«Кроме нас - никто»

Сергей Самаров Кроме нас – никто

Моим добрым друзьям

Александру Вячеславовичу Румянцеву

И Андрею Николаевичу Ратникову.

Автор

Часть первая ПРИЗРАК СВЯТОГО

1

– Отставить курение… – прозвучало из темноты спокойным, но твердым шепотом, без естественного бы в данный момент раздражения. Не внезапно прозвучало, потому что шаги были слышны и силуэт пару раз высвечивался. Но с этой стороны идти могли только свои, поэтому тишину громким уставным вопросом никто не нарушил.

– Я ж с головой под камень забрался, товарищ майор… – узнав голос Солоухина, сказал старший лейтенант Семарглов, наполовину шутливым и даже слегка просящим тоном. Характер у него легкий и позволяет так разговаривать со старшими по званию. Обычно это оппонента обезоруживает и переводит разговор с приказного на почти бытовой уровень. – Меня ж, как крота, не видно ни сверху, ни снизу, ни со стороны, ни изнутри…

– И я не видел… Видеть вовсе не обязательно… И никогда из тебя с такими разговорами настоящего спецназовца не получится… – оказавшись рядом, в большой яме под резко скошенной каменной скалой, майор заговорил уже спокойнее, но с некоторой обреченностью. – Отставить, я сказал…

Старший лейтенант вздохнул и послушно затушил сигарету о камень, ухмыляясь тому, как сидящий рядом с ним младший сержант Симаков жадно втягивал ноздрями остатки сигаретного дыма. Старший лейтенант обещал дать младшему сержанту пару раз затянуться, но не успел.

Майор Солоухин шмыганье чуткого и объемного сержантского носа тоже уловил.

– Видишь, Василий Иванович, даже Симаков носом шевелит… Он курящий, а чувствует… А кто не курит, за пару километров запах поймает… Учти на будущее – на время операции курить бросаешь! Последний раз говорю…

Теперь, несмотря на спокойный и даже уравновешенный тон, старший лейтенант понял серьезность предупреждения и не решился перевести разговор в шутку.

– Так точно, товарищ майор, понял…

– И хорошо. Что тут у вас?

– Со стороны основного направления никакого движения. И ни звука. С противоположной стороны, от кишлака, практически тоже ничего. Только один раз кто-то из-за поворота ущелья выходил. С фонарем. Себе под ноги светил. Что-то искал как будто…

– Может, сигнал подавал? – переспросил майор.

– Мне тоже так, товарищ майор, показалось, – сказал младший сержант сиплым от легкой простуды голосом. Ночь среди камней в горах не равнозначна долгому дню на солнечном пляже! Это уже давно известно, и на севшие голоса участников ночных операций никто внимания не обращает. – Там, похоже, какая-то периодичность была.

– Сигнал обычно поверху подают, – не согласился старший лейтенант Семарглов. – Иначе его только в узком секторе видно. И если сигнал, то чаще просто мигают… Включают и выключают…

– Необязательно, – теперь уже младший сержант не согласился. – Можно просто фонарем покачивать. Кто знает, тот поймет.

– Периодичность, говоришь…

– Как будто под какую-то мелодию… Медленную, протяжную… Как муэдзин поет…

– Мне показалось, это просто в такт шагам, – высказал свою версию старший лейтенант. – По камням человек шел, спотыкался, под ноги светил. Оттого и такт неровный…

– Молитва… – задумался майор. – Что-то я слышал про такие сигналы… Где-то это уже было… Ладно, посмотрим…

Майор к доводам младшего сержанта прислушивался больше, чем к размышлениям старшего лейтенанта, и странности в таком своем отношении не видел. Младший сержант уже год в спецназе воюет, а старший лейтенант месяц как был прикомандирован из десантуры и после короткой подготовки отправлен сюда. Глупость, конечно, несусветная – просто так вот взять и создать два батальона спецназа, чуть-чуть поднатаскать их и загнать сразу в Афган. Раньше здесь всего одна отдельная рота спецназа ГРУ воевала. Подготовленная без спешки и с толком. Еще в Союзе каждый солдат, не говоря об офицерах, ползком десятки километров одолел, а бегом сотни… Здесь это очень сгодилось. Рота в самом Кабуле квартировала и по всему Афгану моталась из боя в бой. Отсыпались, сидя в вертолетах. Но так эта рота воевала, что за три года беспрестанных боев потеряли только одного человека убитым и одного раненым. Вот командование и решило усилить спецназ численно. Солдат-то нашли и даже подготовить сумели. А где офицеров взять? Офицер спецназа должен десятикратно превосходить по подготовке солдата, а кто отпустил на это время?.. Собирали с миру по нитке, формировали батальоны и из танкистов, и из артиллеристов, и из десантуры, и из мотопехоты, учитывая индивидуальную физическую подготовку и не учитывая при этом мнения опытных спецназовцев – брать следует не тех, кто умеет драться, не единоборцев, а тех, кто умеет терпеть, кто особенно вынослив, – бегунов-стайеров, лыжников, биатлонистов. Однако командованию всегда виднее. Пусть и из лучших набирали, но и этого было мало. И мало кого беспокоила мысль о том, что подготовка офицеров спецназа ГРУ – дело многолетнее и специфическое.

Плоды сказались сразу – большие потери. Такие потери, которых не знали в роте, подготовленной без спешки и именно по полной программе спецназа ГРУ… Но одновременно с этими потерями и учились. На собственной крови…

– На вчерашние сигналы не похоже? – спросил майор, глядя на рядового, третьего члена маленького временного поста.

– Совсем другие, – категорично ответил тот. – Вчера поверху фонарем махали. Будто склон осматривали…

– Ладно. Продолжайте наблюдение, обе стороны контролируйте… – сказал майор, одним рывком выпрыгнул из ямы и шагнул на тропу, полого поднимающуюся по склону горного хребта. Следовало и другие посты опросить.

Мягкие стоптанные кроссовки ступали по каменистой почве почти бесшумно. Спецназовцы сами покупали себе на базаре кроссовки. В стандартной армейской обуви по горам бегать – врагу не пожелаешь. А они себе не враги.

* * *

Спать особенно хочется ближе к утру. Невыносимо хочется. Глаза сами собой закрываются. И бороться с этим практически невозможно. Так глаз человеческий устроен, что время от времени ему необходимо мигнуть. Думаешь, что просто мигаешь. И только потом понимаешь, что глаза сами собой закрылись и ты, против воли своей, от себя такого не ожидая, упал в сон. Всего-то на несколько секунд. Может быть, на минуту. И просыпаешься в испуге. Спать на посту – преступление. И пусть не один ты на посту, пусть еще две пары глаз утомляются, всматриваясь в темноту… Где гарантия, что они не закрываются точно так же, как твои глаза. А наблюдение необходимо обеспечить непрерывное…

Старший лейтенант Василий Иванович Семарглов всегда считал себя человеком бессонным, то есть способным переносить отсутствие сна спокойно, как и положено офицеру. А сейчас чувствовал себя так, словно никогда раньше и на посту-то не бывал. Правда, на таком посту он никогда не был. Любой пост там, по другую сторону границы, в Советском Союзе, никак нельзя сравнить с постом в Афгане. Здесь и ответственность несравнима. И, казалось бы, ответственность должна мобилизовать организм. А она, наоборот, искушает…

Первая операция всегда – испытание. Но Василий Иванович, бывший старший лейтенант десантных войск, ныне старший лейтенант спецназа ГРУ, всегда считал себя хорошо подготовленным и физически, и психически для того, чтобы стать хорошим воином. И сейчас недоумевал, отчего так слипаются глаза…

Отправляясь в Афган, старший лейтенант Семарглов думал, что там ему будут сниться сны о доме. А оказалось, что ему здесь вообще ничего не снится. Даже когда засыпаешь по-настоящему, впечатление складывается такое, что на мгновение проваливаешься в тьму, и тут же глаза открываешь. Оказывается – несколько положенных часов спал. Точно так же, как на посту, когда только на миг глаза смыкаешь. И вообще непонятно, спишь ты или нет…

– А мне даже раз курнуть не удалось… – вздохнул младший сержант Симаков. Так тяжко вздохнул, словно ему показали и не дали единственный за целую неделю кусок хлеба.

– Будем привыкать… – скорее сам себя успокаивая, чем младшего сержанта, сказал старший лейтенант Семарглов. – Некурящие в самом деле запах издалека чуют… Беда с этими некурящими…

* * *

Возвращался майор тем же путем через час с небольшим, когда рассвет не пришел, а свалился на ущелье. Сначала небо слегка посветлело, а потом солнце резко, рывком, словно совершая побег из плена, вырвалось из-за хребта, покрытого вцепившимися в камни облаками. Но ночную прохладу оно сразу прогнать не смогло. Жара наступает обычно часа через три-четыре, наваливается мутной липкой субстанцией, которая даже думать мешает, а уж шевелиться в эту жару совсем желания не появляется. Тогда уже солнце радости доставлять не будет никому – это знали все, и спецназовцы, и моджахеды, и просто мирные жители окрестных кишлаков, если здесь есть все же мирные жители, как в этом кто-то пытается спецназовцев уверить. Сами они, и не без оснований, в этом сильно сомневаются.

– Все спокойно? – спросил майор старшего лейтенанта Семарглова, который на этот раз не курил, и даже запаха сигаретного дыма в окопе не чувствовалось – внял, кажется, уговорам.

– Опять не пришли… – посетовал старший лейтенант.

– Продолжать наблюдение. Появятся… Обязательно появятся… – Майор собрался покинуть окоп и шагнуть на тропу, но, ухватившись рукой за каменный бруствер, остановился и обернулся. – Курить хочется… – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал старшему лейтенанту.

– Хочется, – обреченно сознался тот. – Аж в горле, товарищ майор, все дерет, до кашля…

– Бросай…

– Много раз пробовал. Не получается… Говорят, бросить курить в десять раз труднее, чем бросить пить…

Майор положил руку старшему лейтенанту на плечо. Прямо и жестко в глаза посмотрел:

– Ты бросил курить. Это я тебе обещаю. Больше, Василий Иванович, никогда не захочешь… Запомни…

– Я запомню, товарищ майор…

Солоухин опять собрался уходить, но снова остановился.

– Скажи-ка, старлей, а тебя давно по имени-отчеству начали звать?

– Со школы… Тогда анекдоты про Василия Ивановича в моде были. Я сначала даже обижался, потом привык…

– Я так и думал, что с детства…

Майор просто развернулся, выпрыгнул из укрытия и пошел. И опять его мягкой поступи было совсем не слышно…

* * *

Три дня назад майора Солоухина вызвали в штаб. Обычный вызов, какой всякий раз бывает перед новым заданием, и даже торопливость косолапящего вестового ничего экстраординарного не предвещала. Майор пошел. В штабе как раз не оказалось электричества, где-то то ли оборвали провода, то ли взорвали опору на линии электропередачи – привычное дело, и потому весь свет в большой комнате оперативного отдела шел только от слабой лампочки, питаемой дизелем, установленным в кузове грузовика, поставленного под окнами. Лампочку повесили над широким и длинным специальным столом с оперативными картами. Освещение такое, что стен не видно, зато с картой, если зрение напрячь, вполне можно пообщаться…

– Вот и наш майор пожаловал… Подходи ближе. – Едва майор открыл дверь, бритоголовый полковник Раух, начальник оперативного отдела, подозвал Солоухина ближе и ткнул пальцем в карту. При этом сам наклонился, и голова его заблестела даже при слабом свете лампочки. С такой аккуратной лысиной самому можно вместо лампочки помещение освещать. Полковник до этого не додумался…

Полумрак не помешал майору разобрать, куда указывает полковник; узнав точку на карте, недобро усмехнулся. Воспоминания добротой совсем не пахли…

– Ага… Знакомое место. Мы там в прошлом месяце, помнится, были… Тропы перекрыли и наводку «шмелям» дали… Склад оружия разбомбили и двадцать шесть «духов» положили, когда они мимо нас в откат пошли… А потом к ним неожиданно подмога подошла, мы еле-еле бегом оторвались, чтоб «хвост» на вертолетную площадку не притащить… Под огнем взлетали…

– Я тоже помню, – кивнул Раух. – Потому тебя и выбрали, что хорошо место знаешь. Сейчас задача проще, но – учти! – ответственнее… Вот, наш афганский коллега подскажет… Капитан Латиф… Ты где?

Из темноты от стены выступил высокий стройный афганец в простеганном ватном халате, наброшенном по прохладному вечернему времени прямо на темно-зеленую армейскую форму. Лицо показалось знакомым, но здесь побывало столько офицеров афганской армии, что все они теперь кажутся знакомыми, даже те, с кем в первый раз встречаешься. По-русски начал говорить чисто, почти без акцента, но тихо, как обычно говорят люди, долго жившие или учившиеся в Советском Союзе, говорить научившиеся, но все равно не уверенные в правильности своей речи:

– Уничтоженный склад оружия – это очень хорошо, и мне рассказывали, как вы с делом справились. Сейчас задача – уничтожить только одного человека, которого везут в этот кишлак… – голос, это произносящий, слегка подрагивал то ли от простуды, то ли еще от чего. – Уничтожить, в кишлак не допустив, чтобы он не получил поддержки…

Майор на подрагивание голоса внимание обратил сразу и посмотрел на афганского капитана внимательнее.

– Новый полевой командир?

– Нет… Просто имам… Священнослужитель…

– Захватить или уничтожить? – сразу пожелал уточнить Солоухин, мрачным голосом и сведенными на переносице бровями показывая, что видит разницу между двумя вариантами выполнения задания и один из вариантов ему откровенно не по нраву. Не по нраву своей жестокой конкретностью, хотя, казалось бы, именно конкретность должна быть больше по душе всякому армейскому офицеру.

– Только уничтожить… – капитан Латиф постарался быть предельно конкретным, пытаясь совладать со своим неуверенным голосом, но это у него получалось плохо. – Только… Захват этого человека в плен может иметь непредсказуемые последствия в любом населенном пункте страны, вплоть до столицы. Вам, русским, этого не понять…

– Товарищ полковник, – Солоухин сдержанно кивнул на полковника Рауха, – по национальности немец. Может, он поймет. Немцы понятливые…

Капитан не понял по интонации, что над ним горько насмехаются.

– Нет… И немцу тоже этого не понять… Ни европейцу, ни американцу… Это может понять только восточный человек…

– Что вам или нам сделал этот имам? – со своим командованием Солоухин, естественно, не посмел бы так разговаривать. Он всегда был хорошим служакой и дисциплинированным офицером и прекрасно сознавал, что такое приказ. И потому, получив приказ, вопросов не задавал. Когда же установку на операцию давал афганец, к тому же званием ниже его, майор мог себе это позволить и мог даже неодобрение показать.

– Он делает очень много и вам, и нам. Он благословляет душманов на продолжение войны. И его благословения значат больше, чем длительная агитационная кампания правительства… Голос слишком авторитетный, чтобы с ним не считаться…

– Ну и что? Мало ли на свете имамов, которые благословляют эту войну. С той и с другой стороны…

– Дело в том, что он, – Латиф на несколько секунд задумался, прежде чем продолжить, и продолжил с натугой, словно пересиливая себя, – считается у нас живым святым…

– Еще не легче! А из нас пытаются сделать «понтиев пилатов»…

Латиф не понял фразу и продолжил объяснять:

– Слова имама Мураки слушаются все полевые командиры. Если он скажет, что какой-то командир действует не по воле Аллаха, этого командира застрелят его же охранники. Сразу и без раздумий… ХАД[1] очень долго искал следы Мураки. И нашел, наконец… Имам жил в пещерах на границе с Пакистаном. В провинции Кунар… Там пуштуны близко никого не подпускали… Они бы сами умерли, но не дали никому прикоснуться к имаму…

– Что-то я про него слышал, – майор Солоухин попытался вспомнить. – Кажется, он очень старый… Так?

– По каким-то источникам имаму Мураки около ста семидесяти лет, хотя в официальной справке обозначен возраст около ста лет. Без уточнения… Когда человек родился и вырос в горах, далеко от городов, точный возраст узнать трудно. Но есть и легенды, которые говорят, что ему далеко за двести, а легенды всегда более живучи, чем официальные документы. И это придает имаму больше авторитета. У нас уважают тех, кто пережил обычную старость…

– Хорошенькое дельце… И вы хотите нас заставить убить такого старика… Однако почему бы вашим не попробовать это сделать самим?

– Не получится! Афганцы не пойдут на это… – откровенно сознался капитан Латиф. – Они все считают Мураки святым, даже атеисты…

– Это как? – не понял полковник Раух.

– В Аллаха не верят, а в Мураки верят… Он лечит одним прикосновением. К нему лечиться ездил сам Тараки.[2] И еще много чего… Имам кормит голодных. Он из пустой руки высыпает горсть риса, и из этого риса можно сварить большой казан плова на всю деревню… Он делает много чудес. Или просто люди рассказывают о чудесах, которые он делает… Так бывает чаще… Но слухам верят. И потому его слову подчиняется каждый афганец…

– И зачем же его убивать? – Солоухин, пока приказ не прозвучал, пытался по возможности уйти от этого задания. – С ним пробовали договориться?

– К нему подступиться невозможно…

– Ладно, отставить пустые разговоры, – наконец сказал полковник Раух, и Солоухин понял, что все его отговорки во внимание приниматься не будут. – Получен приказ, и его следует выполнять. Капитан Латиф будет прикомандирован к твоей, майор, группе. Приказ, кстати, обсуждался «наверху», с афганской и с советской стороны, и не нам решать, что следует делать со стариком… Сколько людей возмешь?

– Сколько людей сопровождает имама?

– Он едет с обычным караваном, – сообщил капитан. – С ним только личные охранники, выделенные пуштунами. Плюс к этому охрана каравана. Но мы даже не знаем ее численность. Вам лучше знать, сколько бывает обычно. Вы же специализируетесь по караванам…[3]

– Тогда обойдусь усиленным взводом.

– А я хотел предложить тебе целый батальон… – сказал Раух. – Может, есть смысл перекрыть все пути отхода? Операция на контроле… – полковник поднял взгляд к небу, скрытому потолком.

Сам полковник символики своего последнего пояснения не понял, но майора Солоухина эта символика заставила усмехнуться. «Контроль» сверху за действиями спецназовцев, как видел его полковник, ограничен только потолком. Но над потолком имеется другой «контроль», поскольку речь идет о ликвидации человека, считающегося святым. И этот, последний, «контроль» приказам командования не подчиняется.

– Батальон заметят сразу, – майор ответил категорично и конкретно, чтобы скрыть горькую усмешку. – Хватит одного взвода… Ну, может быть, я еще отделение из взвода разведки возьму… И пару минометных расчетов… И взвод саперов, чтобы минировать дорогу… С такими силами справимся с двумя караванами…

– В кишлаке стоит отряд. Не слишком большой, но с опытом боевых действий. Они могут выйти навстречу или ударить вам в спину.

– Хорошо… Будем контролировать и кишлак. Лучше всего перед самым кишлаком и работать… Я, пожалуй, офицеров возьму командирами отделений. Рассредоточимся, чтобы все проходы блокировать… Поддержка авиацией возможна?

– Возможна, только не оперативная. «Шмели» базируются далеко. Если дело развернется ближе к утру, можно попробовать задействовать тяжелые бомбардировщики…

– Дело развернется к утру, – не зная даже положения вещей, гарантировал майор. – Если мы устроим засаду возле самого кишлака, дело обязательно развернется к утру, потому что маршруты передвижения всех караванов рассчитываются так, чтобы полностью использовать при движении темное время суток. Еще в темноте, прямо перед рассветом, они должны будут подойти к кишлаку. Я помню ту дорогу. Там ущелье делает поворот перед самым кишлаком. Вот там мы их и встретим. По крайней мере, если и не уничтожим, то сможем затянуть бой до прибытия авиации. И там, рядом с кишлаком, нас ожидать не будут…

– Хоп, – согласился наконец полковник. – При таком раскладе можно просчитать и прилет «шмелей» и бомбардировщиков вслед за ними. Главное, чтобы ты запер их там, дал увязнуть…

– До рассвета мы их запрем…

– Тогда попрошу всех к карте. Будем просчитывать варианты…

Только сейчас из темного угла, где до этого сидел молча, вышел незнакомый генерал и тоже стал смотреть в карту. К счастью, молча…

На «проработке» обычных операций генералы не присутствуют, как хорошо знал Солоухин. Должно быть, это и есть один из вариантов того самого контроля…

Похоже, святой имам сильно «достал» всех…

2

Вопросы веры в Советской армии обсуждать было не принято, так как эти вопросы не входили в обязательный и утвержденный перечень тем для занятий политподготовкой. Поскольку церковь многие годы была уже отделена от государства, сильнейшая часть его, этого государства, была отделена тоже. Человек верить в Бога, естественно, мог себе позволить. Но держать в казарме или в военной канцелярии икону не разрешил бы никто. Там место отведено только для портрета Ленина, генерального секретаря партии и, в лучшем случае, для кого-то из старых полководцев. И не более… Ну, разве что к приезду кого-то из полководцев современных, если находили, вывешивали и его портрет. Такое положение одинаково касалось и стройбатов, и экипажей атомных подводных лодок, и подразделений спецназа ГРУ.

У майора Солоухина дед по материнской линии был сельским священником, хотя и основательно пьющим, но честным и бесконечно добрым, как казалось мальчику, человеком. Конечно, верующей женщиной была и его мать, дочь священника. И потому он сам, уже и в зрелые годы, к вере относился лояльно. Грубо говоря, не был верующим, но и неверующим тоже не был, как большинство советских людей, не увлеченных партийной карьерой. Как и отец тогда еще будущего майора спецназа ГРУ, офицер-пограничник. Отец сам церковь не посещал, но не запрещал этого делать жене и не был против того, чтобы она брала с собой сына. Но отец не получал от собственной матери того воспитания, которое маленькому Стасу пыталась дать его мать. Не навязывая, но мягко приучая к пониманию и приятию веры. Мать, к сожалению, умерла рано, воспитание сына не завершив. Появившаяся через год мачеха сняла с груди маленького Стаса оловянный крестик, подарок деда. Не злобно, не назойливо, но просто сняла и убрала куда-то. С тех пор, с шести с половиной лет, Стас крест не носил. И в доме у них больше не возникало разговоров о Боге. Но заложенное родной матерью в самом раннем детстве чувство в душе все же осталось. Как осталось и воспоминание о поездке с родителями в деревню к деду. Стас тогда был еще маленьким, все целой картиной вспомнить не мог, но отдельные эпизоды в память впечатались и остались в ней навсегда. Как дед читал молитву и крестил стол перед тем, как все сядут за него… Как сам он стоял во время службы в тесной одинаково вправо, влево и вперед, но просторной, если смотреть вверх, сельской церкви и держал перед собой зажженную свечку… И постоянно боялся при этом, что маленькая капелька парафина стечет по свечке и обожжет ему пальцы. И потому, когда свечка сгорела больше, чем наполовину, смотрел он больше не на службу, не на деда, службу ведущего, а только на играющее на сквозняке потрескивающее пламя и на каплю… Легко вспоминалось и то, как приветливо и с уважением здоровались пожилые сельчанки с дедом, когда тот шел со Стасом по деревенской улице…

Давно превратившись из Стаса в Станислава Юрьевича, майор Солоухин не забыл, как мальчиком рассматривал в церкви крупное распятие и, при мыслях о страданиях Христа, слезы катились у него по щекам. И думал он тогда, как сам он смог бы переносить такие страдания… И уверен был, что не смог бы перенести их, потому что боли в детские годы, как все его сверстники, очень боялся…

И эта память осталась в нем навсегда…

И, получив задание на уничтожение святого имама, выйдя из штаба на крыльцо и глядя в темно-синее небо над исстрадавшимся гордым Афганистаном, майор Солоухин чувствовал себя не самым лучшим образом. И не было никакой разницы, что этот святой – человек совсем иной веры, к тому же враг в этой войне. Одно слово – «святой» – словно тормозило все его привычные офицерские навыки. Но сил противостоять приказу не нашлось.

Воспитанное еще отцом чувство военного человека в крови его утвердилось прочно и было гораздо сильнее всех остальных чувств…

* * *

– Они должны были появиться сегодня к утру… – капитан Топорков оперся локтем на «стопятку»,[4] выставленную на каменном пригорке, и грыз какую-то толстую пустотелую травинку, нервно сплевывая горький сок, но совсем не морщился при этом, только глазами показывал свое отвращение. Тем не менее грызть не переставал. Это была известная всем привычка капитана. Если не было под рукой травинки, он грыз спичку, которую у кого-то брал, потому что сам не курил и спичек при себе не держал. – Последний, как я понимаю, срок… Не в воздухе же он, как святой дух, растворился… Один еще, я бы поверил… Но с караваном…

– Только в том случае, если мы правильно просчитали время пути. А мы вполне могли ошибиться, потому что караваны ходят по-разному. С наркотиками быстрее, с оружием медленнее. Все зависит от тяжести груза и возраста транспорта. Мы ведь даже не знаем, что везут в этом караване. Может быть, одного Мураки и везут и на каждой остановке народу показывают… – Майор Солоухин убрал в футляр мощный трофейный бинокль, каких в Советской армии не видывали, и посмотрел на капитана Латифа. – Что скажешь, хозяин положения? Где твой разлюбезный святой мог застрять? Не в воздухе же он, в самом деле, с караваном растворился…

Афганец передернул плечами, словно отмахнулся. Солоухин его состояние определил правильно. Капитан Латиф заметно нервничал. У него даже пальцы постоянно подрагивали, и он, чтобы скрыть дрожь, без конца сжимал одной ладонью другую, словно бесконечно сам с собой здоровался. Нервничать он начал, как Солоухин заметил, с самого начала, еще с посадки в вертолет. И, конечно, не от страха, потому что афганцы страха лишены начисто – такой народ, и это еще Александр Македонский признавал, когда завоевывал Бактрию и Согдиану.[5] Майор понимал, что, подчиняясь приказу, капитан идет против своего желания и своей совести, точно так же, как Солоухин идет против своей, отправляясь на эту операцию. Но он – иностранец и иноверец. Если, конечно, членство в коммунистической партии можно считать верой. А Латиф – мусульманин и, видимо, очень уважает престарелого имама, хотя и боится показать это. И оттого еще сильнее нервничает.

– Вот и я тоже хочу только плечами пожать, – умышленно членораздельно произнося слова, с неприязнью и жестко сказал Солоухин, не принимая поведения капитана и не подыскивая ему оправдания, хотя сам, как понимал, на его месте испытывал бы точно такие же чувства внутреннего грызущего противоречия. – Вы нас втянули в это дело, а мы сиди и жди, когда нас обнаружат и окружат… Где радист?

Майор повернулся к капитану Топоркову.

– Савельев, – негромко позвал Топорков.

Радист оказался рядом и тут же подбежал, перепрыгивая через камни.

– Связывайся с «девятьсот семнадцатым», доложи, что караван не пришел. Просим к вечеру вертолеты… Будем возвращаться…

И тут же услышал, как за его спиной с громадным облегчением вздохнул капитан Латиф. Майор обернулся. Латиф улыбался во все лицо. Не будь Солоухин так сердит на всех афганцев, и тех, против которых воюет, и тех, что втянули Советский Союз в эту войну, и даже тех, кто воюет рядом, но боится брать на себя ответственность за операцию, вынуждая спецназовцев делать «черное дело», он бы в ответ точно так же улыбнулся. Собственному решению улыбнулся бы. И сейчас улыбнулся, но только отвернувшись, чтобы эту улыбку не видел чужой капитан.

– По-прежнему себя не обнаруживать. Собираем манатки…

Солдаты не были в курсе задания. И потому солдатам не с чего было проявлять радость. Был бой – не было боя, уничтожили караван – не нашли караван… Это дело уже привычное и обыденное для спецназовцев любого звания. Но офицеры, принимающие участие в операции, среагировали, как и сам Солоухин, – облегчение было заметно.

Уничтожать святого, пусть и чужого, не хотел, кажется, никто…

* * *

Отряд уже был готов к выступлению в сторону площадки, выбранной заранее для посадки вертолетов, когда на очередном сеансе связи пришла радиограмма из штаба. По мрачному лицу капитана Топоркова майор сразу понял, что поступил новый приказ и каков именно этот приказ. В принципе, он сам в глубине души, понимая обстановку, ожидал именно такого ответа, хотя и надеялся на ответ противоположного характера.

– Остаемся?

Топорков бессильно развел руками:

– Остаемся…

Солоухин вздохнул обреченно и встал, чтобы его было видно всем.

– Отставить сборы… Новый приказ…

Майор все же не удержался и глянул на стоящего рядом капитана Латифа. Реакция оказалась вполне предсказуемой. У афганца гримасой боли откровенно исказилось тонкое лицо. Надежды рухнули, как потолок на голову, придавили, и он не нашел в себе сил, чтобы сопротивляться такой тяжести скрытно…

– Что говорят?

– Поступили данные их ХАДа. Караван задержался в каком-то кишлаке, где имам встречался с несколькими полевыми командирами. И запретил им воевать между собой. Их специально собирали туда на третейский суд. Имама слушаются.

– Состав колонны известен?

– Около сорока человек. Все вооружены. На четырех грузовиках. Груз не определен, но, судя по всему, везут оружие и боеприпасы. Рессоры грузовиков просели до упора.

– Когда здесь будет? Предположительно…

– Один переход остался…

Переходы караванов обычно проходят ночью. Значит, ближе к утру прибудут в ущелье…

– Вадимиров где?

– Вадимиров! – негромко позвал Топорков командира разведвзвода.

Старший лейтенант подбежал молча, тоже понимая, что после сеанса связи должен поступить новый приказ, и одними глазами спрашивая, что это за приказ. Любой приказ в первую очередь касается его, потому что без разведки на войне никуда…

– Выступай на старый пост. Следи, Саня, за кишлаком как следует… Остальным – отдыхать до вечера. Вечером, после наступления темноты, занять прежние посты и проконтролировать зону ответственности…

* * *

Наконец-то старшему лейтенанту Семарглову предоставилась возможность выспаться. Он от удовольствия даже зевнул так торопливо-откровенно и в то же время так аппетитно, что чуть челюсть себе не вывихнул. Даже рукой за нее схватился, словно придерживая. И тут же начал пристраивать бушлат за подходящим камнем – вместо подушки.

– Спим, товарищ старший лейтенант? – довольный, спросил младший сержант Симаков, сохраняющий надежду, что после дежурства на ночном наблюдательном посту его не пошлют еще и в охранение.

– Спим… И покурить теперь… – Василий Иванович на пару секунд задумался. – А курить все равно нельзя. Запах, понимаешь, кто-нибудь со стороны уловить может… Вдруг да ветерок прилетит… И подхватит…

Старлей уговаривал больше себя, чем младшего сержанта.

Симаков вздохнул, но он и сам отлично знал, что курить во время операции запрещается. Рядом со старшим лейтенантом, новичком в спецназе, позволил себе расслабиться. Но и майор недалеко. С майором шутки плохи. Во второй раз он уговаривать не будет…

Семарглов устроился поудобнее и сразу провалился, но не в сон без снов, как было все последние дни, а в непонятное состояние полудремоты. Сонливость он пересилил еще на посту, и после этого чувствовал себя, словно в полусне. Ходил, разговаривал, что-то делал, не засыпал на ходу полностью, но и полностью бодрствующим себя не ощущал. А сейчас перешел в такое же почти состояние, только с большей долей сна, когда считаешь себя спящим, но тоже не полностью, и слышишь все, что вокруг происходит. Но это состояние не слишком долго длилось. Усталость свое все же взяла, вдавила тяжелые плечи в землю, и сон старшего лейтенанта тут же обнял и понес куда-то. Но только на несколько минут, потому что вскоре он проснулся от звука шагов – кто-то прошел рядом. Быстро, показалось, уснул снова и опять проснулся от разговора в стороне. И так раз за разом…

А потом Василию Ивановичу все же приснилась жена. Впервые за долгое время. Проснувшись, но еще не открыв глаз, он точно помнил, что видел жену во сне, но никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах, и был ли он сам рядом с ней. Но на душе от такого сна стало легче. И даже показалось, что он уже выспался…

* * *

Устроился отдохнуть и майор Солоухин, тоже не сомкнувший за ночь глаз, но более привычный к такому боевому графику и потому переносящий бессонницу легче. Однако любой, даже самый тренированный, организм восстановления требует всегда, и избежать такого состояния невозможно. А в предстоящий бой вступать лучше будет со свежей головой, и не зевая слишком громко. И потому, едва сомкнув веки, майор уже спал. Но и у Солоухина отдых был не долгим. Впрочем, сам он хорошо знал, что так и бывает обычно, когда дело начинает раскручиваться на полные обороты.

Уже через полтора часа прибежал вестовой от старшего лейтенанта Вадимирова. Так бежал, что упал где-то на камнях и сбил себе колено до крови. Через штанину отчетливо проступила свежее кровавое пятно, и сам рядовой заметно прихрамывал.

– Товарищ майор! – позвал вполголоса в согнувшуюся спину.

Солоухин проснулся сразу с ясной головой, как просыпаются только дикие животные и люди, неестественно привыкшие к войне, вопросительно посмотрел на вестового.

– «Духи»… – прошептал боец, словно «духи» передвигались внизу, под склоном, на котором расположился отряд, и могли его услышать.

– Где? – майор прокашлялся, чтобы убрать сонную хрипотцу, и сел, и положил на колени автомат, на котором привычно спал, используя приклад вместо подушки. Он не торопился, даже после сна понимая, что оказаться в опасной близости «духи» не могут, и потому разговор шепотом не поддержал.

Солдат махнул рукой, показывая направление, перевел дыхание и продолжил:

– Из кишлака выступают. Целый отряд. На двух грузовиках. Шестьдесят два человека вооруженных и трое без оружия. Эти трое, похоже, муллы… По крайней мере, двое из них…

– В какую сторону? – майор сделал круговые движения плечами – три раза вперед и три раза назад, разгоняя кровь в мышцах.

– В нашу… Товарищ старший лейтенант говорит, что, похоже, едут имама встречать. Одежду чистили, готовились, как на праздник…

– Капитан Латиф! Ты где? – обернулся майор. – Слышишь?

– Слышу… – Латиф лежал на боку, отвернувшись в другую сторону, и к командиру отряда повернулся только после вопроса. Судя по голосу, его совсем измучила зубная боль.

– Что это может значить?

Афганец ответил не сразу. Но Латифу пришла, похоже, вдруг мысль в голову. И он заговорил увереннее, стараясь убедить голосом, но, с наивной азиатской хитростью, боясь показаться навязчивым и этим уже вызвать недоверие. Но интонации капитана выдавали:

– Я думаю, это дополнительное охранение имама Мураки… Может быть, где-то произошла утечка информации и они, там, внизу, знают, что за имамом охотятся… Если это так, то к нему не подпустят никого… И самого имама спрячут… Шестьдесят человек… И около сорока должно быть в колонне. Итого, сто моджахедов… Нас только сорок…

– Сорок два, – сурово поправил майор и жестко, как окрысился, улыбнулся. Он уже понял, куда ведет разговор Латиф, но при этом сам отлично знал, что такое спецназ ГРУ в действии. Афганцу же узнать это еще предстояло, и очень, судя по всему, скоро. Сил в охранении даже меньше, чем можно было бы предположить. Отказаться от выполнения задания при таком количестве «духов» – это поднять и себя, и репутацию всего спецназа ГРУ на смех. – Но мы в засаде… Значит, стоим ста двадцати, если не ста тридцати… Выгодное положение для боя… Всем – не показываться… Пропускаем машины… Наблюдаем…

Прошло не менее десяти минут до момента, когда два стареньких грузовика, покрытых поверх тента таким густым слоем пыли, что на нем можно было писать лопатой опознавательные знаки, показались из-за поворота ущелья. Дорога ничем не отличалась от большинства афганских сельских дорог, и поспорить с ней наличием колдобин и ям могли только сельские же дороги СССР, и неизвестно, за кем осталось бы первенство. Ветра не было и, похоже, не предвиделось, и пыль, поднимаемая из-под колес, вставала позади кузова большим и плотным, тягучим облаком, которое капотом следующей машины предстояло пробивать, как тараном. И если первую машину рассмотреть можно было вполне сносно, то вторая, чтобы иметь хоть минимальную видимость, отстающая от первой метров на тридцать, была почти скрыта от наблюдателей этим пыльным облаком. Такое передвижение в колонну, как знал Солоухин, не отрывающий глаз от бинокля, будет продолжаться еще долго, пока ущелье не расширится и не даст возможность грузовикам ехать рядом. Но там, дальше, делать засаду бесполезно, хотя, с другой стороны, там ее определенно не ждут. Однако что делать с эффектом неожиданности, даже если и удастся остановить колонну, которая развернется в таком месте веером, этого не подскажет никто. И узкое место всегда останется узким местом, как бы ни ждали моджахеды атаки именно здесь. Тем более что возвращаться вместе со встреченным караваном они будут, несомненно, еще в темноте. Ждут – значит, дождутся… Подобное привлекается подобным…

Майор Солоухин долго еще провожал биноклем облака пыли, все удаляющиеся и удаляющиеся, но постоянные в своем присутствии так, словно это одно и то же облако движется вдоль ущелья, а вовсе не одна пыль оседает, а другая поднимается взамен.

– Семарглов! – позвал он, когда убедился, что грузовики ушли далеко, вот-вот за поворотом скроются и возвращаться не намереваются.

– Я! – откликнулся старший лейтенант и в три длинных прыжка одолел расстояние до командирского окопчика. Присел рядом на корточки.

– Как, Василий Иванович, с куревом?

– Креплюсь… Хочется иногда, но я себя, товарищ майор, убеждаю. Пока получается… – Старший лейтенант улыбнулся серым от пыли лицом, и белые зубы блеснули на солнце, как нежданный праздник.

– Получится, Василий Иванович, я же сказал… Убеждай… Сейчас вот что… Бери с собой отделение саперов и еще одно отделение в заслон. Посты с двух сторон выстави – подальше. Если что, в столкновение не вступать, скрытно отходить по склону… Саперы пусть переминируют участок на всю дистанцию прохождения колонны. Ориентироваться на шесть грузовиков, держащих дистанцию из-за пыли. Учесть, что машин может прибавиться. Хотя бы на парочку штук. Перекрыть пути отхода в ту или иную сторону всем…

Дорога уже была предварительно заминирована, только взрыватели в мины пока не вставили, чтобы случайный транспорт не попал под взрыв и не сорвал операцию против нужного объекта. Но предварительное минирование осуществлялось из расчета на четыре грузовика. Если колонна увеличится, минированный коридор может ее не захватить.

– Понял, товарищ майор, – старший лейтенант не только характером легок, он еще и на ногу скор, и тут же побежал выполнять приказание. Майор долго провожал его взглядом, думая о чем-то своем…

– Взрыватели ставить только ночью! – на всякий случай Солоухин вслед еще раз напомнил прописную истину. Кто знает, что в голове у малоопытного в таких делах старшего лейтенанта. Впрочем, саперы с ним идут толковые, проверенные, подскажут…

3

Мерцали, как сигнальные фонари, звезды в чистом холодном небе. Когда долго смотришь на них, кажется, что уже много-много лет недвижным сидишь вот так на одном месте. И даже привыкаешь к такому своему положению, смиряешься. Но подолгу на звезды не смотрел никто. Не до того…

К середине ночи, стараясь остаться незаметными для возможного скрытного наблюдателя, все посты распределились по конкретным местам, освоенным и даже слегка благоустроенным уже несколько дней назад. Скрытный наблюдатель, понятно, в этой местности мог появиться только из кишлака – неоткуда больше ему взяться, и старший лейтенант Вадимиров со своими разведчиками загодя подошел к кишлаку на опасно близкое расстояние, чтобы контролировать возможное передвижение жителей во всех направлениях и не допустить обнаружения посторонним взглядом присутствия спецназа. Приказ Вадимиров получил конкретный и жесткий. Сам он хорошо знал, что такое «не допустить», и умел обеспечивать подобное положение, и потому риск работы в близком визуальном контакте с возможным противником старшего лейтенанта смущал мало.

И потянулось привычное утомляющее ожидание. Когда ожидание растягивается на несколько дней, оно не ощущается слишком остро. Но когда уже решился вопрос со временем встречи каравана, когда уже точно знаешь, что остались считаные часы, ожидание всегда становится наиболее напряженным и почти осязаемым. Порой даже чувствуешь, что воздух вокруг готов тонко зазвенеть от каждого неловкого или неосторожного движения, способного произвести звук, чуждый звукам этой тихой ночи.

Старший лейтенант Василий Иванович Семарглов, как и распорядился майор Солоухин, занял со своей группой из четырех бойцов позицию замыкающего. Эта позиция, как и передовая, где сидят разведчики старшего лейтенанта Вадимирова, считается наиболее опасной, потому что попытки прорыва возможны только в две стороны. На передовой позиции, где командовал старший лейтенант Вадимиров, положение, говоря по правде, еще опаснее, потому что там есть вероятность получить удар в спину из близлежащего кишлака. Потому майор Солоухин по возможности усилил передовую группу, но не в ущерб основным силам, которым предстояло вести огонь на уничтожение каравана, а в ущерб группе Семарглова, которому были выделено всего четыре человека. Но наличие основательного запаса мин – не зря майор Солоухин заставил бойцов тащить их от места высадки до места засады, в путь не ближний и не легкий! – позволило предельно обезопасить положение этой группы, к тому же имеющей прекрасную позицию на скале, возвышающейся над дорогой. Все подходы к скале снизу, как и дорога под ней, были заминированы.

А ожидание тянулось и тянулось, похожее на безостановочный бег горного ленточного ручья, многие века точащего высокий ледник на перевале. И это ожидание утомляло больше, чем может утомить скоротечный, но яростный бой…

Ночь уже близилась к концу, но время до рассвета еще оставалось, когда показалось, что начало светать. Но светать почему-то начало вовсе не там, где следовало, то есть не на вершине хребта, отчеркивающего небо от горизонта резкой изломанной линией, а гораздо ниже, намного ниже. Если присмотреться к темноте, то можно понять, что обманчивый свет этот, неровный и отчего-то играющий, подрагивающий и перемещающийся, выползает с дороги, которую пока еще не видно не только из-за ночного времени суток, но и из-за неровности почвы на дне ущелья. Подъемы и спуски плавные, и потому во время пути не слишком заметные, издали кажутся ощутимыми и прикрывают до поры до времени свет фар грузовиков. Но, как только расстояние сократится, все изменится, понял старший лейтенант. И правда, уже через пять минут сначала донесся неровным гулом шум многих натужно, на низкой передаче работающих двигателей, а потом рассеянный свет собрался вдруг в парные пучки, и из-за бугра, как низкая луна из-за облаков, двоящаяся по какой-то природной причуде, выкатила первая машина. За ней не сразу, но все же появилась и следующая, с трудом просвечивающая слабыми фарами пылевое облако, не желающее уходить ни в какую сторону. Третья машина шла всего с одной горящей фарой, но теперь облако было уже гуще, и свет вообще пробивался сквозь него с трудом. Последние машины шли так, что свет фар только угадывался, с трудом пробивающийся сквозь пылевую завесу. Хотя это, очевидно, казалось только издали. Вблизи, должно быть, водители видели дорогу впереди или то, что здесь дорогой не слишком оправданно называлось.

– Однако слишком уж растянулись… – сам себе посетовал старший лейтенант Семарглов. – Как бы им в зону минирования-то поместиться…

– Поместятся… – уверенно сказал Кротов, прапорщик-сапер с тонкими и длинными тараканьими усами, рассматривающий колонну в бинокль. – Семь грузовиков. Должны поместиться. Мы запас дали основательный. В крайнем случае, будем отсюда бить отставших по двигателю…

– И по колесам… – сказал сержант-сапер. – У них и без того резина у всех, как бумага… И как ездить не боятся…

Они оба уже больше года воевали в спецназе и участвовали во многих операциях, со счета, наверное, сбились. И старший лейтенант Семарглов, хотя являлся командиром маленькой группы, предпочитал слушать, что ему подскажут, и командовать, показывая свое неумение работать из засады, не рвался. Легкость характера позволяла ему чужое мнение выслушивать и с толком использовать…

* * *

– Никак этот выспался! – сказал старший лейтенант Вадимиров, в бинокль наблюдая, как, выйдя во двор, потягивается голый по пояс крупный волосатый мужчина. Мирный, наверное, житель, типичный. И даже пистолет в кобуре, подвешенный на поясе к тонкому ремешку, вовсе не обязательно говорит о том, что это душман. Мирные жители здесь тоже любят оружие, а душманы вообще в туалет ходят с автоматом. – И откуда только такие бессонные берутся!..

– Сердце у него большое… Прямо под пулю подставляет… – добавил ефрейтор Щеткин, снайпер взвода разведчиков, разглядывая того же мужчину через оптику винтовки.

И бинокль, и прицел снабжены приборами ночного видения. Без этого в разведке не обойтись. Тем более в такой операции, когда разведчикам поставлена задача – определить и уничтожить возможного наблюдателя до того, как он сам обнаружит спецназовцев в засаде.

– Собака красивая… – оценил старший лейтенант большущего волкодава с купированными ушами и хвостом. Волкодав, потянувшись, как и хозяин, подставил умную голову под хозяйскую руку. Рука легла на голову мягко, с любовью, которая ощущалась даже на расстоянии. Пальцы грубовато-добродушно потрепали пса за ухом.

– У нас в деревне был такой… Мужик из города переехал… На пенсию вышел и переехал… И собаку в сторожа взял… Ох, и зверюга! Его с лопаты кормили, чтоб руку не отхватил… Все цепи рвал…

– Этот, похоже, ласковый…

Во двор вышла девочка лет десяти, взяла несколько кривых поленьев из сарая, понесла в дом. Мужчина проводил ее взглядом и что-то строго сказал в спину. Девочка не обернулась, но заспешила. Пес, уловив интонацию хозяина, сердито гавкнул.

– Не очень-то и ласковый… Такой приласкает – как маму зовут, напрочь забудешь…

– Ладно… Ты улицу контролируй, а я посмотрю за этим… Что он так рано встал? Я такие ранние подъемы без тревоги не понимаю… А тревоги пока не наблюдаю…

Ефрейтор перевел прицел чуть в сторону и начал медленно поднимать ствол, чтобы просмотреть всю длину узкой, но прямой улицы.

Несколько минут наблюдение продолжалось молча. Ни на улице, ни во дворе ничего не происходило. Потом во двор к мужчине вышла женщина, вынесла рубашку, жилет и традиционную афганскую шапочку, похожую на высокий женский берет. Мужчина в сопровождении собаки отправился в сарай и выехал оттуда уже на мотороллере, отталкиваясь ногами от земли. И завел его только возле ворот.

– Та-а-ак… – обеспокоился старший лейтенант. – Кажется, есть желающий встретить колонну… Это уже меняет планы… Иванов-Петров-Сидоров!

Трое разведчиков, фамилии которых командир всегда произносил как одну, в несколько стремительных прыжков оказались рядом.

– Так, мальчики… Перекрыть дорогу. Человек на мотороллере. Пропустить нельзя. Стрелять нежелательно. С ним может быть большая собака. Понятно?

– Так точно, – за всех, как обычно, ответил Сидоров и показал прикрепленную к поясу тонкую веревку. – Шлагбаум выставим… А собака… Что собака? У нас Петров специалист по собакам. Обеспечит…

– Вперед! Щеткин страхует с места!

Ефрейтор кивнул. Солдаты тут же исчезли в темноте, спускаясь напрямик к дороге. Старший лейтенант Вадимиров, как ни старался, не услышал ни звука. Аккуратно спускались. И старший лейтенант перевел бинокль на дорогу. Мотороллер работает не так слышно, как мотоцикл. Надо не выпускать человека из вида…

* * *

Майора Солоухина больше всего волновал тот же самый вопрос, что и старшего лейтенанта Семарглова, – при том, что из-за сильной пыли на дороге видимости нет никакой и автомобили вынуждены держать основательную дистанцию, поместится ли вся колонна в заминированном участке? Предварительный расчет был на то, что первая машина взрывается на обычной фугасной мине и запирает ущелье, делая движение вперед невозможным. Замыкающая группа во главе с Семаргловым приводит в действие мину с дистанционным взрывателем, чтобы взорвать замыкающую машину. Остальные мины установлены внизу из расчета проверенной психологии поведения отряда моджахедов. Опыт боевых действий здешний отряд имеет, и командир без труда сможет определить по частоте стрельбы, что спецназовцев в засаде немного, и они, из-за растянутости колонны, сами вынуждены растянуть строй. И пожелает атаковать. И подготовка к атаке обязательно должна заставить «духов» искать предварительное укрытие в придорожных камнях, когда-то скатившихся со склона и потом отодвинутых с дороги чьими-то стараниями. Такие действия естественны, поскольку камень представляет собой лучшее укрытие, чем машина, которая всегда готова взорваться. Там, среди камней, по всей длине коридора установлены мины-лягушки.[6] Эти мины имеют большую площадь поражения и способны сорвать любую атаку, которую из пылевого облака организовать вполне возможно, потому что спецназовцам в засаде не видны действия душманов. А бестолковую атаку, которая только и останется возможной из-за взрыва мин-лягушек, спецназовцы своими малыми силами остановить смогут без проблем.

Главное, чтобы колонна поместилась в зону минирования. Тогда расчет Солоухина должен оправдаться полностью.

– Топорков! – позвал майор.

Капитан оказался рядом.

– Выходи на связь. Вызывай авиацию. Самолеты уже должны быть в воздухе. «Шмели» не успеют… Скоординируй время. Предупреди летунов, что мы можем закончить дело раньше. Тогда будем сигнализировать ракетами. Пусть одновременно гонят транспорт для нас. Пока долетят, мы все дела закончим и можем сниматься…

– Понял… – капитан оглядел темноту, пытаясь глазами найти место, где устроился его радист младший сержант Савельев.

Темнота ничего не подсказала, но подсказала память. И капитан заторопился…

* * *

– Да от тебя, дружище, пыли не меньше, чем от грузовика… – сам себе под нос пробормотал старший лейтенант Вадимиров. – А собака вообще пылит, как трактор…

Мотороллер двигался по дороге медленно – слабосильный, да и по виду очень изношенный, старый. И складывалось такое впечатление, что он еле-еле успевал вырываться слабым светом фары из пыльного облака, им самим поднятого. Точно так же, утопая в пыли, бежала в стороне собака. И тоже облако за спиной оставляя. Правда, не такое большое, хотя, в отличие от двух колес мотороллера, имела четыре лапы. Нетемная ночь позволяла рассмотреть все это и при выключенном приборе ночного видения.

Вадимиров перевел бинокль дальше, чтобы посмотреть на своих солдат. Теперь уже только прибор ночного видения позволил ему разглядеть их, притаившихся за камнями в самом узком месте, там, где ущелье выходит к широкой равнине и запирается тем самым кишлаком, из которого вышли мотороллер с собакой. Иванов-Петров-Сидоров уже заняли позицию. Иванов с Сидоровым, чуть не удобства соблюдая, пока время давало такую возможность, устроились за большими валунами по обе стороны ущелья. Бинокль позволил рассмотреть тонкую шелковую веревку в их руках. Все правильно. Веревка из комплекта. Стоит в последний момент натянуть ее, и она, как струна, аккуратно срежет голову седока мотороллера.

Но… Собака… Собака способна доставить больше беспокойства человеку, чем другой человек, и это общеизвестно. Вадимиров сам однажды имел возможность убедиться, как только семь выпущенных одна за другой пуль из пистолета Макарова смогли остановить такую собаку. Даже автоматные очереди не всегда справляются с ними. Эти туркменские волкодавы, как их называют, хотя распространены они во всей Средней Азии и на Кавказе, удивительно живучи, могучи и бесстрашны. Но и против них у разведчиков есть «лекарство»…

По мере того, как ущелье сужалось, собака начала обгонять мотороллер, словно почувствовала впереди опасность. Даже при полном отсутствии ветра, может быть, не запах, а просто врожденный инстинкт сторожевого животного погнал пса вперед. Мужчина на мотороллере тоже сначала добавлял скорость, чтобы не попасть в пыль, собакой поднятую, но большое количество камней на дороге не позволяло ему разогнаться. А собака стремилась вперед и вперед. И это уже становилось опасно…

– Щеткин… Готовьсь! – подал команду старший лейтенант.

– Готов… – хладнокровно и едва слышно ответил снайпер и слегка повел стволом в одну сторону, потом в обратную, расслабляя затекшие руки и напрягая глаз.

Старший лейтенант понял, что Щеткин просматривает возможность стрельбы и в собаку, и в седока мотороллера.

– Человека. С собакой Петров справится. Только в крайнем случае… По моей команде…

Если стрелять загодя в собаку, человек на мотороллере может среагировать быстро, услышав выстрел и увидев, что с бедным животным произошло. Если он развернется и поедет назад, попасть в него можно будет только случайно, потому что пылевое облако закроет обзор. Кроме того, и в кишлаке могут выстрелы услышать. Поднять тревогу сейчас, в самый критический момент, когда вот-вот появится колонна грузовиков, – это может означать провал всей операции.

Но один-единственный выстрел вообще-то может остаться незамеченным. Не внизу, не в долине же стрелять. Там выстрел быстро бы оброс эхом и превратился в гром. Выстрел сверху, со склона, такого эффекта не производит. И все равно лучше избежать стрельбы, если такая возможность будет. Хорошо бы собака убежала вперед дальше. Чтобы человек на мотороллере не увидел из-за темноты и пыли, что с ней произойдет. А что произойдет, старший лейтенант Вадимиров знал отлично. Он сам проходил «противособачную» подготовку. И умеет убивать сильное животное быстро и без шума. Хорошо умеет это делать и Петров. Вместе тренировались…

Остается ждать. И ждать совсем недолго.

Теперь Вадимиров вообще не отнимал от глаз бинокль. И видел, как увеличивается дистанция между мотороллером и собакой. Увеличивается так быстро, что дает возможность рядовому Петрову сработать эффективно и незаметно. Так все и произошло.

Петров выступил из-за камня навстречу стремительному бегу отважного животного. Показал себя. И собака бросилась на него. Без лая, стремительно, хотя, наверное, и с обычным звериным яростным рыком. Поднятая согнутая рука с намотанным на предплечье бушлатом явилась первоочередной целью атаки. Солдат не попытался вырвать руку. Напротив, он сильнее втиснул предплечье в разинутую пасть, а сам другой рукой быстро захватил собаку за шею и сделал резкий встречный рывок двумя руками – левая вперед, правая к себе. Вадимирову даже с дистанции показалось, что он услышал хруст шейных позвонков. Тело несчастного животного упало в пыль, и Петров тут же оттащил его за камень. И вовремя, потому что мотороллер приближался.

– Может, лучше стрелять? – спросил снайпер.

Старший лейтенант Вадимиров понял, чем вызван вопрос. Через полминуты мотороллер может миновать зону засады, если она окажется неудачной, и тогда афганца не всегда будет видно. Стоит выбрать дорогу чуть левее, как скала скроет его от прицела снайпера.

– Пропускаешь… Парни сработают… Страхуй момент…

Парни сработали. Дорога в этом месте была не слишком каменистой, скорее более пыльной. Мотороллер разогнался, стремясь от пыли оторваться на скорости. И только в самый последний момент Иванов с Сидоровым натянули веревку, концы которой были переброшены через камни, как через блоки. Удар веревки по горлу был настолько силен, что мужчина вылетел с сиденья в пыль без признаков жизни. И тут же солдаты бросились к нему. Та же самая пыль мешала старшему лейтенанту рассмотреть происходящее. Но он не сомневался, что парни завершат начатое. Тем более что Петров уже поспешил товарищам на помощь.

Облако пыли еще не осело, когда безжизненное тело унесли с дороги за камни туда же, куда Петров относил собаку. Спрятали на всякий случай и заглохший мотороллер.

– Порядок! – сказал сам себе, как доложил бы майору Солоухину, старший лейтенант Вадимиров. – Наблюдаем за кишлаком…

4

Начиналось все точно так, как майор Солоухин и предполагал. Десятки раз уже за время его службы в Афгане все начиналось так, что само по себе уже способно было выработать если не рефлекс, то хотя бы устойчивую привычку. Практически в каждой засаде, когда удавалось дождаться каравана, дело обстояло так же…

Висело в воздухе напряжение, висело и чуть подрагивало, передавая дрожь в пальцы сжимающих оружие рук. Фары грузовиков приближались, медленно, с усилием продавливая пылевые облака, проталкиваясь через них, как человек может проталкиваться через снежную пургу. А их самих впереди и, кажется, уже и сзади ждали с напряжением. Пошевеливались в руках спецназовцев автоматы, которые и терпение, кажется, уже теряли, стремясь выбросить собственную огненную убийственную энергию в людей, за светом фар скрывающихся. И не было автоматам дела до человеческих страданий, до боли человеческой, потому что у автомата только одна программа, которая не ведает жалости, и казалось, что они сами, помимо человеческой воли, рвутся начать бой. По крайней мере, каждому из бойцов стоило труда удержать пальцы и не нажать на спусковой крючок раньше времени.

Тянулось, тянулось время, превращаясь из философской энергии в липкую физическую субстанцию. Мышцы сидящих в засаде готовы были сократиться до ощущения судороги, вызывающей натужный крик. А потом все это резко оборвалось огненной яркой вспышкой и грохотом, когда передняя машина вдавила взрыватель в мину, и в коротком свете этого взрыва, за ничтожную долю секунды разбросавшего пыль из эпицентра события, было видно, как подбросило тяжелый грузовик вместе с грузом и людьми. И почти одновременно раздался второй взрыв. Замыкающая колонну машина въехала в зону, где был установлен управляемый фугас, и старший лейтенант Семарглов вовремя среагировал и замкнул контакт…

Моджахеды к такому повороту дела, казалось, были готовы всегда. Они и в самом деле всегда были готовы к подобным неожиданностям, не считая их неожиданностью – «когда над головой дождь, невозможно остаться сухим и чистым»,[7] когда идет война, невозможно от нее уклониться. «Духи» и не думали уклоняться. Сразу, словно выполняя общую команду, погасили фары остальные грузовики. В темноте нельзя было рассмотреть, что происходит внизу, но майор Солоухин и без того хорошо знал, что там происходит, потому что происходить может только одно. «Духи» повыскакивали из машин. Они не знали, с какой стороны ущелья им ждать атаки, и потому не сразу заняли позицию. Естественно было сразу присесть, попытаться всмотреться сквозь пыль в темноту. И ничего, естественно, не увидеть. И потому им необходимо было дать подсказку…

– Огонь! – скомандовал Солоухин громко, чуть не с восторгом, словно радуясь тому простому факту, что впервые за последние дни, с тех пор, как он покинул вертолет, ему можно было говорить громко, можно было кричать так, чтобы слышали не только свои, но и враги. И даже специально громко, чтобы враги услышали. И поторопились. Он и в самом деле радовался, что сбросил в этом крике напряжение последних дней, застоявшуюся в теле и в мозге, тяжко изматывающую душу энергию. Ружье, что висит на стене, не только в завершение пьесы должно выстрелить. Если человек взял в руки оружие, если он занял место в засаде, он обязательно должен куда-то свою агрессивность сбросить, иначе она съест его самого…

Треск автоматных очередей перекрыл последние нотки команды – так велико было спринтерское нетерпение спецназовцев. И, конечно же, душманы среагировали. Пусть пыль мешает видеть всполохи ночных выстрелов, но звуку-то путь пыль не перекрывает. «Духи» среагировали правильно, как реагирует каждый караван. Прозвучала, должно быть, неслышная спецназовцам, но убийственная команда. И «духи» двинулись туда, куда и должны были двинуться. К камням, что обязаны, по идее, защитить их от пуль и дать возможность подготовиться к атаке. Но и там их поджидала не защита, а смерть уже в другом, замаскированном обличье.

