«Белые рабыни»

Глава первая

Когда Европа представляла собой скопище враждующих между собой племен, Рим был всего лишь одним из городов-государств на Тибре, а израильский народ – пастухами, бродящими по Иудейским горам, любая девчушка могла запросто пройти с мешком бриллиантов через всю Империю Лони в Восточной Африке, не боясь, что у нее отберут хотя бы один из них. Если бы у нее заболел глаз, то здесь, только здесь, и больше нигде в мире, нашлись бы люди, которые вылечили бы ее. В любой деревне она могла в обмен на свои бриллианты получить пергамент, отнести его в любую другую деревню и получить взамен драгоценные камни абсолютно такого же веса и чистоты. Водами великой реки Бусати наполнялись искусственные озера, из которых в сухой сезон отводилась вода для поливки полей, и это задолго до того, как германские и кельтские племена, ставшие потом голландцами, впервые услышали о том, что на свете есть такая штука, как плотина или канал. Здесь, и только здесь, человек мог положить голову на подушку, не боясь, что ночью на него нападут, или что утром нечем будет утолить голод.

Историкам не известно, когда именно лони перестали заботиться о своих каналах и плотинах, но во времена арабских завоеваний лони являли собой лишь небольшое племя, прячущееся в горах, дабы избежать полного уничтожения. Поля иссохли, река Бусати текла как хотела, и каждый десятый был слеп. Страной правило племя хауса, единственной целью государственной политики которого было выслеживание и уничтожение оставшихся в живых лони.

Тех лони, которые не умели как следует прятаться, вылавливали, но убивали не всех – некоторых отводили к реке, на определенное место, где обменивали на продукты и напиток, называемый ромом. Бывало и так, что тот, кто приводил лони на это место, сам разделял судьбу своего товара. Одна за другой исчезали целые деревни, а их жители оказывались на плантациях Карибских островов, Южной Америки и Соединенных Штатов. Лони высоко ценились, поскольку к тому времени о них уже было известно, что женщины их красивы, мужчины сильны, а все они безвольны, и даже не помышляют о каком-либо сопротивлении.

В году одна тысяча девятьсот пятьдесят втором, если вести отсчет лет с того времени, когда родился бог, которому поклоняются в Европе, Северной и Южной Америках, а также в некоторых местах в Африке и Азии, колония, называвшаяся Лонилендом, стала независимой. На мощной волне национализма, прокатившейся по стране в 60-х годах, бывшая колония была переименована в Бусати, а на еще более мощной волне 70-х из нее выслали всех азиатов, которые прибыли туда с англичанами и открыли свои магазины еще тогда, когда расположенная вдоль реки Бусати земля называлась Лонилендом.

С азиатами, бежавшими из страны в результате «бусатизации», землю лони покинули последние из тех, кто был способен лечить глаза. Маленькие девочки теперь не осмеливались показываться на улице. В страхе перед солдатами никто уже не носил дорогих вещей. А высоко в горах прятались разбросанные остатки Империи Лони, ожидая прихода обещанного спасителя, который вернет им былую славу и процветание.

Глава вторая

Джеймс Форсайт Липпинкотт пронзительно закричал, вызывая своего боя, который был где-то тут, в отеле «Бусати». В гостинице все еще пользовались полотенцами с вышитыми на них словами «Отель Виктория»; повсюду – в залах, на портьерах, форменной одежде боев, и даже на водопроводных кранах – можно было видеть витиеватую букву "В", написанную, тисненную или вышитую – в зависимости от материала, на котором она располагалась. С тех пор, как ушли англичане, в гостинице не было горячей воды. С тех пор, как накануне приезда Липпинкотта из аэропорта Бусати вылетел самолет с последними азиатами, в гостинице не стало и холодной воды.

– Бой! – вопил Липпинкотт. Там, в Балтиморе, он не посмел бы назвать «боем» и девятилетнего мальчика-негра. Здесь, он вызывал так коридорного. В соответствии с новой бусатийской традицией, изложенной накануне в последнем выпуске газеты «Бусати Таймс», любой иностранец, особенно белый, назвавший бусатийца «боем», мог быть оштрафован на сумму до тысячи долларов, брошен в тюрьму на девяносто дней и наказан палками.

Если, однако, вы загодя заплатите штраф министру общественной безопасности или великому всепобеждающему лидеру Дада «Большой Папочка» Ободе, который как раз в это утро успешно защитил Бусати от воздушного вторжения Америки, Англии, Израиля, России и Южной Африки, использовавших, как сообщило радио Бусати, самые совершенные типы атомных самолетов, то вам не придется отвечать перед судом.

Эта процедура называлась в Бусати платежом, предваряющим нарушение, и считалась элементом новой революционной системы правосудия.

В Балтиморе подобная система называлась взяткой.

– Ко мне, бой! – вопил Липпинкотт. – В кране нет воды.

– Да, бвана, – послышался голос из коридора, после чего появился черный потный человек в обвислой белой майке, обвислых белых трусах и паре пластиковых сандалий с лопнувшей подошвой, обладание которыми делало его одним из наиболее богатых людей в его родной деревне, находящейся в десяти милях вверх по реке.

– Валла к вашим услугам, бвана.

– Принеси же проклятой воды, ниггер, – сказал Липпинкотт, швырнув в лицо Валлы полотенце.

– Да, бвана, – сказал Валла и стремглав бросился из комнаты.

Когда Липпинкотт прибыл в Бусати, он был полон решимости уважать благородные новые африканские традиции и старательно заниматься поиском давно забытых. Однако быстро убедился, что вежливость делала его всеобщим посмешищем, а кроме того, как сказал министр общественной безопасности: «Эти ниггеры из джунглей просто нуждаются в том, чтобы их били, господин Липпинкотт. Не то, что вы или я. Я знаю, конечно, это противозаконно, если в наше время белый ударит черного, но, между нами, цивилизованными людьми, говоря, единственно правильным обращением с выходцем из джунглей может быть хорошая взбучка. Они не такие, как мы, хауса. Это даже и не лони, помоги им Господь. Это просто несчастные полукровки».

Вот тогда-то и узнал Джеймс Форсайт Липпинкотт о предваряющих нарушение платежах, и тогда же, получая две стодолларовые банкноты, министр общественной безопасности пообещал ему: «Если кто-нибудь из этих парней доставит вам неприятности, вы только скажите мне. И больше вы их никогда не увидите».

В Балтиморе Джеймс Форсайт Липпинкотт старательно называл горничных по фамилии, да еще со словом «мисс» или «миссис», в возглавляемой им компании он выдвигал на руководящие посты и негров, но в Бусати он вел себя как бусатиец. Только так здесь можно чего-нибудь добиться, говорил он себе, и даже не подозревал, насколько ему нравится этот метод по сравнению с принятым в просвещенном Балтиморе, где, чтобы решить какую-нибудь проблему, надо было каждый раз проводить очередной семинар по расовым отношениям.

Здесь Бусати, а не Балтимор, и если бы он не следовал бусатийской системе рукоприкладства по отношению к ниггерам из джунглей, разве не было бы это своего рода утонченной формой расизма, поскольку означало бы, что он верит в превосходство американского подхода над бусатийским?

Джеймс Липпинкотт потрогал щетину на своем давно небритом подбородке. Придется все же побриться. Если подождать с этим еще денек, то его могут принять за одного из тех хиппи, которые, приезжая в Бусати, никогда уже оттуда не возвращаются. Чисто побритый человек в костюме пользовался в Бусати определенным уважением. Ну а те, кто искал правду, красоту и стремился к общности с человеком и природой, те, раз появившись, никогда уже больше не возникали.

В комнату вбежал Валла с наполненной водой суповой миской в руках.

– Чего ты ее сюда притащил? – спросил Липпинкотт.

– Кувшинов больше нет, бвана.

– Что случилось с кувшинами?

– Освобождены вчера армией, бвана. Чтобы их не заполучили империалистические агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины, но наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров.

– Правильно, – сказал Липпинкотт, – мощное наступление империалистических стран.

Он сунул палец в суповницу и возмутился.

– Но вода холодная, Валла!

– Да, бвана, горячей воды больше нет.

– Но ты же вчера принес мне из кухни горячей воды.

– Больше нет газа, бвана.

– Хорошо, а как насчет дров? Они же могут топить дровами! Иди вам нужны азиаты, чтобы они показали, как это делается?

– За дровами надо идти вверх по реке, бвана.

– Хорошо, – раздраженно сказал Липпинкотт, – но за каждый порез, который я получу из-за холодной воды, тебе достанется от меня два пореза. Понятно?

– Да, бвана, – сказал Валла.

Закончив бриться и вынув лезвие из станка, Липпинкотт внимательно изучил отражение своего лица в зеркале. Он насчитал три пореза.

– Значит, Валла, ты получишь шесть порезов.

– Бвана, у меня для вас есть что-то получше, чем резать бедного Валлу.

– Шесть порезов, – повторил Липпинкотт, который нарочно нанес себе два последних пореза, заранее предвкушая, как он отыграется на Валле за все неудобства.

– Бвана, я знаю, где можно достать женщину. Вам нужна женщина, бвана, не режьте бедного Валлу.

– Мне не нужны черные обезьянки. Валла. Сейчас ты получишь свои порезы, и ты знаешь, что ты их заслужил.

– Послушайте, бвана. Вы хотите женщину. Вам не нужно резать Валлу.

И тут Липпинкотт вдруг осознал, что его тело и в самом деле взывает о женщине.

– Белые женщины, и вы делаете, что хотите. Белые, бвана.

– В Бусати, Валла, нет белых женщин. А за вранье тебе положен еще один порез.

– Белые женщины. О, да! Белые женщины. Я знаю.

– Почему же я о них раньше не слышал?

– Нельзя. Нельзя. Секрет. Белые женщины в большом доме с железными воротами.

– Публичный дом?

– Да, бвана. Белые женщины в публичном доме. Не режьте Валлу. Если имеете деньги, можете делать с ними, что хотите. Все. Можете резать белых женщин, если у вас есть деньги.

– Поразительно, Валла. Ты лжешь. Ты получишь от меня двадцать порезов. Ты слышишь меня?

– Я слышу, бвана.

Когда Липпинкотт подкатил к большому белому дому с железными воротами, он к своему удовольствию отметил, что на окнах виднелись коробки кондиционеров. Они были прикреплены к стенам толстыми железными прутьями. Будь он повнимательнее, то заметил бы точно такие же прутья и на тех окнах, в которых не было кондиционеров. Но он не стал вглядываться, как не стал и размышлять над тем, почему не поехал с ним Валла, хотя тот понимал, что будет наказан за то, что вот так взял и исчез.

Липпинкотт был приятно удивлен, увидев, что кнопка звонка на воротах исправна. Убедившись, что ворота не открываются, он надавил на нее.

– Кто там? – послышался голос из черной коробки, расположенной над перламутровой кнопкой

– Мне сказали, что я мог бы здесь развлечься.

– Кто вы?

– Я – Джеймс Форсайт Липпинкотт, близкий друг министра общественной безопасности.

– Это он вас сюда направил?

Если бы тот образ жизни, который вел Липпинкотт, был связан с какой-нибудь опасностью, его бы насторожил тот факт, что в стране, в которой регулярно разворовываются даже латунные кнопки дверных звонков, никто до сих пор не отковырял эту кнопку из перламутра. Но Джеймсу Липпинкотту было не до того. Он познавал себя, и, обнаружив, что ему доставляет удовольствие причинять боль другим, пришел в такое возбуждение, что уже ни о чем не беспокоился и совершенно потерял бдительность.

– Да, министр общественной безопасности направил меня сюда и сказал при этом, что все будет о'кей, – соврал Липпинкотт. Ну и что? Вместо предваряющего нарушение платежа будет просто платеж за нарушение.

– Хорошо, – произнес голос в дребезжащем репродукторе. Липпинкотт не мог точно определить акцент, но он слегка напоминал английский.

– Машина не пройдет через ворота, – сказал Липпинкотт. – Нельзя ли послать сюда боя, чтобы он присмотрел за ней?

– Перед этими воротами вашу машину никто не тронет, – ответил голос.

Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота открылись. Нетерпение Липпинкотта было столь велико, что он даже не полюбопытствовал, что, собственно, могло оберегать его машину перед этими воротами, когда обычно бусатийцы «раздевали» припаркованные в городе автомобили так, как пираньи разделывают упавшую в реку хромую корову.

Ведущая к двери дома дорожка была выложена камнем, а медные дверные ручки ярко начищены. Дубовая дверь была отполирована до блеска, а ручка дверного колокольчика представляла собой искусно сделанную голову льва, но льва не африканского, а британского. Липпинкотт постучал. Дверь открылась. На пороге стоял человек в белой форме армии Бусати с сержантскими нашивками на рукавах.

– Немножко рановато, а? – сказал он с английским акцентом, что при его антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно.

– Да, рано, – сказал Липпинкотт, полагая, что именно это он должен сказать в данной ситуации.

Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в викторианском стиле, набитую креслами и старинными безделушками, которые заполняли буквально все щели, и с большими портретами африканских вождей в золотых рамах на стенах. Все это выглядело хотя и не по-английски, но почти по-английски. Причем «почти по-английски» не как в Бусати, а как в какой-нибудь другой колонии. Липпинкотт не мог, однако, с уверенностью сказать, в какой именно.

Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши.

– Выпьете? – спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана.

– Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, – ответил Липпинкотт.

– Сначала вы должны выпить и расслабиться, – сказал, ухмыляясь, сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха.

– Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, – сказал сержант.

«Мятных коктейлей. Вон оно что! Этот дом обставлен так, как это было принято до гражданской войны на Юге – на американском Юге», – подумал Липпинкотт. Похоже на предвоенный публичный дом где-нибудь, скажем, в Чарльстоне, в штате Южная Каролина.

Липпинкотт демонстративно поглядел на часы.

– Не торопитесь, – сказал сержант, – девочки подождут.

«Похоже, что этот человек злится», – подумал Липпинкотт.

– Скажите, Липпинкотт, что привело вас в Бусати?

Липпинкотту не понравилась фамильярность, с которой обратился к нему сержант, но он сдержался.

– Я – археолог-любитель. Изучаю причины крушения Великой Империи Лони и прихода к власти племени хауса. Послушайте, я в самом деле не хочу пить и предпочел бы перейти, скажем так, к делу, ради которого я сюда пришел.

– Извините за неудобства, – сказал сержант, – но вас нет в утвержденном списке тех, кто может пользоваться этим домом, а поэтому мне нужно узнать о вас поподробнее, прежде чем вы сможете начать. Ужасно сожалею, старина.

– Хорошо, что именно вам нужно знать?

– Старина, ну почему вы хотите, чтобы это выглядело как допрос? – возразил сержант. – Допросы – это такая грубая штука.

– Если грубо означает быстро, то лучше грубо.

– Ну, хорошо, если уж вы так хотите, то – кто вам сказал об этом месте?

– Министр общественной безопасности, – солгал Липпинкотт.

– Он рассказал вам о правилах?

– Нет.

– Правила таковы. Нельзя спрашивать у девочек, как их зовут. Никому нельзя рассказывать об этом доме. Никому. И кроме того, старина, нельзя просто так подкатывать к воротам. Надо предупреждать по телефону. Договариваться о том, когда вас здесь примут. Понятно?

– Да. Да. Ну, ладно, сколько?

– Это зависит от того, что вы хотите.

Липпинкотт сконфузился. Он никогда не делал этого раньше – того, что он собирался делать сейчас, и перед своим приездом в Бусати даже не подозревал, чтобы у него могли быть такие желания. Он запинался, пытаясь объяснить, ходил вокруг да около, потом пробовал подступиться к делу с другого бока.

– Вы имеете в виду плети и цепи, – сказал в конце концов сержант.

Липпинкотт молча кивнул.

– Не так уж это необычно. Две сотни долларов. Если вы ее убьете – двенадцать тысяч. Нанесение ран и увечий оплачиваются соответственно. Эти девочки очень дорого стоят.

– Хорошо, хорошо. Куда мне идти?

– Деньги вперед.

Липпинкотт заплатил, и сержант, нахально пересчитав полученные деньги, привел Липпинкотта в длинный и широкий коридор наверху. Они остановились перед блестящей стальной дверью. Сняв со стоящего возле двери высокого шкафа картонную коробку, сержант передал ее Липпинкотту.

– Здесь ваши плети и цепи. Крюки – на стене. Если девочка доставит вам какую-нибудь неприятность, просто нажмите кнопку. Хотя вряд ли такое случится. Она здесь уже три месяца. Беспокоят только новенькие. Необученные, так сказать.

Сержант снял с кольца на своем ремне ключ и отпер дверь.

Липпинкотт зажал картонную коробку под мышкой и вошел в комнату как школьник, обнаруживший заброшенный кондитерский магазин.

Он захлопнул за собой дверь и, устремившись в комнату, чуть не споткнулся о широкую железную койку. На койке лежала голая женщина. Ее ноги были прижаты к животу, руки закрывали голову, рыжие волосы грязным путаным клубком лежали на матрасе, запятнанном высохшей кровью.

В комнате пахло камфорой, запах этот, как понял Липпинкотт, исходил от мази, которая блестела на четко вырисовывавшихся на ее боках шрамах от ударов плетью. Липпинкотт внезапно почувствовал сострадание к этому существу и собирался уже уйти из комнаты, может быть даже выкупить эту девушку и подарить ей свободу, когда она, выглянув из-под своих сложенных рук, и, увидев перед собой человека с коробкой, медленно поднялась с койки. Увидев ее молодые забрызганные засохшей кровью груди, он пришел в неистовство, а когда она послушно направилась к грязной, измазанной кровью стене и подняла руки к железному крюку, Липпинкотт задрожал от возбуждения. Он подергал цепи на ее запястьях, потом вдруг бросился к коробке и схватил плеть, стиснул ее в руке так, будто боялся, что кто-то может ее отобрать.

– Хотите, чтобы я кричала? – спросила девушка, когда он приготовился нанести первый удар. По ее произношению Липпинкотт понял, что она американка.

– Да, чтоб кричала. Громко кричала. Если ты не будешь кричать, я буду бить все сильнее и сильнее.

Липпинкотт бил, и девушка кричала после каждого хлесткого удара. Рука с плетью идет назад, затем вперед, удар, и змееподобная плеть заблестела от крови, назад – вперед, назад – вперед, все быстрей и быстрей, пока вопли, свист плети и звук ударов не слились в сплошной крик боли. А потом все кончилось. Джеймс Форсайт Липпинкотт выдохся, и вместе с утолением этой внезапно возникшей странной жажды к нему вернулась способность мыслить. И тогда он испугался.

Он понял теперь, что, несмотря на жестокую боль, девушка кричала как будто по обязанности. Возможно, ее напичкали наркотиками. Ее спина была похожа на сырое мясо.

Что если кто-нибудь фотографировал? Он заявит, что снимки фальшивые. Ведь его слова более весомы, чем слова какого-то ниггера из джунглей. А если министр общественной безопасности узнает, что он использовал его имя? Ну, три, может быть четыре сотни долларов, и проблема решена.

А что если девушка умрет? Двенадцать тысяч долларов. Это меньше, чем он давал каждый год Союзу братства за человеческое достоинство.

Так чего бояться?

– Ты кончил, Липпи? – безучастно спросила рыжеволосая девушка глухим голосом наркоманки. – Если да, то полагается, чтобы ты снял цепи.

– Откуда ты знаешь мое имя? Его знают только в моем социальном кругу.

– Но, Липпи, это же Бусати. Так ты кончил?

– Гм… да, – сказал он, подходя к стене, чтобы получше рассмотреть ее лицо в тусклом свете комнаты. Ей было около двадцати пяти; красивый тонкий нос был сломан несколько дней назад, он распух и посинел. Нижняя губа разорвана и по краям покрыта кровавой коркой.

– Кто ты?

– Не спрашивай. Просто дай мне умереть, Липпи. Мы все умрем.

– Я ведь знаю тебя, не так ли? Ты… ты…

В его памяти всплыли черты, столь искаженные теперь, той девушки, которая когда-то была украшением общества на берегах Чесапикского залива, одна из девушек семьи Форсайтов, их вторая кузина.

– Синтия, что ты здесь делаешь? – спросил он, а затем, вдруг вспомнив, в ужасе произнес: – Мы ведь только что похоронили тебя в Балтиморе.

– Спасайся, Липпи, – простонала она.

Именно это и решил сделать охваченный паникой Липпинкотт. Он живо представил себе, что будет, если Синтия Форсайт каким-то образом вернется в Балтимор и откроет его жуткую тайну. Липпинкотт схватил конец плети и обернул его вокруг шеи девушки.

– Ты дурак, Липпи, ты всегда был дураком, – сказала она, и Джеймс Форсайт Липпинкотт затянул петлю. Он продолжал тянуть за концы петли даже тогда, когда вывалился язык, и выкатились из орбит глаза.

Ожидавший его внизу сержант, понимал, почему Джеймс Форсайт Липпинкотт не хочет выписать чек на требуемую сумму из личной чековой книжки. Да, он доверяет ему и согласен на то, чтобы Липпинкотт вернулся в гостиницу и договорился с Национальным банком Бусати о наличных.

– Мы не беспокоимся, – сказал сержант, – куда вы, собственно говоря, денетесь?

Липпинкотт кивнул, хотя и не был уверен, что правильно уловил смысл сказанного. Он понял только, что ему позволяют заплатить за то, что случилось там, наверху, а это все, что он хотел услышать.

Когда Липпинкотт вернулся в гостиницу, Валла все еще где-то пропадал. Липпинкотт несколько раз позвал его, но тот не появился, и Липпинкотт поклялся, что когда Валла снова покажется ему на глаза, он отлупит его так, что следы этой порки бой будет носить до конца своей жизни.

Вице-президент банка предложил Липпинкотту захватить с собой охрану, так как, по его мнению, намерение прогуляться по Бусати с двенадцатью тысячами долларов было не самым мудрым.

– Это вам не Нью-Йорк, – туманно выразился банкир.

Липпинкотт отказался. И через три квартала пожалел об этом. Его остановил один из военных патрулей, а когда он доставил из кармана удостоверение личности и десятидолларовую банкноту, офицер, должно быть, заметил пачку в кармане, сунул туда руку и вытащил конверт со сто двадцатью стодолларовыми банкнотами.

– Это принадлежит дому с железными воротами, – сказал Липпинкотт в надежде, что это произведет соответствующее впечатление на офицера. Никакого впечатления. Офицер просто перепроверил удостоверение личности Липпинкотта, снова спросил его, действительно ли он Джеймс Форсайт Липпинкотт, после чего затолкал его в «лендровер» и сел за руль.

Выехав из города, они покатили вдоль великой реки Бусати. На Бусати опустилась ночь, а они все катили и катили вдвоем, так как патрульным солдатам было приказано остаться в городе. Они ехали так долго, что, когда, наконец, остановились, Липпинкотт готов был поклясться, что звезды стали ближе. Такими близкими и яркими они были, видимо в те времена, когда человек впервые слез с дерева.

Офицер приказал Липпинкотту выйти из машины.

– Послушайте, вам нет смысла меня убивать, – сказал Липпинкотт. – Я могу дать вам вдвое больше того, что вы у меня взяли.

– Выходи, – сказал офицер.

– Я – личный друг министра общественной безопасности, – сказал Липпинкотт.

– Ты найдешь его за тем толстым деревом, – сказал офицер. – Двигайся!

Липпинкотт, обнаружив, что африканская ночь довольно холодна, а на душе у него еще холоднее, направился к высокому широкоствольному дереву, которое высилось как островерхая гора на бусатийской равнине.

– Эй! – крикнул он, но не получил ответа. Его локоть коснулся чего-то, свисающего с дерева. Он оглянулся. Это был сапог. В сапоге была нога, а выше ноги было тело. По бокам болтались руки черного цвета. Тело было неподвижно и пахло испражнениями. Оно было в офицерской форме. Липпинкотт отступил назад, чтобы отделаться от запаха и получше разглядеть лицо. Свет фонаря внезапно осветил его. Это был министр общественной безопасности. Из его головы торчало копье. Он был пригвожден им к дереву.

– Привет Липпи! – сказал кто-то с американским акцентом.

– Что? – изумленно выдохнул Липпинкотт.

– Привет, Липпи. Ну-ка, сядь на корточки. Нет-нет, подними задницу с земли. На корточки, как раб, ожидающий своего хозяина. Вот теперь правильно. А теперь, Липпи, если будешь хорошо себя вести, сможешь перед смертью задать мне один вопрос.

Свет фонаря погас, и теперь голос шел как бы из африканской темноты. Липпинкотт старательно вглядывался в темноту, но не мог разглядеть говорившего.

– Послушайте, – сказал он в темноту, – я не знаю кто вы, но я могу сделать вас богатым. Поздравляю, вы так напугали меня, что я чуть не наложил в штаны. Так сколько?

– У меня уже есть то, что мне надо, Липли.

– Кто вы?

– Это и есть твой один вопрос?

– Нет, мой один вопрос другой: что вы хотите?

– Хорошо, Липпи, я отвечу на него. Я хочу отомстить за свой народ. Я хочу, чтобы меня приняли в доме моего отца.

– Я куплю дом вашего отца. Сколько он стоит?

– Ах, Липпи, Липпи, глупый ты, Липпи!

– Послушайте, я хочу жить, – сказал Липпинкотт, стараясь удержать опускающийся на пятки зад. – Я так унижаюсь перед вами. Так сколько вам дать за мою жизнь?

– Нисколько. И плевал я на твое унижение. Я тебе не какой-нибудь гарлемский чистильщик обуви, называющий себя Абдуллой Бабуль Амиром. А самоунижение еще никому не приносило пользы.

– Вы белый? Я вас не вижу.

– Нет, Липпи, я – черный. Африканец. Тебя это удивляет?

– Нет. Многие блестящие умы в мире – черные.

– Будь у тебя хоть какой-то шанс, ты бы взбесился, услышав от кого-нибудь такую чушь, – сказал голос. – Мне-то лучше знать. Я знаю каждого из вас – Липпинкоттов и Форсайтов. Среди вас нет ни одного, кто не был бы расистом.

– Так что же вы хотите? – спросил Липпинкотт. – Что вам надо?

Было ясно, что этот человек сохранял его жизнь для какой-то своей цели. Тишина. Вдалеке взвыла гиена. И ни львов, ни машин, ни людей.

– Я могу добиться для вас признания Америки, – сказал Липпинкотт. – Моя семья может это устроить.

– Кто такая Америка, чтобы признавать или не признавать меня?

– Так чего же вы хотите?

– Кое-какую информацию.

– Если вы меня убьете, вы ее не получите.

– А я сначала получу ее, а потом убью тебя. Существует много способов умереть, и некоторые из них не так уж плохи.

Липпинкотт не сомневался в намерениях этого человека, и, как многие из тех, кто страшится смотреть смерти в лицо, попытался успокоить себя маленькой ложью. Он сказал себе, что его пощадят, если он скажет этому человеку правду.

– Ведь это не министр общественной безопасности рассказал тебе о том доме, не так ли?

– Нет, не он, – сказал Липпинкотт, вспоминая снова об ужасном трупе, болтающемся на дереве рядом с его головой. – Мне рассказал о нем мой бой Валла.

– Неважно, министр все равно должен был умереть, – сказал голос. – В отличие от большинства членов правительства, он не разделял мой взгляд на вещи. Ладно, как мне известно, ты собирал сведения о кораблях работорговцев и о начале работорговли в Штатах. Была такая плантация Батлера, на которую у тебя до сих пор сохранились документы, не так ли?

– Да, могу их вам показать. Они у меня в доме в Чесапикском заливе.

– В подвале или в библиотеке?

– Не помню. Но я могу показать.

– Неважно. Теперь-то, когда мы знаем, в котором из твоих домов они хранятся, мы их добудем. Это все, что мне было нужно. Что еще, кроме жизни, я могу тебе предложить?

– Ничего, – сказал Липпинкотт в надежде, что если в качестве одолжения просить только жизнь, то можно будет и получить ее.

– А не хочешь ли ты узнать о причинах крушения Великой Империи Лони, – вопрос, над которым ты так долго работал?

– Я хочу жить.

Голос проигнорировал его ответ.

– Империя, – сказал он, – развалилась потому, что она вверилась чужакам. Она нанимали людей со стороны, дабы делать то, что должна была делать сама. Постепенно лони становились мягкотелыми и слабыми, и, в конце концов, хауса просто оттолкнули их, и они упали, словно изнеженные жирные дети.

Несмотря на свое положение, Липпинкотт заинтересовался.

– Слишком упрощенный подход, – возразил он. – Чтобы создать Великую Империю, требуется характер. Он должен был быть у лони. Непохоже, чтобы они просто шмякнулись о землю и притворились мертвыми.

– Да, ты прав. Они бы дрались, но кое-что им помешало. Проклятая работорговля, которой занимались ваша семья. В конце концов лучшие из лони оказались на кораблях, а затем на плантациях, где они выращивали для вас хлопок. Но вот что я тебе скажу: лони собираются вновь вернуться к власти. Надеюсь, тебе от этого полегчало.

– Нет, – сказал Липпинкотт. – Но, может быть, вы скажете, как им это удастся? Послушайте, все племя лони, собравшись вместе, не сможет склеить даже коробку для ботинок.

– Очень просто, – сказал голос. – К власти приведу их я. – Немного помолчав, голос сказал: – Ты сделал с той девушкой действительно нечто ужасное. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение, Липпи. Она ли, ты ли – дело не в этом. Тебе-то все равно пришлось бы расплатиться еще до того, как мы рассчитаемся со всеми Липпинкоттами и Форсайтами. Это все не важно. Важно то, что происходит сегодня в горах.

Липпинкотт услышал лай гиены, вдохнул трупный запах, исходящий от министра общественной безопасности, и вдруг почувствовал страшный удар в спину чем-то, что вышло спереди из груди, и упал лицом вперед на пронзившее его насквозь копье. Когда голова его коснулась земли долины Бусати он был уже мертв – еще немного удобрения, не больше того, что осталось от старого императора Лони или древнего лонийского ребенка. Африка, земля, которая извечно была единственной справедливой хозяйкой в человеческой истории, приняла его как одного из своих сыновей.

Валла, будучи умнее министра общественной безопасности и Липпинкотта, благополучно достиг находящейся в верховьях реки Бусати родной деревни. У него было на продажу нечто более ценное, чем последние остатки серебра из отеля «Бусати» с выгравированной на них в старинном английском стиле буквой "В". У него была информация, а информация, как известно, всегда пользовалась спросом.

Разве чиновник из министерства юстиции не продал однажды за золото копии документов тайной полиции Бусати, за настоящее золото – монеты, которые можно покатать на ладонях, и на которые можно купить пятьдесят жен, или двадцать коров, или ботинки и плуг, и рубашки, и, может быть, даже еще и радиоприемник для личного пользования, а не так, как сегодня, когда он один на всю деревню.

В общем, Валла сказал своим братьям, что уходит из деревни, и что старший брат должен встретить его через месяц за границей – в Лагосе, в Нигерии.

– Торгуешь историями, Валла? – спросил его старший брат.

– Тебе лучше знать, что я делаю, – важно сказал Валла. – С теми, кто много знает, правительство обычно поступает ужасно.

– Я часто думал, для чего нам, собственно, правительство? Наши племенные вожди никогда не обращались плохо с теми, кто много знает.

– А у белых это принято.

– Если у нас здесь уже нет белых и если, как говорит радио, мы постепенно избавляемся от всего, что пришло к нам от них, то почему бы нам не избавиться и от правительства?

– Потому что нижнереченские хауса – дураки, – сказал Валла. – Они хотят избавиться от белых для того, чтобы самим стать белыми.

– Хауса всегда были глупыми, – сказал старший брат.

Для того, чтобы добраться до Лагоса, бусатийскому армейскому патрулю на груженных провиантом и амуницией джипах требуется месяц. Валла, без пищи, с одним только ножом, проделал этот путь пешком за шестнадцать дней.

Валла разыскал в Лагосе земляка из своей деревни и спросил его, где могут дать хорошие деньги за информацию.

– Только не здесь, – сказал земляк, работавший помощником садовника в русском посольстве. – Они здорово платили в прошлом году, а в этом дела у них идут плохо. Лучше всех снова платят американцы.

– А китайцы? – поинтересовался Валла.

– Иногда они ничего, а иногда считают, что в обмен на информацию достаточно рассказать тебе несколько анекдотов.

Валла кивнул. Там, в Бусати, он уже слышал о желтых людях: бывает, дадут тебе значок или книжку, да еще удивляются и сердятся, когда говоришь им, что этого мало.

– Американцы снова лучше всех, – повторил садовник, – но соглашайся брать только золото. Их бумажки с каждым днем падают в цене.

– Да, я возьму только золото. Потом вернусь и расскажу тебе. То, что ты мне рассказал, очень важно.

– Поговори с поваром в американском посольстве. Он подскажет тебе, какую запрашивать цену.

Повар в американском посольстве сытно накормил Баллу и выслушал рассказ, время от времени прерывая его наводящими вопросами, чтобы хорошенько подготовить Валлу к переговорам.

– Это исчезновение Липпинкотта – вещь хорошая. Вполне стоящая. Но думаю, что сведения о том доме, может быть, еще более ценные. Кто эти белые женщины?

Валла пожал плечами.

– Я не знаю.

– А кто там бывает? – спросил повар.

– Мне рассказал об этом солдат. Он говорил, что тем бусатийским солдатам, которые хорошо себя ведут, разрешают пойти в этот дом и делать с теми женщинами разные ужасные вещи.

– Домом управляет президент Ободе? – спросил повар.

– Не знаю. Думаю, что нет. Мне сказали, что сержант, который находился в этом доме, – лони.

– Лони? Ты уверен, что он – лони, а не хауса?

– Я могу отличить хауса от лони, – обиделся Валла. – Он – лони.

– Лони-сержант. Это очень важно, – сказал повар.

– Это стоит золота? – спросил Валла.

Повар отрицательно покачал головой.

– Американцы не различают лони и хауса и им плевать, что лони дослужился до сержанта в бусатийской армии. Может, у тебя есть что-нибудь о тех женщинах?

– Они никогда не выходят оттуда живыми.

Повар пожал плечами, как бы говоря: «Ну и что?»

– Я знаю имя одной. Мне сказал его один парень из нашей деревни, который работал в аэропорту. Я его запомнил, потому что оно похоже на имя Липпинкотта.

– Ее тоже зовут Липпинкотт?

– Нет. Форсайт. В полном имени Липпинкотта есть и имя Форсайт. Мой приятель сказал, что видел, как ее вели из самолета в машину. Она выкрикнула свое имя, а потом ее втащили в машину. Она прокричала, что ее зовут Синтия Форсайт из Балтимора.

– Как она выглядела?

– Белая.

– Да, но какая белая? Все белые похожи друг на друга.

– Это я знаю, – сказал Валла. – Наш друг говорил: у нее волосы как огонь.

Повар погрузился в размышления и ответил не сразу. Вместо этого он застучал кухонным ножом, приготавливая овощи на ужин. Кончив нарезать длинные зеленые листья, он щелкнул пальцами.

– Восемнадцать тысяч долларов. Золотом, – сказал он.

– Восемнадцать тысяч долларов? – переспросил потрясенный Валла.

– Это то, что мы запросим, а согласимся на пятнадцать.

Он посоветовал Валле придержать имя девушки, пока он не получить деньги, но мельком упомянуть имя Липпинкотта, чтобы быть уверенным, что ему заплатят. Он объяснил, что человек, которому он представит Валлу, Джей Гордон Далтон, был чем-то вроде шпиона. Он предложит Валле десять или двадцать долларов, после этого Валла должен подняться, чтобы уйти, и тогда Далтон заплатит ему пятнадцать тысяч.

– Я знал человека, у которого однажды была стодолларовая бумага, – сказал Валла. – Очень богатый человек.

– Ты тоже будешь богатым, – сказал повар.

– Мне это очень нужно. Мне ведь теперь нельзя возвращаться в Бусати.

К ночи Валла стал самым богатым человеком в истории его деревни, а Джей Гордон Далтон послал в Вашингтон срочнейшую шифровку. Старший офицер лично расшифровал телеграмму. В ней говорилось:

Джеймс Форсайт Липпинкотт, Балтимор, пропал. Предположительно погиб в джунглях Бусати. Подозреваем обман. Синтия Форсайт, Балтимор, удерживается заложницей. Ждем инструкций. Продолжаем расследование.

Поскольку Липпинкотт принадлежал к известной семье Липпинкоттов, среди которых были губернаторы, дипломаты, сенаторы и, что самое важное, банкиры, эта телеграмма уже в четыре часа утра лежала на столах сразу нескольких заведующих отделами Госдепартамента США. В этой информации, правда, не все было гладко. Дело в том, что Синтия Форсайт не могла быть заложницей в Бусати. Три месяца назад она погибла в автомобильной катастрофе. Она была родственницей Липпинкоттов, и потому сообщение об этом появилось на первых полосах газет.

Теперь решили, не поднимая лишнего шума, проверить, было ли это тело телом погибшей девушки. К полудню по характеру зубных пломб и отпечаткам пальцев было установлено с абсолютной точностью, что тело не принадлежало Синтии Форсайт.

– Кто же это тогда? – спросил представитель Госдепартамента.

– А какая разница? – ответил представитель ФБР. – Важно, что это – не Форсайт. Значит, она и в самом деле может быть заложницей в Бусати.

– Тогда нам придется доложить об этом в Белый Дом, – сказал госдеповец. – И да поможет Бог тем, кто пытается обвести Липпинкоттов вокруг пальца. Особенно банкиров.

Составленный в Белом Доме отчет был отпечатан в пяти экземплярах, четыре из которых были направлены различным Липпинкоттам. Пятый, доставленный нарочным в один из кабинетов в здании Департамента сельского хозяйства в Вашингтоне, был закодирован и передан по шифровальному аппарату, как полагал тот, кто это делал, в какой-то офис в Канзас-Сити. На самом деле сообщение поступило в санаторий в местечке Рай, штат Нью-Йорк, и в этом санатории было принято решение, благодаря которому, хотя этого и не знал тот, кто его принимал, осуществилось древнее предсказание, сделанное вскоре после того, как лони лишились своей империи:

"Всесокрушающая сила с Востока соединится со всесокрушающей силой Запада, и горе поработителям лони, когда пройдет по берегам реки Бусати «разрушитель миров».

Глава третья

Его звали Римо. Изменение программы телепередач сделало его жизнь несчастной.

– В связи с началом специальных репортажей с заседания комиссии сената по Уотергейту, – объявил диктор, – сериалы «Пока Земля вертится» и «Доктор Лоуренс Уолтерс, знаменитый психиатр» показываться не будут.

Когда Римо это услышал, он, с детства никогда не молившийся, воскликнул:

– О, Господи, спаси нас!

Маленький сухопарый азиат, безмятежно сидевший в своем золотистом кимоно перед цветным телевизором, издал при этом еле уловимый звук, который Римо слышал от него только однажды, и то, когда тот был в глубоком сне.

– Й-о-о-о-к, – произнес Чиун, Мастер Синанджу и, не веря собственным ушам, затряс белой жидкой бородкой. Он согнулся, как будто кто-то нанес ему удар ниже пояса, хотя Римо очень сомневался, что существует на земле человек, который может это сделать. – Но почему? Почему?

Чиун был потрясен.

– Это не я, папочка. Не я. Я не виноват.

– Это сделало твое правительство.

– Нет, нет. Это телевизионщики. Они подумали, что большинству людей будет интереснее смотреть слушания в сенатской комиссии, чем мыльные оперы.

Чиун ткнул длинным костлявым пальцем в сторону телевизора. Его длинный ноготь дрожал от негодования.

– Да кто захочет смотреть на этих противных белых людей, когда можно наслаждаться красотой, ритмом и благородством настоящей драмы!

– Видишь ли, Чиун, существуют опросы. Людей спрашивают, что им нравится и что не нравится, и, как я понимаю, получилось так, что большинство захотело смотреть сенатские слушания, а не твои сериалы.

– Меня они не спросили, – сказал Чиун. – Меня никто не спрашивал. Кто меня спрашивал? Если бы они спросили меня, я бы им сказал: пусть останется красота драмы. Красота – редкость, а эти расследования у вас никогда не кончаются. Где этот человек, который проводил опрос? Я хотел бы с ним поговорить. Уверен, он наверняка заинтересовался бы и моим мнением.

– Надеюсь, папочка, ты не собираешься его прикончить, – заметил Римо.

– Прикончить? – переспросил Чиун таким тоном, будто подобное предположение касалось монашки-кармелитки, а не его, самого беспощадного убийцы в мире.

– Но такое действительно случается Чиун, когда кто-то становится на пути твоих любимых дневных программ. Разве ты забыл Вашингтон и тех парней из ФБР, или Нью-Йорк и всех тех мафиози? Конечно, ты помнишь. Из-за них ты не смог посмотреть свои передачи. А Чикаго, и те профсоюзные громилы? Тоже вылетело из головы? Помнишь, кому пришлось тогда отделываться от трупов? Ты что, папочка, забыл эти мелочи?

– Я помню красоту, которую прервали, и старого человека, отдавшего лучшие годы тому, чтобы обучить неблагодарного своему мастерству, старика, которого теперь упрекают за то, что он хотел насладиться минутой красоты.

– У тебя очень избирательная память.

– В стране, которая не ценит красоту, нужна память, которая не удерживает воспоминания об уродстве и безобразии.

После этого события и возобновился личный контроль Мастера Синанджу над тренировками Римо. Теперь Римо уже не мог самостоятельно проделывать упражнения. Лишенный дневных телевизионных передач, Чиун решил наблюдать за Римо, и, конечно же, оказалось, что Римо все делает не так.

Сидя на берегу озера Патусик, округ Беркшир, штат Массачусетс, где они арендовали на весенние месяцы коттедж, Римо получил от Чиуна замечание, что дышит как паровоз. Когда он разучивал водные упражнения, Чиун завопил, что он двигается как утка, а когда Римо отрабатывал «флипы» животом – исполняя это упражнение, Римо ложился на живот, а затем, используя мышцы брюшной полости, подбрасывал себя, переворачиваясь при этом на спину, – Чиун заявил, что он просто барахтается как ребенок.

– Тебе нужна няньки, – сказал он, – а не Мастер Синанджу. Твои движения медленны и неуклюжи.

Римо вновь занял исходное положение. Весенняя трава на берегу прохладного беркширского озера щекотала его щеки, ноздри впитывали запахи вновь возрождающейся жизни, утреннее солнце освещало, но не грело его голую спину. Он напряженно ждал сигнала для флипа – им будет щелчок пальцев Чиуна. Это было простое упражнение, которое он делал чисто рефлекторно, потому что отрабатывал его уже больше десяти лет, с того самого времени, когда начал свои тренировки, превратившие его – человека казненного, как считала общественность, на электрическом стуле, – в смертоносное орудие секретной организации, созданной для борьбы с преступностью.

Римо ждал щелчка, но его не было. Чиун нарочно медлил. Но все-таки лучше ждать, размышлял Римо, чем искать, куда запрятать тело того человека, который несет ответственность за изъятие из программы передач очередных серий «Пока Земля вертится», Римо почувствовал на спине легкое давление. – «Должно быть, упавший лист», – подумал он.

Послышался щелчок пальцев, и его мускулы, мгновенно напрягшись, ударили по земле как отпущенные пружины, но тело, как ни странно, так и не повернулось вокруг своей оси. Давление двух ног на спину кинуло его плашмя в жидкую весеннюю грязь. Римо выплюнул грязь изо рта. Оказывается это был не листок с дерева – сияющий Мастер Синанджу невесомо высился над ним. Римо услышал довольное хихикание.

– Тебе помочь, бэби?

Со стороны могло бы показаться, что тридцатилетний мужчина, темноволосый, умеренного сложения, правда, с весьма широкими запястьями, попытался отжаться, но не смог, потому что на его спине стоял старик-азиат. На самом деле усилия, которые при этом затратили оба, могли бы раздробить каменную плиту.

За этим незначительным инцидентом наблюдали трое мужчин, которые обошли коттедж с парадного входа и теперь стояли, глядя на эту пару – молодого белого мужчину с лицом в грязи и старого хихикающего азиата.

Мужчины были в черных деловых костюмах. У самого маленького в руках был портфель, у двух других – «беретты» 25-го калибра, которые, как они полагали, незаметно прятались под их пиджаками.

– Мне нужен Римо Муллер, – сказал человечек с портфелем. Римо приподнял голову из грязи и подождал, пока Чиун освободит его спину. Ему до смерти хотелось врезать по ухмыляющемуся лицу старика ребром ладони, но он знал, что рубящий край ладони превратится в желе раньше, чем он коснется, если вообще когда-нибудь коснется, этого лица. Может быть, лет этак через десять его тело и дух и станут такими же как у Чиуна, и тогда, возможно, Чиун не будет использовать его как тренировочную грушу, чтобы выместить на нем свое раздражение.

По тому, как стояли те двое, что были повыше, Римо понял, что у них при себе было оружие. Тело человека реагирует на оружие определенным образом – оно как бы чувствует его тяжесть, и это создает вокруг человека определенную атмосферу. Окруженные именно такой атмосферой и стояли эти двое.

– Римо Муллер? – спросил человек с портфелем.

– Да. Это я, – ответил Римо, выплевывая грязь. Эту фамилию ему дали всего лишь несколько недель назад. Он впервые услышал, как она звучит, и в общем-то не был уверен, как следует правильно ее произносить: «Муллер», что здорово смахивало на «мула», или «Мюллер».

– Надо говорить Мюллер, через "ю", – уточнил Римо – хватит ему на сегодня насмешек Чиуна.

– Я бы хотел поговорить с вами о статье, которую вы написали для журнала «Национальный Форум и взаимоотношения людей».

«Статья в журнале… Статья в журнале», – думал Римо. Иногда те, наверху, решали что ему нужна крыша, и, выдавая его за журналиста, помещали где-нибудь статейку за его подписью, но в последнее время никто ни о какой статье ему не говорил. Ему было ведено отдыхать.

Римо тупо уставился на пришедших. Ну что мог он им сказать? «Дайте-ка взглянуть на то, что я, как считается, сочинил», – больше нечего. Там, наверху, они всегда чего-то мудрили, с самого первого дня, когда бывший полицейский Римо Уильямс понял, что именно те, наверху, подстроили так, что он оказался на электрическом стуле, и они же устроили так, что он остался в живых, стал человеком, работавшим на агентство, которое вроде бы не существовало, и для которого, в свою очередь, он тоже вроде бы не существовал.

Объяснение было простым, таким же, как все объяснения, которые давались сверху. Конституция больше не действовала; страну поглотила волна преступности. Ответом на это было создание организации, которая действовала вне рамок конституции и делала то, что нужно было делать.

«Как я понимаю, – сказал тогда Римо, – я тот парень, которому предстоит заниматься грязными делами?»

«На тебя пал выбор», – ответили ему. Так начались занятия, под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, которые длились вот уже десять лет, те десять лет, в течение которых он потерял счет убитым им людям, но зато помнил каждое свое движение.

– Не возражаете, если мы продолжим наш разговор в доме? – спросил Римо троицу.

Джентльмены ответили, что были бы только рады.

– Спроси, не знают ли они тех типов из Вашингтона, которые проводят опросы, – шепнул Чиун.

– Думаю речь пойдет о серьезном бизнесе, – сказал Римо, надеясь, что Чиун предпочтет на это время исчезнуть. Только три человека во всем мире знали о существовании тайной организации под названием КЮРЕ, созданной для борьбы с преступностью, и Чиун не входил в их число. Мастера Синанджу интересовали лишь две вещи: вовремя ли ему заплатили, и дошли ли его деньги до Синанджу – небольшой корейской деревушки, которую веками поддерживали Чиун и его предки, продавая свое мастерство искусных убийц. Важно, чтобы четко выполнялись эти условия, а на остальное ему было плевать – пусть даже его заказчиком будет организация девочек-скаутов Америки.

– Бизнес, бизнес, бизнес… – проворчал Чиун. – Вы – нация бизнесменов.

– Ваш слуга? – спросил тот, что с портфелем.

– Не совсем, – уклончиво ответил Римо.

– Вы знаете тех негодяев в Вашингтоне, которые проводят опросы? – вежливо поинтересовался Чиун.

– Не исключено, – ответил человек с портфелем.

– Ну пожалуйста, Чиун, мы же занимаемся делом, – сказал Римо.

– Вообще-то мы можем быть полезны во многих отношениях, – заявил обладатель портфеля.

– Он не нуждается в вашей помощи. Проходите пожалуйста, – сказал Римо, но Чиун, почувствовав, что появилась возможность каким-нибудь образом вернуть на экран телевизора его дневные мыльные оперы, проследовал вслед за всеми в дом. Он уселся, скрестив ноги, на полу, наблюдая за людьми, расположившимися в креслах и на диванах.

– Разговор будет конфиденциальным, – предупредил тот, что с портфелем. У него был уверенный вид человека, за которым стояли большие деньги.

– Считайте, что его здесь нет, – сказал Римо, кивнув на Чиуна.

– Ваша статья очень заинтересовала моего шефа. Я заметил, что вы удивились, когда я упомянул о ней. Вам, естественно, интересно, как мы увидели статью, которая будет опубликована только на следующей неделе.

Римо кивнул, как будто знал, о какой статье идет речь.

– У меня к вам вопрос, – сказал человечек. – Каковы ваши контакты с Бусати?

– Боюсь, что все мои источники информации конфиденциальны, – ответил Римо, не зная, кто или что такое Бусати, и где оно находится.

– Мне нравится ваша прямота, господин Мюллер. Позвольте и мне быть с вами откровенным: вы нам, возможно, понадобитесь.

– Для чего, например? – спросил Римо, заметив высунувшийся из портфеля уголок рукописи.

– Мы хотели бы пригласить вас в качестве консультанта для работы в наших учреждениях в Бусати.

– Это у вас там не моя рукопись? – спросил Римо.

– Да. Я хотел бы обсудить ее с вами.

Римо протянул руку за рукописью.

– Разрешите, я пробегу ее глазами, чтобы освежить в памяти, – сказал он.

Статья, подписанная его теперешним именем, привела его в замешательство. Он быстро сообразил, что Бусати – название страны. Судя потому, что он, якобы, написал, эта страна, сбросив цепи колониализма, успешно шла по пути социализма под руководством своего президента – генерала Дада «Большого Папочки» Ободе. Любые сообщения о межплеменных рознях являются ничем иным, как клеветническими измышлениями неоколониалистских фашистских империалистических держав, которым не по нутру просвещенное, прогрессивное руководство спасителя Бусати генерала Ободе, который провел электричество в деревни, покончил с преступностью в столице и впервые после того, как белый человек поработил маленькую нацию, предпринял реальные шаги по борьбе с нищетой. Почему капиталисты боятся Ободе? Да потому что его блеск грозит подорвать основы деспотического расистского правления Запада, и все западные страны просто дрожат от страха перед сиянием его гения.

Статья называлась «Непредвзятый взгляд на Бусати». Римо вернул рукопись.

– Вы, мистер Мюллер, довольно интересный парень, – сказал человек. – Мы заглянули в ваше досье и, откровенно говоря, не обнаружили в нем практически ничего. Совсем ничего. Даже отпечатков пальцев. Должны же быть где-нибудь отпечатки пальцев путешественника такого уровня, как вы. Так ведь нет! Не могли бы вы сказать нам, почему?

– Да, конечно, – сказал Римо. Он повернулся к Чиуну: – Что там у нас сегодня на ужин?

– Я еще не решил, – ответил Чиун.

– Ладно, ваше прошлое – ваше дело, – сказал человек с портфелем. – Мы всего лишь хотим предложить вам выгодную работу. Очень выгодную.

– Неплохо бы утку, – сказал Римо, – если, конечно, ты се правильно приготовишь.

– Утка была у нас вчера, – возразил Чиун.

– Послушайте, я здесь для того, чтобы сделать вам предложение, перед которым вы не сможете устоять, – сказал человек с портфелем и улыбнулся, показав при этом широкий ряд очень ровных белых зубов.

– Что?

– Предложение, которое вы не сможете отклонить.

– Я его отклоняю.

– Вы можете отказаться от двух тысяч долларов в неделю?

– Точно, – подтвердил Римо.

– Вы хотите, чтобы вашу статью разнесли во всех журналах страны? Заработаете репутацию чудака и сумасброда, и кто захочет печатать ваши статьи?

– Ну и плевать, – сказал Римо. Он подумал о статье, которую он якобы написал. Если то, что там написано, считается здравым смыслом, что же тогда журналы считают безумием?

– Послушайте, господин Мюллер. Я представляю Фонд Липпинкотта. Вы, несомненно, слышали о нас. Подписанный с нами годовой контракт на сто тысяч долларов даст возможность такому честолюбивому молодому человеку, как вы, основательно утвердиться в жизни. После этого за вами всегда будет стоять семья Липпинкотта.

Римо взглянул на него и на мгновение глубоко задумался.

– А что, собственно, плохого, если у нас два дня подряд будет утка? – спросил он Чиуна.

– Ничего плохого в том, что два дня подряд утки. Просто нет ничего хорошего в том, что утка два дня подряд, – проворчал Чиун.

– Господин Мюллер, я с вами разговариваю.

– Знаю, – сказал Римо. – Так почему бы вам не остановиться?

– Господин Мюллер – если вы действительно тот, за кого себя выдаете, – у нас в Бусати жизненно важные интересы. Единственное, чего мы хотим, – быть представленными руководству этой страны. Мы не можем воспользоваться официальными дипломатическими каналами, потому что все белые и азиаты были высланы из Бусати. Всего лишь быть представленными. Возможно, для этого вам потребуется день, а то и несколько часов. После этого вы – богатый человек. Откажетесь, вы – человек конченный. Ну так что же?

– Хорошо это или плохо, – сказал Римо, – все равно: пусть будет утка.

– Жаль, господин Мюллер, что приходится к этому прибегать. Я сейчас выйду. И вернусь через пять минут, или когда услышу слово «да», которое вы будете вопить во всю силу своих легких, если они у вас к тому времени еще останутся.

Человек с портфелем с мрачным видом поднялся и направился к выходу. Дверь он оставил открытой, и Римо увидел, как, выйдя на лужайку перед домом, он зажег сигарету. Двое со спрятанными пистолетами поднялись и направились к Римо.

– Не встревай, дедуля, мы тебя не тронем, – сказал один из них Чиуну.

Мастер Синанджу расцвел в улыбке:

– О, большое спасибо, пожалели хилого старика.

Римо угрюмо взглянул на него. Не нравилось ему все это, как не нравилось и то, что Чиун наблюдал за ним. Не оберешься потом ехидных замечаний по технике исполнения. Ладно, не будет он мудрить – использует лишь самые простые приемы. Не хочет он слушать разглагольствований Чиуна.

– А с тобой мы только поиграем, – снисходительно сказал тот, кто был ближе к Римо. Он схватил запястье Римо и слегка сжал его. Кажется, какой-то прием из кунгфу или каратэ, Римо не помнил точно – откуда. Чиун – тот большой любитель раскладывать эти глупости по полочкам, но Римо это никогда не интересовало. Все эти приемчики – чистой воды чепуха. Даже от самых сложных, и вроде бы пригодных для дела, толку почти никакого. Этот тип использовал прием, называемый «обвивающей лозой», или что-то в этом роде. Его запястье резко крутанули.

Римо увидел, что Чиун внимательно наблюдает за его локтем. Черт возьми. Ну, ладно. Римо рванул на себя зажатую руку вместе с вцепившимся в нее человеком, и на встречном движении жестко ткнул его большим пальцем правой руки в грудную клетку. Два четко скоординированных движения, как бы слившихся в одно, и Римо уже перешагивал через падающее бездыханное тело, направляясь ко второму типу, стоявшему лицом к Чиуну, который только сейчас осознал, что там вытворяет Римо. Римо постарался сделать так, чтобы бандит оказался между ним и Чиуном – он не хотел, чтобы Чиун видел удар.

Головорез, глядевший на пергаментное лицо старика, вдруг заметил, как тот стремительно припал к полу и заглянул ему за спину. Человек оглянулся, но ничего не увидел. В его глазах все потемнело.

– Ты слишком суетился, когда наносил второй удар, – сказал Чиун. – Первого я не мог видеть из-за падающего тела.

– А ты и второго не мог видеть, папочка.

– Я видел.

– Ты не можешь видеть сквозь тело.

– Я видел удар твоей руки по пятке той ноги, – сказал Чиун, указывая на распростертое на полу тело. – Удар был поспешным.

Один из лежавших дернулся.

– Хорошо, – упрямо сказал Римо, – но удар все же сработал.

– Ребенок, играя на пляже, тоже строит замки из песка, но в них нельзя жить, и они не переносят шторма. Ты должен строить дом для шторма, а не для солнечного дня. Твой удар был для солнечного дня.

– Эти парни и были солнечным днем.

– Мне трудно спорить с тобой, – сказал Чиун, и тут же произнес целую речь на корейском языке, из которой, судя по тем отдельным словам, которые знал Римо, следовало, что даже Мастер Синанджу не может сделать букет из рисовой шелухи или сотворить бриллиант из грязи.

Человек с портфелем вернулся в коттедж и приказал:

– Вы, ребята, полегче с ним. Он нам нужен.

И тут он увидел своих парней.

– Ого, – сказал он.

– Они подскользнулись и брякнулись об пол, – сказал Римо. – Ну, а теперь я сам хочу задать вам парочку вопросов. Надеюсь, вы ответите на них со всей честностью и откровенностью.

Для того, чтобы гарантировать честность и откровенность, Римо вскинул руку на шею этого человека и слегка нажал пальцем на нервное окончание, так, что человек с портфелем понял – отвечать придется только честно и откровенно.

Он работал в Фонде Липпинкотта. Его непосредственным боссом был Лоренс Батлер Липпинкотт. Другой Липпинкотт – Джеймс Форсайт – пропал в джунглях Бусати. Правительство занималось этим, но Лоренс Батлер Липпинкотт считает, что он с этим справится лучше. Римо Мюллер нужен был им потому, что он, очевидно, в дружеских отношениях с генералом Ободе. Липпинкотты хотят воспользоваться им для того, чтобы выйти на Ободе, от которого они ожидают помощи в розыске Джеймса Форсайта Липпинкотта. Лоренс Липпинкотт лично распорядился, чтобы обратились к Римо.

Римо ослабил давление на шею.

– Через минуту-другую ваши друзья придут в себя, – сказал он. – Где я могу найти Лоренса Батлера Лиллипута?

– Липпинкотта, – поправил его человек. И добавил: – Никому не положено искать господина Липпинкотта. Его можно увидеть, только если вам повезет, и он сам назначит свидание.

Римо повторил свой вопрос другими словами, и, видимо, в его голосе было что-то такое, что он сразу же получил ответ. Лоренс Батлер Липпинкотт располагался в штаб-квартире Международного банка в Нью-Йорке, в своих апартаментах на восемьдесят восьмом этаже. Он появляется там каждое утро в 11 часов 30 минут и работает до 16 часов 30 минут. Без перерыва. Он и есть главный Липпинкотт.

Римо снова отпустил его шею.

– Никто не может приказывать мистеру Липпинкотту, – сказал портфеленосец. – Со мной вы, похоже, справились, но придут другие. Никто не в силах устоять против огромных денег. Никто. Даже правительства. И не вы. Никто. Все, что вы можете сделать – это служить ему и надеяться, что вас за это вознаградят.

– Скоро вы сами увидите: от огромных денег останется мокрое место, – сказал Римо.

– Ты что, ничему не научился? – пронзительно закричал Чиун. – Хвастаешься? Хвастовство даже хуже, чем поспешный удар. Похвальба – подарок врагу. Ты ничему не научился.

– Увидим, – сказал Римо. – Если хочешь, пойдем со мной.

– Нет, – сказал Чиун. – Хвастовство – это плохо, но похвальба своими успехами – еще хуже: она подстрекает к новому бахвальству и может дорого обойтись. В этом мире за все приходится платить.

«Платить» было приятным словом, и Римо раздумывал над ним, пока человек с портфелем вез его в Нью-Йорк. Время от времени, то один, то другой телохранитель «просыпался», и Римо снова укладывал их спать. Так продолжалось до самого поворота на Таконик Парквэй, когда эти двое, наконец осознали: никто от них больше не ждет, чтобы они совладали с Римо.

Офис Лоренса Батлера Липпинкотта располагался не в огромной башне, которую, как хорошо известно, финансировали его банки, а в высоком алюминиевом здании недалеко от Уолл-Стрит, в узком переулке, который, все расширяясь, завершился большим открытым въездом, украшенным модернистской скульптурной группой. Как сообщил Римо человек с портфелем, одни потери площади, вызванные установкой этой скульптуры, были оценены в два миллиона долларов. Многие недоумевали, как мог Липпинкотт потратить семьдесят тысяч долларов на приобретение скульптуры, не соображая при этом, что значительно больше денег потребуется на то, чтобы отвести для нее место. Если бы Римо был реалистом, он понял бы, что значит работать на Липпинкотта. Но в этом смысле он совсем не был реалистом.

Римо ухитрился затолкать перед собой во вращающуюся дверь сразу обоих телохранителей и обладателя портфеля, сломав при этом только одну кость – левую руку «портфельщика», которая не смогла уложиться в жесткие рамки общего объема. Тот издал при этом соответствующий обстоятельствам вопль.

До липпинкоттовского этажа они добирались лифтами. Первый поднял их только до шестидесятого этажа, где три охранника и управляющий учинили Римо и сопровождающей его группе настоящий допрос.

Римо был вежлив и откровенен. Охранникам и управляющему он сказал, что хочет повидать мистера Липпинкотта и будет счастлив, если они составят ему компанию. На что трое из них с радостью согласились. Они были рады, что никто из них не стал тем четвертым, который лежал сейчас со сломанными ребрами и разбитым носом на ковровом покрытии шестидесятого этажа. Счастливая толпа весело вывалилась из лифта на восемьдесят восьмом этаже. Бросившиеся к ним навстречу два охранника перелетели через выполненный из черного дерева великолепный письменный стол личной секретарши Липпинкотта, вдавив ее при этом в висевший за ней оригинал Пикассо. Офис был похож на картинную галерею, если не считать того, что на свете не так уж много галерей, которые могут позволить себе иметь такую коллекцию Пикассо, Матиссов, Ренуаров и Шагалов. Римо смахнул со стены какую-то голубую картину с многочисленными точками на ней и повел свою группу на встречу с самим мистером Липпинкоттом. Один из охранников было запротестовал, и Римо оставил его в приемной с головой в книжном шкафу.

У офиса Лоренса Батлера Липпинкотта не было двери. Как понял Римо, она была и не нужна. По сути дела она находилась на шестидесятом этаже.

Липпинкотт оторвал взгляд от машинописной страницы, которую он читал. Это был пожилой, уже седеющий мужчина с гладкой кожей, на лице – выражение спокойной уверенности богатого человека.

– Ну? – сказал он, спокойно взирая на всю эту суматоху.

– Меня зовут Римо, и я говорю «нет».

– Мистер Липпинкотт, – начал было «портфельщик», придерживая сломанную руку, но дальше этого он не продвинулся, так как тут же перелетел через голову своего босса. И на этот раз Липпинкотт остался невозмутим.

– Право, господин Мюллер, для чего это? Человек и так уже травмирован, – только и сказал он.

Римо запустил в Липпинкотта управляющим с шестидесятого этажа.

– Если у вас что-то на уме, то скажите, что именно. Зачем делать больно невинным людям?

Римо посадил одного из охранников на стол Липпинкотта, прямо на фотографию его семьи, что выглядело на удивление обыденно. Вышиб из охранника дух. Липпинкотт спокойно вытащил из-под него свой отпечатанный листок бумаги.

Римо посадил на стол второго охранника, который вдруг попытался бежать, причем посадил прямо на первого. Тот внезапно потерял сознание.

– Вы пытаетесь мне что-то сказать, – предположил Липпинкотт.

– Да, – ответил Римо.

– Вы пытаетесь мне сказать, что ни мои деньги, ни мои служащие не смогут защитить меня от вас.

– Да, – сказал Римо.

– Что ж, резонно, – согласился Липпинкотт. – Не хотите ли чего-нибудь выпить?

– Спасибо, нет, – сказал Римо.

– Сигару?

– Спасибо, нет, – сказал Римо.

– Венесуэльскую, по пятнадцать долларов за штуку?

– Спасибо, нет, – сказал Римо.

– Так что же вы от меня хотите?

– Оставьте меня в покое.

– Вы уверены, что мы не сможем как-нибудь договориться?

– Уверен.

– А вот это уже невероятно, – сказал Липпинкотт. – Все чего-то хотят. Чего хотите вы?

– Не ваше дело.

– Резонно, хотя я этого и не понимаю. Если вам все-таки когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится, дайте мне знать, поскольку мне нужна ваша помощь, и я думаю, что, в конце концов, мне все же удастся ею заручиться.

Римо услышал снаружи пронзительный крик. Липпинкотт включил переговорное устройство.

– Все в порядке, мисс Уоткинс. Нет причин для беспокойства.

– Но, мистер Липпинкотт, в вашем кабинете сумасшедший!

– Говорю вам: все в порядке. Первый ясно выражающийся человек, которого я встретил после смерти дедушки.

– Я вызову полицию.

– Глупости. Вызовите доктора. Здесь раненые. Полиция нам не нужна. – Он выключил переговорное устройство.

– Приятно было с вами познакомиться, господин Мюллер.

– Мне тоже, – сказал Римо.

– Если бы только эти шуты гороховые знали, как разговаривать с людьми. Вот чем плохо, когда у тебя столько денег. Каждый считает, что именно он знает, чего ты хочешь, и никому в голову не придет поинтересоваться, чего же ты действительно хочешь. Они делают от вашего имени всякие ужасные вещи. Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – заверил его Римо.

– Надеюсь, вы не собирались уничтожить это полотно Сера[1], не так ли?

– Собирался, – признался Римо, возвращая на место картину с точками.

– Я полагаю, чтобы показать, что деньги для вас ничего не значат?

– Верно, – подтвердил Римо.

– Я ее выкуплю.

– Нет необходимости, – сказал Римо. – Она ведь не моя.

Покидая офис Липпинкотта, он подумал: «Если бы люди ясно излагали свои мысли, то добрая половина проблем в этом мире решалась бы простым обсуждением их здравомыслящими людьми».

Глава четвертая

Когда Римо вернулся в Беркшир, его ждало распоряжение сверху. Чиун, который никак не мог совладать с телефонным кодом, понял только слова «тетя Милдред».

– Тетя Милдред? И что дальше? – спросил Римо.

– Тетя Милдред. Я в твои игрушки не играю. Если доктор Смит хочет с тобой встретиться, почему бы ему просто не сказать: «Я хочу с тобой встретиться»? Вместо этого – «тетя Милдред очень сожалеет, что не может прийти», или «у тети Милдред готов обед», или «тетя Милдред собирается переставить мебель в голубой комнате».

– Так ты помнишь, какую именно фразу тебе сказали?

– Не помню, – высокомерно сказал Чиун, как будто, задавая этот вопрос, Римо позволил себе перейти границы дозволенного.

– Да я потому спрашиваю, что одна из этих фраз означает, что нам нужно срочно сматываться отсюда, а другая – что все идет тип-топ.

– Бежать, спасая свою жизнь, – верное средство лишиться ее.

– Не в том дело, Чиун. Просто все они означают совершенно разные вещи.

– Для меня они ничего не означают.

– Да, но для меня они значат многое.

– Ну и сидел бы тогда у телефона, вместо того, чтобы бродить где-то из-за своей глупой похвальбы, – заявил Чиун весьма довольный тем, как он закруглил дискуссию.

Римо до утра прождал повторного звонка, но его не последовало, и он уже собирался соснуть, когда услышал подкатившую к дому машину. По тому, как медленно, осторожно и аккуратно она парковалась, как мягко, без рывка, открывалась ее дверь, чтобы не изнашивались зря дверные петли, Римо понял, что это самый главный – директор КЮРЕ, доктор Харолд В. Смит. Видимо, все-таки в том телефонном разговоре говорилось, что у тети Милдред готов обед. Что означало – оставайся там, где ты есть: будет личный контакт.

– Я вижу, Чиун правильно все понял, – сказал Смит, не утруждая себя тем, чтобы поблагодарить Римо за то, что он открыл перед ним дверь, или хотя бы ответить на его приветствие. – И что вы все жалуетесь, будто он не может передавать кодированные послания? У него все прекрасно получилось. Вы – здесь.

На Смите был темный костюм, белая рубашка и галстук в полоску. С живостью курьера он взбежал по ступенькам на открытую веранду. Солнце уже раскидало огненно-рыжие полоски своих лучей по утреннему серому небу над озером Патусик.

– Не думаю, что в этом доме найдется какой-нибудь кофе, – высказал предположение Смит.

– Верно. Кофе мы не держим. Хотите немного холодной утки?

– Пить так рано?

– Это не алкоголь. Остатки вчерашнего ужина.

– Звучит ужасно, – сказал Смит.

– На вкус еще хуже.

Римо смотрел на Смита и на небольшой пакет в левом кармане его костюма, похожий на туго набитый конверт. «Сколько человек, – подумал он, – сыграли свои маленькие незаметные роли, чтобы собрать то, что было в этом конверте»… Секретарь, подзаработавший на том, что написал и отнес в редакцию журнала статью, в которой утверждалось, что Римо Мюллер писатель, хорошо знающий Африку… Банкир, незаметно открывший месяц назад банковский счет и предоставивший кредит человеку по имени Римо Мюллер, которого он в глаза не видел, но которого очень рекомендовали его друзья. В этом конверте была вся КЮРЕ – сотни людей, каждый из которых, кропотливо делал свое маленькое дело, не зная при этом общей картины.

– Вижу, вы заинтересовались конвертом. В нем – ваши билеты до Бусати и паспорта вместе со статьей за вашей подписью. Вам следуете ней ознакомиться. Ее написали вы.

– Я ее уже читал, – заметил Римо.

– Она еще не опубликована!

– Один чудак, работающий на Липпинкотта, показал ее мне. Они хотели нанять меня.

– Прекрасно. Лучше всяких ожиданий. Превосходно. Мы собирались направить вас в Бусати как журналиста, чтобы в случае чего все свалить на журнал. Но работать на Липпинкотта – это гораздо надежнее. Впервые, Римо, я вижу, что наша операция развивается даже лучше, чем запланировано. С вами такого обычно не случается.

– Я не собираюсь работать на Липпинкотта, – сказал Римо. – И вроде бы объяснил ему это.

– Вы встречались с Лоренсом Батлером Липпинкоттом? – спросил Смит. Римо не понравился прозвучавший в его голосе оттенок завистливого восхищения.

– Ага. Я виделся с Липпинкоттом. И швырнул в него несколько его работников.

– Вы в него… Что?

– Я сказал ему, что отказываюсь на него работать.

– Но это была бы для вас замечательная крыша. Нам нужен кто-то, на кого можно будет потом все свалить, если вы там, в Бусати, вляпаетесь в какую-нибудь историю.

Римо пожал плечами.

– Вас еще не успели ввести в курс дела, а вы уже ухитрились кое-что подпортить, – проворчал Смит.

– Ну и не нужно мне ваше дело, – буркнул Римо, направился к холодильнику, из которого извлек остатки холодной утки и чашку холодного же риса, и, пренебрегая предостережениями Чиуна, принялся это жевать, хотя на душе у него было весьма неспокойно. Смит последовал за ним на кухню.

Оторвав жирную утиную ножку, Римо качал старательно перемалывать ее зубами в кашицу.

Проблема, объяснил Смит, не в том, что Джеймс Форсайт Липпинкотт пропал где-то в африканских джунглях. Такие вещи случаются. КЮРЕ не стала бы с этим связываться, даже ради одного из Липпинкоттов. Нет, прослеживается общая опасная тенденция. Очень опасная.

Римо подцепил кончиками пальцев комочек риса и положил его в рот. Вот бы сейчас горячий гамбургер, подумалось ему.

– Тенденция, которая может подорвать веру американцев в способность правительства защищать их, – продолжил Смит.

«Если смешать во рту утку с рисом, может будет повкуснее», – размышлял Римо.

– Основная обязанность правительства, – говорил Смит, – защита его граждан.

Римо попробовал новую комбинацию: к маленькому кусочку утки добавил несколько рисовых зерен.

– У нас нет пока абсолютной уверенности, но мы полагаем, что кто-то совершает в Америку рейды за рабами.

«А что если я запью эту мешанину теплой водой», – подумал Римо. Должно же что-то улучшить ее вкус!

– В прошлом году умерли насильственной смертью несколько богатых молодых девушек из семьи Липпинкоттов. Так, по крайней мере, мы считали. Но, как теперь оказалось, на самом деле эти девушки не погибли. В их гробах оказались тела других людей. Мы считаем, что кто-то похитил этих девушек и вывез тайком в Африку в качестве рабынь. Нечто вроде рабства наоборот.

Римо отвернул кран с горячей водой и наполнил стакан. Прихлебнул. Не помогло.

– Рабство наоборот? – переспросил он.

– Да, – сказал Смит. – Черные захватывают белых.

– Что же тут «наоборот»? – удивился Римо. – Рабство – оно и есть рабство.

– Конечно, – сказал Смит. – Я имел в виду, что исторически белые всегда порабощали черных, а не наоборот.

– Только идиот живет историей, – изрек Римо, повторяя то, что сказал однажды Чиун, и чего он так и не понял.

– Верно, – согласился Смит. – Ваше задание в сущности достаточно простое – отправиться в Бусати, узнать, что случилось с Липпинкоттом, освободить девушек и вернуться обратно.

– А почему бы это не сделать через правительство?

– Нельзя, – ответил Смит. – По нашим сведениям, за всем этим просматривается сам президент Бусати – генерал Ободе. Если мы обратимся к нему напрямую, он тут же убьет этих девушек. Нет. Сначала нужно их освободить. После этого, наше правительство будет иметь дело с Ободе, и тогда ему не выкрутиться.

– Могу я ликвидировать Ободе?

Смит отрицательно покачал головой.

– Слишком рискованно. Он, правда, сумасброд, но это наш сумасброд. Его убийство может повлечь за собой большие проблемы в этом регионе.

– Вы сказали, что по вашим данным тут замешан Ободе. А насколько надежны ваши источники? – спросил Римо.

– Непогрешимы, – ответил Смит. – Источники ЦРУ.

– А ваши источники знают, где находятся сейчас те девушки?

– Нет. Нам известно только, что в столице Бусати есть белый дом с железными воротами.

– Значит, вы не знаете, где они. Так?

– Так.

– И вы не знаете, как были похищены эти девушки. Правильно?

– Правильно.

Римо положил обратно в холодильник и утку, и рис. Ничто не могло улучшить их вкуса.

– Знаете, Смит, что я вам скажу? – вздохнул он. – В Америке уже ничего не срабатывает, как надо. Ничего.

Глава пятая

Президент страны – генерал Ободе не хотел сегодня никого принимать. Конечно, звезды, может быть, врут. Но разве не пробрался вчера ночью на территорию дворца и не провыл трижды шакал, а никто этого шакала не видел! Где этот шакал? Он задал этот вопрос вслух, сидя на балконе в своем кабинете, бывшем когда-то кабинетом английского губернатора, у которого Большой Папочка служил в чине старшины в ее Величества кенийских стрелках.

– Где этот шакал? – вскричал он. А почему слоны, находящиеся на вооружении армии Бусати, бродили по расположению части, хотя не наступил еще сухой сезон? Почему они бродили? Чего они там искали? А как насчет министра общественной безопасности, которого обнаружили пригвожденным к дереву?

Задав себе эти вопросы, генерал Ободе не нашел на них ответов. Все скверно. Его мудрецы не были мудрыми, генералы не были храбрыми, а советником не хватало ума.

Он подошел к огромному в замысловатой раме зеркалу, взглянув в него, увидел массивную фигуру и темнокожее лицо с грубыми резкими чертами. «Хауса он и есть хауса», – подумал он.

– Дада, – сказал он своему отражению в зеркале, – скажи мне, положа руку на сердце, может быть, причина твоих проблем в тебе самом? Говори откровенно, ибо я не потерплю никакого обмана, особенно от тебя… старшина.

Генерал Ободе нахмурил брови и задумался. Думал он долго. Взглянул на свои золотые часы – пятнадцать секунд. Да, долго. Но зато у него был ответ: «Вы не виноваты, генерал Ободе. Вы – хороший вождь. Виноваты ваши враги. Уничтожив врагов, вы уничтожите тех, из-за кого эта нервотрепка с шакалом».

Придя к этому выводу, он хлопнул в ладоши, чтобы ему принесли одежду, – он передумал и решил принять тех, кому было назначено на сегодня. Таких был целый список. Посол Ливии – это важно, здесь пойдет разговор о деньгах. Представитель Организации Освобождения Третьего Мира – это неважно, потому что единственным их занятием была болтовня, и к тому же, там полно желтых. Теперь он доверял желтым не больше, чем индийцам и белым, по крайней мере, тем белым, которые не были английскими офицерами.

Английские офицеры ему нравились. Английские офицеры никогда никому не причиняли беспокойства, особенно во время проведения боевых операций: они знали, что только все испортят, а посему перепоручали руководство старшинам, которые умели делать дело. Он подумал еще десять секунд и решил, что ему не нравятся еще и арабы, хотя сам он и был от рождения мусульманином.

«Ну, а кто же тебе нравится, генерал Ободе, только честно?» – спросил он себя. – «Ты, верзила, мне нравишься, – ответил он. – С тобой все о'кей».

Он засмеялся громким раскатистым смехом и продолжал смеяться, пока слуги надевали на него сапоги, белые форменные брюки и рубашку с медалями, и пристегивали на плечах генеральские эполеты.

Приготовившись таким образом к началу трудового дня, он вызвал к себе полковника Уильяма Форсайта Батлера, настаивавшего, чтобы генерал принял журналиста Римо Мюллера, потому что тот написал о генерале Ободе хорошую статью, а хорошие статьи ныне – большая редкость.

«Сегодня хорошая статья, завтра плохая статья, пошел он к черту», – ответил Ободе своему начальнику штаба, родившемуся в США и называвшему себя черным, хотя в венах его текла смесь самых разных кровей. Но, в общем, он не дурак, этот полковник Уильям Форсайт Батлер. Такого неплохо иметь под рукой. Он – не хауса, и это хорошо, так как ему ни к чему завидовать величию генерала Ободе, но он и не лони, а посему, у него нет оснований ненавидеть генерала Ободе. Сам Батлер как-то сказал о себе так: «Я – просто американский ниггер, но я над этим работаю».

Подходящий человек. Почему бы его иногда не ублажить? Ладно уж, сегодня мы, так и быть, примем этого писателишку со смешным именем Римо.

Первым появился полковник Уильям Форсайт Батлер. Он казался худощавым, но генерал Ободе знал, что это был исключительно сильный человек – единственный в Бусати, сумевший однажды свести вничью борцовскую схватку с ним после того, как Ободе под восторженные крики своих солдат бросил на землю двух генералов и трех сержантов. В свое время этот Батлер играл в американский футбол и выступал в команде «Морган Стейт», а потом, не то в «Мамонтах Нью-Йорка», не то в «Гигантах Нью-Йорка». Эти американцы всегда придумывали для своих команд смешные названия.

– Доброе утро, полковник, – сказал генерал Ободе, усаживаясь в богато украшенное кресло с высокой спинкой, бывшее когда-то губернаторским, и ставшее теперь президентским. – Ты не слышал этой ночью шакала?

– Слышал, господин президент.

– И что бы вы сделали в Америке с шакалом, который выл ночью? Причем трижды.

– У нас в Америке нет шакалов.

– Ага, – сказал Ободе и хлопнул в ладоши. – У нас во дворцовом парке тоже нет шакалов. Ну, а что бы ты подумал, если бы вдруг услышал шакала в этом вашем Нью-Йорке?

– Подумал бы, что это весьма странно, господин президент.

– Вот и мне так кажется. Сейчас я преподам тебе еще один урок правления, который ты не получишь даже от вашего ЦРУ.

– Сочту для себя честью, господин президент.

Генерал Ободе хлопнул в ладоши, и в кабинет дружно вошли восемь мужчин в изящных западных костюмах, изящных рубашках и изящных галстуках. Они говорили с изящным английским акцентом. Это был созданный Ободе Государственный гражданский совет, который состоял при нем, но не имел решительно никаких полномочий, поскольку президент предпочитал окружать себя военными. Шестеро членов гражданского совета были из племени хауса, а два – лони. Последних Ободе назначил туда неохотно, уступив настойчивым рекомендациям Батлера. Батлер утверждал, что включение в состав правительства представителей когда-то ненавидимого и преследовавшегося враждебного племени будет расценено западным миром как акт его величия.

– Сегодня ночью три раза выл шакал, – объявил Ободе. – Для вас – оксфордцев и кембриджцев – это ничего не значит. Я уверен также, что это ничего не значит в каком-нибудь шикарном здании Организации объединенных наций, где единственная их забота – это, чтобы работала система кондиционирования воздуха. А вот этот американец, вот этот Батлер, который вернулся домой, на свою настоящую родину, думает, что это что-то означает, а ведь он в свое время работал в ЦРУ. Все вы, конечно, слышали о Центральном Разведывательном управлении. Это вам не Оксфорд. И не Кембридж. И не Организация объединенных наций.

– Это – злобная, опасная организация, господин президент, – сказал председатель Государственного совета, который был из племени хауса. – Чтобы добиться своего, она ни перед чем не остановится.

– Правильно, – согласился генерал Ободе. – Поэтому нам следует относиться к ней с уважением. Так вот, этот бывший агент ЦРУ сказал мне: вой шакала по ночам – это что-то странное. А что вы думаете об этом?

Пока Ободе говорил, Батлер стоял, склонив голову и глядя в пол. Левой рукой он крутил на пальце правой руки кольцо, выполненное в виде миниатюрной золотой цепи.

Совет единодушно решил, что этот шакалий вой был явно странным. Более того, самым странным из того, о чем они когда-либо слышали.

– Ну, не то, чтобы самое странное, – раздраженно подвел итог дискуссии генерал Ободе, – но странное. Мы проведем расследование в стиле ЦРУ.

Махнув рукой, он отпустил членов Совета. Уходя, семеро из них обменялись с Батлером взглядом конспираторов, хорошо понимающих друг друга и доверяющих друг другу, когда нет нужды что-либо говорить.

Ободе вызвал капитана дворцовой охраны, который был хауса, и чья ненависть к Батлеру проявилась довольно заметно на его лице, когда войдя в президентские апартаменты, он увидел там американца. Да, капитан тоже слышал ночью вой шакала, и он уже арестовал одного лейтенанта за имитацию шакальего воя, которым он хотел напугать президента.

– Он из лони, – сказал капитан, глядя на Батлера. – Этот лейтенант – лони. Он и есть шакал.

– Давайте взглянем на этого шакала, – сказал генерал Ободе. Когда капитан охраны вышел, Ободе поделился с Батлером своими логическими выкладками. Шакалов во дворце не было. Там были солдаты. Значит, шакалом был солдат.

– Не думаю, что это так, – сказал полковник Батлер.

– Батлер, какое у тебя звание?

– Полковник, господин президент.

– А у меня?

– Генерал, господин президент.

– В вашем ЦРУ вас учили дисциплине?

– Да, учили.

– Тогда ты должен знать, что когда полковник не согласен с генералом, то прав генерал.

Большой Папочка удовлетворенно улыбнулся и хлопнул в ладоши.

– Нет, господин президент. Меня учили тому, что, конечно, генерал поступит по-своему. Однако прав может оказаться любой из них.

Ободе нахмурился, на щеках выступили желваки. Поманив Батлера пальцем, он показал, что хочет ему что-то сказать по секрету. Батлер подставил ухо.

– Когда мне будет нужна логика, Батлер, – сказал генерал, – я дам тебе знать.

– И все же лейтенант невиновен, – прошептал Батлер, заслышав шаги возвращающегося капитана.

– Может – да, а может – и нет. Но все же он мог быть шакалом.

– Нет, – сказал Батлер, – это я – шакал.

Ободе отпрянул и уставился на Батлера.

– Ты хочешь умереть, полковник?

– Нет, господин президент. Я хочу спасти вам жизнь. Это я вчера ночью привез шакала во дворец, чтобы выявить ваших врагов. Если во дворце действительно находится шакал, значит любой, кто скажет, что вместо шакала выл человек – лжец. Капитан вашей дворцовой охраны – лжец. Он знает, что вы хотите ввести лони в правительство и пытается сорвать ваши планы, обвинив лейтенанта лони в преступлении, которого тот не совершал. Теперь вы видите, кто ваш враг? Его не надо далеко искать. Это – капитан.

Ободе не смотрел на приближающегося капитана. «Да, тут что-то не так», – думал он.

Батлер взглянул на капитана, который ответил ему злобным взглядом. Батлер подмигнул ему. Капитан был одним из немногих близких к Ободе людей, которые не разделяли мнение Батлера, что Ободе – сумасшедший, и, если он и дальше будет править страной, то Бусати станет вскоре всемирным посмешищем. Поскольку капитан думал иначе, он был опасен для Батлера. Но сегодня Батлер его переиграл.

Капитан стоял перед Ободе, положив руку на плечо худощавого человека в изодранной в клочья лейтенантской форме. Руки и ноги его были закованы в тяжелые железные цепи. Рот – сплошное кровавое месиво. Из нижней губы торчал прорвавший ее зуб.

– Он признался, что он – шакал, генерал, – сказал капитан.

– Признание есть признание, – сказал Ободе, – это логично, в стиле расследования ЦРУ есть логика. Получается, что этот человек виновен. Но я расспрошу его сам.

Ободе посмотрел на лейтенанта, которого капитану приходилось все время поддерживать, чтобы он не упал.

– Ты – шакал?

Капли темно-красной крови падали на чистый мраморный пол у ног лейтенанта, образуя лужицу и разбрызгивая вокруг нее тонкие красные лучики. Человек с разбитым лицом, у которого глаза затекли так, что их почти не было видно, кивнул, и лужица сразу увеличилась в размерах.

Батлер сжал золотое кольцо на правой руке.

– Виновен, – сказал Ободе. Капитан ухмыльнулся.

– Вызовите дежурное отделение, – приказал Ободе. – Я лично буду командовать исполнением приговора. – Он хлопнул в ладоши, человека увели, и слуги быстро смыли кровь с дворцового пола.

Разговор с послом Ливии занял у Большого Папочки всего три минуты. Он доверительно сообщил послу, что Израиль планирует очередной рейд в долину Бусати, и ему требуется более восьмидесяти пяти миллионов долларов, чтобы отбить это нападение. Когда ливийский посол несколько засомневался. Большой Папочка принялся задумчиво вспоминать, какую отличную подготовку получил он у израильских инструкторов-десантников, и как ему хотелось бы снова нацепить на свой мундир крылышки – эмблему израильских парашютных частей. Он также напомнил послу, что был единственным руководителем страны, который открыто заявил в иностранной печати, что Гитлер был прав. Одно это стоило, по меньшей мере, восьмидесяти пяти миллионов. Ливийский посол скромно заметил, что Большому Папочке за это уже платили, но, в конце концов, согласился попросить еще денег у славного лидера революции полковника Каддафи.

– Нечего просить, просто скажи ему и все, – закончил разговор Ободе, и с этим ливийский посол вышел.

– Мы получим еще двадцать пять миллионов долларов, – сказал Батлеру Ободе, когда посол удалился. – Все-таки лучше, чем ничего. Надо действовать, пока у них там еще не высохла нефть. Кто следующий?

– Журналист Римо Мюллер, из Америки. Тот самый, который написал о вас хвалебную статью, – сказал Батлер.

– Приму его завтра.

– Вы говорите это уже третий день.

– И буду говорить еще три дня. Мне предстоит привести в исполнение приговор. Но сначала я хочу взглянуть на шакала, которого, как ты сказал, ты привез сюда.

– И вы все равно расстреляете этого лейтенанта?

– Я сказал, что будет казнь. Не могу же я отказываться от своего слова?

Солдаты, мимо которых они проходили, приветствовали их четко и строго, проявляя отличную военную выучку, которой может добиться только лучший из английских старшин.

Спускаясь вниз по ступеням в небольшое подвальное помещение дворца, Ободе поинтересовался у Батлера, как идут дела в белом доме с железными воротами.

– Просто прекрасно, господин президент. Солдаты, которые им пользовались, неустанно благословляют ваше имя. Вы сами должны побывать там.

Ободе усмехнулся и покачал головой.

– Вам не нравятся белые женщины, генерал?

– Зря вы их там заковываете в цепи и избиваете. Скажу тебе, полковник, белые женщины были у меня еще до того, как ты здесь появился. У меня были желтые женщины. У меня были женщины хауса и женщины лони. У меня были старые и молодые, толстые и худые, женщины, пахнущие духами, и женщины, пахнувшие навозом, – сказал Ободе, останавливаясь перед дверью, ключ от которой был у Батлера. – Полковник Батлер, между ними нет никакой, даже пустяковой, разницы. А твои авантюры с молодыми богатыми американками стоят слишком дорого и могут еще доставить неприятности со стороны американского правительства.

– Но, генерал, разве это плохо, если лучшие солдаты великого вождя великой страны получают самое лучшее?

– Лучшее из чего? Возьмем, скажем, королеву Елизавету и самую завалящую проститутку из какого-нибудь племени в джунглях. Никакой разницы.

– Вы имели королеву Елизавету?

– Нет. Но если человек съел сто поросят, разве ему требуется съесть еще и сто первого, чтобы узнать, каков поросенок на вкус?

– Мне жаль, генерал: я думал, вы одобряете то, что я делаю для ваших людей. – Батлер покрутил кольцо на правой руке.

Ободе пожал массивными плечами.

– Ты хотел получить этот дом и заниматься всякими штучками, и я тебе разрешил. Ты мне нравишься, Батлер. Ты – единственный из моего окружения, кто равнодушен к интересам того или иного племени и предан только мне. Хотя ты и миндальничаешь с этими лони. Так что пользуйся своим домом. Ну, а теперь посмотрим твоего шакала.

Батлер повернул ключ и открыл дверь подвала. Он был пуст. Ободе шагнул внутрь и потянул носом. Прежде чем ошарашенный Батлер смог шевельнуться, Ободе выхватил револьвер из кобуры полковника, как это делается при разоружении взбунтовавшихся военных.

– Послушайте, генерал! Я сам лично втащил сюда шакала. Я сам привязал его к той стене. Я хотел доказать вам, что в вашей охране есть лжецы. Шакал был здесь, генерал. Какой мне смысл лгать вам?

– Выходи, Батлер, – сказал Ободе.

Во дворе дворца нестерпимо жгло утреннее африканское солнце, корни трав будто поджаривались в пыли. Капитан дворцовой стрижи широко осклабился, увидев лонилюбивого американского полковника, шагающего перед генералом с поднятыми вверх руками и пустой кобурой. Он демонстративно подмигнул Батлеру и приказал наряду опуститься на одно колено.

– К стене, – распорядился Ободе.

Батлер обошел офицера лони, который был прикован к стене цепями и тяжело обвис на наручниках, и повернулся лицом к Ободе:

– Ты – чертов идиот, генерал! – закричал он. – Если ты меня пристрелишь, то лишишься лучшего из своих офицеров. Я хочу, чтобы ты это знал, ты, тупоумный ублюдок!

– Ты меня называешь тупоумным ублюдком! – прокричал в ответ Ободе. – Но не я, а ты стоишь сейчас у стены с поднятыми руками!

Батлер рассмеялся.

– Ты прав, жирный мерзавец, и все же ты расстреливаешь лучшего из офицеров, которые у тебя когда-либо были!

– А вот здесь ты неправ, худосочный коротышка. Я собираюсь застрелить офицера, который наврал мне о шакале.

Капитан дворцовой охраны улыбнулся. Стоявший за ним наряд ждал сигнала. Но так его и не получил. Раздался треск пистолетного выстрела, и капитан дворцовой охраны перестал улыбаться. На его лице застыло недоуменное выражение, а между глаз появилось широкое темно-красное отверстие, которое мало кто успел заметить, так как от удара пули голова капитана откинулась назад. За ней последовало все тело. Оно глухо ударилось о выжженную солнцем траву и уже не шелохнулось.

– Вот так будет с теми, кто мне врет о шакалах. Ну, а теперь разберемся с тем, кто называет меня жирным ублюдком.

Вытянув вперед руку с пистолетом, он подошел к Батлеру.

– Никогда больше этого не делай, – сказал он и, крутанув пистолет на пальце, как это делается в вестернах, протянул его Батлеру рукояткой вперед.

– А откуда вы знаете, что я не застрелю вас… – начал было Батлер и остановился, потому что в этот момент пистолет в руке Ободе крутанулся снова, и теперь перед глазами Батлера опять было темное отверстие его ствола. – …Славный вождь, – закончил Батлер улыбаясь.

– Эй вы, двое! – крикнул Ободе солдатам, все еще стоявшим на одном колене в ожидании приказа открыть огонь. – Снимите того человека со стены. Да поосторожнее. Это новый капитан дворцовой охраны.

– Он же лони, – сказал Батлер, получая от Ободе свой пистолет и засовывая его в кобуру.

– Тот, другой, был хауса, но он лгал мне. Чем хуже лони?

Когда они уходили со двора, Ободе сказал:

– Ты глупо выглядел, когда увидел, что подвал пуст. Очень глупо! Ты что, действительно думаешь, что от меня можно спрятать запах шакала? К тому же, согласно старинным повериям хауса, вождь должен принять меры предосторожности, если услышит ночью вой этого зверя.

– Генерал, у меня ведь тоже есть нос. Я не почувствовал там ничего кроме запаха дезодоранта.

– Правильно. А кто, по-твоему, будет опрыскивать стены подвала дезодорантом, кроме того, кому нужно спрятать какой-нибудь запах? Очевидно, капитан обнаружил твоего шакала и поспешил от него отделаться. Если бы большинство генералов были в прошлом старшинами, мир был бы значительно лучше. Запомни это. – Помолчав немного, Ободе сказал: – Интересно, не он ли убил министра общественной безопасности.

– Возможно, – пожал плечами Батлер. – Как возможно и то, что мы никогда этого не узнаем. Во всяком случае, генерал, поскольку теперь выяснилось, что шакал был настоящим, может быть, мы перейдем к другим делам?

Ободе неторопливо кивнул головой, повернулся и повел за собой Батлера по покрытой гравием дорожке, спускающейся в тенистый придворцовый парк.

– Ты думаешь, если я однажды обманулся в том, во что верю, то уже не должен доверять ничему, что я считаю верным? Нет. Разве Америка прекращает производство ракет, когда одна из них не срабатывает? Нет. Потому что они знают, что большинство других ракет вполне добротные. Мы здесь, в Бусати, переживаем удивительные времена. Конечно, мы не так богаты и развиты, как Кения или Заир. Но есть вещи, которым невозможно научиться в университетах. Я эти вещи знаю.

– Не понимаю, – сказал Батлер.

Батлер заметил юркнувшую под куст ящерицу. Если ящерица рискнула показаться под лучами африканского полуденного солнца, для этого у нее должны быть очень веские причины: по-видимому, где-то поблизости объявился хищник – вероятно, какой-нибудь грызун. Батлер узнал об этом от Ободе.

– Почему, как ты думаешь, я выслал из страны всех азиатов? – спросил Ободе. – Почему, как ты думаешь, я выслал всех белых? Во всем мире сразу завопили, что Большой Папочка жесток по отношению к белым и азиатам, которые так нужны для его экономики. О, какой он сумасшедший, этот Дада Ободе! Вот что они думают. Я знаю это. Но я не дурак. Так почему же я это сделал?

– Я не знаю, генерал.

Большой Папочка остановился у высокого широкоствольного дерева манго, похожего на то, к которому полковник Батлер пригвоздил министра общественной безопасности, и под которым Батлер убил Джеймса Форсайта Липпинкотта, а также и на те деревья, что растут в предгорьях, где скрываются лони. Батлер рассеянно поискал взглядом хищника, который должен был последовать за ящерицей в кусты. Но никакого хищника не было видно.

– Все взаимосвязано, Батлер. Все. И всему тому, что я делаю, тоже есть определенные причины.

Батлер кивнул, продолжая удивляться – куда подевался хищник? Он увидел торчащий из-под куста, застывший в неподвижности хвост ящерицы.

– Ты не знаешь лони, – продолжал Ободе. – Сегодня – это кучка безвольных людишек, сбившихся в банды там в горах, но когда-то это было могущественное племя. Они властвовали над хауса так же, как мы сегодня властвуем над ними. Есть, правда, легенда, что лони снова воспрянут. В легенде говорится, что когда Восток и Запад встретятся как отец и сын у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы.

Батлер кивнул.

– Вот ты киваешь, полковник, но, по-моему, не понимаешь. В легенде говорится, что дети лони вернутся домой. Что человек с Востока очистит души лони и сделает их снова достойными властвовать. В ней также говорится, что человек с Запада, побывавший в руках смерти, избавит лони от того, кто поработил их.

– Как я понимаю, под поработителем лони подразумеваетесь вы, генерал?

Ободе пожал плечами:

– А кого же еще может иметь в виду легенда, если не хауса, вождя этой страны? Почему, ты думаешь, я послушался твоего совета и ввел лони в мое правительство? Чтобы на мне не висел ярлык: «Человек поработивший лони». И все-таки я боюсь. Не думаю, что кто-либо может перехитрить легенду.

– Понятно, – пробормотал Батлер, глядя на торчащий из-под куста хвост ящерицы. Когда генерал Ободе начинал пророчествовать, самое лучшее – кивать и помалкивать.

– Возможно, теперь ты кое-что понял, – сказал Ободе. – Да и что тут не понять? В легенде говорится о человеке с Востока и человеке с Запада. Желтом и белом. Которые выступят на стороне лони. И если это действительно случится, то хауса конец, и я – покойник. Вот почему я избавился от наших азиатов. Вот почему я избавился от наших белых. Я не хочу, чтобы белые и желтые, соединившись, стали силой, которая освободит лони. Ясно?

Батлер, у которого был собственный взгляд на эту легенду и на время ее осуществления, отреагировал на разъяснения Ободе очередным кивком головы. Где же этот чертов хищник? Почему хвост ящерицы все еще торчит из-под куста?

– Батлер, – сказал Ободе, – мне кажется, временами ты не только не понимаешь, о чем идет речь, но, даже и не стараешься понять.

– Я – всего лишь полковник, – заметил Батлер.

– Ну, хорошо. Теперь ты – генерал! Значит, теперь ты должен все понимать. Пойми же это, генерал! Я верю, что с этой легендой шутки плохи. И не хочу в Бусати людей с Запада. Не хочу этого Римо Мюллера. И не хочу больше твоих белых женщин из Америки.

– Как генерал генералу, должен вам сказать, что мне необходима еще одна, последняя.

– Привези ее из Китая.

– Нет, она должна быть из Америки. И совершенно определенная женщина.

– Нет, – сказал Ободе, – больше ни одной.

– Эта – самая важная для меня. Я просто должен ее получить. Если вы скажете «нет», я уйду в отставку.

– Из-за белой женщины?

– Из-за особенной женщины.

Ободе задумался, обхватив подбородок широченной, глубокой, как пещера, ладонью.

– Ладно. Но это будет последняя.

– После нее, генерал, мне уже никто не будет нужен. Она – мастер своего дела, – заверил Батлер.

– А ты говоришь, что со мной трудно договориться, – заметил Ободе. – И последнее, генерал Батлер: не думай, что легенды врут, или, что генерал Ободе дурак.

Он положил тяжелую руку на плечо Батлера.

– Пойдем, я покажу тебе кое-что, что, ты думаешь, я не заметил. Ты все это время наблюдал за тем хвостиком под кустом и думал, что нет здесь никакого хищника, коли ты его не видишь. И удивляешься, что ящерица выскочила на солнце неизвестно почему, так ведь?

– Да, пожалуй, это то, о чем я думал, – сознался Батлер, удивленный тем, что Ободе заметил его интерес к кусту.

– Очень хорошо. Рад, что могу объяснить тебе суть дела. Если ты не можешь что-то увидеть, это не означает, что этого не существует. Так вот, хищник все-таки есть.

– Я не видел ни крыс, ни птиц, но все еще вижу тот хвост.

Ободе улыбнулся:

– Да, ты видишь этот хвост, но иди сюда быстрее, не то ты его не увидишь.

Когда они подошли к кусту. Ободе развел зеленую листву.

– Смотри, – сказал он, улыбаясь.

Батлер взглянул. Да, хвост был, но это было все, что осталось от ящерицы, торчавшей из пасти толстой лягушки.

– Спасаясь от опасности, можно иногда напороться на нее, – наставительно произнес Ободе, однако сам он очень быстро, буквально в тот же день забыл этот урок, не только отказавшись принять Римо Мюллера, но и приказав выслать его из страны. Немедленно.

Глава шестая

В гостинице «Бусати» имелась система кондиционирования воздуха, но она не работала; в душевых были краны, но в них не было воды; красивые ковры на полу были заляпаны и изрядно потерты. В комнатах было жарко как в топке паровоза, в коридорах воняло канализацией. Единственное, что осталось от ее прежнего великолепия, была чистенькая брошюрка с выписанными на ней словами "Отель «Виктория» и нацарапанными поверх них карандашом словами "Отель «Бусати».

«Просторный, элегантный, оборудованный системой кондиционирования воздуха отель „Бусати“ предлагает вам такие удобства, которых вы не встретите больше нигде в Восточной Африке», – прочитал Римо.

Чиун неподвижно сидел на полу, его кимоно ниспадало с плеч. Римо расположился на краю широкой кровати с высокой бронзовой спинкой.

– Я слышал, конечно, что реклама привирает, – сказал Римо, – но это уж чересчур.

Чиун не ответил.

– Я сказал, что это слишком.

Чиун продолжал сохранять вид статуи.

– Папочка, ведь перед тобой нет телевизора. И ты не смотришь свой сериал. Так почему же ты не отвечаешь?

– Я смотрю свой сериал, – отозвался Чиун. – Я его вспоминаю.

Римо удивило, что он, в какой-то мере, разделяет чувства Чиуна по поводу утраты дневного показа мыльных опер. В течение многих лет они служили для Римо постоянным раздражителем, но теперь, когда их не стало, ему было жалко Мастера Синанджу.

– Это дело о Уотергейте продлится недолго, Чиун. Твои сериалы скоро возобновятся.

– Я знаю.

– Так нечего сидеть, уставившись в стену.

– Я не в стену уставился. Я вспоминаю. Тот, кто может вспоминать хорошее в своей жизни так, будто оно настоящее, может быть счастлив всю жизнь.

– Ну ладно, дай мне знать, когда ты кончишь вспоминать, и тогда мы поговорим.

Римо взглянул на часы. Оперы Чиуна заканчивались всегда в 3 часа 30 минут пополудни. Он засечет время и посмотрит, как точно Чиун чувствует время. Когда на часах было 3 часа 27 минут, Чиун повернулся к нему.

– Ты ошибся, Чиун.

– Ошибся? Какую глупость ты еще придумал?

– Глупость? Сериал заканчивался в 3 часа 30 минут. Сейчас только 3 часа 27 минут, а ты уже закруглился, – торжествующе сказал Римо. – Не досмотрел целых три минуты. Любой ребенок обладает, наверное, лучшим чувством времени. Три минуты – это много.

– Три минуты – не так уж много для того, кто всю свою жизнь посвятил глупостям, – сказал Чиун.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты забыл об этих торговцах-зазывалах. Это я не смотрю. Я не пользуюсь стиральным порошком.

Раздосадованный тем, что он действительно забыл про три минуты рекламы после каждой серии, Римо изменил тему:

– Ну, хорошо. Мы говорили о брошюре.

– Может быть, она и не врет, – сказал Чиун.

– Не врет? Да посмотри вокруг.

– Я смотрю вокруг и вижу, что в свое время это было правдой. Я вижу великолепие в запустении. Так что, если там написано про то, что было тогда, значит, в рекламе все верно.

– Не хочешь ли ты сказать, что я совру, если назову это место не гостиницей, а вонючей дырой?

– Я говорю тебе, что правда – понятие относительное. Это только вопрос времени.

– Даже в этой стране есть люди, которые были когда-то великими, а сегодня прячутся в горах, как перепуганные дети.

– Ладно, Чиун, мне сейчас не до болтовни. Мне нужен совет. Я должен увидеться с самым важным человеком этой страны, чтобы разузнать о том белом доме, да так, чтобы он не понял, что я об этом доме уже знаю. Но он не хочет меня принять.

Чиун кивнул.

– Тогда советую тебе забыть все, чему тебя учили, и, как ошалевшая собака, кинуться туда, где, как ты считаешь, по своему недомыслию, находится пуп земли. Там, как изрядно подпивший белый, ты будешь метаться туда-сюда, а потом, в момент крайней опасности, вспомнишь что-нибудь подходящее из изумительного искусства Синанджу, которому тебя учили, и спасешь свою бесценную жизнь. После этого позорища, если тебе повезет, ты, может быть, убьешь того, кого надо. Вот каков совет Мастера Синанджу.

Римо заморгал глазами и встал с кровати.

– Что за околесицу ты несешь?

– Просто на этот раз я хотел дать тебе тот совет, которому, я уверен, ты последуешь. Но, поскольку я вложил в тебя огромное богатство знаний, так и быть, внесу еще небольшую лепту. Ты думаешь, раз император кажется центром всего, то он и есть центр всего?

– Он не император, а президент.

– Можешь называть его как хочешь, сын мой, сущность императоров от этого не меняется. Я стараюсь втолковать тебе одну простую вещь: прежде, чем что-либо атаковать, узнай, где находится центр этого «что-либо». Ты же не армия, которая вслепую бродит по горам и равнинам, и благодаря своему огромному численному перевесу, может случайно совершить то, что требуется. У тебя – мастерство, настоящее искусство. Оно предназначено для того, чтобы обрушить его на одну-единственную точку. Следовательно, ты должен знать эту точку. И тогда поразишь цель.

– Как же я найду эту точку, сидя в этом дерьмовом отеле?

– Сидящий человек видит вокруг себя все. Бегущий – только то, что перед ним.

– Я хорошо вижу все вокруг и когда бегу. Ты научил меня этому.

– Когда ты бежишь ногами, – сказал Чиун и замолчал.

Римо вышел из комнаты в надежде найти что-нибудь почитать или кого-нибудь, чтобы поговорить, или хотя бы понежиться на каком-нибудь случайно залетевшем ветерке. Ему не повезло: ничего этого не было.

Направляясь к входной двери гостиницы, он заметил, как мимо него стремглав пробежал бой с глазами, полными страха. Администратор спрятал книгу. Швейцар вытянулся по стойке «смирно».

И тут он их увидел. По улице столицы Бусати двигался армейский конвой. Из джипов торчали сверкающие на солнце пулеметы. Конвой возглавлял человек, который пригласил журналиста Римо Мюллера в Бусати на встречу с генералом Ободе.

Достигнув дверей гостиницы, возглавлявший конвой джип с визгом затормозил, подняв облако пыли с немощеной мостовой. Но еще прежде, чем джипы остановились, с них посыпались солдаты.

– А, Римо, рад вас видеть, – сказал новоиспеченный генерал Уильям Форсайт Батлер, быстро взбегая по когда-то белым ступеням парадного входа. – У меня для вас не очень хорошие новости. Сегодня днем вы возвращаетесь в Америку. Но есть у меня и хорошая новость.

Римо презрительно улыбнулся.

– Хорошая новость состоит в том, что я полечу вместе с вами и буду счастлив ответить на любые ваши вопросы. Само собой разумеется, Бусати в долгу перед вами, но надеется когда-нибудь отблагодарить вас.

– Вышвырнув из страны?

– У президента Ободе крайне неприятный опыт общения с белыми журналистами.

– Тогда почему вы уверяли меня, что я смогу с ним встретиться?

– Я полагал, что мне удастся уговорить его, но я ошибся. – Батлер пожал плечами, скорее мощными буграми мускулов на плечах. – Мы еще поговорим об этом по дороге в аэропорт, – сказал он. Откровенно говоря, Батлер был рад, что Римо Мюллер покидает Бусати: чем меньше американцев будет шнырять вокруг, тем больше шансов, что никто не пронюхает о белом доме. Это чувство еще более окрепло, когда он взглянул на спутника Римо Мюллера – старого азиата, который тихонько выскользнул за спиной Римо из отеля «Бусати» в ответ на вялое приветствие Батлера одарил его молчаливым взглядом и как будто окаменел на заднем сиденье джипа.

Как говорил Ободе? «Когда Восток и Запад встретятся, как отец и сын, у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы».

Восток и Запад. Старый азиат и молодой белый американец.

Батлер обойдется и без Римо, и без азиата. У него есть собственное толкование легенды. Толкование, которое сделает его хозяином президентского дворца и даст ему власть над всеми племенами этой страны.

Сидя в армейском джипе, шустро бегущем по дороге в аэропорт, и размышляя об этом, Батлер спохватился, что забыл о своих обязанностях хозяина. Дорога как раз пошла вдоль реки Бусати. Он обернулся назад, чтобы поинтересоваться, как чувствуют себя его пассажиры.

Они исчезли.

– Какого дьявола? – удивился Батлер. – Да остановите же этот проклятый конвой!

Он посмотрел на водителя, потом снова на заднее сиденье. Оно было пусто.

– Ты видел, как они выпрыгнули из машины? – с угрозой в голосе спросил он водителя.

– Нет, генерал, – ответил шофер. – Я и не заметил, что их нет. Мы ведь ехали со скоростью сорок пять миль в час.

Длинный конвой, состоявший из плотно набитых солдатами джипов, остановился и сбился в кучу на шоссе номер один. Шоссе не только так называлось – оно и в самом деле было единственным, соединяющим столицу Бусати с аэропортом. Стоя на джипе, Батлер мог видеть почти на километр в каждую сторону. Его пассажиров нигде не было.

– Генерал, их тела должны быть, где-то у дороги, в сотне метров отсюда, не больше.

– Ты не видел наших пассажиров? – обратился Батлер к сержанту в соседнем джипе.

– Что вы сказали, сэр? – встрепенулся сержант.

– Белый и азиат. Ты не видел, как они выпрыгивали из джипа?

Сержант вскинул руку в щегольском английском приветствии, которое Батлер так ненавидел. Чтобы подчеркнуть свой ответ, сержант как можно чаще употреблял слово «сэр».

– Сэр, нет, сэр. Не было замечено никаких пассажиров, покидающих вашу машину, сэр.

– Сформировать поисковые группы и прочесать дорогу! Развернуться веером. Найти их. Они не знакомы с этой местностью.

– Очень хорошо, сэр, будет сделано, сэр! – рявкнул сержант.

Римо и Чиуна так, однако, и не нашлось, хотя по крайней мере пятеро солдат по-видимому натолкнулись не то на них, не то на что-то еще, потому что шеи их были свернуты, и они мирно лежали, все еще образуя поисковую группу, – оружие снято с предохранителей, пальцы рук на спусковых крючках, как будто их убаюкал легкий ветерок смерти.

Исчезли еще трое, один из них капитан, но генерал Батлер не стал больше ждать. Он не стал бы ждать, даже если бы перед ним открылись врата ада. Он торопился на самолет, вылетавший в Америку, чтобы получить последнюю плату по долгу трехсотлетней давности, и тогда мир станет свидетелем такого величия, какого еще не доводилось видеть.

Прибыв в аэропорт, Батлер приказал, чтобы его личная армейская часть продолжала поиски азиата и американца, а отыскав, держала под стражей до его возвращения.

– Я буду через два дня, – сказал он и быстро пошел к трапу «боинга-707» авиакомпании «Эйр Бусати», обслуживаемого английскими пилотами и штурманами.

Три года назад двое хауса в форме пилотов позировали на фоне самолетов для рекламного плаката «Эйр Бусати». Для чего самолеты в течение двух минут – а может быть и меньше – были очищены от пассажиров, большинство которых тоже были хауса.

Батлер вспомнил этот эпизод, входя в самолет, в котором ему предстояло быть единственным пассажиром, и направился в задний салон, чтобы сменить военную форму на гражданский костюм. Батлер хорошо помнил тот рекламный плакат. Из опасения лишиться тех немногих пассажиров, которые еще пользовались услугами «Эйр Бусати», он не появился ни в одной африканской газете, зато произвел сенсацию в «Нью-Йорк Таймс», через которую несколько дней спустя воинствующий активист обратился к «Эйр Бусати» с призывом немедленно нанести бомбовый удар по Южной Африке. Держа перед собой рекламный плакат «Эйр Бусати», этот активист вопрошал: «Почему эти черные летчики не обрушат свои удары на расистскую Южную Африку? Я вам скажу почему: потому что капитализм заставляет их пилотировать коммерческие самолеты».

Батлер чуть ни плакал, читая эту статью и раздумывая над тем, что черные все-таки пилотируют военные самолеты, но… в Америке.

707-й резко взмыл в быстро сгущающуюся темень бусатийского неба и лег на курс, направляясь к первому промежуточному пункту на своем долгом пути к аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Уильям Форсайт Батлер полулежал в откинутом кресле, зная, что это его последнее путешествие на запад – в страну, в которую несколько веков назад скованными в кандалы в трюмах кораблей, предназначенных для перевозки скота, привезли его предков.

Те путешествия длились месяцами. Многие умирали, многие, когда им представлялась возможность, бросались за борт. Там были люди самых разных племен – лони, хауса, ашанти, дагомеи, – и всем им предстояло лишиться своего происхождения и стать новыми людьми, называемыми «ниггерами». Мало кому потом удавалось найти дорогу домой.

Уильяму Форсайту Батлеру это удалось. Ожесточившись до предела, нашел он свой дом, свое племя и свой народ, а также любопытную легенду, которая подсказала ему, что он должен делать. Хотя, по правде говоря, он всегда был парнем – а потом мужчиной, – который хорошо знал, что ему нужно делать и как надо эго делать.

Когда ему стукнуло одиннадцать, – это было в Паттерсоне, штат Нью-Джерси – он вдруг осознал, что может очень быстро бегать, быстро как ветер. Он что-то читал, когда его это осенило. Он поделился своим открытием с сестрой.

– Да катись ты, Билли! Полюбуйся на себя, жирный поросенок, – сказала она.

– Знаю, сестренка, знаю. Но я очень быстрый. Я хочу сказать, эта скорость сидит во мне.

– Я обгоню тебя, толстячок, – заверила его сестра.

– Сегодня – да. Но не в следующем месяце. А еще через месяц ты сразу отстанешь так, что меня и не увидишь.

– Еще не родился тот, кто заставит тебя быстро двигаться, толстячок, – ответила старшая сестра.

Но Билли Батлер знал, что так будет. Все, что ему нужно сделать – найти эту скорость в себе. И он ее нашел. Он добился того, что играл в составе национальной сборной студентов колледжей США, а потом в команде «Морган Стейт».

Он продемонстрировал такие способности, что его пригласили в «Филадельфия Браунз», где в то время был свой, довольно своеобразный метод оценки футбольных талантов. Для этого хозяевам, видимо, было достаточно иметь индикатор цвета. Если ты был черным и быстрым, но не учился ни в одной из школ Большой Десятки, то тебя определяли в защитники задней линии. Если тебя звали при этом Уильямом Форсайтом Батлером, то ты становился Вилли Батлером. Не Биллом и не Билли, а Вилли.

«Я не хочу быть защитником, – сказал им Батлер. – Я хочу играть в нападении. Я знаю, что смогу быть хорошим нападающим».

Но у «Браунз» уже был один черный среди полусредних, и Батлер стал защитником.

Он смирил свою гордыню и попробовал заглянуть в будущее. Он читал о возрождении черного движения, которое, казалось, сосредотачивалось в основном вокруг ребят, созывающих пресс-конференции и объявляющих на них о грядущих восстаниях. Любого черного выскочку и трепача белая пресса возводила в ранг черного лидера и очень мало писала о своих собственных людях, о тех, кому приходилось проливать пот, кровь и слезы лишь для того, чтобы вырвать у этой враждебной страны хоть самую малость – крышу над головой.

Так же, как в свое время, еще мальчишкой, он знал, что в нем живет скорость, он предвидел теперь, что произойдет в этой все еще враждебной Америке.

Свои мысли он попытался объяснить одному из активистов, с которым он оказался рядом в самолете.

– Послушайте, – сказал он тогда, – уж коли вы собираетесь заварить эту чертову революцию, может быть, не стоит объявлять о своих планах в «Нью-Йорк Таймс»?

– Революция, – ответил активист, – это связь с массами. Самое главное – они должны осознать, что власть дает только винтовка.

– А вам никогда не приходило в голову, что большинство винтовок у белых?

– Беленький человек изнежен. С ним кончено. Он мертв, приятель.

– Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь загоните его в угол, – сказал Батлер юноше, который на это ответил, что Батлер – это дядя Том вымершего поколения. Месяц спустя Батлер наткнулся на имя этого активиста в газете: сообщалось, что юнец был арестован за вооруженное ограбление аптеки.

Некоторые из друзей Батлера говорили, что судя по стандартному характеру обвинения, парня на самом деле арестовали за его политические убеждения.

– Чепуха, – сказал Батлер. – Просто вы не знаете, как делаются такие дела: этот парень – самая подходящая кандидатура на образ врага. Он не представлял для правительства никакой опасности. Более того – он ему помогал.

– Он поднимал уровень самосознания своего народа, – сказала сестра Батлера.

– Каждый раз, когда этот мальчишка открывал рот, десять тысяч белых сдвигались вправо.

– Это искаженный образ мыслей, – сказала сестра. – Не знаю, как ты, а я устала валять дурака.

– А я устал от неудач. Мы отталкиваем тех, кто поддерживает нас на севере, да и на юге.

– За нами Третий мир. Нас больше, чем этих белесых.

– Количество уже не играет прежней роли, – возразил Батлер. – Любая армия состоит из людей, которые могут действовать вместе и, что самое важное, быть в нужное время в нужном месте. Если бы я возглавлял революцию в этой стране, я бы дал каждому парню не ружье, а часы.

– А это крепко застряло у тебя в голове, мистер «вам разрешается быть только защитником». И не повторяй мне разговоры белесых о том, что мы будем стерты с лица земли. Нас стирают с лица земли каждые сто лет, а мы – вот они!

– Нет, – печально сказал Батлер, – я не считаю, что нас сотрут с лица земли, потому что не думаю, что мы сможем сейчас заварить настолько крутую революцию, что нас сотрут в порошок. Мы задохнемся в нашей собственной глупости.

Его сестра ответила, что Батлер слишком высокого мнения о белокожих. Ответ Батлера сводился к тому, что хотя белокожий не так уж хорош, и даже изрядно глуп, но по сравнению с его сестрой самый последний белый босяк выглядит интеллектуальным гигантом.

Отчаяние Батлера становилось все глубже с появлением все новых газетных статей с невыполнимыми требованиями черных активистов: о единстве Третьего мира и языке пуль. Когда Уильям Форсайт Батлер узнал о создании по всей стране сети департаментов африканских исследований, он чуть не заплакал от чувства бессильной досады: «Вы, проклятые ублюдки, нам нужны школы профессиональной подготовки! – кричал он в тишине своей комнаты. – Не эти идиотские департаменты, а школы профессиональной подготовки, слышите? В этом наше спасение».

Естественно, большинство друзей перестали с ним разговаривать – он был трусливым дядей Томом. Он был тогда затаившим месть защитником, и у него был план. В один прекрасный день этот план сработал: Батлер перешел в другую команду, «Нью-Йорк Джайнтс», и получил обещание, что ему дадут возможность продвинуться в следующую линию.

В день открытия нового сезона он занимал место защитника в последней линии обороны. В конце сезона он занимал то же место.

Вот тогда-то Уильям Форсайт Батлер и подумал, что, может быть, его сестренка права.

Движение за укрепление этнического самосознания набирало силу в футбольных клубах, и Батлер стал одним из его руководителей. Он проанализировал статистические данные о футбольной лиге, которые показывали, что черных игроков значительно чаще, чем белых, вытряхивали из первых – более престижных и лучше оплачиваемых – линий в задние – защитные.

Он потребовал от руководства ответа на вопрос: почему за такую же игру черный получает меньше, чем белый? Батлер назвал это рабством двадцатого века. Он заявил, что именно расизм является причиной того, что среди полусредних нет ни одного черного, и объявил, что в следующем сезоне потребует, чтобы его перевели в полусредние.

Вилли Батлер продолжал задавать свои вопросы, а владельцы футбольных клубов продолжали хранить молчание. Вскоре имя его исчезло со страниц спортивных газет, не желавших подрывать всеамериканский дух этой игры.

И вот пришел день, когда на последней странице газеты «Нью-Йорк Дейли Ньюс» Батлер увидел занимавший всю полосу заголовок, который вызвал у него приступ ярости. Прочитав его, Батлер поклялся никогда не забывать о рабстве, которое привело его предков в эту страну.

Заголовок гласил:

«Вилли Батлер продан».

О том, что его собираются продать в другой клуб, Батлер впервые узнал из этой газеты и, чтобы не быть проданным кем-то куда-то, – ушел из футбола.

Он был еще молодым парнем, и его занесло в Корпус мира. Он был направлен в Бусати, чтобы попробовать осуществить ирригационный проект, который помог бы поднять плодородие небольших земельных участков хотя бы до уровня достигнутого аборигенами две тысячи лет тому назад. Батлер, довольный тем, что находится так далеко от Америки, с увлечением работал, пока однажды к нему не обратился представитель ЦРУ, приписанный к Корпусу мира в Бусати. Человек из ЦРУ сказал: он возвращается домой, он наблюдал Батлера в работе и понял, что тот – настоящий американец, и как насчет того, чтобы поработать на ЦРУ?

«Почему бы не подработать?» – подумал Батлер и согласился, решив, что как-нибудь выкрутится, направляя нелепые сообщения о высосанных из пальца событиях и взятые с потолка прогнозы о возможном ходе развития событий.

Однако в жаркой Бусати сбывались любые прогнозы. Батлера зачислили на полное довольствие в ЦРУ, положив ему тридцать шесть тысяч долларов в год и поручив содействовать приходу к власти тогда еще полковника Ободе, который придерживался в то время прозападной позиции.

Примерно тогда же Уильям Форсайт Батлер побывал в горах у лони. Войдя в первую же деревушку, он почувствовал: это его дом.

И он устыдился за свой дом. Разбившись на немногочисленные группы, лони прятались в горах; низкорослые трусливые мужчины рылись в земле, отыскивая съедобные корешки и беспрестанно оглядываясь, не появился ли сзади хауса, слон, или еще что-нибудь крупнее ящерицы. В Империи Лони, видимо из-за трусости мужчин, установился матриархат. Три наиболее многочисленные группы лони возглавлялись тремя сестрами-принцессами. Батлер встретился с одной из них и сказал ей: он – тоже лони.

А почему мы должны верить? – спросили его.

Раздосадованный Батлер невольно произвел гортанью шипящий с прищелкиванием звук – у него это было с самого детства. Принцесса неожиданно обняла Батлера и пригласила его в дом.

Батлер смутился.

Принцесса объяснила ему, что мужчины лони, рассердившись, всегда издавали этот звук. Но ей уже давно не приходилось его слышать.

Батлер забыл и об Ободе, и о поручении ЦРУ. Он провел в деревушке две недели и впервые услышал там легенду лони. Он рос и воспитывался в обществе, в котором не верили в такие вещи, но в этой легенде, думал он, многое относилось лично к нему.

Возвращающиеся домой дети лони. Разве он не был одним из этих детей?

А человек с Запада, погибший, но, в конце концов, победивший того, кто поработит лони. Ну, а разве он, Батлер, не с Запада? И разве его нельзя назвать умершим, в том смысле, что он отказался от своей прошлой жизни, чтобы воссоединиться с лони? А человек, который поработит лони? Кто еще как не Ободе?

Он не очень-то понял, что там говорилось о каком-то азиате, который якобы возродит дух лони в ритуальном огне, но кто сказал, что в легендах все должно сходиться с жизнью до последнего слова?

Да, эта легенда здорово подходила ему. И чтобы показать лони свои братские чувства, отплатить тем, кто поработил их, а заодно доставить небольшое удовольствие себе самому, Батлер решил кое-что добавить к легенде – пусть в нее войдет человек, который заставит белых оплатить грех многовековой давности.

Он открыл лежавший на соседнем кресле «дипломат» и вгляделся в потемневший по краям пергамент – грузовую декларацию корабля на партию рабов из Восточной Африки. Другой старинный пергамент представлял собой свидетельство об их продаже. Была здесь и пожелтевшая справка с плантации. Еще на одном документе было изображено родословное дерево. Во всех этих документах значились фамилии Липпинкоттов, Батлеров и Форсайтов – трех американских семей, наживших свои состояния на работорговле.

Он вытащил из небольшого конверта стопку газетных вырезок. Самая последняя – он натолкнулся на нее недавно в газете «Норфолк Пайлот» – чудесное маленькое сообщение о помолвке Хиллари Батлер с Хардингом Демстером Третьим. Надеюсь, подумал он, что Хардинг Демстер Третий не будет слишком опечален, если ему придется подождать у алтаря.

Глава седьмая

В аэропорту Бусати царило смятение. В донесении, полученном от армейского подразделения, приданного компании «Эйр Бусати», основная задача которого состояла в том, чтобы не допускать краж авиационных покрышек и колес, говорилось, что из багажного отделения исчезли семь больших лакированных сундуков, а в самом подразделении не досчитались четырнадцати солдат.

Был разграблен также газетный киоск. В связи с размерами нанесенного ему ущерба было высказано предположение, что в этом киоске начался бунт, но для такого бунта в аэропорту было маловато людей. На самом деле, если уж придерживаться истины, в аэропорту, кроме нескольких человек обслуживающего персонала, находились в то время один белый американец и один престарелый азиат, которые потом исчезли вместе с солдатами и лакированными сундуками.

– Ты в это веришь? – спросил генерал Ободе своего личного адъютанта-хауса.

– В бунт?

– Во все.

– Вы имеете в виду Восток и Запад, отца и сына?

– Да, – подтвердил Ободе.

Адъютант покачал головой:

– Все лони – в горах, там они и останутся навсегда. Нам нечего бояться этих трусливых горных бродяг. Особенно теперь, когда вы начали подкидывать им места в правительстве. Нет, они никогда уже больше не поднимутся. Можно не бояться.

Генерал Ободе на минуту задумался.

– Возьми еще десять тысяч долларов в министерстве финансов и положи на мой счет в швейцарском банке, – сказал он.

А в это время по равнине Бусати, в сторону гор продвигался тяжело нагруженный караван. Покачивающиеся на плечах четырнадцати солдат сундуки отбрасывали своими лакированными боками яркие солнечные блики.

Впереди вышагивали Мастер Синанджу и Римо. Римо был зол как черт.

– Ты – двуличный сукин сын, – сказал он.

– Договор есть договор, – отвечал Чиун. – Невыполненный давний договор всегда имеет преимущество перед тем, что заключен недавно. Это справедливо.

– Ты говоришь о договоре, которому больше двух тысяч лет. Дом Синанджу тогда даже не существовал.

– Обзывание, равно как и несколько лет туда или сюда, не аннулирует договора.

– Да эта штука относится еще к дохристовой эпохе! Несколько лет. Какие же это несколько лет?

– Это ты ведешь отсчет со времен Христа, а не Дома Синанджу. У нас невыполненный договор, причем оплаченный вперед, понимаешь, оплаченный полностью. Это был год Овена. Или год Крысы?

– Наверное, год двуличного сукина сына.

– Неважно. Но, помню, где-то в одном из ваших 50-х или 60-х Дом Синанджу согласился тренировать что-то такое, что нам приволокли прямо с улицы – это временная замена настоящего убийцы…

– Да сгорит твой портрет этого актеришки – Реда Рекса – вместе с его автографом! – воскликнул Римо в сердцах.

Чиун оглянулся на свои сундуки и сказал что-то одному из солдат на языке, который, как потом объяснил Чиун, был одним из диалектов языка лони. По его тону Римо догадался: Чиун напоминал солдатам, что в сундуках ценные вещи, возможно, что в первом сундуке – портрет главного героя сериала «Пока Земля вертится», Реда Рекса, и что в случае опасности надо будет прежде всего спасать этот сундук.

Римо был потрясен, когда впервые услышал, как Чиун говорит на языке лони. Он думал, что Мастер Синанджу знал только китайский, японский, корейский и немножко английский.

Однако, подходя к аэропорту, в который они направились, оставив генерала Батлера в джипе, Чиун жестом велел Римо помалкивать.

Когда они выбрались из батлеровского джипа, Римо хотел немедленно вернуться назад в город, чтобы завершить дело с этим белым домом за железными воротами. Но Чиун потребовал, чтобы они отправились в аэропорт и забрали там багаж. При этом он категорически отказался обсуждать это, или пойти на компромисс. Ему нужен его багаж, сказал он Римо.

Они и не знали, что оказались в аэропорту буквально через несколько минут после того, как самолет Батлера поднялся в воздух. Солдаты приписанного к аэропорту подразделения праздно шатались по залу.

– Я спрошу у них на языке Империи Лони где наш багаж, – сказал Чиун.

– Лони? Это же племя, Чиун. Какой у них язык?

– Нет, это – великое царство великой добродетели, – возразил Чиун. Римо расценил это так: когда они нанимали убийц – ассасинов, то всегда вовремя оплачивали их услуги. Что еще мог подразумевать Чиун под словом «добродетель»?

– Ну, хорошо, давай получим багаж, и сразу же в город. У меня там масса дел.

Чиун молча поднял вверх свой длинный костлявый палец. В его ногте, как в серебре, отразились переливающиеся огни мигалок на крышах полицейских машин. Чиун обратился к одному из солдат на языке, который показался Римо языком Суахили – основным языком, на котором говорили к Бусати.

– Они не будут с тобой разговаривать, Чиун. Мы ведь иностранцы.

– Говори только за себя, ты, белый человек, – сказал Мастер Синанджу.

Римо скрестил на груди руки и стал терпеливо ждать, когда какой-нибудь солдат, к которому обратится Чиун, нацелит ему в грудь свою винтовку. «Пусть сам выкручивается», – думал Римо. Может, будет какой брачок в его ударе. Хотелось бы на это взглянуть, хотя он, Римо, и не собирается наблюдать за всеми событиями со стороны.

Сначала Чиун сказал что-то на диалекте лони, потом перевел Римо, о чем у них там шла речь.

«Я – Мастер Синанджу, а это – Римо, который хоть и белый, но близок мне. (Я говорю им „близок“, Римо, потому что им не нравится твое неуважительное отношение к моим словам.) Я хотел бы поговорить с вашим королем о своем долге как Мастер Синанджу».

Я уверен, Римо, они знают о нем, об этом, наверное, много говорится в их деревнях и храмах, о том, что Мастер Синанджу все еще не вернул свой долг.

Тем временем двое солдат продолжали о чем-то горячо спорить между собой. Римо улыбнулся.

– Неужели ты, папочка, думаешь, что два солдата-африканца вспомнят столетней давности обязательство какого-то иностранного наемника?

– Сколько бы ты ни старался, Римо, тебе не понять сути Синанджу. Лони высоко ценят услуги Дома Синанджу, не то что китайские императоры и паршивые американцы.

Римо покачал головой. Если уж Чиун начал говорить о славе Синанджу, то с ним лучше не спорить. Во всем мире о Доме Синанджу слышали от силы пять человек, да и то, четверо из них – агенты разведки, а пятый – какой-нибудь замшелый историк. Но если послушать Чиуна, то Синанджу величественнее Римской Империи.

Чиун пробормотал что-то еще, и солдаты явно смешались. Они жестом предложили Чиуну и Римо следовать за ними.

– Сейчас ты увидишь, как достойные люди относятся к Мастеру Синанджу, – с гордостью прошептал Чиун. – Есть еще люди, которые достаточно культурны, чтобы отличить настоящего ассасина от, как ты его называешь, убийцы. Вот увидишь!

– Чиун, ты ведь даже не знаешь, лони ли они. Может, они собираются задать нам сейчас хорошую трепку.

– Ты путаешь их с американцами, – огрызнулся Чиун.

Солдаты отвели Чиуна и Римо к офицеру, которому Чиун снова что-то энергично объяснял, с необыкновенной быстротой размахивая руками. Римо пытался угадать реакцию по лицу офицера, но черная как ночь физиономия оставалась бесстрастной, словно космос.

Офицер показал на газетный киоск в аэропорту.

Чиун кивнул и повернулся к Римо.

– Вот увидишь. Увидишь, что такое настоящее уважение, – сказал он. – Пошли!

Римо пожал плечами. Аэропорт – чуть меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо, – был раз в пять больше того, что требовалось для нужд Бусати. Римо и Чиун стояли у газетного киоска, в котором были главным образом периодические издания на английском языке.

– Мы получили твой багаж, Чиун, убедились, что с портретом Реда Рекса все в порядке, и сегодня же ночью я взгляну на белый дом с железными воротами.

– Нет, – возразил Чиун, – мы должны дождаться офицера. Уйти сейчас – значит показать неуважение к лони.

– И почему это ты их так уважаешь?

– Потому что, в отличие от некоторых других, они заслужили уважение.

– Чиун, не хочу обижать тебя, правда не хочу, но скажи: неужели все Мастера Синанджу в течение сотен лет учили язык лони только потому, что не выполнили какой-то договор? Да они, наверное, давно уже забыли про этот должок. А сколько, интересно, еще языков ты хорошо знаешь?

– По настоящему хорошо?

– Ага.

– Один. Мой родной. Остальными я только пользуюсь.

Скользнув взглядом по киоску, Римо заметил среди всего прочего экземпляр газеты «Нью-Йорк Таймс», продававшийся за два с половиной доллара. Как следовало из сообщения на первой странице газеты, на телевидении нашли возможность изменить время трансляции репортажей по Уотергейту. Возобновлены передачи «мыльных опер».

– В Штатах снова запустили «Пока Земля вертится», – шепнул Римо.

– Что? – выдохнул Чиун.

– Твои сериалы. Их снова показывают.

Чиун пошевелил губами, как будто намереваясь что-то сказать, но у него ничего не получилось. Когда к нему вернулся дар речи, он молвил:

– Я уехал из Америки, потому что оставлял за собой пустоту. Америка обманула меня. Как они могли вот так просто возобновить передачи, которые они же так просто отменили?

– Не знаю, папуля. Но, думаю, следует поторопиться, чтобы поскорее вернуться в Штаты, не так ли? Свое уважение к лони ты можешь выразить как-нибудь потом. Если уж они прождали пару тысяч лет, им ничего не стоит подождать еще годик-другой.

Впервые в жизни Римо увидел, что Чиун колеблется.

В этот момент армейский капитан, с которым они разговаривали, подошел к ним и сказал на чистейшем английском языке:

– Я и мои солдаты, сэр, восхищены миленькой лонийской сказкой, которую вы нам рассказали. Чтобы выразить нашу благодарность, мы будем рады отвезти ваш багаж всего за сто американских долларов.

Римо зажал руками рот, чтобы не рассмеяться.

И тут Чиун дал волю своим чувствам. Тощий азиат, как ураган, набросился на газеты, разрывая их в мелкие клочья. Газетный стенд врезался в стенной стеллаж, стенной стеллаж – в продавца, а продавец вместе со стендом, стеллажом и тем, что осталось от газет, – в переплетение трубок неоновых ламп рекламного щита. По залу аэропорта Бусати порхали, медленно опускаясь, белые, как снежинки, клочки бумаги.

– Это вероломство не останется безнаказанным, – объявил Чиун.

Капитан, который хотел заставить их раскошелиться, начал было пятиться назад, но услышав то, что сказал ему Чиун, остановился.

В этот раз Чиун не переводил Римо содержание своего разговора с капитаном. Закончив переговоры, Чиун дал Римо знак следовать за ним. Когда они шли за капитаном, он тихо сказал:

– Эти люди – не лони.

– Хорошо. Поедем в город и закончим то, ради чего мы сюда явились.

– Но сначала я должен закончить то, ради чего я сюда явился, – безапелляционно ответил Чиун.

Они уже несколько часов тащились по равнине Бусати. Римо продолжал выковыривать из карманов клочки газетной бумаги и ворчать, что Чиун обманул его, заставив поверить, будто они возвращаются в город.

– Я же тебе сказал, – объяснял Чиун, – более старый контракт имеет преимущество.

– Это не решает мою проблему, папочка.

– С глупым разговаривать бесполезно.

– И мне, и тебе платит один и тот же хозяин. Мы обязаны выполнять его задание, но этого не делаем.

– Если тебе так надо, можешь отправляться в свой город, но только без меня.

– Это каким же образом? – возмутился Римо, оглядывая равнину. – Я даже не знаю, где мы сейчас находимся.

– А когда ты что знал? – съехидничал Чиун и бодро зашагал дальше, к виднеющимся вдали горам.

Они шли целый день. Римо сетовал на то, что провалит здание, что лони, можно не сомневаться, ограбят их в первой же деревне, жаловался на изнуряющий зной выжженной солнцем равнины, которую Чиун упорно называл «пышными предгорными садами», поскольку, объяснял он Римо, в свое время здесь были красивейшие в мире сады.

– Лони, должно быть, неплохо заплатили тогда твоим предкам, – сказал Римо.

– Они умели ценить настоящую работу.

– Вот увидишь, они накинутся на нас, как только сообразят, что их больше.

– Лони – честные, справедливые и порядочные люди.

– Да, заплатили вам явно недурственно, – ворчал Римо. Чувствовал он себя прескверно: пропыленный, грязный, покрытий липким потом… Еще бы – двое суток не менял белья. А Чиуну, с его семью сундуками одежды, хоть бы что.

К тому времени, когда они начали подниматься в горы, на древний континент, во всем ее величии, внушающем благоговейный трепет, пала ночь. Римо сразу заметил, что продвигались они не просто по горным тропинкам, а по уступам, вырубленным в камне, и за прошедшие века стертым ногами человека.

Они продолжали упорно двигаться вперед – все выше и выше, в ночные горы. Римо был изумлен выносливостью солдат, шагающих под грузом чиунова багажа.

За очередным поворотом они увидели огонь, горящий на высокой стене.

Чиун сложил рупором ладони и что-то прокричал на лонийском диалекте суахили.

– Я им сказал, что это я, – объяснил он Римо.

– Ну, сейчас мы получим, – сказал Римо, готовясь к худшему.

Из проемов в стене показались люди с факелами и копьями, всего несколько человек, которые сначала отступили назад, выжидая, пока их не набралось побольше, а тогда двинулись вперед. Свет их факелов ослепительно сиял в ночной темноте.

Слишком много людей и копий, чтобы удрать целым и невредимым. Римо решил пробраться через центр, приготовившись получить несколько ран, а потом, не останавливаясь бежать. Отступать было некуда. Позади себя он слышал стук сбрасываемых на землю сундуков Чиуна и топот ринувшихся назад солдат хауса.

К удивлению Римо лони не стали их преследовать. Вместо этого, приблизившись на расстояние полета копья, они пали на колени и в унисон молитвенно вскричали:

– Синанджу! Синанджу! Синанджу!

Затем через головы толпы в ярком свете факелов Римо увидел спускающуюся к ним высокую черную женщину в короткой белой тунике. Она несла сверкающую металлическую жаровню, в которой пылал огонь. Римо и Чиун подошли ближе, и толпа, скандирующая «Синанджу», по' одному ее слову остановилась.

Она заговорила. Чиун переводил Римо.

– Добро пожаловать, Мастер Синанджу! Мы мечтали о возращении твоего грозного величия. О, Грозное Величие, Боги лони приветствуют тебя. Наши мечты сбылись! О, Грозное Величие, теперь трон лони снова в безопасности, потому что ты снизошел до нас.

– Чиун, они что – действительно это говорят? – тихо уголком рта спросил Римо.

– Так цивилизованные люди приветствуют Мастера Синанджу, – ответил Чиун, последний из Мастеров Синанджу.

– Чушь собачья, – сказал Римо Уильямс, бывший полицейский из Ньюарка.

Глава восьмая

Когда самолет приземлился в аэропорту Вашингтона, генерал Уильям Форсайт Батлер взял напрокат машину и направился в городок Норфолк, расположенный в штате Вирджиния.

Воздух был напоен пьянящими весенними запахами. Батлер выключил кондиционер и открыл окно, прислушиваясь к дыханию земли и наслаждаясь ее красотой.

Так ли уж давно первые рабы ступили на эту землю? Может быть, они шли по этой же дороге? Конечно она была тогда не шире телеги. Горячая дорожная пыль забивалась у них между пальцами, ласкала и грела их ноги, и они, наверное, думали так же, как думал когда-то Батлер: какая добрая, щедрая земля! Может быть после своего путешествия с каждодневными страданиями, они думали, что судьба наконец-то им улыбнулась – перед ними простиралась тучная плодородная земля, на которой они могли построить счастливую полнокровную жизнь. Наверное так думали принцы лони. Но вместо счастья и благополучия их долей стали цепи, хлыст и изнурительный труд на полях под палящими лучами солнца – труд, не скрашенный ни беззаботным смехом, ни поддержкой семьи – медленное постоянное забвение простого человеческого счастья.

Лони были в то время гордым народом. Многие из них пытались изменить свою судьбу – вначале спорили с белыми мучителями, затем пробовали бежать, затем – поднимались на бунт.

Батлер подумал о том, что теперь лони подавлены и забиты даже в своей собственной стране, и сильнее нажал на педаль газа.

В Норфолке он направился в оживленный портовый район и припарковал автомобиль на неохраняемой стоянке недалеко от небольшого зала игральных автоматов. Он еще не вышел из машины, а уже почувствовал, как все вокруг заполнено влажностью, запахом соли и морской тины. Идя по припортовой улице, он чувствовал, как этой влагой в этим запахом пропитывается даже шелковая ткань его легкого голубого костюма.

Он остановился у пирса и посмотрел на протянувшуюся в обе стороны на добрые полмили ярко освещенную, сверкающую неоновыми огнями улицу. В одном из трех мест на этой улице должен быть его человек.

В первом баре, в который он зашел, работала система кондиционирования воздуха, в нем было прохладно, и он почувствовал, как сразу же, только он вошел внутрь, на теле высох пот. Это был бар для моряков. Для белых моряков. В таверне было полно моряков. Их одежда, наколки и особенно задубелые на солнце и морских ветрах лица и руки подтверждали их профессию лучше всяких документов. Эти лица вопросительно повернулись к нему, когда он остановился в дверях, понимая, что ошибся, что это не тот бар, который он искал. Решив показать, что он тоже свободный человек, Батлер не спеша прошелся взглядом по лицам сидевших за стойкой бара, затем оглядел столы.

– Эй, ты! – крикнул бармен. – Это частный бар.

– Конечно, – сказал Батлер, – конечно, частный. Ищу кое-кого, босс.

– Ну, здесь ты его вряд ли найдешь.

– Да не его, босс. Ее. Может быть, ты ее видел? Крупная блондинка с большими титьками. На ней короткое красное платье, а под ним – распрекрасная теплая задница. – И он осклабился, показав ряд белых зубов.

Бармен закипал.

– Да ладно, босс. Я уже вижу – ее здесь нет. Но если она придет, скажи, чтобы она несла свою теплую задницу домой. Не то, скажи, ее мужик отхлестает по этой самой заднице. А еще скажи, что если она сразу же не заявится, то больше не получит вот этой штуковины, – сказал Батлер и показал на то место, где сходятся две штанины.

Несколько человек хихикнули. Бармен открыл было рот, чтобы ответить, но Батлер повернулся и вышел на улицу, не придержав при этом дверь. Тяжелая деревянная дверь гулко захлопнулась за ним.

Он остановился на подъездной дорожке и рассмеялся гулким раскатистым смехом, в котором натренированное ухо лингвиста могло бы различить гортанно-шипящее прищелкивание, характерное для лони в гневе.

Отсмеявшись, Батлер повернулся и зашагал к следующему кварталу. Гнетущая жара уже спала. Для его кожи в самый раз.

Во второй таверне все было нормально, но пусто; он нашел того, кого искал, в третьей таверне. Человек этот сидел за столиком в дальнем углу зала. Его лицо цвета кофе с молоком казалось светлее на фоне темно-синего габардинового кителя. Несмотря на жару, на нем был отделанный тесьмой жилет и утконосая фуражка с золотым витым шнуром по околышу и козырьку.

В зале было полно черных матросов, и никто даже не взглянул на черного щеголя в голубом костюме. Пока он пробирался к задней стене, ему дважды предлагали выпить, но он дважды отказался, стараясь быть предельно вежливым. Наконец он подошел к столику, за которым сидел морской офицер и пил в одиночку виски «Катти Сарк», наливая из стоявшей перед ним бутылки.

Когда Батлер опустился в кресло, офицер взглянул на Батлера.

– Привет, капитан, – поздоровался Батлер.

– Ага, полковник Батлер, – отозвался капитан. – Как я рад видеть вас. – Язык его немного заплетался; успел уже наклюкаться, досадливо поморщился Батлер. – Давно вас здесь не было.

– Да, – согласился Батлер, – но сейчас мне нужна ваша помощь.

Наполнив до краев свой стакан, капитан вяло улыбнулся. Он понюхал виски, поднес стакан к губам и начал медленно, понемногу выливать его содержимое в рот. Когда стакан наполовину опустел, он остановился.

– Что ж, пожалуйста, – сказал он. – Условия те же?

Батлер кивнул.

«Те же условия» означали пять тысяч долларов наличными для капитана танкера, плавающего под либерийским флагом. По крайней мере, это была любезная выдумка, которой придерживались Батлер и капитан. Правда состояла в том, что «условия те же» означало: жена и дети капитана, которые жили в Бусати, будут продолжать там жить, а не окажутся вдруг мертвыми в какой-нибудь канаве. Это условие было оговорено еще при первой встрече Батлера с капитаном десять месяцев тому назад, и этот вопрос никогда больше не поднимался – не было необходимости: капитан все хорошо помнил.

– Однако, – сказал Батлер, – на этот раз есть некоторая разница.

Он внимательно оглядел зал, чтобы убедиться, что никто за ними не следит и не подслушивает. Небольшой бар сотрясали душераздирающие вопли музыкального автомата. Успокоенный, Батлер сказал:

– Две женщины.

– Две? – переспросил капитан.

– Две, – улыбнулся Батлер. – Но одна из них, не закончит путешествия.

Капитан хлебнул виски и снова улыбнулся.

– Понимаю, – сказал он, – понимаю. – Но он не понимал. Он не понимал, почему он должен взять на борт за одну и ту же цену двух женщин вместо одной. Так же, как не понимал, каким образом поставить перед Батлером пот вопрос, не рискуя навлечь на себя серьезные неприятности. Но он снова повторил: – Понимаю.

– Хорошо, – сказал Батлер. – Когда вы отплываете?

– В пять, – посмотрев на часы сказал капитан. – Как раз перед рассветом.

– Буду в пять, – сказал Батлер и поднялся из-за стола.

– Может быть, присоединитесь ко мне? – предложил капитан, берясь за бутылку.

– Извините нет. Я не пью.

– Жаль. Это вы зря. Когда выпьешь, жизнь становится намного легче.

Батлер положил на стол свою большую ладонь и, перегнувшись через стол, сказал:

– Вы не поймете, капитан. Ничто сейчас не может быть более легким, чем моя жизнь. И более приятным.

Капитан кивнул. Батлер на секунду задержался, ожидая вопроса, затем, не дождавшись, оттолкнулся от стола, повернулся и молча вышел.

Он остановился в мотеле на окраине города, где снял комнату под именем Ф.Б.Уильямс. Он заплатил наличными и отмел попытки дежурного завязать с ним разговор.

Батлер проверил комнату. Дверные замки были вполне удовлетворительны. Он бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, закрыл комнату и вернулся к машине.

Целый час разъезжал Батлер по улицам Норфолка, разыскивая нужного ему человека. Ему нужен был особый человек.

Наконец он нашел ее. Это была высокая стройная блондинка с пепельными волосами. Она стояла на углу перекрестка, у столба светофора, в отработанной годами позе проститутки – готовая тут же пересечь улицу, если вблизи покажется полицейская машина, но согласная стоять там хоть вечность, если фараоны не покажутся и если конечно не подъедет подходящий мужчина в подходящей машине.

Увидев ее, Батлер быстро объехал на прокатном «бьюике» вокруг квартала, а затем, точно подгадав, подкатил к ней как раз в тот момент, когда зажегся красный свет.

Девушка взглянула на него через лобовое стекло. Батлер нажал на кнопку электрического устройства дверей, отпирая их. Глухой щелчок открывающегося замка был еще одним принятым всюду сигналом. Девушка подошла к машине, облокотилась на дверь, просунула в открытое окно голову и первым делом внимательно оглядела заднее сиденье. «Да, – подумал Батлер, – рост, фигура и возраст вроде бы подходят. Цвет кожи и волос – тоже.»

– Хотите развлечься? – спросила девушка.

– Точно!

– Минет – пятнадцать долларов, натурально – двадцать пять.

– А на ночь? – спросил Батлер. Странно, подумалось ему, слова и фразы уличного жаргона всплывали в памяти с такой легкостью, как будто он и не переставал ими пользоваться.

– Не-а, – сказала девушка. – Не охота. Это тоска зеленая.

– А три сотни желания не прибавят? – спросил Батлер, зная, что за такие деньги можно заставить расстараться сразу трех проституток на выбор.

– У вас они есть?

Батлер кивнул.

– Покажите!

– Покажу. Прыгай в тачку!

Девушка открыла дверь и скользнула на переднее сиденье, рядом с Батлером. Зажегся зеленый. Батлер повернул направо, за угол, и остановился недалеко от ярко освещенного ночного газетного киоска.

Достав из кармана бумажник, он вынул из него три стодолларовые бумажки, стараясь, чтобы девушка заметила оставшуюся в бумажнике пухлую пачку банкнот. Три сотенные он развернул веером и подержал на уровне ее глаз.

– Деньги вперед, – сказала она, сглотнув.

– Две сотни сейчас, – ответил он. – Можешь их припрятать. Третью – потом.

– Чегой-то ты так разохотился? – спросила она.

– Послушай. Я – не извращенец. Никаких там хлыстов и прочей чепухи. Просто мне нравятся белые женщины. Если ты мне угодишь, получишь еще одну сотню, о которой никто не будет знать.

Она еще раз всмотрелась в лицо Батлера, на этот раз очень внимательно, явно стараясь сверить его со своими представлениями о трех известных ей категориях опасных клиентов – фараонов, извращенцев и драчунов. Он вроде не подходил ни под одну.

– О'кей, – сказала она. – Ждите здесь. Я припрячу две сотни и сразу вернусь.

Батлер кивнул. Он не поверил бы проститутке, если бы специально не продемонстрировал ей содержимое своего бумажника. Сейчас он был уверен, что ее куриные мозги усиленно работают над тем, как вытянуть из него больше обещанных четырех сотен. Отдав две сотни своему сутенеру, она тут же вернется назад.

Действительно, через три минуты она снова скользнула на соседнее сиденье и обвила руками его шею.

– Меня зовут Тельма, – сказала она, – а тебя?

– Симон, – ответил он. – Хата у меня есть. – Он захлопнул дверь, и они тронулись с места.

Через десять минут они уже были в комнате Батлера в мотеле. Еще через двадцать минут она, связанная, с кляпом во рту, одурманенная хлороформом, лежала на полу за кроватью – невидимая из окна и достаточно далеко от телефона. Последняя предосторожность была явно излишней, поскольку она отключилась на всю оставшуюся часть ночи.

Прежде чем уйти, Батлер еще раз посмотрел на нее и остался вполне доволен. Рост – подходящий. Цвет волос – почти такой, как надо. Нельзя сказать, чтобы все было безукоризненно. Вряд ли можно будет дурачить людей слишком долго, но пока и эта сойдет. Во всяком случае, годится, чтобы выиграть время.

Удовлетворенно посвистывая, он выбрался из духоты городских улиц и оказался на дороге среди мелькающих по сторонам холмов, известных лисьими охотами, земли Вирджинии – богатой на богатых сукиных сынов.

Батлер проехал по этой дороге трижды, прежде чем нашел, наконец, поворот к вьющейся дорожке, ведущей к поместью Батлеров. Выключив фары и габаритные огни, он посидел немного в темноте и вскоре смог различить очертания главного здания, возвышающегося на самой вершине холма, примерно в двухстах ярдах от дороги. Он решил не рисковать и не подъезжать слишком близко к дому, так как не исключено, что там могли быть установлены охранные сигнальные устройства. Медленно проехав еще сотню ярдов, он обнаружил удобный съезд с дороги и свернул под нависшие ветви густых деревьев парка.

Батлер закрыл машину, проверил карманы, убедился, что взял все необходимое, и направился прямо по аккуратно подстриженным лужайкам батлеровского поместья к дому на холме, придерживаясь тенистых посадок на северной стороне.

На ходу он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Можно, пожалуй, и ускорить шаг, хотя время еще есть.

От травы исходила влажная прохлада, и он вдруг вообразил себя босоногим мальчишкой, одетым в какой-то обезьяний костюмчик и семенящим к беседке с напитками для своего хозяина. Когда это было? И когда он научился так ненавидеть?

Он бежал трусцой, его большое сильное тело двигалось свободно и легко, как когда-то на покрытых травой футбольных полях, когда он выступал в этой громадной клетке под открытым небом, для белых зрителей, которым посчастливилось заиметь друга, доставшего абонемент на очередной сезон.

Не важно, когда он начал ненавидеть. Он ненавидел – и все, но потом, он вспомнил: Кинг-Конг. Вот когда это началось.

После очередного ожесточенного спора со своей сестрой, он тогда выскочил ночью на улицу, долго бродил по Нью-Йорку и каким-то образом оказался на бесплатной лекции о расизме в Новой школе социальных исследований.

Лектором был один из той кочующей банды ничему не учащих учителей, которые умудряются порой сделать одно любопытное, пусть даже и не бесспорное заявление, попадают в заголовки газет, а потом лет двадцать обсасывают его, выступая с платными лекциями в студенческих городках. Лектор говорил о расизме в кино, делая малообоснованные выводы из второстепенных фактов и срывая все более громкие аплодисменты, находившихся в аудитории двухсот человек, в основном белых.

Затем в зале погасили свет, и на экране замелькали отдельные кадры из старого классического фильма о Кинг-Конге. За отведенные на это пять минут, зрителям было показано, как эта гигантская обезьяна терроризировала Фей Рей в джунглях, как забралась потом на Эмпайр Стейт Билдинг и, держа девушку в своей огромной ладони, стояла там, на самом верху, до тех пор, пока не была расстреляна истребителями.

Докладчик сопровождал показ фильма такими комментариями, будто старался подравнять под темень в аудитории отсутствие света в собственных рассуждениях.

«Кинг-Конг», говорил он, тонко завуалированная атака белых кинематографистов на сексуальность черных. Плотоядное выражение, с каким Кинг-Конг смотрит на белую девушку, держа со в своей черной руке; его отчаянные, неистовые, без раздумий и колебаний, поиски Фей Рей, как бы подтверждавшие мифическое вожделение черных мужчин к белым женщинам; дешевая по замыслу концовка фильма с Кинг-Конгом, погибающим, прижимаясь к фаллическому символу – башне здания; концовка, как бы провозглашающая, что поднятый в эрекции фаллос черного несет ему гибель, – все это было приведено докладчиком в качестве доказательств правильности своих утверждений.

Батлер смотрел на аудиторию, на согласно кивающие головы слушателей.

«И это – либералы, – думал он, – самая большая надежда американских черных, и ни один из них, даже на секунду не подверг сомнению свою собственную бездумную готовность видеть в обезьяне черного человека. Разве в школах больше не преподают антропологию? А вообще, чему-нибудь там еще учат? Обезьяна волосата, а черные люди безволосы. У черных толстые губы, а у обезьян губ вообще нет. И все-таки эти типы готовы поверить, что черные и обезьяны – одно и то же».

А ведь считается, что эти люди – лучшее, что может предложить Америка.

Лектор убедил Батлера только в одном: его сестра была права, а он неправ. Чтобы получить то, что черный человек заслужил, Америке придется пройти через конфронтацию, а может быть и насилие.

Батлер действовал. Потом было посещение деревни лони, где Уильям Форсайт Батлер осознал, что он дома. Он услышал легенду лони и решил, что он – именно он – избавитель из этой легенды, он может использовать лони, чтобы захватить власть в Бусати и показать, чего может добиться черный человек, если дать ему хотя бы полшанса.

Вот он уже возле дома. В доме было темно и тихо. Он обрадовался, что не было собак. Собак Вилли Батлер боялся.

Батлер постоял у стены дома, оглядываясь вокруг и вспоминая план расположения комнат, который ему начертил исследователь-историк, обнаруживший его в библиотеке Конгресса в книге «Исторические дома Вирджинии». Комната девушки должна, согласно плану, находиться на втором этаже, справа.

Батлер посмотрел вверх. По фронтону здания шли решетчатые балконы, увитые спускающимися вниз по стене стеблями вьющихся растений. Он надеялся, что они выдержат его вес.

Крепко взявшись правой рукой за стебель, Батлер подтянул ноги и повис, испытывая его крепость.

Он повисел немного на правой руке; стебли были достаточно крепки, а вся их переплетенная масса цепко держалась за стену дома. Удовлетворенно хмыкнув, он начал карабкаться вверх. Окно спальни на втором этаже оказалось незапертым, и даже слегка приоткрытым. Внутри было слышно тихое жужжание кондиционера, вдыхавшего прохладу в комнату.

Ночь была черна, как железнодорожный туннель в полночь. В самой спальне, однако, было достаточно светло от небольшой индикаторной лампочки, вделанной в стенной выключатель у двери.

В кровати под сияющей белизной простыней Батлер различил очертания женского тела. Это должна быть Хиллари Батлер.

Придерживаясь одной рукой за чугунную литую решетку, Батлер медленно, осторожно открыл окно и бесшумно шагнул через подоконник. Его ботинки глубоко утонули в плюшевом ковре, который покрывал пол спальни. Он подождал, стараясь не издать ни одного звука, выровнял свое дыхание и двинулся к кровати, к головной ее части. Вот теперь он уже мог видеть лицо девушки. Да, это была Хиллари Батлер, спящая безмятежным сном праведницы, пребывающей в мире со всем миром. То, что она была здесь, в комнате с кондиционером, под легкой атласной простыней в конечном счете потому, что ее предки возили через океан мужчин, женщин и детей в полузатопленных и кишащих крысами трюмах кораблей, видимо, совсем не мешало ей спокойно спать. Батлер ненавидел ее.

Он отступил назад и вынул из кармана небольшой пакет, обернутый фольгой. Он осторожно надорвал его и тут же уловил характерный запах хлороформа. Вынув из пакета сложенную в несколько слоев пропитанную хлороформом марлю, Батлер аккуратно засунул пакет обратно в карман.

Он быстро шагнул вперед. Остановившись рядом с девушкой, он переложил марлю с хлороформом в правую руку. Затем нагнулся и накрыл марлей рот и нос девушки. Хиллари Батлер резко вскинулась, и Батлеру пришлось навалиться на нее всем своим грузным телом, чтобы удержать. Несколько секунд она металась с широко открытыми, полными ужаса глазами, пытаясь разглядеть того, кто напал на нее, но единственное, что она увидела, был блеск света, отразившегося от золотого кольца в виде цепочки на пальце руки, закрывавшей ей лицо. Рывки ее становились все слабее. Наконец, она затихла совсем.

Выпрямившись, Батлер посмотрел на лежащую без сознания девушку. Оставив марлю на ее лице, он принялся методично обследовать комнату.

Он внимательно перебрал ее костюмы и платья в занимавшем всю стену платяном шкафу, отвергая их одно за другим, пока не увидел бело-голубое платье из джерси с вышитой на нем эмблемой знаменитого нью-йоркского портного. Перед тем, как закрыть шкаф, он убедился, что все в нем аккуратно развешано. На туалетном столике он увидел шкатулку из полированного черного дерева. Батлер открыл ее, достал горсть драгоценностей, поднес их к лампочке у двери и внимательно рассмотрел. Отобрав гравированный золотой браслет-амулет и пару золотых сережек, он положил все остальное обратно в шкатулку.

Скатав бело-голубое платье, Батлер засунул его себе за пояс, а драгоценности положил во внутренний карман пиджака.

Подойдя к кровати, он снял с лица девушки марлю, положил ее в карман, затем, поднял девушку одной мускулистой рукой и понес к окну, как носят под мышкой свернутые в рулон чертежи.

Он сам удивился той легкости, с которой спустился с девушкой на землю. Все еще держа ее под мышкой, он направился к лесу и дальше, к дороге, где стоял автомобиль.

Он бросил эту маленькую богатую девушку на пол перед задним сиденьем, прикрыл одеялом и быстро поехал прочь. Ему очень не хотелось, чтобы его остановил какой-нибудь полицейский, заинтересовавшись, что делает черный во взятой напрокат машине в три часа ночи в этой части города.

Припарковавшись у мотеля перед своей комнатой, Батлер положил свежую хлороформовую подушечку рядом с лицом девушки и направился к себе в номер. Проститутка все еще находилась без сознания.

Он надел на нее бело-голубое платье Хиллари Батлер и взятые из шкатулки драгоценности. На внутренней стороне браслета было выгравировано: «Хиллари Батлер от дяди Лоури». Серьги. Оказывается они предназначались для проколотых ушей. У проститутки уши не были проколоты. Как в том анекдоте, про белую ведьму, у которой тоже не было дырок там, где они нужны! Острым концом замка одной из сережек он проколол мочку уха находящейся без сознания девушки. Она даже не пошевельнулась, хотя из небольшой ранки и выкатилось несколько капель крови. Он застегнул на серьге миниатюрный замочек и принялся за другое ухо.

Затем Батлер развязал веревки, которыми была связана девушка, и положил их в свой чемоданчик. Из его внутреннего кармана он вынул два тяжелых коричневых пластиковых мешка, по форме напоминающих армейский рюкзак.

В один из них он затолкал проститутку. Верхняя часть мешка застегивалась на металлическую молнию, но через нее проходило достаточно воздуха, чтобы можно было дышать. Прихватив с собой второй мешок, генерал Уильям Форсайт Батлер вышел на парковочную площадку. Вокруг никого не было. На площадке стояли еще три машины, но в окнах напротив было темно; их владельцы спали.

Батлер открыл заднюю дверцу машины, втиснулся внутрь и начал натягивать на Хиллари Батлер пластиковый мешок. Обращался он с ней довольно грубо, одна из бретелек ее нейлоновой сорочки лопнула, и сорочка соскользнула вниз, обнажив хорошо сформировавшуюся грудь цвета свежих сливок. Батлер положил свою черную руку ей на грудь, ощущая ее теплоту и отмечая заметный даже в полутьме контраст между ее кожей и кожей его руки. Он со злостью ущипнул сосок, и девушка вздрогнула, несмотря на оцепенение. Он злобно скривил губы. «Привыкай, милочка, – подумал он. – Там, где все это началось, тебе такого перепадет еще очень много. За твоей семьей неоплаченный счет трехсотлетней давности, и ты заплатишь по нему вот этой расчудесной белой кожей».

Батлер застегнул молнию мешка, еще раз осмотрелся, вернулся в комнату, поднял мешок с проституткой отнес к машине и бросил его на заднее сиденье поверх Хиллари Батлер.

Потом он вынес свои вещи, стер с дверных ручек отпечатки пальцев и покинул комнату, оставив ключ в двери.

Пятнадцатью минутами позже взятая им напрокат машина была уже припаркована на темной неосвещенной улочке в сотне ярдов от пирса, у которого разводил пары, готовясь к отплытию, либерийский танкер.

Батлер запер двери машины и отправился искать капитана. Найдя его на мостике, Батлер шепнул ему несколько слов.

Капитан подозвал матроса и вполголоса поговорил с ним.

– Ключи, – обратился он к Батлеру. Тот отдал ключи матросу, который тут же ушел.

Десять минут спустя он вернулся и занялся погрузкой большого корабельного сундука.

– Отнесите сундук в мою каюту, – сказал капитан другому матросу, и тот скатился вниз по трапу, чтобы помочь первому втащить груз на борт.

Батлер выждал немного и пошел в капитанскую каюту.

Сундук был поставлен точно посередине комнаты. Открыв его, Батлер рывком вытащил из него пластиковый мешок. Расстегнув молнию, он заглянул внутрь. Там была проститутка в бело-голубом платье Хиллари Батлер. Он начал осторожно стягивать с нее пластиковый мешок, пока не показались полностью ее голова и плечи.

Батлер огляделся. На небольшом столике рядом с массивной кроватью капитана стояла бронзовая статуэтка. Покачав ее на ладони, Батлер прикинул ее вес. Она была достаточно тяжелой.

Он вернулся и опустился на колено рядом с бесчувственной проституткой. «Какой у нее безмятежный вид», – подумал он, занося над ее головой статуэтку, и с силой молота обрушил на лицо девушки.

Батлер все сделал старательно. Он выбил ей зубы, раздробил лицевые кости и в качестве последнего мазка сломал левую руку.

Он встал, слегка задыхаясь от напряжения. Ковер на полу был забрызган кровью. Взяв из личного капитанского туалета полотенце, он тщательно оттер пятна и отмыл статуэтку. Заметив что-то похожее на капельку крови на своем золотом кольце, он долго промывал его под краном.

Батлер затолкал назад в мешок мертвое тело девушки и оставил его на ковре посередине каюты. Перед тем как выйти, он убедился, что Хиллари Батлер в своей пластиковой клетке еще жива, и решительно захлопнул тяжелую крышку сундука.

Вернувшись на мостик, Батлер отозвал капитана в сторонку. Из внутреннего кармана он вынул конверт с пятью тысячами долларов в стодолларовых банкнотах.

– Вот, – сказал он, – ваш гонорар.

Капитан спрятал конверт и снова взглянул на него с выражением предупредительной готовности.

– Что я должен сделать в этот раз, чтобы заработать их?

– На полу в вашей каюте лежит пластиковый мешок. Через десять минут после отплытия, когда будет еще темно, его надо скинуть за борт. Лучше, если вы сделаете это сами. Команда ничего не должна знать.

Капитан кивнул.

– В вашей каюте, – продолжал Батлер, – находится сундук. В нем еще один мешок с обычным содержимым. С ним вы распорядитесь точно так же, как раньше: в первом же порту вы передадите сундук моему человеку, который вас встретит. Затем он переправит багаж самолетом в Бусати.

– Понятно, – сказал капитан.

Батлер сунул руку в карман и вытащил из него полдюжины пакетов из фольги.

– Возьмите, – сказал он. – Это может пригодиться, чтобы ваш груз был… ну, скажем, более сговорчивым.

Капитан сунул пакеты в карман.

– Спасибо, – сказал он. – Между прочим, – спросил он с едва заметной усмешкой в углах рта, – можно мне будет попользоваться этим грузом?

Начальник штаба вооруженных сил Бусати на минуту задумался. Он думал о Хиллари Батлер, думал о ее теплой белой груди, думал о ее новом доме – белом здании за железными воротами и отрицательно покачал головой.

– В другой раз, капитан, – сказал он. Хиллари Батлер была последней, и случайное, походя, изнасилование было ни к чему. Оно не было бы достаточно ужасным – во всяком случае для той, чьи предки дали его предкам рабское имя. Как минимум, это должно быть групповое изнасилование под его личным руководством. Для начала. – Сожалею, – сказал он.

Капитан пожал плечами.

– Так не забудьте про первый мешок, – напомнил Батлер. – Десять минут хода и – за борт. Завтра течение должно прибить ее к берегу.

– Все будет сделано как вы сказали, полковник.

– О, между прочим, я теперь генерал. Меня повысили в звании.

– Уверен, вы это заслужили.

– Стараюсь, – ухмыльнулся Батлер.

Он взял у капитана ключи, легко сбежал по трапу и вернулся к своей машине. Впервые после прибытия в Штаты он включил кондиционер на полную мощность.

Через два часа Батлер уже снова был на борту реактивного «боинга-707», на пути домой – в Бусати.

«Последнее имя в списке, – подумал он. – Легенда начинает осуществляться».

На какое-то мгновение мелькнула мысль о том американце, Римо, и старом азиате, но он отмахнулся от нее. К этому времени они или уже вылетели из Бусати, или сидят в армейской тюрьме. В этом случае он уж постарается, чтобы они покинули Бусати подобру-поздорову. Только он, и он один, будет осуществлять легенду лони.

Глава девятая

– Когда-то мы жили во дворцах. Наши здания поднимались до облаков. Наша страна была богата, и мы жили в мире. – Девушка отвернулась от Римо. Он лежал на спине на вершине холма и жевал травинку. – А теперь – вот он наш мир – сказала она с горечью и махнула рукой на то, что расстилалось перед ней. – Страна крытых тростником лачуг, страна нищеты, невежества и болезней. Страна, в которой хауса охотятся на нас, как на диких животных. Мы стали народом, для мужчин которого бояться так же естественно, как для коровы давать молоко.

Римо повернулся на левый бок, чтобы взглянуть на девушку. Она была высокая и стройная. На фоне ослепительно белого неба африканского полудня она казалась темнее, чем на самом деле. На ней была лишь короткая белая туника, вроде греческой тоги, которая на фоне раскаленного белого неба тоже выглядела темной. Она стояла спиной к Римо, а прямо перед ней, у подножия холма, он видел небольшую грязную деревушку – все, что осталось от когда-то великой империи.

– Могло быть и хуже, – сказал Римо.

– Да? – Девушка повернулась, подошла к Римо и с мягкой грациозностью опустилась на траву рядом с ним. – Что может быть хуже для моего народа?

– Уж поверь мне, – сказал Римо. – Вот ты жалуешься, что цивилизация прошла стороной мимо твоего народа. Да вы от этого ничего не потеряли! Я пришел сюда оттуда, что вы называете цивилизацией, но предпочел бы жить здесь. По крайней мере, если не пересекать дорогу хауса, то можно жить мирно.

Подвинувшись к девушке, Римо взял ее левую руку в свою.

Она инстинктивно отшатнулась, затем пришла в себя, но Римо уже отпустил ее руку. Принцессы Империи Лони обязаны были оставаться девственницами до тех пор, пока не выходили замуж. Они не знали мужчин, и ни один мужчина не знал их до тех пор, пока не состоялась специальная церемония по утвердившимся обычаям предков. Вполне возможно что его ладонь была первой мужской ладонью, которая когда-либо касалась красивой изящной руки принцессы Саффы из Империи Лони.

– Не отпускай меня, – сказала она. – Твоя рука такая теплая… Ты, конечно, прав: здесь все так мирно… Но спокойствие – как дождь. Он, конечно, приятен, но когда льет и льет без передышки, это уже совсем другое дело.

Она взяла руку Римо в свои руки, смолкла на мгновение, как будто бы шокированная собственной смелостью, и затем продолжала:

– Ты, например. Ты лежишь здесь сейчас, пожевывая травку, как корова, и рассуждаешь о том, как прекрасен мир, и тебе хорошо, но ты знаешь: как только сможешь, ты сразу вернешься в тот мир, который ненавидишь.

Римо промолчал – она была права. Когда он найдет и освободит взятых в рабство девушек и узнает, что случилось с Джеймсом Форсайтом Липпинкоттом, он уедет.

– А могу я остаться, если захочу? – спросил он, наконец.

– Не знаю. Легенда об этом молчит.

– Ах, да… Легенда.

С тех пор, как два дня тому назад они с Чиуном прибыли сюда, они, кроме как о легенде, мало о чем слышали. Чиун вместе со своими семью сундуками и всем остальным прекрасно устроился в самой лучшей соломенной хижине, которая только нашлась у лони. Правившая этой деревней принцесса Саффа – две ее младшие сестры-принцессы правили двумя другими деревушками – покинула этот дом, чтобы освободить место Чиуну.

– Черт подери, Чиун, это несправедливо, – сказал ему Римо. – Въехал бы куда-нибудь еще, чем выживать кого-то.

– Несправедливо? – удивился Чиун. – Что несправедливо? Что народ лони хочет выразить свое уважение человеку, который проехал тысячи миль, пересек океан только для того, чтобы отдать долг многовековой давности и вернуть им прежнюю силу?

– Ладно, ладно… Но выживать из дома их принцессу…

– Принцессу! Ты вдруг стал роялистом? Тогда запомни: принцессы и принцы, короли и королевы приходят и уходят. Но в мире есть только один Мастер Синанджу.

– Миру, конечно, здорово повезло, – съязвил Римо.

– Да, миру повезло, что у него есть я. Но еще больше повезло тебе, имеющему возможность греться в лучах величия Мастера.

И Чиун поселился в хижине принцессы Саффы.

Однако Римо из чувства протеста отказался жить с Чиуном под одной крышей. Он настоял на том, чтобы его поселили в самой маленькой хижине на окраине деревни. В первую ночь он замерз. Во вторую промок. Утром третьего дня с одеялом под мышкой он вошел в хижину Чиуна:

– Мне подумалось, может, тебе здесь одиноко, – сообщил он Чиуну. – Вот я и решил составить тебе компанию.

– Я счастлив, что ты обо мне так много думаешь, – сказал Чиун. – Но я не хочу, чтобы ты делал что-то против своих принципов.

– Да ладно, Чиун, все в порядке. Я уже решил. Я остаюсь.

– Нет, – заупрямился Чиун. – Я настаиваю.

– Прости, Чиун, но я не уйду. Хочешь ты этого или нет, я останусь и составлю тебе компанию.

– Ты уйдешь немедленно, – заявил Чиун и созвал всю деревню, чтобы, если потребуется, выставить Римо силой. Возвращаясь тайком в свою глиняную лачугу, Римо слышал, как Чиун, стоя у своего дома, пояснял ему вслед: – Ребенок иногда забывается, ему надо напомнить о его месте. Но он молод и еще может чему-нибудь научиться.

Расстроенный Римо медленно поднялся на вершину холма; принцесса Саффа последовала за ним. Она пришла, чтобы его утешить.

– Н-да… Легенда… – повторил Римо. – Послушай, ты же сообразительная девушка. Неужели ты действительно веришь, что лони вернутся к власти, потому что сюда приехал Чиун?

– Дело не только в Старейшем, – ответила она. – Ты тоже здесь, и тоже часть легенды. – Она раскрыла его ладонь и сделала вид, что изучает ее. – Послушай, а когда ты успел умереть? – Она засмеялась, почувствовав, как ладонь Римо мгновенно напряглась. – Понимаешь, – сказала она, смеясь, – легенда говорит только правду.

– Лучше расскажи мне об этой легенде, – попросил Римо. Ему было приятно, что она продолжала сжимать его руку.

– Однажды, – начала принцесса свой рассказ, – много лет тому назад, здесь жил Мастер из-за океана. Тогда лони были великим благородным народом. Они жили со всеми в мире и никогда не поступали несправедливо. В древние времена, как говорят ваши историки, величайшие библиотеки мира находились в Александрии, в земле Египетской. Но это неправда. Самая большая библиотека была в Тимбукту, это была библиотека лони. То, что я тебе говорю, Римо, – правда. Ты все это можешь проверить. Именно Империя Лони дала миру железо. Это тоже правда. У нас были люди, которые могли врачевать глаза; наши врачи могли вылечивать даже тех, у кого что-то случалось с головой. Все это было у лони, и все это они умели делать, и мы были великим благословенным Богом народом.

Легенда говорит, что лони отдали Мастеру всю свою храбрость, и доверили ему свою безопасность, используя головы только для науки, а руки – для искусства. Но однажды этот заморский Мастер покинул нас, и лони, которые полагались на него, были повержены гораздо менее развитым народом, и наша Империя погибла. Наши лучшие мужчины и женщины были проданы в рабство. Нас выслеживали и травили, как диких животных, пока мы, те, кто остались – три небольшие группы – не отступили в горы, где теперь живем и прячемся от наших врагов.

Но через годы, моря и горы этот Мастер прислал нам весть: придет день, когда он вернется. Он приведет с собой человека, который уже ходил в сандалиях смерти, человека, чья прежняя жизнь уже окончилась, и этот человек встретится в смертельной схватке со злым человеком, который будет держать в рабстве народ лони. Это о тебе, Римо, и уверяю тебя это – правда.

Римо поднял голову и увидел печаль в темных глазах принцессы.

– А что мне предрекает эта легенда, победу или поражение? – спросил Римо.

– Не знаю, – ответила она. – Легенда молчит. Но она говорит о том, что случится потом. Дети лони вернутся домой. Лони опять будут хозяевами своей страны. Их дети будут снова гулять по улицам, а слепые смогут обрести зрение.

– Получается, мне придется проделать всю работу, – подытожил Римо. – А что там говорится о Чиуне? Будет он что-нибудь делать, кроме как валяться в твоей хижине, будто он Генрих Восьмой?

Принцесса Саффа рассмеялась, и смех оживил точеные черты ее лица.

– Ты не должен так говорить о Старейшем, – сказала она. – Вековые лишения изменили лони. Когда-то мы были добры, теперь – жестоки. Когда-то мы были великодушны, теперь – мстительны. Где была любовь – там поселилась ненависть, вместо храбрости – трусость. Легенда говорит, что Мастер очистит народ лони священным огнем. Этот огонь вернет лони их прежние добродетели, чтобы они снова были достойны управлять этой страной. Но, выполняя это предначертание. Старейший может погибнуть, вот почему мы так глубоко чтим его.

Римо повернулся и заглянул в темные глаза Саффы.

– Погибнуть?

– Да, так там написано. Пламя может поглотить его. Он – великий человек. Он вернулся к нам, хотя знает, что здесь над ним может пробить погребальный колокол.

– Чиун знает об этом?

– Конечно, – ответила Саффа. – Он ведь Мастер. Ты разве не слышал, что он сказал, когда вы сюда пришли? Ах да, он говорил на языке лони. Он сказал нам тогда: «Прошли века, и вот я прибыл из страны Синанджу, чтобы снова быть с моими братьями, лони, чтобы возложить свое тело на священные угли, очистить народ лони своей жизнью».

– Он мне не говорил, – сказал Римо. – Он ничего не рассказывал о ритуальном костре.

– Он тебя очень любит и не хочет, чтобы ты волновался.

– А ты, Саффа, ты сама веришь в эту легенду?

– Я должна верить, Римо. Я – прямая наследница короны Империи Лони. Моя вера поддерживает веру моего народа. Да, я верю. И верила всегда. Я верила и тогда, когда к нам приходили другие, и мы думали, может быть, этот и есть наш избавитель. Но когда у них ничего не получалось, это была их вина, а не легенды. Совсем недавно к нам приходил еще один, и мы поверили, что это он, но когда появились вы, мы поняли, что он – не тот. Вы – наши спасители.

– Идущие на смерть приветствуют тебя[2], – сказал, улыбнувшись, Римо.

Она потянулась к нему и, глядя прямо в глаза, спросила:

– Римо, ты веришь в грех?

– Если оба орангутанга согласны, что в этом может быть плохого?

– Не поняла. – Требовательно-вопросительное выражение ее лица смягчилось, когда она увидела, что Римо улыбается.

– Ты все шутишь, – укоризненно произнесла она. – Все шутишь. Когда-нибудь ты мне объяснишь, что значит твоя шутка, а сейчас я хотела бы поговорить с тобой серьезно.

– Ладно, объясню когда-нибудь, – сказал он. – Нет, я не очень-то верю в грех. Грех – это если ты не можешь сделать то, что должен сделать. Все остальное сомнительно.

– Очень рада, что ты это сказал, потому что для принцессы Лони считается грехом познать мужчину до замужества. И все-таки, Римо, я хочу познать тебя.

– Лучшее предложение за сегодняшний день, – не долго думая откликнулся Римо, – но я думаю, тебе стоит еще подумать над этим.

Принцесса Саффа потянулась к нему, прижалась своими губами к его губам и крепко поцеловала его. Затем с торжеством откинула голову.

– Ну вот, – сказала она, – я уже совершила грех, коснувшись мужчины. Теперь, когда придет твое время, у тебя не будет причины отказаться от меня.

– Когда я буду уверен, что ты готова, – заверил ее Римо, – меня не смогут остановить никакие причины. Но сначала – дело.

Дело означало для Римо две вещи: освободить девушек из белого дома за железными воротами и узнать, что случилось с Липпинкоттом.

Принцесса Саффа ни о том, ни о другом не имела представления, но высказала предположение, что если это связано с чем-то плохим, то, вероятно, тут замешан генерал Ободе.

– В лагере Ободе у нас есть друг, – сказала она. – Наверное, он сможет тебе помочь.

– Как его зовут?

– Он твой земляк. Его фамилия – Батлер, – ответила принцесса.

Глава десятая

В американских кругах, интересующихся делами четырехсот богатейших семей страны, было известно, что если Форсайты и Батлеры разговаривают только со своими родственниками – Липпинкоттами, то Липпинкотты беседуют только с Господом Богом или теми, кто занимает равную с Господом ступеньку на социальной лестнице.

Поэтому, естественно, когда волны вынесли на берег в нескольких милях от Норфолка, штат Вирджиния, тело девушки, побитое и изодранное о прибрежные камни, то сообщения об этом заняли первые полосы всех газет, поскольку девушка была опознана как Хиллари Батлер. Опознана она была по бело-голубому платью и гравированному браслету на руке.

Семья Батлеров, как обычно поступают такие семьи, застегнула роток на все пуговицы и отказалась поделиться с прессой своими соображениями о том, каким образом их дочь, которая должна была вскоре выйти замуж, ухитрилась вдруг оказаться мертвой в океане.

Хотя Батлерам это и претило, но, поскольку это было частью обычной процедуры, они вынуждены были согласиться на вскрытие тела.

Днем Клайду Батлеру позвонил врач-паталогоанатом графства.

– Господин Батлер, – сказал он, – мне необходимо с вами встретиться.

Батлер неохотно согласился и назначил встречу в частном медицинском кабинете врача, решив, что там его приезд не будет столь заметен, как если бы он приехал в здание администрации графства.

Одетый, несмотря на жаркую, не по сезону, погоду, в тяжелый темный в тонкую полоску костюм, Батлер сидел напротив врача, отделенный от него покрытым рыжеватыми пятнами металлическим столом.

– Полагаю, – сказал Батлер, – речь пойдет о моей бедной дочери. Послушайте, разве нам мало досталось, чтобы…

– Сэр, об этом и пойдет речь, – прервал его врач. – Это тело не вашей дочери.

На некоторое время Батлер потерял дар речи. Наконец он сказал:

– Повторите!

– Никакого сомнения. Девушка, труп которой выбросило на берег, – не ваша дочь.

– Вы уверены?

– Да, сэр. При вскрытии я обнаружил, что у найденной на берегу девушки был сифилис. Тогда я осторожно просмотрел медицинские карточки членов вашей семьи у вашего врача-терапевта и у вашего дантиста. Учитывая состояние тела, работа эта была нелегкая, но сейчас я могу без тени сомнения утверждать, что молодая женщина в морге – не ваша дочь.

Батлер поморщился оттого, что ему показалось излишне детализированным описанием. Задумавшись лишь на секунду, он спросил:

– Вы кому-нибудь еще говорили об этом?

– Абсолютно никому. Я решил сообщить это прежде всего вам. Не знаю, была ли ваша дочь знакома с этой девушкой, или ее исчезновение каким-то образом связано со смертью этой девушки, или тут что-то еще. Думаю, вам следует знать, что эта девушка не утонула. Она была мертва уже до того, как оказалась в воде. В общем, прежде чем объявлять об этом, я решил дать вам возможность подумать над всем этим.

– Вы очень хорошо поступили, – сказал Батлер. – Я высоко ценю вашу предусмотрительность. Хотел бы попросить вас еще об одном одолжении, если вы, конечно, не возражаете.

– Если смогу, пожалуйста.

– Дайте мне час. Потом я вернусь, и мы решим, что дальше делать и говорить.

– Хорошо, господин Батлер. Но не больше часа. Мы оба понимаем, что я обязан придерживаться установленных правил.

– Я понимаю, доктор. Только час.

Батлер вышел из кабинета врача. Примерно в середине следующего квартала был банк, контрольным пакетом акций которого владела семья Батлеров. Он вошел, коротко переговорил с его президентом, и через пять минут, как он и просил, удобно устроился в отдельном кабинете с телефоном, получив заверение, что его никто не побеспокоит.

Батлер понимал: проблема была щекотливая. Сначала он подумал о похищении и выкупе. Но зачем похитителям понадобилось одевать на кого-то платье и драгоценности Хиллари и представлять дело так, будто она утонула? Нет. Только не похищение. А что если сама Хиллари была как-то связана со всем этим? Он не имел понятия, как решать такие проблемы, не знал ничего и о полицейских процедурах. В связи с родством Батлеров и Липпинкоттов возникала, к тому же, проблема огласки.

Когда у детей возникают проблемы, они идут к своим отцам. Батлер отправился к главе семейства Липпинкоттов и всех его ветвей – к Лоренсу Батлеру Липпинкотту.

Спокойно в нескольких словах он по телефону рассказал Липпинкотту о том, что случилось. Липпинкотт без тени эмоций в голосе записал его телефон и велел оставаться на месте – ждать ответного звонка.

Лоренс Батлер Липпинкотт позвонил в Сенат. Оттуда позвонили в Белый Дом. Из Белого Дома по особому каналу – в санаторий Фолкрофт в Рай, штат Нью-Йорк. Были обсуждены все проблемы, рассмотрены все варианты, приняты решения.

По той же цепочке прозвенели звонки в обратном направлении, последний из них раздался в банковском кабинете с кондиционером, где сидел Батлер.

– Да, – сказал он.

– Это Лори. Слушай внимательно. Мы считаем, что твоя дочь жива, но ее уже нет в этой стране. Самые высокие инстанции заняты сейчас проблемой ее спасения. Однако, эти усилия будут обречены на провал, если организовавшие это похищение заподозрят, что мы знаем больше того, что они хотели бы, чтобы мы знали. Следовательно, из этого и надо исходить.

Батлер молча выслушал все, что сказал ему Лори Липпинкотт. Потом спросил:

– А как с Мартой? – имея в виду свою жену, находившуюся в полуобморочном состоянии.

– Она уже пережила самое худшее, – сказал Липпинкотт. – Ничего ей не говори.

– Ничего? Но ей следует знать…

– Для чего ? Чтобы она волновалась? Впала в истерику? Может быть даже обронила словечко, которое вынесет Хиллари смертный приговор? Пусть она продолжает считать Хиллари умершей. Если нам удастся вернуть Хиллари, Марта будет счастлива. Если не удастся, ну, по крайней мере, ей не придется пережить это еще раз.

– Каковы наши шансы, Лори?

– Не стану тебя обманывать. Меньше чем пятьдесят на пятьдесят. Но мы используем все. Все, что у нас есть.

– У нас? Ты имеешь в виду нашу семью?

– Нет, я имею в виду Соединенные Штаты Америки, – сказал Липпинкотт.

Батлер вздохнул.

– О'кей, Лори. Как скажешь. Но меня беспокоит врач. Молодой сопливый негодяй. Что, если он начнет упираться?

Лоренс Батлер Липпинкотт записал фамилию врача, позволив себе посмеяться:

– Это не проблема. Особенно, если его налоговые декларации – как у большинства врачей.

Через десять минут Батлер снова был в кабинете врача, объясняя ему, что он должен помалкивать – пусть девушку похоронят как Хиллари Батлер.

– Никогда! – гневно воскликнул доктор. – Я не знаю, что за игру вы затеяли, но я в нее не играю.

Раздался звонок аппарата внутренней связи. Доктор поднял телефонную трубку, послушал и резко сказал:

– Я говорил ему, что не позволю… О!.. О!.. Понимаю… Да, конечно! – Он нажал на мигающую кнопку вызова на аппарате. – Это я, – тихо сказал врач, и молчал в течение шестидесяти секунд. Наконец, он сказал: – Конечно, сенатор. Да, сенатор. Я понимаю. Конечно. Без проблем. Буду рад, сенатор. Да, я понимаю. – И повесил трубку. На лбу его блестели капельки пота.

Он взглянул на Батлера и произнес:

– Я буду молчать.

– Хорошо, – ответил Батлер. – Надеюсь, в ближайшее время смогу вам все объяснить, – добавил он размышляя, не слишком ли большую уступку делает этому типу, столь низко стоящему на социальной лестнице.

Доктор поднял руку:

– Нет необходимости. Как пожелаете.

– Ну, тогда всего хорошего, – сказал Батлер, – мне пора в похоронное бюро и нужно постараться успокоить жену.

А в это время, в местечке Рай, штат Нью-Йорк, доктор Харолд В.Смит листал кипу бумаг с докладами и сообщениями и пытался забыть и о батлеровской дочери, и о Римо с Чиуном, находившихся в пяти тысячах миль от него в Бусати.

Он сделал все, что мог, и привлек к работе над этим заданием лучшие силы. Больше от него ничего не зависело, так что не стоило больше волноваться.

Правильно? Нет, неправильно. До тех пор, пока все не выяснится, от семьи Липпинкоттов можно ожидать нешуточных проблем. А если они обратятся прямо к президенту, тот может обрушиться на Смита, Римо, Чиуна и на всю КЮРЕ в целом.

Липпинкоттам плевать на то, что Смит считал отвечающим интересам Америки, когда говорил Римо, что тот не должен убивать генерала Ободе.

Если Римо не поторопится, неприятностей не оберешься.

Ему хотелось, чтобы позвонил Римо, но он знал, что надежд на это очень мало. Даже для их агента в Бусати требовалась вечность, чтобы до них дозвониться, а ведь он был далеко не последним человеком в правительстве. Смит поразмышлял об агенте КЮРЕ в Бусати, бывшем представителе ЦРУ в этой стране – Уильяме Форсайте Батлере. Может быть, если Римо не сможет быстро разделаться с этой проблемой, придется пойти на контакт с Батлером и обратиться к нему за советом и помощью.

Глава одиннадцатая

На поднимавшемся вверх по холму человеке был белый безупречно сшитый габардиновый костюм в стиле тропической военной формы британских офицеров.

Войдя в деревню, он громко выкрикнул несколько слов на гортанном языке лони. На первый взгляд деревня казалась вымершей, но постепенно стали появляться люди и приветствовать его.

Генерал Уильям Форсайт Батлер стоял на небольшой площади в центре деревни, беседуя с сородичами и выискивая взглядом принцессу Саффу.

Когда она вышла из-за угла, его лицо озарилось улыбкой.

– А, Батли, – сказала она, – мы рады, что ты снова навестил свой народ.

Он потянулся было к ней, но потом опустил руки. Ему хотелось рассказать ей о Хиллари Батлер, но он удержался. Возможно, подумалось ему, она не согласится с тем, что этот акт мести укрепит его положение в роли избавителя лони.

– Я тоже рад оказаться здесь, – сказал он.

– А у нас большие новости, – сообщила она.

Батлер вскинул вверх бровь.

– Да. Легенда. Она начинает свершаться.

«Она знает, – подумал Батлер, – но как она могла догадаться? Впрочем, это не имеет значения. Достаточно того, что Саффа и остальные лони знают: он тот, кто воплощает легенду в жизнь.» Он улыбнулся ей теплой, со значением, улыбкой единомышленника.

Батлер предпочел бы, правда, чтобы это было по-другому. Конечно, лучше, если бы он и Саффа сначала все как следует обсудили, а потом уже в соответствующей форме преподнесли лони. Но если уж так получилось, то что спорить? Надо брать историю за рога. Время не ждет. Снисходительность в данном случае – лучший способ действия. Поэтому он снова улыбнулся Саффе, как бы говоря, что теперь их всегда будут связывать особые узы дружбы.

Она улыбнулась ему в ответ улыбкой, как учитель улыбается ученику, не налетевшему в этот день на его стол, и протянула руку по направлению к хижине, которая, как он знал, была ее домом. У входа в хижину никого не было, но тут в дверном проеме обозначилась фигура одетого в желтое кимоно маленького азиата, которого он видел в гостинице и в аэропорту.

Старик стоял в величественной позе, сложив руки на груди.

– Синанджу! – в едином порыве вскричали лони. – Синанджу!

Старик улыбнулся и поднял вверх руки, призывая к тишине, точь-в-точь как это делал Джек Паар в телесериале, стараясь успокоить аплодирующих.

Саффа повернулась к Батлеру.

– Это тот самый Мастер, которого мы ждали. Он явился сюда за много миль из-за океана. Легенда сбывается.

– Но… но… но как насчет другого – который отдал жизнь?

Как раз в это время Чиун отступил в сторону, и из хижины вышел Римо. Увидев Батлера, он кивнул, приветствуя его, а потом обрадованно щелкнул пальцами:

– Теперь я вспомнил. Вилли. Вилли Батлер. Я видел вас однажды на стадионе в игре против «Пакерз». С первой же встречи я все старался вспомнить, где я вас видел. Ну конечно же… старина Вилли Батлер!

Римо шагнул было к нему, намереваясь пожать руку, но генерал Уильям Форсайт Батлер повернулся на каблуках и пошел прочь, стараясь поставить дистанцию между теперешним собой и тем Вилли Батлером, который развлекал когда-то белых людей.

К вечеру Батлер успокоился и стал обдумывать создавшуюся ситуацию. Когда ему доложили, что американца и азиата и след простыл, он решил, что они покинули страну. Но оказывается они здесь, так что ему придется изменить свой план. Ведь случалось и раньше, что легенда вроде бы начинала осуществляться, а потом что-то давало сбой. Так будет и на этот раз. Когда Римо и Чиун будут мертвы, лони поймут, что только в Батлере легенда обретет жизнь.

Батлер, Саффа, Чиун и Римо обедали в большой хижине, которую занимал Чиун. Они сидели на тростниковых циновках вокруг каменного стола, что говорило о недостатке древесины в этой пустынной гористой империи, и ели мясо диких птиц.

– Вы прибыли из Синанджу? – спросил Батлер.

Чиун кивнул.

– Зачем?

– У нас долг перед народом лони. Неоплаченный долг неприличен. Этот долг оскорбителен для моих предков.

– Значит, вы намереваетесь вернуть лони власть? А как?

– Так, как предписано, – ритуальным очищением – огнем.

Чиун аккуратно поел, а затем вытер рот шелковым платочком, вытащенным из одного из сундуков.

– А вы? – Батлер повернулся к Римо.

– Я? Я сопровождал Чиуна до Лониленда. Вроде второго банана в связке. Скажите, вы слышали когда-нибудь о белом доме за железными воротами?

Батлер колебался. Ну конечно. Американский агент, которому поручено раскрыть тайну исчезнувших девушек!

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому, что там есть что-то, на что мне нужно взглянуть.

– Есть такой дом, но он находится под личной охраной генерала Ободе, – ответил Батлер, повторяя ложь, которую он сообщил КЮРЕ.

– Это его дом?

Батлер кивнул.

– У него весьма странные вкусы. – В его голове начал вырисовываться план.

– Я хочу взглянуть на этот дом, – сказал Римо.

– Я могу вам сказать, где он, но не могу вас туда провести. Это положит конец моей службе у генерала Ободе, а мне это место необходимо, чтобы помогать моему народу лони.

– Вы – лони? – удивился Римо. – Лони из «Морган Стейт»? Должно быть, вы единственный парень из всего племени, который играл угловым.

– Дом расположен в столице, – холодно заметил Батлер. – По имеющимся у меня сведениям, он усиленно охраняется. Это будет очень опасным предприятием.

Он рассказал Римо о местоположении дома.

– Мы будем осторожны, – пообещал Римо.

Батлер кивнул:

– В этой стране осторожность никогда не помешает.

Решили, что Римо и Чиун побывают в этом доме перед рассветом. Под предлогом, что его ждут в городе важные дела, Батлер сразу же после ужина отправился обратно в Бусати.

Но единственное, что было у него на уме, – как можно быстрее сообщить генералу Ободе, что двое агентов американского империализма планируют совершить на него покушение, но что сегодня ночью, их можно будет изловить, так как Батлеру удалось соблазнить их посещением дома многих удовольствий.

Глава двенадцатая

В американском городе это было бы гетто, трущобы – убедительное подтверждение того, что империалисты, эти кровопийцы, сидят на шее бедного человека и втаптывают его в грязь.

Но в Бусати это была одна из лучших улиц, а дом с железными воротами – одним из лучших зданий в городе.

Когда-то этот дом принадлежал британскому генералу, который прибыл в эту страну, чтобы научить кое-чему дикарей-язычников, и вскоре заимел гарем из черных женщин всех форм и размеров. Однажды ночью женщина, которая, как он считал, горячо любила его за его явное духовное превосходство, перерезала ему горло. Прихватив с собой его бумажник с семьюдесятью тремя фунтами стерлингов, она вернулась в свою родную деревню, где с тех пор пользовалась почетом, словно бывшая кинозвезда.

Дом перешел в собственность правительства Бусати из-за неуплаты ежегодного четырехдолларового налога на недвижимость – Бусати переживала в это время финансовый кризис, и была не в состоянии приобрести еще один набор из четырех метел для состоящей из одного человека Компании по уборке улиц, которой было поручено содержать город в чистоте.

Принадлежавший теперь правительству дом стоял незанятым до тех пор, пока Уильям Форсайт Батлер, ставший теперь генералом, не забрал его для своих нужд.

– Посмотри. Там, на дереве, – шепнул Чиун. – Видел когда-нибудь такую глупость?

Римо разглядел в густой тени дерева на противоположной стороне улицы фигуру притаившегося там на толстом суку солдата с винтовкой.

– А в окне вон того дома, – тихо сказал Римо, показывая глазами на окно, в котором он только что заметил характерный металлический отблеск, который может давать только ствол винтовки. – Похоже генерал Ободе ждет сегодня гостей.

Римо и Чиун стояли в тени за полквартала от белого дома с железными воротами.

– Смотри, там, за автомашиной еще двое… нет, трое, – показал Чиун.

– Боюсь, никто не предупредил их, что к ним идет сам Мастер Синанджу, – заметил Римо. – Тогда они вели бы себя иначе.

– Мы постараемся напомнить им о хороших манерах, – ответил Чиун.

Прежде чем Римо отреагировал на это предложение, Чиун был уже на высокой каменной ограде. Его пальцы нащупали какое-то углубление в стене, и он легко вскарабкался наверх, постоял там мгновение и исчез по ту сторону четырнадцатифутовой ограды.

Римо подошел ближе к стене и услышал голос старика:

– Послать за тобой кого-нибудь с носилками, сын мой?

– Если только для тебя, отец мой, – сказал Римо так, чтобы старик не услышал, затем подтянулся и тоже оказался за каменной стеной.

Теперь они стояли рядом.

– Поосторожнее, – прошептал Римо. – Может быть здесь тоже солдаты.

– О, благодарю тебя, Римо, – с чувством прошептал Чиун.

– За что?

– За то, что предупредил меня об опасности. Теперь-то я уж постараюсь не уснуть и не попасть в лапы этих ужасно опасных людей. О, радость! О, как я рад!

Последние восклицания он явно подцепил у Реда Рекса из последней серии «Пока Земля вертится» – единственного сериала за всю историю телевидения, в котором, Римо готов был поклясться, не только ничего никогда не происходило, но даже не было и намека на то, что когда-нибудь, что-нибудь произойдет!

– Смелее, Чиун, – прошептал Римо. – Единственное, чего мы должны бояться, это чтобы не испугаться. Но я защищу тебя.

– От счастья мое сердце парит как орел в небе.

Они пробирались сквозь темноту к дому.

– А ты уверен, что мы на правильном пути? – спросил Чиун.

– Я должен был это сделать еще до того, как ты заставил меня играть роль прекрасного принца для этой шайки в горах.

– Пожалуйста, не говори так, – заволновался Чиун. – Лони могут услышать твои глупости, и что они тогда обо мне подумают?

Следом за Чиуном Римо вскарабкался по одной из каменных стен дома в открытое окно на втором этаже. Комната, в которую они попали, была пуста. Они вышли в широкий, слабо освещенный коридор, откуда была видна входная дверь главного подъезда.

У входа находилось полдюжины солдат в белой форме армии Бусати, вооруженных американскими автоматическими винтовками. Один из них имел нашивки сержанта. Он взглянул на часы.

– Теперь уже скоро, – заверил сержант. – Скоро у нас появится компания, и мы уложим их спать.

– Хорошо бы, – сказал один из рядовых. – Надеюсь, они не слишком задержатся, и мы успеем еще попробовать товар.

– Без проблем, – успокоил его сержант. – Этот товар нужно пробовать как можно чаще и как можно активнее. Ми каса эст су каса.

– Что это значит? – спросил первый солдат.

– А это значит: поменьше думай, побольше пользуйся белой задницей, – ответил второй.

– Мне уже не терпится, – сказал первый солдат. – Где же эти мерзавцы?

– Мы здесь, – откликнулся Римо. Он стоял на балконе, глядя на толпившихся внизу солдат. Рядом с ним стоял маленький Чиун, одетый на этот раз не в свой обычный халат, а в черный костюм ниндзя, который он надевал только ночью.

– Я же сказал, мы здесь, ты, безмозглая горилла! – произнес, на этот раз громче, Римо.

Чиун осуждающе покачал головой.

– Всегда красуется, – огорченно заметил он. – Неужели ты никогда ничему не научишься?

– Не знаю, Чиун. Что-то в нем есть такое, что пронимает меня до пяток.

– Эй, вы там! – подал голос сержант. – А ну, давайте сюда!

– А ты попробуй, сними нас, – предложил Римо. – Поднимайся по лестнице, только не забудь – у нее два конца.

– А ну спускайтесь оттуда, не то, клянусь Богом, мы нашпигуем вас свинцом!

– Вы все арестованы, – сказал Римо, представляя себя Кери Грантом в логове разбойников.

Чиун облокотился о перила и с отвращением затряс головой.

Сержант в сопровождении пяти солдат пошел по ступеням вверх. Двигались они медленно, и сначала Римо не мог понять почему.

– Ах, вон оно что! – сказал он наконец. – Они боятся, что те парни снаружи услышат стрельбу и побегут сюда, в дом. Я так думаю.

– Очень сомневаюсь, чтобы ты думал, – ответил Чиун, – поскольку ты, кажется, вообще не способен думать. Но если это тебя беспокоит, сделай так, чтобы они не стреляли.

– Ну конечно, – обрадовался Римо. – И почему я сам до этого не додумался? Сделать так, чтобы эти шестеро не стреляли!

– Не шестеро. Десять, – произнес голос позади Римо.

Он обернулся. В открытой двери стоял еще один солдат с автоматическим пистолетом. Позади него в полумраке, Римо разглядел еще троих. Теперь он понял, почему сержант так медлил, ведя по лестнице вверх своих солдат: он просто ждал, когда закроется вторая половина западни.

– Сдаюсь, – сказал Римо и поднял руки.

– Мудрое решение, приятель, – заметил солдат с пистолетом. Он кивнул троим за его спиной, которые вышли из комнаты и присоединились к шестерым, поднимающимся вверх по лестнице. Закинув винтовки за спину, они окружили Римо и маленького корейца. В конце концов, десятерым против двоих не требуется оружия, не так ли? Конечно, нет.

Не успел сержант, выполнявший в доме роль привратника, подумать об этом, как маленький азиат оторвал его от пола и, раскрутив, как увесистую дубину, начал сшибать стоявших вокруг солдат, которые, словно кегли, покатились по полу.

Стоявший в дверях солдат потянулся было к кобуре. Но кобура оказалась в руках молодого американца.

– Не твоя? – спросил он. Солдат тупо кивнул. Римо отдал ему кобуру. Вместе с пистолетом и патронами, которые, не задерживаясь в зубах, проскочили в горло. Глубоко в горло.

За своей спиной Римо слышал механически размеренные глухие звуки ударов: что-то вроде «твак, твак, твак». Это работал Чиун.

– Оставь одного в живых! – прокричал он Чиуну, и тут же на него кинулись двое. Он нарушил установленное им же ограничение, швырнув этих двоих на того, изо рта которого торчала кобура с пистолетом.

В доме снова стало тихо. Римо повернулся к Чиуну, который выпустил наконец ноги сержанта, которого использовал как дубинку. Бесформенной массой сержант плюхнулся на кучу тел.

– Чиун, черт тебя возьми, я же просил…

Чиун поднял руку.

– Вот этот дышит, – сказал он. – Почитай свои лекции тому, кто в них нуждается. Может быть, самому себе.

Сержант застонал, Римо нагнулся и резко поставил его на ноги.

– Девушки, – спросил Римо, – где они?

Пытаясь собраться с мыслями, сержант потряс головой.

– И все это из-за женщин? – спросил он.

– Где они?

– В комнате в конце коридора.

– Веди нас.

Римо подхватил сержанта, который шатаясь из стороны в сторону, повел их в конец отделанного дубом широкого коридора. Из раны на голове на его белую форму капала кровь. Правая рука висела плетью – перелом плеча, понял Римо. Он схватил сержанта за правую руку и дернул ее вниз. Заглушая вопль, Римо закрыл ему рот рукой.

– Чтобы напомнить – мы не из группы ваших друзей-советников и Организации Объединенных Наций, – заметил Римо. – Так что без шуток.

Сержант с широко раскрытыми от боли и ужаса глазами энергично, почти исступленно, закивал головой. Он пошел быстрее, и вскоре они остановились у большой дубовой двери в конце коридора.

– Здесь, – сказал сержант.

– Входи первым.

Сержант снял с металлического кольца на портупее ключ, открыл замок, широко распахнул дверь и вошел в комнату. Усилием воли Римо расширил зрачки и в ранних предутренних сумерках увидел четыре койки. Все они были заняты.

На койках лежали четыре обнаженные женщины, привязанные веревками. Руки были привязаны к стойкам у изголовья, ноги широко раздвинуты и привязаны за щиколотки к стойкам противоположной спинки. У каждой изо рта торчал кляп.

Все они уставились на Римо. В бледном свете, падавшем из окна и коридора, их глаза блестели каким-то странным блеском. «Словно глаза животных, глядящих из темноты на яркое пламя костра», – подумал Римо.

В комнате стоял запах пота и экскрементов. Протиснувшись мимо сержанта, Римо вошел. Сержант оглянулся, но, отрезая путь к побегу, в дверях стоял Чиун.

Римо вытащил кляп изо рта девушки на ближней к нему койке и нагнулся, чтобы разглядеть ее лицо. Оно было разбито и покрыто шрамами. Один глаз деформирован – он был разбит и не залечен. Зубов во рту не было.

От шеи до лодыжек все тело было покрыто шрамами от ударов кнутом. В тех местах, где его использовали вместо пепельницы, чернели язвы.

Римо вытащил кляп и сказал:

– Не бойся. Мы – ваши друзья. Теперь все будет хорошо.

– Все хорошо, – безжизненно повторила девушка. Внезапно на ее лице появилась улыбка, напоминавшая скорее гримасу старой беззубой карги. Глаза ее сверкнули. – Вам будет со мной хорошо, господин. Хотите выпороть меня? Если вы меня выпорете, я буду делать все, что пожелаете. Бить надо сильно. Сильно. Вам нравится сильно бить? Я люблю, когда бьют сильно. Нужно, чтобы текла кровь, и вам будет хорошо, господин. Хотите поцеловать меня? – Она округлила губы, посылая Римо воображаемый поцелуй.

Римо тряхнул головой и отшатнулся.

– Хи, хи, хи… – захихикала она. – У меня есть деньги. Если вы будете меня бить, вам будет со мной хорошо. Моя семья богата. Я заплачу. Ударь меня, солдатик!

Римо отвернулся. Он подошел к другой девушке, потом к третьей. Они были в таком же состоянии. Скрюченные, изувеченные, с померкшим разумом существа, бывшие некогда людьми. Им было немногим больше двадцати, но все они разговаривали с хмурой печалью тех дряхлых старух, которые сидят по углам и чьи глаза неожиданно вспыхивают, когда они вспоминают вдруг что-то хорошее, что когда-то с ними случилось. Но приятное для этих девушек – кнут, цепи и гасимые о них сигареты.

Когда Римо вынул кляп изо рта четвертой девушки, она начала рыдать.

– Благодарю Тебя, Господи, благодарю Тебя! – говорила она сквозь слезы.

– Кто вы? – спросил Римо.

Дрожа, как в ознобе, и всхлипывая, она сказала:

– Я – Хилари Батлер. Они похитили меня. Я здесь уже два дня.

– Здорово досталось, малышка, а?

– Пожалуйста, – попросила она, показав глазами на веревки.

Развязывая, Римо услышал, как сержант начал было говорить:

– Я к этому не имею никакого отношения, браток… – но охнул и сразу замолк, почувствовав на спине тяжелую руку Чиуна.

– А кто эти другие? – спросил, освобождая девушку от веревок, Римо.

– Я их не знаю, – сказала она. – Сержант сказал, тоже американки. Но от них ничего не осталось. Они на героине.

– А вы?

– Пока только два раза: первый раз вчера ночью и сегодня утром.

– Тогда вы, наверное, сможете открутиться, – сказал Римо. – Так быстро это обычно не срабатывает.

– Я знаю. – Девушка поднялась на ноги, неожиданно обвила шею Римо руками и снова неудержимо разрыдалась. – Я знаю, – всхлипывала она. – Я знаю. Я все время молилась. Я знала: если я перестану молиться, все будет кончено. Я стану такой же, как они.

– Ну, теперь все о'кей, – успокоил ее Римо. – Мы явились вовремя. По крайней мере, для вас. – Он подвел ее к гардеробу, где висела одежда, и протянул ей какое-то платье.

– Вы можете ходить?

– На ногах синяки, но они не сломаны.

– Чиун, – сказал Римо, – отведи мисс Батлер вниз и ждите меня там. А ты, – он повернулся к сержанту, его голос стал жестким и напряженным, – иди сюда!

Сержант неохотно двинулся к нему.

Проводив взглядом удаляющихся Чиуна и Хилари, Римо закрыл дверь комнаты.

– Сколько времени находятся здесь эти девушки? – спросил он.

– По-разному – три месяца, семь месяцев.

– Это ты давал им наркотики?

Сержант посмотрел на закрытую дверь, потом на окно, в котором виднелось светлеющее небо.

– Отвечай! – потребовал Римо.

– Да, босс. Теперь без героина они умрут.

– Здесь был человек по фамилии Липпинкотт. Где он сейчас?

– Мертв. Он убил одну из девушек. Она, наверное, узнала его. Так что его тоже убили.

– Почему здесь сегодня так много солдат?

– Генерал Ободе приказал выставить охрану. Он ждал, что сегодня кто-то сюда проникнет. Должно быть он имел в виду вас. Послушайте, у меня имеются кой-какие сбережения. Отпустите меня – и они ваши.

Римо отрицательно тряхнул головой.

Глаза сержанта оживились.

– Вам нравятся девочки, господин? Они будут очень стараться. Я их хорошо дрессирую. Сделают все, что вы хотите.

Он говорил все быстрее. Пока это еще не была откровенная мольба о пощаде, но он уже умолял.

Римо отрицательно покачал головой.

– Хочешь убить меня, парень?

– Да.

И в этот момент сержант бросился на Римо. Римо ждал. Он позволил сержанту схватить его за руку, нанести ему резкий и мощный удар кулаком. Он хотел вложить определенный смысл в то, что собирался сделать, а для этого он должен был напомнить себе, что перед ним – мужчина. Он хотел, чтобы сержант дотронулся до него, почувствовал его и понял, что с ним будет.

Римо выждал, а потом внезапно вонзил кончики пальцев своей левой руки сержанту в правое плечо. Сержант замер, как будто оцепенев.

Римо снова нанес ему несколько ударов кончиками пальцев левой руки, потом правой, потом снова левой, барабаня в одно и то же место. Сержант потерял сознание и рухнул на пол. Римо нагнулся и с силой ущипнул его за шею. Сержант пришел в себя и в ужасе уставился на Римо ярко блестевшими глазами. Такие же глаза, осознал вдруг Римо, следили за этой неожиданной сценой с кроватей.

– Проснулся? – спросил Римо. – Вот и хорошо.

Он вновь вонзил пальцы в разбитое плечо. Он чувствовал, как когда-то крепкие жилистые мускулы и волокна тканей под его пальцами превращаются в кашу. И все-таки его пальцы продолжали бить. И чем мягче становилось под ними кровавое месиво, тем ожесточеннее становились удары. Сержант был без сознания, в том состоянии, из которого нет пути назад. Но Римо досадовал, что не мог придумать что-нибудь еще более болезненное. Сержантская форма превратилась в клочья и обрывки ниток. Римо продолжал бить. Под его пальцами были теперь только осколки раздробленных костей, кровь и какая-то липкая жидкая масса. Кожи уже давно не было.

Римо откинулся назад и потом снова, в последний раз, нагнулся. Пальцы правой руки прошли насквозь сквозь то, что было раньше тканью, кожей, мускулами, мясом и костями, и уткнулись в деревянный пол.

Гнев утих. Римо встал. Пинком отбросил прочь правую руку сержанта. Она покатилась неуклюже, как кривое полено, и осталось лежать под пустующей теперь койкой Хилари Батлер. Потом Римо подпрыгнул и обеими ногами обрушился на лицо сержанта, чувствуя, как с хрустом ломаются кости. Он постоял, глядя вниз на сержанта, понимая: то, что он сделал с ним, было платой за то, что Римо еще предстояло сделать. Три женщины, все еще привязанные к койкам, безмолвно смотрели на него.

Переходя от одной к другой и присаживаясь на уголок кровати, Римо тихо шептал каждой:

– Счастливых тебе снов! – и потом как можно мягче и безболезненее делал то, что должен был сделать.

Наконец все было кончено. Он развязал руки и ноги мертвых девушек и накрыл каждую взятым из шкафа платьем. Потом вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.

Согласно инструкции Смита, Ободе должен был остаться живым. Ну, так пусть это Смит возьмет свои инструкции и засунет их… Если Ободе попадется Римо где-нибудь на дороге, если он просто окажется в пределах досягаемости, то познает такую боль, о существовании которой он даже не догадывается. По сравнению с тем, что он сделает с Ободе, сержанту, можно сказать, просто посчастливилось.

Чиун ожидал его, стоя у подножия лестницы с Хилари Батлер. Она взглянула на Римо.

– А остальные? – спросила она.

Римо решительно покачал головой.

– Пошли!

Конечно, Смит теперь раскипятится, почему Римо не освободил остальных трех девушек. Побывал бы он там и посмотрел бы на них! Неправда, Римо освободил их, но освободил единственным возможным для них путем. Он должен был принять такое решение, и он его принял. И нечего Смиту рассуждать об этом, так же как и о том, что Римо сделает с Ободе, если ему подвернется такая возможность.

Тыльную сторону здания, откуда выходили Римо и Чиун, охраняли лишь два солдата.

– Беру их на себя, – шепнул Римо.

– Нет, сын мой, – ответил Чиун. – Твой гнев опасен для тебя самого. Охраняй девушку.

Солнце уже почти встало. Чиун, который только что стоял рядом, вдруг исчез из виду. Одетый в черный костюм ночных дьяволов ниндзя, Чиун скользнул прочь и нырнул в то, что еще оставалось от ночной темноты.

Со своего места в темном коридоре перед задней дверью дома Римо было хорошо видно солдат, стоящих поддеревом примерно в двадцати пяти футах от дома. Но Чиуна он не видел. Потом заметил, как фигуры солдат скрючились и осели на землю. Два трупа. Римо напряг глаза. Никаких признаков Чиуна. И вдруг он снова оказался рядом.

– Пошли!

В двух кварталах от дома у тротуара стоял армейский джип с солдатом за рулем.

Римо подошел сзади.

– Такси! – сказал он.

– Какое это тебе такси! – рявкнул солдат, сердито глядя на Римо.

– Плохи твои дела, Чарли, – произнес Римо, протягивая к нему свои окровавленные руки. – Ты сам отказался от своего единственного шанса…

Вытащив тело солдата на дорогу, Римо помог Хилари Батлер забраться на заднее сиденье машины, где уже устроился Чиун.

Потом он завел мотор, и, взвизгнув покрышками, джип стремительно понесся по грязным в колдобинах улицам к виднеющимся вдали горам, над которыми, исполняя свой ежедневный ритуал утверждения жизни, уже вставало солнце.

Глава тринадцатая

– Сколько убитых? – вопрос Ободе прозвучал как рев слона.

– Тринадцать, – ответил Уйльям Форсайт Батлер.

– Но ты же сказал, что тех было только двое!

– Да, только двое.

– Должно быть, это какие-то особенные люди?

– Да, господин президент… Один с Востока, другой – американец. Лони поговаривают, что легенда начинает сбываться.

Ободе тяжело опустился в обитое бархатом кресло большого президентского кабинета.

– Значит, эти двое явились сюда чтобы вернуть власть лони и стереть в порошок злодея? – ухмыльнулся он.

– Так говорится в легенде, – подтвердил Батлер.

– Я слишком долго терпел лони и их легенды. Я ошибался, Батлер, когда послушал тебя и ввел лони в правительство. Теперь Дада намерен сделать то, что ему давно нужно было сделать. Я сотру с лица земли это проклятое племя.

Батлер опустил глаза, чтобы Ободе не заметил вспыхнувшего в них торжества. Пусть он думает, что Батлер отвернулся, чтобы скрыть свое несогласие. Но теперь, когда этот чертов желтый и этот проклятый американец избежали ловушки, такое решение его вполне устраивало. Пусть Ободе погоняется за ними; пусть Ободе убьет их; вот тогда-то Батлер и займется им самим. Его люди уже занимали многие влиятельные посты в правительстве; они окажут ему полную поддержку. Лони восславят его как человека, который воплотил легенду в жизнь, и, опираясь на всенародное единство, Батлер вернет Бусати ее былые мощь и величие.

– Мобилизовать армию? – спросил Батлер.

– Армию? Против лони? И еще двоих?

– Эти двое только что убили тринадцать человек, – напомнил Батлер.

– Да, но им еще не приходилось иметь дело с Большим Папочкой. И с тобой, Батлер. Так что мы вдвоем и взвод солдат. Этого будет вполне достаточно, чтобы раз и навсегда разделаться и с лони, и с их легендой.

– Вы же и раньше пытались уничтожить лони.

– Да. До того, как ты сюда приехал. Они разбегались и прятались от нас, как жуки перед жарой. Потом я перестал их преследовать, потому что послушался тебя. Но на этот раз я не остановлюсь. Хотя не думаю, что лони теперь побегут: разве спасители из легенды не с ними? – И Ободе, довольный собой, широко осклабился.

– Да, они в это верят, – подтвердил Батлер.

– Ладно, Батлер, там будет видно.

Батлер отдал честь, повернулся и направился к двери. Он уже коснулся ручки двери, когда его остановил голос Ободе.

– Генерал, в твоем докладе отсутствует одна деталь.

Батлер повернулся.

– Да?

– Твои женщины. Что случилось с ними?

– Они мертвы, – сказал Батлер. – Все до одной.

– Это хорошо, – сказал Ободе. – Потому что если бы они были живы, они могли бы говорить. Ну, а если бы они заговорили, мне пришлось бы преподать тебе хороший урок. Пока что мы не можем не считаться с американским правительством.

Батлер знал это, и прежде всего поэтому-то и солгал. Скоро сам Ободе будет мертв, и тогда все можно будет свалить на него.

– Мертвы, – повторил Батлер. – Все мертвы.

– Не переживай так, – сказал Ободе. – Когда мы покончим с этими проклятыми лони, я куплю тебе новый бордель.

Ободе засмеялся, затем его мысли снова вернулись к тринадцати солдатам, погибшим от рук американца и азиата, и он сказал:

– Да, Батлер, вот еще что: пусть будет не один, а два взвода.

Вытирая руки маленьким носовым платком, из хижины вышла принцесса Саффа.

– Она заснула, – сообщила она Римо.

– Очень хорошо.

– С ней плохо обращались. На ее теле много синяков.

– Я знаю.

– Кто?

– Генерал Ободе.

Саффа в сердцах плюнула на землю.

– Хаусская свинья. Я счастлива, что ты и Старейший с нами, и мы скоро освободимся от тяжкого ярма.

– Каким это образом? – спросил Римо. – Мы сидим здесь в горах. Он сидит там, в столице. Когда же две половинки сойдутся вместе?

– Спроси лучше Старейшего. Он знает все. – Услышав за своей спиной донесшийся из хижины легкий стон, она молча повернулась и ушла, чтобы помочь своей пациентке, а Римо отправился на поиски Чиуна.

Хижина Чиуна, сооруженная под защитой огромной каменной глыбы, была пуста. Римо нашел его на центральной площади.

На Чиуне было голубое кимоно, которое, как было известно Римо, он надевал лишь по случаю ритуальных церемоний. Старик наблюдал, как мужчины складывали дрова и сучья в яму, вырытую сегодня утром. Она была двадцати футов в длину и пяти футов в ширину. На всю свою футовую глубину яма была до краев наполнена дровами, но, внимательно приглядевшись, Римо увидел, что дно ее покрыто слоем округлых белых камней величиной с гусиное яйцо.

Пока он это рассматривал, один из лони поджег дрова, пламя ярко вспыхнуло, и вскоре вся яма была охвачена огнем.

Несколько мгновений Чиун смотрел на костер, потом сказал:

– Хорошо. Но не забывайте подкармливать огонь. Следите, чтобы пламя не ослабевало.

После этого он повернулся к Римо и вопросительно посмотрел на него.

– Чиун, нам надо поговорить.

– Я что – пишу мемуары? Или смотрю свои чудесные истории? Говори.

– Эта легенда, – сказал Римо. – Может, в ней все-таки говорится, что я должен прикончить эту сволочь?

– В легенде говорится, что человек с Запада, который однажды умер, сотрет в пыль человека, который поработит лони. Разве по-английски это звучит неточно?

– Хорошо, – сказал Римо. – Я просто хотел внести ясность – прикончить Ободе должен я.

– А почему тебя это так волнует? – спросил Чиун. – В конце концов, это долг Дома Синанджу, а не твой.

– Для меня очень важно, Чиун, чтобы Ободе достался мне. Ты не видел, что он сделал с теми девушками. Я убью его.

– А почему ты думаешь, что твой генерал Ободе имеет отношение к легенде? – сказал Чиун и медленно пошел от костра. Римо знал: догонять его и спрашивать, что он имея в виду, бесполезно – Чиун разговаривал только тогда, когда у него появлялась настоятельная потребность что-нибудь сказать.

Римо оглянулся на пылающую яму. Пик горения уже прошел, и огненная шапка костра стала ниже. Лони суетились вокруг костра, подбрасывая в него дрова, и сквозь шум, который они производили, Римо слышал, как от страшного жара трескались и рассыпались камни в яме. Случайное дуновение ветерка в сторону – и раскаленный воздух обжег его легкие.

Его наблюдения прервал крик с вершины холма, разнесшийся по всей деревне. Римо повернулся и посмотрел вниз.

– Тембо! Тембо! Тембо! Тембо! – кричал часовой. Его вытянутая рука указывала на покрытую редкими деревьями равнину, простирающуюся в направлении к столице Бусати.

Римо подошел к краю плато, взобрался на камень повыше и взглянул туда, куда указывал часовой.

По равнине, примерно милях в десяти от деревни, медленно перемещался в сторону гор пыльный хвост внушительных размеров. Заставив глаза работать усерднее, Римо смог различить отдельные предметы. Это были джипы, набитые солдатами, а вдоль дороги, не отставая от медленно катящихся машин, важно шествовали три слона с солдатами на спинах.

Римо почувствовал, как кто-то подошел к нему. Взглянув вниз, он увидел принцессу Саффу. Протянув руку, он помог ей забраться на камень. Часовой все продолжал кричать:

– Тембо! Тембо!

– Чего он так всех переполошил? – спросил Римо.

– «Тембо» означает «слон». В религии лони слоны считаются творением дьявола.

– Эка невидаль! – сказал Римо. – Пара орешков – и они твои; пара мышат – и их как ветром сдуло.

– Много-много лет назад лони задумались, что такое добро, и что такое зло, – начала свой рассказ Саффа. – Это было очень давно, тогда еще не было науки, они считали: каждое животное олицетворяет добро или зло. А так как зла было очень много, они решили, что только тембо, слон, может вместить в себя все зло на земле. Поэтому лони очень боятся слонов. Не верю, что Ободе сам догадался захватить слонов.

– Ты думаешь, там сам Ободе? – вдруг заинтересовался Римо.

– Это не может быть никто другой. Его время подходит. Старейший уже разжег очистительный огонь.

– Ну, не слишком-то рассчитывай на Старейшего. Ободе принадлежит мне.

– Будет так, как скажет Старейший, – ответила Саффа.

Она соскочила с камня и ушла, а Римо, глядя ей вслед, продолжал ворчать:

– «Как скажет Старейший», «Да, Старейший. Нет Старейший». Ободе – мой.

«После этого, – подумал он, – его задание будет выполнено. Останется только доставить девушку в Америку, доложить Смиту, что случилось, сообщить, что пропавший Липпинкотт мертв, и забыть об этой забытой Богом стране.»

Глава четырнадцатая

Ободе и его солдаты расположились лагерем у подножия гор, на которых обосновались лони, и весь день среди обитателей деревушки чувствовалось нервное напряжение.

Римо сидел с Чиуном в его хижине и всячески старался завязать разговор.

– Эти люди бесхребетны, как черви, – сказал он.

Чиун хмыкнул и продолжал взирать на огненную яму, источавшую жар и дым на другом конце деревенской площади.

– У мужиков полные штаны только от того, что Ободе привел с собой парочку слонов. Они готовы разбежаться.

Чиун продолжал смотреть на огонь, что-то бормоча про себя, и отмалчивался.

– Не понимаю, как это Дом Синанджу вляпался в такую кашу – защищать этих лони. Они того не стоят.

Чиун продолжал молчать, и Римо уже с раздражением сказал:

– И вот еще что: мне не нравится эта затея с ритуальным костром. И я не намерен позволить тебе так глупо рисковать.

Чиун медленно повернулся и посмотрел Римо прямо в лицо.

– У лони, – сказал он, – есть пословица: «Джогу ликивика лисивике кутакуча».

– Что означает…

– Что означает: «Прокричит петух или не прокричит, а утро все равно настанет».

– Другими словами, нравится это мне или не нравится, ты все равно поступишь по-своему?

– Какой ты сообразительный, – улыбнулся Чиун и снова уставился на огонь.

Римо вышел из дома и пошел побродить по деревне. Везде, куда бы он ни пошел, слышалось одно и то же: «Тембо, тембо, тембо». Всего-то пара слонов – и такая паника. Хотя, казалось бы, уж если что и должно было их беспокоить, так это солдаты Ободе и их винтовки. Тьфу! Нет, лони не стоят того, чтобы их спасали.

Римо был раздражен и только сейчас понял, что переносит на лони свой гнев на генерала Ободе. Чем больше он думал, тем больше утверждался в этой мысли. И поздно ночью, раздевшись донага, он проскользнул мимо часовых и растворился в темноте. Он вернулся далеко за полночь. Безмолвным невидимкой проскользнул он между постов лони, выставленных на скалах вокруг деревни, вошел в свою хижину и сразу же почувствовал, что там кто-то есть. Его глаза обежали пустое помещение и остановились на травяной циновке, служившей ему постелью. На ней кто-то лежал. Он подошел ближе, и этот кто-то повернулся к нему. В слабых отблесках ритуального огня он разглядел принцессу Саффу.

– Ты куда-то уходил, – сказала она.

– Мне надоело слышать, как все без конца вопят «тембо, тембо…» Я решил кое-что предпринять.

– Очень хорошо, – сказала она. – Ты смелый человек.

Она протянула к нему руки, и он ощутил тепло ее улыбки.

– Иди ко мне, Римо, – позвала она.

Римо лег рядом на циновку, она обвила его руками.

– Завтра, когда поднимется солнце, – сказала она, – ты бросишь вызов судьбе. Поэтому я хочу, чтобы сейчас ты был моим.

– Но почему сейчас, а не потом?

– Потому что, Римо, мы можем не дождаться этого «потом».

– Думаешь, проиграю? – спросил Римо. Своим разгоряченным телом он почувствовал прохладу ее гладкой эбонитовой кожи.

– Любой может проиграть, – ответила Саффа. – Поэтому надо пользоваться теми победами, которые выпадают на нашу долю сегодня. Сейчас это будет наша победа, а затем, что бы ни случилось, мы всегда будем помнить о ней.

– За победу! – сказал Римо.

– За нас! – откликнулась Саффа и неожиданно сильными руками притянула Римо к себе. – Я была зачата как лони и рождена как принцесса. А теперь сделай меня женщиной.

Она положила его руку себе на грудь.

– Женщиной тебя уже сделал Бог, – сказал Римо.

– Нет. Бог сделал меня человеком женского пола. Только мужчина может сделать меня женщиной. Только ты, Римо. Только так.

И Римо вошел в нее, и познал ее, и только теперь можно было сказать, что она стала настоящей женщиной. Когда оба они устали, и первые лучи восходящего солнца позолотили край неба, они заснули рядом, мужчина и женщина, Божья пара, созданная по замыслу Божьему.

А пока они спали, генерал Ободе проснулся. Было еще совсем рано, когда он откинул полог своей палатки, вышел, почесывая живот, в утренний туман, и то, что он увидел ему совсем не понравилось.

Генерал огляделся по сторонам. Костер погас. Часовых, расставленных накануне по краям лагеря, на постах не было. В лагере было слишком тихо. Такая тишина опасна. Сон на посту – один из видов тишины, но это была тишина иного рода. Это было безмолвие, безмолвие смерти, оно висело в воздухе вместе с туманом.

Ободе подошел к костру и носком ботинка ткнул в угли. Ни огонька, ни искорки. Он снова оглядел лагерь. Ближайшей к нему была палатка генерала Батлера, ее полог был еще закрыт. Повсюду на траве лежали спальные мешки солдат, но солдат в них не было.

Он услышал какой-то звук и поднял голову. Кусты скрывали от него слонов, прикованных цепями к деревьям. Несмотря на овладевшее им дурное предчувствие. Ободе улыбнулся, подумав о слонах. Хорошая это была идея – взять с собой слонов. Они издавна внушали лони священный ужас.

Лони наверняка заметили вчера этих слонов, вышагивавших вместе с солдатами, и, должно быть, это нагнало на них страху. Сегодня Ободе с солдатами возьмут штурмом главный лагерь лони, и лони будут взирать на резню, которая за этим последует, как на неизбежность, с которой нельзя не смириться. Да, это была очень неплохая идея. Великие полководцы прошлого, такие, как Ганнибал и… «Во всяком случае, Ганнибал, – подумал Ободе. – Ганнибал и Ободе – неплохо звучит!»

Непобедимый слон – подходящая эмблема для полководца.

Он хотел было разбудить Батлера, но потом передумал и решил дать тому возможность получше выспаться. Для военного – как бы он ни был предан или храбр – сон перед сражением еще важнее, чем для футболиста. Ободе начал продираться сквозь кусты. Впереди, ярдах в сорока, он увидел неясные серые очертания слонов, но с ними тоже было что-то не то. Издали их тела казались какими-то безжизненными, странными. А что это там перед ними на земле? Медленно, с опаской Ободе приближался к слонам через редеющий с каждым шагом кустарник. Тридцать шагов, двадцать… И тут он увидел совершенно отчетливого, отчего его пальцы невольно поднялись к губам, как у мусульманина, молящего о пощаде.

Очертания слонов казались странными потому, что у них не было бивней.

Как мошка, которую вопреки ее желанию притягивает огонь, Ободе подошел поближе. Бивни у всех слонов были обломаны у самого основания. Остались только жалкие, с рваными, зазубренными краями пеньки, напоминающие больные зубы, требующие врачебной помощи.

И бугры на земле. Это были солдаты, и ему не надо было вглядываться, чтобы увидеть, что они мертвы. Тела скрючены, конечности неестественно вывернуты, а у шестерых из грудных клеток торчали слоновьи бивни, пригвоздившие их к земле.

Движимый инстинктом долга, всплывшим в памяти правилом, согласно которому старшина должен быть абсолютно уверен в фактах прежде чем докладывать о них своему командиру, Ободе, потрясенный, охваченный ужасом, все же подошел ближе.

На земле, возле ноги мертвого солдата, он увидел клочок бумаги. Ободе нагнулся и поднял его. Это была записка, написанная карандашом на обороте военного приказа, взятого, видимо, у одного из солдат. В записке говорилось:

"Ободе.

Жду тебя в деревне лони".

И все. Ни фамилии. Ни подписи.

Ободе оглянулся вокруг. С ним прибыло два взвода солдат. Кто-то из них должен быть где-то здесь, поскольку общее количество трупов никак на два взвода не тянуло.

– Сержант! – рявкнул Ободе. Звук его голоса пронесся по равнине, оставляя позади себя мили предгорий, и постепенно ослабевая, безответный, умер где-то вдали.

– Лейтенант! – заорал он. Было похоже, что он кричал в бездонный колодец, в котором звук голоса замирал, не вызывая ответного эха.

Никаких признаков его солдат.

Целых два взвода!

Ободе еще раз посмотрел на записку, которую продолжал держать в руке, целых десять секунд сосредоточенно думал, потом бросил бумажку, повернулся и побежал.

– Батлер! – закричал он, подбежав к его палатке. – Батлер!

Генерал Уильям Форсайт Батлер появился из своей палатки заспанный, продирая глаза.

– Да, господин президент?

– Давай, давай быстро! Сматываемся отсюда!

Батлер потряс головой, пытаясь сообразить, что, собственно, произошло. Ободе пулей пролетел мимо него в свою палатку. Батлер посмотрел на лагерь. Вроде, ничего необыкновенного. За исключением… за исключением того, что нигде не было видно ни одного солдата. Он последовал за Ободе в его палатку.

Ободе с ожесточением натягивал белую гимнастерку.

– Что случилось, господин президент? – спросил Батлер.

– Потом расскажу. А сейчас уходим отсюда!

– А где часовые?

– Часовые убиты или сбежали. Все до одного. И слоны. У них вырваны бивни. Уходим. Уходим, потому что я не хочу иметь никакого дела с тем, кто способен без единого звука и без всякого следа, за одну ночь перебить солдат и искалечить слонов. Сматываемся отсюда, приятель.

Прежде чем Батлер успел что-либо сказать, Ободе выбежал из палатки. Когда Батлер выскочил вслед за ним, он увидел в первых лучах занимающейся утренней зари генерала Ободе за рулем одного из джипов. Генерал повернул ключ в положение «зажигание», но ничего не произошло. Он попробовал еще раз, потом, выругавшись, тяжело спрыгнул на землю и подбежал к другой машине.

Она тоже не заводилась.

Батлер подошел к джипу и открыл капот. Под ним было месиво: выдернутые и оборванные провода, разбитая аккумуляторная батарея, превращенный в черный порошок трамблер.

Батлер осмотрел остальные четыре джипа, стоявшие на поляне. Они были в таком же состоянии.

Он вскинул голову к Ободе, продолжающему горестно возвышаться за рулем первого джипа.

– К сожалению, генерал, – доложил Батлер, хотя он вовсе не был уверен, что сожалеет об этом, – если мы куда-нибудь и двинемся, то только пешком.

Ободе взглянул на Батлера.

– Отсюда нам не выбраться. Здесь даже лони смогут перебить нас как мух.

– Так что же нам делать, господин президент?

Ободе обрушил свою огромную, как окорок, лапищу на рулевое колесо и погнул его, заставив машину закачаться на рессорах.

– Проклятье, – заорал он. – Тогда будем делать то, что всегда должна делать армия. Мы наступаем!

Глава пятнадцатая

Пока Римо спал, принцесса Саффа выскользнула из его хижины и вернулась в ту, где спала Хиллари Батлер.

Смутное беспокойство преследовало Саффу весь этот день. Всю жизнь она ждала, когда же, наконец, сбудется легенда; теперь люди из легенды были здесь; скоро лони снова обретут власть; и все-таки чувство тревоги не проходило.

С легендами никогда не бывает просто. Существует много путей их осуществления. Разве они не приняли вначале Батлера за Мастера из легенды? Он отказался от своей прежней жизни в Америке ради того, чтобы стать другом лони, так что его можно назвать умершим. А его возвращение к лони? Разве оно не соответствует утверждению легенды о том, что дети лони вернутся домой? Именно так думала Саффа, но оказалось, что она ошиблась.

А разве не может быть других ошибок? Ты глупышка, дитя. А как насчет Ободе? Ты уверена, что это он – злой человек из легенды? И что Римо предстоит встретиться с ним сегодня лицом к лицу? Да, да! Ну, а Старейший? Ты сомневаешься, что он вернет лони их былую храбрость, мудрость и благородство? Нет, нет!

Саффа скользнула в хижину, в которой спала молодая американка. Она мягко опустилась на корточки возле ее изголовья. Девушка дышала размеренно и легко, в углах губ играла слабая улыбка. «Она выздоровеет, – подумала Саффа, – потому что тот, кто видит сны, будет жить».

Она положила руку на бледную руку Хиллари и задумалась, глядя на контраст. К чему все эти беспокойства насчет цвета кожи? Кожа есть кожа – черная она или белая, или желтая, как у Чиуна. Важно то, что у человека под кожей; его мысли, сердце, душа. Она смотрела на Хиллари Батлер: разве между различными племенами не может быть так, как между ней и Хиллари? Может быть, вражда между лони и хауса прекратится, если только они будут считать друг друга людьми, хорошими ли, плохими, пусть совсем другими, но людьми.

Она нежно погладила руку Хиллари Батлер.

Чиун поднялся очень рано, и Римо нашел его возле огненной ямы. На ночь костер переворошили и оставили тлеть до утра, когда в него опять набросали сухих веток и сучьев.

Теперь по указанию Чиуна четверо лони начали забрасывать костер свежими ветками, с которых капала вода, – она шипела и потрескивала на раскаленных белых камнях. Поднялись клубы пара, из-под веток поползли ленивые кольца дыма, похожие на опьяневших от сытости змей.

– Намечается пикничок? – спросил Римо. – Не нужна ли утка? Если хочешь, я сбегаю в магазин за гамбургерами.

– Тебе обязательно надо выглядеть дураком, чтобы казаться умником? – в свою очередь спросил Чиун. – В таком деле помощник тебе не требуется: у тебя это получается так же легко, как у утки кряканье.

Их беседа была прервана раздавшимся позади них ревом. По дорожке, огибая хижины, шли к деревенской площади Ободе и Батлер. Процессию возглавлял Ободе, ревевший как матерый лось, которого заела мошкара.

– Эй вы, трусы и грязнухи племени лони! – орал он. – К вам пришел генерал Ободе. А ну, выходите, жалкие сокрушители мух и москитов!

Деревенская площадь опустела – несколько лони, находившихся на ней, мгновенно исчезли. На одной стороне площади, у костра, стояли Римо и Чиун; на другой, в семидесяти футах от них, – Батлер и Ободе. Все четверо молчали, глядя друг на друга.

Из хижины, на полпути между двумя парами, вышла принцесса Саффа. Высокая, темнокожая, в своем похожем на греческую тогу белом одеянии, она стояла молча, величественно взирая на Ободе, который снова принялся вызывать на поединок лони – по одному или всех вместе.

– Закрой рот, взбесившийся осел, – сказала, наконец, Саффа.

– Кто ты такая? – вскричал Ободе после секундного замешательства, вызванного, как заметил Римо, красотой Саффы.

– Я – Саффа, первая принцесса Империи Лони, и я приказываю тебе замолчать.

– Ты приказываешь? Это ты приказываешь? Я – генерал Дада Ободе, президент Бусати, повелитель этой страны – как раз тот, кто отдает приказания.

– Может быть – в своих борделях и в нашей загаженной столице, а здесь тебе лучше помолчать. Мы рады, что ты пришел, генерал.

– Когда я уйду отсюда, возможно, вы уже не будете так радоваться.

Саффа три раза громко хлопнула в ладоши. Медленно, с явной неохотой лони начали выходить из своих хижин – сначала женщины и дети, потом мужчины.

– И все-таки мы действительно рады, что ты пришел, – сказала она, усмехнувшись, пока мужчины лони, подходили ближе к Ободе и Батлеру. – А ты, Батлер, – добавила она, – правильно сделал, что затащил этого зверюгу в наш лагерь.

Батлер слегка поклонился, и голова Ободе тут же повернулась к генералу, как будто притянутая к нему резиновым жгутом. Внезапно для него многое стало ясно. Батлер – предатель. Ободе взревел и бросился на Батлера, протянув обе руки к его горлу. Не ожидавший нападения Батлер грохнулся под тяжелой массой Ободе на землю и лежал до тех пор, пока шестеро лони, по сигналу Саффы, не оттащили Ободе.

Чиун и Римо медленно приближались к Ободе, который продолжал гневно коситься на Батлера.

– Трус, предатель, лонийская собака, – сплюнул Ободе.

– Это мой народ, – сказал Батлер. – Добро пожаловать к нам, жирная свинья.

– У тебя даже не хватило духу самому убить меня, – откликнулся Ободе. – Ты мог это сделать много раз, потому что я доверял тебе. Вместо этого ты дожидался случая, чтобы выдать меня этому стаду овец.

– Это благоразумие, генерал, обычное благоразумие.

– Нет, трусость, – прорычал Ободе. – В войсках, в которых я служил, тебя бы просто пристрелили как собаку. Да ты и есть собака.

Перекрывая шум толпы и отдельные голоса, вдруг прозвучала команда Чиуна:

– Тихо! Мастер Синанджу говорит вам: прекратите эту бабью склоку.

Ободе повернулся к Чиуну, который стоял уже прямо перед ним, и оглядел его с головы до пят, как будто впервые увидел. Президент Бусати возвышался над престарелым корейцем больше чем на полтора фута. Весил он в три раза больше.

– А ты тот самый Мастер из легенды лони?

Чиун кивнул.

Ободе захохотал, запрокинув голову назад, и как бы адресуя свой смех небесам.

– Ну ты, москит, прочь с дороги, пока Дада тебя не прихлопнул!

Чиун сложил руки на груди и уставился на Ободе. Площадь позади него была теперь полна людей, которые, притихнув, следили за происходящим – словно большая семья, прислушивающаяся к тому, как ссорятся за тонкой стеной их соседи.

Римо стоял рядом с Чиуном, холодно взирая на Ободе. Наконец их взгляды встретились.

– Ну, а ты кто? Еще один персонаж из сказки? – презрительно спросил он.

– Да нет, – сказал Римо, – я главный дрессировщик слонов и механик по ремонту джипов. Приятно прогулялись?

Ободе начал было говорить, но вдруг остановился, видимо впервые осознав, что он окружен врагами, причем во много раз превосходящими его численностью. Не тогда, когда он был простым солдатом, не тогда, когда носил нашивки старшины британских войск, и, разумеется, не тогда, когда он стал верховным главнокомандующим армии Бусати, а только сейчас, впервые за свою долгую службу, он понял, что смерть может стать реальностью.

– Убейте его, – сказал Батлер. – Давайте убьем его, и покончим раз и навсегда с вековым проклятием лони.

– Послушай, старый муравей, – сказал Ободе, поворачиваясь к Чиуну, – поскольку сегодня на твоей улице праздник, я обращаюсь к тебе с просьбой: пусть я умру, но умру как мужчина.

– Разве ты заслуживаешь этого?

– Да, – ответил Ободе, – потому что я всегда старался быть справедливым и давал мужчине возможность умереть как мужчина. В свое время я боролся с целыми полками, и никто не боялся побить меня из-за моего звания или должности.

– Что ж, борьба – очень хорошее средство, чтобы научить человека скромности, – согласился Чиун. – Слабость хауса в том, что наиболее развитым мускулом в вашем теле является язык. Пойдем. Я научу тебя скромности.

Он повернулся, отошел к центру площади и снова повернулся к Ободе. Откуда-то сбоку послышался голос Римо:

– Чиун, не забудь, что он мой. Мы же договорились!

– Помолчи, – приказал Чиун. – Неужели ты думаешь, что я лишу тебя твоего удовольствия? В легенде сказано, что ты должен сделать. Вот это ты и сделаешь, но не больше того.

Обратившись к лони, которые держали Ободе, он сказал:

– Отпустите его.

На Чиуне были белые штаны и белая рубаха – типичный американский костюм для каратэ. Он был подпоясан белым поясом, что было расценено Римо как проявление излишней скромности со стороны Чиуна. В западном варианте восточных боевых искусств белый пояс означал самый низший разряд. Самый высокий разряд обозначался поясом черного цвета, причем разряд черного пояса имел несколько ступеней. И, наконец, особые знания и мастерство, выходящие за пределы знаний простых экспертов, отмечались красным поясом. Такой пояс присуждался лишь небольшому числу людей, обладающих огромным мужеством, мудростью и благородством. И Мастер Синанджу как выдающийся в этом смысле человек имел право носить такой пояс. Однако Чиун предпочел надеть пояс начинающего и как начинающий, крепко обернул его вокруг талии.

Сейчас он встал перед огненной ямой, в которой шипели, испускали пар и дымились, непрерывно добавляемые свежие ветки и листья, и поманил Ободе рукой:

– Иди сюда, ты, у которого такая широкая глотка.

Почувствовав, что его руки свободны, Ободе, ринулся было вперед, но потом замедлил шаг и остановился совсем.

– Так несправедливо, – сказал он Чиуну. – Я для тебя слишком велик. Как насчет твоего дружка? Я буду бороться с ним.

– У него скромности не больше, чем у тебя, – важно сказал Чиун. – Тебя должен научить Мастер. Подойди. Если посмеешь.

Глава шестнадцатая

Ободе двигался вперед медленно, будто с неохотой. С каждым шагом из-под его тяжелых ботинок вылетали облачка коричневой пыли.

Он поднял перед собой ладонь, предлагая этим жестом Чиуну мировую. Чиун отрицательно покачал головой.

– А говорят, что хауса смелы и отважны. Ты что – исключение из этого правила? Подходи. Пожалуй я еще более уравняю условия нашего поединка.

Чиун вынул из-за пояса белый шелковый платок, размером не больше восемнадцати дюймов на восемнадцать. Он аккуратно положил его перед собой на землю и встал на платок. Его тело было таким легким, что босые ноги, казалось, даже не примяли шелк.

– Подходи, Большой Рот! – позвал он.

Ободе пожал плечами – это было тяжелое движение широких массивных плеч, – расстегнул пуговицы и снял белую армейскую гимнастерку. Вид его черных бугристых плечевых мышц, лоснящихся под жарким африканским солнцем, вызвал громкое перешептывание в толпе. А перед ним стоял жалкий тщедушный восьмидесятилетний старик Чиун, никогда не достигавший в весе и сотни фунтов. Он стоял бесстрастно, сложив руки на груди, глядя в лицо великана глазами, похожими на раскаленные угли ритуального костра.

Ободе бросил гимнастерку на землю. Римо поднял ее и прошел в тот конец площади, где стоял генерал Уильям Форсайт Батлер.

Скинув ботинки, Ободе встал в пыль голыми ногами – носков он не носил.

Римо повернулся к Батлеру:

– Ставлю два доллара на того малыша, Вилли.

Батлер промолчал.

– Я постараюсь действовать полегче, старик! – буркнул Ободе и рванулся к Чиуну, широко раскинув свои мощные ручищи. Чиун стоял недвижимо на своем шелковом платочке. Он позволил Ободе обвить тело черными кольцами мускулов. Сцепив за спиной Чиуна пальцы рук. Ободе откинулся назад, чтобы поднять Чиуна в воздух, ухватив его так, будто это был тяжелый пластиковый мешок с мусором. Ноги Чиуна остались стоять на месте. Ободе откинулся снова и поднатужился, но Чиун будто врос в землю.

Потом Чиун медленно, с величавой торжественностью развел свои руки. Протянув их к Ободе, он дотронулся пальцами до каких-то точек у того подмышками. Дернувшись, как от удара электрическим током, Ободе отпустил Чиуна.

Он потряс головой, как бы стряхивая пронзившую его боль, и снова двинулся к Чиуну, вытянув вперед левую руку и перебирая пальцами – как бы готовя классический плечевой захват. Чиун позволил руке Ободе коснуться его плеча, и через секунду президент уже летел по воздуху. Казалось, Чиун не шелохнулся, даже не дотронулся до Ободе, но тот перелетел через Чиуна и, взметнув облако пыли, с глухим ударом упал на спину.

– У-у-у-ф! – выдохнул он.

Чиун не спеша поворачивался на шелковом квадрате, пока не оказался лицом к лежавшему Ободе. Ободе встал на колени; по толпе прокатились волны смеха.

– Тихо! Тихо! – потребовал Чиун. – Или кто-нибудь из вас хочет занять его место?

Шум стих. Римо шепнул Батлеру:

– Вилли, ты сэкономил два доллара. – Вообще-то, честно говоря, Римо был несколько удивлен той легкостью, с которой Чиун расправлялся с Ободе. Не то, чтобы Ободе представлял для него реальную опасность. Конечно, нет. Но Чиун был убийцей-профессионалом и не раз говорил Римо, что убийца, вступая в схватку с противником, которого по тем или иным причинам не может убить, становится даже более беззащитным, чем обычный человек, поскольку в этом случае фокус его энергии сбивается, она рассеивается, и часть ее может сработать против него самого. И хотя было очевидно, что Чиун намеренно не лишает Ободе жизни, он, тем не менее, не представлял для Чиуна никакой особой опасности. «Вот что значит быть Мастером Синанджу», – подумал Римо.

Ободе снова был на ногах. На лице его застыло вопросительное выражение. Он повернулся к Чиуну и ринулся к нему. Старик оставался на месте, но когда Ободе приблизился, Чиун молча стремительно выбросил вперед руку. Пальцы ее вонзились рядом с ключицей Ободе, и тот упал, как падает мячик с края стола. Но мяч при этом подпрыгивает. Президент Бусати остался лежать на земле пыльной бесформенной кучей.

Чиун отступил на шаг, поднял свой шелковый платок, отряхнул его, аккуратно сложил и заложил обратно за пояс.

– Уберите его, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – и привяжите вон к тому столбу.

Четверо мужчин положили на землю свои копья и подошли к тому месту, которое только что было ареной поединка. Схватив Ободе за руки и за ноги, они потащили его по пыльной площади мимо ритуального костра, все еще испускавшего пар и дым, к восьмифутовому столбу по другую сторону от него. Двое из них поддерживали в вертикальном положении все еще не пришедшего в себя Обеде, а двое других подняли его безвольно болтавшиеся руки и привязали за запястья к укрепленному наверху столба железному кольцу.

Ободе повис на руках. Сознание медленно возвращалось к нему. Чиун отвернулся и взглянул на Саффу.

Она подняла с земли золоченую жаровню в форме японской хибачи и, держа ее за ручки, понесла к Чиуну. Над чашей дрожал раскаленный воздух, свет горящих углей, отражаясь от золоченых краев чаши, создавал над ней мерцающую ауру. Саффа поставила жаровню у ног Чиуна.

Чиун посмотрел вниз, на горящие угли.

Висевшая над площадью тишина была нарушена криком часового, выставленного на холме, возвышающемся с северной стороны деревни.

– Лони! Лони! Лони! – выкрикивал он в сильном волнении. Римо повернулся и посмотрел на часового. Тот показывал рукой в сторону северного предгорья.

Римо добежал до деревенской окраины и совсем близко от себя увидел то, что привело часового в такое волнение. По склонам, направляясь к деревне, шли толпы аборигенов, в которых Римо без труда узнал лони. Мужчины выглядели высокими, гибкими и сильными, женщины – стройными и красивыми. Особенно две из них.

Эти две женщины, как генералы на параде, возглавляли длинную процессию мужчин, женщин и детей, которая была теперь в какой-то сотне ярдов от деревни. Женщины были высокие, черные, как ночь, с невозмутимыми, точно выточенными из камня, лицами. Римо сразу понял, что это наследные принцессы Лони – младшие сестры Саффы.

Римо оглянулся назад, на Чиуна. Тот сидел в центре маленькой площади в позе лотоса, с руками, сложенными как при молитве. Глаза его были закрыты, лицо наклонено вперед – к находившейся прямо перед ним жаровне с горящими углями.

Римо впился глазами в Чиуна, но угадать, о чем думал или что собирался делать Чиун, было абсолютно невозможно. Римо чувствовал себя несколько смущенным. Договорились же, что Римо убьет этого негодяя, так зачем Чиуну понадобилось с ним играть? Почему сразу же не отдать его Римо? И что это за огненный ритуал очищения, который собирается совершить Чиун? А как насчет этой чепухи о том, что Чиун вроде бы пожертвует своей жизнью? Если это будет что-то опасное, Римо не позволит ему сделать это. И нечего валять дурака! Об этом не может быть и речи!

А между тем, поток лони вливался в деревню – сотни людей, возглавляемых двумя красивыми черными женщинами. Когда они вступили в лагерь и увидели Саффу, выражение невозмутимости на их лицах растаяло, и они бросились к своей сестре, которая тут же заключила их в свои объятья.

Целых пятнадцать минут все новые и новые группы лони заполняли площадь; здесь собрались все три выживших племени. Римо огляделся вокруг. Вот и все, что осталось от величайшей в истории Африки Империи. Наверное, сотен пять мужчин, женщин и детей. Меньше, чем население Ньюарка, и, конечно, гораздо меньше, чем требуется, чтобы создать новую Империю.

А Чиун продолжал сидеть. Лони молча смотрели на него, сгрудившись вокруг деревенской площади, где находилась огненная яма, и еще оставался кусок пространства размером не больше арены для бокса. Вид привязанного к столбу с другой стороны ямы генерала Ободе вызывал оживленное перешептывание.

Ободе уже пришел в себя и, явно недоумевая, пытался понять, что происходит. Его взгляд бегал по лицам, выискивая хотя бы одно дружеское лицо. Разглядев на другой стороне площади генерала Уильяма Форсайта Батлера, он со злостью плюнул на землю.

В хижине, рядом с забитой людьми площадью, шевельнулась после долгого сна Хиллари Батлер. Было очень шумно и жарко. Но это было приятное тепло – такое, в котором крепчают мышцы, и во всем теле чувствуется легкость. Впервые после того, как они прибыли в эту деревню, ей захотелось встать, выйти на улицу и посмотреть, куда занесла ее судьба.

Но сначала она, пожалуй, поспит еще немножко.

Саффа подошла к Чиуну и встала прямо перед ним, глядя на него сквозь раскаленный воздух, струящийся из жаровни с углем.

– Наступил великий момент, Старейший. Легенда начинает осуществляться. Дети лони вернулись домой.

Одним легким движением Чиун поднялся на ноги и открыл глаза. Он посмотрел на лони, которые продолжали увлажнять покрывающие яму ветви деревьев, и кивнул им. Они наклонили кувшины с водой, и из ямы повалили густые клубы пара.

Чиун повернулся и сложил перед собой руки.

– Легенда не лжет, – торжественно произнес он, – дети лони возвращаются домой. Но посмотрите, те ли это лони? Тем ли лони служили мои предки много лет тому назад? Им ли, ненавидящим хауса и боящимся слонов трусам, которые, как дети, пугаются непонятного шума в ночной тишине, и бегут от него, даже не пытаясь узнать, что он означает? Те ли это лони, если их храбрость переселилась в женщин? Те ли, что много лет назад несли свет и справедливость темному миру вокруг них?

Чиун замолчал и, словно ожидая ответа, медленно обвел взглядом толпу, останавливаясь, казалось, на каждом лице.

Никто не произнес ни слова, и Чиун продолжал:

– В легенде говорится, что дети лони вернутся домой. И тогда человек, который уже побывал в одеждах смерти, должен убить человека, который поработит лони. А потом Мастер Синанджу очистит народ лони в ритуальном огне. Но этот Мастер смотрит сейчас на этих лони и думает, а можно ли их спасти?

Стоя рядом, Римо и Батлер с одинаковым вниманием следили за Чиуном, думая при этом о совершенно разных вещах. «Кажется, он хочет отступиться», – думал Римо. Интересно, берет ли Дом Синанджу отступные? Батлер же с удовлетворением подводил некоторые итоги последних событий. Правда, все получилось не совсем так, как он планировал, но это неважно. Дело явно шло к тому, что, прежде чем закончится этот день, Ободе будет мертв. Лони, конечно, поддержат Батлера как своего руководителя, поддержат его и многие члены кабинета министров Ободе и руководство армии. Это будет замечательный день в жизни Уильяма Форсайта Батлера – следующего президента Бусати!

– Где благородство, которое когда-то наполняло сердца лони? – продолжал Чиун. – Угасло, как угасает этот огонь, – ответил на свой вопрос Чиун, и толпа ахнула, увидев, как он опустил руки в золотистую жаровню и вытащил оттуда две пригоршни горящих углей. Медленно, будто не чувствуя жара, он разбросал угли по земле. – Угли, когда они вместе, это – огонь, но поодиночке они – угольки, которые скоро погаснут. Так же и с людьми: они велики тогда, когда они все вместе и каждый в отдельности поддерживают традиции своего величия. – Он снова присел на корточки и принялся руками выгребать угли из жаровни.

За его спиной все еще дымились листья и ветки в яме, из которой поднимались волны раскаленного воздуха – словно пар над решетками нью-йоркского метро в морозный зимний день.

Хиллари Батлер больше не хотела спать. Она поднялась на ноги, заметив при этом с радостным удивлением, что на ней был сверкающий чистотой голубой халат. Теперь она окончательно поверила в то, что все будет хорошо. Тот дьявольский дом, человек на корабле – все это уже позади. Скоро она будет дома и, как и предполагалось, выйдет замуж. Почему-то она была уверена, что все будет в порядке.

Медленно, на еще дрожащих от слабости ногах, она направилась к выходу.

Снаружи, возле ее хижины, стояли Римо и Батлер.

– Вилли, – заговорщицким тоном обратился Римо к Батлеру, обняв его за плечи, – ты был действительно хорош. И ты играл за хорошую команду. Скажи мне кое-что – я всегда хотел это знать. Вы что – всегда оговаривали конечную разницу в очках? Помню, по идее вы должны были выиграть с разницей в пять очков, а закончили игру с разницей в три. Вы стоили мне чертовски много баксов, Вилли. Никогда не мог понять, зачем вам это нужно. Я хочу сказать, вы и без того заколачивали хорошую деньгу, зачем вам нужно было рисковать? Вы же не рабы, Вилли, или что-то там в этом роде…

Хиллари Батлер вышла из хижины и заморгала в ярком солнечном свете. Прямо перед собой она увидела Римо и улыбнулась. Он такой милый! Римо стоял, обнимая чернокожего человека в белой форме, и они разговаривали.

– Слушай, отвяжись же ты от меня Христа ради, – сказал Уильям Форсайт Батлер и поднял правую руку, чтобы оттолкнуть Римо. При этом что-то сверкнуло на его руке. Золотое кольцо. Золотое кольцо в виде цепочки.

Хиллари Батлер уже видела раньше это кольцо. Всего лишь раз, когда тяжелая черная рука с хлороформом опустилась на ее лицо.

Она закричала.

Римо резко обернулся к ней. Над всей деревней нависла тишина. На пороге хижины стояла белая девушка, рот открыт в громком крике, медленно поднимающийся палец на что-то указывает.

– О, Римо, вы поймали его? – спросила она дрожащим голосом.

– Кого? Ах, да – Ободе. Вон он, привязан к столбу.

– Нет, нет, не Ободе! Вот этого, – сказала она, указывая на Батлера. – Это он выкрал меня из дома. Он похитил меня.

– Он? – удивился Римо, глядя на Батлера.

Хиллари Батлер кивнула, по ее телу пробежала дрожь.

– Старина Вилли? – недоумевал Римо.

– Да, он, – снова подтвердила она.

Для Уильяма Форсайта Батлера все как-то сразу осложнилось, но шанс выкрутиться еще был. На ходу выхватывая из кобуры пистолет, он ринулся сквозь толпу к Ободе. Надо убить Ободе, а потом заявить, что он действовал по его приказу.

Батлер поднял пистолет, чтобы выстрелить. Но пистолета в его руке не оказалось – описав в воздухе дугу, он с глухим мягким стуком упал на землю, подняв облачко пыли, а рядом с ним стоял Чиун.

Батлер замер на месте.

– Ты причинил много зла народу лони, – сказал Чиун. – И ты надеялся стать когда-нибудь королем этой страны? Чтобы поработить не только хауса, но и лони? – теперь Чиун почти кричал. Батлер медленно попятился от него.

– Ты опозорил народ лони. Ты не достоин жить!

Батлер бросился было бежать, но лони стояли перед ним стеной. Он повернулся к Чиуну, но тот вдруг развернулся к нему спиной и пошел прочь.

Его место занял Римо.

– Так это был ты, Вилли?

– Да, – прошипел Батлер, гортанное шипение выдавало его гнев. – Я должен был отплатить белым за то, что они сделали мне. Что они сделали народу лони.

– Извини, Вилли, – сказал Римо, вспоминая девушек, которых ему пришлось умертвить, – может, ты и был когда-то хорошим угловым, но ты знаешь: с легендой не поспоришь.

Он направился к Батлеру, который выпрямился во весь рост и стоял, поджидая его. Он был крупнее Римо, тяжелее и, возможно, сильнее. Этот белый сукин сын ни на минуту не мог забыть, что когда-то меня называли Вилли Батлером. Ну хорошо же! Пусть так и будет. Сейчас он покажет ему, на что способен Вилли Батлер, когда он играет в игры белых людей.

Он пригнулся, и из глубины его глотки вырвалось рычание:

– Тебе подавать, белая гнида!

– Я заполню твою зону принимающими игроками, – сказал Римо. – Это всегда сбивало вас, бандюг, с толку.

Римо начал маленькими шажками приближаться к Батлеру, который широко расставил ноги и принял положение перехватывающего. Когда Римо был уже достаточно близко, он прыгнул навстречу и, перекатываясь, кинулся ему под ноги. Римо легко перепрыгнул через него, и Батлер тут же вскочил на ноги.

– Один к десяти, – отметил Римо.

Он снова двинулся к Батлеру, который встал в ту же позицию, но на этот раз, когда Римо приблизился, быстро выпрямился, взлетел в воздух и выбросил вперед ногу, целясь Римо в лицо. Отвернув голову в сторону, Римо обеими руками перехватил ногу Батлера и сильно дернул ее вперед. Запрокинувшись от рывка назад, Батлер резко упал на спину.

– Неспортивное поведение, Вилли. Это будет стоить тебе пятнадцатиярдового штрафного.

Батлер снова вскочил на ноги и, разъяренный, бросился на Римо, который ловким финтом уклонился от просвистевшего мимо него кулака.

– Скажи-ка, Вилли, что ты собирался доказать? Для чего тебе понадобились эти девушки?

– Ты разве поймешь? Эти проклятые Батлеры, Форсайты, Липпинкотты… Они купили мою семью. Я собирал долги.

– И ты думаешь, что вон та бедняжка имеет к этому какое-нибудь отношение?

– Одного поля ягоды, – проворчал Батлер, обхватывая Римо. – Сорняк надо вырывать, неважно, как глубоко он пророс.

Римо вывернулся, и Батлер соскользнул с него на землю.

– Вот из-за таких, как ты, Вилли, и появилось слово «расизм».

Батлер медленно передвигался по кругу, лицом к державшемуся в центре Римо. Постепенно он расширял этот круг, пока не коснулся спиной первого ряда лони, которые, дивясь на невиданное зрелище, молча следили за поединком. Внезапно Батлер вырвал у ближайшего лони копье и одним прыжком снова оказался в центре площади.

– Ну вот ты и показал себя, – сказал Римо. – Да ты же просто грязный игрок.

Батлер пошел на него с копьем, держа его так, как обычно держат дротик – ровно посередине, в правой полусогнутой руке, вскинутой над плечом. Копье-дротик было готово к броску.

– А вот теперь, ты белый человек, объясни мне кое-что, – прошипел Батлер. – В легенде говорится, что с Мастером к лони придет мертвый человек. А ты разве мертвый?

– Прости, Вилли, но это правда. Я умер десять лет назад. Так что не беспокойся о легенде.

– Не похоже, что ты умер. Думаю, тебе придется испробовать это еще раз.

Батлер находился теперь в каких-то шести футах от Римо, и, откинувшись назад, метнул в него копье. Острие копья летело прямо в грудь Римо, тот молниеносно откинулся назад, и вскинутой вверх рукой перерубил пролетавшее над его головой копье. Копье разломилось пополам, и обе его половины отлетели к ногам Чиуна, который стоял и молча смотрел на ристалище.

Римо медленно выпрямился.

– Жаль, Вилли, но ты проиграл. А это тебе за жульничество, – сказал он и метнулся к Батлеру.

Целясь Римо в переносицу, Батлер стремительно выбросил вперед кулак, но встретил на своем пути пустоту. И тут же Вилли Батлер почувствовал острую боль в груди, которая, как занимающийся пожар, быстро разрасталась внутри него, выжигая все вокруг огненными языками. Самый жаркий огонь, который он когда-либо встречал в своей жизни. Яркая вспышка пламени вдруг высветила далекое прошлое, и он мысленно сказал: это я, сестричка, я – Билли; я знаю, что могу бегать очень быстро, и когда-нибудь стану большим человеком, а его сестра сказала, что никакой грязный негр не сможет никогда ничего добиться в жизни; но, сестричка, ты была неправа, и я был неправ: ненависть и насилие не годятся, они просто ничего не решают. Но его сестра ничего ему не ответила, и вдруг Вилли Батлеру стало все равно, потому что он был мертв.

Римо встал, толкнул тело Батлера ногой, и оно, перекатившись, застыла недвижимо, лицом в пыли.

– Такие вот дела, дорогуша, – сказал он.

Лони продолжали молча смотреть. Чиун подошел к Римо, взял его за руку и громко сказал:

– Два предсказания легенды уже сбылись.

Он обвел медленным взглядом окружавших его людей, все еще смущенных и испуганных, потом посмотрел на Ободе, который окончательно пришел в себя и стоял выпрямившись, подняв голову, готовый с достоинством принять смерть, как и подобает британскому солдату.

– Зло – это не всегда злые хауса, – продолжал Чиун. – Проклятие лони – не хауса, а лони, потерявшие свою душу. Мы должны вернуть ее вам.

Чиун отпустил руку Римо и повернулся к огненной яме. Словно по сигналу, последние капли воды испарились, ветки в яме разом вспыхнули, и над ней поднялись высокие языки пламени, которое, казалось, поглотило весь кислород на площади. Палящий вздох костра заставил Ободе съежиться и отвернуть лицо.

Взяв стоявший рядом с костром кувшин с солью, Чиун, совершенно равнодушный к жару, стал сыпать ее у дальнего конца ямы. Саффа и ее сестры подошли поближе и встали у него за спиной.

Похожая на взрыв вспышка огня быстро испепелила пересохшие остатки веток в яме, пламя сникло и скоро сошло на нет. Чиун сделал знак рукой двум лони, стоявшим у дальнего края ямы. Длинными шестами они начали ворошить и разравнивать огненную массу, и теперь сквозь огонь можно было рассмотреть большие, похожие на страусиные яйца, округлые камни, раскаленные добела после двухдневного обжига.

Римо подошел к Чиуну.

– Какого черта? Что ты собираешься делать? – решительно спросил он.

– Не надо беспокоиться за Мастера. Надо только смотреть и учиться.

Взглянув на Римо, Чиун понял, что тот серьезно встревожен, и сказал:

– Что бы ни случилось, обещай мне не вмешиваться. Несмотря ни на что.

– Чиун, я не позволю тебе делать глупости.

– Ты сделаешь то, что я сказал. Ты не будешь вмешиваться. Долг нашего Дома – наш семейный позор. Ты осрамишь меня, если помешаешь вернуть его.

Римо вгляделся в глаза Чиуна, надеясь найти в них следы неуверенности, хотя бы намек на нее, но ничего не увидел.

– Не нравится мне это, – бормотал Римо, отступая назад.

– Моим предкам это неинтересно. Им нравится то, что делаю я.

К тому времени всю яму уже тщательно разровняли, и теперь по всей ее длине лежал ровный слой раскаленных белых камней вперемежку с раскаленными углями.

Чиун посмотрел на сгрудившихся вокруг него лони.

– Лони должны заново учиться храбрости, – сказал он.

Чиун кивнул Саффе и ее сестрам, и они медленно, одна за другой двинулись к яме. Римо стоял неподалеку, наблюдая эту процессию из трех гордых и красивых женщин. Глядя на них, можно было понять, почему когда-то этой страной правили великие короли и королевы. Саффа и ее сестры выглядели бы по-королевски в любой стране и в любые времена. Обычно королевское достоинство является или фактом рождения, или даром воспитания, но подлинное королевское величие может быть только свойством души. Именно такие души и были у этих сестер.

Саффа встала на соль, рассыпанную Чиуном по земле, сложила на груди руки, без колебаний ступила правой ногой на раскаленные угли и пошла по огненному ковру. В толпе лони послышался изумленный шепот. Римо стоял ошеломленный. Ободе, казалось, находился в состоянии шока.

Не обращая внимания на охватившее всех волнение, Саффа продолжала спокойно, не торопясь, идти по огнедышащей дорожке. Ее босые ноги поднимали легкие облачка искр, вокруг щиколоток дрожало марево раскаленного воздуха. Когда она прошла половину пути, одна из ее сестер ступила на полосу соли, и сразу же после этого – на угли. Секундами позже за ней последовала и третья сестра.

Римо внимательно вглядывался в их лица – на них не было ни следа боли и страха. Какой-то хитроумный трюк, решил он. «Старина Чиун явно что-то смухлевал с огнем. Это недостойно его, – думал Римо. – Недостойно Мастера Синанджу. Придется ему об этом потом сказать.»

Теперь три сестры стояли на другом конце ямы, недалеко от Ободе.

– Ваши принцессы показала вам, что лони могут вновь обрести смелость, – объявил Чиун. – Но этого еще недостаточно, чтобы очистить вас.

Чиун погрузил свои сморщенные желтые ноги в соль, затем его тоже окутали жар и пламя.

Пока шел, он тихонько бубнил: «Куфа тутакуфа воте». Римо никогда раньше не слышал этих слов, но догадался, что произносились они на языке лони.

Осторожно, но без колебаний, Чиун шел по огненному ковру.

И вдруг на самой середине он остановился.

"Хорош трюк, – подумал Римо. – Это же может быть гвоздем любой программы! "

Чиун стоял – недвижим, со сложенными на груди руками, невозмутимым, как всегда, лицом, продолжая бормотать свое: «Куфа тутакуфа воте».

– Что это означает? – спросил Римо у стоявшего рядом лони.

– Это означает: «Когда придет смерть, мы все умрем».

Лони смотрели на Чиуна, и с каждой секундой шум их голосов становился все слабее и, наконец, прекратился совсем. Чиун продолжал стоять в центре огненной ямы, и от поднимающихся волн раскаленного воздуха его тело казалось мерцало и дрожало, хотя он и не шевелился.

Потом легкая струйка дыма поползла по ноге Чиуна. Римо было видно, что нижний край коротких, до колен, штанов Чиуна опален. Появившееся на нем маленькое пятнышко приобрело коричневый, потом черный цвет, затем стало расползаться, и вот уже от него начали подниматься тонкие струйки дыма. На одной из штанин появилось оранжевое пятно, из которого тут же показался тонкий язычок пламени.

Лони охнули и испуганно зашептались. Римо шагнул вперед и остановился, не зная, что делать. И тут перекрывая шепот и вздохи, над толпой разнесся оглушительный рев Ободе:

– Неужели никто не поможет этому человеку?

Это был крик отчаяния.

Никто не шевельнулся.

– Помогите же ему! – выкрикнул что было силы Ободе.

Никто не двинулся с места.

Ободе отчаянно рвался у восьмифутового столба, к которому был привязан.

Напор его огромного тела вырвал кольцо из столба, и оно повисло на веревках, связывающих его запястья.

Языки пламени уже охватили колени и грудь Чиуна. Ободе, не раздумывая, бросился к яме, казалось, запнулся на мгновение у ее края, а потом босой ринулся к тому месту, где стоял Чиун. Каждый его шаг сопровождался громким криком боли. Но он продолжал бежать. Добежав до Чиуна, он сгреб его обеими ручищами, поднял как ребенка и, выбрав более короткий путь, сбоку выбежал с ним из огненной ямы. Осторожно опустив Чиуна на землю, он начал обеими руками сбивать с его одежды огонь. Только после этого он бросился на спину и, поджав ноги, принялся очищать почерневшие от ожогов подошвы от впившихся в них тлеющих кусочков дерева и осколков раскаленных камней. При этом он продолжал вопить от боли.

Лони молча смотрели, Чиун сидел с отрешенным видом, а Ободе занимался своими ногами.

И вдруг тишина взорвалась мощным воплем восторга всех, кто находился на площади. В особой африканской манере толпа хлопала в ладоши. Женщины одобрительно кричали. Дети свистели. Принцессы подбежали к Чиуну и Ободе. Саффа щелкнула пальцами и что-то прокричала. Несколько женщин тут же бросились прочь и вернулись с листьями и ковшами, наполненными чем-то вроде жидкой грязи, и Саффа начала прикладывать компрессы к ногам Ободе.

Подойдя совсем близко к Чиуну, Римо с удивлением увидел, что ни на ногах, ни на руках, ни на подошвах ног у Чиуна не было никаких следов ожогов. Опаленная во многих местах одежда кое-где почернела и прогорела, но сам Чиун нисколько не пострадал.

При виде Римо Чиун легко поднялся на ноги и, подойдя к принцессам, стал молча следить за тем, как они ухаживают за генералом Ободе.

– Народ лони! – воскликнул он наконец. – Слушайте внимательно, потому что я пришел издалека, чтобы сказать вам эти слова. – Чиун протянул руку, указывая на корчившегося на земле от боли генерала.

– Сегодня, благодаря ему, вы узнали, какими смелыми могут быть хауса. Это – шаг к мудрости. Вы аплодировали его мужеству, а это – первый шаг к самоуважению. Лони лишились Империи не из-за хауса. Они лишились ее потому, что не смогли удержать ее. Сегодня к вашему народу вернулось его былое величие. Легенда претворена в жизнь. Дом Синанджу оплатил свой долг.

– А наше возвращение к власти? Как с этим? – спросил кто-то из толпы. Его поддержали несколько голосов. Чиун поднял руки, прося тишины.

– Ни один человек, даже Мастер Синанджу, не может даровать власть. Власть зарабатывается добрыми делами и заслугами. Президент хауса узнал сегодня что-то новое и важное для него. Он узнал, что лони больше не питают к нему ненависти из-за того, что он – хауса. Они ненавидели его, потому что он был несправедлив. С сегодняшнего дня он станет великим лидером, потому что введет лони в правительственные учреждения, чтобы хауса и лони могли вместе строить великую страну. Впредь лони будут не только слугами и сержантами, они будут советниками и генералами.

Чиун взглянул вниз на Ободе, и глаза их встретились. Ободе согласно кивнул. Потом он отвернулся и стал опять смотреть на голову принцессы Саффы – она все еще занималась его обожженными ногами, – чьи черные шелковистые волосы рассыпались по его покрывающимся волдырями лодыжкам.

– Лони должны быть достойны занять это новое для них положение, – продолжал Чиун. – И тогда вскоре в этой стране появятся короли, обладающие смелостью хауса и красотой и мудростью лони.

Он посмотрел на Саффу. Саффа взглянула на него, потом, с нежностью, на Ободе и согласно кивнула головой. Улыбнувшись, она подняла руку и положила ее на плечо Ободе.

– Народ лони, легенда исполнилась, – продолжал Чиун. – Вы можете теперь рассказывать своим детям, что видели Мастера. Вы можете сказать им также, что он вернется, если кто-нибудь вновь поднимет на вас руку, ибо вы под моей защитой.

С этими словами Чиун опустил руки, повернулся и пошел к своей хижине. По пути он взял за руку стоявшую в толпе Хиллари Батлер и повел за собой в дом.

Римо пошел за ними. Войдя, он увидел Чиуна, сидящего на своем молитвенном коврике. Недалеко от него, не спуская с него глаз, сидела на полу Хиллари Батлер.

Чиун поднял глаза, увидел Римо и сказал:

– Где ты был, когда я нуждался в тебе?

– Но ты же не велел мне вмешиваться!

– Да, не велел. Но разве достойный сын стал бы меня слушать? Нет. Он сказал бы себе: «О, это же мой отец, и раз он в опасности, ничто меня не остановит, я должен его спасти». Вот что сказал бы верный сын. Вот в чем разница между хорошо воспитанным сыном и каким-нибудь приблудышем.

– Да ладно, это же всего лишь трюк. На раскаленных углях никто не устоит.

– Пошли, – предложил Чиун. – Пошли к этим углям, и давай пройдем по ним вместе. Это нередко делают в цивилизованных районах мира, – добавил он, имея в виду при этом, что Римо знает откуда родом он, Чиун. – Это делают японцы. Даже некоторые китайцы.

– Но как? Как это у них получается?

– Потому что они живут в согласии с собой, – торжественно провозгласил Чиун. – Потому что они думают о своей душе, а не о желудке. Конечно, для этого прежде всего нужно иметь душу.

– Все равно ерунда, – сказал Римо. – Это был всего лишь трюк.

– Слепой никогда ничего не увидит, а глупый не поймет, – проворчал Чиун и поджал губы.

Римо обернулся к Хиллари Батлер:

– Сегодня вечером нам предстоит отправиться в дорогу. Пора домой.

Она кивнула:

– Я хочу… ну, я хотела бы поблагодарить вас. Я, честно говоря, не очень все это понимаю, но, может быть… в общем, спасибо.

Римо махнул рукой:

– Не за что. Не бери в голову.

Чиун разжал губы:

– Почему не за что? Мастер сделал то, что он должен был сделать. А этот… Ну, он старался как мог.

Позже, когда они собирались уходить из деревни, Римо остановился у подернувшейся пеплом ритуальной ямы и, подняв с земли щепку, бросил ее в потускневшие угли. Щепка упала, разорвав на мгновение колышущуюся воздушную завесу, и ярко вспыхнула.

Римо в недоумении тряхнул головой. Повернувшись, он увидел перед собой ухмыляющегося Чиуна.

– У тебя есть еще время поучиться ходить по огню, – сказал тот.

– Попробуем на следующей неделе, – уклончиво ответил Римо.

Вечером Чиун, Римо и Хиллари Батлер покинули лагерь лони в сопровождении почетного эскорта из ста лони, на четырнадцать из них была возложена почетная обязанность нести чиуновский багаж.

Саффа и Ободе попрощались с ними. Саффа отозвала Римо в сторонку.

– Прощай, Римо, – произнесла она. Потом начала было говорить что-то еще, но запнулась, сказала одно только слово, прозвучавшее для Римо как «нина-упенда», и быстро отошла.

По дороге с предгорья вниз, в долину, Чиун сказал, видимо больше для себя, чем для Римо:

– Хорошо, что нам не пришлось убивать Ободе.

Римо подозрительно взглянул на него:

– Почему это?

– Гм… – хмыкнул Чиун. – Есть причины.

– Что бы ты ни говорил, для всего есть причины, – сказал Римо. – Чего это ты так рад, что нам не пришлось убивать Ободе?

– Потому что вождя хауса необходимо защищать.

– Кто это сказал? Почему? – потребовал Римо разъяснений.

Чиун молчал.

– Ах ты, двуличный сукин сын! – взорвался Римо. – Как вернемся домой, попрошу Смита, чтобы он сказал тем, которые занимаются опросами населения, чтобы они снова выкинули из программы телепередач твои мыльные оперы.

Это заставило Чиуна задуматься.

– Не надо наказывать старого человека, – сказал он.

– Тогда говори. Почему это нужно защищать этого Ободе?

– Потому что, когда мой предок много лет назад покинул лони, и они были свергнуты… – начал Чиун и запнулся.

– Ну давай, договаривай!

– Он стал работать на хауса, – сказал Чиун и, глядя на Римо ясными, невинными глазами, добавил: – Они платили ему больше, чем лони.

– Значит, я был прав насчет двойной игры, – сказал Римо. – А вообще, какой-нибудь Мастер честно, без выкрутасов, играл когда-нибудь в какую-нибудь игру?

– Просто ты неправильно понимаешь значение слов, – буркнул Чиун.

– Неправильно! – фыркнул Римо. – Ну, ладно. Скажи лучше, что такое «нина-упенда»? – спросил он, вспомнив слово, которое, расставаясь, сказала ему Саффа.

– «Спасибо», – ответил Чиун. – Вот что это значит.

Но позднее от одного из сопровождавших их лони Римо узнал, что «нина-упенда» означает «Я тебя люблю».

И ему это очень понравилось.

Примечания

1

Сера, Жорж (1859-1891) – французский живописец, известный жанрово-пейзажными композициями, исполненными мелкими, точечными мазками.

(обратно)

2

Приветствие, с которым гладиаторы, перед началом смертельного поединка обращались к Цезарю.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая . . .