«Дао Блаженств»

Дао Блаженств (fb2) - Дао Блаженств 2804K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Иванович Матяш

Дао Блаженств Александр Матяш

© Александр Матяш, 2015

© Александр Матяш, дизайн обложки, 2015

© Александр Матяш, иллюстрации, 2015

Редактор Татьяна Кормилицина

Редактор Вероника Могила

Редактор Ольга Кузьменко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предисловие

История создания этой книги не совсем обычна. Можно сказать, что идея написать ее возникла спустя долгое время после того, как практически все ее живое содержание появилось на свет.

Случилось это так. По профессии я психотерапевт. Как у всякого врача, моя работа состоит из встреч, общения, а затем неизбежного расставания с теми, кому я помогаю.

И вот как-то раз несколько моих пациентов, работа с которыми подходила к концу, сказали мне: Александр Иванович, мы не хотим с Вами расставаться. «Мало ли чего кто не хочет», – про себя подумал я, а вслух сказал: «Рад это слышать, но как вы себе это представляете, ведь психотерапия уже закончилась»? И тогда у одной из пациенток возникла гениальная, как впоследствии оказалось, мысль. «Мы хотели бы научиться думать. Думать и понимать как людей, так и содержание книг, на которые вы ссылаетесь. Научите нас этому». И вот, в ходе предварительных дебатов, стала прорисовываться идея семинара, на котором обсуждались бы глубокие и сложные для понимания тексты (или места из текстов), с одной стороны, может быть, и широко известные, с другой стороны, такие, традиция толкования которых либо утеряна, либо никогда не была известна широкой публике (есть еще третий вариант – когда смысл текста кажется настолько очевидным, что его подлинная глубина из-за этой кажущейся очевидности ускользает от глаз читателя. Забегая вперед, можно указать, что именно к такому типу текстов ныне относятся все Евангелия).

И так как первый же семинар показал необыкновенную тесноту и слов и мыслей, то впредь эти семинары было решено записывать на диктофон. По мере накопления и распечатывания возникающего на семинаре материала (спустя долгое время, надо сказать) наконец-то появилась мысль создать из лучшего книгу. Признаться честно, я пошел на это не без некоторых колебаний. Слишком уж откровенны многие места в этой книге. Причем эта откровенность касается не только вашего покорного слуги (хотя его в первую очередь!), но и всех остальных участников семинара. А ведь все участники – живые, реальные люди, среди них нет ни одного «выдуманного» персонажа. Кто-то из них – профессиональный филолог, кто-то финансовый директор крупной компании, кто-то преподаватель в известном ВУЗе и т. д. И все их проблемы – как на ладони. С другой стороны, те, кто читал эти семинары, признавались, что следить за тем, как развивается та или иная абстрактная, казалось бы, мысль в живых, конкретных головах – очень увлекательно.

Нельзя не заметить, что, помимо увлекательности, такое сочетание дает еще одну немаловажную особенность текста – его глубокую практичность для тех, кто всерьез занимается духовными практиками. Здесь можно будет найти ответы на многие действительно волнующие ищущих людей вопросы: что такое настоящая медитация и чем она отличается от своих ложных двойников, какие ловушки ждут нас на духовном пути, как понять, где заканчивается действительное и начинается желаемое, и не ошибиться, таким образом, в оценке своих духовных достижений, и многое другое.

Все это, вместе взятое, заставило меня, после некоторых раздумий, принять решение о публикации книги. Выжав, где можно, лишнюю воду и основательно доработав остальное, автор, заручившись поддержкой и согласием участников семинара, решился смиренно отдать полученный результат на читательский суд.

В первую книгу (а я надеюсь, что будут и другие) вошли беседы по Нагорной проповеди (главы 5–7 Евангелия от Матфея), а также несколько семинаров по чаньским гунъаням*1. Такое сочетание не случайно. Чаньские (и дзенские) мастера, встречавшиеся с евангельским текстом, давно подчеркивали его глубинную близость и даже родство со своим собственным учением.

Однако серьезныx попыток (популярная литература не в счет) показать это родство или хотя бы приблизиться к его пониманию с нашей, западной, стороны, насколько мне известно, не было. Конечно, данная книга пока не ставит перед собой целью сравнительно-культурологическое исследование чаньской традиции и христианства. Однако осмелюсь предположить, что понимание их глубокой духовной близости и даже родственности возникнет у читателя в конце книги весьма отчетливо.

Чтобы не забегать слишком далеко вперед, ограничусь здесь лишь общим замечанием: первое, что роднит чань и христианство, это чистота креативного принципа, для которого характерна нацеленность на творческое преображение личности и ее направленность на глубинные уровни сознания, в которой форма играет второстепенную и подчиненную роль. А кроме того – простота и изящество «надводных» конструкций в сочетании с глубиной и основательностью «подводных» частей, что в итоге и дает столь поразительную для обеих культур прикладную эффективность духовных психопрактик.

Тем не менее, несмотря на все вышесказанное, я считаю, что читатель все же вправе задать вопрос: а какую все-таки цель преследует превращение этого материала в книгу? Что ж, попытаюсь коротко ответить на него.

Эта книга представляет собой попытку вернуть первозданную свежесть словам, стершимся до уровня банальных «общих мест» за прошедшие тысячелетия своего употребления и потерявших (или почти потерявших) из-за этого былую силу своего преобразующего воздействия на человеческое сердце.

Так как воспроизвести силу впечатления и веры древних христиан не представляется возможным, – увы, не к чести нашего времени… – автор со своим маленьким творческим коллективом пошел другим путем – через попытку раскрытия глубинных пластов смысла, заложенных в словах Христа.

Такая же работа была проделана и в отношении чаньских гунъаней. Только в этом случае она производилась не из-за «затертости» смысла, а наоборот – из-за его новизны и непривычности для европейского сознания.

Вопреки противоположности мотивов результат в первом и во втором случае в чем-то совпал.

О том, насколько удачным получился данный проект в целом, мы предоставляем судить читателю.

Часть I

Введение

В культурном обществе, условно называемом «западная цивилизация», трудно найти книгу, которая оказала бы большее влияние на все сферы человеческой жизни и смерти, чем Евангелие. Это влияние без преувеличения можно назвать всеобъемлющим, в том числе в силу того мощного воздействия, которое оно оказало на коллективное бессознательное* западной ойкумены. Главной причиной столь глубокого влияния на умы, сердца и все остальное, что есть у людей, следует, на мой взгляд, считать систему морально-нравственных, экзистенциальных, метафизических и прочих ориентиров, которые были в ней предложены в качестве базовых. Сознательно или подсознательно, но мы всегда знаем, что есть добро и что есть зло, когда наш поступок хорош, а когда плох. Это знание при соответствующих жизненных выборах «поднимается» из бессознательных глубин, способствуя алхимическому процессу расширения сознания, а в противоположной ситуации – наоборот, уходит на дно, как Атлантида, вовлекая человеческую душу в бездны невроза. В любом случае, и взлет и падение происходят в единой системе координат морально-нравственных ценностей, независимо от того, отрицают эти ценности ее носители или нет.

Именно по этой причине постижение Евангелия и его истин является фундаментальным условием вступления на путь интеграции со своей самостью*. Оно по определению не может носить сугубо теоретический характер, так как в этом случае у слепившихся пластов нашего бессознательного не будет шансов стронуться с места.

Евангелие было выбрано в качестве одного из наиважнейших текстов мировой культуры, достойных самого трепетного, глубокого и уважительного изучения.

Так как анализ всего текста Евангелия потребовал бы колоссальных усилий, мы ограничились только текстом Нагорной проповеди (Евангелие от Матфея, гл. 5–7) как наиболее яркой и глубокой его части, квинтэссенции учения Христа, к тому же изложенного Им самим.

В заключение этого вступления остается лишь отметить, что автор и его маленький творческий коллектив отдают себе отчет в том, что на поверхность поднята лишь самая малая часть той непостижимой Божественной мудрости учения Иисуса, что доносится до нас сквозь века, не уставая потрясать и преображать наши души.

Глава I Восемь блаженств: программа духовного роста

Увидев народ, Он взошел на гору;

и, когда сел, приступили к Нему ученики Его.

2 И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря

3 Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

А: Начнем со слов Иисуса: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Кто как понимает эту мысль?

Д: Нищий – это тот, кто не считает себя богатым. Очевидно, имеется в виду такое отношение, когда никакое богатство – ни духовное, ни материальное – не имеет значения. Человек не берет на себя смелость судить о своих заслугах, об уровне своей духовности, потому что знает, что Богу виднее. Он предстает перед вратами Царствия Небесного таким, каков он есть, не предъявляя собственных достижений или богатств, которыми якобы владеет, так как осознает, что все эти «ценности» уже сами по себе являются для него ловушкой греха гордыни; а ведь в таком случае ему никогда не войти в это Царствие.

А: «Я в суетной жизни с опаской великим дивлюсь добродетелям, Приносящим великие блага своим добросклонным владетелям. Оттого, что великие блага, уподобясь великим врагам, Великими путами вяжут их по рукам и ногам»2.

Да, казалось бы, все понятно. И можно переходить к следующей строке. Или, может быть, кто-то хочет что-нибудь добавить?

М: Моя точка зрения очень близка к тому, что сказала Дарья. «Нищие духом» – это те, кому присуще смирение и у кого почти отсутствует эговая3 составляющая.

А: «Присуще смирение и почти отсутствует…» – так интересно это «почти».

М: Саш, среди простых смертных – а ведь Он обращается к обычным людям, к своим ученикам – вряд ли были такие, кто полностью преодолел свое эго*.

А: Вот стихотворение, которое, я считаю, подходит в качестве иллюстрации к третьему стиху:

Богатым не стал я, ученым не стал я, заслуги святой не обрел я, и время мое истекло4.

Попробуйте прочувствовать состояние такого человека. Представьте себе, что вы собираетесь на Страшный Суд, а принести-то вам туда и нечего – нет никаких заслуг.

М: Но это перечисление – «Богатым не стал я, ученым не стал я…» – отнюдь не есть то, что приносят на Страшный Суд. Что имеется в виду? Некий не достигнутый за жизнь статус? Или не приобретенное богатство?

А: Я хочу, чтобы вы поняли, о каком состоянии идет речь. Попробуйте представить себе, что вы, каждый из вас, остался в горах один, и пришло время умирать – так получилось. И вы совсем-совсем одни – никто не утешит, платочек не подаст, не поможет. Только вы и небо над головой – безмолвное, нечеловеческое небо. Что такое человек? Просто какая-то ничтожная форма, которая пришла ненадолго – и нет ее. Динозавры, например, правили землей намного дольше, чем будут править люди. Homo sapiens на этой планете так долго не проживет. Даже они, такие устрашающие, огромные, все канули в Лету, и с нами будет то же. А небо как было, так и осталось. Оно никогда никому не принадлежало, но все принадлежало ему. Попробуйте это увидеть. Попробуйте ощутить эту трепещущую бездну беспредельного отчаяния, когда не на что положиться, нечего принести – хоть что-то, что могло бы как-то помочь. Вы собираетесь туда, к Нему – начинаете вспоминать свои заслуги: вот это я сделал, вот… ребенка вырастил, еще что-то вспомнится; и вдруг всё – без всякой подсказки – в ваших глазах оказывается таким ничтожным, ничего не стоящим, бесполезным. Все – и только одна пустота в ваших руках. А руки уже старенькие, покрыты морщинами, дрожат, ничего не могут. В таком беспросветном отчаянии есть только одна последняя мольба, молитва… Как православные говорят: «Остается только на Господа уповать». Только это упование на Господа. Больше ничего. Без всякой надежды, без всякого ожидания прощения. Помните притчу про мытаря?

Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь.

Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю.

Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! (Лк.18.10–13)

И больше ничего. Ни-че-го. Потому что добавить-то и нечего.

Получается, что этими словами Иисус обосновал и предвосхитил свою собственную долю, свою собственную участь. Каким образом? Только когда ничего не ждешь и ни на что не опираешься, а самое главное – ни на что не надеешься – только в этом состоянии Царство Небесное входит в душу само. Тихо-тихо… Когда уже не осталось никаких надежд, чаяний, упований – ничего, на что эго могло бы опереться. Или во что оно могло бы упереться; что по сути, наверное, одно и то же.

Есть еще одна тонкость в том, что касается «нищеты духа», о которой нельзя не упомянуть. Это отсутствие понятийной (да и вообще ментальной) опосредованности восприятия опыта. Проще говоря – так называемого умствования. Через смирение, через «сокрушение души», как объяснил эту строчку блаженный Феофилакт5, это отсутствие умствования тесно связано с тем, о чем мы только что говорили, но все же имеет и самостоятельный смысл. Чем больше объяснений, схем, рассудочных построений мы носим в своей голове, тем легче нам оправдать любые свои отступления от внутренней правды и тем труднее живому смыслу достучаться до нашего сердца. В этой точке понятия «умствующий» и «надменный» становятся очень близки. Блаженный Феофилакт, комментируя эту строку, пишет: «Так как Адам пал от гордости…» А ведь Адамова гордость выразилась в том числе и в том, что в ответ на упреки Господа в ослушании он принялся «умствовать», то есть выгораживать себя, перекладывая всю вину за вкушение от древа познания на Еву.

Понятно, что слова Иисуса прежде всего обращены к тем, кто «нищетой духа» отнюдь не отличался, то есть к книжникам и фарисеям. Однако если говорить о тех, кто исторически стоял наиболее близко к идеалу «нищих духом», то в первую очередь вспоминаются адепты и наставники чань, в наибольшей степени реализовавшие принцип «наполненного безмолвия». Естественно, после наших православных юродивых. И после исихастов6, разумеется, – священно-безмолвствующие вообще вне конкуренции.

Если рассматривать эту дилемму как парадигму – в чем заключено блаженство нищих духом: в стремлении к познанию или же в смирении – идеальным ответом будет: смиренное стремление к познанию. Но если рассматривать ее части как антагонистические полюса и ставить вопрос так: что важнее – смирение или стремление к познанию – то, я считаю, что смирение, вне всякого сомнения, важнее, чем стремление к познанию. Впрочем, в этом вопросе есть свои нюансы. Во-первых, почему важнее? Потому что стремящихся к познанию и впоследствии использующих обретение знания для укрепления своего эго очень много. И этот факт жизни отчетливо показывает, что стремление к познанию само по себе блаженства не приносит. Так же верно и другое: смирение тоже может быть неправильным. Стремление без смирения, как и смирение без стремления неконструктивно. Смирение, не несущее в себе потенциала к развитию…

М: Но это же не смирение.

А: Совершенно верно. А что это?

М: Перевертыш* гордыни.

А: Каким образом? Раскройте механизм.

М: Когда человек произносит слова: «Вот такое я ничтожество», всем вокруг кажется, что он раскаивается, но в глубине души он сам себе говорит: «Вот я какой – я раскаялся, я смог произнести вслух такие ужасные вещи». И начинает этим гордиться. Кроме того, такое уничижительное отношение к себе оправдывает многие неблаговидные поступки. Люди очень часто используют этот прием, чтобы оправдаться.

А: Смирение, стремящееся к оправданию своей ничтожности, занимается онтологизацией и гипостазированием своей ничтожности как сущности.

Д: Отвергая Божественное…

А: Да.

Д: Получается – хула на Бога.

А: Из такой позиции много что можно вытащить. Но самое главное свойство истинного смирения, на мой взгляд, заключается в следующем. Это настолько глубокая медитация и полная капитуляция*, которая очень сильно расслабляет человека изнутри его ничтожества, что дает ему возможность открыть каналы более глубокого взаимодействия с глубинными слоями его сущности. Ведь ничтожество – это всегда очень сильный спазм*: трусость – это спазм страха, глупость – спазм ума и т. д. В словах: «Да, я ничтожен, с этим ничего не поделать» во-первых, содержится момент несмирения и серчания, а во-вторых, утверждается такая позиция (являющаяся сама по себе спазмирующей), которая отрицает возможность какой бы то ни было помощи свыше, что полностью исключает возможность изменения сознания, пусть незаметного, но глубокого.

Стремление к познанию без смирения ни к чему, кроме укрепления гордыни, в принципе привести не может. Смирение без стремления к познанию превращается в вариацию той же гордыни и также исключает возможность развития, однако несколько иначе, чем стремление к познанию без смирения: под угрозой оказывается вообще возможность какого-либо изменения себя. В первом случае исключается возможность преодоления эго – оно только больше укрепляется; а во втором исключается в принципе возможность какого бы то ни было движения сознания, его развития. Поэтому блаженство нищих духом, видимо, следует признать чем-то более сложносоставным, чем нам с вами виделось в начале нашего рассуждения. В этой дихотомической паре – смирение и стремление к познанию – смирение очевидно играет более важную роль; во всяком случае, ловушка стремления к познанию с последующим переворачиванием в гордыню чаще встречается в сансаре. Однако было бы неправильно, рассудочно и ошибочно их противопоставлять. Наоборот, их нужно соединять между собой, привнося в стремление к познанию смирение, а в смирение – стремление к познанию (для профилактики онтологизирования своей ничтожности).

4 Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

М: У меня возникает ассоциация с притчей о мытаре.

Д: Это же о капитуляции: он сдался, открылся, признал свою вину, увидел свою греховность. Он обливался слезами, бил себя в грудь и говорил: «Господи, прости меня, грешного». Не расплачешься – не капитулируешь.

А: Как трудно вернуть свежесть словам… Бойко так у вас получается. Я понимаю, это не ваша вина. Фразы эти оскомину набили, впитались в плоть и кровь нашу… Блаженны не имеющие святой заслуги. Блаженны не имеющие мощного интеллекта, ибо их опыт более непосредственен, чем у всяких умников-заумников.

Опять опыт. Везде должен быть именно опыт. Давайте посмотрим, как это происходит. Человек плачет. Плачет долго и безутешно. Почему он плачет? Как правило, это связано с мыслью о каком-то разочаровании, огорчении, потере, о чем-то таком, на что надеялся, на что опирался, а оно вдруг – раз! – и нас оставило. Крайние случаи – это потеря близкого человека. И вот как интересно: в какой-то миг, в какой-то момент, когда слезы уже не могут литься, они уже закончились, внутри пустота… мы так долго предавались горю и отчаянию, совсем не осталось сил – и наступает совершенно удивительная тишина. Уди-вительная тишина. Как будто что-то подступает изнутри… подступает… подступает… утешает какой-то внутренней реальностью. Понимаете, в чем тут дело? Вот вы очень хорошо передали смысл этих слов. Все так бойко ответили. А в жизни этот сокровенный миг тишины все почему-то пропускают.

В: У меня обычно возникает очень сильное сопротивление: надо плакать, потому что так положено.

Д: После того, как я однажды этот миг почувствовала, для меня это одно из самых удивительных состояний. Очень короткое мгновение, когда не понимаешь: есть ты или нет тебя. Время останавливается и пульсирует в одной точке. И из нее может начаться все, что угодно. Новая жизнь…

А: Даша, ну значит ты – исключение, тебя, похоже, надо канонизировать.

Д: Если бы еще удавалось оставаться в этом состоянии, тогда – да.

А: Самое главное и заключается в том, что мы не можем там задержаться. В каждом плаче обязательно есть такой короткий миг просветления. Но мы его проскакиваем – из-за нашей эговости. Мы им пренебрегаем, мы не хотим в нем раствориться.

У: Почему мы его пропускаем? Из-за суеты? Из-за нежелания остаться? Почему?

А: Потому что мы не чувствуем его ценности. Мы не знаем, что он там есть. Когда он подступает, мы не воспринимаем его как утешение. Более того, мы на себя начинаем даже серчать и злиться. «Ну что? Отплакалась?» – говорим мы сами себе. Мы воспринимаем его просто как защиту от горя, которое на нас обрушилось, и отталкиваем его от себя, цепляясь за свое отчаяние. Мы не хотим раствориться в этой тишине. Доводим себя слезами до такого состояния, когда действительно срабатывает защита и наступает то одеревенелое бесчувствие, когда уже все равно. А вот этот миг – просвет в тучах, Божья длань, дар Его утешения нам – этот миг мы проскакиваем по своему бесчувствию, по какому-то напряжению, а самое главное, потому что мы свой плач считаем чем-то очень, очень…

В: …очень ценным.

А: Да. И когда оказывается, что что-то незначительное, что-то очень простое и легкое может снять с нас эту одебенелость душевную (как будто протерли окошко тряпочкой, смахнув с него толстый слой пыли), мы вдруг спохватываемся, мы негодуем, говоря: «Нет! Верните все на место! Наше отчаяние нам слишком дорого!» И ради этого мы жертвуем мигом утешения. Научиться этот миг воспринимать, научиться его впускать, погружаться в него – это великое искусство. Величайшее. Ибо на нем, как на острие лезвия, сходятся искусство присутствия и искусство капитуляции. Эти слезы должны быть очень одухотворенно пролиты – как проливаются слезы перед иконой. В обычных слезах этот миг тоже наступает, но мы его практически никогда – за редким исключением – не воспринимаем. Не очищают нас слезы. А почему? А потому что мы в негодовании отвергаем это очищение. Феофилакт по этому поводу говорит: «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском». Я с ним согласен лишь отчасти.

Действительно, слезы могут быть злыми, а плач – эговым, и тогда, естественно, ни о каком утешении речи быть не может. Но если плач не вызван досадой или злобой, у него всегда есть шанс закончиться капитуляцией. Другое дело, что присутствие* в этой капитуляции, то есть, то самое Христово «утешение» – мероприятие весьма и весьма непростое, требующее немалого опыта внутренней жизни, утонченного самосозерцания и искусного навыка в обращении со своим духовным опытом.

Возьмем святое Евангелие от Матфея с толкованием блаженного Феофилакта.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное»

Комментарий блаженного Феофилакта: «Выставляет смирение как основание жизни. Так как Адам пал от гордости, то Христос восстановляет нас через смирение. Ибо Адам надеялся быть Богом. Сокрушенные душой – это нищие духом».

«Блаженны плачущие, ибо они утешатся».

Комментарий: «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском. Сказал „плачущие“, то есть всегда, а не один только раз и не о своих только грехах, но и о грехах ближних. Утешатся они и здесь, – ибо кто плачет о грехе, тот духовно радуется здесь, – а тем более там».

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»

Комментарий: «Некоторые под словом „землю“ разумеют землю духовную, то есть небо, но ты разумей и эту землю. Так как кроткие обычно считаются презренными и лишенными значения, то Он и говорит, что они-то преимущественно и имеют все. Кроткие же – это не те, которые совершенно не гневаются (ибо таковые лишены разума), а те, которые имеют гнев, но воздерживаются, гневаясь тогда, когда нужно».

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».

Комментарий: «Когда Он намеревается говорить о милосердии, то прежде всего показывает, что нужно приобщаться к справедливости и не делать милостыню из награбленного. Правды должно искать со всяким усердием, ибо это обозначают слова „алчущие и жаждущие“. Так как и корыстолюбивые представляются живущими в довольстве и сытости, то Он говорит, что тем более праведные насытятся и здесь, ибо они располагают своим имуществом безопасно».

«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

Комментарий: «Милосердие можно оказывать не только имуществом, но и словом, а если ничего нет, то и слезами. Они получают милость и здесь от людей, ибо тот, кто вчера оказывал милость, если он сегодня лишится всего, встретит милосердие со стороны всех; но особенно потом поможет ему Бог, после кончины».

А: Ваши впечатления?

М: Как-то поверхностно. Для бабушек, которые пришли в церковь. Значение слов поясняется, но не раскрывается глубинный смысл.

Д: Он говорит о том же, о чем и мы, но не наполняет слова пониманием.

А: Это словоблудие, Даша. Бессмысленное перебирание слов и больше ничего.

Д: Разбери, пожалуйста. Вот: «Блаженны плачущие…»

А: Хорошо. «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском». Где Иисус сказал, что имеются в виду плачущие именно о грехах? Разве Он об этом упоминал?

Д: У нас о чем шла речь? «Плачущие о своем несовершенстве». Мы же говорили здесь о капитуляции.

А: Не-ет. Значит, ты чего-то не поняла, Даша. Плачущие об утрате. Но эта утрата может быть любая. Может быть утрата состояния – пожалуйста. Может быть утрата близкого человека, надежд. Это может быть даже утрата поста, должности. Не имеет значения, ибо не важно, с чего плач начинается. Важно, во что он перерастет. И сожалея о потерянной должности или утраченных деньгах, можно, в конце концов, прийти к пониманию тщеты всего мирского и обратиться взором к миру горнему. И наоборот, плача о грехе, можно сокрушаться о нем с тайным эговым самодовольством, впадая в еще бо́льший грех. Такое разделение плача, проводимое Феофилактом, слишком формально и не отражает динамики этого состояния, а она-то здесь как раз наиболее важна.

В: Мы говорили об искренности плача.

А: Мы говорили о плаче как о процессе. А здесь речь идет только о тех, кто плачет «о грехах, а не о чем-либо житейском». Мы обнаружили очень важную точку, которая возникает в самом конце плача и из которой есть выход в капитуляцию и расширение сознания*. У Феофилакта этот момент раскрывается так: «Утешатся они и здесь, – ибо кто плачет о грехе, тот духовно радуется здесь, – а тем более там». Вы можете эти слова в себя вместить? Они бессмысленны. Они, как камешки, перекатываются между пальцами, грохочут, но никакой сути в себе не несут. Благоговейно и бессмысленно. Вот, вспомнил подходящее слово – благоглупости!

В: Мне не кажется, что плачущий духовно радуется. Если человек плачет – он плачет, а не духовно радуется.

М: Он плачет, но при этом духовно радуется. Какое-то раздвоение личности.

Д: А ты уверен, что ты правильно понимаешь его? Все-таки это XI век, там слова могли иметь другие значения. Что могли тогда называть духовной радостью?

А: Видишь ли, мы тоже говорим, что плачущие утешатся и духовная радость наступит. Но процессуально она наступает после плача, а не в тот же самый момент. Здесь же – кто плачет, тот радуется. Плач равен радости. В таком случае не будет момента раскаянья. Не будет момента выхода из скорлупы эго. На самом деле, радость возникает только после исчезновения этой скорлупы. Если бы было верно то, о чем пишет Феофилакт, то тогда и Христос сказал бы: «Блаженны плачущие, ибо они утешаются» (прямо здесь и сейчас). Если говорить по сути – сюда вкралась онтологическая, то есть сущностная, ошибка. Видите ее?

М: Ты говорил, что люди в основном проскакивают в плаче точку тишины. Мне кажется, он ее тоже не заметил. Он описал только состояние и выход из него.

А: К сожалению, в православии эта тенденция к благоглупости очень сильна. Здесь ничего не поделаешь, увы, это болезнь. Между прочим, блаженный Феофилакт был учителем риторов, то есть считался особо отличившимся в проповедничестве. Изданы все четыре Евангелия с его комментариями.

У: Отчего такое происходит? Они сами не понимают этой глубины?..

А: Да. Заменяют ее елеем.

У: …или они не хотят, чтобы мы, паства, это понимали?

А: Ну уж, в таком глубинном сатанизме я Феофилакта подозревать не стану. Кроме того, что я уверен, что подлинно глубинные толкования и были и есть.

Д: О-ох, ну значит, я не умею разбираться еще, где зерна, а где плевелы.

У: Я думаю, это воздействие духовного авторитета и пиетет… Даша, ты сама мне рассказывала, как Саша показывал ремесленническую икону, очень посредственную. А поскольку это была икона, то и впечатление было – а-ах! Так и тут, оно как-то бессознательно срабатывает.

А: Да. А ведь Иисус учил прежде всего с этими механизмами иметь дело: видеть их, работать с ними, не допускать их искажающего воздействия. И держаться только за правду, за живую истину.

5 Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

А: Что скажете? Давайте возьмем слово «кроткие».

Д: Это не про меня. Я про это ничего не знаю.

М: Что значит «кроткий человек»? Смиренный. Без гордыни. Кротость…

Д: Имеется в виду, что алчущим ничего не достанется. Достанется тем, кто ничего не жаждет. Причем они не просто «получат», а «наследуют».

А: Кто такой кроткий человек? Что такое кротость как психологическое качество?

М: Кроткий человек принимает любую ситуацию.

А: А кто ситуацию не принимает? Тот, который… что делает?

Д: Которому не нравится, как она складывается. Который ожидал чего-то другого.

М: Ожидания которого не совпадают со сложившимися обстоятельствами. Он либо ситуацию, либо себя в ней не принимает.

А: Да. У которого есть какие-то преднастройки…

Д: Получается, что кроткий – это тот, кто все надежды возлагает на Бога.

М: Не имея никаких ожиданий на будущее – преднастроек.

А: Да. В чем главная причина непринятия ситуации?

Д: Человеку кажется, что он знает, как лучше.

А: Нет. Главная причина в том, что ему кажется, что он – лучше, чем тот удел, который он получает. Не как лучше, а он лучше. Он не согласен с тем жребием, который ему выпал…

Д: И от этого очень сильно страдает, мучается.

М: А кроткий человек из-за этого совсем не изводится. И от этого некроткому становится еще хуже.

А: И так он, некроткий, в конце концов доводит себя до…

М: …до невроза.

А: Такой человек невротик уже потому, что он некроткий. Ему и не нужно доводить себя. Так что единственное, до чего ему осталось себя довести – это состояние полного исступления, переходящего в спазм хронического непринятия, то есть отчаяния. И получается, что кроткий – это тот, кто принимает смиренно себе в удел все, что Господь ему ни пропишет.

Д: А если человек всегда бедный, несчастный, на все жалуется, он кроткий или нет?

М, В: Раз жалуется – значит, не принимает.

Д: Значит, кроткий человек на самом деле должен быть спокойным и веселым.

А: Люди, забитые жизнью, кротостью не отличаются, это правда. Обида и унижение, как правило, порождают гордыню. Они начинают самоутверждаться за счет других. Я встречал людей, использующих оскорбления и унижения в качестве терапевтических приемов. Они искренне считают себя Мастерами и уверены, что очень хорошо помогают людям.

Д: Они, видимо, не очень озабочены результатом такой помощи: выплывешь – хорошо, а не выплывешь – туда тебе и дорога.

А: Хуан-бо тоже вел себя так с Линь-цзи. Вспомните историю просветления Линь-цзи7 – когда он приходит к Хуан-бо, а тот бьет его палкой.

М: Но ведь наставник не дал Линь-цзи уйти из монастыря, когда тот принял такое решение.

А: Ну, как «не дал»? Ему никто не препятствовал. Старший монах посоветовал сходить и попрощаться с наставником. Пойти и попрощаться, после того, как тебя три раза ударили палкой…

В: …тут немалая кротость нужна.

А: Другой бы не пошел. И я уверен – среди монахов было немало тех, кто не мог так смириться. И они уходили, кляня себя и все на свете за то, что связались с этим дурацким чань, а заодно и всех этих поголовно сумасшедших чаньских монахов. В Китае такое мнение бытовало и было очень распространенным. А поскольку душевнобольных среди монахов действительно было немало – люди просто не выдерживали суровости методов обучения – то это мнение подпитывалось реальными фактами.

Д: А где же грань между кротостью и мазохизмом? Как ее определить?

А: Интересный вопрос. Я думаю, что если чаньский наставник видел перед собой человека, склонного именно к мазохизму, то, будучи просветленным, он к нему таких методов не применял. В чань к разным людям применялись разные методы обучения. Например, отрицание интеллекта, преуменьшение его значения, пренебрежение им встречалось только в определенных случаях – например, при работе с очень образованными и высокоинтеллектуальными людьми, которым привычка к концептуализации мешала. Во всех остальных случаях развитие интеллекта никак не пресекалось, а наоборот, поощрялось. С другой стороны, если кто-либо из наставников применял суровые методы без всякого основания, он считался лже-наставником. Есть притча про Наньцюаня, когда он пришел к такому лже-наставнику, у которого было пятьсот монахов в учениках. Наньцюань хотел его испытать, так как прослышал о его необычайной суровости. Он быстро подошел к нему и крикнул «Кхэ!»* Наставник же растерялся и не смог ответить. Тем самым он проявил себя как лже-наставник, ибо оказалось, что он не справился с теми требованиями, которые предъявлял своим ученикам. И в тот же день все пятьсот учеников его покинули.

Забегая немного вперед, все же скажу, что разница между кроткими и мазохистами заключается в том, что мазохисты при кажущемся смирении продолжают оставаться эгоцентрично сосредоточенными на себе, а вот кроткие…

Кто же такие кроткие и почему именно они наследуют землю? Давайте для начала поставим вопрос так: почему именно землю? Ответ на вопрос находим немного дальше: глава 6, стих 9—10: «Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе». «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» – что эти слова означают?

Итак, первое: «да приидет Царствие Твое». Значит, Царствие Твое идет. Оно уже в пути. Оно идет и «да приидет». Но оно уже в пути. Куда и как оно идет и откуда оно идет?

«Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Значит, воля Господа на небе абсолютна, ибо небо – Его дом. Небо в метафизическом смысле – мир горний, мир духовный – полностью пронизано Божьей волей. А на земле что с волей Божьей происходит?

Д: Грешные мы. Не хотим мы эту волю принять и всяко ее коверкаем.

А: Да. Вот идет это Царствие, и оно встречает препоны.

У: Что про нас говорить, когда сам Христос в какой-то момент в Гефсиманском саду…

А: «…да минует Меня чаша сия» (Мф. 26.39). Был какой-то краткий миг, и то неизвестно, колебание это было или что-то другое. Может быть, Он желал, чтобы эта чаша Его миновала по какой-то более высокой причине. А ведь эта чаша, испитая Христом, означала не только то, что Он выполняет свою миссию и спасает человечество, но и то, что иудеи отпадают от Божьей воли, нарушают ее. Он же искупает нарушение Божьей воли предаванием себя на крест.

М: Берет на себя человеческие грехи.

А: Да. Считается, что Христос, отдав себя на распятие, искупил все человеческие грехи, природу человеческую в принципе. Вы не задумывались над тем, какой в этом заключен гигантский парадокс? Как же Он ее искупил, если Он – нельзя, конечно, сказать, что спровоцировал, но… ну, да, наверное, по сути так и есть… – спровоцировал такую мощную волну самой низкой страсти в толпе – страсти к убийству; если своим присутствием, своей фигурой Он вызвал в иудеях жажду неправедного убийства праведного человека; если благодаря тому, что на землю пришел человек такой величайшей святости, духовности (Сын Божий!), иудеи отдали на крест, на крестные муки человека непостижимой высоты духа, невиданной чистоты, какого раньше и не было на земле? А стало быть, и греха такого раньше они на душу взять не могли. «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем». (Иоан. 15.22) А ведь чем более свято существо, которое мы обижаем, а тем более хотим его смерти, тем больший грех мы совершаем – это положение одинаково для всех религий. В ад попадает тот, кто только захотел причинить вред Бодхисаттве*.

Д: Это не Его забота.

А: А каким образом Он грехи искупил? Что значит: «не Его забота»?

Д: Каждый о своей душе сам должен думать.

А: Но Он пришел, чтобы спасти в том числе и их души. Каким образом Христос, отдав себя на распятие, искупил грехи всего человечества. Подчеркиваю – всего.

Д: Уже совершенные?

А: И те которые будут совершаться. Человечества как вида биологического, как homo sapiens.

Д: Отдав одного себя?

А: Да. Отдав одного себя. Представляете?

М: Грешные люди после смерти попадают в ад, и у них как при этой жизни, так и после смерти нет возможности очиститься от своих грехов то есть перейти в Царство Божие. Ты сказал, что люди не могут это сделать потому что если не происходит полнейшей капитуляции, они остаются в вечных кругах ада8. Он показал, что есть возможность обрести Царство Божие и для тех, кто жив, и для тех, кто умер.

А: Да, все это практически верно. Почему Христос спас мир, взойдя на крест? Что произошло с метафизической точки зрения? А произошло вот что. До появления Христа на земле метафизическая ситуация была следующая: Господь и высшие силы духовные были где-то там (в иудаизме и сейчас так), а люди – стадо человеческое – были здесь, погрязшие в грехах, и ничто их из этого мрака вытащить было не в состоянии. До Христа Господь использовал все средства: приходили мессии, пророки, передавали волю Божью. Господь всячески объяснял и обосновывал свою волю: где словом, где чудом, где карой, где манной небесной, где огнем, сходящим с небес и попаляющим нечистоту, где волнами, расходящимися и пропускающими племя иудейское, бегущее из Египта. Вот требовали евреи чудес от Христа – почему же Он их не показывал? Да потому что было показано сверх всякой меры! Ничто не сработало. На какое-то время – а-ах! – а потом опять все возвращалось в тот же мрак, ничтожество и убожество.

Д: Когда Бог где-то там, это чистый материализм получается.

А: Да. В этом смысле иудаизм глубоко материалистичен в своей основе. Ты правильно разгадала его суть, Даша. И что дальше? Получается такая картина: Господь испробовал все средства, но народ настолько погряз в своей низости, что его оттуда не было никакой возможности вытащить. Оставался один-единственный способ. Какой? Каким Он уже однажды поступил с Содомом и Гоморрой. Помните разговор Господа с Авраамом? Когда Господь говорит, что хочет уничтожить город, в котором собрались одни грешники.

И подошел Авраам, и сказал: неужели ты погубишь праведного с нечестивым?

Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем?…

Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.…

Авраам продолжал говорить с Ним, и сказал: может быть, найдется там сорок. Он сказал: не сделаю того и ради сорока.…

И сказал Авраам: … может быть, найдется там тридцать. Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать.

Авраам сказал: … может быть, найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати.

Авраам сказал: … может быть, найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти. (Быт. 18.24–32)

Вот как интересно получается. Без человека так хорошо было бы на планете. Жила бы себе планета, шумели бы леса, зверья было бы навалом, вода была бы чистейшая, я уж не говорю про воздух. И ради чего нас Господь терпит? Чтобы мы все испоганили? Чтобы развели всюду гнусность и мерзость, наблюдаемые повсеместно, куда только ни бросишь взгляд? Конечно, ради этого Он нас терпеть бы точно не стал. Значит, было сделано, сотворено что-то очень большое, ради чего высшие силы согласились нас терпеть вместе со всей нашей низостью и ее последствиями. Так чем же было это «что-то»? А было оно величайшей тайной воплощения Бога в человека, величайшим таинством Вселенной, когда-либо происходившим в этом мире. Сам Бог взял и воплотился в человека. Если однажды вам откроется подлинный смысл этих слов, у вас мурашки по коже побегут.

Что произошло после того, как Дух Святой снизошел на Деву Марию? Без понимания уникальности этого события, его беспрецедентности нам невозможно будет понять христианскую культуру в принципе. Когда Бог Святой Дух в виде голубя снизошел на Марию и она от него зачала и понесла, то произошло следующее: не просто некая душа воплотилась в чреве женщины – а прямо из глубин, из самых недр Космоса (того Космоса, который из века в век противостоял всей грязи, всей пошлости – всему, что человек отрицал в себе и в других, и тем самым отторгал Господа, отделяя себя от Света), из этого самого Света вышел луч и спустился прямо в чрево простой смертной женщины и внутри ее чрева начал свой путь: начал развиваться и потом родился ребенок. Это очень глубокий символ, часто изображаемый на иконах. И когда Он родился, то Он родился в той идеальной чистоте, в какой Господь хотел бы видеть всех людей. Мотивы подражания Христу, следования Христу очень распространены в христианстве именно по этой причине.

Но что потом произошло с этой чистотой? Она естественным образом вступила в конфликт с грязью. Впрочем, по сути все как раз наоборот: грязь вступила с чистотой в конфликт, потому что не могла ее вынести, потому что эта первозданная чистота самим фактом своего присутствия среди людей уже ее обличала. Если вдуматься, это и есть главная причина, по которой иудеи предали Христа на распятие: грязь, разлившаяся среди человеков и прочно утвердившаяся в них, не желала терпеть рядом с собой такую чистоту, которая обличала ее самим фактом своего существования. Есть авторы, которые утверждают, что нетерпимость иудеев к Христу сохранилась до сегодняшнего дня.

У: А в чем суть-то этой ненависти?

А: Ее очень трудно понять. Она носит иррациональный характер. Ортодоксальные иудеи говорят, что Христос – сын проститутки и римского легионера, говорят еще что-то в этом роде, но все это пошло, грязно и неубедительно…

Д: Это политика.

А: Да, это чистая политика. Но вернемся к нашему размышлению. Итак, появляется человек, который учит Истине, глаголет Истину, ведет себя, как настоящий чаньский наставник. Я читал, о том, что чаньские наставники очень любят Новый Завет. Им нравятся деяния Христа, они говорят, что это настоящие чаньские деяния, что Христос был просветленным, что Он обладал всеми качествами чаньского наставника. Зарождение христианства – это первый век нашей эры, а чань оформился в начале шестого. Это к вопросу о том, кто кого опережал – Запад Восток или Восток Запад.

Д: Наверное, не случайно Он и появился среди иудеев, потому что там было хуже, чем где-либо?

А: Я так не думаю. Были разные места.

Д: Получается, что до Христа все высшие, да и низшие, силы были снаружи, и у язычников…?

А: Все-таки я бы был более осторожен и говорил о течении иудейской религии.

Д: А как было у язычников?

А: А кто такие язычники, Даша? Язычники настолько отличаются друг от друга, и боги у них такие разные.

Д: Саш, но чтобы поместить Господа внутрь себя, требуется все-таки определенный уровень.

А: Даша, ты не совсем правильно понимаешь мои слова. Это не рассказ о том, что в принципе происходило на земле. Речь идет о восприятии происходившего с точки зрения христианской культуры.

Д: Как же ее можно рассматривать в отрыве от остального?

А: Сначала ее надо рассмотреть в ее целостности. А чтобы это сделать, необходимо рассмотреть ее именно в отрыве, то есть отдельно. И лишь потом, когда этот этап будет пройден, мы сможем рассмотреть ее не в отрыве. Это диалектика: хочешь какую-то мысль сопоставить с другой мыслью, сначала проследи ее полное логическое развитие и только потом диалектически сочетай ее с другой мыслью.

Итак, свет столкнулся с тьмою. Грязь столкнулась с чистотой. И оказалось, что грязь гораздо более нетерпима к чистоте, чем чистота к грязи. Оказалось, что не чистота грязи не выносит, как нам всегда внушали, а наоборот – грязь не терпит чистоту. А чистота грязь очень даже терпит: в силу своей кротости, в силу того, что она знает о своей первичности – статусе более высоком по определению, онтологически, сущностно, от Бога. Это грязи надо что-то доказывать, а чистоте ничего не нужно доказывать. По крайней мере, для себя.

И вот грязь решила с чистотой расправиться. Просто чтобы убрать беспокоящий фактор. И все грязь рассчитала правильно, все сделала правильно. Все, кроме одного: она позабыла о самом главном, о самом важном. Она забыла о том, что в фигуре, против которой она ополчилась, – фигуре Христа – Божественное и человеческое слились нераздельно, заключив между собой Завет на веки вечные. Что получилось благодаря этому? Обратите внимание: именно здесь находится вся суть, весь корень христианства. Как свет и чистота «переиграли» тьму и грязь с помощью заключения Завета? Когда Завет уже был заключен, стало совершенно неважно, что будет с фигурой Христа – расправятся с ним или нет… Существовал ли такой вариант развития событий в реальности, в котором Христа миновала бы чаша распятия? Если да, то что бы было в этом случае? Не знаю. История не знает сослагательных наклонений. Стало ли бы христианство мировой религией, если бы Христа не распяли и Он дожил бы до преклонных лет? Думаю, что стало бы.

У: Даже без Воскресения?

А: Неизвестно, что было бы потом.

Д: Христианство уже пробивалось. В Древнем Египте…

А: Что там Древний Египет… В самом иудаизме христианства очень много. Любой иудей, взглянув на христианские заповеди, найдет в них много общего со своими взглядами. Да и христианин, столкнувшись с иудейской мыслью, скорее всего не отличит ее от христианской (если только оба заранее не будут знать о ее источнике). Одно выходило из другого. На этот счет есть много исследований. Но я сейчас излагаю главную мифологемную концепцию христианства: то, что оно вообще сделало в сознании людей, что оно принесло в языческую ойкумену, когда уже сложились Евангелия и когда христианская мысль начала подбирать под себя все нехристианское, что было вокруг.

Так вот: что произошло в результате слияния человеческого и Божественного начал в фигуре Христа? Произошло следующее. Теперь тьма, разлитая и укоренившаяся в людях – тупость, жадность, ненависть, страх – все то, что противостояло Божественному – в своих попытках противостоять Божественности Христа, не могла не противостоять также Его земному началу, ведь Он был Сын Человеческий. А противостоя его человечности, она никак не могла не противостоять его Божественности, ведь Он был также и Сыном Божьим. В этом факте и заключено главное средство, с помощью которого была достигнута цель. Какая? Искупление Христом человеческих грехов актом своего распятия. Тьма не потерпела света, она решила его исторгнуть из себя, но в этом страстном и нетерпеливом желании она как-то не успела сообразить, чем это для нее чревато. Есть даже апокрифы, где об этом говорится: например, о брани между адом и дьяволом по этому поводу, где ад обвиняет дьявола9. Что же наделал дьявол? А вот что: исторгнув Божественный свет из среды человеческой руками иудеев, он, не учтя того, что этот свет уже был полностью соединен с человеческой природой в фигуре Христа, сделал конфликт между людьми именно конфликтом внутри человеков. Это перестало быть конфликтом между человеческим стадом, с одной стороны, и Божественным светом, с другой. Получилось так, что плохие люди взяли и сделали плохо хорошему человеку. Но – что важно: они сделали плохо именно человеку. И Он именно своим человеческим началом пострадал на кресте, принял это зло на себя.

Господь, сидящий на небесах, на престоле, никак не может пострадать от того, что люди натворили там, внизу. Он может на них прогневаться, наказать их, как следует, но пострадать сам лично Он не может. По крайней мере, в человеческом понимании этого слова. Иное дело, когда Господь становится человеком. Когда читаешь Евангелие, складывается удивительное ощущение: как будто какой-то космический посланец пришел сюда, который человеком по своей природе, по своей сути не является, но Он пришел из космоса именно как посланник, и здесь, обретаясь среди людей, Он смог их полюбить. Господь уже не просто требовал от людей послушания, Он их именно полюбил. Полюбил через свое воплощение во Христе. Итак, самое главное в том, что произошло – это предание Христа на распятие в Его человеческом облике, в Его человеческом теле. Чем было предание Христа на казнь? В этом акте сконцентрировалось все зло. В Евангелии это хорошо отражено в едином порыве иудеев: «И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27.25). Эти строки были главным аргументом, на который опирались церкви – раньше католическая, теперь только православная, – называя иудеев христопродавцами и противопоставляя тем самым иудаизм христианству. Все темное, что в исступленном сатанинском экстазе выплеснуло свою ненависть на Христа, ополчилось не на некий абстрактный свет, не на изображение Господа, не на Заветы Его, а именно на конкретного человека, которого они захотели распять; и поскольку все это происходило внутри человечества, то один из людей (вот что сотворило соединение человеческого и Божественного!) – не Бог, а один из людей – взял на себя грехи всех остальных. И теперь если Господь – представим себе – захочет человечество наказать за все непотребства, стерев его с лица земли, то Христос встанет и скажет: «Как же так, Отче наш? Один же человек был, который сохранил эту чистоту и все на себя принял!»

Д: Так ведь Господь не меньше, чем ради десяти готов был простить…

А: Ты соотноси количество с качеством. Христос, я думаю, один не меньше сотни праведников стоил, а Авраам свой обратный отсчет только с пятидесяти начал.

Д: Так ведь это сам Бог и был? Сам Бог воплотился и искупил.

А: Да, воплотился и искупил всю нашу глупость, темноту и невежество, всю нашу глубокую бессознательность.

Д: А что мы тогда, если мы не есть Бог?

А: Здесь надо человечество рассматривать как некое единое целое. Что значит – «что мы тогда, если не Бог»?

Д: Ведь все, что Бог создал, это Он и есть.

А: Ну, нет. Как это: «Все, что Бог создал, это Он и есть»? Бог и Люцифера создал.

Д: Значит, и он Его часть.

А: Нет, все-таки Бог не часть Люцифера.

Д: Нет, наоборот.

А: Ну, если наоборот, то может быть. Только, видишь ли, это та часть, которая в своем свободном волеизъявлении от чести быть Его частью отпала, захотела быть чем-то самостоятельным.

Д: Но у нее же это не получилось?

А: Считают, что получилось. Не быть Его частью ему, конечно, не удалось. Но у него получилось другое: он был одной Его частью, а стал совсем другой. И вовсе не той, какой он рассчитывал стать.

Д: Значит, нет никакой свободы у него?

А: Не стало. Была, да сплыла. Давайте продолжим. Что получилось? Христос не просто обличил тьму, рассеянную в человеках; самый главный дар, на который было направлено снисхождение Духа Святого, и самое важное, что Он сделал (Христос по большей части воевал ведь не с людьми), было направлено на нижние слои мироздания. Он, если можно так выразиться, их «переиграл». И вся Его земная жизнь была посвящена по большому счету именно этому. Как Он это сделал? Благодаря соединению Божественного и человеческого начал Христос смог попасть туда, куда до этого Господь проникнуть не мог. Это очень интересный момент. Есть такая фраза: «Бог не ведает зла». Слово «не ведает» здесь не означает, что Он ничего о нем не знает.

В: Не причастен?

А: Да, не причастен. Зло от Него не исходит.

Д: Вот ты сказал, что Христос попал туда, куда Бог не мог проникнуть. Но как Бог не мог куда-то проникнуть, если Им проникнуто все, Саш? Я ничего не понимаю.

А: Он пронизывает все, а вот Им проникнуто далеко не все.

Д: Почему же Он не может куда-то проникнуть, если Он пронизывает все?

А: Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. У человека, который хочет покончить жизнь самоубийством, мысли чернее ночи. А где Господь, там свет, ясность и понимание. Почему Он не проникнет в мысли этого человека? Почему дает ему возможность совершить тяжкий грех?

Д: Он уже наделил его свободой воли.

А: И…? Вмешиваться Он уже не может.

Д: Сам себя ограничил. Получается, Господь намного честнее, чем все мы. Мы дали слово – взяли. А Он свое обратно не берет.

А: Господь, будучи светом, не имел права вторгнуться в то царство тьмы, которое суммой своих свободных, но отвернувшихся от Него воль создали те или иные существа, (потому что ими могут быть не только люди, но и духи) – царство, называемое адом, или преисподней. Оно было создано как тьма, которая есть свободно изъявленное отрицание света, и поэтому свету туда проникать было нельзя – именно по этому принципу свободы воли. Эта тьма не была чем-то пассивным, как, например, физическая тьма (вы стоите в комнате – темно, нет света; внесешь фонарик – будет свет): она стала началом духовно активным. Ад, преисподняя стремились завлечь в себя как можно больше душ. И именно против этой активности трансцендентного по отношению к человеческому мира, именно против нее был направлен по большому счету приход Христа на землю. Хотя Он воплотился на земле, ходил по земле и имел плоть человека, на самом деле Он воевал в других мирах и с другими мирами – более могущественными, чем жалкий синодик с его жалкими первосвященниками.

Д: Они очень подпитывали нижние миры.

А: Это нижние миры их подпитывали, Даша, а не наоборот. Они были просто пешками, марионетками в большой игре.

Д: Но они же дали свое свободное согласие на это?

А: Насчет свободного согласия – вопрос очень сложный и неоднозначный.

Д: Но у каждого есть выбор.

А: Да. Но не каждый его замечает. Это как с плачем. Блаженны плачущие, ибо обретут надежду, да? И вот приходит этот миг надежды, а кто о нем знает? И мы отказываемся от него, даже не осознав, не заметив, что мы от него отрекаемся. Я могу сказать, что в моей душе, на моей совести таких самоотречений очень много. Еще больше их было в детстве. Пик – это шестой-седьмой-восьмой класс. Вот умри я тогда – попал бы в ад без разговоров. И там бы очень долго оставался. Но каждый раз я отрекался, находясь во тьме тотального невежества.

Д: Ну так свободный ли это был выбор, Саша?

А: Это к вопросу о карме*.

Д: Во тьме тотального невежества – значит автоматически.

А: Да. И в то же время в силу неосознанности этих отречений у меня – каким бы испорченным, каким бы безнадежным материалистом я ни был на момент выхода из созданного моей предыдущей кармой хаоса – тем не менее, оставалась возможность выбраться из этой пучины без того глубочайшего покаяния, которое переворачивает душу, просто за счет духовной внутренней работы. И родители, и ребенок создают этот общий невроз – а он общий и для родителей, и для детей (и поэтому его иначе называют родовой кармой), и потом каждый из них должен как-то из него выбираться. Родителям как передающему каналу выбраться из этого невроза будет несравненно тяжелее, чем ребенку, потому что ребенок – жертва. Ему, будучи жертвой, достаточно просто осознать, что происходило. А от родителя требуется пройти через процедуру глубокого покаяния, которую ребенку проходить не нужно.

Д: Смирение гордыни родителя…

А: Поэтому относитесь к своим родителям снисходительно и сострадательно. Им намного тяжелее, чем вам как ребенку своих родителей.

Итак, ад хотел, чтобы каждый человек попал после смерти туда. И у него была возможность это сделать, искусно используя человеческие бессознательность, невежество, страсти и прочее; и он, в алчном исступлении потеряв уже всякий рассудок, жадно сгребал в себя все, что умирало на земле. И все праведники томились там, за исключением нескольких человек.

Дальше происходит следующее: Христос, будучи человеком, спускается после смерти в ад вслед за всеми остальными людьми. Вот здесь самый большой просчет инфернальных сил и обнаружился. Само по себе Божественное начало в ад спуститься никак не могло. Человеческое начало, спускающееся в ад, было ему не страшно, а вот Божественное начало, прикрепленное к человеческому… Понимаете? Не пропустить-то нельзя…

М: Это же просто диверсия получилась!

А: Вот так Он туда и прошел через смерть на кресте. Не меняя, казалось бы, правил игры… С человеческой точки зрения одно восприятие: Он предал себя на распятие. Произошел акт капитуляции, и вследствие величайшей глубины и чистоты этой капитуляции Воскресение произошло не только на психологическом уровне, как у обычных людей, но даже и на физическом, по герметическому принципу10: чем дальше вверх, тем глубже вниз. А если посмотреть с точки зрения трансцендентных сил, то картина получается совсем другая.

В: И что произошло, когда Он спустился в ад?

М: Троянский конь!

А: Врата адовы взломал (есть целая серия икон на эту тему – см. рис. 12) и всех выпустил.

Д, В: Он всех выпустил или только праведников?

А: У кого грехи были тяжкие, тех не выпустил, хотя… В рассказе Кондратьева «Пирифой»11 главный герой со своим другом пошли похитить Персефону у Аида, да там и остались. И дальше описывается изнутри, как приходит Христос, взламывает врата, и опустошает ад фундаментально.

Д: Немало, значит, там томилось хороших людей.

А: У древних греков потустороннее пребывание описывается как достаточно безрадостное. Там были Елисейские острова для очень избранного и узкого круга героев, куда попадали считанные единицы за всю историю Эллады – двух рук хватит, чтобы перечислить всех по пальцам, а все остальные (Тезеи, Энеи, Одиссеи) томились в Аиде.

Д: Описание Аида очень напоминает описание бардо*.

А: И даже не бардо, а скорее астрала, где обитают эго-скорлупки людей, когда их души уже давным-давно воплотились. Надо сказать, что у древних греков идея метемпсихоза, переселения душ, была очень развита. Ее проповедовал в том числе и Пифагор. Теперь стало яснее, почему Христос своим распятием искупил все человеческие грехи?

Д: Теперь – да.

А: Священнослужители этого почему-то не разъясняют, и откровенно говоря, я так и не смог найти этому объяснение.

Подведем итог.

Да будет воля Твоя на земле, как на небе (Мф. 6.10).

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мф. 5.5).

Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф.26.38–39).

Вот это не как Я, но как Ты. Именно это «как Ты» и есть победа и преобладание воли Божественной над волей человеческой в самом человеке и с его добровольного согласия, это и есть не что иное, как кротость в своей сути, в самой своей основе. Кроткие наследуют землю не в каком-то иудаистско-материалистическом смысле, а именно потому, что воля Господня с пришествием Царствия сюда станет такой же непоколебимой, какой она является на небе. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», да приидет, да снизойдет оттуда Царствие Твое сюда и воплотится здесь в виде соединения Божественной и человеческой воль в результате окончательной победы Божественной воли над человеческой, эговой. И когда эта победа произойдет, то Царство Небесное придет и на землю. Тогда кроткие эту землю и наследуют. Отдав себя на распятие, Христос явил нам образец кротости, одновременно с этим дав ключ к пониманию ее природы. Кроткие – это не просто «те, которые совершенно не гневаются», как у Феофилакта, кроткие – это те, кто, подобно Христу, ставят волю Бога Отца превыше своей, тем самым служа проводниками прихода Царствия Небесного на землю. Стало быть, унаследуют они не нынешнюю, погрязшую в грехе землю, а ту, будущую, на которую через них же Царство Божие и придет.

У: Да… Как красиво, глубоко и завершенно в своей сути…

А: Не могу не согласиться. Но, конечно, главное открытие, которое следует из понимания кротости как «упования на волю Божию», – это отношение к ней, кротости, как к наиважнейшему элементу внутренней алхимии христианского «внутреннего делания». В таком случает кротость – это готовность стать «сосудом для воли Божией», борьба и преодоление с помощью этой кротости своей земной, эговой воли и, в конечном счете, – преображение себя в жителя Царствия Небесного, а через это – его снисхождение на преображенную внутренним преображением человека Землю, что тем самым отсылает нас к грядущим постапокалиптическим судьбам мира и конечному торжеству Царства Божия на Земле. Видите, как много следует из простой, казалось бы, фразы: «Блаженны кроткие, ибо они наследую землю»? И кроткие оказались вовсе не так уж просты, и земля, ими унаследованная, – вовсе не наша нынешняя грешная землица.

А: Знаете, какая наша основная проблема как христиан? Почему мы так часто обращаемся к Востоку? Причина во многом заключается в том, что христианские истины повторялись слишком часто и бездумно, они затерлись и превратились в набор банальностей. Они давно перестали быть тем, чем должны быть по определению. Помните, как переводится слово «Евангелие»?

Д: Благая весть.

А: Они перестали быть откровением. Сейчас нам даже трудно представить, какое потрясающее, прямо-таки ошарашивающее впечатление производили евангельские слова в их первозданной свежести, не будучи покрытыми вековой пылью, как сейчас. Увы, те времена, когда Евангелие Благой вестью входило прямо в сердца слушателей, давно миновали. Чтобы убедиться в этом, достаточно войти в церковь в тот момент службы, когда там зачитывают эти самые «Блаженства»: и голос чтеца, как правило, заунывно-равнодушный, и у прихожан, пришедших на службу, вид по большей части неподдельно скучающий, как будто читают не Евангелие, а материалы XXV съезда КПСС.

Д: Мне иногда кажется, что церковь живет сама по себе, а христианство как учение – это что-то отдельное.

А: Это вовсе не означает, что церковь не делала ничего хорошего на протяжении всей истории. Ее заслуг не надо умалять, они неоспоримы. Ее роль в истории нашего отечества, формировании государства и национальной идеи, ее в высшей степени благотворное влияние на умы и нравственность русского общества трудно переоценить. Но это не означает, что проблем нет. Более того, во многом они осознавались и внутри тела церкви. Среди православных старцев есть такие пророчества – в XVIII веке они были особенно сильны – что церковь последних дней уйдет в крипту, станет тайной организацией единичных верующих, как это было в Советском Союзе, а официальная церковь полностью будет прибежищем сатаны. Конечно, надо смиряться, но и лгать себе тоже будет неправильно.

В буддизме все как-то здоровее. Там все очень конкретно: если человек является ламой, он должен не только проводить религиозные обряды, но и передавать духовные практики, и делать это так, чтобы люди росли, преодолевали свои духовные недуги, первый и главный среди которых – материалистическое восприятие мира.

6 Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Д: Здесь речь идет о том, что по-настоящему могут насытиться только те, кто жаждет именно правды, а не чего-то другого, потому что любая жажда здешняя, земная, материальная у людей никогда не утоляется. Нельзя наесться впрок, нельзя напиться впрок, нельзя запастись богатством, потому что чем богаче человек, тем больше ему хочется. Любая материальная жажда неутолима. Она бесконечна, как пропасть – требует, требует и требует.

А: А правдой можно насытиться, да?

Д: Истина, когда она постигается до конца… Человек попадает в такое состояние, когда у него эта жажда в конце концов исчерпывается. Он насыщается изнутри – не как в бездонную пропасть, и в этом наполненном состоянии остается. Он приходит к блаженству наполненности.

М: Мне кажется, еще очень важно, что понимается под правдой, какое состояние. Даша определила процесс. Но какую правду ищет этот человек, в чем она заключается? Часто за искомой правдой скрывается лицемерие, желание выделиться перед другими. Тогда это ложь. В искренних поисках правды открывается истинное «я» человека, он возвращается к самому себе, и если он в это состояние попадает, если достигает его, то он этой правдой насыщается.

У: Мне кажется, что здесь важны слова «алчущие и жаждущие». Это должен быть постоянный труд души.

А: Алкание и жажда – это труд души или нет?

Д: Стремление…

М: Внутренняя потребность…

В: Меня как-то сбивает слово «правда» здесь, мне всегда казалось, что не «правда», а «истина».

А: Это же перевод, причем двойной: с древнееврейского на греческий и с греческого на русский. Говорят, что Евангелие на арамейском языке очень отличается от того, что мы имеем возможность прочесть. Там сплошная игра слов и смыслов. Иисус говорил афористично, как и Чжуан-Цзы12. Итак…

Д: Я думаю, мы еще находимся в состоянии алчущих и жаждущих.

А: Сильно алкаешь?

Д: Саша, я понимаю, о чем ты говоришь. Наши рассуждения слишком теоретические. В этой жажде, в этом алкании должно быть какое-то сильное чувство. Это не просто беспокойство. Вернее, это беспокойство не должно быть невротическим. Здесь что-то другое. Здесь должна быть боль от ощущения отделенности от самого себя.

А: От правды.

Д: Да, да… Должна быть какая-то устремленность, совершенно неумолимая, но она не должна быть ни страстной, ни беспокойной, ни невротической, она должна быть какой-то другой.

А: Что нужно, чтобы понять, какой она должна быть? Как это сделать? Как к этому приступить? Нужно понять, откуда взялась эта жажда алкания, из чего. Кто они такие, эти «алчущие и жаждущие правды»? Что переживают эти люди? Какой характер носит эта жажда? Ты в начале правильно сказала, что она не похожа на жажду материальных благ. Это хорошо, но этого мало. Хотите глубоко вникнуть – беритесь за самый корень.

М: Надо понять, кто такие алчущие правды.

А: Самое главное в этих словах (ради чего они и были сказаны) – это мысль о том, как трудно в этом мире найти правду. Именно в этом суть и сердцевина этих слов.

У: Как ты это выводишь? От противного? К тому, чего легко достичь, не прилагается такая степень жажды?

А: Как-то ты, Уля, очень витиевато высказываешься.

У: Потому что я не вижу, откуда это идет, откуда ты это берешь?

А: Откровенно говоря, я это взял не из слов Христа, а из жизни. Но ты, Рита, поспешила рассмеяться, потому что из Его слов это тоже следует. Каким образом? А вот каким. На что ты готова ради правды, а, Рита? Есть ли в тебе жажда такой правды, ради которой ты что-то готова отдать?

М: Думаю, это есть в каждом человеке, Саш.

А: Поделишься? Какую правду ты хотела бы узнать и найти?

М: Может быть, я хотела бы, чтобы это состояние возвращения к себе, единства с собой стало для меня не секундным, не просто прикосновением к некому пережитому опыту, а чем-то постоянным. Ради этого можно было бы отдать многое. Опыт говорит, что это возможно, но для этого действительно, надо сделать очень много.

А: А ты знаешь, что для этого нужно сделать?

М: Может быть, не все, но какие-то первые шаги, наверное, знаю.

А: Я тебе расскажу. Так почему же правду найти трудно, и откуда я это взял? Разве для вас это новость, что правду трудно взыскать?

М: Если говорить о жизни, то это не новость, но как это вытекает из данного высказывания?

А: Во-первых, из глаголов.

Д: «Алкать» и «жаждать»?

А: Да. Что означают эти глаголы? Вы как филологи не дадите мне соврать.

Д: Не дадим.

А: Они означают очень сильное желание чего-то, очень сильную жажду. А чего можно хотеть очень сильно?

Д: Чего-то, чего хочется, несмотря ни на что.

А: Может ли что-то легкодоступное вызвать такое сильное желание?

Д: Наверное, нет. Так мы что разбираем – жизненный опыт или Евангелие?

А: Даша, Евангелие без опоры на жизненный опыт разбирали столько раз, что этими книгами доверху завалены все библиотеки. Да и в описаниях жизненного опыта недостатка нет. Что мы разбираем – священный текст или жизненный опыт? Мне нравится парадигма, которую ты предлагаешь. Давайте посмотрим на логику всех разбираемых нами высказываний: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Где «нищие духом» и где – «Царство Небесное»? Это же сплошной чаньский парадокс. Сравните: «Будда есть палочка для подтирки»13. Вы можете себе это представить? Здесь мы везде наталкиваемся на парадоксы. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Плачущий – это тот, кто убит горем и, значит, безутешен. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Как же так? Землю, по логике, должны наследовать наглые, бойкие, те, у кого локти покрепче, кто всех остальных может вытеснить* и своим потомством заселить землю – они, а не кроткие. Везде, в каждой фразе есть такой парадокс. Более того, текст составлен именно так, что этот парадокс и является сутью, зерном каждого высказывания. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Где здесь парадокс? Первый уровень смысла заключен в том, что алчущие и жаждущие правды алчут и жаждут того, чего очень трудно добиться. Но истинный смысл этого высказывания находится дальше и глубже. Где и в чем? Вам непонятно, куда двигаться? Смотрите панорамно, смотрите на алчущих и жаждущих правды. Задайтесь следующим вопросом: много ли людей, которые говорят, что они хотят знать правду?

В: Тех, которые говорят, много.

А: Вот ты, Вероника, все правильно поняла. Тогда продолжи мою мысль, пожалуйста.

В: А тех, кто на самом деле ищет, очень мало.

А: Или тех, кто хочет знать. Человек может правду искать или делать вид, что ищет. Здесь самый интересный момент. Это похоже на «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Если человек плачет искренне, и его эго к этому не подключается, то он не пропустит заветную паузу с последующим переходом в тишину. Нечто похожее заключено и в «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». В этой фразе акцент стоит на слове, которого в тексте нет. Не знаю, как в оригинале, но по смыслу акцент должен стоять на слове «воистину».

У: Я хотела сказать «действительно». «Блаженны воистину алчущие и жаждущие правды» или действительно, потому что слово «воистину» можно понять двояко. Как «Во истину воскрес»: и «на самом деле» воскрес, и во истину, «за истину» воскрес.

М: Да… Многие говорят, но искания там нет.

А: Ты знаешь, бывает такое, что и искание есть. Я вам могу сказать, исходя из своего опыта, что бывает. Эта фраза мне близка как никому – просто в силу моей профессии. Ко мне приходят люди, которые хотят узнать какую-то правду.

В: А когда услышат ее – отворачиваются.

А: И не услышат еще. Когда к ней только приближаются…

М: Саш, смотри: когда они приходят, они ведь хотят знать, а потом они выбирают не знать. Их свободный выбор направляет их в другую сторону. И дальше они уже не хотят.

А: Да. А что это за выбор?

Д: Если бы они лукавили сразу, они бы к тебе и не пришли.

А: Вот тут ты ошибаешься, Даша.

Д: А какой смысл делать вид, что ты хочешь правды?

А: Поза правдолюбца бывает крайне выгодна психологически. И потом ведь человек, не знает, приходя сюда, что он получит здесь ту правду, которая может ему не понравиться.

М: Саш, тогда он не ищет правды. Тогда он пытается играть в правдолюбца – это совсем другой процесс.

Д: И про него нельзя сказать, что он «жаждет» и «алчет». Ведь «жаждет» и «алчет» только тот, кто искренне это делает.

А: В этом процессе есть свои тонкости. И нам нужно привнести их в наши рассуждения. То, что вы сейчас говорите, очень рассудочно. Я даже теряюсь, не знаю, как с этим быть.

М: Саш, мне кажется, что слова «алчущие и жаждущие» и подразумевают «воистину». Я только это хотела заметить.

А: Слово «воистину», действительно, необязательно.

М: Вот и все, а остальное, о чем мы спорим, наверное, бесполезно.

А: Нет-нет, полезно и нужно. Я хочу, чтобы вы поняли эту тонкость. Человек правду ищет всегда – это ему присуще. Это глубоко внутреннее, имманентное, неотделимое от человеческой души ее свойство – поиск и жажда правды. Вот вы говорите о выборе. Как делается выбор? Между чем и чем он делается? И кто делает выбор? Внутренний выбор осуществляется в человеке всегда между одной частью его души, которая хочет одного, и другой частью его души, которая хочет совсем другого. Поэтому, когда человек принимает позу правдолюбца, это не значит, что он стопроцентный лицемер. Он хочет знать правду, все равно, даже просто принимая позу. Но когда эта правда начинает к нему приближаться, его эго начинает испытывать страх. В каждом из этих высказываний заключен не просто парадокс, или, если угодно, не только парадокс. В каждом из них заключена идея капитуляции, та глобальная идея, которую Христос так же глобально продемонстрировал на кресте. С «плачущими» это было отчетливо ясно, и с «нищими духом», и с «кроткими» это тоже так. В «алчущих и жаждущих правды» эта идея также заключена, и нам нужно ее увидеть.

Д: Ты имеешь в виду, что человек должен быть готов отдать все, все потерять, если такова будет цена?

А: Главное – потерять свое эго.

У: Не та правда, которая удобна тебе, а та правда, которая…

Д: Ну, да. «Не как Я хочу, но как Ты».

А: Удобной правды не бывает. Бывает удобная ложь. А правда удобной не бывает никогда, во всяком случае, правда о себе. Где здесь идея капитуляции?

У: То, что мы говорим, – это недо-то?

А: Чуть-чуть не дотягивает: то, но недо-. Где здесь момент капитуляции?

Д: В отказе от всего ради правды.

А: Да. Я хочу, чтобы вы увидели этот момент капитуляции. Когда побеждает эго, остается очень сильное неудовлетворение, внутренний раздрай, такая внутренняя взбутетененность, очень сильная дисгармония. Что делает человек, когда это неудовольствие проступает? Он начинает убеждать себя, что то, что он сделал, – правильно. Чем сильнее взбутетененность, тем сильней он себя в этом убеждает. И в то же время, если алкание правды искренне, истинно, если, дойдя до конца, человек все же сделает выбор в пользу принятия истины, то, пройдя через тяжелейший момент признания собственной неправоты, в конце концов человеческая душа вновь обретает мир и покой в гармонии с самой собой. Этот момент нельзя недооценивать: принять, увидеть правду порой невероятно трудно; трудно именно потому, что не хочется проходить через тяжелейший момент капитуляции, который для эго – без преувеличения – подобен смерти. Видите, какой парадокс?

Вожделеешь то, что труднодостижимо. И в то же время – когда приближаешься к заветной цели, вдруг выясняется, что страшно и уже не хочется. Это один момент. А другой момент – это что именно трудно. Трудность заключается в том, что на первый взгляд, правда может казаться недостижимой. Это очень важная точка. Сомнения могут подступить на любом отрезке пути: в начале, в середине, в самом конце – «мне не дойти, не достичь, я не доживу до того блаженного момента, когда правда наконец-то накроет меня с головой». И эта точка – тоже момент преодоления, момент капитуляции: несмотря ни на что не отчаиваться, а все равно искать и алкать эту правду. Здесь очень много тонкостей и нюансов, связанных с капитуляцией. Вспомните притчу Раджниша – о человеке, который хотел узнать, что такое медитация.

Один человек долго искал Учителя, который мог бы научить его медитации, и кто-то однажды сказал ему, что где-то в далеких горах есть Мастер, который владеет этим искусством. Он пошел туда – через горы, перевалы, пики и ущелья. Он шел очень долго, в дороге весь истрепался, устал, перенес много тяжелых испытаний. Но в конце концов нашел ту долину, о которой ему рассказывали. Когда он спустился в нее, то увидел хижину и понял, что это хижина того самого отшельника и что сейчас он узнает, что такое медитация. Он вошел в хижину. Она была пуста. Он посмотрел на топчанчик, понял, что здесь уже давным-давно никто не живет и что этот Мастер умер. И теперь он никогда не узнает, что такое медитация. Он вышел, совершенно обессиленный, лег на траву и сказал: «Я отказываюсь. Я отказываюсь узнать, что такое медитация. Видимо, мне не дано». И так он лежал, раскинув руки и ноги: под ним шелестела травка, рядом журчал ручеек, в небе плыли облака. Внезапно на него упала тень. Он открыл глаза и увидел величественного старца с белоснежной бородой и с посохом в руке. «Ну что, мальчик», – спросил он, хотя тот был зрелым мужчиной, – «ты хочешь меня о чем-то спросить?» «Нет», – ответил человек, – «я ни о чем не хочу тебя спрашивать». Старик громогласно расхохотался и спросил: «Ну что, теперь ты понял, что такое медитация?» «Да», – сказал он, – «я понял, что такое медитация».

Это к вопросу о трудности достижения правды. Пусть этот рассказ о медитации – можно подставить слово «правда» вместо «медитация» – и все сразу станет ясно. Если правду нам не просто преподносят, а мы сами к ней идем, то тогда мы подходим к ней через такие кризисы. Кризисы в процессе познания истины бывают разные. Бывает и так, что мы начинаем метаться и упираться, как бычок на веревочке, за которую кто-то тянет.

Несмотря на то, что такие кризисы могут иметь различные причины: сомнение, сопротивление бессознательного, малодушие и т. д. – сила их напряжения примерно одинакова. А значит, одинакова и сила последующей капитуляции. И когда она наступает – вот он, момент посвящения. Вы почувствовали, насколько этот человек в притче был умиротворен и расслаблен, ощутили то состояние глубокого покоя, в котором он находился? Потому что он насытился. Эта насыщенность по энергетике ближе к насыщенности сексуального характера, чем пищевого. Понимаете, о чем это высказывание? О том, что как бы далеко от нас ни казалась правда, она на самом деле гораздо ближе, чем нам кажется. Так же, как Бог – каким бы далеким Он ни казался в минуты наших жизненных испытаний, на самом деле, Он к нам намного ближе, чем мы думаем.

Хочу предложить вам вернуться к началу нашего рассуждения. Прежде всего зададимся вопросом, почему везде употреблено слово «блаженны»? Почему именно это слово? И что оно означает? Обыденное значение слова «блаженные» прямо противоположно тому, в котором употребляет его Иисус в Нагорной проповеди. В обычной жизни блаженные – это «те, кто испытывают блаженство» – это однокоренные слова. Еще одно значение слова «блаженный» – «тот, кто живет, как в наркотическом дурмане, не замечая суровой реальности, без контакта с ней» – явно возникло в результате реакции на непонимание проповеди Христа – как Его слов в Нагорной проповеди, так и в самом широком смысле.

И действительно, как может человек испытывать блаженство, если его гонят, травят, клевещут на него, а он сам при этом алчет, жаждет, плачет и т. д.? Ну конечно, только если он ненормальный! Это ясно любому, а уж здравому смыслу – в первую голову. Но мы с вами не здравомыслящие люди, и поэтому нам ничего не ясно.

Итак, зададимся же и мы этим банально-здравомыслящим вопросом: как, каким образом возможны блаженства, перечисляемые Иисусом? На первый взгляд кажется, что блаженство это либо невозможно, либо, на худой конец, является не более чем обещанием грядущего блаженства. Однако из текста этого не следует, в самом тексте «блаженны» читается как «те, кто блаженны здесь и сейчас». Как это возможно?

Это возможно только в одной ситуации: когда блаженные еще не знают, что они блаженны, и поэтому блаженны они, не ведая того.

Итак, почему «блаженны алчущие и жаждущие правды»? Давайте попробуем увидеть их состояние. Для этого нам придется опять идти от противного. Кто такие те, кто не алчет и не жаждет правды? В чем кардинальное отличие одних от других?

Самое поразительное заключается в том, что хотя мы можем и не знать правды, в глубине души все всегда знают, хотят они ее узнать или не хотят – третьего не дано. И если для незнания правды человеку не надо предпринимать никаких усилий, то вот для того, чтобы скрыть от себя факт нежелания к ней стремиться, определенные усилия все же нужны. И надо сказать – немалые. Направляются же они на то, чтобы, насколько возможно, оборвать все связи с той самой глубиной, которая внутри нас все знает. И именно в результате этого целенаправленного усилия, (довольно мощного, кстати, и энергозатратного для психофизики) люди начинают врать себе и другим, а вовсе не потому, что они не знают правды. Правды не знают и те, кто к ней стремится, только вот не знают они ее по-другому – вот в чем тонкость.

Теперь можно вернуться к алчущим правды. Как видим, чтобы даже просто не знать правды, нужна в определенной мере активная позиция, по крайней мере, для тех, у кого душа обладает какой-то глубиной. Ну, если она уже утрачена, тогда да – никаких проблем – «живи себе нормальненько, есть повод веселиться»: с растений, и правда, спрос невелик. Иное дело, если душа все-таки взалкала правды. Уже сам факт этого алкания подразумевает, во-первых, признание того, что ищущий правды ее не знает, во-вторых, его нежелание в этом прозябать, – причем сила этого нежелания должна быть такой, чтобы – в-третьих, возникла готовность идти на любые жертвы ради пока еще неведомой правды неизвестной ценности. Именно эта готовность, составляющая основу и ядро алкания правды, лишает личность ее обычного животного эгоизма и привносит в ее структуру мощную струю того внутреннего благородства, которое только и делает человека человеком.

Мы видим, что жажда правды, в отличие от обычного житейского желания, инициирует разворачивание сложного внутреннего процесса, который мы по праву можем назвать алхимической переплавкой. Суть ее состоит в следующем. Подлинная правда находится в той самой глубине души, которой, как вы понимаете, хорошо известно, хотим мы знать эту правду или нет. И даже еще глубже: в той точке, где встречается человеческое и Божественное. И чтобы «насытиться» правдой, наполниться ей, надо впустить в себя стоящее за ней Божественное начало. А впустить – значит, вместить, а вместить – значит, сжечь все то слабое, человеческое, что доселе там находилось. Вот тут и наступает момент истины для взалкавших правды, и это не каламбур. Это значит, что правда всегда по определению, не совместима с нашим обычным, греховным человеческим началом. А из этого следует, что когда наша жажда правды, воплотившись, призовет к себе эту самую правду, то перед алчущими встанет очень непростой и нелегкий выбор – впустить в себя эту Божественную правду или… сохранить свое человеческое «я». Чем определится исход этого выбора? Только искренностью алкания – больше ничем.

Несколько выводов. Во-первых, истинно «алчущие и жаждущие правды» обязательно насытятся. Не насытятся только те, кто алкал «понарошку», для видимости, а на самом деле не был готов ничем жертвовать. Увы, таких – большинство, и знайте, что все их сокрушения по поводу недоступности правды гроша ломаного не стоят. Во-вторых, становится понятным, что само состояние «алкания» обладает самостоятельной ценностью, ибо ведет к лишению привычных эгоцентрических ориентиров, развитию децентрализованности в человеке, углублению и взрослению его личности.

И, наконец, в-третьих, то состояние жертвенной готовности, которое охватывает при этом человека, есть самое ценное во всем этом процессе, оно даже ценнее в глазах Бога, чем само достижение правды. И вот это-то состояние и есть не что иное, как то самое искомое нами блаженство. А теперь вернемся в начало нашего рассуждения. Смотрите, что получается. Если блаженство – это состояние жертвенной готовности, тогда – да, «блаженны алчущие и жаждущие правды», причем прямо здесь и сейчас, в своем алкании. С другой стороны, «ибо насытятся» – тоже верно, но теперь оно верно иначе: не просто потому, что когда-то, наконец, наступит искомое насыщение, а потому, что жажда правды только тогда и есть блаженство, когда градус ее искренности настолько высок, что не может не привести к насыщению, то есть к обретению этой самой правды. Посмотрите, насколько все стало тоньше и поменялось местами. И, наконец, изменилось само понятие блаженства: как сильно оно отличается от обычного наслаждения удовольствиями, насколько Иисусово блаженство тоньше, выше, пронзительнее, чем то, к чему стремится обыденное сознание. Такова истинная духовность, и христианство – не единственная традиция, позволяющая к ней прикоснуться.

У: Как интересно раскручивается смысл – один из другого.

7 Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

А: Такая же простая фраза, как и все предыдущие. Ваше мнение по этому поводу? Д: Здесь, наверное, милость как сострадание?

М: Со-страдание – причастность к страданиям другого.

Д: Мне кажется, что настоящее сострадание включает в себя эту самую капитуляцию.

А: Ну, конечно, включает. А в чем она заключается?

Д: В способности понять страдания другого человека, не просто пожалеть со стороны, а почувствовать и понять.

У: И, мне кажется, еще – не навязать свой опыт, свои проекции.

А: На эту тему в самом Евангелии есть притча (Иоан. 8.3—11).

Д: Про грешницу?

А: Да. Любимая притча дзенских мастеров, после прочтения которой они утверждали, что Иисус был просветленным. Вы представьте себе эту ситуацию! На картине Поленова «Иисус и грешница» очень хорошо переданы выражения лиц фарисеев: их и лицами-то трудно назвать… И вот они ждут, когда Учитель допустит малейшую ошибку, чтобы радостно на него наброситься – со свистом, руганью, улюлюканьем, а то и побить палками.

Д: Им и до грешницы нет никакого дела.

А: Эта нравственная порочность настолько сильна, и это лицемерие… А помните, как заканчивается притча? Иисус говорит грешнице, что не осуждает ее. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». В этой фразе заключена центральная идея всей христианской религии.

У: Тут ведь и «не судите да не судимы будете»… (Мф.7.1)

А: Вам непонятно, как дальше двигаться? Найдите антоним к слову «милостивый» и разберите его смысл и что происходит в этом случае. Сразу все встанет на свои места.

У: Антоним? Жестокосердный…

М: Очень эговый.

Д: У такого человека даже в жалости, как это ни удивительно, присутствует момент самоутверждения.

А: Да. На языке психоанализа это называется инвазия архетипа тени14. Продолжайте, вы сейчас рассуждаете в нужном направлении. Так какие они, неблаженные? И почему?

М, Д, В: Осуждающие.

А: Да. Ибо будут осуждены. Все правильно. Возьмите эти слова, посмотрите на них: «осуждены, осуждающие»…

М: Человек осуждающий… мы, как правило, в других людях осуждаем то, чего не принимаем в себе. Милостивый человек – это тот, кто прежде всего свои недостатки осознал и принял, главное – принял, а значит – капитулировал. После принятия этих недостатков в себе, проекции, осуждение уже никогда не смогут распространиться на других.

А: Браво, Рита. Мне нечего к этому добавить. Я бы сказал другими словами, но смысл именно такой. Почему милостивые будут помилованы? Не потому, что они просто милостивы. Это неправильный взгляд. Милостивый – это тот, кто милует, а милует – значит, прощает. А прощает – значит, не держит в себе зла. А не держит зла – значит, не продуцирует иллюзорные инфернальные проекции на других как на носителей демонического начала. Демонизация же других – первый шаг к собственной демонизации. Логика этих внутренних процессов прекрасно отражена в народной пословице «с волками жить – по-волчьи выть».

Прошу вас обратить на это особое внимание: милостивый – это тот, кто не держит в себе зла на других. А теперь задумаемся: а можно ли «держать в себе зло», то есть, буквально «быть сосудом, вместилищем зла» как-то иначе? И оказывается, что нет! «Держать зло на других» и просто «быть сосудом, вместилищем зла» – это одно и то же!

Интересно, что язык всегда отражает внутреннюю логику явлений: немилостивый – значит, «злой», в жизни немилостивых людей так и называют – злыми. Другое дело, что между злым человеком и злом в метафизическом, инфернальном смысле никто обычно знака равенства не ставит. А надо бы! Может быть, зла на земле было бы поменьше … А то ведь у нас теперь слово «злой» чуть ли не с «крутой» ассоциируется, особенно у подростков…

Что вкладывает Христос в слова «блаженны милостивые…»? Самое главное, что нам нужно понять, – это кем они будут помилованы, равно как и кем будут осуждены осуждающие. И здесь, в самом важном для этого изречения смысле, существует все та же возможность перевертыша. Потому что большинство людей склонно понимать это так: стоит над нами строгая вышестоящая инстанция, приглядывает и ведет учет всем нашим неправдам, и когда наступит срок – каждому свой – тут нам и выставят счетец по заслугам. А дальше как хочешь, так и пляши – хоть на сковородочке, хоть на угольках, хоть еще как-то…

Возможность перевертыша возникает только в самом глубоком месте, а именно – в месте тождества, совпадения того, кто милостив, и того, кто помилует этого милостивого. К чему мы приходим в этой точке? Ни много, ни мало – к потрясающей адвайте, то есть недуальности, означающей неделимость совершаемых поступков и наблюдающей за ними совести. Правильно понять этот тезис можно только в том случае, если в осуждаемых (или не осуждаемых) свойствах ближних, да и дальних наших, мы видим лишь части собственного психического универсума, то есть не отделяем себя от них.

Свои недостатки редко кто видит полностью. До конца – почти никто, только святые. Но неве́дение своих грехов – это только первая линия, отделяющая нас от самих себя, от того, что нашему эго видеть в себе неугодно. Вторая, и главная, линия расщепления проходит там, где мы немилостиво осуждаем других, отказываясь признаваться, даже гипотетически, что мы ничем не лучше. К чему это приводит? Когда мы через осуждение отделяемся от других, мы тем самым окончательно отделяемся от самих себя, а уже отделившись от самих себя, отделяемся и от Бога. Что это значит?

В условиях того метафизического убожества, в котором мы живем на Земле, Бога внутри нас мы можем услышать, в первую очередь, как голос нашей совести, так что по большому счету любое причинение зла ближнему – и воровство, и обман, и грабеж, не говоря об убийстве, – невозможно без игнорирования этого голоса. Кроме того, все вышеперечисленные виды зла можно рассматривать как проявления немилости к ближнему, хотя, конечно, главный смысл немилости – это осуждение и непрощение. Эти вещи взаимосвязаны, и вот каким образом: прежде чем совершить любое другое зло по отношению к ближнему, мы должны его осудить и не простить. Любой злодей обязательно позлорадствует над даже самой невинной и совсем не знакомой ему жертвой (что-то вроде: «Нечего по ночам по подворотням шляться!»), в противном случае (если он ее не осудит), он просто не сможет причинить ей зло. Поэтому осуждение и сопутствующее ему непрощение всегда лежит в основе и служит прочным фундаментом для проявления любой другой немилости. Такое осуждение есть не что иное, как отсутствие совестливого памятования о собственных недостатках, то, что Юнг, как мы уже говорили, назвал «инвазией архетипа тени». Стало быть, осуждение другого, сопровождающееся отречением от совести, создает в человеке иллюзию чувства собственной непогрешимости. И таким образом эго осуществляет свою заветную мечту – ставит себя на место Господа Бога. Ну а дальше совсем просто. Ставя себя на место Бога, эго тем самым замещает Его своей немилостивостью и надменностью, которые затем, когда наступит Судный день, сработают против того, кто всю эту кашу заварил.

Соответственно милостивые, напротив, через памятование собственной греховности и милостивое отношение к греховности в других, сохраняя благодаря этому собственную умаленность, смирение и (что то же самое) неотделенность себя от коллективного бессознательного, преодолевая таким образом искушение собственной исключительности (через которое и впадают в сатанинскую гордыню), хранят в себе милость Божию, которою и будут помилованы.

Другими словами, прощение Господне каждому из нас, без сомнения, будет дано. Вот только принять его сможет далеко не каждый. И для тех, кто привык к тайному наслаждению судить ближнего, будет непомерно тяжело в Судный день узнать о себе всю истинную правду и не предать (по накатанной инерции) такому же осуждению самих себя.

8 Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

А: Это одно из самых глубоких мест не только в перечислении блаженств, но и в Евангелии вообще. Очевидность и простота этих слов обманчивы, так как в них, можно сказать, вкратце изложена телеологическая концепция всей практической стороны христианского вероучения. И в первую очередь имеются в виду такие наиважнейшие ее компоненты, как исповедь и причастие.

Логика столь смелого утверждения вкратце такова: узреть Бога можно, только войдя в Царствие Небесное. А войти в него, собственно, и означает достичь конечной цели всей христианской жизни, ведь «войти в Царствие Небесное» и значит «спастись». А «спасение» в христианском понимании – это и есть то, для чего создавалась христианская религия, недаром одно из важнейших имен Христа – Спаситель.

Становится понятно, почему чистоте сердца в православии уделяется столь пристальное внимание. Уже с первых веков своего существования христианство настойчиво подчеркивало мысль о том, что только нравственное очищение, очищение сердца может дать ту свободу от греха, которая и служит пропуском в Царствие Небесное. С древнейших времен до нас дошло множество притч на эту тему: например, о том, как один авва предложил другому подумать о горнем, о Небесах и в ответ получил предложение подумать о своих грехах как о несравненно более душеполезном занятии; можно вспомнить также знаменитый ответ Господа святому Антонию на все его вопросы о жизни: «Антоний, думай о себе», подразумевавший тот же самый ответ – поразмышлять о своих грехах.

Нам нужно найти внутреннюю связь между сердечной чистотой и возможностью узреть Бога. Для этого я, как всегда, предлагаю оттолкнуться от противного и сначала понять, что такое отсутствие сердечной чистоты. С этой целью было бы весьма полезно взглянуть на список грехов, приведенный святителем Дмитрием митрополитом Ростовским.

1. Празднословие 2. Осуждение 3. Непокорство 4. Гордость 5. Немилосердие 6. Зависть 7. Гнев 8. Оклеветание 9. Невнимание 10. Нерадение о своем спасении 11. Небрежение 12. Беспечность 13. Дерзость 14. Раздражительность 15. Уныние 16. Воздаянием зла за зло 17. Ожесточение 18. Преслушание 19. Роптание 20. Самооправдание 21. Прекословие 22. Своеволие 23. Укорение 24. Злоречие 25. Ложь 26. Смех 27. Соблазн 28. Самолюбие 29. Честолюбие 30. Чревоугодие 31. Излишество в пище и питии 32. Тщеславие 33. Леность 34. Принятие нечистых помыслов 35. Многостяжание 36. Нечистое воззрение 37. Опущение службы Божией по лености и небрежению 38. Рассеянность на молитве церковной и домашней 39. Дело 40. Слово 41. Помышление 42. Зрение 43. Слух 44. Обоняние 45. Вкус 46. Осязание 47. Прочие чувства душевные и телесные.

При внимательном прочтении можно заметить, что весь этот длинный перечень сводится к нескольким основным группам, рассмотрев которые мы сможем ближе подойти к сути этих грехов.

У: В общем, как писал Мопассан, все литературные сюжеты можно свести к десяти (смерть, любовь и т. д.).

А: Да. Празднословие – это, по сути, неприсутствие. Сюда же можно отнести и невнимание, нерадение, беспечность и некоторые другие грехи.

Д: Получается, что все действия, направленные вовне, греховны, так как отвлекают от созерцания.

А: Да. Осуждение, гордость, оклеветание – это отделение себя от другого, а в сущности – проявление дуальности. Непокорство – это потакание эговым страстям, момент эгового превознесения. Сюда же относятся немилосердие, зависть. Гнев – это сужение сознания в эмоциональном спазме. И так далее. Итак, что же такое нечистота сердца? В чем она проявляется?

М: В неприсутствии. Отделении себя от других. Суженности сознания, эговости.

А: В материальной ориентации. В посюсторонней системе ценностей.

М: Овнешненности.

А: Из которых вполне логично вытекают слабость и зависимость. Всю христианскую классификацию грехов можно свести к тому, что мы сейчас перечислили.

У: Ты говорил, что грех – это сознательная установка на бессознательное.

В: Греческий философ Яннарас сказал, что грех – это экзистенциальная неудача.

А: Грех – это использование высших уровней нашего естества для достижения низших целей. Например, использование интеллекта для удовлетворения страстей. Что такое нечистота сердца? Что у нас получится, если все это неприсутствие, отделение себя и прочее свести к единому знаменателю? Получится, что сердечная нечистота есть не что иное, как отделенность от глубины собственного сердца.

Д: Все-таки отделенность?

А: И отделенность, и неприсутствие. На самом деле, все грехи можно назвать сложносоставными, ведь уныние, например – это и сужение сознания, и отделение себя, и отсутствие веры в высшие силы, и, как следствие – непонимание того, что все, что ни делается, делается к лучшему. Мы не присутствуем в чем-то потому, что мы себя от этого отделили. А отделили мы себя сами, по собственной воле, по своему выбору, который в таком случае и оборачивается для нас актом грехопадения, чего мы даже не замечаем.

Нет такого человека, который бы в своей жизни не имел хотя бы одного шанса прорваться сквозь пелену собственного невежества и выйти к свету.

Грехопадение всегда происходит по такой схеме: сначала возникает внутреннее колебание – упасть или не упасть. Однако если человек выбирает упасть, то это колебание очень быстро стирается из его памяти. Он не вспоминает о нем до тех пор, пока не возникнет ситуация, в которой он почувствует, что готов к тому, чтобы начать подниматься. Только при этом условии он может вспомнить это колебание. Внутренне оно может переживаться человеком по-разному: как сомнение, как нежелание что-то делать, как печаль, как какая-то пауза. К сыну Мартина Бормана, который стал священником, часто приходили бывшие солдаты рейха. Один из них рассказал, как в Варшаве в 1944 г. его лейтенант дал ему штык-нож, показал на маленькую еврейскую девочку и сказал: «Убей эту тварь!» И солдат это сделал. С тех пор вся его жизнь превратилась в ад. Он не смог себе этого простить. Он говорил, что знает о том, что для искупления этой его вины попасть в ад будет недостаточно. Но тогда почему-то он это сделал: из зависимости, страха перед расстрелом, может быть. Вероятно, если бы была возможность туда вернуться, он выбрал бы расстрел. Это колебание происходит всегда. Если мы выбираем свет, то мы всегда помним это колебание как ярчайший момент нашей жизни, а если выбираем сторону бессознательного, то мы о нем никогда не вспоминаем. И нам кажется, что все как шло, так и идет без пауз и остановок.

М: Этот солдат выбрал сторону тьмы, однако все помнит.

А: Получается, что он ее выбрал частично. В этом смысле пример не вполне удачный. Тем, что он выбрал муки раскаяния, он сделал выбор в пользу света. Если бы он стал каким-нибудь закоренелым подонком, то он бы не вспомнил ни о своих колебаниях, ни об этой девочке. Возможно, этим раскаянием он спасал свою душу, а чтобы раскаяние не превратилось в формальность, он уверял себя, что оно не поможет. Сила колебания, его значимость и судьбоносность очень сильно зависят от того, в каком состоянии, в каком настрое душа подошла к испытанию. Если она до этого уже сделала целый ряд не тех выборов и идет по ступенькам вниз, то, возможно, после этой ступеньки Господь уже не сочтет возможным и нужным ее пребывание на земле.

Знаете, какой существовал на Руси обряд посвящения в черные маги? В полночь адепта приводили в баню, и колдун, который посвящал его, вызывал у него галлюцинацию, создавая образ очень красивой женщины с ребенком на руках, которая печальными, молящими глазами смотрела на адепта. И он должен был ее убить. Если он это делал, то проходил обряд посвящения и становился колдуном, черным магом. Это был образ Богородицы. И адепт убивал таким образом Богородицу, тем самым отрекаясь от нее. То же самое происходило в специальных эсэсовских школах, где каждому будущему солдату рейха давали маленького щенка, с которым он должен был спать, нянчиться, которого должен был вырастить до взрослой собаки, а после этого ему отдавался приказ: убить. Причем не просто убить, а задушить своими собственными руками. Иначе в эсэсовцы не брали. А если смог через это пройти – задушить любимое, родное существо, пожертвовать им ради других целей…

Давайте вернемся к природе сердечной нечистоты. Что такое сердечная нечистота как отделение себя? Момент эгового интереса, моё – значит, на первом месте. Это становится понятнее через определение зла. Для наших целей лучше всего подходит такое: зло – это достижение собственных целей (того, что мы считаем для себя добром) в ущерб интересов других. Это, конечно, ограниченное определение, потому что встает вопрос: что такое интересы других? Интуитивное понимание того, что такое сердечная чистота, всегда присутствует в нас: в глубине души мы всегда знаем, чем является тот или иной наш поступок, то или иное наше слово или движение души. Оно присутствует всегда, и имя ему – совесть. Другое дело, что мы не всегда хотим ориентироваться на это знание, и если по какой-то причине оно нам не выгодно, мы его замалчиваем, игнорируем, уклоняемся от контакта с ним. Если мы очень долго не хотим опираться на наши нравственные ориентиры, они начинают нас покидать. Но когда они уходят, то забирают с собой очень много важных вещей, которые делают нашу душу живой и восприимчивой, например, нашу интуицию. И тогда из души уходит жизнь. Эти тонкие процессы трудно поддаются описанию и определению, но когда такие вещи происходят в жизни, всегда точно понятно, о чем идет речь, когда говорят: «он омертвел», или «из него жизнь уходит». И все это чувствуют и понимают.

Можете ли вы увидеть нечистоту сердца в ее обнаженной таковости. Каким словом это можно определить?

У: Омраченность сознания.

Д: Закрытость какая-то.

А: Трудно назвать это каким-то одним словом: закрытость, одурманенность, обуморенность. Лучше всего, наверное, Уля сказала: омраченность сознания. Погруженность его во мрак. Самая главная черта этой нечистоты – ее внутренняя слабость, неспособность нечистого сердца следовать собственному внутреннему импульсу, собственной внутренней правде. Внешне это может проявляться как сила (как в случае с эсэсовцами), но внутренне – это всегда величайшая слабость.

М: Поскольку омраченность внутренней силой не обладает, то эту силу вкладываем мы, тратя на это всю жизнь.

А: Именно так. Мы отдаем ее, лишая себя этой силы и погружая себя во мрак отчаяния, невежества, лжи, слабости, обмана и т. д. Почувствуйте, как в сердце каждого из нас происходит эта борьба тьмы и света, дьявола и Бога.

Теперь давайте посмотрим, что такое чистота сердца. Чистота – это присутствие, расширенность сознания, чувство единства со всем живым, принятие, способность к капитуляции, способность к выходу за пределы собственной скорлупки. Но следует помнить, что все эти качества, весьма важные сами по себе, являются не более, чем предварительным условием для того, чтобы в сердце поселилось самое главное, для чего оно создано – любовь. Что дает нам чистота? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно понять, что у нас отбирает нечистота сердца. Помимо внутренней силы она отбирает у нас способность к прямому взгляду, и прежде всего – на самих себя: один из наиболее тяжких грехов – это грех самооправдания.

Грех самооправдания – это проявление в наиболее чистом виде такой аберрации, такого искажения реальности, при котором все выглядит наилучшим для этого человека образом. Самооправдание – одна из разновидностей внутренней лжи. Очень близко к нему находится другая ее разновидность – оклеветание, очернение других с целью оправдания себя. Когда человек живет в сердечной нечистоте, то чем больше этой нечистоты, тем больше он утрачивает связь с реальностью. Причем сначала он утрачивает связь с высшей реальностью – из сердца уходит любовь, а потом и с окружающей реальностью вообще, потому что жить, не признавая своих ошибок, не видя своих слабостей, недостатков, невозможно. Человек либо сходит с ума, либо кончает с собой, но в любом случае он утрачивает адекватность. Вся реальность – и внешняя, и внутренняя – подвергается искажению, которое тем сильнее, чем больше мрак и слабость. Все вокруг искажается и становится гротескным. Появляются демонические проекции, все поставлено на службу самооправданию. Самооправдание, в свою очередь, стоит на страже у страха перед капитуляцией, и т. д. Жизнь такого человека превращается в сплошной ад, даже если он уверяет себя и окружающих, что она прекрасна.

В: В таком случае происходит очень сильное ослабление саморефлексии, и человек не ощущает, что он живет в аду.

А: Не ощущает, но очень боится это ощутить, поэтому такие люди очень боятся смерти, интуитивно чувствуя, что смерть обнажит их реальность, расставит все по местам, покажет все так, как есть. И их охватывает безумный страх. Ошибочно они принимают этот страх за страх перед смертью, но на самом деле это не так. Ужас перед тем, что произойдет, настолько велик, что они предпочитают верить, что после смерти ничего не будет. Это, к слову сказать, одна из тайных психологических причин коммунистического атеизма. Это искажение – самое главное следствие нечистоты сердца, которое начинает вертеть причинно-следственное колесо: происходит индукция, самоусиление этой нечистоты, вследствие того, что искажение реальности каждый раз еще больше увеличивает нечистоту: плод и то, что его взрастило, вступают между собой во взаимоусиливающую связь, что в конце концов доводит человека до очень серьезных степеней падения, начиная от омертвления души и заканчивая серьезными клиническими случаями – помешательства, суицида.

Таким образом, мы видим, что аберрация реальности идет изнутри, сначала закрывая человека от собственной чистоты, от собственной сердечной сущности, а затем покрывая мраком всю окружающую реальность: изнутри – наружу. В результате человек оказывается живущим в мире привидений, призраков, проекций, демонических инвазий, надуманных страхов, самооправданий и прочего.

Теперь вернемся в начало и зададимся вопросом: а если человек эту чистоту сердца сохраняет, то что с ним происходит?

М: С ним не происходит всего того, что ты описал.

А: С одной стороны, да. Но с другой стороны, с ним происходит кое-что еще. И самое главное – это то, что внутренняя чистота становится все более прозрачной. Таким образом внутреннее знание того, что правильно, а что неправильно, начинает возрастать, и вместе с ростом внутренней нравственности, внутренних выборов растет и прояснение реальности. Этот процесс разворачивается и через внутреннюю осознанность и через то, что мы начинаем лучше видеть порядок вещей, происходящих снаружи: при увеличении присутствия уменьшается количество автоматизма, количество нерефлексируемых инстинктивных реакций, становятся более понятными собственные душевные движения. Присутствие – мы находимся при сути: больше видим, понимаем, осознаем. С другой стороны, возрастает чувство единства всего, что есть внутри нас, со всеми живыми существами. Мы начинаем ощущать это через усиливающуюся любовь к людям. Мы начинаем чувствовать человека изнутри: чем он живет, что им движет. Когда смотришь на человека сострадательным взглядом, он становится гораздо ближе и понятнее, чем когда смотришь на него взглядом осуждающим. И гораздо лучше начинаешь понимать собственные душевные движения – что откуда исходит, что куда ведет. И, наконец, самое главное – мы приближаемся к тому источнику, который подсказывает нам, что такое добро, что такое зло, что хорошо и что плохо, – когда, в какой момент жизнь ставит нас перед выбором и что нужно выбрать, какой выбор будет правильным. Этот источник, с одной стороны, заглушаемый нашей слабостью и нашими страхами, с другой стороны, усиливающийся и проясняющийся нашим стремлением жить по правде, быть более осознанными, нашим стремлением к единству с другими в правде и в любви – этот источник и есть наш Господь. И когда мы входим в чистоту своего сердца и начинаем ее реализовывать, раскрывая и проявляя заложенные в нас Господом непроявленные возможности, то через это раскрытие в нас входит Бог, и мы через какое-то время начинаем его зреть.

М: Чувствовать?

А: Зреть. Нельзя сказать, что это – чувство или ви́дение, потому что это и чувство, и ви́дение, но на следующем витке эволюции. Это духовное зрение. Оно же и чувство. В древности люди Бога ощущали телесно. Его можно телесно ощутить: если этот контакт есть, то в теле ощущается благость, расслабленность, мы понимаем всем естеством, что мы – Божьи чада, что за нами есть Божественный присмотр. Если же мы не хотим очистить сердце, чтобы впустить туда Бога, то все, что нам остается, – это наслаждаться тем, что мы смогли урвать – если нам милее противоположная фаза этого колеса фортуны.

Д: Фортуны или сансары*?

А: Это практически одно и то же. Если мы считаем, что миром правит хаос и случайность, удача или рок, тогда это колесо фортуны. А если мы понимаем, что все закономерно и одно неизбежно повлечет за собой другое, то тогда это колесо сансары.