Майор Солоухин словно бы видел сквозь тьму и пыль, что происходит внизу. Сам он не стрелял, хотя и опустил предохранитель автомата в положение одиночного огня, потому что вообще не любил малоприцельную стрельбу очередями. Но, не стреляя, вглядывался в невидимое и даже правильно определил момент взрыва первой мины-лягушки, спрятанной под камнями. И почти одновременно прозвучало еще два взрыва. Это даже больше, чем майор предполагал. Один взрыв или два – это норма. Три взрыва в разных местах – это удача. Мины-лягушки, таким образом, могли уже почти сравнять силы спецназовцев и душманов. Должны были сравнять за счет своего повышенного поражающего действия.

И как раз в это время начался рассвет…

Как всегда в горах, стремительный, похожий на яростную солнечную атаку…

* * *

– Отсекайте их от тропы… – скомандовал старший лейтенант Семарглов, сам «выложивший» за один только мимолетный момент появления из-за валуна сразу три короткие прицельные очереди, увидевший, что все три очереди достигли цели, и спрятавшийся снова. Уж если не доводилось старшему лейтенанту в засадах воевать, он и не лезет с особыми командами. А вот в скорострельной прицельной стрельбе хоть из пистолета, хоть из автомата он может с любым опытным специалистом поспорить и не уверен, что кому-то уступит. Тогда как все расходуют на автоматную очередь три патрона, Семарглов всегда отстреливает только по два. И потому автомат во время боя остается более управляем, позволяет дать еще одну очередь до того, как следует для личной безопасности переменить месторасположение.

«Духи» словно знали, где сидят поджидавшие их спецназовцы. И сразу, без раздумий, после взрыва машины с грузом вывалившихся на обочину ящиков, начали атаку на скалу. Впрочем, они сами воевать умеют и понимают, что противник тоже этому делу обучен. И не надо быть великим стратегом, чтобы найти самое удобное для засады место. Они нашли его и не ошиблись.

– Зачем отсекать… – дав две очереди и даже из любопытства на результат не глядя, возразил прапорщик Кротов. – Там три мины… На всех хватит…

– Вот потому и надо отсекать… Иначе они в обход пойдут…

Душманы в самом деле стремились под огнем прорваться к узкой и извилистой тропе, позволяющей во время движения находить кратковременное укрытие, и предпочитали не терять времени на обход, который, как Семарглов уже разведал, занял бы при самом быстром темпе около двадцати минут. Правда, и там была выставлена мина. Но одна-единственная. И в единственном месте, где это было возможно. Но и возможно только в темное время. Рассветет, мину нетрудно будет обнаружить. Но «духи» об обходном пути или не знали, или предпочитали не тратить время, по звуку выстрелов определив количество спецназовцев на скале. Как и полагается, группа из пяти «духов» снизу прикрывала группу прорыва. Но нижней группе из-за пыли и темноты было плохо видно окрестности, и прицельно стреляли душманы только на мазки пламени из стволов. Впрочем, не прицельный и довольно хаотичный обстрел тоже был в состоянии доставить неприятности. Да и рикошеты от стоящих за спиной более высоких скал заставляли спецназовцев многократно втягивать головы в плечи.

Семарглов сдвинулся в сторону и снова дал очередь. Теперь только одну. Потому что «духи» отступали, потеряв половину из группы прорыва. И группа прикрытия по непонятной причине огонь прекратила. Настала тишина. Даже в той стороне, где запертую колонну должны были обстреливать другие спецназовцы.

– Никого не задело? – спросил старший лейтенант и осмотрел своих бойцов.

– Мне погон порвало, рикошетом… – пожаловался солдат-сапер.

– Погон не нос, можно пришить, и никто не заметит… – скороговоркой проворчал прапорщик Кротов. – А носы у всех целы…

– Значит, «пять – ноль»… – зафиксировал Семарглов результат короткого боя.

Стремительно наступал рассвет…

– Почему наши не стреляют? Что там случилось? – Кротов высунулся из-за камня, всматриваясь в дорогу под скалой.

– Может, переговоры? – предположил старший лейтенант.

– С какой стати…

Прапорщик пожал плечами. На его памяти не было случая, чтобы попавшие в засаду душманы начинали переговоры, а уж спецназовцам такая растяжка времени совсем была не нужна…

* * *

Началось все как должно было начаться и напрямую вело к стандартному уничтожению каравана. Однако в дальнейшем привычный расклад событий, к удивлению майора Солоухина, дал крутой сбой, причем по совершенно непонятным причинам. Душманы не предприняли обычную яростную, самоубийственную атаку, чтобы прекратить не менее убийственное собственное уничтожение на дороге, и даже бой принимать откровенно не захотели. Лишь несколько очередей прозвучало со дна ущелья, где пыль уже осела полностью, да активная стрельба раздавалась из «хвоста» колонны, но потом отчетливо прозвучала громкая команда, передаваемая от машины к машине разными голосами, и стрельба душманов стихла. На рваные и частые очереди автоматов спецназовцев никто не отвечал.

– Прекратить стрельбу! – громко скомандовал и майор Солоухин, понимая, что вскоре следует чего-то ожидать. Но какой ход предпримут «духи», чтобы спастись, он заранее предположить не мог, и потому всматривался в дорогу, чтобы вникнуть в ситуацию хотя бы визуально.

Запас патронов на операцию всегда берется ограниченный, и, несмотря на обещанный вскоре прилет авиации, без патронов можно попасть в неприятную историю, как уже бывало порой. Тяжелые бомбардировщики, в отличие от привычных вертолетов, не смогут снять с места действия спецназовцев и не всегда в состоянии решить исход боя, если противники находятся в непосредственном контакте. Кроме того, кто, кроме самих душманов, знает, откуда может подойти к каравану подкрепление, способное кардинально изменить положение. Но, в ожидании прихода подкрепления, они тоже не должны были бы сидеть на месте, где ничуть не отличаются от стационарных мишеней на армейском стрельбище.

Долго раздумывать Солоухину не пришлось. Не прошло и пары минут, как на стволе автомата поднялась чья-то белая чалма – приглашение на переговоры.

– Время тянут? – предположил капитан Топорков.

– Нет, Леха, не похоже… Если бы вечером, тогда – может быть… А на рассвете… Какой смысл?

– Ждут подмоги из кишлака.

– Вадимиров не насчитал там больше десятка вооруженных людей… Он разведчик опытный… От десятка толку не будет, и надеяться на них не будут…

Новых аргументов у капитана не оказалось.

– Что тогда? Будем говорить?

– Порядочные люди в белый флаг не стреляют… Капитан Латиф, за мной… – рассудил майор и поднялся во весь рост.

Он стоял на высоком основательном камне, широко расставив ноги и глядя вниз, как памятник захватчику и оккупанту, и сам себя видел таким, сам себе таким не нравился, тем не менее вынужден был показывать уверенность и преимущество собственной силы, чтобы добиться необходимого результата и, следовательно, иметь возможность выполнить приказ. Стоял, смотрел и ждал, когда преодолеет часть пути до него стройный бородатый человек в каком-то странном полувоенном наряде, и только после этого шагнул навстречу. Не торопясь, с чувством уверенного хозяина на чужой земле, начал спускаться.

Следом за майором неохотно заспешил капитан Латиф, понимающий, что ему суждено выступить в роли переводчика в деле, в котором он хотел бы быть только посторонним неодобрительным наблюдателем, но никак не активным участником. Но штатного переводчика батальона старшего лейтенанта Николаева в отряд не взяли именно потому, что с майором Солоухиным в операции принимал участие капитан Латиф, совмещение задач которого обсудили сразу, еще на базе. Простых наблюдателей и болельщиков спецназ предпочитает с собой не брать. Кому нужна обуза, которая в случае крайнего обострения ситуации может быть опасной для жизни бойцов? Наблюдателей и болельщиков приходится защищать в то время, когда следует защищать себя…

* * *

Разведчики переместились ближе к кишлаку, чтобы иметь возможность в случае необходимости действовать более оперативно. И продолжали наблюдение уже с короткой дистанции.

– Вообще-то так рано они обычно не поднимаются… – ефрейтор Щеткин поводил стволом вверх и вниз – просматривая в оптику всю длину улицы. – И все, смотрите, товарищ старший лейтенант, все одеты, все вооружены… Слышали, наверное, взрывы?

– Конечно… – равнодушно констатировал старший лейтенант Вадимиров. – Не только слышали, я думаю, и чувствовали. Почва каменистая, скалы… Взрыв, как землетрясение… Волна по такой почве далеко идет…

Он смотрел в бинокль и отвечал, не отвлекаясь.

– А почему все одеты, все вооружены?

– Готовились, наверное, встречать. Знали, когда караван прибудет. Точно, все знали…

– И что сейчас? Будут на нас переть?

– Будут… – старший лейтенант перевел бинокль в другую сторону. – Только не навалом… А по боковой тропе попытаются нас обойти… Далековато, конечно… Попробуешь здесь, пока дальше не ушли, кого-нибудь снять?

– Кого?

– Только вооруженного. Безоружных не трогать.

– Безоружные только женщины…

– Вон того… Смотри… С переговорным устройством или с рацией, что там у него…

Ефрейтор более четко зафиксировал на камне опорный локоть.

– Есть вопрос… А с кем он общается? Если все вооруженные здесь, а он с кем-то говорит, значит, есть еще кто-то… Помешай ему договориться. Снимай! Быстрее!

Ефрейтор среагировал моментально. Выстрел СВД[8] ударил хлестко, и по ущелью прокатилось, поигрывая на камнях и, как мячик, отлетая от крутых скал, эхо. Вадимиров увидел, как человек с портативной радиостанцией-трубкой в руках вдруг неестественно выгнул спину дугой и задрал голову, будто бы чихнуть собрался, но тут же упал навзничь.

Несмотря на дальность расстояния, Щеткин с задачей справился.

Рация упала на землю, но не разбилась.

Душманы тоже среагировали – адекватно. Через две секунды уже все бросились искать укрытие, и мужчины, и женщины. Но один, самый, похоже, молодой, борода которого еще вырасти не успела, сначала устремившись к углу дома, резко повернул назад и попытался схватить трубку рации. Это ему почти удалось, но и ефрейтор Щеткин за ситуацией следил внимательно. Второй выстрел оказался не менее точным, чем первый. Согнувшись, молодой душман выпрямиться не успел, и рука его судорожно сжала трубку. Вадимиров в бинокль видел это движение так, словно был рядом. То, что увидеть из-за дальности не удавалось, подсказывало воображение.

– Годится…

Снайпер еще раз выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик пыли рядом с рукой, сжавшей трубку.

– Что ты?

– Рация…

– Попробуй…

Следующий выстрел оказался более удачным. Пуля пробила кисть и расколола трубку рации. Теперь связи у душманов не осталось. По крайней мере, хотелось на это надеяться.

– Нормально… Нас не засекли?

– Засекли, конечно… Но я у них «оптики» не видел. Им не из чего стрелять… «Калашом» не достанут…

За спиной разведчиков, в ущелье, где встретили караван основные силы, начавшаяся активная стрельба вдруг смолкла. Что-то там произошло. Старший лейтенант даже обернулся, вслушиваясь.

– Не могли ведь уже всех прикончить…

– Не успели бы… – согласился ефрейтор.

– Ладно, – Вадимиров снова поднял бинокль. – У нас своя задача…

– Товарищ старший лейтенант, – рядовой Петров спрыгнул с верхней скалы и тут же перескочил ближе к командиру. – Вон туда посмотрите…

Старший лейтенант посмотрел. Сначала просто, как и рядовой, потом поднял к глазам бинокль. На окраину кишлака с соседнего склона горы спускалась большая группа душманов. Никак не меньше ста человек, сразу определил Вадимиров.

– Петров, гони к майору. Доложи. Группа не менее ста человек. Входит в кишлак. Будем сдерживать до приказа… Но… Троп несколько… Обойти могут сразу…

– Понял, товарищ старший лейтенант…

Петров быстро поднялся, и, не оборачиваясь, Вадимиров слышал его удаляющиеся торопливые шаги. Полетели из-под ног камни…

– Щеткин! Сможешь тех достать?

– Достать-то можно…

– Ищи командира. Постарайся определить… Чем больше положишь, тем дольше сами жить будем… Давай…

И зачем-то ощупал, словно проверил, нагрудный карман. Там лежало помятое и зачитанное письмо из дома, и второе письмо, собственное, еще не отправленное, потому что написано оно было до получения письма из дома, и теперь хотелось уже написать новое. Надо было бы написать. И одновременно написать в другой адрес, другу детства, чтобы тот выполнил просьбу.

– Хочется жить, товарищ старший лейтенант… Ой, как хочется…

Несколько секунд молчания для задержки дыхания. И снайпер выстрелил три раза подряд…

– Всем жить хочется… Но не всем удается… – старший лейтенант попытался рассмотреть в бинокль результат работы снайпера. И, кажется, остался удовлетворенным…

* * *

Бородатый душман растерянным или испуганным совсем не выглядел.

– Что вам здесь надо? – он обошелся без переводчика, объясняясь на русском языке даже лучше, чем капитан Латиф.

И во взгляде его было столько справедливой неприязни и собственного достоинства, что майора Солоухина будто бы холодом обдало и льдом обожгло где-то внутри, глубоко в груди. Тем не менее он собой всегда владел хорошо и смущения никак не показал и даже усмехнулся от такого наивного вопроса. Намеренно цинично усмехнулся, чтобы скрыть то, что мешало ему выполнить задание. И усмешка со стороны никак не показалась наигранной.

– Это уже звучит как политический диспут. Смею вас заверить, что такое мероприятие не входит в поставленную передо мной задачу. Я человек военный и только выполняю приказы, а политикой пусть занимаются политики…

– Что вам нужно?.. – повторил душман вопрос, вроде бы удивляясь, что его не поняли.

– Так вы еще не догадались? Мне почему-то показалось, что мы дали вам достаточно красноречивый и не слишком тонкий намек…

– Что надо вам? – еще раз, уже настойчиво и требовательно переспросил душман.

– Могу ответить более конкретно. Нам необходимо уничтожить караван.

– Караван… Хорошая добыча… Но – пусть так… Нас тоже хотите уничтожить? Или вы можете взять нас в плен?

– Я не вижу разницы… И вообще я не кровожадный человек…

– Тогда я готов предложить вам условия сдачи.

Солоухина такой поворот дела, может быть, устроил бы, если бы он не чувствовал в нем ловушку. Кроме того, он ведь специально задавал вопрос во время постановки задачи – святого имама уничтожить или можно взять в плен. Естественно, если бы душманы сдались, он не решился бы уничтожить имама. Приказ остается приказом, а совесть и честь Солоухин и на войне не растерял.

– Я слушаю…

Бородатый душман долго думал, видимо, подбирая слова и заранее формулируя в уме фразу, чтобы она стала предельно простой и понятной спецназовцу.

– С нами есть гражданские и духовные лица. Все они преклонного возраста и очень уважаемы в нашем народе. Но они не из нашего отряда. Это простые попутчики, которые едут по своим делам… Они вообще не имеют отношения к войне и, может быть, в чем-то даже лояльны по отношению к вам. Не все и не всегда, потому что все и всегда не могут быть лояльными, если они люди честные, вы сами понимаете, но… Пять человек… Только пять человек… Пропустите их в кишлак, тогда мы сложим оружие. Всем отрядом…

– Приятная, признаюсь, неожиданность… Только никак не пойму, чем вызвана такая щедрость?.. Просто подарок – не вступая в бой, стать победителем… У меня есть основания не вполне доверять вашим словам. Насколько я знаю афганцев, вы народ неуступчивый и не трусливый и не боитесь боя.

– Мы не боимся боя, как и гибели…

– И при этом хотите сдаться в плен… Вот я и не понимаю, по какой такой причине…

– По причине моего слова. Я дал слово доставить этих людей в кишлак в целостности и сохранности. И чтобы слово выполнить, готов поступиться своей свободой. Вас это не устраивает?

Солоухин мрачно покачал головой.

– Не устраивает. Я готов предложить другие условия. Вы всем отрядом сдаетесь в плен, мы уничтожаем груз вашей колонны, берем вас в плен, а потом уже, в Кабуле, пусть разбираются соответствующие органы – кто из вас воюет, кто гражданский человек, кто мирской, а кто духовный. Я не имею права взять на себя обязанности такого выбора, поскольку не имею критериев для определения и условий для проверки…

– Я повторяю, что взял на себя обязательства по доставке попутчиков. И не хочу подвергать их жизнь опасности… И не могу сдать их в плен вместе со всеми… Слово я привык держать…

– Уважаю человека, который держит слово, тем не менее принять такие условия я не могу, поскольку не знаю, что за люди скрываются под видом гражданских и духовных лиц. Согласитесь в принципе, что это вполне удобный способ маскировки. Я предлагаю вам сдаться всем составом… Это единственный возможный вариант…

Бородатый не раздумывал ни секунды. Должно быть, он заранее просчитал свое поведение в случае, если его предложение принято не будет.

– Я должен подумать и… И посоветоваться…

– Даю вам на это пять минут…

– Десять… Мне нужно дойти до других машин, до дальних… Машины растянулись…

– Даю вам на это десять минут, – майор Солоухин посмотрел на часы, показывая, что отсчет времени уже начался, и для наглядности постучал по циферблату указательным пальцем.

– Если мы не сдадимся, вы постараетесь нас уничтожить?

– Мы уничтожим вас… Без «постараетесь»…

– Боюсь, для вас самих это может плохо кончиться.

– В каком смысле?

– В самом прямом. За нас вам будут мстить. И вам лично, и всем, кто сегодня находится с вами… Вас всех жестоко уничтожат. Очень жестоко… Повторяю и предупреждаю – очень…

– У вас какой-то особый караван?

– Я – особый человек.

– Как вас зовут?

– Это неважно. Я согласился бы открыть свое имя перед, как вы говорите, соответствующими органами. В противном случае вы сильно рискуете.

– В данном случае рискуете вы, потому что время уже идет… – майор Солоухин еще раз красноречиво постучал пальцами по часам.

А бородатый внимательным взглядом окинул фигуру капитана Латифа, блеснул глазами, брезгливо фыркнул, как кошка, и, повернувшись, начал быстрый спуск по крутому склону. Спуск в этом месте был опасен. Мелкие камни вылетали у него из-под ног, но душман не упал и даже ни разу не споткнулся. Сразу было видно, что это идет человек гор, для которого подобный спуск так же привычен, как для горожанина прогулка по асфальту.

Майор с бледным капитаном Латифом вернулись на прежнюю позицию.

– Вы понимаете, о чем он говорил? – спросил Латиф.

– Имам…

– Да… За имама Мураки всем нам будут жестоко мстить. Нас уничтожат…

– Руки у них коротки. А угрожали мне часто. Я не из пугливых…

– Вы не знаете, что такое месть фанатиков… Они достанут вас и в Москве…

– Я не в Москве живу. Кроме того, я сам способен уничтожить того, кто хочет уничтожить меня. Меня много лет этому тщательно обучали, и я был всегда хорошим учеником.

Майор сел на свое привычное место за камнем. И теперь больше на минутную стрелку часов поглядывал, чем на происходящее внизу.

– Бомбардировщики… – раздался из-за спины голос капитана Топоркова.

– Минуту пусть подождут… Минута осталась… – посетовал Солоухин, сам слыша над головой форсированный вой авиационных двигателей, но голову не поднимая.

– Им как раз минута понадобится, чтобы сориентироваться. А «духи», кстати, позицию занимают. К бою готовятся…

Майор пригляделся. Душманы в самом деле занимали боевую позицию по всей своей вытянутой линии. Похоже, у бородатого командира слегка спешили часы.

– Но мы подождем… Тем более мы уже на позиции…

На дороге прогремел еще один взрыв, подняв новое пылевое облако и не позволяя рассмотреть результаты. Кто-то из душманов неосторожно выдвинулся на шаг дальше, чем следовало. «Мина-лягушка» свою миссию выполнила.

– Все! – сказал Солоухин.

– Самолеты развернулись. Первый пошел…

– Обозначить линию бомбардировки! – скомандовал Солоухин, и капитан Топорков почти торжественно, как дуэльный пистолет, поднял ракетницу…

5

«Духи» внизу были видны хорошо. Впечатление складывалось такое, что они не залегли, приготовившись к бою, а просто остановились отдохнуть после долгой и утомительной дороги. Словно совершенно не боялись, что сверху, со скалы, по ним начнут стрелять. И даже дважды открыто выходили из-за машины.

– Похоже, точно – переговоры… – решил старший лейтенант Семарглов. – Ни наши не стреляют, ни в наших…

– Непонятная ситуация… – согласился прапорщик Кротов, в переговоры по-прежнему не верящий. – Мы бы знали, если бы что…

– А как нам могли сообщить?

Единственная связь между группами в этой операции – сигнализация ракетами. Но сигнализация ракетами не предусматривает такую кодировку, как «переговоры».

– Может, будем стрелять? – предложил прапорщик. – Все равно потом придется.

Ситуация в самом деле казалась странной. Афганцы сами не стреляли и откровенно не боялись, что в них будут стрелять, словно не в засаду они попали, а встретили на пути другой караван, посматривают на незнакомых людей оттуда, и не больше.

– А если в самом деле переговоры? Подождем… Пострелять мы всегда успеем…

– Не успеем… – сказал солдат-сапер со сломанным носом и показал пальцем в небо. Тяжелый гул невидимых из-за скал самолетов приближался стремительно. И душманы в долине обратили на него внимание. Забегали, засуетились. Стали прятаться. Кто под машины, кто за камни. – Как бы и нас не накрыли…

Высота скалы, где устроились старший лейтенант Семарглов с саперами – метров тридцать. Путь до дороги под откосом – семьдесят метров. Если бомбить будут основательно, могут и скалу своротить.

– Могут… – согласился старший лейтенант. – Отходим выше…

Отходили быстро, под прикрытием той же скалы, на боковую тропу. Поднявшись еще на два десятка метров, откуда открывался обзор, Семарглов поднял голову и увидел звено тяжелых бомбардировщиков, разворачивающихся для атаки.

– Пространство внизу узкое… – сказал сапер. – Если попадут точно, всех накроют…

– Кто им мешает попасть… Здесь как учебное бомбометание…

– Я с одним начальником авиационного полигона разговаривал, – усмехнулся Кротов. – Он говорил, что самое безопасное место на учениях на мишень усесться. Никогда не попадают…

– Три месяца назад такая же операция была, – сказал рыжий солдат-сапер, – тогда точно накрыли. Так дорогу бомбили, что скалы сверху падали…

– Дыхание берегите, – прервал разговоры старший лейтенант, чувствуя по тону, что быстрый подъем не всем дается легко.

Через десять минут они уже были на безопасном расстоянии от долины и имели хороший обзор. И видели сигнальные ракеты, указывающие развернувшимся самолетам направление бомбового удара. Здесь отрог хребта расходился книзу тройной вилкой. И хотя всю дорогу внизу было не видно, но на тех участках, что были видны, старший лейтенант не заметил ни одного открыто стоящего душмана. Самолеты напугали их основательно…

– Василий Иванович… – зловещим предупреждающим шепотом сказал за спиной прапорщик Кротов. Старший лейтенант обернулся и проследил в направлении взгляда прапорщика. – Смотри… «Духи»… Откуда они…

– «Духи»? – с надеждой на ошибку переспросил рыжий солдат-сапер.

По траверсу хребта в их сторону передвигался большой отряд. Семарглов поднял бинокль.

– Не меньше двухсот человек… В нашем направлении… Часа через три здесь будут…

– Хреновенько… – констатировал Кротов.

– Тропа здесь, кажется, одна… – Семарглов раскрыл планшет с картой. – По крайней мере, только одна и обозначена…

– И проходы узкие… – подсказал Кротов, заглядывая старшему лейтенанту через плечо.

– Можно где-то мины снять?

– Внизу после бомбардировки все сдетонируют, – прапорщик оказался категоричен. – Только одна остается. На боковой тропе…

– Надо ее на эту тропу переставить. Сделай быстро!

– Понял… Сделаем… За мной… – Кротов без разговоров кивнул рыжему солдату-саперу и заспешил к боковой тропе.

А Семарглов снова прильнул к биноклю, одновременно слушая воздух над головой. Вой идущих в атаку бомбардировщиков заставил его все же отвлечься от окуляров и посмотреть вниз на результат работы летчиков.

Посмотреть было на что, хотя увидеть ничего и не удалось… И не только потому, что обзор закрывали скалы…

* * *

При ясном небе, отсутствии средств ПВО и при координации бомбардировки с помощью сигнальных ракет тяжелая авиация свое умение в бомбометании может демонстрировать спокойно, как на учебном полигоне. Что она, естественно, и продемонстрировала. Каждый из трех самолетов сделал только по одному неторопливому заходу с небольшим интервалом времени один от другого. В каждый заход по дну ущелья ложилась крепко собранная цепочка одинаковых по силе разрывов, с которыми, конечно же, невозможно было сравнить взрывы мин, установленных спецназовцами. Но и мины свое дело делали одновременно, детонируя от разрывов авиационных бомб. Когда третий самолет, опорожнив свой боезапас, развернулся, майор Солоухин даже бинокль к глазам поднимать не стал. Почти всю пыль в долине почему-то разнесло в стороны и подняло почти до позиций спецназовцев уже после первой атаки, и две последующие не поднимали прежних тугих пыльных облаков. А когда и остатки пыли улеглись, стало видно, что узкое пространство среди скал теперь представляло собой неровно вспаханную ленточку, где уже не осталось ни одной машины, ни одного человека. И только сдвоенное колесо грузовика, заброшенное взрывной волной высоко на склон, дымясь, неуверенно скатывалось туда, откуда взлетело, словно пыталось отыскать свой родной автомобиль. И катилось оно, показалось, долго и медленно, провожаемое взглядами, наверное, всех, кому попало на глаза, пока не свалилось с последней скалы, подпрыгнуло и упало на бок.

Уцелеть там, внизу, было невозможно…

Тем не менее проверить результат, согласно всем инструкциям по проведению подобных операций, было необходимо. И время для этого тоже было. Вертолеты за спецназовцами доберутся до места не раньше, чем через три-четыре часа. Сейчас можно уже не идти в сторону старой вертолетной площадки, где происходила высадка. Сейчас некого пугать и предупреждать шумом вертолетных винтов и грозным подкрыльным вооружением. Можно прямо здесь, рядом выбрать место, если будет визуальный контакт и удастся при этом дать вертолетчикам сигнал. Пусть пыльно, но после картины, какую сейчас, как знал Солоухин, придется увидеть, сил на долгий быстрый маршрут и не будет. Вернее, силы-то будут, только даваться последние километры будут неимоверно трудно из-за психического состояния, с каждым шагом обычно усиливающегося. Как-то знакомый врач-психотерапевт подсказал, что быстрая и долгая ходьба на маршруте должна рассматриваться, как идеомоторный акт. Во время такого акта, когда человек выполняет работу с большими нагрузками, не задумываясь, что-то происходит в мозге, что делает человека более открытым для всех мыслей. Все психические отклонения в этот момент имеют свойства многократно усиливаться. А рассматривание того, что стало с долиной и с автомобильным караваном в долине, – это ли не повод для возникновения психического отклонения…

Подвергать отряд такому испытанию не хотелось. Как не хотелось бы подвергать и первоначальному. Тем не менее это необходимо. Пыль внизу уже улеглась полностью.

– Спускаемся… – Солоухин устало махнул рукой, желая завершить неприятное занятие как можно быстрее.

Команда была произнесена негромко, но ее каким-то образом услышали или поняли все. Наверное, потому, что такой команды ждали. Даже те, кто находился далеко от командира, начали спуск одновременно с ближними. Единственно, чуть запоздала замыкающая группа во главе со старшим лейтенантом Семаргловым, но им майора видно не было, и потому Семарглов ориентировался по действиям остальных.

У Солоухина, по мере приближения к дну ущелья, лицо становилось все более серым. Настолько серым, что не видно стало прочно въевшегося в кожу загара. И не от пыли оно посерело, а от вида того, что натворила авиация. И хорошо, что летчики не видят результатов своего труда, иначе леталось бы им потом весьма хреново даже очень высоко над облаками. Здесь, на дороге, и самих людей, и тяжелые грузовые автомобили просто разнесло на куски и размазало по ближайшим камням и скалам. Обгорелые обрывки и обломки не на самой перепаханной дороге, а по сторонам, на камнях. Есть от чего лицом посереть…

Рядом оказался капитан Латиф. Афганец имел весьма подавленный вид, еле-еле ноги переставлял, будто бы они у него готовы были подогнуться. И обычно прямые плечи бессильно обвисли.

– Ищи, что осталось от твоего святого, – сказал Солоухин. – Мне показалось, что он был в средней машине. Командир «духов» подходил к нему с особым почтением…

– Ничего от него не осталось. Ни от кого ничего не осталось… – глаза капитана Латифа были полны ужаса, он впервые, похоже, видел в деле работу тяжелой авиации, хотя, наверное, как и все, был о ней наслышан.

Сам Солоухин хорошо запомнил место, где укрылся от бомбардировки бородатый командир душманов. Но там, рядом с аккуратной, будто бы человеческими руками сложенной, пирамидкой тяжеленных камней, никаких следов человека не оказалось, как не оказалось самой пирамидки. Камни разлетелись далеко, смешавшись с землей, пылью и другими камнями. Найти не удалось не только останков бородатого командира, но даже останков его бороды.

Майор проводил взглядом спину капитана Латифа. Тот все же двинулся к месту, где, предположительно, находился имам Мураки. Там, рядом одна с другой, украшали дно ущелья три гигантские воронки. На самом краю одной из воронок, ближней, лежала и дымилась чья-то свернутая чалма. Конечно, это не чалма имама Мураки. Такой человек наверняка чалму носил из натурального шелка, а эта, судя по манере гореть, из какой-то синтетики. Найти доказательства того, что святой имам уничтожен, – практически невозможно. Впрочем, невозможно найти доказательств уничтожения, пожалуй, более половины отряда душманов. Но если «плюс» за уничтожение будет выставлен авиаторам, спецназ ГРУ может выступить свидетелем события. Самому спецназу ГРУ такие «плюсы» не ставили. Они уничтожали караван за караваном, а «плюсы» обычно шли в зачет десантуре, потому что официально в Советской армии не существовало такого рода войск, как спецназ ГРУ, хотя все знали о существовании спецназовцев. Больше других знали иностранные разведки. Меньше других советские граждане. Все, как и полагается в условиях развитого и победившего окончательно социализма…

– Вестовой бежит… – сообщил капитан Топорков. – От Вадимирова…

Солоухин обернулся резко, словно стряхнул с себя оцепеняющее наваждение, вызванное видом происшедшего, и шагнул навстречу подбегающему солдату.

– Товарищ майор…

Майор раздраженно махнул рукой, прерывая уставную форму:

– Докладывай… Что там у вас?

– «Духи» с гор спускаются. Около сотни… Подходят к кишлаку…

– Откуда взялись? – майор присел и раскрыл планшет на коленке.

Петров в ответ только плечами пожал.

– С какой стороны идут?

Солдат всмотрелся в карту. Показал пальцем:

– Отсюда…

– Понял! – сказал Солоухин. – Значит, издалека. Специально, чтобы со святым имамом встретиться… Тогда стоит, пожалуй, и другие отряды ждать…

– Товарищ старший лейтенант приказал снайперу начать обстрел, чтобы задержать их.

– Тоже правильно. Нам вовсе ни к чему с ними встречаться.

– Они нас не выпустят… – предрек капитан Латиф. – Они отомстят за Мураки…

– Это их личная беда… – непонятно отреагировал Солоухин.

– Семарглов бежит… – опять подсказал капитан Топорков.

Майор обернулся. Старший лейтенант спешил в их сторону, петляя среди воронок и перепрыгивая через навороченные кучи камней.

– Возвращайся к своим, – отдал майор распоряжение рядовому Петрову. – Передай старшему лейтенанту, чтобы снимался и двигал к нам. Все отходим. Ваша группа идет замыкающей, осуществляете прикрытие…

Петров убежал торопливо, не успев как следует перевести дыхание. А уже через минуту старший лейтенант Семарглов оказался рядом. В отличие от рядового, Василий Иванович дышал ровно – дыхание сберегать он умел.

– За сигаретой прибежал? – поинтересовался Солоухин.

– Да, штук бы двести… – с легкостью включился в игру Семарглов.

– Двести человек? – хмуро переспросил майор, легко прочитав «кодировку».

Старший лейтенант сразу склонился над картой, которую Солоухин с колена не убрал. И показал пальцем.

– Вот по этой тропе. У нас оставалась неиспользованной всего одна мина. Прапорщик Кротов переставляет ее на путь следования отряда.

– Далеко они?

– Часа через два будут здесь…

– Это нам пути отрезают… – снова предрек капитан Латиф. – Мы не сможем уйти. Нас уничтожат… И правильно… Святых трогать нельзя…

– Заткнись, дружище… – тихо, но красноречиво сказал капитан Топорков. – Паникеров в боевой обстановке положено расстреливать…

– Все равно расстреляют… – едва слышно прошептал Латиф.

Майор не снизошел до такого разговора. Он несколько секунд задумчиво всматривался в карту, водил по ней пальцем. Потом показал:

– Да… Больше «шмелю» и сесть негде… Значит… Выходим по этой тропе. На старую вертолетную площадку. Пока собираются группы, Леха, – обратился к капитану Топоркову, – обеспечь связь и доложи обстановку. Постарайся в темпе…

– Савельев! – громко позвал Топорков.

Радист, как всегда, оказался неподалеку.

– Разворачивай связь!..

* * *

Оказалось, что вертолеты уже в пути и должны успеть на посадочную площадку раньше спецназовцев. Впрочем, неожиданностью, свалившейся на голову, как надежда на спасение, это не стало, потому что Солоухин давно знал, что вертолеты уже вылетели. Задержка произошла только из-за того, что чуть опоздал прапорщик-сапер Кротов с рыжим солдатом. Но задержка эта была не настолько существенной, чтобы повлиять на ход событий и поставить под удар весь отряд. Кротов вскоре прибыл вместе с сообщением о том, что сам старший лейтенант Семарглов остался с двумя солдатами в арьергарде, чтобы по возможности контролировать передвижение душманов, и догонит основную группу на маршруте. Точно так же поступил и старший лейтенант Вадимиров, отослав разведчиков к командиру и оставив себе только двух бойцов, чтобы прикрывать отход остальных.

Решение офицеров было логичным и не вызвало со стороны майора возражений.

– Вперед! На маршруте не болтать, беречь дыхание! – скомандовал Солоухин и обернулся на непонятный звук.

Чуть в стороне, обняв руками камень, скорчился капитан Латиф, которого трясло и рвало. Но никто к афганцу не подошел, чтобы помочь. Спецназовцы уже выступили на тропу в ускоренном марше, и капитан, краем глаза увидев это, вытер рукавом лицо и торопливо поспешил за всеми. Латифа заметно покачивало, как изрядно выпившего. Сам майор то давал темп передним, то отставал, чтобы подогнать замыкающих и глянуть заодно, не показались ли оставшиеся в прикрытии группы. Тропа заползала вверх петлями, полого уходящими после крутого разворота то в одну, то в другую сторону – классический серпантин, который бережет ноги и дыхание тому, кто может позволить себе восточную неторопливость и вдумчивую размеренность, так свойственные жителям гор. Но направляющий передовой группы капитан Топорков срезал тропу по прямой линии, чтобы сократить время, и потому подъем на первых двух сотнях метров был чрезвычайно трудным, требующим напряжения всех сил, давая небывалую в обыденной жизни, даже во время тренировок, нагрузку на ноги, руки, спину и легкие. Начало маршрута архисложное. Однако потом, как знал Солоухин, как знали и остальные офицеры, путь долго будет идти в одной плоскости и даст возможность расслабить мышцы и привести дыхание в норму. Пусть и там темп передвижения будет выше, чем обычно принят в войсках. Но на такое передвижение спецназ ГРУ тренирован достаточно и всегда справлялся с подобными маршами, даже имея на руках раненых или груз. Не зря при наборе личного состава офицеры всегда предпочитают иметь дело с теми, кто умеет терпеть.

Уже на середине подъема майор Солоухин, в очередной раз оглянувшись, заметил, как к тропе снизу приблизился старший лейтенант Семарглов с двумя солдатами. Но, к удивлению командира, поднявшись только до одной из узких боковых троп, не поспешил догнать основной отряд, а остановился. Впрочем, удивление майора длилось недолго. Сначала он сам догадался, что заставило Василия Ивановича остановиться, а потом до слуха Солоухина донеслось несколько коротких очередей. Несколько – это, пожалуй, понятие для постороннего войне человека. Натасканное же ухо боевого офицера спецназа сразу определило, что стреляли одновременно не менее чем из десятка стволов. А это значило, что старшего лейтенанта Вадимирова и двух его солдат преследуют «духи», Вадимиров вынужден вступить в бой, и старший лейтенант Семарглов готовится занять позицию, чтобы прикрыть огнем отход Вадимирова. Все правильно, хорошо себя ведет Семарглов, хотя и десантник, войны не нюхавший.

Сверху хорошо было видно, как Семарглов выбирает позицию, наиболее удобную для прикрывающего огня. Для этого старшему лейтенанту и двум саперам пришлось еще чуть-чуть выше подняться, где, окруженная валунами потресканная и выветренная до расслоения, скала слегка возвышалась над окрестностями и давала возможность обзора. С этой скалы, едва поднявшись, спецназовцы сразу и открыли огонь. Сам старший лейтенант даже залечь не успел, начал стрелять с положения «с колена». Справа, там, где отступал Вадимиров, сразу стало тише. «Духи», скорее всего, контролировали отход основной группы, не ожидали такой скорой поддержки преследуемым и, должно быть, затормозились в движении, залегли. Самому майору Солоухину из-за неровностей склона не видно было, что происходит на позиции, но он давно уже научился по слуху определять то, что невозможно увидеть.

Семарглов патроны не берег… Знает, что вертолеты вылетели, помнит принцип – «меньше патронов в рожке, вертолету лететь легче»… Но, может быть, дело даже и не в этом…

* * *

Василий Иванович, надо отдать ему должное, совсем не задумывался над тем, чтобы облегчить полет вертолетчикам. Он просто увидел со скалы, что командира разведки подпирают уже настолько плотно, что только сильным заградительным, а не прицельным огнем можно дать возможность ему и двум солдатам с ним оторваться от наседающих с двух сторон душманов. Особую опасность представляла группа из четырех «духов», зашедших выше и мешающих ускорить передвижение. При этом Семарглову хорошо было видно, что «духи» откровенно ведут только заградительный огонь, желая, видимо, не уничтожить арьергард, а захватить в плен. И потому он приказал сразу, без подготовки, начать прикрытие огнем. Группа Семарглова оказалась выше, чем верхняя группа душманов, и потому для последних атака оказалась неожиданной и губительной. Удалось уничтожить сразу трех противников, но четвертый, перевернувшись немыслимым образом рядом с очередью, разломившей камень там, где он только что лежал, успел перескочить за другой камень и оттуда отстреливался. Но при этом со своей новой позиции он уже не мог мешать передвижению отходящей группы старшего лейтенанта Вадимирова. Однако вторая группа преследователей тоже разделилась на две группы по три человека и вновь пожелала сделать обхват.

– Оставайтесь здесь, разведку прикрывайте, – распорядился старший лейтенант. – Как только Вадимиров отойдет, отходите тоже. Он прикроет в случае чего…

А сам, вместо того чтобы подниматься выше, спрыгнув со скалы, воспользовался горбатой неровностью склона и вышел за спиной не подошедшего еще Вадимирова на нижний уровень, где трое душманов, тоже скрытые от Вадимирова и от двух солдат-саперов, оставленных на скале, могли передвигаться бегом, чтобы запереть разведчиков на тропе.

Семарглов рассчитывал на свою способность прицельной скорострельности. Один против трех противников, хотя и не ожидающих его появления, но все же, несомненно, вояк опытных, судя по их поведению, это не просто риск, это – риск на грани смерти. Но иначе, понял Василий Иванович, Вадимирова было не выручить.

Выбрав подходящую груду камней, расширяющимся языком сползших сверху, Василий Иванович затаился там, невидимый для подходящих с нижней стороны, хотя и самому ему душманы были тоже до времени не видны. Но их торопливые шаги, какими бы мягкими и вкрадчивыми они ни были, он все же услышал. Значит, поведение «духов» он просчитал правильно. Ориентироваться только по звуку, не имея в этом определенных навыков, сложно. Но в любом случае Василий Иванович предпочел лучше переждать, чем высунуться раньше. И только, когда уверился, что шаги «духов», обогнувших скалу, удаляются по расщелине, чтобы зайти в спину группе старшего лейтенанта Вадимирова, он осторожно выпрямился.

Он их увидел, а у них запасной пары глаз на спине не оказалось. Душманы как раз вышли на позицию огня и начали стрелять, не задумываясь и даже не прицеливаясь, с пояса, заставляя Вадимирова и его разведчиков залечь и тем самым предоставляя возможность еще троим своим товарищам перебежать ближе.

Но очереди длинными не получились. Душманы стояли меж камней, и спрятаться им было некуда, когда Семарглов вышел им в спину и тремя короткими отсеченными одна от другой очередями «положил» их. Рывок второй тройки, уже начатый в то время, когда Вадимиров вынужден был залечь, тоже оборвался, встреченный очередями сориентировавшихся разведчиков.

– Уходим! – крикнул Василий Иванович. – Осторожнее… Наверху один остался…

Но этот «один», не имея возможности увидеть за каменной грядой, что произошло внизу, сам высунулся, услышав снизу активную стрельбу и сообразив, что ему необходимо знать, что там происходит. Это и стоило душману жизни. Сразу оба сапера, оставленные старшим лейтенантом Семаргловым наверху, одновременно дали по нему очереди. Тело, обрастая вдобавок к пулям еще и камнями, скатилось почти под ноги Василию Ивановичу.

– В темпе… Наверху никого нет…

Старший лейтенант Вадимиров поблагодарил Семарглова только кивком и ни на секунду не задержался. Оба разведчика последовали за ним. Плечо одного было окровавлено, но по рваному рукаву Семарглов сразу определил, что это только касательная рана, почти царапина, прикрытая под одеждой стандартным медицинским перевязочным пакетом…

* * *

Арьергард поднимался под наблюдением майора Солоухина и не видел того, что видел майор. А майор определил, что душманы обоих подходящих отрядов или хорошо знают местность, или имеют отличных проводников из местного населения. Первый отряд, выславший небольшую группу в преследование старшего лейтенанта Вадимирова, сам тем временем срезал путь по не нанесенным на карту тропам и дважды попадал в поле зрения майора, когда пересекал продольные хребту расселины. И второй отряд первому уступать не пожелал. Хотя старший лейтенант Семарглов и дал ему два часа на выход из ущелья и даже выставил со своими саперами мину на их предполагаемом пути, тоже уже вышел в ущелье, и совсем не с той тропы. И теперь, заметив спецназовцев, услышав перестрелку, сам намеревается срезать путь и нагнать противника.

Положение становилось уже угрожающим. Привести за собой на вертолетную площадку «хвост» из трехсот человек майор не мог. Под обстрелом совершать посадку в вертолеты не слишком удобно. Это грозит не только большими потерями в живой силе, это грозит еще и возможностью потери вертолетов. Выход только один – отрываться в темповом марше, надеясь на хорошую физическую подготовку личного состава. Душманы, как правило, такой подготовкой не обладают. Хотя они обладают другим замечательным для воина качеством – упорством и умением победить характером свои физические недостатки. Правда, обычно этого бывает мало, но раз на раз не приходится, и в определенной обстановке случиться может всякое.

Арьергард догнал командира и последних из вынужденно растянувшейся цепочки тяжело поднимающихся спецназовцев.

– Молодцы, хорошо сработали…

– Вы видели, товарищ майор? – старший лейтенант Семарглов хотел проявить восторг, довольный собственными действиями.

Но майор в речи был более сдержан:

– Почти все видел… Василий Иванович, тебя в рапорте отдельно отмечу, попрошу к награде представить. Грамотно действовал… А теперь ноги в руки… Темп повышаем до предела и выше…

И, не дожидаясь вопросов, которые заставили бы его еще раз похвалить Семарглова, как тому хотелось, заспешил вперед, чтобы нагнать капитана Топоркова.

На маршруте, выбранном капитаном, из-за сложности рельефа местности совершенно не видно было преследователей. Но Солоухину, однажды увидев, уже и не надо было наблюдать их неотрывно. Он предположил самый критический для себя вариант, при котором душманы знают тропы, которые идут по прямой линии, чего в природе, тем более в необузданной горной природе, не бывает. Но и в этом варианте спецназовцы успевают к вертолетной площадке чуть раньше, чем душманы. Разве что отряд, замеченный старшим лейтенантом Семаргловым, мог прийти к конечной точке одновременно с ними. В этом случае майор предпочитал полагаться на природу, на ее неверный нрав. Даже карта показывала, что рельеф для прохождения чрезвычайно сложный. И не верилось, что кто-то сумеет преодолеть его быстрее, чем позволяет способность людей отлично тренированных и идущих уже знакомым путем, не обещающим дополнительных трудностей.

– Может, рискнем и тоже тропу срежем? – предложил капитан Топорков, уже введенный майором в курс дела. – Минут двадцать сможем сэкономить…

– А можем сорок минут потерять… – высказал свое несогласие Солоухин.

Спорить капитан не стал. Он сам не был уверен в правильности своего предложения и вдобавок предпочел беречь дыхание, потому что взятый им самим темп требовал чистоты легких.

Не слышно было и разговоров в строю. При такой крутизне подъема позволить себе разговаривать можно только в случае крайней необходимости…

6

Миновали перевал и вышли на другую сторону хребта. Темп не снижали.

Половина пути было пройдено, когда вдруг на всех напало непонятное беспокойство. Что беспокойство напало не на него одного, а на всех, майор Солоухин понял, когда оглянулся от странного ощущения словно бы устремленного в спину острого ненавидящего взгляда. Оглянулся и увидел, что все оглядываются точно так же, слегка растерянно, с беспокойством, если не со страхом.

– Это… О Аллах!.. Это – «Око Мураки»… – дрожащим шепотом сказал идущий рядом капитан Латиф и обеими ладонями провел по подбородку, будто бы огладил несуществующую бороду.

Афганец испытал, похоже, то же самое ощущение и начал разговор без предисловий, как о всем понятном явлении.

– Что? – переспросил Солоухин.

– «Око Мураки», – капитан показал на небо.

Прямо за спиной спецназовцев в небе висело серое, слегка буроватое, каким оно бывает обычно только на закате, облако. И очертания облака очень напоминали человеческий глаз. Обычно ветер легко разносит облака, разрывая их в клочья, по частям разделяя и развеивая. Это происходило с другими облаками, застывшими в небе, где ветер гулял с удовольствием, в отличие от ущелья. Но это серо-буроватое облако держалось прочно и устойчиво.

– Пусть смотрит… – искусственно усмехнулся майор Солоухин. – Так вот и познакомимся… А то мы ведь этого святого в глаза не видели…

Но он сам чувствовал, сколько фальши в его голосе.

– Мураки нас всех запоминает… – шепот капитана снизился до едва слышного, словно он сам с собой разговаривает. – Всех запомнит… Всех ждет кара…

– Это не Мураки… – попытался шуткой снять собственное напряжение капитан Топорков. – Это мурашки… По телу бегают…

– Не останавливаться! – скомандовал Солоухин, заметив, как резко снизился темп передвижения. – Вперед!

– Всех ждет кара… – обреченно повторил афганец.

– Не каркай, ворон! – опять осадил афганского капитана советский капитан Топорков, осадил уже более грубо, чем в первый раз, и сразу же ускорил шаг, задавая первым рядам высокий прежний темп.

Остальные потянулись за капитаном. Теперь, когда дорога лежала полого по некрутому склону невысокого хребта, идти было легче. Но на усталость и без того никто не жаловался. На войне не принято жаловаться на усталость, а когда за плечами спешит преследование, тем более…

– Не растягиваться! – громко командовал Солоухин. – Сокращаем дистанцию. Сокращаем…

Он, похоже, сам себя отвлекал такими командами от неприятных ощущений. Отряд и без того уже собрался плотной колонной, и отстающих не было.

Движение продолжалось. Скоро ощущение неприятного взгляда за спиной начало ослабевать, пока совсем не исчезло. Солоухин дважды за короткое время оборачивался – серо-багровое облако-глаз медленно растворялось в воздухе, разносимое ветром, который спустился и ниже, обдувая лица спецназовцев горячим, не свежим и не ласкающим дыханием.

А еще через десяток минут новая напасть заставила задрожать капитана Латифа…

Непонятно откуда появился и начал медленно нарастать странный гул, словно бы гигантский рой пчел приближался к отряду майора Солоухина со всех сторон. Гул то чуть ослабевал, то, наверстывая упущенное, нарастал с большей силой, то с одной стороны заставлял ждать неприятностей, то с другой, и никто не мог сказать, что происходит.

– Что это? – спросил удивленный майор афганца.

– Земля расколется, и адское пламя поглотит нечестивых грешников… Всех нас поглотит… Всех нас накажет… Имам Мураки накажет всех… – трясущиеся губы капитана с трудом произносили русские слова, но сразу после этого он начал шептать что-то и на своем наречии – протяжно и со страданием, чуть не с плачем. И на молитвы это было не похоже, и на раздумья тоже. Страх и раскаяние, должно быть, ударили по психике молодого афганца основательно. Даже Солоухин поморщился, глядя на него.

– Землетрясение… – сказал капитан Топорков. – Вот-вот начнется…

– Точно… – осенило и майора.

И правда, едва он произнес эти слова, как дрогнула под ногами каменистая почва, завибрировала, затряслась. Небольшой, сантиметров в десять-пятнадцать, слой густой бурой пыли встал над поверхностью земли и вибрировал в унисон подземному гулу. Теперь уже стало ясно, что гул идет именно из-под земли. Несколько раз тряхнуло сильнее, и пыль поднималась вдвое выше, но гул постепенно начал стихать. Остановившиеся было спецназовцы снова двинулись вперед.

– Бегом! – дал команду майор Солоухин, и капитан Топорков первым выполнил ее.

Подгонять никого не надо было. Каждый сам интуитивно стремился уйти подальше от места, где застало их землетрясение, хотя умом каждый, наверное, понимал при этом, что неизвестно еще, где опаснее – на месте или там, впереди. Тем не менее бездействие казалось аналогией самоубийства. Понимал все это и майор Солоухин. Может быть, лучше других понимал и именно потому дал команду к ускоренному передвижению. Во время бега не будет так давить ощущение безысходности, ощущение страха. Когда бежишь, кажется, что бежишь к спасению. Главное, чего хотел достичь майор, – избежать паники, когда противник близко, и неизвестно даже, насколько близко. Может быть, отряд душманов идет тем же курсом по другую сторону хребта. А это значит, что они сосредоточиваются всего в каких-то двухстах метрах от спецназовцев.

Очередной толчок был самым сильным. Видно было, как покатились по склону камни, и хорошо, что отряд не спустился на нижнюю тропу. Иначе не избежать бы не боевых потерь, которые всегда считаются самыми обидными. Но теперь подземный гул стих совсем, прекратилась мелкая тряска, и приземленное облако пыли стало быстро оседать. Только новое облако, поднятое ногами солдат, оставалось за спиной.

До плато, куда должны прилететь вертолеты, осталось совсем недалеко. И уже послышался радостный, как весть о спасении, гул вертолетных двигателей. «Шмели» летели над долиной, стараясь не подниматься раньше времени над хребтом…

* * *

Спецназовцы не успели еще выйти на плато, когда увидели вертолеты. Два «шмеля» летели им навстречу и чуть-чуть в сторону, а вовсе не к посадочной площадке.

– Куда они? – не понял Солоухин. – Или это не наши?

– Разворачиваются… Наши… Похоже, в атаку идут…

Слегка зависнув на мгновение в воздухе, вертолеты начали разворот. Солоухин поднял бинокль, хотя даже невооруженным глазом хорошо было видно, как опустились округлые носы «шмелей» и сами машины, замерев на мгновение, начали пикирование в сторону склона хребта.

– Там, похоже, еще один отряд… – предположил капитан Топорков. – Третий… Первые два туда попасть не могли…

– Продолжаем движение! – Солоухин не позволил своим бойцам остановиться, чтобы полюбоваться картиной. А полюбоваться было чем.

С дымом и огнем, оставляя в воздухе клубящийся инверсионный след, устремлялись в сторону склона «НУРСы», и над хребтом, совсем рядом с перевалом, поднимались грязно-сизые грибы огня и дыма.

– Там засада была… Нас ждали… – Топоркову все не давал покоя вопрос, кого же атакуют вертолеты. – Значит, дождались…

– Только не нас… – подсказал оказавшийся рядом старший лейтенант Вадимиров. – Но я не против того, чтобы любая засада вместо нас дожидалась такой атаки…

Быстро отстреляв боезапас, вертолеты развернулись и двинулись прямо над самым хребтом в сторону спецназовцев. Солоухин понял, что забирать их хотят без посадки, прямо с хребта. Должно быть, дальнейший путь был небезопасен. Двумя вертолетами уничтожить целый отряд душманов было невозможно.

– Поднимаемся выше! – прозвучала команда.

* * *

Одно дело производить оперативную высадку из зависших над землей вертолетов. Это привычно и быстро, и позволяет вступить в бой раньше, чем ноги коснутся земли. Совсем другое производить в тех же условиях посадку. Времени уходит втрое больше, хотя вертолеты и опустились на максимально допустимую высоту, и лопасти почти по камням бьют, сдувая с них пыль.

Майор Солоухин бегал от вертолета к вертолету, руководя посадкой, подгоняя даже тех, кого и подгонять не требовалось. И вдруг хватился, что давно уже не видит капитана Латифа. Не здесь, на посадке не видит, а не видит с тех самых пор, когда афганский капитан предсказал всем гибель в недрах разверзнутой земли.

– Кто афганца видел? – спросило майор громко.

Никто не ответил утвердительно.

Посадка уже заканчивалась. Солоухин сунул голову в один вертолет:

– Капитана Латифа здесь нет?

– Никак нет, товарищ майор, – отозвался из глубины салона старший лейтенант Семарглов.

– Василий Иванович, пойдем во второй «шмель». Надо кое-что обсудить…

– Прапорщик Кротов за меня… – распорядился Семарглов и выпрыгнул наружу, где сразу интуитивно пригнулся, хотя винты задеть его никак не могли. Реакция десантника, более привыкшего пользоваться самолетами.

Вместе с майором они заспешили ко второму вертолету. Там посадка уже заканчивалась.

– Капитан Латиф здесь? – крикнул Солоухин, стараясь, чтобы его услышали, несмотря на шум винтов.

– Он, кажется, в том вертолете… – сказал капитан Топорков, сидящий рядом с люком.

– Нет его там… И не было…

Топорков выпрыгнул из люка и осмотрелся.

– Где ж он быть может? Сам себе бездну накаркал?..

– Товарищ майор, – из глубины салона раздался голос старшего лейтенанта Вадимирова. Старший лейтенант еще больше Солоухина старался перекричать винты, но, не будучи уверен в своих способностях, высунулся из вертолета. – Ефрейтор Щеткин видел: когда мы перешли на бег, капитан Латиф сел на колени и начал молиться. Отстал, наверное…

– Почему сразу не доложили?

– Думали, догонит…

– Что же нам, ждать теперь его?

– Не буду я ждать! – высунувшись из салона, сказал высокий и объемный командир вертолетного экипажа. – Заканчивайте посадку. «Духи» вот-вот здесь будут… И без того два самолета сегодня потеряли… Теперь еще и два «шмеля» под угрозой… Давай быстрее, майор… Я взлетаю…

Солоухин хорошо знал этого вертолетчика. Знал, что подполковник слов на ветер бросать не будет и поступит по-своему.

– Садимся…

Но сам забрался в вертолет последним и перед этим оглядел все окрест. Поблизости никого видно не было.

Капитан Латиф пропал…

* * *

Место майору уступили, тем не менее он сразу прошел в пилотскую кабину и остановился там в дверях, наблюдая за взлетом.

– Что ты, майор? – обернулся командир экипажа.

– Слушай… Нельзя же человека бросать… Сделай круг… Глянем…

Подполковник вздохнул, о чем красноречиво поведал его колыхнувшийся живот.

– Показывай, где…

Солоухин шагнул вперед, пальцем показывая направление.

Выбрав обороты, подполковник положил машину круто набок и сделал круг над местностью, только недавно оставленной спецназовцами. Смотрели все, и сам Солоухин, и командир экипажа, и второй пилот, и даже бортмеханик, втиснувшийся в небольшую кабину, прильнул к боковому остеклению.

– Сквозь землю провалился… – сказал подполковник вполне серьезным басом.

– Он сам этого очень хотел и нам то же обещал… – вполголоса, чтобы никто не расслышал, сказал майор.

Сделали второй круг. Результат оказался тем же.

– Все… Летим… – командир экипажа проявил категоричность. – А то и нас собьют…

– Летим… – со злостью согласился Солоухин. – А кого еще сбили?

– Два бомбардировщика… К вам летали… Два из трех… Один сбили… Второй на посадке сам разбился. По совершенно непонятной причине… В условиях полной видимости… Я по связи слышал… – подполковник постучал по покрытой пылью сетке, прикрывающей мембрану бортового приемника.

Винтокрылая машина совершила еще один разворот и круто пошла кверху, догоняя второй вертолет, не выполнявший дополнительные поисковые круги и потому оторвавшийся от командира звена на значительное расстояние.

Минуты две летели молча. Майор Солоухин стоял в дверях пилотской кабины, раздумывая над тем, что случилось с капитаном Латифом и что он будет докладывать в штабе относительно исчезновения афганца.

– Смотри… Смотри… Да что ж он… – ни к кому конкретно не обращаясь, внезапно закричал, срывая свой низкий голос до визгливых нот, подполковник.

Показывать Солоухину ничего и не надо было. Он увидел только какую-то линию, стремительно прочерчиваемую по небу в направлении переднего вертолета. Через пару секунд линия замкнулась. Ракета поставила точку – взрыв показался ослепительно красным, а потом множество осколков разлетелось в стороны и стало медленно, неестественно медленно падать на склон хребта. Майор не сразу даже понял, что среди этих многочисленных осколков падают останки его солдат. А когда понял, наконец, у него так свело челюсти, что он не то чтобы слова сказать, он даже застонать не смог.

– Чем это они его?.. – спросил второй пилот севшим голосом.

– «Стингер»[9]… Такая штука, типа нашей «Иглы»… – ответил подполковник и резко завалил вертолет набок, обходя опасную зону, где тоже мог стать мишенью для «Стингера».

Вертолет упрямо сопротивлялся повышенной нагрузке, трясся, дребезжал всеми соединениями, словно обещал в случае усиления давления развалиться, но все же маневр выполнил…

7

– И как же так получилось, что вы бросили на произвол судьбы своего боевого товарища? – Незнакомый генерал, тот самый, что присутствовал на получении задания, разговаривал тоном оголтелого партийного работника.

– Я не уверен, товарищ генерал, что мы бросили его, – майор Солоухин не любил, когда с ним так разговаривают, и имел привычку себя защищать. Даже когда так разговаривают генералы, хотя они иначе разговаривать, кажется, умеют редко. И потому отвечал твердо, не принимая обвинения в свой адрес. – Я могу предположить, что капитан Латиф воспользовался критической ситуацией, в которую наш отряд попал во время землетрясения, и сбежал. А потом просто спрятался среди камней, иначе мы обязательно заметили бы его. Мы сделали два круга на вертолете, осматривая маршрут от точки, где капитана видели в последний раз, до места посадки…

– У тебя, майор, есть какие-то основания так думать? – спросил подполковник Яцко из особого отдела, сидящий рядом с генералом.

– Я подробно написал о своих подозрениях в рапорте. Капитан Латиф вел себя на задании как паникер и всячески старался уйти от выполнения приказа.

Подполковник Яцко деловито достал из папки три скрепленных листа бумаги, и майор узнал свой почерк. Значит, Яцко читает рапорт. Мог бы прочитать и раньше, чтобы знать хотя бы, о чем говорить и что спрашивать.

Полковник Раух, стоящий у окна и отражающий лысиной белое усталое к полудню солнце, сумрачно повернулся к Солоухину.

– Ладно… Командир вертолетного звена тоже утверждает, что не мог дольше ждать…

– Он отказался ждать… – подтвердил Солоухин. – И правильно поступил. Если бы он ждал, нас бы тоже или сбили, или даже уничтожили прямо на земле, еще до вылета. «Духов» было слишком много, и они были хорошо вооружены. «Стингеры» бывают далеко не в каждом отряде…

– А главное, что меня смущает, – нет никакого подтверждения гибели Мураки… – словно совсем не слушая разговора офицеров, сказал генерал. – Вы словно в первый раз выполняете такое задание… Обязательно должна быть проверка…

– Я не в первый раз выполняю такое задание, товарищ генерал. Но вы тоже должны иметь представление, что остается от каравана после обработки его бомбами тяжелой авиации. Мы даже спустились в ущелье, чтобы рассмотреть работу летчиков…

Генерал скорчил пренебрежительную чуть-чуть брезгливую гримасу:

– И ничего не нашли…

Солоухин отвечал так растянуто, словно у него сводило челюсти от злости. И потому паузы между словами затягивались больше необходимого.

– Нашли. Но то, что мы нашли, собрать было невозможно батальону… пластических хирургов. Кроме того, как раз в ущелье я получил данные разведки, что с двух сторон на нас выходят душманы общим составом около трехсот человек.

– Я тебе предлагал взять с собой батальон… – тихо, почти без укора сказал полковник Раух.

– Тогда мы вообще не увидели бы караван. Он просто не пришел бы туда…

– Ладно… – опять сказал полковник. И непонятно было, поддерживает он своего подчиненного или тоже обвиняет его. – По косвенным данным ХАДа, операция завершилась успешно и имам уничтожен. Я думаю, что косвенные данные следует тоже учитывать…

– Какие данные? – не понял генерал.

– Мне недавно звонили… Я не успел доложить… Душманы обещают отомстить за имама Мураки и заочно приговорили всех участников операции к мучениям и смерти. В том числе и летчиков, и весь оперативный штаб, и меня как оперативного разработчика, и вас, товарищ генерал… О майоре Солоухине я уже не говорю… Каким-то образом душманы добыли список всех участников… Наверное, «стукачи» из ХАДа сработали. Это обычное явление… Но не стоит обращать на это внимание… Нас всех уже несколько раз приговаривали…

– К «мучениям и смерти»? – брезгливо переспросил подполковник-особист, похоже, большой знаток законов и обвинительных заключений. – Что за странная формулировка…

– Формулировка из римского права, – подсказал Солоухин, имеющий гражданское образование юриста. – В Древнем Риме использовалась такая формулировка. Применялась исключительно по отношению к рабам и плебеям.

– Именно так мне и передали, – продолжил полковник. – Была проведена встреча шести полевых командиров боевых соединений. Они и вынесли решение с такой именно формулировкой. Кстати, отправь мы туда батальон, дело могло бы обернуться еще большими потерями. На встречу с Мураки в район отправлялись шесть сильных отрядов. Около трех тысяч человек. Так что наш майор прав, что не взял с собой большие силы… Он проскользнул к ущелью незамеченным. Батальон так пройти не смог бы. Это была бы провальная и трагическая операция… Сначала уничтожили бы батальон, а потом привезли бы в кишлак невредимого святого… И все…

Полковник Раух откровенно показал, что поругивал майора Солоухина по инерции, поскольку этим занимался старший по званию. А в действительности он вполне понимал и одобрял его действия и даже косвенно оправдывал большие потери.

– Можно подумать, что она без того не провальная! – возмутился генерал. – Двадцать три человека потеряно, не считая летчиков, два тяжелых бомбардировщика и вертолет. Это ли не трагедия! И все по твоей вине, майор!

– Простите, товарищ генерал, – майор Солоухин разозлился не на шутку. – Один самолет сбили, а второй разбился на посадке – это по моей вине? Вертолет с моими людьми был сбит «Стингером» тоже по моей вине? Я правильно вас понял?

– Ты правильно меня понял! – генерал сказал как отрезал, по генеральской привычке не вдаваясь в логику. – Тебе не боевыми операциями руководить, а отправить тебя бы… Дачи строить руководству… Там твое место…

Солоухин только зубами скрипнул. Но сделал это так громко, что генерал замолчал.

– Это, товарищ генерал, чересчур… – возразил полковник Раух и нежно погладил рукой свою лысину, сам себя успокаивая этим жестом, чтобы с генералом говорить спокойно и уверенно. Так мягко возразил, как только и можно в армии возражать генералу, чтобы тот не принял это за неуважение к своим многоуважаемым погонам. – Майор Солоухин, я считаю, ошибок не допустил, кроме той, что потерял каким-то образом капитана Латифа. А это, может быть, даже и не ошибка… Вернее, ошибка не его, а наша общая, а еще в большей степени это ошибка ХАДа, который ничего не знал о Латифе. И мы тоже сейчас ничего не знаем ни о нем, ни о том, что с ним произошло и по чьей вине произошло. Я, как и майор Солоухин, вполне могу допустить, что капитан Латиф просто убежал к душманам…

– Вот тут, – подполковник-особист помахал листками рапорта, – написано, что последним капитана видел снайпер разведчиков. Молящимся… Он что, был верующим мусульманином?

Подполковник, похоже, сильно не доверял всем верующим, и для него определение «верующий» было серьезной отягчающей уликой.

– Я не видел, чтобы он молился… – сердито ответил Солоухин.

– Я же говорю, ни мы, ни ХАД ничего о капитане не знаем, – повторил полковник. – Пусть ХАД ищет его следы самостоятельно. Это их работа, поскольку Латиф – их человек…

– А меня-то за что приговорили? – вдруг спросил генерал с откровенным раздражением, и в голосе его отчетливо улавливались визгливые нотки. – К мучениям и смерти… Как они вообще про меня узнали, если не я руковожу оперативным штабом?

– Не могу знать, товарищ генерал, – ответил полковник и коротко глянул на майора Солоухина, который вполне оценил тон вопроса генерала, о чем говорила усмешка в глазах. – Но беспокоиться не стоит. Они всех приговаривают. Привычка такая, приговоры выносить… Помню, было раз такое смешное дело…

В дверь постучали.

– Да-да… – сказал генерал с раздражением, оттого что ему не дали прояснить такой волнительный вопрос.

Вошел дежурный офицер.

– Извините, товарищ генерал. Вам телеграмма ЗАС из Москвы, – одной рукой протянул лист, второй журнал регистрации для росписи в получении.

Генерал хотел расписаться, достал из кармана очки, водрузил на нос и взял протянутую ручку, но взгляд его упал на текст телеграммы, и он стал читать. Ручка со стуком упала на пол. Полковник по внешнему виду генерала сразу понял, что тому стало вдруг плохо. Глаза под очками закрылись, и судорожно задергался кадык на горле.

– Товарищ генерал…

Генерал прижал ладонь к области сердца.

– Валидол у кого-нибудь есть? – Голос стал хриплым, тихим, неузнаваемым.

– Я сейчас…

Дежурный офицер выскочил за дверь и меньше чем через минуту вернулся с майором медицинской службы. Тот сразу прощупал генеральский пульс и осмотрелся.

– Прилечь здесь негде?

– Диван в соседнем кабинете… – подсказал полковник Раух.

Врач вместе с дежурным, осторожно держа под руки, вывели генерала. Полковник пододвинул к себе лист телеграммы, пробежал глазами текст.

– Да…

– Что там? – спросил подполковник-особист.

– Сегодня ночью на даче погибли во время пожара жена, дочь и сын генерала… Вся семья…

Сообщение вызвало длительную паузу.

– Капитан Латиф назвал бы это местью имама Мураки… – прерывая паузу, мрачно сказал наконец, как предрек, майор Солоухин. – Готовьтесь… Всех нас ждет подобное…

Голос его слегка дрожал непонятными слушателям нотками.

Полковника с подполковником неприятно передернуло, они так и не поняли, всерьез говорил Солоухин или мрачно шутил… К таким шуткам они не были готовы…

А к тому, чтобы воспринять информацию всерьез, были не готовы тем более…

Тем не менее слова майора их, похоже, задели. У Рауха даже лысина покраснела, а Яцко слегка побледнел…

* * *

На следующее утро майора Солоухина пригласили в ХАД. Даже не лично, не через вестового, а простым телефонным звонком дежурному по штабу. Это подчеркнуло неофициальность приглашения, но в то же время придало ему почти обязательность. За время службы в Афгане майор научился понимать многие восточные тонкости. Тем не менее улыбчивого удовольствия он отнюдь не показал.

– Надо идти… – решил полковник Раух.

– Что им еще надо?.. – недовольно проворчал на это Солоухин. – Им же передали копию моего рапорта…

– Наверное, потому и приглашают, что прочитали… – Раух выглядел озабоченным.

– Мне добавить нечего…

Полковник только плечами пожал и тихо, чтобы посторонние не слышали, посоветовал:

– Возьми с собой четыре БМП. Только с водителями, без личного состава, чтобы батальон не тревожить. Ну, в башни еще кого-нибудь посади. Чтоб пушками под окнами шевелили…

– Зачем? – не понял Солоухин.

– Для профилактики… Пушкой даже святого напугать можно…

– Я один оттуда, если что, выйду и весь ХАД на полу оставлю… В стреноженном виде… – всерьез пообещал майор. – Но надеюсь, до этого не дойдет…

Однако советом он решил воспользоваться.

Пригласили майора просто на разговор, не на допрос, поскольку для допроса следует иметь веские основания и согласие советского командования, которое, естественно, никто бы хадовцам без обоснования не дал. Но разговор весьма походил на настоящий допрос и даже записывался на магнитофон. Причем, два афганских полковника – один лысый и такой носастый, что его носом впору протоколы писать, второй ростом чуть выше стола и потому ловко носящий каблуки, которым любая женщина позавидует, разговаривали с ним не как с офицером Советской армии, а как с обвиняемым уголовным преступником. Не просто грубо, а откровенно по-хамски, вполне сносно владея русским матом. Майор терпел долго, пытаясь выяснить причины такого к себе отношения. Сначала он предполагал, что это связано с исчезновением капитана Латифа, поскольку все вопросы касались именно судьбы капитана и его поведения на операции. Но и о капитане говорили так же грубо, с неприязнью. Только когда Солоухин понял, что подобное отношение к нему связано только и именно с уничтожением имама Мураки, то есть с выполнением приказа, он решил прекратить разговор и встал:

– Ладно… Некогда мне с вами болтать… Меня ждут… – вздохнул устало и с сожалением, словно очень неохотно расставался с милой компанией, и кивнул за окно. Два афганских полковника непроизвольно обернулись и, естественно, сразу заметили четыре боевые машины пехоты с пушками, наставленными на окна здания.

– Мы еще не отпускаем вас… – властно сказал тот, что ростом чуть выше стола. Люди такого роста вообще любят говорить властно, чтобы кто-то нечаянно не отнесся к ним с пренебрежением.

– А я и спрашивать вас не собираюсь… – без апломба, чуть устало и абсолютно равнодушно ответил Солоухин и почесал гладко выбритый подбородок. – В следующий раз хоть в штаны наложите, но на подобные операции сами отправляйтесь… Это попрошу учесть… Наши на такое дело ради вас больше не пойдут. Не заслужили вы того…

Афганские полковники опешили.

А Солоухин ушел. Часовой внизу хотел потребовать у майора пропуск, но Солоухин тоже объяснил, что русским матом владеет в достаточной степени. Может быть, часовой понял и остановить спецназовца не решился…

* * *

Что такое опыт? Опыт – это когда что-то делал многократно и делать научился. Беда в том, что все учатся с разной скоростью и не все оказываются способными научиться. Но кому-то это удается быстро…

После уничтожения имама Мураки старшему лейтенанту Семарглову, несмотря на его великое желание выспаться, даже отдохнуть не дали. Через два часа после прибытия в расположение части его взвод, не участвовавший в предыдущей операции, подняли по тревоге и отправили на аэродром – разведка принесла вести о новом караване. Старший лейтенант, естественно, отправился со своим взводом. Караван уничтожили благополучно, всего после трех часов ожидания, и так же благополучно вернулись через сутки. Но с аэродрома после посадки взвод не выпустили. Подъехал, пыля, видавший виды «ГАЗ-66», с которого выгрузили боезапас и сухой паек для взвода, пересадили всех на другой вертолет и отправили с двумя другими взводами на новое задание. Некого больше было посылать – Афган большой, все группы в разгоне… И опять операция прошла успешно – пресекли попытку перехода границы каравана с оружием, в том числе с четырьмя комплектами «Стингера», – и сам груз захватили, и уничтожили группу опытных иностранных наемников-инструкторов. Вот после этого, уже войдя в ритм сна под шум вертолетных винтов и вибрацию металлических перегородок, Василий Иванович почувствовал себя человеком опытным, способным провести операцию самостоятельно. И даже готов был снова отправиться на задание прямо с аэродрома. Почти желал такого. Но в этот раз никто не держал для взвода вертолет под заведенными винтами.

Отправили отдыхать…

На следующий день, согласно графику занятий, политподготовку со своим «родным» взводом старший лейтенант Семарглов проводил, как всегда, в палатке, громко называемой ленинской комнатой. От других палаток военного городка эта отличалась только тем, что вместо кроватей и тумбочек в ней стояли покрытые пластиком столы, как в столовой, а к брезентовым стенам были приклеены многочисленные плакаты с обязательным напоминанием о ведущей роли КПСС в мировом развитии. Этой роли забывать было нельзя…

Взвод Семарглова пробыл в городке всего ничего – вечер и ночь, но, как понял старший лейтенант, слухи о каком-то необычном явлении, с которым столкнулся отряд при уничтожении каравана с имамом Мураки, солдат уже обошли по большому кругу, обросли, как полагается, несуществующими подробностями и, похоже, слегка обеспокоили. Сам он речи о происшедшем заводить не желал, чтобы не прослыть суеверным, хотя на войне суеверны все. Но солдаты все же сами не удержались и задали ему вопрос:

– Товарищ старший лейтенант, а что там такое произошло у вас?..

– Что у меня произошло? – Василий Иванович суть вопроса понял сразу, но попытался было уйти от ответа. – У меня ничего не произошло…

– Не у вас лично, а в той операции, когда вы без нас летали…

– А что там могло произойти… Провели успешную операцию. Едва не угодили, правда, в землетрясение… Вернее, угодили, но не в эпицентр… И само землетрясение слабенькое было… Ничего страшного, хотя и приятного мало…

– А глаза в небе?

Значит, и это уже все знают…

– Глаза?.. – Старший лейтенант свои глаза удивленно округлил. – Ах, глаз… Один глаз… Не глаза, а один глаз… Облако такое над нами висело… На глаз похожее…

– «Око Мураки»…

– При чем здесь Мураки? Облако как облако…

– Да говорят все, что святой этот на вас с того света смотрел… И потому у всех беспокойство было… Взгляд этот чувствовали…

– Это какая вам бабушка рассказала? – наигранно рассмеялся Василий Иванович. – Откуда здесь бабушки суеверные взялись? «Око Мураки»… Беспокойство… Не знаю, кто боялся, у того, наверное, и было беспокойство… У меня вот никакого беспокойства не было… А вообще, перед землетрясением у человека, к этому чувствительного, и беспокойство возникнуть может. Я читал про такое. Что-то там под землей уже начинает происходить, сам человек вроде бы ничего не слышит и не чувствует, а подсознание его или еще что-то такое уже сигналы ловит…

– А вертолет подбитый?..

– А кто тебе дал гарантию, что тебя вчера подбить не могли? Тем же «Стингером». Вот захватили мы четыре комплекта «Стингера», значит, минимум четыре вертолета спасли… – перевел старший лейтенант тему разговора в нужное русло.

Трудно сказать, поверили солдаты старшему лейтенанту или не поверили. Лучшее средство избежать излишних разговоров – обсмеять происшедшее. Что Василий Иванович и попытался сделать, но не остался уверен, что это у него получилось. По крайней мере, он нашел убедительное оправдание непонятному чувству страха, охватившему внезапно всех, когда увидели над головами облако странной формы. При землетрясениях люди переживают много странных ощущений. В том числе и страх.

Своих солдат старший лейтенант, может быть, и убедил, но вот себя убедить он пока не сумел. Правда, он чувствовал больше любопытство от происшедшего, чем ощущал подавленность или страх. Но не думать о святом имаме он не мог. И иногда снова переживал ощущение того, будто кто-то сверлит взглядом его спину. Как тогда, в горах, оборачивался на взгляд, но никого не видел, и тогда, воле своей вопреки, бросал уже взгляд на небо в поисках той самой тучки или облака, так похожего на «око»…

8

Взводу разведки нагрузка досталась более тяжелая, чем взводу Семарглова, но такая уж у разведчиков участь, и они к этому почти привыкли. Подопечным старшего лейтенанта Вадимирова после возвращения с задания отдохнуть дали только три часа, то есть на час больше, чем взводу Василия Ивановича, и снова посадили в вертолет, отправив на самостоятельную операцию. И за двое суток это повторялось трижды. У Вадимирова уже глаза закрывались на ходу, и все действия вне боевой обстановки он выполнял автоматически, не вдумываясь в них. В боевой, естественно, приходилось брать себя в руки, концентрироваться и работать на резервах организма, которые пока еще каким-то образом находились и при необходимости мобилизовывались по приказу. Солдатам было проще – если состав отправляющихся на задание старший лейтенант мог варьировать, давая отдохнуть наиболее уставшим, то его самого заменить было некому, точно так же, как и снайпера Щеткина. Впрочем, на последнюю операцию Вадимиров Щеткина все же не взял. Слишком тот измотался. Сам Вадимиров воевал в Афганистане уже больше года и хорошо знал, что такие моменты бывают не слишком редко. Иногда неделю приходится жить в вертолетах. Засуетятся душманы на пакистанской границе, то есть придет очередное финансирование, и прибавляется забот у спецназа. Так произошло и в этот раз, только сейчас дело было связано не с вопросами финансирования, а с операцией по уничтожению имама Мураки, как сообщили разведчики из ХАДа. Резкое обострение ситуации, вызванное фанатичным желанием отомстить, требовало от душманов принятия подкреплений, обновления боезапаса и комплекта вооружения. На деятельности спецназа ГРУ это отразилось в первую очередь. Пресечь в самом начале, не дать подготовиться к широкомасштабным действиям – такая ставилась спецназу задача.

Только после возвращения с третьей операции, глядя на полковника Рауха красными от бессонницы и от вездесущей афганской пыли глазами, старший лейтенант услышал в штабе ожидаемое слово:

– Отдыхай, Александр Владимирович…

Старший лейтенант вздохнул с видимым и естественным облегчением, но тут же, к своему неудовольствию и разочарованию, услышал и дополнение:

– Пока отдыхай…

И опять вздохнул, теперь уже вздохнул иначе…

И, только возвратившись в свою палатку, раздеваясь, чтобы забраться под одеяло и наконец-то выйти из состояния невыносимой усталости, старший лейтенант нечаянно коснулся нагрудного кармана. Он почувствовал под пальцами и услышал ухом, как захрустела бумага. Лицо исказилось, словно зубы заболели. Письма… Полученное и неотправленное…

И он вздохнул еще раз. Теперь уже по другому поводу…

Теперь, может быть, по поводу того, что не нашлось в штабе нового задания, на которое ему предстояло бы отправиться. Такого задания, когда не только о сне, обо всем на свете думать будет некогда, когда пули будут на щебень разрывать вокруг тебя скалы, когда от взрывов видимость будет не больше пары метров, а вокруг будет слышен перекрывающий и свист пуль, и грохот взрывов визгливый вопль жаждущих советской крови «духов»…

И только сейчас Вадимиров понял, что чувство усталости все последние дни не мешало ему, а помогало вырваться из болезненных дум, вызванных письмом матери. На задании, в бою, когда отвечаешь не только за свою жизнь, но и за жизнь подчиненных тебе, верящих в тебя, в твой опыт и в твой разум солдат, эти мысли как-то сами собой отходили на задний план, казались пустыми и не мешали. Иногда только они по касательной задевали чувства, легко обжигали, но только на долю секунды, не больше. А потом окружающие обстоятельства железной хваткой брали свое, заставляли полностью погружаться в действие и не думать о постороннем.

Посторонние мысли возвращались и становились самыми важными, когда старший лейтенант оставался наедине с собой. Вернулись они, презрев человеческую усталость, и в этот раз. И старший лейтенант вытащил из кармана письмо матери. Но сразу читать не стал.

В другой палатке, где-то неподалеку, чьи-то руки взяли гитару, зазвенели струны. Знакомый голос ефрейтора Щеткина, в последней операции не участвовавшего и потому уже отдохнувшего, запел:

«Духи» сегодня не в духе. Встали не с правой ноги. В прахах развалин Русские прахи Рвутся схватить за грудки…

Солдатская песня, которая часто слышится то из одной, то из другой палатки…

Но тут же непонятно чей голос что-то высказал ефрейтору. Старший лейтенант слов не разобрал, только услышал свою фамилию. И пальцы сразу зажали струны. Командиру желают дать отдохнуть. Солдаты заботятся о нем.

Но отдохнуть не дает родная мать…

* * *

Генерала, что не слишком вежливо и не очень, как это часто случается с генералами, разобравшись в ситуации, отчитывал его на «разборе полетов», майор Солоухин больше при штабе не видел. Но даже потом майор не спросил у полковника Рауха, кто это был такой и чьи интересы он представлял. За многие годы службы в разведке майор научился задавать только уточняющие вопросы, да и то лишь, когда они касаются непосредственно его самого и его службы. Другие вопросы в разведке всегда считаются лишними и в лучшем случае могут вызвать только настороженный останавливающий взгляд, не сопровождаемый словами. Служба, как говорится, к такому отсутствию любопытства обязывает…

Но догадаться, куда генерал пропал, было, естественно, не слишком трудно. Если его не уложили в госпиталь, о чем стало бы, скорее всего, уже известно, то, должно быть, он улетел в Москву на похороны так трагически погибшей семьи. Генералы всегда оставляют любую службу, если в этом есть личная необходимость. Генерал, как говорится, он и в Африке генерал. Вот самого майора Солоухина четыре месяца назад никто не отпустил на похороны мачехи, потому что заменить его здесь было некем. Пополнение тогда еще не прибыло. А если бы и прибыло, все равно некем было бы заменить, потому что пополнение, обязанное выполнять функции спецназа, к выполнению этих функций готово не было. И хоронили мачеху без пасынка. А ему сказали, что мачеха – это не мать, хотя она и воспитывала его как родного сына с дошкольного возраста…

На войне, как все вояки говорят, когда смерть рядом гуляет, она воспринимается не так остро, как в мирной жизни. Привыкают люди к ней, притупляются чувства, и человеческая жизнь перестает представать высшей ценностью. Но когда Солоухин получил телеграмму о смерти мачехи, он понял, что это неправда. Правда в другом – одинаково остро воспринимается смерть людей близких. Другим, кто не близок, можно только сочувствовать, если ты сочувствовать умеешь, но понять их боль самому невозможно. Даже свою боль, аналогичную, уже пережив, и пережив, может быть, не однажды, все равно не воспринимаешь так же, как чужую. И это, наверное, не эгоизм и не черствость, а вполне естественное чувство. Мозг сам сохраняет себя от чрезмерного излишества стрессов. Иначе на войне просто не выжить…

Майор Солоухин сочувствовал генералу, которого постигло такое несчастье. Только сочувствовал, но не более. Он умел еще сочувствовать, не приближая чужую беду к себе. И совсем не задумывался при этом над тем, как генералу сейчас плохо. Но задумывался над другим – над своими же словами, спонтанно произнесенными там, в кабинете оперативного отдела штаба. Над словами, которые уже несколько дней заставляют ходить мрачными полковника Рауха и подполковника-особиста. Говоря честно, майор сам не понимал, почему и для чего он сказал так. Но что-то толкнуло его, и слова были произнесены. И, похоже, не остались без последствий. Мысль, как известно, явление материальное. Как при мыслях о лимоне у человека с хорошо развитым воображением во рту появляется слюна, так при мысли о мести кого-то может и страх настигнуть.

Особист подполковник Яцко вообще проявил активность, большинству людей, которые не желают, чтобы над ними смеялись, не свойственную. Выловил Солоухина на посыпанной красным горным гравием дорожке военного городка и обратился напрямую, слегка кривя лицо:

– Слушай, майор…

– Слушаю… – настороженно, не скрывая своей неприязни, сказал Солоухин.

– Что там за глаз вы в облаках видели? – Голос у подполковника Яцко настолько миролюбивый, что его можно принять за заискивающий.

– «Око Мураки», что ли?

– Откуда я знаю, что там за «око»… В рапорте ты об этом ничего не написал.

– Я не живописец и не поэт… Облака в рапортах не принято описывать. Откуда ты знаешь?..

– Рассказывали… – это прозвучало примерно так, будто информацию передали по радио.

– Вот и хорошо. А что от меня надо?

– И ты расскажи…

– Я не больше других видел… Может, даже меньше, потому что мне своих проблем вот так хватало… – Майор провел пальцами по горлу, точно показывая, до какого уровня он наелся своими проблемами.

– Страх был?

Майор напрягся на секунду, словно хотел оборвать неприятное воспоминание. Но почему-то не оборвал. Пожалел, что ли, этого подполковника. Впрочем, что его жалеть? Он же там, где они все сами видели, не был…

– А тебе это зачем? Мистикой интересуешься?

– Не интересуюсь… – подполковник говорил, интонацией извиняясь за свою нудную надоедливость. – Меня, понимаешь, каждый день какое-то беспокойство грызет… Будто вот-вот что-то со мной случится. Может, не с самим со мной, а с моими… Я даже телеграмму домой на ползарплаты отправил, чтобы там все мои осторожнее были… А сам… Даже сейчас вот, стою, а мне кажется, в спину кто-то смотрит, словно взглядом дырявит… А я не из трусливых, скажу без хвастовства…

Солоухин заглянул подполковнику Яцко за плечо, словно искал именно там пресловутое «око Мураки» или еще что-нибудь, что может особиста напугать.

– Ты же не разрабатывал операцию.

– Как сказать… Принимал участие. Обеспечивал режим секретности в процессе сбора сведений… Осуществлял связь с ХАДом… В курсе всего был…

– И что? Я к твоим переживаниям какое отношение имею? От взгляда я тебя, сам понимаешь, защитить не могу… – Солоухин упорно не желал иметь дела с этим въедливым и надоедливым подполковником, который давно уже вообразил себя высшим контролером, следящим за действиями спецназа ГРУ. Впрочем, все сотрудники КГБ, с которыми по делам службы приходилось иметь дело, так к спецназу ГРУ относились. КГБ всегда желал знать все, а военная разведка упорно отстаивала свое право иметь собственные секреты…

– Я не защиты прошу… Мне объяснение услышать хочется. Понимаешь? Может быть, с другими так же… Мне легче будет… – Яцко, кажется, умолял.

– Делом занимайся, ощущения не будет… Хоть на одну операцию слетай…

– Это не мой профиль…

– Медики летают… Майор Гагарин из лазарета… Доктор Смерть его зовут, знаешь… Между хирургическими операциями – на боевые операции…

– Что это даст?

– Поймешь…

– И все же… Глаз этот…

– Облако… Только облако… Определенной формы, как с облаками бывает…

– Может, примета…

– Может… – жестоко согласился Солоухин. – Приметы обычно видят только те, кому они посланы. Или ощущают их… Если тебе послано, ты и ощущаешь…

Конечно, это были жестокие слова. И не произнес бы их майор Солоухин, потому что к жестоким людям никогда себя не относил, но его обозлило то, что подполковник Яцко свои переживания так лелеет и обсасывает. У всех есть свои переживания. И у самого Солоухина их хватает, в том числе и переживания после этой операции. Но он же ни к кому с ними не лезет…

– Значит, ты думаешь…

– Я думаю только о том, где мне людей взять на следующее задание. На каждое из следующих заданий… Заданий много, людей нет. Полетишь с группой?

– Полечу… – обреченно согласился особист и оглянулся теперь уже не на небо, а на шаги нормального живого человека.

– Товарищ подполковник! – обратился только что подбежавший солдат-вестовой. – Вас срочно в штаб требуют… И вас, товарищ майор… Там из ХАДа приехали…

* * *

Старший лейтенант Вадимиров перечитал письмо еще раз. Уже много раз читал, стараясь вникнуть в скрытый за простыми сдержанными словами смысл. Кажется, все сказанное матерью помнил. Но перечитал снова…

Они вообще-то редко переписывались. Отношения между Евгенией Ивановной и сыном были сложные. Отец писал чаще, чем мать, и, как подозревал Вадимиров, может быть, и втайне от нее. И письма были более теплые, чувствовалось, что мягкий по характеру отец без сына тоскует и за него беспокоится, потому что хорошо понимает, что такое война. Он сам в свои молодые годы, когда другая война шла на своей земле, пусть и не воевал по причине увечной от рождения руки, но даже переживание войны в голодном и холодном тылу тоже чего-то стоит. В семье, кажется, погибших тогда не было. Но похоронки соседи получали. Отец понимал и знал, что сейчас соседи тоже получают похоронки… Наверное, мать тоже знала и понимала. Но она своих чувств, как обычно, не показывала. Она никогда и ни при каких обстоятельствах не показывала своих чувств. По крайней мере, сын этого не видел ни разу. Старший лейтенант даже представлял перед собой ее лицо, тоже никогда не выражающее эмоций, он словно бы слышал ее суховатый, без интонаций голос. И чувствовал в каждой строчке ее непреклонную оскорбленную волю.

Так уж повелось в их семье, что всем и всегда там заправляла она и без ее решения, без ее согласия не могло произойти в семье Вадимировых ни одно событие. Сколько Шура, как звала будущего офицера-разведчика мать, себя помнил, любой самостоятельный его поступок или даже поступок отца вызывали у матери раздражение и противодействие. Даже если этот поступок был здравым, но его предпосылка исходила не от нее.

А разрыв между матерью и сыном произошел тогда, когда Шура решил жениться. У матери уже давно была на примете собственная кандидатура – дочь ее давнишней приятельницы. И мнение сына, как обычно, интересовало ее мало. Вопрос казался решенным, и свадьбу мать планировала приурочить к окончанию сыном военного училища. Однако он, оторвавшись от материнской опеки в стенах казармы, уже научился принимать самостоятельные решения. И принял… Он женился на медсестре, работающей там же, в училище, в медсанчасти. И даже скромная свадьба обошлась без присутствия родителей. Мать не только сама не пришла, но и отца не пустила. Потом, только через год, как раз к окончанию училища, тонкая нить отношений все же восстановилась. Но она была очень ненадежной и рвалась при каждом неосторожном слове или действии.

Сейчас, уже многие годы спустя, мать, может быть, торжествовала. Евгения Ивановна любила, когда время доказывает ее правоту, и, естественно, если выпадал такой случай, не забывала об этом напомнить, и даже не однажды. Только Александр не совсем был уверен в правоте матери. Впрочем, при всей сложности ее характера она обладала одним хорошим качеством – прямотой во всех жизненных случаях, которая не позволяла ей быть интриганкой. Мать никогда не обманывала. Но слишком уж любила «резать» правду-матку в глаза, никого не щадя. Так и в этот раз произошло. Словно она не понимала, как может воспринять ее сообщение сын, который не на отдыхе, кажется, находится. Будто бы она вовсе не понимала, что может с ним произойти после такого сообщения, если сын вдруг не сумеет сдержать себя.

Правда, при этом Евгения Ивановна вполне могла выдавать желаемое за действительное, как надеялся старший лейтенант, потому что такое уже случалось прежде. Но это была именно надежда, потому что и сам он в глубине души предполагал ее правоту, причем задолго до этого письма. Давно уже предполагал, еще тогда, до отправки в Афган, когда ему дали предписание ехать в далекую забайкальскую степь, в небольшой пыльный городок, а жена не захотела сразу ехать с ним и расстаться с большим городом. Сначала не хотела до того времени, как он устроится на месте. Потом, после его описания городка, не хотела вовсе. Доброжелателей и тогда было много, желающих что-то написать ему, но мать в те времена не входила в их число. Сейчас вошла…

…Мать сообщала, как всегда, не вкладывая в слова эмоции и не щадя адресата, будто ей несколько раз говорили знакомые люди, не называя при этом «знакомых людей», что жена Александра в его отсутствие ведет развеселую жизнь. Постоянно по вечерам у нее дома собираются какие-то компании. Часто ее видят то с одним мужчиной, то с другим. Сына при этом она отправила на все лето в деревню к своей матери. Только это, никаких своих предположений и выводов… Остальное сын должен был понять сам. Представить и понять…

Представлять было больно. Обидно и больно, и потому не хотелось этого делать. И приходилось силой отгонять мысли, занимать голову чем-то другим. Даже не просто занимать, но забивать ее… Очень помогали оставлять голову без боли вылеты на операции. Но летать постоянно тоже невозможно…

Старший лейтенант убрал письмо в тот же карман, откуда вытащил, и достал второе, им написанное и адресованное жене. Толстое, на нескольких страницах, почерк обычно мелкий… Он всегда почему-то писал длинные подробные письма, на которые тратил обычно несколько вечеров. Просто не умел писать других. И при этом как-то так получалось, что почти ничего о себе, о своей повседневности не рассказывал. Не рассказывать же, в самом деле, что такое засада на пути каравана. Просто передавал в письме свои мысли. Мыслей почему-то становилось очень много, и он все их выкладывал на бумаге… О себе, о жене, о сыне… Прошлое, настоящее и будущее… Все, что в голову приходило…

Второе письмо он долго держал в руках, не читая. И так знал, как много там добрых нежных слов. Добрых и нежных слов… И очень не хотел, чтобы над его добрыми и нежными словами кто-то смеялся. Конечно же, не хотел и того, чтобы это письмо читал не тот, кому оно адресовано. Не та, которой оно адресовано… Он думал, как поступить. В один момент руки даже приняли положение, чтобы разорвать письмо. Но что-то остановило. Он сложил листы бумаги вчетверо и опять убрал в карман.

Решение принимать не хотелось… Мать ведь тоже может ошибаться…

9

В штабе полковник Раух встретил подполковника-особиста и майора Солоухина долгим мрачным взглядом, который подразумевал, что после паузы обязательно прозвучат слова, не сообщающие ничего хорошего.

– Из ХАДа, говорят, приехали? – не дождавшись этих слов, настороженно спросил подполковник Яцко. Его настороженность показалась майору Солоухину естественной именно в свете недавнего разговора, а вовсе не потому, что особисту положено по долгу службы быть настороженным. Солоухин и сам чувствовал, что должно вот-вот произойти нечто, продолжающее историю с уничтожением имама Мураки.

– Уже уехали… Не дождались… – полковник задумчиво постукивал граненой плоскостью красного планшетного карандаша по столешнице, перед каждым ударом карандаш переворачивая, чтобы ударить другой стороной – получался вдумчивый ритм, чуть отстраненный от текущего момента.

– Что так поторопились, товарищ полковник? – поинтересовался и Солоухин в противовес подполковнику Яцко абсолютно невинным голосом, словно не понимал, какое продолжение должно сейчас последовать, – показал, что владеть своими чувствами он умеет. – Нас, что ли, испугались?

– Чего им ждать… Они и без тебя напуганы…

Примерно этого Солоухин с подполковником и ожидали.

Майор, ожидая пояснений, вопросительно поднял на самый лоб до белесости выгоревшие брови. Честно говоря, он чуть не каждый час ждал какого-то сообщения от ХАДа или еще от кого-то, но дело с уничтожением имама Мураки не могло закончиться просто так, без продолжения. Он это и нутром, и опытом чувствовал. И ждал не сверхъестественного, не глаза немигающего в облаках, а конкретных боевых действий – активных, жестоких, как любая война, и целенаправленных.

Но полковник продолжал вертеть в пальцах карандаш и не спешил с объяснениями.

– И кто их напугал? – не выдержал все-таки подполковник Яцко, не имеющий такой тренированной воли, какой обладал майор Солоухин.

– Видеокассета… – сообщил полковник.

– Очередное обращение? – поморщился майор.

Он уже видел много обращений полевых командиров душманов. У тех мода такая – записываться перед камерой и посылать противнику свою подготовленную речь с угрозами. Надежда на слабые нервы адресата, и не более.

– Обращение, наверное, тоже… Но главное там другое…

– Капитан Латиф?.. – догадался майор Солоухин, потому что ждал именно такой развязки.

– Капитан Латиф… – Карандаш в руке полковника ударился о стол так, что его можно было теперь смело выбросить. Ни один графитовый стержень, даже самый мягкий, не выдержит такого удара. – Капитан Латиф в конце, а вначале один полковник из ХАДа… Может, помнишь, майор, тебя допрашивал… Такой, нос всегда пистолетом держит, и лысина, не в пример моей, естественная… Его выкрали. И засняли, как ему сначала нос отрезают, а потом самого кромсают на куски… А потом уже капитан Латиф… Впрочем, я не видел еще и сам… Рассказали только… Сейчас видеомагнитофон принесут. Посмотрим…

Он вытащил из ящика стола и положил перед собой видеокассету.

– Что с Латифом? Съемка казни? – мрачно поинтересовался подполковник Яцко, исподлобья глядя на видеокассету, как на откровенного врага.

– Этим завершается. Сначала тот полковник… Потом капитан Латиф рассказывает о том, как «шурави»[10] готовили операцию. Все упоминаются поименно – кто готовил, кто в ней участвовал, от генерала до последнего солдата… Даже те, кого капитан знать не мог, а солдат он знать наверняка не мог… Для тебя, подполковник, работа! Выяснить, откуда у них полный список личного состава и все данные на офицеров штаба. Капитан Латиф читает список по бумажке. Кто-то эту бумажку душманам переслал… Более того, у них уже есть список погибших в вертолете… Это могло уйти только из нашей канцелярии или откуда-то повыше…

– Хорошо работают… – сказал Солоухин.

Подполковник Яцко коротко глянул на майора, как только что смотрел на видеокассету. Он принял эти слова как упрек в свой адрес. Упрек, если бы он прозвучал в действительности, был бы вполне справедливым. Именно подполковник Яцко, как сотрудник особого отдела КГБ, и должен нести ответственность за такую информированность «духов». И нести ему ее, судя по всему, придется…

В дополнение к ответственности за уничтожение имама Мураки, которую и на него тоже возлагают афганцы…

– И в заключение нам собираются показать сборище двенадцати имамов, которые предают нас всех проклятию и сообщают, что проклятие это начало действовать еще до того, как погиб имам Мураки… Говорят, впечатляет. Впрочем, я сам еще не видел… Посмотрим…

– Посмотрим… – мрачно отозвался майор Солоухин.

Подполковник Яцко выглядел весьма бледным, словно приболел…

В дверь постучали, и вошел дежурный офицер с видеомагнитофоном в руках и долговязый штабной переводчик, зажавший под мышкой маленький телевизор…

– Будем смотреть, – сказал Раух. – Слабонервных прошу подготовить валидол заранее…

* * *

Под утро, за час до рассвета, произошло ЧП – в палаточном городке загорелась одна из палаток. Замкнуло электропроводку, как с ходу предположил дежурный офицер, и возник пожар. Огонь быстро перебросился на соседнюю палатку и даже задел цепкими яркими языками третью, когда пламя удалось сбить. Пострадавших не было. Никто даже не обжегся. Солдаты из этих палаток оказались на задании и должны были прилететь только днем, как и вообще половина личного состава.

Находящиеся в это время в городке офицеры батальона и офицеры штаба собрались на месте происшествия. Из штаба привели заспанного прапорщика-электрика, который несколько дней назад проверял электропроводку именно в этих палатках. Тогда ему пожаловались, что от проводки пахнет паленой изоляцией. Прапорщик уверял, что все контакты проверил и заново соединил на совесть, и по его вине ничего произойти не могло. Он твердил это настолько упрямо, что никто и усомниться не пожелал, чтобы не выслушивать эти уверения еще раз.

Подполковник Яцко, понимая, что случай этот может войти в сферу интересов его отдела, от электрика ни на шаг не отходил. Контролировал каждое движение и сам был похож на электрика, когда совал нос к каждому проводу, желая его понюхать, хотя все вокруг гарью пахло одинаково резко и противно. Главное, что Яцко хотел выяснить – был пожар по халатности электрика, или это был умышленный поджог.

Армейская палатка – такое несуразное сооружение, что загорается быстро, но и быстро сгорает, несмотря на хваленую противопожарную пропитку. И при этом часто остается в целостности металлический каркас, который порой позволяет опытному взгляду определить, откуда пожар начался и как проходил. Определить пытались чуть не всеми наличными офицерскими силами батальона спецназа ГРУ, потому что опыта пожарного следствия никто не имел. Собрались толпой, мешая друг другу, и зажимали носы – уж очень противно пахло от подгорелых ватных матрасов и полушерстяных одеял. Они в отличие от самих палаток медленно горят. Скорее, просто тлеют. Потушить успели, но запах остался не самый приятный.

– Здесь вот и загорелось… – прапорщик-электрик показал на коробку разводки с оплавленной краской на металлической крышке.

– Уверен? – спросил подполковник Яцко.

Прапорщик пожал плечами.

– А где ж еще?..

– А почему загорелось?

– Искры пошли…

– Это понятно, что не брызги… Искры-то почему пошли?

– Замкнуло…

– Мы даже и это понимаем… – усмехнулся майор Солоухин. – Но искры без причины не пойдут. Значит, контакт был плохой?

Прапорщик опять пожал плечами.

– Я помню… Плохой был контакт, изоляция подгорала… Я все соединил и завинтил… Не должно бы…

Старший лейтенант Вадимиров в разговоры не вступал. Он только пододвинул к себе табуретку с обгорелым боком, взобрался на нее, предварительно попробовав ногой на устойчивость, вытащил вместо отвертки нож и принялся развинчивать коробку.

– Подсветите… Видно плохо…

Сразу несколько сильных фонарей подняли свои лучи и, как палки, уткнули их в коробку.

– Здесь только два винта… А должно быть четыре… – сообщил старший лейтенант.

– Я на все винты завинчивал, – категорично и невозмутимо сказал прапорщик-электрик. – С этим у меня всегда порядок…

Винт упал на деревянный не сгоревший пол. За винтом и сама крышка коробки. Вадимиров присвистнул.

– Что там, Александр Владимирович? – со стороны, не подходя близко, спросил майор Солоухин. – Не заминировано?

Майор еще пытался шутить, хотя шутка эта вызвала сердитый взгляд подполковника Яцко.

Вадимиров спрыгнул с табуретки и протянул перед собой раскрытую ладонь. Лучи фонарей, как по команде, перешли с коробки на эту ладонь.

– Что это? – подполковник Яцко не мог понять.

– Подгоревшая пакля. Не вся сгорела. В углу коробки была зажата и потому не вся сгорела. Кто-то, кто знал, что в палатке никого нет, вставил в коробку пучок пакли и неплотно затянул винты, чтобы пакля хорошо продувалась и могла загореться. Контакты болтаются свободно. Только прижаты друг к другу. Должны искрить…

Подполковник посмотрел на прапорщика, как бык на матадора.

– Надо проверять всех афганцев, кто работает в городке, – сказал Солоухин. – Таких больше тридцати человек…

Яцко долго думал, но сообразил наконец, что сказал майор.

– Пойдем со мной, – скомандовал прапорщику.

– Пусть сначала проводку исправляет, – распорядился полковник Раух, в отсутствие командира части выполняющий его обязанности и потому слегка категоричный. – Дежурный! К утру должны стоять новые палатки… Людям после операции где-то отдыхать надо!

* * *

Палатки к утру стояли. Не совсем новые, новых на скромном складе военного городка не нашлось, но целые, по крайней мере. И теперь не сразу можно было догадаться, что в городке ночью был пожар, если в сами палатки не заглядывать, потому что там, внутри, запах паленой ваты так и остался. Спать в такой палатке без противогаза невыносимо – через минуту, если сам не закашляешься, проснешься от чужого кашля. Поэтому боковые стенки палаток приподняли для проветривания. А к вечеру обещали подвезти с других складов новые матрасы.

После завтрака старшего лейтенанта Семарглова вызвали в штаб. Майор Солоухин встретил своего подчиненного в прохладном штабном коридоре с легкой усмешкой.

– Курил, Василий Иванович, много?

– Никак нет, товарищ майор. Стараюсь вообще не думать об этом, и даже не очень и хочется… – Семарглов, как обычно, улыбался, в очередной раз демонстрируя известную всем легкость своего характера.

– Тоже правильно. Чем меньше думаешь, тем голова целее. И помни, что я тебе установку дал… Не будешь ты курить… Но я буду проверять, как моя установка работает. Пойдем к Рауху. После обеда вылетаешь со своим взводом. С собой берешь новичка – подполковника Яцко. Но операцией, учти, командуешь только ты. К подполковнику можешь прислушиваться или не прислушиваться по своему усмотрению, но действовать будешь самостоятельно. Понял?

– Так точно, товарищ майор. А что, подполковнику здесь дел мало? После пожара-то… Это ж откровенная диверсия…

– Военная прокуратура уже сюда летит… Наш Яцко не по тому профилю. Его функциональные обязанности – профилактика… И хочет, кажется, смотаться, чтобы следаки его здесь не застали. Кто любит сам допрашивать, не любит, чтобы его допрашивали…

– Понял… – старший лейтенант хитро улыбнулся, оценивая ситуацию. – Что за задание? Опять караван?

Казалось, теперь, после успешного выполнения пары первых задач последних дней, для старшего лейтенанта выследить и уничтожить караван настолько же простое дело, как после завтрака в зубах поковырять. Можно и просто от скуки заняться… И это не уверенность в своих силах, а та же легкость восприятия ситуации, черта характера, которая в глаза бросалась сразу, еще до участия Семарглова в непосредственных боевых действиях. Сначала майор Солоухин из-за этого отдельно к Семарглову прислушивался и присматривался. Но уже убедился, что легкость отношения ко всему окружающему совсем не идентична бездумному отношению к боевому заданию и не отменяет у старшего лейтенанта персональную ответственность. К заданию он относится с полной серьезностью.

– На сей раз интереснее… И ответственнее… Раух объяснит… – и постучал в дверь оперативного отдела.

Полковник объяснил, но не сразу. Он сидел в своем кабинете, обняв бритую голову двумя руками так, что длинные узловатые пальцы петушиным венчиком переплетались на затылке, и смотрел в карту, словно читал в ней увлекательный роман.

– Район серьезный, – вводя в суть дела, сразу предупредил Семарглова майор, оперевшись двумя руками о край стола и тоже склоняясь над картой. – К горам мы все привыкли и там работать умеем. Даже ты уже умеешь… А здесь на три десятка километров одни болота и камыши, со всех сторон окруженные пустыней. Заплутать так же легко, как в центре Москвы. И еще учти осложняющую ситуацию – под самым боком Иран. Заплутаешь, туда попадешь и устроишь нам маленький международный скандал, который дипломатам потом месяц разгребать. Такие случаи, кстати, уже были… Камыши прямо через границу уходят. И не поймешь, может случиться, в какой стране находишься…

– Да, осторожнее надо быть… Осторожнее… – полковник Раух оторвался от увлекательного «чтения» карты и протянул старшему лейтенанту руку. – Граница в болотах никак не отмечена. Она в воздухе висит… И ни КСП,[11] ни колючей проволоки в три ряда… С одной стороны афганский кишлак, который тебя и интересует, с другой иранское селение. Между ними сотня шагов по горячему песку и четыре похожие одна на другую тропинки. Не спутай. Дома и сады тоже похожи, словно одними руками выстроены. Вся визуальная разница в том, что на иранской стороне есть двухэтажное административное здание. Там иранский флаг висит. «Духи» пока без флагов обходятся… Разве что одним светло-зеленым… И еще маленькая деталь – в Иране магазин есть. Афганцы туда за покупками бегают. У вас не получится, потому что ночью магазин закрыт, а до открытия дожидаться не рекомендую… Место высадки – вот здесь…

Длинный палец полковника показал точку на карте.

– Маленькая прогалина среди болот. Возвышенность не больше двух десятков метров. Обзора нет, но и тебя не видно. Теперь суть задания… Солоухин!

Майор сменил позу. Вместо ладоней поставил на стол оба кулака, руки согнул, словно отжиматься собрался, и ниже склонился над картой.

– Идешь по азимуту… – майор начал ставить задачу. – Умеешь, надеюсь?

– Конечно, товарищ майор… – улыбнулся Семарглов.

– Вот и прекрасно. Идешь, значит, строго по азимуту. В рабочей карте азимут отмечен красным карандашом. Направление – к афганскому кишлаку, который используется в качестве базы сразу двумя полевыми командирами душманов… – Теперь уже палец майора постучал по точке на карте. – Раньше они между собой повоевывали, как добрые земляки, не умеющие поделить авторитет, теперь сдружились. Вчера оба отряда выступили в рейд, предположительно на пару недель. По крайней мере, согласно донесению осведомителя, запасов они с собой взяли на пару недель. И нет пока видимых причин, чтобы им вернуться. Наше командование по нашей просьбе сняло небольшой войсковой гарнизон недалеко от их пути, чтобы «духи» не влипли в историю и не были вынуждены не вовремя вернуться. Сейчас в кишлаке не больше двух десятков «духов», часть из которых раненые, остальные представляют собой что-то вроде сил тылового обеспечения и не в состоянии оказать серьезного сопротивления. Кроме одного человека. Он, кстати, тоже легко ранен и только поэтому не пошел в рейд. Это основной их штабной работник, может быть, даже начальник штаба, выпускник нашей академии Генштаба. Все операции против наших и правительственных войск разрабатывает именно он. Живет он в комнатушке в самом штабе. Этого человека или захватить, или, при невозможности захвата, уничтожить…

– Понял, товарищ майор…

– Ничего ты не понял, потому что я не закончил… Это второстепенная задача. Так сказать, попутная, чтобы упростить себе жизнь в дальнейшем… Основная – в комнате, где живет этот человек, стоит сейф. Простой металлический ящик, и не надо быть «медвежатником», чтобы его вскрыть. Ключи должны быть у человека, которого я тебе уже представил. Не будет ключей, хватит взрыва гранаты. Нам нужен только один документ оттуда. Только один… Договор на поставку «Стингеров» фирмой из Саудовской Аравии, но, как ни странно, с банковскими реквизитами какого-то американского банка. Искать в куче бумаг будет сложно. Мне кажется, проще забрать все бумаги из сейфа…

– Тем более мы не знаем точно, что там есть еще, – добавил полковник Раух. – Могут попасться интересные бумаги… Лучше забрать все… Заранее приготовьте мешок побольше…

– Понял, товарищ полковник.

– Теперь смотри сюда… – полковник вытащил из ящика стола газету, на полях которой неумело или небрежно, наспех был нанесен простым жестким карандашом чертеж. – Это приблизительный план того самого кишлака. Мы запросили карту космической съемки, чтобы иметь план более точный, но карту могут прислать только завтра. Ждать мы не можем. Мало ли как изменятся обстоятельства. Смотри… Вот это здание в самом центре – штаб. Буквой «Г»… Самый большой дом. Не ошибешься. Правое крыло… Ты подходишь вот отсюда… – показал палец. – Две улицы. Для движения выбираешь ту, которая понравится… Запомнил чертеж?

– Так точно.

– Вот и все, – завершил постановку задачи майор Солоухин. – В кишлак проникать скрытно. Ни к чему нарываться на возможный заградительный огонь и нести потери. Тихо пришли и тихо же ушли… Лучше вообще без выстрелов… Может быть, если будет возможность и необходимость, и сейф целиком унести. Мы не знаем, сколько он весит… Не думаю, что слишком тяжелый… И все… Назад на вертолетную площадку. К середине дня должны быть там. Вертолет будет уже ждать. В усиление к твоему взводу дается подполковник Яцко, временно переведенный на должность рядового, и старший лейтенант Вадимиров со снайпером и арбалетчиком. Арбалетчик – на случай встречи с собаками.

– Еще вот что… Лишнего при Яцко не болтай… – невнятно и едва слышно предупредил, как пробормотал, полковник. – Все-таки особист… Сам знаешь, что это такое…

– А зачем он вообще нам нужен, товарищ полковник? Проверка?..

– Нет, – недобро усмехнулся Солоухин. – Просто подполковнику необходимо развеяться, чтобы не видеть в каждом пролетающем мимо облаке «око Мураки»…

10

Из Кабула прилетела целая следственная бригада военной прокуратуры, до самых ушей загруженная собственной важностью. Долго ворчали на полковника Рауха за то, что он, исполняя обязанности командира части, не сохранил место возгорания в том виде, в каком оно оставалось после пожара.

Раух слегка покраснел загорелой лысиной, выслушивая претензии.

– У меня люди с операции прибывают. Им нужны палатки для отдыха. Я посчитал отдых личного состава перед следующей операцией более необходимым мероприятием, – строго и конкретно, не желая оправдываться, сказал он следакам. – Выполнение первоочередных боевых задач я считаю приоритетным вопросом и потому ваши возражения не принимаю. Я занимаюсь своим делом, а вы, по мере сил, занимайтесь своим.

Следственная бригада и занималась. Долго допрашивали прапорщика-электрика, заодно проверили проводку выборочно в десяти палатках и везде нашли образцовый порядок. Электрик, как проверяющие убедились, свое дело знал и халатности не допускал. Особый интерес вызвал сохраненный пучок пакли. Проверили склад части, там пакля была своя и не идентичная той, что стала причиной пожара. Но остатки упаковали в целлофановый мешочек, чтобы отправить на экспертизу. Паклю со склада забрали в отдельном мешочке.

Подполковник Яцко с вытянутым лицом ходил по палаточному городку вместе со следственной бригадой, всем своим видом показывая сожаление по поводу торопливости прокурорских работников – из-за этого он улететь не успел. Впрочем, свой отлет Яцко не отменил, хотя следователей в известность заранее не поставил. Чтобы не имели возможности согласовать свои желания с возможными приказами высшего командования.

А майора Солоухина в это время пригласил для разговора еще один следователь, тоже майор, приехавший с остальными, но ночным пожаром совсем не интересующийся. Этот следователь в отличие от других носил ярко-голубые погоны,[12] смотрел на все вокруг себя умными и вдумчивыми глазами и никому не делал замечаний. Беседовали в кабинете полковника Рауха в отсутствие самого полковника.

– Вы знаете, майор, что, например, после масштабного поражения бывает на войне страшнее самого поражения? А?..

И попытался вместе с вопросом в глаза Солоухину заглянуть.

– Что же? Не победа же, надеюсь?.. – Солоухин слегка зажмурился, чтобы избежать откровенного разглядывания, и повел разговор с недоверчивыми нотками, потому что уже понял, о чем им предстоит говорить.

– Слухи об этом поражении…

– Возможно, вы и правы…

– Не просто возможно. Это факт, уже давно доказанный психологами.

– Я готов побеседовать с вами о магической силе слухов, – не желая терять время, потому что вскоре ему предстояло отправлять на задание группу старшего лейтенанта Семарглова, приступил Солоухин к делу. – Тем более что не я их распространяю и мне нечего опасаться разговора с представителем вашей Конторы…

– Кстати, я не представился… Майор Коновалов… Профессор Коновалов, если вам будет угодно, из психологической лаборатории КГБ.

– Что это за лаборатория такая? – невинно и почти лениво поинтересовался майор Солоухин, хотя, конечно, знал о существовании закрытых лабораторий при КГБ точно так же, как знал о существовании таких же лабораторий в ГРУ. Впрочем, его вопрос вовсе не был предназначен для того, чтобы услышать ответ. Солоухину давно и хорошо было известно, что любая организация, собирающая какие-либо сведения негласного характера, сведениями о себе делиться не любит. Исключения составляют только газеты, но их в военной действительности можно не читать. Впрочем, как и в действительности гражданской…

– Есть такая… Впрочем, я не уполномочен обсуждать разработки нашей лаборатории. Я хотел бы поговорить о слухах, которые распространились не только среди Ограниченного контингента наших войск в Афганистане, но уже разлетелись по всему Советскому Союзу, вплоть до районов Дальнего Востока и Крайнего Севера. Как и полагается слухам, они успели обрасти кучей таких подробностей, о которых вы, видимо, и не слышали. Но меня эти подробности не интересуют. Меня интересует только конкретная суть происшедшего с вами и с вашим отрядом во время рейда по уничтожению имама Мураки.

Профессор был сух и сдержан, но старался говорить как можно мягче, чтобы сгладить природную сухость своего голоса.

В дверь постучали. Профессор Коновалов недовольно поморщился.

– Войдите… – сказал Солоухин.

Вошел лейтенант Степанков, командир взвода, только что вернувшегося с операции.

– Разрешите, товарищ майор?

– Что спрашиваешь, если уже вошел… Как отработали? Удачно?

– Так точно. Караван с наркотой. Там после нас десантура высадилась. Они сейчас все протоколируют.

– Хорошо. Отдыхай…

– Я как раз по этому поводу… Наши палатки сгорели…

– Понял. Договорись с Семаргловым. Он скоро вылетает. Отдыхайте в его палатках.

– Понял, товарищ майор. Разрешите идти?

– Иди…

Дверь закрылась без стука.

– Я готов выслушать ваши вопросы, – сказал Солоухин профессору. – По мере сил постараюсь на них ответить.

– Вопрос практически один. Вернее, это даже не вопрос, а просьба. Расскажите обо всем, что происходило, как можно подробнее. Особенно меня интересуют личные физиологические ощущения. Именно то, что вы чувствовали… Бывает так, что чувства приходят потом, когда анализируешь… Это тоже интересно… Но меня сейчас интересуют те чувства, что вы испытывали в горах. И это не праздный вопрос…

Майор Солоухин только плечами пожал. И начал рассказывать. Профессор несколько раз прерывал его, что-то уточняя. Но в основном старался только слушать. В целом рассказ вылился в краткий по-армейски рапорт, и только наводящие вопросы профессора заставляли Солоухина быть более подробным.

– Теперь – вопрос главный… – когда Солоухин закончил, профессор Коновалов даже встал, чтобы подчеркнуть этим важность того, что он желает услышать.

– Согласно слухам, ощущение беспокойства, как вы это назвали, охватило весь ваш отряд. Не вас одного и ближайших офицеров, а всех, кто шел в строю… Так?

– Мне показалось, что так… Но личные впечатления трудно оставить только личными. Всегда кажется, что они общие. Сама эта операция не нравилась всем офицерам. Мы не ликвидаторы и не палачи. Мы – армейская разведка. Спецназ армейской разведки. Мы диверсанты, по большому счету… И уничтожение конкретного человека, не военного человека, нам всем не понравилось. Тем более что местное население считает его святым…

– Считало… – поправил Коновалов.

– Считало, – согласился Солоухин, но согласился не до конца. – А сейчас, надо полагать, считает тем более. И это – наше общее отношение к сути дела! – даже не вопрос соприкосновения веры и атеизма. Это вопрос глубинной нравственности, которая осталась нам от предков. Не той, о которой можно говорить, о которой можно писать в газетах. Это нравственность «другого калибра». И потому я даже затрудняюсь точно охарактеризовать ее. Может быть, какая-то смесь нравственности и порядочности… Не знаю… Не философ… И приказ шел в противоречие с этим видом нравственности. Но приказы, тем более на войне, не обсуждают. Мы приказ выполнили, однако все чувствовали себя при этом не лучшим образом.

– Все – это весь личный состав? Весь личный состав знал цели операции?

– Нет. Задача ставилась только перед офицерским составом.

– Однако то беспокойство, о котором вы рассказывали, оно же коснулось не только офицеров, но и всего личного состава…

– Скорее всего, да…

– И что же это было?

– «Око Мураки» в небе над нами… – Солоухин усмехнулся.

– Это сказки… Тогда у меня есть другой вопрос. Данные о всех проводимых в том районе операциях у вас есть?

– Они есть у полковника Рауха. Но, в принципе, я тоже с ними знаком. Мы часто там работаем. Граница рядом. Из Пакистана идут караван за караваном…

– Часто ли там можно встретить иностранных наемников?

– Часто. Только вчера уничтожили несколько человек прямо на границе.

– Европейцы?

– Насколько мне известно, европейцы попадаются редко.

– Возможно, негры…

– Бывают, но тоже редко…

– Надо искать…

– Зачем? Извините за вопрос… Это не праздное любопытство. Зная принцип поиска, легче найти…

Профессор выдержал задумчивую паузу, словно слова подбирал.

– У нас есть подозрения, – сказал, наконец, – что на вашем отряде было испытано психотронное оружие. Вероятно, какой-то инфразвуковой генератор, работающий в том диапазоне, который вызывает у человека беспричинный страх. Недавно такое оружие в Германии испытывали при разгоне студенческой демонстрации. Эффект был потрясающим… Кроме того, у нас имеются агентурные данные, что американцами планировались испытания подобных генераторов в боевых условиях и подбирался регион. Хотя есть данные, что они должны провести испытания в Сальвадоре. Но эти данные косвенные. А здесь действие достаточно похожее, хотя сила применения, откровенно говоря, маловата. Генератор должен вызвать панику… Но, возможно, им просто не хватило энергетического обеспечения. Не знаю… Но, если уж вы попали под действие в первый раз, вам и искать этот генератор дальше… Надо искать… И сам генератор, и специалистов… Найдете – молодцы… Не найдете, плохо в том случае, если он есть, а если нет, это тоже результат…

– Как это должно выглядеть внешне? – Солоухин задал естественный вопрос. – Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… Это слишком сложно для местных условий.

– В Германии, по сообщениям наших источников, оборудование занимало два автобуса. В одном собственно генератор и обслуживающий персонал, во втором энергетическое обеспечение – аккумуляторные батареи. Один с другим соединялись кабелями, как трамвайные вагоны. Здесь, я думаю, должно было бы быть что-то подобное. Возможно, пара грузовиков… Может быть, три грузовика… Им необходима дизельная установка для выработки электроэнергии…

– Наша авиация ничего не оставила от грузовиков колонны.

– Но воздействие на ваш отряд было уже после этого?

– Да, после…

– Отпадает…

– Я бы еще задумался о землетрясении…

Профессор покачал головой.

– Мы прорабатывали этот вопрос. Землетрясения хорошо изучены. Аналогичного влияния в таких же масштабах не наблюдалось. Разве что на животных… Мы все же предполагаем испытания генератора.

– Может быть, но существует множество «но»… В ваше предположение в первую очередь логически не вписывается гибель двух тяжелых бомбардировщиков. Один сбили… Ладно… Второй разбился в условиях отличной видимости и при идеальных метеоусловиях. Не должен был разбиваться. Никак не должен! Не было у него для этого причин. Однако разбился… Предполагают, что-то случилось с пилотом или с пилотами… Есть еще некоторые вещи… Гибель в пожаре семьи генерала… Это слишком отвлеченно и смотрится прямым совпадением, однако мысли навевает… Те же ощущения, что были в горах, достают некоторых офицеров и здесь… Может быть, совпадение, а может, и не совпадение… Причем эти ощущения преследуют не только тех, кто напрямую участвовал в операции, но и тех, кто ее готовил… Есть еще множество всяких мелочей. Но всякие мистические мотивы вы, как я понимаю, отвергаете безоговорочно…

Профессор чуть-чуть замялся. И ответил почему-то шепотом:

– Я не отвергаю… Отвергает командование. И с этим мы должны считаться… Но подготовьте мне список офицеров, с кем я мог бы поговорить по этому вопросу…

– Кто не на задании, тот в вашем распоряжении…

* * *

Перед отправкой на аэродром майор Солоухин давал заключительный инструктаж старшим лейтенантам Семарглову и Вадимирову и присоединившемуся к ним в качестве добровольца без должности подполковнику Яцко. В принципе, он давал инструктаж лишь старшим лейтенантам. Подполковник же при этом только присутствовал, как и полковник Раух, и даже вопросов по существу не задавал.

Конечно, темой инструктажа, пусть и второстепенной, попутной, было и недавнее задание, полученное от профессора Коновалова. Полковник Раух уже был в курсе дела. С ним профессор беседовал отдельно, хотя и недолго. С подполковником Яцко он не беседовал, и именно потому тема вызвала у подполковника особый интерес в отличие от основного задания группы. Здесь у него вопросы возникли.

Сейчас район действий спецназовцев предполагался совершенно иной, тем не менее майор Солоухин на всякий случай предупредил особо о возможности воздействия инфразвукового генератора и там. В пределах своих знаний рассказал, что это такое, то есть пересказал несколько фраз майора Коновалова, и этими знаниями любопытным пришлось ограничиться.

– А не могут они этот генератор установить где-то здесь, рядом с частью? – поинтересовался подполковник, возвращая разговор в прежнюю плоскость.

– Не могут… – за Солоухина ответил полковник Раух. – Смысла в этом нет. Воздействие генератора, как я понимаю, кончается с выходом из зоны. Они могли подвергнуться облучению там, но вдали облучение уже не действует. Это не радиация, и в организме может накапливаться только в виде созревания стрессового состояния. Но для этого необходимо постоянно этот инфразвук слушать…

Яцко костлявыми плечами пожал почти обиженно, поскольку никто не рвался помочь ему избавиться от гнетущего состояния.

Солоухин провожал офицеров до машины. Перед посадкой подполковник доверительно взял майора под локоть.

– Никак не проходит у меня это ощущение… Никак не проходит, словно я этот генератор в кармане таскаю…

– Это твои личные проблемы… Ломай себя… Думай о другом…

– Я пытаюсь… – подполковник вздохнул. – Вообще не думать…

– А вот это зря… Василий Иванович… – обращением к старшему лейтенанту майор показал, что разговор с подполковником окончен.

Старший лейтенант обернулся, спрашивая взглядом.

– Нет, ничего… Не кури…

– Обещаю, товарищ майор…

Машина запылила по дороге. Солоухин провожал ее глазами до самых ворот. Честно говоря, он хотел бы поговорить со старшими лейтенантами наедине, но подполковник Яцко постоянно желал быть рядом и не дал такой возможности. Поговорить со старшими лейтенантами хотелось уже давно, спросить их об ощущениях, сравнить эти ощущения со своими. Но майор все как-то не решался. Боялся, что его поймут неправильно. Не все умеют правильно понимать вопросы, особенно если эти вопросы исходят от командира.

Подчиненный с чем-то личным или с тем, что кажется со стороны слабостью, обратиться к командиру может без проблем. Командир же с таким вопросом обратиться к подчиненному не всегда имеет право, не рискуя потерять свое право командовать. Авторитет – дело тонкое… А разговаривать с подполковником о том же совершенно не хотелось. Хотя бы по одной причине – особист сам пороха не нюхал, но желает все знать о тех, кто воюет по настоящему, желает контролировать их поступки и даже то, что у каждого на душе. А на душе у всех нелегко. Даже за внешней легкостью характера старшего лейтенанта Семарглова что-то кроется. Эта его легкость в последние дни стала почти нарочитой. Похоже, старлей ее вместо щита впереди себя выставляет, чтобы укрыться. А всегда ровный и добродушный Вадимиров, в противовес Семарглову, необычно мрачен. С чего это? Есть о чем поговорить командиру с офицерами…

Опустился шлагбаум, машина скрылась за воротами…

Майор вздохнул и пошел в штаб…

11

Вертолет группе попался – глухому соседу-меломану не пожелаешь… И звук с двух сторон раскрытыми ладошками по ушам лупит, и трясучка, как у ковбоя во время родео, когда он на диком быке усидеть пытается…

А в голове упорно желает закрепиться единственная доступная во время полета мысль: долетит машина до места высадки группы или по дороге в воздухе развалится… Благо еще, что большая часть полета проходила на предельно низких высотах, как бывает обычно для достижения скрытности высадки. Впрочем, быстро подступал вечер и темнота вместе с ним. На земле уже совсем темно было – ничего в иллюминатор не видно, а потом и в воздухе потемнело. И вертолет набрал высоту, чтобы спрямить углы.

Старший лейтенант Семарглов трижды пытался сказать что-то сидящему неподалеку Вадимирову, но тот, хотя и замер с широко открытыми глазами и смотрел вроде бы перед собой, пусть и невнимательно, наверное, все же спал, как спать уже привык. Семарглов слышал, что, если человек сидит с открытыми глазами и не мигает, он спит. Вадимиров не мигал. И не показывал реакции на слова. По крайней мере, на обращение к себе не реагировал. Может быть, просто шум вертолетных винтов и дребезжание разболтанного корпуса вертолета мешали услышать обращенные к нему слова Василия Ивановича. А он задумался… Может, в самом деле уснул таким образом… От усталости, говорят, люди и стоя засыпают…

Когда за иллюминаторами встала прочная темень, Семарглов решил и сам уснуть, не зная, когда в следующий раз представится ему такая возможность. Он закрыл глаза и привалился к стенке, но дребезжание стенки переходило вибрацией в бронежилет, и это было неприятно. Впечатление складывалось такое, будто проглотил бетонный вибратор. А потом отчетливо и резко, сразу ясной картиной, сохранившей не только внешний вид, но и звуки, и запахи, и ощущения, предстала перед ним тропа на том самом перевале, непонятные, пугающие вибрации воздуха вокруг и гул земли под ногами. Все это очень похоже передавали, словно повторяли старый мотив, вибрации вертолета, и оттого, что воспоминание приятным не было, не мог стать приятным и полет. И не спалось от воспоминаний…

Василий Иванович никогда не относил себя к людям робкого десятка. Даже в самом детстве. А уж став армейским офицером, и подавно о робости забыл. Но человеческая храбрость имеет такое странное свойство, что проявляется тогда, когда отчетливо видит перед собой противника. Пусть этот противник намного сильнее и имеет вид более грозный. Храбрость это не напугает. Но вот когда противника не видишь и не знаешь даже, что за силы тебе противостоят, не понимаешь, что можешь этим силам противопоставить, уютно себя не чувствуешь.

…Летели, казалось, бесконечно долго. Семарглов все же уснул на какое-то время и проснулся от явственного шевеления где-то рядом. Сосед ли локтем задел или еще что-то такое… Глаза открыл. К нему, как к командиру группы, а вовсе не к подполковнику Яцко, подошел второй пилот экипажа. Наклонился, чтобы прокричать в ухо:

– Ищем площадку… Придется, мать его, прожектор включать…

Включать прожектор в ночи – это значит сразу обозначить место высадки для случайного наблюдателя. Хотя рядом, по данным штаба, противника быть не должно, но береженого бог бережет…

– Без прожектора никак? – прокричал старший лейтенант.

– Промахнулись, мать его, где-то… – сознался второй пилот. – Пойдем в кабину…

Семарглов двинулся вслед за вторым пилотом и заметил, как встает, чтобы за ними пойти, старший лейтенант Вадимиров, по мимике, должно быть, понимающий, что у пилотов возникли непросчитанные при подготовке трудности. А когда Семарглов остановился в дверях тесной пилотской кабины, услышал, как кашлянул за спиной еще один человек. Не оборачиваясь, Василий Иванович понял, что подполковник Яцко не любит, когда рядом происходит что-то, чего он не знает, но считает, что имеет право на знание.

Второй пилот сел на свое место и отмашкой руки показал вперед, в непроглядную темень. Вертолет летел на малой скорости, слегка завалившись набок, – кружил, постепенно уменьшая диаметр поиска, но все равно ничего разобрать внизу было невозможно, ночь безлунная, слепая и оттого будто бы угрожающая. Первый пилот не оборачивался, словно не чувствовал за спиной присутствия людей.

– Что случилось? – спросил из-за плеча старший лейтенант Вадимиров.

– Промахнулись… – Семарглов ответил не оборачиваясь.

– Прожектор? – с пониманием поинтересовался Вадимиров.

– Придется…

– Хреново…

– А куда денешься! – второй пилот, оказывается, давно научился слышать в этом шуме и ответил за Василия Ивановича.

Прожектор загорелся, казалось, сам собой. Сильный луч направился к земле под углом в сорок пять градусов и начал пошевеливаться, рыская по камышу из стороны в сторону. И только потом по шевелению плеч первого пилота стало заметно, что именно он управляет прожектором.

– Это не опасно? – прокричал из-за спин подполковник Яцко.

– Летать всегда, товарищ подполковник, опасно… – ответил Вадимиров. – А с прожектором в ночи опасно вдвойне…

– А на войне летать тем более… – добавил и Семарглов. – Тем более с прожектором…

Поиск продолжался около пяти минут, пока, наконец, в луч не попал сначала один вытянутый язык прогалины, лишенной камышовых зарослей. Пилот среагировал, вертолет круто качнуло в сторону, но луч за язык зацепился, словно намертво прилип к нему. А уже через минуту нашлась и вся прогалина.

– Это точно то место? – прокричал вопрос подполковник.

– Других пролысин здесь нет… – резко ответил первый пилот, но и после этого не обернулся.

Вертолет земли не коснулся. Выпрыгивали с высоты пары метров, без проблем, и сразу, один за другим, выходили из зоны продуваемости винта. Первым машину покинул старший лейтенант Вадимиров. Последним старший лейтенант Семарглов.

– Забирать вы будете? – на прощание спросил он пилота, стоящего рядом с распахнутым выходным люком.

– Мы… Другие тоже промахнуться могут…

Василий Иванович сделал рукой прощальный жест и выпрыгнул в темноту…

* * *

– В пустыне, как в горах, компас тоже может давать отклонение… – сказал Вадимиров, когда Василий Иванович в очередной раз остановился, чтобы дать успокоиться стрелке компаса. Стрелка никак не желала спокойно смотреть туда, куда ей полагается, постоянно подрагивала и слегка «плавала».

Семарглов начал нервничать. Не только его компас, закрепленный прямо на планшете с картой, вел себя так странно, но и компас Вадимирова. Подполковник Яцко компаса с собой, конечно же, не имел, но нервничал, похоже, больше двух старших лейтенантов, вместе взятых. Искомый кишлак должен быть уже где-то совсем рядом, но камыш закрывал обзор, и можно было пройти рядом с крайним домом, не заметив его.

– Надо по луне ориентироваться, – подсказал подполковник. – Где луна была, когда мы высадились?

– Совсем не в том месте, в котором сейчас находится, товарищ подполковник, – стараясь не быть грубым, ответил Семарглов. – Ориентируясь по солнцу, можно определить юг, если вы, конечно, не на экваторе. А ориентируясь по луне, мы получим только район, в котором будем вынуждены блуждать…

– Кроме того, когда мы высаживались, луну не было видно, – добавил Вадимиров.

– Сквозь облака просвечивала… – не согласился подполковник.

– Только размытым пятном. Щеткин! – громко позвал Вадимиров.

Ефрейтор вышел из середины строя и подбежал, придерживая рукой чехол от оптического прицела.

– Делаем «пирамиду», – Вадимиров обращался явно не к старшему по званию, а к Семарглову. – Четыре человека внизу, два на них, Щеткин сверху… Пусть «прострельнет»… Мне показалось, где-то вдалеке собака гавкнула…

Семарглов сделал знак рукой идущим рядом солдатам. «Пирамиду» под руководством Вадимирова соорудили быстро, хотя и была она не слишком устойчива. Взобравшись наверх, Щеткин снял с прицела чехол и подключил прибор ночного видения. Оглядывать окрестности, слегка пошатываясь, было не совсем удобно. Но ефрейтор умудрился равновесие удержать.

– Есть что-то… Сейчас рассмотрю… Есть, точно… Пара километров от нас…

Он протянул вперед длинный ствол винтовки, используя ее вместо указки, и чуть не свалился с чужих покачивающихся плеч.

– Вперед! – скомандовал Семарглов. – Уже опаздываем…

Отставание от расчетного графика, выверенного оперативным отделом штаба, составляло уже около полутора часов. И потому старший лейтенант Семарглов сам возглавил группу, чтобы задать соответствующий темп. Но не забыл при этом показать глазами Вадимирову на подполковника Яцко, чтобы тот присматривал за особистом. Как оказалось, сделал он это не зря, потому что уже через несколько минут темпового марша через камыши подполковник начал задыхаться и отставать.

– Товарищ подполковник, – строгим шепотом предупредил Вадимиров, – солдаты смотрят…

Яцко понял, о чем речь, и собрал в кулак волю, чтобы не заставлять подгонять себя. Но это обошлось ему дорого. Нетренированные ноги стали ватными и отказывались повиноваться.

Уже на подходе к кишлаку, когда миновали камыш и вышли на невысокие песчаные барханы, Вадимиров переглянулся с ефрейтором Щеткиным, взглядом передавая наставническую эстафету, полученную от Семарглова, и поспешил вперед, чтобы догнать командира взвода. Семарглов и сам уже остановился как раз на нужной дистанции от ближайшего дувала[13] и поднял над головой смоченный слюной палец – проверял, с какой стороны дует ветер.

Ветер дул со стороны кишлака, следовательно, собакам трудно было поймать запах и уловить звук. Хотя бы в этом повезло. Наблюдение длилось не слишком долго, поскольку в график все еще не вошли.

– Я гляну, пожалуй… – предложил Вадимиров.

– Давай… – Семарглов согласился.

Старший лейтенант ушел в темноту, взяв с собой только арбалетчика. Ждали их, казалось, бесконечно долго.

– Что-то случилось… – мрачно предрек подполковник Яцко.

Семарглов не отреагировал, чтобы не показаться грубым, хотя фраза о вороньих вокальных способностях вертелась у него на языке. Но отвечать и не пришлось, потому что две тени, незаметно приблизившись, поднялись с земли совсем недалеко и быстро, чуть-чуть пригнувшись, заспешили к группе. Семарглов поднялся навстречу первым, за ним остальные. Но Вадимиров сделал рукой указующий жест и даже не остановился. Весь мрачный вид старшего лейтенанта говорил, что он узнал нечто важное. Группа, соблюдая тишину, двинулась за ним. Только снова оказавшись рядом с камышами, командир взвода разведки остановился, поджидая Семарглова. Подполковник Яцко тут же оказался рядом.

– Это иранская сторона… – сообщил Вадимиров. – Давай карту!

Семарглов и без того уже развернул планшет. Слабый луч фонарика, прикрытый офицерскими спинами от взгляда со стороны, порыскал по условным обозначениям.

– Там у костра во дворе сидят трое пограничников. Капрал и двое рядовых…

– Здесь нет погранпоста, – сказал Яцко. – Может, мы не туда вышли?

– Наряд пришел… Остались здесь ночевать. В сарае, похоже, кони… Копытами, слышно, бьют… Селение то самое. И магазин, и флаг над административным зданием…

– Это не ориентиры, – не согласился подполковник. – Если мы не туда вышли, мы можем не найти обратную дорогу… Вертолеты долго ждать не будут…

В его голосе откровенно прозвучали нотки беспокойства.

Семарглов провел фонариком по карте.

– «Не туда» мы могли выйти только на сорок километров выше… Там, кстати, и камышей нет…

– Мало ли… Эти карты… – подполковник не мог успокоиться.

Вадимиров коротко глянул на него.

– Мы вышли туда. Афганский кишлак виден с окраины. Там тоже костер горит… Мы прошли до самого костра. И уже оттуда вернулись.

– Вы что, на реактивном самолете летали?.. – подполковник высказал свое недоверие, чувствуя, что и ему не доверяют. По крайней мере, не желают считаться с его мнением.

– Мы передвигались так, как должен уметь передвигаться каждый участник боевой операции спецназа, – ответ Вадимирова уже прозвучал откровенным намеком на недавнее отставание подполковника во время марша.

– Где проходим? – словно бы не замечая присутствия подполковника, спросил Семарглов командира взвода разведки.

Вадимиров показал пальцем маршрут.

– Вперед! – скомандовал Василий Иванович, не глядя на Яцко. – Иди направляющим…

– А что там у костра? – спросил все-таки подполковник, желая показать, что он тоже не пустое место и иногда умеет думать.

– У костра там, товарищ подполковник, скорее всего, дрова… – уже уходя, ответил Вадимиров очень серьезным тоном…

* * *

Показалось, что все неурядицы, начавшиеся с того, что вертолет «промахнулся» с местом высадки, остались позади. Кишлак найден, можно делать свое дело. Теперь все должно идти своим чередом. Но костер на окраине кишлака заинтересовал, естественно, не только подполковника Яцко. Семарглов, едва увидел чахлый костерок, несколько раз поднимал бинокль, понимая, что дрова в пламя кто-то должен подкладывать. Но никого увидеть не сумел. Тем не менее Вадимиров вел группу прямо на пламя и только в двух десятках метров свернул в сторону. Теперь уже и Василий Иванович даже без бинокля увидел, что рядом с костром лежат собака и человек. Без движений лежат. Не в тех позах, в которых спят…

Вадимиров не зря брал с собой арбалетчика…

Через кишлак прошли быстро – не велико расстояние. Нужный дом, стоящий особняком и отличающийся от всех остальных конфигурацией – остальные дома квадратные, и только искомый стоит в форме буквы «Г», – нашли быстро. Семарглов выставил посты, окружение вокруг дома и попробовал на прочность дверь. Заперта изнутри на засов, не на замок. Засов, скорее всего, деревянный, держится неплотно, но не громыхает при шевелении. Семарглов переглянулся с Вадимировым. Тот кивнул, отступил на шаг и на громком выдохе резко ударил ногой. Дверь вылетела вместе с петлями. Остальное было выполнено технично и очень быстро. Не слишком большое помещение за секунды оказалось захваченным. Единственный человек, оказавшийся в доме, был поднят с пола, где спал на нескольких толстых одеялах, и оторопело смотрел одним глазом, поскольку второй глаз вместе с головой у него был перевязан. Сейф найден в этой же комнате, вскрыт ударом приклада по висячему замку. Все документы перекочевали в подготовленный заранее мешок. И – на выход вместе с пленником, все еще не сообразившим, что происходит…

И только когда группа захвата оказалась во дворе, со стороны улицы, где был выставлен пост, раздались сначала две короткие очереди, потом еще сразу три. На посту оставались два бойца. Значит, стреляли не только они.

– Выводи группу, – скомандовал Семарглов Вадимирову. – Первое отделение, за мной…

И заспешил к месту перестрелки не напрямую, а через ближайшие дворы.

Там, на улице, уже развернулся настоящий бой. Отход первого поста, который не в состоянии был сдержать атаку, прикрывал пост следующий. Штабные данные, очевидно, оказались неверными. Конечно, в кишлаке не остались основные силы, и потому на окраинах не были выставлены посты, тем не менее душманов, способных держать оружие, оказалось значительно больше, чем предполагалось. Не меньше двух десятков «духов» в темноте улицы перебегали от дувала к дувалу, приближаясь к основному месту событий. И четыре человека, выставленные на улице на двух постах, не могли, конечно, сдержать их. Хорошо еще, что местность вокруг пустынная, следовательно, и улицы не изобилуют растительностью. Каждый наступающий был хорошо виден. И Семарглов, оказавшись с десятком бойцов сбоку от наступающих, пропустил их на десяток метров и сзади начал обстрел, сам прикрываясь дувалом ближайшего двора. Это сразу же поставило «духов» в невыгодное положение. Оказавшись запертыми на замкнутом пространстве улицы, под обстрелом с двух сторон, они сразу потеряли несколько человек, но не растерялись и очень быстро переместились в ближайшие дворы, скрытые такими же невысокими дувалами. Таким образом, бой мог бы принять позиционное положение и задержать отход, если не выполнить его сразу.

– Отходим… Все отходим… – громко крикнул Василий Иванович. Так громко, чтобы слышно было и на постах. И по коротким очередям сразу понял, что солдаты выполняют команду, прикрывая один другого.

Отходили организованно. Без паники, без ненужной торопливости, способной внести неразбериху в действия. Еще дважды вступив в перестрелку с «духами», Василий Иванович вместе с первым отделением своего взвода сумел соединиться с уличными постами и на окраине кишлака уже встретил остальных, поджидающих командира недалеко от камыша, подступающего здесь к кишлаку достаточно близко.

– Потерь нет? – поинтересовался подполковник Яцко.

Ему никто не ответил, поскольку подполковник не спрашивал никого конкретно. А Семарглов уже смотрел в планшет, сверяя показания стрелки компаса со своими ощущениями.

– Туда… – показал рукой Вадимиров.

– Туда… – согласился Василий Иванович.

12

Майор Солоухин проснулся сразу, услышав единственную автоматную очередь. Его палатка стояла в центре городка и достаточно далеко от постов. Тем не менее, проснувшись, он сразу сориентировался и даже определил, с какой стороны сквозь сон слышал стрельбу.

Офицеру спецназа собраться – дело нескольких секунд. Автомат, как полагается, с собой… Мимо, в ту же сторону направляясь, пробегал передвижной патруль мотострелков, занимающих палатки чуть левее. Мотострелки, занятые в боевых операциях гораздо реже спецназовцев или десантников, расположившихся правее, обычно несли караульную службу в городке и по его периметру, не считая гарнизонного караула в городе. Солоухин быстро догнал патруль и на ходу спросил капитана хриплым спросонья голосом:

– Что опять случилось?

– Стреляли… – Сакраментальная фраза показала, что офицер патруля сам пока ничего не знал. – Общей тревоги не было…

– Одну ночь – пожар, в следующую ночь – стрельба… Не слишком ли много… – тренированность и сильные легкие позволяли Солоухину ворчать на бегу.

Городок не настолько велик, чтобы можно было устать, пересекая его. Через пару минут патруль и Солоухин уже оказались у места событий. Там, в стороне от столба с осветительным фонарем, замерев в выжидательных позах и выставив в стороны автоматы, пока стояло только два солдата-мотострелка, часовые, и кто-то лежал у их ног. Но и с другой стороны, как Солоухин сразу заметил, тоже приближался патруль. Из ближайших палаток выскакивали солдаты-спецназовцы. Тоже вооруженные, как и их командир, но среагировавшие на стрельбу с легким опозданием, поскольку привычно дожидались команды общей тревоги, которой так и не последовало.

Все сошлись одновременно. Солоухин оказался старшим по званию и потому первым спросил:

– Что произошло?

Хотя спрашивать это и не надо было. Человек в афганской одежде лежал у ног часовых в луже собственной крови, но был, несомненно, еще жив.

– Бежал из городка… – часовой, молодой веснушчатый парнишка, был испуган. Должно быть, ему впервой было вот так вот стоять рядом с кем-то, кого ты только что подстрелил. – На команду не отреагировал, товарищ майор… Я дал очередь… Там еще второй был… Он вернулся… В сторону палаток, туда, к десантуре… Темно… Я уже не стал стрелять… И там палатки…

Солоухин повернулся в сторону офицера патруля:

– Объявить общую тревогу… Искать убежавшего… – и наклонился над афганцем. – И врача вызвать…

Афганец все еще был жив. Часовой смотрел на раненого широко раскрытыми глазами, словно бы удивляясь делу своих рук. Казалось, он готов всхлипнуть.

– Не переживай, сынок, – Солоухин положил руку рядовому на плечо. – Ты вел себя правильно. Мы на войне…

Врач сам оказался рядом – поспешил на шум. Двухметровый гигант, майор медицинской службы Виктор Юрьевич Гагарин, по прозвищу Доктор Смерть, сын Юрия Гагарина, но совсем не космонавта, участник многих операций спецназа.

– Посмотри, Виктор Юрьевич… – распорядился Солоухин.

– Посветите… Темно здесь…

Гигант склонился над раненым, осторожно перевернул его на спину. И почти сразу же выпрямился. По лицу можно было прочитать вывод, который медик подтвердил и словами:

– Подключичная артерия перебита. Внутреннее кровоизлияние. С такими ранами не живут… По крайней мере, в наших условиях операция бесполезна… Только мучить парня…

Еще раз наклонился майор Солоухин, даже на колено встал, чтобы всмотреться в лицо и в глаза, открытые и безмятежные, никак не показывающие страдания. Пальцем вытер струйку пены, смешанной с кровью, стекающую из губ.

– Знает его кто-нибудь?

Никто майору не ответил. Рядом оказался старший лейтенант Николаев, штабной переводчик.

– Ты кто? – спросил на пуштунском языке.

Афганец едва слышно что-то ответил и закрыл глаза.

– Что он сказал? – поинтересовался Солоухин.

– Сказал, что святой имам будет благодарен ему…

– Он умер… – констатировал Доктор Смерть.

– Отправился к имаму Мураки… – скорее сам себе, чем кому-то, добавил майор Солоухин.

Военный городок тем временем ожил. Поднятый по тревоге гарнизон зашевелился и зажужжал, как потревоженный пчелиный улей. И точно так же готов был среагировать на любую опасность. Весть уже облетела всех. Убежавшего афганца искали все – в палаточном городке спрятаться негде. Разве что под кроватью в одной из палаток. Но результата поиск не дал. Впрочем, покинуть городок тоже несложно. Следует только быть осторожным при прохождении зоны постов. Но посты только с трех сторон, перед забором. С четвертой стороны – штабной городок, уже не палаточный. Там же дома, где живет обслуживающий персонал, складские помещения.

Майор Солоухин уже направился к штабу, чтобы там дожидаться результатов поиска и обсудить с полковником Раухом последние слова погибшего, когда услышал из-за спины голос капитана Топоркова:

– Товарищ майор…

Солоухин оглянулся и остановился. Топорков догонял командира с мрачным выражением лица. Таким мрачным своего офицера Солоухин давно не видел. Капитан остановился рядом, не спеша в штаб и этим показывая, что и майору пока торопиться не следует.

– Случилось что?

– Степанков…

– Что? – Солоухин в голосе почувствовал беду.

– Он почему-то спал в палатке Семарглова…

Солоухин согласно кивнул.

– Я его туда отправил. Палатки его взвода сгорели…

– Ему спящему горло перерезали… Солдаты в палатке ничего не слышали. Спали…

– И… Совсем?

– Уже не дышит…

– Пойдем в штаб. Доложим полковнику…

Раух выслушал сообщение молча и долго после этого приглаживал легкую седую поросль на голове. Должно быть, поросль чесалась. Обычно он ежедневно выбривал голову до блеска. И надо было произойти чему-то экстраординарному, чтобы Раух не побрился. Экстраординарное произошло, но полковник побрился загодя. Словно ожидал этого экстраординарного…

– «Святой имам будет благодарен»… – повторил Раух слова погибшего афганца. – И когда же он устанет благодарить?..

Полковник сформулировал то, что вертелось в голове и у Солоухина.

– Не скоро, похоже… – ответил капитан Топорков. – Нас еще много осталось. Бедный Степанков пострадал ни за что. Только за то, что в отсутствие Семарглова спал на его кровати…

Полковник достал из ящика стола армейскую фляжку со спиртом. Налил в пробку, первому протянул Солоухину.

– Помянем Степанкова…

– Помянем Мураки… – ответил майор. – В порядке очереди и еще в качестве мелкого подхалимажа… Степанкова потом…

* * *

В темноте казалось, что рассвет облегчит ситуацию. Рассвело вскоре… Но идти все равно пришлось с трудностями – строго по азимуту, хотя стрелка компаса время от времени по-прежнему неуверенно попрыгивала. Причем делала это на обоих компасах, имеющихся в группе, синхронно. Вероятность промахнуться и не попасть на прогалину с поджидающим вертолетом была велика. Обзора в камышах никакого. Ориентироваться по солнцу при той точности, что была необходима при прокладывании такого сложного маршрута, невозможно. Пришлось положиться на удачу и на чутье.

Проложенный ночью след проходил в стороне, и если камыши группой, превышающей по численности взвод, проломленные до состояния тропы, не поднялись за это время, все равно искать старый след долго. А ведь приходилось еще думать и о возможном преследовании.

– Товарищ подполковник, вы маршрут с компасом сверять умеете? – спросил Вадимиров у Яцко.

– Умел когда-то… Много лет назад, когда учился… – у подполковника хватило ума сознаться в том, что он это делать тоже не умеет, точно так же, как не умеет просто ходить в темпе стандартного спецназовского марша.

– Тогда пойдете в арьергарде… – сказал, а не приказал старший лейтенант Семарглов. Не научился он командовать старшими по званию. – Возьмите четверых. Посматривайте за «хвостом». Возможно преследование…

– Да откуда у них люди для преследования… – выступать в качестве прикрытия основных сил подполковнику тоже не хотелось. Рядом с двумя старшими лейтенантами он чувствовал себя спокойнее.

– А откуда у них вообще люди там взялись? – командира поддержал Вадимиров. – Кроме нескольких раненых там вообще никого быть не должно бы… Для вас, товарищ подполковник, как для третьего офицера группы, есть в текущем моменте два варианта: или со вторым компасом по азимуту идти – вместо меня, я свой компас могу при вашем желании и умении уступить, или в арьергарде… Идти по азимуту вы не можете, следовательно…

Вадимиров говорил более жестко, чем Семарглов.

Подполковник хотел еще что-то возразить, однако, уловив усмешку на лице идущего здесь же снайпера взвода разведки Щеткина, молча показал пальцем поочередно на четверых, что больше ему приглянулись:

– Ты, ты, ты, ты… За мной…

И остановился вместе с бойцами, когда другие продолжали движение.

Со вздохом переглянулись два старших лейтенанта.

– Мне страшно ему солдат доверять… – сознался Семарглов. – Следить за режимом секретности и участвовать в операции – разного рода дела…

– Должен справиться… – Вадимиров тоже не слишком доверял подполковнику, но этой фразой и себя пытался успокоить.

От графика группа отставала не намного, но темп передвижения старалась сохранить прежний, чтобы иметь запас времени на случай возможного, если не сказать вероятного промаха на маршруте. При колебаниях стрелки компаса промах более чем вероятен. Правда, в момент приближения можно было бы и сигнальные ракеты использовать. Вертолетчики сигналы читать тоже умеют и ответят, подсказывая верное направление. Но это на крайний случай. Лучше ни при каких обстоятельствах себя не обнаруживать. В крайнем случае можно будет, уже примерно выйдя в необходимый район, сдвинуть направление движения чуть в сторону, левее. Там обязательно попадется ими же проложенная ночная тропа. И, какую жизненную силу ни имей эти полусухие камыши, они не смогут скрыть всех следов прохода такой большой группы. Обязательно должны остаться следы. А по старой тропе они до места доберутся точно, может быть, даже без опоздания.

Половина пути была уже оставлена за плечами, когда начала сказываться усталость. Трудный ночной марш, потом короткий бой и стремительное отступление. И все это практически без отдыха. Усталость способен испытать самый выносливый и самый подготовленный физически. Другое дело – характер. Именно он начинает проявлять себя, когда физические силы на исходе. А характер не позволяет расслабиться, не позволяет остановиться. И не только потому, что другие идут и не останавливаются, не расслабляются. Характер в экстремальных условиях подчиняется понятию «надо» и не знает других альтернатив.

Сам чувствуя, что ноги уже стали слегка ватными и медленнее удается перешагнуть очередную кочку, чтобы потом поднять вторую ногу для перешагивания следующей, Семарглов присматривался к солдатам своего взвода. Они шли пока еще уверенно, хотя петь строевые песни никто желания не высказывал и лица выражали только сосредоточенность. Потом, ближе к концу пути, эти лица слегка изменятся, знал старший лейтенант. Кто-то будет держать рот постоянно открытым и время от времени кашлять от попадания в рот и в горло комаров. Кто-то, наоборот, упрямо сомкнет зубы так, что слова сказать сразу не сможет. Но они дойдут. Труднее других доставалось той паре, что под руки тащила пленного. Пленный, впрочем, тоже особой усталости не показывал, хотя время от времени закрывал единственный открытый глаз и начинал спотыкаться и падать. Солдаты считали, что он спотыкается и падает намеренно, и поднимали его основательными пинками в ребра. Это больно и обычно заставляет подняться.

Арьергард пока слышно не было…

– Как там наш подполковник?.. – задал Василий Иванович гипотетический вопрос.

– В крайнем случае, солдаты его донесут… – поморщился Вадимиров, тоже чувствующий усталость и понимающий, чем вызван вопрос Семарглова.

И тут же, словно в ответ на их разговор, сзади, оттуда, где должна быть сейчас группа прикрытия, раздалось несколько коротких автоматных очередей.

– Вот… Кто-то подполковника подгоняет… – обеспокоенно оглянулся Семарглов.

Вадимиров покачал головой.

– Много стволов… Пожалуй, одновременно не меньше двадцати человек шмаляло…

– Из них пятеро – наши…

– Трое на одного в преследовании – совсем не то, что один на троих в засаде… – Вадимиров поднял планшет, посмотрел на компас. Стрелка в этих местах уже не суетилась. Идти можно было ровно, не сверяя без конца показания двух компасов. – Пожалуй, я гляну, что там…

– Возьми четверых…

Вадимиров кивнул и жестом показал выбранным бойцам, чтобы разворачивались. Семарглов с остальными продолжал движение даже чуть быстрее, чем до этого, потому что выстрелы за спиной всех слегка подогнали и добавили сил самым уставшим.

Вадимиров вместе с бойцами вернулся через полчаса.

– Преследование идет с дистанции и, скорее всего, по сторонам, если у них людей хватает, – доложил сразу. – Я бы сам по сторонам небольшие группы обязательно пустил… Хотя здесь есть вероятность заблудиться. Основная группа по нашему следу идет. Боковые след видеть не могут. На дистанцию видимости выходить не рискуют.

– Как подполковник?

– Нормально. Два человека прикрывают, трое отходят. Потом меняются. Подполковник только отходит… Смотрят внимательно. Они первые заметили преследователей. И сразу открыли огонь. Те в ответ стреляли больше для острастки и сразу скрылись.

– Положили хоть кого?

– Яцко клянется, что положили пятерых. Младший сержант говорит, что одного, он сам видел, ранили… Ему помогали отойти… И все…

– И больше не показывались?

– Держат дистанцию. Я на тропе мину поставил… Аккуратно, между кочками. И прямо на взрыватель камышинку пристроил. Не захочешь, наступишь…

И тут же, в подтверждение слов старшего лейтенанта Вадимирова, где-то за спинами глухо ухнул взрыв. «Духи» нарвались на мину…

– Почему они дистанцию держат? – Семарглов воспринял взрыв как должное и даже разговаривать на эту тему не стал.

– Я тоже этого не понимаю… Единственный вариант – две группы пустили в обхват. Это уже говорит о том, что у них сил достаточно.

Семарглов поднял карту.

– Рискованно идти просто так, не видя следа, в обхват. Если только…

– Что, «если только»?..

– Если только они не знают, куда мы идем…

– Откуда они могут знать…

– Мало ли… Прожектор кто-то в ночи увидел… Пастушок какой-нибудь…

– Вертолет!

– Могут захватить…

– Снимай подполковника! Поставь парочку мин… Пойдем ускоренным маршем…

И Вадимиров сразу начал ускоренный марш, только в обратном направлении. Бегом отправился за арьергардом, жестом приглашая солдат, которые только что с ним вернулись. Солдатам предстояло выставить за спиной минное заграждение…

13

Майор Солоухин хорошо представлял себе, что такое проведение операции в сплошных многокилометровых камышах. Именно поэтому он усилил взвод старшего лейтенанта Семарглова, пока еще малоопытного в боевой обстановке командира. Под усилением майор подразумевал, естественно, не добавление к команде подполковника Яцко, а только старшего лейтенанта Вадимирова, офицера, проверенного во многих операциях. Этот, если что-то у Семарглова пойдет не так, направит и поможет…

Но дождаться возвращения взвода с операции майору не удалось. Пришло срочное сообщение из ХАДа. В один из недалеких кишлаков вошла банда в составе сотни душманов. Расстреляли всех представителей местной власти и полицейских, сожгли множество домов. Маршрут отступления банды был известен. Пришел приказ на уничтожение. Солоухину выделили в подкрепление штатную роту десанта, усиленную только четырьмя минометными расчетами. Из своих сил он смог взять на операцию лишь два взвода, и в их числе взвод погибшего этой ночью в постели лейтенанта Степанкова. Понятно, что настроение у солдат подавленное. Да и в другом взводе уже знали о происшествии. Хотя однозначно говорить о подавленности сложно. Если кто-то чувствует подавленность, кто-то другой может чувствовать и злость, и желание отомстить за нож автоматными очередями. Многими очередями… Солдаты любили своего улыбчивого лейтенанта. Впрочем, при определенных обстоятельствах злость может быть как хороша в бою, так и губительна, и это майору тоже предстояло учитывать.

Вылетели по тревоге на операцию, которая была наспех разработана только в головах майора Солоухина и полковника Рауха, и, естественно, без деталей. Согласно плану, вертолеты, несущие десантуру, оторвались от вертолетов, несущих спецназовцев, в условной точке. Десантникам задача была поставлена предельно простая. Выйти всем составом в тыл отходящей банде душманов и погнать их в ту сторону, в которую они и без того перемещаются. То есть создать эффект преследования и по возможности настоящее преследование организовать даже своими скромными силами. По крайней мере, попытаться нанести возможно больший урон. При примерном равенстве численного состава банды и роты «духи» никогда не подумают о действительном соотношении сил. Обычно преследование организуется большим количественным составом. А когда под руками нет этого большего количественного состава, приходится обходиться тем, что есть. Наличие минометов подтвердит, что в преследование вышел сильный отряд. Поэтому душманы не застрянут на месте и будут продолжать отход в сторону своей базы, где могут получить многократное подкрепление.

Спецназу лететь несколько дольше, при этом делая круг, чтобы не попасть в поле зрения душманов. Им задача ставится проще и, как обычно, ответственнее – заминировать дорогу на половине пути к той самой базе и встретить душманов из засады. При этом, не зная наличия средств связи между бандой и головным отрядом, выставить дальние наблюдательные посты, чтобы, в случае выступления подкрепления, не оказаться между двух огней. Работать на уничтожение живой силы противника. Из засады это сделать можно. При этом душманы пойдут на прорыв именно через позиции спецназа. Прорыва следует не допустить…

Обычно на ночные задания лететь приходится долго. Выспаться можно, если транспортное средство не слишком трясется. Здесь полет выпал короткий. Уснуть успеть можно, выспаться – нет. Майор Солоухин и не пытался заснуть. Вылетая на такие задания, он обычно брал с собой взвод разведчиков старшего лейтенанта Вадимирова. Как раз для выполнения задачи заслона. Вадимиров имеет в этом большой опыт. Сейчас в заслон придется выставить капитана Топоркова. Но и Топоркову боевого опыта не занимать. Второй год в Афгане…

Высадка произошла быстро, без приземления, и вертолеты, как и было оговорено, не стали сразу возвращаться, а продолжили прямой полет, чтобы ввести в заблуждение возможных наблюдателей противника. Не теряя времени даром, Солоухин отправил свой отряд в скоростной рывок через невысокий перевал. Там, на той стороне, им и предстояло работать. Но, осмотрев место, майор покачал в сомнении головой. Карта откровенно обманула. Да, ущелье достаточно узкое, но по краям дороги такое количество камней, треснувших скал, непонятно куда идущих боковых проходов, что заминировать этот участок полностью просто невозможно. А частичное минирование будет игрой в карты: повезет – не повезет… А душманам всегда будет где спрятаться и затянуть бой до прихода подкрепления с базы.

– Выступаем навстречу… – решил Солоухин, посмотрев предварительно в карту и примерно определив месторасположение банды душманов.

– А если там так же?.. – капитан Топорков сомневался.

– Тогда уже деваться некуда… За неимением гербовой, как говорится…

Но интуиция майора не подвела. Через два километра группа попала на подходящий для засады участок. И камни есть, но небольшие. Но нет расщелин в скалах. И сами скалы невысокие. Как раз такие, с которых спецназу будет удобно вести обстрел колонны.

– Все, Леха, ступай назад… Обоснуйся там основательно… – отослал Солоухин Топоркова, выделив ему отделение опытных старослужащих солдат. – Если что, сигнализация ракетами по длине ущелья. Так, чтобы за поворот вылетали…

– Я сигнальщика на повороте оставлю. А сам дальше пройду… – решил Топорков, уже ознакомившийся во время марша с местностью.

– Действуй!..

* * *

Вот теперь всем участникам операции понадобились их тренированность и способность пересиливать себя, умение собирать волю и решительно переступать через собственное «не могу». Ни одна, даже самая трудная спортивная дистанция не предусматривает такой сложной местности для соревнований. Не с кочки на кочку, потому что кочки представляют собой слишком ненадежную опору, а из одного промежутка между кочек до другого промежутка, притом что промежутки эти разной длины, что тоже сбивает с ритма и, следовательно, с равномерного дыхания. А там, в самом промежутке, болото и те же кочки стремятся ухватить за ногу, разуть или вообще остановить своим цепким природным капканом. Трудный забег… Но, когда забег ведется наперегонки со смертью, поневоле станешь хорошим спортсменом. Труднее всего пришлось солдатам, которые тащили на себе пленного. Именно тащили, потому что сам он оказался к такой скорости не подготовленным, а кроме того, похоже, умышленно старался задержать группу. Но солдаты через короткие интервалы менялись парами и скорость не теряли. И даже подполковник Яцко, приведенный старшим лейтенантом Вадимировым, долгое время крепился и боролся с собой, стараясь не отставать и не доставлять другим проблем. И хватило его, вопреки опасениям старших лейтенантов, надолго, почти до конца дистанции. До того самого момента, когда идущий первым старший лейтенант Семарглов встал как вкопанный и поднял руку. Руку, впрочем, поднимать необходимости особой и не было, потому что встали все – автоматная очередь, а за ней еще две раздались совсем близко, с пяти десятков метров. Но стреляли явно не в спецназовцев. Они замерли в ожидании. Стрельба возобновилась вскоре. Те же три автомата, а отвечали им два пистолета. Различать оружие по звуку все спецназовцы умели хорошо.

– Вертолеты захватывают… – Вадимиров сделал знак рукой, приглашая тех же четверых солдат, с которыми помогал арьергарду, и устремился на выстрелы.

Семарглов с остальной группой пошел чуть медленнее.

– Все… Силы кончились… – простонал где-то сбоку подполковник Яцко, останавливаясь, уперев обе руки в кочки. – Я не молод…

Старший лейтенант даже не посмотрел в его сторону. Уговаривать и подбадривать можно солдата. Старшего офицера уговаривать не стоит. И даже солдатам не приказал помочь подполковнику. Просто пошел вперед, краем глаза заметив, что два солдата все же помогли подполковнику подняться, и он продолжил путь уже замыкающим, но тянулся, стремясь не отстать.

Активная дополнительная стрельба теперь уже раздалась в двадцати шагах впереди.

– Свои! – раздался голос Вадимирова. – Не стрелять!

Обращался он явно не к Семарглову. Значит, группа дошла, и впереди сухая прогалина, и вертолет на ней. И вертолетчики живы, если Вадимиров просит их не стрелять. Последние шаги давались всем с большим трудом. Как спортсменам рывок перед финишной чертой, который остатки сил отнимает. Но все знали, что там, за этой самой финишной чертой, можно будет обессиленно упасть и отдыхать. Или, по крайней мере, можно будет дыхание перевести…

Прогалина на небольшой возвышенности открылась внезапно. Расступились камыши, казалось, стоящие далеко-далеко вперед сплошной стеной, и все увидели в первую очередь вертолет. И только потом обратили внимание на старшего лейтенанта Вадимирова и солдат, ушедших с ним. Семарглов оценил ситуацию сразу и устремился вперед бегом, забыв, что силы уже кончились.

Вадимиров помогал подняться второму пилоту. Двое солдат тут же делали ему перевязку. Первый пилот лежал, уткнувшись лицом в сухую и жесткую траву, и не шевелился. Лужа крови под ним красноречиво говорила, что самостоятельно он уже никогда не сможет пошевелиться.

– Лететь сможем? – первое, что спросил Василий Иванович.

– Загружайтесь… – прохрипел второй пилот.

Старший лейтенант сделал рукой знак, и сначала в салон загрузили тело первого пилота. За ним помогли забраться второму пилоту. Вадимиров, поддерживая, двинулся за ним в кабину. Потом стали загружаться остальные. Двигатель заурчал, зачихал, но «схватился», значит, не поврежден, хотя корпус в нескольких местах пробит автоматными очередями. Винты быстро начали набирать обороты, поднимая ветер и круто пригибая ближайшие камыши. Как и полагается командиру, Семарглов помогал другим, собираясь сесть в вертолет последним. Предпоследним оказался подполковник Яцко, который, сидя на сырой земле, наблюдал за посадкой. Василию Ивановичу пришлось даже помочь ему подняться и подсадить.

Но войти в вертолет подполковник не смог. Он внезапно неестественно выпрямился и начал падать назад. Семарглов еле-еле успел подхватить его. Но тут же сквозь шум вертолетных винтов услышал автоматные очереди. Пули ударили в корпус совсем рядом. Стреляли из камыша, издали. Старший лейтенант из последних сил впихнул подполковника в салон, сам почувствовал два удара в бронежилет – и его, значит, достали, но успел заскочить сам, свалившись на пол салона. Из раскрытого посадочного люка высунулось сразу несколько стволов, отвечая на огонь противника своим активным огнем. Вертолет тут же начал подъем.

Отдышавшись, Василий Иванович сел, наблюдая, как снимают бронежилет с подполковника Яцко. Пуля попала тому под мышку, в незащищенное место, когда у Яцко была поднята рука – держался за поручень. Подполковник дышал часто, но глаза его были ясные и совсем не показывали недавнего страдания от усталости. Теперь боль вытеснила усталость, с которой подполковник бороться не умел, но с болью, наоборот, он умел бороться и, может быть, даже презирал ее.

– Как, товарищ подполковник? – хрипло прокричал Семарглов и склонился над раненым, желая услышать, если тот скажет, что ему надо. Может быть, попить попросит.

У Яцко хватило сил только на короткое движение головой.

– Это Мураки…

Семарглов скорее догадался о сказанном, чем услышал слова.

– Это обыкновенные «духи»…

– Это «дух Мураки»… Берегитесь все… Он всех достанет… – Подполковник внезапно вздрогнул, судорога прошла по телу, и тут же он неестественно выпрямился, как недавно выпрямлялся при посадке, когда в него вошла пуля. Солдаты поддержали подполковника, но по их лицам и по позе окаменело замершего Яцко старший лейтенант понял, что Мураки свое забрал и здесь…

Солдаты опустили тело на пол и пододвинули в сторону от прохода, устроив рядом с другим подполковником, первым пилотом вертолета.

Семарглов вздохнул, поднялся и двинулся в сторону пилотской кабины. Дверь была раскрыта. Второй пилот сидел на своем месте. Старший лейтенант Вадимиров занял осиротевшее место первого пилота.

Василий Иванович выглянул за фонарь кабины. Внизу уже была пустыня. Камыши, из которых всегда можно ожидать неприятностей, они благополучно пролетели…

– Яцко убили… – сообщил Семарглов.

Вадимиров не обернулся. Он напряженно держался за рычаг управления. Только сейчас Василий Иванович понял, что вертолет вел командир взвода разведки. Второй пилот сидел с закрытыми глазами. Должно быть, сознание потерял.

– Перед смертью что-то про «дух Мураки» бормотал…

Рычаг управления вздрогнул в руке Вадимирова. Машину качнуло…

– Кто быстрее летает: дух или вертолет? – зло спросил он неизвестно кого.

На это у Семарглова не нашлось ответа, несмотря на всю легкость его характера…

* * *

Плохо подготовленные операции, не обеспеченные предварительной разведкой, собиранием данных и их анализом, майор Солоухин не любил. Исключение составляли только засады на караваны в приграничных районах. Там ситуация доходила до смешного. Закрой глаза, ткни в карту пальцем. Попадешь в какую-то долину – туда тебе и лететь. И, как правило, караван попадается. И дело здесь не в удаче, а в том, что караваны шли один за другим. В кабульской отдельной роте спецназа ГРУ, слышал Солоухин, вообще превратили выбор района «охоты» в игру. Издалека бросали «стрелку».[14] И так определяли район действий. И тоже не ошибались…[15]

Но «охота» – это всегда случайность. Совсем другое дело, когда действовать приходится против конкретного противника. Здесь подготовка, как правило, всегда приносит свои плоды, обещая при этом отсутствие непредвиденных неприятностей. В этот раз неприятности быть могли, потому что не было в штабе данных, какие силы сосредоточены на отрядной базе душманов. Не было контроля над этим отрядом. И помощь банде, напавшей на кишлак, всегда могла выступить неожиданно. Трудно спокойно работать в такой обстановке.

Тем не менее опыт показывал, что в неподготовленных операциях все, как правило, идет не хуже, чем в подготовленных. Но это исключительно за счет мобилизации внутренних резервов. Сами офицеры концентрируются на точном выполнении задания больше, чем там, где все просчитано. И получается, что одно заменяет другое.

На случай непредвиденной ситуации Солоухин выставил в тылах группу капитана Топоркова.

А оставшиеся спецназовцы заняли долину и быстро провели минирование. Причем расположили по ходу движения колонны сначала мины с дистанционными взрывателями и только в самом конце, там, где колонну необходимо остановить, мины с взрывателями механического действия.

Пока производилось минирование, сам майор Солоухин тщательно, как это делал всегда, обследовал близлежащие скалы. Для устройства засады годилась, в принципе, любая из скал, нависающих над дорогой. Но помимо удобства обстрела майор Солоухин интересовался и возможностью отхода. Ему не давала покоя мысль о том, что к душманам может подойти сильное подкрепление. Настолько сильное, что верхняя позиция может из выгодной превратиться в ловушку, если у бойцов не будет возможности отступить. Саму засаду сажать слишком высоко нет смысла. Огонь по колонне «духов» должен быть кинжальным, то есть наноситься с максимально короткой дистанции. Но в этом случае подмога бандитам, если она будет иметь численную достаточность, может зайти сама сверху и оттуда атаковать спецназ. Вот потому и необходимо было просчитать все пути отхода.

Исходя из этих соображений, Солоухин отверг расположение позиций на самых удобных внешне скалах, предпочитая такие, что обеспечивали группам безопасность и давали возможность оперативно соединиться в момент необходимости. Минеры закончили свою страшную работу. Группы заняли отведенные позиции быстро. Осталось только ждать. Но днем ожидание не тянется так нудно, как это бывает ночью. Днем и обзор хороший, и понимание ситуации лучшее. Потому можно и поговорить на посту.

Ждать, впрочем, пришлось гораздо меньше, чем думал Солоухин. Банда передвигалась быстро. Вскоре из-за дальнего поворота дороги донеслось несколько взрывов мин – десантники вышли в пределы видимости «духов» и начали обстрел. Самого поющего полета мины разобрать было невозможно, расстояние не позволяло. Но разрывы вовремя предупредили, что операция началась. А еще через полчаса из-за поворота появилась торопливо пылящая пешая колонна.

– Савельев! Выходи на связь…

Младший сержант развернул свою «стопятку» в норе под скалой, на которой устроился майор. Прут антенны выставил поверху. Через минуту радист сообщил:

– Товарищ майор, они вышли в тылы. Начали минометный обстрел. Душманы оставили в прикрытие два десятка бойцов. Еще два десятка встали чуть дальше, чтобы прикрывать отступление первых. Остальные отступают колонной.

– Отстучи им, что колонну мы видим. Пусть быстрее поджимают…

Рация тонко запищала.

– Они выступают в активное преследование, товарищ майор, – доложил младший сержант через минуту.

Колонна приближалась, впрочем, не сильно торопясь. В бинокль хорошо было видно, как «духи» часто оглядываются, словно ожидают чего-то или кого-то. Но поворот не позволял основной колонне рассмотреть, что происходит с оставленным заслоном.

– Мозоли у них у всех, что ли… – проворчал Солоухин. – Могли бы ноги побыстрее передвигать… Мы ждать устали…

Треск автоматов вдали оказался едва слышным. И этот треск перекрывался разрывами мин. Десантура перетащила свои минометы ближе, и теперь уже по ущелью проползал устрашающий вой, предшествующий каждому разрыву.

Но колонну душманов это не подогнало. Напротив, они словно бы даже медленнее пошли. Майор Солоухин не отрывал глаз от бинокля. И обратил внимание на двух «духов», держащихся особняком от остальных. Один из них несколько раз поднимал бинокль. Но смотрел он, в отличие от большинства, не назад, где застрял заслон, а вперед.

– Вот же, шайтан ему в глотку… – понял вдруг майор. – Вестовой!

На скалу сразу же поднялся солдат, сидящий рядом с радистом.

– Гони к капитану Топоркову. Скажи, вскоре кто-то должен пройти с той стороны. Пусть пропустит к нам и сам выступает поверху вдогонку. Себя пусть не обнаруживает. Быстро! Туда и обратно!.. Расскажешь, как там…

Вестовой не сошел, а слетел со скалы…

Тем временем стрельба в дальнем конце ущелья стала стремительно смещаться в сторону засады. Ближе стали ложиться и мины. Должно быть, минометчики подавили первый заслон, не позволив ему надолго задержать продвижение. Поняли это и душманы. Майор Солоухин хорошо видел, что по колонне прошла волна волнения. Бинокль, конечно же, не позволяет слышать, но там явно обсуждали происходящее за спиной. Тот, который показался Солоухину командиром, вытащил из кармана трубку переговорного устройства. Вот когда не хватило в отряде снайпера разведчиков ефрейтора Щеткина! У десантуры есть в составе два снайпера, но десантникам основная колонна пока не видна. Десантники, судя по регулярным взрывам мин, заканчивают подавление второй линии прикрытия. Надо полагать, снайперы не хуже минометчиков набирают в свой актив очки. Но если у душманов есть связь, значит, майор Солоухин не ошибся, по поведению колонны догадавшись, что подкрепление вот-вот прибудет. Скорее всего, можно и самому подкрепление запрашивать…

– Радист!

Младший сержант Савельев, как всегда, через секунду оказался рядом.

– Со штабом связь есть?

– Основная и резервная волны, товарищ майор… Связь стабильная…

– Сообщи, что «духи» ждут подкрепления. Я запрашиваю пару звеньев «шмелей». Что скажут?

– Понял, товарищ майор…

Но удаляющихся шагов Солоухин не услышал. И потому обернулся. Младший сержант стоял, оторопело глядя в небо.

– Что ты? – майор проследил в направлении взгляда радиста.

В стороне, задевая часть долины, собиралась небольшая, но темная, отличающаяся от редких и жидких облаков тучка. Очень похожая на глаз… Не на тот, что был в первый раз, и не настолько похожая, но все же… Именно на нее смотрел младший сержант, и во взгляде его был откровенный страх, который Солоухин сразу заметил и сразу понял, что будет, если сержант начнет рассказывать об этом другим солдатам.

– Что ты, я спрашиваю?!.

– Тучка… «Око Мураки»…

Теперь Солоухин посмотрел на небо еще раз и пристальнее.

– Какое «око»… Что тебе со страху мерещится… Иди на связь! Нет там никакого «ока»…

Через минуту за склоном скалы уже пищала рация…

14

Полковник Раух, исполняя обязанности командира соединения, сам прибыл на аэродром встречать вертолет с прибывающим взводом Семарглова. Радисты еще в штабе доложили ему, что ситуация создалась чрезвычайная – старший лейтенант Вадимиров ведет вертолет сам. Взлететь и долететь старший лейтенант, как сообщил диспетчеру, с трудом, но сумел, однако совершать посадку, то есть выполнить технически сложный маневр, он не умеет и не знает, как это делается. Первый пилот убит, второй пилот ранен, находится в кабине, но периодически теряет сознание, и надеяться на него невозможно.

Говоря честно, Раух сам теперь не знал, радоваться или печалиться ему оттого, что к соединению прикомандировали часть батальона спецназа ГРУ. Раньше у соединения были свои задачи, с которыми оно худо-бедно, но справлялось силами мотострелков, артиллеристов и десантников. Проводились обычные операции, и жизнь шла своим чередом. Шум, поднятый наверху, в высшем командном эшелоне, когда кто-то провел анализ действий единственной к тому времени на территории Афганистана отдельной кабульской роты спецназа ГРУ, оброс сильнейшим эхом. Одна рота суперпарней за три года войны по эффективности своих операций значительно превзошла целые полки и даже некоторые дивизии и нанесла противнику значительный урон. Тогда и было решено наводнить Афган спецназом ГРУ, чтобы решить все накопившиеся армейские проблемы. Наводнили… Не очень подготовленными частями… А спрашивали как с подготовленных и задачи ставили такие же. Конечно, воевать спецназовцы учились у тех, кто уже повоевал. Благо немногих опытных растворили среди многих неопытных. Кажется, учились быстро. И неплохо себя показывали. Но сколько новых проблем, сколько новых поводов для беспокойства появилось у командования соединения…

Уже четыре месяца полковник Раух исполнял обязанности командира, являясь одновременно и начальником оперативного отдела. Двойная нагрузка и двойная – чертовская! – усталость. И он вполне справедливо рассчитывал на получение в недалеком будущем уже обещанной звездочки на погон без просвета.[16] Но будет ли она, эта звездочка, поспешат ли вручить ее, когда неприятности происходят одна за другой.

Конечно, война никогда не обходится без неприятностей и без потерь. На то она и война. И раньше, бывало, потери были большими, особенно у десантников, которых приходилось бросать в самые горячие точки. Теперь к десантникам добавился спецназ ГРУ, но горячих, даже пылающих точек добавилось многократно. И все бы ничего, но полковник Раух, почесывая свою блестящую лысину, чувствовал, что над соединением сгущаются тучи. И началось все это совсем недавно, с уничтожения каравана, в котором ехал святой имам Мураки. Тень Мураки начала преследовать соединение… Глупость, абсурд, недостойный внимания солдата… Тем не менее полковник чувствовал, что имя Мураки или хотя бы его образ, образ того страшного события, имя которому – месть, это витало в воздухе. Более того, казалось, что месть эта вовсе не человеческая. Она какие-то иные силы имеет и иные понятия о справедливости. Это нервировало, раздражало, мешало жить и воевать… А с чего все началось? Обвинять во всем спецназ ГРУ невозможно, это Раух прекрасно понимал. Добавили в соединение новую составляющую. Значит, и должно быть больше проблем… Это естественно… И вообще, не ему решать, какие силы должны входить в соединение. Решили, и добавили к наличным частям еще и спецназовцев. И полковника Рауха никто не спросил. И никому нет дела до того, что разладились привычные логически-следственные связи в происходящем вокруг. Иначе стало жить соединение. Более беспокойно, менее логично. Не по-армейски… Может быть, у них жизнь особая, менталитет особый, и для них все происходящее вполне нормально. Но для него, любящего строгий порядок, педантичного человека, спецназ привнес и в оперативные действия сумбур и сумятицу. Даже тот факт, что вертолет с целым взводом солдат летит сейчас сюда, на аэродром, и управляет вертолетом офицер спецназа, который взял на себя смелость полета, но не знает, как посадить машину, – это тоже раздражало и вызывало желание противодействовать такому нарушению привычной методичности.

Но Раух знал, что ничего предпринять против спецназа он не сможет, потому что не пожелает вернуть все на круги своя. Более того, он будет, как всегда, объективным и справедливым и погасит свое раздражение и беспокойство усилием воли. Но знал он также и другое, что это его усилие воли для него самого будет стоить очень дорого. Он всегда гасит эмоциональные порывы, не давая им вырваться наружу, на всеобщее обозрение, однако внутри они пылают и сжигают его самого, его организм, его нервную систему. Часто, слишком часто стало покалывать сердце. Это, понимал Раух, последствия его потребности быть сдержанным и объективным и не быть самим собой настоящим. Когда-нибудь пламя может его переполнить и прорваться наружу. Каким будет этот прорыв? Что он принесет, что сокрушит своей силой? Этого полковнику никто сказать не мог…

* * *

– Саня! Где-то здесь аптечка должна быть. Может, там нашатырь есть?

Семарглов уже весь вертолет обегал, пытаясь найти нашатырь, чтобы дать понюхать второму пилоту и хотя бы так ввести его временно в сознание. Но такого простейшего медицинского раствора не оказалось нигде.

– Не знаю… Поищи… – старший лейтенант Вадимиров сидел мокрый и грязный, словно только что из болота вынырнул, но потом он покрылся совсем не из-за жары.

Еще когда на операцию вылетали, весь взвод, наверное, думал о том, сможет ли вертолет целым и невредимым доставить их до места высадки – так гремела и дребезжала изношенная транспортная машина. Сейчас она гремела и дребезжала стократ сильнее, потому что старший лейтенант Вадимиров сделал что-то не так, и двигатель работал, будто это внедорожник, набирающий скорость с включенной пониженной передачей.

Он не боялся… По крайней мере, не за себя боялся… И без раздумий взял на себя ответственность за жизни бойцов взвода, потому что там, внизу, их ждала опасность гораздо большая, нежели в воздухе. Пусть был бы бой внизу, пусть смогли бы отбиться или оторваться от преследования, но куда податься в чужой стране, где ты враг, куда пойти из района, удаленного на расстояние половины ночи полета от основных сил. Конечно, есть где-то и другие гарнизоны советских войск. Можно и на них выйти. Но где их искать?

Когда машина была уже в воздухе и подрагивала всем телом, чувствуя неуверенность новоиспеченного пилота, как всякая машина умеет это чувствовать, Вадимиров увидел, что к островку суши, среди болот с четырех сторон стягивается не менее двух сотен душманов. Противостоять таким силам у спецназа возможности не было. Тогда Александр Владимирович убедился в том, что поступил правильно, решившись на этот полет.

Конечно, душманы просчитали ситуацию. Откуда взялись в кишлаке такие силы, это вопрос второстепенный, и обращен он должен быть не к спецназовцам, а к ХАДу, который в штаб соединения данные поставляет. Но эти душманы решили не завязывать бой в преследовании. Они спокойно посмотрели в карту и вычислили место, где могла произойти высадка советских солдат. Кроме этого островка суши, высадку можно было осуществить только в Иране, но это чревато международными скандалами, и «духи» прекрасно понимали, что спецназовцы на это не пойдут. Местность они знали хорошо, потому и двинулись к островку так смело, несколькими колоннами. И если бы они умели ходить так же быстро, как спецназ ГРУ, гибель группы была бы только вопросом времени. Старший лейтенант Семарглов вовремя прочувствовал ситуацию и приказал повысить и без того высокий темп. Это спасло всех….

А теперь всех спасал старший лейтенант Вадимиров…

* * *

В их семье своей машины никогда не было. Не столько зарабатывал отец, простой инженер-проектировщик промышленных строительных объектов, чтобы им машиной обзавестись. А Евгения Ивановна вообще не работала на памяти сына никогда, заявляя, что домохозяйка – это очень ответственная профессия. Но машина была у двоюродного брата отца, директора большого проектного института. Тоже не личная, тем не менее она всегда была в его распоряжении вместе с водителем. Иногда брат отца приезжал из соседнего города на машине. Приезжал по делам, но родственников навестить не забывал. И тогда вместе с семьей Вадимировых они выезжали куда-то за город, на природу. И там однажды водитель дяди посадил восьмилетнего Шуру к себе на колени, дав «порулить» в чистом обширном лугу, где свернуть куда-то не туда было невозможно. Ощущения были незабываемые и вспоминались потом многие годы спустя. И самое главное ощущение – возможность почувствовать, что сила твоих рук переходит в силу машины, в несравненную с человеческой силу машины. Шура «рулил»… Поворачивал и вправо, и влево, максимально круто, потом в обратную сторону столь же круто, потом по возможности выдерживал движение по прямой, хотя это было не так интересно, и опять с удовольствием поворачивал в одну и в другую стороны. Но тормоза он не касался. Просто не дотягивался до тормоза. Впрочем, его это мало беспокоило, потому что он не ставил себе задачу остановить машину…

Оказавшись за рычагом управления вертолетом, Александр Владимирович вдруг вспомнил этот момент из такого далекого сейчас детства. И большого труда ему стоило себя сдержать, чтобы не «повертеть» тяжелый «шмель» так, как он крутил легкий вездеход. И все же несколько раз, словно пробуя управляемость машины на случай возможной надобности, он плавно повернул рычаг вправо, потом и влево, чувствуя в меру крутой крен. Это было приятно… Приятнее простого полета по прямой, сверяемого только с радиокомпасом…

Летать на вертолете старшего лейтенанта Вадимирова некогда, грубо говоря, учили. Не на занятиях по спецподготовке, как учили многих других, имеющих специальное задание, а по его собственной просьбе точно такие же пилоты-друзья, как те, с кем приходится летать сейчас. Учили еще там, дома, до войны. И не слишком долго… Научили чуть-чуть взлетать, научили чуть-чуть летать… Но ни разу не дали возможности совершить посадку, потому что посадка – дело очень сложное и до действительной попытки требует длительной отработки на тренажере. Александр Владимирович летел и чувствовал себя точно так, как чувствовал тогда, в детстве, за рулем автомобиля. Словно он сидел на чьих-то коленях…

Отдавая себе полный отчет в происходящем, Вадимиров четко осознавал, что умеет только чуть-чуть взлетать и чуть-чуть летать… И нисколько не больше… И сначала его не сильно беспокоила мысль о том, что придется «дотягиваться до тормозов», то есть совершать посадку. Может быть, надеялся, что второй пилот в сознание придет, хотя видел, что рана у того тяжелая, похоже, пробиты и легкие, и бронхи, и внутреннее кровоизлияние мешает раненому дышать. Живым бы до медсанбата его доставить! Когда Александр Владимирович осознал это, появилось легкое беспокойство. Не было человека, у которого он сидел на коленях и который всегда мог «остановить машину». Некому было даже подсказать ему, в чем основная сложность посадки.

Но посадка предстояла не скоро, и проблемы, при определенном везении, можно было решить по радио, связавшись с аэродромом. А пока старший лейтенант Вадимиров просто летел, и ему нравился сам полет, нравилось, что сила его рук перетекает в силу винтов такой мощной громадины, способной передвигаться по воздуху быстрее любого автомобиля. Он здраво осознавал, что решиться на то, на что он решился, может далеко не каждый человек. И от этого осознавания чувствовал себя героем, совершившим подвиг для спасения всех остальных. Война помогает совершать подвиги. И все же делаются они не каждый день. На подвиг невозможно пойти, как на завтрак.

Он летел и чувствовал себя героем. Очень хотелось бы, чтобы в этот момент его видела жена… Какая она там, теряет он ее или нет… Если он теряет ее, пусть она жалеет о таком муже… Если мать ошибается, пусть гордится она своим мужем… Хорошо бы было, если бы сама мать увидела его в этот момент. Может быть, тогда она поняла бы, что, не спросив ее разрешения, сын совершил героический поступок, значит, он имеет право на собственные решения…

Он летел, и ему было почти все равно, что там происходит дома, в его квартире… Ему было даже, по большому счету, все равно, сохранит он свою семью или не сохранит… И такими ничтожными, такими мелкими представали все мучительные недавние думы, все нравственные страдания, что он смеяться над ними был готов… Или смеяться от счастья… От счастья полета…

Но счастье обладает одной неприятной особенностью. Оно не вечно…

Пробуя варьировать высоту, чтобы подготовить себя к предстоящей посадке, Вадимиров что-то сделал не так, и двигатель начал гудеть натужно, с прорывающимся иногда «кашлем». Вертолет высоту не терял и даже скорость не погасил, но что-то работало не так, и это слышалось отчетливо. И время от времени машину слегка дергало. С автомобилем такое бывает, когда слишком резко сцепление отпускаешь. Понял ситуацию и старший лейтенант Семарглов. И стал искать способ привести в сознание второго пилота, которому только что закончил делать перевязку. Но старания командира группы успехом не увенчались. Нашатырный спирт, обычно имеющийся в каждой аптечке, так и не нашелся. И Василий Иванович вынужденно успокоился, понимая, что он в данной ситуации бессилен. И присел на корточки рядом с креслом первого пилота.

– Как думаешь, долетим?

Старший лейтенант Вадимиров только плечами пожал:

– Куда-то долетим… Знать бы, куда…

– Ты справишься… Чувствую… – Семарглов попытался придать своему голосу полную уверенность и говорить так, как говорил с ним самим майор Солоухин, убеждая, что Василий Иванович курить бросил и никогда не начнет.

Вадимиров усмехнулся:

– Ты когда-нибудь гулял с чужой собакой? Злой, сторожевой…

– Я собак никогда не держал. Вообще с ними общаться не умею.

– У меня друг однажды в госпиталь угодил… Ногу сломал… Жена его с собакой справиться не может. Кавказская овчарка… Не удержит просто… А собака такая, что намордник себе нацепить не позволяет… Правда, «строгий» ошейник[17] терпит… Но там шерсть такая, что ни один шип не проколет… Попросили меня с собакой гулять… Она меня немного знала и терпела… Я гулял… И каждый раз, как на поводке вел, думал, что вот-вот на меня бросится… Сейчас ощущения такие же… Что у этого «шмеля» на уме?..

Вадимиров держал рычаг управления двумя руками. Сидел напрягшись и даже, все в том же напряжении, слегка вперед подался. И обильно потел. Не от страха, а от понимания своей неспособности изменить ситуацию. Отвечай он только за одну свою жизнь, Александр Владимирович чувствовал бы себя спокойнее. Но он взял на себя ответственность за жизнь всей группы. Взял – и только что чувствовал себя героем. Рано почувствовал… Героем себя чувствовать можно только тогда, когда дело будет завершено и взвод спокойно покинет вертолет…

Рядом раздался стон. Едва слышный, приглушенный шумом винтов и громкой вибрацией корпуса вертолета. Но оба старших лейтенанта этот стон услышали. Семарглов сразу оказался за креслом, осторожно пошлепал второго пилота по щекам.

– Капитан… Капитан…

Тот открыл глаза.

– Летим? – Хриплое слово слышно не было, но понять его можно было по движению губ.

– Летим…

Капитан застонал снова и опять закрыл глаза… И непонятно было, в сознании он или нет…

15

Вестовой ладно хоть не закашлялся, а только запыхался. Должно быть, быстро бежал. Значит, с вестью не радостной, потому что с радостной вестью или вообще без вестей люди могут себе позволить не торопиться.

Майор Солоухин даже встал вестовому навстречу, не слишком опасаясь, что командир душманов, имеющий бинокль, надумает вверх посмотреть. У него нет причин опасаться засады. Он считает, что советские подпирают сзади. Они в самом деле подпирают. Но не только сзади. Однако на иное видение у командира душманов не хватает, видимо, воображения и военной грамотности, и это его подводит…

– Товарищ майор… – Вестовой перевел дыхание.

– Рассказывай… – Майор опять невольно глянул на небо, хотя только что усилием воли боролся с этим своим естественным желанием. Маленькую тучку, так похожую на человеческий глаз, разогнало ветром. Вздох облегчения сорвался с уст майора помимо его воли.

Вестовой дыхание наконец-то перевел и начал докладывать:

– Идет колонна. Тоже пешая… Больше двухсот человек… Еще далеко… Капитан сказал, что пропустит и двинет следом поверху… У него есть такая возможность… Поверху тропа проложена… За спиной он эту тропу заминирует… Но у него всего одна мина с собой. Будет делать «цепочку»[18] до узкого места…

– Понял. Далеко, на всякий случай, не отходи… Посиди с радистом… Радист!

Младший сержант, как черт из табакерки, выскочил из-под скалы. Глаза, как у пьяного таракана. Как ни старался Солоухин, облако в форме глаза произвело на младшего сержанта впечатление, которое обычно и производит привидение.

– Что в штабе? Связался?

– Только что разговор закончил… Полковник Раух, товарищ майор, выехал на аэродром кого-то встречать. Его ищут. Как только свяжутся, нам сообщат.

– И без него никто решить вопрос не может? Дожили…

– Всеми полетами только полковник распоряжается.

Что полетами распоряжается сам полковник, Солоухин и без того знал. Но поворчать на ситуацию хотелось. Хотя бы для того, чтобы радиста отвлечь и не пустить среди других солдат мистический шепот. Шепот может оказаться пострашнее лобовой атаки душманов. И так без вертолетов положение может стать непредвиденно трудным. Раух, конечно, не ждал никаких осложнений от операции, на которую отправился майор Солоухин. И потому не контролирует ситуацию. Тем более что первоначально разговор о поддержке с воздуха не заходил – задача не выглядела туманной.

– Связывайся с десантурой. Пусть поджимают плотнее. Скажи, к «духам» идет подкрепление. Более двухсот стволов. Надо завершить дело раньше… После этого снова выходи на штаб. Запрашивай волну аэродрома. Свяжешься, меня позовешь… Буду просить напрямую…

– Понял, товарищ майор…

«Черт» нырнул в свою «табакерку». Через минуту рация запищала, а Солоухин снова приник к биноклю. Колонна душманов стала передвигаться совсем медленно. Должно быть, десантура не могла атаковать более активно. В принципе, передвижение с минометами всегда затягивает атакующие действия. И оставить минометы на дальних позициях нельзя, потому что повороты ущелья сделают застрявшую переносную артиллерию опасной только для своих, кто еще за поворотом скрыться не успеет. Но десантники, судя по звукам стрельбы, как раз в этот момент перемещались. Минометный обстрел прекратился. Значит, и второй заслон подавили тоже успешно и выходят на новую позицию.

Нерешительность командира душманов бросалась в глаза. С одной стороны, ему хотелось поддержать оставленных в прикрытие бойцов, при этом он сильно надеялся на подкрепление, уже вышедшее, как, должно быть, сообщили командиру по связи, в его сторону, и потому надеялся сберечь основные силы. С другой стороны, вступать в бой всеми силами против десантников, численный состав которых он не знает, это совсем не то, что расстрелять десяток плохо вооруженных чиновников местной администрации. Для этого нужно иметь и храбрость, и умение воевать. А командир, судя по нерешительному отступлению, был лишен первого и не обучался второму, потому что иначе бы он не ставил такие бездарные заслоны, обрекая своих бойцов на неминуемую гибель.

Солоухин, издалека наблюдая за командиром душманов, уже определил, как тот поведет себя дальше. И не ошибся. Прозвучала команда, и колонна двинулась быстрее. Но время уже было потеряно безвозвратно. Десантники появились из-за поворота ущелья. Причем появились не только на дороге, но и по краям ее, на высоких скалах, отыскав пути подъема и возможность передвижения верхним уровнем. Впрочем, это могло быть ошибочным решением командира десантной роты. Момент передвижения поверху обязательно должен быть только эпизодическим, потому что перелетать со скалы на скалу даже десант не может. Следовательно, верхним бойцам, если они не найдут подходящего спуска, придется возвращаться туда, где такой спуск есть, может быть, до самого места подъема. Это распыляет силы и ослабляет позицию.

Все так и произошло. Сразу после поворота верхние десантники начали обстрел уходящей колонны, но остановились на месте, «забуксовали» в то время, когда нижние ряды продвигались вперед стремительно. Колонна душманов уходила с потерями, перестав уже быть колонной и превратившись в толпу, и верхние огонь прекратили. Им пришлось искать возможность для спуска, а ближайший склон такой возможности не давал.

А тут из-за поворота и минометы вытащили, и следом ящики с минами. Собрать и установить сами орудия – дело недолгое. Найти ровное место для опорной плиты, жестко выставить треногу, установить ствол, и можно стрелять. Остается только навести прицел. Чем минометчики и занялись…

Первая мина пропела свою скорую песню и попала в скалу слишком высоко над головами душманов. Если кого-то и достало этим взрывом, то исключительно осколками камней, посыпавшихся на головы. Вторая мина исполняла свою угрожающую песнь дольше, но это был очевидный перелет. Минометчики не стали делать классическую «вилку» на одном миномете. Сразу за второй миной полетела третья, пущенная из другого ствола. Эта мина немного не долетела до цели. Но общий для всех орудий прицел был установлен. Одновременно стрелять начали только два миномета. Душманы падали под визг мин, однако разрывы все же прореживали их ряды основательно. После разрывов они пытались бежать, но по мере передвижения вперед попали под прицел второй пары минометов.

Майор Солоухин, словно в учебнике читал, выделял и отмечал откровенные ошибки командира душманов. Не для того, чтобы похвалить себя за определение чужих ошибок, а просто просматривая возможности дальнейшего хода боя.

Перед ними оказался не профессиональный военный, Солоухин понял это еще тогда, когда получил сообщение от десантуры, что душманы, имея в наличии только сотню бойцов, оставили в прикрытие два десятка, а еще два десятка, грубо говоря, в прикрытие прикрытия. Неграмотный ход… Это значило только одно – положить людей под мины и под пули. Следовало бы или полностью, всем отрядом, занимать оборонительную позицию среди скал, желательно с какой-то одной стороны, чтобы вести по десантникам концентрированный огонь, или же оставить засаду всего из десятка бойцов. В этом случае сначала пятеро первых выполняют роль заграждения, пятеро вторых прикрывают их отход. Потом пятерки меняются местами. Больше пяти человек – это уже лакомая цель для любого минометчика. Хоть кого-нибудь мина своими осколками да достанет. Пятерым же гораздо легче рассредоточиться и укрыться.

Таким образом, выставив внешне сильное, но бесполезное охранение, отряд душманов сразу потерял сорок процентов личного состава. Это даже больше, чем отводится нормами для лобовой атаки на укрепленный противником пункт обороны.

Вторая ошибка вообще была роковой. Командир отряда душманов даже не узнал, какие силы его преследуют, и потому находился в сомнении – отступать ему или помогать своим, оставшимся. Ни в коем случае нельзя долго сомневаться, когда идет бой. Прямая ошибка порой бывает лучше, чем сомнение. Отряд застрял в очень неудобном месте, в таком участке ущелья, который напоминает прямой коридор коммунальной квартиры. Надо было не отходить без боя, а боем выяснить силы противника. Но если уж начал отступать, то и отступай, а не застревай в раздумье, не теряй время на таком участке, где тебе при необходимости и бежать будет некуда, и спрятаться будет негде.

Бинокль майора Солоухина прощупывал весь участок ущелья от остатков душманской банды до места засады. Место это не случайно выбрано. Нет, отсюда не выйти…

– Товарищ майор, полковник Раух на связи… – высунулся младший сержант Савельев из своей норы. – Будете говорить?

– Отстучи мой запрос на пару звеньев «шмелей». Сообщи про подкрепление, которое идет к душманам.

– Понял…

Рация запищала снова…

– Товарищ майор, «шмели» будут только через час. Им еще надо будет заправиться и только после этого смогут вылететь. Полковник предлагает пополнение живой силой. Имеет возможность сразу отправить взвод спецназа.

– Пусть высылает. Высадка дальше, чем высадили нас. Пусть заходят в тыл наступающей колонне. Там встретятся с Топорковым и попадут под его команду. Отправляй…

– Понял, товарищ майор…

Единственный взвод спецназа, который может отправить на выручку командиру полковник Раух, Солоухин знал. Значит, старший лейтенант Семарглов задание выполнил и благополучно вернулся.

Из боя в бой… Пусть привыкает к ритму…

* * *

Второй пилот, вселяя надежду в старших лейтенантов, снова пришел в себя. Глаза открыл. Старший лейтенант Семарглов сбоку на него смотрел внимательно и этот момент уловил сразу. И увидел в глазах пилота осмысленность большей силы выражения, нежели может нарисовать во взгляде боль. Боль символизируется страданием, осмысленность – пониманием. В глазах было именно понимание. Шоковое состояние прошло. Боль притерпелась. Организм борется за жизнь и желает бороться не только с ранением, но и с другим обстоятельством, желающим эту жизнь оборвать. Глаза второго пилота говорили об этом красноречивым пониманием и осмысленным восприятием окружающего мира, который был их обладателю так хорошо знаком.

– Капитан… Что-то у нас не так?.. – прокричал старший лейтенант.

– Что с двигателем? – второй пилот сразу уловил надсадный звук и прислушался, стараясь понять. Говорить громко он не мог, и Василию Ивановичу пришлось наклониться к самому лицу вертолетчика.

– Не знаю… – признался Вадимиров. – Что-то не так, но я не понимаю…

– Когда началось?

– Высоту менял…

– Понял… Сбалансируй тягу на винты… Хвостовой отстает… Сбалансируй…

Капитан в подтверждение своих слов попытался сесть прямее и даже руку поднял, чтобы самому взяться за второй рычаг управления, но тут же искривил лицо, стараясь не застонать от боли, и расслабленно откинулся на спинку кресла. Глаза закрылись, но только на пару секунд, потому что опыт профессионала требовался слишком сильно и немедленно, чтобы настоящий профессионал мог позволить себе из-за боли пренебречь выполнением своих обязанностей.

– Как это сделать? – спросил старший лейтенант Вадимиров.

Капитан мигнул веками, как кивнул.

– Помоги… – обратился он к Василию Ивановичу, на самого Василия Ивановича даже не глядя, потому что боялся от любого лишнего движения потерять силы. – Сесть… помоги… прямо…

Семарглов тут же осторожно, стараясь резко не применять силу, выпрямил капитана в кресле. Теперь рука пилота уже могла дотянуться до рычага управления. Старший лейтенант, помогая, даже эту руку под предплечье поддерживал.

Потребовалось всего несколько движений слабых, но работающих автоматически пальцев, чтобы выровнять звук двигателя.

– Летим? – спросил пилот. – Нормально летим?

В слабом, едва вырывающемся из груди голосе слышалось торжество профессионала, близкое к похвальбе.

– Нормально. Ты сознание как… больше терять не собираешься?

– Я постараюсь, мужики…

– На случай… Объясни, как садиться…

– Это не объяснишь… Садиться, как лететь, но – особо…

– Очень понятно! Спасибо…

– С диспетчером связывался? – напомнил капитан.

– Только собираюсь… Как подключиться? – спросил Вадимиров.

Капитан, должно быть, забылся или, после первого успеха, излишне перенадеялся на собственные силы, потянулся корпусом и резко высоко поднял левую руку, чтобы подключить связь, тумблер которой был расположен на верхней панели. Но это его движение, видимо, вызвало такую неожиданно острую боль, что он тут же издал короткий, на половине оборвавшийся стон, замер на мгновение и повалился вперед, простреленной грудью прямо на рычаг управления. Хорошо еще, что старший лейтенант Вадимиров руки со своего рычага не снимал и усилием обеих рук сумел выровнять начавшую резкий крен машину. Не среагируй он вовремя, «шмель» мог бы уйти в штопор, а вертолет – это совсем не спортивный самолет и не в состоянии выполнять такие фигуры высшего пилотажа.

– Ну, ты, капитан… – не удержался Семарглов и тут только понял, что капитан опять сознание потерял.

Капитан, возвращенный в нормальное сидячее положение, признаков жизни почти не подавал.

– Прилетели… – сказал Василий Иванович. – Чуть было не приземлились…

– Пока рановато… – переведя дух, ответил Вадимиров. – Еще часа два до аэродрома… По крайней мере, час сорок, потому что я временами скорость добавлял…

– Как садиться будем? – Семарглова этот вопрос очень волновал.

Впрочем, самого Вадимирова он волновал не меньше.

– Я думаю, что смогу снизиться максимально. Попытаюсь, по крайней мере… Может быть, не смогу зависнуть. Я пробовал, сбрасываю скорость, начинаю падать… Но буду лететь на самой малой, какую смогу удержать. Чтобы можно было прыгать… Вы все сможете спрыгнуть без проблем… Всем не впервой, наверное, так десантироваться…

– А кто прыгать не может? – Василий Иванович посмотрел на второго пилота.

Капитан задышал уже заметно глубже. Складывалось впечатление, что он спит.

– Тому придется вместе со мной рисковать…

Семарглов взял в руки шлем второго пилота. Рассмотрел, примерил. Нашел на шлеме тумблер. Щелкнул, прислушался.

– Тишина. Связи нет…

– Поищи на верхней панели. Он там хотел включить.

Семарглов поискал.

– Должно быть, это…

Щелкнул тумблером. В шлеме послышался легкий треск и отдаленные голоса. Василий Иванович протянул шлем Вадимирову, чтобы тот вел переговоры с диспетчером.

– Дай шлем… – внезапно с непонятной злобой неизвестно на кого, может быть, на себя, может быть, на ранение, может быть, на судьбу, забросившую его сюда, может быть, даже на старших лейтенантов, взявших на себя обязанности пилотов, прохрипел капитан, к которому снова вернулось сознание. – Подключи ларингофон… И пристегни меня ремнями… Жестко, без жалости… Долетим и сядем, мать вашу… Это я обещаю… Фляжка со спиртом под сиденьем. Налей!.. И за командира тоже…

16

День уже перевалил за собственный экватор, но белое солнце палило по-прежнему. Камни на солнце раскалились и жгли тело даже через гимнастерку и через штаны. А уж бронежилет вообще стал финской баней персонального ношения. Пришлось его до поры до времени снять, хотя капитан Топорков и знал, что подает этим дурной пример солдатам. Во время операции бронежилеты снимать разрешается только на долговременном отдыхе, когда выставлены посты дальнего наблюдения. Но погода приказных порядков не поддерживает. Дураком надо быть, чтобы порядки принимать всерьез в такое пекло… И если солдатам захочется бронежилеты снять, капитан этого не заметит…

Локти упираться в жесткие горячие камни тоже устали, до боли, до мозолей упираются… У капитана Топоркова бинокль не такой мощный, как у майора Солоухина, советский, не трофейный, но и он позволяет кое-что рассмотреть в подробностях. А сейчас подробности его интересовали даже больше, чем общая численность и военная организация отряда – численность невооруженным глазом определяется, а военная организация не определяется вообще. Потому и возникает интерес к подробностям. Внешне душманы сильно не походили на тех, кого он встречал раньше на этой войне, а встречал он многих и разных, и даже разной национальности, потому что Афган, как Советский Союз, многими культурами славен. Да и вооружением эти отличались. Автоматы были не у всех. Треть состава была вооружена чем попало, несколько человек даже несли с собой длинноствольные ружья, оставшиеся им, должно быть, от предков. А кое-кто вообще шел с кетменем,[19] но нес это орудие гордо, как настоящее оружие.

На языке вертелось какое-то сравнение, но никак сорваться, преобразовавшись в слова, не могло. И только когда колонна подошла ближе и рассматривать ее можно было уже без бинокля, Топорков понял, что напоминает она иллюстрацию из книги, прочитанной в детстве про какую-то крестьянскую войну в России. Что за книга, как называется, он уже не помнил. Помнил только иллюстрацию. Там крестьяне тоже шли с тем, что под руку попадет – с косами, серпами, деревянными вилами… И эти, здешние и современные, больше напоминали крестьянское ополчение, чем отряд обученных и хорошо подготовленных душманов.

Откуда такие?

Вообще, ополчение, как понимал его капитан Топорков, является не чем иным, как орудием народного гнева. Есть или нет надежда на регулярную армию, не это решающий фактор. Фактор только один – должен состояться какой-то конкретный момент, который даст толчок гневу. И пойдет воевать весь народ с присущей ему яростью, хотя и с неумением.

Что толкнуло местных жителей на создание ополчения?

Думать так не хотелось, но Топоркову показалось, что ответ очевиден. Не было в действиях ни советских войск, ни регулярной афганской правительственной армии чего-то такого за последнее время, что заставило бы подняться даже тех, кто раньше воевать не хотел. Кроме одного факта – уничтожения имама Мураки. Может быть, предвидя именно такой результат, сами проправительственные спецслужбы Афганистана и не пожелали действовать самостоятельно и опять вплели русских?

Говоря по правде, к народному ополчению кадровый военный в третьем поколении капитан Топорков относился как всякий военный человек с пренебрежением. Ополчение не представлялось ему реальной угрозой. Реальной угрозой представлялось другое. Как человек умный, Топорков легко представлял себе, что авторитет уничтоженного имама распространялся не только на отдельно взятый район проведения операции. А что, если ополчение поднялось по всей стране? И недалек, может быть, момент, когда оно перестанет быть ополчением, получит опытных командиров или из своих рядов выдвинет, вооружится и приобретет опыт боевых действий. И все предпосылки к этому налицо. Ведь за последние дни, как раз после уничтожения святого имама, значительно активизировались караванщики – гонят и гонят через границу оружие. Ниоткуда оружие не возьмется. Не вопрос одного дня концентрация больших запасов на границе. Должно быть, подготовили заранее. А если подготовили заранее оружие, следовательно, знали, что оно вскоре понадобится в большом количестве.

Стоп-стоп-стоп… А что, если смотреть на вопрос с другой стороны…

Топорков сам остановил себя, понимая, что он забирается в дебри таких соображений, в которых разобраться не сможет. Целесообразность войны кончается там, где начинается политика. Тем не менее мысли сами лезли в голову, и изгнать их никак не удавалось. А если не удавалось, необходимо было мысли отпустить, чтобы они выстроились в какую-то логическую цепочку, и тогда уже не будут так доставать.

Так что же получается?

А получается следующее… Заказ на устранение вроде бы второстепенной, не политической, но в то же время опасной для правительства фигуры поступил от афганской стороны. При этом было подведено некое логическое обоснование необходимости действовать силами советского спецназа, поскольку надеяться на афганцев в операции против святого из их народа невозможно. Пусть так… Даже это можно принять на веру, хотя верится в такое с трудом. В любом народе есть собственные «иуды», падкие на тридцать сребреников. Но кому-то, судя по всему, необходимо было, чтобы это было сделано непременно руками советских солдат. Чтобы именно они вызвали возмущение народа. Конечно, при этом достанется и тем, кто услугами этих солдат пользуется. Но не по полной программе. И всегда можно найти «козлов отпущения», чтобы добиться своей цели. А цель-то какова? Поднять простой народ против «шурави»?.. Добиться смены собственной власти?.. Еще что-то?.. И, самое главное, кто эту цель определил?

Да, именно от этого и следует «плясать»… Кто-то все просчитал, кто-то предусмотрел все варианты обширной многоходовой операции, отмел ненужное и запустил механизм… Выполнено классически. И советский спецназ попал в ловушку…

Караваны с оружием давно стояли на границе в ожидании своего часа. В ожидании того, когда понадобится много оружия, чтобы превратить возмущенную и оскорбленную толпу в грозную армию. И тот, кто ставил перед собой такую цель, может быть, ее добился…

* * *

Сажать вертолет капитану, несмотря на все его громадное желание, не дали. Оба старших лейтенанта возмутились из опасения, что второй пилот снова потеряет сознание, и предложили ему единственную возможность, доступную для раненого, – командовать и инструктировать. Капитан, впрочем, возмущался недолго. Должно быть, сам чувствовал, что даже возмущение дается ему с трудом, и вообще сил у него не так много, чтобы выполнить задачу «на отлично», а другой оценки при посадке у профессионала быть не должно. А если, как предположили старшие лейтенанты, вдруг случится что-то такое же, как в первый раз, когда капитан за тумблером потянулся, то ситуация может стать более серьезной, чем при простом действии пилота в качестве инструктора. С помощью инструктора, при его активном пошаговом консультировании, пусть и не «на отлично», но все же старший лейтенант посадить вертолет сможет.

Он посадил… Правда, в последний момент рука слегка дрогнула – слава богу, что только слегка! – и Александр Владимирович слишком резко убрал «выбор винтов»,[20] отчего вертолетные колеса стукнулись о бетон жестковато. Но, даже если поставить ему оценку «неудовлетворительно», машина и экипаж вместе с пассажирами не пострадали.

Зачихал и закашлялся неумело останавливаемый двигатель. Винты, качнувшись в последний раз, чуть-чуть подрожали и замерли. Это только во время вращения они кажутся легкими, воздушными и ажурными. И только в неподвижном положении видно, насколько тяжела и мощна каждая лопасть. Поневоле удивишься – как такая тяжесть может помогать машине летать…

Вадимиров вздохнул, как застонал, и рукавом вытер пот со лба. Глаза уже заливать начало, а оторвать руки от рычага управления в процессе посадки старший лейтенант не решался. К вертолету, оставляя за запасным колесом облака пыли, обгоняя один другого, уже ехало сразу три армейских «уазика». Один из них с медицинскими крестами на дверцах. И когда старший лейтенант Вадимиров, как полагается командиру экипажа – пусть даже командиру «разового пользования», – первым выпрыгнул на бетон, то сразу предстал перед полковником Раухом.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – сказал громко, привыкший уже перекрикивать винты, но посмотрел устало и вяло.

– Здравствуй, старлей. А где Семарглов? – в армии спрашивать полагается с того, кто командует.

– Раненого выводит… Второго пилота…

Вадимиров кивком головы показал врачу и двум санитарам с носилками, куда им идти.

– Ты сам «шмеля» сажал?

– Так точно.

– Надо же, справился… Молодец! – Голос полковника, впрочем, радости не показал. Должно быть, жара даже радость выжигает. – Потери есть?

– Первый пилот и подполковник Яцко.

Полковник вздрогнул и то ли погладил, то ли почесал лысину.

– Как случилось? С Яцко…

– При посадке уже. Нас преследовали… Отрывались на скорости. Подполковник молодец, терпел, но шел все же последним. Пуля под мышку попала, под бронежилет…

– Сразу умер?

– Нет… В вертолете, на руках у Семарглова.

– Что-то говорил?

Вадимирову показалось, что полковника только одна тема волнует. И он ответил, как понял, строго по теме:

– Что-то про «дух Мураки» бормотал…

Раух отчего-то, как показалось старшему лейтенанту, застеснялся и даже слегка покраснел загорелым лицом. И увел разговор в сторону:

– Задача выполнена?

– Так точно. И пленный, и все содержимое сейфа… Только там «духов» оказалось – море…

– Ладно. Сейчас Семарглов появится, доложите на месте. Аэродром не покидаете. Летите всем составом на выручку майора Солоухина. Соседний вертолет… – полковник показал кивком головы. – Карты места действия, боекомплект и сухой паек вам сейчас доставят. И в пополнение приедут твои парни из взвода разведки, кто на месте оказался… Тоже два часа назад прилетели…

«ГАЗ-66» уже подъезжал к соседнему вертолету.

– Понял, товарищ полковник…

* * *

– Идут, товарищ майор… – из-под скалы, сидя рядом с радистом, подсказал вестовой. – Пешим ходом, как и первые…

Майор Солоухин сначала просто посмотрел в противоположный конец ущелья, потому что расстояние было не слишком велико, потом, заинтересовавшись, как и капитан Топорков, подробностями, поднял к глазам бинокль и сразу удовлетворенно хмыкнул.

– Всем колхозом… – сказал с усмешкой. – Можно было и подкрепление не просить… И без авиации обошлись бы…

– У них, товарищ майор, нет колхозов… – подсказал младший сержант Савельев.

– Разве?.. И все равно… Колхоз, он и в Африке колхоз…

Майор со своим опытом сразу, только по внешнему виду, определил, что за войско перед ним. И, точно так же, как капитан Топорков, сразу понял, чем вызвано такое обширное пополнение в рядах душманов. Но он просчитал ситуацию дальше. У Солоухина, словно бы без предварительного анализа и логического перехода со ступеньки на ступеньку, сразу, как озарение, возник вопрос – а погиб ли в самом деле в той злополучной засаде имам Мураки?

Воспитанный советской военной школой, майор отлично знал, как много значит для людей пропаганда и что пропаганда может сделать с любой толпой, даже самой цивилизованной, как произошло в Германии в тридцатых годах. Про толпу малообразованных и подвластных чужому мнению людей и говорить не стоило. С толпой можно было сделать все… А если есть в наличии еще и умелый дирижер, точный и тонкий психолог, он выжмет из ситуации триста процентов.

При отсутствии в Афганистане развитых коммуникационных инфраструктур здесь особую роль играют слухи. И слухи, умело профильтрованные, дающие богатую пищу для необузданного восточного воображения, были запущены так, чтобы они обросли небывалыми подробностями, и сделали свое дело. Судя по тому, что известно Солоухину о положении в стране, все так и обстоит. Они свое дело сделали. Вернее, только еще начали делать. И осталось, судя по всему, совсем немного времени до сакрального[21] момента. Именно сакрального, который любая пропагандистская машина постарается использовать.

Да, была охота на караван, в котором предположительно находился имам Мураки. И материал о путешествии имама, обычно не любящего путешествовать, был умело подсунут афганским правительственным и советским спецслужбам вместе с идеей уничтожения святого. Вывод напрашивался сам собой – имама так тщательно оберегали несколько лет вовсе не для того, чтобы уничтожить его в простейшей, пусть даже и организованной засаде. Можно, конечно, было и имама принести в жертву ради возбуждения народных умов. Можно было… Но, судя по тому, как была задумана и организована эта операция, просчитывали ее недюжинные умы. И они бы своего не упустили. Грех было бы останавливаться на полпути. А подсунуть под уничтожение можно было любого человека, загримированного под имама Мураки. Это несложно…

А пройдет еще немного времени, и Мураки воскреснет!..

Именно так… И станет настоящим святым, вернувшимся из смерти…

Вот тогда его призыв ко всем жителям страны, мужчинам, женщинам, детям, встать с оружием в руках – станет стопроцентно выполняемым приказом! После всенародного чувства горя от утраты, которое слухи вскармливают в каждом доме, в каждой семье, факт состоявшегося по воле Аллаха воскрешения будет воспринят однозначно, и уже никто не посмеет ослушаться святого…

Майор Солоухин умел просчитывать пропагандистские трюки. Но бороться с ними он не умел, потому что по профессии был не пропагандистом, а только военным, только офицером, слово которого произносится из уст оружия. И в этой ограниченности даже сейчас он чувствовал свой существенный недостаток…

* * *

Приближение сильного подкрепления, спешащего с другой стороны ущелья, заметили и в первой колонне, так неорганизованно отступающей под минометным и дальним автоматным огнем, если не сказать, попросту бегущей с поля боя и даже не выставившей минимального прикрытия своему бегству. Но даже бегство, хорошо знал Солоухин, не делает из афганца труса. Афганец бежит, думая о том, как остаться живым и вернуться туда, откуда он бежал, чтобы стать победителем. Такое на его памяти случалось уже не однажды. Афганцы не знакомы с таким понятием, как деморализация. При этом они воюют, как умеют, хотя всем казалось, что они этого делать не умеют вовсе. Но даже владычица половины земного шара в период своего могущества – Великобритания, – завоевав соседнюю Индию и входящий тогда в состав Индии Пакистан, не сумела покорить гордых афганцев, живущих, по сути дела, средневековыми понятиями. И после кровопролитной длительной и жесточайшей войны вынуждена была признать свое поражение и отступить. Это было первое поражение Великобритании за последние пару веков, с тех пор, как Англия вынуждена была признать независимость Соединенных Штатов, оставив за собой право управлять только Канадой. Афганцы не любят покоряться силе. И снова пошли с кетменями на автоматы и даже минометы…

Майор Солоухин даже интерес испытывал, наблюдая за тем, как поведет себя первая колонна. А повела она себя вполне в соответствии с его ожиданиями. Прозвучала, должно быть, не слышимая издалека команда, и бегущие внезапно остановились, быстро осмотрелись и стали прижиматься к скалам, занимая позицию для обороны. Кому камня не досталось, прямо посреди дороги улеглись – все равно меньше вероятность получить минный осколок. Полное отсутствие защиты быстро превратилось в жесткую защиту, и плотный автоматный огонь остановил рвущихся вдогонку за противником десантников, вынудил и их залечь. Стрелки, однако, в банде были никудышные. Десантура урон почти не понесла, а минометчики вообще, пользуясь дальностью дистанции, спокойно продолжали свое дело и клали на дорогу одну мину за другой.

– Савельев! – крикнул майор.

– Я! – отозвался младший сержант из своей «табакерки».

– Наладь с десантурой постоянную связь!

– Мы на волне сидим… Есть связь!

– Попроси прекратить минный обстрел. Или пусть стреляют только изредка. Иначе вторая колонна не подойдет или пойдет поверху. Одну сторону мы удержим, а что на другой стороне – неизвестно. Сообщи, что метров через восемьдесят от последних «духов» начинается зона нашего минирования. В нее пока вообще не стрелять…

– Понял, товарищ майор…

Это было только одно соображение. Существовали и другие. Солоухин видел еще при погрузке в вертолеты, что запас мин у десантников ограничен. Его рассчитывали только из принципа необходимости для обстрела сотни, которую и планировалось уничтожить. С ящиками по горам бегать не слишком удобно, лишнее брать – смысла не виделось, и потому сейчас боезапас следовало поберечь.

Рация торопливо запищала.

И минометный огонь, откликнувшись на приказ командующего операцией майора, уже через пару минут приобрел иную интенсивность. После одновременного залпа из всех стволов воздух долго не вибрировал от минной песни, и слышались только обоюдные автоматные очереди. Потом одна мина все же пролетела и взорвалась в середине дороги, умудрившись задеть осколками пару человек. И больше не стреляли. Только сами десантники, группами прикрывая друг друга, грамотно совершали перебежки, сближаясь с противником, и снова залегали.

Дистанция преследования сокращалась, и это показалось командиру душманов опасным. Он дал новую команду. «Духи» стали отходить короткими перебежками, таким образом приблизившись к зоне минирования еще метров на сорок и заставив группу Солоухина подготовиться к вступлению в действие. С другой стороны туда же приближалась вторая колонна, бойцы которой на ходу готовили автоматы. Те, у кого автоматов не было, сдвигались в задние ряды, рассчитывая, должно быть, вооружиться, как только появятся первые потери. А потери появились скоро…

– Савельев! Десантуре – открыть огонь по второй колонне… – Майору Солоухину сверху хорошо было видно, что, кому и как следует делать.

– Понял, товарищ майор…

Опять запищала рация. Десантники откликнулись на сигнал. Теперь уже пусть и не полностью прицельным огнем, но все же они могли доставать встречную колонну. И в первых рядах несколько человек вскоре упали под ноги остальным, дав возможность вооружиться тем, кто шел почти безоружным.

Солоухин просчитал классическую ситуацию верно. Необученное пополнение военную классику, естественно, не знает и тоже, после первых же потерь, горит желанием ответить активными действиями, не понимая, что активные действия, если они не сообразуются с обстановкой, могут быть губительными даже при значительном численном превосходстве. Какие активные действия душманы могут предпринять в своем странном с точки зрения военной науки положении? Только встречную перестрелку. Что они тут же и начали. Но если для десантников встречная перестрелка являлась одновременным обстрелом и первой колонны, то новоиспеченные душманы, стреляя в далеких пока для них десантников, одновременно стреляли в своих же.

Согласно законам боя, первой колонне следовало залечь и лежать без движения, пока над ними свистят пули подошедшей колонны. Но законы пишутся для тех, кто в состоянии их выполнить. Необученные солдаты такой способностью не обладают. Нервы не выдерживают напряжения – в тебя стреляют, значит, необходимо тоже стрелять. А если дал несколько очередей с одного места и «показал себя», следует обязательно перебежать в другое место. Вот тут-то и возникает эта возможность – угодить под пули тех, кто пытается тебя спасти…

Вторая колонна приближалась, рассеявшись по всей ширине ущелья, и, таким образом, уже перестав быть собственно колонной, но от этого потери не уменьшились, а процентное число вооруженных возросло. Ситуация несколько меняла первоначальные планы спецназовцев. Пополнению предстояло вот-вот попасть на мины с механическими взрывателями, заложенные для первой группы. Если это остановит «духов», то они не войдут в сектор кинжального расстрела, подготовленного Солоухиным. И не могут быть задействованы мины с дистанционным управлением, пока первая группа не начнет отступать дальше. Дальше от десантуры и ближе к своим…

17

Для старшего лейтенанта Семарглова и его взвода день выдался таким же напряженным, как минувшая ночь и следующее за ночью утро. Солдаты устали, как, впрочем, и сам старший лейтенант, но в новом вертолете спать было уже не так неприятно, как в первом. Здесь не так шумело и трясло, и ни у кого не возникало опасения проснуться во время свободного падения. И все, кто как мог и умел, старались пристроиться с возможностью поспать.

Взвод разведки вместе с командиром собрался в этот раз почти в половинном составе, что с ним вообще случалось в последних операциях редко. В результате единственный вертолет, оказавшийся подготовленным к немедленному полету, был набит гораздо больше всех допустимых норм, тем не менее это не смутило даже пилотов. Разведчики тоже не успели отдохнуть, и многие спали прямо на полу салона. В том числе и сам старший лейтенант Вадимиров, уютно устроившийся рядом с выходным люком.

Семарглову, когда после доклада полковнику Рауху он получал новое задание, казалось, что после завершенной операции он готов уснуть хоть на ходу, хоть на лету, хоть на бегу. По крайней мере, шел он к новому вертолету так, словно перед этим основательно «хлебнул» из пилотской фляжки. Бетонированная поверхность аэродрома слегка пошатывалась под ногами – плавно, как играла на волне. И Василий Иванович сам не замечал, как тяжко вздыхает. Тем не менее уже в вертолете старший лейтенант, как ни старательно закрывал глаза, уснуть не смог. Потому что, едва закрывал глаза, перед внутренним взором вставало осунувшееся лицо подполковника Яцко, измученного маршем и получившего избавление от мук в виде пули. Впрочем, избавление подполковник получил, скорее, не от мук физических, а от мук нравственных, потому что последняя его фраза показала, о чем человек долго и надсадно думал.

«Дух Мураки»…

Говоря честно, Василий Иванович Семарглов в свои молодые годы давно научился присматриваться и прислушиваться к людям больше, чем это могло показаться со стороны при его обычной легкомысленной манере поведения. Эту манеру поведения он сам выбрал себе как защиту от окружающей среды, и такая защита пока работала безотказно. Однако от самого себя она защитить не могла, хотя внешнее поведение тоже формирует внутреннего человека, вопреки общему мнению, что только внутренний мир влияет на поведение видимое. Никто бы со стороны не сказал, что он переживает, что он утруждает себя тяжелыми мыслями о деле, в котором принимал непосредственное участие. А он переживал…

«Дух Мураки»…

И совсем не думал старший лейтенант, что он особо чувствительный человек. Он себя к обычным относил и никогда к особенным. И потому, что сам переживал, к другим присматривался. И то же самое наблюдал. И среди офицеров, и среди солдат. При этом отдавал себе ясный отчет, что само уничтожение имама, которого афганцы считали святым, может быть, и неприятный осадок на душе оставляет, тем не менее неспособно вызвать тот поток чувств, что обрушился на спецназовцев и даже не только на них, а на всех, кто так или иначе соприкасался с операцией. Семарглов слышал, что даже прапорщик-заправщик с аэродрома, что отправлял их вертолеты на задания, слег в госпиталь с сердечным приступом. Во всем виноваты последствия. Странные ощущения жесткого постороннего взгляда… Землетрясение… Облако в форме человеческого глаза… Все это в совокупности так повлияло на людей, что уже на протяжении длительного времени заставляло беспокоиться.

И вот теперь подполковник Яцко… Последние его слова…

«Дух Мураки»…

Что же это такое?.. И сколько это будет длиться?..

Может быть, как говорят, от расплаты за содеянное никогда и никуда не уйти?..

Может быть, любой святой, невзирая на вероисповедание, лицо неподвластное человеческому суду?.. Кто даст ответ?..

* * *

Выспаться никому не дали, поскольку полет много времени не занял. Вся оперативность операции обусловливалась как раз близостью района действий. Как и полагается, к старшему лейтенанту Семарглову, как к командиру группы, подошел второй пилот, протянул руку, чтобы за плечо тронуть, но Василий Иванович сам глаза открыл. Он так и не уснул и ждал этого момента.

– Прилетели?

– Подлетаем…

В этом вертолете и кричать сильно не надо было. Звукоизоляция хорошая. И долетели, кажется, слишком быстро. По крайней мере, то, что уже долетели, поняли все в группе, зашевелились, сели прямее. Старший лейтенант Вадимиров вообще встал и ремень подправил, и автомат в руки взял, показывая, что он к десантированию хоть сейчас готов.

Семарглов, а за ним и Вадимиров двинулись к пилотской кабине. Казалось, было все точно так же, как недавно, меньше суток назад, но тогда следом за ними двинулся и подполковник Яцко. Сейчас уже подполковника не было за спиной, и не будет его там никогда. Никогда… И от этого, от чувства безвозвратности, становилось невыносимо грустно, словно подполковник был им обоим хорошим добрым другом, на которого всегда можно положиться в бою. И совсем забылось, как раздражал их Яцко, как нервировали его не всегда обоснованные придирки при разборе каждой прошедшей операции, как морщились они, глядя на раскрытый бессильный рот задыхающегося подполковника на марше… Не повторится это, потому что «дух Мураки»…

– Где-то сбоку идет бой, – сказал первый пилот, не оборачиваясь. – Мы вас высаживаем в тылу. Выбирайте, что лучше – спуститься с перевала или догонять по дороге? По дороге будет километров на пятнадцать дальше. С перевала – крутовато.

Старшие лейтенанты переглянулись. Семарглов предпочел выслушать мнение более опытного товарища, чем пользоваться своим правом командира. Взгляд его откровенно спрашивал.

– С перевала обзор, по крайней мере, будет… – решил Вадимиров. – А пятнадцать километров после ночного марша короткими не покажутся…

– Перевал… – без сомнений подтвердил Василий Иванович.

Первый пилот не ответил, только круто «заложил» машину на бок и стал снижаться, показав этим, что выбор ему понятен, а остальное его волнует мало.

– Готовьтесь, – кивнул второй пилот. – Садиться не будем, прыгайте…

Высадка прошла быстро и без проблем с высоты около метра. Вертолет, едва все спецназовцы оказались на перевале, тут же поднялся выше и сразу пошел в разворот для дальнейшего пути, который шел в сторону аэродрома. Торопился, похоже, еще куда-то. В горячке последних дней и вертолетчикам не давали отдохнуть, и высыпались они зачастую, когда вертолет заправляли для следующего вылета топливом и боекомплектом.

Сверились по карте. Каждый из старших лейтенантов со своей.

– Бери, сколько тебе с собой надо, и – вперед, к дороге… Мы пока сориентируемся здесь.

– Думаю, не к дороге… Попробуем поверху пройти. Рядом с дорогой старая тропа обозначена… – показал Вадимиров в карте. – Правда, потом она обрывается… Может, там и спустимся…

– Действуй! Мы выходим через пять минут. Темп маршевый.

Командир разведвзвода взял с собой десять человек, в числе которых оказались, как всегда, снайпер ефрейтор Щеткин и Иванов-Петров-Сидоров. С привычной командой работать всегда легче. Пять минут прошли быстро, и основная группа вышла в марш. Если не считать нарушения дыхания и излишней нагрузки на мышцы, то спускаться по серьезному горному склону несравненно труднее, чем подниматься на него. Конечно, нагрузка на мышцы тоже немалая, но не такая, как при подъеме. А вот осторожность, выверенность каждого шага, более того, многих шагов вперед – это все сильно замедляет движение. Поэтому обычно используется не прямое направление спуска, а плавное, вдоль склона, в направлении необходимого движения. Это позволяет и скорость поддерживать необходимую, и силы сохранить. А когда запас сил может понадобиться, не скажет заранее никто.

Но на сей раз марш был непродолжительным. Уже через полчаса быстрого хода, когда стала слышна отдаленная автоматная стрельба и редкие выстрелы минометов, старший лейтенант Семарглов увидел сбоку троих бойцов разведвзвода, сигнализирующих ему – необходимо было свернуть в сторону и пройти короткий участок по очень крутому и сложному склону. Но этот участок преодолели быстро, без задержки. И оттуда, с места, где ждали разведчики, увидели капитана Топоркова с отделением солдат.

– С прибытием, – хмурый и задумчивый, словно невыспавшийся Топорков пожал Василию Ивановичу руку. – Выступаем над ущельем. Здесь есть тропа. Две с лишним сотни душманов прошло только что подо мной. Желают соединиться с сотней, которая отступает им навстречу. В месте встречи их сверху накроет Солоухин, с другой стороны ущелья подопрет десантура. Наша задача – не пропустить их назад.

– Может, – предположил Семарглов, – снизу держать? Там уж точно не пропустим…

– Снизу голые скалы и пыльная дорога между ними. Пыль от пули не защитит. Больше укрыться негде. Идем поверху… Минеры! «Цепочку» на тропе, как договаривались… И догонять…

И, не желая больше советоваться, пошел первым. То есть первым в общей группе, потому что старший лейтенант Вадимиров с несколькими разведчиками еще раньше, до прихода Семарглова, выдвинулся на проверку тропы.

Звуки боя становились слышны все более отчетливо. Но все они преимущественно носили схожий характер. Старший лейтенант, идущий рядом с Топорковым, поворачивал голову, чтобы лучше слышать, и пытался определить картину боя.

– Майор в ущелье спустился? – высказал свое предположение.

– Он еще в бой не вступил…

И, словно в ответ на этот короткий разговор, послышался звук от разрыва фугасной мины. И тут же, продолжая звук уже в иной тональности, затрещали автоматы. Определить, что стреляют сверху, со склона, оказалось нетрудно.

– Все! Выходим на самый край! – решил Топорков, тоже по звукам ориентирующийся.

И одновременно с его словами на тропе появился вдруг откуда-то взявшийся старший лейтенант Вадимиров, показывающий направление движения ближе к обрыву, к скалам, нависающим над дорогой…

* * *

Мина была установлена в проходном месте, где душманы ее миновать не должны бы были, и прекрасно замаскирована. Майор Солоухин, выбрав место для засады, сам наблюдал, как минеры, ввинтив в корпус взрыватель, обернули его папиросной бумагой от разорванной сигареты и посыпали и сам корпус, и плоский, похожий на шляпку гигантского гвоздя взрыватель пылью, собранной ладонями под скалами. Носили целыми пригоршнями, выбирая совпадение по цвету с той пылью, что вокруг лежала. А папиросная бумага для того, чтобы пыль не засыпала зазор между взрывателем и корпусом. Бывали уже такие случаи, что даже пыль мешала взрывателю сработать в нужный момент. Минеры в группе опытные, их учить не надо, контролировать не надо тем более, потому что контроль за тем, что не слишком понимаешь, бывает иногда смешон. Они сами свое дело знают и выполняют хорошо. И наблюдал Солоухин только из любопытства и чтобы место запомнить, когда придется ждать приближения «духов» к точке «икс». Эту точку, не мину, а именно точку, контролировать хочется всегда, потому что именно она становится сигналом к основному действию. И для Солоухина не было проблем в том, чтобы, однажды увидев, уже запомнить месторасположение критической точки, хотя при этом он не пользовался никакими ориентирами. Просто вот так вот, посмотрел и запомнил, потому что именно от этой точки начинается все дальнейшее, и без нее начало будет скомканным и малоэффективным…

«Духи» приблизились…

Солоухин наблюдал за происходящим невооруженными глазами, убрав за ненадобностью бинокль в футляр, но психологическое впечатление было такое, будто он в бинокль смотрит. Обманчивое впечатление. Оно всегда присутствует в подобном моменте. Шагающая нога казалась гипертрофированно большой, и точка, эту ногу ждущая, выглядела для майора такой явной, словно рядом стоял штырь с красным сигнальным флажком. Но нога медленно опускалась и точку не видела. Неестественно медленно, создавалось впечатление, сближалась с ней. Медленно, хотя человек бежал… А потом все вернулось в естественное время – столб огня и пыли скрыл и человека, наступившего на шляпку «гвоздя», и тех, кто был к этому человеку ближе других. И даже задние ряды душманов, шарахнувшиеся, роняя друг друга, в стороны, только смутно угадывались…

Майор ждал дальнейших действий противника. Как-то они поведут себя? От этого зависело и поведение спецназовцев. Но неопытность ополченцев опять сказалась. Они не смогли в пылу боя, непривычные к боевой обстановке, сориентироваться – видели, что тот, первый отряд обстреливают минами. И ждали, должно быть, что их тоже будут обстреливать. Они не слышали характерного свиста, предшествующего взрыву. Тем не менее не сразу поняли, что случившееся здесь, на дороге, это не обстрел, а обыкновенная противопехотная мина… Но порыв душманов, их злость и ярость были так велики, что взрыв не остановил всех, разметав тела и остатки тел ближних. Остальные продолжали движение к новым минам точно так же упрямо и бездумно, как продолжали стрелять, мешая своим же подняться.

Заминированный «коридор» заполнялся стремительно. Солоухин глянул на прапорщика-минера, поймал встречный взгляд и кивнул, подтверждая молчаливый приказ.

Прапорщик выдержал три-четыре секунды, давая «духам» плотнее войти в «коридор», и только после этого замкнул контакты на аккумуляторе. Первичное пламя ослепляло ненадолго, потому что через несколько секунд все внизу застилала пыль. Майор даже команду не дал, зная, что его парни свою работу выполнят и без команды – всегда выполняют ее четко. И действительно, из пылевой тучи в одну и в другую сторону выскакивали «духи», но тут же попадали под кинжальный автоматный огонь. Причем в момент, когда они этого не ожидали, когда они готовились к бою, который произойдет скоро, но где-то там, впереди, где бой уже идет, а никак не сейчас, в настоящий момент. Сейчас они оказались не готовы не только к атаке, но даже к сопротивлению. И никто не взял на себя команду, никто не посоветовал не высовываться из тучи и не приказал искать под прикрытием пыли спасения среди камней. Впрочем, и камней-то подходящих рядом было не много. Солоухин специально выбирал такой участок. Пыль оседала быстро, и было видно, что в колонне, которая перестала быть колонной, началась паника. Создавалось впечатление, что «духи» так и не поняли, что попали в минный коридор, и по-прежнему думали, что угодили под минометный обстрел. Следовательно, предстоит ждать следующего убийственного залпа, от которого нет возможности спрятаться.

Теперь огонь начался интенсивный и прицельный. Душманы от взрывов потеряли около двадцати процентов состава. Автоматные очереди сверху, с короткой дистанции, оказались еще более убийственными. И только тут они поняли, что угодили в засаду. Кто-то попытался отстреливаться, кто-то понял, что в таком положении, не имея возможности укрыться и практически не видя противника, отстреливаться бесполезно. Прозвучала команда, и, к удивлению майора Солоухина, «духи» начали отступать быстро, но организованно, совершенно без паники. Два десятка бойцов давали по скалам хаотичные неприцельные очереди, словно чертили по камням пулями. Остальные отходили. Потом остальные стали отстреливаться, и теперь первые отступали. Этот простейший тактический прием оказался, похоже, единственным, чему душманов сумели или успели научить до того, как они попали в бой. Но весь предыдущий опыт говорил о том, что уже в следующем бою эти, обстрелянные, афганцы станут упорными солдатами. Может быть, со спецназом ГРУ им тягаться сложно, если вообще возможно. Но с другими частями, даже с десантурой, они уже смогут вести бой. Может быть, и на равных…

Но майору необходимо было держать под контролем все поле боя, а не только то, что находится непосредственно под носом. Первая колонна, так неудачно попавшая меж двух огней, все еще не пришла в себя, когда десантники предприняли мощную и быструю атаку, начав ее вместе с сильным и интенсивным минометным обстрелом. Обстрел прекратился только тогда, когда дистанция стала опасной. Душманы попытались отстреливаться, но было уже поздно. Не имея численного преимущества, да еще после нескольких бездарно проигранных моментов боя, «духи» не были готовы к активному сопротивлению. А уж когда дело дошло до рукопашной, то все кончилось быстро, потому что здесь десантникам мало кто может противостоять.

«Духи» сложили оружие.

Отступление второй колонны тем временем тоже приостановилось. Их сзади встретила группа капитана Топоркова с подоспевшим подкреплением. И здесь огонь был такой плотный, что те, кто решил прорываться через огонь, оказались в небольшом количестве, и бойцы Топоркова просто забросали дорогу гранатами.

Осталось около сотни душманов, зажатых со всех сторон. Они даже почти не отстреливались, не видя противника. Но противник огонь вел на уничтожение. И через минуту над дорогой появился лоскут белой материи, прицепленный к автоматному стволу…

Часть вторая В ПОИСКАХ СВЯТОГО ИМАМА

1

На разбор операции к полковнику Рауху собирались только после того, как майор Солоухин допишет рапорт. Впрочем, написал он его быстро, привычный к лаконичной армейской фразе, и позвал к себе в палатку офицеров, участников действий по уничтожению и частичному пленению большого, хотя и плохо вооруженного отряда. Капитан Топорков уже сидел в майорской палатке и, кажется, знал, о чем пойдет разговор. Старшие лейтенанты Вадимиров с Семаргловым отсыпались, не раздеваясь, зная, что скоро идти в штаб. И у командира появились по первому зову, пусть и с красными от бессонницы глазами, но даже умытые и побритые.

Майор сидел на табурете перед столом и вертел в руках две странички своего рапорта, впрочем, не заглядывая в написанное, из чего ясно было, что рапорт перед глазами – это попытка чем-то занять руки, которые деть некуда. Значит, майор чувствует себя неуютно, и, скорее всего, неуютно должны себя вскоре почувствовать и офицеры.

– Разговор не великий, но все же достаточно серьезный и тонкий, – угрюмо оглядев всех, сказал Солоухин. – И тема, мне кажется, назрела… Тема, на которую почему-то открыто говорить не принято… Сегодня во время операции, понимаешь, я отдаю радисту приказание, а младший сержант в небо смотрит и меня не слушает. Облако там, глаз чем-то напоминающее… Это случай, как вы все, надеюсь, понимаете, из ряда вон выходящий и, к сожалению, не единичный… Пресловутое «око Мураки» обрастает нехорошей славой и начинает нам мешать в нашей непосредственной деятельности. У меня есть соображения на этот счет, но я хотел бы сначала выслушать остальных. Кто что скажет? А потом все вместе мы поговорим с полковником Раухом или с кем-то повыше… Итак, я слушаю…

– Тема больная… Даже подполковник Яцко… И тот поддался… – сказал старший лейтенант Семарглов.

Солоухин уже знал, что подполковник погиб, но не в подробностях.

– Подполковник поддался раньше других. Так, что с Яцко? – спросил резко, памятуя, как болезненно относился подполковник ко всему, что с имамом Мураки связано, и как доставал расспросами самого Солоухина.

– Последнее, что он сказал, – не очень твердо ответил Василий Иванович, – что «дух Мураки» добился своего… Или что-то в этом роде… В вертолете было плохо слышно… И нам, всем остальным, как пригрозил…

– Пригрозил? – переспросил скептически настроенный капитан Топорков.

– Я не очень понял интонацию. Или пригрозил, или предупредил… Сказал: «Берегитесь…»

– В этом он больше всего и прав, – майор Солоухин встал. – Именно в этом… Поберечься нам всем следует. Всем нашим войскам, всем правительственным войскам Афганистана, всем правительственным чиновникам…

Он сделал паузу и всех обвел внимательным взглядом, оценивая понимание или, наоборот, непонимание.

– Я к чему веду разговор. Полковник Раух сейчас на допросах пленных, что мы захватили… Что это за люди? Вы видели?

– Сброд… – сказал Топорков. – Воевать не умеют вообще…

– Почти так. Воевать не умеют – это так. А вот что касается сброда, то здесь я позволю себе не согласиться. Это не сброд – это народ. А воевать против всего народа невозможно.

– Не вооружены как следует… – дал свою оценку старший лейтенант Вадимиров. – Впрочем, сегодня оружие их не спасло бы…

– Это мы все видели. Но если бы мы не уничтожили отряд, через неделю это было бы сильное формирование, способное противостоять регулярным войскам. Афганцы быстро учатся воевать. Но вопрос мой не о том… Вопрос проще: откуда взялись эти люди? Почему они потянулись к оружию, хотя война идет уже несколько лет? Почему только сейчас?.. Что их толкнуло именно сейчас? Понимаете?.. – Солоухин уперся в стол плотно сжатыми кулаками.

– Вопрос прямой, и ответ однозначный… – сказал Топорков. – Кто-то организовал эту провокацию с гибелью имама Мураки, чтобы вызвать народное возмущение. И именно потому на границе, как мы все хорошо знаем, были сосредоточены караваны с оружием и боеприпасами…

– И сейчас еще сосредоточены… – добавил Солоухин.

– И сейчас еще сосредоточены, – повторил капитан. – Значит, было финансирование именно под гибель имама. То есть была проведена классическая провокация. Имама подставили. А нас при этом просто использовали как пешек в шахматной партии…

– Да, кто-то разыграл хорошо просчитанный гамбит, – согласился Солоухин. – Единственное, капитан Топорков сам не просчитал его на несколько ходов вперед. А следовало бы просчитать, потому что противник это сделал и собирается разыгрывать свою партию до конца. И если мы ничего не сможем предпринять, если не найдем встречный сильный ход, то проиграем всю партию. Только ход этот следует искать. Мы приняли первую жертву… И тем самым вошли в игру. И оставить все так, как оно идет, это значит самому лезть в ловушку…

– Что же я не просчитал? – капитан чуть не обиделся.

– Весь гамбит затеян какой-то умной головой и претворяется в жизнь старательно, без отступления от плана. При этом существуют могущественные рычаги, которые вынудили вступить в игру Советскую армию. Это должны быть очень могущественные рычаги, потому что при тщательном обдумывании афганская власть сама должна была понять, что ввязываться в это дело не стоит. Она не поняла! Кто-то повлиял на решение так, что оно было принято в том виде, в котором его задумал автор гамбита, неизвестный нам гроссмейстер. Я отдаю должное его таланту провокатора. И, именно опираясь на понимание и признание его таланта, делаю вывод о следующем шаге.

– И?.. – спросил Семарглов.

– И следующим шагом будет воскрешение имама Мураки. Мертвый, то есть убитый имам Мураки оказался способен поднять небывалую волну гнева в народе. А воскресший имам Мураки станет такой величиной, таким авторитетом, что его никто не посмеет ослушаться. И он будет посылать в бой все новые и новые силы, он будет призывать к войне на уничтожение. Ни нас, ни свой народ не пощадит. Мы проиграем все, что можно проиграть…

Все молчали, осмысливая сказанное.

– Значит, – через минуту спросил старший лейтенант Вадимиров, – в караване Мураки не было? И нам просто кого-то вместо него хотели подсунуть?

– Думаю, что так. Если гамбит начинается, то он должен иметь эффектное завершение. Иначе он не принесет пользы. Принесенная жертва должна компенсироваться ситуацией. А чтобы создать максимально выгодную ситуацию, имама необходимо будет воскресить…

– Это все понятно, – обычно легкий на восприятие любых новостей, как плохих, так и хороших, Семарглов сейчас нахмурился. – А «око Мураки», взгляд в наши спины, землетрясение – что это?

– Частично – совпадения, частично нами же придуманные для себя неприятности. Так выражается коллективный комплекс вины. И вылечиться от этого комплекса мы сможем только тогда, когда докажем, что вину чувствовать не из-за чего.

– Но что мы можем предпринять? – спросил капитан Топорков.

– Сами – ничего… Вопрос должен решаться выше, и большими силами… Потому, – майор глянул на часы, – мы и пойдем сейчас к полковнику докладывать исход операции и высказывать соображения по поводу существа дела. И будем что-то решать…

* * *

Полковник Раух уже после возвращения группы Солоухина наконец-то выбрал время и побрил голову. Она снова у него засияла радостно. Что, естественно, не могло не добавить настроения его подчиненным.

– Вы меня просто в чувство приводите, – выслушав соображения майора, сказал полковник. – И в то же время вводите в транс. То есть я начинаю понимать происходящее и перестаю понимать то, что надо сделать, чтобы ситуацию изменить. Гамбит, как вы говорите, почти разыгран. Условная жертва нами принята. Но что следует сделать, чтобы показать всем, что жертва была только условная?

– Только одно, – сказал Солоухин. – Отыскать настоящего Мураки живым и невредимым и представить его всей нации. Афганской нации…

– Но для этого, – усмехнулся полковник, – надо сделать пустяк – привлечь к сотрудничеству директора ЦРУ или хотя бы руководителя МИ-6[22]… Думаю, они в курсе событий…

– Я тоже так думаю, они в курсе, – согласился Солоухин. – И потому мы можем действовать в этом случае только через Москву. Пусть включают в работу ПГУ[23] и агентурное управление ГРУ. Пусть санкционируют нам активный поиск…

– Может быть, – предположил Семарглов, – в ХАДе хотя бы знают, где он скрывался раньше?

– Может быть, и знают, – с этим майор согласился, но не согласился с другим. – Но сотрудничать с ХАДом – это значит поставить под удар группу, которая будет вести поиск. В ХАДе слишком много людей, которые работают на две, а то и на три стороны. Я ХАДу не доверяю…

– Это правильно, – полковник склонил голову в знак согласия, и она у него радостно засияла в лучах заходящего солнца, попадающего в окно. – Официально работать с ХАДом нельзя. Но наверняка у КГБ есть там свои люди. Необходимо включать всю агентуру, какую возможно. Дело слишком серьезное, чтобы пустить его на самотек.

– Я согласен, – сказал майор. – Разрешите, товарищ полковник, воспользоваться шифровальным узлом соединения, чтобы связаться с Москвой.

– Нужно знать адрес…

– Я знаю адрес. Я уже отправлял как-то шифротелеграмму…

– Отправляй и новую, только сначала мне покажи. Потом вместе напишем рапорт, и я его отправлю своему командованию. Пусть тоже шевелятся… И еще… Набросай план мероприятий, какие ты сам видишь… Что мы самостоятельно можем сделать в ближайшее время…

И полковник передвинул по столу ближе к себе сегодняшний рапорт майора Солоухина, который прочитать еще не успел. И этим показал, что общий разговор окончен…

* * *

И шифротелеграмма в диверсионное управление ГРУ была отправлена, и рапорт полковника ушел по инстанции тоже шифротелеграммой. Осталось ждать реакции командования, и принимать свои мелкие меры в основном разведывательного характера, план которых Солоухин набросал от руки и представил полковнику. Основой плана был сбор разведданных через пленных душманов. Других мер майор, розыскник неопытный, поскольку никогда следователем не был, не предусмотрел. По крайней мере, не предусмотрел на бумаге. Но эти меры, свойственные не следователю, а военному разведчику, в голове вертелись и не давали покоя, хотя сам майор понимал, к чему они могут привести при малейшей оплошности.

Солоухин сидел у себя в палатке безвылазно несколько часов. Полог палатки был по случаю жаркого вечера поднят, и все проходящие мимо видели, как майор уставился взглядом в одну точку и не желал замечать вокруг ничего. Выглядел мрачным и даже подавленным, каким его редко видели, если видели вообще.

Уже в темноте майор вышел прогуляться по палаточному городку. Шел вроде бы и без цели, но каким-то образом оказался недалеко от палаток медсанбата. Осмотрелся, увидел свет в щели под ближайшим пологом и вошел в палатку к хирургу майору Гагарину, которого спецназовцы обычно звали попросту Доктор Смерть.

– Гостей принимаешь, Виктор Юрьевич?

– Заходи… – пробасил в ответ двухметровый гигант и протянул руку, в которой самый крупный хирургический скальпель должен казаться спичкой. – Спиртику? Граммов сто…

– Нет, спасибо. Я по другому поводу…

– Тогда присаживайся. Повод можешь сразу положить на стол и не спрашивать меня о здоровье семьи и деток…

Солоухин положил на стол обе ладони, словно прилежный ученик перед учителем.

– Скажи-ка мне, уважаемый Доктор, в чьих талантах спасать людей я не сомневаюсь, как и в талантах убивать… Я пришел к тебе именно как к медику, чтобы просветил… Скажи, существуют же какие-то способы медикаментозного допроса пленных… или даже не пленных…

– Существуют.

– А в наших условиях?..

– Только через ГРУ или через КГБ. Мы живем в бедноте…

– Скверно…

– Мы живем в бедноте, официально…

– А не официально?

– А не официально, если ты меня хорошенько попросишь…

– Я троекратно прошу тебя хорошенько…

Доктор Смерть поднялся и прошел в угол палатки, где у него стояли какие-то коробки. Поднял одну, из-под нее вытащил кожаный светло-коричневый саквояж. Приподнял, чтобы показать.

– Помнишь?

– Смутно… Где-то видел…

– Это саквояж того голландского наемника, «солдата удачи», который выдавал себя за врача, а на деле не знал простейшей медицинской грамоты. Единственное, что он умел делать, это перевязку. Но перевязку делал профессионально. Можно сказать, с артистизмом… Немудрено, у него самого я насчитал девятнадцать старых ран. Все легкие. И все, наверное, сам перевязывал…

– И что? Я не понимаю, при чем здесь голландский наемник…

Доктор Смерть улыбнулся во все свое крупное лицо.

– Я тогда посмотрел мельком этот саквояж и сказал, что там лекарственные препараты. И забрал его для нужд медицинской службы Советской армии.

– А там? – внешне вроде бы равнодушно поинтересовался Солоухин.

– Нет-нет, я не обманул. Там в самом деле были лекарственные препараты. Только, когда я стал разбираться с ними и даже в справочник специально забрался, потому что со многими вообще был не знаком, понял, что это инструменты для допроса. Большинство препаратов предназначено для расшатывания психики, подавления воли, ломки характера. Много таких, что вызывают болевые ощущения и способны только болью довести человека до умопомрачения. Но есть в этом ценном саквояже и упаковка с интересными ампулами… Скополамин…

– Да, я знаю, что это такое. «Развязыватель языков», «сыворотка правды», и еще есть какие-то названия… Все не упомнишь… Ты умеешь с этим работать?

– Только теоретически… У тебя нет выхода на какую-то из ОМОГ?[24]

– Отсюда – нет.

– Жалко. Их обучают работать со скополамином. И даже антискополаминовую подготовку проводят. На психологическую устойчивость. Чтобы за счет усилий воли противостоять…

– Значит, этому можно противостоять?

– Можно. Есть технология. Запросить в помощь никого не можешь?

– Мне не хотелось бы раньше времени афишировать свои действия по вполне конкретным причинам. При провале это способно вызвать международный скандал, в котором официальные власти не захотят быть замешанными.

– Это серьезно. Тогда тебе придется положиться на меня… Я мало чего боюсь. Даже международных скандалов…

– Я думаю, на тебя я могу положиться. Потому к тебе и пришел…

– Договорились…

2

Майор Солоухин договорился с полковником Раухом о свободном выезде машин спецназа за пределы военного городка. Объяснил это необходимостью прислушиваться к разговорам в городе и разведать обстановку относительно настроений в простом народе. Волшебное слово «Мураки» стало больше чем паролем и сделало полковника очень даже сговорчивым. Более того, поскольку в самом спецназе были только боевые машины, не слишком удобные из-за своей заметности для передвижений по городу, и не было ни одного «уазика», Солоухин выпросил у полковника еще и «уазик», за руль которого пожелал посадить одного из своих офицеров. Этому воспротивился командир автороты, но волшебное слово и здесь сыграло свою роль, и полковник отдал жесткий приказ вместо просьбы.

Дела в спецназе пошли странные и не очень понятные для тех, кто не был посвящен в курс дела. А посвящены полностью были только четыре человека и частично Доктор Смерть. Полковника, чтобы не мешал в ожидании генеральских погон себе на усталые плечи, тоже держали в неведении. Впрочем, полковник, по тем же соображениям, сам желал быть в неведении, понимая, что Солоухин затевает нечто, а вовсе не собирает данные на улицах с помощью интервью, поскольку переводчика старшего лейтенанта Николаева спецназовцы к делу не привлекали. Видимо, пока не было надобности. И Раух отворачивался, когда спецназовцы не хотели, чтобы он смотрел в их сторону. В случае непредвиденной неприятности всегда можно отговориться незнанием ситуации и свалить все на спецназ. В случае же удачи лавры придется делить поровну. Заслужил, значит, потому что вовремя отвернуться тоже следует уметь.

Странность же ситуации заключалась в том, что четверо офицеров перестали летать на частые для всех остальных операции. В результате лететь приходилось тем, кто только что вернулся из боя, чтобы устроить через непродолжительное время полета новую засаду и вступить в очередной бой, счет которым был уже, кажется, полностью потерян. Караваны с оружием через пакистанскую границу так и шли один за другим, и их следовало останавливать. Их необходимо было останавливать! Более того, полковник Раух полностью перестал запрашивать для своего соединения патроны, потому что ящики с патронами вывозили с места гибели караванов вертолетами. За это можно было благодарить душманов и тех, кто заботился о финансировании поставок.

Но и оставшиеся в городке тоже не сидели без дела. Причем, если другим приходилось работать большей частью по ночам, в прохладе, им выпали дневные жаркие и пыльные часы. Но это не останавливало.

Чаще всего за пределы части выезжали старшие лейтенанты Вадимиров и Семарглов. За три дня накатали километров больше, пожалуй, чем машина накатывает за месяц обычной эксплуатации. Это сказал полковнику Рауху командир автороты, каждый вечер проверяющий спидометр. Старлеи сменяли один другого за рулем, но ехали непременно вдвоем. Несколько раз выезжал капитан Топорков, один, но этот пользовался «уазиком» только единожды, а потом ему больше приглянулась боевая машина пехоты. И тоже сидел за управлением он сам, отказавшись от механика-водителя. Из пристрастия к транспортному средству можно было сделать вывод, что капитан отправляется куда-то за город. На БМП ехать туда, где прикрыть тебя некому, всегда надежнее. Никто не подумает, что в машине только один человек, и не полезет на обострение, опасаясь угрожающего поворота пушки. Легкая пушка машины была не только боевым оружием, но и профилактической мерой или просто мерой устрашения.

Вечером, но еще засветло приехал капитан Топорков, поставил машину в автопарк и сразу направился в палатку к майору. Тот сидел за какими-то бумагами. Кажется, заполнял спецификацию по проведенным полетам и готовил акт на расходование боеприпасов.

– Как дела? – Майор, не любящий бумажную волокиту, обязательное для каждого командира подразделения заполнение различных форм и формуляров, выглядел недовольным.

Топорков же выглядел, наоборот, довольным и даже румянился лицом, что даже сквозь загар было видно. Помимо того, что он вообще любил ездить на БМП и чувствовать легкую управляемость тяжелой машины, он еще, похоже, прибыл с хорошими вестями.

– Кажется, нашел нечто подходящее. От города километров десять. Маленький кишлак в стороне от дороги. С десяток домов. Из жителей только старуха в чадре, черная коза и два симпатичных белых козленка. Понимаешь, коза черная, а козлята у нее белые… Интересно, какой масти козел?

– Червовый… – проворчал в ответ майор. – Черное и белое вообще, согласно законам физики, мало друг от друга отличаются. Все зависит от того, с какой стороны смотреть. Давай ближе к делу, у меня времени мало…

Капитан глянул на бумаги и вздохнул. Когда он командовал отдельной ротой, ему приходилось заниматься такой же волокитой.

– Остальные дома пустуют. Заброшены и основательно разграблены… Как раз то, что нам надо. Подъедем, никто не поинтересуется. Старуха не высунется… Она, меня заметив, сразу в свою кибитку вприпрыжку прятаться побежала… Коза с козлятами не высунется тем более. Побоится, что козлят съесть захотим… Козлятинка молодая, кстати, вкусная, я пробовал… Ладно… Я выбрал пустой дом с краю… Остальные тоже проверил. Спокойно, как ночью на кладбище… Работать можем смело…

– Годится, – согласился майор и снова придвинул к себе бумаги, требующие его пристального внимания. – Теперь дело за старлеями… Не забудь, кстати, как Доктор Смерть просил, стул покрепче в машину забросить…

– Уже с собой вожу. В других развалинах подобрал. Добротный, самодельный, тяжелый, словно из русской деревни… И когда ж старлеи быть обещали?

– Как освободятся… Я тебя позову…

И принялся за нудную работу, предоставив капитану возможность вздохнуть и уйти. А капитану, похоже, хотелось пообщаться. Но когда командир не в духе, свою разговорчивость лучше придержать до следующего случая.

Старшие лейтенанты Семарглов и Вадимиров появились только перед самой темнотой, когда майор Солоухин возвращался к себе в палатку из штаба. Они поджидали его возле полога. Вошли вместе.

– Докладывайте…

– Мы готовы, товарищ майор, – к старшему лейтенанту Семарглову вернулась, кажется, его внешняя беспечность. – Весь рабочий и нерабочий день полковника запротоколирован, протокол подписан. Дело за Топорковым…

– Он свое дело сделал. Нашел что-то подходящее. Когда будем действовать?

– Лучше бы не откладывать…

– Лучше не откладывать. Завтра утром можно?

– Это было бы хорошо.

– Тогда зовите Топоркова и Доктора Смерть…

* * *

Выехали из городка за час до рассвета. Впереди БМП с капитаном Топорковым за рычагами, за БМП на некоторой дистанции «уазик» с остальными. Быстро миновали город. Встречный афганский патруль даже руку не поднял, чтобы остановить для проверки советские военные машины. Опыт – советские военные афганскому патрулю подчиняться обычно не желают. Миновали глиняные полуразвалившиеся арочные ворота – остатки городских укреплений прошлого века. Скоро Топорков свернул с дороги к недалекому заброшенному кишлаку. Впрочем, сам кишлак в темноте никто еще не видел. Перед рассветом звезды попрятались, и только свет фар вырывал разбитое полотно дороги из темноты.

БМП остановилась на окраине. Капитан вышел, показал:

– Эта вот кибитка… Бедненький был дом…

Вошли, посветили фонарями, проверили каждый угол, и только после этого Топорков принес заказанный Доктором Смерть стул. Солидный стул, тяжелый, украшенный кустарной грубой резьбой. Самому Доктору Смерть с его центнером веса сидеть на таком можно без опасения не вовремя и неудобно приземлиться. Но Доктор сразу поставил стул в центр комнаты, проверил устойчивость, не садясь на него, а только поворочав ножками по полу, и отошел в сторону, показывая, что стул он заказывал совсем не для себя.

– Меня сейчас больше всего волнует один вопрос… – сказал, повернувшись к Солоухину. – Будет ли этот полковник разговаривать по-русски? Надо было взять все-таки переводчика…

– Не хочется вмешивать Николаева. Он не в курсе событий. Чем меньше будет людей задействовано, тем нам спокойнее. Я с этим полковником общался без переводчика спокойно. Он даже матерится по-русски, правда, неумело. До уровня морского офицера явно не тянет… В целом, он не произвел впечатления сильного человека с характером. Надеюсь, у нас не возникнет проблем.

– Здесь будет не простой разговор. Скополамин заставит его не разговаривать, а болтать. Много-много болтать, высказывать все, что он знает… Нужно только вовремя задавать наводящие вопросы, чуть-чуть с провокацией, чтобы возбудить желание к возражению. Нам остается только надеяться, что на вопросы, заданные по-русски, он отвечать будет тоже по-русски. По инерции…

– Может быть, удастся разговорить его и без скополамина. Скополамин – это только на крайний случай.

Майор Солоухин вытащил из армейского рюкзака портативный пленочный магнитофон. Проверил батарейки.

– Раз… Два… Три… – проверил запись.

Магнитофон работал.

Солоухин пристроил его на обломках какого-то шкафа, рядом с саквояжем Доктора Смерть.

– Товарищ майор, нам пора… – поторопил Вадимиров. – Он уедет…

– Давайте… – напутствовал Солоухин.

– С богом… – добавил Гагарин.

Два майора остались дожидаться в доме. Капитан и два старших лейтенанта выехали на операцию. На своих привычных уже транспортных средствах…

* * *

Все прошло довольно просто и буднично. Пустынные улицы окраины города, окруженного со всех сторон войной, не были, к счастью, заполнены любопытной толпой. Только где-то вдалеке играли дети. Старенький, времен Второй мировой войны «Виллис» под пыльным брезентовым тентом ехал с той скоростью, с какой ему позволял это делать давно отработавший свое двигатель. Внезапно с боковой улицы выехала боевая машина пехоты и опасно остановилась, перегородив неширокую проезжую часть. Водитель «Виллиса» вышел, чтобы отчитать как следует водителя БМП, выглядывающего из люка. И даже воздуха уже в грудь набрал, чтобы выглядеть солиднее. Но тут же откуда-то сзади на скорости, подняв облако пыли, вылетел «уазик». Из него стремительно, как атакующие волкодавы, выскочили два человека в советской военной форме, беззастенчиво ухватили за шиворот маленького человечка в форме полковника афганской армии, на ходу отобрали оружие и затолкали его самого в распахнутые задние дверцы БМП. Один из военных тоже сел в БМП, которая сразу тронулась. Второй осмотрелся, проверяя спокойствие улицы, нарушенное разве что шумом двигателя тяжелой бронированной машины, сел в «уазик», и быстро набрал скорость.

Старенький «Виллис» остался посреди дороги, брошенный на произвол судьбы. Может быть, оставленный на игрушки живущим поблизости мальчишкам. Мальчишки всего мира любят играть со старой брошенной техникой, оставшейся без хозяев…

* * *

В заброшенном пригородном кишлаке подъехавшие на скорости и потому объятые пылью машины никто не встретил. Кибитка, где жила старуха с черной козой и белыми козлятами, стояла в другой стороне, вне зоны видимости. Тем не менее маленького полковника, все так же, чуть брезгливо держа за шиворот, словно обгадившегося котенка, ввели в дом. Ноги его при этом едва-едва касались земли. Рука у старшего лейтенанта Семарглова оказалась сильной и делала поступь пленника неудобной и смешной, несмотря на его чрезмерно высокие каблуки, а может быть, именно благодаря им.

Разговаривать пленник пытался еще в машине. Но там ответов на свои вопросы не получил, и здесь, увидев новых людей, понял, что должен все же себя представить. Естественно, если не убили сразу, значит, куда-то повезли. Если во время поездки на вопросы ответили глухотой, значит, ответить должны там, куда везут.

– Я еще раз спрашиваю, что здесь происходит? – Маленький полковник очень хотел выглядеть серьезно и угрожающе, хотя это у него получалось с трудом, если получалось вообще. – Я полковник Тафиз из службы безопасности… Что вы здесь вытворяете…

Он говорил по-русски достаточно чисто, почти без акцента. А когда старший лейтенант Семарглов, держащий полковника за шиворот, опустил руку, то полковник встряхнулся, как воробей, выбравшийся из лужи, и этим вызвал общий смех.

– Не переживайте, мы вас сильно не обидим… – сказал, выходя вразвалочку из сумрака грязного и захламленного угла, громадный Доктор Смерть и вальяжно положил большущую руку пленнику на плечо. – Если только не будете так громко визжать…

Если обещают обидеть не сильно, значит, вообще-то обидеть собираются. Это мало кому может понравиться. А полковник Тафиз, похоже, испугался уже только одного вида Виктора Юрьевича, а рука гиганта, похожая на экскаваторный ковш, его просто придавила. Но тут вперед шагнул майор Солоухин, которого маленький афганец узнал сразу, но от этого лучше себя чувствовать почему-то не стал и объятия майору не раскрыл. И даже быстро отступил на полшага человека нормального роста. Для самого полковника Тафиза это был довольно большой шаг, почти прыжок.

– Не бойтесь, полковничек, мы вас даже материть не будем, в отличие от того, как вы с коллегой меня материли… Это выглядело, конечно, по-хамски, но это я вам прощу, если вы ответите на некоторые наши вопросы. Садитесь…

– Я еще раз спрашиваю, – «полковничек», как назвал его Солоухин, взвизгнул, – по какому праву меня похитили?..

– Я, кажется, намекнул вам однозначно: по праву людей, желающих задать вам несколько вопросов. Русский язык вы знаете хорошо и понять это должны. Иного права при похищении не бывает. Все остальное противоправно. Я бы с удовольствием поговорил и с вашим коллегой, но он куда-то пропал. Вы не подскажете, кстати, куда он пропал?

Глаза у полковника Тафиза откровенно забегали. Что, впрочем, необязательно говорило о его чувстве вины, а только о страхе. И среди отважных афганцев встречаются трусы. Полковник, кажется, был из последних. Может быть, как это случается, потому и пошел служить в службу безопасности.

– Он… Он погиб… Страш-шной смертью… Ему отомстили…

– Ах, да… Запамятовал… Нам же приносили видеокассету… Некрасивая смерть, неэстетичная, но он держался молодцом… Вы такой же крепкий характером человек, я полагаю?

Полковничек скромно промолчал.

– Не беспокойтесь. Мы не будем резать из вас ремни, – сказал Доктор Смерть. – У вас, кажется, кожа не прочная. Но я не выношу визг, а вы постоянно визжите… Не раздражайте меня, чтобы я не рассердился. Но будьте все-таки любезны и удовлетворите мое любопытство… За что отомстили вашему коллеге, мы знаем. Почему для мести выбрали одного полковника, а не другого? То есть вашего коллегу, а не вас? Я не вполне уверен, что это справедливо. И ваш погибший коллега, думаю, был со мной согласен… Или – почему вас не захватили вместе? Вдвоем отвечать за свои проделки бывает легче… Итак?..

– Откуда ж я могу знать… – полковничек пожелал удовлетворить просьбу Доктора и старался говорить басом, что ему не позволял, вообще-то, сделать его природный голос.

– Это почти не ответ… – сурово сказал старший лейтенант Вадимиров. – Ответы должны быть ясными и конкретными, желательно с красочными подробностями, чтобы нам было интересно слушать. Постарайтесь ответить так, как вас просят, не заставляйте нас скучать и искать себе развлечение… Садитесь, вам сказали…

– Вы не убьете меня? – вдруг спросил полковничек, так и не прибегнув к услугам крепкого стула. – У меня восемь детей… В нашей стране о них позаботиться будет некому…

Капитан Топорков просто молча и сердито толкнул непонятливого пленника ладонью в грудь, вынуждая сесть.

– Мне жалко ваших детей, но их будущее тоже зависит только от вас. От ваших ответов… – сказал майор Солоухин. – А вы так и не ответили полностью на первый же вопрос… Вы просто не захотели ответить, потому что соображения относительно вашего коллеги у вас, как я полагаю, имеются. Просто соображения. Более конкретно мы будем вместе говорить чуть позже, если нам удастся найти общий язык. Если нам не удастся это сделать, будете говорить вы один, а мы будем только слушать и записывать сказанное на магнитофон. Итак, я слушаю ваши соображения относительно выбора душманов. Почему они предпочли вашего коллегу, а не вас?

Афганский полковник оказался сообразительным человеком и ответил сразу:

– Он был более одиозной фигурой. Более озлобленным, что ли… Много хлопот причинил душманам. Я человек более покладистый, и, если можно было избежать осложнений, я старался их избежать.

– В чем это выражалось? – резко, как на настоящем допросе, спросил Семарглов.

Памятуя силу руки старшего лейтенанта, так легко поднимающей его за шиворот, полковничек поспешил ответить:

– Например, в отношении к задержанным… Я никогда не бил их. Передавал посылки от родственников, когда просили… И, случалось, закрывал глаза на мелкие дела и отпускал кого-то…

– То есть вы иногда сотрудничали с душманами? – напрямую спросил Доктор Смерть.

Его колоритный голос заставил полковничка болезненно поморщиться. Со всех сторон угрозы – то сильная рука, то оглушающий бас, то толчки в грудь… Как тут сосредоточишься, чтобы не сболтнуть лишнее… Пленник растерялся, не зная, что сказать.

– Не все же среди них враги…

– А по какому принципу вы делили людей на врагов и друзей?

Майор Солоухин, несмотря на то что полковничек в свое время в число друзей его принять не пожелал, все же казался афганцу наиболее мягкосердечным. И пленник чуть не с радостью повернул лицо к нему.

– Вам это трудно понять… Восточные отношения отличаются от европейских…

– Клановость… – сделал вывод Доктор Смерть.

– У вас это называется так… Но я родом из этих мест, и мне часто приходится иметь дело с дальними родственниками…

– К счастью, вы нам не родственник, – Доктор Смерть своим звучным вздохом облегчения откровенно пригрозил.

– Но, если мне помнится, – снова сказал майор Солоухин, – вы тоже присутствуете в списке лиц, приговоренных душманами к «мучениям и смерти»… Что же они вами так пренебрегли?

– Наверное, я не показался им таким доступным… – скромно ответил афганец.

– Нам вы показались слишком доступным, – не согласился старший лейтенант Вадимиров. – Мы наводили справки. Ваш коллега всегда был осмотрительным и о своей безопасности заботился больше, нежели вы. Как вы это объясните?

Согласно предварительной договоренности, допрос и должен был проводиться так, чтобы вопросы раздавались поочередно с разных сторон, один за другим, и пленнику пришлось бы беспрестанно вертеть головой. Это всегда вызывает растерянность и мешает сосредоточиться.

– Я – уроженец здешних мест. Мне казалось, что мне здесь нечего бояться…

– Похитителям вашего коллеги тоже казалось так? – спросил Семарглов.

– Откуда я знаю, что им казалось! – внезапно взвизгнул полковничек.

– Хорошо… – не обратив на визг особого внимания, спокойно сказал майор Солоухин. – Своими ответами вы нам показали именно то, что мы надеялись услышать. Париж стоит мессы… А теперь перейдем к главному…

3

Полковнику Рауху в штаб соединения позвонил начальник ХАДа провинции полковник Омар. Говорил на ломаном русском языке с акцентом, похожим на плохой кавказский:

– У нас ЧП. Сегодня утром похищен полковник Тафиз. В городе найдена его машина. Даже ключи в замке зажигания. Из дома полковник выезжает рано, когда город еще спит. Потому свидетелей не оказалось. Но по дороге из города на рассвете патруль военной комендатуры видел две ваши машины. Может быть, они кого-то встретили? Можете узнать?

– Это спецназ ГРУ выехал на разведку, – ответил полковник. – Как только вернутся, я расспрошу. Кто такой полковник Тафиз?

– Офицер аналитическо-планировочного управления[25] центрального аппарата. У нас он считался временно прикомандированным, поскольку хорошо знаком с местными условиями и отправлен сюда на усиление личного состава. Работал в следственном управлении. Мы подозреваем, что это похищение может быть связано с гибелью имама Мураки… – Омар подолгу подбирал русские слова, и оттого длинная его фраза затянулась.

– Опять Мураки… Когда это кончится!

– Это может длиться вечно… По крайней мере, пока не кончится война. Имам Мураки был слишком заметной фигурой, и в народе поднимается мощная волна недовольства «шурави», – а это уже было сказано как скороговорка, словно полковник Омар долго репетировал фразу.

Может быть, и репетировал…

Полковник Раух неожиданно для себя решил для пробы «забросить удочку».

– А он точно погиб? Вы полностью в этом уверены?

Такой прямой вопрос вызвал долгую непонимающую паузу.

– Но… мы знаем об этом из сообщения о вашей операции… – прозвучал, наконец, не очень внятный ответ растерявшегося человека.

– А мы его не видели мертвым… – возразил полковник. – Мы только уничтожили караван. А весть о смерти имама Мураки пришла к нам от вас…

– У вас есть какие-то данные, говорящие о том, что Мураки жив? – в голосе собеседника прозвучало жесткое неприятие темы.

– Не знаю… Только соображения… – сказал полковник. – Если у вас что-то появится по этому вопросу, сообщите мне. Я вам позвоню, как только спецназовцы вернутся. У них глаза острые. Обычно замечают любую мелочь…

На этом разговор закончился.

Положив трубку, Раух сразу взял другую, внутреннего телефона, и позвонил на КПП.

– Как только вернется майор Солоухин, сразу его ко мне…

И улыбнулся. У Рауха было отличное настроение. Нынешним утром ему позвонили и пригласили на завтра в штаб Ограниченного контингента в Кабул. Полковника не только утвердили в должности командира соединения, но и присвоили ему генеральское звание. Командующий контингентом намеревается лично вручить новоиспеченному генералу погоны, пожелать удачи и еще о чем-то поговорить. Раух догадывался, о чем. Естественная тема разговора – его отправленная вчера шифротелеграмма с соображениями майора Солоухина. Впрочем, имя майора в шифротелеграмме не называлось. Потому и разговор будет вестись не с майором, а с полковником, ставшим уже генералом.

Раух даже заново побрил недавно выбритую лысину, потом позвонил домой и поделился радостной вестью с женой Еленой. Жена настоятельно просила его быть осторожным, потому что у нее в последнее время на душе нехорошо. Но, судя по голосу, ей очень понравилось быть генеральшей, хотя генеральские жены и не носят, к ее сожалению, погон…

* * *

– К главному? – тревожно удивился полковник Тафиз. – Значит, это все было не главное?..

Переход к главному мог принести ему и новые неприятности, неожиданно для себя понял полковник. А до поры, пока эти неприятности неизвестны, как обычно бывает, они кажутся особенно страшными.

– Я сразу предупреждаю, – сказал майор Солоухин, – что, если нас не устроят ваши ответы, вы вынуждены будете дать нам их повторно, но допрос будет вестись уже с применением специальных средств…

– Вы что, пытать меня собираетесь? – испугался Тафиз.

– Нет. Просто, пройдя небольшую процедуру – всего один укол внутривенно, вы сами начнете рассказывать и расскажете гораздо больше, чем намеревались раньше.

– Я не выношу никаких уколов, у меня аллергия на любые лекарства…

– Это не лекарство, – сказал Доктор Смерть так уверенно, словно пожелал своим большущим кулачищем к маленькой головке полковничка приложиться. – Это психотропный препарат… Он не вызывает аллергию, а если и вызовет в результате личной непереносимости препарата, то в этом будет только ваша вина, поскольку вы не хотели быть искренним в предварительном разговоре…

– Что это за препарат?

– Скополамин…

– Я так и думал, я слышал про него… Но я могу и сопротивляться… Я могу не позволить вам сделать себе укол…

– Простите, уважаемый, – напрямую спросил Доктор Смерть, – вы наивны или глупы? Я один, без посторонней помощи сделаю вам этот укол… Просто это будет больнее, и все… Если вы любите боль, я не буду возражать даже против вашего сопротивления…

Полковник Тафиз замер, как муха на стене, ожидающая, что ее стукнут свернутой газеткой.

Спецназовцы тоже долго молчали, нагнетая паузу и давая афганцу время осознать свое положение. Сильный человек такой паузой всегда воспользуется для того, чтобы сосредоточиться. Слабого же она просто придавит. Полковничек показался им достаточно слабым человеком, с которым можно и даже нужно выдерживать паузу.

– Так что, полковничек… – спросил, наконец, майор Солоухин и включил магнитофон на запись. Бобины медленно завертелись.

– Я не все понимаю по-русски. Что такое «полковничек»?

– Это уважительная форма обращения к полковнику. Итак… Вы будете говорить все сами или предпочтете разговаривать сразу с помощью скополамина? Доктор Смерть ждет вас…

Тафиз истерично и непонимающе посмотрел по сторонам. Словосочетание «Доктор Смерть» подействовало на него сильнее, чем вся предыдущая беседа. Полковнику показалось, должно быть, что Смерть уже пришла за ним.

– Это меня так зовут, – представился майор Гагарин. – И уверяю вас, что зовут не случайно, и не только потому, что у меня кулаки тяжелые…

– Спрашивайте… – тонко простонал полковник.

– Где в настоящее время находится имам Мураки? – вопрос последовал без паузы.

Тафиз вздрогнул и одновременно глянул растерянно.

– Я не знаю… Я только исполнитель… Местонахождение имама держится в строгой тайне.

Спецназовцы переглянулись с торжеством. Вопрос попал в точку и пусть косвенно, но уже подтвердил подозрения.

– Тогда начните рассказывать сначала… – предложение прозвучало проходным. Солоухин умышленно спросил усталым голосом и зевнул в дополнение, чтобы не показать всей важности вопроса.

– С чего начать? – Полковник тоскливо взглянул на то, как крутятся бобины магнитофона, и обреченно вздохнул. Тон вопроса показал, что ему теперь уже стало все равно, что говорить, раз уж он говорить начал.

– Цель вашего заговора? – настаивал Солоухин.

– Вы все знаете об этом?

– Только слепой не увидит, и только глупый не догадается… – вступил в разговор Семарглов. – Итак… Какие цели ставит перед собой заговор?

– Называйте это, если хотите, заговором… Цели… Какие цели… Замена партийного правления духовным… Смена правительства, налаживание контакта с противостоящей правительству стороной, возможность коалиционного правления… Возвращение страны в русло нормальной мирной жизни исламского государства… Если вы читали программу, вы должны это знать сами… По своим масштабам это не заговор, это новая революция…

– После одной революции, первой, вы уже сделали новую. Убрав Тараки, вы получили гражданскую войну… Теперь желаете устроить переворот и называете это революцией… Ладно. Не будем вступать в полемику, потому что нам будет трудно убедить друг друга. Вы хотите совершить еще один переворот. И основная помеха при этом, разумеется… – Солоухин тоном предложил продолжить его фразу.

– Ваши войска… Советское военное присутствие… Без этого правительство не выжило бы и дня, и даже армия не стала бы его поддерживать…

– Вот-вот… Именно потому провокация с лжесмертью имама Мураки была направлена против советских войск? Вы хотели настроить простых людей, не поддерживающих ни ту, ни другую стороны, против нас. Правильно я понимаю?

– Да, – полковник снова посмотрел на магнитофон и опустил голову. – Все разрабатывалось именно так…

– Кто разрабатывал операцию? – спросил Доктор Смерть таким тоном, словно он пригрозил Тафизу смертью.

– Этого я не знаю… – маленькая голова афганского полковника совсем опустилась, и подбородок лег на грудь.

– Скополамин поможет вам вспомнить…

– Если я не знаю, ничто не поможет… Я же обещал говорить все, я все и говорю… Но только то, что знаю… Для чего вы записываете разговор? Куда пойдет эта пленка?

– Она останется у нас как средство нашей безопасности. Если вы вдруг надумаете взбрыкнуть, пленка окажется там, где вы боитесь ее увидеть.

– Я буду вести себя разумно, – полковнику понравилось обещание майора Солоухина, и он чуть-чуть ожил.

– Американцы, англичане, вообще иностранцы… Ваш совет поддерживает с иностранцами отношения?

– Я слышал, что поддерживает. Нас поддерживает мировое сообщество, и в этом залог успеха… Нам обещают после победы обширную экономическую помощь.

Значит, Солоухин правильно чувствовал, что такая операция совсем не по зубам афганским спецслужбам, которые небольшие мастера на провокации, предпочитают откровенные силовые методы. Это вообще не их стиль работы, и сама мысль о всенародном гневе против советских войск могла зародиться только где-нибудь в недрах ЦРУ или Ми-6. А уж идея с воскрешением Мураки вообще для ХАДа слишком гениальная.

– Кто руководит заговором? Личность? Ни одна революция не может обходиться без личности! Личность? – спросил старший лейтенант Семарглов.

– И этого я тоже не знаю. Многочисленные попытки восстановить справедливость… Извините… Попытки переворота предпринимались несколько раз, и каждый раз заканчивались провалом и арестами. Поэтому сейчас строгая конспирация стала неукоснительным правилом. Мне приказывают что-то сделать, я выполняю. И слишком мало знаю о том, кто отдает приказ на самом верху.

– Кто вам лично приказывает? – Солоухин посмотрел на индикатор, проверяя уровень записи. В кибитке было темновато, и он подсветил себе фонариком.

– Мое руководство…

– А им кто приказывает? – с другой стороны комнаты спросил Вадимиров.

– Коалиционный координационный совет.

– Кто входит в этот совет? – рявкнул Доктор.

Полковник еле успевал голову на вопрос поворачивать.

– Представители разных сил.

– Душманы?

– И они тоже…

– Руководство ХАДа, сотрудники ХАДа…

– И они тоже… И представители нынешнего правительства…

– А активные члены вашей организации?.. Ваши коллеги по ХАДу…

– Не полностью, но многие… Может быть, даже половина или треть…

– От кого непосредственно вы получали приказы здесь, на месте? – спросил Вадимиров, встав у полковника за спиной невидимой угрозой.

– От начальника ХАДа провинции полковника Омара. Он – одно из главных действующих лиц в заговоре, – выложив эту фразу и уже уверенно произнеся слово «заговор», полковник Тафиз вздохнул, как застонал. – Думаю, Омар входит в Коалиционный координационный совет.

Именно этим ответом, в случае, если пленка попадет кому-то в руки, он уже подписал себе приговор. Все, что он говорил раньше, было только общими словами. А теперь участь коллеги по ХАДу, с которым они вместе недавно допрашивали этого русского майора, что сейчас стоял перед ним, нависла над Тафизом суровым призраком. Но обратного пути уже не было, и полковник, кажется, даже почувствовал облегчение. Рубикон перейден…

Солоухин момент тоже прочувствовал.

– Вы понимаете, что теперь у вас нет пути назад…

– Я понимаю, – согласился полковник Тафиз и снова обрел потерянное было достоинство. По крайней мере, голова его опять поднялась гордо, словно его снова держал за шиворот старший лейтенант Семарглов.

– И что вы планируете предпринять? Вашу машину наверняка уже обнаружили… ХАД наверняка уже объявил розыск… Как вы думаете себя вести, когда мы вас отпустим?

Полковник думал недолго. Несколькими глотками проглотил обильную слюну, скопившуюся в горле, и заговорил обрадованно, потому что ему поступило недвусмысленное подтверждение того, что его не собираются убивать.

– Самый верный вариант – меня похитили… И я сумел убежать… И встретил вас. Мы пытались вместе захватить похитителей, но они уже скрылись… Синий «Форд»-пикап… Он проходил по сводкам, и полковник Омар очень хотел знать, кто это такие…

– Пусть так, – согласился Доктор Смерть. – Но не забывайте про это… – он большим указательным пальцем, похожим на полицейскую дубинку, показал на магнитофон. – И нам с вами придется сотрудничать…

– Более того, – добавил Солоухин. – Пленку мы передавать не будем, но дадим знать кому следует, что вы сами вышли на нас и предложили помощь в ликвидации заговора.

Полковник опять помрачнел.

– Вы не знаете, кто состоит в заговоре, кто не состоит…

– Мы передадим данные не вашим, а нашим следователям… Они сумеют разобраться… Кстати, а когда планирует «воскреснуть» имам Мураки?

– Не раньше, чем через месяц…

– У нас с вами есть время… Не много, но мы постараемся управиться…

4

О том, что полковник Раух стал генералом, спецназовцы узнали уже на КПП. Об этом сообщил дежурный прапорщик из десантуры, хотя сам полковник в штабе скромно ни с кем не обмолвился словом по поводу присвоения такого высокого звания.

– Он приказал вам сразу по возвращении отправиться к нему, товарищ майор… Поздравьте его и от нас…

Простые десантники всегда относились к спецназовцам как к особому и не совсем понятному подразделению своих же войск. Одинаковая форма вводила их в заблуждение. И не все, даже из тех, кто имел доступ к данным отчетности, понимали, почему результаты всех операций спецназа ГРУ записываются на счет десанта.[26]

Полковник Раух встретил майора лицом, сияющим не меньше, чем лысина. И сразу полез в стол за своей фляжкой со спиртом. Обычно это движение соответствовало какому-то существенному событию, потому что назвать полковника пьющим было бы трудно.

– Есть майор, повод… Доложишь потом…

Майор принял из рук полковника крышку фляжки, поднял и улыбнулся:

– Поздравляю вас, товарищ генерал-майор. Надеюсь, и еще по звездочке на погон обмоем… Я как-то во сне генерал-лейтенантом вас видел…

– Вот тебе и… – растерялся Раух. – Только прибыл и уже знаешь, разведка… А я ведь еще никому здесь словом не обмолвился…

– На шлагбауме десантники сообщили. Просили передать их поздравления…

– И их поить придется… – не вздохнул, но добродушно усмехнулся Раух. И решил, что пока не начал поить и десантуру, надо перейти к делу. – Мне тут звонил насчет вас полковник Омар…

– Полковник Омар? Из ХАДа?.. – удивился Солоухин.

– Он самый. А что ты удивляешься?

– Потом расскажу. Мы недавно о его личности беседовали с другим афганским полковником.

– Случаем, не с Тафизом?

– Именно с ним, товарищ генерал…

– Вот интересно… – генерал заинтересовался.

– И что Омар? – Вид у майора Солоухина был загадочный, словно он приготовил новоиспеченному генералу сюрприз в подарок.

– Омар сообщил, что сегодня утром был похищен полковник Тафиз. Их сотрудник… Утром в городе патруль видел ваши машины. ХАД интересовался, не видели ли вы чего-то странного по пути, поскольку у разведчиков взгляд должен быть острым. Я обещал узнать, как только вы вернетесь. Вот, в принципе, и все… Да, я еще удочку забросил… Аккуратно, чтоб не спугнуть. Насчет того, что имам Мураки, возможно, жив и здоров, чего и нам желает… Или не желает…

– А вот это, товарищ генерал, зря… И что Омар? Какова реакция?

– По-моему, был сильно озадачен… Спросил только, есть ли у нас какие-то данные на этот счет. Я ответил, что есть только предположения. А почему зря?

– Потому что имам Мураки действительно жив и здоров и главный хранитель его здоровья, или, по крайней мере, один из главных, – полковник Омар…

– Та-а-ак… – протянул генерал. – Выкладывай!

Майор Солоухин выложил на стол магнитофонную бобину.

* * *

Майор Солоухин решил, что генерал Раух подставил себя под удар, высказав так неосторожно свое предположение в разговоре с полковником Омаром. Раух в ответ на опасения только посмеивался. Его приподнятое настроение такие предупреждения испортить не могли.

– В Кабул завтра едете? – спросил Солоухин.

– Завтра.

– Мы постараемся уже сегодня сработать на опережение. Необходимо захватить полковника Омара. И допросить его с применением психотропных средств.

– Подставить меня хочешь? – напрямую спросил Раух. – Я еще погоны не получил, а ты уже намереваешься меня их лишить? Омар – это не Тафиз. Здесь такой шум поднимется… Он – вне нашей компетенции… Должность не та… Да и захватывать его придется только с боем…

С последним Солоухин не согласиться не мог. Полковник Омар не добирается до места службы без бронетранспортера сопровождения.

– Так сделаем… – решил генерал, все еще сидящий в полковничьих погонах. – Я в Кабуле с нашими специалистами все обговорю. Пленку им дам прослушать. А руководство пусть уже само решает, как нам себя вести. В крайнем случае, свяжусь с тобой, передам инструкции. Но без моего согласия активных действий не предпринимай. Это приказ… Понял?

– Так точно, товарищ генерал. Но меры безопасности для вас лично все же разрешите мне обеспечить.

– Какие еще меры?

– До Кабула как добираться планировали?

– Как обычно, три часа на машине…

– Объявите об этом. Прикажите машину готовить. А полетите вертолетом…

Раух пожал плечами.

– Зачем?

– Если Омар уже знает о ваших, как вы сказали, предположениях, на вас будет объявлена охота. Они не могут поставить под угрозу срыва такую громадную по своим масштабам и эффективную по действенности операцию. Нам всем необходимо быть предельно осторожными. Тем более вы состоите в списке, который душманы объявили. Убрав вас, они добьются сразу двух целей. А два зайца всегда выгоднее одного, это и в Советском Союзе, и в Афганистане понимают одинаково. Послушайтесь меня, товарищ генерал…

– Ладно, уговорил…

* * *

Следственная бригада, которая разбиралась с причиной возникновения пожара в палаточном городке, пришла к однозначному решению, что имела место диверсия. Продуманная, аккуратная, рассчитанная на то, что огонь быстро перекинется с палатки на палатку и в итоге сгорит весь городок. Помешало отсутствие ветра. Даже в легкий ветер все могло бы быть именно так, как было рассчитано. Причем преступник действовал очень грамотно, и это, естественно, был не простой уборщик, каким оказался убитый часовым афганец, убегающий из палаточного городка. Второй афганец найден так и не был. Следственная бригада автоматически приняла в производство и второе дело. Хотя по убийству лейтенанта Степанкова должны были бы работать другие следователи. Но звонком из Кабула пришел приказ. Военная обстановка требует расширенной специализации…

Майор профессор Коновалов, написав целую папку протоколов после бесед с участниками пресловутой операции по уничтожению каравана, улетел раньше других, никому не сообщив своих выводов или даже предположений. Но, так сказать, завещал присматриваться к окружающей обстановке и в случае повторения похожих явлений просил немедленно сообщить ему. Координаты, естественно, оставил и Рауху, и Солоухину, и даже командирам десантников и мотопехоты.

Оставшиеся следователи проводили допросы обслуживающего персонала – больше четырех десятков работников. Долго, нудно, без пользы, хотя и с обильным потом, поливающим протоколы. Обслуживающий персонал, как ему и полагается по уровню образования, русского языка не знал. Следователи, как им полагается по тому же уровню, не знали языков народов Афганистана. Переводчика следственная бригада с собой не взяла. Использовали имеющихся в наличии переводчиков – штабного и спецназа ГРУ, которым приходилось общаться с подозреваемыми и по-таджикски, и по-узбекски, и по-пуштунски, и на фарси, и на языке дари.[27] Единственной зацепкой в этих разговорах могло быть ярко выраженное отношение к уничтожению имама Мураки, поскольку это уничтожение пока официально считалось состоявшимся. Но отношение у всех было отрицательным, если не сказать яростно-отрицательным. Подозревать было некого… То есть подозревать можно было всех…

Но зацепиться, как оказалось, не за что…

* * *

Старший лейтенант Вадимиров получил еще одно письмо. Теперь от жены…

Письма военнослужащие обычно читают сразу, на ходу, едва только выйдя за порог почты, расположенной в торце штабного здания – настолько каждому не терпится побыстрее познакомиться с весточкой из дома. Александр Владимирович же сразу читать не стал, потому как не был уверен в том, что сумеет проконтролировать выражение своего лица. Он вообще не любил, когда посторонние наблюдают его личные эмоции.

Уединившись в своей палатке, старший лейтенант сел на кровать и положил письмо на колено, накрыв его рукой так, словно ладонью пытался прочитать что-то или, по крайней мере, ощутить то, что ощущал отправитель письма. Но никакого особого чувства не пришло. Тем не менее Вадимиров долго еще не решался вскрыть конверт. Потом все-таки вскрыл. Стал читать…

Что бы мать ни думала, что бы она ни говорила, старший лейтенант был уверен, что внутренние ощущения человека подделать невозможно. Можно подобрать слова, тщательно и продуманно выстраивая их одно за другим, но даже это не сделает письмо теплым. А он чувствовал от письма именно теплоту. Жена рассказывала, что отправила сына к матери в деревню, рассказывала о своем быте, о подругах, которых Вадимиров хорошо знал. Вроде бы все просто, обыденно и, наверное, скучно для человека постороннего. Но он чувствовал во всех этих простых словах и теплоту сердца, и тихость домашнего уюта. И никак не верилось в то, что писала ему мать.

Прочитав письмо дважды, он отложил его и перечитал свое, до сих пор не отправленное. Потом снова перечитал письмо жены. И дописал к своему целую страницу. И только после этого пошел на почту, чтобы отправить написанное…

Впервые за последнюю неделю Вадимиров радовался, что не надо вылетать на задание…

* * *

Подозрения майора Солоухина, которые генерал Раух сначала посчитал необоснованными и сильно преувеличенными, быстро нашли подтверждение.

Полковник Омар снова позвонил ближе к вечеру, поблагодарил полковника Рауха за то, что его спецназовцы доставили в город бежавшего из плена полковника Тафиза, и в дополнение пригласил на маленький раут, посвященный освобождению утреннего похищенного. И не одного пригласил, а обязательно вместе с командиром спецназовцев майором Солоухиным. Причем приглашал очень настойчиво. Так, что иной и не смог бы отказаться.

– Вы и ваш майор будете у нас главными героями. Вы непременно должны быть…

Полковник опять говорил заготовленными фразами, словно читая их. А там, где следовало импровизировать, подолгу подбирал слова и ужасно коверкал интонацию, и смысл того, что он хотел сказать, доходил не сразу.

Раух что-то неладное в голосе Омара почувствовал – некие железные нотки, звенящие откровенно злобно. Настолько злобно, что при всем желании Омару не удавалось их скрыть полностью. И все же нашел удобный и вежливый повод для убедительного отказа:

– Во-первых, я уже не полковник, а генерал. Завтра в торжественной обстановке мне будут вручать новые погоны… А сегодня я сам устраиваю маленький праздник для сослуживцев. У нас это называется – «обмыть»… Вам это слово трудно понять и перевести его так, чтобы стало понятно, тоже трудно. Чем-то это напоминает ваш раут с присущими национальными и армейскими атрибутами – много выпивки и мало закуски. Но у нас собирается только тесный круг близких друзей, поэтому я вас не приглашаю сегодня. Вот когда вернусь, тогда будет уже большой праздник… Тогда приглашу непременно…

– Я поздравляю, уважающий генерал… – полковник Омар, должно быть, хотел сказать «уважаемый генерал». Но он своей оплошности не заметил, и Раух тоже пропустил ее мимо ушей.

– Можете в дополнение поздравить и с утверждением меня в должности командира соединения. Я уже не исполняющий обязанности, а полноценный командир.

– Еще раз поздравляю. Кто-то приедет в город вручать вам погоны?

– Нет, я сам еду в Кабул.

– Я тоже собираюсь на днях в Кабул… А кто будет вручать?

– Сам командующий…

– Это почетно… Может быть, мне присоединиться к вам в поездке? Хотя у меня завтра много дел. В какое время вы отправитесь?

– Планирую перед обедом.

– Вертолетом?

– Нет, машиной… У вертолетчиков без меня много работы…

– Возьмите с собой сопровождение. Дорога опасна.

– Обязательно. Я всегда езжу с парой охранников…

– Этого мало.

– Хватит… У меня все люди заняты…

– Ну, это ваше дело. А что вы говорили утром про имама Мураки?

– Я хотел узнать, где он сейчас скрывается…

– У вас есть какие-то данные?

– У нас есть данные агентуры, – на ходу импровизировал генерал. – Согласно этим данным, среди простого народа ходят разговоры о какой-то провокации со смертью Мураки. Эту провокацию затеяли иностранные спецслужбы…

– Я хотел бы познакомиться с вашей агентурой…

– Это невозможно. Она засекречена…

– Тогда хотя бы с данными…

– И это невозможно. Данные выдадут агентуру…

– Тогда до встречи…

Последние слова прозвучали уже угрозой…

Такой разговор заставил генерала задуматься. И он вызвал к себе Солоухина, чтобы посоветоваться. Майор пришел быстро. Сначала советовались… Потом стали составлять план действий… Потом позвали офицеров, намеченных к участию в операции… Совещались уже вместе, просчитывали варианты…

* * *

Пока старший лейтенант Семарглов вместе с Вадимировым выслеживал, а потом и похищал полковника Тафиза, его взвод, меньше суток отдохнув после последней операции, проведенной еще со своим командиром, трижды вылетал на операции в составе других групп. Но возвращению старшего лейтенанта к своим непосредственным обязанностям солдаты обрадовались, это Семарглов сразу заметил по оживлению лиц и по излишней разговорчивости. Зная его манеру говорить внешне слегка легкомысленно, они ее приняли и с ним позволяли себе разговаривать так же. Старший лейтенант подобную неуставную вольность воспринимал естественно. И сейчас даже очередному политзанятию в Ленинской комнате солдаты обрадовались, хотя это мероприятие никто среди солдат никогда не любил, впрочем, как и среди офицеров. Но разговор на политзанятиях опять пошел не о том, о чем говорить следовало в соответствии с тщательным и подробным планом, подготовленным политуправлением контингента и разосланным во все низовые звенья. У солдат были свои вопросы, и отвечать на них было необходимо, чтобы не получить непредвиденную ситуацию.

– А что, товарищ старший лейтенант, говорят, с подполковником Яцко из особого отдела опять Мураки расправился?

– Чего-чего? – Василий Иванович прекрасно понял вопрос, но переспросил, чтобы с мыслями собраться – что следует говорить, а чего говорить не следует, потому что солдатам не полагается все знать, пока дело не завершено. И даже сам, уже внутренне осознав и оценив ситуацию, он оказался неготовым сразу воспринять тот факт, что солдатам она непонятна и не изменилась со времени прошлых разговоров в палатках.

Что вопрос прозвучал именно в его взводе, это понятно. Однако полковник Яцко свою последнюю фразу произнес пусть и при всех, но в вертолете, когда уже загремели винты, когда началась вибрация корпуса и шум достигал того предела, за которым даже слышимость простой речи пропадает, не то что шепот умирающего. Правда, солдаты были рядом, придерживали подполковника, когда старший лейтенант втаскивал его в вертолет. Они могли услышать. Но, скорее всего, услышать не должны были, потому что Семарглов над подполковником склонился, а они – нет. Но, должно быть, услышали. Или догадались по движению губ…

Или еще что-то…

Об этом «еще что-то» разговор в палатке у майора Солоухина был. Предполагалось, что одной из целей проводимой душманами операции является распространение деморализующих армию слухов мистического характера. Деморализованная армия – это уже армия только наполовину. И откуда слухи берутся, следовало выяснить.

– Что за вопрос, я спрашиваю? – еще раз сказал старший лейтенант.

Солдаты, теперь уже из заднего ряда, повторили вопрос. Значит, волнует он не только тех, кто сел ближе к командиру.

Старший лейтенант отодвинул от стола стул и сел прямо, чтобы подчеркнуть серьезность начавшегося разговора.

– Каждую душманскую пулю вы теперь будете рассматривать как месть Мураки?

– Нет… Но говорят, будто Яцко что-то перед смертью вам прошептал…

– Кто такое сказал? Кто-то слышал, кроме меня, что говорил подполковник Яцко? Там, в вертолете – кто-то слышал?

Солдаты молчали. Там, в вертолете, они были все. Кто-то из них поддерживал Яцко, кто-то снимал с раненого бронежилет. Могли, конечно, услышать. Но сейчас молчали… Слышали или нет? Это важно…

– Я еще раз спрашиваю: кто-то там, на месте, слышал, что сказал подполковник Яцко? Кто там рядом со мной был, кто мне помогал – слышали?

– Нет… Видели, что-то шепчет товарищ подполковник… Но вертолет шумел…

– Тогда откуда такие сплетни?

– Солдаты говорят… Из других взводов… Кто на операции не был… У нас спрашивают…

– Ага… Вот именно это я и хотел узнать! – подвел итог старший лейтенант Семарглов и негромко хлопнул ладонью по столу, словно подводя итог. – А теперь слушайте внимательно и рассказывайте это другим солдатам, кто особо любопытен…

Пауза была долгой, чтобы подчеркнуть важность сказанного.

– Откуда взялись разговоры про то, что какое-то привидение, называемое «дух Мураки», преследует участников операции по уничтожению очередного каравана, в котором предположительно должен был находиться престарелый имам Мураки, считающийся среди афганцев святым? Я вам объясню… Имам Мураки действительно пользуется среди афганцев высоким авторитетом, он любим в народе. Душманам, главарям их банд было бы выгодно, чтобы простой народ пополнил их поредевшие ряды и взял в руки оружие. И с целью натравливания до этого нейтрального населения на советские войска была создана легенда о том, что Мураки убит во время бомбардировки каравана. Должно быть, в том караване действительно был кто-то загримированный под Мураки. И караван подставили специально, с целью создания большой волны народного гнева, всенародной, можно сказать, волны… Понимаете, что это было? Понимаете, для чего?

– Понимаем… – прозвучало несколько голосов.

– Одновременно с этим несколько природных явлений – простое совпадение! – создало фон якобы гнева погибшего… И кто-то умело пользуется этим фоном, чтобы создать в Советской армии истерию страха. Кто-то специально распускает слухи, чтобы слабые поверили безоговорочно, а сильные содрогнулись… В действительности, это только цепочка совпадений. Но и это не главное… Главное в том, что имам Мураки жив. И, с целью поднятия его авторитета, его пока прячут от людей, желая в скором будущем объявить о его воскрешении. Вот тогда за ним пойдут уже не тысячи людей, а миллионы… И тогда нам придется плохо… Нам уже сейчас плохо, потому что мы поддаемся страху, который на нас пытаются нагнать. Это психологический аспект войны. И нам важно не проиграть его. Как важно и найти самого Мураки, чтобы доказать простым афганцам, что их обманывают… Вы служите не на кухне в стройбате, вы служите в спецназе ГРУ. Вы – элита! И что вы должны делать в этом случае, товарищи разведчики? Вы должны не просто отвечать на вопросы правильно. Вы должны узнать, кто слухи распускает, кто пытается посеять в наших войсках страх. Если мы будем это знать, мы сумеем себя обезопасить… И запомните, сейчас я не объяснения вам давал, я ставил боевую задачу разведчикам. Найти тех, кто распространяет слухи… Обезопасить себя и другие части… Боевая задача! Не менее важная, чем уничтожение каравана, но гораздо более трудная…

Старший лейтенант оглядел солдат взвода. Разговор на ту же тему состоялся на прошлом политзанятии. И тогда командиру, кажется, мало поверили.

Но сейчас ему поверили, он это видел…

5

Генерал Раух получать погоны улетел вертолетом, как ему и посоветовал майор Солоухин. И забрал магнитофонную бобину с записью разговора с полковником Тафизом. Сам отлет Солоухин контролировал лично, и сам же обеспечивал меры по соблюдению режима секретности.

Машина генерала, согласно приказу, о котором знали практически все, начиная с солдат автороты, кончая канцелярией и складскими работниками, готовилась в гараже к дальней дороге, а на аэродром его отвозили на боевой машине пехоты спецназовцы. Капитан Топорков сидел за управлением. И в вертолет, стоящий с крутящимися винтами, генерал, для маскировки вынужденный по настоянию майора Солоухина надеть вязаный солдатский подшлемник, запрыгнул быстро, как кузнечик. Его главная опознавательная часть на этот раз не сверкнула на солнце. Вертолет взлетел, едва БМП отъехала.

– Половина дела сделана… А сейчас будем «казать цирк», – сообщил Солоухин капитану. – Вот относительно аплодисментов я сильно сомневаюсь. Но хищников нам еще предстоит увидеть… Гони, Леха, на базу…

Дорога от аэропорта до базы соединения, как спецназовцы звали свой городок, заняла не много времени. И сразу за шлагбаумом Топорков свернул в сторону гаража. Там уже собрались те, кто должен был участвовать в операции. «Уазик» Рауха, готовый к выезду, на этот раз сильно трансформировали. Пришлось основательно потрудиться, впрочем, не столько над самой машиной, сколько над уговариванием начальника склада, который никак не хотел без вещевого аттестата выдавать дополнительные бронежилеты. А их понадобилось много, и оформить все документы времени просто не было. Кроме того, любое оформление документации, даже самой простейшей, означало прохождение через канцелярию, следовательно, вело к дополнительным объяснениям и к нарушению режима секретности операции. В результате прапорщик-кладовщик, зажиревший на своей непыльной должности, бронежилеты все же выдал под честное слово майора Солоухина. И их установили, как и было задумано, закрыв в «уазике» все, что можно было закрыть, кроме небольших щелей для водителя – оставили щель для обзора спереди и две щели по бокам для зеркал заднего вида. В дополнение изнутри укрепили брезентовые стены листами брони ремонтируемого БТРа. Эту броню даже крупнокалиберный пулемет не берет. При обороне бронежилеты вполне можно раздвинуть, чтобы стрелять и даже видеть, куда стреляешь. «Уазик» превратился в бронеавтомобиль с уровнем защиты, которой мог бы позавидовать любой правительственный лимузин, и пробить его можно было разве что гранатометом.

За руль «уазика» сел старший лейтенант Семарглов. Справа от него пристроился вооруженный ручным пулеметом Калашникова майор Гагарин, которому на заднем сиденье ноги было бы деть некуда, сзади сел старший лейтенант Вадимиров, захвативший с собой снайпера ефрейтора Щеткина и радиста младшего сержанта Савельева со своей неразлучной «стопяткой».

Капитан Топорков так привык к месту водителя боевой машины пехоты, что и сейчас не захотел уступать место штатному механику-водителю. Командирское место, как ему и полагается, занял майор Солоухин. Отделение солдат взвода Семарглова разместилось, как и полагается, в заднем отсеке.

Первым расположение части покинул «уазик». БМП отстала на пять минут, совмещая пространство и время. Ехали, зная, что им предстоит, и потому каждую секунду ждали неожиданностей. БМП в сравнении с БТРом обладает способностью быстро гореть. Солдат на этот случай проинструктировали особо – быть готовыми покинуть машину и вступить в бой при первой же команде. Настроение ни у кого приподнятым не было, потому что чувствовать себя «живцом» при охоте на «крокодила» никому не нравится. Но была жесткая собранность, готовность действовать в любую секунду.

Дежурный офицер штаба тоже был предупрежден и по первому сигналу готов был выслать в помощь два взвода спецназа, из-за этого не отправленные на охоту за караванами, хотя данные о прохождении караванов были. Без указания района действия получил предупреждение и командир вертолетного полка и согласился держать «под винтами» два звена[28] вертолетов-ракетоносцев. Важность операции была высказана всем, но никому конкретно не были названы цели. Это, естественно, придавало операции важность повышенную.

* * *

Доктор Смерть бубнил себе под нос какую-то мелодию и заменял собой целый полковой оркестр. Он, похоже, сам свой голос чувствовал плохо и потому регулировал громкость неумело. Так не в меру игривый щенок какой-то большой собаки доставляет хозяевам много неприятных минут до тех пор, пока не научится регулировать свою хватку, – заиграется, может и руку отхватить… Майор Гагарин из щенячьего возраста давно, кажется, вышел, но регулировать голос не научился. Мало, надо думать, дрессировали…

– Товарищ майор, на всякий случай предупреждаю, что от ваших разрушающих вибраций все наши бронежилеты из окон вот-вот вывалятся… – мягко предупредил врача старший лейтенант Семарглов, чувствуя, что у него заложило барабанные перепонки и недалек уже момент наступления острой боли.

– Убавить звук? – миролюбиво спросил Доктор Смерть.

– Лучше бы совсем выключить… – не менее миролюбиво попросил старший лейтенант. – Дорога сложная…

– По просьбам слушателей… – согласился Доктор и замолчал.

Передвигаться в городе оказалось в самом деле сложно. День базарный, что ли, выдался или праздник какой-то местный, но людей на улицах было больше обыкновенного, и больше обыкновенного ишаков – основного транспортного средства в городе и окрестностях. А ишаки очень не любят уступать дорогу машинам. И только дважды навстречу попадались грузовики. Ехали медленно, как и «уазик». Старший лейтенант Семарглов то наклонялся, то голову задирал, то влево смещался, то вправо, чтобы рассмотреть дорогу в узкую щель. И беспрестанно сигналил. Впрочем, замолчать Доктора он, похоже, попросил напрасно. Басистый голос, раздающийся из машины, кажется, действовал на прохожих, не знающих в своей жизни тротуаров, более эффективно, чем автомобильный сигнал.

Наконец-то выехали за город. Сначала поток людей и ишаков с поклажей был и здесь таким же основательным. Но скоро он истощился, как истощается ручеек, приближаясь к истоку, и ехать стало легче. А когда из долины выбрались на горную дорогу, ведущую через Баграм в сторону Кабула, оказалось, что она вообще пустынна.

Как и было договорено, Доктор Смерть именно здесь включил переговорное устройство. Устройство прожорливо, а аккумуляторы не вечны, и держать его постоянно включенным накладно.

– Я – Второй. Первый, как меня слышишь?

– Нормально, Второй. Как у вас дела? – перемешанный с эфирными хрипами, донесся голос майора Солоухина.

– Старший лейтенант мне петь запретил. В остальном – нормально… Вы где?

– Едем в пятистах метрах за вами. Вас за скалами не видим… Всем внимание. Это может быть уже вскоре… Не зевать! Повышенная готовность…

Под словом «это» майор Солоухин подразумевал, естественно, засаду…

Где будет засада, они не знали. Но с высокой долей уверенности предполагали, что засада будет обязательно. Телефонный разговор полковника Омара с генералом Раухом подразумевал продолжение в виде очной беседы. Изучая карту и вспоминая маршрут, который несколько раз уже проезжал, майор Солоухин предположил, что засада будет недалеко от города. Место самое подходящее – дорога извилистая, много скал, мало движения. Ближе к Кабулу движение на дороге станет интенсивнее, причем основной составляющей этого движения станут советские армейские машины.

При расчете своих действий майор Солоухин исходил из того, что генерала Рауха душманы постараются захватить живым. Мало просто уничтожить человека, который что-то знает или предполагает, что знает. Необходимо выяснить, что же в самом деле он знает. А для этого носителя информации необходимо захватить. Возможно, захват готовился еще вечером. И именно для этого полковник Омар решил организовать не слишком совмещающийся с восточными традициями раут. И захватить не одного Рауха, а еще и майора Солоухина, которого тоже посчитали опасным, скорее всего, потому, что слишком часто слышали эту фамилию. Это еще одна причина, по которой засада должна быть недалеко от города. Есть возможность оперативно доставить туда, куда полковник Омар прикажет. Скорее всего, это будет здание ХАДа, но вовсе не обязательно. Ведь и спецназовцы не доставляли полковника Тафиза в военный городок. Карта не давала наглядного представления, тем не менее позволяла строить реальные предположения. Более дальняя дорога опасна. Машину могут досмотреть советские патрули. Как тогда объяснить наличие пленника? Могут и отбить…

На общем совещании решили, что «духи» будут захватывать генерала именно здесь. И живого… Захват трупа никому не нужен. Потому ставить на дороге мину душманы не будут. «Уазик» можно не бронировать по днищу. Скорее всего, предположил Солоухин, перекроют полотно дороги грузовиком. И выставят группу, которая будет атаковать с тыла. И атаковать будут, вероятно, стремительно, чтобы обезопасить себя от возможного появления на трассе других машин. Главное при этом выдержать дистанцию при первой атаке и перевести бой в позиционный. Тогда майор Солоухин подоспеет на БМП и сможет переломить ситуацию.

Основная нагрузка легла, конечно, на плечи старшего лейтенанта Семарглова. Ему следовало каждую минуту пути смотреть не только на дорогу, но и по сторонам, заранее определяя возможности для боя. На каждом новом участке новую возможность. А участки ложатся под колеса один за другим. Грузовик, перекрывший дорогу, Василий Иванович, конечно, увидит сразу. Но этого мало. Следует так поставить свою машину, чтобы ее хотя бы с одной стороны прикрывала скала. Лучше, если прикрывать будет с двух или с трех, если расщелина подходящая найдется…

* * *

Оказалось, майор Солоухин обладает не только хорошими способностями командира и организатора, о чем, в принципе, знали все, но и завидными качествами звездочета и провидца. Действие началось согласно тому сценарию, что Солоухин и предположил.

Сначала проехали мимо стоящего на обочине старенького пыльно-красного пикапа с тентированным кузовом. Водитель спал, обняв руль, и не смотрел на проезжающий мимо «уазик». Кто или что было в кузове – непонятно. Тент задернут плотно. Внешне картина мирная – устал человек, решил отдохнуть, что ж здесь странного… Но подозрение это уже вызвало и заставило пошевелить руками, словно пробуя оружие на вес. Ждали именно такого, потому и насторожились. Очередной поворот дороги оставил пикап позади. Переговорное устройство тихо потрескивало в руках у майора Гагарина. Старший лейтенант Семарглов, до этого смотрящий только вперед, протянул руку и взял «переговорку» себе:

– Внимание! Первый, я – Второй… Грузовик поперек дороги…

– Понял, догоняем…

До этого взбирались на перевал по «серпантину». Тентированный грузовик стоял на очередном повороте «серпантина», капотом обращенный в сторону крутого склона. Крышка капота была поднята, но водителя видно не было. Впечатление складывалось такое, что произошла поломка и остановка грузовика непреднамеренна. Более того, остановка аварийная, потому что передние колеса оказались в непосредственной близости от края дороги. Еще бы чуть-чуть, еще бы пару секунд, и грузовик мог бы вылететь на склон, чтобы превратиться в груду металлолома.

Естественная картинка…

Доктор Смерть двумя руками раздвинул бронежилеты перед собой. Всмотрелся и довольно усмехнулся. И посоветовал:

– Тормози-ка, пожалуй…

– Рано. Мы здесь под обстрелом сверху. Вон та скала… Прикроет… Под ней встану… – Семарглов уже научился быстро оценивать обстановку и выбирать наиболее удобную позицию.

Горные дороги, особенно затяжные подъемы, сложны для двигателей машин всегда. И потому «уазик» еле-еле взбирался, приближаясь к грузовику, казалось, без сомнения и опасения. Однако, когда машина поравнялась с красноватой, искрящей на солнце слюдяными жилами скалой, Василий Иванович круто повернул вправо, чуть «газанул», преодолел основательную яму и занял место прямо под каменной громадиной. И двигатель тут же заглушил.

– Они будут ждать, когда мы выйдем… – сказал Доктор Смерть, возвращая «переговорку» себе и передергивая затвор пулемета. – А мы не будем ждать, когда они выйдут… Первый, мы на позиции. Живых поблизости не наблюдаем. В нас пока не стреляют, берегут на десерт. Позади оставили красный пикап. Там кто-то под тентом, похоже, прячется. Если догоните, берите их без сомнения…

– Я – Первый, – отозвался майор Солоухин. – Осторожнее… Не высовывайтесь… Мы скоро…

– Наоборот, – ответил Доктор Смерть. – Я высунуться хочу. У меня реакция хорошая. Если что, залягу. В машине я с пулеметом не развернусь…

– Может, лучше нас дождаться?

– А если мы раньше дождемся красный пикап?.. Не-ет, командир… Лучше начать сразу…

– Действуй по усмотрению…

Доктор Смерть положил «переговорку» рядом с рычагом переключения передач, удобнее перехватил свой пулемет и открыл дверцу, выглядывая из-за нее. Рядом с грузовиком никакой реакции заметно не было. Тогда Доктор вышел совсем, постоял, шагнул влево и приложил к глазам ладонь, чтобы лучше видеть.

– А-у-у… Есть кто, матерь вашу, живой?

Желающих отозваться на призыв не нашлось.

– Приготовились… – скомандовал Гагарин негромко, чтобы слышали только свои. – Под тентом шевеление. Будто стволы уперли. Ждут момента или команды…

Он поднял пулемет и, как отмахнулся, дал хлесткую очередь от пояса, разрывая пулями верх тента. Осторожно, на всякий случай, стрелял, не зная еще, кто там, чуть ниже, прячется. Тяжелый пулемет в руках гиганта вовсе не выглядел тяжелым, и не бросало его в сторону, как бросает при стрельбе с рук у человека обычных габаритов. И это давало возможность вести стрельбу почти прицельную.

Но если стрельба началась, обычно она находит себе отклик. Таков закон войны, и следует быть человеком со стальными нервами, чтобы не обнаружить себя, когда в тебя стреляют. «Духи» стальными нервами, как показала действительность, не обладали. Тент прорвался сразу в нескольких местах, из прорывов высунулись приготовившиеся к бою автоматные стволы, но такой большой и тяжелый даже при взгляде издали Доктор Смерть среагировал моментально. Не успела раздаться первая встречная автоматная очередь, как он уже отпрыгнул в сторону и почти с удобствами устроился за большим валуном, привалившимся к скале. Пулемет, естественно, сразу же на валуне и устроился – тоже с удобствами.

– Пошла, родимая… – крикнул Доктор и дал несколько очередей ниже тента, разламывая деревянные борта грузовика. Полетели щепки, но за бортами, должно быть, были готовы к такому методу стрельбы и загодя наложили мешки с песком, потому что ни одна из автоматных очередей не прервалась «на полуслове».

Первые пули ударили и в «уазик», с мокрыми шлепками пробивая ветровое стекло там, где сидел старший лейтенант Семарглов, – защитили бронежилеты, не зря старались. Сам же Василий Иванович первым из оставшихся выскочил наружу, упал плашмя и сразу закатился плечом под машину, впрочем, не слишком глубоко. Семарглов все сделал правильно. Постарайся он забраться глубже, его бы просто придавило, потому что пули тут же продырявили покрышку, и «уазик» осел. Старший лейтенант слегка брезгливо передернул плечом и дал несколько своих фирменных очередей в два патрона. Причем стрелял, как обычно, прицельно и убедился, что попал. Один из стволов душманов дернулся, стремясь свалиться за борт, но зацепился рожком за тент и остался висеть так. Пользуясь активным прикрытием со стороны Доктора и Семарглова, покинули «уазик» и остальные.

Старший лейтенант Вадимиров сразу подтолкнул радиста Савельева к скале:

– Прижмись и настраивайся… Выходи на штаб, докладывай про засаду…

Младший сержант не слишком опасливо посмотрел в сторону грузовика, дал единственную короткую очередь, впрочем, не прицельную, просто чтобы атмосферу боя почувствовать, потом продвинулся дальше под скалу, так чтобы стрелкам его видно за камнями не было, и стал вытаскивать из чехла-рюкзака рацию.

Сам Вадимиров со снайпером ефрейтором Щеткиным занял позицию позади «уазика». Судя по времени, боевая машина пехоты не должна была успеть к пикапу, а сам пикап уже должен был вот-вот появиться из-за поворота.

Так все и произошло.

Но едва пыльно-красная машина вышла на прямую дорогу, тут же хлестко выстрелила снайперская винтовка. Даже невооруженным глазом было видно, как ткнулся лицом в руль водитель пикапа. Машина резко сбросила скорость и медленно двигалась в сторону крутого долгого склона. Вот-вот готова была загреметь всеми железяками, скатываясь под уклон. Но рядом с водителем кто-то уже сидел, и к тому же не спящий. И этот кто-то перехватил руль и сумел вывернуть его в сторону отвесной стены. Там пикап, чуть-чуть до стены не доехав, ткнулся в камень, попавший под колесо, и встал окончательно. Скатиться назад, когда в коробке передач включена скорость, он не мог. Может быть, человек рядом с водителем в дополнение и «ручник» натянул. Но теперь машина стояла на месте, а пять человек уже перебегали дорогу, чтобы занять позицию. Однако позицию заняло только трое. Одного остановил старший лейтенант Вадимиров, второго снайпер, но дальше продолжать обстрел смысла не было, потому что из-за поворота уже показалась БМП со спецназовцами. Капитан Топорков даже при движении по горной дороге сумел разогнаться до предельно возможной скорости, и узкие гусеницы, вгрызаясь в дорогу, вырывали из покрытия куски каменистой почвы.

Просчитав ситуацию, Вадимиров вместе со Щеткиным, не обмолвившись ни словом для согласования, сразу развернулись, чтобы стрелять уже в грузовик. В грузовике бойцов было, видимо, больше, чем в пикапе. Сначала одни сменяли других у борта, потом четверо выпрыгнули с борта противоположного и залегли под машиной. Вести прицельную стрельбу при такой интенсивности огня невозможно ни с одной, ни с другой стороны. Дистанция слишком коротка – от силы пятьдесят метров! – чтобы позволить себе высовываться из-за укрытий больше чем на долю секунды. И даже признанному специалисту по прицельной автоматической стрельбе Семарглову больше не удавались фирменные короткие очереди, хотя ему казалось, что он «положил» кого-то из тех, что залегли под машиной. Но так бой мог бы затянуться до вмешательства иных сил, и неизвестно было, чья подмога подоспеет быстрее. Причем неизвестно было, как себя вести, если подоспеет, скажем, часть регулярной афганской армии.

Но вопрос решила боевая машина пехоты. Расстреляв внизу трех оставшихся «духов», она стремительно приближалась к «уазику». Одного выстрела легкой пушки, совершенного с ходу, хватило, чтобы разворотить борт грузовика. «Духи», кто не пострадал от пушки, стали выпрыгивать из кузова. Им, естественно, было не до стрельбы. А спецназовцы, наоборот, момент не могли не использовать и теперь уже, воспользовавшись паникой среди душманов, стреляли прицельно и не торопясь спрятаться после очереди.

Но дело было уже сделано и без того…

6

В плен захватили четверых. Двое из них оказались ранены, и Доктору Смерть нашлась работа. Но с перевязкой он покончил быстро. И даже сделал каждому из раненых по уколу парамидола из шприц-тюбиков, чтобы не сильно страдали от боли. Время терять не хотелось, потому что, как изначально предполагал майор Солоухин, на ликвидации засады, которая сама попала в засаду, дело не должно было бы кончиться. Цепочка должна протянуться от засады к полковнику Омару, а от полковника к имаму Мураки.

– Торопимся, ребята, торопимся… – подгонял майор спецназовцев. – А ну-ка, это у нас что за тип такой?

Душманы обнаглели настолько, что один из пленных, уверенный в своей безнаказанности и в успехе засады, предназначенной для одного генерала и двух солдат охраны, был в полевой форме капитана афганской армии. Майор Солоухин вытащил у него, скованного наручниками, из кармана удостоверение офицера следственного отдела ХАДа.

– Приятно познакомиться… Значит, капитан Рузай…

– Вы за это ответите! Вы без всяких оснований напали на сотрудников службы безопасности… Это не останется безнаказанным…

Формально он был прав. Именно поэтому операцию нельзя было останавливать на достигнутом – середина, как известно, никогда не является результатом, какой бы успех она ни принесла. А при отсутствии конечного результата спецназовцы могут быть признаны виновными в нападении. При нынешних натянутых отношениях с ХАДом это может попортить нервы и репутацию многим, в том числе и новоиспеченному генералу.

Капитан Рузай оказался единственным из афганцев, кто разговаривал по-русски. Остальные были людьми, как показалось, простыми, и их руки умели обращаться только с сельскохозяйственными орудиями и, естественно, с автоматом, но никогда, похоже, не держали ни книги, ни пера. И в продолжении операции помощи спецназовцам оказать не могли.

– Заканчивайте, как планировали! – скомандовал Солоухин. – Дорогу расчистите. Мало ли, машины пойдут…

Расчисткой дороги командовал старший лейтенант Вадимиров. Перед тем, как дать команду, он не поленился и забрался в кузов грузовика. Вернулся оттуда с добычей. Длинноствольная снайперская винтовка с глушителем.

– Щеткин! Держи трофей… Спецзаказ для тебя…

Ефрейтор осмотрел находку с горящими глазами.

– Товарищ старший лейтенант… Здесь всего один патрон. Девять миллиметров. Может, там есть? – Щеткин кивнул на кузов.

Владимиров еще раз перебрался через задний борт. На сей раз вернулся почти сразу.

– Держи… – один за другим бросил снайперу два коротких рожка-обоймы. – По десять, кажется, патронов.

– По десять… – подтвердил ефрейтор.

БМП не потребовалось много времени, чтобы освободить дорогу и сбросить с обрыва грузовик. Там, внизу, он будет смотреться естественно пострадавшим, и никто не разберет, что борта разбиты не во время падения, а во время обстрела. Если, конечно, после падения от бортов хоть что-то останется…

Чтобы сбросить с обрыва пикап, даже к услугам боевой машины не прибегали. Просто солдаты переключили передачу на нейтральную, взялись вчетвером, уперлись и столкнули машину. Пикап летел не менее красиво, чем грузовик, только грузовик не задевал нижнюю ленту серпантина, а пикап упал на нее, дважды перевернулся и продолжил падение по следующему склону. Ниже дороги уже не было.

Пленных распределили быстро. Троих простых душманов связали, заклеили им пластырем рты, чтобы не договаривались между собой о том, что им говорить на предстоящих многочисленных допросах – благо, пластыря у Доктора Смерть нашлось достаточно, и бросили на пол БМП. Особо не церемонились даже с ранеными. Последнего пленного, капитана Рузая, уважили и определили на почетное место в «уазике» – посадили в середине на заднее сиденье, и по бокам от него пристроили старших лейтенантов Вадимирова и Семарглова. Младшего сержанта радиста Савельева, уже вызвавшего вертолет с десантниками для оформления результатов боя и вывоза трупов, и снайпера ефрейтора Щеткина с двумя снайперскими винтовками пересадили на приставные сиденья в багажнике. Доктор Смерть занял свое уже привычное место спереди справа – только там, не считая водительского места, помещались его длинные ноги. За руль сел сам майор Солоухин.

БМП под командованием капитана Топоркова оставили дожидаться прилета вертолета, и только потом приказали отправиться в часть, чтобы сразу приступить к допросу пленных. Переводчик был предупрежден заранее и ждал.

«Уазик» же, как только сменили пробитое пулями колесо, поехал вперед, в горы. Майор Солоухин знал недалеко поворот в ущелье, где намеревался ненадолго остановиться. Защитные бронежилеты не сняли, но раздвинули, чтобы увеличить обзор, сразу в нескольких местах. Самую большую щель сделали спереди, чтобы майору Солоухину было удобнее ехать по горной дороге.

– Если я через полчаса не позвоню полковнику Омару, вас ждут большие неприятности… – предупредил капитан Рузай.

– Можно подумать, что, если он через полчаса позвонит, нас ждут большие приятности… – раскатисто рассмеялся Доктор Смерть.

– О том, что приятно или неприятно, господин капитан, забудьте… Ваше положение такое, что не дает вам права выбора. Выбор в данном случае остается только и исключительно за нами… – Двигатель урчал сильно, но работал исправно. Стальной лист, вставленный под решетку капота, уберег радиатор от пробоин. И майору Солоухину не приходилось кричать, как в вертолете, чтобы капитан Рузай услышал его. – Впрочем, есть выбор и у вас, признаю свою ошибку. Но выбор не слишком велик – будете вы с нами сотрудничать или нет. Это может быть зачтено вам как смягчающее вину обстоятельство. И тогда вас, может быть, не расстреляют…

– О чем вы говорите! – возмутился Рузай. – Подумайте лучше о своем положении…

– Капитан, кажется, еще не осознал своего положения… – заметил Доктор Смерть. – А напрасно, мне кажется. Его положение почти безвыходное. Вместо выхода маленькая щелочка. Сможет в нее протиснуться – выживет… Не сможет – погибнет, если мы не протолкнем… Мы имеем, честно говоря, возможность это сделать… А не получится, бедные родители капитана будут долго его оплакивать, но не будут иметь возможность сходить к нему на место погребения… Это старикам особенно тяжело… Морально тяжело…

– Вы слишком многословны… – угрюмо сказал капитан. Ему, при его подавленном настроении после проваленной операции, которой капитан, скорее всего, и командовал, явно не хотелось слушать чужие разглагольствования. Тем более что они с таким смаком разжевывали его будущность. И будущность не сладкую.

– У меня настроение хорошее, – благодушно ответил Доктор Смерть.

– У меня тоже, – добавил майор Солоухин. – И потому я просто спрашиваю, а не допрашиваю. Еще не допрашиваю… Кто учил капитана Рузая так бестолково устраивать засады?.. Для офицера спецподразделения это непростительно. Впрочем, капитан Рузай не офицер спецподразделения, а всего-навсего следователь службы безопасности… Тем не менее он, надо думать, не в первый раз с засадами сталкивается. Что скажете, капитан?

– Я не понимаю, о какой засаде идет речь, – твердо ответил капитан.

– А что это было – там, на дороге? – наивно спросил старший лейтенант Семарглов.

– У нас была поломка двигателя, – спокойно ответил Рузай. – Мы ехали по своим служебным делам, но машина сломалась. Старая машина… А потом вы нас атаковали.

– И из-за поломки двигателя вы на второй машине блокировали дорогу… – сказал старший лейтенант Вадимиров. – Это естественно. И спрятали вооруженных людей под тент…

– Я вообще ничего не знаю о второй машине. Это не наша машина…

– Вы забываете, что один из раненых пленных именно со второй машины, – возразил Солоухин. – Уверяю, что он будет говорить другое…

Майор хорошо помнил, что душманов с пикапа расстреляли сразу, но блефовал, понимая, что капитану было не до разглядывания своих товарищей. Он наверняка даже не знает, сколько человек в плен взято.

– У нас не было второго грузовика. Один грузовик и пикап – это все… – Рузай попытался вывернуться из положения, играя на том, что неправильно понял русскую фразу.

– Ах, пикап вы второй машиной не считаете…

– Пикап – это пикап… Машина – грузовик…

– Странная классификация, – усмехнулся Доктор Смерть. – Но пикап за поворот вы зачем выставили?

– Пикап ждал нас. Когда грузовик отремонтируем. – Сбить капитана с принятой линии поведения было сложно.

– Тогда почему грузовик и пикап стояли лицом друг к другу? Они ехали в противоположные стороны?

– Грузовик хотел возвращаться в город… Из-за поломки… Разворачивался и встал совсем…

– Великолепно! – Доктор Смерть откровенно смеялся. – Тогда объясните мне, зачем пятеро вооруженных людей прятались под тентом пикапа?

– Они не прятались, они там спали…

– В таком-то тесном кузове… Когда рядом есть грузовик, где всем места хватит… – продолжил разговор майор Солоухин. – Но я даже с этим соглашусь… Меня другое волнует. Как так случилось, что капитан ХАДа, отправляясь по служебным делам, оказался не среди подчиненных ему солдат афганской армии, а среди душманов?

– Это не душманы… Это солдаты, еще не получившие обмундирования.

– Оружие получили, а обмундирование еще нет… Нонсенс… У нас, однако, есть сведения, что вы находились среди людей полевого командира… Как зовут того командира, Доктор?..

Майор Солоухин опять блефовал. И Доктор Смерть хорошо подыграл ему.

– Протоколы допроса в БМП. Под командирским сиденьем… Ты не взял?

– Там остались… Но никуда они не денутся… Так что скажете, капитан Рузай?

Капитан Рузай растерялся и не нашел что ответить. Провокация майора Солоухина застала его врасплох. Если есть протоколы допроса, значит, кто-то выдал засаду, и атака на нее не была случайностью. И тогда уже дело принимает совсем иной оборот.

– Вот-вот, сказать вам нечего… – пробасил Доктор Смерть. – Кстати, вы, кажется, вскоре должны звонить полковнику Омару…

– Да, я должен ему позвонить.

– Меня простой вопрос интересует. Вы ехали из города… В горы… Откуда вы собирались звонить? В горах вдоль дороги пока еще не устанавливают телефоны…

Майор Солоухин очень ловко начал разговор, втравливая в него капитана темой профессиональной, но не касающейся существа вопроса. А уже в разговор войдя, капитан не смог остановиться и по инерции отвечал на разные вопросы.

– Здесь есть место, откуда можно позвонить… Телефонизированный дом с военизированной охраной. Но вам туда не пробиться. Это государственное учреждение. Вас просто не пустят туда… Даже со мной. Потому что меня тоже пускают по специальному списку.

– Где кабель тянется?

– Какой кабель?

– Телефонный.

– Там радиотелефон. Антенна выводит на английский спутник, оттуда на телефонную станцию. Кабеля нет…

– Зато есть антенна… Что вы должны были сообщить ему?

– Что я прибыл на место.

Солоухин сразу понял, что дом этот – место, в которое должны были доставить генерала Рауха. И звонок – подтверждение того, что задание выполнено.

– И полковник приедет туда, чтобы побеседовать с генералом Раухом… – сказал Солоухин утверждающе.

– Сидеть и не дергаться… – раздался за спиной не слишком ласковый окрик Василия Ивановича. И короткий звук удара…

Майор не имел на спине глаз, но почувствовал, как среагировал на его слова капитан Рузай. Скорее всего, он не высвободиться попытался. Просто нервы не выдержали, и он пошевелился излишне резко. Но старший лейтенант напомнил ему, что резко шевелиться не рекомендуется. Как и полагается – локтем под бок, – подтвердил свои рекомендации…

– Мы как раз в этот дом и едем… – сказал Солоухин. – Я его, кажется, знаю. Через пару километров будет поворот направо. Правильно?

– Правильно… – обессиленно подтвердил капитан.

– Там, насколько я помню, есть даже вертолетная площадка…

– Да…

– Полковник Омар прилетит вертолетом… – Солоухин опять не спросил, а сказал утвердительно. – И охрана там, надо полагать, солидная… Думаю, что должна быть солидная… Такое сокровище они обязаны хранить, как мать родную…

Капитан Рузай ничего на это не сказал. Даже не спросил, что за сокровище имеет в виду майор. Похоже, знал это и без него…

* * *

Дорога благополучно миновала перевал и начала плавный спуск почти вдоль склона хребта. Чуть в стороне лежали и сейчас, в разгар лета, покрытые снегом вершины. От них даже в жару становилось легче дышать. Только посмотришь на снег, кажется, что воздух вокруг посвежел…

– Первый, я – Второй… Первый, я – Второй… С какого обрыва ты свалился?.. Подскажи, где тебя искать…

Доктор Смерть по просьбе майора Солоухина тщетно пытался вызвать БПМ капитана Топоркова, но все его пламенные призывы оставались без ответа. И расстояние вроде бы не велико, позволяло общаться по «переговорке», по крайней мере, так обещала инструкция, но связи не было все равно. Может быть, горы экранировали, может быть, инструкция составлялась, как рекламный проспект, что тоже не редкость…

– Савельев! – устав от этого, позвал Солоухин.

– Я здесь, товарищ майор… – с заднего сиденья отозвался младший сержант.

– На БМП есть рация. Связаться с ними можешь?

– Только через штаб, товарищ майор. Я не знаю волну… И они в телефонном режиме работают. Я в телефонном не могу, техника не та…

Солоухин наклонился, чтобы лучше через щель рассмотреть окрестности дороги, притормозил, принял вправо и остановился.

– Выходи. Попробуй со штабом связаться… Только быстро… Капитана не выпускайте, чтобы не мешался под ногами…

Младший сержант торопливо разворачивал рацию, а майор Солоухин на часы поглядывал. Едва загорелся индикатор, потребовал:

– Дежурного по штабу на связь. Попроси быстрее…

Рация запищала. Солоухин тем временем развернул карту. Старший лейтенант Вадимиров с Доктором Смерть присоединились к нему, оставив пленника под присмотром старшего лейтенанта Семарглова и снайпера Щеткина.

Здесь, вне машины, дожидаясь, когда на штабной узел связи придет дежурный, они уже могли говорить открыто.

– Что там за дом? – поинтересовался Доктор Смерть. – Сокровищами набитый…

Солоухин отвечал, не отрывая взгляда от карты:

– Богатая двухэтажная вилла. Кажется, после революции стала правительственной. Реквизировали у кого-то… У меня есть подозрения, что именно там мы имеем надежду на встречу с имамом Мураки.

– Сомневаюсь. Его должны подальше запрятать… Куда-нибудь в пещеры…

Солоухин замотал головой, показывая несогласие.

– Почему тогда на операцию по уничтожению каравана, где, условно, должен был находиться Мураки, отправили нас? Если он скрывался раньше в пещерах в Кунаре, то сюда добрался благополучно, и его не уничтожили раньше. Почему здесь? Почему задействовали нас?

– Почему? – переспросил Гагарин.

– Потому что здесь вся операция происходит под присмотром… У кого под присмотром должна проходить операция?

– У того, кто ей командует…

– Следовательно, у полковника Омара… Он – один из влиятельных членов их Коалиционного координационного совета. Он не может быть проходной фигурой. Командует он, хотя разрабатывалась операция, несомненно, в другом месте и другими людьми. Но все нити происходящего должны быть у него в руках, чтобы Омар мог дернуть за необходимую именно тогда, когда нужно. Полковник Омар – начальник ХАДа провинции. В другой провинции у него нет такой власти, как здесь. В другой провинции начальник ХАДа может быть его противником. Нет, Омар далеко от себя Мураки не отпустит. Мураки здесь…

– Твои бы слова да Аллаху в уши… – пожал плечами Доктор Смерть. – Но – время не деньги, время – это автоматные очереди… Капитана скоро хватятся… Есть риск, что на него не понадеются, и тогда на виллу не прорваться. Займут оборону, и все… Далеко до нее?

– За следующим поворотом дороги сверток вправо. И там метров пятьсот среди скал…

– Товарищ майор, – позвал младший сержант. – Дежурный по штабу на связи…

– Запроси ту помощь, что мы оставляли в резерве. Пусть вылетают… Посадка в квадрате «тридцать два – шестнадцать».

Савельев быстро заработал ключом. Ответ пришел сразу.

– Товарищ майор, после вашего сообщения с дороги дали «отбой» повышенной готовности, и половина резерва вылетела на другую операцию. Резервные вертолеты было разрешено использовать по оперативной надобности. Оставшийся резерв спецназа в составе взвода можно перебросить только по автомобильной дороге.

Солоухин сердито ударил себя кулаком по коленке и что-то неслышное пробубнил под нос. Майор был человеком почти культурным и не любил материться публично и вслух.

– Пусть перебрасывают срочно. Мы начинаем операцию против, предположительно, значительно превосходящих сил противника. Тот же квадрат карты, горная вилла в верхнем левом углу. Обозначена просто как жилое строение. Все. Пусть гонят быстрее, если хотят нас живыми застать…

7

Машину оставили под скалами около чистого и игривого ручья, стекающего прямо со стены из невидимой снизу трещины. Белая скала под водой поросла ярко-зеленым мохом и искрила, играла на солнце.

– Здесь бы отдыхать… – сказал старший лейтенант Вадимиров. – С семьей… Кончится война, сюда отдыхать приеду…

– Семья-то у тебя большая? – Доктор Смерть поднял к глазам шприц с сильной дозой снотворного, чтобы стравить воздух. Слегка надавил большим пальцем, и капля стекла по игле. Укол решили сделать капитану Рузаю, чтобы не смог не просто проявить активность и сбежать, но и в случае, если его кто-то обнаружит, не смог ничего сказать своим сподвижникам. Дорога рядом. С дороги машину видно…

– Я, жена да сын… Палатку бы поставить и поваляться недельку… Троим здесь места хватит… – старший лейтенант осмотрел берега ручья, поросшие травой, и словно представил перед глазами живую картину своей мечты.

– А моя бывшая половина, я слышал, уже замуж вышла… – равнодушно сказал Доктор Смерть. – Но я этому, новому ее… Не завидую… У меня дочка – вся в меня характером, устроит она ему сладкую жизнь, чувствую…

– Сколько лет дочке-то?

– Пятнадцать… Выглядит на двадцать… Крупненькая…

– У меня сын только в школу пойдет…

– Быстрее, болтуны… – поторопил майор Солоухин. – Надо успеть…

Подвели Рузая. Тот страха не показывал. Даже слегка усмехался.

– Могу и не проснуться? – спросил только.

– Проснешься… Кому ты непроснувшийся нужен…

– Лучше бы – не просыпаться… – капитан тяжко вздохнул.

После внутривенного укола, которому пленный никак не сопротивлялся, наручники с него сняли, но взамен связали руки и ноги и затащили в машину на заднее сиденье. Дверцы оставили распахнутыми. Ветра вроде бы не намечалось. Но если и налетит нечаянный порыв, стукнет спящего дверцей по голове, то не убьет. Даже не разбудит, как пообещал Доктор Смерть…

* * *

– Интересно, сколько же там людей… – Бинокль в руках майора Солоухина пошевеливался, перебегая с одного объекта на другой. Объектов немного – въездные ворота, где дежурят два человека, но, возможно, кто-то еще есть в будке, входная дверь, где видно тоже двоих, дверь на выложенную цветной мозаикой террасу, и там двое охранников за дверью – только что выходили на солнышко, но скрылись снова, и двери флигеля неподалеку от основного здания. Наверняка охрана сменная, наверняка у следующей смены тоже есть смена. А кроме охранников, есть еще и обслуживающий персонал, который обычно тоже умеет обращаться с оружием и никогда не стесняется его применить. – Если вспомнить штурм Дворца Амина,[29] то, сдается мне, мы собираемся совершить что-то похожее в миниатюре…

– Патронов хватило бы… – Доктор Смерть погладил ствол своего пулемета. – Если патроны кончатся, кулаки еще сгодятся…

Майор Гагарин когда-то был мастером спорта по боксу в тяжелом весе и былых навыков полностью не растерял. Это Солоухин знал по совместным тренировкам по рукопашному бою. В случае чего, на Доктора положиться можно, как и на остальных офицеров.

Спецназовцы заняли места на скалах неподалеку от виллы. Чтобы идти туда, следовало сначала узнать, куда идти. И еще важно было лишить виллу связи. А сделать это лучше всего отсюда.

– Товарищ майор, нашел я антенну… – пригнувшись, подобрался к командиру ефрейтор Щеткин. – Она не на крыше, а с торца здания. К стене крепится на уровне второго этажа. Большая тарелка. В какое место лучше стрелять?

– В кабель… – подсказал Доктор Смерть.

– Легко сказать… – ефрейтор то ли вздохнул, то ли осторожно хмыкнул. – Кабель тонкий, едва виден маленький участок, остальное спрятано в металлическую трубу. Промахнусь, пуля в саму тарелку ударит. Звон пойдет по всей округе, а охрана недалеко, за углом…

– Савельев! – позвал старший лейтенант Семарглов.

Радист уже и здесь развернул рацию, чтобы быть постоянно на связи со штабом. И только что доложил майору, что взвод помощи на трех БМП выехал к ним двадцать минут назад. Приказ был жестким – гнать на пределе возможного. Если по дороге встретят БМП с капитаном Топорковым, повернут Топоркова в обратную сторону. После сеанса майор приказал связь не разрывать.

Сейчас Савельев понял, что к нему обращаются именно как к специалисту связи.

– Я с такой системой не встречался, – сознался младший сержант. – Слышал только, что там стоит конвертор сигналов. Это самая важная часть тарелки. Тарелка сигналы ловит и передает на конвертор. Он должен быть где-то посредине… И к самой тарелке обращен…

– Есть там какая-то такая штука, – сказал Щеткин. – На сжатый кулак похожа… Как раз посредине…

– А если саму тарелку пробить? – спросил старший лейтенант Вадимиров, тоже мало понимающий в системах спутниковой связи.

– Хоть десять раз, товарищ старший лейтенант… – младший сержант усмехнулся. – Она только сигнал отражает на конвертор и больше никакой нагрузки не несет. Если будет правильно направлена, то все равно ловить будет, хоть решето из нее, товарищ старший лейтенант, сделайте. А если хотите, обыкновенным тазиком для стирки замените, и он работать будет, только настройте под правильным углом… И… Щеткин же говорит, звон пойдет… Это все равно что без глушителя стрелять…

– Откуда у тебя такие знания, сынок? – поинтересовался майор, по-прежнему глядя в бинокль и пытаясь все же определить, есть ли кто в сторожке у ворот. Это и не сторожка, а просто будка. Но человек там поместится.

– Еще на «гражданке» журнальчики почитывал, товарищ майор… Я – радиолюбитель…

– Щеткин…

– Я понял, – снайпер приподнялся. – В конвертор я, пожалуй, попаду. Надо только с первого раза угадать… Но оптика у этой винтовки хорошая. Лучше нашей…

– Действуй, – напутствовал Щеткина командир взвода разведки.

На выбранную позицию снайпер удалился так же пригнувшись, как и подходил к командиру, – чтобы не привлечь своей фигурой внимания обитателей виллы. Оттуда, издалека, услышать бы, конечно, ничего не могли, даже если бы Щеткин строевым шагом маршировал, но он и шел так, что даже офицерам его слышно не было совсем. Это не перестраховка, это – школа… Спецназовцы ждали несколько минут, опасаясь какого-то шума внутри виллы. Повреждение антенны, если оно будет неудачным, может вызвать шум и привлечь ненужное внимание к господствующим высотам. Но быстро пролетели минуты, и Щеткин вернулся вскоре все же спокойным.

– Готово. С первого выстрела вдребезги… Классная винтовка…

На вилле внешне ничего не изменилось.

– Прекрасно… Значит, если полковник Омар не дождется звонка от капитана Рузая, – вслух размышлял майор Солоухин, – он сам будет звонить сюда. Раз за разом, раз за разом… Здесь телефон не ответит. Полковник начнет беспокоиться и чесать себя за ухом. Но оставить ситуацию без присмотра он не решится. Не та ситуация, чтобы он мог на кого-то положиться. И все равно отправится сюда, как планировал.

– А если как раз неработающий телефон его и отпугнет? – спросил старший лейтенант Вадимиров, высовываясь из-за камня и прикладывая к глазам свой бинокль, более слабый, чем у майора, но для такого расстояния тоже подходящий.

– Неработающий телефон – не редкость… Это может только насторожить. Но слишком много поставлено на карту, если имам Мураки в самом деле здесь, чтобы Омар усидел у себя в управлении. Он полетит сюда. Конечно, возьмет усиленную охрану. И мы должны будем его встретить…

– Товарищ майор, – позвал радист, – начальник штаба на связи…

В отсутствие нового официального командира вернулся из Кабула начальник штаба, который тоже на должность командира претендовал. Должно быть, дежурный доложил ему обстановку, и начальник штаба решил сразу включиться в операцию. Будет лезть, будет доказывать, что зря им пренебрегли, выбрав Рауха.

– Сообщи, что ведем рекогносцировку.

Меньше, чем через минуту, радист доложил:

– У них есть два свободных «шмеля»-штурмовика. Могут обработать виллу.

– Вот этого не надо. Хорошо бы они следили за полковником Омаром. И за аэродромом. Полковник вскоре должен вылететь. Тогда, с небольшой задержкой, пусть и штурмовики вылетают. Если сумеют, пусть над виллой возьмут под контроль вертолет Омара. Его следует посадить или уничтожить в воздухе. Но именно здесь, не раньше… Штурмовики это смогут… А лучше всего дать ему сесть, но не дать взлететь. На земле мы его встретим добрыми объятиями, если наши подоспеют…

Рация запищала, привычно и стремительно переводя слова в незамысловатые сигналы. А где-то там, в городе, в штабе, другой радист точно так же переводил сигналы в слова и передавал их начальнику штаба…

* * *

Действовать начали, как и полагается гостям незваным, не со стороны ворот. Там охрана никому не мешает, кроме тех, кто едет напрямую. Напрямую поедут БМП с подмогой, но когда они еще подоспеют… Оставили на вершине скалы только младшего сержанта Савельева, чтобы поддерживал постоянную связь, и снайпера ефрейтора Щеткина, которому с его винтовками отсюда стрелять – одно удовольствие. И дальность невелика, и обзор хороший. И даже подстраховать офицеров при случае может, потому что территория виллы обильно засажена декоративными деревьями, и снизу не всегда можно увидеть то, что неподалеку делается. А сверху, известное дело, видно все!

Наверное, ночью здесь и собаки несут охрану. Майор Солоухин видел в бинокль что-то типа троса или проволоки, протянутые вдоль фасадной дорожки. Днем собак, скорее всего, убирают, надеясь на свои глаза и уши. Но под прикрытием авторитета полковника Омара глаза и уши хуже видят и слышат. Охрана расслаблена и не показывает настороженности. И зря! Таких охранников учат жестко. После этого они уже охрану нести не могут…

Старший лейтенант Семарглов прицепил на запястье кассету со «стрелками». Он в последние дни много со «стрелками» тренировался. Кажется, у него броски получались неплохие. Старший лейтенант Вадимиров предпочел менее экзотическое оружие, но многократно испытанное – обыкновенную саперную лопатку, заточенную до остроты бритвы. Такой лопаткой можно рубить, как топором, а на ближней дистанции лопатку и бросить не грех, если умеешь это делать эффективно. Майор Солоухин к метательному оружию всегда относился с легким недоверием и если пользовался ножом, то большим боевым, который метать следует только тогда, когда патроны кончатся. Если попадешь рукояткой в лоб, можешь и убить. Майор же Гагарин вообще надеялся только на свой пулемет и на собственные тяжеленные кулаки, эффект удара которых не менее опасен, чем удар саперной лопатки. Хотя боевой нож тоже с собой взял. Он всегда его брал с собой на операции, но ни разу за два года войны ножом не воспользовался.

Проникновение на территорию проблем не составило. Вилла не задумывалась и не строилась как крепость, и никто раньше не беспокоился о повышенных мерах безопасности. А в последнее время об этом думать было просто некогда. По всему периметру забор не устанавливали. Устанавливали только там, где было открытое пространство, но и этот забор был легко преодолим, хотя местность перед ним хорошо просматривалась и перебираться напрямую через забор было рискованно. Но проникнуть на территорию можно было просто спрыгнув с окружающих виллу с двух сторон не слишком высоких скал. Правда, к самому краю подойти тоже было сложно, но возможно. И спецназовцы полчаса потратили, преодолевая последние сорок метров через бесконечные глубокие и широкие трещины. Там, на краю, осмотрелись. Высота метров пять. Внизу насыпной, видимо, грунт, завезенный сюда грузовиками, и мягкая трава. Первым прыгнул самый тяжелый из четверки – Доктор Смерть. Для него, имея центнер собственного веса, плюс вес тяжеленного бронежилета, плюс вес нелегкого пулемета, каждый такой прыжок – подвиг. Тем не менее майор Гагарин этот подвиг совершил, сам того не заметив, очень буднично. Спрыгнул, осмотрелся и сделал рукой приглашающий жест остальным. А сам уже устремился в кусты, не такие густые, какими казались издали. Следом за Доктором на территории виллы оказался майор Солоухин. Только отошел в сторону, как удачно приземлились два старших лейтенанта, спрыгнувшие одновременно.

В кустах группа соединилась. И дальше, словом не обмолвившись, потому что наверху уже все было обговорено, двинулись целенаправленно. Первый объект исследования – флигель. И назначение его непонятно. Непонятное всегда беспокоит. Если дом сразу показывал свое азиатское происхождение, то флигель был вполне европейской постройки, простоватый, без затей, причем, кажется, более современной, чем дом. И из общего стиля эта постройка заметно выбивалась. Двери распахнуты настежь. Окна тоже распахнуты. Вполне вероятно было предположить, что здесь располагается отдыхающая смена охраны. Блокировать ее или не блокировать, это предстояло решить на месте, исходя из обстановки. Если охранников много, то блокирование не может обойтись без стрельбы. А стрельба обязательно привлечет внимание остальной охраны и всех обитателей дома. Кто знает, какими возможностями они обладают, чтобы уйти. А ухода обитателей, вернее, одного из обитателей, допустить было нельзя.

Каждый шаг индивидуально спецназовцы не вымеряли. Они давно уже привыкли автоматически регулировать свою поступь – нога подается вперед, и ступня осторожно ставится на землю всей плоскостью, чтобы был упор и возможность опоры для любого последующего движения, хоть такого же мягкого, хоть резкого. Кто-то когда-то по неграмотности сказал, что подкрадываться на цыпочках лучше всего. И несведущий человек так делает. Спецназовец себе такой поступи позволить не может. Передвижение на цыпочках дает корпусу неустойчивое положение. А в момент опасности это может подвести. Шли внешне не быстро, чтобы не треснула ветка под ногой, не мелькнула тень, доступная взгляду со стороны, тем не менее под стенами флигеля оказались довольно скоро. Зашли с торца, где нет окон, с «мертвой зоны» для просмотра. Там остановились.

Доктор Смерть молча показал на высокий бетонный фундамент. Майор Солоухин кивнул. Флигель летний, легкий даже для Афганистана. Здесь, в горах, ночи и летом жарой не балуют, а зимой-то мороз бывает чувствительным. Вилла, конечно, всегда считается летним сооружением. Тем не менее такой мощный фундамент не должен предназначаться для легкого строения. Это несуразица. И несуразица, явно идущая не от избытка средств на строительство.

Сошлись ближе, чтобы можно было разговаривать шепотом.

– Подземный бункер… – предположил майор Гагарин.

– Похоже… Только – зачем?

– На случай бомбардировки… – предположил старший лейтенант Вадимиров.

Солоухин кивнул согласно.

– Я еще сверху видел какие-то большие столбики под маленькой крышей, – сообщил Вадимиров. – Тогда еще подумал, на вентиляционные отдушины похожи… Но они в стороне… Далеко…

– Значит, бункер большой… Там целый город может оказаться… – согласился Доктор Смерть.

Старший лейтенант Семарглов тем временем, прижавшись спиной к стене, осторожно сдвинулся к ближайшему окну. Заглядывал с узким сектором обзора, чтобы и его не было видно. Остановился, сдвинулся чуть дальше, сектор обзора увеличивая, потом еще дальше. А потом и вовсе к стеклу прижался. Только после этого подошел к остальным.

– Что?..

– Место, где живет охрана… – предположил старший лейтенант. – Людей нет. Стол с остатками еды. У противоположной стены лестница. Спуск…

– Связь? Внутренний телефон?

– Не видел.

Солоухин переглянулся с остальными, словно спрашивая взглядом. Согласно кивнули все.

– Идем… – решил Солоухин и первым шагнул в сторону угла.

На самом углу он чуть-чуть задержался, окидывая взглядом открытое место. Во дворе никого видно не было. Но заметить спецназовцев могли и из окон большого дома. Окон много, и невозможно определить, кто оттуда наблюдает, придерживая рукой теневую штору. Еще и солнце вдобавок в темных стеклах отсвечивало. Приходилось рисковать. И майор шагнул за угол, к высокому крыльцу, которое преодолел одним широким прыжком, а после второго прыжка оказался уже за распахнутой дверью. Остальные так же быстро устремились за ним. И там, сразу за дверью, замерли в ожидании.

Флигель имел небольшую прихожую. Дверь в главное помещение тоже была распахнута. И оттуда, с лестницы слышались шаги. Поднимались, тяжело ступая, двое. Разговаривали между собой резко. Словно ругались. Впрочем, не зная языка, невозможно определить, что за разговор идет…

8

Генерал Раух загодя приготовил форменные брюки с генеральскими лампасами. Но погоны получал, разумеется, еще в полковничьей форме. Переоделся он сразу после вручения. Нашли ему комнатку в штабе, оставили одного, и новые брюки, многократно примеренные, оказались и сейчас впору. А сменить на рубашке полковничьи погоны на генеральские – это дело двух минут. Конечно, хотелось бы сразу облачиться в полную генеральскую форму, со всеми регалиями, грудь украсить орденами и медалями, которыми командование Рауха не обидело. Но генеральская форма изготавливается индивидуально, шьется долго, и пока приходилось обходиться своими возможностями.

«Свежий» генерал вышел в штабной коридор, где праздничного настроения, вопреки его ожиданиям, не наблюдалось, и его сразу увели в крыло, занимаемое разведуправлением Ограниченного контингента. Там, в кабинете, тесном от множества людей, большей частью незнакомых, Рауху сразу задали вопрос:

– Докладывайте, товарищ генерал, что там у вас с полковником Омаром происходит?

Тон вопроса не предвещал поздравлений с новым высоким чином и с новой должностью. Раух слегка растерялся, но в руки себя взял быстро, понимая, что он уже перешел черту, когда можно защищаться пассивно. Там, на месте, майор Солоухин уже проводит операцию, исход которой пока предсказать трудно, но которая обязательно даст какой-то результат. Знать бы только, какой…

Пленку с записью допроса полковника Тафиза генерал Раух передал сразу по прибытии в штаб. Должно быть, ее уже прослушали все, кому положено по должности интересоваться подобными событиями. Потому и собралось здесь так много людей, и представители советских войск, и афганцы, как только сейчас заметил Раух.

Он стал докладывать. Начал издалека. С той самой операции, когда по просьбе управления ХАДа провинции спецназ должен был уничтожить караван, в котором, как говорили «хадовцы», едет святой имам Мураки. И в подробностях, поскольку подробности прекрасно знал и сам многократно их переспрашивал у участников, поведал о сопутствующих природных или организованных явлениях. Раух так и сказал – «или организованных», потому что помнил беседу с профессором майором Коноваловым и считал, что собравшиеся здесь в курсе интересов и предположений профессора.

Генерала не перебивали. Только последний телефонный разговор с полковником Омаром многих заинтересовал, и Рауху задали несколько вопросов. Причем, как ему показалось, такие тонкости разговора, как интонации сказанного, принимать всерьез не хотели.

– И что же дальше? – спросил генерал, сидящий за центральным столом, похоже, хозяин кабинета. – Вас не остановили по дороге сюда?

– Я послушался майора Солоухина и полетел вертолетом. А сам майор Солоухин с группой захвата должен в настоящее время следовать по дороге. На моей машине…

– Едет без прикрытия?

– Майор опытный спецназовец и прикрытие себе обеспечивает собственными силами. Из числа подчиненных…

– Сообщений вы пока не получали?

– Я еще не был на узле связи. Но если бы сообщение пришло, мне доложили бы, я думаю, сразу… – Генерал Раух мыслил категориями своего соединения.

– Думаете, связисты знают, где вас искать?

Хозяин кабинета, не думая долго, взял трубку внутреннего телефона и послал дежурного на штабной узел связи проверить, нет ли телеграмм на имя генерала Рауха.

Некоторое время в кабинете стояло молчание.

– А вы понимаете, чем может закончиться ваша авантюра, если все ваши предположения относительно роли полковника Омара не подтвердятся?

– Это предположения майора Солоухина, – поправил Раух, сбрасывая со своих плеч часть груза ответственности. – Но я с ними согласен…

Встал другой генерал, прошелся по кабинету, словно прогулялся, и громко хмыкнул. Раух сразу отметил ярко-голубой цвет его лампасов. Значит, этот генерал представляет КГБ.

– Вообще-то мы знаем, что нечто затевается, но ухватить нити не можем… – сознался он. – Может быть, как раз генерал Раух и ухватил… Подождем немного… А что это за майор Солоухин? Надежный, надеюсь?

– Один из лучших офицеров нашего спецназа, – сказал хозяин кабинета.

– И то слава богу. И с головой, кажется, дружит…

– Дружит… И в боевых операциях показал себя прекрасно, и организатор опытный. Кроме того, прекрасный аналитик, умеет просчитывать боевые ходы, как шахматист. Я его хотел в оперативный отдел забрать, но он со спецназом расставаться не хочет. Хотя там перспективы роста малые[30]… Мы думаем после очередной ротации доверить ему батальон. Как только дадим подполковника… Представление на присвоение звания уже готовится…

Дежурный по разведуправлению старший лейтенант вернулся через две минуты. Привел с собой офицера-связиста.

– Здравия желаю, – связист смутился, увидев сразу нескольких генералов, осмотрел всех, чтобы выбрать старшего, но все были в одном звании, и потому он обратился к хозяину кабинета. – Товарищ генерал, есть срочная телеграмма для генерала Рауха, но я не знаю, где его найти…

– Я здесь, – Раух сказал, как сознался, и протянул руку за журналом, чтобы расписаться в получении.

Быстро пробежал глазами, потом с некоторым торжеством оглядел собравшихся.

– Началось…

– Что там?

– Машина… Моя машина с майором Солоухиным была атакована по дороге. Душманы уничтожены, есть несколько пленных, потерь в спецназе нет. Майор Солоухин продолжает операцию…

– Что значит «продолжает операцию»? – переспросил начальник разведуправления. – Вы нам доложили только, что Солоухин должен ликвидировать засаду…

– Майор Солоухин предполагает, что знает местонахождение имама Мураки… Живого и невредимого, которого в скором будущем полковник Омар намеревается воскресить…

– Докладывайте дальше… – строго потребовал генерал КГБ.

– А дальше я сам ничего не знаю, – сознался Раух. – Дальше остается только ждать новых телеграмм. Но я думаю, что мне лучше отправиться туда, ближе к месту… Если не возражаете, сообщения будут приходит к вам…

– Да, вы, наверное, правы… – согласился генерал КГБ. – Я, пожалуй, тоже с вами полечу…

На этом разговор, как все поняли, закончился…

* * *

Шаги приближались. Тяжелые, увесистые, словно кто-то специально стучал ногами по гулким металлическим ступеням. Впрочем, сама конфигурация лестничного пролета могла быть такой, что давала эхо.

Спрятавшийся за дверью Доктор Смерть нарисовал в воздухе фигуру, напоминающую угловатый зигзаг. Обозначил, что лестница в три пролета. Значит, подвал глубокий, и там, в самом деле, вполне может находиться бомбоубежище. Но это бомбоубежище, судя по всему, активно эксплуатируют, а не держат в качестве помещения на случай бомбардировки.

Солоухин, стоя сбоку от Доктора, согласно кивнул. Старшие лейтенанты вынуждены были вообще забраться в тесный угол за широкими майорскими спинами. Иначе в таком небольшом пространстве их было бы видно из комнаты.

Люди, поднявшиеся из подвала, сначала подошли к столу, продолжали разговаривать, и одновременно что-то жевали. Голоса от этого стали невнятными, но они друг друга прекрасно понимали. А через минуту шаги направились в сторону выходной двери. Доктор Смерть слегка повел плечами, расправляя их. Солоухин расслабленно повесил руки, таким образом готовя их к атаке.

Афганцы выходили, но первый задержался на пороге, обернулся, что-то говоря второму. Эта остановка, всего-то на две-три секунды, чуть было не сорвала все дело, потому что Доктор Смерть уже готов был шагнуть в боевую позицию. Но успел остановить тело, чуть подавшись для этого назад. И почти сразу же после вынужденного отступления шагнул уже вперед.

Первый афганец двинулся к выходу, второй только порог переступил. Одновременно Доктор Смерть хлестким ударом левой сбоку заставил первого удариться в дополнение головой о стену, а майор Солоухин удачно использовал тяжелую дверь, расплющив ею второму нос. И тут же, дверь снова распахнув и самим этим движением развернув корпус в боевое положение, нанес два быстрых и резких удара – в солнечное сплетение и в печень.

Схватка была настолько короткой, что два старших лейтенанта, шагнувшие было в помощь двум майорам, даже руки поднять не успели. И те звуки, что донеслись с места, были вполне естественными и ничем не напоминали боевые действия. Если бы кто стоял рядом с дверью на улице, по звукам он не смог бы ничего заподозрить.

Бесчувственные тела затащили в комнату к дальней стене. Положили так, чтобы кто-то, поднимающийся по лестнице снизу, не заметил их. Доктор Смерть при этом несколько раз потянул носом. Очень громко, так, чтобы и другие это услышали. Потянул носом и Солоухин, и оба старших лейтенанта.

– Ремонт там, что ли, делают? – недоуменно поинтересовался Василий Иванович, пожимая плечами. – Краской, похоже, от этих воняет…

– Там делают очень дорогой ремонт… – мрачно и басовито прошептал Доктор Смерть. – Воняет не краской, а ацетоном.

– И что? – не понял старший лейтенант.

– Ацетон – один из необходимых ингредиентов при изготовлении героина. Там, под землей, фабрика по производству героина… И фабрика эта работает на полковника Омара. Деньги от производства героина идут продавцам оружия, и караваны направляются сюда же… Круговорот, который мы изредка прерываем, уничтожив караван…

Один из пленников зашевелился. Майор Солоухин склонился над своим подопечным и бортом традиционной афганской жилетки, его же собственной, вытер тому окровавленный нос – дверь приложилась к нему крепко. Афганец открыл глаза, не понимая еще, что произошло. Сознание он потерял до того, как успел оценить ситуацию.

– Сколько человек внизу? – спросил Солоухин.

Пленник что-то испуганно пробормотал на своем языке.

– Допрашивать их бесполезно, – сказал Доктор. – Это не офицеры ХАДа, они кроме своего языка ничего не знают…

– Похоже на то… – сказал Солоухин и без замаха, прямо с колена, куда кулак упирался, нанес еще один резкий удар в печень. Глаза пленника мирно закрылись.

Старший лейтенант Вадимиров вытащил из кармана заранее припасенный моток веревки. Доктор Смерть понял свою роль правильно и приготовил широкий пластырь, чтобы заклеивать рот. Все спецназовцы не любили лишнего шума…

Дальнейшие действия группы выглядели вполне естественно. Вниз по лестнице. И не так, как поднимались афганцы. Шагать, чтобы не раздавалось ни звука. Но в самом низу их ждал «приятный» сюрприз. Дверь оказалась бронированной, многослойной и с винтовым механизмом закрывания снаружи.

– Обезвредить такой завод – заслуга не малая, – сказал Солоухин, не опасаясь, что за дверью его услышат. – Однако меня больше интересует личность имама Мураки…

– Согласен, – пробасил Доктор и начал поворачивать штурвал винтового запора. Штурвал дошел до крайней правой точки, после чего старший лейтенант Семарглов защелкнул на винте фиксатор. Даже если и изнутри есть точно такой же штурвал, выйти все равно никто не сможет.

– Работаем… – майор Солоухин стволом автомата показал направление движения – наверх…

* * *

Еще один неэстетичный, но все же приятный сюрприз ждал их у выходных дверей флигеля. Приятный потому, что сами они подстраховаться не успели и могла бы произойти неприятность. В тесной прихожей лежал лицом вниз еще один афганец. Вооруженный, в отличие от первых двух. Широкое кровавое пятно на его спине показывало причину желания улечься именно тут. Должно быть, этот человек входил в дверь, и ефрейтор Щеткин, страхуя офицеров, хладнокровно дождался момента, когда афганец начнет движение за порог, и в этот момент выстрелил. Пуля девятого калибра обладает не только «высокой останавливающей способностью»,[31] посланная вдогонку, она еще и вперед свою жертву бросает довольно основательно, как удар тяжелого рыцарского копья. Ефрейтор рассчитал правильно и выстрелил так, чтобы афганец упал не на пороге, а оказался за дверью, невидимый для других, кто пожелает прогуляться рядом.

– Хорошо твой ефрейтор работает, – похвалил Солоухин старшего лейтенанта Вадимирова, словно Вадимиров сам обучал снайпера.

– Он – специалист… – отозвался старший лейтенант.

– Мы все, надо думать, специалисты, – сказал Доктор Смерть. – Каждый в своей области. Но время торопит и самых специальных из специалистов. Скоро пожалует уважаемый полковник Омар, а мы пока ничего толкового не нашли, кроме этого симпатичного заводика…

– Пошли искать… – майор Солоухин опять пошел первым, быстро огляделся с порога и шагнул на крыльцо смело. – В темпе к большому дому…

Расстояние в двадцать с небольшим метров преодолели бегом. Остановились под стеной, чуть ниже окон первого высокого этажа.

– Может быть, через террасу? – предложил Доктор Смерть. – Там только два охранника внутри, и двери нараспашку. Оттуда атаки не ждут… И вообще, неизвестно, есть ли там пост охраны. Может, просто охранники от главного входа сюда прогуливались…

Да, стеклянные двери на террасу были распахнуты, как спецназовцы наблюдали еще со скал. Рядом с дверями стояли три низких столика и кресла с пологими спинками. Вокруг установлены горшки с цветами и бочки с пальмами. В жару в таком месте можно пить мягкие прохладительные напитки, поскольку пить пиво, как европейцам и американцам, правоверным мусульманам запрещает Коран. И с двумя охранниками, если они у двери все же есть, можно справиться без выстрелов.

– Во-первых, если есть пост у главного входа, значит, есть и у террасы. Иначе нет смысла и в первых охранниках. Во-вторых… Терраса прекрасно просматривается с поста от ворот. Голову случайно повернут, а мы тут, встречайте… – задумчиво почесал подбородок Солоухин. – Если в нас начнут оттуда стрелять, нам придется отвечать… И откуда еще ждать тогда выстрелов? Мы даже не знаем, где находится сменная охрана…

– А если ползком, под стеной до самой двери… – старший лейтенант Семарглов вспомнил, как много пришлось ему поползать во время подготовки к отправлению в Афган на полигоне в Чирчике. В десанте приходилось больше летать и прыгать, но вот ползать значительно меньше. И оттого после интенсивных многодневных тренировок страшно болели локти и колени. Но – себя не жалел, не щадил, и научился, и сейчас готов был продемонстрировать навыки.

– Пост у ворот расположен высоко… Все равно могут заметить… Я бы предпочел тихий вариант… Мало ли, как дело повернется… – у Солоухина, похоже, были свои мысли по поводу происходящего сейчас и того, что должно произойти позже. – Не хотелось бы, чтобы со стороны видели нашу работу. Чтобы ни одного трупа на открытом месте не валялось и чтобы внешние часовые были на посту…

– Ну, не с главного же входа… – сказал Доктор Смерть. – Если с главного, то только строем и с песней. Под «Марш энтузиастов»…

– Тоже не очень хорошо… – согласился Солоухин. – Во-первых, у меня голос плохой… Во-вторых, сразу такой шум поднимем… У тебя, Доктор, пластырь остался?

Майор Гагарин вытащил из одного большого кармана начатый рулончик, из второго два неначатых. Показал.

– Тогда готовь плечи…

Замысел командира поняли все. Проникать в дом с тыльной стороны через окно первого этажа. Стекло придется выдавливать. Чтобы шума не было, можно использовать пластырь. Доктор Смерть аккуратно уложил на траву пулемет, уперся руками в стену и присел. Старший лейтенант Вадимиров, как самый легкий из всех четверых, устроился у него на плечах. Доктор начал медленно подниматься.

– Тише… Тише… В окно заглядываю… – прошептал Александр Владимирович. – Чуть выше, еще… Большая комната… Пустая… Рама в одно стекло… В полный рост, товарищ майор!..

Доктор Смерть выпрямился во все свои два метра и стоял непоколебимо. Казалось, танк над головой выстрелит, он не шелохнется. На таких устойчивых «лесах» работать в удовольствие любому. Старший лейтенант быстро сделал на стекле «сетку» из лейкопластыря, «прокатал» пластырь рукой, чтобы держался плотнее, чуть отодвинулся и с силой надавил плечом. Стекло негромко хрустнуло и провалилось. Осталось только снять скрепленные пластырем осколки, что Вадимиров быстро и сделал.

И тут же сам шагнул на подоконник.

– Оружие подайте…

Ему передали автомат.

– Спину! – скомандовал Гагарин.

Старший лейтенант Семарглов крякнул с неудовольствием, предчувствуя, какое сложное атлетическое упражнение ему предстоит выполнить, присел и согнулся. Доктор Смерть, уже передавший Вадимирову свой пулемет, поставил на крепкую спину старшего лейтенанта ногу, легко толкнулся и ухватился за подоконник. Остальное было несложным делом – подтянуться и забраться выше. Майор Солоухин последовал за Доктором тем же манером, только ему и подтягиваться не надо было, потому что сам майор Гагарин ухватил его за руку и забросил на тот же подоконник. Семарглов передал свой автомат и ухватился за опущенный ремень. Доктор Смерть вместе с майором Солоухиным за пару секунд втащили его к себе.

– И обошлись без стрельбы… – Солоухин остался доволен проникновением на враждебную территорию. – Всегда бы так…

Большая комната с высоким потолком, должно быть, являлась библиотекой. Полки со старинными книгами, судя по корешкам, не только арабскими, украшали три стены из четырех от пола до потолка. Резной инкрустированный письменный стол стоял у стены. Телефонный аппарат на столе сразу привлек внимание Солоухина. Он подошел, снял трубку и послушал. Гудка не было. Значит, снайпер ефрейтор Щеткин свою задачу выполнил качественно, в чем, впрочем, офицеры и не сомневались.

– Вперед! – Солоухин показал на дверь…

9

По дороге в аэропорт Баграм, где двух генералов уже дожидался заправленный вертолет, тот самый, на котором прилетел Раух, почти не разговаривали о том, что их может ждать после прилета. Только познакомились и высказали каждый зону собственного интереса. Генерал КГБ Ларионов, как оказалось, специализировался вовсе не по тому профилю, которым занимался генерал Раух. Ларионова больше интересовали как раз мистические моменты происходящего, возможные способы организации и появления этих моментов и способы распространения среди простого люда в условиях неразвитой афганской медиасистемы.

– Вы понимаете, слухи о святом имаме Мураки и о его мести советским солдатам уже вовсю гуляют по России. Кто их отсюда экспортировал, каким образом?

– Они и здесь гуляют… – вяло отреагировал на вопрос московского гостя генерал Раух. – И каждый день увеличивают количество душманов. В день по несколько новых отрядов появляется… По крайней мере, так нас в ХАДе оповещают. Тот же самый полковник Омар. Но сейчас ему верить трудно. Омару выгодно нас напугать…

– Здесь они пусть гуляют. Это естественный ареал распространения данных слухов. Но у нас слышать о подобном не хотелось бы…

– Ерунда все это, поговорят и перестанут, – Раух почти отмахнулся.

Генерал Ларионов позволил себе не согласиться.

– Мне кажется, вы многого недопонимаете. Я недавно читал наш ведомственный доклад о деятельности ЦРУ. Не секретный, с грифом «Для служебного пользования», поэтому могу информацией поделиться. Так, оказывается, в ЦРУ работает целый отдел из 62 человек – неудавшиеся литераторы-юмористы. Заняты тем, что сочиняют анекдоты о Чапаеве, о Штирлице, о наших партийных руководителях. Чем, вы думаете, это вызвано? Американцы умеют считать свои деньги и не будут просто так содержать целый штат бездельников. Я вам объясню. Анекдоты о народных героях, пусть и литературных, как Штирлиц, разрушают патриотический дух советского человека, анекдоты о партийном руководстве подрывают в народе веру в партию и правительство и вообще в коммунистические идеалы. При этом американцы одновременно проводят эксперимент – через свою агентуру, в основном через журналистов, отслеживают скорость, с которой проходят пущенные устно анекдоты через всю страну. Оказывается, почти с быстротой авиаписьма… А это зачем, спросите? Я эксперимент имею в виду… Объясню… Когда надо, они сумеют запустить какой-то слух… И слух этот моментально обойдет весь народ. Слухам всегда верят больше, чем официальным заявлениям. Так уж человеческая психика устроена. Вот потому я и занимаюсь изучением слухов, механизмом их распространения и возможной угрозой…

Раух только плечами пожал.

В аэропорту, уже около самого вертолета, генералу Рауху передали телефонограмму от начальника разведуправления. Разведуправлением получена новая телеграмма из штаба соединения, и начальник разведки хотел держать непосредственного адресата в курсе дела. С небольшой группой спецназовцев майор Солоухин пошел на захват виллы, принадлежащей управлению ХАДа провинции. Предполагает, что там прячется имам Мураки, и туда же должен прилететь полковник Омар. Солоухин запросил поддержку живой силой и авиацией. Начальник штаба соединения выслал поддержку имеющимися в наличии силами спецназа.

– Да… Нам надо спешить… – сев в вертолет, сказал Раух. – События развиваются по нарастающей… Майор! – позвал генерал пилота. – Покажи-ка нам карту нашего района… Где там вилла ХАДа?..

– Не могу знать, товарищ генерал, – пилот был не в курсе карьерного роста командира соединения и во все глаза смотрел на новые погоны Рауха.

– Запроси по своей связи наш штаб… Пусть подскажут… Если по пути, мы заглянем туда…

* * *

– Этот дом не захватывать надо, сюда надо людей на экскурсии водить… – старший лейтенант Семарглов с уважением попробовал пальцем тонкую орнаментную лепнину на стене. – «Красота спасет мир»,[32] спасет и Афганистан…

– У меня жена такие красивости любит, – сказал Вадимиров, улыбаясь каким-то своим мыслям. – Как квартиру, помню, получили, она всякой лепнины на три квартиры накупила… Карнизы какие-то, под люстру что-то такое же… Даже, представь себе, на балконе, и то место нашла…

Весь коридор первого этажа был украшен этими гипсовыми орнаментами. Коран запрещает мусульманам воспроизводить изображения людей и животных. Но в растительном орнаменте мусульманский мир дошел до совершенства.

Не выходя в холл, где они были бы сразу замечены охранниками от входных дверей, спецназовцы обыскали почти весь первый этаж. Почти, потому что часть первого этажа была отгорожена от остальных посещений и попасть в отгороженное крыло можно было только минуя пост охраны. Но и там, где доступ был свободным, работы поисковикам хватило – дом большой. К счастью, двери здесь оказались совершенно без замков. В двух комнатах стояли телефонные аппараты. Но ни один не работал. Или все они были параллельными, или все подсоединены к одной антенне и, благодаря стараниям снайпера, не могли функционировать. Предназначение всех этих комнат угадать было трудно, но ни одна из них не походила на постоянное или даже временное жилище. Кроватей или чего-то, их заменяющего, не было.

Оставшуюся часть первого этажа можно было бы осмотреть, только уничтожив охрану у дверей. То есть вступив в бой и подняв шум.

– Надо за них приниматься… – кивнул Доктор Смерть, показывая в сторону поста.

– Не надо пока… – отчего-то не захотел обострения ситуации Солоухин. – Осмотрим, что можно… Стрелять только в крайнем случае.

– Что тебя смущает? – не понял Доктор.

– Полковник Омар… Если он на подлете заметит что-то подозрительное, он не сядет…

– А наши штурмовики зачем? Они его так «посадят», что мало не покажется… Отобьет всю задницу…

– Штурмовики могут опоздать. Могут потерять его в небе. Мало ли что еще… Не будут же они за ним почетным эскортом лететь…

– Пристроятся позади, и никаких проблем. Где ты видел у вертолета зеркало заднего вида?..

– Не знаю… На любом повороте случайный взгляд, и… Не будем рисковать… Пойдем на второй этаж… Искать жилые комнаты. Мураки не должен спать на столе… Мураки – наша основная задача… Вторая – полковник Омар… Лучше совместить первую со второй… За мной…

Лестниц было две. Одна широкая, парадная, с полированными перилами над резными балясинами – эта просматривалась с поста у дверей. Вторая – боковая, та, что бывает обычно предназначена для прислуги и иногда называется пожарной. Поднимались, естественно, по второй.

Верхний этаж почти с точностью повторял конфигурацией первый, только вместо нескольких небольших комнат были построены большие. Здесь, на втором этаже, уже нашлись три спальни, почти европейские, с современными удобными кроватями. Но кровати аккуратно застелены, и сразу было видно, что ими давно не пользовались. На подоконниках лежала пыль. Внешний вид гарантировал, что здесь давно никто не проводил ночь.

Оставалось осмотреть три последние комнаты.

– Товарищ майор… – шепотом позвал из коридора старший лейтенант Семарглов, который страховал поиск остальных.

Солоухин вышел к двери.

– Там стук за стеной.

– Где? – насторожился Солоухин и сам тут же услышал слабый стук, словно кто-то робко спрашивал разрешения войти.

Он поднял за спину раскрытую ладонь – всем известное требование сохранять полную тишину, хотя и без того шуметь никто не пытался, только Доктор Смерть снял со стены, украшенной коллекцией старинного оружия, тяжелое копье. Но и это он сделал почти без звука. Вадимиров с той же стены снял длинный и узкий кинжал, повертел в руках и вернул на место. Оружие его не устроило.

Привлеченные зовом Семарглова, Доктор Смерть со старшим лейтенантом Вадимировым тоже подошли ближе, стараясь ступать как можно тише. Минуту все прислушивались. Стук повторился еще раз. Теперь уже стало возможным определить точно – звук шел из-за стены, перегораживающей коридор. То есть из того крыла дома, куда попасть можно было только мимо поста охраны.

Майор Солоухин торопиться не стал. Сам подошел к стене, даже ухо приложил, а остальным показал пальцами – осмотреть три оставшиеся комнаты. Теперь осмотр был уже беглым и торопливым. Спецназовцы один за другим возвращались к командиру, отрицательно качая головами.

Стук тем временем повторился еще раз, и сомнений не было, стучали именно в эту стену.

– Нам кто-то сигнал дает… – прошептал Доктор Смерть.

– Очень может быть… – согласился Солоухин. – Только кто может знать о нас? Кто-то нас видел в окно?

– Имам Мураки… – предположил старший лейтенант Вадимиров.

– Если бы он нас видел, он прятался бы от нас… А здесь, мне кажется, нас зовут…

– Все равно здесь, – Доктор Смерть показал пальцем за спину, – имама нет… И он может быть только под флигелем в убежище или там… – большая ладонь без стука легла на стену.

Оттуда повторился стук, словно подтверждая свой сигнал.

Солоухин пожал плечами и постучал сам. Точно так же тихо и аккуратно.

Из-за стены отозвались.

– Вот черт! – Доктор Смерть возмутился. – И почему у нас не делают пластырь шириной хотя бы в метр… Сейчас бы наклеили, и…

– И что? – спросил майор.

– И я бы эту стену в два счета пробил…

Он толкнул стену растопыренной ладонью, будто бы попробовал покачать ее.

– Наверняка это перестройка последних лет. Перегородка в полкирпича, как все внутренние перегородки делают…

Солоухин задумчиво отошел к окну. Выглянул. Окно находилось примерно над входной дверью, но из-за карниза крыльца видно не было. Во дворе было спокойно. Командир вернулся к подчиненным. Поочередно посмотрел на каждого, словно согласия спрашивая.

– Действуй, Бульдозер… – сказал, наконец.

Доктор Смерть отложил пулемет и копье, которое в комнате не оставил, к стене сбоку и потер ладони, готовясь к удару. Вымерил дистанцию и отступил на два шага.

– Семарглов, контролируй окно. Вадимиров – парадную лестницу… – распорядился майор Солоухин.

Старшие лейтенанты, как ни хотелось им вблизи рассмотреть работу Доктора, поспешили выполнить приказ. Но и издали смотрели, ждали, что произойдет.

Доктор Смерть не торопился. Долго сосредоточивался, глядя в пол.

– Тебя только за смертью посылать… – проворчал майор Солоухин.

Но дольше ждать Бульдозера не пришлось. Доктор сделал скачок, потом еще мелкий шаг, резко развернул тяжелый корпус на триста шестьдесят градусов и всей мощью ноги и корпуса ударил в стену. Рухнула не вся стена, только вывалился ее большой кусок. Шум, конечно, был, но не такой сильный, какой ожидался. Солоухин сразу наставил на образовавшееся отверстие автомат. Кто бы ни был за стеной, осторожность не помешает.

Из-за стены что-то тихо сказали по-английски. Ответил Доктор Смерть.

– Что он говорит? – спросил майор Солоухин, из иностранных языков владеющий только португальским, потому что несколько лет работал в Анголе.

– Жалуется, что чуть не убили его.

– Кто он?

Доктор начал разговор, одновременно попросту вырывая новые кирпичи из стены. Вырывал и, чтобы не бросать на пол и не грохотать, передавал майору Солоухину, который аккуратно выкладывал стопочку у стены.

– Это имам Мураки. Он здесь в заточении. Его никто не видит, кроме полковника Омара. И даже еду ему передают под закрытой дверью, ключ от которой, вероятно, есть только у полковника Омара, потому что дверь открывается только тогда, когда полковник приезжает.

– Вертолеты… – сказал от окна старший лейтенант Семарглов. – Два… Направляются в нашу сторону. Делают круг над виллой.

– Штурмовики?

– Транспортники…

– Вот и полковник Омар пожаловал. Сообщи ему, Доктор.

Доктор сообщать начал без подсказки. И, продолжая работать, переводил слова имама.

– Имам Мураки ненавидит нас, советских. Говорит об этом честно и откровенно, положив руку на Коран. Он всегда говорит честно. Но он ненавидит еще больше тех, кто заставляет его обманывать правоверных мусульман. Мы – просто враги. Полковник Омар – враг без чести. Имам просит спасти его от Омара, но предупреждает, что нашим другом он не станет никогда. И торопит… Полковник Омар никогда не прилетает один. Всегда с солдатами. Они что-то увозят отсюда…

О том, что увозят, никто имама не спросил, потому что знали и сами – увозят героин.

– Внизу забеспокоились… – сообщил Василий Иванович, резко прячась за штору. – Вышли из дома. Смотрят и на вертолет, и на окна. Не на мое… Чуть в сторону… Шум слышали, понять не могут…

– Работаем, Бульдозер… – поторопил Солоухин и начал активнее помогать Доктору, тоже выламывая из стены кирпичи.

Через пару минут отверстие стало таким, что в него свободно мог протиснуться человек. Солоухин отложил автомат под стену и пробрался в комнату за стеной…

– Здесь ждите… – предупредил.

* * *

Генералы вдвоем рассматривали карту, принесенную вторым пилотом. Второй пилот и показал им пальцем, где находится вилла полковника Омара. Хотя сам он, конечно же, не знал, что это такое, но данные передали из штаба соединения через диспетчера аэродрома.

– А мы где летим? – поинтересовался Ларионов, не надевая на нос очки, а просто прикладывая их к глазам.

Пилот опять ткнул пальцем.

– Нет, не сейчас – маршрут… – генерал показал, что читать карту он тоже не разучился.

Пилот показал и это. Чуть-чуть в стороне от виллы.

– Как, проблем с изменением маршрута не будет?

– Какие здесь могут быть проблемы, товарищ генерал? – усмехнулся пилот. – Здесь «зеленых коридоров» не бывает. Летай где хочешь… Меняем?

Генералы переглянулись.

– Меняем, – сказал Раух.

– Главное, чтобы раньше времени туда не попасть и не спугнуть зверя… – добавил Ларионов.

Второй пилот ушел в кабину, но меньше чем через минуту вернулся.

– Товарищ генерал, – обратился к Рауху, – получена для вас радиограмма. Значит так, не забыть бы чего… Майор Солоухин, согласно докладу радиста-наблюдателя, оставленного им на скалах рядом с виллой, проник во внутренние помещения виллы вместе с тремя офицерами. Ищут там имама Мураки. Охрану при проникновении обошли стороной, шум не поднимали. На вилле все спокойно. В подкрепление майору Солоухину на трех БМП отправлен взвод спецназа. Так… Что дальше… С майором, кажется, все… Полковник Омар вылетал, предположительно, в сторону виллы на двух вертолетах с двумя взводами гвардии провинции. Следом за афганскими вертолетами отправлены два наших «штурмовика». Они знают конечную точку и потому будут держаться от полковника Омара в отдалении. Вот, все, товарищ генерал… Не люблю эти устные сообщения… Все время кажется, что-то да забыл…

– Вспомнишь, скажешь… – махнул рукой генерал. – Летим туда…

Пилот удалился на свое место.

– Хотелось бы мне лично побеседовать с полковником Омаром. Надеюсь, его ваши спецназовцы не убьют…

– А вообще ваш интерес на каком моменте больше всего концентрируется? – поинтересовался генерал Раух.

– Вот именно на этом… Полковник Омар, если он организатор этой провокации… Конечно, и с Мураки было бы интересно поговорить… Со святыми встречаться пока не доводилось…

– Каждый погибший на этой войне солдат – святой… – сказал Раух скорее сам себе, чем московскому генералу. – Офицеры – другое дело. Они в большинстве своем с большим желанием сюда едут. А вот солдат – его посылают, он не имеет возможности отказаться и принимает здесь смерть… Он, наверное, настоящий многострадальный и святой…

Ларионов не ответил, как привык отвечать на такие высказывания тем, кто ниже его по званию. Он сам прекрасно, может быть, благодаря своей информированности, лучше других понимал, что любой ответ с позиции партийного человека будет по большому счету демагогией…

10

Имам Мураки оказался маленьким темнолицым человеком с ясными по-детски и умными глазами. Если бы не излишне морщинистое мудрое лицо, он казался бы моложе тех лет, которые называют в официальных документах. Имам не был сгорблен годами – держал и голову высоко, и плечи красиво выпрямленными. Должно быть, такая осанка была просто выработанной, и он старался ее поддерживать.

Имам что-то тихо сказал.

– Я не понимаю по-английски, – на ходу ответил Солоухин, быстро производя осмотр комнаты. Дверь металлическая, с форточкой понизу. Наверное, через эту форточку подают еду. Охранникам приходится наклоняться, подавая то, что они приносят, но при этом они не видят пленника, как было бы, окажись форточка выше. Дверь прочная и тяжелая. Такую выбивать только гранатометом. Окна забраны с внутренней стороны металлической сеткой. Под сеткой шторы, но шторы можно двигать, чтобы смотреть на улицу, с помощью шнура. Должно быть, отсюда имам и увидел спецназовцев. Солоухин проверил. Увидеть было можно. Клетка… Камера… А вовсе не комната уважаемого всеми живого святого… И совсем не келья отшельника, потому что отшельники свободны, а этот святой сидит взаперти.

Доктор Смерть просунул голову в отверстие пролома.

– Он у тебя спросил, когда мы будем уходить…

– Уходим… – согласился майор. – Я помогу имаму выбраться…

Доктор перевел ответ. Имам взял с полки большую и тяжеленную, судя по усилиям, книгу в дорогом кожаном переплете. Арабская надпись для майора осталась «турецкой грамотой», но он предположил, что это Коран. Это естественно – живому святому носить с собой Коран.

Имам попытался выбраться сам. Не получилось – нога Доктора при ударе забралась слишком высоко, не для роста старика. Тогда помог Солоухин. Подсадил, без натуги приподнимая по-мальчишески худенькое тело. С другой стороны помог майор Гагарин. Ему это было еще проще сделать, чем Солоухину. Только после этого командир вернулся к двери и прислушался. С лестницы, которая должна бы находиться, судя по всему, за дверью, не раздавалось ни звука. Значит, аккуратная работа Доктора Смерть внимание привлекла, конечно, но не настолько, чтобы обеспокоить. Должно быть, охранники подумали, будто имам уронил свою тяжеленную книгу.

Только после этого Солоухин вернулся к пролому и хотел было выбираться.

– Быстрее, дело началось… – сказал Доктор…

– Обнаружили?

– Похоже…

– Тогда подожди… Дай пластырь…

И, получив в руки моток, вернулся к металлической двери…

* * *

Стоя у окна и прячась за тяжелой пыльной шторой, старший лейтенант Семарглов одновременно наблюдал и за охранниками внизу, и за вертолетами, стремительно заходящими на недалекую бетонированную вертолетную площадку. Охранники вели себя непонятно. На их месте старший лейтенант обязательно поднялся бы, чтобы проверить причину стука в верхней комнате. Они не поднимались. Василий Иванович просто не знал, что охранникам категорически запрещено вступать с пленником в какие-либо контакты и даже при передаче еды им не разрешалось разговаривать с ним. Для этого охранники поднимались к двери парами, где один следил за другим.

Помимо шума наверху, привлекали внимание охранников и вертолеты. Но беспокойства, кажется, не вызывали. Значит, о предполагаемом появлении на вилле полковника Омара здесь уже знали и к этому готовились.

Через минуту к первой паре охранников присоединилось еще две пары. Первые что-то рассказали остальным. Те ушли в дом, и скоро вышли еще десять человек. Догадаться было нетрудно – отдыхающая смена прервала отдых, чтобы встретить полковника. Однако от дома никто не отошел. Ждали на посту.

Вертолеты тем временем уже зависли над землей и медленно, плавно выбирали последние сантиметры до бетона. Распахнулись двери салона.

И в это время Семарглов услышал крик. Переместившись перед окном, он увидел человека с автоматом, бегущего к посту и что-то кричащего. Человек бежал явно от флигеля, и понятно было, что он там увидел…

– Товарищ майор, – шепотом, без суеты и повышения тона, окликнул Семарглов Доктора Смерть. – Тревога… Из флигеля…

– Понял… – Доктор Смерть как раз принимал на руки легкого, как ребенок, имама. – Вадимиров, что у тебя?

Старший лейтенант Вадимиров, как и прежде, занимал пост у лестницы.

– Пока тихо… – сказал сам тихо, но Доктор услышал его. – Ага… Началось… Двери внизу стучат… Они уже в доме, первый этаж осматривают…

Доктор стал торопить Солоухина, но Солоухин, узнав, что на вилле поднята тревога, взял у Доктора пластырь и вернулся к металлической двери. В пролом Доктору было видно, как командир «колдует» там, устанавливая гранату на самой двери, вплотную к петле. При торопливом распахивании ее сразу не заметишь, и как раз пройдет время до взрыва. Медицинский пластырь, призванный оказывать людям помощь, превратился в руках спецназовца в инструмент убийства.

Солоухин работу закончил быстро и вернулся к пролому.

– Это ты зря… – сказал Доктор. – Ключ, имам говорит, только у Омара. Омара лучше бы брать живым…

– А если в доме пожар?.. – спросил Солоухин. – Будут ждать прилета Омара? Запасной ключ должен быть у начальника охраны…

Командир уже выбрался из пролома, по пути вытолкнув еще несколько кирпичей прямо на пол, теперь уже не опасаясь шума, когда раздались взрывы. Один, потом другой. Старший лейтенант Вадимиров, поглаживая полированные перила и думая о том, что его жена готова была бы установить такие у себя даже в подъезде для общего пользования, выждал момент, когда сразу несколько человек ринутся вверх по лестнице, и бросил одну за другой две гранаты. Первая была рассчитана на тех, кто поднимался. Вторая на тех, кто был внизу, чтобы пресечь попытку. Если первый взрыв «духов» иссек осколками, то второй проломил лестницу, разворотив непрочную балку. И теперь лестница просто провисла, держась одним лишь углом за балку, и плавно, со скрипом покачивалась. Для острастки старший лейтенант дал в облако пыли и дыма две короткие очереди, не видя, в кого стреляет.

Но оставалась еще вторая лестница, по которой спецназовцы и поднимались. И именно туда Вадимиров сразу устремился через коридор. Издали заслышав голоса, он на бегу, уже в падении, бросил третью гранату и сам залег прямо на полу. Взрыв раздался через несколько секунд, но «духов» было, видимо, много, и бежали они не толпой. Кого-то осколки остановили, но не всех. Только уловив появление фигур на выходе с лестницы, Вадимиров несколькими очередями разворотил красивые перила и на мгновение остановил противников. А Доктор Смерть, стоя во весь рост посреди коридора, дал уже основательную очередь из пулемета, разворотив наполовину раскрытую дверь вместе с чьими-то телами и позволяя старшему лейтенанту перебежать дальше и блокировать выход.

Вадимиров стрелял из-за косяка, не показываясь сам, только автомат выставив, и очистил лестничную площадку. Доктор Смерть тем временем, не слишком церемонясь, затолкал имама Мураки в ближайшую комнату вместе с тяжелой книгой, которую тот обнял, и поспешил на помощь старшему лейтенанту.

Снизу тоже бросали гранаты. Они взорвались одна за другой, но взорвались там же, на лестничной площадке, и только несколько осколков прорвались через дверной проем, изуродовав лепнину на стене.

В противоположном конце коридора старший лейтенант Семарглов не стал дожидаться, когда его увидят снизу и начнут стрелять. Он сам ударил в окно прикладом и бросил под козырек гранату. Взрыв с улицы был не таким громким, как взрывы в коридоре, но, похоже, более эффективным, потому что охранники внизу никак не ожидали атаки из окна и среагировали поздно. Автоматные очереди Василия Ивановича и подоспевшего майора Солоухина быстро очистили все пространство под окном.

Но из вертолетов уже высадилось два полных взвода гвардейцев, подчиняющихся полковнику Омару. Рассыпавшись цепью, солдаты бежали к зданию. Семарглов с Солоухиным перевели огонь на них. Но два автомата не могли заставить всех залечь, только останавливали тех, кому уже невозможно было бежать. Семарглов опять показывал умение прицельной стрельбы короткими очередями. Если майор Солоухин встал на колено и положил автомат на подоконник, стреляя с этого положения, то Василий Иванович стрелял стоя, прижавшись плечом к стене. Его необычно короткие очереди были эффективными и прореживали ряды атакующих. Но пули автоматов афганцев уже нащупали мишени, полетели стекла разбитых окончательно окон. Дважды Семарглов ощутил сильнейшие удары в бронежилет, но стальные пластины удары выдерживали хорошо, распределяя ударную силу по всей поверхности.

Убедившись, что позиция Вадимирова более-менее надежна – лестницу вполне можно удержать и одному, подоспел к командиру и Доктор Смерть. Позицию занял с другой стороны окна. Основательный голос его пулемета сразу заставил гвардейцев залечь. Но это же дало им возможность вести по окну уже более плотный огонь, нежели на бегу, и всем троим спецназовцам пришлось спрятаться.

Естественно, пока стреляли одни гвардейцы, другие перебегали, подбираясь к дому ближе. Затем стреляли другие, и первые перебегали.

– Поджимают… – бас Доктора Смерть звучал спокойно. – Подойдут ближе, гранатами забросают… И где же наши штурмовики?..

Штурмовиков майор Гагарин не увидел, хотя позиция спрятавшегося под подоконником гиганта позволяла ему и в небо поглядывать, но тут раздался взрыв за стенкой и отвлек внимание. Сработала «граната-ловушка», установленная Солоухиным в комнате имама Мураки.

– А ты говорил, полковник Омар… – усмехнулся майор Солоухин. – Омар, кажется, даже вертолет не покинул… А если и покинул, то лежит сейчас где-нибудь в травке, ждет, когда гвардейцы ему дорогу освободят… Контролируй свой пролом… – кивнул командир на стену. – Мы перебежим…

И, не распрямляясь, двинулся по коридору в сторону двери в ближайшую комнату, противоположную той, куда Доктор Смерть затолкнул имама Мураки. Старший лейтенант Семарглов понял слово «мы» как приказ следовать за собой и в том же согнутом положении двинулся за командиром. Пули летели у них над головами, не задевая, бились о стены, выбивая пыль из штукатурки и гипсовой лепнины. Но уже через двадцать секунд оба спецназовца скрылись за дверью, и Доктор Смерть, занявший позицию у провала, услышал, как зазвенели выбиваемые стекла, и майор со старшим лейтенантом отметились несколькими короткими очередями прежде, чем вынуждены были опять присесть. Но, присев, они тут же перебрались в следующую комнату, чтобы повторить все снова.

* * *

Доктор Смерть занял свой пост у провала в стене, понимая, что не сразу после взрыва, который наверняка положил перед дверью несколько человек, появится следующая жертва. Но все же, когда охранники, а это могут быть только охранники, поскольку гвардейцы еще до дома не добрались, немного придут в себя, они попытаются изучить вблизи причину, из-за которой полковник Омар захочет их расстрелять. Чтобы не уставать раньше времени, Доктор поставил пулемет к стене и поднял с пола копье, позаимствованное в последней из осматриваемых комнат. Попробовал наконечник пальцем – очень острый. И встал на пост на манер средневековых стражников, двумя руками оперевшись о древко и подогнув одну ногу. Наверное, в такой позе при старании даже уснуть можно. Но Доктор не пожелал испробовать это. Он спать еще не захотел.

Голоса за стеной показали: охранники, убедившись, что пленник исчез, любопытство проявили и захотели исследовать путь беглеца. Около пролома остановилось несколько человек. Доктор Смерть прекрасно видел руки, ощупывающие кирпичи, и слышал «цокающие» звуки, обозначающие, должно быть, восхищение. Но долго стоять в бездействии, когда его друзья воюют, Доктору надоело быстро. Он просто протянул одну свою крупную ладонь, захватил сразу две ладони, ощупывающие камни, и потянул. И охранник, хотя и извивался змеей, сопротивляясь такому непонятному насилию, был до середины корпуса втянут в дыру.

За окнами опять стреляли интенсивно. Это на короткое мгновение отвлекло внимание майора Гагарина. Но охранник продолжал извиваться и даже пытался укусить своего пленителя за руку. Змей Доктор Смерть никогда не любил, хотя они его в жизни не кусали. А тут еще другие охранники ухватили товарища за ноги, считая, что того отбирают у них несправедливо, и намеревались вернуть его назад. Доктор поднял копье, которое держал в другой руке, и пробил им «змею» насквозь, сделав из копья распорку, которая не позволяла вернуть тело в комнату имама Мураки. Над тем местом, которым положено сидеть, оставалось небольшое пространство. Опасаясь, что общие усилия оставшихся охранников принесут свои плоды и они могут сломать древко такого красивого копья, Доктор Смерть просунул над задницей убитого ствол пулемета и дал широкую очередь, стремясь захватить все возможное пространство. После этого за стеной установилась тишина…

* * *

За окнами стрельба усилилась многократно. Кто-то из гвардейцев уже добрался до дома достаточно близко. Брошенная снизу граната взорвалась в комнате, которую майор Солоухин со старшим лейтенантом Семаргловым только что покинули. Опять проявлял повышенную активность старший лейтенант Вадимиров. Его автомат обещал вскоре перегреться.

Не подходя близко к окну, Доктор Смерть бросил в оконный проем одну за другой три свои имеющиеся в наличии гранаты. Но и их разрывы не принесли за собой долгожданной тишины.

– На лестнице помочь, или с вами? – не напрягая голос излишне, Доктор Смерть все же перекрикивал звуки боя.

– Скоро все кончится… – сказал Солоухин и сел, прислонившись к стене. – Помоги перевязать… Ты же – Доктор…

Пуля царапнула ему плечо. Крови пролилось много, но сама рана, как сразу определил Доктор Смерть, пустяковая.

– Я думаю, у тебя есть шанс выжить… Почему все кончится? Мы сдаемся?..

– Штурмовики в небе, четыре БМП миновали ворота… Гвардейцев остановили…

Стрельба и вправду стала стихать стремительно. Только старший лейтенант Вадимиров все еще насиловал свой автомат, не опасаясь, что его заклинит. И в ответ кто-то безрассудно стрелял с лестницы. Впрочем, ни один, ни другой достать противника не могли.

– Брось гранату… – громко посоветовал Доктор Смерть.

– Кончились гранаты… – зло ответил Вадимиров.

Солоухин молча протянул свою гранату Семарглову. Старший лейтенант, держась ближе к безопасной стене, быстро добежал до Вадимирова и бросил гранату над его головой. Больше с лестницы никто не стрелял…

С улицы раздались два сильных взрыва, широко разнося звук и, как показалось даже за стеной, пыль и копоть. За ними еще несколько взрывов, уже послабее.

– Штурмовики разгружаются, – не видя, прочитал ситуацию Солоухин.

Он встал и подошел к окну, там присвистнул. Подошли и остальные. На вертолетной площадке догорали вертолеты гвардейцев провинции. Полковнику Омару уже не на чем улететь. По зеленым газонам, собираясь в кучки, бежали сами гвардейцы, большей частью уже побросавшие оружие. Все пути отступления им уже отрезали боевые машины пехоты, пушки которых контролировали все невеликое пространство поляны. Гвардейцы еще могли бы, наверное, какое-то время продолжить бой и против спецназа. Но зависшие в небе «шмели» пошевеливались весьма грозно, словно предупреждали о бесполезности сопротивления. Подкрыльные пусковые ракетные установки переводились с одной цели на другую, показывая, что пилоты в любой момент могут нажать кнопку «Пуск». Гвардейцы сдавались. Если до этого они не знали, с кем ведут бой, прорываясь к дому и не видя противника, то сейчас, когда против них откровенно воевали те, кого они считали старшими союзниками, гвардейцы не понимали, в какую историю их втянул полковник Омар. И потому уже не проявляли боевого пыла.

– Товарищ майор! – крикнул снизу капитан Топорков.

– Я здесь… – Солоухин поднял здоровую руку с автоматом. – Ищите полковника Омара. Его надо взять живым…

– Сюда летит генерал Раух. С ним какой-то генерал из Москвы. Они тоже требуют, чтобы Омара взяли живьем… – объяснил Топорков, в конце фразы захрипев – горло криком сорвал.

– Мы выходим…

– А Мураки? – хриплых слов слышно не было, но Солоухин сам догадался, о чем спрашивает капитан.

Он обернулся и увидел, как из крайней комнаты, прижимая к себе Коран, выходит имам Мураки. Лицо живого святого было невозмутимо, и детские глаза смотрели ясно.

Мураки что-то спросил опять по-английски. Доктор ответил ему. Но Солоухин даже не попросил перевести ему разговор.

– Выходим… Дело сделано… Гамбит оказался неудачным…

Примечания

1

ХАД – служба безопасности Афганистана.

(обратно)

2

Вождя афганской революции Тараки задушил на заседании политсовета его ученик и ближайший сподвижник Хафизулла Амин. Проамериканский режим Амина был свергнут в результате беспрецедентной операции советских спецслужб в декабре 1978 года, результатом чего стала широкомасштабная гражданская война на всей территории Афганистана.

(обратно)

3

Уничтожение караванов с оружием и с наркотиками – основной вид «охоты» спецназа ГРУ в период афганской войны.

(обратно)

4

Переносная радиостанция Р-105 в походном состоянии упаковывалась в специальный рюкзак, удобный для транспортировки за плечами радиста. В настоящее время снята с эксплуатации и используется только как учебное пособие и тренажер.

(обратно)

5

Бактрия и Согдиана, два древних государства на территории современного Афганистана и среднеазиатских республик бывшего Советского Союза, были уничтожены нашествием Александра Македонского.

(обратно)

6

Мина-лягушка – противопехотная мина, после срабатывания первичного взрывателя подпрыгивает на расстояние от 0,5 до 1,5 метра, где и происходит основной взрыв и разбрасывание осколков. Считается миной с высокими поражающими свойствами живой силы противника.

(обратно)

7

Пуштунская пословица.

(обратно)

8

СВД – снайперская винтовка Драгунова.

(обратно)

9

ПЗРК «Стингер» – переносной зенитный ракетный комплекс американского производства, аналог советской «Иглы» и польской «Стрелы». Во времена афганской войны только проходил испытания в боевой обстановке и применялся еще редко. Поражение вертолета ракетой от «Стингера» стопроцентное.

(обратно)

10

Шурави – друг (язык народности дари); так проправительственные афганцы звали советских военнослужащих.

(обратно)

11

КСП – контрольно-следовая полоса, главное достижение советских пограничников – шла вдоль всех сухопутных границ Советского Союза в дополнение к нескольким рядам заграждений из колючей проволоки. По подсчетам западных специалистов, сооружение таких пограничных полос обошлось Советскому Союзу в 400 миллионов долларов.

(обратно)

12

Ярко-голубые погоны носили офицеры КГБ.

(обратно)

13

Дувал – глиняный забор в Средней Азии и Афганистане.

(обратно)

14

«Стрелка» – специфическое оружие спецназа ГРУ, используемое во время войны в Афганистане. Подобие стрелки для игры в дартс, естественно, усиленной мощным острым наконечником. Тренированный боец с десяти метров попадал такой стрелкой в горло часовому.

(обратно)

15

Действительный факт.

(обратно)

16

Генеральский погон.

(обратно)

17

«Строгий» ошейник – ошейник с шипами, обращенными внутрь. Обычно изготавливается в форме удавки. Если собака сильно тянет за поводок, шипы вдавливаются в шею.

(обратно)

18

«Цепочка» – ставится на узких местах, в ограниченных проходах. Сначала чуть в стороне от тропы выставляется мина, за ней, соединенные с миной шнуром, ставятся несколько гранат. Только последняя в цепочке граната ставится на хорошо замаскированную «растяжку» – в самом узком месте, где растяжку невозможно миновать. В итоге одновременный взрыв покрывает поражающими элементами тропу на большой протяженности.

(обратно)

19

Кетмень – сельскохозяйственное орудие, что-то среднее между мотыгой, киркой и лопатой. По крайней мере, заменяло все три вида этих орудий труда.

(обратно)

20

«Выбор винтов» – (жарг. вертолетчиков) – набор оборотов.

(обратно)

21

Сакральный – священный.

(обратно)

22

МИ-6 – спецслужба Великобритании, специализировавшаяся на работе против Советского Союза. Проявляла повышенную активность в Афганистане.

(обратно)

23

ПГУ – Первое главное управление КГБ СССР, ныне выделено в самостоятельную организацию – Службу внешней разведки (СВР).

(обратно)

24

ОМОГ – отдельная мобильная офицерская группа.

(обратно)

25

Оперативные отделы и управления в афганской армии и службе безопасности назывались планировочными или аналитическо-планировочными.

(обратно)

26

Существование спецназа ГРУ долгое время, с самого момента организации в 1950 году, держалось в секрете. Даже угон новейшего американского штурмового вертолета «Кобра» прямо с американской военной базы Ке-Сань во Вьетнаме в 1968 году в официальных документах фигурировал как операция ВДВ. Официально спецназ ГРУ стал называться своим именем только в девяностые годы прошлого века, когда многие военные тайны перестали быть тайнами, и спецназ ГРУ, чтобы отличаться формой от ВДВ, заимел собственную эмблему. Впрочем, существование спецназа ГРУ было тайной, как это случалось обычно в Советском Союзе, только для советских граждан. В других странах эти войска так и назывались, и даже изучался их опыт.

(обратно)

27

Пять основных языков, распространенных в Афганистане.

(обратно)

28

Звено состоит из двух вертолетов.

(обратно)

29

Легендарный штурм Дворца захватившего в Афганистане власть Амина вошел в аналоги всех учебников спецназа всех стран. Четыре с небольшим десятка будущих офицеров групп «Альфа» и «Вымпел» при поддержке батальона спецназа ГРУ (так называемого мусульманского батальона), имеющего в наличии только несколько зенитных установок «Шилка», несколько БТРов и стрелковое оружие, захватили Дворец-крепость, охраняемый двумя батальонами отборных гвардейцев, в дополнение поддерживаемых танками, по самые башни вкопанными в землю у ворот. Помимо этого захватили узел столичной связи, блокировали находящийся рядом штаб военно-воздушных сил и управление жандармерии Кабула. Многие специалисты считают эту операцию авантюрой, тем не менее она стала классикой еще при жизни основных ее героев.

(обратно)

30

Даже командующий войсками спецназа ГРУ носит всего лишь звание полковника.

(обратно)

31

Останавливающая способность – стандартная характеристика любой пули.

(обратно)

32

Фраза Ф.М. Достоевского.

(обратно)

Оглавление

Часть первая . ПРИЗРАК СВЯТОГО

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

Часть вторая . В ПОИСКАХ СВЯТОГО ИМАМА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте