«Опасные пассажиры поезда 123»

Джон Гоуди Опасные пассажиры поезда 123

Глава I

Стивер

Стивер стоял на платформе южного направления станции «59-я улица» линии «Лексингтон-авеню». Он мерно двигал тяжелыми челюстями, катая во рту шарик жевательной резинки — словно охотничий пес, приученный держать сбитую дичь крепко, но так, чтобы не повредить ее.

Стивер казался одновременно расслабленным и собранным, совершенно хладнокровным и абсолютно уверенным в себе. Он был одет в застегнутый до подбородка темно-синий плащ, на голове — темно-серая шляпа, сдвинутая вперед, но не как попало, а очень аккуратно, так что поля бросали на глаза треугольную тень. Выбивавшиеся из-под шляпы седые волосы, неожиданные для человека, на вид едва разменявшего четвертый десяток, резко контрастировали с загорелым лицом.

Коробка для цветов, которую он держал под мышкой, поражала своими размерами: вероятно, внутри скрывался поистине огромный букет, предназначенный либо для празднования эпохального юбилея, либо для того, чтобы вымолить прощение за какой-то страшный грех. Впрочем, эти предположения совершенно не вязались с хладнокровием владельца коробки, небрежно державшего ее под углом 45 градусов к закопченному потолку станции. Но если бы кто-то на платформе вздумал вдруг улыбнуться такому несоответствию, ему пришлось бы немедленно подавить улыбку. Стивер был не из тех, над кем можно безнаказанно посмеиваться, пусть даже и совершенно невинно.

Он не пошевелился и даже не изменил выражения лица, когда до перрона донеслась дрожь рельсов, постепенно превратившаяся в железный грохот. На станцию вполз четырехглазый (янтарный и белый габариты, две белые фары) поезд «Пэлем Сто двадцать три». Заныли тормоза, поезд остановился, лязгнули открывающиеся двери. Стивер стоял так, что центральная дверь пятого вагона открылась точно напротив него. Он вошел в вагон, повернул налево и направился к отдельному двухместному сиденью сразу за кабинкой кондуктора. Оно было свободно. Стивер сел, поставил цветочную коробку между ног и бросил безразличный взгляд на кондуктора, который, чуть ли не по пояс высунувшись из окна, озирал платформу.

Стивер крепче обхватил руками цветочную коробку. У него были широкие кисти с короткими, толстыми пальцами. Двери закрылись, поезд дернулся, и пассажиров качнуло сначала назад, затем вперед. Стивер не шелохнулся.

Райдер

Райдер секунду помешкал, прежде чем бросить жетон в щель турникета, — промедление, вряд ли заметное со стороны, но отмеченное собственным сознанием. Спускаясь на платформу, он пытался проанализировать, что произошло. Нервы? Ерунда. Просто дань суеверию, маленький священный ритуал накануне битвы, не более того. Все решено.

Неся в левой руке коричневый саквояж, а в правой — тяжеленный кофр, он спустился на станцию «28-я улица», прошел в южный конец платформы и встал у знака, указывающего место остановки первого вагона: черная цифра «10» на белом фоне. Как обычно, здесь топтались несколько «носовых маньяков», как он всегда называл их про себя, включая того неизбежного простофилю, который ждал поезда далеко за знаком и которому придется бежать назад, когда подойдет состав. «Носовые», как он давно определил для себя, демонстрировали главнейшую особенность человеческих существ: инстинктивную потребность всегда быть первым, бежать впереди толпы.

Он слегка прислонился к стене и поставил саквояж и кофр на пол, по обе стороны от себя, так, чтобы они чуть касались его ботинок. Любое, даже легчайшее прикосновение к стене оставляло на темно-синем плаще следы сажи, пыли и даже, возможно, свежих граффити, нанесенных ярко-красной краской и выражавших все оттенки горечи или разочарования. Поведя плечами, он решительно надвинул темно-серую шляпу на лоб. Серые, спокойные, глубоко сидящие в костлявых глазницах глаза Райдера предполагали более аскетический тип лица, чем его округлые щеки и пухлые губы. Он глубоко засунул руки в карманы плаща. Ноготь зацепился за нитку подкладки — аккуратно придерживая ткань свободной рукой, он отцепил палец и вытащил руку.

Гул перерос в грохот, и вдоль противоположного края платформы пронесся экспресс.[1] Отсвет фар скользнул по колоннам станции, словно луч испорченного кинопроектора. Стоявший у края платформы мужчина проводил поезд свирепым взглядом и обернулся к Райдеру, ища участия, но Райдер посмотрел на него с абсолютным безразличием — типичная маска пассажира нью-йоркского метро; возможно даже, это выражение лица выдается жителям Нью-Йорка при рождении, а приезжим присваивается как знак отличия, когда они становятся «настоящими ньюйоркцами». Не получив поддержки, мужчина отвернулся и зашагал по платформе, что-то бурча себе под нос. Позади него, за четырьмя рельсовыми колеями, виднелась северная платформа, мрачное отражение южной: кафельный прямоугольник надписи «28-я улица», грязные стены, серый пол, равнодушные или раздраженные пассажиры, «кормовые маньяки» (интересно, какими психологическими комплексами объясняется их феномен?)…

Внезапно один из пассажиров решительно направился к краю платформы, заступил за желтую предупредительную линию и наклонился вперед, чтобы заглянуть в туннель. Сразу же еще трое пассажиров склонились над краем платформы, словно молясь темному жерлу туннеля. Райдер услышал звук приближавшегося поезда и увидел, как молящиеся отступили назад, но лишь на несколько дюймов, неохотно уступая дорогу поезду, словно бросая ему робкий вызов — пусть убьет их, если хватит смелости. Поезд ворвался на станцию, головной вагон остановился точно на одной линии со знаком. Райдер взглянул на часы. Осталось пропустить еще два поезда. Еще десять минут. Он отвернулся к стене и уставился на ближайший рекламный плакат.

Он уже успел до мельчайших деталей изучить его — это была реклама хлеба фирмы «Леви». Райдер впервые увидел его, когда плакат только повесили и он был совсем новеньким и непорочно чистым. Но практически сразу же на нем стали появляться самые разные надписи. Реклама изображала негритенка, с удовольствием уминавшего ломоть хлеба; надпись гласила: «Не обязательно быть евреем, чтобы любить хлеб Леви». Теперь чуть ниже кто-то приписал красным маркером: «Да, для этого надо быть черномазым, сидеть на пособии и думать, как прокормить своих маленьких черных ублюдков». Еще ниже крупные печатные буквы, как бы нейтрализующие злобу простым противоядием набожности, гласили: «В Иисусе спасение».

Затем брал слово какой-то идеолог-нигилист, парировавший собственные реплики краткими контрударами: «Маркс — дерьмо. От Иисуса воняет. От „Черных пантер“[2] — воняет. Как и от всех. Как и от меня».

Вот уж воистину, подумал Райдер, глас народа: выставляют свои проблемы на всеобщее обозрение, нисколько не заботясь о том, волнуют ли они кого-нибудь. Он отвернулся от плаката и успел увидеть, как хвост поезда, мелькнув, скрылся во тьме туннеля. Райдер снова встал между своими чемоданами, прислонился к стене и бросил безразличный взгляд вдоль перрона.

По направлению к нему двигался человек в синей униформе. Райдер разглядел его нашивки — коп из Управления городского транспорта. Он быстро оценил особые приметы: одно плечо ниже другого, из-за чего коп словно кренился набок при ходьбе; пышные, кудрявые, морковно-рыжие бакенбарды, спускавшиеся на дюйм ниже мочек ушей… На расстоянии одной длины вагона от Райдера коп остановился, искоса взглянул на него, а затем уставился прямо в противоположную сторону. Скрестил руки на груди, потом снова опустил их, снял фуражку. Волосы у него на голове были русые с красноватым оттенком, на несколько тонов темнее, чем бакенбарды, и примяты фуражкой. Коп заглянул в свою фуражку, снова надел ее и опять сложил руки на груди.

На противоположную платформу прибыл поезд, идущий в северном направлении, постоял немного и отправился дальше. Полицейский покосился на Райдера и увидел, что Райдер наблюдает за ним. Коп немедленно отвел глаза и уставился прямо перед собой, машинально расправив сутулую спину. Опущенное плечо поднялось, и осанка полицейского стала заметно лучше.

Бад Кармоди

Как только поезд покинет очередную станцию, кондуктор обязан выйти из своей кабинки и быть готовым ответить на любые вопросы пассажиров и оказать им другую необходимую помощь. Бад Кармоди прекрасно знал, что очень немногие кондукторы на самом деле следуют этому правилу. Обычно они предпочитают отсиживаться в кабине, уставившись в пролетающие мимо стены туннеля. Но только не Бад. Он строго следовал инструкции, более того: ему нравилось быть аккуратным, нравилось вежливо улыбаться, отвечая на тупые вопросы. Он любил свою работу.

Бад считал свою привязанность к подземке наследственной. Его дядя был машинистом, он совсем недавно ушел на пенсию после тридцати лет работы под землей. Мальчишкой Бад безумно им восхищался. Несколько раз — в спокойные, ленивые воскресные смены — дядя тайком брал его с собой в кабину и даже разрешал потрогать рукоятки управления. С детства Бад не сомневался, что станет машинистом. По окончании школы он сдал муниципальный экзамен, после чего смог выбирать между вакансиями водителя автобуса и кондуктора в метро. Несмотря на то что жалованье водителя было выше, он не поддался соблазну: ему было интересно только под землей. Теперь, когда Бад почти отбыл шестимесячную повинность в должности кондуктора (осталось всего сорок дней), он получит право сдать экзамен на машиниста.

А пока что он наслаждался своей теперешней жизнью. Он полюбил эту работу с самого начала и прошел с удовольствием даже этап обучения — двадцать восемь дней за партой, а затем неделю практики под руководством опытного инструктора. Мэтсон, дрессировавший его на курсах, был старожилом подземки — всего лишь год до пенсии. Он был хорошим учителем, но метро давно ему осточертело, и он крайне пессимистично оценивал его будущее: лет через пять все подземное хозяйство окажется в лапах черномазых и латиносов.

Инструктор был ходячим собранием леденящих душу историй. Послушать его, так в метро было практически так же опасно, как на передовой во Вьетнаме. Кондуктор, уверял Мэтсон, ежечасно рискует получить увечье или даже погибнуть, и потому, парень, можешь благодарить небо, ежели этот день не стал для тебя последним.

Многие пожилые кондукторы — и даже некоторые из молодых — любили пугать новичков всякой жутью из собственной практики. Бад не то чтобы не верил им, но сам пока не сталкивался ни с одной из тех ужасных вещей, о которых с таким смаком распространялись ветераны: кондукторам, дескать, постоянно плюют в лицо, их избивают, грабят, режут, на них нападают шайки подростков, на них блюют пьяницы… А самый опасный момент — это когда кондуктор высовывается из окна при отправлении поезда со станции. В эту минуту особенно часты нападения с платформы. Вариаций тут был миллион: одному парню выбили пальцем глаз, другому сломали нос кулаком, еще одного схватили за волосы и едва не вытащили из вагона на ходу…

— «51-я улица», станция «51-я улица»!

Бад объявил это в микрофон четким, бодрым голосом, с удовлетворением осознавая, что его слышат во всех десяти вагонах. Как только поезд вполз на станцию, он вставил специальный ключ в гнездо на нижней части панели приборов и повернул его вправо. Затем повернул предохранитель дверей и, как только поезд остановился, нажал кнопку открывания дверей. Высунулся из окна, так, чтобы проверить, все ли пассажиры вышли и вошли, затем закрыл двери — сначала хвостовые вагоны, потом головные — и снова бросил взгляд на приборную панель: индикаторы подтверждали, что все двери закрыты и заперты. Поезд тронулся, и он снова высунулся из окна — так, чтобы было видно минимум три вагона, — и убедился, что никого не зажало дверями и не тащит по перрону. Именно этот пункт инструкции многие кондукторы не выполняли, боясь нападения с платформы.

— «Гранд-Сентрал», следующая станция — «Гранд-Сентрал».

Он вышел из кабины, занял позицию у аварийного выхода и, скрестив руки на груди, принялся изучать пассажиров… Это было его любимым развлечением. Бад пытался угадать по наружности пассажиров их образ жизни: чем они занимаются, как у них с деньгами, где и как они живут, до какой станции едут. Иногда это было нетрудно — мальчишка-рассыльный, домохозяйка, секретарша, старик-пенсионер. Но над другими, явно занимавшими более высокое социальное положение, приходилось поломать голову. Вот этот хорошо одетый мужчина, кто он: учитель? Адвокат? Бизнесмен? Топ-менеджер? Как правило, если не считать часов пик, белые воротнички были редкими гостями на линиях сети «Ай-Ар-Ти»: они предпочитали «Индепендент» и «Бруклин-Манхэттен».[3] Бад не знал, чем это объяснить: возможно, там более удобные маршруты, которые ведут в более благополучные районы города, но до конца это было не понятно. Возможно, дело и в том, что «Ай-Ар-Ти» — это самая старая из трех сетей нью-йоркского метро, здесь меньше линий и меньше поездов (именно поэтому обучение тут продолжается всего двадцать восемь дней, а не тридцать два, как в других сетях). Но и это объяснение было лишь догадкой.

Бад сел так, чтобы меньше трясло (вообще-то ему нравилась и эта постоянная тряска, и собственная способность адаптироваться к ней — словно моряк на палубе во время качки), и сосредоточил внимание на мужчине, который сидел прямо у кабины. Мужчина был хорошо одет: темно-синий плащ, новая темно-серая шляпа, сияющие башмаки — курьером он никак не мог быть, несмотря на огромную цветочную коробку, стоявшую у его ног. Значит, он сам купил цветы и собирается лично преподнести их кому-то. Между тем достаточно было взглянуть на его грубое лицо, чтобы понять: подобный человек просто не способен делать подарки, особенно дарить цветы. Это очевидно. Но нельзя же судить о книге по обложке. На самом деле этот здоровяк может быть кем угодно — профессором колледжа, поэтом…

Под ногами Бада заскрипели тормоза замедлявшего бег поезда. Выкинув из головы человека с цветами, он поспешил в кабину.

— Станция «Гранд-Сентрал». Пересадка на экспресс. «Гранд-Сентрал»!..

Райдер

С годами Райдер сформулировал для себя две теории страха. Согласно первой из них, со страхом следовало обходиться так, как хороший бейсболист разыгрывает летящий мяч: он не ждет, он сам бежит навстречу. Вот и Райдер сейчас в упор уставился на полицейского. Почувствовав испытующий взгляд, коп быстро отвел глаза и слегка порозовел. Суетливо надел фуражку и выпятил живот, видимо думая, что это придает ему значительность.

Вторая теория Райдера гласила, что человек в стрессовой ситуации старается продемонстрировать свой страх. Он как бы взывает к милосердию противника, пытается убедить его, что уже побежден, подобно тому, как это делает собака, переворачиваясь на спину перед более свирепым или сильным псом. Такой человек не пытается скрыть страх, а, наоборот, выставляет его на всеобщее обозрение. Райдер был убежден, что до тех пор, пока ты не обмочил штаны (что происходит уже непроизвольно), ты демонстрируешь испуг лишь в той степени, в какой хочешь или позволяешь себе продемонстрировать.

В основе теорий Райдера лежала его простая жизненная философия — пан или пропал. Впрочем, Райдер редко распространялся о своей жизненной философии. Даже если настаивали приятели. Особенно если кто-нибудь настаивал — будь то приятели или кто бы то ни было еще.

Ему запомнился разговор с одним врачом в Конго. Он притащился в полевой лазарет с пулей в бедре. Доктор, улыбчивый индиец, ловко орудуя пинцетом, вытащил из раны кусочек свинца. Судя по его виду, это был интеллигентный человек. Что заставило его пойти в наемники и рисковать жизнью на этой безумной африканской войне? Деньги?

Доктор показал Райдеру окровавленный кусок металла, бросил его в таз и спросил:

— Это не вас случайно называют капитан Железный Зад?

У самого доктора были нашивки майора, но в этой шутовской армии различия в званиях означали только разницу в жалованье. Доктор получал всего лишь на сотню-другую больше, чем он.

— Прошу прощения, — ответил Райдер. — Мой зад у вас перед глазами. Он что, похож на железный?

— Не стоит сердиться, — заметил доктор. Он приложил к ране салфетку, затем другую. — Просто любопытно. У вас здесь создалась репутация…

— Какая?

— Человека бесстрашного, — доктор ловко прилаживал салфетку гибкими смуглыми пальцами. — Или безрассудного. Мнения разделились.

Райдер пожал плечами. В углу палатки на носилках лежал скрюченный полуголый африканец в обрывках солдатского обмундирования и тихо, безостановочно стонал. Доктор смерил его пристальным взглядом, и солдат примолк.

— Интересно бы узнать ваше собственное мнение, — сказал доктор.

Райдер молча наблюдал, как коричневые пальцы накладывают повязку на рану. Пока терпимо. Подожди момента, когда надо будет отдирать от раны пластырь вместе с волосками — тогда и увидишь, терпимо или нет. Доктор ждал ответа.

— Вам виднее, майор. Я полагаюсь на ваше мнение, — наконец проговорил Райдер.

Доктор доверительно произнес:

— Бесстрашия не бывает. Безрассудство — да! Неосторожность — да! Некоторые просто хотят умереть.

— Вы имеете в виду меня?

— Не берусь утверждать, не зная вас. Я основываюсь лишь на слухах. Надевайте штаны.

— Жаль, — сказал Райдер, рассматривая дыру в залитых кровью брюках. — Я рассчитывал, что вы поставите диагноз.

— Я не психиатр, — улыбнулся доктор. — Просто любопытно.

— А мне — нет. — Райдер взял свою немецкую каску, каким-то путем добравшуюся в Конго из уцелевших во время Второй мировой складов вермахта, надел ее и сдвинул вперед, так, чтобы короткий козырек бросал тень на глаза. — Я совсем не любопытен.

Доктор с интересом рассматривал Райдера.

— Кажется, я начинаю понимать, почему они прозвали вас Железный Зад. Поберегите себя…

Глядя на унылый профиль копа, Райдер думал: «Я мог бы ответить индийскому доктору на его вопрос, но он, скорее всего, понял бы меня неверно и подумал, что я говорю о переселении душ. Пан или пропал, майор, — вот моя простая философия. Пан или пропал. И дело тут не в безрассудстве, не в бесстрашии. Это не означает, что ты заигрываешь со смертью или не видишь в ней последней тайны. Это просто отменяет большую часть трудностей бытия, сводит принципиальную неопределенность жизни к простому алгоритму действия. Никаких тебе мучительных попыток проникнуть в будущее, все просто: „да“ или „нет“, пан или пропал».

На станцию въезжал поезд. Один из пассажиров склонился над краем платформы так низко, что, казалось, он вот-вот бросится на рельсы. Райдер напрягся. Нет, пожалуйста, только не сейчас, только не сегодня. Он уже хотел сделать движение, чтобы оттащить кандидата в самоубийцы из опасной зоны, но тот в последний момент сам отпрянул. Поезд остановился, двери открылись. Коп вошел в вагон.

Райдер взглянул на машиниста. Тот сидел на своем металлическом табурете, облокотившись на раму полуоткрытого окна. Он был чернокожим — нет-нет, поправил себя Райдер, «чернокожий» — это политический ярлык; назовем этого человека бронзовым. Машинист широко зевал, прикрывая рот ладонью. Он равнодушно выглянул в окно, затем бросил взгляд на индикаторы, которые, как и в кабине кондуктора, сигнализировали, что двери закрыты и заперты.

Поезд тронулся. Это был «Пэлем Сто восемнадцать». Нумерация поездов основывалась на простой системе: станция плюс время отправления. Поезд, выходивший со станции «Пэлем-Бей-Парк» в 1.18 пополудни, назывался «Пэлем Сто восемнадцать». На обратном пути, отправляясь из конечного пункта — со станции «Бруклин-Бридж» — он получал название «Бруклин-Бридж Двести четырнадцать». Промежуток между поездами в это время дня составляет пять минут. По крайней мере, так обстоит дело в обычные дни, думал Райдер. Но сегодняшний день не будет обычным; сегодня в расписании вероятны серьезные сбои.

Когда мимо него проходил третий вагон поезда, Райдер снова увидел рыжего копа. Тот стоял, держась за поручень, и его правое плечо было опущено так низко, словно он стоял на наклонной поверхности. А если бы я опоздал, вдруг подумал Райдер. У них был предусмотрен аварийный сигнал на случай экстренной отмены операции. Что, если бы они назначили другой день? Он еле заметно покачал головой: неважно. Что ты мог бы сделать в прошлом — не считается. Важно только то, что ты делаешь сейчас.

Последний вагон поезда пронесся мимо и скрылся в туннеле, в направлении станции «23-я улица». На платформу спускались новые пассажиры. Первым шел чернокожий парень, на этот раз цвета горького шоколада. Он был одет щегольски: небесно-голубой плащ, красно-синие в шахматную клетку брюки, коричневые туфли на трехдюймовой платформе, черный кожаный берет. Развинченной походкой парень прошагал по перрону, остановился далеко за цифрой «10» и тут же склонился над краем платформы, с вызовом вглядываясь в туннель.

Мир тебе, черный брат, подумал Райдер. До прибытия поезда «Пэлем Сто двадцать три» осталось меньше пяти минут, и не стоит гипнотизировать рельсы, чтобы приблизить его появление. Черный парень неожиданно обернулся, будто почувствовав, что за ним наблюдают. Он посмотрел на Райдера в упор, его глаза с яркими, крепкими белками вызывающе сверкнули. Райдера не задел этот вызов, он ответил мягким взглядом: расслабься, черный брат, побереги энергию, она тебе еще пригодится.

Уэлком

Поезд «Пэлем Сто двадцать три» прибыл на станцию «Гранд-Сентрал». К этому времени Джо Уэлком уже битых пятнадцать минут топтался на платформе, беспокойно сверяя по своим часам время прибытия и отправления поездов. Не в силах устоять на месте, он мерил шагами перрон, разглядывая то женщин вокруг, то свое собственное отражение в зеркалах торговых автоматов. Телки были просто ужас, одна страшнее другой. Гораздо больше нравилась ему собственная внешность: красивое отважное лицо, оливковая кожа, горящие загадочным огнем глаза. Теперь, когда он немного привык к усам и бакам, которые острыми кудряшками завивались внутрь, к губам, они ему даже нравились. Они чертовски хорошо сочетались с мягким черным глянцем его волос.

Заслышав звук прибывающего поезда, Джо Уэлком двинулся к последнему вагону. На нем был темно-синий плащ, слегка зауженный в талии, на голове — темно-серая шляпа с узкими закругленными полями и ярко-желтой кокардой, заткнутой за ленту. Шик! Едва поезд остановился, он ринулся в последнюю дверь, расталкивая выходящих пассажиров, зацепил своим чемоданом в рыже-коричневую полоску юную пуэрториканку. Она возмущенно покосилась на него и что-то пробормотала.

— Это ты мне, латиночка?

— Смотрите, куда идете!

— Пошла в жопу, поняла?

Она уже открыла рот, чтобы что-то ответить, но, оценив его ухмылку, поостереглась и, бросив гневный взгляд через плечо, вышла из вагона. Тем временем на другой стороне платформы остановился экспресс, и несколько пассажиров поспешно перешли оттуда в «Пэлем Сто двадцать три». Уэлком глянул в задний конец вагона и затем стал продвигаться в противоположную сторону, нагло разглядывая пассажиров по обе стороны прохода. Он перешел в следующий вагон, и едва за ним захлопнулась дверь, поезд тронулся с таким рывком, что Уэлком чуть не грохнулся на пол. С трудом поймав равновесие, он бросил свирепый взгляд в сторону машиниста, находившегося на расстоянии восьми вагонов от него.

— Мать твою, — сказал Уэлком громко. — Где вас только учат водить эти чертовы поезда…

Не меняя выражения лица, он двинулся дальше, скользя взглядом по пассажирам. Ничтожные людишки. Серая масса. Но ни одного копа и никого, кто был бы похож на героя. Он шел уверенно, громкий стук его башмаков приковывал внимание окружающих. Уэлкому льстило, что столько народу провожает его глазами, но еще больше ему нравилось, когда люди отворачивались под его пристальным взглядом, ну точь-в-точь как падают железные уточки в тире, подбитые метким выстрелом. Он никогда не промахивался. Бах, бах — и готово. Все дело было в его глазах. Occhi violenti, говорил его дядя, «жестокие глаза». И он знал, как их использовать, чтобы напугать человека до полусмерти.

В пятом вагоне, в дальнем конце, он увидел Стивера. Тот сидел, глядя перед собой пустым и безучастным взглядом. Уэлком взглянул на него, но Стивер сделал вид, что не заметил взгляда. Переходя в следующий вагон, Уэлком покосился на кондуктора — юного жеребчика, одетого в отутюженную синюю форму с золотой кокардой Транспортного управления. Уэлком поспешил дальше и к моменту, когда поезд стал замедлять ход, был уже в первом вагоне. Он прислонился спиной к двери и поставил чемодан на пол, между носками своих испанских туфель.

— «33-я улица», станция «33-я улица».

Голос у проводника был высокий, но сильный и, пройдя сквозь недра усилителя, превращался в глас гиганта, а на самом-то деле, подумал Уэлком, это всего лишь бледный рыжий недомерок, двинь ему хорошенько — челюсть и лопнет как фарфоровая. Мелькнувшее перед глазами видение — челюсть, разлетающаяся, как хрупкая чайная чашка, — на миг вызвало у Джо улыбку, но он тут же вспомнил Стивера: сидит там, как колода, с дурацкой цветочной коробкой. Уэлком нахмурился. Стивер, как он есть, тупая обезьяна. Гора мускулов, и только-то. Ни капли мозгов. Стивер. С цветочной коробкой, надо же.

Несколько пассажиров вышли, кто-то вошел. Уэлком высмотрел Лонгмэна, сидящего напротив кабины машиниста. Расстояние между ними было приличное. Длина вагона — семьдесят два фута, верно? Семьдесят два фута, сорок четыре сиденья. А на линиях сетей «Бруклин-Манхэттен» и «Индепендент» вагоны длиной в семьдесят пять футов, и сидений в них больше — до шестидесяти пяти. Пришлось вызубрить всю эту хрень — подумаешь, как сложно.

Двери уже начали закрываться, когда, раздвинув их плечами, в вагон протиснулась телочка. Он поглядел на нее с интересом. Предельно короткая мини-юбка, длинные ноги в белых сапогах, маленькая круглая попка. Пока что все неплохо, подумал Уэлком, теперь надо оценить вид спереди. Когда она повернулась, он улыбнулся, отмечая знатные сиськи, сильно оттянувшие вниз нечто вроде нежно-розового свитера под коротким зеленым жакетом. Большие глаза, толстые накладные ресницы, роскошные большие губы, покрытые толстым слоем ярко-красной помады, длинные черные прямые волосы, прямыми прядями свисающие из-под этакой сексуальной армейской панамки.

Телочка уселась в переднем конце вагона и закинула ногу на ногу, так что мини-юбка задралась чуть не до ушей. Неплохо. Он сосредоточился на созерцании ее длинных ног и представил, что они закинуты ему на плечи. Для начала.

— «28-я улица», — гласом архангела протрубил кондуктор. — Следующая станция «28-я улица».

Уэлком прижался бедром к латунной ручке двери. Уже «Двадцать восьмая». Отлично. Он прикинул, сколько пассажиров в вагоне. Так, сидит человек тридцать плюс пара мальчишек торчит у дверей. Около половины из них придется вышвырнуть. Но только не телочку в мини-юбке — она останется, и плевать, что думает по этому поводу Райдер или кто бы то ни было другой. Скажете, это безумие — думать о бабах в такой момент? Ладно, пусть он псих. Но телочка останется. Она придаст делу, что называется, романтический интерес.

Лонгмэн

Лонгмэн ехал в первом вагоне. Он сидел на том же месте, что и Стивер пятью вагонами дальше — прямо у запертой стальной двери, ведущей в кабину машиниста. На двери красовался витиеватый ярко-красный росчерк граффити. Коробка Лонгмэна, обернутая толстой бумагой и перевязанная грубой желтой веревкой, была помечена черным карандашом: «Эверест Принтинг, Лафайетт-стрит 826». Он держал коробку между коленями, положив на нее руки и засунув пальцы под узел веревки.

Он сел на «Пэлем Сто двадцать три» на станции «86-я улица», чтобы к «Двадцать восьмой» наверняка успеть занять место у кабины. Не то что бы это имело принципиальное значение, но он настоял, что займет именно это место. И он своего добился, хотя только потому, что остальным было более или менее наплевать. Сейчас он понимал, что уперся именно потому, что был уверен: никто не будет возражать. В противном случае решение принимал бы Райдер. Ведь, в сущности, это из-за Райдера он вообще сидит здесь, готовый погрузиться в кошмар наяву.

Он взглянул на двух мальчуганов у двери кабины машиниста. На вид им было около восьми и десяти лет, оба пухленькие, круглолицые и румяные; оба были полностью поглощены игрой — вели поезд по туннелю, посвистывая и щелкая языками. Как бы ему хотелось, чтобы их тут не было, но увы… В любом поезде, в любую минуту обязательно окажется ребенок, играющий в машиниста.

Когда поезд добрался до станции «33-я улица», Лонгмэн вдруг вспотел — мгновенно, будто по вагону прошла тепловая волна. Пот прошиб все его тело и лицо, липкой пеленой заволок глаза, потек по груди, ногам, в паху… Войдя в туннель, поезд вдруг дернулся — и у Лонгмэна захватило дух от внезапного прилива надежды. Ум его мгновенно дорисовал картину: что-то с мотором, машинист жмет на тормоз и поезд неподвижно замирает в туннеле. Присылают механиков, те осматривают мотор, чешут в затылке… Тем временем электричество отключают, пассажиров выводят через туннель обратно на станцию, состав буксируют в депо…

Но поезд пошел дальше плавно, и Лонгмэн вынужден был признать — в глубине души он прекрасно понимал это и раньше, — что с мотором все в порядке. Просто машинист слишком резко прибавил скорость, или вагон качнуло на повороте, или на рельсы вдруг неизвестно откуда выбежала собака — какой же машинист захочет сбить собаку?

Лонгмэн стал отчаянно перебирать другие возможности. А вдруг кто-то из команды заболел? Попал в аварию? Но Стивер настолько туп, что просто не понял бы, что болен, а Райдер… Райдер, если понадобится, встанет со смертного одра. А вдруг этот зацикленный на себе Уэлком затеет драку? Он оглянулся и посмотрел на Уэлкома.

Сегодня я умру, вдруг подумал Лонгмэн, и его затопил новый прилив жара, словно внутри вспыхнул костер. Он почувствовал, что задыхается, ему захотелось сорвать с себя всю одежду, чтобы дать воздуху доступ к своему пылающему телу. Он схватился за пуговицу на вороте плаща и уже было расстегнул ее, когда вспомнил: Райдер запретил расстегивать плащи. Пальцы вдавили пуговицу обратно в петлю.

У него дрожали ноги, они тряслись мелкой дрожью от паха до подошв его ботинок. Лонгмэн надавил ладонями на колени, вжимая подошвы в грязный пол, пытаясь унять непроизвольную чечетку. Может быть, он уже привлекает внимание окружающих? Может, на него уже пялятся со всех сторон? Не хватало духу поднять глаза. Словно страус. Он уставился на свои руки, судорожно вцепившиеся в узлы шпагата. Потом, опомнившись, разжал покрасневшие пальцы и подул на них. В окне напротив серый бетон туннеля внезапно сменился кафелем станционной стены.

— «28-я улица». Остановка «28-я улица».

Лонгмэн встал. Ноги еще дрожали, но передвигался он, как выяснилось, вполне сносно. Платформа снаружи замедляла бег, размытые фигуры пассажиров начали приобретать подробные черты. Мальчишки у двери зашипели, нажимая на воображаемые тормоза. Он взглянул в конец вагона. Уэлком не шевелился. Платформа за окном вагона остановилась. Люди сгрудились у дверей, ожидая, когда они откроются. Он увидел Райдера.

Райдер стоял, прислонившись к стене, совершенно спокойный.

Глава II

Денни Дойл

Где-то по дороге Денни Дойл заметил на платформе лицо, показавшееся ему смутно знакомым. До самой «Тридцать третьей» он мучительно пытался вспомнить, где видел этого человека, и вдруг ответ засиял у него в голове, как яркая лампа, внезапно включенная в темной комнате. Это было типично ирландское лицо, смуглое и костлявое, такие лица всегда мелькают в репортажах об убийстве очередного боевика Ирландской республиканской армии. Похожее лицо было у репортера «Дейли Ньюс», который около года назад что-то вынюхивал здесь для своей статьи о подземке. Отдел по связям с общественностью Управления городского транспорта подсунул ему Денни — «типичного машиниста-ветерана», — и корреспондент, бойкий молодой осел, завалил его кучей вопросов; некоторые из них звучали совершенно по-идиотски, но, по зрелом размышлении, оказались вовсе не так просты.

— О чем вы, ребята, думаете, когда ведете поезд?

На секунду Денни показалось, что это западня, что репортер каким-то образом проник в его тайну. Но это же невозможно: он ни разу в жизни ни единым словом ни одной живой душе не обмолвился об этом! Не то что бы тут было что-то преступное, просто не пристало взрослому человеку играть в дурацкие игры. Не говоря уж о том, что начальство вряд ли будет в восторге, если узнает об этом.

И он с непроницаемым видом отчеканил:

— У машиниста нет времени ни о чем думать, кроме своей работы. Мы, знаете ли, довольно сильно заняты.

— Да вы же изо дня в день таращитесь на одни и те же рельсы, — удивился газетчик. — Чем это, собственно, вы так уж заняты?

Денни выругался про себя.

— Это одна из самых загруженных линий в мире. Вы хоть знаете, сколько тут ежедневно проходит поездов, сколько у нас миль пути?…

— Ага, в Управлении просветили, — быстро ответил репортер. — Более четырехсот миль рельсов, семь тысяч вагонов, восемьсот-девятьсот поездов ежечасно в часы пик. Я в восхищении. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Я отвечу на ваш вопрос, — тоном праведника сказал Денни. — О чем я думаю, когда веду поезд? О следовании расписанию и о соблюдении правил безопасности. Я слежу за сигналами, стрелками, контролирую двери. Стараюсь вести поезд без толчков, не отрываю глаз от рельсов. У нас даже есть поговорка: «Знай свой рельс», и мы всегда…

— Хорошо-хорошо. И все-таки: неужели вы никогда не думаете, ну, например, о том, что будете есть сегодня на обед?

— Я знаю, что буду есть на обед. Я сам готовлю его себе каждое утро.

Репортер засмеялся, и фраза про обед даже была напечатана в заметке, которую «Дейли Ньюс» опубликовала через несколько дней. Его имя также было упомянуто в статье, и несколько дней Денни ходил знаменитостью, только вот Пэг слегка разозлилась:

— Как это понять — «сам себе готовлю»? А я-то думала, это я вылезаю из постели ни свет ни заря, чтобы приготовить тебе обед!

Денни объяснил, что очень ценит ее заботу, просто слова вырвались как бы сами собой. Тогда, к его изумлению, она вдруг спросила:

— Ну, так и о чем же, черт побери, ты на самом деле думаешь?

— Я думаю о Боге, Пэг, — серьезно ответил он и тут же прикусил язык, поскольку Пэг немедленно посоветовала ему «приберечь эту брехню для отца Моррисси». А потом вновь заладила свое: какой он неблагодарный и как теперь все их друзья будут думать, будто это он готовит себе обед, а она спит до полудня, и так далее и тому подобное.

Ну а что он мог сказать — признаться, что подсчитывает вес? Он — такой спокойный, трезвый (почти всегда), «опора прихода» (как его называет отец Моррисси)? Но, господи, приходится же думать хоть о чем-нибудь, иначе просто крыша поедет. Проблема в том, что если у тебя стаж без малого двадцать лет, вождение неизбежно становится рефлекторным — устанавливаются связи между глазами и сигналами семафора, между руками и контроллером, ногой и тормозом, так что все получается как бы само собой. За двадцать лет он не сделал ни одной серьезной ошибки.

Вообще, за всю свою жизнь в метро он допустил лишь одну настоящую ошибку, и это было вскоре после того, как он сдал экзамен, оттрубив обязательные шесть месяцев кондуктором. Бог свидетель, он по-настоящему облажался. И вовсе не из-за того, что подсчитывал вес — тогда он этим еще не занимался. Так или иначе, на скорости сорок миль в час Денни пролетел прямо на красный свет. Надо отдать ему должное, он сразу же начал тормозить, но к этому моменту уже сработали автоматические блокираторы, и поезд быстро остановился. Все обошлось. Пассажиров, конечно, слегка тряхнуло, но никто не ушибся и жалоб не было. Он спустился на пути, вручную опустил блокиратор, и на этом все закончилось. Правда, позже он получил хороший втык, но начальник участка принял во внимание его неопытность и не стал писать рапорт. Кстати, за все время работы на него ни разу не накатали ни одного рапорта, а это тоже что-то да значит.

Дело в том, что он действительно «знал свой рельс», и знал его так чертовски хорошо, что ему и не надо было думать об этом. Он знал даже больше — например, как устроены поезда. Однажды что-либо выучив, он уже никогда не забывал этого. Например, он знал, что каждый вагон приводят в движение тяговые электродвигатели мощностью в 100 лошадиных сил на каждую колесную ось, что напряжение в третьем рельсе — 600 вольт. Он знал даже, что эти чертовы вагоны стоят почти 250 000 долларов каждый, а значит, когда ты ведешь поезд из десяти вагонов, ты отвечаешь за оборудование стоимостью в два с половиной миллиона баксов!

Суть в том, что почти всю работу ты делаешь на автомате, не думая о ней. Взять, например, светофор на выезде со станции «Гранд-Сентрал»: он и не взглянул на него, а все равно знает, какой свет горит. И сейчас, подъезжая к «Двадцать восьмой», он тоже все сделал автоматически. Перевел контроллер в крайнее правое положение; краешком сознания отмечал сигналы: зеленые — пропускаем, желтый — пора выбрать такую скорость, чтобы не пришлось останавливаться на красный, а если все же надо будет затормозить, то так, чтобы пассажиров не швыряло по вагону. Но тут не о чем думать, ты просто это делаешь.

А раз не надо думать о работе, значит, можно позволить себе думать о чем-нибудь еще — просто чтобы мозги были заняты и не так скучно было. Он готов был биться об заклад, что и другие машинисты играют в подобные игры. Винсент Скарпелли, например, как-то раз проболтался, что во время смены подсчитывает сиськи. Сиськи! Моя игра, во всяком случае, не настолько греховна, удовлетворенно подумал Денни.

Сам он подсчитывал вес пассажиров. Вот, скажем, на «Тридцать третьей» вышло около двадцати человек и вошли примерно десять. Итого разница, допустим, восемь человек. Берем примерно сто пятьдесят фунтов на пассажира — значит, чистая убыль составила 1200 фунтов. Выходит, текущий вес всего поезда — где-то 793 790 фунтов. Естественно, все это были грубые, приблизительные подсчеты. Он никогда не мог сказать точно, сколько человек село или сошло, — учитывая длину поезда и недостаток времени на подсчеты. Понятно, все это приблизительные прикидки, но он старался делать их как можно точнее — даже в часы пик.

Денни понимал, что довольно глупо каждый раз учитывать вес вагонов, который не меняется (приблизительно 75 000 фунтов весит вагон на линиях «Ай-Ар-Ти», вагоны других сетей чуть тяжелее). Но с другой стороны, если плюсовать вес вагона, цифра получается гораздо более солидная. Прямо сейчас, например, он вез всего 290 пассажиров (43 500 фунтов) плюс накинем еще по фунту на каждого (книги, газеты, сумки, дамские сумочки — итого 290 фунтов). Но если добавить к этому десять вагонов по 75 000 фунтов каждый, то и выходили эти самые 793 790 фунтов общего веса.

В часы пик, когда на платформах просто невероятное количество народу, игра становилась особенно занятной. А интереснее всего было на экспрессе, и именно здесь Денни Дойл установил свой непревзойденный рекорд. По расчетам Управления, предельное количество пассажиров, которое можно втиснуть в вагон, составляет 180 человек (на линии «Бруклин-Манхэттен» — 220), но на деле выходило куда больше. Порой, особенно когда какой-нибудь поезд запаздывал, в каждый вагон набивалось как минимум на 20 человек больше — так что все 44 сиденья были заняты и еще 155–160 пассажиров ехали стоя. Поневоле поверишь в старую байку о пассажире, что умер от сердечного приступа на Юнион-сквер, и мертвец ехал стоя до самого Бруклина, где толпа, наконец, поредела настолько, что он смог упасть.

Денни Дойл улыбнулся. Он не раз лично травил эту байку, клятвенно заверяя слушателей, что все случилось как раз у него в поезде. Но если такое и могло произойти в действительности, то, скорее всего, в один из тех дней несколько лет назад, когда прорвало городскую канализацию и затопило пути. К тому времени, когда движение удалось восстановить, на платформах бушевало людское море, на каждой станции приходилось стоять от трех до четырех минут, и пассажиры были готовы на смертоубийство, лишь бы втиснуться в поезд. И в какой-то момент оказалось, что он везет больше двухсот пассажиров в каждом вагоне плюс сумки — то есть миллион с лишним фунтов!

Он снова улыбнулся и потянул ручку тормоза. «28-я улица».

Том Берри

Закрыв глаза, Том Берри погрузился в ритм движения, в убаюкивающую разноголосицу вагонных колес. Проносящиеся станции он видел словно в неясной дымке, и даже не давал себе труда различать их названия. Он знал, что на «Астор-Плейс» в любом случае встанет, поднятый тем шестым чувством, которое именуется «инстинкт выживания» и вырабатывается в жителях Нью-Йорка в ходе постоянной борьбы с городом. Подобно животным или растениям джунглей, горожане развили в себе способность приспосабливаться и эффективно реагировать на опасность. Выпотроши ньюйоркца — и в его мозгу обнаружатся такие извилины, каких ни у кого больше не сыщешь.

Неожиданный афоризм показался забавным, и он еще немного повозился с ним — покрутил так и сяк, шлифуя и оттачивая, и даже прикинул возможный поворот разговора с Диди, когда можно будет, как бы невзначай, ввернуть остроту. Я совершенно зациклен на Диди, подумал он уже в который раз. Как падающее дерево в лесу не издаст звука, если его некому услышать, так и для меня ничто не имеет значения, если я не могу поделиться этим с Диди.

Возможно, это любовь. По крайней мере, этот ярлык вполне можно было бы приклеить к той мешанине противоречивых чувств, что связывала их: дикая сексуальная страсть, вражда, изумление, нежность и при этом практически постоянные раздоры. И это — любовь? Если да, то, черт возьми, какая-то совсем не такая, какой ее изображают поэты.

Улыбка сползла с его губ, он насупился — вспомнил вчерашний вечер. Перескакивая через три ступеньки, он вылетел из метро и почти бегом ринулся к ее берлоге. Сердце так и норовило выскочить наружу. Она открыла дверь на его стук (звонок уж года три как не работал) и тут же, повернувшись через плечо — точь-в-точь солдат на строевой подготовке, — ушла в глубину квартиры. Он застыл в дверях с улыбкой, похожей на гримасу. Диди действовала на него как удар под ложечку, достаточно было взглянуть на нее: заношенный до дыр немыслимый комбинезон, очки в круглой стальной оправе, рыжие волосы стянуты тесемкой…

Он изучил ее мрачный взгляд и выпяченную нижнюю губу.

— Эти надутые губки я уже видел. Ты освоила их в три года. Деградируешь.

— Сразу видно, что ты учился в школе, — парировала она.

— В вечерней школе.

— Ага, в вечерней. Зевающие ученики и учитель в жеваном пиджаке, не знающие, как скоротать час мучительной скуки.

Он осторожно двинулся к ней, стараясь не споткнуться о ветхий рваный ковер, едва прикрывавший разбитые половицы, игравшие под ногами.

— Типично буржуазное презрение к низшим классам, — медленно произнес он. — Не все люди могут себе позволить ходить в школу днем.

— Тоже мне, люди… Вы не люди, вы враги человечества.

Темная ярость в ее глазах парадоксальным образом возбуждала его (а может, тут и нет никакого парадокса — учитывая, насколько узка полоса, разделяющая любовь и ненависть, объединяющая страсть и ярость), и он внезапно ощутил эрекцию. Чувствуя, что показать это — значит дать Диди преимущество, он повернулся к ней спиной и отошел в дальний конец комнаты. Оранжевые ящики, изображавшие собой книжные полки, клонились набок, как пьяные. Каминная полка также была завалена книгами, и под ней, в камине, в котором никогда не разводили огня, тоже громоздились книги. Эбби Хоффман, Джерри Рубин, Маркузе, Фанон, Кон-Бендит, Кливер — стандартный набор пророков и философов левого движения.

Сзади донесся голос Диди:

— Я больше не хочу тебя видеть.

Он ожидал этих слов и даже заранее угадал интонацию. Не оборачиваясь, он сказал:

— Я думаю, тебе пора сменить имя.

Он планировал вывести ее из равновесия неуместным ответом. Но, еще не закончив фразу, внезапно осознал ее двусмысленность и понял, что она поймет его слова превратно.

— Я не верю в брак, — сказала она. — А если бы и верила, то скорее спуталась бы не знаю с кем, чем вышла бы замуж за копа.

Он повернулся к ней и прислонился спиной к камину:

— Я вовсе не о браке. Я имел в виду твое имя. Диди — это чересчур кокетливо, легкомысленно для революционерки. У революционеров должны быть серьезные имена. Сталин — это же от слова «сталь». Ленин, Мао, Че — все это жесткие, диалектические имена.

— А как насчет Тито?

Он засмеялся.

— Один-ноль в твою пользу. Между прочим, я до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

— Какая разница? — бросила она. Затем, пожав плечами, с вызовом сказала: — Допустим, Дорис. Ненавижу это имя.

Помимо своего имени, Диди ненавидела правительство, политиков, доминирование мужчин, войну, бедность, полицейских, а больше всего — своего отца, преуспевающего финансиста, который с детства носил ее на руках и был готов дать ей все: от отцовской любви до обучения в одном из университетов «Лиги плюща». Он почти — хотя и не до конца — сочувствовал даже ее нынешним взглядам, но теперь она, к его величайшему огорчению, принимала от него деньги лишь в случае крайней нужды. Тому тоже многое во взглядах Диди казалось не таким уж неправильным, но ее непоследовательность иногда раздражала его. Черт возьми, ненавидишь отца — так не бери у него денег, ненавидишь копов — так не спи с одним из них!

Ее щеки горели, она казалась очень хорошенькой и совсем беззащитной.

— Ну ладно, что я натворил на этот раз? — спросил он мягко.

— Не прикидывайся невинной овечкой. Двое моих друзей были там и все видели. Ты избил безобидного черного парня.

— Ах вот оно что! Вот, значит, в чем моя вина?

— Мои друзья были там, на Сент-Маркс-сквер, и они мне все рассказали. Меньше чем через полчаса после того, как ты покинул мой дом — мою постель, ублюдок, — ты вновь взялся за старое: до полусмерти избил чернокожего, который не делал абсолютно ничего дурного.

— Не делал ничего дурного? Это не совсем так.

— Да, я знаю, он мочился на улице. Это что — серьезное преступление?

— Он не просто мочился на улице. Он мочился на женщину.

— На белую женщину?

— Какая разница, какой у нее был цвет кожи? В любом случае, она не хотела, чтобы на нее мочились. И не говори мне, что это символический политический акт: это был тупой злобный ублюдок, и он мочился на живого человека.

— И поэтому ты избил его до полусмерти!

— С чего ты взяла?

— Не пытайся это отрицать. Мои друзья все видели, а уж они-то способны безошибочно определить жестокость полиции.

— И как же они описывают случившееся?

— Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ничто не вызывает у белого расиста большей ярости, чем вид черного пениса! Это же универсальная угроза — вы все боитесь, что у черных он более мощный, чем у вас!

— Вообще-то он не выглядел особенно мощным. Скорее наоборот: маленький и весь сморщенный от холода.

— Неважно!

— Послушай, — терпеливо сказал Том. — Тебя ведь там не было. Сама ты не видела, что произошло.

— Мои друзья видели.

— Ладно. А твои друзья видели, как он угрожал мне ножом?

Она посмотрела на него с презрением:

— Именно такого ответа я от тебя и ожидала.

— Значит, этого твои друзья не видели? Но они там были, верно? Я тоже там был. Я увидел, что происходит, и вмешался…

— По какому праву?

— Я полицейский, — ответил он, все более раздражаясь. — Я получаю деньги за то, чтобы поддерживать порядок. Можешь назвать меня представителем репрессивных органов. Пусть так. Но разве это репрессия — не позволить человеку мочиться на другого человека? Права этого мерзавца никак не нарушались — нарушались права женщины. Конституция гарантирует каждому право не быть обоссанным. Поэтому я и вмешался. Вмешался именем Конституции.

— Ты, кажется, еще и острить пытаешься по этому поводу?

— Я оттолкнул его от женщины и велел ему застегнуться и убираться к черту. Он застегнулся, однако не убрался. Вместо этого он достал нож и пошел на меня.

— И ты ударил его?

— Я его толкнул. Даже не толкнул — отпихнул слегка, чтобы он остыл.

— Ага. Типичное злоупотребление силой.

— Это он злоупотребил силой. Он пошел на меня с ножом. Да, я отнял у него нож и при этом сломал ему запястье.

— Сломать человеку запястье! Это ли не злоупотребление силой? Ты что, не мог отобрать у него нож, не ломая ему запястья?

— Он не хотел его отдавать и пытался ударить меня. Да, я сломал ему запястье. Наверное, надо было позволить ему воткнуть в меня нож, но на такое я пока не готов — даже во имя укрепления взаимопонимания между полицией и цветным населением.

Она молчала, нахмурившись.

— И даже, — не удержался он, — ради моей девочки с ее доморощенными радикальными идеями.

— Пошел к черту! — с невероятной скоростью она кинулась на него через всю комнату. — Убирайся! Исчезни, чертов коп! Коп!

Он недооценил силу ее броска — его отшвырнуло назад, прямо на ветхую каминную полку. Смеясь, он боролся с ней, пытался поймать ее руки, но она и тут удивила его: вдруг двинула ему кулаком в живот. Удар не причинил боли, но защитный рефлекс заставил его резко сложиться пополам. Разогнувшись, он сгреб ее за плечи и начал трясти так, что у нее застучали зубы. Глаза ее полыхнули настоящей яростью, и она попыталась ударить его коленом в пах. Он увернулся, затем поймал ее колено и зажал его между бедер. И тут же снова ощутил эрекцию. Почувствовав, как напряглась его плоть под ее коленом, она перестала бороться и уставилась на него с изумлением.

Так дошло и до постели.

В момент кульминации, дрожа под тяжестью его тела, с мокрыми от слез щеками, она шептала: «Мой коп… Мой любимый коп…»

Как обычно, она не позволила ему ни поцеловать ее на прощание, ни даже прикоснуться к ней после того, как он снова надел свою кобуру. Но зато на этот раз обошлось и без традиционного страстного призыва немедленно выбросить пистолет, а еще лучше — обратить его против собственного начальства.

Он улыбнулся и задумчиво дотронулся до кобуры под мышкой. Поезд остановился, и он приоткрыл глаза, чтобы глянуть, какая станция. «Двадцать восьмая». Еще три остановки, четыре квартала пешком, пять продуваемых ветром лестничных маршей… Что так влечет его к Диди? Извращенность их отношений? Он покачал головой. Нет. Он просто жаждет увидеть ее. Он жаждет ее прикосновения, жаждет даже ее гнева. Он снова улыбнулся — воспоминаниям и предвкушению. Двери вагона со скрежетом открылись.

Райдер

Ожидая, когда, наконец, прибудет «Пэлем Сто двадцать три», Райдер без интереса наблюдал за «носовыми». Их было четверо: пестро одетый молодой негр, бросавший на окружающих презрительные взгляды, худой низкорослый пуэрториканец в грязной солдатской куртке, адвокат — во всяком случае, этот человек выглядел, как адвокат, — с аккуратным портфелем. Мальчишка лет семнадцати, под мышкой учебники, голова понуро опущена, лицо покрыто пылающими прыщами. Четверо. Четыре единицы. Может, то, что сейчас произойдет, отучит их от привычки осаждать головные вагоны.

В туннеле зажглись огни приближающегося поезда. Янтарный и желтый габариты над стеклом кабины — словно пара вставных глаз, не совпадающих один с другим. Свет горящих фар — истинных глаз поезда — из-за какой-то оптической иллюзии дрожал, словно свеча на ветру. Поезд приближался. Казалось, что он мчится слишком быстро и не собирается останавливаться. Но поезд плавно затормозил. Райдер наблюдал, как «носовые» сгрудились у дверей. Войдя, франтоватый черный парень направился в голову вагона, остальные — в конец. Райдер поднял свои чемоданы, немного неловко подхватив оба левой рукой. Он не спеша направился к поезду, правая рука в кармане плаща сжимала рукоятку автоматического пистолета.

Машинист, высунувшись из окна кабины, оглядывал платформу. Он был средних лет, румяный, с седовато-стальной шевелюрой. Райдер прислонился плечом к вагону и в тот самый момент, как машинист осознал, что ему перекрыли обзор, ткнул его дулом пистолета в голову.

То ли от вида оружия, то ли от прикосновения металла к коже, то ли просто от неожиданности — Райдер возник перед ним ниоткуда, как внезапный мираж, — машинист рефлекторно дернулся назад и ударился затылком об оконную раму. Райдер просунул руку в окно и на этот раз аккуратно прижал дуло к щеке машиниста, чуть ниже правого глаза. Он почувствовал, как подалась плоть под нажимом твердой стали.

— Открой дверь кабины, — сказал Райдер ровно. Голос его ничего не выражал.

Глаза машиниста округлились от ужаса.

— Открой дверь, — повторил Райдер, — или я вышибу из тебя мозги.

Машинист не шевелился. Казалось, он одеревенел от прикосновения пистолета к щеке. Лицо его посерело. Райдер сказал еще медленнее:

— Открой дверь. Больше ничего не делай. Просто открой дверь. Ну!

Левая рука машиниста шевельнулась, дотянулась до двери, ведущей из кабины в вагон, и стала шарить по ней, покуда не нащупала щеколду. Райдер услыхал легкий щелчок, и в кабину из вагона ввалился Лонгмэн. Райдер отвел пистолет от лица машиниста и сунул его обратно в карман плаща. Взяв чемоданы, он вошел в поезд. Двери тотчас закрылись — он ощутил, как они скользнули у него за спиной.

Глава III

Бад Кармоди

Голос за его спиной произнес:

— Не оборачивайся и не ори.

Двери поезда были открыты. Бад Кармоди, высунувшись из окна кабины, внимательно осматривал платформу станции «28-я улица», когда что-то твердое уперлось ему сзади в поясницу.

— Это пушка, — объяснил голос. — Влезай обратно в кабину и медленно повернись.

Пока Бад выполнял приказ, револьвер не отрывался от его тела, и в конце концов дуло плотно уперлось в ребра. Повернувшись, он оказался нос к носу с крупным седовласым мужчиной. У его ног стояла коробка с цветами. Как он попал в кабину?

— В чем дело? — спросил Бад сдавленным голосом.

— Делай точно, как я тебе скажу, — произнес мужчина. — Иначе я сделаю тебе больно. Не создавай проблем. — Он слегка пошевелил револьвером, мушка впилась в тонкую кожу на ребрах Бада, и тот чуть не вскрикнул от боли. — Будешь делать точно, как я скажу?

— Да, — ответил Бад. — Но у меня нет денег. Не калечьте меня.

Он пытался не смотреть на незнакомца, но это было невозможно — так близко друг к другу они находились. У того было крупное, смуглое лицо, поросшее голубоватой щетиной — такую обычно приходится сбривать дважды в день, если хочешь выглядеть аккуратно. Глаза были светло-карие, наполовину скрытые за толстыми веками, и смотрят, казалось, без всякого выражения. Ничего похожего на зеркало души — так ведь обычно говорят о глазах? Бад не мог себе представить, чтобы эти глаза могли выразить какое-нибудь чувство, особенно жалость.

— Теперь снова выгляни в окно, — сказал мужчина. — Проверь задние вагоны, и, если на платформе никого больше нет, закрой их. Только задние. Передние оставь открытыми. Понял?

Бад энергично кивнул. Во рту у него пересохло до такой степени, что он не был уверен, что может говорить. Так что он на всякий случай кивнул еще три или четыре раза.

— Тогда выполняй.

Бад повернулся, чтобы высунуть голову в окно, и пистолет вновь скользнул ему за спину.

— Чисто? — спросил мужчина. Бад кивнул. — Тогда закрывай.

Бад нажал кнопку, и двери задних вагонов закрылись, щелкнув замками.

— Стой, где стоишь, — сказал мужчина, а затем сам выглянул в окно через плечо Бада, прижавшись к нему так плотно, что Бад ощутил его дыхание на своей щеке. Но незнакомец, казалось, перестал замечать Бада. Он смотрел вперед.

На перроне около первого вагона кто-то, наклонившись к окну кабины, разговаривал с машинистом. Это выглядело вполне обычно, но Бад сразу понял: между происходящим у первого вагона и неизвестным с пистолетом есть связь. Человек у кабины машиниста выпрямился.

— Как только он войдет в поезд, закрывай остальные двери, — приказал неизвестный у него за спиной. Человек, говоривший с машинистом, зашел в вагон. — Давай закрывай.

Пальцы Бада, уже лежавшие наготове на панели приборов, нажали на кнопки. Двери захлопнулись. Загорелись индикаторы.

— Объявляй следующую станцию, — приказал мужчина. Они снова стояли лицом к лицу. Мужчина легонько ткнул его пистолетом. Бад нажал кнопку микрофона и хрипло произнес:

— «Двадцать третья улица», «Двадцать…» — Горло сжалось, кончить фразу он уже не мог.

— Давай-ка еще раз, — сказал мужчина.

Бад откашлялся и облизнул пересохшие губы.

— Следующая — «Двадцать третья улица».

— Нормально, — сказал мужчина. — Теперь ты сделаешь вот что: иди через поезд к первому вагону.

— К первому вагону?

— Да. Будешь идти, пока не дойдешь до первого вагона. Я буду идти за тобой, с пушкой в кармане. Вздумаешь что-нибудь выкинуть — выстрелю в спину. Прямо в позвоночник.

В позвоночник? Бад вздрогнул. Стальная пуля врежется в позвоночник, разнесет его в пыль, лишит тело стержня, и оно рухнет на пол. А кроме того, как больно! Кость разлетится, мелкие острые обломки пронзят плоть, внутренние органы…

— Двинулись, — сказал мужчина.

Поворачиваясь в тесной кабине, Бад задел бедром коробку с цветами и сделал инстинктивное движение, чтобы подхватить ее. Но коробка оказалась на удивление тяжелой и устойчивой. Он открыл внешнюю дверь кабины, помедлил секунду на переходной площадке, открыл дверь следующего вагона и шагнул в него. Он не слышал шагов за спиной, но знал, что мужчина следует за ним, держа в кармане револьвер, и готов, как и обещал, в любой момент перебить его позвоночник, как сухую ветку. Глядя прямо перед собой, Бад шел из вагона в вагон.

Поезд тронулся.

Лонгмэн

Лонгмэн едва дождался, пока откроется дверь кабины машиниста. У него даже голова закружилась. Может, она вообще не откроется? В отчаянии он хватался за самый призрачный шанс. А вдруг Райдер передумал? А вдруг у него случился сердечный приступ?

Но он прекрасно знал, что Райдер не передумает. А если случится что-нибудь непредвиденное, то Райдер справится с этим. И еще он понимал, что боится так, как никогда в жизни еще не боялся.

Двое мальчишек у двери смотрели на Лонгмэна, робко улыбаясь, как бы испрашивая его позволения продолжать игру, и он почувствовал, что улыбается в ответ, хотя еще за миг до этого не мог бы даже представить, что способен сейчас улыбнуться.

Раздался щелчок, дверь открылась. Нет! Бросить все к чертовой матери и смыться! Лонгмэн поднял свой сверток и шагнул в кабину. Закрывая за собой дверь, он успел заметить, как снаружи, за окном кабины, Райдер прячет пистолет в карман. Лонгмэн неуклюже вытащил свой пистолет и уткнул его в бок машиниста. С машиниста градом катился пот, и Лонгмэн подумал: с нами двоими тут скоро начнет вонять, как в спортивной раздевалке.

— Освободи место, — приказал он машинисту, и тот подчинился, с почти комической быстротой вскочив с кресла. Кресло сложилось с металлическим щелчком. — Теперь двигай к окну.

Он услышал легкий стук в дверь и, отодвигая засов, бросил взгляд на индикаторы. Двери вагонов закрыты. Райдер протиснулся в кабину и поставил саквояж и кофр на лонгмэновскую коробку. В кабине теперь стало так тесно, что почти невозможно было повернуться.

— Поехали, — приказал Райдер.

Лонгмэн поудобнее устроился за пультом управления. Его руки потянулись было к рукояткам управления, но вдруг замерли.

— Не забудь, что я тебе сказал, — обратился он к машинисту. — Попытаешься тронуть ногой педаль микрофона — я тебе ее отстрелю!

Все, о чем мечтал несчастный машинист — это дожить до пенсии, но Лонгмэн произнес это не столько для него, сколько для Райдера. Ведь ему следовало с самого начала предупредить машиниста о ножной педали, включавшей радиосвязь, но он забыл. Он покосился на Райдера, ожидая одобрения, но лицо Райдера было непроницаемым.

— Поехали, — повторил Райдер.

Это как кататься на велосипеде или плавать, подумал Лонгмэн, раз научился, — уже никогда не забудешь. Его левая рука привычно нашарила контроллер, а правая — тормозную рукоятку. Дотронувшись до нее, он неожиданно ощутил что-то вроде чувства вины. Тормозная рукоятка — это очень личный инструмент. Каждый машинист получает рукоятку в свой первый рабочий день и с тех пор хранит ее при себе, одну и ту же, приносит с собой на работу и забирает, уходя. Это, считай, профессиональный признак машиниста.

— Вы же не знаете, как управлять поездом, — испуганно сказал машинист.

— Не беспокойся, — отозвался Лонгмэн. — До аварии дело не дойдет.

Решительным движением нажав «рукоятку мертвого человека» — устройство безопасности, автоматически останавливающее поезд, если с машинистом что-то случится, — он слегка толкнул контроллер влево, в положение «ход», и поезд тихо тронулся. Боковым зрением Лонгмэн следил за сигналами. Зеленый. Зеленый. Зеленый. Желтый. Красный. Машинально поглаживая металл контроллера, он с неожиданным радостным возбуждением подумал, как бы здорово было толкнуть сейчас контроллер вверх до предела и рвануть по туннелю на скорости пятьдесят миль в час! Мимо со свистом проносятся стены, мелькают размытые скоростью звезды ламп, а сигналы услужливо пропускают тебя вперед, так что о тормозах можно забыть до самой следующей станции…

Но путь им предстоял короткий — не разгонишься, — так что приходилось держать контроллер в позиции маневрового хода. Отсчитав три длины поезда от предыдущей станции, он потянул контроллер вниз и аккуратно двинул тормоз вправо. Поезд остановился. Машинист искоса взглянул на Лонгмэна.

— Плавная остановочка, а? — спросил Лонгмэн. Он перестал потеть, ему полегчало. — Ни толчка, ни треска, ни заноса.

Машинист, с готовностью отзываясь на доброжелательную интонацию, заискивающе улыбнулся. Пот по-прежнему катил с него градом, полосатая тужурка покрылась темными пятнами. По старой привычке Лонгмэн снова проверил сигналы: зеленый, зеленый, зеленый, желтый. В открытое окно кабины повеяло привычной вонью, смесью запахов машинного масла и сырости.

Голос Райдера вернул его к реальности:

— Скажи ему, что тебе от него нужно.

— Я забираю тормозную рукоятку и все ключи. Сейчас я уйду из кабины. — Лонгмэн сам поразился мягкости своего голоса. — Не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость.

— Не буду, — торопливо кивнул машинист. — Честно, не буду.

— Лучше не надо, — подтвердил Лонгмэн. Он ощущал превосходство над машинистом. Явно ирландец, но не боевой породы. Из кротких ирландцев. Вот-вот обмочится от страха. — И помни, что я сказал насчет радио.

— Ладно, давай, — кивнул Райдер.

Лонгмэн рассовал громоздкие ключи по карманам плаща. Протиснувшись между Райдером и чемоданами, он вышел из кабины. Двое мальчуганов с благоговением смотрели на него. Лонгмэн подмигнул им и пошел по вагону. Несколько пассажиров без интереса проводили его взглядами.

Райдер

— Повернись ко мне спиной, — сказал Райдер.

Машинист смотрел на него, полный ужасного предчувствия.

— Не надо…

— Делай, что говорят.

Машинист медленно отвернулся лицом к окну. Райдер снял правую перчатку, засунул в рот палец и стал выковыривать из-за щек марлевые тампоны, затем скомкал мокрую марлю и сунул в левый карман плаща. Из правого кармана он извлек кусок нейлонового чулка, снял шляпу, натянул чулок на голову и, тщательно поправив прорези для глаз, снова надел шляпу.

Маскировка была уступкой Лонгмэну. Сам Райдер считал, что никто — кроме разве что машиниста и проводника — не успеет обратить внимание на их лица до того, как они наденут маски. А если и успеет, то — это известный факт, сами же полицейские первыми его подтверждают, — неподготовленные свидетели крайне ненадежны в своих показаниях. И даже если машинист и проводник будут чуть более точными, фоторобот они в любом случае не составят. Тем не менее он не стал спорить с Лонгмэном, хотя и настоял, что маскировка должна быть самой простой. В конечном счете она свелась к очкам Лонгмэна, седому парику Стивера, накладным усам и бакам Уэлкома и марле, изменившей его собственное лицо.

Он слегка тронул машиниста за плечо:

— Можешь повернуться.

Увидев маску, машинист тут же отвел глаза, подчеркнуто демонстрируя отсутствие всякого интереса к внешности Райдера. Очевидно, это демонстрация лояльности, сухо подумал Райдер.

— Скоро тебя вызовет по рации Центр управления, — продолжал Райдер. — Не отвечай. Понял?

— Понятно, сэр, — старательно подтвердил машинист. — Я уже обещал другому джентльмену не трогать микрофон. — И после паузы: — Я жить хочу.

Райдер молчал. Глядя в переднее окно, он изучал убегающий вдаль темный туннель, освещенный лишь сигнальными огнями. Он отметил, что Лонгмэн остановил поезд менее чем в десяти шагах от фонаря, обозначающего место аварийного генератора питания.

— Пусть вызывают, сколько захотят, — бормотал машинист. — Я вообще ни слова…

— Заткнись, — оборвал его Райдер.

Должна была пройти минута-другая, прежде чем встревоженная диспетчерская на станции «Гранд-Сентрал» свяжется с Центром управления: «Все сигналы проходят без помех, но „Пэлем Сто двадцать три“ не отзывается». А сейчас антракт, ничего делать не надо, только контролировать машиниста. Уэлком охраняет заднюю дверь хвостового вагона, Лонгмэн, наверное, уже во втором вагоне, а Стивер с кондуктором уже на подходе. Он доверял Стиверу, хоть извилин у того в голове было меньше, чем у остальных. Лонгмэн был самый умный, но трус, а Уэлком опасен своей непредсказуемостью. Но ничего, если дело пойдет гладко, все они достаточно хороши.

А если нет?

— Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Прием.

Нога машиниста непроизвольно дернулась к педали микрофона в полу. Райдер сильно пнул его ботинком прямо в лодыжку.

— Простите, я автоматически, нога сама дернулась… — Голос у машиниста сел от страха и боли.

— «Пэлем Сто двадцать три», вы меня слышите? — Пауза. — «Пэлем Сто двадцать три», отвечайте.

Райдер заставил себя не обращать внимания на радио. К этому моменту Лонгмэн должен был уже добраться до кабины второго вагона. Тормозные краны, реверсный ключ, расцепной рычаг… Чтобы расцепить вагоны, даже с учетом того, что рычаги слегка заржавели, требуется менее минуты…

— Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Вы меня слышите? Доложите обстановку, «Пэлем Сто двадцать три»…

Машинист смотрел на Райдера с нескрываемой мольбой. Вероятно, чувство долга и дисциплина перевесили страх. Райдер отрицательно покачал головой.

— «Пэлем Сто двадцать три», «Пэлем Сто двадцать три», куда вы запропастились, черт вас возьми!

Лонгмэн

Лица пассажиров сливались в безликую массу, и Лонгмэн, пробираясь вдоль вагона, не решался поднять глаза. Он боялся привлечь к себе внимание, хотя Райдер и убеждал его, что для этого пришлось бы как минимум упасть ничком на пол («да и тогда большинство сделает вид, что ничего не произошло»). Уэлком наблюдал за его приближением с кривой ухмылкой, и, как обычно, один вид Уэлкома начал действовать ему на нервы. Это же маньяк, извращенец. Человек, которого даже из мафии выгнали за то, что он вытворял!

На мгновение Лонгмэну показалось, что Уэлком не собирается пропускать его, и волна паники взмыла в его груди, как столбик ртути в опущенном в горячую воду термометре. Но Уэлком посторонился и все с той же насмешливой улыбочкой открыл дверь. Лонгмэн сделал глубокий вдох и протиснулся мимо.

Между вагонами он остановился, рассматривая аккуратную гроздь кабелей под стальными листами переходной площадки. Дверь во второй вагон отворилась, и он увидел Стивера и молодого парня в форме кондуктора. Парень явно был очень напуган. Стивер протянул Лонгмэну дверной ключ, который отобрал у кондуктора. Лонгмэн открыл дверь кабины машиниста и вошел внутрь. Закрыв дверь, он сел за панель управления, вставил тормозную рукоятку, затем вытащил из кармана блестящий пятидюймовый реверсный ключ — он вставлялся в гнездо на плоской поверхности контроллера, и в зависимости от его положения поезд давал передний или задний ход. Затем он вставил отцепной рычаг — он был похож на реверсный ключ, но с головкой поменьше.

Машинисту редко приходится расцеплять вагоны или давать задний ход, но операции это несложные. Лонгмэн повернул расцепной рычаг, и сцепка между вагонами разъединилась. Затем он повернул реверсный ключ и, опустив рукоятку безопасности, перевел контроллер в позицию «движение». Открытая сцепка мягко разошлась, и девять вагонов поезда поползли назад. Отъехав от первого вагона примерно на 150 футов, он плавно нажал на тормоз. Поезд остановился. Лонгмэн вынул тормозную рукоятку и ключи, рассовал их по карманам.

То тут, то там в вагонах какой-нибудь пассажир начинал нетерпеливо ерзать, раздраженный задержкой, которая длилась уже несколько минут, но никто не выглядел встревоженным. То, что вагон дал обратный ход, тоже, казалось, никого не обеспокоило. А вот где должны были забеспокоиться, так это в Башне. Можно себе представить, что там сейчас творится.

Стивер придержал перед ним дверь. Лонгмэн ступил на край переходной площадки, присел, чтобы казалось не так высоко, и спрыгнул на бетон между рельсами. За ним последовал кондуктор, затем Стивер. Они быстро пошли по туннелю к первому вагону. Уэлком открыл дверь, вышел на переходную площадку, присел и протянув им руку, помог взобраться.

Лонгмэн облегченно вздохнул: слава Богу, на этот раз этот урод не попытался ничего выкинуть.

Глава IV

Каз Долович

Таща перед собой огромное брюхо, так и распиравшее пиджак, Каз Долович протискивался сквозь толпу на станции «Гранд-Сентрал». Каждый шаг он сопровождал тихими стонами и проклятьями. Он, как обычно, объелся за ланчем и, как обычно, терзался по этому поводу угрызениями совести. Каз, обжорство рано или поздно сведет тебя в могилу. Смерть как таковая его не пугала, но было бы ужасно обидно не воспользоваться пенсией.

Он миновал киоск с фаст-фудом — ароматы жарящихся сосисок, еще час назад столь волнующие, сейчас вызвали у него мгновенный приступ тошноты, — толкнул неприметную калитку с табличкой «Дежурный по станции» и вышел в туннель. Вдоль стены высились огромные мусорные баки. Рано или поздно за ними придет специальный поезд, но сейчас баки воняли и привлекали крыс. Каз всегда удивлялся, что незапертая калитка не вызывает ни малейшего любопытства пассажиров, разве только какой-нибудь алкаш забредет сюда в поисках бог знает чего.

Долович шел по туннелю тяжелым, ровным шагом. То тут, то там в темноте поблескивали глаза — нет, это не крысы, а кошки; целая армия кошек живет в туннеле; они никогда не видели дневного света и охотятся на крыс, которые наводняют подземные туннели. «Твари такого размера, что могут схватить тебя и унести целиком», — замогильными голосами пугали его коллеги в первый день его работы дежурным по станции. Но самые крупные крысы, если верить слухам, водились в отопительной системе станции «Пенн-Сентрал». Ходила знаменитая история о том, как один парень, удирая от копов, забрался в отопительную систему, заблудился в лабиринтах труб и коридоров, и в конце концов крысы сожрали его целиком, прямо с костями.

Прямо на Доловича, слепя фарами, шел поезд. Ухмыляясь, Каз продолжал идти вперед. Это северный экспресс, через секунду он свернет в сторону на стрелке. Двадцать лет назад, в первый его рабочий день, никто не удосужился предупредить новичка насчет экспресса, и когда поезд вдруг загрохотал у Каза прямо перед носом, он до смерти перепугался. Зато с тех пор его любимым развлечением было водить новичков в туннель и смотреть, как они пугаются, когда экспресс внезапно вылетает из темноты.

Неделю назад он показывал туннель коллегам из токийского метро и лично убедился, чего стоит хваленая «восточная бесстрастность». При виде экспресса они заорали от страха и бросились назад. Правда, японцы быстро оправились и стали в отместку жаловаться на дурной запах, на что Каз не без удовольствия заметил: «У нас тут, знаете ли, метро, а не ботанический сад!» Башня им тоже не понравилась: уж больно унылая, потрепанная, мрачная. Идиоты, подумал тогда Долович. Конечно, это всего лишь длинный узкий зал, лишенный каких-либо украшений — только несколько столов с телефонами. Но, как говорится, о вкусах не спорят. С точки зрения Каза, истинным украшением Башни было электронное табло со схемой путей и станций, занимавшее одну из стен. На нем цветными полосками и огоньками обозначались маршруты и положение всех поездов в сети.

Он поднялся по ступенькам в диспетчерскую, где проводил восемь часов в сутки. Все называли диспетчерскую попросту Башней — в память о тех старых наблюдательных башнях, что строились на узловых станциях железных дорог.

Войдя, Долович окинул взглядом происходящее. Диспетчеры, не отрывая глаз от табло, переговаривались с машинистами и коллегами из примыкающих зон. Он покосился на Дженкинс… Диспетчер-женщина? Да к тому же еще и чернокожая? Миссис Дженкинс работала в Башне уже месяц, но Каз никак не мог к ней привыкнуть. Интересно, что будет дальше — черные машинисты? Точнее, машинистки? Нет, у него не было никаких претензий к миссис Дженкинс: она чистоплотная, спокойная, профессиональная, никогда не повышает голос — но все же…

Из левого угла комнаты его окликнул Марино. Долович подошел и встал за спинкой его кресла. Бросив взгляд на табло, он сразу оценил ситуацию: какой-то поезд на южном направлении неподвижно стоял между «Двадцать восьмой» и «Двадцать третьей».

— Лежит, как мертвый, — сказал Марино.

— Вижу, — ответил Долович. — И давно?

— Уже две-три минуты.

— Давай сигнал Центру управления, пусть свяжутся с машинистом.

— Уже, — удрученно произнес Марино. — Они пытаются, но он не отвечает.

Долович мог бы с ходу назвать множество причин, по которым машинист не откликается на запрос. Например, его просто нет в кабине: вылез на пути, чтобы выключить случайно сработавший блокиратор, или пошел поправить заевшую дверь в одном из вагонов. Случись что-то более серьезное, — машинист обязательно сообщил бы об этом по радио линейному диспетчеру. Но при любых обстоятельствах доложить о причине остановки в Центр управления машинист был обязан.

Глядя на табло, Долович сказал:

— Бьюсь об заклад, у него просто рация испортилась. А дойти до аварийного телефона в туннеле этому чертову лентяю уже не под силу. Раньше, небось, исправно бегали.

Когда он сам начинал работать, о такой роскоши, как двухсторонняя радиосвязь, и мечтать не приходилось. Если у машиниста возникала какая-то проблема, ему приходилось спускаться на пути и топать до телефона — они висят в туннеле через каждые пятьсот футов.

Подавляя отрыжку, Долович прохрипел:

— Который поезд?

— «Пэлем Сто двадцать три», — ответил Марино. — Смотри, зашевелился! — Голос Марино вдруг зазвенел от удивления. — Господи, да он назад едет!

Райдер

Лонгмэн постучал костяшками пальцев в металлическую дверь кабины. Райдер открыл не сразу: он вытаскивал из коричневого саквояжа автомат. И только после этого впустил Лонгмэна.

— Надень маску, — приказал Райдер. Он пнул ногой чемодан Лонгмэна. — И доставай оружие.

Он вышел из кабины и прикрыл за собой дверь. Свой автомат Томпсона он держал у ноги, стволом вниз. В середине вагона Стивер, уже не стараясь быть незаметным, вытаскивал свой автомат из цветочной коробки. В конце вагона маячил Уэлком. Он, как обычно, ухмылялся, его «томми» был направлен на пассажиров.

— Прошу внимания, — громко произнес Райдер и увидел, как к нему повернулись лица пассажиров — не разом, а вразнобой, в зависимости от реакции каждого. Теперь он держал автомат на сгибе правой руки, пальцы левой обнимали скобу спускового крючка позади магазина. — Всем оставаться на своих местах! Не шевелиться! Кто двинется, пристрелим на месте. Второго предупреждения не будет. Кто пошевелится — будет убит.

Ему пришлось опереться на дверь кабины, когда вагон медленно тронулся с места.

Каз Долович

Красные полосы на табло в Башне замигали.

— Поехал, — сказал Марино. — Едет вперед.

— Сам вижу, — пробурчал Долович. Он опирался руками на кресло, не отрывая взгляда от табло.

— Опять встал, — тихо комментировал Марино. — Стоит на полпути между станциями.

— Бред какой-то! — вскипел Долович. — Я вот сейчас пойду и собственными глазами посмотрю, что там происходит. Что бы ни случилось, жопу ему оторву!

И тут же прикусил язык: миссис Дженкинс! Ее лицо было совершенно непроницаемым. Господи, думал Долович, направляясь к дверям, если нельзя ругаться, так уж лучше вообще молчать. Интересно, те, кто разрешил женщинам работать диспетчерами, думают, что управлять движением можно без ругани?

— Долго этот проклятый поезд будет там торчать? — послышался разъяренный голос из динамика. — Вы куда там, мать вашу, глядите, будь оно все проклято?

Главный диспетчер Центра управления. Долович ухмыльнулся прямо в застывшую от негодования спину миссис Дженкинс.

— Передайте его милости, что старший линейный диспетчер уже вышел, — бросил он и закрыл за собой дверь.

Райдер

Автоматы стоили немалых денег, сделать обрезы из дробовиков — по-настоящему смертоносное оружие — было бы куда дешевле. Райдер считал автомат чем-то вроде оборудования для звуковых эффектов; как оружие его нельзя было воспринимать всерьез. Допустим, на близком расстоянии он еще обладает достаточной убойной силой, однако из него трудно бить точно в цель, ствол при стрельбе все время уводит вверх и вправо, а на дистанции в сто ярдов от автомата вообще практически никакого проку. Но он был согласен, что «томми» производят важный психологический эффект. Джо Уэлком называл автомат «оружием, которое вызывает уважение», и, даже если отбросить его ностальгию по эпохе гангстеров, был, в сущности, прав. Невозможно было не ощущать уважение к пушке, способной выплюнуть 450 смертоносных пуль 45-го калибра в минуту. «Томми» просто обязан произвести правильное впечатление на пассажиров, которых фильмы про гангстеров убедили, будто автоматы так и косят людей десятками.

В вагоне стояла мертвая тишина, если не считать стука колес и скрипа подвески. Лонгмэн начал плавно тормозить. Стивер стоял ровно посередине вагона лицом к Уэлкому, который занял позицию в заднем конце. Оба были в масках. Райдер наконец пересчитал пассажиров в передней части вагона. Шестнадцать человек. Нет, лучше так: дюжина плюс еще четыре штуки — ведь это же товар. Но как он ни старался смотреть на этих людей с полным безразличием, безликая масса все же распадалась на отдельные лица.

Двое мальчишек смотрели на него широко распахнутыми глазами — пожалуй, не столько испуганные, сколько восхищенные тем, что принимают участие в ожившей сцене из криминального телесериала.

Их ошеломленная мамаша, которая так и не решила пока, что лучше — грохнуться в обморок или встать на защиту своих детенышей.

Похожий одновременно на хиппи и на Христа парень с перетянутыми ремешком длинными волосами, с бородкой, в шерстяном пончо, расшитом индейскими узорами, и в сандалиях на босу ногу. Кажется, в полной отключке. Или недавно вмазался, или, наоборот, отсыпается после долгого трипа.

Броская черноволосая девица в брезентовой армейской панаме — дорогая шлюха?

Пятеро черных: два почти одинаковых парня с какими-то свертками — худые грустные физиономии с громадными глазищами, белки так и сверкают. Бунтарского вида парень — берет, как у Че, плащ как у Хайле Селассие.[4] Мужчина средних лет, с гладкой кожей, прекрасно одетый, с аккуратным кейсом на коленях. Дородная женщина, наверно, домохозяйка, в пальто с лисьим воротником — наверное, с плеча какой-то дамы, склонной к благотворительности.

Белый старик, щуплый, но шустрый и розовощекий, в кашемировом пальто, отливающей перламутром мягкой фетровой шляпе и шелковом галстуке. Бормочущее себе под нос существо женского пола неопределенной расовой принадлежности, закутанное в пестрые тряпки, — явно алкоголичка в последней стадии распада.

Все остальные, кажется, безликие статисты в городском пейзаже. За исключением черного бунтаря, который с вызовом уставился на Райдера, все остальные пассажиры изо всех сил старались быть как можно более незаметными. Отлично, подумал Райдер, товар — он и есть товар. Товар с фиксированной ценой.

Вагон дернулся и остановился. Стивер вопросительно взглянул на Райдера, тот кивнул. Стивер заговорил — монотонно, глухо, как человек, не привыкший много разговаривать:

— Все, кто в задней половине вагона, — встали! Всем встать! И побыстрее!

Райдер, предвидя волнение в своей части вагона, громко сказал:

— Не к вам относится! Сесть и не шевелиться! Кто двинется, пристрелю на месте!

Чернокожий бунтарь демонстративно пошевелился на своем сиденье. Намеренно, с тщательно дозированным вызовом. Райдер медленно направил дуло автомата точно в центр его груди. Парень еще немного поерзал на скамье и только потом замер, вполне удовлетворенный собственной демонстрацией непримиримости. Райдер тоже был удовлетворен: вызов имел чисто церемониальный характер, его можно было не принимать в расчет.

— Живо! Двигайтесь, двигайтесь! По-английски все хорошо понимают?! Что, копыта примерзли?

Уэлком в своем конце вагона начал импровизировать, а зря: пассажиры и так вполне послушны.

Из кабины показались Лонгмэн и машинист. Лонгмэн что-то тихо сказал машинисту, тот кивнул и обвел взглядом пассажиров, ища свободное место. Нерешительно остановился над хиппи, потом двинулся дальше и тяжело опустился на сиденье рядом с чернокожей толстухой. Та не шелохнулась.

Райдер кивнул Лонгмэну. Тот, держа в руке ключ, направился к дверям. Два мальчугана, оцепенев, стояли у дверей, преграждая ему путь. Протянув руку, Лонгмэн мягко развел их в стороны.

Их тучная мамаша вскрикнула:

— Брэндон! Роберт! Пожалуйста, не трогайте их!

Она вскочила на ноги и сделала шаг к двери.

— Сидеть! — приказал Райдер.

Женщина остановилась, повернулась к нему и открыла рот, собираясь возразить.

— Ни слова. Сядьте на место. — Подождав, пока она вернется на свое место, Райдер махнул мальчишкам. — Отойдите от дверей. Садитесь.

Женщина схватила сыновей и судорожно притянула их к себе, между раздвинутых бедер, словно пытаясь укрыть их у своего лона, их изначального и самого надежного убежища.

Лонгмэн открыл дверь и спрыгнул на пути. Райдер еще раз пересчитал своих пассажиров, переводя ствол автомата с одного на другого. Девица в брезентовой шапочке безостановочно барабанила каблуком по грязным черно-белым клеткам пола. Хиппи клевал носом, улыбаясь своим видениям и не открывая глаз. Чернокожий воитель, скрестив руки на груди, испепелял взглядом мальчишек-рассыльных, сидевших через проход. Пассажиры в хвосте вагона выстроились по трое, они стояли лицом к дверям, а Уэлком суетился вокруг них, точно конвойная собака.

Вдруг свет в вагоне погас. Мигая, зажглись аварийные огни. Пассажиры встревожились; их лица казались внезапно похудевшими в тусклом свете аварийных лампочек, далеко не таких многочисленных и мощных, как люминесцентные лампы, идущие по всей длине вагона. Электричество сейчас было выключено во всей зоне от «Четырнадцатой» до «Тридцать третьей» и на всех четырех путях: и для локальных поездов, и для экспресса, и в северном, и в южном направлении.

Райдер сказал:

— Кондуктор, быстро ко мне сюда.

Кондуктор вышел на середину вагона и остановился. Он был очень бледен. Райдер сказал ему:

— Я хочу, чтобы ты вывел на пути всех пассажиров из задней части вагона.

— Слушаюсь, сэр.

— Затем забери пассажиров из остальных девяти вагонов поезда и отведи всех обратно на станцию «28-я улица».

На лице кондуктора отразилось беспокойство.

— А если они не захотят покидать поезд?

Райдер пожал плечами:

— Скажешь им, что поезд дальше не пойдет.

— Скажу, но… — Кондуктор очень торопился объяснить Райдеру, в чем проблема: — Пассажиры терпеть не могут покидать поезд, даже когда они знают, что он дальше не поедет. Забавно, но…

— Делай что говорят, — отрезал Райдер.

— Пожалуйста, можно мне уйти? — Девица в мини-юбке закинула ногу на ногу для пущей убедительности. — У меня ужасно важная встреча.

— Нет, — сказал Райдер. — Из этой половины вагона не выйдет никто.

— Очень важное прослушивание… Я актриса…

— Сэр? — вступила мамаша, прижимая к себе ребят. — Пожалуйста, сэр. Мальчики такие впечатлительные…

— Я сказал — никто!

Старик в кашемировом пальто:

— Я не прошу разрешения уйти, но… Можем мы хотя бы узнать, что происходит?

— Можете, — ответил Райдер. — Происходит вот что: вас захватили четыре отчаянных парня с автоматами.

Старик улыбнулся:

— Ясно. Если задаешь дурацкий вопрос…

— А сколько примерно вы будете нас держать? — снова встряла девица. — Мне никак нельзя пропустить эту встречу.

— Хватит, — отрезал Райдер. — Больше никаких ответов. И никаких вопросов.

Девица явно заигрывает с ним, а старик демонстрирует храбрость. И то и другое неплохо: значит, к панике они не склонны.

Двери снова открылись, и Райдер помог Лонгмэну забраться в вагон. Зажав автомат под мышкой, тот стал оттирать с ладоней пыль и сажу. Аварийная энергетическая установка не использовалась уже несколько месяцев, если не лет. Райдер махнул Лонгмэну, и тот наставил свой автомат на пассажиров. Проводник тем временем убеждал их, что спуститься на пути — совсем не опасно:

— Электричество отключено, мэм. Один из этих джентльменов был так любезен, что снял напряжение с третьего рельса.

Уэлком загоготал, от робких смешков не удержались даже пассажиры. Помощник смутился, покраснел, подошел к двери и спрыгнул на полотно. Его примеру один за другим последовали пассажиры. Тех, кто боялся высоты или просто мешкал, Уэлком подгонял дулом автомата.

Стивер обернулся к Райдеру и прошептал:

— У нас тут пятеро черномазых. За них-то кто станет платить?

— Пойдут по той же цене, что и остальные. А может, даже и дороже.

— Ага, понял. Политика, да? — Стивер кивнул с понимающим видом.

Когда все пассажиры, кроме трех-четырех, скрылись в проеме задней двери, Райдер вернулся в голову вагона и вошел в кабину. Там воняло потом. Он выглянул в туннель. Штатное освещение было выключено, но аварийные огни продолжали гореть. Поблизости слабо светил одинокий голубой огонек, обозначавший аварийный телефон, а вдаль уходила непрерывная цепочка зеленых светофоров.

Райдер снял с крючка возле переднего окна микрофон, нашарил черную кнопку, включавшую радиопередатчик, нащупал ногой педаль… Но прежде чем он успел ее нажать, кабина огласилась криком:

— «Пэлем Сто двадцать три»! Какого черта? Вы что, вырубили питание? Без разрешения Башни? Вы меня слышите? Проклятье, мать вашу! Говорит старший диспетчер! «Пэлем», прием!

Райдер нажал кнопку:

— «Пэлем Сто двадцать три» — диспетчеру. Вы меня слышите?

— Где, черт возьми, тебя носит? Что там с вами, мать вашу? Почему не отвечаете? Прием, «Пэлем», прием! Говорите же!

— «Пэлем Сто двадцать три» — диспетчеру, — произнес Райдер. — Ваш поезд захвачен. Вы слышите меня? Ваш поезд захвачен. Прием.

Глава V

Том Берри

Том Берри уже в который раз повторял себе: у него пока не было ни малейшей возможности хоть что-то предпринять. Может быть, если бы он не грезил наяву, мечтая о Диди, а был бы начеку, как и положено копу, он, возможно, и успел бы почувствовать что-то подозрительное. Но когда он открыл глаза, все, что ему оставалось — это пересчитать четыре автоматных дула, каждое из которых могло превратить его в груду кровавого мяса прежде, чем он дотянется до собственной пушки.

Впрочем, многие другие копы на его месте все равно начали бы действовать. С готовностью пошли бы на самоубийство, рефлекторно следуя четкой установке, которую вдалбливали им в головы с первого дня в полицейском училище: присяга, мужество, презрение к преступному миру. Диди назвала бы это типичным промыванием мозгов. Да, Том лично знал немало таких копов, причем отнюдь не все они были идиотами (правда, честными людьми тоже были не все). Так что же это — результат промывания мозгов или просто честное отношение к своим обязанностям? Сам он, имея за поясом пушку тридцать восьмого калибра, решил не идти на поводу у рефлексов. Он все еще жив и здоров. Хотя, вероятно, его полицейской карьере конец.

Он прошел обучение и дал присягу защищать закон, поддерживать порядок. Остаться в стороне во время совершения преступления может себе позволить простой гражданин, а не полицейский: настоящий коп не должен дремать, предаваться мечтам или скрупулезно оценивать шансы противника. Никого не интересует, в форме ты или в штатском, при исполнении обязанностей или просто едешь к своей девушке. Ты обязан ответить насилием на насилие, а если тебя убьют, то это и будет воплощением лучших традиций полицейской работы.

Да, выхватить пистолет тоже было бы в лучших традициях. Наградой за это стали бы похороны в присутствии начальника полиции, мэра и духового оркестра с музыкантами в отутюженных мундирах и белых перчатках. И краткий сюжет в вечернем выпуске новостей.

Кто бы оплакивал его — искренне, а не по долгу службы? Диди? Станет ли Диди плакать о нем, вспомнит ли она его хотя бы через пару дней, останется ли он для нее чем-то большим, чем просто утраченный сексуальный партнер? И может быть, она осознает наконец, что ее небрежное «одним копом меньше» — это еще и брызги крови, раздробленные кости и разорванные органы?

Он украдкой посмотрел по сторонам и заметил, что ситуация переменилась. Толстяк, который вылезал из вагона, чтобы отключить электричество, вернулся, а высокий главарь зашел в кабину машиниста. Здоровяк стоял в середине вагона лицом к Тому, а четвертый бандит наблюдал, как пассажиры спускаются на пути из хвостовой двери. Итак, прикинул Берри, шансы уже не четыре к одному, а всего лишь два к одному. Блестящая возможность. Ага, блестящая возможность быть пристреленным. Понимаете, сэр, мысленно оправдывался он перед суровым капитаном, я не о себе заботился, я просто не хотел, чтобы пострадал кто-то из пассажиров. Поэтому я не стал пытаться применить оружие, я прикидывал, как в этой ситуации наиболее эффективно действовать в интересах общества и высочайших традициях нашего ведомства.

Он вяло усмехнулся и снова закрыл глаза. Все решено. Извините, господин мэр, не расстраивайтесь, капитан, — до конца месяца какому-нибудь копу наверняка вышибут мозги, так что торжественная церемония никуда не денется. Прости и ты, Диди. А ты надела бы фенечку из черного бисера в память о своем любовнике-копе?

Пушка тридцать восьмого калибра давила ему на живот, напоминая об упущенной возможности с доблестью стать трупом. Диди его поймет. Она поздравит его с тем, что сознательность его повысилась, что он начал пробуждаться, перестал служить безмозглым инструментом репрессивного режима. Но вот начальство займет иную позицию. Будет следствие, разбирательство в службе внутренней безопасности, позорное увольнение. Все копы будут его презирать, даже те из них, что в открытую берут на лапу. Даже самый коррумпированный из них всегда готов пойти на бессмысленную смерть.

Ладно, новую работу всегда можно найти. А вот новую жизнь — с этим сложнее.

Каз Долович

Едва Долович бросился назад по заброшенному туннелю, как его брюхо, притихшее было в Башне, вновь дало о себе знать. Каз проскочил мимо киоска с апельсиновым соком и, пыхтя, стал взбираться по лестнице. Выйдя через главный вестибюль, он сразу поймал такси.

— Угол Парк-авеню и Двадцать восьмой.

— О, вы не городской, сэр, — тут же определил таксист. — Городские говорить по-старому. Они «Четвертая авеню» говорить, не «Парк». Как Шестая говорить, так же. Только всякая деревенщина «Авеню Америкас» говорить. Сэр издалека приехал?

— Из Южного Бронкса.

Как бы испытывая на прочность ремень колышущимся брюхом, он сбежал по ступенькам станции «28-я улица», сунул контролеру удостоверение. У перрона стоял поезд. Двери его были открыты. Если «Пэлем Сто двадцать три» по-прежнему торчит в туннеле, этот поезд тоже не сможет тронуться. Направляясь в южный конец платформы, Долович заметил, что поезд освещен лишь тусклыми аварийными лампами, работающими от аккумуляторов. Он поспешил к первому вагону. Машинист сидел, высунув голову из окна кабины.

— Когда отключили ток?

Машинист, небритый старожил подземки, спросил:

— А вы кто такой?

— Каз Долович. Я старший диспетчер из Башни.

— Ясно, — машинист уважительно кивнул. — Пару минут назад. Диспетчер велел сидеть и ждать. Что там стряслось-то? Кто-то на рельсы упал?

— Я вот и хочу узнать, что там стряслось, — пробурчал Долович.

Пройдя до конца перрона, он спустился на полотно. Уже пробираясь по темному туннелю, он вдруг сообразил, что мог бы воспользоваться радио в кабине у машиниста, чтобы выяснить, что там происходит с электричеством. Ну да ладно — он всегда предпочитал убедиться во всем своими глазами.

Подгоняемый злостью и тревогой, он поспешил было вперед, но приступ тошноты заставил его вновь замедлить шаг. Он снова попытался вызвать отрыжку, но тщетно; тогда он начал массировать грудь в попытке разогнать скопление газов в желудке. Преодолевая изжогу, он шел все дальше, пока ему не послышались голоса где-то впереди. Он остановился и, прищурившись, разглядел в тусклом свете смутное очертание чего-то большого. Оно шевелилось, двигалось ему навстречу… Черт побери, это же люди! Да тут целая толпа!

Лонгмэн

Лонгмэн был вполне спокоен, когда взялся за аварийный рубильник, чтобы отключить электричество. Он был спокоен и раньше, когда расцеплял вагоны и вел поезд. Он даже, в некотором роде, наслаждался жизнью в этот момент. Он вообще чувствовал себя увереннее, когда выполнял техническую часть работы. В общем-то, и вернувшись в вагон, он по-прежнему был в норме, но стоило Райдеру уйти в кабину, как Лонгмэн снова начал потеть. В этот момент до него дошло, что только рядом с Райдером чувствует себя в безопасности, хотя раньше в присутствии этого человека он то и дело цепенел от страха. С двумя остальными ему так и не удалось наладить никаких отношений. Стивер казался надежным, но он был совершенно непроницаем, закрытая система, а Уэлком — тот не просто садист и извращенец, а, вполне вероятно, самый настоящий маньяк, место которому в психушке.

Автомат мелко дрожал в его руках, будто перенимая частое биение пульса. Лонгмэн сильнее прижал приклад локтем, чуть расслабил пальцы, державшие рукоятку, и автомат вроде перестал вибрировать. Он бросил умоляющий взгляд на дверь кабины, но тут же оглянулся, услышав тихий предупредительный свист Стивера, и сосредоточился на пассажирах в правом от него ряду. Он отвечал за них; за тех, что слева, отвечал Стивер. Райдер организовал все таким образом, чтобы в случае чего они не перекрыли друг другу линию огня. Пассажиры сидели тихо, почти не шевелясь.

Людей из задней части вагона уже вывели. Пустые сиденья в хвосте выглядели какими-то заброшенными. Уэлком стоял боком к задней двери, широко расставив ноги, направив дуло автомата в туннель. Видно было, что у него просто руки чешутся. Просто мечтает, чтобы что-нибудь пошло не так и он смог бы наконец кого-нибудь пристрелить.

Лицо у Лонгмэна к этому моменту настолько вспотело, что он стал опасаться, как бы нейлон маски не прилип и не выдал его черты. Он снова стал поглядывать на дверь кабины, но внезапный звук справа заставил его резко повернуть голову. Это хиппи во сне вытянул ноги поперек прохода. Стивер был спокоен, поглядывал внимательно, почти не двигался. Уэлком пялился в окно задней двери.

Лонгмэн прислушивался к тому, что происходит за дверью кабины, но ничего не слышал. Как далеко все зашло — и пока ни одной осечки! А вдруг те откажутся платить? Тогда все пойдет прахом. Райдер уверял его, что выкуп заплатят, никакой альтернативы попросту нет. Но все предусмотреть невозможно. А что, если копы уже что-нибудь придумали и сейчас просто водят их за нос? Ладони у него мгновенно стали мокрыми.

Кредо Райдера — пан или пропал — было совершенно чуждо Лонгмэну. Его собственный принцип гласил: выживай любой ценой. Правда, он согласился на условия Райдера по доброй воле…

По доброй воле? Нет! Его втянули в это дело, он был в беспомощном состоянии, в каком-то помрачении сознания. Райдер просто загипнотизировал его. Нет, это ничего не объясняло. Разве не он сам был в ответе за то, что они вообще познакомились? Разве не ему самому принадлежала вся идея? Разве это не он сам извлек ее на свет Божий и помог превратить мстительные, хулиганские, мальчишеские фантазии в настоящее преступление?

Он уже давным-давно уверил себя, что их первая встреча не была случайной. Про себя он с благоговейным ужасом называл ее фатальной. Время от времени он заводил разговор о роке, о судьбе, но Райдер был безразличен к таким вещам. Он не углублялся ни в причины, ни в следствия. Сначала было то-то, затем следовало то-то, вот и все дела.

Они познакомились на бирже труда на углу Шестой и Двадцать третьей улицы. Очередь терпеливых людей, надеющихся, что служащий наконец сделает пометку в синей книжке безработного и выдаст пособие, тянулась к окошкам. Он первым заметил Райдера — высокого, стройного брюнета с крупными чертами лица. Он резко выделялся в толпе длинноволосого молодняка, чернокожих и стертых типов неопределенного возраста. К числу последних Лонгмэн был вынужден причислить и себя.

Люди в очередях частенько завязывают разговоры, чтобы скоротать время. А кто-то приносит с собой что-нибудь почитать. Лонгмэн, как правило, покупал по дороге «Пост» и в разговоры не ввязывался. Но несколько недель спустя, снова увидев Райдера, заговорил с ним. Райдер явно был не из тех, с кем легко познакомиться.

Но Лонгмэн заметил, что он обратил внимание на заголовок в «Пост»: ЕЩЕ ОДИН АВИАЛАЙНЕР УГНАН НА КУБУ.

— Вот зараза какая, просто чума, — сказал Лонгмэн. Райдер кивнул. — Не возьму в толк, что они с этого имеют, — добавил Лонгмэн.

— Трудно сказать. — Голос Райдера оказался неожиданно низким и властным. Типичный голос начальника, подумал Лонгмэн.

Ответ явно не предполагал продолжения разговора, а Лонгмэн не любил навязываться. Но Райдер возбуждал его любопытство, поэтому он пошел несколько дальше, чем обычно, и произнес слова, которые, как покажет будущее, оказались пророческими:

— Если б они с этого хоть что-то имели — кучу денег, скажем, тогда другое дело. А идти на такой риск неизвестно из-за чего…

Райдер улыбнулся:

— Все на свете рискованно. Дышать — и то риск: можно нечаянно вдохнуть какой-нибудь яд. Если не хотите рисковать, придется не дышать.

— Ну, тут уж ничего не попишешь, — сказал Лонгмэн, — я где-то читал, что перестать дышать невозможно, даже если захочешь.

Райдер снова улыбнулся:

— Думаю, и дыханием можно научиться управлять, надо просто найти правильный способ.

Добавить к этому было нечего, и разговор увял. Лонгмэн вернулся к своей газете, чувствуя себя полным идиотом. Но Райдер, получив наконец штамп в свою книжку и направляясь к выходу, вежливо кивнул Лонгмэну на прощанье. Лонгмэн провожал его взглядом, пока Райдер не скрылся за стеклянными дверями.

Неделю или две спустя Лонгмэн был в равной степени удивлен и польщен, когда Райдер подсел к нему за стойкой кафе рядом с биржей, куда Лонгмэн зашел съесть сэндвич. На этот раз Райдер казался не таким неприступным — дружелюбным, конечно, его было не назвать, но все же он был открытым настолько, насколько это вообще позволяла его сдержанная натура. Они поболтали ни о чем, а затем вместе отправились на биржу труда и встали в одну очередь. Теперь Лонгмэн чувствовал себя с Райдером более свободно, у него почти не было чувства, что он навязывается.

— На этой неделе еще один самолет угнали. Читали?

Райдер мотнул головой:

— Я не особенно читаю газеты.

— Этому парню не повезло. Он так и не увидел Кубы. Когда они сели для дозаправки, снайпер ФБР пристрелил его.

— Это лучше, чем рубить сахарный тростник.

— Что лучше — быть мертвым?

— Умереть — гораздо лучше, чем многое из того, что мне приходилось делать. Например, продавать паи в инвестиционных фондах.

— Так вот чем вы занимаетесь!

— Я несколько месяцев пытался этим заниматься. — Райдер пожал плечами. — Похоже, торговец из меня никакой. Я плохо умею уговаривать людей. Предпочитаю приказывать.

— То есть быть начальником, вы это имеете в виду?

— В некотором роде.

— Инвестиции — это не основная ваша профессия?

— Нет.

Дальнейших объяснений не последовало, и, несмотря на растущее любопытство, Лонгмэн не стал расспрашивать дальше. Вместо этого он заговорил о себе:

— А я работал на стройке. Знаете, эти маленькие коттеджи на Айленде? Ну, фирма обанкротилась, я и вылетел.

Райдер кивнул.

— По профессии-то я не строитель, — продолжал Лонгмэн, — раньше я был машинистом подземки.

— Вышли на пенсию?

— Мне только сорок один!

— Я примерно так и представлял себе ваш возраст, — вежливо сказал Райдер. — Потому и удивился, что вы так рано вышли на пенсию.

Это было изящное извинение, но Логмэн на него не повелся. Он знал, что потасканный вид и ранняя седина сильно старят его. Он ответил:

— Я проработал машинистом около восьми лет, но какое-то время назад ушел оттуда.

Райдер снова кивнул. Девяносто девять человек из ста в этом случае поинтересовались бы, с чего это он вздумал бросить хорошую работу? Допустим, Райдеру на это совершенно наплевать, но хотя бы простая вежливость требовала, чтобы он задал вопрос. Но Райдер молчал. Раздосадованный Лонгмэн сам задал встречный вопрос, которого до сих пор старательно избегал:

— А вы кто по профессии? Я имею в виду основную вашу профессию?

— Я бывший военный.

— И в каком чине вы вышли в отставку?

— Полковник.

Лонгмэн смутился. По собственному опыту армейской службы он знал, что в тридцать лет — а примерно столько он на глазок дал Райдеру — невозможно дослужиться до полковника. Странно, парень совсем не похож на лжеца. Лонгмэн не знал, что и думать, но Райдер тут же добавил:

— Это было не в американской армии.

Объяснение отнюдь не развеяло недоверия Лонгмэна. А в какой же еще мог служить Райдер? Говорил он, как типичный уроженец Нью-Йорка, ни намека на акцент. В канадской, что ли? Но и там к тридцати до полковника не дослужишься…

Он подошел к окошку, забрал свою книжку, затем подождал Райдера. Выйдя, они двинулись в сторону Шестой авеню.

— Вам куда? — спросил Лонгмэн.

— Да все равно, хочу немного прогуляться.

— Не возражаете, если вместе? Мне тоже делать нечего.

Они шли в сторону Тридцатых улиц, обмениваясь незначащими замечаниями, но загадка не давала Лонгмэну покоя, и наконец, остановившись на краю тротуара перед светофором, он спросил в лоб:

— Так в какой же армии вы служили?

Райдер выдержал столь долгую паузу, что Лонгмэн уже собрался извиниться за бестактный вопрос, но ответ все же последовал:

— Вы имеете в виду последнюю? Биафра.[5]

— Ух ты! — сказал Лонгмэн. — Понимаю.

— А до этого — Конго. Ну, и еще Боливия.

— Так вы солдат удачи? — Лонгмэн в таком количестве поглощал всякое остросюжетное чтиво, что подобные эпитеты были для него привычными.

— Ну, это довольно дурацкое определение. Наемник — вот более правильное слово.

— Но наемник — это ведь тот, кто воюет ради денег.

— Вот именно.

— И все же, — жизнерадостно продолжал Лонгмэн, стараясь заглушить неприятную мысль, что воевать за деньги — примерно то же самое, что убивать за деньги, — и все же я уверен, что в любом случае для вас важнее были приключения, а не деньги.

— В Биафре я командовал батальоном. Мне платили две с половиной тысячи в месяц, и сбавь они хоть цент, я бы к этому делу и пальцем не притронулся.

— Биафра, Конго, Боливия, — изумленно повторял Лонгмэн. — Постойте-ка, Боливия — это ведь там, где Че Гевара? Вы что же, были с ним?

— Нет, я был как раз на другой стороне. С теми, кто его прикончил.

— Помилуйте, я вовсе не думаю, что вы были на стороне красных, — заторопился Лонгмэн.

— Я на стороне тех, кто мне платит.

— Какая же все-таки волнующая, славная жизнь! — воскликнул Лонгмэн. — А что заставило вас бросить все это?

— Рынок сузился. Нет работы. А пособий по безработице там не платят.

— И как же устраиваются на такую работу?

— А как вы устроились машинистом в метро?

— Ну, это совсем другое. Обычная работа, надо же на жизнь зарабатывать.

— И я пошел в солдаты по той же причине. Пива не хотите?

После этого прогулка и пиво стали еженедельным обычаем. Поначалу Лонгмэн не мог взять в толк, зачем такой человек, как Райдер, возится с ним, но в конце концов он понял: как и он сам, как и многие в этом городе, Райдер был одинок. Так что на час или два в неделю они скрашивали одиночество друг друга; но общение их, после тех первых откровений, вновь стало совершенно нейтральным.

А потом, в один день, все изменилось.

Началось все довольно невинно — с газетного заголовка. Они увидели его в газете, лежавшей на стойке бара, куда они зашли выпить по традиционной кружке пива: ПЕРЕСТРЕЛКА В МЕТРО, ДВОЕ УБИТЫХ.

Двое грабителей попытались обчистить билетную кассу на станции в Бронксе. Коп, дежуривший на станции, вытащил пушку и пристрелил обоих. На газетном фото — два покойника на грязном полу станции; кассир высунулся из окошечка и разглядывает их.

— Торчки, — тоном знатока сказал Лонгмэн. — Никто больше не полезет за мелочью в билетную кассу. Дело того не стоит.

Райдер без всякого интереса кивнул. На этом все могло бы и закончиться, часто думал потом Лонгмэн, если бы его не понесло дальше и он бы не поделился с Райдером своими самыми сокровенными фантазиями.

— Уж если я бы хотел совершить преступление в метро, с кассой я бы точно не стал мелочиться.

— А что бы вы сделали?

— Например, захватил бы поезд, — брякнул Лонгмэн.

— Поезд метро? А что с ним потом делать?

— За него можно потребовать выкуп.

— Будь это мой поезд, я бы сказал вам: да заберите его себе на здоровье! — усмехнулся Райдер.

— Я не собираюсь требовать выкуп за сам поезд, — пояснил Лонгмэн. — Пассажиры. Заложники. Ясно?

— Как-то это слишком сложно, — покачал головой Райдер. — Не думаю, что это сработает.

— О, это может отлично сработать. Я время от времени подумываю над этим. Так просто, смеха ради.

Смех, правда, был невеселым. Это было его местью Системе, игрой, в которую он играл, когда обида подкатывала к горлу. Никогда он не думал, что совершит что-нибудь подобное в действительности.

Райдер поставил стакан с пивом на стойку, обернулся к Райдеру и посмотрел на него в упор.

— Почему вы уволились из метро? — спросил он ровным голосом. Командирским, как теперь уже понимал Лонгмэн.

Такого вопроса Лонгмэн совершенно не ожидал. Максимум, чего он мог ждать — это проявления вежливого интереса. Застигнутый врасплох, он, не успев сориентироваться, выпалил правду:

— Я не увольнялся. Меня вышибли с работы.

Райдер молча смотрел ему в глаза, ожидая продолжения.

— Я был невиновен, — пробормотал Лонгмэн. — Конечно, надо было бороться за свои права, но я…

— Невиновен в чем?

— В нарушении, само собой.

— Каком нарушении? В чем вас обвиняли?

— Меня ни в чем не обвиняли. Это был просто наговор, но они все равно меня выперли. Вы прямо как прокурор.

— Простите, — сказал Райдер.

— Да нет, черт, я могу рассказать. Меня подставили. Клювам нужна была жертва…

— Клювам?

— Это специальные инспектора, сыщики. Они шныряют вокруг в штатском, проверяют персонал. Иногда одеваются вообще хиппово, знаете там — длинные волосы и все такое. Шпионы, короче.

— А «клювы» — потому что они везде суют свой нос? — улыбнулся Райдер.

— Вот все так думают. На самом деле, их прозвище происходит — как, кстати, и у английских «бобби» — от имени первого начальника службы безопасности. Его фамилия была Бики.[6]

Райдер кивнул.

— Так в чем вас все-таки обвиняли?

— Они подозревали, что какая-то банда перевозит наркотики, — ответил Лонгмэн вызывающе. — С нижнего Манхэттена на север. Один дает машинисту пакет, другой забирает его в Гарлеме. И никаких концов. Клювы решили повесить это на меня. Но свидетелей у них не было, и с поличным меня не взяли. Да я в жизни не стал бы заниматься такими делами. Вы же меня знаете.

— Да, — сказал Райдер. — Я вас знаю.

Комо Мобуту

Пока его окончательно не взбесили два этих черных молокососа, Комо Мобуту вообще не парился. Происходящее его не касается. Пусть эти уроды грабят поезда хоть дважды в день, он и глазом не моргнет. Если это не связано с революционной борьбой угнетенного чернокожего населения, Комо Мобуту это не волнует.

Впрочем, ему доставляло некоторое извращенное удовольствие оказаться участником, точнее, наблюдателем происходящего — а все из-за того, что он ездил на метро. Он не был черным из разряда «лимузин-пентхаус-первый-класс-бесплатные-коктейли-от-белых-стюардесс», из этой международной клики, к которой относились все эти псевдобратья с западного побережья, из Парижа и Алжира. Он был настоящим революционером, и даже водись у него бабки, он бы все равно ездил общественным транспортом, а на дальние расстояния ездил бы междугородними автобусами компании «Грейхаунд».

В обычные дни — то есть когда поезд не захватывали белые ублюдки с оружием, при виде которого у него текли слюнки, — он почти наслаждался поездкой, поскольку придумал себе хобби, помогавшее скрасить время в пути. Не убить время, а именно скрасить, провести с пользой. Он выбирал какую-нибудь белую сволочь, фиксировал на сукином сыне свой пламенный взор и пялился на мерзавца, пока эта белая рожа не начинала расплываться у него перед глазами. Чаще всего белый гад так напрягался из-за этого, что пересаживался подальше, а то и вообще переходил в другой вагон. Некоторых белых это настолько нервировало, что они и вовсе сходили с поезда раньше своей станции. А он ничего не делал, просто пристально смотрел, — но в его глазах они читали праведный гнев народа, который наконец восстает после трехсот лет угнетения и геноцида. Не было еще ни одного белого, который не сумел бы прочесть это в его немигающих карих глазах и не отступил бы перед его вызовом. Ни разу еще он не проиграл в этой игре. Он просто гипнотизировал белых гадов! И если бы каждый брат повторил эту его фишку с пристальным взглядом, то энергии гнева наверняка хватило бы, чтобы парализовать все это ублюдочное белое население.

С очень прямой спиной Мобуту сидел на своем месте, глядя перед собой, прямо сквозь модно прикинутую белую сучку в мини-юбке, сидевшую прямо напротив. Когда белый сосед-старикан заговорил с ним, он даже не повернул головы. Ну их всех к дьяволу, слишком много чести. Но потом он обратил внимание на двоих черных парнишек, сидевших наискосок через проход. Оба с очень темной кожей, хорошие африканские типажи, на вид лет семнадцати-восемнадцати. Мальчики на посылках, служат белому хозяину, таскают его дерьмо. Но окончательно его вывело из себя то, что они проделывали со своими глазами. Большие, карие, добрые глаза — а так и бегают из стороны в сторону, будто два хвостика виляют перед белым захватчиком, чтобы тот не осерчал и не влепил ниггерам пулю в задницу.

Прежде чем он успел сообразить, что делает, Мобуту уже гневно кричал через проход:

— Эй, вы там, парочка ниггеров, чтоб вас черти взяли, а ну держите ваши чертовы глаза на привязи, слышите? — Он вперил в них яростный взгляд, и мальчишки, вздрогнув, испуганно уставились на него. — Тупые черномазые, вы еще слишком молоды, чтобы лизать задницу белому дяде! Перестаньте избегать его взгляда, смотрите ему прямо в его чертовы глаза!

Теперь уже все в вагоне уставились на Мобуту. В ответ он обжег каждого по очереди ненавидящим взглядом и задержался лишь на фигуре хорошо одетого негра с аккуратным кейсом, сидевшего через проход с отстраненным, бесстрастным видом. Типичный «белый негр», давно потерянный для дела революции, ради такого и париться не стоит. Но вот те двое ребят… Ради них стоит устроить небольшое шоу.

Повернувшись к громиле с автоматом, но обращаясь к мальчишкам, он громко сказал:

— Вы не должны бояться никаких белых ублюдков, братья. Грядет день, когда мы отберем у него пушку и запихнем ее в его свинячью глотку!

— Закрой свою паршивую пасть, — отозвался белый. Вид у него был невозмутимый, даже скучающий.

— Я не подчиняюсь приказам чертовых белых ублюдков!

Громила сделал жест автоматом:

— А ну подойди сюда, крикун!

— Думаешь, я боюсь тебя, свинья? — Комо встал. Ноги у него дрожали, но не от страха, а от ярости.

Он вышел на середину вагона и остановился перед человеком с автоматом, спина прямая, сжатые кулаки по швам.

— Ну, давай! — выкрикнул он. — Стреляй. Но я тебя предупреждаю, что нас много, нас тысячи и тысячи, и один из нас рано или поздно перережет тебе глотку!

Белый без всякого выражения поднял автомат и наискось ударил Комо стволом по лицу. Мобуту ощутил удар — оглушающая боль, красные полосы перед глазами, — пошатнулся и медленно осел на пол.

— Сядь на место и не разевай больше пасть.

Голос донесся до Мобуту как сквозь пелену. Он дотронулся до лица и обнаружил, что кровь хлещет в глаз из рассеченной брови. Он дотащился до своего сиденья рядом со стариком. Тот протянул руку, чтобы помочь ему усесться, — Мобуту оттолкнул ее. В вагоне стояла мертвая тишина.

— Он сам напросился, — сказал человек с автоматом. — Остальным предлагаю не напрашиваться.

Мобуту достал платок и прижал ко лбу, покосился правым глазом на черных ребят-рассыльных. Все те же выпученные глаза, те же отвисшие губы. Черт, подумал Мобуту, только зря в морду получил. Никогда из них не выйдет ничего, кроме гребаных черных рабов.

Все в вагоне теперь старательно старались не смотреть на него — даже те из них, кого вид крови обычно завораживал.

Глава VI

Фрэнк Коррелл

Контора Управления городского транспорта (оно же Транспортное управление) размещается в центре Бруклина, в большом, облицованном гранитом, здании по адресу Джей-стрит, 370. Это сравнительно новое здание современной архитектуры, окруженное большим числом старых и изящных домов, построенных из темного кирпича и в более нарядном стиле. Это официальный центр округа Кингс: окружная управа, здание суда, солидные офисы администрации. И все же выражение «центр Бруклина» звучит как очередной бруклинский анекдот, и на острове, лежащем за рекой,[7] считают это место глухой провинцией и относятся к нему без особого пиетета.

В помещениях здания № 370 — от спартанских офисов Гражданской службы до величественных кабинетов высшего руководства на тринадцатом этаже — сосредоточены самые разнообразные функции. Во многих офисах здания наблюдается серьезная нехватка места (особенно это касается второго этажа, где теснятся служащие Оперативного отдела), зато на третьем этаже, на котором привольно разместился отдел Начальников службы движения, в просторечии известный как Центр управления, места полно. Три подразделения Центра широко — можно даже сказать, расточительно — расположились в огромном, на весь этаж, зале с высоким потолком. У каждого из трех подразделений, обслуживающих одну из трех сетей метрополитена, своя собственная территория, отделенная от соседей приличным расстоянием. Самые активные и заметные сотрудники в каждом подразделении — главный диспетчер и его подчиненные.

«Ай-Ар-Ти» — это самая старая (и самая маленькая) из сетей нью-йоркского метро. Она управляется четырьмя диспетчерами под руководством главного диспетчера. Все они сидят за электронными пультами управления, с помощью которых могут связаться с любым машинистом своих линий. Пульты управления на столах диспетчеров похожи на те, с которыми работают в Башне на станции «Гранд-Сентрал», с той лишь разницей, что из Башни нельзя напрямую связаться с машинистом.

Главный диспетчер отвечает за то, чтобы поезда ходили без сбоев и по расписанию. Но больше всего он нужен, когда возникает аварийная ситуация, угрожающая хаосом на всех линиях сети. Тогда он должен быстро разработать гибкое аварийное расписание. Например, перевести локальный поезд на пути экспресса или направить поезда с одной линии на другую — словом, сыграть любую из набора хитроумных импровизаций, призванных поддерживать функционирование метро даже при таких крупных происшествиях, как крушение или столкновение. А такие вещи случаются даже на самых организованных железных дорогах.

Одна из служб Центра управления — отдел по связям с общественностью, который через репродукторы на станциях предупреждает пассажиров об изменениях в расписании и аварийных ситуациях. Если проблема действительно серьезная, тот же отдел связывается с газетами, радио и телевидением, чтобы держать их в курсе развития событий.

Все вышеизложенное Фрэнк Коррелл знал так же хорошо, как он знал самого себя, хотя и не смог бы, наверное, связно изложить свои знания. Впрочем, он и собственное тело вряд ли смог бы описать. Спроси Фрэнка, как он поднимает руку, и он нахмурится и ответит: «Да просто беру и поднимаю». Есть вещи, которые надо делать автоматически, а не анализировать. Именно так, считал Фрэнк, должен действовать Центр управления и он сам. Фрэнк был одним из трех главных диспетчеров; они дежурили в три смены круглосуточно.

Хотя главный диспетчер не обязан контролировать всякий поступающий вызов, он должен обладать интуицией, помогающей унюхать серьезные затруднения еще прежде, чем линейный диспетчер поставит босса в известность. И сейчас шестое чувство подсказывало Фрэнку Корреллу, что с поездом «Пэлем Сто двадцать три» все очень серьезно. Связавшись с Башней на станции «Гранд-Сентрал» и приказав им разобраться, он пытался установить связь с поездом с собственного пульта. Сидя на самом краешке стула, он вытянул шею вперед, словно змея, готовая ужалить микрофон, висящий над пультом.

И все равно он не представлял себе масштаба проблемы, пока «Пэлем Сто двадцать три» наконец не вышел на связь. Поэтому Фрэнк выдержал секундную, но все равно не характерную для себя паузу и лишь затем разразился ревом, а по всему обширному залу Центра управления пошли смешки. Даже среди главных диспетчеров — ярчайших звезд Транспортного управления, отрабатывающих свое жалованье на сто процентов, — Фрэнк Коррелл выделялся. Тощий, жилистый, нетерпеливый, заряженный избыточной энергией, он подходил для этой должности, как никто другой. Так что ни у кого из слышавших его крик не было оснований подозревать, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

Успокоившись — ну или, по крайней мере, притушив пламя своего темперамента, — Коррелл заговорил:

— Я слышал, что вы сказали. Что значит «поезд захвачен»? Объясните. Нет, подождите секунду. Вы вырубили ток. Почему вы это сделали и почему не сообщили о причине в Центр? Прием. И постарайтесь, чтобы я вам поверил!

— Главный диспетчер, у вас есть под рукой карандаш?

— Что это еще за чертов вопрос, мать твою? Ты там с ума сошел, машинист?

— Это не машинист. Слушайте меня внимательно. Карандаш у вас есть?

— А кто это тогда, черти бы вас там всех разобрали? Кто позволил вам войти в кабину? Кто вы такой?

— Слушайте внимательно, — продолжал голос. — Слушайте и записывайте. Мы захватили ваш поезд. Мы вооружены до зубов. Ток, как вы знаете, отключен. Мы находимся в первом вагоне поезда. Мы взяли в заложники шестнадцать пассажиров и машиниста. Мы не задумываясь убьем их всех, если понадобится. Нам терять нечего, главный диспетчер. Конец связи.

Коррелл нажал на пульте кнопку номер шесть — экстренная связь с Транспортной полицией. От ярости у него тряслись руки.

Клайв Прескотт

Лейтенанту Клайву Прескотту позвонили из приемной начальника Транспортного управления и сообщили, что очень важные гости из Бостона, только что отобедавшие с начальником, в данный момент спускаются на лифте с тринадцатого этажа на второй: «И не забудьте, пожалуйста, — это личные друзья начальника».

— Ага, сейчас постелю красную дорожку, только вот закончу ее пылесосить, — пробурчал лейтенант Прескотт, повесил трубку и вышел к лифту — встречать драгоценный груз.

Приветствуя гостей, он злорадно наблюдал за их реакцией: они не сумели скрыть легкого замешательства, так как явно представляли его другим — чуть-чуть другим, подумал он с легкой иронией. Впрочем, надо признать, гости оправились быстро и пожали ему руку без малейших признаков неприязни или смущения. В конце концов, ничего нельзя исключить: кто знает, а вдруг он когда-нибудь переедет в Бостон, где голос черного, как это ни печально для многих, засчитывают на выборах наравне с голосом любого другого человека.

Оба они были политики, оба ирландцы — а кто ж еще заявится из Бостона? — один настороже, другой душевный. Звали их Мэлони (это который душевный) и Кейси (настороже). Их цепкие голубые глаза, практически одинаковые у обоих, с пристрастием ощупали шелковый костюм лейтенанта, его рубашку в широкую красно-бело-черную полоску, галстук от Countess Mara, остроносые итальянские туфли (55 баксов — и то только на распродаже), а маленькие вздернутые носики уловили запах одеколона Canöe. Рукопожатие гостей было одновременно крепким и теплым: хватка людей, для которых рукопожатие — часть работы.

— Здесь у нас кабинеты руководства, — Прескотт сделал неопределенный жест рукой. — Вон там сидит шеф Костелло. — Посетители обменялись быстрыми взглядами, который Прескотт сразу расшифровал: «Ну, слава богу — Костелло: честное ирландское имя; а то не хватало еще, чтобы и в начальниках тут ходил черномазый». — Проходите, пожалуйста, джентльмены.

По правилам, посетители прежде всего должны были расписаться в дежурном журнале, но Прескотт решил слегка изменить порядок экскурсии. Если повезет, то начинавшееся довольно скучно утро может вылиться во что-то более веселое. Вчера была угроза теракта на одной из станций сети «Индепендент» (тревога оказалась ложной), и в Оперативном отделе непрерывно шли переговоры с полицейскими, обыскивавшими станцию и прилегающие пути. Неплохое было бы шоу для посетителей.

— Наверное, вам будет интересно узнать кое-какие факты о нашем Управлении. — Лейтенант выдержал паузу. Он часто играл роль личного экскурсовода представителей правящей элиты. Правда, посетители скоро начнут клевать носом на ходу, и Прескотт не собирался винить их за это: каков лектор, таковы и слушатели. Он рассказывал про Транспортную полицию уже столько раз, что его и самого тошнило. Работа руководителя отдела по связям с общественностью совсем не похожа на работу нормального копа. Но за нее платили. Так что придется и дальше долдонить одно и то же. В тишине ровно и умиротворенно щелкал телетайп.

— Как вы, возможно, уже знаете, силы Транспортной полиции насчитывают приблизительно 3200 человек — чуть больше десяти процентов от общей численности Департамента полиции Нью-Йорка. У нас чрезвычайно обширная территория: 237 миль путей, 476 станций… Вы, я вижу, удивлены?

Лица гостей вообще-то не выражали ни малейшего удивления, но теперь им из вежливости пришлось его изобразить.

— Надо же, — сказал Мэлони. Кейси прикрыл рукой зевок.

— У нас в эксплуатации больше 7000 вагонов… — опять начал Прескотт.

— Надо же, — снова сказал Мэлони. Кейси опять зевнул. «Если сейчас же не закроешь свой рот, расскажу еще и про эскалаторы», — мстительно подумал Прескотт.

— …и 99 эскалаторов. И все это хозяйство должно находиться под контролем трех тысяч двухсот полицейских 24 часа в сутки. Как вы, должно быть, знаете, на каждой станции и в каждом поезде в ночное время дежурит по одному полицейскому. С тех пор как мы ввели такой порядок, нам удалось снизить количество преступлений где-то на шестьдесят процентов.

Тут Кейси перестал зевать и произнес, как бы защищаясь:

— Ну, мы тоже внесли свою лепту в борьбу с преступностью в бостонском метро.

— С вашими успехами, конечно, не сравнить, — любезно добавил Мэлони.

— Спасибо, — ответил Прескотт. — Как и городская полиция, мы имеем дело с кражами, насилием, несчастными случаями, пьяницами и душевнобольными. Не говоря уже об оскорбительном поведении, вандализме, хулиганстве, буйных подростках — в общем, со всеми возможными видами правонарушений. И, смею утверждать, мы справляемся со всем этим вполне грамотно. Конечно, у нас всегда при себе оружие — и на службе, и после службы…

Кейси в очередной раз собрался зевнуть, и Прескотт решил сменить тему:

— Давайте пройдем в Оперативный отдел. Это самое сердце всей системы безопасности.

Сейчас это сердце билось довольно вяло, отметил Прескотт, входя с гостями в большое помещение, разделенное стеклянными перегородками на лабиринт квадратных и треугольных закутков. Правду сказать, такого сонного царства, как сегодня, он не видел здесь еще никогда. Двое сержантов курили, сидя за своими столами; остальные болтали между собой. Прескотт представил своих гостей лейтенанту Гарберу, начальнику отдела. Гарбер, смуглый и черноволосый, обменялся с Кейси и Мэлони дежурными рукопожатиями и велел Прескотту отметить их в журнале.

— Эти джентльмены — друзья босса, — значительно сказал Прескотт. — Близкие друзья.

Гарбер только фыркнул в ответ. Плевать он хотел на это, подумал Прескотт с завистью. Он занятой, важный коп, без него не обойтись. На его плечах лежит вся ответственность за общественную безопасность, и его ни капли не волнует, чьи близкие друзья эти парни. Да хоть самого Иисуса Христа! И правильно.

— Жаль, вас не было здесь вчера, — сказал Прескотт. — Была угроза теракта, так что тут все просто кипело.

Один из сержантов, внимательно прислушавшийся к разговору, вмешался:

— А неделю назад тоже был случай: три поножовщины в разных концах города в течение получаса.

— Ага, обычно здесь все так и бурлит, — подтвердил Прескотт.

— Двое мертвых, трое раненых, один из них в критическом состоянии, — расписывал сержант. — И тот, что в критическом, еще не факт что поправится, так что в конце концов может оказаться и три трупа.

В этот момент Гарбер громко выругался, грохнул телефонную трубку на рычаг и заорал:

— Робертс, проснись! Какая-то банда угнала поезд на линии «Ай-Ар-Ти». Они говорят, у них автоматы. Бросай все силы на линию «Лексингтон-авеню» в район «Двадцать восьмой»!

— Угнали поезд?! — Кейси тут же проснулся. Он был совершенно изумлен: — А зачем это надо — угонять поезд метро?!

— Откуда информация? — спросил Прескотт у Гарбера.

— От главного диспетчера. Он сейчас ведет переговоры с угонщиками, они в кабине машиниста.

— Господа, — обратился Прескотт к посетителям, — думаю, вас уже ждет начальник Управления.

Он выпроводил гостей из приемной, довел до лифта и любезно нажал кнопку тринадцатого этажа. А потом рванул к выходу и помчался по лестнице в Центр управления, расположенный этажом выше.

Райдер

Дожидаясь, когда главный диспетчер снова выйдет на связь, Райдер вдруг подумал, что самая большая опасность операции — если не считать того, что противная сторона может вдруг решиться на какие-нибудь безумные действия, — заключается в том, что ему придется много времени проводить в кабине. А значит, в это время он не сможет лично командовать своей армией.

Армия была далеко не идеальна. Лонгмэн — трус, Уэлком не имеет понятия о дисциплине, Стивер — уравновешен, но полностью лишен инициативы. Итого, двое храбрых (Стивер и Уэлком), один умный (Лонгмэн), один дисциплинированный (Стивер; ну и Лонгмэн, если вдруг не сломается). Да, так себе команда — но ведь и остальные его команды были не лучше.

Самыми странными солдатами были конголезцы. Абсолютно лишенные инстинкта самосохранения, всегда готовые к смерти. Пан или пропал — допустим, но это же не значит, что нужно обязательно лезть на самоубийство. Конголезцы поражали его: эти ребята готовы были умереть ради чистого удовольствия, ради выброса адреналина. Арабы такие же дикие, но те хотя бы обладают некоторым воображением и знают — или думают, что знают, — ради чего готовы пойти на смерть.

Идеальный солдат, вдруг осенило его, — это комбинация интеллекта Лонгмэна, дисциплины Стивера и куража Уэлкома. Таким образом — смотря как считать, — его силы состоят либо из трех дефектных солдат, либо из одного полноценного.

— «Пэлем Сто двадцать три», — ожил динамик, — прием.

Райдер нажал кнопку передатчика:

— Ну что, главный диспетчер, вы приготовили карандаш?

— Отличный, остро наточенный карандаш. Диктовать будете?

— Запишите точно, что я вам скажу. Точно. Как поняли?

— Я тебя отлично понял, сумасшедший урод. Вы там, черт, наверное, с катушек все послетали, если вытворяете такое…

— Я перечислю семь пунктов. Первые три — для информации, остальные — требования. Записывайте. Пункт первый. «Пэлем Сто двадцать три» полностью в наших руках. Записали?

— Слушайте, а вы кто такие вообще — нигг… чернокожие? «Пантеры»?

— Пункт второй. Мы все вооружены автоматическим оружием. Записали?

— Вам лучше сдаться, ребята. Вам оттуда не выбраться.

— Давайте без ненужных комментариев. Пункт третий. Мы серьезные, решительные люди, и мы не остановимся перед убийством. Советую принимать нас всерьез. Пункт четвертый. Вы не будете включать ток без нашего разрешения.

— Вот еще!

— Если вы врубите питание, мы будем убивать по одному пассажиру каждую минуту, пока вы снова не обесточите линию.

— Да у вас там через минуту будет полно копов!

— Пункт пятый, — продолжал Райдер. — Если кто-нибудь — полиция, Транспортное управление, кто угодно — попробует вмешаться, мы перестреляем пассажиров. Понятно?

— Что еще?

— Пункт шестой. Вы должны немедленно связаться с мэром. Сообщите ему, что мы готовы освободить вагон и заложников за один миллион долларов. Пункт седьмой. Сейчас два часа тринадцать минут. Деньги должны быть у нас через час. Время пошло. Не позже, чем в три часа тринадцать минут деньги должны быть у нас. Если этого не произойдет, за каждую минуту опоздания мы будем убивать по одному пассажиру. Вы все поняли, главный диспетчер?

— Я все понял, бандит. Но если ты думаешь, что я хоть что-нибудь из этого выполню, то ты еще более тупой, чем я думал!

Ты разрабатываешь стратегию, исходя из того, что противник будет действовать рационально, думал Райдер, иначе все это не имеет смысла. Но теперь все может рухнуть из-за одного случайного идиота.

— Свяжите меня с Транспортной полицией. Повторяю: свяжите меня с полицией.

— Не беспокойся. Копы уже здесь. Желаю приятно пообщаться!

В динамике возник другой голос. Человек, похоже, слегка запыхался:

— Что все это значит?

— Представьтесь, пожалуйста, — сказал Райдер.

— Лейтенант Прескотт, Транспортная полиция. А теперь вы назовите себя.

— Я — человек, который угнал ваш поезд, лейтенант. Попросите диспетчера показать вам, что я продиктовал. И побыстрее.

Райдер слышал дыхание лейтенанта.

— Я прочитал. Вы с ума сошли!

— Отлично, я спятил. Вам так легче? Это основание не воспринимать меня всерьез?

— Послушайте, — сказал Прескотт. — Я воспринимаю вас всерьез. Но у вас нет выхода. Вы же под землей. Вы в туннеле. Вам не выбраться.

— Лейтенант, взгляните еще раз на пункт номер семь. Точно в три тринадцать мы начинаем убивать пассажиров, по одному каждую минуту. Вам стоит прямо сейчас позвонить мэру.

— Я — лейтенант Транспортной полиции. Думаете, я могу запросто добраться до мэра?

— Это ваши проблемы.

— Хорошо, я попробую. Пожалуйста, не причиняйте вреда пассажирам.

— Когда будете рядом с мэром, свяжитесь со мной, чтобы получить дальнейшие инструкции. Конец связи.

Глава VII

Сентер-стрит, 240

Хотя у Транспортной полиции есть прямая линия связи с Департаментом полиции Нью-Йорка, размещающемся в старом обшарпанном доме по адресу Сентер-стрит, 240, сообщение о захвате поезда было передано по каналу 911. Поступая таким образом, оператор, принявший вызов, вовсе не выражал презрения «второстепенному» подразделению, а действовал строго по инструкции. Сообщение, в котором содержалась информация о времени звонка, месте инцидента, характере происшествия, было занесено в быстродействующий компьютер, умеющий выполнять до десяти операций в секунду. Компьютер передал информацию на пульт дежурного по городу.

Дежурный отнесся к сообщению хладнокровно. Когда ежедневно имеешь дело с убийствами и катастрофами, абсурдный захват поезда метро, несмотря на всю эксцентричность события, кажется почти заурядным происшествием.

Дежурный тут же связался по радио с патрульными машинами на 13-м и 14-м участках, приказав выяснить подробности и немедленно доложить. В докладе будет содержаться код, обозначающий, какие силы требуются для урегулирования ситуации: код 1041 — сержант и 10 патрульных, 1042 — сержант и 20 патрульных, 1047 — 8 сержантов, 40 патрульных плюс высшее начальство.

Менее чем через две минуты одна из патрульных машин доложила:

— 14-й — Центру. У нас красный уровень.

— Понял вас, — сказал диспетчер. — Красный уровень.

Лейтенант Прескотт в это время уже связался с шефом Транспортной полиции Костелло, а тот, в свою очередь, созвонился с комиссаром Департамента полиции Нью-Йорка. Комиссара поймали уже в аэропорту: он собирался лететь в Вашингтон на совещание в министерстве юстиции. Комиссар распорядился поднять по тревоге отделы специальных операций Бруклина и Бронкса.

На вооружении полицейского спецназа были ручные пулеметы, автоматы, дробовики, слезоточивый газ и снайперские винтовки с оптическими прицелами. Большая часть оружия — двадцать второго калибра, что сводит к минимуму опасность рикошета.

Несколько грузовиков и микроавтобусов доставили полицейских к месту преступления. За исключением десятка детективов в штатском, все были в форме. В больших и сложных операциях сотрудники в штатском используются редко и стараются не маячить на первом плане, поскольку их случайно могут принять за преступников. Всего к делу было привлечено более семисот полицейских.

В воздухе завис полицейский вертолет. Руководил операцией начальник полиции округа Южный Манхэттен. Его управление располагалось в здании Полицейской академии в десяти минутах быстрой ходьбы от места происшествия. Тем не менее окружной инспектор прибыл на место не пешком, а на машине без номеров и опознавательных знаков.

Уэлком

Небрежно держа «томми» стволом вниз, Джо Уэлком глазел в туннель через стекло задней двери. Туннель, темный и призрачный, выглядел жутковато. Уэлком вдруг вспомнил, как он однажды ночью приехал на карнавал, а там все уже закончилось. Эта безжизненность раздражала его. Он рад был бы увидеть хоть лист бумаги, гонимый сквозняком, или даже одну из тех крыс, которые, по словам Логмэна, живут в туннелях. В крысу бы он пальнул — какая-никакая, а развлекуха.

Караулить пустое место — от этого можно было взвыть. Когда они обдумывали заварушку и Райдер распределял задания, ему выпало «обеспечивать безопасность тыла». Оказалось — скучища. Не то чтобы там, в другом конце, было очень увлекательно — сторожить кучку до смерти напуганного быдла, — но Стивер хоть немного развлекся, дав в репу тому умнику-ниггеру.

С тех пор пассажиры вели себя как ангелы, даже почти не шевелились. Лонгмэну и Стиверу ничего не приходилось делать, просто стоять там. Он бы предпочел, чтобы заложники начали сопротивляться, попытались бы что-нибудь выкинуть. Но едва ли у них получится: превратятся в бифштекс, не успев поднять свою задницу хотя бы на шесть дюймов от сиденья. Уж Стивер об этом позаботится. А Лонгмэн — не факт, кстати, что сможет пристрелить кого-нибудь. Лонгмэн корчит из себя мозг операции, а на самом деле — жирный придурок, да еще и трус. Вот Стивер — не трус, зато мозгов у него явно не хватает.

Уэлком покосился в сторону телочки в сапогах и мини-юбке. Аппетитная штучка. Сидит, закинув ногу на ногу, покачивая белым сапогом. Он ощупал взглядом ее ногу, вверх, к открытому бедру в розовых колготках, которые, если чуть прищуриться, выглядели как обнаженная кожа. Можно подумать, она этого не знает! Он дорисовал невидимое: миленький кустик черных волос, и щелочка, похожая на перевернутый ротик. Если только будет возможность, он вдует этой сочной сучке.

Джо, да ты псих ненормальный! Ему говорили это столько раз, что, может, это и правда. Ну и что такого? Живу как хочу и получаю кайф от жизни. Псих? Наверное: кто ж еще будет думать о киске во время заварушки на миллион баксов! Может, через час никого из них уже не будет в живых — и о чем же должен думать в такой момент нормальный мужик, если не о киске? О карьере, что ли?

Он снова выглянул в туннель. Пусто. Пара зеленых сигналов, несколько синих огней… Чего Райдер там так долго возится? Сам Джо любил быстрое действие: вошел-вышел, никакого ожидания, никаких сложностей.

Райдер. Он был не в восторге от Райдера, но отдавал должное его организаторским способностям и железной выдержке. Даже в Организации, где были свои понятия о дисциплине, не говоря уже о патриархальном уважении к старшим, люди хладнокровием не отличались. Сицилиец — он и в Нью-Йорке сицилиец. Макаронники, одно слово — крикуны и паникеры. А Райдер ни разу за все время голоса не повысил.

Джо, хоть и сам итальянец, макаронников не сильно любил — а то не сменил бы имя. Он вспомнил, как судья спросил его, знает ли он, что Джозеф Уэлком — это прямой перевод итальянского имени Джузеппе Бенвенуто. Спасибо, а то я не знал, все ждал, когда какая-нибудь жидовская морда сообщит ему об этом. Люди потешались над его именем практически со дня его рождения. Единственной, кто этого не делал, была мисс Линскомб, а потом и эта сука взъелась на него.

Мисс Линскомб, учительница латыни, влепила ему ноль в четверти. Вот уж анекдот так анекдот — Джузеппе Бенвенуто, с его латинскими предками, получил по латыни самую низкую оценку в истории школы, ноль, дырку от бублика. Но вот чего никто не знал — так это почему она это сделала.

Как-то она оставила его после уроков, и он решил, что учительница к нему неравнодушна, и ну к ней подкатывать. Она позволила ему положить руку ей на грудь, поцеловала его, засунула язык ему в рот, но когда он вошел во вкус, и расстегнул штаны, и попытался положить ее руку на свой член, она вдруг начала ломаться: «Джузеппе! Как вы смеете! Немедленно оденьтесь!» — и повернулась к нему спиной. Но он уже разошелся. Крепко обхватив ее за талию, он стал тереться членом о ее маленькую крепкую попку. Она вырывалась, но своими движениями лишь усилила его желание, и в результате он кончил ровно за полминуты. Прямо на спину ее платья!

Она не могла заявить на него в полицию — слишком многое пришлось бы объяснять. Поэтому она решила отомстить, поставив ноль по латыни. Удивительно, как хорошо он до сих пор ее помнил: неброская, бледнокожая протестантская сучка, маленькие сиськи с острыми сосками, обалденные ноги и эта маленькая вертлявая попка. И тут до него впервые дошло, что, может, ей и не обязательно было так уж крутить тогда задом, ведь она и так могла вырваться без особых усилий. Может, единственной причиной, почему она так взбесилась, было то, что он кончил ей на платье?

Впрочем, какая теперь разница. Обратно кино не прокрутишь.

Ребята из Организации тоже цеплялись к его имени — у них была слабость ко всяким смешным прозвищам, и в тот единственный раз, когда он засветился в прессе — дело о попытке изнасилования потом закрыли за недостатком улик, — газетчики окрестили его Джузеппе «Джоуи Уэлком» Бенвенуто. Это было за несколько недель до того, как он отколол номер, из-за которого его выгнали.

Ему приказали припугнуть двух парней, а он вместо этого пришил их. Да какая разница? Он просто хотел честно отработать свои деньги, и все. Но крестный отец был крайне недоволен. Дело, конечно, не в парнях, которых Джо пристрелил, а в том, что он не повиновался приказу. Дисциплина, мать их! А он, вместо того чтобы признать свою ошибку и вымолить прощение, возьми и наговори им кучу всякого вздора. И не успел опомниться, как получил пинка под зад. Надо же, выгнали из мафии!

Но при этом и пальцем не тронули — так что, может, все это и брехня насчет того, что из Организации можно выйти только вперед ногами. Однако он этого очень боялся, и — как знать — если бы не дядя Джимми, влиятельный капо, так над ним, может, чего-нибудь и учинили бы.

Да пошли они все в жопу! Без них обойдемся. Он и сам прекрасно зарабатывает на жизнь, а если нынешнее дельце выгорит, то поимеет на нем сотню кусков, а это больше, чем многие макаронники в Организации зарабатывают за десять лет.

Он устал таращиться в туннель, у него слезились глаза. Промокнув их нейлоном маски, он снова окинул взглядом пустые пути. Но что это? — они вовсе не пустые! Вдалеке — он даже прищурился, чтобы лучше видеть, — вдалеке кто-то идет по путям, прямо к их вагону!

Анита Лемойн

На кого-то другого автоматы, возможно, и производят впечатление, но Анита Лемойн их не боялась. Никто ее не тронет. Других — может быть. Крикливый негр уже огреб по роже, но ее не тронут. Время от времени Аните, конечно, попадались мужчины, у которых она не вызывала никаких эмоций, но это случалось далеко не каждый день. Даже если мужчине она не нравилась, пара унций плоти между ног выдавала его. И какими бы лихими ни были эти террористы, они не станут просто уничтожать или портить ценный товар. Так что Анита не была напугана — лишь раздражена: если вся эта хрень не закончится как можно скорее, это влетит ей в копеечку.

Она сидела спокойно — она умела придавать лицу каменное выражение, и многие другие выражения тоже, — но уже начинала нервничать. Я не могу себе позволить застрять в чертовом вагоне метро, всего в трех сраных остановках от места назначения. Клиент, к которому она ехала, платил полторы сотни за девушку и не любил, когда они опаздывали. Однажды она видела, как он наорал на одну девчонку — его поджатые, как у маленького ребенка, губы извивались, как червяки, когда он шипел: «Если у нас, в нашем бизнесе, каждая секунда на счету, то я не вижу причин, по которым шлюха смеет опаздывать на пятнадцать минут». И он выгнал ту девушку и больше никогда ее не вызывал.

Этот тип какая-то большая шишка на телевидении, что-то по части новостей. Продюсер или режиссер или кто-то там. Его послушать, так он просто незаменим. Может, и так. По тому, как он жил, было похоже, что это правда — квартира на Пятой авеню, летний дом в Саутхэмптоне, яхта, дорогие тачки и все такое. Правда, у него была пара извращенских пунктиков по поводу секса — так у кого их нет? Да и кто она такая, чтобы рассуждать о чьих-то предпочтениях? До тех пор пока ей не делали больно — чего она терпеть не могла, — не было ничего такого, на что бы она не согласилась. Телевизионному типу нравилось трахаться с двумя девушками одновременно, — само по себе это банальность, но тип разработал целую систему весьма причудливых комбинаций и «перепасовок», как он это называл. Она была не против, хотя в последнее время начала подозревать, что тип, судя по его любимым позам, был латентным гомосексуалистом. Если он когда-нибудь догадается об этом, то враз избавится от всех девушек и купит себе симпатичного парня.

Но она не собиралась обсуждать с ним это, по крайней мере до тех пор, пока денежки капают. А они, кстати, вот-вот перестанут капать, если она в ближайшее время не выберется из этого дурдома и не окажется как можно быстрее на станции «Астор-Плейс». И дело не только в том, что она останется без денег. Мистер Жеманный Ротик не станет брать в расчет, что она опоздала из-за того, что какие-то головорезы угрожали ей автоматами. Он все равно выгонит ее пинком под зад и еще, вероятно, будет орать, что у них на ТВ даже под артиллерийским обстрелом все делается с точностью до секунды.

Ее нога, до сих пор непрерывно отбивавшая по грязному полу ритм ее нетерпения, вдруг замерла. А что, если попробовать раскрутить кого-нибудь из этих четырех ублюдков на то, чтобы ее отпустили? Звучит как безумие — но как это поймешь, не попробовав? Взять того, в заднем конце, — разве он не пялился на нее с того самого момента, как она вошла в поезд? И до сих пор пялится, даже с расстояния в пятьдесят или шестьдесят футов. Она запомнила, как он выглядит, прежде чем он надел маску: итальяшка, латинский любовник со смазливым личиком. Она знала этот типаж — отморозок, повернутый на сексе. Ладно, но как тут действовать, если ублюдок в полумиле от нее? Кто-нибудь из остальных? Главный скрылся в кабине машиниста. Остаются Амбал и Нервный. Правда, ни тот, ни другой толком не взглянули на нее, но, с другой стороны, она пока ничего для этого и не сделала; она еще даже не продумала свою стратегию.

Отморозок вдруг открыл заднюю дверь вагона, выставил в туннель дуло автомата и начал что-то пронзительно кричать.

Лонгмэн

Первая кровь. Так говорят железнодорожники, когда на новой линии кто-то впервые попадает под поезд. Лонгмэн вспомнил это выражение, когда Стивер ударил автоматом негра. Лонгмэн старался не смотреть на потерпевшего, который сидел, прикладывая к лицу окровавленный платок, и на него снова нахлынуло ощущение нереальности происходящего. Как он, находясь в здравом уме, мог позволить Райдеру втянуть себя во все это? Нет, Райдер просто загипнотизировал его!

Да неужто? Разве он пошел за Райдером не добровольно? Держа в оцепеневших руках тяжелый автомат, обильно потея под нейлоновой маской, Лонгмэн напомнил себе, что ведь это именно он подал Райдеру идею. Он-то думал, что все это игра, так, дежурная шутка за дежурной кружкой пива после еженедельной встречи на бирже труда. А Райдер, оказывается, все это время тщательно анализировал идею угона поезда и наконец признал предприятие теоретически возможным. Дело теперь было за его практической осуществимостью.

Все эти как бы случайные вопросы Райдера, все его подначки, на которые Лонгмэн неизменно покупался, служили, оказывается, одной цели: формированию решения в пользу или против предприятия. И ведь Лонгмэн прекрасно чувствовал это.

Почему же он сам полез в капкан? Наверное, Райдер покорил его своим прошлым боевого командира. Ему захотелось заслужить уважение Райдера, предстать в его глазах знающим, умным и храбрым солдатом. В конце концов Райдер был прирожденным лидером, а Лонгмэн всегда искал, кому бы подчиниться.

Он очень удивился, когда, спустя неделю после первого разговора о поезде, Райдер вдруг сказал:

— Я тут все думал об этой вашей затее с угоном. Все же это абсурд.

— Вовсе нет, — ответил Лонгмэн (и лишь спустя долгое время понял, что именно в этот момент заглотил наживку). — Это вполне реально.

Райдер начал задавать вопросы, и Лонгмэн, отвечая, все больше осознавал, насколько же сомнительным и недоработанным был его план. Райдер указывал ему на изъяны с поразительным профессионализмом, и Лонгмэн лихорадочно подыскивал ответы, словно оправдывался. Например, Райдер заметил, что для того, чтобы контролировать пассажиров всех десяти вагонов, потребуется около тридцати человек. И Лонгмэн с неприятным удивлением осознал, насколько легкомысленно он подходил к такому ключевому вопросу. Однако он почти сразу же нашел решение: отцепить от поезда первый вагон. Райдер кивнул: «Верно, десять заложников — тот же аргумент, что и сотня». Но не всякий раз ответы рождались так же легко.

Всю следующую неделю он обдумывал детали и разрабатывал решения и на следующей встрече без запинки отбарабанил выученное домашнее задание, не дожидаясь вопросов. Но Райдер снова пошел в атаку: он нащупывал слабые места и вынуждал защищаться. Он даже не пытался подсказывать решения или спорить: он просто играл в адвоката дьявола, назойливого слепня, который своими укусами стимулировал изобретательность Лонгмэна. И лишь потом, когда все технические аспекты были окончательно продуманы, он начал добавлять собственные идеи.

Однажды — должно быть, в шестую или седьмую их встречу — Райдер сказал:

— По-настоящему решительные люди, вероятно, сумели бы захватить поезд. Но я не понимаю, как им уйти оттуда.

— Согласен, это непросто, — небрежным тоном заметил Лонгмэн. — Очень непросто.

Райдер пристально посмотрел на него, затем изобразил на лице нечто настолько похожее на улыбку, насколько это вообще было в его силах:

— Ты ведь успел подумать над этим?

Лонгмэн тоже усмехнулся, но вдруг подумал: «Вот почему он молчал об этом раньше. Он знал, что я предвижу этот его вопрос, и хотел дать мне время на размышления».

— Ну, вообще-то да, — ответил он. — Я тут кое-что прикинул на досуге. Думаю, я знаю, как это сделать.

— Расскажи.

Лонгмэн с гордостью изложил свой план, а закончив, победоносно взглянул на Райдера.

— Еще по одной, — окликнул Райдер официанта. Затем повернулся к Лонгмэну: — Так давай же сделаем это.

Не желая уступить Райдеру, Лонгмэн беспечно ответил:

— А чего, давай.

Но тут ему неожиданно стало дурно, закружилась голова; позже он вспоминал, что так же чувствовал себя когда-то, собираясь лечь в постель с женщиной.

Все еще можно было отступить. Достаточно было просто сказать «нет». Да, он утратил бы уважение Райдера, зато обошлось бы без последствий. Но дело было не только в Райдере. В тот момент у него перед глазами будто пробежала вся его предыдущая жизнь, безотрадная, убогая и серая, в одиночестве и бедности, без единого близкого друга, без женщины. В сорок один год он не то чтобы считался нетрудоспособным, но в лучшем случае его ждала череда бессмысленных, холопских и уж во всяком случае бесперспективных работ.

Его жизнь с тех пор, как его выгнали из метро, катилась под откос, и дальше могло быть только хуже. Последней каплей стало мучительное воспоминание о тех временах, когда он служил швейцаром в жилом доме. Придерживать дверь перед людьми, которые даже не замечают твоего существования, выскакивать под дождь, чтобы кликнуть такси; таскать за надушенными дамами их пакеты; выгуливать их собак; ругаться с мальчишками-рассыльными; выпроваживать пьянчуг, мечтающих отогреться в подъезде, и поддерживать под локоток надравшихся в гостях жильцов. Лакей, слуга в темно-бордовой обезьяньей ливрее!

Это были ненавистные воспоминания, и ненависть поддерживала его в течение долгих месяцев подготовки, хотя ему так и не удалось избавиться от дурных предчувствий человека, которому предстоит критическая операция, во время которой шансы умереть на столе в лучшем случае такие же, как шансы выжить…

Вопль Джо Уэлкома разорвал тишину. Лонгмэн почувствовал, что бледнеет под своей маской. Уэлком, стоя на фоне двери, что-то кричал в туннель. Лонгмэн знал, чувствовал, что Уэлком сейчас начнет стрелять, и человек в туннеле, кем бы он ни был, умрет. Напряжение было таким, что когда и в самом деле раздалась очередь, он почувствовал нечто вроде облегчения…

Еще не стихло эхо выстрелов, а Лонгмэн уже отчаянно барабанил кулаками в дверь кабины.

Каз Долович

Подобно тощему мрачному Крысолову, стоял кондуктор во главе цепочки пассажиров. Цепочка растянулась далеко в темноту. В туннеле сквозило, но кондуктор истекал потом, его бледная кожа пошла розовыми пятнами, на гладком лбу собрались тревожные морщинки.

— Да мне плевать, будь у них там хоть чертова артиллерия! — орал Долович. — Ты все равно не имел права оставить поезд без разрешения! Ты там все равно что капитан на корабле!

— Они заставили меня! У меня не было выбора…

Долович слушал кондуктора, и вдруг ему сдавило грудь, боль обручем охватила голову, снова заболел живот. Список неприятностей все увеличивался — эти ублюдки расцепили поезд, захватили передний вагон, высадили пассажиров, обесточили линию, — и каждое из этих событий словно отзывалось у Каза то в одном, то в другом уголке тела.

— Они сказали, что убьют меня… — Голос кондуктора был едва слышен, он повернулся к пассажирам, как бы ища поддержки. — У них же автоматы!

Пассажиры закивали, сзади кто-то крикнул:

— Давайте выводите нас из этого дерьма!

— Ладно, — сказал Долович кондуктору, — ведите людей на станцию. Там стоит поезд. По рации машиниста свяжитесь с Центром управления и опишите ситуацию. И скажите им, я пошел туда разобраться, в чем дело.

— Вы собираетесь идти туда, к ним?

Долович, слегка отстранив кондуктора, двинулся вдоль путей. Вереница пассажиров растянулась дальше, чем можно было предположить: да тут человек двести, не меньше. Он топал все дальше, а встречные возмущались, грозились подать в суд на муниципалитет, требовали вернуть деньги за проезд. Некоторые призывали его быть осторожным.

— Никакой опасности, ребята, — пыхтел Долович. — Давайте-ка пошевеливайтесь. Кондуктор приведет вас на станцию, тут недалеко. Ничего не бойтесь, просто топайте поживее.

Отделавшись от последних пассажиров, Долович зашагал быстрее. Его гнев вспыхнул с новой силой при виде девяти отцепленных вагонов, бессмысленно громоздившихся в туннеле, — в тусклом свете аварийных ламп они выглядели жалкими и какими-то полуживыми.

Скопление газов, давившее на сердце, вызвало у него новый приступ острой боли. Он сосредоточился на отрыжке и сумел протолкнуть ее вверх по пищеводу, на время ощутив иллюзию облегчения. Он сжал губы и напряг брюшные мышцы, но без толку: боль возвратилась.

Он потащился дальше, упрямо опустив голову, и через сотню ярдов наконец увидел бледный свет, струившийся из окон первого вагона поезда «Пэлем Сто двадцать три». Он пустился было бежать, но тут же вновь перешел на шаг. Подойдя ближе, Долович увидел, что хвостовая дверь вагона открыта и в ней виден темный силуэт человека. Он успел подумать, что надо быть осторожным, но эту мысль тут же вытеснила из его сознания холодная ярость. Ублюдки! Вздумали шутки шутить на моей линии! Он ускорил шаг, одновременно массируя левую сторону груди и пытаясь снять боль.

Из двери вагона донесся крик:

— Стой на месте, парень!

Голос был гулкий, искаженный акустикой туннеля. Долович остановился, но не от страха, а от возмущения:

— А ты кто такой, сукин сын, чтобы тут приказы раздавать?

— Я сказал — стоять!

— К чертям собачьим! — заорал Долович и двинулся вперед. — Я старший диспетчер, и я собираюсь войти в свой поезд!

— Я тебя предупредил — стой на месте! — голос сорвался на визг, кричавший был явно на грани истерики.

Долович высоко поднял руку и отрицательно помахал ею.

— Я предупреждал тебя, идиот! — голос превратился в вопль.

Долович вгляделся в кричавшего, до которого оставалось каких-то десять футов, успел увидеть дуло автомата, и в тот же миг его ослепила вспышка, яркая, как солнце. Он ощутил острую боль, пронзившую желудок. Последней его осознанной эмоцией снова была ярость: что ж вы делаете, сволочи, и так живот болит!

Каз не успел услышать заикающейся дроби автомата, отлетевшей от стен туннеля долгим грохочущим эхом! Уже мертвого, его отшвырнуло назад, затем тело накренилось влево и рухнуло на отполированные колесами рельсы.

Глава VIII

Артис Джеймс

Патрульный Транспортной полиции Артис Джеймс находился вовсе не на своем посту под землей, а в вестибюле офисного здания на углу Парк-авеню. Он зашел туда якобы купить пачку сигарет, а на самом деле — слегка развлечься и поболтать с Эйбом Роузеном, продавцом табачного киоска.

Дружба Артиса Джеймса и Эйба Роузена строилась на взаимном притяжении противоположностей и скреплялась юмором на тему расовой розни, который им удавалось изящно дозировать, не позволяя шуткам превратиться в оскорбления. Сегодня они, как обычно, проболтали минут пятнадцать, обмениваясь колкостями, а затем Артис собрался идти.

— До завтра, жидовская морда, — попрощался он.

— Счастливо, черномазый.

Артис вышел на улицу, освещенную солнцем. Направляясь ко входу на станцию «28-я улица», он ни капли не горевал о том, что приходится возвращаться под землю, к исполнению обязанностей. Подземка была для него родной стихией, как воздух для пилота, как море для моряка. Он уже вошел на станцию и приветственно помахал знакомому кондуктору, когда вспомнил, что рация-то выключена. Он поспешно включил ее, и тут же раздался зуммер вызова. Он откашлялся и ответил.

— Где тебя носит, черт возьми?!

— Прошу прощения, сержант, я тут помогал…

— И поэтому выключил рацию?

— Я помогал старой даме сесть в такси, — бойко продолжал Джеймс. — Она была такая старая и слабая, что я едва мог разобрать, что она говорит. Я посадил ее в такси, спросил адрес и, чтобы расслышать, выключил рацию.

— Рассказывай мне тут… Ладно, не важно. Сейчас ты где?

— «28-я улица», южная платформа.

— Помоги обеспечить там порядок. Помощь уже в пути. Народу много на платформе?

Артис заметил, что двери поезда, стоявшего у платформы, закрыты. Несколько человек на платформе молотили в двери кулаками.

— Думаю, справлюсь, — ответил Артис. — А что случилось?

После короткой паузы сержант ответил:

— Слушай, только не повторяй вслух. Преступники захватили поезд. Сохраняй спокойствие. Подмога уже в пути. Следи за порядком на платформе и не болтай лишнего. Конец связи.

Как только Артис подошел к поезду, его тут же окружили пассажиры, требующие, чтобы открыли двери.

— Небольшие технические неполадки, — уговаривал их Артис. — Спокойно. Скоро мы все уладим.

— Что за неполадки?

— Кого-то задавило?

— Импичмент этой сволочи мэру!

— Пожалуйста, успокойтесь! — Артису пришлось повысить голос: — Имейте терпение и…

И тут он заметил, что в южном конце станции на перрон с путей один за другим влезают какие-то люди. Много людей. Растолкав пассажиров, патрульный поспешил туда. Его тут же окружила возбужденная толпа. Один человек был в форме кондуктора.

— Поезд захвачен! — выкрикнул кондуктор. Его голос срывался на визг. — Надо сообщить… Вооруженные преступники, у них автоматы…

Артис поднял ладонь, приостанавливая поток истерики. Поднеся рацию ко рту, он заговорил:

— Патрульный Артис Джеймс вызывает Центр. Патрульный Джеймс вызывает Центр.

— Слушаю, патрульный Джеймс.

— У меня тут минимум сотня пассажиров лезет с путей, — сказал Артис. Пассажиры, ожидавшие на платформе, смешивались с теми, кто пришел из туннеля, толпа сгрудилась, напирала на полицейского. — Боюсь, тут уже ничего не скроешь. Если я буду и дальше гнать эту хрень про технические неполадки, меня просто линчуют. Может, объявите по громкой связи, что к чему?

— Отдел по связям с общественностью сделает какое-то объявление через пару минут. Пока что постарайтесь обеспечить порядок и уведите всех из южного конца станции.

Кондуктор тем временем орал ему в другое ухо:

— …И пошел к ним в туннель! Я предупреждал его, но он…

— Минутку, — сказал Артис в рацию, затем повернулся к кондуктору: — Повторите, пожалуйста?

— Главный диспетчер «Гранд-Сентрал» пошел в туннель. К захваченному поезду.

— Сержант, кондуктор говорит, что человек, назвавший себя главным диспетчером «Гранд-Сентрал», пошел в туннель. Погодите… Когда это было, кондуктор?

— Точно не скажу, — ответил кондуктор. — Несколько минут назад?…

Пассажиры отозвались нестройным хором: кто соглашался, кто возражал.

— Тише, пожалуйста, — сказал Артис. — Прошу не шуметь. — Он вновь заговорил в рацию: — Несколько минут назад. Прием.

— Боже. Он спятил. Слушай, Джеймс, беги-ка ты за ним. Постарайся догнать его и вернуть. Но ни в коем случае не вступай в переговоры с преступниками и будь крайне осторожен. Повторяю: будь крайне осторожен. Прием.

— Уже бегу. Конец связи.

До сих пор Артису Джеймсу приходилось спускаться на пути лишь однажды. Не так давно они с напарником ловили трех подростков, которые стащили у пассажира кошелек и решили удрать через туннель. Погоня была недолгой. Два копа поймали парней, когда те пытались открыть дверь аварийного выхода, и привели их на станцию, дрожащих от страха.

Но сейчас все было серьезно. Мрачный туннель был наводнен тенями, и хотя опасность попасть под поезд ему не грозила, он все же направлялся к банде вооруженных преступников. И не важно, что скоро подоспеет подмога, — сейчас-то он был один. Артису пришло в голову, что, проболтай он с Эйбом на несколько минут дольше, задание досталось бы какому-нибудь другому везунчику. Но он тут же усовестился и, думая о главном диспетчере, который ринулся очертя голову навстречу смертельной опасности, прибавил шагу. Миновав девять отцепленных вагонов, как железный призрак маячивших на путях, он пустился бежать, продвигаясь вперед длинными скачками, стараясь приземляться на носки как можно мягче и тише.

Он уже успел запыхаться к тому моменту, когда впереди появились огни головного вагона. Мгновение спустя он различил впереди на путях какой-то колеблющийся силуэт. Должно быть, диспетчер. Внезапно тишину туннеля разорвали сердитые возгласы, многократно повторенные эхом. Джеймс стал продвигаться вперед осторожнее, перед каждой перебежкой затаиваясь за опорами туннеля.

Он был уже футах в пятидесяти от головного вагона, когда раздалось стаккато автоматной очереди. Вспышка огня ослепила его, сердце забилось, он вжался в неподатливый бетон опоры. Потребовалась минута, не меньше, прежде чем он рискнул выглянуть. Перед вагоном висело облачко порохового дыма. Из двери выглядывало несколько фигур. Старший диспетчер лежал на рельсах. Джеймс стащил с плеча рацию и зашептал в микрофон.

— Громче, ничего не слышно! — отозвался во весь голос сержант. Джеймс зажал динамик рукой и снова зашептал.

— Почему вы думаете, что он мертв? — переспросил сержант. Голос его был бесстрастен. Он просто хотел знать факты.

— Они выпустили в него очередь.

— Вы уверены, что он умер?

— Думаю, да, — сказал Артис. — Вы что, хотите, чтобы я пошел туда и пощупал у него пульс?!

— Спокойно. Возвращайтесь на станцию и ждите указаний.

— Легко сказать, — прошептал Артис. — Если я двинусь, они увидят меня.

— Тогда стойте, где стоите. Но ничего не предпринимайте, ничего, без особых указаний. Понятно?

— Есть! Стоять на месте, ничего не предпринимать.

Райдер

Убитый солдат, думал Райдер, стоя в проеме хвостовой двери. Противнику нанесен урон. Тело было похоже на толстую куклу, глаза закрыты, руки прижаты к животу, щека отдает зеленым в свете сигнальной лампы.

Райдер внимательно изучал тело, потом сказал одними губами:

— Наповал.

— Еще бы, — ухмыльнулся Уэлком. Его глаза возбужденно сверкали сквозь прорези в маске. — Ублюдок попер на рожон, хотя я его предупреждал. Я его уложил. Пять или шесть пуль, и все точно в брюхо.

Райдер всмотрелся в глубину туннеля: путевое полотно, отполированные колесами рельсы, прокопченные стены, опоры… Нигде ни малейшего движения.

— Я начал игру, — бормотал Уэлком. Он тяжело дышал, нейлон то вздувался, то опадал вокруг рта. — И счет сразу стал в нашу пользу.

У него словно кровь заиграла, когда он убил человека, подумал Райдер и сказал:

— Скажи Стиверу, чтобы шел сюда. Я хочу вас с ним поменять местами.

— С чего это вдруг? — спросил Уэлком. — Почему ты меняешь план?

— Пассажиры знают, что ты кого-то пристрелил, и будут более сговорчивыми.

Нейлон Уэлкома расплылся в улыбке:

— Кто бы сомневался.

— Не перегибай палку, — бросил Райдер в спину уходящему Уэлкому. — Веди себя спокойно, они и так будут слушаться.

Затем снова стал внимательно изучать туннель. Подошедший Стивер молча стоял у него за спиной, ожидая указаний.

— Займи позицию здесь, сзади, — сказал ему Райдер. — Хочу держать Уэлкома поближе к себе, за ним надо присматривать.

Стивер кивнул, затем глянул через его плечо на рельсы:

— Убит?

— Может быть, это было необходимо. Я не видел. Но этому типу лишь бы пострелять. — Райдер кивнул в сторону передней части вагона. — А тот почему в крови? Ты ударил его?

— Пришлось, — ответил Стивер. — А он не будет слишком нервировать пассажиров, этот Уэлком?

— Я с ними сейчас поговорю.

— Как все идет? — спросил Стивер.

— По графику. Я предполагал, что поначалу пойдет медленно. Та сторона пока в ступоре. Но они придут в себя и выполнят все наши условия.

Стивер кивнул, полностью удовлетворенный ответом. Простак, подумал Райдер, но хороший солдат. Выполнит любое задание и даже никаких гарантий не попросит. Не потому, что он игрок, а потому, что его бесхитростные мозги отлично усвоили правила игры. Пан — или пропал.

Райдер снова прошел в середину вагона. Там стоял Уэлком, и пассажиры изо всех сил избегали его взгляда. Лонгмэн возле двери кабины казался совсем изможденным. Стрельба его порядком напугала. На самом деле, он был близок к панике, когда барабанил в дверь кабины. Райдер и сам слышал выстрелы, приглушенные изоляцией стен, но игнорировал их, как и Лонгмэна, пока не закончил разговор с Центром управления. Открыв затем дверь кабины, он столкнулся нос к носу с Лонгмэном и тотчас определил его душевное состояние. Поразительно, как чувствуется выражение лица человека даже через нейлоновую маску.

Он занял позицию слева от Уэлкома и заговорил громко и прямо, без предисловий:

— Кое-кто из вас хотел получить дополнительную информацию. — Он выдержал паузу; пассажиры повернулись к нему, кто настороженно, кто с удивлением, кто с тревогой. — Для начала самая важная для вас информация: вы — заложники.

Последовали один-два стона да сдавленный вскрик мамаши двух мальчишек, но большей частью пассажиры приняли эту новость спокойно, хотя некоторые обменялись вопросительными взглядами, будто советуясь, как правильно реагировать. Лишь двое казались безучастными — чернокожий бунтарь и хиппи. Правый глаз негра смотрел из-под окровавленного платка ничего не выражающим взглядом. Хиппи с блаженной улыбкой разглядывал носки своих башмаков.

— Заложник, — сказал Райдер, — это форма временной страховки. Если мы получим то, чего хотим, вас отпустят невредимыми. А до тех пор будете выполнять то, что вам прикажут.

Элегантно одетый старик мягко спросил:

— А если вы не получите того, что хотите?

Остальные пассажиры подчеркнуто избегали смотреть на старика, как бы снимая с себя всякую ответственность за соучастие. Они не хотели слышать ответа на вопрос, который он задал. Райдер ответил:

— Мы рассчитываем, что получим.

— А чего вы требуете? — продолжил старик. — Денег?

— Хватит, дед. Заткнись, — вмешался Уэлком.

— Разумеется, денег, чего же еще? — Райдер изобразил под маской подобие улыбки.

— Ясно. Деньги, — старик кивнул, как бы подтверждая, что требование обоснованное. — А если вы их все-таки не получите?

Уэлком снова встрял:

— Я тебя заткну, старикан, я тебе пулю влеплю прямо в твою говорилку!

Старик словно впервые заметил Уэлкома.

— Друг мой, — мягко сказал он, — я всего лишь хочу задать несколько важных вопросов. Мы же все разумные люди, не так ли?

Он снова повернулся к Райдеру:

— А если вы денег не получите, вы нас убьете?

— Мы получим деньги, — ответил Райдер. — Но запомните: мы без всяких колебаний пристрелим каждого, кто будет нам мешать.

— Ладно, — сказал старик. — Нельзя ли узнать — просто из любопытства, — сколько вы запросили? Приятно знать себе цену. — Старик оглядел пассажиров, ища поддержки, но, не найдя ее, рассмеялся в одиночку.

Райдер, не ответив, подошел к голове вагона. Лонгмэн подался ему навстречу.

— Назад, — сказал Райдер. — Ты перекрываешь линию огня.

Лонгмэн отшатнулся в сторону, потом наклонился к Райдеру и зашептал:

— По-моему, у нас тут коп.

— С чего ты взял? Который?

— Вон тот. Ты когда-нибудь видел типа, более похожего на копа?

Райдер оглядел пассажира, на которого указывал Лонгмэн. Он сидел возле хиппи, крупный, неуклюжий, с тяжелой физиономией. На нем был твидовый пиджак, из-под которого виднелась мятая рубашка, землистого цвета галстук, а на ногах — мягкие туфли. Всем наплевать, как одеваются детективы.

— Надо обыскать его, — шептал Лонгмэн, — если это коп, да к тому же еще с пушкой… — Он не владел голосом, и последние слова прозвучали довольно громко.

Раньше, когда обсуждался вопрос, стоит ли обыскивать пассажиров, они отмели эту идею. Шансы на то, что у кого-то окажется оружие, были малы, к тому же только псих решит выхватить свою пушку при таком перевесе сил. Нож у кого-то, может, и есть, но нож угрозы не представляет.

Грузный мужчина и правда был похож на сыщика-ветерана.

— Ладно, — шепнул Райдер Лонгмэну. — Прикрой меня. — Пассажиры усердно подбирали ноги, давая ему дорогу. Райдер остановился над пассажиром в мятой рубашке. — Встать! — Медленно, не отрывая пристального взгляда от Райдера, мужчина встал. Хиппи рядом с ним усердно чесался под своим пончо.

Том Берри

Том Берри уловил сказанное шепотом слово «обыскать». Главарь и толстяк, казалось, внимательно изучают его. На Тома накатила волна жара. Выходит, они его раскололи. Тяжелый «смит-и-вессон» 38-го калибра плотно сидел на ремне, изящное двухдюймовое дуло ощутимо давило на голую кожу под маскирующим пончо. И что же ему теперь делать со своей пушкой?

Вопрос требовал срочного ответа, варианты были очевидны. С точки зрения профессии, долга и присяги оружие — предмет священный, и никому нельзя позволить отобрать его у тебя. Ты должен защищать его, как свою жизнь; по сути, это и есть твоя жизнь, средоточие твоей жизни. Поэтому ты не смеешь дать кому-то другому завладеть им, если только ты не трус, готовый выжить любой ценой. Но именно таким трусом и чувствовал себя Берри. Он позволит им обыскать себя, он позволит им найти и отобрать у него и пистолет, и значок полицейского. Он пальцем не пошевелит, чтобы защитить свою, так сказать, честь. Его немного пощупают, но не более того. Нет никакого смысла убивать безоружного полицейского. Коп без пушки — это не угроза, а лишь посмешище.

Ну и пусть смеются. Как и презрение коллег, это неприятно, но не смертельно. Презрение и насмешки — эти раны имеют свойство со временем заживать.

Итак, он вновь предпочтет смерти позор. Диди, впрочем, не станет расценивать это именно в таких выражениях. Она, возможно, даже обрадовалась бы его решению — по целому ряду причин, среди которых, надеялся он, будет хотя бы одна, не связанная с политикой: в глубине души она любит его. А что касается Департамента полиции в целом и капитана в частности, то тут нет никаких сложностей: коллеги определенно предпочли бы видеть его мертвым, нежели опозоренным.

Главарь направился к нему, и тут инстинкты Тома — называйте это тренировкой, промыванием мозгов, закалкой, как хотите, — окатили презрением его же интеллект, и Том вновь стал копом до мозга костей. Он сунул руку под пончо и стал делать вид, что чешется, на самом деле незаметно подбираясь к револьверу. Его пальцы нащупали тяжелую деревянную рукоять.

Главарь навис над ним, его голос был одновременно бесстрастным и угрожающим:

— Встать!

Пальцы Берри уже сомкнулись на рукоятке, когда мужчина рядом встал. Разжимая хватку, Берри сам не знал, вытащил бы он оружие или нет. И радовался, что избавлен от необходимости выяснить это на практике. Полицейский во мне, думал Том, то включается, то выключается, мигает, как вывеска китайского ресторана. Только сейчас Берри понял, до чего же в самом деле похож на копа его сосед.

Главарь, уперев дуло «томпсона» в грудь пассажира, другой рукой быстро обыскал его. Убедившись, что оружия нет, он достал у него из кармана бумажник и, приказав пассажиру снова сесть, изучил его и кинул на колени владельцу.

— Газетчик! — протянул он. — Вам никогда не говорили, что вы похожи на полицейского?

Мужчина покраснел, лицо его покрылось испариной, но голос оказался неожиданно твердым:

— Постоянно говорят.

— Вы репортер?

Мужчина помотал головой и несколько обиженно ответил:

— Когда я иду по трущобному району, в меня камнями кидаются. Нет, я — театральный критик.

Главарь, казалось, несколько опешил:

— Ну, надеюсь, наше маленькое шоу вам понравится.

Берри подавил улыбку. Главарь снова прошел в голову вагона и скрылся в кабине машиниста. Берри снова стал чесаться; рука его выпустила револьвер, пробралась, словно краб, по коже и наконец выбралась из-под пончо. Скрестив руки на груди, он опустил подбородок и с улыбкой вновь уставился на собственные башмаки.

Райдер

Стоя в кабине, Райдер вспоминал, как они погожим днем гуляли по городу с Лонгмэном. Яркое солнце подчеркивало уродство улиц, по которым они шли. Внезапно Лонгмэн остановился и с каким-то отчаянием выпалил слова, терзавшие его, видимо, уже не первую неделю:

— Зачем человеку вроде тебя идти на это? Я хочу сказать, ты умен, намного моложе меня, ты мог бы зарабатывать на жизнь, жить нормально… — Лонгмэн выдержал паузу, чтобы придать веса своим словам, и добавил: — Ты ведь не преступник на самом деле.

— Ну, я же планирую преступление. Значит, преступник.

— Ладно. — Лонгмэн махнул рукой, не желая спорить. — Но я хочу знать: почему?

На этот вопрос было несколько ответов, каждый из которых был бы честным лишь отчасти. Он мог бы сказать, что делает это из-за денег. Или ради адреналина. Что это связано со смертью его родителей, потому что с тех пор он смотрит на жизнь не совсем так, как другие люди… Наверное, любой из этих ответов удовлетворил бы Лонгмэна, который жаждал хоть какого-нибудь рационального объяснения.

Но вместо всего этого Райдер ответил:

— Если бы я знал зачем, я бы, наверное, в это не ввязывался.

Но даже эта отговорка, кажется, удовлетворила Лонгмэна. Они продолжили прогулку, и больше этот вопрос не поднимался. Но Райдер осознавал, что он отделался отговоркой лишь потому, что не видел ни малейшего смысла ни в вопросе, ни в ответе. Он не психоаналитик и не пациент. Он не чувствовал необходимости как-то трактовать свои поступки, анализировать мотивы и искать смысл жизни. Жизнь казалась ему всего лишь неловкой шуткой смерти над человечеством, и хорошо, если человек это понимает, считал он. «Заплатить Господу дань смерти» — вычитал он как-то у Шекспира. Что ж, сам он из тех, кто оплачивает свои счета в срок и не вынуждает напоминать ему об этом.

Как-то одна девушка в порыве жалости и гнева крикнула Райдеру, что ему недостает одного важного качества. Он не спорил и даже считал, что она преуменьшила проблему. Многих качеств — так было бы точнее. Он честно попытался тогда покопаться в себе, понять, что она имела в виду, но через час потерял всякий интерес к этому делу и больше никогда не подвергал себя самоанализу. Сейчас ему пришло в голову, что это отсутствие всякого интереса к собственному «я» — вероятно, и есть самый важный недостающий компонент.

Он хорошо помнил все события своей жизни и осознавал, что какие-то из них могли так или иначе повлиять на его нынешние поступки и решения. Ну и что? Плывешь ли ты по течению или пытаешься грести против него, пункт назначения один — смерть. Ему было безразлично, каким путем следовать. Правда, он в любом случае предпочитал красивое и бесполезное будничному и практичному. Это, кажется, называют фатализмом? Ладно, значит, он фаталист.

Что касается ценности жизни, то тут он многое понял на примере своих родителей, погибших с разницей в один год в результате рокового стечения обстоятельств. Роковое стечение обстоятельств в случае с его отцом приняло форму тяжелой стеклянной пепельницы, вылетевшей из окна, — некая разъяренная фурия швырнула ее в своего мужа, но тот увернулся, и пепельница, пролетев десять этажей вниз, угодила отцу прямо в голову. К матери рок явился в виде рака — колония злокачественных клеток внезапно захватила организм крепкой здоровой женщины и убила его после восьми месяцев агонии и ужасающе быстрого разрушения.

Если смерть родителей — он не делал различия между двумя смертями и даже не считал их отдельными событиями — и не была единственным истоком его жизненной философии, то, несомненно, подготовила для нее почву. Ему исполнилось четырнадцать, и он принял потерю без особой скорби, — возможно, потому, что к тому времени уже развил в себе необычайную отрешенность. В браке его родителей не было любви, и это в той или иной степени отразилось на их чувствах к единственному ребенку. Он понимал, что многими «недостающими компонентами» обязан родителям, но никогда не держал на них за это зла. Ведь ему недоставало не только любви, но и ненависти.

Он переехал в Нью-Джерси, к тетке, младшей сестре покойной матери. Тетка, школьная учительница, была аскетичной костлявой дамой под сорок. Потом оказалось, что у нее имеется два тайных порока — алкоголизм и пристрастие к мастурбации, но этими двумя слабостями ее человечность и исчерпывалась; в остальном она была сухим и холодным существом. Впрочем, в соответствии с причудливым завещанием матери его отдали в военное училище, и с теткой он виделся редко, лишь во время каникул да иногда по выходным. Каждое лето она уезжала в отпуск в Европу, а его отправляла в лагерь для мальчиков. Райдера, никогда не знавшего семейного уюта, такая организация жизни вполне устраивала.

Училище он считал пустой тратой времени, а начальника, отставного генерала, старым ослом. Приятелей у него было мало, близких друзей совсем не было. Он был недостаточно силен, чтобы помыкать другими, и недостаточно слаб для роли жертвы. В первую же неделю его втянули в пару драк, но он избил своих противников с такой холодной и отстраненной жестокостью, что к нему больше не приставали до самого окончания учебы. Несмотря на быстрые рефлексы, спорт он находил скучным и в играх участвовал лишь по принуждению.

Учился он хорошо, но всегда оставался одиночкой, никогда не участвовал в коллективных походах в местный бордель или групповухах с какой-нибудь готовой на все городской девкой. Как-то он отправился в бордель в одиночку, но так и не смог добиться эрекции. В другой раз одна девица посадила его в свою машину, привезла на парковку на берегу озера и успешно — с ее точки зрения — соблазнила. На этот раз эрекция была удовлетворительной, но он никак не мог кончить (девушке это как раз очень понравилось). Еще у него было одно гомосексуальное приключение, доставившее ему не больше удовольствия, чем гетеросексуальные, и с тех пор он вычеркнул секс из своего школьного расписания.

Ни училище, ни двухгодичный курс вневойсковой подготовки офицеров резерва в колледже, ни офицерская школа не определили выбора профессии. Райдер сделал выбор, лишь оказавшись на войне. Это было во Вьетнаме, в те благословенные времена, когда американцы служили там всего лишь советниками. Представить себе, что скоро тут будут воевать полмиллиона американских солдат, было почти невозможно. В чине второго лейтенанта он был прикомандирован советником к майору вьетнамской армии, который возглавлял отряд из ста человек, выполнявших какую-то не вполне понятную миссию в деревушке к северо-западу от Сайгона.

На пыльной, усыпанной листвой дороге они попали в засаду. Их перебили бы всех до единого, будь противник — крошечные вьетконговцы в пропотевших футболках и шортах цвета хаки — чуть более организованным. Когда солдаты начали отступать (то есть повернулись спиной к врагу, бросились бежать), вьетконговцы вышли на дорогу и стали расстреливать их в упор.

Майор и еще один офицер были убиты первым же залпом, оставшиеся два офицера застыли в растерянности. С помощью сержанта, немного понимавшего по-английски, Райдер собрал уцелевших солдат под своим командованием и организовал оборону. В конце концов они даже предприняли контратаку, причем Райдер вдруг обнаружил, что он бесстрашный боец — в том смысле, что страх смерти никак не влиял на его профессиональные качества. Враг был разбит — то есть растворился в воздухе, хотя и оставил на пыльной дороге порядочное количество убитых и раненых, так что этот эпизод при желании можно было истолковать как победу регулярной армии Республики Вьетнам.

После этого ему часто приходилось водить в атаку небольшие отряды в ходе различных локальных операций. Он не получал никакого удовольствия от убийства, но сознание собственного профессионализма, несомненно, приносило ему некоторое удовлетворение. По окончании кампании Райдер вернулся в Штаты и до самой демобилизации прослужил инструктором в пехотном лагере в Джорджии.

Он вернулся в дом тетки, где к тому времени произошли некоторые изменения: тетка стала меньше пить и отказалась от мастурбации в пользу любовника, пожилого похотливого адвоката. Скорее от нечего делать, чем из любознательности, Райдер решил потратить накопленное жалованье на путешествие по Европе. В Бельгии, в баре на окраине Антверпена, он познакомился с горластым, веселым, бывалым немцем, который завербовал его и отправил в наемники в Конго.

За исключением короткого контракта в Боливии, постоянным и выгодным его работодателем была Африка, где он воевал в различных районах, на различных сторонах, за различные политические интересы, и был этим вполне доволен. Он много узнал о ведении боя в различных природных условиях, о командовании войсками различной степени профессионализма и храбрости; был в общей сложности трижды ранен: дважды легко и один раз серьезно — копье пронзило его насквозь, как овцу, но при этом ни один жизненно важный орган практически не был задет. Уже через месяц Райдер снова был в строю.

Когда спрос на наемников упал, он какое-то время болтался в Танжере. Было несколько предложений по контрабанде (экспорт гашиша, импорт сигарет), но он от них отказался: в то время он еще думал, что между наемничеством и противозаконными махинациями есть какая-то разница. Он познакомился с неким иорданцем, который обещал ему помочь устроиться в армию короля Хусейна, но из этого так ничего и не вышло. В конце концов он вернулся в Штаты и обнаружил, что тетка и адвокат решили скрепить свои отношения узами брака. Тогда Райдер упаковал свое скудное имущество и переехал на Манхэттен.

Спустя несколько недель он устроился агентом по продажам в инвестиционный фонд, а заодно вступил в связь с женщиной, которая отказалась купить у него паи, зато очень хотела затащить его в постель. Она была алчной, хищной любовницей, но он, хотя и приобрел к тому времени некоторые навыки, не испытывал к ней сильного сексуального влечения. Она утверждала, что влюблена в него, — возможно, так оно и было, — но в любом случае тыканье в предсказуемое количество отверстий не доставляло ему никакого удовольствия. В тот день, когда его уволили с работы, он порвал и со своей любовницей. Ни то, ни другое событие не вызвало у него никаких эмоций.

Он не смог бы объяснить, почему принял дружбу Лонгмэна. Просто ему предложили дружбу, и не было особых причин отказываться. Точно так же он не мог объяснить себе, почему, отказавшись от преступления в Танжере, пошел на него на Манхэттене. Возможно, на этот раз его привлекали стратегические и тактические аспекты предприятия. Возможно, его скука достигла более высокого градуса, чем в Танжере. Ну и конечно, деньги, о которых тут могла идти речь, избавили бы его от необходимости зарабатывать на жизнь совершенно чуждыми ему способами. Да и риск ему нравился. Впрочем, мотивы, как всегда, не имели значения — важны были только действия.

Глава IX

Клайв Прескотт

Клайв Прескотт знал, зачем капитан попросил позвать к телефону Фрэнка Коррелла — сообщить ему о гибели Каза Доловича. Выслушав капитана, Коррелл закрыл левой рукой лицо и со стоном рухнул в кресло. Прескотт осторожно взял у него из правой руки трубку.

— Я отправляюсь за реку, — сказал капитан. — Они, конечно, не дадут нам нормально поработать. Я имею в виду копов из городского Департамента. Они все замкнут на себя.

Коррелл вдруг выпрямился и воздел руки над головой, словно это гимнастическое упражнение должно было придать убедительности его проклятьям.

— Что это у вас там за вопли? — осведомился капитан.

Коррелл страстно и хрипло проклинал убийц Казимира Доловича, суля им и кару небесную, и свое личное возмездие.

— Это Коррелл, — объяснил Прескотт. — Видно, они были приятели с Доловичем.

— Скажи ему, пусть заткнется. Мне ничего не слышно.

Из самых дальних уголков зала к пульту Коррелла подтягивались люди. Фрэнк внезапно затих и, сгорбившись в кресле, начал всхлипывать.

— Оставайся на месте, Клайв, — сказал капитан. — Поддерживай контакт с поездом, пока мы не придумаем какие-то другие способы связи. Есть новости?

— Последние несколько минут они молчат.

— Скажи им, что мы связались с мэром. Скажи, что нам нужно больше времени. Боже, что же это за город такой! Вопросы есть?

— Да, — сказал Прескотт. — Я бы хотел работать на месте преступления.

— Забудь об этом. Твое место там, — и капитан повесил трубку.

Диспетчеры из всех отделов Центра управления уже собрались вокруг Коррелла. Перекатывая из угла в угол рта свои сигары, они бесстрастно глядели, как Фрэнк снова сменил слезы на гнев и изо всех сил колотил кулаком по металлическому столу.

— Джентльмены, — начал Прескотт. — Джентльмены… — Десяток лиц повернулись к нему, сигары шевельнулись в тонкогубых ртах. — Джентльмены, этот стол временно становится полицейским постом. Я вынужден попросить вас освободить эту часть зала.

— Каз мертв, — трагическим тоном произнес Коррелл. — Сражен во цвете лет.

— Джентльмены? — повторил Прескотт.

— Толстяка Каза больше нет с нами!

Прескотт обвел собравшихся суровым взглядом. Десять лиц без всякого отражения отразили его взгляд, сигары вновь шевельнулись, и диспетчеры, по-прежнему совершенно бесстрастные, начали расходиться.

Прескотт мягко сказал:

— Попробуй связаться с поездом, Фрэнк.

Настроение Коррелла снова переменилось. Его жилистое тело напряглось, и он заорал:

— Я отказываюсь пачкаться, разговаривая с черномазыми ублюдками!

— Откуда ты знаешь, какого цвета у них кожа? Ты разве их видел?

— Я имел в виду не кожу, я имел в виду черные сердца этих гадов, — выкрутился Коррелл.

— Допустим, — ответил Прескотт. — Не хочешь пачкаться — пусти-ка тогда меня поработать.

Коррелл вылез из кресла:

— Как мне, по-твоему, следить за работой линии, если ты будешь сидеть за моим пультом?

— Используй пульты линейных диспетчеров. Я понимаю, Фрэнк, что это неудобно, но что ж поделать.

Прескотт сел в кресло Коррелла и подтянул к себе микрофон:

— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три»…

Коррелл изо всех сил треснул себя ладонью по лбу:

— Вот уж не думал, что доживу до такого: переговоры с убийцами, оказывается, важнее, чем управление дорогой, от которой зависит жизнь всего города!

— «Пэлем Сто двадцать три», прием… — Прескотт на секунду отключил микрофон: — Мы заняты спасением жизней шестнадцати человек. Это сейчас самое важное, Фрэнк.

— Да черт с ними, с пассажирами! Чего они, черт, хотят за свои паршивые тридцать пять центов — жить вечно?

Переигрывает, подумал Прескотт, но совсем чуть-чуть. Просто Фрэнк — фанатик своего дела, а фанатики — они всегда немного маньяки.

За спиной Коррелла ему были видны диспетчеры сети «Ай-Ар-Ти». Сидя за своими пультами, они тщетно пытались совладать с валом звонков. Ошарашенные машинисты звонили один за другим, и скоро диспетчеры оставили всякие попытки объясниться с каждым.

— Будь я на вашем месте, — не отставал Коррелл, — я бы взял нормальных парней, автоматы, слезоточивый газ… И взял бы штурмом этот чертов вагон.

— Слава богу, что ты не на нашем месте, Фрэнк, — серьезно сказал Прескотт. — Слушай, почему бы тебе не заняться своим делом и не предоставить полицейскую работу копам?

— Я жду указаний от начальства. А начальство консультируется. А какого хрена там консультироваться, когда все и так понятно? Надо просто разгонять пробку, пускать все поезда в объезд, а у меня на все про все огрызок путей длиной едва в милю, и все четыре колеи обесточены. И все это прямо в центре города, и если бы вы дали мне питание на две колеи или хотя бы на одну…

— Этого мы сделать не можем.

— Ну как же, понял, убийцы Каза не разрешают дать ток! А тебя не тошнит от того, что тобой командуют ублюдки-пираты? Это же настоящие пираты, не лучше тех, что в море!

— Успокойся, — сказал Прескотт. — Через час плюс-минус несколько минут дорога будет в полном твоем распоряжении. Подумай сам: какой-то час — или несколько человеческих жизней!

— Какой-то?! — завопил Коррелл. — Ты представляешь себе, что такое час в это время дня? При том, что целый участок дороги обесточен? Это же ад кромешный!

— «Пэлем Сто двадцать три», — произнес Прескотт в микрофон. — Вызываю «Пэлем Сто двадцать три», прием.

— Откуда ты знаешь, что эти уроды не блефуют? Они же как раз и рассчитывают, что мы тут разнюнимся из-за каких-то пассажиров!

— «Разнюнимся из-за пассажиров»? Коррелл, ну ты даешь.

— Они говорят, что будут убивать пассажиров, но, может, они просто берут вас на понт?

— С Доловичем они тоже взяли нас на понт?

— О боже! — Гнев Коррелла мгновенно иссяк, глаза его вновь наполнились слезами. — Толстяк Каз. Каким он был прекрасным! Он был настоящий белый человек!

— Умеешь ты найти правильные слова, Коррелл.

— Старина Каз. Железнодорожник старой школы. Пэт Бердик наверняка гордился бы им.

— Если он полез прямо под пули, значит, был идиот, — сказал Прескотт. — А кто такой Пэт Бердик?

— Пэт Бердик? Легенда. Величайший из диспетчеров старой школы. Могу рассказать тебе о нем с десяток историй.

— Как-нибудь в другой раз, пожалуйста.

— Однажды, — упрямо начал Коррелл, — поезд вдруг остановился в туннеле без десяти минут пять. Без десяти пять! Прямо перед часом пик, представляешь?

— Попробую еще раз с ними связаться, — сказал Прескотт, стараясь не слушать.

— Машинист позвонил по телефону — радио тогда еще не было — и сказал, что на рельсах, прямо перед поездом, лежит мертвое тело. Пэт говорит: «Ты уверен, что оно действительно мертвое?» — «Конечно, уверен, — отвечает машинист. — Тип уже окоченел, он как камень». И тогда Пэт как заорет: «Тогда, черт подери, прислони его к опоре и езжай дальше. Подберем его после часа пик!»

— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три», прием…

— Вот из того же теста Каз Долович. Знаешь, что он сказал бы сейчас? Он сказал бы: «Не думай обо мне, старина Фрэнк! Главное, поддерживай движение!» Он был такой…

— «Пэлем Сто двадцать три» — Центру управления!

Лейтенант схватил микрофон:

— Прескотт слушает.

— Я тут смотрю на часы, лейтенант. Они показывают два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

— Ублюдки, — громко сказал Коррелл. — Ублюдки и убийцы.

— Заткнись, — прошипел Прескотт, затем сказал в микрофон: — Будьте благоразумны. Мы стараемся выполнить ваши требования. Но вы дали нам слишком мало времени.

— Осталось тридцать шесть минут. Сверим часы?

— Я верю вам, но времени слишком мало. Знаете, у нас тут миллионы просто так не валяются.

— Вы просто еще не приняли решения — платить или нет. Деньги добыть нетрудно, если взяться за дело всерьез.

— Я простой коп, в этих делах не очень разбираюсь.

— Так найдите кого-нибудь, кто разбирается. Часы тикают.

— Я доложил начальству сразу после нашего разговора, — сказал Прескотт. — Подождите еще немного. И больше, пожалуйста, никого не трогайте.

— Больше? Что вы имеете в виду?

Прокол, подумал Прескотт: они не знают, что у смерти Доловича есть свидетель.

— Пассажиры слышали выстрелы. Мы думаем, что вы там пристрелили кого-то. Одного из пассажиров?

— Нет. Мы убили какого-то человека на путях. Мы убьем каждого, кого увидим на путях. И плюс к этому одного заложника. Учтите это. Любое нарушение условий — и мы убьем заложника.

— Пассажиры ни в чем не виноваты, — сказал Прескотт. — Не трогайте их.

— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда вам будет что сказать по поводу денег.

— Ясно. Еще раз прошу — не трогайте людей.

— Не тронем, если вы нас не вынудите.

— До скорого, — сказал Прескотт. — Конец связи. — Он тяжело опустился в кресло.

— Боже! — не выдержал Коррелл. — Когда я слушаю, как ты сюсюкаешь с этим ублюдком, мне просто стыдно становится, что я тоже американец!

— Пошел к черту, — устало сказал Прескотт. — Топай отсюда, вали играть в свои паровозики.

Его честь господин мэр

Его честь господин мэр города лежал в постели на втором этаже особняка Грейси — официальной резиденции мэра Нью-Йорка. У него текло из носа, у него тупо болела голова, у него ломило все кости, и температура у него была минимум 39,7. Можно было бы заподозрить, что это козни многочисленных врагов, но его честь понимал, что это уже паранойя: у оппозиции в жизни не хватит воображения, чтобы подсадить вирус гриппа на край его бокала с мартини.

Пол у кровати был сплошь усыпан служебными бумагами, которые он совершенно не собирался читать. Муниципальный механизм прекрасно работал и без его непосредственного участия. В двух больших кабинетах на первом этаже команда помощников отлично справлялась со всеми текущими делами. Телефон у кровати мэра был включен, но он распорядился, чтобы его беспокоили только в случае глобальной катастрофы — вдруг, например, остров Манхэттен начнет погружаться в океан.

За окном раздался низкий гудок какого-то судна на Ист-ривер. Мэр внезапно подумал, что от подобного сигнала вот уже тридцать лет просыпаются все его предшественники. Его честь был вовсе не романтичен и мало интересовался историей дома, который волею избирателей стал его резиденцией. Он знал, что особняк построил в 1799 году архитектор Арчибальд Грейси, что это один из самых заметных образцов стиля ранней республики и что на первом этаже висят полотна Трамбла, Ромни и Вандерлина — пусть и не лучшие образцы их творчества, но, во всяком случае, с подписями. Знатоком здания и его убранства была жена мэра, которая когда-то изучала не то искусство, не то архитектуру — он запамятовал, что именно.

В данный момент его честь дремал и видел совсем не политические, а вовсе даже эротические сны. Когда зазвонил телефон, он страстно, засунув ему в рот язык, целовался с неким монахом из монастыря в Швейцарских Альпах. Вырвавшись из жарких объятий монаха (кстати, под рясой тот был совершенно голый), мэр дернулся к телефону и односложно рыкнул в трубку. С первого этажа звонил Мюррей Лассаль, один из заместителей мэра, которого газетчики прозвали «свечой зажигания администрации».

— Простите, Сэм, но дело неотложное, — сказал Мюррей.

— У тебя сердца нет, Мюррей. Я просто подыхаю.

— Пока не надо. У нас тут настоящая катастрофа.

— Неужели ты сам не справишься? Ты ведь даже в Браунсвилле[8] справился, не так ли? Мне правда паршиво, Мюррей. В висках стучит, дышать не могу, все ноет…

— Конечно, я бы справился, как справляюсь со всей грязной работой в этом вонючем городе, — да только я не собираюсь ничего делать.

— Что это еще такое: «Не собираюсь ничего делать»? В лексиконе заместителя мэра таких слов быть не может!

Лассаль, сам немного простуженный, вспылил:

— Не учите меня, как заниматься политикой, Сэм! Мне плевать, что вы больны, хотите, я вам кое-что напомню?

— Ладно-ладно, — поспешно перебил мэр. — Я пошутил. Пусть я болен, но с чувством юмора у меня явно получше, чем у тебя. Как и всегда, впрочем. Ладно, что там случилось? Надеюсь услышать что-нибудь приятное.

— Чрезвычайно приятное, ага, — с наслаждением протянул Лассаль. — Просто первоклассная заварушка.

Мэр прикрыл глаза рукой, словно заслоняясь от грядущей беды, будто от яркого солнца.

— Ладно, говори. Не томи.

— Какая-то банда захватила поезд метро. — Лассаль повысил голос, чтобы заглушить проклятья, которыми тут же разразился мэр. — Шестнадцать пассажиров и машинист взяты в заложники, террористы требуют у города выкуп в размере одного миллиона долларов.

На мгновение мэру почудилось, что он все еще спит, просто эротическую альпийскую сцену сменил привычный домашний кошмар. Он поморгал, ожидая, когда сон рассеется. Но голос Мюррея Лассаля был ужасающе реален:

— Вы меня слышите? Я сказал, что бандиты захватили поезд и требуют…

— Говно. Проклятье и говно, — сказал мэр. У него было очень благополучное детство, и он так и не сумел научиться ругаться как следует — ведь ругательствам, как и иностранным языкам, лучше всего учиться с детства. Однако он не оставлял попыток овладеть бранью, которую считал важным инструментом в общении с избирателями из низших социальных слоев. — Говно, будь оно проклято. Полиция что-нибудь предпринимает?

— Да. Вы готовы обсуждать ситуацию рационально?

— А может, пусть забирают этот проклятый поезд? — Мэр закашлялся и несколько раз чихнул. — Откуда город возьмет миллион долларов?

— Не знаю. Но придется найти. Может, вам стоит немного облегчить ваши банковские депозиты? Я иду к вам.

— Говно, — сказал мэр. — Говно и проклятье.

— Хотелось бы, чтобы у вас прояснилось в голове, пока я поднимаюсь.

— Миллион долларов! Может, есть другой выход?

— Нет другого выхода.

— Вы знаете, сколько снега зимой можно убрать за миллион долларов? Мне нужна более полная картина ситуации и мнения остальных — комиссара полиции, этого недоноска из Транспортного управления, казначея и…

— Вы что, думаете, я тут зря сижу? Они уже едут к вам. Но это напрасная трата времени. Когда вы кончите трепаться, мы все равно сделаем, как я говорю.

— …И еще Сьюзан…

— А за каким чертом нам тут еще Сьюзан?

— Ради семейного спокойствия.

Лассаль так грохнул трубкой, что у мэра даже ухо заболело. Чертов Мюррей Лассаль. Проклятый, говенный Мюррей Лассаль. Он, конечно, очень умный, и трудоголик, и совершенно беспринципный тип, но ему все же следует поучиться как-то соотносить свое высокомерие, свою нетерпимость с более взвешенными мнениями. Более, так сказать, христианскими. Что ж, может, самое время показать ему, что и другие тут умеют принимать решения. Вот этим мы сегодня и займемся, несмотря на болезнь.

Комиссар Департамента полиции Нью-Йорка

Пока его лимузин мчался по федеральной автостраде, комиссар Департамента полиции Нью-Йорка связался с окружным инспектором, работавшим на месте преступления.

— Что там у вас?

— Зеваки. Собралось уже тысяч двадцать народа, прибывают все новые. Я молю Бога об урагане с градом.

Комиссар чуть склонился вправо — в окно было видно ясное голубое небо над Ист-ривер — и тут же снова сел ровно. Начальник был неподкупным, трезвым человеком; он начинал простым патрульным, и хотя понимал, что черный лимузин — это важный и даже необходимый атрибут его чина, все же никогда не позволял себе развалиться на сиденье, словно отмежевываясь от неподобающей роскоши.

— Оцепление поставили? — спросил он.

— Естественно. Мы пытаемся оттеснить хотя бы часть зевак на соседние улицы. Особо не церемонимся. Завоевывать новых друзей в нашу задачу сейчас не входит.

— Что с движением?

— Я поставил патрульных на каждом перекрестке от Тридцать четвертой до Четырнадцатой. Пробки будут везде, но непосредственная зона операции под контролем.

— Кто у вас заместителем?

— Дэниэлс из отдела специальных операций. Рвется в туннель выбить оттуда этих ублюдков. Да и я не прочь.

— Прекратите молоть вздор! — резко произнес комиссар. — Оставайтесь на месте, займите тактические позиции и ждите указаний. Все.

— Есть, сэр. Я просто хотел сказать, что мне все это не по нутру…

— Меня ваше нутро не интересует. Вы блокировали все аварийные выходы?

— Вплоть до Юнион-сквер. Я спустил в туннель около пятидесяти человек, они заняли позиции к северу и к югу от поезда. Они хорошо укрыты. Все в бронежилетах, у них автоматы, дробовики, слезоточивый газ, в общем, обычный арсенал спецназа. И еще полдюжины снайперов с приборами ночного видения.

— Надеюсь, вам не надо объяснять, что никто не должен действовать без приказа. Преступники не остановятся перед убийством всех пассажиров.

— Я так и распорядился, сэр. — Окружной инспектор помолчал. — Снайперы докладывают, что по вагону ходят какие-то люди. Южная группа хорошо видит преступника в кабине машиниста, его легко снять.

— Повторяю, угрозы преступников следует воспринимать абсолютно серьезно.

— Слушаюсь, сэр.

Лимузин, не переставая завывать сиреной, прокладывал себе путь по забитой машинами автостраде.

— Вы допросили всех освобожденных пассажиров?

— Да, сэр, всех. Показания противоречивые. Но кондуктор поезда оказался толковым малым. Мы теперь знаем, сколько человек захватили «Пэлем Сто двадцать три» и как это произошло. Их четверо. Все в масках, сделанных из чулок. Вооружены, судя по описанию, автоматами Томпсона, одеты в темно-синие плащи и шляпы. Хорошо организованы. Знают, как функционирует подземка.

— Ясно. Переоденьте там кого-нибудь в форму служащего метрополитена. Может пригодиться.

— Я попрошу Транспортную полицию этим заняться. Они, кстати, тоже прислали несколько сот человек. В том числе их босс собственной персоной.

— Прошу вас вести себя с ним предельно корректно.

— Слушаюсь. Есть проблемы со связью. Непосредственный контакт с преступниками осуществляет Центр управления. Дэниэлс находится в кабине поезда, стоящего на «Двадцать восьмой», он может связаться с Центром, но не с захваченным вагоном. У него обычная рация — он слышит, что говорит Центр преступникам, но не слышит их ответов. Я попросил Центр уточнить у преступников, нельзя ли нам общаться напрямую — через громкоговорители в туннеле, — но те наотрез отказались. Предпочитают все усложнять.

Лимузин, замедлив ход, сворачивал с автострады, встречные автомобили, услышав вой сирены, разлетались в стороны, словно испуганные птицы.

— Что-нибудь еще?

— Очередная угроза по поводу сроков. Они настаивают: три часа тринадцать минут.

— Кто персонально поддерживает с ними связь?

— Лейтенант Транспортной полиции. По словам Дэниэлса, парень очень толковый. Как вы думаете, почему эти люди не соглашаются на громкую связь? Какие у них могут быть причины?

— Думаю, чисто психологические. Хотят показать нам, кто в доме хозяин. Я сейчас отключусь, Чарли. Сохраняйте хладнокровие. Как только мы выработаем решение, я свяжусь с вами.

Лимузин проплыл мимо двух охранников, вытянувшихся по стойке «смирно», и подкатил к дверям особняка Грейси.

Выйдя из машины, начальник Департамента полиции заспешил к подъезду.

Глава X

Город: средства массовой информации

Газетные репортеры и фотографы прибыли на перекресток Парк-авеню и Двадцать восьмой уже через несколько минут после полиции (строго говоря, многие полицейские подразделения к этому времени еще даже не добрались до места). Журналисты тут же просочились за полицейское оцепление — их не остановили ни деревянные барьеры, ни машины, ни лошади конной полиции, ни мускулистые тела патрульных. Сначала корреспонденты попытались пробраться на платформы метро через входы на западной стороне перекрестка, но оттуда их быстро выставили. Тогда журналисты вернулись к ограждению и начали дергать за рукава старших офицеров.

— Какова ситуация на данный момент, инспектор?

— Я не инспектор, я капитан, и мне ничего не известно.

— Городские власти будут платить выкуп?

— Тело старшего диспетчера все еще лежит на рельсах? Вы можете подтвердить, что он мертв?

— Кто руководит операцией?

— Без комментариев.

— Вам приказали не давать комментариев? Не может быть такого приказа — не общаться с прессой. Как ваша фамилия, капитан? Кто отдал такой приказ?

— Я сам и отдал. А теперь исчезните отсюда.

— Эй, капитан, тут вам не гитлеровская Германия, вы не в рейхе!

— В настоящую минуту тут как раз и есть эта самая гитлеровская Германия!

— Представьтесь, пожалуйста, офицер!

— Я капитан Миднайт.

— Ну-ка, Джо, запечатлей капитана Миднайта!

Телерепортеры, подняв шесты с микрофонами над толпой, сосредоточились на рядовых копах, стоявших в оцеплении.

— Офицер, как вы оцениваете численность толпы?

— Очень большая толпа.

— Наверное, самая большая на вашей памяти?

Офицер, всеми мышцами спины и плеч пытавшийся сдержать напор зевак, пробурчал:

— Похоже на то. Но с толпой никогда не знаешь наверняка. Может, и не самая.

— Можно ли назвать эту толпу неуправляемой?

— По сравнению с некоторыми другими, которые я видел, она, пожалуй, довольно управляемая.

— Позвольте выразить вам благодарность за вашу службу: может, это и не так увлекательно, как ловить преступников, но вы делаете очень трудную и важную часть полицейской работы. Спасибо за вашу добросовестность! Как вас зовут, сэр?

— Мелтон.

— Итак, мы только что беседовали с офицером Милтоном из тактических полицейских сил. Мы находимся прямо над захваченным поездом подземки, на перекрестке Двадцать восьмой улицы и Парк-авеню. А вот возле меня стоит, я полагаю, детектив в штатском, помогающий контролировать поведение толпы. Сэр, я правильно предположил, что вы — переодетый детектив?

— Я? Вовсе нет.

— Но вы ведь помогаете полиции осаживать эту огромную толпу?

— Никого я не осаживаю. Я просто пытаюсь вырваться отсюда и добраться наконец до дома.

— О, понимаю, сэр. Извините, ошибся. Большое вам спасибо. Можно узнать, кем вы работаете?

— Сижу на пособии.

— Я принял вас за детектива, как вы понимаете. Удачи вам, сэр, в ваших попытках выбраться отсюда и попасть домой.

Практически все телеканалы передали в эфир экстренную новость о захвате поезда уже через несколько секунд после того, как она появилась на лентах новостных агентств. На место срочно отправились бригады корреспондентов, оснащенные по последнему слову техники. Самую многочисленную команду прислал канал «Юниверсал Бродкастинг Систем», причем возглавлял ее собственной персоной Стаффорд Бедрик, суперзвезда информационного эфира. Бедрик сам напросился на это задание — нельзя пропустить событие с таким потенциальным рейтингом.

Некоторым съемочным группам удалось пробраться в офисы окрестных зданий; ожидая развития событий, они пока что снимали толпу и сотни полицейских машин. Остальные телевизионщики — особенно те, кто не смог пробиться к полицейскому штабу, разместившемуся на парковке рядом со входом в метро, — убивали время, интервьюируя прохожих.

— Сэр, сэр, — знаменитый репортер из шестичасовых новостей ткнул микрофон в лицо человеку с тройным подбородком, зажатой в углу рта сигарой и программкой скачек в руке, — что вы думаете о драматических событиях, которые разворачиваются в данный момент прямо у нас под ногами?

Мужчина погладил свои подбородки и уставился в камеру.

— Что конкретно вы хотели бы от меня услышать?

— Многие говорят, что наше метро — это настоящие джунгли. Вы согласны?

— Джунгли? — переспросил человек с сигарой. — Ну да, джунгли и есть.

— В каком же смысле?

— Там полно диких зверей.

— Вы регулярно пользуетесь подземкой?

— Каждый божий день — это ведь регулярно, правильно? А что ж мне — из Бруклина пешком топать?

— Испытываете ли вы страх во время этих поездок?

— Еще бы!

— Ощущали бы вы себя в большей безопасности, если бы полиция патрулировала вагоны не восемь часов в сутки, а все двадцать четыре?

— Как минимум двадцать четыре!

Обернувшись, чтобы убедиться, что окружающие оценили его остроту, мужчина выронил из рук программку и несколько билетов на ипподром. Камера тщательно следила за движениями толстяка, пока он, ползая в гуще ног, собирал свои бумажки; микрофон бесстрастно фиксировал его одышливое пыхтение. Когда он наконец встал, место перед камерой уже занял худой, лупоглазый черный паренек, которого случайно вынесла вперед напирающая толпа.

— Сэр, можно ли узнать ваше мнение о нашем метро?

Мальчик, уставив глаза в землю, пробормотал:

— Ну нормалек оно…

— То есть вы хотите сказать, что оно работает нормально. А вот предыдущему джентльмену оно кажется довольно опасным!

— Ну да, опасное оно.

— Может быть, там грязно, темно? То слишком холодно, то невыносимо жарко?

— Ну.

— И народу там многовато, правда?

Мальчик вытаращил глаза:

— Да ты че, мужик, сам не знаешь?!

— Итак, городское метро…

— Ну нормалек оно…

— Благодарю вас, сэр. Да, юная леди?

— Я вас уже видела однажды: на большом пожаре на Краун-хейтс в прошлом году, верно? — «Юная леди» была дамой средних лет с гигантским «пчелиным ульем» на голове. — Я считаю, что это настоящий скандал.

— Что вы имеете в виду?

— Все, абсолютно все.

— Нельзя ли конкретнее?

— А что может быть конкретнее, чем «абсолютно все»?

— Прекрасно, благодарю вас.

Репортеру все это наскучило. Он знал, что в эфир пойдут более содержательные репортажи, а его интервью полетят в корзину, разве что редакторы выберут парочку смешных диалогов, чтобы разрядить атмосферу.

— Вот вы, сэр, вы не могли бы встать вот здесь?

— Здравствуйте, Венделл. Ничего, если я буду звать вас Венделл?

— Сэр, бандиты требуют миллион за освобождение заложников. Какую позицию, по вашему мнению, должны занять городские власти?

— Я не мэр. Но будь я мэром — избави меня бог от этого! — я бы управлял этим городом получше. Значит, во-первых, я бы отменил все пособия по безработице. Потом я навел бы порядок на улицах и понизил бы цены. Затем…

Венделлу удалось перевести зевок в несколько вымученную, но все же улыбку.

Стаффорд Бедрик знал, как заставить свое знаменитое лицо служить себе. Он нес его перед собой, и оно, как лазерный луч, прожигало путь через толпу к самой сердцевине событий — к полицейскому штабу на парковке. Свита Бедрика следовала за ним — вьючные животные, нагруженные камерами, кабелями и звуковой аппаратурой.

— Инспектор? Я Стаффорд Бедрик. Как дела?

Окружной инспектор резко повернулся, но ярость мгновенно потухла: он сразу узнал лицо, которое было ему знакомо лучше собственного. Почти рефлекторно он уставился в объектив камеры и широко улыбнулся.

— Вы, наверное, меня не помните, — с притворной скромностью начал Бедрик, — но мы с вами много раз встречались. Помните, когда хулиганы пытались поджечь какого-то русского прямо перед их консульством? И еще, кажется, когда президент выступал в ООН?

— Разумеется, — ответил окружной инспектор, но затем благоразумно притушил улыбку: комиссар полиции не одобрял панибратства с прессой, усматривая здесь потенциальную опасность коррупции. — Извините, мистер Бедрик, я сейчас очень занят…

— Для вас просто Стаффорд.

— Стаффорд…

— Я понимаю, что сейчас не лучший момент для интервью, инспектор. И надеюсь, что когда-нибудь у нас с вами будет такая возможность — в моем ток-шоу «Беседы на высшем уровне». И все же: можем ли мы успокоить наших телезрителей? Можем ли мы сказать им, что полиция делает все возможное, чтобы защитить жизни несчастных заложников?

— Разумеется, мы делаем все возможное.

— Наиболее острый вопрос обсуждается сейчас, конечно, в особняке Грейси. Как по-вашему, мэр согласится заплатить выкуп?

— Это ему решать.

— Если бы это решение принимали вы, то вы заплатили бы выкуп?

— Я просто выполняю приказы.

— Дисциплина, конечно, служанка долга. Сэр, не могли бы вы прокомментировать слухи о том, что это преступление — дело рук какой-то революционной организации?

— Я таких слухов не слышал.

— Инспектор…

Тут окружного инспектора окликнули из стоящего рядом полицейского автомобиля:

— Радио, сэр! Это комиссар.

Инспектор резко развернулся и поспешил к машине — и Бедрик со всей своей свитой бросился за ним. Инспектор сел в машину, захлопнул дверь и поднял все стекла. Потянувшись за микрофоном рации, он увидел, что к окну уже прижался объектив камеры. Закрывшись от него своей широкой спиной, инспектор сел лицом к другому окну. Перед ним тотчас возникла еще одна камера.

Не прошло и пяти минут с момента, как о захвате поезда сообщили по радио и телевидению, а в отдел новостей «Нью-Йорк Таймс» уже позвонил некий брат Уильямус, министр саботажа ДЧРА — Движения чернокожих революционеров Америки. Глубоким, сочным и, пожалуй, довольно жизнерадостным голосом министр саботажа сказал:

— Хочу поставить вас в известность, что захват подземного экспресса — это, значит, акция революционного саботажа ДЧРА. Усекли? Этим решительным и, типа, беспощадным ударом боевая группа ДЧРА хочет поразить белых угнетателей, а вообще цель, значит, нашего движения, — это поражать врага-Чарли в самом его логове, типа, бить по его кошельку. Деньги, которые будут получены в результате этого акта революционной экспроприации, пойдут на поддержку черных братьев, где бы они ни были, и короче, на дальнейшее освобождение каждого чернокожего. И каждой чернокожей. Усекли?

Заместитель главного редактора, принявший звонок, попросил брата Уильямуса представить какие-нибудь доказательства того, что поезд действительно захватила его организация.

— Блин, мужик, а я тебе чего — не доказательства говорю? Я типа все тебе конкретно объясняю.

— Без доказательств, — сказал заместитель главного редактора, — любой может взять на себя ответственность за преступление.

— Любой, кто возьмет ответственность, — сраный лгун! И не надо мне тут парить насчет «преступления». Это акт, короче, чисто революционной экспроприации.

— Хорошо, министр, — ответил заместитель главного редактора. — Вы хотите еще что-нибудь добавить?

— Только одно: ДЧРА призывает черных братьев по всей стране повторить нашу политическую акцию, и, короче, пусть они тоже захватят поезд метро, чтобы, типа, свергнуть белый капитализм. Ну, если в ихнем городе есть метро.

Сразу после брата Уильямуса позвонил человек, говоривший с акцентом, в котором каким-то невероятным образом совмещались интонации обитателя бруклинских трущоб и выпускника Гарварда:

— Вся власть народу! От имени ЦК революционного союза «Мобилизация студентов и рабочих Америки» сообщаю, что угон поезда метро — это дело рук МСРА. Дальше. Это лишь открывающий гамбит, или, если угодно, первый бой в рамках программы-максимум революционного террора, составленной ЦК и ставящей целью свергнуть цепных псов репрессивного режима и свиней эксплуататорского правящего класса Америки.

— А вам что-нибудь говорит название ДЧРА? — перебил заместитель главного редактора. — Есть такое революционное движение чернокожих. Их представитель позвонил мне минуту назад и тоже взял ответственность за захват поезда.

— При всем уважении к черным братьям заявляю, что это наглое вранье. Повторяю: эту революционную акцию проводит МСРА, и это первый шаг антибуржуазной…

— Да, да. Можно ли попросить вас предоставить какие-нибудь детали, чтобы мы убедились, что вы и правда к этому причастны?

— Это ловушка!

— Правильно ли я понимаю, что деталей у вас нет?

— О, вы хитры, цепные шакалы репрессивной прессы! Так вы опубликуете эту информацию?

— Возможно. Это будет решать мой босс.

— Босс! Чувак, неужели ты не видишь, что тебя эксплуатируют точно так же, как последнего ниггера? С той лишь разницей, что на этот раз стальной кулак обтянут лайковой перчаткой? Включи голову, чувак!

— Спасибо вам за ваш звонок, сэр.

— Ты не обязан говорить мне «сэр», чувак. Ты никому не обязан говорить «сэр»! Включи голову…

Всего «Таймс» получил около дюжины подобных звонков, «Дэйли Ньюс» примерно столько же, «Нью-Йорк Пост» — лишь немногим меньше. Звонившие бранили террористов, сообщали невероятные детали и желали подробно изложить свои идеи относительно штурма поезда. Другие требовали информации о родных и близких, оказавшихся, быть может, в захваченном вагоне; третьи рассуждали, надо ли платить выкуп, а заодно заранее подвергали уничтожающей критике любые возможные действия мэра.

— Если город заплатит этим бандитам, значит, давай теперь каждый проходимец захватывай что-нибудь? Я плачу налоги и не желаю, чтобы мои деньги шли на выкупы уголовникам. Ни единого цента! Пусть только мэр попробует заплатить — и ему вовек не видать ни моего голоса, ни голосов моих домашних!

— Вызовите национальную гвардию! Пусть она штыками прикончит этих подонков! Я готов сам спуститься в туннель, хотя через месяц мне стукнет восемьдесят четыре. В мое время такого не допускали. Сам-то я на метро не езжу, предпочитаю свежий воздух.

— Не могли бы вы выяснить, не находится ли в этом поезде мой брат? Он сказал, что, может, заедет сегодня. Я нутром чую, что он в этом поезде. Ему всю жизнь везет как утопленнику…

— Благослови Бог нашего мэра. Что бы он ни решил, пусть знает — он прекрасный человек. Передайте, что я молюсь за него.

— Если в этом поезде есть наши братья пуэрториканцы, то мы требуем, чтобы город выплатил им компенсацию за любые мучения, которые им причинят. Наш народ не смирится с унижениями в метро, за проезд в котором с нас, кстати, дерут втридорога. А если наши братья пуэрториканцы есть среди тех, кто захватил поезд, то мы требуем для них полной амнистии. И торг тут неуместен!

— Я не хочу сказать, что преступники обязательно цветные, но если уж девяносто девять из ста преступлений в этом городе совершаются цветными, то, согласитесь, вероятность того, что преступники цветные, — девяносто девять из ста.

— Передайте полиции: надо просто затопить туннель…

Глава XI

Его честь господин мэр

В обычных обстоятельствах его честь наслаждался бы, наблюдая, как его подчиненные грызутся друг с другом, причем каждым движут исключительно предрассудки и корысть. Но сейчас у него текло из носа, кружилась голова, он был в жару и боялся, что может принять неверное — то есть политически невыгодное — решение. Не то чтобы он был совсем уж беспринципным человеком, наоборот — он всегда старался найти компромисс между личной выгодой и честностью, этой пагубной человеческой слабостью, которую он никак не мог побороть.

У кровати мэра сидели комиссар полиции, городской казначей, начальник Транспортного управления, председатель городского совета, Мюррей Лассаль, жена мэра и врач.

Сопя, фыркая и пытаясь пореже моргать слезящимися глазами, мэр доверил руководство совещанием Лассалю, и тот со свойственной ему циничной точностью изложил суть дела:

— У нас нет времени на болтовню. Главный вопрос: платить или не платить? Все остальное — откуда взять деньги, как юридически обеспечить передачу выкупа, сможем ли мы после этого нейтрализовать налетчиков и вернуть деньги — все это потом. Мы не можем обсуждать это сейчас, потому что у нас на руках вот-вот будет семнадцать свежих трупов. Времени — максимум пять минут. Готовы высказываться?

Мэр слушал дебаты вполуха. Он знал, что Лассаль уже принял решение, и собирался в любом случае поддержать его. Политический расклад был совершенно ясен. «Таймс», исходя из соображений гуманности, одобрит выкуп. «Ньюс» тоже одобрит, но более сдержанно, и не замедлит обвинить городские власти в том, что они в принципе сделали возможным подобный инцидент. Манхэттен в целом будет за мэра, Куинс — против, яппи — «за», таксисты — «против». А чернокожим, как обычно, будет наплевать. Все как всегда.

Высморкавшись, он швырнул на пол бумажный платок. Доктор бросил на платок профессиональный взгляд, жена покосилась с отвращением.

— Будем кратки, — сказал Лассаль. — Каждому по минуте.

— Нельзя так ограничивать дискуссию по столь критическому вопросу, — тут же отозвался казначей.

— Поддерживаю, — сказал председатель городского совета.

— Пока мы тут теряем время, — нетерпеливо сказал Лассаль, — там, в этой грязной дыре, террористы вот-вот начнут убивать заложников.

— В грязной дыре? Ну и ну! — взвился начальник Управления городского транспорта. — Вы, между прочим, говорите о самом большом и самом безопасном метрополитене в мире!

Транспортное управление находилось в сложном подчинении и у мэрии, и у властей штата. Начальник, кажется, был человеком губернатора. Мэр знал, что в случае чего может свалить на него, по крайней мере, часть вины.

Лассаль кивнул комиссару полиции:

— Начинайте.

— Мои люди ждут приказа, чтобы выкурить их оттуда. Но безопасности заложников при штурме я гарантировать не могу, — сказал комиссар.

— Иными словами, — вмешался Лассаль, — вы считаете, что нужно платить?

— Я этого не говорил. Полиция не должна капитулировать перед преступниками. Но у них автоматы, и в перестрелке возможны жертвы среди заложников.

— Так вы «за» или «против»? — настаивал Лассаль.

— Я воздерживаюсь.

— Ясно. — Лассаль повернулся к начальнику Управления городского транспорта. — Ваше мнение?

— Я забочусь прежде всего о безопасности пассажиров. Если погибнут люди — потеряем доверие горожан. Следовательно, части доходов мы так или иначе лишимся. Придется платить выкуп.

— А где мы возьмем деньги? — вмешался казначей. — Предлагаю взять из бюджета Управления!

Начальник горько усмехнулся:

— У меня нет ни цента.

— И у меня нет, — огрызнулся казначей. — И я рекомендовал бы мэру не брать на себя никаких обязательств, пока мы не поймем, есть ли у нас деньги.

— Итак, вы голосуете «против»? — уточнил Лассаль.

— Я еще не высказал своих соображений по этому поводу.

— У вас нет времени на соображения, — отрезал Лассаль.

— Зато у нее, разумеется, есть. — Казначей сухо кивнул на жену мэра, которая как-то прозвала его «скупым Скруджем без всякой надежды на исправление».

В отличие от мужа, жена мэра ругалась виртуозно. Презрительно скривив губы, она ответила на жаргоне, которым блестяще овладела еще в младших классах:

— Может, этому гребаному козлу лучше заткнуться?

— Благодарю вас, мадам, — сказал Лассаль и кивнул председателю городского совета. — Ваш черед.

— Я «против» по следующим причинам…

— Достаточно, — прервал его Лассаль. — Итак, один воздержавшийся, один — «за» и двое «против». Я голосую «за», таким образом, счет — два-два. Сэм?

— Подождите минуту, — перебил председатель совета. — Я все же хочу объяснить свое решение.

— Давайте не сейчас, хорошо? На кону — жизнь людей.

— И все же я намерен изложить свои соображения, — упрямо продолжал председатель совета. — Первое и основное. С преступниками надо вести войну, а не потакать им.

— Благодарю вас, господин председатель, — произнес Лассаль.

— Во-вторых…

— Черт побери! — взорвался Лассаль. — Вы что, не знаете, что осталось всего несколько минут?

— Во-вторых, — невозмутимо продолжал председатель, — если мы уплатим этим уголовникам, то попадем в порочный круг. Это как с самолетами. Стоит один раз выполнить требования бандитов — и всякий, кому не лень, начнет захватывать поезда метро. Нам придется каждый день раздавать миллионы!

— Которых у нас нет, — вставил казначей.

— Все по-прежнему, — нетерпеливо сказал Лассаль, — двое «за», двое «против» и один воздержался. Решающий голос остается за мэром.

— А если бы было три голоса против одного? — спросил казначей.

— Решающий голос все равно был бы за мэром, — отрезал Лассаль. — Сэм. Принимайте решение.

В ответ мэр внезапно и сильно чихнул, нечаянно выбросив из носа длинную тонкую соплю. Присутствующих передернуло, и это показалось ему довольно забавным.

— А я думал, что вы его уже приняли, Мюррей.

— Сейчас не до шуток, — глаза Лассаля сузились. — Если вам, конечно, не наплевать на наших несчастных сограждан…

— Из ваших уст это звучит смешно, — сказала жена мэра. — Для вас слово «гражданин» — это просто синоним слова «голос».

Мэр зашелся в удушающем приступе кашля. Доктор, окинув его тревожным взглядом, произнес:

— Этот человек не в том состоянии, чтобы оказывать на него давление. Я этого не допущу.

— Господи Иисусе… — Лассаль закатил глаза. — Жены, врачи… Сэм, неужели вы не понимаете, что у нас нет иного выхода? Мы должны вытащить этих заложников оттуда целыми и невредимыми. Иначе…

— Я прекрасно помню про выборы, — перебил мэр. — Мне просто не нравится, как вы всем грубите. Хотелось бы видеть здесь чуть больше демократии.

— Включите голову! — рявкнул Лассаль. — Мы здесь пытаемся управлять городом, а не долбаную демократию разводить. — Он многозначительно взглянул на часы. — Сэм, вам лучше поторопиться.

Мэр повернулся к жене:

— Дорогая?

— Гуманность, Сэм. Всегда исходи из соображений гуманности.

— Действуй, Мюррей, — сказал мэр. — Мы платим выкуп.

— Я предлагал это еще десять минут назад. — Лассаль ткнул пальцем в комиссара полиции: — Передайте этим бандюгам, что мы заплатим. — Затем казначею: — С каким банком мы в основном ведем дела?

— С «Готэм Нэшнл Траст». Меня воротит от этого, но я позвоню…

— Я сам позвоню. Все вниз. За работу.

— Гуманизм, — сказала жена мэра, обращаясь к мужу. — Ты настоящий гуманист, дорогой.

— Да куда уж там, — сказал Лассаль.

Райдер

Райдер понимал, что даже в тусклом свете аварийных ламп он представляет собой отличную мишень. Копы наверняка уже спустились в туннель, и снайперы, конечно, уже держали его на мушке. Но, если только полиция не решит штурмовать вагон — в этом случае он просто умрет первым из многих, — или у одного из снайперов не сдадут нервы, он рискует не больше, чем остальные трое, хотя их позиции кажутся более защищенными. Обстоятельства в данный момент обеспечивали ему разумный уровень защиты. А в бою он не ждал большего и старался избегать меньшего.

Он терпеть не мог всю эту героическую боевую риторику, все эти фразочки типа «держаться до последнего», «пренебрегать опасностью», «сражаться с превосходящими силами противника» резали ему слух, казались просто воплями неудачников. Типичные примеры этой героики давали знаменитые битвы прошлого — бессмертные памятники бездарной организации и феноменальным просчетам.

Вы сражались до последнего? Значит, вашу армию стерли с лица земли. Вы пренебрегли опасностью? Следовательно, умножили собственные потери. А если вдруг откуда-то взялись «превосходящие силы противника» — значит, вы прозевали искусный маневр врага. Райдер допускал, что можно принести себя в жертву ради спасения своей крошечной команды, но не ради тактического преимущества. И уж точно — не ради славы.

Положим, «команда» — тоже слишком громкое обозначение для горстки неудачников, случайно сбившихся вместе. Только Лонгмэна он более или менее хорошо знал, остальные были просто живой силой, боевыми единицами. Кстати, непонятно, кто кого завербовал — он Логмэна или наоборот. Вероятно, и то и другое — с той лишь разницей, что он-то сам решился на дело, а Лонгмэна мобилизовали практически против его воли. Просто обаяние Райдера плюс жадность одержали верх над трусостью Лонгмэна.

На Уэлкома и Стивера он вышел через знакомого торговца оружием — тоже бывшего наемника, вынужденного выйти в отставку после тяжелого ранения. Теперь он приторговывал оружием; у него был склад в трущобном районе Ньюарка и крошечный офис на Перл-стрит. Прикрытием ему служила торговля кожей, и в его кабинете, помимо древнего письменного стола с телефоном и скудным набором канцелярских принадлежностей, имелись шкафы, забитые дублеными шкурами, из которых он раз в месяц выколачивал пыль, чтобы поддержать товарный вид.

Достать автоматы для него проблемы не составляло. При надобности он мог раздобыть и танк, и броневик, и гаубицу, и противопехотные мины, и даже двухместную мини-субмарину с полным боекомплектом.

После того как сделка по продаже четырех автоматов «томпсон» была завершена, продавец выудил из ящика стола бутылку виски, и они предались воспоминаниям о былых баталиях, включая и те, где им пришлось сражаться по разные стороны фронта. Внезапно зазвонил телефон. После короткого, но весьма бурного разговора торговец швырнул трубку на рычаг и проворчал:

— Один из моих парней. Псих ненормальный.

Райдер не обратил внимания на эту реплику, но торговец не умолкал:

— Хорошо бы пристроить его куда-нибудь, а то как бы пристрелить не пришлось, — профессионально пошутил он. — Погоди, а может, ты это на себя возьмешь?

— Что «это»?

— Да откуда я знаю, что. Просто ты вот покупаешь четыре ствола. А команду уже подобрал?

Райдер отрицательно мотнул головой. Он всегда сначала заботился об оружии, а уже потом о личном составе.

— Так может, тебя заинтересует этот маньяк?

— Ты не очень-то умеешь рекламировать свой товар.

— Я человек искренний. Верно? — Дилер заглянул в глаза Райдеру, но не увидел там никакой ответной реакции. Он пожал плечами и продолжал: — Парень явно занят не своим делом. Командует у меня на складе, но ему там скучно. Он рисковый, азартный. Ни черта не боится. Если бы мне был нужен боец, я бы его первого нанял. Скажем, если бы я только что купил автоматы и подыскивал бы автоматчиков…

— Но ты же говоришь, он псих?

— Да совсем чуть-чуть, я просто ради красного словца. Он не психопат. Просто немного горячий. Немного без башни, скажем так. Но смелый, стойкий… — Дилер запнулся, подыскивая нужное слово, а найдя его, произнес с некоторым удивлением: — И честный. Да, считай, что честный.

Райдер усмехнулся:

— Ты думаешь, в деле, на которое я с этими пушками собрался, честность требуется?

— Куда ты там собрался, меня не касается. Но если тебе нужны бойцы, то этот парень подойдет как нельзя лучше. Я говорю «честный» — значит, имею в виду, что он не обманет, не продаст. А такое в наши дни — редкость.

— Надо подумать. Надеюсь, он не слишком честный?

— Слишком честных не бывает, — отрезал дилер. — Слушай, ну хоть посмотри его, ты ведь ничего не теряешь.

Райдер встретился с парнем на следующей неделе. Как он и думал, парень оказался наглым, упрямым и слишком горячим, но в глазах Райдера это не было серьезным недостатком. Основной вопрос заключался в том, способен ли он точно выполнять приказы, а тут Райдеру было очень нелегко угодить.

Улучив момент, он заговорил о мафии:

— Я так понимаю, что ты ушел от них, чтобы начать собственное дело. А выходит, просто поменял хозяина?

— Это кто тебе так сказал, мой босс? — Глаза парня сверкнули презрением. — Бред собачий. Я ушел от них, потому что они — кучка старомодных пердунов со старомодными методами. Надеюсь, ты не собираешься предложить мне какое-нибудь старомодное дерьмо?

— Я бы так не сказал. Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь проворачивал подобное. Но дело опасное, — произнес Райдер, внимательно глядя парню в глаза. — Могут и пришить.

Уэлком пожал плечами:

— Я и не ждал, что ты предложишь сотню кусков за нечто безопасное. — Он сверкнул на Райдера черными глазами и добавил с вызовом: — Я не из пугливых. Даже Организация не смогла меня запугать.

— Верю, — кивнул Райдер. — А приказы ты выполнять умеешь?

— Смотря кто приказывает.

Райдер постучал себя по груди.

— Буду с тобой честен, — сказал Уэлком. — Прямо сейчас ничего обещать не буду. Я ведь тебя не знаю.

— Справедливо, — согласился Райдер. — Давай снова обсудим это через несколько дней.

— Ты мужик спокойный, — сказал Уэлком, — а я чуть что — начинаю орать. Но спокойствие — это не обязательно плохо. Босс рассказал мне кое-что о тебе. Ты хорошо воевал. Это я уважаю.

На следующей неделе, после еще одной беседы, Райдер нанял Уэлкома, хотя и не без опасений. Тем временем он успел познакомиться со Стивером, которого также рекомендовал торговец оружием:

— Один парень заходил, спрашивал, нет ли работы. Но дела идут вяло, я не могу его взять. Поговори с ним. Кажется, неплохой боец.

Райдер в подробностях расспросил Стивера о его прошлом. Родом со Среднего Запада, начинал с мелких краж, постепенно перешел к вооруженным ограблениям, отсидел в тюрьме — после того единственного раза, когда он решил пойти на дело самостоятельно. С тех пор его арестовывали семь или восемь раз, дважды он представал перед судом, но обвинения так и не было предъявлено. Стивер будет выполнять приказы, в этом Райдер был уверен.

— Если дело выгорит, ты получишь сто тысяч долларов, — сказал Райдер.

— Хороший куш.

— Придется поработать. Дело очень рискованное.

— Я так и думал, — кивнул Стивер. Все по-честному — где же срубить такие бабки без риска.

Вот так Райдер и набрал свою армию.

Мюррей Лассаль

Мюррей Лассаль попросил секретаршу найти в телефонной книге номер банка, но предупредил, что звонить будет сам: на протокольные условности не было времени, хотя в обычных обстоятельствах Лассаль ценил и мастерски использовал протокол. Секретарша, бывалая чиновница, очень обиделась на такое ущемление ее прав. Еще сильнее она обиделась, когда Лассаль, сидя на краю письменного стола в обставленной антикварной мебелью комнате первого этажа, когда-то служившей салоном Арчибальду Грейси, попросил ее «убрать отсюда свою задницу». С тех пор как секретарша начала работать у Мюррея Лассаля, ее антисемитизм, привитый еще в детстве, в богатом ирландском квартале Бруклина, но затем слегка приглушенный годами службы в государственных учреждениях, где, как она говорила, «всякой твари было по паре», вновь расцвел буйным цветом.

Нетерпеливыми клевками пальца вращая диск телефона, Лассаль набрал номер и сообщил девушке на рецепции банка, что звонит из приемной мэра, что дело крайне срочное и что он просит немедленно соединить его с председателем правления. Его соединили с секретаршей председателя.

— Председатель говорит по другому телефону, — проворковала секретарша. — Он будет счастлив переговорить с вами, как только…

— Меня совершенно не волнует, будет он счастлив или нет. Я хочу говорить с ним прямо сейчас, немедленно!

Секретарша терпеливо снесла эту грубость:

— У него международные переговоры, сэр. Надеюсь на ваше понимание.

— Не спорь со мной, сестренка. Это вопрос жизни и смерти, вопрос семнадцати жизней как минимум. Так что соединяй меня с боссом, и без всяких разговоров.

— Мне это запрещено, сэр.

— Слушай, если ты сейчас же не пойдешь к нему в кабинет и не заставишь его взять трубку, то предстанешь перед судом: ты сейчас отказываешься подчиниться законному требованию представителя власти.

— Минутку, сэр. — Голос секретарши наконец дрогнул. — Я посмотрю, что тут можно сделать.

Он ждал, барабаня пальцами по столешнице, как вдруг его ухо наполнил громкий сочный голос:

— Мюррей! Как ты там, старина? Это Рич Томпкинс. Что стряслось, Мюррей?

— А ты-то тут, черт возьми, откуда?! Я просил к телефону босса, а не его паршивого пиарщика.

— Мюррей!..

Протест, укоризна, мольба о пощаде — все было в этих двух слогах, и Лассаль это предвидел: он сознательно нанес удар ниже пояса. Рич Томпкинс был вице-президентом по связям с общественностью банка «Готэм Нэшнл Траст» — важная и солидная должность; основной его заботой было не дать информации, которая могла бы повредить репутации банка, выйти за пределы учреждения.

Томпкинс заслуженно считался одним из столпов банкирского сообщества, но у него был один скелет в шкафу — в течение пяти безумных месяцев, только-только окончив Принстон и не поняв еще своего истинного предназначения, он работал пиарщиком в кино. В его нынешнем консервативном кругу это было постыдной тайной, не имевшей срока давности.

Нельзя быть бывшим киношником — это все равно что быть бывшим священником или бывшим евреем. Стоит кому-нибудь узнать об этом, и прости-прощай весь его мир: стотысячное жалованье, особняк в Гринвиче, сорокафутовая яхта, обеды на Уолл-стрит… Он учился в Принстоне на стипендию, за ним не стояло ни наследственное богатство, ни могущественный клан. Если он лишится своей должности, он просто исчезнет с лица земли.

Ледяным тоном Мюррей Лассаль осведомился:

— Что ты делаешь на этом телефоне?

— О, это легко объяснить, — с жаром отозвался Томпкинс.

— Так объясни.

— Видишь ли, я как раз был в кабинете председателя правления, когда вошла мисс Селвин. Она сказала мне… Я могу чем-нибудь помочь, Мюррей? Все, что в моих силах.

В трех предложениях Лассаль изложил Томпкинсу суть дела.

— А теперь, если только ты лично не можешь выдать мне миллион долларов, немедленно оторви от телефона этого старого болтуна. Немедленно. Ты меня понял?

— Мюррей… — Томпкинс уже чуть не плакал, — я не могу. Он говорит с Бурунди.

— С кем?!

— Это страна такая. В Африке… кажется. Одна из новообразованных слаборазвитых африканских республик.

— Мне наплевать. Тащи его сюда.

— Мюррей, ты не понимаешь. Бурунди. Мы же их финансируем.

— Кого их?

— Бурунди. Целую страну. Сам понимаешь, как я могу…

— Я понимаю только одно: бывший киношник, паршивый пресс-агент препятствует деятельности городского правительства. Я выболтаю всем твой секрет, Рич, можешь не сомневаться. Доставь мне своего босса за тридцать секунд, или я ославлю тебя на всю страну.

— Мюррей!

— Время пошло.

— Что я ему скажу?

— Пусть он скажет Бурунди, что у него крайне срочный местный звонок и что он им перезвонит.

— Господи, Мюррей, чтобы до них дозвониться, мы убили четыре дня. У них очень плохо развита телефонная сеть и…

— Осталось пятнадцать секунд, и я звоню в газеты. Киностудия «Рипаблик Пикчерз», второразрядные старлетки, сводничество, поставка жеребцов для одиноких актрис, прибывающих в Нью-Йорк…

— Ладно, я его достану. Не знаю как, но достану. Жди!

Ожидание было столь кратким, что Лассаль живо представил себе, как Томпкинс одним прыжком перелетает через приемную и на полуслове прерывает разговор с Бурунди.

— Добрый день, мистер Лассаль. — Голос председателя правления банка был мрачным и размеренным. — Насколько я понимаю, в городе случилось нечто из ряда вон выходящее?

— Захвачен поезд метро. Семнадцать человек взято в заложники: шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы не передадим им в течение получаса один миллион долларов, все семнадцать заложников будут убиты.

— Поезд метро? — протянул президент. — Какое необычное преступление.

— Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему мы так спешим? Есть ли возможность раздобыть такую сумму наличными?

— Через Федеральную резервную систему, никаких проблем. Наш банк, естественно, входит в систему.

— Отлично. Вы можете немедленно распорядиться, чтобы нам выдали деньги как можно скорее?

— «Выдали»? В каком смысле «выдали», мистер Лассаль?

— Выдали в долг, — повысил голос Мюррей. — Мы, мэрия города Нью-Йорка, хотим одолжить у вас один миллион долларов.

— Одолжить?! Но, мистер Лассаль, потребуется согласие других членов правления, надо обсудить условия займа, сроки…

— При всем уважении, мистер председатель правления, у нас на все это нет времени.

— Но это, как вы изволили выразиться, важно. Знаете, я тут не один все решаю — есть другие топ-менеджеры, пайщики, акционеры. Они будут задавать вопросы…

— Слушайте, вы, тупой недоумок… — заскрипел зубами Мюррей и даже сам несколько осекся. Но отступать или извиняться было уже поздно. — Вам хочется сохранить свою должность? Я-то просто сейчас позвоню в другой банк. Но вам это с рук не сойдет — думаете, я не знаю, сколько там у вас нарушений, в вашей гребаной конторе?

— Еще ни разу в жизни, — в тихом изумлении произнес председатель правления, — меня так не оскорбляли.

Был самый подходящий момент, чтобы извиниться, но Мюррей уже не владел собой:

— Так вот что я вам скажу, господин председатель правления. Если вы сию же секунду не выложите мне эти деньги, обещаю — тупым недоумком вас будут называть все в этом городе. Все без исключения.

Клайв Прескотт

Комиссар полиции позвонил из особняка Грейси окружному инспектору, тот немедленно перезвонил в Центр управления лейтенанту Прескотту. Вызвав по рации «Пэлем Сто двадцать три», Прескотт сообщил:

— Мы согласны заплатить выкуп. Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?

— Вас понял. Сейчас я передам дальнейшие инструкции. Вы должны выполнить их в точности. Подтвердите.

— Я понял, — сказал Прескотт.

— Три пункта. Первое: деньги должны быть в пятидесяти- и стодолларовых банкнотах. Пятьсот тысяч сотнями и пятьсот тысяч полусотенными. Повторите.

Прескотт медленно повторил сказанное. Дэниэлс передал это дальше по инстанциям.

— Итак, получается пять тысяч стодолларовых бумажек и десять тысяч по пятьдесят. Пункт второй: деньги следует разложить на пачки по двести бумажек в каждой и перетянуть каждую пачку резинкой по длине и ширине. Как поняли?

— Пять тысяч сотенных, десять тысяч пятидесяток, пачки по двести банкнот, перетянуть вдоль и поперек резинкой.

— Пункт третий: купюры должны быть не новыми, а номера серий выбраны наугад. Повторите.

— Все бумажки старые, — проговорил Прескотт, — номера не подбирать.

— Это все. Когда деньги доставят, свяжитесь со мной, чтобы получить дальнейшие инструкции. Конец связи.

Прескотт связался с Дэниэлсом, сидевшим в кабине машиниста на «Двадцать восьмой».

— Я все понял из твоих повторов, — сказал Дэниэлс. — Информация уже на пути к мэру. Свяжись с ними снова и попробуй выторговать побольше времени.

Прескотт снова вызвал захваченный поезд.

— Я передал ваши распоряжения, но нам нужно больше времени.

— Сейчас два сорок девять, — ответил главарь — У вас есть еще двадцать четыре минуты.

— Будьте реалистами, — возразил Прескотт. — Деньги надо пересчитать, разложить по пачкам, доставить… Это просто физически невозможно.

— Нет.

Ровный непреклонный голос моментально вогнал Прескотта в состояние беспомощного ступора. В другом конце зала бешено жестикулировал Коррелл, весь в мыле: явно разрабатывает свой гибкий график. Точно такой же маньяк, как эти бандиты, подумал Прескотт, думает только о своем расписании, а пассажиры — черт бы с ними. Заставив себя успокоиться, он снова взялся за микрофон.

— Послушайте, — превозмогая дрожь, сказал он, — дайте нам еще пятнадцать минут. Зачем нужно убивать невинных людей?

— Невинных людей не бывает.

О боже, подумал Прескотт, да они совершенно безумны!

— Пятнадцать минут, — повторил он. — Неужели из-за каких-то пятнадцати минут вы перебьете всех пассажиров?

— Всех? — В голосе прозвучало удивление. — Мы вовсе не собираемся убивать их всех. Если только вы нас не заставите, конечно.

— Да-да, я понимаю, — заспешил Прескотт, цепляясь за долгожданную человеческую эмоцию, впервые прозвучавшую в этом ледяном голосе. — Дайте же нам дополнительное время.

— Потому что если мы убьем всех, — спокойно объяснил голос, — мы останемся без рычага воздействия. Но если убьем двоих, троих или даже пятерых, у нас все равно останется достаточно. Один заложник за каждую минуту опоздания. Больше мы это обсуждать не будем.

Прескотта терзали смешанные чувства: он был в ярости, близко к отчаянию и одновременно готов на любое унижение, если это как-то поможет, но он знал, что все эти чувства бессильны перед железной волей врага. И стараясь совладать со своим голосом, он переменил тему:

— Вы позволите нам подобрать старшего диспетчера?

— А кто это?

— Человек, которого вы застрелили. Мы хотели бы отправить туда носилки, чтобы вынести его.

— Нет.

— Вдруг он еще жив и страдает?

— Он мертв.

— Откуда вы знаете?

— Он мертв. Хотя если вы настаиваете, можем всадить в него еще полдюжины пуль, чтобы он не мучился. Но он вряд ли мучается.

Прескотт облокотился на стол и уткнулся лицом в ладони. Когда он снова поднял голову, из глаз у него текли слезы, и он сам не знал точно, что их вызвало — ярость, жалость или то и другое вместе. Скомкав носовой платок, он тщательно промокнул глаза — сперва один, потом другой, — а затем связался с Дэниэлсом. Сухим служебным голосом он произнес:

— Отсрочки не дают. Категорически отказались. Будут убивать по одному пассажиру за каждую минуту опоздания.

— Успеть в срок невозможно, — так же сдержанно отозвался Дэниэлс.

— Три часа тринадцать минут, — сказал Прескотт. — После этого можем начинать вычеркивать пассажиров. По одному в минуту.

Мюррей Лассаль

Мюррей Лассаль взлетел по парадной лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвался в спальню мэра. Его честь лежал лицом в подушку, пижамные штаны были приспущены, так что белел голый зад, а рядом стоял врач со шприцем наготове. Зад был приятной формы, практически безволосый, и Лассаль подумал: если бы мэров выбирали по красоте их задниц, его честь правил бы вечно. Доктор сделал выпад, мэр издал краткий вскрик, перевернулся на спину и натянул пижамные штаны.

— Сэм, вставайте и одевайтесь. Мы едем, — произнес Лассаль.

— Да вы с ума сошли! — простонал мэр.

— Не может быть и речи, — вмешался врач. — Это просто смешно.

— Вас забыли спросить, — парировал Лассаль. — Политические решения здесь принимаю я.

— Его честь — мой пациент, и я не позволю ему встать с постели.

— Что ж, тогда я найду доктора, который позволит. Вы уволены. Сэм, как фамилия того черномазого интерна в больнице Флауэр? Которому вы помогли поступить в медицинский колледж?

— Этот человек очень болен, — сказал доктор. — Сама его жизнь может быть под угрозой.

— Разве я не сказал вам — исчезните? — Лассаль свирепо глянул на доктора. — Сэм, я вспомнил фамилию этого интерна — Ревиллион. Сейчас я ему позвоню.

— Нет, он мне здесь ни к черту не нужен. Хватит с меня докторов.

— А ему не обязательно приезжать. Он и по телефону поставит правильный диагноз.

— Мюррей, я правда погано себя чувствую, — остановил его мэр. — В чем дело?

— В чем дело? Жизнь семнадцати горожан в опасности, а мэр не хочет появиться на месте преступления?

— Что изменится, если я приеду? Да меня просто освистают, вот и все.

Врач торопливо обошел вокруг кровати и взял мэра за запястье.

— Отпустите руку, — приказал Лассаль, — я же сказал, вы уволены. Теперь тут работает доктор Ревиллион.

— Да он еще даже не доктор, — слабо сказал мэр. — На четвертом курсе учится, по-моему.

— Слушайте, Сэм, все, что от вас требуется, это приехать туда, сказать бандитам несколько слов в мегафон, и все. Можете возвращаться в постель.

— Можно подумать, они меня послушаются!

— Не послушаются, но сделать это надо. Пусть избиратели видят, что вы защищаете жизнь горожан.

— Изибратели-то, между прочим, здоровы, — укоризненно сказал мэр.

— Вспомните Аттику,[9] — сказал Лассаль. — Хотите стяжать лавры губернатора Рокфеллера?

Мэр резко сел в кровати, свесил ноги и тут же чуть не упал вперед лицом.

— Это безумие, Мюррей. Я даже встать не могу. Если я поеду, мне станет еще хуже. — Его глаза наполнились слезами. — А если я умру?

— С политиками случаются вещи похуже смерти, — жизнерадостно сказал Лассаль. — Давайте, Сэм. Я помогу вам натянуть брюки.

Глава XII

Райдер

Райдер открыл дверь кабины. Лонгмэн слегка посторонился, но Райдер все равно задел его плечом. Лонгмэн почувствовал, что Райдер весь дрожит. Стивер сидел у задней двери, направив автомат в туннель. Уэлком, по-хозяйски расставив ноги, стоял в центре вагона и, зажав автомат подмышкой, презрительно разглядывал пассажиров.

— Прошу внимания, — громко сказал Райдер. Он обвел взглядом лица, которые медленно поворачивались к нему — медленно, неохотно, просто потому, что его голос вынудил их повернуться.

Немногие отважились встретиться с ним взглядом: старик смотрел мрачно, однако в его глазах светился живой интерес; черный бунтарь вызывающе насупился из-под обагренного кровью носового платка; бледный машинист беззвучно шевелил губами; сонный хиппи по-прежнему улыбался в полной отключке. Мамаша судорожно прижимала к себе мальчишек, словно боялась, что их сейчас отберут у нее. Девица в мини-юбке расправила плечи, машинально выпятила грудь и профессиональным движением закинула ногу на ногу.

— У меня есть новости, — сказал Райдер. — Город согласился выкупить вас.

Мамаша судорожно прижала к себе ребят и начала покрывать их лица поцелуями. Лицо черного парня не дрогнуло. Старик захлопал в ладоши, изображая овацию. Похоже, без тени иронии.

— Если все пойдет как надо, вы, целые и невредимые, скоро вернетесь домой.

— Что значит «как надо»? — поинтересовался старик.

— Если городские власти сдержат свое слово.

— Отлично, — сказал старик. — Мне ужасно интересно — просто из любопытства, — а сколько денег за нас дадут?

— Миллион долларов.

— По миллиону за каждого?

Райдер отрицательно помотал головой.

— Значит, примерно по шестьдесят тысяч на нос? Это все, чего мы стоим?

— Заткнись, старик, — вмешался Уэлком. В его голосе звучало нетерпение. Райдер понял почему: Уэлком явно клеил девицу, ее шикарные позы были адресованы именно ему.

— Сэр, — мамаша подалась к нему, потеснив мальчишек, — сэр, как только вы получите деньги, вы нас отпустите?

— Не сразу, но очень скоро.

— А почему не сразу?

— Достаточно вопросов! — отрезал Райдер. Он сделал шаг к Уэлкому и тихо проговорил: — Хорош тут кадриться. Нашел тоже время!

Даже не потрудившись понизить голос, Уэлком ответил:

— Не волнуйся, я и за стадом успею уследить, и с телочкой порезвиться. И нигде осечки не дам.

Райдер нахмурился, но смолчал. Он вернулся в кабину, не ответив на вопросительный взгляд Лонгмэна. Остается только ждать. Он не хотел гадать, принесут деньги в срок или нет. Он не желал даже смотреть на часы.

Том Берри

Отметив про себя, что главарь бандитов вернулся в кабину машиниста, Том Берри тут же выкинул его из головы, и его мыслями вновь завладела Диди. Он вспоминал, как увидел ее впервые, и в очередной раз удивился тому, как действовало на него ее присутствие. И дело не в том, что он ловил себя на всяких разных мечтаниях, которые настоящему копу вовсе не к лицу — тем более что случалось такое нечасто. Просто Диди каким-то непостижимым образом заставляла его взглянуть на то, что он привык считать долгом, с какой-то неожиданной стороны.

Через день будет три месяца, как его послали в патруль под прикрытием в Ист-Виллидж. Патрульные в штатском были исключительно добровольцами, и он так и не понял, зачем высунулся. Наверное, просто достало торчать на местности в патрульной машине один на один с напарником — жирным нацистом с толстым загривком. Напарник ненавидел евреев, негров, поляков, итальянцев, пуэрториканцев, да и вообще человечество; единственное, что он любил, так это войну — не только войну во Вьетнаме, а войну в принципе. Тома от него просто тошнило.

Он отрастил волосы до плеч, отпустил бороду, напялил пончо, стянул волосы повязкой, намотал на шею бисерные бусы и окунулся в мир байкеров, бомжей, торчков, городских сумасшедших, студентов, радикалов, сбежавших из дому подростков и вырождающихся хиппи.

Опыт оказался довольно безумным, но уж никак не скучным. Том подружился с несколькими хиппи, коротко сошелся с несколькими карманниками, косившими под хиппи (а чем они хуже него самого — копа, косящего под хиппи?), стал чуть ли не своим в среде чернокожих ребят, собиравших запоздалый долг с потомков рабовладельцев. А потом через Диди сошелся с горевшими революционным огнем юными мажорами, сменившими комфорт родительского дома и кампусы элитарных университетов на прокуренные берлоги Виллиджа. Их кумиром был Мао, но сам Председатель вряд ли пришел бы в восторг от такого пополнения.

С Диди он познакомился в первую же неделю своего патрулирования. Он только вживался в роль, налаживал первые связи. В тот вечер он как раз стоял перед витриной книжного магазина на Сент-Маркс-Плейс, изучая пеструю мешанину обложек: лидеры третьего мира, столпы американского левого движения, Маркузе, Джерри Рубен…

И тут из магазина вышла Диди. На ней были джинсы и растянутая футболка, и ее можно было бы принять за обычную хиппушку, но длинные волосы были чистыми, а одежда явно только что из стиральной машины (он всегда был чувствителен к подобным вещам). Фигурка стройная, приятные черты лица.

Она заметила его пристальный взгляд и сказала с вызовом:

— Книжки изучаете? Так они вон там, в витрине, дорогой мой.

Голос мягкий, не как у этих уличных бродяжек. Он улыбнулся в ответ:

— Изучал с удовольствием, пока вы не появились. А знаете, вы такая симпатичная, вас гораздо интереснее изучать.

Она насупилась:

— Допустим, вы тоже симпатичный парень, но я же не буду обижать вас, высказывая это вот так, в лоб?

Тому показалось, что фанфары феминизма вдруг оглушительно взревели прямо у него над ухом.

— Слушайте, вы не так меня поняли, — принялся оправдываться он. — Дело вовсе не в мужском шовинизме, честное слово.

— Может, дело и правда не в этом, но что-то не похоже.

Резко отвернувшись, она зашагала в сторону Второй авеню. Сам не зная зачем, он увязался за ней. Она по-прежнему хмурилась.

— Слушай, может, угостишь меня кофе? — спросил он.

— Пошел к черту.

— Клянусь, у меня правда ни цента.

— Ну, так катись в Гарлем и проси там милостыню. — Прищурившись, она внимательно оглядела его. — Ты что, голодный?

Он сознался, что так оно и есть. Диди повела его в закусочную и купила ему гамбургер. Она сразу и безоговорочно поверила, что он свой — тоже член Движения, один из тех аморфных юнцов, что собирались строить новый мир, но все еще пытаются разобраться в политических проблемах, социальных вопросах и собственной сексуальности. И чем дальше они болтали, тем больше она поражалась, до какой же степени он темный.

Она и влекла, и раздражала его. Ему не хотелось, чтобы она поняла, кто он такой. Правда, ей, кажется, и в голову не приходило в чем-то его подозревать; она лишь поражалась, до какой степени он не ориентируется в самых насущных вопросах современности.

— Послушай, — не выдержал он как-то. — Я же новичок. Об этом вашем Движении узнал совсем недавно.

— У тебя когда-нибудь была работа?

— А то как же? Я в банке работал, представь себе, — без запинки солгал он. — Правда, мне там с самого начала жутко не нравилось, вот я и послал их к черту и пустился в свободное плавание. Решил заняться чем-нибудь стоящим, понимаешь?

— И при этом сам толком не знаешь, во что впутываешься, верно?

— Но очень хочу узнать, — буркнул он угрюмо. И отвернулся, поскольку знал, что в глазах Диди сейчас вспыхнет сочувствие. Ее-то он давно раскусил. — Я и в самом деле хочу участвовать в Движении.

— Ну что ж, в этом я могу тебе помочь.

— Спасибо, — мрачно проговорил он. — Так я буду нравиться тебе немного больше, да?

— Больше, чем когда?

— Чем раньше.

— О! — удивленно протянула она. — Да ты мне и так очень нравишься.

Когда они встретились на следующий день, Диди приступила к его идеологическому образованию. А на следующей неделе она пустила его в свою квартиру и в свою постель. Ему пришлось проявить некоторую изворотливость, чтобы она не заметила его револьвера. Однако через несколько дней он расслабился: сунул пушку за пояс брюк, когда одевался.

— Что это?!

— Это? Знаешь, может, ты подумаешь, что я псих, но как-то раз меня ограбили на улице — это было чертовски неприятно…

В ужасе она тыкала пальцем в его короткоствольный револьвер 38-го калибра:

— Зачем тебе такая пушка? Такие пушки только полицейские свиньи носят!

Быть может, следовало и дальше морочить ей голову, но он больше не мог ей врать.

— Я… Видишь ли, Диди… В общем, так получилось, что я и есть эта самая полицейская свинья…

В ту же секунду она энергично двинула его в зубы, так что он от неожиданности едва устоял на ногах, а потом бросилась на постель и зарыдала, как самая обыкновенная девочка из хорошей семьи. Последовали упреки, подозрения, признания и клятвы в вечной любви, и в конце концов они решили не разрывать отношений. А Диди к тому же дала тайный обет — хотя долго хранить тайны она не умела, — она приложит все усилия, чтобы наставить полицейскую свинью на путь истинный.

Лонгмэн

Лонгмэн никак не мог взять в толк, зачем нужна такая точность? Зачем требовать, чтобы деньги доставили с точностью до минуты. И он с самого начала резко возражал против убийства пассажиров за просрочку.

— Наши угрозы должны быть правдоподобными, — убеждал его Райдер. — В ту секунду, когда они поймут, что мы не приведем угрозу в исполнение, нам крышка. Мы установим жесткие сроки, потом убьем одного или двоих — и докажем, что нас надо принимать всерьез.

Все это звучало логично, но от этого не становилось менее ужасным. Временами Лонгмэну казалось, что Райдер — это машина, полностью лишенная страстей и эмоций. Однако он не всегда кидался в крайности. Например, в вопросе о размере выкупа он оказался более сдержанным, чем сам Лонгмэн, который настаивал, что требовать нужно пять миллионов, не меньше.

— Слишком много, — возражал Райдер. — Они могут не согласиться. А миллион — это сумма, которую обычный человек в состоянии себе представить, понять, допустить.

— Все это пустые догадки. Ты же не знаешь наверняка — а вдруг они заплатили бы? Получится, что мы упустили неслабый куш.

Райдер одобрительно улыбнулся — для Лонгмэна это был настоящий подарок, — но остался непреклонен:

— Не надо лишнего риска. Ты и так выйдешь из туннеля с четырьмя сотнями кусков — и никаких налогов. Неплохие бабки для безработного.

Решение было принято, но у Лонгмэна остался от этого разговора неприятный осадок. Конечно, для Райдера деньги немного значат. Конечно, сама операция, все эти волнения, роль лидера — все это было важнее. Взять хоть прошлое Райдера — неужели такой человек подставлял себя под пули только ради денег? Наверняка им двигали другие, более существенные мотивы.

Закупая снаряжение, Райдер не скупился. Он покупал все сам и даже не считал нужным обсуждать с Лонгмэном, как они впоследствии поделят эти расходы. Лонгмэн знал, что четыре автомата стоят немалых денег. А еще ведь боеприпасы, пистолеты, гранаты, специальные пояса, в которых они спрячут деньги… А это причудливое приспособление, которое он сконструировал под наблюдением Райдера и которое они между собой прозвали «Уловка»?

Но в настоящую минуту Лонгмэна больше всего беспокоили не деньги, а Уэлком и эта девица в мини-юбке. Райдер уже сделал этому типу замечание, но ничего не изменилось. Эти двое внаглую крутили друг с другом, ничуть не стесняясь окружающих.

Нет, Лонгмэн вовсе не был ханжой. У него бывали женщины, и он проделывал с ними разные штучки, о которых иной раз пишут в книжках, — сначала с этой сучкой, его бывшей женой, а потом и с другими. Он частенько приводил к себе женщин, когда появлялись деньги, и развлекался с ним на всю катушку — и по-простому, и с фантазией, в общем, по-всякому… Но чтобы вот так, при всех?!

Анита Лемойн

Анита сделала вид, что поправляет юбку, и украдкой бросила взгляд на свои золотые часики. Проклятье! Даже если ей удастся выбраться из этого поганого поезда прямо вот сию минуту, она все равно уже опоздала. А значит, поганый телевизионщик в жизни не возьмет ее на пробы, хотя она уже переспала с ним ради той крохотной роли в рекламном ролике.

Чертова жизнь, чертов город! Если только вспомнить, сколько она платит за свою квартиру в хорошем доме, да какому количеству народа приходится при этом давать на лапу — швейцар, управляющий, не говоря уже о копах, — сразу становится ясно: чтобы заработать такие бабки, придется пойти на что угодно… А все ради чего? Нет уж, если на то пошло, она этот чертов город на воздух поднимет, но рано или поздно у нее будет свой дом где-нибудь в пригороде.

Рано или поздно — только вот сейчас-то как выживать? Подцепить какую-нибудь деревенщину с туго набитым кошельком? Поселиться на гребаной ферме, слушать по ночам довольное хрюканье этого типа и собственные заученные стоны, призванные изображать экстаз… Голубая мечта! Такие простофили давно все заняты. Сидят в своих пригородах, трахают чужих жен да режутся в покер.

А ведь этот отморозок по-прежнему таращится на нее. Глаза вылупил так, что удивительно, как они до сих пор не вывалились наружу сквозь прорези черной маски. Самовлюбленный ублюдок — небось считает, что все женщины должны так и обмирать при виде него. Ишь, как хвост распустил, небось воображает себя этаким… как это называется? Ах да, мачо! Но Анита точно знала — он на крючке: мысль о ее киске не дает этому психу покоя с того самого момента, как она вошла в этот гребаный вагон. А вот какого черта она сама призывно закинула ногу на ногу и кидает на ублюдка томные взгляды, словно при одном только взгляде на него так и тает, как мороженое на солнце?

Что ж, сказала себе Анита, в своем деле я, как-никак, профессионал — стало быть, и реакция у меня профессиональная; отрицать это так же глупо, как пытаться отрастить член, если ты родился без него. Да к тому же и ситуация складывается довольно неприятная, так что в любом случае не помешает сойтись поближе с одним из этих чокнутых ублюдков. Не очень похоже, что они будут стрелять в пассажиров, но когда вокруг столько стволов, всякое может случиться. Конечно, она тут ни при чем, всего лишь случайный свидетель, да что толку-то? Сколько раз она видела фотографии на первой полосе «Ньюс»: случайный свидетель лежит в луже крови, а какой-нибудь долбаный коп, склонившись над ним, таращится на бездыханное тело, почесывая при этом жирную задницу. Нет уж, я не хочу быть случайным свидетелем — я хочу выбраться отсюда, и точка! И ради этого я готова на все — даже строить глазки этому придурку. Вот прямо сейчас встану, опущусь перед ним на колени, расстегну ему ширинку — и пусть глазеют, кому нравится!

Анита сделала испуганные глазки и призывно округлила ярко-алый ротик. Ублюдок моментально понял, что к чему: даже под плащом было видно, как у него чуть ниже пояса стал набухать тугой ком.

Уэлком

Джо Уэлком хорошо помнил, как одна девчонка как-то сказала ему:

— В жизни своей не встречала такого кобеля. Ты готов заниматься этим делом когда угодно, хоть круглые сутки.

Она была горячей штучкой, эта девка: стоило только заикнуться о чем-то таком, как она опрокидывалась на спину и мигом раздвигала ноги — делай с ней что хочешь. Как-то раз они выползли из постели и отправились на кухню. И пока эта крошка варила кофе, он у нее за спиной тихонько перебрался на ее стул и приготовил ей неслабый подарочек, на который она, не глядя, и уселась. Вот это было да! Какую же скачку она тогда устроила!

Когда угодно, подумал Уэлком, и где угодно. На кровати, на полу, сидя, стоя, лежа, верхом на велосипеде. Да хоть бы и в вагоне метро, полном заложников, — подумаешь, большое дело!

Конечно, в руках у него автомат, а в туннеле уже наверняка засело не меньше сотни копов, и развязка приближается — все равно он готов! И эта цыпа в мини-юбке видит, что он готов — вон, даже рот приоткрыла. В такой ротик грех не вставить.

Ну и что — разве он псих, если в такой момент думает о бабе? А чего тут такого странного, что здоровый мужик заводится из-за бабы? Да это же совершенно естественно!

Сейчас, когда крошка уставилась на него так, словно умоляет трахнуть ее прямо тут, на грязном полу, он вдруг почувствовал, что попросту взорвется, если немедленно не разрядится. Что, прямо сейчас? Черт, да где угодно! Отведу ее в хвост вагона и разложу прямо на сиденье. И пусть все смотрят. Он покажет им класс.

Райдер наверняка взбесится. Ну, так к дьяволу Райдера, пошел бы он! А если Райдер начнет возникать, то у меня готов ответ. Он всегда готов.

Комо Мобуту

Рана на виске Комо продолжала кровоточить. Я получил ее из-за пары трусливых ниггеров, со злостью думал он, которые до конца дней своих будут рады лизать белые задницы — просто потому, что до смерти боятся этих рабовладельцев. Он отнял платок от виска и взглянул на парней. Боже, я готов отдать всю свою кровь по капле ради освобождения моего народа. Но смотрите — этим двум крысам вовсе не нужна свобода!

Кто-то тронул его за рукав. Суетливый белый старик, сидевший рядом, протягивал ему большой, сложенный вчетверо платок.

Мобуту мотнул головой:

— Я у вас ничего не просил.

— Возьмите. Мы все в одной лодке.

— Нет уж, у вас своя лодка, у меня своя. Не надо этой хрени про лодки.

— Хорошо, наши лодки разошлись в океане. Но платок все же возьмите — будьте так добры.

— Я не принимаю подаяний.

— Это не подаяние, я как раз собирался его выкинуть. Я купил этот платок больше месяца назад.

— Я вообще ничего не принимаю от белых свиней. Отвали, старик.

— Я белый, согласен. Но вот насчет свиней… Вы уверены, что у вас правильные взгляды на жизнь? Давайте будем друзьями, а?

— Не обольщайся, старик. Мы — враги, и грядет день, когда я перережу тебе глотку.

— Ладно, — вздохнул старик. — И в тот день я одолжу платок у вас.

Комо снова приложил свой платок к ране, но он был уже таким мокрым, что просто не способен был впитать больше ни капли. Он покосился на платок в руках старика — белоснежный, накрахмаленный, отглаженный. Наверняка куплен на деньги, выжатые из моих черных братьев и сестер. По справедливости, платок принадлежит его народу; не такая уж это большая компенсация за вековое рабство.

— Белое дерьмо, — пробурчал Мобуту. И взял платок.

— Дерьмо? — переспросил старик. — Да что вы, он чистый совсем.

Мобуту уставился на изрезанное морщинами, подозрительно серьезное лицо. Будь он проклят… Похоже, чертов старикашка смеется над ним!

Глава XIII

Город: толпа

То, что газетчики позже назовут «маленькой гражданской войной», началось на южной платформе станции «22-я улица». Полицейское начальство, еще не прибыв на место и не успев собственными глазами оценить серьезность проблемы, отдало приказ патрульным спуститься на платформу и очистить ее. Десять минут спустя полицейские в беспорядке ретировались — потные, взъерошенные и злые как черти. Один патрульный хромал, у другого щека была до крови расцарапана ногтями, третий бережно баюкал прокушенную руку.

Лишь несколько наиболее законопослушных пассажиров подчинились распоряжению полиции, остальные не только решительно отказались покинуть станцию, но и перешли в открытое наступление: поднялся крик, в полицейских принялись швырять чем попало, и наконец началась драка. Полицейские попытались задержать шестерых пассажиров, однако четверым из них удалось вырваться и благополучно улизнуть в суматохе. В руках у полиции осталась только чернокожая дамочка с подбитым глазом — патрульный ударил ее, когда она лягнула его в лодыжку, — и молодой человек с чахлой бороденкой, при неясных обстоятельствах получивший удар прикладом и пребывавший в полуобморочном состоянии.

Толпа, докладывал сержант, была совершенно неуправляемой. В поезде, стоявшем у платформы, было разбито несколько окон, рекламные стенды и плакаты сорваны, скамейки перевернуты, перрон усыпан рваной бумагой из общественного туалета на станции. Комиссар полиции, который в этом бедламе даже не слышал, что докладывают ему по рации, приказал окружному инспектору немедленно вызвать подкрепление и очистить платформу.

Окружной инспектор вызвал подкрепление. Пятьдесят полицейских в форме и десять детективов в штатском и с дубинками врезались в толпу и уже через несколько минут начали теснить ее к выходу. В последовавшей свалке неустановленное число пассажиров и минимум шесть полицейских получили телесные повреждения. При этом возникло дополнительное осложнение: возмущенные пассажиры требовали вернуть им деньги за проезд. Руководивший операцией капитан прорвался к билетной кассе и приказал кассиру вернуть деньги всем желающим. Кассир отказался делать это без распоряжения своего начальства. Капитан выхватил пистолет, сунул его в окошко кассы и отчетливо проговорил:

— Вот тебе распоряжение. Если ты сейчас же не начнешь выдавать деньги, я тебе пасть на затылок натяну!

Через пятнадцать минут после того, как полиция ворвалась на станцию, последний пассажир вышел на поверхность. Теперь внизу не оставалось никого, за исключением трех парней — одного чернокожего и двух белых — в дамском туалете. Они ни разу не видели друг друга до сегодняшнего дня, но сейчас дружно насиловали втроем негритянскую девчушку лет четырнадцати. Полиция об этом не подозревала.

Штаб

На соседних станциях из репродукторов непрерывно раздавались призывы покинуть линию и объяснения, каким образом можно кратчайшим путем перейти на линии «Бруклин-Манхэттен», «Индепендент», «Вест-сайд» или воспользоваться дополнительными бесплатными автобусами. Каждое сообщение заканчивалось словами: «Пожалуйста, освободите платформу. Приказ полиции Нью-Йорка!»

Кое-кто из пассажиров действительно поднялся на поверхность, но большинство отказались трогаться с места. «Вот всегда они так себя ведут, — сказал шеф Транспортной полиции окружному инспектору. — И не просите меня объяснять почему». Чтобы избежать повторения такой же свалки, как на станции «28-я улица», полиция решила не применять силу, а просто блокировала входы на станции. Мера оказалась эффективной, разве только на станции «Астор-Плейс» группа пассажиров, наверняка подстрекаемых кем-то, смяла полицейские кордоны и прорвалась вниз на платформу.

Город: Ошеаник-Вуленс-Билдинг

В вестибюле Ошеаник-Вуленс-Билдинг (одноименная компания уже давно в погоне за дешевой рабочей силой перебралась в южные штаты, но ее название по-прежнему красовалось над величественным входом в небоскреб) Эйб Розен переживал свой звездный час. Вход в метро по соседству был перекрыт, и зеваки от нечего делать заворачивали к киоску Эйба. Шоколадные батончики исчезли с витрины, будто их корова языком слизнула — Эйб побежал открывать новую коробку. На этот раз он даже не успел выложить их — пришлось продавать прямо так, из коробки. За полчаса он распродал весь запас сигарет, даже самые непопулярные марки. Потом разобрали сигары — курильщики-мужчины и даже некоторые женщины начали хватать их, когда закончились сигареты, — и наконец, когда жевать и курить было уже нечего, дошла очередь до журналов и газет. Люди кругом громко и возбужденно разговаривали, и Эйб Розен был в курсе всех событий.

— Только что прибыла «скорая помощь», не меньше двадцати машин! Они там по ошибке подали ток на контактный рельс. А это миллион вольт, представляете?

— Это все кубинские дела. Но копы уже гонятся за ними по туннелю…

— Один офицер тут за углом сказал, что они только что предъявили преступникам ультиматум. Если те до трех часов не сдадутся, то полицейские возьмут поезд штурмом и выкурят их оттуда.

— Полиция собирается откачать из туннеля воздух, те начнут задыхаться и выползут…

— Догадываетесь, как они рассчитывают смыться оттуда? Через канализацию, естественно. Им удалось раздобыть схему городской канализации, они выяснили, в каких местах трубы вплотную подходят к станциям…

— Они заломили по миллиону за каждого пассажира, так что надо собрать двадцать миллионов! Мэр пытается сторговаться — по полмиллиона за каждого…

— Мэр? Да вы смеетесь! Он только из-за черномазых беспокоится. Вот если бы все это происходило где-нибудь в Гарлеме…

— Собаки. Взять свору доберманов да запустить их в вагон. Половину, естественно, перестреляют к чертям, зато остальные перегрызут этим ублюдкам глотки. Какие потери? Да не будет никаких потерь, если не считать собак, конечно.

— А я слышал, что уже послали за национальной гвардией. Как только они придумают, как спустить в туннель танки…

Эйб Розен только слушал да поддакивал. Живя в этом сумасшедшем городе, он давно уже разучился чему-либо удивляться. К трем часам он распродал все — сигареты, сигары, шоколадные батончики, газеты, журналы — и, слегка растерянный, уселся на свой видавший виды стул. Заняться было решительно нечем, и он чувствовал себя как-то неуютно. Три часа — а полки пусты. Ему ничего не оставалось делать, как только виновато разводить руками в ответ на вопросы тех, кто проталкивался к киоску в надежде хоть что-нибудь купить — неважно что. Через вращающиеся двери ему была видна часть огромной толпы — люди стояли молча и терпеливо ждали: а вдруг снизу понесут тела — лица укрыты простынями, ноги беспомощно дергаются, — вдруг загрохочут выстрелы, побегут люди в окровавленной одежде?…

Внезапно он вспомнил про Артиса. Парнишка отправился на дежурство незадолго до того, как началась вся эта заварушка. Неужто Артис сейчас там? Да нет, вряд ли, сказал себе Эйб, сюда небось согнали спецназ со всего города — зачем им какой-то рядовой коп из подземки?

Эйб равнодушно глянул на очередного прохожего — тот спустился на эскалаторе со второго этажа здания, внезапно остановился и стал удивленно разглядывать клубившуюся у входа толпу. Явно озадаченный, он подошел к киоску.

— Что там стряслось?

Эйб, не веря собственным ушам, покачал головой. Что стряслось?! Ну надо же! Что за народ пошел? В двух шагах вот сию секунду совершается преступление века, а этот парень, видите ли, понятия не имеет, что происходит.

— Да что там может случиться? — с деланным равнодушием ответил Эйб. — Парад какой или еще что-нибудь.

Клайв Прескотт

В юности Клайв Прескотт был лучшим баскетболистом в маленьком колледже в Южном Иллинойсе, но профессионалом так и не стал. Его слишком поздно заметили, и хотя он изо всех сил выкладывался на тренировках, отсеяли еще до начала сезона.

Прескотт был типичным трудягой. Человек действия — наверное, именно так аттестовал бы себя он сам, если бы не боялся удариться в дешевую патетику. Правда, работать в полиции ему не слишком нравилось, к тому же, став лейтенантом, он довольно скоро ощутил, что достиг потолка. Конечно, работа была непыльная, особенно для чернокожего, но дадут ли ему дослужиться до капитана? Большой вопрос. Последнее время он все чаще подумывал о том, чтобы все бросить. Пусть даже с меньшим жалованьем — лишь бы не в полиции. С другой стороны — жена, двое малышей, да и о пенсии пора уже задуматься…

Прескотт сидел за пультом главного диспетчера, не отрывая глаз от созвездия мерцающих лампочек, и не знал, кого больше жалеть — себя самого или тех несчастных в поезде. В какой-то степени часть вины за их дальнейшую судьбу лежит на нем. Ему надо было во что бы то ни стало убедить главаря банды дать небольшую отсрочку, но сейчас, когда до назначенного срока осталось двадцать минут, а деньгами все еще не пахло, шансов не оставалось. Прескотт ни секунды не сомневался, что налетчики выполнят угрозу и для острастки пристрелят кого-нибудь из пассажиров.

Он вызвал Дэниэлса.

— Да? — рявкнул старший инспектор.

— Сэр, я хотел выяснить, везут ли уже деньги.

— Еще нет, я сообщу вам.

— Понял вас, сэр, — сказал Прескотт. — Значит, везут. Я так и передам на «Пэлем Сто двадцать три».

— Я же сказал — еще нет, идиот!

— Так точно, сэр, — сказал Прескотт медленно и раздельно. — Вы хотите сказать, что проблема только в том, хватит ли времени на доставку?

— Слушайте, я же вам говорю… — Дэниэлс внезапно замолк, и Клайв с облегчением подумал: наконец-то старый пень сообразил — захватчики слышат, что говорит в микрофон лейтенант, но не слышат, что ему отвечают!

— Ладно, парень, кажется, я понял, что у тебя на уме. Действуй!

Прескотт вызвал «Пэлем Сто двадцать три».

— Это лейтенант Прескотт. Деньги уже в пути.

— Понял.

Голос главаря был лишен всякого выражения. Лейтенант не мог определить, слышал ли бандит его переговоры с Дэниэлсом, но сейчас это уже не имело никакого значения.

— Мы действуем, — сказал Прескотт. — Вы видите. Но деньги физически невозможно доставить за одиннадцать минут…

— За десять. Десять минут.

— Это невозможно. Дайте нам десятиминутную отсрочку.

— Нет.

— Мы и так стоим на ушах, — продолжал Прескотт. — Дайте нам хотя бы пять минут.

— Нет. Крайний срок — три тринадцать. — Голос звучал все так же ровно, с жуткой бесстрастностью.

Но Прескотт не сдавался:

— Хорошо. Мы поняли, что деньги должны быть доставлены на станцию в три тринадцать. Мы постараемся. Но ведь от станции надо еще пройти по туннелю. Дайте нам время хотя бы на это. Прием.

Последовала пауза — настолько долгая, что лейтенант запаниковал. Он уже решил, что его собеседник прервал связь, когда трубка снова ожила:

— Хорошо. Я согласен. Но больше никаких уступок. Поняли?

Прескотт шумно выдохнул — ему вдруг показалось, что собственное дыхание отдает какой-то кислятиной.

— Хорошо. Если вы не хотите больше ничего сказать, мне нужно связаться со своим начальством.

— Нет, ничего. Я уже все сказал. Когда привезут деньги, свяжитесь со мной, чтобы получить дальнейшие инструкции. Конец связи.

Ладно, подумал Прескотт, несколько минут я выиграл. Но это ничего не даст, привезти деньги в срок все равно не успеют.

Артис Джеймс

Патрульный Артис Джеймс чувствовал себя на редкость неуютно. Укрывшись за опорой в двадцати метрах от вагона с террористами, он был в относительной безопасности, однако нельзя было пошевельнуться, и мышцы начали затекать. Но это не самое главное — гораздо хуже было то, что он потихоньку начинал нервничать. Было темно. Сквозняк доносил из туннеля приглушенные шорохи, и отнюдь не все из них были лишь игрой его воображения.

Ясно, что в туннеле позади него уже выдвинулись на линию огня человек двадцать-тридцать, а может, и пятьдесят — со снайперскими винтовками, автоматами, с гранатами со слезоточивым газом. Знают ли они о том, что он здесь сидит? Такую мелочь начальство вполне могло упустить, составляя план операции.

Подумав об этом, он еще теснее прижался к колонне и замер. Поганое дело: впереди бандиты, позади — свои. Буквально между двух огней. Мало того, что его вот-вот заметит кто-то из террористов, так еще надо не вызвать подозрений у копов, притаившихся в темноте у него за спиной. Того и гляди подкрадется сзади какой-нибудь чертов супермен в маске и глотку перережет — пикнуть не успеешь. Прямо как в кино!

В боковом кармане, как раз с того бока, которым он прижимался к опоре, Артис чувствовал пачку сигарет, которые недавно купил у Эйба Розена. Непреодолимое желание затянуться буквально пронизало его. Ему пришло на ум, что если дело кончится плохо, закурить ему уже не придется. Эта мысль привела его в такое отчаяние, что он, забывшись, махнул рукой, чтобы отогнать ее, и тут же замер, похолодев от ужаса, что выдал себя. К счастью, ничего не произошло, но он весь взмок и чувствовал, что его начинает трясти. Неужто никто ему не поможет в этом проклятом зверинце? Забыли они все о нем, что ли? Проклятье! И правда, кому нужен какой-то чернокожий?

С другой стороны, будь он белым, его лицо и руки заметно выделялись бы в темноте. Что ж, быть ниггером иногда не так уж и плохо! Он широко улыбнулся, но тут же, спохватившись, закрыл рот и на всякий случай поспешно прикрыл его рукой. Проклятье, а зубы-то! Зубы-то у меня белые!

Его честь господин мэр

Машина комиссара рванула от особняка так резво, что один из караульных отскочил прямо на клумбу, чтобы не попасть под колеса. Комиссар занял место рядом с водителем, сзади устроились Мюррей Лассаль и мэр, закутанный в шерстяной плед. Когда машина вырвалась на Ист-Энд-авеню, мэр чихнул с такой силой, что в салоне заплясали на солнце мириады пылинок.

— Платок бы взяли, — пробурчал Лассаль. — Хотите всех нас перезаразить?

— Мы совершаем большую глупость, Мюррей. — Мэр вытер нос пледом.

— Я глупостей не совершаю, — холодно ответил Лассаль. — У всех моих решений есть веские основания.

— Лезть в грязный туннель, на этот сквозняк…

— Зато когда вылезать будем, покажется тепло и уютно, — отпарировал Лассаль.

Комиссар что-то проговорил в свою рацию.

— Что он сказал? — поинтересовался у Лассаля мэр.

— Велел передать им, что вы уже едете. Слушайте, все, что от вас требуется — и это самое малое, что вы можете сделать в такой ситуации, — это взять громкоговоритель и произнести возвышенные слова о милосердии. Сохраняя собственное достоинство, разумеется.

— Они могут в меня попасть?

— Встанете за колонной. Явных причин убивать вас у них, кажется, быть не должно.

Мэр так скверно себя чувствовал, что даже не понял, что это шутка.

— Не волнуйтесь, — продолжал Лассаль. — Много времени это не займет: ваш выход, а там мы отвезем вас обратно домой, и можете снова укладываться в постель. Смотрите на это как на благотворительное мероприятие.

— Будь я уверен, что это на самом деле может как-то помочь…

— Может.

— Заложникам?

— Нет, — ответил Лассаль. — Вам.

Окружной инспектор

С парковки у юго-восточного выхода со станции «28-я улица», где окружной инспектор оборудовал свой штаб, толпа выглядела как гигантский многоклеточный организм; вся эта шевелящаяся протоплазма волновалась, однако ничего угрожающего в этом пока не ощущалось. Окружной инспектор посмотрел на часы.

— Три минуты четвертого, — сказал он. — Еще десять минут.

— Если они там хоть одного убьют, — отозвался начальник Транспортной полиции, — я считаю, надо спускаться вниз и вышибать их оттуда.

— А я считаю, что надо выполнять приказы, — ответил окружной инспектор. — Если они убьют одного, останется еще шестнадцать. А если мы начнем штурм, они перебьют всех. Готовы принять на себя ответственность за подобное решение?

— Нет, — сказал начальник Транспортной полиции. — К счастью, меня пока не просили принимать решения.

К ним подошел офицер, представившийся репортерам как капитан Миднайт. Его щеки пылали.

— Сэр, — резко сказал он окружному инспектору. — Чем мы в настоящий момент занимаемся?

— Пока ждем. А у вас есть какие-нибудь идеи?

— Сэр, неужели мы должны подчиняться бандитам на глазах у…

— Капитан, сделайте одолжение, идите к дьяволу, — утомленно произнес окружной инспектор.

Краска бросилась капитану в лицо. Побагровев до самых глаз, он смерил начальство презрительным взглядом, резко повернулся и зашагал прочь.

— Я его не виню, — сказал окружной инспектор. — Он мужик. А нынче не время мужиков, нынче время торгашей.

— Сэр, — сидевший боком в дверях машины сержант протягивал трубку радиотелефона, — это комиссар полиции, сэр.

В трубке раздался голос комиссара:

— Докладывайте.

— Мы ждем денег. Они еще не прибыли, и я не представляю, как их можно доставить вовремя. Следующий ход их. — Сделав паузу, он медленно проговорил: — Если только от вас не поступит нового приказа.

— Не поступит, — вяло проговорил комиссар. — Я звоню с дороги. Мы едем к вам. Со мной мэр.

— Прекрасно, — сказал окружной, инспектор, — я попрошу зевак, чтобы не расходились до приезда его чести.

Комиссар хрипло задышал в трубку.

— Когда господин мэр прибудет на место, он лично обратится к террористам, удерживающим заложников.

— Что-нибудь еще, господин комиссар? — сдерживаясь из последних сил, осведомился окружной инспектор.

— Нет, это все, — с нажимом в голосе проговорил комиссар. — Больше ничего. Ни единого движения — вы поняли меня, Чарли?

Федеральный резервный банк

За всю шестидесятилетнюю историю Федерального резервного банка президент «Готэм Нэшнл Траст» ни разу не звонил президенту ФРБ по столь ничтожному поводу, как один миллион долларов. Обычно просьба выдать наличные — даже если бы речь шла о куда более значительной сумме — шла по обычным каналам, и процедура в этом случае мало чем отличается от той, какой подвергается любой клиент банка, желающий снять со счета деньги. Коммерческий банк — участник Федеральной резервной системы — выдает доверенность, кассир ФРБ отсчитывает пачки купюр, складывает их в холщовые мешки, опечатывает, после чего мешки относят в присланную коммерческим банком бронированную машину.

Выглядит очень просто, но на самом деле заставить шестеренки ФРБ вращаться вовсе не так легко: Федеральный резервный банк — чрезвычайно хладнокровный организм. И поэтому звонок председателя правления «Готэм Нэшнл Траст» вызвал в ФРБ легкую панику.

Дело даже не в самом звонке — хотя он и сам по себе был событием. Нет, берите выше: потрясениям подверглась освященная десятилетиями процедура выдачи и доставки денег. До сих пор наличные отправлялись из ФРБ в коммерческие банки лишь одним-единственным способом: только что отпечатанные, пахнущие краской купюры упаковываются в пачки по сто штук, каждая пачка заклеивается узкой бумажной бандеролью, пачки связываются по десять штук специальной белой бечевкой — получается небольшая аккуратная стопка. Служащие банка именуют эти стопки, упакованные в оберточную бумагу, «кирпичиками».

В ФРБ не принято паковать банкноты в пачки по 200 штук. Там не принято стягивать пачки аптекарской резинкой, и уж тем более там не принято подбирать исключительно старые купюры. Но, естественно, когда приказ поступает из уст самого президента банка, служащим ФРБ приходится делать то, что в обычных обстоятельствах делать не принято.

Все операции с наличностью проводятся на третьем этаже здания банка на Либерти-стрит, 33. Это неприступная крепость, сложенная из суровых каменных блоков и с решетками на окнах первого этажа. На третий этаж попадают через массивные двери, мимо поста вооруженной охраны. Этаж находится под непрерывным контролем телекамер. Миновав еще одни двери, посетитель проходит в длинный коридор, вдоль стен которого выстроились в ряд тележки на колесиках; их используют для перевозки больших сумм внутри банка, например из хранилища в подвале или обратно. С левой стороны коридора находятся лифты для спуска денег к погрузочным платформам.

Экстренный чек на миллион долларов, подписанный президентом «Готэм Нэшнл Траст», был обработан клерком отдела выплат за несколько минут. Подавляя в себе раздражение, вызванное столь явным нарушением процедуры, клерк отобрал десять связок пятидесятидолларовых банкнот (в каждой по десять пачек), добавил к ним пять связок сотенных (тоже по десять пачек в каждой), сорвал бечевки и обтянул связки крест-накрест резинками. Пятнадцать тысяч банкнот, сложенные вместе, представляют собой внушительную пачку приблизительно в двадцать дюймов высотой и не меньше двенадцати дюймов в длину и ширину.

Окончив работу, клерк сложил деньги в холщовый мешок и просунул его через зарешеченное окошко двум охранникам, дожидавшимся в соседней комнате. Подхватив мешок в одиннадцать килограммов весом, охранники кинулись к лифту и через несколько секунд были уже на погрузочной платформе.

Патрульный Уэнтворт

Полицейские из спецподразделений ко всякому привычны, однако подобной суеты водитель броневика Уэнтворт никогда не видал. А его напарник, патрульный Риччи, вообще онемел от происходящего, что было поистине благословением Божьим: Риччи был трепло, каких мало, причем тема его монологов была неизменной — его необъятное сицилийское семейство.

Уэнтворт с удовольствием разглядывал восьмерых копов-мотоциклистов. Все в защитных очках, сапогах, затянутые в кожу, они беспрерывно тревожили акселераторы своих мощных машин, будоража окрестности рыком моторов. Уэнтворт тоже не глушил двигатель и тоже время от времени с удовольствием трогал педаль газа — мощный движок охотно взвывал, но до рева мотоциклов ему было, конечно, далеко.

Голос по рации — в пятый раз за последние пять минут — осведомился, получили ли они наконец деньги.

— Нет, сэр. Пока нет, сэр, — ответил Риччи, — ждем.

Рация смолкла. Риччи, покачав головой, подмигнул Уэнтворту:

— Ну и ну! Вот это приспичило!

— Ничего себе конвой, а? — спросил Уэнтворт.

— Ну и ну! Приспичило, значит, — повторил Риччи.

— И еще по копу на каждом перекрестке, — заметил Уэнтворт. — Только не надо, пожалуйста, опять говорить «ну и ну»!

— Думаешь, успеем? — спросил Риччи, глядя на часы. — Чего они там копаются?

— Считают, — ответил Уэнтворт. — Представляешь, сколько раз надо послюнить палец, чтобы отсчитать лимон?

Риччи недоверчиво взглянул на него.

— Не полощи мозги. У них наверняка там есть какая-нибудь машина.

— Точно. Специальная такая машинка, которая им пальцы слюнявит.

Риччи снова посмотрел на часы:

— Нет, не успеем. Это просто нереально. Даже если они вынесут деньги вот прямо сейчас…

На платформу вылетели двое охранников. Они вдвоем тащили холщовый мешок, сжимая в свободных руках автоматы. Охранники подбежали к кабине.

— С другой стороны! — рявкнул Уэнтворт. Риччи приоткрыл дверь. Охранники швырнули мешок ему на колени, и Риччи тут же захлопнул дверь. Мотоциклисты, включив сирены, рванули вперед.

— Ну, с Богом, — проговорил Уэнтворт, трогаясь с места. Риччи уже докладывал по рации.

Полицейский на углу дал отмашку, и они свернули на Нассау-стрит — одну из самых узких улиц Манхэттена. Все движение было остановлено, машины прижались к тротуарам.

— Не рассыпь денежки! — сказал Уэнтворт.

— Эти гады своим мешком засадили мне прямо по яйцам, — пожаловался Риччи. — Болит, как не знаю что…

Уэнтворт захохотал.

Сказать по правде, они поначалу не верили, что на каждом перекрестке будет стоять коп, но так оно и было. Количество полиции, задействованной в операции, просто ошеломляло. Во всем остальном городе полицейского, наверное, сейчас и не сыщешь. Вот раздолье криминалу!

Вспыхнули тормозные сигналы мотоциклов, Уэнтворт увидел, что ближайший перекресток заблокировала какая-то машина. Он тоже начал тормозить, но мотоциклисты тут же ушли вперед от него, и он понял, что они не собирались останавливаться, а просто инстинктивно коснулись тормозов. За секунду до того, как мотоциклисты должны были врезаться в нее, проклятая колымага с ревом освободила перекресток. Уэнтворт еле вписался в поворот, пришлось вылететь на перекрестке на встречную полосу.

— В следующий раз наверняка разобьемся всмятку! — проорал он, стараясь перекричать свирепое завывание сирен, рев мотоциклов и свист ветра.

— Все равно не успеем! — прокричал в ответ Риччи.

— А я и не собираюсь никуда успевать! На следующем перекрестке сверну налево и врублю газ. И у нас с тобой окажется миллион на двоих.

Риччи снова недоверчиво покосился на него.

— Твоя доля — полмиллиона! — крикнул Уэнтворт. — Представляешь, сколько тонн спагетти можно купить на такие деньги?

— Слушай, — обиделся Риччи, — у меня чувство юмора не хуже, чем у тебя, только давай без шовинистских выпадов, ладно?

Уэнтворт пролетел еще один перекресток. Перед ними открылась широкая Хоустон-стрит.

Окружной инспектор

В 15.09 броневик, перевозивший деньги, сообщил, что на Хоустон-стрит произошла авария. Избегая столкновения с пешеходом, решившим перебежать улицу прямо перед кортежем, два головных мотоциклиста врезались друг в друга. Обоих вышибло из седел, и они еще кувыркались по мостовой, а Риччи уже связался со штабом. Какие будут инструкции? Штаб приказал двум мотоциклистам остаться на месте аварии и оказать помощь раненым, а остальным как можно быстрее двигаться дальше. Время на исходе, осталось девяносто секунд.

Люди у штаба на парковке стояли, понурив головы. Капитан Миднайт изо всех сил саданул кулаком по крылу патрульной машины. На глазах у него были слезы бессилия.

Внезапно толпа заволновалась. Полицейские, стоявшие в оцеплении, изо всех сил пытались сдержать напор зевак. Окружной инспектор увидел мэра, его честь был без шляпы, но укутан в плед. Он приветливо улыбался и кивал головой. В ответ раздалось улюлюканье. Рядом с мэром шел комиссар полиции. Десяток патрульных прокладывали им путь через толпу.

Окружной инспектор взглянул на часы: 15.10. Почти тут же он снова посмотрел на них. Все еще 15.10, но секундная стрелка несется с какой-то прямо невероятной скоростью.

— Не успеют, — пробормотал он.

Кто-то хлопнул его по плечу. Начальник обернулся — перед ним стоял Мюррей Лассаль, а рядом — улыбающийся, но бледный как снег изможденный мэр. Его поддерживал комиссар полиции.

— Господин мэр спустится в туннель и лично обратится к террористам, — сказал Лассаль.

— Ни в коем случае, — покачал головой окружной инспектор.

— Я вашего разрешения не спрашиваю, — отрезал Лассаль. — Прошу вас немедленно все подготовить.

Окружной инспектор вопросительно поглядел на комиссара полиции, но тот невозмутимо молчал. Поняв, что начальство предпочитает не вмешиваться, окружной инспектор обратился к мэру:

— Сэр, я высоко ценю вашу озабоченность, но об этом не может быть и речи. Дело не только в вашей собственной безопасности — дело в безопасности заложников.

Краем глаза он отметил, что комиссар еле заметно кивнул. Мэр тоже вроде бы кивнул. Или просто клюнул носом от слабости? Понять было трудно.

Лассаль свирепо взглянул на окружного инспектора, затем резко повернулся к комиссару полиции:

— Господин комиссар, прикажите вашему офицеру подчиниться.

— Нет, — сказал мэр внезапно окрепшим голосом, — офицер прав. Все это — полный бред. Это только обострит ситуацию, и вдобавок меня запросто могут пристрелить.

— Сэм, предупреждаю вас… — голосом, не предвещающим ничего хорошего, начал Лассаль.

— Я еду домой, Мюррей, — отрезал мэр. Сунув руку в карман, он выудил оттуда красную лыжную шапочку и натянул ее по самые уши.

— Господи, — не выдержал Лассаль, — да вы, никак, спятили!

Мэр направился к машине, Лассаль бросился за ним.

— Сэм, ради всего святого! — взывал он. — С каких это пор мэр Нью-Йорка на глазах у сотни горожан разгуливает в спортивной шапке?!

Комиссар тихо сказал:

— Так держать, Чарли. Я от них сейчас окончательно избавлюсь и вернусь. Вы тут по-прежнему главный.

Окружной инспектор молча кивнул. Положим, они избавились от Лассаля благодаря самому мэру, а вовсе не комиссару полиции. Возможно, комиссар бы тоже сказал свое веское слово, не опереди его мэр. Честно говоря, окружному инспектору было бы куда спокойнее, если бы комиссар соображал быстрее.

Он снова посмотрел на часы: 15.12. Тот лейтенант, что на связи с преступниками, — вот он действительно соображает. Он повернулся к полицейскому с рацией:

— Вызывай Дэниэлса. Пусть его парень свяжется с поездом и передаст — деньги привезли.

Глава XIV

Райдер

Райдер включил в кабине свет и взглянул на часы: 15.12. Через шестьдесят секунд придется убить заложника.

Том Берри

Том Берри чувствовал, что начинает закипать — клокотавшая в нем ярость отчаянно требовала выхода, кровь стучала в висках. В какой-то миг он уже был готов вскочить на ноги, а из груди его рвался вырваться древний, дикий, воинственный клич. Но еще более древний инстинкт, инстинкт самосохранения, удержал его на месте. Том постарался успокоиться. Дрожа всем телом, он нервно расчесывал пальцами длинные светлые волосы. Похоже, инстинкт самосохранения взбунтовался вовремя и только что помешал ему совершить самоубийство. В одиночку ему не справиться.

Но как говорится, в единстве — сила. Остальные пассажиры помогут ему. Моментально составив в уме план, он тщательно продумал, какая роль в нем отводится каждому, и попытался мысленно транслировать его остальным. И заодно предупредил, чтобы они ждали его сигнала.

Том Берри не верил в телепатию. Но сейчас, глядя исподлобья на дуло автомата в трех футах от своего лица, он усилием мысли подавал сигналы соседям по вагону. И кажется, чудо свершилось. Один за другим все они подтвердили, что готовы.

Готовы? Резким движением он опустил руку — сигнал к началу операции.

Сначала — отвлекающий маневр: сидевшая с краю пьянчужка мешком свалилась в проход, старик довольно убедительно начал изображать сердечный приступ, а девица с распутным личиком тем временем незаметно стащила с себя трусики. Мамаша и оба парнишки бросились поднимать пьяницу, заблокировав линию огня, а та, выудив из необъятных складок своего балахона финку, незаметно сунула ее в руку мамаше. Чернокожая толстуха, вскочив со своего места, взяла старика за руку и принялась щупать его пульс — ее тучное тело надежно перегородило проход, и бандиты в хвосте вагона уже не могли видеть, что делается в голове. Девица, вызывающе выставив напоказ свои прелести, призывно качнула бедрами, привлекая внимание бандита в центре вагона.

Через секунду после того, как она, швырнув ему в лицо свои трусики, вырубила оторопевшего террориста жестким приемом карате, в дело вступил возглавляемый чернокожим бунтарем штурмовой отряд. Трое повалили преступника, стоявшего в центре вагона, после чего театральный критик обрушился на него сверху, накрепко прижав к полу. Остальные ринулись по проходу к верзиле у задней двери. Преступник не успел вскинуть автомат: заботливая мамаша, издав воинственный клич, метнула в него финку. Со свистом пролетев через весь вагон, лезвие с ужасающей точностью вонзилось в правую руку громилы. Еще через секунду и сам он исчез под грудой разгоряченных тел.

Сам Берри ждал своего часа: он хотел схватиться с главарем. Едва тот вышел из кабины, Том ловко сделал ему подножку, и бандит, шлепнувшись на пол, выронил автомат. Потянулся за оружием, но старик оказался проворнее. Схватив автомат, он приставил его к груди главаря.

— Не стреляйте, — спокойно сказал Берри, — он мой.

Сжав кулаки, главарь одним прыжком вскочил на ноги и ринулся на него, словно разъяренный бык. Берри, хладнокровно примерившись, выбросил кулак и резким хуком справа сшиб его с ног. Главарь, отлетев назад, рухнул как подкошенный, пару раз судорожно дернулся и затих. Ликующие пассажиры, вскинув Берри на плечи, торжествующе понесли его по проходу…

От этой картины у него на мгновение захватило дух. Удивительная все-таки штука — мечты, подумал Берри, хватая воздух пересохшими губами. Даже когда ты фантазируешь, инстинкт самосохранения все равно начеку. Человек — он всегда человек, разве нет? И вовсе необязательно дать себя убить, чтобы это доказать.

Клайв Прескотт

— «Пэлем Сто двадцать три», отвечайте! «Пэлем Сто двадцать три»! — голос Прескотта дрожал от волнения.

— «Пэлем Сто двадцать три», слушаю вас. — Голос главаря бандитов, как всегда, был ровен и невозмутим.

— Деньги прибыли, — сказал Прескотт. — Повторяю: деньги прибыли.

— Хорошо. — Пауза. — Вы уложились вовремя.

Простая констатация факта. Никаких эмоций. Прескотт был в ярости — он вдруг вспомнил, как сорвался голос у шефа полиции, когда тот объяснял им ситуацию, как сам он не раз сегодня ловил себя на том, что его трясет. А этот бандит, похоже, вообще не способен на какие-то чувства. Да что у него вместо крови — ледяная водица, что ли?! Отморозок какой-то, негодовал Прескотт. Точно — самый настоящий отморозок!

— А что бы вы сделали, если бы мы опоздали? — не выдержал он. — Убили бы кого-нибудь из этих ни в чем не повинных людей?

— Да.

— Из-за какой-то пары минут?! Вы считаете, что жизнь человека не стоит пары минут?!

— Сейчас я дам вам инструкции по передаче денег. Вы должны неукоснительно следовать им. Как поняли?

— Продолжайте.

— Двое полицейских должны спуститься на пути. Один понесет мешок с деньгами, другой — зажженный фонарь. Как поняли?

— Вас понял. Двое полицейских, один несет деньги, у другого в руках фонарь.

— Тот, у кого в руках будет фонарь, пусть водит им из стороны в сторону. Задняя дверь вагона будет открыта. Тот, у кого будут деньги, пусть забросит мешок в вагон. После этого оба немедленно поворачиваются и возвращаются на станцию. Как поняли?

— Водят фонарем по кругу. Дверь вагона будет открыта. Мешок с деньгами — в вагон, затем оба полицейских должны уйти обратно на станцию. Все ясно.

— И зарубите себе на носу: все условия остаются в силе. Малейшая провокация со стороны полиции — и мы убьем заложника.

— Да, — сказал Прескотт. — В этом я не сомневаюсь.

— На доставку денег вам дается десять минут. Если к этому времени их не будет, то…

— Ясно, — сказал Прескотт, — вы убьете заложника. Вы повторяетесь. Но нам нужно больше времени. Они не успеют дойти.

— Десять минут.

— Дайте нам пятнадцать, — сказал Прескотт. — По шпалам трудно идти, да еще с тяжелым мешком. Дайте пятнадцать.

— Десять. Когда деньги будут у нас, я свяжусь с вами и дам заключительные инструкции.

— Какие еще? Ах да, о том, как вам смыться. Ну это вам не удастся.

— Сверим часы, лейтенант. На моих 15.14. До 15.24 деньги должны быть у нас. Конец связи.

— Конец связи, — проговорил Прескотт и выключил микрофон. — И тебе тоже конец, проклятый ублюдок!

Патрульный Уэнтворт

В 15 часов 15 минут 30 секунд патрульный Уэнтворт, до отказа вжав в пол педаль газа, пролетел Юнион-сквер и, не сбавляя скорости, въехал на Двадцать восьмую улицу. Не отрывая пальца от кнопки сирены, он под опасным углом пересек проезжую часть, и броневик, ударившись левым колесом о бордюр, резко затормозил у самой парковки.

В человеке, тяжелой рысью кинувшемся к машине, Уэнтворт узнал окружного инспектора.

— Ого, как несется! Чует мое сердце, ждет нас внеочередное повышение.

Окружной инспектор, еле дыша, рванул на себя дверь кабины и заорал:

— Где он?

Риччи сбросил мешок прямо ему на руки. Начальник пошатнулся, но устоял. Поймав равновесие, он передал мешок двум копам, сопровождавшим его.

— Шевелитесь! — рявкнул окружной инспектор. — У вас восемь минут. Марш!

Копы ринулись ко входу на станцию. Окружной инспектор проводил их взглядом и вновь обернулся к Уэнтворту и Риччи:

— Катитесь. Тут и без вас народу хватает. Доложитесь диспетчеру и мотайте на дежурство.

Уэнтворт завел мотор и тронулся с места.

— Сама вежливость, — буркнул он. — Умеет же поблагодарить человека, верно?

— Начальство, чего ты хочешь, — бросил Риччи. — Радуйся, что еще легко отделался.

Свернув на юг, Уэнтворт выехал на Парк-авеню.

— Ну и скажи теперь — разве не стоило бы свернуть со всеми денежками налево?

— Стоило, — мрачно буркнул Риччи и потянулся к микрофону.

— Будь я проклят — ни тебе «хорошая работа, парни!», ни просто «спасибо»! — разорялся Уэнтворт. — Готов поспорить, что никто бы и не почесался, если бы мы выудили из этого мешка пару-тройку пачек. Согласен?

— Ну, думаю, преступники заметили бы, — возразил Риччи. — И сообщили бы, что денег не хватает. А тогда уж нам бы точно надрали задницу.

Уэнтворт молчал. Риччи доложил диспетчеру, что задание выполнено.

— Жаль все же, не перехватили пару пачек, — сказал Уэнтворт, как только Риччи выключил микрофон. — Честное слово, иногда хочется стать преступником. По крайней мере, тебя все уважают.

Сержант Мисковски

За одиннадцать лет службы сержанту Транспортной полиции Мисковски только раз довелось спуститься на полотно — он погнался за парочкой алкашей, которым вздумалось прогуляться по туннелю. Он до сих пор помнил, что до смерти боялся споткнуться и упасть на контактный рельс. Сейчас все было иначе. Во тьме туннеля светились изумрудные огни светофоров. Он почему-то думал, что в туннеле полная тишина — и ошибался: тихонько шелестел ветер, и вдобавок ему все время слышались какие-то странные шорохи, но что это было такое, он не знал. Когда они проходили мимо девяти пустых вагонов, сержант уже знал, что туннель битком набит копами. Возле колонн шевелились неясные тени, несколько раз он слышал совсем рядом чье-то дыхание. Проклятье, подумал он, шастают тут, как привидения! Впрочем, не похоже было, чтобы второго копа, которого приставили ему в напарники, это волновало. Не оглядываясь, он размашистой походкой шагал вперед — тяжелый мешок с деньгами, который он тащил на плече, казалось, ничего не весит.

Фонарь, которым сержант мерно качал из стороны в сторону, выхватывал из мрака то рельсы, то кабели на стенах. Они шли в хорошем темпе; Мисковски уже начал сопеть, а напарнику хоть бы хны: железный парень, даже с мешком на плечах дышит как младенец.

— Вот они, — сказал напарник.

Мисковски увидел в глубине туннеля слабый свет и покрылся испариной.

— Ломимся прямиком на четыре автомата.

— Ой как страшно, — подхватил напарник. — Сейчас от страха в штаны наложу, ей-богу! — Он подмигнул Мисковски.

— Вообще-то не думаю, что опасность так уж велика. Нам и нужно-то всего только деньги передать, верно?

— Да вроде да, — проговорил напарник и поправил мешок на плече. — А знаешь, в нем кило десять-двенадцать всего. Не так уж много для миллиона.

— Я тоже думаю об этих чертовых бумажках, — нервно хохотнул Мисковски. — Представь на минутку, что нас ограбили. Понимаешь, о чем я? Предположим, парочка грабителей… — начал он. И тут же осекся. Мысль, не дававшая ему покоя, вдруг показалась ему слишком дерзкой. Лучше оставить ее при себе, а то еще выставишь себя в дураках.

— Это вовсе не смешно, — сказал напарник. — Одного моего знакомого офицера на прошлой неделе ограбили — правда, он тогда был не на службе. Выскочили откуда-то, набросились сзади и ударили по голове стальным прутом, завернутым в газету. А потом забрали бумажник со всеми кредитками, да еще и табельное оружие в придачу. А пропажа служебной пушки — это, знаешь ли, не шутка. За такое по головке не погладят.

— Ну так он наверняка был в штатском — а мы-то в форме. Не думаю, что кому-то придет в голову нападать на копов в форме.

— Пока вроде не особо нападают. Но этот день не за горами.

— Кто-то стоит в дверях вагона, — прервал его напарник. — Видишь?

— Боже! — сказал Мисковски. — Надеюсь, он знает, кто мы такие, и не начнет палить.

— Если и начнет, то не сразу, — бросил напарник.

— Проклятье… Что ты хочешь этим сказать? Как это «не сразу»?

— Я имею в виду — пока не увидит белки наших глаз. — Напарник покосился на Мисковски и тихонько рассмеялся.

Артис Джеймс

Артис Джеймс совершенно окоченел. Ему казалось, что он просидел в туннеле всю свою жизнь и останется в нем навек. Туннель стал его средой обитания, как вода для рыбы — подземный океан, темный, сырой, наполненный шорохами.

Даже захваченный вагон выглядел более уютным — все же в нем были люди. Он чуть-чуть высунул голову из-за опоры. В освещенном прямоугольнике задней двери мелькнул силуэт — полголовы, правое плечо. Секунд десять человек был виден на светлом фоне, затем исчез. Через минуту-другую видение вновь появилось, и Артис понял, что это наблюдатель: ствол его автомата, словно антенна, ощупывал туннель.

Когда силуэт появился снова, Артис вдруг подумал, что бандит представляет собой идеальную мишень. Правда, из револьвера на таком расстоянии вряд ли стоит рассчитывать на попадание… разве что речь идет об очень уж метком стрелке. Как он сам, например. Не спеша, аккуратно прицелиться, для уверенности положив руку на выступ опоры, и снять преступника одним точным выстрелом. Артис знал, что у него получится.

Он попытался вспомнить, какие распоряжения дал ему сержант. Что-то вроде «затаиться и ничего не предпринимать». Но если он снимет одного из террористов, кто рискнет обвинить его в нарушении приказа? И когда неясный силуэт вновь возник в проеме двери, револьвер как будто сам собой прыгнул в руку Артису. Положив ствол на левую руку, чтобы револьвер не дрожал, он медленно поднял его на уровень глаз — и тут фигура скрылась из виду. Артис убрал револьвер в кобуру. Но тут же снова выхватил его и встал в стойку. Когда маячившая фигура вновь появилась в дверном проеме, Артис прицелился и нажал на курок.

Если бы он не забыл снять оружие с предохранителя, то сейчас мы имели бы одного убитого преступника. Когда силуэт вновь исчез, Артис Джеймс от досады пару раз щелкнул предохранителем, потом снова спрятал револьвер в кобуру. И тут же вытащил — ему показалось, что он не поставил револьвер на предохранитель. Нет, конечно нет — он слишком опытный коп, чтобы допустить подобную оплошность. Сжав револьвер в руке, он дожидался, когда в проеме двери вновь появится силуэт бандита. И как только расплывчатая фигура вновь возникла в дверном проеме, он прицелился, сделал глубокий вдох, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок.

Выстрел прогремел в туннеле, словно взрыв бомбы.

Он услышал звон разбитого стекла. Фигура в дверном проеме надломилась и рухнула. Попал!

И сразу же туннель превратился в форменный ад. Ослепительно засверкали вспышки автоматных очередей, пули с визгом рикошетили от стен. Артис вжался в опору, мечтая раствориться в ней. Господи боже! Если даже преступники в него не попадут, то ответный огонь полиции уж точно его угробит!

Глава XV

Сержант Мисковски

Едва грохнул выстрел, сержант Мисковски с воплем «ложись!» бросился на путевое полотно и потянул за собой напарника. Над ними пронесся шквал свинца. Мисковски закрыл голову руками, и тут же над ними просвистела вторая волна автоматных пуль.

Напарник выставил перед собой мешок.

— Нет, миллионом не прикроешься, — шептал он.

Огонь прекратился так же внезапно, как и начался, но Мисковски выждал еще не меньше минуты, прежде чем осторожно поднять голову. Напарник осторожно выглянул из-за мешка.

— Что будем делать? — прошептал Мисковски. — Пойдем к вагону?

— Нет уж, к черту, — прошептал в ответ напарник. — Не понимаю, что происходит. Проклятье, от этого дерьма вовеки форму не отстираешь.

Туннель теперь казался вдвое темнее, чем раньше, а тишина просто-таки давила на уши. Мисковски, скорчившись за мешком с деньгами, мысленно поблагодарил Бога и за то, и за другое.

Райдер

Райдер шел по проходу, и пассажиры провожали его застывшими от ужаса глазами. Казалось, они даже не дышали. Уэлком стоял спиной к Райдеру, наполовину высунувшись наружу через заднюю дверь. Стекло двери было разбито, под ногами Уэлкома хрустели осколки. Ствол его автомата шевелился, ощупывая туннель, словно усики какого-то диковинного насекомого. На лице Стивера, сидевшего на скамейке рядом с Уэлкомом, при виде Райдера отразилось облегчение, но Райдер видел, что Стивер ранен. На правом рукаве его плаща, чуть ниже плеча, быстро расплывалось влажное темное пятно.

Райдер встал над Стивером и вопросительно взглянул на него.

— Ничего, — пробормотал Стивер. — Думаю, прошло навылет.

— Сколько пуль?

— Одна. Я мог бы приложить его, — он похлопал по лежавшему на коленях автомату, — но там ни черта не видать. Это он дал очередь, — Стивер кивнул на Уэлкома.

Райдер кивнул и выглянул в туннель через плечо Уэлкома. Туннель выглядел совсем безжизненным, сумрачные опоры превращали его в колдовской подземный лес. Конечно, там где-то прятались люди, много людей, но ни одного было не видно.

Он отодвинулся от окна. Уэлком возбужденно дышал.

— Ты без разрешения бросил пост, — сказал Райдер. — Вернись на место, в центр вагона.

— Иди ты… — огрызнулся Уэлком.

— Вернись на свое место.

Уэлком резко повернулся, его автомат коснулся груди Райдера, и тот через плащ ощутил пустоту автоматного дула. Райдер смотрел сквозь прорези маски прямо в глаза Уэлкому.

— Возвращайся на место, — медленно сказал он.

— Пошел ты со своими приказами! — буркнул Уэлком, но Райдер уже понял, что тот подчинится. Уэлком опустил автомат. На этот раз схватки не будет. Пока не будет.

Протиснувшись мимо Райдера, Уэлком вразвалку прошел в центр вагона. Райдер подождал, пока он снова занял свой пост, откуда мог видеть всех пассажиров, потом опять окинул взглядом туннель. Никакого движения. Он подсел к Стиверу.

— Ты уверен, что был только один выстрел?

Стивер кивнул.

— Потом Уэлком дал две очереди. В ответ были выстрелы?

— Нет, был только один выстрел, и все.

— У кого-то сдали нервы. Или мозги, — сказал Райдер. — Сможешь управиться с автоматом?

— Да я вроде и управляюсь, разве нет? Больно немного, но это чепуха.

— Не думаю, что это повторится, но мы обязаны сдержать слово. В конце концов, на этом ведь все и держится — они должны знать, что мы выполняем свои угрозы, понимаешь?

— Понимаю, конечно, я не идиот, — сказал Стивер.

— А кто говорит, что ты идиот?

— Считаешь, надо пристрелить одного из заложников? — спросил Стивер.

— Естественно. Можешь выбрать сам, если хочешь.

Стивер пожал плечами:

— Да мне все равно.

Райдер наклонился к ране Стивера. Кровь продолжала сочиться сквозь дырку в рукаве плаща.

— А потом я займусь твоим плечом. Справишься?

— Конечно.

Райдер пошел к центру вагона. Кто? Старик? Алкоголичка? Вероятно, это были бы минимальные потери для человечества… Нет. Выносить моральные суждения не входит в его боевое задание.

— Вы. — Он наугад ткнул пальцем. — Встаньте.

— Я? — Голос дрожит.

— Да, — сказал Райдер, — вы.

Дэнни Дойл

Дэнни Дойлу грезилось, что он ведет поезд метро по очень странной линии. Сам рельсовый путь был в порядке, но вот окружающий ландшафт непривычный — деревья, озера, холмы, все залито солнечным светом. Много станций, на перронах народ, но останавливаться не нужно. Замечательная поездка: контроллер до упора, все сигналы зеленые, душа поет.

Видение тут же рассеялось, когда из туннеля донесся выстрел, а уж когда забил автомат, Дэнни и вовсе вжал голову в плечи. Потом он увидел мокрое пятно на синем плаще амбала, и его едва не вырвало. Он не выносил вида крови, вообще не выносил зрелища любого насилия, ну разве что кроме футбольных матчей, да и то по телевизору, когда не слышно ударов по телу. Говоря по правде, он был трусоват, что для ирландца считалось почти противоестественным пороком.

Когда главарь преступников ткнул пальцем, он решил было не вставать, но побоялся ослушаться. Может быть, палец бандита указывал вовсе не на него, да теперь, после того как он переспросил, обратного хода не было. Ноги стали совершенно ватными, в голове мелькнула мысль: надо упасть. Бандит увидит, какой я беспомощный, и велит сесть на место. Но он боялся, что они раскусят эту хитрость и обозлятся еще больше. Хватаясь за поручни, он побрел к центру вагона. Когда поручни кончились, он обеими руками вцепился в одну из центральных стоек и замер — сквозь прорези маски на него смотрели холодные серые глаза главаря террористов.

— Ты машинист, верно? Ты-то нам и нужен.

Во рту у Дэнни скопилось такое количество слюны, что ему пришлось дважды сплюнуть, прежде чем он смог говорить.

— Пожалуйста, не убивайте меня.

— Пошли за мной, — поманил главарь.

Дэнни еще крепче вцепился в стойку:

— Не за себя прошу: жена, пятеро детей. Жена больная, то в больницу, то обратно…

— Кончай ныть. — Бандит оторвал Дэнни от стойки. — Твое начальство хочет, чтобы ты, когда дадут ток, подкатил обратно к станции те девять вагонов.

Он схватил Дэнни за руку и потащил к задней двери вагона. Здоровяк поджидал их у двери. Дэнни старался не смотреть на его окровавленный рукав.

— Пойдешь в кабину второго вагона, — сказал главарь, — и будешь ждать указаний из Башни.

Дэнни пытался заглянуть в глаза главаря, видневшиеся в прорезях маски. Они ничего не выражали. Главарь рывком раздвинул боковую дверь. Дэнни схватился за ручки.

— А как я поведу поезд без ключей и тормозной ручки?

— Они пришлют тебе новый комплект.

— Терпеть не могу работать чужой тормозной ручкой. Знаете, у каждого машиниста личная…

— Делай, что говорят! — В голосе бандита впервые зазвучали нотки нетерпения. — Ну, давай. Пошел!

Дэнни вгляделся в туннель:

— Я не могу. Там лежит кто-то. Старший диспетчер, кажется. Мне придется переступить через него. А я не могу смотреть…

— Так закрой глаза! — посоветовал бандит, толкая Дэнни в спину.

Дэнни вдруг вспомнил, как они с ребятами шалили перед первым причастием. Неужто за это его карает Господь? Господи милостивый, я не хотел. Вытащи меня отсюда, и я буду самым благочестивым и преданным Твоим слугой. Больше никаких дурацких шалостей, клянусь, хотя я и тогда не имел в мыслях оскорбить Тебя. Ни прегрешения, ни лжи, ни нечестивого помысла… Господи всемогущий, я стану творить добро, жизнь моя отныне будет исполнена веры…

— Вали отсюда! — сказал главарь.

Анита Лемойн

За долю секунды до того, как палец главного бандита указал прямо на нее, Анита Лемойн впервые в своей жизни ощутила смутный трепет… «Помни, что все мы смертны!» — Придурок-телеведущий неизменно повторял эту фразу всякий раз, когда заканчивал мастурбировать. Испуганно моргнув, она перестала таращиться на этого латиноамериканца с внешностью итальянского любовника. Глаза ее перебегали с толстухи, пытавшейся закрыть собой двух своих мальчишек, на старую пьянчужку: грязная кожа, сплошь покрытая какими-то отвратительными струпьями, мутные, белесые глаза, шамкающий рот… Господи!

Помни, что и ты тоже смертна! Нет, это еще не смерть, конечно, — просто напоминание о том, что наступит день, когда и ее собственное тело начнет расползаться, упругие груди обвиснут, кожа станет дряблой и сморщится — вот и конец веселой игре, за которую вдобавок так хорошо платили! Она занялась этим ремеслом, когда ей едва стукнуло четырнадцать, а сейчас ей уже под тридцать. Стало быть, пора подумать о будущем. Итак, квадратная толстуха-мамаша и старая пьянчужка — словно два пути, которые судьба предлагает ей пройти. Пьянчуга — та уже, можно сказать, одной ногой в могиле, это и слепому видно. А вот эта пышечка… Как насчет нее?

Анита попыталась представить себе эту жизнь — небось с утра до вечера копошится, словно хлопотливая мышь, в своей безупречно чистой тесной квартирке, экономит каждый цент, бегает по распродажам, старясь купить что-то по дешевке, вечером, усталая, валится в постель, молча терпит, когда ее из года в год трахает один и тот же мужик, убирает, стирает, варит, подтирает своим мальчишкам сопливые носы.

Вот так вот. Две жизни, две судьбы — и обе для нее хуже смерти. Может, подкопить еще самый чуток деньжат да открыть магазинчик? Пусть небольшой, но свой собственный, куда такие же девчонки, как она, станут забегать за продуктами или за всякой мелочевкой. Учитывая, как мы, шлюхи, швыряемся деньгами, дельце наверняка окажется прибыльное. Как же она всегда швырялась деньгами! Вспомнить хотя бы шикарную квартиру, которую она снимает… А ее тряпки, а километровые счета из баров, а безумные чаевые, которые она имеет обыкновение оставлять? Помни, что и ты смертна!

Но на жест главаря вдруг откликнулся машинист — несчастный идиот! Она снова стала искать взглядом своего брюнета. Тот с интересом разглядывал машиниста, который на подламывающихся ногах брел к выходу, судорожно цепляясь за поручни, чтобы не упасть. Да брось его, смотри на меня, посмотри на меня! Точно услышав, он повернулся к ней. Она снова изобразила чарующую улыбку, облизала губки, быстро глянула на его ширинку и сразу стыдливо отвела глаза. Стопроцентное попадание — это было видно невооруженным глазом. Слава богу, подумала Анита, авось пронесет. Уж если мне достаточно только глянуть на мужика, чтобы он мигом съехал с катушек, значит, волноваться пока не о чем.

Помни, что ты тоже смертна — слышишь, ты, белая задница?

Сержант Мисковски

— Что будем делать? — Мисковски лежал, прижавшись щекой к грязной шпале. Мешок валялся рядом. — Двинемся дальше?

— Черт возьми, откуда мне знать! — прошипел напарник. — Знать бы, кто это пальнул? Узнаю — на кусочки порву, можешь мне поверить.

— Так что будем делать? — нетерпеливо повторил Мисковски.

— Я простой патрульный, а ты — сержант. Тебе и решать.

— Я не твой сержант, — огрызнулся Мисковски. — И потом — какие тут сержанты, когда вокруг полно высокого начальства! Мне тоже нужен приказ.

Напарник приподнял голову:

— В дверях кто-то стоит. Видишь? Две головы. Нет, три…

Мисковски, привстав на локтях, осторожно выглянул из-за мешка.

— Они открыли заднюю дверь. Разговаривают… — Он замер. — Смотри, один спрыгнул!

На путях смутно маячила какая-то фигура. Человек выпрямился, обернулся к вагону, затем очень медленно, шаркая, двинулся вперед.

— Похоже, он направляется к нам, — хрипло прошептал сержант. — Приготовь-ка револьвер, слышишь? На всякий случай. Точно — он идет к нам.

Мисковски, не сводивший глаз с неясной фигуры, направлявшейся в их сторону, не заметил, как в проеме двери вдруг снова возник чей-то смутный силуэт. Яркая вспышка ослепила его, бредущая по туннелю фигура вдруг словно споткнулась, сделала еще несколько неуверенных шагов вперед и рухнула на землю. По туннелю прокатилось гулкое эхо выстрелов, от которого, казалось, содрогнулись стены.

— Господи, помилуй, — дрожащими губами прошептал Мисковски. — Да тут настоящая война!

Том Берри

Увидев, как машинист, спотыкаясь, бредет к задней двери вагона, Том Берри зажмурился и махнул рукой, останавливая такси — конечно, такси, Господи ты боже мой, не на поезде же ему удирать отсюда! На всех парах он помчался в Виллидж, где в своей тесной берлоге, с разбитым паркетом его дожидалась Диди.

— Я ничего не мог поделать, уверяю тебя. Абсолютно ничего, — прямо с порога выпалил он, едва она открыла дверь.

Диди втащила его внутрь, порывисто обвила его шею руками. Похоже, она была вне себя — целовала, тормошила его, чуть не плача от страсти и облегчения.

— Знаешь, единственное, о чем я тогда мог думать — слава богу, они выбрали машиниста, а не меня!

Всхлипывая, она осыпала его поцелуями. Потом потащила к постели, на ходу срывая с него одежду. После этого поспешно разделась сама.

Уже позже, когда они лежали рядом, слишком усталые, чтобы говорить, крепко обнявшись, так что их переплетенные ноги были похожи на причудливую монограмму на простыне, он сделал еще одну попытку объяснить Диди, что произошло:

— Я служил не тем хозяевам. Но теперь я сбросил с себя оковы рабства и готов отдать всего себя революции.

Она как будто вся заледенела:

— Выходит, ты сидел там с заряженной пушкой за пазухой — и ничего не сделал?! — Диди поспешно отодвинулась, монограмма на простыне распалась. — Трус! Предатель! Ты ведь давал присягу защищать права людей — и предал их!

— Но послушай, Диди, — залепетал он, — их же было четверо против меня одного! И у них у всех были автоматы!

— Во время Великого похода[10] воины Красной армии бросались на гоминьдановцев с ножами! Кидали в них камнями, шли в рукопашную — а ведь у тех тоже были автоматы!

— Послушай, Диди, остынь — я ведь не китайский коммунист, а просто одинокая полицейская свинья. Стоило мне только пальцем пошевелить, и эти реакционеры пристрелили бы меня на месте.

Он потянулся, чтобы обнять ее. Но Диди передернуло от отвращения, она поспешно вскочила с постели.

— Ты трус! — ткнув в него дрожащим пальцем, гневно объявила она.

— Нет, Диди. С точки зрения диалектики я поступил абсолютно правильно, отказавшись пожертвовать своей жизнью ради власти и собственности правящих классов.

— Но ведь из-за тебя были грубо попраны права человека! Твой священный долг, долг полицейского офицера, защищать эти права — а ты забыл об этом!

— Так ведь полиция — это всего лишь репрессивная машина, одно из щупалец капиталистического спрута! — заорал он. — Копы таскают для правящих классов каштаны из огня, в котором горит измученное тело рабоче-крестьянского класса. Долой свиней, разве не так?

— Ты нарушил свой долг. Это из-за таких, как ты, полицейских прозвали свиньями. Обидев этим настоящих свиней!

— Диди, опомнись! Что случилось с твоим мировоззрением? — Он умоляющим жестом простер к ней руки. Диди, отпрянув, метнулась в угол и, увязнув по щиколотку в беспорядочной куче пластинок, заняла боевую стойку.

— Диди! — взывал он. — Ты же моя боевая подруга! Мы же товарищи по оружию!

— Временный народный суд рассмотрел твое дело, товарищ Предатель, — резко повернувшись, она наставила на него его же собственный револьвер, — и вынес вам смертный приговор!

Она нажала на спусковой крючок. Прогремел выстрел, и комната Диди распалась на куски и исчезла.

Машинист был мертв.

Окружной инспектор

Снайпер спецназа, находившийся в туннеле, сообщил о перестрелке. Первой реакцией окружного инспектора было недоумение.

— Не понимаю, — сказал он комиссару. — Мы же успели вовремя.

Комиссар побелел:

— Они издевались над нами! А я-то рассчитывал, что они будут соблюдать свои собственные условия!

Окружной инспектор еще раз восстановил в памяти доклад снайпера.

— Кто-то выстрелил в них первым. Преступники как раз выполняли свои условия.

— Кто выстрелил?

— Пока неясно. Снайпер сказал, что звук напоминал револьверный выстрел.

— Безжалостная публика, — покачал головой комиссар. — Да, эти ребята не в игрушки играют. Кровожадные убийцы…

— Этого следовало ожидать. Как я понимаю, они дали нам понять, что выполнят все свои угрозы. Лучше поскорее выполнить их требования.

— А где те двое с деньгами?

— Снайпер сказал, что они были уже совсем недалеко от поезда. Они были почти у цели, когда началась стрельба.

— Ваши дальнейшие действия?

Мои действия? — подумал начальник полицейского участка.

— Осталось шестнадцать заложников — вот что надо учитывать в первую очередь.

— Да, — согласился комиссар.

Окружной инспектор взял микрофон, связался с Дэниэлсом и приказал передать преступникам следующее: деньги на путях, задержка вызвана недоразумением. Потом следует извиниться и сообщить, что теперь понадобится немного больше времени, чтобы выполнить все их требования.

— Вы довольны? — спросил окружной инспектор. — Офицер полиции лижет задницу убийцам.

— Спокойнее, — сказал комиссар.

— Спокойнее? Они ставят музыку, а мы под нее пляшем. У нас тут целая армия с автоматами, гранатометами и компьютерами, двое ни в чем не повинных людей убиты, а мы по-прежнему лижем им задницу?!

— Спокойно!

Окружной инспектор прочел на лице комиссара зеркальное отражение собственной злобы и страдания.

— Извините, сэр.

— Все в порядке. Мы еще свое возьмем. Они тоже нам спляшут — вот увидите.

— Может быть, — пробормотал начальник полицейского участка. — Скажу вам только одно, сэр: когда все это закончится, я уже никогда не буду таким, как раньше. Я хочу сказать: из меня уже не получится нормального копа.

— Спокойно, — повторил комиссар.

Артис Джеймс

Машиниста убил тот самый человек, которого он подстрелил, или думал, что подстрелил. Но Артис Джеймс не знал об этом. Он сидел, прижавшись к опоре, с того самого момента, когда в ответ на его выстрел в туннель низверглась лавина автоматного огня. Совершенно случайно он выглянул из-за опоры как раз в ту секунду, когда машинист — он различил полосатую спецодежду — спускался на пути. Несколько секунд спустя раздался выстрел, и Артис снова откинулся к стене. К тому времени, когда он, собравшись с духом, опять высунулся из-за опоры, машинист уже рухнул на рельсы, в нескольких ярдах от неподвижного тела старшего диспетчера.

Артис, прижавшись спиной к опоре, осторожно достал рацию и, прижав микрофон к губам, вызвал штаб. Ему пришлось трижды давать сигнал, прежде чем ему ответили.

— Мы плохо вас слышим, патрульный. Громче, пожалуйста!

— Я не могу громче, они слишком близко, — прошептал Артис.

— Громче, пожалуйста!

— Докладывает патрульный Артис Джеймс. Я в туннеле, рядом с захваченным вагоном.

— Хорошо, так слышно немного лучше. Продолжайте.

— Только что они застрелили машиниста. Вывели на пути и застрелили.

— Боже! Когда это случилось?

— Минуты через две после первого выстрела.

— Какого еще первого? Проклятье, ведь был же приказ не стрелять! Кто стрелял?

Артиса как обухом по голове ударили. Это не я стрелял! Боже, если машиниста убили из-за того, что я выстрелил первым…

— Как слышите, патрульный Джеймс? — спросил штаб. — Значит, вы говорите, кто-то выстрелил в вагоне?

— Да! Нет… Я же и говорю, — заспешил Артис. Кажется, пронесло, парень, о господи, кажется, пронесло… — Нет, кто-то выстрелил по вагону.

— Кто?!

— Не знаю. Стреляли откуда-то позади меня. Может, и попали. Точно не знаю.

— Проклятье! Машинист мертв?

— Не двигается. Что мне делать?

— Ничего. Ради всего святого, не делайте ничего.

— Вас понял. Продолжаю ничего не делать.

Райдер

Райдер принес из своего саквояжа в кабине машиниста перевязочный пакет. Стивер уже успел раздеться. Плащ и пиджак были аккуратно сложены на сиденье. Райдер помог Стиверу расстегнуть пояс для денег, затем разорвал набухший кровью рукав, снял с него рубашку. Массивный торс Стивера был сплошь покрыт густыми завитками темных волос. Райдер мельком выглянул в окно: машинист лежал лицом вниз, темные пятна на его форменной тужурке показывали, куда попали пули Стивера.

Райдер присел рядом со Стивером и обследовал рану. Из входного отверстия сочилась кровь; там, где пуля вышла, крови было гораздо больше. Тоненькие струйки крови были почти незаметны под густой порослью волос.

— Вроде чистая, — сказал Райдер. — Болит?

Стивер помотал головой. Райдер порылся в металлической коробке с лекарствами и извлек пузырек с дезинфицирующим раствором.

— Сейчас забинтую. Это все, что можно пока сделать.

— Валяй. — Стивер пожал плечами.

Смочив две салфетки, Райдер осторожно промокнул рану, потом обтер кровь с руки Стивера. Намочил еще две салфетки, наложил на рану и тщательно забинтовал руку. Стивер стал одеваться.

— Не слишком затянул? А то онемеет.

— Ерунда, — ответил Стивер. — Почти не чувствую.

Убедившись, что Стивер оделся, Райдер спрятал индивидуальный пакет и двинулся обратно к кабине. На ходу отметил безмолвный обмен страстными взглядами между Уэлкомом и девчонкой в мини-юбке; на скулах у него заходили желваки, однако он не остановился и не сказал ни слова. Лонгмэн преградил ему дорогу:

— Где машинист?

— Машинист мертв.

Войдя в кабину, он плотно прикрыл за собой дверь. Динамик неистовствовал. Нажав педаль, Райдер включил микрофон:

— «Пэлем Сто двадцать три» вызывает Центр управления. Прием.

— Ах ты ублюдок! За что вы убили машиниста?

— Вы подстрелили одного из моих людей. Я предупреждал, что за этим последует.

— Кто-то нарушил приказ и выстрелил. Это просто ошибка! Свяжись вы сразу со мной, и его не пришлось бы убивать.

— Где деньги?

— Рядом с вагоном.

— Даю три минуты на доставку. Прием.

— Ублюдок, гад! Ох как хочется с тобой повстречаться! Ох, как хочется!

— Три минуты, — повторил Райдер. — Конец связи.

Сержант Мисковски

— Эй, ребята!

Приглушенный голос донесся откуда-то из мрака. Мисковски сжал рукоятку автомата:

— Кто здесь?

— Я полицейский! Я тут, за опорой. Передаю приказ окружного инспектора: продолжать доставку денег по плану.

— А те знают, что мы идем? Не начнут снова палить?

— Да они там уже красный ковер расстелили. Вы же несете миллион баксов наличными!

Напарник сержанта Мисковски встал и закинул мешок на плечо.

— Пошли, сержант.

Невидимый голос сказал из темноты:

— Приказано шевелиться, в темпе.

Мисковски поднялся и включил фонарь.

— Проклятье, что угодно отдал бы, лишь бы оказаться сейчас в другом месте, — проворчал он.

— Удачи, — послышалось из темноты.

Размахивая фонарем, Мисковски пристроился за напарником.

— Марш смерти, — пошутил напарник.

— Типун тебе на язык, — оборвал Мисковски.

— Черт, если мне удастся когда-нибудь отчистить форму от всего этого дерьма… — проворчал напарник. — Надеюсь, тут все-таки когда-нибудь наведут чистоту.

Город: толпа

Человеческий обрубок, взгромоздившись на тележку с колесиками, покрытую истлевшими остатками восточного коврика, ехал вдоль тротуара. Ноги у мужчины чуть ниже бедер были словно отхвачены одним ударом ножа. Калека ловко катил на тележке вперед, отталкиваясь руками от асфальта — он сидел прямо, расправив широкие плечи, лицо его было изрезано морщинами, черные волосы давно не видели ножниц. Он не говорил ни слова, только держал в руке жестяную кружку. Копы беспомощно провожали его взглядами, пока он катил на своей тележке вдоль тротуара. Безногому охотно подавали — мелкие монетки так и летели в его кружку.

— Господи, спаси и помилуй, ни за что не поверил бы, если бы не видел собственными глазами! — Долговязый мужчина, акцент которого выдавал в нем уроженца Среднего Запада, рылся в кошельке в поисках мелочи.

Сосед ответил ему сочувственной улыбкой.

— Это жулик.

— Жулик?! Бросьте! С чего вы взяли? Да как же можно…

— Вы ведь приезжий, верно? Если бы вы знали этот чертов город так, как знаю его я… Разрази меня гром, если я понимаю, как он проделывает этот фокус с ногами, но что этот парень жулик — это точно! Так что поберегите свои деньги, доверчивая вы душа!

Каким-то непостижимым образом толпа узнала об убийстве машиниста раньше, чем полицейские, стоявшие в оцеплении. Раздались гневные крики: долой полицию, долой мэра, к черту Транспортное управление! Будь проклят губернатор, будь прокляты национальные меньшинства, будь проклят сам этот город — необъятный молох, который они ненавидели, но вне которого не могли бы жить.

Полицейские, узнав о смерти машиниста, начали срывать свою ярость на зеваках. Их добродушие как рукой смахнуло, они начали огрызаться и охотно давали волю рукам. Из толпы в ответ понеслись обвинения в коррупции. Полицейским напомнили, из чьих налогов им платят зарплату, а те, кто был подальше и рассчитал, что успеет удрать, смело кричал «полицейские свиньи»!

Все как обычно.

Глава XVI

Том Берри

Том Берри смотрел, как главарь распахнул заднюю дверь и примостился на сиденье рядом с раненым верзилой. Оба навели автоматы в туннель. Затем Том увидел на путях блики света и понял, что это означает. Город платит. Миллион долларов наличными, распишитесь, пожалуйста. Любопытно, почему именно миллион. Фантазии не хватило на большее? Или — он вспомнил слова старика — они каким-то циничным образом рассчитали, что жизнь каждого из нас стоит около шестидесяти тысяч?

Пятнышко света приближалось со скоростью похоронной процессии, впрочем, усмехнулся про себя Берри, он и сам не торопился бы лезть на два автоматных дула. В полумраке туннеля он различил две фигуры. Должно быть, копы, кто же еще — уж не кассиры из банка, это точно. Вдруг без всякой видимой причины он вспомнил покойного дядю Эла.

Что бы сказал дядя Эл при виде двух копов, безропотно несущих миллион долларов банде гангстеров? Прежде всего, дядя Эл с трудом поверил бы, что такое возможно. Во времена дяди Эла все было бы по-другому: пятьдесят, а еще лучше сотня полицейских, беспорядочно паля, ринулись бы в наступление — и через пару минут все было бы кончено: все эти ублюдки валялись бы мертвые на полу, а с ними — дюжина или больше копов… Ну и большая часть заложников, естественно.

Дядя Эл всегда говорил: частное лицо может заплатить выкуп, но полиция — никогда. Полиция стреляет в гангстеров, а не платит им.

Во времена дяди Эла все было иначе. Люди, может, и тогда не слишком жаловали копов, но, во всяком случае, побаивались их. Попробовал бы кто-нибудь в те времена обозвать человека в полицейской форме «свиньей» — живо оказался бы в подвале полицейского участка. Уж там наглецу покажут, что к чему!

А полицейская служба во времена двоюродного деда — папаши дядюшки Эла — была еще проще: большинство проблем разрешал раздувшийся от пива ирландец, творивший суд и расправу одним-единственным методом — коленом под зад. Да, участь копа за три поколения семейной полицейской династии сильно изменилась. Теперь тебя в глаза называют полицейской свиньей, а ты мерзавца не смей и пальцем тронуть. Какой-нибудь паршивый лейтенант из службы внутренней безопасности тут же схватит тебя за жопу, стоит тебе только дать пинка какому-нибудь молокососу. А если молокосос к тому же окажется черномазым — то лучше бы тебе вообще не родиться.

В дверном проеме показались две физиономии. Один полицейский держал фонарик — луч скользнул по вагону, — а другой сбросил с плеча мешок, который с глухим шлепком свалился на пол. Гм, мешок с туалетной бумагой шлепнулся бы точно с таким же звуком. Полицейские, лица которых выражали полное бесстрастие, повернулись и ушли обратно в туннель.

Лонгмэн

Лонгмэн смотрел, как Райдер вывернул на пол содержимое мешка — десятки зеленых пачек, перетянутых крест-накрест резинками. Миллион долларов — американская мечта валялась на грязном полу вагона. Стивер снял плащ и пиджак, бросил их на сиденье. Райдер проверил застежки его пояса для денег. Четыре пояса были сшиты на заказ и обошлись недешево. Они крепились к бронежилету, надевались через голову и застегивались сбоку. Карманы в два ряда, на груди и на спине, всего их было около сорока, одинакового размера. Сейчас перед ними лежало сто пятьдесят пухлых пачек, стало быть, по тридцать семь с половиной на брата. Нет, естественно, они не собирались делить все поровну. Двое получат по тридцать семь пачек, остальные двое — по тридцать восемь.

Стивер стоял, раскинув руки, словно на примерке у портного, а Райдер распихивал пачки по кармашкам его пояса. Потом Стивер оделся и пошел в центр вагона, где сменил Уэлкома. Пока Райдер набивал деньгами пояс Уэлкома, тот не переставая бахвалился, как он крут. Райдер молча делал свое дело, аккуратно, но быстро.

Когда он через весь вагон подал ему знак, сердце Лонгмэна бешено застучало. Он чуть не бегом побежал к Райдеру. Но Райдер начал раздеваться сам, и Лонгмэн содрогнулся от мучительной обиды. Опять он последний! Черт! Это же несправедливо! Почему он всегда должен быть последним? В конце концов, кто подал идею?!

Однако вид кучи денег быстро развеял чувство досады. В некоторых из этих хрустящих пачек, которые он торопливо рассовывал по карманам Райдера, было, похоже, по десять кусков, а в некоторых — так даже и по двадцать!

— Большой куш, — прошептал он. — Глазам своим не верю…

Райдер молча поворачивался так, чтобы Лонгмэну было удобнее рассовывать пачки по кармашкам.

— Хочу, чтобы все уже кончилось, — пробормотал Лонгмэн.

Райдер приподнял правую руку и бросил ледяным тоном:

— Мы еще повеселимся.

— Повеселимся? — дернулся Лонгмэн. — Это же риск! Если что-нибудь пойдет не так…

— Скидывай свое барахло, — перебил его Райдер.

Он набил в пояс Лонгмэна пачки, и они разошлись по своим местам.

Лонгмэн ощущал приятную тяжесть, хотя прекрасно понимал, что тридцать семь его пачек вряд ли весят больше четырех-пяти фунтов. Его позабавила зависть в глазах некоторых пассажиров: они явно хотели бы обладать достаточной наглостью, чтобы и самим провернуть подобную авантюру. Однако настроение у него быстро испортилось. Предстояло смываться, а отход как раз и был самой сложной и хитроумной частью их плана.

Почему-то он был убежден, что у них ничего не получится.

Райдер

— «Пэлем Сто двадцать три» вызывает лейтенанта Прескотта, — произнес Райдер в микрофон.

— Прескотт слушает.

— Надеюсь, карандаш у вас под рукой, Прескотт?

— Как там денежки, начальник? Все в порядке? Пересчитали? Цвет соответствует?

— Прежде чем я продиктую вам последние инструкции, хочу напомнить, что все должно быть выполнено в точности. От этого зависит жизнь заложников. Как поняли?

— Мерзавец…

— Если вы поняли, достаточно ответить «да».

— Да, недоносок.

— Я продиктую вам пять пунктов. Записывайте их по порядку и после каждого подтверждайте, что поняли. Не надо комментариев. Пункт первый: по завершении этого разговора вы должны дать напряжение. Как поняли?

— Понял.

— Пункт второй: после того как вы дадите ток, вы освободите линию до станции «Саут-Ферри». Подчеркиваю, нам нужна «зеленая улица». Ни одного красного светофора! Мы не должны ни разу остановиться. Прошу подтвердить.

— Очистить путь до «Саут-Ферри». Дать «зеленую улицу».

— Если мы нарвемся хотя бы на один красный светофор, мы убьем заложника. Пункт третий: все поезда должны стоять, никто не должен двигаться за нами. Как поняли?

— Ладно, сделаем.

— Пункт четвертый: вы свяжетесь со мной, как только очистите линию до «Саут-Ферри» и обеспечите «зеленую улицу». Как поняли?

— Выйти на связь, когда линия будет свободна, все сигналы зеленые.

— Пункт пятый: убрать всех копов из туннеля. Если этого не будет сделано, мы убьем заложника. Далее: убрать всех копов со станции «Саут-Ферри». Если этого не будет сделано, мы убьем заложника.

— Понял. Можно вопрос?

— По поводу инструкций?

— По поводу вас. Ты хоть понимаешь, что ты — ненормальный?

Райдер внимательно осмотрел пустынный туннель.

— Это к делу не относится. Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся инструкций. Такие есть?

— Нет.

— Для выполнения у вас есть десять минут. Как поняли?

— Дайте нам больше времени.

— Нет, — сказал Райдер. — Конец связи.

Клайв Прескотт

Когда лейтенант Прескотт узнал, что городские власти согласились выполнить все требования грабителей, у него словно гора с плеч свалилась. Конечно, выбора у них особо не было, но он прекрасно понимал копов — будучи сам одним из них, — и знал, что эмоции подчас могут взять верх над рассудком и логикой.

Фрэнк Коррелл, согнав с места очередного диспетчера, устроился за его пультом и что-то кричал в микрофон. Если не считать этого крика, в Центре управления в целом царило спокойствие — каждый занимался своим делом, и пока что все шло сравнительно гладко.

Прескотт похлопал Коррелла по плечу. Тот, словно не слыша, продолжал выкрикивать в микрофон свои приказы. Прескотт похлопал сильнее. Коррелл, резко обернувшись, уставился на него.

— Только не говори ни слова, ладно? — предупредил Прескотт. — Просто выслушай. Я получил новый приказ…

— Плевать я хотел на твои приказы! — взревел Коррелл, стряхнул с плеча руку Прескотта и отвернулся к пульту.

Прескотт левой рукой расстегнул куртку, правой выхватил из кобуры револьвер, сзади ухватил Коррелла за подбородок, резким движением запрокинул ему голову и уткнул дуло револьвера ему в глаз.

Глава XVII

Окружной инспектор

Готовясь выполнить последние требования преступников, окружной инспектор велел дюжине переодетых детективов смешаться с толпой на платформе станции «Саут-Ферри»; полицейские в форме должны были сконцентрироваться на соседних станциях и в туннелях. Совершенно не понимая, что происходит, он обратился за советом к начальнику Транспортной полиции Костелло.

— Что у них на уме, шеф?

— Хотят использовать заложников как прикрытие? — Костелло недоуменно потряс головой. — Странная тактика. Я бы в поисках отступления не стал бы все глубже лезть в туннель.

— Но они полезли, — сказал окружной инспектор. — Надо полагать, у них есть хорошо продуманный план отхода. Они требуют подать напряжение на линию и освободить пути. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Ясно, что они собираются ехать в своем вагоне.

— Почему они выбрали станцию «Саут-Ферри»?

— Будь я проклят, если понимаю! Чтобы они попали туда, мы должны перевести их на другую ветку на стрелке на станции «Бруклин-Бридж».

— А какая станция идет после «Саут-Ферри»?

— Это конечная, колея делает круг, и пути снова возвращаются на «Боулинг-Грин». Понятия не имею, зачем им все это надо. Там же тупик, на путях стоит куча поездов, они попросту отрежут себе все пути к отступлению.

Окружной инспектор взглянул на комиссара. Тот безучастно молчал, хотя на лице у него была написана тревога. Предоставляет мне самому выкручиваться, подумал окружной инспектор. Демонстрирует присущее ему доверие к подчиненным. А почему бы и нет? Если все хорошо кончится, почему бы и нам не получить свои полчаса славы?

— Мы можем скрытно следовать за ними на другом поезде, — заметил шеф Транспортной полиции. — Я знаю, что мы обещали не…

— А разве после того, как пройдет их вагон, зеленый свет не сменится на красный? Нас же остановит блокировка!

— На локальной колее — да, но на колее экспресса — нет, — сказал Костелло. — Может, они об этом не знают?

— Они об этом знают, — ответил окружной инспектор. — Они слишком много знают о подземке, чтобы не учесть этого. Ну хорошо, мы сядем им на хвост. Но ведь если они нас заметят, еще одним заложником станет меньше.

— Мы можем следить за их продвижением на табло в Башне. По крайней мере, до станции «Бруклин-Бридж». А потом передадим вагон диспетчерской, которая находится на «Невинс-стрит». Они поведут их дальше на юг.

— Это покажет нам их точное местоположение?

— Да. Естественно, на всех платформах будет полно копов из Транспортной полиции.

— Ладно, — бодро произнес окружной инспектор. — Так и сделаем. Башня следит за их перемещением. Экспресс сидит у них на хвосте. А можно будет вырубить в нем свет — и снаружи, и внутри?

— Конечно.

— Договорились, — сказал окружной инспектор и покачал головой. — Ничего себе работенка: преследовать поезд метро! Отвечать за экспресс будет старший инспектор полиции Дэниэлс. Патрульные автомобили будут следовать за ними по поверхности. Я задействую в этой операции все машины, имеющиеся в наличии, и всех свободных патрульных. Перекрыть все станции, все выходы, все аварийные выходы. Сколько у вас аварийных выходов, шеф Костелло?

— Примерно по два на каждой станции.

— Одно замечание, — внезапно проговорил молчавший до сих пор комиссар. — Должны быть приняты все меры предосторожности. Я о заложниках. Они нужны нам живыми.

— Да, — сказал начальник полиции округа. — Не будем забывать о том, что они уже начали убивать заложников.

Он внезапно почувствовал, до чего он устал. Его даже знобило от усталости. Или от холода? Близился вечер, зеваки и копы в оцеплении начали мерзнуть. Начальник вспомнил, что он недавно сказал комиссару: после всего этого он уже никогда не будет прежним. Так и есть.

Том Берри

Свет, внезапно вспыхнувший в вагоне, застал пассажиров врасплох — они растерянно жмурились и моргали. Ослепительный свет люминесцентных ламп подчеркнул симптомы стресса, которые при тусклом аварийном освещении не были заметны: подрагивающие губы крепко сжаты, морщины углубились, в глазах затаился страх. Оказалось, что девице в мини-юбке полутьма была на руку — яркий свет безжалостно выставил напоказ потеки туши на потном лице. Младший мальчуган начал капризничать, словно его резко разбудили. Голова, щека и шея черного смельчака были в крови. Только на старой пропойце изменение обстановки никак не отразилось: она продолжала спать, время от времени на губах у нее вздувались пузыри. А преступники казались еще более грозными и стали как-то массивнее. Что ж, подумал Берри, они действительно поправились — на четверть миллиона каждый.

Дверь кабины открылась, и оттуда вышел главарь захватчиков. Старик, который, похоже, взял на себя роль представителя общественности, бодро произнес:

— О, вот и наш друг! Сейчас мы узнаем, что будет дальше.

— Прошу внимания. — Вожак спокойно ждал, когда все обернутся к нему, и Берри подумал: он профессионал, он привык командовать. — Все в порядке. Через пять минут мы поедем. Всем оставаться на местах. Выполнять.

Где Том слышал это неповторимое «выполнять»? Армия? Конечно! «Обувь надлежит начистить до блеска. Выполнять!» «Вам надлежит контролировать район. Выполнять!» Точно, никаких сомнений, этот тип явно из военных, командный состав. И что?

— Мы рассчитываем, что скоро отпустим вас. Но до того момента вы по-прежнему заложники. Ведите себя соответственно.

— Коль скоро уж мы едем, не могли бы вы меня подбросить до «Фултон-стрит»? — спросил старик невинным тоном.

Вожак никак не отреагировал на шутку и вернулся в кабину. Большинство пассажиров укоризненными взглядами дали понять старику, что подобное легкомыслие им не по душе. Но тот лишь посмеивался.

Итак, подумал Берри, испытание, кажется, почти позади. Скоро все пассажиры смогут глотнуть свежего воздуха и подвергнутся детальнейшему полицейскому допросу. А Тому Берри, копу под прикрытием, придется изложить коллегам свою собственную, отредактированную, версию событий. И даже после этого он будет читать в глазах других офицеров, приятелей и прочих сослуживцев лишь презрение. А уж если всплывет его роман с Диди, то ему конец — его дни на службе сочтены. И, судя по всему, осталось недолго.

Чем он займется, когда его вышибут из полиции? Женится на Диди? Славная семейка у них получится! Будут, взявшись за руки, скандировать на демонстрациях пацифистские лозунги, выкрикивать проклятия в адрес «полицейских свиней» — не жизнь, а сплошной революционный экстаз. Два пламенных сердца будут биться в унисон, два бунтаря, протестующие против сокращения пособий по безработице, будут швырять мусорные баки в витрины магазинов.

Младший мальчуган опять раскапризничался. Мать принялась укачивать его, но он вырывался.

— Тихо, Брендон, — уговаривала она. — Не надо шуметь.

Но мальчишка, вывернувшись из материнских рук, вдруг громко объявил:

— Пойдем домой. Я устал.

— Тихо! — В голосе мамаши появилась свирепые нотки. — Ты слышал, что сказал дядя? Он сказал — тихо!

Она с размаху дала мальчику шлепка.

Башня

Когда поезда, стоявшие к югу от захваченного вагона, пришли в движение и на табло Башни замерцали красные сигналы, диспетчеры одобрительно зашумели. Послышались аплодисменты. Марино окинул их неодобрительным взглядом: старший диспетчер Каз Долович любил, чтобы в зале было тихо. Но Каза уже нет, Каз мертв. А значит, за старшего сейчас Марино. Так вот, он тоже любит тишину!

— Эй, тише там! — прикрикнул он и тут же понял, что сейчас произнесет любимую фразу Каза: — Тишина на рабочих местах!

Марино плотно прижал к уху телефонную трубку: на связи был диспетчер Департамента городской полиции. Невозмутимая миссис Дженкинс за соседним пультом обеспечивала связь с Центром управления в штаб-квартире Транспортной полиции.

— Пока ничего нового, — сказал Марино в трубку, — начали расчищать пути к югу от «Саут-Ферри».

— Вас понял, — отозвался полицейский диспетчер. — Ничего нового, расчищаете пути.

Марино сделал знак миссис Дженкинс:

— Скажи им, что новостей нет. «Пэлем Сто двадцать три» по-прежнему стоит как мертвый.

— Новостей нет, — проговорила в микрофон миссис Дженкинс.

— Я не хочу, чтобы хоть что-то лишнее просочилось за пределы этого зала, — сказал Марино. — Сейчас все зависит от нас. Поэтому выбирайте слова, ясно? Остальным молчать!

Он взглянул на табло. Красные огоньки, указывающие местонахождение захваченного поезда, не двигались с места.

— Всем молчать, — повторил Марино. — Считайте, что Каз по-прежнему здесь.

Старший инспектор полиции Дэниэлс

Дэниэлс вел группу из тридцати человек к экспрессу «Вудлаун Сто сорок четыре», стоящему на путях примерно в двухстах ярдах севернее станции «28-я улица». В группе было двадцать спецназовцев из Отдела специальных операций и десять обычных патрульных. Машинист — средних лет мужчина с кожей цвета шоколада, с курчавыми усами и баками — недоверчиво смотрел на них из открытого окна.

— Откройте дверь, — распорядился Дэниэлс, — нам нужно подняться в вагон.

— Мне приказали никого не пускать в поезд, — проговорил машинист.

— А я приказываю пустить! — рявкнул Дэниэлс. — Кто мы, по-твоему? Русские, что ли? Решил, что тут уже Красная армия?

— Да нет, я вижу, что вы копы, — сконфуженно пробурчал машинист. Взяв ключ, он перешел из кабины в вагон. Через мгновение створки первой двери разъехались. — Готов поспорить, что у вас и письменный приказ имеется.

— Молодец. Здорово соображаешь, — проворчал старший инспектор. — Дай руку.

Пыхтя, он влез в вагон. Пассажиры кинулась к нему. Дэниэлс поднял руку:

— Прошу назад! Собирайтесь, сейчас вы перейдете в другие вагоны. — Он ткнул пальцем в трех патрульных. — Отведите их.

Послышался недовольный ропот, на фоне которого взвился разъяренный голос:

— А вы знаете, сколько я уже торчу в этом чертовом поезде? Несколько часов! Я предъявлю городу иск на сто тысяч долларов! Я не шучу!

Копы из полицейского спецназа, привычные к общению с толпой, сделали движение вперед. Пассажиры нехотя попятились. Дэниэлс взял машиниста за локоть и сказал:

— Мы организуем погоню. Отцепите первый вагон и выключите в нем все освещение.

— Приятель, а кто это мне разрешит проделывать такие штуки?

Дэниэлс сжал локоть машиниста крепче.

— Я сказал, выруби свет! Тут должно быть темно, и снаружи, и внутри. После этого отцепи вагон от поезда. На все тебе три минуты.

Машинист открыл было рот, но Дэниэлс сдавил ему локоть, словно клещами, и он прикусил язык. Вернувшись в кабину, он, ворча, принялся собирать все необходимое: тормозную рукоятку, ключи и прочее.

Потом они направились в заднюю часть вагона, куда уже успели согнать пассажиров. Они сбились в кучу, а спецназовцы стерегли их — точь-в-точь овчарки вокруг отары овец. Остальным копам Дэниэлс приказал занять освободившиеся сиденья. Сжимая свои винтовки, автоматы и гранатометы, полицейские уселись. Дэниэлс вошел в кабину и взглянул через лобовое стекло. В туннеле стало намного светлее, чем раньше, но все же это было на редкость унылое и мрачное место — мерцающие кое-где огоньки и бесконечные ряды опор, смахивающих на оголенные стволы деревьев, делали туннель похожим на какой-то безжизненный призрачный лес.

Райдер

Райдер жестом поманил Лонгмэна, и Лонгмэн подошел к нему. Райдер уступил ему место у пульта управления.

— Вперед, — сказал он.

Лонгмэн сдвинул контроллер. Вагон тронулся.

— Жуть какая, — нервно сказал он, не отрывая взгляда от цепочки зеленых сигналов. — Наверняка тут за каждым столбом прячутся копы.

— Ничего не бойся, — сказал Райдер. — Они не сунутся.

Почему он так в этом уверен? Откуда он знает, что полиция будет соблюдать правила этой странной войны, правила, которые он сам же и установил? Но как бы то ни было, уверенность Райдера, как обычно, приободрила Лонгмэна. Руки его уверенно покоились на рычагах. Вот его настоящее дело, подумал Райдер, в остальном он ни к черту не годится.

— Ты точно знаешь, где остановиться?

— С закрытыми глазами, — сказал Лонгмэн.

Башня

Когда красные сигналы, обозначавшие на табло поезд «Пэлем Сто двадцать три», начали мигать, Марино тут же связался с полицейским диспетчером из Городского департамента.

— Что там у вас? — спросил полицейский.

— Эти сволочи поехали! — заорал Марино и толкнул плечом миссис Дженкинс. Но та уже разговаривала со штаб-квартирой Транспортной полиции. Ее голос был четким и выдержанным:

— «Пэлем Сто двадцать три» начал движение.

— Продолжает двигаться! — крикнул Марино в свою трубку.

— Отлично, — ответил полицейский диспетчер. — Продолжайте докладывать, но не так громко, если можно.

— Продолжает двигаться. — Марино безуспешно старался успокоиться. — Едут на малой скорости, но не останавливаются.

— Вас понял. Продолжайте докладывать. Только держите себя в руках, договорились?

Сентер-стрит, 240

В штаб-квартире Департамента полиции Нью-Йорка полицейский диспетчер связался с окружным инспектором:

— Сэр, поезд тронулся. Патрульные машины следуют за ним по плану.

— Рано, — сказал окружной инспектор. — Мы же договорились, что они будут ждать, пока мы не расчистим пути вокруг «Саут-Ферри»! Проклятье, что происходит?!

— Сэр?

— Оставайтесь на связи! — рявкнул окружной инспектор и бросил трубку. Было слышно, что он очень встревожен.

Оперативный отдел Транспортной полиции

В оперативном отделе Транспортной полиции лейтенант Гарбер, прижав к уху трубку, слушал, что говорит ему миссис Дженкинс.

— Хорошо, подождите минутку. — Он повернулся к диспетчеру: — Они поехали. Готовность номер один. Патрульным машинам наверху тоже. Городская полиция ведет их, но и нам не мешает. Проверьте, чтобы патрульные на станции «23-я улица» получили инструкции как можно быстрее. — Гарбер взглянул на часы. — Мы их достанем, черт побери!

В отделе началась суета, при виде которой лейтенант Гарбер ощутил мрачное удовлетворение. Боже, как было бы хорошо, если б мы сами их взяли! Именно мы, а не городские копы.

— Давайте, парни, двигаемся, двигаемся! — гаркнул он.

— Да, лейтенант, — сказал в трубке голос миссис Дженкинс. — Они продолжают двигаться.

Центр управления «Гранд-Сентрал»

Когда один из диспетчеров будничным тоном объявил, что, кажется, знает, как бандиты собираются смыться с деньгами, все так и опешили.

— Готов поспорить, они думают уйти через туннель старика Бича.

Диспетчер передвинул сигару в угол рта, чтобы не мешала говорить, и объяснил. Где-то в 1867 году старый Альфред Эли Бич взял в аренду цокольный этаж здания на углу Бродвея и Мюррей-стрит и начал проектировать нью-йоркское метро. Первый туннель длиной в 312 футов протянулся под Уоррен-стрит. Старик купил железнодорожный вагон, поставил на него пневматический двигатель и гонял его взад-вперед под землей. Однако пассажиров практически не было — публика не выказала особого интереса к подземке, и вскоре проект приказал долго жить.

— Локальная колея линии «Лексингтон-авеню» доходит как раз до того места, где начинается старый туннель, — говорил диспетчер, перекатывая во рту сигару. — Держу пари, эти парни рассчитывают добраться до него!

Старший диспетчер, жадно ловивший каждое слово, не выдержал:

— Твой старый туннель не используют уже лет семьдесят. Его разрушили еще в 1900 году, когда прокладывали туннели для первой линии настоящего метро. Откуда ты знаешь, что от него что-нибудь осталось?

— Ниоткуда не знаю, — отрезал диспетчер. — А откуда ты знаешь, что ничего не осталось? Есть доказательства?

— Доказательства? — переспросил старший диспетчер. — Да сколько угодно. Часть кирпичей, из которых был сложен старый туннель, использовали, когда строили линию «Ай-Ар-Ти». Будешь в следующий раз проезжать там, внимательно смотри — сразу после станции «Сити-холл» в стене туннеля видны старые кирпичи.

— Никогда не смотрю в окно, когда еду на метро, — пробормотал диспетчер. — Что там можно увидеть?

— Как что? Кирпичи. Кирпичи из туннеля старого Бича.

— Ну это всего лишь твои домыслы, — буркнул диспетчер, жуя сигару.

— Иди-ка ты лучше работать, — огрызнулся старший диспетчер.

Глава XVIII

Райдер

— Может, прибавить немного? — спросил Лонгмэн.

— Не надо, — ответил Райдер, — держи эту скорость.

— Думаешь, мы уже проскочили все засады?

— Вероятно, — ответил Райдер, глядя на левую руку Лонгмэна, которая нервно поглаживала рукоять контроллера. — Держи эту скорость.

— Прескотт вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Прием.

Райдер увидел впереди продолговатое яркое пятно. Станция «23-я улица». Он нажал педаль микрофона:

— Слушаю, Прескотт.

— Почему вы едете? Путь к югу от «Саут-Ферри» еще не освобожден, у нас есть еще пять минут. В чем дело?

— Небольшое изменение плана. Мы решили оторваться от копов, которыми вы нашпиговали туннель.

— Бред, — отпарировал Прескотт, — там нет полиции. Зато скоро появятся красные сигналы. Никакой «зеленой линии» теперь не получится.

— Знаю. Мы скоро остановимся и дадим вам возможность освободить путь. У вас еще пять минут.

— Как пассажиры?

— В порядке. Но чтобы никаких провокаций.

— Вы двигаетесь, и это осложняет нашу работу.

— Прошу извинить. Инструкции остаются в силе. Свяжитесь со мной, когда освободите путь. Конец связи.

— Слушай, — с беспокойством сказал Лонгмэн. — Думаешь, они не догадываются? То есть я хочу сказать… Все эти бесконечные вопросы…

— Ну и что? Обычное дело, — ответил Райдер. — Они делают именно такие выводы, как нам нужно, — вот и хорошо.

— Боже! — охнул Лонгмэн. Они въехали на станцию. — Смотри, сколько народа! И у самого края платформы! Когда я был машинистом, мне часто снился кошмар: пассажиры так и валятся мне под колеса.

Вагон медленно шел вдоль перрона. С платформы неслись крики, некоторые плевали в их сторону. Райдер отметил боковым зрением нескольких копов в синей форме, пытавшихся совладать с толпой. Один из них замахнулся на проходящий вагон дубинкой.

Окружной инспектор

Лимузин комиссара полиции медленно полз на юг, и в районе 24-й улицы окончательно встал в пробке. Патрульные отчаянно пытались расчистить перекресток.

— На метро быстрее бы добрались, — заметил комиссар. Окружной инспектор с удивлением покосился на него. За все годы работы он еще не слышал, чтобы комиссар шутил.

Водитель включил сирену. Лимузин наконец прорвался через перекресток. Коп на углу отдал честь. Водитель выключил сирену.

— Все еще едут? — спросил окружной инспектор у рации.

— Да, сэр. Но медленно, на маневровой скорости.

— Где они сейчас?

— На станции «23-я улица».

— Спасибо.

Комиссар обернулся и посмотрел назад:

— У нас хвост. Телевизионный фургон. А за ним, кажется, еще один.

— Стервятники, — процедил окружной инспектор. — Я же велел их придержать. Ну я им сейчас задам перцу!

— Свобода печати, — вздохнул комиссар, — чтоб ей пусто было. Лезут под руку. Когда все кончится, вот тогда — пожалуйста. С удовольствием поговорю с этой братией.

Рация окружного инспектора крякнула:

— Они прошли «23-ю улицу», сэр. Идут со скоростью примерно пять миль пять в час.

— Прямо как мы, — заметил комиссар.

— Ну-ка, — сказал окружной инспектор водителю, — включай сирену. Да погромче!

Старший инспектор полиции Дэниэлс

В темной кабине поезда «Вудлаун Один-четыре-один» машинист нащупывал рычаги.

— Вы поняли, что от вас требуется? — нетерпеливо спросил Дэниэлс.

— Гонимся за тем поездом. Верно?

Дэниэлс, подозревая издевку, всмотрелся в лицо машиниста, но ничего не разобрал в темноте.

— Поехали, — грозно бросил он. — Но не подходи к ним слишком близко.

Машинист сдвинул контроллер, и вагон рывком тронулся с места.

— Чуть быстрее, — сказал Дэниэлс, — но не гони. Они не должны нас увидеть или услышать.

Машинист еще немного подтолкнул контроллер.

— Видеть — ладно. Но слышать? Где это вы видели, чтобы поезд метро двигался бесшумно?

Они миновали станцию «28-я улица», на которой не было ни души, если не считать кучки патрульных. Когда вдали показались огни «23-й улицы», Дэниэлс сказал:

— Давай еще медленнее. Прямо ползком. Не своди глаз с их габаритных огней. Ползком, я сказал! И можно не греметь так?

— Это поезд, босс. Он без шума не бывает.

Высунувшись в окно, Дэниэлс почувствовал, что глаза сразу начинают слезиться.

— Красный свет на локальной линии, — сказал машинист. — Значит, они прошли здесь совсем недавно.

— Еще медленнее, — сказал Дэниэлс, — совсем медленно. И тихо. Без звука.

— Поставьте мне тогда резиновые шины! — огрызнулся машинист.

Город: толпа

Толпа восприняла отъезд комиссарского лимузина как сигнал к концу представления. Патрульные машины, одна за другой покидавшие парковку, подтвердили это предположение. Кое-кто из зевак бросился за ними, рассчитывая увидеть, чем закончится дело. Оставшиеся с осуждением смотрели им вслед: может, гора и идет к Магомету, но уж точно не бегает за ним высунув язык.

Через несколько минут толпа перестала быть единым организмом, распалась на атомы, стала редеть. Но несколько сот человек — лентяи, романтики, типичные «носовые маньяки» — никак не расходились и сбивались в кучки вокруг уличных говорунов.

— И как вам мэр? Он был нужен внизу, как вторая дырка в заднице…

— Надо было штурмовать! Как только показываешь этим бандитам слабость, они тут же берут свое. Настоящий преступник — всегда психолог.

— Да они просто дешевка, эти парни. Будь я на их месте, я бы потребовал десять миллионов. И получил бы их.

— Черномазые? Да никогда! Черномазый может стибрить у тебя десть баксов, это да. Но это дело рук белых, масштаб чувствуется!

— Комиссар полиции — он даже не похож на копа. Слишком мягкий. Настоящий коп должен внушать страх.

— Знаете, как они собираются смыться? Я понял! Они уедут на этом поезде прямо на Кубу, ха-ха!

— Эй, кто-нибудь знает, что там сейчас на самом деле происходит?

Глава XIX

Райдер

Аварийный выход находился к северу от станции «14-я улица». Проем в стене туннеля выводил к лестнице, а та, в свою очередь, поднималась к решетчатой крышке люка на тротуаре на восточной стороне Юнион-сквер. Райдер наблюдал, как Лонгмэн, четко оперируя тормозной рукояткой, остановил поезд в ста футах от белой сигнальной лампы над аварийным выходом.

— Нормально? — спросил Лонгмэн.

— Блестяще! — похвалил Райдер.

Лонгмэн сильно потел, и Райдер впервые почувствовал, какая ужасающая вонь стоит в вагоне. Ну что ж, ничего не поделаешь, подумал он. Конечно, условия работы далеки от идеальных, но когда это было, чтобы на поле битвы пахло маргаритками?

Он осторожно выудил из коричневого саквояжа пару гранат, проверил взрыватели и положил их на панель управления. Затем достал липкую ленту и тщательно обмотал гранаты.

— Эти штуки действуют мне на нервы, — сказал Лонгмэн.

— Тебе все действует на нервы, — констатировал Райдер. — До тех пор пока не выдернута чека, они не опаснее теннисных мячиков.

— Слушай, а ты уверен, что они преследуют нас? — спросил Лонгмэн.

— Что ж, если нет — значит, мы перестраховались.

— Но если тут пойдет ни в чем не повинный экспресс…

— Отставить разговоры, — оборвал его Райдер. — Начинай, как только я уйду. К моему возвращению все должно быть готово.

— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Прием.

Райдер нажал педаль передатчика.

— «Пэлем Сто двадцать три» слушает. Освободили путь?

— Еще не совсем. Еще две-три минуты.

— Поторапливайтесь. И чтобы никакой полиции в туннеле, на станциях — нигде. Иначе вы знаете, что случится. Как поняли, лейтенант Прескотт?

— Вас понял. Мы точно выполняем ваши требования. Со своей стороны требуем — никакого насилия. Как поняли, прием!

Райдер молча повесил микрофон на крючок.

— Что тут ответишь? — сказал он Лонгмэну. — Все в порядке. Начали.

Он вышел из кабины. Уэлком стоял прямо над девицей, лениво облокотясь на стойку в центре вагона. Подавив раздражение, Райдер прошел к задней двери.

— Прикрой меня, — приказал он Стиверу. Тот кивнул.

Райдер присел и легко спрыгнул на рельсы.

Том Берри

Когда главарь террористов открыл дверь кабины, Том Берри успел заметить, что толстяк с усилием вытаскивает из саквояжа какое-то металлическое приспособление. Дверь тут же захлопнулась, и главарь прошел вдоль вагона. Он что-то бросил здоровяку у задней двери и спрыгнул на пути. Ну что, Диди, воспользоваться моментом и устроить им тут взятие Зимнего? Ну уж нет — будь я проклят, если стану рисковать своей задницей!

Ах, Диди, виновато подумал он, какое я имею право смеяться над тобой? У тебя хотя бы есть во что верить, есть что защищать. А я кто? Наполовину коп, а наполовину — трусливый скептик. Будь я коп до мозга костей, я бы сейчас был уже трупом. Я бы умер, исполнив свой долг, и про меня говорили бы, что я был до конца верен присяге. А будь я обычный штатский — не мучился бы сейчас угрызениями совести. Но какого черта я мучаюсь из-за того, что отказался совершить самоубийство?! Может, ты мне объяснишь, Диди? Впрочем, возможно, все еще впереди.

Будем надеяться, что этим гадам удастся смыться, и вашего покорного слугу не прикончит шальная пуля во время перестрелки между копами и бандитами. И тех, и других хлебом не корми — дай только пострелять. С другой стороны, смыться отсюда не так-то просто, учитывая, что они сами загнали себя в тупик, а копы караулят все выходы. И все же Том был готов поспорить, что эти парни все предусмотрели. Наверняка у них есть козырный туз в рукаве — не может быть, чтобы они не придумали заранее, как будут выбираться отсюда. Впрочем, это их проблемы, не мои.

Старший инспектор полиции Дэниэлс

— Тихо! — уже в который раз прошипел Дэниэлс. — Тише, пожалуйста!

— Да невозможно это! — привычно огрызнулся машинист. — Не может поезд… — Внезапно он резко повернул контроллер, и капитан со всего маху врезался носом в лобовое стекло.

— Ч-черт!

— Вот они, — сказал машинист, — во-он, стоят впереди.

— Вон тот слабый огонек?

Машинист кивнул и тут же спросил:

— Что будем делать? Ближе мы подъехать не можем, они нас заметят… А вы там никого на рельсах не видите? — поинтересовался он вдруг.

— Где? — Дэниэлс всмотрелся в глубину туннеля. — Никого не вижу.

— Там какой-то человек, — сказал машинист. — А теперь вроде опять никого. Может, померещилось?

— Сейчас вы что-нибудь видите?

— Поезд вижу.

— Поезд я и сам вижу. Смотрите внимательно. Как только заметите какое-нибудь движение, скажете мне.

— Поезд не двигается. — Машинист бросил взгляд на часы. — Если бы не эта история, я бы давно был дома. Выходит, сейчас работаю сверхурочно. Платят, конечно, в полтора раза больше, но я все равно предпочел бы сидеть дома.

— Не отвлекайтесь.

— К тому же полторы зарплаты — не так уж это много. Одни налоги чего стоят!

— Говорят вам, не отвлекайтесь!

Лонгмэн

Детали «Уловки» были уложены в саквояж в тщательно продуманном порядке. Естественно, Лонгмэн сам их укладывал. Он еще не забыл то чувство беспомощности, которое он испытал, когда они бились над проблемой отхода. Проблему удалось решить, когда они придумали «Уловку», но к этому моменту Лонгмэн окончательно уверился, что весь их план катится псу под хвост.

— Вся штука в том, — объяснял он Райдеру, — что поезд не сдвинуть с места, если не отжать рукоятку безопасности. Ее называют «рукояткой мертвого человека» — она нужна специально для того, чтобы поезд остановился, если с машинистом что-то случится. Мы не можем просто отломать ее — это неотъемлемая часть механизма управления. Допустим, мы обмотаем скотчем контроллер, но тогда нам не удастся отжать рукоятку…

— Вот и придумай что-нибудь, — буркнул тогда Райдер. — Хватить молоть языком попусту. У нас и без того проблем хватает. Реши хотя бы одну из них.

— Легко сказать! — обиделся Лонгмэн. — Эту систему отнюдь не дураки разработали.

Все проблемы сводились к одной — как заставить поезд двигаться без машиниста. И когда решение наконец было найдено, былое отчаяние показалось им смешным. Сердцем «Уловки» была тяжеленная железяка, отлитая по специальному заказу. Своим весом она удерживала контроллер в рабочем положении, а рукоятку безопасности — в выключенном состоянии.

Просто и элегантно, думал Лонгмэн, вытаскивая «Уловку» из саквояжа и прилаживая ее на место. Штуковина идеально подошла к контроллеру.

Остальное было предельно просто. Три куска трубы: первый, длиной полфута, вставляется в гнездо «Уловки». Второй, в три фута длиной, присоединяется к первому и направляется под углом к рельсам. Третий, тоже трехфутовый, вставляется во второй и направлен в сторону стены туннеля.

Длину каждого куска они рассчитывали таким образом, чтобы части соединялись одна с другой с разной степенью жесткости. Первый отрезок туго крепился в гнезде «Уловки», второй отрезок свободно болтался, третий жестко крепился ко второму.

Пора было бить стекло. Неожиданно Лонгмэн почувствовал себя вандалом. Он поднял автомат, но долго не мог заставить себя нанести удар прикладом. Наконец осколки веером брызнули во все стороны. Лонгмэн ударил еще пару раз, пока от стекла не осталось ничего, кроме крохотных зубчиков, застрявших по периметру рамы. Он сначала думал, что этого вполне достаточно, однако Райдер в этом вопросе проявил неожиданную твердость.

— Никаких осколков. Иначе пропадет весь эффект. Иллюзия должна быть полной.

Райдер

Отбежав от вагона ярдов на сто, Райдер опустился на колени между рельсами колеи экспресса. Достав из кармана одну гранату, он отодрал от нее скотч и разорвал его поперек на два неравных куска, один в пятнадцать, другой — в десять дюймов длиной. Внимательно всмотрелся в глубину туннеля. Еле различимая в полутьме, там виднелась массивная тень неосвещенного поезда. Райдер удовлетворенно кивнул — выходит, он снова оказался прав.

Придерживая гранату левой рукой, Райдер обмотал рычаг скотчем сверху донизу, оставив по несколько дюймов ленты с каждого конца. Наклонившись так, что голова его почти касалась шпал, он сунул гранату под козырек рельса, после чего аккуратно приклеил ее к металлу свободными концами скотча. Потом наклеил поверх оба оторванных куска. Убедившись, что граната закреплена надежно, он выдернул чеку. Затем переполз ко второму рельсу и проделал все то же самое со второй гранатой.

После этого Райдер, не оглядываясь, зашагал к своему вагону. Теперь, когда он выдернул чеку, гранаты готовы сработать в любую минуту. Как только колеса поезда пройдут над ними, гранаты упадут, рычаг освободится и через пять секунд последует взрыв.

Райдер прошел вдоль красного грязного борта вагона. Сквозь пустую глазницу окна на него глядел Лонгмэн. Сбоку свисал конец трубы. Райдер протянул руку, и Лонгмэн подал ему третий кусок. Насадив его, Райдер подтянул свободный конец ближе к стене туннеля. Этими трубами они переставят контроллер в положение «ход». Когда поезд тронется, два длинных куска трубы останутся в руках человека, стоящего на путях. А короткий отрезок, оставшийся в кабине, вряд ли будет заметен со стороны.

Лонгмэн вообще сделал ставку исключительно на иллюзии — это будет как раз тот случай, когда люди увидят только то, что захотят видеть. Стекол ведь обычно не видно, правда? И теперь, когда он позаботился, чтобы от разбитого стекла не осталось ни единого осколка, который бы мог отразить свет, люди будут по-прежнему думать, что оно там есть.

Полицейские знали, что без машиниста поезд ехать не может. Они на все сто уверены в этом и поэтому будут считать, что машинист по-прежнему в кабине. Главное — выиграть время.

Убедившись, что «Уловка» установлена, Райдер подтянулся, влез в вагон и вошел в кабину.

— Все в порядке, — возбужденно сказал Лонгмэн, — скорей бы уж трогаться.

— Мы тронемся, как только Центр управления сообщит нам, что путь свободен.

— Знаю, — ответил Лонгмэн, — уже просто терпения никакого нет.

Райдер промолчал, прикидывая, на сколько еще хватит Лонгмэна. Выходило, что минут на десять. Что ж, через десять минут они будут уже очень далеко отсюда.

Уэлком

Когда загорелся свет, Уэлком обнаружил, что цыпа-то весьма потрепанная. Нет, конечно, в целом ничего, но некоторая потертость очевидна, да и ухватки уж больно профессиональные. Зачем ему идти по дороге, по которой уже протопала целая дивизия?

Киса все еще строила ему глазки, но он остыл. Теперь его больше занимала операция. Дело, кажется, затягивалось. К тому же надо еще выяснить отношения с генералом Райдером, верно?

Эх, самый класс был в самом начале, когда он припечатал это толстое чучело к рельсам. Вот это ему по душе — быстро и никаких церемоний. Райдер не дурак, но чересчур усложняет. Сам бы он все сделал самым простым способом. Нужно откуда-то выбраться? Вперед, и все дела! Конечно, кругом уйма копов, но ведь четыре «томми» — тоже не подарок!

Когда Райдер сказал, что они должны будут выбросить автоматы, когда дело закончится, Уэлком страшно удивился. Черта с два, сердито подумал он. У кого автомат, у того и сила. Пока он у тебя в руках, копы готовы лизать тебе задницу, а без оружия ты никто, нуль без палочки. С какой стати по доброй воле выкидывать то, что делает тебя сильнее?

А если все пойдет не так? На что им тогда рассчитывать? Четыре несчастных револьвера против сотен вооруженных до зубов копов. Ну уж нет, на это он не согласен.

Девица снова кинула на него призывный взгляд, и он начал было снова заводиться, но тут Райдер сделал ему знак. Извини, сестренка, нам пора. Как-нибудь в другой раз.

Анита Лемойн

Что-то явно не так, решила Анита. Судя по всему, бандит как-то поостыл. Ну, и бог с ним, плакать она не станет. К тому же ситуация явно была уже не такой острой. Деньги они получили — и какие деньги! — так что стрелять вроде незачем. Похоже, появилась надежда, что из этого дерьма удастся выбраться целой и невредимой, так что пора подумать, как правильно провести разговор с этой гнидой с телевидения — если он только не швырнет трубку, как только услышит ее голос. Она легко могла представить себе будущий разговор.

— Я, конечно, верю, что ты влипла в эту историю в метро, но это тебя не извиняет — ты просто хотела в это влипнуть.

— О да, я, как только проснулась, так и сказала себе: «Анита, детка, бегом в метро, есть шанс попасть под пули».

— Именно так ты и сказала себе, просто подсознательно. Знаешь, есть люди, которые подсознательно притягивают к себе опасности.

— Ну ты и мерзавец!

— Послушай, милочка, в постели я тебе такое, может быть, и спустил бы, но сейчас заткни пасть. Ясно?

— Прости, дорогой. Господи, да что я такого сделала-то? Всего лишь решила поехать на чертовом метро!

— Отлично. Кстати, напомни мне, когда ты последний раз ездила в метро?

— Так случилось, что я сегодня на мели. Это что — преступление?

— Учитывая, сколько ты зашибаешь в постели… Неужели ты думаешь, что я на это куплюсь?

— Ладно, твоя взяла. Ты прав. Я села в этот гребаный поезд, поскольку точно знала, что его захватят. Заранее выяснила, где и когда это случится. Просто потому, что я люблю искать неприятности на свою задницу. Это ты хочешь услышать?

— Этим утром, когда ты выходила из дома, твое поведение определялось сразу целым множеством разных факторов. Например, ты могла вернуться, потому что забыла платок или минут на пять дольше обычного валялась в ванне…

— Все ради тебя, дорогой, мне хотелось, чтобы от меня хорошо пахло.

— …Потом ты решила завернуть в магазинчик, купить то да се, хотя с таким же успехом ты могла бы сделать это вечером.

— Хорошо, я и правда прошлась по магазинам, из-за этого я и села в метро не рядом с домом, а на Тридцать третьей.

— Послушай, сучка, ты все испортила.

— Я тут ни при чем. Провалиться мне на этом месте, если я хоть раз в жизни еще поеду на метро!

— Ты все испортила!

Да, вот так все и будет, подумала Анита. Рано или поздно, она его потеряет. Проклятье… Такие клиенты на дороге не валяются. Придется валяться у него в ногах, лизать ему задницу, целовать ему ноги… Вот дерьмо!

Окружной инспектор

— Они прямо под нами, — сказал окружной инспектор, тыча пальцем в коврик на полу лимузина. — Если б мостовая сейчас разверзлась, мы бы грохнулись прямо им на крышу.

Комиссар кивнул. Прохожие вокруг начали понемногу собираться в толпу, привлеченные множеством полицейских машин, запрудивших все окрестные улицы. Постовые на перекрестках судорожно пытались разогнать мгновенно образовавшиеся пробки.

— Сэр, нам освободили дорогу, — сказал водитель. — Едем?

— Нет, задержимся здесь, — сказал окружной инспектор, — так близко к этим ублюдкам я не был с самого начала операции.

Смотревший в окно комиссар заметил, как одного копа свалил с ног внезапный натиск толпы. Быстро вскочив на ноги, тот коротким резким движением ударил в грудь какую-то женщину в толпе.

— Если бы мостовая разверзлась… — задумчиво проговорил комиссар. — Не такая уж плохая идея. Весь город валится в тартарары и исчезает. Нет, определенно недурная идея.

Комиссар — пессимист? Это было еще одним откровением для окружного инспектора, но он промолчал.

— Люди, — продолжал комиссар, — всюду толпы. Не будь толпы, любого прохвоста хватали бы за пять минут.

— Знаете, что бы я сделал, господин комиссар? — сказал окружной инспектор. — Снял бы одну из решеток, спустился бы вниз через аварийный выход и вышиб оттуда этих мерзавцев.

В эту секунду ожила рация:

— Центр вызывает комиссара полиции. Прием.

— Слушаю, — ответил окружной инспектор.

— Сэр, преступникам сообщили, что путь свободен.

— Отлично. Сообщите нам, когда они тронутся с места. — Окружной инспектор взглянул на комиссара. — Ждем или поехали?

— Поехали, — сказал комиссар. — Будем держаться на шаг впереди них.

Глава XX

Райдер

— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три».

Райдер нажал педаль передатчика:

— «Пэлем Сто двадцать три» слушает.

— Путь свободен. Повторяю — путь свободен.

Лонгмэн был совсем плох. Было видно, что ему трудно дышать: при каждом вдохе маска глубоко западала в рот. Он плохо кончит, думал Райдер, поглядывая на своего напарника. Не знаю, что именно с ним случится и когда, но точно ничего хорошего.

— Путь должен быть свободен до станции «Саут-Ферри», — сказал Райдер в микрофон. — Подтвердите.

— Подтверждаю.

— Вы знаете, что будет, если вы обманываете?

— Слушай, я кое-что хочу сказать тебе от себя лично. Не рассчитывай, что тебе удастся потратить эти денежки. Как понял?

— Мы поехали, — сказал Райдер. — Конец связи.

— Запомни, что я тебе говорю… — но Райдер уже выключил передатчик.

— Пошли, — буркнул он Лонгмэну. — Через тридцать секунд поезд должен тронуться.

Он подтолкнул Лонгмэна, замешкавшегося в дверях, бросил последний быстрый взгляд на «Уловку» — вроде все в порядке — и захлопнул за собой дверь кабины.

Том Берри

Шнурок аварийного тормоза, похожий на детскую скакалку с красной деревянной ручкой, свисал из отверстия в потолке вагона перед кабиной машиниста. Том Берри смотрел, как толстяк просунул тонкие ножницы в отверстие и перерезал шнурок. Деревянная ручка со стуком упала об пол. Верзила в хвосте вагона проделал ту же операцию со вторым шнурком, но не дал ему упасть, а поймал и сунул в карман.

Толстяк махнул рукой, верзила кивнул в ответ, открыл хвостовую дверь и спрыгнул на пути. Тогда толстяк торопливо прошел к передней двери, открыл ее и присел, готовясь спрыгнуть. Главарь тем временем взял автомат наизготовку и кивнул четвертому бандиту, стоявшему посередине вагона. Тот пошел к хвостовой двери, но по дороге остановился и послал воздушный поцелуй девице в мини-юбке. После этого он спрыгнул на рельсы.

Главарь обвел стволом пассажиров, словно решил напоследок пересчитать их. Наверно, сейчас произнесет прощальную речь, подумал Берри. Скажет, что с такой приятной компанией заложников ему еще не доводилось работать…

— Всем оставаться на местах, — сказал главарь. — Не вставать. Сидеть.

Пошарив рукой за спиной, он на ощупь открыл дверь и повернулся лицом к туннелю. Вот сейчас, понял Берри, самое время вытащить револьвер и всадить пулю ему в спину… Но бандит уже спрыгнул на пути.

Дверь захлопнулась, но Берри успел заметить, что толстяк, стоя на рельсах, держит в руках кусок трубы. Вот оно что, подумал Берри в каком-то приступе озарения, вот как они собираются выбраться отсюда! Газетчики, без сомнения, назовут это «блестяще продуманным побегом».

Неужели я так ничего не сделал, просто не могу в это поверить! Он все еще сидел на скамье, а не бежал, пригнувшись, с пистолетом в руке. Резкий толчок, поезд тронулся, Том схватился за дверную ручку, потянул ее, хвостовая дверь открылась. Рельсы убегали вдаль все быстрее. Ты же бывший десантник, ты знаешь, как правильно приземляться. Снова включился инстинкт самосохранения — одумайся, сядь на место! — но он уже прыгнул.

Боль! Страшная боль, все сильнее и сильнее… И Том Берри провалился в темноту.

Башня

Красные лампы на табло показали, что «Пэлем Сто двадцать три» снова тронулся с места.

— Едут, — сказал в микрофон Марино. Сейчас он не ощущал ничего, кроме ледяного спокойствия.

В течение нескольких секунд это сообщение было передано всем полицейским автомашинам. Миссис Дженкинс в свойственной ей невозмутимой манере также сообщила лейтенанту Гарберу: «Пэлем Сто двадцать три» начал движение и прошел уже примерно сто пятьдесят футов.

Все полицейские, участвующие в операции, хлынули на юг, словно привязанные невидимыми нитями к захваченному вагону.

Райдер

Лонгмэн так нервничал, что едва устоял на ногах, когда поезд тронулся, однако свой кусок трубы из рук не выпустил. Вторая секция «Уловки» со звоном упала на шпалы. Райдер оттолкнул Лонгмэна к стене туннеля стены и придержал рукой за плечи. Вагон с грохотом прошел мимо них и стал удаляться.

Вынув из обмякшей руки Лонгмэна кусок трубы, Райдер швырнул его в сторону. Труба громко звякнула. Стивер и Уэлком выглянули из-за опоры.

— Вперед, — скомандовал Райдер и побежал к белой лампе над проемом аварийного выхода. Остальные кинулись за ним.

— По-моему, там из хвостовой двери что-то вывалилось, — сказал на бегу Стивер. — Дверь открылась, я точно видел.

Райдер обернулся на огни уходившего вагона.

— На что это было похоже?

Стивер пожал плечами:

— Да просто тень, и все. Может, человек. Но точно не скажу.

— Если кто-то прыгнул оттуда на полном ходу, ему каюк, — вмешался запыхавшийся Уэлком. — Пойти взглянуть? Если там кто-то есть, я его шлепну.

Райдер остановился и всмотрелся в чрево туннеля. Никого. Он взглянул на Стивера. Нервы? Он не раз наблюдал, как нервное напряжение порождало галлюцинации даже у таких выдержанных и невозмутимых натур, как Стивер. В ночном патруле, случалось, иногда открывали шквальный огонь по какой-нибудь тени…

— Ладно, забудем об этом, — сказал он.

— Давай я схожу, а? Я только одного за весь день и завалил, — сплюнул Уэлком. — Неплохо было бы добавить.

— Нет, — отрезал Райдер.

— Не-ет? — передразнил его Уэлком. — А если мне хочется? — Он явно нарывался.

— Мы теряем время, — холодно сказал Райдер. — Пошли.

— Ты уверен, что здесь все чисто? — задыхаясь, спросил Лонгмэн. — Копов нет?

— Нет, — ответил Райдер, подавляя раздражение. — Они погонятся за поездом. Обязательно. — Он сделал паузу и сказал: — Готовы? Я дам команду.

— Команду? — прошипел Уэлком. — Тоже мне, командир полка — ноги до потолка!

Райдер пропустил выпад мимо ушей. Главное — не позволить себя спровоцировать. Когда они в свое время репетировали, как будут выбираться из туннеля, он обратил внимание, что эти тупицы не способны запомнить сложные детали. В итоге был выбран простейший вариант отхода. Но Райдер все же настоял, что они не будут выходить на поверхность через один из аварийных люков: не исключено, что какой-нибудь внимательный прохожий обратит на них внимание.

— Автоматы сюда, — тихо скомандовал он и опустил свой «томми» на рельсы. Стивер и Лонгмэн сделали то же самое, однако Уэлком продолжал держать оружие, по-хозяйски поглаживая ствол.

— Давай, Джо, тебе понадобятся обе руки, — сказал Стивер.

— Тоже решил покомандовать? — огрызнулся Уэлком, но автомат все же положил.

— Теперь маски, — сказал Райдер.

Их вновь открывшиеся лица произвели сильное впечатление даже на него, но сформулировал это впечатление Уэлком:

— Ну и рожи у нас! Как с того света.

— Плащи, — сказал Райдер.

Темно-синие плащи были двусторонними. Плащ Уэлкома был подбит бежевым поплином, у Стивера изнанка была цвета маренго, у Лонгмэна и у Райдера внизу был твид, только у Лонгмэна — в желто-коричневую полоску, а у Райдера — серый. Райдер внимательно следил, как трое его подельников выворачивают плащи наизнанку и вновь натягивают их поверх набитых деньгами поясов.

— Шляпы, — сказал Райдер.

Уэлком вытащил из кармана зеленую бейсболку с красной полосой, Стивер — серую, Лонгмэн — лыжную шапочку, а он сам — замшевую тирольскую шляпу с узкими загнутыми полями.

— Теперь перчатки, — сказал Райдер.

Стянув перчатки, они бросили их под ноги.

— Пистолеты на месте? — Райдер выждал. — Бумажники? Полицейские значки?

Будем надеяться, это им не понадобится, но все же был риск нарваться на полицейских. Случись такое, они бы выдали себя за переодетых копов. Фальшивые значки были сработаны на совесть.

— Долго копаемся, — нервно сказал Лонгмэн.

— Ты, герой, собственной тени боишься? — издевательски протянул Уэлком.

— Почти все, — сказал Райдер. — Поднимите автоматы, выньте магазины и суньте их в карманы. Автоматы — на место.

Порядок есть порядок, не годится оставлять при отходе заряженное оружие. Все четверо подняли автоматы, но магазины извлекли только трое.

— Я, пожалуй, погожу, — ухмыляясь, сказал Уэлком. — Пусть моя пушечка пока побудет со мной.

Башня

— «Пэлем Сто двадцать три» прошел станцию «14-я улица» и приближается к станции «Астор-Плейс», — отчеканил в микрофон Марино.

— С какой скоростью? — раздалось в динамике.

— Скорость в пределах нормы.

— Что это значит, диспетчер?

— Около тридцати миль в час. Полицейские машины успевают?

— Нам не надо гнаться за ними. Мы распределили машины вдоль их пути. Они ведут его. Держите меня в курсе.

Оперативный отдел

В оперативном отделе Транспортной полиции радист протянул лейтенанту Гарберу сообщение. Он прочитал его, одновременно слушая, что говорит ему миссис Дженкинс. Один из патрульных сообщил со станции «14-я улица», что вагон проследовал мимо не останавливаясь.

— В настоящее время «Пэлем Сто двадцать три» находится примерно в полумиле от станции, — звучал в трубке мягкий, звучный голос миссис Дженкинс.

Судя по голосу, подумал лейтенант Гарбер, эта миссис Дженкинс, должно быть, блондинка. Точно — гибкая, худощавая блондинка, слегка за тридцать.

Клайв Прескотт

Клайв Прескотт безуспешно пытался связаться с захваченным вагоном, одновременно вслушиваясь в голос миссис Дженкинс. Должно быть, лет тридцати пяти, кожа цвета кофе с молоком, разведена, на вид спокойная, а в постели — огонь. Надо бы познакомиться, когда все это кончится, подумал он и мгновенно устыдился, поймав себя на том, что позволил себе хотя бы помыслить о супружеской измене.

— Продолжает двигаться со скоростью в пределах нормы, — закончила миссис Дженкинс.

Полный бред, подумал Прескотт. На что они рассчитывают? Идиоты! Ну да, кто сказал, что преступники обязательно должны хорошо соображать? С другой стороны, они до сих пор не сделали ни единой ошибки.

Он снова повернулся к пульту:

— «Пэлем Сто двадцать три», прием.

Анита Лемойн

Еще минута, подумала Анита Лемойн, и у меня начнется истерика. Почему никто ничего не предпринимает?! Все только и говорили об этом хиппи, который внезапно очнулся и спрыгнул с поезда.

— Ему конец! — сказал старик. — Он уже покойник.

— А чего ему вдруг вздумалось прыгать? — спросил кто-то и тут же ответил сам себе: — Наркотики. Накачаются до чертиков, а потом лезут на рожон и гибнут как мухи.

— Куда они нас везут? — спросила мать мальчишек. — Как вы думаете, они нас отпустят? Они же обещали.

— Пока что, — сказал старик, — они вроде бы выполняли обещания.

— Идиоты! Кретины! — вскочила Анита. — Неужели вы не поняли? Они все смылись. Этот гребаный поезд едет сам собой!

Старик на секунду изменился в лице, но тут же снова покровительственно улыбнулся:

— Милочка, поезд не может ехать сам. Поезд должен вести машинист.

Анита просто не понимала, как донести до этих придурков, что происходит. Она переводила панический взгляд с одного лица на другое, пока не встретилась глазами с мамашей. Та, казалось, что-то прикидывает в уме. Потом ее лицо внезапно озарилось пониманием, она разинула рот и закричала, точнее, пронзительно завыла на одной ноте. Ну все, подумала Анита, если уж до них и теперь не дойдет, тогда конец.

Глава XXI

Том Берри

Он лежал у опоры и осознавал, что сильно расшибся. Болело все — голова, плечи, грудь… Он поднес руку ко рту и ощутил липкую влагу, из носа тоже шла кровь. Пощупав голову, обнаружил огромную шишку.

Голоса? Откуда здесь голоса? Приподнявшись на локте, он понял, что это не галлюцинация. Расстояние в темноте было трудно определить, но он видел их вполне отчетливо, всех четверых. Они переодевались. Лица, уже не скрытые под нейлоновыми масками, смутно белели под лампочкой аварийного выхода. Говорил, кажется, только главарь. Понемногу Берри начал догадываться, что они затеяли. Шляпы и плащи у всех вдруг оказались разные. Не так глупо. Пока полиция гоняется за поездом, они рассчитывают выйти наверх по аварийной лестнице и смешаться с толпой.

Где револьвер? Он же держал его в руке, когда прыгал. Оружие словно испарилось. Том пошарил вокруг. Ничего. Он было встал на колени, но тут же отшатнулся назад за опору. Они увидят его, его могло выдать белеющее в темноте лицо. Но он не найдет револьвер, если так и будет валяться мордой в рельсы. К черту револьвер! Другую пушку найти несложно, а вот другое лицо — вряд ли. Он застонал, но тут же прикусил язык. Черт его дернул прыгать! О чем он вообще думал?

Бандиты, кажется, ссорились. Слышны только два голоса. Сердитый голос — это, наверное, макаронник. Холодный, ровный голос — главарь. Остальные двое помалкивали. Ссора, похоже, разгоралась. А вдруг они сейчас перестреляют друг друга?

Где же револьвер? Проклятье, где же он, черт?! Том в отчаянии шарил рукой по грязному бетону.

Старший инспектор полиции Дэниэлс

Слабый прямоугольник света, исходящий от вагона поезда «Пэлем Сто двадцать три», вдруг сдвинулся с места. Дэниэлс вытаращил глаза.

— Они поехали, — сказал машинист.

— А вы чего ждете? — рявкнул Дэниэлс.

— Вашего приказа. Вы мне руку сейчас руку оторвете, босс. Как я с одной рукой поезд поведу?

Дэниэлс чуть ослабил хватку.

— Вперед! Но не спеши.

— А эти ребята, похоже, дунули во всю мочь, — заметил машинист. Он коснулся контроллера, и поезд тронулся с места. — Летят пулей — вон как светофоры переключаются. Вы уверены, что не надо прибавить? Так мы отстанем от них.

— Я не хочу, чтобы они нас заметили.

— На такой скорости? Вряд ли заметят.

— Черт, тогда пошел быстрее!

— А я чего говорю!

Поезд сделал рывок, и тут передние колеса словно споткнулись обо что-то — и через пять секунд весь туннель будто взлетел на воздух. Хвост вагона подбросило вверх и с силой швырнуло обратно. Огромные колеса сорвало с рельсов, они с грохотом запрыгали по шпалам. Машинист отчаянно жал на тормоз, однако вагон успел пересчитать десяток опор, прежде чем замер, окутанный облаком пыли и дыма.

— Гады, — простонал машинист. Сидевший на полу Дэниэлс уткнул голову в ладони. Сквозь пальцы сочилась струйка крови.

— Как вы, босс? — хрипло спросил машинист.

Дэниэлс с трудом встал, опираясь на машиниста, открыл дверь кабины и, привалившись к перегородке, оценил обстановку. Полный разгром… По меньшей мере десять человек из его команды лежат без сознания. Повсюду валяется оружие. Вагон наполняет едкий вонючий дым.

Дэниэлс не верил своим глазам. Будто в кино. В голове гудело. Один из копов на полу мучительно застонал и подтянул колени к животу.

— Помогите ему, — прохрипел Дэниэлс. Он хотел что-то добавить, но забыл, что именно. Осторожно ощупал голову. Вроде бы просто кожа рассечена.

— Вы ранены, сэр? — Это здоровяк-сержант. Что-то слишком вежливый для спецназовца. — Что случилось, сэр?

— Эти ублюдки подорвали путь, — сказал Дэниэлс. — Осмотрите ваших людей, прикажите им снова сесть, сержант.

Сержант был совершенно ошеломлен происходящим, но не казался испуганным. Мальчишка. Не нюхал войны, не был во Вьетнаме, не видел, во что превращает живую плоть мина-ловушка, не знает, чем пахнет взрыв гранаты.

— Я хочу спросить, сэр, — сказал сержант, — что мы будем делать дальше? Какие будут приказания?

— Вагон сошел с рельсов, — проговорил Дэниэлс. Перед глазами у него все плыло. Мысли разбегались, он никак не мог сосредоточиться. — Я отправляюсь на разведку. Всем оставаться на местах.

Он вернулся в кабину. Машинист уже поставил на место упавшее кресло и пытался рукавом смести с панели осколки стекла.

— Доложите о происшествии, сержант, — приказал Дэниэлс. — Выясните, скоро ли нас сумеют поставить на рельсы?

— Аварийная бригада поставит нас часа за два, может, чуть больше, — осторожно ответил машинист. — А почему вы называете меня сержантом, босс? У вас с головой все нормально?

— Отставить разговоры, сержант! Связаться по рации, описать обстановку, доложить о результатах.

Он вернулся в вагон, открыл переднюю дверь и уже собирался спрыгнуть на пути, когда к нему подошел все тот же молоденький сержант, который только что спрашивал, что делать дальше:

— Я могу чем-нибудь помочь вам, сэр?

Дэниэлс улыбнулся и отрицательно помотал головой. Смешные эти молодые копы. Разбираются в тачках и компьютерах. Знакомы с теорией игр, изучали право, освоили каратэ — а брать их в разведку не имеет смысла.

Эх, был бы здесь сейчас кто-нибудь из ветеранов, кто-то из тех, кто привык сражаться в одиночку, без страха смотреть смерти в глаза — худо тогда пришлось бы этим подонкам.

Дэниэлс тяжело спрыгнул на пути — его качнуло в сторону, но он все же устоял на ногах и, крадучись, пошел вперед, внимательно глядя по сторонам.

Райдер

В наступившей тишине стали слышны таинственные звуки туннеля — шорохи, скрипы, эхо, легкое посвистывание сквозняка. Стивер и Лонгмэн ждали, что будет дальше.

— Мы договаривались, — медленно сказал Райдер, — вынуть магазины.

Так же медленно он извлек магазин из своего автомата и сунул его в левый карман плаща. Но Уэлком, продолжая ухмыляться, отрицательно помотал головой.

Райдер сказал как можно мягче:

— Разряди автомат, Джо. Тогда мы сможем отсюда выбраться.

— Я готов идти хоть сейчас, — ответил Уэлком.

— Нельзя брать с собой автомат, — все еще мягко сказал Райдер.

— Я своих друзей не бросаю, я готов идти. Но сам знаешь, эта штука пригодится, если что.

— Мы должны уйти незаметно. Нельзя уйти незаметно, если у тебя «томми» в руках.

— Я не потащу его в руках. — В поисках поддержки Уэлком бросил взгляд на Стивера, потом на Лонгмэна. Может, хоть эти двое понимают, насколько это для него важно. — Я спрячу его под плащом.

— Автомат Томпсона нельзя спрятать под плащом.

— Бред какой-то. Давайте уже пойдем! — истерически воскликнул Лонгмэн. Лицо Стивера было непроницаемым и не выражало никаких эмоций. Уэлком не сводил глаз с Райдера.

— Так ты оставишь автомат? — подчеркнуто безразлично спросил Райдер.

— Чего ты пристал ко мне, генерал недоделанный?!

Уэлком еще не закончил фразы, когда Райдер выстрелил прямо через карман. Пуля вошла Уэлкому в горло. И словно вторя выстрелу, в туннеле раздался оглушительный взрыв. Лонгмэн отпрянул к стене, Уэлком навзничь рухнул на рельсы, ноги его дергались, бейсболка слетела, длинные черные волосы разметались по бетону. Все вокруг было в крови.

Райдер ногой пинком выбил у него из правой руки автомат, нагнулся, вынул магазин и сунул себе в карман. Лонгмэн отвернулся к стене — его безудержно рвало.

Райдер осторожно перевернул ногой тело Уэлкома и присел возле него. Глаза у итальянца были закрыты, на губах пузырилась кровавая пена. Райдер вытащил из простреленного кармана пистолет и, приставив дуло ко лбу Уэлкома, поднял глаза на Стивера.

— Он может протянуть еще достаточно долго и успеет что-нибудь разболтать копам, — сказал Райдер и спустил курок. Голова Уэлкома дернулась. Окровавленный осколок черепа отлетел в сторону. Райдер вгляделся в бесстрастное лицо Стивера. — Приведи в порядок Лонгмэна, пожалуйста.

Расстегнув плащ убитого, он снял с него пояс с деньгами. С севера по туннелю ползло удушливое облако дыма и пыли.

Стивер, одной рукой поддерживая Лонгмэна, другой пытался очистить его заблеванный плащ. Лонгмэн выглядел совсем больным: лицо серое, под глазами набрякли мешки.

— Расстегни ему плащ, — приказал Райдер. Обмякший, беспомощный Лонгмэн был похож на большую куклу. Стивер, сопя, возился с пуговицами его плаща. Когда Райдер шагнул к нему с поясом, Лонгмэн отшатнулся и выставил перед собой руки.

— На меня? — спросил он дрожащим голосом. — Почему на меня?

— Ты самый толстый из нас, — твердо сказал Райдер. — Под твоим плащом два пояса никто не заметит. Убери руки!

На него пахнуло рвотой и ужасом, но он все же надел на Лонгмэна пояс, чувствуя, как трясется его жирное тело. Потом застегнул на Лонгмэне плащ.

— Неслабо там рвануло, — с дурацкой ухмылкой сказал Стивер.

— Ага, — сказал Райдер и, критически оглядев Лонгмэна, заключил: — Все. Можно выходить.

Окружной инспектор

— Почему они едут к «Юнион-сквер»? — спросил окружной инспектор. — Этого в сценарии не было. Я начинаю беспокоиться.

Они мчались на юг, завывая сиреной. Попутные машины испуганно прижимались к тротуару. Комиссар сказал:

— Они знают, что мы контролируем их, но создается впечатление, что их это не беспокоит. Тупицами их не назовешь, значит, здесь какая-то хитрость.

— Да, — сказал окружной инспектор. — Я тоже обратил на это внимание… Они сказали, что хотят оторваться от полиции в туннеле. Но они и раньше знали, что мы в туннеле, однако их это не волновало. Что изменилось?

На этот раз окружной инспектор молчал так долго, что у комиссара лопнуло терпение.

— Так что же изменилось? — спросил комиссар с нажимом.

— Они не хотят, чтобы мы видели, что они делают.

— А что они делают?

— Смотрите: их не волнует, что мы за ними гонимся, верно? Более того, они, можно сказать, сами хотят, чтобы мы за ними гнались до самого конца линии, так?

— Не тяните! — рявкнул комиссар. — Если у вас есть объяснение, предъявите его!

— Я думаю, что их уже нет в поезде, — тихо сказал окружной инспектор.

— Я тоже так думаю. Но каким образом поезд может двигаться, если их там уже нет?

— В том-то и вопрос. Если бы не это, все выглядело бы крайне логично: мы преследуем вагон, а они тем временем спокойно выходят через аварийный выход на «Юнион-сквер». А может быть, трое выходят, а один остается в кабине машиниста.

— Благородный бандит, жертвующий собой ради товарищей? Вы когда-нибудь встречали такого, Чарли?

— Нет, — честно ответил окружной инспектор. — Значит, они придумали, как заставить поезд двигаться без машиниста.

— Они все равно покойники, — сказал комиссар, — Дэниэлс идет за ними по пятам. Он заметит их, если они сошли с поезда.

— Или не заметит. Они могут спрятаться, и он проскочит мимо. — Окружной инспектор покачал головой. — Зачем они все же останавливались? Уже вроде поехали, а потом остановились.

Ожил радиопередатчик:

— Сэр, машинист поезда инспектора Дэниэлса докладывает о крушении. Поезд сошел с рельсов из-за взрыва на полотне.

Комиссар поинтересовался: есть ли жертвы?

— Один полицейский легко ранен.

— Вот вам и ответ на вопрос, зачем они останавливались, — сказал комиссар окружному инспектору. — Чтобы незаметно заминировать путь.

Старик

Старик поднял правую руку — ах, эта знаменитая десница, когда-то вершившая суд и справедливость и дома, и в магазине, — и произнес:

— Успокойтесь! Успокойтесь все, пожалуйста, и сядьте!

Он остановился, наслаждаясь трепетом лиц, внемлющих гласу Власти. Но он не успел начать речь: внимание пассажиров переключилось на грузного мужчину — театрального критика. Он неуклюже прошел вперед и начал барабанить кулаком в дверь кабины машиниста. Дверь не поддавалась. Промелькнула еще одна станция. «Бликер-стрит»? А может, уже «Спринг-стрит»? Названия было не разобрать. Кто-то из пассажиров, опустив окно, закричал что-то людям на платформе. Но оттуда только грозили кулаками.

— Друзья мои! — Старик встал, ухватившись за металлический поручень. — Друзья мои, наше положение не столь ужасно, как кажется…

Чернокожий парень скептически фыркнул в окровавленный носовой платок — мой платок, отметил старик, — но остальные начали прислушиваться.

— Во-первых, нам больше не угрожают преступники. — Три-четыре человека в страхе покосились на дверь кабины. Старик торжествующе улыбнулся. — Как справедливо заметила юная леди, они покинули поезд. Как говорится, скатертью дорога!

— Кто же нас ведет вагон?

— Никто. Он движется сам по себе.

— Но мы же разобьемся! — завопила мамаша.

— Не думаю. — Старик снова поднял руку. — Сейчас мы действительно движемся довольно быстро, но это временно. Осталось недолго.

Вагон вошел в поворот и резко накренился. Колеса отчаянно заскрежетали, словно жалуясь на невыносимый изгиб колеи. Пассажиры попадали друг на друга. Отчаянно цеплявшийся за поручень старик тоже чуть не упал, но черный парень в берете, протянув окровавленную руку, поддержал его. Вагон выровнялся.

— Благодарю вас, — вежливо сказал старик.

Но чернокожий будто и не слышал. Перегнувшись через проход, он ткнул пальцем в двух чернокожих мальчишек-рассыльных. Лица у них были пепельно-бледными.

— Братья, у вас есть последний шанс стать мужчинами.

Парни в замешательстве переглянулись, один из них пролепетал:

— Чувак, ты это о чем?

— Вы должны стать настоящими черными бойцами, братишки. Показать этим белым, что вы — люди. Два раза не убьют!

Перекрывая шум поезда, парнишка крикнул:

— А одного раза тебе мало, да?

Девица снова вскочила на ноги:

— Хватит трепаться, уши вянут! Лучше высадите дверь в кабину. Неужели тут ни одного мужика не найдется?!

— Леди и джентльмены, — это снова старик, — пожалуйста, выслушайте меня. Я кое-что смыслю в этом деле и уверяю вас — все не так страшно. У нас же самое безопасное метро в мире! Автоматические блокираторы — вы слышали о них? Если поезд прошел на красный свет, они автоматически остановят его!

Башня

— «Пэлем Сто двадцать три» прошел станцию «Кэнел-стрит». Скорость по-прежнему в пределах нормы. — Марино наконец успокоился. Он наслаждался собственным профессионализмом. — Мы обеспечили им «зеленую улицу» до самого конца линии.

— Вас понял, — отозвался диспетчер городской полиции, — продолжайте информировать нас.

— Конец связи, — решительно сказал Марино. Еще четыре станции — и они будут на «Саут-Ферри».

Глава XXII

Том Берри

Когда грянул взрыв, Том Берри успел свернуться клубком, прижав колени к животу — это помогло, но не очень. Он здорово треснулся коленом обо что-то острое, и нога мгновенно онемела. Растирая ее, Том осторожно высунул голову и увидел, что один из налетчиков тоже лежит на рельсах. Тот самый любвеобильный малый, который клеил девчонку в мини-юбке. Сначала Берри решил, что бандита зацепил взрыв. Потом он увидел, как главарь рассматривает собственный плащ, и понял: взрыв тут ни при чем, главарь просто пристрелил одного из своих подельников, не вынимая руку с пистолетом из кармана.

Неожиданно Берри понял, обо что он ударился коленом. Он пошарил вокруг и нащупал свой револьвер.

С трудом перевернувшись на живот, он оперся стволом на левое запястье и уже поймал главаря на мушку, но тот внезапно наклонился над неподвижным телом своего сообщника. Берри услышал выстрел и увидел, как дернулась голова жертвы. Главарь расстегнул плащ убитого и что-то снял с трупа. Похоже, пояс с деньгами. Берри смотрел, как он надел пояс на приземистого толстяка, а потом тщательно поправил ему плащ, чтобы пояс не бросался в глаза.

Берри на мгновение зажмурился, чтобы разогнать туманившую взор пелену, а когда снова открыл глаза, толстый бандит уже скрылся в темном проеме аварийного выхода, за ним полез самый здоровый. Берри тщательно прицелился в широкую спину и нажал на курок. Здоровяк дернулся и тяжело рухнул на спину. Берри искал глазами главаря, но тот куда-то исчез.

Анита Лемойн

Старик продолжал тараторить, но Анита его уже не слушала. Тоже мне, пророк-самоучка! Анита смотрела в окно. Стены туннеля, огни мелькают, словно белье в барабане прачечной самообслуживания. Пролетела станция, оазис света, толпа людей. «Бриджуорт-стрит?» Осталось три или четыре станции до «Саут-Ферри». Это конечная. А что потом?

— Никогда не думал, что эти штуки такие быстрые.

Над ней громоздился театральный критик — сопит так, будто ему тяжело нести собственный вес. Лицо отливает алкогольным румянцем, в голубых глазах — наигранная пустота. Взгляд кажется наивным и искушенным одновременно. Анита все это проходила тысячу раз: испорченность не скроешь, вот и пытается изображать наивного простака.

— Боитесь? — спросил критик.

— Вы слышали этого старого шута? «Я знаю подземку». Ничего страшнее смерти нам не грозит.

— Я все хочу спросить, — он смотрел совсем невинно, — вы давно работаете в театре?

Господи, как они все надоели с их подходцами.

— Два года.

— Я так и подумал. — Он даже сопеть перестал. — У меня хорошая память. Уверен, что видел вас на сцене. Только вот где именно?

— Вы когда-нибудь бывали в Кливленде?

— Разумеется. А вы там играли?

— В «Маленькой жемчужине». Продавала попкорн в антрактах.

— Шутите?

Он рассмеялся и, воспользовавшись очередным толчком вагона, приобнял ее за плечи. Анита автоматически улыбнулась в ответ. Критик снова засопел.

— Кто же будет шутить в такой момент? Может, еще пять минут — и мы покойники.

— Вы не верите старику? Насчет светофора, который нас остановит?

— Конечно, верю. — Она ткнула пальцем в окно. — Но вот только я жду-жду, когда будет красный свет — а пока вижу только зеленый!

Она прижалась к нему — а почему бы и нет? Может, это в последний раз в жизни? Анита чувствовала, как мужик напрягся. Делая вид, что не замечает его возбуждения, она смотрела в окно: впереди, насколько хватало глаз, приветливо мерцали зеленые сигналы.

Патрульный Рот

Как только поезд пролетел станцию «Фултон-стрит», патрульный Гарри Рот связался со штаб-квартирой Транспортной полиции.

— Только что проследовал.

— Вас понял.

— Хотите прикол?

— Как-нибудь в другой раз.

— Нет, погодите. В поезде нет машиниста.

— Что это вы несете?

— В кабине никого нет. Одно стекло выбито, в кабине пусто. Я стоял на самом краю платформы и смотрел очень внимательно.

— Вы разве не знаете, что поезд не может идти без машиниста? Про «рукоятку мертвого человека» не слышали?

— Так точно, слышал, извините.

— Вы действительно уверены, что в кабине никого не было? — вмешался чей-то начальственный голос.

— Ну, не знаю, — Рот уже и сам засомневался. — Может, он просто нагнулся?

— Нагнулся? Ясно. Конец связи.

Да не очень-то и хотелось, сказал себе патрульный Рот.

Райдер

Опора была надежным укрытием, но Райдер относился к числу тех, кто считает, что лучшая оборона — это атака. Неизвестного стрелка надо обезвредить, причем быстро, потому что он блокирует доступ к аварийному выходу.

Райдер действовал автоматически. Когда раздался выстрел и Стивер упал, Райдер мгновенно сообразил, что проскочить мимо мертвого тела в аварийный выход ему не удастся: он мигом схлопочет вторую пулю. Поэтому он, пригнувшись, метнулся за опору. Стреляли откуда-то сзади, но на путях никого не было видно. Противник, очевидно, тоже укрылся за опорой. Кто он такой — коп, вооруженный пассажир, — значения не имело. Главное сейчас — избавиться от него поскорее.

Райдер бросил взгляд в сторону выхода. Из проема на него в отчаянии уставился Лонгмэн. Райдер жестами показал ему — лезь наверх. Лонгмэн застыл как соляной столп. Райдер решительно повторил жест и для убедительности топнул ногой. Лонгмэн еще минуту заколебался, затем повернулся к лестнице.

Стивер лежал неподвижно. Его грузное тело рухнуло на бетон так тяжело, что Райдеру на мгновение показалось, будто земля дрогнула у него под ногами. Если даже выстрел был не смертельным, наверняка он себе хребет сломал. На неподвижном лице Стивера жили одни глаза. Точно, подумал Райдер, перебит позвоночник, Стивер жив, но парализован.

Он выкинул из головы обоих своих сообщников: пришло время позаботиться о себе. Ситуация складывалась следующим образом: противник точно знал, где он находится, в то время как Райдер мог лишь догадываться о местоположении стрелка. Обнаружить его позицию можно было, только спровоцировав противника. Рискованно, но делать нечего. Он проверил пистолет и слегка высунулся из-за опоры. Тут же грянул выстрел. Райдер дважды выстрелил в сторону вспышки, после чего снова спрятался. Он напряженно вслушивался, но с той стороны не доносилось ни малейшего шороха.

Попал он или нет? Стоя за опорой, проверить это было нельзя, а поэтому приходилось снова рисковать. Противник вряд ли клюнет на ту же удочку еще раз, но придумывать другой маневр было некогда. Райдер выскочил из-за опоры и бросился к соседней.

Выстрела не последовало. Одно из двух: либо он попал во врага, либо тот затаился, чтобы бить наверняка. Райдер метнулся к следующей опоре. Не стреляет. Он сделал еще один бросок и тут же увидел стрелка: он лежал на путях, только ноги были скрыты в тени опоры. Райдер понял, что противник ранен. Он не знал, насколько серьезной была рана — во всяком случае, стрелок был в сознании, он пытался поднять голову. В любом случае, если не хочешь неприятных сюрпризов, надо довести дело до конца.

Он вышел из-за опоры и пошел вперед. Раненый тянулся правой рукой к револьверу, но оружие лежало в нескольких дюймах от его растопыренных пальцев.

Теперь его можно было спокойно прикончить.

Старик

Когда вагон миновал станцию «Уолл-стрит», испуганные пассажиры вновь окружили старика.

— Где же ваш красный свет?

— Мы не остановимся! Мы все разобьемся!

Мамаша завопила в голос, как плакальщица на похоронах, и у старика сжалось сердце. Именно так кричала шестьдесят лет назад его мать, когда узнала, что его брат, ее старшенький, попал под трамвай.

— Будет красный свет! — заорал он. — Обязательно будет!

Он повернулся к девице, ища поддержки, но она в отчаянии покачала головой.

— Поезд остановится, — упавшим голосом пробормотал старик. Он уже знал, что его жизнь кончена. Остальные, бедняги, погибнут при крушении поезда, а он и так уже, считай, мертв. Это его последнее поражение.

Том Берри

Первая пуля вонзилась Тому в правую руку, и револьвер отлетел в сторону. Вторая чиркнула о колонну и срикошетила в грудь. Он упал в какую-то лужу — он даже не понимал, что это его собственная кровь.

Да, похоже, терять оружие становится уже традицией. Как там говорил старина Фрейд? Потерял — значит, хотел потерять. Только теперь-то он его не терял — револьвер лежал рядом, он его видел, но что толку? Он все равно что потерян — дотянуться до него было свыше его сил.

Он смотрел, как бандит идет к нему — спокойно, неторопливо, держа пистолет дулом вниз. Сейчас он остановится, аккуратно прицелится и прикончит его. Да это настоящий педант, подумал Берри: он привык всегда делать контрольный выстрел и, наверное, всегда делает это одним и тем же способом — в упор в висок. Именно так он разделался со своим сообщником: тщательно, без суеты.

Мне не о чем волноваться, все будет проделано на высшем уровне, четко, чисто и аккуратно. Мгновенная красная вспышка, и потом — спокойствие. А собственно, что хорошего в спокойствии? Что может быть хорошего в этом чертовом небытии?

Том увидел у самых глаз черные башмаки бандита и всхлипнул. Бандит наклонился над ним. Том Берри закрыл глаза. Заплачет ли она обо мне?

И тут тишину туннеля прорезал чей-то крик.

Патрульный Северино

На станции «Боулинг-грин» патрульный Северино стал так близко к краю платформы, что проносящийся вагон заставил его отшатнуться назад. Но он успел заглянуть в кабину, и его доклад полицейскому диспетчеру был настолько краток и информативен, что развеял все сомнения:

— В кабине никого нет. Повторяю: в кабине никого нет. Окно выбито, машиниста в кабине нет.

Старший инспектор полиции Дэниэлс

В голове у Дэниэлса прокручивались обрывки снов, никак не связанные между собой, — так бывает, когда спишь урывками. Вот он высаживается на острове Сайпан, рядом парни из славной 77-й дивизии, японские орудия бьют по нам прямой наводкой, столбы воды вырастают со всех сторон, и адский грохот заглушает вопли раненых. А в следующее мгновение он уже снова в туннеле подземки, и лицо обдувает ветерок.

А вот он снова патрулирует свой участок на Третьей авеню, как это было в 30-е годы. Сначала всюду кишели ирландцы, потом их потеснили армяне. Аптекарь Док, бакалейшик Меньес. Хозяин продуктовой лавочки Марадьян — Дэниэлс никогда не мог жрать ту дрянь, которую там продавали, слишком уж остро все, один перец. Или Меньес был грек?

Потом показались длинные ряды крестов, они все тянулись и тянулись, всплыли в памяти лица парней, залитые ярким солнцем Сайпана. Они навсегда остались лежать там, а его только слегка зацепило. Совсем не больно, только почему-то кровь до сих пор идет.

Что такое? На путях какой-то человек. Дэниэлс тут же очнулся: он снова был в туннеле, и впереди него по шпалам медленно шел человек. Что за тип? И походка у него какая-то странная. И у него что-то в руках. Пистолет? Очень похоже, что пистолет. Никому не позволено носить оружие, когда молодой, способный, честолюбивый патрульный Дэниэлс обходит район Третьей авеню… Нет, стойте, мы же в метро, на месте преступления. Дэниэлс выхватил из кобуры свой пистолет. Человек в туннеле остановился, нагнулся…

— Эй вы! Стоять! Бросайте оружие!

Человек дернулся, присел, и Дэниэлс увидел вспышку выстрела. Он пальнул в ответ, и грохот, раскатившийся по туннелю, окончательно прояснил ему голову.

Райдер

Последней мысли у Райдера не было. Он умер мгновенно, едва ощутив привкус металла на языке: свинцовая пуля тридцать восьмого калибра вошла снизу прямо в подбородок и, сокрушив зубы и небо, ввинтилась в мозг.

Старший инспектор полиции Дэниэлс

Неплохой выстрел, похвалил себя Дэниэлс. Вот точно так же тридцать пять лет назад он пристрелил вооруженного громилу, пытавшегося разнести салун Поли Райана. За это он получил первую в своей жизни благодарность, не говоря уже о Поли — тот еще добрых пятнадцать лет после этого посылал Дэниэлсу на Рождество ящик виски, покуда хозяйничать в баре не стал его шибко умный сынок. Он уже не считал себя обязанным, и отцовские заветы были ему не указ.

Забавно, как все в этой жизни повторяется, подумал он. Что же этот тип делал в туннеле?

Он подошел к поверженному преступнику. Тот лежал лицом вверх, уставившись в свод туннеля недвижными глазами. Дэниэлс нагнулся. Рассматривать особенно было нечего — опрятно одетый человек средних лет с изуродованным окровавленным лицом. Одним преступником меньше. На статистике это не отразится, такой уж город. Но хотя бы в полицейских офицеров он больше стрелять не будет.

Дэниэлс повернулся к жертве преступника. Бедняга! Тоже вся в крови, но дышит. Пышные, светлые волосы до плеч, босые ноги в открытых сандалиях почернели от грязи, ну, да ничего не поделаешь. Это тебе, деточка, не городской тротуар.

Дэниэлс встал на колени и заботливым, отеческим тоном внятно произнес:

— Мисс, держитесь. До больницы тут далековато, но мы вас вытащим! Мисс?

Лицо жертвы исказила какая-то странная гримаса, губы приоткрылись. Дэниэлс наклонился еще ниже, чтобы разобрать, что шепчет несчастная, но вместо этого услышал тихое мужское ржанье, совершенно неожиданное на устах столь изящной юной особы.

Глава XXIII

Клайв Прескотт

Прескотт не понимал, как поезд может двигаться без машиниста — а как же рукоятка безопасности? Однако уверенность патрульного Северино переборола его сомнения. Повесив трубку, он со всех ног бросился к Корреллу.

— Поезд идет без машиниста! — заорал он. — Остановите его!

— Поезд сам по себе ехать не может, — отмахнулся Коррелл.

— А этот едет! Они что-то придумали, чтобы запустить вагон. Не спорьте. Они уже около «Саут-Ферри», там повернут на кругу обратно и влетят в хвост поезда, стоящего на «Боулинг-грин» — тогда и от них, и от последних вагонов поезда вряд ли что останется. Вы же можете включить красный сигнал, и тогда блокираторы тормознут его! Только скорее, ради бога!

— Ублюдки! — рявкнул Коррелл, и Прескотт почувствовал в его голосе тревогу. Похоже, до него наконец дошло. — Успеем ли? — Он ринулся к пульту управления, и в этот момент они услышали голос оператора диспетчерской на станции «Невинс-стрит»:

— «Пэлем Сто двадцать три» прошел станцию «Саут-Ферри». Скорость — тридцать. Движется в сторону поворотного круга.

Прескотт застонал, но Коррелл вдруг ухмыльнулся:

— Не волнуйтесь. Я этого сукина сына остановлю.

Его ухмылка становилась все шире, он засучил рукава, сделал страшное лицо, произвел в воздухе несколько пассов и произнес:

— «Пэлем Сто двадцать три», главный диспетчер приказывает тебе остановиться! Абракадабра!

Прескотт молча кинулся на Коррелла и начал душить его.

Потребовались усилия четырех диспетчеров, чтобы разомкнуть мертвую хватку Прескотта. Свалив лейтенанта на пол, трое уселись на него, а четвертый держал его руки.

— Контроль скорости! — сипел Коррелл, держа себя руками за горло. — Ты когда-нибудь слышал о контроле скорости, идиот?!

— На разворотном круге есть устройство контроля скорости, — успокаивал Прескотта седовласый диспетчер с потухшей сигарой в углу рта. — Если поезд входит в поворот слишком быстро, то блокираторы остановят его.

Коррелл хрипел, полулежа в кресле, вокруг него суетились диспетчеры.

— Воротник мне порвал, — жалобно хрипел Коррелл.

— Не сердитесь на него, — сказал седовласый диспетчер Прескотту. — Он просто неудачно пошутил.

Злость Прескотта понемногу улеглась, хоть и не до конца.

— Вот поэтому я и решил его придушить, — буркнул он. — Терпеть не могу подобных шуточек.

Анита Лемойн

Почти все пассажиры собрались в хвосте вагона. Театральный критик, еще недавно сопевший в ухо Аните, тоже бросился туда. Удивительное дело — они и правда думают, что там больше шансов выжить?

Старик сидел, опустив голову, губы его дрожали. Чего ему вздумалось тут разоряться по поводу красных сигналов? Теперь он кругом виноват: подал надежду — изволь отвечать за свои слова. Сидевший рядом негр в берете был по-прежнему подтянут, подбородок вперед, нога на ногу. Он-то, по крайней мере, не трус. С ним мы составим неплохой дуэт храбрецов. Ах да, еще старая пропойца — эта знай себе спит. Наверно, видит во сне большую бутылку. Неплохое трио!

Вагон с грохотом пролетел станцию «Саут-Ферри». Та же картина: платформа, заполненная бушующей толпой. Мимо, мимо — и они снова погрузились во тьму туннеля. Что теперь? Она увидела, что туннель впереди поворачивает. Теперь Анита знала, что будет. Они идут слишком быстро, чтобы вписаться в поворот. Колеса слетят с рельсов, вагон врежется в стену, страшный грохот… Она изо всех сил уперлась ногами в пол — и тут увидела впереди красный сигнал. Ай да старик! Но все равно слишком поздно, они уже не впишутся в поворот…

Под ногами раздался страшный железный скрежет, пол содрогнулся, и ее отбросило к спинке сиденья. Снова что-то загрохотало, в задней части вагона раздались испуганные крики. Рывок. Еще рывок. Конец? Нет, опоры за окном замедляют бег… Вагон дернулся еще несколько раз и со скрежетом остановился.

Мертвую тишину сменили истерические ликующие вопли. Жива, подумала Анита. Жива, черт побери! Она вся обмякла, сил больше совсем не было. Старик смотрел на нее, пытаясь улыбнуться:

— Ну, милочка, я же говорил — мы остановимся!

Негр, до сих пор прижимавший к лицу окровавленный платок, решительным жестом вложил его в руку старику.

— Лучше сожги его, приятель, — на нем ведь кровь ниггера, — издевательски протянул он.

Алкоголичка наконец проснулась, приоткрыла глаза и заплетающимся языком поинтересовалась:

— Это чего это? «Сорок вторая»?

Это ж надо, подумала Анита. Нарочно не придумаешь. Ну бабуля дает! Открыв сумочку, она вытащила десятку и швырнула ее на прикрытые вонючим тряпьем колени пропойцы.

Лонгмэн

Сквозь решетку аварийного выхода Лонгмэн слышал звуки города. Он начал было осторожно толкать решетку наверх, но тут чья-то нога чуть не отдавила ему пальцы, и он отдернул руку. Потом покрепче уперся в скобу лестницы и нажал посильнее. Ржавые петли заскрипели, на лицо посыпались комки грязи. Вцепившись в решетку, он толкнул ее изо всех сил. Рывок — и решетка откинулась. Лонгмэн осторожно высунул голову наружу, глаза на уровне тротуара. В эту секунду снизу снова донеслись выстрелы. Лонгмэн на мгновение замер, потом стал быстро подниматься по лестнице — и вот он уже на тротуаре.

Первым делом он медленно опустил решетку, она с лязгом улеглась на место. Несколько прохожих бросили на него равнодушные взгляды, но ни один не подумал остановиться. Вот оно, знаменитое нью-йоркское безразличие, торжествующе подумал Лонгмэн, перешел улицу и влился в поток пешеходов. Впереди, на углу Семнадцатой, он заметил полицейский автомобиль. Машина стояла во втором ряду, водитель, высунувшись из окна, что-то втолковывал пешему патрульному. Стараясь не смотреть в их сторону, Лонгмэн ускорил шаг и почти бегом свернул на Шестнадцатую улицу. Он с трудом сумел заставить себя шагать медленнее. Слева тянулась решетка, за которой виднелся массивный куб средней школы. Из калитки ограды вылетела стайка подростков — китаянка с ярко накрашенными губами и в мини-юбке, чернокожая девушка и двое парней в кожаных пиджаках.

Когда он поравнялся с ними, один из парней, паясничая, рухнул передним на колени:

— Сэр, подайте несчастному двоечнику!

Лонгмэн торопливо обогнул мальчишку.

— У вас ведь полно денег, сэр! Я же вижу! — крикнул вслед парень. Его одноклассники заржали.

Только этого не хватало, в панике думал Лонгмэн. Нет, вроде отстали. Впереди показались обнаженные деревья Гремерси-парка.

Он вдруг вспомнил о Райдере. Что это были за выстрелы? Райдер убит? Нет, не такой он человек, чтобы подставлять лоб под пулю. Хватит уже трупов, и так все случившееся ужасно. Содрогнувшись, он постарался не думать о том, что пережил.

Вот и поворот на Восемнадцатую улицу. Он увидел свой дом, кирпичный дом с грязным фасадом и зияющим проемом двери. Он поднялся на второй этаж, отпер один за другим три замка, вошел в квартиру и тщательно запер за собой дверь.

Прошел на кухню, открыл кран, дождался, пока вода станет похолоднее. Над мойкой висело зеркало, покрытое паутиной трещин. Взглянув на свое отражение, Лонгмэн внезапно издал дикий вопль. Вопль восторга.

Анита Лемойн

Через пять минут после того, как вагон остановился, в него вскарабкались с путей два человека. Один, в форме машиниста метро, поспешно открыл ключом кабину, вошел внутрь и захлопнул за собой дверь. Второго, в полицейской форме, тут же окружили возбужденные пассажиры.

Коп умоляюще воздел вверх руки, пытаясь перекричать гвалт:

— Я ничего не знаю! Мне поручено просто вывести вас из вагона. Я правда ничего не знаю!

Вагон медленно тронулся с места, и уже через две минуты въехал на залитую светом станцию «Боулинг-Грин». Анита выглянула в окно.

Вдоль края платформы лицом к поезду стояли полицейские. Взявшись за руки, они пытались сдержать напирающую сзади толпу. Человек в форме кондуктора подошел к вагону с каким-то инструментом в руке. Двери открылись. Ревущая толпа пассажиров, сметая полицейских, ринулась внутрь, прямо на заложников, пытаясь поскорее занять свободные места. Господи, подумала Анита. Ничего не изменилось.

Глава XXIV

Клайв Прескотт

Клайв Прескотт освободился только в половине седьмого. На улице было темно и промозгло, сгустившиеся сумерки были похожи на маску, которую город надел, чтобы прикрыть собственное уродство. Прескотт поднял голову, подставил лицо дождю, потом долго растирал щеки и лоб, пока кожа не стала гореть. Однако ни малейшего облегчения не почувствовал — он слишком устал и вымотался за этот бесконечно долгий день.

Магазины на Фултон-стрит уже закрывались, охранники с тяжелыми пистолетами в кобурах с грохотом опускали металлические шторы витрин, проверяли сигнализацию. Город готовился к ночной обороне от собственных обитателей. Пожилая продавщица газет заботливо навешивала пудовый замок на дверь своего киоска. Утренние газеты пойдут нарасхват, устало подумал Прескотт.

Высокий чернокожий парень в ковбойской шляпе и замшевой куртке с бахромой сунул ему под нос какой-то листок:

— Газета «Черных пантер», брат!

Прескотт сделал отрицательный жест и пошел дальше. Парень не отставал. Здесь и днем было полно чернокожих активистов, предлагавших прохожим свой боевой листок, но Прескотт ни разу не видел, чтобы кто-нибудь купил газету. Может, они продают ее друг другу? Довольно, оборвал он сам себя, эти парни делают дело, в которое верят, а ты? Сам ты веришь во что-нибудь?

— Купи газету, брат, — сказал парень, догоняя Прескотта. — Узнаешь, чем народ дышит. Не все же прислуживать белому мистеру Чарли.

Прескотт остановился. Парень выжидательно смотрел на него.

— Я возьму газету.

— Вот и правильно, брат!

Он сунул листок под мышку. На другой стороне улицы из колонок над входом в магазин грампластинок грохотал хард-рок. Наверно, хозяин забыл выключить. Неужели так и будет барабанить всю ночь? Впрочем, здесь почти никто не живет, а так хоть какая-то иллюзия жизни.

Меня тошнит, подумал Прескотт, тошнит от копов и преступников, от жертв и свидетелей. Тошнит от злобы и крови, от того, что творилось сегодня, и того, что случится завтра. Тошнит от работы, от друзей, от семьи. В конце концов, меня тошнит от самого себя: от того, что меня тошнит от жизни, но при этом я не собираюсь ничего в ней менять.

Эх, будь он на два-три дюйма выше ростом да еще белым… Или хотя бы наоборот — стопроцентным черным…

Единственное, что он умел по-настоящему, — это обрабатывать баскетбольный мяч. Он бесстрашно шел из центра площадки навстречу высокомерным гигантам, только и ждавшим момента, чтобы сбить его в воздухе, когда он в прыжке нацеливался на корзину. Но он снова и снова мягкими прыжками несся навстречу этим бугаям, обводя одного за другим…

Прескотт скомкал газету и крученым ударом влепил ее точно в логотип на вывеске магазина. Два очка! Алкаш у витрины зааплодировал, потом протянул руку. Черт, в этом городе каждый второй побирается. А если не подают, норовит отнять силой.

Ничего, завтра он будет чувствовать себя лучше. А послезавтра и на следующий день? Не думай об этом. Завтра будет лучше, чем сегодня, — потому что хуже, чем было сегодня, просто быть не может.

Детектив Хаскинс

Детектив второго разряда Берт Хаскинс был стопроцентным ирландцем — если, конечно, не считать стопроцентно английской фамилии. В юности он решил, что профессия детектива — благородное дело настоящих мужчин. Иллюзий хватило ровно на неделю. Впоследствии Берт не раз посмеивался над тем, какой рисовалась ему будущая работа: блестящая дедукция, интеллектуальные поединки один на один с воротилами уголовного мира, распутывание самых хитроумных преступлений.

В действительности оказалось, что от детектива требуются два качества: выносливость, как у верблюда, и терпение. Приходится сунуть нос во все тупики, чтобы в конце концов выйти на верную дорогу, приходится бегать вверх и вниз по лестницам, звонить в подозрительные квартиры, общаться с испуганными, агрессивными, неразговорчивыми или просто тупыми людьми. Иногда тебе удается выудить из кучи мусора жемчужину, но большую часть времени ты просеиваешь пустую породу.

В картотеке Управления городского транспорта обнаружилось больше сотни имен бывших сотрудников, уволенных в разное время за различные нарушения. Обработка грозила затянуться допоздна. Как правило, нарушения не имели ничего общего с уголовными преступлениями, однако Хаскинс исходил из того, что любой из этих людей ненавидит Управление.

А кто-то, возможно, ненавидит до такой степени, что способен захватить поезд метро. Но как его вычислить?

Трое налетчиков уже убиты. У двоих обнаружены пояса с деньгами — в общей сложности пятьсот тысяч долларов. Значит, надо найти еще одного преступника, который унес на себе полмиллиона баксов. Личность убитых еще не установлена, так что бывший служащий Управления городского транспорта вполне может быть одним из них. Однако им может быть и скрывшийся бандит.

Хаскинс с напарником и еще восемь групп детективов отправились на проверку этой версии. Они выбрали из списка наиболее подозрительных типов и приступили к поискам. Пока что результат был равен нулю.

Куда они только не забирались! Любой детектив знает, что девять из десяти преступников живут в трущобных районах. Бедные совершают больше преступлений, чем богатые. И за бедняками приходится бегать, тогда как богатые сами приезжают в полицию с кучей адвокатов, поручителей, свидетелей… Богатым многое сходит с рук.

Стоп, Хаскинс, да ты никак красный! Нет, просто знаю жизнь.

Он отпустил домой своего напарника — Слотт был язвенником и ему приходилось соблюдать режим. К тому же в их части списка оставалось проверить всего троих, и Хаскинс рассчитывал, что до ночи отлично управится с этим один.

Сначала он зашел в маленькую химчистку, хозяин (и единственный работник) которой в свое время работал в метро. Его выгнали шесть лет назад за то, что он плевал в пассажиров. Он работал дежурным на станции «Таймс-сквер» и, заталкивая пассажиров в вагон в часы пик, плевал им напоследок в спину. Его застукали за этим занятием и вызвали к начальству, а он там сорвался и в конце концов плюнул инспектору на лацкан дорогого пиджака. Разумеется, в ту же секунду вышибли с работы.

На расспросы Хаскинса владелец химчистки имел сказать следующее: во-первых, он не держит зла на Управление городского транспорта. Во-вторых, надеется, что в один прекрасный день все это гребаное метро провалится в тартарары. А в-третьих, он чуть ли не весь тот день провел в кресле у дантиста, где ему выдрали два корня и заодно раскорячили всю десну. Зовут этого коновала доктор Шварц, а вот и номер его телефона…

Детектив Хаскинс сделал в блокноте пометку: позвонить доктору Шварцу. Взглянул на часы — уже четверть девятого — и вытащил из кармана измятый список. Оставались двое: Пол Фитцхерберт (угол Шестнадцатой и Пятой авеню) и Уолтер Лонгмэн (угол Второй авеню и Пятнадцатой улицы). К кому сначала? Уж больно далеко они живут один от другого. Трудно принять столь важное решение без чашки кофе… А вот, кстати, и кафе на углу!

Лонгмэн

Лонгмэн не мог себя заставить включить телевизор. В кино преступники частенько попадаются на том, что скупают все газеты подряд и вырезают из них репортажи о собственных преступлениях. Глупости, никто не услышит его телевизора, можно же приглушить звук. Тем не менее он не мог пересилить себя и бесцельно кружил по квартире, не снимая плаща и сводя глаза с выключенного телевизора, стоящего напротив постели.

Но в шесть часов он вдруг машинально включил ящик. В новостях, конечно, только и говорили о захвате поезда подземки. Показывали свороченный с рельсов вагон экспресса, в котором ехала полиция. Затем они дали крупный план «участка туннеля, где происходила перестрелка». Когда камера развернулась к тому месту, где упал Стивер, Лонгмэн вздрогнул, ожидая увидеть тело или, по крайней мере, лужу крови. Кровь по телевизору было не разглядеть, но Стивера не было. Потом, правда, показали, как копы вытаскивают на носилках три накрытых брезентом трупа. Лонгмэна это не тронуло, хотя он понимал, что один из покойников — Райдер.

Было много интервью с полицейским начальством и даже с самим комиссаром. Все копы были немногословны, но каждый счел своим долгом назвать произошедшее «жестоким и отвратительным преступлением». Репортер спросил: «А как же насчет сбежавшего бандита?» Лонгмэн почувствовал, как по телу прокатилась горячая липкая волна, — и комиссар ответил: «Пока мы знаем только, что он сбежал через аварийный выход». Показали решетку выхода снаружи и изнутри, показали ступени лестницы. Комиссар добавил, что личности троих убитых налетчиков пока тоже не установлены. Двое были убиты наповал, а третий смертельно ранен в спину и умер через несколько минут после прибытия полиции. Его не удалось допросить, поскольку он был парализован и не мог говорить.

Но какие-то зацепки в поисках скрывшегося преступника все же имеются? Комиссар кратко ответил: «Дело сложное, задействовано много детективов, будем искать». Репортер не отставал: «Преступники прекрасно знали, как функционирует метро, это не может быть зацепкой?» Комиссар довольно резко ответил, что у полиции отлично отработаны методы дознания и что он надеется в ближайшем будущем сообщить прессе какие-нибудь новости. Лонгмэна снова обдала волна горячего пота, однако он заметил, как репортеры обменялись ироническими ухмылками, и ему немного полегчало.

Конечно, они проверят всех бывших сотрудников Управления, Райдер предупреждал его об этом. Он тогда сильно испугался.

— Они меня не найдут, — торопливо сказал он. — Может, я отсижусь у тебя?

— Наоборот, ты должен все время быть дома, — ответил Райдер. — Любое отклонение от обычного образа жизни вызовет у них подозрение.

— Надо заранее придумать себе алиби.

Райдер покачал головой:

— Тех, кто позаботился об алиби, они будут проверять гораздо более тщательно. У большинства людей, которых они будут опрашивать, никакого алиби и в помине не будет, ты будешь одним из многих. Скажешь, что гулял, потом читал или вздремнул, а главное, ни в коем случае не называй точного времени, когда ты делал то или другое.

— Я подумаю, что им сказать.

— Не надо. Я не хочу, чтобы ты репетировал, не хочу, чтобы ты даже думал об этом.

— Я скажу, что услышал обо всем по радио, что был потрясен…

— Не надо демонстрировать, какой ты добродетельный. Им на это вообще наплевать. Они будут проверять сотни людей — просто на всякий случай. Ты всего-навсего один из длинного списка.

Незачем бить тревогу. Незачем заранее паниковать. Он справится. Лонгмэн слушал, как полицейский комиссар, отбиваясь от журналистов, признал, что описания внешности сбежавшего отрывочны. Построить фоторобот вряд ли удастся. Пассажирам показывали фотографии преступников из полицейской картотеки, они никого не опознали. Лонгмэн даже улыбнулся: прошлое у него было чистое, его карточки в полиции быть не могло.

Репортеры взяли интервью у нескольких пассажиров: девица в мини-юбке выглядела на экране старше, чем в действительности; здоровенный театральный критик нес какую-то высокопарную чушь; двое чернокожих посыльных переглядывались и смущались. Черный парень, которого ударил Стивер, выкрикнул, что сделает сейчас заявление по расовой проблеме, и поднял сжатый кулак, после чего режиссер отключил звук. Внезапно Лонгмэн почувствовал, что ежится под пристальными взглядами пассажиров. Сгрудившись перед камерой, они, казалось, смотрели прямо на него. Он выключил телевизор.

Прошел на кухню, поставил чайник. Так и не снимая плаща, сел за стол и съел крекер, макая его в чай. После этого закурил, попутно удивившись, что все это время его совершенно не тянуло курить. Потом вернулся в спальню, лег на кровать и тут же почувствовал, как что-то тяжелое больно уперлось ему прямо в грудь.

Пояса с деньгами. Вскочив с кровати, Лонгмэн подошел к входной двери, проверил все три замка и вернулся в комнату. Тщательно задвинул темно-зеленые занавески, он снял плащ, пиджак и, наконец, пояса. Ровненько разложил их на кровати.

Уолтер Лонгмэн, сказал он себе, ты стоишь полмиллиона баксов. Он повторил это вслух, еле слышным шепотом, но шепот вдруг превратился в крик. Он зажал рот обеими руками.

Анита Лемойн

В жизни Аниты Лемойн бывали неудачные дни, но чтобы такое… Мало того что она упустила клиента, так ее еще показали по телеку — без косметики и в компании всех этих идиотов.

Было уже сильно за восемь, когда копы наконец отпустили пассажиров. Бывшие заложники вышли из дверей Департамента полиции и в нерешительности остановились на тротуаре. За пару кварталов к югу, на Кэнел-стрит, еще наблюдалось кое-какое шевеление, но Сентер-стрит была холодной, унылой и совершенно пустынной.

Они еще немного постояли вместе, сами не зная зачем. Затем старая пьянчужка запахнула свои лохмотья и, неуверенно переставляя ноги, поплелась в темноту. Через мгновение откололся и черный активист: надвинул поглубже берет и ушел — быстрым и уверенным шагом. Да, подумала Анита, на этих двоих случившееся особого впечатления не произвело: они примерно так и представляли себе эту жизнь и этот город.

А как насчет ее собственных представлений? Ну тут все понятно: горячая ванна с французской ароматической солью быстро приведет ее в чувство. Но прежде всего надо проверить автоответчик — вдруг кто-то звонил по поводу работы. Не каждый день тебя показывают по телевизору.

— Я даже не знаю, где мы. — Мамаша двух мальчуганов едва не плакала. Малыши от усталости едва держались на ногах, зевая во всю глотку. — Боже мой, кто-нибудь может мне объяснить, как добраться до Бруклина?

— Очень просто, — сказал старик. — На метро. У нас самое быстрое и безопасное метро в мире.

Он засмеялся собственной шутке, но его никто не поддержал, мелькнули лишь несколько вымученных улыбок. Внезапно двое чернокожих рассыльных, все еще держащих под мышкой свертки, которые они должны были вручить много часов назад, пробормотали что-то вроде «пока» и заспешили прочь.

Старик крикнул им вслед:

— Пока, ребята, счастливо! — Они махнули в ответ.

— Ну что ж, приключение мы пережили по меньшей мере экстраординарное, не так ли?

Опять этот театральный критик. Она даже не взглянула на него. Сейчас, наверно, предложит подбросить ее на такси, потом спросит, может ли он подняться к ней, выпить чего-нибудь? Да пошел он. Она отвернулась, но порыв ледяного ветра буквально пронзил ее насквозь. Ладно уж, пусть подбросит, простужаться ей некогда.

— У меня есть идея, — снова старик. Морщинистая физиономия осунулась, шляпа измята. — После всего пережитого вместе было бы неправильно просто сказать друг другу «пока» и…

Одинокий старик, подумала Анита. Совсем одинокий, боится помереть в одиночку. Она обвела взглядом лица вокруг: завтра утром я уже не смогу вспомнить ни одну из этих физиономий.

— Мы могли бы встречаться, скажем, раз в год, — бубнил старик. — Или даже раз в полгода…

Анита, не отвечая, двинулась в сторону Кэнел-стрит. На углу ее нагнал театральный критик. Он просто излучал доброжелательность.

— Поезд — ушел, — раздельно сказала Анита. И, раскалывая каблучками безмолвие пустынной улицы, быстро пошла прочь.

Том Берри

Главный врач хирургического отделения сопровождал каталку, на которой везли Тома Берри, до самой палаты. Он остался у его постели и дождался, пока к раненому вернулось сознание.

— Где я? — спросил Берри.

— В больнице. Я вытащил из вас две пули.

Том хотел спросить, как он сюда попал, но язык не очень-то повиновался ему.

— И как у меня дела?

— Все хорошо, — сказал доктор, — мы выпустили бюллетень, в котором говорится, что состояние у вас стабильное.

— Бюллетень?…

— Ну как же, средства массовой информации хотят знать все о вашем состоянии. Оно стабильное. — Хирург выглянул в окно. — Прекрасный вид. Окна выходят прямо в парк.

Берри скосил глаза вниз. Рука в повязке от плеча до локтя, грудь и живот тоже плотно забинтованы.

— А почему ничего не болит? — спросил он.

— Анестезия. Еще заболит, не беспокойтесь. — Доктор снова выглянул в окно и завистливо добавил: — Мой кабинет, между прочим, в четыре раза меньше этой палаты, а окна выходят на кирпичный брандмауэр. Весьма обшарпанный.

Берри осторожно ощупал свободной рукой повязку:

— Мне что, в живот попали?

— Считайте, что вам никуда не попали. Пуля прошла, не задев ни одного из жизненно важных органов. Героям везет. Я к вам еще зайду. — Хирург еще раз выглянул в окно. — Дивный вид, сам бы век лежал.

Болтливый врач наконец ушел. Том задремал.

Его разбудили голоса. Он чуть-чуть приоткрыл глаза. Над ним склонились хирург и еще двое. Он узнал обоих по фотографиям — его честь мэр господин мэр и комиссар полиции. Он догадался, почему они здесь — ведь врач сказал, что он ведь герой.

— Кажется, он очнулся, — сказал хирург.

Мэр улыбнулся. Он был закутан в пушистый шарф, на голове — каракулевая шапка. Нос у него был пунцовый, а губы обветрились. Комиссар тоже улыбнулся, но не вполне уверенно. Он просто не очень хорошо умел улыбаться.

— Благодарю вас, патрульный… э-э-э?… — Мэр вопросительно покосился на комиссара.

— Берри, — подсказал комиссар.

— Благодарю вас, патрульный Берри, — сказал мэр. — Вы совершили героический поступок. От имени всех жителей нашего города выражаю вам искреннюю благодарность.

Он протянул руку, и Берри не без труда пожал ее. Рука мэра была холодна как лед. Затем он пожал руку комиссара.

— Блестящая работа, Берри, — сказал комиссар. — Департамент гордится вами.

Оба выжидающе уставились на него. Все ясно: лучшее украшение героя — скромность.

— Я просто выполнял свой долг. На моем месте любой сотрудник поступил бы так же.

— Поскорее выздоравливайте, патрульный Берри, — сказал мэр.

Комиссар попытался подмигнуть ему. Ужасное зрелище: подмигивать комиссар умел еще хуже, чем улыбаться. Но Берри уже понял, что сейчас услышит.

— Мы с нетерпением ждем вашего скорейшего возвращения на службу, детектив Берри, — с нажимом сказал комиссар.

Благодарность и скромность, напомнил себе Берри. Потупив глаза, он произнес:

— О, благодарю вас, сэр, большое спасибо! Я всего лишь исполнял свой долг…

Но мэр и комиссар уже шли к дверям. За дверью мэр сказал:

— Он выглядит гораздо лучше меня. Держу пари, он и чувствует себя гораздо лучше, чем я.

Берри закрыл глаза и вновь задремал. Проснулся он оттого, что хирург легонько щелкнул его по носу.

— К вам какая-то девушка, — сказал он. В дверном проеме стояла Диди. — Десять минут, — сказал доктор и вышел.

Диди подошла к нему. Лицо у нее было очень мрачное. Было заметно, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.

— Доктор сказал, что раны не опасные. Это правда?

— Кости целы.

На глаза у нее навернулись слезы. Сняв очки, она поцеловала его в губы.

— Я правда в порядке, — сказал Берри. — Очень рад, что ты пришла.

— Как же я могла не прийти! — нахмурилась Диди.

— А как ты узнала, где я?

— Об этом все знают. По радио и по телевизору только о тебе и говорят. Очень больно, Том?

— Герои никогда не чувствуют боли.

Диди на мгновение замялась:

— Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Я знаю, ты рисковал жизнью… Прости, Том, но оно того не стоило.

Нет, это выше моих сил, подумал Берри и попытался перевести разговор.

— Незадолго до тебя приходили мэр и комиссар полиции. Меня повысили. Теперь я детектив.

— Тебя могли убить!

— Это моя работа. Я коп.

— Ты бы погиб за миллион казенных долларов!

— Там были люди, Диди, не забывай, — мягко сказал Берри.

— Давай не будем об этом сейчас. Мы не на равных, ты ранен…

— О чем «об этом»?

— Я хочу, чтобы ты, когда поправишься, бросил эту свинячью работу.

— А я хочу, чтобы ты, когда я поправлюсь, бросила своих придурков-революционеров!

— Если ты не видишь разницы между поддержкой репрессивного режима и борьбой за свободу и равноправие…

— Диди, давай не будем. Я знаю, у тебя есть убеждения. Но и у меня они тоже есть.

— Охранять существующий порядок — вот твои убеждения? Ты же говорил, что постоянно терзаешься сомнениями из-за своей работы!

— Ну не то чтобы терзаюсь, но сомнений безусловно, хватает. Только это вряд ли они отобьют у меня желание остаться копом. — Он потянулся к ее руке. Она не отдернула руку. — Я люблю свою работу. Не все в ней, конечно. В ней и правда немало грязи. Но ведь кто-то же должен…

— Они промыли тебе мозги, — медленно сказала Диди. Глаза ее потемнели, но она по-прежнему не отнимала у него свою руку. — Они наговорили тебе кучу дерьма, и ты купился на него!

В дверях появился хирург:

— Извините, время истекло.

— Я считаю, что нам лучше больше не видеться, — сказала Диди. Она резко встала, быстро пошла к дверям, затем остановилась и оглянулась.

Он отчаянно искал какие-то примиряющие слова, но вдруг понял, что не хочет их произносить. Их роман затянулся. Надо смотреть правде в глаза.

— Смотри сама, Диди, — сказал он. — Подумай хорошенько и решай.

Том не видел, как она вышла: над ним опять склонился хирург.

— Минут через десять-пятнадцать может появиться боль, — предупредил он.

Берри подозрительно покосился на врача: в каком это смысле «может появиться»? А, это он про физическую боль.

Лонгмэн

В девять часов Лонгмэн не выдержал и снова включил телевизор. Все примерно то же самое: о скрывшемся преступнике никакой новой информации, полиция принимает все меры к его обнаружению. Лонгмэн выключил телевизор и пошел на кухню, сам не зная зачем. Беспокойство гоняло его по квартире. Он снова надел на себя пояса с деньгами — кровать явно не самое подходящее место для полумиллиона долларов, — потом надел плащ.

Какой же у него уродливый обеденный стол, весь в царапинах и каких-то подтеках. Ничего, теперь он может себе позволить новую клеенку. Или даже новую квартиру — в любом уголке страны, в любой части света. Возможно, Флорида? Солнце круглый год, шорты, рыбалка…

Полмиллиона долларов. Не многовато для тебя, Уолли Лонгмэн? Я думал, твоя норма — всего четверть миллиона. Он впервые за последнюю неделю улыбнулся, но улыбка тут же слетела, лишь только он вспомнил, как из туннеля выносили три трупа под брезентом. Три покойника и всего один уцелевший — везунчик Уолтер Лонгмэн.

Он не жалел никого из них, кроме Райдера. Уэлком — тот просто животное, а Стивер… тоже животное, натасканный волкодав, обученный выполнять простейшие команды. Впрочем, о Райдере он тоже особо не жалел. Они никогда не были друзьями. Коллеги — так будет правильнее. Он искренне уважал Райдера, ценил его самообладание, его мужество, умение хладнокровно действовать в любой ситуации. Но главное, Райдер был неизменно внимателен к нему, а таких людей в жизни Лонгмэна было немного.

Что делал бы Райдер, останься он в живых? Наверняка сидел бы сейчас и спокойно читал у себя дома, в большой комнате, обставленной скудно и безлико, словно казарма. Уж он бы не бегал по комнате на грани истерики. У них же ничего нет на него — ни отпечатков пальцев, ни даже более или менее точного словесного портрета. Все его сообщники погибли, можно не бояться, что кто-то случайно проболтается. Да, Райдер держался бы невозмутимо и расслабленно. Но я тоже ничего держусь, хотя меня и трясет немного.

Он ощутил внезапный прилив энергии, вскочил и бросился убирать со стола: чашка, ложка, пачка крекеров…

И тут раздался стук в дверь. Лонгмэн в ужасе замер. Липкий пот мгновенно покрыл его с головы до пят.

Стук повторился. Чей-то голос произнес:

— Мистер Лонгмэн? Я из полиции. Мне надо с вами поговорить.

Лонгмэн тупо смотрел на дверь, наполовину прикрытую большим календарем с обворожительной красоткой топлес и в соблазнительных трусиках. Снова стук — три громких властных удара.

Как бы поступил Райдер? Он открыл бы дверь и спокойно ответил на вопросы копа. А деньги? Они же все здесь, а не спрятаны в комнате Райдера, как предполагалось по плану. Почему он раньше не подумал об этом? Ладно, они под плащом, а плащ объяснить легко — в квартире-то холод какой. А почему он не открыл сразу? Коп, наверное, уже заподозрил, что он прячет деньги. Выхода нет, он пропал.

— Мистер Лонгмэн, прошу открыть. У меня к вам пустяковый вопрос.

Лонгмэн, не сходя с места, потянулся к столу, взял шляпу и надел ее. За дверью было тихо, но он был уверен, что коп все еще там. Пусть теперь стучит сколько угодно. Лонгмэн открыл окно и медленно влез на подоконник. В лицо пахнуло холодным ночным воздухом. Он нащупал в темноте железо пожарной лестницы и ступил на нее.

Детектив Хаскинс

Постучав в дверь, следует сразу же шагнуть в сторону — если через дверь выстрелят, в вас не попадут. Но тишина, воцарившаяся внутри после того, как он постучал, была такой напряженной, что детектив Хаскинс с трудом подавил в себе желание выбить ветхую дверь и ворваться внутрь. Вместо этого он очень осторожно приложил ухо к двери и услышал отчетливый скрип оконных петель. Немножко мыла, думал он, легко сбегая по лестнице, немножко мыла на петли, и ты бы и в самом деле смылся, Лонгмэн. Жаль, он отпустил Слотта — вдвоем они живо взяли бы этого малого.

Он беззвучно спускался по ступенькам. Кое-чему он до сих пор так толком и не научился — например, искать следы с помощью лупы, — но некоторые полезные вещи усвоил наизусть например, всегда надо надевать на работу обувь на резиновой подошве. И еще — он отлично знал, что в домах такого типа под лестницей всегда есть маленькая дверца, ведущая во внутренний двор.

Хаскинс повернул щеколду, протиснулся в дверцу и тихонько прикрыл ее за собой. В маленьком внутреннем дворике было почти темно, лишь немного света лилось из окон нескольких квартир. Выбрав местечко потемнее, Хаскинс посмотрел вверх.

Уолтер Лонгмэн стоял почти прямо над ним на кронштейне, державшем пожарную лестницу. Да брось ты, Лонгмэн, сказал про себя Хаскинс, эти штуки всегда ржавые насквозь. Давай слезай, а то еще шею сломаешь.

Лонгмэн осторожно перекинул ногу через железные перила и пощупал ногой ступеньку. Очень хорошо, подумал Хаскинс, теперь вторую ногу… Замечательно! Да, акробат из Лонгмэна никакой, движения как у дряхлого старика. Впрочем, Хаскинсу однажды случилось надевать браслеты на грабителя, которому уже стукнуло восемьдесят!

Лонгмэна качало из стороны в сторону, он судорожно вцепился в металл лестницы. Ну и ну, подумал Хаскинс, такой матерый бандит, а высоты боится! Лонгмэн болтался на лестнице, словно куль, отчаянно нащупывая землю ногой.

Хаскинс следил за его правой рукой. Как только Лонгмэн отпустил последнюю ступеньку, Хаскинс вышел из тени. Лонгмэн побледнел и отшатнулся.

— Вот так встреча! — сказал Хаскинс.

Примечания

1

На многих станциях нью-йоркского метро четыре пути — по два в каждую сторону: для обычных («локальных») поездов и для экспресса, который останавливается лишь на ключевых станциях пересадок.

(обратно)

2

Партия черных пантер — военизированная организация, действовавшая в США в 1960–1970-е годы. Призывала афроамериканцев к вооруженной самообороне.

(обратно)

3

Исторически сложившееся разделение нью-йоркского метро на три сети. В сети «Ай-Ар-Ти» используются вагоны и платформы иного стандарта, поэтому линии «Ай-Ар-Ти» нигде не соединяются с линиями двух других сетей.

(обратно)

4

Хайле Селассие (1892–1975) — последний император Эфиопии, для многих афроамериканцев стал символом возрождения национального самосознания.

(обратно)

5

Биафра — самопровозглашенное государство, существовавшее на юге Нигерии в 1967–1970 гг. В ходе войны за независимость Биафры погибло, по разным данным, от 700 тыс. до 2 млн. человек.

(обратно)

6

Beakie, созвучно с beaky, «клювастый». Британских полицейских прозвали «бобби» в честь Роберта Пиля (1788–1750), основателя лондонской муниципальной полиции.

(обратно)

7

То есть на Манхэттене, который отделяет от Бруклина река Ист-ривер.

(обратно)

8

В мае 1971 года в районе Браунсвилл в Нью-Йорке произошли серьезные беспорядки на расовой почве.

(обратно)

9

В сентябре 1971 года заключенные тюрьмы в городке Аттика (штат Нью-Йорк) взбунтовались и захватили в заложники охранников. Губернатор Нельсон Рокфеллер приказал взять тюрьму штурмом, в результате чего погибли 29 заключенных и 10 из 13 заложников.

(обратно)

10

Великий поход (1934–1936) — эпизод гражданской войны в Китае, в ходе которого Китайская Красная армия с боями прошла около 12 тыс. км.

(обратно)

Оглавление

Глава I

  Стивер

  Райдер

  Бад Кармоди

  Райдер

  Уэлком

  Лонгмэн

Глава II

  Денни Дойл

  Том Берри

  Райдер

Глава III

  Бад Кармоди

  Лонгмэн

  Райдер

  Лонгмэн

Глава IV

  Каз Долович

  Райдер

  Каз Долович

  Райдер

Глава V

  Том Берри

  Каз Долович

  Лонгмэн

  Комо Мобуту

Глава VI

  Фрэнк Коррелл

  Клайв Прескотт

  Райдер

Глава VII

  Сентер-стрит, 240

  Уэлком

  Анита Лемойн

  Лонгмэн

  Каз Долович

Глава VIII

  Артис Джеймс

  Райдер

  Том Берри

  Райдер

Глава IX

  Клайв Прескотт

  Его честь господин мэр

  Комиссар Департамента полиции Нью-Йорка

Глава X

  Город: средства массовой информации

Глава XI

  Его честь господин мэр

  Райдер

  Мюррей Лассаль

  Клайв Прескотт

  Мюррей Лассаль

Глава XII

  Райдер

  Том Берри

  Лонгмэн

  Анита Лемойн

  Уэлком

  Комо Мобуту

Глава XIII

  Город: толпа

  Штаб

  Город: Ошеаник-Вуленс-Билдинг

  Клайв Прескотт

  Артис Джеймс

  Его честь господин мэр

  Окружной инспектор

  Федеральный резервный банк

  Патрульный Уэнтворт

  Окружной инспектор

Глава XIV

  Райдер

  Том Берри

  Клайв Прескотт

  Патрульный Уэнтворт

  Сержант Мисковски

  Артис Джеймс

Глава XV

  Сержант Мисковски

  Райдер

  Дэнни Дойл

  Анита Лемойн

  Сержант Мисковски

  Том Берри

  Окружной инспектор

  Артис Джеймс

  Райдер

  Сержант Мисковски

  Город: толпа

Глава XVI

  Том Берри

  Лонгмэн

  Райдер

  Клайв Прескотт

Глава XVII

  Окружной инспектор

  Том Берри

  Башня

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

  Райдер

  Башня

  Сентер-стрит, 240

  Оперативный отдел Транспортной полиции

  Центр управления «Гранд-Сентрал»

Глава XVIII

  Райдер

  Окружной инспектор

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

  Город: толпа

Глава XIX

  Райдер

  Том Берри

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

  Лонгмэн

  Райдер

  Уэлком

  Анита Лемойн

  Окружной инспектор

Глава XX

  Райдер

  Том Берри

  Башня

  Райдер

  Башня

  Оперативный отдел

  Клайв Прескотт

  Анита Лемойн

Глава XXI

  Том Берри

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

  Райдер

  Окружной инспектор

  Старик

  Башня

Глава XXII

  Том Берри

  Анита Лемойн

  Патрульный Рот

  Райдер

  Старик

  Том Берри

  Патрульный Северино

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

  Райдер

  Старший инспектор полиции Дэниэлс

Глава XXIII

  Клайв Прескотт

  Анита Лемойн

  Лонгмэн

  Анита Лемойн

Глава XXIV

  Клайв Прескотт

  Детектив Хаскинс

  Лонгмэн

  Анита Лемойн

  Том Берри

  Лонгмэн

  Детектив Хаскинс X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?