В этих словах – «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» – содержатся буквально все основные положения христианства, начиная от его духовной сущности и заканчивая тем образом духовной и религиозной жизни, который христианство нам предлагает. Что я имею в виду? Первое: через раскрытие истинного смысла этих слов мы приходим к тому, что христианский Бог находится в глубине нашего сердца. Второе: центр всей православной церковной жизни сосредоточен вокруг таинства причастия. Что такое причастие, что ему предшествует? – Исповедь, то есть момент очищения сердца.

Д: Капитуляция.

А: Да. Я должен прийти и рассказать обо всех своих слабостях, то есть очистить свое сердце и получить за это прощение. Или не получить. Очистить сердце через покаяние, через исповедь, через капитуляцию, через осмысление всех своих грехов. И только после этого очищения получить доступ к причастию. Причастие – от слова «причастность».

У: Стать частью значит – «объединиться».

А: Объединиться с телом Господа. Через это тело в нас входит дух Господень. Сначала нужно очистить сосуд, а затем наполнить его. «Блаженны чистые сердцем» – исповедь, «ибо они» – причастие – «Бога узрят». В этих словах вся сокровенная суть православной церковной жизни – того, каким образом она устроена и организована. И сокровенная суть православного понятия Божественности как такового.

Таким образом, теперь мы можем для себя, для собственного понимания развернуть слова Христа и произнести их примерно следующим образом: Блаженны жаждущие узреть Бога, ибо через эту жажду их сердца очистятся, а очистившись, они (прямо) в этой чистоте и узрят Бога.

9 Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

А: Идем от противного. Кто не миротворцы?

М: Фанаты, параноики.

А: Перенаправлю вас с примером, чтобы послать в точное смысловое поле. Это больше имеет отношение к сплетникам, интриганам. К тем, кто здесь шепнул, там шепнул – и уже люди настроены друг против друга. Основная суть разжигателя заключается в работе исподтишка.

В: Он выпускает этот яд из себя вовне, и это накручивается по спирали все больше и больше.

А: Да, но самое главное – он получает огромное наслаждение от процесса.

Д: Он подпитывается чужими отрицательными эмоциями.

А: Да. Чем он наслаждается, чем упивается?

Д: Ощущением своей важности?

А: Ощущением своей власти – совершенно верно! Вот самый главный момент. Итак, ваше ви́дение: кто такой миротворец?

Д: «Они будут наречены сынами Божиими»? То есть, как Иисус? Он же был Сын Божий?

А: Да. Если говорить здесь о Сыне Божьем, важно вспомнить вот о чем. В Евангелии есть место, где Петр начал прекословить Иисусу. Помните, как Иисус ему отвечает? Он говорит: «Отойди от Меня, сатана!» (Мф.16.23) То есть те, кто сеют рознь, эти черные семена вражды, они – если выражаться оккультным языком – подвержены инфернальным эманациям, исходящим из нижних слоев мироздания, и именно в силу этого они – сыновья сатаны, потому что они делают то, что угодно сатане, а не потому что они каким-то оккультным образом его сыновья. Петр же был учеником Христа и стал святым, и все-таки Иисус его так назвал. Это было очень сильно, даже в тексте ощущается, что Петр испытал настоящее потрясение. Если трактовать исходя из такого понимания, то тогда сыны Божьи – это те, кто поступают согласно молитве: «Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Миротворцы, таким образом, претворяют Его волю на земле такой же, какова она на небе, то есть никак ее не искажая. «Да будет воля Твоя на земле» такой же неискаженной и первоначальной в чистом сияющем замысле, каковой она присутствует в метафизических небесах. В главе 5, стих 45-ый читаем: «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». 45-ый стих напрямую перекликается с 9-ым – не только тем, что в них упоминаются сыновья Божии, но и – что гораздо важнее – по смыслу. Посмотрите, как тонко устроено Евангелие. Если по-настоящему углубиться, можно над одной главой всю жизнь провести и при этом так и не добраться до самых глубин.

Слова о сынах Божиих – это завершение стиха. А начинать нужно с размышлений о том, какой смысл Иисус вкладывает в слово «миротворцы». Когда мы это отчетливо увидим, то, что миротворец – сын Божий, станет понятно само собой. Тогда это будет правильно выстроенное размышление.

Д: Мне кажется, если исходить из этого, миротворец – это тот, кто своими словами и действиями может душу другого человека привести в состояние мира и покоя, то есть поселить покой в другой душе.

А: Сотворить там мир? Да, верно.

Д: Это вот как бывает: когда мы абсолютно бессознательны, то в присутствии разных людей мы ведем себя по-разному. И когда мы встречаем человека продвинутого, видящего, понимающего, а главное – любящего и принимающего нас, одно его присутствие меняет нас, заставляет нас что-то увидеть и осознать. Таковы миротворцы, мне кажется. Почему они становятся сынами Божьими? Потому что, чтобы увидеть другого человека, надо самому быть очень открытым. Чтобы иметь возможность другому так помочь и поселить мир в его душе, надо самому через многое пройти. Гораздо ближе к Богу надо быть, чтобы другого человека туда привести.

А: Очень хорошо. Но это только половина толкования. Теперь другая половина. Возьмем слово «миротворец» в его более привычном значении: «тот, кто примиряет между собой людей». Я специально говорю, не раскрывая смысла, чтобы вам было с чем поработать. А задача такая: вам нужно эти две половинки соединить в одно целое, увидеть, как они связаны.

Д: Тогда тоже надо идти от противного: почему между людьми возникает вражда? Почему мир нарушается? Это происходит потому, что люди друг друга не видят и не слышат. Каждый живет в своей эговой скорлупке и каждый что-то свое проецирует на другого. Я проецирую на моего визави, он проецирует на меня. В результате мы общаемся не друг с другом, каждый из нас общается со своей проекцией. Мы друг друга не слышим, и в результате мира между нами не может быть априори. Там стена. И что делает миротворец? Он эту стену убирает. А как ее можно убрать? Только одним способом: убрать ее не снаружи, а изнутри. Значит, надо поселить мир в душе одного и поселить мир в душе другого. В результате они сами дорогу друг к другу найдут, потому что освободятся от своих проекций, откроются, и мир возникнет сам собой, прорастет в каждом из них. Он возникнет и внутри, и снаружи, потому что исчезнут проекции.

А: Кто может Дашу дополнить?

М: Мне кажется, Дарья упустила один момент, когда говорила о том, что делает миротворец с проекциями* примиряемых сторон. Прежде всего, он должен лишиться собственных проекций, потому что в противном случае у него ничего не получится.

Д: Он не будет миротворцем.

А: Но он не сможет мирить, то есть работать с чужими проекциями, прежде не убрав свои.

М: Я не сказала, что это одновременный процесс. Я сказала, что Даша пропустила один этап. И этот этап первый.

А: Жизнь без проекций. Очень интересно. Это сразу отсылает нас к предыдущему стиху – «Блаженны чистые сердцем…». Так все стихи соединены между собой. Нищие – плачущие, плачущие – кроткие. Кроткие – алчущие, жаждущие правды. Жаждущие правды – милостивые. Милостивые – чистые сердцем.

Д: А все начинается с «нищие духом».

А: Все начинается с «нищие духом». Как писал Феофилакт – с «сокрушенных». Сокрушение имеет очень большое значение в православии. Валаамские монахи объясняли мне, что в церкви нужно стоять, опустив голову на грудь, на службе нельзя стоять прямо. Телесно это символизирует не что иное, как сокрушение духа, раскаяние.

Надменных людей в Библии называют «жестоковыйные», то есть «имеющие шею, которая не сгибается». Здесь было бы весьма кстати вспомнить, за что каждый из отделов позвоночника отвечает на психологическом уровне. Позвоночник делится на четыре отдела: шейный, грудной, поясничный и крестцовый. Поясничный отдел, например, отвечает за принятие. Когда человек не умеет принимать (себя, другого, ситуацию), у него блокируется или очень сильно, прогибается поясница (см. рис. 1).

Рис. 1. Непринятие

М: Так фотомодели ходят.

А: Да. А почему они так ходят? Именно из-за очень глубокого непринятия. При таком сильном прогибе в пояснице таз меняет положение таким образом, что женщина сексуально как бы закрывается, прячется. И для фотомодели это вполне понятно, потому что они чаще, чем другие женщины, служат предметом сексуального интереса, а часто и домогательства.

Д: А поясница получается выгнутой?

А: Да. Возникает впечатление кокетливого поведения. На самом деле это очень глубокое непринятие. У того, кто на глубинном уровне не принимает самого себя или ситуацию (что в общем, одно и то же), в месте поясницы как правило, есть зажим и болезни: ревматизм, радикулит, остеохондроз и прочее. И наоборот: когда есть принятие таз разворачивается, лордоз в пояснице уменьшается, повышается гибкость тазобедренных суставов. Если учесть, что таз служит вместилищем генитальных органов, момент принятия становится хорошо понятен на сексуальной символике: принятие как раскрытие, в том числе на телесном уровне, как подлинная капитуляция. Однако и на телесном уровне эта метафора выходит далеко за пределы чисто сексуального плана.

Грудной отдел. Интуитивно мы все хорошо знаем, за что он отвечает. Это место, отвечающее за достоинство. Вспомните чиновников Гоголя как иллюстрацию полного его отсутствия (см. рис. 2). Да, в пояснице – принятие себя, а здесь – достоинство.

Рис. 2. Отсутствие достоинства

Д: Связанные между собой вещи.

А: Очень связанные. Проследив взаимодействие грудного и поясничного отделов позвоночника, мы можем выявить практически все проявления патологии эго. Например, достоинство без принятия – получается гордыня (см. рис. 3).

Рис. 3. Гордыня

Д: Жесткая спина получается. Между лопатками образуется блок, который и держит спину прямой, но за счет постоянного напряжения, уравновешивающего, кстати сказать, напряжение в пояснице, связанное с непринятием. В идеале, когда достоинство опирается на принятие, спина остается свободной и гибкой во всех отделах, и грудной отдел просто опирается на поясницу без всякого мышечного напряжения.

А: А если принятие без достоинства – что получается? Человек неагрессивный, миролюбивый, но не умеющий постоять за себя. Таких людей называют беззубыми и бесхребетными.

Д: Аморфность какая-то, опоры нет для стержня.

А: Кто бы мог подумать, что аморфность и гордыня – это прямо противоположные вещи? А ведь так и есть. И, наконец, шейный отдел – отвечает за связь тела и сознания, за связь с нашей самостью, с нашей целостностью. Живя большей частью головой и в голове, мы все время стремимся изолировать себя от остального тела. На телесном уровне это выражается вытянутой либо втянутой шеей.

Д: Вот они – наши шейные позвоночки, наш остеохондроз: компьютерная шея.

А: Ненаполненность, пустословие, суесловие, желание быть хорошим.

Д: Знаете, чтобы увидеть, как это может быть реализовано, надо сходить в Русский музей или в Эрмитаж, посмотреть на портреты русских аристократок. Потрясающе: осанка, лицо – очень хорошие лица – принимающие и спокойные глаза. Никакой надменности и при этом безупречная осанка. И что меня всегда поражает в этих портретах – такое глубокое чувство в этих глазах.

У: Я как-то наблюдала за французом, который смотрел на портрет княгини Юсуповой. Он долго перед ним стоял и все смотрел, смотрел. И оторваться не может, и переварить не получается. Потом он зашел в следующий зал, а там – Жанна Самари. Он – облегченно-восхищенно выдохнул: «Вот это женщина!» Понимаете: он так долго стоял, он честно пытался понять – и никак. А тут – такая легкость, такая киска.

Д: В Эрмитаже была как-то временная выставка портретов членов императорской семьи. Удивительной красоты женщины, императрицы и княжны. И нигде ни следа надменности. Это поразительно, конечно. Все-таки их очень хорошо воспитывали.

У: Если они в Первую мировую войну работали и в госпиталях, и в эшелонах солдатских…

А: На третьем этаже в Эрмитаже выставлены буддистские статуи – там осанки повыразительней, чем у наших аристократок.

Д: Там не только осанки – там собранность всего тела.

М: Правда, надо помнить, что осанкам нашей аристократии очень помогали корсеты.

А: Взгляните на икону Богородицы «Семистрельная» (см. рис. 4). Обратите внимание на сочетание достоинства и принятия, смирения в ее лике. Какой наклон головы… Знаете, почему у нее семь стрел? Это очень важный момент. Это стрелы гнева и агрессии. Здесь Богородица выступает в роли миротворицы.

Рис. 4 Икона Богоматери «Семистрельная»

В: У этой иконы есть второе название: «Умягчение злых сердец».

А: В завершение темы о позвоночнике я хотел бы заметить, что это не просто отвлеченная концепция, научный взгляд. Это рабочая тема, с ней можно и нужно работать.

Возвращаемся к миротворцам. Миротворцы – это как раз и есть чистые сердцем. Посмотрите, здесь от стиха к стиху прослеживается внутренняя связь. Кто такие нищие духом? Те, кто сокрушены, то есть, те, у кого сокрушено, разрушено эго. Если удержаться в этом состоянии (без эго), то откроется Царство Небесное. Но как это сделать – как удержаться, как достичь? Переходы от одного стиха к другому очень тонки. Для того, чтобы из нищеты духовной войти в Царство Небесное, нужно сначала капитулировать, проплакаться, прорыдаться, выйти после плача в ту точку, в которой к нам нисходит утешение, и, утешившись, полностью расстаться с тем ощущением нищеты, которое было в начале. Кротость не случайно стоит на третьем месте, потому что прежде чем стать кротким, надо сначала ощутить себя хуже последнего грешника, потом проплакать это, а только после этого утешиться в кротости. Что дальше? «Блаженны жаждущие и алчущие правды, ибо они насытятся». Только из состояния кротости возможен переход к подлинной жажде правды, потому что до тех пор, пока эта кротость не обретена, жажда правды обременена эговым желанием успеха, достижений, самоутверждений и прочего.

Д: Получается, что это не алкание правды, а алкание каких-то духовных заслуг.

А: В каком смысле?

Д: В том самом, о котором ты говоришь: истинное алкание правды возможно только из состояния полной кротости.

А: Да. Совершенно верно.

Д: Когда ощущаешь себя ниже земли, то только оттуда можно действительно какой-то правды хотеть.

А: И когда они эту правду обретут, в них откроется духовное ви́дение, которое снимает любые проекции, идущие наружу. Посмотрите, как тонко и глубоко связаны между собой части текста. Тут целая программа духовного роста. Не проецировать собственное бессознательное, а вырабатывать это ви́дение. А ви́дение – это единственное, что дает подлинную милостивость, сострадательность. Если его нет, то осуждая других, мы тем самым бессознательно осуждаем себя. А потом, когда наступает Страшный Суд и Владыка смерти смотрит прямо в глаза, это тайное чувство вины предстает перед нами в виде обличителей и обвинителей (тут все одинаково и в православии и в тибетском буддизме). Милостивые же – это те (почему они и будут помилованы), кто, обладая ви́дением, не осуждает ни других, ни – вслед за тем – себя. Это неосуждение позволяет им не испытывать того мучительного чувства вины по отношению к себе, которое не позволяет нам признаваться в собственных грехах и недостатках. Чувство вины может быть очень сильным – вплоть до непереносимого спазма (а этот спазм и есть не что иное, как гордыня). Если же этот спазм отпускает – гордыня утихомиривается, то тогда свои грехи можно узреть – покаяться и капитулировать. Восьмой стих «Блаженны чистые сердцем…» завершает этот процесс, начатый в третьем стихе «Блаженны нищие духом…». Возникает чистота через разотождествление* со своими грехами, поэтому «они Бога узрят». Перед нами не просто набор случайных перечислений – это все стадии одного процесса, глубоко связанные между собой. Мы опять добрались до миротворцев, которые «будут наречены сынами Божьими».

У: Потому что они действуют из чистоты, из бескорыстия, а не из каких-то эговых, корыстолюбивых побуждений.

А: Да. Совершенно верно, Ульяна. То, что ты сказала, это как раз и есть объединение тех двух моментов, о которых рассказывала Дарья. Давайте попробуем прояснить, что Уля объединила. Кто такие миротворцы? Те, кто творят мир в душах людей и между людьми. Посмотрим, каким образом это объединено. Для этого нам нужно прежде всего задаться вопросом: а как творится война?

Война всегда плод проекций, грубых приписываний и искажений реальности. Что делает человек бессознательный? Он своего противника всегда видит хуже, примитивнее, чем он есть на самом деле, он приписывает ему зло, причем в его онтологической сущностности. «Он же подлец, мерзавец, негодяй!» Что стоит за этими словами? Помимо указания на эмоциональную вовлеченность – злобу, непримиримость – они означают также утверждение, что «тот» ведет себя так не в силу страхов, заблуждений или других причин, которые можно оправдать, простить или как-то с этим работать, а в силу внутренней наполненности злом. Противник уже не человек, он – сосуд дьявола, вместилище для его воплощения. Эта проекция очень четко работает на государственном уровне. Она же лежит в основе всех американских боевиков: прежде чем расправиться с главным негодяем, его нужно показать «во всей красе». Вы никогда не задумывались над тем, что при этом происходит? Фигура негодяя всегда демонизируется до такой степени, что мы, испытывая к нему очень сильную неприязнь – до ужаса и отвращения – даем внутреннее разрешение на то, чтобы его уничтожили. Раз ему нет места в человеческом обществе, можно преступить заповедь «не убий». И давление нравственности ослабевает, мы ощущаем наслаждение от того, что мы перестаем себя сдерживать.

Я хочу, чтобы вы увидели тот механизм, который миротворец преодолевает. Проекции – страшная вещь.

Почему мы видим миротворцев только в самом конце, после чистых сердцем? Именно после них. Потому что чистыми сердцем становятся только через узрение всех своих внутренних пороков и их последующее принятие. А принятие возможно только одновременно с прекращением их инфернализации. В результате самоосуждение перестает быть таким страстным. И когда вся эта работа проделана внутри себя, когда сердце очищено, когда спадает с глаз пелена проекций, мы начинаем видеть других. И понимаем, что все люди на самом деле дети Божии, просто запутались, сделали не те выборы, что-то еще не поняли, но по сути каждый из нас внутри самого себя состоит из света, а не из тьмы. Самый главный грех, который совершают разжигатели войны и розни заключается не в том, что они сеют рознь, а в том, что они в своем ви́дении в центр каждого человека помещают тьму. Вот главное. Тогда как миротворцы в сердце каждого человека помещают свет. И уже затем смотрят, где этот свет затемняется. А разжигатель смотрит – и видит! – как в человеке развивается и разворачивается тьма. Прямо противоположное ви́дение. Таковы дети сатаны. Таковы сыны Божии.

На этом стихе заканчивается внутренняя работа и начинается практика снаружи, эманация наружу того, что достигнуто внутри.

У: Как в дза-дзен*. Достичь этого, а потом применить в жизни.

А: Итак, что делают миротворцы? Они ви́дение чистоты, изначального света, из которого состоит человек, начинают привносить во всех окружающих. Как умиротворяют? По-разному. Примиряют человека с самим собой, открывая ему, что свет находится внутри него самого, и одновременно указывая ему на тьму внутри него и тем самым разделяя его с ней, что дает человеку возможность не утонуть в ощущении безнадежной греховности. Примиряют людей между собой, разъясняя каждому, что его первоначальное восприятие на самом деле – это всего лишь проекция. Да вы и сами уже все сказали.

И только теперь мы выходим на подлинное внутреннее понимание окончания 9-го стиха – «будут наречены сынами Божиими». Теперь мы к этому подошли изнутри, а не снаружи. Для того, чтобы быть нареченными сынами Божиими, нужно проделать довольно большую внутреннюю работу. Сначала нужно вступить в Царство Небесное, то есть разотождествиться со своим эго, поставить Божью волю выше своей; это есть упование на Господа. И внутри этого Царствия Небесного мы проходим определенный путь – выходим в точку капитуляции, то есть, утешаемся; в точке капитуляции наследуем землю, то есть возвращаемся на нее; как будто впервые нам открывается реальный взгляд на жизнь, мы насыщаемся правдой; насытившись правдой, становимся милостивы, а не наоборот. Милостивость без знания правды – это потакание и конформизм. Сначала нужно насыщение правдой и только потом милостивость. Если она не насыщена правдой, она во тьме, а, следовательно, искажается так или иначе. Можно искренне сострадать и сочувствовать страждущему, но все равно это будет потакание его эго.

Д: Мне хорошо знакомо это чувство: когда хочешь помочь, а не можешь, потому что чувствуешь преграду.

А: Да. Какую?

Д: Страх и бессилие.

А: Ты не назвала причину, по которой она возникает. Твоя преграда появляется потому, что ты принимаешь эго человека за него самого. А ощущение бессилия возникает вследствие того, что эго помочь невозможно. Не хочет оно, чтобы ему помогали. Человек страдает, а эго – нет. Вот где возникает подмена. Для того, чтобы она не возникла, нужно правильно все расставить по местам, как это сделано в Нагорной проповеди у Иисуса.

Д: То есть обращаться нужно не к эго, а к человеку.

А: Да. Сквозь эго. И не иметь страха перед разрушением эго, не иметь страха перед причинением боли именно эго. А самого человека в то же самое время любить, боготворить, почитать, быть готовым сделать для него все. Для него, но не для его эго. Такая тонкость.

М: Чуть перегнул палку – укрепил эго, чуть не догнул, тому же поспособствовал.

А: Именно поэтому последовательность этапов духовного роста здесь такова: «…их есть Царствие Небесное» – «…они утешатся» – «…они наследуют землю» – «…они насытятся» – «…они помилованы будут» – «…они Бога узрят.» И только после того, как узрят, «они будут наречены сынами Божиими». Посмотрите, какая четкость. Только после того, как внутреннее возрастание, внутренние силы достигли такого уровня, когда уже есть возможность передавать эту наполненность другому, выносить наружу, эманировать ее, только после этого они «будут наречены сынами Божиими». Вот, Даша, можешь теперь сравнить с блаженным Феофилактом – как у него этот девятый стих комментируется.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». «Разумеются не только те, которые сами живут со всеми мирно, но и те, которые примиряют враждующих. Миротворцы суть и те, которые учением обращают к истине врагов Божьих. Таковы суть сыны Божии, ибо единородный сын Божий примирил нас с Богом».

А: Все покивали головой – ни прибавить, ни убавить. Чего не хватает толкованию Феофилакта? Развития, хода мысли. Он очень догматичен. Слова, казалось бы, правильные, но из-за отсутствия внутренней динамики они не наполнены. Не хватает школы. Видимо, архиепископу некогда было заниматься философией.

Я уверен, что Евангелие многократно читалось глубоко и правильно, и гораздо глубже, чем это сейчас пытаемся делать мы. Вся психотехника православия строится на нем, здесь даны основы, которые потом в течение тысячелетий так или иначе развивались. Самый глубокий православный писатель, которого я когда-либо читал, глубина и полет философской мысли которого превосходят всякое воображение, это Максим Исповедник. В православной Византии было целое течение, целая школа исихастов, которые занимались глубинной мистикой через православие: открытие Фаворского света и т. д. Основателем, главой этой школы был святой Григорий Палама – очень глубокий мистик, продвинутый созерцатель.

10 Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

У: Такое впечатление, что эта фраза тоже иррадиирует. Она связана, например, с 3-м стихом: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Окончания стихов совпадают.

А: Да.

У: Соответственно должна быть параллель и между первыми частями. С другой стороны, связь и с 6-м стихом: «Блаженны алчущие и жаждущие правды…»

А: Совершенно верно: идет параллель 10-го стиха с 3-м, 11-го с 4-м, 12-го с 5-м, 13-го с 6-м и т. д. А слова «…ибо их есть Царство Небесное» – это как раз неформальный смысловой указатель на то, что начинается эта параллель. Достигнув 9-го стиха, мысль заканчивает здесь свой полный виток от Царства Небесного к сынам Божьим, от вступления человека в это Царствие до становления его полноправным членом, то есть сыном Божиим. Затем начинается новый виток: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». 10-ый стих имеет связь не только с 3-м, но и с 9-м. Глубина здесь, конечно, потрясающая. Давайте сначала разберем эти слова – так же, как мы разбирали и все предыдущие. А потом станет ясно и все остальное. Почему Царствие Небесное открыто изгнанным за правду?

У: Изгнанные за правду могут быть разными. Есть и такие «изгнанные» которые просто принимают позу оскорбленного самолюбия. Если проводить связь с предыдущим пунктом… Мне кажется, здесь речь идет о тех, кто не видят тьмы в изгоняющих их, потому что не осуждают, не противопоставляются.

М: У меня возникла ассоциация с чаньским афоризмом: «Кто в пути, тот всегда одинок и в опасности». Слова об изгнанных за правду в устах Иисуса кажется мне предвидением его собственной судьбы.

А: Да. Согласен. Фраза, вне всякого сомнения, пророческая.

Д: Я подумала, что силы бессознательного могут иметь к этому отношение. Представьте себе, как общаются обычные люди, которые об этом самом бессознательном ничего не знают: ими руководят или исключительно проекции, или общепринятые правила. Вот оно катится, это колесо, по накатанной колее, и вдруг появляется человек, который начинает говорить правду – князь Мышкин, например. Посмотрите, вокруг него образуется пустота, некоторая дистанция. Он не может интегрироваться в общество так же легко, как всякий другой его член, потому что это общество его в себя не принимает. Напротив, оно пытается его отторгнуть, оттолкнуть от себя – в другом направлении…

М: Но это же не значит, что оно его подталкивает к свету. Наоборот…

Д: Конечно, нет, но таким образом его заставляют искать свой путь. Главное вот в чем: чтобы встать на свой путь, надо испытать ощущение отторгнутости бессознательной массой, ощутить себя изгоем, без всякой поддержки. И это ощущение изгнанности подталкивает к поискам опоры внутри себя Ведь это раздвоение, отторгнутость – все это происходит в нас внутри: когда мы вдруг что-то осознаем, наше бессознательное так же, как и общество вокруг, изгоняет нас из самих себя, придавая тем самым импульс и выталкивая нас к свету. Из своего собственного устроенного мирка мы вдруг оказываемся изгнанными, мы становимся изгоями, потому что те опоры, которые были раньше у нас внутри, рушатся, становятся иллюзией, проекцией, и мы оказываемся в непогоду без крыши надо головой, одинокие, несчастные – даже внутри самих себя. Кстати говоря, это очень перекликается с состоянием нищеты духа – потому что здесь мы тоже падаем ниже всякого возможного предела, оказавшись изгнанным из того, что казалось нам раем.

А: В чем заключается главная ошибка Дашиной интерпретации? Первая ошибка – в том, что Даша привела неудачный пример с князем Мышкиным. Почему? Потому что князь Мышкин – идиот. Как, собственно говоря, роман и называется. Он не понимает, что он делает.

Д: Он не идиот, Саша.

А: А как роман называется?

Д: Это же проекция. Его считают идиотом, но сам он совсем не идиот. Вспомните слова Аглаи, которая говорила, что на самом деле он здесь умнее всех.

М: У него тоже было очень много своих проекций на людей. Он же реальных людей не видел, никого из окружающих не видел в реальности.

Д: Но он видел гораздо больше, чем видели другие. Проекций там было много, но тем не менее он понимал этих людей…

А: Он их чувствовал, но не понимал. А это очень разные вещи, Даша. В Евангелии речь идет о людях, которые понимают, а не просто чувствуют.

Д: Он поэтому и сошел с ума. Но пока роман развивался, он был в здравом уме. Вот переварить то, что произошло, он уже не смог.

А: Он правды не смог переварить. Поэтому он гоним был не за правду. А если он и изгонялся за правду, то только из самого себя, а не из общества.

Д: Но из общества он тоже был гоним.

А: Даша, это ошибка – очень серьезная. Такое некорректное сравнение может привести к серьезным последствиям. Например, к святотатственному отождествлению фигур князя Мышкина и Христа, что, кстати, и было как-то сделано гениальным, вне всякого сомнения, но, увы, плохо кончившим немецким философом Ницще. Он повторил судьбу Мышкина. Как знать – не за это ли святотатство? Поэтому я прошу вас к такого рода сравнениям относиться в высшей степени осторожно, ибо за ними кроется ошибка более серьезная, более сущностная и важная. Чтобы до нее добраться, я приведу вам другой пример: самого Христа, который тоже был изгнан и уж Он точно был изгнан за правду. Не просто изгнан, а убит. Так вот – что предшествовало этому гонению? Что было перед тем, как Его схватили?

Д: Моление о Чаше.

А: Помнишь Его слова?

Д: «Да минует Меня чаша сия»?

А: Да. «…впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Так вот, о чем эти слова? О том, что Он знал, на что Он идет. И выбор свой Он сделал до – до!!! – того, как стал гонимым. Вот самый главный момент. Те, кому открыто Царствие Божие, те, кто стали миротворцами, сынами Божиими и только потом изгнанными за правду, знают, на что идут – в отличие от князя Мышкина, который не знал, на что он идет и что получит. А не знал именно потому, что не ведал правды. Видишь, Даша, в чем ошибка как твоего примера, так и в целом твоей концепции? Выбор этот делается до того, как начинается гонение.

Д: Да… То есть на принципиально другом уровне.

А: Да. Это уже принципиально другой уровень – совершенно верно. Это не значит, что у Мышкина не было возможности стать блаженным и обрести Царствие Небесное. Он мог им стать, но только если бы он принял правду. Своим сумасшествием он эту правду не принял. Он от нее отказался.

Д: Саша, а какой правды он не принял?

А: Правды о том, каковы люди на самом деле. Князь Мышкин в своем базовом изначальном ви́дении был абсолютно прав, видя в людях свет. Но при этом… Первый пункт правильный, а что дальше? Этот изначальный свет нужно донести до реальности. Между этим светом и реальностью в каждом из нас стоит ханжа, который искажает его очень глубоко, серьезно и порой фатально. Самая большая ошибка князя Мышкина заключалась в том, что вот этого ханжу и порожденные им силы тьмы, созданные нами же самими, нашим бессознательным, и искажающие наш собственный свет, он очень сильно недооценил. Он не был готов встретиться с ними в той полной мере, в какой они против него выступили. А это говорит о том, что он (автоматически!) недооценивал силы света. Силы света – так, как он их видел, – оказались слабее тех сил тьмы, с которыми ему пришлось столкнуться. И он не смог эту силу света увеличить в себе до такого размера, чтобы она смогла в нем же самом противостоять тем силам тьмы, с которыми он столкнулся – вот где спрятан ключик. Почему гонимым за правду принадлежит Царствие Небесное?..

Д: Не дотянул…

А: Не дотянул он до него, Даша.

Д: Стало быть, и Достоевский не дотянул.

А: Сдался. Сломался. Убежал в сумасшествие. Я только сейчас начинаю понимать слова Франчески Фримантл о том, что происходит тогда, когда люди попадают в бардо (имеется в виду бардо Дхарматы*)15. Там есть такой момент: когда люди встречаются с пронзительной правдой – настолько глубокой, настолько мощной, что она ошеломляет, – многие предпочитают поглупеть, убежать в глупость, уйти в недопонимание, блаженненькое отупение – только с одной целью: чтоб не дай Бог не увидеть этой правды. Старческое слабоумие, стариковская глупость – это не возрастное, это просто расплата за нежелание знать правду. Механизмы могут быть разными, изначальная причина – одна и та же. Так и мы все до себя не дотягиваем только по одной причине – чего-то не хотим знать. И мы все сами себя из себя изгоняем, чтобы это что-то не знать. А что мы из себя изгоняем в итоге? Царствие Небесное. Почему блаженны те, кто изгоняется за правду? Всегда есть выбор. Но сначала делается предварительный выбор – на уровне понимания последствий. Христос знал, на что идет, и Ему не хотелось на крест. Но Он пошел: «не как Я хочу, но как Ты». Причина наступления блаженства гонимого за правду заключается в том, что в результате его выборов происходит разрыв всех бессознательных связей. Мы все привыкли испытывать друг по отношению к другу тепло, приязнь, симпатию и т. д. И мы очень сильно к этому привязаны, некоторые – чрезвычайно сильно. И когда правда раскрывается, все симпатии и привязанности обрываются. Вообще, мне кажется, в этом заключалась проблема всей русской литературы, да и всей русской жизни XIX-го века. Даша привела в пример князя Мышкина, а ведь можно начать с Чацкого: «И вот общественное мненье… и вот на чем вертится мир»16. У Пушкина этого тоже много.

Д: Можно и Лермонтова вспомнить – «Герой нашего времени»…

А: Да. Это характерная черта всей литературы XIX-го века – попытка вырваться из общинной растворенности. Общиной ведь жили не только крестьяне, аристократы тоже были общинным сословием – как и купцы, как и все общество XIX-го века. Те, кто пытался вырваться из общины, освободиться от ее влияния, – от боярыни Морозовой до Радищева и Чаадаева – сталкивались с жестокими последствиями таких попыток. Община изгоняла их, «перекрывала им кислород», выражаясь современным языком. И они вдруг обнаруживали, что, оказывается, их потребность в общинном тепле, поддержке намного больше, чем они могли себе представить, критикуя лживость и дремучесть общинного устройства из привычных и удобных недр этой самой общины. Вот как интересно все устроено. И отсюда начинаются страдания. Но это не те страдания, о которых написано в Евангелии. Эти страдания (да не прозвучит это кощунством, ибо любое страдание реально и заслуживает участия) – еще инфантильны и бессознательны, это просто другой уровень. А в фигуре Христа мы находим уже полное отречение от всего тепла человеческого ради тепла Божественного. Полное превращение: нравственная, эмоциональная трансформация в идеализм – во внутреннюю свободу и самодостаточность, когда ничто, никакие гонения, никакой лютый холод снаружи не заставит нас отречься.

Д: Почему они «изгнанные», Саш? Тогда они не «изгнанные», а «избранные». Откуда они изгнанные?

А: Изгнанные за правду? Из общества, из общинности, из тепла и поддержки.

В: Поэтому они и приобщаются к Божественности.

Д: А-а… То есть наши версии различаются тем, каким образом они были изгнаны?

А: Даша, они изгнаны из того места, откуда до этого они уже ушли сами – наверное, так можно сказать, чтобы стало понятнее.

Д: И поэтому они «блаженны», «ибо их есть Царствие Небесное»?

А: Да.

Д: А Царствие Небесное им принадлежит, потому что они этот выбор сделали сами?

А: Во-первых, Царство Божие открыто для всех желающих, но никому не принадлежит кроме Господа. А во-вторых, ни этот, ни какой-либо иной выбор за нас не сможет сделать никто. Выборы всегда делаем только мы сами. Да. Выбор сделан, и Царство Небесное победило на чаше весов.

Д: Почему же Он говорит «изгнанные за правду», если здесь важно не то, что они изгнаны, а то, что они этот выбор сами сделали?

А: Здесь две причины. Первая, менее важная: потому что если изгоняемые за правду подвергаются гонениям не полностью осознанно, как Христос, а более инфантильно и незрело, как князь Мышкин, у них все равно есть шанс войти в Царство Небесное. Потому что, во-первых, изгнание для них – пусть и горькая, но все же пилюля, расширяющая сознание, дающая обратную связь, лишающая последних иллюзий и окончательно расставляющая все по своим местам. Во-вторых, после такого отрезвляющего расширения сознания у человека появляется возможность сделать такой выбор, который инициирует тектонические сдвиги в его самости, значительно ослабляя путы его пленения сансарными иллюзиями мира дольнего с дальнейшей перспективой полного от них освобождения. Речь идет, разумеется, о выборе правды даже перед ужасом изгнания. Наполненность этой правды как следствие возникает такая, какой она до этого выбора даже присниться не могла.

Вторая причина, более весомая и вытекающая из первой, может быть сформулирована следующим образом: ничто не бывает просто так. Если бы был важен только выбор, тогда его было бы достаточно. Иногда батюшки так и принимают исповедь: видят внутреннюю готовность человека покаяться, его настрой, и отпускают грехи, не выслушивая исповеди. Правы они или нет?

М: Да. Потому что внутренняя готовность уже есть. Слова не так важны, должен быть внутренний настрой.

А: Я тоже так думаю. Но здесь другое, здесь чрезвычайно важен сам акт изгнания. Если бы это было не так, Евангелие не заканчивалось бы крестом. Достаточно было бы Гефсиманского сада и готовности Христа к восхождению на крест. Но этого мало, нужно еще и претерпеть. «Претерпеть» – значит проверить свою готовность реальностью. Ведь одно дело, когда мы говорим себе, что мы готовы, и совсем другое – когда это все происходит в жизни. Вот тут и наступает момент истины, проверятся наша готовность, и только после огненного крещения наступает блаженство и вхождение в Царство Небесное. Как говорил Христос на кресте раскаявшемуся разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23. 43).

В: То состояние богооставленности, которое Он испытал на кресте говоря: «Боже мой, для чего Ты меня оставил?» (Мф. 27.46) – тоже часть этого испытания?

А: Я привел в пример Христа, но по отношению к проверке на реальность сравнение с Христом будет некорректно. Почему? Потому что у Христа готовность была полная, Ему этой проверки не требовалось. Она требуется нам.

В: Это было сделано для людей…

А: Да. Это было сделано для других. Нам, чтобы войти в Царство Небесное, через такие выборы нужно проходить по-настоящему. Эта готовность пожертвовать комфортом, комфортными отношениями…

В: Потому что у нас нет такой осознанности? И мы не настолько понимаем, от чего мы отказываемся?

А: Потому что мы не настолько в Царствии Небесном. Он вышел оттуда только для того, чтобы вернуться обратно не одному. А мы выходим из мирской грязи, а не из Царства Небесного, как Христос. И оставляем ее, чтобы войти в это Царствие Небесное, полностью ей противоположное, а для этого мы должны от нее отречься – осознанно и полноценно.

Что такое изгнание за правду? 11-ый стих гласит: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Как в подобной ситуации можно испытывать блаженство? Это раскрывает предыдущий стих – 10-ый, в котором изгнанные за правду также способны оказаться в Царстве Божием. Ведь если нас поносят, всячески неправедно злословят о нас, а мы на это реагируем, значит у нас остались зависимости, которые нас держат и с которыми надо работать. Если же нас это никак не задевает, если мы смотрим на все происходящее, как из космоса…

М: …значит, эго растворилось.

А: Да.

У: Я смотрю на 10-ый стих и мне кажется, что здесь не просто «не реагируют», а здесь еще и такая любовь к людям – несмотря ни на что – даже к изгоняющим тебя.

А: Верно. А как такую любовь можно испытывать? Только если все, что происходит, нас не задевает. Есть притча про Будду о том, как он проходил через деревню, жители которой были настроены к нему крайне недоброжелательно. Они окружили его плотной толпой, стали поносить, оскорблять и всячески над ним издеваться. Он их выслушал очень спокойно, с улыбкой на устах, а когда они замолчали, ожидая его ответа (им хотелось насладиться его унижением), он кротко их поблагодарил. Они были потрясены: «За что ты нас благодаришь? Мы же сделали все, чтобы тебя оскорбить и унизить». И он им ответил: «Вы устроили мне прекрасное испытание. Благодаря вам я смог еще раз убедиться в том, что слова ваши меня не задели и внутри меня ничего не дрогнуло. Я вам очень признателен за такую возможность». Представляете, что чувствовали эти люди, когда он от них уходил?

Будде повезло больше, чем Христу, его не растерзали за правду. Он все-таки жил в мирном, благополучном, духовно более свободном обществе, он мог называть вещи своими именами, мог говорить открытым текстом, дожил до глубокой старости, у него было множество учеников – он в восемьдесят лет ушел в нирвану. Христу «повезло», если можно так выразиться, гораздо меньше (хотя так нельзя говорить, потому что по ортодоксальной точке зрения, Он сам выбрал себе и место воплощения и участь). Он родился среди людей эмоционально одержимых, озлобленных, раздосадованных, раздавленных оккупацией Рима, затравленных ужасающей действительностью – кругом кипели вражда, ненависть, готовность уничтожать друг друга, грубейшее невежество, кастовость. Духовные истины, уже открытые и проповеданные, начали опять вытесняться и замалчиваться. В той ситуации у Него не было никакой возможности свою мудрость и глубину передавать открытым текстом, как это делал Гаутама. Слава Богу, до наших дней дошло то, что дошло – это великое счастье. Но Он, проживая свою жизненную мистерию, вполне вероятно понимал, что может и ничего не дойти, и Ему нужно было оставить вот такой пример – яркий и выразительный. Конечно, то, что Он был послан именно в Иудею, – не случайно, так мрачно и безысходно было там в те времена.

Д: А за что же Будда был послан в Индию, если там все было так благополучно и беспроблемно?

А: Так нельзя говорить: ни Будду, ни Христа не посылали в наказание – ни им самим, ни тем, кому они были посланы. Здесь, скорее, уместен вопрос не «За что?», а «Почему?». Там образовался духовный застой, нужно было дать толчок развитию. И он был дан – настолько мощный, что духовный посыл ощущается до сих пор.

11 Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Этот стих раскрывается дальше.

12 Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

А: В отличие от предыдущих, это блаженство раскрывается в двух стихах – 11-ом и 12-ом. Как всегда в Евангелии, текст обезоруживает своей простотой.

Д: Честно говоря, с обычной человеческой точки зрения логика совсем не очевидна. Если человека гонят из общины, из семьи – как же он может чувствовать себя блаженным? Ему плохо в этот момент. Наверное, имеет значение, что поношения и злословие в этом случае неправедные, напрасные.

А: А как же еще – если за Него?

У: Видимо, они не будут воспринимать то, что происходит как поношения и гонения. Если бы они так воспринимали, была бы какая-то… человеческая реакция.

А: И что это была бы за реакция?

У: Мне кажется, что Он в этих словах обращается не к их человеческой природе, ведь «поносить и гнать» можно человека. Это как с женщинами… Есть разряд женщин, которых можно бросить, есть женщины, которых бросить нельзя. Как можно бросить, если женщина не чувствует себя брошенной. Можно расстаться, но «бросить» нельзя. Так

и тут. Поносить можно только тогда, когда человек на это реагирует, отвечает. А если он это так не воспринимает, поношение невозможно.

Д: Для этого, наверное, надо пребывать в безэговом состоянии.

В: Саша, я чувствую, что у меня есть затруднение, которое мне мешает. Когда мы что-то читаем или обсуждаем, у меня часто, возникают мыслеобразы, которые мне трудно вербализовать выразить словами.

А: Что – ощущение не поддается вербализации?

В: Не поддается. Очень трудно. Оно какое-то единое, а его надо расчленить линейно. Оно теряется, становится плоскостным.

А: Так ты убиваешь свое ощущение. Превращаешь его в плоское и двумерное, лишаешь объема.

В: Да.

А: Это происходит потому что такова изначальная задача, которую ты перед собой ставишь: не передать, а изложить. Объем должен возникать за счет свидетеля, который смотрит сверху. Третьей точки, которая создает объем. Понимаешь?

В: Нет.

А: Вероника, с тобой когда-нибудь было такое, чтобы тебя поносили и всячески о тебе неправедно злословили, а тебя это не задевало?

В: Нет. Я всегда реагировала. Потом могла сердиться на себя, но всегда реагировала.

А: Кто может сказать, почему Вероника не может развернуть и передать свое цельное ви́дение?

М: Может быть, у нее действительно не было такого опыта?

Д: Мне кажется, изначальное ви́дение, которое возникает внутри, недостаточно цельное.

А: Нет, изначальное ви́дение у Вероники цельное. Потом идет по затухающей.

Д: Может быть, это связано как-то со страхом самовыражения?

А: Думаю, что да. Это связано прежде всего с тем, что внутренне она не хочет подхватить огонь вспыхнувшего понимания. Этот огонь – цельное ви́дение – родится в твоем сознании – ты же его хочешь только изложить, никак с ним не соприкасаясь, не взаимодействуя с ним, не проживая его. И из-за этого ты лишаешь его подпитки. Он начинает гаснуть. Ты его в себе не несешь, ты его только описываешь.

Д: Саша, а отчего это? Страх отстоять эту позицию или страх быть осужденным за нее?

А: Разве это не одно и то же? Зависимый, слишком зависимый взгляд. Ты, Вероника, очень озабочена тем, как тебя воспримут и оценят, и ты совершенно не озабочена этим огнем. Он начинает тускнеть в твоих глазах, в твоих руках, твоих речах, потому что ты дышишь в другую сторону. Мы так устроены, что если что-то слишком сильно волнует в одном месте, в другом мы автоматически становимся слабее. Что ты скажешь, например, по поводу состояния блаженства, когда тебя будут «поносить и гнать и всячески неправедно злословить»? Возрадуешься? Возвеселишься? Видишь, Вероника ты сейчас полностью в противофазе. Ты понимаешь, что нужно для того, чтобы войти в противоположное состояние – радости и блаженства?

В: В последнее время у меня стало получаться расслабляться на примитивном, бытовом уровне. Но это должно быть и на другом, более высоком уровне, качественно ином. У меня это понимание только в зародыше, и все равно я воспринимаю это как чудо.

А: Что же нужно, чтобы это чудо в тебе развернулось? Обратите внимание, до 10-го и 11-го стихов – «изгнанные за правду» – как-то можно было представить и вообразить себе то, о чем идет речь. Здесь же Иисус вдруг очень резко набирает высоту, что называется «идет в отрыв», и говорит такие вещи, которые без реального опыта не понять. Что касается реального опыта, то у тебя, Вероника, его нет уже в том, о чем говориться в четвертом стихе: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Как ты думаешь, умеешь ли ты плакать?

В: Я разучилась.

А: А что ты делаешь?

В: Я в последнее время вообще не плачу. Я не помню, когда я в последний раз плакала.

А: Ты не можешь плакать, ты не знаешь, как это делается, ты забыла, как действительно надо плакать. Если бы ты это вспомнила, тебе стали бы понятны слова: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Ну что, будем учиться плакать? Кто хочет, может присоединиться к процессу.

Но сначала нужно научиться трехуровневому дыханию: живот, диафрагма, ключицы. Вам, женщинам, из-за вашей анатомии должно быть несравненно легче это сделать, чем мужчинам. Мужчины, в том числе и поэтому, реже плачут. Если человек по-настоящему рыдает, то в это время он дышит трехуровневым дыханием, так, как это делают, рыдая, маленькие дети. И именно твоя неспособность так дышать, Вероника, – это как раз и есть твоя неспособность к капитуляции. Попробуйте так подышать и почувствуйте, как вы приближаетесь к капитуляции.

Вероника, вспомни, что твой сын пошел в школу, как это здорово, как это замечательно – расплачься. На выдохе у тебя задушено, чувствуешь? Не бойся своего выдоха, ты не присутствуешь в нем. Присутствуй! Все отдавай. Ты не можешь даже выдох отдать людям, а хочешь передать им смысл, который в тебе рождается. Ты его задавливаешь, губишь и убиваешь. Поплачь по поводу того, что ты убийца собственного смысла, рождающегося в тебе. Плачь! Медленнее, с присутствием. Тебе ни до кого дела не должно быть. Все из себя вылей. Плачь о том, что мы все умрем. Представляешь? У тебя только сейчас появляется возможность по-настоящему плакать. Продолжай. И одновременно слушай, что я буду говорить. Внутри тебя есть точка, которая в этом плаче не участвует. Она не забивается этим рыданием. Иди в эту точку и продолжай рыдать. Оставайся в ней. Почувствуй, что когда ты присутствуешь в ней, выдох становится более свободным. Нет спазма жалости к себе. Есть просто космическая вибрация плача. Просто смотри на то, как изменчив мир. И сын твой когда-нибудь состарится и умрет. Ты это не сейчас узнала. Ты это знала всегда. Стоит мир вокруг. Чувствуешь его из этой точки? Сейчас мир затихнет. Почувствуй, какой удивительный покой. Покой, принятие, блаженство. То, что ты раньше воспринимала как «мне все равно», на самом деле было защитой. Тебя нет. Есть какая-то оболочка, которой ты привыкла себя считать. Не отождествляйся с ней. Ты слишком привязана к этой оболочке, которая родилась только для того, чтобы выполнить определенные задачи и затем снова распасться. Вдохни так глубоко, как только можешь. И выдохни так же глубоко. Не жалей себя. Посмотри, сколько этих оболочек ходило по земле. Миллионы, мириады прекраснейших людей. О чем же ты жалеешь сейчас? О своей привязанности? О своей жажде отождествления? О своих страхах? Почувствуй, что ты привязана только к страхам. Как сильно ты любишь сына. А теперь вспомни, что он умрет. Ты это понимала? Почему же ты сегодня расплакалась? От страха смерти? На дне твоих зажимов, на дне твоих зависимостей всегда таилось безумие. Увидь его. Посмотри, как ты безумна на самом деле. Видишь? Выйди из него или оставайся с ним. Открой глаза. Взгляни на икону Александра Свирского.

Посмотри, как он на тебя смотрит. В его взгляде нет самоутверждения, нет надменности – только бесконечное сострадание и понимание того, как тебе плохо. И в то же время, смотри: сколько там зова. Видишь? Понимаешь, почему? – Потому что здесь оставаться бессмысленно. Спроси его: «Есть ли смысл оставаться здесь?» В тебе продолжает оставаться точка, которая не вовлечена. Чувствуешь эту точку? Просто держись за нее, и больше ничего не требуется. Все, что тебе нужно, находится внутри тебя. Понимаешь? Держись за это. Видишь этот взгляд? Полный мудрости, наполненности, понимания. Видишь? Все это в тебе уже есть. Просто закрой глаза и почувствуй это. Чувствуешь?

В: Чувствую.

А: «И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Сейчас мы вернемся ко всему, что мы проходили, опираясь на опыт, полученный тобой сегодня. «Нищие духом» – то есть смиренные. А еще какие? Что такое смирение? Это и принятие, и бесстрашие. Без сегодняшнего опыта про «бесстрашие» было бы непонятно, правда? «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». В нашем обычном, заблокированном, сдерживаемом, стесненном плаче эта точка очень слаба, через нее действительно трудно пройти. Теперь ты о ней знаешь не по рассказам. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Почему именно кроткие блаженны, почему именно они наследуют землю? Своей кротостью они ее наследуют. А как? Что такое кротость?

В: Тоже смирение.

А: Вот, например: я вытащил у тебя главный страх, о котором ты не подозревала. Он оказался рациональным. Ты боишься, что твой сын умрет. Я сразу его увидел, еще днем, когда ты сидела и плакала на подоконнике. Ты плакала от счастья, что твой сыночек пошел в школу. Но на самом деле ты плакала не поэтому. «Жив мой сыночек, жив еще пока» – вот что значит твой плач. Ты себе жизнь в ад превращаешь таким образом, все время ожидая того события, которое неизбежно, неминуемо произойдет. Ты живешь, как перед казнью. Место жительства – эшафот. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Почему они ее наследуют, Вероника? Да потому что остальные умрут в этом самом страхе. А кротость – это та точка, которая не умирает.

Продолжим. Весь текст с 3-го по 12-ый стих обладает потрясающей целостностью и единством. Давайте попробуем это единство рассмотреть более подробно. Для этого необходимо взглянуть на упомянутые строки не как на простое перечисление, а как на некие вехи на пути восхождения души к Богу, некую последовательность духовных устремлений и этапов внутреннего развития. С этой точки зрения иерархия блаженств обладает всеми атрибутами классического понятия дао как в его каноническом даосском понимании, так и в конфуцианском, а затем – в буддистском. Путь блаженств – это действительно классическое дао, ибо, во-первых, он указывает на то, какой дорогой следует двигаться душе в своем стремлении к вершинам христианских идеалов; во-вторых, вглядываясь в перечисление блаженств, мы получаем возможность узреть те абсолютные метафизические принципы, которые, с одной стороны, и создают этот путь блаженств, а с другой – знание которых помогает нам по нему двигаться. Именно поэтому я считаю, что, без всякого преувеличения, но в то же время и без всякого преуменьшения мы смело можем рассматривать то, что мы с вами пытаемся постичь, как Великое дао блаженств Великой христианской традиции.

Итак, все начинается с блаженства «нищих духом»: это базовое условие возможности открытия сознания для сердечного опыта Царства Небесного. Без него человек никогда не сможет выйти за пределы умствований и концептуализаций.

Затем идет сублимация17, утоньшение и возгонка первоначального опыта через последующее наращивание присутствия в точке капитуляции. Возникновение этого присутствия как раз и становится утешением плачущих.

Затем, в точке присутствия, в сердечной открытости и умилении, начинается внутренняя работа. Эта точка растет, занимая все больше внутреннего пространства, преображая его из психического в духовное. Капитуляция из разового события превращается в постоянное свойство души, и так возникает блаженство кротости, а кротость – это уже черта характера.

Наступает момент очередных внутренних выборов, и если человеку удается правильно пройти сквозь узкие врата духовных испытаний, то у него возникает возможность испытать блаженство насыщения правдой. Это уже следующая ступень, большой и важный этап на пути внутреннего роста и расширения сознания. Опыт сублимируется и из области чувства переходит в сферу осмысленного и осознанного.

Изменившееся сознание требует и изменения отношения к миру. Трансформированное восприятие трансформирует в свою очередь воспринимаемую сторону жизни. С окружающих спадает пелена демонических иллюзий и проекций, они начинают видеться в более правдивом и как бы внутреннем свете, преображенное сознание сторицей возвращает свое преображение обратно, к сердцу, наполняя его любовью и блаженством милосердия и сострадания, причем неразделенно.

Здесь уже создан и работает в полную силу прочный тандем ума и сердца, поддерживающих друг друга на нелегком пути нравственного очищения. Чистота сердечная дается нелегко, через труднейший и в то же время основополагающий для христианской духовной практики процесс покаяния, и для его реализации требуются все предыдущие свойства души, поэтому процесс внутреннего роста в христианстве в высшей степени нелинейный, я бы сказал – голографичный, Он происходит много-многократно, это путь длинною в жизнь, да и то в лучшем случае.

Как только сердце смогло пройти пусть даже самый первый этап самоочищения, наступает необходимость для перехода от сугубо внутренней практики к практике внешней. Пора нести «свет миру». В действительности это та же внутренняя практика, только на более высоком уровне, там, где внешнее и внутреннее уже неотличимы и неотделимы друг от друга.

Итак, мы добрались до последних блаженств. Почему же все предыдущие венчают блаженства гонений? Обратите внимание на то, что все предыдущие блаженства возникали в результате каких-то внутренних усилий самого человека, а тут – блаженство обретается в результате того, что человека изгоняют, поносят и всячески неправедно злословят. Где же тут усилие? Почему гонения завершают остальные блаженства? Давайте попробуем разобраться.

Легко говорить правду если не понимаешь, чем это для тебя обернется, так, как князь Мышкин, например. Ну, а если хорошо понимаешь, ясно видишь все последствия того, что ты скажешь правду тем, кто вовсе и не хочет ее слышать? Что тогда?

В: Ужас!

А: Да, Вероника, это страшно. Насколько внутренняя реальность должна быть важнее внешней для того чтобы так поступить? Даша, теперь ты видишь разницу между князем Мышкиным и Христом?

Д: Теперь вижу.

А: Но это еще не все. Мало того, что надо сказать правду несмотря на то, что за нее можно и жизнью поплатиться (как, например, было в советские времена), в этот трагический момент, когда любого нормального человека сжимают тиски сильнейшего страха, Христос призывает радоваться и веселиться! Вот это уже представить очень сложно, я бы даже сказал – практически невозможно. Для этого необходимо, чтобы внутренняя реальность человека настолько преобладала над внешней, что от какой бы то ни было зависимости не осталось бы и следа. Зависимость от внешней реальности должна полностью раствориться в осознании человеком ее незначимости и иллюзорности, как вчерашний сон, потому что одновременно с осознанием нереальности внешнего укрепляется реальность внутреннего – то есть, Царства Небесного. И вот только тогда наступит подлинное блаженство и истинная награда на Небесах. Все предыдущие блаженства в той или иной мере не полностью реализовывались в человеке, они были блаженствами, так сказать, в себе, но не для содержавшего их сознания. Да, по мере обретения перечисляемых блаженств Царство Небесное все больше и больше входит в плоть и кровь взыскующего его адепта, становясь все менее и менее абстрактным понятием и все более наполненной и наполняющей реальностью, но полностью оно реализуется в человеке, вбирая его в себя и одновременно спускаясь через него на землю, только тогда, когда он становится готов принести ему в жертву свое тварное естество, когда он готов преодолеть свой страх перед санкциями земного мира за отказ от всего, что с этим миром связано. Вместе с преодолением этого страха адепт окончательно избавляется от прежних иллюзорных зависимостей и наконец обретает подлинное и окончательное блаженство в себе и для себя, поставив на место прежних страхов новые заповеди Христа: любовь к Богу и любовь к человеку, неразрывно связанные идеей служения и любви. Так что путь христианства – это путь бодхисаттв, живущих не ради себя, а ради освобождения всех живых существ от пут сансары.

Стало ли теперь понятно, почему блаженства гонений стоят на последнем месте и венчают собой все предыдущие блаженства?

М: Да, есть над чем работать.

Глава II Выбор, сила веры и Свет

13 Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям.

А: «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Если выйти из точки сборки самосознания (здесь нужно вспомнить все, изложенное по поводу предыдущих стихов), то чем можно его заменить? Ничем. Она, эта личина, без связи с нашей глубиной, уже ни к чему не годна, кроме как «выбросить ее вон на попрание людям». Внешне она будет иметь все атрибуты полноценного человека, так же как и соль снаружи останется белой, но внутри она потеряет то единственное, ради чего человек и был создан Господом ходящим по Земле. Обратите внимание, как виртуозно Он 13-ым стихом все замыкает – как все заиграло в тексте. А дальше идет следующий смысловой кусок.

14 Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы.

15 И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме.

16 Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного.

А: Прошу. Ваше понимание.

У: Нести этот свет и в себе, и в других. Удерживать его. Если этот свет будет, и все вокруг будет освещено.

А: Да. Будет.

Д: Тут, видимо, о том, что прикоснувшись к свету, надо нести его дальше. Под спудом хранить нельзя.

А: Да. А что такое «хранить под спудом»? Как мы обычно поступали – сначала возьмем ситуацию противоположную, разберем более простое. Потом станет понятен и смысл высказывания Иисуса.

У: Мне почему-то вспомнился Петр в момент отречения. Он, вроде, и прикоснулся к этому свету, но испугался понести его дальше. Правда он это преодолел.

А: Давайте сделаем так: во-первых, пойдем от противного. А во-вторых, будем брать приземленные примеры, бытовые – чисто психологический план.

Д: Спасся сам – спаси товарища.

А: Кто может передать суть 16-го стиха?

В: Почему здесь, с одной стороны, ваш свет перед людьми и ваши добрые дела, а с другой – «прославляли Отца вашего Небесного»? То есть не вас, а Отца вашего Небесного.

А: Именно на это и надо обратить внимание. Итак, смотрим еще раз: «Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они» – как он светит? – «видели ваши добрые дела», а «прославляли Отца вашего Небесного». В этот коротенький стих заложено очень много. Давайте раскрывать.

В: «Ваши добрые дела» и «ваш свет» – это проявление, воплощение более высокого света.

А: Вероника, ты все правильно говоришь. Почему таким неуверенным голосом?

В: Да потому что мне не хочется переводить в плоскость тот объем, который я чувствую. Мне хочется его сохранить.

А: Сохраняй. Тебе что-то мешает?

В: Ощущается какая-то корявость при переводе того, что видишь, в слова.

А: Тебе разъяснить, что это за корявость?

В: Разъясни.

А: Это корявость образа мысли. Чувство – глубокое, чистое, полноводное, а мысль – слабенькая, корявая. Переведи это чувство в такую же глубокую, чистую и полноводную мысль. Этот момент перевода у тебя страдает. Просто начни ясно сознавать, и слова польются сами. Не подбирай слова. Когда начинаешь подбирать слова, идешь по ложному пути – начинается духовный материализм: «Слова не подобрать, слова корявые». Получается, что ты пеняешь на зеркало. Слова – это зеркало мысли, они только показывают уровень мышления, не более того. Если выведешь свое сознание на другой уровень, слова сразу выпрямятся и выровняются. Ты все их знаешь, и в тебе все есть. Более того – ты говоришь правильно, чувствуешь верно. Если кто-то хочет добавить, то не стесняйтесь – помогайте.

Д: Нет, пусть Вероника мысль доведет до конца.

В: Я, собственно, суть-то уже и сказала.

А: Ты уверена, что ты суть уже сказала? Вероника, смотри, какая ошибка совершается тобой прямо сейчас вот в этом тягостном молчании. Знаешь, почему оно тягостное? Потому что ты мучительно пытаешься опять эти слова увидеть, как-то все сообразовать. Не пропускай ни один из моментов становления мысли. Смотри, что надо сделать, чтобы слова полились. Чувство, конечно, глубокое, верное, правильное. Усиль его, переполнись им так, чтобы оно прорвалось словами. Вот, давай возьмем: «Так да светит свет ваш перед людьми». Ты можешь представить, как он светит перед людьми? Что это за свет – этот свет мира – ты можешь его увидеть? Читала ли ты что-нибудь из Отцов, из житий? Примеры потрясающей открытости, сердечности, готовности к жертве?

Д: Мне кажется, это одна из сильных сторон православия – такая литература. Очень она вдохновляет, конечно.

А: Возьмем египетских отцов. Как много общего с чань! Просто невероятно. Такая была духовная сила, мощь, готовность к жертве – трудно даже вообразить. Как-то один святой отец постучался ночью в ворота женского монастыря и попросил, чтобы ему открыли. А игуменья говорит: «Это женский монастырь, мы не можем открыть тебе ночью». Он умоляет: «По дорогам бродят хищные звери, они могут меня растерзать» (в пустыне были и львы, и шакалы, и гиены). А игуменья ему отвечает: «Пусть лучше тебя растерзают чудовища, чем соблазнишься прелестью, глядя на монахинь, сам погибнешь и нас тоже погубишь». После этого он ей открывается, говорит, что он – святой отец, а на самом деле – их духовный наставник. Только после этого она его впускает. Или взять «Житие преподобной Исидоры»:

Она вела себя как глупая и помешанная, почему и была в столь великом презрении у прочих сестер, что ни одна из них никогда не вкушала пищи вместе с нею. Она была всеми унижаема и оскорбляема, но свой подвиг Исидора выдерживала с великим терпением, всегда благодаря и хваля Бога… После того, как преподобная Исидора провела достаточное число лет в таких подвигах, было о ней откровение Питириму, подвизавшемуся в близлежащей Порфиритской пустыне, мужу весьма добродетельному. Ему явился ангел Господень и сказал: «Для чего ты величаешься в уме своем и считаешь себя добродетельным, пребывая в этом пустынном месте? Желаешь видеть женщину, более тебя добродетельную, угодившую Богу своими подвигами более, нежели ты? Если желаешь видеть такую женщину, то иди в Тавеннисийский женский монастырь; здесь встретишь ты одну сестру, носящую на голове своей вместо куколя тряпку; эта сестра угодила Богу своими подвигами более тебя…» Придя в монастырь, преподобный отправился прежде всего в храм монастырский. Сотворив здесь обычную молитву, Питирим попросил всех сестер собраться к нему так, чтобы он мог всех их видеть. Все сестры собрались, кроме Исидоры. Не видя той самой сестры, о которой ему было извещение от ангела и ради которой он пришел сюда, старец сказал:

– Приведите ко мне всех сестер, потому что, думается мне, здесь нет одной.

Сестры же отвечали ему:

– Вот мы все здесь предстоим честному лицу твоему.

Но старец сказал:

– Здесь нет одной, о которой мне было откровение от ангела Божия.

Тогда сестры сказали:

– Мы все здесь, честный отец; здесь нет только одной сестры, которая находится в поварне, но она глупа и бесновата.

Старец же сказал.

– Приведите и эту сестру ко мне, чтобы я мог видеть ее, так как ради ее я и пришел сюда.

Сестры отправились за ней и сказали ей, что ее зовет старец. Но она не хотела идти, так как разумела духом о откровении, бывшем от ангела старцу.

Тогда сестры, схватив ее, силою повлекли за собою, сказав:

– Честный отец Питирим зовет тебя.

Когда Исидора была приведена к старцу, то сей последний, увидав ее и поняв, что это была именно та сестра, о которой ему поведал ангел, пал к ногам ее со словами:

– Благослови меня, честная мать!

Но Исидора сама упала к ногам его и сказала:

– Ты меня благослови, честный отец!

Увидя все это, сестры весьма удивились и сказали старцу:

– Да не будет тебе такого бесчестия, честный отец! Ведь эта сестра – помешанная.

Блаженный же Питирим сказал им:

– Может быть вы все помешанные; но эта сестра более меня и вас всех угодила Богу; она всем нам мать, и я буду молить Господа, дабы сподобил Он меня одной участи с нею в день судный.

Услыхав это, все сестры пали пред старцем и со слезами поведали ему о всех оскорблениях, которые они наносили ей ежедневно.…

Падая ниц пред Исидорой, все они просили у нее прощения.

Преподобная же Исидора, не желая принимать почтения от сестер, вскоре после того, как ушел старец, вышла тайно от всех из монастыря того и подвизалась в никому неведомых местах до самого дня своей кончины18.

А: Какая высота духа, какая сила умаления, а, Вероника? Вот этот свет мира, эта соль земли – это глубочайшая тайна любви, жертвования, самоотречения, отречения от собственного эго. Посмотри на древние иконы. В них много этого. Ты когда-нибудь видела, как смотрит Богородица с иконы? Помнишь ее взгляд? Этот свет в ее очах – можешь его вспомнить, можешь ощутить его в своем сердце? Эту силу любви – такой, что слезы струятся из глаз беспрерывно, как это бывает у некоторых монахов. «Так да светит свет ваш перед людьми»… – Наполни эту фразу всем, что я тебе сказал, – «чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Подхватывай, продолжай.

В: Я не знаю, чего ты от меня ждешь. «Ваши» – можно понять как «принадлежащие вам», а вместе с тем дела их и не принадлежат им, хотя ими совершаются. Я не могу сказать… Я вижу этот ослепительный свет, который идет через них, который разлит в их душах и который они излучают из себя. И это уже само по себе прославление Отца Небесного.

А: Все само по себе – прославление Отца Небесного; каждая травинка и былинка Его прославляет. И это, кстати, не так трудно увидеть. Но, Вероника, нам надо ответить на вопрос, как можно прославлять Отца и как можно творить добрые дела таким образом, чтобы, глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Это уже подсказка… Вероника, ты заставляешь меня чувствовать себя палачом. С беззащитным взглядом, переполненным жертвенной готовностью получить…

В: Саша, мне всегда очень сложно, когда от меня чего-то ждут. Я совершенно парализуюсь. Я не могу ни думать, ни чувствовать. И когда ты говоришь: «Ты должна продумать все», – я вообще не могу ничего прочувствовать.

У: Все, что Вероника говорит, я отношу к себе на сто процентов.

Д: А вам не приходило в голову, что Саша может и не ждать ответа, а у вас может возникнуть спонтанное желание самовыразиться?

В: Даша, это должно быть что-то сильное, чтобы такое желание возникло. Если я нахожусь перед кем-то, чей авторитет силен, – всё, никак.

А: Понятно. То есть я своим авторитетом оказываю на вас давление.

Д: Надо что-то делать с твоим авторитетом.

А: Надо мне пару раз опростоволоситься.

Д: Нет. Ты думаешь, от этого что-нибудь изменится? Это же внутренняя проблема.

В: Я понимаю, что ты хочешь мне помочь. Я начинаю говорить спонтанно. А потом, когда ты ждешь, чтобы я что-то сказала… у меня внутри только это: «Ты должна, ты должна, ты должна сказать». И тогда я уже ничего не могу сказать.

А: Конечно, не можешь, если должна. Ну и что? Переверни: ты не должна, ты не должна, ты не должна.

В: Меня это саму не удовлетворяет.

Д: Может, все дело в этом. Попробуй не расстраиваться…

В: Мне было бы легче, если бы я начала, Даша подхватила, я бы взяла тайм-аут, потом сама подхватила.

А: У Акутагавы Рюноскэ есть притча про человека, который хотел обрести просветление. Он пришел в контору по найму слуг и обратился к чиновнику: «Господин чиновник, я хочу стать святым. Определите меня на такое место, где бы я мог им стать». Чиновник пробовал отказать чудаку, но тот с недовольным видом напомнил чиновнику, что на вывеске его конторы значится «Определяем на любую службу», а раз так, то пускай подыщет и такую, где бы можно было обучиться ремеслу святого. Чиновник, чтобы хоть как-то выиграть время, сказал: «Приходите завтра, и мы постараемся что-нибудь подыскать». А сам пошел к своему приятелю-аптекарю за советом. Жена аптекаря, женщина очень злобная, по прозвищу «Старая лиса», сказала: «А вы его к нам посылайте. В нашем доме он за два-три года наверняка узнает все, что нужно, чтобы стать святым». Чиновник обрадовался и послал своего клиента к ней. И когда тот пришел, женщина сказала: «Поступай ко мне на службу сроком на двадцать лет, и на последнем году я обучу тебя искусству святого. Но все двадцать лет ты будешь за это служить мне, не получая ни гроша платы». (Эта история к вопросу о силе веры). Он двадцать лет работал, делая по дому все. Его уже как человека перестали воспринимать. Он вставал затемно и ложился затемно. Про договор все давно забыли – а он все так же работал, работал и работал. И вот прошло ровно двадцать лет. В один прекрасный день он надел единственные чистые штаны и белую рубаху, пришел к жене аптекаря, поклонился и сказал: «А теперь мне хотелось бы, чтобы вы, по нашему давнему уговору, научили меня искусству святого». Жена аптекаря и глазом не моргнув, отвечала: «Что ж, я научу тебя секретам святого, но ты должен будешь исполнить в точности все, что я тебе велю, как бы трудно это ни было. Если же ты не исполнишь хотя бы один мой приказ, ты не только не станешь святым, но ты должен будешь служить мне без всякой платы еще двадцать лет. Иначе тебя постигнет страшная кара, и ты умрешь!» Тот согласился. Аптекарша велела ему вскарабкаться на сосну, что росла во дворе; он залез. «Лезь выше!» Полез. «Теперь отпусти правую руку», – отпустил. «Отпусти левую руку», – собрался с духом и отпустил. Но он и не думал падать. Чудесным образом замер он неподвижно среди светлого неба. «Премного вам благодарен за то, что вашими заботами и я смог причислиться к лику святых». Прямо по воздуху пошел и скрылся за горизонтом.

Чувствуете – мурашки по коже? Это не от физического чуда. А от чуда веры. Понимаете, какая вера должна быть? На мой взгляд, в этой истории гораздо чудесней, чем даже хождение по небу, то, что он двадцать лет работал, ни разу не возроптав и ни разу не усомнившись в том, что такая глупая, склочная, вздорная женщина может научить его святости. Как такое может быть? Вот что удивительно.

Так вот, Вероника, – вот она вера. «Свет мира» – это свет такой веры. Ты понимаешь, как много этот свет может сделать?

У: Где они берут эту веру?

А: Где они ее берут? О, какой хороший вопрос… Где же ее взять-то? Я на самом деле рассказал, где ее берут – вы, видимо, просто не услышали.

Д: Я не знаю… Ко мне она приходит иногда в моменты сильной капитуляции. Когда кажется – всё, отчаянье беспредельное, жить невозможно – такой сильный спазм. И не выдерживаешь – сдаешься, умираешь. Но вдруг совершенно невероятным образом оказывается, что ты еще жив и что терять уже нечего. Есть время, (которого никогда не хватало) – а теперь торопиться некуда – все осталось в прошлом. Есть чем заняться, можно попробовать сделать все, что угодно. И в этот момент начинаешь делать какие-то первые шаги. И вдруг начинает получаться. В этот момент вера и возникает. Это момент какой-то необыкновенной легкости и свободы.

А: Правильно. Да, ты существенно приблизила наше понимание того, как появляется эта вера. Могу вам рассказать еще одну историю. Это не притча, это реальная история, которую я услышал от одного валаамского монаха. К ним в монастырь приехал человек, вертолетчик, уже пенсионер, и вот что рассказал. В 60-ые годы Никита Хрущев организовал сильное гонение на православие. Он был гонителем религии в гораздо большей степени, чем Иосиф Виссарионович. Этот человек тогда работал в вертолетном полку Министерства внутренних дел. Дело было на Кавказе. Они проводили операцию по вылавливанию православных схимников и отшельников, которые жили там в глухих горах. И вот гнали двух монахов – одного старца и одного молодого.

Д: Вертолетом?

А: Вертолет направлял. А внизу – кагэбэшники, пограничные войска, собаки. (Вот зачем им это было нужно? Какое влияние эти монахи могли оказать на народ? Они жили в глухомани, никого не трогали…) Они гонят, а вертолет сверху наблюдает, координирует действия наземных спецслужб.

Д: Видимо мои критерии завышены… Я, когда вижу батюшку, ожидаю увидеть в нем это, и если не вижу…

А: Даша, наверное, не стоит так говорить ни про какого батюшку.

Д: Наверное, да. Ты прав. Но хочется это увидеть, а оно не встречается…

А: Все равно, он же какой-то духовный подвиг совершил. В чем-то он догматик, а в чем-то – ревнивый приверженец веры. Знаешь, на эту тему есть еще одна хорошая притча.

У: Подожди, доскажи ту.

А: Ничего, я потом соберу, ты не переживай, Уля. Один отшельник, достигший пределов святости, решил узнать у Господа, какой же степени святости он достиг. А ему Господь и отвечает: «Ты не достиг и половины святости александрийского сапожника». Ему стало интересно: что же это за сапожник такой, половины святости которого он не достиг? И он пошел в Александрию искать этого сапожника. Пришел на рыночную площадь. Смотрит: и правда, сидит сапожник. Он к нему подходит, спрашивает: «Ты сапожник? – Да. – Ты православный, крещеный? – Да, да. – А что ты делаешь? – Ну, отдаю десятину от всех доходов. – А еще что? – Ну, в церковь хожу. – А еще что? – Ну, молюсь». Отшельник думает: «Так странно, какую же Господь видит в нем святость?» Спрашивает: «Ну а еще что-нибудь можешь про себя сказать? Как ты вообще-то живешь?» Тот: «Да как живу? Так вот и живу. Ходят люди по площади, я им обувь делаю, смотрю и думаю: «Вот они спасутся, а я…«» Это к вопросу о том, как на людей смотреть надо.

Вернемся к нашей истории. Гонят этих двух монахов: один старый, другой молодой. И загнали их к пропасти, к ущелью шириной метров триста. А внизу – обрыв, очень глубокий, с полкилометра. Всё – деваться им некуда. И вот вертолетчики висят над этой пропастью и смотрят, что происходит. Старый перекрестился, шагнул в пропасть и пошел по воздуху. Прошел триста метров, на другой стороне встал и ждет молодого.

У: Не дождался?

А: Дождался, но… Тот тоже шагнул и пошел. Дошел до середины и рухнул. Упал не на самое дно, а на склон, и слава Богу, удачно. В общем, выбрался сам, и они ушли.

У: Я думаю, что вертолетчики, которые за ними наблюдали, должны были обратиться.

А: Да. Прилетели, написали заявления об уходе. Все. Кто-то даже в монахи ушел. Судьбы их коренным образом изменились после этого. Они висели в пятидесяти метрах и все видели собственными глазами.

У: Как прийти к вере? Через людей, от которых исходит этот свет, и можно прийти к вере.

А: Можно, конечно, да, но об этом Иисус сказал Фоме: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие». (Иоан. 20.29). А если увидеть – кто угодно уверует. Так откуда же появляется вера? Она возникает – совершенно конкретно – из отказа от компромисса: Господи, или с тобой – или умереть. А прозябать не согласен. Лучше смерть, чем прозябание. Когда жизнь без чего-то искомого, важного, смыслообразующего становится настолько невыносимой, что человек согласен умереть. Понимаете ли вы, какую роль здесь играет готовность к смерти? Это готовность отдать самое дорогое, что есть у каждого живого существа, в обмен на взыскуемое, и несогласие жить без этого. Когда не приемлешь прозябание всей душой, – вот тогда появляется вера. И блаженство гонений, которые мы разбирали выше, тоже появляется только при этом условии, потому что без веры оно абсолютно невозможно. Как, впрочем, и все предыдущие блаженства. Одно связано с другим.

У: А что такое прозябание?

А: Прозябание? Когда ты видишь ничтожность своей жизни…

Д: …и соглашаешься…

А: …с этой ничтожностью, а согласившись с ней, постепенно, потихоньку начинаешь вытеснять свое понимание и ви́дение, (ведь совместить прозябание и понимание того, что прозябаешь – невыносимо, так можно с ума сойти), погружаешься в суетное мельтешение, лишь бы уйти от невыносимости самоощущения в этом внутреннем раздрае. Это один вариант развития событий. Но есть и другой: когда ты видишь, насколько твоя жизнь убога, и когда сила этого ви́дения достигает такого накала, что продолжать жить этой жизнью у тебя уже нет ни малейшего желания. Тогда никакие твои страхи, инерции в виде жажды покоя и комфорта – ничто тебя не заставит продолжать в этом оставаться. Ты готов отдать все, пожертвовать всем ради более высокого смысла жизни. Эта готовность и сила веры – одно и то же. Ты готов отдать все, чтобы быть чем-то бо́льшим, чтобы обладать каким-то бо́льшим бытием. Вот откуда берется вера. Она сродни тому блаженству алкания правды, которое мы уже рассматривали.

Таким образом, вера рождается из яростной силы ненависти, отторжения, неприятия своего недобытия. Когда никакая привязанность и слабость не мешают переполниться чувством сильнейшего негодования, ненависти к тому прозябанию, в котором находишься. Этот тезис не такой простой, каким может показаться на первый взгляд, потому что для того, чтобы это произошло, нужен ряд сопутствующих факторов. До этой точки кипения нужно дойти – до того, чтобы перекреститься и шагнуть в пропасть. Вот нечего было этому монаху терять! Совсем нечего. И только то, насколько сильно ему нечего было терять, придало его вере такую силу, что он пошел в пропасть. А молодой дошел до середины, ровно настолько, насколько веры хватило. А потом – сомнение, и как следствие, прелесть: «Ах! По воздуху иду!»

Принятие решения никогда не происходит в тот момент, когда нам кажется, что решение принимается. Оно принимается раньше. Точно так же обстоит дело с верой. А именно – каким образом это происходит раньше? Очень просто – вера рождается из нашей внутренней честности и неготовности закрывать глаза на неправедность, компромиссность, лживость того положения, в котором мы находимся. И вот смотрите, что этот внутренний конфликт с нами делает: на одном полюсе – вера, а что на другом? Думаете, только безверие? Все гораздо сложнее и интереснее. Если нам по какой-то причине не хватает внутренней честности, мы поступаем следующим образом. Чтобы наш конфликт не был обнажен до такой яростной беспощадности, которая только и делает нас готовыми к выбору перед лицом смерти: или по-другому, или лучше смерть, – мы используем интереснейший прием, а именно: мы увеличиваем уровень собственной бессознательности.

Д: Чтобы не видеть всего?

А: Да. Только по этой причине.

У: Человек не видит, чтобы не осознавать?

А: Да. И поэтому на другом полюсе – противоположном вере – находятся отупение, замотанность, городская усталость и бесчувственность, погруженность в суету. Эти состояния нужны нам для того, чтобы не впасть в то отчаянье, которое приведет нас к подлинной вере. Наше слабое человеческое естество боится таких сильных переживаний, а еще больше боится смерти. Вот вам и «свет мира».

Вернемся к моему вопросу: как можно творить добрые дела таким образом, чтобы глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Итак, вера вступает в конфликт с «нашими» человеческими слабостями. И этот конфликт носит фатальный, бескомпромиссный и беспощадный характер. С обеих сторон, кстати. Если побеждают слабости, то вера уходит из души, постепенно и незаметно уступая место цинизму.

Побеждает вера – слабости теряют свою питательную почву, постепенно сходя на нет, словно ночные тени на рассвете. Почему? – Потому что вера требует следования воле Божией, иначе она будет потеряна. И так потихоньку, сначала незаметно, а затем все более и более разгоняясь, подобно лавине, Воля Божия замещает собою волю человеческую. Все те уловки и лукавства, что составляли суть нашего человеческого естества, постепенно, не без боя, разумеется, должны отступить и исчезнуть, растворившись в «свете мира» Воли Божией. В этом смысле православие ничем не отличается от «нирванического» угасания «я» в буддизме и обвинять здесь буддизм в квиетизме и прочих нелепостях – значит грешить против истины.

Но главное то, что «свет мира» может засиять только в умалении перед Волей Божией, и человек распространяет вокруг себя этот свет ровно настолько, насколько его смирение позволяет ему превратиться в канал по ее (воли) эманации в мире. А раз так, то конечно же, распространяя этот свет, мы действуем «во славу Божию». Вот истинный смысл этого довольно затертого в нынешнем православии выражения. Поэтому люди, глядя на «ваши добрые дела», будут прославлять не вас, а истинного хозяина ваших достоинств, даже если им, по их неразумению, и будет казаться, что они прославляют лично вас.

По той же причине эти восхваления не будут нести в себе для вас губительного соблазна – ибо зная, что на самом деле восхваляется, вы не позволите этим прославлениям превратиться в бальзам для самоутверждения эго.

Посмотри, Вероника, что происходит по мере разворачивания смысла: я не стараюсь перевести чувства в сферу мысли и мне не нужно подбирать для них слова – это всегда получается натянуто. Нужно раздуть огонь внутри чувства, и слова появятся. Чувство должно разгореться до такой степени, что слова польются сами. Мы нашей советской школой приучены к тому, что ответ нужен срочно. Надо что-то пробубнить, чтобы получить хотя бы тройку. Вот каким образом в нас убивают всякие творческие способности. И ты по школьной привычке натягиваешь слова на чувства. А для того, чтобы чувство развить, как раз и нужна вера. Она появится, когда ты обратишься к своей бесчувственности, посмотришь на это свое «ничего не могу сказать» – без осуждения (это было бы бессмысленным самобичеванием, исходящим из чувства вины, и оно неконструктивно), и увидишь, как ты в своей суетливости убиваешь в себе остатки последнего чувства. Взгляни на эту картину без привычно зашоривающих фильтров, посмотри на нее так, чтобы ужаснуться и возопить к Небесам. Вот это и будет первым шагом к обретению веры. Видишь, как это происходит? У тебя механизм ответа налаженно-школьный: чтобы правильно ответить, нужно в первую очередь заставить себя перестать чувствовать даже те душевные движения, которые еще остались.

В: Вот этого последнего я не вижу.

Д: Такое впечатление, что Вероника своих чувств избегает. Видимо, есть какое-то ощущение, что жить этими чувствами небезопасно, поэтому лучше их проигнорировать, отказаться от них или куда-нибудь запрятать, чтобы обойтись без них. И поэтому теряется глубина. Хотя и глубина и искренность есть, их много, но все где-то под спудом.

В: Я могу чувствовать глубоко, но когда вдруг возникают какие-то критические моменты, связанные, например, с риском утраты жизни, вера меня покидает. Как двойной стандарт какой-то. Вроде она и есть, но именно в те моменты, когда она должна максимально проявиться (если она действительно есть), она меня оставляет. И это значит, что подлинно и глубоко ее нет. Может быть, есть желание, стремление к ней, а подлинной веры нет.

А: Скажи, пожалуйста, Вероника, каким ты видишь свой идеальный ответ на мой вопрос?

В: Мне кажется, с одной стороны, он должен быть последовательно-развернутым, а с другой – каждое слово должно быть наполненным.

А: Значение имеет то, что́ ты назвала в первую очередь, и что – во вторую.

В: Что я наполненность поставила на второе место. Я знала, что ты это отметишь.

А: Классно! Все знаешь.

В: Потому что для меня проблема…

Д: …отказаться от своей интеллектуальности.

В: Да. Моя большая проблема – отсутствие логического мышления и умения аргументировать. Я не умею спорить, потому что я пасую. Поэтому для меня логические построения обладают большой ценностью.

А: И что же в конце концов?

В: Саш, чего ты от меня ждешь?

А: Понимаешь, Вероника, вот вопрос – чего я от тебя жду? Если бы я был самоувереннее, я бы, наверное, тебе сказал: «Я жду, чтобы ты сказала: „Да, я дура. Дура, которая пытается спрятаться то за одно, то за другое. Когда нужно ответить глупо, я пытаюсь ответить умно, и из-за этого все мои проблемы“». Но беда в том, что я уже не могу не понимать, что, к глубокому сожалению, эти слова не окажут на тебя никакого воздействия, даже если ты их очень искренне произнесешь. Потому что как только ты их произнесешь, инициативу перехватит комплекс неполноценности и тут же опять припишет это признание эго – твоему эго. Ты от эго таким образом так и не отделишься, или оно от тебя – по большому счету, разницы нет. Твоя самость, твоя суть опять останется нереализованной. В тебе, с одной стороны, слишком много желания выглядеть умной, с другой стороны – такой механизм хитрый – слишком много готовности быть дурой. Знаешь, что такое капитуляция в перебор? Это такой перевертыш, который возникает внутри тебя когда ты в этой готовности быть дурой чувствуешь себя достаточно комфортно для того, чтобы, ощутив себя дурой, от своего ложного «я» все-таки продолжать не отказываться. Даше в этом смысле легче: она настолько привязана к себе – «умной», что когда жизнь заставляет ее признать себя глупой, капитуляция наступает очень быстро. А ты сразу соглашаешься: да, я дура. И не подкопаться к тебе никак. Ну, не к тебе, конечно, а к твоему эго. Ты с одной стороны, как бы и идешь на контакт и правду хочешь услышать, а с другой – в этом слишком много сценария, слишком много подставок. Ты что-то правильное говоришь, а в глазах у тебя ожидание: скажи мне, что я дура.

Д: Я замечала: когда, бывало, тебе скажешь что-нибудь такое, что должно бы пробить защиту, ты тут же с готовностью весело посмеешься над этим вместе со мной и – как ничего не бывало. Посмеялась – и все. Да, согласилась легко. Но осталась там же.

А: Такая кажущаяся готовность к капитуляции. Ты, Вероника, знаешь, о чем я говорю.

Д: Где-то ведь должно быть и у Вероники то место, где от правды становится худо, такое место ступора. Где-то рядом с перевертышем оно должно быть. Вот бы его нащупать.

А: Может, ты, Уля, нам подскажешь, где у Вероники место ступора?

У: Не знаю. Когда я ловлю себя на какой-то внутренней лжи, меня от этого начинает подташнивать, и тогда уж я начинаю искать внутри.

А: Не происходит момента разотождествления. Вероника одинаково комфортно чувствует себя как дурой, так и умной.

Д: Да, роли меняются легко и быстро.

А: И эго не попадает в ступор ни в первом случае, ни во втором.

Д: А место ступора – это такой провал, где опереться не на что, где никакую маску не надеть, никакой роли не сыграть.

А: Поэтому у Вероники внутри – такая хитро устроенная ловушка. Конечно, больше всего несчастий это приносит ей самой. При личном контакте с тобой, Вероника у мужчин, с которыми ты вступаешь в близкие отношения, начинают быстро происходить деформации психики, превращая их в извергов, тиранов и вообще весьма примитивных личностей, особенно если есть предрасположенность к этим качествам. Ты им потакаешь именно своей готовностью «подставиться». Эта твоя черта должна была тебя саму в жизни изрядно намучить. Она ломает твою личную жизнь. Испытываешь ли ты по крайней мере ненависть к этому механизму?

В: Нет…

Д: Ты ничего этого не видишь? Значит, мы попали.

В: Ты мне говорил это однажды. Тогда для меня это действительно было ударом. Мы как-то спускались по лестнице, и у меня была тяжелая сумка. Я прошла мимо тебя с этой сумкой, и мне даже в голову не пришло попросить мужчину помочь мне нести ее. И вот тогда ты сказал мне, что я из мужчин делаю монстров.

А: Возможно. Видела ли ты это так, как я сейчас тебе показал?

В: Как сказать… Я этого не видела, но меня не удивляет то, что ты сказал. Я задумалась об этом тогда, когда мой второй муж стал вести себя так же, как и первый, и предъявлять какие-то схожие претензии. Я подумала: Господи, два разных человека, из разных полушариев, – не может быть такого, чтобы не было причины во мне самой, чего-то, что вызывало бы такие одинаковые реакции.

Д: Во всяком случае, твой первый муж купился на твою кажущуюся незатейливость.

В: Так ведь и второй тоже.

А: Это очень притягивает.

В: Но беда в том, что я прогибаюсь до поры до времени. У меня есть какой-то предел, после которого я взрываюсь, а они к этому не готовы.

Д: Ты именно прогибаешься, а не принимаешь их. У тебя же к ним очень много накапливалось невысказанных претензий.

А: Когда же ты здесь взорвешься? Давай! А то ты все прогибаешься и подставляешься. Взбунтуйся и взорвись.

В: Я долготерпеливая…

А: А-а… То есть тебя надо хорошенечко допечь.

Д: Ты, Саша, к сожалению, под эту категорию не подходишь, потому что ты отвечаешь интеллектуальному запросу Вероники. Понимаешь, она взрывается на этой почве. Она выбирает себе не самых умных мужчин, которых потом интеллектуально подавить ей же ничего и не стоит. Ты не годишься для этой роли.

А: То есть она не взбунтуется?

Д: Если интеллектом тебя не превзойдет, то не взбунтуется.

А: Может, мне поглупеть ради такого дела? Где наша не пропадала!

В: И не с такими справлялись…

А: Видишь, как ты сразу отреагировала: надо подставиться, уничижиться и приписать это мне, в смысле, переложить ответственность за это на меня. Припиши, припиши, Вероника, и взбунтуйся. Как же так, как я могу? Мужчина с таким добрым и все понимающим взглядом – и вот оказывается, может так с тобой обойтись.

В: Не-ет, Саша. В тебе слишком много любви. Через эту любовь ты можешь говорить самые ужасные вещи.

Д: Понимаешь, к Веронике не подобраться ни в каком месте, она проминается везде, а если с ней жестко, она в ответ такой же жесткой становится, идет в глухую защиту – уже пробовали.

А: Скажи, Вероника, я сейчас что-то новое сказал или нет?

В: В общем, нет.

Д: Неправда. Был момент, когда тебе стало плохо. Был – ушла.

В: По поводу мужчин?

Д: Нет, когда мы говорили о том, что ты готова перевернуться и признать тут же свою несостоятельность – вот в этом месте разговора был момент, когда ты не знала, как себя чувствовать. Тебе было некомфортно, потому что перевертыш никак не мог произойти внутри тебя. Мы обнажили его механизм – своего рода качели внутри тебя, и ты не могла качнуться ни в одну, ни в другую сторону. Ты сидела посерединке, и тебе было очень не по себе.

А: Да, Вероника, тебя слишком слабо от себя тошнит, вот твоя самая большая беда. Тебя подташнивает, но недостаточно сильно, чтобы от этого избавиться. Что тебе мешает? Какая склонность к внутреннему самообольщению, ко лжи, какая жажда компромисса?

Д: Когда тебе говоришь: знаешь, Вероника, причина многих своих неприятностей – в тебе самой, ты обычно отвечаешь: «Да, так и есть. Ха-ха-ха…», – и тебе опять хорошо. А ты попробуй не засмеяться, попробуй не согласиться так легко. Ты уходишь из дискомфортного состояния, из этой внутренней скрутки, не поприсутствовав в ней. Ты признаешь свою ошибку, признаешь свою неадекватность, и тебе опять там комфортно. Ты легко уходишь в комфортное «да, я такая», чтобы ничего не менять.

У: Получается, что всякий раз этим «да, да, я знаю» ты закрываешь себе путь к расширению сознания…

Д: …и возможности выхода на какой-то другой уровень, другое качество своей собственной души. Выход один – не прятаться в это легкое согласие.

А: «Да, я такая, такая!»

В: И даже еще хуже!

Д: Зачем ты сейчас смеешься?

В: Сейчас расплачусь…

Д: Расплачься! Посмотри, почувствуй, как ты изворачиваешься, – просто, как уж, уходишь.

В: Да…

Д: Почувствовала эту точку? Да, это она.

В: Хороша у тебя ученица…

А: Да, хороша – согласен. Даша сейчас действительно была хороша. Только тебе сейчас нужно смотреть не на нее, а на то, что открылось в тебе. Видишь это?

Д: Вероника, пожалуйста, не закрывайся! Плачь!

…

А: О чем сейчас говорила Даша? На самом деле она проводила связь между анализом твоей психики, который только что развернулся, и этим текстом. Видишь ли ты эту связь?

В: Объясни.

А: Для того, чтобы излучать свет мира, нужна вера. Для того, чтобы появилась вера, нужно сначала возненавидеть то, что ты представляешь собой без нее. А у тебя вместо ненависти – смех, легкость небывалая и моментальная готовность принять себя во всем своем лукавстве. Видишь, как неслучайно то, что тебе непонятен именно этот шестнадцатый стих. Что тебе на это сказать? До чего тебя нужно довести, чтобы ты взорвалась, Вероника? На что ты отреагируешь? Что бы я сейчас ни сказал, как бы тебя ни обозвал, ты на эти слова ответишь тем же: ну, да, так и есть. Закрой глаза… Представь себе кого-нибудь, кто с дикой яростью осыпает тебя самыми обидными словами, которые ты только можешь вообразить… Видимо, мой недостаток в том, что я слишком добрый. В книге «Практика дзен» есть список качеств, которыми должен обладать дзенский монах. Среди прочего там есть такой пункт – умение играть хорошие и плохие роли. Я думаю, что мой персональный недостаток в том, что я слишком склонен играть хорошие роли. А плохие мне удаются хуже. С Вероникой не получается – так рявкнуть, чтобы от эго живого места не осталось. Закрой глаза и послушай, как тебя ругает…

В: Кто?

А: Твой внутренний голос, который знает все твои самые слабые места. Он точно знает, как сказать такое слово, чтоб тебя дернуло, задело. Со стороны так никто и не скажет. Послушай. Услышишь сразу и попробуй передать нам.

В: Не побояться сказать вслух?..

А: Да, не бойся.

В: Я, бездумно соглашаясь с другими, не придавая этому значения, тем самым отказываюсь от себя. У меня такое впечатление, что я сама с собой играю в какую-то игру. С одной стороны, я «прогибаюсь» и что-то от этого теряю, с другой стороны, я знаю, что для меня эта уступка – всего лишь игра, и я не придаю этому значения.

Д: Не замечаешь, как сама себя деформируешь.

А: Нет, тут все хитрее. Вероника, унижаясь самоутверждается. Она свой «прогиб», свое унижение бросает, как кусок собакам.

Д: Так это же какое высокомерие и ненависть к людям… Вероника, так ты людей-то не любишь?

А: Она их не то, что не любит – она их просто в грош не ставит.

В: Мне кажется, что я вижу их слабости и думаю: надо вам это? Возьмите!

А: Уходишь! А как же с теми, кто тебя критикует?

В: Я говорю: да-да, вы правы. А сама остаюсь при своем мнении. Я выслушаю совет и все равно поступлю так, как сочту нужным.

А: Посмотри на это беспощадно. Посмотри на эту игру. Где здесь подмена? Что заставляет тебя идти на компромисс со своей душой и со своей совестью? Если бы твое эго не получало подпитки в виде тайного самоутверждения, то…

В: Я понимаю, о чем ты… Я должна…

А: Нет, дело не в этом. Единственное, что ты должна – это быть искренней. А ты никогда не бываешь искренней. Ни-ког-да. Посмотри на это, посмотри на свою перманентную лживость: как ты обманываешь людей, как ты водишь их за нос и при этом тайком над ними насмехаешься, даже не отдавая себе в этом отчета. Но твое эго прекрасно все знает. Еще бы! – оно питается твоей слабостью и твоими уловками. Получается, что интеллект у тебя стоит на службе у эго.

В: На самом деле, я думаю, что за таким поведением у меня скрываются страхи и большой комплекс неполноценности.

А: Который своим обратным концом упирается в комплекс исключительности. Ты видишь, как одно связано с другим, как комплекс неполноценности переходит в комплекс исключительности? Здесь ты попала в ловушку.

В: Если я чувствую себя ниже, значит, другого я ставлю выше. А чтобы доказать себе, что он не выше, я должна стать еще выше.

А: Видишь ли, ты наслаждаешься тем, что другой ощущает себя выше.

В: Да, это точно.

А: В древности на императора полагалось смотреть со страхом и почтением, Так, как это показано в фильме «Страх и трепет». Там главная героиня разыгрывала из себя круглую идиотку. Очень сильный фильм.

Д: В таком взгляде ведь нет ничего плохого. Из него бы только убрать самоутверждение. А для этого надо убрать самоуничижение.

А: Нужно отказаться от этого механизма полностью. Вероника, ты не сможешь поставить его себе на службу, пока от него не отречешься.

В: От самоуничижения?

А: От самоуничижения, связанного с ощущением своей исключительности. В твоей готовности самоуничижаться слишком много готовности насладиться своей исключительностью. Ты видишь этот момент?

В: Да, вижу. Может быть, ощущение исключительности возникает от того, что мне кажется, будто я понимаю что-то лучше, чем другие.

А: Почему тебе это кажется? Тут есть один очень важный момент. Вероника, постарайся увидеть, почему тебе только кажется, что ты видишь дальше, больше и глубже.

В: Ты спрашиваешь – почему кажется, то есть почему это не так на самом деле?

А: Да. В конечном счете – не так на самом деле.

В: Может, это просто другое видение, а не более глубокое? Ведь если я думаю, что вижу глубже – я ставлю себя выше.

А: Это есть, но оно не главное. Истинная причина не названа. Кто может Веронике помочь? Ответ находится не в рациональной плоскости.

Д: Надо погрузиться в область чувства. Что ты ощущаешь, когда ты думаешь, что ты умнее? Какое чувство ты испытываешь?

В: Удовлетворенность.

А: Как она хорошо это произнесла, с каким чувством, заметили?

В: У меня ощущение игры.

Д: А знаешь, кто оказывается проигравшим в этой игре?

В: Я, конечно, – кто же еще?

Д: Да не просто ты, а бессмертная твоя душа. С эго-то все в порядке, оно свое получило. А вот душа, бедненькая, сидит и плачет, поникшая, покрылась морщинками.

А: Что происходит с твоим чувством удовлетворения, Вероника? Можешь сказать, почему твое ощущение превосходства неистинно? Давай сделаем так: я напишу, а ты прочитаешь. Ну что – ты готова встретиться с правдой?

Д: Сейчас, когда будешь читать, Вероника, попробуй поймать свою первую реакцию. Потом ты можешь «перевернуть» тысячу раз.

А: Помнишь, как стоял вопрос?

В: Почему мне только кажется, что я умнее других?

А: Не просто умнее, а испытываешь превосходство. Умнее – это слишком рационально. Почему испытываемое тобой превосходство – тайное, которое, собственно, и служит главной подпиткой твоего эго и делает его недосягаемым для любой критики, и почему оно оказывается только «кажущимся»? Теперь переворачивай бумажку и читай ответ по инструкции Даши – не столько сам ответ, сколько свое ощущение от него. Итак?

В: «Потому что это ощущение достигается за счет обмана других людей». Это для меня как-то неожиданно.

А: Что значит «неожиданно»? Ты с этим не согласна?

В: Не то, что не согласна. Просто я ожидала чего-то другого.

А: Чего ты ожидала?

В: Какого-то разъединения… Что-то в этом роде.

А: Прости, а чем отличается «разъединение» от «обмана»?

Д: Обман – это нравственная вещь, а разъединение – абстрактная, рациональная, рассудочная. За обман отвечать нужно.

А: Обманываешь ты людей, Вероника, причем на каждом шагу.

В: Прикидываюсь такой мягкой…

А: Обманываешь и получаешь от этого наслаждение. Вот самая главная причина твоего самоутверждения.

Д: На самом деле не обманываешь. Люди же чувствуют, они не обманываются. Обманываешься только ты.

А: Ты недооцениваешь Веронику. Она хорошо, успешно действует, эффективно. Если бы было неэффективно, этот механизм давно бы потерпел крушение. Да, Вероника?

В: Я сейчас в свете сказанного вспоминаю о реакции людей. То, что я делаю, часто вызывает бессознательную агрессию. А я никак не могла понять, почему они агрессируют.

А: Вот она – тайна беззакония. Есть такие слова в Священном Писании.

В: Просто кажется, что закона нет, а на самом деле, не видно пружины, которая движет этим законом?

А: Да, тайна, именно тайна. Что с тобой происходит? Взгляни на это через нравственный разрез. Почувствуй это не просто как обман, а как нечистоту, которую ты в себя впускаешь, делая это в страшной тайне от всех остальных, и за счет этого получая нечистое наслаждение от собственного самоутверждения. Ты видишь всю надуманность этого наслаждения, всю его виртуальность? Чувствуешь свою оторванность от реальности, от других людей?

В: Я же будто и не хочу их обманывать – я просто не хочу причинять им боли. А на самом деле получается…

Д: На самом деле, ты себе не хочешь причинять боль.

В: И себе не хочу.

Д: Сначала себе, а потом уже людям, потому что если ты им сделаешь больно, то и тебе будет больно.

В: Ну да.

Д: Ты не хочешь с этой болью связываться.

А: А значит – привязана к комфорту, к отсутствию этой боли. И нежелание ее испытывать для тебя важнее, чем чистота духа. А раз важнее, то – разговор о свете закончен. Поэтому у тебя, когда мы коснулись этой темы, были такие абстрактные определения. Вы заметили, как у Вероники изменились интонации? И не смеется больше, и не прогибается…

В: Тут много такого, чего я о себе не знала. Вот ты говоришь, что я легко соглашаюсь, чтобы уйти от искренности, но мне кажется, что я могу провести людей и остаться неразоблаченной.

Д: Самое интересное, что никто, кроме тебя, не проигрывает от этого – вот чего ты не можешь понять.

В: Да.

Д: Что остальным? Ну, провела. Человек пошел дальше. Ты сама с этим осталась.

А: Так что видишь, Ульяна, ты ошибалась насчет Вероники. У нее проблема взаимодействия со смыслом, а значит – и со словами, оказалась погруженной гораздо глубже в бессознательное, чем у тебя. А для бесхитростной Ули здесь никакого откровения нет. Видите, как интересно: никакие интеллектуальные ухищрения не помогли.

У: Не знаю, когда я начинаю копать свое, мне тоже бывает несладко. Просто у Вероники нет, наверное, таких жизненных обстоятельств, которые показывали бы всю неправду так реально.

А: Обстоятельства такие есть у всех. Если их у человека нет, значит, он воплотился напрасно. Все сюда приходят какую-то свою карму исполнить. Ну, что, Вероника, ты можешь сказать о восприятии этих слов – изменилось ли оно с тех пор, как ты их впервые увидела?

В: Наверное, да.

А: Как изменилось, расскажи, пожалуйста.

В: Мне надо это как-то обдумать, прочувствовать… и менять ситуацию, естественно.

Д: Знаешь, что любопытно? Если ты начнешь сейчас это отслеживать, то для тебя откроются многие вещи, которых ты о себе не знала.

А: Знаешь, почему откроются, Вероника? Потому что наша психика представляет собой абсолютно целостное образование, в котором нет ни одного случайного или не связанного с другими компонента. Абсолютно целостное в своих проявлениях, но не внутри себя. Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. Я имею ввиду следующее: все твои проблемы, как и все твои симптомы, как и вообще всё – между собой тесно связаны и имеют единую точку сборки. Какую? Вот эту тайную нечистоту, которую ты в себя впустила, и все, что с ней связано. Это одна целостность. А другая целостность возникает вместо первой, когда ты эту нечистоту из себя изгоняешь и ставишь на ее место нечто чистое. И когда ты это делаешь, то также по разворачивающейся спирали вокруг этого центра все вокруг тебя начинает меняться, преобразовываться, включая твое собственное восприятие.

Таким образом, то, что сейчас было сказано, имеет отношение не только к 16-му стиху, но и к следующим трем стихам. По-другому, кстати, можно увидеть и пословицу «Маленькая ложь рождает большое недоверие». Мы привыкли воспринимать ее так: когда человек обманывает даже в мелочах, к нему возникает большое недоверие. А ведь можно увидеть по-другому: маленькая ложь внутри себя…

Д: …рождает большое недоверие к миру.

А: Да вообще ко всему, в том числе и к самому себе. И в этом смысле мы продолжаем оставаться созданиями индивидуальными. Мы думаем, что мы дуалистически разделяем внешний мир и собственное внутреннее содержание. На самом же деле мы дуалистически разделяем только самих себя внутри самих себя – этой самой ложью.

Глава III Закон и формализм

17 Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить.

18 Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все.

А: В Апокалипсисе говорится, что все должно дойти до предела, и сатана должен окончательно восторжествовать на земле целиком и полностью, прежде чем нынешнее мироустройство будет упразднено и преодолено. Победа зла в соответствии с этим предсказанием должна быть абсолютной, всеобщей, тотальной и безоговорочной. Мне пришла мысль о том, что такое эсхатологическое видение развития мира – его конца, его возрождения – берет свое начало из земной жизни Иисуса, который, будучи воплощенной истиной, ходил, учил, наставлял и побеждал в спорах фарисеев-книжников, но тем не менее был схвачен и, несмотря на всю свою праведность, казнен. Это ли не абсолютное торжество зла? И только когда зло восторжествовало, только после этого произошло Его Воскресение, с которого начала свой отсчет христианская эпоха.

И вот какая мысль меня поразила – я подумал: а если бы Христа не схватили и не распяли? Если бы Он дожил до преклонных лет, как, например, Будда или Зороастра? Мысль, казалось бы, лишенная смысла, потому что Евангелие постоянно подчеркивает неслучайность всего произошедшего. И все же: как бы тогда развивалась судьба этого мира? Как бы тогда выглядело Откровение Апокалипсиса? Загадочная книга, откровенно говоря. Одна из предполагаемых датировок ее создания – 69 год н. э… Считается, что в конце жизни, уже в очень преклонном возрасте, Иоанн Богослов был сослан на остров Патмос, и там, на этом крохотном островке, посреди безбрежного моря, ему и явились эти откровения, этот мистический опыт.

Я не случайно вспомнил об этих откровениях, так как они имеют самое непосредственное отношение к разбираемым нами 17-му и 18-му стихам. Чуть позднее мы это увидим.

Интересно, что в ветхозаветных пророчествах о пришествии Христа, как правило, указываются самые мрачные моменты Его крестного пути: будет распят, одежда будет поделена между его палачами и т. д. Понятно, почему Он говорит: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон…» Его оппонентами были книжники и фарисеи, которые постоянно пытались упрекнуть Его в том, что Он нарушает букву Ветхого Завета. К сожалению, этот дух фарисейства не чужд и нынешнему православию. Но сейчас речь об иудейских законниках.

Д: Как же они не устрашились? Они же действительно казнили Божьего сына. До какой же степени там все…

А: …ожесточенно было.

Д: Получается, что лучше смерть, чем своя неправота.

А: Такая ожесточенность в высшей степени характерна для мира людей. В Евангелии есть прямые указания на это. Вы только представьте: узнать, что этот человек воскрес и – что? Раскаяться? Отнюдь! – денег заплатить и приказать молчать: «Когда же они шли, то некоторые из стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем. И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали» (Мф. 28.11–13). Какое безумие! И, надо сказать, что это безумие в иудеях живо до сих пор. А ведь иудеи более всего держались за букву закона. Понять 17-й стих без этого невозможно: для них было чрезвычайно важно, чтобы все до йоты было соблюдено. В их среде формализм был запредельным. По иудейским канонам, если человек не принял обрезание, то ему для того, чтобы попасть в Царствие Небесное, достаточно исполнять десять заповедей; если же он – правоверный иудей, то ему, чтобы не попасть в ад, нужно соблюдать более шестисот заповедей – очень строгих, где поведение расписано по мелочам.

Д: Получается, что правоверному иудею сложнее?

А: Да. И в ад попасть легче, и в рай сложнее. Вот она – строгость буквы закона. Дело доходит до того, что если по канону положено вот так, а Бог хочет как-то иначе, то исходя из их закона, Он на это не имеет права. Недаром их называют законниками.

Д: А кто этот закон создавал?

А: Он складывался на протяжении веков – обрастал, обрастал, как судно ракушками: слой за слоем, слой за слоем. Потом можно отделить судно от ракушек, – и из ракушек отдельное судно получится. Где-то в сердцевине этих слоев действительно есть живое слово. Было много пророков: и Илия, и Исайя, и Иов. Все это было, но все с веками догматического применения омертвело. И живой дух к появлению Иисуса практически полностью исчез из иудаизма. Закон перестал опираться на живой дух и живое слово, и стал опираться на идею национальной обособленности.

Иисус, будучи Сыном Божиим и имея Божий закон внутри себя, естественным образом не мог быть приверженцем этой мертвой буквы. У книжников и фарисеев возникал постоянный конфликт с Ним на этой почве: то Он кого-то исцелит в субботу, а они Его за это упрекают, что в субботу-де не положено; то грешницу не накажет, что тоже противоречит закону. Поскольку Он был сама жизнь, эти формальные ограничения могли Его только стеснять. И Он их, конечно же, не придерживался. Он в высшей степени находчиво отвечал на их претензии: и в случае с грешницей, и в случае исцеления в субботу. Он напоминал им о том, что обрезание в субботу все-таки делают, что было чистой правдой. В иудейском законе, как и во всяком другом земном, были свои противоречия: с одной стороны, в субботу ничего нельзя было делать, а с другой стороны, мальчика надо было обрезать на восьмой день после рождения. И этим восьмым днем очень часто оказывалась суббота.

Но остроумие не спасало Его от их злобы, потому что все претензии были всего лишь предлогами, неудачными попытками Его «разоблачить». Отмирающее, отжившее всегда ненавидит живое. Оно не может сказать: я ненавижу тебя за то, что ты живое, а я мертвое, потому что оно становится мертвым прежде всего из-за своей гордыни. Вместо этого оно ищет, а потому и всегда находит, формальные предлоги для обвинений в неправоте. Поэтому слова «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков…» – это ответ на те обвинения и упреки, которые Ему предъявлялись.

«…Не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». Эти строки уже совсем о другом. Здесь мы видим совершенно фантастический отрыв. В начале Он отвечает книжникам и фарисеям, но со слов «…Не нарушить пришел Я, но исполнить» Он говорит уже о глубинном космическом законе, исполнить который Он пришел сюда на землю. Исполнение этого закона происходит до тех пор, пока разворачивается история человечества.

«…Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля…» В этой фразе самое главное – то основание, то представление об этом мире из которого Он произносит эти слова. Что это за основание? Его слова могут говорить только об одном: о том, что и небо, и земля, и вся Вселенная, ее зримая чувственная часть, к которой мы обращаемся, созданы со специальной целью. Исходя из смысла 18-го стиха – с одной-единственной: для того, чтобы исполнилось то, что должно исполниться.

У: Что должно исполниться?

А: Закон. И он должен исполниться с такой непреложностью, что, пока он будет исполняться, ни одна йота и ни одна черта его не будет изменена. Восемнадцатый стих пятой главы Евангелия от Матфея – это биджа*, это зерно, которое проросло Апокалипсисом. В этом стихе заключена центральная мысль не только Апокалипсиса, но и всего христианского мировосприятия. Она может быть выражена следующим образом: этот мир создан и существует лишь с одной целью – он является своего рода преддверием и одновременно, если можно так выразиться, сепаратором для жизни вечной. Вся зримая нами Вселенная, все, что мы видим, в чем находимся и что считаем единственным возможным местом своей жизни, есть весьма малозначительная и, мягко говоря, второстепенная часть действительной, истинной Вселенной.

Эта мысль, по тем, языческим, временам, была революционной. Достаточно вспомнить, каким было восприятие жизни и смерти у героев Гомера.

Можно что хочешь добыть: и коров, и овец густорунных, Можно купить золотые треноги, коней златогривых, Жизнь же назад получить невозможно – ее не добудешь и не поймаешь, Когда чрез ограду зубов улетела. («Илиада», песнь 9)

Вот оно, восхваление жизни в этом теле: плотской, земной, чувственной – как самой наивысшей ценности, оно очень характерно для языческого мира.

Д: Они должны были плохо осознавать тот, потусторонний мир. Почему они тогда так ценили эту жизнь?

А: Ее ценили не они. Ее ценил инстинкт самосохранения. Что обладает ценностью? То, что страшно потерять. Посмотрите, какой силлогизм произвело бессознательное: то, что ценно, всегда страшно потерять; переворачиваем: то, что страшно потерять, всегда ценно. Это софистика, потому что то, что страшно потерять, не всегда ценно, и вы прекрасно это знаете. Посмотрите, как все связано между собой. Не всегда ценно то, что страшно потерять. А что страшно потерять, и при этом оно не ценно?

Д: Эго?

А: Да. Капитулировать страшно. Итак, что мы видим? С одной стороны, неслучайность мистерии Христа, Его смерти и последующего Воскресения, с другой стороны, эта мистерия – как отражение глубинных процессов капитуляции и трансформации каждого из нас, как условие духовного роста19. Далее: «Ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». Что же должно исполниться? Только одно: наш выбор. Либо мы выбираем капитуляцию, как нам завещал Христос, либо мы выбираем закостенелость своего эго – третьего не дано. И весь этот мир – это такой крохотный сепаратор Господа Бога, который дает зернам определиться с тем, кто они: зерна или плевелы. Мы сами – так устроен этот мир и так устроены мы – определяемся с тем, зерна мы или плевелы – своим собственным актом свободной воли.

У: И получается, что этим выбором мы исполняем все?

А: Да. А когда мы с этим выбором определимся, то нужда и в небе, и в земле отпадет. Здесь они уже не так важны и ценны, как это было у древних, где поклонялись богу неба Урану и богине земли Гее. В одной фразе полностью переворачивается вся космологическая концепция. Поэтому Евангелие нужно читать очень вдумчиво. И не всякому слову сразу верить – особенно непосредственному его значению. Непосредственный смысл может быть прямо противоположен истинному, глубинному, сакральному.

Таким образом, закон, о котором говорит Иисус, можно было бы сформулировать следующим образом: каждое наше действие, каждый наш выбор в конечном итоге всегда приводит либо к сужению сознания, либо к его расширению. Третьего не дано. Расширение сознания означает стремление вверх, к духовному продвижению, постижению истины, сужение сознания – напротив – падение вниз, к жестоковыйности, к эговости и ко всему, что с этим связано: психическому окостенению, торжеству внутренней лжи. Закон – как цепь, звено в звено, которая все связывает и крепко держит, и ни одно звено не может быть порвано. Если человек не признает правду здесь, то там правда отказывается от него. Таковы последствия его собственного отказа от правды. И таким образом мы приходим к парадоксальному выводу: закон, о котором говорит Иисус в 18-м стихе оказывается тем, что индийские мудрецы назвали законом кармы. Это главный закон нашего мира – о какой бы части света ни шла речь: о Востоке или о Западе. Восемнадцатый стих Нагорной проповеди очень сближает Иисуса и с Гаутамой, и со всеми восточными мудрецами. Единственная разница, на которую я могу указать – эта разница проявляется не в словах Иисуса, а в последующем их восприятии Его учениками – заключается в следующем. Восток говорит о том, что эти небо и земля не прейдут до тех пор, пока все не закончится (и здесь Восток полностью согласен с Иисусом), а случится это тогда, когда человек определится со своим выбором окончательно, что весьма непросто сделать в течение одной жизни – возможно, ему потребуется прожить, даже сотни или тысячи жизней, чтобы сделать этот выбор. Запад, христианство, настаивает на том, что окончательное определение происходит сразу после единственно-прожитой жизни: «В чем Я найду вас, в том и буду судить».20

Д: Мне кажется, здесь нет противоречия.

А: Да, конечно, нет. Они не противоречат друг другу на уровне смысла, на уровне ви́дения, но на уровне идеологии противоречие весьма ощутимо.

У: И Ему была не чужда идея реинкарнации?

А: Не знаю. Не осмелюсь делать даже каких-либо предположений на этот счет. В мейнстриме христианского мироучения всегда (или почти всегда) преобладала точка зрения об однократности нашего посещения сей «юдоли слез». Хотя в канонических Евангелиях об этом ничего не сказано. Дело в том, что идея реинкарнации – по-гречески «метемпсихоз» – присутствовала в древнем мире в принципе. О переселении душ учили, например, пифагорейцы. В сущности, эта идея настолько более прогрессивна, чем идея единственного воплощения, что мне просто трудно вообразить, какие аргументы можно ей противопоставить.

Д: Ну, например, что народ в этой жизни перестанет работать над собой.

А: Да. Но эта мысль принадлежит сторонникам многократного воплощения.

Д: А сторонники однократного воплощения, христиане, не могут защитить свою позицию с помощью этого аргумента?

А: Могут, но этот аргумент защищает не объективность их позиции, а ее полезность. Сторонники реинкарнации в свою очередь приводят немало сильных аргументов, способных подвигнуть человека к духовному развитию и в этой, одной из многих, жизни. Довольно много этих аргументов можно найти в книге Франчески Фримантл «Сияющая пустота». Они рассыпаны в изобилии по многочисленным буддийским трактатам. В качестве примера можно привести такой: в следующей жизни условия для духовной практики могут быть намного хуже; мы можем открыть глаза и обнаружить, что родились в другой локе, например, собакой, и будем обречены на страдания в теле животного, будем терпеть муки, не имея ни понимания, ни возможности что-то с этим поделать. А вспомните свое советское детство… Вы хотите еще раз туда попасть?

Д: Нет, в свое детство я не хочу.

А: Согласитесь, что это нежелание – очень неплохой стимул. Пребывание в аду исчисляется миллионами и миллионами лет. И попасть туда не сахар – муки там терпят тяжелейшие. А какая разница – миллион лет или вечность?

Филипп Капло приводит очень интересную статистику. В одном индийском штате, где проживает приблизительно равное количество христиан, буддистов и мусульман, подсчитали количество преступников на 1000 человек. И оказалось, что самое большое количество преступлений совершено христианами, на втором месте – мусульмане, на последнем – с гигантским отрывом – буддисты. То есть буддийская нравственность в самом обычном житейском смысле – воздействия на простой обывательский ум оказывается гораздо более эффективной, чем нравственность христианская.

Д: А почему?

А: Потому что в буддизме закон кармы стоит на первом месте. Там человеку с младых ногтей вкладывается представление о том, что то, что ты сделал другому, ты сам и получишь через какое-то время – в том или ином виде.

Д: А в христианстве? Что посеешь – то и пожнешь.

А: Видимо, это «пожнешь» менее эффективно для простого, обыденного сознания.

Точка соприкосновения между христианством и буддизмом, которую мы ищем, находится в 18 стихе – в том месте, где «…доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона». И то и другое не прейдет, пока не исполнится все. А вот что именно исполнится, раскрывает Иоанн Богослов. Ощущением полноты этой исполненности, видимо, была пропитана вся фигура Иисуса. Я не сомневаюсь, что Он это из себя излучал. Точно так же на Востоке говорят, что Будда был настолько совершенным учителем, что люди могли испытать просветление просто от самого факта его присутствия. Оно было настолько пронизано глубиной, что люди испытывали сильнейшее психофизическое воздействие, эманируемое его фигурой.

Д: Какой ценностью обладало такое просветление?

А: Такой же, как и любое другое.

Д: То есть даром?

А: Что такое «даром», Даша? Вот ты сейчас получаешь здесь что-то даром?

Д: Ты же нас обучаешь.

А: Верно. А другой человек может всю жизнь провести в мучительных поисках того, кто бы его обучил, и так и не найдет. С его точки зрения то, что ты сейчас получаешь, дается тебе даром. Все зависит от точки отсчета. В этом смысле ничего не бывает даром и быть не может по очень простой причине: любое наше состояние, любая структура событий и обстоятельств, в которых мы находимся, предопределены нашими предыдущими деяниями и нашими предыдущими воплощениями. И если кто-то сейчас находится рядом с Буддой, значит, он это каким-то образом заслужил. Кроме того, людей, которые отворачивались от Будды, ненавидели его, преследовали и гнали, и даже пытались его убить – таких людей при его жизни тоже хватало. «Даром» – это не значит, что можно просто подойти к учителю, и – раз! – автоматически просветиться. Тогда космосу было бы очень легко превратить нашу планету в цветущий сад: спустился бы небесный десант, и – за пятьдесят лет все готово. А между тем в буддийских текстах говорится, почему в наше время Будд на земле нет: Будды – их много в буддийской традиции – готовы прийти на землю в любой момент для того, чтобы продолжить обучение закону, наставления, но они этого не делают не потому, что они не готовы, а потому что не готовы мы. Не готовы их принять и услышать – это к вопросу о просветлении «даром». Как только люди становятся к этому готовы, Будда немедленно воплощается.

Д: Так что, у нас и надежды нет? Или это у них нет надежды?

А: Если бы у них не было надежды, то было бы так, как сказано в Апокалипсисе: и небо совьется, как свиток, и времени не станет. Я говорил о том, что Иисус был настолько наполнен этим эсхатологическим видением, что Иоанну, видимо, так же, как и ученикам Будды, достаточно было просто побыть с Ним рядом и пропитаться этим видением, чтобы потом из него книга Апокалипсиса просто излилась. Иисусу достаточно было сказать: «…доколе не прейдут небо и земля, …пока не исполнится все», чтобы у Иоанна это развернулось Апокалипсисом.

19 Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном.

А: Это к вопросу о духовной ответственности. Сравните 19-й стих с 14-ым и 15-ым: «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом». Значит, если в тебе есть какое-то знание, то молчать нельзя. «Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей…» – да, это чисто чаньский, дзенский дух. «Речь – клевета, молчание – ложь. За пределами речи и молчания есть выход».

Чань идет дальше: «В одной фразе – жизнь и погибель, в одном поступке – свобода и рабство». «Пошевелись – и появится тень. Осознай – и родится лед. Если не двигаться и не сознавать, окажешься в норе дикой лисы»21. В отличие от чаньских афоризмов речь Иисуса в большей степени наполнена проповедническим пафосом. Здесь она обращена к тем, кто уже чего-то достиг. Об этом же притча о десяти девах.

Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: вот, жених идет, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! Отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас (Мф. 25.1—12).

А: Если рассматривать эту притчу с точки зрения обычного восприятия, то отказ пяти дев поделиться маслом с другими девами выглядит довольно эгоистично. Восприятие ситуации меняется тогда, когда нам становится понятен истинный смысл символа масла, от которого горит огонь. Масло в светильнике и свеча, которую не ставят под сосуд – в этих символах заключена одна и та же суть.

Д: А почему этим нельзя поделиться – тем, что ты сам наработал?

А: Нельзя поделиться собственным опытом. Можно поделиться мыслями, можно дать наставления, но опытом поделиться невозможно. Чтобы получить опыт, необходимо личное усилие. Это то самое ценное, чего Господь ждет от каждого из нас, независимо от того, о чем идет речь: о практике дза-дзен или о проповедовании Иисусовых слов, или о воспитании ребенка. Самое важное в глазах Господа – это наша готовность пожертвовать Ему своё личное усилие.

Посмотрите, какую поразительную картину мы получаем в итоге: в христианстве смещаются все прежние ценности. Небо и земля, то есть жизнь здесь, в этом мире, сходит со своего безусловного первого места. Ценность этой жизни отходит на второй план. Почему? Первый ответ совпадает с буддийским: самой большой ценностью не может быть то, что носит временный, преходящий характер. Второй также не противоречит буддийскому вероучению, однако, закрепляет за обесцененой было здешней, посюсторонней жизнью ее особую и весьма значительную ценность: из самоцели она превращается в средство для обретения спасения – посредством нарабатывания и последующей переработки этого самого драгоценного «масла» – духовного опыта. В результате такого переосмысления ценностей человеческой жизни складывается удивительно цельная картина всего мироздания: и неба, и земли, и, что гораздо важнее, – места в этом человека.

«…А кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном». Поэтому рассуждать об этом – все равно что ходить по острию меча. В православии считается, что осмыслять Евангелие нельзя. Так что, с точки зрения наших ортодоксов, мы с вами занимаемся ересью.

Д: Читать можно каждый вечер, а вот рассуждать нельзя. Справедливости ради надо отметить, что батюшка как-то сказал: «Рассуждать можно. Но очень опасно».

А: И тем не менее, несмотря на всю ограниченность этой позиций, надо сказать, что некое здравое зерно в ней есть.

Д: В запрете?

А: Да. Вы соприкоснулись с этой глубиной. А соприкоснувшись с ней, понимаете, что искажения весьма возможны, если такое осмысление осуществляется без специальной подготовки.

Д: А сами батюшки понимают эту глубину?

У: С другой стороны, если они понимают и не говорят об этом, получается, что они держат ее под спудом.

А: «В одной фразе жизнь и погибель, в одном поступке – свобода и рабство». Так что, шаг влево – шаг вправо…

Д: Интересно, наступит ли такой момент, такая точка, когда люди коренным образом изменятся?

А: Не может такой точки не наступить.

Д: Это должна быть точка жесточайшего противостояния.

А: Да. Важно понимать смысл этого противостояния.

Д: То есть оно не будет выражаться вовне? Все будет происходить в душах?

А: Нет. Это противостояние будет иметь свое совершенно конкретное внешнее выражение: даст ли род homo sapiens начало какому-нибудь более совершенному виду или он окажется тупиковой веткой эволюции. Вот и все.

Д: Интересно, какие формы примет момент перехода.

А: В христианстве есть один ответ на этот вопрос, в буддизме – другой.

Д: Они разные?

А: Конечно. В буддизме перспектива светлая и оптимистичная – там нет такой мрачной эсхатологии, как в христианстве. У христиан мрачность и тяжесть переходного момента – от параллели с земным путем Иисуса. Путь мира повторяет путь Иисуса, поэтому мир должен погибнуть, пасть в когтях Зверя. А у буддистов люди будут постепенно просветляться. Со временем все локи будут освобождаться от томящихся там душ. Сначала освободится нарака-лока* (адская) и будет полностью упразднена, затем прета лока (мир голодных духов) и так далее. И после того, как последняя душа уйдет в нирвану, просветлится, этот мир просто исчезнет, и все растворится в блаженстве.

Но где-то эти две картины мира, эти два ви́дения должны встретиться и слиться. Как и когда это произойдет, трудно сказать. В любом случае наша с вами задача – высвобождение от навязываемых нам ценностей и идеалов и наработка собственного внутреннего опыта. Когда мы таким образом высвобождаемся, мы – пусть даже на такую крохотную частичку мироздания, как наша душа – приближаем завершение этого мира к буддийскому варианту, отдаляя его от Апокалипсиса, торжества Зверя.

Что будет потом? Любопытный вопрос. Появится ли в результате какой-то духовной трансмутации такой человек, который будет абсолютно неподвластен злу, царящему в человеческом обществе? Такой вариант предложили братья Стругацкие22: новая раса людей, которых они назвали «людены» – это существа, обладающие сверхъестественными способностями на уровне буддийских святых: они могут перемещаться по Вселенной, менять свое тело. Эта подраса отпочковалась от человеческой расы. Они ушли в космос, поскольку ни одной точки соприкосновения с человеческими ценностями у них просто не осталось. Такое существо даже мученическую смерть от своих врагов не может принять (и тем самым подвигнуть их на какие-то осознания), – он просто исчезнет в их руках, станет прозрачным. И потому единственная точка соприкосновения – телесная немощь – которая была у святых, перестает существовать. Одновременно с этим исчезает всякая необходимость в контакте.

Это фантастика, а что будет на самом деле, очень трудно сказать. Считайте, что судьба мира в ваших руках.

Глава IV Конец света: буддизм и христианство

У: Почему христиане и буддисты так по-разному видят конец мира?

А: Меня всегда интересовали эсхатологические отличия в буддизме и христианстве. Буддисты видят развитие мира как постепенный переход из человеческого мира в мир богов, из мира богов за пределы колеса сансары – таким образом все живые существа достигают нирваны и растворяются в ней. Этот мир становится ненужным, превращается в пустую оболочку, не имеющую никакой ценности, постепенно разрушается, и таким образом, все возвращается в ту пустоту, из которой вышло. В христианстве картина иная: «души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели» (Откр. 6.9.) возопят к Господу об отмщении. И тогда на землю обрушится череда страшных катастроф: то саранча, то мор и голод, то войны, то стихийные бедствия. А потом наступит конец света, – «И звезды небесные падут на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои» (Откр. 5.13). Страшный Суд и прочие малоприятные вещи. Большая часть людей попадет в ад, в раю же окажутся считанные единицы. Что-либо более определенное трудно сказать. Вот такая гигантская разница.

Зачем нужен Страшный Суд? Почему его нет в буддийской картине мира? Мне кажется, я нашел ответ на этот вопрос. Насколько он верен, трудно сказать.

В буддизме нет Страшного Суда по причине того, что там нет подсудимого. Там некого судить. Нельзя же судить иллюзию, к которой иллюзорно привязалось нечто, в иллюзии забывшее, что оно не есть иллюзия. Это же просто смешно.

Д: Да… Отсюда трудно увидеть, что это все только иллюзия. Особенно если смотреть откуда-нибудь из приюта для престарелых или из детдома.

А: Я вчера Даше рассказывал, как обращаться с маленькими детьми в детдоме.

М: А какой у них возраст?

В: От нуля до четырех.

М: Я бы не смогла. Мне так больно, когда им больно… Многие вещи я могла бы пережить, но когда это случается с ребенком, даже не с моим… Как будто чистый маленький родничок взяли и затоптали.

А: Оттого, что ты с этим не соприкасаешься, он не становится незатоптанным.

М: Может быть. Но мне больно смотреть, когда с детишками что-то ужасное происходит. Взрослые уже сами принимают решения и несут за них ответственность, а вот эти крохи…

А: Там есть разные дети, очень разные. Если уж мы заговорили об иллюзии и реальности… То, что Даша видит в детском приюте, и от чего ей тоже тяжело – это кармические отпечатки, запечатленные в маленьких детях… Отпечатки кармы на детских лицах – это маска, такая же, как у любого взрослого человека. Как и любая другая маска, это нечто совершенно иллюзорное. Маски на наших лицах сменяются, а в глазах остается что-то неизменное.

М: То есть, маска не закрывает это неизменное?

А: Когда мы творим какое-то зло, карма оставляет отпечатки на наших лицах. Если сознание сужается в течение целой жизни или нескольких жизней, можно в конце концов переродиться олигофреном, но даже в таком случае в глазах человека все равно остается нечто неизменное. Даша рассказывала, что там в приюте есть мальчик, который страдает все время. Его глаза переполнены болью, он почти все время плачет или стонет. Он в буквальном смысле слова жертва аборта. Это был поздний аборт, его уже выбросили, но он пискнул. Пришлось остаться в этом теле. Любая маска – чья угодно – это только маска. И мы можем легко ее снять. Все, что нам мешает, замедляя процесс внутреннего высвобождения, скорость протекания процесса, – это только наша привязанность к ней и искреннее убеждение, что мы этой маской являемся. Мы наполняем эту иллюзию реальностью, искренне наделяя ее статусом реальности, но от этого она реальностью не становится. Единственное, что она приобретает в этом процессе, это тяжеловесность, вязкую неподатливость, в конечном итоге – полную неподвижность. И самое главное – способность причинять страдание. Эта способность сама по себе весьма любопытна. Она, с одной стороны, как будто бы наполняет иллюзию реальностью – ведь иллюзия не может причинять страдание сама по себе, на то она иллюзия! Но с другой стороны, реальность-то ведь тоже не может причинять страдания, но уже по другой причине – потому что там нет оснований для того, чтобы страдать. И поэтому – в этом весь парадокс (как говорится – и смех, и грех) – причинять страдания может только иллюзия, иллюзорно кажущаяся реальностью. Но вот беда: как только эта кажимость возникла, избавиться от нее уже совсем не просто. Потому что помимо страданий любая иллюзия либо приносит нам эговое удовольствие, либо избавляет нас от эговых же страданий, не позволяя нашему эго в них раствориться. При этом она заставляет нас страдать тем страданием, которое привязывает нас к ней, иллюзии, невидимыми, но бесчисленными ниточками отождествления, и тем самым помогает нашему эго получать его эговые дивиденды. Вот какая удивительная штука иллюзия.

М: Мне кажется, что дети настолько маленькие, что у них еще нет этой маски.

А: Есть.

М: Или, по крайней мере, эта маска возникает настолько редко, что они еще не могут за нее держаться.

А: С маской все не так просто, Рита. Маска не есть нечто сознательное, это – кармический груз. Даша говорит, что по внешнему виду и поведению детей видно: у кого полегче, у кого потяжелее. Говорят, что даже в роддоме сразу видно, что будет за человек.

Вернемся к основному руслу нашего рассуждения и попытаемся продолжить. В христианстве есть идея внутреннего совершенствования – через покаяние, через духовную практику мы все время идем к Богу. Но получается, что очень важно также осознание того, от чего именно мы уходим, с чем мы стремимся расстаться. В буддизме мы расстаемся с иллюзорной привязанностью, никчемной и ничтожной, а в христианстве мы уходим от очень серьезного груза первородного греха, существующего в каждом из нас.

М: Да. Нам сразу навязывается чувство вины. И очень сильное.

А: Да. Почему чувства вины у людей восточных культур намного меньше? Нам, западным людям, оно навязывается религией. Эти установки глубоко бессознательны, они не контролируются сознанием и очень глубоко в нас сидят. Вы думаете, занятия буддистскими практиками смогут перенастроить восприятие человека с христианской архитектоники сознания на буддистскую? Ничего подобного! Я могу откровенно вам признаться, что сколько бы я ни занимался буддизмом и вообще Востоком, но если мне снится кошмарный сон, в котором меня пытаются одолеть бесы или демоны, я не призываю Бодхисаттву. Я начинаю во сне молиться. Я взываю к Иисусу Христу. И Он меня там, во сне, спасает, вся эта бесовская сила уходит. Ни к кому другому: ни к богине Таре, ни к Авалокитешваре – я ни разу не обратился во сне. А вот к Господу Богу – «Отче наш» или «Господи Иисусе Христе» – это из меня поднимается без всяких раздумий. Хотя казалось бы – откуда? – ведь какой-то интерес к христианству я почувствовал только в сознательном возрасте.

Продолжим? Но сначала я хочу попросить вас внимательно посмотреть на икону с изображением Иоанна Крестителя (см. рис 5).

Рис. 5. Иоанн Креститель

Вы хорошо знаете, каким образом в христианстве происходит очищение от грехов.

М: Через покаяние.

А: Да, через покаяние. Но покаянию предшествует весьма важное и очень непростое душевное усилие: в этих грехах сначала надо признаться самому себе. А для этого надо научиться их созерцать. Созерцать свою греховную природу, свои греховные помыслы, мысли, мыслишки, чувства – в самых тонких нюансах, что весьма непросто, так как большая часть всего этого погружена в недра бессознательных пластов нашей психики и изолирована от сознания. Подлинное очищение происходит через очень глубокий контакт со своим бессознательным. Увеличение чувствительности человеческой природы происходит тогда, когда мы набираемся смелости и мужества увидеть в себе все то, что мы обычно предпочитаем не видеть, не замечать: гримасы и уловки нашего эго, связанные с гордыней и лукавством, обидами, претензиями к ближним и так далее. Любое расширение сознания – а значит и его очищение – происходит через все большее и большее погружение в свою греховную природу, которую мы сами от себя скрываем. Попробуйте понять, вчувствоваться и ощутить, глядя на отрубленную голову Иоанна Предтечи, насколько глубока должна быть эта медитация. Попробуйте почувствовать, что происходит во время этого процесса.

А происходят поистине удивительные вещи. Мы все больше и больше смотрим на то, чего мы предпочитаем в себе не замечать, точнее – чего наше эго не хочет замечать в себе, но при этом душа наша погружается в глубочайшую медитацию акта самосознания. Точка, из которой мы способны все это увидеть, находится в самой глубине нашей души. И оттуда мы имеем возможность созерцать все наши греховные замыслы и чувства, всю ту нечистоту, которая составляет костяк нашего эго и которая сильна и крепка только до тех пор, пока мы ее не видим, пока не отдаем себе отчета в ее существовании. Предпочитаем не отдавать себе отчета, если быть до конца искренними. В этой точке и православные, и буддисты сходятся – редкое согласие между ними. И для того, чтобы увидеть во все более тонких, глубоких и одновременно неприглядных нюансах все чрево, всю утробу нашего ненасытного эго, мы должны подниматься все выше и выше, развивая в себе те тонкость, глубину и проницательность, которые позволят нам оторвать наконец-таки нашу душу от всего плотского, суетного, сиюминутного – преходящего. Как проникновенно поется в Божественной Литургии: «Всякое ныне житейское отложи попечение». Хотя бы на время службы, где мирское время останавливается и начинает отсчитываться время сакральное.

Д: Что такое «попечение»?

А: Хлопоты и заботы, то, о чем пекутся. И вот только тогда, когда сила нашего духа становится достаточной для того, чтобы проникать своим духовным взором всю толщу наших страстей, слабостей, отпадений от своей экзистенциальной сущности, только тогда становится возможной встреча души со своей наивысшей, наичистейшей и сокровеннейшей сутью – то есть, с Христом. Христос Яннарас23 считает, что грех – это просто отпадение от своей экзистенциальной сущности. Грех, как он говорит, – это экзистенциальная неудача.

М: То есть мы не грешники, мы неудачники все.

А: Да. Мы – экзистенциальные неудачники. Он приводит потрясающие примеры для разъяснения этого. Например, любовь: «В основе любой любви, даже плотской, всегда лежит стремление к какому-то соединению, слиянию по большому счету с Богом». Очень интересно. Он первый православный писатель, у которого я встретил описание того, что является, собственно, сутью Тантры.

Д: Так он грек?

А: Да. Живет в Греции. Мирянин-богослов.

«Отношение Бога со Своим народом, с каждым из его членов, представляет собой таинство брака, таинство любви: в этом единственное объяснение (по крайней мере, для церковной экзегезы) того факта, что откровенно эротическая поэма, «Песнь песней», была включена в состав книг Ветхого Завета.

Однако «эротические» отношения Бога с Израилем – всего лишь прообраз того единения Бога с человечеством, которое было достигнуто в лице Христа и в Его Теле – то есть в Церкви. «Тайна сия велика», – пишет апостол Павел в Послании к Ефесянам (Еф.5,32). На эту тайну указывают евангельские притчи образами, связанными с брачной символикой. В Новом Завете Христос называется женихом Церкви и каждой человеческой души. Для Бога каждая человеческая личность – возлюбленная. В частности, в Евангелии от Иоанна «жизнь вечная», даруемая нам Христом, сопровождается предикатом «знать», «познать», что соответствует еврейскому слову, обозначающему брачные отношения между мужчиной и женщиной: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин.17,3).

В святоотеческой традиции Сам Бог, в Своей внутри-троичной сокровенной жизни, определяется как «всеполнота эроса», нерасторжимого эротического единства: «Любовь есть сам эрос, ибо написано, что Бог есть любовь» (Максим Исповедник). Этот эрос проявляется как экстаз; в нем находит выражение эротический Божественный порыв, конституирующий внеположные Богу сущности: «Он, Творец всех вещей… от преизобилия любовной благости изливается из Себя… и таким образом любит и вожделеет. И нисходит с недосягаемой высоты к тому, что пребывает во всем» (Дионисий Ареопагит). Единственный доступный человеку способ описать опыт своей причастности к этому эросу и возникающих при этом отношений с Богом заключается опять-таки в проведении параллели с отношениями между полами: «Твоя любовь зиждется на мне, как любовь женщин» (Ареопагит). Аскетическая литература в поисках модели для выражения Божественной любви к человеку также обращается к любви человеческой, более того – любви плотской, а не к идеалистическим представлениям, порождаемым ностальгическим платонизмом24: «Пусть телесная любовь станет для тебя образом вожделения к Богу» (Иоанн Лествичник). «Как безумно влюбленный вожделеет к своей возлюбленной, не так ли Бог склоняется к душе, жаждущей покаяния?» (Нил Синайский). «Блажен вожделеющий к Богу с той же силой, с какой безумно влюбленный вожделеет к своей возлюбленной» (Лествичник).

Если эрос в привычном для нас понимании выражает прежде всего слепое инстинктивное влечение чувственности вместо того, чтобы освобождать личность от принудительной природной необходимости и превращать жизнь двоих людей во взаимное дарение любви, это происходит потому, что мы знаем эрос в его искаженной форме – форме греха, то есть экзистенциальной неудачи. В результате эрос отклоняется от своего подлинного назначения. Тем не менее даже в состоянии греха и падения он создает возможность физического единения двух личностей и рождения новых человеческих ипостасей. Дело в том, что в нем сохраняется нечто от того любовного влечения, что запечатлено в нашей природе как образ Божий. Благодаря этому влечению возможно соединение не только различных ипостасей, но и разных природ, в результате чего мы становимся «причастниками Божеского естества», «следуя во всем Богу и становясь подобными Ему во всем, кроме тождества по сущности» (Максим Исповедник). Автор Ареопагитик видит «смутное выражение» этого любовного влечения даже в невоздержанном, «который опускается на самое дно жизни, где царствует неразумное вожделение». Наконец, святой Максим Исповедник рассматривает сексуальный инстинкт лишенных разума животных, а также силу влечения, образующую «взаимосвязь» всего тварного мира, как проявление единого эротического стремления, всеобщего возвратного движения к единообразию Божественной жизни.

Все это означает, что в понимании церковной антропологии различие полов не просто служит естественной цели продолжения рода и дифференциации социальных ролей – дифференциации, обусловливающей бытие семьи как «клеточки» общественной жизни. Прежде всего сексуальное различие людей и взаимное притяжение противоположных полов призваны привести к осуществлению своего естественного предназначения универсальное эротическое стремление, заложенное в природе: они должны реализовать в рамках тварного мира тринитарный образ жизни, то есть взаимный обмен жизнью. Конечная цель любовного стремления в человеке – обожение, воссоединение человека с Богом.

Если мы отказываемся от этой цели, эрос вырождается в неутолимую страсть. Наше естество страдает от эроса, претерпевает его как мучительное и ненасытное желание экзистенциальной полноты и необоримой потребности продолжения рода. Грех есть не что иное, как неудача в исполнении эросом его изначального предназначения, то есть единения человека с Богом. В этом случае эрос превращается в нескончаемое повторение трагедии Данаид, в неутолимое стремление природы к самоудовлетворению, к эгоистичному сладострастию. Эрос перестает осуществляться как общение любви и становится подчинением одного человеческого существа потребностям и вожделению другого.

Лишь когда эрос, направленный на лицо другого пола, приводит в любви к забвению человеком самого себя, своего индивидуализма (что означает преодоление эгоистической узости, эгоистических желаний, потребностей и прихотей, отказ от стремления к самоутверждению и жизнь ради другого – того, кого любишь), лишь тогда перед человеком открывается возможность отозваться на обращенный к нему эротический призыв Бога. В этом случае эрос становится путем жизни и даром жизни.»

Д: А как к этому относятся наши ортодоксальные критики?

А: Они ничего не могут сказать, потому что его взгляды очень основательно опираются на цитаты из христианских источников. Его трудно в чем-либо обвинить. Он обрушивается с критикой, кстати говоря, и на ортодоксальность православия, критикует традиционализм.

У: То есть, начинается какой-то прорыв?

А: Это позиция, это ви́дение, от которых трудно просто так отмахнуться, во всяком случае, это достойный ответ тем глубинам, которые перед нами раскрывает Восток.

Продолжим. Когда мы созерцаем свою греховность (назовем ее так для краткости), мы тем самым от этой греховности отрекаемся. Этот принцип в качестве механизма нашего сознания заложен в архетипах функционирования нашей психической энергии: если мы это начинаем созерцать, то оно утрачивает над нами свою власть. Таков закон духовной жизни, на котором базируется, в частности, православие. Наши грехи утрачивают над нами власть потому что становятся доступными нашему зрению, а следовательно, перестают быть частью нас самих – у нас появляется возможность от них отречься. Охваченность страстями и прочие «прелести» могут действовать, только будучи для нас невидимыми, когда же они утрачивают свой волшебный покров, свою мантию, одновременно с этим они теряют и всю свою силу. Бессознательные энергии могут оказывать воздействие только на грубую неутонченную психику, лишенную тяги к внутренней честности, к самосозерцанию, к поиску корней и истинных причин и мотивов своего поведения.

И наконец, самое главное. Погружаясь в созерцание своей природы, мы углубляем внутри себя точку сосредоточения, доводя ее до такого градуса, когда наконец весь процесс созерцания сможет развернуться в другую сторону. Что я имею в виду? Посмотрим еще раз на отрубленную голову Иоанна Предтечи: сдвинутые брови, закрытые глаза… На первый взгляд кажется, что выражение его лица обусловлено той физической мукой, которую он претерпевает из-за усекновения своей главы. Однако если всмотреться в эту икону внимательнее, становится ясно, что дело в другом. Эти сдвинутые брови, эти закрытые глаза говорят о высочайшей глубине той медитации, в которой он находится здесь и сейчас. Эта глубина восходит к психофизическим, телесным корням, к нашему телу. К самому глубочайшему духовному материализму, пронизывающему нас насквозь, заставляющему нас падать в объятия мира сего и делать наши глубоко бессознательные выборы и предпочтения, даже не отдавая себе в этом отчета.

В то же время, ярко выраженная сила медитации, которую мы видим в лике отрубленной головы, повторяет йогическую практику пратьяхары, то есть отвлечения от чувственности. Здесь усеченная голова является символом отречения от телесной природы в принципе – от телесной природы животных, импульсивных, неосознаваемых потребностей и сигналов, исходящих от нашего тела, от той телесности, которая пытается диктовать нашему духу и нашей душе: есть, заниматься любовью, жадничать и т. д. Пратьяхара – отвлечение от чувственности – сочетается здесь с отвлечением от всего психического – тела и порожденного этим телом: от чувств, привычек, взглядов и многого другого. Все это находится в фокусе глубокого и честного внутреннего созерцания, и, глядя на этот лик, можно понять, в точке какой высоты необходимо находиться созерцанию практикующего для того, чтобы увидеть все это ясно, отчетливо, полноценно. Его сознание занято настолько плотной работой, что ему ни до чего нет дела. Он уже забыл обо всем, что предшествовало этому моменту. Он просто работает. Он находится в состоянии медитации. Это очень мощное сосредоточение и концентрация. Настолько мощное, что даже акт обезглавливания эту медитацию не прервал. Я хочу, чтобы вы увидели смысл последней фразы в выражении его лица. Это очень важно, это то, на чем я хотел бы построить свое дальнейшее рассуждение.

Почему акт казни не прервал медитации Иоанна Предтечи? Потому что он ни от тела, ни от акта казни уже не зависит, он имеет уже вполне нетелесную природу, и тело ему уже ничего диктовать не может. Но это не значит, что он полностью расстается с телом. Это значит, что он расстается со старым телом, и, расставшись с ним, он приобретает тело новое, трансформированное – то самое преображенное тело Нового Завета: ангельскую природу, которая на этой иконе символизируется ангельскими крылами за спиной самого Иоанна Предтечи. И эта работа лишь тогда проведена до конца, когда пройдена до самого дна вся бездна нашего грехопадения. Только после этого мы можем поднять глаза кверху, к горнему и наконец-то посмотреть на ту Божественную надличностную сущность души каждого из нас, которая проступает сквозь все маски и которая изображена здесь в виде фигуры Христа, выступающего из своей Божественной сферы.

Обратите внимание на следующий момент: в этой части изображения Иоанн Предтеча не смотрит на Христа. Более того, он не смотрит никуда вовне. Это взгляд человека, устремленного исключительно вглубь самого себя. Да, здесь его глаза открыты, и в этих глазах вселенская печаль – как будто он понял и осознал нечто такое, после чего навсегда утратил способность радоваться. Это лицо искренне потрясенного человека. Чем же, каким смыслом он так потрясен? Что понял Иоанн Предтеча?

В: У меня такое ощущение, что Иоанн умалился, созерцая все эти грехи и, как мытарь, говорит: «Господи, прости меня, грешного».

А: Да. Главное, что он понял – это то, как мы далеки от Бога, как мы несовершенны по сравнению с Ним. Это очень важно понять, потому что созерцать все свои грехи можно, только имея некое внутреннее мерило, только ощущая разницу. Сокрушиться о своей греховности можно, только если знаешь нечто иное. Если ничего иного нет, то о чем сокрушаться? Как говорили русские купцы: «Пей, гуляй – однова живем». А созерцая свою греховность, мы впускаем в себя Бога.

М: Мне казалось, что созерцание греховности и понимание, насколько мы далеки от Бога должно было происходить на стадии, отраженной на переднем плане иконы, в лике усеченной главы. А когда он переходит в другое состояние тела и души, выражение лица уже должно быть другим.

А: Каким?

М: Не знаю. Может быть, более похожим на выражение лика Христа.

А: Так написал иконописец.

М: Я понимаю. Но исходя из того, что ты рассказывал об этапах осознания человеком своих грехов, внутреннее мерило должно появиться на первой стадии этой глубокой медитации, когда тело становится ненужным.

А: А на второй стадии человек начинает осознавать это мерило, которого раньше он не осознавал. Понимаешь, почему к Богу можно прийти только через покаяние – глубочайший христианский тезис?

М: Да, понимаю.

А: И он приходит к Нему на второй стадии. Посмотрите, глаза обращены вверх, хотя и внутрь. Вверх и внутрь. Эта икона проникнута духом исихазма. На первой стадии – глубокая внутренняя медитативная работа: самопреображение через осознание и покаяние. Идет мощнейшее расширение сознания – через раскрытие в себе духовного мужества, смелости, внутренней силы для того, чтобы увидеть, узреть в себе все самое темное, негативное, отпадшее.

М: А где прощение, принятие себя? Или его здесь просто нет?

А: Это третья стадия. Ты просто забежала вперед. Где же стадия принятия и прощения себя? Нет стадии прощения самого себя в христианстве! Есть стадия принятия и прощения человека Господом Богом. В христианстве человек не вправе себя простить.

М: Тогда получается, что нет и слияния Бога и человека, то есть Бог – все равно некая внешняя сила, которая может нас принять и простить.

А: Нет, я не стал бы так сильно упрощать христианство – в нем есть стадия этого слияния. Нам нужно внимательнее всмотреться в икону и попытаться эту стадию слияния увидеть. С одной стороны человек узрел всю, по выражению богословов, тварность своей природы, всю падшую ее часть. С другой стороны, он узрел ее с помощью той части себя, которая этой падшей природе непричастна и ею не является. Однако мы по-прежнему отождествляем себя с этой падшей природой. Мы считаем, что мы и есть эта тварность. Но то, чем мы это созерцаем, этой тварностью уже не является. Это созерцание как бы принадлежит не нам, хотя производится внутри нас, даровано нам высшими силами. Именно для того, чтобы мы имели возможность покаяния и последующего прощения. Когда у Христа спрашивают: «Так кто же может спастись?», то Христос отвечает: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19.26). Поэтому сами себя простить мы не можем – нет у нас на это права. Мы можем сами себя только осудить. И наша больная совесть сделает это на Страшном Суде.

Получается, что то, что мы в себе узрели, мы смогли узреть только с помощью Бога. И если это так, встает вопрос: зачем Господь допустил нам это увидеть, если мы не можем себя простить? Если мы останавливаемся в этой фазе – просто это узреть – тогда Христос приобретает черты…

М: …судьи.

А: Да. Невроз – это капитуляция без принятия. А это, если вдуматься, есть не что иное, как хула на Бога. Если мы созерцаем в себе все низшее этим самым высшим, то это высшее, будучи высшим, должно быть также всеблагим, любящим, принимающим и т. д., ибо если оно, высшее, будучи высшим, оставляет в себе черты низшего – жестокость непринятия, страсть к осуждению и тому подобное, что мы созерцали как нечто низшее…

М: …то это невозможно созерцать.

А: Да. А мы вопреки этой логике очень часто высшему в себе приписываем низшие черты. И так возникает чувство вины – в этой иррациональной подтасовке. И мы очень боимся прикосновения к высшему, потому что мы ложно приписываем ему низшие черты, возводим хулу на Бога, каждый раз испытывая страх перед такой внутренней ревизией, – страх, что нас только осудят, но не простят.

Хочу обратить ваше внимание на то, как смысл ведет сам себя. Я бы и рад повести его в другую сторону, да у меня не получится. Он неумолим логикой своего развития – я могу лишь пассивно ему следовать, не более того.

Что происходит дальше? Мы переполнены осознанием греховности, тварности своей природы. Мы также переполнены присутствием высшей силы, которая нам это осознание дала, ибо без контакта с ней такое созерцание было бы невозможно. Таким образом в процессе духовного восхождения человек неизбежно подвергается той мучительнейшей стадии, которую мы видим во втором изображении лика Иоанна Предтечи. Это стадия богооставленности, когда высшее присутствует только как пассивный свидетель, как обвинитель, созерцатель – но не более того.

Вся метафизика христианской жизни заложена в нашей психологии, в нашей психике. И поэтому ее функционирование неумолимо, она носит объективный характер. «Душа по природе христианка», – говорил по этому поводу Тертуллиан25. Смысл порождает смысл. Бессмыслица порождает бессмыслицу. В этой фазе богооставленности мы обращаемся туда, куда мы выбираем обратиться. И если мы обращаемся к высшей силе, которая до сих пор была только судьей и обвинителем, то тогда, наконец, возникает следующая стадия – та, которая на иконе символически изображена в виде креста в правой руке Предтечи. Левая его рука держит голову, а правая – крест, символ веры. На этом кресте мы вместе с Христом со-распинаемся в этой нашей смерти – смерти нашей тленности, нашей смертной природы. И через этот же крест, уверовав в него, через глубочайшую капитуляцию, мы вместе с Христом возрождаемся к жизни вечной. Мы преображаемся.

Что это за преображение? Тайна его очень глубока. Я не уверен, что я смею о ней говорить – о тайне Преображения. И я не стану этого делать, лишь укажу на один аспект, может быть, небольшой, но важный для нашего нынешнего рассуждения. Эта тайна – в том аспекте, который я имею в виду – есть тайна преображения обвинителя и свидетеля во всепрощающего Отца. Вот что происходит в душе в момент обращения к высшим силам. И крест из левой части иконы превращается во всепрощающего и благословляющего Иисуса в правой части. Посмотрите. В нашей душе возникшая сначала как обвинитель эта высота и чистота превращается в Бога Отца и Сына и Святого Духа. Вся эта Троица изображена на иконе: Бог Отец за фигурой Иисуса (первая четверть полукруга), Бог Святой Дух, внутри которого пребывает сам Иисус, и Бог Сын. Обратите внимание, какое глубокое – очень глубокое – трактование Троицы здесь дано. Возведя очи ввысь, мы в этой величайшей капитуляции – через осознание тотальной греховности, несовершенства своей природы – вдруг ощущаем себя самой ничтожной тварью, самым ничтожным червем, прахом, пеплом, недостойным жизни. И мы восклицаем: «Господи, я даже жить недостоин!..» Если этот свидетель именно таков, каким мы себе его представляем, то в следующий миг мы должны перестать жить… – но… не перестаем. Мы удивляемся этому – тому, что мы живы – как величайшему дару и говорим: «Господи, за что? За что такой дар?» И вдруг мы чувствуем, что этот дар возможен только по одной-единственной причине: потому что Господь нас любит. Любит персонально нас и готов спасти. Все, что Ему для этого требуется, только чтобы мы Ему не мешали, а мы, оказывается, только и делали, что мешали и не давали Ему нас спасти. И вместе с тем все это время к Нему шли через практику осознавания и расширения сознания.

И наконец, фигура Христа благословляющего. Он взирает с бесконечной любовью, правой рукой благословляя Крестителя. Христос, в отличие от Иоанна, смотрит прямо на него. В левой руке Он держит свиток – символ знания. Всмотритесь в их взаимодействие: вот взгляд Крестителя, преисполненный глубочайшей скорбью, вот взгляд Христа, глядящий с надеждой, любовью и благословением – дарующий спасение.

Теперь мы можем вернуться к вопросу о том, в чем разница между христианской и буддистской парадигмами. Она заключается в той архитектонике восхождения к высшему, о которой мы только что говорили. И в буддизме она следующая.

Первая стадия такая же, как в христианстве: осознание своей греховности. В общих чертах, можно сказать, что здесь все совпадает. А вот на второй стадии обнаруживается существенная разница. И заключается она в том, что все, что мы увидели на первой стадии, является в буддистском мировосприятии не более, чем гигантской иллюзией. И того чувства вины, которым переполнены переживания второй стадии в христианстве, в буддизме нет. Кающийся христианин все свои грехи считает своим грузом. И поэтому все так тяжело и надрывно. Для иллюстрации того, как это содержание разворачивается в буддизме, возьмем картину «Банкэй наблюдает за петушиным боем» (рис. 6).

Рис. 6. Банкэй наблюдает за петушиным боем

Это автопортрет Банкэя26. Он сам нарисовал себя таким образом – любующимся петушиным боем. На этой картине дерущиеся петухи символизируют тот же самый материал, который созерцает усеченная голова Иоанна Предтечи – все наши эговые проявления и «разборки». Обратите внимание на то, как Банкэй на это смотрит, сравните со взглядом Иоанна Предтечи. Что происходит в нас, когда мы этот созерцаемый нами материал не воспринимаем как нечто серьезное? Мы не видим в нем ни своего, ни чужого. Мы не отрекаемся от него – мы просто созерцаем его иллюзорность. Созерцанием его иллюзорности мы уже получаем прощение и ту причастность к высшему, к которой так мучительно устремлен Иоанн Предтеча на иконе. Необходимость в прощении извне и в восхождении через капитуляцию покаяния отпадает. Вот в чем глубочайшее различие архитектоник буддистского и христианского сознаний. Сам собою возникает вопрос: за что судить будем? За эти петушиные бои? За эти мыльные пузыри? И концепция Страшного Суда теряет свою актуальность. Вместо идеи личного индивидуального Бога возникает идея безличной пустоты, в которую мы попадаем сразу, как только разотождествляемся с тем, что созерцаем, – с этим петушиным боем. Средством для достижения освобождения становится наш собственный, но вместе с тем одновременно и Божественный смех. Вот этот просветляющий смех, дающий непосредственное проникновение в реальность. Без мучительного, восходящего пути в итоге мы достигаем той же самой недуальности, того же самого слияния с Божественным, но минуем мучительнейшую ступень обретения прощения. Это вовсе не значит, что в буддизме нет покаяния. Без покаяния и медитации ни в какой религии не обойтись. Но в христианстве мы получаем прощение сверху, свидетель превращается в любовь, а в буддизме свидетель не нуждается в этом превращении. Этой трансформации нет, потому что мы обретаем любовь и свободу сразу. На эту тему есть очень хороший гунъань27.

Как-то раз Пятый патриарх, собрал учеников и обратился к ним: «Нет в мире дела более великого, чем [цепь] людских рождений и смертей! День ото дня вы лишь пытаетесь достичь чертогов счастья, но не стремитесь избавиться от того моря страданий, что [несет в себе бесконечная череда] рождений и смертей. … Пускай каждый из вас прозреет высшую мудрость и обретет природу мудрости – праджни, что коренится в его сердце, а затем напишет об этом мне стих-гатху. Тот, [в чьей гатхе будет видно] просветление и Великий Смысл, тот и получит от меня рясу и Дхарму Шестого патриарха.…

Получив наставления, ученики удалились и принялись говорить друг другу: «Стоит ли все нам очищать свое сердце в поисках смысла, создавая гатху, и показывать ее Его Святейшеству? Старший монах Шэнсюй, что является нашим наставником, должен получить [рясу Шестого патриарха].

Старший монах Шэньсюй написал следующее:

Тело наше – это древо Бодхи, Сердце подобно подставке для ясного зерцала. Час за часом мы тщательно протираем его, Не оставляя ни мельчайшей пылинки.

…

– Написав эту гатху, – сказал патриарх, – ты не прозрел собственной изначальной природы. Ты лишь подошел к вратам Дхармы, но не проник внутрь. … Иди, поразмышляй один-два дня [над тем, что я сказал тебе], а затем напиши новую гатху и принеси ее мне посмотреть. Если эта гатха будет [свидетельствовать] о твоем вступлении во врата, то ты соответствуешь и рясе и Дхарме.

Шэнсюй поклонился и удалился. Но вот прошло уже несколько дней, а гатха все еще не была готова, сердце пребывало в смятении, дух и мысль никак не могли успокоиться, и он будто грезил наяву.

Хуэйнэн, будучи в то время простым служкой, даже не умевшим читать и писать, уже восемь месяцев молотивший рис на заднем дворе монастыря, попросил прочитать эту гатху молодого монаха. Гатха была написана на южной стене. Прослушав ее, он сказал:

– У меня тоже есть одна гатха, льщу себя надеждой, что чиновник запишет ее.

…

– Что ж, – сказал чиновник, – диктуй свою гатху, я запишу ее для тебя.…

Хуэйнэн произнес гатху:

Изначальное бодхи – отнюдь не древо, У пресветлого зерцала нет подставки. Изначально не существовало никаких вещей, Так откуда же взяться пыли?

Как только чиновник записал эту гатху, все, кто присутствовал при этом, были столь поражены, что даже не смогли сдержать возгласов восхищения.

А: Чувствуете, какая энергетика у этой гатхи, как волна радости поднимается от ощущения, что ты свободен изначально!..

У: Да-а… Саш, у меня вопрос. Если Иоанн осознал иллюзорность тела, почему через это он не пришел к буддистскому пониманию? Ведь если ты осознаешь, что тело не имеет уже никакого значения и весь внешний мир только кажется реальным…

А: То, что внешний мир иллюзорен, в христианстве особо не обсуждается, хотя и не отрицается. В христианстве важен онтологический статус нашего первородного греха. Для западного, христианского, сознания грех не есть некая незначительная иллюзия, которая существовала только потому, что мы не знали об истинной природе ее иллюзорности. Юнг приводит такой пример: у него был пациент сорока с лишним лет и, исследуя природу его невроза, они в какой-то момент очень близко подошли к осознанию пациентом неправильности всей его жизни. И пациент произнес следующие слова: «И вы, доктор, хотите мне сказать, что я двадцать лет своей жизни прожил напрасно? Да я никогда с этим не соглашусь!» После чего он встал и ушел, так и оставшись неисцеленным, проблемным невротиком, практически отказавшись этой фразой от возможности исцеления. В христианском мировосприятии есть тонкий момент – очень сложный этап богооставленности, и тот, кто проходит этот этап, становится таким, как восточные просветленные – радостным, излучающим радость. Но тот, кто его не проходит, впадает в дух тяжести. Дух тяжести – это не просто вымораживающая все вокруг тяжеловесность и отупляющая серьезность. Дух тяжести как перевертыш христианства – это очень характерная ловушка именно для нашего менталитета. Дух тяжести и чувство вины. По большому счету дух тяжести (а тяжесть его здесь – это отягощенность именно чувством вины) – это признание высокого статуса нашего эго, признание его реальности. И в последующем это неизбежно приводит к концепции Страшного Суда. «Жизнь – она не для радости, а для совести» – это как раз о непреодоленной богооставленности.

Христианство – очень высокая традиция, я не верю, что оно себя изжило. Но какой-то синтез с Востоком, конечно, грядет.

В: В буддизме вообще нет состояния, похожего на богооставленность?

А: Есть, конечно, все равно адепты проходят через глубочайшие кризисы. Достижение созерцания иллюзорности эго так просто не дается никому. Я не могу сказать, что буддистский путь легче.

Глава V Трехчастная модель гнева

20 Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное.

А: На самом деле книжники и фарисеи, то есть ессеи, были строгих правил. Очень строгих.

Д: И это считалось праведностью?

А: Да, они были по-своему праведными. Вся их жизнь была регламентирована строго соблюдавшимися законами. И все эти законы надо было превзойти. Каким же образом можно было превзойти на тот период, казалось бы, запредельную праведность? Преумножить еще больше число запретов? Но это же безумие. И дальше Иисус раскрывает, каким образом это оказывается возможным.

21 Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду.

22 А я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной.

Д: Что значит «рака»?

А: Пустой, ничтожный человек.

Д: А почему назвать безумным каралось сильнее всего?

А: Интересный вопрос. Попробуйте сами на него ответить. Здесь дается трехчастная модель гнева на своего ближнего. По возрастающей: сначала суд, потом синедрион, потом геенна огненная.

М: Имеется в виду человеческий суд?

А: Неизвестно… Я думаю, что, по большому счету, это не имеет значения. Потому что человеческий суд не станет разбирать такие дела, и Христос это прекрасно понимал, когда об этом говорил. Что касается Божественного суда, то он скорее всего тоже не станет разбирать такие дела. Видимо, это просто метафора, призванная подчеркнуть неодобрение Христом гнева на брата своего.

У: Я обратила внимание на слова: «гневающийся напрасно». То есть, если не напрасно гневающийся, то своя правота имеется?

А: Да, здесь, во-первых, можно обратить внимание на слово «напрасно». Во-вторых, имеет смысл обратить внимание на слово «суд». Что делает суд? Он судит, и он может как осудить, так и оправдать. То же самое касается верховного судилища. Но почему-то Христос счел нужным их разделить. Для того, чтобы понять, почему Он это сделал, нужно представить себе состояние человека, стоящего перед судом. Каково это – стоять перед судом, ожидая, что сейчас тебя будут судить? Как чувствует себя человек в этом состоянии? А если это синедрион? Давайте попробуем представить себе, что такое синедрион: гигантский амфитеатр, и в нем в парадном облачении сидят судьи с непроницаемыми строгими лицами. Вокруг стража. Тут же палач с топором – меланхолично его натачивает: мало ли что – вдруг понадобится… И вот ты смотришь, как его рука водит по лезвию точилом – туда-сюда, туда-сюда. И в это время судьи тебя о чем-то спрашивают, а тебе взгляд от его руки не оторвать… Ты вздрагиваешь и спрашиваешь: «Что?..»

У: Мороз по коже…

А: Я хочу, чтобы вы вошли в это состояние и поняли, почему Он говорит про суд и про синедрион. Самое главное, что мы должны ощутить в этом состоянии – это то, какими маленькими, беспомощными и жалкими мы чувствуем себя перед судом. И будучи такими жалкими, могли бы мы разгневаться на кого-то или нет? Вот где истинная подоплека этого образа. Ни одного слова впустую. Все – точно в цель. Теперь давайте попробуем разобраться с тем, почему самому серьезному наказанию подлежит тот, кто скажет брату своему: «безумный».

У: Надо понять, что за ним стоит. Потому что это не обязательно то, что мы сейчас понимаем под словом «безумный». Это именно «сумасшедший»?

А: Да. Давайте я немного помогу. Вы смотрели американские триллеры про психопатов или маньяков-убийц?

Д: Случалось.

А: Вспомните эти персонажи. Они всегда немного сумасшедшие. Для чего этим антигероям приписывается сумасшествие? Для чего вообще нужны маньяки в фильмах – не задумывались?

Д: Ну, чтобы черное было черным.

А: А для чего черное должно быть черным?

Д: Чтобы белого не было видно.

А: Когда мы смотрим такие фильмы, в нас происходит следующее. В каждом из нас есть какой-то потенциал агрессии по отношению к любому другому человеку, который как правило, сдерживается противопоставленным ему потенциалом чувства вины. И мы не в состоянии излить эту агрессию до конца, что заставляет нас «серчать» на другого. Эта досада несет в себе очень мощный заряд пожелания зла. Когда мы злимся на другого, мы бессознательно желаем ему зла. Мы хотим, чтобы ему стало плохо. Но это желание наталкивается на всевозможные страхи, моральные запреты супер-эго*. И мы прячемся от этих страхов за словами: «Бог ему судья», «не нам его судить» или что-нибудь в этом роде. Что мы скрываем за этими словами?

Д: Чувство вины?

А: Нет. Мы прячем за ними апелляцию к Высшему суду. Мы как бы говорим: «Господи, я знаю, что это очень плохой человек, но я не стану его лично судить. Но если положить руку на сердце, то где твоя справедливость, Боже?» И ножкой – топ! Мы не сознаем этого, но делаем именно так, хотя нам кажется, что мы смиряемся. Но смирение «скрепя сердце» – это не смирение, а его антипод – вытеснение. Так вот, маньяк, убийца или просто злодей-антигерой должен быть сумасшедшим по одной причине: потому что когда он сумасшедший, он является воплощением такого чистого зла, что мы можем позволить себе искренне жаждать его смерти…

Д: …не испытывая за это чувства вины. И выплеснуть свою агрессию по полной программе совершенно безнаказанно.

М: Почему, если он сумасшедший, то он воплощение зла?

А: Хороший вопрос. И почему?

М: Мне кажется, было бы воплощением зла, если бы человек все рассчитал, задумал…

А: А безумие Гитлера? Рассчитал, задумал. Одно другому не мешает, Рита.

Д: Возможно, здесь имеет значение разница в восприятии безумия тогда и сейчас. Сейчас мы называем безумным человека, у которого что-то с головой. А тогда безумие было болезнью души.

А: Даша права, раньше это слово действительно воспринималось иначе. Сейчас оттенок этого восприятия остался, но перешел на бессознательный уровень.

Д: Это, видимо, такое состояние души, когда она теряет связь с Богом?

А: Совершенно верно. Это значит: охваченный демонами. Безумный – значит бесноватый. И поэтому он имеет только оболочку человеческую, а внутри у него демон.

Д: Поэтому его можно безнаказанно убивать. И даже еще получить за это всеобщее одобрение и прочие эговые «бонусы».

А: Совершенно верно. И Христос неспроста обрушивается на любителей такого рода проекций. Совсем неспроста. Собственно говоря, впоследствии он сам стал объектом таких проекций. Все зло в мире, которое заканчивается убийством другого человека, проходит через призму этой проекции – так или иначе. И поэтому, когда мы называем кого-то безумным, мы тем самым отказываем ему в его «человечности». Что такое «безумный» – помимо того, что это человек, охваченный демоническими силами? В этом есть еще и другой привкус: задумаемся, как именно мы осуждаем другого человека? Обратите внимание на то, что когда мы хотим осудить, мы даем человеку очень категоричные оценки: «да он просто ничтожество» или еще что-нибудь в этом роде. И не осознаем, что самая главная цель такой категоричности заключается в том, чтобы отказать тому, о ком мы говорим, в праве считаться человеком, а значит – быть достойным любви и сострадания. Когда мы даем себе труд понять поступки и мотивы человека, мы тем самым возвращаем себя к возможности ему сострадать. А когда мы говорим о человеке «законченный подонок» – это означает, что он таков сам по себе, независимо ни от каких обстоятельств, возможностей исправиться у него нет, и все, что мы можем сделать, – это от него отречься. Эти слова также могут по разному наполняться: одни произносят их просто давая выход эмоциям и в глубине души понимая, что ни о каком человеке так нельзя говорить, и что то, что он говорит, – просто потому, что ему лениво удержаться от эмоций и проконтролировать свою речь, другие же делают это с сердцем и искренне негодуя.

23 Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя,

24 оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой.

Д: Здесь Он видимо пытается наполнить смыслом догматические ритуалы, вернуть в них утраченный смысл.

А: И какой же это смысл?

Д: Прежде чем чего-то просить у Бога, нужно сделать что-то и самому. Какой смысл приносить жертву и рассчитывать на то, что Он поможет, если ты сам при этом в душе нечист? Если держишь всякие черные мысли за пазухой?

А: Прежде всего, я хочу попросить вас научиться читать Евангелие очень внимательно. «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику…»

М: «… и там вспомнишь…»

А: «…и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя…» Почему, принеся дар к жертвеннику, там можно что-то вспомнить? Давайте наполним смыслом эти строчки.

М: Эти строки могут быть совсем не о том, что брат твой действительно имеет что-то против тебя. Это ты затаил на брата либо обиду, либо ненависть, либо еще что-нибудь… И это все поднимается из твоей души – лишь в таком случае это можно вспомнить перед жертвенником.

А: Что такое «принести дар к жертвеннику»? Давайте попробуем вернуть первоначальный смысл этим словам.

Д: Вот человек несет дар… Как это происходило? И в каких случаях делалось? Если хотели что-то попросить, либо в благодарность за что-то… Человек родился – тоже надо было жертву принести.

А: И если умер – тоже надо. Последние слова Сократа были просьбой принести в жертву Асклепию петуха. Асклепий – бог врачевания, и Сократ попросил принести ему в жертву петуха в знак благодарности за то, что он окончательно исцелился, выйдя из круга сансары.

В: А почему петуха?

У: Петух – птица священная, в античности символизировала бессмертие души.

А: К жертвеннику приходят в разных случаях. Но важнее то, в каком состоянии приходят. А состояний может быть два. В одном случае к жертвеннику подходят механически и равнодушно, и это очень распространенный вариант. Леви-Брюль28 пишет, что люди с первобытным типом мышления общаются со своими идолами очень обыденно. Все ритуальные действия совершаются автоматически: надо домашним богам зерна подсыпать, или надо зайти в церковь, свечку поставить. Во втором случае человек подходит к жертвеннику с внутренним трепетом, чтобы пообщаться с Богом. И он не просто приносит Богу жертву – в этот момент происходит контакт с высшей реальностью. Жертвенник – это место, где боги вкушают то, что мы им отсюда преподносим. В Торе есть целые главы, посвященные тому, как, когда и какие жертвы приносить. В частности там пишут, например, что нельзя приносить в жертву больное животное. (Сразу вспоминается пословица: «На тебе, Боже, что нам негоже»).

В момент контакта с высшей реальностью происходит миниатюрная подготовка, так сказать, репетиция к тому, что произойдет, когда мы попадем в бардо. Там мы тоже окажемся лицом к лицу с этой реальностью, и она самим контактом с ней даст нам ощутить всю ценность – или бесценность, или малоценность – прожитой нами жизни. Люди ведь не без причины страшатся контакта с Божественным, они знают, чего они боятся. По крайней мере, их эго знает. В таком контакте сразу же задается шкала, которая в совершенно беспощадном свете дает нам увидеть то, чем мы занимались: жили мы в бессмысленной суете и эгоизме, или же делали что-то важное и нужное, «хорошо потрудившись». И поэтому если мы подходим к жертвеннику и приносим свой дар с искренне раскрытым сердцем и ощущением готовности к сакральному контакту, этот контакт может произойти на очень незаметном и тонком уровне: нас не обязательно пробьет молния озарения или охватит неизъяснимый священный трепет и мы простремся ниц. Нет! Мы вспомним, что, например, мы поссорились с братом своим. Почему мы об этом вспомним?

М: Присутствие? Мы испытываем это особое состояние и вдруг чувствуем несоответствие ему.

А: Да. Совершенно верно. Как маленькая смерть.

Д: Саш, но тут «брат твой имеет что-нибудь против тебя». А не ты против него. То есть ответственность за то, что ты не помирился с ним, все равно лежит на тебе?

А: «Оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой». Почему брат твой имеет что-нибудь против тебя, а не наоборот? Во-первых, потому что ситуация, когда ты имеешь что-нибудь против брата, была разобрана в предыдущем стихе. А во-вторых, Рита права: мы так устроены – когда мы с кем-нибудь в ссоре, нам действительно видится так, что брат наш имеет что-нибудь против нас, а не мы против него. Эту ситуацию с братом проясняет следующий стих:

25 Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу;

26 истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта.

А: Какая метафора содержится в этих двух стихах?

Д: Завязывающихся кармических узлов.

А: Да. Это метафора закона кармы – абсолютно точно. Давайте попробуем с такой точки зрения взглянуть на эти стихи.

М: Саш, а слова «пока ты еще на пути с ним» – означают возможность примириться?

А: Да. Пока ты еще с ним не столкнулся.

Д: Пока у тебя есть возможность развязать этот узел, точнее даже – не завязывать его. То есть до тех пор, пока закон кармы не получил своего… Есть точка невозврата, да? Когда карма начинает наказывать?

А: Да. Почему так важно развязать все кармические узлы в этой жизни? Чтобы детство не было жестоким, уродующим, разрушительным…

Д: …в следующем воплощении. Христос здесь буддист!

А: Вот это батюшкам больше всего и не понравится. Итак, кто такой судья? Кто такой слуга? Нам нужно четко назвать их по именам.

Д: Скажи сам, Саш, мы не знаем, с какой стороны подходить.

А: Судья – это чаша весов кармического равновесия. А слуга – это закон воздаяния.

Д: Исполнитель.

А: Точно. Кармический исполнитель. А темница – это состояние человека, на которого обрушиваются кармические долги, а он при этом не в силах что-либо изменить. Остается последний кодрант. Это количество страданий, которые нам в таком состоянии необходимо претерпеть, чтобы исчерпать эту дурную карму. Все очень четко.

Глава VI Водораздел между тантрой и христианством

27 Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй.

28 А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.

А: Христос, как мы видим, не только буддист, но еще к тому же и тантрик. Потому что здесь речь идет о теории биджа, или, если говорить в йогических терминах – о самскарах*. Биджа значит «семя». Каждая наша мысль, каждое наше желание – это семя, которое потом даст свои всходы в виде тех или иных обстоятельств нашей жизни. Карму формируют не только реальные поступки, но и мысли, чувства, переживания, состояния. Что такое «смотреть на женщину с вожделением»? Вы, женщины, видимо, не знаете, что это такое на самом деле.

М: Слава Богу – нет!

А: Может быть. Я одной свой пациентке как-то объяснил внутренний смысл того, как мужчина смотрит на женщину. Мягко говоря, ей это очень не понравилось, а если честно, то она была в шоке. Что происходит с мужчиной, который смотрит на женщину с хорошей фигурой или с обнаженными ногами?

У: У него возникает желание.

А: Больше. Он в своих фантазиях уже все сделал: он ее обнял, он в нее вошел, он испытал оргазм.

Д: То есть так все откровенно, неприкрыто и неромантично?

А: Да. Это для женщин неромантично, а мужчине… Когда он любуется женщиной, и она ему нравится…

Д: …не надо думать, что он испытывает к ней платонические чувства.

А: …он никогда не смотрит на нее с точки зрения чистого эстетического наслаждения. Если он считает, что он делает именно так, то он просто ханжа, который скрывает свои истинные желания. На самом деле мужчина устроен таким образом, что он всегда испытывает по отношению к привлекательной для него женщине именно сексуальное, чисто физиологическое желание, он жаждет сексуального контакта.

У: А почему женщины так не смотрят на мужчину?

Д: Мне кажется, это не в женской природе.

А: А вы знаете – почему? Объяснение этому кроется в общеизвестной пословице: «Мужчина любит глазами, а женщина ушами». А это, между прочим, колоссальная разница. Что такое – любовь «ушами» и любовь «глазами»?

У: Это разница восприятия?

А: Здесь дело не только в разнице восприятия. Самое главное различие – в характере протекания процессов.

М: Мне кажется, в мужчине природа заложила инстинкт: распространять свое семя. Он должен стремиться в соответствии с этим инстинктом охватить своим вниманием все возможные варианты.

У: Тоже теория семени!

М: А женщина, поскольку она хочет выбрать для продолжения рода лучшего, выслушивает предложения.

А: Нет! Я хочу, чтобы вы рассказали, как протекает процесс возникновения и произрастания сексуального импульса, сексуального желания у мужчин и у женщин, и показали эту разницу.

У: Ты задаешь вопрос обобщенно, а ведь даже у одной женщины с разными мужчинами это происходит по-разному.

А: У мужчин бывает женский тип сексуальности, то есть желание возникает по женскому типу, а у женщин – по мужскому типу, но типы возникновения сексуального импульса все равно те же – «глазами» и «ушами». Это именно типы возникновения – мужской и женский.

М: Но ведь мужчина, даже если и любит глазами, то не всех. У него же должно быть какое-то совпадение визуального образа для того, чтобы возникло возбуждение?

А: Это не имеет значения. На одну он смотрит с вожделением, и значит – «уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», а на другую не смотрит – вот и вся разница. А на третью опять смотрит.

М: Ну, не знаем мы, Саш, про мужчин.

А: А про женщин знаете – как у женщин желание возникает?

Д: У женщин – отраженное.

А: Да, как свет луны.

В: Отраженное от чего?

Д, А: От мужского желания.

Д: Оно действительно зависит от мужского желания. Вот хочет мужчина – и оно просыпается.

А: Хотя есть пословица с прямо противоположным значением. Справедливо и то, и другое: и то, что желание женщины носит отраженный характер, и то, что оно, по сути, первично. Женщина хочет, чтобы мужчина ее захотел. Но она не хочет его вот так физиологически. Она хочет, чтобы у него возникло желание, а она затем за ним последовала бы.

М: Женщине нужны слова о ней.

А: А что такое слова о том, какая она? Это слова о том, как мужчина ее хочет. Это схема сексуального взаимодействия между мужчиной и женщиной. Это очень глубокая тема. Но для нас и для нашего рассуждения здесь важно следующее. Мужчина воспламеняется и начинает испытывать желание от своих фантазий. Ему больше ничего не требуется, ему достаточно фантазий. Именно в этом причина такой популярности порнографии. Мужчина видит женскую грудь – и в мыслях он к ней уже прикасается.

Мы сейчас выходим на очень важный момент в различии между мужской и женской сексуальностью. Конечно, в женском восприятии мужчины, есть своя доля проекций, ее не может не быть. Но при этом женщина реагирует на мужчину непосредственно. Она реагирует на возникший у него сексуальный импульс, вызванный ею же. Она воспламеняется от уже имеющегося мужского желания. Из сказанного следует вывод, с завидным постоянством подтверждаемый жизнью: женщина испытывает влечение к конкретному мужчине, в то время как мужчина хочет женщину абстрактно. А что значит: «мужчина хочет женщину абстрактно»? Это значит, что он хочет утехи своей плоти. Его плоть жаждет. И для того, чтобы эта жажда реализовалась, достаточно самого незначительного повода. Этим поводом может быть даже карандашный силуэт, причем одна линия – одна-единственная – может вызвать сексуальные фантазии. Эта стимул-реакция носит непосредственный характер. Так мужчины устроены на старте своей сексуальной жизни. Для того, чтобы стать другими, мужчинам требуется пройти очень долгий путь, первоначально же мужская сексуальность носит действительно потребительский характер. И поэтому, когда мужчина испытывает желание, это желание всегда потребительское, то есть эгоцентрично направленное на удовлетворение своей потребности. Такую позицию в отношении секса можно считать равной позиции человека, занимающегося онанизмом: не имеет значения, что делает мужчина – мастурбирует или занимается сексом с реальной женщиной – он в любом случае удовлетворяет только свою потребность. И от стартовой позиции потребителя до того момента, когда мужчина сможет заниматься сексом децентрализовано, войдя в реальный контакт с женщиной, требуется пройти огромный – без преувеличения – путь. И такого мужчины, который в начале пути был бы другим, по своей природе, нет. Пройти этот путь очень и очень сложно.

Д: Даже если мальчика воспитывают специально?

А: Наверное, если только как-то очень уж специально.

Д: Ведь есть общества с традиционной культурой, предусматривающей специальное обучение для мальчиков-подростков. Я читала о таком – где-то в Тибете… их учат общаться с женщиной, понимать ее устройство и потребности. Это длится несколько лет. После обучения – инициация, экзамены… Там, кстати, матриархальное устройство общества. Говорят – все счастливы.

А: Я о таких обществах не слыхал, но думаю, что в таком возрасте, когда психофизика податлива, как пластилин, никаких проблем с трансформацией не возникает. Когда же сексуальность начинает расти вверх из уже оформившегося состояния, тогда путь очень сложный, ломкий, с психотравмами. Если не просто нет такого обучения, а если мальчик к тому же вырастает в таком отношении к женщине, которое царило в классическом патриархальном обществе – а древняя Иудея была именно таким обществом, где женщина находилась в крайне угнетенном состоянии, – то пройти этот путь практически не представляется возможным. Более того – его почти не видно, этого пути.

Подводя краткий итог (хотя эта тема крайне важна, неисчерпаема, и мы ее лишь слегка коснулись здесь), хочу заострить ваше внимание на следующем: до по-настоящему реального контакта мужчины и женщины обоим партнерам надо пройти долгий и трудный путь внутреннего совершенствования. Обоим предстоит очень сильно себя переделать, перестроить свои отношения, и это совместный труд, это должно делаться вместе. Необходимо также очень глубоко осознанное понимание того, как туда идти, в эту Тантру. Это отдельная и очень большая тема. Но, к моему глубокому сожалению, здесь, в Нагорной проповеди, мне не придется эту тему перед вами раскрывать. Почему? На это есть свои причины

У: Отношение христианства?

А: Да. И фигура самого основателя христианства.

Продолжим. Итак, что Он сделал? То, о чем мы сейчас говорили, имеет отношение не только к разбираемому 28-му стиху, но и к тому, что нам еще только предстоит до 32-го стиха включительно.

29 Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.

30 И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.

А: Различие между 29-м и 30-м стихами невелико, но все-таки оно есть. Личность Иисуса показывается нам с разных сторон.

Далее к расшифровке материала надо приступать с молитвой и величайшим смирением, прося у Господа, чтобы дал возможность пройти.

Здесь перед нами раскрывается величайшая трагедия христианской культуры. Между 28-м и 29-м стихами лежит граница, по которой проходит гигантский, колоссальный водораздел между, с одной стороны, тантрической культурой, или, другими словами, культурой трансформационной, преобразовывающей работы с сексуальным импульсом и, с другой стороны, противостоящей ей в нынешнем виде культурой христианской, отрицающей, исключающей этот импульс из общего контекста как культурной, так и повседневной жизни.

Д: Как же это у Христа соединяется?

А: Я могу просто изложить вам свое мнение и сказать о том, за что, с точки зрения христианской церкви, меня ждет геенна огненная. Да простит меня Господь, если я не прав. Но в то же время – это ви́дение есть во мне. Мы только что говорили о «сотворит и научит», и о Царствии Небесном. Если я об этом умолчу, я тоже буду наказан. У меня нет выбора в этой ситуации. Он есть, но он очень странный.

Д: То есть он как бы есть и его как бы нет.

А: Да. Это мое личное мнение, и если мне в голову придет опровержение этого мнения, я вам его обязательно дам. Заключается оно в следующем. Какой бы безусловно совершенной и безусловно искусной – и в медитации, и в нравственных и прочих совершенствованиях – ни была личность Христа, однако реального опыта взаимодействия с женщиной – вы это прекрасно знаете – у Него не было.

Д: Этого никто не знает.

А: Этого никто не знает – это, действительно, так. Но в таком случае никто не знает и последствий этого опыта. Вполне вероятно, что после него Христос мог говорить и другие слова, которые до нас не дошли.

Д: А вот эти слова показывают, что у Него не было такого опыта?

А: Да, из разбираемых нами строк следует именно это. Каким образом, я уже сказал, но могу повторить.

М: Повтори, пожалуйста.

А: Когда Христос произносит слова «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем», Он тем самым высказывает четкое понимание теории биджа и структуры мужской сексуальности. Но это структура того типа сексуальности, которой обременен – наверное, другого слова не подобрать – всякий мужчина, начинающий сексуальную активность в патриархальном обществе, которое рассматривало женщину исключительно с потребительской точки зрения. Что такое женщина? Для чего она нужна? Она должна рожать, вести хозяйство, ухаживать за мужем. Как самостоятельная личность ценности она тогда практически не имела. Что касается последнего пункта, то его Христос преодолел – это можно сказать с уверенностью. Он увидел в женщине личность.

Из текста Евангелия ясно, что Христос не ведал трансформационной работы с сексуальным импульсом через сексуальную практику. И, надо сказать, что для того пути, который Он показал человечеству, это было не так важно. Почему? Потому что работа с сексуальным импульсом все равно происходила. Сам Христос эту работу в себе проделал и, вне всякого сомнения, Он преобразил в себе этот импульс. И последующие поколения, следовавшие за Христом, – прежде всего, конечно, монахов (полный отказ от сексуальной жизни) – тоже проделали эту работу, хотя здесь все очень непросто и неоднозначно. Но практики именно в рамках сексуального взаимодействия Он не ведал. Он не знал, что с этим можно и нужно делать. Поэтому следом за 28-м стихом следует 29-й. С одной стороны, он смотрится достаточно логично, как будто речь идет о том, кто уже «прелюбодействовал».

Д: То есть Он слово «прелюбодейство» не считает «плохим»?

А: Нет, как раз считает, но при этом также считает возможным его применить. Другое дело, что Он это слово цитирует: «Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй». Поэтому мы должны признать, что Он произносит это слово в подтверждение своего тезиса «не нарушить пришел Я, но исполнить», а вот как Он это делает – с оттенком осуждения или без него – судите сами. Хотя за слова значительно более мягкие, такие, как «рака», например, у Него сразу – предание синедриону. Это первое. И второе – в действительности мы сейчас говорим не о Христе. Я прошу вас это понимать. Что действительно думал Христос по этому поводу, каков был его реальный опыт, сказать очень сложно. Я хочу это подчеркнуть, потому что реальный Христос, вне всякого сомнения, был человеком значительно более высокого уровня, чем тот Его образ, который отражен в канонических Евангелиях. Для меня это очевидно и несомненно, потому что в том, чтобы умереть и воскреснуть заключена такая глубина, которая, на мой взгляд, в абсолютной степени превосходит все, что приписывается Его словам.

Что касается излагаемого мной ви́дения, то здесь речь идет скорее об истории христианства и об истории церкви. Хочу вас попросить правильно меня понять. Эти Евангелия подвергались длительной и беспощадной редакции. Ветхий завет постигла та же участь. Говорят, что Книга Бытия была сокращена раз в десять. Особенно пострадали главы о сотворении мира, которые изначально были значительно более глубокими и эзотерическими. Во все времена почему-то, к сожалению, находятся люди, которые считают, что чем меньше знают остальные, тем лучше. Не знаю, есть ли грех более страшный, чем то, что они делают.

В: Ставят свечу под сосуд.

А: Хуже. То, что они делают, бесконечно хуже. Потому что переход от 28-го к 29-му стиху предопределил весь путь развития западной цивилизации, в том числе и нас с вами, и предопределил, мягко говоря, далеко не лучшим образом. Кто этот переход совершил: сам Иисус или те, кто Его редактировал, сказать очень сложно. Я склоняюсь ко второй версии, но при этом говорю о личности Христа. Поэтому прошу вас понимать правильно: я говорю о личности евангельского Христа. На мой взгляд, этот переход – одно из самых трагических и сложных мест в Евангелии от Матфея, это страшный водораздел, Рубикон. По одну сторону которого – вся глубина и экстаз восточной тантрической культуры, по другую сторону – жесткость, ригидность, подавляющая, тупая беспощадность патриархального общества. Эта беспощадность только на первый взгляд обрушивается на сексуальные желания мужчины.

Д: На самом деле – на женщину?

А: Да. И это следует из текста следующих стихов.

31 Сказано также, что если кто разведется с женою своей, пусть даст ей разводную.

32 А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.

У: Почему «кто женится на разведенной, тот прелюбодействует»?

А: Давайте спросим у почтенного Феофилакта. Он, я думаю, не испытывал таких сомнений и терзаний, как мы с вами, по поводу этих строчек.

«Моисей повелел, чтобы если кто возненавидит свою жену, развелся с нею, дабы не случилось худшего, ибо та, которую он возненавидел, могла быть и убита, – и дал разведенной разводное письмо, которое называлось отпускным, чтобы отпущенная никогда не возвращалась к нему и не произошло раздора, когда муж станет жить с другой. „А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует“. Господь не нарушает Моисеева закона, но исправляет его, запрещая мужу по неразумным причинам ненавидеть свою жену. Если он отпустит ее по основательной причине, то есть как прелюбодействовавшую, то не подлежит осуждению, если же помимо прелюбодеяния, то подлежит суду: ибо принуждает ее прелюбодействовать. Но и тот, кто возьмет ее к себе, прелюбодей – ибо, если бы не взял ее, она, может быть, возвратилась бы и покорилась мужу. Христианину должно быть миротворцем и по отношению к другим, а тем более по отношению к своей жене».

А: Меня всегда поражал в Нагорной проповеди этот переход. Какая глубина была до этого момента – классическая медитация! Сравнимая с Ведами и Упанишадами и даже превосходящая их. И вдруг – чувствуете, какой перепад высот? Какая беспощадная жестокость, такая кондовая праведность выступает в этих стихах. Я хочу, чтобы вы ощутили эту разницу. Как такое могло произойти – в Нагорной проповеди, посвященной любви?

Д: А что делать женщине – вообще не сказано. Ее как будто бы и нет.

А: С 29-го по 32-й стих мы имеем очень странный отрывок, который, на мой взгляд, настолько сильно противоречит всему остальному смыслу и контексту Нагорной проповеди, что либо является каким-то преднамеренным включением, необходимым для отстаивания интересов патриархального общества теми силами, которые затем использовали текст Евангелия для укрепления своей политической власти, либо был весьма основательно переделан.

М: Такое впечатление, что, действительно, кусок текста убран и вместо него вставлен другой. Эта часть очень резко возвращает нас к Ветхому завету. Ты говорил о том, что Ветхий и Новый завет отражают разные уровни развития человечества.

А: Она не просто возвращает – она отбрасывает за Ветхий завет. Моисей на фоне слов Христа здесь выглядит человечнее. Он терпимее к человеческим слабостям. Христос такого понимания не обнаруживает. И совершенно непонятно, что в такой ситуации делать? Нет никаких объяснений по поводу того, как нужно терпеть и каким образом обходиться с неизбежными в таком случае напряжениями.

Д: Сказано только, чего делать не нужно.

А: Да… Остается только терпеть со скрежетом зубовным. Больше ничего. У православных монахов вся работа с сексуальным импульсом сводится к терпению и молитве. Больше того, считается, что если у монаха случилась поллюция, то он, если и не согрешил, то осквернился, а значит не может после этого без специального разрешения войти в церковь. А осквернился потому, что поллюциям способствует специальная пища – мед, орехи – а стало быть все-таки согрешил…

М: Так ведь в пост, кроме меда и орехов, ничего не остается?

А: Ну вот… И пошел процесс измождения плоти. Если бы только это и только у монахов. По большому счету такая установка в обществе запускает процесс измождения женщин и вообще всего телесного.

Сравните такое положение дел с тем, как поставлена работа с сексуальной энергией у даосских монахов. В книге «Ден Мин Дао» Мастер, учитель Квана Сайхуна, говорит ему, что практика воздержания может быть необычайно вредоносной и разрушительной, если а) не соблюдать специальной диеты, b) не пить особые травы, c) не делать специальные психоэнергетические упражнения по возгонке этой энергии. Даосских монахов всему этому обучали. Там энергия не запиралась в ущерб здоровью человека, а возгонялась и использовалась в целях духовного развития. Да, они воздерживались, у них не было сексуальных контактов с женщинами, но насколько иначе они обходились со своей природой. Эта разница отражена здесь, в этом тексте. Я хочу надеяться, что я не погрешил против фигуры Христа, потому что мне кажется, что этот отрывок не имеет к Нему отношения.

М: Мы и не разбирали фигуру Христа – мы разбирали Библию.

А: Нет, я Его затронул. Я предположил, как такие слова могли бы прозвучать из Его уст при условии, что этот текст не подделан. Я все-таки сделал такое предположение, но хочется думать, что оно не имеет права на существование. А самое главное – исходя из того, что с Ним произошло затем: человек с такой догматической, инквизиторской ноткой в душе не смог бы умереть, а потом воскреснуть. Вот что мне кажется самым главным.

Смысл того, из чего исходили писавшие эти строки, я думаю, всем ясен. Необходимо было как-то ограничить разгул неконтролируемой похоти. В перечне грехов есть, например, и грех проматывания отцовского наследства с женщиной легкого поведения вплоть до полного обнищания. Желание древних неистово отдаваться сексуальному импульсу было очень велико, они без остатка вкладывали себя в эту страсть.

Д: А у современного человека такой страсти нет?

А: Боюсь, что нет. Есть у меня стойкое ощущение, что современные люди намного меньше присутствуют в своем теле для того, чтобы до такой степени этой страсти отдаваться. Действительно, в Древнем мире разгул похоти был необычайно велик. Стремление отдаться во власть инстинктов и вести потребительский образ жизни, не связанный ни с каким, даже минимальным, напряжением сознания в Древнем мире было настолько велико и сильно, что его разрушительное воздействие на самого человека надо было как-то ограничить. Человек был гораздо более телесным, гораздо более зависимым от телесных импульсов. Тело было гораздо ближе к душе, к психике, но и душа была ближе к телу. Для того, чтобы понять, о чем идет речь в 32-м стихе, имеет смысл ознакомиться с бытом и нравами Древнего мира. В Древнем Риме, Греции, Иудее, так же как и везде в те времена, торжество похоти было настолько всеобъемлющим, настолько разнузданным, не имеющим никаких нравственных или социальных ограничений… Я говорю именно о перегибах, о погружении в разврат и о жадном стремлении толпы этому отдаться. В Помпеях публичные дома встречались на каждом шагу. Важно то – и это хуже всего, что люди отдавались этим страстям без сердечного чувства – просто потребительски, из желания получить физиологическую разрядку: насладиться юным телом рабыни, даже не подумав о ее желании или чувствах. На сексе можно просадить не только родительское состояние, но и всю накопленную благую карму и родиться в следующей жизни насекомым или растением – вот в чем самая большая опасность безудержного разврата. Восточные культуры сильны тем, что им известны способы работы с этими сексуальными энергиями, с их преобразованием и трансформацией. В христианской традиции решили, что с телом вообще не надо работать, от него нужно просто отказаться. Я не до конца понимаю, почему так случилось. Ведь в Древней Греции, как и в Древнем Риме культ тела был очень развит: были, например, и специальные места для тренировок, гимнасии, где древние греки встречались, чтобы в том числе и пофилософствовать. Они очень следили за своей физической формой.

М: А Сократ-то толстенький.

А: Но он обладал потрясающей выносливостью. Он очень отличился при битве у Саламина – бесстрашием и отвагой. В чем причина такого отрицания тела, передавшегося по наследству, как проклятое родимое пятно, через всю христианскую традицию, я до конца не разбирался. Эта тема находится за пределами того, чем мы сейчас занимаемся. В течение всей своей истории христиане сурово преследовали любые попытки заниматься телом и обращать внимание на его потребности. Мы – я, Даша, Вероника – прочувствовали отрицание православием телесных нужд на собственном опыте во время нашего пребывания на Валааме. Даша потом жаловалась на крайне нездоровую традицию – и я согласен с ней – стоять в течение всей службы. Знаете, что об этом говорят батюшки? «Когда ты стоишь на службе православной, то считай, что ты стоишь перед Богом на Страшном Суде. А ты можешь представить себя на Страшном Суде сидящим? Не можешь? Вот! Каждую службу нужно стоять перед алтарем, потому что церковь уподоблена кораблю, на котором все спасаются».

М: Нездоро́во не только то, что люди стоят. Нездоровыми получаются и взаимоотношения с Богом – раз они основаны на страхе. Ведь сесть человек не решается из-за страха.

А: Вот что интересно – если поглубже погрузиться в эту ситуацию, то она становится понятнее, исходя из христианского взгляда на мир: вся наша здешняя жизнь рассматривается как малозначительная прелюдия к жизни вечной. Здесь нет ничего ценного, ничего глубокого, и все, на что можно эту жизнь употребить, – это лишь подготовка и, самое главное, получение благоприятного ответа на Страшном Суде. А сама по себе она никакой ценностью не обладает.

В: Валаам удивительно красивый остров. Меня поразило то, что монахи его совсем не знают, они дальше монастыря не ходят.

Д: У них времени на это нет, наверное.

А: Это, конечно, основная причина: монашеская жизнь, действительно, трудна и переполнена послушаниями. Но с другой стороны, им это и в голову не приходит. Ты знаешь, Даша, у монахов есть такие дни, когда свободного времени много: например, Красная Седмица после Пасхи – в это время службы даже в монастыре очень коротки – по два-три часа в сутки. И при этом в праздничные дни не нужно работать. Но вы там на лесных тропинках монаха, действительно, не встретите. На мой взгляд, 32-ой стих очень тесно связан с таким до крайности пренебрежительным, презрительным и глубоко аскетичным отношением к этой жизни: все ее радости, все ее краски, вся ее глубина оказываются всего лишь соблазном, который надо отринуть для того, чтобы устремить свою душу к высшему.

С чем связано такое отношение христианства? Я думаю, что оно связано с не до конца преодоленным дуализмом. Буддийские демоны в отличие от христианских не обладают собственной самостоятельной природой – это только проекция нашего сознания. Они по своему происхождению имеют глубоко психоаналитическое объяснение. Я как психоаналитик аплодирую буддийскому объяснению происхождения демонов как в сфере бардо, так и в нашей жизни. Христианские демоны – это самостоятельные сущности, самостоятельные живые существа, обладающие собственным сознанием, свободой, волей и всем остальным. Таким образом, отколотость бессознательных энергетик собственного сознания гипостазируется христианским мировоззрением, возводится в ранг чего-то сущностного и онтологически состоявшегося. Из такого отношения весь отрывок с 29-го по 32-й стих выстраивается совершенно естественно и логично: раз жизнь вокруг нас настолько малоценна, да еще и напичкана самыми разнообразными «прелестями», приуготовленными для нас дьяволом ради нашего соблазнения и вечной погибели, для чего тогда все нужно? Естественно, только для того, чтобы, отринув все это, показать свою преданность Господу и тем самым получить доступ в Царствие Небесное.

Когда в Индии или на Дальнем Востоке задавались вопросом: «А что же со всеми этими страстями делать?», там понимали, что если человек ничего с этим не сделает в этой жизни, эти омрачения так и будут сопровождать его из воплощения в воплощение, и игнорировать, закрывать глаза на проблему, вытеснять ее не имеет никакого смысла. А в христианстве совершенно другой подход. На вопрос: «что с этим делать?» ответ предлагается очень простой: «Да потерпи ты немного! Зато там будет так хорошо, что про здесь ты и не вспомнишь». Именно в силу такого пренебрежительного отношения к миру29 этот стих звучит достаточно сурово.

Обратите внимание: этой суровости, непримиримости в Нагорной проповеди достаточно много. За «пустого человека» – суд. Если твой глаз залюбовался красотой женских форм – вырви его. Это не случайно, здесь есть одна тонкость. Суд, синедрион, геенна огненная, «вырви глаз твой», прелюбодейство – все это на одной чаше весов. Посмотрите, что на другой чаше: ответ грешнице: «И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Иоан. 8.11); брату согрешающему прощать не «до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф. 18.22). Откуда такая разница, что за ней стоит?

Общеизвестно, что дзенские мастера не единожды выражали свое позитивное отношение к фигуре Христа и к текстам Евангелия, утверждая, что Христос был, вне всякого сомнения, реализованным мастером, который не произносил ни одного лишнего слова. Стало быть, упомянутое нами выше противоречие не случайно. Оно связано с одним очень важным моментом – углублением тонкости саморефлексии. Попробую объяснить.

Как мы ведем себя в обычной жизни? До тех пор, пока мы не начали рассматривать нашу жизнь как духовную практику, мы относимся очень легко к своим духовным проступкам: к вранью, к бездумному причинению обиды или вреда другому человеку, к неприсутствию в своих словах и действиях. Пока внутренней созерцательной тонкости не возникло, мы воспринимаем это как нечто несущественное, неважное, не имеющее тяжелых последствий. «Если мы обидели кого-то зря, календарь закроет этот лист»…

Когда же мы начинаем погружаться в свою внутреннюю жизнь и тем самым знакомиться с духовной реальностью, происходит переоценка наших внутренних событий. Внешние события тоже переоцениваются, но это происходит во вторую очередь. Наш духовный слух и зрение утончаются, и мы учимся чувствовать малейшие нюансы того, что происходит в нашей душе: влияние самскар, инвазии бессознательного, флуктуации (сужение или расширение) сознания. Происходит увеличение масштаба: мы совершенно по-другому смотрим на то, что прежде казалось нам незначительной мелочью. И ведь это действительно так. Каким образом происходит обучение любой реальности? Через опыт взаимодействия с ней: если мы каким-то образом выпадаем из реальности, то мы теряем с ней контакт. В физическом теле это выражается очень просто: если я игнорирую то, что нахожусь на пятом этаже и бездумно перелезаю через окно, то я могу потерять свою жизнь; а чтобы ее не потерять, я должен очень серьезно отнестись не только к данным своего восприятия, но и к анализу ситуации в целом: к пониманию того, что, например, в горах малейший неверный шаг может стоить сломанной ноги, а то и жизни, особенно если ты один.

В духовной реальности происходит то же самое. Когда нам что-то открывается, мы получаем новые знания и духовный опыт, наша чувствительность очень сильно увеличивается. Как это происходит? Очень просто: несмотря на духовный опыт, мы по привычке продолжаем где-нибудь врать себе или другим, и вдруг обнаруживаем, что там, в духовной реальности, оказывается закрыто. Пока здесь не разберешься – туда не попадешь. И значимость внутренних событий – внутренней правды, внутренней нравственности – очень резко возрастает. Вот это возрастание: переоценка каждого слова, каждой мысли и ответственность за них перед самим собой – именно оно и содержится в резких словах Христа. И «вырви глаз твой», и «пустой человек», и «геенна огненная» происходят именно из этого феномена. Эта переоценка должна быть осуществлена прежде всего в отношении самого себя. В то же время по отношению к другому Христос проповедует величайшее смирение, терпение, понимание и принятие: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Иоан. 8.7). Этическая сторона христианского учения весьма полно может быть выражена словами Конфуция: «Благородный муж (цзюнь-цзы) – это тот, кто относится строго к себе и снисходительно к другим, а плебей, простолюдин (сяо жень, дословно „маленький человек“) – это тот, кто снисходительно относится к себе и строго к другим»30.

Таким образом, мы видим, что 32-ой стих имеет очень глубокий подтекст и глубокую, уходящую корнями в седую древность предысторию. Первичный этап работы со своим телом, действительно, заключается в отказе, в самоограничении. Тянется рука к еще одной конфете – подумай, хочется бездумно отдаться – лучше воздержись. На этом этапе работа с телесными практиками в других традициях, более уважительно относящихся к человеческой природе, только начинается. А в христианстве, к сожалению, она на этом и заканчивается. Несмотря на столь удручающее положение дел, каким-то образом прорыв наверх все-таки происходит и у адептов христианского учения. Это очень хорошо начинаешь понимать через таинства покаяния и причастия.

33 Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои.

А: Здесь сразу начинается другой раздел. Можно найти связи с предыдущей частью текста – точно так же, как между 28-м и 29-м стихами связь, конечно же есть. Но я, если вы обратили внимание, анализ этого выпадающего из общего контекста отрывка не включил в разбор 27-го и 28-го стихов, которые, на мой взгляд, являются подлинными. То, что Христос говорит о прелюбодеянии «в сердце своем», – абсолютная истина. А вот выводы, которые из этого следуют, по-видимому, уже являются поддельными, переделанными, переписанными. Обратите внимание на еще один любопытный момент. Клятва, о которой идет речь в 33-м стихе, может восприниматься и как клятва супружеская: «не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои». И вот отношение к этому Иисуса:

34 А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий;

35 ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя;

36 ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным.

37 Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.

А: А что сверх этого?

Д: Вовлеченности много!

А: Да, Даша! В десятку! А сверх этого – человеческие эмоции. Те самые, между прочим, которыми пропитаны стихи только что разобранного нами отрывка (с 29-го по 32-ой).

Д: Все сверх этого!

А: Да. Так что, наверное, мы нашли подделку в тексте.

У: Как там о мастере сказано?

А: «Хороший мастер не оставляет следов»31. Какие у вас мысли по поводу следующего отрывка?

М: Когда один человек просит другого дать клятву, это значит, что он другому не доверяет. А не доверяет, потому что не слышит уверенности. Часто даже если нас не просят клясться – мы сами это делаем, таким образом пытаясь придать весомость своим словам, будучи, видимо, сами в себе не вполне уверены. Ведь если мы говорим с полным присутствием, клятва не нужна, достаточно просто сказать «да» или «нет». Это можно сказать из такого состояния, таким тоном и с таким выражением, что нам поверят без всяких дополнительных доказательств.

Д: Здесь еще сказано: не клянись тем или этим, потому что чем бы мы ни поклялись, ничего из упомянутого нам не принадлежит: даже если мы не сдержим слова, мы не сможем отдать то, чем мы клялись. Даже собственную жизнь человек сам отдать не может, потому что она ему не принадлежит. Поэтому «что сверх этого, то от лукавого».

А: Клятва не может быть чем-то, что дается легко. Клятва – это всегда дух тяжести. Вы никогда об этом не задумывались? О том, что такое клятва, лучше всего сказал кто-то из великих французов. Не могу воспроизвести изречение дословно, но смысл таков: из всех моих клятв, есть только одна или две, дав которые, я точно выполню обещанное, но какие именно, я никому не скажу. Что подразумевает клятва? Необходимость в ней возникает тогда, когда остальные «да, да; нет, нет» полностью обесценены. Клятва возникает на фоне инфляции обычных обещаний, она призвана собрать человека и настроить на то, что к тому, о чем идет речь, надо отнестись с особой серьезностью.

М: Но ведь если первое обещание не выполнено и второе тоже – третье обесценивается. Обесценить можно все, даже клятву.

А: Взгляните на корень слова «клятва», от которого образованы и другие слова: «заклятье», «проклятье», «клясть», «проклинать». Значение корня раскрывает внутренний смысл слова: в клятву, как правило, вложено проклятье тому, кто ее дает (самому себе) в случае невыполнения обещания. Накладывается добровольное проклятье: «И пусть меня постигнет…»

Д: Колдовство получается.

А: Да. Человек заключает сам с собой сделку. Если он выполняет клятву, то с ним ничего не происходит. А если не выполняет, то на него падает то проклятье, на которое он сам себя запрограммировал, которое сам на себя наложил. И роль проклятья как раз заключается в том, чтобы мобилизовать человека на выполнение обещанного. Но Христос выступает против клятв по другой причине, а именно – из-за того, что при принесении клятвы человеком в нем задействуются бессознательные механизмы его эго. Даша правильно сказала, что нам в этой жизни ничего не принадлежит: ни небо, ни земля, ни Иерусалим, ни даже собственная голова. И что с нами будет, нам неизвестно. Мы только предполагаем, а располагает Господь. «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». От лукавого по имени «эго».

М: Я не очень понимаю связь между небом и землей и эговой составляющей.

А: А ты представь себе эту клятву – как человек говорит: «Клянусь небесами, что я верну тебе долг». Что значит «клянусь небесами»?

М: Ну ведь если он не отдаст долг – ничего не случится.

Д: Он будет проклят этими небесами.

А: Во всяком случае, в своем бессознательном. Соответственно, через чувство вины последствия для него будут ничуть не легче, чем если бы он и впрямь был ими проклят. Но давайте не будем отвлекаться, а лучше зададимся вопросом: когда вообще возникает необходимость в клятве?

Д: Ты же сам сказал: когда обесценивается…

А: Да, когда есть сильное недоверие к простому обещанию. А в каких случаях оно возникает?

Д: Когда обещание было не раз нарушено.

А: Не обязательно именно этим человеком. Ты можешь видеть его первый раз и все равно потребовать от него клятву.

Д: Когда есть ожидание, что оно будет нарушено, да?

А: Да. В самом общем смысле можно сказать так: когда есть ожидание, что это обещание будет нарушено. И поэтому, когда человек дает клятву, то уже изначально в этой клятве подразумевается, что выполнять то, что он обещает, ему очень не хочется. В текстуру клятвы изначально вплетено базовое недоверие к тому, кто эту клятву дает. И задача того, кто клянется, состоит в том, чтобы убедить сомневающегося vis-a-vis в твердости своих намерений выполнить обещанное.

Структура клятвы очень напоминает базовую структуру невроза: когда мы себя в чем-то уверяем, мы создаем очень мощную сознательную установку, призванную компенсировать нашу бессознательную неуверенность, сомнение и нежелание это делать. Таким образом, клятва, которая по видимым своим целям призвана придать человеку целостность (вспомните, сколь торжественны были наши пионерские линейки, и казалось, что те, кто дают клятву, составляют единое целое с произнесенными словами), на самом деле по своей структуре (сильное обещание) очень серьезно опирается на тенденцию к расщеплению нашей личности – на сознательную установку и бессознательный саботаж этой установки. Иногда этот внутренний конфликт преодолевается, и человек получает репутацию очень надежного, но чего ему это стоит? В качестве примера можно привести Дашину маму – очень надежный человек, в прошлом – ответственный работник. За счет чего она поддерживала такую репутацию?

Д: За счет самоотвержения, за счет игнорирования своей же тонкой чувствительности.

А: А компенсировала это через свою тираническую роль внутри семьи. В действительности это – две стороны одной медали.

Д: Зато она себя уважала.

А: Конечно, уважала и получала от этого эговое удовольствие. Но то колоссальное напряжение, которое она испытывала, должно было где-то находить выход. И находило – внутри семьи. У людей, обладающих такой репутацией, как правило, достаточно испорченный характер. И испорчен он именно тем напряжением, которое создается конфликтом между сознанием и бессознательным. И этот конфликт всегда в нас тлеет. А у таких людей он в любую минуту готов вспыхнуть и выйти наружу. Это конфликт между обещанием другому и собственным нежеланием его выполнять.

М: Только если данное обещание выполняется в ущерб каким-то личным интересам. А если обещание выполняется не в ущерб своим интересам, конфликт возникает?

А: Нет. Но таких случаев не много – к сожалению, гораздо чаще случается невротическое расщепление.

М: Я сейчас говорю не о клятве – я говорю об обещании.

А: Хорошо, Рита, мы можем взять более простую и житейскую ситуацию, например, – невротического регулярного опоздания у человека, в общем, надежного. Отчего это происходит? Кажется, что на десять-двадцать минут задерживают сущие пустяки. А когда начинаешь разбираться, то оказывается, что внутри существует очень сильная установка на противодействие тому, кому было дано обещание, вплоть до агрессии. Часто эта агрессия принимает форму нарушения договоренности, обещания и последующего разделения психического потока на два амбивалентных русла: с одной стороны, тайного удовольствия от нарушения обещания и утверждения таким образом своей самостоятельности, а, с другой стороны, чувства вины за то, что обещание было нарушено. И психика превращается в настолько мутное и хаотичное течение этих бессознательных и противоречащих друг другу потоков, что ни о какой цельности вообще речи быть не может.

Таким образом, мы приходим к тому, что клятва как вид обещания – это одна из разновидностей груза социальной зависимости. С другой стороны, без каких-либо обещаний и договоренностей жизнь в социуме вообще развалилась бы. Еще один француз сказал, что наша свобода заканчивается там, где начинается кончик носа другого человека. Что же оказывается у нас там, где начинается свобода другого человека?

Д: Какое-то ограничение.

А: У нас в этом месте начинается либо взаимодействие – если мы эту свободу уважаем, либо, если не уважаем, наша свобода все равно заканчивается, и начинается произвол.

Д: Внутри нас?

А: Да, внутри нас. Если мы игнорируем свободу другого человека во имя своей собственной, то мы свою свободу тоже утрачиваем. На ее место встает произвол.

Д: То есть, чтобы сохранить ее, мы должны вступить во взаимодействие?

А: Да. Иначе мы становимся тиранами. А тираны – не свободные люди. Вот так все хитро устроено.

Д: Хитро… Отжимает нас свобода. Хочешь быть свободным – будь добрым.

А: Если мы хотим быть свободными, то мы должны в этой свободе свободно принять решение, будем мы совершать то или иное действие или нет. А несвободны мы уже в том, чем мы платим за свой выбор. Поэтому сохранить целостность при взаимодействии с другим человеком очень сложно. Для того, чтобы это сделать, необходима ориентация именно на сохранение целостности и глубинное понимание того, что при взаимодействии с другим наша целостность подвергается серьезнейшим испытаниям. Ибо, если мы не выполним свое обещание, то мы заменим свою свободу на произвол, если же выполним вопреки своей воле, то мы устроим внутри себя маленькую гражданскую войну под названием невроз. Наша задача заключается в том, чтобы пройти по золотой середине выполнения своего обещания при условии сохранения своей внутренней целостности. Сделать это очень и очень непросто. Что нужно иметь внутри себя, какой настрой, какое сознание, чтобы это произошло именно так, как я только что описал, как можно пройти по этому лезвию бритвы?

М: Надо, чтобы сознание было безэговым.

А: Да. Максимально безэговым, свободным от эгового спазма. Это действительно так. Наше слово может быть «да, да; нет, нет» только при условии того, что наше сознание находится в максимально безэговом состоянии. Почему это так и что такое безэговое состояние? У него есть свой содержательный аспект. Раскройте его.

У: Мы должны видеть реальность другого человека.

А: Давайте пойдем от противного. Представим сначала эговое состояние, в котором мы вступая во взаимодействие, говорим «я клянусь» вместо «да, да; нет, нет». Что происходит с нашим эго в это время? Чем оно занимается?

М: Плечи расправляет.

В: Оно создает узкие рамки соответствия и наказание за несоответствие в виде чувства вины, которое выражается в агрессии.

А: Да. Первое, что делает наше эго, – заставляет нас посмотреть на себя не изнутри а снаружи – глазами другого. Рамки соответствия – это наша озабоченность тем…

Д: …как мы будем выглядеть со стороны.

А: Да, в глазах другого.

Д: И не только в глазах другого, но еще и в глазах собственного эго.

А: Я понимаю, о чем ты говоришь. Но «в глазах собственно эго» – это прежде всего «в глазах другого». В глазах другого мы должны выглядеть в высшей степени успешными и безупречными, ну или по крайней мере – серьезными, солидными, состоявшимися людьми. И посмотрите, какую титаническую работу проводит наше эго, чтобы этого добиться!

В: Для него это легко.

А: Потому что в этом смысл его бытия. Но ресурс, который оно при этом задействует, поистине гигантский.

М: Это наш ресурс.

А: Да. У него своего ресурса нет. Эго – сугубо паразитическая структура. Та работа, которую проделывает эго для того, чтобы безупречно выглядеть в глазах другого, заключается в следующем. Почему человек клянется? Потому что его эго нашептывает ему: «Тебе не очень-то верят. В их глазах ты выглядишь проходимцем, не обеспечивающим свои слова шарлатаном. Сделай что-нибудь». И при этом происходит одна очень важная вещь. Мы не воспринимаем это нашептывание открытым текстом, мы ощущаем это как растущее напряжение внутри. Более того, очень часто мы даже не можем отдать себе в этом отчет, по крайней мере, сразу. Это напряжение по своей сути есть спазм, выталкивающий нас из нашей естественной самобытности и лишающий нас расслабленности и спонтанности. Эго, которое по своему онтологическому статусу есть не что иное, как спазм, саморазворачивается именно как спазм на всю нашу психику, все ее функции. Проделав эту титаническую работу, оно искажает картину реальности. Производя деривацию того, как мы выглядим в чужих глазах, мы платим за нее колоссальную, хотя и незаметную для нас цену – мы перестаем ощущать себя и ситуацию в целом изнутри. Мы перестаем понимать, как мы выглядим в своих собственных глазах. Происходит момент овнешнения. Это похоже на то, что происходит с нашим восприятием, когда мы перестаем видеть объект как часть этого самого восприятия и начинаем воспринимать его как самостоятельно существующий предмет.

Д: Начинаем смотреть на себя извне, а изнутри перестаем себя чувствовать и, соответственно – чувствовать реальность.

А: Перестаем чувствовать себя, перестаем чувствовать реальность и, вследствие этого, начинаем натужно стараться. И задача выглядеть хорошо в глазах другого становится приоритетом.

М: При этом как мы реально выглядим в глазах другого, мы уже не понимаем, потому что реальность полностью искажена.

А: Да. Это и является структурной основой клятвы. Именно в таком состоянии даются торжественные обещания, страшные клятвы и т. д. Вот в чем глубина речи Христа. В тексте всего этого нет, но, поразмыслив над ним некоторое время, можно весь этот смысл обнаружить между строк. Когда мы перестаем ориентироваться на другого таким образом, то есть когда эго перестает выполнять всю эту гигантскую работу по овнешнению нас самих, и мы начинаем все видеть естественно и самопроизвольно, именно тогда мы и произносим «да, да; нет, нет». А все, что сверх этого – то от лукавого, то есть от эго.

Да, ни небом нельзя клясться, «потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его» – такое видение мира, о котором как бы вскользь говорит Христос, отсылает нас к древнекитайскому иероглифу ван – «князь» (рис. 7).

Рис. 7. Ван – «князь»

Смысл его таков: верхняя горизонтальная черта – это небо, нижняя – земля, а вертикальная черта – связь между ними творческий поток, который спускается с неба на землю – человек. Человек как посредник между небом и землей. Древнекитайский протоиероглиф «человек» (рис. 8) рисовался следующим образом: 1) средний план – эмоциональный, принадлежащий как верхним слоям, так и нижним: человек может испытывать чувство радости и от того, что у него полный желудок, и от того, что написал стихотворение; 2) голова, вставленная в небо, как шарнир; 3) руки, подпирающие небо; 4) ноги, опирающиеся на землю. Человек мыслился как стоящий между небом и землей.

Рис. 8. Протоиероглиф «человек»

(Сравните иероглиф тянь – «небо» (рис. 9)). Кроме того, в даосской среде бытовала также и иная версия понимания этой схемы: прямоугольник посередине трактовался как алхимический котел, внутри которого вываривается пилюля бессмертия. А две горизонтальные черты под ногами (5) – это дуальность, преодоление которой, собственно, и есть изготовление и вкушение пилюли бессмертия. Считается, что именно поэтому современное значение этого протоиероглифа – «долголетие».

Рис. 9. Тянь – «небо»

Когда Христос говорит: не клянись «ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его», Он дает нам шкалу измерения верха и низа. В этих словах заключены тайные, сакральные знания. Нижнее – материальное, плотское – это подножие ног Господа. Верхнее, то есть трансцендентная функция*, – не физическое небо, а наше самосознание – это Его престол. А посередине между верхом и низом – город Великого царя. Взгляните – полностью повторяется сакральная схема иероглифа ван. Это схема не просто иероглифа – ее сакральность в том, что она является схемой нашего сознания – того, которое существует в изначальной чистоте, того которое не охвачено эго и не приписывает все себе.

М: Когда еще нет дуальности?

А: Да. Небо – это престол Божий, а земля – это подножие ног Его. А город Иерусалим – средний план – это город Великого царя. Средний план – это план нашего сердца. Именно в сердце находится тайный Иерусалим каждого из нас. Вот какую интересную психофизическую схему тела дает Христос. Именно в сердце находится тот самый Великий царь, который распоряжается свободой выбора – свободой, от которой зависит участь души. Той самой свободой, которую предоставляет нам Господь. Текст имеет очень интересную структуру. Давая ученикам наставление, Он одновременно теми же самыми словами, выражает структуру безэгового сознания, исходя из которой мы и говорим: «да, да; нет, нет». Ту самую структуру, которую мы овнешняем в клятве. Мы клянемся этими компонентами нашего собственного сознания как чем-то отчужденным от нас, не принадлежащим нам. Потому что мы проводим четкую границу между своим «я» и своим «не-я». Именно четкое проведение этой границы и создает предпосылки для клятвы. Невероятно глубокий текст.

Д: А дальше про голову…

А: «…Ни головою твоею не клянись…» В данном случае голова – это символ жизни («Головой ответишь» говорится в тех случаях, когда цена ответственности – жизнь): жизнью своей не клянись, ибо она не в твоей руке и принадлежит не тебе. Мы живем здесь не потому, что мы так решили, и уйдем отсюда не потому, что этого захотим, а потому, что всему существуют естественные сроки. В этих строках кроется еще одна глубочайшая и очень тонкая подсказка. Можно ли безэгово произнести слова: «Я обещаю тебе, что буду жив»? Оказывается, можно, – если человек живет в тайной внутренней гармонии с самим собой и внутри этой гармонии ему известны его сроки. Очень часто не только восточным мастерам, но и православным святым открывались сроки их жизни. А это становится возможным тогда, когда за жизнь перестают цепляться.

М: Когда исчезает страх смерти. Знание о том, что мы завтра умрем, не позволяет нам эту смерть увидеть.

А: Совершенно верно. Страх – это привязанность, ведущая свое происхождение от эго. Вот она – главная роль эгового спазма, перекрывающего нам интуитивный канал. Дело в том, что в глубине своей души мы всегда знаем, сможем мы выполнить ту или иную просьбу, то или иное обещание, или нет. Мы всегда это знаем, но очень редко даем этому знанию возможность пройти сквозь панцирь* нашего эго, которое изо всех сил тщится. Оно не обязательно тщится в сторону «да, да», оно может тщиться и в сторону «нет, нет» и заставлять нас преуменьшать наши возможности. Так вот, «да, да; нет, нет» произносятся в той целостности, внутри которой функционирует интуитивный канал, освобожденный от эгового спазма и дающий нам возможность просто произнести такие слова, за которые мы так же просто сможем ответить – без тщания, без старания, без груза выполненных и невыполненных обязательств и всего остального. А интуитивный канал – это канал, который проходит от неба как престола Божия до земли как подножия ног Его сквозь Иерусалим как город Великого царя. В протоиероглифе «человек» он обозначен как стрелочка, идущая сверху вниз, на которую нанизаны все остальные уровни нашего бытия. Это тот канал, в рамках которого наша голова нашему эго не принадлежит, ибо мы не можем «ни одного волоса сделать белым или черным».

Глава VII. Сердечное видение

38 Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб.

39 А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;

40 и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду;

41 и кто принудит тебя идти с ним одно поприще32, иди с ним два.

42 Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся.

А: Весь отрывок, начиная с этих строк и до самого конца главы, представляет собой единое целое в смысловом отношении. Почему не надо противиться злому?

В: Если мы противимся злому, то мы уподобляемся ему.

А: Ну и что, все очень логично: око за око, зуб за зуб.

В: Но тогда зло будет расти в геометрической прогрессии.

А: В геометрической не будет, ресурсов не хватит. Повоюют люди и устанут, заключат перемирие, и каждый будет думать, что другой пошел ему на уступку, потому что убедился в том, кто, как сейчас говорят, «круче».

Д: Мне кажется, здесь дело в другом: в том, кто не противится злу. Потому что если человек не противится злому, то он избегает двойственности, деления на хорошее и плохое и принимает любой опыт, который к нему приходит. А потом, это же замечательная практика, направленная на работу с эго, – ведь все, что нам неприятно, неприятно нашему эго. Чем не способ поработать с ним?

А: Даша, а если бы не было слова «эго», как бы ты тогда изъяснялась?

В: Назвали бы это бесами, которые в нас вселились.

А: За словом «эго» мы часто прячем неразвернутую мысль.

М: Когда человека бьют, он чувствует обиду, злость, ему кажется, что его унизили. И ответный удар в этом случае – это его способ самоутвердиться, доказать, что он не слаб, что он может дать сдачи. Разве это не эговый механизм? Когда человека ударили, он сам себе кажется никчемным, и для того, чтобы, как ему кажется, привести свой «образ я» в соответствие с мнением другого о себе, он дает сдачи.

Д: Все, что здесь перечислено: подставь, отдай, иди… – это все возможность проверить свои ощущения, есть ли эта свобода внутренняя… прощупать свои зависимости.

А: Можешь представить, Даша, как ты подставляешь другую щеку?

Д: Ой, не знаю…

А: И с улыбкой говоришь своему обидчику: «А у меня еще одна щека есть» и смотришь на него светлыми и чистыми глазами.

Д: Я знаю, что сыграть это невозможно.

А: Технически вы все правильно сказали. Единственное, что мне остается спросить: прониклись ли вы тем состоянием, с которым это может быть произнесено, чувствуете ли вы, каково оно?

У: Я вот сижу и думаю, что мне оно не доступно.

Д: Мне кажется, что это должно быть состояние невероятной легкости, такой свободы, которая обычному человеку, читающему эти строки, совершенно неведома и поэтому непонятна. Людям кажется, что здесь речь идет о смирении, терпении. Ничего подобного. В таком состоянии человек легок, потому что внутренне очень силен. Все эговые проявления вокруг не воспринимаются им всерьез, для него это просто детские игрушки, вызывающие легкую улыбку.

А: Интересно, что когда смотришь на таких людей – тибетских или православных монахов, то желания ударить их по щеке совсем не возникает. Это психофизика. Здесь речь идет ни много ни мало, как о преображении плоти. И тот, кто сможет полноценно реализовать эти заповеди, взамен приобретет нетленную плоть.

Представьте себе, что вас изо всей силы бьют по щеке – искры из глаз, в голове звенит… В первое мгновение состояние одинаковое у всех: и у святых и у обычных людей.

Д: Ответная реакция?

А: Первый миг. Еще нет никакой ответной реакции, все происходит только внутри тебя. А во второй миг уже идут реакции – разные у святых и у простых смертных. Увеличивайте меру присутствия, смотрите на это, как в лупу.

Д: Происходит очень резкое сужение сознания, телесный и сознательный спазм. А у святых видимо, идет расширительная реакция.

В: У них и так сознание расширено.

А: Да, там расширяться нечему.

В: У эгового человека, мне кажется, сразу возникает чувство унижения, когда его бьют по лицу.

Д: Ответная агрессия.

В: Сначала унижение, а потом уже ответная агрессия.

А: Посмотрите, что у нас имеется: реакция унижения, обиды, жажда исправить ситуацию через ответное воздействие. Исходя из всего перечисленного, становится понятной прогрессивность для своего времени Моисеева закона: око за око, зуб за зуб. Логика бессознательного очень проста: раз меня так унизили, я должен вдесятеро отомстить, чтобы вернуть уважение. И сразу же возникает злорадное желание самоутверждения за счет того, другого, злого и несправедливого. Эго нашептывает нам, что нужно уничтожить зло в его корне – и автоматически разворачивается проекция отождествления злого начала с обидчиком, инфернализация его образа. Это сугубо инфернальная проекция – мы видим в другом человеке дьявола. Эта проекция «развязывает нам руки»: мы приходим к выводу, что все, чего он достоин – это быть уничтоженным и ввергнутым обратно в геенну огненную. И охваченные этим праведным и святым стремлением, чувствуя себя чуть ли не воинами небесными, мы со всей своей страстью влетаем в расставленную нам эго ловушку. Достаточно вспомнить Гитлера, Сталина, не говоря уж об инквизиции (когда они жгли на кострах так называемых еретиков и ведьм, то получали от этого огромное наслаждение, подкрепленное ощущением праведности) – все они были уверены, что несут в мир свет и добро. Самое удивительное – это то, что при этом происходит: мы становимся тем, что мы проецируем на другого – вот главный закон. Это очень хорошо передает древнекитайский протоиероглиф «мысль» (рис. 10):

Рис. 10. Протоиероглиф «мысль»

1) наш пространственно-временной континуум – то, что происходит здесь, в трехмерном измерении; 2) субъект; 3) система его восприятия, разворачивающаяся вовне на объект – (4), то есть то, что мы воспринимаем, тот универсум, который видит конкретный человек; 5) суть этого объекта, которая полностью тождественна субъекту и является его копией. Вот такая глубокая мысль в одном иероглифе. Надо сказать, что все древнекитайские иероглифы обладают такой глубиной. Есть еще более сложные концепции, выражаемые меньшим количеством черт, но так же предельно точно.

Исходя из этого, ветхозаветное правило «око за око и зуб за зуб» было здравым ограничением, уберегавшим людей от потока инфернальных проекций, готовых мгновенно хлынуть и затопить их разум, превратив все вокруг в шабаш ведьм и прочей нечисти, с которой не справиться иначе, как только самыми крайними мерами, а их самих тем самым превратив в демонов.

Д: Почему «здравым ограничением»? То есть за одно око только одно око, а не больше?

А: Да. Чтобы не происходило того, что выражено в словах императрицы Цы Си33: «Кто мне испортит настроение хоть раз, тому я испорчу настроение на всю оставшуюся жизнь».

Д: Как интересно: нами это воспринимается совсем не так, как это воспринималось древними.

А: Из смысла, заключенного в этом иероглифе следует, что если мы на кого-то злимся, мы поселяем злость в своей душе. Итак, самое первое, что в нас возникает, когда нас бьют по щеке (когда нас обижают), – это почти не осознаваемая нами мысль о том, как мы выглядим в глазах другого (обидчика). Или: как мы должны выглядеть в глазах другого, чтобы нас так ударили. И другому приписывается пренебрежение, гордыня, жажда нас унизить и прочее. Далее, следующим этапом происходит сравнение того образа, которым, как мы считаем, нас видит другой, с тем образом, которым нам бы хотелось, чтобы он нас видел.

М: Получается, что реальности тут вообще нет.

А: Совершенно верно, Рита. Так работают бессознательные эговые механизмы.

Д: А реальность – это когда мы видим, из чего он нас ударяет?

А: Да. Когда мы видим его состояние. Но у того, кто обижается, контакта с этой реальностью нет даже в помине, потому что первый момент со вторым связаны очень тесно. Я разделил их условно. В реальности, происходящей внутри нас, они практически не разделены. Наша эговая самооценка, то, какими бы мы хотели выглядеть в глазах других, занимает активную, агрессивную позицию внутри нас. Она активно распространяет себя во все слои нашей души вплоть до самых глубоких и тонких. Ударили нас по щеке, и пока искры из глаз сыпятся – внутри уже активнейшим образом происходит эта работа: я такой классный, а со мной так обошлись, они же меня ни в грош не ставят…. Значит, что с ними надо сделать, чтобы они опомнились и впредь вели себя уважительно?

У: А на что сильнее реакция: когда нам говорят правду, которую мы не хотим знать, или когда на нас заведомо клевещут?

А: Представь себе, Уля, что ты идешь мимо песочницы, где играют трехлетние дети. И вдруг встает девочка и, показывая на тебя пальцем, говорит: «А эта тетя у меня лопатку украла!» Что ты при этом чувствуешь?

У: Недоумение. Смешно даже…

А: А теперь представь себе, что тебя на работе вызывает директор и говорит: «У нас такое подозрение, что вы вытащили кошелек из сумки нашего коллеги». Что ты чувствуешь в этом случае?

У: Неприятное ощущение, даже при том, что это напраслина. Во втором случае реакция сильнее, потому что как я выгляжу в глазах девочки, мне не важно, а здесь – важно.

А: Видишь ли, у тебя в принципе отношение к этим ситуациям разное. Чувствуешь, как ты вовлечена во втором случае? Ты можешь представить себе, что ты относишься к заявлению директора так же, как к заявлению девочки? Таким образом, не имеет значения, напраслина это или правда, имеет значение твое отношение. Почему на напраслину такая сильная реакция? Потому что тебе не хочется, чтобы твое начальство даже предположительно думало о тебе плохо. Тебе хочется, чтобы у них был определенный образ тебя – «дамы, приятной во всех отношениях».

У: Миньон34.

А: Да. Почему во Франции детей так «дрессируют», чего они боятся: того, что соседи узнают правду, или того, что они подумают напраслину?

У: Того, что соседи подумают, что родители плохие, если у них ребенок не «миньон».

А: Так это будет правда или напраслина?

У: На самом деле – ни то, ни другое.

А: Да. Поэтому если какие-то слова и действия задевают, значит, они попадают в цель, независимо от того, правда это или напраслина. Важно именно то, что мы полностью зависим от того, как на нас смотрят. Сравни две ситуации: когда директор один разговаривает с тобой и когда присутствует весь рабочий коллектив.

У: Когда один – значительно легче.

А: Вот оно – эго в действии. В нас глубоко укоренен некий инфернальный центр, готовый эманировать зло на все окружающее. Он требует жертв, как идол. Недаром в каббале самомнение, гордыня считается одним из видов идолопоклонства. Откуда пошли восточные деспоты, откуда требования поклонения и раболепства, безудержное стремление к славе? Это есть в каждом из нас, по крайней мере, в каждом, у кого есть эго.

Итак, «Но кто ударит тебя в правую щеку твою…» Трудно даже представить, насколько революционно это должно был звучать тогда. Особенность не только Нагорной проповеди, но и в целом древних текстов заключается в том, что в них дается только конечный результат той внутренней работы, которую человеку необходимо произвести. Что нужно сделать для того, чтобы подставить другую щеку? Ответа на этот вопрос мы не находим в тексте, и этому есть закономерное объяснение.

Д: Люди были не готовы?

А: Я предполагаю, что Иисус мог давать по этому поводу какие-то наставления, но они просто не дошли до нас.

Д: Все оказалось зашифровано. Как же Он объяснял тогда все эти спазмы эго?

А: Не знаю, но предполагаю, что Его ви́дение позволяло ему находить нужные слова. Иисус, мне кажется, понимал, что для того, чтобы минимизировать последующие искажения, важно не столько все объяснить, сколько передать главное простыми и понятными образами, а люди умные, ищущие, если захотят, докопаются до внутреннего глубинного смысла.

Итак, что должно произойти в душе, чтобы деятельность эго, которую мы только что просозерцали во всех деталях, была прекращена? Что необходимо сделать?

М: Сначала надо осознать, что это в нашей душе происходит.

Д: Наверное, если нет хотя бы минимального внутреннего опыта созерцания, то это невозможно сделать в тот момент, когда тебя бьют по щеке.

А: Я думаю, что вполне возможно и то и другое. Речи Иисуса сотканы настолько гениально, что через прямое выполнение того, что Он говорил, становится возможен противоположный процесс – по эго наносится настолько сокрушительный удар (если конечно, хватит мужества), что психика сама по себе, просто от совершения этого поступка, переплавляется, и возникают спонтанные прозрения, капитуляции и разблокировки. В этом случае внутренний опыт следует за внешним поступком, а не наоборот.

Кроме того, многие призывы Иисуса звучат экстремально намеренно, именно для того, чтобы человек, выслушав их, невольно сравнил бы их требования со своими духовными возможностями, и, почувствовав разницу, умалился бы, смирив гордыню. Таким образом, получение духовного опыта было возможно не только путем следования словам Иисуса, но даже через чуткое их внимание и принятие. В этом смысле Иисус предлагает поступать здесь так же, как те, кого Он называет «блаженными». Взгляните: здесь ведь и кротость нищих духом, и снятие инфернальных проекций миротворцев и так далее.

У: Какие невыполнимые задачи Он ставил…

А: Да, но ведь и требование в конце главы какое: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Вообще, по строгости требований к пастве православие, наверное, ни с какой другой религией не сравнится.

У: Как интересно раскручивается смысл: сначала «око за око, зуб за зуб» – равное количество зла и не больше; потом «кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» – не равное количество добра в ответ на зло, а большее; а потом «любите врагов ваших… благотворите ненавидящим вас» – идет по возрастающей.

Д: Интересно все-таки, давал ли Он какие-то разъяснения?

В: Или Он произносил это так, что всем становилось понятно?

А: Я думаю, что очень многое Ему не было нужды говорить. Он излучал такое количество энергии просветления, что люди, просто глядя на Него, понимали смысл Его слов.

Д: А как же самому стать таким кротким, просветленным, не пройдя этот внутренний путь, не пропустив этот опыт через себя?

А: Никак.

Д: Ты же говоришь, что в Его присутствии…

А: В Его присутствии люди понимали, куда надо двигаться и что делать.

Д: А трансформация при этом не происходит?

А: Это понимание дороже всех гор злата во Вселенной.

Д: Но если оно остается только пониманием…

А: А как же свободный выбор?

Д: Я думала, что присутствие просветленного существа обладает такой силой на его ближайшее окружение, на учеников, например, что он эту мудрость просто вкладывает в них.

А: В Деяниях Апостолов описано, как много у них было сомнений и колебаний. Кроме того, ближайшим окружением Иисуса какое-то время, пусть и недолгое, были и первосвященники, и Понтий Пилат.

Д: Но первосвященники сопротивлялись, а апостолы были открыты Его учению.

А: Апостолы тоже сопротивлялись, просто по-другому. Первосвященники же сразу сделали свои выборы, не раздумывая и не сомневаясь, и все, что им оставалось – это разделаться с Иисусом. А апостолам приходилось проходить через мучительные внутренние испытания, самим преодолевать сопротивление бессознательного, раскрываться, капитулировать, умаляться – в общем, выполнять всю ту черновую духовную работу, без которой, впрочем, любая другая становится невозможной. Отождествиться с эго, как это сделали первосвященники, конечно, значительно проще.

Итак, какую работу необходимо проделать, чтобы инфернальный центр внутри нас перестал действовать? Если мы смогли увидеть эго в действии, то мы уже в значительной степени создали предпосылку для освобождения, потому что все бессознательные реакции обладают безусловной силой воздействия на своего носителя только до тех пор, пока они абсолютно для него не видимы и не воспринимаемы им. Если тонкость и искренность восприятия возросла до такого уровня, что ви́дение позволяет осознать присутствие в нас этого центра, то следующий шаг – покаяние, капитуляция, и следующее за ней освобождение от него – сделать совсем не так уж трудно…

Видимо, этим мы и отличаемся от древних людей: у них тонкость восприятия была очень слабой, понятийный аппарат – крайне неразвитым, кроме того, практически отсутствовал какой бы то ни было опыт созерцания. Даже возможности языка были принципиально другими – не приспособленными для описания процессов, созерцаемых нами сейчас. Но зато была вера такая, какой у нас уже нет. А вслед за верой – и искренность, а вслед за ней – и глубина покаяния со всеми последующими «выхлопами». Все это в совокупности оставляет наши нынешние времена далеко позади.

Д: Она была слепая?

А: Нет, она была наполнена – любовью, например.

Д: Но если понимания не было.

А: Для того, чтобы вера была живой и наполненной, достаточно чувства любви и стремления к высшему. Если бы у древних людей был наш уровень и возможности созерцания, а у нас была такая же вера, как у них… Вера – это нечто живое, действующее.

Д: Это открытое сердце?

А: Это прежде всего готовность жертвовать – вот самый главный признак веры. Готовность к жертве – это очень живое, глубокое и мощное чувство. Даже если интеллект очень слаб, но есть готовность жертвовать, готовность отдать, то в сознании происходит чудесная метаморфоза – просто в результате этой готовности. Четким критерием для установления различия между материализмом и идеализмом является ответ на вопрос, что где находится: наш субъект восприятия внутри пространства или пространство внутри субъекта восприятия. Когда есть вера, то этот вопрос решается не на уровне интеллектуального созерцания, а на значительно более простом уровне: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6.21). Если есть вера, то не так важно, насколько изощренно она интеллектуализируется и описывается – «высшее», «Бог» – гораздо важнее те чувства и понимание, которые человека наполняют: вот мое хозяйство, вот мои овцы, и от всего этого я отказываюсь, отрекаюсь во имя чего-то более важного. Он еще не знает, во имя чего, но его вера настолько велика, что он от всего отказывается. И когда этот реальный акт жертвоприношения происходит, то все сердечные привязанности, (которые, при созерцании преодолеваются в результате упорной и длительной практики), разрываются сами собой, потому что этот акт совершается добровольно без каких бы то ни было ожиданий получить что-нибудь взамен. Сила веры заключается именно в этой бескорыстной готовности. Что нужно для того, чтобы от всего отказаться ради чего-то высшего? Десять лет в тибетском университете? Или двадцать лет медитативной практики? Ничего не нужно – только сила веры. Поэтому простым людям путь наверх открыт точно так же, если не в большей степени. Все, что им нужно сделать – это отречься. Но в наше время нет такой цельности натуры. Время другое, количество лукавства в каждом из нас невероятно велико…

Нам опять необходимо вернуться, однако, все, чего мы касаемся в ходе рассуждения, оказывается связанным между собой. Так и здесь: нас ударили по щеке – где находится тот, кто нас ударил?

М.: В пространстве снаружи.

А: Да, Рита, ты правильно меня поняла. В пространстве, которое находится снаружи – и поэтому полюбить его нет никакой возможности. Как сделать так, чтобы тот, кто нас ударил, оказался в пространстве внутри нас? Можно это сделать с помощью интеллектуального созерцания – хорошо, если есть такая возможность; а если ее нет, как быть тогда?

Д: Полюбить его.

В: Как это – полюбить? Просто взять и полюбить?

Д: Наверное, надо очень сильно этого хотеть и молиться.

А: Какая же сила должна быть у молитвы, чтобы по ней Господь дал сердцу каменному и остывшему искру любви, чтобы Он напитал его хотя бы одним глотком этой любви?

М: Чем можно измерить эту силу?

А: Не знаю, можно ли ее измерить, но вот какой она должна быть, мне кажется, можно сказать.

М: Очень искренней.

Д: Сокрушительной.

А: Да. Сила молитвы заключена в силе сокрушения, и именно сила сокрушения дает глубину и тонкость созерцания, являющиеся в свою очередь проводниками той высшей духовной энергии, которая переплавляет, трансформирует наше сознание. Поэтому в заданном мною вопросе уже содержится ответ: сначала нужно увидеть, что твое собственное сердце – каменное и остывшее, а если увидел, то уже и разотождествился – и потекли слезы, и лед растаял, и камень расплавился.

Д: А как увидеть, что собственное сердце – каменное и остывшее?

А: Через духовное трезвение. Чтобы это увидеть, не нужно обладать ни особой тонкостью восприятия, ни высокоразвитым понятийным психоаналитическим аппаратом. Достаточно просто начать обращать внимание на то, как мы холодны и закрыты в обычных житейских делах. Мы же это ощущаем, просто не задумываемся, более того, стремимся скрыть это за осуждением другого. И вот уже 38-ой стих перекликается с 22-ым: «А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: „рака“, подлежит синедриону; а кто скажет: „безумный“, подлежит геенне огненной». Почему? Именно потому, что помимо всего прочего, осуждение другого – это одна из форм ухода от правды о самом себе. Осуждение другого становится формой избегания сокрушения – сокрушения внутри себя собственного эго. Для того, чтобы жить по совести, вовсе не обязательно обладать высокоразвитым философским аппаратом. Эти тончайшие колебания своей души можно почувствовать, просто имея обнаженную совесть и готовность к сокрушению. Вернемся к 39-му стиху: «Но кто ударит тебя в правую щеку твою»… Что происходит с человеком, переживающим сокрушение, после того, как его ударили? Продолжает ли он пылать ответным гневом? Или для него становится важнее, как он выглядит в глазах Господа своего? Часто ли мы думаем о том, как мы выглядим в глазах Бога? Как мы выглядим в глазах ближнего своего для нас гораздо важнее.

Итак, главный вопрос и главная загадка этого стиха: почему нужно подставить другую щеку, если нас ударили? Какой ответ предлагает наше бессознательное? Чтобы он, гад такой, еще и порадовался тому, что нас еще раз стукнет. А на самом деле для чего подставляется вторая щека?

У: Ради обидчика. Если в таком состоянии подставить, то он не сможет ударить.

А: А если сможет? И святым головы отрубали в ожесточении.

В: Как Серафиму Саровскому грабители…

А: Он потому такой сгорбленный на иконах изображается, что у него спина была разбойниками переломана. А он, между прочим, был косой сажени в плечах и стоял с колуном в руках, когда они зашли к нему во двор, и они этой встречи не ожидали. Но когда они зашли, он посмотрел на них, бросил колун и позволил им делать все, что они хотели. Они же в благодарность не только все вынесли, но еще и спину ему переломали. Так что, когда тебя бьют по одной щеке, Уля, не обольщайся, что, подставив другую, ты по ней не получишь. Почему они подняли на него руку?

У: Собственное бессилие и ничтожество тяжело ощущать.

А: Да. Тот, кому подставляют вторую щеку, мгновенно и остро чувствует, как он был неправ, нанося первый удар, каким обманом было то состояние, из которого он действовал. А сможет ли он это принять? Если сила эго велика, то ощущение своей неправоты может оскорбить его и вывести из себя значительно больше, чем любое сопротивление. Что такое подставление щеки? Для человека с сильным эго это означает прежде всего, что с ним не хотят говорить на равных. Он и сам не хочет, чтобы с ним говорили на равных, но он хочет, чтобы его боялись. И вдруг ему демонстрируют такое спокойствие – как резко уменьшается значимость его удара!35 Ведь если кто-то бьет по щеке – это значит, что он хочет оскорбить, унизить. Подставляя другую щеку, мы тем самым лучшим образом говорим ему: Мил человек, я нахожусь в другой системе координат, чем та, в какой находишься ты. Он бы хотел, чтобы разговор был не на равных, но чтобы он был в одной системе координат. А когда мы подставляем другую щеку, мы тем самым систему координат меняем кардинальным образом. Все переворачивается в сознании другого человека. И тогда наступает момент истины: если он готов выйти из состояния охваченности (что очень часто и происходит), то тогда наступает капитуляция с его стороны, и его отпускает. Это нередкий исход. Но часто бывает и так, что он не готов к этому: сила охваченности слишком велика, а страх выглядеть смешным в чужих глазах (тот самый, на который он пытался поймать нас, ударяя по щеке), слишком безраздельно властвует над его собственной душой, и тогда в качестве обратной реакции может наступить ожесточение. Если же говорить о том, кто подставляет щеку, то в его душе могут происходить разные вещи в зависимости от того, на каком уровне развития сознания находится человек.

В: Когда я читала эту строчку, то представляла состояние человека, который думает: да, я это заслужил, чтобы меня били по щеке, и даже еще хуже… Ведь все испытания посылаются нам от Бога.

М: Какие у нас всех проекции разные…

А: Если бы это было так, то эта глава не заканчивалась бы 48-м стихом: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Тогда было бы что-то вроде: подставьте щеку, ибо вы этого достойны; хотя у вас может быть другое мнение по этому поводу, но мне, вашему учителю, виднее, и я вам говорю, что вы – обычное ничтожество. Какое архисмирение! Накажи меня, Господи, еще раз, пусть даже руками такого убожества, которое передо мной стоит, пусть даже сам он думает по этому поводу какую угодно чепуху, но я-то знаю, что получила не напрасно, а за дело. Примерно так, Вероника?

В: Я не думала, что представляет себе второй.

А: Да? А почему ты не подумала? Это ведь очень важно.

Д: В том состоянии, о котором ты рассказываешь, Вероника, есть ты и есть Бог, и вы с Ним разделены.

А: В нем есть нечто большее: момент непринятия себя самого. Удар по щеке продолжает восприниматься как наказание, только адрес отправителя поменялся.

В: Мне кажется, реакция поменялась.

М: Не так обидно.

А: По крайней мере, нет повода возмущаться. Скажи, пожалуйста, Вероника, как ты чувствуешь, достойна ли ты всего, что тебе посылается Господом? И хорошего, и плохого?

В: Думаю, да.

А: Ударили по щеке – да, я этого достойна. Встретили с царскими почестями – и этого тоже достойна. Так?

В: Наверное, нет.

А: А как?

В: Царские почести, наверное, не по достоинству, но с благодарностью.

А: А удар по щеке – не с благодарностью, но по достоинству?

В: Почему? Я же говорила о смирении.

А: Но видишь, что получается: допустим, ты познала волю Божью на данный момент. Допустим, она заключалась в том, что тебе нужно было получить удар по щеке, чего, как ты считаешь, ты достойна. А зачем вторую подставлять? Откуда ты знаешь, какова воля Божья в следующий момент? Ты ее таким образом проверяешь?

В: Не знаю, видимо, по инерции, из того же ощущения, что я заслуживаю удара.

Д: Ой, какие мы все сиротки…

А: Вероника, тебе твоя концепция по-прежнему кажется привлекательной?

У: Довели до абсурда, а потом еще и спрашивают…

М: Такой концепцией можно оправдать любые действия: вот я пью – воля Божья. Очень удобная позиция. Фатализм – ничего исправить нельзя, свободы выбора нет.

Д: Даже сдачи дать нельзя.

В: Ну хорошо, я вижу, что исходя из моей концепции невозможно получать с благодарностью и радости и горести, которые нам достаются. Получается, что мы достойны только кары. И то, что при этом есть другой человек, моя концепция тоже совершенно не учитывала.

А: Да, а самая главная твоя ошибка – это то, что воля другого человека отождествляется тобою с волей Божьей.

Д: Из этой позиции соединиться с Богом нет никакой возможности. Господь все время остается где-то за пределами. Он всегда внешняя сила, причем совершенно произвольно либо карающая, либо милующая, мы здесь абсолютно подчинены. И мы ничего не можем изменить.

М: Твой Господь больше похож на ветхозаветного Бога, чем на Бога Нового Завета.

Д: Но большинство людей именно так Его и воспринимают.

А: Да, в этом ценность твоей позиции, Вероника – она очень архетипична. Ты проговорила весьма распространенную точку зрения, которую, правда, большинство людей не могут выразить словами, но исповедуют они именно такое отношение к Господу. Почему такой Бог обладает чертами, как правильно заметила Маргарита, ветхозаветного Бога?

В: Не знаю.

А: Потому что Бог Ветхого Завета есть закон, а Бог Нового Завета есть любовь. И в тех отношениях с Богом, которые ты предложила, в этом восприятии (чего бы то ни было, приходящего извне) нет самого главного: в них нет любви Господа к нам. Ощущения того, что Господь нас любит, даже когда нас обижают.

В: Почему нет?

А: Почему нет любви во фразе: да, Господи, я этого достойна?

М: Сама фраза говорит об этом. Ты не можешь сказать: я достойна любви.

Д: Как можно быть достойным любви? Свет же льется на всех: на достойных и недостойных. Мы обсуждали это: не Бог нас наказывает, а мы сами себя наказываем, совершая не те выборы.

А: Это уже другое дело. Самое главное, что мы должны увидеть: каким образом мы себя наказываем, когда нас бьют по щеке?

Д: Тем, что вносим в это действие свои проекции, тем, что воспринимаем себя достойными этого.

А: Да. Если не вносить своих проекций, то в ударе по щеке не содержится никакого наказания, даже если удар был очень сильный, и это была не просто пощечина. Когда нас бьют по щеке, то вся боль, все наказание, весь дискомфорт, который мы при этом испытываем, поднимается из этого внутреннего эгового центра. Он не носит объективного характера, не обладает самостоятельным бытием, его просто нет. Поэтому когда мы говорим: Господи, я этого достоин – это похоже на притчу об одном астрологе, который предсказал дату смерти своего сына, и когда предсказание не сбылось, то он сам смахнул ему голову с плеч только для того, чтобы предсказание все-таки сбылось и он бы, таким образом, не оплошал. Когда мы это произносим, то мы говорим правду, но правду, которую мы тут же сами и создали тем, что так это восприняли.

Д: Если бы в этот момент мы смогли сказать себе что-то другое, например: «что это с ним?», тогда, возможно, мы бы просто увидели, что тот человек по какой-то причине вышел из себя. Причина может быть какой угодно, но она не имеет отношения к нам. С другой стороны, есть представление, что ничто в жизни не происходит случайно. Оно, видимо, накладывает свой отпечаток на такое восприятие. Возникает вопрос: почему со мной это случилось? Ответов, наверное, столько же, сколько различных проекций, но ведь возможен и такой: а вдруг меня Господь проверяет на адекватность? Что во мне сработает, когда со мной это произойдет?

А: Да. Важно понимать, что когда нас бьют по щеке, и в нас мгновенно возникает обида, просто сказать себе, что все это пустяки, не получится. То есть, сказать-то мы можем, но чувство обиды и досады в нас останется, потому что невозможно простым произнесением слов подменить ту глубокую внутреннюю работу, которую мы должны с собой произвести для того, чтобы заставить замолчать наш эговый центр, заставить его прекратить испускать свои смертоносные эманации, отравляющие всю нашу жизнь. Можно сделать это с помощью глубокого внутреннего созерцания, но все равно, это должно иметь какую-то отдачу на более внешних, социальных и межличностных уровнях, в сфере выборов и поступков. Какой она будет?

Выстраивая этот ряд (начиная с 39-го по 42-ой стих), Христос дает понять, что все это делается из любви к тому человеку, который от нас чего-то требует. Из любви, которая оказывается невосприимчивой к его корыстному животному эгоизму, из любви, на которую не оказывают влияние его эговые импульсы и побуждения по отношению к нам. Как любовь может все это игнорировать, каким образом? Если мы ответим на этот вопрос, то только тогда ты, Вероника, сможешь соотнести смысл Нагорной проповеди Христа с тем, почему твоего сынишку надо наказывать.

Д: Как любовь может игнорировать?

А: Может.

Д: Другого человека?

А: Нет, не человека, а его эгоистичные импульсы. Это ведь не слепая любовь. Когда любовь слепа, то она приносит максимум разрушений. Речь идет о той любви, которая исходит из глубины нашего сердца, из той глубины, в которой только единственно и живет Господь, и которая смотрит прямо в ту глубину сердца другого, внутри которой Господь живет точно так же; и смотрит любовь в нее сквозь все наслоения эго, пытающегося от нас эту глубину скрыть за эговыми «разборками». И Христос призывает взаимодействовать с другим человеком, глядя прямо в эту глубину, веря в нее – вот что самое главное. Поэтому между тем, что говорит Христос и тем, что твоего сына надо наказывать, нет противоречия, потому что и то и другое надо делать, веря в эту глубину, глядя в нее, вглядываясь в нее из своей собственной глубины. И наказывать его не ради удовольствия или от бессилия, а вглядываясь в эту глубину, пытаться ее разбудить, пытаться помочь ей выйти наружу.

Теперь нам нужно вернуться к словам Ульяны о том, что если подставить другую щеку, то обидчик не сможет по ней ударить. Ударит – и в третий раз, и в четвертый, но с тем, кто это сделает, потом будут происходить странные вещи. Возможно, мы никогда этого не увидим, но мы должны верить, что это действительно так. И немецкие солдаты, после всех зверств, которые они тут творили, приходили к Богу. Это главный смысл 39-го стиха.

У: То есть, все-таки щека подставляется ради спасения души обидчика?

А: Нет, нет там этого дуализма. Мы Господа в себе не сможем сохранить, если не увидим Его в другом. «Возлюби ближнего твоего как самого себя» (Мф 22.39). Если мы скажем себе: Господь есть только в моей душе, а это – изверг, мы тут же создадим проекцию и свою душу погубим. Если же скажем: я не ради себя, а ради его души стараюсь, что в бессознательное упадет?

Д: Гордыня.

А: Да. И стало быть, разделение. Любовь же требует иного, противоположного разделению. А что ему противоположно? Слияние. В слиянии любви, только в ней заключен глубинный смысл Нового Завета. На иконе Христа Вседержителя написано: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга». И через это спасайтесь. Мы не сможем спасти другого, не спасая себя. В этом, кстати говоря, заключается основной смысл школы махаяны, великой колесницы.

Для того, чтобы выйти из мира, не достаточно побрить голову, нужно произвести мощную энергию, которая разрушит страсти всего сущего. Не достаточно придерживаться нравственных правил, нужно отказаться от чистой этики сердца… Не достаточно в одиночестве предаваться медитации в джунглях, нужно находиться в водовороте сансары, использовать мудрость и все средства для помощи всему живому, для спасения всего живого, для его освобождения. Нужно не упиваться нирваной, а использовать ее энергию, чтобы все живое наполнилось дхармой Будды. (Вималакирти нирдеша сутра II в н. э.)

Вот главная эзотерическая суть этих строк. И вот как все переплетается.

43 Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего.

44 А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас,

Д: Это продолжение темы преодоления границы между «я» и «не-я», деления мира на своих и чужих. Поэтому Он говорит: «Любите врагов ваших»: чтобы не было этого деления, чтобы враги перестали быть врагами.

А: Да. Вот главная проблема христианства – почему оно вот уже две тысячи лет не может преодолеть этого разделения? Потому что все, что говорил Иисус в Нагорной проповеди, все, что говорили святые отцы, – все можно понять двояко. Просто наше сознание так устроено. Что делает человек недалекий, догматичный, но желающий искренне верить и спасать свою душу, прочитав слова: «Любите врагов ваших». Он их зарезать готов, но – нельзя! – махнул рукой, крякнул с досадой: «Э-х, ладно!»

М: И загнал свою ненависть глубоко в бессознательное, а самого всего скручивает…

Д: А ведь это основной принцип Тантры…

А: Ну… я бы сказал, что это подпринцип (44-й стих).

В: А что значит «основной принцип»?

Д: Это принцип, когда ты не делишь мир на агнцев и козлищ. Мне Саша недавно объяснял, что делать, если испытываешь трудности в общении с разными людьми или с принятием ситуации. Надо просто увидеть ситуацию по-другому и действительно перестать делить: это хорошее, это плохое, один страдалец, а другой мучитель. Основной принцип Тантры в том и состоит, чтобы перестать плохое отделять от хорошего и принимать все, что есть, как единое целое, включая в эту картину и самого себя. И тогда плохое начинает переплавляться.

А: Да, и хорошее тоже начинает переплавляться.

Д: Ну, да. Потому что если оно только хорошее, то оно неполное, а значит – не цельное.

А: Система очень гибкая, динамичная, все компоненты взаимосвязаны между собой до последней степени. Эта взаимосвязь прослеживается как в случае расширения сознания и снятия проекций, так и в случае их нагнетания. Так, если мы начнем усиливать и сгущать краски во всем, что касается «плохого», то точно так же и хорошее начнет переплавляться, правда, на этот раз – в противоположную сторону. Лучше всего эту способность к переворачиванию смысла выражает русская пословица: «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет». Вся беда в том, что почти все евангельские притчи могут быть поняты вот так двояко. А до их глубинного эзотерического смысла добраться очень непросто.

Д: Как огрубляются слова Иисуса! А вместе с ними – и сама жизнь…

А: Ну, Даша, я думаю, что бо́льшая часть тех воплощенных душ, которые считали себя христианами, воспринимали этот текст именно так.

Д: Поэтому и вера у нас такая неполная – недо-вера: тут верю, тут не верю, а тут все время сомневаюсь.

А: Православие чрезвычайно страдает от задогматизированности. Живому чувству и живой мысли очень трудно найти в нем опору, как и в католичестве, как и во всех остальных религиях Книги.

Д: В католичестве, мне кажется, еще хуже. Там даже сердечности не осталось.

А: Мне очень понравилась автобиография одного ламы. Настолько безэгово он ее написал, с юмором и очень по-православному, кстати говоря. Трансформция его личности происходит совершенно по образу православных старцев. Я вам зачитаю небольшой отрывок. Он жил в средние века и был выдающимся мастером Ваджраяны, признанным просветленным:

Мой брат по имени Карма Доджи просил меня, нищего йога, написать о своем пути к освобождению. В это время скверн, когда учение Будды приходит в упадок, даже такие, как я, пожиратели подношений, носят имя «лама», хотя наши благие качества дисциплины и мудрости подобны рогам зайца. Хотя все верующие оказывают мне почет и уважение, многие знатные люди и ученые мужи получают от меня посвящение в устной передаче, это похоже на то, как во время голода даже скорлупа от орехов кажется хорошей пищей. Кроме печали от осознания этого у меня нет гордости и привязанности по поводу событий, происходящих со мной.

А: Как вы можете связать этот отрывок со словами 44-го стиха: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»? Это первый вопрос. Иисус, как вы помните, реализовал этот принцип на практике.

Д: «Прости им, ибо не ведают, что творят» (Лк. 23.34).

А: Это одна из самых знаменитых и часто цитируемых фраз Священного писания. И второе: я бы хотел попросить вас вернуться к вопросу о двояком понимании христианских, как впрочем, я думаю, и любых других религиозных постулатов, и показать разницу между этим перевернутым пониманием христианских принципов, превращенных в догму – вот таким образом, как это Рита хорошо показала – с подавлением ненависти…

Д: С вытеснением ее в бессознательные слои психики…

А: Да… и пониманием правильным, живым, трансформирующим сознание. Как это возможно в принципе, что для этого нужно? Каким образом необходимо действовать?

М: Что касается связи двух этих текстов: чтобы написать так о себе, и чтобы любить своих врагов, надо находиться, мне кажется, в одном и том же состоянии – когда уже нет никаких привязанностей, никаких зависимостей, когда структура эго растворена.

Д: В этом состоянии, наверное, много смирения.

В: Мне кажется, здесь должно быть еще сострадание. Он так бережно и любовно относится к другим людям, печется о них…

Д: Да. Здесь и смирение, и любовь. Вероника права, в этом смирении нет униженности – это другое состояние.

А: Какое? Каким должно быть сознание, чтобы делать это искренне?

Д: Расширенным.

А: Вы можете внутри себя представить и реализовать такое состояние?

М: Я испытывала его однажды.

В: Можешь рассказать?

М: Это состояние, когда все пронизывает любовь, когда перестаешь разграничивать на «я» и «не-я», плохое и хорошее – все пропадает. Единственное, что в тебе остается – ты этим наполнен, ты этим становишься – вот это чувство любви. Был такой миг, когда я почувствовала, что границы действительно нет. Она не расширилась, она просто пропала. В этом состоянии нельзя что-то любить, а что-то не любить, потому что ничего другого просто нет.

Д: Наверное, просто становишься больше, чем плохое и хорошее. Вот когда дети ссорятся в песочнице, мы смотрим на них: один бьет другого, обижает – там нет плохого и хорошего. Для нас нет. Для себя-то они там уже давно все поделили.

А: Хороший пример Дарья привела. Песочница вообще удачный пример для понимания сущности сансары.

М: Почему?

В: Потому что смотришь на все это сверху. И в то же время – с любовью, без гордыни, без самоутверждения. Там же – дети…

А: Потому что вся сансара – это огромная песочница. Песочницы бывают разные. Бывают кровавые, бывают некровавые, но чем больше песочница, тем больше вероятность, что она окажется кровавой.

Итак: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Я вам хочу задать один вопрос, но для легкости усвоения материала разобью его на три: 1) Кем надо быть, чтобы любить своих врагов? 2) Что надо перед собой видеть, чтобы иметь такую любовь в сердце? 3) Как к этому можно прийти? Отвечать можно в любой последовательности. Легче всего начать со второго.

У: Что видеть перед собой? Ну, уж во всяком случае не человека, переполненного агрессией.

Д: Бессмертную его душу надо видеть перед собой.

А: Что это такое – «видеть перед собой бессмертную его душу», Даша? Ты когда-нибудь видела душу?

В: Мне кажется, надо видеть в человеке причину, по которой он ею переполнен. Понимать, что он, бедненький, по-другому не может.

А: Да, понимание – это и есть ви́дение. Кстати, что означает фраза: «Ибо не ведают, что творят»? Ибо – это обоснование того, почему их надо простить.

Д: Их действия бессознательны, они не отдают себе отчета в последствиях, не понимают, чем это чревато для них самих…

В: …и почему они это делают.

Д: Фактически они за свои поступки не отвечают.

У: У меня еще четвертый вопрос возник: как удержаться в этом состоянии? Не просто испытать его, а пребывать в нем?

А: Хороший вопрос – очень практичный.

Д: Не бояться боли. Тогда можно пребывать в этом состоянии постоянно.

А: Почему у многих людей понимание своей внутренней проблемы возникает на краткий миг, а потом сразу же пропадает?

М: Мне кажется, это не с болью связано, а с концентрацией, с мерой присутствия – здесь и сейчас, каждую минуту.

Д: А почему так трудно присутствовать каждую минуту?

А: Вы друг другу не противоречите. Почему понимание пропадает?

Д: Почему его не удержать? Потому что с этим пониманием нужно что-то делать. Сознание расширяется, и уже нельзя жить так, как жил раньше: возникшее ви́дение требует перемен, а этого – о-ох как не хочется.

М: В этом смысле ты говоришь о боли?

У: Еще страх.

Д: Да: и боль, и страх – в широком смысле.

А: Все верно. Если бы это понимание задержалось, то человеку пришлось бы отдать себе отчет в том, насколько неправильно он живет, а это осознавать уже больно. Так эго безошибочно реагирует предощущением внутренней боли и уводит от осознания.

М: Ты эго наделяешь интуицией?

А: Я его не наделяю, но оно узурпирует, оккупирует интуитивный канал и использует его во благо себе и против своего хозяина. О том, что эго четко знает, куда ведут его хозяина, и сразу же начинает маневры, уводящие хозяина в сторону от возможности осознания нежелательного для него (эго) смысла, вам скажет любой практикующий психоаналитик. Человек еще даже не догадывается, о чем идет речь – а его эго уже все поняло и предприняло все мыслимые и немыслимые подготовительные действия – и вот уже меняются планы, откладываются встречи, находятся более важные дела… А то вдруг возьмет и возникнет недоверие или неприязнь, а то и гнев – к тому, кто пытается расширить сознание. Всякое бывает.

«Ибо не ведают, что творят». Никому невозможно спастись самому. Никому невозможно – только с помощью Господа. Потому что увидеть, осознать во всей полноте, что мы творим, нам очень сложно. Наше эго не дает нам это сделать. Круг замкнут. И только упование на Господа может каким-то (поистине чудесным!) образом разомкнуть стальные цепи эго. Я не преувеличиваю: стальные, заговоренные, заколдованные – намертво. Что же нужно перед собой видеть, чтобы любить это изрыгающее брань, слюну, пышущее ненавистью существо? Смотреть на него и молиться за него, благословлять, благотворить. Это была не случайная подсказка: поиски ответа на вопрос «что нужно видеть перед собой?» приведут нас к пониманию той очень тонкой внутренней работы, которая происходит в душе искренне верующего адепта. Ведь для того, чтобы увидеть снаружи не врага, нужно сначала увидеть внутри себя то, что этому врагу снаружи противостоит, и уничтожить этого врага внутри себя – тогда исчезнет и враг снаружи.

Д: Как это – уничтожить врага внутри себя? Как его можно уничтожить? Мы можем его только принять.

А: А это и есть – уничтожить. Принятие – это уничтожение, совершенно верно. Давайте рассмотрим этот момент подробнее. Что мы видим внутри себя, когда мы кого-то ненавидим? Напряжение – это первое, что мы можем почувствовать. Невозможно ненавидеть и одновременно быть расслабленным и спокойным. Напряжение – это всегда признак сужения сознания. И сужается оно всегда по одной причине – от ощущения собственного бессилия и неуспешности. Другой человек становится нашим врагом только тогда, когда в его присутствии обнаруживается какая-то наша слабость, неполноценность, бессилие, какая-то черта, которую мы в себе очень сильно не любим. Но не хотим не любить это в себе, а предпочитаем не любить это в другом.

Д: Потому святых и ненавидят – в их присутствии все становится видно.

А: Конечно, поэтому их всегда и везде, где процветало падение нравов, ханжество, ложь и лицемерие, подвергали гонениям и мучениям. Это – анатомия ненависти. Поэтому самое главное – и самое трудное! – что нам нужно сделать, это обратить свой взгляд внутрь, обнаружить эту ненависть внутри себя (так сказать, «овнутрить» ее причину) и осознать, что она направлена против нас самих: мы ненавидим себя настолько сильно, что в этом спазме лютой ненависти, (которая всегда сильнее ненависти к врагу внешнему), нет сил даже признаться. Сначала нужно найти в себе, чтобы в этом признаться, а затем принять себя и полюбить. Что по сути и является опытом глубокой капитуляции эго и внутреннего освобождения от его оков. И тогда отношение к другому, к «врагу» изменится само, и на месте ненависти вырастет любовь. Вот самая главная, самая сокровенная внутренняя работа, которую мы должны с собой проделать – невозможно перестать видеть вовне врага без покаяния. Посмотрите, насколько все связано в христианстве, насколько целостна его система: покаяние, принятие себя, любовь к врагу, прощение врага своего.

Д: И насколько все по-фарисейски выхолощено.

А: Что делать, Даша. Все, что мы можем – это перестать по-фарисейски возмущаться. Чем больше жизни мы будем нести в этот мир, тем больше ее здесь будет. Есть ли у вас вопросы?

Д: Я вот хотела узнать, чего ты не принимаешь в себе?

А: Да много чего.

Д: А если на Феофилакта посмотреть, как в зеркальце?

А: На Феофилакта? Я думаю, мы найдем друг у друга много общего. Например, я предполагаю, что по отношению к подлинной истине и глубине тех слов, что произносил Спаситель, мои комментарии будут гораздо более глупыми, чем нам кажутся комментарии Феофилакта.

Глава VIII. Сближение с буддизмом

45 Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.

46 Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?

47 И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?

А: Здесь очень кратко, в несколько строчек, дается новое понимание Бога. Новое и очень существенно отличающееся от ветхозаветного. Ваши мысли по этому поводу?

У: Есть нечто, чего я не принимаю во французской системе воспитания детей – это их принцип отношения к детям: «Ты должен быть достоин» – всего, начиная от катания на карусели и заканчивая родительской любовью. Если ты все сделаешь, как надо, если будешь «миньон», ты будешь достоин любви. И мне кажется, что такое отношение ближе к Ветхому Завету – там надо было быть достойным, чтобы на тебя снизошла любовь. А в Новом Завете – обратный путь: тебя любят, и эта любовь становится для тебя опорой на пути к совершенству. Именно эта безраздельная, безусловная любовь. В этом, мне кажется, главное отличие.

А: Очень ты, Уля, удачно высказалась и весьма в тему. Но если говорить о ветхозаветном Боге, то я бы существенно усилил это различие, сославшись на ветхозаветную книгу Иова.

М: Там, где Бог его мучает, насылая на него язвы, болезни, чтобы испытать его веру? Жестокий ветхозаветный Бог.

А: А Иов Его спрашивает: «Господи, за что ж Ты меня так наказываешь?» Бог же ему отвечает:

Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева? Когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его? И утвердил ему Мое определение и поставил запоры и ворота, И сказал: «доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим»? Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал ли заре место ее, Чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, Чтобы земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда… (Кн. Иова, 38.4—14)

И так далее в том же духе.

Д: И что это означает?

А: Это все ответ Господа на вопрос Иова, за что Он его так покарал. Да, у всех возникает такая же реакция. Это одна из самых загадочных книг Библии. Юнг даже написал целую книгу, которая так и называется «Ответ Иову». Именно этот ответ он и пытается комментировать.

И отвечал Господь Иову из бури и сказал: …Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он? (Кн. Иова, 40.1–4)

Д: Так это у евреев такие отношения с Богом?

А: Да.

У: Да-а, тут об отношениях сыновства вообще не приходится говорить.

М: Причем он был один из самых верующих в этой общине – ему больше всех и досталось.

А: А знаешь – почему ему так досталось?

М: Потому что веру его проверяли.

А: Нет. С чего все началось? Почему его веру вообще стали проверять? Началось же все с того, что сатана в числе прочих сынов пришел к Богу. И Бог похвалился своим праведником Иовом. На что сатана высказал Богу сомнение в праведности Иова.

И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу, и сказал: я ходил по земле, и обошел ее. И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня (Кн. Иова, 1.6—12).

В: Так Господь-то…

А: Да, и Господь послушал сатану и сказал: иди – проверь. Сатана же, получив разрешение Господа, пошел Иова проверять: убил его жен и детей, а самого его покрыл язвами.

И отвечал Иов Господу и сказал: Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? – Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле (Кн. Иова, 42.1–6).

А: И после того, как он таким образом капитулировал – «в прахе и пепле» —

«И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих; и дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде. Тогда пришли к нему все братья его и все сестры его и все прежние знакомые его, и ели с ним хлеб в доме его, и тужили с ним, и утешали его за все зло, которое Господь навел на него, и дали ему каждый по кесите и по золотому кольцу. И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние; у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери… И не было на всей земле таких прекрасных женщин, как дочери Иова… После того Иов жил сто сорок лет… И умер Иов в старости, насыщенный днями» (Кн. Иова, 42.10–17)

Д: Заслужил!

В: «Миньон»!

А: Заслужил «в прахе и пепле» – и получил все. Однако я вспомнил о книге Иова совсем по другой причине: в словах 45-го стиха пятой главы Евангелия от Матфея и в речах Иова есть параллель. Помимо всего прочего Иов говорит Господу следующее:

Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? Дети их с ними перед лицем их, и внуки их перед глазами их. Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них. Вол их оплодотворяет, и не извергает; корова их зачинает, и не выкидывает. Как стадо выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры, и веселятся под звуки свирели. Проводят дни свои в счастии, и мгновенно нисходят в преисподнюю. А между тем они говорят Богу: «отойди от нас; не хотим мы знать путей Твоих! Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? и что пользы прибегать к Нему?» Видишь, счастие их не от их рук. – Совет нечестивых будь далек от меня! Часто ли угасает светильник у беззаконных, и находит на них беда, и Он дает им в удел страдания во гневе Своем? (Кн. Иова, 21.7—17)

У: Смущает меня праведность, которая другого в неправедности обвиняет.

А: Иов в тот момент был человеком, которому терять было совершенно нечего. Он не от высокомерия и не от спеси своей обвинял неправедных. Он обвинял их, лежа в куче грязи, навоза, покрытый струпьями и язвами, потерявший все свое добро, всех своих детей, жен, вообще – все потерявший, лежащий в одних лохмотьях. Он был человеком, которому нечего терять. И он говорил это не из гордыни.

И отвечал Иов и сказал: выслушайте внимательно речь мою, и это будет мне утешением от вас. Потерпите меня, и я буду говорить; а после того, как поговорю, насмехайся. Разве к человеку речь моя? как же мне и не малодушествовать? Посмотрите на меня и ужаснитесь, и положите перст на уста. Лишь только я вспомню, – содрогаюсь, и трепет объемлет тело мое (Кн. Иова, 21.1–6.)

А: То есть: разве я людскими поступками возмущаюсь? Я возмущаюсь Божьими!

У: Как-то мне все-таки несимпатично его осуждение.

Д: Но ведь это и не осуждение, а, скорее, суждение.

У: Но он же сознает и указывает на несправедливость своего положения? Выходит, что он не принимает ситуацию.

Д: Он искренне не понимает, почему на него сыпется столько бедствий.

У: Какая-то очень человеческая позиция.

М: Но он же здесь еще не святой. Он – праведник, он совершает одни поступки и не совершает другие, считающиеся греховными. Он не святой, поэтому у него нет ви́дения, и реакции его вполне человеческие.

У: Ну, на нет и суда нет.

А: Уля, хочешь избавиться от агрессии к людям? Или по крайней мере – уменьшить ее количество и эмоционально не вовлекаться? Есть одно упражнение: если ты кем-то возмущен, если тебя задевает чья-то позиция, реакция, действие, то говоришь себе: раз есть какой-то эмоциональный отзыв, значит…

У: …ищи это в себе. Это по поводу моего возмущения?

А: А разве ты никогда не возмущалась несправедливостью Божьего промысла?

У: Ну, как же! Но ведь мы – смертные, а он праведник… Я его, видимо, святым посчитала.

В: Для того, чтобы не возмущаться, нужно постоянно присутствовать. а я сначала вовлекусь, а потом вспоминаю о присутствии.

А: Если ты будешь это практиковать, то дистанция между вовлеченностью и вспоминанием будет постепенно сокращаться. Для чего нам нужна параллель с Книгой Иова в этом месте Нагорной проповеди?

Д: Для того, чтобы сравнить новозаветного Бога с ветхозаветным?

А: Да. И не только Бога.

М: Еще – отношение людей к Богу. В Новом Завете: «Да будете сынами Отца вашего Небесного». Это совсем другие отношения между Богом и человеком. Отношения Иова и ветхозаветного Бога нельзя назвать отношениями сына и Отца.

А: Да, Рита, ты идешь в нужном направлении. Самое главное – это отношение к Богу. Изменение отношения к Богу парадоксальным образом изменяет самого Бога.

Д: Но это же условно?..

А: Конечно, это не в том смысле, что Бог от нас зависит, как платоновский Зевс в «Пире».

У: У Иова ожидается награда для праведников и наказание для грешников.

Д: Преодолевается ветхозаветная разделенность: человек здесь, а Бог где-то там. Появляется, по-видимому, впервые возможность приблизиться к Богу и даже слиться с ним.

А: Да. Это верно.

Д: Как будто у человека появляется свобода выбора. Теперь он этот выбор может сделать из свободного чувства – не из страха перед Богом, а из какого-то другого состояния.

А: Давайте еще раз. Чем возмущается Иов?

Д: Несправедливостью.

А: Какой именно?

У: Тем, что с праведными поступают неправильно, а с неправедными – правильно.

А: Не так, как это должно быть в его представлении. Теперь забудем на время о праведниках. Как поступают с неправедными? Вернемся к Нагорной проповеди.

М: «И посылает дождь на праведных и неправедных».

А: Посмотрите, как интересно: то, что в Ветхом Завете вызывало возражения и вопросы к Господу, что воспринималось как несправедливость, здесь…

У: … дается как Его важнейший атрибут.

А: «Посмотрите на меня и ужаснитесь и положите перст на уста. Лишь только я вспомню, содрогаюсь, и трепет объемлет тело мое». Отчего Иов содрогается? И что означает ответ Господа ему? Знаете, как по мнению Юнга, Господь ответил Иову? Он ему ответил, послав на землю Христа. Ответ Иову – это появление Христа и христианства на земле. «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Понять правильно этот тезис можно, только прояснив, почему Господь Иову на все его претензии, жалобы и вопросы отвечает именно так, как Он ответил: песнью о своем величии. Юнг трактует ответ Господа в терминах эго: такой Иегова в эговом спазме… Простите за невольный каламбур. И 45-ый стих объясняет, хотя и опосредованно, почему Господь из своей бури именно так отвечал.

Д: Последние слова Иова оставляют впечатление, что у него сложилось какое-то цельное ви́дение, поэтому изменилось и состояние. Собственно, с ним происходило то, что со всеми нами происходит… до тех пор, пока мы не узнаем, что такое карма и каковы ее законы.

А: Карма… Иов пережил тотальную капитуляцию. Действительно, это одна из самых загадочных книг Ветхого Завета. У христиан она вызывала наибольший интерес.

Д: Похоже, что Иов пережил просветление под конец: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя». И дальше Бог говорит: «Итак возьмите себе семь тельцов и семь овнов и пойдите к рабу Моему Иову и принесите за себя жертву; и раб Мой Иов помолится за вас, ибо только лице его Я приму, дабы не отвергнуть вас за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (Кн. Иова, 42.8) – то есть только его молитвами они спасутся.

М: Мне кажется, он обрел ви́дение сущности Бога.

А: Вне всякого сомнения.

М: И она диаметрально поменялась для него.

Д: Получается, что ветхозаветный Бог не так прост. Во всяком случае, в Книге Иова.

У: Да, здесь ви́дение Его как бы предвосхищает отношение к Богу в Новом Завете.

Д: И не только в Новом Завете. Тут и с буддизмом очень много общего.

А: Это мог бы быть переход к буддизму, если бы они приняли теорию реинкарнации.

Д: Действительно, загадочный текст. Ведь Иову, чтобы смириться, надо было увидеть цельную картину: не только то, что происходит в рамках этой жизни, но и то, что было в прошлых, и то, чем все это чревато в будущем – и тогда не возникает никакого ропота, все принимается, потому что все заслужено. Так что, Уля, Иов все-таки стал святым.

А: Отчего просветлел Иов? Но сначала посмотрим, каково поверхностное впечатление от Книги Иова. Иов вполне резонно огорчился несправедливостью, которую Господь допустил по отношению к нему. Господу это не понравилось, и Он возмутился в ответ, продемонстрировав при этом все свое величие и силу, чтобы ни у кого не было сомнений в том, кто в доме хозяин и кому нужно повиноваться. Иов впечатлился соотношением сил и распластался ниц. Господь, взглянув на это, умилостивился, эго его насытилось такой капитуляцией, и Он со своего Божьего плеча пожаловал Иову сто сорок лет, семеро сыновей и три дочери. Именно такое прочтение текста я, к своему великому удивлению, встретил у Юнга. Однако такое восприятие книги Иова, в действительности является перевертышем. Даже удивительно, как Юнг, видя все в таком перевернутом свете, правильно вычислил, что ответ Иову – это появление Иисуса Христа.

У: Мне кажется, что вот так просветлиться можно от увиденной воочию, от пронизывающей тебя великой любви. Я не знаю, как он в этом увидел ее.

Д: Там, по-моему, есть слова «Так я говорил о том, чего не разумел». То есть у него появилось знание, которое позволило ему снять все свои жалобы и претензии.

А: Абсолютно точно. Теперь осталось понять, что это за знание. И тогда станет ясно, что́ в этом тексте есть буддистского.

Д: Он понял, что нет ни злых, ни добрых.

А: Нет. Именно из-за буддистского содержания этого текста он выглядит таким загадочным: то, что понял Иов, то, что он пережил, не вписывается ни в рамки ветхозаветной традиции, ни даже новозаветной, хотя христианство уже ближе к этому опыту, – а вот буддистская традиция вмещает в себя легко. А то, что́ Иов понял прежде всего непосредственно вытекает из того, чем он возмутился: безнаказанностью грешников и гонениями на праведников, не пренебрежением путями Господними и даже не наслаждением неправедно нажитым добром. Нет, все эти завистливые побуждения были ему чужды, слишком мелкими они были для него. Иов возмутился чем-то несоразмерно большим по сравнению с этой сансарной «мелочью». А именно: он возмутился не больше и не меньше, как Божественной Несправедливостью. Вы только представьте себе: Господь, Вседержитель, и вдруг… «нет правды на земле, Но правды нет и выше»36.

И вот тут, можно сказать, «попались» все. Упрек-то нешуточный! Так просто от него не отмахнешься. Но как на него ответить? Если рассудить, ответ на него может быть только один: Господь, конечно, справедлив, но справедливость Его не может не выходить за рамки обычного человеческого разумения, и только Господу решать, какими будут сроки выборов, вкушений и воздаяний. Разве не Божий промысел правит миром? – Конечно, но почему он так часто непонятен, причем до такой степени, что мы, подобно Иову, начинаем сомневаться и в том, что он (промысел) вообще есть, и в наличии Божественной справедливости в частности. А это уже опасная крамола! Для иудаизма, конечно, в большей степени, чем для христианства, но и для христианства тоже. И заключается она в том, что Божий промысел нам может быть не виден только по одной причине: потому, что мы вообще видим очень немногое – и во временной протяженности, и по сути. Наше ви́дение вообще очень ограничено. А уж тем более – по сравнению с Божественным. Стало быть, и причина и следствие могут уходить своими корнями и ветвями как далеко в прошлое, так и далеко в будущее (на что, кстати, Господь и намекает в своей отповеди Иову). А отсюда до теории реинкарнации, объясняющей все самыми отдаленными в прошлое причинами и обнаруживающей следствия происходящего в самом отдаленном будущем, рукой подать. Столь опасно вольнодумный ход мысли не могли допустить ни иудеи, ни даже христиане. Вот почему Господь, вещая Иову из бури, рассказывает о чем угодно: о своем величии, об обустройстве мироздания, о своих невероятных творениях – но только не отвечает ему по сути. Ибо суть эта столь же проста, сколь и недопустима. Хотя христианская традиция как-то приближается к ней, но некоторые родимые пятна мешают ей эту суть принять. И я боюсь, что у христианской церкви нет шансов возродиться, потому что церковь – это такой институт, внутри которого на данный момент, к сожалению, невозможно появление сильной, харизматической личности, которая, будучи объята религиозными идеями, могла бы повести народ за собой – пусть не сразу, а после смерти, неважно, церковь просто не допустит появления такой личности. Даже если такая личность и появится, она будет действовать вне церковной ограды. Внутри церковной ограды ей будет слишком душно. Поэтому я считаю, что у церкви как у общественного института нет шансов. Она обречена на медленное умирание, угасание.

Итак, как Иов мог воспринять речи Господа (впрочем, это могли быть и просто описанные словами виде́ния), чтобы его капитуляция была полноценной, глубокой, искренней, без лицемерия и без тени восприятия Бога через призму эго, описанного Юнгом?

М: До речи Господа Иов считает себя праведником и полагает, что ему за это причитается больше, чем «беззаконному». Отсюда возникают и вопрос к Богу, и неудовлетворенность тем, что происходит. А после такого выступления Господа Бога человек может почувствовать себя только земляным червяком. Мне кажется, что в этот момент у Иова должно было поменяться ощущение, потому что до этого он был значим – по крайней мере, в собственных глазах – он был праведником. А тут он оказался ничем. Он должен был принять новое видение себя, капитулировать.

У: То есть раз он не такой праведный, то и неправедные не такие неправедные. Грани стираются.

Д: Он пережил катарсис.

А: Он пережил нечто, в результате чего катарсис возник. Что это было?

У: И это имеет отношение к буддизму?

А: Да. Именно это. Что и как он пережил?

Д: Ты имеешь в виду состояние отчаяния и богооставленности?

А: Нет. В состоянии отчаяния и богооставленности Иов был до встречи с Богом. А когда Господь начал ему отвечать, то пришло другое состояние – встречи с Божественным. Самым главным в этом событии является обретение Иовом нуминозного, сверхличностного опыта встречи с Божественным, который изнутри настолько переполняет человека, что разрывает его эго в мелкие клочки, как оковы, тесно сжимавшие его до сих пор. Самое главное, что произошло на встрече Господа с Иовом – это осознание Иовом своей ничтожности в созерцании Божьего величия. Теперь осталось сказать главное – как он ее осознал.

Д: И как?

А: Как полную иллюзорность своего мировосприятия и меровосприятия. Почему Господь, вместо того, чтобы разъяснять Иову, как он поступает с праведными и неправедными, стал рассказывать ему о своем величии – вот самый главный вопрос. Потому что Божественное величие – это тот опыт, поднимаясь до высоты которого, мы все остальное начинаем понимать сами. Потому что из этой мощи, из этой глубины нам становится видна, как на ладони, долина мирской жизни… Представьте себе ситуацию, когда вас душит какая-то обида, чувство несправедливости – каждый из нас бывал в положении Иова. Вы взываете к Богу: «Господи, за что? Ну почему так несправедливо?» А вместо ответа вы, слышите, например, фугу Баха. И пока вы ее слушаете, вы поднимаетесь на такую высоту, из которой ваша обида кажется настолько мелкой и ничтожной, что не надо ничего разъяснять: сознание расширилось от соприкосновения с нуминозным. Сам по себе контакт с Божественным нейтрализует весь эговый план, испепеляет все наши эговые фантазии, проекции и скорлупки.

Любая медитативная практика: дза-дзен, философия, чтение молитв – нужна именно для приобретения такого опыта внутри себя, опыта, который бы давал нам возможность отказываться от привязанности к своему эго. Наше эго устроено таким образом, что оно больше всего привязано к тому, что вызывает в нем самую большую ненависть. В этом кроется вся причина круга сансары и всех страстей человеческих. Мы в себе что-то глубоко не принимаем, очень глубоко. Но, не принимая это, мы не можем от этого отказаться. Мы не имеем возможности это сделать, потому что, не осознав это, мы не можем с ним разотождествиться. А чтобы осознать, надо принять. А принять не можем, потому что эго так болит, что нет сил капитулировать. Вот и весь круг сансары, все ее колесо. По крайней мере, в своей сердцевине оно вертится именно так. В результате, поскольку мы ничего, кроме этого непринятия, не знаем, мы это непринимаемое вытесняем в бессознательные слои нашей психики. Наше эго, по сути, хочет выполнить ту же задачу, которую в нас должен выполнить просветленный аспект нашей личности, наша буддовость: оно хочет избавиться от ядра тесной привязанности к чему-то неприемлемому. Различие только в способах. В случае с эго – это вытеснение. А плата – еще большая привязанность. В противоположном варианте – это именно то, что произошло с Иовом: обретение внутри себя того опыта, который, будучи поставлен рядом с нашей душевной убогостью – «Мое! Мое!» – в состоянии помочь нам ее преодолеть. Без этого высокого нуминозного опыта преодолеть привязанности к своему эго мы не можем. Без обретения духовного, медитативного опыта, без духовной практики это невозможно, потому что в противном случае мы не знаем ничего иного, и, отказываясь от своего эго, мы как будто отказываемся от всего бытия.

Теперь посмотрим, что вам помешало сразу увидеть ситуацию таким образом. Ответ Господа Иову был воспринят вами как ответ одного отделенного существа другому, отделенному от него существу, а не как внутренний опыт самого Иова. Наполненный этим созерцанием (представляете, внутри него распахнулись дверцы, и он увидел всю глубину Божественного), вот из этой самой глубины Иов говорит себе – тому, эговому, прежнему: «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле». Вот истинная эзотерическая суть ответа Господа Бога Иову. Это подлинный мистический опыт, растворяющий личность. Исходя из этого становится понятно, что в книге Иова ветхозаветная традиция как никогда близко подошла к буддистскому мировосприятию, но так и не смогла в него проникнуть. Да, христианству известен похожий опыт, и называется он словом «умаление». Есть и еще более близкое переживание, называемое «растворением своей воли в воле Божьей». И все-таки полного растворения не происходит. Исходная базовая концепция не позволяет ему произойти.

Д: Но ведь и в христианстве есть просветленные старцы?

А: Что такое «просветленный», Даша?

Д: Это человек, переживший такой мистический опыт.

А: Опыт – это ничто, а вот его осмысление – это всё. Величайший мастер дзен Хакуин так и говорил: просветление (кэнсё) – это ничто. Самое главное – это работа по осмыслению после кэнсё, именно она создает подлинную переплавку личности.

Д: Раве в христианской традиции не было таких личностей?

А: Не знаю. Возможно, были. Однако возникает вопрос: может ли такой человек, оставаясь в рамках традиции, эту величайшую глубину своей святости передать дальше, вниз, тем, кто за ним следует?

Д: А у них бывали ученики?

А: Бывали. Никто не достигал уровня своего учителя.

Д: И это говорит о слабости школы?

А: Это говорит о том, что нет необходимого понятийного аппарата. Александр Свирский при потрясающей глубине своего опыта (думаю, значительно превосходящего средний опыт просветленных буддистов) тем не менее, не мог своим ученикам-монахам сказать: «Вашего „я“ не существует. Есть только один Божественный свет. Отрекитесь от своего „я“, оставьте чувство вины, которое сопровождает ваше „я“ повсюду». Как он мог это сказать, если чувство вины – это базовый рычаг для работы над собой в христианстве вообще и в православии в частности? «Наполнитесь этим светом и легкой походкой идите в космос, потому что вы, оказывается, никому ничего не должны» – у него просто не было возможности так сказать.

Д: Ну, хорошо. А как он сам туда дошел?

А: В той медитативной практике, которую он лично практиковал, он лично дошел до таких высот, где любые слова могут и должны быть оставлены, а следовательно он освободился от всех концептуальных пут – его сознание работало за пределами слов. Поэтому он достиг величайших степеней святости и является фигурой планетарного масштаба. Что он видел в других, в своих учениках? – те же эговые страстишки, для преодоления которых в православии все необходимы «инструменты» уже есть, и ничего «подправлять» и придумывать не нужно. Вопрос же о том, дорос ли кто-то, чтобы вести его дальше, или он к этому не готов – не входил в зону его ответственности. Но именно освобождение от концептуальных пут и его невозможность иметь дело с этими путами в других (почему – это отдельная тема) делает его личный опыт непередаваемым. В чем заслуга Будды? В чем заслуга Христа? В чем заслуга всех величайших учителей? В том, что они не просто сами прошли, но еще и другим путь показали. Если бы концепция позволяла, то книгу Иова не надо было бы расшифровывать. В нашем толковании я раскрываю вам тот опыт, который лежит за пределами иудео-христианской концепции, главным и базовым пунктом которой является следующий: личность нерастворима и в Боге неуничтожима. А в буддизме все наоборот.

Д: А где это записано?

А: Это не нужно записывать. Это тот самый неписаный закон, который все знают. Это главное место конфликта между западным и восточным толкованиями понятия личности.

Д: В соответствии с христианской традицией душа после смерти не умирает? Она дожидается Страшного Суда?

А: Да, но есть множество тонких нюансов. После предварительного суда души либо томятся в муках, либо блаженствуют в райских кущах и затем – Страшный Суд, после которого идет окончательное определение душ: туда или сюда.

Д: То есть, если душа родилась, то она до Страшного Суда должна дожить?

А: Да.

Д: И количество душ все время увеличивается?

А: Это тема – откуда берутся души – весьма темная. Христианская концепция по этому поводу выражается формулой «тайна сия велика есть». И это только одно из очень многих противоречий и неразрешимых вопросов, которые встают перед религией, отрицающей теорию реинкарнации. Неуничтожимость личности – это то, на чем базируется все христианство, оно пропитано этой идеей. Умалиться – да, раствориться – да, но полностью исчезнуть – нет.

Мне представляется, что несвобода от политического пресса в значительной степени способствовала тому, что христианская мысль была так ограничена. Не думаю, что Христос завещал такую ограниченность мысли. Но это отдельная тема, своего рода исторический экскурс. Существовало множество христианских сект, которые проповедовали переселение душ – они были объявлены еретическими и гностическими и постепенно уничтожались. И происходило это отнюдь не потому, что в результате научных или духовных диспутов была доказана несостоятельность их теоретической позиции. Все было гораздо банальней и печальней: их уничтожали, в том числе и физически, из чисто политических соображений, попутно обвиняя их адептов во всех смертных грехах и объявляя их пособниками сатаны.

Теперь, разобравшись в сути ответа Господа Иову, мы можем вернуться к 45-му стиху и прочитать его другими глазами: «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Посмотрите, какое фантастическое переосмысление концепции Господа: действительно, именно этими строками Иисус отвечает Иову. Это ответ, который исходит из сердцевины того самого нуминозного, сверхчеловеческого, трансперсонального, как сказали бы сейчас психологи, опыта, возникающего в результате встречи с Божественным. Как вы сейчас видите связь между ответом Господа Иову и тем взглядом на Отца нашего Небесного, который проповедует Иисус в Нагорной проповеди?

У: Ты упомянул о том, что мало испытать опыт, нужно еще его применить, и, мне кажется, здесь содержится указание на то, как это сделать.

А: А именно?

У: Неразделение на добро и зло.

А: Вернемся еще раз к ответу Иова. Он говорит: «Я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле». И – все! На самом интересном месте ответ закончен! Как же так? Почему не сказано, в чем именно он раскаивается? И что послужило причиной столь полного и искреннего раскаяния? А между тем ответ на этот вопрос является ключевым. Все дело в том, что в рамках концепции, которую я вам изложил, развернутый ответ мог бы звучать только следующим образом: да, я понял, почему Ты, Господи, так легко относишься к процветанию неправедных и к бедствиям праведных; я понял это, получив опыт Твоей величественности, и я раскаиваюсь в прахе и пепле. Он понял это, осознав – и это главный момент – не просто иллюзорность своего человеческого ви́дения, но иллюзорность всего, что происходит на земле, незначительность, если не сказать ничтожность, этого по сравнению с космосом. Однако такой ответ оказался бы в высшей степени противоречащим всей иудейской традиции, концепции, вообще мировосприятию. Написать что-то другое они не могли, потому что это было бы явной ложью, а написать правду они не могли тем более.

Д: Они – это кто?

А: Авторы книги.

Д: Они знали правду?

А: Правду знал Иов. Это то, что я могу сказать точно. Иов и Господь. А для нас, как впрочем, и для упомянутых авторов, важно не столько знать правду, сколько всем сердцем стремиться постичь ее. И посмотрите, как меняется отношение к Богу (не сам Господь – я не думаю, что Он как-то эволюционировал, как это предполагает Юнг) – оно меняется настолько, что меняется и сам Господь – не сам по себе, конечно, а в нашем восприятии. Вот теперь становится понятным смысл фразы о том, что в результате развития нашего отношения к Господу и сам Господь может меняться. Изменения претерпевает не просто наше отношение – появляется этот нуминозный сверхчеловеческий опыт, он привносится в нас. Переживая его, мы совершенно по-другому – уже не со своей человеческой, маленькой и ограниченной, точки зрения – видим дела Господни. В том числе и несоблюдение Господом однобокой, слишком человеческой, как сказал бы Ницше, морали ветхозаветной традиции, под влиянием которой сформировалось мировосприятие не только Иова, но и многочисленных поколений правоверных иудеев, скрупулезно исполнявших все обряды и тем не менее не получавших взамен сказочных богатств, но вынужденных в то же время с огорчением наблюдать, как богатеют их соседи. В новозаветной традиции эта «отстраненность Господа» полностью переосмысляется. Она начинает восприниматься не как проявление Божественной несправедливости, а как проявление Божественной любви. Бог Ветхого Завета прежде всего должен был быть справедливым Богом – если Его атрибутом и была любовь, то на втором месте. И Его справедливость требовала соблюдения многочисленных заповедей, но, требуя этого, она автоматически не давала взамен того, что, по представлениям иудеев, должна была бы давать37. Непостижимо-несоответствующее человеческим представлениям о Божественной справедливости отношение Бога к праведным и неправедным, злодеям и святым наполняется принципиально иным значением. Оказывается, что Господь так действует вовсе не из своих Божественных и непонятных простым смертным мотивов справедливости – Он действует так из любви. И это полностью меняет всю концепцию отношения к Богу. Действительно, Бог становится другим. Почему Господь посылает дождь в том числе и неправедным? За что Ему любить неправедных, говорящих: «Отойди от нас, не хотим мы знать путей Твоих»? почему Он продолжает их любить?

У: Пока человек жив, у него всегда есть шанс измениться.

А: Да, в том числе. Совершенно верно. Потому что пока человек жив, у него есть шанс отказаться от своих взглядов. А еще Господь любит нас, потому что внутри каждого из нас Он видит частичку своего собственного Божественного огня – того самого огня, который Он в Иове раздул в бушующее пламя, в результате которого от его эго остался только прах и пепел. Иов отрекался и раскаивался в пепле, оставшемся от его сгоревшего эго.

И еще один важный момент. Справедливость ветхозаветного Господа была той справедливостью, которая служила примером всем правоверным иудеям: врагов надо уничтожать так же, как Господь справедливо их уничтожает. А вот Господь Нового Завета – это Господь любящий. Мы должны с Него, с любящего Господа, брать пример – не кровожадной справедливости Ветхого Завета, а равно изливающейся на всех любви. И точно так же, как Господь посылает дождь на праведных и неправедных, мы должны любить и праведных и неправедных.

Сорок пятый стих пятой главы Евангелия от Матфея – это одно из самых глубоких мест в Евангелии. В своей глубинной основе он приближает христианство к буддизму. Если бы христианство и буддизм начали движение навстречу друг другу, то со стороны христианства этот путь начался бы именно с 45-го стиха. Самое главное, что сближает в нем христианство с буддизмом – это то, что Бог Отец лишается своего ветхозаветного, индивидуального, личностного характера. Преображается Его нрав, я бы даже сказал, норов, демонстрируемый Им в Ветхом Завете: на каждой странице – то кровь, то агрессия, то злоба… Бог Отец утрачивает в этом стихе черты индивидуальности, по крайней мере, человеческой. Последующее христианство не смогло остаться верным этому аспекту, и в дальнейшем в христианстве Бог снова стал индивидуальностью.

Чтобы понять, что я имею в виду, надо вспомнить Франческу Фримантл38. Она говорит, что если в буддизме и есть Бог, то это пространство. И у этого пространства ровное отношение ко всем живым существам.

Д: Подожди, Саш. Здесь какое-то противоречие. Ты говоришь, что здесь Бог лишается индивидуальных черт и…

У: Даша, здесь есть то, в чем христианство могло бы сомкнуться с буддизмом, и то, от чего оно впоследствии уходит.

Д: Теперь понятно.

У: То есть завет Христа был нарушен?

А: И да, и нет. Да – Господь готов полюбить всех. Нет – Он относится избирательно по отношению к тем, кто крещеный, например, и кто некрещеный.

Д: Такая непоследовательность…

А: Такая избирательность. Да – Он может отнестись к нам по-отечески, но для этого мы должны принять православие или католичество.

Д: А как в буддизме?

А: В буддизме самое главное – это опыт. Если этот опыт получен учеником в рамках другой школы, то буддистский Учитель поймет это, просто глядя в глаза ученика, и его не будет интересовать ни к какой конфессии тот принадлежит, ни у кого он обучался, ни в каких отношениях состоят их школы – все это его интересовать не будет, в отличие от церковных иерархов. Я вам скажу больше: например, Игнатий Брянчанинов одному из своих корреспондентов пишет: «Напрасно ж, ошибочно вы думаете и говорите, что добрые люди между язычниками и магометанами спасутся, то есть вступят в общение с Богом!»39 И хотя у официальной церкви нет такой однозначной позиции (видимо, в силу опасений, что, заняв такую позицию, церковь может оттолкнуть от себя многих потенциальных верующих), тем не менее, как видим, один из столпов православия весьма недвусмысленно и категорически высказывался по этому поводу.

У: То есть идеологические моменты у него оказываются важнее духовного опыта?

А: Да. Совершенно верно, и не только у него. Это весьма распространенная точка зрения у последователей православия. Хотя справедливости ради надо сказать, что не все батюшки разделяют такой экстремизм по отношению к инаковерующим: это, конечно, перегибы.

Итак, мы обратились к тому духовному принципу, что проступив в строках 45-го стиха, начинает сближение с буддистским пониманием природы Высшей реальности. 46-ой стих дополняет предыдущий: «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?» Наличие любых предпочтений в симпатиях и неприязни есть признак некой ограниченности характера. В действительности 46-ой стих – это сложная, изощренная и глубокая система доказательства того, о чем сказано в 45-м. Так же, как и 47-ой: «Если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» А 48-й – «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» – это логическое окончание. Таким образом, наличие некоего предпочтения, симпатии есть признак присутствия в человеке того, что ограничивает его совершенство. Мы хорошо знаем, что этот зверь называется «эго».

У: Как Он хорошо это доказывает, выбирая в качестве сравнения слово «мытари».

А: Да – самые ненавистные.

Д: Но ведь 47-ой стих – это прямой упрек современному православию

А: Да, ты не можешь поставить свечку и не можешь помолиться за некрещеного. Ты права, Даша, сама церковь приветствует только своих братьев.

Д: Здесь идет речь о качествах самого Бога?

А: У Бога нет качеств – у Него есть атрибуты, да.

Д: Об атрибутах человеческого восприятия Бога?

А: И самого Бога, и нашего Его восприятия. Ход мысли достаточно глубок:

48 Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.

А: Из разбираемого нами отрывка можно сделать много выводов. Иисус дает целую программу. Во-первых, человек в своем совершенстве может уподобиться Богу. Мы можем быть так же совершенны, как Отец наш Небесный – это возможно и достижимо. Это очень важное послание: для ветхозаветных людей это было принципиально невозможно – в степенях своего совершенства сравняться с Господом.

У: Какая вера в человека!

А: Во-вторых: каким образом к этому можно прийти, каков характер этого совершенства? Для ветхозаветных людей совершенство Господа выражалось прежде всего в Его могуществе, которое проявлялось, главным образом, через гнев. Здесь – совершенно другое: оказывается, Господь всемогущ не в гневе, а в любви. Полная противоположность. Там Он требовал, а здесь Он протягивает руку.

Д: Саш, мы же говорим об изменении восприятия Бога человеком, а не об изменении самого Бога?

А: Нет, конечно. Не об изменении самого Бога, но об изменении Его политики. Господь ведет себя с людьми так, как они к этому готовы.

Д: Одинаково?

А: Не всегда одинаково, Даша – я тебе возражу. Даже с нами – здесь и сейчас – Он ведет себя по-разному. Даже с одним и тем же человеком Он ведет себя по-разному.

Д: От чего это зависит?

А: Это зависит от уровня…

Д: …готовности человека общаться с Богом – так?

А: Да. Даша, будь очень осторожна со словами, особенно когда речь идет о Боге. «Одинаково» – это значит очень механично. Равно – да, но не одинаково. Казалось бы, мелочь, но она может очень далеко увести. Нужно быть очень аккуратным со словами в принципе и когда речь идет о Боге – особенно. Каковы же по сути требования Христа к совершенствованию людей в Боге, в приближении нас к Отцу нашему Небесному?

У: Иисус вступает во взаимодействие с Божественной сутью человека. Если мы общаемся с Божественной сутью, мы не видим перед собой врагов и ненавидящих нас. Это невероятно высокая планка, как же ее достичь в реальности?

А: Атрибутов совершенства Бога – бесчисленное множество, и перед человеком в его земной юдоли не стоит задача сравняться во всем с Его совершенством – это была бы непосильная задача для нас, таких слабых и ничтожных. Но некоторых усилий Отец наш Небесный все-таки от нас ждет. Давайте поступим следующим образом: сначала, как обычно в таких ситуациях, выясним, что такое несовершенство. А попутно зададимся вопросами: что такое эго и что такое предпочтения? В чем состоит суть этих предпочтений и несовершенства? И что лежит за источниками наших пристрастий?

Д: Ты имеешь в виду какое-то изначальное качество человеческой природы?

А: Да – все, что лежит в основе эго. Что это такое? Что делает нас пристрастными, как мытарей или язычников?

Д: Это один из тех вопросов, на которые нет ответа, потому что можно ответить пятьюдесятью разными способами.

А: Начни.

Д: Столь ограниченными нас делает наша собственная природа.

А: Хороший ответ, но очень общий. А более конкретно?

Д: Наши страсти. Наша жадность. Инстинкт самосохранения. Страх за свою жизнь. Можно взять навскидку все, что угодно – попадешь в точку. Как выбрать правильный ответ?

А: Неплохо. Объедини эти три. Что стоит за всем перечисленным?

В: Иллюзии.

А: Да. Совершенно верно. Прямо в десятку.

У: Иллюзии в реальности этого мира?

Д: Иллюзии в реальности нашего существования.

А: Это уже ближе, хотя не совсем то. Давайте посмотрим еще раз, почему 45-ый стих максимально сближает буддизм с христианством. Потому что таким совершенным, как Отец наш Небесный, можно стать, только отказавшись от иллюзии существования собственного «я», в рамках которого это совершенство недостижимо. В другом месте Евангелия Христос подтверждает эту точку зрения – когда Его спрашивают: как можно спастись человеку? Христос отвечает: «Человекам это невозможно». Никакому и никак. Человеку можно спастись только с Божьей помощью, но не самому. А это значит – растворив свое «я» в Божественном совершенстве. Что же такое Божественное совершенство? Чтобы это понять, нужно еще раз посмотреть на то, что такое человеческое несовершенство. В чем оно заключается? Мы уже пришли к тому, что оно представляет собой иллюзорную уверенность в существовании себя, любимого. Теперь нам нужно рассмотреть это более подробно, разложить по полочкам. Когда мы иллюзорно уверены в реальности своего существования, система наших ценностей автоматически складывается таким образом, что…

У: …в центре стою я, любимый.

А: Хороший вариант.

Д: То есть, находясь в этой иллюзии, мы выстраиваем себе систему ценностей…

А: …в основе которой стоит эта иллюзия. И она диктует нам.

Д: В результате эта система ценностей огораживает нас таким забором, за которым мы ничего, кроме себя, не видим.

А: Да, но какова характеристика самой этой системы ценностей? Что в ней такого, что делает нас такими несовершенными, как мытари или язычники?

У: Вычет Божественного.

Д: А это значит, что мы за этой иллюзорностью – за приматом своего «я» – перестаем видеть Божественное в других.

А: Сначала – в себе, потом – в других. Уля сказала правильно, очень правильно и точно. Нам нужно развить ее мысль. Что такое «вычет Божественного»?

Д: Вот человек. Вот система его ценностей – и в ней чего-то не хватает.

А: Не то, чтобы не хватает, но в ней есть перекос. В ней всего хватает, но распределено и поставлено по местам несовершенным образом – из-за уверенности в реальности нашего существования. На этот перекос православие тоже указывает, но не так, как буддизм, не настолько сущностно, потому что оно само не преодолело внутри себя иллюзию реальности нашего «я». Наша индивидуальность, по православию, сохраняется после смерти, она вечна. Независимо от того, каким будет наше посмертное существование – будем ли мы странствовать по иным мирам, вкушать блаженство или гореть в геенне огненной – индивидуальность наша, нерушимая целостность останется с нами навсегда.

Д: То есть, иллюзия состоит в том, что мы сохраняем свою индивидуальность?

А: Да. В христианстве об этой иллюзии говорят косвенно – через указание на тленную, смертную природу нашего земного бытия. В Валаамском монастыре я видел один лубочек: стоит Смерть в саване с косой, а рядом – гроб. И она, показывая на гроб, говорит: «Человече, вот тебе и цель, и смысл, и итог всей земной жизни». Вот таким образом православие указывает на иллюзию. Но не нашего «я», а нашего земного существования. Так в чем перекос нашей человеческой системы ценностей?

Д: Примат материального?

А: Да. Это очень близко. Но я бы хотел, чтобы вы сказали точнее.

Д: Главной ценностью должно быть духовное начало, а не какие-то ценности этой жизни.

А: Это уже гораздо ближе. Перекосом в системе ценностей, возникающим в силу иллюзии существования нашего «я», является приоритет нашего посюстороннего нынешнего существования. А это существование обладает определенными характеристиками: для того, чтобы оно процветало, необходимо лгать и лицемерить.

Д: Я думаю, что такие блаженные, как Ксения Петербургская, например, находясь здесь, жили уже там. Человек блаженным становится, когда ведет потустороннее существование.

А: Но счастливы-то они были здесь, а не там.

Д: А вот это вопрос, Саша, где они были счастливы. Для них просто разделения на «здесь» и «там» уже не было.

А: Наверное. Тогда почему мы придерживаемся этого разделения?

Д: Они свои страхи преодолели и, видимо, ничего уже не боялись просто. А мы за свои страхи, а заодно и за посюсторонность нашего бытия, все еще «придерживаемся».

А: Видимо, да.

Д: Видимо, с Ксенией уже случилось все самое страшное, чего она боялась, и она утратила страх.

А: Да. А с нами самое страшное случается, когда уже все равно – перестанем мы бояться или нет. Мы вплотную подошли к вопросу: откуда возникает структура эго? Действительно она возникает вследствие примата материальности, вследствие того, что мы погружены в посюсторонность нашего бытия, где самыми главными становятся материальные, то есть чисто внешние критерии успеха.

У: Основное условие выживания в таком мире – это угнетение Божественного в себе.

Д: Но это все-таки не совсем так. Если перекрыть у себя канал связи с Божественным, то, как бы человек ни старался и ни обманывался, он счастлив все равно не будет.

А: Но внешние критерии счастья у него будут все.

Д: А много ли стоят эти внешние критерии? Мы уже обсуждали вопрос статистики самоубийств в Швейцарии. Получается, что эти внешние критерии тоже очень условные и очень иллюзорные.

А: Даша, они не могут не быть иллюзорными, потому что мы начали наш кусочек рассуждения с того, что все базируется на иллюзорной природе нашего существования, нашего бытия. В чем разница между буддизмом и христианством? Буддизм просто более радикально говорит об иллюзорной природе нашего «я» вообще. Христианство более мягко, уклончиво и не так радикально говорит об иллюзорности нашего земного существования, оставляя субстанциональность души неизменной.

Д: Видимо, поэтому у западного человека эговый спазм настолько сильнее.

А: Не столько эговый спазм, сколько мощная деградация. Впрочем, можно сказать, что и спазм – во всяком случае, вытащить его оттуда представляется маловероятным.

У: А cui prodest – кому это выгодно? Почему христианству нужен такой подход?

А: Ну, это ты очень глубокий вопрос задаешь, Ульяна. Видимо, отцы Церкви как-то боялись, что народ разбредется «кто в лес, кто по дрова». Ведь об иллюзорной природе даже и земного существования в христианстве говорится мало: она не иллюзорна – она изменчива и преходяща, мы сюда приходим очень ненадолго. Но здесь для нас все так же реально и материально, как и у римских язычников. В первые века нашей эры в лоне христианства шли очень жаркие баталии на эту тему. Но тезис об иллюзорности нашего «я» как-то мало-помалу растворился.

Д: Смелости не хватило. Почему у буддистов хватило? Как-то у них все проработано.

А: Там духовный климат всегда был намного здоровее.

Д: Почему, Саш?

А: Это надо у историков спрашивать. Итак, в чем заключается несовершенство? В чем корень эго? Все наши предпочтения – такие земные, такие плоские, вся наша любовь к своим и нелюбовь к чужим – это все имеет под собой одно основание: материалистический взгляд на мир, на жизнь, полагание цели, смысла и критерия жизненного успеха в посюсторонней, чисто материальной реальности. А для того, чтобы здесь добиться успеха, быть человеком духовно и нравственно совершенным, в общем, совсем необязательно. Наоборот, нравственность зачастую даже вредит. Думаю, что среди олигархов таких людей нет, или почти нет.

Если обобщить, то наше несовершенство заключается в том, что мы считаем себя людьми. И до тех пор, пока мы так считаем, мы несовершенны. А чтобы приблизиться к совершенству, нам необходимо перестать считать себя людьми.

Д: И вообще перестать считать себя кем бы то ни было.

А: Перестать считать, что мы есть нечто определенно-ограниченное. Да… Для Запада эта мысль была слишком экстремальной.

Д: Но мысль о том, что мы собой ничего не представляем, таит много ловушек: например, уход от всякой ответственности.

А: Говорят, что на Востоке теория кармы действительно используется для оправдания отсутствия духовной работы.

Д: Да. Карма – и все! – ничего не поделаешь…

А: Да, есть и другой вариант: куда спешить – впереди целая вечность, в этой жизни не сподобился, в следующей докуем.

Д: Особенно если в этой жизни еще и живется сладко. Куда торопиться?

А: Призыв «Спешите делать добро», «Спешите спасаться, а то потом может быть поздно» имеет свои плюсы. Буддизм пытается эти идеи внедрять в сознание людей, но человеческая природа берет свое. В каждой конфессии есть свои ловушки. В буддизме это «завтра докуем», в христианстве – формальное исполнение обрядов: исповедался, причастился, получил отпущение грехов, – в завтрашний день можно смотреть смело. Когда придут жнецы и срежут тебя, аки колос спелый, ты и на Суде скажешь: «Господи, я во всех грехах исповедался и отпущение всех грехов получил…» Вот такой я перед тобой, Господи, чистый, безгрешный.

Теперь мы можем, наконец, приблизиться к пониманию совершенства. В чем то совершенство Отца, к которому призывает стремиться нас, обычных смертных, Иисус Христос? Если мы понимаем, в чем несовершенство, то понять, в чем совершенство, нам уже гораздо легче.

Д: Если там было ограничение, то здесь должно быть отсутствие каких бы то ни было ограничений.

А: Что это такое – «отсутствие каких бы то ни было ограничений», Даша?

Д: Ограничения – это тоже система ценностей с приматом материального. Когда мы говорим о Божественном совершенстве, мы имеем в виду такие качества, которые трудно применить к человеку – мы уже не говорим ни о какой индивидуальности.

А: Говорим – только о преображенной индивидуальности.

Д: То есть мы продолжаем говорить о человеке, а не о Боге, так?

А: Да. И поэтому дело не в ограничениях – их становится даже больше – например, ограничение на совершение безнравственного поступка.

Д: Это не ограничение для такого человека – это его естественное состояние.

А: Для эгового человека его ограничения – тоже его естественное состояние. Он не ощущает, что, скажем, любить только своих и не любить чужих – это ограничение. Таким образом проявляется его ограниченность – да, но не ограничение. Поэтому можно сказать, что в том совершенстве, к которому призывает Христос, отсутствует единственное ограничение, или единственная ограниченность – так все-таки будет точнее – это ограниченность только самим собой.

Давайте рассмотрим поподробнее, что лежит в основе нашей ограниченности, с одной стороны, и чем она чревата для нас, с другой? Когда мы воспринимаем мир через призму этого ограничения, деля его на своих и чужих, на праведных и неправедных, на тех, кто достоин нашей любви и тех, кто ее недостоин – мы тем самым постоянно совершаем одно и то же действие, которое, собственно, и запускает колесо сансары и вращает его, как perpetuum mobile, пока мы сами не захотим из него выйти. Суть этого действия состоит в том, чтобы скрывать от себя свое собственное внутреннее несовершенство. Основание этого действия опирается на наши неосознаваемые страхи, заключающиеся в том, что наш подлинный несовершенный облик никем не будет принят – ни другими, ни нами, а следующее за его разоблачением осуждение раздавит нас и приведет на порог смерти. В этой фразе есть магическая закольцованность: по сути эти страхи изначально восходят к непринятию нами своей смертной, преходящей природы – а не принимая ее, мы именно этим непринятием и порождаем по большей части то самое внутреннее несовершенство, которое заставляет нас еще более судорожно цепляться за то, неизбежную потерю чего мы так боимся принять. Собственно, это порожденное непринятием несовершенство и есть не что иное, как судорога зацикленности на том, что носит временный, непостоянный характер. А это по сути все наше земное бытие. Эта судорога порождает собой в высшей степени странную и разрушительную иллюзию, а именно: чем больше мы будем к этому временному привязываться, и чем больше, вопреки истине, полагать внутри себя это временное и разрушающееся чем-то незыблемым и вечным, тем больше мы «заговорим» реальность и сделаем ее такой, какой нам ее хочется представлять. Как следствие в нас рождается перегиб – пристрастие ко всему внешнему, материальному – и вот уже мы готовы добиваться того, что кажется нам самым важным, презрев то, что не входит в эту систему ценностей. Внутри себя мы чувствуем и этот перегиб, и нашу собственную несправедливость и неправедность, но никогда себе в этом не признаемся. И это не удивительно – ведь мы неосознанно боимся, что стоит нам дать слабину и признать правду в каком-то одном месте, вся остальная псевдореальность рухнет как карточный домик. И что же происходит дальше? Чувствуя, но не признаваясь себе в этом, мы те качества, которые нам в себе не нравятся – а именно: наш эгоизм, нашу приверженность мирскому, привычку заботиться только о себе, любимом – все эти качества мы начинаем очень хорошо замечать в других и, запрещая себе осуждение этих качеств в себе самих, мы с радостью нарушаем этот запрет в отношении другого. Таким образом, деление мира на своих и чужих имеет своим основанием не что иное, как механизм проекции. Что значит: «любить любящих нас и ненавидеть ненавидящих нас»?

Д: Избирательность.

А: Это не просто избирательность. Это отзеркаливание. Я по отношению к другому испытываю те же чувства, что и он по отношению ко мне. Но, будучи материалистом, я первопричину своей нелюбви приписываю не себе, а ему – вот каким образом здесь проявляется материализм. Любящий тебя – это тот, кто хоть как-то забывает о себе, относясь к тебе не как к сопернику и не как к помехе для удовлетворения собственных эгоистических помыслов, значит – и я могу точно так же забыть себя по отношении к нему. Причем неважно, по каким причинам нас любят – по меркантильным или из-за гранфаллонских предрассудков, или просто по причине психологической инфантильности и слепоты, – главное, что любят. Ведь мы и сами такие, не правда ли? И получается следующая картина: снаружи, на сознательном уровне, наше взаимодействие с миром воспринимается как пассивное подстраивание под него: кто нас ненавидит, того и мы будем ненавидеть, кто нас любит, того и мы будем любить. Изнутри же, если смотреть сквозь призму бессознательного, картина меняется на прямо противоположную: мы в своем эгоизме готовы ненавидеть всех, кто нам мешает, охотно выплескиваем эту ненависть в том случае, если предоставляется такая возможность, более того – ищем предлог, для того, чтобы такая возможность возникла. И таким образом мы выплескиваем ненависть, которая первоначально не была ненавистью к другому, первоначально это всегда вытесненная ненависть и неприязнь к самому себе.

Д: То есть любая ненависть только такой и может быть?

А: Абсолютно. Другой агрессии и ненависти нет. Если я, видя свое несовершенство, не начинаю дальше как-то с ним взаимодействовать, пытаться осмыслить и так далее, а вместо этого занимаю позицию «знать ничего не желаю»: вытесняю его в бессознательное, оттуда проецирую на другого и так далее… – нас здесь даже не интересует, что с ним происходит затем, сейчас нас интересует первоначальный импульс: слова «Если я, видя свое несовершенство…» Что заключено в этой фразе?

Д: Получается, что несовершенство это, заложенное в нас изначально, составляющее где-то основу нашей природы, заложено туда неслучайно. Оно, если мы его увидим, может стать инструментом на пути к нашему совершенству.

А: Нет, Даша. К сожалению, нет.

Д: Почему?

А: Потому что из того, что я говорил, следует принципиально противоположный вывод, а именно – что наше изначальное несовершенство изначальным вовсе не является. Вот что самое главное. «Если я, видя свое несовершенство…» Стоп. Откуда ты его видишь? Если ты понятия не имеешь обо всем этом?

Д: О чем?

А: О Новом Завете, о Евангелии, о Нагорной проповеди. Никто еще не знал, что такое Нагорная проповедь, а в мире царили ярость, ненависть, жадность и прочее…

Д: И они не считались несовершенством?

А: Для нас это не имеет значения. Важен только механизм. Я ненавижу другого – за что? Если бы он был совершенен, ненавидел бы я его или нет?

Д: Подожди, Саша, здесь я перестала понимать. Ты сказал: «Если я, видя свое несовершенство,…»

А: Откуда я его вижу?

Д: Значит, речь идет о несовершенстве в противоположность Божественному совершенству? Именно об этом несовершенстве?

А: Да. Именно об этом. И именно в противоположность.

Д: О несовершенстве человека, в основе которого лежит и признание себя человеком.

А: Даша, скажи, пожалуйста, чем отличаются сетования на жизнь человека эгового и того, кто все-таки начал работать над преодолением своего эго?

Д: Один винит всех вокруг, другой начинает рефлексировать.

А: Все верно. Значит, для эгового человека он сам – совершенен, с ним все в порядке – это с окружающими ненормально.

Д: То есть во фразе: «Если я, видя свое несовершенство…» уже заключена какая-то рефлексия?

А: «Если я, видя свое несовершенство», начинаю это несовершенство вытеснять, не давая себе его осознать и затем, в этом вытесненном состоянии…

Д: Стоп, подожди, пожалуйста. Ты говоришь, что человек, осознавая свое несовершенство… Почему он тогда начинает вытеснять его в бессознательное? Когда он начинает это делать? Тогда, когда он не хочет что-то принять. Значит, у него уже есть внутри этот критерий – что вытеснить и что не вытеснить.

А: Умница!

Д: Но это же не на Ветхом Завете основано, это же интуитивное ощущение.

А: Да! Да!

Д: На чем оно основывается, это интуитивное ощущение?

А: Ну, наконец-то! Даша, ты просто молодец! Совершенно правильный вопрос. Итак, если в наших психических структурах есть понимание, а вернее сказать, ощущение (а вот в них оно точно есть) того, что́ нужно вытеснить, а что́ не нужно, то оно в них присутствует еще задолго до того, как наше сознание получает хотя бы даже самую приблизительную возможность познакомиться с историей вопроса. Почему? Потому что ненависть – чувство, возникшее еще в животном мире, еще до человека. Значит, уже у животных есть механизм, разбирающийся (в отличие от них самих), что́ вытеснять – что́ не вытеснять. И поскольку это ощущение есть в нас еще до всякого вытеснения, отсюда следует парадоксальный (но только на первый взгляд!) вывод, что Божественное совершенство заложено в нас первоначально, до того, как мы опускаемся на ступеньку своего несовершенства. Эти критерии заложены в нас базово. В самой сердцевине своего естества мы всегда являемся существами совершенными, независимо от того, читаем мы Новый Завет или не читаем. И только потому, что мы являемся существами совершенными – такими, как Отец наш Небесный, только по этой причине возникает вся последующая сансарная неразбериха – с вытеснениями, проекциями и прочим.

Д: Каким образом она возникает?

А: Когда мы идем к себе тем или иным образом, то изначальное совершенство, находящееся в глубине нашей души, всегда дает нам обратную связь по поводу того, каковы наши мысли, чувства, поступки, состояния и переживания по отношению к нему – к совершенству. Но мы эту обратную связь на сознательный уровень не допускаем или делаем это редко. Здесь вступает в действие противоположная часть нас – наше эго. И мы под его чутким руководством используем обратную связь нашей души для того, чтобы все, что не соответствует механизму эгового глянцевания, что не соответствует эгоидентичности – представлению о себе как о совершенных существах – благополучно вытеснить. Парадокс заключается в том, что наше глубиннейшее естество, действительно совершенно, но совершенным хочет казаться, выдавая себя за это естество, наше эго, и за счет этой узурпации и подмены возникает вся, как я уже сказал, сансарная неразбериха, плотно замешанная на взаимных проекциях. А заодно и стремление к совершенству превращается незаметно в стремление к перфектности.

Д: А кто в нас сравнивает то, что мы делаем, с соответствием совершенству, которое в нас есть?

А: Это само совершенство и производит. Эта структура называется совесть.

Д: Если наши поступки, соответствуют совершенству, то тогда совесть спокойна. А если мы, совершаем нечто, что оценивается нашей совестью как не соответствующее этому совершенству, то вот тут вступает эго и начинается вытеснение?

А: Да.

Д: Мне бы хотелось понять, как они между собой связаны – совесть, эго, и какое отношение это все имеет к Божественному совершенству.

А: Есть некое совершенство и естественным образом присущее нам понимание этого совершенства. И это совершенство вовсе не молчит, оно не пассивно. Оно постоянно рассеивает свой свет, освещает все, что бы мы ни делали, соотнося это с самим собой.

Д: Поэтому голос совести – это его голос.

А: Да. Это голос Бога.

Д: А он говорит только тогда, когда мы что-нибудь делаем не так или он всегда говорит?

А: Он говорит всегда, но когда мы делаем что-нибудь так, то это вовсе не означает, что сделав что-нибудь так, мы стали совершенными. Потому что сразу после этого мы оказываемся у второй полосы препятствий, состоящей из желания нашего эго приписать наше совершенство себе. То есть наше эго так или иначе всегда должно быть совершенно.

Д: Совершенно? С его точки зрения?

А: Да. Ибо его совершенство – это основа его жизни. А его несовершенство – это для него смерть.

Д: Как хитро получается: оно использует Божественное совершенство как эталон…

А: Оно узурпирует, да.

Д: …для того, чтобы потом то, что «соответствует» приписать себе, а то, что «не соответствует» совершенству, вытеснить, да поглубже.

А: Да. И если мы прошли первую полосу препятствий, и, допустим, внешний наш поступок был так же альтруистичен и наполнен любовью, как совершенство Отца нашего Небесного, то после этого нам предстоит пройти вторую полосу препятствий, когда эго приписывает плоды этого совершенства себе – вот такой я замечательный, я такой нравственный, такой совершенный и так далее. В каждом из нас это звучало. Возникает ловушка – и стремление к совершенству подменяется эговым желанием все время быть хорошим.

В: Как же обойти эти ловушки?

А: Это уже следующий вопрос. Для того, чтобы это обойти, нужно увидеть все, что мы только что разобрали. Если мы живем, настроив свою душу на «Не как Я хочу, Господи, но как Ты», если не приписываем себе заслуг своих благих поступков, то мы проходим вторую полосу препятствий. Это, впрочем, не означает, что нет третьей, четвертой, пятой и шестой.

Итак, вот к чему мы пришли: совершенство Отца нашего Небесного всегда с нами, всегда внутри нас. Но наша личная индивидуальная воля не доросла до этого совершенства. И весь конфликт человеческой жизни заключается в отсутствии гармонии между слабой человеческой волей и абсолютным совершенством Отца нашего Небесного. Конфликт этот не случаен, он и задумывался как конфликт, потому что Отец наш Небесный видел цель и смысл нашего земного существования в преодолении этого конфликта, в нашем совершенствовании в рамках этого конфликта, в нашем индивидуальном дорастании до Его совершенства, находящегося в нас же.

Учитесь у Бога любви, – говорит Иисус. И не просто «учитесь любви», а «будьте совершенны». Совершенство – это прежде всего совершенство в искусстве любви. А совершенным быть, конечно, очень трудно. Почему любить врагов, благословлять проклинающих, благотворить ненавидящим и молиться за обижающих – это признак совершенства?

Д: Потому что это полная свобода и никакой зависимости.

А: Потому что для того, чтобы быть на это способным, необходимо прежде всего освободиться от всякого изъяна внутри себя. Качество эмоций – тот критерий, который (если конечно не слепо доверяться эмоциям, а критически оценивать их содержание в качестве критерия) не обманет. Бывают, конечно такие варианты, о которых Рита упоминала в начале, и к сожалению, не так уж редко: человек может настолько пропитаться враньем, что, пылая лютой ненавистью ко всему, он будет уверять вас в глубочайшей любви – и тоже ко всему. К глубокому сожалению, человеческая природа так устроена, что она способна на самые невероятные выверты. Однако сами по себе эмоции не обманывают. И если мы хотя бы чуть-чуть свободны от лжи и не впали в этот безумный самообман (а это уже практически безумие, хотя очень много людей в нем живут, в том числе и исповедующие православие), то шанс довериться сердцу и через него отыскать истину всегда будет нам дарован в той или иной форме.

Д: Мне, кажется, что как раз среди православных много тех, кто обольщается самообманом по поводу любви, вероятно, в силу того, что все воспринималось очень догматично.

А: Да. Хотя вдумчивый и мыслящий последователь и в рамках ортодоксальной литературы найдет массу возможностей избежать этого самообмана. Но таких немного.

Д: Мне кажется, что человек должен быть не столько думающим, сколько сердечным.

А: Да, Даша а почему у православных верующих так же много этой нечестности, как и у любых других людей?

Д: Потому что учение неправильно понято.

А: А почему неправильно понято? Ведь правильных толкований было огромное количество, но почему-то их не слушали – вот в чем парадокс.

Д: Потому что честное следование учению требует осознанных усилий над собой, которые делать не хочется.

А: Последователи православия очень часто мыслят неправильно и понимают неправильно православные основы, превращая их в догматы, именно из-за страха понять их неправильно. Это становится возможным через запрет на свободную мысль. Такое свободное и, следовательно, как правильно говорит Дарья, сердечное осмысление учения возможно только тогда, когда нет спазма страха перед тем, чтобы размышлять – вольнодумствовать! – а этот страх в православии очень силен. Есть религии, где он еще сильнее – например, в иудаизме или тем более, в католицизме: там любое отступление от догмата объявлялось ересью и каралось костром. Но если вдуматься, этот страх перед осмыслением порождает мертвую догму, которая противна самой сущности христианства. Вот как тут быть? Это сложнейший вопрос, чреватый опасностями с обеих сторон: ведь если никакого страха не иметь, то можно извратить как угодно любое учение. Чему, опять же, в истории примеров немало. Значит, возникает вопрос о статусе и иерархии страхов: чего мы боимся?

Д: А как же «нравственный закон внутри нас»?

А: Нравственный закон? Десять заповедей: не убий, не укради – свято соблюдаются, исповедь исправно посещается…

Д: Не, – живой внутренний закон?

А: Страх убивает все живое.

Д: Все-таки страх. А страх эговому сознанию, получается, присущ изначально.

А: А эго вообще соткано из страха. Это его основа основ – страх. Мы все время чего-то боимся: боимся что-то увидеть в себе, боимся что-то увидеть в другом – такое, из-за чего что-то придется увидеть в себе. Эго основано на стремлении быть безупречным вопреки реальности и на сознательной целеустремленной лжи самому себе: чем больше мы лжем, тем с большим ожесточением эту ложь защищаем. Как по этому поводу сказал Фридрих Ницше: «Человек – это зверь с красными щеками, и вся история человечества – это стыд, стыд, стыд»40. Можно перефразировать: вся история человечества – это вранье, вранье, вранье. Сплошное вранье.

Д: Как еще мир стоит?

А: Как говорят тексты Священного писания, пока есть еще хотя бы один праведник, до тех пор мир стоит. А когда не станет ни одного – наступит конец света, потому что тогда Господу вся наша суета станет абсолютно не нужна.

М: Учитывая все, что происходит в мире, мне кажется, что немногие праведные дышат уже через раз.

А: Это действительно так – настоящих праведников в этом мире осталось немного. Хорошо, что они еще есть, а не то мы бы все уже на Страшном Суде как свечи горели.

В: У меня возник вопрос. Мы пришли к тому, что совершенство изначально присутствует в нас, и человек, поступая тем или иным образом, соотносится с ним. Получается, что это совершенство должно быть абсолютным – вне времени, вне социальных обусловленностей. Как они связаны: человек как продукт, рожденный в определенную эпоху, и совершенство, которое – абсолютно? Как преломляется или искажается это совершенство?

А: Ответ надо искать в себе. Чего тебе не хватает для того, чтобы дойти до этого совершенства и оттуда, с его высоты, все понять?

В речах Христа можно встретить такое выражение: «забота века сего» (Мф. 13.22). Это то, что вкупе с обольщением богатства мешает нам слышать Слово Божие и отвлекает от взращивания в себе духовности. Но «забота века сего» – это, на мой взгляд, не просто забитость сознания мирскими попечениями. Ее следует рассматривать шире – как всю совокупность наших сансарных блоков, зажимов и зависимостей. Понимаешь, почему, Вероника?

В: Потому что она сиюминутная?

А: Давай посмотрим, что такое совершенство в тебе? Вот ты часто очень торопишься, рассказывая, частишь, не думая о собеседнике. Стоит мне только сказать тебе: «Вероника, обрати внимание на темп речи», – и ты сразу все понимаешь: и как ты спешишь, и почему с такой скоростью говоришь, и как в этом проявляется твое неуважение к себе, заискивание перед слушателями, страх, что тебя оборвут и скажут что-нибудь вроде: «Все, хватит. Неинтересно тебя слушать». Тебе ведь нужно совсем немного, чтобы ты это все почувствовала. А почему?

В: Потому что я это о себе знаю.

А: Да. Знание этого в тебе есть. Это знание и есть то совершенство, которое присутствует в тебе, но тобой не является. Тебе, чтобы до него дойти, нужно проделать огромный путь, огромную внутреннюю работу. Но если бы его в тебе не было, то ты в принципе не знала бы, куда идти и как ее делать, и никуда не дошла бы. То, что это знание находится в тебе, вовсе не значит, что оно твое. Да, оно в тебе есть, но попробуй достань его. А что этому мешает? Те самые искажения, напластования, наложенные на нас этой самой заботой. Почему ты так торопишься? Потому что где-то когда-то кто-то проявил нетерпение, слушая тебя, может быть, когда ты была еще очень маленькой, – и ты подчинилась той заботе того века, подчинилась, не осознав этого и не заметив. А подчинение это имеет интересное свойство: один раз подчинишься, потом сто лет спины не разогнешь, не выпрямишься.

У: Вопрос в том, насколько мы деформированы этой «заботой века». И зависит ли путь к совершенству – сложность этого пути, его кривизна – от того, насколько сильны и глубоки наши искажения?

А: Нет, я придерживаюсь другого мнения. Для человека важно не это. Мы деформированы – в любом случае. Важно другое – насколько мы готовы по этому пути идти. Я могу объяснить свои слова в русле христианского мировосприятия. Христос указал нам путь к совершенствованию. Наиболее важным и существенным этапом этого пути является покаяние или, скорее, – сокрушение по поводу своей несовершенной природы. В чем заключается смысл покаяния и сокрушения – ежедневного, ежечасного, ежемгновенного? Почему это средство обладает такой гигантской терапевтической, исцеляющей мощью? Когда мы признаем свое несовершенство, видим его и сокрушаемся по этому поводу, то происходит самое главное – мы с этим несовершенством разотождествляемся внутри себя. Ибо признать себя несовершенным можно, только разотождествившись с тем, что признано несовершенным. Почему? Таково свойство эго. Эго всегда должно быть совершенно. Поэтому, когда мы сокрушаемся всем сердцем, мы покидаем тот образ мысли, то состояние сознания, по поводу которого мы сокрушаемся, в котором мы были и с которым мы своим сокрушением разотождествляемся.

Д: То есть это всегда шаг в сторону?

А: Не в сторону, а вглубь, потому что разотождествиться можно только одним способом. Правда, возможно разотождествление через чувство вины, но это уже не само разотождествление, а его перевертыш. Не знаю, говорил ли о возможных перевертышах Иисус – пока не встречал, – но вся история христианства состоит из подобных перевертышей. Это культура стыда, ложного стыда и всего, что из этого следует. Поэтому дела постыдные люди предпочитают совершать в тайне, чтобы никто об этом не узнал. Если об этом становится известно, они очень страдают. В этом смысле человек существо социальное.

У: По зависимости от реакции окружающих? Получается, что для нас приоритетно не наше взаимоотношение с совершенством – иначе мы бы ничего не скрывали – а то, как на это прореагируют.

А: Да. «Ибо где сердце ваше, там и сокровище ваше». Но надо сказать, что в первые века христианства покаяние и исповедь были коллективными: в церкви, в полном собрании при всех исповедовались в своих грехах, чтобы получить допуск к причастию.

Д: Такая исповедь должна быть намного сильнее.

А: Намного. Но, как говорят христианские авторы, тогда община могла эти грехи понести на себе.

Д: Что это значит?

А: Представь себе, что ты сейчас начинаешь исповедоваться при всех.

Д: А-а… То есть община могла адекватным образом отреагировать на это?

А: Да. Без косых взглядов, без осуждения. Современные люди настолько сильно разобщены, что они к этому, конечно, не способны. Частная исповедь – это одно из тех нововведений, которое было компромиссом церкви с этой самой «заботой века сего». Компромиссом, сделкой. Исповедь перед всеми была бы слишком сильным терапевтическим действием. Она могла бы вызвать раскол в церкви, бунт, несогласие очень многих эго.

Когда мы раскаиваемся, мы увеличиваем меру своего присутствия в собственной неправоте, потому что нераскаянный грех не полностью осознается. Его стараются забыть, упрятать в небытие сознания, как будто его и нет, и забывают до такой степени, что он и вовсе вылетает из головы, его становится не видно и не слышно. Монахи говорят, что если исповедоваться регулярно, то очень многие грехи начинают подниматься из глубин памяти: какие-то тайны, давным-давно забытые.

Христианство возвестило возможность совершенствования через сокрушение. Оно впервые поведало об этой исцеляющей мощи41. Самая главная истина заключается в том, что, оказывается, разотождествившись со своим эго через сокрушение, мы отождествляемся с Отцом нашим Небесным: тем самым на нас нисходит благодать. Конечно, это происходит только тогда, когда мы разотождествляемся и сокрушаемся перед Его незримым, но вездесущим ликом: это необходимое и само собой разумеющееся условие. В противном случае мы, оставаясь наедине с собой, рискуем быть раздавленными нашим несовершенством: без Божественной помощи эго и здесь умудрится получить свои дивиденды. В терминах христианства это описывается примерно так: когда человек умаляется, кается, взывает к Богу о прощении, то Господь в своей бесконечной доброте нисходит на него и ниспосылает ему свою благодать. Эти термины точнее, чем психоаналитические: «отождествиться – разотождествиться», потому что они более теплые, живые.

Д: И понятны простому человеку.

А: Может быть. Действенная сила христианства как религии, источник которой кроется в самой глубокой сути благой вести Евангелия, заключается в том поразительном феномене, что если мы оказываемся готовы отречься от своей человеческой сути, то Божественная суть – за этот наш подвиг – приходит к нам сама. «Какому человеку можно спастись?» – спросили Христа. «Никакому человеку спастись невозможно самому – только с Божьей помощью». А Божья помощь заключается в том, что это внутреннее совершенство находится прямо внутри нас. Но Господу не хочется делать из нас зомби и повелевать нами, Он хочет, чтобы мы искали и находили это совершенство в свободе. Поэтому оно не дается нам автоматически, мы чувствуем его как некий ориентир, указывающий нам направление пути. Важно научиться им пользоваться: смотреть и видеть свой эгоизм, вовлеченность, суетность, все свои несовершенства и так далее.

Итак: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

В шестой главе Евангелия продолжается рассказ о том, каким же образом возможно достижение совершенства.

Глава IX. Акт милостыни – ловушки эго

1 Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.

2 Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.

3 У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая,

4 Чтобы милостыня твоя была в тайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

А: Отвечая на вопрос о совершенстве, мы практически уже разобрали эти 4 стиха. Почему милостыню надо творить тайно? Почему нельзя творить явно и почему те, кто это делают, свою награду уже получают?

Д: Люди же их прославляют – они свою награду уже и получили.

А: Да. О чем здесь идет речь?

У: Здесь как раз ориентация не на внутреннее совершенство, а на мнение людей, на зависимости. Все те же игры эго – оно, как капюшон у кобры, раздувается.

А: Эго, как капюшон у кобры, – это очень сильный образ.

В: Потому что когда они это делают, их гордыня растет и раздувается от ощущения собственной перфектности.

А: Основной смысл христианства – в отречении от эго. И милостыню тоже следует творить в этом состоянии.

Д: У меня есть вопрос. Вот в 3-м стихе говорится: «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Это просто оборот речи или здесь есть прямое значение?

А: Я читал, что здесь имеется в виду настолько тайно, чтоб даже левая рука не знала, что делает правая, не говоря уж обо всем прочем.

Д: Мне показалось, что здесь может быть такой смысл: истинно праведным является человек, который своей праведности не замечает. Он праведно ведет себя, но при этом он абсолютно естественен, потому что он свои действия никак не оценивает. Эта праведность в нем естественным образом заложена.

А: Что это такое – естественным образом заложенная праведность?

Д: Есть люди, которые гордятся тем, что они делают. А есть другие, которые делают то же самое, но при этом не гордятся – для них это просто естественно.

А: А что такое – «просто естественно»?

Д: Ну, приучили так человека – вот он так и поступает.

А: А если кого-то не приучили – тогда как?

Д: Мне кажется, что это метафора такого поведения, когда человек действует спонтанно, искренне и правильно и при этом никак не оценивает свое поведение как правильное.

А: Хочешь знать, в чем твоя ошибка? Вот это «никак не-оценивание» ты упорно стремишься рассматривать как некую естественность – чуть ли не вложенную правильным воспитанием, допустим. Но дело в том, что это «никак не-оценивание» может быть только результатом глубочайшей…

Д: …внутренней работы.

А: Что такое это «никак не-оценивание»?

В: Это либо глупость, либо безэговость.

А: Вы хотите сказать, что верите в бессознательную безэговость? Вы меня радуете!

Д: Тогда мне непонятно, как у человека, который осознает себя и свои действия, левая рука может не знать, что делает правая.

В: Я думаю: твори милостыню так, дабы не возгордиться тем, что ты делаешь, то есть не дать своему эго этим воспользоваться.

Д: Тут Вероника права: делай так, чтобы одна твоя часть делала, а другая про это не знала.

А: Но как это сделать – чтоб другая не знала? Чтобы эго свои коготки не запустило…

В: Мне кажется, что это только сознательно можно пресекать.

Д: Все время отслеживать свои внутренние движения. Созерцать.

В: Я могу объяснить только на собственном примере. Я знаю: вот сейчас я это сделаю, и эго раздуется. И как только чувствую, что начинает расти гордыня, я говорю: стоп! – вот это эго. Просто себя мысленно останавливаю.

А: Собственно уже все сказано. Осталось только выразить словами.

Д: А чего не хватает, Саша?

А: Не хватает более высокого уровня синтеза. Вероника все рассказала абсолютно правильно на конкретном примере. Теперь необходимо осмыслить. Какое разумное основание всем этим процессам можно дать? Как совершается милостыня в обычном состоянии? Мы что-то даем, и в ответ эго тут же этим наслаждается. На что при этом устремлен взор дающего? На то, что он дал.

У: И на то, какой он в этом акте – щедрый, великодушный, выполняющий свой долг перед Богом.

А: А как предлагает рассматривать творение милостыни и прочих благих дел Христос? Он предлагает их рассматривать как акт величайшей духовной опасности, в которой мы находимся в этот момент – опасности быть захваченными нашим эго. И для того, чтобы эту опасность благополучно миновать, необходимо прежде всего увидеть акт творения милостыни (или прочих благих дел) как акт именно опасности для себя и действовать в этом акте соответствующим образом, то есть – переставив акценты внутреннего созерцания с того, что мы делаем, на то, что при этом делает наше эго. Я, творя милостыню, смотрю на себя: что внутри меня происходит. И каждый такой акт – это огромной силы и огромного внутреннего напряжения медитативное упражнение, исход которого вовсе не определяется автоматически, как думают те, кто подал и – всё, галочка стоит. В таком случае это упражнение выполняется формальным, внешним образом. Его исход – как именно я его сделаю – определяется внутренней работой, невидимой никому, и суть этой внутренней работы заключается в том, чтобы смотреть на свое эго, метафорой которого в словах Христа служит левая рука. Почему левая? Потому что – и любой мастер ци-гун вам это подтвердит – правая рука дает, из нее энергия выходит, а левая рука берет. Представляете, насколько велика внутренняя сила этого упражнения? Вот какие задачи Христос поставил перед человечеством. Однако это задача весьма упрощается, если правильно к ней подойти, а именно – если понимать, что, творя милостыню, мы всего-навсего даем своему эго повод искуситься, а себе – этого искушения не допустить. Каким образом это возможно? Путем присутствия в себе, в своем эго и в его, эго, созерцании.

Д: В таком случае любое взаимодействие с другим человеком превращается в подобную медитацию?

А: Да. Совершенно верно. Привести вам в пример один из гунъаней?

Мастер дзен Унган Донсэй (780–841) был близким другом Дого, того самого, который задавал вопросы Сэкито. Унгану принадлежит следующее мондо42, касающееся дзенской личности. Однажды он готовил чай. Подошел Дого и спросил:

– Для кого ты готовишь чай?

– Одному человеку хочется выпить чаю, – ответил Унган.

– Почему же ты не заставишь того человека приготовить себе чай? – продолжал спрашивать Дого.

– Ну, просто случайно здесь оказался я, – ответ был невозмутим.

Дого остался доволен этим ответом и удалился.

С точки зрения логики фраза Унгана «Одному человеку хочется выпить чаю» может быть понята как относящаяся к какому-то другому человеку, желающему напиться чаю и отличному от самого Унгана. Однако на самом деле присутствует только один Унган. Поэтому «человек» здесь означает трансцендентную, абсолютную т. е. дзенскую, личность, которая пребывает вместе с Унганом или в Унгане. Дого, конечно, знал об этом. Он отчетливо уловил дзенский дух в первом ответе, но продолжил спрашивать, чтобы узнать, насколько глубоки и истинны достижения Унгана.

Задавая второй вопрос – «Почему же ты не заставишь того человека приготовить себе чай?», – Дого намеренно стал на сторону индивидуального «я». Однако дзенская позиция Унгана была столь прочной, что совершенно не пошатнулась. Трансцендентное «я» должно действовать так же, как и «я» индивидуальное, в противном случае оно утратит свою значимость и истинность в качестве трансцендентного «я». Унган выступал на этот раз в качестве индивидуального «я» и сказал: «Ну, просто случайно здесь оказался я». Индивидуальное «я», которому случилось тут быть, одновременно является трансцендентным «я», которому хочется выпить чаю. Это и есть дзенская личность, которая и не двойственна, и не единственна. Между Дого и Унганом состоялся выразительный диалог на тему «живого», во время которого они продемонстрировали свои действительные, конкретные, живые дзенские личности. В дзен между мастером и учеником, или между соучениками, происходит непрерывный обмен репликами мондо; таким прямым и динамичным способом они проверяют и тренируют друг друга в достижении дзен или внутренней духовности. Представляется, что этот дзенский метод уникален43.

Д: Интересно, почему называют трансцендентной личность, которой захотелось чаю попить?

А: Потому что желание идет из глубины этой трансцендентной функции. Есть три типа желаний. Есть желания, которые нами повелевают. Есть желания, которыми повелеваем мы. Есть промежуточные желания – особые, относящиеся к сфере желания желания: захотеть захотеть или захотеть не захотеть. Итак, вопрос: что общего между этим гунъанем и 3-им стихом шестой главы?

Д: Вот этот момент разотождествления.

У: Что такое трансцендентное «я»?

А: Трансцендентное «я» – это то самое совершенство. Только уже лишенное сокрушения.

Д: Если оно совершенство, то какое там может быть сокрушение?

А: У православных святых сокрушение оставалось.

У: А индивидуальное «я» – это эго? Я пытаюсь понять. Для меня эго – это нечто со знаком минус, а индивидуальное «я» звучит…

В: …многообещающе?

А: А что такое эго, кроме того, что оно для тебя со знаком минус? Оценка, кстати, чисто эговая.

У: Почему?

А: Эго любит такие ярлычки. Что такое эго по сути?

У: Это наше несовершенство. Гордыня наша. Для меня эго и совершенство взаимосвязаны: увеличивается совершенство – уменьшается эго, и наоборот.

А: Эго – это очень простая вещь. В его основе лежит всего лишь представление о том, что мы есть. Больше ничего. Наше эго, его первооснова (в своих разветвлениях оно уже может быть необычайно многогранным) очень проста: она заключается в следующем – мы думаем, что мы есть нечто реально существующее. И реальностью этого существования отделенное от всего остального сущего. Вот суть и глубинная основа эго: «я» как нечто неизменное, самостоятельное, существующее отдельно от всего остального. А теперь посмотри, какой интересный вопрос ты задала. Буддизм не просто утверждает, что нашего эго не существует; он прямо указывает на то, что основой всех наших страданий является наше паническое, судорожное цепляние за представление о реальности существования самих себя, реальности, которую буддизм подвергает тщательному критическому анализу и отрицает ее в конечном итоге. В христианстве эго подвергается критике с совершенно другой стороны, а именно: критикуется нравственная основа эго. То, что эго есть нечто самостоятельно существующее, христианство не отрицает, но придает этой самостоятельности статус души. У каждого из нас есть душа – вечная, нерожденная, несотворенная, которую нельзя разрушить или убить. Она бессмертна.

У: Эго придается статус души?

А: Да. Именно этому буддистскому аспекту гипостазированного индивидуального «я», за вычетом нравственного и прочего эгоизма, разумеется. Видите ли, для Востока главная проблема эго состоит в том, что человек убежден в реальности своего существования. А для Запада, для христианства, которое таким образом вопрос даже не ставит, замалчивая его, она заключается в том, что эго заслоняет собой Божественное совершенство, приписывая Его функции и регалии себе. Если выражаться психоаналитически, то эго стремится стать в центре самости, подменив целостность человека собою. Если говорить более простыми словами, то наше эго всегда стремится казаться безупречным. Выглядеть безупречным, выглядеть совершенным – вместо того, чтобы быть.

У: Выглядеть перед кем?

А: Перед самим собой и перед другими. Ты временами задаешь вопросы, глубина которых значительно больше, чем ты, вероятно, думаешь. Потому что правильный ответ будет включать в том числе и положение о том, что эго у нас одно на всех. И в христианстве, и в буддизме есть представление об эго. Но его ипостаси, его модальности, его функции совершенно разные. В буддизме в перечень представлений об эго входит в том числе и представление о нашей реальности, бессмертии, неизменности, отделенности от других. И то, что в христианстве называется душой, в буддизме относят к эго, к иллюзии, избавиться от которой возможно лишь в том случае, если мы преодолеем представление о нашей индивидуальности и в этой индивидуальности – отделенности.

В действительности смысл третьего стиха в нас с помощью чувства вины был извращен до следующего понимания: когда творишь милостыню, пусть твоя правая рука не знает, что когда она что-то дает, то левая рука об этом знает. Разве не так? И подавляющее большинство христиан живут именно по этому принципу, а не по тому, что описан в Евангелии.

Глава X Тайное и явное

А: Четвертый стих: «чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

В: «Видящий тайное», – это, наверное, о той внутренней работе, которая была проделана душой и которая видна только Господу. А вот что значит «явно воздаст»?

Д: Что значит «явно»? Так, чтобы мы сами это восприняли, или чтобы это было видно всем вокруг?

А: Хороший вопрос…

В: Мне кажется, «всем вокруг» – это как-то очень эгово.

Д: Это может соотноситься со строчкой из предыдущей главы – о свече, которую не ставят под сосудом. Так, чтобы это воздаяние через нас проявлялось и действовало.

У: Это о взаимодействии человека с другими. Когда мы действуем таким образом, это меняет пространство вокруг нас и отношения с другими людьми.

Д: Вообще, вопрос воздаяния такой… интересный. Что это за воздаяние? Мне кажется, что здесь речь идет о благодати, которая на нас нисходит. Это ощущение в душе. Ощущение, ни с чем не сравнимое. Вдруг становится так хорошо, что ничего больше и не надо. Это ощущение появляется после того, как мы капитулируем. Вот все, что нужно сделать – это просто сдаться, а в ответ – ах! – такое чувство благодати, радости прямо в душе распускается.

У: А почему «явно»?

Д: Но для нас это очень ощутимо, реально, это происходит в нашей жизни. А потом, это действительно меняет все вокруг.

А: Не знаю, как справится с этим Дашино эго, но мне нечего добавить к тому, что она сказала. Да, совершенно верно. А почему это так? Почему эта благодать нисходит?

Д: Потому что своей капитуляцией мы убираем ту преграду, которая этой благодати мешает изливаться. Эго сдается. Оно и есть преграда между нами и этим совершенством. Мы ее убираем, и просто открывается проход.

А: Да. С помощью той настройки, о которой я говорил, мы превращаем творение милостыни в медитативное упражнение, а упражнение, если делать его регулярно, всегда дает эффект роста – в данном случае духовного. И поскольку суть этого упражнения заключается в умалении, то есть его целью, обозначенной намеком, на заднем плане, является сближение с Небесным Отцом, то при условии правильного его выполнения, упражняющийся к этой цели приближается. Но ему кажется, что приближается не он к ней, а она к нему – именно потому, что цель эта не дается директивно, непосредственно, прямо. Дарья правильно сказала: цель становится ближе не за счет нашего к ней приближения, а за счет того, что убирается преграда. Директивное, явное направление этой медитации – устранить преграду. А более глубокая цель – то, что за этой преградой скрывается – возникает сама, поэтому мы и начинаем чувствовать, что Отец наш «воздает».

Вообще в том, что касается явности воздаяния Отца, все не так просто, как может показаться. И здесь, на мой взгляд, без теории кармы, столь нелюбимой православными, не обойтись. Ее надобность в этом вопросе заключается в одном из важнейших аспектов этой теории, а именно: в недуальности, в нераздельной слитности, во-первых, того, что мы натворили раньше (как в этой, так и в предыдущих жизнях), во-вторых, того, что мы представляем собою сейчас (как внешне, так и внутренне), и наконец, в-третьих, того, что нас ждет впереди. Все эти три ипостаси, взятые в своем единстве, и составляют суть нашей персональной кармы. Стало быть, мы, в числе прочего, и эгоистичны ровно настолько, насколько раньше мы совершали эгоистичные поступки, и ровно настолько же (не больше и не меньше) нас ждет в будущем различных неприятностей, насколько мы успели в прошлом – по совокупности – навредить всему остальному миру. Возникает резонный вопрос: можно ли с этим что-то сделать, то есть, по возможности уменьшить количество кармических воздаяний, причитающихся нам за наш эгоизм?

В: То есть, раздача милостыни – это способ уменьшить негативный кармический груз?

А: Совершенно верно! Именно так ее и следует понимать! А теперь давайте взглянем на милостыню с точки зрения трехчастной модели кармы. Что получается, если творить милостыню эгово?

В: Получается, что мы не все аспекты кармы отрабатываем.

А: Да. Получается, что мы отрабатываем только внешний аспект, и не более того. Но ведь карма-то едина! В реальности ее не расщепить на внешние и внутренние аспекты. И получается, что если мы отрабатываем только внешний аспект, то он тут же поглощается неотработанным внутренним – и все возвращается на круги своя. Другими словами, если в процессе творения милостыни мы никак не преодолеваем свой эгоизм, то ядро кармической проблемы остается незадетым, и, не изменившись изнутри, мы не в состоянии ничего изменить снаружи.

С этой точки зрения явное воздаяние Отца вовсе не так явно, как можно было бы подумать. Во-первых, Отец наш, видящий тайное, видит не только тайну нашей милостыни, но и тайну нашей кармы – то прошлое и будущее, что скрыто от наших взоров, да и то настоящее нашей души, что неведомо порой не только нашим ближним, но и нам самим. Во-вторых, явность воздаяния Отца, таким образом, относится только к тайне будущего и настоящего нашей души, и стало быть, сама по себе вовсе не так уж явна. Она явна в отношении того, насколько сильно изменится наше пока незримое будущее по сравнению с тем, каким оно было бы без этого воздаяния, но не в плане того, что это Божественное воздаяние будет видно сразу и всем. Если бы это было так, то люди не уставали бы состязаться друг с другом в щедрости, творя милостыню, но этого, увы, не происходит. Так что все, как всегда, очень нелинейно.

5 И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.

6 Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

А: Это очень глубокий стих. Он не просто глубокий – он почти революционный.

Д: О личных отношениях с Богом?

А: Да! Это стих об установлении личных отношений с Отцом Небесным.

У: Имеется в виду – без посредничества церкви?

А: Церковь не возражает против личной молитвы. У монахов она присутствует, и называется, насколько я помню, «келейное правило», – когда они молятся наедине.

В: Наедине, но молитву они читают общую, прописанную? Не теми словами, что идут от души?

А: Да.

Д: А своими словами можно?

А: Это вопрос батюшкам. Насколько я знаю – нельзя.

В: Когда я прочитала шестой стих, он мне показался почти дзенским, потому что «Отцу твоему, Который втайне» – это Тому, Который внутри тебя.

Д: Может быть, 5-ый и 6-ой стих надо смотреть вместе… Лицемеры молятся только тогда, когда их видно: в церкви или на улице. Их обращение к Богу не искреннее, не ежесекундное.

У: А мне кажется, что дело не в помещении: можно и в комнате молиться эгово, можно и в церкви безэгово.

Д: Когда человек наедине сам с собой, зачем притворяться?

У: Эго неутомляемо. Делаешь и сам собой любуешься: какой ты.

А: «Отцу, твоему, Который втайне…» Дарья правильно указала на предыдущий стих, если иметь в виду противопоставление тайного явному… Что такое «тайное»? Это значит – скрытое. А скрытое от чего?

В: От эго?

А: От сознания – неосознаваемое. Помолись Отцу, Который настолько в глубине твоей души, что ты до этой глубины в своем сознании дойдешь еще очень не скоро (в этом смысле было бы корректней между словами в и тайне оставить пробел). Который в тайне твоей душевной жизни – в самой сердцевине, в самой глубине твоего существа, твоего естества, в той тайне, к которой (здесь Вероника права), мы каждый раз пытаемся прикоснуться, садясь в дза-дзен. И вот Отец, Который находится втайне, это тайное видит, и благодаря тому, что Он это видит, Он имеет возможность воздавать явно. Почему? Потому что тайное владычествует над явным. Тайна иерархически в мироздании занимает более высокое положение и, следовательно, властвует над находящейся на более низком уровне в иерархии космоса явностью. И для того, чтобы установить контакт с Отцом Небесным, нужно погрузиться в эту тайность. А для этого нужно удалиться от явности, ибо удаление от явности – это удаление от эговости, от архетипа «персоны» (как наслаждения реакцией других), от наслаждения собой, которое перекрывает канал общения с Богом, ибо делает наслаждающегося самодостаточным – если мы наслаждаемся сами собой, то зачем нам что-то более глубокое? Нет, более глубокое может возникнуть только тогда, когда менее глубокое и более явное не устраивает, не удовлетворяет.

7 А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны;

А: Поясню этот стих. В Древнем Египте, когда усопшего отправляли на египетский Страшный суд, ему в дорогу давали пергамент, текст которого послужил основанием Египетской книги мертвых, и на этом пергаменте писалось следующее: я не крал, я не никого обижал, я был во всех отношениях хорошим.

У: Стандартный текст.

А: Да. Он должен был, по замыслу египтян, помочь человеку пройти Страшный Суд. То есть в древнеегипетском представлении на Страшном Суде можно было запросто и беззастенчиво лгать.

Д: Индульгенцию купить…

А: Да. Просто предъявляется бумажка – там посмертная участь очень сильно зависела от финансового и прочего статуса. Все как у нынешних «новых русских» – VIP-зоны на кладбищах, гигантские мемориалы, «Мерседес» опускают в землю – вместо гроба. Американцы в этом смысле пошли дальше других – они придумали специальные мобильники для покойников с мощным аккумулятором, чтобы им можно было долго-долго туда звонить.

Д: Да… Какие мы все-таки язычники в глубине души…

А: Все первобытнообщинное. Вот оно – языческое многословие. По сути дела – это возможность соврать Господу, отвертеться, откупиться. Именно в этом контексте и с этой точки зрения следует воспринимать следующий, восьмой стих: «не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него», – то есть Отцу нашему хорошо известно, что мы собой представляем. И конечно же, самое главное отличие прежнего, языческого боговосприятия от нового, христианского заключается в том, что прежде божество воспринималось как личность, не равная нам, конечно, но тем не менее, личность – нечто, обладающее эговой структурой; а это означало, что к ней можно «найти подходы»: задобрить, заболтать, в конце концов. Вот откуда языческое многословие.

Новый, христианский Бог – это уже нечто принципиально иное, нечто, выражаясь философским языком, имманентно-трансцендентное, то есть, с одной стороны, запредельно надличностное, а с другой стороны, при этом находящееся внутри каждого из нас, в нашем сердце, и потому все о нас знающее гораздо лучше нас самих. Только через такое понимание можно логически увязать предыдущий стих о немногословии молитвы с последующим – о том, что Отец наш знает все наши нужды. Таким образом, весь этот пассаж означает не что иное, как принципиальную трансформацию молитвы: если у язычников она представляла собой то, что называется «доведение до сведения вышестоящей инстанции», то в христианстве молитва становится актом внутреннего делания, самосозерцания и безэгового общения со своей истинной и притом внутренней сущностью. Такая вот разница.

Д: А я прочитала восьмой стих и подумала о седьмом. Язычники ведь просили Бога буквально обо всем: от хорошего урожая, до удачи на охоте…

В: Так ведь и православные просят. На все эти случаи молитвы есть: на урожай, от укусов, в дорогу…

Д: Это же все отголоски языческого…

А: В православии много языческого. То, о чем ты говоришь, Даша, действительно имеет место – об этом и Феофилакт пишет: «Многоглаголение есть пустословие, например, молить о чем-либо земном – о власти, богатстве, победе. Многоглаголение есть и нечленораздельная речь, как речь детей. Итак, не будь пустословом. Должно совершать не длинные молитвы, а краткие, но непрестанно пребывать в краткой молитве».

У: У римских язычников за каждый шаг жизни отвечало свое божество: у них было божество двери – Янус, божество вносимого в почву навоза – Стеркулин, божество первого крика ребенка – Ватикан, божество, отвечавшее за первый зубик, божество, чтобы отвести ребенка в школу и привести его из школы, божество успешного зачатия, божество внезапной болезни, божество, отвечавшее за клоаку – Клоакина.

Д: Они перекладывали всю ответственность на божеств – от человека ничего не зависело.

А: Ну, как не зависело? А помолиться? А жертву принести?

Д: С другой стороны, хорошо – эго было не таким сильным.

А: Многословие язычников – это целая концепция, которая во многом актуальна до сих пор. Для чего читаются мантры?

Д: Наверное, это своего рода заклинание. Считается, что это особым образом произнесенное слово, обладающее силой.

А: Точнее – звук. Обладание магического звука реальной силой имеет достаточно глубокое объяснение. Больше всего этим занимается Тантра*. Сила мантры основана на эффекте резонанса.

Д: Как и молитвы?

А: Нет. Различие между мантрой и молитвой является не культурологическим. И на Востоке читают молитвы, и на Западе некоторые молитвы читают как мантры. У мантры другой принцип действия. Наше тело, так же, как и весь космос, состоит из вещества, имеющего ту или иную частоту колебания. И мы, произнося определенные звуки, входим в резонанс с тем или иным органом, с тем или иным уровнем души, с тем или иным уровнем мироздания. Наше тело – это копия всего космоса, всего мироздания, своего рода миниатюра, голограмма. Лучше всего это можно понять на принципе мантрического резонанса. Когда мы определенным образом произносим звук «ОМ» – он вибрирует на той же частоте, что и сахасрара44 – чакра, имеющая фиолетовый цвет и форму тысячелепесткового лотоса Брамы. И мы вступаем в резонанс не просто с этой чакрой, а с тем миром, с тем слоем реальности, с тем уровнем мироздания, представительством которого эта чакра является в нашем теле. На этом принципе основывается тантрический контакт с богами. При чтении любой мантры большое внимание уделяется правильности ее произнесения.

М: В чем состоит правильность? В тональности?

А: Да. В тональности, в настройке. Произнося «ОМ» нужно представлять, что звук идет в макушку. Сопутствующая визуализация крайне важна.

М: А можно ли достичь такого же состояния, слушая, например, звон колоколов?

Д: Можно ведь создавать вибрацию и без звука.

А: Да. Беззвучная мантра. Когда мы производим мантрический звук, то получаемый при этом эффект создается не самим звуком, а определенной частотной модуляцией наших голосовых связок, которые внутри себя имеют представительство всех отделов нашего тела. Когда мужчина соблазняет женщину, или наоборот, то его или ее голос становится более низким – потому что в голосе начинает звучать представительство нижних чакр. Если раскрывается сердечная чакра, то голос идет из глубины души. Для того, чтобы тот или иной звук был произнесен правильно, в нас должен возникнуть резонанс с той или иной частью нашего тела. А поскольку наше тело является священным вместилищем всего космоса (это храм души: душа – символ Бога, тело – символ мироздания), то мы, создавая резонанс с определенной частью своего тела, обращаемся к той или иной части мироздания и входим в резонанс с ней.

В: А может не получиться правильный звук?

А: На эту тему в Индии существует множество легенд. Например, такая: один человек, желая, чтобы его сын родился необыкновенно талантливым и стал бы впоследствии тем, кем ему (отцу) хотелось, читал специальную мантру, но один звук он произносил неправильно – в итоге он получил абсолютно противоположный эффект. Это магический принцип взаимодействия с мирозданием. Понимаешь, Рита, что здесь самое главное и почему эффект достигается другой, отличный от эффекта колокольного звона? Здесь мы должны сами, в своем теле создать определенный резонанс: именно наше активное участие в этом процессе будет являться решающим для получения тех или иных плодов. К слову сказать, в Индии мантре приписывают абсолютную силу. Правильное распевание мантры может, на взгляд индусов, сделать все. Такой же священной воздействующей силой обладают иероглифы. В Китае существует практика рисования иероглифов на теле, с помощью которой излечиваются многие болезни. При этом целебной силой обладают только протоиероглифы. В этом случае возникает такой же эффект, как от звука колокола – вибрация воздействует на нас извне и вызывает необходимый резонанс.

Такая, глубоко разработанная теория и практика звукового взаимодействия с мирозданием тем язычникам, о которых говорит Иисус, конечно была неизвестна. У них было другое: вера в тайное знание имени божества. На тайном знании имен основана вся Каббала. Говоря о тайном имени имеют в виду такую вибрацию, воспроизведение которой способно исполнить желаемое. У древних иудеев эта вера была невероятно сильна, о чем свидетельствуют сохранившиеся легенды про голема. Основываясь на этом представлении, один пражский раввин создал такого глиняного истукана, правда, уже в XVI в. Он оживал благодаря табличке, которую ему вставляли в рот и на которой было написано тайное имя бога. Днем он выполнял всю тяжелую работу, а вечером табличку убирали, и он снова превращался в кусок глины. Это тайное знание – одержимая мечта всех мистиков и в особенности магов, опирающаяся на веру в то, что с помощью этого знания звуков и вибраций, можно управлять всем миром. Отсюда вера в силу заклинаний и прочее. Теперь давайте посмотрим в корень такого представления.

Надо сказать, что при определенных обстоятельствах мантрическая теория и практика действуют очень неплохо – например, в медицине. Однако суть разбираемого представления в другом. Есть мы, обладающие телом и теми возможностями, которые оно предоставляет – магическими, мистическими и прочими; есть определенные уровни мироздания, которые где-то там, очень далеко и недоступно, обладают теми качествами, которые нам необходимы – например, магическим могуществом, способностью даровать здоровье, расширять сознание и так далее; и есть возможность получить все это, используя заклинания. Чтобы заклинание обрело реальную силу, его нужно повторить много-много-много раз, в результате чего и возникает необходимый резонанс. Что в таком способе взаимодействия с высшими слоями реальности вам бросается в глаза, из чего можно сделать вывод, что Иисусу такой способ взаимодействия с Божественным не понравился?

М: Я могу сказать, что не понравилось мне: что высшее является недостижимым, находящимся где-то за пределами в этом мироздании, а значит появляется дуальность, разделение на внешнее и внутреннее. Маг считает, что сила, которую он получает, находится вовне.

А: Да, момент разделения присутствует. Это действительно так.

М: И второе – с какой целью эта сила призывается? Чтобы обрести материальные блага: могущество, власть, деньги?

У: Мне кажется, что в практике произнесения мантр отсутствует важный элемент – внутренней духовной работы человека.

А: Да, это так. Самое главное – это отсутствие возможности к непосредственному контакту с высшей реальностью. Лишним, которое не надо говорить, подобно язычникам, могут быть не только мантры и заклинания, но и славословия богам, которых пытаются таким образом задобрить. На самом деле, это тот же принцип резонанса: где-то там есть Бог, и нам нужно привлечь к себе Его драгоценное внимание. Получается следующее: в нашей душе рождаются желания, и чтобы донести их до богов нам нужно проделать длинный и сложный путь, через мантры, заклинания и ритуалы.

А что говорит Иисус? «…Ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него». Основной смысл послания Христа заключается в том, что Бог находится внутри нас, Он в нашей душе. И Он внутри нас гораздо больше, чем мы сами внутри себя. Он знает наши нужды и желания, потому что Он совсем недалеко. Он ближе, чем что бы то ни было и кто бы то ни был. Близость Божественного начала, Его близость к нам – это главный смысл послания Иисуса. И получается, что мантры произносить ни к чему, потому что разрушена дуальность между нашим «я» и Богом. Они становятся неразделимы.

Но зададимся вопросом: а в чем мы разделены? Если нет разделенности между нами и Богом, в чем тогда вообще есть разделенность? Между нами и материей? Нет. Между нами и другими слоями реальности? Но мы состоим из этих слоев реальности. Где же тогда разделенность? Ведь она есть, мы это чувствуем. Эта разделенность внутри нас, – между нами и нами. Пока мы находимся в этом состоянии, все вокруг тоже разделено, ибо отражает состояние разделенности: на нас и окружающий мир, на отдельные вещи этого мира, на молекулы и атомы. Когда внутри нас воцаряется единство, тогда разделенность между нами и другими исчезает как иллюзия.

М: А православные псалмы подобны мантрам или они другие по своей сути?

А: Они другие. При чтении псалмов, самым главным является не вибрация произносимых слов, а непосредственное переживание их смысла. Они предназначены для того, чтобы изменить наше состояние души.

М: Я считала, что мантры тоже служат для изменения состояния души, для увеличения концентрации, отвлечения от суетности, перехода в другое, медитативное состояние.

А: Мантру тоже можно применять в качестве техники преодоления дуальности. Могу рассказать вам о своем опыте чтения мантры богини Тары. В начале я повторяю ее несколько раз, потом в астральном свете вижу эту богиню. В процессе укрепления связи с ней я начинаю чувствовать, что я, читающий мантру, – существо в гораздо большей степени воображаемое и в гораздо меньшей степени реальное, чем богиня, с которой я таким образом устанавливаю связь. И когда это чувство укрепляется, в моем сознании все меняется местами: я начинаю ощущать себя эманацией богини Тары, которая, словно язык пламени, оторвалась от нее, но потом осознала себя именно как эманацию, без своего источника являющуюся ничем. И чтобы прекратить состояние Ничто – иллюзорной погруженности в сансару – эта эманация начинает добровольно взывать к своему источнику, чтобы с ним воссоединиться. И это объединение с божеством вызывает у эманации экстаз. А у богини – легкую улыбку: она улыбается, наблюдая за тем, как нечто, иллюзорно от нее оторвавшееся, но взамен получившее свободу воли, воспользовалось добровольно этой свободой для того, чтобы снова с ней объединиться. Это захватывающее взаимодействие с божеством. И самое главное в нем то, что я начинаю чувствовать: моя душа является эманацией этой богини. Причем слово «эманация» имеет здесь совершенно конкретное наполнение. Что представляет собою богиня Тара? Фантастическое сочетание мудрости, юности, свежести, привлекательности, непорочности, чистоты. Я – эманация, потому что я имею все эти качества (душа изначально, врожденно ими обладает), но они запятнаны грязью вожделения, неведения, омрачения, озабоченности. В силу этого мое единичное сознание всего лишь эманация. Но когда она начинает осознавать себя как эманацию в процессе чтения мантры, получается, что богиня сама себе читает эти мантры – через меня, я просто функционирую как канал. Ощущение отсутствия себя, ощущение, что меня нет, но есть этот поток концентрации на богине, доставляет необыкновенное наслаждение – запредельное, трансцендентное. В данном случае присутствуют все атрибуты классической мантры: я вступаю в резонанс с определенной реальностью, я произношу определенные звуки и слова, но при этом языческого многословия и – самое главное! – разделения на Бога и меня – нет. Есть тантрический экстаз слияния, объединения, из которого выходишь другим. Но в таком акте мистического взаимодействия есть также и все атрибуты христианского общения с Богом: осознание своей умаленности по сравнению с Божественной чистотой, осознание своего единства и взаимосвязи с ней – и одно без другого невозможно; умаление и растворение в лучах этого света – все приходит через мантру. Как видите, использовать ее можно очень по-разному.

8 не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него.

А: Восьмой стих очень важен – непосредственно перед 9-м, которым начинается молитва «Отче наш». Знание Отца о том, в чем мы испытываем нужду – это крайне важный эзотерический мистический постулат не только христианства, но любой действительно высокой и глубокой религии. Это знание Отца важно правильно понять. Когда возможно такое знание – «прежде вашего прошения» – в каких случаях? Языческие боги тоже ведь обладают проницательностью.

Прежде всего необходимо заметить, что античные боги отличались весьма эгоистичными характерами. Хотя и говорят иногда, что их эговость поверхностна и что в мистериях, например, Элевсинских они выступали в другом аспекте, давайте все-таки посмотрим на них именно с этой стороны. Языческий бог всемогущ и проницателен, но когда мы созерцаем эти его качества, у нас возникает вопрос: какое дело этому совершенству может быть до нас, сирых, убогих и смертных? Это вопрос, который всегда возникает при взаимодействии высшего начала с низшим. При одном взгляде на общество сразу становится ясно, что высшим до низших нет никакого дела. До тех пор, пока в основе взаимодействия между высшим и низшим не окажется один универсальный космический принцип, все другие принципы обязательно будут наделять высшее качеством эговости, позиционируя его как начало, вполне равнодушное к низшим планам, в частности, к нашему человеческому. И нам, чтобы получить что-то от высшего начала, постоянно нужно будет одолевать его жалобами и просьбами. И единственный принцип, который может нарушить порочность взаимодействия низшего и высшего уровней мироздания, – это принцип любви. Бог без любви, каким бы совершенным Он ни был, все равно остается богом эговым. Любовь – единственный атрибут, разрушающий предполагаемую эговость божества. Все остальные атрибуты могут ее только усилить. Но если Господь любит, породив нас, то тогда в своей любви… Что мы прежде всего хотим узнать о тех, кого мы любим?

М: В чем они нуждаются.

А: Да. Он должен прекрасно знать все, что нам нужно. Почему же мы в таком случае не получаем немедленно с неба все, что нам необходимо?

М: Потому что то, что мы считаем, для себя самым необходимым, зачастую вовсе не является тем, что нужно человеку для духовного развития, для преодоления круга сансары. И Господь, видя и понимая это, дает нам возможность сделать выбор и выйти из этого круговорота.

Глава XI. Молитва – акт внутреннего делания

А: Теперь мы можем приступать к молитве «Отче наш».

Первые два слова этой молитвы являются одновременно ее названием, сама же она является самой главной, центральной молитвой всего христианства и православия в том числе. Я думаю, что многие другие места Евангелий, передающие слова Иисуса, могли быть достаточно сильно искажены или, по крайней мере, сокращены: я не сомневаюсь в том, что до нас дошло не все, сказанное Иисусом. А вот текст этой молитвы, думаю, передан с минимальными искажениями или возможно, вовсе не искажен.

Д: Почему ты так думаешь?

А: Об этом говорит многое: во-первых, очень лаконичная, как будто высеченная из гранита форма молитвы, во-вторых, как это ни странно, косвенным, но от этого не менее весомым доказательством, является то, насколько важное место во всей христианской религиозной практике заняла эта молитва и то, настолько она возвышенна и почитаема. Все слова Иисуса цитируются достаточно часто, но ни одно из Его изречений не поднималось на знамя так высоко, как эта молитва; и именно этот завет Христа («Молитесь же так») выполнялся христианами-последователями (слово «христианин» было впервые употреблено у апостола Павла) более, чем любой другой из Его заветов. А ведь среди них было много гораздо более важных и сущностных, например, две заповеди – «Возлюби Господа Бога твоего» (Мф. 22.37) и «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22.39) – к которым Он свел все остальные. Это то, что христианским миром выполнялось, наверное, менее всего.

Д: А больше ничего и не надо.

А: Вернемся к молитве. Она, конечно, поражает отшлифованностью своих слов. Мне было бы интересно узнать, была ли она такой же в самые первые века христианства или все-таки подвергалась дополнительной шлифовке. Для сравнения: «Дао де цзин», фундаментальный текст даосизма, называемый иногда «даосской Библией», в котором каждое слово отшлифовано просто до предела, тем не менее, подвергалось изменениям в течение своей истории. Прежде чем мы начнем разбирать ее построчно, я бы хотел, чтобы мы прочитали ее целиком, потому что молитва эта поражает, прежде всего, своей целостностью.

9 Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое;

10 да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

11 хлеб наш насущный дай нам на сей день;

12 и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

13 и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.

А: Почему – Отче? Почему христианский Бог – это Бог Отец?

М: Потому что есть Бог Сын.

У: Бог Отец должен противопоставляться и языческим богам, и ветхозаветному Богу, потому что ни те, ни другие отцами не являлись. Что такое «отец»? Плоть от плоти, кровь от крови, дух от духа. Это обязательно предполагает любовь – то, что не было обязательным в прежних отношениях. Причем, безусловную любовь. Здесь главное – это родство, близость.

Д: Степень этого родства указывает на источник нашего происхождения.

А: Справедливости ради надо сказать, что и в древности боги выступали прародителями того или иного рода, клана, племени. И они, как правило, оказывали покровительство своим потомкам. Но покровительство их распространялось только на своих немногочисленных чад и больше ни на кого. Бог же Отец Иисуса – Отец каждому человеку, и в этом Его главное отличие от древних языческих родовых богов.

У: Еще схожесть природы здесь должна быть. Если это Отец, то это общий корень, схожесть Его и нашей природы.

В: В нас есть эта Божественная сущность.

А: Все ваши объяснения хороши и правильны, но в них есть маленькое «но»: они все идут от головы. А чтобы понимание возникло в сердце, нужно сделать следующее – представить себя маленьким ребенком в темном, густом и жутком лесу, где так страшно, что даже поджилки трясутся. Вспомните это жуткое ощущение покинутости: страх пронизывает до пяток, ужас захлестывает разум мутными, громадными, свинцовыми волнами. Можете себе представить этот детский ужас, эту истерику? Он сидит во всех нас. Наш страх потерять любимого человека основывается на нем. Только когда вы представите себе это так, что вас проберет до самых косточек и душа уйдет в пятки по-настоящему, когда этот лес настолько вас напугает, что вы начнете терять рассудок от страха, только тогда вы сможете воспроизвести в себе состояние маленького оставленного ребенка. И в этот момент представьте, как из этого враждебного леса внезапно вам навстречу выходит отец. Вспомните этот импульс: как все мгновенно преображается, становится нестрашным, сколько радости поднимается от встречи с ним.

В слове «Отче» очень много архаического подтекста – это действительно отец, который все озаряет и преображает своим светом. Бога назвали Отцом не после философских дебатов – это был порыв, идущий из глубочайших недр человеческой души. Бог, который есть любовь – что это за Бог? Каково это – в чужом, враждебном, преисполненном ненавистью, отторжением и неприязнью мире (ср.: лес как символ бессознательного) вдруг осознать, что в основе всего лежит любовь и высшее существо тебя любит. Вы можете это представить? В древнем мире все было намного откровеннее: зло не прикрывалось масками, было много физической боли, насилия, убийств, смертей, пыток, искалеченности. И вот в контексте этой звериной жестокости вдруг оказывается, что первопринцип всего – это любовь. Как отпускало душу человека… Наше бытовое житейское ожесточение не идет ни в какое сравнение с ожесточением древним. И на фоне такого состояния сознания – вдруг из леса, который наводит ужас – появляется Отец. Это может хорошо понять маленький ребенок, особенно если он заблудился или попал во враждебную стайку ребятишек, которые начали издеваться над ним – и вдруг он видит отца. Представьте, каким сильным должно быть движение его души – радость от того, что он его видит, ведь ребенок все чувствует острее. Православный Господь назван Богом Отцом именно из-за силы этой радости, которую мы должны испытывать при встрече с Ним, чтобы запечатлеть эту радость, смешанную с доверием и открытостью. Только в богооставленности мы находимся в состоянии полного отчаяния.

Далее – «сущий на небесах». «Иже еси на небеси» – это церковно-славянский вариант, («иже» – союзное слово со значением «который»).

В: «Сущий на небесах» – это отделение?

А: Как у тебя язык поворачивается задать такой вопрос после всего, только что сказанного?

В: Мы-то здесь – на земле.

А: Где – здесь и кто – мы?

В: Он может быть и на небесах и внутри нас?

Д: Там, где Бог есть, там везде небеса.

В: А что тогда такое – «небеса»?

А: Даша сказала очень глубокую вещь: не Бог там, где небеса, а небеса – там, где Бог.

Д: Разделение на «небеса» и «не-небеса» есть только в нашем сознании. Если мы приходим к ощущению Бога, к единству с Ним, тогда неважно, где мы находимся, потому что тогда Бог – везде. Разделенности уже нет. Это просто внутреннее ощущение. Человеку, живущему с Богом в душе, и в самом пекле все будет нипочем, потому что он будет жить с ощущением, что он – на небесах. Может быть, здесь, в молитве, Иисус указывает на эту разделенность, которая существовала (и существует) в человеческом сознании? Ведь в те времена было представление о том, что есть Бог на небесах и есть мы – на земле. Как это можно соединить? Получается, что существует условное деление: верх-низ. А когда мы приходим к ощущению Бога, «верх» и «низ» исчезают.

А: Есть такой дзенский афоризм: «Между Буддой и демоном нет разницы».

Д: Люди представляли небеса отделенными от себя. Но если Бог – везде, то и небеса – везде.

У: Здесь важно еще слово «сущий»: это постоянное, неотъемлемое, непреходящее совершенство.

А: Я все ждал: ну кто же на это слово обратит внимание? Так что же такое «сущий»?

У: «Сущий» – это очень сильная аффирмация бытия, непреходящести Бога.

В: Мне казалось, что «сущий» – это имеющий свою суть.

А: Да, это так. Что такое «суть»? Бытие или что-то другое? «Сущее» – это существующее в своей сути. Сущее – это противопоставление не-сущему, обладающему только видимостью существования, его иллюзией. И когда мы эту иллюзию развенчиваем, то остается только то, что неподвластно распаду. Сущее и существующее – вещи разные. Нечто может существовать, но при этом не быть сущим.

Агни-чакра букв. «огненный круг» – самый незатейливый пример, используемый буддийской логикой для доказательства того, что иллюзия может иметь видимость реального существования. Буддисты говорят, что все, что мы видим вокруг, имеет такую же нереальную природу, как круг, который мы видим перед собой, когда крутим горящей палкой. Возникает иллюзия круга, который они и называют Агни-чакрой. Все не-сущее обладает таким же псевдосуществованием, каким в наших глазах обладает этот огненный круг – просто из-за специфики, из-за аберрации нашего восприятия, подверженного склонности видеть сущность там, где имеется только видимость. Эта склонность, однако, может быть подвержена трансцендентальному анализу с последующим развенчанием этой иллюзорной видимости.

В: «Суть» – это антоним «иллюзии»?

А: Да. Сущий – означает «обладающий действительным, устойчивым, основанным на самом себе бытием». А что же такое небеса? Ч. Трунгпа говорил, что Бог в буддизме – это пространство. Глубину этого высказывания можно понять, анализируя слова «сущий на небесах». Имеется в виду не физическое пространство, а пространство как первоэлемент. Представьте себе, что вы стоите на берегу бескрайнего океана и видите вдалеке линию горизонта. А ведь океан не заканчивается линией горизонта. Если бы нам нечем было это представить, как бы мы смогли проинтерпретировать зрительные образы, увидев в них эту глубину? Чем мы чувствуем расстояние? Где мы его чувствуем?

Д: То есть все находится внутри. Если его нет внутри, то его нечем воспринять снаружи? Интересно было бы пережить такой опыт.

А: Это очень легко. Посмотрите, например, на этот японский пейзаж. Когда мы видим в нем кусочек картона, на который нанесены слои краски, мы не привносим пространство, но когда мы видим все то, что на нем нарисовано – небо, цветки сакуры, вершину Фудзи, – мы это пространство привносим сюда, свое внутреннее пространство, делая его внешним, овнешняя его. Это еще легче сделать, закрыв один глаз. Важно понять первичность внутреннего пространства по отношению к внешнему: внешнее – это только проекция внутреннего. Представьте себе эту безбрежность. Самый главный атрибут пространства – это его бесконечность, то, что оно способно вместить в себя абсолютно все. Понять это очень непросто. Можно ли пространство загрязнить, можно ли его испачкать? Нельзя.

Д: Тогда откуда искажения пространства? Откуда отсутствие ощущения его безбрежности и безграничности? Это не есть его искажение?

А: Можно ли пространство ограничить?

У: Можно наставить всяких перегородок.

Д: И внутри можно сделать то же самое.

А: Совершенно верно. Вот мы получили эту ограниченность пространства. Что с ней можно сделать? Можно взять чашку и разбить ее. Это очень известный пример просветления. Во многих буддийских текстах в качестве иллюстрации ограниченности сознания приводят пример с кувшином45, стенки которого ограничивают, отделяют одну часть пространства, внутреннюю, от другой, внешней. Но кувшин разбивают, и граница между внутренним и внешним пространством исчезает. Оказывается, что эта граница не была сущей, а сущим было само пространство, которое нельзя запачкать, нельзя исказить, ограничить, сделать его конечным.

Теперь, исходя из этих атрибутов пространства, попробуем разобраться, что же такое небеса. Начинать нужно с вопроса, где они начинаются. Все, что выше уровня глаз – это уже небеса. Почему небеса не находятся над самой землей? Что им мешает? Взгляните на древнекитайский иероглиф «небо» – тянь (рис. 11):

Рис. 11. Тянь – «небо»

небо, а под ним – человек. Голова человека упирается в небо. Для жучков, которые живут в траве, небо начинается сразу над травой. Таким образом, небо – это пространство, не занятое какой-либо материей. Небеса, уходящие в даль, которую невозможно ничем охватить. Когда во время дыхательных упражнений представляешь водопад из серебристых струй, стекающих с макушки по переднему меридиану и впадающих в самую нижнюю чакру, то через какое-то время эта чакра начинает казаться местом, находящимся бесконечно далеко внизу. Через некоторое время расстояние от центра между глаз, где находится наша эгоидентичность*, наше телесное «я», до макушки, откуда начинается этот серебристый водопад, тоже начинает казаться бесконечно, невообразимо огромным, и тело вырастает до размеров космических, до размеров тела Паньгу или Имира46. У даосов существуют такие мистические понятия – «прежденебесное» и «посленебесное». Где-то внутри нас остаются прежние небеса – первичные, обладающие статусом изначальности, в отличие от посленебесных, вторичных небес, которые, действительно, являются глубоко второстепенными. Разделение между ними проходит по границе внешнего и внутреннего пространства. Наше внутреннее пространство – это и есть «прежденебесное», то, что возникает прежде реального физического мира и простым отражением, проекцией чего является этот физический мир.

Д: Это одно и то же пространство?

А: Да. Но тот, кто начинает это действительно видеть, становится просветленным. Эти небеса – всеобъемлющие, чистые, незагрязняемые – всеми своими атрибутами подчеркивают одну мысль: они не могут быть местом обитания кого-либо иного, кроме Господа Бога. Это Его чертог.

Д: Почему «чертог», если это и есть Он сам?

А: Нет, это не есть Он сам. Так же, как и в буддизме, Бог есть нечто бесконечно бо́льшее, чем это пространство. Так же, как хозяин дома – всегда нечто бесконечно большее, чем его дом. У нас есть душа и есть ее вместилище – тело. Но это разные вещи, это не одно и то же. Точно так же и у Бога есть Его вместилище, Его чертог – это бесконечность пространства, и есть Его сущность, находящаяся бесконечно выше и бесконечно трансцендентней, чем это Его вместилище.

Девятый стих оканчивается словами: «да святится имя Твое». Я думаю, это означает: да будет имя Твое свято.

Д: Для нас?

А: Для нас. Но это не значит, что оно святится нами. Не мы делаем Его святым.

Д: «Да святится» – значит, что мы возносим хвалу Господу?

А: Да.

Д: И тем самым приобщаемся к Нему.

А: Мы приобщаемся к Нему, к Его святости тем благоговейным трепетом, который при этом испытываем. Я думаю, что испытать его по-настоящему хотя бы раз в жизни – это уже великая радость. Представьте себе, что нужно, чтобы прожить с этим ощущением всю жизнь. Какими должны быть мысли, слова, поступки, чтобы это переживание – святости имени Божьего – длилось и длилось, и не пропадало? Через претворение такого опыта в жизни вознесение хвалы имени Божьему превращается в просьбу о нисхождении благодати, святости на восхваляющего. А чем, собственно, занимаются святые? Переживанием ощущения присутствия Божьего, трепета перед лицом и именем Его. Они искусно сохраняют его в любых, самых бурных водоворотах житейского моря, мудро не разменивая его на мелочные ловушки житейских страстей.

У: Этот свет еще нужно воспринять.

А: Да, увидеть его. Открыться ему навстречу. То, что сказала Уля, это очень верно, я бы, наверное, так и истолковал эту строчку: дай нам возможность открыться навстречу свету Твоего имени, дай нам возможность быть освещенными Твоим светом.

Итак, давайте посмотрим на весь 9-й стих целиком: «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое…». Отче – наш отец, источник нашей жизни47; если перевести это на метафизический язык, – тот, кто подарил нам жизнь, единый источник жизни каждого из нас, находящийся на небесах. «Иже еси на небеси» – сущность Его пребывает на небесах. А что такое христианские небеса, христианская святость? Это тот наш духовный план, в котором нет лукавства, нет искаженности; а что есть? – открытость, истина, очень глубокая правда, лишенный эгоистического надлома взгляд на сокровенную сущность любых вещей. Таким образом, под небесами здесь имеется в виду именно тот идеальный план субстанционального «я», из которого начинается любое сознание.

И вот теперь нам раскрывается смысл призыва к Господу, заключенного в 9-м стихе – первой строке молитвы: единый источник всей нашей жизни, источник, находящийся в самой глубине нашего духовного существа – откройся нам, освети нас Своим светом, сделай нас доступными для Себя, дай нам узреть тот свет, который в силу нашего лукавства, искаженности и материалистичности нам недоступен, несмотря на то, что Ты являешься источником нашей жизни. Мы произошли от Тебя, но мы от Тебя же и отпали в силу своей эговости, однако в этом отпадении мы все-таки обрели желание вновь с Тобой соединиться – через раскаяние в нашей искаженности вновь выпрямиться и вновь обрести духовное зрение. Теперь слова 10-го стиха воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.

10 Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

А: Какая внутренняя логика! Ну где еще такое можно встретить? Ни в одном философском трактате! Знаю, что батюшка даст нагоняй за такие слова, но все же скажу: только в дзенских гунъанях.

Что такое «Царствие Твое»? Обратите внимание на то, как раскрываются здесь метафизические основы христианства. Посмотрите, насколько оно целостно в своей глубине. Ни один из важнейших христианских постулатов не остается в стороне при объяснении этой молитвы. Можно сказать и наоборот: эта молитва охватывает собой всю священную догматику христианства. Она находится здесь в очень сконцентрированном виде – это образец символичности и глубины.

М: Небо – это символ духовного плана, и в том, что там есть духовное царство, нет сомнений. В этих словах заключается импульс, желание того, чтобы это Божье Царство пришло и в материальный земной мир – тот, где обитают люди. Это желание распространить веру на земном уровне материального бытия, чтобы эти планы объединились: поскольку нам суждено жить в материальном мире, нам без духовного плана и без ви́дения просто не выжить в нем.

У: Когда Рита начала говорить и сказала «желание», я подумала: «Э-э, нет! У Христа не бывает просто пожелания – у Него всегда программа». И Рита закончила так хорошо, что стало понятно – это действительно программа.

Д: Десятый стих – продолжение 9-го: вот он, Твой свет, и освещенные этим светом… Вот оно, уже начинает наступать – Царствие Твое, наши души начинают раскрываться этому Царствию, оно начинает воплощаться, проявляться, то есть как на небеси, так и на земле – оно начинает проявляться в реальном плане: в ощущаемом нами преображении наших душ. Духовный и материальный планы действительно объединяются – как Рита сказала. Нам надо только отдаться туда – и все…

У: «Только»!..

А: Совсем немного. Правда, вот уже две тысячи лет не получается… но это ничего. Хорошо. Так хорошо вы сказали, я, может быть, несколько штрихов только добавлю. Вспомним, что говорил Христос про Царствие Божие? «И не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть» (Лк.17.21).

В: Это так же, как пространство внутри нас?

А: Да, внутри. Но не так же, а иначе. Так вот, это Царствие Божие внутри нас (и тут Даша совершенно права – это продолжение 9-го стиха) – это тот самый Божественный источник всякой жизни, который находится внутри каждого из нас, и благодаря этому он – един. Там, внутри, мы – одно, а здесь мы разделены – этим видимым, кажущимся пространством, видимой, иллюзорной разделенностью. Да, внутри мы все едины, внутри мы все объединены. Именно из этой внутренней объединенности и произносится местоимение наш в каждой строке этой молитвы. И там, внутри, где мы едины – и находится Царствие Божие. А что такое «Царствие Божие»? Это отсутствие страха смерти. Это безэговое отсутствие всякого лукавства в чем бы то ни было. Это отсутствие сансарной омраченности в любом ее проявлении – от тупости до самого изощренного лукавства. Отсутствие внутренних компромиссов. Это невозможность попадания в бессознательные ловушки – от самых простых до самых коварных. Царствие Божие – это прозрачность духовного мира, прозрачность, чистота, ясность всех путей. Но там, внутри, оно существует только в виде источника, в виде воли Божьей. И наша с вами задача заключается в том, чтобы, преодолев свою эговость, изжить, исправить, распрямить все свое лукавство и неправду – через рефлексию и последующую внутреннюю и внешнюю работу.

«Да приидет Царствие Твое»… На самом деле Господа просят о том, что люди должны делать сами, потому что приход этого Царствия сюда, в сферу лукавства, неискренности, эговости, всего мирского, суетного, не может быть осуществлен никак иначе, кроме как усилием самих людей.

Д: Мы просим об этом, потому что мы немощны и слабы, мы просим помощи.

А: Совершенно верно. Без Божьей помощи человеку спастись невозможно – не хватит никаких человеческих сил. Божья помощь приходит тогда, когда мы перестаем уповать только на свои силы. Что это значит – «перестать уповать только на свои силы»? Это значит, что оболочка нашей эговой обособленности становится все более прозрачной, она превращается сначала в мембрану, которая подобно клеточной мембране, дышит, впуская и выпуская воздух, а затем и вовсе растворяется в потоке Божественной энергии. Поэтому слова «Да приидет Царствие Твое» заключают в себе безэговость, если можно так выразиться, стремления к Царству Божьему. Посмотрите, как аккуратно Он поступает с каждым словом. У Господа просят, чтобы Его Царствие пришло. Почему? Потому что сила человеческая в состоянии привести сюда Его Царствие только тогда, когда она растворяется в силе Божественной. И для того, чтобы понять вторую часть стиха, нам достаточно в вышесказанном поменять слово «сила» на слово «воля». «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Эти слова означают буквально следующее: воля Твоя – это все духовные законы, это истинность и высота духовного плана, это то, что лишено малейшего намека на мирскую суетность и затемненность мысли. «Земля» здесь – это наше ограниченное конечное «я» в рамках ограниченного земного бытия. «И на земле, как и на небе» означает: как на том всеобщем, единосущном духовном плане, пусть воля Твоя пребудет такой же и на каждом из наших индивидуальных планов. В этой строке Господа просят о том, чтобы каждый из нас смог извести из себя все черты эговой обособленности. И «земля» станет такой же, как «небо», только тогда, когда каждый из нас станет таким же искренним и просветленным, как и воля Божия.

В: Это же будет качественно иное состояние.

А: Да. Ну и что?

Д: И начнется следующий виток развития.

В: Это будет нечто неземное. На земле все имеет свою противоположность. Духовность без эговости – это что-то совсем другое.

А: На этот счет можно много что сказать: например, что христианство не противопоставляет зло и добро. Более того, такое противопоставление добра и зла как двух противоположностей, из которых одна не может обойтись без другой, в христианстве считается ересью и даже имеет специальное название – манихейская ересь.

В: «Ересь» – это оценка. А как в христианстве рассматривается грех? Разве это не зло для души?

А: Грех – это, конечно, зло. Этими вопросами плотно занимались мыслители на протяжении нескольких столетий, и я считаю плоды их напряженной работы достойными уважения. Это отдельная достаточно глубокая и самостоятельная тема – соотношение добра и зла. Впервые об этом соотношении в христианском ключе писал Боэций – еще в VI в. в «Утешении философии». Эту работу он написал перед смертной казнью.

Однако, мы отвлеклись. Таким образом, строку «Да будет воля Твоя и на земле, как и на небе» можно прочитать так: дай нам, Господи, возможность объединиться с волей Твоей и растворить наши «я» и их индивидуальность и обособленность в Твоей воле, которая есть конечная истина, абсолютное совершенство и которая одновременно есть конечность и завершенность индивидуального пути развития каждого из нас. Вот это последнее особенно важно.

Каково самое важное свойство этой молитвы? Посмотрите, каждая ее строчка – это движение души, это внутренний акт, который совершается нами – при условии, разумеется, что эти слова произносятся искренне. Это вполне можно отнести и к следующему стиху:

11 Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

Д: А почему именно это – хлеб насущный? Что это значит? И почему – «на сей день»?

В: Большего не проси.

А: Потому что завтра ты уже можешь быть в других мирах. Как вы думаете, о чем эти слова говорят тому, кто их читает? Сколько раз в этой молитве встречается слово «наш»? Посмотрите: Отче наш, хлеб наш, оставь нам, как и мы, и не введи нас, но избави нас. В этой молитве звучат только множественные местоимения. Какое чувство при этом возникает?

М: Соборность.

А: Да. Это самое точное слово, которое можно подобрать по отношению к этому феномену: соборность. Очень сильное чувство от того, что ты молишься не один, а вместе со всеми остальными людьми. Обратите внимание на то душевное состояние, которое эта молитва вызывает в нас. Наш, мы, нас, нам… Самое главное, чего в ней нет – это ощущения собственной исключительности, исключенности и эговости. Эго здесь отсутствует: мы чувствуем себя молящимися вместе с очень большим количеством людей, и перед Богом мы все равны. Именно поэтому я верю в то, что Иисус действительно произносил эти слова. И когда Он говорил о новой церкви («… и на сем камне создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16.18)), Он действительно хотел создать некое сообщество, некую соборность людей мыслящих и чувствующих – не одинаково, конечно, но в одном направлении.

Теперь слово «насущный» – что нам насущно необходимо? Что обозначает слово «насущно»?

Д: Жизненно.

А: Так говорят, когда хотят отсечь все ненужное: возьми с собой только то, что тебе насущно необходимо. Можно ли у Господа попросить предмет роскоши? «Пошли мне, Господи, „Роллс-Ройс“… А еще виллу на Багамах – очень нужна. Господи, как она мне нужна…» Можете себе такое представить? Когда мы произносим «хлеб наш насущный», внутри моментально происходит глубокая, хотя и не всегда зримая, работа – смирение и оставление всех похотливых мыслей о бренных вещах мира сего. Так же, как и тогда, когда мы просим простить «нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Что при этом в нас происходит, какой ассоциативный ряд выстраивается? Страшный Суд, просьба простить долги – в ту жизнь, вечную, нельзя входить с долгами перед Господом, потому что там эти долги так обременят, что вместо вкушения вечной жизни будем вкушать горечь вечного раскаяния, эгового спазма – вечную смерть, как в таких случаях говорят православные. И сразу возникает мысль: чтобы туда войти, нужно сердцем все отпустить и простить всех, на кого мы держим обиду здесь. Обиду, которую мы ценим и бережем, как какое-то сокровище. Некоторые люди обиды коллекционируют.

У: «И это оскорбление на общий счет нанижем»…

А: Да. Счет, который мы потом, как мы думаем, сможем выставить. Почему обиды копятся, холятся и лелеются? Это происходит потому, что в нашем бессознательном сидит такое представление, что когда настанет Страшный Суд, то все не перед Господом предстанут, а будут судиться-рядиться друг с другом. А в таком случае – по нашей логике – кто здесь больше всех обижен, тому там больше достанется.

У: Можно их еще и наперед копить.

А: Можно… И вот одной-единственной строчкой, даже одной частицей «якоже» по этому бессознательному представлению о потустороннем воздаянии наносится сокрушительный удар – настолько сильно́ истинное воздействие этой молитвы. Так молитва работает с нашим бессознательным. Достаточно только читать ее с присутствием и принятием тех слов, из которых она сложена.

В: То есть Христос выводит эту работу на сознательный уровень?

А: Та работа, о которой я говорю, на сознательном уровне не производится, там возникает только некий отклик.

Д: Но нравственный выбор человек все равно делает.

А: Да, делать нравственный выбор человека все равно заставляют. Выбор совершается сознательно, но о преднастройках этого выбора, естественно, люди чаще всего не знают. Методы, техника, как это сделано – не осознается. Но расширение сознания при этом происходит.

В: Здесь работает страх Божий?

А: Это основной двигатель – совершенно верно. Итак, следующее слово – «дай». Какой смысл, какое значение, какую ценность оно имеет?

В: Мне кажется, здесь о том, что все, что ты просишь, ты должен будешь принять, а на эту твою просьбу могут послать и страдания.

А: Идите от противного. Кто нам все дает? Откуда исходят все блага?

В: От Господа.

А: А спросите об этом у преуспевающих бизнесменов – сколько процентов ответят: «от Господа»? И сколько процентов ответивших будут искренни?

Д: Здесь опять о том, что ничего без воли Господа нам не будет?

А: Да. Наносится сокрушительный удар по духовному материализму – и опять одним-единственным словом. Взаимодействующие с этим миром из своих зависимостей считают, что все, что мы от него получаем, нам дается благодаря нашей собственной смекалке, удачливому стечению обстоятельств, везению или невезению, и тому подобным вещам. Такой взгляд на взаимодействие с миром очень сильно укрепляет нас в нашем духовном материализме. Когда мы так считаем, мы все время находимся внутри пространства. Невозможно сделать так, чтобы пространство оказалось внутри нас, а мы при этом наслаждались бы всем, что мы получаем из него благодаря смекалке, счастливому случаю и так далее. Это абсолютно несовместимые вещи. Кроме того, такой подход чреват еще одной серьезной опасностью: делением людей на нерасторопных лузеров и ухватистых, шустрых везунчиков, живущих по принципу: «бери от жизни все» (в материалистическом, разумеется, смысле). Такой взгляд в любом случае, будет разрушительным для души и созидательным для эго. В случае отождествления с первым вариантом его носитель заработает себе комплекс неполноценности, в случае отождествления со вторым – непомерную гордыню и самомнение.

А здесь к тому же речь идет о хлебе насущном. Задумайтесь: Господь и хлеб насущный. Что такое «хлеб насущный»? Это то, что пошел и заработал. При чем здесь Господь? Зачем о хлебе насущном просить у самого Господа? Не слишком ли? У Господа просят о чем-то особенном… Вот они, наши эговые, бессознательные установки – так и работают. А ведь это как раз то, о чем Иисус говорил: каждый волос ваш сочтен. Без соизволения Господа в этом мире ничто произойти не может, потому что весь этот мир целиком и полностью находится внутри Божественной воли, и чего-то внешнего по отношению к этой воле нет. Если что-то и есть вовне по отношению к этой Божественной воле, то только то, что Господь сам, добровольно, туда вовне отдал (это мы – люди, разумные, но самостоятельные и отделенные от воли Божией своей тварной природой) – для того, чтобы мы Ему это вернули, но вернули по любви, добровольно с Ним соединившись и добровольно войдя вновь в волю Божию. Это метафизика православной духовной жизни. Опять же – мы просим за всех. Люди очень редко задумываются об этом, когда читают «Отче наш», мало обращают внимание на то, какие здесь поставлены местоимения. Здесь нет ни одного случайного слова или запятой. Абсолютно ничего случайного!

У: Как у бодхисаттвы?

А: Да, на Востоке, читая Нагорную проповедь, говорят, что Христос был бодхисаттвой. Посмотрите, насколько в этой просьбе благодаря такому выбору местоимений устранен какой бы то ни было эгоизм. Это то, о чем можно просить от лица всех и за всех, и только тогда эта просьба будет лишена привкуса эго. И наконец, – «на сей день», «днесь» – об этом Иисус тоже много говорил (в «Отче наш» в сконцентрированном виде собраны почти все Его притчи).

Господь печется о каждой травинке и былинке, так почему же мы – настолько в глазах Господа более высокие создания – почему же мы так боимся, что Господь нам завтра этого хлеба не даст? И почему Христос так против заботы о завтрашнем дне? Почему Он призывает заботиться только о дне сегодняшнем? Ведь на самом деле о завтрашнем дне заботятся все. И кто этого не делает, тот, как правило, проигрывает в гонке этого мира и в этой жизни. Чтобы во всем этом разобраться, нам нужно обратиться к такому понятию, как ментальный шум*, и вспомнить, что составляет его львиную долю. И окажется, что именно мысли о завтрашнем дне служат в основном топливом для ментального шума. Разумная забота о завтрашнем дне всегда есть, но она очень невелика, и против нее, скорее всего, Христос не возражал. А вот та забота, которая идет на топливо для ментального шума – гораздо больше, и она чрезмерна. Задумаемся: почему она становится топливом для ментального шума? Что является мотивом мысли о завтрашнем дне?

У: Беспокойство.

А: И страх.

В: Перед настоящим.

А: И перед будущим тоже.

Д: Опять получается духовный материализм – сегодня есть, а завтра нет. Страх потерять то, что есть сегодня.

А: Не просто потерять, а потерять в результате вторжения чего-то чуждого, внешнего равнодушного и непредсказуемого – вот оно, бытие в этом материальном мире. Посмотрите, как каждое слово – на вес золота, и даже гораздо более весомо. Мысли о завтрашнем дне являются топливом для ментального шума не просто так, а в силу того, что они обусловлены эговыми проекциями и именно эговым страхом потерять то, что у нас есть, во-первых, и не приобрести то, что мы планируем, во-вторых, а в конечном счете – духовным материализмом. Таким образом в основе мысли о завтрашнем дне лежат страх и неверие, причем страх материалистический – по большому счету, страх смерти, потому что оказавшись без этого насущного хлеба, мы просто умрем, как нам мнится. Страх телесной смерти оказывается сильнее страха перед духовной гибелью, он побеждает нас, и плоды этой победы – не что иное, как упругие волны ментального потока.

Д: Мне запомнилась одна сцена из фильма о первых христианах, не помню его названия. На них выпустили львов на арене Колизея. Обезумевшие от страха, они сбиваются в кучу, но затем начинают молиться, почти все – стоят на коленях, глаза к небесам и – молятся. И вот кто-то вскакивает и бежит. И звери бросаются на него. Но тех, кто стоит и молится, они не трогают. А люди не выдерживают: напряжение растет, срывается один, срывается другой, и чем больше их бежит, тем сильнее начинает захлестывать волна ужаса, тем яростнее мечутся львы … но тех, кто стоит и молится, звери не трогают. Они терзают только тех, кто бежит.

А: Да, какой римляне устроили христианам… дзенский тренинг. Жаль только, что за счет своей кармы, но это уже от злобной развратности. Это очень уместный пример – именно по поводу «даждь нам днесь». Мысли о завтрашнем дне могут перерасти в навязчивый невроз и начнут мешать этому завтрашнему дню успешно развиваться.

12 И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

А: Этому стиху Иисус уделяет особое внимание. Почему, как вы думаете?

Д: Так здесь же Его заповедь: возлюби ближнего, как самого себя. Он призывает этим к недуальности.

А: Да, призывает. И не только здесь. Много таких мест еще можно найти, где Он к этому призывает – насколько это было возможно. Дело в том, что эта молитва является не просто неким обращением. Эта молитва сама по себе есть некое мистическое делание, апофеоз которого представляет именно 12-ый стих: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Что происходит с человеком, когда он молится искренне в момент прочтения этой строки?

Д: Он должен простить на самом деле, прямо во время молитвы.

А: Да. Он должен вспомнить все свои обиды, явные и тайные.

Д: И простить.

А: Более того, здесь в этом стихе сказано, что прощение своих обидчиков является условием получения прощения от Господа.

У: Что такое «до́лги»?

А: Это то, в чем мы неправедно вели себя перед лицом Господа. Это значит «грехи». Долг – это то, в чем мы перед Господом должны, а должны мы Ему очень многое. Этому стиху посвящена отдельная притча в этом же Евангелии.

Посему Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов; а как он не имел, чем заплатить, то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: государь! Потерпи на мне, и все тебе заплачу. Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему. Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и все отдам тебе. Но тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему все бывшее. Тогда государь его призывает его и говорит: злой раб! Весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга. Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его (Мф18.23).

А: Как бы сильно нас люди ни обижали, то, как мы обижаем Господа нашего своим лукавством – несравненно сильнее, чем любая обида, нанесенная нам миром. Потому что как бы сильно нас ни обидели, если внутри себя мы сохраняем чистоту, нас обидеть невозможно. Нас можно обидеть только при одном условии – если мы сами по отношению к миру поступаем несправедливо.

13 и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.

М: Почему здесь противопоставление, ведь «не введи нас во искушение» и «избавь нас от лукавого» – это вещи одного порядка. Мне кажется, здесь вместо «но» надо «и» поставить.

А: Нет. «Не введи нас во искушение», но вместо этого «избавь нас от лукавого» – вот так это можно раскрыть.

Д: Искушение тоже Господь посылает?

А: Да.

Д: Почему же тогда мы просим Бога этого не делать? Ведь Он знает, что нам надо. Мы же и сами просим Его дать все, что нам нужно. И вот вам – искушение. Мы уже согласились принять Его волю. Почему же мы здесь так противоречиво поступаем?

А: Господь может и хлеба насущного не дать. Интересно, как относились к этой строчке сотни миллиардов людей, умершие за эти две тысячи лет от голода?

Д: Мы же решили, что «хлеб» здесь не в прямом значении, а в духовном.

М: Я думаю, что здесь речь идет о «хлебе» в прямом значении – в первую очередь, потому что это писалось две тысячи лет назад.

А: Молитва писалась не только для тех людей, которые жили тогда, но и для тех, кто будут жить через две тысячи лет. Кроме того, не думаю, что люди тогда были примитивнее. Они, может быть, менее отвлеченно и не так строго размышляли, но я вполне допускаю, что чувствовали они, например, гораздо сильнее нас.

У: Я вернусь к искушению. Мне кажется, что те духовные достижения, к которым мы можем прийти, – слаб человек! – у нас есть сильное искушение приписать себе.

А: Уля, это только одна из разновидностей искушения. Здесь более широкий смысл. То, что ты говоришь, верно, но это частный случай.

М: Что такое искушение? Какой был первый грех на земле? Соблазн – это нечто желанное, но запретное.

А: Давайте я вам подскажу. Искушение – это эговый механизм. Механизм возникновения какого бы то ни было лукавства в нас. Как оно в нас возникает?

М: Хочется хорошо выглядеть.

А: Чтобы правильно раскрыть понятие искушения, нужно начать с одного непреложного факта нашей внутренней психической жизни, а именно: что в глубине своей души мы всегда знаем, что есть лукавство, а что не есть лукавство, и в нас всегда, всегда жива Божья совесть (за тем редким случаем, когда она уже совсем намертво забита), которая нам явно и отчетливо дает понимание того, что есть истина, а что не есть истина, и в глубине своей души мы всегда знаем, что это такое. Но почему же, зная, что есть истина, мы выбираем неистину? Потому что с выбором истины связаны какие-то, как нам кажется, для нас (а на самом деле – для нашего эго) потери и неудобства, а с выбором лжи – любой, начиная от лжи присвоения и заканчивая прямой ложью, – связаны, напротив, выгоды, приобретения и прочие эговые же плюсы, которые и заставляют нас выбирать, – собственно, это и есть искушение. Но здесь фраза «и не введи нас во искушение» на самом деле обозначает не то, что это невозможно: вся земная жизнь только этому и посвящена – борьбе с искушением, без опоры на которую не сможет развиться и воспитаться сила духа. Вся эта большая коммуналка под названием Земля, или сансара, создана с единственной целью: чтобы мы здесь немножко эту силу духа поднакачали. Нам неизвестно для чего: уйдем ли мы в другие миры или здесь что-то построим – это неважно на данный момент. Этой силе всегда найдется применение. «И не введи нас во искушение» – это значит «не дай нам поддаться этим искушениям в нас и оказаться поглощенными ими», что и будет означать победу нашего эго.

М: Как заклинание…

А: Как смиренная просьба, Рита. Заклинание – это нечто, сужающее сознание. А здесь прямо противоположное действие. Это именно та просьба о спасении с Божьей помощью, о которой мы уже говорили.

«Но избави нас от лукавого». Зачем это здесь? Ведь это почти тавтология. А вот зачем. Чем чаще мы выбираем истину, тем меньше сила воздействия этого искушения на нас, тем менее властен над нами дьявол. Это с одной стороны. А с другой – тем тоньше и изощреннее становятся эти искушения, так что нам начинает казаться, что Господь испытывает нас, подобно Иову. Но это не так. Просто когда мы избавляемся от видимого нам лукавства, наша духовная жизнь утончается, и мы начинаем видеть те искушения, которых раньше не замечали. Однако, упоминание книги Иова все равно здесь уместно, потому что она напоминает нам о том, что все, в том числе и искушения лукавого, находится в руце Божией. И поэтому просьба об избавлении от этого, так сказать, «инструмента» Божией воли адресована верно. Таким образом, человек, искренне молящийся, совершает здесь мистический акт безэговой смиренности, как бы давая знать, что он понимает, без чьей воли, защиты и помощи ему не спастись от козней мира сего. И именно этот мистический акт оказывает свое мистическое воздействие – ведь власть лукавого над нами возрастает по мере нашей эговой обособленности, а отдавая себя в руки Божии, мы тем самым и получаем защиту и уменьшаем возможности лукавого досаждать нам.

Известная в православном мире фраза, восходящая к этому стиху – «Господь послал нам (или ему) искушение» – делает следующаю вещь: она, во-первых, не оставляет нас один на один с этим искушением (что нам, по нашей природе, значительно легче), а во-вторых, весьма уменьшает разрушительные последствия этого самого «искушения», даже в случае удачного для лукавого исхода.

Конечно, всех смыслов этой строки нам не исчерпать. Взять хотя бы такой: человек, склонный к послушанию Воле Божией, тем самым сразу выпадает из мейнстрима «мира сего», получая в качестве обратной связи «заслуженное» негодование окружающих и попытки «поставить на место». Такова судьба первых христиан, такова судьба всех новомучеников, пострадавших от недавней большевистской вакханалии, такова участь вообще всех просто честных людей, не склонных к компромиссам с Совестью. В этом смысле этот стих перекликается с другим местом из Нагорной проповеди – «блаженны изгнанные за правду». В устах такого человека просьба «не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» наполняется как минимум, двумя смыслами. Во-первых, внешним, – это надежда на то, что Господь по милости своей так обустроит обстоятельства, что казавшиеся неминуемыми беды обойдут нас стороной; а во-вторых, внутренним, – просьба послать силы и стойкость для того, чтобы не сломаться под ударами судьбы, то есть, не впустить лукавого внутрь, воспринять искушение как испытание и остаться в русле воли Божией. Поэтому «но избави нас от лукавого» на самом деле имеет значение: дай нам силы совершать такие выборы, которые будут приближать нас к Тебе, а не удалять от Тебя.

Посмотрите, как каждая строчка, каждое слово буквально играет всеми оттенками смысла. Не пытайтесь их все постичь, лучше практикуйте то, что уже постигнуто, и тогда новые глубины понимания сами к вам придут и откроются.

В: А можно сказать: дай нам слабость? Ведь в некоторых ситуациях нужна сила, а в некоторых – слабость.

А: Эта слабость носит видимый характер, – внутри это всегда сила. Дай нам силу быть слабыми – можно и так сказать. Но в любом случае – дай нам силы совершать выборы, приближающие к тебе, а не наоборот. Таким образом становится понятна частица «ибо» в следующем предложении: «Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь». Царство – Царствие Небесное. Сила – сила духовная. А слава – это, конечно, слава Божия, а не слава мира сего, слава объединения с внутренним Царствием Небесным – объединения через обретение в себе этой внутренней силы. Аминь.

Давайте еще раз окинем всю молитву единым взором. Итак, что мы видим? Текст молитвы четко разбит на четыре части, каждая из которых тесно связана со всеми остальными.

Обращение к тому, кому молятся («Отче наш») с указанием его главного и наиважнейшего свойства («сущий на небесах»).

Призывы, направленные Тому, к кому, собственно, и обращена молитва («да святится…, да приидет…, да будет…»)

Мольбы, имеющие своим адресатом исполнения уже самих молящихся («дай…, прости…»)

Финальное обоснование всей предыдущей молитвы («яко…»). Впоследствии церковь сочла его чем-то совсем отдельным; оно даже на службе провозглашается отдельно.

Первую часть мы разобрали весьма подробно; что же касается второй, то давайте попробуем увидеть ее воедино и осмыслить тем самым ее внутреннюю логику. Итак, шаг первый: «да святится имя Твое» – прежде всего, в нашем сознании должен возникнуть благоговейный трепет; без него жизнь христианская никак не может начаться. Следующий шаг: «Да приидет Царствие Твое» – сохранить святость Божьего имени можно, только выправляясь перед лицем Его, иначе она улетучится из нашей души, и Благодать уйдет. А это выправление и есть Путь христианского самосовершенствования, которое, в свою очередь, является не чем иным, как Приходом Царствия Божиего, в терминах христианского миропонимания. И наконец, третий шаг: «да будет воля Твоя и на земле, как на небе» – эманация воли Божией на землю и ее здесь окончательное укоренение; а поскольку «земля» – это мы с вами, грешные, то третий шаг есть не что иное, как растворение наших обособленных эго в космосе Единого Божественного Разума, что и является окончательной целью христианского пути – полное растворение в воле Божией.

И только после всего этого начинается третья часть – собственно, сами мольбы, или просьбы. Почему так? Потому что прежде, чем начать просить, надо сначала предотвратить возможность инвазии демонических эговых структур, чтобы не попросить ненароком не то и не так и не быть наказанным за дерзость вместо ожидаемого исполнения просьб и молений.

У Христа есть разъяснение к своей молитве, которое идет сразу после нее.

14 Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный,

15 а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших.

А: Это комментарии к 12-му стиху, единственный дополнительно истолкованной строке всей молитвы. По всей видимости, таким образом подчеркивалась крайняя важность этого стиха. Если рассматривать «Отче наш» не просто как молитву, а как квинтэссенцию христианства, то можно заметить, что в ней в сжатом виде заключена вся евангельская мистерия. Двенадцатый стих – это первая часть мистерии страстей Христовых, а 13-ый – это и вторая ее часть («не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого») и само Воскресение Христово («ибо Твое есть Царствие и сила и слава вовеки»). И именно по этой причине и в этом смысле нужно рассматривать значимость 13-го стиха шестой главы, ибо он выражает не что иное, как наиболее сущностное требование христианства к своим адептам. Оно, как мы помним, заключено в двух главных Христовых заповедях: «возлюби ближнего своего, как самого себя» и «возлюби Господа своего» – которые, если раскрыть их смысл, разворачиваются в содержание 13-го стиха: «и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо (по причине того что) Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь».

Далее обратим внимание на зеркальную структуру текста по отношению к молитве. В 5-ом стихе перед текстом «Отче наш» Иисус говорит: «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою».

А теперь 16-ый стих:

16 Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.

А: С 6-го по 15-ый стихи текст настолько цельный, что если его вырезать, никто не заметит: это важнейший текст, квинтэссенция всего Евангелия.

Д: Такая структура текста.

А: Очень не случайная. Продолжим.

17 А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое,

18 чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

19 Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут,

20 но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут,

21 ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

22 Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло;

23 если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?

24 Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне.

25 Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?

26 Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

27 Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

28 И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут;

29 но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;

30 если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!

31 Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? Или во что одеться?

32 потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

33 Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.

34 Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.

Д: Мне кажется, что начиная с 19-го стиха и до конца главы Он все толкует один и тот же 11-ый стих. Как пространно это надо было объяснять…

А: Да, это все о «хлебе насущном». Обратите внимание на то, как Он работает и со страхами («взгляните на птиц небесных»), и с зависимостями – это программа работы с бытовым материализмом, въевшимся в нашу плоть.

Глава XII. «Входите тесными вратами»

1 Не судите, да не судимы будете

2 ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

3 И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?

4 Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно?

5 Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего.

Гл. 7. Евангелия от Матфея

А: Эти стихи, скорее, можно назвать комментарием к сторке из «Отче наш»: «и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Итак, что же это за суд, которым Христос советует нам не судить? Это всегда не что иное, как мера нашего отчуждения от другого человека, потому что любое осуждение имеет своей первоначальной интенцией посыл «я-то не такой, никогда таким не был и никогда не буду». Отчуждение от другого возникает через его осуждение.

У: Мне кажется, что возникает его отсечение от источника в нашем восприятии.

А: Именно так. Мне как-то приснился сон про деревенского котенка, которого я очень не любил. Больше всего мне не нравилось, что он жил у нас. И вот во сне я держу его за задние лапы, а он всячески извивается, стремясь меня укусить. И я подхожу к колодцу, очень темному и глубокому, почти бездонному, и бросаю его туда. Он летит вниз, но звука его падения не слышно, потому что колодец очень глубокий. И в этот миг мир вокруг меня становится темнее – как будто я надел темные очки. И я понимаю, что я отделил от самого себя кусочек души, которая была и в этом живом существе – своей неприязнью к нему, своим желанием ему смерти я произвел это отчуждение. Оно носит совершенно объективный характер, и кармически его никак невозможно устранить, за исключением одного-единственного способа: я должен буду пройти через те же страдания, что и он, и только пройдя через них, я смогу вернуть ту часть, тот кусочек самого себя, который я выбросил в этот колодец. И мою душу наполняет глубочайшая печаль, переходящая в отчаяние. И когда я понимаю, что это сон, мир сразу начинает светлеть. Вот такой урок послал мне Господь: я пережил и затемнение мира, и его обратное высветление.

Когда мы испытываем к кому-либо неприязнь, то мы всегда испытываем ее к какому-то кусочку самого себя, к частичке своей собственной души, в которой живет представительство того, кто нам так неприятен. В действительности мы никогда не испытываем неприязнь и отчуждение к человеку за пределами своей души. Мы всегда делаем это по отношению к самим себе, потому что внутри нас живет все человечество, весь мир и вся Вселенная, даже те ее сферы и области, о которых мы ничего не знаем. Все это есть в каждом из нас. Поэтому нельзя не только творить зло, но даже испытывать отчуждение и неприязнь. Когда мы чувствуем это по отношению к другому, мы тем самым себя от него отделяем. Но его-то мы при этом отделяем только от себя, а себя – от всего остального. Вот в чем дело. Вот почему жертве всегда легче, чем агрессору. Мы перестаем видеть в другом своего брата, мы входим в грех отчуждения и гордыни, утверждая, что никогда не поступим так, как он. Помните, что было с Мотовиловым, служкой Серафима Саровского? Он читал книжку про одержимых бесами и во время чтения подумал: вот со мной такого точно бы никогда не произошло. И на следующий день это случилось, и бес обуял его и мучил тридцать лет. Мы не умаляемся до уровня тех, кого осуждаем, а значит возвеличиваем себя до своего. В этом суде разрастается и пестуется наша гордыня. Другой смысл, содержащийся в этих строках, может быть, не так космически-фундаментален, но зато практически очень важен. В чем он заключается? Для того, чтобы его увидеть, нужно вспомнить как анимус48, эта женская страсть к назиданиям и нравоучениям, любит нас поучать. От этого когда-нибудь был толк?

Д: Никогда.

А: Можно тысячу раз указывать на «сучок в глазе брата твоего», но ни одно из этих указаний не сработает или сработает так, что этот «сучок» станет еще больше. Это предельно точное описание эгового механизма реакции на отчужденную критику.

Если подводить итог, то можно сказать, что 3-ий, 4-ый и 5-ый стихи основываются на знании как минимум двух психологических механизмов плюс, разумеется, глубокой связи между ними.

Первый механизм, уже упоминавшийся нами, заключается в том, что когда мы указываем на «сучок в глазу брата» с раздражением, самоутверждением, неприязнью – в общем, без любви, то «брат» наш – увы! – не слышит нашу критику, как бы конструктивна она ни была, а слышит только наши раздражение и неприязнь, тут же благополучно списывая на них весь наш критический пыл и пафос. И таким образом, до «брата» ничего не донести – он защищен от нашей критики нашими же эмоциями.

Второй механизм – это, конечно, проекция. Так уж мы устроены, что, увы, очень любим критиковать в других то, что в себе предпочитаем не замечать. И чем больше нам не хочется замечать в себе какое-то качество, тем с большим ожесточением мы набрасывается на это качество в других.

Теперь о связи этих двух механизмов. Не замечая недостатков в себе, мы очень эгово выговариваем – через упрек, агрессию – за эти же недостатки другому. Разумеется, при таких условиях ожидать энтузиазма ближнего по поводу рефлексии на «сучок» не приходится.

Если погружаться в это созерцание еще глубже, то обнаружится, что, не принимая чего-то в себе, мы и в другом сможем увидеть не принимаемое нами качество только оценочно, внешне и поверхностно, проецируя на другого качества сознательной зловредности и демонической порочности (Да он просто подлец и всегда таким был!). Так происходит потому, что, не видя этого качества в себе, мы не можем взглянуть на него же в другом – изнутри, сострадательно, как на слепое пятно, которое человеку увидеть так же больно и неприятно, как и всем нам. И естественно, мы не можем помочь другому преодолеть свою боль и найти в своей душе мужество взглянуть на имеющееся слепое пятно, так как сами этим никогда не занимались и элементарно не имеем соответствующего опыта, чтобы поделиться с ним и попытаться его передать. Поэтому наш ближний чувствует, что если он признает то, на что мы указываем ему, самоутверждаясь, то он психологически проиграет, подчинится, низведет себя до роли попранного в наших глазах, но при этом ничего не получит взамен, так как самого главного знания – не знания того, что сучок есть, а знания, как его вынуть – у его надменного товарища по сансаре как раз и нет.

И наоборот, если наш «брат» чувствует, что мы разговариваем с ним на равных и обращаем его внимание на недостаток, который и в себе, по крайней мере, в прошлом, признали, и что никто не собирается отторгать его и объявлять изгоем, в случае признания этого недостатка, то, конечно, позволить ему вынуть этот «сучок» (то есть убрать слепое пятно) из своего глаза «брату» нашему будет несравненно легче.

Если есть осуждение – значит, есть проекция. Если осуждения нет – значит, «бревно» проекции вынуто, и только тогда можно устранить «сучок» чужого недостатка. Это железное правило, и оно внутренне объединяет все стихи этого отрывка.

6 Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.

Д: Может, это о том, что в самом человеке происходит – внутри?

А: Оригинальная мысль.

Д: Мы же хорошо знаем, как эго может использовать наши достижения.

А: В точку, Даша. У этого афоризма есть внешний аспект и есть внутренний аспект. О внутреннем мало кто думал на всем протяжении истории христианства.

Д: Про эго ничего не знали.

А: Знали. Просто называли по-другому.

Д: Бесами, наверное, называли проделки эго?

А: Бесами. Прелестью. Эго было раздроблено на несколько аспектов: высокомерие, надменность называли гордыней, неправильное использование своего потенциала или уже имеющихся заслуг и достижений – прелестью, неконтролируемые эговые спазмы и разрушительные импульсы – бесами, внутреннюю фрустрацию и борьбу эго с другими психическими силами – искушениями и так далее. Все это собрать воедино, видимо, не было возможности. Хотя и говорили о «внутреннем человеке», о «падшем естестве» (собственно, это и есть эго). В общем-то, церковный понятийный аппарат достаточно разветвлен, сложен и разнообразен для того, чтобы можно было выразить с его помощью любую психоаналитическую мысль. Я думаю, что христианство не достигло некоторых вершин и переживает сейчас кризис только по одной причине: потому что были и остаются табуированные, запрещенные темы: например, тема пола или сексуального взаимодействия и прочие.

Шестой стих довольно сильно противоречит многим позициям исторического христианства, например, активному проповедованию слова Божьего в таких местах, где народ был явно к этому не готов. Почему Иисус говорит одно, а сам делает по-другому, и ученики Его вслед за Ним? А может быть, в Его словах и поступках нет противоречия – просто мы не понимаем?

Здесь требуется небольшой исторический экскурс: все предыдущие религии подразделялись на две части – внешнюю и внутреннюю, экзотерическую и эзотерическую. Термины эти были изобретены довольно поздно: их впервые употребил Аристотель, и при этом в весьма банальном контексте – так он разделял лекции для широкой публики и лекции для своих учеников. Но все религии – египетские, греческие, шумеро-вавилонские – имели строгое деление на веру для простонародья (которая ничего особого от человека не требовала, кроме почитания, послушания и принесения материальных жертв) и таинства, предназначенные для узкого круга посвященных. Очень часто знания об этих таинства не доходили до потомков по той единственной причине, что наказанием за их разглашение служила смерть. В некоторых традициях это были философские, мистические посвящения, как, например, в Элевсинских таинствах. В других эти знания имели более научно-абстрактный характер, например, математика и астрономия в Вавилоне. Но всегда существовали знания, строго охранявшиеся от широкой публики. О многих из них потомки так никогда ничего и не узнали – например, о друидах.

И вот наступает время христианства. Что делает Христос? Источник света не накрывают сосудом, потому что он должен все освещать. Он ходит по Иудее, всюду проповедуя свое учение с тем, чтобы распространить его как можно шире. Его новая школа отличается от всех старых наиболее кардинально, даже не историчностью фигуры самого Христа (в отличие от умирающих и воскресающих богов античности), а пожалуй, именно тем, насколько активно Он старается донести свое учение до каждого человека – с тем, чтобы не было тайн. И вдруг на этом фоне возникает стих «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями». Я думаю, что тот аспект, о котором упомянула Даша, был очень скрытым – я не знаю, сколько человек додумались бы до того, что «свиньи» и «псы» внутри нас находятся так же, как и снаружи. Я бы обратил ваше внимание на связь между 5-ым и 6-ым стихами.

М: Меня всегда эта фраза несколько коробила, ведь Христос, который нес свою веру, никак не мог относиться к своим прихожанам, как к свиньям…

А: На это я могу тебе возразить, Маргарита. В Евангелии есть следующий эпизод:

И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час (Мф15.22–28).

А: По некоторым признакам можно судить о том, что сначала Христос все-таки нес учение для избранных. Таких признаков несколько: это и притча про пир у царя (МФ22.2—14) («много званых, а мало избранных»), и вышеупомянутый эпизод, и другие косвенные указания, встречающиеся по всему тексту Евангелия.

Д: Получается, что 6-ой стих – это ответ на вопрос, «как вынуть сучок из глаза брата твоего». Мы можем помочь другому человеку только в том случае, если мы не будем самоутверждаться за его счет.

А: Если это желание не будет включено в мотивы.

Д: Да, а этого мы можем достичь только из безэгового состояния.

А: Твой переход к 6-му стиху мне неясен.

Д: Когда мы свои внутренние достижения, прозрения, расширения сознания начинаем использовать в интересах своего эго (оно же за счет всего этого укрепляется), в этом случае, образно говоря, жемчуг оказывается выброшенным свиньям. Если же мы этого не делаем, зная об этой опасности – а для этого постоянно надо быть начеку – мы сохраняем то безэговое состояние, в котором мы только и способны помочь нашему ближнему. То есть для того, чтобы «вынуть сучок из глаза брата» своего, мы должны пребывать в безэговом состоянии, все время обращая свое внимание на происки своих бесов, на борьбу с ними, на это сосредоточение, на это созерцание – и тогда мы сможем помочь «брату» своему.

А: Помочь ближнему вынуть сучок из глаза в любом случае не будет бросанием «жемчуга перед свиньями». Здесь речь идет о следующем уровне знания, следующей ступени – о том, что нам открывается только после преодоления эго, после того, как «сучок» вынут из нашего глаза.

Д: Я и не говорю, что «вынуть сучок из глаза брата» своего – это бросание жемчуга. Как достичь такого состояния, чтобы суметь помочь своему «брату»? Нам что-то новое открылось: произошло расширение сознания. Оно всегда происходит за счет сдачи позиций эго. Но ведь эго-то не дремлет, и оно эту новую энергию, которая начинает подниматься в нас благодаря расширению сознания, использует совершенно незаметно в своих целях. И мы, незаметно для себя самих, начинаем отдавать жемчуг свиньям – начинаем опять самоутверждаться, думая, что то, что в нас открылось, принадлежит лично нам. Мы опять впадаем в эту прелесть – а значит, мы не можем помочь своему ближнему: если мы не замечаем, как эго начинает съедать нас по кусочкам – все наши расширения сознания, все достижения. Мы будем думать о себе больше, чем о своем ближнем: о том, какие мы классные и продвинутые в результате того, что наше сознание так расширилось.

А: Даша, все, что ты говоришь, очень близко и верно, но чтобы было окончательно понятно, я задам тебе следующий вопрос: какую роль играет эго того, кто обладает «жемчугом» и хочет передать его другому?

Д: Если оно присутствует, то тогда его обладатель стремится навязать «жемчуг» другому так или иначе. Этого не надо делать, пока человек сам не попросит. Получается, что «псы» и «свиньи» – это метафора эго, не только того, кто навязывает помощь, но и того, кому хотят помочь.

А: Что делает эго того, кто этот «жемчуг» держит в ладошке?

Д: Оно и «бросает жемчуг».

А: Нет. Оно его не бросает. В этой ситуации эго делает обладателя жемчуга слепым к тому, кто перед ним находится. Вот в этой точке и имеется переход между 5-ым и 6-ым стихами. Он более тонкий. Вот это «как вынуть сучок»…

М: Мне кажется, Даша чуть-чуть не дотянула. Она говорила о процессе, а каков результат?

А: В первом случае мы не видим, «как вынуть сучок», во втором случае мы не видим, что перед нами «псы» и «свиньи». Сначала «вынь бревно из твого глаза», потом увидишь, что перед тобой «псы» и «свиньи». А что такое «псы» и «свиньи»? Это «сучок в глазе брата твоего». Жажда эгового самоутверждения толкает нас на «попрание» и «растерзание». Именно она – первоисточник этого попрания. Почему я был неправ в своем тинейджерском порыве, когда бросал упрек Христу?

М: Потому, что у Господа не было этого «сучка»: Он видел, кому можно сказать, а кому нельзя.

А: Потому что, принеся себя в жертву, Он это делал не слепо, а добровольно. Если раскрывать 6-ой стих, то возможно, следовало бы добавить: не давайте святыни в слепоте псам. В более общем виде смысл этой фразы можно выразить так: не давайте человеку то, что он не готов принять. И в этом смысле тезис Христа не оригинален: в таком виде под ним подпишется весь Восток, причем сразу двумя руками. Почему? Потому что с точки зрения восточных учений, здесь речь идет о той огромной разнице, которая заключена между тем, что мы уже постигли, и тем, готовы ли мы передать постигнутое другому. Ведь с психологической точки зрения корни той слепоты, о которой идет речь, кроются в инфантильном смешении себя и своего постижения с постигаемым. Энтузиазм неофита основан на том, что когда он только что постиг нечто ценное, то его трепет перед постигнутым не дает ему возможности трезво оценить способности и возможности окружающих в постижении того же самого, ему наивно кажется, что вместе с постигаемым он сможет передать им и свой священный трепет перед ним. Окружающие же либо банально не хотят быть «осчасливленными», либо будучи не в состоянии понять предлагаемое, испытывают бессознательное чувство вины, переходящее в сознательную агрессию, выражающуюся, во-первых, в стремлении полностью обесценить то, что предлагается (хотя бы просто для того, чтобы не испытывать дискомфорта, чувствуя себя полными идиотами), а во-вторых, в открытых нападках на «щедротодателя». И первое, и второе – не шутка, и может доходить до стремления полностью уничтожить и новое знание и опыт, и его носителей, как, кстати, не раз случалось в истории. За примером далеко ходить не надо: сначала христианство выступало как жертва этого механизма, затем – само заняло место преследователей. Так сказать, круговорот «свиней» и «псов» в сансаре.

7 Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;

8 ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.

А: Я расскажу притчу, которая раскрывает смысл этих строчек. Был у нас такой святой – Афанасий Кавказский. Совершил он много благих деяний и чудес. Жил он официально больше ста лет, а по неофициальным данным – от двухсот до четырехсот. Дожил до наших дней, умер уже после войны, году в 1947. В числе прочих его деяний имеется следующее. 1943 год, боевые действия, Пятигорская станция в зоне обстрела немецкой артиллерией. Стоит вагон со взрывчаткой, мимо ходит туда-сюда красноармейский патруль, и видят они оборванного старичка, который стоит, прислонившись к этому вагону. Они прошли дальше. Дошли до конца станции, смотрят – а вагон покатился. Огромный 40-тонный вагон, и с места его сдвинул этот сухонький немощный с виду старик. Они срывают винтовки, бегут к нему, а он им машет руками: стойте! В то место, где стоял вагон, попадает немецкий снаряд. Раздается взрыв. Они стоят, осыпанные пылью, а вагон катится дальше. И через некоторое время до них доходит, что если бы снаряд попал в этот вагон, то весь Пятигорск разнесло бы в мелкие клочья. Вот вам такой комментарий к этим стихам.

Д: Это о том, что если очень сильно попросить, то Господь силы на все даст?

А: И да, и нет. Об это, но не только. Представьте себе на месте Афанасия Кавказского, скажем, Шварценеггера, который вместо того, чтобы толкать вагон, долбит по нему своими пудовыми кулачищами. Вопрос на засыпку: сдвинет он его с места или нет?

Д: Думаю, что нет.

А: Почему у него не получится, а у сухонького старичка получилось?

Д: Но он же не своей силой двигал.

А: Не в этом дело. Здесь речь идет о внутреннем, глубинном, тайном, мистическом пересечении понятия веры и понятия постоянства усилия. В чем заключается на внешнем уровне разница между действиями этих двух персонажей? Если колотить по вагону кувалдой, эффекта не будет никакого, потому что удар не будет охватывать вагон целиком. Доски будут трещать, железо – гнуться, а вагон будет стоять на месте. Истина заключается в том, что постоянство усилия обеспечивается верой. Попробуйте состояние сознания Афанасия хоть чуть-чуть реализовать в себе. Вот он встал и держит. А что не дает нам удержать? Малодушие: ох, у меня никогда не получится. Эта вера воистину становится проводником божественной энергии.

Д: Вера в то, что Бог услышит?

А: Вера в то, что то, что ты делаешь, ты делаешь вместе с Богом. И тут дело даже не столько в вере, сколько в том, где находится человек, насколько он внутри Бога, насколько он спокоен. Об абсолютно спокойном человеке говорят: чувствует себя как у Христа за пазухой. Это ощущение, что Господь все время творит чудеса над тобой – через то, что демонические импульсы малодушия и маловерия не имеют возможности просочиться в душу. А если они не просачиваются, то возникает постоянство усилия, и именно оно в конечном счете страгивает с места сорокатонные вагоны. «Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит». Что в этом самое главное? Разве мало просящих? А дается немногим – не хватает вот этого постоянства усилия. Не все наши желания сбываются, а лишь те, которые в нас настолько сильны. Вся наша жизнь в этом смысле, как зона из фильма «Сталкер» – именно сокровенные желания и сбываются.

9 Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?

10 и когда попросит рыбы, подал бы ему змею?

11 Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него.

Д: Почему Он говорит: «если вы, будучи злы»… Почему – злы?

А: У Него не было возможности говорить о расширенном или суженом состоянии сознания. Под злом здесь имеется в виду все, что мы называем бессознательными инвазиями, эманациями эго, сужением сознания. Вместо слово «злы», вполне можно сказать «эгоистичны». Найдется ли между вами настолько злобное существо, что собственному сыну подаст камень вместо хлеба? Нет.

Д: Я не вижу здесь ничего другого, кроме прямого смысла.

А: Здесь самое главное – связь между стихами с 7-го по 11-ый. Кто такой Отец Небесный? Это хозяин всего сущего, действующий через все сущее, ибо все сущее умещается в одной Его ладошке. Здесь речь идет о доверии к Богу, которого нам так не хватает для создания этого постоянства усилия, о том, что Бог есть любовь и что в этом мире нет иного хозяина, кроме Господа. По сути 11-ый стих говорит о недуальности мира. У всего мира есть только один хозяин, и Он слышит нас. И если Он нам чего-то не дает, то только потому, что мы не попросили этого как следует. И если Он творит для нас что-то, что кажется нам злом, то только потому, что в итоге это окажется для нас благом. Когда мне бывает очень плохо, я молюсь так: «Господи, прости мне мою неспособность понять, что Ты действуешь мне во благо». Очень помогает.

12 Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки.

А: Ибо в этом главный смысл того, что пророки хотят донести до людей, в этом главный смысл Божественного желания по отношению к нам, чадам Божьим: чтобы мы здесь, в этой песочнице под названием Земля, могли себя внутренне взрастить и воспитать.

Д: Наверное, это обобщение – та самая недуальность, о которой ты сказал.

А: Да. Вырази ее другими словами.

Д: Как вы смотрите на мир, так и мир смотрит на вас. Это о формообразующем взгляде?

А: Этот афоризм был не нов даже во время Христа. Первое, что мне приходит в голову – это Конфуций, который жил в VI в. до н. э.»«Благородный муж (Цзюнь-цзы) – это тот, кто относится строго к себе и снисходительно к другим…» Вполне христианская истина. Это действительно так – преодоление дуальности. Но – какое? В чем оно выражается?

Д: Общаясь с другими людьми или вообще с внешним миром, мы должны исходить не из своего желания или импульса – как правило, эгового – а из цельного видения человека, с которым мы взаимодействуем, или ситуации, в которой участвуем. А как мы хотим, чтобы с нами поступали люди? Так, чтобы нам от этого было хорошо, чтобы нас понимали: наши нужды, наши чувства.

А: Это не совсем так.

М: Это очень зависит от того, в каком состоянии находится человек. Если у меня хорошее настроение, то шутку в свой адрес я восприму как шутку. Если у меня настроение плохое, то могу и обидеться. И это не зависит от людей. Они говорят одни и те же слова, но я их воспринимаю по-разному.

А: Да. Я подумал, а Рита сказала. Двенадцатый стих предельно лаконично и вместе с тем предельно емко передает голую суть теории кармы – по крайней мере, в ее практической части.

М: Когда нам не нравится, как с нами поступают? Когда мы что-то не принимаем в людях. А что мы в них не принимаем? То, что не принимаем в себе, вытесняя это.

А: И через проекцию не признаем.

М: Чтобы по-другому посмотреть на мир, мы должны что-то изменить в себе, осознать все эти процессы.

А: В чем заключается принцип дуальности? Он полностью совпадает с принципом формообразования эго в основе деления на свое «я» и «я» чужое. Это деление – не просто проявление дуальности. Есть мое «я» – четко ограниченное, с четко ограниченными собственными интересами, никак не совпадающими с интересами чужого «я» и, соответственно, с этим чужим «я». И это несовпадение является принципом формообразования эго – и принципом образования бессознательной идеологии эгоизма. Двенадцатый стих содержит идею преодоления собственного «я» через преодоление принципа дуальности, а это возможно только через прекращение деления на свое «я» и «я» чужое. Что, в свою очередь, становится возможным только через проявление любви, ибо без любви преодоление дуальности невозможно. В этом – смысл 12-го стиха, хотя не думаю, что мы полностью его раскрыли.

13 Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими;

14 потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.

А: Что такое «широкие врата» и что такое «тесные врата»?

В: Вероятность правильного выбора невелика, а широкие врата – это соблазн, искушение.

М: Чтобы перейти на другой, качественно новый уровень сознания, нам всегда приходится делать выбор, делать над собой усилие, и это усилие зачастую бывает тяжело для нас. А если мы выбираем другой путь, то он ведет нас, по Библии, в ад.

А: А если не по Библии?

М: К сужению сознания, к гибели души, к деградации. А еще эти строки напомнили мне твой рассказ о том, как мы приходим в эту жизнь – через одну-единственную клетку, сперматозоид, и в этот момент зачатия мы ничего не помним о прошлых жизнях – ни опыта, ни ошибок. Да и сам момент рождения – такой тяжелый для человека – тоже врата, и тоже узкие: материнское влагалище, через которое надо пройти с опасностью и муками. Зато у нас появляется возможность перейти на другой уровень.

А: Да, врата, через которые мы проходим в этот мир, чрезвычайно, фантастически, просто феноменально тесны. И эта теснота связана с непреодоленностью того древнего договора, который клетки наших тел когда-то очень давно заключили между собой еще в палеозойском океане.

М: Когда одни группы клеток стали отвечать за одни функции, другие группы – за другие функции, и клетки потеряли свою универсальность, когда одна клетка – это целый живой организм, и он может жить самостоятельно.

А: Любая живая душа может прийти в этот мир только одним способом – воплотившись в одну-единственную клетку. Соединение сперматозоида с яйцеклеткой, собственно говоря, и означает приход человеческой души сюда, и каким-то иным образом она воплотиться не может, то есть врата, ведущие из бардо в этот мир, – очень тесные, они меньше конца иголки, потому что на конце иголки может разместиться легион сперматозоидов. И причина реинкарнаций и всех наших кармических проблем, с которыми мы сталкиваемся на земле, связана именно с этим принципом, потому что проходя через такую фантастическую тесноту, наше тхикле* – семя нашей души, не может ничего с собой взять из бардо – и мы забываем все свои прошлые воплощения, мы приходим с полностью стертой памятью. Но именно потому, что процесс воплощения носит такой характер, условия, которые начинают нас сразу окружать, с первого мгновения зачатия (потому что карма действует уже на эмбрион), полностью воспроизводят ту карму, которую мы оставили там, калеча и блокируя наше сознание и доводя его до той степени уродства, в котором мы покинули этот мир в предыдущем воплощении. А вот раскрыть свой потенциал, наполнить сознание можно вновь только самостоятельно, уже здесь, с собой оттуда ничего не дают. Правда, если в прошлых жизнях мы все же наработали какую-то положительную карму, то в этой нам будут созданы условия для развития и шанс для духовного роста. Но мы сейчас говорим не об этом.

М: А если душа рождается в локе богов, перейти на более высокий уровень возможности нет.

А: Говорят, что теоретически есть, но совершенствоваться в атмосфере всеобщего блаженства и наслаждения очень трудно…

Д: Врата широки – протиснуться некуда. Мне тоже кажется, что «узкий путь» – это о скрутке, пройдя через которую мы потом рождаемся в совсем другую жизнь. Многие обходят это узкое место, не решаются пройти через него, потому что это больно. А «широки врата» – это когда усилий никаких не требуется.

М: Если бы для человечества создали наилучшие условия, без катаклизмов, оно бы вымерло.

А: Первая ваша ошибка заключается в том, что вы начали свое рассуждение с «тесных врат». Вспомните: мы всегда выходим на понимание смысла, идя от противного. Для чего нужны «широкие врата»?

М: Чтобы без труда пройти.

Д: Чтобы прошло много народу.

А: Да. Чтобы прошла толпа. А что такое – толпа?

Д: Олицетворение инстинктивного начала в человеке – животного, стадного.

А: Это – ценности коллективного бессознательного, когда все идут по одному проторенному пути. Сейчас нам это трудно даже представить, потому что мы живем в других условиях: не приходится идти против течения. А когда-то люди жили гораздо более сплоченными группами, и внутри этих групп – поселений, деревень – атмосфера была значительно более душная. (Чем хорош современный мегаполис? Он позволяет жить в полном одиночестве). Такая социальная духота – это требование социума к нам разделить его ценности. Тоталитарные режимы прошлого века (сталинский, гитлеровский) можно во многом воспринимать) как торжество бессознательных ценностей – настойчивое требование толпы вобрать все индивидуальности обратно в бессознательность и растворить их в себе. Если ты чуть выделился, на тебя стучат. Если ты немного не такой, то тебя сажают. «Широки врата и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими» – это путь толпы, это путь, на котором мы не можем проявить себя как индивидуальности, на котором мы – как все. И в нас очень велико это желание быть «как все». В романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» есть эпизод, где Панург поссорился с купцом и решил ему отомстить. Для этого он купил у купца барана – вожака всего стада, принадлежавшего купцу, заплатив за него огромную цену. Затем он взял этого барана и бросил его за борт. И вслед за вожаком за борт бросилось не только все стадо, но и пастухи, и сам купец, стараясь удержать хоть одного барана. Да и сам Панург едва не полетел за борт. Такова сила стадного инстинкта.

В: Он же сознательно воспользовался этим инстинктом, выкупив барана.

Д: Одно дело – воспользоваться им, другое дело – ему противостоять.

А: Как быть со стадным инстинктом внутри себя самого?

В: Инстинкт – это нечто бессознательное. А если мы его видим…

Д: На его месте должно появиться что-то другое, а если этого нет…

А: Мы его видим? Ну и что? Мы увидели противника – мы стали сильнее. Но то, что мы его увидели, еще не означает, что он побежден.

М: Вот что странно: почему у нас этот инстинкт срабатывает только в одну сторону? А вот если кто-нибудь попадает в монастырь, где надо молиться с утра до вечера, то стадный инстинкт молчит…

Д: Потому что там нет стадного инстинкта. Там это не работает.

М: Там нет коллективного бессознательного?

А: Там движение энергии направляют в другую сторону. Развивать личность в стаде невозможно. Ее можно развить только отдельно, индивидуально. «Тот, кто идет по Пути, всегда одинок и в опасности».

В качестве иллюстрации того, как работает коллективное бессознательное, приведу вам следующий пример. Был проведен эксперимент, в котором участвовали десять человек. Каждый из них подходил и отпивал из своего стакана, вслух сообщая, что в стакане вино. Из этих десяти человек девятеро были специально проинструктированными участниками. И только десятый не знал, что происходит. В его стакане была вода. Но все утверждали, что в стаканах вино. И он, отпив из своего стакана, сказал: да, белое сухое. Вот она, работа коллективного бессознательного. Это то, что успевает срабатывать в нас быстрее всякого сознательного фильтра.

А «тесные врата» – это усилия. Они тесные не потому что они на одного рассчитаны, или вернее, не только потому. Они тесны еще и из-за того, что в них надо протискиваться – требуется усилие, чтобы в этот узкий путь войти. Кельтская легенда гласит, что есть три пути: один ведет в ад, и он очень широкий, мощенный прекрасной плиткой, удобный. Второй путь – узкая, еле заметная тропка, идущая через густые заросли с колючками. Это путь святых. Есть еще третий путь – среди зеленых деревьев и трав в Эльфландию – страну эльфов. Но у Христа третьего пути нет. «Широкие врата» – это жизнь без усилия, в потоке коллективного бессознательного, с ощущением того, что мы такие же, как все. Любопытна твоя ассоциация со сперматозоидом, Рита, – прежде всего потому, что невоплощенных душ гораздо больше, чем воплощенных. Чтобы воплотиться в сансаре, тоже требуются определенные усилия. Но все же я думаю, что Христос имел в виду не это. Здесь образным языком говорится о проблеме противостояния индивидуальности и толпы. Мы сейчас намного меньше и не так болезненно сталкиваемся с этой проблемой. Главное столкновение с ней происходит в школе.

Я как-то прочитал в газете о результатах социологического опроса, которые меня поразили: оказывается, что высокий процент людей ненавидят олигархов лютой ненавистью, всячески желая им зла, но ровно такой же процент – 80 или 90 – очень хотели бы оказаться на их месте. Это противоречие точнее всего описывает широту врат, ведущих «в погибель», и представляется мне наиболее ярким и убедительным. Этот мир так устроен, что его ценностей на всех не хватает, и за ними идет охота, погоня – хочется поучаствовать во вкушении этих ценностей. И именно оттого, что немногие могут ими владеть, они представляются наиболее желанными.

Быть, как все или не быть, как все. Дилемма, для «широких врат» и «пространного пути» куда как более актуальная, чем для «врат тесных». В самом деле, ведь воздействие толпы амбивалентно на каждого ее отдельного участника. С одной стороны, она обезличивает его, предлагая взамен разнообразные соблазны, – от наслаждения пароксизмом экстаза футбольных фанатов до самоидентификации себя с «новой исторической общностью», – те, кто постарше, возможно, помнят еще, о чем я говорю. С другой стороны, те, кто разделяет ценности толпы, – материальные, в первую очередь, – очень не хотят быть похожими на всех остальных.

А что такое «все остальные»? Это те, кто не хотят «быть, как все». Но именно тем, что они не хотят быть, как все, они и становятся «как все». В чем причина такого парадокса? Если вдуматься, то никакого парадокса нет. Ведь гордыня и самомнение, как всем известно, возглавляют список ценностей, предлагаемых нам коллективным бессознательным посредством эго. А гордыня и самомнение – это и есть те рычаги, которые заставляют нас выделяться и отличаться от других.

Хитрость в том, что это «отличие» как раз и устанавливается по параметру тех ценностей, которые превозносятся и разделяются толпой, то есть коллективным бессознательным. Именно поэтому у тех, кто «урвал» и «преуспел» (неважно, кстати, каким образом), такие надменные и самодовольные лица. Искренне считая себя «элитой» (недаром сейчас это слово так востребовано, особенно в рекламе дорогих и недоступных «обычному» человеку «игрушек»), такие люди, как правило, не хотят замечать, что как личности они не вызывают интереса, и все, что отличает их от тех, кого они зачастую глубоко и искренне презирают, – это лишь социальные возможности, вырванные ими у общества, – финансовые, материальные, властные ресурсы и так далее.

Все это приводит к столь отдаленным и печальным последствиям, что у нас просто нет возможности перечислить и описать здесь их все. Яснее всего об этом сказано, опять же, в Евангелии: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф 19.24). Поэтому главный секрет и суть так называемого «парадокса», упомянутого нами, состоит в том, что выделиться из толпы по-настоящему человек может только тогда, когда признает отсутствие своей уникальности. Что это значит? Все очень просто: отказаться от своей уникальности – значит, отказаться от надменности и гордыни эго, инспирируемых в нас «широкими вратами» и «пространным путем» коллективного бессознательного. Посмотреть правде в глаза, признать себя таким же, как все, – то есть, слабым, зависимым, самодовольным, нечестным с собой и с другими, манипулируемым как собственным бессознательным, так и другими людьми. И все эти весьма неприятные процедуры предстоит сделать, только чтобы приблизиться к «тесным вратам». Поэтому нет ничего удивительного в том, что немногие находят их.

Теперь собственно о «тесноте врат». Прежде всего, это – некое внутреннее усилие, которого человек так не любит делать. Далее – это, конечно, постоянный процесс покаяния, если выражаться православной терминологией. Другими словами – постоянный процесс отслеживания, рефлексии и окорачивания своего эго. Третий аспект – это готовность всегда отказаться от плодов «широких врат» – то, чего нам очень часто не хватает, особенно если эти плоды у нас есть, или есть возможность их получить. Вот три основных составляющих узкого пути. Они очень тесно связаны между собой.

С 15-го стиха начинается один цельный кусок, который заканчивается 23-м стихом. Разобьем его на две части:

15 Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные.

16 По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы?

17 Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые.

18 Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые.

19 Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь.

20 Итак по плодам их узнаете их.

А: Первое, на что надо обратить внимание: как же все-таки распознавать лжепророков, Иисус не говорит. «Узнать по плодам» входит в общую концепцию зла, имеющуюся в христианстве. Концепция эта гласит: зло не имеет своей собственной самостоятельной сущности. Зло бессущностно. Это только некоторая имитация, иллюзия. В этом – еще одна удивительная точка соприкосновения с буддийской теорией сансары. А дальше христианская теория зла утверждает: и поскольку зло бессущностно, то оно нигде и никогда не имеет возможности выступать в качестве самого себя. Зло никогда не проявляется как чистое зло, даже в стопроцентном сатанизме, поэтому зло всегда рядится в одежды добра. Так как же можно узнать: зло перед нами или добро? Это можно узнать по тем средствам, с помощью которых достигаются те или иные благие или якобы благие цели. За примером далеко ходить не нужно. Слова «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь» были подняты на щит инквизиторами. И вот, пожалуйста: Христос якобы напрямую благословил сжигание еретиков. Ради всеобщего блага и добра, разумеется. И таким образом ведет себя любое зло – оно проникает в нас через извращение, искажение, прямой обман или подлог.

М: Сначала они должны взять на себя ответственность в определении того, является ли это «дерево» плохим или хорошим. И они берут ее, возомнив себя Богом.

А: У них все хитро было устроено. Когда суд заканчивался, они не выносили никакого приговора, а передавали «еретика» властям с просьбой позаботиться о «заблудшей душе». Но горе было тем властям, которые принимали эти слова за чистую монету.

Кто такие «волки хищные»?

Д: Лжепророк не просто так пророчит, он преследует свои цели, он чего-то хочет.

М: Мы же слово «эго» наполняем конкретным содержанием: слава, власть, деньги.

Д: Получается, что он обирает людей. Вот этим он и «волк хищный».

А: Да. Но на самом деле Он говорит здесь об опасностях «узкого пути», о необходимости постоянного духовного трезвения тех, кто по нему идет, о том, что они не просто одиноки, а всегда в опасности, ибо могут попасть в объятия «волка хищного». Сатана бродит среди людей «аки лев рыкающий», жаждущий найти себе среди них добычу и сожрать. В чем, кроме прочего, заключается «теснота врат»? В том, что лукавый постоянно стремится создать в нас иллюзию того, что мы идем этим «узким путем», а повести нас – своим, широким.

Стихи 16–18 говорят как раз о соотношении цели и средств: благая цель худыми средствами достигнута быть не может.

«Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». Так была брошена в огонь оказавшаяся ложной идея коммунизма. На самом деле, несмотря на обилие и разнообразие дьявольских ловушек, разобраться в них не так уж сложно. Если плодом является расширение сознания, то это доброе дерево. Если присутствует насилие, если у людей сужается сознание, если используются неблаговидные средства, то это дерево худое. Поэтому если пророки призывают нас искоренять кого бы то ни было, особенно таких же двуногих, как мы сами, то это – лжепророки. Те же, кто не хочет думать, но при этом хочет куда-то идти, получают возможность обманываться иллюзией того, что они куда-то идут.

«Итак по плодам их узнаете их». Посмотрите: в 16-ом стихе Он произносит эту фразу и в 20-м ее повторяет, словом «итак» как бы подводя черту под этим отрывком, следовательно, эта мысль – «по плодам их узнаете их» – в этом отрывке является наиболее важной. Эти «плоды» – это не просто плоды их деятельности, а это, как ни странно, и средства их деятельности, называемые Иисусом плодами. Задумаемся над этим. В этом есть очень глубокая мудрость – почему средства названы «плодами»?

Д: Я подумала, что лжепророки – это не просто те, кто хочет зло обмануть или нажиться. Иногда это могут быть люди, которые хотят славы и признания, и которые думают, что они обладают истиной. Но на самом деле они ею не обладают: они, вдохновившись красивой идеей и почувствовав себя наполненными ею, решают нести ее дальше, начинают ощущать себя ее «хозяевами», не получив при этом глубокого внутреннего опыта, который эту идею интегрировал бы внутри их существа. То есть они, не пройдя духовного пути, на самом деле, «плодов» не получили. А других пытаются учить. И их видно, потому что «плодов» – то нет.

А: Ты немного перескочила вперед, Даша.

21 Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного.

22 Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?

Д: Мне кажется, эти строки объясняют предыдущие.

А: Нет, это немного о другом, хотя об очень близком. В 21-м стихе «исполняющий волю» – это главное.

Д: Когда человек Божью волю ставит превыше своего желания?

А: Когда он ставит ее превыше своей воли. В этом случае эго окорачивается, ибо те, которые «пророчествовали», «изгоняли», «чудеса творили» – все эти люди не будут признаны в качестве кандидатов, достойных вхождения в Царствие Небесное, только по одному параметру…

Д: Потому что они все это приписывали себе.

А: Они все это делали во имя своей исключительности, ради своего эго. А вот «по плодам их узнаете их» означает то, что заявленное ими как средство для достижения их цели на самом-то деле и есть их плоды.

Д: Плоды бездуховности?

А: Плоды того, что они творят. Плоды их деяний. Плоды проясняют, что вдохновило их на самом деле. Как зона в фильме «Сталкер». Коммунисты тоже были и альтруистами, и самоотверженными аскетами, думали, что их вдохновляет высокая и светлая идея. Заявленная цель, высказываемая злыми силами, этими «волками хищными» – это отвлекающий маневр. Вот что хотел сказать Иисус словами: «по плодам их узнаете их». Обратите внимание: когда цель заявляется высокая, вроде «всемирного братства» или «космического торжества добра», а средства, которыми ее достигают, используются самые низкие, грязные и кровавые, то достигнутые плоды – то есть, последствия – никогда не соответствуют заявленным целям, но всегда соответствуют (и будут соответствовать!) нравственному качеству избранных для достижения этих целей средств, но никак не иначе, что бы там ни думали сторонники лозунга «цель оправдывает средства». Этот лозунг – самая отъявленная, грязная и сатанинская ложь! Цель не только не оправдывает средств – никогда! – но и более того – сама окажется искажена, осквернена и поругана этими средствами, и на ее месте возникнет мрачное исчадие, хоть и не имеющее ничего общего с заявленной целью, зато полностью соответствующее создавшим его средствам. Таков закон кармы. Таково правило распознавания лжепророков и «волков в овечьей шкуре». Таков смысл данных слов Иисуса.

23 И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие.

А: Беззаконие – это приписывание всего своему эго, сознательно или нет – не имеет значения, все равно лукаво. Так что, «узки врата и тесен путь».

Остальные стихи седьмой главы – это как раз тот случай, когда самоочевидность вовсе не отрицает глубины, и наоборот.

24 Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне;

25 и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне.

26 А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке;

27 и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.

28 И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его,

29 ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи.

Часть II

Введение

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, но вместе им не сойтись», – сказал когда-то Редъярд Киплиг, и был абсолютно прав. С маленькой оговоркой – для своего времени. Все течет, все меняется – тезис, на котором сошлись бы и Гераклит Эфесский и Лао-цзы. Истины, когда-то казавшиеся неоспоримыми, начинают потихоньку обнаруживать свою относительность.

И если нынешнее время хоть чем-то отличается от прежних времен, то, в первую очередь, тем, что Запад перестает быть только Западом, а Восток – только Востоком. И хотя процесс их схождения на тектоническом уровне, по большому счету, только-только начался, грядущие его перспективы настолько завораживают и захватывают, что возможность поучаствовать во всем этом никого не может оставить равнодушным.

Объясняется наметившееся сближение, на мой взгляд, прежде всего тем, что Восток и Запад наконец-то дошли в своих взаимоотношениях до той точки, когда они стали интересны друг другу своими глубинами, а не поверхностными артефактами. Подобно двум зеркалам, поставленным друг против друга и создающим бесконечную перспективу, культуры Востока и Запада при соприкосновении со своей культурологической противоположностью узнают о себе настолько больше, что в дальнейшем уже не могут не испытывать друг к другу самого неподдельного интереса.

Но это – только прелюдия, пусть даже и потрясающая воображение. Следующий шаг – неизбежный синтез, слияние, «схождение» этих когда-то таких несовместимых, и, казалось, не способных по-настоящему сойтись миропорядков. Что появится в результате – сейчас сказать очень трудно, так как мы присутствуем только в самом начале этого захватывающего дух Пути. Одно можно сказать с уверенностью – пожалуй, это будет самая грандиозная Алхимия, самое Великое из Великих Деланий, когда-либо совершавшихся в истории нашей ноосферы.

Глава I. Притча об Асанге

Узнал Асанга, что для того, чтобы добиться явления Майтрейи, необходимо созерцать его тантрическим способом. Найдя себе соответствующего учителя и получив от него посвящение, Асанга ушел в пещеру для практики. Первые три года он строго придерживался тантристской методики и сочетал непрерывное созерцание с чтением мантр. Но никакого успеха так и не добился, ему не удалось увидеть Майтрейю даже во сне. Пав духом, Асанга бросил свое затворничество, и пошел скитаться по миру.

И вот однажды ему встретился старик, старательно вяжущий рыбацкую сеть на берегу давно высохшей реки.

– Чем это вы занимаетесь? – спросил Асанга с удивлением.

– Вяжу сеть для ловли рыбы, – ответил старик.

– Но где же здесь вода, в которой водилась бы рыба?

Указав на высохшую реку, старик сказал:

– В будущем по этому руслу потечет вода, и в ней заведется рыба.

Асанга задумался, и пришел к выводу, что, если даже простой смертный, надеясь на почти несбыточное, упорно продолжает свое дело, то нехорошо ему, возжелавшему узреть Майтрейю, так легко отступать от своей цели. С такими мыслями Асанга вновь вернулся в свою пещеру.

Но прошло еще три года, а Майтрейя по-прежнему не являлся Асанге даже во сне. Вновь он отчаялся и покинул пещеру. На этот раз дорога привела его к заброшенной каменоломне, где сидел какой-то человек и упорно тер один большой кусок камня о другой.

– Что вы делаете? – спросил Асанга.

– Я хороший знаток драгоценных камней, особенно алмазов, – объяснил человек. – У этой глыбы, что я держу в руках, есть тонкие белые жилки, которые, как лучи, сходятся в центре. Это верный признак того, что внутри этой глыбы есть прекрасный алмаз. Но если я попытаюсь разбить глыбу, то рискую разбить вместе с ней и алмаз, поэтому путем трения моей глыбы о другой камень, я хочу добраться до алмаза, ничем не повредив ему. Когда я закончу свою работу, то стану весьма богатым человеком, но всякое богатство дается тяжелым трудом.

Асанга призадумался: «Этот человек не жалеет сил и времени ради собственного обогащения, а я так слаб в своих поисках руководства по всем путям, ведущим к нирване. Нет, нужно продолжать свою практику!» И он вновь вернулся в пещеру.

Прошло еще три года, но, как и прежде, Асанге не удавалось узреть Майтрейю даже во сне. «С целью лицезреть Майтрейю я практиковался должным образом целых девять лет, но ничего не добился. Верно, мне кармически не суждено, совершать в этой жизни задуманное», – решив так, Асанга вновь оставил свою пещеру, и отправился скитаться.

На этот раз дорогу ему преградила каменная терраса. Обратив внимание на капли воды, постоянно, с определенным интервалом капающие сверху в одно и то же место, отчего в камне образовалась ямка, Асанга воскликнул: «Сколько же времени и сколько капель понадобилось, чтоб появилось такое углубление! А я, желая лицезреть Будду Майтрейю, чтоб получить от него Учение, никак не достигаю желаемого исключительно из-за лени и недостатка упорства. Нет, я вернусь в пещеру и не прекращу практику созерцания, пока не увижу Майтрейю». Сказано – сделано. Асанга вновь вернулся к своей практике.

Прошло следующих три года, и вновь Асанга не чувствовал никакого результата. Вновь покинув пещеру, он пошел куда ноги понесли.

Теперь уже ничего не волновало Асангу. Ни о чем он не думал и ничего не желал, он не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны; ничто не трогало его. Пустота была в нем, и вокруг тоже была пустота.

Но тут внезапно Асанга наткнулся на лежащую у дороги больную собаку. Услышав, как жалобно та скулит, Асанга подошел поближе и увидел, что у собаки ранена задняя нога и в этой ране полно кишащих червей. Бедная собака беспомощно лизала рану и жалостно смотрела гнойными, слезящимися глазами. Асанга принялся разглядывать несчастное животное, размышляя, какую же помощь он может оказать ему. Но вдруг внутри него все будто бы перевернулось, и спокойные, рассудочные мысли, о том, как помочь собаке, сменились страстным стремлением спасти ее во что бы то ни стало. Нагнувшись, он тронул рану и тут же с той же безумной силой, что и собаку, пожалел червей. С каждым мгновением чувство сострадания охватывало Асангу все сильнее, до тех пор, пока оно не овладело всем его существом – от кончиков волос до кончиков пальцев. В нем уже не существовало ничего, кроме желания спасти и собаку, и червей. Бессознательно выхватив нож, Асанга раскроил себе ногу и бережно принялся вытаскивать червей из собачьей раны, осторожно перенося их на свою окровавленную ногу. Как только последний червь присосался к его ране, собака, вспыхнув радугой, преобразилась в Майтрейю, именно в том его виде, какой представлял себе Асанга все эти двенадцать лет медитации.

В изумлении пав на колени, Асанга воскликнул:

– Для того ли я созерцал двенадцать мучительных лет, чтобы увидеть тебя в облике раненой собаки?!!

– Все материальные идеи первоначально возникают из пустоты и лишь благодаря созидательной силе земли и воды объединяются между собой и становятся материальными объектами, – ответил Майтрейя. – Материальные объекты с их различными качествами: красотой или безобразием, полезностью или бесполезностью являются иллюзиями чувств. Эти иллюзии-чувства остаются с человеком до тех пор, пока он не достигнет просветления. С просветлением спадает завеса иллюзий, и человек становится способен познать подлинную природу вещей. Лишь тогда он способен лицезреть Будду. Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисаттвы. И лишь теперь ты смог увидеть меня. А ведь я находился рядом с тобой с самого начала, как только ты сел лицезреть меня. И старик, вяжущий сеть, – это был я, и человек в каменоломне, и капли воды, долбящие камень. Все это был я. Но что делать? Грешные люди верят в иллюзию, как в истину, и не верят словам Будды49.

А: Эту притчу можно использовать как ключ к пониманию христианства и мистерии, описанной в Евангелии, как код, с помощью которого эта мистерия может быть раскрыта во всей ее мистической глубине. Здесь нет рассудочной кальки. Эти тексты имеют общую глубинную реальность, и соответственно, символическую наполненность, но не имеют пошаговой рассудочной соотнесенности каждого элемента одной истории с каждым элементом другой.

Начнем с того, что эта притча напрямую раскрывает то, о чем умалчивается в христианстве. Я имею в виду туманные намеки на высшую реальность, выражаемые хорошо нам известными словами «Господь попустил», или, допустим, «Господь судил тому, чтобы так случилось», и тому подобными выражениями. «Попущение». Что скрыто за этим словом? Что под ним подразумевается такого, чего само христианство не видит и не хочет принимать? В притче об Асанге собака преобразилась, засияла радугой и превратилась в Будду Майтрейю. Зададимся вопросом: а возможно ли преображение беса, соблазняющего бедного христианина? Может ли он, бес, засиять всеми цветами и превратиться в ангела небесного? Не притвориться, а именно пре-твориться – преобразиться по-настоящему?

Создается впечатление, что христианство само не хочет себя понимать, не хочет (или не может) идти до конца в преодолении дуальности в себе самом, прикровенно, не явно, но постоянно за нее цепляясь.

М: Преображение в ангела в христианстве вообще невозможно.

А: Преображение беса – да. Именно поэтому дуальность до конца так и не преодолевается – никогда. Частично она как бы преодолевается, потому что сделать бесов совсем неподконтрольными – это поставить под вопрос всемогущество Господа. Если же полностью подчинить их Божьей воле, то тогда встанет вопрос о добре и зле – и его надо как-то решать: откуда берется зло, если все в воле Божьей?

В: Получается Божья воля, которая «допускает».

А: На вопрос, почему Бог «допускает» искушения, христианство еще может ответить: чтобы испытать, закалить, очистить душу, чтобы пропустить ее через горнило страстей, страданий и попущений и таким образом подготовить ее к восприятию более возвышенному, то есть увеличить количество добра в конечном счете. Как говорит Гете устами Мефистофеля: «Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно вынуждена творить добро». Чего православие таким образом себя лишает и зачем ему это надо? Понять это наилучшим образом нам как раз и поможет притча об Асанге.

Итак, Асанга удалился в пещеру, медитировал четыре раза по три года для того, чтобы увидеть Майтрейю.

М: Что собой представляет желание увидеть Майтрейю?

А: Майтрейя – это Будда грядущего. Увидеть Майтрейю – значит просветлиться, встретиться с Истиной, с абсолютной реальностью, символом которой является Майтрейя. В этой притче нет ни одного лишнего элемента, и все стоит на своих местах, начиная от Асанги и заканчивая червями. Нам нужно понять, каким образом, высшая реальность в лице Майтрейи взаимодействует с Асангой. Асанга пытался установить с ним контакт, но у него это долго не получалось, Майтрейя же взаимодействовал с Асангой все время и пробивался к нему сквозь пелену его невежества и иллюзий.

Обратите внимание на то, как Майтрейя постоянно понемногу поправлял вектор устремлений Асанги через характерные черты тех явлений, в образах которых он представал перед ним. Каждый раз это было не просто указание: возвращайся в свою пещеру и делай то же, что делал прежде, – одновременно ему передавалось понимание того, что нужно изменить внутри самого себя, чтобы продвинуться в практике.

В: Через что Майтрейя к нему пробивался? Через двойственность?

А: Да, через двойственность. Но важно раскрыть это так, чтобы слова наполнились пониманием. Мы же все пробиваемся через двойственность.

В: Майтрейя являлся ему во всем. Асанга просто не мог его увидеть.

А: Но, тем не менее, его уроки он воспринимал. Через что Майтрейя к нему пробивался? Через что пробился? Через что не мог пробиться? Видите, сразу три вопроса. Можно сказать, что ответы на них похожие, но не одинаковые. Ведь не являлся Майтрейя вначале, ведь сидел Асанга три года, медитировал – но ничего не происходило. Он отчаялся. И пошел бродить по миру.

М: Расскажи, пожалуйста, о тантрической медитации. Я ничего о ней не знаю.

А: Данная медитация не имеет отношения к индийской Тантре. Для понимания сути притчи нам будет достаточно знать, что здесь тантрической медитацией называется работа по визуализациии образа какого-либо существа. Это преодоление ментального шума через визуализацию. О такого рода тантрической медитации больше всего написано у Дэви Неел в книге «Посвящения и посвященные в Тибете». Считается, что наставления по тантрической медитации должны передаваться устно от учителя ученику для того, чтобы избежать ошибок во время практики. Учитель взаимодействует с сознанием конкретного ученика, и, через интонации, подбор фраз, слов, и, самое главное, обратную связь, воздействует на сознание ученика именно таким образом, который необходим данному конкретному сознанию. Это индивидуальная работа, в ходе которой учитель контролирует все происходящие процессы и убеждается в том, что практика проходит правильно, без ошибок.

У Деви Неел есть описание такой работы. Некоторое количество учеников под руководством своего учителя визуализируют Йидама (божество). Часть из них – те, у кого визуализация не поучается – отсеиваются на первой стадии, остаются те, кому визуализация удалась. Они сидят в полной темноте, в их пещеры не должно проникать ни одного лучика света. Еду им подают через крохотные отверстия. В ходе практики Йидам должен начать двигаться, разговаривать с адептом. Те, у кого он остается неподвижным, тоже отсеиваются. Потом нужно выйти из пещеры так, чтобы этот Йидам под лучами света не растаял. У кого-то получается, у кого-то – нет; еще один отсев. Затем Йидам должен стать постоянным спутником и другом ученика и везде его сопровождать. Ученик должен его все время видеть, как реальную вещь. В конце концов, остается горстка наиболее продвинутых и способных учеников, которым удается и это. И учитель им говорит: «Я вас поздравляю, вы закончили свое обучение» – и отсылает их. И вот среди них всех – очень редко, но все-таки иногда – находится один, который приходит к учителю и решается высказать ему страшную догадку: «Учитель, я боюсь ошибиться и боюсь вашего гнева, но мне нужно выговориться. А вдруг этот Йидам на самом деле иллюзорен? Вдруг это всего лишь иллюзия моего воображения?» И учитель говорит ему: «Вот, наконец, я могу тебя поздравить: ты – единственный из всех соучеников, кто добрался до окончательной истины». А всем остальным о ней никто даже не думает сообщать – идите, живите себе со своим Йидамом до конца дней своих. Это Восток, у них впереди – вечность, позади – вечность, и им дела нет до того, что с человеком происходит где-то посередине. «Да, – говорит учитель, – твой Йидам – это всего лишь иллюзия, как, впрочем, и весь окружающий тебя мир. И ты, наконец, понял эту истину». И его Йидам растворяется в сиянии вместе со всем окружающим миром, и он снова видит все то же самое, но уже совершенно иначе, чем в начале своего обучения.

У Асанги история несколько иная. Ему в действительности явился сам Майтрейя. Но, тем не менее, первые три года ничего не получалось. Асанга оставил свои попытки и пошел странствовать по миру.

У: Мне кажется, что первое явление связано с указанием на недостаточность веры. Меня поразила уверенность этого старика. Асанга, увидев его, понимает, что это то, чего ему не хватало.

А: Да, старик вяжет сеть, глядя на высохшее русло реки. Попробуйте воспринять всю парадоксальную глубину этого образа. Здесь нет ни одного лишнего слова. Включая и то, что именно старик плетет сеть. Старик – человек, умудренный опытом. Ты правильно увидела этот образ, Уля. Это, действительно, именно момент веры. А рыба – символ веры, но уже в христианстве. Каким образом здесь рассматривается вера? Вспомним слова из «Символа веры»: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Вот очень интересное слово «чаю». Здесь нет слова «надеюсь».

М: А «отчаяние» – отсюда же? Чаю, чаяние – это отсюда.

А: Да. Это, видимо, значит отвержение «чаяния». Чем отличается слово «чаю» от слова «верую»? «Чаю» – это «верую», но не просто так, а – с радостью и надеждой. Здесь вера сочетается с особым отношением.

В: Любая вера сочетается с каким-то отношением.

А: Да, но эти отношения могут быть самыми разными вплоть до полярно противоположных. Как говорят батюшки, бесы тоже веруют. Веруют и трепещут. Кому, как не бесам знать, что Бог есть. Нам они могут внушать всякие мысли на этот счет, но сами-то они точно знают. Вот что поразительно.

М: Так они не веруют, они знают.

А: И веруют тоже, но не так, как надо. Кроме того, есть вещи, в которые они, действительно, не веруют. Например – в возможность собственного раскаяния и прощения их Господом. Вот в это они не веруют. И отсутствие этой веры есть обратная сторона гордыни – именно демонической, именно бесовской. Гордыня и отчаяние в этом смысле и психологически, и метафизически идут рука об руку.

Почему в Бога Отца Вседержителя «верую», а здесь – «чаю»? Эта разница на метафизическом уровне имеет принципиальное значение. Единый Бог Отец Вседержитель был, есть и будет. А вот «воскресение из мертвых и жизнь будущего века» – это то, чего мы только «чаем», что только еще будет, но чего пока еще нет.

У: Получается, ожидание того, чего еще нет.

А: Вера в Отца – это вера в то, что уже есть, хотя мы не можем это потрогать или понюхать. Но мы веруем в Него, в то, что Он есть, и что Он превыше всего остального, что можно потрогать и понюхать. Почувствуйте разницу между «верой» и «чаянием». В чаянии тоже есть вера. А есть ли в вере чаяние? Думаю, что есть.

В.: Чаяние чего? Встречи с Господом?

А: Да. Вернемся к старику. Для чего нам понимание разницы между «верой» и «чаянием»? Это момент отношения к тому, чем мы занимаемся. Три года – это много или мало? Асанга решил, что много. А на самом деле – все зависит от отношения. Два волоса – это много или мало? На голове – мало, а в супе – много. Все очень относительно. Каким образом старик помог Асанге?

М: Показал ему, как он относится к своей тантрической медитации.

А: И помог ему это отношение изменить. Сначала – увидеть, а затем – изменить. Очень интересно: Майтрейя три раза помогает Асанге изменить отношение, так сказать, к срокам. А если говорить по сути, то – работает с его, по-православному выражаясь, маловерием. Первый раз появление Майтрейи в образе старика работает с установками Асанги именно на обретаемый плод, то есть на его чаяние.

Каким образом старик поменял отношение Асанги к тому, что он делал, чем он занимался? Если смотреть внимательно и углубляться в смысл символа, символ сам будет раскрываться вам навстречу. Старик вяжет сеть, которая пригодится только в будущем. Следовательно, эта сеть не связана с непосредственным результатом, непосредственной реализацией.

М: «…Если даже простой смертный, надеясь на почти несбыточное…» Не понятно, будет ли результат, доживет ли старик, сможет ли он ловить – про будущее ничего нельзя сказать, но он верит в это будущее.

А: Рита, твои слова прекрасно дополняют то, о чем я говорю. Неизвестно также, когда наполнится водой река, если вообще наполнится, это только усиливает символ, увеличивает расстояние между сетью и уловом. Старик делает нечто, не имеющее непосредственного отношения к результату.

М: Да, сам результат под сомнением. Во втором случае, когда он встретил каменщика, результат уже более понятен: для его достижения нужно много времени и усилий, но результат точно будет. А в третьем случае, когда он увидел, как вода выдолбила ямку – результат уже налицо.

А: Замечательно. Ты уловила самую потаенную тенденцию эволюции этих образов. То, что сказала Маргарита, очень глубоко, поверьте.

У: Насчет параллели между чаянием и верой: мне кажется, что у старика как раз вера, а чаяние присуще больше Асанге. Потому что у старика такая незыблемость этой веры чувствуется, а у Асанги – ожидание и надежда. И старик явился Асанге для того, чтобы его чаяние переросло в веру. И восприми Асанга эту веру в полной мере в тот момент, остальных лет медитации не потребовалось бы.

В: Все-таки вера – это больше, чем чаяние.

А: Ни вера не больше чаяния, ни чаяние не больше веры. Просто в чаянии акцент ставится на радостное ожидание того, что должно произойти, а в вере – на незыблемое отсутствие сомнений и колебаний. Однако это два взаимопроникающих понятия, и в вере присутствует элемент чаяния грядущей радости, и в чаянии – элемент незыблемости веры. Чем меньше ее зыбкости, тем больше ее сила, про нее так и говорят: сила веры. А сомнения и колебания – это то, что ослабляет как веру, так и чаяние, так же как и отсутствие надежды уничтожает как чаяние, так и веру, без разницы.

Смотрите, что таким образом происходит. Майтрейя дает знаки реализации Асанге, являясь ему каждый раз в разных обликах. В четвертый раз он явился ему не как знак, а как непосредственное испытание, пройдя которое Асанга, наконец, с ним встречается. Действительно, в первый раз Асанга встречается с тем, что весьма проблематично. Во второй раз – с тем, что почти наверняка есть. В третий раз – с тем, что уже реально существует, и, глядя на это, мы понимаем, что нам надо взять на вооружение стратегию падающих капель воды для того, чтобы достичь желаемого. В притче нет ничего случайного, все символы подобраны очень точно. В частности, алмаз, ваджра – символизирует нерушимое состояние просветленного ума. Алмаз – глубоко почитаемый в буддизме камень, являющийся символом сокровенной сути буддистского вероучения, символом несокрушимости. Однако человек в каменоломне, который трет один камень о другой, все-таки боится разрушить алмаз, находящийся в самой сердцевине каменной глыбы. И для того, чтобы извлечь его невредимым, неповрежденным, он являет Асанге поистине несокрушимую, алмазную твердость, и терпение своего духа. Он понимает, что на извлечение алмаза уйдут долгие годы. Здесь показана работа с эмоциями, со страстями, раздирающими нас. Как хочется отшвырнуть все, что не получается, или получается не сразу, все бросить и так далее. В 80-х годах исследователи-зоопсихологи провели эксперимент. Они умудрились донести до сознания обезьян, что за игрушка кубик Рубика, и что нужно с ней делать, чтобы правильно его собрать. Принцип-то обезьяны поняли, а вот на то, чтобы сделать, интеллекта не хватало. И там были такие бури. Они этот кубик и об стенку бросали, и топтали, и истерики закатывали – так им не нравилось, что у них что-то не получается.

У: Как я их понимаю…

А: Да, их понять можно, а человека, который за год, может быть, миллиметр со своей глыбы сточил, понять труднее.

И вот, наконец, переход между вторым и третьим уровнями – он крайне важен для понимания сокровенной сути всех буддистских практик. Вода, которая точит камень – она это делает уже без цели. Ей ничего не нужно: она не одержима не только алчными, а вообще никакими целеполаганиями. Весь процесс совершенно естествен, воду не волнует глубина ямки, она просто капает – и все. Истинная медитация именно такой и должна быть – как этот третий уровень. Истинная медитация – это сознание, уподобленное падающей воде: беспристрастное, безмятежное, не привязанное ни к цели, ни к результату, просто пребывающее в самом себе.

Следующий отрывок из этой же книги дает представление о таком состоянии сознания.

Девять равенств

– Все равно искренне ставшему на Путь – воздерживаться от мирского или нет.

– Все равно осознавшему сущностную природу разума – проводить медитативную практику, или нет.

– Все равно освободившемуся от привязанности к мирским благам – продолжать аскетически строгий образ жизни или нет.

– Все равно познавшему Истину – пребывает он в затворничестве или странствует в миру.

– Все равно овладевшему всецело своей психикой – пользуется он мирскими благами или нет.

– Все равно наполненному неизменным состраданием ко всем чувствующим – практикуется он в уединение или трудится на благо других в миру.

– Все равно обретшему полное, несокрушимое доверие к Учителю – пребывает он рядом с ним или нет.

– Все равно усвоившему полностью полученные учения, что его ждет, – добрая участь или невзгоды.

– Все равно отринувшему мирскую жизнь и углубленному в практическое познание духовных истин – соблюдает он общепринятые нормы поведения или нет.

И вот результат третьей ступени: «Теперь уже ничего не волновало Асангу. Ни о чем он не думал и ничего не желал, он не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны; ничто не трогало его. Пустота была в нем, и вокруг тоже была пустота».

М: А если бы Асанга по прошествии двенадцати лет увидел не собаку, а того старика с сетью, у него была бы такая же реакция?

А: Не явился бы ему Майтрейя в том его состоянии в виде старика с сетью. Твой вопрос допускает мысль о том, что где-то продолжал оставаться этот старик.

М: А-а, в нем уже этого старика не было?

А: Как только Асанга отвернулся от старика, старик тут же дематериализовался, или, если угодно, – перестал быть Майтрейей.

У: Он был символом состояния его сознания?

А: Все 12 лет Майтрейя не просто находился вокруг него, а работал с сознанием Асанги. Майтрейя – если внимательно прочесть последние строки притчи – являлся Асанге в виде своей неявленности, неявляемости. Его неявляемость и была его явлением Асанге именно для того сознания, носителем которого Асанга на тот момент являлся. «А ведь я находился рядом с тобой с самого начала, как только ты сел лицезреть меня». Еще мгновение не прошло с того момента, как Асанга сел в пещере, и уединился на первые долгих три года, а Майтрейя уже был рядом. «И старик, вяжущий сеть… и человек в каменоломне, и капли воды… – все это был я». Но он, Майтрейя, был точно так же и неудачей тантрических упражнений Асанги. Это тоже был Майтрейя.

У: А было ли что-нибудь, кроме Майтрейи?

А: Конечно, ничего не было. Но Асанге хотелось его увидеть. Самое главное, чего Асанга не понимал до конца, – он даже при встрече с собакой этого не понял, даже когда Майтрейя ему явился, он этого так и не понял, и только разъяснения Майтреи открыли ему его ошибку…

У: …что это не есть нечто, отдельное от него.

А: …что работа над созерцанием Майтрейи должна заключаться не во внешнем усилии преодолеть какую-то завесу (чтобы его увидеть), пусть даже внутри себя, а в том изменении себя самого, которое сделает его, изменившегося Асангу, соответствующим, недуально резонирующим явлению Майтрейи непосредственно перед ним. Такова самая глубокая мысль этой притчи. «Узри Господа везде, во всех проявлениях», – говорят христиане. Правильно говорят, конечно. Но здесь эта мысль выражена по-восточному тонко и последовательно.

Все усилия Асанги были неправильными, он шел окольными путями, и для этого ему понадобилось долгих 12 лет. Он никак не желал менять именно себя, свое сознание. Он хотел изменить что-то в своем восприятии, сконцентрироваться, визуализировать, но не изменить свое сердце. В конце пути Майтрейя ему говорит: «Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий, благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисаттвы». Изменилось состояние, возникло сострадание бодхисаттвы – спала завеса иллюзий.

У: Скажи, пожалуйста, сострадание Асанги и сострадание Христа – это одно и то же, то есть тождественны ли они?

А: Не тождественны, разница все-таки есть – архитектоника культур разная, но, тем не менее, обратите внимание на следующее: в этой притче имеются некие тайные наставления, указания. Здесь очень кратко и емко выражены глобальные тайные доктрины буддизма Ваджраяны. Например, Асанга, после созерцания воды, падающей в ямку и последующей трехлетней медитации был уже практически просветленный, по мнению многих людей. поверхностно знакомых с буддизмом (хотя они и считают, что знают его глубоко). Там была и пустота, и невовлеченность, и отсутствие привязанностей. Однако для достижения просветления чего-то все-таки не хватало. Оказывается – не хватало страсти. Кто бы мог подумать! Ай, да буддизм, который якобы призывает к бесстрастию, и всему такому прочему – если верить тому же Шопенгауэру, видевшему в буддизме лишь стремление к угасанию, квиетизму и полному равнодушию. И православные до сих пор критикуют буддизм именно за равнодушное, наплевательское отношение ко всему и ко всем.

В: Антоний Сурожский очень критиковал за это буддизм.

А: Да, такая критика тем более удивительна, что мысли Сурожского о собственно православии поражают своей глубиной и сердечной утонченностью. Однобокость суждений, особенно в сфере религиозной мысли, не может не вызывать искренних сожалений, тем более, что, как правило, оказывается чревата последствиями, ведущими к разобщению людей и культур. Православную критику буддизма лучше не читать – чтобы не испытывать разочарования.

Итак, оказывается, Асанге не хватало страсти. Но какой? Обновленной, очищенной, возрожденной – страсти сострадания бодхисаттвы. В том космическом, запредельном образе – капель воды, падающих в лунку, в котором Майтрейя явился Асанге в третий раз, действительно, уже не было ничего человеческого. Но для того, чтобы добиться окончательного просветления Асанги, ему пришлось явиться в облике, гораздо более приземленном, чем даже старик, вяжущий сеть. И именно этим явлением, он вызвал столь нужное чувство. Что за этим стоит? Какой колоссальный и скрытый смысл? Например – ответ на столь часто задаваемый русской интеллигенцией вопрос: «Для чего нужны все страдания этого мира и нескончаемые детские слезы?» Страдания мира не отделимы от нашей бесчувственности. Ибо как только на месте нашей бесчувственности возникает сострадание (которое тоже имеет несколько этапов), страдание исчезает из этого мира. Этапов сострадания несколько: сначала жалко собаку, следующий этап, более высокий, жалко червей, затем – деятельное участие: спасение и собаки, и червей, а значит – принесение себя в жертву. И когда сострадание прорывается с такой силой – страдание исчезает: собака сияет пятью цветами радуги, превращаясь в Майтрейю. Что с червями, правда, не говорится.

Итак, сначала мы освобождаем свое психическое пространство от нагромождений тех психических шлаков, которые мы искренне считаем самими собой и своей сокровенной сущностью. Остается пустота, пустое пространство. И только после того, как создается эта пустота, ее может заполнить сострадание как нечто наивысшее. Почему такая последовательность?

М: Чтобы помнить, что через призму нашего «я» все неизбежно искажается и деформируется.

А: Браво. На самом деле так и есть. Сострадание, в том случае, если оно эманируется существом неочищенным, обязательно становится жертвой эговых наслоений. И мы начинаем творить добро в рамках того, как мы это понимаем. И попутно стараемся получить эговые дивиденды с этого добра, любуясь своим великолепием. Такое сострадание не создает нам благой кармы.

У: Когда мать Тереза была в Индии, она оказалась там, где лечили таких же гнойных, больных, как эта собака, людей. Привезли человека, на которого взглянуть было страшно, и она вместе с сестрами обмывала его, просто, чтобы он мог спокойно уйти в достойном облике, потому что спасти его уже не было возможности. При этом присутствовал какой-то американец, который, глядя на этого человека, сказал: «Я бы за миллион долларов к нему не прикоснулся». А мать Тереза говорит: «Я тоже за миллион долларов не прикоснулась бы». Это можно сделать только из сострадания.

А: Да, внешне это выглядит как чудо, такое внешнее волшебство. Собака начинает сиять пятью цветами – разве это не чудо? Но на самом деле, эзотерически, сознание собаки, может быть, и осталось сознанием собаки, и собака осталась собакой, но Асанга увидел в ней – как и в червях, как и вообще во всем окружающем мире – Майтрейю. Так же, как мать Тереза, обмывая гнойного человека, на самом деле обмывала бога, явившегося сюда, в этот мир именно для того, чтобы вызвать у людей чувство сострадания. Это очень глубокий, таинственный, мистический момент. Можно задаться и другим вопросом, например: «А каким было бы просветление этого больного? Или просветление этой собаки?» Собака, скорее всего, почувствовала бы облегчение и ответную любовь к тому, кто ее освободил. Это был бы максимум, на который способна собачья душа. А умирающий человек, если бы его сознание было готово к расширению – что бы почувствовал он, кроме благодарности к матери Терезе и ко всем тем, кто милосердно к нему относился?

У: Умиротворение.

А: Да. Это тоже очень неплохой результат. Но наивысший результат для такого человека – почувствовать себя богом, пришедшим в этот мир именно для того, чтобы вызвать сострадание сердец окружавших его людей.

М: Главное, чтобы не замкнулся эговый круг, чтобы не проснулась гордыня.

А: Я думаю, что в таком состоянии это маловероятно. Да, когда человек умирает, эго цепляется за карму: «И за что мне такое наказание?» Но в ситуации, когда сознание человека расширилось до такой степени, возвращение эгового спазма мне кажется невозможным. Если пережит такой опыт величайшего сострадания и любви к этим людям, то эго умирает безвозвратно.

«В изумлении пав на колени, Асанга воскликнул: – Для того ли я созерцал двенадцать мучительных лет, чтоб увидеть тебя в облике раненой собаки?!!»

У: Так он еще и в этот момент не осознал!

А: Да. Самое поразительное, что Асанга не достиг окончательного освобождения, даже несмотря на то, что он пережил импульс страстного сострадания. «С каждым мгновением чувство сострадания охватывало Асангу все сильнее, до тех пор, пока оно не овладело всем его существом – от кончиков волос до кончиков пальцев. В нем уже не существовало ничего, кроме желания спасти и собаку, и червей».

У: Уже даже черви не вызывают такого отвращения.

А: Если они еще и в жизни его не будут вызывать…

У: Да… Когда первый раз читала, меня мутило.

М: У меня был один знакомый, который говорил: я мышей и крыс не убиваю, я отраву положу, а дальше уж они сами…

А: Между прочим, в другом варианте притчи об Асанге сказано, что он, дабы не причинить червям случайно вреда, решил пересадить их к себе на ногу губами. Он закрыл глаза и потянулся губами к ране, в которой кишели черви, но наткнулся на пустоту.

В самом конце притчи дано небольшое философское эссе. «Все материальные идеи первоначально возникают из пустоты и лишь благодаря созидательной силе земли и воды объединяются между собой (понятно, что речь идет о земле и воде как космических первоэлементах, а не о реальных земле и воде) и становятся материальными объектами… Материальные объекты с их различными качествами: красотой или безобразием, полезностью или бесполезностью являются иллюзиями чувств. Эти иллюзии-чувства остаются с человеком до тех пор, пока он не достигнет просветления. С просветлением спадает завеса иллюзий, и человек становится способен познать подлинную природу вещей. Лишь тогда он способен лицезреть Будду. Ты, Асанга, лишь сейчас снял эту завесу иллюзий благодаря возникновению в тебе сострадания бодхисатвы. И лишь теперь ты смог увидеть меня».

Тут целая космология. Итак, материальные идеи возникают из пустоты – пустоты сознания. Лишь благодаря созидательной силе великих элементов земли и воды, а также ветра (или воздуха) и огня (иногда к ним добавляют еще пятый элемент – пространство), они объединяются между собой и становятся материальными объектами. В сансаре с одной стороны, все неразрывно связано между собой, но с другой – при этом существует иллюзия отделенности всего от всего. Это противоречие и составляет суть сансары. Другими словами, в основе сансары лежит глобальная метафизическая ложь – во всех отношениях. Начиная с самых материальных объектов (например, эта ложка не способна существовать сама по себе, она может существовать, только находясь на столе, в магнитном поле земли, внутри Солнечной системы, внутри галактики, внутри пространства всей Вселенной и так далее; не говоря о том, что сама она состоит из атомов, объединенных между собой особым порядком, а внутри этих атомов – пустота) и заканчивая чисто психологическими явлениями (почему у человека возникает чувство зависти, например? Почему он начинает страдать и чувствовать себя несчастным, будучи весьма обеспеченным? Мой любимый пример – про нью-йоркского брокера, который выбросился из окна, потеряв три миллиона долларов. Три миллиона – это плохо, потому что до этого было шесть, но еще хуже оттого, что надеялся, что будет девять. И уж совсем ужасно то, что у кого-то было шесть, а стало все-таки девять. Как писал Марк Твен, мы очень редко сожалеем о том, что мы делаем плохого, но зато можем целыми ночами мучиться, переворачиваясь с боку на бок, вспоминая, как сделали кому-то добро, а он нам в ответ добром не заплатил. Вот он, момент взаимосвязи. Все явления связаны между собой. Суженное сознание брокера не видело этой взаимосвязи, и только поэтому он выбросился из окошка.) Идеи объединяются между собой и становятся материальными объектами – это значит, что они становятся чем-то внешним по отношению к нам. Превращаются из идей, живущих внутри сферы нашего восприятия, в объекты, то есть нечто, положенное внешним образом по отношению к нам.

Таким образом получается, что подлинная природа вещей – это и есть Будда. И только наличие иллюзий и привязанностей и зашлакованность нашего сознания этими ядами не позволяет нам увидеть Будду во всем без исключения, что нас окружает. Такова сокровенная суть буддистского вероучения. Поэтому не надо стремиться достичь просветления (говорят буддисты), нужно стремиться к тому, чтобы очистить свое сознание, и просветление само проявится. Оно обладает самопроявляющимися качествами. Надо лишь избавиться от шлаков, очиститься. В православии также считается, что более полезно лицезреть собственные грехи, нежели мечтать о небесах.

«Лишь тогда он способен лицезреть Будду». Даже после погружения в пустоту – и внутри, и вокруг – Асанга не смог снять эту завесу. Даже это состояние, когда уже ничто его не волновало, «ни о чем он не думал и ничего не желал… не желал даже найти Майтрейю или достичь нирваны», даже это состояние – еще не просветление. Я считаю это самым важным, душевно полезным, душеспасительным моментом этой притчи, который четко показывает разницу между Ваджраяной и Хинаяной – малой колесницей. Только отдав себя на служение всем остальным и переполнившись этим космическим состраданием, мы можем реализовать идею индивидуального спасения. «Но, что делать? Грешные люди верят в иллюзию, как в истину, и не верят словам Будды». Да… Верят. И – «по вере вашей да будет вам» – иллюзия подкрепляется этой верой и начинает обладать атрибутами пусть и псевдо, но, все-таки бытия. Такова сила греха внутренних шлаков, она формирует эту веру. Мы всегда во что-то верим, просто одни верят в Бога, а другие – в его отсутствие. Нет «неверы» в Бога. Есть вера в то, что Его нет. И она так же сильна. Атеистическая вера может обладать огромной силой, как, впрочем, и любое другое мракобесное убеждение. Луи Пастер выступал с докладом о своем на тот момент сенсационном открытии о причинах возникновения бубонной чумы. Показав плотно закупоренную колбу, он сказал, что в ней находятся возбудители этой страшной болезни – они-то и являются ее настоящим источником. Один человек встал и сказал: «А я вам не верю. Это все от Бога или от черта, но это точно не то, что вы говорите. И я прямо сейчас вам это докажу». Он подошел к кафедре, у которой стоял Луи Пастер со своей колбой, на глазах у изумленной публики вывинтил пробку и выпил содержимое. К изумлению Пастера и всех остальных с ним действительно, ничего не случилось. Вера его в то, что «это не так», была настолько сильна.

Теперь вернемся к вопросу о христианстве. Эта притча, как мы уже говорили в самом начале, указывает на его слабое место, а именно – что стоит за словами о том, что «Господь попускает» злых бесов мучить бедных христиан. Добро и зло в христианстве не объединяются. До недуальности дело не доходит.

У: Ты говорил о недомолвках – значит ли это, что богословы знают, но чего-то недоговаривают.

В: Нет, скорее, они закрывают глаза на какие-то вещи и не хотят в эту сторону глядеть.

У: Я так поняла, что они сами знают, но по каким-то причинам не говорят простым верующим.

А: Нет. Давайте я скажу так. Они чувствуют, что совсем уж тех же чертей отделить от высших сил будет неправильно, это приведет к неправильным последствиям. Прежде всего – метафизического толка: получится, что есть силы, не подвластные Богу. А как же тогда быть с Его всемогуществом? Но если сделать чертей совсем подчиненными Господу, то получится, что Бог – злой. Для того чтобы преодолеть это противоречие, нужно сделать еще несколько рискованных шагов, которые могут упразднить христианство в самой основе. Каких? Тех, которые сделал буддизм для преодоления изначальной дуальности. Грубо говоря, христианству пришлось бы сделать чертей прозрачными. Объявить их не обладающими собственной сущностью. Объявить их – да, некими силами, но не сознательными существами, обладающими душой и сделавшими однозначный выбор в пользу тьмы. И таким образом порушить всю иудео-христианскую мифологию (потому что она взята из иудаизма), то есть посягнуть на основу основ. А если это сделать, тогда очень много придется менять такого, что в христианстве не жизнеспособно и что надо пересматривать. Церковь же пересматривать не хочет. Например, вопрос о реинкарнации требует пересмотра. Имеющийся на данный момент взгляд на многие вещи, мягко говоря, не соответствует запросам сознания современных людей. А если называть вещи своими именами, то глуп, несправедлив и неубедителен.

У: А есть люди просвещенные в христианстве, которые все-таки размышляют в этом направлении?

А: Есть. Есть и такие, кто верит в реинкарнацию, но, Боже упаси, им сказать об этом вслух, публично, их просто сана лишат. Они могут сказать об этом в частном разговоре, но никогда не заявят официально. Вопрос в отношении тела тоже требует пересмотра, потому что отвержение тела и его нужд в христианстве неправильно. Все нынешние монахи, например, страдают простатитом. Почему даосские и буддистские монахи им не страдают? Хотя тоже практикуют целибат. Потому что у них есть специальные упражнения, а православным монахам заниматься телом запрещено. Это лишь некоторые примеры. На самом деле таких нестыковок и недодумок много. И, самый большой упрек современному христианству на мой взгляд, заключается в том, что саном священника может обладать человек, не наделенный говоря православным языком, никакими благодатями. В то время как в буддизме, чтобы стать ламой, надо пройти через многие испытания. Конечно, там тоже есть алчные люди, и можно сан получить за деньги. Конечно, и среди даосов шарлатанов хватает. Но это, скорее, исключение, чем правило. А критика сановников – это уже посягательство на святая святых – на церковь, как на организацию. И так одно цепляет за другое, и «наверху» это все равно понимают. И поэтому даже в такие невинные метафизические вопросы никто не станет углубляться.

Но, читая, к примеру, Иосифа Афонского становится понятно, что этот человек, если и не преодолел дуальность до конца, то был весьма близок к этому. Тем не менее, он все-таки не дотянул, потому что сохраняются эти недомолвки: «Господь управит», «Господь послал», (или «попустил»…). В его словах ясно видно, насколько он близок к недуальности, но «домолви» он, сделай еще шаг, преодолей дуальность, и все – впал в ересь. А еретиком быть не хочется. Собственно, это и создает хриситанские страхи. Это очень интересно – показать, как он смотрит: с одной стороны, человек с кристально чистой совестью, а с другой стороны, – все-таки умиротворения и безмятежности внутри себя не достигший, не обретший. И не достигший конкретно из-за этих недомолвок.

Вернемся к мистерии Христа. После того, как мы разобрали саму притчу, становится более понятной ее параллель с христианством. Асанга, который смотрит на собаку, чьи глаза переполнены страданием и в чьей ноге кишат черви, – это Христос: он взирает на человечество, с одной стороны, мучающееся и страдающее от своей богооставленности, а с другой стороны, раздираемое грехами и пороками. И, глядя на эту ситуацию, Асанга испытывает страстное желание помочь, но сделать это можно лишь единственным способом – принеся себя в жертву. Когда Асанга приближается к собаке, чтобы вынуть червей, не принеся им вреда (в другом варианте притчи он собирается вынуть их губами), он тянется к ним, закрыв глаза, но натыкается на пустоту, а когда открывает глаза, то видит Майтрейю. Асанга находит Майтрейю так же, как распятый, воскресший и вознесшийся Иисус находит приют в доме Отца Небесного.

М: А разве Иисус искал Бога-Отца? Здесь же вся притча построена на поиске Майтрейи.

А: Я еще раз хочу обратить ваше внимание, на то, что эти тексты имеют общую глубинную реальность, но не внешнее стопроцентное сюжетное совпадение. Трудно сказать, чего искал Иисус. Иисус изначально был просветленным, а Асанга просветления только хотел достичь. Тем не менее, с помощью этой притчи многие вещи в Евангелии становятся понятнее. Рассматривая мистерию Христа через призму истории об Асанге, можно по-новому увидеть некоторые Евангельские образы, в частности, толпа – ревущая, орущая, испытывающая разрушительные импульсы – оказывается всего лишь очередным инструментом, с помощью которого изъявляется воля Бога-Отца. Бог-Отец не воплощается. Майтрейя был собакой или собака была Майтрейей? Ни то, ни другое, это была обычная собака. Но от этого Майтрейи в ней было нисколько не меньше, чем если бы это была его волшебная маска, за которой прятался бы сам Майтрейя, собственной, так сказать, персоной. Это явление обычной собаки вызвало настолько сильное чувство сострадания, что оно раскрыло сознание Аснги и просветлило его. Именно оно, столь сильное чувство, и обусловило то, что за обликом собаки для Асанги возникает Майтрейя. В Евангелии – то же самое: сила сострадания Христа была настолько велика, что именно она и послужила основной причиной Его последующего воскрешения. Ревущая, орущая, грешная толпа вызывает у Христа точно такую же силу сострадания, что и больная собака с кишащими червями. И Христос приносит себя в жертву этой толпе, так же, как Асанга приносит себя в жертву червям. Потому что единственным мотивом Его действий является сострадание. И когда Он это делает, то мир во Христе преображается. Мир преображается сначала для Христа, поскольку преображается сам Христос, а затем преображается и толпа, потому что это та толпа, которой затем предстоит стать христианским народом. Эта ревущая толпа, узнав, что человек, которого они распяли, преобразился, воскрес и вознесся, наверняка, испытала сильные чувства: пусть они были смешанными, но там, помимо сатанинской гордыни, бесовского лукавства и демонических страхов, имели место и смущение, и страх Божий, и раскаяние в том, что и как они совершили. И волна, которая, с одной стороны, шла от Христа, а с другой стороны – откуда-то сверху (а сверху – это именно от Бога-Отца), проходит сквозь эту толпу, и в тот момент, когда она так сквозь нее проходит, Христос прозревает Бога-Отца. Как? В притче об Асанге Майтрейя появляется в образе собаки, потому что ему необходимо было расширить сознание Асанги, окончательно смыв его эго волной сострадания. А в Евангелии Христос прозревает сквозь толпу Бога-Отца, потому что в толпе и в том, чего она от Него требует – принести себя в жертву – Он видит волю Бога-Отца. И эта воля, посланная Ему именно через толпу, в конце концов, и приводит к воскрешению Христа.

Какую связь вы можете увидеть между двумя иконами «Положение во гроб», (см. рис. 12) и «Сошествие во ад» (см. рис 13)?

Рис. 12 Положение во гроб

Рис. 13 Сошествие во ад

Д: Умерев как земной человек, Христос причастился участи человеческой и тем самым смог потом людей оттуда забрать с собой.

А: Все проще. На обеих иконах Христос изображен в один и тот же миг своей биографии. Христос на первом рисунке – это Его тело, а на втором – Его дух, в тот же самый момент. Это – одномоментные явления. Таким образом, посмотрев на эти иконы, можно сделать реверсивный ход – использовать Евангелие как код для притчи об Асанге. На иконе, где Христа оплакивают, Его лик написан в состоянии глубокой медитации, а вот суть этой медитации раскрывает вторая икона. Икону, изображающую Христа в аду, можно использовать как ключ для понимания выражения лика Христа в «Положении во гроб». Это дает возможность понять и глубину, и силу концентрации, и духовность того погружения, в котором Он находился, а также то, как Он погружался в ад, неким образом продолжая оставаться в своей плоти, которая затем должна будет преобразиться.

Д: Почему ты думаешь, что сошествие в ад – это медитация?

А: Потому что вся жизнь Христа – это сплошная медитация. И все, что Он делал, – это медитация.

Д: И умер в сознании?

А: Да. Про Него можно сказать, что Он ушел в сознании.

Д: То есть, у Него не было мига потери сознания…

А: Я думаю, что именно благодаря этому Он не просто рухнул в ад, а сошел в него и воспользовался моментом, чтобы отворить врата. Следующий вопрос: какой момент притчи об Асанге отражают эти иконы?

Д: Наверное, какой-то переходный: вот когда он губами тянулся.

А: Совершенно верно! … и наткнулся на пустоту. Образ Асанги, натыкающегося на пустоту, показывает нам, что эта пустота не является просто пустотой. Асанга натолкнулся не на чувственную, а на высшую, трансцендентно-имманентную реальность пустоты бардо, потому что именно там сходятся и расходятся все судьбы этого мира. И когда он открыл глаза, он встретился с Майтрейей, как Христос встретился со своим Отцом. После этого Христос получил право и способность забирать души в свои владения по своей собственной воле, то есть приобрел нуминозный характер психопомпа – существа, которое властно над посмертной судьбой души, и первое живое существо, которое испытало на себе это, был разбойник, уверовавший в Него в момент их общей казни – первый, кто умер и оказался под защитой Христа. Впоследствии Христос неоднократно забирал к себе души преданных Ему людей – например, Максима Исповедника, когда Он явился персонально за ним и забрал его из Колхиды, куда тот был сослан.

Это медитация глубочайшей концентрации и сострадания, имеющая далекие и глубокие последствия, прежде всего как интеркультурологический феномен – такое наложение одной на другую двух культурных парадигм, взаимно проясняющих друг друга. Это пример культурного синтеза и пища для дальнейших размышлений.

Д: Но они же попадают в разные бардо: в случае с Христом – это бардо смерти, а у Асанги – бардо медитации.

А: Знаешь, как говорят в Индии: та Ганга Богов, которая благоухает и источает немыслимое блаженство, и та Ганга, которая течет у нас, людей, и та Ганга, которая в мире демонов полыхает адским пламенем и уничтожает все на своем пути, принося бесчисленные муки, – это все одна и та же Ганга. Поэтому та пустота, с которой столкнулся Асанга, и то бардо, в котором оказался Христос, и то инфернальное бардо, из которого Он вытаскивал людей, – это все одно и то же бардо.

Что происходит с Евангелием и мистерией Христа, если посмотреть на них через призму притчи об Асанге? Не с самой мистерией, конечно, а с ее восприятием. Меняется в первую очередь восприятие людей.

М: Как они соотносятся по времени – Евангелие и эта притча?

А: Их разделяет несколько веков. Асанга как реальное лицо был основателем школы йогачары (это примерно IV в., он современник Антония Великого), которая легла в основание тибетской школы Ваджраяны, поэтому Асанга уважаем тибетцами и почитается как одно из шести украшений. Здесь не идет речь о преемственности. Эти две, столь разные на первый взгляд, мистерии друг друга взаимно раскрывают и дополняют.

М: Раскрывают и дополняют только для нас сейчас, когда мы имеем возможность читать и Евангелие, и эту притчу. А если они не пересекаются, то и не дополняют. Их разделяет несколько веков.

А: У культурных феноменов иные сроки. Я не говорю конкретно об этих текстах, но то, что смысл появления культур был заключен в том, чтобы в какой-то момент им было дано встретиться и слиться в новом синтезе, дав начало иной культуре, – в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Самый главный момент нашего сопоставления, который затрагивает, меняет и переплавляет мистерию Христа, заключается в следующем: наибольшему изменению подвергается образ беснующегося народа, то есть – фигура страдающей от червей собаки, если брать аналогию в притче об Асанге.

У: А взгляд Христа на народ претерпевает какую-то эволюцию? Ты говоришь, что он увидел в нем проявление воли Отца. А до этого что Он в нем видел?

А: Я скажу так: я вообще не знаю, было ли в этом мире что-то, в чем Христос не видел бы проявления воли своего Отца.

У: То есть этот взгляд не появился в тот конкретный момент? Он это видел всегда, глядя на людей?

А: Уля, вопрос, который ты задаешь, гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Во-первых, в христианстве считается, что лично самому Христу, Сыну Божию, спускаться на землю и воплощаться не было никакой надобности. Если Он это и сделал, то только лишь из любви и сострадания к людям, желая помочь им спастись. И все. Никаких других мотивов у Христа не было и быть не могло.

Однако, с другой стороны, любой взгляд, не говоря уж о ви́дении, есть то, за что надо, грубо говоря, отвечать. Если мы обрели новый взгляд, или, тем более, ви́дение, можно не сомневаться в том, что испытания, призванные подтвердить, достойны ли мы своих новоприобретений, уже посланы и идут нам навстречу.

Поэтому то, что Христос во всем видел волю Отца, не отменяет того, как трудно, больно и тяжело Ему было на кресте. Да и то сказать: не было бы тяжело – не было бы никакой ценности в Его распятии, не было бы мук – не было бы и жертвы. А в чем состояла мука Христова? Это была не чисто физическая боль, как многие полагают. Особенность Его страданий на кресте заключалась именно в том, что надо было сохранить свое ви́дение воли Отца в самых, так сказать, неблагоприятных для этого условиях. Сохранение этого ви́дения в муках страданий – а если бы Христос не мог его реально потерять, то тогда в этой мистерии не было бы никакой ценности – и было главным испытанием, жертвой и условием последующего Воскресения. Асанга, глядя на собаку и взаимодействуя с ней, переживает просветление. Христос в общем повторяет этот контур – витка спирали, выхода на более высокий уровень, но Он повторяет его на иной ступени. Он уже просветленный, поэтому от Него требуется нечто иное: более сильное, высокое, глубокое. Христос проходит через мистерию Воскресения, которая тоже, в свою очередь, делится на несколько этапов, центральный из которых – сошествие во ад. Перед тем, как воскреснуть, надо было умереть. Умереть и оказаться там, где находятся души уже давно умерших, но оказаться там иначе, чем они. Эта инаковость и стала залогом Воскресения. Но эта инаковость тоже многокомпонентна. Во-первых, инаковость присутствия в смерти: степень присутствия Христа в смерти была другой – Он умирал не так, как обычные люди, Он умирал, не теряя сознания. Я всякий раз пытаюсь присутствовать в моменте погружения в сон, но все равно самый важный, глубокий, преображающий миг засыпания я раз за разом пропускаю. И обнаруживаю себя уже спящим.

Д: Круто! Я обнаруживаю себя уже проснувшейся!

А: Первый момент: Христос умирает иначе. Он умирает с иной степенью присутствия. И здесь мы сразу обращаем внимание на то, что мера присутствия в момент умирания – это сугубо восточное понятие, в христианстве принципиально отсутствующее. В христианстве вообще отсутствует детальное и подробное рассмотрение механизмов отделения души от тела, в отличие от сверхтщательного анализа таковых в буддизме. Христианская мысль считает это и невозможным, и бесполезным. «Невозможно глубоко пережить процесс умирания, потому что мы не в состоянии вообразить, в чем он состоит», – пишет по этому поводу Митрополит Сурожский Антоний («Чтобы достойно встретить смерть, надо знать, что жизнь вечна»). Следующий базовый момент, глобально отличающий Христа от всех остальных умерших, заключается в том, с каким сердцем, с каким внутренним наполнением и с какой внешней целью Он спускается в ад. Как умирают обычные люди? В страхе. Но у Христа было не просто отсутствие страха.

Д: А сострадание ко всем тем, кто уже находился в аду.

А: Да. Сердце, наполненное любовью – любовью, возникшей из созерцания беснующейся, ненавидящей Его толпы. От этой толпы Он взял любовь такого качества, что позволила Ему разбить оковы адских врат.

У: Я как-то читала книгу о том, как во время французской Революции 1789 г. был разорен монастырь кармелиток, где жили шестнадцать девушек. Их вместе с настоятельницей повезли на казнь. Обычно тех, кого везли гильотинировать, сопровождала улюлюкающая толпа, которую так и называли – фурии гильотины, она выкрикивала всякие непристойности, бросала в тех, кого везли, нечистоты. И вот когда везли этих девушек, в белых платьях, певших гимны во славу Божью, то даже эта толпа сопровождала их в абсолютном молчании, что было исключительным случаем. Когда их привезли на место казни, где был установлен эшафот, их по одной уводили на гильотину. Каждая подходила к настоятельнице, которая благословляла ее на смерть. Каждая шла и на эшафоте пела: «Славься, Господи!» Сначала казнили самую молодую. Она пела, а оставшиеся пятнадцать ее поддерживали, и так – пока не осталась одна настоятельница. И все это – при потрясенном молчании толпы. Это о том воздействии, которое оказывает на толпу вера и спокойное принятие смерти.

Д: Как же это все соединяется? Как Христос мог взять сострадание из толпы?

А: Для этого нужно перестать проецировать демонизм на эту беснующуюся толпу. Увидеть в каждом участнике этой толпы маленького, несчастного, забитого, трусливого, бессознательного человечка, страдающее существо, которому только кажется, что оно радуется и веселится, которое через некоторое время забьется в свою дырку, чтобы умереть, и будет потом очень долго страдать, Бог знает, в каких мирах искупая то злосчастное мгновение, когда ему в слепом и глупом восторге казалось, что он где-то в чем-то самоутвердился. Смотреть на эту агрессию и не отражать ее, не гнать ответную волну, а испытывать в ответ чувство любви. На энергетическом уровне это означает следующее: получая импульс агрессии, мы преобразуем его внутри себя и уже импульс, преобразованный в чувство любви, посылаем обратно. Те кармелитки, о которых ты говорила, видели ситуацию совершенно иначе, нежели толпа. И толпа, и кармелитки были в разных мирах. Толпе казалось, что она радуется торжеству правды и справедливости, хотя на самом деле она глумилась, измывалась и испытывала демонические чувства. Кармелитки же видели ситуацию совершенно иначе: они видели ее как возможность доказать свою преданность Христу. Каждая из них свято верила, что после того, как ее голова покатится, а душа отлетит, ее тут же встретит Христос, наречет своей невестой и поведет в Царство Божие. И для них эта беснующаяся толпа была не более, чем повод испытать свою преданность Христу. В противном случае им пришлось бы всю жизнь доказывать свою преданность, а так эта жизнь была сокращена до размера нескольких часов, в течение которых достаточно было не дрогнуть, – и им открывалось Царство Божие, которое иначе десятилетиями надо было бы зарабатывать. В этом случае сила их веры была такова, что она на какой-то момент перевесила и разрушила иллюзорную реальность демонических проекций, генерировавшихся толпой. И толпа вынуждена была это принять, утратив на это время возможность и дальше упиваться своими иллюзиями (хоть и вопреки своей воле), и не смогла получить свой кусочек бесноватого наслаждения, хотя и на большее тоже не поднялась.

Что таким образом сделал Христос? Всю энергетику толпы – разрушительную, агрессивную, злобствующую – Он преобразовал в энергию любви и сострадания, выдерживая и не отвечая злобой, просто оставаясь кротким. Что же означает кротость с энергетической, восточной точки зрения? Все «просто»: энергетика агрессии и ненависти попадает в человека и преображается им в энергетику любви, сострадания и прощения через не-отражение зложелательства и не-посылание ответной ненависти. Это и есть настоящая кротость – энергетическая преобразующая функция, а не идиотическая безответность, которую у нас на Западе за кротость, к сожалению, частенько принимают ввиду полного непонимания, конечно. И когда не происходит такого вовлечения, эта энергетика наращивается в колоссальных масштабах. Получается, что Христос извлек энергию для Воскресения от той самой толпы, которая желала ему зла. Он смог ее преобразить. В даосизме есть такое искусство – получать удары и преобразовывать их энергетику себе во благо. Когда такого человека бьют, он не ставит никаких блоков, не уворачивается, но при этом сколько его ни бей, он будет становиться все более сильным и наполненным. Он использует удары не в разрушение, а в накопление.

Любовь – особая энергетика. Она отличается от всякой другой тем, что чем больше мы ее отдаем, тем больше ее в нас остается. Именно в этом смысле надо понимать слова Христа о горящей свече, которую не ставят под сосуд. Если свечу накрыть сосудом, она погаснет – от нехватки кислорода. Она получает энергию прямо из окружающего пространства, которое потом и освещает, несмотря на то, что неосвещенное пространство само по себе темное, и, казалось бы, никакого света в себе не содержит.

И вот весь этот накопленный потенциал Христос использует для Воскресения – спускаясь в ад обычным для человека путем, Он уже не является обычным человеком, потому что не испытывает страха, Его сознание не сужено эговым попечением о своей посмертной судьбе. Оно расширено, раскрыто – состраданием. И это сострадание изменяет и преобразовывает все вокруг, подобно тому, как сострадание Асанги превращает больную собаку в Майтрейю. Он уже испытал худшее. Бояться нечего. И в этом состоянии Он идет туда, как комета, освещая все вокруг себя. В аду Он встречает души праведников, которые там томятся, и сила Его сострадания такова, что Он обретает право (и способность) забрать эти души с собой наверх. Это следующее качество, отличающее Христа от обычного умершего человека. Причем эти вещи разделяются только в нашем восприятии. В реальности мера присутствия, сила сострадания и сила любви неразделимы. Это одна и та же сила, одна и та же мера. Ведь и спасение, и выведение праведных душ из Ада произошло не через буквальное, физическое их вытаскивание из адской бездны, как рисуют на иконах, – нет, это действие символическое. Выведение душ происходило через их наполнение тем присутствием, любовью и состраданием, которыми Он в результате мистерии Распятия был так наполнен, что, излучая их во все стороны, наполнял ими всех, кто оказывался рядом с Ним. И наполняет до сих пор – и нас с вами в том числе, прямо сейчас, когда мы это разбираем.

После того, как эта энергетика была Им таким образом использована – Он как бы разогнался здесь с помощью толпы и переполнявшей ее инфернальной энергетики, чтобы проникнуть до самого ада, и сделать там все, что Им было сделано – Он вернулся оттуда преображенным в воскресшую плоть. Сопоставление с притчей об Асанге меняет, в первую очередь, восприятие толпы. Все вышеизложенное мы могли увидеть только под влиянием Востока: ни о какой мере присутствия, ни о какой энергетике в традиционном классическом понимании христианства речи идти не может.

У: А как это трактуется в христианстве?

Д: «Тайна сия велика есть».

А: Это никак не раскрывается. Только чувственное наполнение. Все это считается невысказываемым. У кого есть благодать, тот это каким-то образом переживает. У кого нет – смиренно молится о том, чтобы она снизошла. А передать это словами в принципе считается невозможным.

Д: Даже если использовать восточный понятийный аппарат, все равно это нужно прожить.

А: Конечно, слова останутся словами. Но я надеюсь, что все, что мы разбираем, имеет шанс помочь пониманию, куда нужно идти и какие прикладывать усилия, чтобы в большей степени уподобиться Христу. Как именно уподобиться? Возлюбить через силу? Уже проходили – инквизиция и прочее.

Д: В восточном понятийном аппарате нет понятия «эго», а без него все становится непонятно.

А: Понятие «эго» – «ахамкара», на Востоке есть, и оно даже более глубокое, чем наше европейское «эго». На Западе понятие «эго» возникло в конце XIX в. В христианстве было понятие гордыни, но никак не эго.

Благодаря энергокосмическому разрезу самый главный параметр, который изменяется в мистерии Христа – это показатель недуальности мистерии, выражающийся через, с одной стороны, – беснующуюся толпу, с другой стороны, – не подвластную ни критике, ни пониманию, ни человеческому разумению волю Отца Небесного. Существовал разрыв в этой мистерии. Она не обладала достаточной целостностью. Конечно, любовь ее как-то объединяла, но не до конца. Эти два разорванных конца соединяются – мистерия закольцовывается и теряет последние признаки дуализма. Воля Отца есть то, что просвечивает через беснующуюся толпу, а ее беснование обусловлено тем, что каждый из ее участников – слабое, несчастное, бедное существо – просто-напросто еще не дорос до такого уровня, чтобы излучать миру любовь, в которой он, тем не менее, страстно нуждается. И воля Отца заключается в том, чтобы дать ему эту любовь – дать так, чтобы она его вскормила и вырастила. Но недуальность этой мистерии возрастает в логарифмическом масштабе именно потому, что агрессивная энергетика толпы и есть тот энергетический источник, то топливо, которое Христос вбирает в себя и, преобразовывая в энергию любви, посылает обратно, творя волю Отца Небесного, который как бы подсвечивает изнутри эту беснующуюся толпу, который находится за ней и чью волю она творит. Это с одной стороны. С другой стороны, Его воля заключена в желании помочь этой толпе. И поэтому Отец Небесный и толпа завязаны друг на друга гораздо сильнее и непосредственнее, чем можно было бы предположить, глядя со стороны.

Понимание этой связи пришло ко мне через притчу об Асанге – через преобразование собаки в Майтрейю – Будду грядущего, того будущего Будду, который вберет в себя и олицетворит собой преображение плоти и духа каждого живого существа и его окончательную самореализацию и, соответственно, его выход из плена сансары. Это главный итог проведенного нами синтеза Востока и Запада.

Теперь давайте обратим внимание на различие этих двух мифологем. В чем самая главная разница между притчей об Асанге и мистерией Христа?

На мой взгляд, она заключается в том, где и с кем происходит чудо. Обратите внимание, что и в первой конструкции и во второй элемент чуда обязательно присутствует. Более того, именно он оказывает самое главное воздействие на того, кто знакомится с этими историями. Что впечатляет больше всего? Что Христос воскрес.

Д: Здесь чудо произошло с Христом, а там оно произошло с собакой. Но на самом деле разницы практически нет.

А: Да. В первом случае чудо происходит с Христом, Он сам преображается, во втором случае чудо преображения происходит с собакой, к которой Асанга испытывает сострадание.

Д: Но в первом случае все-таки не только с Христом. Люди, которых, на первый взгляд, чудо не коснулось, на самом деле получили шанс. До этого у них шанса не было, а теперь шанс появился, и все стало зависеть только от их дальнейшего нравственного выбора.

А: Да, а теперь продолжи параллель с Асангой: а во втором случае чудо с собакой произошло на самом деле…

Д: …внутри Асанги.

А: …после того, как произошло нравственное чудо с самим Асангой. В мистерии Христа чудо преображения происходит с Ним самим, а в притче об Асанге чудо преображения происходит с тем, что находится перед ним. Но то, что предшествует этому чуду, и у Христа и у Асанги совпадает. Это чудо нравственного преображения. Для Асанги гораздо более чудесным, чем преображение собаки в Майтрейю, становится чудо его сострадания, причем самый главный момент «чудесности» состоит в том, что он сострадает не просто больной собаке, что более или менее обычно для обычного человека. Необычность сострадания Асанги – если рассматривать эти притчи с позиции интерпретации сновидения (когда наибольшее внимание обращается на самые сюрреалистические и необычные моменты) – это сострадание к червям. Из текста становится понятным, что если бы Асанга испытывал сострадание только к собаке, то ее перевоплощение в Будду Майтрейю не произошло бы. Перевоплощение происходит именно потому, что он испытал сострадание и к червям в том числе. Черви здесь олицетворяют ту драгоценную психическую энергию, отделенную от нас, те отвергнутые нами части нашего «я», без слияния с которыми не происходит процесс реинтеграции и трансформации личности, ее восхождение к следующему уровню своей самореализации. Испытав сострадание именно к червям, он совершил подвиг принесения себя в жертву, который и был главным катализатором чуда. Что касается Христа, то самое необычное в мистерии распятия – это «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят», это Его не-вовлечение.

Д: Сострадание тоже…

А: Да, сострадание. И не-вовлечение в их эманацию злорадства, ненависти и всего остального.

М: Не-вовлечение в эту энергетику.

А: Да, Он ее преобразовывает. Очень важным моментом является то, что черви символизируют собой именно ту часть нашей души, которая нами же и отвергается, что ведет к блокам и зажимам. И в которой – именно в этих «червях» – находятся наиболее ценные части нашей психической энергии, именно те, которых нам не хватает для алхимической трансформации.

Д: Это то, что мы в себе не любим и отвергаем.

А: И проецируем на других – в других мы это тоже не любим и осуждаем. Черви, если искать им параллель в мистерии Распятия – это злоба толпы, а в более широком смысле – это наши грехи, то, что мешает нам войти в Царство Небесное, то есть, те же блоки и зажимы. Но противоположности очень интересно сходятся между собой: в первом случае внутри, во втором – снаружи, но в итоге изначальной причиной чудесно служили все-таки внутренние процессы – процессы нравственного преображения. Получается, что эти процессы: проявления сострадания, незлобивости, кротости, смирения – наиболее чудесны и космичны, и являются наиболее трансформирующими. Но для древнего человека (да и для нас с вами тоже) чудесность этих процессов надо каким-то образом обозначить и подчеркнуть, а это не так просто сделать. Христа очень легко обозвать блаженненьким, что, собственно говоря, и делалось не раз – вспомним Ницше и его «Антихриста». О князе Мышкине часто говорят, что это тот же психический тип, что и Христос – такое блаженство идиота. Про Асангу, видимо, тоже можно сказать, что он «не в себе». Оценить этот важный качественный момент нравственного преображения очень трудно, а обесценить – легко: эговой ненависти и зависти никто не отменял. Поэтому элемент чудесности, помимо самого чуда, призван подчеркнуть также важность и ценность нравственного преображения, которое обычному человеку очень сложно оценить.

Таким образом, и в первом и во втором случае речь идет об одних и тех же энергиях и процессах, выражаемых по-разному в рамках парадигм различных культур. И это, на мой взгляд, то главное, что объединяет притчу об Асанге и мистерию Благой Вести Христа, сокровенный смысл Его новых двух заповедей.

Глава II. История одного просветления

Вначале Линь-цзи был в монашеской общине Хуан-бо; в поведении своем был прост и прям. Главный монах отозвался тогда [о нем] с похвалой:

– Хотя он и новичок, он отличается от всех прочих монахов.

Затем главный монах спросил: – Сколько времени ты здесь провел, старейшина?

Линь-цзи отвечал: – Три года.

Главный монах спросил: – Обращался ли ты когда-нибудь с вопросами и за наставлениями?

Линь-цзи отвечал

– Никогда не обращался ни с вопросами, ни за наставлениями, я не знаю, о чем спрашивать.

Главный монах сказал

– Почему бы тебе не спросить у монаха-главы монастыря, в чем состоит главный смысл Дхармы Будды?

После этого Линь-цзи пошел спрашивать. Но не успел он и слова вымолвить, как Хуан-бо ударил его.

Когда Линь-цзи вернулся, главный монах спросил его: – Ну как?

Линь-цзи отвечал

– Не успел я и слова вымолвить, как монах-глава ударил меня. Но я не понял, [за что].

Главный монах сказал: – Остается только пойти и спросить еще раз

И Линь-цзи снова пошел спрашивать; Хуан-бо снова ударил его. Так он трижды ходил спрашивать и трижды был избит.

Вернувшись, Линь-цзи сказал главному монаху

– К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан с вопросами к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит. Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом. Однако сегодня я ухожу.

Главный монах сказал:

– Если ты уходишь, ты должен пойти попрощаться с монахом-главой.

Линь-цзи откланялся и скрылся.

Главный монах, опередив [Линь-цзи], пошел к монаху-старейшине [Хуан-бо] и сказал: – Тот новичок, который спрашивал тебя, в высокой степени [человек] Дхармы. Если он придет прощаться, [найди] средство и удержи его. В будущем, закалившись, он превратится в большое дерево, оно будет давать тень и прохладу людям всего мира.

Линь-цзи пришел прощаться. Хуан-бо сказал: – Тебе не следует идти ни к кому, кроме Да-юя, который располагается в низине Гаоаня. Он тебе непременно все растолкует.

Линь-цзи пришел к Да-юю. Да-юй спросил: – Откуда ты пришел?

Линь-цзи отвечал: – Я пришел от Хуан-бо.

Да-юй спросил: – Что тебе сказал Хуан-бо?

Линь-цзи отвечал

– Я трижды спрашивал его об основном смысле Дхармы Будды и трижды был им избит. А я так и не знаю, допустил я ошибку или нет.

Да-юй воскликнул

– Хуан-бо – это бабушка. Он для тебя так выложился! А ты еще явился сюда спрашивать, допустил ты ошибку или нет!

При этих словах Линь-цзи посетило великое озарение, и он сказал:

– Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет

Да-юй схватил его и закричал:

– Ты, такой-сякой сопляк, писающий под себя, только что спрашивал, допустил ты ошибку или нет, а теперь говоришь, что ничего особенного не представляет у Хуан-бо Дхарма Будды! А какие еще теории ты знаешь? Выкладывай скорее, выкладывай скорее!

Линь-цзи трижды приложил свой кулак к подреберью Да-юя. Да-юй оттолкнул его и сказал:

– Твой учитель – Хуан-бо, а я здесь ни при чем!

Линь-цзи простился с Да-юем и вернулся обратно к Хуан-бо. Хуан-бо, увидев, что он пришел, спросил:

– Этот молодец то приходит, то уходит, до каких пор это будет длиться?

Линь-цзи сказал: – Это только благодаря твоей «бабушкиной сердечности».

Затем, поклонившись, он стал в ожидании.

Хуан-бо спросил: – Откуда ты пришел?

Линь-цзи отвечал: – Вчера я по твоему милостивому наказу посетил Да-юя и вернулся.

Хуан-бо спросил: – Что сказал Да-юй?

Тут Линь-цзи передал разговор [с Да-юем].

Хуан-бо заметил

– Как бы удостоиться того, чтобы этот молодец пришел сюда, и тогда всыпать ему порцию!

Линь-цзи сказал

– О каком «тогда» ты говоришь? Получай немедленно, – и вслед за этим немедленно шлепнул [Хуан-бо].

Хуан-бо сказал: – Этот сумасшедший вернулся, чтобы подергать усы тигра

Линь-цзи произнес «кхэ». Хуан-бо сказал:

– Помощник, уведи этого сумасшедшего, пусть получает наставления в Зале сангхи!

Впоследствии Гуй-шань, передавая этот эпизод Ян-шаню, спросил:

– В данном случае Линь-цзи получил помощь от Да-юя или Хуан-бо?

Ян-шань ответил:

– Он не только оседлал голову тигра, но и подержал его за хвост.50

А: Что скажете?

М: Какая-то драка бесконечная… А с какой целью главный монах посылает Линь-цзи к Хуан-бо? Он таким образом проводит одно из своих испытаний? Линь-цзи жил в общине, и у него, видимо, не было никаких вопросов, у него не было необходимости обращаться к кому-либо. А главный монах устроил ему встречу.

Д: А для чего Линь-цзи вообще жил в этом монастыре?

А: Чтобы посвятить себя Будде и достичь просветления.

Д: Почему же его при этом называли старейшиной? Может, он был в преклонном возрасте?

А: Нет, он был молодой. Он даже умер в 56 лет. Я думаю, ответ отчасти заключен в примечании: «Начиная с этого параграфа, мы переводим ши („наставник“, что также переводится как „старейшина“) как Линь-цзи». Вначале, до того, как он стал наставником, Линь-цзи жил в монашеской общине. И поэтому здесь главный монах мог обратиться к нему, используя то слово, которое употребляет по отношению к Линь-цзи рассказчик. Но это всего лишь предположение.

Д: Может быть, это погрешность перевода?

А: Об этом можно было бы судить, только взглянув на подлинник. Так что придется просто опустить эту деталь, хотя она, может быть, что-то и подсказала бы. Но гунъань можно увидеть и без этого нюанса.

У: Я постараюсь просто выразить общее впечатление. Линь-цзи представляется мне очень вдумчивым, внимательным монахом, который способен воспринимать ситуацию такой, какая она есть. Отправил его главный монах к монаху-главе – он пошел. Самое основное здесь – это принятие ситуации.

М: Может быть, это так принято было: если старший монах посылает его, он должен пойти. И Линь-цзи приходит к Хуан-бо с вопросом: «В чем состоит смысл Дхармы Будды?» Хуан-бо, который знает ответ на этот вопрос, но понимает, что объяснить это невозможно, потому что с первого взгляда видит состояние Линь-цзи, пытается это его состояние изменить. Поэтому дает ему расслабленный удар палкой. Но Линь-цзи не понимает. Он возвращается и говорит: «…Ударил меня. Но я не понял, за что». И тогда главный монах, видя ситуацию, все понимая, отправляет его во второй раз со словами: «Ты спроси, за что». Тот опять приходит в таком же состоянии, и, не успев задать вопрос, снова получает удар. Но в третий раз мы не знаем, с каким вопросом он пошел.

А: Я думаю, что с точно таким же.

М: И получил такой же удар. И, видимо, не поняв и в третий раз, он говорит: «Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом. Однако сегодня я ухожу». То есть смысл ему не передался. Но главный монах, понимая, что Линь-цзи очень одаренный человек, что он в состоянии понять, у него есть потенциал, говорит: «Если ты уходишь, ты должен пойти и попрощаться с монахом-главой». То есть, еще раз должен пойти. Но в этот раз, чтобы как-то эту ситуацию перевернуть, он сам идет к монаху-главе и говорит ему: «Тот новичок, который спрашивал тебя,… найди средство и удержи его». Он хочет сказать, что надо каким-то образом донести до Линь-цзи этот смысл. Я так поняла, что Линь-цзи собирается вообще покинуть монастырь.

А: Судя по всему, да.

М: Но ему не надо уходить, он может овладеть этим смыслом, ему не так много для этого нужно. Монах-глава предлагает создать ситуацию для ученика, который готов принять и осознать этот смысл. И они посылают Линь-цзи к Да-юю. Когда он приходит к Да-юю и пересказывает ему всю историю, он еще не осознает того, что происходит. Тогда Да-юй обращает его внимание на то, что все действия Хуан-бо наполнены совсем другим – добротой и заботой, стремлением действительно этот смысл передать… Но вот по поводу великого озарения о том, что «Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет»… Что это? «Типичная чаньская идиома». Что под этим подразумевается?

А: «Ничего особенного» означает, что то, что она собой представляет, реализовывается здесь и сейчас.

М: То есть, ничего сверхъестественного?

А: Ничего такого, что за горами и долами, в сундучке на острове Буяне и т. д.

Д: А что такое Дхарма Будды?

А: Закон. Дхарма – это закон. По большому счету, не имеет значения, что это такое; во всяком случае, что это у Хуан-бо, мы сейчас разберем.

М: И дальше Да-юй схватил его и закричал, что он сопляк и т. д. «А какие теории ты еще знаешь? Выкладывай скорее, выкладывай скорее!» И тогда «Линь-цзи трижды приложил свой кулак» – я думаю, что это тоже не драка.

А: Подставил Да-юй свое ребро, не пожалел для просветления Линь-цзи.

М: В тот момент, когда Линь-цзи посетило великое озарение, он, наконец, попал в то состояние, в котором был Хуан-бо и из которого он действовал, нанося Линь-цзи свои удары. Линь-цзи понял, из чего исходил его учитель, когда щелкал его по носу. И из такого же состояния он ударяет Да-юя.

А: Который, «тяжело дыша», отскакивает, растирая ребро, и говорит: «Твой учитель – Хуан-бо».

М: Линь-цзи возвращается и пересказывает все, что с ним произошло. И вот здесь интересная фраза: «О каком „тогда“ ты говоришь? Получай немедленно, – и вслед за этим немедленно шлепнул Хуан-бо». Это состояние – это «здесь и сейчас», никакого «тогда, потом». Другого состояния не существует, существует состояние «здесь», из которого ты действуешь очень спонтанно, легко, обладая полным видением ситуации, разворачивающейся перед тобой. «Как бы удостоиться того, чтобы этот молодец пришел сюда, и тогда всыпать ему порцию!» – это проверка, которую Линь-цзи с легкостью проходит. И дальше: «Этот сумасшедший вернулся, чтобы подергать усы тигра». Видимо, это опять какая-то идиома?

А: Да, это значит «показывать невероятную лихость».

М: А почему Хуан-бо тогда приписывает ему такую «крутость»?

А: В принципе, это похвала в устах Хуан-бо.

М: Тогда получается, что Хуан-бо действительно похвалил Линь-цзи, и это говорит о том, что Линь-цзи, когда он посещал Да-юя, все сделал правильно, и получил то понимание, к которому стремился. Это оценка той ситуации, которая развернулась у Да-юя. Но вот здесь есть еще: «Он не только оседлал голову тигра, но и подержал его за хвост», – то есть: он в полной мере получил от обоих.

А: Да, но у этого есть еще один смысл. Его легко представить: сидишь на тигре и держишь его за хвост. А тигр – это большая разозленная кошка.

М: Тяжело представить.

А: Маргарита, ты молодец, рассказала почти все. Все, что мне остается сделать, это подшлифовать твой рассказ, в общем-то, практически исчерпывающий. Я даже не знаю, стоит это делать или нет.

М: Конечно, стоит.

А: Итак, с чего начинается рассказ? «Вначале Линь-цзи был в монашеской общине Хуан-бо; в поведении своем был прост и прям. Главный монах отозвался тогда о нем с похвалой: «Хотя он и новичок, он отличается от всех прочих монахов». Что происходит? Главный монах выделяет Линь-цзи, тем самым его выделяет рассказчик. Нам становится понятно, что если о нем отозвались с похвалой, то все дальнейшие перипетии, которые выпадают на его долю – не случайность, а имеют своей целью помочь наиболее способному и одаренному ученику побыстрее достичь того, чего он достоин, а именно, просветления. И после этого главный монах берет Линь-цзи «в оборот».

Затем главный монах спросил:

– Сколько времени ты здесь провел, старейшина?

Линь-цзи отвечал:

– Три года.

Главный монах спросил:

– Обращался ли ты когда-нибудь с вопросами и за наставлениями?

Линь-цзи отвечал:

– Никогда не обращался ни с вопросами, ни за наставлениями, я не знаю, о чем спрашивать.

Нам показывают, в каком состоянии находится Линь-цзи. Это человек, которому ничего не требуется, он самодостаточен, он находится в своей целостности.

Д: Его реплика говорит об отсутствии всякой гордыни. Он не говорит: «Мне не о чем спрашивать», он говорит: «Я не знаю, о чем спрашивать».

А: Да, он не знает, о чем спрашивать. Действительно, то, что Линь-цзи был человеком смиренным, в тексте подчеркивается несколько раз. Наиболее убедительный пример мы находим в его ответе главному монаху:

«К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан с вопросами к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит. Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом».

Д: Удивительное доверие к учителям.

А: Вы знаете, там авторитет учителя был очень высок. Если бы он не был столь высок, наставники не имели бы возможности сделать очень многие вещи, которые делались исключительно на доверии. Если ты не доверяешь учителю, то он ничего не сможет с тобой сделать. Точнее, конечно, сможет, но это будет уже совсем другая работа.

Д: Удивительно, что это не только авторитет, но и доверие. Авторитет может, конечно, работать, но при этом может не быть доверия.

У: А как такое может быть?

А: Защитных механизмов много. «Он, конечно, мастер, но сам по себе такая…». И уже вроде как и не мастер.

Что получается: целостный, самодостаточный, ни о чем не спрашивающий, не нуждающийся ни в вопросах, ни в наставлениях, простой и прямой в поведении, заслуживающий похвалы. А главный монах провоцирует нарушение этой целостности. Зачем он это делает? Ведь он действительно поступает, как провокатор. Разве он не знает, что ждет Линь-цзи у Хуан-бо? Без сомнения, это ему прекрасно известно.

Д: Видимо, решил проверить на крепость эту его закругленность.

У: Он видел потенциал в Линь-цзи и решил, что тот созрел, чтобы перейти на следующий уровень.

А: Да. Какой поразительный вывод нам здесь открывается: есть целостность, которая не развивает, и есть отсутствие целостности, которое развивает. И оказывается, что отсутствие целостности – это более высокий уровень, обладающий более мощной потенцией, чем первоначальная целостность. А откуда она у него вообще, у этого юноши Линь-цзи? Как свойство его души, откуда она взялась? Что обеспечило это свойство?

Д: Его простота и прямота?

А: Нет, источником той целостности, что была у Линь-цзи, было именно его смирение. Смиренное согласие с тем фактом, что того, что у него есть, для него такого, какой он есть, достаточно. И смирение, таким образом, превращалось в две различные силы, одна из которых была конструктивной, а другая деструктивной. Первая – это та сила, которая обуздывает и усмиряет наше эго. А вторая – это смирение, переходящее в застой. Что делает главный монах? Он сталкивает между собой эти две силы, до этого момента не различимые и не противоположные друг другу в своей неразличимости, в ограниченной самодостаточности Линь-цзи. С одной стороны, самодостаточной, с другой стороны, ограниченной. И главный монах провоцирует конфликт между этими двумя различными сторонами души Линь-цзи. Каким образом? «Почему бы тебе не спросить?…» Здесь все и начинается.

Линь-цзи пошел спрашивать. Обратите внимание на то, как автор дает нам понять, что Хуан-бо, осуществляя свои действия, совершенно не ориентировался на вопрос Линь-цзи. Прежде всего, на это указывают слова главного монаха: «Почему бы тебе не спросить?..» Он не сказал: «Спроси» или «Тебе, именно тебе надо было бы спросить вот так-то». Таким образом, внутри самой подачи смысл такой: «Дорогой, пойди и брякни что-нибудь, я точно знаю, что ты не успеешь это проговорить, как уже получишь по спине». Если бы Линь-цзи был таким вдумчивым и внимательным, он бы ему сказал: «Послушай, а ты сам палкой по спине получить не хочешь?» И тогда главный монах ответил бы: «Я вижу, что ты уже достиг просветления». Но Линь-цзи его еще не достиг, поэтому он отправился спрашивать.

«Но не успел он и слова вымолвить, как Хуан-бо ударил его». Почему? Это очень важно, в этом тексте нет ничего лишнего. Раз он не успел вымолвить даже одного слова, значит, Хуан-бо увидел то состояние, в котором находился Линь-цзи, и поступил с ним единственно возможным, единственно адекватным образом.

«Когда Линь-цзи вернулся, главный монах спросил его: «Ну как?» Главный монах все понимал, он, можно сказать, был там, он присутствовал при этом. Или, другими словами, ему не надо было присутствовать, чтобы знать, что там произойдет. «Не успел я и слова вымолвить, как монах-глава ударил меня. Но я не понял, за что». Несмотря на то, что Хуан-бо отработал с этим его состоянием, Линь-цзи не понял, за что же его ударили. Что же делает главный монах? Он ориентируется на его непонимание.

Д: «Пойди, спроси».

А: Нет. «Остается только пойти и спросить еще раз». Он не сказал: «Почему бы тебе не пойти и не спросить еще раз», он сказал: «У тебя нет другого выхода, кроме как пойти и спросить еще раз». Или другими словами: «Раз тебя не пробило с первого раза, то какого-то другого варианта, кроме как получить по спине еще раз, у тебя просто нет».

Д: Все, как в жизни.

А: Ситуация повторяется: он снова идет спрашивать. Хуан-бо снова ударяет его, Линь-цзи еще раз идет и еще раз оказывается битым. И вот теперь начинаются действия Линь-цзи, начинается его реакция. Разные стороны его души: с одной стороны, смирение, а с другой стороны, отсутствие импульса к развитию, самоудовлетворенность – начинают проявляться. «К счастью, я удостоился твоей милости, будучи послан к монаху-главе. Я трижды спрашивал и трижды был избит». Итак, смирение: «Я огорчен тем, что из-за собственных преград я не могу овладеть столь глубоким смыслом». Отсутствие импульса к развитию: «Однако сегодня я ухожу». Впервые они проявились и, следовательно, они готовы для того, чтобы быть разделенными. Таким образом, первая часть того тренинга, который проводят Линь-цзи главный монах и Хуан-бо, завершена. Целью этого тренинга было поднять из глубин бессознательного те основания, которые держали Линь-цзи в его ограниченности (закукленности), и отделить зерна от плевел. Каких-либо других целей у главного монаха и Хуан-бо на первом этапе быть не могло. Вряд ли они могли рассчитывать на то, что Линь-цзи озарит просветление, так как он еще не понимал, с чем работает Хуан-бо. Он не понимал, что означает полученный им удар. Силы его рефлексии, способности к созерцанию было еще не достаточно для того, чтобы сообразить, для чего все это происходит.

Итак, Линь-цзи доведен до края, он уже готов уйти. Что делает главный монах? Он еще раз апеллирует теперь уже к одной из сторон его души – смирению. И апеллирует теперь только к нему, а не к смирению и отсутствию импульса к развитию одновременно. Ситуация созрела для того, чтобы можно было апеллировать только к одной части. Он говорит: «Если ты уходишь, ты должен пойти попрощаться с монахом-главой».

«Линь-цзи откланялся и скрылся». Что значит это «откланялся и скрылся»? Если посмотреть на эту ситуацию непредвзято, то становится понятно, что у Линь-цзи вряд ли было желание идти к монаху-главе. И его нежелание развиваться (он не собирался проходить через возникшие преграды) заставляло его просто уйти. Но его смирение теперь вступает в конфликт с его желанием избежать дискомфортной ситуации, в конфликт, которого раньше не было. Начала, до этого момента слитые, нераздельные, растворенные одно в другом, вступают между собой в конфликт. Ситуация была искусно подведена к тому, чтобы произвести кардинальное внутрипсихическое изменение в душе Линь-цзи.

Таким образом, спровоцировав конфликт между до этого не различаемыми началами, главный монах дал возможность этим двум началам проявиться (или Хуан-бо наставлял главного монаха сделать то-то и то-то, мы этого не знаем, и это не имеет ни малейшего значения). Он создал предпосылку для рывка, создал то внутреннее напряжение в душе Линь-цзи, которое затем и произведет в нем прорыв к просветлению. Не было конфликта – не было напряжения, не было никакой возможности просветления, все было слишком хорошо. Деструктивное и конструктивное начала мирно жили друг с другом, в полной растворенности и гармонии. В обычной жизни история вполне обыкновенная. Если вы внимательно понаблюдаете, то заметите, как люди не хотят, чтобы эти начала внутри них разделялись, и на то есть свои причины. Ведь к какому-то выбору, а значит, развитию может привести только разделение этих начал, и лишь после этого разделения станет понятно, какое из них доминирует. Вступив в конфликт, эти начала не погасят его до тех пор, пока одно из них, доминирующее, не одержит верх. Это единственная предпосылка к развитию, и любой переход на следующий уровень происходит только через конфликт. А этого люди не хотят понимать и не хотят иметь с этим конфликтом дело, так как при этом им приходится делать весьма дискомфортные выборы. «Ведь все было так хорошо, пока я этого не понимал».

Таким образом, эта история с Линь-цзи представляет собой классический архетипический вариант развития личности, здесь сжатый до размеров коротенькой притчи. У тех, кто идет вперед, по этому варианту проходит целая жизнь, для тех же, кто сдается, эта притча остается только притчей. Часто людям не хватает смирения для того, чтобы пройти. Линь-цзи был очень смиренным человеком. Судя по всему, именно это и сделало его просветленным. И в дальнейшем мы увидим, как смирение трансформируется во внутреннюю свободу.

Итак. «Главный монах, опередив Линь-цзи, пошел к Хуан-бо и сказал: «Тот новичок, который спрашивал тебя, в высокой степени человек Дхармы». Это сообщение, которое, во-первых, должно объяснить читателю, что избиение Линь-цзи происходит вовсе не из-за его тупости, а во-вторых, пояснить, насколько самостоятельно действуют главный монах и Хуан-бо.

Таким образом, в духовных родах Линь-цзи принимало участие сразу три человека. Мы понимаем, что главный монах, Хуан-бо и Да-юй действовали несогласованно. Какая интересная мысль: будучи просветленными, они в этом согласовании не нуждались. Они, действуя из самих себя, могли осуществить в высшей степени целостное прохождение Линь-цзи через инициацию, совершенно не будучи озабоченными тем, насколько это связано или не связано с замыслами другого.

«Если он придет прощаться, найди средство и удержи его. В будущем, закалившись, он превратится в большое дерево, оно будет давать тень и прохладу людям всего мира».

Он оказался прав. «Линь-цзи пришел прощаться. Хуан-бо сказал: – Тебе не следует идти ни к кому, кроме Да-юя, который располагается в низине Гаоаня. Он тебе непременно все растолкует. – Линь-цзи пришел к Да-юю». Давайте посмотрим, что за этим стоит. Во-первых, если бы Линь-цзи ушел не из-за того, что он не понял Хуан-бо «из-за своих собственных преград», а потому, что Хуан-бо потерял в его глазах авторитет, то он к Да-юю не пошел бы. Следовательно, Линь-цзи действительно считал, что он не понял Хуан-бо из-за собственных преград. Это момент, в котором решалось, что одержит верх: смирение или ограниченность (закукленность).

«Да-юй спросил: – Откуда ты пришел? – Я пришел от Хуан-бо». Да-юй моментально включается в процесс инициации. «Что тебе сказал Хуан-бо? – Я трижды спрашивал его об основном смысле Дхармы Будды и трижды был им избит. А я так и не знаю, допустил я ошибку или нет».

Линь-цзи честно рассказал Да-юю, что с ним произошло. Мы опять видим: никаких расчетов эго, желания как-то исказить события, никакого стремления подать себя в выгодном свете; только внутренняя честность, основанная на том же смирении, что и позволило ему пройти через все испытания. Да-юй, естественно, сразу понимает, в чем дело. Он понимает, что Линь-цзи пришел для того, чтобы услышать что-то очень умное; при этом на себя он совершенно не был обращен: он не понимал, что смысл Дхармы Будды – это принципы его собственного сознания, что все ответы следует искать только в себе, и что главное – это то, каким являешься ты сам: в каком состоянии, в каком сознании, в каком духе и т. д. Собственно говоря, что делал Хуан-бо, когда бил его? Он возвращал его к моменту «здесь и сейчас».

М: Как бы к себе самому.

А: Да. Он его возвращал. Линь-цзи был где-то там, в мыслях об очень высоком: Дхарма Будды – это что-то святое, глубокое, высокое, что-то запредельное (почему он потом и воскликнет: «Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет»), – и был настроен благоговейно. Эта благоговейность в действительности была порождена не смирением, а той самой ограниченностью и являлась наиболее неискренним проявлением его души на тот момент, когда он только собирался идти к Хуан-бо; и Хуан-бо работал именно с его благоговейностью. Но то, что Хуан-бо с ним работал, и с чем именно он работал, этого Линь-цзи пока так и не понял.

Хуан-бо мог бы все это ему прояснить, но он не стал этого делать. Более того, Линь-цзи все время шел, как по лезвию ножа: шаг влево, шаг вправо – и он бы не достиг просветления. Ни старший монах, ни Хуан-бо, ни Да-юй не заботятся о том, чтобы подстраховать его. Ему не дается провожатый, который по дороге к Да-юю отговаривал бы его свернуть с пути, Хуан-бо не объясняет ему смысла того, что он сделал. Почему он этого не делает? Потому что никто из них, будучи просветленными, не берет на себя часть его груза, принадлежащего только Линь-цзи и больше никому.

У: За него не принимают решений.

А: Да. Он должен сделать это сам. Что это значит? Обратите внимание на имплицитно присутствующие здесь очень важные моменты. Переживания Линь-цзи должны были достичь определенного градуса. До этого момента он несколько лет жил в монастыре, у него была хорошая репутация: о нем отзывались с похвалой, в общении он был прост и прям, его ничто не беспокоило. До какой степени отчаяния нужно было довести человека, чтобы накал переживаний заставил его принять решение об уходе! Этого нет в тексте, но это понятно без объяснений. Для чего его доводят до такого накала? Дело в том, что те выборы-испытания, через которые он проходит, можно пройти только на таком высоком градусе отчаяния, боли, страха, разрыва с тем, что тебя связывает и что кажется тебе совершенно незыблемым. Иначе через подобные испытания не пройти даже монаху, не говоря уж о мирянах. Это всегда больно, всегда тяжело.

Линь-цзи должен сделать свои выборы по-настоящему. Он не должен проходить через испытание, как через игру, вот что самое главное. Для других монахов это тоже не игра, и вот по какой причине: не думаю, что так обошлись только с Линь-цзи, так обходились и со многими другими монахами, но кто из них дошел до просветления? Считанные единицы, а подавляющее большинство ушло навсегда, сгинуло в небытие прошедших веков. Чаньские наставники вскрывали имеющийся в человеке потенциал и давали ему возможность сделать тот выбор, который у него внутри уже был сделан. И зачастую это давало возможность пройти через испытание тому, кто, может быть, в другой, щадящей, менее болезненной ситуации не прошел бы. Тому же, кто к выбору не готов, либо сделал другой выбор, вряд ли сможет помочь предоставляемый таким образом шанс.

Линь-цзи нужна была трагедия, драма, и он эту драму пережил в полной мере. Он собрался уйти, он отказался от всех надежд и чаяний, от всего, с чем он связывал свое пребывание в монастыре. Он разорвал эти путы. Почему? Оказывается, ему там нечего делать: он трижды спрашивал, трижды был избит и не понял, за что. Он живой человек, ему больно, тяжело. Притча умалчивает о том, что он делал, когда, «откланялся и скрылся», но наверняка он не был в бесстрастном состоянии. Далее, он пошел к Да-юю; значит, его взволновало, почему с ним так поступили. Что он испытывал? Там была и обида, вне всякого сомнения, но было и желание разобраться. Опять две силы его вели. Первые две силы, смирение и ограниченность, сходят со сцены благодаря усилиям старшего монаха после того, как они разделились; на их место заступают следующие две силы – желание разобраться и обида, которые также пока объединены в его импульсе, в его желании прийти к Да-юю и получить от него разъяснения. Это следует из ответа Линь-цзи Да-юю: «А я так и не знаю, допустил я ошибку, или нет».

Д: А, может быть, там кроме желания разобраться была все же не обида, а смирение?

А: Если бы не было обиды, он произнес бы фразу по-другому. Он бы сказал: «А я так и не знаю, в чем моя ошибка». В чем разница?

Д: Значит, он допускает, что его ошибки могло не быть. А из этого следует обида?

А: Претензия, а, значит, и обида на то, что с ним обошлись несправедливо. На чем сосредоточен Линь-цзи? На том, допустил он ошибку или нет. Какие чувства это рождает в его душе? Если допустил ошибку, то придется это принять, хоть и с недовольством, но признать, капитулировать. А если не допустил, то можно будет возмутиться (несправедливо же наказали!), но в душе испытать удовольствие. Как любопытно! Ему хочется, чтобы он не допустил ошибки, но точно так же хочется, чтобы наставник оказался прав. На одном конце – безупречный Линь-цзи, не допустивший ошибки, на другом конце – хороший наставник, указавший Линь-цзи на его реальную ошибку. Такой расклад присутствует в сознании Линь-цзи на тот момент, когда он приходит к Да-юю.

Что нужно сделать Да-юю, чтобы вывести Линь-цзи из этой ложной парадигмы? Каким образом он поступает с обидой Линь-цзи и как он сразу и безоговорочно поддерживает Хуан-бо? Как именно он это делает?

В парадигме Линь-цзи, в его воображении наставник, даже если и не допустил ошибки, то все же был жесток и бездушен с ним. Да-юй взламывает эту парадигму: «Хуан-бо – это бабушка. Он для тебя так выложился!» На каком уровне он работает! Ведь у Линь-цзи уже сложилось твердое убеждение о том, что Хуан-бо может, и Мастер, но при этом в первую очередь – черствый грубиян, задавака и драчун, которого медом не корми, а только дай поиздеваться над молодыми послушниками. Эта обида его сжала, стиснула, он вроде как и готов признать свою неправоту, но только сквозь стиснутые зубы.

А Да-юй выбивает у него почву из-под ног. Линь-цзи на мгновение зависает в воздухе, после слов Да-юя он испытывает шок, острый эмоциональный и интеллектуальный шок, потому что то, что сказал Да-юй, совершенно не соответствует ни одной из парадигм, присутствующих в сознании Линь-цзи. И когда он на мгновение теряет почву под ногами, в нем возникает возможность проникновения в сознание именно того импульса, который внутри нас все знает. Что понимает Линь-цзи? Какое именно озарение на него снизошло?

Д: Завеса рухнула.

А: Это было последнее, что произошло. У озарения, как мы сейчас видим, есть своя структура. Первое, что рухнуло у Линь-цзи – это его эговая система представлений о произошедшем, которая в нем уже была выстроена, как мы видим из его реплики. И именно она, его эговая система, именно ее защитная функция, претензия к другому в первую очередь, и ограждали его от возможности встретиться с подлинным озарением. Да-юй тоже знал, что озарение имеет свою структуру. И он действовал исходя из того, что было необходимо на тот момент. Представьте, что произошло бы, если бы он сказал Линь-цзи: «В Дхарме Будды у Хуан-бо нет ничего особенного». Что ответил бы монах? «Я так это и понял», – произошел бы перевертыш. Но он сказал это по-другому, а для того, чтобы сказать это по-другому, Да-юю пришлось произнести другие слова. Первое, что он сделал – убрал эговый спазм, который, собственно говоря, и был единственным на тот момент препятствием, которое надежно защищало сознание Линь-цзи от света озарения. Что происходит внутри Линь-цзи дальше? Развернем эту структуру. Линь-цзи понимает, что Хуан-бо работал с его состоянием. Что дальше?

Д: Потом он понимает, с каким именно состоянием.

А: Да, совершенно верно, этот переход очень важен.

Д: Чем он важен?

А: Тем, что он переход. Здесь начинается собственно озарение. До этого момента процесс идет только внутри эго.

Итак, первое, что происходит с Линь-цзи – это капитуляция эго. Он капитулирует, принимая все, что сделал для него Хуан-бо, понимая, что это не было нападками на его достоинство, надругательством или желанием самоутверждения, что Хуан-бо повел себя, как добрая бабушка. Это понимание и принятие было актом капитуляции. В любом озарении сначала всегда происходит капитуляция. После того, как он капитулировал, истина о том, с чем именно в нем работал Хуан-бо, открылась сама. Это произошло потому, что механизмы контроля капитулировали. Он понял, с чем в нем работал Хуан-бо, потому что капитулировало то самое эго, которое отвечало за благоговейность и стояло за той неразделенностью состояний его души, которую растревожил главный монах. Сначала эти состояния разделили, потом, разделив, преобразили оба элемента: смирение в жажду познания, а закукленность (ограниченность) в обиду. В фазе обиды эго было полностью подготовлено к акту капитуляции, все, что нужно было сделать Линь-цзи, – это просто оставаться честным. Можно сказать, что за него действительно всю работу произвели добрые бабушки, которых в данном случае было три. Капитулировало не только эго, которое обижалось, но и эго, которое благоговело, и эго, которое не понимало и нагнетало дух тяжести и трагизма. Капитулировало все эго целиком, не просто какая-то его часть, и когда оно капитулировало, свет истины озарил Линь-цзи сам собою, потому что он является чем-то абсолютно естественным и присущим каждому из нас, данным нам от Бога. Это самое настоящее, что в нас есть, и осознать это нам мешает только наше эго.

А когда он понял, что Дхарма Будды – это твое состояние, реальность присутствия, он произнес фразу: «Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет». Но Да-юю этого показалось мало. Да-юй на удивление добрая бабушка. Что он сделал? Одно дело понять теоретически, и совсем другое – практически. И он тут же делает следующий шаг, не давая Линь-цзи опомниться, и не давая ему… Что сделать?

Д: Возгордиться.

А: Да. «А какие еще теории ты знаешь?» – спросил Да-юй. Что означает эта фраза в действительности? Для Линь-цзи она означала следующее: «Подтвердить свое просветление словами я тебе не дам, ты сможешь сделать это только действием». Что делает Да-юй? Будучи великим наставником, он этот импульс посылает дальше, до кулака Линь-цзи, а потом и его, Да-юего несчастного ребра, которое он подставил с гораздо большей сознательностью, чем Линь-цзи подставлял свою спину под палку Хуан-бо. Конечно же, Да-юй видел, что Линь-цзи испытал просветление, но он захотел ему помочь пройти еще дальше и тут же, мгновенно, вывел его на следующий этап просветления, хотя иногда между первым и вторым этапом проходят годы. Вот что бывает, когда человеку нечего терять.

Вот и все. Я бы разобрал только один вопрос: почему Да-юй сказал: «Твой учитель – Хуан-бо, а я здесь ни при чем!» Заключительная часть содержательна и значима, но мне кажется, там все понятно.

Д: Наверное, этой фразой он указал Линь-цзи на то, что он должен продемонстрировать своему учителю Хуан-бо то же, что он продемонстрировал здесь ему, Да-юю. Следующий параграф как раз об этом.

А: Да.

Д: «Всыпать ему порцию», – он и всыпал.

А: Да. Но, помимо того, что это так, все-таки, прав был Да-юй или не прав, говоря, что он тут ни при чем.

Д: Ну, как ни при чем, он же сделал свое дело.

А: А что он сказал при этом?

Д: Мало ли, что он здесь говорит.

А: То есть, это было вранье, он лукавил? Что является антиподом лукавства? Искренность? Оказывается, нет. Антипод лукавства – это достоинство, и, причем, сущностно. Лука – «изгиб», а за достоинство отвечает грудной отдел. Люди, которые думают, что антипод лукавства – это искренность, ошибаются, потому что если напрямую искренность – антипод лукавства, то тогда это искренность дебильная. Почему люди лукавят? Если у человека спросить, почему он соврал, то ответ всегда будет таким: «Ну а что, сказать ему то-то и то-то, чтобы он сорвался, выхватил пистолет, застрелился и застрелил еще кого-нибудь?» Лукавство всегда подсовывает под свой антипод именно вот такую искренность, а такая дебильная искренность, вроде бы, на поверхности отличается от лукавства, но при более пристальном рассмотрении оказывается с ним полностью тождественной. А чем? Именно отсутствием достоинства. Итак, почему Да-юй сказал Линь-цзи, что он тут ни при чем?

М: Все эти процессы в Линь-цзи заметил и запустил именно Хуан-бо – все, о чем мы говорили в начале, он же пытался перевести Линь-цзи на другой уровень.

А: Да, так оно и есть, верно также предположение о том, что Да-юй сознательно не хотел брать на себя лавры наставника. Линь-цзи действительно пришел к Да-юю без одной секунды просветленный, и хотя Да-юй проделал необычайно важную работу, он ее проделал только потому, что Линь-цзи к нему послал Хуан-бо.

Д: Каждый сделал то, что мог.

А: На самом деле, Хуан-бо мог сделать то же самое.

Д: Зачем же он тогда послал его?

У: Потому что Линь-цзи собирался уходить. Это был его выбор, и ему нельзя было мешать, но можно было направить.

А: Да. Во-первых, потому что Хуан-бо не должен был удерживать, а во-вторых, потому что он не хотел усложнять задачу с собственной персоной. Ведь если бы Хуан-бо сказал: «Да я просто добрая бабушка», то Линь-цзи было бы тяжелее это принять. Но так как это сказал Да-юй… А Хуан-бо преподнес Линь-цзи Да-юю на блюдечке с голубой каемочкой. Все, что осталось сделать Да-юю, это сказать нужные слова… ну, и получить кулаком под ребра.

Глава III. Опрокинутый кувшин

Наставник Гуйшань поначалу был главным по хозяйству при Байчжане. Однажды Байчжан решил выбрать настоятеля для нового монастыря и объявил, что им станет тот, кто сможет ответить на его вопрос. Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал:

– Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?

Старший монах монастыря сказал

– Это, что ни говори, нельзя назвать деревянными сандалиями.

Тогда Байчжан спросил Гуйшаня. Тот сшиб ногой кувшин и пошел прочь. Байчжан рассмеялся и сказал:

– Старший монах проиграл.

И Гуйшань был назначен настоятелем нового монастыря.

Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу. Зачем же он снял удобную шапку и надел на себя железную кангу?

Отбросив прочь шумовку и половник,

Он одним ударом сокрушил все препоны.

Хоть он не одолел преграды, воздвигнутой Байчжаном

Он отшвырнет ногой все на пути – даже Будду51.

А: У китайцев тема скрытых святых, которые работают простыми служками, очень любима и популярна и в этом смысле напоминает православные рассказы о том, как какой-нибудь монах, презираемый всеми, оказывается наиболее продвинутым святым. Поэтому то, что Гуйшань был всего лишь экономом, не случайно. Я хочу вам напомнить, что правильное восприятие гунъаней – на очень светлой энергетике, через смех. В них все основано на чувстве юмора.

У: А мы слишком напрягаемся.

А: Да, что для гунъаней совершенно не характерно, так это дух тяжести. Термин «дух тяжести» придумал Ницше. Это название главы в книге «Так говорит Заратустра»: на горной дороге на шею главному герою прыгает маленький карлик и так придавливает его к земле, что он еле-еле волочет свои ноги. По смыслу такой дух соответствует тому, что мы вкладываем в него сейчас: тяжеловесность, угрюмость, звериная серьезность – как способ выражения мысли, так и характеристика какого-либо состояния. Чань совершенно противоположен духу тяжести.

Если вы хотите понять эту притчу, представьте, что Гуйшань толкает этот кувшин с таким же выражением, как у монаха на рис. 14.

Рис. 14. Монах

У: Мне кажется, в таком состоянии ничто не имеет значения – вещи, имена вещей, формы, отсюда и это действие.

А: Если соотнести эту картинку с гунъанем, то к какому моменту развития сюжета она лучше всего подошла бы? В какой момент у Гуйшаня было бы такое выражение на лице?

Д: Мне кажется, после слов старшего монаха.

А: Молодец, Даша. Старший монах говорит что-то такое очень важное, и слова вылетают у него как мыльные пузыри. Представляете, какой значимостью он был наполнен? Ему же казалось, что он произносит что-то невероятно умное. «Это, что ни говори» – ощутите серьезность старшего монаха. А из какого состояния Гуйшань пнул кувшин?

Д: Мне это состояние незнакомо.

А: Оно тебе знакомо, просто ты его не идентифицируешь.

Д: Мне трудно передать его словами.

А: Видимо, Гуйшаню тоже трудно было передать его словами.

Д: Это такое интересное состояние, когда мы находимся внутри ситуации и у нас практически нет выбора. Если мы находимся внутри, мы выстраиваемся в соответствии с тем, как выстраивается ситуация, и получается, что у нас нет выбора: мы делаем то, что происходит в ситуации.

А: Получается какой-то раб ситуации.

Д: Нет, не раб – в том-то и дело!

М: Иногда мы попадаем в такие ситуации, когда совершаем поступок, а потом все говорят: «Надо же! Как он предугадал! Какая сильная интуиция!» А мы, оглядываясь, даже не можем дать себе отчет, почему мы действовали таким образом, только знаем, что в тот момент мы руководствовались не рассудком, не долгими размышлениями, а каким-то внутренним импульсом.

Д: Такие ситуации могут быть противоположным наполнены. Иногда бывает, что мы действуем не раздумывая из чистого сценария, а иногда – из этого состояния.

М: О том, из какого состояния мы действуем, говорит достигнутый результат. Если мы действуем сценарно…

Д: То мы становимся рабами ситуации.

А: Если мы действуем сценарно, то мы – рабы сценария, а в ситуации мы вообще при этом не находимся.

Д: А если мы действуем в ситуации в соответствии с этой ситуацией, то почему мы становимся ее рабами?

А: Давайте попробуем разобраться, что такое «в соответствии с ситуацией».

Д: Говоря, что у нас нет выбора, я имела в виду, что в каждой ситуации возможна только одна правильная реакция – самая спонтанная. И в этом смысле у нас нет выбора.

А: Сейчас я тебя опровергну, Даша – гунъанем № 48 из этой же книги.

У: Око – за око, гунъань – за гунъань.

А: Прочти заключительный стих гунъаня.

Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели. Прежде чем открыть рот, ты уже все сказал. Прозренье приходит прежде, чем успел понять. Так ты узнаешь, что всему есть исток.

А: Это прямой и непосредственный тебе ответ.

Д: Я не вижу, что он противоречит моим словам.

А: А он и не противоречит – он просто немного тоньше. Что такое «единственная реакция»?

Д: Я так понимаю, что вопрос о выборе совсем не стоит? Что выбирать, если человек и ситуация – практически одно и то же. Из чего выбирать?

А: Кресло, в котором ты сидишь, и ситуация, которая разворачивается в комнате, – это одно и то же?

Д: До тех пор, пока я гармонично во всем этом нахожусь, – да.

А: Да? У тебя получается, что кресло – просветленное.

Д: То есть, есть ситуация и кресло?

А: Да. Тебя нет в этом вопросе.

М: Я не вижу логической связи. Средний термин потерялся.

А: Ищите. Даша ведь как сказала: «Просветленный не отличает себя от ситуации».

Д: Да. Он в ней гармонично присутствует.

А: А что такое «гармонично присутствует»?

Д: Это когда он фактически настолько гармонично присутствует в ситуации, что он ее создает, что он развивается вместе с ней.

А: Кто-нибудь понимает, что хочет сказать Даша?

У: Я понимаю Дашину мысль: в этой ситуации есть только одно попадание в десятку, в сердцевину, а другие будут только рядом. И в этом смысле нет выбора.

Д: Какое ни возьми боевое искусство – там есть лишь единственная возможность, когда мы совпадаем с ситуацией. Попадание оно и есть попадание. Может быть, слово «выбор» не совсем удачное: мы либо присутствуем в ситуации, либо нет.

А: Никто еще не почувствовал подвох?

Д: К чему ты ведешь? К тому, что есть выбор?

А: Есть градация.

У: Но есть высшая точка этой градации.

А: Есть момент выбора и есть момент колебания.

У: Перед тем, как сделать выбор?

А: Да. И отсутствие этого колебания. Даша просто перепутала эти два понятия. В гунъанях всегда если «монах заколебался», значит, выпал из реальности – наставник ударил его. Это одно. А момент выбора как момент внутренней свободы – это другое. И они между собой не тождественны. Они связаны тесно и глубоко, но не тождественны.

М: Мне кажется, Даша вообще не говорила о колебании. Она говорила о точке выбора.

А: О колебании она не говорила. Об этом сказал я.

М: А почему ты говоришь, что она была не точна? Она разбирала следующий этап.

А: Да. Просто Дарья сказала, что выбора нет в ситуации, когда мы в ней присутствуем.

Д: Я имела в виду, что когда мы в ситуацию попадаем, в этом смысле у нас нет выбора – мы уже там. В принципе речь о выборе уже не идет.

А: А когда бывает такое, что мы не попадаем в ситуацию?

Д: Когда мы либо уходим из нее, либо в нее проваливаемся. То есть не идем вместе с ней, не присутствуем в ней – вот: момент неприсутствия.

А: А что такое «присутствие в ситуации»?

Д: Присутствие в ситуации – это невовлечение, когда мы остаемся в своем центре, и тогда у нас есть возможность взаимодействовать с ситуацией адекватно.

А: В чем разница? Где проходит граница между присутствием и неприсутствием?

Д: Не знаю. Может, это степень наработанности. Степень свободы, которая позволяет адекватно реагировать на ситуацию, может быть очень разной. И чем она глубже, тем с более сложными ситуациями человек справляется. Просветленный, наверное, справляется со всем.

А: В чем ее глубина заключена?

Д: Я понимаю, что этим вопросам нет конца.

А: Этим вопросам есть конец…

Д: Только мы до него добраться не можем.

А: … вот этот момент внешнего и внутреннего.

Д: Интересное соотношение. По ощущениям получается, что чем крепче ты там сидишь, тем адекватнее ты реагируешь на все внешнее.

А: Ты сегодня говоришь просто чаньскими перлами – я до них не дотягиваю. Но мне ужасно интересно, что значит: «чем крепче ты там сидишь»? Кто-нибудь понимает, что это значит?

У: Это очень глубокая точка покоя, из которой мы действуем. И чем она глубже, тем точнее действие.

А: А что это за точка покоя?

Д: Это та точка, которую мы все ищем в дза-дзен.

А: Насчет точки покоя – это верное замечание.

Д: Видимо, когда человек нарабатывает присутствие в этой точке и может находиться там все время, постоянно, тогда он на любую ситуацию внешнюю способен реагировать адекватно. Он просто живет в этой точке покоя, и все.

А: Хорошо ему! А нам-то, сирым, что делать? Что делать с присутствием-то?

М: Мне кажется, что когда мы в эту точку попадаем, и мера присутствия увеличивается, тогда граница между внешним и внутренним начинает исчезать, и ситуация по отношению к нам перестает выглядеть как внешняя, угрожающая. Только в этом случае мы перестаем с ней бороться, и тогда – как Даша говорит – мы в состоянии действовать адекватно.

Д: Именно потому что границы исчезают – вот тут Рита права: это очень важно.

А: Это уже гораздо ближе.

М: Я сейчас сидела и пыталась понять, когда я могу так действовать. Крайне редко.

А: Это существенно.

Д: Это, действительно, все переворачивает, когда исчезают границы.

А: А когда исчезают границы?

Д: Когда мы капитулируем перед ситуацией.

А: Попробую зайти с другой стороны. Все, что вы рассказали о присутствии в ситуации – про невовлеченность, про меру и степень присутствия, про пребывание внутри себя – все правильно, но вам не хватает одного нюанса для того, чтобы все собрать в одну кучу. Как только этот нюанс обнаруживается, все становится понятным и все сразу выстраивается на свои места.

Д: Обозначь, пожалуйста, направление.

А: Что самое главное в дза-дзен? Каково самое главное качество дза-дзен, ради которого эта медитация практикуется и которое не только способствует грамотному проживанию любой обыденной ситуации, но и реализуется в повседневной жизни в любом аспекте – начиная от гущи мирской суеты и заканчивая практикой медитации во сне. Про стирание границ вы сказали верно. Но как оно происходит? Как? Вы уже очень близко.

Д: Чего ж не хватает?

А: Видимо, присутствия и не хватает.

Д: Как происходит стирание границ внутри во время медитации? У меня, видимо, нет такого опыта – я не могу сказать.

А: Итак, мы добрались до точки, где у Даши нет опыта. Что же это за точка? Что же это за опыт? На самом деле, Даша, он у тебя есть – просто ты не можешь пока на него опереться и оттолкнуться от него в своем построении мысли. Этот опыт есть у каждого из нас. Это тот опыт, в котором каждый из нас провел большую часть своего детства. И потом, после трех лет, в течение которых идет формирование эго, этот опыт забывается, поскольку в том раннем детстве мы считаем его чем-то само собой разумеющимся и не придаем ему значения. Когда он утрачивается – мы не замечаем этой утраты. И только считанные единицы из всех людей во взрослой жизни во время духовных поисков возвращаются к этому и обнаруживают, что когда-то они внутри этого опыта жили. Что это за опыт? Вы знаете, что такое ментальный шум? Это мысли, которые нам постоянно мешают и которые мы привыкли считать самими собой – мы привыкли отождествлять себя с ними. На фоне этого постоянно меняющегося хаоса есть нечто молчаливое и неизменное и постоянно присутствующее в нас – это ощущение нашего «я», не меняющееся ни на вдохе, ни на выдохе. И это нечто, эта база, эта основа нашего «я» когда-то была для нас основой нашего бытия. Сначала было оно, а потом все остальное. Когда мы родились, мы воспринимали мир вот так.

Д: Все остальное вплывало в наш мир.

А: Да. Что потом с этим делали – сначала родители, потом педагоги, сверстники: ты где летаешь? в каких облаках? – это те слова, с помощью которых нас оттуда выдергивали, осуществляя переворот внутри нашего сознания – переворот, в результате которого все, что туда, в это молчаливое присутствие вплывало, становилось…

Д: … более важным.

А: Да. А это молчаливое присутствие превращалось в нечто несущественное. Этот переворот, в котором мы отрекаемся от молчаливого присутствия своего истинного «я», делает нас стихийными материалистами. И именно этот переворот дает толчок к формированию ментального шума, к материалистическому восприятию мира, ко всему остальному, что держит нас в сансаре. Техника дза-дзен направлена на одно: на то, чтобы этот переворот осуществить еще раз, вернув все на свои места. Ментальный шум возникает от неполноты нашего присутствия в этом молчаливом пребывании. Внутри каждого из нас живет богиня Тара, а мы от Нее отрекаемся. И когда мы перестаем в этом присутствовать, то объем нашего пребывания не уменьшается, он остается прежним, но не заполненным по-прежнему нашим присутствием, а поскольку его надо чем-то заполнить, он автоматически заполняется нашими умственными отбросами – так называемым ментальным шумом. Это действительно так. Когда мы с Ней отождествляемся, наш ментальный шум сам собой исчезает, и не нужно беспокоиться о том, есть он или его нет. Мы вообще забываем о нем как таковом. Если делаешь какое-то движение по-настоящему, то в нем нет ни внешнего, ни внутреннего. Понимаете, почему это деление отсутствует? Потому что на его месте возникает смысл. Это не внешнее и не внутреннее.

Теперь я хочу, чтобы вы посмотрели на то, как все, что мы проходили, разворачивается из этого опыта гармонично, естественно, полноценно и системно. Этот опыт стоит на вершине, у истоков, а из него все разворачивается, как свиток. Все, о чем вы говорили, встает на свои места. Вам не хватило этого переворачивания. И теперь, когда оно осуществлено, становится понятно, что такое присутствие. Присутствие внутри этого молчаливого пребывания, а не присутствие в ситуации. Нет присутствия в ситуации. На самом деле адекватность, присутствие в ситуации возникает благодаря ее восприятию изнутри этого опыта как ничтожной. Вот он, момент вовлечения и невовлечения. Почему мы вовлечены в ситуацию? Потому что она для нас очень значима. Когда мы присутствуем внутри себя, ситуация перестает быть значимой, но она сохраняет свою значимость. Каким образом? С одной стороны, она становится ничтожной, с другой стороны, ее значимость возрастает, потому что любая ситуация в действительности значима одним-единственным образом: через нее, через отношение к ней и поведение в ней мы проявляем и утверждаем то, где мы находимся: снаружи, в перевертыше, или внутри себя – в своем сознании. Любая ситуация имеет один-единственный смысл: через нее мы проявляем свой истинный внутренний расклад. Дело в том, что когда мы живем в перевертыше, мы все равно это делаем – проявляем свой истинный внутренний расклад, но дело в том, что в таком случае мы этого не замечаем. Это видно только со стороны, а сам человек об этом даже не догадывается. Материализм, вся ложь, все омрачения из человека лезут, но он этого не понимает, не чувствует, потому что смотрит на другое, потому что сам весь снаружи, во внешних привязанностях и оценках, и поэтому пропускает все, что у него внутри.

Видите, как меняется ваше восприятие понятия присутствия? Как изменилось ваше восприятие адекватности ситуации? Теперь посмотрим на понятие свободы внутри этой ситуации. Смотрите оттуда, изнутри. Что вы видите? Чем оно наполняется? Наполняется ли понятие свободы как-то по-новому? Попробуйте наполнить его через понятие ви́дения.

М: Значит, до этого понятие свободы было наполнено чем-то другим. Потому что настоящая свобода – такая, какой мы ее сейчас рассматриваем, а все остальное – суррогат свободы. Мы называем это свободой, но в принципе мы не совсем свободны.

А: Понимаете? Понятие свободы неотделимо от понятия ви́дения. Когда мы не свободны? Когда мы не видим истинного расклада. Возьмем, например, тот гунъань, который мы сейчас разбираем. «Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал: – Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?»

Кто может сказать, какая ловушка заключена в утверждении, сделанном Байчжаном?

Д: Слово «сказать»?

М: «Кто может». В первом классе ловят детей на этом: кто может? А они кричат: я могу! я могу!

А: На самом деле, ловушка станет понятна, если расшифровать фразу Байчжана так: «Кто из вас будет самым хорошим, послушным и умным мальчиком – таким, который сможет что-то сделать». Какая в этом ловушка заключена?

Д: Рита же обозначила: я! Я могу!

А: А назвать ее как-то можешь?

В: Эговая.

А: «Кто из вас проявит свою зависимость, проявив при этом свободу? Проявите свободу в зависимости от моего мнения!» Понимаете эту провокацию – почему он засмеялся, когда сказал, что старший монах проиграл? Байчжан засмеялся, потому что Гуйшань увидел эту провокационную двоякость его утверждения и отреагировал двояко: он, с одной стороны, проявил свою свободу, а с другой стороны, проявил свою независимость, когда пошел прочь. Вот реакция Гуйшаня на то, что он увидел в словах Байчжана. Свобода – это ви́дение. Гуйшань увидел, и он действовал, исходя из своего ви́дения. Вот это действование, исходя из ви́дения, и есть действование единственным способом или, другими словами, действование без колебаний. Но при этом ви́дение у нас одно, а возможностей проявлений свободы продолжает оставаться бесконечное количество. Мы не испытываем колебаний по отношению к тому, какой из этих бесконечных вариантов мы выберем. Почему мы не испытываем этих колебаний?

М: Ты показывал пример из айкидо, когда на один и тот же взмах руки ты можешь применить несколько приемов. Ты же об этом сейчас говоришь? Но мне еще тогда показалось: все равно только один из этого множества будет самым правильным в той или другой ситуации. К Веронике ты мог применить все три. Но если бы ты встретился с серьезным соперником, ты смог бы применить только один.

А: С серьезным соперником можно не только без выборов, но и без вариантов остаться… Если вообще останешься… в этом бренном мире.

Д: Но заранее ты не можешь это просчитать.

У: Есть масса вариантов, но только один может быть выбран без колебания. А другие могли бы быть выбраны без колебания?

А: Да.

У: Но выбирается только один. Почему?

А: Потому что не выбирается.

Д: А как происходит это не-выбирание?

А: Это момент творчества. Момент слияния абсолютной уникальности каждого из нас с абсолютной уникальностью ситуации. И уникальности не эговой, а космической. Когда происходит колебание? Когда колеблется наше ви́дение. Оно не может сфокусироваться, когда мы сомневаемся в том, как действовать правильно, чтобы это «что-то» в себе сохранить. И когда мы сомневаемся, то мы «это» уже утратили. Понимаете, почему? Потому что от того, что мы сделаем, начинает зависеть, утратим мы это или нет. А это уже перевертыш – он возникает просто от такой постановки вопроса – и обратное впадение в духовный материализм. В какой момент возникает колебание?

У: Когда мы попадаем в зависимость, сбой какой-то происходит. Когда мы выходим из этого состояния.

Д: Из себя выходим.

А: А когда это происходит?

В: Когда задумываемся. Когда в этой мысли застреваем.

А: То есть колебание возникает тогда, когда мы начинаем колебаться?

Д: Получается, что да. Как-то трудно ответить, что является первопричиной.

У: Когда мы впускаем постороннюю мысль извне.

А: Ответ каждой из вас очень близок к истине.

Д: Как всегда, не хватает нюанса.

У: А… так это когда мы совершаем обратный перевертыш?

А: Да. Совершенно верно. Когда ситуация нас как-то задевает и пугает. Почему Байчжан сказал: «Старший монах проиграл»? Потому что он стал играть. А что такое «играть»? Игра, выигрыш?

М: Вовлеченность. Когда мы напрягаемся, мы моментально вылетаем из этого состояния.

Д: А почему мы напрягаемся?

М: Потому что ситуация становится для нас значимой.

Д: А почему она стала для нас значимой?

А: Кто сможет ответить на Дашин вопрос? Она его правильно задала.

Д: Потому что эго душит.

А: Эго появляется уже в результате переворачивания, в результате ментального шума, но каков изначальный толчок? Какую угрозу мы чувствуем? Угрозу и сомнения. И колебания в том, что мы сможем сохранить это состояние – вот это присутствие внутри себя, присутствие нас в белой Таре.

Д: Мы находимся в этом состоянии, и вдруг ситуация становится угрожающей. Угрожающей чему?

А: Нашему присутствию.

Д: В этой ситуации?

А: Нашему присутствию внутри себя.

Д: И как только мы чувствуем угрозу этому присутствию внутри себя, мы тут же выпадаем?

А: Да.

Д: А что может угрожать этому состоянию?

А: Ситуация, в которой мы не знаем, как себя вести, и, следовательно, проявляем колебание.

Д: Какой-то замкнутый круг.

У: Вроде, если мы находимся в этом состоянии, то не должно быть такого.

Д: Так что это за ситуация? Боязнь потерять это состояние?

А: Да. Но мы не можем даже бояться потерять это состояние, пока мы в нем находимся. И страх потери, который, действительно, возникает, и, возникая, провоцирует эту потерю – он возникает как страх потери этого состояния в чужих глазах. И как только даже тень этого страха появляется на краю нашего сознания – мы выпадаем из своей целостности, мы расщепляемся, и процесс творчества или даже просто спонтанной и чисто интуитивной реакции становится невозможен.

В: Почему?

А: Потому что мы впускаем в себя зависимость от внешнего – еще даже как преднастройку к возникновению такого страха. Весь парадокс этой ситуации заключается в том, что мы еще даже не успели этот страх испытать, а то, чего мы только еще собираемся испугаться, уже случилось. Но самое парадоксальное в том, что случилось оно именно оттого, что мы собрались его бояться, и ни от чего другого.

Д: Если мы в нем находимся изначально, то мы не должны бояться его потерять.

А: Да, Даша, только изначально мы его потеряли давным-давно. Сейчас мы пытаемся в нем как-то утвердиться, укрепиться.

Д: Я думала, мы говорим об изначальном состоянии.

А: Изначальное состояние буддисты называли природным просветлением. Дети, находящиеся в нем, не обладают самым главным – знанием ценности пребывания в этом состоянии. И когда их родители, не будучи заинтересованы в их самостоятельности, самодостаточности, адекватности, из этого состояния их выдергивают, то они, покупаясь на базовую зависимость от родителей…

Д: То есть даже в этом замечательном состоянии зависимость сохраняется?

А: Ее там нет изначально как зависимости. Изначально есть любовь и привязанность, однако, смешанная с неведением. Но в этой любви и привязанности существует базовая архетипическая проекция на родителей как на существ высших по отношению к детям. И эта проекция заставляет оценивать их требования по отношению к ребенку самим ребенком как справедливые и исходящие из высшей инстанции.

Д: Поэтому ребенок соглашается потерять это состояние.

А: Да. Потому что он, во-первых, не знает его ценности, а, во-вторых, он ориентирован на родителя как на некое божество. Если бы родитель был при этом прозрачен в том смысле, что между его базовой сущностью и ребенком, глядящим на него, не стояло бы родительское эго, то тогда взгляд ребенка был бы адекватен, и в нем не было бы зависимости. Как зависимость он возникает не у ребенка, она создается эговостью родителя.

Д: А мы сейчас обсуждаем ситуацию, когда ребенок вырос.

У: Он уже знает ценность этого состояния. И он боится его утратить. Он боится посягательств на это состояние.

Д: И тут же его теряет.

А: Почему он боится его утратить?

Д: Потому что он начинает наделять это состояние необыкновенной ценностью.

А: Но утрачивает он его не из-за того, что наделяет его необыкновенной ценностью.

Д: Из-за страха он его утрачивает.

А: Да. А что страх в нем делает такого, что он его утрачивает?

Д: Страх всегда что-то перекрывает. В этом состоянии должно происходить какое-то спонтанное движение, которое страх должен перекрывать.

А: Попробуйте сейчас не на уровне слов это понять, а через состояние, через переживания. Поймите, как тишину, молчание – неважно как, но поймите всем сердцем. Это состояние подвергается угрозе выпадения из него тогда, когда у человека, испытывающего это состояние, нет в нем такой достаточной укорененности, которая вызывала бы в нем веру.

Д: Уверенность?

А: Нет, именно вера! Не уверенность – это именно вера. Когда мы начинаем выпадать из этого состояния? Когда мы начинаем искать что-то, чтобы его сохранить, мы отказываем этому состоянию в его субстанциональности, в его первичности. Когда мы начинаем искать что-то, чтобы его сохранить, мы тем самым уже ищем подпорку для него. И когда мы ищем что-то, чтобы его сохранить, то в этом поиске мы его теряем. Именно потому, что мы хотим что-то сохранить, «оно» сразу становится хрупким и легко поддающимся разрушению. Должно быть именно состояние веры, незыблемости. Нам должно быть все равно, как мы в этой ситуации выглядим. Для нас должно быть гораздо важнее, сохраним мы свое состояние или нет. И когда мы говорим: «Все равно, что здесь случится – главное, чтобы я в нем остался, не вышел из него», – оттуда, изнутри, прямо из этого состояния, приходит помощь в виде того спонтанного озарения, которое и является единственным – тут ты, Даша, абсолютно права – адекватным реагированием на ситуацию.

Нам очень не хватает именно веры. Остаться в этом состоянии, что бы вокруг ни происходило. Все равно в нем остаться! И ситуация чудесным образом перевернется… Не выпрыгивать из себя. Нас выманивают из этого состояния демоны внешнего мира, чтобы, выпрыгнув из него, мы выпали и из той единственной крепости, которая нас сохраняет. Это и есть то состояние, из которого действует просветленный. И оно возникает не сразу – оно возникает в результате длинной практики.

Что происходит при таком восприятии? Наша адекватность в ситуации перестает иметь для нас значение оценки: зачет – не зачет, сдал – не сдал. Любая ситуация приобретает для нас значение тренинга, но не теста. И когда это происходит, мы уже не так зациклены на том, сможем мы ее пройти или нет. Если не смогли – прекрасно! – значит, есть над чем работать! Надо поклониться этой ситуации и испытать к ней чувство благодарности, потому что благодаря ей обстоятельства, или божество, стоящее за ними (как в некоторых учениях тантрического буддизма), милостиво показали нам наше слабое место. Благодаря ей мы сможем теперь его увидеть и продолжить свою работу над своими недостатками. Я приведу пример: когда у Линь-Цзи умер его учитель Хуан-бо, Линь-Цзи, уже к тому времени известный просветленный, патриарх, стоял возле погребального костра и плакал. Слезы безостановочно текли по его лицу. Ученики, бывшие рядом с ним, с удивлением глядели на плачущего Линь-Цзи и спрашивали: «Учитель, как же так? Почему вы плачете? Вы же просветленный! А для просветленного не имеет никакого значения – жизнь или смерть. Ушел ваш учитель Хуан-бо, но он же ушел в пустоту, он же на самом деле не умер. Раз вы просветленный, вы должны понимать. Как же так? Почему вы плачете?» А Линь-Цзи им отвечал: «Да я и сам это все знаю, – то, что вы мне говорите. Но почему-то слезы льются из моих глаз. Не останавливать же мне их нарочно». Понимаете, да? Вот этот момент капитуляции – даже перед собственной реакцией. Вы можете себе представить, чтобы просветленный стоял с каменным лицом, сдерживая слезы, из-за зависимости перед мнением учеников? И то, как он ответил – сколько в этом было внутренней свободы и независимости от их мнения, от того, как они его воспринимают – как просветленного или непросветленного. И именно поэтому он еще больше укрепил свой статус. Эта ситуация вошла как гунъань в историю чань-буддизма. Вернемся к нашему гунъаню.

Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу.

Отбросив прочь шумовку и половник, Он одним ударом сокрушил все препоны. Хоть он не одолел преграды, воздвигнутой Байчжаном, Он отшвырнет ногой все на пути – даже Будду.

А: Что за преграда была воздвигнута Байчжаном?

Д: Видимо, в ловушку Гуйшань все-таки попал.

А: Попал, попал.

Д: В результате он стал настоятелем. Вот в эту ловушку и он попал.

А: А что за преграда была воздвигнута Байчжаном?

Д: Ловушка и преграда – это разные вещи?

А: Да нет, в принципе, здесь это одно и то же. Одну ловушку Гуйшань преодолел, а вторую – нет. Какую ловушку не преодолел Гуйшань? Какое у нее имя? Эта ловушка называется «старший монах». Если бы Байчжан пригласил одного Гуйшаня и рядом не было бы старшего монаха… Посмотрите, для чего Байчжан пригласил старшего монаха? Почему он рассмеялся? Байчжан мог вызвать Гуйшаня в уединенное место, поставить ему эту задачу и сказать: «Одолеешь – станешь наставником». Что, Байчжан не знал, кто лучше ответит на этот вопрос? Зачем ему надо было приглашать старшего монаха? Неужели никто из вас не задался этим вопросом?

М: Я думала, что там у них был общий сбор. Задали задачу: кто лучше ответит, тот и станет настоятелем.

А: Знаешь, Рита, может, там и был другой народ. Но в гунъане осталось только два человека. Значит, не важно, сколько их там было еще в реальной ситуации. Для смысла гунъаня достаточно было оставить двоих – для того, чтобы показать, как Байчжан использует ситуацию. Какая мудрая стратегия! Как он поймал Гуйшаня! Почему он рассмеялся: «старший монах проиграл»? А кто выиграл – разве Гуйшань? Выиграл Байчжан!

У: Он добился того, чего хотел.

Д: А если бы не было старшего монаха, он мог бы просто отказаться.

А: Да, он бы мог что-нибудь учудить. Байчжан «сделал» Гуйшаня: он не увидел чуть-чуть дальше, чем увидел Байчжан. Почему старший монах проиграл? Потому что выиграл в этой игре только Байчжан. А Гуйшань ни выиграл, ни проиграл: он выиграл у старшего монаха, но проиграл Байчжану. Вам удалось почувствовать, как это все проникнуто духом легкости, веселья? Вот она, истинная суть чань-буддизма – за каждым из гунъаней стоит легкий и одновременно сотрясающий основы мироздания смех.

Глава IV. Отрез белого шелка

Чжу Фэн был учеником-прислужником Мастера Ши Шуана. Когда Ши Шуан умер, все монахи его монастыря устроили совещание и решили назначить тамошнего Главного монаха новым настоятелем. Но появился Чжу Фэн и сказал собранию: «Сначала мы должны узнать, действительно ли он понимает учение нашего покойного Мастера». Тогда Главный монах спросил: «Что у тебя есть за вопрос, касающийся учения нашего покойного Мастера?» Чжу Фэн ответил: «Наш покойный Мастер сказал: „Забудьте все, прекратите все делать и постарайтесь полностью отдохнуть! Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль! Старайтесь быть холодными угольями и истертым деревом! Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме! Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Я не спрашиваю вас о первой части этого увещевания, а только о последнем предложении: „Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Что это значит?» Главный монах ответил: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». Тогда Чжу Фэн крикнул: «Видите, я знал, что вы совсем не понимаете учение нашего покойного учителя!» Тогда Главный монах спросил: «Каково же мое понимание, что ты его не принимаешь? Теперь зажги мне палочку фимиама. Если я не умру до того, как она догорит, то я допущу, что не понимаю того, что имел в виду наш покойный Мастер!» Затем фимиам был зажжен и, Главный монах уселся прямой, как шест. И, о чудо, раньше, чем палочка фимиама кончилась, Главный монах действительно усоп прямо там, где сидел. Тогда Чжу Фэн похлопал труп по плечу и сказал: «Ты можешь сесть и умереть немедленно, да, но что касается значения слов нашего покойного Мастера, у тебя нет ни малейшего понятия!»52

А: Понравилось?

М: Да, но я тоже не понимаю слов покойного Мастера.

У: Я вдруг подумала: как приятно быть отрезком белого шелка…

В: Мне сразу представляется, как на ветру развевается кусок ткани.

А: Любопытно, если бы старший монах сказал: «У меня от этих слов дух захватывает», – что бы сказал Чжу Фэн?

У: Он бы сказал: «Этот старый монах вечно всем восхищается!»

М: Интересно он задает вопрос – просит объяснить только последнее предложение. Получается, что объяснив последнюю часть, можно разъяснить все остальное?

А: Нет, получается, что объяснив последнюю часть, старший монах продемонстрировал бы, что все предыдущее он и так уже знает.

У: У меня не укладывается: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы» – какой-то такой ответ…

В: У меня тоже не очень укладывается.

А: Потому что старший монах просто брякнул глупость – хотя и ужасно умную и даже правильную. Но для нас как учеников, размышляющих над гунъанем, самый большой вопрос – почему умер старший монах?

А порядок размышлений у нас будет такой: сначала мы разберем нашего покойного Мастера. И в отличие от сердобольного Чжу Фэна, который просил растолковать только конец, я спрошу вас о значении всего высказывания целиком.

М: Мне эта фраза представляется призывом отречься, отойти от суетности, в которой мы постоянно пребываем – и не только в делах, но и в мыслях. Этот ментальный шум, который постоянно нас преследует… «Полностью отдохнуть»: слово «полностью» говорит о высокой концентрации присутствия – чтобы полностью отдохнуть, мы должны присутствовать в своем теле, расслабляя его напряжения. Мы иногда не замечаем, как правая рука чешет левую, как мы, разговаривая, продолжаем совершать неконтролируемые движения – потому что мы не присутствуем в своем теле. То же можно сказать о голове: расслабить свои мозги, избавить их от мыслей, в которые мы постоянно погружены…

А: Я нашел параллель из «Скрижалей Лазурной скалы»53:

Отшельник с Лотосового пика выставил свой посох и дал собравшимся следующее наставление:

– Когда древние попали сюда, почему они не захотели остаться здесь? – И сам же ответил: – Потому что не набрались сил в дороге.

И еще он говорил:

– Что же в конце концов? – И сам же отвечал: – С посохом на плече, не обращая внимания на людей, я ухожу за тысячу вершин и десять тысяч пиков.

А: Рита, скажи, от чего ты устаешь?

М: От отсутствия.

А: «Знаешь, Саш, я так от этого устала» – это твоя любимая фраза, когда ты на что-нибудь жалуешься.

М: Больше всего устаешь от напряжения, которое возникает, когда чего-то не принимаешь, когда что-то не нравится. Если мы абсолютно расслаблены и нас ничего не «напрягает», то нет и усталости.

А: А ты сейчас абсолютно расслаблена?

М: Нет, конечно.

А: Жалко. Давайте начнем со второй фразы: «Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль». Как миновать десять тысяч лет за одну мысль?

В: Мне кажется, это как проникнуть в глубину тысячелетий, пронзить их все, все охватить.

А: Давайте немного снизим пафос, и приблизимся к земле – это очень просто, это всего лишь дза-дзен.

М: Когда времени не существует или оно течет совсем по-другому.

А: Вот Рита села в дза-дзен, выпрямила спину, закрыла глаза, сосредоточилась на одной мысли и сидит. Сидит, сидит… Какая мысль возникает первой, а, Рита? «Сколько времени я уже так сижу?» Возникала такая мысль? Уля, ты вспоминала про время, сидя в дза-дзен?

У: Да. Причем, кажется, что сидишь очень долго, а реального времени проходит очень мало.

А: Да, откуда возникает такое ощущение? Откуда такой перепад между нашим восприятием времени и его реальным протеканием?

М: Это обусловлено степенью присутствия: если степень присутствия высока, то и время начинает течь по-другому.

А: При каком условии мы смотрим на часы и думаем: «Интересно, а сколько времени я тут сижу»?

М: Когда мы вышли из этого состояния.

А: По какой причине? Мы вспоминаем о времени только тогда, когда мы устаем заниматься тем, чем мы занимаемся. Вдумайтесь в смысл вопроса: «Интересно, сколько времени я уже этим занимаюсь?» А интенция: «Не пора ли выходить? Как мало, оказывается, времени прошло!»

У: Когда мы не полностью отдохнувшие?

А: Когда не отдыхаем. А когда мы не отдыхаем?

В: Когда напрягаемся.

М: Ты лучше спроси так: «А когда мы отдыхаем?» Как правило, мы не отдыхаем.

А: Мы не отдыхаем тогда, когда не забываем о себе, вот в чем секрет. Причем, это «незабывание» может носить различный характер: например, мы можем подспудно стараться быть безупречными в том, что делаем, и это стремление к перфектности, пусть даже самое незначительное и незамечаемое, будет отбирать у нас ресурс – надо же не только проконтролировать себя на предмет этой самой безупречности, но еще и умудриться вытеснить эту самую процедуру контроля, ведь если этого не сделать, эффекта «перфектности» не получится, а будет сплошное досадное недоразумение и разоблачение. А еще такое «незабывание» может принять вид жалости к себе: сидишь тут, сидишь – вот уже и все тело затекло…

Но самый главный враг медитации – это, конечно, скука. А что такое скука? – Это такое состояние, которое возникает, когда в том, чем мы занимаемся, нам нечем заняться. Это означает, что наше сознание не может быть целиком захвачено тем занятием, в которое оно на данный момент погружено, и тогда его незанятая часть начинает томиться без дела – скучать. Происходит это в двух прямо противоположных случаях: 1) когда наше сознание переросло свое занятие, и поэтому ему скучно им заниматься; 2) когда занятие слишком глубоко и утонченно, и наше сознание скользит по его поверхности, как водомерка, не в силах нырнуть в глубину, потому что для такого погружения ему не хватает меры присутствия. И это скольжение, как ни парадоксально, в своем переживании оказывается очень похожим на состояние, возникающее в первом случае. Этот парадокс часто приводит к путанице и весьма досадным недоразумениям в отношении практикующих к скуке.

Почему болевые ощущения выводят из медитации? Почему мы не можем отнестись к ним с легкостью? Ну, возник телесный дискомфорт – зачем же вот так сразу и безмятежность терять? Разве эти вещи безусловно и безоговорочно связанны? Нет, это не так!

Это «незабывание о себе» может принимать множество всевозможнейших обликов, но главным при этом будет одно – утрата важнейшего параметра истинного медитативного процесса – беззаботности… Медитировать надо так, словно желтый осенний лист, плывущий по ручью, со спящей в нем цикадой – у какого берега ручья она проснется? Или как полевые лилии, беззаботные, но при этом выглядящие так, как царь Соломон во всей своей славе не выглядел. Чувствуете, как вторая фраза Мастера связана с первой?

Мастер Ши Шуан очень глубоко проник внутрь наших психических процессов. Об этом говорит его высказывание, цитируемое Чжу Фэном. Вспомните дза-дзен. Когда сидишь в дза-дзен неподвижно – именно ментально неподвижно – в этой неподвижности кажется, что ничего нет. И вдруг откуда-то из глубины души возникает вопрос: «Интересно, сколько я так уже сижу?» Откуда он возник? Ведь мы сидели, как единая, цельная, монолитная скала – а он взял и возник. Значит, мы не были этой скалой, нам это только казалось. Или мы ею были, но этот монолит разрушился раньше, чем возникла мысль, потому что эта мысль может возникнуть только из уже разрушенного монолита.

М: Этот вопрос не возникает пока мы являемся монолитом, сначала исподтишка начинают рождаться какие-то другие мысли, а потом уже возникает эта: «Сколько я сижу?»

А: Бывает по-разному. А что это за мысли «исподтишка»? В какое мгновение они начинают возвращаться?

М: Когда наступает момент усталости. Когда нам становится тяжело удерживать концентрацию.

А: Я могу предложить следующую форму дза-дзен для того, чтобы вам стало понятнее то поистине сокровенное учение, которое предлагает Мастер Ши Шуан. Закройте глаза, сядьте прямо. И теперь представьте себе, как сильно вы устали от обстоятельств этой жизни: от несправедливости окружающих вас людей, от того, насколько ситуации, в которые вы попадаете, бесчувственны по отношению к вам, как они игнорируют ваши страхи и желания – от заветных до самых обыденных. Почувствуйте себя камнем, неловко кувыркающимся внутри мощного потока камнепада – его толкают и бьют точно такие же камни сверху и справа, слева и снизу, и он тоже бьет эти камни. Почувствуйте, как этот поток катится и гремит, и как все бесчувственны по отношению друг к другу внутри этого потока. Кого-то раздражают собственные дети, кого-то родители, кого-то случайно встреченные люди, которым из-за собственной усталости нет никакого дела ни до кого другого. И ощутите возникающее на фоне всего этого сильнейшее желание покоя. На свете счастья нет, а вот покоя, гармонии, и чтоб никто не теребил. Хочется?

М: Да.

А: Так вот же он, прямо сейчас. Не открывай глаза, Рита. Прямо здесь и сейчас, внутри вас, насладитесь им. Сейчас вас никто не теребит, не беспокоит, вам не надо напряженно думать о том, чтобы не пропустить остановку, или о том, чтобы вас не обсчитали, чтобы не навязали вам чужую, ненужную вам точку зрения, или о том, как бы вас не обманули собственный ребенок, начальство, продавец в магазине, подчиненные и т. д. Посмотрите, как много контроля и как мало покоя. Много контроля, забот, усталости… Покой – он такой же расслабленный, как летящие перышки тополиного пуха. Останьтесь внутри неподвижности, задержитесь, наберитесь в ней сил. И почувствуйте, как что-то внутри вас тянет вас обратно – в эту круговерть суеты. Внутри вас, а не снаружи – даже сейчас, когда можно успокоиться. Вся эта суетливость, от которой мы так сильно устаем, оказывается, есть внутри каждого из нас, больше того – она не дает нам оставаться в покое, она страшится этого покоя и не хочет его. Насладитесь созерцанием всего этого в себе. Мы не хотим покоя, мы хотим суеты, от которой сами же и устаем. Осознайте, что вы, только вы, ваша воля является главным и единственным источником сансары. Потому что внутри покоя исчезает чувство «я». И тогда «я», уже почти исчезнувшее, начинает беспокоиться и спрашивать: «Так, а где я, вообще-то? Я-то есть или нет? Мне надо срочно себя найти». А найти себя наше «я» может только в круговерти. Вот они – тончайшие процессы, протекающие ежесекундно, ежемгновенно удерживающие нас в сансаре. Посмотрите на это, ощутите это, убедитесь в этом. И насладитесь этим. Не тем, что вы видите, но тем, что вы это видите, то есть, тонкостью и глубиной своего созерцания. Поэтому следующий этап дза-дзен должен быть другим: в нашем покое должна быть точка еще большего покоя, в которую мы помещаем свое эго и там наслаждаемся его растворением. Только глубинное и экзистенциальное знание, основанное на самом сокровенном смысле жизни, поможет нам правильно понять смысл дза-дзен. Только осознавая, насколько оно глубоко и важно, мы сможем по-настоящему им заняться. Только понимая, что таким образом мы решаем фундаментальные вопросы своего бытия – те, которые определят ближайшие даже не десять тысяч, а миллионы лет наших воплощений – мы сможем по-настоящему и с полной ответственностью заняться этой потрясающей практикой.

Откройте, пожалуйста, глаза. Вопрос ко всем: удалось ли почувствовать что-либо из того, о чем я говорил?

М: Только первую часть – глубочайшую точку покоя.

А: А потом ты заснула?

М: Дальше я уже побоялась искать, потому что решила, что вообще усну.

А: Ну вот и выспалась бы хоть раз. Уля, ты еще не все забыла из того, что происходило?

У: Ты знаешь, во всяком случае никаких побочных мыслей не возникало.

А: А что возникало?

У: Такое спокойное состояние в замкнутом пространстве. Как-то по-монашески уединенно и хорошо. Главное, что не досаждали никакие мысли. Правда, я не уверена, что не засыпала.

А: Может быть. Во всяком случае, состояние очень сходное.

У: Такое немножко пограничное. Кстати, мысли о том, как долго я сижу, не возникало. Даже как будто отдохнула.

А: Почему «как будто»?

У: Потому что я пришла с больной головой, в разбитом состоянии. А сейчас состояние очень хорошее, даже не хочется из него выходить.

А: Так не выходи, оставайся. Ты можешь из него вообще не выходить. Это поразительно, но в нем ты будешь действовать гораздо адекватнее и успешнее в любой суете. Стоит только поверить. Вероника?

В: Когда я открыла глаза, то практически не помнила, что ты говорил. Я помню камни, и помню, как пробовала найти состояние покоя. Похоже, это было последнее, что я услышала.

А: А сейчас какое самочувствие?

В: Слегка расслабленное, до этого я чувствовала себя бодрее.

А: Какой неудачный экзерсис – Рита с Вероникой в результате почти выбыли из строя. Остаемся только мы с тобой, Уля, закаленные бойцы невидимого фронта. «Забудьте все, прекратите все делать, постарайтесь полностью отдохнуть. Старайтесь миновать десять тысяч лет за одну мысль». Как возникает ощущение времени? Почему древние, попав сюда, не захотели здесь остаться здесь?»

У: Потому что они «не набрались сил».

А: Да, а почему? Потому что они их потратили. А почему потратили? Потому что они, так же как и мы, жили не так, как хотели. У Басё есть такие стихи:

Луна или утренний снег Любуясь прекрасным, я жил, как хотел. Вот так и кончаю год.

У: В идеале силы должны прибывать, а мы их тратим.

А: Да. Почему мы их тратим, тогда как они должны прибывать? Отчего люди устают? Мария Монтессори сделала удивительные выводы. Оказывается, дети могут заниматься очень сложной для них деятельностью и при этом не уставать очень долго; более того, когда они заканчивают, у них вид посвежевший и отдохнувший. Почему? Потому что им интересно, потому что они делают то, что им нравится и то хочется делать.

В: Она пишет, что во время войны, когда все голодали, дети занимаясь каким-то интересным для себя делом, забывали про чувство голода.

А: Что же такое «миновать десять тысяч лет за одну мысль» и когда мы вспоминаем о том, сколько прошло времени?

У: Хотя здесь говорится о времени, но фактически речь идет о состоянии вне времени.

А: Да. Не за один миг, а за одну мысль.

У: Мы уже говорили, что это происходит тогда, когда мы находимся в состоянии полного покоя, отдохновения.

А: Почему? Нет. Человек может три часа просидеть, будучи захваченным компьютерными игрушками, и не заметить, сколько прошло времени.

У: Я помню, у меня такое выпадение из времени было однажды в замке Шенонсо. Я должна была организовывать группу, и я все время об этом помнила, но я очень люблю этот замок, там была такая атмосфера… В общем, когда я спохватилась, то обнаружила, что все сидели в автобусе и ждали меня. Я полностью выпала, абсолютно из всего – было очень здорово.

А: Уля, ты помнишь свою последнюю фразу? «Я полностью выпала…»

У: Да.

А: Произнеси ее, пожалуйста, медленно.

У: «Я тогда полностью выпала из времени».

А: Ты произнесла ее быстро. Зачем ты торопишься? Почему говоришь скороговоркой?

У: Мне хочется много всего высказать сразу. Я всегда говорила, что последовательность речи – мой главный враг.

А: Нет, Уль, твой главный враг не это.

У: «Твой главный враг ты сама».

А: Это правда, но в данном случае, если говорить конкретно, то твой главный враг – это страх. Попробуй мысленно представить себе, что ты говоришь медленно. И что тогда сразу возникает? Страх, что тебя не дослушают, что твоя речь наскучит.

У: Да, это есть. Поэтому я и стараюсь сказать быстрее.

А: Чтобы не дать слушателям устать. Откуда этот страх, Уль?

У: Знаешь, я часто сама скучаю, когда люди долго рассказывают скучные вещи. И я зная это состояние собственной скуки, наношу опережающий удар, чтобы люди не заскучали.

А: Интересно, от чего ты скучаешь? От того, что они говорят, медленно растягивая слова?

У: Нет, от содержания, конечно.

А: Посмотрите, вот оно, ощущение внутренней суеты: «Сколько времени я уже говорю, а не устал ли кто-нибудь?» А ты сама не устаешь?

У: Устаю.

А: Уля, а почему я сосредоточился сейчас на тебе, как ты думаешь?

У: Потому что мое состояние суеты – это тот поворотный пункт. Век воли не видать мне этих «десяти тысяч лет за одну мысль» в таком состоянии.

А: Точно. «Десять тысяч» в китайском языке – синоним бесконечности. Как в русском – слово «тьма». Вам известно его древнерусское значение?

У: «Десять тысяч».

А: Да. Видимо, это число обладает каким-то сакральным смыслом. Давайте по порядку. «Забудьте все…» Вспомните, как по утрам вы удерживаете в голове все, что надо сделать. «Прекратите все делать…» Что звучит в глаголе «делать»?

М: Контролировать?

А: Да.

У: Я думаю, еще и старание.

А: Да, прекратите стараться и контролировать, и «постарайтесь полностью отдохнуть». Что означает «полностью»?

М: И словами, и мыслями, и делами.

А: Да – на всех уровнях. Когда жизнь захватывает нас так, что мы не устаем жить? Только тогда, когда мы на всех уровнях выступаем неким единым фронтом.

М: И творческие процессы?

А: Да, совершенно верно – прежде всего творческие процессы. «Полностью» – распространяется на все чакры. «Отдохнуть» – значит заниматься тем, от чего не устаешь. А ведь этот отшельник с Лотосового пика совершенно прав, когда говорит: «Почему древние не остались? – Потому что не набрались сил в дороге». Подавляющее большинство людей стареет не естественным образом, а именно от этой усталости.

В: Что он имеет в виду, говоря о древних?

А: Он имеет в виду людей древности. Тех, кто уже ушел. Почему те, кто умерли, не остались здесь? Потому что в дороге они не набрались сил. Это очень интересная фраза. В ней содержится целая концепция жизненного пути как Пути, а Путь по-китайски – Дао. Они не набрались сил, а растратили их. Это – отсылка к даосской теории юань ци изначальной пневмы, которая дается нам с родительским семенем цзин, и которую мы потом растрачиваем с течением жизни. Когда она растрачена полностью, мы умираем. Древние даосы создали теорию и практику восполнения этой изначальной пневмы. Считается, что эта практика способствует омоложению, причем весьма фундаментальному, так, что ее адепты могут жить по несколько сотен лет, не старея и сохраняя молодость, силу, энергию, свежесть и ясность ума и бодрость тела. Это те, кто «набрались сил в дороге».

А как силы тратятся? Они тратятся на нелюбимое дело, когда мы должны заниматься чем-то только потому, что это нужно чтобы, допустим, заработать денег или не потерять работу. И мы переламываем себя, заставляем. И эти «переламывания» потом, через некоторое время накопившись, начинают рисовать морщинки на наших лицах. Люди ошибаются, думая, что морщинки рисует возраст. Сейчас можно встретить морщинистое лицо у совсем еще молодых людей. Лбы изборождены, как у роденовского мыслителя. Мы живем ради чего угодно, но только не ради себя. Мы ждем, когда трудный момент пройдет, чтобы наконец-то вздохнуть свободно, и пожить ради себя. Мы превращаемся в ослика, бредущего за морковкой, из легенды о Тиле Уленшпигеле. У Тиля был упрямый осел, который сдвинулся с места, только когда перед его мордой повесили как на удочке морковку – он за ней и пошел. И Уленшпигель, сидя на ослике, рассуждает о том, как тот проходит сочные поля слева и справа в погоне за этой мифической морковкой, которую ему так и не удается съесть. Но в бесконечном ожидании благоприятного момента, когда можно будет расслабиться и отдаться самому себе, мы искажаем свою энергетику и принципы функционирования своей психофизики таким образом, что в конце концов мы уже оказываемся не в состоянии отдаться самим себе. Это все равно, что прожить полжизни со скрюченной спиной в надежде когда-нибудь потом ею заняться – но «потом» уже не разогнуться, не выбраться из этого состояния. Вот так кармические ловушки и действуют. И «потом» уже не только десять тысяч лет, а и одно мгновение в одну мысль не вместить. Даже в одном мгновение этих мыслей все равно несколько.

«Старайтесь быть холодными угольями и истертым деревом.» Образ истертого дерева здесь не совсем ясен. Возможно, это неточность перевода. Давайте оставим «истертое дерево» и обратимся к «холодным углям».

У: Здесь, наверное, о том, чтобы уйти от страстей, да? От страстей, от эмоций.

А: Уля, ты помнишь технику погружения в символ? Для начала представь себе эти холодные угли.

М: «Холодные» здесь синоним слова «остывшие»?

А: Да. Остывшие угли. Не надо сразу пытаться дать правильный ответ – в этом случае мы становимся похожи на старшего монаха. «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». Это затертая фраза. Как из этой затертости выйти? Ход очень простой: надо просто представить себе остывшие угли.

М: Холодные угли…

А: Нет, не холодные, а то, как они остывают. Надо представить не просто остывшие угли, как статическую картину, а сам процесс их остывания. Холодные угли – символ слишком абстрактный.

М: Медленно, красиво, с искорками огня – уже нет бушующего пламени, но еще есть тепло этих углей.

У: Когда огонь – это как бы вовне, а остывающие угли – это аккумуляция вовнутрь. Важно, что это результат, какой-то опыт… Это нечто более внутреннее, чем полыхающий огонь, и спокойное, конечно…

А: Давайте вспомним: сначала горят языки пламени, потом в раскаленных углях мелькают сполохи; вот угли начинают остывать, меняется яркость цвета – от красного все темнее и темнее к малиновому. И вот эти красноватые оттенки начинают змеиться, угли как бы подергиваются пеплом, и сквозь пепел то и дело вспыхивают искры. И вот уже все совсем остыло – а все-таки внутри что-то тлеет, и стоит чуть поворошить – опять задымится.

В: Мне эта фраза о ворошении углей напоминает ворошение страстей. И эти остывшие угли… невовлеченность какая-то.

А: Близко, очень похоже. Может быть, так оно и есть, хотя я думал немножко в другом аспекте – о дза-дзен: остывшие угли как символ окончательной остановки ментального шума.

М: Этот образ многим можно наполнить, и все подойдет: и охваченность, и непричастность, и процессы, связанные с проработкой эго: когда мы работаем с ним, работаем, а оно вдруг опять – раз! – и полыхнет.

А: Это все вещи одного порядка – это все об одном: вот постепенно остывает, потом – раз! – опять полыхнет, потом опять остывает, остывает – вдруг искра пробежала – опять остывает, уже затихло, уже неподвижно, но кочергой поворошил – опять пыхнуло… Для чего ворошат угли? Чтобы они быстрее остыли. Какой точный и глубокий символ! Конечно, если представить просто остывшие угли, как статическую картину, образ получится мертвым.

У: И плоским.

А: Да, а он должен быть результатом процесса, и тогда он оживает, наполняется. Это – расшифровка символов.

М: Можно было так и написать: «остывающие угли».

В: Мне кажется, в китайском это более объемный образ.

А: Вне всякого сомнения. «Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме.»

У: А когда используется кадильница? Во время службы или во время каких-то определенных ее частей? Ведь это буддистский храм.

А: Мне сложно расшифровать этот образ, и вот почему: все зависит от того, дымит эта кадильница или нет. Если она дымит, тогда она выступает в качестве одного символа, а если не дымит – тогда символ другой.

В: Они же все время возжигают благовонные палочки…

А: Не все время, но часто.

В: Чтобы сесть и умереть, по крайней мере. В другом переводе этот иероглиф передается словом «курильница».

А: Опять мы сталкиваемся с проблемами перевода, но тут ничего не поделаешь: очень своеобразная, сильно отличающаяся от нашей культура. Можно найти подход через слово «старый».

У: Первая ассоциация – как намо́ленные иконы.

А: Да. Место, где много медитировали, взывали к богам.

М: Высокая энергетика. Может быть, в этом предложении «кадильница» не так важна?

А: Важна. Но в каком смысле: как курильница, с помощью которой возносятся молитвы. Во всех культах: от языческих славянских до китайских (и у индусов и у индейцев включительно) – везде жертвоприношение посредством запахов расценивалось всегда одним и тем же образом. Души умерших чувствуют голод, но не могут питаться реальной пищей – они утоляют его запахами еды, ее ароматом. Считается, что у покойников из всех чувств остается только обоняние; это еще Пропп выводил из знаменитой фразы: «Фу-фу-фу, русским духом пахнет». Поскольку мы можем общаться с другими мирами именно через запахи, ароматы воскуривают и для того, чтобы их вдыхали ноздри богов. Древнекитайский иероглиф «шэнь»54 пишется так: слева – жертвенный столик, алтарь духов предков, а справа – руки, которые держат палочку для воскуривания (рис. 15).

Рис. 15. Шень – «дух»

Это очень любопытная и глубокая тема. Впервые я задумался об этом как о чем-то реальном, когда мне волею судеб посчастливилось прикоснуться к православным мощам на Валааме. Там есть особый сундучок, в котором хранятся мощи многих православных святых. Обычно они закрыты, открывают их для своих, когда нет туристов. Я к ним не просто приложился, – я вдохнул их запах, и был потрясен этим запахом. Это ощущение, очень трудно передаваемое в словах. Я почувствовал по запаху, что он исходит от умершей плоти, а не от трав или благовоний. И в то же время это был очень приятный запах – через ноздри я впитал в себя знание того, что плоть может быть преображена. Поэтому запах имеет очень большое значение в духовных практиках.

М: В монастыре на Кипре нам рассказывали: когда монах умирает, его хоронят возле монастыря всего на три года, потом откапывают, и если останки пахнут плохо, их спускают вниз, туда, к общим могилам, а если мощи пахнут хорошо, то их переносят в склеп под монастырем и считают мощами святого.

А: Запах несет в себе огромное количество информации. Например, сейчас уже доказан и практически используется тот факт, что террористы и рецидивисты обладают специфическим дурным запахом, который не способны заглушить самые сильные средства. И это не зависит от состояния здоровья – они просто имеют дурной запах.

У: Получается, что мысли, устремления, настрой имеют запах.

А: Знание о влиянии запахов на метафизический уровень восприятия человека наполняет новым содержанием фразу «Старайтесь быть близко от кадильницы в старом храме». Горние миры воспринимаются в том числе и через запахи. Видимо, речь идет все-таки не о дымящейся кадильнице, а о потухшей – ее запахи очень тонкие и старые, как воспоминания о минувших столетиях, о тысячах сожженных в храме палочек с благовониями…

У: О десяти тысячах лет из предыдущей фразы… Как в Нагорной проповеди – все между собою связано.

А: Точно. Сама атмосфера старого храма уже говорит о многом. Чтобы окончательно разгадать этот образ, просто почувствуете, что поднимается в душе, когда вы подходите к старой кадильнице.

М: Этот образ все время хочется иконой заменить – она нам все-таки ближе.

У: Отрешение от всего мирского…

А: Скорее – благоговение перед сотнями лет и глубиной, плотностью накопившихся, накопившегося вокруг этой кадильницы созерцания, концентрации. И теперь, чтобы этот образ понять окончательно, нужно сделать совсем немногое: спросить у своей души, сколько она молилась в тех, прошлых, жизнях, через сколько медитаций, концентраций, молитв и молитвенных состояний, проникновений в высшие слои реальности она прошла? А ведь мы проходим мимо нее так же равнодушно, как прошли бы мимо старой кадильницы, будь она выставлена где-нибудь в музее, причем возле самого выхода, где глаза уже ничего не видят от усталости. Почувствуйте, как небрежно мы относимся к собственной душе. Представь, Уля, что ты прожила миллионы воплощений, миллионы лет, ты была и богом, и демоном – кем ты только ни была, в какие миры тебя только ни забрасывало! – и здесь сейчас, когда ты хочешь рассказать о чем-то, ты почему-то торопишься, экономя секунды и проглатывая слова. Возникает сильнейший диссонанс между увлекательностью содержания и той удивительной скоростью, с которой ты говоришь. Где миллионы лет, почему они забыты? Почему ты не благоговеешь перед ними, почему не чувствуешь себя бессмертным существом? Это гораздо сильнее, чем «быть близко от кадильницы в старом храме».

Ну что же, мы добрались до «отреза белого шелка».

В: Они писали прямо на отрезах?

А: Нет, не обязательно. Во-первых, писали они, по-моему, на растянутом шелке, во-вторых, белый шелк мог быть использован не только в качестве основы для письма: из него могли сшить платье, его могли покрасить, нарисовать на нем что-нибудь…

У: Или запустить воздушного змея.

А: Да, но все это будет потом, а пока это «отрезок белого шелка». Почему Чжу Фэн спросил только об этом? Почему он не стал спрашивать ни о кадильнице, ни о потухшем угле, ни о десяти тысячах лет – он спросил только об отрезе белого шелка?

М: Мне кажется, что, «отрез белого шелка» включает в себя состояние, похожее на состояние «холодных углей»…

У: Как итог всех состояний…

М: Даже не итог, а символ. И объяснив, что такое «отрез белого шелка», монах объяснил бы и все остальное.

А: Может быть.

В: Для нашего менталитета это, наверно, похоже на лист белой бумаги.

А: Здесь такая замена была бы корректна.

В: Я все вспоминаю «доначала предначал» из Хуайнаньцзы – как-то это созвучно.

У: Потому что это именно белый цвет.

А: Белый – значит «не покрашенный».

У: Я думала – в физическом значении, как объединение всех цветов, всего спектра. Так и здесь – объединение всех предыдущих символов.

В: И в то же время – начало.

А: Это действительно синтез всех цветов, символ света, еще не разбитого на спектр.

У: Символ цельности, полноты, нерастраченности.

М: И в то же время – полного потенциала.

У: Почему здесь сказано «отрезок белого шелка»? Это важно?

В: В другом переводе – «отрез».

А: Отрез – это нечто, приготовленное для чего-то, но еще им не ставшее. «Становится, становится»…

М: «…и никак не может стать»55.

А: Теперь объединим все эти строки. Антиподом, парной строфой к «отрезу белого шелка будут «холодные угли».

В: Именно «холодные». Потому что там уже конец, а здесь только начало.

А: Очень близко. Попробуем свести конец и начало. Это действительно об одном и том же.

У: И отрешен уже и в то же время открыт и снова готов к восприятию. Мне весь этот гунъань видится перетекающим, как лента Мебиуса.

М: «Отрез белого шелка – это нечто приготовленное для чего-то, но этим еще не ставшее», и как только оно станет чем-то – оно станет разгорающимися углями, потому что обретение некой формы – это обретение эговой скорлупы, в которую мы врастаем, и от которой нам потом очень трудно освободиться. Страсти начинают кипеть в нас. Поэтому мастер говорит: оставайтесь этим отрезом, готовым в любую минуту стать чем-то, но никогда не принимающим определенной, застоявшейся формы.

А: Самоотождествление. Браво, Маргарита. Совершенно верно, «отрез белого шелка» – это наше до-эговое состояние пустотной готовности к любому воплощению и превращению, а «остывшие угли» – это наше пост-эговое состояние возвращения в изначальную пустоту. Между «белым шелком» и «остывшими углями» горит огонь наших страстей, заставляющий нас принимать определенную форму, чувствовать свое «я», определять себя как такого, такого и такого…

Отрез белого шелка – это состояние, когда «я» еще нет. Еще нельзя сказать, «я» это, или «не я» – «я» просто нет. У кого? Ни у кого. Вот он, «отрез белого шелка» – раз нет «я» – значит, и нет никого, верно? Причем разница между этими состояниями носит отнюдь не последовательно-временной (до– и после-), а, скорее, структурно-иерархический характер. «Потухшие угли» – это пост-эговое состояние как результат наших усилий, а вот «отрез белого шелка» – это основа любого сознания, эгового или безэгового, это то, что Банкэй называл «нерожденным», то, что всегда присутствует в нас. А вот мы начинаем присутствовать в нем только после того, как в нас окончательно потухнет последний уголек вовлеченности.

Поэтому, «отрез белого шелка», с одной стороны, – это та цель, к которой все остальные становления только устремляются, а с другой стороны, – это то, что всегда в нас присутствует, и лишь наша суетность («десять тысяч лет»), отсутствие утонченности («старая кадильница») и вовлеченность («холодные угли») мешают нам достичь осознанности в этом присутствии. Вот почему Чжу Фэн спросил только про отрез – это было самым главным в высказывании Ши Шуана, конечной целью всех предыдущих усилий. А теперь давайте вновь вернемся к словам Главного монаха.

У: Важно, что именно он не понял, и как он не понял.

А: В принципе, да. Как именно он не понял – это легко. Не понял он эгово. Что значит «не понял эгово» в данном контексте?

У: Такое впечатление, что он пошел от формы. При этом, довольно высокомерно.

А: В общем, верно. Давайте попробуем понять, в чем проявилась эговость старшего монаха.

В: В том, как он решил доказать свое понимание – жесткой парадигмой: «если» – «то». Фактически, это означает: либо ты, либо я. Такое меряние силами. В роде «один из нас должен умереть».

А: Да. «И это буду я».

У: И в этом «лишь» в его ответе Чжу Фэну сквозит пренебрежение… Дескать, «что тут такого особенного»?

А: Думаю, этот момент тоже присутствует.

В: Почему он в доказательство своей правоты решил умереть? Почему для него это считалось высшим аргументом?

У: У каждого своя иерархия блаженства.

В: Высшее доказательство собственной «крутости»? «Круче» этого уже ничего не может быть? Неужели он и в самом деле пытался доказать себе, насколько он «крут»?

А: Возможно, что-то и может быть «круче». Но, видимо, он уже не был способен на нечто большее. Что нам нужно понять? Во фразе старшего монаха заложен определенный силлогизм, в ней содержится определенное рассуждение: «Если я не умру…» и так далее Категорический силлогизм – в чем он здесь заключается?

В: Что такое силлогизм?

А: Умозаключение. «Все люди смертны. Сократ – человек. Следовательно, Сократ – смертен» – вот типичный пример силлогизма. Вскрыть этот силлогизм – значит воспроизвести, реконструировать бессознательное рассуждение старшего монаха, опираясь на которое он сделал такое высокомерное заявление, а потом так легкомысленно расстался с жизнью. Ведь именно на этот силлогизм отвечал Чжу Фэн, похлопывая по плечу труп старшего монаха.

У: То есть старший монах был готов принять эту смерть?

А: Да он, собственно, и принял.

У: До чего эговость доходит: человек готов даже смерть принять, чтобы доказать свою правоту.

А: На мой взгляд, это некорректное рассуждение, принижающее фигуру старшего монаха. Он, конечно, не справился со своим эго и слов Мастера не постиг, но не настолько. Это все же не фюрер какой-нибудь, принимающий ампулу с цианистым калием, чтобы Сталин его в клетке в Москву не отвез. (Это был навязчивый страх Гитлера последних месяцев жизни в Берлине). Нет, старший монах рассуждал по-другому, чуточку более возвышенно. Все, что вы говорите, очень близко. Вам не хватает только точности попадания.

В: «Я умру, и вы все пожалеете».

А: Нет. Роль Тома Сойера тоже не годится. У старшего монаха была очень четкая концепция. В действительности он считал, что таким образом убьет двух зайцев одним выстрелом. Каких именно зайцев – нам нужно попытаться понять.

В: Посрамить Чжу Фэна – это первое.

А: Нет. Это уже, когда оба зайца окажутся убиты одним выстрелом, тогда Чжу Фэн будет посрамлен.

У: Как доказать правильность своего понимания?

А: Да. Это исходная посылка. Надо доказать Чжу Фэну, и не только ему – все происходило при большом стечении народа. Ставки для эго очень высоки. Представьте себе, что старший монах терпит поражение. Что рисуется в его болезненном воображении? Ухмылки, хихиканье за спиной, безвозвратное падение престижа и авторитета, полное отсутствие того уважения, которым он пользовался среди монахов. В общем, для эго – это практически ад.

У: Но ведь монахи должны видеть, что они делают из эговых побуждений, а что нет. Его эго надо было так извернуться, чтобы было не понятно…

А: В данном случае рассуждение корректно, хотя в принципе оно не корректное. Когда мы обижаемся на кого-то, злимся, или, входим в раж, защищая свою концепцию, мы не понимаем, что в тот момент находимся в эговом спазме?

У: То есть он в своем поступке не видит своей эговости.

А: Не видит. Более того, он свято убежден в своей безэговости. Причем, настолько свято, что…

В: …готов за это умереть.

А: Не просто готов – он умирает за это. И уж если ставить вопрос в той парадигме, которую предлагаете вы, его надо ставить так: мог ли старший монах, будучи монахом, умереть, отстаивая какой-либо эговый интерес?

У: Нет, конечно.

А: А вот поди ж ты – смог. Значит, своей эговости он не видел. Не видел. Как бы ни было для него важно мнение окружающих, думаю, только ради этого мнения умереть за интерес своего эго он все же не был готов.

В: Мне кажется, он искренне думал, что ничего круче, чем умереть, быть не может.

А: Да, именно так. Но при этом он на что-то опирался. Не сознательно – не осознавая этого, но для нас это не имеет значения. Мы должны понять, на что старший монах опирался. И осознай он эту опору, он, может быть, не стал бы умирать. Мы пока это содержание не вытащили из темных вод его бессознательного на Божий свет. На самом деле, этот категорический силлогизм очень прост. Чтобы поразить две цели одним выстрелом, нужно совместить их на траектории пули.

У: По сути, ему говорят: «Ты не в том состоянии находишься».

А: Каким конкретно утверждением Чжу Фэн это говорит?

У: Чжу Фэн видит умозрительность ответа старшего монаха и указывает на это, когда говорит «вы не понимаете смысла». Но старший монах не хочет остановиться и хотя бы допустить свое непонимание. Ему дается шанс, но он этим шансом не пользуется, а уходит в еще больший штопор.

А: Нет, не пользуется. То, что вы говорите о Старшем монахе, совершенно верно. Но это были только предпосылки для стимуляции дальнейшего хода мысли. А дальнейший ход мысли у него был такой: «Мне нужно как-то доказать, что прав я, а не он. Как это сделать? Продемонстрировать такую сверхъестественную способность, которая не оставила бы сомнений в уровне моей продвинутости». Сразу появляется другая мысль (он же человек духовно искушенный): «Но это должна быть такая способность, которая в то же время, не оставляла бы сомнений в моей безэговости. Это должна быть такая сверхъестественная способность, после демонстрации которой ни у кого не возникло бы подозрений в том, что я самоутверждаюсь». Видите теперь этих двух зайцев? С одной стороны, умереть за то время, пока курится палочка – это «круто», а с другой стороны – что этим демонстрируется? – непривязанность к жизни.

В: А значит – безэговость.

У: Эгово демонстрируется безэговость.

А: Да. Именно это у него и получилось. Таков исходный посыл старшего монаха, исходя из которого он принял именно такое решение: я должен продемонстрировать, что могу умереть – это докажет и мою продвинутость и мою непривязанность, а это безэгово! – и моя правота доказана. Вот это эговище! «Я умру, а мое эго переживет века».

Пойдем дальше – на этом анализ не заканчивается. Во-первых, давайте посмотрим на ответ Чжу Фэна: насколько точно он совпадает с тем, что Чжу Фэн увидел в поступке старшего монаха. Видите, как его ответ заиграл другими красками?

У: Он увидел всю эту игру.

А: Да, именно так.

В: Значит, он сказал ему вдогонку, чтобы тот как-то пришел в себя? Не в физическом смысле, а в смысле осознания своей эговости.

А: Почему Чжу Фэн, будучи таким прозорливым, не сказал этого до того, как старший монах умер? Зачем нужно было дожидаться его смерти и только после этого хлопать труп по плечу?

У: Надо пробу на эго брать у Чжу Фэна?

А: Может быть, и надо. А что покажет результат, я не знаю.

У: Интуитивно его эговости почему-то не чувствуется. Даже при том, что он похлопал своего оппонента по плечу.

А: Конечно, мы не знаем всей ситуации, точнее сказать, мы не видим сцены. Вполне вероятно, что ситуация происходила таким образом, что у Чжу Фэна не было возможности что-либо сказать до того момента, «пока не было бы исполнено все». Кроме того, необходимо учитывать и тот факт, что все происходило на глазах у большого скопления народа. Это очень важно для понимания притчи. Особенно это важно для понимания настроения старшего монаха.

В: Старшего монаха – да. А Чжу Фэн? Честно говоря, я не очень верю, что у него просто не было возможности сказать.

У: То есть ты ощущаешь эговость Чжу Фэна?

В: Нет. Не ощущаю.

А: Вот очень важный момент: «Когда Ши Шуан умер, все монахи его монастыря устроили совещание и решили назначить тамошнего Главного монаха новым настоятелем». Все монахи решили. «Но появился Чжу Фэн и сказал собранию: «Сначала мы должны узнать, действительно ли он понимает учение нашего покойного Мастера». Надо было сделать так, чтобы…

В: …главный монах продемонстрировал…

А: …либо свою компетентность, либо некомпетентность перед всеми монахами монастыря.

В: Может быть, Чжу Фэн решил, что его ответ был недостаточной демонстрацией? И дал ему возможность до конца, так сказать, «раскрыться».

А: Да. «Я не спрашиваю вас о первой части этого увещевания, а только о последнем предложении: „Старайтесь быть отрезком белого шелка“. Что это значит?» Главный монах ответил: «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы». «Мнение переводчика (говорится в примечании) состоит в том, что под „сутью Одной Формы“ (кит. и сэ бянь ши), о которой говорит старший монах, подразумевается его понимание „отреза белого шелка“ как озаряющего опыта, которого человек достигает на высокой стадии дхьяны».

Давайте попробуем понять, каким образом весь последующий диалог между старшим монахом и Чжу Фэном, включая смерть старшего монаха и фразу, произнесенную Чжу Фэном над его трупом, возникает из фразы: «Старайтесь быть отрезком белого шелка». «Забудьте все, прекратите все делать и постарайтесь полностью отдохнуть!» Эта фраза есть непосредственное указание – это самая лучшая инструкция к дза-дзен, к тому, что нужно делать умом. Каким должно быть состояние, говорится в следующих фразах. Прежде всего, ментальное – охватите одной мыслью «десять тысяч лет». Что это означает? Чтобы это прояснить, нужно понять, что происходит с нами в противоположной ситуации – когда сознание сужено. Мы переживаем именно то, что происходит, условно говоря, «здесь и сейчас»: когда, допустим, грозит тюрьма или любимый человек покинул, или денег не заплатили – мало ли бывает в сансаре расстройств и огорчений. Сужение сознания, эмоциональная вовлеченность всегда связаны с тем, что мы сконцентрированы, зациклены на определенном моменте – на том самом, в котором мы испытали стресс. Поцарапал слегка машину – и крутишь этот момент в голове, думаешь: «Эх, вот миллиметр туда, миллиметр сюда – этого бы не произошло».

У: Так странно, казалось бы, это присутствие здесь и сейчас, но оно почему-то не связано с расширением сознания. Не то присутствие, которое должно расслаблять…

А: Во-первых, это присутствие не в «здесь и сейчас», а в «там и тогда». Я нынешний посылаю себя в себя предыдущего, чтобы понадрываться от досады на себя же за то, что тогда поступил не так, как поступил бы сейчас. Это очень известный невротический механизм, не приносящий ничего, кроме саморазрушения.

Во-вторых, посылая себя в прошлое, (что часто является весьма небесполезным занятием!) я посылаю себя не туда, куда надо бы – в безмятежную невовлеченность «отреза белого шелка», – а в самые, что ни на есть сужающие сознание сансарные «серчания» и непринятия себя, полностью противоположные истинному присутствию именно тем, что они непринятия.

Охватить одной мыслью «десять тысяч лет» не означает стремления вместить в одну мысль все события, произошедшие за это время.

В: Скорее, наоборот – понять ничтожность этого мига.

А: Да. Это настройка сознания, которая способствует успокоению. И отрешенному взгляду на происходящее. Эта фраза призывает к обесцениванию нашей вовлеченности в момент «теперь и сейчас» – вовлеченности, которая и создает сужение сознания.

Представьте себе, каким бы было ваше состояние в дза-дзен, если бы вы были просветленными… Авторство не мое – это еще Страшила Мудрый придумал.

У: «Если бы у меня были мозги»?..

А: Да, «если бы я был просветленным». Представим себе образ просветленного – не себя, просто любого просветленного: устойчивое, безмятежное сознание, очень спокойное пребывание в самом себе, без каких бы то ни было внутренних колебаний. Колебания могут быть у нас, но у него, у просветленного, их нет. Через очень короткое время мы начинаем чувствовать, какое неизъяснимое блаженство испытывает просветленный, находясь внутри себя самого. Это расслабление подобно падению в пропасть без дна.

Что такое «падение в пропасть»? У Георгия Иванова есть строки: «Счастлив, кто падает вниз головой. Мир для него, хоть на миг, но иной». А если этот миг растянуть? Это сравнение, с одной стороны, – очень глубокое, а с другой стороны, как это ни поразительно, – очень трудно понимаемое. Потому что в падении вниз головой, когда мы падаем на землю, присутствует смешение чувства неистового восторга с чувством безумного страха от того, что сейчас все закончится. А в падении в пропасть без дна, (например, космонавт, находясь на околоземной орбите, все время падает, но падает по кругу), нет восторга. Страха нет – это одно. Но и восторга тоже нет. Когда мы падаем, зная, что дна у пропасти не будет, сердце не сжимается, и страха не возникает, но, самое поразительное заключается в том, что и восторг не возникает. Потому что, оказывается, восторг вырастал из страха: это было так захватывающе именно потому, что было очень кратко. Все безумие восторга такого падения основывается на ощущении близкого конца. Мы испытываем безумный восторг, падая в пропасть, именно от того, что в следующий миг нам предстоит расплатиться за него, и плата будет запредельной. Восторг настолько велик, что платой за него может быть одна-единственная вещь – никакая другая не дотянет. И эта единственная вещь – наша собственная жизнь. Все. Меньшего за такой восторг не возьмут. Падая вниз головой, мы чувствуем, что происходит что-то невероятное по своей мощи, величию и глубине. Почему? Потому что за это нам придется расплатиться жизнью. И в этом вся хитрость: когда вдруг выясняется, что у пропасти нет дна – ценность момента, этого мига падения сразу падает. Как там у Алисы – «падай себе и падай». Вот что потрясающе в этом моменте падения в пропасть без дна.

Теперь мы можем приблизиться к пониманию того, что такое истинная медитация – это безумный восторг минус безумный страх плюс дление, дление и дление. Представляете – какая сила экстаза! Ничего более сильного, способного сравниться с истинной медитацией, в этом мире нет.

У: Ты попадал в нее?

А: Ну конечно же, нет, я ведь про нее только рассказываю.

Что же это за восторг истинной медитации? Итак, наше сознание и его объекты. Сознание – вечное, неизменное, неподвижное, как пространство. Даже ветер не является частью пространства, он – всего лишь перемещение воздуха внутри него, но не само пространство. И объекты внутри него – возникающие, исчезающие, мельтешащие, обладающие или не обладающие иллюзией неподвижности, мимолетности и так далее. Мы не пытаемся избавиться от всех этих мельтешащих объектов – Бог с ними – мельтешат себе, и пусть мельтешат. Но мы всматриваемся в неподвижность пространства в нашем сознании и постепенно начинаем чувствовать всю его незыблемость, изначальную безначальность, его вечность, его надличностность. И происходит нечто поразительное и очень трудно описуемое, трудно передаваемое словами – вдруг возникают покой и расслабление такой силы, такой глубины, которых в обычной человеческой жизни очень трудно достичь. Объясню, в чем тут дело.

На самом деле, каждое живое существо стремится к покою. Это очень интересный момент. Это похоже на то, как все наши блоки и зажимы связаны с нашим стремлением от них избавиться. Приведу пример. У маленького ребенка связь всех частей тела с животом очень тесная, и вследствие этого дети, как правило, имеют естественно правильную осанку. Что происходит потом? Ребенок растет, позвоночник вытягивается – голова удаляется от живота и чем дальше она удаляется, тем труднее ей сохранить с ним связь, а заодно и со всем телом. Интуитивно подросток чувствует утрату этой связи и ему хочется ее восстановить. А как это сделать? Нагнуться. В действительности, связь таким образом еще больше утрачивается. И единственный способ ее восстановить – это вытягиваться и выпрямляться. Но на бессознательном уровне это уже не сделать (рис. 16). Это возможно только через осознание и понимание сути проблемы. То же самое происходит с расслаблением.

Рис. 16. Рост. 1 – Реальный рост. 2 – Реальное изменение (блок). 3 – бессознательное стремление (возврат)

Все живые существа стремятся к покою и безопасности. Но они не знают, как этого достичь правильно, и поэтому все делают наоборот. Как именно? Окружают себя кучей подушек: финансовых, социальных, разных: стабильность, постоянство, гарантии безопасности. Им кажется, что, обеспечив себе все это, они обретут покой. Но все, что они обретают, – это только иллюзия покоя, которая в итоге делает их еще более ранимыми, уязвимыми и беспокойными. Все эти подушки безопасности служат лишь усилению тревожности – точно по тому же принципу, по которому стремление приблизиться к животу за счет искривления позвоночника делает тело все более заблокированным и несобранным. Почему? Потому что и в том и в другом случае того, что достижимо только изнутри, стремятся достичь извне. А надо – «забыть все, прекратить все делать и постараться полностью отдохнуть». И когда это удается, возникает состояние «отреза белого шелка»: есть это сознание, есть присутствие в нем, и глубина этого присутствия такова, что объектам не обязательно быть или не быть – это практически не имеет значения. Глубина присутствия сама по себе настолько самодостаточна в своей значимости, что наличие в ней тех или иных объектов уже не существенно. Главное, что мы находимся внутри. И поэтому все остальные беспокоящие факторы (как у буддистов – эмоции, мысли) рассыпаются от одного соприкосновения с этой глубиной. Их не надо устранять – нет необходимости утруждать себя этим, не нужно останавливать ментальный шум. Он либо исчезает сам, либо, если не исчезает, это не имеет ни малейшего значения. Но он и исчезает именно по этой причине. Это и есть состояние «отреза белого шелка».

Почему эта медитация, этот опыт, это представление обладает такой эффективностью? Именно потому, что когда в нас возникает нечто, не поддающееся управлению, мы начинаем реагировать таким образом, в результате которого этот не поддающийся управлению фактор начинает только усиливаться. Мы раздражаемся, злимся, упрямо хотим остановить это разрастание. Но эта эговая энергетика в итоге «подземными» каналами все только усиливает. И вот тут мы можем вспомнить о мудреце, просветленном, которому все равно, и, глядя на него подумать: «Да, конечно, мне до него очень далеко, я даже не буду пытаться достичь этого совершенства – я просто буду наслаждаться его совершенством, смиренно и уважительно». (В православии такое состояние очень хорошо передает притча об Александрийском сапожнике. И вот мы смотрим, наслаждаемся, погружаемся – и через какое-то время начинаем забывать о различии между ним и нами. Разделение это растворяется потихонечку – и не потому что его становится меньше, а потому что мы (наше «я») исчезаем. Самое первое, что исчезает – эговый соревновательный фактор: «Я вам покажу, на что я способен, вы увидите, как я лихо расправляюсь с ментальным шумом». Он, кажется и не мыслится никем, но неявно, подспудно – мешает, замедляет, работу сознания. Второй момент: не нужно преодолевать никаких внутренних препятствий. Парадокс заключается в том, что какими бы зашлакованными мы ни были, представить себе чистоту, святость и глубину мы всегда сможем сразу. И самое потрясающее: если мы сделаем это смиренно, без серчания на то, что у нас не получается то, что получается у кого-то другого, это представление очень скоро нами завладеет, и мы окажемся внутри него, а не снаружи. Как в дзенской пословице: «Куда бы ты ни шел, ты уже там». Вот это – «отрез белого шелка».

Теперь нам нужно понять, почему Чжу Фэн вскричал: «Видите, я знал, что вы совсем не понимаете учение нашего старого учителя!» Ведь ответ старшего монаха «Это лишь предложение, показывающее содержание Одной Формы», действительно, можно трактовать как понимание отреза белого шелка в качестве озаряющего опыта, достигаемого на высоком уровне дхьяны. И на самом деле, так оно и есть. Это (отрез белого шелка), действительно, в системе Ши Шуана является озаряющим опытом. Но почему-то Чжу Фэн вскричал. Почему он вскричал?

У: Потому что ответ старшего монаха был формальным и умозрительным, каким-то схоластическим.

А: Да.

У: Наверное, у него был опыт – не мог же не быть, но он не сумел его передать.

А: Вот здесь как раз и возникает самый интересный момент. Все, действительно, так, как ты говоришь, но есть один нюанс. Он заключается в том, что такой опыт, в том случае если он действительно имел место, обладает некоторым, достаточно конкретным рядом следствий, возникающих в сознании того, кто этим опытом обладает. Для того, чтобы прояснить этот момент, приведу вам другую притчу.

Говорят, что это не притча, а реальная история, произошедшая с японским монахом Иккю Содзюном, очень известным дзенским наставником XIV века. Рассказывают, что его просветление произошло следующим образом. В те времена квалификация наставника, подтверждалась сертифицированной бумагой, в которой указывалось, что он достиг просветления и имеет право выдавать такие же грамоты своим ученикам. Ученик, обретя какой-то свой опыт, должен был придти к Мастеру, рассказать ему об этом опыте, и получить либо не получить, от него грамоту. И вот Иккю Содзюн, пережив свой опыт, приходит к наставнику и рассказывает ему обо всем… Наставник ему говорит: «Твой рассказ вовсе не подтверждает того, что ты обрел просветление. Пока я не могу дать тебе такой сертификат. Тебе придется продолжить медитировать до тех пор, пока ты не обретешь истинного просветления». На что Иккю Содзюн ответил: «Мастер, может быть, этого не достаточно для сертификата, но для меня подтверждения этого опыта не требуется. Мне достаточно самому знать, что этот опыт истинный». Знаете, что ответил ему мастер?

В: «Вот теперь я могу дать тебе сертификат»?

А: Да. И вот вопрос: почему же Чжу Фэн не остановил старшего монаха? Потому что старший монах не сделал паузы между своей первой фразой и второй. «Каково же мое понимание, что ты его не принимаешь?» – спросил старший монах. И, не сделав паузы, продолжил: «Теперь зажги мне палочку фимиама». Из текста понятно, что либо паузы не было, либо старший монах не дождался ее окончания. В любом случае его вопрос имел форму риторического. Потому что, если бы он не был таковым, текст был бы организован по-другому. Например, так: «Ответь мне, – и, не дождавшись ответа, продолжал…» Вот истинная причина того, что Чжу Фэн не остановил старшего монаха. Старший монах демонстративно не поинтересовался мнением Чжу Фэна, точнее – поинтересовался, но формально. А почему я вспомнил Иккю Содзюна?

В: Потому что для старшего монаха оказалось недостаточно его собственного понимания.

А: Да, Чжу Фэн манипулировал, он покупал его, он его проверял так же, как наставник проверял Иккю Содзюна. Но старший монах не понял сути этой проверки, и не имело значения – умрет он или исчезнет, или взлетит в воздух, левитируя. Имело значение другое: ему было важно, как его оценят.

У: То есть это «вы совсем не понимаете учения» – было своего рода провокацией?

А: Не своего рода, а просто провокацией. Это был парадоксальный вызов, бросаемый старшему монаху. Он бы с честью прошел испытание только в одном случае – если бы не купился на эту провокацию. Если бы, к примеру ответил: «Для меня не имеет значения, что вы думаете и делаете: провоцируете меня, проверяете, или просто пытаетесь оскорбить. Для меня важно то, что я все-таки понимаю слова покойного Мастера». И вот тогда, я вполне допускаю, Чжу Фэн ответил бы: «Я беру свои слова обратно и вижу, что вы понимаете учение нашего старого учителя». Вот каким мог бы быть истинный выход, но его старший монах не увидел, потому что для него фраза об отрезе белого шелка была пустой, формальной и ненаполненной. Стремление быть безупречным в глазах других оказывается важнее внутренней наполненности, хотя самим человеком это не осознается. «Бег впереди паровоза» не только полностью лишает нас этой наполненности, но и перекрывает доступ к ней, саму возможность к ней приблизиться.

«Тогда Чжу Фэн похлопал труп по плечу и сказал: «Ты можешь сесть и умереть немедленно, да, но что касается значения слов нашего покойного Мастера, у тебя нет ни малейшего понятия!»

М: Если честно, я бы на его месте уже ничего не говорила. И так все всё видят.

А: Правильно, да. Делай следующий вывод. Следовательно, Чжу Фэн…

У: Страшно заподозрить, но он-то не из эго…

А: …произнес это не только для тех, кто это видел. Подозревай, Уль, не бойся…

У: Он произнес это для души умершего монаха?

А: Да. Он произнес это для того, к кому обратился. Конечно, нельзя отрицать, что он сыграл также и на публику, но это у него получилось именно потому, что он думал о публике во вторую очередь – в отличие от старшего монаха. Вне всякого сомнения, присутствовавшие монахи испытали шок от происходящего, особенно от того, как небрежно Чжу Фэн обошелся с трупом, но вся шоковость и назидательность ситуации стали возможны именно потому, что Чжу Фэн меньше всего думал о том, как он выглядит в чьих-то глазах. Остальные монахи были просто зрителями – конечно, для любого театра, в том числе и для этого, наличие зрителей очень важно, но на сцене были только Чжу Фэн и старший монах.

М: Нет, Саш, мне кажется, его душа уже разбирается с демонами.

В: А мне кажется, слышит…

А: Душа еще находится в состоянии бардо Дхарматы. Первые несколько минут душа каждого человека находится в состоянии наивысшего просветления. Что сделала душа монаха после того, как услышала эти слова? Какой у нее был выбор?

М: У души – выбор?

А: Да. Чжу Фэн милостиво и милосердно предоставил душе старшего монаха последний шанс стать просветленным. Вот что он сделал. Это был акт глубочайшего мистического милосердия. Каким образом?

В: Мне кажется – возвращая его к тому выбору, который тот сделал.

А: Да. Каким образом и к какому выбору?

В: Или принять свою неправоту…

А: Нет, Чжу Фэн предложил ему сделать другой выбор. Представляете, что должен чувствовать человек, когда его так публично позорят, да еще и после смерти?

М: Ужасный стыд.

А: И глубочайшую досаду. Такую, которая способна ввергнуть его в самые низшие миры. Главный монах принес жизнь в жертву, а над ним еще и насмехаются. Он обозлен на Чжу Фэна за свою неперфектность в его глазах. Если бы слова Чжу Фэна никак не задели старшего монаха, то он не стал бы ради этого жертвовать жизнью.

М: Он должен простить самого себя. Душа его должна.

А: Да. И таким образом стать «отрезом белого шелка». Либо он уедается от этой фразы еще больше, и в страшной досаде выбирает крайне неприятное перерождение, либо он говорит: «да, этот старый пень, который сейчас здесь сидит, действительно не понимал слов нашего старого Мастера», чувствуя, наконец, что он уже не есть тот самый старый пень. Видите, насколько неслучайно Чжу Фэн спросил именно о последней фразе из этого наставления. «Стать отрезом белого шелка» означает здесь безэговую готовность к смиренной капитуляции перед своим незнанием и самоумаленному «зависанию» в пустоте этого незнания. Ведь только если мы способны честно внутри себя признать, что мы чего-то не знаем, сила нашей капитуляции, нейтрализовав косвенное целеполагание нашего эго самоутвердиться и упиться своей крутостью, именно тем самым и раскрывает интуитивный канал, давая возможность возникнуть истинному ответу спонтанно и естественно.

Посмотрите, как красиво Чжу Фэн поймал старшего монаха на гордыне первый раз, задав ему вопрос именно по той строке, в которой речь шла об отсутствующем у него качестве; посмотрите, как монах этого не увидел и что из этого вышло; посмотрите, как он поймал его еще раз, заставив пройти его уже умершую душу через тяжелейшую и мучительнейшую скрутку ощущения себя смехотворным и провалившимся неудачником; посмотрите и ощутите глубочайшую любовь и величайшее милосердие Чжу Фэна в том, что он дал старшему монаху именно то, чего тот больше всего боялся (даже больше смерти, как вы сами видели), он заботливо и милосердно не позволил ему «замылить» результат испытания даже после смерти и тем самым с отеческой заботой предоставил ему первый и последний – то есть, единственный! – шанс просветлиться. Посмотрите и восхититесь – и Чжу Фэном, и Ши Шуаном, и гунъанем, и старшим монахом, в конце концов.

У: Какой тонкий…

А: Уля, все гунъани такие же тонкие, других нет.

Глава V. Отчего такое непостоянство?

Полутень спросила у Тени: «Раньше ты двигалась, теперь ты стоишь на месте, раньше ты сидела, теперь стоишь. Отчего такое непостоянство?»

Тень ответила: «Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть. А вдруг я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек крохотной цикады? Откуда мне знать, почему все случается так, а не иначе?»56

В: Мне кажется, эта притча о том, что источник нашего бытия находится за пределами нашего разума, и то, что мы о себе думаем – не более, чем тень. Если мы – тень своего бессознательного, тогда наши сценарии управляют нами, и все, что мы думаем и чувствуем, является не более, чем тенью. Тень – это скорлупка нашего эго. «А вдруг я завишу от чешуйки на хребте змеи или от крылышек крохотной цикады?» Мы не знаем, от чего мы зависим. А если то, от чего мы зависим – это наоборот, нечто более высокое, более тонкое, то мы являемся не более, чем тенью этого высшего.

А: Самости.

В: Мы берем на себя стопроцентную ответственность за все, что бы с нами ни случилось, но если думать, что мы всего лишь тень, то мы не являемся причиной своих поступков, мы, как тень, просто повторяем движения. Мы не виноваты, но и гордиться нам нечем. Мы приписываем себе какие-то достоинства, когда чего-то добиваемся в жизни, но на самом деле это не является нашим достоинством, мы всего лишь тень, повторяющая…

Д: Отражающая…

А: Так же, как мы приписываем себе какие-то недостатки, если мы неудачники.

В: И в этом, наверное, источник наших комплексов. Мы приписываем себе чувство вины или ответственности за какие-то поступки, наверное, еще и потому, что мы хотим приписать себе величие, неповторимость, значимость, уникальность.

Д: Там есть слово «непостоянство»… Вообще, то состояние, которое описывает этот отрывок, все воспринимается как состояние непостоянства. Если мы все время зависим от чего-то такого, что, в свою очередь, от чего-то зависит, то это – состояние непостоянства и неопределенности. Мне только не ясно, каким образом возникает тень, каким образом мы являемся тенью и тенью чего мы являемся. Где тот источник, который излучает свет, и через что он проходит, так что в результате его сияния мы являемся тенью? В объеме это все не видится. Если мы являемся тенью нашего бессознательного, мы зависим от того, что там находится. Нам кажется, что мы ведем себя самостоятельно, но на самом деле мы просто марионетки, а бессознательное нами руководит. А вот от чего зависит это движение бессознательного, которое я повторяю столь бессознательно? Ведь мы отделены от нашего бессознательного, но оно нами руководит. И что именно создает ту границу, то препятствие, которое делает нас тенью?

А: Как возникает граница? Что это за граница? Это то, чего мы не хотим в себе видеть. Можно это назвать «эговой границей» или «панцирем эго», не важно, главное, что за этим стоит наш выбор и наше нежелание.

Д: Но этот выбор тоже бессознателен. По крайней мере, до определенного возраста, до определенного момента, ведь дети все время этот выбор делают, и они делают его, не осознавая этого. Таким образом, собственно говоря, и формируется эговый рисунок у каждого из нас, то есть, выбор происходит бессознательно, и вообще, процесс формирования эго – совершенно неосознаваемый процесс, не отслеживаемый никем. Потом мы можем столкнуться с этим в виде каких-то неприятностей в жизни, но поначалу этого не отследить.

А: К этой притче есть комментарий.

Китайские комментаторы сходятся во мнении, что здесь (в полутени) имеется ввиду затененное место по краям тени. У гуан-ин, основываясь на толкованиях Чен-Суань-Ина и фонетических ассоциациях, переводит имя этого персонажа как двойное небытие, то есть, не тень и не сущее. Отметим, что полутень по краям тени и сама тень друг друга очерчивают и обусловливают, являя тем самым отличный пример того, как переменчивые голоса друг друга определяют. Но эта взаимозависимость вещей сопрягается с полной спонтанностью превращений. О смысле данного пассажа Ван Фу Чжи высказывается следующим образом: «Невозможно знать, зависят ли вещи от чего-либо или нет. Если нельзя знать об этом, то забываешь о времени, и проживаешь свой срок без изъятия. Тогда забываешь о всех смыслах, но каждая мысль и каждое слово рождает смысл. Так тень неотступно следует за телом. Следует отбросить их и стремиться к постижению их истока, а этот исток – ни от чего не зависящий подлинный господин.

А: Вот какой комментарий дал Ван Фу Чжи. Подлинный господин.

Будем же следовать вольному потоку жизни, исчерпаем до конца свой земной срок. Но что это значит: привести что-либо к равновесию на точильном камне небес? Отвечу: истина есть также не истина, правильное есть также неправильное. Если истина и в самом деле является истиной, она отличается от неистины, и тут не о чем спорить. Если правильное и в самом деле правильно, оно отличается от неправильного, и тут тоже не о чем спорить. Забудем о наших заботах, забудем о наших обязанностях, обретем беспредельность И будем вечно в ней пребывать.

А: Видите как, «обретем беспредельность, и будем вечно в ней пребывать». А полутень – это граница по краям тени, и будем вечно в ней пребывать. Так что вы скажете насчет эго, бессознательного и высшего разума – что от чего зависит? Где проходит граница между тенью и полутенью?

Д: А что это за полутень такая?

А: По всей видимости, это гало вокруг тени.

Д: Оно всегда есть?

А: Да.

У: Тут еще как-то тема ограниченности должна прозвучать, да?

А: Совершенно верно, Уля, то, что мы о себе думаем, это и есть некая очерченность: «Я такая, такая, такая…»

Д: А бывает еще: я не такая, я не такая…

А: Да. Какая разница, с какой стороны граница очерчена? Главное, что граница на замке.

Д: И враг не пройдет.

А: Тем, что создает тень, может быть наше бессознательное и наше истинное «я». Правильно я тебя понял, Вероника?

В: Источником тени? Да.

Д: А истинное «я» каким образом может быть источником тени? Саш, когда мы говорим, что бессознательное является источником тени, то тень – это наши представления о себе? А где тут место эго? Ведь бессознательное – это и есть наше эго?

А: И да, и нет. Эго – структура наполовину сознательная, наполовину – бессознательная. В нее входит комплекс осознаваемых представлений. Например, то, что мы о себе думаем. Вообще, эго пронизывает все поры нашего сознания. Оно этого не делает очень редко, только когда мы находимся в медитации. Оно пронизывает и сознание и бессознательное, а вот основы эго хранятся в бессознательном.

Д: Я пытаюсь себе представить эту картинку. И где тут истинное «я» – я его тут не нахожу.

А: Глупо было бы его тут искать. Вы представляете, как бессознательное возникает, как оно действует и что оно собой представляет?

У: Мне кажется, люди часто знают, как они поступают в данной ситуации, но при этом «как бы» не знают. Так вот что это?

А: Это тот самый механизм формирования бессознательного. Что такое «знают, но как бы не знают»? Это полутень. Что происходит, когда «знают, но как бы не знают»? Знают, но знать не хотят, и для того, чтобы не знать – вытесняют. За вытеснение, как и за все, надо платить. И платят – увеличением доли бессознательного. Вытесняется не то конкретное содержание, которое человек не желает знать, а вытесняется сегмент сознания.

Рис. 17. Сфера сознания

То есть, если точка А (рис. 17) – это то, чего мы не хотим знать, мы ее закрываем, но не подозреваем при этом, что закрываем на самом деле гигантское поле. Сознание не может сжаться или расширится только в одной точке, оно может действовать только целиком. Много от чего мы таким образом избавлялись, по глупости надеясь, что навсегда.

У: Я думала, что это какое-то локальное…, я и не подозревала, что это вот так.

А: Избавляем себя от целой гаммы своих чувств, своего бытия, своей сущностности, отрезаем ее и удаляем, становясь уже и площе. Становимся бледной копией самих себя – как будто развоплощаемся. Термин «развоплощения», кстати говоря, не случайный. Именно этим термином именно это явление называет английский психиатр Лэнг57. Это и является главной причиной того, что Страшный Суд состоится над любым человеком, независимо от того, в каком состоянии он отсюда уйдет: полного наркоманского деграданса или наоборот.

Давайте пока оставим эту притчу и восстановим картину реальности. Что у нас получается? Изначально чистый неограниченный свет. Что его начинает ограничивать?

Д: Ограничения начинают его ограничивать.

А: Несмотря на то, что ты произнесла тавтологию, я скажу, что это самый правильный ответ. Давайте посмотрим, как это ограничение происходит. Оно возникает самопроизвольно, как в холодной воде возникает кристалл льда. Это самоограничение происходит в результате выбора полагания себя ограниченным.

Д: А выбор этот всегда имеет своей целью выжить.

А: Видишь ли, Даша, здесь надо четко разделять выбор в его изначальной чистоте, который произошел с нами неизвестно, в каком мире, как далеко или близко от этой планеты, и выбор, который мы делаем, воплотившись в этом теле, под мощнейшим давлением кармического потока предыдущих выборов. В этом вопросе часто возникает путаница – в вопросе изначального выбора.

Д: Что ты имеешь в виду под изначальным выбором?

А: Говоря об изначальном выборе я имею в виду то, что изначально каждый из нас является существом абсолютно просветленным и стопроцентным воплощением Будды.

Д: Тогда почему ты называешь это выбором?

А: Я говорю, что выбор начинается в этой точке – в той точке, где выбора еще нет. В точке, откуда наша индивидуальная душа начала свое путешествие. Она стала индивидуальной в результате выбора. Это подобно тому, как язык пламени отрывается от пламени основного костра, но не гаснет мгновенно, как в физическом костре, а начинает самостоятельное существование. И он будет так самостоятельно существовать до тех пор, пока не сольется с основным пламенем вновь, то есть, пока мы не сделаем тот выбор, благодаря которому мы вернемся обратно – в изначально-безначальное.

С другой стороны, те, кто уходил в глубокую медитацию, знают, что где-то в необозримой глубине души мы ежемгновенно повторяем тот сансарный выбор, который был сделан нами когда-то в незапамятные времена и в результате которого мы стали обитателями сансары. И там, в этой необозримой глубине, еще глубже – под этим сансарическим выбором – мы всегда находимся в изначальной, незапятнанной чистоте. О чем это говорит? Помимо очевидной фрактальности реальности, это говорит о том, что, во-первых, мы каждый миг своим невежеством и бессознательностью добровольно удерживаем себя в путах сансары, а во-вторых, (что по сути то же самое) – оказывается, мы в любой миг можем освободиться, причем раз и навсегда, надо только пожелать этого всем естеством. Но это, конечно, самое трудное, так как естество у нас уже давно и безнадежно сансарное.

Что касается воплощения в этом теле, то, согласно «Бардо Тедол», происходит следующая вещь. Гандхарва – развоплощенная душа, находясь на последней стадии в Сидпа бардо*, смотрит на своих будущих родителей и испытывает сексуальное вожделение к одному из них. И, притягиваемая этим вожделением, приближается к материнскому лону. В этом лоне она испытывает краткий миг блаженства, подобный тому, который мы испытываем во время оргазма, но только гораздо более сильный, после чего теряет сознание – и втягивается туда со свистом. В буддистских трактатах описывается, что женское лоно во время сексуального акта на астральном уровне подобно меду или куску мяса, со всех сторон облепленного мухами – то есть душами, жаждущими этого воплощения. И когда душа появляется в качестве младенца, то происходит следующее: в результате этого краткого мига блаженства, потери сознания и последующего воплощения ее сознание очищается от всех кармических следов и становится изначально чистым и сияющим, но при этом вся та карма, от которой она очистилась биологическим образом, поджидает ее за воротами рождения58. Карма сразу по прошествии младенцем этих врат наваливается на него в полной мере. Все, что душа оставила, она таким образом все получает в полном объеме. Но мне представляется, что картина еще более тонкая.

Д: Должна быть, потому что уж очень разные дети рождаются у одних и тех же родителей. Да и вообще дети очень разные.

У: Получается, что мы всю жизнь работаем на свое разрушение. Мы эту ценность своей изначальной природы раздираем по клочкам до какого-то момента, пока не очнемся.

Д: А некоторые так и не могут очнуться, а к старости впадают в маразм.

А: Как конкретно этот выбор происходит – в сторону увеличения сознания или в сторону увеличения бессознательности, в сторону света или в сторону тьмы? Это не только ключевой вопрос афоризма, притчи или гунъаня, это главный вопрос всей нашей жизни.

Д: Меня здесь немного сбивает слово «выбор», потому что когда эти процессы происходят с ребенком, у него выбора нет, для него его реакции не являются выбором, для него все происходит автоматически, он ничего не выбирает.

А: Во-первых, вся жизнь ребенка – это сплошной выбор, ничего не происходит автоматически, а во-вторых, если адаптационных возможностей ребенка (возможностей ребенка отреагировать) значительно меньше, чем степень сложности ситуации, то речь идет только об одном: о предыдущем кармическом воздействии. В своих прошлых воплощениях он сделал свои предыдущие выборы таким образом, что теперь кармический поток отжимает его.

Д: И не дает ему возможности выбора никакого.

А: Нет. Он вынужден впустить в себя этот невроз, а потом – пожалуйста – может работать с ним, если захочет.

Д: То есть в таком случае речь о выборе не идет.

А: Здесь – нет. Как пел Гребенщиков: «Я знаю, что это карма, и против нее не попрешь». Не все же нам выборы делать, надо же и за уже сделанные отвечать.

В: А в то время нашего детства, до которого мы не помним, мы действительно делаем выборы автоматически? Я думала, что в нас просто возвращается предыдущая карма.

А: Карма вернет ровно столько, сколько мы сами в нее до этого заложили, и ни атомом больше – это во-первых; а во-вторых, помним мы свое детство или нет – напрямую с этим процессом не связано.

Конечно, и в этот вопрос можно углубиться и найти здесь известные тонкости, например: от чего зависит результат выбора, где заканчивается свобода и начинается карма, когда и при каких условиях человек впервые приобретает способность к самопреодолению, как с точки зрения кармы оцениваются неудачные попытки обрести свободу и многое другое. Ясно одно: надо всем этим царствует дремучее невежество и тотальная бессознательность, поэтому путь наверх очень и очень, подчас немыслимо труден. И поэтому же чистота может быть утрачена за одно воплощение. Под воздействием невроза мы становимся такими «классными», что в результате наворачиваем здесь еще больше, и сансарная омраченность растет даже не в геометрической, а в логарифмической прогрессии. И летим прямиком в ад, как Гастелло – только гул стоит да земля дрожит.

В: Насколько просто все разрушить… Создаешь, создаешь, а потом – раз!

Д: Но если у нас все время автоматически отсутствует выбор, тогда это воплощение не должно иметь смысла. Для любого человека однажды наступает момент, когда он может сделать сознательный выбор – иначе какой смысл?

А: Да, конечно. Буддисты говорят, что существуют целые миры, где никакого сознательного выбора нет до конца пребывания в таком мире. Например, в адской локе. Мы там просто получаем воздаяние, пока что-нибудь не осознаем. Когда осознаем – нас выпускают и мы возвращаемся на землю полными придурками, и нам все предстоит начать с начала. Самое главное, что нам надо понять, – если уж мы напортачили, нужно просто принять свою ошибку. Возможно, тогда прилетит ураганный ветер – как в притче про двух монахов, которые пошли к оракулу узнать, сколько жизней им осталось прожить до полного просветления. Одному оракул сказал: «Тебе до полного и окончательного освобождения осталось жить четыре жизни». Монах заплакал и понурив голову, уныло побрел восвояси. Другому же оракул сказал: «Тебе осталось жить столько жизней, сколько листьев на этом дереве». А рядом рос огромный баобаб в десять обхватов шириной и высотой в полнеба. Монах запрыгал на одной ножке от радости, что ему осталось так мало жизней до окончательного просветления. И в этот момент налетел ураган, сорвал все листья, и голос сверху сказал ему: «Ты уже свободен». Важно само отношение к карме. Если мы будем вздыхать и впадать в уныние, она нас тут же раздавит. Надо просто радоваться жизни. У нас сейчас есть уникальная возможность облегчить свою карму и, может быть, вытащить себя на принципиально другой уровень бытия. Она, конечно, всегда есть, просто мы не всегда об этом знаем.

Вернемся к выбору – это и самый важный момент, и самый тонкий и глубокий. Это ось мироздания, это самое большое таинство. Это то, отчего кружится вся вселенная.

Как не хочется делать этот выбор! Даже Христу, возможно, не хотелось. «Да минует Меня чаша сия», – говорил Он в Гефсиманском саду. Вот интересно, откуда апостолы узнали об этом, если все они спали? Странный сон напал только на тех, кто был рядом со Христом, а его враги бодрствовали. Вся эта сцена глубоко символична. Они сделали один выбор, и этот выбор заключался в том, что они заснули. Христос сделал другой выбор, и этот выбор выразился в Его словах: «А впрочем, не как Я хочу, но как Ты!» И это самые емкие, самые глубокие и тотально все обобщающие слова, которые только можно сказать, делая выбор в сторону света. А сон апостолов – это тоже самый глубокий и емкий символ выбора в сторону тьмы. Эта сцена просто поразительна.

Итак, что происходит в момент нашего выбора? Выбор – очень тонкая штука, истончающаяся, становящаяся в своем «доначала-предначале» тоньше острия иглы. Средневековые схоласты-богословы спорили, сколько ангелов может уместиться на кончике одной иглы. У них получалось ангелов – три. А выбор – это такая пирамида, которая своим основанием упирается во всю широту реальности, а своей вершиной уходит в недра нашей души так глубоко, что на ее острие не смог бы уместиться даже один ангел. Когда мы подходим к ситуации выбора, то первоначально его делаем не мы, не наше сознание – мы не в состоянии сделать выбор осознанно.

Мы не можем сделать выбор осознанно, и это самая большая истина, которую надо усвоить. Кто же делает этот выбор? Этот выбор осуществляется в неосознаваемых человеком «разборках» между его самостью и его эго. Давайте посмотрим, что происходит: сначала, в момент выбора, пойдем вниз к основанию, а затем уж – к вершине, обратно. Первоначальное столкновение происходит между нашей самостью и нашим эго, и оно происходит независимо от воли и желания человека. Его собственной свободной воли в этом очень мало. Вот поразительный парадокс свободного выбора, который мы делаем. Как это понять? – через то, что происходит потом. А потом побеждает либо эго, либо самость – либо импульс к развитию, либо импульс к инерции. И когда один из них берет верх, то только после этого происходит подспудное наполнение этим решением, этой победой следующего уровня – уровня сознания, которое уже задним числом делает выбор, иллюзорно думая, что оно «делает выбор», тогда как на самом деле оно следует за выбором, уже сделанным. «Все начинается, когда ничего еще не началось, а когда все началось, то на самом деле все уже закончилось» – этот принцип самурайского поединка относится к нашему свободному выбору «на все сто».

Когда дело доходит до нашего сознания, то происходит следующая вещь: победившая сторона инициирует удивительный процесс, происходящий в нашем сознании. Суть этого процесса такова, что одна из сторон нашего выбора всегда затемняется, и мы делаем выбор, руководствуясь только одной, освещенной стороной. Если побеждает самость, то в момент выбора мы понимаем, что дальше жить так, как мы жили до этого, мы уже не можем, не хотим. И не хотим настолько сильно, что нам уже все равно, что будет потом – но лишь бы не так, как было до сих пор. И разве мы знаем, что мы получим в итоге? Если бы знали, то выбора не было бы. Такой парадокс. Почему? Если мы знаем, что сознание в итоге расширится и все будет замечательно – никакой платы за это расширение мы не внесем. Если мы не переживем по полной программе своих «предвыборных» мучений, то капитуляции не будет.

Что происходит, если в предварительном поединке побеждает эго? Тогда затемняется другая сторона. И эго рисует нам всевозможнейшие ужасы выбора не в его пользу – и делает это очень профессионально, грамотно и живописно. Сила воздействия нашего победившего эго на наше еще не знающее об этом сознание настолько велика, что мы, в ужасе закрыв глаза, говорим: «Боже мой, что угодно, только не это!»

Д: Только не выбор в пользу сознания?

А: Да. Так что выбор происходит не на уровне сознания – сознание только пассивно следует за уже сделанным выбор. Апофеоз этого, конечно же, – сфера бардо.

В: А когда же делать выбор?

А: Сфера бардо и является ответом на вопрос «когда же делать выбор». Выбор, который нам еще только предстоит сделать, и, может быть, через многие годы, мы подготавливаем сейчас. Вот оно – острие, уходящее в бесконечность не просто недр нашей психики, а всего нашего бытия. Мы должны выбирать ежеминутно, ежечасно эту самую практику расширения нашего сознания. И только при этом условии…

В: А как же мы ее выбираем, если…

Д: …выбираем не мы?

В: То есть, наш выбор складывается из множества маленьких выборов?

У: Только первый выбор происходит в сфере бессознательного? И происходит ли в какой-то момент перелом, когда начинается сознательный выбор?

А: Все дело в том, что когда начинается сознательный выбор, то выбор заканчивается. Начинается осознанность, в которой этому выбору нет места. Когда побеждает бессознательность, то выбор тоже заканчивается, потому что наступает бессознательность, в которой выбору опять нет места. Все это очень релевантно. Абсолютная победа бессознательного никогда не наступает, даже в наркотической ломке. Где-то бессознательное царствует казалось бы, безраздельно, а где-то – возможность сознания или самости поспорить с ним еще сохраняется или наоборот – опять появляется.

В: То есть, наш выбор складывается изначально из многих выборов?

А: Из «доначала-предначал». Да. А что это за выборы?

В: Каждодневные…

А: Что это за каждодневные выборы? Это выборы принципиально другого вида. Они по сути другие.

В: Мы выбираем присутствовать или не присутствовать сейчас, присутствовать или не присутствовать в следующий момент – и из этого складывается выбор следующего уровня.

Д: То есть это – ежедневное противостояние энтропии?

А: Да. Постоянная практика присутствия – есть оно или его нет. Так, как это происходит во время дза-дзен: как легко это присутствие исчезает и как мы потом опять спохватываемся.

Д: Как интересно получается: фактически мы каждую секунду находимся в состоянии выбора и все время колеблемся, как электрончики в атоме.

А: Это суть сансарического бытия. И вся наша жизнь протекает в этом. При таком взгляде все переворачивается с ног на голову: те выборы, которые представляются нам знаковыми, важными, судьбоносными (или, в том случае, если мы очень не хотим отдавать себе отчета в том, что происходит, – представляются таковыми тем, кто наблюдает за нашей судьбой), оказываются не более чем простой суммирующей величиной, с почти механической определенностью подводящей итог тем бесконечно малым и незаметным, крохотным и потому кажущимся нам столь незначимым выборам, которые и оказываются по-настоящему важными и судьбоносными, хотя мы, из-за их кажущейся малости, считаем их чем-то маловажным и незначительным.

В: Из этих моментов складывается вся пирамида.

А: Да. И в ее основании, в конечном счете – то, куда мы попадем после смерти. Из всех этих тончайших ручейков каждого мига собираются реки нашей судьбы, а эти реки впадают в океан нашего посмертного бытия. Куда, в какой из миров мы попадем? Куда причалит лодка, переправляющая нас с этого берега на тот, неведомый нам?

Д: Проблема в том, что мы делим время на то, когда нужно практиковать и когда можно не практиковать. Есть время для практики, есть время для быта, если можно так выразиться.

А: Совершенно верно. Получается, что выбор в конечном итоге делает все-таки сознание, но делает оно его не тогда, когда ему кажется, что оно его делает, а намного раньше – из чего и возникает чувство вины: «Эх, а я тут струсил!» Хотя на самом деле тут я не струсил, я не мог здесь поступить иначе, вот там, раньше, может быть, мог, а здесь – никак не мог.

В: Скажи, пожалуйста, бывают ли ситуации, когда выбор «здесь и сейчас» все-таки имеет значение?

А: Бывают. Это называется эффектом бабочки, когда масса предварительных выборов, накопившаяся в пользу обоих направлений примерно одинакова, и тогда ценность одного-единственного усилия оказывается в состоянии качнуть чашу весов в ту или иную сторону. Такая ситуация может случиться и с одним человеком и с целым народом, а может быть, даже с галактикой. Это уже из области лилы – божественной игры. Здесь под кажущейся простотой момента скрывается такая глубина, которую ни один смертный разум вместить в себя не может.

В: Это же такой бесконечный процесс!

У: Все-таки ответ не получился: как повлиять на выбор?

В: Каждодневным присутствием.

Д: Только постоянной практикой можно повлиять.

А: Как сказала Даша – ежемгновенная борьба с энтропией. Человек – это поле битвы между ангелами и демонами. «Тень ответила: «Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть… Откуда мне знать, почему все случается так или иначе?» Вот тонкость и глубина слов Чжуан-цзы. По сути, я просто прокомментировал этот кусочек.

В: Я бы не сказала, что я чего-то в дза-дзен добилась, но каждый раз, когда я начинаю практиковать каждый день, а потом резко бросаю, меня сразу – тюк! – и прихлопывает, причем прихлопывает основательно. А что же будет, когда дойдешь до какого-то высокого уровня? Один неправильный ход – и в лису на пятьсот перерождений? Страшно же!

На проповедях Байджана стал появляться некий старик. Однажды, когда наставления были окончены, он не ушел из зала вместе с другими. Байджан спросил его, что он за человек.

– Ныне я не принадлежу к человеческому роду, – ответил старик. – Но когда-то, во времена Будды Кашьяпы, я жил на этой горе и наставлял истине. Однажды меня спросили: «Подвластен ли прозревший истину человек закону причинности существования?» Я ответил: «Не подвластен», – и за это был превращен в лису на пятьсот перерождений. Прошу вас, о монах, своим мудрым словом помочь мне избавиться от лисьего облика. Осмелюсь спросить: «Подвластен ли прозревший истину человек Закону причинности существования?»

– Прозревший истину человек не отличает себя от причинности существования, – ответил Байджан.

Услыхав эти слова, старик достиг просветления59.

А: Он сказал одно единственное слово: «Не подвластен». И все.

В: Получается, что этот старик когда-то «выбрал» этот момент неприсутствия? Он его подготовил своими маленькими выборами?

А: Да. Вот он, круговорот колеса сансары: одно порождает другое. Выбор порождает бессознательное, бессознательное порождает выбор, и все это крутится вокруг своей оси, вокруг оси нашего подлинного смысла бытия – того, что находится внутри нас.

Д: А почему «полутень спросила у тени» – это имеет значение?

А: Да, имеет, хотя и небольшое. Полутень – это то, что зависит от тени, это то, что за ней следует. Для того, чтобы это начало стало понятным, полутень могла бы спросить так: «Я завишу от тебя, и вслед за тобой то двигаюсь, то стою на месте, то сижу, то стою. А вот ты, тень, от чего зависишь ты? Отчего такое непостоянство? Я-то знаю, что мое непостоянство от тебя, а твое от чего?» Вот она, тонкая игра и гениальность Чжуан-Цзы. Полутень находится с тенью в тесном контакте, а вот у тени с тем, что ее отбрасывает, связи нет.

То, что отбрасывает тень, находится в принципиально другом измерении. И является вещью, принципиально иной, чем тень. Плоская, двумерная тень – она всегда остается плоской, даже если движется по трехмерной поверхности. А вот то, что ее отбрасывает, имеет на одно измерение больше, поэтому тени его не постичь.

Д: И все, что она может, это просто следовать за тем, что ее отбрасывает.

А: На языке символов это все же не совсем так.

Д: А что еще может сделать тень?

А: Вобраться обратно.

Д: А зависит ли тень от того, что ее отбрасывает?

А: И да, и нет. Тонкость «и да и нет» – это то, что мы только что разобрали. Зависит от нашего сознания что-то или нет?

Д: Зависит от того, насколько мы готовы практиковать каждую минуту, это же наше сознательное решение.

А: Это наше сознательное решение, да, но ты готова практиковать каждую минуту?

Д: Нет.

А: Почему?

Д: Мне выбивает, все время что-то мешает.

В: Потому что ты когда-то уже сделала этот выбор. Он уже сложился из множества маленьких выборов в то, что тебе не по силам сейчас практиковать каждую минуту.

А: Да.

Д: А то, что я в какие-то моменты могу практиковать, этот выбор тоже уже сложился когда-то?

А: Да.

Д: А что я могу сделать тогда вообще? Если то, что я сейчас делаю, уже сложилось когда-то, что от меня тогда зависит?

В: А если ты вообще тень, то что от тебя тогда зависит?

А: Ты тень самой себя, той, что сложилась когда-то, или того, что сложилось когда-то?

Д: Если я думаю, что я тень, то – да, я тень.

А: Если ты отождествляешься с этим, то – да.

Д: А если я об этом не думаю, то тогда я не тень.

А: Нет. Если ты об этом не думаешь, то ты все равно тень, и может быть, даже еще больше тень.

Д: Если я вижу себя по-другому, то тогда я не тень.

А: Тут надо очень аккуратно выражаться. «Не думаю» и «вижу себя по-другому» – это все-таки разные вещи, не надо их объединять.

Д: Интересный момент: если я вижу себя как тень, то все понятно, а если я не вижу себя как тень, то как что я себя вижу?

А: Ты не можешь просто не видеть себя – тень и не знать, как что ты себя видишь. Ты можешь это сделать только при одном обстоятельстве: под наркотическим кайфом. Это объясняет, почему наркоманы психологически так привязаны к своему кайфу. Уже давно доказано, что зависимость от наркотиков носит, прежде всего, психологический характер. Наркоманы «ловят кайф» от того, что границы эго плывут.

Д: То есть, они себя вообще ни с чем не связывают, не видят себя как нечто, да?

А: Они получают примерно такой же опыт, что и просветленные. Но разница между наркоманами и просветленными все же есть. И нужно очень четко понимать какова эта разница, чтобы самим не пойти по пути наркоманов, даже без наркотиков. Она на первый взгляд небольшая, но глубочайшая, как пропасть – дна не видать. Эта разница заключается в твоем вопросе: «Я себя не воспринимаю как тень, а как что я себя воспринимаю?» Просветленный освобождается от восприятия себя как тени, потому что он начинает воспринимать себя как нечто большее.

Д: А у наркомана здесь образуется пустота?

А: Я бы сказал не пустота, а провал. Ты задала наркоманский вопрос: «А как что я себя воспринимаю?» Он наркоманский по сути, потому что у наркомана на месте разрушенного эго ничего не появляется. В результате он скатывается на предшествующий человеческому эго уровень бытия, чтобы потом переродиться в облике животного или еще того хуже.

У просветленного происходит противоположный процесс – его эго разрушается за ненадобностью, растворяясь в свете высшей истины. Он уже не воспринимает себя как тень, потому что для него это вчерашний день, пройденный этап. Так же, как ты не воспринимаешь себя как Дашу из детского садика.

Давайте вернемся к притче Чжуан-цзы и расставим точки над «i». Чего не хватает этой тени, чтобы исчезнуть?

У: Может быть, осознанности – тогда не будет выбора.

А: «Откуда мне знать, – отвечает тень – почему все случается так, а не иначе. Должна ли я от чего-то зависеть? Ведь то, от чего я должна зависеть, тоже должно от чего-то зависеть». Все, чего не хватает этой тени, чтобы исчезнуть, это просто добавить к сказанному: «А раз я от чего-то завишу, то я не более, чем его тень». И больше ничего. И в этот миг сознание тени перейдет от нее к тому, что эту тень отбрасывает. Тень быть тенью не перестанет, а вот сознание этой тени тенью быть перестанет.

Д: Надо признать, что мы тень? То есть нечто нереальное.

А: Надо увидеть собственную нереальность, увидеть, насколько мы обусловлены и именно поэтому нереальны, не обладаем самостоятельной сущностью, ибо все то, чем мы себя считаем, есть всего лишь обусловленные следствия точно таким же образом обусловленных причин – и больше ничего. И когда мы это увидим, то, чем мы себя считали, растворится, потеряет всякую реальность. Сначала оно потеряет ее только в наших собственных глазах, но этого будет достаточно, чтобы оно начало распадаться, потому что оно удерживается в своей реальности только потому, что оно удерживается в ней в наших глазах. Отпусти. Отпустить эту тень, дать ей свободно падать, перестать ею быть – вот все, что нужно, чтобы перестать ее отбрасывать. Так уж мы устроены, что больше всего отождествлены с тем, чем больше всего не хотим быть. И наш сансарный тупичок, в котором мы век от века топчемся, как раз и заключается в том, что если мы хотим от чего-то освободиться, мы должны это «что-то» в себе признать, то есть сделать как раз то, чего делать больше всего не хочется. Однако другого выхода нет. Сначала нужно признать, капитулировать, а уж разотождествление – это то, что происходит само по себе, без нашего участия. Мы будем сами по себе, а тень – сама по себе. Только тень, больше ничего. А свет засияет сам собой. Природа света самостоятельна и самодостаточна.

Д: А как ей это понять, что ей для этого необходимо?

А: Вот этой тени почти ничего не нужно для этого, она уже почти все поняла. Все, что ей осталось сделать, это просто сказать полутени: «В конце концов, судя по тому, что я о себе только что сказала, я всего лишь тень, а ты – тень тени», – и обеим исчезнуть. Почувствуйте, как к вам подступает страх от этих слов.

Д: Исчезнуть?

А: Да. Осознай, что тебя нет, и не стань.

У: Страшно…

А: Тень – это не просто наше бессознательное. Тень – это еще и тот механизм суммирующихся выборов, которые я описывал. Если объединить эти два значения Тени, то получится, что она – это символ нашей несвободы, с которой мы отождествлены, или, другими словами, Тень – это то, чем мы не являемся, но при этом думаем, что это мы. Если вы это увидели, то вы поняли всю парадоксальную грациозность и очарование притчи Чжуан-цзы. У него Тень – символ вышеперечисленного – рассуждает, то есть, делает то, что на символическом уровне ее уничтожает. Ведь Тень является Тенью только до тех пор, пока она не задумывается над этим. А если задумалась, то что?..

Словарь

Бардо́ – (тиб.) промежуточное состояние (между жизнью и смертью – бардо перерождения), бодрствованиями (бардо сновидений) и т. д.

Бардо Дхарматы – промежуточное состояние, длящееся с момента отделения души от тела до момента осознавания себя человеком в качестве умершего бестелесного призрака (в буддийских терминах: до момента обретения психического тела бардо становления). В этот период душа более, чем когда-либо, встречается с просветленной реальностью, поэтому иначе его еще называют промежуточным состоянием истинной природы ума и явлений.

Биджа (или биджу) (семя) – понятие, заимствованное из буддистской школы йогачары. Смысл этого понятия в том, что любое движение сознания – от действия до мысли – вызывает зарождение семян, которые впоследствии прорастают и приводят к тем или иным кармическим результатам. Хотя переводится так же, как и тхикле, смысл этих понятий довольно сильно отличается.

Бодхисаттва – обитатель сансары, либо принявший решение достичь просветления, либо уже достигший такового, но давший добровольный обет не уходить в нирвану, принимая на себя все тяготы сансары ради спасения от ее оков всех остальных живых существ.

Внутреннее делание – алхимический термин, в самом широком смысле означающий правильно организованное и правильно предпринимаемое внутреннее усилие человека, направленное на его внутреннее преображение и трансформацию всей его личности.

В этом аспекте христианство также является частью алхимической традиции, ибо его цель – глубочайшее внутреннее преображение человека. Одной из наиболее существенных частей христианского «внутреннего делания» является работа с эго (смирение, умаление, покаяние и т. д.) с последующей переориентацией всех аспектов и систем ценностей преобразуемой во Христе личности. «Если внутреннее делание по Богу не поможет человеку, то напрасно он трудится во внешнем» (Преподобные Варсонофий и Иоанн из книги «о должностях пресвитеров приходских»). Сам Господь в двух словах указал, в чем состоит внутреннее делание и что особенно необходимо в трудные времена: «Бодрствуйте и молитесь!» (Мк. 13.33)

Вытеснение – способность психики избавляться от материала, несовместимого с установками эго, вызывающего непринятие (в том числе и самого себя), раздражение, стыд, чувство вины, тревогу и т. д. Этот процесс в основном расценивается как разрушительный, так как, несмотря на кажущееся впечатление того, что вытесняемый материал бесследно «испаряется», на самом деле он никогда не исчезает, а погружается в более глубокие слои психики (собственно, поэтому и «вытесняется»), где начинает осуществлять деструктивную деятельность, приводящую в конце концов к формированию невроза. Процесс, противоположный вытеснению (во всех смыслах), называется осознание.

Гунъань (буквально – «публичный отчет», «общественный акт») – кодифицированная система психотехники буддистской школы чань, состоящая из парадоксальных, на первый взгляд, высказываний, вопросов и ответов, ситуаций из монашеской жизни, просто притч и т. д. Гунъань (яп. коан) предназначался для того, чтобы в размышлении над ним адепт чань добивался просветления своего сознания.

Дза-дзен (кит. цзо-чань) – в общем значении подразумевается любая практика медитации, основанная на принятии сидячего положения. В более узком смысле имеются в виду методы, практикуемые в школе чань (яп. дзен). Главой целью данного типа медитации является подготовка сознания (нейтрализация психического спазма, искоренение привычки ума к вовлеченности, увеличение меры присутствия и т. д.) к обретению изначального состояния просветленной недуальности.

Капитуляция – термин, позаимствованный из биоэнергетики А. Лоуэна. Означает отказ, сдачу позиций и установок, связанных с мотивами, происходящими из недр эго – прежде всего гордыней, самоутверждением, социальными зависимостями и т. д. Крах надежд и упований, связанных с эговыми амбициями, сопровождается катарсисом – последующим очищением, обновлением и возрождением души. (см. стр. …)

Карма – (санскр.) Разумеется, речь идет не о том законе кармы, который нынче активно проповедуется – профанируется различными околоэзотерическими кругами, вроде New Age. Истинное понимание этого закона лежит на неизмеримо большей глубине. Закон кармы – это закон, согласно которому любое действие, произведенное субъектом, становится причиной, по которой субъект получит вновь такое же действие, но только уже по отношению к самому себе. Сделал что-то хорошее – получи благую (кусала) карму, замыслил и воплотил подлость – твоя карма (пхала – плоды кармы) оставляет желать лучшего. Взаимоотношения между санчита (накопленной), прорабдха (приносящей плоды) и криямана (накапливаемой в данный момент) кармами чрезвычайно утонченны и сложны и уходят своими конями в глубочайшие процессы, протекающие в сознании, а также – в неотделимой от него реальности (см. стр.136, 206).

Коллективное бессознательное – понятие, заимствованное из аналитической психологии К. Г. Юнга. Было введено им для обозначения неосознаваемой части психики, единой для всех людей. Коллективное бессознательное служит как вместилищем коллективного опыта всего человечества, так и местом, где находятся базовые матрицы – архетипы – предопределяющие как само проживание, так и форму структурирования проживаемого опыта каждого отдельного человека.

Кхэ! – резкий звук, издаваемый на выдохе. Использовался наставниками чань как основа, матрица для вкладывания в нее разнообразных смыслов (интонаций, состояний, переживаний, оценок и т. п.), которые наставнику по тем или иным причинам не хотелось сопровождать вербализацией (в основном для отключения системы привычной вербальной опосредованности у ученика). Одна из наиболее употребляемых учителями чань техник, часто встречается даже в классических гунъанях.

Лока (богов, людей, животных, голодных духов, голодных духов, нарака – адская) – (санскр.) сансарный мир, место воплощения и обитания омраченных сознаний, в которых происходит круговорот их рождения и неизбежной последующей смерти. Этот процесс повторяется снова и снова (из-за чего сансарические миры часто называют колесом сансары) и причиняет воплощенному сознанию бесчисленные и бесконечные страдания.

Ментальный шум (ментальный поток, ментальный мусор) – неконтролируемый поток сознания, возникающий у неподготовленного (непроработанного) сознания в отсутствие концентрации и сосредоточения. Работа с ментальным шумом является важной частью подготовительных духовных практик всех существующих духовных традиций.

Отождествление (противоп. – разотождествление) – механизм, в процессе реализации которого сознание начинает считать себя чем-то определенным, отличным от остального океана сознания, ограниченным и фиксированным. В широком смысле механизм отождествления (наряду с механизмом проекции) лежит в основе пленения океаном сансары; в более узком, психологическом смысле, может означать невротическое попадание индивида под власть могущественных и (в данном случае) разрушительных бессознательных сил. Например, отождествление себя с той или иной социальной группой означает попадание под власть архетипа persona, отождествление себя с безупречностью типа «святее папы римского» – разрушительное попадание под власть архетипа тени и т. д.

Изредка и в ограниченных рамках процесс отождествления может использоваться в положительных целях. Например, отождествление себя с образом героя в противоположность отождествлению себя с образом труса, и т. п. Но даже такое его использование всегда опасно и чревато непредсказуемыми последствиями.

Разотождествление – противоположный отождествлению процесс, означает осознание себя чем-то большим, чем мыслилось до этого. Будучи направлен на преодоление ограничивающих зависимостей ауто-проекций отождествления, разотождествление является одним из главных средств по преодолению власти эго. В легких случаях разотождествление достигается просто медитативным усилием, в более сложных и глубоких – только через капитуляцию.

Не удивительно, что и в православии, и в буддизме механизм разотождествления лежит в основе большинства сотериологических практик. В частности, одно из последних искушений, которые должен преодолеть адепт, взыскующий освобождения из колеса сансары, – это отождествление себя с сознанием, ни с чем себя не отождествляющим.

Панцирь – понятие, рожденное в рамках системы биоэнергетики А. Лоуэна. Означает невротические блоки и зажимы, не позволяющие нам прикоснуться к хроническим душевным травмам.

Перевёртыш – подмена смысла в самом широком смысле слова. Это может быть и подмена чувств, ощущений, переживаний, оценок, понятий и даже направлений развития. Важная особенность перевертыша, отличающая его от других подмен – сохранение внешней формы вкупе с декларациями и самоуверениями в том, что и по существу ничего не изменилось. Часто используется в магии, бытовых манипуляциях, а также в технологиях управления массами, вплоть до государственных идеологий.

Так перевертыш веры – фанатизм, перевертыш мышления в понятиях – догматическое схематизирование, перевертыш реальности – иллюзия и т. д. Перевертыши могут носить как коллективную, так и индивидуальную природу. Очень редко, в исключительных случаях и только выдающимися мастерами (напр. чань) в целом негативный и разрушительный механизм перевертыша мог использоваться в благих целях – например, для избавления ученика от базовых установок и иллюзий, мешающих ему развиваться в нужном направлении.

Присутствие – здесь означает уровень осознавания процессов, протекающих в сознании субъекта. Противоп. – неприсутствие.

Проекция (от лат. projectio – бросание вперед) – механизм овнешнения внутреннего содержания сознания, с помощью которого оно создает весь окружающий мир, с аутопроекцией «я» или «эго» или ахамкары в его центре. Механизм проекции лежит в основе вращения колеса сансары, и в этом смысле самая базовая, изначальная проекция – это проекция существования «вовне», снаружи некоего внешнего и независимого по отношению к нам материального мира.

В более узком и ограниченном смысле проекция – одна из разновидностей невротических защитных механизмов, позволяющих эго достигать своей базовой цели – оставаться «безупречным» в любых обстоятельствах, осуществляемой за счет такого искажения реальности своего «хозяина», в котором нежелательные психические содержания (мотивы, образ мыслей, поведение и прочее) приписываются его «хозяином» всему остальному миру. В этом смысле понятие проекция было создано и раскрыто впервые З. Фрейдом в рамках классического психоанализа.

Расширение сознания – процесс осознавания и интеграции сознания с материалом, по тем или иным причинам (вытеснение, неведение и т. д.) находившимся за его пределами. Противоп. – сужение сознания.

Самость – имеется в виду архетип самости из аналитической психологии К. Г. Юнга. Один из пяти базовых архетипов, отвечающий за индивидуацию (духовное развитие, внутреннее раскрытие и т. д.). Может проявляться как угодно вплоть до глубочайших неврозов или создания невыносимых обстоятельств жизни, но при этом процесс самореализации всегда выступает либо в качестве цели, либо – в случае отказа от него – в качестве причины происходящего. В иерархии психических сил противостоит структурам эго, всегда пытающимся увести своего «хозяина» как можно дальше от обретения смысла жизни.

Самскары (санскары) – в йоге, то же, что и биджа. Бессознательные впечатления, перетекающие в неосознаваемые мотивы. Весьма активные силы, постоянно инициирующие бурную деятельность психики, от бессознательных фантазий до ментального шума, стремящегося удержать нас в плену колеса сансары (если только речь не идет о так называемых «чистых самскарах»). Нельзя сказать, чтобы эти силы не были известны православию: «Но если у тебя вперед пойдет желание и сразу или возлюбить вещь, или отвратиться от нее, то ум твой не возможет уже познать ее добре, как следует. Ибо такое, предваряющее всякое суждение, расположение, или, лучше сказать, эта страсть, вошедши внутрь, становится стеной между умом и вещью и, омрачая его, делает то, что он думает о сей вещи по страсти, то есть иначе, нежели как она есть на деле, и чрез это еще более усиливает первоначальное расположение (преп. Никодим Святогорец. Невидимая брань. Свято– Троицкая Сергиева Лавра, 2007 г).

Сансара (точнее – самсара – переход, череда перерождений), колесо сансары, или бхавачакра, круговорот перерождений. Иллюзорная псевдореальность непрекращающейся череды рождений и смертей, захватывающая в свои сети то сознание, которое решит, что оно будто бы обладает самостоятельным центром «я», отделяющим его от остального океана сознания.

В более широком смысле сансара – вся та огромная и почти неохватная система иллюзий, проекций, ложных страхов, установок и привязанностей, которая не позволяет сознанию достичь своей подлинной внутренней свободы и заставляет его добровольно мучиться в веригах системы ложного «я».

Сидпа бардо́ – бардо возвращения к сансарному бытию, следующее за бардо постижения Дхарматы в посмертии. Сфера, в которой возникает стремление к новому рождению и в результате происходит почти неизбежное втягивание в один из сансарных миров и рождение в них.

Скрутка – такой этап на жизненном пути любого индивида, в которой он вынужден оказаться в крайне некомфортном состоянии выбора – либо капитулировать, либо еще больше загнать себя под власть эгового спазма. Глубина, продолжительность и сила страдания в скрутке зависят от двух взаимосвязанных факторов: 1) сила эго; 2) наличие (отсутствие) опыта капитуляции. Так, например, то, что является мучительнейшей скруткой для эгового обитателя сансары, выступает неизъяснимым источником блаженства для просветленного сознания бодхисаттвы. Впрочем, если сила эго непомерна, то скрутка также очень быстро заканчивается, правда, в этом случае, усилением эгового спазма. До тех пор, пока выбранное усиление эгового спазма можно «раскрутить» обратно через скрутку в капитуляцию, спазм носит временный характер, когда такая возможность исчезает, спазм приобретает структуральный характер необратимой (на данном этапе, в данном воплощении) деградации.

Спазм (эговый, эмоциональный, душевный) – судорога в самом широком смысле, сопровождающаяся резким скачком напряжения, падением чувствительности (вплоть до полного бесчувствия).

Спазмы бывают телесной природы (мышечные, сосудистые и т. д.) и психической. Между ними имеется сложная взаимосвязь нелинейной природы. Из психических спазмов первичным следует признать, пожалуй, эговый. Он назван так потому, что причина его возникновения – это, как правило, отказ признавать (принимать) реальность, несовместимую с установками и иллюзиями эго. В этом смысле эговый спазм – антипод капитуляции (по А. Лоуэну). Протекание эгового спазма, как правило, сопровождается такими явлениями, как вытеснение, проекция и общее сужение сознания, в хронических случаях доходящее до деградации личности, что случается нередко. При этом вытеснение материала «несовместимого» с эговыми позициями, сопровождается, так же как и в физическом спазме, потерей чувствительности и контакта с той частью души, в которой вытесняемый материал располагется.

Эмоциональный спазм – фиксация на какой-либо эмоции, как правило, негативной, и неспособность вырваться из нее самостоятельно. Так же, как и все спазмы, бывает острой и хронической природы. Таким спазмом может быть как какая-либо конкретная эмоция (скорбь, гнев, ярость, паника и т. д.), так и общий фон, подчиняющий себе все остальные проявления эмоциональной жизни индивида, например, дух тяжести.

И наконец, спазм может носить общепсихическую природу. Такое бывает тогда, когда личность полностью подчиняется диктату эго. В этом случае приходится говорить о глубоком неврозе, переходящем в психоз.

Супер-эго – (сверх-я) психоаналитическое понятие, введенное З. Фрейдом в своих ранних работах («Я и Оно», «Толкование сновидений» и др.). Структура, ответственная за цензуру, вытеснения, муки совести и т. д. Ее главная задача – окорачивание id (бессознательного), жаждущего только удовольствий, в соответствии с «высокой планкой» морально-нравственных предписаний, неосмысливаемых догм и запретов. Является главнейшей причиной бессознательного чувства вины, и, если использовать терминологию К. Г. Юнга, находится в сердцевине его (чувства вины) комплекса.

Тантра – «В тантрах содержится философия, охватывающая все виды знания, система медитации, которая позволяет сконцентрировать свой разум на любом предмете, искусство жизни, помогающее использовать все возможности тела, речи, и духа. Это подлинный путь к освобождению». (Гамбопа (1079–1153), один из главных учителей школы кагью-па.

Трансцендентная функция – здесь – эманация абсолютного «Я» на «я» конечное, определяющая форму и содержание его границ. Канал, по которому абсолютная реальность опускается в мир конечных форм индивидуального «я», создавая и определяя все его содержания, начиная от любых объектов, любых разновидностей (от материальных объектов восприятия до психических объектов – мыслей, чувств, идей, и т. д.) и заканчивая актом самосознания.

В таком ракурсе трансцендентная функция глубинной психологии К. Г. Юнга («Психическая функция, возникающая в результате напряжения между сознанием и бессознательным и поддерживающая их объединение; функция связи между противоположностями» (В. Зеленский. Словарь аналитической психологии)) является не более чем частным случаем трансцендентной функции, рассматриваемой таким образом.

Интеграция со своей трансцендентной функцией, подразумевающая осознание доселе неосознаваемой конструирующей деятельности сознания, и через это растворение базовой проекции «внешнего» является наиважнейшим условием для обретения сознанием состояния недуальности.

Тхикле – (семя, или «капли жизнетворной сущности»). Здесь имеется в виду так называемое «главное тхикле» (иначе еще называемое «неразрушимое бинду», потому что оно сохраняется и после смерти) – тончайшее сознание, опирающееся на тончайший энергетический ток. Попадает в организм в момент зачатия из реальности бардо – посмертного промежуточного состояния. По представлениям тибетцев, есть образование, величиной с малую горошину или большое белое горчичное зерно. Единственная субстанция, кочующая из воплощения в воплощение, оставляя за собой покинутые тела и все, что их окружало (за вычетом кармы, разумеется).

Чань – одна из наиболее влиятельных и революционных буддийских школ Китая, дальше всех зашедшая в своем стремлении преодолеть универсальный религиозный формализм и архетипическую церковную закоснелость и догматизм. Свободное течение свободной мысли и свободного сознания, которого, к сожалению, так не хватало и не хватает на Руси.

Эго – паразитическая структура, занимающая почти всё поле сознания субъекта. С равным успехом удерживает своего «хозяина» как в колесе сансары, так и в тисках неврозов. В отличие от классической психоаналитической версии, в которой эго существует на границе между внешней реальностью и бессознательными импульсами id, в данном контексте эго само создает все границы, в том числе и вышеуказанную, чтобы, раздувая им же искусно созданные противоречия и конфликты, паразитировать на растрачиваемой в них «хозяином» энергии и таким образом продолжать длить свое псевдо-бытие.

Морфологически эго ближе всего стоит по своей сути к триггеру – хроническому мышечному спазму (кстати, частенько является его истинным первоисточником, подобно панцирю из биоэнергетики А. Лоуэна), правда, в отличие от последнего, в случае с эго спазмируется пространство сознания.

Субъективно переживаемое человеком как то, что отличает его от остального мира и одновременно сообщает ему его уникальность (см. эго-идентичность), эго, тем не менее, имеет гораздо более обширные владения, чем кажется его «хозяину», простирающиеся далеко за пределы его, «хозяина», осознанной жизни, и более того – контролирует эти пределы с целью удерживания жертвы в своей власти.

Осознавание всех принадлежащих эго механизмов является обязательным условием для высвобождения из-под его власти.

Эгоидентичность (egoidentity) – совокупность представлений о своем «я», с помощью которых человек идентифицирует, то есть, отождествляет себя с собой, отличая тем самым себя от остальных людей и получая таким образом ощущение личностной стабильности и континуальности самоощущения своего «я».

Примечания

1

Гунъань – знаком «звездочка» в тексте отмечены первые упоминания слов, толкования которых приводятся в Словаре в конце книги.

(обратно)

2

Бхартрихари (прибл. IV – VII вв.)

(обратно)

3

Эговый – имя прилагательное, образованное от слова «эго». Современные толковые и даже энциклопедические словари русского языка не включают слово эго в свой словник, видимо, считая его очень специальным и редко употребляемым. В наше время, однако, частота его употребления резко возросла не только среди узких специалистов, но и среди широкой публики. Это и понятно – нельзя не отметить возросшего интереса людей к вопросам психологии, духовности, к своему внутреннему миру. В рамках философского семинара, возглавляемого автором этой книги, вопросы, касающиеся эго и работы с ним, занимают центральное место. В ходе их обсуждения обсуждения обнаружилось, что заимствованное слово эго вполне комфортно располагается в занятой им «нише» русского языка, о чем свидетельствует его высокая словообразовательная активность. По существующим в русском языке словообразовательным моделям очень быстро возникли многочисленные дериваты, с помощью которых точно и емко передается смысл, который довольно трудно выразить по-русски используя другие языковые средства. Ср.: эговый – прил. – имеющий отношение к эго (спазм) опирающийся на него (позиция, взгляд), несущий не себе его интенциональную печать (оправдание, обида), антоним: безэговый (состояние, поступок); эговость/безэговость, сущ. – качество эгового/безэгового (сознания, человека); эгово/безэгово, нареч. – качество действия (поступить); эгови́ще, сущ. – о сильном эго; надэговый, прил. – преодолевший ограничения эго (сознание); доэговый, прил, – о состоянии сознания, исторически предшествовавшем поялению эго. Возник даже фразеологизм, полюбившийся всем участникам семинара – эго болит. (Прим. ред.)

(обратно)

4

Дандин (VIIв)

(обратно)

5

Феофилакт, Архиепископ Болгарский, Орхидский – крупный византийский писатель и богослов, комментатор Библии. Жил во второй половине XI – начале XII вв. Феофилакта часто называют «блаженным», однако он не входит в число святых Православной церкви.

(обратно)

6

Исиха́зм (от др-греч., «спокойствие, тишина, уединение») – особого рода мистическая практика православных монахов (исихастов), в которой применяется безмолвная молитва ради созерцания Божественного света. В основе философии исихазма лежит представление о том, что можно созерцать непознаваемое (Бога) посредством божественных энергий.

(обратно)

7

См. Часть II. История одного просветления

(обратно)

8

О происхождении слова «ад»: от санскр. адия – «пожираемый».

(обратно)

9

Евангелие от Никодима.

(обратно)

10

«То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу». (Цит. по: В. Л. Рабинович. Образ мира в зеркале алхимии. Энергоиздат, М., 1981, с.127).

(обратно)

11

А. Кондратьев «Сны». Северо-запад, Санкт-Петербург 1993.

(обратно)

12

См. Часть II

(обратно)

13

Один монах спросил Юньмэня: «Что такое Будда?» Юньмэнь ответил: «Палочка с засохшим дерьмом» (Умэнь. Застава без ворот. Цит. по: «Афоризмы старого Китая» М. «Издательство Астрель» «Издательство АСТ» 2004. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

14

Архетип тени – понятие из аналитической психологии К. Г. Юнга, описывает взаимоотношения между вытесняемыми и непринимаемыми качествами в психике индивида и механизмами их проецирования на окружающую среду.

(обратно)

15

Франческа Фримантл. Сияющая пустота.

(обратно)

16

Из комедии «Горе от ума» (1824) А. С. Грибоедова (1795–1829). Слова Чацкого (действ. 4, явл. 10). Позднее этот стих процитирует (со ссылкой «стих Грибоедова») А. С. Пушкин в своем романе в стихах «Евгений Онегин» (гл. 6, строфа 11).

(обратно)

17

Сублимация. Здесь это слово применяется больше в юнгианско-алхимическом, чем в классически-психоаналитическом смысле этого слова.

(обратно)

18

Житие преподобной Исидоры.

(обратно)

19

Любопытно, что идея капитуляции, живым носителем которой являлся Иисус, в древнем мире процветала. В языческом пантеоне было много умирающих и воскресающих богов, начиная с Озириса и заканчивая Адонисом, включая и женское начало – Персефону (она спускалась на полгода в подземное царство Аид, а затем на полгода возвращалась на землю к матери Деметре).

(обратно)

20

Так называемая аграфа – изречение Иисуса Христа, не вошедшее в четыре Евангелия, а дошедшее через творения древних христианских авторов. Приведенные слова встречаются у святого мученика Иустина Философа в «Разговоре с Трифоном иудеем» (гл. 47).

(обратно)

21

«Лес чаньских изречений» Цит. по «Афоризмы старого Китая. Москва «Издательство Астрель», «Издательство АСТ», 2004 г. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

22

Аркадий и Борис Стругацкие «Волны гасят ветер».

(обратно)

23

Христос Яннарас (род. в 1935 г.) Современный греческий философ и православный богослов, профессор философии в Институте политических наук и международных исследований (Афины).

(обратно)

24

Платона он ругает, потому что не понимает – Прим. автора

(обратно)

25

Квинт Септимий Флорент Тертуллиан (прибл. 155–220 гг. н. э.) один из наиболее выдающихся ранних христианских писателей и богословов, оставил после себя около 40 трактатов, 31 из которых сохранился.

(обратно)

26

Дзэнский мастер Банкэй Етаку (1622–1693) жил в период расцвета японской культуры при Токугава.

(обратно)

27

Маслов А. Письмена на воде. Первые наставники чань в Китае. Москва, Издательство духовной литературы «Сфера» 2000 г.

(обратно)

28

Леви – Брюль Люсьен (1857–1939) – французский философ и психолог, представитель французской социологической школы, разрабатывавший проблему первобытного мышления.

(обратно)

29

Имеется в виду пренебрежительное отношение именно к «земным» проявлениям жизни, к телесным импульсам. Отношение православия к соблюдению чистоты души очень правильное и весьма грамотное.

(обратно)

30

Конфуций, «Лунь Юй»

(обратно)

31

«Лес чаньских изречений» Цит. по «Афоризмы старого Китая» М. «Издательство Астрель», «Издательство АСТ» 2004 г. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

32

Поприще – это путь, который человек проходит от рассвета до заката. «Суточный переход, около 20 верст» (В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка Т. 3.)

(обратно)

33

Императрица Цы Си (1835–1908), маньчжурская императрица, фактически стоявшая у власти в цинском Китае с 1861 по1908 г.

(обратно)

34

Франц. mignon – миленький, славный, крошечный.

(обратно)

35

Есть хороший фильм с Дэвидом Боуи «Счастливого рождества, мистер Лоуренс». В нем есть сцена, когда герой Боуи подходит к офицеру, издевающемуся над заключенными, и обнимает его. За это его закопали в песок по шею – казнили таким образом. Но эта его реакция произвела неизгладимое впечатление на всех остальных. В этой сцене можно прочувствовать всю энергетику такого ответа.

(обратно)

36

Пушкин. «Моцарт и Сальери».

(обратно)

37

Иудейской традиции присуще постоянное стремление установить с Богом торговые отношения: ты – мне, я – тебе. Об этом говорят все, кто эту традицию исследовал. Завет, который иудеи заключили с Господом, по сути – торговый договор: мы со своей стороны обязуемся соблюдать следующие пункты, а Ты, Господь, в ответ обязуешься выполнить такие-то обязательства. Из таких отношений с Богом следуют все иудейские перегибы: и отношение к неиудеям, и претензия на мировое господство, и подчеркивание своей исключительности. Такая гордыня, как это ни поразительно, вытекает из концепции справедливости, которая из справедливости Господа превращается в справедливость торгового договора.

(обратно)

38

Франческа Фримантл «Сияющая пустота» «София», «Гелиос» 2003 г.

(обратно)

39

Игнатий Брянчанинов «Письма к мирянам», письмо № 203 «О невозможности спасения иноверцев и еретиков».

(обратно)

40

«Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки. Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он стыдиться? О, друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд – вот история человека!» Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра».

(обратно)

41

Я допускаю, что в древнем мире были похожие способы очищения души – мы очень мало знаем о подлинной трансцендентной глубине языческих мистерий. И в этом, в первую очередь, «заслуга» самих язычников – все эти мистерии хранились в строжайшей тайне, за разглашение которой следовала неминуемая смерть. Они не догадывались, что пройдет какое-то время и все их тайные знания исчезнут: убьют последнего жреца, разрушат последнее святилище. Причем, как часто бывает, из лучших побуждений. Разрушением языческих храмов очень активно занимался – кто бы вы думали – Иоанн Златоуст. Таких как он, «из любви к Богу» разрушавших ценнейшие артефакты языческой древности, в первые века христианства было очень много.

(обратно)

42

Мондо (кит. «вэньда», «вопрос – ответ») – в буддистской школе Чань – парадоксальный диалог эвристического характера, участники которого проверяли друг друга на предмет спонтанности, присутствия, отсутствия внутренних зажимов, соответствий и шор. Самым главным критерием была способность не растеряться при попытке оппонента поставить в тупик (какова и была главная цель его вопроса), чрезвычайно высоко ценимая буддистами, и сохранив присутствие духа, удачным экспромтом ответить (или даже встречно атаковать) проверяющего. Такая способность, продемонстрированная на деле, считалась лучшим подтверждением реализованности сознания адепта чань.

(обратно)

43

Д. Сибаяма. «Цветок безмолвствует». С-Пб, «Наука» 2003 г.

(обратно)

44

Сахасрара (букв. «тысяча») – наивысшая чакра, которая иногда даже не считается чакрой, а является высшей сущностью, управляющей всеми другими чакрами. В йоге – место полного слияния Шивы и Шакти, конечная цель путешествия Кундалини по позвоночному столбу. Расположена на макушке головы.

(обратно)

45

См. Часть II, «Опрокинутый кувшин».

(обратно)

46

Паньгу – в китайской мифологии первопредок, порождение животворных сил вселенной инь и ян. В мифе о Паньгу повествуется, что на заре времен Вселенная представляла собой некое подобие содержимого куриного яйца. По мере роста Паньгу, в течение долгих 18 000 лет, светлое начало, белок (ян), образовало небо, а мутное, желток (инь) – землю. Чтобы небо и земля не соединились вновь, Паньгу встал между ними, головой подпирая небо, а ногами ступая на землю. В течение 18 000 лет расстояние между небом и землей каждый день увеличивалось на 3 метра. С такой же скоростью рос Паньгу. Наконец он, увидев, что земля и небо уже не соединятся, умер. Дыхание Паньгу стало ветром и облаками, голос – громом и молнией, левый глаз – солнцем, а правый – луной. Руки, ноги и туловище образовали четыре стороны света и горы, из крови и вен возникли реки и дороги. Плоть стала деревьями и почвой, волосы на голове и борода – звездами небесными, волосы на теле – травой и цветами. Из зубов и костей образовались металлы и камни, из пота – дождь и роса, из костного мозга – жемчуг и нефрит. И наконец, вши и иные паразиты, жившие на его теле, превратились в людей. Согласно одной из поздних версий, смена дня и ночи происходит, когда Паньгу открывает и закрывает глаза. Имир – древнейший из великанов, из плоти которого была создана земля точно так же, как и из плоти Паньгу: Имира плоть стала землей, стали кости горами, небом стал череп холодного турса, а кровь его морем. (Старшая Эдда)

(обратно)

47

«Яко у тебе источник живота» – Великое славословие.

(обратно)

48

Анимус (лат. «дух») – термин, введённый в психологию Юнгом для обозначения мужского элемента в психике женщины. Анимус – это мнения и убеждения. Женщина, одержимая Анимусом, становится догматичной, фанатичной, фригидной и негибкой. Подобно женскому анимусу, Анима – термин, обозначающий женский элемент в психике каждого мужчины.

(обратно)

49

Т. Василенко «Тибет. Страна монахов и демонов» М. «Вече», 2006

(обратно)

50

Линь-цзи Лу. Центр «Петербургское востоковедение». Санкт-Петербург, 2001.

(обратно)

51

Умэнь «Застава без ворот». Цит. по: «Афоризмы старого Китая» М. «Издательство Астрель» «Издательство АСТ» 2004. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

52

Чжань Чжень Цзы. Практика дзен.

(обратно)

53

«Скрижали Лазурной скалы» Цит. по: «Афоризмы старого Китая» М. «Издательство Астрель» «Издательство АСТ» 2004. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

54

Шэнь – переводится как «дух», «духовное начало», «божество», «нечто сверхъестественное»; в даосизме имеет более узкое значение психической энергии, переходной между более грубой психофизической энергией ци и более утонченной одухотворяющей энергией цзин.

(обратно)

55

Парафраз (коннотация) из диалога Платона «Парменид».

(обратно)

56

Чжуан-цзы: Даосские каноны. М.: «Издательство Астрель». 2002.

(обратно)

57

Рональд Дэвид Лэнг (1927–1989) – шотландский психиатр, много писавший о заболеваниях психики, в первую очередь о переживаниях во время психоза.

(обратно)

58

Впрочем, существует мнение, что она начинает оказывать свое решающее влияние начиная с момента зачатия.

(обратно)

59

Умэнь. Застава без ворот. Цит. по: «Афоризмы старого Китая» М. «Издательство Астрель» «Издательство АСТ» 2004. Перев. В. В. Малявин.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть I

  Введение

  Глава I Восемь блаженств: программа духовного роста

  Глава II Выбор, сила веры и Свет

  Глава III Закон и формализм

  Глава IV Конец света: буддизм и христианство

  Глава V Трехчастная модель гнева

  Глава VI Водораздел между тантрой и христианством

  Глава VII. Сердечное видение

  Глава VIII. Сближение с буддизмом

  Глава IX. Акт милостыни – ловушки эго

  Глава X Тайное и явное

  Глава XI. Молитва – акт внутреннего делания

  Глава XII. «Входите тесными вратами»

Часть II

  Введение

  Глава I. Притча об Асанге

  Глава II. История одного просветления

  Глава III. Опрокинутый кувшин

  Глава IV. Отрез белого шелка

  Глава V. Отчего такое непостоянство?

  Словарь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg