюбуйся, что он смотрел, когда мы пришли.

Она нажимает кнопку воспроизведения. На мониторе Кисель и Дэн. Обнаженный Кисель стоит на четвереньках у кровати, а Дэн в черных кожаных трусах и черной жилетке шлепает его по заду и шепчет мерзости. Вот он надвигается и расстегивает молнию. Я знаю, что подобное насилие существует, но никогда не видел этого в реальности. К горлу подкатывает тошнота. Вспоминаю свое унижение от Дэна, хватаю ноутбук и грохаю им об пол. Монитор раскалывается.

— Сдурел! — возмущается Марго. — Можно было на рынке толкнуть.

— Мы пришли за деньгами. Вот и ищи!

— Нет нигде.

— В одежде посмотри.

Марго роется по карманам в прихожей. Я подхожу к пианино. Кажется, что музыкальному инструменту не место в квартире извращенца. Но Дэн действительно когда-то окончил музыкальную школу и умеет играть. Рядом на полке книги по музыке. Я перебираю их и нахожу «Нотную грамоту».

Вот так удача! Я обещал учебник Вонючке.

Я пихаю потрепанную книгу вместе с личными делами за пояс.

— Нашла его кошелек! — радуется Марина, пересчитывая купюры. — Теперь на билеты хватит.

Мы стоим над поверженным Дэном. Он хлопает глазами, но не может пошевелиться. Я сожалею, что парализовал его рот. Так хочется выпытать про странное письмо, которое он приготовил. Кому предназначен отчет о моем физическом состоянии?

Дэн беспомощно валяется у наших ног, и во мне пробивается росток жалости. Во что я ввязался. В кого я превращусь, если буду парализовывать людей и пользоваться этим. Неужели я поступаю мерзко?

Марго, с присущей ей непосредственностью, поддевает ногой подбородок Дэна.

— Может, зубы ему раскрошить? — Она замахивается ногой. — Хочешь пососать мои грязные кроссовки беззубым ротиком, суслик?

Перед моими глазами сцена насилия над Женькой Кисилевым. Скольких мальчишек Дэн использовал для своего удовольствия? И что с ними стало потом? Росточек жалости смывает поток гнева. Он начал первым! Он заслужил настоящее наказание.

— Голубева надо сдать полиции, — решаю я.

— Выкрутится. Для этой сволочи есть способ получше.

— Выбить зубы?

— Нет, он вставит новые.

— Сбросить с балкона?

— Второй этаж — отделается переломами. — Марго явно задумала нечто особенное. Она загадочно улыбается и заглядывает мне в глаза. — Если ты способен отключить его большое тело на час, то его маленькую писюльку сможешь отключить на годы.

Три пары глаз перемещаются на пах Дэна. Марго смотрит с издевкой, я с сомнением, а Дэн со страхом. Черт его знает, что-то нам талдычили на уроках о связи массы с энергией.

— Попробуй, — подбадривает меня Марго. — Принудительную кастрацию для педофилов общество одобряет.

Кабан остановил джип у подъезда пятиэтажки.

— Зачастили мы к Голубку. Много чести для педика.

— Ты воздух не сотрясай. Два дня хромоногого пацана ищете — и бестолку, — осадил его Тиски. — Короче, так. Первым идет Кабан. Увидишь мальчишку — бьешь в лоб. За тобой Моня. Если Кабан облажается, бьешь ты. Усекли?

— С чего это я облажаюсь! — возмутился Кабан.

— Один раз уже было. Вперед, братки. Парнишка должен быть здесь. Прошло всего пятнадцать минут, как Голубок стуканул по мобиле.

— Ну? Получилось? — торопит меня Марго.

— Не знаю. Башка трещит. — Я трясу тяжелой головой.

Я чувствую, как перепуганный Дэн пытается сжаться, прикрыться руками, но тело его не слушается. А я больше не могу.

— Это контрольный выстрел. Лично от меня. — Марго с размаху бьет Дэна ногой в пах.

Даже я невольно сжимаюсь, каково же Дэну, глаза которого выпрыгивают из орбит. Мы покидаем квартиру. Марго проворно ссыпается по лестнице, пересчитывая быстрыми ножками ступеньки. Я отстаю и вижу в окно между этажами, как к подъезду направляются знакомые бандиты.

— Назад, — зову я Марго, шарахаясь в сторону, и тычу пальцем в окно.

Путь во двор отрезан. Мы возвращаемся в квартиру, перешагиваем через корчащегося Дэна, бежим в спальню и распахиваем балкон. И тут я понимаю, что спрыгнуть со второго этажа мне не позволят слабые ноги. Быстро прикидываю, если сначала повиснуть на тренированных руках, прыгать придется ниже. У Марго, наоборот, недокомплект рук, зато с ногами полный порядок.

Хлопает входная дверь. Секундная пауза и рычание Кабана:

— Где он?

Я шепотом тороплю Марго:

— Прыгай первая.

Она вцепляется в меня, в глазах паника.

— Атя!

— Прыгай, пока не поздно.

— Без котенка я не уйду. Атя, Атя, — тихо зовет девушка.

Слышится писк из-под кровати. Марго бросается на пол. Кабан не дожидается ответа от Дэна и топает дальше. Тяжелые шаги приближаются, а Марго теряет драгоценные секунды, пытаясь извлечь котенка. Щель под кроватью узкая, проходит только ее рука.

Мы пропали!

15

— Ты конченный лох, Голубок. Одноручка с Колченогим обули тебя на бабки и смылись! — отчитывает Дэна жесткий голос человека, привыкшего командовать.

Дэн мычит нечто невразумительное, кося глазами на телефон.

— Одного звонка мало. Ты должен был задержать мальчишку любой ценой. Что тебе стоило войти в доверие, улыбнуться, пригласить к столу, а ты сразу схватился за трубку. Ты напугал его, дебил! Теряешь квалификацию, Голубок. Ты же по жизни змей-искуситель. Сам знаешь, что по согласию лучше, чем по принуждению. А у тебя прокол за проколом.

Мычание Дэна прерывают шаги. В квартиру возвращаются Кабан и Моня.

— Тиски, мы обчесали район. Пусто. По ходу мальцы успели свалить. И всё из-за этого петушка! Отвесить ему по полной?

Я лежу под широкой кроватью, ко мне прижимается Марго, между нами котенок. Когда Марго бросилась за Атей, я приподнял кровать, чтобы быстрее извлечь рыжего несмышленыша. И тут я заметил, что щель под кроватью кажется узкой из-за широкой декоративной рамы. На самом деле между матрасом и полом достаточно пространства, чтобы спрятаться. Я кивнул Марго. Она поняла меня и юркнула под кровать. Чтобы составить ей компанию, мне пришлось лечь на пол, приподнять кровать и протиснутся под матрас. Благо руки у меня жилистые, не подвели. Успел спрятаться, прежде чем Кабан вошел в комнату.

Теперь я понимаю, что за «тиски» упомянул Дэн по телефону. Это имя главного бандита, которому подчиняются Кабан и Моня. Вот его ботинки с красивой прострочкой появляются в спальне. Кожа на них эластичная, обувь не скрипит и не мнется. Тиски останавливается у кровати. Мы с Марго задерживаем дыхание. Только бы котенок не пискнул!

Балконную дверь я оставил нараспашку и даже сбросил пару листков из личного дела, будто потерял в спешке. Бандиты клюнули на уловку. Они решили, что мы спрыгнули с балкона. Тиски послал подручных в погоню. Пока он отчитывал Дэна в соседней комнате, я был спокоен.

Однако сейчас Тиски стоит в полутора метрах от меня. Любой шорох нас выдаст с головой. Мы с Марго понимаем серьезность ситуации, а вот глупая Атя. Если котенок пискнет — нам конец!

Я мысленно представляю глиняную фигурку Тиски. Пока глина мягкая. Может, обжечь ее в огне своего страха? Но если Тиски рухнет, прибегут Кабан и Моня. Они уже опытные, сразу сообразят, что к чему, и перевернут кровать. С ними я точно не успею справиться.

Котенку тепло и хорошо между нами, он урчит от удовольствия. Урчание переходит в утробное клокотание. Я злюсь. Тупое неблагодарное животное! Марго отдает свою любовь котенку, который способен угробить ее. А рядом человек, готовый ради нее на всё. Я не вру! А она вечно пилит меня упреками — то за пиво, то за сигареты. Где справедливость?

Урчание нарастает. «Желудочек у котенка меньше наперстка», — сюсюкают в рекламе. Тогда почему он урчит, как взбесившийся пылесос! Мне кажется, что двуспальная кровать вот-вот задрожит. Нет, это невозможно! Я сверну проклятому котенку шею!

— Тиски! Мы под балконом нашли бумаги. Посмотри.

Это голос Кабана. Как он вовремя! Тиски выходит из комнаты, и я шепчу Марго, чтобы она убаюкала котенка.

— Марина Андреева, родилась в Москве, в Солнцево, проживала по адресу… Что это? — прерывает чтение Тиски. — Голубок, помимо бабок они уволокли у тебя документы? Те самые личные дела, которые я велел приготовить для меня. Там паспорта были? Ну, отвечай!

Послышалось утвердительное мычание. Я понимаю, что Дэн еще не вышел из транса, а я выбросил для убедительности первые страницы дела Марго.

— Ты, петушок, облажался по полной! — возмущается Тиски.

— Давай его с балкона швырнем, — предлагает Кабан. — Моня, тащи.

— Застыньте. За этот косяк Голубок мне неустойку заплатит. Рассчитывал получить за товар? Обломилось! Тройной гонорар мне вернешь, Голубок. Усек? Поддайте ему, ребята, чтобы запомнил.

С минуту я слышу увертюру из ругательств, тупых ударов и мученического стона.

— Достаточно, — останавливает подручных Тиски. — Сваливаем. У нашей парочки теперь деньги и документы. Глаз даю, они намылились из города. И я догадываюсь, куда.

Хлопает дверь. Я усмиряю биение сердца. Неужели пронесло!

Проходит несколько томительных минут. Тишина. Я приподнимаю кровать, и мы выползаем. В прихожей валяется Дэн в позе эмбриона. Его руки уже двигаются, он прижимает их к животу, на лице гримаса страдания. Я перехватываю его удивленно-испуганный взгляд, слышу невнятный скулеж.

— Можешь говорить? — Я склоняюсь на Дэном. — Твои губы шевелятся, значит можешь. Говори, для кого это письмо? Кому ты пишешь про меня? Ну! Или я сделаю сейчас с тобой такое!

Я теряюсь, чем пригрозить Дэну, но он, кажется, верит в мои жуткие способности и торопливо ворочает непослушным языком.

— Не знаю.

— Чего ты не знаешь?

— Мне перечисляют деньги, я высылаю информацию.

— Кому?

— Нотариус. Я знаю только адрес.

— Сколько раз ты писал?

— Каждый месяц. Третий год уже.

Ох, ни фига себе! Все годы, что я нахожусь в интернате, некий московский нотариус собирает обо мне сведения.

— О чем ты писал? Ну!

— О твоем здоровье. И что ты вспомнил.

— Да я ничего не помню!

— Я так и писал.

— А почему ты, гад, натравил на нас бандитов? — вмешивается Марго. — В бордель хотел сдать, да? Как остальных? Ах ты сволочь!

Марго лупит ногами Дэна. Тот кричит. Я оттаскиваю ее.

— Хватит шума. Уходим. — Напоследок я предупреждаю Дэна. — Если ты пикнешь про нас, тебе же хуже будет. Я скажу Тиски, что ты знал, что мы прятались под кроватью, а молчанку разыгрывал. Так что подумай прежде, чем докладывать ему.

— Не заложит. — Марго крошит пяткой мобильный телефон Дэна.

Мы с опаской выходим из подъезда. Джипа не видно. Мы топаем по ночной улице, прячась от фар редких машин.

— На вокзал? — спрашивает уставшая Марго.

— Там нас как раз и поджидают.

— Утром поезд. Как же мы уедем?

Марго останавливается, я долго думаю и понимаю, что у нас единственный выход.

— Сначала избавимся от Ати! — Решаю я, и выхватываю из ее руки котенка.

16

Переодеться для Вонючки проблема, его руки живут своей жизнью и через раз слушаются мозг, поэтому спит он в замусоленной одежде, хранящей следы нехитрого интернатского меню. Даже если бы в комнате стояла кромешная темнота, я бы нашел кровать Вонючки по запаху. Однако отсутствие занавесок на окнах и свет придорожного фонаря лишают меня возможности проверить тонкость собственного обоняния. Да я и так прекрасно знаю, что кровать Вонючки торчит на проходе, в самом неудобном месте. Хочешь, не хочешь, наткнешься сразу.

Мы только что с Марго проникли в спящий интернат. Для таких случаев в окне мужского туалета на первом этаже всегда сломаны шпингалеты. Когда-то администрация боролась со странным явлением, меняла шпингалеты и даже заколачивала гвозди в раму, но все равно уступила упорству воспитанников, и «окно свободы» грело сердце самого беспомощного колясочника.

Я осторожно захожу в спящую палату, сажусь на кровать и трясу Вонючку. Его руки дергаются хуже обычного, видимо, мое появление совпало со страшным сном. Я прижимаю Вонючку и шепчу:

— Успокойся. Это я — Солома.

Испуганные глаза Вонючки распахиваются шире рта, узнают ночного гостя и возвращаются к прежним размерам.

— Я принес тебе учебник, как обещал. Это нотная грамота. Держи.

Держать Вонючка толком не может, я демонстрирую ему обложку и запихиваю солидный фолиант под подушку. Так надежнее, наши «добрые» пацаны могут раздербанить книгу ради хохмы. Вонючка благодарно хлопает глазами, из приоткрытых губ стекает слюна, а его руки ловят друг дружку в непрочный капкан. С ним всегда так, когда он пытается улыбаться.

— Когда изучишь ноты, я тебе нарисую их на карточках. Здорово!

Вонючка ищет сияющим взглядом свою коляску со словами на планшете. Тут и ежу понятно, что он хочет найти карточку «радость». Когда он показал мне ее в первый раз, я почувствовал на губах вкус шоколадного эскимо. Вообще-то, эти карточки писал я, и всегда удивлялся, как абстрактные слова на картонке наполняются цветом и вкусом, если их показывает счастливый Вонючка.

Только одну карточку Вонючка приготовил сам. На мой день рождения он неуклюже сунул мне картонку и тут же укатил. На клочке картона вкривь и вкось были наклеены четыре буквы. Представляю, сколько терпения ему потребовалось, чтобы составить слово ДРУГ. В тот момент меня обожгло внутренним пламенем, и даже обездвиженные ноги слегка потеплели. Чертовски приятно иметь друга! Однако подарок я никому не показывал. Вонючка изгой, меня засмеют.

— У меня для тебя еще кое-что. — Я достаю открытку с собором Василия Блаженного, которую получил за победу в шахматах. Это своеобразный билет на поездку в Москву. Директриса придумала такой способ, чтобы поощрить лучших в учебе, самодеятельности и спорте. — Поедешь в Москву вместо меня.

Если бы Вонючка и мог говорить, он бы наверняка онемел в этот момент.

— Ты не волнуйся. Всё по чесноку! Я написал, что передаю тебе. Вот, читай.

Я показываю фразу, где написано, что если Вонючку не возьмут в Москву вместо меня, я покончу с собой и сообщу все газетам.

Вонючка дико вращает глазами.

— Да ты не бери в голову, — успокаиваю я. — Это я приписал, чтобы у тебя не отняли. Короче, кладу открытку под подушку. Завтра покажешь Валентине Николаевне. А за меня не переживай, я в Москве раньше тебя буду.

Я хотел признаться, что победу в шахматах не заслужил, а в Москву еду, чтобы узнать о своем прошлом, но воздержался. Получилось бы долго и путано, а у меня еще одно срочное дело.

— Слушай, у меня к тебе просьба. — Я поднимаю с пола коробку, в которой спит сытый котенок. — Это котенок. Зовут ее Атя. У нее сломана лапа, но она почти срослась. Ты же знаешь, у маленьких быстро срастается. Надо хотя бы недельку за ним поухаживать. Сможешь?

Вонючка с сомнением взирает на пушистый живой комочек в коробке, расцепляет руки, его плечи пытаются спросить «как»? Я беру с планшета две карточки: «да» и «нет», развожу их в стороны.

— На кухне работает тетя Клава с искусственным глазом. Ты ведь знаешь ее?

Вонючка дергает руку в сторону «да».

— Возьмешь Атю с собой завтрак и покажешь Клаве. Она добрая и поймет. Сделаешь?

«Да».

— Я поставлю тебе коробку на кровать, в ногах. Котенок побоится спрыгнуть, и не убежит.

Вонючка тянется к коробке, и я понимаю, что он хочет потрогать котенка. Я прижимаю его ладонь к теплому существу. Приятные ощущения порождают четкое воспоминание. Вот так же когда-то с маленькой сестренкой я обнимал пушистого щенка. Да, так было! Это не наваждение! Но где и когда?

Вонючка доволен. Он улыбается, как умеет.

— Тебе нравится Атя?

«Да».

На кровати у окна ворочается вожак комнаты. Приподнимается.

— Кто там трепется? Солома, ты что ли? — звучит его сонный голос.

Всеобщая побудка в мои планы не входит.

— Спокойно, чуваки. Я комнатой ошибся.

Я оставляю котенка и ухожу.

— Слома, а где твоя коляска?

— Сломалась.

Пока вожак комнаты усиленно трет глаза, проверяя, не сон ли это, я успеваю закрыть дверь.

Марго меня не дождалась и заснула в кабинете физиотерапии. Мы не решились идти спать к своим, опасаясь ненужной шумихи. Скоротать ночь можно и здесь, тем более замок на качающейся двери легко отжимается.

Я осматриваюсь. Марго заняла единственный топчан. Мне остается рабочее кресло, запасная инвалидная коляска или линолеумный пол. Я выбираю хоть и твердую, но горизонтальную поверхность. Выключаю свет и засыпаю с мечтой о словах благодарности, которые услышу от Марго завтра. Ведь я добыл денег, пристроил ее любимую Атю, и у меня есть план, как выбраться из города.

Какой же я наивный! Забыл, что влюбился в девушку-взрыв. Такого яростного разноса как утром я давно не получал.

17

— Ты спятил, Солома! Он же позвонит Дэну, а тот заложит нас бандитам! Как можно быть таким идиотом! Мы снова в жопе! — возмущается Марго.

Это лишь малая часть ее словесной тирады, которая передает общий смысл долгожданной «благодарности».

— Вот и хорошо, — скриплю зубами я.

— Пошел ты в пень! И чего я с тобой связалась!

Я только что переговорил с Киселем. Он ковылял в столовку, а я выкатился к нему в коляске, чтобы отсечь лишние вопросы. Радость Киселя от возвращения друга сменилась кислой физиономией, когда я похвастался, что облапошил Дэна у него на квартире. Женька понял, что наши дорожки окончательно разошлись. А как иначе, если друг оказался стукачом и предателем!

— А может ты, все-таки, подумаешь? — заикается Кисель.

— Хрен твоему Дэну! Не хочу вертеть задницей в его фильмах. Так и передай!

Кисель становится мрачнее тучи. Теперь он наверняка изменит маршрут, протиснется в какой-нибудь кабинет с телефоном и звякнет Дэну. Если честно, на это я и рассчитываю. Это часть моего плана.

Марго не унимается, тычет мне в грудь единственным кулачком и мечет молнии из серых глаз. Кажется, я начинаю въезжать в суть семейных скандалов. Хорошо, что мы не на кухне, не надо уворачиваться от летящих тарелок. Интересно, на сколько часов у Марго хватит запала?

— Ты решил меня сдать в бордель, да? А сам опять станешь паинькой инвалидом и покатишься под крылышко Валентины Николаевны. Вот и колясочку уже присмотрел. Да черт с тобой! Катись! Я свалю одна!

Она отталкивает коляску и выходит из кабинета.

— Паспорт! — кричу я вслед прекрасной даже в гневе девчонке. — Марго, твой паспорт у меня.

Качающаяся дверь распахивается.

— Где?

— В заднем кармане.

— Отдай!

— Возьми!

Марго пытается сунуть руку мне в карман, но с сидячим упирающимся человеком этот трюк проделать сложно. Марго пыхтит, я я буравлю ее нарочито суровым взглядом.

— Я могут тебя уложить. Прямо здесь. А потом…

— Козел! — Звонкая пощечина обжигает мне щеку. — Гони паспорт!

— Ты забыла спросить о судьбе Ати.

Лицо Марго разом вытягивается. Она обеспокоена.

— Ты же отдал ее в надежные руки? Ты не можешь сделать Ате ничего плохого.

— Ты уверена? А вдруг, я оттащил котенка на кухню, отрубил голову и кинул в мясорубку.

— Напугал. Аж, описалась, — храбрится Марго, настороженно изучая меня.

— Значит, ты уверена, что с котенком я поступил хорошо?

— Ты же не конченый урод.

— А почему же ты уверена, что тебе я подготовил подлянку?

— Ты растрепался Киселю! Теперь бандиты знают, где мы, и едут сюда.

— Я сделал это сознательно.

— Потому что дурак!

— А как ты хочешь сесть в поезд? Кабан и Моня наверняка ждут нас на вокзале.

— Не твоего ума дело, Солома. Гони паспорт!

— Толкай мою коляску во двор.

— Чего?

— Того! Я всё рассчитал. Пока Бандиты едут сюда, мы рванем на вокзал. Соображаешь? — я киваю на настенные часы. — До поезда меньше часа.

Марго задумывается, но возмущение еще клокочет внутри нее.

— Как это мы рванем, если ты опять прилип к коляске?

— Хлебовозка. Каждое утро привозят хлеб, сейчас машина уже разгружается. Мы договоримся с водителем, и он подбросит нас к вокзалу. А коляска мне нужна временно, чтобы наши не приставали с вопросами.

— Не мог сразу сказать, идиот!

— Я тоже тебя люблю.

Я смущаюсь от неожиданного признания и выкатываюсь в коридор. Через пару метров мне не требуется крутить колеса, потому что в затылок дышит успокоившаяся Марго. Разум победил, мы снова вместе! Надо обучить ее играть в шахматы, чтобы попробовала мыслить на несколько ходов вперед.

В кабине фургона пахнет свежим хлебом. Марго сидит между мной и пухлощеким водителем с пшеничными усами. Седина тронула его виски так, словно обсыпала мукой. Наверное, таким и должен быть развозчик хлеба. Но растопыренные ноги мужика касаются бедра моей девушки. Мне это не нравится.

— Значит, посылку через проводника получаете, — повторяет нашу версию водитель. — И что вам присылают родственники?

— Как обычно, водку и сигареты, — брякаю я.

Кроме пшеничных усов у водителя имеются пшеничные брови. И то и другое разворачивается ко мне, при этом брови ощутимо опускаются к усам.

— Ты, парень, ничего не путаешь?

— Ах, да! Еще гандоны, чтобы мы сопляков не наплодили.

Под пшеничными усами отвисает балкончик с перилами в виде желтых зубов. А что я такого сказал? Ровно то, что о нас думают городские. Они уверены, что все интернатские воруют, бухают и трахаются. Чего еще от недоделанных детишек ожидать. Мы же выкидыши алкоголичек!

Неожиданно я замечаю мчащийся навстречу черный джип. Тот самый, с московскими номерами, который уже приезжал за нами к интернату.

— Марго, у меня шнурки развязались. Помоги.

Я силой наклоняю девушку к своим коленям и сам опускаю голову. «План сработал, бандосы едут в интернат», — объясняю ей шепотом. Марго касается подбородком моих бедер, а я уткнулся носом ей в волосы. Странная близость наполняет тело щекоткой.

Когда шум джипа проносится мимо, мы принимаем прежние позы и невозмутимо смотрим вперед.

— Он правду болтает? — тихо спрашивает водитель у Марго.

— Шутит.

— А я купился! — Водитель весело крутит башкой, его пшеничные усы растягиваются горизонтально.

— Нет у него шнурков. У него ширинка расстегнулась.

Пшеничные брови взлетают вверх, потом сдвигаются к переносице. Когда мы выходим около железнодорожного вокзала, водитель, по-моему, доволен больше нас.

18

Савчук стоял около джипа и задумчиво барабанил пальцами по капоту. К нему с виноватыми физиономиями спешили братья Ручкины.

— Тиски, их нигде нет, — промямлил Моня.

— Но мы нашли брошенную коляску у служебного входа. Колченогий ею пользовался, — поспешно доложил Кабан.

— Ну? — Савчук угрюмо смотрел на братьев. — Если он Колченогий, то далеко не мог уйти. Ловите!

— Там был фургон, привозил продукты. И одноглазая с кухни вроде видела, как Колченогий о чем-то с водилой базарил.

— Так вроде, или базарил?

— Она ж одноглазая. Тут все дефектные, Тиски. Но коляска Колченогого осталась там, где была машина.

— Он не Колченогий, он Парализатор! И башка у него варит лучше обеих ваших!

Тиски не желал признаваться себе, что вчерашний инвалид дважды обвел его. Проще винить бестолковых подельников. Он хотел от души пожать обоим руки, поиграть их косточками, упиваясь покорным мучением в глубинах зрачков, однако в кармане задергался мобильный телефон.

— Да. Это я. — Тиски сел в машину и захлопнул дверь. Братьям Ручкиным, которые чуть не стали Безруковыми незачем знать, что есть кто-то еще, на кого он работает.

— Время уходит, Тиски. Я отвалил бабки, а мальчика до сих пор нет, — требовала трубка.

— Не беспокойся, пацан уже на пути в Москву.

— Вот как! Что же ты молчишь. Присматривай за ним внимательно. У него наметился прогресс в опорно-двигательном аппарате.

— Я уже в курсе.

— Тиски, а твой план сработает?

— Бордель, наркотики, передоз? Конечно. Менты не парятся с такими жмуриками. Но придется подождать.

— Это почему еще?

— У мальчика появилась дурная привычка. Потребуется время, чтобы его отучить.

— Ты о чем?

— Не забивай голову. Это я сделаю бесплатно.

— Дело не в деньгах. Я хочу быть уверен, что он под контролем.

— Хочешь, я передам ему трубочку.

— Не вздумай! — испугался заказчик. — Мальчишка не должен обо мне знать!

— Может, прикончить его здесь?

Собеседник задумался.

— Нет. Я хочу лично убедиться в его смерти.

— Тогда жди.

Тиски отключил связь и достал из кармана страницы из личного дела воспитанницы интерната Марины Андреевой. Это неплохо, что беглецов двое. Если у Парализатора с памятью большие проблемы, то девчонка прекрасно помнит, откуда она. И наверняка захочет посетить родное гнездышко.

Тиски не удивился, что даже мысленно стал называть Павла Соломатина Парализатором. Судя по рассказу Голубка, эта способность проявилась у парня недавно, и заказчик об этом не знает. Заказчик жаждет увидеть труп Павла Соломатина. Ни на какие фотографии и сообщения в газетах не согласен. За это он отвалил деньги и требует отчета. Однако Тиски в последние дни пришел к выводу, что смерть парня может подождать. У него появился план, как использовать талант Парализатора в своих целях.

— Это будет нечто, — пробормотал Тиски и приоткрыл окно автомобиля. — В погоню. Чего моргалами хлопаете!

Дерзкие прожекты — это классно, но сначала надо поймать беглецов и подчинить их своей воле.

19

В поезде мой сон повторяется.

…На этот раз я четко вижу сестру. Она то и дело пытается выхватить у меня кубик Рубика. Но я сильный, мне тринадцать, а ей только три. Мне не интересно с ней. Она не признает моих успехов и не понимает, что кубик Рубика — это не просто игрушка, а хитрая головоломка. Я пытаюсь продемонстрировать свое мастерство родителям. Они впереди, и мама просит папу не отвлекаться от дороги.

Может, женское чутье предчувствовало трагедию?

И снова я вижу оранжевый «камаз». Он несется на нас. В моих глазах ужас, а крика нет. Первой кричит мама, а я по-детски пытаюсь уклониться. Я слишком привык к электронным играм, где есть запас жизней: не получилось — в следующий раз проскочим! «Камаз» для меня безжалостный противник. Им должен управлять монстр. Я пытаюсь разглядеть его. Но день солнечный и лобовое стекло бликует. Удар!..

И стук в дверь:

— Москва. Готовимся к выходу.

Я вскакиваю в холодном поту. Душная ночь в поезде закончена. Мы с Марго ускользнули от бандитов и добрались до Москвы.

Мы проходим вдоль перрона и оказываемся на привокзальной площади среди шума большого города. Народ прет во всех направлениях, того и гляди ноги отдавят или чемоданом на колесиках собьют. Меня задевают в плечо, я еле удерживаюсь на ногах и разворачиваюсь, чтобы дать отпор.

— Куда прешь! — кричу я удаляющейся спине.

Но обидчик уходит, как ни в чем не бывало. Кажется, он не заметил инцидента.

— Это Москва, Солома, — улыбается Марго.

— Куда они все несутся?

— По делам.

— Деловые, блин.

— Лето, период отпусков. Хотя в Москве всегда так. Ты же москвич, должен знать.

Я пожимаю плечами.

— А где ты жил в Москве? — интересуется Марго.

— Не помню. В личном деле адреса нет. Только указано, что родился в Москве.

— Зато я помню. Поехали!

— Куда?

— В Солнцево. Наведаемся на мою квартирку.

Мы спускаемся в метро. Марго прекрасно ориентируется в переходах, я держу ее за руку, боясь потеряться. В вагоне я обвисаю на поручне, чтобы разгрузить ослабевшие ноги. Марго начеку, как только поднимается женщина, она пихает меня на освободившееся место. И подбадривает взглядом. Клеевая девчонка. Здорово, что нас двое!

На одной из станций заходит попрошайка. Молодая женщина, перекошенный рот, согнутая фигура, излом в движениях, одной ногой скребет по полу, а глаза требовательно давят на пассажиров. Многие отводят взгляд, некоторые дают деньги. Я наблюдаю за Марго. На ее лице собирается грозовая туча. А вот и разряд молнии.

— Сука! — Марго толкает попрошайку, и та валится на пол.

Пассажиры в шоке. Марго продолжает бушевать:

— Вали отсюда, а то я тебе паралич конечностей обеспечу!

Солидный мужчина пытается остановить Марго. Его рука хватает пустой рукав ее ветровки. Он растерян. Попрошайка поднимается, ее ноги уже не скребут по полу, губы плотно сжаты. Я встаю, чтобы присоединиться Марго. Попрошайка, нагло работающая под децепешника, меня тоже раздражает. Уж мы то знаем, как выглядят по-настоящему больные.

Поезд останавливается, двери разъезжаются, попрошайка выскакивает из вагона. Народ осуждающе смотрит на Марго. Она скидывает ветровку, теперь каждому видна ее обтянутая кожей культя. Однако пассажиры хмурятся еще больше. Они уверены, что стали свидетелями разборок конкурентов за милостыню.

— Пойдем. — Я вывожу Марго из вагона.

— Дебилы! — орет она в закрывающиеся двери. — Вас дурачат, как последних лохов!

Как только затихает шум уходящего поезда, я ощущаю, что нечто вокруг нас изменилось. Точно, распрямившаяся попрошайка никуда не спешит, а с победным видом смотрит на нас. Уверенности ей придает солдатик в камуфляже на инвалидной коляске. Попрошайка прячет телефон, и я понимаю, что они работали парой с разных сторон состава.

— Она! — указывает попрошайка на Марго, когда солдатик подкатывает к нам вплотную.

— Ты еще пожалеешь, — угрожающе шипит солдат.

— И как это ты в метро спустился? — прищуривается Марго.

Солдатик неожиданно поднимается с инвалидной коляски и сжимает кулак. Я настолько потрясен происходящим, что не успеваю вмешаться. Но Марго и не рассчитывает на мою помощь. Она резко бьет ногой в пах солдату. Тот сгибается от невыносимой боли и рушится в инвалидное кресло. Мы с Марго заскакиваем в подошедший поезд на противоположной стороне платформы.

— Ну, ты даешь! — восхищаюсь я ударом Марго.

— Если б я так не умела, давно б не девочкой была.

— Представляю, каково ему сейчас.

— А я нет. Это действительно дикая боль? — интересуется Марго.

— Даже не знаю с чем сравнить. Бац — и тушите свет!

— Кажется, поняла. Хорошо, что природа позаботилась и уравняла наши шансы. Кстати, Солома, ты теперь ходячий и можешь принять на вооружение этот удар. Тут нужна тренировка. Поначалу у меня не очень получилось. И знаешь почему?

— Ну?

— Действовала нерешительно. В ударе по яйцам главное, что?

— Что?

— Отбросить все сомнения, и бить первой!

Я кривлюсь. И стараюсь запомнить особую искорку в глазах Марго, предшествовавшую удару. А вдруг, она на меня когда-нибудь разозлится и отбросит все сомнения.

От «Юго-Западной» в Солнцево мы доезжаем на маршрутке.

— А вот и мой дом. — Притихшая Марго показывает на панельную многоэтажку. — Квартира семьдесят три на восьмом. Пять лет здесь не была.

— И что будем делать?

— Понимаешь, ломиться просто так неудобно… Узнай, кто там живет. Спроси про Андреевых.

Я понимаю смущение Марго. Она отходит, а я околачиваюсь у подъезда с домофоном в ожидании жильцов. И вскоре спешу к Марго с приятной новостью.

— Марина, в семьдесят третьей живет Виталий Андреев. Это твой отец?

— Папка, — светится радостью Марго. — А я гляжу, в окнах занавесочки прежние, мамины.

— Только…

— Что?

— Да ничего. Пойдем!

Я тащу растерянную девушку к двери. Вы не представляете, какое это чудо, когда у интернатского сироты вдруг появляется папа. И наплевать, что, по словам соседки, он недавно из колонии откинулся и с тех пор не просыхает.

20

Спустившись в кафе «Голубая лагуна», Денис Голубев водрузил свой зад на высокий стул и устало облокотился на барную стойку.

— Два, — показал он пальцами бармену.

Юркий парень за стойкой не стал уточнять. Самым популярным напитком у завсегдатаев был коктейль «Голубые Гавайи». Высосав первый бокал, Денис крепко задумался, гоняя трубочкой льдинки, оставшиеся на дне.

Тиски с бригадой свалил из Верхневольска. Это хорошо. Соломатин с Андреевой смылись из интерната еще раньше. Ну и черт с ними! Его вины в этом нет. Он всего лишь учитель английского. Кисель будет молчать ради светлого будущего в столице. Это у у директрисы и воспитательницы Валентины Николаевны должна болеть голова, что писать в объяснительной. Он уже подкинул им мысль, что у парня крыша от счастья поехала после того, как его ноги проснулись. Почувствовал вседозволенность. А взбалмошная Марго составила ему компанию. Она всегда отличалась необузданным нравом.

Куда подалась несовершеннолетняя парочка? Конечно, в Москву искать своих родственников. Каждый сирота в тайне надеется, что он не один на этом свете. Святая наивность — родня не всегда источник счастья. Как ни крути, надо предупредить заказчика, получавшего отчеты о состоянии инвалида Павла Соломатин.

Денис пригубил второй коктейль и поманил пальцем бармена.

— Одолжи смартфон на пару минут. Мою технику один шизанутый расфигачил.

Бармен понимающе выпучил глаза. Хороший человек с нежным восприятием мира часто нарывается на грубое быдло.

Денис вошел в электронную почту и набрал сообщение. «Соломатин начал ходить и сбежал в Москву. Больше писем не будет. Последний отчет Соломатин украл вместе с конвертом».

Не успев допить коктейль, Денис получил ответ от неизвестного заказчика.

«Он встал с коляски???»

«Да», — коротко ответил Голубев.

«На конверте был адрес?» — после некоторой паузы уточнил заказчик.

«Кажется, был».

Рядом с Голубевым присел знакомый юноша в леопардовых лосинах и томно заглянул в глаза. Денис вышел из почты. К черту дурацкие вопросы! Оскорбленной душе требуется нежное лекарство.

21

За пластиковым столиком придорожного кафе сидела колоритная троица. Челюсти каждого работали как жернова молотилки.

Кабан умял очередной гамбургер и допил огромный стакан кока-колы. Толстые пальцы размяли затекшие плечи.

— Дальше пусть Моня ведет. Он дрых всю дорогу, а я глаз не сомкнул.

Тиски вытер салфеткой губы и кивнул жующему Моне.

— Сядешь за руль.

— Угу, — отозвался толстяк.

— Кончай жрать, штаны треснут.

Тиски встал. Моня торопливо покидал в пакет недоеденные сэндвичи и затрусил к машине.

— Куда? — спросил он, выруливая на МКАД.

— В Солнцево. Парню податься некуда, а девку потянет домой. Мы адресок знаем.

— Тиски, — уставший Кабан смачно зевнул. — А на хрена за ними гоняться? Попадутся — уроем, а так, чего напрягаться. В бордель можно и других малолеток определить.

— Заткнись! Только и можете, что проституток жарить. С борделей навар небольшой, да еще легавым вечно отстегивай. Раньше с коммерсов деньги текли, а сейчас?

— Теперь мы их грабим.

— Последний раз еле ноги унесли. Вшивую контору не смогли обчистить. А кавказцы берут банки!

— Так черные палят без разбору, а ты велишь без мокрухи.

— О тебе забочусь. По трупам следаки ушлые пашут, а если только бабло пропало, заяву под сукно кладут. В стране миллиардами прут, а тут какие-то десятки тысяч. Въезжаешь?

— А при чем тут Одноручка и Колченогий?

— Потом поймешь. Сначала взять их надо. Особенно пацана. Тогда у нас появится секретное оружие.

— Не врубаюсь я, Тиски. Какое еще оружие?

— Думаешь, почему я его называю Парализатором? — многозначительно изрек Тиски и достал страницу из дела Марины Андреевой. — Вбей-ка лучше этот адресок в навигатор, чтобы нам не плутать.

22

Мы входим в подъезд вслед за молодой мамочкой с коляской. Я помогаю поднять коляску к лифту. Благодарную улыбку юной мадонны сглатывают закрывающиеся двери. Коляска заняла весь лифт. Нетерпеливая Марго поднимается пешком, а мне это не по силам. Я сдуру забираюсь на второй этаж и там дожидаюсь лифта. Когда оказываюсь на восьмом, Марго всё еще мнется у семьдесят третьей квартиры.

— Позвони ты, — просит она.

Я не узнаю подругу. Обычно вызывающе дерзкая она жмется к стенке, явно скрывая пустой рукав. Я тяну палец к кнопке звонка, но Марго меня одергивает:

— Подожди! А вдруг, у папы новая семья? Тебе ничего не сказали?

— Ничего такого, — смущаюсь я.

Вообще-то кое-что после имени Виталий Андреев я услышал. Но слова «алкаш проклятый» и «тюрьма по нему плачет» повторять не хочется.

— Ну, давай. — Марго поправляет челку и вздергивает носик.

Я звоню. Жать приходится долго. Но вот я слышу грохот перекатывающихся бутылок и неуверенную поступь. Дверь распахивается. Тщедушная фигура в растянутой майке с наколками на плечах держится за косяк. Два мутных глаза над неровной щетиной наводят резкость и фокусируются на моей переносице.

— Чего надо?

Марго молчит, приходится говорить мне.

— Вы Виталий Андреев?

— Витал я. А ты кто таков?

— Понимаете… Это неважно. — Я делаю шаг в сторону. — Вот ваша дочь.

— Чего? Какая еще дочь?

— Марина, из интерната, — объясняю я после неловкого молчания.

— Не узнаю, — мотает головой Витал. — У меня маленькая была, а это дылда.

— У вас были две дочери. Маленькую звали Катя. Она погибла вместе с мамой, а Марина пять лет жила в интернате. Вы в тюрьме сидели. — Торопливо объясняю я.

— В колонии я кантовался. — Витал смотрит на растерянную Марго, но обращается по-прежнему ко мне. — И какого хера ей надо?

— Ну, как же. Это ваша дочь, Марина Андреева. Она приехала к вам!

Витал звучно чешет грудь, морщит похмельную физиономию.

— Слышь, дочь, а деньги у тебя есть?

— Вот. — Марина неожиданно выступает вперед и протягивает всё, что у нас осталось.

Витал, с невероятной для похмельного человека проворностью, выхватывает купюры и тут же захлопывает дверь. Мы слышим его визгливый голос:

— Пошли отсюда! Нет у меня никакой дочери! Вали шалава!

— Отдай деньги! Отдай деньги, мужик! — долблю я по двери.

— Полегче с предъявой, козел! Я тебе руки ноги обломаю и в параше утоплю. Исчезни, а то сейчас с финкой выйду.

— Ты вор!

— Тоже мне прокурор нашелся. Вали пока цел! И шалаву свою забери.

Соседняя дверь приоткрывается. Над натянутой цепочкой видны губы в морщинах, кончик носа и недовольный глаз. Губы выпаливают:

— Будете скандалить, вызову полицию!

Дверь хлопает, один за другим щелкают закрывающиеся замки. В квартире Витала раздаются гудки домофона. Он поднимает трубку, продолжая сыпать угрозами, но под напором требовательного голоса стихает.

«Это участковый. Откройте дверь», — слышу я в домофоне.

Мама дорогая! Ничего себе скорость у московской полиции!

— Марго, нам лучше слинять, — предлагаю я.

Мы спускаемся по ступеням, и тут я понимаю, что голос участкового кого-то очень мне напоминает. Скрытая угроза, произнесенная уверенным тоном.

Вот дерьмо! Это наш враг!

Я останавливаюсь и удерживаю Марго:

— Это Тиски, а не участковый.

— Ты уверен?

Внизу хлопает входная дверь. До нас доносится:

— Моня, топай по лестнице, а мы на лифте. Поднимешься на верхний этаж и спустишься к семьдесят третьей. Если что, звони.

— Почему я?

— Худеть тебе надо, толстый. Достань мобилу и держи палец на кнопке вызова брата.

Я и Марго подавленно смотрим друг на друга. Теперь сомнений не осталось. Бандиты и сюда добрились! Они действуют как заправские профессионалы, одновременно прочесывая лестничную клетку и контролируя лифт. На этот раз с балкона не прыгнешь и под кроватью не спрячешься. Влипли!

— Я знаю, где можно укрыться, — шепчет Марго.

Прежняя решительность возвращается к ней. Мы спускаемся на этаж ниже. Марго нервно жмет звонок одной из квартир.

— Тут живет моя одноклассница, — объясняет она.

Натужно гудит старый лифт, кабина поднимается выше и выше. А снизу грузно топает Моня. Успеют нам открыть дверь или нет? Ну же! Открывайте! Пожалуйста.

Марго опускает палец с кнопки:

— Летом она обычно на даче.

Лифт останавливается у нас над головой. Бандиты выходят. Мы замираем, любой шорох — и нас услышат. А Моня уже преодолел половину пути.

«Что делать?» — кричит отчаянный взгляд Марго.

23

— Ну, что? Разве я не похож на участкового?

Тиски мгновенно оценил блатные татуировки на тщедушной фигуре алкаша, открывшего дверь квартиры с номером «73». Красноречивее их говорил затравленный взгляд мелкого урки.

— Правильно. Я хуже. — Тиски грубо пихнул алкаша, зашел внутрь и кивнул Кабану: — Проверь хату.

Пока Кабан осматривал убогое жилище, Тиски оседлал стул в центре комнаты, облокотившись руками о спинку. Перед ним покорно сгорбился хозяин квартиры.

— Срань кругом и никого, — доложил Кабан.

Тиски исподлобья взглянул на Андреева.

— Сколько ходок?

— Две.

— Погоняла?

— Витал.

— Понятно, — хмыкнул Тиски. — Я без предисловий, Витал. У тебя есть дочь одноручка. Она в долгу перед моими парнями, и по ходу должна отработать. Усек?

— Не знаю я никакой дочери!

— Кабан, — небрежно кивнул Тиски. — Вразуми человека.

— Ну, да, да! Была когда-то, — испуганно попятился Витал перед наступающим со сжатыми кулаками Кабаном.

— Марина ее зовут. — Тиски жестом остановил помощника. — Сегодня она может прийти. Мы подождем ее здесь.

— Так это… Она уже была.

— Когда?

— Так это… Недавно. Ну, перед вами.

— И что?

— Послал я ее. На хер мне такая!

— Ты выгнал родную дочь?

— А хрен ее знает, родная она или нет. Явилась тут с хахалем и права качает. Со мной так не прокатит.

— Кто с ней был? — Тиски встал перед Виталом, расправил плечи.

— Балбес какой-то. Ее возраста.

— Черные волосы, острый подбородок, густые брови?

— Ну, вроде. Рубашка в решетку на нем была!

— И ты их выгнал? — Тиски взял пальцы Витала в свою ладонь, словно поздороваться.

— С лестницы спустил.

Тиски стал медленно сжимать руку.

— Детишек с лестницы. Ты не их обидел, Витал, ты меня обидел.

— Да я… — Витал скривился от жуткой боли: — Я ж не знал.

— О чем вы базарили?

— Да ни о чем!

— Ты уверен? — Мышцы на запястье Тиски приобрели каменную твердость.

— Она… я… Она мне денег дала, — скулил согнувшийся Витал.

— Дочь тебе бабки, а ты ее с лестницы?

— Да! Да! Я всё отдам. Забирайте!

— Ты редкостный урод.

Тиски отпустил руку страдальца и пихнул безвольное тело Витала на пол. Он прошелся по комнате, о чем-то раздумывая, а когда принял решение, пнул лежащего алкаша.

— Поднимайся, а то у тебя пол грязный, маечку испачкаешь. Давай-давай, ноги твои я не трогал, а стакан можно и второй рукой опрокинуть.

Витал поднялся, придерживая больную руку. Тиски продолжил:

— Дочка твоя, хоть и калека, а сердце имеет, не то, что ты. Она к тебе еще раз заявится, зуб даю. И ты, Витал, ее встретишь ласково. Пригласишь в квартиру, предложишь пожить. И ее хахаля уговоришь здесь остаться. Усек?

— Ну.

— Как надо с пареньком поговорить?

— Ну, чтоб он здесь остался.

— Правильно. Ты станешь хорошим папой и подаришь дочке мобильный телефон. — Савчук, не глядя, протянул руку к помощнику. — Кабан, дай твою трубку.

— Ты чего, Тиски, этому уроду дашь мой мобильник?

Тиски бесцеремонно вырвал телефон у недовольного Кабана, поколдовал над кнопками и объяснил Виталу:

— Я оставлю в памяти всего один номер. Мой. Когда будешь дарить трубку девчонке, нажмешь вызов. Как бы проверяешь. Ну и поболтаешь с дочуркой. И сделай так, чтобы я слышал, она одна у тебя или с парнишкой. Ну что трясешься, задание усек?

— Ну.

— Ты не нукай, а повтори!

— Подарить мобилу, когда Маринка придет. И ласково, чтобы осталась.

— Вот-вот. Держи трубку. — Тиски опустил мобильник в карман штанов Витала и впился железными пальцами в его брюхо. — А если ты пропьешь мой подарок, я вырву твою цирозную печень и заставлю сожрать.

— Да я его по стенкам размажу! — надвинулся Кабан.

Витал шарахнулся от гостей и вздрогнул, как от удара током. В его кармане сработал только что оставленный телефон. Кабан выдернул трубку и взглянул на дисплей.

— Моня! — Он прижал мобильник к уху, но через мгновение недоуменно отвел руку. — Сразу отрубился.

— Это сигнал. Оставь мобилу здесь, и быстро на лестницу! — скомандовал Тиски.

24

Наша маршрутка останавливается на оживленном перекрестке. Марго выпархивает, не прилагая усилий, а я с трудом выбираюсь из тесного салона. Пассажиры гурьбой устремляются в подземный переход, чтобы пройти к метро. Господи, как бы я передвигался по Москве, если бы оставался колясочником!

Марго замечает золотые луковки пятиглавого храма и быстро крестится.

— Ты веришь в Бога? — удивляюсь я.

— Отстань.

— У тебя отняли руку, убили твою маму, сестру, пьяный папаша тебя только что обобрал и выгнал! Был бы Бог, он этого не допустил. Как можно верить?!

— Слушай, Солома, мы друзья и всё такое, но то, что здесь, это мое. Мое личное! — Марго показывает рукой на сердце. — А ты сам никогда-никогда не обращался к Нему? Ну, признайся! Не плакал, не просил? А может тебя и осчастливили потому, что ты усердней всех молился! А мне хочешь запретить?

— Нет, конечно. — Я смущен напором Марго и бормочу совсем неуместное: — Обычно крестятся правой рукой.

— У меня ее нет! Ты забыл? — Марго трясет передо мной культей и отворачивается.

Какой же я идиот! Господи, прости… О, боже! Блин, да я же сам вечно упоминаю Бога к месту и не к месту! Я поносил его последними словами, а потом тайно умолял под одеялом вернуть мне живые ноги. Я ханжа — кажется, это так называется. Нет, я хуже. Я моральный урод, плюнувший в душу любимой девушке.

— Марго, прости. Я не то имел в виду. Хочешь, зайдем в храм?

— С тобой не хочу.

— Сходи одна, я подожду.

Не говоря ни слова, Марго пересекает проспект по подземному переходу и направляется к храму. Я жду ее у ограды. Она выходит и также молча возвращается к метро. Я уныло шлепаю по пятам, пока не врезаюсь в грудь обернувшейся девушки.

— Куда теперь? — Марго с вызовом смотрит на меня.

Мы поругались с ней еще в маршрутке из-за денег, которые она отдала отцу-алкашу. Ее взгляд говорит, коль ты такой зануда, сам и решай, посмотрим, что у тебя получится.

— Пожрать бы. — Я изучаю витрину киоска с шоколадными батончиками и понимаю, что это не лучшее применение для последней сотни, оставшейся у нас.

Звонит телефон. Кругом снуют люди, мало ли у кого сработала трубка, но Марго упорно пялится на мой карман.

Я вспоминаю как, спускаясь навстречу Моне, я первым делом парализовал его пальцы, державшие мобильник, а уж потом вырубил его грузную тушу. Выпавшую трубку я подобрал. После удачного бегства из подъезда адреналин будоражил кровь, и я нахально нажал вызов абонента по имени «Братуха». Сделал это, правда, когда мы благополучно угнездились в маршрутке. Теперь пришел ответный звонок. Судя по всему, бандиты нашли Моню и скумекали, что их облапошили. Сейчас будут брызгать слюной, пытаясь одержать словесную победу.

Не на того нарвались!

— Что, съели! Хрен вам! Не достанете! — ору я в трубку и тут же отключаюсь.

— Народ не распугай, — ворчит Марго.

Смелость и нервы возбуждают аппетит с удвоенной силой. Я изучаю фасад торгового центра, увешанный пестрыми вывесками, как новогодняя елка безвкусными игрушками. Одна из вывесок зазывает в итальянскую пиццерию. Пустой желудок начинает исполнение монотонной увертюры. Сколько раз я видел, как уплетают пиццу артисты в кино, но никогда не ел сам. По крайней мере, в интернате. Что было в прежней жизни, я плохо помню.

— Интересно, для итальянской пиццы хватит русских ста рублей? — размышляю я вслух.

— Ага, дадут, догонят, и еще раз дадут, — злится Марго.

Отошла! Недолго я наблюдал ее в непривычной роли виноватой паиньки.

— В магазине надо купить лапшу быстрого приготовления и раздобыть кипяток, — вещает она тоном аборигена, обнаружившего спасшегося туриста на необитаемом острове. — Пошли в магазин.

Марго устремляется к торговому центру. Я топаю следом.

— И где мы возьмем кипяток?

— Когда мама водила меня в платную стоматологию, там на специальной штуке торчала перевернутая канистра с двумя краниками. Из одного текла холодная вода, из другого горячая. Подходишь и наливаешь.

— И кто тебя пустит в стоматологию?

— Скажу, что зубы пришла вставлять, меня и чаем угостят.

— Вставишь и убежишь?

— Вот еще! Дам я им свои зубы портить.

Мы подходим к торговому центру. Мой желудок усердно обрабатывает сигнал от мозга, посланный образом горячей пиццы. Солирует инструмент с подсасывающим звуком.

— Слышь, Марго, а давай в пиццерию. Наедимся и смоемся!

— А кто болтал про честность, когда я одежду тырила?

— Жрать хочется.

— Ну, не знаю. — Марго с сомнением смотрит на мои дохлые ноги, с трудом обретающие прежнюю силу после трехлетней расслабухи. — А если тебя охранник схватит, сможешь коленом ему точно вмазать?

Черт! Марго права. Быстро бегать я еще не умею, и с точностью удара по яйцам могут быть проблемы.

— То-то и оно, — подытоживает Марго.

Мы бродим по супермаркету, и у меня появляется стойкое ощущение, что здесь я уже был когда-то. Дурманящий запах пекарни, пирамиды пива и колы, диковинные рыбы на льду, копошащиеся на дне аквариума раки и осоловелые глаза обреченных карпов, тыкающихся в стекло. Такое впечатление, что я уже это рассматривал. Наверное, все супермаркеты похожи, но в Верхневольске подобного блеска точно нет.

Мы выходим из магазина с двумя упаковками лапши и батоном хлеба. Марго зыркает в поисках стоматологии с неиссякаемыми запасами кипятка, а я вдруг замечаю явно знакомую вывеску.

— Вон зубодробильня, на той стороне! — находит Марго.

— Подожди! — хватаю я девушку за рукав.

Я по-новому смотрю на торговый центр и вдруг понимаю, что я видел его раньше. Точно! Я здесь был! Моя память похожа на заиндевевшее окно. Прислонишь теплый палец, и сквозь образовавшуюся проталину можно разглядеть маленький кусочек прежней жизни.

— Ты чего? — Марго недоуменно таращится на меня.

— Я был здесь с родителями. И в супермаркете, и в других магазинах. Даже в пиццерии.

— С чего ты взял?

— На втором этаже есть магазин электроники, где мне купили «айпад». Я увидел название магазина и вспомнил.

— Тебя баловали, Солома. Может, ты фантазируешь?

— Давай проверим. Справа за углом должен быть нотариус. — Я тяну Марго за собой, мы огибаем торговый центр и видим в торце вывеску нотариальной конторы. С фасада ее не было видно. — Убедилась! Я ничего не придумал!

Эйфория распирает меня. Память вернула еще один кусочек потерянной жизни.

— Наверное, ты жил неподалеку.

— Нет. Мы приезжали сюда на машине. Отец часто заходил к нотариусу, а мы с мамой отправлялись за покупками. Я помню, что мы ездили на БМВ! Черный внедорожник, кожаные сиденья и обалденная музыка!

— Круто! А я все время на маршрутках. Что-нибудь еще вспомнил?

Я напрягаю память, рассматриваю торговый центр, но кроме нескольких знакомых вывесок ничего не вспоминаю. И вдруг и замечаю табличку с адресом на углу здания.

Ни фига себе! Я выхватываю конверт, взятый у Дэна. Так и есть!

— Что с тобой? — Марго замечает мое волнение.

— Это письмо Дэн хотел послать сюда! Вот адрес нотариуса. В письме самая свежая выписка из моей медкнижки. Кому она понадобилась?

— Нотариусу.

— А зачем? Почему он хочет знать мое состояние?

— Нотариусы часто работают на кого-то, выполняют поручения.

— Значит, это письмо не для него?

— Почем я знаю.

— А если провести эксперимент.

— Какой?

— Марго, давай ты занесешь нотариусу письмо и скажешь, что из Верхневольска передали.

— Ко мне пристанут. Что, да откуда?

— Вот и хорошо! Завяжется разговор, сошлешься на Дэна Голубева, мол, поручил, и всё такое. Вдруг, нотариус о чем-нибудь проболтается.

— Ну ладно. Заодно горячей воды попрошу. Только у меня одна рука, тебе налить не смогу.

— Обойдусь. Ты главное узнай что-нибудь.

Марго скрывается за железной дверью. Тяжелая преграда клацает магнитным замком. Мне сразу становится тревожно. Минуты ожидания тянутся невыносимо медленно.

25

Кабан и Тиски выволокли из подъезда тяжелую тушу Мони и впихнули в джип.

— Давай, братан, колись, где они? — Кабан бесцеремонно хлестал Моню по щекам.

— Оставь его, сам очухается, — поторопил Тиски. — Садись за руль!

Кабан завел двигатель и спросил:

— А куда ехать?

— Они на Юго-Западной. — Тиски смотрел на дисплей своего смартфона, где на схеме улиц выделялась рыжая стрелочка.

— Что это? — покосился Кабан.

— Телефон Мони. Хорошо, что пацан его тиснул.

— Не понял?

— Да чего тут понимать! Я подключил обычную функцию, с помощью которой родители определяют, где их ребенок. Захожу на специальный сайт и вижу вас, как облупленных.

— Ты нас пасешь? — не сразу дошло до Кабана.

— Вы мне как дети, — ухмыльнулся Тиски. — Теперь врубился, почему я оставил твой мобильник Виталу? Если девчонка с ним смоется, она все равно будет у нас на крючке. Я могу проследить даже историю передвижений. В прошлую пятницу, к примеру, ты с Моней в нашем лучшем борделе на два часа завис.

— Во, блин!

— Не блин, а двадцать первый век.

— Как без баб, Тиски?

— Пятница-развратница. В этот день клиенты и без вас ломятся. Не хрен девок от работы отрывать!

— Заметано. В выходные пас. Будем драть по понедельникам.

— Погнали за Одноручкой!

26

Я нервничаю на углу торгового центра, поглядывая на дверь нотариальной конторы. Сколько времени прошло, как Марго там исчезла?

Я озираюсь в поисках часов. На глаза попадается древний «жигуль» увешанный объявлениями «Куплю б/у телефоны. Быстро и дорого». Решение приходит мгновенно, деньги важнее украденной трубки, и я направляюсь к лавке на колесах. Обещания сбываются ровно наполовину. Быстро, но дешево. За пару минут я сбываю вполне приличный мобильник за пятьсот рублей.

А Марго всё нет! Почему так долго! Я начинаю опасаться, что Марго угодила в стан врага, и уже собираюсь отправляться на выручку, как она появляется на пороге нотариальной конторы.

— Идем, — тащит меня Марго в сторону. — Не суйся сюда. Нотариус какой-то стремный, еле к нему прорвалась.

Мы останавливаемся у дороги, Марго рассказывает:

— С порога наплела про «лично в руки», и прочую ерунду, культю свою оголила для сочувствия, меня и пропустили. Дядька удивился, когда увидел конверт, а я свое гну, на почте часто теряется, вот меня и попросили, раз я в Москву еду.

— И что?

— Когда я вышла из его кабинета, с помощницами стала болтать, чай попросила. А сама прислушиваюсь. Мне кажется, нотариус позвонил кому-то и рассказал про письмо.

— Как он выглядит?

— Губастый хлыщ в сопливом костюме.

— Почему в сопливом?

— Лощеный, блестящий, как в соплях стиранный. И морда у него сытая, как у Верхневольского мэра.

Мы присаживаемся на остановке, я поглаживаю дергающуюся на бедре мышцу. Марго показывает пластиковую бутылочку.

— Открывай лапшу. Я свою порцию там слопала, а тебе горячей воды захватила.

Она зубами отвинчивает крышку. Я жду минуту и всасываю набухшую лапшу, помогая руками и коркой хлеба. Вкуснятина!

— Хочу посмотреть на этого нотариуса, — решаю я. Вдруг еще одна проталина появится в окошке замерзшей памяти.

— Внутрь пойдешь или ждать будешь?

— Лучше подождать.

— Он до вечера принимает.

— Может, на обед выйдет.

Сквозь пыльное стекло остановки я слежу за входом в нотариальную контору. По ступенькам поднимаются и спускаются посетители. «Сопливый» костюм пока не появлялся.

И вдруг я вижу, как из красивой серебристой машины с эмблемой прыгающего ягуара выходит мужчина, которого я прекрасно знаю! Но это невозможно!

Человек исчезает за дверью нотариальной конторы. Из моей дрожащей руки вываливается остаток батона.

— Какого хрена жратву разбрасываешь? — возмущается Марго.

— Там… там… — Слова застревают в горле как украденная на рынке незрелая хурма. — Я видел…

— Кого?

Мне страшно произнести. А вдруг я ошибся? Марго трясет меня, а я впиваюсь взглядом в железную дверь и жду. Давай, появись еще раз!

Вскоре тот же мужчина торопливо выходит от нотариуса. В его руке мой конверт. Тот самый! Когда мужчина садится в машину, мне удается снова рассмотреть его лицо.

О, боже!

— Кто это? Ты его знаешь? — требует объяснения Марго.

— М-мой…

— Да не мычи ты! Кто?

Я набираюсь сил и произношу:

— Мой отец.

27

Черный джип нагло въехал на остановку у выхода из метро.

— Они где-то рядом. За мной, — скомандовал Тиски.

Он двигался напролом сквозь оживленный пятачок перед торговым центром, сверяясь со стрелочкой на дисплее смартфона. Кабан крутился то слева, то справа, ограждая босса от неловких прохожих. Расстояние до стрелочки сокращалось.

— Здесь! — Тиски остановился и поднял тяжелый взгляд.

Перед ним стояла машина скупщика телефонов. Тиски покрутил шеей, обошел машину, сверился с меткой на дисплее. Его лицо перекосилось, а кулак грохнул по крыше автомобиля.

— Вот дерьмо!

— Эй, ты! Жить надоело! — из старого «жигуля» вышел грузный скупщик с наглыми рыбьими глазками.

— Привет! — Тиски радостно протянул раскрытую ладонь и сжал невольно поднятую навстречу руку. Физиономия скупщика исказилась от боли. Он застонал и покорно скрючился вслед за движением железной руки мучителя.

Тиски кивнул на автомобиль:

— Кабан, найди трубку Мони.

Кабан быстро обшмонал машину и продемонстрировал знакомый телефон:

— Нашел!

— Кто сдал этот мобильник? И когда? — Тиски, слегка ослабив хватку, заглянул в глаза скупщику.

— Парнишка, школьник. С полчаса как.

— Девушка с ним была?

— Не помню.

— А придется. — Тиски медленно сжимал кулак. — Девушка без руки.

— Не было, не было, — запричитал скупщик.

— Как выглядел парень?

— Обычный. Чернявый. Рубашка в клеточку.

— Куда он пошел?

— В магазин, кажется.

Тиски пихнул скупщика в машину и обратился к Кабану:

— Я думаю, Парализатор с Одноручкой зависли в торговом центре. Бери своего брата, и пошустрите там. А я у тачки подежурю.

— Если найдем?

— Без самодеятельности. Сначала сообщи мне.

Савчук вернулся к джипу. Он не хотел рыскать по торговому центру, где обязательно имеется видеоконтроль.

28

— Отец? Твой папа?!

Марго ошарашена не менее моего. До этой минуты мы оба были уверены, что я сирота. Факт гибели моих родителей не подвергался сомнению. Об этом мне сообщили и в больнице, и в интернате, да и в личном деле черным по белому написано, что папа и мама погибли в автокатастрофе.

— Нужно остановить его!

Марго первой приходит в себя и бросается наперерез выезжающему с парковки «ягуару». Длинная серебристая машина невозмутимо оттирает ее.

— Вот урод! — матерится Марго, едва отдернув ноги.

Неудача не останавливает ее. Она девчонка практичная и быстро ориентируется в городской суете. Марго замечает развалившегося за рулем таксиста, уминающего внушительный сэндвич. Энергичное объяснение девушки, и молодой таксист сломлен ее напором.

— Солома, сюда! — зовет Марго, распахивая дверцу такси.

Я ковыляю, словно во сне, и роняю тощий зад на заднее сиденье. А Марго садится вперед и уверенно командует крепким чуть небритым таксистом в солнцезащитных очках:

— Вон за той серебристой машиной. Быстрее.

Мы едем по проспекту в центр. Таксист чувствует себя в потоке машин, как рыба, идущая на нерест. Уверенно маневрируя, он догоняет «ягуар» и садится ему на хвост.

— И что теперь? — спрашивает он.

— Подрежь его! — требует Марго.

— Я пас. На таких тачках начальники ездят.

— Трусишь?

— Не нравится — выходи!

— Подождем, когда он сам остановится, — решаю я.

— А денежки у вас есть, ребятки, чтобы часами на такси раскатывать?

— Вчера напечатала, хрен отличишь! — отрезает Марго. Она поворачивается ко мне: — Ты не обознался?

— Пополнел, полысел, но очень похож.

— Знакомого встретили? — косится таксист. Видимо наш внешний вид не ассоциируется у него с дорогим автомобилем.

— Ага. С того света. Сегодня родительский день какой-то.

Таксист озадачен. Он увеличивает громкость радио, мы слушаем похожие друг на друга песенки и колесим, пока «ягуар» не сворачивает на дорожку, перекрытую шлагбаумом. Таксист прижимает машину к обочине.

— Прибыли. Это жилой комплекс «Серебряные ключи», туда меня без звонка клиента не пустят.

Услышав название, я вздрагиваю. Мать честная! Вот это да!

«Ягуар» проезжает под шлагбаумом. Я смотрю на причудливые кирпичные дома переменной этажности с зеркальными окнами салатового цвета, и на заиндевелом окошке моей памяти оттаивает новый эпизод прежней жизни.

— Это мой дом! — восклицаю я.

— Твой дом? Покажи пропуск, и нас пропустят. — Таксист с усмешкой смотрит на меня. — Забыл, бедняга?

— Не верите? Я здесь жил!

— Сомневаюсь.

— Здесь есть мини-зоопарк, — вспоминаю я, заметив огороженный склон. — Внизу пруд и речка. Туда пускают чужих, если пешком.

Мне не терпится проверить себя. Я выбираюсь из такси. Марго догоняет меня, и мы проходим мимо охранников. Новые детали, встречающиеся на пути, оживляют память.

— Видишь пруд? — убеждаюсь я.

— К черту пруд. Тебе отца надо найти. Куда он делся?

— Я вспомнил. Он поставит машину в подземный паркинг и пойдет по переходу. Мы перехватим его около лифта.

— А если и твоя мама жива? — обжигает меня вопросом Марго.

Я избегаю слов «папа» и «мама», боясь, что сознание ухнет в водоворот непостижимой мечты и уже не выберется оттуда. Если вчера ты был жалким червяком, а сегодня превратились в вольную птицу, не стоит сразу взлетать к солнцу, крылья могут не выдержать.

Я тащу Марго по знакомым дорожкам и нахожу незапертую дверь для дворников. Мы спускаемся по ступеням и оказываемся под моим домом около лифта. Если я не обознался, сейчас справа появится мой отец.

Я замираю и слышу тихие шаги. Сердце подкатывает к горлу и выдавливает из глаз слезы. Шаги приближаются, а я смотрю в пол, боясь поднять влажные глаза. Мы стоим у дверей лифта, нас не обойти. Шаги стихают, и в узкий круг моего взора попадают дорогие туфли из мягкой кожи. Я узнаю бежевые брюки водителя «ягуара». Это он.

О, господи! Отец рядом со мной! Стоит сделать шаг, и я смогу обнять его!

Он нажимает кнопку вызова, лифт распахивается, и я слышу вежливый голос:

— Вам на какой этаж?

Марго пихает меня локтем. Я нахожу силы поднять взгляд и выдавливаю:

— На пятый, папа.

Планета останавливается. Мое сердце тоже. Мгновения тишины давят так, словно я погружаюсь на дно океана. Заплаканные глаза стремятся поймать тепло ответного взгляда. Я жду объятий, чтобы разрыдаться в голос. Но различаю лишь, как щеки отца багровеют, и на лице проявляется гремучая смесь удивления и испуга. Его руки поднимаются отнюдь не для объятий.

Он грубо отталкивает меня и вопит:

— Охрана!

29

У Марго при крике «охрана» срабатывает рефлекс мелкого воришки. Она бросается бежать, недаром столько тренировалась. Но в запутанной подземной части жилого комплекса сильные ноги не главное, здесь надо знать переходы-выходы. Марго тычется в первую же закрытую дверь, не замечая кнопки на стене, и призывает меня на помощь:

— Солома!

Смахнув слезы, я разглядываю толкнувшего меня мужчину и убеждаюсь — это не мой отец. Черты лица очень похожи, но чванливые губы и надменный взгляд выдают в нем совершенно другого. И главное — мой папа ни за что бы не поднял на меня руку!

— Уберите его отсюда. Вышвырните! — требует похожий на отца человек от подоспевшего охранника. — И ее тоже. И никогда их сюда не пускайте!

Марго ощерилась, готовясь к сопротивлению. Однако, видя мою безвольную покорность, ее единственная рука опускается, а приведенная в боевую готовность коленка распрямляется. Охранник бесцеремонно выталкивает нас на лестницу «Пошли! Пошли!», но когда за нашими спинами закрывается дверь, становится дружелюбнее.

— Откуда вы взялись?

— На зверье пришли посмотреть. И увидели, — язвит Марго.

— Зачем в дом полезли? У нас жильцы нервные, впечатлительные. Они платят деньги за покой.

— Покой на кладбище.

— Угомонись, девочка. Нам от них тоже порой достается.

Марго корчит милую рожицу и вступает в беседу со словоохотливым охранником, а я в полной растерянности. В душе склока — разочарование и надежда терзают друг друга. Кого я встретил у лифта? Почему этот человек получил письмо обо мне? А вдруг это мой папа так изменился за три года?

Охранник выводит нас за территорию, и мы попадаем в лапы разгневанного таксиста.

— Сбежали и не заплатили. Не выйдет! А ну гоните денежки.

— Вот. — Марго протягивает пятьсот рублей, вырученных за телефон.

— Что это? Ты перепутала купюру. Я вас час катал. Гони тысячу! И за моральный ущерб столько же!

— Хоть моральный, хоть материальный, больше все равно нет.

Мне хочется исчезнуть, испариться, провалиться сквозь асфальт. Планета сошла с орбиты, а они собачатся из-за пустяка. Мне кажется, за мной подглядывают из окон моей бывшей квартиры. Я плюхаюсь в машину, чтобы скрыться от жестокого мира.

— Увезите нас отсюда.

— Чего? — таксист стоит у раскрытой дверцы, пялится на меня сквозь темные очки и вертит пальцем у виска. — Ты, наверное, свихнулся, а я не сумасшедший, чтоб вас бесплатно катать. Плати и уматывай!

— Да выслушай ты, наконец, меня! — дергает его Марго. — Солома был уверен, что это его батя. Он хотел взять у него деньги. Но произошел облом.

Марго беспомощно разводит руки, словно имеет две полноценные конечности. Таксист не понимает ее жеста и смотрит по направлению левой руки. Она указывает на его машину.

— Ты что несешь? Какой облом? Тебе тачка моя не нравится?

— Тачка что надо, только прокладка между рулем и сиденьем подкачала.

— Слушай, ты! Я не уговаривал тебя, сама пела песню: любые деньги, только догоните!

— А это разве не любые?

Таксист беспомощно хватает воздух раскрытым ртом. Чувствуется, что наглых интернатских детишек он никогда не возил. Но Марго умеет меняться. Она обезоруживает водителя обаятельной улыбкой.

— Машина у вас замечательная, а вы еще лучше. — Она садится рядом со мной. Ее пальцы касаются моей ладони. — Твоего папу как звали?

— Алексей, — откликаюсь я.

— А этого мужика Артур. Я у охранника спросила. Артур Викторович Соломин. А твоя фамилия Соломатин!

— Мой папа тоже Викторович. Алексей Викторович Соло… — Мои губы замирают на полуслове. В памяти вспышка, и я понимаю, кого я встретил. — Это мой дядя, брат отца. Он жил в Дмитрове, папа с ним перезванивался, а мама недолюбливала, и мы редко встречались.

— Но ты же Соломатин, а не Соломин, — напоминает Марго.

Я выхватываю из кармана листки личного дела. От неудобной папки я избавился еще в поезде. И проверяю взглядом каждую букву. «Отец: Артур Викторович Соломатин».

— Ты ослышалась!

— Да нет же. Я переспросила. Его фамилия Соломин!

Я тру виски и закрываю глаза. Как меня звали в детстве? Павлик, Пашенька, Павлуша, а в школе дразнили Соломой, потому что фамилия моя была… Соломин или Соломатин? Я теряюсь в догадках, зато отчетливо вспоминаю, какие цифры нажимал на домофоне своего подъезда, когда забывал ключи. Я набирал номер нашей квартиры.

— Я жил на пятом этаже в 163-й квартире. А где живет этот Соломин?

— Тоже в 163-й, — подтверждает Марго.

— Что здесь происходит? Устроились, как у себя дома! — возмущается таксист, садясь за руль.

— Да подожди ты! — отмахивается Марго. — Что-то здесь не чисто.

— Не хами, малышка. Нет денег, выметайтесь!

Но Марго не обращает на таксиста внимания.

— Сколько ты провалялся в больнице после аварии?

— Два месяца. Первую неделю в коме.

— А когда очнулся, ничего не помнил?

— Ничего, — качаю я головой. — Меня перевели из реанимации в хирургическое отделение. А потом отправили в интернат.

— И никто к тебе в больнице не приходил?

— Никто. Сказали, что родители погибли, я теперь сирота, и обо мне будет заботиться государство.

— А как же дядя?

— Я только сейчас о нем вспомнил. А тогда… Когда ходишь под себя и ждешь санитарку, не до этого.

— Возможно, твою фамилию просто перепутали в сопроводительных документах.

— Эгей, малышка. Просто так только кошки родятся, — вмешивается в разговор таксист. — Ты знаешь, сколько стоят квартиры в «Серебряных ключах»? Это элитный жилой комплекс. Парнишку бортанули и заняли его жилплощадь.

— Если эта квартира его родителей, он может ее вернуть.

— С другой-то фамилией? Я слышал ваш разговор и понял, что к чему.

— Ну, расскажи, если такой умный.

— Всё шито белыми нитками. Где жил его дядя? В Дмитрове. А тут Москва! Чувствуешь разницу? Когда семья погибает, ближайший родственник становится наследником. Только вот незадача, мальчишка выжил, и что делает дядя? Договаривается с врачами, те исправляют фамилию и ссылают мальчика куда подальше. Дядя становится владельцем элитной недвижимости. Большая у вас квартира была? — обращается ко мне таксист.

Я смутно помню свою квартиру, но понимаю, о чем толкует таксист.

— Если это так, дядя ответит по закону.

— О чем ты, парень! Благодари, что выкарабкался. Могли бы аппаратурку отсоединить, когда ты в коме лежал, и кранты. Сколько лет прошло?

— Почти три года.

— И ты еще рассчитываешь на закон? — Таксист усмехается. — Уверен, что у твоего дяди по документам всё чистенько.

Я пытаюсь представить события по-другому, но не получается. Неужели таксист прав? Горечь обиды разъедает сердце. Моя семья погибла, я стал инвалидом, и никакого сострадания от родственника. Он вышвырнул меня куда подальше, а квартиру присвоил. Где справедливость? Неужели с сиротой можно так поступать!

— Если он так сделал, если мой дядя сволочь, то я…

— Да что ты можешь? — обрывает мои причитания таксист.

Я представляю податливый глиняный образ подлого дяди, и думаю, как ему отомстить. В моей голове начинает формироваться дерзкий план, а губы невольно шепчут:

— Многое.

— Ладно, ребятки. Мне пора шуршать колесами. Выметайтесь.

— Подождите. Сколько мы вам должны?

— А что у тебя деньжата водятся? — поворачиваются ко мне темные очки.

— Будут.

— Сказочкам я больше не верю. Гони хотя бы тысячу!

— Вы получите в пять раз больше, если подождете меня и одолжите очки.

— Чего? — возмущается таксист.

— Что ты задумал? — толкает меня Марго.

— Восстановить справедливость. Хотя бы частично.

— Выкладывай.

— Мне терять нечего, поэтому… — И я рассказываю о том, что собираюсь сделать.

Таксист нервно потирает щетину, похожую на прилипшую тень. Мой план предусматривает и его помощь. Я рассчитываю, что молодой водитель еще не растерял дух мальчишеского безрассудства. Так и есть!

Со словами:

— И во что я ввязываюсь, — таксист протягивает мне солнцезащитные очки.

30

Черный джип, игнорируя разметку, торчал на остановке общественного транспорта. Автобусы и маршрутки останавливались в два ряда, создавая привычный затор на проспекте Вернадского около выхода из метро. К джипу вернулись Кабан и Моня. Савчук, сидевший в салоне, приоткрыл окно.

— Что узнали?

— Все этажи прочесали. Это не провинциальный городок. Тут на одноруких не обращают внимания, — виновато отчитался Кабан.

— Народу много, всех не опросишь, — добавил Моня.

— Когда народу совсем не было, ты не смог клавишу вовремя нажать, дебил. Из-за тебя мы Парализатора профукали.

— Да я… — Моня в десятый раз попытался оправдаться, но сразу скис под тяжелым взглядом Савчука. Стремясь приободриться, он продемонстрировал телефон. — Братан мобилу мне вернул, в следующий раз я…

Моня дернулся от неожиданного звонка, и покосился на свою трубку. Однако мобильный телефон сработал у Савчука. Тиски, хмурясь, вслушивался в шипящий голос собеседника.

— Что происходит? Мальчишка явился ко мне прямо в дом. Он должен быть не у меня, а у вас!

— Когда это было? — Тиски узнал голос заказчика.

— Только что. Минут десять, как я отошел от дикого шока.

— Девчонка с ним была? Однорукая.

— Однорукая, одноногая — я не знаю. Какая-то профурсетка рядом вертелась.

Тиски кивнул Кабану, чтобы тот садился за руль, и шепнул, прикрыв трубку: «Гони в «Серебряные ключи».

— Значит, мальчик знает ваш адрес. Откуда?

— Это не ваше дело! Я заплатил за то, чтобы увидеть его труп, а он является живой и устраивает скандал. Как это понимать?

— Он сбежал. Вы же не пожелали, чтобы я решил вопрос в провинции.

— Потому что я хочу убедиться лично. Я должен быть уверен, что он больше не воскреснет! Да вы сами уверяли, что всё под контролем, проблем нет.

— Проблемы начались из-за того, что вы дали неверную информации. Парень спокойно передвигается без инвалидной коляски.

— Я не знал!

— Ладно. Не будем спорить. Пацана я найду, не сомневайтесь. Ему некуда податься, и деньги у него на нуле. И вот еще что, если он к вам еще раз заявится…

— Он не сможет. Его выгнала охрана, и больше не пропустит.

— И куда он направился?

— Откуда мне знать!

— Тогда я поговорю с охраной.

— Не суйтесь сюда! Ваш визит может скомпрометировать меня.

— Я разберусь без шума, и по любому достану мальчишку, — заверил собеседника Тиски. Отключив трубку, он пробормотал: — Мне он нужен больше, чем тебе, козлина.

Кабан, прислушивавшийся к разговору, поинтересовался:

— Планы меняются?

— Гони, куда сказано, и не хлопай ушами! В «Серебряные ключи»!

31

— Я пойду с тобой! — настаивает Марго.

— Вдвоем нас засекут охранники. — Я деловито копаюсь в большом мусорном контейнере. — Очки изменили мой облик, а у тебя, Марго, особая примета.

— Ну да, рука не отросла, извини!

— Я не то хотел сказать.

— А что?

— Я один справлюсь.

— Солома, ты не всесилен. Когда ты входишь в транс, то не контролируешь себя. Ты смотришь на того, кого собираешься обездвижить, и не замечаешь ничего вокруг!

— Это мой риск. Это мое семейное дело. Зачем рисковать тебе?

— Да как же ты не поймешь, дурак, что я буду больше волноваться, если не буду рядом!

Офигеть! Я не верю своим ушам. Гордячка Марго практически призналась в любви! Ее искренний взгляд цепляют меня за живое. По-правде говоря, и мне не по себе без Марго. Опасность сблизила нас. Только сейчас я понимаю, что сбежал из интерната не ради спасения своей никчемной жизни, а для того, чтобы быть вместе с Мариной.

— Сама дура, — ворчу я, опустив глаза. — Ладно, сунемся вместе. — Я нахожу среди мусора вполне приличную коробку из-под фотоаппарата. — Вот эта нам подойдет.

— А вон еще из-под утюга. Достань. Я понесу, чтобы прикрыть культяшку.

На территорию жилого комплекса «Серебряные ключи» мы проходим через второй въезд под видом курьеров Интернет-магазина. Тинэйджеры, подрабатывающие во время летних каникул, не вызывают у охранников подозрения. Я узнаю знакомые места. Вот здесь я играл в футбол, тут гонял на велосипеде, а зимой умудрялся скатываться стоя с обледеневшей горки. Ноги приятно покалывает от воспоминаний, они сами собой выводят меня к родному корпусу. Мы подходим к нужному подъезду. Я набираю код вызова консьержки, написанный на табличке.

— Интернет-доставка в 163-ю, — бодро рапортую я.

Замок пищит, дверь открывается, мы входим в сияющий мрамором холл. Консьержка лениво выглядывает из своей комнатушки.

— Какой этаж знаете?

Я для убедительности трясу листочком из своего дела.

— В заказе написано.

Лифт поднимает нас на пятый этаж. А вот и знакомая дверь. Надо подготовиться.

Я представляю глиняный образ подлого дяди, завладевшего нашей квартирой, и пропускаю Марго вперед. Она включает милую улыбочку и по моему знаку нажимает кнопку звонка. Я сосредотачиваю мысленную энергию. Только бы он открыл!

— Интернет-доставка, — щебечет Марго.

Щелкает замок, дверь приоткрывается.

— Светик, ты что-нибудь заказывала? — дядя почти не смотрит на нас, он обращается себе за спину.

Получается, он не один. С ним некая Светик. Я быстро корректирую план. Первым делом уложить его, а потом с ней разобраться. Приступаю!

Я опаляю пламенем гнева виртуальный глиняный образ дяди, оставляя в неприкосновенности мышцы лица. Всё идет, как обычно. Еще усилие — и дядя грохнется. Я напрягаюсь. Ну же! Давай! Твои мышцы каменеют, ты должен подергаться и свалиться!

Но ничего подобного не происходит. Дядя как стоял, так и стоит. Лишь легкий тик искажает его физиономию, а в глазах вспыхивает злость. Он узнает нас и готов захлопнуть дверь.

Я растерян. Всё сделано как обычно, а результата нет!

Не знаю, чем бы закончился наш визит, если бы не решительность Марго. Она распахивает дверь, прет на дядю и так яростно толкает его, что тот валится на пол.

— Что с тобой? — Марго трясет меня единственной рукой и сдергивает очки. — Ты не заснул?

На шум из комнаты выглядывает пышногрудая блондинка в атласном халате с оштукатуренным лицом и одним подкрашенным глазом.

— Зайка, кто эти люди? — беспомощно вопрошает она, роняя из ослабевших рук кисточку и тюбик.

— Курьеры. Гони деньги, Светик! А то мордашку расцарапаю! — смело требует Марго.

— Сколько мы вам должны?

— Ты не поняла, кукла крашенная. — Марго пинает пустую коробку. — Давай всё, что есть!

Дядя ворочается на полу и цепляет за ноги Марго. Она с криком падает, а Светик, хлопая ресницами, тянется к телефону. Я понимаю, что мы пропали, хочу остановить блондинку, но при этом не двигаюсь с места. А тут уже поднимается грузный дядя, он похож на разъяренного медведя. Его лапа летит мне в глаз. Я заслоняюсь руками, готовясь принять удар. Но вместо этого слышу непонятный грохот. Сначала тяжелый, потом легкий. Я смотрю сквозь растопыренные пальцы. На полу в беспомощном состоянии лежит дядя и его Светик.

— Ну, наконец-то. — Марго встает и закрывает входную дверь. — Шуму наделали. Надо быстрее сваливать.

Я наступаю на упавшие солнцезащитные очки и понимаю, что всё из-за них. Они мешали мне воздействовать на жертву. Я парализовал противника лишь, когда мои глаза ничто не закрывало.

— Узнаешь меня, дядя? Ну! — склоняюсь я над поверженным противником. Его тело окаменело, но лицо я не планировал затронуть. — Что с моими родителями?

— Они погибли, — ворочаются его губы. — Автомобильная авария.

— А я? Почему я в интернате, а не здесь?

— Ты тоже погиб.

— Я живой! Ты слышишь меня? Я живой! Это квартира моих родителей, здесь должен жить я, а не ты!

— Паша, — останавливает меня Марго. — Спроси у него, где деньги? Искать некогда.

— Где деньги и документы на квартиру? — трясу я дядю. Он насмерть перепуган и не понимает, что с ним произошло. Приходится втолковывать. — Это я тебя превратил в камень. Примерил шкуру инвалида? Если ты сейчас не скажешь, то никогда не уже встанешь.

— Сейф. В кабинете.

Марго исчезает, но вскоре возвращается.

— Там кодовый замок.

— Говори код? Быстро!

— Дата. Тот самый день.

— Какой еще день? Говори четко.

— Автомобильная катастрофа.

— Когда погибла моя семья? — доходит до меня. — Для тебя это счастливый день? Ну, ты и сволочь!

И как я мог перепутать законченного подлеца со своим отцом. Мне хочется врезать ему по физиономии, но занесенная рука опускается. Не умею я бить лежачих. Я знаю дату, когда моя жизнь раскололась на ДО и ПОСЛЕ. В тот зимний день родители обещали показать нам с сестрой какой-то сюрприз. Их лица светились счастьем, а мы гадали, что нас ждет впереди. Но не дождались.

Я диктую дату Марго. День, месяц и год. Пока ее нет, я продолжаю допрос.

— Кто эта женщина?

— Светик, я с ней живу.

Его манера коверкать имена будит воспоминания. Еще один просвет в заиндевелом окошке прошлого. Я гостил у дяди в дошкольном возрасте. Он называл меня Павликом. А рядом были Верунчик и Вовчик.

— У тебя была жена Верунчик и сын Вовчик. Вы жили в Дмитрове.

— Нет у меня никого! — злится дядя.

В прихожую влетает сияющая Марго с тремя пачками денег.

— Евро, доллары и рубли. Класс! — радуется она, пихая деньги в пакет.

— Что еще в сейфе?

— Ерунда. Женские побрякушки и папка с бумагами.

Я спешу в кабинет, где работал мой отец. Родная квартира — лучшее лекарство от беспамятства. Мебель в кабинете та же, только нет приятных мелочей и фотографий в рамочках, которые хранили дух моей семьи. Из распахнутого сейфа торчит папка. Я беру ее, раскрываю, но мне на ухо шипит Марго:

— Делаем ноги, пока не поздно.

Мне хочется остаться подольше в родной квартире, хочется заглянуть в свою комнату, найти старые фотографии, прикоснуться к своему прошлому, но я понимаю, что Марго права. Шум борьбы могли услышать соседи. Да и дядя со своей молоденькой пассией может скоро прийти в себя.

Мы захлопываем дверь квартиры и спускаемся в холл. Марго мило улыбается консьержке, та замечает ее инвалидность и хмурится от непонимания. У курьера должны быть две руки!

— Что-то вы долго, — ворчит консьержка.

— Клиенты не хотели деньги отдавать.

Хотя Марго говорит правду, консьержка хмурится еще больше. Мы спешим к спасительному выходу. Сквозь стеклянную дверь подъезда я вижу приближающегося Тиски. Он в десятке шагов. С ним Кабан.

Вот дерьмо!

Бандиты замечают нас. Что делать? Я бросаюсь обратно к консьержке.

— Соломиных ограбили! Срочно вызовите полицию. И не пускайте его. Это главарь грабителей, — показываю я на Тиски за стеклянной дверью, тыкающего пальцем в домофон.

Пока потрясенная консьержка нервно хватается за телефон, я тяну Марго обратно к лифту. Мы спускаемся вниз. Все корпуса в «Серебряных ключах» объединены подземными паркингами и переходами. Я вспоминаю, как даже в зимнюю стужу спокойно бегал в шортах в бассейн, и веду Марго по этому пути. Мы проходим запутанными переходами и поднимаемся в холл фитнес-клуба. Девушка за стойкой встречает нас приветливой улыбкой, но мы бодрым шагом проходим мимо, выскакиваем из клуба и направляемся к проходной. Память возвращает мне счастливые мгновения. В солнечные дни мы всей семьей загорали и плавали в бассейне на крыше фитнес-клуба. Как же хочется снова окунуться в бассейн.

Однако приятные мысли тут же сменяются тревогой. Охранник у шлагбаума на выезде выслушивает по рации какую-то команду. Его фигура перегораживает дорогу, а недобрый взгляд фокусируются на мне. Неужели ему успели сообщить?

— Отвлеки его, — шепчет Марго.

— Чем?

— Чем хочешь.

Я не понимаю, что она задумала, и произношу первое пришедшее в голову:

— Вы не могли бы мне одолжить свои плавки?

Кирпичное лицо охранника идет трещинами. Черт! Мысли о бассейне сыграли со мной дурную шутку.

— Что-что? — напрягается охранник.

Колено Марго увесисто летит ему в пах. Как же ловко у нее это получается! Мы проскакиваем под шлагбаумом, а вместо грозной фигуры за нашими спинами остается скрюченный человечек, сжимающий ладони между ног.

— Главное — отбросить сомнения, — повторяет свой принцип Марго. — С плавками ты хитро придумал.

С этими словами мы плюхаемся в поджидающее нас такси. Марго гордо трясет деньгами.

— Ну, вы даете, — восхищается водитель, срываясь с места.

32

Даже в летний зной следователь Николай Самаров застегивал пиджак на все пуговицы и туго затягивал галстук. Костюмы он предпочитал темные, а рубашки светлые, смотрел на мир со строгим прищуром и не допускал, чтобы длина прически превысила один сантиметр. За внешний вид, служебное упрямство, а также излишнюю дотошность и неулыбчивость, коллеги за глаза называли тридцативосьмилетнего майора «человек-сюртук».

На место происшествия в «Серебряные ключи» Самаров прибыл вместе с экспертом. Каждый занялся своим делом. Эксперт искал улики, а следователь терпеливо слушал сбивчивые показания потерпевших. Взволнованного человека лучше не перебивать, знал Самаров по опыту, пусть выговорятся, на первом этапе расследования лишней информации не бывает.

Пока бледный от пережитого Артур Викторович Соломин жадно опустошал бутылочку минеральной воды из холодильника, Самаров бегло осмотрел просторную квартиру и вернулся к потерпевшим. Настало время задать уточняющие вопросы.

— Артур Викторович, вы назвали грабителя самозванцем. Почему?

— А как же! Он заявил, что приходится мне племянником, но это ложь!

— У вас нет племянника?

— Был. Вся семья брата погибла, у меня есть справки о смерти. Я сейчас покажу.

— Это позже. — Следователь жестом остановил Соломина, безвольным кульком сидящего в кресле. — Вы точно запомнили, что девушка была без руки?

— Как такое забудешь.

— Значит, грабителей было двое. Худой парень лет шестнадцати и девушка инвалид. Оба без оружия.

Соломин утвердительно качнул головой. Самаров наклонился к потерпевшему, следя за его реакцией.

— Тогда почему вы не оказали им сопротивления?

— Да не успел я ничего сделать! Меня толкнули, и я упал. А когда поднялся, снова свалился.

— Вас ударили?

— Не помню. Я лежал и не мог пошевелиться.

— А что делали вы, Светлана?

— Это был сущий кошмар! Я хотела позвонить, позвать на помощь, но тоже упала.

— Вы выбежали в прихожую и споткнулись?

— Нет. Точнее да, это произошло в прихожей, но я не спотыкалась. Это было что-то странное, я упала и будто окаменела.

— То есть, как и Артур Викторович не могли пошевелиться?

— Да. Однорукая стерва переступила через меня и обчистила наш сейф.

Самаров задумался. Шоковое состояние типичная реакция на стресс, вызванный ограблением. Однако шок наступает сразу, он отключает волю, а хозяйка пыталась позвонить и помнит многие детали.

— Давайте поговорим про сейф. Он не взломан. Откуда грабители узнали код?

— Парень угрожал мне, обещал сделать еще хуже, и мне пришлось… — лепетал Соломин.

— Зайка, но ты не называл цифр! — встрепенулась Светлана.

— Разве?

— Ты только упомянул дату, а парень сам сообщил девчонке день, месяц и год.

— Какую дату? — заинтересовался следователь.

Хозяин квартиры зло зыркнул на женщину. Чувствовалось, что в нем вскипает раздражение.

— Мне угрожали, и я сказал код.

— Нет не говорил! — настаивала Светлана.

— Я пережил стресс и плохо помню, — пожаловался Соломин следователю.

— О какой дате идет речь? — мертвой хваткой вцепился Самаров. Он знал, что в нестыковке показаний таится ключ к расследованию. Волнение мешает лгать. Поэтому так важны самые первые признания, как потерпевших, так и преступников.

— Понимаете, код к сейфу — это день гибели моего брата. Так мне проще запомнить.

— Когда это произошло?

— Двадцать девятого декабря три год назад.

— И грабитель знал эту дату?

— Об этом писали. Жуткий случай на дороге. Погибла вся семья.

Лепет потерпевшего походил на неловкое оправдание. Катастрофу трехлетней давности случайно не вспомнишь, тем более точную дату. «В этом направлении надо тщательно покопать, — решил Самаров. — А пока лучше сменить тему».

— Артур Викторович, припомните еще раз, из-за чего вы упали? Скорее всего, вас ткнули электрошокером.

— Не знаю. Всё произошло так неожиданно, — засомневался хозяин квартиры.

— Ко мне никто не прикасался, — твердо заявила Светлана. — Я потянулась к телефону, тело охватило судорога, и я грохнулась. Эх, теперь синяки будут.

— Грабители одевали маски? Возможно, они распылили нервно-паралитический газ, — предположил Самаров.

— Это наглец, лжеплемянничек, разговаривал со мной. Маски на нем не было.

— Значит, вы находились в сознании?

— Я мог говорить, но тело мне не подчинялось. Ни руки, ни ноги! Я думал, что меня парализовало.

— Парализовало, — задумчиво повторил Самаров.

В комнату вошел пожилой полный эксперт с высокими залысинами и тяжелыми очками на широком носу. Коллеги его называли Петровичем.

— Николай, я пальчики с сейфа снял. Коробку из-под фотоаппарата исследую в лаборатории.

— А следы?

— Какие следы. Двор вылизан, дождей давно нет. Под ноги себе посмотри.

— Возьми пробу воздуха.

— Зачем?

— Меня интересуют посторонние примеси. Нервно-паралитический газ, например.

— Их бы «скорая» сейчас откачивала, Коля.

— И проверь, нет ли на теле потерпевших ожогов от электрошокера.

Петрович насупился. В этом весь Самаров. При ограблении квартиры ни выстрелов, тяжких телесных не зафиксировано, а следователь всё равно придумает лишнюю работу. Хотя, если подумать, грех жаловаться. Самаров поручил не разложившийся труп фотографировать. Исследовать молодое женское тело, пожалуй, приятнее.

Пока эксперт объяснял потерпевшим, какие участки тела следует оголить в первую очередь, Николай Самаров спустился на первый этаж и допросил консьержку. Она довольно хорошо описала несовершеннолетних грабителей и упомянула интересный факт. Подростки испугались двух мужчин, пытавшихся войти в подъезд, поэтому убежали через подземный паркинг. А незнакомые мужчины, как только поднялась шумиха, сразу исчезли.

33

Такси останавливается около метро. Я передаю водителю пять тысяч рублей одной купюрой.

— Э, а за очки штуку накинь, — клянчит он, — ты же не вернул.

Я признаю его требование справедливым, копаюсь в пакете и убеждаюсь, что у нас нет мелких денег. Пачка купюр по пять тысяч рублей, доллары и евро по сотке.

— Сдача есть? — показываю я малиновую банкноту.

— Как вас зовут? — спрашивает таксист.

— А тебе зачем? Заложить хочешь?

— Я что, самоубица. Еще подельником привлекут.

— Мы скажем, что ты главный, — подтверждает Марго. — А с нас взятки гладки — мы несовершеннолетние.

— Вы смелые. Я б никогда на такое не решился. Меня, кстати, Никитой зовут.

Я чувствую себя опустошенным, как сдувшийся шарик в холодной луже. Нет сил, куда-то идти и что-то предпринимать.

— Паша, — представляюсь я. — А она Марина.

— Дай пять, Паша. Ты супер. — Таксист хлопает меня по раскрытой ладони. Он молод, немного за двадцать, и держится как реальный пацан. — Куда теперь? Моя тачка в вашем распоряжении.

— Пожрать бы пиццы, — бормочу я.

— Где у вас квартиры сдают? — вмешивается деловая Марго.

— Вам причалиться некуда? Так у меня комната свободная. А что, я один живу и сдам вам за штуку в день, — предлагает Никита.

Мы с Марго переглядываемся. Я чувствую, она тоже устала и не горит желанием таскаться по неприветливой столице в поисках теплого угла. Деньги, конечно, таксист просит бешенные, но мы же теперь богачи.

— Да что тут думать, погнали! — Никита весело выдергивает из моей руки пятитысячную купюру. — Сдача в счет первых четырех дней. А пиццу мы закажем на дом.

— Дешевле в магазине купить, — ворчит Марго.

— Хозяин-барин, — соглашается улыбающийся таксист.

По пути мы заезжаем в гипермаркет и набираем полную тележку продуктов. Какой же кайф быть богатым, впервые в жизни я не смотрю на ценники.

Таксист Никита живет в пригороде в невзрачном двухэтажном доме с трещиной на фасаде.

— Это, конечно, не «Серебряные ключи», — извиняется Никита.

Мы поднимаемся по замызганной лестнице, входим в квартирку на втором этаже.

— Блин, опять с потолка сыпется! — Никита отталкивает ногой кусок штукатурки и тащит продукты на кухню. Мы слышим его громкий голос: — Дом аварийный. Если его снесут, дадут новую квартиру. Власти уже лет пятнадцать, как обещают. Вы располагайтесь. У меня даже душ есть, правда, горячую воду на лето отключили. А я пока на стол соберу.

Какой к черту душ, если в СВЧ шкварчит нагревающаяся пицца. Да и процесс мыться у вчерашнего колясочника ассоциируется с тяжелой медицинской процедурой. А что квартира с трещинами, так мы интернатские к хоромам не приучены.

Вскоре мы втроем сидим за маленьким столиком. Я уплетаю пиццу с ветчиной, цепляю вилкой дольки помидоров и запиваю импортным пивом. Не жизнь — сказка! И компания что надо — ставшая почти родной Марго и клевый чувак Никита. Он хоть и старше нас, но свой в доску! По моему горлу катится ком громкой отрыжки, а он ржет и хлопает меня по спине.

— Не лопни от жадности, — ворчит Марго, видя, как я тянусь за третьей бутылкой пива.

А ну их этих девчонок! Вечно зудят не по делу! Вот Никита меня понимает, с ним можно поговорить по-мужски.

— Я там жил. Это моя квартира.

— Конечно, — соглашается Никита.

— Я не украл, я взял свое!

— Ясен пень.

Я вспоминаю, что прихватил в сейфе еще и папку с бумагами. Приношу ее, раскрываю ее на коленях и перебираю листы с гербовыми печатями. Нахожу свидетельство о собственности на нашу квартиру в «Серебряных ключах». Владельцем числится Артур Викторович Соломин. Оформил через полгода после автокатастрофы.

Вот гад!

Вчитываюсь в новые бумаги. Это дом и земельный участок в Подмосковье. Оформлены в тот же период, что и квартира. Не туда ли в последней день счастливой жизни везли меня родители? И снова им владеет подлый дядюшка!

Я извлекаю из папки еще одну розовую бумагу с водяными знаками и печатью с двуглавым орлом. Вверху тисненые буквы «Свидетельство о государственной регистрации права». Ниже я вижу фамилию дяди и бормочу под нос следующую строку:

— Объект права. Помещение, нежилое, общая площадь три тысячи пятьсот квадратных метров. Адрес объекта. Москва, проспект Вернадского…

Никита выхватывает бумагу. Он человек опытный и быстро въезжает в ситуацию.

— Ни хрена себе! Это же торговый центр на Вернадке! Тот самый, где вы сели ко мне. Он принадлежит твоему дяде.

— Мы туда часто ездили всей семьей, — вспоминаю я.

— Твой дядя оформил торговый центр одновременно с квартирой. Значит, он раньше принадлежал твоему отцу. Что получается? Раз твои предки погибли, то ты, Пашка, — законный наследник. Врубаешься?

— Ну.

— Ни хрена ты не врубаешься. Давай еще по пиву, и я тебе растолкую.

Никита отчпокивает крышку и подставляет мне открытую бутылку. Я отодвигаю пустой бокал и пью из горлышка, так привычнее. Никита сдвигает все бутылки в кучу и начинает объяснять:

— Это собственность твоих родителей. Если ты наследник, то всё, ты понимаешь ВСЁ, что было у твоих предков достается тебе. Торговый центр, дом, квартира, деньги, машина. — В процессе перечисления Никита одну за другой двигает ко мне бутылки. — Машина у вас была?

— Две. У папы и мамы.

— Вот! У тебя должны быть две тачки. — Еще пара бутылок оказывается в моей куче. — Ты мог бы ездить не на такси, а рулить своей машиной.

Никита сжимает перед собой кулаки и показывает, как должен управлять автомобилем крутой драйвер.

— У меня нет прав.

— Фигня, я научу. И жилье тебе принадлежит по закону. Ты мог бы не тратиться на мою халупу, а жить в обалденной квартире. «Серебряные ключи» это же элитный жилой комплекс. А в торговом центре сидят арендаторы. Они же бабло отстегивают владельцу каждый месяц. Представляешь, это сколько?

— Сколько?

— Немеряно! Ты богатый человек, Пашка!

— Он нищий инвалид, — грубо вмешивается в деловую мужскую беседу Марго.

— Так и есть! Его обобрал дядя. — Никита сдвигает все мои бутылки на край стола. И спохватывается: — Ты сказала: инвалид? Я, конечно, понимаю, здоровых людей не бывает, бывают недообследованные, но…

Никита хлопает глазами, стремясь обнаружить у меня отсутствующие конечности. Приходится объяснять, что после катастрофы я был прикован к инвалидной коляске и до сих пор числюсь инвалидом.

— Но всё в прошлом? Это не вернется?

Если бы я знал ответ на этот вопрос! Я сам себе его задавал десятки раз, и тут же отгонял панические мысли. Как же хорошо, когда можешь ходить!

— И фамилия у него Соломатин, а не Соломин, — окончательно опускает нас на грешную землю Марго.

— Это проблема, — соглашается Никита.

Мы выходим с ним на балкон покурить.

— Ты только на перила не облокачивайся, держись у стеночки, — предупреждает Никита, показывая на хлипкое заграждение. — А дядя тебя не признает, ежу понятно. На хрен ему делиться! Кто-нибудь еще может подтвердить, что ты это ты?

— В Москве?

— Ну а где же.

Я чешу затылок.

— Не знаю. Может, одноклассники.

— А ты их сам помнишь? Ты же говорил, что у тебя с памятью… — Никита крутит у виска растопыренными пальцами.

— С памятью беда, — соглашаюсь я. — Но когда я понял, что передо мной родной дядя Артур, я вспомнил, что у него был сын, мой двоюродный брат. В детстве мы ходили на речку, и он учил меня плавать.

— Это не вариант, сыночек с папашей заодно.

— Дядя ляпнул, что у него нет ни сына, ни жены, — припоминаю я оговорку дяди в квартире. — Выгнал, наверное, с него станет.

— А ты помнишь двоюродного брата?

— Немного. Он старше меня. Дядя его Вовчиком звал, а в школе его Пузаном дразнили. Не то чтобы он толстым был, а так, с жирком. А потом наши отцы рассорились, и мы перестали видеться.

— А чего они разбежались?

— Мама говорила, что дядя завидовал нам. Папа работал в банке на высокой должности, а дядя в Дмитрове телефонистом. — Я удивляюсь, что в памяти всплывают такие детали. Возвращение в родной город послужило звонком будильника для уснувшей памяти.

— Слушай, может, твой дядя и устроил аварию, чтобы прибрать ваши денежки! — восклицает Никита.

Я отщелкиваю сигарету. Окурок бьется о перила балкона и рассыпается на десяток огненных брызг, которые быстро гаснут. Я вспоминаю, как на совершенно ровной дороге огромный «камаз» виляет нам на встречу. Кто был за рулем? Память отказывается подчиняться. Я вижу лишь тяжелый бампер грузовика, который сокрушает нашу легковушку. А дальше яркое пятно кубика Рубика на снегу и вязкий туман.

— Мог дядя вас грохнуть? — не унимается Никита. — Ради таких денег многие пойдут на убийство.

— Тот еще ублюдок, — соглашаюсь я.

За разговором время летит быстро. После ударной дозы пива мои слабые ноги становятся ватными, а между веками надо ставить распорки, чтобы они не схлопнулись.

— Будете спать на диване. Он раскладывается вот так, — показывает Никита. — Внизу в выдвижном ящике одеяло и подушки.

Он зевает и выходит, а мою сонливость как рукой снимает. Мама дорогая! Я буду спать в одной постели с Мариной Андреевой! Это ли не чудо!

Я смотрю на ее узкие голубые джинсы и обтягивающую блузку. Взгляд прилипает к ее груди. Две дивных пампушечки под натянутой тканью распаляют мое воображение. Мне хочется уткнуться между ними носом, обхватить девушку руками и упиваться ее запахом. А потом мои руки проникнут под ее блузку, мы будем целоваться и …

Марина стягивает резинку с «конского хвоста» и распускает волосы.

— Ты о чем размечтался, Солома? — прищуривается она.

— Ни о чем. Я так.

— Да у тебя на лбу написано, чего ты хочешь!

Я заливаюсь румянцем и оборачиваюсь к зеркальному шкафу. Лоб, как лоб. И как девчонки могут читать по лицам?

— Будешь спать на краю. И помни про мой удар коленом, — предупреждает Марго.

Ночь. Мы лежим под натянутым одеялом. Между нами мог бы поместиться кто-нибудь худой, типа Киселя. Марго засыпает первой. Я слушаю ее ровное дыхание и потихоньку сокращаю расстояние. А вдруг и правда Кисель втиснется. Бррр!

Утром я просыпаюсь от грубого возгласа.

— Эй, малолетки, вам такси сегодня понадобится, или я сваливаю на смену? — Никита стоит спиной к нам, он отдернул штору и потягивается в солнечных лучах.

Мой нос щекочут волосы Марго. Как же близко я к ней продвинулся! Она стремглав запускает руку под подушку, проверяя деньги, и лишь потом сталкивает мою ладонь со своего бедра. Я в смущении откатываюсь. Вот это да! Я обнимал Марину во сне! По-настоящему!

Марго, прикрывшись скомканной одеждой, шлепает босыми ногами в ванную.

— Давно ты с ней? — дергает подбородком на закрывшуюся дверь Никита.

— Два года.

— Поздравляю, рано начал.

— Да ты что? Марго не такая! — я врубаюсь в смысл его похабной улыбочки. — Мы друзья.

— Я бы тоже с ней подружился, — лыбится Никита.

«Обойдешься»! — злюсь я, натягивая штаны.

Пока мы складываем диван, возвращается Марго. На ее озабоченном лице читается какой-то план. Она огорошивает вопросом:

— Сколько водки надо выжрать, чтобы коньки отбросить?

— Литра полтора на рыло, — прикидывает Никита. — Или два.

— Поехали! — решает Марго.

— Куда?

— За водкой.

— Эй, подруга, ты кого собралась опоить? Не нас ли с Пашей.

— Солома сам загнется, если будет столько пива лакать.

Я трясу тяжелой башкой. Неужели я стану алкашом? Блин, а ведь так обычно и начинают спиваться. Сначала пиво, потом водка, потом мягкие мозги и циррозная печень.

А зачем Марго водка? Что она задумала?

34

В кабинет следователя Николая Самарова зашел эксперт-криминалист Петрович. Он всегда пребывал в хорошем расположении духа, и на правах старшего по возрасту, не считал нужным стучаться. К тому же Петрович прекрасно знал, что является желанным гостем у любого следователя. Каждый из них просил ускорить экспертизу.

— Привет, Коля, получай заключение по «Серебряным ключам». Все дела бросил, только на тебя работал, — привычно преувеличил Петрович.

— И что там? — Самаров взял протянутую бумагу и пробежался по колонке цифр с процентами.

— Да ничего. Обычный московский воздух. Никаких следов нервно-паралитических газов, если не считать повышенной концентрации французских духов.

— Пробу воздуха брал рядом с блондинкой?

— За блондинку тебе отдельное спасибо, Николай. Уважил мои седины. Кстати, ее фотки показать?

— Какие еще фотки?

— За неимением следов от электрошокера я зафиксировал родинки потерпевшей. Полюбуйся. — Петрович вытряхнул на стол из пакета кипу фотографий. — Это ее талия крупным планом. Ничего, да? А это грудь.

— Да ну тебя! — Самаров смахнул фотографии на край стола. — К делу их приобщать незачем.

— Не хочешь, как хочешь. Оставлю себе, буду на пенсии любоваться.

— А жена, что скажет?

— У каждого из нас на пенсии должно остаться нераскрытое дело. Я назову его «тело», то есть, «дело неизвестной блондинки».

Самаров нахмурил брови, поправил галстук.

— Она-то известна, а вот метод воздействия на потерпевших мы так и не установили.

— А что тут думать! Со страху они грохнулись. С чего еще? Живут себе в элитных хоромах на охраняемой территории, расслабились, а тут шпана отпетая врывается. Кого хочешь, кондрашка хватит.

— При обмороке человек теряет сознание. А потерпевший разговаривал.

— Не парься ты с этим делом, Николай. У меня такое впечатление, что если бы консьержка панику не подняла, Соломин вообще бы нас не вызвал. Для него пропавшие деньги мелочь.

— Еще документы унесли.

— Восстановит. Пальчики с сейфа я прогнал по базам. Мимо.

— Начинающие. Я так и думал.

— А если дилетанты, их и искать не надо. Сам знаешь, еще раз-другой сунутся и обязательно попадутся.

— Ты прав, Петрович, но понимаешь…

Самаров постеснялся объяснять, что испытывает зуд первооткрывателя, сталкиваясь с новыми загадками. Будь у него в школе успехи в точных науках, он бы пошел в ученые. А так выбрал профессию следователя, и не жалеет. Уголовные дела майор Самаров делил не по тяжести преступления, а по таинственности исполнения. А в этом, на первый взгляд примитивном ограблении квартиры, загадок хватало. Во-первых, внезапное онемение тел, которые потерпевшие назвали парализацией. Во-вторых, исполнители — подросток, назвавшийся погибшим племянником, и девушка без руки. В-третьих, код сейфа, связанный с датой семейной трагедии, которую отлично знал грабитель.

— Коля, я побежал. У меня еще дел… — Эксперт красноречиво провел ладонью под вытянутым подбородком, засеменил к выходу и, кивнув напоследок, прикрыл за собой дверь.

Самаров вернулся к документам. Он успел покопаться в архивах, получил ответы на запросы и кое-что выяснил. Три года назад в конце декабря в Дмитровском районе Московской области действительно произошла трагедия. Многотонный «камаз» выскочил на встречную полосу и столкнулся с внедорожником БМВ. В легковом автомобиле находились супруги Алексей и Наталья Соломины вместе с тринадцатилетним сыном Павлом и трехлетней дочкой Леной. Их доставили в ближайшую больницу. Супруги и девочка погибли сразу, а мальчик с черепно-мозговой травмой неделю находился в коме. Однако и его спасти не удалось. Владелец «камаза», строительная фирма, заявила об угоне грузовика. Следствие в итоге подтвердило эту версию. Таким образом, непосредственный виновник трагедии остался ненайденным.

Погибший Алексей Соломин ранее работал топ-менеджером в крупном банке. За пару лет до трагедии он покинул банк, купил торговый центр на проспекте Вернадского и, судя по всему, неплохо жил, сдавая его в аренду. После гибели семьи Соломиных, как и положено по закону, его имущество унаследовал старший брат Артур Соломин. Он долгие годы работал телефонистом в Дмитрове.

Получив крупное состояние, Артур Соломин бросил работу, развелся с женой и переехал в Москву в квартиру брата. Его единственный сын Владимир к тому времени уже отслужил в армии, и никаких алиментов Артур Соломин не платил. Со временем он завел молодую подружку Светлану, с которой официально не расписан.

В общем, житейская ситуация. Деньги многих портят. Если с моральной точки зрения к Артуру Соломину можно предъявить претензии, то с юридической — никаких.

И вот, неожиданный поворот в семейной истории. Спустя три года после автокатастрофы, Артура Соломина грабит подросток, заявивший, что сын погибшего Алексея Соломина.

Николай Самаров посмотрел на снимки, полученные с камер видеонаблюдения жилого комплекса «Серебряные ключи». На вид пареньку лет шестнадцать. Этот возраст подтверждает и консьержка. Столько же исполнилось бы Павлу Соломину, если бы он остался жив.

Самаров набрал телефон потерпевшего Артура Соломина.

— Артур Викторович, следователь Самаров беспокоит. Мне необходимы фотографии вашего племянника Павла. Желательно самые последние.

— Это еще зачем?

— Грабитель заявил, что он ваш родственник. Мы должны сравнить его личность с вашим настоящим племянником. Чтобы опровергнуть его слова.

— Понимаете, у меня не осталось фотографий.

— Как же так? Неужели в квартире брата не было снимков.

— Было что-то. Но понимаете, эта трагедия. Их вещи постоянно напоминали мне этот ужас. А Светик очень чувствительная. Мы приняли решение избавиться от старых вещей.

— У вас нет ни одной фотографии родственников?

— Так получилось. Вы извините, я сам хотел вам позвонить. Вчера я пережил шок, а сейчас подумал, не так уж много у меня пропало. В общем, я могу забрать заявление.

— Вы не хотите, чтобы мы искали грабителей?

— Да какие они грабители. Бездомные сироты захотели поесть, вот и влезли в красивый дом. Будем считать это социальной справедливостью.

— Почему вы думаете, что они сироты? — заинтересовался Самаров.

— Да какая разница! Вам что, лишняя работа нужна? Я повторяю, у меня нет никаких претензий, и я готов забрать заявление.

Петрович оказался прав, припомнил слова эксперта Самаров. Следователь не любил бесцеремонного вмешательства в строгую процедуру расследования, будь то со стороны начальства или шарахающихся из одной крайности в другую потерпевших и свидетелей.

— Вы закроете дело? — спросил Артур Соломин.

— Я подумаю, — холодно ответил Самаров, кладя трубку.

Вот и новая загадка! Обычно богатые люди с пеной у рта отстаивают принцип: я плачу налоги, вы обязаны меня защищать. А Соломин просит прекратить расследование. Но даже не это странно. Артур Соломин по надуманной причине уничтожил фотографии родственников. Или не захотел их показывать. И почему он вдруг назвал подростков сиротами?

Следователь придвинул ноутбук и вернулся к архивным файлам, который получил из министерства здравоохранения Московской области. Как обычно он запрашивал не конкретную информацию, а широкий спектр данных, охватывающих интересующий период. Опыт подсказывал, чтобы видеть картину в целом, нельзя ограничиваться одним, пусть самым ярким фрагментом.

Спустя полчаса напряженного изучения скупых строк архивных данных, Самаров откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы на затылке. Широко открытые глаза смотрели вглубь. Он нашел любопытную информацию, которая заставила серьезно задуматься.

Решив проверить странное совпадение, следователь раскрыл служебный телефонный справочник. Вскоре Николай Самаров набирал номер управления внутренних дел города Верхневольска.

35

Мы с Марго сидим за столиком на фуд-корте в торговом центре на проспекте Вернадского. Я отхлебываю горький кофе и пытаюсь подцепить вилкой блинчик. Рука не слушается, дурацкий рулетик из теста разворачивается, комки теплого творога вываливаются на тарелку.

— Лучше бы пирожки купили, — ворчу я, подхватывая блинчик руками. — И пиво.

— Больше никакого пива! — грубо отрезает Марго. — Ты превратишься в алкаша похуже моего папаши. Родную дочь на улицу выгонишь.

— У меня нет дочери.

— И не будет, если будешь пиво по утрам жрать!

Сейчас с Марго лучше не спорить. Она как проснулась, так и завелась, будто ее косячит. А это у меня тараканы в голове в регби играют, то тут, то там драки устраивают. Вчерашнее веселье превратилось в похмелье. Голова гудит, ноги ватные, хочется плюхнуться в родное инвалидное кресло и забыться.

Вот дерьмо! О чем я мечтаю? К черту пиво и прочую хрень! Я не хочу снова стать бессильным.

— И с сигаретами завязывай, Солома. Иначе я тебя брошу, — спокойным тоном добавляет Марго.

Ох, ничего себе! Она меня бросит! Это еще надо посмотреть, кто от кого зависит. Да если бы не я, вчерашних денег мы бы в жизнь не увидели! Что она о себе возомнила! Купила поясную сумочку и запихнула туда наши денежки. Держит при себе. Да я без нее еще добуду, а вот она…

Поток возмущения разбивается о жесткий взгляд Марины. Из полуопущенных ресниц она смотрит на меня как строгая мама на провинившегося сынишку. В глубине ее глаз, за ледяным налетом, теплится вера и любовь. Я не хочу ее разочаровывать. Зачем мне врать самому себе — мне страшно потерять Марину! Я хочу, чтобы мы всегда были вместе!

Рука лезет в карман, пальцы сминают сигаретную пачку и бросают комок на стол. Марина улыбается, мне сразу становится легче. Она накрывает мою ладонь своими пальчиками, и я отвожу взгляд, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

За соседним столиком секретничают две старшеклассницы. Одна, нахмурившись, косится на меня. Чтобы не смущать их, я смотрю на потолок, колоны, витрины кафе, галерею магазинов. Большой торговый центр гудит от посетителей. Каждый пришел сюда, чтобы потратить деньги, и часть из них в виде арендной платы осядет в карманах моего родного дяди. Он стал богатым после гибели моих родителей.

— За эту шикарную кормушку, можно и убить, да? — Я вздрагиваю от голоса вернувшегося из супермаркета Никиты. Он наблюдает за моей реакцией. — Теперь ты не сомневаешься, что «камаз» врезался в вас неслучайно?

Краем глаза я замечаю, какая тайна распирает старшеклассниц за соседним столиком. Из сумочки торчит мордочка щенка, и девочки украдкой кормят его.

Щенок! — щелкает тумблер памяти, и тяжелое воспоминание из повторяющегося сна накрывает меня.

…Мы с сетренкой сидим на заднем сиденье просторного БМВ. Впереди мама о чем-то переговаривается с папой. Я вращаю кубик Рубика, составляю хитрые узоры, пытаясь удивить сестру. Но она увлечена совсем другим. Лена играет со щенком, которого утром принес домой папа. «Это и есть ваш сюрприз?» — радуюсь я. «Первая часть. Вторую увидишь, когда мы приедем».

БМВ уверенно везет нас к цели. Я пристегнут ремнем безопасности, а сестра освободилась из детского кресла и своей неуемной нежностью не дает покоя щенку. Мне надоедает собирать кубик, и я спрашиваю папу: «Долго еще осталось до остального сюрприза?» «Совсем немного», — улыбается он и подмигивает. «Сюрпириз большой?» — я начинаю игру в «да и нет». «Да», — смеется папа. «Это дом!» — догадываюсь я. Отец показывает мне большой палец и на секунду отвлекается от дороги, а я вижу, как нам навстречу несется огромный оранжевый самосвал с черным бампером. Он должен проехать мимо, но самосвал сворачивает на нашу полосу и не сбавляет скорость! Я не понимаю, что происходит, и кричу уже в тот момент, когда оранжевая махина заслоняет весь обзор.

На этот раз за стеклом кабины я различаю человека…

— Когда происходит преступление, надо искать того, кому оно выгодно, — возвращает меня к действительности Никита. — В «камазе» был твой дядя?

Я зажмуриваю глаза, трясу головой и беспомощно выдыхаю:

— Не помню.

Никита демонстративно позвякивает пакетом из супермаркета и обращается к Марго.

— Вот пять бутылок водки, как ты просила.

— Угощу папашу. Пусть вусмерть упьется.

— Только я ничего не слышал. Я обычный таксист, везу пассажиров, куда они просят.

— Поехали, таксист. Мы тебя наняли на целый день.

Марго поднимается из-за стола. Ее решимости отомстить отцу, лишенному родительских прав за постоянные побои детей, можно позавидовать. А если и мне устроить нечто подобное для своего дяди? Чем чаще я вспоминаю момент аварии, тем больше крепнет уверенность, что это было запланированное убийство.

36

Николай Самаров анализировал полученную информацию.

Двадцать девятого декабря семья Соломиных попадает в автокатастрофу. Родители и дочь погибают на месте, тринадцатилетний сын Павел с черепно-мозговой травмой и многочисленными переломами доставлен в Дмитровскую больницу. Второго января зафиксирована его смерть. А накануне, первого января, некий Павел Соломатин переведен из Дмитровской в Областную клиническую больницу. Возраст тот же, имя совпадает, разница в фамилии всего две буквы. В медицинском диагнозе тоже числится черепно-мозговая травма.

Странное совпадение заставило опытного следователя проследить судьбу Соломатина.

Через два месяца мальчика выписывают из больницы с инвалидностью первой группы. Он прикован к инвалидной коляске. Органы опеки определяют Соломатина в Верхневольский интернат для сирот инвалидов.

На столе зазвенел рабочий телефон. Самаров снял трубку.

— Следователь Самаров.

— Капитан Дорофеев из Верхневольска. Я выслал вам на электронную почту информацию о Павле Соломатине.

— Подождите минутку.

Николай Самаров раскрыл письмо и первым делом развернул файл с фотографией. С экрана ноутбука на него смотрело грустное юношеское лицо. Типичная фотография на документы, отдаленно напоминающая живого человека. Следователь расположил рядом снимок грабителя с камеры видеонабюдения. Разный ракурс, разные эмоции, однако наметанный взгляд безошибочно определил характерные признаки.

На обоих снимках был изображен один и тот же человек.

Самаров пробежал глазами текст сообщения. Сомнений не осталось. Вместе с Соломатиным из интерната исчезла воспитанница Марина Андреева с ампутацией правой руки. Эту парочка и ограбила квартиру в «Серебряных ключах». Вот только одно слово в письме резануло взгляд следователя.

— Капитан Дорофеев, вы пишите, что пять дней назад Павел Соломатин сбежал из интерната. Но я располагаю сведениями, что он парализован и не может передвигаться без инвалидной коляски.

— Я точно не знаю всех деталей. Про побег воспитанников сообщили в интернате.

— Так узнайте прежде, чем докладывать!

— Мне передали, что вопрос срочный. У меня тоже хватает служебных дел, — явно набычился невидимый капитан милиции.

Следователь Самаров решил не обострять ситуацию. То, что ему ответили оперативно, уже делает честь сотруднику полиции. Капитан даже прислал московский адрес отца сбежавшей из интерната Марины Андреевой.

— Ладно, я сам позвоню в интернат. Выясните контакты сотрудника, хорошо знающего исчезнувших детей.

— Записывайте. — Дорофеев холодно продиктовал мобильный телефон воспитательницы Валентины Николаевны.

Самаров поблагодарил капитана и набрал записанный номер. Следующие двадцать минут он жадно выслушивал сбивчивый рассказ пожилой женщины. Валентина Николаевна сообщила, что мальчик поступил в интернат в угнетенном психологическом состоянии. Он ничего не помнил о прежней жизни. Его паралич тоже поначалу посчитали безнадежным. Но в последние месяцы она, как физиотерапевт, наблюдала положительную динамику в мышечной реакции ног мальчика. И, кажется, случилось невероятное, Паша встал! Это видел один мальчик. К сожалению, он не умеет говорить, но способен объясняться с помощью карточек. Он подтвердил, что Паша ходит!

— Вы понимаете, что это чудо? — спрашивала взволнованная воспитательница.

Николай Самаров, сжимая потной ладонью нагретую трубку, выдохнул:

— Да.

Он ответил искренне, потому что понимал проблему лучше, чем многие врачи травматологи. Следователь задал вопрос о диагнозе, поставленном Павлу Соломатину, и потребовал точную медицинскую формулировку. Профессиональный ответ физиотерапевта отозвался сбоем сердечного ритма у здорового мужчины.

Валентина Николаевна, почувствовав неравнодушного человека, поспешила попросить:

— Павел ушел. Ушел на своих ногах. Я думаю, что к нему возвращается память, и он направился на поиски своего прошлого. С ним Марина Андреева. Эта девочка, от которой можно ждать чего угодно. Оба были оторваны от реальной жизни. Помогите им, найдите их! Пока чего-нибудь не случилось.

«Уже случилось», — мысленно подтвердил Самаров, но вслух заверил:

— Я разыщу Соломатина. Не сомневайтесь.

Николай Самаров знал, что теперь не откажется от поисков подростка, даже если потерпевший заберет заявление, а начальство запретит ему вести расследование. И отнюдь не долг и совесть будут руководить им, а личное горе, обрушившееся на семью следователя прошлым летом.

37

Мы вновь в Солнцево, поднялись на лифте и стоим перед квартирой отца Марины, Виталия Андреева. Сегодня в моей руке пакет с пятью бутылками дешевой водки. Мне не нравится ее идея, но Марго уперлась, и я не могу оставить ее одну с непредсказуемым папашей.

— В прошлый раз он тебя на порог не пустил, — напоминаю я Марго.

— Увидит водку, пустит. Загнется от выпивки — туда ему и дорога! Это за маму и за нас с Атей, — накручивает себя Марго и давит кнопку звонка.

Дверь открывается. Та же небритая физиономия с редкой щетиной придирчиво изучает нас и неожиданно расплывается в щербатой улыбке.

— Доча к папке пожаловала. Папка рад видеть дочу.

Я смотрю на редкие прокуренные зубы в окружении сухих морщинистых щек. Неужели и меня ожидает такая же «неотразимая» улыбка. К черту сигареты! Я смолил ради понта перед сверстниками, не получая никакого удовольствия. Почти все интернатские мальчишки тоже курят. И что же получается? Выделяются как раз те, кто не боится сказать «нет» в ответ на предложенную сигарету.

Витал еще не знает о водке, а уже рад нам. Меня смущает такое перевоплощение. Марго тоже озадачена.

— А мы тебе вот что принесли. — Она произносит подготовленную фразу и достает одну из бутылок.

— Заходи, доча, заходи. Папка рад. И водочка кстати. Отметим встречу.

Он хватает бутылку. Мы проходим в квартиру. Витал суетится, отталкивает ногой коробку с пустой посудой, освобождая проход. Он явно хочет выглядеть гостеприимным хозяином.

— Сюда. К столу. Я только собрался в магазин бежать, а тут вы с гостинцем. Подфартило!

На Витале рубашка и брюки, на ногах стоптанные туфли. Похоже, что сейчас он не лукавит. На столе появляются три мутных стакана. Витал разливает водку. В каждом одинаковый уровень — и бутылка пуста. Витал любуется своей работой.

— Глаз — алмаз! Ну, что, жахнем?

— Ты начинай. Я не пью водку, а Паше здоровье не позволяет. — Марго строго смотрит на меня. — Мы инвалиды.

Витал не привык уговаривать собутыльников. Он опрокидывает стакан в вытянутое горло, с сопением проводит ладонью по губам и удивленно взирает на выставляемые мной бутылки.

— Ни хрена себе! Пять пузырей! Вот уважила доча папу.

Витал обнимает Марго, та растеряна и не противится. Витал отечески поглаживает девушку по спине и убеждает:

— Подумаешь, руки не хватает, вторая-то есть. Для девки руки не главное. Надо, чтобы стать была. Зад, талия, грудь и глазищи красивые. Дай я на тебя полюбуюсь. — Витал отстраняет Марго на вытянутые руки и покачивает головой. — Какая краля.

На лице Марго я вижу румянец. Не помню, чтобы она когда-нибудь краснела. Витал выпивает из второго стакана, замирает в ожидании какого-то внутреннего ощущения и вздевает вверх палец.

— Чуть не забыл. Папка доче подарок купил! Ну-ка, где он? — Витал роется на подоконнике и гордо потрясает мобильным телефоном. — Ты не думай, я твои деньги не пропил. Я хотел тебе вещь купить. Во, держи. Новая модель!

На лице Марго удивление и радость. Витал протягивает ей телефон, но в последний момент спохватывается.

— Сейчас покажу, как мобила работает. Ты не думай, папка добрый. Папка всегда о доче думает. — Витал тычет пальцем по кнопкам, прикладывает телефон к уху и объясняет нам: — Это я дружбану звоню… Эй, слышишь меня? Ко мне доча пришла. В натуре, моя доча! С пацаном. Оба здесь… Тот самый пацан. С гостинцами пришли. А я ей дарю твой телефон… Да, елы-палы! Конечно же мой телефон. Держи доча!

Марго принимает подарок. Она счастлива и слышит только звук своего сердца, в отличие от меня. Мне сразу разговор Витала показался странным. Что за дружбан, который знает про дочку и ее парня? Мы появились только вчера. И что за путаница с телефоном: «твой», «мой»? Когда Витал откинул руку с трубкой, чтобы передать ее Марго, я весь превратился в слух и разобрал последнюю фразу собеседника.

«Задержи их! Мы едем».

Я вздрагиваю, словно за шиворот мне сунули сосульку. По теплу пробегают мурашки. Я узнаю, кому принадлежит этот голос.

Витал берется за третий стакан.

— Папа, хватит. Тебе больше нельзя! — волнуется Марго.

— Отвали! Я знаю норму.

Витал пьет, Марго пытается ему помешать, водка выплескивается мужчине на грудь.

— Ты чё сдурела! Это ж водка! — вопит Витал.

Он замахивается и шлепает дочку по щеке. Она даже не пытается увернуться. Что с ней происходит? Я силой оттаскиваю Марго в сторону и шепчу на ухо:

— Марго, он позвонил Тиски. Это засада. За нами едут.

— Папа не пей! Когда ты не пьешь, ты хороший. — Марго не слышит меня. Она хочет вернуть доброго трезвого папу из детских фантазий.

Витал плюхается на стул, открывает новую бутылку и наполняет стакан. Марго хватает одну из бутылок и бежит на кухню, отвинчивая зубами пробку.

— Жратву притащи! Там что-то осталось. — кричит Витал ей вслед, поднимает стакан и обращается ко мне: — Будешь?

Я мотаю головой.

— Ну и дурак. — Он выпивает, мутным взглядом встречает вернувшуюся Марго. — Где закусь?

Марго хватает следующую бутылку и снова бежит на кухню.

— Чё это она? — напрягается Витал. В тишине слышно журчание выливаемой в раковину водки. — Ах ты, паскуда!

Витал бредет на кухню. Я за ним. Мы видим, как последние капли водки исчезают в раковине.

— Ну, доча. Ну, сука!

— Уходим, Марго, — прошу я.

Но Марго никого не слушает и выбегает из кухни. Она берет последнюю закрытую бутылку водки. Зубы зажимают колпачок, рука крутит бутылку. Она хочет вернуться к раковине, но в дверях путь перегораживает Витал. В его руке кухонный тесак.

— Водяру не трожь, — приказывает он. В ледяном взгляде животная ненависть. — Поставь на место!

— Папа, тебе надо лечиться. Я тебе помогу.

— Поставь бутылку, — угрожающе шипит пьяница.

— Мы найдем хорошего врача. У меня есть деньги.

Взгляд Витала прикован к раскрытой бутылке. Марго опускает руку, и водка струится на пол. Девушка смотрит в глаза алкашу, лепечет о счастливой жизни и верит, что ее слова сбудутся. Она в тумане мечтаний, а я замечаю, как напрягается ладонь, сжимающая рукоятку ножа. Губы Витала кривятся от злости, зрачки превращаются в колючие точки, он замахивается и…

Но я уже готов. Я жгу глиняный образ Витала огнем ненависти. Он корчится от мышечных конвульсий, дергающийся нож задевает острием его живот, Витал сваливается, и на его рубашке появляется кровавая полоса.

— Что ты наделал? — Марго бросается на помощь к отцу. — Верни его обратно! Папа!

В мой мозг словно впрыснули яд. Он просачивается и отдается режущей болью то здесь, то там. Так быстро мне не приходилось обездвиживать людей. Я успел подготовиться и остановить Витала за несколько секунд. Но расплачиваюсь за это вспышкой жуткой боли.

— Надо уходить, Марина. — Я держусь за стену, чтобы самому не рухнуть.

— Ты изверг, Солома. Папа ранен.

О, господи! И правда любовь затмевает разум.

38

Где могут скрываться бежавшие из интерната подростки в незнакомом городе? Летом существует много мест для ночлежки, однако Павел Соломатин сунулся в ту квартиру, которую считал своей. Ошибается он или нет, еще предстоит выяснить, но с ним находится девушка, которая точно знает адрес своей прежней квартиры. А что если они нашли приют там?

Так рассуждал Николай Самаров, выходя из здания следственного комитета. После разговора с Верхневольском ему не терпелось найти юношу-инвалида, избавившегося от инвалидного кресла. Как ему это удалось? Отныне этот вопрос становился для следователя главным.

Самаров сел в свой автомобиль, видавшую виды «Шкоду», и направился на Юго-запад Москвы в микрорайон Солнцево.

Мобильный телефон заиграл мелодию, настроенную на звонок супруги. Николай включил беспроводную гарнитуру, накинутую к уху. Человек-сюртук не нарушал правила даже в мелочах. Он догадывался, о чем будет говорить жена Анна. Вот уже год, как ее беспокоит только одна тема.

— Привет. Я за рулем.

— Коля, ты заехал к профессору?

— Еще нет.

— Но ты сейчас едешь к нему?

— Аня, у меня дела…

— Ну почему только я должна думать о сыне? Почему только у меня болит сердце, а ты вечно пропадаешь на долбанной службе и палец о палец не ударишь ради здоровья единственного ребенка!

— Наш Сергей уже два раза лежала в этой клинике.

— Ну и что! Может быть, после третьего раза наступит улучшение.

— Я не могу постоянно использовать служебное положение.

— Что?! Да если бы ты зарабатывал достаточно, мы бы не связывались с бесплатной медициной, а поехали лечиться заграницу!

— Там тоже хватает детей инвалидов! — в сердцах выкрикнул Самаров.

Прошлым летом в парке аттракционов лопнула одна из шестерен большой карусели. Трое подростков вылетели из сидений. Один отделался синяками, другой переломом ключицы, а для семьи Самаровых этот день стал трагедией. Врачи констатировали у его сына Сергея компрессионный перелом поясничного отдела позвоночника, и вот уже год мальчик не может ходить. Владельцы аттракциона уцепились за факт, что пострадали лишь три человека из тридцати двух. Мальчишки пришли в парк после тренировки в футбольной школе. Они цепляли друг друга и дурачились во время работы карусели. По логике адвоката выходило, что дети сами виноваты — не соблюдали правила и не закрепили страховочные ремни. Судебное разбирательство закончилось символической материальной компенсацией, которой хватило лишь на инвалидную коляску.

В наушнике послышалось всхлипывание. Жена плакала. Это были слезы бессилия. Энтузиазм матери, с которым она цеплялась в первые месяцы за любой способ помощи сыну, постепенно сходил на нет.

— Аня, я помню о Сереже, и всегда думаю о нем.

— Что нам делать? — шмыгала носом жена.

Если бы существовал простой ответ на это вопрос, жизнь тысяч семей стала бы легче.

— Сегодня я узнал о мальчике, который начал ходить после трех лет инвалидности. Он попал в аварию в тринадцать лет, как и наш Сергей. И диагноз такой же!

— Он был колясочником?

— Да.

— И встал?

— Да!

— Как ему это удалось?

Самаровы читали о подобных случаях, жадно ловили слухи в больничных коридорах, но никогда не видели человека, победившего страшный диагноз. Но ведь подобное случается! Это не выдумка! А что, если существует методика или какая-то особая хитрость? Родители мальчика-инвалида надеялись, что знакомство с исцелившимся человеком способно приоткрыть важную тайну.

— Пока не знаю. Я его даже не видел, — честно признался Самаров. — Но я найду его, и тогда может быть…

Разговор супругов, как часто бывало в последнее время, закончился невысказанной надеждой.

В отличие от жены Николай Самаров научил себя переключаться с семейной трагедии на служебные обязанности. Иначе бы он не выдержал. Расследование преступлений являлось для него самым действенным лекарством, позволявшим не взорваться от внутренней боли.

Следователь позвонил в ОВД «Солнцево» и изложил суть вопроса. Его переключили на участкового. Самаров представился и попросил рассказать о Виталии Андрееве, недавно освободившимся из мест заключения.

— Запойный тип, — поведал участковый. — Бывает буйным, соседи жалуются. Дружки к нему ходят, такие же алкаши. Андреев уже что-то успел натворить?

— Пока не знаю. Я хочу допросить его по делу, в котором замешаны его знакомые.

— Вы один к нему едете?

— Да. А что?

— Давайте я подгоню наряд. От этого контингента чего угодно можно ждать.

Самаров не стал возражать. Наглядная демонстрация силы ускорит общение с бывшим уголовником.

39

Савчук на месте пассажира вращал седой головой, вглядывался в однотипные многоэтажки и отчитывал сидевшего за рулем Кабана.

— Куда ты свернул! Это не тот дом. Мы же здесь вчера были!

— Тогда Моня рулил.

— Я по навигатору, — отозвался сзади толстяк.

— Надо было включить.

— Да вот эта хата, я узнал, — уверенно сказал Кабан, сворачивая во двор.

Тиски сверился с адресом на углу дома и посмотрел на часы. Быстро домчались! Душевное равновесие вернулось к главарю, но на похвалу он был скуп.

— Следующий раз быстрее соображай.

Тиски достал из кармана черную маску для сна, приложил к глазам, проверил прочность резинки.

— Ты чего? — покосился Кабан.

— Это для Парализатора. Я тут выяснил кое-что и понял, если закрыть ему глаза, он бессилен.

— Превращается в обычного Колченогого?

— Типа того.

Кабан неожиданно нажал на тормоз.

— Опаньки! А легавые что здесь делают? — Впереди стоял «форд» патрульно-постовой службы, из которого вышли двое полицейских с короткими автоматами. — По ходу в наш подъезд чалятся.

— Сдай назад и приткнись, чтоб не отсвечивать, — обеспокоился Тиски.

Кабан нашел щель между машинами и въехал задними колесами на газон. Полицейские зашли в подъезд.

— Подождем, — решил Тиски.

Двое полицейских вышли из лифта на восьмом этаже и остановились у семьдесят третьей квартиры.

— Следак, похоже, еще не приехал, — сказал лейтенант.

— Участковый предупредил, что Андреев буйный, когда выпьет, — отозвался сержант, поправляя ремень автомата на плече.

— А трезвым он не бывает.

— У меня эффективный переносной вытрезвитель, — сержант за неимением приклада похлопал по затворной раме автомата.

— Скорее вырубатель.

— Кому как повезет. Заходим?

— Погоди, что за шум за дверью?

40

Марго срывает рубашку с тела Витала. На правом боку сочится кровь.

— Он ранен! Нужен бинт, — волнуется девушка.

— Марина, это всего лишь царапина. Он сам себя задел, — твержу я. — Так ему и надо!

— Ты изверг, Солома!

Ну вот, опять двадцать пять! Я еще и виноват! А если бы я не остановил буйного алкоголика? Из-за бутылки он схватился за нож. Как Марго этого не понимает!

Витал тупо хлопает глазами. Я ногой отталкиваю подальше нож, которым он чуть не пырнул родную дочь. Но «чуть» не считается. Сейчас в глазах Марго папочка жертва, а я бездушный садист. Она мечется по квартире, роется в ящиках, пытаясь найти медикаменты.

— Марго, уходим. Сюда едут бандиты! — Я взываю к ее разуму, но вижу, что бесполезно.

Как же не постоянны девушки! Что у них творится в голове? Час назад она хотела избавиться от папаши, а сейчас жаждет ему помочь. А время уходит. Опасность всё ближе. Надо что-то предпринимать. Не могу же я уйти один. Эх, была не была!

Я хватаю Марго за единственную руку и тащу к двери.

— Отпусти! Я ударю! — вопит она.

Я помню про ее меткую коленку и стараюсь располагаться к девушке боком.

— Нам надо смыться! Иначе будет поздно!

Я распахиваю дверь и натыкаюсь на дуло автомата.

— Стоять! — рычит сержант полиции.

Вот дела! Надо же! В прошлый раз ждали полицию, появились бандиты. Сейчас в точности наоборот.

Я отпускаю Марго. Мы невольно прижимаемся к стене коридора, чтобы не находиться перед стволом автомата. Глазам полицейских открывается страшная картина. На полу в разорванной рубашке с окровавленным животом лежит обездвиженный человек.

— Вот так сюрприз, мокруха! — лейтенант полиции, кажется, рад увиденному. — Смыться хотели? А мы вас с поличным. Мордой к стене, руки за голову!

Я подчиняюсь и тычусь носом в старые обои.

— Помогите ему, — умоляет Марго.

— К стене! Сержант проверь квартиру!

Тяжелый топот, хлопок туалетной двери.

— Чисто!

— Это мы удачно зашли. Держи их на мушке, а я позвоню в отдел.

— Что здесь происходит? — слышится с лестничной клетки новый голос.

Я искоса пытаюсь посмотреть.

— Следователь Самаров. — Мужчина в костюме и галстуке показывает удостоверение полицейскому и вглядывается в меня. — Повернись.

Я разворачиваюсь. Следователь сверяется с фотографией.

— Мой клиент. И девушка тоже.

— Они прирезали хозяина квартиры.

Самаров проходит в комнату и садится на корточки рядом с Виталом.

— Он живой, легкая царапина. Виталий Андреев, вы меня слышите? Что здесь произошло?

Витал мычит.

— Живой? — разочаровывается лейтенант, в мыслях уже примеривший новые погоны. — Везет алкашам.

— Не можете говорить? А пошевелить рукой? Та-ак, те же симптомы. — Самаров на минуту задумывается, встает и обращается к полицейскому. — Делаем следующее. Лейтенант, вы везете парня и девушку в свое отделение. Задерживаете до моего прибытия. А я вызываю «скорую».

— Он сам на нас напал, — пытаюсь объяснить я.

— И что ты с ним сделал? То же самое, что с Артуром Викторовичем Соломиным? — наседает следователь.

Вот дерьмо! Он знает про ограбление квартиры. Мы влипли!

— Не хочешь объяснять, Павел Соломатин? А придется. В отделении поговорим. А я пока дождусь врача и проконсультируюсь с ним. Уводите!

На моих запястьях защелкиваются наручники. Ужасное ощущение! Словно меня уменьшили в три раза.

— А с этой что делать? — сержант недоуменно смотрит на единственную руку Марго.

— Пристегни к своему большому! — гогочет лейтенант, запихивая нас в лифт.

Тесная кабина кажется мне предвестником камеры. Неужели меня посадят в тюрьму!

Нас выводят во двор. Я вижу наше такси, припаркованное напротив соседнего подъезда. Сидящий за рулем Никита опускает солнцезащитный козырек и сжимается. Я не смотрю в его сторону, зачем подставлять хорошего человека.

У Кабана ползут брови вверх.

— Тиски, гляди, их менты повязали!

Савчук злобно матерится. Неожиданное вмешательство правоохранительных органов путает его планы. Полицейский «форд» проезжает перед носом джипа. Тиски склоняет голову и трет лоб, прикрываясь широкой ладонью.

— Давай за ними, — решает он. — На хвост не садись, держись на расстоянии.

41

В полицейском автомобиле тесно. Нас впихнули на задний диван. Я прижат к запертой двери, Марго посередине, с противоположной стороны ее подпирает разговорчивый сержант.

— Вы чего, типа налетчики? По квартирам специализируетесь. А кто у вас главный? Не ты ли Одноручка? — Сержант запускает ладонь между ног девушки. — А ножки у тебя настоящие?

— Отцепись! — пихается культей Марго.

— Сопротивление сотруднику полиции. Еще одна статья. — С гнусной улыбкой сержант сжимает талию девушки. — А это что такое? Ну-ка, ну-ка! Я должен тебя обыскать.

Полицейский задирает курточку и сдергивает с девушки поясную сумку.

— Не трогай! — извивается Марго и получает от полицейского локтем под дых.

— Ни хрена себе! — в руках сержанта три пачки денег, которые мы экспроприировали у моего дяди.

Лейтенант, сидящий за рулем, косится на добычу и кивает.

— Брось сюда.

— Тут баксы и евро, — сержант опускает пачки на пассажирское сиденье.

Одной рукой лейтенант перебирает деньги и запихивает их в бардачок.

— Откуда тиснули? У алкаша взяли?

— У него шаром покати, — замечает сержант.

— Это мои деньги. Отдай! — хрипит Марго, восстанавливая сбитое ударом дыхание.

— Какие деньги? Ты их видел? — нагло спрашивает лейтенант у напарника.

— Не-а, — ухмыляется сержант.

— Вот и я не видел. Верни ей сумку и втолкуй, что к чему.

Сержант обхватывает руками девушку и защелкивает сумочку.

— Если вякнешь про бабки, я тебя в камеру к уркам посажу. По ошибке. А сначала сам поимею.

— Сволочь!

Марго вцепляется в физиономию полицейского. Сержант бьет ее кулаком в бок.

— Без синяков, — предупреждает лейтенант.

— Да она мне нос расцарапала, паскуда! — Сержант сдавливает рукой шею девушки, наклоняет ее и шипит. — Или ты станешь паинькой, или я тебя на дубинку насажу и заставлю вертеться.

— Отпусти ее! — срываюсь я.

— А ты не вякай! Вам теперь сидеть и сидеть. А сидеть можно по-разному. Если девочка будет умной, то и за тебя отработает. — Сержант запускает руку под блузку Марго. — Ты ведь не будешь глупить, детка? О, да у тебя уже сть за что подержаться!

Марго дергается. Сержант сжимает ей руку.

— В кабинете я найду, к чему тебя приковать.

— И что куда вставить! — смеется лейтенант.

Я закрываю глаза и вижу две глиняных фигурки полицейских. Они гнутся, извиваются и распускают руки. Они издеваются над беззащитной девушкой. Я ненавижу их. И хочу остановить. Они должны окаменеть, а девушка должна стать свободной.

Я распахиваю веки. Моя ненависть буравит затылок лейтенанта и прожигает наглую рожу распоясавшегося сержанта. По их телам пробегает судорога. Машина дергается и виляет к обочине. Отяжелевшие руки сержанта падают на колени Марго. Она отпихивает их. Сержант замирает с раскрытым ртом и расширенными от ужаса глазами. Автомобиль перескакивает через бордюр и врезается в столб. Впереди срабатывают подушки безопасности. Я стукаюсь плечом в спинку переднего кресла. Скорость небольшая, я отделываюсь ушибом.

— Ты как? — осматриваю я Марго.

— Без этих грязных лап значительно лучше. — Она сталкивает безвольные руки полицейского и кричит ему в лицо: — Чтоб отсохло у тебя козлина!

— Тише Марго. Надо линять.

— Это ты их парализовал?

— А что еще оставалось. Поищи у мента ключ от наручников, — тороплю я.

Марго шарит по карманам сержанта, находит ключ, и я сбрасываю ненавистные оковы.

— Уходим. Моя дверь заблокирована.

Марго распахивает дверцу со своей стороны и толкает ногой сержанта. Полицейский вываливается. Мы выбираемся наружу, переступая через него. Я осматриваюсь. Автомобиль смачно поцеловал столб, из-под смятого капота идет пар. На нас обращают внимание прохожие и остановившиеся водители. Я беру Марго за руку, и мы, как ни в чем не бывало, топаем через газон.

Быстрее отсюда! Пока свидетели в шоке, надо исчезнуть. Мы прибавляем шаг и скрываемся за углом промышленного здания.

42

— Опаньки, приехали! — Кабан приткнул джип к обочине между беспорядочно припаркованных автомобилей.

Рядом с полицейским «фордом», врезавшимся в столб, суетились растерянные люди. Толстая мамаша загораживала обзор любопытному мальчику, парень с рюкзаком пытался снимать на мобильный, пенсионер, придерживая треснутые очки, тыкал непослушным пальцем в телефон.

— Что за хрень? — Тиски вышел и со стороны осмотрел место происшествия.

Те, кто ему был нужен, исчезли. Двое полицейских практически не пострадали, но не могли шевелиться. Их обескураженные взгляды беззвучно взывали к помощи.

Тиски вернулся в машину и хлопнул дверцей.

— Их нет. Ты тащился, как черепаха!

— Сам велел не светиться, — пробурчал недовольный Кабан.

— А малолетки где? — очнулся от дремы Моня.

— В Караганде! — огрызнулся Тиски. Он достал смартфон, загрузил Интернет-сайт и ввел пароль. — Я знал, знал, что Парализатор себя проявит!

— Разве менты не сами в столб врезались?

— На ровной дороге? Сомневаюсь. Это пацан ментов уложил. Чисто и без последствий, как вас когда-то. Такой человек получше любой пушки.

На дисплее высветилась карта окружающего района. Когда Тиски увидел мигающий треугольник, морщины на его переносице разгладились.

— Вот они! — Тиски показал жестами Кабану. — Дуй до перекрестка, там направо и на параллельную улицу.

Джип тронулся.

— Что это? — сунул нос с заднего сиденья Моня.

— Девчонка взяла телефон, и я его вижу. Хорошо, что Парализатор о ней позаботился, не оставил. Она его слабое место.

Кабан затормозил перед машиной, остановившейся на красный свет. Тиски возмутился:

— Какого хрена ждешь, сворачивай! Их нельзя упустить, а то опять мобилу скинут.

Кабан вывернул руль вправо. Джип перевалил через бордюр, пересек тротуар и съехал на нужную улицу.

— На перекрестке направо. Гони, они рядом! Теперь сюда! — периодически указывал направление Тиски.

Вскоре джип свернул на потрескавшиеся бетонные плиты, проехал через лужу и уперся в решетчатые ворота, за которыми виднелся остов недостроенного здания. Тиски сверился с дисплеем.

— Они здесь. Никуда не бегут. Спрятались на стройке, — понизив голос, констатировал он. Холодный взгляд изучил створки ворот, перехваченных цепью, которую оттягивал мощный замок. — Глуши тачку. Дальше пойдем пешком.

Трое бандитов вышли из машины. Кабан оценил высоту бетонного забора. Его и без того кривая физиономия перекосилась как от зубной боли. Тиски подошел к воротам, дернул замок. Звенья толстой цепи звякнули о прутья решетки. Амбарный замок можно было сбить только кувалдой.

— Принести монтировку? — услужливо предложил Моня.

Тиски покачал головой. Его мощные руки вцепились в вертикальные прутья решетки в том месте, где между диагональными ребрами оставался наибольший просвет. Шея мужчины напряглась, грудь надулась, пальцы побелели. Тиски словно растягивал корпус неуступчивого баяна. И прутья поддались! Сжатые кулаки ползли дальше и дальше друг от друга. Тиски мощно выдохнул и просунул корпус в образовавшуюся дугообразную щель. За ним последовал Кабан.

Когда они отошли, послышался голос Мони:

— Эй, братан! А я?

Моня тужился и кряхтел, просунув плечо между решетками. Для его толстого тела щель оказалась мала.

— Жди нас здесь, Моня, — решил Тиски, оторвав взгляд от смартфона.

Он, как охотник, чуял близкую добычу.

43

Спрятаться в заброшенном здании моя идея. После парализации двух полицейских и быстрой ходьбы мне требуется отдых. Куда еще податься после того, что случилось?

Мы перелезаем через забор и входим в бетонную коробку. Я вижу лестницу на следующий уровень и присаживаюсь на ступени. Наконец, можно отдышаться. Побыстрее бы голова и ноги пришли в порядок.

— Наши деньги остались в машине, — вспоминает Марго.

— Черт с ними.

— Там все наши деньги!

— Предлагаешь вернуться?

Марго злится и швыряет обломок кирпича в стену.

— Не шуми. Знаешь народную мудрость? Не храни все яйца в одной корзине. — Я намекаю Марго о ее решении таскать деньги с собой, вместо того, чтобы хоть бы часть оставить на квартире Никиты.

— Умник нашелся.

— Марго, у тебя телефон остался? Надо позвонить Никите. Он ждал нас около подъезда.

— Он струсил и смылся!

— Сейчас проверим. Позвони. Без него нам не выбраться из этого района.

Марго выуживает телефон из заднего кармана и недоуменно взирает на меня.

— Я не знаю его номер.

— Ты не спросила?

— А ты? Сам с ним пиво пил и чуть ли не целовался!

— Марго, не пори ерунды!

— Ах да, нежностями ты занимаешься с Киселем.

— А ты хотела с ментами? Извини, что остановил.

— Козел!

— Сама такая!

— Почему не спросил номер у Никиты, если он тебе так нравится?

— Он наш друг. Он нам помогает.

— За деньги!

— Ну и что. У меня нет мобильника, чтобы записать номер.

— Так и у меня не было!

Я вспоминаю, что телефон Марго подарил отец. С этого визита и начались наши неприятности.

— Если бы мы вовремя смылись от твоего папаши, как я предлагал, ничего бы не случилось. А то ты сначала напоить хочешь, потом вылечить. Зачем мы вообще к нему сунулись!

— А твой дядя что, лучше?

— Марго, — я сцепляю пальцы на макушке и качаю головой, пытаясь избавиться от неприятных ощущений. — Зачем нам собачиться? Мы снова влипли. Надо решать, что делать.

— Вот ты и думай! А я пока отолью.

Вот чертовка! Никак не могу привыкнуть к непосредственности Марго.

Она выходит. Я прикидываю, что придется дожидаться ночи, а дальше каким-то образом добираться до квартиры Никиты. Или попытаться доехать до торгового центра на Вернадке? Никита говорил, что часто там клиентов поджидает.

Воспоминания о торговом центре, принадлежавшем отцу, отбрасывают меня на три года назад в холодный декабрьский день на заснеженную трассу.

…Наша семья в машине. Папа, мама, я и сестренка. Мы живы и счастливы! С нами новый член семьи, двухмесячный щенок. Больше всех ему рада Лена, она хочет сама придумать ему имя. Девочка так сильно обнимает щенка, что делает ему больно. Он пищит, родители делают нам замечание. И тут — роковой удар…

Неужели это было запланированное убийство ради торгового центра? И получил его дядя! Видимо, ему было не сложно оформить документы на себя. Фамилия и инициалы совпадают. Небольшое отличие в имени. Мой отец Алексей, а дядя Артур. Скорее всего, ему помог тот самый нотариус, чья контора расположена в торговом центре. Не даром на его адрес поступали письма о моем состоянии. Если так, то…

Я не успеваю закончить мысль. В бетонном проеме появляется перепуганная Марго. Она в лапах Тиски, он зажимает ей рот. Из-за них выскакивает Кабан и устремляется ко мне. Я понимаю, что единственное спасение мои сверх способности. Пытаюсь напрячься, но…

Какой кошмар! Тиски демонстративно ломает Марине мизинец!

Девушка дико вскрикивает, ее палец неестественно вывернут, а Тиски предупреждает меня ледяным тоном:

— Если ты продолжишь свои штучки, я сломаю ей руку. Последнюю.

И он показывает, что готов это сделать немедленно. В его ручищах тонкое запястье девушки. Я с ужасом осознаю, что он переломит ее как тростинку. И опускаю взгляд.

Я сдаюсь.

Со мной рядом расторопный Кабан. Он надевает мне на глаза черную маску для сна вроде тех, что выдают в самолете, и заламывает мне руки.

— Не рыпайся, — предупреждает он. — А то из Одноручки получится Безрукавка.

— Не трогайте её, гады!

Кабан толкает меня на битый кирпич и придавливает ногой. Повязка сбивается. Краем глаза я вижу, как Тиски облапывает Марину и забирает телефон.

— Поиграла и хватит.

— Отпустите ее!

— Тебе она нравится? Моне тоже. Хочешь, он прямо сейчас продемонстрирует разрушительную силу любви?

— Отпусти девушку, сволочь!

— А почему я должен тебя слушать? Хотя ты прав. Теперь всё зависит от тебя. Смотри.

Тиски вздергивает руку Марго и, сладостно улыбаясь, сдавливает ее сломанный мизинец. Марина корчится от жуткой боли.

— Что вам надо?! — Я беспомощно извиваюсь под коленом Кабана.

— А вот это уже деловой разговор. Сейчас растолкую.

44

Лысоватый полнеющий врач «скорой помощи» закончил обработку раны. Виталий Андреев по-прежнему лежал на полу, но уже начал ворочать головой и шевелить руками.

— Что скажете, доктор? — спросил Николай Самаров.

— Порез незначительный, госпитализация не требуется.

— Я не про царапину. Почему он не двигается?

— На фоне алкогольной интоксикации организма наблюдается некое онемение мышц. Возможно, симптомы связаны с некачественным алкоголем. Но пациент уже приходит в норму, реакция зрачков естественная, и если он не усугубит…

— А если алкоголь не при чем?

— Вы уверены? — врач брезгливо окинул взглядом бардак в комнате.

— Абсолютно. Он свалился не по своей воле.

— Пьяная драка?

— Не совсем. Вчера аналогичным образом преступник обездвижил двух совершенно трезвых людей.

— Что вам сказать. — Врач захлопнул чемоданчик, протер вспотевшую лысину и дал понять, что собирается уходить. — Подобная мышечная реакция характерна при поражениях электрическим током. Знаете, электрошокер или оголенные провода.

— Преступник действовал без применения технических средств. Мы проверили.

— Ну, тогда… — пожал плечами врач. — На теле есть определенные точки, нервные окончания. И если особым способом воздействовать на них, можно на время отключить человека. Но нас этому не учили. Обращайтесь к вашим коллегам из спецназа.

— Дело в том, что речь идет о шестнадцатилетнем подростке. Фактически он инвалид, перенес черепно-мозговую травму.

— Вот в чем дело! Так бы сразу и сказали. — Врач перестал морщить лоб, словно сбросил груз ответственности, и направился к выходу. — Последствия травм головы непредсказуемы. Мы можем получить дебила, а можем человека с уникальными способностями. Знаменитую прорицательницу Вангу в детстве ударила молния. Девочка ослепла, но у нее появилось внутренне зрение, способное преодолеть расстояние и время. Вы понимаете, о чем я?

— О чем?

— О неизведанном. О том, что неподвластно современной медицине.

Следователь хотел задать новый вопрос, но врач ответил на телефонный звонок. Он выслушал бойкое сообщение и вымученно улыбнулся.

— Новый вызов — ДТП. Мне пора.

Николай Самаров вернулся в комнату. Виталий Андреев уже сидел на полу и недобрым взглядом косился на непрошенного гостя.

— Ну что, Андреев. Заявление на дочь писать будешь?

Хмурый Витал помотал головой:

— Я сам себя царапнул.

— Что с тобой случилось? Почему упал?

— Я бухой был, начальник.

— Неужели, от водки?

— А ты что, никогда не пил?

Самаров решил прекратить пустой разговор и покинул квартиру. Из машины он позвонил в отделение полиции, чтобы задержанных Соломатина и Андрееву не вздумали допрашивать до его приезда.

Дежурный не понял, о ком идет речь, и уточнил:

— А кто это такие, товарищ майор?

— Подростки. Их должен доставить патрульный экипаж.

— Наряд ППС попал в аварию. Наши выехали. Сейчас разбираются.

— Где это произошло? — вскипел следователь, почувствовав неладное.

Когда он прибыл на место происшествия, тот же лысоватый врач грузил полицейских в машину «скорой помощи». Самаров отпихнул врача и накинулся на сержанта, схватив его за грудки.

— Где задержанные? Ушли?

Сержант послушно хлопнул глазами. Врач возмутился:

— Его нельзя трогать!

Самаров разжал пальцы, сержант плюхнулся на носилки.

— Успокойтесь, доктор, он скоро встанет. Если бы машина врезалась по-настоящему, в ней было четыре тела, а не два.

— О чем вы?

— О неизведанном.

Николай Самаров вспомнил о своем сыне, о расшатанных нервах жены, о бесполезной клинике, куда он обещал заехать, и о странном юноше, избавившемся от инвалидной коляски. Сегодня он вычислил его и даже схватил, но не смог удержать.

У следователя засосало под ложечкой. Теперь он окончательно убедился, что Павел Соломатин способен на многое. Возможно, на чудо. Поэтому он должен найти его, чего бы это не стоило. Хотя задержать парня будет ой как нелегко.

45

Я с Кабаном захожу в салон сотовой связи. Мы выждали момент, когда внутри нет покупателей. Моня дежурит снаружи, чтобы отвлечь возможных посетителей. Кабан сдергивает с меня темные очки и подталкивает к прилавку.

— Давай, Парализатор.

Два продавца приветливо улыбаются. Парень и девушка, чуть старше нас с Марго. Они еще не знают, что сейчас произойдет, а у меня нет выбора. В машине осталась Марина вместе с Тиски. Он обещал сломать ей руку, если я не вернусь с деньгами. И он это сделает, я понял по его глазам. Мне не дают покоя слезы в глазах Марины. Бандиты не позволяют зафиксировать ее сломанный мизинец. Чтобы спасти любимую девушку, я должен совершить ограбление. Таково условие Тиски.

Мне трудно разбудить ненависть к незнакомым продавцам. До сих пор я обездвиживал людей, чтобы спасти себя или Марго. В случае с дядей это была месть. А сейчас передо мной два приветливых молодых человека, готовых меня обслужить. Но делать нечего, я представляю их глиняные образы и разжигаю огонь ненависти. Я совершаю это ради Марго, и в этом плане ничего не меняется. Я снова должен спасти ее. Конечно, у меня есть возможность уйти одному, но я не могу стать предателем.

Я смотрю на продавцов. Их лица меняются, по телам прокатывается волна дрожи, и, ничего не понимая, они беспомощно валятся на пол. Кабан подлетает к кассе, грубо раздербанивает аппарат и забирает деньги. Он возвращает очки мне на нос и подталкивает к выходу.

Спустя минуту мы мчимся в машине. Моня за рулем, Кабан пересчитывает деньги, а Тиски по-прежнему держит Марину за запястье.

— Я выполнил условие. Высадите нас, — требую я у главаря.

Тиски хитро улыбается.

— Это разве деньги? Ты должен отработать все хлопоты, а их у нас было не мало. Сотовый салон был проверкой. Всё только начинается, Парализатор.

— Это подлость!

— Это жизнь, мальчик.

Я понимаю, что меня обманули, но не знаю, что предпринять. Я обессилел, головная боль мешает думать. Мне хочется свалиться, подобно моим жертвам, и отключиться. Я раздавлен и побежден.

— Пожалуйста, не делайте ей больно, — прошу я.

— Я сделаю ей приятно, — ухмыляется Кабан.

— А я помогу! — ржет Моня.

Я бью кулаком в жирное тело. Моня сыпет ругательствами, но не в силах оторвать рук от руля. За брата готов вступиться Кабан.

— Ша! — останавливает ссору Тиски. Его колющие глазки смотрят на меня. — Мы девчонку пальцем не тронем, если ты не взбрыкнешь. Всем понятно?

— Как скажешь, — ворчит Моня.

Мне позволяют обнять Марину. Хотя она сильная и давно не плачет, я чувствую, как напряжение отпускает ее, и девушка доверчиво прижимается ко мне.

— Куда едем? — спрашивает присмиревший Моня.

— В наш лесной салон.

— К девочкам? — оживляется Кабан.

— Шлюх я отправил в город, чтобы не отвлекали. Нам предстоят славные дела, братки.

Вслед за джипом от ограбленного павильона отъехала машина такси. Сидевший за рулем Никита понял, что произошло за стеклянной витриной, и в чьи лапы угодили его постояльцы. Приходилось проявлять осторожность. В последние дни Никите было не привыкать следить за машинами. Вчера это был роскошный «ягуар» бизнесмена, сегодня утром автомобиль полиции, а сейчас бандитская тачка.

Когда ребята сбежали из полицейской машины, Никита не успел перехватить их. Он колесил по улицам, пока не заметил, как Пашу и Марго заталкивают в черный джип.

«Кого же я пустил на квартиру?» — думал молодой таксист, стараясь не приближаться, но и не отставать от большого внедорожника на загородной трассе.

46

Николай Самаров наспех позавтракал, схватил папку с документами и, стараясь не шуметь, направился к выходу. Открывая замок, он обернулся. Жена Аня, одетая в халат, стояла в другом конце коридора и с укором смотрела на него. Нерасчесанные после сна волосы сбились на одну сторону. В последние месяцы уставшая женщина забывала вовремя закрашивать седину.

— Мне на службу пора, — виновато объяснил Николай.

Не дождавшись ответа, он выскользнул за дверь. Во дворе, как назло, столкнулся с соседкой, выгуливавшей собачку. Старая мымра поздоровалась, однако проводила его таким уничижительным взглядом, словно стала свидетелем бегства итальянского капитана Скеттино с тонущего круизного лайнера. Самарову врезался в память разговор соседки с женой после первой прогулки Сергея в инвалидном кресле.

Женщина уверяла, что максимум через год мужик «спрыгнет». «Надейся только на себя, Аня, и готовься остаться одна. Мужики не выдерживают трудностей с тяжелобольными. Сначала он начнет задерживаться на работе, потом раздражаться по пустякам, и сам не заметит, как рядом с ним окажется милая бабенка, у которой нет таких проблем. И он слиняет, как все мужики. Год — это предел мужского терпения».

Тогда ее слова показались дикими. В первые недели после трагедии Николай развил бурную деятельность, искал лучших врачей, консультировался по поводу лечения за границей, обращался в детские благотворительные фонды. Он помогал сыну в бытовых проблемах, беседовал с ним перед сном и постоянно подбадривал. Семья верила в скорое выздоровление.

И вот прошел год. Улучшений у сына не наступило. Измотанная жена не раз пеняла Самарова на то, что именно он отдал мальчика в футбольную школу. Если бы не безбашенные дружки-спортсмены, Сережа бы не пошел в тот день на аттракционы, не дурачился там. Теперь сын-инвалид смотрит на успехи бывших приятелей и страдает еще больше. Они бегают и играют в футбол, а он мучится от беспомощности.

А недавно жена заявила вообще несусветное, будто Николай дал сыну несчастливое имя! Действительно, на имени Сергей настоял Самаров. В их роду мужчин по традиции называли либо Николай Сергеевич, либо Сергей Николаевич. И жена припомнила, что отец Самарова, участковый Сергей Николаевич, погиб от ножа, разнимая пьяную ссору алкашей во дворе. Нельзя было называть сына в честь по-глупому погибшего деда!

Споры с женой лишь усугубляли ситуацию, и Николай ловил себя на том, что ему комфортнее на работе. Он всё раньше уходил из дома и всё позже возвращался. Даже в выходные служебные дела то и дело требовали его к себе.

Неужели соседка оказалась права, и он сдался?

В последние две недели майор юстиции оправдывал свое служебное рвение появлением необычного преступника. Он досконально изучил всё, что связано с Павлом Соломатиным. Мальчик попал в интернат из больницы, потому что был признан сиротой. В больнице он оказался в результате автокатастрофы. Всестороннее расследование привело Самарова к выводу, что единственным подходящим происшествием, где пострадал тринадцатилетний подросток, является тот самый трагический случай с семьей Соломиных.

Артур Викторович Соломин забрал заявление об ограблении квартиры. Это лишь укрепило подозрение следователя, что пострадавший опасается связывать свое имя с Павлом Соломатиным. Значит, в этом направлении и надо копать!

Самаров нашел одноклассников Павла Соломина. У двоих из них оказались фотографии «погибшего» приятеля. Сравнительная экспертиза показала, что Павел Соломин и Павел Соломатин одно и то же лицо!

Что же получается? Когда тринадцатилетний мальчик впал в кому, кто-то намеренно или случайно добавил две буквы в его фамилию. По документам Павел Соломин умер, зато появился сирота-инвалид с амнезией Павел Соломатин.

Кто от этого выиграл? Артур Викторович Соломин! Телефонист из Дмитрова унаследовал состояние своего брата бизнесмена.

Но не эта семейная драма больше всего интересовала Николая Самарова. Он убедился, что характер повреждения позвоночника у его сына и у Павла Соломатина практически совпадают. Возраст получения травмы тоже. А если так, то вот и реальный пример чудесного исцеления. Павел Соломатин встал! Он ходит! Как он этого добился?

С этим вопросом Самаров обратился к профессору, у которого прежде лежал его сын. Профессор надменно надул губы, изучая разрозненные медицинские выписки, доставленные из Валяпинского интерната.

— Это прошлый век. Где трехмерная томография? Где клинические анализы? Где динамика процесса? Вы уверены, что юноша ходит? — усомнился профессор, отложив бумаги.

— Я видел его собственными глазами.

— Тогда привезите мне пациента.

Самаров не стал говорить, что сейчас бывший инвалид находится в розыске, как особо дерзкий грабитель по кличке Парализатор.

— Я приведу, но позже. А сейчас я пытаюсь понять, как он этого смог добиться? Хотя бы теоретически?

— Видите ли, в данном случае имел место компрессионный перелом при незначительном смещении позвонков. Спинной мозг, по-видимому, остался цел и лишь временно отключился. Мы называем это спинномозговым шоком. Подобно тому, как отключается головной мозг при сотрясении. Прошло время, молодой растущий организм восстановился, и в какой-то момент нервный импульс прошел через поврежденный участок.

— Выходит, и у моего Сережи может получиться?

Профессор смутился.

— В любом случае ваш сын должен неукоснительно выполнять назначенные упражнения и процедуры. Поддерживайте в нем надежду. Вера в свои возможности творит чудеса.

— Уже год прошел, — вздохнул Самаров.

— Подумаешь, год! — воскликнул профессор и осекся, натолкнувшись на тусклый взгляд посетителя.

Врач торопливо вернул Самарову бумаги, давая понять, что прием окончен. Следователь поехал на службу.

Там его ждало новое сообщение об ограблении банка бандой Парализатора.

47

В бейсболке и темных очках я захожу в отделение банка. В моей руке зажаты нити от грозди белых шариков, надутых гелием. Охранник косится на странного клиента и шагает навстречу. Он готов сделать замечание. С невинным выражением дебила я выпускаю часть шаров. Они взлетают к потолку и облепляют видеокамеру. Пока охранник тупо пялится вверх, оставшиеся шары загораживают камеру в противоположном углу. Теперь на видеозаписи будет лишь белое молоко.

Я снимаю очки и фиксирую взгляд на кассирше в стеклянном боксе и двух операционистках за стойкой. Их надо уложить в первую очередь, чтобы не успели надавить на тревожную кнопку. Это не просто, но у меня уже есть опыт. Мне приходиться их ненавидеть, потому что они охраняют деньги, которые я должен украсть. Иначе пострадает Марина. Она осталась в заложниках у Тиски.

Глиняные образы ни в чем не повинных женщин твердеют под огнем моего воображения. Первой безвольно оседает в кресле кассирша. Девушки-операционистки сваливаются на пол головами друг к другу. Два клиента в замешательстве, но они меня мало интересуют. Настает черед охранника. Он на закуску, но это небольшой риск. Как я убедился, до полусонных людей в униформе суть происходящего доходит в последнюю очередь.

Охранника, наконец, осеняет. На его лице удивление первоклассника, узнавшего, что если сначала прибавить любую цифру, а потом ее отнять, то результат не изменится. Наверное, в извилинах щелкнуло, что про чудика с белыми шариками предупреждали на планерке. Что-то быстро дошло. Следующий раз надо будет воспользоваться зелеными шарами, а то за три минут въехал.

Охранник пытается схватиться за кобуру. У меня мало сил, но с его рукой я справляюсь, она парализована. А больше и не требуется. Я выполнил свою функцию и одеваю очки.

В банк врываются Кабан и Моня в лыжных масках. Кабан кулаком оглушает охранника. А Моня любимой кувалдой выбивает дверь в кассу. Бандиты сгребают деньги в спортивную сумку, и мы уходим.

Меня заталкивают в машину. Моня, как обычно радуется деньгам, а Кабан за рулем докладывает Тиски, что я отработал задание. Я прикрываю глаза. Голова трещит, в душе гадкое успокоение. На этот раз Марина не пострадает.

Был ли у меня выбор? Может, надо было направить свою злость на бандитов и убежать, когда они грохнутся? А Марина? Что стало бы с ней? Тиски продумал систему оповещения до мелочей. И я не сомневаюсь, что сломанным пальцем в случае неповиновения, он бы не ограничился. Марина — заложница, а я — орудие в руках бандитов.

Кабан тормозит в тихом переулке. Меня тянут за шкирку и пересаживают с угнанной на время ограбления тачки на привычный джип. Погони нет.

Мы держим путь за город в каменный дом за высоким забором. Там, запертая в подвале, ждет моего возвращения Марина. Сбежав из унылых палат интерната, мы оказались фактически в тюрьме.

Джип въезжает во двор. Глухие ворота автоматически закрываются. В зарешеченном окошке цокольного этажа появляется лицо Марго. Сзади ее держит Тиски, готовый в любой момент искалечить девушку. Так бандиты страхуются от моих способностей.

Кабан заводит меня в дом, толкает вниз по лестнице. Навстречу выходят Марго и Тиски. Я вижу боль в глазах девушки.

— Без глупостей, Парализатор, — предупреждает Тиски.

Главарь ни на секунду не теряет бдительность. Стоит мне поднять взгляд, как тут же хрустит вывернутая за спину рука Марго. Только не это! Я покорно опускаю глаза, прикрытые очками.

— Тиски, мы самые крутые! — победно потрясает полной сумкой Моня.

— Сколько взяли?

— До хрена!

Нас с Марго заталкивают в цокольный этаж. На радостях бандиты не запирают нас в разных комнатах, а закрывают общую дверь на первый этаж. Нас держат в будуарах с широкими кроватями. Здесь был публичный дом для толстосумов. Тиски освободил его ради пленников, способных принести ему большую прибыль. На долго ли? Что с нами станет, когда он решит завязать?

Марго разминает поврежденное плечо, ее мучает тот же вопрос, что и меня:

— Сколько так будет продолжаться?

— Мы что-нибудь придумаем.

— Пока ты приносишь им деньги, они нас никогда не выпустят.

— Надо ждать удобного момента.

— К черту! Пусть ломает мне руку! Попытайся!

— Ни за что, — качаю я головой, любуясь на прекрасную девушку. Я не могу стать причиной ее боли.

Мой взгляд слишком красноречив. Марго смущенно отворачивается. Ее пальцы стремятся поправить сбившийся хвостик на голове.

— Я, наверное, страшная?

— Ты красивая.

— Я как чучело. Мне надо подстричься.

— Ты самое чудесное чучело на свете.

— Ты издеваешься надо мной?

Марго отходит к раковине и смотрится в зеркало. Она придирчиво изучает себя, распускает хвост и встряхивает волосы. С минуту вертится, что-то поправляет в прическе, потом находит мое отражение в зеркале, и ее сияющие серые глаза словно покрываются пеплом.

— Знаешь, почему я не люблю зеркала? — спрашивает она.

— Почему?

— В них я вижу себя калекой. Я так привыкла к одной руке, что не чувствую себя ущемленной. Я забываю, что я не целая. Я всё умею делать одной рукой. Честно-честно! Кроме одного. От того и бешусь! — Марго поворачивается ко мне, разглядывая свои растопыренные пальцы. — Я не могу подстричь себе ногти.

Ладонь у Марго узкая, пальцы ровные и длинные, а вот ногти…

— И ты их обкусываешь? — догадываюсь я.

— Ночью, когда никто не видит, — смущается девушка.

Я отчего-то краснею и прячу свои руки. Как же я до сих пор не догадался! Я топаю к запертой двери и долблю кулаком. Через пару минут слышен недовольный возглас Мони.

— Чего бузишь?

— Принеси ножницы!

— А ху-ху не хо-хо? — ржет уже выпивший Моня.

— Мне нужны маленькие, для стрижки ногтей!

— Я тебе чё, галантерея?

— Эй ты, козел! Я что, не заработал на ножницы?

Моня хочет сказать очередную гадость, но его осекает Тиски. Вскоре под дверь просовывают маникюрные ножницы. Моня бухтит и грозит поквитаться за козла, а я чувствую себя победителем.

Мы с Марго садимся на кровать. Девушка кладет мне руку на колено. Ее сломанный мизинец примотан бинтом к обломку стержня. Я боюсь за него браться и начинаю с большого пальца. Я неумёха, свои-то ногти толком постричь не получается, а уж чужие…

Ну вот, задел кожу! Марина стойко терпит и не делает замечаний.

— Я научусь, — заверяю я, дуя на выступившую капельку крови. — Я стану лучшим подстригателем ногтей.

— Маникюршей? — улыбается Марго.

— И готов стричь твои ногти всю оставшуюся жизнь. Для меня это будет счастьем.

Ох, ничего себе! Что я несу? Кажется, я признался в любви.

Я краснею, склоняю голову и сосредотачиваюсь на работе. Мягкие прикосновения наших рук жутко возбуждают. Я чувствую доверие и покорность девушки. Это вызывает во мне прилив неведомой ранее страсти. Каждый пальчик девушки передает некое послание, и меня обволакивает теплое облако нежности.

Вот работа закончена, но я удерживаю руку Марины, не в силах разорвать контакт. Она в джинсах. Я вижу ее чуть расставленные бедра, и периодически вздымающуюся грудь. Я готов так сидеть вечно. Но Марина произносит «спасибо» и медленно вынимает руку. Мои мечты обрываются, как вырванный порывом ветра воздушный змей.

Хорошо хоть я слюни не успел распустить. Мужик называется!

Я смотрю в пол и неожиданно предлагаю:

— Давай, я постригу ногти на ногах?

— Это я умею сама. Но есть то, что можно делать только вдвоем. — Голос девушки необычен. Он идет от сердца и, срываясь с губ, не исчезает, а обволакивает.

Я поднимаю взгляд. Ох, ни хрена себе! Что она делает!

Марина запускает пальцы мне в волосы, гладит и увлекает к себе. Я не успеваю опомниться и задыхаюсь от сладкого поцелуя. Волна счастья с новой силой накрывает меня.

— Убери ножницы, — шепчет Марина.

Какой ужас! Я обнимал девушку с ножницами в руках! Я всё испортил!

Я вскакиваю и стряхиваю ножницы на тумбочку, как вцепившегося рака. Когда я оборачиваюсь, я вижу невозможное. Марина уже стянула блузку. Ее рука за спиной делает какое-то движение, и чашечки лифчика отходят от груди. Она спускает одну из бретелек и нежная грудь обнажается. Я столбенею.

— Выключи свет и иди ко мне, — говорит Марина, перехватывая мой взгляд.

Как хорошо, что сквозь маленькое оконце под потолком пробивается лишь свет ночного неба. Темнота скрывает дурацкое выражение моего лица и разрушает скованность. Мы вместе. Я и она. Три руки расправляются с остатками одежды. Губы горят от поцелуев. Я неумело изучаю женское тело, и все-таки постигаю то, о чем мечтал в сладких снах.

Мы лежим рядом и смотрим в потолок. Темнота не кажется уже непроглядной.

— У нас получилось, — выдыхаю я.

— А ты сомневался?

— Интернатский анекдот вспомнил. Парень-колясочник тянет девушку-колясочницу в кусты. «Помогите!», кричит она. «Да погоди ты звать на помощь, может, сами справимся».

Марина фыркает и заливается смехом. Я вижу ее счастливой впервые с тех пор, как мы оказались в плену.

Я никогда не мог утверждать, что в какой-то момент жизни был счастлив. Счастье познается в сравнении. Лишь оказавшись в инвалидной коляске, понимаешь, насколько счастливым был мой будничный поход в школу, которую я не очень-то и любил.

Однако сейчас, в заточении у бандитов, когда я обнимаю в постели Марину, я полностью уверен — вот оно счастье!

48

Следователь Николай Самаров прибыл на службу раньше коллег. И так уже которую неделю подряд. Он уверял себя, что спешит к неотложным делам первостепенной важности, но действительность была прозаичней. Сегодня он снова поругался с женой и сбежал из квартиры, даже не позавтракав.

Привычная обстановка родного кабинета, эргономическое кресло и чашка растворимого кофе не принесли успокоения. Когда в последний раз он обнимал жену? Не для успокоения ее расшатанных нервов, а как мужчина женщину? Когда они обсуждали что-либо помимо болезни сына? Ранним утром он попытался нежным объятием вернуть былую близость, но получил отпор. Слово за слово, и вот он здесь, а супруга опять осталась одна с сыном-инвалидом. Отпуска и больничные у нее давно закончились, и Ане пришлось оставить работу, чтобы помогать ребенку.

Николай Самаров раскрыл газету. Следователь купил ее из-за броского заголовка «Парализатор пугает и радует» на первой странице. В последнее время бульварная пресса уделяла повышенное внимание необычному преступнику. «О нем мечтают женщины, его боятся мужчины», уверял журналист. С его слов выходило, что женщины испытывают сладостное томление, падая под взглядом Парализатора.

«Перед ним невозможно устоять. Как будто тебя приковали за руки и ноги к спинкам кровати, — описывала свои ощущения одна из операционисток. — Ты совершенно беспомощна, но не боишься его, а ждешь. И такое желание накатывает. Поверьте, он неотразим!»

Пострадавшие мужчины не отличались разговорчивостью. Журналист уверял, что встреча с Парализатором не проходит для них бесследно. Он раскопал факты обращения двух Солнцевских полицейских к врачам с проблемами эрекции. Обоих уволили из МВД. Лейтенанта за беспробудное пьянство на почве личной трагедии, а сержанта за жестокое избиение проститутки, не сумевшей его обслужить.

Чего только не насочиняют, подумал Самаров и швырнул газету в мусорную корзину.

В полдень к нему заехал оперативник Степан Дроков, руководивший наблюдением за Артуром Соломиным. Самаров был уверен, что Павел Соломатин по кличке Парализатор рано или поздно захочет отомстить родному дяде, и снова выйдет на него. Тут-то Парализатора и схватят!

Юркий жилистый опер сел напротив следователя, искоса посмотрел на Самарова.

— Я отзываю своих с наружки, — заявил он.

— Почему?

— Третью неделю топчемся — и всё бес толку. Ребята взвыли от сверхурочных.

Самаров сцепил пальцы и откинулся на упругую спинку кресла. По-своему оперативник прав. За прошедшее время Парализатор не проявил себя рядом с родственником. Зато совершил четыре ограбления банков.

— Ну, хорошо, — признал правоту оперативника следователь. — Что-нибудь странное заметили в поведении Артура Соломина?

— Нервничает он. Дергается.

— Значит, рыльце в пушку.

— Это тебе решать. Только ребята мои тоже нервными стали.

— С чего бы им? Охотимся за подростком, никакой опасности.

— Никакой, говоришь. — Дроков прищурился на корзину для бумаг. — Я вижу, ты газетки почитываешь.

— Желтая пресса. Выдумывают чушь, чтобы привлечь читателя.

— Чушь? Не скажи. Лейтенант из Солнцево, пострадавший от Парализатора, мой родной брат. Он тот еще ходок был, на него бабы пачками вешались, а сейчас мужик в глубоком трансе. У него не стоит! Ты это понимаешь? И некоторые охранники из банков по врачам бегают.

— И что?

— Да все опера уже знают, что этот перец может обездвижить главную мужскую мышцу! Никто не хочет его брать живым! — сорвался оперативник.

Самаров затянул галстук и подался вперед к оперативнику.

— Дроков, ты отдаешь отчет в своих словах?

Оперативник смело качнулся навстречу следователю.

— Самаров, а ты мечтаешь остаться импотентом?

Двое мужчин в упор смотрели друг на друга. Первым плавно откинулся на спинку кресла следователь.

— И как это понимать?

— А как получится. Только никто не хочет испытывать судьбу и цеплять на Прарлизатора браслеты.

— Пуля, она вернее?

— Золотые слова. — Дроков встал. — Мне пора, Самаров. Помимо Прарлизатора уродов хватает, сам знаешь.

— Подожди, — заволновался следователь. — Это решение только твоих ребят?

— Какое решение?

— Не дури, Дроков. Ты сам проговорился.

— Не знаю, о чем вы подумали, Николай Сергеевич, но при задержании преступников всякое бывает. А мои мужики, как все московские опера, хотят остаться мужиками. И я их в этом винить не стану.

Оставшись один, Самаров раскрыл дело. Он выложил рядом две фотографии Павла Соломатина. На первой, полученной из интерната, унылый подросток сидел в инвалидной коляске. На второй — бодро уходил от видеокамеры над подъездом. Один и тот же человек, но с совершенно разными возможностями. Как он этого добился? Как?!

Самаров выдвинул ящик стола и сжал кулак. С двух фотографий на него смотрел сын Сергей. На одной целеустремленный футболист в форме «Динамо» бил по мячу. Глаза мальчика светились азартом, а напряженные мышцы ног блестели от пота. На другом снимке его бледная тень сидела у окна в инвалидном кресле. Безжизненные ноги мало чем напоминали те же самые, с первой фотографии.

49

Серебристый «ягуар» на парковке у торгового центра Савчук заметил сразу. И поморщился. Дерьмовое место для встречи с заказчиком. Камеры могут зафиксировать, и народ туда-сюда шляется. Это лишь подтвердило его убежденность, что он имеет дело с бестолковым денежным мешком, который не грех и пощипать.

Бордели Савчука оказывали услуги на любой вкус. Живой товар Тиски предпочитал брать из провинциальных интернатов. Дешевый и стабильный канал поставки. Обделенные любовью детки часто соглашались работать добровольно. Тех, кто ерепенился, быстро обламывали. Да и куда им было деваться из теплого гнездышка, где и накормят, и напоят, и вечной профессии обучат.

Месяц назад один из водителей, развозивших девочек по клиентам, сообщил, что некий дядя желает избавиться от убогого сироты. Тиски узнал детали и смекнул, что с легким дельцем справятся и его обормоты. Чего уж проще умыкнуть калеку из знакомого интерната и предъявить заказчику его хладный труп. Тиски взял аванс.

Только простое дельце по-другому обернулось. Лишние хлопоты первых дней принесли удачу. Живой паренек с удивительной способностью парализовывать взглядом приносил деньги постоянно. Это по любому лучше, чем разовая сделка за его труп.

Савчук приехал на встречу один. Моне и Кабану незачем здесь отсвечивать, пусть Парализатора и Одноручку охраняют. Тиски постучал в окошко «ягуара», дверь открылась, и он плюхнулся в обволакивающее кресло.

— И к чему такая спешка с нашей встречей? — вместо приветствия угрюмо спросил Тиски.

— Спешка? — Глаза Артура Соломина расширились от удивления. — Я уже месяц жду выполнения контракта. Вы взяли аванс. Порядочные люди так не поступают!

— Типа бизнесмены не кидают. Только хмыри вроде меня. — Тиски развернул к собеседнику мощный корпус и сощурился. Говорил он веско, однако совершенно не повышал голос. — Я хмырь по-твоему?

— Вы меня не так поняли.

— Какой пункт контракта я нарушил? Может, предъявишь бумагу за моей подписью.

— Какие бумаги! — беспомощно всплеснул руками Соломин. — Время идет. Я нервничаю.

— Пей валерьянку, если коньяк не помогает. А по срокам у нас четкого уговора не было. Я что, обещал, типа, в понедельник в полночь?

— Какая полночь.

— Вот и не суйся с необоснованными предъявами. За это, знаешь, что бывает?

— Давайте поговорим спокойно.

— А я и не нервничаю.

— Хорошо, хорошо. У меня всего один вопрос. Когда его не станет?

— Да в любой момент. Парень на коротком поводке.

— Так давайте быстрее!

— Через недельку-другую ты увидишь его в том виде, какай заказан.

— Неделя — это много. — Соломин нервно сжал руль. — Я слышал про ваши дела.

— Про меня?

— Про Парализатора. Как вы его используете. Это опасно. Его могут схватить, и тогда…

— А что тогда? Мальчик меня заложит или тебя? — Тиски пытливо вглядывался в глаза заказчику. — А-а, ты за себя волнуешься. И чем же тебе парнишка так насолил?

— Не ваше дело! Мы договорились, я заплатил, и вправе требовать…

— Про денежки вспомнил. Может, тебе вернуть аванс, и ты сам займешься своей проблемой?

Соломин сжал губы и промолчал.

— Вот и не гунди, раз понял, что парнишка оказался ценным кадром. Я бы сказал бесценным.

— Я готов увеличить гонорар вдвое, — процедил Соломин.

— Предлагаешь пустить на суп курочку, которая несет золотые яйца.

— Это рано или поздно закончится. И вы это знаете.

На этот раз замолчал Тиски. Он уже обдумывал сложившуюся ситуацию. О схеме налета теперь осведомлены все банки. Наверняка имеется достаточно подробная ориентировка на Парализатора. И существует опасность, что найдется шустрый охранник, который опередит мальчишку. Хорошо, если убьет на месте. А если парень окажется в лапах ментов? Ведь он молчать не будет. Прав толстый хрен, каждый следующий налет может оказаться последним. Да и ограбления без наводки подобны лотерее. Где-то густо, а где-то пусто. Если уж завязывать с Парализатором, то нужен красивый финальный аккорд.

— Вот на чем сойдемся, — решил Тиски. — Гонорар мне не нужен, аванса достаточно. Мне нужна информация.

— Какая еще информация?

— Я вижу, ты бизнесмен. Завязки в банках имеются?

— Я пользуюсь услугами банка. Но так чтобы дружить с банкирами… Этого нет.

— С банкиром бухать не обязательно. Достаточно знакомой кассирши или инкассатора. Мне надо знать, где и когда будет крупная сумма. Сечешь, о чем я?

— Догадываюсь.

— Это будет последнее дело Парализатора. Отработает — и в расход. Тебе и мне в масть.

— Инкассаторы, — задумался Соломин.

Он смотрел на собственный торговый центр. Услуга инкассации предоставлялась банком по строгому графику. Бронированный фургон объезжал точку за точкой, и самые крупные клиенты планировались в конце маршрута.

— Около восьми вечера в торговый центр приезжают инкассаторы. Им сдают выручку главные арендаторы. Это приличная сумма.

— Когда наибольшая выручка?

— По субботам.

— То есть, завтра.

Савчук прикинул, стоит ли взять неделю на подготовку, или достаточно одного дня. Порой лучшим решением оказывается самое первое. Только удирать с проспекта Вернадского рискованно. Можно в пробку угодить.

Соломин, словно подслушал его мысли.

— Я знаю, что инкассаторы затем едут в «Мегу» на МКАД. А там выручка в десять раз больше. «Мега» последняя точка на их маршруте.

Вот это дело, обрадовался Тиски. В уголках суровых глаз даже появились морщинки от сдерживаемой улыбки. Как он сам не допер до такого. Кассы в банках это копейки по сравнению с выручкой торгового мола. Инкассаторы, конечно, вооружены, но с помощью Парализатора их можно застать врасплох.

— Завтра вечером получишь пацана, — решил Тиски. На его губах мелькнула дерзкая ухмылка: — Тебе как его завернуть: целиком или по частям?

— Да мне не важно, — оживился Соломин. — Я только хочу убедиться, что всё, ему конец!

— Тогда договорились.

Савчук покинул автомобиль. Соломин облегченно вздохнул и пробормотал:

— Второго явления с того света я не переживу.

50

Шестидесятилетний Петрович слыл опытным экспертом-криминалистом широкого профиля. Отпечатки, потожировые, рисунок подошвы, характер раны, орудие убийства, степень окоченения трупа он находил и определял за милую душу. Но если дело касалось мобильных телефонов, биллинга, роуминга и прочих хитрых штучек, всю современную вакханалию технического прогресса он отдавал на откуп молодым сотрудникам технического отдела. Они и в туалет с планшетниками ходят, а в годы его учебы калькулятор можно было использовать в качестве пресса для бочки с капустой.

Петрович вошел в кабинет Самарова, когда следователь наливал кипяток из чайника.

— Николай, можешь не рассыпаться в благодарностях. Меня устроит обычный банковский перевод, — очередной шуткой известил о себе эксперт. — Только не в кипрский банк!

— Привет, Петрович. Кофе будешь? — предложил следователь.

— Да сыт я твоим растворимым! От него одна изжога. То ли дело у Андроидов, я только что от них. У них такая кофе-машина — зернами хрустит, запах, вкус! — Эксперт причмокнул и изобразил аромат волнующим движением ладони. — И где только взяли? Наверное, вещьдок заныкали.

— Откуда ты, я не понял?

— От Андроидов из технического. У них в голове гигабайты, трещат на непонятном языке, а пальцы — это щупальца для новомодных экранчиков. Вот если им Интернет на денек отрубить — всё, капут работе! А у меня надежно — растворчики, порошочек, весы с гирьками и микроскоп шестьдесят четвертого года выпуска. Тогда, ты знаешь, основательно делали. А сейчас, зачем стараться — каждый год новая модель.

— Петрович, ты по какому делу?

— По Парализатору. Помнишь, телефончик поручил определить?

— Удалось? — заинтересовался Самаров, усаживаясь за стол с кружкой горячего кофе.

На следующий день после исчезновения Павла Соломатина и Марины Андреевой из полицейского автомобиля в Солнцево, следователь вернулся к Виталию Андрееву и взял подробные показания. Виталий Андреев признался, что подарил дочке телефон. Номера он не знает, телефон, якобы, купил накануне с рук. Сведения скудные, но Самаров сразу понял, что это след! Мобильник остался у сбежавшей девушки, если вычислить его номер, то можно попытаться определить местоположение беглецов.

— Вот номерок. — Петрович гордо выложил на стол бумажку.

— Ты уверен?

— В таких вещах Андроиды не ошибаются.

— Но как они нашли?

— По методу «решета». Собрали всё возможное и отсеяли всё лишнее. Согласно протоколу допроса в момент передачи телефона Андреев случайно позвонил. Известно приблизительное время и продолжительность звонка. Это отправная точка.

— Но там густонаселенный район.

— За сутки до этого, если верить Андрееву, этим телефоном никто не пользовался. Это второе условие для метода «решета». Девчонка сбежала и значит, из этой точки больше не звонила. Это третье условие. Андроиды, кажется, учли восьмой этаж, с которого был произведен звонок, еще чего-то, я не вникал. Короче, вот тебе номер, но официальное заключение они оформлять не будут.

— Это почему?

— Да у них же методы полулегальные. Столько информации без судебного решения перелопатили.

Следователь взял бумагу с номером, выпрямил спину.

— А я получу решение суда на отслеживание этого телефона.

— Кто бы сомневался. Ты же Самаров, а они Андроиды. Как говорится, почувствуйте разницу.

Следователь взял трубку и через минуту активно доказывал важность дела судье.

Петрович приуныл.

— Значит, ни благодарности, ни банковского перевода? — Самаров его не слышал. Эксперт дружелюбно пригрозил: — Следующий раз я над душой у Андроидов стоять не буду.

Самаров отрывисто кивнул, пропустив фразу мимо ушей. Он был целиком занят жарким спором с судьей, судя по имени, женщиной.

— Новенькая что ли? — посочувствовал Петрович судье, покидая кабинет. — Еще не знает, что нашему человеку-сюртуку проще отдаться, чем объяснить, почему не хочешь.

51

Череда произошедших событий: возвращение в Москву, родная квартира, дом, улица, знакомый торговый центр, столкновение с дядей — раскололи ледяной панцирь моего прошлого. Заиндевевшее окно оттаяло. Я вспомнил многое. Вся жизнь до дня трагедии вернулась ко мне. Я возродился полноценным человеком, за плечами которого есть огромный мир реальной жизни.

Вот папа, который только что принес нам щенка. Пока мы увлечены неуклюжим четвероногим другом, папа прячет яркие коробки в большую сумку. Я догадываюсь, что это наши с сестрой подарки, которые мы найдем в Новогоднюю ночь под елкой. Маленькая Лена будет уверена, что их принес Дед Мороз, а я то знаю, что самый лучший волшебник на свете наш папа. Он говорит, что Новый год мы встретим в новом месте. Где? Это сюрприз. Больше из папы ничего не вытянешь. Но есть добрая мама. Она загадочно улыбается и намекает, что сюрприз большой, красивый, теплый, деревянный и стоит на опушке леса.

Теперь я уверен, что они хотели показать нам новый загородный дом. Тот самый дом в Дмитровском районе, которым сейчас по бумагам владеет мой дядя.

Лет до девяти я каждый год бывал у дяди Артура в Дмитрове. И он к нам приезжал с женой Верунчиком и сыном Вовчиком. Двоюродный брат Вовчик был старше меня на шесть-семь лет. Он был полным, задавался, вечно слушал плейер через наушники, вставлял английские словечки и втихаря называл меня сопляком.

«Hello, сопляк! Хочешь music послушать? — Вовчик снимает наушники, подносит к моей голове и плюется: — Тьфу, да у тебя из ушей сопли свисают».

Тот еще родственник!

Как-то раз я не выдержал и пожаловался маме. Обидно быть «сопляком». Вовчика отчитали, он на время притих. Однако, прощаясь, он наклонился ко мне и шепнул: «Goodbye, сопливый сопляк». И тут же замурлыкал какую-то песенку из своих наушников, будто ничего не произошло. Более мерзкую рожу я не видел.

Потом, когда мы переехали из панельного дома на окраине Москвы в элитную квартиру в «Серебряных ключах», семья дяди практически исчезла из моей жизни.

От мамы я слышал, что дядя завидовал отцу. Простой телефонист из Дмитрова понял, насколько отец богат и стал просить деньги. Отец давал до поры до времени, но потом что-то случилось. Кажется, Вовчика отчислили из платного института и забрали в армию. А мой папа не захотел давать деньги на его восстановление или «отмазку». В общем, братья разругались, но меня, мальчишку, мало интересовали отношения взрослых. Тем более отдыхать за границей было гораздо приятнее, чем мотаться в Дмитров к толстому Вовчику, который специально наступает тебе на ногу, а потом извиняется: «Sorry, сопляк. Ты такой маленький, я не заметил». А дядя видит и улыбается: «Младшим всегда достается. Спроси своего папку».

Я вспоминаю, что мой папа младше дяди Артура. Может, и ему доставалось в детстве от более сильного? Но мой папа добился в жизни большего, чем дядя. А что если дядя Артур решил отомстить ему за это? Кто был за рулем злополучного «камаза»? Мне кажется, что я видел этого человека.

Каждый раз страшные воспоминания роковых минут расширяют мутную картину. Я силюсь увидеть то, что забыл, но мрак не расступается. Или провал в памяти это защитная реакция организма, заботливо охраняющая мою психику?

К черту тупое спокойствие! Я должен вспомнить!

…После столкновения автомобилей, БМВ отлетает на обочину. Дверца рядом со мной распахивается. Кубик Рубика выпадает из моих рук и оказывается на снегу. Я помню, что в последние секунды, перед тем, как надолго потерять сознание, перед моим взором пестрый кубик на белом снегу. А рядом еще что-то.

Да! Как же я мог забыть!

Это щенок, которого выбросило из машины. Его задние лапы не двигаются, у щенка перебит позвоночник. А передними он беспомощно колошматит по снегу и скулит. Жалобный писк маленького живого существа возрождается в моей памяти. Я смотрю на щенка, силюсь помочь, но не могу пошевелиться.

А тут же рядом со щенком появляются чьи-то ноги.

Да, точно! Так и было! Я вспомнил это!

В тот момент я был уверен, что к нам пришла помощь. И силы оставляют меня в надежде на скорейшее спасение…

— Это шлюхи.

— Что? — я возвращаюсь от страшных воспоминаний в грустную действительность.

Марго смотрит в потолок. Как обычно мы заперты в полуподвале. Недавно мы заметили сквозь окошко, как Кабан встретил у ворот двух размалеванных девиц и провел в дом. Сейчас сверху доносятся бурные женские стоны.

— Только проститутки так вопят, когда их трахают, — поясняет Марго.

— А ты откуда знаешь?

— Они деньги отрабатывают. Настоящие чувства не такие.

— А какие?

Марго переводит взгляд с потолка на мою унылую персону. В глазах ее что-то придирчивое, как у гаишника, остановившего машину.

— Ты тоже будешь по проституткам шляться? — девушка пихает меня в грудь.

— Марго, что ты несешь?

— Все мужики такие! Не ценят то, что у них есть. Ищут приключения. — Она еще раз толкает меня, и я вынужден отступать.

— Сначала надо выбраться отсюда, а потом строить планы на жизнь.

— Мне кажется, ты уже втянулся в новую жизнь. Разве, нет?

— Что за бред!

— Грабишь банки, тебя хвалят, кормят, дают пиво. Да еще и с девочкой порой кувыркаешься.

— Какой еще девочкой?

Я возмущаюсь и тут же понимаю, что Марго говорит о себе. Я пытаюсь обнять девушку.

— Марина, ты для мня всё. Это же ради тебя, я вынужден подчиняться. Чтобы тебе не сделали больно, чтобы тебя не покалечили.

— Отстань!

— Марина.

— Паша, мы перешли черту. Ты грабитель! Ты ужасный Парализатор! Тебя знают! О тебе пишут в газетах! Как мы вылезем из этой помойной ямы?!

Марина отворачивается и пинает кровать. Она жутко раздосадована. Меня утешает лишь то, что она говорит «мы». Она по-прежнему олицетворяет меня с собой. Это замечательно. Да, мы вместе. Мы единое целое, и я верю, что она любит меня так же сильно, как я ее!

Внезапно я осознаю, что расчетливый Тиски, как раз на этом и построил свой план. Он заставляет меня быть грабителем под угрозой расправы над Мариной. С его стороны это беспроигрышный вариант. Я марионетка в руках бандита. Неужелия я буду подчиняться ему вечно! Должен быть и другой выход!

— Марина, я останусь с бандитами, а ты уйдешь. Я пообещаю им, что буду выполнять все их требования. Я поставлю им жесткое условие…

— Замолчи. Они не согласятся. И я тоже.

— Что тоже?

— Мы должны вырваться отсюда вдвоем. Я не оставлю тебя им.

О, господи! Марина заботится обо мне!

Я обнимаю девушку. На этот раз она не отталкивает меня, а тихо вздрагивает на моем плече. Ее слезы раздирают мне сердце. Я мужчина с двумя ногами и двумя руками обязан сделать так, чтобы любимая женщина плакала только от счастья.

Перед моими глазами окошко во двор на уровне земли. Я замечаю за стеклом и решеткой какое-то движение. Наверно, вернулся Тиски. Пока он уехал, Кабан и Моня вызвали проституток. Сейчас Тиски присоединится к их оргии. Если они напьются, у меня появится шанс.

Я обдумываю, что предпринять, и вдруг замечаю, что во дворе осторожно крадется отнюдь не Тиски, а совсем другой человек. Это таксист Никита, приютивший нас в первый день на своей квартире! Он пытается что-то разглядеть в доме.

Я бросаюсь к окошку и осторожно стучу в стекло. Никита замечает нас! Он обрадован, и делает знаки, что готов нас увезти. Но между нами решетка, а сзади запертая дверь. Никита пытается сорвать решетку и качает головой. Руками это невозможно, а шум поднимать нельзя.

Я понимаю, что должен использовать свои способности. Бандиты расслабились, за воротами машина с верным водителем, у нас удивительный шанс удрать из заключения. Я принимаю решение и делюсь им с Марго. Она схватывает все на лету, несется к двери и колотит в нее.

— Ему плохо! Он потерял сознание! Вызовите «скорую»! — Марго кричит, не жалея голосовых связок.

Вскоре за дверью слышится тяжелая поступь.

— Чего вопишь, дура? — Это явился Моня.

— Пашка упал. Я не знаю, что делать, — хнычет Марго.

— Ну и пусть лежит.

— А если Парализатор умрет из-за тебя? Что скажет Тиски?

До Мони доходит смысл угрозы.

— Сейчас. Только не вопи! Братуху позову.

Это то, что мне надо! Я готов столкнуться с двумя бандитами одновременно. Кто кого? Или я вырвусь из плена — или меня отделают под орех. Ради Марины, ради себя, ради нашей свободы я должен рискнуть и победить!

Пока бандитов нет, я концентрирую энергию. Это легко, мне помогает лютая ненависть. В моем воображении уже плавают глиняные фигурки Мони и Кабана, и я готов опалить их парализующим пламенем.

Слышны шаги, спускаются двое.

— Быстрее, он умирает! — причитает Марина.

Вращается ключ, дверь начинает открываться. Я стою в двух шагах напротив двери и жажду выплеснуть парализующую энергию на ненавистных бандитов. Дверь распахивается. Вспышка огня в моем воображении обжигает глиняные фигурки. Моня с голым пузом делает шаг внутрь, пялится на меня и сваливается, как подкошенный. Первая победа! Но что это! За ним следует не Кабан, а растрепанная девица в мужской рубашке вместо халатика. Я в растерянности. Из ее рук выпадают упаковки таблеток. Девица оседает, привалившись к стене, скорее от изумления, чем от моего воздействия.

Где Кабан? Если он понял наш замысел, нам придется туго. Я столько энергии потратил на это воздействие, что моя тяжелая голова уже ни на что не способна.

— Бежим! — командует Марго и устремляется вверх по лестнице.

Я шлепаю за ней. Нам навстречу с криком сваливается вторая девица. Это притаившийся вверху Кабан пихнул ее в качестве тарана. Ловкая Марго успевает увернуться, а я принимаю на себя тело летящей проститутки. Ух! Меня сносит обратно в подвал. Хорошо, что туша Мони самортизировала падение, иначе я мог снова превратиться в калеку.

Пока я выбираюсь из-под визжащей девицы, Марго уже наверху. Она мчится к свободе, забыв об осторожности. Но там Кабан! Неужели она думает, что удар коленом спасет ее?

Я слышу грохот. Кто-то падает и стонет. Я плетусь вверх, заглядываю в комнату и…

— Стой! Отвернулся!

Приказ, словно выстрел, останавливает меня. На полу распластанная Марго. Сверху на нее навалился Кабан, его руки готовы в любую секунду свернуть девушке шею.

— Помоги, — умоляет Марго.

Но единственное, что я могу, это подчиниться. Я опустошен, и не в силах оказать сопротивление.

— Убери свою рожу или ее не станет! — предупреждает Кабан.

Я отворачиваюсь к стене и прощу:

— Отпусти ее. Отпусти! Она ни при чем. Это я затеял побег. Только я!

— Голубок, прав. Надо было переломать тебе ноги.

— Отпусти, мы вернемся в подвал.

— Заткнись и стой, где стоишь. Повернешь свою шею, я сверну ее!

Кабан кряхтит. Краем глаза я замечаю, как он тянется к выпавшему мобильному телефону. Он ворочается неестественно. И я понимаю, что ноги Кабана я все-таки обездвижил. Он лежал на полу, когда в комнату ворвалась Марго. Кабан подсек ее руками, и девушка оказалась в его безжалостных лапах. Если бы она не спешила, мы бы вдвоем справились с лежащим бандитом!

— Тиски, ты скоро? — Кабану удается позвонить. Он рассчитывает на помощь. — Уже рядом. Приезжай, тут такое…

Я понимаю, что мы пропали. Когда вернется Тиски нам придумают страшную кару.

И в этот момент я слышу быстрые шаги и удар! Я оборачиваюсь. Кабан лежит. В комнате Никита. В его руке полено. Он только что оглушил им бандита. Никита испуганно смотрит на последствие своего удара.

— Я его убил?

Я подхожу и разглядываю бандита. На толстой шее пульсирует жилка.

— Жив, гад. Такую черепушку поленом не проломишь.

— Если бы он стоял, я бы не решился, — радуется таксист.

— Уходим!

Я помогаю подняться Марго. Она сипит, трогает шею, я всех подталкиваю к выходу.

— Смываемся! Скоро здесь будет Тиски.

52

Мы плюхаемся с Марго на задний диван такси. Машина уносит нас прочь из бандитского плена. Пережитый страх трансформируется в эйфорию и фонтанирует безотчетным возбуждением. Я не нахожу себе места и толкаю подругу.

— Марго, мы сделали их! Сделали! И Моню, и Кабана, и глупых девиц! Мы победили!

— Если бы не он, — Марго указывает на Никиту.

— Ты настоящий мужик! — хлопаю я Никиту по плечу и выдавливаю: — Спасибо.

Это слово редко произносят интернатские. Одни инвалиды считают, что «нормальные» должны им по жизни, и не хрен благодарить «здоровых». У других настолько скисли эмоции, что они не замечают мелких радостей. А крупное счастье доступно им только во сне.

— Как ты нас нашел? — спрашиваю я Никиту.

— Выследил. Еще в первый день, когда вас сначала менты забрали, а потом эти мордовороты. Я видел, как они вас запихивали в джип. Но понял, что в полицию обращаться не стоит, после того, что вы натворили с патрульными. А как вас вытащить, не представлял.

— Да, мы влипли капитально.

— Я приезжал иногда, следил за домом. Сегодня вижу, главный свалил. Потом телки пожаловали. Ага! Расслабуха! Дай, думаю, загляну во двор. Так и получилось.

— Здорово ты его поленом!

— Во дворе лежали. Когда шум начался, я подхватил и внутрь.

— Вовремя. Я, понимаешь, смог только одного гада уложить.

— Зато какого! Кстати, я одну фотку в Интернете увидел. Из банка. Это тебя Парализатором называют?

— А что?

— Круто! Мне бы такие способности.

— Давай поменяемся. Я буду честным таксистом, а за тобой будут бандиты охотиться.

— Нет уж! Мне моей ласточки достаточно. — Никита погладил обеими руками руль. — Рублик к рублику — на жизнь хватает.

Некоторое время мы едем молча. Радость освобождения, как песчаный замок на пляже, слизывают мутные волны тревоги. Что дальше?

Когда под колесами зашуршали московские улицы, Никита задает почти такой же вопрос:

— Куда теперь? Ко мне?

— У нас денег нет за аренду, — напоминает Марго.

— Парализатор что-нибудь придумает! — весело отзывается Никита и подмигивает мне.

— Хватит. Не могу я чужое брать.

— А свое?

— Всё свое ношу с собой.

— Не совсем.

Никита находит место для парковки, останавливает машину и поворачивается ко мне. Лицо его чрезвычайно серьезно.

— Паспорта ваши у меня остались. Вот они. — Никита достает из бардачка наши паспорта. — А это папка с документами, которую ты уволок у дяди. Я изучил их, и знаешь, что получается? Квартирка в «Серебряных ключах» тянет миллиона на полтора. В долларах!

— Ничего себе! Бывают такие квартиры? — удивляется Марго.

— Это мелочь. А вот торговый центр сдается в аренду приблизительно по штуке за квадратный метр в год. Три с половиной миллиона зеленью получается.

— Чего? — не понимаю я.

— Твой дядя получает за торговый центр на Вернадке больше трех миллионов долларов в год!

— Каждый год? — поражена Марго.

— Думаю, что каждый месяц тысяч по двести пятьдесят ему арендаторы отваливают.

— Ни хрена себе! — восклицаю я. — Так это же торговый центр моего отца!

— То-то! Как думаешь, за такой куш твой дядя мог подстроить аварию?

Я закрываю глаза и вижу всё ту же страшную картину. «Камаз» виляет на встречную полосу, словно специально метит в нас. Тяжелый самосвал и не думает тормозить! За ее рулем какой-то человек. Удар! Обжигающая боль — и я вижу мужские ботинки на холодном снегу рядом с раненым щенком. Я уверен, что это водитель «камаза». Потому что никто иной бы не сделал в следующую секунду то, что сделал этот изверг. Он наступил каблуком ботинка на шею скулящего щенка, надавил и дождался тишины.

Я вспоминаю жуткую сцену и сожалею, что не отключился раньше. Зачем мне память вернула этот ужас!

А убийца не успокаивается. Он шагает к машине, вплотную ко мне, и заглядывает в открытую дверь. Я уверен, он изучает наши растерзанные тела, чтобы помочь отмучиться тем, кто выжил.

— Это произошло на Дмитровском шоссе недалеко от Дмитрова. Дядя Артур жил там, — тихо говорю я.

— «Камаз» угнали со стройки в Дмитрове, — добавляет Никита. — Я нашел старое сообщение в Интернете. Там сказано, что это был реальный угон. У настоящего водителя «камаза» алиби.

— Дядя. — Я прихожу к однозначному выводу. — Это он!

— А кто же еще, если ему всё досталось!

— Он убийца. Я отомщу!

— Мысль неплохая. Но как это сделать?

— Поехали к нему! — требую я.

— И что? Один раз ты уже был у дяди. Еле ноги унес.

— Я сделаю такое… Я остановлю его сердце!

— Тоже хочешь стать убийцей? — Никита испытывающе смотрит на меня. — Мстить надо по-другому.

— Как?

— Всё это, — Никита трясет папкой с документами, — должно стать твоим.

— Я докажу, что сын своего отца. Найду свидетелей, сменю фамилию на настоящую…

— Если доживешь. — Спокойно обрывает меня Никита. — Твой дядя один раз уже пошел на убийство. Думаешь, теперь его что-то остановит?

Я припоминаю, как Тиски оговорился, что на самом деле он друг, потому что продлевает мне жизнь. Другой бы не стал церемониться.

— Что же мне делать? — теряюсь я.

— Исправить эти бумажки.

— Как?

— Не обязательно доказывать, что ты родственник. Твой дядя в праве подарить свою собственность кому угодно. Например, сироте Павлу Соломатину.

Широко распахнув глаза, я смотрю на Никиту. Он продолжает:

— Для этого достаточно оформить договор дарения. У нотариуса. Кстати, на некоторых договорах стоят штампы нотариуса из торгового центра на Вернадке. Твой дядя ему доверяет.

— И как я заставлю его подписать договор дарения?

— Да о тебе такая слава в Интернете! Даже менты тебя боятся! Скажи, ты и в правду можешь частично или полностью парализовать человека?

— Если передо мной подонок, то получается.

— Твой дядя и его прихлебатель нотариус самые настоящие подонки! Они наверняка слышали о Парализаторе. Если ты им докажешь свои способности, они перетрухнут! Допер?

Я трясу головой. Тяжесть, кажется, отступила. Я представляю, с каким удовольствием законопачу дядю-убийцу в каменный панцирь. И оставлю ему единственную возможность — плясать под мою дудку.

— Я готов. Двигаем к нотариусу.

— Паша, ты серьезно? — тревожится Марго.

— Я должен попытаться. Ради нас. Ради нашего будущего.

53

Никита останавливает такси около торгового центра. За углом наша цель — нотариальная контора. Это вражеская высота, которую я должен взять решительным штурмом. У меня уже сформировался план действий, и я не намерен отступать.

Никита мнется:

— Ребята, я с вами не пойду. Я простой таксист.

— Ты и так нам помог, — соглашаюсь я.

Никиту можно понять. Какой ему прок с моих проблем? Он подсказал, что надо делать. Дальнейшее зависит только от меня. Я перевожу взгляд на Марго. «Ты со мной?»

— Еще спрашиваешь! — фыркает она.

Я прячу благодарную улыбку, в груди отпускает. Поддержка Марго — это часть успеха. Да что я вру самому себе! Какая часть! Без любимой девушки я не вижу смысла чего-нибудь добиваться!

— С Богом, — шепчет Марго и крестится левой рукой.

Не знаю, помогает ли Бог в подобных делах, но я не вижу в ее просьбе ничего крамольного. В плену у бандитов Марго меня убедила и даже потребовала: «Ты можешь верить или нет, но когда совсем припрет, помолись, хуже не будет». Я обещал.

Мы с Марго входим в нотариальную контору.

— Мы закрываемся, — объявляет с порога помощница нотариуса, похожая на перекормленную серую мышь в очках.

— Глеб Константинович нас ждет, — нагло заверяю я, произнося только что увиденное на табличке имя.

— Вы по какому вопросу? — недоверчиво изучает нас «серая мышь», хищно вертя острым носом.

— Я же сказал, меня ждут! — Мы проходим к кабинету нотариуса. На пороге я оборачиваюсь и снисходительно улыбаюсь «серой мышке». — Чай с конфетами, пожалуйста.

— Шоколадными, — уточняет Марго.

Мы в кабинете. За полированным Т-образным столом рядом с внушительным сейфом сидит губастый хлыщ в «сопливом» костюме. Марго верно его описала. Пока нотариус поднимает взгляд и хмурится на посетителей, я обжигаю его образ вспышкой ненависти. Он помогал моему дяде-убийце и поэтому заслуживает наказания.

Получай!

Глеб Константинович передергивается от приступа судороги и закостеневает c прямой спиной в высоком кресле. Мы с Марго садимся по разные стороны вытянутого стола. Я пытаюсь определить по выпученным глазам нотариуса его состояние. Удалось ли мне достичь поставленной цели?

— Здравствуйте, Глеб Константинович.

Нотариус явно пытается пошевелить руками, но у него ничего не выходит. Он с нарастающим ужасом изучает свое беспомощное состояние, открывает рот, и я выясняю, что говорить он может. Так и было задумано.

— Инсульт. Скорую, — умоляет он. В его глазах отчаяние, а разверзнутый рот готов разразиться воплем.

— Молчать! — Для убедительности я подкрепляю требование ударом кулака по столу. — Ручки не двигаются, ножки не слушаются? То ли еще будет. Это не инсульт, это я парализовал твое тело, но оставил возможность говорить. Если ты не будешь подчиняться мне, ты превратишься в сидячий памятник. Навсегда!

— Пока не истлеешь, — спокойно поправляет Марго, а я киваю.

— Кто вы? — перепуганный нотариус не знает на кого смотреть.

— Я Парализатор. Слышал о таком? — Я замечаю в глазах жертвы реакцию ужаса и окончательно вхожу в роль безжалостного мстителя. — Прекрасно. Это облегчит дальнейшую беседу. Выполняй то, что я прикажу, если хочешь вернуться в прежнее состояние.

— Я обычный нотариус. Что вам надо?

— Чай с конфетами…

— …шоколадными.

— Улыбайся и держись естественно, когда войдет помощница, — предупреждаю я.

Распахивается дверь кабинета. В дверях появляется чуть согнутая фигура «серой мыши» с подносом, нацеленным на нас. Я уверен, что с большим удовольствием она бы держала сейчас заряженный автомат.

— Глеб Константинович, я предупредила, что прием окончен, но эти…

— Принеси, что просили, и не мешай работать! — бросает нотариус.

Недовольная помощница ставит перед нами чай с конфетами и удаляется.

— Если под естественностью понимается грубость, я не возражаю, — соглашаюсь я и отхлебываю чай. — Покатим дальше. Звякни своему клиенту Соломину и пригласи срочно к себе.

— Зачем?

— Хорошо хоть не пудришь мозг, что его не знаешь.

— Что я скажу Артуру Викторовичу?

— Соври, что тебе подбросили его документы на недвижимость. Вот они. — Я демонстрирую папку. — Но про меня ни слова. Иначе…

— Я понимаю, понимаю, — лепечет нотариус и беспомощно смотрит на мобильный телефон, лежащий на столе.

— Я помогу, — догадывается Марго.

Девушка слизывает с губ шоколад и бесшумно порхает к нотариусу. Подцепив телефон, она несколько раз давит большим пальцем на дисплей.

— А вот и наш клиент. Говнюк Вонючевич Соломин. — Марго подносит телефон к уху нотариуса и грозит: — Болтай, что сказано, а то мне конфеты не понравились.

— Артур Викторович. У меня для вас замечательная новость. Нашлись ваши документы! Да-да, те самые о недвижимости! Кто-то подбросил в приемную… Ума не приложу! Да вы приезжайте. Прямо сейчас. Я буду ждать.

Нотариус заканчивает разговор и хмуро изучает меня. Я прислушиваюсь к своей тяжелой голове и прикидываю, сколько пройдет времени до приезда родственничка. Успею ли я восстановить силы для следующей атаки?

— И что теперь? — спрашивает нотариус.

Вот черт! Как же трудно управлять взрослыми. Кажется, нотариус привык к своему новому состоянию. А может, кроме болтающей башки ему для работы ничего и не требуется? Неплохая, кстати, профессии я для колясочников. И не надо быть чемпионом мира по шахматам, чтобы деньги загребать.

Последняя мысль наталкивает меня на то, что период устрашения исчерпал себя, пора переходить к взаимовыгодному сотрудничеству.

— Глеб Константинович, представляете, господин Соломин настолько бескорыстный и благородный человек, что решил мне подарить всё это. — Я широким жестом развожу руки над головой. Нотариус таращится на стены своего кабинета. — Да, нет. Не вашу нотариальную контору. Точнее, не только ее. А весь торговый центр со всеми арендаторами.

Я выжидаю паузу, пока куцее сознание щелкопера пытается вместить столь невероятную новость.

— Кстати, вы сколько платите Соломину за аренду?

— Ну, я..

— Забудьте эти расходы! Я, как новый хозяин, изменю ставку. Символический один рубль в год вас устроит? — Нотариус хлопает глазами, а я продолжаю искушать его алчность. — За заверку договора дарения недвижимости вам полагается процент?

— Да.

— У вас сегодня удачный день! Пока Соломин едет, поручите помощнице подготовить текст договора. Вот этот объект недвижимости, — я выкладываю из папки свидетельство о государственной регистрации прав, — он дарит мне. Вот мой паспорт.

Нотариус пожирает глазами документы.

— Вы не хотите заработать приличную сумму? — интересуюсь я.

— Но…

— Не сомневайтесь, господин Соломин подпишет договор. А вы заверите его подпись и дееспособность.

— Или ты хочешь потерять свою? — вмешивается в разговор суровая Марго. Угощения «серой мыши» не произвели на нее впечатления. — А то мы можем парализовать тебя, когда ты за рулем. Бац! И новая вакансия нотариуса в Москве.

— Я… я согласен.

Уф! Кнут и пряник действуют лучше, чем просто пряник. Марго вызывает помощницу, и нотариус объясняет ей, какой документ надо подготовить. Привычная клетка из инструкций помогает «серой мышке» вернуться в свое привычное состояние.

Что ж, пол дела сделано. Осталось подготовиться к приезду «любимого» дядюшки. О, боже, дай мне силы завершить задуманное!

Я пытаюсь не замечать раскалывающую боль в своей голове. Марго играет с вновь обретенным телефоном. Она подобрала его в доме бандитов. Это тот самый мобильник, который подарил ей отец. Каждый из нас хочет вернуть то, что принадлежало раньше родителям.

54

— Вы что забыли, с кем имеете дело! — вопил Тиски вопреки своим правилам тихой угрозы. — Это Парализатор, мать вашу!

Тиски схватил Моню за грудки и засипел в лицо, буравя злыми глазками:

— Какого хрена ты к нему поперся? Ты же тупой!

— Да я… Там это…

Тиски отшвырнул Моню и набросился на девиц, жавшихся по углам дивана.

— А шлюхи что здесь делают? Кто их сюда приволок?

— Тиски, они из наших, — оправдывался Кабан.

— Я же предупреждал на счет пятницы.

— Да мы по-быстрому хотели. Основной клиент к ночи потянется. Ну, я и решил…

— Решил он. Решальщик нашелся. А если шлюхи с ними заодно? Которая вызвалась таблетки отнести? — Пергидрольная блондинка сжалась, опустив глаза в пол. — Ты?!

Тиски вздернул блондинку одной рукой и затряс:

— Тебя наняли? Кто?

— Она, по ходу, медсестра. А паралитику плохо стало, — забормотал Моня.

— Какая, на хрен, медсестра?

— Я училась, почти год, — пискнула девица. — В каталоге я под медсестру одета.

— В чулочках, в расстегнутом халате и белых трусиках с красным крестом?

— Угу.

Тиски швырнул девицу на ее подружку и закричал:

— А ну пошли вон отсюда, сестры милосердия! Выметайтесь!

Дважды повторять не пришлось. Перепуганные девицы похватали разбросанные туфли и сумочки и опрометью бросились в прихожую. Хлопнула входная дверь. Тиски остановился над столиком с остатками выпивки, брезгливо сдвинул бокалы с губной помадой и стиснул за горлышко бутылку виски. Он жадно отхлебнул и вытер кулаком губы.

— Бухать и трахать вы умеете. А шевелить мозгами… Я же предупреждал, если что, звонить мне.

— Так я и позвонил, — вспомнил Кабан. — Ноги отключились, я сразу тебе.

— Ноги двигаются?

— Да вроде.

— А то, что между ног? Дэну Голубку после сеанса Парализатора даже порнуха не помогает.

Кабан опустил взгляд, Моня испуганно сжал мошонку. Тиски продолжал зудеть, отхлебывая виски:

— Ничего нельзя доверить. Всё сам должен контролировать. Я вам кто, нянька? — Он бегло осмотрел комнату, прошелся взглядом по одежде Кабана. — Ты отсюда звонил?

— Да.

— Где твой мобильник?

— Я на полу сидел. Потом трубку выронил.

— И где она?

Кабан нахмурил брови, потер лоб.

— Одноручка забрала. Зуб даю! Она считает, что это подарок папаши.

— Вот идиот.

— Парализатор лох, мы его еще…

— Да не он, а ты! Сразу надо было сказать про то, что трубку увели.

Тиски включил смартфон и загрузил сайт, показывающий местоположение мобильного телефона. Нужный сигнал он нашел на проспекте Вернадского.

— Они на крючке, — пробормотал он и зыркнул на нерадивых помощников: — В машину, уроды! Если еще раз облажаетесь, придушу своими руками!

55

Я слышу хлопок входной двери, частые шаги и возбужденный мужской голос. Так ведет себя человек, который очень спешит.

— Мне звонил нотариус. Он еще здесь?

— Да, проходите. Глеб Константинович вас ждет, — подтверждает помощница нотариуса.

Мы с Марго прижимаемся к стене, чтобы входящий человек не сразу нас заметил. В кабинет врывается мой дядя.

— Где? — с порога бросает он. Хватает папку со стола, листает и удивленно обращается к нотариусу: — Откуда взял?

— Вы присаживайтесь, — дрогнувшим голосом предлагает нотариус.

Дядя не замечает подвоха и плюхается на стул. В моей больной голове плавает его гибкий образ. Я собираю силы, чтобы выплеснуть энергию, парализующую противника. Удар должен быть виртуозным. Мне надо сделать так, чтобы двигалась только его правая рука.

Черт, как же трещит башка! Я сегодня перенапрягся с Моней и Кабаном, потом был нотариус, и теперь родной дядюшка.

«Он убийца моих родителей! — твержу я. — Он подлец, сволочь, подонок, изверг!»

Проклятия помогают. Мою энергию питает страх или ненависть. Сегодня я ничего не боюсь. Я ненавижу человека, сидящего боком ко мне. Он отнял не только жизни моих близких, он сделал так, чтобы я исчез, превратившись в инвалида без памяти и прошлого. Но я возродился, я вернулся в себя. И сегодня я должен забрать то, что принадлежало папе и маме. Это лишь малая часть праведного мщения.

— Кто это принес? Я ищу этого человека! — требует объяснений от нотариуса мой дядя.

Я так напряжен, что не в силах произнести ни слова. Я хлопаю ладонью по стене. Дядя оборачивается, и наши глаза встречаются.

Вспышка огня в моем сознании, невидимая молния между нами — и глиняный человечек застывает в той позе, что я задумал. Дядя безобразно дергается, как от разряда тока, и обмякает.

Вот он сидит за столом и беззвучно потрясает правой рукой. Опираясь на стол, я двигаюсь к нему и оседаю напротив. Голова трещит больше прежнего. Я хочу о многом расспросить дядюшку. Как он задумал преступление? Каково быть убийцей родного брата? Или ночные кошмары — это привилегия жертв?

Но боль раскалывает. Только бы не потерять сознание. Сейчас нельзя отвлекаться. Надо закончить главное.

— Привет, дядя. Я тоже жаждал встретиться. Не напрягайся, говорить у тебя не получится. Тебе придется слушать и делать, что я скажу.

Артур Викторович пожирает меня взглядом, а я продолжаю объяснять:

— Нельзя вернуть отнятые жизни, но можно вернуть собственность. Ты отдашь то, что по праву принадлежит мне. Вот договор дарения торгового центра. Это самый быстрый способ восстановить справедливость. Что? Не нравится? Твои эмоции меня не интересуют. Это лишь малая часть наказания, которое ты заслуживаешь!

Я исподлобья смотрю на дядю. Мне трудно держаться прямо. Он напуган, косит глазами в сторону нотариуса, но не в силах двинуться или произнести что-либо.

— У тебя нет выбора, дядя. Подписывай. Единственное, что двигается, это твоя правая рука. И сердце в груди. Ты хочешь, чтобы я его остановил?.. Тогда подписывай, гад!

— Прошу заметить, что сделку под давлением могут признать ничтожной, — напоминает взволнованный нотариус.

— Кто может признать?

— Суд?

— Прекрасно! Я с удовольствием встречусь с дядей в суде. Я многое могу рассказать о нем. Пусть все узнают, на что он пошел ради денег!

Марго деловито пододвигает договор и сует дяде ручку.

— На каждой странице? — уточняет она у нотариуса.

— Да.

— Слышь, ты! Давай подписывай!

— В конце фамилия, имя, отчество полностью, — напоминает нотариус.

Я давлю на дядю взглядом. Он подписывает.

— Теперь вы. — Нотариус уже вошел в привычную роль. — На всех экземплярах. Третий для регистрационной палаты.

Я с трудом нахожу нужные места и ставлю свою подпись. В груди пустота, в голове колющая боль. Рука двигается тяжело.

Марго убирает договора в папку.

— Это еще не всё. — Нотариус растерянно смотрит на свои обездвиженные руки. — Я обязан заверить подписи сторон и внести документ в реестр.

Вот черт! Я перестарался с нотариусом! Как же вернуть подвижность его руке? Ждать? Это долго и рискованно. Неизвестно на что он решится, когда полностью придет в себя. Да и «серая мышь» что-то начинает подозревать. Остается одно — попытаться применить свои способности наоборот. Для этого опять надо напрячься, представить глиняную копию нотариуса и «полюбить» его правую руку, дать ей свободу.

— Вы правша? — уточняю я.

— Да.

— Сейчас, сейчас…

Я закрываю глаза. А вот и нотариус. Я вижу его образ целиком, но концентрируюсь только на руке. Я знаю, что надо сделать. Но где взять силы? Я опустошен.

— Ты сможешь, — подбадривает на ухо всё понимающая Марина. — Ты сделаешь их.

Я концентрирую остатки энергии, напрягаюсь и распахиваю веки. Я смотрю на правую руку нотариуса и снимаю паралич.

— Подай ему документы, — шепчу я Марго и откидываюсь на спинку стула.

Я слышу энергичные росчерки шариковой ручки по бумаге и чмокающие оттиски печати, но не в силах их увидеть. От боли и усталости глаза закрываются, я впадаю в прострацию и не замечаю, как теряю сознание.

56

Николай Самаров вложил в папку с уголовным делом очередной протокол осмотра места происшествия и акты экспертизы. Четвертое ограбление за месяц, к которому причастен шестнадцатилетний Парализатор. По документам из интерната он Павел Соломатин. На самом деле Павел Алексеевич Соломин. Бывший подросток из благополучной семьи, который стал инвалидом. Вчерашний колясочник, сумевший встать на ноги. Нынешний преступник, которого не желают брать живым оперативники.

Следователь захлопнул папку, взглянул на часы и набрал телефон технического отдела.

— Майор юстиции Самаров. Сегодня я передал вам постановление судьи. Прошло три часа восемнадцать минут. Я желаю знать результат.

— Пока приняли, подшили, оприходовали, — забухтел инженер, отхлебывая чай. — А какой у вас вопрос?

— Отслеживание мобильного телефона, — едва сдерживая раздражение, процедил Самаров.

— А-а, проследить номерок. Так заходите, смотрите.

— Я хочу видеть это в своем кабинете.

— Как скажете. Напомните вашу фамилию?

— Следователь Са-ма-ров! Так понятно?

— Сейчас подключу доступ вашего компа. Буквально минутку, — засуетился инженер. По дисплею забегал курсор, открывающий то одну, то другую программу. Затем дисплей вернулся к первоначальному виду. — Вот так. Видите в правом верхнем углу новый значок? Это наша программа. Стартуйте и любуйтесь. Как пользоваться знаете?

— Абонент сейчас в сети? — не терпелось узнать Самарову.

Но инженер уже положил трубку. Следователь дождался загрузки программы и увидел мигающий индикатор.

Есть! Телефон подключен!

Самаров укрупнил карту. Так. Юго-запад район, проспект Вернадского. Тот самый торговый центр, который принадлежал погибшему Алексею Соломину, отцу Парализатора. Индикатор не двигается. Телефон там! Значит, в торговом центре находится Марина Андреева, а с ней, возможно, и Павел Соломатин. Даже если девушка одна, она может вывести на Парализатора.

Самаров прикинул: поручить задержание оперативникам? Нет, с этими ребятами у него сейчас разные цели. Надо ехать самому. Взять с собой оружие? Пока спустишься в подвал, получишь пистолет, патроны, распишешься, мальчишка или его подружка могут ускользнуть. Нельзя терять ни минуты!

Он снова позвонил в технический отдел.

— Это Самаров. Вы может подключить меня так, чтобы я следил за телефоном из машины?

— Мобильная версия? Нет ничего невозможного. А какой у вас телефон?

Самаров назвал модель трубки.

— Ух, ты! А я думал они только в музее.

— Мой мобильный работает!

— К сожалению, не получится. Заведите смартфон или планшетник.

— Но мне надо знать о перемещениях объекта.

— Звоните. Подскажем.

Николай Самаров сжал губы, застегнул пиджак на все пуговицы и спустился к машине.

Планшетник им подавай! О технике начальство должно заботиться. После трагедии с Сергеем жена потеряла работу и вынуждена сидеть с сыном. Его зарплата почти целиком уходит на содержание ребенка-инвалида. Говорят, надо оформить пенсию по инвалидности. Но слово пенсия применительно к четырнадцатилетнему мальчику звучит так дико, что у Самарова не поднимались руки, чтобы начать оформление документов. Это воспринималось супругами как окончательное признание поражения, расписка в беспомощности. А они с женой верят в лучшее. И сейчас угасающая вера получила дополнительный толчок.

Он должен, просто обязан увидеть и поговорить с Павлом Соломатиным. Пусть тот будет хоть самым опасным преступником, но юноша встал с коляски. Встал после двух с половиной лет инвалидности, и сейчас ходит! Он знает какую-то тайну. Он последняя надежда на чудо.

Самаров припарковался перед громадой торгового центра на проспекте Вернадского. Позвонил инженеру и сообщил свой адрес.

— Тот мобильный все еще здесь? — с надеждой спросил он.

— Да, без движения.

— Как я его найду? Здесь крупный торговый центр.

— Это проблема. Не возражаете, если я и ваш номер поставлю на слежку?

— Зачем?

— Тогда я смогу навести вас на объект.

— Подключайте.

Минут через пять Николай Самаров покинул машину. Он прижимал телефон к уху и шел согласно инструкциям.

— Обходите здание справа… Так, расстояние сокращается… Не удаляйтесь! Сигнал внутри здания… Правильно, вы приближаетесь. Вы где-то рядом с сигналом. Десять-двадцать метров! Что вы видите?

Самаров посмотрел перед собой. И увидел то, на что никак не рассчитывал.

— Я знаю, где он. Спасибо.

Следователь убрал трубку и пожалел, что в кармане нет пистолета.

57

— Паша! Пашка! — Приглушенные слова едва пробиваются ко мне сквозь матовое вязкое облако. — Вставай! Нам надо идти.

Я разлепляю непослушные веки. Щека покоится на полированном столе. Я всё еще в кабинете нотариуса, доходит до меня.

— Поднимайся, Пашенька!

Глаза скашиваются вверх. Надо мной обеспокоенная Марго. Она трясет меня и пытается приподнять со стола. Ей это удается, но я как мешок оседаю на стуле. Руки, как плети, голова трещит, меня придавила огромная усталость. Я опустошен бесконечными сеансами парализации. Передо мной дядя, сбоку нотариус. Они уже не кажутся беспомощными, оба словно затаились, изучают меня и ждут своего часа.

Черт возьми, время сейчас на их стороне! Если они придут в себя первыми, то…

Я перехватываю жуткий взгляд дяди. Он уставился на договор дарения, заверенный нотариусом. Согласно ему я стал обладателем торгового центра. Это сулит ежемесячный доход, на который мы с Марго сможем не только безбедно жить, но и помогать нашим в интернате. Правда, предстоит еще зарегистрировать право собственности в государственном реестре, но это готов сделать Никита. Он настоящий друг!

Марго замечает алчный взгляд дяди. Девушка прячет документы под кофточку.

Надо же! Она умница, а идиот! Ей нужен рюкзак. Как я раньше не допер, что с одной рукой невозможно нести что-нибудь и одновременно приводить меня в чувство.

Марго становится за моей спиной, просовывает руку мне подмышку и пытается поднять. Вот дерьмо! Каким же тяжелым становится человек, когда тело его не слушается! Приподнявшись сантиметров на десять, я плюхаюсь обратно в стул. Разгоряченная щека Марго больше не прижимается ко мне, тяжелое дыхание девушки оставило влажный след на подбородке.

— Еще минутку и я смогу, — шепчу я и стискиваю зубы. Я жду, когда головная боль устанет меня терзать. Для окончательной победы мы должны уйти.

— Быстрее, Паша, — просит Марго, садясь рядом. — Что для тебя сделать? Воды?

Я плавно закрываю веки.

— Воды! — кричит Марго и выбегает из комнаты.

Она возвращается с пластиковым стаканчиком. Холодная жидкость втекает в мои приоткрытые губы и приятно охлаждает горло.

— Мышастая стерва скрылась. На ее компе открыты ссылки про Парализатора. Она могла нас заложить!

Дядя видит мою беспомощность и тянется ко мне действующей рукой. Не справишься, успокаиваю я себя. Но что это! Он приподнимает и вторую руку! Неужели действие парализации закончилось?

Так и есть! Дядя неуверенно встает и падает грудью на стол, пытаясь схватить Марго.

— Отдай договор, сука!

Он уже может говорить! Ему досталось слишком мало моей злой энергии.

Девушка ускользает, она молодец. Но разозленный дядя хватает меня за шкирку, подтягивает к себе и сжимает на шее пальцы.

— Я прикончу его, если не отдашь договор!

— Только не в моем кабинете, — спохватывается нотариус.

— Заткнись, Иуда! — осаживает его дядя.

— Вызовите полицию. Они разберутся.

— Никакой полиции! Мы разберемся по-семейному. Или он, или я.

Дядя осмелел. К нему действительно возвращаются силы. Я чувствую, как его большие пальцы обретают уверенность и давят мне на кадык. Смертельная опасность как укол допинга. Я перехватываю его запястье. Руки работают! Но они ужасно слабы. Я не в силах расцепить пальцы дяди, сжавшиеся вокруг моей шеи. Он давит. Кадык, словно камень поперек горла, я не могу дышать!

— Держи договор!

Марго трясет бумагами перед носом дяди. Тот отпускает меня и поворачивается к девушке. Это было его ошибкой. Марго демонстрирует свой фирменный удар коленкой в пах. Скрюченный болью дядя сваливается под стол, к стене отлетают упавшие стулья.

Я отплевываюсь и привстаю.

— Пойдем, — радуется Марго.

Она подхватывает меня, и мы плетемся к выходу. Мы уже в приемной. Сзади шум, дядя не успокаивается. Кажется, он пытается встать, чтобы броситься в погоню.

58

Легковушка с тремя сосредоточенными мужчинами в легких курточках, под которыми угадывались контуры наплечной кобуры, остановилась справа от торгового центра.

— Прибыли. — Старший из оперативников Степан Дроков оценил спокойную обстановку у входа в нотариальную контору. — Ребята, вы ничего не перепутали? Это нотариус, а не банк, что здесь брать?

— Дежурный сказал, что звонила испуганная помощница нотариуса. Она сообщила, что некий Парализатор шантажирует ее начальника.

— Она его описала?

— Худой нечесаный подросток. С ним однорукая девушка.

— Сходится.

— Поэтому мы сразу к тебе. Патрульные его уже пробовали взять. Но у нас получится.

— Правильно. Но брать мы его не собираемся. Ведь так? — Дроков заглянул в глаза каждому оперу. — Среди тех патрульных был мой брат. У него сейчас в штанах всегда «пол шестого». Мы же не хотим повторить его участь?

— Я не хочу быть импотентом, — покачал головой опер.

— Лучше уж без руки, — согласился второй.

— Кто бы спорил. Пушки приготовьте.

Защелкали затворы.

— Смотри, Степан! Это «ягуар» Соломина. Мы его пасли! — заметил одни из оперативников.

— По поручению следака Самарова, — удовлетворенно констатировал Дроков. — Это еще одна отмазка для будущего рапорта. Мы ловим опасного преступника, который угрожает жизни людей. Ведь так?

— Еще бы.

— Тогда за мной. Вы знаете, что делать.

59

Мы сделали это! Я восстановил справедливость. Пусть малую часть. Собственность жертвы не должна кормить его убийцу!

Минуя приемную нотариуса, мы с Марго входим в коридор. А вот и железная дверь. За ней свободный мир. Там ждет нас Никита. Он замечательный парень, скоро я смогу щедро отблагодарить его за помощь.

Но как же медленно плетутся мои ноги! Марго поддерживает меня, но ее силы не безграничны. Сзади нарастает рычание.

Вот черт!

Озверевший дядя со стулом наперевес догоняет нас. Марго распахивает дверь. Я оборачиваюсь и поднимаю руку, стараясь защититься от неминуемого удара. Наше спасение — выскользнуть и захлопнуть дверь с другой стороны. Но почему Марго встала как вкопанная?

— Вот они! — раздается знакомый голос.

И сердце ухает в пропасть, оставляя в груди холодную пустоту. На пороге нотариальной конторы Тиски, Кабан и Моня. А дядя уже обрушивает стул на мою спину. Я падаю в объятия Тиски. Он ловко сует мне на нос темные очки и скручивает руки.

— Утихомирьте козла! — звучит его команда.

Марго отлетает к стене после удара Кабана, а Моня сжимает в объятиях дергающегося дядю.

— Убейте его! Немедленно! — брызжет слюной дядя. — Я заплатил за это!

Ох, ни хрена себе! Они знакомы! Дядя Артур нанял Тиски, чтобы прикончить меня! Два самых мерзких на земле существа сообща гробят мою жизнь!

— Заткнись! Ты получишь его завтра, как договаривались.

Кабан обхватил меня сгибом руки за шею и шипит:

— Ну что, хмырь колченогий, попался. За тобой должок.

— Не время! — осаживает подельника Тиски. — Тащите их в машину.

— И этого? — уточняет Моня про дядю.

— Тащи тех, кого упустил! — По жесту главаря дядя получает свободу. Тиски исподлобья буравит его злыми глазками: — Что здесь произошло?

Дядя испуган и делает вид, что ему плохо. Кабан выталкивает меня на свежий воздух. Я пытаюсь найти глазами Никиту, но вижу трех целеустремленных мужчин. Они прут к нотариальной конторе, вытаскивая на ходу пистолеты. Кабан соображает мгновенно, юркает со мной обратно и захлопывает дверь. Железная преграда с утробным звоном принимает на себя две пули.

— Менты! — ошарашен Кабан.

— Бля, сразу мочат! — пугается Моня.

Тиски бросается к двери, смотрит в глазок и поворачивает ручку замка. Несколько секунд он раздумывает, потом хватает Марго и заламывает ей руку. Девушка стонет от боли, а Тиски угрожает мне:

— Останови их, или у девки не будет руки. Я не шучу!

Кто бы сомневался в твоей гнусности. Я пытаюсь сконцентрироваться, но понимаю, что это бесполезно. И качаю головой.

— Я никакой.

Тиски срывает с меня очки, пристально смотрит в глаза. Бандиты знают, что совершенно темные очки снижают мои возможности. Но сейчас я в таком разбитом состоянии, что ничего не в силах предпринять. До Тиски доходит это.

— Назад, — командует он, достает пистолет и протягивает Моне. — Стреляй в окно.

— Ты чё! Ментов валить я не подписывался.

— Пали в воздух, идиот. И не высовывайся.

Моня, крадучись, прячется под окном, вытягивает руку и давит на курок. Грохочет выстрел, стекло осколками ссыпается с подоконника. Снаружи звучат ответные хлопки. В паузах Моня снова, не глядя, палит куда попало.

Тиски как полководец руководит отступлением. Он быстро осматривает комнаты. Дядя сжимается в углу, нотариус прячется под массивным столом. Все окна нотариальной конторы выходят на одну сторону, туда же, куда и единственная дверь. Тиски распахивает туалет, выбивает ногой дверь в кладовку. Он что-то прикидывает и ощупывает стены. Кабан держит нас с Марго.

Тиски хватает стоячую железную вешалку с тяжелым основанием. Он бьет ею по стене в кладовке. Штукатурка крошится, под ней видна кладка из красного кирпича. Тиски раз за разом лупит вешалкой по стене. Кирпичи смещаются. Вот один из них вываливается наружу, и мы видим сквозную дырку! Тиски с удвоенной энергией молотит вешалкой, как тараном, расширяя проем.

Вот дыра уже достаточно большая, чтобы протиснуться человеку. Вбегает обескураженный Моня.

— Там следак шизанутый, — сообщает он.

Тяжело дышащий Тиски отбрасывает вешалку.

— А прокурора, часом, нет?

— В натуре следак. Приперся под дверь и удостоверением машет.

— Сваливаем. — Тиски вытирает пот со лба и кивает Кабану: — Лезь первым. Потом примешь Парализатора.

60

Следователь Самаров заметил Степана Дрокова во главе оперативников. Трое вооруженных профессионалов решительно двигались к нотариальной конторе. Сомнений, где находится нужный ему мальчик, не осталось. Опера каким-то образом тоже вышли на его след. Самаров помнил намек Дрокова, что брать живым Парализатора они не собираются. Когда стоит выбор между потерей мужской силы и служебным расследованием, выбор оперов очевиден. В этот момент следователь и пожалел, что не взял с собой табельное оружие.

Николай Самаров лишь мельком увидел Пашу Соломатина, как началась суматошная стрельба. Он бросился к Дрокову, спрятавшемуся за одной из машин.

— Что ты делаешь? Отставить стрельбу!

— А, следователь Самаров собственной персоной. Ты пока свидетелей собери. А то ведь разбегутся.

— Нельзя применять оружие в людном месте!

— Вот об этом бандитам и скажи. — Оперативник высунулся и прицельно выстрелил в разбитое окно.

— Дроков, я видел, как твои люди начали стрелять первыми.

— Да что ты говоришь? А я не заметил. В нашем деле главное — за кем будет последний выстрел.

— Вы все-таки хотите его убить.

— Слышь, следователь. Ты что не сечешь обстановку? Да если я завалю этих бандитов, меня еще и в приказе отметят. — Дроков снова выстрелил.

Самаров стиснул губы, свел брови. Формально к оперативнику не придраться. Когда стреляют в полицейских, закон на его стороне. И чем больше выстрелов, тем больше вероятность того, что следующим следственным действием будет опознание трупа мальчика сироты.

Следователь встал из-за машины и совершенно не прячась направился ко входу в нотариальную контору.

— Дурак, ложись! — окликнул Дроков.

Но Самаров шел так, как привык ходить. Прямая спина, поднятый подбородок, равномерное движение рук и целеустремленный взгляд. Подходя к ступеням нотариальной конторы, он привычным жестом извлек из пиджака служебное удостоверение.

— Старший следователь Самаров, — представился он, не повышая голоса.

За разбитым окном послышался хруст стекла под тяжелой поступью.

— Предлагаю сдаться! — заявил Самаров, держа удостоверение открытым.

Наступила тишина. Спустя минуту подбежал Дроков с оперативниками. Они прижались к стене, не выпуская из поля зрения окна.

— Ну, ты, Самаров, псих. — Дроков кивнул одному из оперов. — Займись замком.

Опер, пригнувшись, прошмыгнул на ступеньки. Три пули раскрошили личинку замка.

— Я войду первым, — предупредил следователь и открыл дверь.

61

Суббота. В коридорах тихо. Мало кто готов торчать на службе в свой выходной. Это все-таки не оперативный отдел и не дежурная часть, а следственный комитет, предполагающий рутинную работу с доказательствами и уликами, которых, порой, так не достает. Светлая голова и интуиция для следователя важнее, чем крепкие бицепсы и умение стрелять.

Николай Самаров сидел в своем кабинете и изучал договор дарения, заверенный нотариусам. Павлу Соломину, по паспорту Соломатину, достается здание торгового центра, ранее принадлежавшее его отцу. Документ юридически грамотный, формально не подкопаешься. Если только не поступит заявление от потерпевшего о подлоге. Однако Артур Викторович Соломатин не стал отрицать свою подпись, а потребовал разорвать договор, не желая вступать в объяснения.

Что же произошло вчера в нотариальной конторе? Наглый грабеж или акт справедливости? Мог ли участвовать Артур Соломин в гибели своего брата?

Самаров раскрыл старое дело об автокатастрофе на Дмитровском шоссе, дополненное новыми документами. «Камаз» был угнан со стройки в городе Дмитрове, расположенной недалеко от дома Соломиных. Артур Соломин не имел категории «С», позволяющей управлять транспортным средством свыше трех с половиной тонн. Однако бывший коллега телефониста припомнил, что в молодости Артур Соломин подрабатывал по выходным грузчиком мебели. И иногда подменял захмелевшего водителя грузовика.

В день, когда случилась трагедия, была суббота, последняя перед Новым годом. Артур Соломин утверждал, что бегал по городу в поисках новогодних подарков. Подарки он принес, а чеки выбросил, чтобы жена не зудела о ценах. Выходит, алиби у него нет, а мотив, о-го-го какой!

Получив состояние погибшего брата, Артур Соломин бросил жену-ровесницу, сорока двух лет, и завел молодую подружку. В принципе, обычное дело. Водопад шальных денег всем мужикам поднимает самооценку, правда многим и «крышу» сносит. Поговаривали, что Соломин провел генетическую экспертизу и выяснил, что его жена нагуляла сыночка от другого. Хорошо хоть парню к тому времени уже стукнула двадцать лет, он только что вернулся из армии и вряд ли получил моральную травму.

Итак, мотив есть, возможность тоже, а вот улик не хватает. Узнать бы, что думает об этом единственный выживший в катастрофе мальчик-инвалид, превратившийся в устрашающегося Парализатора. Вчера он вместе с подельниками ускользнул через пролом в стене. Пока оперативники проникли в нотариальную контору и разобрались, что к чему, бандиты через подсобки торгового центра вышли на парковку и скрылись.

А телефончик, который вывел Самарова на Парализатора, теперь покоится в коробке среди вещьдоков. Следователь, конечно, пробил его местоположения в предыдущие дни. Оперативники смотались в подмосковный поселок, обыскали пустой дом и устроили там засаду. Однако в доме до сих пор никто не появился. Бандиты наверняка просчитали эту ситуацию.

Дом, как выяснилось, принадлежит бизнесмену-мошеннику, отбывающему срок заключения. Он, скорее всего, предоставил его браткам взамен на привилегии в колонии. Были сведения, что дом использовался в качестве элитного борделя, да и внутренний интерьер это подтверждал, но в последнее время беспокойства соседям он не доставлял.

В общем, очередной тупик.

Паарлизатор исчез, бандиты тоже. Остается ждать нового ограбления. Раз преступники засветились, то тянуть они не будут. Предыдущие уловы по меркам братвы были незначительными. Они должны пойти на что-то крупное, прежде чем лечь на дно.

Следователь набрал номер дежурного по городу.

— Говорит следователь Самаров. Что нового?

— Мелочь. Не ваш калибр.

— Вы помните про мою просьбу? Меня интересует любое дерзкое и странное ограбление.

— Как только, так сразу, — заверил дежурный.

62

Я в незнакомой комнате. Нога прикована цепью с замком к спинке железной кровати. Вчера меня вытащили из торгового центра, запихнули в машину и привезли сюда. Дорогу я не видел, так как лежал в ногах у бандитов. На ночь мне дали еды, поставили ведро для помоев и приказали выспаться. Сейчас наступил новый день, вроде бы, суббота, если я не сбился.

За окном я вижу верхушки елей и понимаю, что нахожусь где-то за городом. Теперь я жду, когда бандиты потащат меня на дело. Я предчувствую, что ограбление будет последним. Или меня грохнут сразу после успешного окончания в угоду подлому дядюшке, или нас всех заметут с поличным. Иного не дано, на этот раз Тиски решился на что-то крупное и рискованное.

Я опять лишен выбора. Бандиты уволокли меня из нотариальной конторы и разлучили с Марго. Тиски предупредил, что Марго пасет дядя. Ее отпустят, когда я выполню задание. Если заартачусь — девушки не станет. В последнем сомневаться не приходиться. Мой алчный дядюшка способен на хладнокровное убийство целой семьи родственников, что для него жизнь чужой девчонки! Расчетливый мерзавец научился заметать следы и извлекать выгоду из кровавых преступлений.

Черт! Черт! Черт! Я в бессилии луплю кулаком по кровати и трясу цепь. Что мне делать?

Но главарь бандитов решил этот вопрос за меня. Открывается дверь, входит Тиски, в его руке пистолет, сзади высится фигура Мони.

— Готов? — Тиски следит за моей реакцией и опускает ствол пистолета. Моня по его команде освобождает меня от оков. — Тебе предстоит обычная работа, парень. Мгновенно уложишь троих — а дальше действуем мы.

На меня надевают темные очки. Мы выходим во двор, с боку шествует Моня, сзади Тиски.

— Покажи всем, на что ты способен, Парализатор. Войди в истории. Стань легендой! — накручивает меня необычно словоохотливый Тиски. — У ментов яйца дрожат при твоем имени. Покажи им свою силу. Сделай их секс-инвалидами.

Я резко останавливаюсь, Тиски натыкается на меня.

— Отпустите Марго, и я поеду на дело.

Я не успеваю договорить фразу, как Моня заламывает мне руку, хватает за шею и пригибает к земле. Тиски холоден и неподвижен, подобно каменному валуну.

— Сначала дело, потом свобода. Или девчонка умрет, — цедит он, едва шевеля губами. — Садись в машину. Время!

Я замечаю, что ночевал совсем в другой дом, чем тот, в котором меня держали раньше. Это красивый коттедж из бревен на опушке хвойного леса. В одном из окон второго этажа дрогнула портьера. В доме кто-то остался. Неужели Кабан? Почему он не едет на дело?

Меня запихивают в черный джип. Моня за рулем, Кабан со мной на заднем диване. Машина петляет по живописным холмам среди красивых коттеджей. На одном из покатых склонов я замечаю кресельный подъемник. Автомобиль спускается по узкому проселку к шоссе. И тут я вижу указатель: налево Дмитров, направо Москва. Это Дмитровское шоссе, которое раскололо мою судьбу на ДО и ПОСЛЕ!

Мы сворачиваем к Москве. Джип едет быстро, и вращающиеся колеса словно раскручивают ритм моего сердца. Оно лихорадочно бьется, а в какой-то момент замирает на пике щемящей боли.

Вот то самое место! Здесь мою семью протаранил «камаз»!

…Хотя за окном лето, я вновь вижу снег. Яркий кубик Рубика выглядит на снежном покрывале новогодним украшением. Но идиллию разрушает раненный щенок и моя безвольная рука, свесившаяся из распахнутой дверцы. С большого пальца на снег капает алая кровь. И снова я вижу ноги подошедшего человека. Черный ботинок с силой опускается на шею щенка. Тихий хруст — и жалобный писк затихает.

Ботинки поворачиваются ко мне. Они рядом. Я не могу шевельнуться и посмотреть вверх. Но я чувствую, как человек заглядывает в раскрытую дверь и изучает мертвую тишину в салоне машины. Он удовлетворен, но перед тем, как уйти, человек дотрагивается до меня и что-то произносит.

Я впервые вспоминаю эту деталь, однако слова ускользают из разрушенной памяти, как песчинки в жерле песчаных часах. Они оседают в таких глубинах, куда я не могу добраться. Остается лишь четкое понимание, что это был убийца. Он подошел, чтобы убедиться в содеянном. Он посчитал, что все погибли, и произнес нечто странное.

Что ты сказал, дядя?..

Наш путь заканчивается вечером около огромного торгового центра на МКАДе. Около часа назад мы пересели в ворованную тачку, которую пригнал Кабан, а джип оставили в глухом месте. Обычная предосторожность перед ограблением. Теперь бандитов трое. Кто же остался в доме, когда мы уезжали?

Бандиты в перчатках, нервно ерзают на сиденьях. Кабан пытается закурить, но Тиски пресекает его: никаких улик! Сегодня главарь лично участвует в деле, значит, предстоит нечто особенное.

Я не вижу рядом никакого банка. Зато замечаю, что внимание Тиски приковано к неприметному служебному входу. Туда подъезжает инкассаторский бронемобиль.

— Инкассаторы прибыли, — возбуждается Тиски. — Внутрь зашли трое.

Главарь быстро повторяет каждому, что надо делать. Моя инструкция звучит так:

— Ты уложишь всех, когда они выйдут с сумками и откроют дверцу машины. Не раньше, и не позже. Когда откроют дверцу! Понял?

Я киваю.

— Помни о жизни подружки, — предупреждает Тиски.

Я медленно иду вдоль тыльной стороны огромного торгового комплекса, разглядывая таблички и указатели, словно заблудился. Моя цель небольшой инкассаторский фургон, припаркованный вплотную к маленькому крыльцу. Я думаю о любимой. Чтобы со мной не случилось, пусть хотя бы она выживет.

Дверь открывается, и я ускоряю шаг. Выходят трое мужчин в черных комбинезонах. Они вооружены, но их руки заняты мешками. Каждый тащит по нескольку брезентовых тюков разной величины. Инкассаторы бросают профессиональные взгляды влево-вправо. Рядом нет никого кроме меня. Подросток с пустыми руками не вызывает их беспокойства.

Один из инкассаторов открывает фургон. Я уже в трех шагах. Мешки летят внутрь, образуя целую гору. Податливые глиняные фигурки инкассаторов плавают в моем воображении. Я концентрирую внутреннюю злость и выплескиваю из подсознания огненный шар. Фигурки затвердевают, по телу инкассаторов пробегает судорога. Здоровые мужики валятся, как подкошенные, у распахнутой двери фургона.

Я вижу, как несутся из засады Кабан и Моня. Вспышка головной боли, и накатившая слабость заставляют меня облокотиться на фургон. И тут я замечаю в кабине водителя! Он не понимает, что произошло, но выхватывает пистолет. Я для него непонятный субъект, а фигуры бандитов это явная опасность. Он раскрывает дверцу, чтобы лучше приметиться. Вместо того, чтобы сразу стрелять, он окликает упавших товарищей и теряет драгоценные секунды.

Бандиты уже рядом. Водитель уже не сомневается в их намерениях и нажимает на курок. Звучат выстрелы. Шустрый Кабан успевает загородиться телом Мони и пихает брата на водителя. Две пули застревают в толстом теле, кулак разъяренного Кабана оглушает инкассатора.

Прибегает Тиски. Главарь мгновенно оценивает ситуацию. Кабан пытается поднять Моню.

— Братан, всё будет хорошо. — Убеждает старший Ручкин младшего. Но Моня хрипит и закрывает глаза. Кабан ест меня ненавидящим взглядом: — Это из-за него!

— В машину обоих! — командует Тиски.

Пока бандиты вдвоем запихивают Моню в фургон, я пытаюсь уйти.

— Куда! — перехватывает меня Тиски, тащит обратно и бросает на мешки с деньгами.

Захлопывается дверца. Кабан за рулем, он грязно матерится в мой адрес. Тиски указывает, куда ехать, и обещает:

— Прикончим, когда смоемся.

63

Зазвонил служебный телефон. Николай Самаров схватил трубку. Чутье не подвело следователя, говорил дежурный по городу:

— Нападение на инкассаторскую машину без применения оружия.

— Удачное?

— Для грабителей, да. Они уехали на инкассаторском фургоне.

— Как нейтрализовали инкассаторов?

— Пока не ясно. Огнестрела нет. Все живы.

— Сумма похищенного?

— Миллионы. Машину захватили в конце маршрута у крупного торгового центра на МКАД.

— Сколько было грабителей?

— Минимум трое.

— А подросток среди них был?

— Водитель припоминает странного молодого человека.

— Это мой клиент, — убежденно сказал Самаров.

Следователь получил дополнительные сведения об ограблении и спустился в хранилище оружия. На этот раз без пистолета он ехать не собирался.

Дежурный по городу положил трубку и на минуту задумался. Затем он нерешительно набрал номер знакомого оперативника Степана Дрокова.

— Степан. О Парализаторе четкой информации нет, я могу ошибаться. Но следователь Самаров явно заинтересовался одним ограблением и спрашивал о подростке.

— Каким ограблением?

— Инкассаторов обчистили на крупную сумму. Причем грабители оружие не применяли.

— Вот как? А ну-ка изложи детали.

Вскоре вместе с двумя оперативниками Дроков выбежал к служебному автомобилю с мигалкой на крыше. «Отличный повод, чтобы не церемониться, — радовался Дроков. — Брат будет отомщен!»

64

Инкассаторский фургон несется с бешеной скоростью по темной извилистой подмосковной дороге. Сзади улюлюкает цветомузыкой полицейский автомобиль. Ревут двигатели, визжат тормоза, хлопают выстрелы. Пули дзинькают о броню, чиркают по асфальту. Фургон виляет, мешая обгону. Типичная погоня — грабители убегают, полиция догоняет. Кто кого? Я бы тоже к этому относился с отстраненным любопытством, если бы не находился в отсеке для денег инкассаторского фургона.

Да, черт возьми! Я шестнадцатилетний пацан среди грабителей!

Мы только что захватили фургон. Меня мотает среди мешков с деньгами. Денег много, отсек забит, хочешь приподняться — вязнешь в мешках, как в сухом бассейне с цветными мячиками. И тут же упираешься в жирное тело Мони. Кажется, он отходит.

За рулем фургона Кабан, рядом разъяренный Тиски. Я им больше не нужен, они готовы меня прикончить сразу, но должны продемонстрировать трупп заказчику — моему родному дяде.

Вы думаете, мое спасение — полиция? Как же!

У ментов негласный уговор шлепнуть меня при задержании. И всё из-за дурной славы. Ведь я — Парализатор! Менты панически боятся, что я обездвижу навек их мужское достоинство.

Я в полной заднице! Что же делать?

Я опираюсь на бесчувственного Моню и приподнимаюсь на локтях. Вижу мощный загривок Кабана и рысканье фар на поворотах. Боковое зеркало взрывается осколками от удара пули.

Терять мне нечего, будь что будет!

Я сосредотачиваюсь. Мозг формирует податливую глиняную копию Кабана. Фары выхватывают предупреждающий знак железнодорожного переезда. Мигают красные огни светофора. Как выпученные глаза пьяницы фонари удивленно пялятся на несущийся автомобиль. Опускается шлагбаум. Слышен гудок приближающегося локомотива. Кабан сейчас инстинктивно ударит по тормозам, но я внутренним огнем ненависти фиксирую его ногу на педали газа.

Кабан орет. Фургон мчится на шлагбаум. Скошенное бронированное рыло машины принимает удар на себя, полосатую трубу как щепку подбрасывает над крышей. Мы проскакиваем перед носом несущегося локомотива.

Фу, пронесло!

Но радость преждевременна. Волна плотного воздуха от состава бьет по фургону. Машину сносит, она становится неуправляемой и, кажется, уже летит. А впереди фура, остановившаяся перед светофором. Нас разворачивает и несет на нее.

Удар!

Бампер многотонной фуры соревнуется в прочности с бронированной кабиной. Оба противника в проигрыше. Бампер в расход, а наш фургон, кувыркаясь, летит на стволы вековых елей. Я зажат между толстым Моней и рыхлой массой денег. Безумный мир вращается вокруг меня. Серия ударов, грохот металла, звон стекол, фургон накреняется, скрипит в неустойчивом положении и плюхается обратно на колеса.

В голове шум, снаружи тишина. Или наоборот, грохочет снаружи, а я теряю сознание? Я не хочу повторения печальной судьбы! После одной катастрофы трехлетней давности я очнулся в инвалидном кресле. Нет, лучше сразу сдохнуть! Я с ужасом посылаю сигналы своему телу. Шея крутится, руки двигаются, а ноги…

Твою ж мать! Мои ноги не шевелятся!

Дикое ощущение беспомощности возвращает в памяти все тяготы колясочного прошлого. Неужели я выжил, чтобы снова стать инвалидом? За что мне такое! Несколько мгновений ужаса подобны падению в преисподнюю. И тут до меня доходит, что ноги придавлены жирной тушей Мони. Я упираюсь в него руками — отпихнуть некуда. Единственный способ — перекатить через себя. Я расшатываю бандита рывками за куртку. Тело Мони поддается, переваливается по моим ребрам и накрывает лицо. Мертвый бандит заслонил собою зыбкий свет и гадкий воздух, наполненный парами бензина. Но освободились мои ноги.

О, господи! Я чувствую их!

Я сгибаю колени. Ноги целы. Одной ногой упираюсь в мешки с деньгами, а другой толкаю тушу бандита. Помощь рук — и безжизненное тело перекатывается на мешки.

Я могу вздохнуть и спешу выбраться. Запах бензина усиливается. В боевиках машины неизменно взрываются, надо уносить ноги! Я нащупываю дверь, дергаю, она немного сдвигается и застревает. Еще одна попытка — и дверь заклинивает намертво.

Вот дерьмо!

Но паника худший советчик. Я худой и должен попробовать выбраться. Голова проходит в образовавшуюся щель, за ней плечи. Я протискиваюсь в приоткрытую дверь и вываливаюсь наружу. С трудом встаю. Тело ноет от ушибов и ссадин, но, кажется, я цел.

Я заглядываю в искореженную кабину. Кабан обвис на рулевой колонке, вдавившейся в него до позвоночника. На соседнем сиденье сдутый мешок подушки безопасности и свежая кровь. Тиски нет!

Я в страхе оглядываюсь. Тиски не видно. На железнодорожном переезде поднимаются шлагбаумы. Полицейская машина с мигалками проскакивает через пути и резко тормозит. Из нее выходят трое в гражданской одежде и сходу начинают стрелять.

Ни хрена себе! Они метят в меня!

Я прячусь за помятым, но все-таки бронированным фургоном. Пули звенят о металл словно летающие молотки. Надолго ли фургон спасет меня? Если он не вспыхнул сразу, то сейчас раскаленная пуля наверняка исправит эту ситуацию.

Я пригибаюсь и отбегаю за дерево. Вот, черт! Оно недостаточно толстое. Пули крошат щепу и вот-вот доберутся до моих боков. Соседние деревья ничуть не толще. Неужели мне конец?

И тут кто-то начинает палить с другой стороны. Я в полной заднице! Мне не спрятаться. Я оседаю на корточки и пытаюсь вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Это тот случай, о котором предупреждала Марго. Край! Приперло! На ум приходит лишь несколько слов.

Господи, помоги, если ты существуешь!

И вдруг я замечаю, что пули больше не свистят рядом со мной. Стреляют не в меня, а в полицейских!

Испуганные менты прячутся за свою машину. Я пытаюсь разглядеть, кто меня защищает. Неужели сбежавший Тиски даже в такой ситуации намерен доставить мое тело заказчику?

Яркая вспышка и гулкий хлопок! Мать честная! Что там ваши рисованные боевики!

Фургон играет свою роль до конца и взрывается. Жаркая волна откатывает меня как клубок перекати-поле. Кто-то хватает меня за шиворот и тянет за собой. Я ослеплен вспышкой и ничего не вижу. Мой спаситель или захватчик продолжает отстреливаться. Он вталкивает меня в машину и садится за руль. Набирает обороты взревевший двигатель. Я приподнимаюсь, смотрю назад. Всполохи пламени уменьшаются и теряются за поворотом.

Что происходит, черт возьми! Мне кто-нибудь может объяснить!

Я поворачиваюсь к водителю и натыкаюсь на горячий ствол пистолета, направленный мне точно в лоб.

65

— Приехали.

Машина останавливается среди бестолкового нагромождения московских многоэтажек. Я уже знаю, кто меня вытащил из-под обстрела. «Спаситель» представился следователем Самаровым. Он уже месяц охотится за мной, и вот поймал. Пистолет понадобился для разговора лишь в первые минуты. Потом Самаров гнал тачку, а я был предоставлен себе на заднем сиденье. По пути было немало мест, где я мог выпрыгнуть и смыться. Но убегать от следователя что-то не появилось желания. Мужик в строгом костюмчике, по крайней мере, не жаждет меня убить. У него другие планы.

— Теперь ты всё знаешь. Решай. — Самаров ждет моего ответа. — Ты можешь уйти, я не держу. Но в следующий раз я тебя поймаю, чтобы посадить. Если успею, конечно.

Самаров намекает, что меня могут пристрелить при задержании. Я в этом только что убедился. И даже знаю почему. У кого-то щелкнуло в башке под фуражкой, что в их обвислости виноват Парализатор. Но у меня не было такой цели! Я остановил полицейских, чтобы спасти Марго от насилия.

Марго. Марина. У меня щемит в груди от ее имени. Где она?

— Мне наплевать на вашу проблему! — срываюсь я. — У меня своя жизнь, полная дерьма! Меня заставляли участвовать в грабежах. Если бы я этого не делал, они бы покалечили ни в чем не повинную девушку! Она до сих пор неизвестно где. Я должен ее найти!

— Марину Андрееву? — спрашивает следователь.

— Вы хорошо изучили мою жизнь. А знаете, что никакой я не Соломатин, а Соломин? Тот первый пострадавший из «Серебряных ключей» мой родной дядя. Всё, что он имеет, принадлежало раньше моим родителям. А их убили! И сестру мою убили! И даже щенка! Это дядя Артур их убил. Я пришел к нему, чтобы забрать свое! Вы это знаете?

— Я всё знаю.

— Так почему же… — ком негодования застревает в горле. — Так почему вы до сих пор не арестуете его! Вы следователь, или кто!

— Я следователь. Поэтому и не арестовываю. Доказательств недостаточно.

— Как недостаточно? Я помню. Я видел его ноги. Он подошел, чтобы убедиться, что мы все погибли.

— Ты рассмотрел лицо преступника?

— Нет.

— Вот видишь.

— Он что-то еще сказал. — Я морщу лоб, пытаюсь вспомнить. — Сейчас, сейчас…

— Павел, у тебя была черепно-мозговая травма. Ты неделю лежал в коме. И твои смутные показания о ногах или словах подозреваемого ничего не изменят.

— Но почему? Где справедливость. Ведь всё досталось дяде! Это он! Он!

— Мы точно не знаем. Зато я знаю, где сейчас Марина Андреева.

— Она у него в плену!

— Нет.

— Тогда где же?

— Пойдем.

Мы входим в подъезд и долго поднимаемся на лифте. Двери распахиваются на последнем двадцать втором этаже. Самаров открывает ключом свою квартиру. Нас встречает его жена, женщина лет тридцати пяти с потухшим взглядом.

— Аня, это Павел, — представляет меня Самаров.

— Еще один, — устало бурчит женщина.

Не успеваю я разуться, как налетает вихрь пьянящего дурмана.

— Пашка!

На моей шее повисает Марина. Ей достаточно одной левой, чтобы зацепиться за меня и радостно дрыгать ногами. Я задыхаюсь от нового запаха ее чистых волос. Ее губы тычутся куда-то рядом с моим глазом, а потом спускаются влажной дорожкой к моему рту.

Это ли не счастье?

Сквозь сладкую вату объятий я слышу до боли знакомый звук. Так скрепят колеса…

Я распахиваю закрывшиеся от любви глаза и натыкаюсь на взгляд мальчика лет четырнадцати в инвалидной коляске. Поджав губы, он смотрит на наше счастье. Я невольно отпускаю Марину. Снова скрипят колеса. Мама увозит мальчика в комнату.

— Это Сергей, — говорит Марина и пытается объяснить: — В прошлом году он упал с аттракционов и…

— Мне уже рассказали, — обрываю я подругу.

Мы переглядываемся с Самаровым. Он читает в моих глазах беспомощность, смотрит в пол и устало похлопывает меня по плечу.

— Сегодня уже поздно. Переночуете у нас, и можете уходить. Я не буду мешать.

66

Солнечный луч щекочет нос. Губы мелко хватают воздух. Рот широко распахивается, готовый втянуть весь кислород в комнате, секундная пауза — и я оглушительно чихаю. Сон окончательно покидает меня, я разлепляю веки.

Надо мною светится улыбкой Марго.

— Ты так смешно морщился.

Мы спали с Марго в одной комнате. Она на узком диванчике, а мне постелили на полу. Перед тем как заснуть, Марго успела многое мне рассказать. Когда меня утащили бандиты из нотариальной конторы, ей удалось спрятаться под столом. Потом ворвалась полиция. Она хотела выскользнуть под шумок, но ее задержали. Мой дядя требовал найти и уничтожить договор дарения. Было много шума, только Самаров молчал. Он и увез ее. Марго думала, что окажется в тюрьме, а следователь прямиком доставил ее в свою квартиру. Она могла бы сто раз смыться, но Самаров обещал найти меня. Марго поверила, и дождалась.

— Он правильный мужик, — сделала заключение она.

Мне пришлось рассказать, из какой передряги меня спас Самаров.

— Следователь стрелял по своим, чтобы спасти тебя? — удивилась Марго.

— Кажется, он ни в кого не попал.

— Слава Богу! Пусть так и будет. Николай Сергеевич хороший, он нам поможет. Я отдала ему договор дарения, я прятала бумаги за пазухой. Он говорит, что правда на твоей стороне. Представляешь!

— Пока что он хочет, чтобы я помог ему.

— Как?

— Его сын Сергей. Он стал колясочником, как и я, в тринадцать лет. Диагноз такой же. Раз я встал, Самаров думает, что я знаю какой-то секрет и совершу чудо.

— А ты знаешь секрет? — глаза Марины светились в темноте.

— Ни черта я не знаю!

— Но у тебя же получилось.

— И что с того? Я же не врач. Как я помогу ему? Как?!

— Жалко. Серега классный. Раньше он занимался футболом. По серьезному, в спортивной школе при команде «Динамо». А сейчас играет в футбол на компьютере. У него получается, он мне показывал. У него куча френдов в интернете. Он там в топах среди победителей. И никто не знает, что он колясочник.

— Вот пусть и радуется. Он не один такой. У него есть папка с мамой, а у наших интернатских, сама знаешь, никого. И живут как-то.

— То-то и оно, что как-то. Кстати, наши приехали из Верхневольска в Москву на экскурсию. Представляешь! Я говорила по телефону с Валентиной Николаевной. Она жутко волнуется за тебя. Чувствует неладное и обещает любую помощь.

— Она добрая, но что она может, — вздохнул я. — Вот следователь меня может арестовать, а может отпустить. На первый раз обещал отпустить. Пойдешь со мной?

— Еще спрашиваешь, Пашка.

Такой разговор у нас состоялся накануне ночью, а утром мы услышали из-за двери ругань хозяев. Жена наскакивала на муж, не жалея голоса, Самаров тихо оправдывался. Речь шла об их сыне, упоминали и «постояльцев-уголовников». Потом хлопнула входная дверь.

Марго прибрала постели, мы притихшие сидели на диване. В комнату вошел Самаров. Если вчера его лицо выглядело озабоченным, то сегодня потерянным и отрешенным, словно у глубоко несчастного человека.

— Завтрак готов. Я вас не держу, — сказал он, потупив взгляд, и собрался уходить.

— Стойте! — воскликнул я, приняв решение.

Самаров обернулся. Надо же! Как и вчера он всё прочел по моим глазам. Его лицо посветлело.

— У вас есть запись, как Сережа играет в футбол? — спросил я.

Самаров отрывисто кивнул, прикусив нижнюю губу, и быстро вышел. Я успел заметить, что он сделал жест рукой, будто смахнул соринку с ресниц.

67

Я вновь сижу в инвалидной коляске. Тело жутко противится возвращению в беспомощное состояние. Но для меня это временно, я могу встать и уйти, а вот Сережа…

Сергей Самаров сидит напротив меня. Он в современной инвалидной коляске, а я в той, что выделило ему государство. Мы оба одеты в динамовские футболки с девятым номером. Я подсмотрел их на видео, где тринадцатилетний Сергей играет в футбол. Сейчас ему четырнадцать. За год его тренированные ноги осунулись, а мои за месяц еще не успели обрасти мышцами. Мы похожи. Тем более что окна зашторены, в комнате полумрак, и мы одеты совершенно одинаково. Футболка, спортивные трусы и одинаковые гетры. Бутс не нашлось — обойдемся!

Рассказ Марго о мальчике, упорно играющем в футбол даже в инвалидном кресле, запал в мое подсознание. Всю ночь меня терзали странные видения: шустрые мальчишки, гоняющие мяч на футбольном поле. И в одном из них я видел то себя, то Сергея. Проснувшись утром, я знал, что следует попробовать.

У нас в интернате была девочка с частичным параличом левой руки. Она часами седела сбоку от зеркала так, чтобы отражалась только правая часть ее тела. Но в зеркальном отражении правая рука казалось левой! Девочка поднимала здоровую руку, а видела, как приходит в движение больная. Иллюзия помогала активизировать внутренние силы. Вот же ее больная рука, и она двигается! Когда ее в первый раз застали за этим занятием, то дружно посмеялись. Но девочка проявила упорство. Каждый день она садилась к зеркалу и пыталась поднять вслед за правой рукой левую. И с какого-то момента у нее это стало получаться!

Самовнушение — удивительная сила, способная творить чудеса.

Я напомнил об этом методе Марго, и договорился, что мы будем делать нечто подобное. Одевшись в форму Сергея, я выполнял функцию зеркала. Я — это он. Мои ноги — его ноги. Он должен был поверить, что его ноги способны двигаться.

Затемненная комната сглаживает различия в возрасте. Двое мальчишек сидят друг напротив друга. У моих ног лежит футбольный мяч.

— Подними правую руку, — просит Сергея Марго. Он поднимает и видит, как синхронно поднимается моя левая рука. — А теперь другую. Опускай.

Я в точности повторяю его движения.

— Представь, что это твое отражение, словно в зеркале. Ты видишь себя. И ты здоров! — убежденно говорит Марго. — Ты даже можешь пнуть мяч. Ну! Попробуй!

Я тихо толкаю мяч ногой. Сергей удивленно смотрит на мою ногу. Я такой же, как он, тоже сижу в инвалидном кресле, одет абсолютно так же, моя нога ничем не отличается от его собственной. Но она двигается! Сергей должен помнить этот рефлекс. Мы только что вместе посмотрели запись футбольной игры с участием Сергея.

Мяч останавливается у ног мальчика.

— Пинай! — призывает Марго. — Помнишь, как ты забил гол!

Она сидит на полу рядом с Сергеем и незаметно помогает ему. Толчок рукой под пятку, и мяч катится обратно ко мне.

— Смотри! Ты можешь!

Моя нога возвращает мяч. Сергей напрягается, он очень хочет ударить. Его мозг посылает команду ногам, нервные импульсы ищут путь через деформированный позвоночник. И вот мяч летит ко мне. Конечно, помогла Марго, но это почти незаметно. Сергей доволен. Мы продолжаем упражнения. Взгляд мальчика прикован к мячу и ногам. Он полностью увлечен игрой. Порой я не понимаю, Марго ему помогает или он сам научился бить по мячу.

В комнату ненадолго заглядывает отец Сергея. Следователь Самаров быстро понимает смысл нашего занятия. Пусть смотрит и запоминает. Чем бы не закончились сегодняшние упражнения, их предстоит повторять снова и снова.

Мяч катится туда-сюда. Сергей старается. Он жутко вспотел, его организм мобилизовал все ресурсы. Марго подбадривает мальчишку и помогает единственной рукой.

Я тоже стараюсь помочь Сергею. Мое подсознание рисует его глиняную копию. До пояса он подвижен, а внизу окаменел. Обычно я огнем обжигаю образы врагов. Я Парализатор, у меня это получается. А здесь я впервые пытаюсь потушить пожар и снять внутренние оковы с ног мальчика. Теперь и я напряжен. Я полностью не отдаю отчета в своих действиях, но я жутко хочу, чтобы ноги Сергея стали двигаться. Я весь заточен на это желание. Ничего не замечаю, кроме…

Что за хрень! В соседней комнате с кем-то громко спорит Самаров. Вернулась недовольная жена? Неужели родители не понимают, что мешают собственному сыну!

Мое сознание невольно раздваивается. Я прислушиваюсь к происходящему за стенкой и понимаю, что Самаров говорит с мужчиной. И не с каким-нибудь соседом по подъезду, а с разозленным коллегой по работе!

И этот разговор напрямую касается меня!

— Дроков, ты зачем приперся?

— Еще спрашиваешь, Самаров. Я думал, мы в одной упряжке, по одну сторону баррикад. А ты!

— Что я?

— Ты гнида, Самаров!

— Всё! Я не желаю с тобой говорить! Уходи. Если вопросы по работе, изволь в служебное время, а в друзья я к тебе не набивался.

— Самаров, ты понимаешь, во что вляпался? Ты стрелял по своим! Я всю ночь гадал, откуда защитник у Парализатора нашелся? А потом понял, что это был ты!

— Парализатора мог вытащить один из грабителей.

— Кто? Братья Ручкины погибли в машине. Третьим оказался Савчук, по прозвищу Тиски. Ему перебило позвоночник. Он отполз на руках к металлобазе, разогнул забор и спрятался на территории. Там его и взяли.

— Я не желаю говорить на эту тему.

— Тогда послушай меня. Ты узнал у дежурного по городу об ограблении инкассаторов. Ограбление странное, осуществить его мог лишь один человек — Парализатор. Ты понял, что в инкассаторский фургон оснащен модулем Глонас, и преступники на крючке у патрульных. И ты помчался, чтобы помочь Парализатору.

— А ты направил своих парней, чтобы его убить.

— В борьбе с бандитами все средства хороши. Они стреляли в преступника, а ты, Самаров, в офицеров полиции.

— Твои люди хотели убить несовершеннолетнего мальчишку. Он тоже жертва, он действовал по принуждению.

— Зато ты по собственной воле.

— Кто-нибудь ранен?

— Обошлось.

— А братишка из Солцевского ОВД как себя чувствует? «Виагра» ему помогает?

— А вот с братишкой по-прежнему хреново.

— Я слышал, что он запил, и его уволили. Поэтому ты хочешь отомстить Парализатору?

— Где он? Куда ты его дел?

— Дроков, давай завтра поговорим. Завтра рабочий день, и я за всё отвечу.

— В изолятор ты его не сдал. Тогда куда?

— Уходи.

— А что это ты дверь спиной загораживаешь? Ну-ка, ну-ка.

— Не лезь!

Послышался шум возни. Дверь распахнулась. Юркие глазки оперативника просканировали комнату, скользнули по мне, заметили инвалидность Марго и с ехидным выражением уперлись в мой лоб.

— Вот он где!

Рука оперативника скользнула под мышку за пистолетом. Но прежде чем полицейский выхватил оружие, над его головой взметнулся другой пистолет и опустился рукояткой на затылок. Дроков крякнул и грохнулся на пол, закатив глаза.

Мы увидели в дверях фигуру Самарова. Он поднял руку в успокаивающем жесте.

— Продолжайте. Мы с коллегой тоже играем. Это тренировка.

И утащил неподвижное тело.

68

Лишь после увиденного я окончательно понимаю, на что решился законопослушный следователь ради сына. Он спас меня вчера в надежде, что я помогу Сереже, и ничего не потребовал взамен, когда я отказался. Его карьера летит к чертям. Да что карьера! Он разом перечеркнул свою прежнюю правильную жизнь. Ему грозит реальный срок за вчерашние выстрелы и за сегодняшнее нападение на оперативника. И всё из-за меня. Ради зыбкой надежды, что я помогу его сыну встать на ноги.

О, господи! Да если бы я был всесилен, я бы помог всем детям-инвалидам на свете! Всем спинальникам и колясочникам, всем шейникам и децепешникам! Прежде всего, Вонючке, униженному мальчику, который мечтает писать музыку, но не может воспроизвести ни одного членораздельного звука. Он даже поесть не может, не испачкав одежды. Вонючка один, без мамы и папы, без виртуальных друзей в Интернете. Ему в десять раз хуже, чем Сергею из благополучной семьи.

Я делаю жест Марго, чтобы отошла, и пинаю мяч в ноги Сергею.

— Давай! Ты можешь! У тебя такой же диагноз, как у меня. Я встал, и у тебя получится. Напрягись, сосредоточься. Заставь свои ноги двигаться. Компрессионный перелом — это не приговор. Твой организм справится, если ты очень захочешь. Ты должен ходить. Ты будешь играть в футбол не только на компьютере!

Сергей старается. Он откидывает голову, стискивает зубы и закрывает глаза. Вспотевшие волосы липнут ко лбу. Его руки вцепились в колеса коляски, грудь напряглась, все действующие мышцы тела призывают больные ноги последовать их примеру.

Мячик откатывается от ноги Сергея. Всего ничего, несколько сантиметров. Что это — результат его усилий или отскок?

Я хочу похвалить Сергея, но в последний момент останавливаю себя. Я вспоминаю, при каких обстоятельствах я сам встал на ноги. Меня никто не хвалил. Напротив, я испытал сильнейший стресс. На меня навалился Дэн, он стянул с меня трусы и ткнулся возбужденной плотью. От беспомощности я был на грани помешательства, а Дэн продолжал насилие. Весь мир моих желаний в тот момент сконцентрировался в одно сильнейшее чувство. Я хотел остановить Дэна и уйти.

И что-то помогло мне шагнуть через край своих возможностей.

Я смотрю на Сергея и постепенно вскипаю.

— Ты маменькин сынок. Ты слабак! Живешь с родителями в прекрасной квартире, и думаешь, так будет всегда? Фиг! Ты видел, что наделал твой отец? Он нарушил закон, и его посадят. Твоя мать не сможет одновременно работать и ухаживать за тобой. У вас не будет денег. Вы переедете в меньшую квартиру, а потом совсем в маленькую, где-нибудь у черта на рогах! У тебя не будет ни компа, ни Интернета. Ты будешь передвигаться на рухляди и редко выезжать во двор. Все забудут о тебе, словно тебя и нет на свете! И самое главное, у тебя никогда не будет девчонки. Никогда!

Сергей ошарашено смотрит на меня, а Марго пытается понять, куда я клоню. Они оба еще не знают, на что я решился.

Я стягиваю свою футболку, подхожу к Сергею и силой связываю ему руки за спиной.

— Папа, — пытается позвать он.

Я разрываю его футболку и запихиваю ее в рот.

— Вот так! Теперь ты не пикнешь. — Я пристально вглядываюсь в глаза Сергея, пытаясь увидеть предел его отчаяния. — Отец не придет на помощь. Ему не нужен калека. Теперь я буду ему сыном вместо тебя! Ты понял? Я, а не ты! Это я встал с коляски при такой же травме, а ты не можешь. Зачем ему сын-слабак. Зачем ты вообще должен жить. Знаешь, что я сейчас сделаю? Сброшу тебя с балкона!

Я разворачиваю коляску лицом к балкону и распахиваю две створки балконной двери. Балкон не застеклен, я заглядываю через край и возвращаюсь к Сергею.

— Двадцать второй этаж, чувак. Клево! Ты успеешь вспомнить лучшие моменты ходячей жизни. Ну, что, полетели?

В глазах мальчишки паника. Это то, что надо. Сейчас — или никогда!

Я отвожу коляску на противоположный край комнаты для лучшего разгона. Руки Сергея связаны за спиной, ноги парализованы, он беспомощен. Я встаю сзади и шепчу ему на ухо:

— Сейчас я побегу и разгоню твою коляску. Она ударится о порог и подпрыгнет. Вы взлетите, но коляска останется на балконе, а ты, чувак безногий, перевалишься через перила. И полетишь в последний полет. У тебя единственный шанс выжить — упереться ногами. Но ты не сможешь этого сделать. Ты слабак! — Я даю возможность переварить информацию перепуганному мальчишке и решительно выдыхаю: — На взлет!

Я разгоняю коляску. Сергей тщетно дергается. Мы мчимся к открытому балкону. А вот и порог! Колеса подскакивают, мальчишка вылетает из коляски и…

Всё! Это конец. Что сделано, то сделано.

69

— Ты псих! — Марго дико смотрит на меня.

Я переодеваюсь в свою обычную одежду, выталкиваю девушку из комнаты и выхожу сам. На кухне Самаров привязал оперативника к стулу, и ждет, когда он очнется. Хозяин квартиры настолько занят своей проблемой, что кажется, ничего не слышал. Он смотрит на меня вопросительным взглядом.

— У меня не получилось, — честно признаюсь я.

Самаров морщится от внутренней боли, я делаю шаг к выходу, он жестом останавливает меня.

— Павел, тебе лучше сдаться. Савчука, главаря банды, задержали. Он частично парализован, но выжил. Он даст показания, что ты действовал по принуждению. Бандиты угрожали жизни девочки, ведь так?

Марго кивает. А я смотрю в пол. Меня даже не радует, что сволочь Тиски теперь инвалид. Еще месяц назад, слушая сообщения об автокатастрофах и взрывах, я с горечью осознавал, что нашего полку колясочников прибыло. Это пугало и утешало одновременно. Пусть сытое общество, наконец, задумается, что нас много, и мы не виноваты в том, что с нами случилось! Но сейчас я так подавлен, что не желаю участи инвалида даже своему врагу Тиски. Достаточно колясочников! Пусть все будут здоровыми!

Самаров замечает мою нерешительность и продолжает убеждать:

— Я веду твое дело. Если даже передадут другому следователю, я смогу повлиять. У меня много знакомых адвокатов. Я найду самого толкового. Мы сделает так, что наказание будет минимальным. Скорее всего, условным.

— Вам самому потребуется адвокат.

Самаров смотрит на связанного оперативника и безнадежно машет рукой.

— Мне уже все равно.

— Развяжите его. Скажете, что я парализовал. Он смотрел на меня в момент падения, а вас не видел.

— Если бы все было так просто… Не хочешь сдаться, тогда уезжай из города. Наши оперативники для тебя опасны.

— Да наплевать мне на них!

Я топчусь в нерешительности и думаю о Самарове. Этот человек уже дважды спас меня. Он надеялся, что я сотворю чудо, а я всё испортил. Он продолжает строить планы, как мне помочь, а я сотворил подлость и желаю смыться. Но я исходил из лучших побуждений! Я хотел помочь Сереже! Но оказалось, единственное, что я умею, это парализовывать.

Я закрываю глаза и мотаю головой. В моем сознании образ Самарова. Вспышка! В голове боль, а моя цель передергивается и валится на пол. Парализованный Самаров смотрит, как я перерезаю бельевую веревку, которой связан оперативник. Опер падает рядом с ним. Я наклоняюсь и объясняю следователю.

— Это сделал я, а не вы. Я уложил вас обоих!

Мы с Марго спускаемся в лифте и, не глядя по сторонам, быстро удаляемся от подъезда. Хорошо, что балкон самаровской квартиры выходит на противоположную сторону.

— Куда теперь? — останавливает меня Марго.

Я молчу. Мне не дает покоя тот деревянный особняк, в котором я провел ночь перед нападением на инкассаторов. Красивый дом, рядом склоны с горнолыжными подъемниками, быстрый выезд на Дмитровское шоссе, и неподалеку место, где я потерял семью.

— Может, обратно к нашим? — предлагает Марго. В ее руке простой мобильный телефон. — Ты не подумай, Самаров мне его сам подарил. Это его старый. Я могу позвонить Валентине Николаевне. Возможно, для нас найдется место в экскурсионном автобусе. Хотя бы Москву посмотрим.

В последний день счастливой жизни мы с сестрой гадали, какой сюрприз нам подготовили родители. «Большой и деревянный», — говорила мама. «Рядом можно на горных лыжах кататься», — подогревал интерес папа. Теперь я знаю, что они хотели показать нам новый дом. Мы должны были встретить в нем самый счастливый Новый год. Этот дом достался подлому дяде. Именно в нем прятались бандиты в последнюю ночь. Но там был еще кто-то! Я вспоминаю, что когда мы садились в машину, на втором этаже дернулась занавеска.

— Встречайся с нашими одна, — решаю я.

— А ты?

— У меня осталось одно дельце. Ты запомнила телефон Никиты? — Марго кивает. — Дай трубку.

Пока я договариваюсь с Никитой о встрече, Марго умоляет меня взять ее с собой. Она поняла, куда я намерен ехать. Но я не могу рисковать жизнью любимой девушки. А мне уже терять нечего. Я готов к решающему разговору с убийцей моей семьи.

70

Я в машине Никиты. Меня распирает душевная боль, мне требуется выговориться. Я рассказываю Никите об ограблении инкассаторов, погоне, аварии на железнодорожном переезде, перестрелке и следователе Самарове. Взгляд Никиты то и дело отрывается от дороги, он не верит мне:

— Следователь стрелял в своих, чтобы помочь тебе? Не трынди!

— Он хотел помочь своему сыну-колясочнику.

— И что?

— Я пытался. — Я объясняю про упражнение с футбольным мячом, упоминаю про инвалидную коляску и балкон.

— Не понял. Ты разогнал коляску, а что потом?

— В последний момент я выдернул коляску. Сергей шлепнулся на балконе. Я развязал ему руки и ушел.

— После жуткого эксперимента ты даже не помог инвалиду подняться?

— Если ему всегда помогать, он никогда не встанет.

— Ты крутой, Соломатин. Cool guy! [1] Дядю отчихвостил, от бандитов избавился, и следователю мозги запудрил. — Мы выезжаем из Москвы по Дмитровскому шоссе. — Адрес дома ты точно помнишь?

— Он записан в свидетельстве о регистрации на имя дяди. Я запомнил все адреса. Это дом моих родителей, который я так и не увидел.

— Тогда ясно. Через час будем. А что ты намерен сделать с дядей?

— Он убил мою семью, он должен за это ответить.

— Как? Следователь же заявил, что доказательств недостаточно.

— Вот я их и получу. Он сделает признание.

— Легко сказать. — Никита с сомнением качает головой. — Тот, кто пошел на убийство ради богатства, пойдет на новое преступление, лишь бы остаться богатым.

— Я тоже готов на многое.

— Да ты хоть понимаешь, что дядя захочет убить тебя!

— Еще посмотрим, кто кого.

— Это по-мужски! Если государство не может наказать преступника, надо действовать самому. Ты один справишься? Тебе помочь?

— Не хочу никого впутывать. Отец бы не одобрил. Это мое личное дело.

— Ты не жалей гада! Из-за него ты стал инвалидом, а я кручу баранку за копейки.

— Тоже из-за него? — грустно улыбаюсь я.

— Из-за таких, как он. Преступников и воров!

— Мне нечего терять. Я не уйду, пока не добьюсь справедливости.

— Вот это правильно! Respect! [2] Настройся, как следует, и иди до конца.

Я готов идти до конца. Будь, что будет! Дядя должен ответить за преступление, а потом, если понадобится, и я отвечу.

71

Анна Самарова возвращалась домой с пакетом с продуктами. Ссоры с мужем в последнее время превратились в обыденность. Нервы у каждого ни к черту! С утра поругались, она в сердцах хлопнула дверью, а жить-то надо. Отдышалась, успокоилась, зашла в магазин. Муж на службу под любым предлогом спешит, а Сережа рассчитывает только на нее. Правильно говорит соседка, максимум через год все мужики бросают жен с больным ребенком. На больший срок их энтузиазма не хватает.

Еще на подходе к дому Анна почувствовала неладное. Сердце заколыхалось в неясной тревоге. Что за людей муж притащил в квартиру. Если этот парень когда-то и был колясочником, что с того? Как он поможет Сереже, если лучшие врачи опустили руки?

Что-то заставило Анну остановиться и вскинуть голову. Она смотрела поверх деревьев на свой двадцать второй этаж. А вот и их балкон.

Что это? О, боже!

Пакет выпал из разжавшихся пальцев. Анна побежала. Подъем на лифте показался ей бесконечно долгим. Руки тряслись, пока она возилась с ключами и открывала замок. Женщина вбежала в квартиру. На кухне муж с каким-то мужчиной неуверенно держались за стол напротив друг друга. С утра напились что ли?

Но эти мелочи не могли отвлечь женщину от главного. С криком «Сережа!» она пронеслась в комнату.

Перед балконной дверью лежала опрокинутая коляска. Анна остановилась, словно натолкнулась на невидимую преграду, сделала несколько нетвердых шагов и прислонилась к балконному косяку. У нее кружилась голова, а глаза не могли поверить увиденному.

На балконе, опираясь руками о перила, стоял Сергей. Его тело не обвисло, не дрожало, ему никто не помогал. Сережа стоял сам! И наслаждался солнечным днем.

Сзади Анну обняли руки мужа. И она не сдержалась, дала волю слезам. Первый раз за последний год женщина плакала от счастья.

72

Я подхожу к калитке в высоком заборе и нажимаю кнопку видеодомофона. С минуту меня изучают, затем щелкает замок. Я захожу во двор. Дорожка выложена природным камнем, трава пострижена, но нет ни цветочка. За пушистыми соснами и стройными елями виден красивый бревенчатый дом в русском стиле.

Сюда меня вез отец в последний день безмятежной жизни. В машине были желанные подарки и елочные украшения. Здесь наша семья должна была встретить самый счастливый Новый год. Мы не доехали до счастья десять километров. Теперь я знаю, авария была не случайной. Нас поджидал на «камазе» убийца. Он отнял наши жизни, чтобы завладеть нашей собственностью. В последний момент я видел его ноги и слышал его голос. Он ушел, посчитав, что все погибли.

Но я выжил! И сегодня я пришел, чтобы восстановить справедливость!

Мой взгляд скользит по окнам. Нигде никого. Ни лая собаки, ни детского смеха, ни шума телевизора. Тишина кажется жуткой, словно все вымерли. Но я уверен, что внутри прячется убийца!

Я подхожу к двери дома. Она не заперта, и меня никто не ждет. Прежде чем переступить порог возникает ощущение, что меня заманивают в западню. Но отступить я не в праве. Или я — или убийца! Он хочет избавиться от меня. Если исчезнет законный наследник и свидетель его преступления, убийца сможет жить, как раньше.

Я пересекаю прихожую. Впереди просторная гостиная с камином и высоким потолком. Я заранее формирую в сознании образ дяди. У меня есть план. Почти такой же, как в нотариальной конторе. Но тогда я озадачился ерундой — вернуть права на торговый центр. Это не главное в моем противостоянии с убийцей. Я обязан добиться, чтобы его посадили. А для этого, дядя должен признаться в содеянном. Я рассчитываю вновь парализовать его, оставив возможность писать и говорить. Это сложная работа, но я готов к ней.

Где он? Почему не показывается? Быть может, притаился и готовится размозжить мне голову каминной кочергой?

Борясь с волнением и страхом, я вхожу в гостиную. Уже жалею, что не проверил шкаф и санузел в прихожей. А вдруг он выскочит оттуда? По спине гуляет холодок. Я резко оборачиваюсь. Мне чудятся крадущиеся шаги.

Никого.

Однако страх не отпускает. Неизвестность пугает больше открытого противостояния. Где убийца? Кто открыл мне калитку?

И тут я слышу скрип ступеней!

Он настолько отчетливый, что его нельзя списать на воображение. Взгляд взлетает вверх. И я вижу спускающиеся ноги. Неясная тревога скребет ногтями по сердцу. Я не успеваю понять ее причину, и вижу дядю. Он остановился на повороте лестницы, на краю ступени, и смотрит поверх меня.

— Спелись?

Первое его слово кажется странным. Я не понимаю, о чем речь. Мне надо срочно парализовать противника, однако положение таково, что дядя может грохнуться с лестницы и отключиться. Это противоречит моим планам.

«Спускайся! — кричит мое подсознание. — Ты же хочешь меня убить!»

— Я готовился к нашей встрече, племянничек. Бандит ворвался в мой дом, и я вынужден защищаться. — С этими словами дядя направляет на меня пистолет.

Вот дерьмо! Этой рукой он должен писать признание!

У меня не остается выбора. Мое «оружие» тоже «взведено», но я не имею лишнего мгновения для избирательной парализации. Вся моя энергия направлена, чтобы вырубить опасного противника. Пламя ненависти обжигает глиняную фигурку, дядя передергивается, роняет пистолет и валится лицом вперед.

Я спешу подхватить его. Он должен уцелеть!

Но после каждого сеанса парализации меня накрывает головная боль и мышечная слабость. Я не успею поймать его! Взгляд падает на ноги дяди. И тут я понимаю, что за сомнение скребло на душе. У дяди большие ступни! Убийца, подошедший к машине, имел меньший размер ноги! Я это отчетливо запомнил, потому что мог сравнить ногу убийцы с кубиком Рубика.

Быстрая тень опережает меня и подхватывает падающее тело.

Ох, ни фига себе! Это Никита! Он снова пришел на помощь.

Но вот Никита отстраняется. Тело дяди оседает на пол. Я вижу, как на толстом животе родственника расплывается алое пятно. Откуда? А вот и ответ. В руке Никиты окровавленный нож.

Я в полном ауте. Что происходит?

Никита вкладывает нож в мою ослабевшую руку и ухмыляется:

— Hello, сопливый сопляк.

Эти слова, как удар под дых, и одновременно как вспышка света. Они возвращают меня в день трагедии. Единственное оставшееся пятнышко изморози на окошке памяти оттаивает, я снова слышу последние слова убийцы.

73

— Валентина Николаевна! — искренне радуется Марго.

Марина Андреева пять лет в интернате, но впервые делает то, над чем насмехалась раньше. Она обнимает воспитательницу.

— Слава богу, с тобой всё в порядке. Ну, успокойся, девочка, успокойся, — причитает Валентина Николаевна, поглаживая вздрагивающую спину девушки. — Теперь ты с нами.

Из окна автобуса во всю пялятся интернатские воспитанники. Такой слабой сильную Марго никто не видел. Лишь Денис Голубев поглубже надвигает на лоб бейсболку и вжимается в кресло. Преподавателя мужчину взяли в поездку, чтобы он помогал ребятам.

— А Павел Соломатин. Где он? — спохватывается Валентина Николаевна.

— Паша. Он уехал, — уже в открытую хнычет Марго.

— Да что с тобой? Говори толком! — встряхивает девушку воспитательница.

— Он поехал за город. К дяде. Хочет отомстить ему за убийство своих родителей. Его дядя убийца!

— О господи! Этого еще не хватало! Рассказывай по порядку.

Марго, шмыгая носом, говорит про злого дядю, присвоившего роскошную квартиру, про красивый торговый центр, принадлежавший отцу Паши, но воспитательница ее прерывает:

— Девочка, это потом. Когда и куда Павел поехал?

— В загородный дом на Дмитровском шоссе. Мы расстались меньше часа.

— Где это место?

— Паша сказал, что рядом горнолыжный склон.

— Садись в автобус, — принимает решение воспитательница.

Валентина Николаевна поднимается следом за Марго и с показным энтузиазмом объявляет:

— Ребята, я предлагаю вместо панорамы «Бородинская битва» посмотреть дивные места Подмосковья!

Наши хмурятся. Они только что отбыли повинность в музыкальном театре и все, кроме Вонючки, изнывают от нетерпения побыстрее увидеть легендарную битву, где «пушки и люди такие — хрен от настоящих отличишь!» Улыбка Валентины Николаевны наталкивается на напряженное молчание.

— Ребята. Один из вас, Павел Соломатин, научился ходить, вы это знаете.

Все недоверчиво смотрят на Вонючку. Это он с помощью табличек запудрил нашим мозги о живых ногах Соломы. Вонючке верили неохотно, да и подробностей из мычащего децепешника не вытянешь.

— Это правда. Паша ходит. К нему вернулась память, — кивает Марго и для убедительности поясняет: — Он совсем-совсем не пользуется коляской!

Двенадцать человек в специализированном автобусе для инвалидов непроизвольно сжимают руки на своих колясках. Каждый из них мечтает о чуде, произошедшем с Пашей, и каждый в тайне хочет потрогать его ожившие ноги. Отчаявшиеся дети верят, если болезни передаются друг другу, то и здоровье одного вселяет выздоровление в других. Иначе быть не должно. Что это за мир, в котором можно заразиться только болезнью!

— Павел Соломатин попал в беду. Но вы можете ему помочь. — Валентина Николаевна заглядывает в глаза каждому из двенадцати колясочников. — Вы готовы спасти друга?

— Да! — звучит уверенный хор голосов.

74

«Goodbye, сопливый сопляк».

Вот, что сказал мне водитель «камаза» на прощание. Он повторил вечное издевательство моего двоюродного брата Вовчика. Убийца не копировал его, ему это не требовалось. Потому что убийцей на «камазе» это и был Вовчик!

— Узнаешь? — Никита на три секунды надувает щеки, закрывает уши ладонями, имитируя наушники, и дергается в такт «музыки». — Мы не виделись с тобой лет семь братишка. Тогда я был полненьким, но в армии с меня быстро согнали лишний жирок.

— Вовчик! — растерянно выдыхаю я.

— Он самый, сопливый сопляк.

Твою ж мать! Конечно это Вовка Соломин. Я выкинул противного двоюродного брата из памяти, когда наши семьи перестали встречаться. Он вытянулся и сильно изменился. Но это он! Тот самый, кому нравилось издеваться надо мной, называя сопляком!

— Ну, что, покарай меня. Примени свой дар. Парализуй! — с усмешкой требует Вовчик. Это его новый вид издевательства.

Пока я был в шоке, Вовчик сделал всё, что хотел. На моей шее петля, закрепленная на крюке от тяжелой люстры в деревянной балке под потолком. Я балансирую на хлипкой конструкции. Под моими ногами табуретка, стоящая на краю журнального столика. К ножке табуретки привязана веревка. Другой ее конец обмотан вокруг груди Вовчика. Веревка натянута. Чуть дернуть — и табурет вылетит из-под моих ног. Если я парализую Вовчика, и он упадет — мне конец!

— Я хорошо подготовился? — улыбается Вовчик. Он очень доволен собой. — Ты как был сопляком, так и остался!

Я перевожу взгляд на дядю Артура. Он не подает признаков жизни. Тело лежит под лестницей, рядом валяется крупный охотничий нож. Я с ужасом смотрю на Вовчика, он понимает мой невысказанный вопрос.

— Это не я, это ты его убил. На ноже твои отпечатки! — радуется Вовчик. — Ты отомстил дяде за смерть родителей, а потом тебя замучила совесть, и ты повесился! Всё очень логично, не находишь?

Я молчу. Произошедшее не укладывается в моем сознании. Вовчик продолжает изысканное издевательство:

— Сам оттолкнешь табуретку, или тебе помочь?

— Он твой отец, — хриплю я.

— Нет! Он мне никто! — неожиданно взрывается Вовчик. Подо мною дергается табуретка, я еле сохраняю равновесие. — Это он разрушил мой план. Он! Поэтому и сдох!

— Какой план?

— А ты еще не понял? — Вовчик делает шаг ко мне, веревка ослабевает. Он замечает это и предусмотрительно отступает назад. — Ваша семья жила, как короли, у тебя было всё, а я джинсы на барахолке покупал. На первом курсе я влип в одну историю: сбил бабку по пьяне. Ей все равно помирать, но родственники с ножом к горлу пристали. Короче, нужны были деньги, чтобы отмазаться и от ментов, и от родственников. Для меня огромная сумма, а для твоего папаши тьфу! Но он отказал, сука. «На взятки не даю».

Вовчик скривился, будто передразнивал не человека, а гнусное существо.

— Пришлось самому выпутываться. Бабкиной родне мы с ребятами пасть заткнули, а ментам показалась мало той суммы, что я собрал. Короче, они меня в армию слили. А там нормально оказалось. Меня водителем определили, похудел опять же. После армии я месяц погулял и к твоему папаше пришел, персональным водителем попроситься. И что ты думаешь? Он рассмеялся мне в лицо! «Я сам водить умею. Займись учебой, а то вечно будешь деньги просить». А чтобы в институте лямку тянуть, тоже бабки нужны. Короче, я так обозлился на твоего папашу, хотел колеса на его тачке проткнуть! Но перед уходом услышал его разговор с твоей мамашей, что на следующий день вы едете в новый дом на Дмитровке. И меня осенило! Если ваше семейство погибнет, то первый наследник мой папочка. Это же решение всех проблем на всю оставшуюся жизнь!

— И ты на «камазе» …

— «Камаз» я в армии водил, угнать его труда не составило. А потом я стал поджидать вашу бэху. Там горы, далеко видать, если в бинокль. Когда влепил в вашу тачку, решил убедиться, что все сдохли. Картинка, я тебе скажу, не для слабонервных. Только щенок пищал, да ты сипел с разбитой башкой. Щенка я придавил, надо было и тебя добить, конечно, но глаза у тебя закрылись, и я был уверен, что ты загнулся.

Я смотрю на ноги Вовчика. Да, тот самый размерчик.

— Пока ты в коме в Дмитровской больнице валялся, я с одинокой врачихой познакомился. Конфеты, шампанское, язычок меж ног — и баба поплыла. Пара лишних букв в фамилии, и ты уже не Соломин, а Соломатин. В Новогодние праздники в больнице такой бардак, что справку о смерти я получил легко. Похороны сам организовал, в закрытых гробах. Тебя почти сразу под фамилией Соломатин перевезли в другую больницу, а потом и вовсе сплавили в интернат. Было опасение, что ты можешь вспомнить меня за рулем «камаза», поэтому я вышел на преподавателя Дениса Голубева, и он мне слал отчеты о твоем состоянии. А папаша мой еще хуже твоего оказался. Как только наследство замаячило, у него крыша поехала. Он давно подозревал, что моя мамочка ему рога наставила. Короче, экспертизу ДНК заказал. И выяснилось, что он мне не отец. Такая вот херня. Тут же развелся, скотина, и молодую стерву завел. Нам с матерью жалкий кусок кинул, только на год и хватило.

— Он знал, что это сделал ты?

— Нет. Считал, что ему счастье с неба свалилось. Он был уверен, что и тебя нет. А когда к тебе память стала возвращаться, я ему о тебе и рассказал. Как же он испугался! Наследник первой очереди объявился! Но я ему подсказал выход. Нанять того, кто уберет парня. И Тиски порекомендовал. Я же у Тиски водилой работал, шлюх по клиентам развозил, знал, на что способны его подручные. Но еще кое-что придумал. Я надоумил бывшего папашу, чтобы он лично проконтролировал, как тебя шлепнут. Чтобы ты снова случайно не воскрес.

— Зачем?

— Так я же компромат на него собирал. Наши разговоры записывал. Хотел потом шантажировать и денежки с него тянуть.

— Тогда зачем ты его убил?

— Наметился расклад получше. Прикинь, твой дядя — убийца твоей семьи. Ты до этого допер и отомстил ему. Зарезал, а потом покончил с собой. Нервишки не выдержали. Кому сейчас принадлежит торговый центр? Тебе. А кто твой ближайший родственник? Я! Дядя сдох, ты повесишься, и всё, чем владела твоя семья, наконец, достанется мне! Это заслуженное вознаграждение, ведь всё сделал я! И тогда, и сегодня!

— В тот день, у торгового центра… Мы с Марго случайно сели к тебе в машину?

— Хрен там! Я хотел тебя контролировать. Это был тонкий расчет. Голубев написал мне, что ты захватил последнее еще не отосланное письмо. Там был адрес нотариуса. Я был уверен, что ты придешь к нему. Ведь ты хотел выяснить свое прошлое. Разве не так?

— Я все выяснил. Вовчик, ты худший из возможных подонков.

Вовчик бледнеет и делает шаг назад. Табуретка вываливается из-под моих ног. Петля стягивает шею, но я успеваю охватиться руками за балку на потолке.

— Ну-ну, повиси пару минут. Будет больше похоже на суицид. В последний момент ты захотел жить, уцепился, но ничего не смог исправить. А мне пора. Надо избавиться от этой одежды. Пятна его крови, волокна твоих шмоток. Я должен быть чист перед законом. Обещаю уронить слезу на твоих похоронах. Goodbye, сопливый сопляк!

75

Автобус с двенадцатью инвалидами-колясочниками из Верхневольска мчится по Дмитровскому шоссе. Слева тянутся заросшие лесом холмы, справа иногда виден канал. Валентина Николаевна листает атлас автодорог, который ей дал водитель.

— Адрес, девочка. Вспомни хотя бы название деревни, — умоляет воспитательница Марину. — В этом районе несколько горнолыжных центров.

— Я не знаю.

Марго косится на Дэна. Она успела ему шепнуть, что видела мерзкие записи в его компе. И если он не исчезнет, то крупно пожалеет.

— Следователь! — Осеняет Валентину Николаевну. — Мне звонил следователь из Москвы и оставил свой телефон!

Она находит в мобильнике сохраненный номер и нажимает вызов.

— Николай Сергеевич? Это воспитательница из Верхневольска. Мы с вами говорили о Павле Соломатине. Я сейчас с ребятами в Москве, точнее за городом. Нам надо срочно найти Павла. Он направился к дяде в загородный дом. Скажите адрес! Вы наверняка знаете!

— Павел поехал к Артуру Соломину? — обеспокоился следователь. — С какой целью?

— Отомстить. Но это же ваша работа! Надо остановить мальчика, пока не случилась беда.

— Черт! Я выезжаю.

— Вы в Москве?

— Ну, конечно.

— А наш автобус уже где-то рядом с этими горнолыжными центрами. Назовите адрес!

— Сейчас. — Самаров диктует адрес дома. — Только вы ничего не предпринимайте! Это опасно. Возможно, что не всё так просто, как кажется Павлу.

76

Я слышу, как уезжает Никита. Чтоб его! Это никакой не таксист Никита, а Вовчик! Вовка Соломин, мой двоюродный брат. Раньше он был пухленьким, но за последние лет семь, что я его не видел, вытянулся и похудел. Как же я его сразу не раскусил!

На моей шее петля. Я продолжаю держаться за балку. В момент обрушения табуретки петля резко затянулась и содрала кожу. Шею жжет, пальцы ломит. Хорошо, что у меня руки крепкие, несколько минут продержусь, но что это даст? Все равно хана! Может сразу отмучиться? Ведь об этом я думал еще в первые месяцы инвалидности.

Но тогда Вовчик окажется безнаказанным! Убийство моей семьи спишут на дядю. Я ему отомстил, а сам повесился. Сбудется план подлого Вовчика. Настоящий убийца выйдет чистеньким и получит всё!

Хрен тебе! Я еще поборюсь!

Я держусь лишь одной рукой за балку, а другой пытаюсь растянуть узел на шее. Ничего не получается! Я ломаю ногти, а узел не поддается! Я меняю руку, вгрызаюсь в веревку зубами.

Вот дерьмо! Жаль, что я не дикий хищник!

Я снова держусь обеими руками за балку. Мышцы каменеют. Затекших пальцев я уже не чувствую. Кажется, я не замечу, когда они разогнутся. Это может произойти в любую секунду. Остается закрыть глаза и…

Господи! Какой же я идиот!

Перед тем, как ресницы захлопываются, я замечаю петлю на крюке от люстры. Здесь веревку не надо развязывать! Достаточно сдернуть петлю с крюка!

Пот катится со лба и щиплет глаза, но я их не закрываю. Следует изучить расположение петли и понять, какое движение надо совершить. У меня будет только одна попытка без права на ошибку. Я перехватываю руку и цепляюсь за крюк. Теперь мои пальцы касаются веревки. Надо на несколько мгновений удержаться на одной руке, чтобы сдернуть петлю.

Господи, дай мне силы!

Я разжимаю пальцы и дергаю петлю вправо и вверх. Рука, державшаяся за балку, соскальзывает. Я сваливаюсь на пол, держа в руке освобожденную веревку.

Неужели я жив?

В блаженной тишине я слышу свое частое дыхание. Сердце постепенно возвращается в привычный ритм.

Но что это? Посторонний звук. Черт! Если вернулся Вовчик, мне конец!

Я оглядываюсь и вижу, как стонет и шевелит рукой дядя Артур. Надо же! Он не убит, а ранен!

Я ослабляю петлю на шее, освобождаюсь от веревки и бреду к нему. Несколько шагов даются нелегко. Я плюхаюсь рядом с дядей, пальцы попадают в его кровь. Кажется, я испачкал даже свою одежду.

В голове, как ржавая якорная цепь, со скрипом вытягиваются из пучины тяжелые мысли. Дядя жив. Он может засвидетельствовать мою невиновность. Но что за хрень! В его глазах дикий испуг. Кажется, он уверен, что это я пырнул его ножом. Я поднимаю свою окровавленную ладонь. Рядом лежит нож с моими отпечатками. Если даже я их сотру, это мало что изменит. Дядя помнит, что перед тем, как вырубиться, я ему угрожал.

Вот влип! Я бы на его месте тоже ни секунды не сомневался!

Я замечаю в руке дяди мобильный телефон. Он сумел вытащить его из кармана и испуганно прячет от меня. Я разжимаю его пальцы, забираю трубку и набираю «03». Выслушав мой разговор со «скорой помощью», дядя прикрывает глаза. Он ждет своих спасителей, а что делать мне?

Единственный человек, кто может поверить в мой рассказ, это следователь Самаров. И я звоню ему.

77

«Шкода» свернула с кольцевой автодороги на Дмитровское шоссе. Из-за строительных работ поток машин петлял в лабиринте ограждений, то и дело упираясь в сужения.

— Черт! Не успею! — ругнулся Самаров и дернул рукой, желая поправить отсутствующий галстук.

«Человек-сюртук» впервые за многие годы выскочил из дома без строгого костюма. Он только что выслушал Парализатора. Теперь запутанная история обрела законченную форму. Убийца известен, мотивы и методы тоже, но всё это лишь со слов подростка, находящегося в розыске. Как опытный следователь Николай Самаров прекрасно знал, что мало узнать правду. Надо суметь доказать ее в суде! Если сейчас Владимир Соломин уйдет и избавится от улик, то обвинения Павла Соломатина превратятся в голословные. Кто поверит мальчишке, замешанному в ограблениях, когда все улики указывают, что он расправился с дядей!

Самаров связался с местной полицией и объяснил ситуацию.

— Сколько вам потребуется времени? — спросил он.

— Минут пятнадцать до поворота с трассы.

— Быстрее можете?

— Вертолета у нас нет.

Не успеют, понял Самаров. Если убийца выскочит на шоссе, он сможет переодеться, уничтожить одежду со следами крови и почистить салон автомобиля в любом поселке. Он хорошо знает эти места. Остается лишь один вариант, чтобы перехватить такси с преступником до выезда на трассу.

Самаров нашел в мобильном телефоне последние входящие и нажал кнопку вызова.

Да что же это за правоохранительная система, если следователь вынужден просить помощи у детей инвалидов!

78

На переднем сиденье автобуса испуганная Валентина Николаевна. Он кивает собеседнику в трубке и безвольно опускает телефон.

— Что? — Воспаленные глаза Марго смотрят на воспитательницу. — Что с Пашей?

— Пока ничего. Павел жив, но…

— Что случилось?

— Звонил следователь. Просит задержать какое-то такси. Таксист убийца.

— Никита! Я чувствовала, что он врет!

— Он не Никита, а двоюродный брат Павла Владимир Соломин.

— Вовчик! Паша рассказывал о нем.

— Если он скроется, то во всем обвинят нашего Павлика, — растерянно лопочет женщина. — Я не понимаю, как мы можем задержать убийцу?

Расширенные глаза воспитательницы с тревогой смотрят на детей, притихших в инвалидных колясках, закрепленных в автобусе. Они явно поняли суть разговора.

— Зато я знаю!

Марго встает и подходит к водителю. Она вглядывается вдаль сквозь лобовое стекло и замечает, как с холма спускается такси. Она узнает машину.

— Перегородите дорогу! — требует Марго. — В такси преступник, он не должен проехать!

Автобус тормозит и останавливается поперек дороги.

— Сзади осталось место. Такси может проскочить по обочине, — объясняет водитель.

— Открывайте двери, включайте подъемник! — командует Марго. — Ребята, отстегивайтесь! Мы должны спасти нашего друга.

Колясочники один за другим спускаются на дорогу. Многим помогает Денис Голубев. Он делает всё решительно и быстро. Марго тоже старается, но одна рука — совсем не то, что две. Девушка понимает, что без помощи Дэна пришлось бы туго, но каждый раз, встречаясь с ним глазами, мечет обжигающие молнии.

— Становитесь сзади автобуса! Перегораживайте путь! — руководит колясочниками Марго.

— Что ты делаешь? А если он не затормозит? — пугается Валентина Николаевна.

— Это не только ради Паши. Это ради нас всех. Должны же мы хоть когда-то постоять друг за друга!

Спускается последний колясочник. Это Вонючка. Ему достается место впереди всех. Дети затихают. Слышен лишь приближающийся рокот мотора. Двенадцать инвалидов-колясочников смотрят на несущийся навстречу автомобиль. Такси уже близко. Машина и не думает тормозить. Вовчик выжимает максимально возможную скорость.

Солнце зависло над лесным склоном за спиной таксиста. Лучи отражаются в стеклах автобуса. Вовчик видит преграду и направляет машину в объезд по обочине. Это единственный путь к спасению. Он уверен в себе и в своем автомобиле.

В какой-то момент блики стекол смещаются и Вовчик замечает непредвиденное.

Какого хрена! Что здесь делают инвалиды? Как эти уроды здесь оказались!

Двенадцать пар глаз детей-инвалидов натыкаются на глаза таксиста. На детских лицах фатальная решимость. В их ограниченной жизни столько плохого, что смерть — это не боль, а избавление от нее. По одному они еще могут впасть в панику, но вместе друг с другом они готовы разделить любую судьбу.

Лицо Вовчика перекошено от бессильной злобы. Он не может понять, что заставило этих мальчишек и девчонок жертвовать собой. Ради чего они хотят остановить его! Что он им такого сделал?! Неужели они не понимают, что полторы тонны металла, разогнанные ста тридцатью лошадиными силами, сомнут их легкие коляски на ручной тяге!

Но есть то, в чем они имеют преимущество. Двенадцать пар глаз против одной. И эти глаза давят и давят невидимой, но осязаемой силой. И чем меньше расстояние, тем сильнее их давление.

Не смотреть!

Вовчик стискивает веки, чтобы не видеть огромные глаза первого самого маленького мальчишки, одетого в футболку с пятнами от еды. В последний миг он замечает, что мальчик катится ему навстречу. Даже сквозь шум мотора он слышит дикий детский крик. Нога на педали газа дергается. Машина подскакивает, словно на кочке, и руль вырывается из потных рук. Грохот ударов, скрежет железа, и Вовчик открывает глаза. Перед ним лобовое стекло в узорах трещин и чистое пространство.

79

Губернатор Московской области посмотрел бумагу, протянутую помощницей, и удивленно вскинул бровь.

— Двенадцать инвалидов-колясочников и каждый…

— Они вместе перегородили дорогу. Это был их осознанный выбор.

— Это же дети! А где, черт возьми, была наша полиция?

— Немного опоздали. Прибыли через несколько минут.

Губернатор встал, нервно прошелся по просторному кабинету, еще раз заглянул в бумагу.

— Вы считаете, что я должен произнести эту речь?

— Журналисты собрались. Ждут только вас.

— В актовом зале? — губернатор застегнул пиджак и направился к выходу. Помощница семенила сбоку.

— Да. Пришлось демонтировать часть кресел, как обычно делаем на траурных мероприятиях. Сами понимаете, их двенадцать, да еще мы привезли колясочников из нашего интерната.

Губернатор вошел в затемненный зал, направился к гробу, поправил ленты на венке и минуту постоял в общей тишине. Затем он поднялся на сцену. Из общего полумрака его выхватил луч софита. Губернатор сделал жест, чтобы приглушили свет, и достал бумажку.

— Сегодня мы не скорбим, а чествует героев. Каждый из них совершил настоящий подвиг. Благодаря мужеству детей с ограниченными физическими возможностями, но не ограниченной духовной силой, задержан опасный преступник. И я не побоюсь сказать, что если бы и мы, взрослые, имели такую же непримиримую позицию к общим недостаткам, жизнь в стране стала бы лучше. Я предлагаю отдать должное юным героям.

Зажегся свет. С двух сторон на сцену выехали двенадцать мальчиков и девочек в инвалидных колясках. Первым выкатился Вонючка. На этот раз на нем, как и на всех остальных была одета новенькая футболка с логотипом сотовой компании, подарившей ребятам мобильные телефоны.

Защелкали фотоаппараты, раздались аплодисменты. Губернатор жестом остановил зарождающийся шум.

— Спасибо ребята за ваш геройский поступок. Вы молодцы, но сегодня я особо хочу отметить вашу воспитательницу Валентину Николаевну Новикову.

Все присутствующие обратили свои взоры на гроб, установленный у подножия сцены. В наступившей тишине губернатор продолжил:

— В самый ответственный момент Валентина Николаевна бросилась под машину преступника. Она погибла. Но благодаря его самоотверженности, автомобиль изменил направление движения и съехал в кювет. Она спасла вас ребята. Помните об этом.

Выждав паузу, губернатор сказал:

— Правительство Московской области берет шефство над вашим интернатом. Мы будем вам помогать, и еще не раз встретимся. А сейчас кто-нибудь из вас хочет рассказать о Валентине Николаевне?

Вонючка уверенно поднял руку. Губернатор протянул ему микрофон, но, увидев непроизвольно дергающиеся руки мальчика, засомневался.

— Вы подержите, — подсказал ему мальчик. В зале заулыбались. — Мне нравится говорить, потому что я с рождения мог только мычать. Честно-честно! Я карточками разговаривал. Это ужасно трудно и обидно, никто не хочет дождаться, пока ты сложишь. А еще мои неуклюжие руки… Не верите, про карточки? Спросите у наших.

Колясочники на сцене дружно закивали.

— Когда машина неслась на нас, я стоял впереди всех и подумал — вот мой шанс. Я давно хотел попасть под колеса, ведь душа бессмертна. Правда?.. И я поехал… А Валентина Николаевна догадалась. Она отдернула меня назад, и сама бросилась под машину… В этот момент я закричал. Первый раз в жизни. С тех пор я разговариваю.

Вонючка смущенно склонил голову.

— Про воспитательницу, — шепнул губернатор.

— Валентина Николаевна, она очень добрая. Самая добрая. Даже чересчур. Бывают добрые иногда. А она всегда-всегда, даже, когда не надо.

— Спасибо. — Губернатор с облегчением выпрямил спину. — Валентина Николаевна всегда будет жить в наших сердцах.

Марго первой вышла на улицу. Она думала, что за три дня после трагедии выплакала все слезы, но сейчас у гроба воспитательницы слезы вновь полились рекой. «Добрая, чересчур добрая», — вертелись в ее голове слова Вонючки, научившегося говорить. Пусть все будут добрые! Особенно, когда это очень надо!

Марго увидела спешащего в правительственное здание следователя Самарова. Вот кому бы хоть капельку доброты Валентины Николаевны.

Девушка бросилась к следователю:

— Где Пашка? Что вы сделаете с ним?

— На какой вопрос ответить первым?

— Не издевайтесь!

— Если «где», то вот он. — Самаров указал рукой на край большой парковки.

Марго недоверчиво смотрит вдаль, вспыхивает от радости и бежит так, словно учасвует в отборе в паролимпийскую команду.

— Пашка! — она обхватывает меня, чуть не сбивая с ног. — Тебя отпустили?

Я радуюсь не меньше девушки. Я на свободе. Ко мне полностью вернулась память. Я вернулся в себя и теперь снова ношу фамилию отца. Я Павел Алексеевич Соломин. И у меня есть любимая девушка.

— Обвинение в грабежах следствие сняло. Я действовал по принуждению. Остальное разрулит адвокат. Самаров нашел мне самого лучшего, и я могу его оплатить.

— Пашка!

Марина целует меня, а мне не терпится спросить:

— Как наши?

— Завалены подарками. У каждого новенький телефон. Жалеют, что «Фактор-А» закончился, а то бы они за Юлю столько эсэмэс отправили.

— А когда похороны?

— Валентину Николаевну отвезут в Верхневольск. Обещают представить к награде.

— Говорят, с вами в автобусе был Дэн?

— Он уволился и куда-то уехал.

К ногам Марины подкатывается футбольный мяч. Увлеченная мной, она не заметила, что рядом в коляске сидит Сергей Самаров. Я спешу объяснить.

— У нас получилось! У Сергея двигаются ноги. Он даже может встать. Покажи!

Сергей опирается на руки и поднимается. Он стоит, и счастливая улыбка озаряет его лицо. Я улыбаюсь в ответ.

— С футбольным мячом Сергей не расстается. Когда меня выпустили из камеры, он встретил меня вместе со своим отцом.

— Я еще буду играть в футбол, — убежденно говорит Сергей.

— Пашка, я о самом главном забыла сказать, — спохватывается Марина. — Представляешь, Вонючка заговорил!

— Да ты что! По-настоящему?

— Не то слово! Его теперь не заткнешь!

80

Я и Марина заходим в «мой» торговый центр. Я толкаю коляску Вонючки, ему с дергающимися руками трудно крутить обод. На коляске теперь нет столика с карточками. Как это здорово, что Вонючка может разговаривать!

— Помнишь, я подарил тебе «Нотную грамоту»? — спрашиваю я друга.

— Каждый день читал. С собой в Москву привез.

— Ноты выучил?

— Конечно!

— И знаешь, как записать мелодию?

— Ничего трудного.

— Сейчас проверим.

— Издеваешься? — Вонючка выворачивает шею, чтобы перехватить мой взгляд. — У меня же руки — крюки!

— Руки не понадобятся.

Вонючка озадачен. Мы поднимаемся на лифте на второй этаж.

— А как там Атя? Что с нашим котенком? — вспоминает Марго.

— Теперь его зовут Атаман. Парнем оказался.

— Да ну!

— Знающие люди разглядели.

— А лапка срослась?

— Мне бы его лапы. Думаешь, почему его Атаманом назвали? Носится, как угорелый! На кухне прижился.

Марго расплывается в счастливой улыбке. Я вкатываю Вонючку в магазин электроники. Здесь уже подготовились к нашему приходу. Нас встречает девушка продавец-консультант в красной рубашке-поло.

— Сюда, пожалуйста. — Она фиксирует коляску Вонючки напротив ноутбука с широким дисплеем. К дисплею прикреплена видеокамера, а на экране видны символы нот, значки музыкальных инструментов и нотный стан.

— Что это? — Вонючка явно заинтригован и немного испуган.

— Это беспроводной интерфейс, система управления взглядом, — объясняет консультант. — Сейчас мы откалибруем систему под вас, и вы сможете управлять курсором движением взгляда.

— Глазами? — обескуражен Вонючка.

— Сейчас убедитесь. — Девушка улыбается, и рассказывает, что надо делать.

На дисплее в разных местах появляются мерцающие перекрестья. Вонючка фиксирует на них свой взгляд. Это занимает не более пятнадцати секунд.

— Теперь система готова к работе. Если загрузить текстовый редактор, вы сможете писать слова, а сейчас включена программа написания музыки. Попробуете?

Еще бы!

Вонючка нервно кивает. Он так возбужден, что не в силах говорить. Я наблюдаю, как на дисплее перемещается курсор. Он выбирает символ рояля, а мотом останавливается то на одной, то на другой ноте, и эти ноты появляются на нотном стане. Когда заполнено несколько строк, Вонючка перемещает взгляд на девушку консультанта.

— И что теперь?

— Видите символ «Play» в углу? Зафиксируйте на нем взгляд.

Вонючка мнется от смущения.

— Я сначала через наушники.

Девушка надевает на него большие наушники, и я вижу, как курсор нажимает кнопку воспроизведения. Мы ничего не слышим. Я слежу за взволнованным лицом друга и пытаюсь понять его реакцию. Прослушав музыку, он на минуту закрывает глаза. Когда глаза открываются вновь, они излучают необыкновенный энтузиазм. Курсор вновь бегает по дисплею, Вонючка выбирает разные музыкальные инструменты, ноты ссыпаются на нотный стан и гнездятся там, как стая птиц на проводах. Мелодия заметно удлиняется.

И вот Вонючка готов снова включить написанную музыку. Он мнется, смотрит на нас с Мариной и сдергивает наушники. Девушка консультант подсоединяет к ноутбуку колонки. Вонючка «включает» воспроизведение и сжимается в кресле, потупив голову.

Я слышу музыку. Мелодия кажется простой и необыкновенно легкой, она завораживает и увлекает. Мы с Марго переглядываемся. У нее то же настроение, что и у меня. Мы оба в восторге! Я не ожидал, что изгой Вонючка способен выдать такое!

Я ободряюще похлопываю юного композитора по плечу. Он поднимает голову, я вижу пунцовые щеки и вопросительный взгляд.

— Отлично.

— Обалдеть! — восклицает Марина.

— Это та самая песня для Юли-колясочницы из «Фатора-А»? — догадываюсь я.

Вонючка кивает.

Я обращаюсь к продавцу-консультанту:

— Мы покупаем эту систему, — и шепотом прошу ее об одной услуге.

Когда мы выезжаем с покупкой из магазина электроники, музыкальное оформление торгового центра неожиданно меняется. Из всех динамиков звучит мелодия, написанная мальчиком децепешником из Верхневольского интерната для сирот инвалидов.

В торговой галерее нас догоняет девушка-консультант.

— Как тебя зовут? — спрашивает она Вонючку.

«Вонючка», — чуть не вырывается у меня.

О, черт! Я настолько привык этому имени, что не чувствую его унижающего значения.

— Ваня Костин, — отвечает мой друг.

Я готов сгореть от стыда, потому что никогда не знал его настоящего имени.

— Иван Костин. Надо запомнить, — улыбается девушка. Убегая, она машет на прощание рукой: — Чтобы не пропустить диск с твоими песнями, Ваня Костин!

Примечания

1

Крутой парень! (англ)

(обратно)

2

Уважаю! (англ)

(обратно)

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg